Книговод

Фауст

Гёте Иоганн Вольфганг Фон


Гёте

"Фауст"

В переводе К. А. Иванова (1919)

   

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

   Хотел было я пустить в свет свой перевод "Фауста" Гете безо всяких вступлений, но большинство лиц, которые прочтут настоящее предисловие, хорошо поймут, что я не мог поступить таким образом.
   Одна мысль о Фаусте невольно напоминает мне грандиозную и не оставшуюся незамеченной не только у нас в России, но и в исторических городах Западной Европы, фигуру скончавшегося минувшим летом, 60-ти лет от роду, в своей усадьбе, в Александровке, недалеко от станции Белоостров, друга моего детства и моей юности, профессора Петербургского университета Ильи Александровича Шляпкина2.
   Встретились мы с И. А. Шляпкиным на жизненном пути еще до поступления в гимназию, так как оба были определены -- я своим отцом, а И. А. своим дядей, Александром Антоновичем Реввса, заменявшим ему умершего отца, -- в немецкий пансион Адели Федоровны Юргенс, подготовлявший детей для поступления в средние учебные заведения. Пансион этот, благодаря А. Ф. Юргенс, оставил в нас, и в частности во мне, наилучшие воспоминания. Помещался он на углу Моховой и Пантелеймоновской3 улиц, против так называемой Турановской часовни, в пятом этаже.
   В пансионе И. А. Шляпкин не обращал на себя особенного внимания, если не считать его голову, уже в то время превышавшую ординарные размеры и получившую, благодаря влиянию одного злоязычного мальчугана -- каюсь, ибо таковым был я, -- солидное прозвание "пивного котла".
   Пансион содержался интеллигентной, корректной и в высшей степени трудолюбивой немецкой семьей. Большое впечатление производила на нас, мальчуганов, оригинальная фигура самого pater familiae4. То был человек очень высокого роста, извлекавший, как мы улавливали временами (чего только не заметят пронырливые живые мальчуганы!) поистине волшебные звуки из своей гигантской трубы (по-видимому, тромбона) и состоявший, как нам все-таки удалось выведать, музыкантом в оркестре старого Александрийского театра. Фигура отца почтенного семейства производила на нас впечатление чего-то сказочного, чего-то далекого от современной жизни; он казался нам каким-то пережитком отдаленных времен, жившим и действовавшим еще в ту пору и в том обществе, в котором действовали и герои сказок Гофмана. Хорошо помню, что И. А. уже в ту пору говорил со мной об этом, из чего замечаю, что мы уже в то время были хорошо знакомы со сказками Гофмана. Мать семейства, как будто наперекор своему мужу, была низенького роста, толстенькая дамочка, интеллигентная и, как казалось нам, всегда чрезвычайно добродушная. Она сама занималась по всем предметам с классом девочек, отделявшимся от нашего класса чистенькою и аккуратненькою гостиною старомодного стиля, в которой доминировали предметы, солидно сделанные из простого дерева, очень подходившие к фигуре отца семейства.
   Танцкласс устраивался в нашем помещении, для чего оно освобождалось предварительно от двух столов и великого множества скамеек. В углу устанавливалось глубокое кресло, где помещалась наша учительница с мамашей. В классе появлялись девочки и сказочно-свирепый учитель танцев. Его громкий голос и манера нажимать своим каблуком на ногу провинившегося в чем-либо мальчугана -- и, могу вас уверить по собственному опыту, нажимать очень больно, -- вполне гармонировали с его сказочно-свирепым видом. Иногда он не довольствовался одним только нажиманием ноги своим каблуком, очевидно, считая такой прием недостаточно внушительным, но с размаха бил им по ноге виноватого. Вина, обыкновенно, заключалась в неточном выполнении той или другой позиции. О проступках поведения нельзя было и подумать. Вообще, из танцкласса мы не выносили того, что должны были бы выносить из него, т.е. веселья.
   Для довершения общей картины коснусь и остальных членов семьи, приютившей нас под свое попечение. Старший из сыновей, напоминавший лицом нашу незабвенную учительницу, сильно уступавший ростом своему отцу, пошел по той же дороге и также на чем-то играл в том же оркестре Александринки, но уже ничего сказочного, ничего старинного, как нам казалось, не напоминал. Второй сын учился в Морском корпусе и редко появлялся в нашем обществе, привнося с собою атмосферу строжайшей учебы и строжайшей инспекции, насквозь пропитанной казарменною бранью, сильно смущавшей нас и вводившей в нашу благовоспитанную среду элемент чего-то нам чуждого. Сама Аделя Федоровна, наша учительница, кажется, не очень любила вмешательства своего брата-моряка в педагогическое дело. Я, будучи совсем еще малышом, все-таки заметил, что молодой моряк, копировавший в отношении к нам кого-то из своих педагогов, сам не отличался тщательностью в приготовлении своих уроков, прибегая к кальке и оконному стеклу в тех случаях, где требовалось старательное вычерчивание географических карт с производством надлежащих измерений. Так как нам, мальчуганам, строжайше воспрещалось прибегать к подобным приемам, я остроумно решил, что более взрослый мальчуган, бесцеремонно нас третировавший, сам не исполнял корректно своих прямых обязанностей, а следовательно не имеет не только никакого права, но решительно никаких оснований поступать с нами по-начальнически, как он временами делал это. Его я определенно не любил.
   Что касается самой Адели Федоровны, она производила на всех прекрасное впечатление: всегда озабоченная, всегда трудолюбивая, всегда ровная в обращении, она равно ко всем относилась справедливо. Помню, что в нашу среду вступил некто Назаров, мальчик упитанный и в достаточной степени избалованный, сын кондитера, в ту пору весьма популярного в столице. Какие прелестные конфеты подносил он учительнице, в каких красивых серебряных и золотых бумажках, с какими изящными картинками, наклеенными на них! Аделю Федоровну, видимо, смущали эти подношения, которыми в конце концов пользовались мы же, мальчуганы, но Аделя Федоровна ни на йоту не изменилась в своих отношениях к упитанному сыну модного кондитера, предъявляя и к нему те же строгие, но справедливые требования, которые она предъявляла ко всем.
   Вопросов о национальности, о вере, вообще о каких-либо различиях между людьми у нас никогда не затрагивалось. Мы видели вокруг себя трудящихся людей, трудились сами, испытывая на себе благотворное влияние семьи, созданной рядами культурных поколений. Все эти национализации, германизации, возникшие вдруг перед нами в последующее время уже нашей разумной деятельности, были нам совершенно чужды и появились какими-то дикими жупелами, кем-то нарочито придуманными во имя каких-то непонятных целей, вернее всего -- в силу своекорыстия и достижения своих грубо эгоистических целей.
   От поры до времени посещал наш пансион окружной инспектор. Мы, мальчуганы, видели, что наша учительница принимала его вежливо, но была совершенно чужда при этом страха, какой-либо растерянности, подтасовки и фальши, но показывала свой товар лицом, т.е. таким, каким он был в действительности. И мы были всегда нравственно удовлетворенными и благодарными Аделе Федоровне за ее благородство -- мерою для оценки людей мы уже привыкли считать личные качества, личные достоинства их, но отнюдь не случайности их происхождения. Окружной инспектор (не знаю, кто это был) производил на нас по своему обращению вполне приятное впечатление. Это был бритый старец в платье служаки Николаевского времени. Помню только до сих пор, что изо рта его шел невыносимо тяжелый запах, и я, отвечая ему что-то по грамматическому разбору, все ставил себе вопрос, отчего бы это могло происходить, и почему таким неприятным качеством может отличаться человек, созданный по образу и подобию Божию, венец творения?
   Из остальных членов семьи Юргенс помню только младшую сестру нашей учительницы. Маню, девочку-подростка, не производившую на нас никакого впечатления.
   Чтобы покончить с воспоминаниями о пансионе, я должен еще помянуть здесь одного из наших коллег. Это был сын букиниста, впоследствии основатель известной антикварной книжной торговли в Петербурге, Василий Иванович Клочков5, мальчик в высшей степени деликатный, нежный, "маменькин сынок", но чрезвычайно аккуратный. Помню, не раз приглашал он нас к себе, чтобы мы могли познакомиться с большим собранием книг, имевшихся у его отца.
   По окончании пансиона m-lle Юргенс мы разошлись с И.А. в разные стороны: я поступил в первый класс Третьей гимназии6 И.А. в тот же класс -- Шестой гимназии7. Но обстоятельства сближают людей помимо их воли. После какой-то шалости, прошумевшей в газетах, участниками которой, как это ни странно, оказались будущий профессор Университета и откуда-то появившаяся на нетвердом льду Фонтанки утка, невольная виновница нарушения благолепия и порядка, И.А. Шляпкин был переведен пансионером той же Третьей гимназии, где учился и я. Тут мы снова сблизились и окончательно сошлись в старших классах.
   Здесь И.А. уже сильно выделялся среди товарищей как своею крупною фигурой, так и колоссальными познаниями в области вообще западноевропейского и в частности германского средневековья. Его основательное знакомство со средневековыми поэтами и в частности с Вольфрамом фон Эшенбахом8 приводили буквально в священный ужас нашего добродушного, но не отличавшегося обширными познаниями преподавателя словесности Николая Егоровича Вестенрика, ученика известного педагога Стоюпина. Уже в гимназии выдававшаяся энциклопедичность знаний И.А. вытекала главным образом из его любви к литературе, и преимущественно древней. У меня же весь интерес, проявившийся также в большом и разнообразном чтении, делавшим меня в глазах как товарищей, так и педагогов величиною незаурядной, направлялся к изучению средневекового быта, средневековой жизни вообще. Огромную роль сыграл в этом отношении Вальтер Скотт и в частности его прекрасный роман "Айвенго", прочитанный мною еще в бытность мою учеником одного из младших классов. Этот роман я изучил до мелочей и, при случае, мог найти в нем любое место, не прилагая к этому никаких особенных стараний: я знал его чуть не наизусть уже в то время, когда не имел еще ни малейшего представления о той роли, какую сыграл он в жизни и деятельности такого крупного историка средневековья, как Огюстен Тьерри9.
   В бытность свою в старших классах гимназии мы познакомились с И.А. домами. Спал он, отпускаемый на праздники из пансиона, где-то в коридорчике на сундуке (я, хотя и на постели, но тоже в коридоре), но в одной из комнат квартиры, занимаемой его дядей, был шкафик красного дерева, предоставленный дядею племяннику в его полное обладание. Он, значит, был состоятельнее меня. И чего только не было в этом по виду непрезентабельном шкафике! Сколько книжных сокровищ, уже в ту пору приобретавшихся И.А., манило меня к нему! Сколько горячих бесед на темы, вызываемые ими, слышали скромные стены небольшой комнаты! И в числе книг, помню, любимейшими нами были иностранные книги по средневековью. Тогда началось и мое коллекционирование книг, причем мать моя, Елизавета Петровна, урожденная Матвеева, своею чуткою женскою душою сразу угадала влечение своего сына и из своих крайне скудных средств даже фактически содействовала, насколько могла, реализации его пылких надежд. Поневоле вспоминаются заключительные стихи мистического хора во второй части Фауста.
   
   Все преходящее -- уподобление.
   Лишь сверхземное дает совершение:
   Недостижимое здесь достигается,
   Невыразимое здесь совершается;
   В мир же, где правда одна пребывает.
   Женственно-вечное нас увлекает.
   (Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan.)
   
   Одним из лучших подношений матери было полное собрание сочинений Жуковского. Этого было достаточно, чтобы все переводимые баллады Жуковского, относящиеся к средневековью, были в первую голову выучены мною наизусть. Самый характер музы Жуковского, конечно, увлекал меня до чрезвычайности.
   Я жил преимущественно дома, почему и знакомств у меня было немного. Раз только библиотекарь нашей юридической библиотеки (в славном в свое время Втором отделении) Э.И. Конге пригласил меня посетить для обозрения Публичную библиотеку. Он же руководил посетителями и давал им надлежащие объяснения. Все эти курьезы, вроде "Отче наш", напечатанного в одной точке, прошли мимо меня как-то незаметно. Поразительное же впечатление произвели на меня как самая библиотека, так в особенности -- так называемый "кабинет д-ра Фауста".
   И.А., несмотря на пансионерскую жизнь, заводил на стороне различные знакомства. Несомненное влияние на него в смысле той же любви к средневековью, а главным образом -- к манускриптам и появившимся на исходе средневековья инкунабулам, оказали два знакомства, а именно -- с художником Скиндером и Инспектором Петербургской Духовной Римско-Католической Академии10, патером Урбаном Рокицким. В связи с первым знакомством у И.А. стали появляться различные художественные вещицы стародавних времен, как, например, долгое время хранившийся у меня и им подаренный средневековый настольный фонарь-ночник с цветными стеклами, в связи со вторым знакомством стала усиленно расти его библиотека. Несомненно, что патер Рокицкий имел на И.А. Шляпкина огромное влияние, по крайней мере, фотографический портрет патера всегда занимал чуть ли не самое видное место среди других фотографических портретов, бывших у И.А. Сам И.А. В многократных беседах со мною называл это влияние чисто родительским и всегда подчеркивал то обстоятельство, что покойному патеру он обязан очень многим.
   Раз, в пору студенчества, уже после кончины Урбана Рокицкого, в момент нашего "сидения на пище св. Антония"11, И.А. завел меня в Академию, но дело в этот раз ограничилось только посещением академической кухни, повар которой, отлично знавший И.А., угостил нас, что называется, на славу. У патера же И.А. позаимствовал манеру держать в шкафу "высоких английских послов", сохранившуюся у него до смерти: различные наливочки, а с течением времени и дорогие ликеры вроде Бенедиктина и т.д. Смею думать, что все близко знавшие покойного И.А., поймут, что уже одна гастрономическая область не могла не иметь для него огромной привлекательности. Но дело, конечно, не ограничивалось только ею. Много лет спустя, когда я был уже преподавателем, мне удалось познакомиться с проф. Римско-Католической Духовной Академии в Петербурге патером Гавронским. Правда, и здесь я отведал рюмочку очаровательной наливки, приготовленной из красной смородины самим профессором и хранившейся в стенном шкафу, о существовании которого постороннее лицо не могло бы и подозревать. Но в тот же вечер, благодаря привлекательной любезности гостеприимного хозяина, я познакомился и с сокровищами (былыми) академической библиотеки: повидал, пощупал своими руками и даже понюхал просторный шкаф с инкунабулами в пергаментных переплетах. Увидал всю коллекцию Миня (Migne)12, как латинскую, так и греческую, в двух экземплярах, ощутил и другие прелести. Тут я понял, что манило сюда И.А., и какие привязанности его должны были укрепиться в нем и кристаллизироваться навсегда. Особенно сильное, поистине феерическое впечатление произвело на меня внезапное посещение библиотеки в поздневечерний час, когда я видел перед собою студентов в сутанах, работавших отдельно друг от друга над своими столами по старинным фолиантам, не имея к тому же иного освещения, кроме свечного огарка, вставленного, за неимением подсвечника, в порожнюю бутылку.
   Осенью 1877 года Петербургский Университет гостеприимно открыл нам свои двери. Чем только не увлекались мы с И.А., особенно в первые годы пребывания своего в Университете! Кроме предметов своей специальности, мы слушали и юристов, и естественников (напр., Менделеева13, как знаменитость, и Вагнера14, как спирита), и даже изучали небезрезультатно у К.А. Коссовича15 санскритский язык. Но в центре всех наших духовных переживаний стоял принявший определенные формы и тесно связывавший меня с покойным другом культ Фауста.
   Недаром, в бытность свою гимназистами восьмого класса, мы вдвоем с И.А. Шляпкиным настояли перед преподавателем немецкого языка на том, чтобы он выбрал для классного чтения первую часть трагедии Гете "Фауст". Эдуард Павлович Буш, которого как сейчас вижу перед своими глазами, немного помялся, говоря о трудности затеваемого нами дела, но все-таки согласился, и весь класс отнесся, конечно, с большим интересом к избранному нами великому произведению великого германского поэта. Э.П. Буш, друг какого-то германского герцога, был к тому же вполне подходящим руководителем и снабжал наш общий перевод весьма почтенными комментариями, излагая их на своем русско-немецком жаргоне.
   Необходимо сказать, что, ставши студентами, мы с И.А. поселились вместе. Когда скончался почтенный патер Рокицкий, мы раскупили со Шляпкиным на свои гроши его немногое наследство, в котором чуть ли не самое видное место принадлежало двум сутанам покойного. Мы и облачались систематически в эти сутаны, придававшие нам, по-нашему тогдашнему убеждению, вид средневековых ученых. И.А. заставил даже нашу квартирную хозяйку (портниху по ремеслу) сшить ему из лоскутов, по найденному им якобы в книге рисунку, головное украшение средневекового ученого, правдоподобие которого я позволил себе оспаривать, и теперь еще нахожу, что состряпанное И.А. головное украшение не имело ничего общего с известными головными уборами в средние века. Мало того, И.А. спер где-то череп, завернул его в чулок и поместил между оконными рамами, а затем не то раскрасил, не то оклеил свой фонарь так, чтобы он изображал, по его мнению, средневековую вещь. Я вышучивал и этот фонарь на основании весьма солидных данных, чем приводил друга чуть ли не в бешенство. Но все мои шутки не достигали цели. Каждый вечер, в который мы сидели дома, разряженный, как и я, в сутану, И.А. подставлял к своему псевдосредневековому фонарю лестницу, зажигал фонарь, слезал с лестницы, надевал с самым сосредоточенным видом свой "дурацкий колпак", как я называл его средневековое головное украшение, брал с полки ту или другую книгу, снова взлезал на лестницу и, несмотря на свою неуклюжесть и тяжесть, довольно искусно располагался на верхушке лестницы и принимался за чтение. Я в это время сидел в соседней комнате в сутане за письменным столом и занимался тем или другим делом литературного характера. Иногда при этих условиях начинались у нас переговоры, переходившие нередко в самую бесшабашную брань. Жившая за стеной соседней комнаты весьма образованная пуритански-щепетильная дама, жена одного провинциального математика, "тетя Катя", как мы называли ее, с истинным ужасом говорила нам, что разговоры наши подчас было страшно слушать.
   Уже в более зрелые годы, в пору его профессорской деятельности, культ Фауста у И.А. вылился в наиболее удачную форму: он устроил в своем белоостровском доме кабинет доктора Фауста. Туда были снесены все инкунабулы, не исключая Нострадама, на потолке были укреплены плафонные доски с соответствующим изображениями, окно было вставлено средневековое, а затем там постепенно находили себе приют все предметы, привозившиеся И.А. из его заграничных поездок, особенно из Венеции. Университет не убил и во мне культа Фауста, но только укрепил, осмыслил его и сообщил ему жизненную детальность.
   В 1904 году весною я уехал в г. Нарву, чтобы управлять там двумя гимназиями, мужскою и женской. Скажу, что в лице попечителя и создателя обеих гимназий, бывшего первым городским головою г. Нарвы, я нашел сперва доброго товарища, а затем и настоящего друга. Нас соединили вместе как любовь к книгам вообще, так и тот культ Фауста, о котором я говорил выше. Несмотря на свою далекую от поэзии специальность (А.Ф. Ган16 был инженером-технологом), несмотря на свой практический взгляд на жизнь, он был и до конца жизни своей остался истинным поэтом, чуждым всякой рекламы и фразировки, преклонявшимся перед Гете и гениальным трудом, можно сказать, его жизни -- "Фаустом". Тут-то открылось для меня настоящее раздолье. С одной стороны, сохранившиеся в городе уголки истинно средневековые, старинные предания и несколько обломков средневекового быта, с другой -- тесное сближение с высококультурным старцем, представлявшим собою натуру цельную, незаурядную, истинным создателем курорта Гунгербурга17. В этом периоде своей жизни А.Ф. имел все основания сравнивать свою судьбу с судьбою гетевского Фауста, принявшегося, подобно гетевскому герою, за борьбу с морем, за отвоевание у него поглощаемого им бесплодного клочка суши, ради насаждения здесь культурной жизни.
   Вспомним величественный монолог Фауста в первой половине 4-го действия, столь цинично и столь неудачно прерываемый банальным замечанием Мефистофеля:
   
   Крадется к берегу со всех сторон волна,
   Бесплодие неся, бесплодная сама;
   Вот вновь вздувается и катится вперед.
   Глядишь -- и берег тот она опять зальет.
   Могучи волны те, бегут и уплывают
   И пользы никакой собой не прибавляют.
   Бесцельность силы вижу в этом я.
   В такие-то тяжелые мгновенья
   Мой достигает дух высокого прозренья:
   Желал бы я борьбы, чтоб море победить!
   
   При скромности, столь присущей А.Ф. Гану, он не ценил и не способствовал надлежащей оценке своего культурного дела, но в моих глазах он был и остался воскресшим Фаустом. В его лице я в реальной жизни нашел своего излюбленного героя. Повторю еще раз слова, сказанные мною на первых страницах настоящего очерка: обстоятельства сближают людей помимо их воли. Какими отдаленными друг от друга путями шли наши жизни; жизнь А.Ф. Гана и моя! Сближению нашему не помешала и существенная разница в 20 с лишком лет.
   Вот к чему привел "культ Фауста" -- к неожиданной встрече сторонника этого культа с живым олицетворением предмета своего культа и даже к нежной дружбе с ним! Но курьезнее всего то, что обе натуры, неожиданно сошедшиеся одна с другою, были натурами замкнутыми в смысле каких-либо сближений!
   Помню, с каким увлечением читал мне А.Ф. Ган в своей прелестной вилле "Capriccio", в Гунгербурге, на самом берегу моря, сделанный им перевод отрывка из четвертого действия второй части гетевской трагедии. Помню, как я торжественно обещал А.Ф. перевести в стихах всего Фауста. Помню, что он искренно веровал моему обещанию. Обещание это пришлось исполнить мне лишь четыре года спустя после его кончины.
   В заключение могу прибавить немногое к сказанному мною ранее об охватившем меня с юных лет культе Фауста. У меня культ этот выразился в изучении средневековья, чему в Университете много поспособствовали как высокоуважаемый академик и профессор всеобщей литературы А.Н. Веселовский18, так и ближайший и незабвенный учитель, академик и профессор средневековой истории В.Гр. Васильевский19 -- в особенном интересе, обнаруженном мною к изучению средневекового быта, не покинувшим меня в настоящее время, и в переводе Фауста, начатом мною в 1880 году, т.е. в последнем году моего пребывания в Университете. Последний вложил в меня глубокое убеждение в том, что жизнь человечества подчиняется тем же биологическим законам, что и жизнь отдельного индивидуума, что тысячелетней приостановки в развитии человечества быть не может, что средние века вовсе не были такою приостановкой в истории человеческого развития, что период этот в высшей степени важен для изучения, что лишь изучив его, мы найдем правильное мерило для оценки и последующего времени.
   Как на образец исключительного влияния гетевского Фауста на вполне сложившийся, дисциплинированный и умудренный долгою жизнью дух человека, укажу на одно из воспоминаний покойного профессора В.Г. Яроцкого20 об А.Ф. Гане: "Это произведение общечеловеческого гения ума (речь идет о гетевском Фаусте) было как бы настольной книгой А.Ф-ча. Я живо помню маленький переплетенный, но истрепанный экземпляр ее, буквально никогда не сходивший с его письменного стола. Во время наших частых и долгих бесед с А.Ф-чем не только в летние, но и глухие сезоны, когда я иногда приезжал к нему неоднократно, вместо того, чтобы прямо ответить на какой-нибудь затронутый нами вопрос, А.Ф. раскрывал эту книжечку и прочитывал вполне подходящее к делу место из нее в виде философского вывода или рассуждения".
   Далекий от такого, в значительной степени идолатрического, отношения к гениальному произведению, я в то же время не могу не признать за второю частью Фауста высокого воспитательного значения в самом широком смысле этого выражения, а посему и считаю ее распространение в среде нашего общества в высокой степени желательным.
   Перевод Фауста, предлагаемый вниманию просвещенного общества, закончен мною лишь 23 декабря 1918 года и для своего выполнения потребовал, таким образом, от меня 38 лет моей жизни. Такая длительность работы в значительной степени объясняется самым характером ее, так как она производилась в часы, свободные от моих педагогических занятий, в праздничные и летние вакации. Лишь с 1 сентября 1917 года, по выходе моем в отставку, я мог уже более или менее всецело отдаться своему литературному труду, но мысль о нем все-таки неотступно жила во мне в продолжение всего указанного мною времени.
   Заключу словами Гете, сказанными Фаустом в предсмертном монологе:
   
   Последним словом мудрости назвать
   Могу я мысль; я предан ей всецело.
   Лишь только тот, кто весь уходит в дело
   И каждый день успехи брать готов
   Среди опасностей, пусть ожидает смело
   Свободной жизни он от тягостных трудов.
   Что он творит ребенком, мужем, старым.
   Вот о каких трудах и о какой свободе
   В стране свободной, о каком народе
   Мечтал я. Ведь тогда сказал бы я недаром
   Мгновенью: "Стой, мгновенье! Ты -- прекрасно!"
   И жизнь моя не пропадет напрасно!..
   
   Царское Село.
   12 января 1919 г. (нов. ст.)
   
   2. Шляпкин, Илья Александрович (1858--1918). Историк литературы, профессор Санкт-Петербургского университета, член-корреспондент Петербургской Академии наук (с 1907) (здесь и далее в Предисловии переводчика -- прим. ред.).
   3. Пантелеймоновская улица -- ныне ул. Пестеля.
   4. Pater familiae -- отец семейства (лат.)
   5. Клочков, Василий Иванович (1861--1915). Русский книгопродавец, антиквар, библиофил, зачинатель букинистической торговли на Литейном проспекте.
   6. Третья гимназия. Открыта в 1823 в Соляном переулке, ныне школа No 181.
   7. Шестая гимназия. Открыта в 1862 в Торговом переулке, ныне школа No 550.
   8. Вольфрам фон Эшенбах (ок. 1170--1220). Немецкий поэт-миннезингер, странствующий певец. Автор стихотворного рыцарского романа "Парцифаль" (1198--1210, изд. 1783), входящего в цикл романов о короле Артуре.
   9. Тьерри, Огюстен (1795--1856). Французский историк, один из основателей романтического направления во французской историографии.
   10. Академия Духовная Римско-Католическая. Образована в Вильно (совр. Вильнюс) в 1833, в 1842 перенесена в Санкт-Петербург. С 1844 располагалась в специально построенном здании, дом No 52 по 1-й линии Васильевского острова.
   11. "Сидеть на пище святого Антония" -- голодать (удалившись в египетскую пустыню, отшельник Антоний отказывал себе в самом необходимом, жил впроголодь).
   12. Минь (Migne), Жан-Поль (1800--1875). Французский аббат, патролог, издатель творений отцов Церкви (две серии -- латинская, т. 1--220, 1844--1856, и греческая, т. 1--161, с латинским переводом, 1857--1866).
   13. Менделеев, Дмитрий Иванович (1834--1907). Русский химик, ученый-энциклопедист, профессор Санкт-Петербургского университета (с 1865), член-корреспондент Петербургской Академии наук (с 1876).
   14. Вагнер, Николай Петрович (1829--1907). Русский прозаик и ученый-зоолог, профессор зоологии Казанского, а затем Санкт-Петербургского университетов. Увлекался спиритизмом, мистицизмом, оккультизмом.
   15. Коссович, Каэтан Андреевич (1815--1883). Выдающийся санскритолог. С 1858 читал лекции санскритского языка и литературы в Санкт-Петербургском университете, с 1865 -- профессор университета.
   16. Ган, Адольф Федорович. Городской голова Нарвы, его стараниями и заботой в 1873 началось зарождение в Гунгербурге (Усть-Нарва, Нарва Иыэсуу) курорта.
   17. Гунгербург. Название поселка Нарва Иыэсуу (Эстония) до 1917.
   18. Веселовский, Александр Николаевич (1838-1906). Историк литературы, профессор Санкт-Петербургского университета (с 1872), академик Петербургской Академии наук (с 1880).
   19. Васильевский, Василий Григорьевич (1838--1899). Историк, исследователь Византии, профессор Санкт-Петербургского университета, академик Петербургской Академии наук.
   20. Яроцкий, В.Г. (1855--1917) -- профессор-экономист, читал лекции по политической экономии и финансовому праву в Александровском лицее, в Военно-Юридической Академии.
   

ПОСВЯЩЕНИЕ

             Вы снова близитесь, воздушные созданья,
             Что взору грустному являлися не раз!
             Вас удержу ль? Воскреснут ли мечтанья?
             Иль навсегда былой огонь угас?
             Теснитесь вы по прихоти желанья;
             Туман, пары окутывают вас,
             Какой-то силою от вас чарующею веет,
             И грудь, как в юности, восторгом пламенеет.
   
             С собой приводите вы образы былого,
             И тени милые за вами мне видны --
             И первая любовь, и с нею дружба снова
             Звучат в груди, как саги старины.
             Печаль моя со мной, и сокрушенья слово
             Готовится слететь. Мне жаль моей весны.
             И вспомнил я о добрых, что судьбою
             Обольщены, разведены со мною.
   
             Не слышат те моих последних песен,
             Кому давно я первые читал!
             Распался круг, который был так тесен,
             В котором первый отклик отзвучал.
             Пою чужим; их круг мне неизвестен,
             Душа моя боится их похвал...
             Все те, кто искренно сочувствовал поэту,
             Хоть и живут, разбросаны по свету.
   
             Проснулось вновь забытое влеченье
             В духовный мир, где свет и благодать.
             Но песнь смутна; Эола дуновенье
             Так струны арф умеет пробуждать.
             Я трепещу, я чувствую смятенье
             В своей груди, мне слез не удержать;
             Что есть, то кроется волшебной пеленою,
             А что прошло, живет опять со мною...
   

ПРОЛОГ В ТЕАТРЕ

Директор. Театральный поэт. Комик.

Директор

             Вы мне так часто помогали
             В нужде и бедствиях моих.
             Ну, что бы вы теперь сказали
             О наших замыслах? Каких
             Нам результатов ждать от них
             В землях немецких? Мне бы очень
             Толпе хотелось услужить.
             Она сама живет и жить
             Дает другим. Театр сколочен.
             Готова сцена. Всякий ждет.
             Они сидят, поднявши брови,
             Никто молчанья не прервет:
             Все ждут диковинки и нови.
             Я знаю, как им угодить,
             Но мне в подобном затрудненьи
             Еще не приходилось быть.
             В них вкуса мало, без сомненья,
             Но страх начитаны они.
             Им подавай, чтоб ново было
             И поучительно, и мило --
             Откуда хочешь, а возьми!
             А я б хотел полюбоваться
             На публику, когда она
             Теснится, как поток, полна
             Желанья страстного -- добраться
             До узких театральных врат,
             Как врат спасенья: перед кассой
             С зари сберутся тесной массой,
             И всяк сломать бы шею рад,
             Чтоб получить билет для входа.
             Вот точно так толпы народа
             С утра теснятся у дверей
             Пекарни хлебной в год голодный.
             Так повлиять на дух народный,
             Так возбудить толпу людей --
             Во власти одного поэта:
             О, друг мой, сделай ныне это!
   

Поэт

             О пестром сброде их не говори мне боле,
             Один лишь вид его поэзию гнетет
             Сокрой от глаз моих толпу, что поневоле
             К водовороту нас влечет.
             Нет, ты веди меня к небесному покою:
             В его святой тиши всегда отрадно нам.
             И дружба, и любовь божественной рукою
             Для нас насаждены и выращены там!
             Что в глубине души тогда зашевелится,
             Что робкие уста прошепчут в этот миг,
             Удачно или нет -- все быстро поглотится
             Потоком времени; он всемогущ, он дик.
             Но годы протекут, забытое виденье,
             Усовершенствуясь, порою вновь придет.
             Что ярко, что блестит, живет одно мгновенье;
             Одно великое к потомству перейдет.
   

Комик

             Лишь о потомстве речи -- мимо!
             И, вздумай подражать вам я,
             Кто взял бы шутку на себя?
             А ведь она необходима!
             И современность -- мне сдается,
             Напрасно вчуже остается.
             А кто общителен и хочет быть таким,
             Тот пред толпой невозмутим,
             Ее не станет сторониться,
             А станет лишь к тому стремиться,
             Чтоб шире круг свой развернуть
             И потрясти его сильнее.
             Так будьте тверже и смелее.
             И дайте случай нам взглянуть
             На ваше творчество скорее.
             Пусть будет все в созданьи том --
             Фантазия, страстей волненье,
             Рассудок, разум, осужденье,
             Но и... дурачество притом!
   

Директор

             А главное -- поболее движенья!
             Толпа идет смотреть на представленья:
             У всякого -- свой вкус, желание свое;
             И, если зрелища для глаз ее довольно,
             Она поглощена, дивуется невольно...
             Вы станете тогда в фаворе у нее.
             Кто много принесет, тот всякому приносит,
             А масса для себя такой же массы просит,
             Из массы для себя всяк что-нибудь найдет
             И, получив свое, довольный прочь пойдет
             Я вам советую: пишите, что попало,
             Подобный винегрет создать немудрено;
             В созданьях целостных, поверьте, толку мало,
             Толпа расщиплет их на части все равно.
   

Поэт

             Не чувствуете вы, как это ремесло
             Позорит истинных художников призванье?
             Или у вас плохих писак маранье
             Уже за правило пошло?
   

Директор

             Такой упрек меня не огорчает;
             Кто действовать наверняка желает,
             Тот средство лучшее и выберет всегда.
             Подумайте, ну стоит ли труда?
             Взгляните, для кого вам создавать придется!
             Один идет сюда от скуки, а не то --
             От сытного обеда приплетется.
             Всего дурнее, если кто
             От чтения журналов оторвется.
             Все к нам, как в маскарад, идут за развлеченьем,
             Желанье новизны шаги торопит их,
             И, право, лучшим украшеньем
             Здесь служат дамочки в нарядах дорогих --
             Играют, так сказать, бесплатно!
             А вы мечтаете на высотах своих!
             Ужели это так занятно?
             А покровители искусства: если вы
             Их рассмотреть хотите со вниманьем, --
             И холодны, и вместе с тем грубы.
             Тот, драму посмотрев, уже горит желаньем
             За карты поскорей засесть,
             Тот -- с женщиною ночь провесть...
             Да стоит ли, скажите, из-за них
             Тревожить муз пленительных своих?
             И я вам говорю: пожалуйста, давайте
             Всего побольше нам. Ведь, поступая так,
             Вы не отступите от цели ни на шаг
             Стремитесь к одному -- усердно развлекайте.
             Но трудно урезонить вас:
             Что -- вы огорчены? Или пришли в экстаз?
   

Поэт

             Ступай, ищи слугу другого!
             Ужель из-за твоих речей
             Поэт преступно, бестолково
             Растратит дар души своей,
             Самой природы дар священный?
             Чем он сердца людей живит?
             Аккорд божественный звучит
             В груди поэта вдохновенный!
             Все впечатленья от того
             Сливает он в аккорд единый,
             Хранит у сердца своего.
             Когда природа с нитью длинной
             У своего веретена
             Сидит спокойна, холодна,
             Когда несметные творенья
             Нестройный поднимают крик,
             Лишь доводя до раздраженья, --
             Скажите, кто в тот самый миг
             Животворит, кто проливает
             Ряды рифмующихся строк,
             Как гармонический поток?
             Кто в нас восторги вызывает?
             Скажите, кто повелевает,
             Кто движет бурями страстей?
             В серьезной мысли прозревает
             Сиянье розовых лучей
             Зари вечерней? Усыпает
             Тропу возлюбленной своей
             Весны прелестными цветами?
             Скажите мне, кто между нами
             Свивает из простых листков
             Венок -- заслугам украшенье?
             Хранит Олимп, его богов?
             Поэт -- могущества людского проявленье!
   

Комик

             Вы так сильны, вам в руки книги!
             Вы поэтический свой труд
             Ведите так же, как ведут
             Порой любовные интриги.
             Случайно встретятся, затем
             Поймут взаимное влеченье,
             А встречи чаще между тем
             И все сильней, сильней сближенье,
             Все больше счастья. Тут как тут
             Соблазн на сцену выступает --
             Восторги, радости растут,
             А там и горе наступает.
             И оглянуться не успел,
             А уж роман готов, поспел!
             Вот так и вы для нас пишите,
             Да в драме будущей своей
             Жизнь пополней изобразите:
             Живет-то каждый из людей,
             А многие ль знакомы с ней?
             А раз она не всем известна,
             Так в драме будет интересна.
             Побольше только пестроты,
             Неясностей, плодов мечты,
             Да правды искорку туда --
             Напиток выйдет хоть куда!
             И всем по вкусу он придется:
             Цвет юности на драму соберется
             Л будет слушать, словно откровенье,
             Сентиментальное творенье.
             Из драмы высосет меланхоличный сок;
             И здесь, и там начнется возбужденье,
             Заглянет всяк в сердечный уголок.
             Они растроганы, на смех и плач готовы,
             Возвышенная речь и блеск их поразят:
             Кто создался вполне, тому они не новы,
             А несозревшие за них благодарят.
   

Поэт

             Верни же мне те времена,
             Когда и сам я созидался,
             Когда душа была полна
             И песен ключ не прерывался.
             Когда таился мир в туманах,
             И я во всем чудес искал,
             Когда в пестреющих полянах
             Цветы я тысячами рвал;
             Когда, знакомый с нищетой,
             Я все ж имел свои владенья:
             То были -- к истине влеченья
             И упоение мечтой.
             Верни мне полные свободы
             Порывы злобы, мощь любви,
             И счастье то, и те невзгоды,
             Ко мне вновь юность призови!
   

Комик

             Ты в юности тогда нуждаешься, мой друг,
             Когда в бою тебя твой враг одолевает,
             Иль дева милая кольцом прелестных рук
             Тебя в порыве страсти обвивает,
             Когда вдали ты видишь пред собой
             Венок за быстрый бег, за силу напряженья,
             Когда идут за оргией дневной
             Ночные оргии, ночные развлеченья...
             По струнам мощно ударять,
             Аккорды вызывая смело,
             То, старцы, -- долг ваш, ваше дело;
             Вам оттого не потерять
             Всех прав своих на уваженье.
             Что старость делает людей
             Детьми, неверно положенье:
             Она в нас застает лишь -- истинных детей.
   

Директор

             Успели вы наговориться,
             Пора приняться за дела!
             Могло бы дело совершиться,
             Пока беседа ваша шла.
             Что толковать о вдохновеньи?
             Я остаюсь при твердом мненьи:
             Кто все колеблется да спит,
             Того оно не посетит.
             Позвольте вам сказать при этом:
             Раз вы являетесь поэтом,
             Так и командуйте живей
             Тогда поэзией своей.
             Напитка крепкого желаем,
             Варите нам скорей его:
             Чего мы нынче не свершаем,
             И завтра не свершим того.
             Пусть даром дня не пронесется!
             В ком есть решимость, тот сейчас
             За все, что может он, возьмется,
             Не скажет малодушно: пас!
             И если прочь уйдет хотенье,
             Он все же будет продолжать
             Лишь потому, что продолженья
             Уже не может избежать.
             На сценах наших балаганов
             Всяк может пробовать себя:
             Изобретайте больше планов,
             Аксессуаров не щадя!
             Свободно тратьте матерьялы
             На Солнце, звезды, лунный свет;
             Нужны ли вам утесы, скалы,
             Вода, огонь -- отказу нет;
             Зверей и птиц запас немалый.
             Так в балагане небольшом
             Вмещайте всех миров громаду
             И мерно двигайтеся в нем.
   

ПРОЛОГ НА НЕБЕ

Господь. Небесные силы. Потом Мефистофель. Три архангела выходят вперед.

Рафаил

             Само, гремя гимн бесконечный,
             Подобно спутникам своим,
             Свершает Солнце путь предвечный,
             И громы шествуют за ним[1]20.
             Светило дня без измеренья
             И силы ангелам дарит,
             И все, как в первый день творенья,
             Великолепием горит
   20 Здесь и далее по тексту перевода "Фауста" -- см. Примечания переводчика.
   

Гавриил

             С невыразимой быстротою
             Кружится дивная Земля,
             Где за ночною темнотою
             Блистает райская заря.
             Там море пенится и бьется
             У мощных рек, у скал крутых,
             И море, скалы -- все несется
             В сопровождены! сфер иных.
   

Михаил

             И бури грозные бушуют
             То на морях, то у земли,
             Но цепь творенья образуют
             В своем неистовстве они.
             И грозы в распре бесконечной
             Разят и жгут огнем своим,
             Но мы, послы Твои, Предвечный,
             День безмятежный, светлый чтим.
   

Все трое

             Великий! Ты без измеренья,
             И силы нам Твой взор дарит,
             И все, как в первый день творенья,
             Великолепием горит!
   

Мефистофель[2]

             Когда, Господь, являлся ты порою
             И спрашивал о деле рук своих,
             Ты дозволял и мне быть пред тобою,
             Вот почему я здесь, средь холуев твоих,
             Прости, мне чужды их высокие реченья,
             А этим господам противен мой язык;
             Мой пафос и тебя смешил бы, без сомненья,
             Когда бы ты давно смеяться не отвык.
             О Солнце, о мирах нет у меня речей,
             Я вижу лишь одни страдания людей.
             "Божок вселенной" все без измененья!
             И так чудит, как в первый день творенья.
             Намного лучше он бы жил,
             Когда б огня небес в него ты не вложил.
             Он разумом подарок величает
             И лишь на то свой разум расточает,
             Чтоб скотски жить. Недолго говоря,
             Сравнить его себе позволю я
             С кобылкой длинноногой, что летает
             И прыгает в траве, и песню распевает.
             И пусть бы уж в траве лежал себе на радость,
             Нет! Он сует свой нос во всякую-то гадость!
   

Господь

             Ты кончил. Что же, ты всегда
             Приходишь с жалобой сюда!
             По-твоему, все на земле неладно?
   

Мефистофель

             Да, на земле живется безотрадно.
             Мне жаль людей, бедняг таких,
             Не мог бы я тиранить их!
   

Господь

             Скажи, ты с Фаустом знаком?
   

Мефистофель

             А, с доктором?
   

Господь

             С моим рабом!
   

Мефистофель

             О, да! Он служит вам курьезно!
             Гнушаясь пищею земной,
             Он в даль стремится пре серьезно
             И сознает уже порой
             Свое безумие. Он хочет
             И высших радостей земных,
             И лучших звезд с небес твоих,
             О чем без устали хлопочет
             Но нет; не может отдохнуть
             Его встревоженная грудь.
   

Господь

             Он служит мне теперь неясно,
             Но просветится в свой черед.
             Садовник ведает прекрасно
             За много времени вперед,
             Какое дерево украсится плодами.
   

Мефистофель

             Но я готов поспорить с вами.
             По-моему, что там ни говори,
             Потеря ваша -- вне сомненья.
             Прошу я только позволенья
             Его сманить... Угодно вам пари.
   

Господь

             Пока он землю обитает,
             Запрету нет тебе тогда!
             В ошибки человек впадает,
             Стремяся к истине, всегда!
   

Мефистофель

             Благодарю вас. С мертвецами
             Возился неохотно я.
             Люблю людей со свежими щеками,
             Я с ними, словно кот с мышами.
             Для трупов дома нет меня!
   

Господь

             Итак, даю соизволенье.
             Ты можешь заставлять его
             Забыть свое происхожденье,
             Пути держаться твоего,
             Но жди в грядущем посрамленья:
             Как ни блуждал бы добрый человек,
             Познаешь сам -- пути спасенья
             Не позабудет он вовек![3]
   

Мефистофель

             Покончим живо все. Отлично!
             А за пари я не боюсь.
             Когда желанного добьюсь,
             Заторжествую безгранично!
             Тогда его заставлю я
             Дорожным прахом наедаться
             И тою пищей наслаждаться,
             Как тетушка моя, известная змея[4].
   

Господь

             Являйся снова пред собраньем.
             Таких, как ты, не презираю я:
             Из духов всех, живущих отрицаньем,
             Уж плут совсем не тягость для меня.
             Энергия людей могла бы притупиться,
             Наклонен человек к покою; посему
             Такого я даю товарища ему,
             Который будет вечно суетиться
             И подстрекать, не зная тишины.
   
             А вы, воистину небесные сыны.
             Возрадуйтесь средь созерцаний
             Красот нетленных. Мир идей
             В свои божественные грани
             Да примет вас, моих детей!
             И что колеблемо неясным представленьем.
             Вы закрепите долгим размышленьем!
   

Небо закрывается. Архангелы расходятся.

Мефистофель
(один)

             Люблю со стариком видаться я порой,
             Но с ним поссориться боюсь я несказанно,
             Мне нравится, что он, хоть носит сан большой,
             А с чертом обращается гуманно.
   

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ТРАГЕДИИ

НОЧЬ

Фауст в узкой готической комнате с высокими сводами сидит в кресле за рабочим столом. Он взволнован.

Фауст

             И философские творенья,
             И медицину, и права,
             И богословье (верх мученья!)[5]
             Моя постигла голова.
             Но тем ума я не добыл
             И так же глуп, как прежде был.
             Хоть прозываюсь ныне я
             Магистром, доктором, хотя
             Немало протекло годов,
             Как я учу учеников,
             Водя их за нос вкривь и вкось.
             Но убедиться мне пришлось,
             Что человек знать многого не может.
             И грудь мою сознанье гложет:
             Хоть я умней всех этих дураков --
             Магистров, докторов, юристов и попов, --
             Хоть не страдаю я, не мучусь от сомненья,
             Ни ада не боюсь, ни адского мученья,
             Зато и радостей не ведает душа
             И не летит, преграды сокруша,
             Изведать истину и возвестить о ней,
             Чтобы улучшить, чтоб поднять людей.
             Я беден, я не нажил славы --
             Мирской мечты, мирской забавы.
             Собачья жизнь! Так невозможно жить!
             И стал я магии служить,
             Чтоб силой духа предо мной
             Открылись тайны, мир иной,
             Чтоб, не томясь пустым трудом,
             Мне перестать учить о том,
             Чего не ведаю и сам.
             Чтобы открыть своим очам
             Все тайны, семена живые,
             И позабыть слова пустые...
             Когда б с небесной высоты
             В последний раз смотрела ты,
             Луна прекрасная, на труд,
             На муки, что меня гнетут!
             О, сколько раз передо мной,
             Когда все спит в тиши ночной,
             Из-за бумаг и из-за книг
             Являла ты свой бледный лик!
             О, если б при твоих лучах
             Бродить на горных высотах.
             В призрачном сонме видений ночных,
             В темных пещерах, долинах речных,
             С муками знанья совсем развязаться,
             В воздухе чистом, росистом купаться!
   
             Ужели оставаться мне
             В проклятой и гнилой тюрьме,
             Куда проникнуть мудрено
             Чрез разноцветное окно
             И свету дня, где груды книг
             До самых сводов достигают,
             Где червь голодный точит их,
             И пыль, и копоть покрывают.
             Где инструменты и стекло кругом,
             Да ящики наставлены горою
             С домашней рухлядью от предков добытою...
             И здесь твой мир? И жить ты должен в нем?!
   
             Тебе ли спрашивать, зачем
             Тоскует сердце, и мученья,
             Не объяснимые ничем,
             Гнетут душевные движенья?
             Ты окружен не животворной
             Природой -- даром для людей,
             А пылью, рухлядью тлетворной
             Да грудой мертвою костей.
   
             Туда, где широко кругом!
             И Нострадамово[6] творенье,
             Собственноручное притом,
             Укажет верно направленье.
             Когда познаешь звездный путь,
             Когда приблизишься к природе,
             В твою измученную грудь
             Вольются силы. На свободе
             Постигнешь ты, ты будешь знать,
             Как духу духа призывать.
             А здесь сухой рассудок твой
             Не объяснит тебе воззванья:
             О духи, вея надо мной,
             Ответьте на мое призванье!

(Раскрывает книгу и смотрит изображение макрокосма[7].)

             Какое счастье вдруг в одно мгновенье
             Моей душе приносит этот вид!
             Я снова понял жизни наслажденье,
             Я чувствую, как жизнь во мне кипит
             Иль Сам Господь писал изображенье,
             Что бурю сердца уняло вполне,
             Дало ему успокоенье
             И радость сообщило мне!
             Иль сам я Бог? Я вижу без конца!
             Мне предстают из начертанья
             Природных сил живые основанья;
             Я понимаю слово мудреца:
             "Отнюдь не заперт мир незримый
             Для тех, кто сам могуч душой,
             И ты очнись с умом пытливым,
             Умойся утренней росой!"

(Рассматривает изображение.)

             Какая связь видна кругом,
             Как все живет одно в другом!
             А между небом и Землей
             Какою дружною семьей
             Летают силы неземные;
             В руках -- сосуды золотые...
             Они приносят для земли
             Благословения свои!
             Какое зрелище! Но -- зрелище опять.
             Вселенная, как мне тебя обнять?
             Где вы, сосцы? В вас жизнь, и к вам согласно
             И небо, и Земля, и все спешит прильнуть,
             К вам рвется и моя измученная грудь --
             Иль суждено томиться мне напрасно?

(Нехотя перелистывает книгу и смотрит на изображение Земного Духа.)

             И снова чувствую совсем иное я;
             Ты, Дух Земли, доступный для меня!
             Явилась бодрости волна,
             И я горю, как от вина.
             Я чувствую стремленье в свет умчаться,
             Земным печалям, радостям отдаться,
             С могучей бурею сражаться
             И в корабле разбитом не пугаться!
   
             Но... стала туча надо мной,
             Луна сокрыла облик свой.
             Не видно лампы, вьется дым,
             Лучи кровавые трепещут
             Вокруг меня!..
             И веет холодом от сводов на меня.
             Он здесь -- желанный дух -- парит!
             Откройся мне!
             А сердце рвется и дрожит,
             И вся душа горит стремленьем
             К чудесным, новым ощущеньям!
             Я -- твой. Ты должен мне явиться,
             Хотя пришлось бы с жизнью мне проститься!

(Берет книгу и произносит таинственное заклинанье.)

Вспыхивает красноватое пламя. В пламени является Дух.

Дух

             Кому я нужен?
   

Фауст
(отворачиваясь)

             Призрак страшный!
   

Дух

             Твой голос до меня дошел,
             Ты звал меня, и я пришел...
             Теперь...
   

Фауст

             Увы, твой вид ужасный
             Меня гнетет
   

Дух

             Свое насытить зренье,
             Услышать голос мой ты пламенно хотел.
             Исполнил я души твоей моленье,
             Тебе явился... Ужас овладел
             Тобой, ты жалок. Где тот идеал,
             Который ты в груди своей создал?
             Который ты носил, которым ты питался,
             И мыслью гордой восхищался
             Подняться с ним до духов неземных?
             О, где ты, Фауст? Голос твой затих...
             Ты ль это был? Ты от меня бежишь,
             От моего дыхания дрожишь,
             Сжимаешься, как червь презренный!
   

Фауст

             Чтоб я бежал тебя, надменный?
             Я -- Фауст, я такой, как ты!
   

Дух

             На море житейском, среди суеты,
             Я плаваю взад и вперед,
             И всюду рука моя ткет!
             И смерть, и рожденье
             Мое появленье
             Везде застает.
             Все то же волненье,
             Все то же движенье
             Мне время несет.
             И так я, свершая свой путь неизменный,
             Тку ризу для Бога, Владыки вселенной.
   

Фауст

             О, деятельный дух, трудящийся везде,
             Как близок я к тебе, как схож с тобою я!
   

Дух

             Похож на духа ты, доступного тебе, --
             Не на меня.

(Исчезает.)

Фауст

             Не на тебя?
             Но на кого же?
             Я -- образ Божий,
             И не похож я на тебя.

(Стучатся.)

             Фамулус[8]! Вот недоставало!
             Простите, все мечты мои!
             Видений светлые рои
             Убьет бездушный подлипала!

Вагнер в халате и ночном колпаке с лампою в руках. Фауст с досадой отворачивается.

Вагнер

             Простите, помешал я вам:
             Вы декламировали... греческую драму
             Искусству этому я поучился б сам:
             В нем пользы много для того,
             Кто к жизни применит его.
             Но знаете ли? Я слыхал не раз,
             Что декламации любой актер подчас
             И проповедника поучит.
   

Фауст

             Да,
             Коль проповедник ваш актер,
             Как это и бывает иногда.
   

Вагнер

             Но как же действовать на общество речами
             Тому, кто заключился в кабинет,
             Из-за стекла глядит на белый свет,
             И то лишь праздничными днями?
   

Фауст

             Кто не прочувствует того, что говорит,
             Тот никогда успеха не добьется,
             Он никогда толпы не обольстит,
             Коль речь его не из души несется.
             Садитеся, из кушаньев чужих
             Себе рагу приготовляйте,
             Из угольев потухнувших своих
             Огонь ничтожный раздувайте!
             Вы сможете, конечно, удивить
             Детей иль обезьян, когда вам то угодно,
             Но никогда души вам не пленить,
             Коль из души не льется речь свободно.
   

Вагнер

             Однако речи план иль способ выраженья
             Для всякого оратора есть клад,
             Я чувствую, что силой убежденья
             Я сам далеко не богат.
   

Фауст

             Приобретайте все прямым путем!
             К чему в бубенчики рядиться?
             В ком разум есть и мысли есть притом,
             Тот их сказать не затруднится.
             И если вы хотите что сказать,
             К чему трескучих фраз искать?
             Все ваши, господа, блестящие тирады,
             Сплетенные из разных лоскутков,
             Так много подают отрады
             Тому, кто слушать их готов:
             Как ветра свист среди сухих листков
             В осенний день, так ваша речь приятна.
   

Вагнер

             Наука необъятна,
             А жизнь людская коротка.
             Я признаюсь -- работа нелегка.
             Из-за своих критических стараний
             Боюсь я головных, боюсь грудных страданий.
             Как тяжело те способы найти,
             Которыми доходят до начала!
             А дальше что? Чуть сделал полпути,
             И смерть придет -- и все, пиши пропало.
   

Фауст

             Ужель пергамент -- ключ святой.
             Навеки жажду утоляет?
             Искать отрады -- труд пустой.
             Когда она не истекает
             Из родника души твоей.
   

Вагнер

             Но есть отрада для людей
             В дух времени былого погружаться;
             И как приятно, наконец, добраться,
             Как думал древний мудрый человек,
             И как над ним возвысился наш век!
   

Фауст

             Как высоко! Почти что звезд коснулся!
             Еще б чуть-чуть, до них бы дотянулся!
             Прошедшее для нас есть свиток тайный
             С семью печатями, а то, что духом века
             Ты называешь, -- то есть дух случайный,
             То дух того, другого человека,
             А в этом духе -- века отраженье,
             Оно порой -- ужасное виденье,
             Ты отбежишь, лишь только кинешь взор.
             Порой -- сосуд, где собран всякий сор,
             Порою -- камера, набитая тряпьем.
             И много будет, если сыщем там
             Хотя б одно из государственных деяний
             С коллекцией трескучих толкований,
             Приличных лишь марионеточным устам.
   

   

РУССКИЕ И МИРОВЫЕ КЛАССИКИ

ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ

В. ЛУНАЧАРСКОГО и Н. К. ПИКСАНОВА

   

ГЕТЕ

ФАУСТ

ПЕРЕВОД ВАЛЕРИЯ БРЮСОВА

РЕДАКЦИЯ И КОММЕНТАРИИ А. В. ЛУНАЧАРСКОГО и А. Г. ГАБРИЧЕВСКОГО

   

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1928 * ЛЕНИНГРАД

   

СОДЕРЖАНИЕ

   От редакции серии
   А. В. Луначарский. Доктор Фауст
   А. Г. Габричевский. Гете и Фауст
   И. В. Гете. Фауст. Трагедия
   Посвящение
   Пролог в театре
   Пролог в небе
   Трагедии часть первая
   I. Ночь
   II. У городских ворот
   III. Комната занятий
   IV. Комната занятий
   V. Погребок Ауэрбаха в Лейпциге
   VI. Кухня ведьмы
   VII. Улица
   VIII. Вечер
   IX. Гулянье
   X. Дом соседки
   XI. Улица
   XII. Сад
   XIII. Беседка
   XIV. Лес и пещера
   XV. Комната Гретхен
   XVI. Сад Марты
   XVII. У колодца
   XVIII. Городская стена
   XIX. Ночь
   XX. Собор
   XXI. Вальпургиева ночь
   XXII. Сон Вальпургиевой ночи. Интермеццо
   XXIII. Сумрачный день
   XXIV. Ночь. Открытое поле
   XXV. Тюрьма
   Комментарии
   I. Приложения к тексту "Фауста"
   II. Из высказываний Гете о "Фаусте"
   III. Примечания
   IV. Порядок сцен в трех редакциях "Фауста"
   V. Библиографический обзор
   VI. Избранные биографические даты
   

ОТ РЕДАКЦИИ СЕРИИ

   В судьбах каждой национальной литературы всегда является важным событием усвоение того или иного произведения мировой литературы или целого творчества мировою поэта. Для германской литературы XVIII века было огромным событием, когда вышел немецкий перевод творений Шекспира Шлегеля-Тика. В русской литературе 20-х годов XIX века было праздником, когда Н. И. Гнедич напечатал перевод "Илиады", Появляясь в художественном переводе, поэтическое произведение мирового значения как бы вновь рождается и получает новое бессмертие. И вместе с тем оно живит и укрепляет ту национальную литературу, которой оно теперь усвоено.
   Усвоение мирового произведения иному языку и литературе, конечно, является заслугой и подвигом поэта-переводчика. Это -- трудный творческий акт, и нередко бывает, что такой перевод является результатом многолетнего труда, иногда -- труда всей жизни. Мы чтим заслуги Н. А. Полевого как переводчика Шекспира, В. А. Лихачева как переводчика Мольера, И. Ф. Анненского как переводчика Эврипида.
   Но художественный перевод мирового шедевра никогда не бывает и не может быть результатом только личных усилий и дарований данного переводчика. Переводчик-поэт неизбежно усваивает себе нею предшествующую переводческую традицию, овладевает присущим данной литературной эпохе пониманием переводимого классика, получает в свое распоряжение все достижения языка, стиха и стиля, какие только накопились в национальной литературе. Такой перевод неизбежно является итогом и смотром литературной культуры данного народа.
   Именно в таких перспективах необходимо рассматривать печатаемый ниже перевод "Фауста", исполненный покойным Валерием Яковлевичем Брюсовым.
   Для русской литературной культуры является большим событием, что за новый перевод великого творения Гёте взялся этот славный русский поэт. Свой перевод обеих частей "Фауста" Брюсов выполнял в 1919--1920 годах, в пору своей совершенной писательской зрелости. В свою работу, исполненную в глубоком сознании ее ответственности, Брюсов вложил и любовь к Гёте и "Фаусту" и все то богатство дарований и знаний, каким владел в эти зрелые годы. Превосходный филолог, стоявший на высоте литературной науки, высокоодаренный поэт-стилист, опытнейший переводчик, изощренный в передачах на русский язык поэтов античных, западноевропейских и восточных, Брюсов был всячески подготовлен и вооружен для этого высокого подвига. И в свой перевод "Фауста" он внес не только свои личные достижении, но и все завоевания, какие сделали новейшая русская художественная литература и русская литературоведческая мысль. Не подлежит сомнению, что этот труд найдет свое крупное место в истории личного творчества Брюсова, в его поэтической биографии. Но сквозь личный труд переводчика просвечивают итоги новейшей русской литературы, коллективных усилий ее деятелей.
   Здесь не место вдаваться в характеристику приемов и достоинств его перевода; это сделают, несомненно, специалисты; они сопоставят новый перевод с прежними стихотворными и прозаическими, каких было уже много в русской литературе и среди коих были прославленные, как перевод Н. А. Холодковского.
   Редакция же серии "Русские и мировые классики" может только с удовлетворением отметить, что получила возможность украсить свою серию "Фаустом" в переводе В. Я. Брюсова. Перевод "Фауста" становится в ряд тех новых переводов мировых шедевров, какой в нашей серии начат переводом "Прометея прикованного", исполненным С. M Соловьевым, и переводами комедий Аристофана, исполненными А. Пиотровским.
   Тип нашей серии лишил редакцию возможности напечатать сразу перевод обеих частей "Фауста", хотя покойный В. Я. Брюсов совершенно закончил перевод и второй части. Несомненно, что и вторая часть увидит свет в свое время. Редакция серии горько сожалеет, что преждевременная смерть поэта-переводчика лишила печатаемую книгу его редактуры. Его зоркий глаз заметил бы, а твердая рука исправила бы те или другие оплошности. Но необходимо засвидетельствовать, что В. Я. Брюсов дважды пересматривал свой перевод; это удостоверяют его собственноручные поправки на рукописях.
   

ДОКТОР ФАУСТ

Не признаю я искуплений,--
Мой дух достаточно силен,
Но без мучительных стремлений,
Как дух других, погряз бы он*.
Гете -- "Фауст".

   * "Фауст", ч. II, перевод мой. "Фауста" цитирую по переводу Н. A. Холодковского, частью в моем переводе, последнее всегда оговорено.
   
   Трагедия Гёте так богата содержанием, это такая неисчерпаемая сокровищница мудрости, что к десяткам существующих комментариев, наверное, прибавятся еще сотни, и каждый найдет в этом чудном микрокосме новое, согласно своей индивидуальности. Мы ограничимся лишь общими характеристиками Фауста и Мефистофеля и важнейшими моментами духовного развития Фауста, т.-е. тем, что необходимо для уяснения положительного трагического типа.
   Кто же такой Фауст? Господь в прологе говорит: "он мой раб", на что Мефистофель отвечает:
   
   Да! только странно мне его служенье.
   Удел земной в нем будит отвращенье,
   Даль манит с непонятной силой,
   Свое безумье он готов признать:
   Он в небе хочет лучшее светило,
   А на земле -- все счастье испытать.
   Вдали, вблизи ничто ему не мило.
   Ничто не может боль души его унять*.
   * "Фауст", ч. I, перевод мой.
   
   Страстные желания и вечная неудовлетворенность -- вот главные черты характера Фауста, Многие обращают особое внимание на двойственность его стремлений, на то, что его тянет к небу и к земле, на "две души", живущие я нем. Фауст и сам подтверждает это.
   
   Фауст. Тебе знакомо лишь одно стремленье,
   Другое знать -- несчастье для людей.
   Ах, две души живут в больной груди моей,
   Друг другу чуждые -- и жаждут разделенья!
   Из них одной мила земля --
   И здесь ей любо, в этом мире;
   Другой -- небесные поля,
   Где духи носятся в эфире.
   
   Но действительно ли в этом заключается фаустовское начало? В том ли стремлении в "синеву неба" достоинство человека, в метафизических ли порывах, в мистицизме ли? Конечно, нет. Лишь несколькими страницами дальше, еще этот неопытный не искушенный действительной жизнью, Фауст говорит уже:
   
   Здесь, на земле, живут мои стремленья.
   Здесь солнце светит на мои мученья,
   Когда ж придет последнее мгновенье,--
   Мне до того, что будет,-- дела нет,
   Зачем мне знать о тех, кто там, в эфире.
   Такая ли любовь и ненависть у них,
   И есть ли там, в мирах чужих,
   И низ и верх, как в этом мире!
   
   Именно это чувство крепнет в Фаусте и составляет часть той великой мудрости, к которой, как мы увидим, пришел он к концу жизни. Свою кипучую стремительность он сохранил до смерти, но две души его давно слились в одну. Романтический идеализм это что-то вроде детской болезни Фауста, как он был детской болезнью Гёте.
   Указывает Фауст и еще один источник своих страданий:
   
   Тот бог, который жив а груди моей,
   Всю глубину души моей волнует:
   Он правит силами, таящимися и ней,
   Но силам выхода наружу не дарует.
   Так тяжко, горько мне, это жизнь мне не мила,--
   И жду я, чтоб скорей настала смерти мгла.
   
   Бессилие духа над внешней природой -- вот еще мнимая причина неудовлетворенности, гнетущей грудь Фауста. Непосредственное воздействие духа на материальный мир называется магизмом, и Гете считал нужным специально отметить для господ романтиков, что отсутствие магических сил у человека отнюдь не несчастие.
   
   Ах, если б магию мне удалить
   И заклинания свои перезабыть,--
   Перед природой стал бы я, как воин:
   Да! жребий человека так достоин! *
   * "Фауст", ч, II, перевод мой. Этот мотив разработан в "Фаусте" Ленау, см. мое предисловие к русскому переводу этой поэмы, сделанному мною, под псевдонимом Анютина (изд. журн. "Образование", СПБ, 1904).
   
   То, что Фауст принимает за страдание,-- неудержное стремление все пережить, переиспытать, а потом стремление творить -- эти жажда мощи, воли к жизни! Ее не только не нужно отрицать, а, напротив, развивать в себе! Ошибки и шлаки отпадут, останется чистое стремление к творчеству.
   Итак, неудовлетворенность Фауста есть не что иное как жажда нее растущей полноты жизни. Если это так, то у Фауста прежде всего должна быть сильная воля. Человека слабовольного чрезмерные запросы к жизни -- убьют: он кончает самоубийством, праздной мечтательностью, желчными критиками, но Фауст есть человек воли по преимуществу, активный человек; воля к жизни в форме непосредственной страсти всегда одолевает в нем все остальные силы его многосложного духа.
   
   Написано: "в начале было Слово" --
   И вот уже одно препятствие готово.
   Я слово не могу так высоко ценить:
   Да, в переводе текст я должен изменить.
   Я напишу, что Разум был в начале.
   Но слишком, кажется, опять я стал спешить --
   И мысли занеслись и в заблужденье впали;
   Не может разум все творить и созидать.
   Нет, силу следует началом называть!
   Пишу -- и вновь берет меня сомненье:
   Неверно мне сказало вдохновенье.
   Но свет блеснул -- и выход вижу я:
   В Деянии начало бытия!
   
   Der That -- дело, акт, факт -- вот сущность бытия; по Фаусту, сущность бытия есть воля, не в смысле чего-то скрывающегося за актами, явлениями, а именно в смысле полного отсутствия за ними чего-нибудь иного, кроме самого явления.
   Der That -- поступок -- предшествует всему и в натуре Фауста. Дальше идут размышления, иногда раскаяние, дальнейший процесс обрабатывает факт и обогащает душу новым сокровищем мудрости, делает волю тоньше и возвышеннее, порождая в ней новый момент, но никогда не подкашивая страстную активность Фауста.
   Ненасытимая жажда жизни (т.-е. ощущений и творчества) и сильная, страстная воля -- вот основы натуры Фауста; вместе с этим, однако, у него есть и нежное сердце, и тонкий ум. Не будь их Фауст превратился бы в простого авантюриста или Дон-Жуана. Мы будем иметь много доказательств этому при разборе важнейших моментов драмы. А теперь займемся Мефистофелем, этой другой, отрицательной стороною души человека.
   Жажда совершенствующейся жизни,
   
   Стремленье вечно и высшим формам бытия --
   
   основная черта Фауста. Полное отрицание жизни, мрачнейший нигилизм -- основы Мефистофеля.
   
   Я части часть, которая была
   Вначале всей той тьмы, что свет произвела,
   Надменный свет, что спорить стал с рожденья
   С могучей ночью, матерью творенья.
   Но не успеть ему и не сравняться с нами:
   Что производит он, все связано с телами,
   Произошло от тел, прекрасно лишь в телах,
   В границах тесных тел не может развиваться
   И -- право, кажется, не долго дожидаться --
   Он сам развалится с телами в пух и прах.
   
   Это страшно. Было бы еще страшней, если бы чорт не сознавал свое бессилие.
   
   Фауст. Так вот твое высокое значенье!
   Великое ты был не в силах разрушать --
   И вот по мелочам ты начал разрушенье.
   Мефист. Что делать! Да в тут не много мог я взять.
   Гнилое Нечто, свет ничтожный,
   Соперник вечного Ничто,
   Стоит, не глядя ни на что,
   И вред выносит всевозможный:
   Бушует ли потоп, пожары, грозы, град,--
   И море, и земля попрежнему стоят,
   И жизнь течет себе широкою рекою,
   Хотя мильоны жертв погублены на век.
   Да -- хоть с ума сойти -- все в мире так ведется,
   Что в воздухе, воде и на сухом пути,
   В тепле и холоде зародыш разовьется.
   Фауст. Но знай, что с силою святою
   Ты, бес, не в силах совладать;
   Бессильно-злобною рукою
   Напрасно будешь угрожать;
   Другое выдумай стремленье,
   Хаоса странное творенье.
   
   И Мефистофель разрушает по мелочам. Он -- части часть, его специальное дело -- разрушать высокие стремления людей, заставлять их махнуть рукой на золотые дали, заставлять ловить мгновения наслаждений и кричать им; "остановись!"
   
   По-каннибальски любо нам,
   Как будто в луже ста свиньям.
   
   Мефистофель проповедует радости жизни и громит бесплодную мечтательность.
   
   Кто занят бреднями,-- не жалок ли несчастный,
   Как глупый скот, что, бесом обольщен.
   Бредет, в степи бесплодной заключен,
   Невдалеке от пажити прекрасной!..
   
   Не правда ли, странно? Это говорит бес разрушения и горячий адепт великого "Ничто". Тут и сказывается глубина мысли Гёте: цветущая жизнь, довольство, животное благоденствие, этот кажущийся живой ключ бытия есть начало конца: творчество я нем уже иссякло, движение вперед прекратилось -- отупение, декаданс, пресыщение, идиотизм,-- все это не замедлит явиться. Мефистофель знает, какая дорога ведет в вечную ночь. Но для этого ему нужно постоянно тревожить человека,
   
   Слаб человек: он часто засыпает,
   Стремясь к покою, потому
   Дал беспокойного я спутника ему.
   
   Дело в том, что человек может успокоиться и на противоположной крайности; Может потонуть в созерцании вечных истин, сделаться пассивным идеалистом. Чорту непонятно, что это вода на его мельницу; в пассивном платонизме он все еще видит возвышающее, положительное начало и резко, злобно, ехидно нападает на него: он забрасывает грязью все "снежные высоты", осмеивает познание, чистоту, экстаз, эстетическое единение с природой и одновременно разжигает в человеке животные страсти и манит его к "пажити прекрасной"! Глупый чорт! Этого-то и нужно человеку: настоящий человек, подойдя ближе к жизни, сумеет сочетать холодный идеализм с огнем страсти и горячий мрак страстей осветит лучом идеала.
   
   Частица силы я,
   Желавшей вечно зла, творившей лишь благое.
   
   Желая опутать Фауста своею сетью, Мефистофель становится ею слугою; прозаический, цинично-практический ум стал могучим орудием в руках Фауста -- организатора жизни здесь, на земле.
   Теперь нам остается лишь проследить важнейшие моменты развития Фауста, так как его характер проявляется вполне только в развитии.
   После долгого периода, посвященного познанию, после горьких разочарований одно чувство ухватывает Фауста.
   
   О, прочь! -- Беги, беги скорей
   Туда, на волю!..
   Мне хочется борьбы, хочу
   Я с бурей биться...
   Хочу я новой, чудно-яркой жизни.
   
   Таковы стоны его души. И судьба дает ему возможность испытать жизнь. Мефистофель рад, что жажда жизни проснулась в Фаусте,-- надо разжечь ее посильнее. Что такое эта жажда жизни, по мнению Мефистофеля? -- Похоть прежде всего!
   Но Фауст сразу пугает его объемом своих желаний
   
   Пойдем, потушим жар страстей
   В восторгах чувственных, телесных --
   И пусть в чаду волшебств чудесных
   Я потону душой моей.
   И время пусть летит для нас стрелою,
   И жизнь охватит нас собою;
   Веселье ль, горе ль даст судьба,--
   Пускай удача и борьба
   Промчатся быстрой чередой!
   Я человек -- мне чужд покой.
   Не радостей и жду -- уж говорил тебе я:
   Я броситься хочу в вихрь гибельных страстей,
   Любовь и ненависть тая в душе моей.
   Душа отныне будь всем горестям открыта;
   В тебе, обманутой, любви к науке нет.
   Вся жизнь людей, вся бездна горя, бед.
   Все будет мной изведано, прожито.
   Глубоко я хочу все тайны их познать,
   Всю силу радости и горя испытать,
   Душою в душу их до глубины проникнуть
   И с ними, наконец, в ничтожество поникнуть!
   
   Мефистофель испуган. В этом опять сквозит что-то похожее на беспокойный творческий дух. Он старается проповедывать Фаусту умеренность.
   
   Но я хочу!
   
   Это -- страшное слово в устах Фауста. Чорт извивается и так и этак: надо сломать эту волю, это титаническое, жадное, бездонное "хочу", надо напомнить человеку, как это часто делает прямой практический разум, его место, напомнить, что он только человек.
   
   Ты стоишь то, что ты на самом деле.
   Надень парик с мильонами кудрей
   Стань на ходули, но в душе своей
   Ты будешь все таким, каков ты в самом деле.
   
   Вывод -- надо испытать кое-что, кое-как, надо повеселее прошутить свою жизнь, так как она ведь такие пустяки. Неужели Фаустом не сможет овладеть погоня за легкими удовольствиями, это родное дитя скептицизма? Ведь он разочарован в науках!
   
   Лишь презирай свой ум да знанья жар.
   Могучей человека дар;
   Пусть с жал ков, призрачной забавен
   Тебя освоит дух лукавый,
   Тогда ты мой, без дальних слов!
   Ему душа дана судьбою
   Вперед летящая и чуждая оков;
   В своем стремленьи пылкою душою
   Земные радости он презирать готов,
   Он должен в шумный мир отныне погрузиться;
   Его ничтожеством томим.
   Он будет рваться, жаждать, биться,
   И призрак пищи перед ним
   Над ненасытною главою будет виться
   Напрасно он покоя будет ждать,
   И даже, не успел он душу мне продать,
   Сам по себе он должен провалиться.
   
   Как ошибается чорт! Да, он будет мучить Фауста земными радостями, как орудиями пытки, а тот вдруг в этих муках, в этом вечном стремленья признает свое счастье, и хор ангелов запоет глупому чорту.
   
   Наш брат по духу искуплен,
   И посрамлен лукавый,
   Кто вечно борется, как он,
   Заслуживает славы!*
   "Фауст", ч. II, перевод мой.
   
   Но и сам Мефистофель не надеется обратить Фауста в такую безусловную свою жертву, как компания гуляк. Гадливость, возбужденная видом этих "каннибалов" в Фаусте, не очень его пугает. У него есть более сильное средство; любовь! Любовь -- скотская страсть, эгоистическое наслаждение, часто связанная с гибелью другой личности, к которой относятся только как к источнику плотского удовольствия, но вместе с тем в любви есть что-то родственное чистейшему созерцанию красоты, что-то упоительное, бездонное. Фаусту трудно будет бороться против любви. Надо только возвратить ему молодость, с ее непосредственной страстностью, и помадить его женской красотой. Немецкие комментаторы становятся втупик перед неожиданною "развращенностью" Фауста. Действительно, что за речи!
   
   Фауст. Ты девочку добыть мне должен постараться.
   Мефист. А где она?
   Фауст.                     Ее сейчас я повстречал.
   Мефист. Мне нынче с ней пришлось из церкви возвращаться
   Там поп грехи ей отпускал,
   И я подсел и все слыхал.
   Она на исповедь напрасно
   Пришла: невинна, хоть прекрасна --
   И у меня, мой друг, над нею власти нет.
   Фауст. Как так? не меньше ж ей четырнадцати лет?
   Мефист. Так Дон-Жуан лишь поступает:
   Любой цветок спеша сорвать,
   На все готов он посягать
   И все святое презирает,
   Но не всегда с победой он.
   Фауст. О, добродетельный патрон!
   Оставь же правила святые --
   И знай -- теперь иль никогда:
   Коль не придешь ты с ней сюда
   Сегодня к ночи -- навсегда
   Мы с той поры с тобой чужие.
   . . . . . . . . . . . . . .
   Достань вешицу от бесценной,
   Свели в покой ее священный,
   Найди платок с ее груди,
   Подвязку в память мне найди!
   Мефист. Смотри ж: теперь я докажу,
   Как верно я тебе служу.
   Сегодня ж, часу не теряя,
   В светлицу к ней сведу тебя я.
   Фауст. К ней? ею обладать?
   Мефист.                               Ну, вот!
   Не сразу же! Она уйдет
   К соседке; ты же без хлопот
   В уединеньи наслаждайся --
   Мечтами счастья упивайся.
   Фауст. Так к ней?
   Мефист.           Нет, надо подождать.
   Фауст. Так не забудь подарок ей достать!
   
   Ведь это цинизм! Мефистофель, внутренне захлебываясь от радости, останавливает своего расходившегося ученика. Как мог идеалист Фауст так быстро дойти до такого цинизма? Немецкие комментаторы покачивают головами. Это выражение развратника!-- доказывает почтенный Фишер: "Фауст стал развратником, а так как у Гете об этом ничего не сказано, то надо полагать, что сцена в кухне ведьмы должна символизировать продолжительный разврат!"
   Мы же думаем просто, что вместе с молодостью Фауст получил и все легкомыслие юности, не больше. Совсем не развратник говорит устами Фауста: пока любовь известна ему как плотская страсть,-- и Гретхен -- только приглянувшийся ему "бутончик". Он видит женщину на улице, она ему нравится, он хочет испытать все новые наслаждения. Но достаточно Фаусту войти в комнату Гретхен, достаточно вдохнуть в себя воздух этой детской, наивной чистоты, достаточно представить себе ее детство, ее семейную обстановку, чтобы в его сердце зажглась глубокая симпатия к девушке, за час перед тем чужой, за час перед тем какой-то игрушкой. У него страстная, пылкая, активная натура: мысль о Гретхен, плотская, горячая, обжигающая своею запретной негой, эта мысль его преследует.
   Эта страсть в нем никогда не угасает, разве на время, чтобы вспыхнуть с ноной силой. Но он всегда остается, по мнению Мефистофеля, "сверхчувственно чувственным", потому что его глубокая симпатия, участие, нежное любование растут вместе с палящей страстью.
   
   А я? Сюда что привело меня?
   О, небо, как глубоко тронут я.
   Чего хочу? Зачем так грудь страдает?
   О, Фауст, кто теперь тебя узнает?
   Как будто чары овладели мной:
   Я шел, чтоб только насладиться;
   Пришел -- и сердце грезами томится!
   Ужели мы -- игра судьбы слепой?
   Как я своих бы мыслей устыдился,
   Когда б ее сейчас я увидал!
   Я за минуту был не больше как нахал,
   Теперь же в прах, пред нею бы склонился.
   
   Вся наивная, добрая, сланная болтовня этого бесконечно милого ребенка его восхищает, потому что возбуждает жалость, нежность, как все хорошее, но слабое, чистое, но хрупкое, Любовь Фауста одухотворяется этой симпатией,
   
   Одно словечко, взор один лишь твой
   Мне занимательней всей мудрости земной!
   Зачем невинность, простота.
   Не зияет, как она бесценна и сыята.
   
   Быстро, словно гроза, пролетает сладкая поэма первой любви. Сколько поэзии! Что за дивный мастер этот Гете!
   Фауст растет от своей любви. Природа, до тех нор непонятная ему, для него раскрывается, чувство горячей благодарности за жизнь наполняет его. Но чем выше подымается его душа, тем болезненнее разлад в ней: ведь он губит это существо, ведь корнем всему является слепая, ненасытно-животная страсть! Не бежать ли во-время?
   Эти муки, эти сомнения коробят Мефистофеля. Откуда эта тоска, эти порывы?
   
   Что, жизнь противня сделалась для нас?
   К чему вам в глушь так часто забираться?
   Я понимаю -- сделать это раз,
   Чтоб бурям жизни вновь потом отдаться.
   
   И он со всею силою своего разрушительного сарказма обрушивается на идеалистические, платонические, мечтательные порывы Фауста, со всею ловкостью своего гибкого языка дразнит чувственность Фауста.
   
   О, змея, змея!
   
   И, чувствуя свое преступление, чувствуя пагубность своей страсти, Фауст разражается тирадой, в которой сказывается его огненная воля; активная страсть, жажда жизни побеждают все, хотя совесть говорит громко и разум твердит свои укоризны.
   
   В ее объятьях рай небесный!
   Пусть отдохну я на груди прелестной!
   Ее страданья чую я душой.
   Беглец я жалкий, мне чужда отрада,
   Пристанище мне чуждо и покой.
   Бежал я по камням, как пена водопада,
   Стремился жадно к бездне роковой.
   А в стороне, меж тихими полями,
   Под кровлей хижины, дитя, жила она,
   Со всеми детскими мечтами
   В свой тесный мир заключена.
   Чего, злодей, искал я?
   Иль недоволен был,
   Что скалы дерзко рвал я
   И вдребезги их бил?
   Ее и всю души ее отраду
   Я погубил и отдал и жертву аду!
   Пусть будет то, что суждено судьбой!
   Бес, помоги: промчи мне время страха!
   Пусть имеете, вместе в бездну праха
   Она низвергнется со мной!
   
   Трагедия любви растет, Маргарита -- вся любовь, кроме любви, ничто не связывает ее с Фаустом, да и но всем свете нет у нее ничего, кроме этой любви, а Фауст, продолжая любить ее вспышками, уже стремится в широкий свет, жаждет новой и новой жизни.
   
   Покоя нет,
   Душа скорбит!
   Ничто его
   Не возвратит.
   За ним гляжу
   Я здесь в окно,
   Его лишь жду
   И жду давно.
   
   Но его нет так часто, так подолгу.
   Они живут в разных мирах; в этом корень трагедии всякой любви. Чем живет он? У него другие чувства, мысли, другой бог! Это страшно. В чудной сцене, посвященной религии, наивная Гретхен старается перебросить мост между своей верой и Фаустом. Но она чувствует, что в Фаусте слишком много Мефистофеля, неверия, критики, и ей страшно, страшно.
   Маргарита отдает Фаусту всю свою жизнь безраздельно, отняв ее у своих близких, у своего круга, вырвав ее из своего мира: Фауст втянул ее в водоворот своей жизни. Все, что поближе к ней, восстало, пробовало бороться и... погибло роковым образом от столкновения с титаном, а кровь погибших пала на голову Маргариты, Это прямые следствия любви как эгоистической страсти, как страсти звериной. Но именно глубина страданий, порождаемых ею, возвысит душу Фауста, углубит ее, послужит ступенью ко все высшим формам бытия.
   Сначала любовь является Фаусту в виде женской красоты, в виде абстрактной, желанной женщины.
   
   Что вяжу и? Чудесное виденье
   В волшебном зеркале мелькает все ясней!
   О, дай, любовь, мне крылья и в мгновение
   Снеси меня туда -- туда поближе к ней!
   О, если б был я не о пещере тесной,
   О, если б мог лететь к богине той!
   Но нет, она полузакрыта мглой...
   О, идеал красы святой, чудесной!
   Возможна ли подобная краса?
   Возможно ли, чтоб в красоте телесной
   Вмещалися все неба чудеса?
   Найдется ль чудо на земле такое?
   
   Потом в виде конкретной, прелестной Гретхен, которую он любил и телом и душою и сжег своею страстью, потому что она была только бабочка, а он -- горящий факел, и, наконец, любовь является ему в виде образа полного неизъяснимой скорби. Любовь -- слишком странное чувство, у сильных натур оно чревато бедствиями; страшное суждение Шопенгауэра о любви часто оправдывается жизнью. Мы далеки от мысли считать всякую любовь необходимо трагической, но трагическая любовь, любовь, граничащая со смертью и отчаянием слишком часто занимает в жизни сильных душ огромное место.
   
   Фауст. Еще я вижу...
   Мефист.           Что?
   Фауст.                               Вдали передо мной
   Встал образ девы бледной и прелестной.
   Она ступает медленной стопой,
   Как будто целью скованная тесной.
   Признаться, в ней, когда гляжу,
   Я сходство с Гретхен нахожу.
   Мефист. Оставь ее: бездушна дева эта,
   Всего лишь -- тень, бегущая рассвета,
   С ней встреча -- смерть: не счастье не любовь;
   При встрече с ней вмиг стынет в жилах кровь!
   И человек, как камень, замирает.
   Миф о Медузе -- кто его не знает?
   Фауст. Глаза ее недвижно вдаль глядят;
   Как у усопшего, когда их не закрыла
   Рука родная. Это Гретхен взгляд.
   Да, это тело, что меня прельстило!
   Мефист. Ведь это колдовство! Обман тебя влечет;
   Красавицу свою в ней каждый узнает.
   Фауст. Какаю негою, мучением каким
   Сияет этот взор! Расстаться трудно с ним...
   Как чудно под ее головкою прекрасной
   На шее полоса змеится лентой красной,
   Не шире, чем бывает острый нож!
   
   По мысли Гёте, страшная трагедия, разыгравшаяся над Гретхен, возвысила душу Фауста. Он не только не погиб, но прошел через горнило страданий и стал недосягаемо высок. Любовь Гретхен навсегда осталась для него чем-то возвышающим, как видно из символического эпилога. Среди своей бурной карьеры Фауст часто вспоминает счастливый и горестный сон первой любви.
   
   Фауст. Торжественно и тихо колыхаяся,
   К востоку уплывает туча дивная.
   И взор следит за нею с изумлением.
   Плывет она, волнуясь, изменяя вид.
   И в дивное виденье превращается.
   ...Это ль чудный образ тот.
   Великое, святое благо юности?
   Души моей сокровища проснулися,
   Вновь предо мной любовь восстала первая
   И первый милый взгляд, не сразу понятый,
   Всего потом дороже в мире ставший мне.
   Как красота душевная, стремится вверх,
   В эфир небесный, чудное видение,
   Неся с собою часть лучшую души моей.
   
   Фаусту удалось исцелиться от страшного сознания вины, от скорби и жалости при помощи всеисцеляющей силы времени, а прежде всего, благодаря жажде жизни, которая, как могучий поток, перенесла его через все страдание.
   
   Упрека жгуче-злые стрелы выньте,
   Омойте, дух от чада прежних дней!
   
   поет над ним Ариэль. И маленькие духи, пролив в его сердце целительный бальзам, побуждают его к жизни.
   
   Не замедли дерзновеньем,
   Пусть толпа, болтая, ждет.
   Все доступно, лишь с уменьем
   Быстро двигайся вперед. *
   * "Фауст" ч. II, перевод мой.
   
   И Фауст проснулся для новой жизни.
   Быстро прошел он весь маскарад жизни, убедился, что деньги являются его тайной пружиной, погоня за наслаждением -- его целью, что все так называемое общество гнило, безрассудно, мелочно, что ему грозит неминуемая гибель. В картине общества, рисуемой Гете, видим мы копию французского общества до революции. Эта часть "Фауста", как нам кажется, наименее значительна. Но среди утех и развлечений жалкого общества, от которого Фауст готов был отвернуться, он встретил неожиданно чудное, глубокое, взволновавшее его душу явление, -- искусство. Только бледные образы красоты явились в искусственной обстановке сцены, призраки, воскрешенные гением художника, -- и Фауст был потрясен. Чистая красота -- Елена -- заполнила его душу. С обычной своей страстностью, с обычным энтузиазмом отдастся Фауст новому желанию, ищет источников красоты в Элладе, окунается в ее вечную прелесть, достигает невозможного, лелеет в своих объятиях воскресшую для него Елену; горя любовью, порождает новое искусство и навеки сохраняет, как благородный дар, одежду Елены, -- форму красоты.
   
   Держи ты крепче
   Высокий и бесценный дар! Поднимет
   Над пошлостью тебя он высоко
   В эфире на всю жизнь! *
   * "Фауст", ч. II, перевод мой.
   
   Эпизод с Еленой, которым Гёте отметил такое важное явление в жизни человека, как искусство, художественное творчество, заслуживает большого внимания по своей глубине и удивительной красоте, которая, правда, дастся читателю не сразу. Но мы не можем останавливаться дольше на этом важном эпизоде. Художественным творчеством Фауст не может удовлетвориться. Чего же ему нужно теперь? Уж не собирается ли он на луну?
   
   Мефист. Так чем же ты задался?
   Ты что-то нынче, право, очень смел!
   Смотри, как близко к небу ты забрался:
   Не на луну ль лететь ты захотел?
   Фауст. Довольно места для великих дел
   И на земле, зачем бежать отсюда?
   Вперед же смело! Совершу я чудо:
   Вновь дух во мне отвагой закипел.
   
   Не угодно ли будет Фаусту пожить в шумном городе, заняться общественной деятельностью, интригами, карьерой, приносящей почет?
   
   Meфист. Столицу ты построишь. В ней дома
   Тесниться будут, узких улиц тьма
   Лепиться будет криво, грязно, густо.
   В средине рынок: лук, чеснок, капуста.
   Мясные лавки; в них лишь загляни,
   Жужжат там мухи жадными стадами
   Над тухлым мясом. Словом перед нами
   Немало вони, много толкотни.
   В другой же части города, бесспорно,
   Дворцов настроишь, площади просторно
   Раздвинешь вне же городской черты
   Предместья в ширь и в даль раскинешь ты.
   И наблюдать ты станешь как теснятся
   Повсюду люди, как кареты мчатся,
   Как озабоченный народ,
   Спеша, по улицам снует,
   Когда ж ты выйдешь прогуляться,
   Все, с кем придется повстречаться,
   Тебе поклонятся...
   
   Что такое эта чернь для Фауста? Не все ли ему равно, больше или меньше живет ее на свете? Это надо зарубить на носу господам комментаторам, которые думают, что в конце концов Фауст становится альтруистом и филантропом. Не хочет ли он наслаждений? О, давно нет. Он презирает Сарданапалов.
   
   Мефист. Не угадал? Палаты, может быть.
   На бойком месте ты соорудить
   Желаешь? Рощи, лес, поля и нивы
   В парк обратишь обширный и красивый,
   Песчаные дорожки проведешь,
   Все кустики искусно подстрижешь,
   Устроишь там ручьи и водопады,
   Пруды, фонтаны, гроты и каскады
   И павильоны там соорудить,
   В которых жен прекрасных поселишь;
   В их обществе -- небесная отрада!
   Сказал я "жен", но так сказать и надо;
   Всего милей, конечно, на земле
   Жена, но не в единственном числе.
   Фауст. Старо и глупо! Ты совсем заврался,
   Сарданапал!..
   Но снова я отвагу ощущаю.
   Хочу бороться, победить желаю...
   За шагом шаг пойду вперед смелее,
   Смиряя море. Вот моя идея,
   
   Мало похоже на альтруизм! Чей голос слышится здесь, в этих гордых речах индивидуалиста, Жаждущего повелевать, полагающего вес свое достоинство в творческой воле? Прислушайтесь:
   
   Мефист. Итак, ты жаждешь славы ныне?
   Недаром побывал у героини!
   Фауст. Нет -- власти! Подчинять себе...
   Не в славе дело, а в борьбе!*
   * "Фауст*, ч. II, перевод мой.
   
   Ницше! Да, в этих последних речах мы имеем квинтэссенцию Ницше: жажда мощи, власти. Wille zur Macht. Комментаторы чуть не единогласно распространяются об альтруизме Фауста, а некоторые с неменьшим правом заявляют, что борьба с морем и постройка плотин и каналов есть только символ, что под ним нужно разуметь борьбу с революцией. Так что Фауст на старости лет сделался не только святым, но в конце концов даже и жандармом.
   Фауст -- творец. Скажите, что общего с альтруизмом у художника? Вот он высекает из мрамора статую богини, он вдохновлен своей работой, -- альтруист ли он? Он работает главным образом ради сознания своей силы, ради свободы своего творческого гении. Разве не может работать так и общественный деятель? Парод, общество -- для него глыба мрамора, из которого творит он прекрасное человечество согласно своему идеалу... Альтруист ли он? Ему нет дела до вашего счастья, читатель, и ради вашего счастья он, может быть, не по жертвует и ногтем, -- напротив, если вы станете на его дороге, он уничтожит вас, он будет защищать огнем и глыбами камня, толпу против нее самой,-- она должна стать прекрасной, она -- материя, и ее должна проникнуть творческая идея гения.
   Да, но ведь художник не причет своего произведения, ему дороги те эстетические наслаждении, которые он доставит людям, он творит свое произведение не из воска, а из мрамора, творит для веков. Альтруизм ли это? Это жажда власти над душами других, жажда отпечатать свое сердце в сердцах других, это -- чудная светлая борьба за преобладание, борьба за жизнь его идеалов с другими, низшими идеалами. "Я хочу жить в веках, я хочу преодолеть, потому что я несу красоту, полноту жизни, энергию!" Это -- высший эгоизм, эгоизм, выходящий, далеко за пределы сухого стремления к жалким выгодам и благам жизни. Такой человек имеет право и должен быть жестоким -- когда нужно; он должен быть эгоистом, потому что его победа есть победа высших форм жизни: пусть он дерзает!
   
   Ах, как томительно, тоскливо
   Быть вечно, вечно справедливым!--
   
   вздыхает мнимый альтруист Фауст. Огненный старик опасен. Вряд ли его удержат тут абстрактные справедливости.
   
   Чего тебе, мой друг, стесняться
   Колонизацией заняться!
   
   И Фауст колонизует. Жертвами этой колонизации становятся консервативные, но безобидные Филемон и Бавкида, с их часовенкой и домиком под старыми липами. Конечно, колонизация должна совершаться с возможною мягкостью. Этого хочет и Фауст; но если она может быть куплена только ценою несправедливости, надо решиться и на это: частные промахи и даже преступления теряются в общем потоке растущей жизни, и в конце концов высшая раса и высший тип цивилизации имеют решительное право вытеснить низшие, если они не хотят или не могут подняться до их уровня. Вообще же жестокости надо избегать не из альтруизма, а потому, что зверство искажает культуру и будит скверные инстинкты.
   Фауст -- неумолимый колонизатор, реформатор жизни. Человек идеи, социальный художник и воистину "человек Гёте" гораздо ближе к "человеку Ницше", чем предполагал сам автор Заратустры. В нем прежде всего чувствуется господин:
   
   Лишь слово господина высоко?
   . . . . . . . . . . . . . .
   Чтоб дело чудное осуществить
   Мой гений сотни рук способен оживить.
   
   И для себя самого и для других Фауст проповедует религию активного позитивизма, которую Ницше удивительным образом просмотрел.
   
   Я быстро в мире жизнь свою промчал,
   За наслажденья на лету хватался.
   Что ускользало -- тотчас забывал,
   Что оставалось -- тем я наслаждался.
   Я лишь желал, желанья исполнял
   И вновь желал. И так я пробежал
   Всю жизнь -- сперва неукротимо, шумно,
   Теперь живу обдуманно, разумно,
   Достаточно познал я этот свет,
   А в мир другой для нас дороги нет.
   Слепец, кто гордо носится с мечтами.
   Кто ищет равных нам над облаками!
   Стань твердо здесь -- и вкруг води свой взор;
   Для мудрого и этот мир -- не вздор.
   К чему мечтами в вечности носиться?
   Он ловит то лишь, с чем он может сжиться.
   И так весь век в борьбе он проведет!
   Шумите, духи! Он себе пойдет
   Искать повсюду счастья и мученья,
   Не проведя в довольстве ни мгновенья.
   
   В спокойное сознание своей силы, в величаво-сознательное счастье старца Фауста вмешивается; однако, по мнению комментаторов, глубокая скорбь. Но мнению некоторых "проницательных читателей", в конце "Фауста" чувствуется глубокая скорбь Гёте. Скорбь в финале "Фауста", скорбь в финале "Гамлета", в финале "Потонувшего колокола" Гауптмана, -- глаз, ищущий скорби, найдет ее всюду! Что касается нас, то финалы эти переполняют нас надеждой и бодрой энергией.
   Разберемся в мнимом пессимизме конца "Фауста".
   Четыре страшных призрака подходят к великолепному дворцу Фауста,
   
   1-й. Зовусь я Пороком.
   2-й. Зовусь я Грехом.
   3-й. Зовусь я Заботой.
   4-й. Зовусь я Нуждой.
   

Порок, Грех и Нужда.

   Здесь заперты двери, нельзя нам войти,
   К богатому, сестры, вам нету пути.
   
   Порок. Там тенью я стану.
   Грех. Исчезну я там.
   Нужда. Богач неприличный не знает меня.
   Забота. Из вас, мои сестры, никто не пройдет,
   Одна лишь Забота везде проскользнет.
   Порок. Вы, мрачные сестры, идите за мной.
   Грех. Везде за тобою пойду стороной.
   Нужда. Везде за тобою Нужда по пятам,
   

Порок, Грех и Нужда (исчезая).

   Проносятся туча по тверди широкой --
   Смотрите, смотрите! Далеко, далеко
   Не брат ли, не Смерть ли виднеется там?
   
   Не страшны Фаусту ни порок, ни грех, ни нужда,-- с урегулированием экономического вопроса, с устранением бедности они становятся бессильными. Особенно достойно удивления, что Гёте считал Грех спутником бедности и полагал, что с истинным ростом богатства он станет тенью.
   Посмотрим, сильна ли Забота.
   Вот что говорит Прометей о своих величайших дарах человеческому роду. Прометей спас людей от гибели.
   
   Xор. Ты что-нибудь не сделал ля еще?
   Пром. Еще я смертным дал забвенье смерти.
   Хор. Но как они могли про смерть забыть?
   Пром. Я поселил надежды в них слепые.
   Хор. То не был ли твой величайший дар?
   Пром. Нет -- я им дал еще огонь небесный.
   Хор. Огонь в руках таких созданий жалких!
   Пром. И многому научит он людей*.
   * Эсхил. "Прикованный Прометей". Перевод Мережковского.
   
   Оба дара обильно даны Фаусту. Забота ослепила его! Что хочет сказать этим Гёте? Что Фауст слеп для близкого, для окружающего, что он жилет надеждами грядущих веков.
   
   Ночь стада вкруг меня еще темнее,
   Внутри меня все ярче свет горит.
   
   Ему дарована только та слепая надежда, которая спасает от страха смерти. Она, собственно, не слепа, а только слишком дальнозорка. Человек идет к своему лучезарному солнцу, спотыкается и падает в могилу. Что за дело! В звоне заступов, копающих эту могилу, ему слышится созидающий труд, та великая техника человека, началом и эмблемой которой является огонь. Человечество выполняет его предначертания, приближается к его надеждам, осуществляет желанный идеал, продолжает строить его вавилонскую башню, и, стоя над своей могилой, Фауст учит мудрости, побеждающей смерть.
   
   Стоит болото, горы затопляя,
   И труд оно сгубить готово мой.
   Я устраню гнилой воды застой,--
   Вот мысль моя последняя святая!
   Пусть миллионы здесь людей живут
   И на земле моей свободный труд
   Да процветет! На плодоносном поле
   Стада и люди будут обитать
   И эти горы густо населять.
   Что по моей возникли мощной воле.
   И будет рай среди моих полян,
   А там вдали -- бессильный океан
   Пускай шумит и бьется о плотины,
   Все превратить стараяся в руины.
   Конечный вывод мудрости один --
   И весь я предан этой мысли чудной:
   "Лишь тот свободной жизни властелин,
   Кто дни свои в борьбе проводит трудной".
   Пускай в борьбе всю жизнь свою ведет
   Дитя и крепкий муж, и старец хилый.
   И предо мной восстанет с чудной силой
   Моя земля, свободный мой народ!
   Тогда скажу я: "Чудное мгновенье,
   Прекрасно ты! Продлися же! Постой!"
   И не сметут столетья, без сомненья.
   Тогда следа, оставленного мной.
   В предчувствии минуты дивной той
   Я высший миг теперь вкушаю свой.
   
   Ирония ли это? В глазах Мефистофеля -- да! Вот Фауст упал бездыханным!
   
   Мефист. Нигде не мог он счастья отыскать,
   Он грезил лишь, ловил свои виденья,
   Последнее хотел он удержать
   Ничтожное, пустейшее мгновенье;
   Но время -- царь; пришел последний миг,
   Боровшийся так долго пал старик,
   Часы стоят...
   Xор. Стоят -- остановились,
   И пала стрелка.
   Мефист. Кончено, свершилось!
   Хор. Свершилось и прошло!
   Прошло? Вот звук пустой!
   "Прошло" и "не было" -- равны между собой.
   Что предстоит в конце предвечному творенья??
   Все сотворенное пойдет к уничтоженью!
   "Прошло!" Что в слове том мы можем прочитать?
   То, что они могло совсем и не бывать,
   Лишь показалось так, как будто что-то было...
   Нет, вечное Ничто всегда одно мне мало!
   
   Одно из сильных орудий, какими "здравый смысл" старается поразить нашу волю к мощи, нашу жажду подвига, есть соображение о том, что из Александра Македонского вышла только замазка, что великое и малое обращаются в ничто. Это соль мефистофелевской премудрости,-- но мистический хор громко возражает чудными строфами:
   
   Все преходящее --
   Лишь отраженье,
   Вечность манящая
   Скрыта в мгновеньи!
   Невыразимое
   Здесь притекает,
   Страстно любимое
   Нас возвышает!
   
   Мы настаиваем на том, что наш перевод передает точно дух этою хора: Das Ewig-Weibliche Гёте, вечно женственное, есть страстно любимый идеал, абстракция всякой великой цели, вообще, как вечно мужественное есть страстная любовь само стремление -- Фауст. Нет, то, что протекает, не уничтожается, во является новым выражением невыразимого, новым выражением вечной сущности вещей, которая сама есть вечное стремление, вечно манящая любовь! Гомункул нашел источник жизни у трона красавицы Галатеи и убедился, что с самого зарождения жизни ей присуще было то же стремление к полноте, самоутверждению, роскошному развитию, к красоте, потому что красота -- это жизнь, безобразие -- это искажение жизни, ее бедность, ее вырождение. Героическое стремление не теряется никогда, оно становится сокровищем человечества и зовет на борьбу новых и новых бойцов. Героические не погибнет, пока существует человечество. Но может ли всякий быть героем? Может ли всякий быть Фаустом? Конечно, нет! У нас, средних людей, не может быть титанического размаха, мы лишены радости повелевать и вдохновлять тысячи рук, но зато, заметьте, у Фауста в продолжение всего его жизненного пути не было друга. Многие гении, и притом индивидуалисты, тосковали в одиночестве, например Байрон, Ницше. Если Фауст, как и Гёте, словно не ощущает потребности в дружбе, то разве это уменьшает радость сотрудничества? Великаны борются в одиночку,-- быть может, им так лучше, быть может, одинокие великаны сильнее; крупные люди борются группами, перекликаясь друг с другом в веселой военной потехе, а люди маленькие борются партиями, армиями и в таком виде являются страшной силой! Чем меньше у человека личных сил и дарований, тем больше радости принесет ему чувство социальное, партийное, классовое. Толпа ничуть не ниже гения, когда и она борется за культуру, за полноту жизни, за просвещение. Hо самым существенным выводом из нашей работы является та мысль, что перед лицом рока есть только одна истинно достойная позиция -- борьба с ним, стремление вперед, прогресс, который нигде не хочет остановиться, утверждение жизни с присущими ей неудовлетворенностью и страданиями. "Воля никогда не удовлетворяется в своей ненасытной жадности,-- учит Шопенгауэр,-- отвергни же ее, скажи -- жизни нет! погрузись в нирвану!" Да, воля ненасытима, и эта вечная жажда есть сущность жизни, но мы тысячу раз говорим ей; да! пусть растет она, и растут вместе с ней наши радости и наши страдания.
   
   Вперед найдешь и боль и наслажденье,
   Но не найдешь успокоенья!

А. Луначарский

   

ГЁТЕ И ФАУСТ

   "Фауст" Гёте -- один на величайших памятников человеческого творчества и величайшее произведение новой европейской литературы, Если Германия гордится своим Фаустом как живым национальным мифом, как наиболее ярким выражением и воплощением национального гения, то для всякого человека, хоть сколько-нибудь причастного европейской культуре вообще, Фауст, Мефистофель, Маргарита -- не только литературные образы, но, подобно Дон-Кихоту или Гамлету,-- имена нарицательные, живые и вечные типы, общепонятные символы, обогатившие драгоценнейшими содержаниями язык, сознание и творчество современного человека. Действительно, неустанное стремление, как глубочайший смысл и оправдание человеческого существования, для которого каждая остановка а развитии, каждый момент успокоения грозят падением или гибелью, бесчисленные соблазны и конфликты, возникающие перед творческой личностью и а путях познания, любви, красоты и делания,-- все это воплотилось в Фаусте с такой силой, полнотой и наглядностью художественного выражения, что трагедия Гёте до сей поры и во все времена может стать доступной, понятной и близкой каждому. А между тем "Фауст", в особенности его вторая часть, имеет дурную славу темного, громоздкого сочинения, полного непонятных намеков и аллегорий, и потому многие либо довольствуются пошловатой и слащавой оперной пародией, в которой, несмотря на изуродованной текст и внешнюю красивость музыки Гуно, все же кое-где проглядывает гениальный замысел Гете, либо обратившись к самому тексту с честным намерением проникнуть в его пресловутые глубины, с первых же шагов в недоумении останавливаются перед целыми библиотеками комментариев и ученых исследований. Конечно, пробиваться через густые залежи пыли, которой "фаустовская филология" успела засыпать сияющие и вечные красоты подлинника,-- работа трудная и неблагодарная. Недаром уже сам Гёте лукаво подсмеивался над своими толкователями, а когда его спрашивали об "идее" "Фауста", отвечал "не знаю", требуя от своих слишком глубокомысленных соотечественников, чтобы они отучились сводить всякое художественное произведение к отвлеченным идеям и схемам и имели смелость непосредственно отдаваться впечатлениям от живого поэтического образа. Этот авторский совет остается в силе для каждого, в том числе, конечно, и русского читателя. Поэтому для начала лучше всего ограничиться чисто наивным восприятием того бесконечного поэтического богатства, которое бьет ключом из любого образа, из любой строки, ибо "Фауст", как всякое великое произведение искусства, раскрывает каждой эпохе, каждому поколению, каждому читателю именно ту красоту, которая им нужна. Однако это только первая ступень, "Фауст" требует своего комментария, причем комментария своеобразного {См. "Библиографический обзор".}.
   Гёте нередко указывал на то, что он свое творчество понимал как исповедь. Действительно, в отличие хотя бы от Шекспира или Пушкина у Гёте связь между творцом и произведением гораздо теснее, каждое создание его в гораздо большей степени ощущается как живой кусок ею души, как непосредственный отпечаток или сгусток его жизни. Но в том-то и заключаются неповторяемое своеобразие и сила его творческой натуры, что каждое запечатленное им переживание обладало, при всей своей непосредственности, такой степенью типичности и объективной общезначимости, что все крупные его произведения являлись не только этапами его личной жизни, но и событиями всей культурной жизни Европы или, во всяком случае, Германии, в наш век специализации трудно себе представить всю необычайную всесторонность и универсальность его творческой деятельности. Он, действительно, воплощал в себе идеал культурного человека, и нет, кажется, такой области культуры -- философия, естествознание, литература, изобразительное искусство, театр, музыка, политика, педагогия, хозяйство,-- которой бы он не отдавался всецело и на которой он не оставил бы отпечатка своего гения. Степень его работоспособности не поддается никакому учету, и вместе с тем нет ни одной отрасли, которая являлась бы для него периферической или случайной,-- самая беглая его журнальная заметка или распоряжение по министерству финансов непосредственно питались из центральных творческих истоков его личности. Все, что он воспринимал от миря, до конца перерабатывалось им в творческий продукт, и все, что он творил, без остатка включалось и занимало определенное место в том мире культуры, центром которого он являлся. Поэтому-то каждое его произведение именно в меру своей субъективной насыщенности всегда переполнено предметным, объективным содержанием.
   В особенности это относится к "Фаусту", В то время как другие его произведения запечатлевают отдельные критические моменты или тот или иной круг идей его творческого развития. "Фауст" -- дело всей его жизни. Он работал над ним, правда, с перерывами, но больше шестидесяти лет, начав двадцатилетним юношей и закончив его за несколько недель до смерти. Поэтому "Фауст", с одной стороны,-- дневник и исповедь поэта за всю его долгую жизнь, отражение, символ и итог всего его жизненного пути, а в то же время -- и в том он может быть сопоставлен только с "Божественной комедией" Данте -- это целый мир, грандиозный памятник, который себе воздвигло человечество нового времени. Поэтому лучшим и единственным комментарием к "Фаусту" может служить только проникновение в сущность жизни и творчества Гёте, в то своеобразное, неповторяемое единство, которое охватывает и питает собою все это необозримое богатство личных и предметных содержаний и которое есть не что иное как единство творческого пути одного из самых совершенных людей и вместе с тем творческого пути современного человека вообще. И лить на этой ступени читателю "Фауста" открываются новые неожиданные красоты, которые недоступны как поверхностному первому чтению, так и близорукому комментатору, либо блуждающему по периферии, либо изощряющемуся в историко-литературном и биографическом крохоборстве.
   Вот почему в этом кратком введении необходимо прежде всего наметить в самых общих чертах историю возникновения "Фауста" в связи с основными этапами творческого развития Гёте.

-----

   В 1755 году шестнадцатилетний Гёте покидает родной Франкфурт и записывайся в студенты Лейпцигского университета. Получив блестящее энциклопедическое домашнее образование под руководством отца, он стоял на высоте тогдашней полуфранцузской образованности и вместе с тем впитал в себя все те живые остатки немецкой культуры средневековья и гуманизма, которые в среде зажиточного бюргерства старых имперских и вольных городов пережили катастрофы Тридцатилетней войны и еще теплились под тонким слоем чуждых, наносных форм парижского просвещения. Правда, молодой франт сразу же усвоил себе галантный стиль тогдашнего Лейпцига, претендовавшего на звание "малого Парижа", однако он не только ухаживал, но и бешено влюблялся, писал не только стихи в анакреонтически-пастушеском жанре или комедии в стиле Мольера, но и страстные письма-дневники, в которых слово клокочет и бурлит, предвещая восторги и исступления Вертера или Фауста.
   Он откровенно зевал на лекциях немецких просветителей, которые с трудом скрывали свою бездарность под пудрой париков и несколько провинциальной ложноклассической поэтики; впервые вздрогнул от соприкосновения с Шекспиром в жеманном и слащавом переводе Виланда; чутким слухом уловил новые ритмы в тяжеловесных виршах Клопштока и с волнением ожидал приезда Винкельмана. С издерганными нервами и тяжело больной он возвращается домой в 1768 году. Наступает один из типичных для диалектики гётевского развития кризисов, или, как он сам говорил, "линьки". После легкомысленной жизни в большом городе медленно выздоравливающий юноша погружается в заманчивый полумрак родной старины с се богоискательством, алхимией и чернокнижием и вместе с тем входит в личное общение с некоторыми представителями нарождавшихся в эту эпоху религиозных и мистических течений. Эти новые веяния, которые во Франции носили рационалистический характер, были в Германии первыми проблесками национального возрождения и проявлялись главным образом в форме религиозно, даже теософически окрашенного, индивидуалистического душевного протеста против церковной догмы и засилия рассудочного просвещенства. Под видом алхимии Гёте уже соприкасается с проблемами физики и химии, а сквозь второсортную теософическую и гернгутерскую литературу он улавливает истинный дух гностиков, неоплатоников и философов Возрождения и набрасывает смелые натурфилософские, космогонические видения, в которых мы уже узнаем основные черты его природосозерцания. Очень возможно, что уже тогда его начал волновать и преследовать образ доктора Фауста, чернокнижника и шарлатана, продавшего свою душу чорту.
   Дело в том, что к тому времени образ этот успел сделаться прочным достоянием всей германской культуры. Реформация и гуманизм, провозгласившие права нового человека на свободную веру и свободное знание, сопровождались необычайным цветением мистики и ведовства. Протест против церковной и государственной системы средневековья сказывался прежде всего в неутолимой жажде во что бы то ни стало преступать пределы дозволенного, в самоутверждении личности познающей и наслаждающейся. Наряду с такими крупными явлениями, как Парацельс и Агриппа Нетесгеймский, в которых так трудно провести границу между средневековым магом и исследователем природы в пашем смысле этого слова, история знает многих других людей этого типа, которые! будучи изгнанными из церковных организаций и университетов, вольно промышляли своими знаниями, используя их в корыстных целях и одурачивая толпу. Эти бродячие, более или менее искренние, шарлатаны упивались своею властью и пользовались доверием не только в простонародна, но и в кругу высшего духовенства и просвещенных гуманистов. Одним из самых популярных был в свое время некий Георг Фауст, изуродованный труп которого был найден в 1540 году и о котором быстро сложилась легенда, явившаяся в нескольких вариантах темой для множества назидательных народных книжек, которыми зачитывалась вся германская Европа втечение чуть ли не полутораста лет.
   Сын бедного крестьянина, Фауст, разочаровавшийся в университетской науке, занимается чернокнижием, вызывает злого духа и заключает с ним договор, согласно которому дьявол должен ему служить при жизни и в награду получить его душу после смерти. Сопровождаемый своим спутником, чортом Мефистофилем, Фауст показывает разные чудеса среди студентов и при дворах папы, султана и императора, воскрешает прекрасную Елену и приживает с ней сына. Завещав свое состояние своему ученику Вагнеру, которого он тоже соблазнил и которому он тоже выхлопотал слугу-чертенка, он гибнет в назначенный день и час, и чорт уносит его душу, до неузнаваемости растерзав его тело,
   Первую художественную обработку миф о Фаусте получил в гениальной драме англичанина Марло, одного из предшественников Шекспира. "Трагическая истории доктора Фаустуса", первый раз поставленная в 1594 году, сохранила в общих чертах традиционную форму сюжета, но превратила жалкого трусливого шарлатана и сластолюбца народной книжки в яркий образ сверхчеловека Возрождения, смелого искателя познания, наслаждения и власти. Пьеса Марло вместе с английскими актерами перекочевала уже в начале XVII века в Германию и не только породила ряд подражаний и переделок, но и послужила толчком к возникновению чрезвычайно популярных кукольных представлений на эту же тему.
   Весь этот материал или, во всяком случае, большая его часть была хорошо известна Гёте до его переезда в Страсбург, где он, согласно собственному свидетельству, уже работал над "Фаустом".
   В Страсбурге Гёте знакомится с Гердером, первым глашатаем и теоретиком того нового мироощущения, которое легло в основу возрождения немецкой национальной культуры и которое выразилось в могучем литературном движении, известном под именем "бури и натиска". Встреча эта была решающим событием как для развития самого Гете, так и для истории мировой литературы. Гёте жадно примкнул к более зрелому, но менее даровитому Гердеру и сразу же оказался во главе движения. Основные лозунги этого поколения прежде всего определялись резким протестом против рационализма и просветительства: природа, которая в проповеди Руссо, отчасти вдохновлявшего это направление, противополагалась культуре, воспринималась Гердером как некое живое целое, как живой организм и живой творческий процесс, включивший в себя и культуру; свобода, которая для французских просветителей была лишь освобождением от гнета цивилизации, понималась как высшее развитие человеческой личности во всей ее полноте,-- не Разум, как конечный смысл бытия, а сама жизнь, чувство и любовь как первичные космические проявления жизни. Вместо строгих правил классической поэтики провозглашалась полная свобода творчества, вместо подражания античным образцам -- натурализм, культ национальной старины, Шекспира, библии и народной поэзии, как наиболее близкой природе формы поэтического творчества. Но в центре всего стоял идеал свободной, титанической личности, "гения", который не только -- вершина природного развития, но и, в высших своих проявлениях" может объять весь мир, включить его в себя и заново претворить. Если у других мироощущение это выливалось а форму безвкусного гениальннчанья и очень скоро выродилось в модную литературную и бытовую манеру, то для Гете это было подлинным переживанием, из которого возникли такие произведения, как "Гётц", "Вертер" и "Фауст", и которое явилось одним из существеннейших факторов в развитии его мировоззрения. Вся проблема "Фауста" здесь уже заложена целиком. С одной стороны -- самоутверждение личности, жадная любовь к настоящему, к действительности во всей ее полноте, с другой -- вечное безграничное стремление, жажда безусловного, абсолютного желания все включить в себя или раствориться во всем, С одной стороны -- бытие, с другой -- становление, а посредине -- мечта о прекрасном мгновении и о прекрасной художественной форме, в которых противоречие это снимается. Эта своеобразная диалектика гётевского мироощущения, легшая впоследствии в основу всей диалектики немецкого идеализма, приводит к ряду типичных конфликтов, которые и являются темами всего, что писал Гёте до 1775 года, т.-е, до своего переезда в Веймар. Прометей -- художник, который отвоевывает себе свое творческое право в борьбе с богами и наперекор косным стихиям. Цезарь, Магомет, Сократ и Христос в "Вечном жиде" -- народные вожди, мыслители и проповедники, мечта которых искажается, опошляется и разрушается в столкновении с людской тупостью,-- вот те образы, в которых юноша пытался воплотить свою мечту о новом человеке, Однако все эти замыслы сохранились лишь в виде отрывков или беглых набросков. Невидимому, выбранные герои оказались слишком чуждыми и далекими. Он мог работать лишь над материалом, непосредственно им пережитым и до конца перевоплотимым в личный опыт его жизни. Поэтому Вертер,-- кусок его собственной жизни, Гётц и Фауст -- образы столь близкого Гете и его эпохе немецкого XVI века, вытеснили все остальное. Гётц -- чистый, хороший человек, обреченный на бездеятельность и гибель среди озлобленных людей и разлагающегося общества, был в конце концов все-таки лично недостаточно сродни Гёте, и именно потому автор в этой пьесе не явился творцом новой формы, а лишь создал хронику в стиле Шекспира. Вертер и Фауст гораздо более богаты личным содержанием и вместе с тем составили эпоху в истории мировой литературы. Роль Вертера, который принадлежит к той же семье, но является как бы пассивным титаном, так как в нем преобладает не столько жажда овладения миром, сколько жажда в нем раствориться, достаточно известна; Фауст же, хотя он и появился лишь тридцать лет спустя, по первоначальному своему замыслу, а частично н выполнению относится именно к этому времени и к этому кругу переживаний. Основное ядро первой части, написанное, повидимому, в 1774 и 1775 годах, сохранилось в списке ("Urfausl"). Оно состоит из двух эпизодов: вызов духа земли и трагедия Маргариты, Культ титанической личности приводит к двум основным конфликтам; к трагедии познания и к трагедии любви, Крайний индивидуализм оказывается не в силах разрешить основного противоречия между единичным и всем, действительностью и абсолютом, ограниченностью формы и бесконечным становлением, не в силах заполнить ту пропасть, которая зияет между "я" и "ты", между человеком и миром, чу

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРЕВОДЪ Н. ГРЕКОВА

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ И. И. ГЛАЗУНОВА И КОМП.
1859

   

Печатать позволяется

   съ тѣмъ, чтобъ по отпечатаніи представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ.
   Санктпетербургъ, 9 октября 1859 года.

Ценсоръ И. Гончаровъ.

   

ПАМЯТИ
K. Н. ГРЕКОВОЙ

   

ФАУСТЪ.

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ.

ПРОЛОГЪ.

НЕБО.

ТРИ АРХИСТРАТИГА.

Рафаиль.

             Свой совершая ходъ обычными путями,
             Сопровождаемо и молньей и громами,
             Свѣтило дневное свой вѣчный гимнъ гласитъ;
             И нѣтъ путямъ его границъ и измѣренья,
             И силу въ ангеловъ его вливаетъ видъ,
             И, словно въ первый день великаго творенья,
             Красой нетлѣнной все горитъ.
   

Гавріилъ.

             Въ своемъ стремленіи всртіігся
             Великолѣпная земля всегда кругомъ,
             И ночи тьма глубокая ложится
             За уходящимъ яркимъ днемъ;
             Сперта гранитными скалами.
             Кипитъ морская глубина
             Своими бурными волнами,
             Стремленьемъ сферъ увлечена.
   

Михаилъ.

             И всюду дѣйствіе, и словно съ міромъ споря,
             И возвѣщая міру гнѣвъ,
             То надъ землей, то надъ волнами моря,
             Бурь раздается грозный ревъ;
             И всюду жизнь кипитъ, и всюду разрушенье
             За ней кладетъ слѣды свои;
             Но мы, о Господи, какъ вѣстники твои,
             Мы чтемъ премудрый ходъ премудраго творенья.
   

Всѣ трое.

             И силу вѣчную даетъ намъ этотъ видъ.
             Тебѣ же нѣтъ границъ и постиженья,
             И все твое премудрое творенье,
             Какъ въ первый день, красой блеститъ. (Скрываются.)
   

ЗЕМЛЯ.

Чистый Духъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Когда, Духъ Свѣтлый, ты нисходишь
             Опять сюда и рѣчь со мной заводишь,
             Какъ заводилъ ее порой,
             И спрашиваешь ты, какъ міръ идетъ земной --
             Прости, коль громкими словами
             Я не съумѣю говорить!
             Пусть буду я поруганъ -- такъ и быть.
             Моя восторженность съ кипучими мечтами
             Улыбку на твоихъ бы вызвала устахъ,
             Когда бъ ты не отвыкъ смѣяться.
             Итакъ, уже о солнцѣ и мірахъ
             Не стану я распространяться --
             И не съумѣю. Я однихъ людей
             Тамъ вижу съ грузомъ ихъ скорбей;
             Божокъ мірской все тотъ же остается:
             Покрой все тотъ же у него,
             Какъ въ первый день созданія его,
             И плохо все ему живется;
             Немного лучше былъ бы онъ,
             Когда бы искрою небесной
             Онъ вовсе не былъ надѣлёнъ --
             Той искрой, что зовутъ разсудкомъ. Какъ извѣстно,
             Ее онъ на пути земномъ
             Употребилъ на то, чтобъ быть вполнѣ скотомъ.
             Прости мнѣ, Свѣтлый Духъ, сравненье!
             И если ты теперь даешь
             Мнѣ говорить съ тобою позволенье --
             Онъ на кузнечика похожъ,
             Который, прыгая, летаетъ
             И пѣсню старую въ травѣ все распѣваетъ;
             Да пусть бы ужь въ травѣ -- а то онъ суетъ носъ
             Во все; и въ лужу, и въ навозъ.
   

Духъ.

             Ужели ничего другаго
             Сказать не можешь ты? Зачѣмъ всегда съ собой
             Приносишь обвинительное слово?
             Иль недоволенъ вѣкъ останешься землей?
   

Мефистофель.

             Я нахожу, что все тамъ будетъ вѣчно,
             И самъ скорблю о томъ сердечно,
             Но мучить бы людей я вовсе не хотѣлъ;
             И безъ того печаленъ ихъ удѣлъ.
   

Духъ.

             Ты знаешь Фауста?
   

Мефистофель.

                                           Какого?
             Ученаго?
   

Духъ.

                                 Онъ рабъ мой.
   

Мефистофель.

                                                     Я другаго,
             Подобнаго ему, безумца не встрѣчалъ.
             Тебѣ по-своему онъ служитъ;
             Всегда въ волненьи, вѣчно тужитъ,
             И въ пищу взялъ себѣ какой-то идеалъ;
             Все вдаль влекутъ его желанья;
             Но въ немъ ни капли нѣтъ сознанья,
             Что онъ безумствуетъ; небесный сводъ давай
             Ему, и звѣзды, и сіянье,
             А на землѣ онъ ищетъ рай;
             И все, что близко и далеко,
             Не можетъ утолить души его глубокой.
   

Духъ.

             Его я къ свѣту приведу;
             Онъ мнѣ же служитъ, хоть блуждаетъ.
             Въ своемъ саду всегда садовникъ знаетъ,
             Какое дерево готовится къ плоду.
   

Мефистофель.

             А я держу пари, коль дашь мнѣ позволенье,
             Что не съумѣетъ онъ никакъ концовъ свести,
             И я собью его съ пути.
   

Духъ.

             Я полное даю на это разрѣшенье.
             Свершая свой юдольный путь,
             Стремится человѣкъ всегда къ чему-нибудь;
             Стремясь же, онъ всегда впадаетъ въ заблужденье.
   

Мефистофель.

             Благодарю за все, что мнѣ дастъ Господь,
             Мнѣ только съ мертвыми возиться надоѣло;
             Но тамъ, гдѣ льется кровь и гдѣ бушуетъ плоть,
             О, тамъ совсѣмъ другое дѣло!
             Я въ этомъ случаѣ, какъ котъ,
             Который мышь живую мнетъ,
             Бываю сильно озабоченъ
             И съ удовольствіемъ живыхъ себѣ беру;
             За-то, признаться, очень, очень
             Мнѣ трупъ гнилой не понутру.
   

Духъ.

             Веди жь его своей дорогой,
             Коль съ истиннаго можешь свесть пути,
             И если совладѣешь -- то отъ Бога
             Живую душу отврати,
             Иль оставайся посрамленнымъ,
             Смотря, какъ верхъ возметъ добро надъ зломъ
             И снова явится стремленье въ искушенномъ
             Идти прямымъ благимъ путемъ.
   

Мефистофель.

             Ждать не заставлю, и заклада
             Не проиграю своего.
             Но если цѣли я достигну, то ужь надо,
             Чтобъ полное ты мнѣ позволилъ торжество.
             Тогда пускай онъ пыль глотаетъ
             И только ею лишь себя
             И утѣшаетъ, и питаетъ,
             Какъ тетушка моя -- почтенная змѣя.
   

Духъ.

             Тогда предстань передо мною.
             Я никогда не отвергалъ
             Духовъ, объятыхъ вѣчной тьмою,
             И отрицаніе имъ прощалъ.
             Для міра нужны испытанья,
             Чтобъ человѣкъ -- его созданье,
             Свободной воли не терялъ,
             Чтобъ безпрестанно возбуждалась
             Борьба добра въ немъ съ вѣчнымъ зломъ;
             Чтобъ тьма въ немъ свѣтомъ озарялась
             И добродѣтель бы вѣнчалась
             Небесной радости вѣнцомъ.
             А вы возрадуйтеся нынѣ --
             Ни, вѣчной истины сыны,
             Что благодатію святыни
             Вы ярко такъ озарены!
             И съединитъ васъ Вездѣсущій,
             Съ святой любовью вѣчно льющій
             Вамъ жизни вѣчную струю,
             Въ одну огромную семью.
             И то, что въ выспреннія о-і-еры
             Влечетъ вашъ духъ и васъ томитъ --
             То благодатной силой вѣры
             Въ сердцахъ онъ вашихъ укрѣпитъ.

(Небо закрывается. Архангелы расходятся.)

Мефистофель (одинъ.)

             Люблю я старика; но съ нимъ гляжу я въ оба
             И сдерживаю каждый свой порывъ.
             Мнѣ нравится, что онъ -- хоть важная особа,
             А съ дьяволомъ и ласковъ, и учтивъ.
   

I.
НОЧЬ.

Узкая готическая комната со сводами. Фаустъ за письменнымъ столомъ.

Фаустъ.

             И философія, и медицина мною
             Съ законовѣдѣньемъ изучены вполнѣ,
             И богословіе... Къ-несчастью, все душою'
             Исчерпалъ я до дно. И что же? Горе мнѣ!
             Себя невѣждою такимъ же нахожу я,
             И все такой же я глупецъ,
             Хотя магистръ и -- докторъ, наконецъ.
             Ужь десять лѣтъ, какъ за носъ все вожу я
             И вкривь и вкось учениковъ моихъ,
             И лишь одно узналъ изъ опытовъ своихъ,
             Что знанье человѣку невозможно --
             И вотъ о чемъ скорбитъ душа моя.
             Отъ мысли той мучительно-тревожной
             Изныло сердце у меня.
             Положимъ, что глупцовъ я выше разумѣньемъ,
             И знаю болѣе монаховъ, докторовъ,
             Учителей, какихъ-нибудь писцовъ --
             Не мучусь болѣе сомнѣньемъ,
             Ни ада не боюсь, ни дьявольскихъ оковъ;
             За-то и радости я больше не вкушаю,
             И знаю лишь одно, что ничего не знаю,
             Чему бы научить я могъ людей,
             Чтобъ сдѣлать ихъ счастливѣй и умнѣй.
             Къ-чему же были всѣ стремленья?
             Ни славы здѣсь, ни уваженья,
             Ни денегъ я не нажилъ. О, не снёсъ
             Такой бы жизни даже пёсъ!
             И вотъ я магіи предался,
             Чтобы устами духа предо мной
             Міръ вѣчныхъ тайнъ разоблачался,
             Чтобы я могъ оставить трудъ пустой --
             Кровавымъ потомъ трудъ облитый --
             Вѣкъ толковать о томъ, чего но знаю самъ;
             Чтобъ міръ открылъ моимъ глазамъ,
             Что въ тайникахъ его сокрыто;
             Чтобъ дѣятельность силъ могъ видѣть я,
             Ихъ созерцать и наблюдать за ними,
             Подмѣтить тайну бытія
             И вновь не промышлять словами лишь пустыми.
   
             О если бы, луна, ты въ этотъ грустный часъ
             На скорбь души моей лучъ бросила холодный --
             Ты, за полночь меня видавшая не разъ
             Здѣсь за работою, и трудной, и безплодной!
             Тогда, подруга думъ моихъ,
             Надъ грудою бумагъ и книгъ
             Ты ликъ свой блѣдный мнѣ являла;
             О, еслибъ я теперь, тобою озаренъ,
             Могъ въ горы быть перенесенъ,
             Гдѣ серебристое ты стелешь покрывало;
             Когда бъ въ долинахъ и лугахъ,
             Подъ сводомъ неба, на просторѣ,
             Съ духами ночи, на крылахъ
             Носился я въ ихъ шумномъ хорѣ,
             Сливался бъ съ сумракомъ ночнымъ,
             Съ сіяньемъ трепетнымъ твоимъ,
             Лился бъ съ прохладою въ волнахъ благоуханья,
             И чуждъ душевной тамъ грозы,
             И, не измученъ жаждой знанья,
             Купаться бъ могъ я, при твоемъ мерцаньи,
             Во влагѣ блещущей росы!
             О, горе мнѣ! Еще ль въ темницѣ этой
             Мнѣ изнывать въ мученьяхъ суждено --
             Средь мрачныхъ этихъ стѣнъ, куда едва лучъ свѣта
             Проходитъ въ разноцвѣтное окно,
             Гдѣ вѣетъ сыростью могильной;
             Гдѣ горизонтъ мой -- ворохъ пыльный
             Бумагъ и книгъ -- въ-уровень съ потолкомъ,
             Источенныхъ голоднымъ червякомъ.
             Кругомъ все инструменты, банки,
             Изломанные ящики да стклянки --
             Наслѣдство прадѣдовъ, обрѣтенное мной...
             И это міръ! и это міръ весь мой!
   
             И спрашиваешь ты: зачѣмъ душа тоскою
             Истерзана? зачѣмъ такъ ноетъ грудь
             И хочетъ жизнь прерваться въ ней порою?
             Зачѣмъ средь тлѣнія себѣ ты избралъ путь?
             Взамѣнъ природы благодатной --
             Гдѣ дышетъ жизнью все отрадной,
             Что создалъ Богъ для счастія людей --
             Вокругъ тебя предметы гробовые,
             Животныхъ остовы нѣмые
             Да груды человѣческихъ костей.
   
             Туда! туда! въ раздолье, на свободу,
             Въ пространство безконечное полей!..
             Тамъ духомъ ты обнимешь всю природу!
             Вотъ книга Нострадама. Онъ вѣрнѣй
             Покажетъ путь тебѣ. Тамъ яркихъ звѣздъ теченье
             Изучишь ты въ святомъ благоговѣньи;
             Тамъ расцвѣтетъ душа твоя,
             И разовьются въ ней всѣ силы бытія,
             И будетъ твоему доступно слуху,
             Какъ духъ тамъ говорить незримо духу.
             Но здѣсь напрасно рвется разумъ твой
             Постигнуть тайну жизни міровой.
             О, вы, парящіе незримо надо мною
             Здѣсь, полуночною норою,
             Здѣсь, въ этой мертвой тишинѣ --
             Вы, духи! внемлите ли мнѣ?

(Раскрываетъ кишу и видитъ въ ней изображеніе микрокосма.)

             Отъ взгляда одного какой-то дивной силой
             Душа кипитъ, восторгами полна,
             Быстрѣе кровь течетъ по жиламъ
             И словно жизнь обновлена.
             Не Божество ли эти знаки начертало?
             Они вливаютъ въ душу мнѣ покой,
             Они снимаютъ предо мной
             Съ природы дивной покрывало.
             Или я самъ ужь божество?...
             Теперь такъ ясно естество,
             Такъ все въ немъ просто и понятно,
             И въ первый розъ теперь мнѣ внятна
             Мысль одного изъ мудрецовъ:
             "Тебѣ доступенъ міръ духовъ;
             Но слабъ ты разумомъ и робкою душою.
             О, ученикъ! скорѣй вставай
             И грудь свою земную обдавай
             Зари румяною волною!"

(Разсматриваетъ изображеніе.)

             Какъ жизнью общей все кипитъ!
             Какъ все ей дань принесть спѣшитъ!
             Какъ все одно здѣсь для другого
             Живетъ! Какъ съ неба голубого
             Нисходятъ сонмы дивныхъ силъ
             И всходятъ вновь, передавая
             Златыя ведра. И, слетая
             Благословеніе съ ихъ крылъ,
             Всю землю благодатью осѣняетъ
             И міръ гармоніей чудесной наполняетъ.
   
             Какое зрѣлище! Но только здѣсь, увы!
             Одно лишь зрѣлище, для глазъ лишь упоенье!
             Какъ безконечность уловить творенья!...
             А вы, сосцы природы! гдѣ же вы?
             Гдѣ вы источники всей жизни той чудесной,
             Которой держатся земля и сводъ небесной?
             Къ вамъ грудь изсохшая въ тоскѣ обращена:
             Вы льете жизнь обильною волною,
             Вы всю вселенную питаете собою,
             И только лишь душа моя одна
             Безплодной жаждой сожжена.

(Съ негодованіемъ переворачиваетъ листъ и видитъ изображеніе Духа Земли.)

             Какъ этотъ знакъ, какъ это начертанье
             Имѣетъ на меня обратное вліянье!
             О, Духъ Земли, ты близокъ отъ меня!
             Я чувствую, какъ силы возрастаютъ,
             Какъ въ обаяньи бытія
             Мечты и чувства утопаютъ --
             И ринуться готовъ я въ шумный свѣтъ,
             Опять нести ему въ душѣ моей участье,
             Бороться съ горестью, съ толпою страшныхъ бѣдъ,
             Гоняться за мечтой невѣдомаго счастья,
             Желѣзной грудію встрѣчать напоры бурь,
             Крушенье среди волнъ, подъ яростной грозою...
             Но вотъ темнѣетъ ужь лазурь,
             За тучей свѣтъ скрывается съ луною;
             Лампада гаснетъ, вьется синій дымъ...
             Какой-то отблескъ по вискамъ моимъ,
             Трепеща, быстро пробѣгаетъ...
             Внезапнымъ холодомъ все тѣло обливаетъ...
             Я чувствую: ты вьешься здѣсь вокругъ,
             Ты близокъ, призываемый мной духъ!
             Откройся же, чудесное видѣнье!...
             Какъ раздирается душа!
             Какъ, чувствомъ незнакомымъ ей дыша,
             Она полна къ безвѣстному стремленья.
             Явиться долженъ ты! тебѣ я предаюсь! *
             Я твой -- хоть съ жизнію прощусь!

(Въ пламени показывается духъ).

Духъ.

             Кто звалъ меня?
   

Фаустъ (отворачиваясь).

                                           Ужасное видѣнье!
   

Духъ.

             Могущимъ зовомъ ты привлекъ меня къ себѣ.
             Я внялъ твое моленье,
             И вотъ изъ cферъ моихъ являюсь я къ тебѣ,
             И что жь?
   

Фаустъ.

             О, горе! видъ твой угнетаетъ...
   

Духъ.

             Желаньемъ знать меня душа твоя сгараетъ,
             Ты хочешь слышать голосъ мой,
             Ты лика моего алкаешь созерцанья:
             Я покоряюся могуществу призванья --
             Являюсь предъ тобой,
             И что жь? Откуда страхъ въ душѣ твоей могучей?
             И гдѣ жь призванія твои?
             И гдѣ жь тотъ міръ въ твоей груди,
             Который создалъ ты фантазіей кипучей?
             Гдѣ жь радость свѣтлая твоя,
             Въ которой возносился ты мечтами
             До упоенья бытія --
             Которой равенъ былъ съ духами?
             Гдѣ жь Фаустъ тотъ, чей голосъ звалъ меня,
             Звуча такъ грозно, неотступно,
             Который рвался здѣсь ко мнѣ ежеминутно?
             Да полно, ты ли Фаустъ тотъ --
             Ты ль, въ жилы чьи мое дыханье льетъ
             И страхъ, и содроганье,
             Чье тѣло все трепещетъ такъ?
             О, жалкое созданье!
             Свернувшійся отъ ужаса червякъ!
   

Фаустъ.

             Я ль отступлю передъ тобою,
             О, чадо страшное огня!
             Я равный твой, да -- Фаустъ я.
   

Духъ.

                       Въ волнахъ бытія,
                       На вѣчномъ ихъ пирѣ,
                       Всходя, нисходя,
                       Я плаваю въ мірѣ.
                       Рожденія мигъ,
                       Могила нѣмая,
                       Пучина морская,
                       Вся ткань міровая --
                       Я съ ними, я въ нихъ.
                       Такъ тку и на станѣ
                       Летящихъ временъ
                       Одежду живую
                       Для Божьихъ раменъ.
   

Фаустъ.

             О ты, что носишься вокругъ
             Пространства безконечнаго вселенной,
             Я чувствую, съ тобой я близокъ сходствомъ, духъ!
   

Духъ.

             На духа ты походишь совершенно,
             Котораго ты можешь постигать --
             Не на меня. (Исчезаешь.)
   

Фаустъ.

                       Не на тебя?
                       Но на кого же?
                       Я -- образъ Божій,
             И даже не похожъ я на тебя?

(Стучать въ дверь.)

             О, смерть! Такъ это онъ, сотрудникъ мой несчастный,
             И вотъ блаженству ужь конецъ!
             Вѣть нужно жь, чтобъ разрушилъ этотъ льстецъ
             Моихъ видѣній рой прекрасный!

(Входить Вагнерь въ халатѣ и колпакѣ съ лампадою въ рукахъ. Фаустъ съ негодованіемъ отворачивается отъ него.)

Вагнеръ.

             Прости мнѣ, если помѣшалъ.
             Конечно, греческихъ ты авторовъ читалъ?
             Ты декламировалъ. Признаться,
             Искусствомъ этимъ мнѣ хотѣлось бы заняться.
             Въ нашъ вѣкъ такъ много пользы въ немъ
             Тому, кто хорошо его изучитъ.
             Слыхалъ я, что иной актёръ въ искусствѣ томъ
             И проповѣдника поучить.
   

Фаустъ.

             Да, если проповѣдникъ тотъ -- актёръ,
             Какъ это часто мы видаемъ.
   

Вагнеръ.

             Ну, да, когда всю жизнь себя мы запираемъ
             Въ ученый кабинетъ, когда на міръ нашъ взоръ,
             Мы только въ праздникъ обращаемъ,
             И то черезъ стекло, издалека --
             Наука убѣждать, конечно, нелегка.
   

Фаустъ.

             Ее ты изучить не въ силахъ будешь вѣчно,
             Когда не носишь ты ея къ груди своей.
             Когда не черпаешь изъ глубины сердечной
             Всего, что дѣйствовать способно на людей.
             Тогда запрись ты, собирая
             Кусочки разные отъ пиршества другихъ,
             Ихъ смѣшивай, одинъ съ другимъ слѣпляя,
             И пищу для себя приготовляй изъ нихъ.
             Быть-можетъ, силою работы и терпѣнья
             Раздуешь искру ты на днѣ души своей;
             И если горло есть -- заслужишь удивленье
             Отъ обезьянъ и отъ дѣтей;
             Но властвовать душой не будешь надъ душами,
             Коль краснорѣчіе твое
             Живыми, жгучими волнами
             Не льется прямо изъ нея.
   

Вагнеръ.

             Однако, сила убѣжденья
             Зависитъ вѣдь отъ силы выраженья
             Оратора. Вѣдь въ томъ весь даръ его...
             Я чувствую, далекъ я отъ него.
   

Фаустъ.

             Ищи жь успѣха честными трудами;
             Но погремушками своими не смѣши!
             Гдѣ умъ и чувство есть, тамъ, другъ мой, изъ души
             Они свободно льются сами.
             Зачѣмъ, чтобы о дѣльномъ разсуждать,
             Пустыя фразы набирать?
             Зачѣмъ трезвонить тутъ словами?
             Безплодно это все, какъ рѣзкій свистъ вѣтровъ,
             Какъ бури вой однообразный,
             Шумящій листьями въ дни осени ненастной
             Средь облетающихъ лѣсовъ.
   

Вагнеръ.

             Жизнь коротка, наука вѣчна.
             Въ критическихъ занятіяхъ моихъ,
             Среди трудовъ томительныхъ, ночныхъ,
             Я, признаюсь чистосердечно,
             Круженьемъ головы не разъ ужо страдалъ,
             Не разъ я приходилъ въ смущенье:
             Ахъ, сколько надобно терпѣнья
             И средствъ, чтобы достигнуть до началъ!
             Къ-тому жъ, не часто ли бываетъ,
             Что полдороги ты свершилъ ужъ кое-какъ,
             И вдругъ все смерть перерываетъ --
             И ты въ могилѣ ужь, бѣднякъ!
   

Фаустъ.

             Уже-ли въ хартіяхъ источникъ утоленья,
             И жажду сердца имъ уймешь ты навсегда?
             Ты не достигнешь никогда
             Души свитаго упоенья,
             Когда изъ сердца своего
             Не почерпаешь ты его.
   

Вагнеръ.

             О, нѣтъ! ведико насажденье
             Переноситься въ духъ исчезнувшихъ тисненъ,
             Читать скрижаль промчавшихся временъ,
             Въ нихъ духомъ проникать глубоко,
             Смотрѣть, какъ мыслили великіе умы
             И гордо сознавать потомъ, что мы
             Опередили ихъ далеко.
   

Фаустъ.

                                                     О! далеко!
             До звѣздъ не долетѣли лишь вершка...
             Какъ книга за семью печатями -- вѣка
             Давно минувшіе: они для человѣка
             Глубокой тайною останутся, мой другъ!
             А то, что называютъ духомъ вѣка --
             Есть личностей немногихъ духъ,
             Въ которомъ времени теченье,
             Какъ въ зеркалѣ, свое являетъ отраженье.
             Порою на него лишь стоить бросить взоръ
             Чтобъ отвернуться съ содроганьемъ;
             Норою онъ мѣшокъ, гдѣ сваленъ разный соръ
             Съ лоскутьями и старымъ одѣяньемъ;
             Иль много -- какъ поѣздъ фигляровъ площадныхъ
             Съ моралью пошлою, съ надутыми рѣчами,
             Гремящими пустѣйшими словами,
             Лишь годными для куколъ выпускныхъ.
   

Вагнеръ.

             А умъ, а сердце, а превратность свѣта --
             Не каждому ли знать хотѣлось бы все это?
   

Фаустъ.

             Да, то, что называютъ люди -- знать.
             Кто настоящимъ именемъ возьмется
             Новорожденнаго ребенка здѣсь назвать?
             Немногимъ это удастся.
             Да, мало было тѣхъ людей,
             Которые бы тайну эту знали...
             Они съ безумною любовію своей!
             Открыто душу изливали
             Для блага общаго; по ихъ за-то
             Всегда казнили и сжигали.
             Проникнуть въ эту тайну мудрено...
             Но поздно, другъ; ужъ ночь давно,
             И намъ пора съ тобой разстаться.
   

Вагнеръ.

             Съ тобою до утра готовъ бы я остаться,
             Чтобъ о наукахъ толковать.
             Но, какъ въ прошедшее Христово воскресенье,
             Ты завтра мнѣ позволь вопросъ тебѣ задать.
             Къ наукамъ у меня ужаснѣйшее рвенье,
             И хоть я много взялъ ужь дани съ просвѣщенья,
             Но мнѣ хотѣлось бы все знать. (Уходитъ.)
   

Фаустъ (одинъ.)

             И эта голова надеждою богата!
             И онъ ее ласкаетъ, вѣритъ ей:
             Онъ роетъ землю, ищетъ клада,
             И радъ, когда находитъ тамъ -- червей!
             И было надобно, чтобъ въ лучшее мгновенье
             Безумца голосъ прозвучалъ,
             Въ мгновенье, какъ въ волнахъ я свѣта утопалъ!
             Благодарю тебя, слабѣйшее творенье!
             Меня ты спасъ отъ изступленья.
             Я замиралъ, я исчезалъ:
             Такъ необъятно было то видѣнье,
             Что, передъ нимъ, какъ карликъ, я былъ малъ.
   
             И я, лучъ Божества, я думалъ ужь касаться
             Зерцала истины, и вѣчной, и святой;
             Я отряхалъ ужь прахъ земной;
             Небеснымъ свѣтомъ я мечталъ ужь упиваться,
             Я выше ангеловъ, въ безуміи моемъ,
             Мечтой вознесся, дерзновенный!
             Хотѣлъ я слиться съ естествомъ,
             Носиться духомъ надъ вселенной,
             Равняясь силою, надменный,
             Въ своихъ созданьяхъ съ Божествомъ.
             Моя душа была уже готова,
             Блаженствомъ неба расцвѣсти...
             И кару долженъ я за гордость понести:
             Одно ничтожное лишь слово
             Опять къ ничтожеству могло меня свести.
   
             Итакъ, безуміе равняться мнѣ съ тобою!
             Я только могъ тебя призвать;
             Но не могу, не въ силахъ удержать.
             Увы! какъ въ этотъ мигъ, казалось мнѣ, душою
             Я малъ былъ и великъ. Жестокій духъ! меня
             Отбросилъ снова ты въ рядъ темный бытія.
             Чего же убѣгать? куда стремить желанья?
             Внимать ли голосу, который насъ зоветъ?
             Ахъ! наши дѣйствія, равно какъ и страданья,
             Намъ замедляютъ жизни ходъ,
             И ко всему, что здѣсь назвать великимъ можно,
             Прахъ пристаетъ житейской суеты.
             Достигнувъ счастія, мы свѣтлыя мечты
             Зовемъ фантазіей ничтожной,
             И чувства лучшія, въ которыхъ жизни цвѣтъ,
             Задушены толпой суетъ.
   
             Надежды полная, взмахнетъ ли вдругъ крылами
             Въ страны эѳирныя мечта --
             Въ пространство тѣсное вседневными нуждами
             Вновь привлечетъ се земная нищета.
             И въ глубину души закрадется забота,
             Покой и счастье возмутитъ,
             Печали тайныя въ ней быстро зародитъ,
             Мѣняя каждый день личину для невзгоды:
             То видимъ женщину мы въ ней, дитя, нашъ домъ,
             То наводненіе, пожаръ и ядъ съ мечомъ;
             Трепещемъ каждый мигъ предъ новыми бѣдами,
             Которыхъ не бывало никогда,
             И создастъ утраты намъ мечта,
             И обливаемъ ихъ мы горькими слезами.
   
             И ты на Божество похожъ? Ты червь земной!
             Да, червь, живущій въ вѣчномъ страхѣ,
             Который ползаетъ и умираетъ въ прахѣ,
             Раздавленный прохожаго ногой.
             И все, что здѣсь передъ глазами --
             Всѣхъ этихъ полокъ длинный рядъ,
             Гдѣ въ паутинѣ ворохами
             Бумаги съ книгами лежатъ...
             Гдѣ только моль живетъ съ червями
             Да вѣетъ воздухъ гробовой --
             Вся эта ветошь -- рядъ лоскутный,
             Сжимая грудь мою тоской,
             Мнѣ говоритъ ежеминутно,
             Что все здѣсь прахъ и въ прахъ пойдетъ.
             Найду ль я то, къ чему душа стремится,
             Чего для ней не достаетъ?
             Пускай мнѣ сотни тысячъ книгъ прочесть придется,
             Увижу лишь одно: что скорбь вездѣ гнететъ,
             Что рѣдко гдѣ счастливецъ здѣсь найдется...
             А ты зачѣмъ передо мной
             Оскалилъ зубы токъ ужасно,
             Ты, черепъ желтый и пустой?
             Увы! объятый вѣчной тьмой,
             Твой мозгъ блуждалъ вотъ такъ же, какъ и мой,
             Когда, бѣдняжка, ты напрасно
             Искалъ луча надежды ясной,
             Поклонникъ истины святой!
             И вы, лжезнанія приборы!
             Колеса страшныя въ зубцахъ,
             Реторты, стклянки въ коробахъ --
             И вы какъ-будто-бы насмѣшливые взоры
             На жизнь бросаете мою!
             У вѣчныхъ истинъ я стоялъ ужъ предъ дверями;
             Что жь не явили тамъ мнѣ помощь вы свою?
             Нѣтъ, бородатыми ключами
             Не отпереть вамъ ихъ замковъ!
             На что природа налагаетъ
             Непроницаемый покровъ,
             Что въ темныхъ глубинахъ своихъ скрываетъ;
             Того не вызовешь посредствомъ рычаговъ!...
             Пустые, глупые снаряды!
             Вы также и отцу служили моему.
             Какъ почернѣлъ ты, блокъ, подъ копотью лампады,
             Мнѣ озарявшей здѣсь полуночную тьму!
             О, во сто разъ бы лучше было
             Прожить и малое наслѣдіе въ пирахъ,
             Чѣмъ истощать напрасно силы
             И нотъ струить въ безплодныхъ лишь трэдахъ!
             Прекрасно съ пользою владѣнье,
             Безъ пользы жь -- бремя намъ оно.
             Здѣсь наслажденіе дано
             Лишь настоящему мгновенью.
             Но что жь мой взоръ влечетъ туда --
             Къ той стклянкѣ силою магнита?
             Съ моей души сбѣжала темнота,
             И свѣтомъ вся она облита.
             Такъ мы въ лѣсу, во тьмѣ ночной,
             Озарены бываемъ вдругъ луной.

(Беретъ стклянку съ ядомъ.)

             Сосудъ таинственный! склоняюсь предъ тобою.
             Съ благоговѣніемъ рука тебя беретъ.
             Умъ творческій въ тебѣ мой разумъ чтетъ:
             Твой сокъ цѣлительной струею
             Успокоеніе даетъ.
             Онъ силъ могучихъ извлеченье
             Изъ ѣдкихъ, смертоносныхъ травъ,
             Онъ средоточіе отравъ.
             Онъ въ душу льетъ самозабвенье;
             Отраднымъ сномъ смежаетъ онъ глаза.
             Пролей же и въ меня свое благоволенье!
             При взглядѣ на тебя, затухнула гроза,
             Съ души отхлынули приливы думы чорной...
             Я въ море вѣчное ужь вихремъ унесенъ;
             Ужь я зеркальными волнами окруженъ,
             И вѣетъ на чело мнѣ воздухъ благотворный,
             И новый берегъ мой днемъ яснымъ озаренъ.
             Я вижу колесницу предъ собою:
             Вся пламенемъ окружена,
             На крыліяхъ спускается она,
             И я готовъ, готовъ уже душою.
             О, какъ кипитъ восторгомъ грудь!
             Какъ рвется въ тотъ эѳирный путь!
             Но свѣтлой жизни той, но счастія такого
             Достоинъ ли ты, бѣдный червь земной?
             Такъ отвернись же ты отъ солнца золотаго,
             Отъ солнца, полнаго сіянья надъ тобой.
             Рѣшайся! дверь уже открыта...
             Предъ ней объемлетъ страхъ весь родъ земныхъ сыновъ
             Вотъ мигъ, чтобъ доказать, что та же сила скрыта
             Въ груди у смертнаго, какъ и въ груди боговъ;
             Вотъ мигъ, чтобъ разрѣшить твои сомнѣнья
             И смѣло броситься въ невѣдомую тьму,
             Гдѣ муки создаеть воображенье
             И вѣритъ съ трепетомъ созданью своему;
             Вотъ мигъ -- не отступать дрожащею ногою
             Передъ картиною ужасной впереди,
             Гдѣ адъ геенною клокочетъ предъ тобою,
             И ринуться туда безтрепетной душою,
             Хотя бъ ты долженъ тамъ ничтожество найдти.

(Беретъ бокалъ.)

             Ко мнѣ, ко мнѣ, бокалъ, забытый мною!
             Оставь теперь старинный свой футляръ!
             Ты, лившій на пирахъ съ кипучею струею
             Въ сердца отцовъ моихъ веселья буйный жаръ,
             Безцѣнный мой бокалъ! Средь кликовъ ихъ и шума
             Ты прочь сгонялъ морщины съ ихъ чела;
             Бѣжала далеко ихъ пасмурная дума
             И въ пламенныхъ стихахъ лилась тебѣ хвала,
             И раздавались пѣсенъ звуки,
             И, осушаемый до дна, изъ рукъ ты въ руки
             Переходилъ въ кругу друзей.
             О, сколько сладкихъ ты напомнилъ мнѣ ночей!
             Не передамъ тебя ужь въ руки я сосѣда!
             Ужь не услышишь ты привѣта
             Рѣзьбѣ затѣйливой твоей.
             Другая влага покрываетъ
             Блескъ твоего сіяющаго дна.
             Она мутна, она темна,
             Она въ мгновенье опьяняетъ.
             Я самъ, я самъ избралъ ее,
             И, какъ привѣтъ души кипящей
             Зарѣ торжественно-блестящей,
             Я подношу къ устамъ послѣднее питье.

(Подноситъ бокалъ къ губамъ. Слышны звонъ колоколовъ и пѣніе хоровъ.)

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Слава возставшему,
                       Смертью поправшему
                       Смертную мглу!
                       Ада плѣнителю,
                       Узъ разрѣшителю,
                       Всѣхъ искупителю
                       Пойте хвалу!
   

Фаустъ.

             Какой чудесный звонъ внезапно отрываетъ
             Отъ жадныхъ устъ моихъ спасительный сосудъ?...
             Гудятъ колокола! Иль часъ ужь наступаетъ --
             Часъ первый праздника, и вѣсть они несутъ
             О днѣ торжественномъ Христова воскресенья?
             И ты, незримый хоръ, ты ль пѣснью утѣшенья
             Звучишь ушамъ моимъ -- той пѣснію святой,
             Что сонмомъ ангеловъ была когда-то пѣта
             Надъ гробомъ Господа, въ тиши, во тьмѣ ночной,
             Залогомъ Новаго Завѣта?
   

Хоръ женъ.

                       Пречистое тѣло
                       Обвивъ пеленами,
                       Весь гробъ мы Господній
                       Убрали цвѣтами,
                       И въ немъ положили
                       Его со слезами.
                       Но снова напрасно
                       Сюда мы приходимъ:
                       Увы, мы ужь во гробѣ
                       Христа не находимъ!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Влаженъ тотъ пылающій
                       Любовью святой,
                       Который въ смущающихъ
                       Бѣдахъ, искушающихъ
                       И душу спасающихъ,
                       Пребылъ твердъ душой!
   

Фаустъ.

             О, звуки сладкіе! зачѣмъ вы надо мною
             Во прахѣ пронеслись? Звучите тамъ, гдѣ есть
             Отвѣтъ торжественный вамъ вѣрою святою!
             Во мнѣ ужь нѣтъ ея, хоть слышу вашу вѣсть;
             Во мнѣ ужь нѣтъ ея -- а чуда нѣтъ безъ вѣры:
             Оно дитя ея любимое всегда.
             О, мнѣ ли воспарить въ тѣ радостныя сферы,
             Откуда благовѣстъ несете вы сюда!
             Вы мнѣ напомнили младенческіе годы --
             И къ жизни вновь зоветъ меня мечта.
             Бывало, въ день торжественной субботы,
             Небесный поцалуй слетаетъ на уста.
             Какимъ-со сладостнымъ, высокимъ упованьемъ
             Звучали мнѣ тогда колокола --
             Въ тѣ дни отрадою молитва мнѣ была.
             Какая-то мечта неяснаго желанья
             Влекла меня и въ долы, и въ лѣса.
             Я плакалъ жаркими слезами,
             И предо мной творились чудеса,
             И новый міръ блисталъ передъ глазами.
             Въ тѣхъ звукахъ сладостныхъ мнѣ вѣсть теперь слышна
             О дняхъ веселыхъ игръ, что праздникъ велъ съ собою --
             О томъ, что ужь близка цвѣтущая весна...
             Воспоминаніе слилось съ моей душою,
             И имъ окованъ мой послѣдній въ жизни шагъ...
             О, звуки сладкіе, звучите надо мною!,
             Опять, опять слеза блеститъ въ глазахъ,
             И примиряюсь я съ землею!
   

Хоръ учениковъ.

                       Изъ тѣснаго гроба
                       Возсталъ Онъ торжественно;
                       Въ небесное лоно
                       Вознесся божественно.
                       Въ той жизни блаженной
                       Восторгъ, ликованья;
                       А участь земная --
                       Лишь скорбь и страданья.
                       Увы, Онъ оставилъ
                       Насъ съ ними въ юдолѣ!
                       Твоей мы, Учитель,
                       Завидуемъ долѣ.
   

Хорь ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Въ обители тлѣнія
                       Оковы плѣненія
                       Расторгнуты днесь!
                       Его величающимъ,
                       Всѣхъ нищихъ питающимъ,
                       Всѣмъ благость вѣщающимъ
                       И всѣмъ уповающимъ
                       Явился Онъ здѣсь.
                       Онъ съ вами -- Учитель,
                       Христосъ-избавитель
                       Изъ мертвыхъ воскресъ!
   

II.
ПЕРЕДЪ ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Толпа гуляющихъ разныхъ сословій выходитъ изъ города.

Нѣкоторые изъ ремеслениковъ.

             Зачѣмъ же вы туда?
   

Другіе.

                                           Въ охотничій мы домъ.
   

Первые.

             А мы на мельницу идемъ.
   

Одинъ изъ нихъ.

             Нѣтъ, я бы на воды совѣтовалъ.
   

Другой.

                                                               Плохая
             Дорога тамъ.
   

Первый.

                                           А ты что тутъ?
             Скажи-ка, мысль твоя какая?
   

Третій.

             Пойду, куда другіе поведутъ.
   

Четвертый.

             Пойдемте-ка въ Бургдарфъ! тамъ съ славнымъ будемъ пивомъ
             И дѣвочекъ найдемъ тамъ съ личикомъ смазливымъ,
             И драку первый сортъ.
   

Пятый.

                                                     Туда я не ходокъ.
             Иль снова чешется спина твоя, дружокъ,
             И хочешь, чтобъ была припарка ей другая?
             Охъ, голова ты удалая!
   

Горничная.

             Я въ городъ ворочусь; чего мнѣ тутъ искать?
   

Другая.

             Его подъ тополемъ найдемъ мы непремѣнно.
   

Первая.

             Да мнѣ-то счастія какого ожидать?
             Здѣсь будетъ лишь съ тобою твой безцѣнный
             И балагурить и гулять --
             Немного въ этомъ мнѣ забавы...
   

          Другая.

             Сегодня будетъ тамъ, навѣрно, и кудрявый.
             Они туда придутъ вдвоемъ:
             Вчера онъ говорилъ о томъ.
   

Школьникъ.

             Смотри-ка, дѣвки-ко какія!
             Румяныя и молодыя!
             Тьфу пропасть, улепетываютъ какъ!
             Догонимъ ихъ! Я прелести такія
             Люблю, какъ пиво и табакъ.
   

Горожанка.

             Какъ этимъ шалунамъ не стыдно!
             Смотри связались съ кѣмъ! Для нихъ
             Нашлись получше бы такихъ.
             Вѣдь это ужасъ-какъ обидно!
   

Второй школьникъ (первому).

             Постой; потише, братъ, иди.
             Какія дѣвушки за нами позади,
             И какъ чудесно разодѣты!
             Съ одною, знаешь, мы сосѣди
             И съ ней пріятельски живемъ...
             Онѣ насъ пригласятъ, и вмѣстѣ мы пойдемъ.
   

Первый школьникъ.

             Слуга покорнѣйшій за это одолженье!
             Чтобъ дичь я упустилъ! Нѣтъ, малый я не тотъ.
             Та ручка, что въ субботу соръ мететъ,
             Нѣжнѣй ласкаетъ въ воскресенье.
   

Горожанинъ.

             Мнѣ новый бургомистръ, я объявляю всѣмъ,
             Рѣшительно не нравится ничѣмъ.
             Такъ умничаетъ онъ, что, право, нѣтъ терпѣнья.
             А что для города онъ сдѣлалъ?-- ничего;
             А почитай и уважай его --
             И требуетъ отъ всѣхъ повиновенья.
             А подати? хоть въ петлю ты иди,
             А вдвое прежняго плати.
   

Нищій (поетъ).

                       Добрые прохожіе,
                       Госпожи пригожія,
                       Сжальтесь надо мной!
                       Богъ не оставляетъ
                       Тѣхъ, кто надѣляетъ
                       Щедрою рукой.
                       Дайте жъ -- чтобъ сегодня,
                       Въ бѣдствіи моемъ
                       Праздникъ мнѣ Господній
                       Былъ счастливымъ днемъ!
   

Второй горожанинъ.

             Люблю въ воскресный день я толки и сужденья
             О битвахъ и о воинскихъ дѣлахъ;
             Межъ-тѣмъ, какъ турки, тамъ -- въ далекихъ сторонахъ,
             Другъ-друга бьютъ въ ожесточеньи --
             А ты стоишь-себѣ спокойно подъ окномъ
             И допиваешь свой стаканъ съ виномъ,
             Да смотришь, какъ бѣгутъ, мелькая,
             Суда красивыя рѣкой;
             И весело идешь ты вечеромъ домой,
             Дни мирные въ душѣ благословляй.
   

Третій горожанинъ.

             Да, да, сосѣдъ, люблю я это самъ.
             Будь все у насъ верхъ дномъ -- какое дѣло намъ?
             Хотя бъ они съ себя и кожу-то содрали,
             Лишь наши бы дома по прежнему стояли.
   

Старуха (молодымъ дѣвушкамъ).

             Э, какъ разряжены! Ну, какъ тутъ безъ души
             Не быть отъ васъ! Красотки! заглядѣнье!
             Ну, да не чваньтесь же!-- и такъ вѣдь хороши!
             Что нужно вамъ?-- спроворю я въ мгновенье.
   

Первая дѣвушка.

             Агата! отойди отъ этой вѣдьмы прочь!
             Съ ней вмѣстѣ быть и стыдно, и ужасно.
             Вѣдь подъ андреевъ-день мнѣ суженаго ясно
             Она показывала въ ночь.
   

Другая дѣвушка.

             Мнѣ тоже въ зеркалѣ красавца показала.
             И былъ онъ не одинъ. Ею ужь я вездѣ
             Давно смотрѣла и искала --
             Да не встрѣчается нигдѣ.
   

Солдаты.

                                 Съ крѣпкими стѣнами
                       Башни, города;
                       Съ гордыми глазами
                       Дѣва-красота --
                       Вотъ чего намъ надо:
                       Слава наша тутъ,
                       И великъ хоть трудъ,
                       Да сладка награда.
                       Трубы, раздавайтесь
                       Радостью въ ушахъ!
                       Города, сдавайтесь!--
                       Руштесь башни въ прахъ!
                       Вотъ-такъ жизнь прямая!
                       Вотъ-такъ сладкій часъ!
                       Дѣвушки, встрѣчая,
                       Приголубятъ насъ.
                       Сладкая награда!
                       Рвется къ ней солдатъ...
                       Взялъ себѣ, что надо
                       И маршъ-маршъ назадъ.

(Приходить Фаустъ съ Вагнеромъ.)

Фаустъ.

             Дохнула весна, и растаяли льдины,
             И вырвались рѣки изъ хладныхъ оковъ,
             И зеленью яркой покрылись долины,
             И блещетъ надежда грядущихъ даровъ.
             Зима, удаляясь въ пріютъ свой всегдашній --
             Въ угрюмыя горы -- наброситъ порой
             Пушистый свой снѣгъ на открытыя пашни,
             Иль облако съ градомъ промчитъ полосой;
             Но солнце не любитъ ни вьюги, ни снѣга:
             Проглянетъ -- и бѣлый исчезнетъ покровъ.
             Все дышетъ вокругъ и восторгомъ, и нѣгой,
             И ecли невидно въ долинахъ цвѣтовъ,
             За-то ихъ вездѣ въ этотъ мигъ замѣняетъ
             Весенне солнце потокомъ лучей.
             Назадъ ли ты бросишь свой взоръ: предъ тобою
             Весь городъ. Подъ сводами тѣсныхъ воротъ
             Кипитъ и тѣснится толпа за толпою
             И за-городъ каждый съ восторгомъ идетъ.
             Всѣ празднуютъ день воскресенья Христова;
             Съ нимъ вмѣстѣ и сами воскресли они,
             И вырвались вновь изъ подъ зимняго крова
             Изъ душныхъ пріютовъ, гдѣ долгіе дни
             Въ нуждахъ и заботахъ для нихъ проносились;
             Изъ улицъ стѣсненныхъ, изъ хижинъ своихъ,
             Изъ темнаго мрака церквей, гдѣ молились --
             Всѣ вышли подъ куполъ небесъ голубыхъ.
             Смотри, какъ толпа, словно бурныя волны,
             Разсыпалась вдругъ по полямъ и садамъ!
             Какъ быстро несутся веселые чолны,
             Вдоль свѣтлой рѣки, но лазурнымъ волнамъ.
             Но вотъ ужь и эта ладья исчезаетъ.
             Какъ много въ ней груза! Всѣ платья людей
             Подъ этой горою мой глазъ отличаетъ;
             Весь шумъ долетаетъ изъ селъ до ушей.
             Вотъ рай, и вотъ истинно праздникъ народа!
             И старый, и малый -- все жизнью кипитъ.
             Здѣсь счастье, восторгъ, и любовь, и свобода,
             И здѣсь лишь могу человѣкомъ я быть.
   

Вагнеръ.

             Конечно, докторъ, быть всегда съ тобою
             Большая польза мнѣ и честь;
             Но не люблю мѣшаться я съ толпою:
             Я врагъ всего, гдѣ грубое лишь есть.
             Всѣ эти кегли, пляски, крики,
             Весь этотъ шумъ отъ игръ ихъ площадныхъ
             Несносны для ушей моихъ.
             Всѣ ихъ забавы очень-дики;
             Они бѣснуются, какъ-будто дьяволъ въ нихъ

(Крестьяне подъ липами поютъ и пляшутъ.)

                       Нарядился пастушокъ
                       Въ куртку пеструю, въ вѣнокъ
                                 И плясать пустился.
                       Тамъ подъ липами народъ
                       Собирался въ хороводъ, --
                                 Юге! Юге!
                            Югей -- зе! Югей -- зе -- ге!
                                 И смычокъ залился.
                       Въ середину онъ влетѣлъ,
                       Локтемъ дѣвушку задѣлъ
                                 Удалой дѣтина.
                       Стала дѣвушка бранить:
                       "Ахъ ты неучъ!" говоритъ --
                                 Юге! Юге!
                            Югей -- зе! Югей -- зе -- ге!
                                 Ахъ ты дурачина!
                       Пляшутъ всѣ и тутъ, и тамъ,
                       А румянецъ по щекамъ
                                 Какъ огонь пылаетъ;
                       Вьются юбки... а рука
                       Пастушка, исподтишка --
                                 Юге! Юге!
                            Югей -- зе! Югей -- зе -- ге!
                                 Что-то затѣваетъ.
                       "Нѣтъ, дружокъ, мы знаемъ васъ;
                       Не обманете вы насъ" --
                                 Голосокъ раздался.
                       А красотку ужь дружокъ
                       Велъ подъ липку, и смычокъ --
                                 Юге! Юге!
                            Югей -- зе! Югей -- зе -- ге!
                                 Громко заливался.
   

Старый крестьянинъ.

             Благодаримъ мы васъ покорно,
             Что вспомнили насъ въ день такой.
             Хоть человѣкъ вы знаменитый --
             Гуляете съ толпою шумной,
             Съ ней веселитесь за-одно.
             Возьмите жь въ руки эту кружку!
             Въ ней, право, славное вино.
             Пью за здоровье ваше, докторъ!
             И вотъ желаніе мое:
             Пускай нетолько утоляетъ
             Въ васъ жажду сладкое питье;
             Но сколько капель въ кружкѣ этой,
             Пусть столько въ благости своей
             Господь пошлетъ вамъ ясныхъ дней,
             Умножа ими ваши лѣта!
   

Фаустъ.

             Пью съ удовольствіемъ напитокъ вашъ, друзья!
             И тѣхъ же самыхъ благъ и вамъ желаю я. (Пьетъ).
   

Старый крестьянинъ.

             Васъ встрѣтить, докторъ, намъ отрадно
             Въ дни счастія, когда мы васъ
             Въ дни горькіе и страшныхъ бѣдствій
             Видали въ хижинахъ не разъ.
             Вы нашу участь облегчали.
             Найдется не одинъ въ живыхъ,
             Котораго вашъ спасъ родитель
             Отъ смерти и мученій злыхъ.
             Онъ прекратилъ у насъ заразу.
             Вы были юношей тогда
             И не одной избушки бѣдной
             Не пропускали никогда.
             Кто умиралъ, того въ послѣднюю обитель
             Вы провожали вмѣстѣ съ нимъ,
             И помогалъ Небесный Избавитель
             Вамъ, избавителямъ земнымъ.
   

Народъ (кланяясь.)

             Да здравствуетъ великій человѣкъ!
             Господь да продлитъ его вѣкъ!
   

Фаустъ.

             Одинъ лишь Тотъ достоинъ поклоненья,
             Друзья мои, Кто въ небесахъ:
             Одинъ лишь Онъ даетъ спасенье
             И вразумляетъ насъ въ бѣдахъ. (Проходить съ Вагнеромъ.)
   

Вагнеръ.

             Какимъ ты долженъ быть проникнутъ сладкимъ чувствомъ,
             Великій человѣкъ, внимая, какъ народъ
             Дань удивленія дѣламъ твоимъ несетъ!
             О, счастливъ тотъ, кто могъ своимъ искусствомъ
             Полезенъ быть!-- Не каждый ли отецъ
             Тебя покажетъ сыну съ умиленьемъ?
             Явился ты -- вокругъ тебя движенье;
             Всѣ смотрятъ на тебя, мудрецъ;
             И музыка, и пѣсни умолкаютъ...
             Проходишь ли толпою шумной ты --
             Съ почтеньемъ всѣ становятся въ ряды
             И шапки ихъ на воздухъ улетаютъ.
             Не достаетъ лишь одного
             Для полнаго ихъ поклоненья:
             Какъ предъ святынею, колѣнопреклоненья
             Въ минуту появленья твоего.
   

Фаустъ.

             Еще мы нѣсколько пройдемъ горою
             И тамъ на камнѣ отдохнемъ.
             О, сколько разъ въ тѣ дни, измученный тоскою,
             Мечтатель пламенный, я сиживалъ на немъ!
             Богатъ надеждою и вѣрою святою,
             Я изнурялъ себя молитвой и постомъ;
             Я твердо вѣровалъ, что жгучими слезами
             И покаяніемъ, и жаркими мольбами
             Небесный тронется Отецъ
             И низношлетъ заразѣ той конецъ.
             Теперь всѣ эти восклицанья
             Ужаснымъ хохотомъ въ ушахъ моихъ звучатъ.
             О, еслибъ въ душу мнѣ проникнуть могъ твой взглядъ,
             Когда бъ ты могъ читать въ моемъ сознаньи:
             Ты видѣлъ бы, что ни отецъ, ни сынъ
             Не стоютъ этихъ воздаяній.
             Отецъ мой но имѣлъ большихъ познаній,
             Но былъ онъ добрый гражданинъ.
             Мечтатель, съ головой всегда воспламененной,
             Всю жизнь онъ занятъ былъ природой сокровенной:
             Пыталъ онъ тайны естества
             И вѣрилъ силѣ волшебства.
             За дверью на замкѣ, въ кругу своихъ адептовъ,
             По наставленію безчисленныхъ рецептовъ,
             Онъ разнородныя сличалъ тамъ вещества,
             Въ одинъ котелъ ихъ всѣхъ вмѣщая.
             Такъ лилію вѣнчалъ онъ съ краснымъ львомъ,
             Въ ретортахъ ихъ перегони"
             Свѣчи палительнымъ огнемъ,
             И наконецъ царица молода"
             Являлась къ намъ въ различныхъ пузырькахъ,
             Въ различныхъ видахъ и цвѣтахъ.
             И это медициной называли --
             А бѣдные больные умирали...
             Никто не спрашивалъ: кто лечитъ ихъ и чѣмъ?
             А мы лекарствами своими, между-тѣмъ,
             Сильнѣй заразы, истребляли.
             О, много ихъ схоронено!
             Здѣсь было страшное въ тѣ дни опустошенье,
             И, чтобъ выслушивать за то благословенья,
             Мнѣ пережить ихъ было суждено.
   

Вагнеръ.

             Но эта мысль должна ль тебя тревожить?
             Вѣдь добросовѣстно ты долгъ свой исполнялъ:
             Ты дѣлалъ, что наука дѣлать можетъ,
             И какъ ее въ то время понималъ.
             Исполненный къ отцу сыновняго почтенья,
             Ты съ вѣрою слѣпой слѣдилъ его ученье.
             Теперь съ наукой ты подвинулся впередъ,
             А сынъ твой далѣе пойдетъ съ ней, въ свой чередъ.
   

Фаустъ.

             Слаженъ, кому дано въ отраду упованье
             Провидѣть истину изъ лона вѣчной тьмы!
             На все ненужное богаты мы познаньемъ,
             А что бы нужно знать, того не знаемъ мы.
             Но этимъ грустнымъ замѣчаньемъ
             Не будемъ отравлять небесъ благихъ даровъ!
             Смотри, какъ хижины, межъ зелени деревъ,
             Облиты солнечнымъ сіяньемъ!
             Уже скрывается отъ глазъ свѣтило дня;
             Въ другіе, дальніе края
             Оно свой путь огнистый направляетъ,
             И жизнь тамъ разольетъ, и снова запылаетъ...
             О, для чего нѣтъ крыльевъ у меня!
             За нимъ понесся бы я слѣдомъ
             Туда, гдѣ пурпуромъ пылаетъ весь закатъ;
             Я видѣлъ бы, какъ спитъ весь міръ, облитый свѣтомъ,
             И какъ вершины горъ въ сіяніи горятъ.
             Тогда бъ утесами, горами
             Не остановленъ былъ мой радостный полетъ:
             Я могъ бы созерцать, какъ съ яркими волнами
             Въ разливахъ подо мной лежатъ пучины водъ...
             Но день погасъ и скрылось ужь свѣтило,
             И новыя желанья съ новой силой
             Въ моей проснулися груди.
             За ними вслѣдъ душа стремится,
             Чтобъ свѣтомъ вѣчнымъ насладиться.
             День яркій предо мной, мракъ ночи позади...
             Тамъ свѣтится лазурь, здѣсь волны блескъ разлили...
             Мнѣ сладко въ грёзахъ утопать!
             О, для чего душа своихъ незримыхъ крылій
             Не можетъ тѣлу передать!
             А, между-тѣмъ, не каждому ли сродно
             Себѣ прокладывать мечтами путь свободный
             И уноситься далеко,
             Когда въ лазури высоко
             Надъ нами жаворонокъ вьется,
             И пѣснь его такъ сладко, сладко льется --
             Когда, среди сіяющихъ зыбей
             Эѳира синяго, надъ дикими скалами
             Паритъ орелъ, не шевелясь крылами,
             Иль къ теплой родинѣ своей,
             Надъ зеркаломъ озеръ, надъ злачными полями,
             Несется стадо журавлей?
   

Вагнеръ.

             И мнѣ случается химерамъ предаваться;
             Но все не такъ, какъ ты -- твоимъ вѣдь нѣтъ границъ!
             Поля, лѣса, луга какъ-разъ мнѣ приглядятся,
             И не завидно мнѣ, что крылья есть у птицъ.
             Вотъ счастье: зимними ночами
             Сидѣть за книгою, носиться надъ строками,
             Перелетать къ страницамъ отъ страницъ --
             Вотъ эти ночи -- наслажденье!
             Какой-то сладкой ты проникнутъ теплотой,
             И ночь свѣтла -- особенно въ мгновенье,
             Когда столбецъ отыщешь ты такой,
             Что небо на землѣ передъ тобой.
   

Фаустъ.

             Одна лишь страсть тебѣ извѣстна --
             О, никогда не узнавай другой!
             Но двѣ души во мнѣ слилися тѣсно
             И каждый мигъ враждуютъ межъ собой:
             Одна полна любви къ земной юдоли
             И вся горитъ огнемъ страстей;
             Другая рвется къ лучшей долѣ --
             Къ небесной родинѣ своей.
             О, если въ областяхъ воздушныхъ,
             Межъ небомъ и землей, витаетъ рой духовъ --
             Пусть онъ слетитъ ко мнѣ съ прозрачныхъ облаковъ
             И унесетъ меня отъ жизни этой скучной!
             О, еслибъ плащъ волшебный я съискалъ,
             И за земныя бы границы
             Меня далеко онъ умчалъ:
             Я за него бъ сокровищъ всѣхъ не взялъ --
             Не взялъ бы царской багряницы!
   

Вагнеръ.

             Не призывай духовъ парящихъ рой,
             Въ воздушныхъ областяхъ потоками разлитыхъ,
             Всегда враговъ могущихъ и сокрытыхъ,
             Грозящихъ смертному опасностей толпой!
             Несутся ль съ сѣвера: какъ острыми стрѣлами,
             Они пронзятъ тебя желѣзными зубами;
             Съ востока ли летятъ: засухою дохнутъ
             И легкія твои, и сердце засосутъ;
             Отъ знойныхъ ли пустынь ихъ полдень посылаетъ:
             Вокругъ тебя палящій зной,
             И этотъ зной тебя сжигаетъ;
             Отъ запада ль прохладною струей
             Ты

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ

ГЕТЕ

   

ПЕРЕВОДЪ
Барона H. Е. ВРАНГЕЛЯ

   

С.-ПЕТЕБУРГЪ
Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., Д. 11--2
1889

   

ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Опять явились вы, манящія видѣнья,
             Чтобъ вновь, какъ на зарѣ, собой меня прельщать.
             Неужто и теперь впаду я въ заблужденье.
             Въ безумный, дерзкій бредъ, васъ силой задержать?
             Вы подступаете! Къ нему сопротивленіе?
             Сдаюсь! Въ туманной мглѣ готовъ владыкъ признать!
             Взволнованная грудь полна младыми снами
             Подъ вѣяньемъ чудесъ, нахлынувшихъ за вами.
   
             Несете вы съ собой счастливыхъ дней картины,
             И тѣни, сердцу милыя, воскресли вновь;
             Такъ въ звукахъ замирающихъ былины
             И дружба возстаетъ, и первая любовь.
             И больно, жутко мнѣ. Стонъ міровой кручины
             Житейская волна несетъ со всѣхъ концовъ;
             И кличетъ праведныхъ, которыхъ въ день ненастья
             Разбило, увлекло столь вѣроломно счастье.
   
             Вамъ не слыхать меня, друзья, кому впервые
             Я пѣсни юныя свои пѣвалъ.
             Расторгнуты навѣкъ тѣ узы неземныя!
             И откликъ первый ихъ, увы! онъ отзвучалъ.
             Въ толпѣ стою одинъ; все лица мнѣ чужія;
             Привѣтъ ихъ -- даже онъ мнѣ болью душу сжалъ --
             Гдѣ вашъ привѣтъ, друзья?Встрѣчайте-жъ пѣсню эту...
             Въ живыхъ ли вы еще? иль бродите по свѣту?
   
             И вновь влечетъ меня забытое стремленье
             Въ тотъ тихій, стройный міръ, гдѣ духъ единъ царитъ.
             Лишь съ трепетомъ святымъ я начинаю пѣнье,
             Эоловой струной пѣснь бьется и дрожитъ:
             И умиляюсь я, и плачу въ упоеньи,
             Въ груди суровой -- мягкій лучъ горитъ...
             Дѣйствительное все, сдаете", миновало,
             Минувшее навѣкъ,-- дѣйствительностью стало!
   

ПРОЛОГЪ ВЪ ТЕАТРѢ;.

Директоръ, Поэтъ-Драматургъ, Комикъ.

ДИРЕКТОРЪ.

             Друзья, которые въ довольствѣ и нуждѣ
             Со мной дѣлились точно братья,
             Скажите: можно-ль въ сей странѣ
             Успѣха ждать отъ предпріятья?
             Намъ массѣ угождать стараться нужно,
             Сама она живетъ -- и жить даетъ.
             Готово все внутри, какъ и наружно,
             Толпа лишь представленья ждетъ
             Глаза открыли, уши распустили,
             И требуютъ одно: чтобъ мы ихъ поразили.
             Я знаю хорошо, чѣмъ, нужно брать толпу,--
             Но мы на публику особую напали:
             Понять хорошую имъ вещь не въ моготу;
             А, между тѣмъ, страхъ много всѣ читали!
             Какъ сдѣлать, чтобъ нашли "и ново, и занятно,
             И съ содержаніемъ", а между тѣмъ понятно.
             А мнѣ пріятно, разумѣется, когда
             Къ намъ, въ лавочку, валитъ толпа,
             Когда, ужъ начиная съ четырехъ часовъ,
             На кулаки народъ идти готовъ,
             Чтобъ только къ кассѣ протѣсниться,
             Билетикомъ тамъ разживиться.
             Билетъ добыть -- пусть будетъ ихъ желанье,
             Какъ хлѣбъ въ минуту голоданья.
             Прошу тебя, поэтъ, не откажи
             Такое чудо сотвори!
   

ПОЭТЪ.

             Не говори мнѣ о толпѣ той сбродной!
             Опошлиться лишь ею можетъ умъ;
             Лишь незамѣтно къ суетѣ безплодной
             Насъ увлекаетъ ея шумъ.
             Нѣтъ! Уведи меня въ тишь, въ міръ уединенный --
             Въ уединеніи поэта счастье ждетъ;
             Тамъ, дружбой и любовью подкрѣпленный,
             Душевный миръ онъ обрѣтетъ.
             Лишь тамъ изъ глубины души онъ извлекаетъ
             Святыню, что до устъ страшился доводитъ,
             И что-жъ? Святыню ту толпа судить дерзаетъ.
             Дерзаетъ, не понявъ, поспѣшно осудить.
             Нерѣдко лишь пройдя черезъ горнъ долгихъ лѣтъ
             Творенья видимъ мы роскошный, истый цвѣтъ.
             Для современниковъ -- мишурный блескъ годится,
             Но истой красотой- потомство насладится.
   

КОМИКЪ.

             Ты хоть бы о потомствѣ мнѣ не говорилъ!
             Ну, стоитъ хлопотать, чтобъ быть потомству милъ?
             А современника-то кто же тѣшить будетъ?
             Вѣдь нужно же о бѣдномъ порадѣть --
             И парня добраго недурно пожалѣть!
             Отъ насъ вѣдь этимъ не убудетъ?
             Съумѣй къ народу, братецъ, приловчиться,
             Тогда онъ не возстанетъ на тебя.
             А что касается толпы;-- то и она годится.
             Толпу всегда подымешь для "ура"!
             Катай-валяй! Товаръ лицомъ кажи;
             Да принатужъ фантазію смѣлѣе
             И умъ, и страсть, и чувства покажи;
             Да главное, чтобъ вышло посмѣшнѣе.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Давай имъ всласть всего, чего хотятъ.
             Имъ наглазѣться вдоволь нужно дать!
             Коль дѣйствія на сценѣ страхъ какъ много
             Они отъ радости разинутъ свою пасть;
             Я скатертью тебѣ дорога,
             Чтобъ въ ихъ любимчики попасть.
             На массу только массой повліяешь,
             Изъ массы всякій ужъ свое возьметъ.
             Ты, много давъ, и многихъ ублажаешь:
             Довольный, смотришь, всякъ домой идетъ.
             Имъ цѣльнаго ты не давай -- отрывая; и то ладно!
             Похлебку всякую проглотятъ они жадно.
             Легко будетъ играть -- легко и сочинять;
             Что пользы нѣчто цѣльное писать?
             Въ клочки всехъ раздерутъ -- ну и досадно!
   

ПОЭТЪ.

             Прегнусное хвалишь ты ремесло!
             Но имъ художникъ истый не польстится.
             У васъ стряпня такая, вижу я. давно
             Готова въ принципъ обратиться?
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Меня совсѣмъ упрекъ твой не смущаетъ.
             Кто хочетъ дѣйствовать успѣшно,
             Тотъ подходящее орудье выбираетъ.
             Тебѣ желательно дрова колоть поспѣшно?
             Топоръ бери! Ну, для кого ты пишешь?
             Одинъ идетъ въ театрѣ позѣвать,
             Послѣ обѣда сытнаго поспать;
             Другой приходитъ злой,-- его прогнала
             Къ намъ скука только что прочтеннаго журнала;
             Кто къ намъ идетъ, какъ въ маскарадъ,
             Такъ или иначе, убитъ онъ время радъ;
             А дамы, чтобъ себя да я модистки
             Ужъ кстати показать произведенье;
             Онѣ не публика -- статистки,
             Участвуютъ безплатно въ представленьи,
             О чемъ тамъ на Парнасѣ замечтался ты?
             Поближе разгляди цѣнителей искусства;
             Они равнодушны, и не развиты:--
             Всѣ озабочены лишь въ карты поиграть,
             Продажей-куплею любовницу достать --
             Ну, что за дѣло имъ до твоего искусства?
             Опять же повторю: дай столько, сколько можно!
             До цѣли этимъ ты дойдешь вѣрнѣй --
             Морочить нужно, вѣрь, людей;
             А удовлетворить ихъ -- даже невозможно.
             Ну, что? Ты убѣжденъ, иль возмущенъ?
   

ПОЭТЪ.

             Ступай! Ищи себѣ другого батрака!
             Но отказаться ли поэту для тебя
             Отъ права, даннаго природой мнѣ,
             Быть человѣкомъ и имъ быть вполнѣ?
             Чѣмъ можемъ сердце ближняго мы волновать-
             Порывы дикіе и страсти укрощать?
             Лишь звукомъ, что изъ сердца воплемъ рвется
             И съ болью міровой вновь въ сердце къ намъ вернется.
             Когда природа нить существованья
             Мотаетъ безучастно на веретенѣ,
             И хаосъ обоюднаго непониманья
             Пса перепутаетъ, смѣшаетъ всё вездѣ --
             Кто вновь гармонію вездѣ возстановляетъ,
             Въ риѳмическій порядокъ приведетъ,
             Въ одно разровненное снова обращаетъ,
             Аккордъ пѣвучій изъ сумбура извлечетъ?
             Способенъ въ бури обращать кто увлеченья?
             И въ яркій свѣтъ зари туманный колоритъ?
             И въ чувство нѣжное любви и умиленья
             Страсть, что въ одной крови кипятъ?
             Въ вѣнецъ и въ символъ славы кто же превращаетъ
             Ничтожество зеленаго листва?
             Олимпъ воздвигнулъ кто? Боговъ кто созидаетъ?--
             Мощь человѣка -- въ образѣ пѣвца.
   

КОМИКЪ.

             Отлично! Мощь свою и докажи!
             На смѣло дѣло поведи,
             отъ какъ любовныя ведутся похожденья"
             Встрѣчаются нечаянно, и чувствуютъ, сойдутся --
             А тамъ обычныя хитросплетенья;
             То сблизятся они, то снова разойдутся;
             Восторги, слезы, горе, примиренья
             И смотришь -- ты ужъ панъ!-- готовъ романъ!
             Ногъ такъ и пьесу накатай:
             Изъ жизни смѣло все хватай!
             Живутъ всѣ (хоть то многимъ неизвѣстно),
             Любое выбирай -- все будетъ интересно.
             Картинки пестрыя при тускломъ освѣщеньи.
             Вранья побольше, чуть-чуть правды подпусти --
             Глядь! и готовъ напитокъ опьяненья!
             У публики восторгъ горитъ въ груди!
             Въ смыслъ пьесы молодежь уже вникаетъ,
             Какое-то ища тамъ откровенье,
             Себѣ, что нужно,-- то и выбираетъ.
             А выбрала -- приходитъ въ восхищенье!
             Вѣдь каждый только ищетъ то,
             Что въ сердцѣ бьется у него.
             Готова молодежь и плакать, и смѣяться,
             Способна искренно и вздоромъ наслаждаться;
             Созрѣвшій человѣкъ -- взыскательный-то баринъ
             Въ развитьи кто еще?-- всему тотъ благодаренъ.
   

ПОЭТЪ.

             Верни же прошлое мнѣ снова,
             Когда я самъ въ развитьи былъ,
             Когда потокъ живого слова
             Источникъ, изъ груди сочилъ.
             Туманы міръ мой окружали,
             Очарованья обѣщали;
             Со всѣхъ полой срывалъ Я цвѣтъ,--
             Конца цвѣтамъ я думалъ нѣтъ.
             Искалъ я правду, былъ обману радъ -
             Всѣмъ бѣденъ былъ, но всѣмъ богатъ!
             Верни мнѣ боль оковъ-стремленья,
             Власть ненавидѣть, мочь любви,
             Блаженства сладкія томленья,
             Мнѣ молодость мою верни!
   

КОМИКЪ.

             Э, полно, другъ мой! Молодость нужна
             Для боя рукопашнаго, когда рука
             Должна враговъ колоть. Нужна она, коль феѣ
             Придетъ вдругъ дурь повиснуть намъ на шеѣ.
             Да! Молодость нужна для состязанья,
             Когда о быстротѣ, о силѣ рѣчь зайдетъ,
             Для пляски, для разгула, для гулянья,
             Чтобъ бражничать, кутить, пить ночи напролетъ.
             Но чтобы съ мягкостью и съ силой,
             Изъ лиры звуки извлекать
             И ощупью до цѣли милой
             Съ наивной вѣрой достигать --
             Причемъ тутъ молодость -- скажи?
             Исполнить этотъ долгъ должны вы -- старики.
             За то тѣмъ болѣе мы уважаемъ васъ.
             Не въ дѣтство старость вновь насъ обращаетъ
             Нѣтъ: истыми дѣтьми она насъ настигаетъ.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Довольно вамъ словами попираться!
             Пора явить бы и дѣла.
             Въ любезностяхъ, кто хочетъ изощряться.
             Тотъ дѣла не окончитъ никогда.
             На что вамъ толковать о вдохновеньи?
             Тому, кто вѣчно ждетъ,-- его не увидать;
             Коль истый ты поэтъ -- повиновенье
             Обязана тебѣ и муза оказать.
             Что намъ желательно, ужъ мы вамъ объяснили:
             Чтобы въ напитокъ ихъ вы дурману пустили.
             Берись за трудъ немедля,-какъ умѣешь;
             Сегодня не успѣлъ, и завтра не успѣешь,
             А день хоть потерявши не вернешь.
             Чуть поводъ данъ тебѣ -- ты не зѣвай,
             Намекъ -- и тотъ за чубъ хватай!
             А тамъ, глядь, втянешься, трудъ станетъ тебѣ милъ
             И бросить ужъ его не хватитъ силъ.
             Обычай сцены нашей ты самъ знаешь:
             Всякъ ищетъ показать свою обновку;
             И ты будь тароватъ трать что желаешь
             И на рекламы, и на обстановку,
             Пускай въ ходъ міръ генной и міръ небесный,
             И звѣзды, ради Бога, не жалѣй!
             Огонь, воды морской, рѣчной и прѣсной,
             И птицъ, и рыбъ, и всякихъ тамъ звѣрей --
             Все подпусти -- все мірозданье
             Ты въ деревянное вмѣсти-ка наше зданье --
             И покажи-на имъ, какъ ѣздить нужно, братъ;
             Чрезъ землю, съ неба, прямо въ адъ.
   

ПРОЛОГЪ НА НЕБЕСАХЪ.

Господь, Небесныя силы, потомъ Мефистофель.
Три архангела выступаютъ.

Рафаилъ.

             Въ. гармоніи міровъ и солнце продолжаетъ
             Участвовать нетлѣнной красотой,
             И путь обычный свой свершаетъ
             Въ раскатахъ тучи громовой;
             И крѣпнетъ духъ отъ созерцанья
             Непостижимаго дѣянья;
             И дивно все. безъ измѣненья,
             Какъ было въ первый день творенья.
   

ГАВРІИЛЪ.

             Съ непостижимой быстротою
             Въ пространствѣ вертится земля;
             За грозной ночью чередою
             Идетъ съ улыбкой прелесть дня.
             Моря бушуютъ и играютъ,
             Точа твердыню грозныхъ скалъ.
             И скалы, и моря свершаютъ
             Законъ незыблемыхъ началъ,
   

МИХАИЛЪ.

             И вихри, бури обгоняя,
             Спѣшатъ къ морямъ; съ морей къ земли;
             Стихійной мощью окружая,
             Сковавъ вселенную къ цѣни.
             И молнья огненной тропою
             Раскатамъ грома кажетъ путь -
             И, осѣненные Тобою,
             Твою мы восхваляемъ Суть.
   

ВСѢ.

             И крѣпнетъ духъ отъ созерцанья
             Непостижимаго дѣянья,
             И дивно все, безъ измѣненья,
             Какъ было въ первый день творенья.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Разъ вновь, Владыко, ты насъ посѣщаешь,
             Дозволь и мнѣ, коль я не надоѣлъ,
             Ужъ правду сущую, Ты если знать желаешь,
             Оказать о положеньи дѣлъ.
             Хоть эти господа сейчасъ дадутъ мнѣ въ шею.
             Красно, ужъ не взыщи, болтать я не умѣю:
             Для паѳоса совсѣмъ негоденъ мой языкъ.
             Моя риторика Тебя бы разсмѣшила,
             Когда отъ смѣха Ты давно бы не отвыкъ.
             О солнцѣ, о мірахъ не стану распинаться,--
             Скажу лишь въ двухъ словахъ, что на землѣ томятся.
             Божокъ земной, какъ былъ, безъ измѣненья,
             "И такъ же давенъ онъ, какъ въ первый день творенья".
             Жилось ему бы легче -- спору нѣтъ --
             Да Ты же далъ ему тотъ полубожій свѣтъ,
             Что "разумомъ" несчастный величаетъ,
             И,-- хуже быть скота, съ успѣхомъ въ ходъ пускаетъ.
             Онъ, точно саранча (простите за сравненье),
             Летитъ, шумитъ, шуршитъ, пока отъ одуренья,
             Отъ пѣсенки своей въ траву не упадетъ.
             Упалъ-а тамъ, гляди! все ту же пѣснь поетъ.
             И хоть бы только пѣлъ!
             Нѣтъ! Сунутъ носъ въ навозъ успѣлъ!
   

ГОСПОДЬ.

             И больше ничего сказать ты не имѣешь?
             Тебѣ попрежнему не нравится земля?
             Лишь порицать всегда, духъ праздный, ты умѣешь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Куда ужъ нравиться! По-старому плоха.
             Мнѣ даже жаль людей. Ихъ жизнь -- одна забота.
             Помучить бѣдняковъ -- и то прошла охота.
   

ГОСПОДЬ.

             Ты Фауста знаешь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Доктора?
   

ГОСПОДЬ.

                                                               Мнѣ -- рабъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не ожидалъ! Рабъ страннаго закала!
             Онъ о дѣлахъ Твоихъ печется что-то мало!
             Хоть съумасшествіе свое и полупонимаетъ,
             Не на землѣ живетъ -- въ пространствѣ все витаетъ.
             Съ небесъ хватать созвѣздья наровитъ,
             И ищетъ на землѣ суть высшихъ наслажденій,
             А все-жъ ни ширь, ни даль не утолитъ
             Всю жажду сихъ несбыточныхъ стремленій.
   

ГОСПОДЬ.

             Хоть обрѣтается пока онъ въ заблужденьи;
             Но скоро выведу его изъ тьмы.
             Садовникъ добрый понимаетъ, что растенье
             Сперва побѣгъ даетъ, потомъ несетъ плоды.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Побьемся объ закладъ! Но дайте разрѣшенье,
             Тогда, гляди, "раба" и отобью,--
             Его на-время взять въ мое распоряженье.
   

ГОСПОДЬ.

             Пока онъ міръ тотъ обитаетъ.
             Не возбраняется. Тамъ, гдѣ стремленье.
             Тамъ неминуемо бываетъ заблужденье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Благодарю покорно! Съ мертвецами
             Возиться больно не охочъ!
             Давай мнѣ свѣженькихъ, да съ алыми губами,
             Какъ кошка съ мышкой, такъ и я:
             Возиться съ ней люблю, пока жива.
   

ГОСПОДЬ.

             Такъ будь тебѣ онъ предоставленъ!
             Отъ назначенья отврати,
             И избранной тобой тропою
             Его. коль сможешь, поведи.
             Да будетъ въ стыдъ тебѣ сознанье,
             Что честный даже и въ плутаньи
             Бредетъ сознательной стопой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, ладно! Чортъ меня дери,
             А нужно выиграть пари!
             Ну ужъ за то удастся -- не гнѣвись!
             Такъ буду ликовать -- держись!
             Грязь жрать его заставлю я,
             Какъ ѣла тетенька моя --
             Небезъизвѣстная змѣя.
   

ГОСПОДЬ.

             Явись вновь, коль успѣешь въ начинаньи.
             Тебѣ подобныхъ по гнушался никогда.
             Изъ одержимыхъ духомъ отрицанья,
             Терплю всѣхъ легче я -- лукавца-шутника.
             Бездѣятеленъ родъ людской -- и въ нерадѣньи
             Незаслуженный ищетъ онъ покой;
             Такъ пусть же грѣховодное хотѣнье
             Разрушится бѣсовской суетой.
             А вы, избранники мои, да возликуйте,
             Познавъ нетлѣнность красоты;
             И мыслью стойкою прикуйте
             Неразъясненныя мечты.
             И пусть грядущаго сознанье
             Своею силой созиданья,
             Васъ благодатью осѣнитъ. (Небо закрывается).
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Люблю я изрѣдка взглянуть на старика
             И ссориться съ нимъ буду опасаться.
             Въ вельможѣ, сознаюсь, премилая черта:
             По-человѣчески -- и съ чортомъ объясняться.
   

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

ТРАГЕДІЯ.

НОЧЬ.

Въ высокой со сводами, узкой готической комнатѣ.
Фаустъ у письменнаго стола.

ФАУСТЪ (тревожный).

             Всѣ изучилъ науки я!
             Далась мнѣ философія;
             Законы, теологія --
             И ту зубрилъ я съ пылкимъ рвеньемъ!
             И что-жъ? Глупцомъ, чѣмъ былъ -- позоръ!
             Остался я до этихъ поръ.
             Магистромъ, правда, докторомъ зовусь
             И десять лѣтъ уже вожусь.
             Съ учениками; вкривь и вкось
             Водя ихъ за носъ на авось.
             И понялъ: ничего намъ знать несуждено.
             Да! кровью сердце обливается давно.
             Я хоть разумнѣе всѣхъ тѣхъ глупцовъ
             Писателей, ученыхъ, докторовъ, поповъ,--
             Мнѣ отъ сомнѣнья хоть пощада:
             Ни чорта не боюсь, ни ада.
             Такъ! но и радости немного тутъ.
             Не тѣшусь, какъ они, что "знаю что добудь
             Не тѣшусь тѣмъ, что "я-де просвѣщаю,
             Указываю путь, людей, молъ, исцѣляю".
             Добра и денегъ тоже нѣтъ,
             О славѣ, почестяхъ, мнѣ и мечтать не слѣдъ.
             Такъ и собакѣ тошно станетъ жить.
             Теперь вотъ магію хочу я изучить,
             Духъ силой откровенія, быть можетъ,
             Мнѣ выбраться на свѣтъ изъ темноты поможетъ.
             Хоть отъ позора бы избавилъ онъ меня
             Учить другихъ тому, что самъ не знаю я.
             Да. Отъ него, я полагаю,
             Частицу правды хоть узнаю;
             Узнаю правитъ что мірами --
             Не буду лишь корпѣть надъ мертвыми словами.
             О, еслибъ, мѣсяцъ золотой,
             Послѣдній разъ съ моей тоской
             Меня ты озарилъ! Ужъ сколько разъ
             Ты съ нею, другъ мой, видишь насъ;
             Когда надъ кипой этихъ книгъ
             Твой грустный намъ являлся ликъ.
             Хочу я на горы бѣжать,
             Тамъ съ духомъ горнымъ толковать...
             О, еслибы я могъ, тобою озаренный,
             Отъ чада "знать" освобожденный,
             По нивамъ, по полямъ рѣзвиться,
             Твоей росою исцѣлиться!
             Нѣтъ! заточенъ я все въ тюрьмѣ
             Въ проклятой, пасмурной норѣ,
             Куда и лучъ ползетъ тайкомъ
             Задержанъ росписнымъ стекломъ.
             А мой ключарь -- вотъ!-- книжный хламъ;
             Его червь источилъ, пыль покрываетъ;
             Истлѣлъ, изгнилъ давно онъ самъ --
             И все-жъ!-- все, все собой онъ наполняетъ.
             Домашней дрянью -- загромождено:
             Тутъ банки, стклянки для пробиръ --
             Скопленное прадѣдами добро --
             И вотъ мой міръ! Да это развѣ міръ?
             И не понять еще, зачѣмъ душа
             Томится, рвется и страдаетъ?
             И безотчетная тоска
             И жить, и дѣйствовать мѣшаетъ.
             Богъ жить велѣлъ среди природы;
             Сулилъ онъ мнѣ ея привѣты;
             А что кругомъ меня? Уроды --
             Тлѣнъ, да гніющіе скелеты!
             Прочь! Прочь скорѣй! Бѣги, бѣги!
             Вотъ Нострадамуса ученье
             Укажетъ, гдѣ твоя пути;
             Свое познаешь назначенье;
             Тамъ просвѣтитъ тебя природа-мать:
             Міровъ и звѣздъ откроетъ намъ теченье,
             И силу дастъ душѣ понять
             Отъ духа -- духу откровенье.
             Здѣсь тщетно ищешь ты. Сухимъ умомъ
             Не вникнуть въ тайну никогда.
             О, духи, что витаете кругомъ,
             Откликнитесь -- коль слышите меня!

(Открываетъ книгу и видитъ знакъ макракосма).

             Что значитъ этотъ знакъ? Очарованье!
             Живительное что-то промелькнуло --
             Оно, сдается мнѣ, желанье
             И жизни силы всѣ вернуло.
             Кто это начертилъ, кто? самъ ли Богъ?
             Внезапно улеглось сомнѣнье,
             Вернулось въ сердце умиленье --
             И непонятный знакъ помогъ
             Взирать вновь съ вѣрой на творенье.
             Я самъ ли богъ? Все мнѣ такъ ясно стало,
             И обновленною душой
             Природу вижу я теперь передъ собой.
             Да. понялъ: правду мудрость начертала:
             "Міръ духа не закрытъ для пониманья.
             Твое ему закрыто сердце. Умъ, не спи!
             Впередъ! Впередъ! Забудь страданья,
             Отверзи грудь лучамъ зари",

(Разсматриваетъ знакъ).

             Какъ все способствуетъ къ единству лишь творенья,
             Какъ единичное къ всему въ соотношеньи!
             Какъ силы высшія одна къ другой стремятся,
             Чтобы одна другою пополняться:
             И благодатью щедро надѣляя,
             Съ небесъ нисходитъ до земли?
             Въ одну гармонію слипаясь, все оживляя по пути!
             Какое зрѣлище! Лишь зрѣлище опять.
             Природу необъятную кому объять?
             Кормилица-мать, гдѣ ты? Всѣхъ ты оживляешь.
             Къ тебѣ и небеса льнутъ, и земля.
             И грудью ты всѣхъ щедро надѣляешь --
             Зачѣмъ, зачѣмъ же отвергаешь ты меня?

(Нечаянно раскрываетъ книгу въ другомъ мѣстѣ и видитъ тамъ знакъ духа Мірского).

             Какъ иначе вотъ этотъ знакъ вліяете!
             Къ всему земному онъ меня влечетъ,
             Вновь мочь тѣлесная ростетъ,
             Виномъ какъ будто жилы наполняетъ!
             Я силы чувствую вновь съ жизнью въ бой вступать
             И счастье, горе вновь пережевать;
             Въ житейской бурею сражаться;
             Крушеній жизни больше не бояться.
   
                       Тучи набѣгаютъ,
                                 Свѣтъ заволокло,
                       Потухаетъ огонь
                                 Дымъ! Дымъ! Полосою огня
                       Меня окружаетъ.
                                 Туча ближе! грозитъ!
                       Меня уносить.
                                 Ты, здѣсь, здѣсь, -- чувствую тебя, ты здѣсь, духъ желанный
                                 Явись! Явись!
                                 Что? Что за позывъ странный!
                                 Съ страстнымъ увлеченьемъ,
                                 Къ новымъ ощущеньямъ
                                 Меня влечетъ -- уноситъ? Твой я, твой!
                                 Возьми меня! Хоть умереть съ тобой.

(Беретъ книгу и произноситъ знакъ духа. Красное пламя. Духъ является).

ДУХЪ.

             Кто вызывалъ меня?
   

ФАУСТЪ.

                                           О страшное явленье!
   

.

             Меня ты властно призывалъ,
             Изъ моей сферы извлекалъ,
             И вотъ...
   

.

                       Твое мнѣ не по силамъ лицезрѣнье!
   

ДУХЪ.

             Ты жаждалъ зрѣть меня передъ собою,
             Мой голосъ слышать,-- мой ликъ увидать;
             И вопля мощь заставила мя внять;
             Я здѣсь! А гнусный страхъ ужъ овладѣлъ тобою.
             Тобою человѣкомъ! Полубогомъ!-- Да.
             Такъ гдѣ же та всенощная душа,
             Которая въ себѣ свой міръ вмѣщала
             Вскормила, выросла, которая дерзала,
             До высоты насъ, духовъ, возвышаться?
             Фаустъ, гдѣ ты? Твой ли голосъ слышалъ я?
             Да ты ли это? Подкрѣпленный мной.
             И то способенъ лишь какъ червь земной
             Корпѣть, ползти, въ своей грязи копаться!
   

ФАУСТЪ.

             Явленье огненное! Не сбѣгу я предъ тобой.
             Я здѣсь, я Фаустъ, я -- равный твой.
   

ДУХЪ.

             Въ волнахъ бытія, въ порывахъ дѣянья
                       Вѣчна духа сила.
                                 Онъ и тутъ, и тамъ!
                       Рожденье, могила,
                                 Что волна морямъ,
                                 И въ моряхъ бытія
                                 За волной волна.
             Духъ же вѣчно творитъ. И въ теченьи вѣковъ
             Соткетъ Божеству онъ достойный покровъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты весь объемлешь міръ, ты былъ вездѣ!
             Творящій духъ! О, какъ ты близокъ мнѣ!
   

ДУХЪ.

             Подобенъ ты тому, что постигаешь,
             Не мнѣ.

(Исчезаетъ).

ФАУСТЪ (содрогаясь).

             Какъ? Не тебѣ?
             Кому?
             По образу Творца я сотворенный
             И даже не тебѣ.

(Стучатъ въ дверь)

             Смерть! Знаю. Вотъ онъ мой двойникъ!
             Нашедшее на душу вдохновенье
             Разрушило въ одно мгновенье
             Сухого шатуна неясный ликъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             Не помѣшалъ я вамъ? Я слышалъ ваше чтенье.
             Навѣрно греческая драма -- да?
             Я къ декламаціи самъ чувствую влеченье
             Теперь въ большомъ ходу она!
             Мнѣ даже гдѣ-то привелось читать --
             "Актеръ священника способенъ поучать".
   

ФАУСТЪ.

             Да, коль священникъ самъ актеръ.
             Оно, къ несчастій, бываетъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Какъ можетъ тотъ, чей ограниченъ кругозоръ,
             Кто свѣтъ по воскресеньямъ только посѣщаетъ;
             Какъ можетъ тотъ на свѣта увлеченья
             Вліять одной лишь силой убѣжденья?
   

.

             Что чувствуешь самъ ты -- другимъ передается,
             То, что не можешь удержать,
             А какъ потокъ изъ сердца рвется,
             Вотъ этимъ и другихъ возможно убѣждать.
             А вы? Вы собираете остатки,
             Объѣдки отъ пировъ чужихъ;
             Хоть сами видите: грязны они и гадки,
             Похлебку варите имъ нихъ.
             Ребятъ и обезьянъ, пожалуй, восхитите.
             Что-жъ, дѣйствуйте -- коль итого хотите!
             Но откликъ сердца сердцу не найдете,
             Коль изъ своей души зовъ первый не возьмете.
   

ВАГНЕРЪ.

             Но дикція -- оратора спасенье;
             А этого нѣтъ у меня умѣнья!
   

ФАУСТЪ,

             Прямымъ, мой другъ, ступай путемъ!
             Не будь осломъ краснорѣчивымъ.
             Достигнешь разумомъ, умомъ
             Ты больше, чѣмъ искусствомъ лживымъ.
             Неужто нужно, чтобы изъясняться,
             Въ витіеватомъ краснобайствѣ изощряться?
             Блистательныя ваши рѣчи -- хламъ.
             Вы ими мажете людей лишь по губамъ;
             Они безплодны -- да. Ихъ никому не надо.
             Она лить вихрь въ лѣсу во время листопада.
   

ВАГНЕРЪ.

             Въ наукахъ чтобъ успѣть, такъ нужно много время,
             А жизнь-то наша коротка!
             При склонности къ разбору моего ума,
             Мнѣ эта мысль -- ужаснѣйшее бремя.
             Ботъ бьешься, бьешься чтобъ добыть познанья
             Необходимыя, до цѣли чтобъ дойти;
             И вдругъ -- увы!-- пропало все старанье
             И умеръ, не достигнувъ полъ пути.
   

ФАУСТЪ-

             Пергаментъ, нѣтъ! Не онъ колодецъ тотъ священный,
             Который навсегда способенъ напоить,--
             Нѣтъ! чистый лишь родникъ, изъ груди извлеченный,
             Способенъ сердца жажду утолить.
   

ВАГНЕРЪ.

             Простите! Но вѣдь это наслажденье,--
             Постичь временъ минувшихъ назначенье,
             Понять вѣковъ истекшихъ кругозоръ
             И какъ впередъ шагнули мы съ тѣхъ поръ.
   

ФАУСТЪ.

             Страхъ далеко! Чуть звѣзды не хватаемъ.
             О прошломъ столько же мы знаемъ,
             Какъ и о томъ, что въ книгѣ откровенія хранится,
             И то, что "духомъ времени" намъ мнится,
             Есть духъ того, кто лѣтопись писалъ.
             Собою лишь онъ время отражалъ.
             Беретъ васъ даже зло!
             Всѣ лѣтописи знаю я давно:
             Чуланчикъ рѣдкостей и баночекъ съ соленьемъ,
             Ну, кое-гдѣ... Фактъ съ истиннымъ значеньемъ,
             И ворохъ прагматическихъ ученій
             Для прописей и дѣтскихъ чтеній.
   

ВАГНЕРЪ.

             Преинтересно вѣдь -- нельзя же отрицать?--
             Міръ! сердце! умъ людей познать?
   

ФАУСТЪ.

             Познать, узнать, понять!
             Позналъ ты, чѣмъ ребенокъ можетъ стать?
             А тѣ немногіе, кому далось "познать"
             Ту правду и другимъ ее сказать.
             Народамъ обликъ ихъ и сердце показали,
             Что съ тѣми сдѣлали? Сожгли ихъ и распяли,
             Но поздно, ночь давно пришла,
             Ты не взыщи -- мнѣ спать пора.
   

ВАГНЕРЪ.

             А я вотъ радъ хоть до утра болтать;
             Люблю о важныхъ я предметахъ трактовать.
             Вотъ завтра Пасха,-- дайте разрѣшенье
             Придти опять! Узнаю кое-что --
             Къ познаньямъ у меня большое рвенье!
             Хоть знаю многое -- но все-жъ еще не все!

(Уходить).

ФАУСТЪ (одинъ).

             Надежда, смотришь, все не покидаетъ
             Сихъ бѣдныхъ, добродушныхъ дураковъ!..
             Онъ думаетъ всю жизнь, что кладъ копаетъ,
             И радъ, когда находитъ червяковъ-
             Какъ ихъ пустыя рѣчи рѣжутъ ухо!
             Здѣсь, гдѣ сейчасъ я слышалъ голосъ духа,
             Вдругъ слышать лепетъ простака.
             А все-жъ, бѣднякъ, благодарю тебя,--
             Нечаяннымъ хоть появленьемъ
             Меня ты спасъ.-- Я бы сошелъ съума.
             Я содрогнулся передъ мощнымъ появленьемъ:
             Тамъ -- необъятный духъ, здѣсь -- только карликъ я
             О, какъ униженъ я! А я, несчастный, мнилъ,
             Что божеству подобный обликъ мой
             Ужъ отражается въ зерцалѣ правды вѣчной,
             И что я съ мощью безконечной
             Природы смыслъ и суть постигъ;
             Что въ плоть и кровь ея проникъ,
             Земную немощь сбросилъ, все позналъ,
             И творчествомъ твоимъ богоподобнымъ сталъ!
             И словомъ лишь однимъ меня ты уничтожилъ --
             Вызвать тебя, я мощенъ быль.
             А удержать, увы! нѣтъ силъ.
             И въ этотъ мимолетный мигъ
             Я мнилъ, ничтожный, что великъ!
             Меня ты грозно оттолкнулъ
             Опять въ ничтожество спихнулъ-
             Послушаться-ль теперь тебя?
             Понять ли словъ твоихъ значенье?
             Да! И страданья наши и дѣла --
             Все жизни тормозитъ теченье.
             Къ всему высокому, чѣмъ духъ насъ награждаетъ,
             Къ всему есть примѣсь суеты.
             И тотъ, кто въ свѣтѣ положенья достигаетъ,
             Все лучшее свое зоветъ: "мечты",
             И забываетъ святость онъ стремленій
             Для блеска тусклаго мишурныхъ наслажденій.
             Не много нужно намъ, чтобъ дерзко возвышаться.
             На крыльяхъ увлеченья полетѣть,
             Надежды окомъ вѣчность зрѣть --
             И объ несчастье разбиваться.
             А горе, вѣчно всюду шляясь,
             Стремится къ намъ уже тайкомъ,
             Чужою маской ври врываясь,
             Уже стучится подъ окномъ.
             Ребенкомъ то прикинется, не то женою,
             Пожаромъ, ядомъ, наводненьемъ --
             И мы трясемся предъ пустой мечтою,
             И плачемъ надъ несбыточнымъ видѣньемъ!
             Нѣтъ, нѣтъ,-- всѣмъ существомъ давно понять пора,
             Что я не на боговъ похожъ, а на червя,
             Который вѣчно до землѣ ползетъ,
             Пока его стопой прохожій не сотретъ.
             Тлѣнъ всюду! Всюду тлѣнъ!
             Вотъ смотритъ и теперь съ высокихъ этихъ стѣнъ
             И держитъ этотъ тлѣнъ меня въ неволѣ
             Въ семъ мірѣ копоти и моли.
             Что зубоскалишь ты тамъ, черепъ съ пустотою?
             Что скажешь ты? Что мозгъ, носимъ тобою.
             Когда-то не плуталъ, какъ мой,-- не ошибался?
             До правды, свѣта, истины,-- да!-- докопался?
             Глумитесь же и вы съ нимъ вмѣстѣ, инструменты,
             Реторты, банки,-- мои ассистенты!..
             Я былъ пауки сторожъ; вы -- ключи,
             И все-жъ проникнуть въ дверь наукъ мы не смогли.
             Природу обобрать не удается,
             Силкомъ покровъ содрать съ нея нельзя --
             И не поможетъ ни реторта, ни скоба
             Тамъ, гдѣ сама она намъ въ руки не дается.
             Вотъ видишь копоть тутъ засѣла?
             А оттого, что лампа тутъ горѣла.
             Такъ, старый хламъ, терплю и я тебя
             Лишь какъ наслѣдство отъ отца!
             Умнѣе было бы всю эту дрянь спустить.
             Чѣмъ все трястись надъ этой нищетою.
             Наслѣдство получается тобою,
             Чтобъ пользоваться имъ, чтобъ имъ пожить.
             Въ чемъ по нуждаемся -- обула то.
             Что въ прокъ идетъ -- лишь то добро.
   
             Зачѣмъ тотъ пузырекъ упорно взглядъ ной манить,
             Будто магнитомъ къ себѣ тянетъ?
             Изъ сердца вдругъ исчезла темнота,
             Какъ съ бора темнаго, когда взошла луна!
   
             Привѣтъ сосуду съ исцѣленьемъ!
             Беру тебя съ благоговѣньемъ,
             Дѣтище аканья и ума:--
             Въ тебѣ сокрыты ядовъ извлеченья,
             Снотворныхъ соковъ утѣшенье,--
             Ну! покажи же мастеру себя.
             Гляжу я на тебя,-- сдается, полегчало;
             Беру тебя -- тревога миновала,
             Утихъ прибой житейскихъ треволненій,
             Въ морскую ширь уже несетъ меня,
             Туда, туда, гдѣ нѣтъ волненій,
             Къ брегамъ невѣдомымъ невѣдомаго дня.
   
             Вотъ колесница чистаго эфира
             Меня уноситъ. Я уже готовъ
             Стать обитателемъ иного міра,
             Иныхъ понятій и иныхъ основъ;
             Тамъ правда вѣчная, тамъ вѣчное и счастье --
             Я червь -- но это все постигъ ужъ я душой,--
             И съ радостью я этотъ міръ ненастья
             Теперь оставлю за собой.
             Дерзну своими я руками
             Открыть ворота тѣ. что ищутъ миновать.
             Настало время -- да, мнѣ доказать дѣлами,
             Что рядомъ съ божествомъ я мощенъ стать,
             Что не боюсь невѣдомаго лога.
             Онъ страшенъ лишь фантазіи моей,
             И не найдемъ мы у его порога
             Ни міръ терзаній, и ни міръ огней.
             На этотъ смѣлый шагъ дерзай же ты рѣшиться,
             Дерзай, хоть и страшась въ ничто вновь обратиться!
   
             Такъ выходи-жъ изъ пыльнаго футляра,
             Давно забытая тамъ чара!
             Ужъ сколько въ немъ ты лѣтъ лежала,
             А прежде, при отцахъ, блистала
             Ты на веселыхъ ихъ пирахъ,
             И гостю гость тебя передавалъ,
             Тебя тотъ залпомъ осушалъ,
             И рѣчь длиннѣйшую въ стихахъ
             Шумя онъ говорилъ въ хвалу и честь твою.
             Какъ живо помню я всю молодость мою!
             Тебя теперь не передамъ сосѣду,
             Стихомъ смѣшнымъ не оживлю бесѣду,
             Но старое вино пить буду изъ тебя --
             Другимъ напиткомъ ты полна.
             Его я приготовилъ, самъ избралъ --
             На вѣки опьяняетъ влага эта.
             Пью въ честь ее грядущаго разсвѣта!

(Приближаетъ чашу въ губамъ).
(Звонъ колоколовъ и хоры).

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                       Христосъ воскресе!
                       Смертью смерть поправъ.
                       Всѣмъ униженнымъ,
                       Въ грѣхѣ рожденнымъ
                       Миръ даровавъ.
   

ФАУСТЪ.

             О звуки чудные! Ихъ мощный нѣжный зовъ
             Изъ рукъ внезапно чашу вырываетъ.
             Да, это гулъ и звонъ колоколовъ --
             Онъ Пасхи праздникъ возвѣщаетъ!
             А хоровъ этихъ пѣснопѣнье --
             Напоминанье, повторенье
             Союза вѣрнаго любви.
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ.

                       Мы ароматами
                       Тѣло обмыли,
                       Гладкими плитами
                       Гробъ обложили,
                       Въ плащъ изъ холста мы
                       Его облекли --
                       Горе! Христа мы
                       Здѣсь не нашли!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Кто въ искушеньи,
                       Въ чувствѣ смиренія
                       Ищетъ спасенія,--
                       Миръ тѣмъ съ небесъ!
   

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ ты, гласъ любви и утѣшенья,
             Проникъ въ сію юдольную тюрьму?
             Звучи тѣмъ, кто не чуждъ любви и умаленьи!
             И слышалъ эту вѣсть -- ей вѣрить не могу.
             Вѣдь чудо есть избранникъ вѣры --
             А мнѣ, увы!-- не въ моготу
             Подняться до чудесной сферы.
             Отъ этихъ звуковъ юность воскресаетъ
             И къ новой жизни привыкаетъ!
             Да, было время -- и благоговѣнье
             Лишь ощущалъ я отъ святого пѣнья;
             Въ отвѣтъ на зовъ колоколовъ
             Молитву слать я былъ готовъ;
             И съ грудью, полной умиленья,
             Въ лѣса и горы я бѣжалъ;
             И міръ любви и примиренья
             Въ своей груди тамъ созидалъ.
             Я вѣры зналъ тогда очарованья
             И силу мощную, я сладкую тоску.
             Нѣтъ!-- свѣтлыхъ дней воспоминанья
             Дадутъ мнѣ силу жить -- я снова жить хочу
             Ликующихъ хоровъ охваченный полной
             Я плачу, плачу вновь -- земля, я снова твой.
   

ХОРЪ УЧЕНИКОВЪ.

                       Здѣсь погребенный
                       Изъ мертвыхъ возсталъ,
                       Преображенный
                       Къ небу воспрялъ.
                       Онъ ужъ въ блаженствѣ днесь,
                       Онъ въ вознесеніи,
                       Мы же остались здѣсь
                       Въ вѣчномъ плѣненіи.
                                 Жребій учителя,
                                 Міротворителя,
                                 Міроспасителя
                                 Намъ не дался!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                                 Христосъ воскресе!
                                 Изъ лона тлѣнія
                                 Вырвитесь днесь
                                 Всѣ изъ плѣненія.
                                 Благотворители,
                                 Благовѣстители,
                                 Слова носители,
                                 Правды хранители;
                                 Близокъ Учитель вамъ,
                                 Съ вами Онъ самъ!
   

У ГОРОДСКИХЪ ВОРОТЪ.

Гуляющая толпа выходитъ изъ города.

МАСТЕРОВОЙ.

             Куда же мы пойдемъ?
   

ДРУГОЙ.

             Въ охотничій хоть домъ.
   

ПЕРВЫЙ.

             И къ мельницѣ хочу.
   

МАСТЕРОВОЙ.

             Да нѣтъ, идемъ къ пруду.
   

ВТОРОЙ.

             Къ пруду дорога страхъ не хороша.
             А ты куда?
   

ТРЕТІЙ.

                                 Куда вы всѣ, туда и я.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Идемте въ Бургдорфъ. Тамъ славный кабакъ.
             Да и шинкарочка тамъ не дуракъ --
             Всѣхъ ублажитъ.
   

ПЯТЫЙ.

                                           Ну, мастеръ ты на дѣло, братъ!
             Остался видно трепки радъ?
             Туда я не войду, спина досель болитъ.
   

СЛУЖАНКА.

             Нѣтъ, нѣтъ, я въ городъ возвращусь.
   

ДРУГАЯ.

             Да онъ у тополя васъ ждетъ.
   

ПЕРВАЯ.

             Ужасно я на это льщусь!
             Вѣдь вижу я, къ кому онъ льнетъ!
             Опять съ тобой пойдетъ плясать,
             И дурой буду я торчать.
   

ДРУГАЯ.

             Сегодня онъ вѣдь не одинъ;
             Гляди, курчавый будетъ съ нимъ.
   

ШКОЛЬНИКЪ.

             Вотъ такъ дѣвчаты! Ну-ка, дружно!
             Къ нимъ, братъ, примазаться нимъ нужно.
             Винца побольше, табачку,
             Да штучку -- это я люблю!
   

ГОРОЖАНКА.

             Какой красивый, глянь-ка, парень!
             Вотъ молодежь,-- вѣдь просто стыдъ!
             Въ кругу вертѣться можетъ барынь,
             А онъ на горничной бѣжитъ,
   

ВТОРОЙ ШКОЛЬНИКЪ (товарищу).

             Да не спѣши! Смотри-ка;
             Идутъ двѣ барыни -- одѣты хорошо,
             Одна изъ двухъ моя сосѣдка,
             Ее замѣтилъ я давно.
             Идутъ, нарочно, не спѣша!
             Что? Не пойти ли намъ туда?
   

ПЕРВЫЙ.

             Да брось. Ухаживать прядется.
             Давай ужъ къ этимъ приставать.
             Рука, что въ будни за метлу берется,
             Та въ праздникъ лучше всѣхъ умѣетъ ублажать.
   

ГРАЖДАНИНЪ.

             Нѣтъ, нѣтъ! Нашъ новый голова
             Не годовъ просто никуда!
             О пользахъ города онъ не радѣетъ,--
             Вотъ хорохориться умѣетъ!
             Не смѣй ему и возражать!
             А подати изволь подать.
   

НИЩІЙ.

             Подайте, судари, подайте, сударыни,
             Подайте, сердобольныя барыни.
             Явите сердца доброту,
             На облегчите нищету.
             Подайте для душеспасенья,
             Свѣтло вамъ будетъ на душѣ.
             Святъ день Христова воскресенья --
             Пусть будетъ день сей праздникъ мнѣ.
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

             Люблю по праздникамъ я атакъ помечтать,
             Объ ужасахъ войны потолковать,
             О томъ, на турокъ какъ напали.
             Какъ ихъ громили, побѣждали;
             Сидишь съ бутылочкой, съ другой,
             На изъ окна глядишь себѣ;
             Потомъ отправишься домой
             И радъ, что нынче миръ вездѣ.
   

ДРУГОЙ.

             Намъ что за дѣло! Пусть себѣ грызутся,
             Пускай дерутся, хоть передерутся,
             Пусть будетъ миръ, пусть будетъ и война,
             Была бы дома тишина.
   

СТАРУХА.

             Уй, уй, какъ ловко разфрантилась!
             Какъ тутъ въ красотку не влюбиться?
             Вотъ, еслибъ ты такъ не гордилась,
             Могла-бъ тебѣ я пригодиться.
   

МѢЩАНОЧКА.

             Агата! Ахъ, скорѣй отъ этой вѣдьмы прочь.
             Съ ней явно знаться -- очень неприлично.
             Показывала мнѣ въ Андреевскую ночь
             Сужонаго; и какъ отлично!
   

ДРУГАЯ.

             И мнѣ показывала моего.
             Солдатъ онъ- какъ живой онъ вышелъ на стеклѣ;
             Теперь вездѣ ищу его --
             Не попадается нигдѣ!
   

ХОРЪ СОЛДАТЪ.

                       Натискомъ смѣлымъ
                       Крѣпость плѣнить,
                       Дѣвокъ всѣхъ красныхъ
                       Заполонить --
                       Вотъ такъ дѣла!
                                 Подвигъ заманчивъ,
                                 Честь велика!
                       Трубные звуки,
                       Громко гудятъ,
                       Къ радости, къ мукѣ
                       Водятъ солдатъ.
                       Дружно впередъ!
                       Полно ломаться!
                       Башни да дѣвки,
                       Время сдаваться!
                       Натискъ къ побѣдѣ
                       Славной ведетъ.
                       Братья-солдаты,
                       Дружно впередъ!
   

Фаустъ и Вагнеръ.

ФАУСТЪ.

             Животворящихъ и свѣтлымъ лучомъ
             Изгнанъ ужъ ледъ; оживилась рѣка,
             Вновь прилетѣла надежда весна,
             Все зеленѣетъ, ликуетъ кругомъ.
             Въ горы укрылась ворчунья зима,
             Тщетно оттуда старуха, въ бреду,
             Вся задыхаясь въ безсильи несмѣломъ,
             Шлетъ на поля ледяную крупу --
             Солнце ни съ нѣмъ не сживается бѣлымъ.
             Всюду ужъ почки, зачатка, стремленье,
             Всюду отъ смерти видать пробужденье.
             Нѣтъ на поляхъ хоть цвѣтовъ никакихъ,
             Люди за то разодѣтые въ нихъ.
             Вотъ обернись, погляди-ка назадъ!
             Точь муравьи люди всюду кишатъ;
             Жить, подышать всѣ стремятся сегодня,
             Празднуютъ всѣ Воскресенье Господне.
             Вырвались тоже они изъ плѣненія
             Низкихъ домишекъ, лачугъ своихъ пыльныхъ,
             Тяжкихъ работъ и трудовъ непосильныхъ,
             Вѣчныхъ заботъ, нищеты, униженья.
             Изъ духоты переулковъ скорѣй,
             Изъ опустѣвшихъ угрюмыхъ церквей
             Къ свѣту, теплу всѣ стремятся они*
             Ты оглянись на толпу, посмотри!
             Какъ по полямъ они рады рѣзвиться.
             Лодками яркими рѣзка полна,
             Всѣ, глядь, въ послѣдней спѣшатъ помѣститься --
             Лодка, пожалуй, пойдетъ такъ до два!
             Толпою веселой покрыта гора;
             Жизнь бьетъ клюнемъ, всюду мощно струятся-
             Въ деревнѣ пѣсни, шумъ и гамъ;
             Видать, въ разгарѣ праздникъ тамъ --
             Поютъ, шумятъ, ликуютъ всѣ.
             Да, здѣсь я человѣкъ, здѣсь мѣсто мнѣ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Вотъ съ вами, докторъ, прогуляться
             Почетно и полезно нахожу;
             Одинъ я-бъ здѣсь не могъ остаться -
             Мнѣ грубость ихъ совсѣмъ не въ моготу.
             Мнѣ эти пѣсни, пляски, шумная изъ радость
             Внушаютъ только омерзенье;
             Весельемъ называютъ -- гадость,
             А пѣньемъ -- пошлое галдѣнье.
   

КРЕСТЬЯНЕ (подъ липой поютъ и пляшутъ).

                       Пастушокъ принарядился,
                       Что есть мочи разфрантилея,
                       И айда! онъ къ липкѣ.
                       Тамъ толпа, да тѣснота,
                       Тамъ валяютъ гопака.
                                 Ай жги, жги, жги,
                                 Ай жги, да говори!
                                 Такъ и жарятъ скрипки!
                       Фертомъ онъ въ толпу влетѣлъ,
                       Локтемъ дѣвкѣ бокъ задѣлъ.
                       Парня не зѣваютъ!
                       Красна дѣвица вспылила
                       Дурака ему пустила;
                                 Ай жги, жги, жги,
                                 Ай жги, да говори:
                                 "Черти, какъ толкаютъ".
                       И пошли плясать они
                       Влѣво, вправо, разъ, два, три
                       Юбки лишь мелькаютъ!
                       "Вотъ жара, вотъ духота,
                       "Отдохнемъ, душа моя!"
                                 Ай жги, жги, жги,
                                 Ай жги, да говори!
                                 Рядомъ отдыхаютъ.
                       "Да отстань ты приставать,
                       "Мастера вы обѣщать,
                       "Бабы васъ ужъ знаютъ!"
                       Онъ же все не отставалъ,
                       Втихомолку продолжалъ.
                                 Ай, жги, жги, жги,
                                 Ай жги, да говори!
                                 Такъ и жарятъ скрипки
   

СТАРЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

             Вотъ, докторъ, поступили вы отлично,
             Явившись на нашъ праздникъ самолично,--
             Такой ученый мужъ, какъ вы,
             А не гнушаетесь толпы;
             Позвольте-жъ кружку и вина
             За ваше здравье осушить.
             Да! пусть дадутъ вамъ небеса,
             Не только жажду утолить
             Но столько ясныхъ, свѣтлыхъ дней,
             Какъ капель сочныхъ въ кружкѣ сей.
   

ФАУСТЪ.

             За вашъ привѣтъ, другъ мой, благодарю,
             За ваше я здоровье пью.

(Около нихъ собирается толпа).

СТАРЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ-

             Да, да! Въ дни радости и счастья
             Вотъ привелось взглянуть на васъ;
             Мы помнимъ всѣ, какъ въ дни ненастья
             Радѣли вы, пеклась о насъ.
             И батьку вашего вотъ старика
             Вѣкъ не забудемъ мы, повѣрьте;
             Когда у насъ была чума,
             Вѣдь онъ-то спасъ насъ всѣхъ отъ смерти.
             Ты молодъ былъ тогда, а съ нимъ трудился,
             Въ больницахъ все сидѣлъ, тамъ моръ косилъ;
             Ты только чудомъ что не заразился --
             Тебя самъ Господь Богъ хранилъ.
             Остался живъ и ты, и твой отецъ учитель --
             Спасителей хранятъ Спаситель?
   

ВСѢ.

             На мужа славнаго будь Божья благодать,
             Чтобъ долго могъ и впредь онъ людямъ помогать.
   

ФАУСТЪ.

             Склонитесь передъ Тѣмъ, Кто создалъ неба сводъ
             Онъ учить помогать и Онъ же помощь шлетъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Что долженъ, славный мужъ, ты ощущать
             Отъ неподдѣльнаго ихъ чувства почитанья.
             Блаженъ, кому присущи дарованья,
             Изъ коихъ можно пользу навлекать.
             Идешь ты, скрипки умолкаютъ,
             Танцоры танцы оставляютъ,
             Спѣшатъ всѣ шапки поснимать,
             Спѣшатъ всѣ на глаза тебѣ попасть;
             Отецъ дѣтямъ своимъ въ примѣръ тебя приводитъ,
             Еще чуть-чуть -- ницъ всѣ готовы пасть,
             Какъ будто крестный ходъ проходитъ!
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ видишь камень тамъ высокій?
             Дойдемъ-ка до него и отдохнемъ.
             Какъ часто тутъ, бывало, одинокій
             Томился я молитвой и постомъ.
             Надеждой былъ богатъ и вѣрой я тогда
             И пребывалъ въ молитвѣ и радѣньи,
             Чтобъ выманить слезами отъ Творца
             Чумы свирѣпой прекращенье.
             Теперь толпы привѣта, насмѣшка для меня,
             Что ощущаю я, да, то никто не знаетъ.
             Нѣтъ смысла восхвалять ни сына, ни отца,
             Ни честь, ни слава имъ не подобаетъ.
             Отецъ мой былъ простой, но честный человѣкъ,
             Трудился честно весь свой вѣкъ,
             До своему конечно, какъ тамъ впалъ,
             Природы силы научалъ.
             Какъ медицины всѣ адепты,
             Онъ слѣпо вѣрилъ въ всѣ рецепты;
             Дрянь всякую съ другой мѣшалъ
             Дрянь конечно получалъ.
             Льва краснаго отваръ пускался,
             Примѣрно, въ лиліи растворъ,
             Все кипятилось до тѣхъ поръ,
             Пока составъ не запекался;
             Потомъ все это выливали,
             Я все казалось хорошо;
             Больные пили -- умирали,
                       Сами не зная, отчего.
             По деревнямъ, доламъ, мы нашу дрянь носили;
                       Людей систематично изводили.
             Убили больше мы людей, чѣмъ моръ.
             Я тысячамъ вливалъ эту отраву,
             Бѣдняги -- умерли; я живъ, и съ этихъ поръ
             Убійствомъ заслужилъ я славу.
   

ВАГНЕРЪ.

             Помилуйте! Неужто это васъ тревожитъ;
             Вы не прячемъ? Вы только примѣнили
             Тѣ знанья, что отъ старшихъ получили.
             Правъ тотъ, кто аккуратно сдѣлалъ все, что можетъ,
             Родителей кто съ дѣтства уважаетъ.
             Наслѣдуетъ тотъ чаетъ и ихъ умѣнья,
             Пусть постарается и, смотришь, достигаетъ,
             Благодаря отцу, и онъ значенья.
   

ФАУСТЪ.

             Блаженъ, кто тѣшитъ тѣмъ себя,
             Что вынырнетъ и онъ изъ моря заблужденья!
             Что недоступно-именно пригодно для тебя,
             Чѣмъ обладаешь ты -- тому нѣтъ примѣненья.
             Но нѣтъ, оставимъ: и, не говоря!
             Въ такой прекрасный день зачѣмъ смущаться
             Взгляни! Въ вечерней какъ вари
             Сквозь зелень хижины пестрятся.
             День пережитъ -- и солнце уплываетъ,
             Ему жизнь новая нужна.
             Зачѣмъ же вдохновенье насъ не подымаетъ,
             Чтобъ полетѣть и намъ на нимъ туда?
             Сдастся мнѣ, я вижу міръ успокоенья
             Въ зарѣ сіяющей вовѣки.
             Заря все намѣняетъ освѣщенье:
             Сіяютъ точно золото долины, рѣки
             И даже мрачныхъ горъ ни снѣгъ, на ледъ
             Не въ силахъ задержать божественный полетъ.
             Тамъ теплыхъ водъ заливы засверкали,
             Своей красой меня очаровали,
             Но солнце близко ужъ садится,
             И снова возрастаетъ моя мощь,
             И вѣчнымъ свѣтомъ я лечу упиться.
             День, свѣтъ зоветъ меня -- я покидаю ночь.
             Лазурь надъ головой, внизу волны шумятъ.
             Увы! Да! Сны чудесные лишь снятся,
             Для крыльевъ духа нѣтъ преградъ,
             Земныя крылья духу не годятся.
             Но не забыла насъ природа
             И наше сердце легче бьется,
             Когда съ небеснаго намъ свода
             Пѣснь жаворонка раздастся,
             Когда надъ темными лѣсами
             Орлы кружатся и парятъ;
             И надъ полями, озерами
             Въ отчизну журавли летятъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             И у меня бывали дни томленья
             Но ничего подобнаго я все-жъ не ощущалъ.
             Къ полямъ или лѣсамъ не чувствую влеченья
             И птичьихъ крыльевъ никогда я но желалъ.
             Вотъ съ книгами, бумагами возиться,
             Да это,-- да!- могу польститься.
             Мнѣ съ ними ночь морозная порою краше лѣта,
             Лучами ихъ моя душа согрѣта.
             А вдругъ документъ рѣдкій развернешь,
             Вѣдь это точно въ небо попадешь!
   

ФАУСТЪ.

             Ты испыталъ лишь къ одному влеченье,
             Дай Богъ тебѣ не знать

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРЕВОДЪ ПРОЗОЙ ПЕТРА ВЕЙНБЕРГА

   СЪ ЕГО ПРИМѢЧАНІЯМИ И СЪ НОВѢЙШИМИ ИЛЛЮСТРАЦІЯМИ


Изданіе редакціи "Новаго журнала Иностранной Литературы"

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1902

   


ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦА.

   Давно уже задумалъ я и началъ приводить въ исполненіе мысль перевести прозою Фауста, памятуя между прочили, и замѣчаніе самого Геme о преимуществѣ прозаическихъ переводовъ поэтическихъ произведеній передъ стихотворными. Ни къ какому поэтическому произведенію (за исключеніемъ, можетъ бытъ, только "Божественной комедіи" Данта) это замѣчаніе не можешь быть примѣнено въ такой степени, какъ къ Фаусту. Независимо отъ своего чисто поэтическаго достоинства, безсмертная трагедія является какъ бы богатѣйшею энциклопедіею глубочайшихъ мыслей, философскихъ истинъ, продуктовъ работы всеобъемлющаго разума. Только великая творческая сила Гёте могла уложить все это въ стихъ, да еще большею частью рифмованный, дать тому, что представляетъ собою часто отвлеченный философскій трактатъ, такую стихотворную форму, которая именно каждымъ словомъ своимъ, эпитетомъ, оборотомъ выражаетъ мысль ясно, точно и опредѣленно и придаетъ ей надлежащее значеніе. Передать всѣ эти тонкости въ стихотворномъ перевода могъ-бы только такой мыслитель-поэтъ, кокъ Гёте, и не передавать ихъ всѣ безъ исключеній, или выражать сказанное авторомъ хотя бы отчасти своими словами, значитъ давать объ этомъ великомъ созданіи совершенно неточное понятіе и доставляя даже хорошимъ поэтическимъ переводомъ эстетическое наслажденіе, знакомитъ однако съ подлинникомъ только на половину. Въ этомъ убѣдили меня и всѣ русскіе стихотворные переводы "Фауста" (а ихъ не мало), изъ которыхъ съ моей, выше объясненной, точки зрѣнія нельзя признать вполнѣ удовлетворительнымъ ни одного, даже тѣхъ, которые (какъ напримѣръ Холодковскаго, Струговщикова. кн. Цертелева), обладаютъ поэтическими достоинствами, большею частью передаютъ вѣрно мысль, настроеніе, но очень часто, даже слишкомъ часто прибѣгая къ своимъ словамъ, выпуская самыя существенныя и характеристическія подробности. скорѣе сочиняя, чѣмъ переводя.
   Переводъ "Фауста" прозою тоже очень трудная, и иногда въ тупикъ ставящая работа, ибо ради строжайшей вѣрности подлинника, т. е., ради главной задачи труда, приходится иногда жертвовать поэтичностью, если не удается совмѣститъ то и другое. Къ этому совмѣщенію я стремился всѣми силами, какія находятся въ моемъ распоряженіи, и если,-- въ чемъ для меня нѣтъ сомнѣнія, оно далеко не вполнѣ, удалось мнѣ, то я утѣшаюсь сознаніемъ, что одна часть работы, именно сохраненіе строжайшей близости къ буквѣ великаго подлинника, исполнена мной, съ благоговѣйною добросовѣстностью и ни въ какихъ, даже самыхъ малѣйшихъ, отступленіяхъ никто не можетъ упрекнуть меня.
   Но какъ бы ни былъ точенъ переводъ Фауста. чтеніе его, какъ и самаго пользователя -- по разнымъ причинамъ невозможно во многихъ мѣстахъ безъ примѣчаній и объясненій. Они будутъ даны въ концѣ.

Петръ Вейнбергъ.

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЁТЕ

ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ

   



ПОСВЯЩЕНІЕ.

   Вновь приближаетесь ко мнѣ вы, воздушные образы, нѣкогда, въ года моей молодости, являвшіеся печальному взору! Попытаюсь ли я на этотъ разъ удержать васъ? Почувствую ли я, что сердцу моему все еще милы эти грезы? Вы тѣснитесь ко мнѣ! Что жъ, оставайтесь, носитесь вокругъ меня, подымаясь изъ туманныхъ паровъ... Грудь моя юношески трепещетъ подъ волшебнымъ дуновеніемъ, двигающимъ васъ ко мнѣ.
   Картины радостныхъ дней приносите вы съ собою, и много милыхъ тѣней встаетъ предъ моими глазами. Подобно старой, полусмолкнувшей сагѣ, воскресаетъ съ вами первая любовь и дружба. Скорбь оживаетъ, и сѣтованіе о запутанномъ, подобно лабиринту, ходѣ жизни вновь раздается къ моей душѣ и называетъ мнѣ тѣхъ добрыхъ, которыхъ въ болѣе прекрасные часы обмануло счастіе, и далеко отъ меня унесла судьба.
   Не слышатъ тѣ, которымъ и пѣлъ первыя пѣсни мои, пѣсенъ послѣдующихъ; разрушенъ дружескій кружокъ, замолкли, увы, первые отголоски! Мои печаль слушаетъ теперь невѣдомая мнѣ толпа, и отъ ея одобреній только робко сжимается мое сердце; а тѣ, которыхъ нѣкогда радовала моя пѣснь -- тѣ, если они еще живы, блуждаютъ, разбросанные въ разныя стороны, по широкому свѣту.
   И охваченъ я снова давно покинувшимъ меня стремленіемъ въ то тихое, величавое царство духовъ. Неясными звуками, подобно Эоловой арфѣ, несется моя лепечущая пѣснь. Трепетъ пробѣгаетъ по мнѣ, слеза катится за слезой, суровое сердце чувствуетъ себя кроткимъ и мягкимъ. Все, чѣмъ я владѣю въ настоящемъ, уходить отъ меня въ далекій міръ видѣній, и исчезнувшее прошедшее становится для меня дѣйствительностью.



ПРОЛОГЪ НА СЦЕНѢ ТЕАТРА.

Директоръ. Поэтъ при театрѣ. Шутъ.

ДИРЕКТОРЪ.

   Ну, вы оба, такъ часто дѣлившіе со мной невзгоды и бѣдствія, скажите мнѣ, какія надежды возлагаете вы на наше предпріятіе въ нѣмецкихъ земляхъ? Мнѣ бы очень хотѣлось угодить толпѣ, главнымъ образомъ потому, что она и сама живетъ, и другимъ даетъ жить. Столбы нашего театра вбиты въ землю, доски настланы, я всякій въ публикѣ ожидаетъ себѣ праздника.
   Вонъ они ужъ плотно усѣлись на своихъ мѣстахъ, высоко подняли брони и ждутъ не дождутся, когда мы начнемъ дивитъ ихъ. Я знаю, чѣмъ привлекать къ себѣ настроеніе массы, но въ такомъ затрудненіи, какъ теперь, никогда еще не находился. Правда, на счетъ лучшаго въ искусствѣ они не избалованы, но прочитано ими страшно много. Какъ намъ сдѣлать, чтобъ все имъ казалось и свѣжимъ, и новымъ, и интереснымъ, и пріятнымъ? Потому что -- вѣдь нечего скрывать -- я съ удовольствіемъ гляжу на эту толпу, когда ея потокъ устремляется къ нашему балагану и врывается туда сквозь узкую калитку, опрокидывая и давя другъ друга,--когда она. уже среди бѣла дня, раньше четырехъ часовъ, толчками прокладываетъ себѣ дорогу къ кассѣ, и, какъ въ голодную пору бьются у двери булочной изъ-за куска хлѣба, чуть не ломаетъ себѣ шею изъ-за билета. Такое чудо совершаетъ надъ такимъ разнообразнымъ народомъ только поэтъ. О другъ мой, соверши его сегодня!
   

ПОЭТЪ.

   О, не говори мнѣ объ этой пестрой толпѣ, при видѣ которой отъ насъ улетаетъ всякое вдохновеніе! Скрой отъ меня бурный потокъ, который противъ нашей воли увлекаетъ насъ въ водоворотъ. Нѣтъ, уведи меня въ тотъ укромный уголокъ неба, гдѣ чистая радость цвѣтетъ только для поэта, гдѣ дружба и любовь эта благодать нашего сердца, творятъ и созидаютъ Божьею рукой.
   Ахъ, то, что исторгается въ эти минуты изъ глубины нашей души, то, что робко лепечутъ уста -- сегодня неудачно, завтра, быть можетъ, успѣшно все это поглощаетъ дикая сила минуты. Но часто оно снова появляется въ совершенствѣ своей красоты только тогда, когда пройдетъ сквозь цѣлый рядъ годовъ. Все блистающее рождается для того, чтобъ жить минуту; истинно прекрасное не погибаетъ для потомства.
   

ШУТЪ.

   Ахъ, когда ужъ я перестану слышать толки о потомствѣ! Ну, положимъ, пришла бы мнѣ охота разговаривать о потомствѣ, кто же тогда сталъ бы забавлять современниковъ? А вѣдь они забавляться хотятъ, и забавлять ихъ непремѣнно нужно. Присутствіе славнаго, веселаго малаго, полагаю, всегда чего-нибудь да стоитъ. Кто умѣетъ интересно сообщать свои мысли другимъ, тому нечего бояться капризовъ публики; и онъ старается расширить кругъ своихъ зрителей, оттого что знаетъ, что чѣмъ больше ихъ, тѣмъ легче будетъ ему потрясти толпу. Не робѣйте же и покажите себя мастерами своего дѣла. Выпустите на сцену фантазію со всею ея свитой -- разсудкомъ, разумомъ, чувствомъ, страстью; но смотрите! не забудьте дать въ ней мѣсто и веселому дурачеству.
   

ДИРЕКТОРЪ.

   А главное -- чтобъ дѣйствія было побольше! Публика вѣдь приходитъ смотрѣть, для нея милѣе всего -- зрѣлище. Коли вы развернули предъ ея глазами столько, что она можетъ досыта наглядѣться, разиня ротъ -- дѣло ваше сразу выиграно, вы стали ея любимцемъ. Массу можно одолѣть только массой; изъ нея въ концѣ-концовъ всякій выищетъ что-нибудь собственно для себя. Кто принесъ много для всѣхъ вмѣстѣ, приносить кое-что и для каждаго въ отдѣльности, и каждый уходить изъ театра со всѣмъ удовлетворенный. Даете вы цѣлую пытку -- такъ давайте ее кусочками; отъ такого соуса ждите вѣрной удачи. Подавайте на столъ такъ же легко, какъ легко состряпана. Какая вамъ польза отъ того, что вы предложите публикѣ стройное цѣлое? Она все равно разорветъ его по кусочкамъ.
   

ПОЭТЪ.

   И вы не чувствуете, какъ гадко такое ремесло, какъ неприлично оно для испитаго художника! Вижу, что пачкотня господъ писакъ у васъ уже въ большой милости.
   

ДИРЕКТОРЪ.

   Этотъ упрекъ меня не обижаетъ. Человѣкъ, намѣревающійся работать, какъ слѣдуетъ, долженъ запастись и самымъ лучшимъ инструментомъ. Представьте себѣ, что вамъ предстоитъ разрубливать дерево мягкое, и соображайте хорошенько, для кого пишете. Этого привлекла къ вамъ скука, тотъ пришелъ, только что наѣвшись по горло за роскошнымъ столомъ, а что самое худшее -- многіе являются, начитавшись газетъ. Къ намъ бѣгутъ безпечно, какъ въ маскарадѣ, и каждый шагъ окрыляется только простымъ любопытствомъ; дамы выставляютъ напоказъ себя и свои туалеты и разыгрываютъ роли вмѣстѣ съ актерами только даромъ. Въ какія мечтанія заноситесь вы на вашихъ поэтическихъ вершинахъ? Чѣмъ такъ радуетъ васъ биткомъ набитая театральная зала? Взгляните-ка поближе на вашихъ милостивцевъ-покровителей! Половина ихъ холодна, половина груба. Этотъ надѣется послѣ спектакля поиграть въ карты, того ждетъ безпутная ночь на груди любовницы. И чтобъ достигнуть такихъ результатовъ вы, бѣдные безумцы, мучите кроткихъ музъ? Повторяю вамъ -- давайте только побольше, сколько можно побольше. и такимъ путемъ всегда надежно дойдете до цѣли. Старайтесь объ одномъ: сбивать людей съ толку; а удовлетворить ихъ трудно... Но что съ вами? Наитіе восторга? Или боль?
   

ПОЭТЪ.

   Ступай и ищи себѣ другого раба! Ты хочешь, чтобы ради тебя поэтъ преступно отрекся отъ своею высшаго права, того человѣческаго нрава, которое дано ему природой? Чѣмъ волнуетъ онъ всѣ сердца? Чѣмъ побѣждаетъ онъ всякую стихію? Развѣ не тою гармоніею, которая исторгается изъ его груди и возсоздаетъ въ его сердцѣ, міръ? Между тѣмъ какъ природа равнодушно наматываетъ на веретено безконечно длинную нить, между тѣмъ какъ дисгармоническая масса всѣхъ земныхъ существъ безпорядочно сливается въ нестройныхъ звукахъ, кто разрушаетъ вѣчно однообразное теченіе словъ, чтобы, ожививъ его, сообщить ему ритмическое движеніе? Кто посвящаетъ отдѣльныя личности на служеніе общему, въ которомъ ихъ хоръ звучитъ великолѣпными аккордами? Кто вызываетъ свирѣпую бурю страстей? Кто превращаетъ тихую вечернюю зарю въ яркое пламя? Кто усыпаетъ путь возлюбленной всѣми прекрасными вешними цвѣтами? Кто сплетаетъ незначительные зеленые листья въ почетные вѣнки для всевозможныхъ заслугъ? Кто охраняетъ Олимпъ, соединяетъ разрозненныхъ ботовъ? Сила человѣка, нашедшая себѣ откровеніе въ поэтѣ.
   

ШУТЪ.

   Ну, такъ употребляйте въ дѣло эти прекрасныя способности и ведите свои поэтическія работы такъ, какъ веду съ любовную интрижку: люди случайно встрѣтились, почувствовали влеченіе другъ къ другу, не расходятся, и мало-по-малу сплелись въ тѣсный союзъ; счастіе растетъ, потомъ начинается враждебное нападеніе на него; за восторженнымъ упоеніемъ слѣдуетъ боль и скорбь, и, не успѣешь оглянуться, готовь романъ. Вотъ и вы дайте панъ комедію въ такомъ же родѣ. Черпайте изъ человѣческой жизни полными руками! Всякій живетъ, но не многіе знаютъ жизнь, и все, что вы извлечете прямо изъ нея, будетъ интересно. Въ пестрыхъ заманчивыхъ картинахъ мало ясности, много фальши и искорка правды вотъ матеріалъ, изъ котораго варится самый лучшій напитокъ въ услажденіе и назиданіе всему свѣту. Тутъ передъ вашею пьесой собирается и внемлетъ откровенію лучшій цвѣтъ молодежи; тутъ каждое нѣжное сердце находить себѣ въ ѣвшемъ произведеніи меланхолическую пищу: тутъ шевелится и волнуетъ то это, то другое ощущеніе, и каждый наглядно видитъ то, что онъ носитъ въ своемъ сердцѣ. Ваши теперешніе зрители еще готовы и плакать, и смѣяться, они еще чтутъ полетъ мысли и чувства, ихъ тѣшить еще внѣшняя обстановка. Человѣка, вполнѣ сформировавшагося, ничѣмъ не удовлетворишь; начинающій жить будетъ за все благодаренъ.
   

ПОЭТЪ.

   О, въ такомъ случаѣ возврати мнѣ то время, когда я и самъ начиналъ жить, когда вдохновенныя пѣсни безпрерывно вырывались изъ неистощимаго источника, когда міръ былъ окутанъ для меня туманами, готовыя развернуться почки еще обѣщали мнѣ чудеса, когда я срывалъ тысячи цвѣтовъ, въ роскошномъ изобиліи наполнявшимъ всѣ долины! У меня не было ничего, и вмѣстѣ съ тѣмъ было много было стремленіе къ правдѣ, наслажденіе иллюзіей! Возврати мнѣ неукротимыми эти порывы, глубокое мучительное счастіе, силу ненависти, мощь любви! Возврати мнѣ мою молодость!
   

ШУТЪ.

   Молодость, любезный другъ, была бы нужна тебѣ въ тѣхъ случаяхъ, когда на тебя нападали бы въ битвахъ враги, или къ тебѣ на шею насильно вѣшались бы милѣйшія дѣвушки, или издалека манилъ бы тебя почетный вѣнокъ, награда за быстрый и трудный бѣгъ, или предстояло бы тебѣ послѣ головокружительныхъ танцевъ ночное безпутное пиршество. Но бодро и увлекательно ударять по знакомымъ струнамъ, направляться, подвергаясь милымъ блужданіямъ, къ цѣли. котору ь I поста вилъ самъ себѣ вотъ въ чемъ, господа старики, ваша обязанность. и изъ-за нея шило уваженіе къ вамъ нисколько не уменьшается. Старость не обращаетъ людей въ дѣтство, какъ принято говорить; она находитъ въ насъ еще истинныхъ дѣтей.
   

ДИРЕКТОРЪ.

   Довольно намъ обмѣниваться словами! Покажите мнѣ, наконецъ, и дѣло; то время, что вы тратите на взаимные комплименты, можно употребить на что-нибудь полезное. Что проку изъ толковъ о настроеніи? При нерѣшительности и колебаніи оно никогда не приходитъ. Коли вы выдаете себя за поэтовъ, такъ и командуйте надъ поэзіею! Намъ извѣстно, что намъ нужно; намъ хочется угостить себя крѣпкимъ напиткомъ; ну, и варите мнѣ его немедленно! Что не сдѣлано сегодня, того завтра не сдѣлаешь, и не слѣдуетъ даромъ терять ни одного дня. Чуть рѣшеніе принято, пусть оно тотчасъ же хватаетъ за волосы возможность исполненія, и ужъ не выпускаетъ ея изъ рукъ, и дѣйствуетъ, потому что должно дѣйствовать.
   Вы знаете, на нашихъ нѣмецкихъ сценахъ каждый пробуетъ, что можетъ. Поэтому сегодня не скупитесь для меня ни декораціями, ни машинами. Пустите въ ходъ и большой небесный свѣтъ, и малый, разсыпайте звѣзды безъ счета; и въ водѣ, огнѣ, утесахъ, животныхъ, птицахъ у меня нѣтъ недостатка. Вмѣстите такимъ манеромъ въ стѣнахъ этого узкаго балагана весь кругъ творенія и пройдите съ осторожною быстротой съ неба, черезъ земной міръ, въ адъ.



ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБѢ.

Господъ. Небесное воинство. Потомъ Мефистофель. Выступаютъ впередъ Три Архангела.

РАФАИЛЪ.

   По заведенному отъ вѣка порядку солнце поетъ въ хорѣ своихъ собратій небесныхъ сферъ, и предписанный ему путь заканчиваетъ раскатомъ громовъ. Въ созерцаніи его ангелы черпаютъ силу, хотя ни одному изъ нихъ не дано постигнуть его. Все созданное, непостижимо великое, прекрасно донынѣ, какъ въ первый день.
   

ГАВРІИЛЪ.

   И быстро, и непостижимо быстро вертится вокругъ него великолѣпіе земли; лучезарный свѣтъ неба смѣняется глубокою зловѣщею тьмою ночи. Пѣнистое море широко разливается по глубокому ложу утесовъ, и утесы и море увлекаетъ съ собой вѣчно быстрый бѣгъ сферъ.
   

МИХАИЛЪ.

   И бури бушуютъ наперерывъ одна передъ другою, несясь съ моря на сушу, съ суши на море, и въ своемъ бѣшенствѣ опоясываютъ міръ неукротимо тронною цѣпью. Вотъ истребительное сверканье появилось на пути грома, предшествуя его раскату; но Твои посланники, Господи, благоговѣйно чтутъ кроткое піествіе Твоего дня.
   

ВСѢ ТРОЕ.

   Въ созерцанія Тебя ангелы черпаютъ силу, хотя ни одному изъ нихъ по дано тебя постигнуть, и всѣ Твои великія дѣла прекрасны донынѣ, какъ въ первый день.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Такъ какъ Ты, о Владыка, снова приблизился къ намъ, и спрашиваешь, что у нагъ дѣлается, и такъ какъ въ былое время Ты встрѣчалъ меня не безъ удовольствія, то сегодня Ты видишь и меня среди своей челяди. Прости -- я не мастеръ на громкія слова, хотя бы и издѣвалась надо мной за это вся компанія: да мой паѳосъ, безъ сомнѣнія, и заставилъ бы Тебя разсмѣяться, не отучись Ты давно отъ смѣха. О солнцѣ и мірахъ не умѣю ничего сказать; я вижу только одно -- какъ мучаются люди. Маленькія богъ земного міра неизмѣнно все того же пошиба, что и прежде, и до сихъ поръ такой же чудной, какъ въ первый день. Жилось бы ему немного лучше, не надѣли Ты его отблескомъ небеснаго свѣта. Онъ называетъ это разумомъ- и пользуется имъ только для того, чтобы быть животнѣе всякаго животнаго. На мой взглядъ онъ. съ позволенія Вашей милости -- одна изъ тѣхъ длинноногихъ стрекозъ, которыя вѣчно летаютъ и, летая, прыгаютъ, и тянуть въ травѣ свою старую пѣсенку. Да и пускай еще лежалъ бы онъ себѣ спокойно въ своей травѣ! Нѣтъ, онъ суетъ носъ во всякую дрянь.
   

ГОСПОДЬ.

   Больше ты ничего не имѣешь мнѣ сказать? Попрежнему ты только для того и приходишь, чтобы жаловаться на кого-нибудь? На землѣ до скончанія вѣка ничто не придется тебѣ по вкусу?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да, Владыка, я нахожу на ней все попрежнему весьма сквернымъ. Мнѣ жаль людей -- такіе они несчастные! Даже у меня нѣтъ охоты мучить этихъ бѣдняковъ.
   

ГОСПОДЬ.

   Ты знаешь Фауста?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Доктора?
   

ГОСПОДЪ.

   Моего слугу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Еще бы! Онъ вамъ служитъ совсѣмъ на особенный манеръ. У этого сумасшедшаго и пища, и питье не земныя; внутреннее броженіе влечетъ его куда-то вдаль; онъ отчасти сознаетъ свое помѣшательство; у неба онъ требуетъ его прекраснѣйшихъ звѣздъ, у земли -- всѣхъ высочайшихъ наслажденій, и ничто близкое и ничто далекое не удовлетворяетъ глубокаго волненія его груди.
   

ГОСПОДЬ.

   Да, теперь онъ служитъ мнѣ, еще блуждая въ сумеркахъ, но я скоро приведу его къ свѣту. Вѣдь когда деревцо подрастаетъ, садовнику извѣстію, что скоро оно украсится цвѣтомъ и плодами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Угодно вамъ побитыя со мною объ закладъ, что вы потеряете и этого, если дадите мнѣ позволеніе тихохонько повести его по моей дорожкѣ?
   

ГОСПОДЬ.

   Пока онъ живетъ на землѣ, не запрещаю тебѣ. До тѣхъ поръ, пока человѣкъ не перестаетъ стремиться все впередъ и впередъ, онъ блуждаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, вотъ за это покорнѣйше благодарю, потому что возиться съ мертвыми у меня никогда не было охоты. Больше всего мнѣ по вкусу полныя, свѣжія щеки. Для трупа меня никогда нѣтъ дома. Я люблю людей въ такомъ видѣ, въ какомъ кошка любитъ мышь.
   

ГОСПОДЬ.

   Будь по твоему -- предоставляю его тебѣ. Отвлеки этотъ духъ отъ его первоисточника: если можешь овладѣть имъ, поведи его по твоей пока... той дорогѣ и устыдись, когда тебѣ, придется создаться, что хорошій человѣкъ и въ своемъ смутномъ стремленіи хорошо сознаетъ тотъ прямой путь, по которому ему слѣдуетъ идти.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прекрасно! Только это продлится не долго; я нисколько не боюсь, что проиграю свое пари. А когда я достигну цѣли, тогда ужъ вы позволите мнѣ торжествовать во всю. Нажрется онъ земной пыли, да еще съ большимъ аппетитомъ, какъ моя тетушка, знаменитая змѣя.
   

ГОСПОДЬ.

   Можешь и тогда свободно явиться ко мнѣ.-- Я никогда не питалъ ненависти къ вашей братьѣ. Изъ всѣхъ духовъ отрицанія меньше всѣхъ непріятенъ мнѣ хитрый шутникъ. Дѣятельность человѣка часто ослабѣваетъ слишкомъ легко, въ немъ скоро является желаніе безусловнаго покоя. Оттого-то я и даю ему охотно товарища, который постоянно подстрекаетъ его и, хоть онъ и чортъ, подбиваетъ его на созидательную работу... Но вы, истинныя дѣти Божіи, наслаждайтесь живущею вокругъ вагъ роскошною красотою! Да объемлетъ васъ вѣчно дѣйствующее и живущее въ природѣ сладостною гранью любви, и ли сдѣлаетъ ваша твердая мысль незыблемымъ и осязательнымъ то. чти носится колеблющимися, преходящими явленіями.

[Небо закрывается. Архангелы разлетаются въ разныя стороны].

МЕФИСТОФЕЛЬ одинъ.

   По временамъ мнѣ пріятно видѣли старика, и ссориться съ нимъ я не имѣю никакой охоты. Го стороны такого большого барина весьма хорошо, что онъ такъ человѣчно разговариваетъ даже съ чортомъ.



ТРАГЕДІЯ

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.

Ночь.

Въ высокосводчатой, тѣсной, готической комнатѣ ФАУСТЪ безпокойно сидитъ въ креслѣ у своей конторки.

ФАУСТЪ.

   Ну, вотъ и изучилъ я, увы, философію, юриспруденцію и медицину, къ сожалѣнію, и богословіе, изучилъ съ тяжелымъ трудомъ до самаго корня и остался, жалкій глупецъ! такимъ же умнымъ, какимъ былъ прежде. Есть у меня, правда, и званіе магистра, и званіе доктора, и вожу я вотъ уже десять лѣтъ за носъ моихъ учениковъ и вверхъ, и внизъ, и вкривь, и вкось -- я вижу, что не можемъ мы знать ровно ничего! Нотъ что почти сжигаетъ мое сердце! Конечно, я ученѣе всѣхъ пустоголовыхъ, и докторовъ, и магистровъ, и бумагомаракъ, и поповъ, не мучатъ меня никакія сомнѣнія и тревожные вопросы, не боюсь я ни ада, ни чорта; но, благодаря именно этому, отнята у меня всякая радость, не воображаю я себѣ что знаю что-нибудь хорошее, не воображаю себѣ, что могу научить чему-нибудь другихъ людей, чтобы исправить ихъ и обратить на путь истины!... Не добылъ я себѣ, съ другой стороны, ни имущества, ни денегъ, ни почестей, ни земныхъ благъ; собака -- и та отказалась бы жить такъ, какъ и живу!.. Вотъ отчего и предался я магіи. Хочется посмотрѣть не откроютъ ли мнѣ сила и уста духовъ какихъ-нибудь тайнъ, чтобъ не было мнѣ больше надобности въ нотѣ лица говорить другимъ то, чего и самъ не знаю; чтобъ узналъ я, что служитъ связующею силою міра въ его сокровеннѣйшей глубинѣ; чтобъ увидѣлъ я во-очію всю міровую работу, зародышъ всего существующаго, и переслалъ торговать пустыми словами!
   О яркосвѣтящій мѣсяцъ, ты, при свѣтѣ котораго я провелъ столько полночныхъ часовъ у этой конторки, если бы сегодня ты къ послѣдній разъ видѣлъ мою душевную муку! Въ тѣ часы, печальный другъ, ты являлся мнѣ надъ грудой бумаги и книгъ... Ахъ, какъ бы хотѣлось мнѣ ходить при твоемъ миломъ свѣтѣ по горнымъ вершинамъ, парить съ духами надъ горными пещерами, носиться на лугахъ подъ твоимъ слабымъ мерцаніемъ и, освободясь отъ всякаго чада науки, купаться свѣжимъ и здоровымъ въ твоей росѣ!
   Горе мнѣ! Неужели я все еще въ этой тюрьмѣ? Проклятая, мрачная дыра въ четырехъ стѣнахъ, куда даже милый небесный свѣтъ проникаетъ такъ тускло сквозь расписныя стекла! Го всѣхъ сторонъ сдавленъ я этою грудою книгъ, которую грызутъ черви, покрываетъ пыль и вплоть до самыхъ оводовъ завалили запотѣлый бумаги; всюду вокругъ меня стекляная посуда, ящики, инструменты, унаслѣдованный отъ предковъ домашній хламъ и это твой міръ! Ото называется міръ!
   И послѣ этого ты еще спрашиваешь. отчего твое сердце робко сжимается въ твоей груди, отчего неизъяснимая боль останавливаетъ въ тебѣ всякое движеніе жизни? Вмѣсто живой природы, въ лонѣ которой Богъ поселилъ созданныхъ имъ людей, вокругъ тебя въ дымной копоти и гнили только остатки животныхъ и кости мертвецовъ.
   Бѣги! Воспрянь! Скорѣе на широкій просторъ! Развѣ не найдешь ты достаточно надежнаго руководителя въ этой таинственной книгѣ, написанной собственною рукою Нострадамуса? Съ нею познаешь ты ходъ небесныхъ свѣтилъ, и когда учителемъ твоимъ станетъ природа, тогда вполнѣ развернется твоя душевная сила, и откроется тебѣ, какъ одинъ духа, бесѣдуетъ съ другимъ. Напрасно будетъ пытаться сухой умъ разъяснять священные знаки. Вы. духи, царящіе вокругъ меня, отвѣтьте мнѣ, если слышите меня!

[Раскрываетъ книгу и видитъ знакъ Макрокозма].

   О, какое блаженство разлилось по всѣмъ моимъ чувствамъ при видѣ этого изображенія! Я чувствую, какъ по моимъ нервамъ и жиламъ стремится пламеннымъ потокомъ молодое, священное упоеніе жизнью! Не богъ ли какой-нибудь начерталъ эти знаки, успокаивающіе мою внутреннюю бурную тревогу, наполняющіе радостью бѣдное сердце и таинственною силою раскрывающіе вокругъ меня силы природы? Не богъ ли я самъ? Какъ свѣтло стало мнѣ! Въ этихъ чистыхъ чертахъ видитъ передъ собою моя душа творящую природу. Только теперь понимаю я слова мудреца: Міръ духовъ не замкнутый міръ. Твой умъ изнемогъ, твое сердце умерло! Воспрянь, ученикъ! Купай неутомимо твою земную грудь въ лучахъ утренней зари!

[Разсматриваетъ знакъ].

   Какъ все сплетается въ одно цѣлое. какъ все живетъ и работаетъ одно въ другомъ! Какъ небесныя силы восходятъ и нисходятъ, я передаютъ другъ другу золотыя ведра, и, проникая съ неба сквозь землю на вѣющихъ благословеніемъ крыльяхъ, наполняютъ гармоніею звуковъ вселенную!
   Какое зрѣлище! Но, ахъ, только зрѣлище! Гдѣ уловлю я тебя, безпредѣльная природа? И васъ, сосцы?.. О источники всякой жизни, вы, на которыхъ зиждутся и небо, и земля, къ которымъ рвется моя увядшая грудь, вы льетесь широкимъ потокомъ, вы наполняете міръ, отчего же я томлюсь и жажду такъ напрасно?

[Онъ съ досадой переворачиваеть листы и видитъ знакъ Духа Земли]

   Какъ совсѣмъ иначе дѣйствуетъ на меня о тои, знакъ!.. Ты, Духъ Земли, ты ближе мнѣ. Я чувствую уже, какъ возрастаютъ мои силы; я точно пьянѣю отъ молодого вина; я чувствую въ себѣ отвагу кинуться на удачу въ міръ, вести на себѣ земную скорбь, земное счастіе, биться съ бурями и не робѣть при трескѣ кораблекрушенія... Небо омрачается надо мной... Луна прячетъ свой свѣтъ... Лампа гаснетъ... Чадъ и копоть!.. Вокругъ моей головы сверкаютъ красные лучи!.. Зловѣщею, охватывающею меня дрожью вѣетъ съ высокаго свода!.. Духъ, призываемый мною, ты паришь около меня -- я это чувствую! Явись! О, какъ разрывается мое сердце! Для новыхъ ощущеній пробиваетъ себѣ Дорогу все мое существо! Я чувствую, что моя душа всецѣло отдалась тебѣ! Ты долженъ, ты долженъ явиться, хотя бы это стоило мнѣ жизни!

[Онъ хватаетъ книгу и таинственно произноситъ знакъ Духа. Вспыхиваетъ красноватое пламя, въ немъ появляется Духъ].


ДУХЪ.

   Кто зоветъ меня?
   

ФАУСТЪ [отворачиваясь].

   Ужасное видѣнье!
   

ДУХЪ.

   Ты мощно влекъ меня къ себѣ, ты долго льнулъ жаждущими устами къ моей сферѣ -- и вотъ...
   

ФАУСТЪ.

   Горе мнѣ! Я не вынесу тебя!
   

ДУХЪ.

   Задыхаясь отъ волненія, ты молишь меня явиться тебѣ, дать тебѣ услышать мой голосъ, увидѣть мое лицо, я склоняюсь на мощное моленіе твоей души -- и вотъ я передъ тобою! Какой жалкій ужасъ охватываетъ тебя, сверхчеловѣка! Гдѣ же зовъ твоей души? Гдѣ та грудь, которая создала въ себѣ и носила, и лелѣяла цѣлый міръ, та грудь, которая въ радостномъ трепетаніи своемъ вздымалась такъ высоко, что ты мнилъ себя равнымъ съ нами, духами? Гдѣ ты, Фаустъ, чей голосъ звучалъ въ моихъ ушахъ, кто рвался ко мнѣ всѣми своими силами? Неужели ты этотъ самый Фаустъ, когда теперь, чуя мое дыханіе, ты. трусливо уползавшій червякъ, дрожишь отъ страха во всѣхъ глубинахъ твоей жизни?
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ отступить передъ тобою, огненный призракъ? Нѣтъ, я точно Фаустъ. Фаустъ; равный тебѣ!
   

ДУХЪ.

   Въ волнахъ жизни, въ бурѣ дѣяній, поднимаюсь я въ высь, опускаюсь я долу, ношусь я туда и сюда. Я рожденье и смерть, я вѣчное море, мѣняющаяся ткань, пламенная жизнь. Такъ работаю я на жужжащемъ станкѣ времени и тку живую одежду божества.
   

ФАУСТЪ.

   Какъ близокъ я къ тебѣ, дѣятельный духъ, облетающій широкій міръ!
   

ДУХЪ.

   Ты близокъ къ тому Духу, который можетъ быть постигнутъ тобой,-- не ко мнѣ!

[Исчезаетъ].

ФАУСТЪ [удрученный падаетъ въ кресло].

   Не къ тебѣ? Къ кому же? Я, образъ и подобіе божества и не схожъ даже съ тобой! [Стукъ въ двери]. О смерть! Я узнаю этотъ стукъ; это мой фамулусъ. Чудное блаженство мое разлетается прахомъ. Зачѣмъ сухой педантъ пришелъ разогнать міръ видѣній?


ВАГНЕРЪ.

   Прошу прощенья... внѣ послышалось, что вы декламировали. Безъ сомнѣнія, читали какую-нибудь греческую трагедію? И былъ бы не прочь пріобрѣлъ нѣкоторыя познанія въ этомъ искусствѣ, но въ настоящее время оно очень полезно. Часто приходилось мнѣ слышать, въ похвалу ему, что комедіантъ можетъ быть хорошимъ учителемъ проповѣднику.
   

ФАУСТЪ.

   Да, когда проповѣдникъ комедіантъ, какъ это иногда бываетъ.
   

ВАГНЕРЪ.

   Да развѣ есть возможность дѣйствовать на людей краснорѣчіемъ, когда сидишь въ четырехъ стѣнахъ своей рабочей комнаты и видишь свѣтъ развѣ только по праздникамъ, развѣ, только въ подзорную трубу, издалека?
   

ФАУСТЪ.

   Этой цѣли не досыплете вы. когда не чувствуете сами того, что говорите, когда краснорѣчіе не исторгается изъ души, покоряя сердца всѣхъ слушателей силою непосредственнаго вдохновеньи. А вы сидите сиднемъ, приклеиваете кусочекъ къ кусочку, стряпаете соусъ изъ чужой провизіи и изъ своей кучки пепла выдуваете жалкій огонекъ -- на удивленіе дѣтямъ и обезьянамъ, коли вамъ это приходится по вкусу. Но никогда не привлечетъ сердца къ сердцу ваша рѣчь, если она не исходитъ изъ сердца.
   

ВАГНЕРЪ.

   Однако, оратору везетъ на свѣтѣ только тогда, когда онъ обладаетъ искусствомъ декламаціи. Въ этомъ -- хорошо чувствую -- я еще далеко отсталъ!
   

ФАУСТЪ.

   Такъ ищите себѣ какого-нибудь честнаго заработка, не будьте шутимъ съ громкими погремушками! Уму и здравому смыслу не нужно много искусства для того, чтобы заявить себя; и если вы имѣете сказать что-нибудь серьезное, какая надобность гоняться за словами? Да, ваши рѣчи, со всѣмъ ихъ наружнымъ блескомъ и въ которыхъ вы преподносите человѣчеству вычурно изукрашенное старое тряпье безотрадны, какъ осенній вѣтеръ, шелестящій въ туманѣ между сухими листьями!
   

ВАГНЕРЪ.

   Ахъ, Господи! Учиться надо долго, а наша жизнь коротка. У меня, при моихъ критическихъ порываніяхъ, часто становится боязно въ головѣ и въ сердцѣ. Такъ вѣдь трудно добывать средства, чтобъ добраться до источниковъ! А не прошелъ еще и полдороги бѣднягѣ уже приходится умереть.
   

ФАУСТЪ.

   Да развѣ пергаментъ есть тотъ священный кладезь, струями котораго можно навѣки утишить жажду? Отрадное успокоеніе находишь только тогда. когда источникъ его въ твоей собственной душѣ.
   

BAГHЕРЪ.

   Простите -- но, помоему, большое наслажденіе переноситься въ духъ прошедшихъ временъ, созерцать, что думалъ до насъ мудрецъ, и какъ затѣмъ мы сами ушли такъ великолѣпно далеко!
   

ФАУСТЪ.

   О, да, да звѣздъ небесныхъ! Прошедшія времена, пріятель, для насъ книга подъ семью печатями. То, что вы называете духомъ времени, есть въ сущности личный духъ господъ писателей, въ которомъ отражаются времена. Часто это сущая жалость, и при первомъ взглядѣ на нее готовъ бѣжать прочь. Почка сору, складъ всякаго стараго хлама и въ крайнемъ случаѣ -- какая-нибудь "Haupt-und Staatsaction", съ превосходными прагматическими правилами морали, какія вкладываются въ уста маріонетокъ!
   

ВАГНЕРЪ.

   Однако, міръ! сердце и духъ человѣка! Каждому вѣдь хочется узнать что-нибудь объ этихъ вещахъ.
   

ФАУСТЪ.

   Да, что называется "узнать!" Кто имѣетъ возможность назвать ребенка его настоящимъ именемъ? Тѣхъ немногихъ, которые познали хотя отчасти истину, которые были на столько безразсудны, что не держали замкнутымъ своего сердца, открывали черни свои чувства, свои мысли тѣхъ распинали на крестѣ и сжигали... Однако, пріятель, ужъ очень поздно, на этотъ разъ довольно.
   

ВАГНЕРЪ.

   Я бы охотно посидѣлъ еще съ вами, чтобы продолжить нашу ученую бесѣду. Но завтра, такъ какъ это будетъ первый день Пасхи, вы мнѣ позволите сдѣлать вашъ два-три вопроса. Ревностно занимаюсь я науками, правда, знаю много, но хотѣлъ бы знать все.

[Уходитъ].

ФАУСТЪ [одинъ].

   Какъ вѣчно живуча надежда въ мозгу человѣка, который прилѣпляется къ жалкимъ и пустымъ вещамъ, жадною рукою копаетъ землю, чтобы найти въ ней сокровища -- и радъ, когда нашелъ дождевыхъ червей!
   И смѣетъ такой человѣческій голосъ раздаваться здѣсь, гдѣ только что окружалъ меня сонмъ духовъ? Но, ахъ! На этотъ разъ я благодарю тебя, жалчайшаго изъ всѣхъ сыновъ земли: ты вырвалъ меня изъ отчаянія, которое уже грозило помутить мой умъ. Ахъ! Видѣніе было такъ исполински велико, что я полеводѣ казался себѣ карликомъ.
   Я, образъ и подобіе божества, возомнившій, что уже совсѣмъ приблизился къ зеркалу вѣчной правды, блаженствовавшій въ блескѣ небеснаго свѣта и совлекшій съ себя сына земли; я, поднявшійся выше херувима, дерзновенно мечтавшій, что моя свободная сила уже течетъ по жиламъ природы и творчески участвуетъ въ жизни боговъ -- какъ дорого расплачиваюсь я за это! Громовое слово повергнуло меня во прахъ.
   Нѣтъ, не смѣю я равняться съ тобою! Если хватило у меня силы привлечь тебя, то удержатъ тебя здѣсь я оказался безсиленъ. Въ ту блаженную минуту я чувствовалъ себя такимъ маленькимъ и такимъ великимъ; ты жестоко снова столкнулъ меня въ шаткій человѣческій рокъ. Кто же научитъ меня? Чего слѣдуетъ мнѣ избѣгать? Повиноваться ли мнѣ моему влеченію? Ахъ, и наши дѣйствія не меньше, чѣмъ наши страданія, тормозятъ ходъ нашей жизни!
   Какъ бы чудно и величественно ни было то, что родится въ нашемъ духѣ, ему всегда преграждаетъ путь нѣчто чуждое и становящееся все болѣе и болѣе чуждымъ; когда удалось намъ добиться земныхъ благъ, мы называемъ ложью и мечтательнымъ бредомъ то, что лучше этихъ благъ, и возвышенныя чувства, дававшія намъ жизнь, гибнутъ, подавленныя земною суетой. Смѣлымъ полетомъ и полная надеждъ устремляется фантазія къ вѣчному; но разобьется въ водоворотѣ времени счастіе за счастіемъ -- и она уже не чувствуетъ себя стѣсненной даже въ самомъ небольшомъ пространствѣ. Тревожная забота тотчасъ же свиваетъ себѣ гнѣздо въ глубинѣ сердца, тамъ порождаетъ она тайныя страданія, безпокойно шевелится и губитъ всякій миръ и всякую радость; постоянно прикрываетъ она себя все новыми и новыми личинами, являясь то домашнимъ очагомъ, то женою и ребенкомъ, то огнемъ, водою, кинжаломъ и ядомъ; тебя заставляетъ дрожать все, что не можетъ грозить тебѣ опасностью, и ты осужденъ постоянно оплакивать то, чего никогда не терялъ.
   Нѣтъ, я неравенъ богамъ! Слишкомъ глубоко почувствовалъ я это: червяку, роющемуся въ пыли, равенъ я, червяку, раздавленному ногою путника и похороненному въ той пыли, которою онъ питался.
   Развѣ не пыль и прахъ то, что тѣснить меня съ этой высокой стѣны съ ея сотней ящичковъ, старый хламъ, гнетущій меня кучею ненужной дряни въ этомъ царствѣ моли? И здѣсь предстоитъ мнѣ найти то, чего мнѣ не достаетъ? Здѣсь, можетъ быть, слѣдуетъ мнѣ прочесть въ тысячѣ книгъ, что люди повсюду мучились и страдали, что кое-кому улыбалось иногда счастье? Что скалишь ты, пустой черепъ, на меня зубы -- точно хочешь сказать, что и твой мозгъ, какъ мои, былъ нѣкогда отуманенъ, искалъ свѣтлаго дня и плачевно и тяжело блуждалъ въ сумеркахъ, томясь жаждою правды? Конечно, вы смѣетесь надо мною, инструменты мои, съ нашими колесами и гребними, вальками и рукоятками. Я стоялъ у закрытой двери, вы должны были послужить мнѣ ключами; правда, бородка у васъ замысловатая, но замка вамъ все-таки не отперетъ. При свѣтѣ дня полная таинственности природа не позволяемъ никому сорвать съ нея покровъ, и того, что не хочетъ она открыть твоему духу, не вырвешь ты у нея никакими рычагами и клещами. Ты, старый сосудъ, которымъ я никогда не пользовался, ты стоишь вѣдь здѣсь только потому, что тебя употреблялъ въ дѣло мой отецъ; а ты, старый свитокъ, закоптился оттого, что надъ тобою такъ долго дымилась на этой конторкѣ тусклая лампа!.. Гораздо лучше было бы мнѣ растратить то немногое, которымъ и владѣю, чѣмъ потѣть здѣсь подъ бременемъ этого немногаго! Чтобы то. что досталось тебѣ отъ твоего отца, сдѣлалось твоею полною собственностью, ты долженъ унаслѣдованное употребить Въ дѣло; го, что человѣкъ оставляетъ безъ употребленія -- тяжелое бремя; приноситъ пользу только то, что создастъ данная минута.
   Но отчего мой взглядъ приковался вонъ къ тому мѣсту? Точно магнить для моихъ глазъ стоящая тамъ сткляничка. Отчего вдругъ озарилъ меня милый свѣтъ, какъ бываетъ, когда ночью въ лѣсу луна льетъ на насъ свое сіяніе?
   Привѣтъ тебѣ, драгоцѣнная стклянка, благоговѣйно снимаемая мною! Въ тебѣ и чту остроуміе человѣка и его искусство. Окажи благосклонность своему хозяину ты, соединеніе нѣжно усыпляющихъ соковъ, ты, эссенція всѣхъ тонкихъ смертоносныхъ силъ! И вижу тебя -- и моя душевная боль успокаивается; я беру тебя въ руки -- и мое тревожное стремленіе слабѣетъ, бурныя волны духа мало-по-малу смиряются. Я выплываю въ открытое море, подъ моими ногами блеститъ зеркальная гладь, новый день манитъ къ новымъ берегамъ.
   Вотъ летитъ ко мнѣ на легкихъ крыльяхъ огненная колесница! Я чувствую себя готовымъ проникнутъ новымъ путемъ сквозь эѳиръ въ новыя сферы очищенной отъ всего немного Дѣятельности. И ты, покамѣстъ еще червякъ, ты считаешь себя заслужившимъ эту высшую жизнь, это небесное блаженство? Да, если ты твердо рѣшишься повернуться спиною къ милому тебѣ темному солнцу. Дерзни насильственно растворить тѣ двери, отъ которыхъ каждый радъ убѣжать какъ можно подальше! Теперь настало время доказать на дѣлѣ, что человѣческое достоинство ни въ чемъ не уступаетъ величію боговъ; настало время не задрожать передъ тою мрачною бездной, мыслями о которой фантазія сама себя осуждаетъ на муки; смѣло пойти къ тому узкому отверстію, гдѣ пылаетъ весь адъ; рѣшиться на этотъ шагъ съ бодрою радостью, хотя бы онъ грозилъ тебѣ опасностью разлиться въ ничто!..
   Выйди же изъ своего футляра, хрустальный, прозрачный кубокъ, уже давно, давно позабытый мною! Ты блисталъ на веселыхъ пиршествахъ моихъ предковъ, разглаживалъ морщины на челѣ серіозныхъ гостей, когда они передавали тебя другъ другу. Художественная роскошь твоихъ украшеній, лежавшая на пьющемъ обязанность объяснять ихъ стихами и осушать тебя до дна -- напоминаютъ мнѣ не одну ночь моей молодости. Теперь я не передамъ тебя сосѣду; не докажу своего остроумія прославленіемъ твоихъ достоинствъ. Быстро опьяняетъ этотъ сокъ, темною струею льющійся теперь въ тебя. И его приготовилъ, я его выбралъ, и да будетъ онъ отъ всей души выпитъ мною, какъ торжественный привѣтъ восходящему утру!

[Подносить кубовъ къ губамъ. Раздается колокольный звонъ и пѣніе хора].

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

   Христосъ воскресъ! Радуйся, смертный, коего держитъ къ оковахъ пагубное, коварно подкрадывающееся, наслѣдственное зло!
   

ФАУСТЪ.

   Что это за протяжное гудѣніе, что это за чистые голоса, насильственно отрывающіе кубокъ отъ моихъ устъ? Вы, глухіе колокола, не возвѣщаете ли вы уже первый торжественный часъ праздника Воскресенья? Вы, хоры, не поете ли вы уже ту утѣшительную пѣснь, которая нѣкогда, въ ночь погребенія, звучала на устахъ ангеловъ, какъ залогъ новаго завѣта?
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ.

   Мы умастили Его тѣло, мы, вѣрныя, уложили Его въ гробъ; чистыми пеленами обвили мы Его; и, увы! не находимъ здѣсь Христа.
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

   Христосъ воскресъ! Блаженъ любящій, перенесшій тяжелое и благотворное испытаніе!
   

ФАУСТЪ.

   О звуки небесные, полные мощи и нѣжности, зачѣмъ отыскали вы меня въ моей пыли? Звучите тамъ, гдѣ люди съ мягкими сердцами. Вѣсть, приносимую вами, я слышу хорошо, но нѣтъ у меня вѣры, а чудо -- любимое дитя вѣры. Въ тѣ сферы, откуда звучитъ эта милая вѣсть, я не дерзаю больше стремиться -- а между тѣмъ эти звуки, къ которымъ я привыкъ съ юности, снова призываютъ меня и теперь въ жизнь. Въ былые годы поцѣлуй небесной любви опускался на меня въ торжественной тиши субботняго вечера; таинственными предчувствіями наполнялъ звонъ колокола мою душу, и молитва была для меня сладострастное наслажденіе. Непостижимо отрадное томленіе влекло меня въ лѣса и поля; и подъ тысячами горячихъ слезъ я чувствовалъ въ себѣ возникновеніе цѣлаго міра. Эта пѣснь возвѣщала рѣзвыя игры юности, свободное счастіе праздника весны; и вотъ теперь воспоминаніе, пробуждая во мнѣ дѣтскія чувства, удерживаетъ меня ими отъ послѣдняго, серіознаго шага. О, продолжайте звучать, сладостныя пѣсни неба! Полились слезы -- я принадлежу землѣ!

ХОРЪ УЧЕНИКОВЪ.

   Въ чудномъ величіи вознесся въ высь Погребенный и снова живой; радостно стремясь къ новому бытію, Онъ близокъ уже къ источнику творческой радости а мы, увы, остались на груди земли для страданій! Покинулъ Онъ здѣсь скорбящими дѣтей своихъ... И оплакиваемъ мы, Учитель, Твое счастіе!


ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

   Христосъ воскресъ изъ лона тлѣнія! Сбросьте радостно оковы ваши! Къ вамъ, славящимъ Его не словомъ, а дѣломъ, творящимъ любовь, братски раздѣляющимъ съ другими пищу, съ проповѣдью идущимъ по землѣ, обѣщая небесное блаженство -- къ вамъ приближается Учитель. Онъ здѣсь, среди васъ!
   

Передъ городскими воротами.

Выходятъ гуляющіе развитъ сословій.

НѢСКОЛЬКО РЕМЕСЛЕННИКОВЪ.

   Зачѣмъ же тою дорогой?
   

ДРУГІЕ.

   Мы идемъ къ "Охотничьему Дому".
   

ПЕРВЫЕ

   А намъ хочется на "Мельницу".
   

ОДИНЪ РЕМЕСЛЕННИКЪ.

   Я вамъ совѣтую пойти къ "Водяному Двору"!
   

ВТОРОЙ.

   Дорога туда совсѣмъ некрасивая.
   

ВТОРЫЕ РАБОЧІЕ.

   А ты куда?
   

ТРЕТІЙ.

   Я куда другіе.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

   Ступайте въ Бургдорфъ! Тамъ навѣрно найдете и дѣвушекъ самыхъ хорошенькихъ, и пиво наилучшее, и штучки первосортныя.
   

ПЯТЫЙ.

   Ахъ, ты неугомонный весельчакъ, видно, у тебя въ третій разъ снина чешется? Нѣтъ, я не пойду туда; ужасно боюсь этого мѣста.
   

СЛУЖАНКА.

   Нѣтъ, нѣтъ, я вернусь въ городъ.
   

ВТОРАЯ.

   Мы навѣрно найдемъ его нотъ подъ тѣми тополями...
   

ПЕРВАЯ.

   Не велико будетъ для меня счастіе: онъ присосѣдятся къ тебѣ, вѣдь только съ тобой онъ танцуетъ на лужайкѣ. Что мнѣ проку отъ твоего веселья!
   

ВТОРАЯ.

   Сегодня онъ вѣрно будетъ не одинъ; говорилъ, что съ нимъ прійдетъ Кудряшъ.
   

СТУДЕНТЪ.

   Чортъ побери, какъ шатаютъ шустрыя дѣвчонки! Пойдемъ-ка, брать, за ними: слѣдуетъ ихъ проводитъ. Крѣпкое пиво, ѣдкій табакъ и нарядная дѣвочка -- вотъ что мнѣ по вкусу!
   

ДѢВУШКА-ГОРОЖАHКА.

   Погляди-ка на этихъ молодыхъ красавцевъ: просто срамъ! Могли бы имѣть самую лучшую компанію, а бѣгаютъ на этими дѣвушками!
   

ВТОРОЙ СТУДЕНТЪ [первому].

   Не торопись такъ! Вотъ позади насъ идутъ двѣ: очень мило одѣты. Одна изъ нихъ моя сосѣдка; мнѣ она очень нравится. Онѣ идутъ себѣ тихенькимъ шажкомъ, а въ концѣ концовъ все-таки возьмутъ насъ съ собою.
   

ПЕРВЫЙ.

   Нѣтъ, братъ, я никакихъ стѣсненій не люблю. Живѣй, не то дичь улетитъ отъ насъ! Та рука, что въ субботу работаетъ метлой, въ воскресенье приласкаетъ тебя лучше всякой другой.
   

ГОРОЖАНИНЪ.

   Нѣтъ, не нравится мнѣ новый бургомистръ! Теперь, когда его посадили на это мѣсто, онъ будетъ съ каждымъ днемъ все больше и больше носъ задирать. А для города дѣлаетъ онъ развѣ что-нибудь? Не становится у насъ развѣ каждый день все хуже и хуже? Слушаться приходится больше, чѣмъ когда-либо, и платить больше, чѣмъ когда-либо.
   

НИЩІЙ [поетъ].

   Господа добрые, барыни-красавицы, такія нарядныя и съ красными щечками, удостойте вы посмотрѣть на меня, помогите мнѣ въ нуждѣ моей! Не дайте мнѣ задаромъ на лирѣ играть! Тому только жить радостно, кто можетъ давать. Всѣмъ людямъ сегодня праздникъ; пусть для меня будетъ сегодня день жатвы!
   

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИНЪ.

   Въ воскресные и праздничные дни нѣтъ, помоему, ничего лучше, какъ истолковать о войнѣ и сраженіяхъ въ ту пору, когда далеко позади насъ, въ Турціи, народы бьются одинъ съ другимъ. Стоишь себѣ у окошка въ трактирѣ, пьешь свою рюмочку и поглядываешь, какъ пестрые корабли спускаются внизъ по рѣкѣ; а потомъ, вечеркомъ возвращаешься весело домой и благословляешь миръ и мирное время.
   

ТРЕТІЙ ГОРОЖАНИНЪ.

   Да, сосѣдъ, и я такого мнѣнія: пусть они раскраиваютъ другъ другу голову, пуслъ тамъ у нихъ все идетъ вверхъ дномъ -- лишь бы у насъ дома все оставалось постарому!
   

СТАРУХА [дѣвушкамъ-горожанкамъ].

   Ишь, какъ нарядились, красотки молодыя! Ну, можетъ развѣ кто не втюриться въ васъ? Только гордости поменьше... Вотъ такъ хорошо! И чего вы желаете, все могу вамъ добыть.
   

ДѢВУШКА-ГОРОЖАHКА.

   Уйдемъ, Агата! Я остерегаюсь ходить при всѣхъ съ такими вѣдьмами. Правда, что въ ночь св. Андрея она мнѣ живьемъ показала моего будущаго дружка.
   

ВТОРАЯ.

   А мнѣ она показала его въ хрусталѣ, въ солдатскомъ видѣ, со многими удалыми товарищами. Съ тѣхъ поръ все оглядываюсь кругомъ, ищу его вездѣ: нѣтъ, не является.
   

СОЛДАТЫ.

   Крѣпости съ высокими стѣнами и зубцами, дѣвушки насмѣшницы съ гордыми сердцами, вотъ что я хотѣлъ бы добывать! Работа опасная, награда прекрасная!
   Громко звуки трубные сзываютъ, насъ и съ радостью, и съ гибелью вѣнчаютъ. Маршъ въ атаку! Вотъ какъ мы живемъ! Крѣпости и дѣвушекъ беремъ! Работа опасная, награда прекрасная! И, покончивъ, уходитъ солдатъ.
   

Фаустъ и Вагнеръ.

ФАУСТЪ.

   Милымъ, животворнымъ взглядомъ весны освобождены отъ льда рѣка и ручьи; въ долинѣ зеленѣетъ благодатная надежда; старая зима, ослабѣвъ, удалилась въ суровыя горы. Убѣгая, она посылаетъ оттуда, какъ безсильное пугало, ледяную изморозь, ложащуюся полосами, на зеленѣющія нивы. Но солнце не выноситъ ничего бѣлаго. Всюду стремленіе къ жизни и развитію, все хотятъ оживить его лучи яркими красками. Но такъ какъ въ прибрежной долинѣ цвѣтовъ еще нѣтъ, т"" оно замѣняетъ ихъ людьми въ цвѣтныхъ нарядахъ. Посмотри съ этихъ высотъ назадъ на городъ! Изъ темныхъ воротъ быстро выходитъ пестрая толпа; всякому такъ пріятно погрѣться на солнцѣ; они празднуютъ воскресеніе Господа, потому что они сами воскресли; изъ душныхъ комнатъ низенькихъ домовъ, изъ оковъ ремесленной работы, изъ-подъ гнета черепичныхъ крышъ, изъ грязной тѣсноты улицъ, изъ почтенной темноты соборовъ -- высыпали всѣ они на свѣтъ солнца. Взгляни-ка, взгляни, какъ живо разбѣгается толпа но садамъ и полямъ; какъ рѣка, вдоль и поперекъ, несетъ по себѣ столько веселыхъ лодокъ; а вонъ въ ту послѣднюю лодку, что отплываетъ отъ берега, насѣло столько народу, что она, того гляди, перевернется. Даже съ отдаленныхъ тропинокъ горы видны намъ яркія разноцвѣтныя платья. Я слышу уже шумъ и гамъ деревни. Тутъ-то настоящій рай народа -- и старъ, и малъ отъ души веселится; здѣсь я человѣкъ, здѣсь я считаю себя въ правѣ быть человѣкомъ!
   

ВАГНЕРЪ.

   Прогуливаться съ вами. г. докторъ и честь, и выгодно; но одинъ я не пошелъ бы сюда, потому что я рабъ всего грубаго. Скрипичная игра, крики, стукъ кегельныхъ шаровъ -- все это для меня совсѣмъ ненавистные звуки. Этотъ народъ горланитъ, точно злой духъ обуялъ сто; и это они называютъ весельемъ, называютъ пѣньемъ.
   

КРЕСТЬЯНЕ ПОДЪ ЛИПОЮ [Пляска и пѣнье].

   Пастушокъ собирается къ пляскѣ; въ пестрой курткѣ онъ, въ лентахъ, съ цвѣтами: разодѣлся въ нарядное платье. А подъ липой ужъ много народа -- и танцуютъ всѣ, точно взбѣсились. Юхге, юхге! Юхгейза! Гейза! Ге! Заходили смычки, загудѣли!
   Сквозь толпу онъ спѣшитъ протолкаться -- и нечаянно дѣвушку локтемъ онъ задѣлъ; обернулась красотка и сказала: "Вотъ это ужъ глупо! Юхге, юхге! Юхгейза! Гейза! Ге! Вы себя непристойно ведете!"
   А веселье все шибче и шибче. Пляшутъ нары направо, налѣво, развѣваются по вѣтру юбки; раскраснѣлись танцоры, имъ жарко; въ цередышкѣ скрестились ихъ руки!-- Юхге, юхге! Юхгейза! Гейза! Ге!-- И къ бедру прижимается локоть.
   "Нѣтъ, увѣрить меня не старайся: не одинъ ужъ мужчина коварно обманулъ и покинулъ невѣсту!" Но ее заманилъ онъ въ сторонку... А съ лужайки несется далеко: Юхге, юхге! Юхгейза! Гейза! Ге! Шумъ и гамъ, заливаются скрипки.


СТАРЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

   Очень хорошо вы сдѣлали, господинъ докторъ, что не побрезгали нами сегодня и что, будучи такимъ большимъ ученымъ, ходите въ этой толпѣ простого народа. Поэтому примите вотъ эту кружку, самую у насъ лучшую, куда мы налили свѣжаго вина.
   Подаю ее вамъ и громко желаю, чтобъ она не только утолила вашу жажду: сколько есть въ ней капель, столько пусть прибавится вамъ дней жизни.
   

ФАУСТЪ.

   Принимаю этотъ освѣжающій напитокъ. благодарю васъ всѣхъ и пью за ваше здоровье.

[Народъ собирается вокругъ него].

СТАРЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

   Да, очень хорошо вы сдѣлали, что пришли къ намъ въ такой радостный день: вѣдь къ былое время вы не забывали насъ и въ злые дни. Много тутъ стоять живыми и здоровыми -- такихъ, которыхъ вашъ батюшка спасъ отъ горячки, когда онъ положилъ конецъ повальной заразѣ. Вы, въ ту пору еще молодой человѣкъ, тоже ходили во всѣ больницы; немало вынесено было оттуда труповъ, а вы остались здоровы, много тяжелыхъ испытаній выдержали. Цѣлителю помогъ небесный Цѣлитель.
   

ВСѢ.

   За здоровье славнаго человѣка! Дай ему Богъ еще долго помогать людямъ!
   

ФАУСТЪ.

   Преклонитесь передъ Тѣмъ. Кто на небесахъ: Онъ учитъ помогать и посылаетъ помощь.

[Проходитъ съ Вагнеромъ дальше.].

ВАГНЕРЪ.

   Что долженъ ты чувствовать, о великій человѣкъ, видя, какъ чтитъ тебя эта толпа! О, счастливъ тотъ, кто можетъ извлекать такую выгоду изъ своихъ способностей! Отецъ указываетъ на тебя своему ребенку, каждый разспрашиваетъ о тебѣ, спѣшитъ протѣсниться туда, гдѣ ты; скрипка смолкаетъ, танцующій останавливается. Ты приходишь, они становятся въ рядъ, шапки летятъ вверхъ; немногаго не достаетъ, чтобъ они упали на колѣни, какъ передъ проносимыми священными Дарами.
   

ФАУСТЪ.

   Подымемся еще нѣсколько шаговъ вонъ къ тому камню. Тамъ отдохнемъ мы отъ нашей ходьбы. Тамъ сидѣлъ я часто одинъ, погрузись въ размышленія, и мучилъ себя молитвою и постомъ. Богатый надеждой, твердый въ вѣрѣ, я мнилъ слезами, стонами, ломаніемъ рукъ вымолить у Владыки неба окончаніе моровой язвы. И вотъ теперь хвалы этой толпы звучатъ мнѣ язвительной насмѣшкой. О, если бы ты могъ прочесть въ моей душѣ, какъ мало были достойны такой славы и отецъ и сынъ! Мой отецъ былъ безвѣстный почтенный человѣкъ, причудливо ломавшій голову надъ природой и ея таинственными областями, размышлявшій добросовѣстно, но посвоему. Въ компаніи сбояхъ адептовъ онъ запирался въ черной кухнѣ и но безчисленному количеству рецептовъ производилъ соединеніе противоположностей. Тутъ краснаго льва, отважнаго жениха, въ тепленькой ваннѣ сочетали бракомъ съ лиліею, а затѣмъ ихъ обоихъ посредствомъ огня перегоняли изъ одного брачнаго покоя въ другой. Послѣ этого молодая королева, блистая радужными красками, появлялась въ стеклѣ -- и вотъ лѣкарство готово. Паціенты умирали. и никто не спрашивалъ: кто выздоровѣлъ? Такъ вотъ мы адскими микстурами свирѣпствовали въ этихъ долинахъ, этихъ горахъ гораздо пагубнѣе, чѣмъ язва. Я самъ давалъ ядъ тысячамъ. Они умерли, а мнѣ пришлось дожить до того, чтобъ слышать прославленіе наглыхъ убійцъ.
   

ВАГНЕРЪ.

   Какъ можете вы огорчаться этимъ? Развѣ честный человѣкъ не исполняетъ своего долга, когда добросовѣстно и пунктуально примѣняетъ къ дѣлу изученное имъ у другихъ искусство? Если ты. какъ юноша, чтилъ своего отца, то будешь охотно исполнять его уроки: если ты, какъ взрослый человѣкъ, ведешь впередъ науку, то твой сынъ можетъ достигнуть болѣе высокой цѣли.
   

ФАУСТЪ.

   О, счастливъ тотъ, кто можетъ еще надѣяться вынырнуть изъ моря заблужденіи! Чего не знаешь, то именно и нужно тебѣ; а что знаешь, тѣмъ не можешь пользоваться. Но не будемъ омрачать прекрасный даръ этихъ минутъ такими печальными мыслями! Посмотри, какъ золотятся въ лучахъ вечерняго солнца одѣтыя зеленью хижины! Оно идетъ къ закату, день отжилъ, но оно спѣшитъ дальше и вызоветъ тамъ новую жизнь. О, отчего нѣтъ у меня крыльевъ, чтобы я поднялся отъ земли я летѣлъ, летѣлъ безостановочно во слѣдъ атому солнцу! Я видѣлъ бы у своихъ ногъ почивающія міръ въ вѣчно неугасающей вечерней зарѣ; видѣлъ бы, какъ зажигаются всѣ вершины, какъ сходитъ покой и миръ въ каждую долину, какъ текутъ серебряные ручьи въ золотыя рѣки. И теперь дикая гора со всѣми своими ущельями не могла бы задержать мои богоподобный полетъ. Вотъ уже раскрывается передъ моими удивленными глазами море съ его теплыми заливами. Но богъ-солнце, повидимому, окончательно закатился. Во мнѣ, однако, пробуждается новое стремленіе -- я жадно продолжаю упиваться его вѣчнымъ свѣтомъ; передо мною день, позади меня ночь, надо мною небо, подо мною волны. Чудная греза, но она разлетается! Ахъ, для крыльевъ духа не такъ легко найти крылья тѣлесныя! Я между тѣмъ каждому человѣку врождено стремленіе мчаться ввысь и впередъ, когда надъ нами потерянный въ голубомъ воздухѣ жаворонокъ поетъ свою звонкую пѣсню, когда надъ елями кругахъ горныхъ вершинъ орелъ паритъ, на распростертыхъ крыльяхъ, а надъ равнинами, надъ озерами, журавль летитъ къ своей родинѣ.


ВАГНЕРЪ.

   Да и у меня часто бывали часы разныхъ причудъ, но такого стремленія, о какомъ вы говорите, я никогда не испытывалъ. Полями и лѣсами можно насытиться легко и скоро, а птичьимъ крыльямъ я никогда не буду завидовать. Вотъ совсѣмъ иначе переносить насъ духовное наслажденіе отъ книги къ книгѣ, отъ страницы къ страницѣ! Тутъ зимнія ночи становятся такими милыми и прекрасными, блаженная жизнь согрѣваетъ всѣ члены, а когда еще развернешь почтенный пергаментный свитокъ -- ахъ, тогда спускается къ тебѣ цѣлое небо!
   

ФАУСТЪ.

   Тебѣ знакомо только одно стремленіе -- о, не узнавай никогда другого! Въ моей груди живутъ, увы! двѣ души, и одна постоянно хочетъ разлучиться съ другой. Одна, въ своей рѣзкой чувственности, крѣпко держится цѣпкими органами за земную жизнь; другая неудержимо возносится изъ земного праха въ обитель высокихъ праотцевъ. О, если есть въ воздухѣ духи, властительно парящіе между землею и небомъ пусть снизойдутъ они изъ золотого эѳира и унесутъ меня отсюда къ новой, яркой жизни! Да, будь у меня волшебный плащъ, который унесъ бы меня въ далекія чужія страны, я не отдалъ бы его за драгоцѣнныя одежды, не отдалъ бы за королевскую порфиру.
   

ВАГНЕРЪ.

   Не призывай хорошо знакомый рой, что разливается по влажнымъ туманамъ и со всѣхъ сторонъ протягиваетъ человѣку тысячи ловушекъ. Съ сѣвера несутся на тебя духи съ острыми зубами и заостренными, какъ стрѣлы, языками; съ востока несутъ они засуху и питаются твоими легкими; когда ихъ посылаетъ изъ пустыни югъ, они скопляютъ надъ твоей головой пламя за пламенемъ; съ запада проносится рой, который сначала освѣжаетъ, а потомъ затопляетъ и тебя самого, и поля, и луга, Они охотно выслушиваютъ то, съ чѣмъ къ нимъ обращается человѣкъ потому, что рады причинять вредъ; они охотно повинуются намъ, потому что имъ пріятно обманывать насъ; они выставляютъ себя посланниками небесъ и свою ложь нашептываютъ ангельскимъ голоскомъ... Однако, пойдемъ! Небо уже посѣрѣло, въ воздухѣ свѣжо, спускается туманъ. Только вечеромъ и цѣнишь свой домашній уголъ... Но начто смотришь ты съ такимъ изумленіемъ? Что могло такъ поразить тебя въ этихъ сумеркахъ?
   

ФАУСТЪ.

   Видишь, тамъ между колосьями и травами бродитъ черная собака?
   

ВАГНЕРЪ.

   Я ужъ давно вижу ее; помоему, въ ней нѣтъ ничего особеннаго.
   

ФАУСТЪ.

   Всмотрись въ нее хорошенько! Чѣмъ тебѣ представляется это животное?
   

ВАГНЕРЪ.

   Да просто пуделемъ, который посвоему тревожно отыскиваетъ слѣды своего господина.
   

ФАУСТЪ.

   Замѣчаешь ты, какъ онъ, описывая широкія спирали, все ближе и ближе пробирается къ намъ? И если я не ошибаюсь, вслѣдъ за нимъ тянется извилистая полоса огня.
   

ВАГНЕРЪ.

   Я не вижу ничего, кромѣ чернаго пуделя; это у васъ, вѣроятно, обманъ зрѣнія.
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ кажется, какъ будто онъ плететъ магическія петли, чтобы потомъ накинуть ихъ на наши ноги.
   

ВАГНЕРЪ.

   Я полагаю, что онъ безпокойно и боязливо прыгаетъ вокругъ насъ потому. что вмѣсто своего господина видитъ двухъ незнакомыхъ.
   

ФАУСТЪ.

   Кругъ суживается -- вотъ онъ подлѣ насъ!
   

ВАГНЕРЪ.

   Ну, вотъ видишь -- собака, а совсѣмъ не привидѣніе! Ворчитъ, колеблется,-- подойти или нѣтъ, ложится на брюхо, виляетъ хвостомъ. Все собачьи пріемы,
   

ФАУСТЪ.

   Пойдемъ съ нами! Подойди сюда!
   

ВАГНЕРЪ.

   Забавный пудель! Ты остановишься -- и онъ стойку дѣлаетъ; ты заговоришь къ нему -- онъ летитъ къ тебѣ; попробуй уронить что-нибудь -- онъ принесетъ, за твоей палкой прыгнетъ въ воду.
   

ФАУСТЪ.

   Твоя правда; я не вижу признаковъ духа, и все тутъ только дрессировка.
   

ВАГНЕРЪ,

   Къ собакѣ, когда она хорошо воспитана, чувствуетъ пріязнь и мудреца. Да, она вполнѣ достойна твоего расположенія, какъ прекрасный ученикъ студентовъ.
   

Рабочая комната.

Фаустъ входить съ пуделемъ.

ФАУСТЪ.

   Покинулъ я поля и луга, на которые спустилась глубокая ночь, будящая лучшую изъ нашихъ двухъ душъ тѣмъ полнымъ предчувствій,

   

ФАУСТЪ.

ПОЛНАЯ НѢМЕЦКАЯ ТРАГЕДІЯ

ГЕТЕ,

ВОЛЬНОПЕРЕДАННАЯ ПО-РУССКИ

А. Овчиниковымъ


РИГА.
Печатано въ типографіи
1851.

   
   Печатать позволяется, съ тѣмъ, чтобъ по отпечатаніи представлено было въ цензурный Комитетъ узаконенное число эземпляровъ.
   
   Рига. 30 Іюня 1851 года.
   
   (L. S.) Исправл. должн. Ценсора К. Александровъ.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
въ пяти дѣйствіяхъ.

   Два извѣстные перевода Первой части Гете во и трагедіи "Фаустъ (Губера, изд. 1838 и Вронченка, изд. 1844 г.)" ознакомила уже русскихъ читателей съ половиною великаго творенія. Эта половина, хотя сама по себѣ представляетъ одну стройную драму, но не окончиваетъ той идеи знаменитаго поэта, которая касаясь всѣхъ вопросовъ жизни человѣка, выработывалась подъ перомъ его впродолженіи почти шестидесяти лѣтъ и которая, послѣдовательно или непослѣдовательно, развита лишь во Второй части. По этому она, т. е. Первая часть, при всей драматической полнотѣ своей, есть только обрывокъ отъ единства цѣлаго.
   Второй части до сихъ поръ на русскій языкъ переведено не было; между тѣмъ на другихъ европейскихъ языкахъ Гётевъ Фаустъ имѣется большею частію въ полныхъ переводахъ; а Французская литература, даже при доказанномъ неблаговоленіи ея къ нѣмецкой, обогащена -- исключительно тремя болѣе или менѣе удачными переводами и при томъ многими отрывками и заимствованіями. Но такое явленіе Гётева Фауста, говоря мимоходомъ, въ иностранной литературѣ не удивительно, потому, что самая сказка о пресловутомъ Фаустѣ Чернокнижникѣ и Чародѣѣ, порожденная въ средневѣковую Реформацію нѣмецкимъ католицизмомъ, водворилась вмѣстѣ съ книгопечатаніемъ у Голландцевъ, Англичанъ, Французовъ и далѣе -- почти въ одно время. У насъ сказочники ничего не слыхали объ этомъ пресловутомъ Чародѣѣ и разумѣется не разсказываютъ о немъ никакихъ похожденій; только немногіе читатели, въ послѣднихъ десятилѣтіяхъ, узнали съ появленіемъ Гётевой трагедія о "Фаустѣ-Докторѣ" -- и то въ нѣкоторомъ отношеніи: два извѣстные перевода Первой части трагедіи, до существенной своей нецѣлости, не могли достаточно доказать опоэтизированной личности Фауста ни въ значеніи чернокнижія противу Естества, ни въ значеніи суевѣрія противу Истины. Любознательные читатели, интересующіеся вообще дальнѣйшими похожденіями Фауста, за неимѣніемъ Второй части, должны были довольствоваться по поводу ея лишь нѣкоторыми коротенькими изложеніями, вовсе однако не ведущими къ обсужденію цѣлой трагедіи -- лучше сказать цѣлой литературной дѣятельности Гёте, также нѣкоторыми довольно сухими отзывами и толкованіями не довольно впрочемъ располагающими нашимъ литературныхъ дѣятелей къ передачѣ по-русски вполнѣ Нѣмецкой трагедіи. Въ послѣднемъ случаѣ, можетъ-статься, непроизвольно вкрадываетъ предубѣжденіе съ невозможность передать Фауста по-русски, особенно этой Второй части -- не говорю потому, что она составляетъ по себѣ твореніе вдвое больше Первой части, но -- неоспоримо потому, что самое творчество ея, сколько недоумительно по чудесности и богатству краситъ символической поэзіи, столько же и неудобопонятно по замысловатости иносказанія и по вычурности нѣмецко-народного остроумства, не смотря на нескончаемое мудрствованіе самого поэта, которымъ напутствовалъ онъ своихъ дѣйствующихъ во всѣхъ ихъ появленіяхъ. Судя по этому сознаешь что непереводимость второй части на русскій языкъ въ самомъ дѣлѣ не мнительная: переводчикъ, хотя бы и не обиженный даромъ поэзіи, становится въ тупикъ еще на Первомъ Дѣйствіи, гдѣ "Маскарадъ" у Нѣмецкаго Кесаря ошеломляетъ его неистовостью всѣхъ вообразимыхъ силъ Фаустовскаго чародѣйства; -- тамъ, едва очнувшись "при утреннемъ солнцѣ" отъ маскараднаго остолбенѣнія и направивъ поэтическій полетъ свой далѣе, но Второе Дѣйствіе, онъ попадается опять на длинный "Классическій Шабашъ", гдѣ между баснословныхъ Грифовъ и Сфинксовъ безнадежно и опускаетъ крылья; -- тамъ опять торопѣетъ онъ предъ скопищемъ другихъ неистовыхъ силъ -- явленій безтѣлесныхъ и мертвенныхъ, которыя олицетворены нѣмецкимъ поэтомъ въ образахъ сверхъестественныхъ, представлены въ мірѣ чрезъ-чуръ идеальномъ и, какъ бы на зло нѣмецкой философіи, закабалены въ туманность самой высокопарной многорѣчивости. Вотъ трудности наиболѣе отбивающія охоту у переводчиковъ взяться за переводъ Фауста вполнѣ.-- Вообще во Второй части Фауста преобладаетъ духъ какой-то сказочности, какой-то поэтической неурядицы: это уже не трагедія въ пяти Дѣйствіяхъ, а такъ-сказать нерастолкуемая притча на сущія пять частей свѣта, загадка подразумѣній для всѣхъ пяти степеней жизни и -- загадка, въ собственномъ смыслѣ, разрѣшимая только смертію.--
   Первоначальныя попытка въ переложеніи Фауста по-русски пробовалъ я на Первой часто, назадъ-тому лѣтъ около семи. Когда же объявлено было о выходѣ въ свѣтъ втораго перевода той самой части Г. Вронченка -- попытки моя оказались безъ ожидаемаго успѣха, и я, предавъ ихъ до нѣкотораго времени забвенію, заблагоразсудилъ посвятить свои досуги на переводъ Второй части. Приняться за дѣло было нетрудно; но выполнить его съ болѣе соотвѣтственнымъ успѣхомъ казалось зѣло задачливо и едва возможно даже при основательномъ знаніи нѣмецкаго языка и русской народности: требовалось изучить много иностранныхъ толковниковъ, замѣтокъ и поясненій по поводу Гётевой трагедіи, надобно было перебрать весь запасъ нашихъ областныхъ рѣченіи, общенародныхъ поговорокъ и т. п. и при томъ, для большей выдержки знаменательности оригинала, надо было собраться со всѣмъ сказочнымъ духомъ русскаго мудрословія, главное -- обеспечить себя терпѣніемъ.-- Такимъ образомъ, по усвоеніи вспомогательныхъ средствъ на выручку перевода изъ трудностей подлинника, дѣло разумѣется дѣлалось, шло на ладъ и мало по малу кончилось благополучно. Пять лѣтъ терпѣнія по этому дѣлу, съ изданіемъ его теперь въ свѣтъ, даютъ мнѣ право самому высказать между-прочимъ читателямъ объ уважительныхъ отступленіяхъ моего перевода отъ подлинника и о весьма немногихъ неясностяхъ въ монологахъ Перваго Дѣйствія.
   Отступленія именно вотъ какія: "Дѣйствіе въ Спартѣ", прекрасное по-нѣмецки въ греческихъ триметрахъ, но по разительному разглагольствію едва ли соотвѣтствующее цѣлому, я передалъ пушкинскимъ ямбомъ, примѣнивши его такимъ способомъ къ предшествующему и послѣдующему ходу пьесы и избѣжавъ тѣмъ высокопарной растянутости мысли. Размѣръ стиховъ вообще, за исключеніемъ Дѣйствія въ Спартѣ, выдержанъ по возможности съ соблюденіемъ размѣра стиховъ подлинника; а если встрѣчается въ иныхъ мѣстахъ особенная изворотливость риѳма, либо сплошное созвучіе словъ, то это случилось не безъ умысла -- отступленіе допустительное и искупляется само по себѣ вольностію перевода. Немногія неясности въ монологахъ допущены неясностію самаго оригинала, и какъ неважныя, не вредятъ настоящему. За всѣмъ тѣмъ смѣю надѣяться, что совершенно непереводимыя нѣмецкія аллегоріи, если не отразились гдѣ, въ переложеніи, природнымъ колоритомъ, за-то вышли равносильны свойственною оригинальностію, и посвященные въ подлинникѣ вѣроятно не ошибутся согласись съ этимъ. Главнѣйшимъ дѣломъ въ переложеніи трагедіи были характеры. Всякое живое лицо и всякая олицетворенная безжизненность требовали особенной отличительной черты, особенной манерности въ дикціи, или какого-либо оттѣнка смотря по положенію дѣйствія и дѣйствующаго. Читатель въ этомъ случаѣ рѣшитъ самъ насколько я успѣлъ.
   Въ заключеніе не могу умолчать о томъ, что Особы, совѣтами которыхъ пользовался я при воспроизведеніи Фауста по русски, убѣдили меня издать его пока въ Ригѣ, въ немногихъ экземплярахъ. Сдѣлать это можно было только по пріобрѣтеніи матеріальныхъ средствъ, т. е. по содѣйствій публики. На открытую подъ рукой подписку благосклонные Рижане изъявили готовность споспешествовать хорошему дѣлу, такъ, что въ короткое время подписной листъ обогатился многими именами и въ главѣ ихъ именемъ Свѣтлѣйшаго Князя Суворова-Рымникскаго, Высокаго начальника Остзейскихъ губерній. При такихъ благопріятныхъ обстоятельствахъ я долгомъ почелъ приложить подписной листъ къ самой книгѣ, не столько для приданія ей особенной прикрасы, сколько для ближайшей памяти изданія оной въ Ригѣ и для памятованія благодарности моей особамъ наиболѣе содѣйствовавшимъ къ изданію моего Фауста.
   Теперь смиренно повергаю мое произведеніе на дальнѣйшій судъ образованнаго русскаго читателя безъ самонадѣянности на литературный успѣхъ его и безъ претензіи на знаменитое титло стихотворца или писателя, потому что ни въ томъ вы въ другомъ случаѣ, въ отношеніи меня, не провидится никакой знаменитости, тоже и безъ боязни строгаго судейскаго приговора рецензента, потому что ископаемые золотоносы, какъ говорятъ на Уралѣ, должно подвергать тщательной амальгамаціи. Всякое благоосужденіе благонамѣренной критики будетъ принято мною къ надлежащему доразумѣнію и свѣдѣнію.-- Пріобрѣтетъ моя книга далѣе благосклонный пріемъ въ публикѣ, приласкаетъ ее просвѣщенный читатель какъ безприхотное твореніе литературномъ поприщѣ, или какъ Гомункула на Классическомъ Шабашѣ -- это послужитъ нижеподписавшемуся поощреніемъ если не къ дальнѣйшимъ трудамъ, то по крайней мѣрѣ къ окончательной выработкѣ Первой части, безъ которой моему творенію, что оторванному отъ нея близнецу, было бы слишкомъ неуютно и тѣмъ болѣе, что чужія его двойницы, двѣ Первыя части, заговорили себя отъ всякаго подступа чистыхъ и нечистыхъ силъ Второй части.

А. Овчиниковъ.

   Апрѣля 14. 1850 г. Рига.
   

ДѢЙСТВІЕ I.

ВЕСЕЛЕНЬКАЯ СТОРОНА.

на цвѣтущей полянѣ разметался ФАУСТЪ усталый, безпокойный и борющійся со сномъ.

   

СУМЕРКИ.

слетаются Духи; мелькаютъ и рѣютъ маленькія Привидѣньица.

АРІЭЛЬ,
подъ звуки эоловой арфы.

                       По веснѣ, веснѣ дождливой
                       Долъ красуется цвѣтами;
                       Но, пока надъ злачной нивой
                       Взоръ любуется благами,
                       Эльфы-дѣтки, поспѣшите
                       Къ несчастливцу на помогу!
                       Вы надъ бѣднымъ потужите --
                       Святъ ли, грѣшенъ ли онъ Богу.
   
             Уже вы передъ нимъ! и такъ въ призывѣ
             На доблесть тщитесь заслужить хвалу,
             Уймите сердце въ яростномъ разрывѣ;
             Упрекъ направилъ въ грудь его стрѣлу --
             Вы отклоните;-- страсть пережитая
             Давно избыта страхомъ Намъ ночная
             Нора въ четырехъ сумеркахъ, и вы
             На дѣло двиньтесь съ доброю отвагой:
             Прохладой дхните вкругъ его главы
             И облегчите грудь росною влагой;
             И мышцы стерплыя, въ полуживомъ.
             Улягутся; и подкрѣпленный сномъ
             Онъ успокоится предъ раннимъ днемъ
             Вашъ долгъ усовершится, милы дѣти;
             И поживетъ онъ вновь на бѣломъ свѣтѣ
   

ХОРЪ ЭЛЬФОВЪ.
пѣніе по-одиночкѣ и многихъ вмѣстѣ.

                       Чистый воздухъ напояетъ
                       Теплотой зеленый лугъ,
                       Сладкій запахъ растворяетъ
                       Сумракъ вечера вокругъ;
                       Тихо все лепечетъ люду:
                       Баю -- баюшки -- покой!
                       И отъ глазъ усталыхъ всюду
                       Истекаетъ свѣтъ дневной.
   
                       Ночь сошла, рѣдѣетъ морокъ,
                       Звѣзды, звѣздочки зажглись;
                       Много свѣточей, искорокъ
                       Теплятъ даль, сіяютъ близь;
                       Свѣтятъ тамъ онѣ, высоко,
                       И отсвѣтъ въ рѣкѣ скользитъ:
                       Сподобляя сонъ глубокой
                       Мѣсяцъ по небу катитъ.
   
                       Счастье, горесть -- позабыты.
                       Замеръ зычный бой часовъ;
                       Чувствуй то, м вновь люби ты
                       Лучъ зари -- и будь здоровъ.
                       Но свѣтаетъ; надъ холмами
                       Животворный вѣетъ паръ;
                       Нива вспрянула волнами --
                       Засребрился божій-даръ.
   
                       Жди желаннаго со рвеньемъ,
                       Зри на свѣтъ лишь; въ забытье
                       Убаюканъ ты мгновеньемъ!
                       Сонъ скорлупка -- скинь ее!
                       Пусть въ тебѣ духъ ободрится
                       Коль толпа отъ дѣлъ бѣжитъ!
                       Доблій мужъ на дѣло тщится,
                       Воспріемлетъ и свершить.

необыкновенная тревога возвѣщаетъ восходъ солнца.

   

АРІЭЛЬ.

                       Чу! невидно хоръ стремится,
                       Звукъ слетаетъ, слухъ живится.
                       Въ звукахъ ночи день родится;
                       Твердь двоится -- растворилась,
                       Къ міръ денница прокатилась...
                       Сколь тревоги вынесъ свѣтъ!
                       Все ликуетъ, въ гулъ ліется,
                       Око блещетъ, слухъ мятется;
                       Но къ неслышнымъ слуха нѣтъ.
                       Вы! въ цвѣты скорѣй бѣгите,
                       Глубже, глубже поживите
                       Каждый злаками повитъ,
                       Поспѣшите, иль затмитъ-!
   

ФАУСТЪ.

             Пульсъ жизни бьется свѣжестью желанной
             Встрѣчая утро праведнымъ привѣтомъ.
             Земля -- ночесь была ты постоянна,
             Я попираю вновь тебя съ-разсвѣтомъ!
             Уже хочу я съ радостью мириться;
             Но, шевелишь ты мощныя начала --
             Велишь къ иному бытію стремиться.
             Ночная занавѣсь предъ утромъ пала,
             И боръ отпрянулъ жизнью многогласной;
             Туманы въ долъ изъ долу потянулись,
             И глубь едва струей дохнула ясной
             И вѣтвь и ночка свѣжи, отвернулись
             Отъ ложа ароматнаго -- гдѣ спали:
             И стебль и цвѣтъ блестятъ надъ муравою
             Гдѣ лепестки подъ бисеромъ дрожали.
   
             Окрестность раемъ стала предо мною!
             Тамъ въ вышинѣ, на горномъ великанѣ,
             Игру лучей опять встрѣчаютъ взоры.
             Да, только онъ упьется свѣтомъ ранѣ
             Пока уступитъ намъ его чрезъ горы;
             И снова въ Альпахъ солнце на полянѣ
             Блестящій злакъ ярчѣй позеленило.
             Такъ же живится съ края и до края!
             Но, вотъ оно. какъ взоръ мой ослѣпило!
             Я отвращаюсь, боль претерпѣвая.
   
             Ахъ, что жь? когда надежда усиляетъ
             Жеманность свыше грустію сердечной
             Врата намъ сбывчивость разотворяетъ,
             Но встрѣчу пышетъ изъ основы вѣчной
             Громада пламени!.. мы торопѣемъ
             Не зловѣщая въ жизнь себѣ свѣтила.
             Почто мы въ огненномъ потокѣ млѣемъ?
             Любовь -- вражда ли насъ огнемъ обвила
             Такъ радость вдругъ поражена печалью,
             И намъ печаль въ немъ очи потупила --
             И дѣтство насъ миритъ своею далью.
   
             Нѣтъ, солнце, ты останься за спиною!
             Зрю водопадъ -- восторгъ мои возрастаетъ
             О, какъ клокочущій каскадъ скалою
             Тряся съ утесовъ хлещетъ и взрываетъ
             Нотокъ на тысячу валовъ! толпою
             Рокочетъ пѣна и шипя взлетаетъ...
             И какъ надъ о то то громадой грозной
             Цвѣта раскинулись, горятъ, то рядомъ
             Сомкнутся звѣздами, то засіяютъ розно,
             И дышетъ все вокругъ пахучимъ хладомъ!
             Я мыслю... и теряюсь въ размышленьѣ.
             Не человѣкъ ли сходенъ съ водопадомъ?
             Вся наша жизнь на цвѣтномъ отраженьѣ.
   

ЗАМОКЪ КЕСАРЯ.

ПРІЕМНАЯ ПАЛАТА

сонмище сановниковъ въ великолѣпныхъ одѣяніяхъ;

ЗВУКИ ЛИТАВРЪ.

является Кесарь и восходитъ на высокое сѣдалище; по правую руку Звѣздочотъ, по лѣвую -- никого.

КЕСАРЬ.

             Любимымъ, вѣрнымъ мой привѣтъ.
             Передъ меня стеклися мы отвсюдъ,
             И мудрый мужъ -- примѣчу, тутъ;
             Но гдѣ же шутъ? вотъ дурака и нѣтъ!
   

ЮНОША.

             Шолъ прихвостнемъ, и за твоей препрядой
             Съ ступеней грянулся; едва съ надсадой
             Подняли грузъ пузана зажирѣлый;
             Но ожилъ ли?-- кому какое дѣло!
   

ДРУГОЙ.

             Ужь тамъ на мѣсто стараго, готовый,
             Изъ вертоватыхъ кто-то носъ просунулъ.
             Нарядъ невиданный, такой пудовый,
             А рожа -- такъ бы на ней и плюнулъ
             Что съ неба сыпалъ; стража у порогу
             Скрестила встрѣчу алебарду...
             Не вѣсть откуда протесалъ дорогу!
             Знать по всему пробойнаго личарду.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
преклоняется предъ Кесаремъ.

             Что заклято -- а всѣмъ желанно?
             Что обожаемо -- а все изгнанно?
             Кого хотятъ скорѣе защищать?
             Что всё въ хулѣ и въ нареканьѣ?
             Чье всѣмъ любимѣе именованье?
             Кого бы не посмѣлъ ты подозвать?
             Кто мнитъ тебѣ бокъ-о-бокъ стать?
             Кто можетъ самъ-себя прогнать?
   

КЕСАРЬ.

             Пока рѣчей своихъ не расточай,
             Не мѣсто для загадокъ здѣсь, на то
             Вотъ эти господа; ты только знай
             Отгадывай -- посмотримъ какъ и что.
             Старикъ мой, опасаюсь, отдалъ дань;
             Ты за него, про мнѣ, на лѣво стань.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
становится по лѣвую руку; въ толпѣ начинается волненіе и слышится;

РОПОТЪ.

             Вотъ новый шутъ... для новыхъ смутъ...
             Отколь пригналъ... какъ втерся тутъ...
             Пузанъ -- упалъ... сломилъ ребро....
             Былъ кадь -- добро... а вотъ ведро.
   

КЕСАРЬ.

             И такъ привѣтъ любимымъ вамъ;
             Со всѣхъ вы краевъ собрались сюда,
             Васъ провожала добрая звѣзда:
             Блага начертаны всѣ свыше намъ!
             Однако, что же о сегоднемъ днѣ,
             Когда заботы всѣхъ отложены
             И люди празднично снаряжены.
             Когда въ умѣ лишь радости однѣ
             Что жь совѣщаніемъ себя тѣснить?
             Во вамъ не льзя того перемѣнить,
             Ну, и по-мнѣ пожалуй, такъ и быть!
   

ДУМНЫЙ.

             Всѣ высшія блага какъ огнь святой
             Надъ кесаревой блещутъ лишь главой,
             Лишь Кесарь предуставленъ для щедротъ
             И правоты; чѣмъ бѣдствуетъ народъ,
             Въ чомъ нужды и потребности -- людямъ
             Лишь онъ доставить все возможетъ.
             Но какже умъ душѣ людской поможетъ,
             Добро сердцамъ, изволенность рукамъ,
             Когда подъ корень государства гложетъ
             Ехидна смутъ, коль зло въ одинъ пометъ
             Выводитъ кучу золъ? Что сновидѣнье
             Тяжолымъ бременемъ вдругъ угнететъ
             Того, кто наше царство въ отдаленьѣ
             Отсюда яснымъ взоромъ обойметъ,
             Гдѣ юродивый съ выродками рядитъ,
             Обеззаконить все законно ладитъ,--
             Гдѣ въ смутахъ міръ едва не изойдетъ!
             Тотъ грабить и злодѣйствуетъ, а тотъ
             Наноситъ крамолы во гнѣвъ святынѣ;
             И злыхъ ни моръ, ни прахъ не изведетъ --
             Безъ казни хищники и бунтъ по нынѣ.
             Принесъ ли въ судъ обиженный прошенье,
             Судья возсѣлъ на стулѣ -- но не тронь!
             А буйный разжигаетъ въ изступленьѣ
             Межъ злобныхъ необузданный огонь...
             И тутъ позоръ и срамъ одинъ ругаетъ,
             Другой на совиновныхъ все слагаетъ;
             Но виноватъ -- нерѣдко слышишь тамъ,
             Гдѣ правый оправдать себя не знаетъ.
             И такъ-то міръ рушится но кускамъ,
             Ничтожится все должное!.. Съ чего
             Развиться здравымъ и прямымъ умамъ
             И вникнуть въ правоту? послѣ того
             Въ законной власти мужа самого
             Обаетъ лесть и станетъ онъ подкупнымъ;
             И судія -- не сталъ ли онъ преступнымъ,
             Коль наказать преступныхъ упустилъ?
             Черно очерчено, но я бы очеркъ скрылъ
             Подъ покрываломъ недоступнымъ...

молчаніе.

             Должно рѣшить, необходима власть;
             Коль нападаетъ всякъ и всѣмъ напасть,
             То и величію не мудрено упасть.
   

ВОЕВОДА.

             Какъ потряслось теперь на цѣлый міръ:
             И губитъ всякъ и гибнетъ; командиръ
             Не видитъ подчиненности въ рядахъ.
             Заперся гражданинъ въ своихъ стѣнахъ.
             Гнѣздится въ замкахъ рыцарская знать
             Хотятъ всѣ дерзко противустоять --
             Упорствуютъ, не выбьются изъ силъ;
             Въ строю всякъ преднамѣренъ задирать
             И нагло хочетъ то, что заслужилъ;
             Не будь еще мы ратникамъ въ долгу,
             Давно бъ иной лизнулъ по сапогу;
             А ставь кто унимать мятежныхъ, тотъ
             Шмелей лишь раззадоритъ; и страна,
             Гдѣ воинъ ей охрана и оплотъ --
             Разграблена и распустошена,
             И вольницѣ попущено мутить.
             Уже полміра разлетѣлось пирахъ;
             Есть герцоги еще въ своихъ земляхъ,
             Но всякій мнитъ; да какъ же быть.
   

КАЗНАЧЕЙ.

             Надежды на союзниковъ немного.
             Обѣщанная намъ отъ нихъ помога,
             Что мелководь, нейдетъ изъ-за порога;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             На партіи -- какъ ихъ ни называютъ
             Теперь не положись; что порицаютъ
             Онѣ, иль восхваляютъ -- все равно,
             Восхвалъ и порицанье презрѣно!
             А Гибелинъ и Гельфовъ нѣтъ и слѣду
             Къ себѣ на отдыхъ, наострили лыжи.
             Кто поспѣшитъ на выручку къ сосѣду?
             У всѣхъ своя рубашка къ тѣлу ближе.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

КРАВЧІЙ.

             Я тоже въ неблагополучной долѣ.
             Что-день хочу умножить въ сундукахъ,
             Но день на день расходуется болѣ,
             И день-со дня я въ новыхъ хлопотахъ,
             У повара въ-полгоря недостатки,
             Въ его календарѣ еще но постъ;
             Олени -- лани -- зайцы и кабаны,
             Бекасы -- утки -- гуси и фазаны,
             И вѣрный отъ повѣренныхъ приростъ --
             Идутъ пока въ передовомъ порядкѣ;
             Однако вина вышли въ погребахъ!
             Бывало бочекъ до верху и строемъ
             Накачено съ отмѣннѣйшимъ напоемъ,
             Теперь не поживятся и отстоемъ
             Согоспода съ тобою -- на пирахъ;
             Ужь погребомъ снабжаетъ магистратъ:
             Всѣ ковшиками пьють и чѣмъ хотятъ,
             А по подстолью протори лежатъ;
             Я только-знай отсчитывай расплатъ.
             И старый хамъ слѣдитъ мои уходы,
             Опять хлопочетъ за свои доводы
             Харчевное платить впередъ, на годы.
             И тожь не разжирѣли парсюки;
             Въ закладъ идутъ съ постель поховики,
             Въ обѣду хлѣбъ -- вчерашніе куски.
   

КЕСАРЬ,
по нѣкоторомъ разиышленіи, Мефистофелю.

             Что, и твои заботы велики?--
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Мои? нисколь! въ сіяньѣ при тебѣ
             Да при твоихъ побыть. Ну, шутка!
             Увѣренности, вотъ, и нѣтъ въ себѣ
             Коль-скоро подоспѣло жутко --
             Когда величію гроза кругомъ?..
             Гдѣ доброволье съ силою разсудка,
             Гдѣ ревность многосложная лицомъ,
             Враги тамъ расточатся, вострепещутъ
             Какія жь лихи на бѣду нахлещутъ --
             На тьму, гдѣ эдакія звѣзды блещутъ?
   

РАПОТЪ.

                       Ой -- ой, башка... какой строка...
                       Заврется онъ... не сбрелъ пока...
                       Понятенъ тонъ... намѣкъ про то...
                       А дальше что... проэктъ нешто.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да гдѣ же свѣтъ не терпитъ недостатки?
             Тамъ то, тамъ се, а здѣсь деньжонокъ нѣтъ!
             Не съ полу ль взять? съ него-то взятки-гладки?
             Но мудрость знаетъ вывести на свѣтъ
             Сокровищъ кладь хотя со дна морского.
             Въ горахъ и крѣпяхъ зданья вѣкового
             Есть золото, есть множество минетъ.
             Кто, спросите, къ тому укажетъ ходы?--
             Мужъ сильный даромъ духа и природы.
   

ДУМНЫЙ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Одно въ другомъ по выйдетъ изъ сомнѣнья
             И ихъ уродствуетъ двуличный видъ!
             У Кесаря, изъ древняго владѣнья,
             Доселѣ славны два лишь поколенья,
             Обоихъ доблести потомство чтитъ.
             Въ нихъ то святой, то рыцарь безбоязный;
             Герои идутъ противъ всѣхъ тревогъ,
             И имъ за подвиги награда -- Богъ!
             У черни духъ, въ разсудкѣ, злообразный
             Сопротитительно противусталъ.
             Все зло -- еретики да чародѣи;
             Они язвятъ и градъ и сель какъ змѣи.
             Еще посмѣлъ ты въ доблестномъ кругу,
             Здѣсь, подпускать такія стремадуры?
             Ты, видимо, испорченной натуры:
             Но этѣ брязги сличны дураку.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Изъ этого мнѣ васъ легко узнать.
             Что не пощупаешь -- за милю вспять;
             Что не подтибришь -- ну, того и нѣтъ!
             Что не исчислишь -- повѣрять не-слѣдъ;
             Что не навѣсишь -- это вѣсъ, не кладь;
             Что не чеканишь -- цѣны не приладь.
   

КЕСАРЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Спроворить сколь угодно мы спроворимъ;
             То все легко, хоть легкость трудновата,
             И тамъ все то! но нотъ замысловато:
             Отколь лазѣи мы къ тому отворимъ?--
             А вотъ отколѣ: вспомни тѣ невзгоды
             Когда нахлынули потрусомъ воды,
             И волны людъ и землю поглощали --
             Не тѣ, другіе съ страху потрясенья
             Пожитки гдѣ-попало -- зарывали;
             А зарывать -- отъ Рима построенья
             До нашихъ поръ просты обыкновенья.
             Но все не тронуто, въ землѣ лежитъ;
             Все Кесарю съ землей принадлежитъ.
   

КАЗНАЧЕЙ.

             Дуракъ, а рядитъ не дураковато!
             Конечно -- все то кесарево злато?
   

ДУМНЫЙ.

             Златую петлю дурню вьетъ лукавый;
             Онъ искушаетъ помыслъ правый!
   

КРАВЧІЙ.

             Что за бѣда? нарой онъ только болѣ;
             Мы въ долѣ -- мѣсто наше взято.
   

ВОЕВОДА.

             Онъ мыслитъ впрямъ не глуповато,
             Кто жъ спроситъ денежки отколѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Повѣрьте, то не то -- чтобъ по усамъ...
             Вотъ мудрый мужъ, спросите Звѣздочота
             Всю подноготную опишетъ съ перечота.--
             Скажи-ка, какъ на небесахъ-то тамъ?
   

РОПОТЪ.

                       Двѣ шельмы вишь... стакнулись вразъ.,
                       Дуракъ да шищь... и здѣсь, при насъ...
                       Погудки -- слышь... на старый плясъ...
                       Въ ушко глупышъ... а шишъ въ разсказъ.
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ,
подъ ухо ему подшептываетъ Мефистофель.

             Ужь Солнце злато самой высшей пробы
             Сеньоръ Меркурій -- служитъ изъ чиновъ;
             Мадамъ Венера выставилась, чтобы
             Повзорить съ-высока на земляковъ;
             Жеманница Луна заводитъ фарсъ
             Стыдливо -- и сумерничаетъ; Марсъ
             Гдѣ не мытьемъ такъ катаньемъ беретъ;
             Однако самый ясный свѣтъ даетъ
             Ясневельможный панъ -- Юпитеръ.
             Сатурнъ великъ, а искорка на взглядъ;
             Его въ безденежье не такъ-то чтятъ:
             Тяжолъ, нецѣненъ, всѣмъ бока но вытеръ.
             Коль Солнце потакается съ лупой --
             Сребро со златомъ -- ну, и пиръ горой!
             А прочее поспѣетъ чередой.--
             Дворцы, сады ....................
             И пухленькія щечки -- все на сушь
             Доставитъ глубокоумнѣйшій мужъ.
             Не то-что мы, простые люди
   

КЕСАРЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

РОПОТЪ.

                       Что могутъ намъ... турусы тамъ...
                       Все то -- взмназня... одна звѣздня...
                       Ужь такъ не разъ... поддѣли насъ...
                       Не будетъ внуть... добудетъ ртуть...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На -- вотъ! остолбенѣлые, стоятъ.
             Не вѣрятъ все-таки въ завѣтный кладъ!
             Одинъ про Вѣщихъ-бабъ бормочетъ,
             Другой о Чорномъ-пуделѣ сорочить.
             Судачатъ всѣ на колдовство и чары!
             Кчему тутъ пригодятся тары бары
             Коль гомозитъ подъ пяткою щекотка,
             Коли идешь и хлябаетъ походка?
             Вѣдь чувствуютъ же изъ-вѣку-вѣковъ
             Какъ дѣйствуетъ всегда природа живо,
             Какъ изъ ея глубокихъ тайниковъ
             Наружу силятъ живота порывы?--
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             И чуръ-тебя! раскапывай... и вотъ.
             Передъ тобой золоторогая коровка!
   

РОПОТЪ.

                       Ай, ногу мнѣ -- какъ бы коломъ..
                       Ай, руку мнѣ -- знать костоломъ.
                       И пятка такъ -- и заскреблась...
                       Ой-е, спина -- мнѣ отнялась...
                       Примѣтки, что -- ни заруби...
                       Тутъ кладъ -- лопатами греби.
   

КЕСАРЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Туда пути найдемъ безъ твоего маршрута.
             Еще я мало вамъ предвозвѣстилъ,
             Что въ омутѣ не въ зыбѣ, не веселье рыбѣ?
             Жилъ былъ мужикъ и поле бороздилъ --
             Соха задѣла, стой! и видитъ въ глыбѣ
             Горшокъ, не-то чугунникъ -- заглянулъ;
             Пощупалъ -- плесень взялъ -- тяжеловато;
             Обтеръ -- ахти, все серебро да злато!
             И мужичокъ съ ума чуть не спихнулъ.
             Гдѣ стѣны подорвать и какъ лазѣю
             Провѣдать, взрыть какой хребетъ --
             Клади вѣщунъ укажетъ; онъ сведетъ
             Въ потьмы подземный, къ Кощею...
             Среди подваловъ, въ потайныхъ кутахъ
             И въ заповѣдныхъ древлѣ погребахъ
             Изъ злата чаши, ковшики, братыни
             Стоятъ и ждутъ, забытые, въ рядахъ.
             Бокалы -- самоцвѣтные рубины --
             Бери, и тутъ же наливай, пожалуй!
             Тутъ съ боку и напой завѣковалый;
             Но, вѣрьте, я на выпивку не падокъ...
             Давно ужь древесь-бочки перешили,
             Кругомъ съ боковъ очерепѣлъ осадокъ,
             Но сокъ, внутри, вѣка не изсушили.
             Такъ прячется все это безъ догадокъ.
             И все окутываетъ струсъ и мракъ;
             Межъ-тѣмъ учоный бьется въ особнякъ.
             Распытываетъ тайность такъ и сякъ..--
             Да, чудня при свѣтлѣ въ чужомъ знакома:
             Однако въ темять чудится и дома.
   

КЕСАРЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ,
съ боку опять подшептываетъ Мефистофель.

             Прости, твоя изволенность прытка;
             Пусть насъ поблазнятъ радости пока!
             Достигнуть цѣли не возможно рысью;
             Сперва собраться съ духомъ надо, тамъ
             Нетроганную низь растрогать высью.
             Добра желаешь -- будь ты добръ и самъ;
             Веселья ждешь -- знай кровь угомонить;
             Охочъ попить -- умѣй вино курить;
             Чудесъ встрѣчай и вѣрою крѣпчай.

уходятъ.

ЗВУКИ ЛИТАВРЪ.

МЕФИСТОФЕЛЬ
одинъ.

             Что счастье выслугамъ равно, никто
             Себѣ и ухомъ не ведетъ про то.
             Будь камень философскій у глупцовъ.
             Такъ философъ -- и будь таковъ!
   

МАСКАРАДЪ.

пространная зала и боковыя помѣщенія, разукрашенныя для празднества.

ГЛАШАТАЙ.

             Чертой и мертвецовъ, и шутовъ плясъ
             Теперь долой изъ рубежей германскихъ!
             Весельемъ новымъ взвеселимъ мы васъ,
             Владыка былъ въ походахъ ермаланскихъ
             И Альпы всѣ пѣшкомъ перешагалъ;
             Себѣ онъ главу, вамъ забаву добылъ
             И чудо -- царство намъ завоевалъ.--
             Когда у Папы онъ престола побылъ,
             Тогда всѣ земли за собой скрѣпилъ;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Вотъ, гости ряженые тѣснотятся
             Но одиночкѣ, объ-руку и въ-рядъ,
             И музыканты принялись -- гудятъ,
             И всѣ разшаркиваютъ впередъ-взадъ;
             Но сколько выдумками ни хитрятся,
             Однако жь послѣ мнѣ повѣритъ всякъ,
             Что свѣтъ-то круглый и большой дуракъ.
   

САДОВНИЦЫ,
подъ акомпаниментъ мандолинъ.

                       Мы, младыя Флорентинки,
                       Сшили къ празднику нарядъ
                       Съ новомодненькой картинки
                       И пришли на Маскарадъ.
   
                       Въ шелкокудрыя завитки
                       Вцѣпленъ миленькій цвѣтокъ;
                       Шолку пряди, нити, нитки...
                       Все къ-лицу и на-щипокъ.
   
                       Похвалите жь, мы дѣвочки
                       И услужимъ всѣмъ равно;
                       Круглый годъ у насъ цвѣточки
                       Разцвѣтаютъ мудрено
   
                       Свиты, собраны пучочки
                       Любо -- цвѣтики рядкомъ;
                       Смѣхъ смотрѣть по одиночкѣ,
                       Но какъ малы цѣликомъ!
   
                       Наша статность и фигура
                       Миловидненька -- востра;
                       Къ дѣвахъ женская натура
                       Вѣдь художеству сестра,
   

ГЛАШАТАЙ.

                       Что, несете вы плетушки
                       Къ намъ изъ зеленова сада?
                       Подавайте ихъ съ макушки.
                       Мы ужь выберемъ что надо!
   
                       Намъ въ одну минуту даромъ
                       Зала въ рощу превратится
                       Къ мелочницамъ и товарамъ
                       Хватъ уже приноровится.
   

ГЛДОВИШТЫ.

                       На базаръ ступай, торгуйся,
                       Здѣсь, пожалуй, не рядись:
                       Лишь возми не обинуйся,
                       Аразнюхать потрудись!
   

ОЛИВКОВАЯ ВѢТВЪ

                       Мнѣ цвѣточкамъ не завидно,
                       Повязаться съ ними стыдно,
                       Я къ тому не рождена:
                       Крашу я людямъ торговлю
                       И блага полямъ готовлю,
                       Значу -- миръ и тишина.
                       Нынѣ мнѣ денекъ счастливой;
                       Я къ прическѣ кокетливой
                       Вѣрно буду вплетена.
   

ПОЧЕТНЫЙ ВѢНОКЪ.

                       Даръ Цереры вамъ пристанетъ,
                       Мы довольны повышеньемъ;
                       Пусть душѣ онъ украшеньемъ
                       И заслугѣ вашей станетъ!
   

ЕФЕМЕРНЫЙ ВѢНОКЪ.

                       Я вѣночикъ въ чудномъ родѣ,
                       Будто нарванъ въ огородѣ --
                       Не верстаюся къ природѣ;
                       Но за то такіе въ модѣ.
   

ФАНТАСТИЧЕСКІЙ ПУЧОКЪ.

                       Я себѣ именъ не значу
                       Я всѣхъ этимъ озадачу!
                       Коль не любъ я молодицѣ,
                       Полюблюсь за-то дѣвицѣ;
                       Можетъ, я угоденъ взору,
                       И меня приткнутъ къ убору;
                       Либо выберутъ мѣстечко
                       Для пучечка у сердечка.
   

ЗАДОРЛИВЫЙ ПУЧОКЪ.

                       Фантастическія вязки --
                       Пусть цвѣтутъ онѣ по модѣ!
                       Что за видъ? какія краски?
                       Не придумать и природѣ!
                       Черенки, сучки -- зелены,
                       Колокольчики злачоны;
                       Мы жь --
   

ПОЧКИ РОЗЪ.

                                 Свернулися въ комокъ!
                       Благо, кто насъ свѣжихъ вскроетъ;
                       Солнце лѣтомъ жаръ утроитъ,
                       Въ почкѣ вспыхнетъ огонекъ!
                       Ищутъ счастьица такова.
                       Обѣщать, исполнить слово --
                       Въ царствѣ съ краю до конца
                       Привлекаетъ всѣ сердца.

Садовницы ухорашивають свой товаръ, помѣстившись въ переходахъ, обставленеыхъ различною зеленью.

САДОВНИКИ
подъ аккомпаниментъ торбана.

                       Цвѣтъ головку украшаетъ,
                       Манитъ, знай-де ты и вѣдай;
                       Плодъ очей не соблазняетъ,
                       Но отвѣдай -- и обѣдай:
   
                       И смугляночкѣ красивой
                       Лучше лакомиться сливой.
                       Чѣмъ доволиться поглядкой
                       Передъ вишенкою сладкой.
   
                       Посластися, что призорить?
                       Пусть по добру по здоровью!
                       Къ розѣ можешь стихотворить,
                       Вкусишь яблочко съ любовью.
   
                       Вы позвольте, мы поладимъ.
                       Коли рядомъ съ сами сядемъ,
                       Да товарецъ свои урядимъ
                       Подлѣ вашего какъ-слѣдъ!
   
                       Межь веселенькой цвѣтницы
                       Все что въ княжеской теплицѣ
                       Предъ глазами запестрится --
                       Почки, зелень, плодъ и цвѣтъ,

noюmъ поперемѣнно подъ гитары и торбаны, устанавливая между-тѣмъ свой товаръ.

   

МАТЬ и ДОЧЬ.

ΜΑΤЬ.

                       Дочь родная! ты едва
                       Стала жить на свѣтѣ.
                       Какъ была мила, рѣзва
                       Что куда всѣ лѣто!--
                       Мнилось: явится-де сватъ:
                       Будетъ твой супругъ богатъ.
                       Выкатишь въ каретѣ.
   
                       Ахъ, пора не вернетъ взадъ.
                       Безъ толку пропала!
                       Шегольки ушли впопятъ --
                       Ты ихъ баловала:
                       Съ тѣмъ пускалася на плясъ.
                       А тому острила глазъ,
                       Третьему кивала.
   
                       Даромъ вся была игра
                       Въ мышку и въ кошуру;
                       Не далось тебѣ добра,
                       Не взялось амуру.--
                       Дочка! дурни здѣсь блажатъ;
                       Не зѣвай-ка, можетъ хватъ
                       Подвернется съ дуру.
   

КРАСНЫ-ДѢВИЦЫ,
столпляются около дочери и тараторятъ межъ-собою.

РЫБОЛОВЫ и ПТИЦЕЛОВЫ
вмѣшиваются въ толпу хорошенькихъ и затѣваютъ различныя игры, продѣлки и проч.

ДРОВОРУСЫ
неуклюжіе и безалаберные.

                       Эй, прочь съ дороги!
                       Чтобъ поземь ровна.
                       Мы валимъ брёвна --
                       Столкнемъ лѣсину,
                       Взметнемъ на спину
                       И ну -- карячимъ
                       Кряхтя на дроги!
                       За-то и значимъ.
                       Безъ необтёсы,
                       Да безъ болвана
                       Всѣ горажана
                       Свели бы носы
                       До нижней губы,
                       Зимой бы шубы
                       Ихъ не согрѣли;
                       Но было бъ хуже,
                       Коли бы въ стужѣ
                       Мы не потѣли.
   

ГАЕРЫ
дрянныя и невзрачныя.

                       Вы, дуралеи,
                       Сродясь горбули!
                       Мы васъ умнѣе --
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       Такъ съ-колыбели
                       Мы не кряхтѣли.
                       Башмакъ не лыко;
                       Колпакъ -- гляди-ка!
                       Легко все, дѣльно.
                       Мы не карячимъ,
                       Какъ вы, недѣльно,
                       День-денски скачемъ
                       По всѣмъ базарамъ;
                       Тамъ-сямъ зѣваемъ,
                       То-сё смѣкаемъ
                       Усвоить даромъ.
                       Гдѣ тѣснотятся --
                       И мы тамъ вязнемъ.
                       Гдѣ разбранятся --
                       Еще поддразнимъ.
                       Хоть вы хвалите,
                       Хоть насъ хулите
                       Намъ все едино!
   

БЛЮДОЛИЗЫ,
ухмыляются и облизываются.

                       Вы, дюжи спиной,
                       Дядья и зятья
                       Людъ-углежоги --
                       Мы всѣ дружиной
                       Друзья и братья
                       Съ кривой дороги!
                       Умѣемъ гнуться,
                       Словцо калякать
                       Съ инымъ примѣсомъ,
                       Сойдясь опнуться,
                       Къ рѣчамъ поддавать
                       И мелкимъ бѣсомъ
                       Дохнуть, при нужѣ,
                       Тепломъ и стужей.
                       Пожалуй въ кухнѣ
                       Не стань полена,
                       И жаръ древесный
                       Въ угляхъ потухни;
                       Дровамъ замѣна
                       Огонь небесный:
                       Затопитъ -- то-то
                       Вспылитъ поварня!
                       Пойдетъ работа,
                       Стряпня и жарня;
                       Но дармоѣдамъ
                       Ходить къ обѣдамъ
                       Достанетъ духу;
                       И блюдолизъ бы
                       Изъ дому въ избы
                       Бѣжалъ по чуху
                       Гдѣ есть разсолы
                       Частятъ жаркое;
                       Гдѣ хлѣбосолы
                       Вгостятъ ухою.
                       Такъ не безъ дѣла
                       Недѣли съ тѣла!
   

ПЬЯНЫЙ
довольно нагрузившійся.

                       Я кучу -- и мнѣ съ подгулѣ
                       Свѣтъ раздолье, чортъ не братъ;
                       Нѣтъ хочу -- ай, то-то люли!
                       Пѣсень въ-волю, выпить радъ,
                       И я пью, пью, пью -- и пьется!
                       Чокнемъ! капли не прольется,
                       Гей! хоть ты таковъ-сяковъ,
                       Чокнись, ну же, будь здоровъ!
   
                       Чуть глотнулъ, а тутъ по злобѣ
                       Баба горло -- вдругъ случись!
                       Вкрутъ ругнула что мнѣ въ зобѣ
                       Жабой спёрло -- хоть лечись;
                       Но я пью, пью, пью -- и пьется!
                       Чокнемъ, капли не прольется!
                       Рюмки полны до краевъ...
                       Если звукнетъ, будь здоровъ!
   
                       Хоть сопьюсь, да не воронка,
                       И шинкарь не гонитъ въ-шастъ;
                       Провинюсь -- нацѣдить жонка,
                       Лихъ обзарь -- дечёнка дастъ.
                       Вотъ и пью, пью, пью -- и пьется;
                       Чокнемъ! право, вновь нальется!
                       Вѣкъ бы пить намъ безъ трудовъ;
                       Будь же всякъ теперь здоровъ!
   
                       Такъ съ заботъ кучу я въ свѣтѣ,
                       Пиръ найду -- не перейду!
                       Но ужъ вотъ -- пишу мыслѣте,
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ХОРЪ.

                       Пей по дважды -- если пьется!
                       Пусть безъ вражды вѣкъ живется!
                       Тиснись каждый у столовъ...
                       Только столъ-то -- будь здоровъ!
   

ГЛАШАТАЙ
докладываетъ о появленіи различныхъ стихотворцевъ и воспитателей рыцарства, поэтовъ нѣжныхъ и увлекательныхъ; но въ тѣснотѣ ни одинъ не можетъ выложитъ своего искусства; какой-то успѣваетъ, однако, говорнуть мимоходомъ.

САТИРИКЪ.

                       Угадайте, что на свѣтѣ
                       Само-лучшее въ поэтѣ?
                       Невозможность воспѣвать
                       Тамъ, гдѣ некому зѣвать.

Coчинители надгробій извиняются причиною занимательнѣйшаго разговора съ только-что возродившимся вампиромъ, и что-де отъ этаго обстоятельства произойдетъ въ стихотворствѣ особенное краестрочіе; Глашатай по такому случаю вызываетъ греческую Миѳологію, которая, жаэе подъ маскою, не потеряла своего благоприличія, ни характера.

ГPАЦІИ:

АГЛАЯ.

                       Вамъ на жизнь я дамъ красивость.
                       Вы ее пристройте въ чивость --
   

ГЕГЕМОНА.

                       Приспособьте къ приниманью.
                       Коль прійдется по желанью --
   

ЕФРОЗИНА.

                       И по вся-дни свѣтозарны
                       Молвьте: очень благодарны!
   

ПАРКИ

АТРОПА.

                       Я, большуха, къ вамъ на пряжу
                       Прибыла съ своей навиткой;
                       Много мыслю, много лажу
                       Я надъ тоненькою ниткой.
   
                       Чтобы прялась безъ костринки.
                       Ленъ я чистила трепальцемъ;
                       Чтобъ сказалась безъ повинки --
                       Это смыслила я пальцемъ.
   
                       Вы на пляску, пиръ -- бѣгите,
                       Гдѣ ни есть вдаетесь прытко:
                       Пусть! но пряжу вспомяните,
                       Скоро рвется моя нитка.
   

КЛОТО.

                       Мнѣ на этихъ дняхъ вручили.
                       Знаешь -- ножницы, затѣмъ
                       Что старшую кое-чѣмъ
                       Въ поведеньѣ уличили!
   
                       Твоя тоненькач нить
                       Чуть пройдетъ по мотовилу,
                       Она стригнетъ -- и въ могилу
                       Все торопятся зарыть.
   
                       Заблуждалась я въ разгарѣ
                       Своихъ дѣвьихъ юныхъ лѣтъ;
                       Нынче, чтобъ не сдѣлать бѣдъ,
                       Прячу ножницы въ футлярѣ.
   
                       И теперь, въ кругу у васъ,
                       Зрю на все я безъ помѣхи;
                       Нынче всѣмъ свои потѣхи,
                       Нынче насъ балуетъ часъ.
   

ЛАХЕЗА.

                       Мнѣ, разумницѣ, досталось
                       Надъ сестрами первенство;
                       Я ни въ чомъ не ошибалась,
                       Живо все мое свойство.
   
                       Нити прямо съ мотовила
                       Я по всѣмъ путямъ тяну,
                       Ни одной не пропустила;
                       Хоть смотала не одну.
   
                       Но забудь я дать имъ ходы --
                       Былъ бы міръ таковъ что плачь
                       Честь часы и мѣрять годы
                       Я не знаю, знаетъ ткачъ.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Вотъ тѣхъ-то не развѣдать кто онѣ,
             Хоть будьте вы сто разъ еще умнѣй:
             Онѣ что охти-мнѣ! а всякъ на взглядъ
             За дорогихъ гостей принять ихъ рядъ.
   
             То Фуріи, не знали вы? да, страхъ
             Пріятны, статны, въ молодыхъ лѣтахъ!
             Узнать бы вамъ, сведите съ ними ладъ --
             Какой змѣей голубушки язвятъ!
   
             Хитры онѣ; лишь о сегоднемъ днѣ,
             Гдѣ всякъ дуракъ признателенъ въ винѣ,
             Имъ тожь не-до увертокъ: говорятъ
             Что грады и посады только злятъ.
   

АЛЕКТА.

             А что же вамъ? довѣритесь же намъ!
             Мы юны, милы, знаемъ подольститься.
             Попробуй кто въ красавицу влюбиться,
             Ужь лихъ достанется его ушамъ --
   
             Надуемъ дурню въ уши, что она
             Съ однимъ глумитъ, къ иному лебезится,
             Шальна въ умѣ, больна въ спинѣ, дурна
             И никому въ невѣсты негодится.
   
             Невѣстѣ тожь не пощадимъ ушей
             Дескать объ ней за столь и столько дней
             Тотъ то-то наболталъ ему: случится,
             Женихъ съ невѣстой послѣ помирится,
             А все помстится разойтись скорѣй.
   

МЕГЕРА.

             Но я не то: случися бракъ по сердцу --
             Не пропущу, спущу иныхъ диковинъ,
             И на медовый кусъ подсыплю -- перцу!
             Вѣдь люди не равны и часъ не ровенъ,
             И человѣкъ въ желанномъ не скрѣпился
             Хотя грустилъ о немъ когда былъ молодъ;
             Онъ съ блага солнца, съ коимъ союзился,
             Бѣжитъ къ лунѣ отогрѣваться въ холодъ.
   
             Вотъ часть моя! но я умою руки,
             Лишь молвлю безшабашному Асмодѣ
             Понатрусить того-сего въ народѣ
             Подъ часъ недобрый; вотъ-тѣ всѣ и штуки!
   

ТИЗИФОНА.

                       Вмѣсто сплетни ядомъ, раной
                       Я измѣннику грожу!
                       Любишь прочихъ! поздно, рано
                       Но тебя не пощажу.
   
                       Ты одной минутой сладость
                       Хочешь съ горечью смѣшать,
                       Съ жолчью -- фу, какая гадость!
                       Фу! ты петлю лучше ладь.
   
                       Нѣтъ, измѣнъ нельзя прощать!
                       Скаламъ жалоблюсь я вмѣстѣ --
                       Эхо слышитъ, вторитъ: мести!
                       Измѣни -- и сгинь какъ тать.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Позвольте, васъ немножечко разстрою,
             Кажися, тотъ не вашего покрою, --
             Вкатилъ, глядите-ка гора-горою!
             Еще ковромъ такимъ экипированъ!..
             Зубастый, головастый, носъ змѣиный,
             А ходитъ мягкоступомъ... знаю кто онъ!
             На немъ разсѣлась нѣкая богиня
             И нѣкакой лучинкой понукаетъ --
             И нѣкій свѣтъ другихъ тутъ освѣщаетъ
             И свѣтитъ такъ что чуть я не ослѣпну,
             Тутъ чисменку я вижу благолѣпну:
             Три жены -- двѣ въ цѣпяхъ и молодыя!
             Одной-то страхъ, другой-то горя мало,
             А третей -- какъ ни въ чомъ ей не бывало.
             Ну, какъ васъ звать? кто вы такія?
   

БОЯЗНЬ.

                       Дикій пиръ здѣсь омрачаютъ
                       Пылъ лампадъ, свѣчная гарь...
                       Но межъ этихъ лживыхъ харь
                       Узы!-- ахъ! меня пугаютъ.
   
                       Прочь, насмѣшливые, прочь!
                       Мнѣ хихиканье противно; --
                       Все, что сердцу сопротивно,
                       Меня давитъ въ эту ночь.
   
                       Вижу недругомъ здѣсь друга,
                       Вотъ его личина!.. тотъ
                       Мнѣ грозитъ -- меня убьетъ!
                       Но, онъ выбѣжалъ изъ круга.
   
                       Вдаль скорѣй, куда ли есть.
                       Лишь на свѣтъ бѣжать я рада.
                       Но оттоль, межъ дыма, чада --
                       Ахъ! меня грозятся съѣсть!
   

НАДЕЖДА.

                       Здравствуй милая сестра
                       Я дражайшая сестрица!
                       Какъ подъ маской ваши лица
                       Было сей-день и вчера?
                       Вся игра разоблачится
                       До утра, и все промчится!
                       Коль пора не улучится
                       Веселиться намъ втроемъ, --
                       Мы потомъ, веселымъ днемъ,
                       Понатѣшимся на волѣ
                       За-одно въ кружку своемъ;
                       Будетъ смѣху до доволи
                       И-- чего намъ надо болѣ?
                       Никакихъ другихъ затѣй:
                       Поживемъ мы безъ заботы
                       Межъ людей да межъ гостей,
                       Только стало бы охоты.
                       Вѣрь-не-вѣрь, а гдѣ нибудь
                       Попадемъ-таки на путь,
   

РАЗУМЪ.

                       Вотъ два недруга народа:
                       Страхъ, Надежда! на цѣпи
                       Отклоняю ихъ отъ сброда --
                       Прочь! дорогу уступи!
   
                       Великана здѣсь живого
                       Съ ношей я веду гулять;
                       Онъ среди пути крутого
                       Не усталъ еще шагать.
   
                       На его широкой спинѣ
                       Балдахинъ стоитъ и въ немъ
                       Преотмѣнная богиня
                       Помаваетъ вамъ крыломъ.
   
                       И сама сидитъ въ сіяньѣ,
                       Свѣтъ далеко пролетѣлъ.
                       Ей Викторія названье --
                       Она мать великихъ дѣлъ.
   

УРОДКО-ЗОПЛЪ.

             Хо-хо! я впору прискакалъ;
             Я всѣхъ насъ худо распекалъ..
             Но вижу, цѣль иначе... тамъ
             Мадамъ Викторія -- задамъ
             Еще дрягаетъ тутъ крыломъ,
             И мнитъ-себѣ летѣть орломъ...
             Да, гдѣ крыломъ она махнетъ,
             Ей дань несетъ земли, народъ;
             А гдѣ прославится кой-чѣмъ,
             Тамъ первый я надѣну шлемъ.--
             Что розно -- въ комъ, что комомъ -- врозь,
             Что косо -- впрямъ, прямое вкось --
             Вотъ въ жизни правило мое
             И чѣмъ мнѣ красится житье!
   

ГЛАШАТАЙ.

             Вотъ я-те выродокъ собачій!
             Какъ булавой моей ссажу --
             Небось замямлешь что навзрячій
             Ублюдокъ... экъ его!.. гляжу --
             А тотъ мотается комкомъ!..
             Вотъ чудеса! комокъ лицомъ
             Стаетъ, надулся, треснулъ -- пырь!
             Ай! изъ него двойней летятъ....
             И впрямь -- ехидна! нетопырь!
             Та вонъ юркнула изъ палатъ,
             Другой на крышу шмыгъ и сѣлъ!
             Знать оба свидѣться хотятъ...
             Ой, я бы третьимъ не хотѣлъ!
   

РОПОТЪ.

                       Ну же! тамъ дошли плясать...
                       Нѣтъ, хочу отсѣль удрать...
                       Чуешь какъ шныряетъ втихъ
                       Всюду нечисть некощныхъ...
                       Мнѣ щипнуло за високъ...
                       Мнѣ шмыгнуло между ногъ...
                       Мнѣ ужь думалось -- щелмакъ...
                       Мы трухнули-было такъ...
                       Вся пирушка на про-што...
                       Шельмы выдумали что.
   

ГЛАШАТАЙ

             Тру я лямку, слава-Богу,
             Долго въ службѣ маскарадной;
             Трусь съ радѣньемъ у порогу
             Да у лѣстницы парадной,
             Домѣкаю всѣхъ по чуху
             Чтобъ намъ не было поруху.

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ.

Оба пролога и первыя 15 сценъ.

ПЕРЕВЕЛЪ
И. Павловъ.

МОСКВА.
Типографій В. Исленьева, Новая-Слобода, д. Макаровой.
1875.

   
   Рѣшаясь издать отдѣльно сцены "Фауста", переведенныя иною въ разное время и частію уже напечатанныя. не могу не предпослать имъ нѣсколькихъ объяснительныхъ словъ. Перевести всю первую часть великой трагедіи Гете было давно моею мечтою, но это задача до такой степени трудная, что невольно сомнѣваешься удастся ли ее выполнить, и странно, сомнѣваешься тѣмъ болѣе, чѣмъ дальше подвигаешься впередъ. Всякій разъ какъ кончаешь сцену, не своимъ силамъ приписываешь успѣхъ, а какой-то счастливой случайности, на повтореніе которой нельзя разсчитывать, и всякій разъ слѣдующая сцена кажется труднѣе прежней. Такое чувство знакомо, я думаю, всякому, кто пытается передать всю прелесть и силу геніальнаго поэтическаго творенія. Оно-то и побудило меня, не дожидаясь конца, до котораго можетъ быть не суждено мнѣ довести слишкомъ смѣло начатый трудъ, собрать все что удалось сдѣлать до сихъ поръ, въ увѣренности что и это, сравнительно немногое, имѣетъ нѣкоторую цѣну для тѣхъ, кто знаетъ и цѣнитъ Фауста. Но сколько найдется такихъ? говорили мнѣ. Кого интересуетъ теперь у насъ романтическая нѣмецкая поэзія? Все это старина давно пережитая и брошенная. Серьезная работа дня, великіе вопросы настоящаго не оставляютъ намъ ни досуга, ни охоты заниматься талантливыми бреднями прошедшаго. Я думаю что эти сужденія, такъ часто повторяемыя, въ сущности ошибочны, и что даже тотъ кто всего охотнѣе ихъ произноситъ, на самомъ дѣлѣ, въ жизни, противорѣчивъ имъ. Какъ бы ни были заняты люди практическими, общественными дѣлами, времени у нихъ всегда остается много и всегда остается потребность отдохнуть отъ односторонняго напряженія мысли. Этой потребности каждый, конечно, удовлетворяетъ по своему, но нѣтъ сомнѣнія, что человѣка образованнаго ничто такъ не освѣжаетъ, какъ перенестись въ иной міръ, не похожій на окружающую дѣйствительность, въ міръ, допустимъ даже призраковъ, но призраковъ прекрасныхъ, могучихъ, веселящихъ и волнующихъ душу. И чѣмъ своеобразнѣе этотъ міръ, чѣмъ ярче выступаетъ въ немъ все, исчезающее за гладкой внѣшностью современной общественной жизни, тѣмъ больше удовольствія именно для человѣка, утомленнаго практическимъ трудомъ. Никогда искусство не утратитъ своего обаянія, своей силы надъ умами людей. Бываютъ въ жизни обществъ времена, когда, вслѣдствіе историческихъ причинъ, художественное чувство падаетъ, вкусъ портится и вмѣсто истиннаго искусства, тѣшатся каррикатурами, но и тутъ остается по крайней мѣрѣ сознаніе упадка. Внутреннее чувство говорить намъ что если мы скучаемъ передъ произведеніями генія, такъ это не ихъ а наша вина, и самая запальчивость съ какою нерѣдко отрицаютъ достоинство этихъ произведеній, только доказываетъ непріятную подъ-часъ неотвязчивость такого сознанія. Принимать такія выходки за дѣйствительный голосъ общества, кажется тѣ важной ошибкой. Если большинство равнодушно къ великимъ твореніямъ искусства, то потому только что плохо знакомо съ ними. Произведенія признанныя классическими, питаются обыкновенно или въ школѣ и слишкомъ рано -- тогда они надолго, если не навсегда для насъ испорчены -- или въ переводѣ, искажающемъ красоту, а нерѣдко и смыслъ оригинала. Что же мудренаго что мы не цѣнимъ и не любимъ этихъ произведеній, если они, такъ сказать, закрыты для насъ или сухимъ педантизмомъ и празднословіемъ учителя, или неумѣніемъ и произволомъ переводчика? Но отдерните эту завѣсу, покажите оригиналъ какъ онъ есть, ничего не переиначивая, ничего не прибавляя и не отнимая, и девять десятыхъ даже тѣхъ кто считалъ себя съ нимъ хорошо знакомымъ, увидятъ въ немъ нѣчто новое, неожиданно прекрасное.
   Такова была моя цѣль. Что я далеко не достигъ ея, никто, конечно, не можетъ видѣть яснѣе меня. Мой переводъ. если можно такъ выразиться, есть только тѣнь великаго творенія, по тѣнь вѣрно воспроизводящая очертанія подлинника. Въ этомъ переводѣ не найдутъ многаго, что есть въ оригиналѣ, но не найдутъ и ничего такого, чего въ немъ нѣтъ. Я не съумѣлъ, разумѣется, сказать все, что сказалъ Гете, но не позволилъ себѣ говорить больше, нежели онъ.

И. Павловъ.

   Москва, 12 марта, 1876 года.
   

ПРОЛОГЪ
на театрѣ.

ДИРЕКТОРЪ, ПОЭТЪ, КОМИКЪ.

Директоръ.

             Нерѣдко мнѣ къ обоимъ вамъ
             Въ нуждѣ случалось обращаться.
             Скажите, какъ за дѣло взяться?
             И можно ль ждать успѣха намъ?
             Желательно толпы мнѣ одобренье:
             Живетъ она, и жить другимъ даетъ;
             Театръ готовъ, прибито объявленье
             И праздника съ весельемъ каждый ждетъ.
             Поднявши брови, зрители садятся;
             Они пришли затѣмъ, чтобъ удивляться.
             Я знаю что народу угодитъ,
             Но, признаюсь, смущаюсь я не мало:
             Хоть вкусъ не слишкомъ въ обществѣ развитъ,
             Да страшно много книгъ оно читало.
             Какъ сочетаемъ въ драмѣ мы одной
             Серьезный смыслъ съ эффектной новизной?
             Пріятно мнѣ когда толпа народа
             Со всѣхъ сторонъ рѣкою къ намъ течетъ,
             Тѣснится въ дверь, толкается у входа
             И доступа нетерпѣливо ждетъ;
             Когда дерутся, кассу осаждая,
             Средь бѣла дня, до четырехъ часовъ,
             И какъ за хлѣбъ въ года неурожая
             Чуть не ломаютъ за билетъ головъ.
             Лишь ты, поэтъ, такой владѣешь силой;
             Яви ее сегодня, другъ мой милый!
   

Поэтъ.

             О, замолчи! Бѣжитъ насъ вдохновенье,
             Когда толпится и шумитъ народъ!
             Скрой отъ меня тревожное волненье,
             Оно невольно въ омутъ насъ влечетъ!
             Нѣтъ, уведи меня въ уединенье,
             Гдѣ для поэта счастіе цвѣтетъ,
             Гдѣ дружба и любовь рукой благословенной
             Лелѣютъ сердца жаръ и зиждутъ міръ священный!
             Что тамъ въ душѣ поэта создается,
             Что тихо шепчутъ робкія уста,
             Чему дать образъ рѣдко удается,
             Поглотитъ все минуты суета.
             Что медленно, годами разовьется,
             Лишь въ томъ видна искусства красота:
             Наружный, лживый блескъ на мигъ лишь ослѣпляетъ;
             Вполнѣ прекрасное потомство оцѣняетъ.
   

Комикъ.

             Какъ о потомствѣ толки надоѣли!
             Что еслибъ всѣ ему служить хотѣли!
             Ктобъ современность сталъ смѣшить?
             А смѣхъ потребность человѣка,
             И благо нынѣшняго вѣка
             Нельзя же ни во что цѣнить.
             Кто истиннымъ талантомъ одаренъ,
             Того толпа, повѣрьте, не смущаетъ:
             Чѣмъ кругъ обширнѣй, тѣмъ вѣрнѣе онъ
             Искусствомъ зрителей плѣняетъ.
             Беритесь же за дѣло вы смѣлѣй,
             Фантазіи безъ страха волю дайте,
             Представьте чувство, умъ, игру страстей,
             Но шутовства къ нимъ долю примѣшайте.
   

Директоръ.

             А главное, событій не жалѣть.
             Всѣмъ хочется чтобъ было что смотрѣть.
             Когда пестрѣютъ сцены предъ глазами
             Такъ что народъ дивиться можетъ имъ.
             Тогда осыпанъ авторъ похвалами,
             Становится и славенъ и любимъ.
             Одна лишь масса массу поражаетъ,
             Всѣ что-нибудь изъ многаго возьмутъ.
             Что нравится, то каждый выбираетъ,
             И всѣ домой довольные идутъ.
             Пускай куски въ стряпнѣ твоей найдутся;
             Такія блюда чаще удаются,
             Не трудно ихъ придумать и подать;
             Какъ ни старайтесь цѣлое создать --
             У публики лишь части остаются.
   

Поэтъ.

             Не чувствуете вы, что стыдно стряпать такъ,
             Что это ремесло поэту не пристало!
             Нахальство площадныхъ писакъ
             Здѣсь, вижу я, закономъ стало.
   

Директоръ.

             Словамъ твоимъ меня не оскорбить.
             Всѣ средства должно въ ходъ пустить,
             Коль съ пользой дѣйствовать желаешь.
             Вѣдь мягкій лѣвъ вамъ предстоитъ рубить!
             Подумай, для кого ты сочиняешь:
             Одинъ отъ скуки къ намъ пришелъ,
             Другой обѣдомъ превышенный,
             А третій, худшее изъ золъ,
             Отъ чтеньи прессы современной.
             Спѣшатъ небрежно къ намъ, какъ въ маскарадъ;
             Потѣшиться лишь зрители желаютъ;
             Здѣсь кажутъ женщины себя и свой нарядъ,
             И безвозмездно роль играютъ.
             О чемъ вы грезите на высотахъ своихъ!
             Что рады вы толпѣ народной?
             Взгляните ближе на господъ честныхъ:
             Тотъ неучъ, тотъ пошлякъ холодный.
             Одинъ мечтаетъ въ карты поиграть,
             Другой окончить ночь въ утѣхахъ сладострастныхъ;
             Охота жь вамъ, слѣпцы, терзать
             Для ихъ забавы музъ прекрасныхъ!
             Я говорю тебѣ: количество давай,
             И за успѣхъ не опасайся!
             Ошеломить людей старайся,
             Ихъ вразумить не помышляй.
             Что съ вами? боль, иль восхищенье?
   

.

             Ищи другаго ты себѣ раба!
             Не брошу я что мнѣ дала судьба,
             Въ чемъ лучшій даръ поэта состоитъ,
             Твоимъ разсчетамъ въ угожденье.
             Чѣмъ побѣждаетъ онъ сопротивленье?
             Чѣмъ сердце мощно шевелятъ?
             Чѣмъ, какъ не силою созвучія священной,
             Въ которомъ слышится гармонія вселенной?
             Когда природа вѣчный кругъ явленій
             Какъ колесо безчувственно вертитъ,
             И пестрота вещественныхъ твореній
             Нестройнымъ хоромъ намъ звучитъ,
             Кто въ разногласномъ шумѣ томъ находить
             Окладъ благозвучный и размѣръ живой?
             Кто частное до общаго возводитъ
             И облекаетъ дивной красотой?
             Кто бурю страсти намъ изображаетъ
             И кроткій блескъ заката вслѣдъ за ней?
             Кто чудными цвѣтами усыпаетъ
             Пути возлюбленной своея?
             Кто изъ ничтожныхъ дерева листовъ
             Для подвиговъ вѣнецъ свиваетъ драгоцѣнный?
             Кто на святой Олимпъ возводитъ хоръ боговъ?
             Духъ человѣческій въ мнѣ воплощенный!
   

Комикъ.

             Такъ въ ходъ прекрасный даръ пустите,
             И сочинительство ведите
             Какъ мы дѣла любовныя ведемъ:
             Случайно встрѣтишься, сближаешься, потомъ
             Любви взаимной счастье возникаетъ,
             Потомъ ему опасность угрожаетъ.
             За радостью является обманъ,
             И не замѣтишь какъ готовъ романъ.
             Такія драмы намъ давайте,
             Жизнь настоящую хватайте!
             Не знаемъ мы ее, хоть ею всѣ живемъ,
             Все интересно въ ней, что только ни возьмемъ.
             Неясныхъ образовъ мельканье,
             За ложью истины мерцанье --
             Вотъ лучшій способъ намъ питье сварить
             Чтобъ чуднымъ хмѣлемъ всѣхъ обворожить.
             Цвѣтъ молодежи соберется жадно
             Предъ сценою, внимая откровенью,
             И нѣжныя сердца замрутъ отрадно,
             Сочувствуя прекрасному творенью,
             И возсоздастъ для каждаго оно,
             Что въ глубинѣ души затаено.
             Готова молодость и плакать и смѣяться,
             Ихъ радуетъ порывъ, явленье веселитъ;
             Мужъ зрѣлый призракомъ не станетъ увлекаться,
             Умъ не сложившійся за все благодаритъ.
   

Поэтъ.

             Такъ возврати жъ мнѣ дни былые,
             Тѣ дни, какъ самъ слагался я,
             И пѣсни изъ души живыя
             Лились, какъ свѣтлая струя;
             Когда туманы міръ скрывали,
             Зародышъ чудо обѣщалъ.
             Вездѣ цвѣты благоухали
             И я такъ жадно ихъ врывалъ.
             Все нужное имѣлъ я въ нищетѣ:
             Стремленье къ правдѣ, и любовь къ мечтѣ.
             Отдай мнѣ счастье, полное страданья,
             Живой порывъ неистощенныхъ силъ,
             Восторгъ любви и жаръ негодованья,
             Отдай мнѣ дни, когда я молодъ былъ!
   

Комикъ.

             Намъ молодость нужна, любезный другъ,
             Когда въ бою враги насъ окружаютъ,
             Когда красавицы насъ вдругъ
             Неукротимо обнимаютъ.
             Когда.мы взапуски бѣжимъ,
             Чтобъ трудную стяжать награду,
             Иль напролетъ всю ночь кутимъ,
             Натанцовавшись до упаду;
             Но звукъ знакомыхъ струнъ будить
             Искусно смѣлою рукою,
             Не спѣшно въ цѣли подходить
             Свободно избранной тобою
             Вотъ, старики, пріятный долгъ для васъ,
             Вотъ васъ за что глубоко уважаемъ.
             Не возвращаетъ старость къ дѣтству насъ,
             До старости дѣтьми мы доживаемъ.
   

Директоръ.

             Довольно вамъ играть слонами,
             Желаю видѣть я дѣла.
             Пока мы здѣсь болтали съ вами
             Впередъ піеса не пошла.
             Коль вдохновенья выжидаешь,
             Его не будетъ никогда!
             Разъ ты поэтомъ мыть желаешь.
             Давай поэзію сюда.
             Чего палъ нужно, вамъ понятно:
             Питье намъ пряное пріятно;
             Варите жь тотчасъ мнѣ его;
             Не надо пропускать и дня намъ одного.
             На завтра нечего ссылаться,
             Что подъ рукой, то надо брать,
             За дѣло бодро приниматься;
             Потомъ ужъ жалко съ нимъ разстаться,
             Невольно станешь продолжать.
             У насъ играйте что хотите,
             Поэтъ на сценѣ господинъ;
             Такъ вы сегодня не щадите
             Ни декорацій ни машинъ;
             Небесный свѣтъ большой и малый
             И звѣзды тратьте не скупясь;
             Огонь, вода, деревья, скалы
             И звѣри также есть у насъ.
             Пусть все величіе вселенной
             На тѣсной сценѣ тѣшитъ взглядъ,
             Я зритель сходитъ постепенно
             Отъ неба черезъ землю въ адъ.
   

ПРОЛОГЪ
въ надземномъ пространствѣ.

Великій духъ, сонмъ добрыхъ духовъ, потомъ Мефистофель. Три добрыхъ духа выступаютъ впередъ.

Первый.

             Какъ древле солнце днесь сливаетъ
             Съ небеснымъ хоромъ голосъ свой,
             И громозвучно совершаетъ
             Путь предначертанный тобой;
             Даетъ намъ силу созерцанье
             Его чудесной красоты --
             Какъ въ первый вечеръ мірозданья
             Прекрасно нее, что создалъ ты!
   

Второй.

             И съ непонятной быстротою
             Земли кружится красота.
             То скрыта страшной темнотою.
             То райскимъ свѣтомъ облита;
             Морскія цѣнятся пучины
             У потъ скалистой крутизны,
             И море, суша и стремнины
             Въ полетъ міровъ увлечены.
   

Третій.

             И вѣетъ бури дуновенье
             На глубь морей, на брегъ крутой,
             Потокомъ мощнаго движенья
             Весь обнимая шаръ земной;
             Лучъ разрушенія сверкаетъ
             Передъ ударомъ громовымъ,
             Но солнце вѣчное сіяетъ,
             Великій духъ, слугамъ твоимъ!
   

Всѣ трое вмѣстѣ.

             Даетъ намъ силу созерцанье
             Непостижимой красоты;
             Какъ въ первый вечеръ мірозданья
             Прекрасно все, что создалъ ты!
   

Мефистофель.

             Какъ ты, о царь, являешься опять
             И о дѣлахъ житейскихъ вопрошаешь,
             А прежде ты любилъ меня видать,
             То и меня ты въ челяди встрѣчаешь.
             Не прогнѣвися рѣчью ты простою:
             Я не умѣю говорить красно,
             Ты сталъ бы самъ смѣяться надо мною,
             Когда бъ отъ смѣха не отвыкъ давно.
             Пусть о мірахъ другіе разсуждаютъ,
             Я вижу лишь какъ смертные страдаютъ.
             Божокъ земли теперь все тотъ же, какъ и встарь,
             И все, какъ въ первый день, престранная онъ тварь.
             Онъ можетъ быть не много лучше бъ жилъ,
             Когда бъ огня небосъ въ него ти не вложилъ:
             Онъ хвастается имъ, и разумомъ зоветъ,
             И хуже всѣхъ скотовъ по разуму живетъ.
             Сравнить могу его, тебѣ не въ оскорбленье,
             Я съ длинноногой стрекозой:
             Что новые скачки, то новыя паденья,
             И ту же пѣсенку все тянетъ подъ травой.
             Да если бъ онъ еще въ одной травѣ валялся,
             Нѣтъ гадости, куда бъ онъ носомъ не совался.
   

Великій духъ.

             И больше ничего не можешь ты сказать?
             Всегда приходишь ты лишь съ тѣмъ чтобъ обвинять?
             Всегда не по тебѣ, ни въ чемъ, вся жизнь земная?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ! Не могу найти ни капли въ ней добра я.
             Мнѣ горемычныхъ даже жаль людей,
             И мучить ихъ не хочется, ей, ей!
   

Великій духъ.

             Ты знаешь Фауста?
   

Мефистофель.

                                           Докторъ?
   

Великій духъ.

                                                               Рабъ мой вѣрный.
   

Мефистофель.

             Дивлюсь его я ревности безмѣрной!
             Не можетъ онъ какъ люди ѣсть и пить;
             Самъ сознавая бредъ своихъ стремленій.
             Отъ неба лучшихъ звѣздъ дерзаетъ онъ просить,
             И отъ земли всѣхъ высшихъ наслажденій;
             Вселенная не можетъ утолить
             Его души безумныхъ вожделѣній..
   

Великій духъ.

             Пусть духъ его смущается порой,
             Ужь скоро онъ свѣтъ истины узнаетъ;
             Когда цвѣты появятся весной,
             Благихъ плодовъ садовникъ ожидаетъ.
   

Мефистофель.

             Бьюсь объ закладъ, онъ скоро будетъ мой,
             Коль только вы дадите позволенье
             Вести его путями искушенья.
   

Великій духъ.

             Пока земной его продлится вѣкъ
             Я соблазнять его не запрещаю:
             Въ борьбѣ со зломъ лишь крѣпнетъ человѣкъ.
   

Мефистофель.

             Вотъ все, чего прошу я и желаю.
             Охоты нѣтъ возиться съ мертвецомъ.
             Предпочитаю кровь я съ молокомъ.
             Отъ трупа убѣгаю я, ей, ей,
             Какъ кошка отъ задавленныхъ мышей.
   

Великій духъ.

             Да будетъ такъ! Надъ этою дутою,
             Лукавый духъ, я власть тебѣ даю;
             Небесный лучъ затьми въ ней адской тьмою,
             Чтобъ въ бездну низвести ее спою;
             И со стыдомъ признаешь ты невольно,
             Что человѣку, для борьбы съ тобой,
             Любви къ добру и силъ дано довольно.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, утомится скоро онъ борьбой.
             Навѣрное закладъ возьму я свой!
             Когда конецъ настанетъ роковой,
             Позвольте мнѣ побѣдою гордиться.
             Онъ будетъ прахомъ съ жадностью кормиться.
             Какъ древній змѣй, пріятель старый мой.
   

Великій духъ.

             Являться можешь ты и здѣсь предъ нами;
             Твое присутствіе меня не оскорбитъ.
             Межь всѣми темными духами
             Игривый духъ меня всѣхъ меньше тяготитъ.
             Нерѣдко человѣкъ въ трудѣ ослабѣваетъ
             И праздность возлюбивъ, теряетъ жизнь свою,
             Охотно я ему товарища даю,
             Который дразнитъ умъ и силы возбуждаетъ.
             А вы, сыны небеснаго эфира,
             Любуйтеся живой красою міра;
             Вкушайте вы въ объятіяхъ у ней
             Избытокъ вѣчныхъ чистыхъ наслажденій,
             И мыслію безсмертною своей
             Скрѣпите шаткость зыбкую явленій.

(Великій духъ и добрые духи исчезаютъ.)

          Мефистофель одинъ.

             Я старика люблю видать порой,
             И набѣгаю съ нимъ браниться:
             Похвально, право, въ знатности такой
             Такъ человѣчно съ чортомъ объясниться.
   

ТРАГЕДІИ
часть первая.

Ночь. Въ тѣсной готической комнатѣ съ высокими сводами Фаустъ сидитъ въ креслахъ у бюро, безпокойно.

Фаустъ.

             Философію всю я исчерпалъ съ любовію;
             Медицину и право въ конецъ изучилъ;
             Да, къ сожалѣнію, и богословію
             Я не мало труда посвятилъ.
             Потерялъ я лишь время! Что пользы мнѣ въ томъ?
             Знаю то же, что прежде я зналъ.
             И остался по прежнему я дуракомъ.
             Хоть магистромъ и докторомъ сталъ!
             Молодежь я учу нотъ ужь десять годовъ,
             Самъ же вижу я только одно:
             Что я даромъ лишь за носъ вожу бѣдняковъ,
             Что намъ знать ничего не дано.
             Сердце ноетъ! Умнѣй я, конечно, поповъ,
             Докторовъ и магистровъ, ханжей и писцовъ:
             Не страдаю отъ робкихъ сомнѣній,
             Не боюся я чорта и адскихъ мученій;
             Но и радость за то у меня отнята,
             И отрадная душу не тѣшитъ мечта,
             Что я правду святую нашелъ для людей,
             Что могу ихъ исправить наукой своей!
             Нѣтъ ни денегъ, ни чести, ни славы земной --
             И собака скучала бы жизнью такой!
             И предался я магіи. Тайнъ бытія
             Вѣщимъ словомъ духовъ не открою ли я;
             Чтобъ не вѣчно мнѣ въ потѣ лица толковать
             Чего самъ я не знаю; чтобъ силу понять,
             Коей движется міръ и живетъ все живое --
             Прекратить наконецъ празднословье пустое!
             Когда бы блѣдное сіянье
             Въ послѣдній разъ ты проливалъ,
             О мѣсяцъ, на мое страданье!
             Ты часто въ полночь заставалъ,
             Печальный другъ, на мѣстѣ атомъ
             Меня, и серебристымъ свѣтомъ
             Мои бумаги озарялъ.
             О! Если могъ бы на горахъ
             Бродить я при твоихъ лучахъ,
             И у пещеръ, и надъ скалами
             Парить съ воздушными духами!
             Отбросивъ знанья тяжкій хламъ,
             Въ росѣ купаться по доламъ!
             Увы! сижу въ тюрьмѣ я тѣсной,
             Въ стѣнахъ холодныхъ и глухихъ!
             Мерцаетъ тускло свѣтъ небесный
             Сквозь рамы оконъ расписныхъ!
             Въ ныли, изъѣдены червями,
             Здѣсь кучи старыхъ книгъ лежатъ;
             Обои грязными кусками
             Со сводовъ до полу висятъ;
             Со всѣхъ сторонъ бумаги груды,
             Коробки, стклянки вижу я,
             Остатки дѣдовской посуды --
             И вотъ вселенная мои!
             Какъ же сердцу въ груди не сжиматься тоской?
             Не влачиться годамъ чередой безотрадной?
             Вмѣсто созданной Богомъ природы живой,
             Окруженъ отовсюду я гнилью одной,
             И костями, и копотью смрадной!
             Бѣжать отсюда! Міръ великъ!
             Прекрасны Божія творенья!
             Вотъ Нострадама сочиненья,
             Онъ мнѣ надежный проводникъ.
             Уразумѣю въ вышинѣ
             Теченье мудрое свѣтилъ,
             Природы гласъ откроетъ мнѣ
             Законы тайныхъ, вѣчныхъ силъ.
             Но, сидя здѣсь, священныхъ словъ
             Умомъ холоднымъ по пойму.
             Ты близокъ мнѣ, о міръ духовъ!
             Откликнись зову моему!

(Открываетъ книгу и видитъ знакъ Макрокосма).

             Какую радость изливаетъ
             Священный символъ въ душу мнѣ!
             Живая бодрость возникаетъ
             Въ завѣтной сердца глубинѣ.
             Не Богъ ли мощною рукою
             Знакъ животворный начертилъ,
             Который къ счастью и покою
             Мой духъ смущенный возвратилъ
             И мірозданья предо мною
             Всѣ силы дивныя открылъ?
             Не богъ ли я? Душа свѣтлѣетъ,
             Съ красотъ природы малъ покровъ,
             И умъ, прозрѣвшій, разумѣетъ
             Глубокій смыслъ премудрыхъ словъ:
             "Нѣтъ, міръ духовъ не замкнутъ предъ тобою;
             Ты сердцемъ мертвъ, сорви покровъ съ очей.
             Возстань, и бодро грудью ты земною
             Впивай сіянье утреннихъ лучей!"

(Разсматриваетъ знакъ).

             Все во единое дивно сливается,
             Дѣйствуетъ въ цѣломъ одномъ!
             Божеской силою все проникается.
             Благоуханнымъ крыломъ
             Вѣетъ духъ жизни, съ небесъ излетая;
             Къ небу отъ тверди земной
             Снова возносится сила живая;
             Небо и землю и міръ обнимая,
             Льются гармоніи звуки святой!
             Вѣчной природы краса непонятная!
             Радость и мука моя!
             Какъ обниму я тебя, необъятная?
             Тайный родникъ бытія
             Гдѣ я найду? Онъ могучей струею
             Небо и землю поитъ,
             Я же томлюся безплодной тоскою,
             Жаждой напрасною сердце горитъ!

(Съ досадой переворачиваетъ листы книги, и видитъ знакъ духа земли).

             Вотъ знакъ другой, и чувства ужъ другаго.
             Нежданнаго, душа моя полна.
             Ты ближе мнѣ, духъ бытія земнаго.
             Зажглися кровь, какъ будто отъ вина,
             Я въ свѣтъ хочу, я жажду приключеній.
             И съ бурями вступить готовъ я въ бой;
             Не дрогну я средь кораблекрушеній,
             Не обольститъ меня успѣхъ земной!
             Но мѣсяцъ меркнетъ, лампа угасаетъ,
             Бѣжитъ по членамъ трепетъ, въ вышинѣ
             Клубится дымъ и молнія сверкаетъ
             Желанный духъ, ты здѣсь, явися мнѣ!
             Невѣдомымъ, мучительнымъ волненьемъ
             Забилось сердце, грудь горитъ моя;
             Зову тебя съ любовью, съ убѣжденьемъ:
             Явись! явись! хотя бы умеръ я!

(Схватываетъ книгу и таинственно произноситъ знакъ духа. Вспыхиваетъ красноватое пламя, Духъ является въ пламени).

Духъ.

             Кто кличетъ?
   

Фаустъ (отвернувшись).

                                 Страшный призракъ!
   

Духъ.

                                                               Ты склонилъ
             Меня къ себѣ упорнымъ заклинаньемъ,
             Въ мой міръ ты рвался пламеннымъ желаньемъ,
             И что жь?
   

Фаустъ.

                                 Увы! моихъ не стало силъ!
   

Духъ.

             Меня ты долго, страстно умолять
             Открыться слуху твоему и зрѣнью;
             Я внялъ души могучему моленью.
             "Зачѣмъ же жалкій ужасъ обуялъ
             Тебя? Не ты ли слабости плотскія
             Отвергъ, и міръ создавъ себѣ иной,
             Какъ равный намъ, восторги неземные
             Вкусить пытался гордою душой?
             Не ты ли Фаустъ? Не ты ли къ вамъ взывалъ,
             Стремился къ намъ всей силою желанья?
             И ты ль, теперь, лишь только я предстать,
             Дрожишь, какъ червь, отъ моего дыханья?
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, не дрожу я, призракъ огневой!
             Я тотъ же Фаустъ, и равенъ я съ тобой!
   

Духъ.

             Въ волнахъ бытія,
             Въ пучинѣ труда,
             Вращаюся я
             Туда и сюда;
             Смерть и рожденіе,
             Пропасть бездонная,
             Жизнь въ измѣненіи
             Неугомонная.
             Сплетая безъ устали ткань вѣковую,
             Работаю Богу я ризу живую.
   

Фаустъ.

             Не зная отдыха по міру ты летаешь,
             Трудолюбивый духъ, какъ близокъ я тебѣ!
   

Духъ.

             Ты близокъ лишь тому, кого ты понимаешь,
             Не мнѣ.

(Исчезаетъ).

Фаустъ (Пораженный).

                                 Какъ? Образъ и подобье божества,
             Тебѣ ль не близокъ я? Кому же?

(Стучатся).

                                                               О мученье!
             Идетъ сосѣдъ ученый мой.
             Видѣній чудныхъ роенье
             Отгонитъ прочь педантъ сухой!

(Вгнеръ, въ халатѣ и ночномъ колпакѣ съ лампой въ рукахъ. Фаустъ отворачивается съ досадой).

Вагнеръ.

             Прошу прощенья! Долетали
             Рѣчей отрывки до меня.
             Вы вѣрно трагиковъ читали;
             Пришелъ у васъ учиться я.
             Нельзя великаго значенья
             У декламаціи отнять;
             Я слышалъ, можно бы въ ученье
             Къ актеру пастора отдать.
   

Фаустъ.

             Да, если пасторъ роль играетъ,
             Что и случается подчасъ.
   

Вагнеръ.

             Ахъ! наша жизнь въ музеѣ протекаетъ,
             Лишь изрѣдка доступенъ свѣтъ для насъ,
             Урывками, такъ гдѣ жъ намъ взять умѣнья
             Имъ управлять посредствомъ убѣжденья?
   

Фаустъ.

             Коль чувства нѣтъ, не сильтесь вы напрасно!
             Коль слово, правдою своей,
             Не покоряетъ самовластно
             Сердца плѣненныя людей.
             Не бейтесь даромъ! Трудъ безплодный
             Чужія крохи собирать,
             Насильно изъ золы холодной
             Плохое пламя выдувать!
             Дѣтей, глупцовъ хвала пустая
             Наградой лестной будетъ вамъ,
             Но не дрогнетъ струна живая
             Въ отвѣтъ безжизненнымъ словамъ!
   

Вагнеръ.

             Оратору успѣхъ искусство лишь даетъ.
             А мнѣ, я знаю самъ, его недостаетъ.
   

Фаустъ.

             Ищи ты пользы безъ затѣй.
             Не будь напыщенныхъ глупцомъ,
             И безъ риторики людей
             Ты здравымъ убѣдишь у полъ.
             Коль вправду хочешь что сказать,
             Къ чему словами щеголять?
             Вѣрь, безотраденъ блескъ пустой
             Рѣчей, искусно сочиненныхъ,
             Какъ вѣтеръ, осенью сырой
             Въ вѣтвяхъ шумящій обнаженныхъ!
   

Вагнеръ.

             Объемъ науки такъ великъ!
             А вѣкъ людской летитъ стрѣлою!
             Къ трудамъ ученымъ я привыкъ,
             Но страхъ беретъ меня порою:
             Какъ трудно способы найти,
             Чтобъ до источниковъ добраться,
             А тамъ, глядишь, на полпути
             Придется съ жизнію разстаться!
   

Фаустъ.

             Пергаментъ! Это ль ключъ святой,
             И въ немъ ли жажды утоленье?
             Не жди усталою душой
             Отъ мертвой буквы обновленья!
   

Вагнеръ.

             Нѣтъ, много радостей мнѣ книги доставляли:
             Въ нихъ вижу явственно я духъ временъ былыхъ.
             Какъ люди мудрые бывало разсуждали,
             И какъ далеко мы впередъ ушли отъ нихъ.
   

Фаустъ.

             Богъ вѣсть куда! мой другъ, минувшее предъ пали
             Сокрыто за семью замками!
             А этотъ духъ временъ былыхъ
             Лишь обольщеніе пустое!
             Лишь духъ писателей самихъ,
             Переносимый на былое!
             И въ руки не взялъ бы. ей-ей.
             Ихъ жалкое бытописанье!
             Тутъ не дѣла живыхъ людей,
             А сбродъ ненужныхъ мелочей,
             Отрепья всякаго собранье,
             И купа правилъ превосходныхъ,
             Для куколъ, можетъ-быть, пригодныхъ!
   

Вагнеръ.

             Но міръ, людей, былую старину
             Для всякаго полезно познавать,
   

Фаустъ.

             Да, не вдаваясь слишкомъ въ глубину.
             Кто смѣетъ вещь по имени назвать?
             Кто мысли мощной покорилъ природу,
             И безразсудно, въ сердца полнотѣ,
             Святыя тайны открывалъ народу,
             Тотъ погибалъ въ огнѣ и на крестѣ.
             Оставимъ это. Все ужь спитъ кругомъ;
             Пора и намъ бесѣду перервать.
   

Вагнеръ.

             Охотно глазъ я не смыкалъ бы сномъ,
             Чтобъ такъ учено съ вами разсуждать!
             Но завтра свѣтлый праздникъ, можетъ-быть
             Удастся мнѣ кой-что у насъ спросить.
             Я для наукъ стараній не жалѣлъ
             И много знаю я, по все бы знать хотѣлъ.

(Уходить).

Фаустъ (одинъ).

             Какъ человѣкъ надежды не теряетъ,
             Коль въ трудъ безплодный погруженъ.
             Усердно клада ищетъ онъ
             И червяковъ лишь вырываетъ?
             Могла ли здѣсь раздаться рѣчь такая,
             Гдѣ окружалъ меня волшебный міръ духовъ?
             Увы! на этотъ разъ благодарю тебя я,
             Ничтожнѣйшій изъ всѣхъ земли сыновъ!
             Ты разогналъ ужасное смущенье,
             Грозившее лишить меня послѣднихъ силъ.
             Предъ подавляющимъ величіемъ явленья.
             Я карликомъ себя невольно ощутилъ!
             Подобье Божіе, какъ близко предъ собой
             Ужъ вѣчной истины я видѣлъ обладанье,
             Какъ жадно я впивалъ небесное сіянье
             И прочь отбросилъ тлѣнъ земной.
             Свободной силою честнѣе херувимъ.
             Ужъ съ силами природы я сливался
             И творческимъ блаженствомъ наслаждался,
             Увы! во прахъ мой чудный міръ распался,
             Сраженъ я словомъ громовымъ!
             Не долженъ я себя равнять съ тобою!
             Ты вызванъ былъ усердною мольбою,
             Но вновь исчезъ, неуловимъ!
             Въ тотъ мигъ, какъ счастливъ былъ глубоко.
             Какъ былъ и слабъ, я силенъ я!
             Ты оттолкнулъ меня жестоко
             Во мракъ шитаго бытія.
             Откуда ждать мнѣ указанья?
             Ввѣряться ль мысли мнѣ своей?
             Ни трудъ, ни праздное страданье
             Впередъ не двигаетъ людей.
             Сознаніе великаго, снятаго
             Туманится житейской суетой:
             Когда добра достигнемъ мы земнаго,
             Все лучшее намъ кажется мечтой;
             Высокихъ чувствъ, порыва мы живаго
             Чуждаемся холодною душой.
             И если насъ полетъ воображенья
             Въ надземный міръ бывало уносилъ,
             Жизнь разобьетъ надменныя стремленья
             И въ тѣсный кругъ замкнетъ избытокъ силъ.
             На сердце намъ забота налегаетъ
             И тайныя страданья порождаетъ,
             И отравляетъ радость и покой,
             Являясь, что ни день, подъ маскою и пой:
             Имѣнье, домъ, семья, вездѣ ее встрѣчаемъ.
             Огонь, вода, и ножъ, и ядъ,
             Нагъ вѣчно призраки страшатъ.
             Оплакиваемъ то, чего мы не теряемъ!
             Нѣтъ, чувствую, но мнѣ равнять себя богамъ!
             Подобенъ слабымъ я и жалкимъ червякамъ.
             Какъ я, въ пыли живутъ и роются они
             И въ прахѣ безъ слѣда свои кончаютъ дни.
             Не пыль ли здѣсь по всѣмъ угламъ
             Съ высокихъ стѣнъ ко мнѣ валится?
             Не пыль ли этотъ старый хламъ,
             Который вкругъ меня тѣснится?
             Здѣсь истину хочу открытъ?
             Что скажутъ мнѣ всѣ книги эти?
             Что людямъ всюду трудно жить?
             Что рѣдко счастіе на свѣтѣ?
             Что осклабляешься ты, черепъ, мнѣ, пустой?
             И твои когда-то мозгъ, какъ мой теперь, смущался.
             Дня свѣтлаго искалъ, и въ темнотѣ глухой,
             Съ желаньемъ истины, безумно ошибался!
             Вы, инструменты, всѣ смѣетесь надо мной!
             Съ колесами, вальками, рычагами
             Надменно я стоялъ предъ дверью запертой --
             Но намъ не совладѣть съ тяжелыми замками!
             Природа съ красоты своей
             Покрова снять не дозволяетъ.
             И ты машинами не вынудишь у ней
             Чего твой духъ не угадаетъ!
             Ты, утварь старая, тебя не трогалъ я;
             Отцу лишь моему ты нѣкогда служила;
             Обои ветхіе, васъ лампочка моя,
             Куряся ночью закоптила.
             Чѣмъ здѣсь потѣть, растратить бы давно
             Мнѣ небогатое имѣнье!
             Наслѣдіе отцовъ на пользу намъ дано,
             А не на глупое храненье!
             Чѣмъ я не пользуюсь, то бремя лишь одно,
             Лови же на лету минуту наслажденья!
             Зачѣмъ на мѣстѣ томъ мой взглядъ остановился.
             Какъ очарованный той стоянкою простой?
             Какой отрадный спѣтъ мнѣ на душу налился,
             Какъ сладкій блескъ луны въ глуши и тьмѣ лѣсной?
             Привѣтствую тебя, о стоянка дорогая!
             Съ благоговѣніемъ теперь беру тебя я.
             Ты плодъ ума и знанія людей.
             Смѣшеніе соковъ снотворно благодатныхъ,
             Веществъ смертельно ароматныхъ,
             Ты помоги мнѣ силою своей!
             Взглядъ на тебя страданье утоляетъ,
             Прикосновеніе тревогу укрощаетъ,
             Смиряется волненіе въ груди;
             Открылся взорамъ океанъ могучій,
             Онъ манитъ вдаль поверхностью зыбучей,
             И новый свѣтъ сіяетъ впереди.
             Крылатую я вижу колесницу,
             Горящую, какъ пламя; я готовъ
             Оставить за собой земли границу
             Для новой жизни и другихъ міровъ!
             И тылъ достоинъ счастія такого?
             Тебѣ ли, червь, вкушать восторгъ святой?
             Да! Лишь рѣшись къ сіянью дня земнаго
             Поворотиться ты спиной!
             Разбей врата, замкнутыя отъ вѣка,
             Которыхъ всѣ хотѣли бъ миновать.
             Достоинство и доблесть человѣка
             На дѣлѣ здѣсь ты долженъ доказать.
             Предъ темной бездной духомъ не смутиться,
             Гдѣ грезится мученій страшный рядъ,
             Не содрагаясь, къ выходу стремиться,
             Передъ которымъ пламенѣетъ адъ,
             Шагъ роковой свершить безъ опасенья,
             Хотя бы тамъ ждало уничтоженье!
             Хрустальный кубокъ, чистый, драгоцѣнный,
             Оставь же ты футляръ свой запыленный!
             Я много лѣтъ тебя не вспоминалъ!
             Миры отцовъ тобою украшались,
             И гости всѣ развеселялись,
             Когда тебя одинъ другому подавалъ.
             Обиліо богатыхъ украшеній,
             Которыя въ стихахъ водилось объяснять
             И залпомъ чашу выпивать,
             Напоминаетъ дни утѣхъ и наслажденій.
             Сегодня я тебя не передамъ сосѣду;
             Толкуя твой узоръ, не оживлю бесѣду;
             Хмѣль скоро разберетъ отъ этого питья!
             Струею темною въ тебя его вливаю;
             Я сдѣлалъ самъ его, его я выбираю,
             И кубокъ отъ души послѣдній поднимаю
             Въ честь утра радостнаго я!

(Подноситъ чашу къ губамъ. Колокольный звонъ и пѣніе).

Хоръ ангеловъ.

             Христосъ воскресъ! Спасеніе
             Онъ смертнымъ даровалъ!
             Пятно грѣхопаденія,
             Оковы преступленія
             Онъ стеръ и разорвалъ!
   

Фаустъ.

             Какой невнятный звукъ далекихъ голосовъ
             Насильно это рта мнѣ чашу отнимаетъ?
             Ужели звонъ глухихъ колоколовъ
             Ужъ праздника начало возвѣщаетъ,
             И хоръ торжественный той пѣснію святой.
             Звучавшей нѣкогда средь ночи гробовой,
             Надъ смертію побѣду прославляетъ!
   

Хоръ женщинъ.

             Мы влагой драгоцѣнною
             Учителя омыли.
             Съ любовью неизмѣнною
             Мы тѣло положили,
             Прикрыли удалялся,
             Покровами его.
             Не видимъ, возвращался,
             Христа мы своего!
   

Хоръ ангеловъ.

             Христосъ воскресъ изъ тлѣніи!
             Онъ смертью смерть попралъ.
             Блаженъ, кто въ часъ боренія,
             Страданья, искушенія
             Душою устоялъ!
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ ко мнѣ несешься ты съ небесъ,
             Плѣнительный и мощный голосъ рая?
             Не для такихъ, какъ я, Христосъ воскресъ!
             Невозвратима вѣра мнѣ живая.
             Безъ вѣры нѣтъ спасенья я чудесъ!
             Не смѣю я къ тѣмъ сферамъ возноситься.
             Откуда вѣсть благая мнѣ звучитъ.
             Но этотъ звукъ о прошломъ говоритъ,
             И чувство юное на сердцѣ шевелится.
             Какъ поцѣлуй въ субботней тишинѣ
             Мнѣ этотъ голосъ съ неба приносился;
             Колокола вѣщали тайну мнѣ,
             Восторженно и страстно я молился;
             Въ лѣса, въ луга меня тогда влекли
             Невыразимо сладкія стремленья;
             Потокомъ слезы жгучія текли,
             Въ груди тѣснились чудныя видѣнья!
             Свободу, игры, радости весны
             Мнѣ эта пѣсня нѣкогда суша --
             Мнѣ грезятся опять былые сны,
             Въ послѣдній часъ мнѣ измѣняетъ сила --
             Раздайтесь вновь, святые звуки рая!
             Слеза течетъ, мила мнѣ жизнь земная!
   

Хоръ учениковъ.

                       Сбылось обѣтованіе!
                       Изъ ночи гробовой
                       Во славѣ и въ сіяніи
                       Христосъ возсталъ живой,
                       Вкусилъ неизреченныя
                       Блаженства глубины,
                       А мы оковы бренныя
                       Влачить осуждены!
                       Бездомцами скитаемся
                       Одни въ краю земномъ;
                       Учитель, мы печалимся
                       О счастіи Твоемъ!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ! Мужайтеся,
                       И радостной душой
                       Отъ узъ освобождейтеся
                       Грѣховности мірской.
                       Спасителя хвалители,
                       Страданій исцѣлители,
                       Земныхъ племенъ учители,
                       Блаженства возвѣстители.
                       Отъ васъ не отлученъ,
                       Вамъ близокъ Онъ!
   

За воротами.

Гуляющіе разныхъ званій выходятъ изъ города.

Нѣсколько ремесленниковъ.

             Куда же мы идемъ?
   

Вторые.

                                           Къ сторожкѣ лѣсника.
   

Первые.

             Нѣтъ, мы на мельницу.
   

Одинъ ремесленникъ.

                                           Пойдемте-ка къ фонтану!
   

Другой.

             Дорога скучная и слишкомъ далека.
   

Вторые ремесленники.

             А ты куда?
   

Третій ремесленникъ.

                                 Да я отъ прочихъ не отстану.
   

Четвертый.

             Идите на село; красавицъ много тамъ,
             И пива добраго, я погулять привольно.
   

Пятый.

             Спасибо молодецъ! Иди, коль хочешь, симъ!
             Ужъ раза два моимъ бокамъ
             Досталось на селѣ довольно.
   

Горничная.

             Нѣтъ! Въ городъ я вернусь!
   

Вторая.

                                                     Онъ ждетъ насъ у осинъ.
   

Первая.

             Да мнѣ-то что! Съ тобой лишь онъ гуляетъ,
             Съ тобой танцуетъ и болтаетъ,
             Ну и ступай къ нему!
   

Вторая.

                                           Онъ нынче не одинъ:
             Курчавый будетъ съ нимъ.
   

Школьникъ.

                                                     Вишь какъ шагаютъ! Чудо!
             Пойдемъ за ними, братъ! Пристать бы къ нимъ не худо!
             Забористый табакъ, пивка стаканъ другой,
             Да дѣвка красная -- что дѣлать, вкусъ такой!
   

Горожанка.

             Смотри, красавчики собою,
             И безъ оглядки, просто срамъ,
             Бѣгутъ за горничной простою,
             Гдѣ столько есть хорошихъ дамъ.
   

Второй школьникъ (первому).

             Постой! Я сзади двухъ другихъ
             Въ нарядныхъ платьяхъ замѣчаю;
             Сосѣдка мнѣ одна изъ нихъ.
             За нею я пріударяю.
             Онѣ тихонько, скромно такъ идутъ,
             И насъ съ собой навѣрное возьмутъ!
   

Первый.

             Нѣтъ, нѣтъ! Я врагъ стѣсненій, братецъ мой!
             Спѣшимъ, спѣшимъ! Дичина ускользаетъ!
             Повѣрь, рука знакомая съ метлой,
             Тебя всѣхъ лучше въ праздникъ обласкаетъ!
   

Горожанинъ.

             Не нравится, друзья, мнѣ голова нашъ новый.
             Лишь выбрали, такой сталъ гордый и суровый.
             И чѣмъ для насъ полезенъ онъ?
             Все слышишь пѣснь одну и ту же:
             Стѣсненія со всѣхъ сторонъ,
             Повинности что день то хуже.
   

Нищій (поетъ).

                       Вы люди добрые спѣшите
                       Гулять веселою толпой,
                       На старца нищаго взгляните
                       И сжальтесь надъ моей нуждой.
                       Лишь тотъ кто призритъ скорбь другаго
                       Узнаетъ счастіе вполнѣ --
                       Въ день свѣтлый праздника Христова
                       Подайте милостыню мнѣ!
   

Второй горожанинъ.

             Не знаю лучше я веселья въ день воскресный,
             Нѣмъ разговоръ объ ужасахъ войны:
             Какъ гдѣ-то, въ Турціи, въ чужбинѣ неизвѣстной,
             Народы цѣлые мечомъ истреблены;
             Сидишь за кружкою и взоромъ провожаешь
             Спокойно по рѣкѣ плывущія суда,
             Потомъ, придя домой, въ душѣ благословляешь
             Отчизны тишину и мирные года.
   

Третій горожанинъ.

             Такъ, такъ, сосѣдъ! Люблю я это самъ.
             Пожалуй вдалекѣ сражайся,
             Пусть все верхъ дномъ поставятъ тамъ,
             Лишь все по-старому у насъ-то оставайся!
   

Старуха (молодымъ горожанкамъ).

             Добро пожаловать франтихи молодыя!
             Кто жь не засмотрится на васъ?
             Поди ты, гордыя какія!
             А что на думушкѣ узнаю я сейчасъ.
   

Горожанка.

             Уйдемъ, Агата! Неприлично явно
             Водиться намъ съ колдуньею такой;
             Хоть, правда, на дому у ней еще недавно
             Мнѣ ночью суженый явился какъ живой.
   

Вторая.

             А мнѣ она его въ стаканѣ показала:
             Какъ воинъ онъ стоялъ, друзьями окруженъ,
             Но сколько я его повсюду ни искала,
             Доселѣ на глаза, мнѣ не попался онъ.
   

Солдаты,

                       Твердые замки
                       Съ крѣпкой стѣною,
                       Дѣвъ неприступныхъ
                       Съ гордой душою
                       Бралъ бы я съ бою!
                       Добрая плата,
                       Доблестный трудъ!
                       Трубы отважныхъ
                       Громко сзываютъ.
                       Радость и гибель
                       Имъ возвѣщаютъ,
                       Грозно несется
                       Буря войны,
                       Дѣвы и замки
                       Сдаться должны!
                       Добрая плата,
                       Доблестный трудъ!
                       Бодро солдаты
                       Дальше идутъ.
   

Фаустъ и Вагнеръ.

Фаустъ.

             Оковы рѣки и ручьевъ сокрушила
             Благая весна животворнымъ лучомъ;
             Жизнь юная зеленью долы покрыла;.
             Какъ старецъ угрюмый, въ безсильи своемъ,
             Въ суровыя горы зима отступила.
             Оттуда порою она посылаетъ
             Лишь немощный пней, и зелень луговъ
             Крупой ледяною, сердясь, осыпаетъ,
             Но таетъ мгновенно холодный покровъ.
             Все къ свѣту стремится, все къ жизни возстало,
             Все краской веселой одѣться спѣшитъ:
             Цвѣтовъ въ околодкѣ веснѣ не достало,
             Она ихъ нарядомъ людей замѣнитъ.
             На городъ вдали оглянися съ высотъ:
             Подъ темными сводами тѣсныхъ воротъ
             И давка, и говоръ, и шумъ, и движенье --
             Всѣ праздновать идутъ Христа воскресенье.
             Самимъ имъ пора воскресенья пришла
             Изъ замкнутыхъ комнатъ и душныхъ домовъ,
             Отъ гнета работы, отъ узъ ремесла,
             Изъ смрадныхъ подваловъ и темныхъ угловъ;
             На волю изъ улицъ, изъ мрака церквей
             Зоветъ ихъ сіянье весеннихъ лучей.
             Смотри какъ толпа въ безпрерывномъ движеньи
             Луга и сады заняла вдалекѣ;
             Отъ края до края, на всемъ протяженьи,
             Веселыя лодки плывутъ по рѣкѣ;
             Вотъ пестрой гурьбой тяжело нагруженный
             Челнокъ запоздалый отчалилъ сейчасъ,
             И даже на склонахъ горы отдаленной
             Цвѣтные наряды привѣтствуютъ глазъ;
             Съ села раздается напѣвъ хоровода --
             Здѣсь рай настоящій простого народа,
             Лишь звуки веселья здѣсь слышатся мнѣ,
             Здѣсь быть человѣкомъ могу я вполнѣ!
   

Вагнеръ.

             Въ прогулкѣ съ нами, докторъ, безъ сомнѣнья,
             И честь и пользу вижу я всегда;
             Но грубыя мнѣ гадки развлеченья,
             И не пришелъ бы я одинъ сюда.
             Мнѣ крики, скрипки, кегли нестерпимы,
             Весь этотъ хаосъ дикой кутерьмы:
             Бѣснуются, какъ чортомъ одержимы,
             И говорятъ: поемъ и веселимся мы!
   

Поселяне (подъ липой; пѣніе и пляска).

                       Плясать выходитъ пастушокъ,
                       Цвѣтная куртка и вѣнокъ,
                       Нарядъ на немъ красивый.
                       Подъ липой водятъ хороводъ,
                       И пляшетъ весело народъ;
                       Люли, люди,
                       Люли, люли, люди --
                       Звучитъ напѣвъ гульливый.
   
                       Поспѣшно входить онъ въ кружокъ,
                       И мимоходомъ дѣвку въ бокъ
                       Толкнулъ пастухъ шутливо;
                       А дѣвка бойкая въ отвѣть:
                       Толкаться такъ совсѣмъ не слѣдъ.
                       Люли, люли,
                       Люли, люди, люли --
                       Вѣдь это неучтиво.
   
                       Живѣе пляска, хоръ дружнѣй,
                       Пастухъ съ красоткою своей
                       Кружится прихотливо;
                       Лицо горитъ, нарядъ въ пыли,
                       И вотъ въ сторонку отошли,
                       Люли, люли,
                       Люли, люли, люли,
                       Обнявшись шаловливо.
   
                       Оставь, пастухъ! Мы знаемъ васъ!
                       Дѣвицѣ парень ужь не разъ
                       Въ любви поклялся лживо;
                       А онъ въ отвѣтъ ее ласкалъ,
                       И всю окрестность оглашалъ.
                       Люли, люли,
                       Люли, люли, люди,
                       Подъ липой хоръ гульливый.
   

Старый поселянинъ.

             Спасибо, докторъ, вамъ на томъ,
             Что въ толкотню простыхъ людей
             Вы не побрезгали придти
             При всей учености своей.
             Позвольте жъ свѣжаго питья
             Вамъ чарку лучшую налить;
             Вамъ отъ души желаю я
             Не только жажду утолить,
             Пусть столько жъ, сколько капель въ ней,
             Пошлетъ вамъ Богъ счастливыхъ дней.
   

Фаустъ.

             Я пью отрадное питье,
             Вамъ всѣмъ привѣтствіе мое.

(Народъ собирается въ кругъ.)

Старый поселянинъ.

             Да, хорошо что въ свѣтлый донъ
             Вы появляетесь сюда:
             Не оставляли вы народъ
             Во дни невзгоды и труда.
             Не мало здѣсь найдется насъ
             Кого покойный вашъ отецъ
             Отъ смерти злой чудесно спасъ,
             Заразѣ положивъ конецъ.
             Цвѣтущій отрокъ, бодро шли
             Вы въ зараженные дома;
             За трупомъ трупъ изъ нихъ несли,
             Но не коснулась васъ чума.
             Свершили подвигъ вы опасный;
             Помогъ помощнику Всевластный.
   

Всѣ.

             Храни его надолго Богъ,
             Чтобъ онъ и впредь помочь намъ могъ!
   

Фаустъ.

             Тому вы кланяться должны
             Кѣмъ силы намъ на трудъ даны.

(Проходитъ далѣе съ Вагнеромъ,)

Вагнеръ.

             Какъ долженъ ты, великій мужъ, цѣнить
             Горячее народа уваженье!
             Счастливъ кто могъ свое умѣнье
             Съ такою пользой примѣнить!
             Всѣ шлютъ тебѣ благословенья,
             И старъ и младъ къ тебѣ спѣшитъ,
             Нѣмѣетъ скрипка, хоръ молчитъ.
             Идешь, рядами всѣ стоять,
             На воздухъ шапки ихъ летятъ.
             Колѣна преклонить готовы,
             Какъ предъ святынею Христовой.
   

Фаустъ.

             Два-три шага насъ къ камню приведутъ,
             Гдѣ отъ пути мы отдохнемъ съ тобою.
             Не разъ, одинъ, сидѣлъ я въ думѣ тутъ,
             Постомъ себя терзая и мольбою.
             Надежды, вѣры волнъ живой,
             Хотѣлъ за слезы и стенанья
             Купить конецъ заразы злой
             Я у Владыки мірозданья.
             Насмѣшкой мнѣ звучитъ толпы хвала.
             О, еслибъ понялъ ты, въ душѣ моей читая,
             На что оказана была
             Отцу и сыну честь такая!
             Отецъ былъ бѣдный, честный человѣкъ;
             Стремяся къ высшимъ, сокровеннымъ знаньямъ,
             О таинствахъ природы весь свой вѣкъ
             Онъ размышлялъ съ причудливымъ стараньемъ.
             Ученики въ поту лица
             Въ волшебной кухнѣ съ нимъ трудились,
             Гдѣ по рецептамъ безъ конца
             Лѣкарства дикія варились.
             Тамъ лилію съ могучимъ львомъ
             Въ прохладной ваннѣ сочетали,
             И на огнѣ изъ дома въ домъ
             Безъ жалости перегоняли;
             Когда жъ, сіяя пестротой.
             Царица въ стклянкѣ появлялась,
             Готово средство: мретъ больной;
             Кто спроситъ, много ль исцѣлялось?
             Составомъ адскимъ долго мы.
             Свирѣпѣй пагубной чумы,
             Окрестность всю опустошали:
             Я тысячи извелъ губительнымъ питьемъ,
             И вотъ въ присутствіи твоемъ
             Убійцъ безстыдныхъ прославляли.
   

Вагнеръ.

             Но можно ль вамъ объ этомъ горевать?
             Мы всѣ, скажите, не должны ли
             Тѣ правила которымъ насъ учили
             По мѣрѣ силъ на дѣлѣ выполнять?
             Коль юношей отца ты почитаешь,
             Доволенъ онъ останется тобой;
             Коль, возмужавъ, науку умножаешь
             До цѣли высшей сынъ достигнетъ твой
   

Фаустъ,

             О, счастливъ ты, когда изъ моря тьмы
             Надѣешься на свѣтъ пробиться!
             Намъ нужно то, чего не знаемъ мы,
             А то что знаемъ не годится.
             Но часъ отрадный не дадимъ
             Мы отравить себѣ тоскою.
             Смотри, какъ свѣтомъ золотымъ
             Горятъ избушки за листвою.
             Уходить прочь отъ насъ свѣтило дня.
             Въ его лучахъ проснется жизнь иная;
             О, еслибъ крылья подняли меня
             Во слѣдъ за нимъ летѣть не уставая!
             Мерцаньемъ вся озарена,
             Земля бъ у ногъ моихъ лежала;
             Огонь на высотахъ, въ долинахъ тишина,
             И каждая бъ рѣка какъ серебро блистала;
             Не задержала бы божественный полетъ
             Гора суровая съ ущельями глухими,
             И море теплое средь рдѣющихъ высотъ
             Предстало бъ наконецъ предъ взорами моими;
             Въ немъ хочетъ божество сокрыться отъ меня,
             Но дальше я лечу, луни его впивая:
             Мракъ ночи позади, въ очахъ сіянье для,
             Сводъ неба надо мной, внизу волна морская.
             Прекрасный сонъ! Но солнце далеко!
             На крыльяхъ духа вольно и легко
             Не вознесется плоть земная.
             Но какъ сдержать души волненье,
             Когда весною слышишь ты
             Какъ льется жаворонка пѣнье
             Изъ лучезарной высоты,
             Когда надъ темными соснами
             Орелъ торжественно паритъ,
             И надъ морями, надъ долами
             Журавль на родину летитъ!
   

Вагнеръ.

             Я самъ впадалъ, случаями, въ мечтанья,
             Но не знавалъ такого состоянья.
             Полей, лѣсовъ скучна мнѣ красота,
             Крыло же птицы людямъ не годится;
             Не лучше ли

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Перевелъ Анатолій Мамонтовъ.

   

МОСКВА
Изданіе А. И. Мамонтова
1901

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Прологъ въ театрѣ
   Прологъ въ небесахъ
   Ночь. Кабинетъ Фауста
   За городскими воротами
   Кабинетъ Фауста. Фаустъ и пудель
   " " Фаустъ и Мефистофель
   Мефистофель и ученикъ
   Ауербаховъ погребъ въ Лейпцигѣ
   Кухня вѣдьмы
   Улица
   Вечеръ. Комната Маргариты
   Гулянье. Мефистофель и Фаустъ
   Домъ сосѣдки
   Улица. Фаустъ и Мефистофель
   Садъ
   Лѣсъ и пещера
   Комната Гретхенъ. Гретхенъ у прялки
   Садъ Марты
   У колодца
   У городской стѣны
   Ночь. Улица передъ домомъ Гретхенъ
   Соборъ
   Вальпургіева ночь
   Сонъ въ Вальпургіеву ночь. Интермедія
   Пасмурный день. Поле
   Тюрьма
   Поясненія
   Магія
   Макрокосмъ
   Фамулусъ
   Ключи Соломона
   Схоластъ
   Мышиный богъ
   Пентаграмма
   Микрокосмъ и Макрокосмъ
   Испанскіе сапожки
   Гансъ изъ Риппаха
   Два ворона
   Сивилла
   Уріанъ
   Воландъ
   Старуха Каубо
   Лилита
   Проктофантасмистъ
   Тегелъ
   Идолъ
   Дилетантизмъ
   Интермедія. Ксеніи
   Мидинга сыны
   Любопытный путешественникъ
   Сѣверный путешественникъ
   Геннингсъ
   Музагетъ
   Ci-devant Геній Времени
   Журавль
   Свѣтскій человѣкъ
   Ловкачи
   Блуждающіе огни
   Падучая звѣзда
   Грузные
   

ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Вы приближаетеся вновь, колеблясь все еще,
             Вы, образы, что рано нѣкогда предъ смутнымъ взоромъ
             Мнѣ показались! Въ этотъ разъ пытаться ль мнѣ
             Васъ удержать? О томъ мечтать все ль склонно еще сердце?
             Вы наступаете! Ну, хорошо, и въ вашей власти,
             Какими вкругъ меня изъ чада и тумана
             Встаете вы: объята юнымъ трепетомъ душа
             Подъ чарами дыханія, что слышится въ полетѣ вашемъ.
   
             Приносите съ собой картины радостныхъ вы дней,
             И не одна тѣнь милая встаетъ за вами:
             Какъ старое, наполовину смолкшее сказанье
             Встаютъ и дружба первая, и первая любовь;
             Воль нарождается опять, вновь жалоба звучитъ
             Про жизнь, что потерялася, какъ въ лабиринтѣ,
             И тѣхъ хорошихъ называетъ, что угасли предо мной.
             Часокъ прекрасныхъ счастьемъ обманувшись.
   
             Имъ не слыхать ужъ слѣдующихъ пѣсенъ,
             Тѣмъ душамъ, пѣсни первыя кому я пѣлъ;
             Разбился тѣсный дружескій кружокъ.
             Увы, замолкнулъ откликъ первый. Пѣснь моя
             Толпѣ ужъ неизвѣстной прозвучитъ;
             Сочувствіе ея, и то страшить мнѣ сердце.
             Порадуется жъ кто на пѣснь мою.
             Они. коль живы, разбрелись по свѣту.
   
             И поднялось во мнѣ давно забытое стремленье
             Въ то царство духовъ, что такъ тихо, строго;
             Въ неясныхъ звукахъ рѣетъ надо мной
             Моя лепечущая пѣснь, эоловой подобно арфѣ;
             Меня охватываетъ трепетъ, на слезой слеза катится,
             Вновь мягкимъ сердце строгое, вновь кроткимъ чувствуетъ
             Владѣю нѣмъ -- какъ вдалекѣ то вижу, (себя:
             А что исчезло, мнѣ дѣйствительностью стало.
   

ПРОЛОГЪ ВЪ ТЕАТРѢ.

Директоръ, драматическій писатель, комикъ.

             Директоръ. Вы оба, что на помощь мнѣ такъ часто
             Въ нуждѣ и горѣ приходили,
             Скажите мнѣ, чего въ земляхъ нѣмецкихъ
             Отъ предпріятья нашего мы ждете?
             Хотѣлось очень бы толпѣ мнѣ угодить, за то
             Особенно, что и сама живетъ, и жить даетъ она.
             Столбы поставлены, устроены помосты,
             И праздника себѣ всякъ ждетъ,
             Они сидятъ уже, поднявъ высоко брови,
             Расположилися совсѣмъ и хочется имъ дива.
             Я знаю, какъ съ народнымъ духомъ ладить,
             Но никогда я такъ не затруднялся;
             Положимъ, не пріучены къ отборному они,
             Но страшно много всѣ читали.
             Какъ сдѣлать намъ, чтобъ ново было все, свѣжо,
             Съ значеніемъ, но тожъ и нравилось бы всѣмъ?
             Вѣдь мнѣ толпу пріятно, видѣть,
             Когда стремится къ нашей лавочкѣ она;
             Нарядныя претерпѣвая боли.
             Тѣснится въ узкія врата спасенья.
             Да засвѣтло, еще до четырехъ.
             Пинка ли пробивается до кассы
             И, словно въ голодъ изъ-за хлѣба у пекарни.
             Себѣ чуть шею не ломаетъ за билетъ.
             Такое чудо надъ такими розными людьми
             Свершаетъ лишь поэтъ: мой другъ, сверши его сегодня!
             Писатель. Не говори ты мнѣ о пестрой той толпѣ,
             При взглядѣ на которую отъ насъ духъ отлетаетъ!
             Скрой отъ меня народную волну,
             Что противъ воли въ омутъ тянетъ насъ.
             Нѣтъ, приведи меня въ тотъ тихій неба уголокъ.
             Гдѣ только радость для поэта чистая цвѣтетъ..
             Гдѣ дружба и любовь намъ сердца благодать
             Божественною дланью зиждутъ и лелѣютъ.
             Увы, что вырвалось изъ глубины души.
             Что робко такъ уста пролепетали.
             Сейчасъ и невпопадъ, сейчасъ-же,.можетъ быть, удачно,
             То поглотить минуты дикой сила.
             И часто, лишь пробившись черезъ годы,
             Во образѣ законченномъ является оно.
             Блеститъ что, рождено то для минуты:
             Что истинно, то не погибнетъ для потомства.
             Комикъ. О, только бъ не слыхать мнѣ о потомствѣ ничего!
             Положимъ, захотѣлъ я о потомствѣ рѣчь вести.
             Кто тѣшить современниковъ бы сталъ?
             Они хотятъ потѣхи и должны ее имѣть.
             Вѣдь настоящее мальчишки славнаго все жъ нѣчто,
             Мнѣ бъ думалось, собою представляетъ
             Съ пріятностью умѣетъ высказаться кто,
             Тотъ горечи причудъ народныхъ знать не будетъ;
             Вокругъ себя толпу желаетъ онъ большую,
             Чтобъ потрясти увѣреннѣй ее.
             И потому, смѣлѣе только, и свое вы мастерство
             Намъ покажите, дайте намъ послушать
             Фантазію съ ея хорами всѣми, разумомъ, умомъ,
             Страстями, чувствомъ, но не безъ дурачества, замѣтьте хорошенько!
             Директоръ. Особенножъ событій больше подавайте!
             На зрѣлище идутъ, глядѣть имъ больше по душѣ.
             Когда передъ глазами много развернете вы.
             Такъ что толпѣ глазѣть, дивиться есть на что,
             Вы вширь сейчасъ ужъ выиграли много,
             Любимцемъ общими стали вы.
             Вѣдь массу можете лишь массой одолѣть;
             Въ конецъ, всякъ выберетъ себѣ самъ что-нибудь.
             Принесъ кто много, всѣмъ кой-что принесъ;
             И всѣ довольными выходятъ изъ театра.
             Даете вещь, давайте сразу бы ее въ кусочкахъ!
             Такое кушанье должно удасться вамъ;
             И преподнести его легко, какъ и придумать
             Что пользы, если цѣлое вы создадите!
             Что вамъ публика все жъ разобьетъ, въ куски.
             Писатель. Не чувствуете вы, какъ дурно ре          месло такое.
             Какъ не пристало истому художнику оно!
             Господъ честныхъ вамъ пачкотня
             Ужъ правиломъ, я замѣчаю, стала.
             Директоръ. Упрекъ такой меня не обижаетъ;
             Кто хочетъ дѣйствовать съ успѣхомъ,
             Держаться долженъ лучшихъ средствъ къ тому.
             Подумайте, вѣдь мягкое вамъ дерево колоть,
             Вы пишете, взгляните, для кого!
             Коль этого къ вамъ гонитъ скука.
             Приходитъ тотъ съ чрезмѣрно сытнаго обѣда,
             И, хуже что всего, не мало ихъ
             Является отъ чтенія газетъ.
             Разсѣянно спѣшатъ къ намъ, какъ на маскарадъ,
             И только любопытство каждый шагъ ихъ окрыляетъ;
             А дамы выставляютъ и себя, и свой нарядъ.
             Безъ жалованія играютъ вмѣстѣ съ нами.
             Намъ по мерещится на поэтическихъ высотахъ нашихъ?
             Чѣмъ радуетъ насъ полный сборъ?
             Вы милостивцевъ ближе разсмотрите:
             На половину холодны они, на половину грубы.
             Тотъ послѣ представленья на картежъ имѣетъ виды,
             А этотъ дико ночь провостъ къ объятьяхъ дѣвки.
             Чего жъ вамъ, бѣдные глупцы,
             Такъ лгу нить свѣтлыхъ музъ для итого народа?
             Я говорю, давайте больше только, больше, больше,
             И никогда отъ цѣли вы не удалитесь:
             Старайтесь лишь ошеломить людей,
             Вѣдь удовольствовать ихъ трудно...
             Что съ вами? Вы восхищены иль больно вамъ?
             Писатель. Иди, ищи себѣ раба другого!
             Поэтъ неужли долженъ право высшее свое,
             То человѣческое право, что дала ему природа.
             Изъ-за тебя вышучивать преступно?
             Чѣмъ двигаетъ онъ всѣ сердца?
             Чѣмъ побѣждаетъ каждую стихію?
             Да развѣ не созвучіемъ, что изъ груди несется,
             И, что, обратно, міръ вплетаетъ въ сердце?
             Когда природа безучастно нити вѣчную длину
             Крутитъ и на свое веретено мотаетъ,
             Когда негармоничная громада всѣхъ существъ
             Звенитъ тоскливо въ рознящихся звукахъ,
             Кто дѣлить вѣчно ровное теченье ряда,
             Чтобъ оживить его и ритмъ движенью дать?
             Кто единичное возводитъ во всеобщій строй священный.
             Гдѣ ударяетъ чудными аккордами оно?
             Кто бурѣ придаетъ неистовство страстей,
             Величіе огнямъ зари вечерней?
             Прекрасные весенніе цвѣты
             Кто сыплетъ на тропу возлюбленной своей?
             Зеленые беззначные листы сплетаетъ кто
             Въ почетные вѣнки заслугамъ всякимъ?
             Олимпу кто оплотъ дастъ, кто единитъ боговъ?--
             Мощь человѣка, откровенная въ поэтѣ.
             Комикъ. И пользуйтесь же силами, что такъ прекрасны.
             Ведите вы писательское дѣло,
             Какъ приключеніе любовное ведется;
             Сошлись случайно, чувство говорить, остались,
             И постепенно, понемногу, узы появились;
             Тутъ счастье наростаетъ, на него затѣмъ войной идутъ,
             Восхищены, тутъ боль подобралась.
             И не успѣли оглянуться, вьппелъ ужъ романъ.
             Давайте, сочинимъ и мы такое представленье!
             Хватайте только въ самую вы жизнь людскую!
             Живетъ ей всякъ, знакома же она немногимъ.
             И гдѣ захватите со вы, тамъ она и интересна.
             Въ картинахъ пестрыхъ ясности немного.
             При заблужденьи многомъ, правды искорка одна:
             Такъ лучшій варится напитокъ,
             Который всѣхъ свѣжить и духомъ поднимаетъ.
             Тогда сбирается цвѣтъ лучшій молодежи
             Предъ вашею игрой и внемлетъ откровенью;
             Тогда изъ вашего творенья нѣжная душа
             Вбираетъ каждая меланхолическую пищу,
             Тогда одно, другое шевельнется,
             И видитъ всякій, что въ своемъ онъ сердцѣ носитъ.
             Еще готовы всѣ они равно и плакать и смѣяться,
             Они еще порывъ чтутъ, радуетъ ихъ призракъ.
             Созрѣлъ кто, ты ему ничѣмъ не угодишь;
             А кто слагается, всегда тотъ будетъ благодаренъ.
             Писатель. Верни же мнѣ и времена тѣ.
             Когда я самъ еще слагался,
             Когда тѣснящихся напѣвовъ ключъ.
             Не прерываясь, нарождался вновь;
             Когда мнѣ міръ туманы застилали,
             И почка каждая сулила чудеса.
             Когда тѣ тысячи цвѣтовъ срывалъ я.
             Которые долины всѣ богато наполняли,
             И ничего я не имѣлъ, а все-таки довольно!
             Стремленье къ правдѣ, упоеніе обманомъ.
             Верни неукрощенными порывы тѣ,
             Глубокое, исполненное муки счастье,
             Любви всю мощь и ненависти силу,
             Отдай мнѣ молодость мою.
             Комикъ. Тебѣ, конечно, другъ хорошій, молодость нужна.
             Когда въ бояхъ тебя враги тѣснятъ,
             Иль дѣвушки красотки силой
             Тебѣ на шею виснутъ;
             Когда, у цѣли, съ бою трудно взятой,
             Манить вдали за скорый бѣгъ вѣнокъ наградныя:
             Когда ты послѣ вихря пляски
             Пируешь ночи напролетъ.
             Ударимъ же по струнамъ, вамъ знакомымъ;
             Исполнясь мужества, плѣняя всѣхъ.
             Къ поставленной самимъ себѣ же цѣди
             Въ блужданьи мы томъ, пробираться.
             Вотъ это, люди старые, вашъ долгъ,
             И чтимъ мы васъ по меньше оттого.
             Не дѣлаетъ, какъ говорятъ, ребячливыми старость,
             Но застаетъ она насъ истыми ребятами еще.
             Директоръ. Словами вы довольно обмѣнялись,
             Мнѣ дайте, наконецъ, и дѣло увидать!
             Пока вы строите тугъ комплименты.
             Могло бъ что и полезное свершиться.
             Что пользы говорить о настроеньи много?
             Кто медлитъ, никогда тому не явится оно.
             Разъ выдаете за поэтовъ вы себя.
             Командовать вы надъ поэзіей извольте.
             Извѣстно вамъ, нуждаемся мы въ чемъ:
             Хотимъ потягивать мы крѣпкіе напитки.
             За это варево и принимайтесь неотложно]
             Сегодня не свершилось, завтра сдѣлано не будетъ,.
             И дня ни одного не надо упускать;
             Рѣшительность должна сейчасъ же храбро
             Возможное хватать за чубъ;
             Затѣмъ ме хочется отстать,
             И дальше дѣйствуетъ она ужъ поневолѣ.
             Вы знаете, что на нѣмецкихъ нашихъ сценахъ
             Всякъ пробуетъ, что по душѣ ему;
             И потому сегодня вы мнѣ не жалѣйте
             Ни декорацій, ни машинъ!
             Пускайте въ дѣло свѣтъ небесный, малый и большой.
             Звѣздами можете сорить;
             Въ водѣ, огнѣ, горахъ скалистыхъ,
             Въ звѣрьѣ и птицахъ недостатка нѣтъ.
             Такъ, въ тѣсной храминѣ досчатой
             Весь кругъ творенья обойдите,
             И шествуйте, не торопяся, полегоньку
             Съ небесъ чрезъ міръ вы къ адъ.
   

ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБЕСАХЪ.

Господъ, небесныя силы, потомъ Мефистофель.

Три архангела выступаютъ.

             Рафаилъ. Звучитъ, какъ и издревле, солнце
             Средь хора братственныхъ свѣтилъ
             И предначертанный свой путь
             Свершаетъ въ перекатахъ грома.
             Изъ созерцанія его мощь ангеловъ исходить.
             Когда нѣтъ силъ его постигнуть;
             Высокія, непостижимыя созданья
             Чудесны, какъ и къ первый день.
             Гавріилъ. И скоро, непостижно скоро
             Чредуется великолѣпіе земли;
             Смѣняется свѣтъ райскій ночью,
             Исполненною ужаса, глубокой;
             Въ волнахъ широкихъ цѣнясь, море
             Вздымается изъ бездны скалъ;
             И скалы тѣ уносятся, и море.
             Въ превѣчно-быстромъ бѣгѣ сферъ,
             Михаилъ. Бушуютъ бури въ состязаньи
             Съ морей на сушу, съ суши на моря,
             И глубочайшаго цѣпь дѣйствія вокругъ,
             Свирѣпствуя, онѣ являютъ;
             Тамъ молнія несетъ опустошенье,
             Предшествуя раскатамъ громовымъ;
             Посланники жъ Твои, Господь, воспрослявляютъ
             Движенье тихое дня Твоего.
             Втроемъ. Изъ созерцанія мощь ангеловъ исходитъ,
             Когда нѣтъ, силъ Тебя постигнуть,
             И всѣ Твои высокія творенья
             Чудесны, какъ и въ первый день.
             Мефистофель. Разъ Ты, Владыка, вновь нисходишь къ намъ
             И вопрошаешь, какъ у насъ все обстоитъ,
             И разъ Ты прежде вообще меня встрѣчалъ охотно,
             То вотъ средь челяди Ты видишь и меня.
             Прости, словъ мастерить высокихъ не могу я,
             Хотя и сталъ посмѣшищемъ для всѣхъ кругомъ:
             Мой пышный слогъ Тебя бъ, навѣрно, насмѣшилъ,
             Когда бъ де отучилъ себя отъ смѣха Ты.
             О солнцахъ и мірахъ сказать я не умѣю ничего.
             А вижу лишь, какъ мучаются люди.
             Того жъ все пошиба остался міра маленькій божокъ
             И такъ же страненъ, какъ и въ первый день.
             Немножко лучше бы ему жилось,
             Когда бъ небеснаго Ты свѣта не далъ въ призракѣ ему.
             Его онъ разумомъ зоветъ, а пользуется имъ,
             Чтобъ быть скотомъ любого пуще звѣря.
             И представляется онъ мнѣ, не прогнѣвить бы Вашу Милость
             Кузнечикомъ тѣмъ длинноногимъ,
             Что все летаетъ и, летая, скачетъ,
             Въ травѣ жъ опять пѣснь старую постъ.
             Ну, и лежалъ бы все въ травѣ;
             Во всякую квашню суетъ онъ носъ!
             Господь. И больше нечего тебѣ сказать Мнѣ?
             Всегда приходишь только обвинять?
             И вѣчно на землѣ не по тебѣ все?
             Мефистофель. По моему, Владыка! Тамъ, какъ и всегда, изрядно скверно.
             Мнѣ люди жалки въ дни своихъ невзгодъ,
             Охоты нѣтъ ихъ, бѣдныхъ, даже мучить.
             Господь. Тебѣ извѣстенъ Фаустъ?
             Мефистофель. Докторъ-то?
             Господь. Мой рабъ!
             Мефистофель. Ну, подлинно, онъ служитъ Вамъ особеннымъ манеромъ.
             Питье и явства у безумца не земныя,
             Броженье гонитъ вдаль его;
             Свое онъ безразсудство мало сознаетъ
             И требуетъ отъ неба лучшихъ звѣздъ,
             А отъ земли всѣхъ высшихъ наслажденій;
             И близь и даль р.ея не даетъ довольства
             Груди, взволнованной глубоко.
             Господь. Мнѣ если служить онъ теперь и смутно:
             Я скоро къ свѣту приведу его.
             Садовникъ знаетъ же, лишь деревцо зазеленѣло,
             Что цвѣтъ и плодъ грядущіе года украсятъ.
             Мефистоф. Какой закладъ хотите? Вамъ его все жъ потерять придется,
             Коль мнѣ дадите позволенье
             Тихонько повести его моей дорогой.
             Господь, Пока онъ на землѣ живетъ,
             Запрета въ томъ тебѣ не будетъ,
             Блуждаетъ человѣкъ, пока въ немъ есть стремленье,
             Мефистофель. Спасибо вамъ на этомъ! Никогда я
             Вязаться съ мертвыми охоты не имѣлъ.
             Мнѣ щеки свѣжій и полныя все больше по душѣ;
             Меня для мертвеца нѣтъ дома.
             Я тутъ, что кошка съ мышью.
             Господь. Ну. хорошо! тебѣ предоставляю Я:
             Ты отъ его первоисточника духъ этотъ отвлеки,
             И, если сможешь охватить, веди
             Съ собою внизъ, дорогою своей;
             Но постыдись, коль исповѣдать долженъ будешь,
             Что человѣкъ хорошій при своемъ стремленьи смутномъ
             Все жъ правый путь въ сознаніи несетъ.
             Мефистофель. Такъ, такъ! Но только не надолго.
             За свой закладъ совсѣмъ не страшно мнѣ.
             Когда жъ достигну цѣли я,
             Позвольте мнѣ торжествовать, что будетъ мочи.
             Прахъ будетъ жрать онъ, и съ охотой,
             Какъ именитая змѣя, моя кума!
             Господь. И тутъ себя свободно можешь проявлять ты;
             Мнѣ никогда тебѣ подобные не были ненавистны.
             Изъ духовъ всѣхъ, что отрицаютъ,
             Плугъ меньше всѣхъ Мнѣ въ тягость.
             Легко ужъ дѣятельность слабнуть можетъ въ человѣкѣ
             И неоправданный покой любить онъ начинаетъ;
             А потому охотно Я ему товарища даю,
             Который возбуждаетъ, дѣйствуетъ
             И дѣло дьявольское долженъ дѣлать.
             Вы жъ, вправду божіи сыны,
             Да радуетъ насъ красоты живой богатство;
             И то, что вѣчно зиждется, что вѣчно дѣйствуетъ, животъ.
             Васъ да обниметъ сѣнью благодатныя любви,
             И все парящее въ явленьи зыбкомъ
             Вы въ мысляхъ непреходныхъ закрѣпляйте!
             (Небеса закрываются, архангелы улетаютъ.)
             Мефистоф. (одинъ). Отъ времени до времени охотно
             Я старика, и съ нимъ порвать я берегусь; [вижу
             Вѣдь для большого господина очень мило
             Такъ человѣчно даже съ чортомъ говорить.
   

ТРАГЕДІИ ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.

НОЧЬ.

Въ высокосводчатой, узкой готической комнатѣ Фаусть безпокойный въ своемъ креслѣ у рабочаго стола

             Фаустъ. Ну, вотъ, и философію, увы,
             И правовѣдство, медицину,
             И теологію, на горе.
             Насквозь я научилъ, трудился горячо:
             И что же вотъ, глупецъ я бѣдный!
             Уменъ все такъ же, какъ и прежде;
             Зовусь магистромъ, даже докторомъ зовусь,
             И скоро десять лѣтъ ужъ, какъ вожу
             И вверхъ, и внизъ, и вкривь, и вкось
             Своихъ учениковъ я за носъ
             И вижу, что мы знать не можемъ ничего!
             О, это, прямо, сердце мнѣ сожжетъ
             Конечно, я разумнѣе всѣхъ этихъ дуралеевъ,
             Магистровъ, докторовъ, попонъ, писакъ;
             Не мучаютъ меня ни совѣсть, ни сомнѣнья,
             Я не боюсь ни ада, ни чертей --
             За то жъ и радостей я всѣхъ лишенъ.
             Не представляю я себѣ, что вправду "паю что-нибудь.
             Не представляю, чтобы могъ чему-нибудь учить.
             Иль исправлять людей и вразумлять ихъ.
             Нѣтъ также у меня ни денегъ, ни добра,
             Ни почестей, пи прелестей земныхъ;
             Собака дальше бъ жить не захотѣла такъ!
             И потому я магіи отдался;
             Быть можетъ, силой и устами духа
             Повѣдаются многія мнѣ тайны.
             Чтобъ, горькимъ потомъ обливаясь,
             Не нужно было говорить, чего не знаешь.
             Чтобы познать, чѣмъ въ нѣдрахъ самыхъ
             Міръ сплоченъ; чтобы видѣть
             Всю зиждущую силу, всѣ зачатки
             И перестать въ словахъ лишь разбираться.
   
             О, если-бъ на мое мученье
             Въ послѣдній разъ смотрѣлъ ты. полный мѣсяцъ.
             Кого, полуночь не одну
             Я, бодрствуя, встрѣчалъ у этого стола;
             Тогда надъ книгами и надъ бумагой
             Ты, другъ тоскливый, мнѣ являлся!
             О, еслибъ могъ по высямъ горъ
             Ходить въ твоемъ я свѣтѣ миломъ;
             Тамъ, у пещеры горной, съ духами витать,
             И, въ полутьмѣ твоей блуждая по лугамъ.
             Отъ чада знаній всѣхъ освободившись,
             Здоровье могъ найти, въ твоей росъ купаясь!
   
             О, горе! неужель я все еще въ тюрьмѣ?
             Проклятая, глухая, каменная яма.
             Куда и милый свѣтъ небесъ
             Лишь тусклымъ пробивается чрезъ писаныя стекла:
             Стѣсненная книгъ этой кучей.
             Что гложетъ червь и кроетъ пыль
             И надъ которой до высокаго вплоть свода
             Бумага закоптѣлая торчитъ;
             Заставленная банками, стаканами вокругъ,
             Вся инструментами набита,
             Со скарбомъ предковъ, втиснутымъ туда жъ --
             Вотъ міръ, твой! И зовется это міромъ!
   
             И спрашиваешь ты еще, чего
             Въ груди твоей такъ боязливо сердце жмется?
             Чего движенье жизни все въ тебѣ
             Неразъясненная спираетъ боль?
             Взамѣнъ живой природы,
             Въ среду которой создалъ Богъ людей.
             Вокругъ тебя, средь плѣсени и чада,
             Лишь остовы звѣрей, да мертвыхъ кости.
   
             Вставай! Бѣги отсюда на просторъ!
             И эта, тайнъ исполненная, книга,
             Что, собственною Нострадамуса написана рукой.
             Неужли спутникъ не достаточный тебѣ?
             Познаешь ты тогда теченье звѣздъ,
             И, если наставлять тебя природа будетъ,
             Твоя душевная воспрянетъ сила.
             Какъ духъ другому духу говоритъ.
             Тутъ тщетно мышленье сухое
             Тебѣ святые знаки объясняетъ:
             Вы. духи, вьетесь вкругъ меня;
             Отвѣтьте мнѣ, коль слышите меня!

(Онъ открываетъ книгу и вплоть знакъ макрокосма.)

             Какое чувство наслажденья разлилось
             При этомъ взглядѣ вдругъ въ моемъ всемъ существѣ!
             Я чувствую, святое, молодое счастье жизни
             Но жиламъ мнѣ, по нервамъ, новымъ пламенемъ бѣжитъ.
             Не богъ ли это былъ, что знаки эти начерталъ.
             Которые во мнѣ смиряютъ бушеванье
             И, радостью наполнивъ сердце бѣдное мое.
             Таинственнымъ подъемомъ духа
             Природы силы вкругъ меня разоблачаютъ?
             Не богъ ли я? Во мнѣ становится свѣтло таю.!
             Природу я, зиждительницу, въ этихъ чистыхъ начертаньемъ
             Лежащею передъ моей душою вижу
             Теперь я только познаю, что мудрый говоритъ:
             "Не замкнутъ міръ духовъ;
             "Твои смыслъ помиркнулъ, сердце мертво;
             "Вспрянь, ученикъ! купай, не унывая,
             "Земную грудь ты въ утреннемъ багрянцѣ!"

(Онъ разсматриваетъ изображенье.)

             Какъ въ одно цѣлое сплетается все тутъ.
             Одно къ другомъ все дѣйствуетъ, живетъ!
             Какъ неба силы воздымаются, нисходятъ.
             Передаютъ одна другой златыя ведра,
             На благодатью дышущихъ крылатъ
             Съ небесъ чрезъ землю проникаютъ.
             Сквозь всю вселенную гармоніей звучатъ!
   
             Какое зрѣлище! Но зрѣлище, увы, и только!
             Гдѣ мнѣ схватить тебя, природа безъ предѣловъ?
             Васъ, груди, гдѣ? Источники всей жизни, вы,
             На коихъ виснутъ и земля и небо.
             Куда льнетъ вянущая грудь,
             Точитесь вы, вы напояте, а я неужли жажду понапрасну?

(Онъ съ огорченіемъ перелистываетъ книгу и видитъ изображеніе Духа земли.)

             Какъ это на меня иначе дѣйствуетъ изображенье!
             Ты, Духъ земли, ты ближе мнѣ;
             Ужъ выше чувствую въ себѣ и силы,
             Ужъ я горю, какъ бы отъ новаго вина;
             Отвагу чувствую пуститься въ міръ.
             Нести земную боль, земное счастье,
             Сразиться съ бурями въ бою
             И не робѣть при трескѣ корабля въ крушеньи.--
             Но надо мною набѣгаютъ облака --
             Свой свѣтъ скрываетъ мѣсяцъ --
             Свѣтильникъ гаснетъ!--
             Клубится паръ!-- Багряные лучи сверкаютъ
             Надъ головой моей -- повѣялъ
             Со сводовъ холодъ
             И охватилъ меня!
             Я чувствую, витаешь надо мной, желанный Духъ!
             Раскройся ты!
             О, разрывается какъ сердце у меня!
             Для чувствованій новыхъ
             Подъяты силы всѣ душевныя мои!
             Всецѣло сердце, чувствую я. предано тебѣ!
             Ты долженъ, долженъ ты! хоть стоило бъ мнѣ это жизни.

(Онъ схватываетъ книгу и произноситъ таинственное заклинаніе Духа. Вспыхиваетъ пламя. Духъ показывается въ пламени).

             Духъ. Взываетъ кто ко мнѣ?
             Фаустъ (отвернувшись). Ужасное Видѣнье!
             Духъ. Меня ты мощно привлекалъ.
             Отъ сферъ моихъ питался долго,
             И что жъ --
             Фаустъ. Увы, не выношу тебя!
             Духъ. Меня узрѣть ты молишь, воздыхая,
             Мой голосъ слышать, видѣть обликъ мой,
             Меня склоняетъ мощное души твоей моленье,
             Явился я!-- Какой презрѣнный ужасъ
             Объялъ тебя, сверхчеловѣкъ? Гдѣ зовъ души?
             Гдѣ грудь, что міръ въ себѣ воздвигла цѣлый.
             Носила, берегла и, въ трепетѣ восторга,
             Вздымалась, чтобъ до насъ, духовъ, подняться?
             Гдѣ жъ Фаустъ, ты. чей голосъ мнѣ звучалъ,
             Кто всѣми силами ко мнѣ стремился?
             Подъ вѣяньемъ дыханья моего ты ль это
             Дрожишь во глубинахъ всѣхъ жизни,
             Что скорчившійся въ страхѣ червь?
             Фаустъ. Мнѣ уступать тебѣ, изъ пламени созданье?
             Я Фаустъ, и равенъ я тебѣ!
             Духъ. Въ прибояхъ жизни, въ бурѣ дѣлъ
                       Вздымаюсь я, спускаюсь долу.
                       Сную туда, сюда;
                       Рожденье, могила,
                       Превѣчное море.
                       Все смѣна сплетеній,
                       Горячая жизнь,
                       Такъ зижду я за времени гудящимъ станомъ,
                       Работаю живую ризу божества.
             Фаустъ. Тебѣ, что носишься надъ міромъ всѣмъ.
             Какимъ я близкимъ чувствуя себя, Духъ Дѣла!
             Духъ. Подобенъ духу ты, котораго тьт понимаешь.
             Не мнѣ! (исчезаетъ.)
             Фаустъ (поникнувъ всѣмъ тѣломъ). И не тебѣ?
             Кому же?
             Я образъ и подобье Божества!
             И даже не тебѣ! (Стучатъ.)
             О, смерть! Я знаю, кто: мой фамулусъ;--
             И разлетится счастье величайшее мое!
             И надо же, чтобъ созерцанья полноту такую
             Сухой пролаза нарушалъ!

(Вагнеръ въ халатѣ и ночномъ колпакъ. со свѣтильникомъ въ рукахъ. Фаустъ отворачивается съ негодованіемъ.)

             Вагнеръ. Простите! Слышу, декламируете вы;
             Навѣрно греческую вы трагедію читали
             Попользоваться мнѣ хотѣлось бы искусствомъ этимъ.
             Оно вѣдь въ наше время много значитъ.
             Слыхалъ частенько, слава шла, что будто бы
             Актеръ иной священника поучитъ.
             Фаустъ. Когда священникъ самъ актеръ.
             Порой что можетъ и случиться.
             Вагнеръ. Увы, когда вотъ такъ въ музей свой загнанъ ты
             И міръ людской едва ты въ праздникъ видишь,
             Едва въ подзорную трубу и только издалека --
             Какъ имъ руководить тутъ словомъ?
             Фаустъ. Чего не чувствуете вы, за тѣмъ вамъ не угнаться,
             Когда не имъ души оно наружу рвется
             И чувствомъ первобытнаго довольства
             Сердца не покоряетъ слушателей всѣхъ.
             Сидите жъ такъ и дальше! Клейте мы себѣ,
             Изъ пиршественныхъ яствъ чужихъ варите кашу,
             И жиденькіе огоньки
             Изъ нашей кучки пепла выдувайте
             На удивленіе дѣтей и обезьянъ.
             Когда вамъ то приходится по вкусу.
             Но никогда вамъ воедино не сплотить сердецъ,
             Коль не отъ сердца будетъ рѣчь у васъ идти.
             Вагнеръ. Но вѣдь въ умѣньи говоритъ залогъ оратора успѣха,
             Я это чувствую, но я еще далеко отъ того,
             Фаустъ. Ты честной выгоды ищи.
             Не будь шутомъ, гремящимъ бубенцами!
             И умъ, и истинное чувство сами
             Себя объявятъ при искусствѣ небольшомъ;
             Когда намъ въ самомъ дѣлѣ есть сказать что.
             Приходится ль гоняться за словами?
             Да, ваши рѣчи, что такъ блещутъ,
             Гдѣ человѣчества обрѣзками кружите мы.
             Вѣдь не живительны, какъ тотъ туманный вѣтеръ,
             Что осенью въ сухой листвѣ шуршитъ!
             Вагнеръ. О, Господи! искусство долго,
             А жизнь-то наша коротка.
             Мнѣ при моемъ критическомъ стремленьи
             За грудь и голову становится частенько страшно.
             Какъ трудно добываются тѣ средства,
             Которыя нужны, чтобъ до источниковъ добраться!
             И не достигъ еще ты полдороги,
             А нужно ужъ бѣдняги умирать,
             Фаустъ. Пергаментъ развѣ кладезь тотъ священный.
             Одинъ глотокъ откуда жажду навѣкъ унимаетъ?
             Ты утоленья не получишь,
             Коль не изъ собственной души оно течетъ.
             Вагнеръ. Простите! но большое наслажденье
             Переноситься въ духъ временъ, чтобъ видѣть,
             Какъ думалъ мудрый человѣкъ до насъ,
             И какъ затѣмъ мы, наконецъ, чудесно далеко ушли.
             Фаустъ. О, да, до самыхъ звѣздъ!
             Мой другъ, прошедшаго времена
             Вѣдь книга о семи для насъ печатяхъ;
             Что духомъ вы временъ зовете,
             Въ основѣ собственный господъ то духъ.
             Гдѣ времена, какъ въ зеркалѣ, видны.
             Ну, подлинно, одно тутъ часто горе!
             При первомъ взглядѣ убѣжишь.
             Лоханка сорная, чуланъ, набитый хламомъ.
             По большей мѣрѣ -- балаганъ
             Съ великолѣпной прописной моралью,
             Приличною вполнѣ въ устахъ у куколъ!
             Вагнеръ. Но міръ! но сердце человѣка, духъ его!
             Тутъ всякій бы желалъ хоть что-нибудь познать.
             Фаустъ. Да, что познаніемъ назвать!
             Кто настоящее названье дать дерзнетъ ребенку?
             Немногихъ тѣхъ, кто кое-что о томъ позналъ
             Не уберегъ кто переполненное сердце безразсудно
             И созерцанье, чувство передъ черстью обнаружилъ.
             Тѣхъ жгли издревле, распинали.--
             Прошу васъ, другъ, ночь поздняя уже.
             Прервать на этотъ разъ намъ на до.
             Вагнеръ. Охотно бы и дольше спать я не ложился.
             Чтобъ такъ учено съ вами мнѣ потолковать.
             Но завтра, ради перваго дня Пасхи,
             Дозвольте мнѣ одинъ иль дна вопроса.
             Съ усердіемъ отдался я ученью;
             И иного знаю я, по знать бы все хотѣлось. (Уходитъ.)
             Фаустъ. (Одинъ). Какъ только всякая надежда не исчезнетъ
             У головы, что къ дребедени льнетъ.
             Кладъ роетъ жадною рукой и рада.
             Коли червей находить дождевыхъ!
   
             Да развѣ смѣетъ голосъ человѣческій такой
             Здѣсь раздаваться, гдѣ вокругъ меня виталъ сонмъ духовъ?
             Но, ахъ! на этотъ разъ тебѣ я благодаренъ,
             Жалчайшему изъ всѣхъ сыновъ земли
             Ты вырвалъ изъ отчаянья меня,
             Ужъ помутить грозившаго мнѣ чувства.
             Такъ исполински велико видѣнье было.
             Что карлой долженъ былъ я чувствовать себя!
   
             Я, образъ Божества, подобіе его, которое считало
             Себя совсѣмъ ужъ близкимъ къ зеркалу превѣчной правды.
             Въ сіяньи, ясности небесной наслаждалося собой,
             Земли ужъ сына сбросило съ себя;
             Я, больше херувима, я, свободная чья мощь.
             Полна надежды смутной, возомнила,
             Что ужь течетъ она въ природы жилахъ,
             Творя, уже вкушаетъ жизнь боговъ -- я казниться какъ долженъ!
             Меня повергло долу слово громовое!
   
             Отважиться считать себя съ тобою равнымъ я не смѣю:
             Владѣлъ я силою тебя привлечь.
             Но силы не имѣлъ, чтобъ удержать тебя.
             Въ блаженномъ томъ мгновеніи себя
             Такимъ я малымъ чувствовалъ, такимъ великимъ;
             Жестоко оттолкнулъ меня ты
             Въ невѣдомую долю человѣка!
             Научитъ кто меня? бѣжать чего я долженъ?
             Повиноваться ль мнѣ тому стремленью?
             Да! наши самыя дѣла, какъ и страданья наши,
             Намъ преграждаютъ жизни ходъ.
   
             Во все прекраснѣйшее, что бы ни воспринялъ духъ
             Начало вяжется все болѣе и болѣе чужое;
             Когда мы до хорошаго достигнемъ въ этомъ мірѣ.
             То лучшее зовется ложью, бредомъ,
             Что дали жизнь намъ, чудныя тѣ чувства.
             Всѣ глохнуть въ суетѣ земной,
             Когда воображеніе въ полетѣ смѣломъ прежде,
             Надежды полно, ширилося въ вѣчность,
             Оно пространствомъ небольшимъ теперь довольно,
   
             Когда временъ въ пучинѣ счастье разбивается о счастье.
             Тотчасъ забота пьетъ себѣ гнѣздо въ сердечной глубинѣ,
             Родить тамъ боли потайныя.
             Укачиваетъ тамъ себя тревожно, радость нарушая и покоя;
             Себя все прикрываетъ новыми личинами она.
             Являйся подъ видомъ дома и двора, жены, ребенка,
             Огнемъ, водой, кинжаломъ, ядомъ представляясь;
             Дрожишь предъ всѣмъ ты. что и не случится;
             А то, чего ты не утратишь никогда, оплакивать ты вѣчно долженъ.
             Богамъ я не подобенъ! слишкомъ глубоко почувствовалось это;
             Я на червя похожъ, что роется во прахѣ,
             Котораго, во прахѣ, гдѣ онъ, питаяся имъ, живетъ.
             Стопа прохожаго мозжитъ и погребаетъ.
   
             Не прахъ то развѣ, что на сотнѣ полокъ
             Высокую тѣснитъ мнѣ эту стѣну.
             Та дребедень и тысячи тѣхъ пустяковъ,
             Что къ этомъ царствѣ моли давятъ на меня?
             И здѣсь найти я долженъ, въ чемъ нуждаюсь я?
             Иль въ тысячѣ, быть можетъ, книгъ прочесть я долженъ.
             Что всюду мучилися люди.
             Что тутъ иль тамъ былъ счастливъ кто-то?
             Что скалишься, пустой ты черепъ, мнѣ сказать что хочешь?
             Не то ли, что твой мозгъ, когда-то, какъ и мой,
             Запутавшись на поискахъ за легкимъ свѣтомъ дня,
             Алкая правды, въ тяжкихъ сумеркахъ блуждалъ плачевно?
             Вы инструменты, надо мной смѣетеся, конечно,
             Колесами, гребенками, валами, рычагомъ.
             Я у воротъ стоялъ, служить ключамъ должны мы были;
             Извилиста у васъ бородка, по вамъ засововъ не поднять.
             Таинственна средь бѣла дня.
             Природа не даетъ сорвать съ себя покрова,
             И духу твоему чего она открыть не пожелаетъ,
             Не вынудишь того у ней винтомъ иль рычагами.
             Ты, старый скарбъ, тобой не пользовался я.
             Стоишь здѣсь потому ты только, что отцу былъ нуженъ
             Ты, старый свертокъ, будешь ты коптѣть,
             Пока чадить здѣсь будетъ на столъ свѣтильникъ тусклый.
             Ужъ лучше бы я промоталъ немногое мое,
             Чѣмъ здѣсь потѣть, немногаго набравшись!
             Что унаслѣдовалъ отъ предковъ ты.
             То заработай самъ, чтобы владѣть имъ.
             Не пользуешься чѣмъ, тяжелое то бремя;
             Мгновенье что создастъ, лишь тѣмъ оно и пользоваться можетъ.
   
             Но отчего то мѣсто взоръ приковываетъ мой?
             Иль стклянка та магнитъ для глазъ?
             Мнѣ отчего становится привѣтливо свѣтло вдругъ,--
             Такъ обвѣваетъ луннымъ свѣтомъ насъ въ лѣсу ночномъ?
   
             Привѣтствую тебя, единственный сосудъ,
             Что сверху достаю теперь съ благоговѣньемъ;
             Въ тебѣ чту остроту ума, искусство человѣка я.
             Ты, сочетанье благодатныхъ сонныхъ соковъ,
             Ты, извлеченье смертоносно тонкихъ силъ,
             Яви свое, благоволенье мастеру ты своему!
             Тебя я вижу -- и страданье легче,
             Беру тебя стремленіе слабѣетъ;
             Духовныхъ силъ приливъ идетъ на убыль постепенно.
             Въ открытое я море уношусь,
             У ногъ моихъ блеститъ зеркальная громада волнъ,
             День новый къ новымъ берегамъ манитъ.
   
             Паритъ на крыльяхъ легкихъ колесница огневая
             Навстрѣчу мнѣ! Готовымъ чувствую себя
             По новому пути проникнуть чрезъ эфиръ
             Я въ новые предѣлы чистаго дѣянья.
             Высь эту жизни, этотъ божескій восторгъ --
             Ты, червь еще недавно, ты ль заслуживаешь ихъ?
             Да, къ солнцу благодатному земному
             Рѣшись ты только стать спиной!
             Дерзни ворота лишь раскинуть, мимо коихъ
             Тайкомъ всякъ пробирается охотно!
             Теперь настало время доказать на дѣлѣ.
             Что не уступить мужъ въ достоинствѣ величію боговъ;
             Не дрогнуть передъ темной той пещерой,
             Куда воображеніе себя на собственную муку осуждаетъ;
             Въ тотъ устремиться переходъ,
             Чей узкій зѣвъ всѣмъ адомъ пламенѣетъ.
             Рѣшиться весело на этотъ шагъ.
             Хотя бъ съ опасностью въ ничто разлиться.
   
             Сойди теперь сюда, хрустальный чистый кубокъ
             Съ себя футляръ свой старый сбрось.
             Ты, о которомъ я не думалъ много лѣтъ!
             На пиршествахъ отцовъ блисталъ ты
             И веселилъ задумчивыхъ гостей.
             Когда тебя одинъ другому подносилъ.
             Художествомъ богатая картавъ твоихъ всѣхъ роскошь
             Обязанность, ихъ въ риѳмахъ объяснивъ.
             Тебя отъ устъ не отнимая, осушить до дна.
             Мнѣ не одну ночь юности моей напоминаютъ.
             Не передамъ тебя сосѣду я теперь
             И надъ художествомъ твоимъ
             Не покажу я остроумья своего;
             Вотъ сокъ, что опьяняетъ быстро.
             Волною темной онъ заполнитъ пустоту твою.
             Мной изготовленный, избранный мною,
             Будь ты послѣдней чашею, отъ всей души
             Привѣтомъ празднично высокимъ утру!

(Подноситъ кубокъ къ ко рту).
(Колокольный звонъ и пѣніе Хора).

             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
                       Радуйся смертный,
                       Скованный немощью.
                       Ползучею, гибельной.
                       Данной въ наслѣдіе.
             Фаустъ. Какой глубокій гулъ, какой звукъ свѣтлый
             Отъ устъ моихъ отводитъ властно кубокъ?
             Неужли гуломъ вы своимъ, колокола,
             Ужъ возвѣщаете часъ первый Пасхи торжества?
             Вы, хоры, развѣ ужъ пѣснь утѣшенья вы поете,
             Что. нѣкогда, завѣта новаго во увѣренье
             Изъ ангельскихъ неслася устъ въ ночь гроба?
             Хоръ женщинъ. Мы благовоніемъ
                       Тѣло убрали,
                       Мы, Его вѣрныя,
                       Здѣсь положили его.
                       Тканями чистыми
                       Мы обвили его,
                       Ахъ, не находимъ
                       Здѣсь Христа мы больше.
             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
                       Благо тѣмъ любящимъ,
                       Предъ испытаніемъ
                       Скорбнымъ, спасительнымъ.
                       Предъ укрѣпляющимъ
                       Кто устоялъ!
             Фаустъ. Что ищете вы властно, нѣжно
             Меня во прахѣ, звуки неба?
             Звучите тамъ, гдѣ люди съ мягкою душой!
             Вѣсть слышу я, по вѣры нѣтъ во мнѣ,
             А чудо вѣдь дитя любимѣйшее вѣры.
             Въ предѣлы тѣ стремиться не дерзаю я.
             Откуда вѣетъ звучитъ благая;
             И все же, съ юности привычнаго къ нему,
             Меня звонъ этотъ и теперь зоветъ обратно въ жизнь.
             Бывало, поцѣлуй любви небесной
             Опадалъ въ тиши субботней строгой на меня;
             Надежды смутной такъ полно звучалъ тогда звонъ колокола мощный,
             И теплою усладою была молитва;
             Непостижимо благодатное влеченье
             Гнало меня по рощамъ и лугамъ,
             И, обливаясь тысячью горячихъ слезъ,
             Я чувствовалъ въ себѣ міръ цѣлый возникавшимъ.
             Пѣснь эта повѣстила о забавахъ къ юности веселыхъ.
             О счастіи привольномъ праздника весны:
             Воспоминаніе теперь,полно ребяческаго чувства,
             Послѣдняго и важнаго мнѣ шага сдѣлать не дастъ
             Звучите жъ далѣе, вы, сладостныя пѣсни неба!
             Слеза течетъ, опять къ землѣ вернулся я!
             Хорь вѣрныхъ. Онъ, погребенныя.
                       Уже въ высоты.
                       Жнивью высокій
                       Славно вознесся,
                       Въ радости вѣчнаго
                       Всесозиданія
                       Радости творческой близокъ:
                       Мы же у груди земной,
                       Ахъ, пребываемъ на горе.
                       Вѣрныхъ своихъ
                       Здѣсь онъ насъ алчущихъ кинулъ;
                       Плачемъ, учитель, палъ счастьемъ твоимъ!
             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ
                       Изъ тлѣнья нѣдръ!
                       Съ себя сорвите
                       Вы радостно узы!
                       Въ дѣлахъ его славящимъ,
                       За братскою трапезой
                       Любовь доказующимъ.
                       По весямъ глаголющимъ,
                       Блаженство вѣщающимъ.
                       Вамъ близокъ учитель.
                       Для васъ онъ возсталъ!
   

ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Гуляющіе всякаго рода выходятъ изъ города.

             Нѣсколько подмастерьевъ. Зачѣмъ же этою дорогой?
             Другіе. Къ охотничьей сторожкѣ мы идемъ,
             Первые. А мы на мельницу хотимъ пробраться.
             Одинъ изъ подмастерьевъ. Совѣтъ мой вамъ идти на Дворикъ-у-воды.
             Другой. Туда дорога очень не красива!
             Другіе. А ты что будетъ дѣлать?
             Третій. Пойду съ другими я
             Четвертый. Идемте къ замку на деревню; тамъ
             Найдете дѣвушекъ красивѣйшихъ, навѣрно,
             И пиво лучшее, да перепалку первый сортъ.
             Пятый. Ну разбитой ты малый, къ третій разъ,
             Что ль, шкура чешется твоя?
             Туда я не хочу, боюсь мѣстечка.
             Служанка. Нѣтъ, нѣтъ! иду назадъ я въ городъ.
             Другая. Повѣрь, его найдемъ у тополей мы тѣхъ*
             Первая. Не велико въ томъ счастье мнѣ:
             Пойдетъ онъ рядышкомъ съ тобой.
             Въ кругу съ тобой одной танцуетъ.
             Что мнѣ до радостей твоихъ!
             Вторая. Сегодня онъ навѣрно не одинъ,
             Кудряшъ съ нимъ, сказывалъ, тамъ будетъ.
             Школьникъ. Фу, дѣвки славныя шагаютъ какъ!
             Идемъ! ихъ, братецъ, надо проводить намъ.
             Табакъ забористый, покрѣпче пиво,
             Служаночка въ нарядѣ, вотъ мой вкусъ.
             Дѣвушки горожанки. Взгляни ты мнѣ на этихъ мальчиковъ прелестныхъ!
             По истинѣ, вѣдь срамъ:
             Найти могли бы общество, и самое бы лучшее себѣ.
             Они жъ за горничными гонятся, гляди!
             Второй школьникъ (первому). Потише ты! идутъ тамъ сзади двѣ.
             Онъ одѣты очень мило,
             Одна изъ нихъ моя сосѣдка.
             И очень дѣвушка мнѣ но душѣ.
             Идутъ себѣ, не торопясь,.
             И насъ возьмутъ съ собой, пожалуй.
             Первый школьн. Нѣтъ, братецъ, нѣтъ! Стѣсняться не люблю я.
             Скорѣй! дичину бъ намъ не потерять.
             Рука, что возится съ метелкою въ субботу,
             Тебя всѣхъ лучше въ воскресенье приголубитъ.
             Гражданинъ. Нѣтъ, мнѣ не нравится нашъ новый бургомистръ!
             Какъ сталъ имъ, съ каждымъ днемъ онъ все смѣлѣе только.
             А что жъ для города онъ дѣлаетъ такого?
             Не хуже развѣ намъ день ото дня?
             И больше слушаться, чѣмъ прежде, надо,
             Да больше, чѣмъ бывало, и платить.
             Нищій (поетъ) Вы, господа хорошіе, вы, барыни прекрасныя,
                       Что такъ разряжены и такъ румяны всѣ,
                       Взглянуть благоволите на меня.
                       На нужду на мою, и помощь окажите!
                       Не дайте мнѣ бренчать здѣсь попустому!
                       Тому лишь весело, кто любитъ подавать.
                       Пусть день, что празднуютъ всѣ люди,
                       Днемъ жатвы будетъ дли меня.
             Другой гражданинъ. Не знаю лучшаго я въ праздникъ, день воскресный,
             Какъ о войнѣ потолковать, о кликахъ бранныхъ.
             Когда тамъ въ Турціи, далеко.
             Народы межъ собой дерутся.
             Стоишь ты у окна, пьешь рюмочку свою,
             Глядишь, какъ пестрыя суда внизъ по рѣкѣ скользятъ;
             Потомъ, довольый, вечеромъ домой вернешься,
             И миръ, и мирныя благословляешь времена.
             Третій граждан. Да, да, сосѣдушка! и я имъ не мѣшаю:
             Поразмозжи себѣ хоть головы они,
             Переверни все вверхъ ногами.
             Лишь дома бъ все по-старому осталось!
             Старуха (дѣвушкамъ горожанкамъ). Ой, какъ разряжены! Кровь съ молокомъ!
             Да, какъ въ кастъ не влюбиться!
             Не очень лишь спѣсивтесь! Хорошо ужъ, хорошо!
             А хочется чего вамъ, я бъ добыть сумѣла.
             Дѣвушка горожанка. Идемъ, Агата! я боюсь
             Съ такими вѣдьмами ходить открыто:
             Хотя вотъ на Андрея въ ночь она
             Мнѣ суженаго, какъ живого, показала.
             Другая. Мнѣ показала въ хрусталѣ его
             Такимъ солдатомъ, и толпу съ нимъ удальцовъ;
             Смотрю кругомъ, ищу его повсюду,
             Не хочетъ все мнѣ повстрѣчаться.
             Солдаты. Замки съ высокими
                       Стѣнами, зубьями;
                       Дѣвушекъ съ сердцемъ
                       Гордымъ, надменнымъ.
                       Съ боя бы мнѣ ваять!
                       Смѣлое дѣло,
                       Славная плата!
                                 Мѣдныя трубы
                       Шлемъ мы сватами,
                       Сватать на радость.
                       Сватать на смерть.
                       Славно такъ биться!
                       Славно такъ жить!
                       Дѣвушки, замки
                       Сдаться должны.
                       Смѣлое дѣло,
                       Славная плата!
                       Дружно солдаты
                       Въ поле идутъ.
   

Фаустъ и Вагнеръ

             Фаустъ. Рѣка и ручейки изъ-подо.тьда освободились,
             Лишь кинула живительный свой, благодатный взоръ весна:
             Въ долинахъ зеленѣетъ счастіе надежды;
             Ужъ старая зима по немощи своей
             Ушла въ суровыя ущелья.
             Оттуда, убѣгая, ледяную лишь крупу
             Въ безсильныхъ вихряхъ полосами
             Она на зеленѣющую ниву сыплетъ
             Но солнце бѣлаго не терпитъ:
             Все движется въ зачатьи, въ напряженьи,
             Все въ краскахъ солнце хочетъ оживить;
             Но нѣтъ еще цвѣтовъ въ округѣ,
             Оно берегъ людей нарядныхъ.
             Тьт обернись назадъ, съ высотъ
             Ты этихъ погляди на городъ.
             Въ воротахъ темныхъ изъ-подъ свода
             Тѣснится пестрая толпа.
             На солнышко всѣмъ хочется сегодня;
             Господне Воскресенье празднуютъ они.
             Они и сами Вѣдь воскресли;
             Изъ глохлыхъ комнатъ низенькихъ домовъ.
             Изъ узъ ремеслѣ и рукодѣлья,
             Отъ гнета крышъ и чердаковъ,
             Изъ тѣсноты щемящей улицъ,
             Да изъ церквей почтенной ночи
             Ихъ подняло всѣхъ къ свѣту.
             Взгляни ты, посмотри ты только! быстро какъ толпа
             Вся разбивается по садикамъ, полямъ,
             Какъ много, вдоль и поперекъ.
             Рѣка несетъ челновъ веселыхъ:
             Вонъ нагруженная, да такъ, что чуть не тонетъ,
             Послѣдняя отчаливаетъ лодка.
             Съ тропинокъ дальнихъ по горъ, и съ тѣхъ
             Мигаютъ намъ цвѣтныя платья.
             Ужъ слышу я деревни суетню:
             Тутъ для народа чистый рай,
             Довольные, ликуютъ малый и большой;
             Здѣсь человѣкъ я, здѣсь имъ быть к смѣю.
             Вагнеръ. Да, съ вами докторъ, погулять
             И честь большая, и на пользу;
             Но тутъ плутать не сталъ бы я одинъ:
             Вѣдь грубому весму я врагъ.
             Вызгъ скрипокъ, крикъ, и кегель стукъ.
             Все ненавистные мнѣ звуки;
             Бѣснуются, алой духъ ихъ словно гонитъ.
             И это пѣньемъ, это радостью зовутъ.
   

Крестьяне подъ липою. Танцы и пѣніе.

                       Пастухъ на танцы разодѣлся:
                       Вѣнокъ, цвѣтная куртка, ленты;
                       Прелестно разрядился онъ.
                       Подъ липой было ужъ полно,
                       И бѣшено плясали всѣ.
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе!
                       Валялъ смычекъ по скрипкѣ.
   
                       Пробрался онъ впередъ проворно
                       И дѣвушку тутъ локтемъ
                       Своимъ онъ толконулъ;
                       Дѣвица красная оборотилась.
                       "Какъ это глупо!" говорить,
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе!
                       "Не будьте неучемъ такимъ!"
   
                       Но дѣло шло въ кругу проворно.
                       Вертѣлись влѣво, вправо танцовали.
                       Взвивались юбки всѣ на воздухъ.
                       Всѣ стали красны, жарко стало.
                       Духъ перевесть идутъ подъ ручку,
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе,
                       Бокъ-о-бокъ локотокъ.
   
                       "Не очень такъ ужъ подбирайся!
                       Вѣдь сколько васъ невѣстъ своихъ
                       Надули, оболгали!"
                       Bсe жъ приласкался онъ въ сторонкѣ
                       А изъ-подъ липы вдаль неслись
                       Юхъ-хе! юхъ-хе!
                       Юхъ-хейза! хейза! хе!
                       И голоса и скрипки.
   
             Старый крестьянинъ. Съ вашей стороны какъ, докторъ, хорошо,
             Что нами вы не погнушалися сегодня,
             И что, такой высокопросвѣщенный,
             Идете въ эту толкотню вы.
             Такъ вотъ же лучшая вамъ кружка,
             Ее мы свѣжимъ налили питьемъ.
             Я подношу его и громко я желаю,
             Не только, чтобъ оно вамъ утолило жажду,
             Но, чтобы, сколько капель въ немъ,
             Прибавлено и дней вамъ было.
             Фаустъ. Живительный напитокъ принимаю.
             Благодарю, и всякаго желаю блага вамъ.

Народъ собирается въ кружокъ около Фауста.

             Старый крестьянинъ, И вправду очень хорошо,
             Что въ день веселый вы пришли;
             И прежде вѣдь, въ напасти дни,
             Все жъ хорошо вы относились къ намъ!
             Живыми видите вы многихъ тутъ,
             Кого на послѣдяхъ еще
             Отецъ вашъ вырвалъ у горячки лютой,
             Когда заразу онъ остановилъ.
             Тогда ужъ. молодымъ еще.
             Шли въ домъ вы къ каждому больному.
             Унесено покойниковъ не мало было,
             А ты здоровымъ выходили,
             Не мало выдержали трудныхъ испытаній:
             Помощнику Помощникъ Вышній помогалъ.
             Всѣ. Здоровіе испытанному мужу.
             Чтобъ долго могъ еще онъ помогать!
             Фаустъ. Предъ Тѣмъ, Всевышнимъ, преклонитесь.
             Кто учитъ помогать и досылаетъ помощь.

(Онъ идетъ дальше съ Вагнеромъ.)

             Вагнеръ. Что долженъ чувствовать, великій мужъ,.
             При почитаніи толпы ты этой!
             О, счастливъ тотъ, кто изъ даровъ своихъ
             Такую пользу можетъ извлекать!
             Отецъ тебя показываетъ сыну,
             И спрашиваетъ всякъ, торопится, тѣснится;
             Умолкла скрипка, танцы стали;
             Идешь, стоятъ они рядами,
             Летятъ на воздухъ шапки ихъ;
             Еще немного, преклонились бы колѣна.
             Какъ будто бы несутъ Дары Святые
             Фаустъ. Шаговъ еще немного кверху, къ камню тамъ!
             Здѣсь отдохнемъ отъ странствованій нашихъ,
             Тутъ часто я сидѣлъ, одинъ въ раздумья.
             Себя молитвой мучилъ и посломъ.
             Надеждою богатый, твердый въ мѣрѣ.
             Слезами, воплями, ломая руки,
             У Господа небесъ я думалъ вынудить колецъ чумы.
             Признательность толпы звучитъ теперь издѣвкой
             О, если бъ могъ прочесть въ моей душѣ ты,
             Какъ мало и отецъ и сынъ
             Такой достойны были славы!
             Отецъ былъ честный человѣкъ, но темный,
             И надъ природой, сферами священными ея
             Онъ добросовѣстно, на свой однако ладъ.
             Причудливо трудной, размышлялъ;
             Такъ, въ обществѣ сопосвященныхъ.
             Онъ въ кухнѣ черной запирался
             И по рецептамъ безконечнымъ
             Тамъ все противное сливалъ.
             Такъ, красный левъ, женихъ отважный, въ ваннѣ теплой
             Былъ бракомъ съ лиліей соединяемъ,
             И оба. пламенемъ открытымъ, вслѣдъ за тѣмъ
             Изъ брачнаго покоя одного въ другой перегонялись.
             Когда же съ стклянкѣ, въ пестрыхъ краскахъ.
             Являлась королева молодая.
             То это дѣлалось лѣкарствомъ:
             Больные умирали, исцѣлился ль хоть одинъ,
             О томъ не спрашивалъ никто.
             Такъ съ адскимъ варевомъ свирѣпствовали мы
             По этимъ доламъ и горамъ
             Гораздо хуже, чѣмъ чума.
             Ядъ тысячамъ я самъ давалъ;
             Они увяли, мнѣ жъ дожить пришлось.
             Что хвалятъ вотъ убійцъ тѣхъ дерзкихъ,
             Вагнеръ. Какъ можете вы этимъ огорчаться!
             Для человѣка честнаго неужли не довольно,
             Когда искусство, перешедшее къ нему,
             Онъ добросовѣстно и точно къ дѣлу примѣняетъ!
             Коль, юношей, отца ты чтишь.
             Все примешь отъ него съ охотой;
             Коль, возмужавъ, обогатишь науку ты,
             То можетъ цѣли и повыше сынъ достигнуть твоя.
             Фаустъ. О. счастливъ, можетъ кто надѣяться еще
             Изъ моря заблужденья выплыть!
             Чего не знаешь, то и было бъ нужно,
             А знаешь что, не можешь пользоваться тѣмъ.
             Однако благодать мы часа этого не станемъ
             Раздумьемъ мрачнымъ отравлять!
             Гляди, какъ хижины средь зелени блестятъ
             Въ пылу вечернемъ солнца.
             Оно плеть, уходить, день ужъ пережить;
             Туда спѣшить оно. и новую тамъ вызываетъ жизнь.
             О, нѣтъ крыла, которое бъ меня съ земли подняло,
             Чтобъ могъ я дальше, дальше все за нимъ стремиться!
             Я въ вѣчномъ бы лучѣ вечернемъ увидалъ
             Міръ успокоенный у ногъ моихъ,
             Высоты всѣ въ огнѣ, долину каждую въ покоѣ,
             Въ златыхъ струяхъ серебряную рѣчку.
             Тогда богоподобнаго бъ не преградила бѣга
             Гора суровая съ ущельями своими.--
             Съ заливами согрѣтыми ужъ море вотъ
             Раскинулось предъ изумленнымъ взоромъ.
             Однако, кажется, богъ-солнце потонулъ совсѣмъ;
             Но пробудилось новое стремленье,
             Я далѣе спѣшу, чтобъ свѣта вѣчнаго его испить.
             Передо мною день, ночь позади,
             Надъ головою небо, долу волны.
             Прекрасный сонъ къ то время, какъ скрывается свѣтило!
             Увы, къ крыламъ духовнымъ нелегко
             Приладиться тѣлесному крылу.
             Но каждому изъ насъ прирождено
             Стремиться чувствомъ въ высь и все впередъ.
             Когда, въ пространствѣ потерявшись голубомъ,
             Надъ нами жаворонокъ пѣснь гремящую свою поетъ,
             И надъ вершинами поросшихъ соснами утесовъ
             Орелъ, распластавшись, парить.
             А надъ озерами, долами
             Журавль на родину стремится.
             Вагнеръ. И у меня часы причудъ бывали часто,
             Но никогда еще не испыталъ такого я стремленья.
             На лѣсъ и на поля

   

ФАУСТЪ.

ТРАГЕДІЯ

Соч. Гете.

Переводъ Первой и Изложеніе Второй Части.

М. ВРОНЧЕНКО.

   

1844.
ВЪ ПРИВИЛЕГИРОВАННОЙ ТИПОГРАФІИ ФИШЕРА.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

   
   Предлагаемый нынѣ Русскимъ читателямъ "Фаустъ" есть переводъ Первой и Изложеніе Второй Части Гетевой Трагедіи.
   Первая Часть переведена вполнѣ, съ нѣкоторымъ только измѣненіемъ немногихъ мѣстъ, допущеннымъ по необходимости. Всѣ такія мѣста означены въ Примѣчаніяхъ.
   При переводѣ обращалось вниманіе: прежде всего на вѣрность и ясность въ передачѣ мыслей, потомъ на силу и сжатость выраженія, а потомъ на связность и послѣдовательность рѣчи, такъ, что забота о гладкости стиховъ была дѣломъ не главнымъ, а послѣднимъ Разумѣется, что это общее правило, принятое переводчикомъ вслѣдствіе внимательнаго изученія подлинника, не могло остаться безъ исключеній; иногда выраженіе умѣстное предпочтено сильному, но несообразному съ характеромъ говорящаго лица; иногда бойкости оборота или стиха пожертвовано формою мысли, если, то есть, мысль не измѣнилась чрезъ то въ своей сущности; иногда наконецъ, хотя и рѣдко, вѣрность поэтическая признана важнѣйшею, нежели близкая передача подробностей. Въ Примѣчаніяхъ означены какъ подобнаго рода отступленія, такъ и мѣста, которыя въ подлинникѣ не ясны и могутъ быть поняты иначе, нежели какъ они выражены въ переводѣ.
   Во всемъ, что касается до размѣра стиховъ и риѳмы, образцомъ служилъ подлинникъ; только встрѣчающійся въ немъ кое-гдѣ старинный нѣмецкій размѣръ (Knittelverse), похожій на нашъ народно-сказочный, замѣненъ ямбомъ, да въ стихахъ вольныхъ опредѣленіе числа стопъ предоставлялось случайностямъ смысла и выраженій.
   Переводчикъ почелъ за нужное познакомить читателей и съ Второю Частію Фауста, которая у насъ понынѣ извѣстна только по наслышкѣ, да по сужденіямъ, выписаннымъ изъ нѣмецкихъ толковниковъ -- безъ того Первая Часть, несмотря на отдѣльную свою полноту, все оставалась бы отрывкомъ, и каждый при концѣ чтенія имѣлъ бы право спросить; что же далѣе?-- Точнымъ переложеніемъ Второй Части онъ заняться рѣшительно не могъ, потому что не нашелъ въ себѣ потребныхъ на то ни силъ, ни терпѣнія, ни даже охоты; превратить же піесу въ разсказъ, значило бы передать другимъ не сочиненіе Гете, а впечатлѣнія, имъ на разскащика произведенныя. Выйти изъ этого труднаго положенія помогло переводчику особенное благопріятное обстоятельство, а именно -- почти всплошная многословность, но которой Вторая Часть Фауста едва ли не столько же замѣчательна, сколько первая по сжатости; оказалось возможнымъ выразить мысли, заключающіяся въ рѣчи каждаго лица, съ такого убавкою словъ, что піеса въ цѣломъ дѣлается короче подлинника, кажется, вчетверо. Такъ и составлено прилагаемое "Изложеніе". Въ немъ сцены три разсказаны вкратцѣ, по причинамъ особеннымъ; всѣ же остальныя сохранили свой драматическій видъ, порядокъ рѣчей и, можно сказать, всѣ мысли, стоющія сохраненія. Тутъ, конечно, потеряна цвѣтистая раскраска слога; но въ замѣну ея пріобрѣтена краткость и слѣдственно облегчено чтеніе для многихъ, которыхъ бы испугали длинноты полнаго прозаическаго перевода. Въ этомъ трудно не удостовѣриться, просмотрѣвъ образчики, помѣщенные въ Примѣчаніяхъ 3-мъ, 8-мъ, 17-мъ и 19-мъ.
   Къ переводу и Изложенію прибавленъ, наконецъ, "Обзоръ" обѣихъ Частей Трагедіи, какъ вспомогательное для недосужныхъ читателей средство объять піесу въ полномъ ея составѣ, сличить развитіе предмета съ основными данностями и такимъ образомъ оцѣнить Гетева Фауста безъ предъубѣжденія, самимъ, не прибѣгая къ безконечнымъ нѣмецкимъ коментаріямъ.
   Еще нѣсколько словъ о Первой Части. Въ переложеніи ціесы подобной Фаусту, переводчикъ (какъ уже замѣчено выше) вѣрную передачу мыслей почитаетъ за дѣло главное, необходимое, особенно же тамъ, гдѣ мысли тянутся, такъ сказать, цѣпью, которая перервалась бы отъ порчи даже одного какого-либо звена своего. Онъ сверхъ того полагаетъ, что дѣло это почти всегда исполнимо, если только сущность каждой признаваемой за такое звено мысли ставится выше, нежели всѣ прочія достоинства изложенія; слѣдственно онъ долженъ принять и принимаетъ на себя отвѣтственность за вѣрность перевода въ этомъ смыслѣ -- но только въ этомъ: все, что касается до качествъ слога и сохраненія въ рѣчахъ характера дѣйствующихъ лицъ, составляетъ уже другаго рода вѣрность, для достиженія которой не достаточно одной доброй воли -- тутъ переводчикъ не можетъ даже быть безпристрастнымъ судьею, не только что отвѣчать за успѣхъ своихъ усилій,
   
   С. п. б. 1843 Окт.
   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Посвященіе
   Первый Прологъ
   Второй Прологъ
   Первая Часть трагедіи
   Примѣчанія къ 1-й Ч.
   Изложеніе Второй Части
   Примѣчанія къ 2-й Ч.
   Обзоръ обѣихъ Частей Фауста.
   

ОПЕЧАТКИ.

   напечатано должно быть
   Стр. 26 6 Микрокозмъ Макрокосмъ
   44 4 міра мира
   86 27 мѣлитъ мелетъ
   111 25 всегдашній всегдашней
   127 12 Патріальхальный Патріархальный
   194 7 во снопу въ снопу
   199 15 благородности благодарности
   200 15 служитъ служилъ
   202 7 пѣнь пень
   218 7 взгрызаться вгрызаться
   411 21 Фаустѣ Фауста
   418 21 филосовъ-поэтъ философъ-поэтъ
   

ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Вы носитесь передо мною снова,
             Неясныя видѣнья раннихъ дней!
             Рѣшусь ли васъ облечь въ одежду слова?
             Найду ли прежній пылъ въ груди моей?1 --
             Вы неотступны? что жъ? душа готова
             Пожить и нынѣ средь былыхъ гостей:
             Волшебная, примчавшая насъ, гида
             Въ нее опять жаръ юности вселила.
   
             Вы время мнѣ напомнили златое,
             И много милыхъ призраковъ встаетъ:
             Вотъ, какъ преданье старины святое,
             Любовь и дружба первыя; но вотъ
             И грусть о всемъ, чѣмъ бытіе земное
             Изукрашало прежде свой полеть --
             О тѣхъ друзьяхъ, что ужъ къ послѣдней цѣли
             Обмануты надеждой, отлетѣли!
   
             Да, тѣ моихъ не слышатъ новыхъ пѣній,
             Чей слухъ начальнымъ пѣніямъ внималъ:
             Разсѣянъ кругъ ихъ отъ мірскихъ волненій;
             Ихъ отголосокъ дружній замолчалъ;
             Пою для чуждыхъ сердцу поколѣній,
             Боюсь, имъ чуждый, самыхъ ихъ похвалъ;
             Друзьямъ же какъ почтить меня хвалою?
             Кто живъ, тотъ брошенъ далеки судьбою!
   
             И въ міръ безплотныхъ, съ свѣтлый край свой отчій
             Летитъ душа давнишнихъ думъ полна;
             Какъ арфы стопъ Эолооой въ часъ ночи
             Струится съ лиры пѣснь, едва слышна;
             Трепещетъ грудь; отъ слезъ чуть видятъ очи;
             Суровость сердца грустью смягчена;
             Все сущее мнѣ зрится отдаленнымъ,
             А все былое -- вновь осуществленнымъ.
   

ПРОЛОГЪ I.
ВЪ ТЕАТРѢ

ДИРЕКТОРЪ, ПОЭТЪ, ШУТЪ.2

ДИРЕКТОРЪ

             Вы оба, что не разъ доселѣ
             При нуждѣ помогали мнѣ,
             Скажите: ждать ли здѣсь, въ Нѣмецкой сторонѣ,
             Хорошихъ выгодъ съ нашемъ дѣлѣ?
             Вся сила въ томъ, чтобъ угодить толпѣ --
             Она вѣдь нашъ кормилецъ главный! 3
             Театръ устроенъ; всякъ себѣ
             Отъ насъ пирушки ожидаетъ славной,
             Надѣется чудесъ, ne пустяковъ,
             И удивляться имъ готовъ;
             Къ успѣху въ публикѣ я знаю путь обычный, 4
             Теперь однако страхъ меня беретъ:
             Здѣсь хоть не очень-то къ хорошему привычный,
             Но дьявольски начитанный народъ --
             Какъ сдѣлать, чтобы все свѣжо и ново было,
             Имѣло вѣсъ и всѣхъ притомъ къ себѣ манило?
             Пріятно вѣдь хозяину весьма
             Какъ зрителей сберется тьма,
             Какъ въ тѣснотѣ, съ божбой и дракой,
             Къ завѣтной двери лѣзетъ всякой --
             Еще до четырехъ часовъ,
             Что въ голодъ къ хлѣбнику, тѣснится къ казначею
             И за билетъ сломить готовъ
             Себѣ или другому шею!
             Кто жъ можетъ натворить съ людьми чудесъ такихъ?
             Поэтъ! -- О, натвори, мой другъ, и ныньче ихъ!
   

ПОЭТЪ

             Не говори мнѣ о толпѣ мірской,
             Которой видъ ничтожитъ вдохновенье --
             О давкѣ свѣта, всякой мигъ съ собой
             Грозящей насъ увлечь въ свое волненье;
             Ведя меня въ пріютъ тотъ неземной,
             Гдѣ для поэта зрѣетъ наслажденье,
             Гдѣ намъ сулятъ изъ божеской руки
             Любовь и дружба счастія вѣнки!
   
             Что создано душой тамъ не для свѣта,
             Что -- слабо ли, удачно ль, нее равно --
             Пролепетать возмогъ языкъ поэта,
             То суетой здѣсь вмигъ поглощено,
             И многія проходятъ часто лѣта,
             Пока вполнѣ оцѣнится оно!
             Блестящее -- блеснувши, исчезаетъ;
             Изящное -- въ потомствѣ возсіяетъ.
   

ШУТЪ

             Ужъ эта мнѣ потомственная слава!
             Что, еслибъ и вдругъ ею бредить сталъ,
             Кто современниковъ тогда бы забавлялъ?
             А вѣдь нужна же имъ забава,
             И тотъ, кто ловко веселитъ свой вѣкъ,
             Есть, право, дѣльный человѣкъ!
             Угодный каждому, онъ смотритъ безъ испуга
             На множество своихъ причудливыхъ судей --
             Напротивъ, большаго себѣ желаетъ круга,
             Чтобъ потрясать его вѣрнѣй.
             И такъ будь смѣлъ, яви свое искуство --
             Фантазію заставь заговорить
             И весь ея причетъ -- разсудокъ, страсти, чувства;
             Но не безъ глупости, прошу не позабыть!
   

ДИРЕКТОРЪ

             Особенно жъ дай больше приключеній:
             Въ театрѣ зритель хочетъ зрѣть!
             Когда возни идетъ на сценѣ
             И, стало, есть на что сидящимъ поглазѣть,
             То сдѣлавъ главный шагъ начальный
             И ты -- писатель геніальный!
             Дай массѣ массу; пусть изъ ней
             Любой возьметъ себѣ любое:
             Изъ многаго всякъ выберетъ скорѣй
             По вкусу то или другое;
             Но массу дай не въ цѣломъ, по кускамъ --
             Окрошка дѣлается скоро,
             Да и не можетъ затруднить актера; 5
             Единство жъ -- вздоръ! и лучшая изъ драмъ
             У публики пойдетъ по лоскутамъ!
   

ПОЭТЪ

             Когда бъ ты зналъ, какъ низко, какъ постыдно
             Художнику такое ремесло!
             Но шарлатанство драматурговъ, видно,
             У васъ ужъ въ правило вошло.
   

ДИРЕКТОРЪ

             Упрекъ въ томъ насъ не оскорбляетъ.
             Кто хочетъ сдѣлать вещь путемъ
             Тотъ и орудіе по вещи избираетъ.
             Самъ разсуди своимъ умомъ:
             Зачѣмъ и кто насъ посѣщаетъ?6
             Тотъ боленъ скукою; другой
             Поѣсть не въ мѣру постарался;
             Всего жъ несноснѣй, что иной
             Журналовъ дома начитался!
             Ни чья піесою не занята душа;
             Всякъ ищетъ пестроты, какъ будто въ маскарадѣ,
             А дамы, думая о шашняхъ и нарядѣ,
             Актерствуютъ безъ платежа!
             Что жъ ты мечтаешь, что гордится
             Стеченьемъ зрителей, поэтъ?
             Всмотрись-ка въ каждаго -- смиришся;
             Въ томъ -- грубый вкусъ; въ томъ -- чувства нѣтъ;
             Тотъ въ мысляхъ карточною занять
             А не актерскою, игрой;
             Того злой духъ къ ночной подружкѣ тянетъ;
             Кчему жъ тревожить музъ для публики такой?
             Давай ей, говорю, хоть вздору, только много,
             И къ цѣли ты пойдетъ прямой дорогой,
             Хоть всѣмъ имъ угодишъ едва ль;
             Но что съ тобой? восторгь, или печаль?
   

ПОЭТЪ

             Ищи себѣ иныхъ рабовъ!
             Не жди, чтобъ лучшій изъ природы всѣхъ даровъ,
             Чтобъ человѣчества достоинство преступно
             Тебѣ въ угоду прошутилъ поэтъ!
             Чѣмъ движетъ въ всѣ души, цѣлый свѣтъ?
             Чѣмъ побѣждаетъ всѣ стихіи совокупно?
             Не тою ли души гармоніей своей,
             Что истекаетъ на весь міръ изъ ней?
             Межъ тѣмъ, какъ дѣйствуя безстрастно,
             Природа нити вѣчныя прядетъ.
             И столь сліянно нсеогласно
             Толпа существъ повсюду звуки льетъ,
             Кто стройно дѣлитъ ихъ потокъ обычный.
             Имъ мѣру, силу, жизнь даритъ?
             Кто въ цѣломъ часто ставитъ такъ прилично,
             Что ни одна съ другою не рознитъ?
             Кто бури дѣлаетъ страстями,
             А миръ души вечернею зарей?
             Кто изъ цвѣтовъ коперъ всегда живой
             У милой сердцу стелетъ подъ стопами?
             Кто вѣнчику простому изъ листовъ
             Политъ наградой быть первѣйшей въ свѣтѣ?
             Кто на Олимпъ сзываетъ сонмъ боговъ?
             Мощь человѣчества, развитая въ поэтѣ!
   

ШУТЪ

             Употребляй же эту мощь съ умомъ --
             Веди дѣла въ поэзіи такъ точно,
             Какъ то въ любви ведется: ненарочно
             Вдругъ двое сходятся; потомъ
             Сближаются; привязанность крѣпчаетъ;
             А тамъ восторгъ и боль сердечныхъ рань
             Поперемѣнно наступаетъ;
             Глядь -- и составился романъ!
             Давай намъ то же, только въ рамѣ тѣсной;
             Бери изъ жизни, отъ людей;
             Хотъ всякъ живетъ, но жизнь немногимъ вѣдь извѣстна.
             И занимательность всегда найдется въ ней.
             Въ картинѣ пестрой и туманной
             Слей съ крошкой правды много вракъ --
             И будетъ драма навѣрнякъ
             Всѣмъ поучительна, пріятна и желанна:
             Гурьбою молодежь придетъ
             Подслушать откровенья слово;
             Чувствительный искать себѣ начнетъ
             Для сладкой грусти пищи новой;
             Другой другаго -- всякъ того,
             Что есть на сердцѣ у него:
             Еще легко имъ плакать и смѣяться,
             Пріятно чтить восторгъ и внѣшностью прельщаться.
             Кто пожилъ, на того не угодишь ничѣмъ,
             А новичекъ доволенъ всемъ.
   

ПОЭТЪ

             Отдай же мнѣ сперва тѣ времена златыя,
             Когда я самъ былъ новичекъ,
             Когда изъ сердца глубины я
             Лилъ пѣнія иссякнущій потокъ;
             Когда я видѣлъ міръ туманно,
             Чудесь отъ будущаго ждалъ,
             На всѣхъ поляхъ цвѣты встрѣчалъ
             И рвалъ, встрѣчая, безпрестанно!
             Бѣднякъ, тогда я былъ вполнѣ богатъ --
             Все къ истинѣ влекомъ, и все обману радъ!
             Отдай же все, что духъ мой такъ живило --
             Восторговъ, мукъ кипучую струю,
             Огонь любви и ненависти силу --
             Отдай мнѣ молодость мою!
   

ШУТЪ

             Другъ! молодость нужна, конечно.
             Когда тебя враги зовутъ на бой;
             Когда съ горячностью сердечной
             Гоняются красотки за тобой;
             Когда къ концу условленнаго бѣга
             Награда лестная влечетъ,
             Или гостей по пляскѣ ждетъ
             Разгульная ночной попойки нѣга;
             Но бодро, опытнымъ перстомъ
             Играть на лирѣ иль свирѣли,
             Къ самимъ себѣ созданной цѣли
             Пробраться вѣдомымъ путемъ --
             Не вамъ ли, старцы, лучше подобаетъ?
             За то и чтимъ мы васъ вельми!
             Вздорь, что насъ старость къ дѣтству возвращаетъ --
             Она насъ застаетъ дѣтьми!
   

ДИРЕКТОРЪ

             Оставимъ споры; право нѣтъ досуга --
             Пора засѣсть за ремесло!
             Пока мы здѣсь честимъ другъ друга,
             Кой-что бъ ужъ сдѣлаться могло.
             Что толковать о вдохновеньи?
             Къ медлителю оно нейдетъ!
             Поэтъ кто? пусть же держитъ тотъ
             Поэзію въ повиновеньи!
             Извѣстно, чѣмъ мы дорожимъ --
             Питьемъ покрѣпче, похмѣльнѣе;
             Вари же намъ его скорѣе!
             Не трать и дня; презрѣвъ однимъ,
             Упустишь многіе за нимъ!
             Повѣрь: рѣшайся только смѣло;
             Когда жъ возмешься разъ за дѣло,7
             То ужъ хоти иль не хоти.
             А дальше надобно идти.
             Ты знаешь, на нѣмецкой сценѣ
             Что вздумалъ, то и городи;
             Снарядовъ, стало, освѣщеній
             И машинъ вовсе не щади:
             У насъ есть скалы, сѣнь лѣсная,
             Пещеры, облака, луна,
             Огонь, води, и кладовая
             Животными завалено;
             И такъ въ кулисной рамкѣ тѣсной
             Вмѣсти хоть весь созданіи рядъ
             И смѣло съ высоты небесной
             Спускайся черезъ землю въ адъ.
   

ПРОЛОГЪ II.
ВЪ ПРОСТРАНСТВѢ.

Горнее Пространство.

ЧИСТЫЕ ДУХИ; потомъ МЕФИСТОФЕЛЬ 8

1-й ДУХЪ

             Съ несмѣтныхъ хоромъ сферъ сліянію
             Звуча Всевышнему хвалой
             Въ пространствѣ солнце непрестанно
             Течетъ завѣтною стезей,
             И ходъ свѣтила громогласный
             Непостижимъ ни для кого!
             Великъ Создатель и прекрасны
             Созданья дивныя Его!
   

2-й ДУХЪ

             И съ непостижной быстротою
             Земной кружится пышный шаръ;
             На немъ смѣняется со тьмою
             Небесный свѣтъ и съ хладомъ жаръ;
             Моря колеблются; на брегѣ
             Недвижны горы и поля --
             Недвижны тамъ, но въ общемъ бѣгѣ
             Съ собой ихъ двигаетъ земля.
   

3-й ДУХЪ

             И съ моря къ сушѣ, съ суши въ море
             Преходить буря, и она,
             Въ стихій безперерывномъ спорѣ
             Питаетъ жизни семена;
             Съ перуномъ огнь опустошенья
             Летитъ губительнымъ путемъ.
             Но въ цѣломъ нѣтъ уничтоженья
             И стройность неизмѣнна въ немъ.
   

ВСѢ ТРОЕ

             Творецъ вселенныя всевластный
             Непостижимъ ни для кого;
             Всегда, какъ въ первый день прекрасны
             Созданья дивныя Его!

появляется МЕФИСТОФИЛЬ

МЕФИСТОФИЛЬ

             Передъ Творцомъ и я уничиженъ;
             Но чуждый васъ объемлющей любови,
             Я неспособенъ къ пѣснямъ славословій --
             Восторгъ мой былъ бы страненъ и смѣшонъ.9
             Полету сферъ мнѣ недосугъ дивиться,
             Я все гляжу, какъ человѣкъ томится.
             Отъ первыхъ дней ни въ чемъ не измѣнясь ни какъ,
             Божокъ земли и былъ и есть чудакъ;
             Кчему же въ немъ, одномъ изъ земнородныхъ,
             Та искорка, что въ гордости своей
             Зоветъ онъ разумомъ, хоть пребываетъ съ ней
             Животнѣе всѣхъ остальныхъ животныхъ?
             Бѣднякъ на стрекозу похожъ,
             Которая въ травѣ все не летаетъ
             А прыгаетъ, да все одно и тожъ
             Какъ пѣла, такъ и напѣваетъ.
             Добро бъ въ травѣ! разгорячась,
             Онъ суетъ носъ свой просто въ грязь!
   

ОДИНЪ ИЗЪ ДУХОВЪ

             Хулитель вѣчный! на землѣ, какъ видно,
             Въ глазахъ твоихъ, и вообще и врозь,
             Всегда и все неблаговидно?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, нѣчего скакать, такъ дурно, что хоть брось --
             Такъ жалки люди, такъ имъ горя много,
             Что даже я ихъ тормошу не строго.
             Иныхъ я, правда, тронуть не могу --
             Вотъ, Фауста.
   

ТОТЪ ЖЕ ДУХЪ

                                 Небо зритъ въ немъ вѣрнаго слугу.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну, этотъ служитъ не вравнѣ съ другими.
             Самъ замѣчаетъ, что дурятъ умомъ:
             Все внутреннемъ броженьемъ въ даль влекомъ.
             Пренебрегая яствами земными,
             Съ небесъ ярчайшихъ хочетъ звѣздъ, съ земли
             Всегдашней дани полныхъ наслажденій,
             11 всемъ, что есть вблизи какъ и вдали,
             Не можетъ буйныхъ утолить хотѣній.
   

ДУХЪ

             Теперь еще туманенъ онъ душой,
             Но скоро Богъ ее одѣнетъ свѣтомъ:
             Садовникъ вѣдаетъ весной
             Какой дастъ плодъ растенье лѣтомъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ.

             И онъ свихнулся бъ можетъ быть съ пути,
             Когда бъ позволено мнѣ было
             Его какъ знаю я, вести.
   

ДУХЪ

             Что жъ? Провидѣіне того не запретило:
             Веди, пока живетъ онъ, Человѣкъ
             Радъ мудрствовать во весь свой вѣкъ,
             А мудрствуя, нельзя не заблуждаться 10
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, вѣдомо, пока живетъ,
             А не по смерти: что мнѣ за ращоть
             Съ умершимъ человѣкомъ знаться?
             И кошка не остритъ когтей
             На давленыхъ мышей.
   

ДУХЪ

             Попробуй, если есть умѣнье,
             Высокій этотъ духъ изъ блага сдѣлать зломъ!
             Стыдись, увидѣвши потомъ,
             Что добрыя души неясное стремленье
             Всегда путь истинный найдетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Но долго ли душа по немъ идетъ?
             Попробую -- надежды есть не мало!
             Что, еслибъ вправду силъ на то достало?
             Была бъ потѣха велика
             И ужъ прижалъ бы я дружка!
   

ДУХЪ

             Похлопочи -- тебѣ даются безъ разбора
             Любыя средства, всякій путь.
             Среди покоя въ человѣкѣ скоро
             Могла бъ дѣятельность уснуть;
             За тѣмъ-то попустилъ Создатель,
             Чтобы входилъ Духъ-отрицатель
             Въ дѣла душевныя его;
             Чтобъ злое съ добрымъ спорили начала,
             И чтобъ добра побѣда означала
             Свободной въ смертномъ воли торжество.11

Духи удаляются.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Хоть ничего и не люблю хвалить,
             Но тутъ сказать обязанъ откровенно:
             Съ такою льготой, во вселенной
             Еще и чорту можно жить.12
   

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ТРАГЕДІИ

Ночь.

Тѣсная готическая комнатка съ высокими сводами. ФАУСТЪ безпокойно сидитъ въ креслахъ передъ письменнымъ столикомъ.

ФАУСТЪ.

             Ахъ, философію сперва
             И медицину и права
             И богословію потомъ
             Прошелъ я съ ревностнымъ трудомъ,
             И вотъ, обманутый глупецъ,
             Я все невѣжда наконецъ:13
             Магистромъ, докторомъ зовусь,
             Десятый годъ уже тружусь
             Съ учениками, на авось
             Кода ихъ за носъ вкривь и вкось,
             И мучусь, видя изъ всего,
             Что знать нельзя намъ ничего!
             Гораздо, правда, я умнѣй
             Другихъ ученыхъ и ханжей --
             Въ сомнѣньяхъ робкихъ не томлюсь,
             Чертей и ада не боюсь;
             За то здѣсь нѣтъ мнѣ никакихъ
             И радостей: я не мечтаю,
             Что тамъ хоть малость точно знаю,
             Что наставлять могу другихъ; 14
             Ктому жъ еще и денегъ нѣтъ,
             И ничего, чѣмъ красенъ свѣтъ --
             Такъ жить и песъ бы не желалъ!
             За тѣмъ-то магикомъ и сталъ;
             Рѣшаюсь съ горя испытать,
             Хоть чрезъ Духовъ не льзя ли ясно
             Въ природѣ кое-что 15 понятъ,
             Чтобъ больше не потѣть напрасно
             Уча другихъ людей тому,
             Что неизвѣстно самому;
             Чтобъ знать, какою силой спѣтъ
             Возсталъ и длится столько лѣтъ;
             Чтобъ видѣть сущность естества,
             А не болтать одни слова.
             О еслибъ, полный мѣсяцъ, нынѣ
             Свѣтилъ ты ужъ въ послѣдній разъ
             Моимъ трудамъ, моей кручинѣ!
             Меня ты долго, въ поздній часъ,
             Видалъ, другъ скорбный, въ непокоѣ,
             Средь книгъ и хартій, при налоѣ!
             Когда жъ я возмогу въ поляхъ
             И на скалистыхъ высотахъ
             И у жерла пещеръ носиться
             Съ воздушною Духовъ толпой,
             Тамъ пить твой свѣтъ, твоей росой
             Отъ чаду знаній исцѣлиться!
             Еще ль я здѣсь, въ тюрьмѣ моей?
             Проклятая канура! въ ней,
             О стекла преломясь цвѣтныя,
             Не свѣтлы и лучи дневные!
             Въ ней душно, тѣсно; по стѣнамъ
             Закопченнымъ въ дыму лампады
             До свода пыльныхъ книгъ громады
             Навалены, во снѣдь червямъ;
             И тутъ же въ кучахъ старый хламъ --
             Реторты, сткляницы, снаряды
             И инструменты всѣхъ родовъ...
             Вотъ міръ твой, Фаустъ! но будто міръ таковъ?
             О нѣтъ! и ясно, почему
             Такъ тяжко сердцу твоему,
             Зачѣмъ какое-то мученье
             Мертвитъ въ немъ жизнь, тѣснитъ движеніе:
             На мѣсто созданной Творцомъ
             Въ жилище нимъ живой природы,
             Вокругъ тебя здѣсь стѣны, своды,
             Тлѣнъ, прахъ -- не жизни, смерти домъ!
             Бѣги! въ міръ свѣтлый, въ міръ нетѣсный!
             Вотъ книга Нострадама 16 -- въ ней
             Тебѣ по цѣлой поднебесной
             Готовъ вѣрнѣйшій изъ вождей.
             Тогда ты бѣгъ свѣтилъ познаешь,
             И, наученъ природой, тамъ
             Душой окрѣпшей испытаешь
             Какъ Духи говорятъ Духамъ.
             Но въ книгѣ знаковъ смыслъ толкуя,
             Не властенъ умъ ихъ разгадать;
             Вы Духи, здѣсь; къ вамъ воззову я.
             Заставлю васъ отвѣтъ мнѣ дать.

Раскрываетъ книгу и усматриваетъ изображеніе Марокозма (Духъ вселенной).

             Ахъ, что за нѣга, что за наслажденье
             Внезапно весь составъ объемлютъ мой!
             Какою новой, пламенной струей
             По жиламъ протекло блаженства ощущенье!
             Не богъ ли нѣкій образъ сей чертилъ?
             Онъ бурю духа усмиряетъ,
             И въ сердце радость поселяетъ,
             И тайну всѣхъ природы силъ
             Вокругъ меня понятно раскрываетъ!
             Не богъ ли самъ я? Какъ мнѣ вдругъ свѣтло!
             Здѣсь предъ моей душой себя разоблокло
             Ея всегдашнее дѣянье 17
             И вдругъ я понялъ мудреца сказанье:
             "Не міръ Духовъ тебѣ закрытъ,
             "Но духъ твой запертъ, сердце спитъ.
             "Воспрянь, питомецъ! ревностно дерзай --
             "Въ зарѣ небесъ земную грудь купай. 18"

Разсматриваетъ изображеніе.

             Какъ здѣсь всѣ части, въ цѣлое сливаясь,
             Одна въ другой дѣятельно живутъ!
             Какъ силы горнія, взлетая, ниспускаясь,
             Въ златыхъ сосудахъ жизнь другъ другу подаютъ, 19
             Благословенья даръ безцѣнный
             Съ небесъ несутъ землѣ на радужныхъ крылахъ
             И стройныхъ звуковъ токъ льютъ въ нѣдра всей вселенной!
             Какое зрѣлище! но, ахъ,
             Оно лишь зрѣлище! О, какъ тебя объять
             Безмѣрная природа-мать!
             И васъ, сосцы, источникъ бытія!
             Изъ васъ повсюду жизнь струится;
             Къ намъ такъ душа мои стремится --
             И въ тщетной жаждѣ изнываю я!

Съ негодованіемъ переворачиваетъ въ книгѣ листы и усматриваетъ изображеніе Микрокозма (Духа земли).

             Вотъ знакъ иной -- о грудь инымъ огнемъ полна!
             О Духъ земли! ко мнѣ ты ближе!
             Уже и чувствую себя сильнѣе, выше:
             Я рдѣю, какъ отъ новаго вина
             И нахожу въ себѣ отвагу въ свѣтъ пуститься
             Тамъ радости и горе основать,
             Свирѣпству бурь противустать
             И въ часъ крушенія душою не смутиться.
                       Туманится воздухъ;
                       Закрылась луна;
                       Лампада тмится;
                       Встаютъ пары; вокругъ меня сверкаютъ
                       Багровые лучи; со сводовъ
                       Повѣялъ ужасъ и объялъ
                       Мнѣ мощно душу!
                       Ты здѣсь, ты близокъ, Духъ желанный!
                       Открой же ликъ свой!
                       Ахъ, какъ во мнѣ трепещетъ
                       И рвется сердце! какъ я таю
                       Въ безвѣстныхъ, новыхъ чувствъ оспѣ!
                       Всей силой воли я къ тебѣ взываю!
                       Явись, хоть жизни бъ стоило то мнѣ!

Хватаетъ книгу и таинственно произноситъ имя Духа. Вспыхиваетъ красное пламя; въ немъ появляется Духъ земли.

ДУХЪ

             Кто звалъ меня:
   

ФАУСТЪ

                                 О, видъ ужасный!
   

ДУХЪ

             Меня привлекъ ты самовластно:
             Моей стихіей долго жилъ, 20
             И вотъ --
   

Фаустъ отворачивается,

                                 Снести твой зракъ я не имѣю силъ!21
   

ДУХЪ

             Ты жаждетъ всей своей душою
             Мой слышать голосъ, видѣть ликъ;
             Я, мощной преклоненъ мольбою,
             Пришелъ -- и страхъ тебя проникъ!
             Гдѣ жъ смертный, вышедшій за смертности предѣлы?
             Гдѣ грудь, въ себѣ самой устроившая цѣлый
             Пространный міръ, и давъ просторъ мечтамъ
             Къ восторгѣ смѣвшая подняться вровень къ намъ?
             Гдѣ Фаустъ, призвать меня дерзнувшій,
             Ко мнѣ всей силой воли льнувшій?
             Ужели это ты, какъ громовой стрѣлой
             Моимъ дыханіемъ сраженный
             И падшій въ прахъ какъ червь презрѣнный?
   

ФАУСТЪ

             Я не унижусь, ликъ огнистый, предъ тобой!
             О нѣтъ, и Фаустъ, я равный твой!
   

ДУХЪ

                       Въ потокѣ жизни, въ бурѣ дѣяній
                       Я міромъ вращаю:
                       Въ немъ направляю
                       Я смерть и рожденье,
                       Радость и горе --
                       Живое волненье
                       Вѣчнаго моря.
             Такъ, по шумному вѣчности рѣя станку, 22
             Божеству я одежду живущую тку.
   

ФАУСТЪ

             Ты, обтекающій всю область бытія
             Духъ дѣятель! тебѣ подобенъ я!
   

ДУХЪ

             Подобенъ Духу, коего вполнѣ
             Ты постигаешь, а не мнѣ!

Исчезаетъ.

ФАУСТЪ падаетъ.

             Не тебѣ!
             Кому же?
             Я, образъ Божества,
             И даже не тебѣ!

Стучатся въ дверь.

             О Боже! Вагнеръ! вотъ мученію!
             Прощай, святое наслажденье!
             Вѣдь надобно жъ, чтобъ онъ, оселъ,
             Разрушить мой восторгъ пришелъ!

Входитъ Вагнеръ, адьюнктъ Фауста, въ халатѣ и колпакѣ, съ лампадою съ рукахъ. Фаустъ отворачивается отъ него съ негодованіемь.

ВАГНЕРЪ

             Простите мнѣ! вы вслухъ читали --
             Не греческую ли трагедію? не льзя ли
             Для образца послушать васъ?
             Хорошіе чтецы въ большой чести у насъ,
             И въ этомъ, говорятъ, актеры
             Пасторовъ могутъ наставлять.
   

ФАУСТЪ

             Да, ежели хотятъ актерствовать пасторы.
             Какъ то случалось намъ видать.
   

ВАГНЕРЪ

             Ахъ, въ кабинетѣ, какъ въ темницѣ, сила,
             Людей лишь въ праздникъ, издали, тамъ-сямъ,
             Какъ будто въ трубку зрительную видя,
             Гдѣ пріобрѣсти даръ убѣжденья намъ?
   

ФАУСТЪ

             Конечно! это невозможно,
             Пока въ самихъ васъ убѣжденна нѣтъ,
             Покуда вы не увлечете свѣтъ
             Святою силой правды неподложной.
             Сидите вы, сшивайте лоскутки,
             Сбираіне у другихъ объѣдки на окрошку,
             И жалкіе надъ пепломъ огонька
             Вздувайте кой-какъ, понемножку,
             На диво дѣтямъ да глупцамъ,
             Когда хвала ни лестна панъ;
             Но знайте: сердце тѣмъ не убѣдится
             Что не отъ сердца говорится.
   

ВАГНЕРЪ

             Но краснорѣчіе вѣдь для чтеца есть клалъ: 23
             А имъ еще весьма и не богатъ.
   

ФАУСТЪ

             Ищи ты выгодъ честною стезею,
             Не будь трещоткой площадною!
             Что толковито и умно,
             Всегда то скажется красно!
             Оно безъ пышныхъ словъ убора
             Подѣйствуетъ легко и скоро;
             А нашъ хитросплетенный вздоръ,
             Гремушекъ и крючковъ наборъ,
             Питателенъ. какъ вѣтръ, шумящій средь тумана
             Въ поблекшихъ осенью лѣсахъ.
   

ВАГНЕРЪ

             Увы, наука такъ пространна.
             А жизнь такъ коротка, что страхъ! 24
             Во глубь критическихъ вдаваясь изысканій
             Подчасъ боюсь я за себя весьма;
             Чтобъ до Источниковъ25 дойти, потребна тьма
             Приготовительныхъ познаній;
             А тутъ того лишь и гляди,
             Что смерть застигаетъ на пути!
   

ФАУСТЪ

             Не въ книгахъ ли источникъ тотъ священный,
             Что можетъ жажду утолить на вѣкъ!
             Нѣтъ, ежели въ себѣ, то и во всей вселенной
             Его не сыщетъ человѣкъ.
   

ВАГНЕРЪ

             Однако изъ любо, согласитесь сами,
             Вникать въ протекшихъ духъ вѣковъ --
             Все видѣть -- мнѣнья прежнихъ мудрецовъ,
             И то, какъ далеко подвинуто все нами.
   

ФАУСТЪ

             О, далеко, до облаковъ!
             Скрижаль съ прошедшихъ лѣтъ дѣлами
             Семью печатями, мой другъ, укрѣплена!
             Что духомъ времени признать вы согласились,
             То -- духъ писателя въ которомъ отразились,
             Никто не вѣсть какъ, времена;
             А иногда о такъ, что сердцу тошно,
             Бѣжать готовъ, какъ поглядишь -- ну точно
             Съ ветошьемъ лавка, чанъ помой,
             А много, если важный фактъ какой,
             Да прагматическій премудрый комментаріи,
             Приличный кукламъ лишь, а не разумной твари!
   

ВАГНЕРЪ

             Но свѣтъ? но человѣкъ? познаніе стяжать
             Объ нихъ не всякой ли желаетъ?
   

ФАУСТЪ

             Да, то, что свѣтъ познаньемъ нарицаеіъ,
             Что должнымъ именемъ никто не смѣетъ звать!
             Немногихъ, кои вправду кой-что знали
             И увлекаясь сердца полнотой
             Не скрыло думъ и чувствъ своихъ передъ толпой --
             Такихъ издревле жгли и распинали!
             Ho ужъ давно глухая ночь --
             Пора, пріятель, вамъ разстаться.
   

ВАГНЕРЪ

             Я съ вами, страхъ, люблю въ ученость углубляться --
             До утра не пошелъ бы прочь!
             Что, завтра, въ Пасху, вы позволите, я чаю.
             Спросить себя про то и сё?
             Ученье -- страсть моя; о хоть я много знаю,
             Но ужъ хотѣлось бы знать всё!

Уходить.

ФАУСТЪ одинъ

             Глупецъ -- онъ все еще надеждами богатъ!
             За вздорами гоняясь, вѣкъ проводитъ,
             Все ищетъ клада подъ землей, и радъ
             Что дождевыхъ червей находить!
             И смѣло же такое существо
             Придти сюда, гдѣ мнѣ являлся ликъ безплотныхъ!
             Но я благодарю его,
             Жалчайшаго изъ земнородныхъ:
             На этотъ разъ онъ укротилъ но мнѣ
             Порывъ объявшаго всю душу изступленья --
             Ахъ, предъ величіемъ гигантскаго видѣнья
             Себя я карлой чувствовалъ вполнѣ!
             Я, божества подобіе, мечтавшій
             Быть къ вѣчной истины зерцалу близкимъ; я,
             Исторгшійся изъ узъ зоннаго бытія
             И самознанье свѣтлое вкушавшій;
             Я, большій Ангеловъ, дерзнувшій по живой
             Природы жиламъ течь свободною душой
             И жить, творя, существованьемъ новымъ,
             Божественнымъ -- о жребій роковой!
             И уничтоженъ громоноснымъ словомъ!
             О равенствѣ съ тобой ни долженъ я мечтать!
             Тебя всей властью моего я слова
             Могъ только вызвать, но не удержать!
             Въ тотъ мигъ блаженства неземнаго
             Какъ малъ и какъ великъ я былъ!
             Но ты безжалостно меня отринулъ, снова
             Къ невѣрному людей удѣлу обратилъ!
             Кто скажетъ мнѣ, гдѣ часть благая:
             Стать, иль идти, куда меня влечетъ?
             Ахъ, даже дѣйствуя, не только что страдая,
             Мы проклинаемъ нашей жизни ходъ! 26
             Къ чистѣйшимъ помысламъ, воспринятымъ душою,
             Все больше чуждыхъ имъ предметовъ льнетъ;
             Кто благъ мірскихъ добился, ужъ мечтою
             Тотъ блага лучшія зоветъ!
             Да, чувства, бытъ для насъ создавшія душевный,
             Черствѣютъ въ суетѣ вседневной:
             Фантазія, съ толпой надеждъ своихъ
             До самой вѣчности ширявши на просторѣ,
             Ужъ не летаетъ въ даль, когда въ житейскомъ морѣ
             Пойдутъ крушенья тѣхъ же благъ земныхъ;
             Тутъ въ грудь забита залегаетъ --
             Печалитъ насъ, боязнію слѣпой
             Ничтожитъ щастье и покой;
             Она, что часъ, свой видъ перемѣняетъ,
             Пророчитъ зло семьѣ, имѣнью, намъ самимъ
             Отъ злыхъ людей, стихій, болѣзней, браней:
             Нѣтъ бѣдствій -- бѣдствій жди; все, что зовешь своимъ,
             Утратить бойся, все оплакивай заранѣ!
   
             Подобенъ не богамъ -- да, ясенъ жребій мой --
             Подобенъ червю я, что въ прахѣ обитаетъ
             И кормится, и тамъ, подъ путника стопой
             Смерть и могилу обрѣтаетъ!
   
             Не прахъ ли все, чѣмъ я со всѣхъ сторонъ
             Здѣсь, въ царствѣ моли, икру женъ --
             Всѣ эти хитрые снаряды,
             Гніющей ветоши громады!
             И здѣсь я мной желанное найду?
             Да, въ сотняхъ книгъ копаясь, я прочту,
             Что племя смертныхъ завсегда страдало,
             Что было кое-гдѣ щастливцевъ -- очень мяло!
             Вотъ черепъ; скалясь, онъ какъ будто говоритъ.
             Что тожъ о въ немъ былъ умъ сокрытъ,
             Который дня искалъ и въ сумракѣ терялся,
             Все жаждалъ истины и жалко заблуждался!
             Вотъ инструменты -- сложностью скоса
             Они смѣются надъ затѣями людей:
             Ихъ къ истинѣ ключами мы щитаемъ,
             Хитры ключи, а все не or переть замка имъ!
             Природа съ лака своего
             Таинственный покровъ сорвать не позволяетъ:
             Чего твоей душѣ она не открываетъ,
             Машинами у ней не вынудитъ того!
             Весь этотъ хламъ мнѣ отъ отца достался;
             Отецъ его употреблялъ
             И съ той поры имъ здѣсь нетронутый лежалъ
             Да копотью лампадной покрывался.
             Ахъ, лучше бъ я прожилъ кроху свою давно,
             Чѣмъ ею тяготить себя здѣсь понапрасну!
             Наслѣдство лишь тогда назвать своимъ мы властны,
             Когда на пользу служитъ намъ она!
             Да, достояньи мертвыя суть бремя;
             Живыя жъ тратитъ и опять раждаетъ время 27
   
             Но чѣмъ въ тотъ уголъ взоръ влечется мой?
             Тамъ стклянка -- развѣ въ ней магнита сила?
             Что вдругъ меня привѣтно озарило,
             Какъ путника луна во тьмѣ лѣсной?
   
             Поди сюда, сосудъ мой драгоцѣнный!
             Почтительно тебя привѣтствую, смиренно
             Въ тебѣ чту умъ и знаніе людей.
             Моя рука въ тебя сливала
             Смертельныхъ силъ снотворныя начала --
             Мнѣ влагой ты и услужи своей!
             Тебя я зрю -- смягчается мученье;
             Тебя держу -- стихаетъ думъ волненье,
             Проливъ души уходитъ и влечетъ
             Меня на моря нѣкую пучину,
             И черезъ водъ зеркальную равнину
             День новый къ новымъ берегамъ зоветъ,
             Огнистая слетаетъ колесница
             Ко мнѣ съ высотъ лазурныхъ, и я вдругъ
             Готовность чувствую въ путь новый устремиться,
             Стать въ новый чистыя дѣятельности кругъ.
             Но можно ль, чтобъ удѣла столь благаго
             Ты, нынѣ червь, достоинъ былъ?
             Да, только къ свѣту солнышка земнаго
             Отважно обрати свой тылъ;
             Ворвись въ ту дверь, которую охотно
             Желалъ бы каждый миновать;
             На дѣлѣ докажи, что волею свободной
             Возможетъ человѣкъ богамъ не уступать --
             Возможетъ не дрожать передъ пещерой мрачной,
             Гдѣ столько мукъ себѣ фантазія творитъ;
             Возможетъ броситься безстрашно
             Въ жерло, предъ книмъ цѣлый адъ горитъ;
             Возможетъ, не смутясь, на шагъ такой рѣшиться --
             Хоть и съ опасностью въ ничтожество разлиться.
   
             Поди сюда, оставь чехолъ свой пыльный,
             Хрустальный мой, узорчато-гранильный,
             Столь много лѣтъ забытый мной попалъ!
             Въ степенный вѣкъ отцовъ моихъ я дѣдовъ
             Кружа на торжествахъ пирушекъ и обѣдовъ,
             Суровыхъ ты гостей развеселялъ.
             Твоя рѣзьба, обычай -- бойко
             Тебя за-разъ опорожнять,
             И смыслъ фигуръ притомъ стихами объяснять,
             Напоминаютъ не одну попойку!
             Теперь къ сосѣду я тебя не перепью
             И надъ тобой упоить не поиграю --
             Пьянѣетъ скоро, кто ввѣряется питью.
             Которое въ тебя я лью!
             Его составилъ я, его днесь избираю
             И чашу на землѣ послѣднюю мою
             Отъ всей души въ честь утра выпиваю.

Подноситъ кубокъ къ устамъ и вдругъ слышится колокольный звонъ и пѣніе.

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ

                       Христосъ воскресъ!
                       Возрадуйтесь, грѣшные:
                       Отъ тьмы онъ кромѣшныя
                       Васъ спасъ и отверзъ
                       Врата вамъ небесъ.
   

ФАУСТЪ

             Но что за звуки, что за мощный зовъ
             Отъ устъ мнѣ чашу отторгаетъ?
             Ахъ, это звонъ колоколовъ
             Свитую Пасху возвѣщаетъ!
             Да, это хоръ ту пѣснь провозглашаетъ.
             Въ которой нѣкогда спасенія завѣтъ
             Отъ Ангеловъ услышалъ свѣтъ!
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ

                       Елеемъ и мѵромъ
                       Его мы омыли;
                       Почившаго съ миромъ
                       Во гробъ положили;
                       Оплакать блаженнаго
                       Снова приходимъ;
                       Но ужъ погребеннаго
                       Здѣсь не находимъ!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ

                       Христосъ воскресъ!
                       Блаженъ неунывшій,
                       Себя побѣдившій,
                       Борьбой заслужившій
                       Наслѣдье небесъ!
   

ФАУСТЪ

             Почто вы, звуки, мощны и отрадны,
             Меня здѣсь бъ прахѣ ищете? кчему?
             Гремите тамъ, гдѣ къ вамъ сердца не хладны --
             Я слышу благовѣстъ,но вѣры не иму;
             А чудеса суть чада Вѣры!
             Я не дерзаю вознестись въ тѣ сферы,
             Откуда гласъ спасенія гремитъ;
             Но, съ дѣтства мнѣ знакомый онъ миритъ
             Меня и нынѣ съ жизнью опостылой!
             Была пора, когда ко мнѣ
             Въ торжественной субботней тишинѣ
             Лобзаніе любви небесной низходило;
             Звучали вѣще въ тьмѣ колокола,
             И сладостна молитва мнѣ была,
             И полнъ безвѣстнаго стремленья
             Въ поля, въ лѣса я убѣгалъ,
             Точилъ ручьями слезы умиленья
             И самъ въ себѣ міръ новый создавалъ!
             Ахъ, эта пѣснь тогда гласила
             О праздникѣ весны, объ играхъ и норахъ!
             Воспоминаніи дѣтскихъ сила
             Претитъ мнѣ предпринять послѣдній, грозный шагъ
             Теките, звуки, какъ вы встарь текли!
             Слеза дрожитъ -- я снова гость земли!
   

ХОРЪ УЧЕНИКОВЪ

                       Смертью поправый
                       Смерть, намъ въ спасенье,
                       Прешелъ онъ со славой
                       Изъ области тлѣнья
                       Въ свѣтъ нескончаемый,
                       Въ свѣтъ безначальный;
                       Почто жъ обитаемъ мы
                       Міръ сей печальный?
                       Почто днесь и мы
                       Не властны изъ тьмы
                       Летѣть въ ту обитель,
                       Гдѣ нашъ искупитель?
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ

                       Христосъ воскресъ!
                       Мужайтесь, идите
                       И міру гласите
                       О царствѣ небесъ.
                       При васъ онъ, учителяхъ,
                       Бога хвалителяхъ,
                       Душъ исцѣлителяхъ,
                       Вѣры крѣпителяхъ --
                       Вѣрьте, всякъ часъ,
                       Вездѣ безотходно
                       Звѣздой путеводной
                       Онъ будетъ при васъ.
   

За городскими воротами.

Толпы гуляющихъ выходятъ изъ города.

НѢСКОЛЬКО ПОДМАСТЕРЬЕВЪ

             Куда жъ вы? аль съ дороги сбилась?
   

ДРУГІЕ ПОДМАСТЕРЫ!

             Куда? къ охотничьимъ домамъ.
   

ПЕРВЫЕ

             А мы на мельницу пустились.
   

ОДИНЪ ИЗЪ ПОДМАСТЕРЬЕВЪ

             По мнѣ, пойтить бы ужъ къ прудамъ.
   

ВТОРОЙ

             Скучна дорога -- все мѣста пустыя,
   

ДРУГІЕ

             А ты куда?
   

ТРЕТІЙ

                                 Туда жъ, куда другіе.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ

             Совѣтую пойти въ сельцо:
             Тамъ чудо-дѣвушки, и славное пивцо,
             И перваго разбора драки.
   

ПЯТЫЙ

             Опять, брать, лѣзешь въ забіяки --
             Знать въ третій разъ зудить спина!
             Прощай -- мнѣ драка не нужна.
   

ПЕРВАЯ СЛУЖАНКА

             Нѣтъ, нѣтъ, я ворочусь -- что толку?
   

ВТОРАЯ

             Онъ вѣрно тамъ подъ тополями ждетъ.
   

ПЕРВАЯ

             А мнѣ-то что? опять начнетъ
             Съ тобой мигаться въ тихомолку,
             Съ тобой ходить и танцевать --
             Я не хочу другимъ мѣшать.
   

ВТОРАЯ

             Онъ не одинъ -- сказалъ, что приведетъ съ собою
             Того, ты знаешь, что съ курчавой головою.

Идутъ вмѣстѣ далѣе..

ШКОЛЬНИКЪ

             Вотъ чудо-дѣвки! славная статья!
             Махнемъ-ка, братъ, къ нимъ посмѣлѣе!
             Табакъ покрѣпче, пиво похмѣльнѣе,
             Да дѣвушка въ нарядѣ -- страсть моя!
   

ДѢВИЦА-ГОРОЖАНКА

             Лихіе парни, но признаться
             Что ужасть какъ себя ведутъ:
             Могла бъ съ порядочными знаться,
             А вотъ, за этими бѣгутъ!
   

ВТОРОЙ ШКОЛЬНИКЪ къ первому

             Смотры-ка, позади днѣ: выступаютъ плавно,
             Одѣты, какъ нельзя милѣй;
             Одна -- ея сосѣдка; къ ней
             Неравнодушенъ я издавна.
             Давай-ко шагъ укоротимъ
             Да по немножку и пристанемъ къ нимъ!
   

ПЕРВЫЙ

             Нѣтъ, этѣ чопорны! что толку дѣлать глазки!
             Скорѣй за дичью -- вѣдь уйдетъ.
             Чѣмъ больше въ будни женщинѣ работъ,
             Тѣмъ въ праздники щедрѣй она на ласки.
   

ГОРОЖАНИН къ другому

             Нѣтъ, просто, милостивецъ мой,
             Я недоволенъ новымъ головой:
             Что день, то пущая надменность,
             А намъ въ томъ пользы ни на грошъ
             Все только строже подчиненность
             Да больше прежняго платежъ.
   

НИЩІЙ напѣваетъ

             Почтите нищаго подмогой,
             Вы, госпожи и господа!
             Всего Творецъ послалъ вамъ много --
             Храните жъ заповѣдь Христа:
             Кто съ бѣднымъ дѣлить даръ Господній.
             Тому веселье веселѣй!
             Подайте -- въ свѣтлый день сегодня
             Вамъ будетъ на душѣ свѣтлѣй.
   

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИНЪ

             По праздникамъ всего пріятнѣй мнѣ
             Разсказы объ войнѣ --
             Какъ тамъ, въ Туреччинѣ далеко,
             Народъ съ народомъ рѣжется жестоко.
             Стоишь себѣ съ стаканомъ у окна,
             По рѣчкѣ чолны взоромъ провожаешь,
             А послѣ, идучи домой, благословляешь
             Благія міра времена.
   

ТРЕТІЙ

             И мнѣ, сосѣдъ, все это нипочемъ:
             Пускай другъ друга дуютъ въ рыло,
             Пусть все тамъ станетъ кверху дномъ,
             Лишь бы у насъ по старому все было.
   

СТАРУХА къ дѣвицамъ горожанкамъ

             Ай да красотки! вотъ, изрядны --
             Какъ не влюбиться молодцамъ!
             И какъ спѣсивятся! да ладно --
             Я вѣдь съумѣла бъ то добыть, что нужно вамъ!
   

ПЕРВАЯ ДѢВИЦА ГОРОЖАНКА

             Пойдемъ, Агата! здѣсь намъ зваться не пристало
             Съ такою вѣдьмой -- здѣсь мы не однѣ,
             Хотя она и показала
             Въ Андреевъ вечеръ суженаго мнѣ.
   

ВТОРАЯ

             И моего мнѣ тожъ, въ стаканѣ:
             Военный, какъ теперь гляжу!
             Я ужъ люблю его заранѣ,
             Да какъ-то все не нахожу.
   

СОЛДАТЫ

                       Рушить твердыни
                       Мощной рукою,
                       Гордыхъ красавицъ
                       Сердце брать съ бою --
                       Вотъ чего жаждемъ
                       Всей мы душою.
                       Славному дѣлу
                       Много наградъ!
   
                       Трубный звукъ сватомъ
                       Шлёмъ мы успѣшнымъ
                       Въ дѣлѣ смертельномъ
                       Какъ и въ сердечномъ:
                       Грянемъ, приступимъ,
                       Щетъ тутъ короткій --
                       Наши -- твердыни,
                       Наши -- красотки!
                       Славному дѣлу
                       Много наградъ;
                       Взявши ихъ, дальше
                       Мчится солдатъ.
   

Входятъ ФАУСТЪ и ВАГНЕРЪ

ФАУСТЪ

             Отъ свѣтлаго взора весны животворной
             Исчезъ ледяной покровъ на водахъ;
             Надежда жатвъ зеленѣетъ въ ноляхъ;
             Съ тепломъ утомившись борьбою упорной,
             Зима убѣжала въ пріютъ свой нагорный.
             На злакомъ одѣтые долы она
             Въ гнѣвѣ безсильномъ оттуда, порою.
             Вѣетъ, бушуя, морозной крупою;
             Но солнцу противна земли бѣлизна --
             Вездѣ становится пестрѣе чѣмъ было,
             Все жизнью кипитъ и растительной силой;
             Цвѣтовъ нѣтъ -- но въ пестрыхъ одеждахъ своихъ
             Толпы людей отвѣчаютъ за нихъ!
             Взгляни на городъ -- разостланъ въ долинѣ,
             Отсюда онъ видится, какъ на картинѣ:
             Быстро изъ узкихъ старинныхъ воротъ
             Сыплется плотной гурьбою народъ --
             Всякой на солнце выходить сегодня
             Праздновать день воскресенья Господня;
             Сами воскреснувъ душой, отъ трудовъ,
             Забывши о нуждахъ вседневныхъ заботу,
             Всѣ изъ подъ кровель тяжелаго гнету,
             Изъ душныхъ рабочихъ, изъ тѣсныхъ домовъ,
             Изъ храмовъ торжественно-сумрачной сѣни,
             Изъ улицъ сжатыхъ рядами строеній
             Бѣгутъ, чтобъ на нолѣ въ усталую грудь
             Вешній цѣлебный воздухъ вдохнуть.
             Посмотри, полюбуйся! повсюду, какъ волны.
             Толпа дробятся, вблизи, вдалекѣ;
             А тамъ, колыхаясь но свѣтлой рѣкѣ
             Несутся врозь веселые полны;
             Вотъ въ пристани, весь дополна нагружонъ,
             Оставался одинъ -- и онъ отплываетъ!
             Куда ни взгляни со всѣхъ сторонъ,
             Даже съ горъ, цвѣтная одежда мелькаетъ.
             И всюду поютъ, играютъ, шумятъ --
             Теперь блаженъ народъ, какъ въ раѣ нѣкомъ!
             Теперь ликуетъ старъ и младъ!
             Здѣсь человѣкъ я; здѣсь могу быть человѣкомъ
   

ВАГНЕРЪ

             Пройтиться съ нами здѣсь вдвоемъ
             Мнѣ и пріятно и почетно;
             Одинъ же я пошелъ бы ее охотно,
             За тѣмъ, что врагъ и грубаго во всемъ --
             Пискъ скрипокъ, крики, кеглей стукотня
             Пренепріятны для меня:
             Дурятъ, какъ будто ихъ мутить лукавый.
             И называютъ то пѣньемъ, забавой!
   

Селяне подъ липою. Пляска и пѣніе.

                       Одѣтъ нарядно, пастушокъ
                       Поправилъ на себѣ вѣнокъ
                       И побѣжалъ подъ липки.
                       Подъ липкими жъ народу тьма --
                       Поютъ, кружатся безъ ума!
                       Юхге, Юхге,
                       Юхгейза, ге!
                       Гудятъ гудки и скрипки.
   
                       Вмѣшавшись въ молодежи кругъ,
                       Съ одной изъ дѣвушекъ онъ вдругъ
                       Столкнулся нерадиво;
                       Она жъ взглянула пресмѣшно
                       И говоритъ; весьма умно.
                       Юхге, Юхге,
                       Юхгейза, ге!
                       Притомъ же и учтиво!
   
                       Но всякъ пустился въ плясъ, кто могъ!
                       Вотъ и они помчались -- ногъ
                       Не слышатъ подъ собою!
                       И вотъ, имъ стало горячо;
                       Они стоятъ съ плечомъ плечо,
                       Юхге, Юхге,
                       Юхгейза, ге!
                       Стоятъ рука съ рукою,
   
                       -- Конечно, только вамъ повѣрь!
                       Всего наскажете теперь,
                       А послѣ будуть слёзки!--
                       Однакъ ее онъ изъ кружка
                       Увлекъ и ужъ издалека --
                       Юхге, Юхге,
                       Юхгейза, ге!
                       Неслись къ нимъ отголоски.
   

СТАРИКЪ

             Почтенный Докторъ! честь тебѣ
             За то, что такъ не гордъ съ народомъ,
             Что, важный и ученый мужъ,
             Почтитъ нашъ пиръ своимъ приходомъ!
             Прими же, просомъ отъ души,
             Изъ рукъ усердныхъ эту чашу:
             Желаемъ, поднося ее,
             Чтобъ Богъ мольбу услышалъ нашу
             И столько, сколько капель въ ней,
             Тебѣ прибавилъ къ жизни дней.
   

ФАУСТЪ

             Благодаря васъ, принимаю
             И всѣмъ вамъ всякихъ благъ желаю.
   

Народъ собирается около Фауста въ кружокъ.

СТАРИКЪ

             Пріятно, право, что того
             Мы въ день веселья повидали,
             Кто насъ, забывши о себѣ,
             Не забывалъ во дня печаля!
             Еще здѣсь многіе живутъ,
             Которыхъ съ смѣлостью примѣрной
             Отецъ твой въ страшный годъ чумы
             Отъ гибели избавилъ вѣрной.
             И ты тогда, хоть молодъ былъ,
             А ждать не заставлялъ больнаго.
             Не мало померло людей;
             Тебѣ жъ не приключилось злато
             По самый бѣдствія конецъ:
             Ты насъ хранилъ; тебя -- Творецъ.
   

НАРОДЪ

             Пусть долги дни тебѣ дастъ Богъ,
             Чтобъ ты и впредь спасать насъ могъ.
   

ФАУСТЪ

             Хвалите не меня -- Того,
             Въ чьей власти жизнь и смерть всего.28
   

Идетъ съ Вагнеромъ далѣе.

ВАГНЕРЪ

             Ахъ, сладко сердцу отъ подобныхъ встрѣчъ,
             Похвалъ, привѣтствій, восклицаній!
             Щастливъ, кто изъ своихъ умѣетъ дарованіе
             Такую выгоду извлечь.
             Какъ, мужъ великій, не гордиться этимъ?
             Тебя отцы указываютъ дѣтямъ,
             Твою всякъ хочетъ слышать рѣчь;
             Покажется передъ народомъ,
             Вдругъ, пляска, стой; гудокъ молчитъ,
             За шапкой шапка вверхъ летитъ --
             Всѣ чуть не падаютъ, какъ передъ крестнымъ ходомъ.
   

ФАУСТЪ

             Здѣсь, выше, камень есть -- прися

   

ФАУСТЪ

СОЧИНЕНІЕ ГЕТЕ

ПЕРЕВОДЪ
А. СТРУГОВЩИКОВА

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ГЛАВНАГО ШТАБА ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА
ПО ВОЕННО-УЧЕБНЫМЪ ЗАВЕДЕНІЯМЪ
1856

   

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

   съ тѣмъ чтобы по напечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. Санктпетербургъ, Октября 24 дня 1856 года.

Ценсоръ В. Бекетовъ.

   

ПРОЛОГЪ.

НЕБЕСНОЕ ПРОСТРАНСТВО.

ТРИ АРХИСТРАТИГА.

РАФАИЛЪ.

             Гремитъ, и въ сонмѣ сферъ небесныхъ.
             Ликуя и звуча хвалой,
             Свершаетъ солнце кругъ чудесный,
             Творцомъ указанной стезей;
             И вѣковѣченъ хоръ согласный
             Ему, Зиждителю всего,
             И днесь, какъ въ первый день, прекрасны
             Творенья дивныя Его!
   

ГАВРШЛЪ.

             И вотъ земля въ своемъ убранствѣ!
             Тьму свѣтомъ, свѣтъ смѣняя мглой,
             Она вращается въ пространствѣ
             Съ непостижимой быстротой;
             Моря шумятъ, и съ ихъ скалами,
             Незримо движима впередъ,
             Въ связи съ небесными тѣлами,
             Она свершаетъ свой полетъ.
   

МИХАИЛЪ.

             Здѣсь огнь земли подъемлетъ море,
             Тамъ сушь волной поглощена,
             То споръ стихій! но въ этомъ спорѣ
             Благія жизни сѣмена.
             Все та же твердь; природа та же,
             И день, Владыка, тотъ же онъ;
             Твои стратиги, мы на стражѣ,
             И неизмѣненъ Твой законъ.
   

ВСѢ ТРОЕ.

             Греми хвалою, хоръ согласный,
             Ему, Зиждителю всего --
             Хвала! какъ въ первый день, прекрасны
             Созданья дивныя его!

(Исчезаютъ.)

   

ЗЕМНОЕ ПРОСТРАНСТВО.

ЧИСТЫЙ ДУХЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ,

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я здѣсь довольно пошатался
             И про людей могу сказать,
             Что, не отвыкни хохотать,
             Надъ ними бъ ты расхохотался.
             Въ наукѣ сферъ я не смышленъ
             И музыки небесной не смекаю;
             Но родъ людской я покороче знаю --
             Божокъ земли, какъ въ первый день, смѣшонъ
             Чудакъ, бѣду бѣдою накликаетъ.
             Высокое въ себѣ подозрѣваетъ --
             И дважды въ дуракахъ! но еслибъ на него,
             Порой, та блажь не находила,
             Ему бы здѣсь немножко лучше было.
             И странно: то, что онъ зоветъ умомъ
             И что разумника отъ твари отличаетъ,
             Частенько онъ на то употребляетъ,
             Чтобъ со скотами быть отъявленнымъ скотомъ.
             Онъ, съ позволенія, походитъ
             На длинноногаго сверчка,
             Что, прыгая, не го, что ходитъ,
             Не то летаетъ; далъ скачка --
             Подумаешь, застрялъ: не тутъ-то было!
             Во всяку дрянь свое онъ тычетъ рыло.
   

ДУХЪ.

             Духъ отрицатель! на землѣ
             Всегда и все не по тебѣ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Да не съ чѣмъ и тебя поздравить.
             А люди -- чортъ рѣшился ихъ оставить
             везъ жалости ихъ видѣть не могу.
   

ДУХЪ.

             А Фауста?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Доктора?
   

ДУХЪ.

                                                     Достойнаго слугу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             По чести, онъ на прочихъ не походитъ,
             И ѣсть и пьетъ, не по плечу другимъ;
             Но снѣдь его не изъ земли исходить,
             И аппетитъ его неутолимъ:
             То полнъ земныхъ и страстныхъ вожделѣній,
             То алчетъ звѣздъ, въ безуміи хотѣній,
             И широко волнуемая грудь
             Нигдѣ и ни на чемъ не можетъ отдохнуть.
   

ДУХЪ.

             Онъ духомъ чистъ, хотя въ немъ вѣры нѣтъ;
             Но скоро озаритъ его небесный свѣтъ.
             Весною узнаётъ хозяинъ вертограда,
             Что осенью пожметъ отъ гроздій винограда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ только стоитъ согласиться,
             Изъ рукъ звѣрекъ не ускользнетъ.
   

ДУХЪ.

             Блуждаетъ онъ, пока еще стремится.
             Пытай его, покуда онъ живетъ,
             Пока въ немъ кровь играетъ и струится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И мнѣ, чтобъ кровь играла съ молокомъ!
             Благодарю: я не терплю тщедушныхъ;
             А съ мертвыми я вовсе не знакомъ
             И въ этомъ сходствую съ котомъ:
             Особенно люблю великодушныхъ:
             Будь краснощекъ, рѣзовъ, и чѣмъ живѣй,
             Тотъ и согласнѣе съ политикой моей.
   

ДУХЪ.

             Сперва рѣши, потомъ хвались задачей:
             Источникъ чисть и бьетъ живымъ ключемъ!
             Сьумѣй его исполнить зломъ;
             Но знай, стыдяся неудачи:
             Правдивый и среди невзгодъ
             На путь прямой, на прежній слѣдъ придетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, если такъ, я не заставлю ждать!
             Съ богоподобіемъ, ручаюсь, онъ простится;
             Его горстьми заставлю пыль глотать,
             Да онъ же будетъ и хвалиться,
             Какъ это дѣлаетъ почтенная моя
             Прабабушка, проклятая змѣя.
   

ДУХЪ.

             Твой путъ открыть; тебя не презираетъ
             Святая власть. И изо лжей,
             Что нынѣ Бога отрицаютъ,
             Прямая ложь сноснѣе для людей:
             За зломъ добро, за тьмою свѣтъ виднѣй,
             И въ мудрости судилъ Создатель,
             Чтобъ темный демонъ-отрицатель
             Противникомъ ихъ доброй воли сталъ
             И зломъ добро всечасно искушалъ;
             Зане въ борьбѣ со злымъ началомъ,
             Того бъ добра побѣда означала
             Его грядущее, святое торжество!
             А вы, поборники прямые Провидѣнья,
             Мужайтесь; вамъ готовитъ божество
             Залогъ любви и чудо воскресенья.

(Исчезаеть.)

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Повременамъ, люблю со старикомъ
             Потолковать; онъ дѣло разумѣеть;
             Да какъ и не любить, когда, притомъ,
             И съ дьяволомъ онъ вѣжливъ быть умѣетъ?
   

ТРАГЕДІЯ

НОЧЬ.

Фаустъ за письменнымъ столомъ, въ узкой готической комнатѣ со сводами.

ФАУСТЪ.

             Я философіи служилъ,
             И богословіе съ нравами,
             И медицину изучилъ.
             Простакъ, напрасно я съ лѣтами
             Лишь трудъ и время истощилъ!
             Магистромъ, докторомъ зовуся;
             Съ учениками на авось,
             Десятый годъ, и вкривь и вкось,
             Съ утра до вечера вожу ея,
             И вижу, знаю только то,
             Путемъ обиднаго сознанья,
             Что мы не знаемъ ничего,
             Что точно стоило бы знанья.
   
                       Что радости быть смышленѣе глупцовъ,
                       Присяжныхъ, судей и писцовъ,
                       Сомнѣньями, словами не смущаться,
                       Чертей и ада не бояться?
                       Зато я послѣдней отрады лишенъ,
                       Кажуся самъ себѣ смѣшонъ,
                       При мысли подобныхъ себѣ исправлять,
                       Учить и добру наставлять:.
                       Зато у меня ни кола, ни двора,
                       Ни почестей, ниже другаго добра.
             Такая жизнь кому бь не надоѣла!
             И вотъ меня желанье одолѣло
             Заняться магіей: быть можетъ, въ чарахъ я
             Раскрою тайну бытія,
             Ихъ сокровенными путями,
             И прозрю вѣщими очами,
             Чтобы, чего не знаю самъ,
             Не проповѣдывать глупцамъ:
             По чтобы силы естества
             И ихъ живыя начинанья
             Далися мнѣ, какъ истинное знанье,
             А не какъ мертвыя слова.

(Всходитъ мѣсяцъ.)

             О, еслибъ, мѣсяцъ свѣтозарный,
             Свѣтилъ ты здѣсь въ послѣдній разъ!
             Какъ скорбный другъ, ты въ поздній часъ
             Придешь на трудъ неблагодарный
             Свой тусклый, блѣдный лучъ пролить
             И пыльной хартіи страницы
             Своимъ сіяніемъ печально озарить!
             Ласкать бы мнѣ усталыя зетищы,
             О, мѣсяцъ, при твоихъ лучахъ,
             Надъ яснымъ озеромъ, на горнихъ высотахъ!
             Съ воздушною бы мнѣ толпою
             Ихъ легкихъ призраковъ летать,
             Въ твоей росѣ, передъ зарею,
             Больную грудь мою купать!
             Да изцѣлюсь отъ мукъ сомнѣнья
             И тяжкой пытки размышленья.
   
             А этотъ склепъ, куда я заключенъ,
             Гдѣ стѣны самыя, какъ своды гробовые;
             Гдѣ солнца лучъ о стекла преломленъ,
             Скользить, какъ тать, сквозь окна расписныя;
             Гдѣ лишь на томъ играетъ свѣтъ,
             Чего въ живой природѣ нѣтъ:
             Реторты, стклянки, скудный хламъ
             Старинныхъ дѣдовскихъ затѣи,
             И съ паутиной но стѣнамъ
             Громады книгъ, во снѣдь мышей:
             Собранье хартій всѣхъ вѣковъ
             И инструменты всѣхъ сортовъ --
             Наслѣдье пыли и червей.
             Вотъ отъ, твой міръ!... но развѣ міръ таковъ?
   
             О, нѣтъ! иль ты понять не можешь,
             Что самъ свое же сердце гложешь?
             Когда вселюбящимъ Творцомъ
             Намъ данъ природы свѣтлый домъ.
             На стѣны въ затхлой паутинѣ,
             Живой мертвецъ, ты промѣнялъ его,
             И вотъ подобіе жилища твоего --
             Скелетъ ободранный скотины!
   
             Бѣги, шли другихъ селеній!
             Вотъ книга Нострадама: въ ней
             Вселенной смыслъ; врата въ музей
             Ея безчисленныхъ твореній.
             Чему не внемлетъ умъ сухой,
             Бездушной буквы смыслъ толкуя,
             То мнѣ доскажется природою живой,
             И, ею вразумленъ, пойму я
             Бесѣду сокровенныхъ силъ,
             И связь и ходъ ночныхъ свѣтилъ.
   
             Теперь, о, духи, къ вамъ взываю,
             Внемлите, васъ на помощь призываю!

(Раскрываетъ книгу Нострадама и усматриваетъ изображеніе Макрокосма.)

             Какъ мощенъ взглядъ! какъ сильно впечатлѣнье!
             Внезапно, пламенной струей,
             Въ меня проникло наслажденье,
             И нѣга страстная, и жизни молодой
             Невыразимое, святое ощущенье!
             Живыя эти письмена
             Сама ль природа начертала?
             Картину дивную раскрыла мнѣ она
             И сердце бѣдное восторгомъ обуяла!
             Какъ въ зеркалѣ, читаю бытія
             Неизмѣримыя страницы,
             И прозрѣли душевныя зеницы!
             И понялъ и сказанье мудреца,
             И внялъ невнятному, въ чертахъ его лица:
                       Духъ доступенъ; но въ темницѣ
                       Духъ твой собственный. Дерзай!
                       На зарѣ, въ лучахъ денницы,
                       Смѣло грудь свою купай!

(Задумывается, разсматривая изображеніе.)

             Какъ все живетъ одно въ другомъ,
             Снуется все согласіемъ во всемъ!
             Вотъ силы горнія, съ вліяньемъ на земныя,
             Встаютъ, нисходятъ чередой
             И цѣпью, ведра золотыя
             Передаютъ, въ порукѣ круговой;
             Въ земныя нѣдра посылаютъ
             Благословеніе свое
             И мірозданья -- вся я все
             Въ согласный гимнъ, въ единый звукъ сливаютъ.
   
             Картина дивная! по диво созерцая,
             Взалкалъ иною жаждой я --
             Природа! гдѣ же грудь твоя?
             О, безпредѣльная, къ тебѣ я припадаю!
             Журчитъ, поитъ отрадная струя;
             Но, ахъ, сосцы твои неуловимы,
             И я томлюсь, и ты неумолима!

(Съ огорченіемъ переворачиваетъ аистъ и усматриваетъ изображеніе духа земли.)

             Вотъ взглядъ иной, иное впечатлѣнье:
             О, духъ земли, ты ближе мнѣ!
             Я сознаю уже и новое влеченье
             И силы новыя, и рдѣю, какъ въ огнѣ!
             Хочу, могу и чувствамъ волю дать,
             И въ бѣдствіяхъ, и въ благахъ искуситься,
             Лицомъ къ лицу передъ грозою стать,
             И духомъ, въ часъ крушенья, не смутиться!
                                 Темнѣетъ,
                                 Сокрылась лупа,
                                 И гаснетъ лампада --
                                 Дымитъ!
                                 Багровые лучи нисходятъ на меня,
                                 И ужасомъ повѣяло со сводовъ!
                                 Я чую, близокъ,
                                 Ты близокъ мнѣ, желанный геній!
                                 Невидимый, явись!
                                 Твоихъ я жажду вожделеній,
                                 Разоблачись!
   
                       Какое страстное влеченье
                       Непонятное понять,
                       Недоступныхъ, сокровенныхъ
                       Ощущеній испытать!
   
             Явись! отъ всей души къ тебѣ взываю!
             Явиться долженъ ты! я жизнью заклинаю!

(Въ пламени является духъ.)

ДУХЪ.

             Кто звалъ меня?
   

ФАУСТЪ.

                                           О, видъ ужасный!
   

ДУХЪ.

             Меня ты страстно призывалъ,
             Моей стихіи причаститься
             Ты съ буйной жадностью алкалъ --
             И что жь?
   

ФАУСТЪ.

                                 Нѣтъ силъ.
   

ДУХЪ.

                                                     Несчастный!
             Не ты ли пылко такъ стремился
             Мой слышать голосъ, видѣть ликъ?
             Я внялъ тебѣ, на зовъ явился --
             А ты въ отчаяньи поникъ!
             Гдѣ смертный, за предѣлы ставшій,
             Что міръ, имъ созданный, въ самомъ себѣ носилъ?
             Гдѣ Фаустъ, въ пылу мятежныхъ силъ,
             На равенство съ безсмертными дерзавшій?
             И онъ, который умолялъ,
             Всей силой воли заклиналъ, --
             Не онъ ли здѣсь трепещетъ въ страхѣ,
             У ногъ моихъ, уничиженъ,
             Моимъ дыханіемъ сраженъ,
             Презрѣнный червь, свернувшійся во прахѣ?!
   

ФАУСТЪ (съ усиліемъ).

             Нѣтъ, чадо пламени, я не презрѣнья стою,
             Тебѣ подобный, Фаустъ помѣрится съ тобою!
   

ДУХЪ (съ презрѣніемъ).

             Потоками жизни, въ разгарѣ дѣяній,
             Невидимый, видимо всюду присущій,
             Я радость и горе,
             Я смерть и рожденье,
             Житейскаго моря
             Живое волненье --
             На шумномъ станкѣ мірозданья,
             Отъ вѣка, сную безъ конца,
             И въ твари, я въ нѣдрахъ созданья,
             Живую одежду Творца.
   

ФАУСТЪ.

             Вселенную, какъ ты, я мысленно объемлю;
             Духъ-дѣятель, подобенъ я тебѣ!
   

ДУХЪ.

             Подобенъ ты -- тебѣ доступному, -- не мнѣ!
             Собрата въ смертномъ не пріемлю.

(Исчезаетъ.)

ФАУСТЪ (пораженный).

             Я -- не тебѣ?
             Я, Божіе подобіе,
             И даже не тебѣ!
             Кому же?

(Стучатъ въ двери.)

             Вотъ мученье!
             И надо же притти ему,
             Бумажной мудрости сухому колзуну,
             Чтобъ разогнать мои видѣнья!

(Входитъ Вагнеръ.)

ВАГНЕРЪ.

             Я слышу чтеніе, -- нельзя ли
             Урокъ и въ этомъ взять у васъ?
             Хорошіе чтецы въ ходу у насъ;
             А вы, кажись, трагедію читали?
             Вѣдь говорятъ, иной пасторъ
             Запрячетъ за-поясъ актера.
   

ФАУСТЪ.

             И то случается, нѣтъ спора,
             Когда актеромъ сталъ пасторъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Но какъ же дѣйствовать на мнѣнья?
             Тутъ одного не станетъ убѣжденья.
   

ФАУСТЪ.

             Напрасно! если не дана,
             И самъ не сознаешь той силы;
             Врожденная, лишь отъ души она
             На души дѣйствуетъ, мой милый!
             Рядитеся въ изношенный кафтанъ,
             Сбирайте со стола кусочки
             И тощіе вздувайте огонечки,
             На удивленіе дѣтей и обезьянъ.
             По мнѣ, тотъ самъ на нихъ походитъ.
             Кто убѣжденія навязываетъ намъ:
             Нѣтъ, сердца не придашь сердцамъ,
             Когда оно изъ сердца не исходитъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Однако, тотъ ораторомъ слыветъ,
             Кто убѣжденія красно передаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Къ чему трезвонъ? или прямой дорогой.
             Искусства тутъ не надо много,
             Чтобъ здравый смыслъ, во цвѣтѣ силъ,
             Себя на дѣло выносилъ.
             И надо ль вамъ, чтобъ дѣльное сказать,
             Словами пыль въ глаза пускать?
             Да, тощій плодъ хитросплетеній,
             Въ итогѣ вашихъ умозрѣній,
             Питателенъ, какъ вѣтра свистъ,
             Какъ осени поблеклый, желтый листъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Ахъ, наша жизнь такъ коротка,
             И такъ обширно поле знаній,
             Что, право, Боже мой, пока
             Добьешься истины, дойдешь до основаніи,
             Придется ноги протянуть:
             Къ источникамъ такъ труденъ путь,
             А въ критикѣ такъ много увлеченій,
             Что только въ ней -- отрада отъ сомнѣній.
   

ФАУСТЪ.

             Не въ хартіяхъ она, священная струя.
             Что сердца жаръ отрадно утоляетъ;
             Изъ чьей души она не вытекаетъ,
             Того извнѣ не освѣжитъ она.
   

ВАГНЕРЪ.

             Какъ поучительно, однако же, вникать
             Но времена прошедшія и знать,
             Какъ мудрецы до насъ гадали,
             И какъ потомъ шагнули мы впередъ.
   

ФАУСТЪ.

             О, да, вершка недостаетъ,
             Мы съ неба звѣздъ бы нахватали!
             Для насъ, мой другъ, сѣдая старина,
             Какъ книга подъ семью печатями: она
             Своихъ страницъ не раскрываетъ;
             А духомъ времени потомство называетъ
             Тотъ духъ писателя, который времена
             Въ себѣ, какъ въ зеркалѣ разбитомъ, отражаетъ.
             И посмотрѣть, такъ право, срамъ!
             Тутъ рухлядь старую, собранье изрѣченій,
             Соръ прагматическихъ, избитыхъ разсужденій,
             Изъ кладовыхъ, въ ныли забытый хламъ,
             Съ придачей сотни комментарій,
             За древность выдаетъ премудрый антикварій
             И куклу съ чердака за диво кажетъ вамъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Природу, сердце человѣка
             Кому не любопытно знать?
   

ФАУСТЪ

             Младенцу ль мужа разгадать?
             Познаніе сокрытое отъ вѣка!
             Не многіе кой-что знавали, да и тѣ:,.
             Когда они, въ сердечной простотѣ,
             Народу помыслы и души повѣряли,
             Ихъ искони и жгли и распинали....
             Однако, тѣнь ложится на поля,
             И намъ пора, дружокъ, разстаться.
   

ВАГНЕРЪ.

             А я готовъ не разставаться
             И разсуждать хоть до утра.
             Вотъ завтра бы, въ день Праздника Христова,
             Мнѣ перемолвить съ вами слово.
             Чего не знаю я, о томъ потолковать....
             Ужь, кстати, все хотѣлось бы узнать!

(Уходить.)

ФАУСТЪ (одинъ).

             И съ нимъ надежды молодыя,
             И онъ желаньями богатъ?
             Все зарится на клады золотые,
             А червяка отьищетъ -- онъ и радъ!
   
             И вслѣдъ видѣній благородныхъ
             Дерзнуло выступить такое существо?
             Но этотъ разъ, благодарю его,
             Бѣднѣйшаго изъ земнородныхъ.
   
             Я, внѣ себя, отчаяньемъ страдалъ;
             Онъ охладилъ порывы изступленья,
             Когда передъ лицомъ явленья
             Я, какъ пигмей, безсильно вопіялъ!
   
             Я мнилъ, причастникъ правды вѣчной,
             Подобіе живое Божества,
             И, недѣлимый въ безконечномъ,
             Теку по жиламъ естества,
   
             Я мнилъ, созданіемъ хранимый,
             Что днесь, отъ персти отрѣшенъ,
             Я взысканъ выше херувима....
             И словомъ я однимъ сраженъ!
   
             Такъ между нами нѣтъ сравненья?
             Я былъ не въ силахъ удержать,
             Кого, однако, могъ призвать?
             И новое меня тѣснитъ сомнѣнье!
   
             Но кто же вразумитъ меня?
             Мнѣ плыть ли противу теченья,
             Блуждать въ ночи, искать ли дня,
             Иль слѣпо слѣдовать влеченью?
             Мы дѣйствуемъ -- цѣль въ сторонѣ отъ насъ,
             Бездѣйствуемъ -- скрывается изъ глазъ.
   
             Души высокихъ достояній
             Намъ сохранить не суждено,
             Нѣжнѣйшихъ сердца обаяній
             Соединить съ мірскими не дано.
             Стяжавъ добро, другое отвергаемъ,
             И это лучшее, нетлѣнное добро,
             Когда въ глазахъ становится пестро,
             Пустымъ обманомъ называемъ.
   
             Обманъ! а, между тѣмъ, растетъ
             Боязнь утраты, духъ скудѣетъ,
             И въ мелочахъ житейскихъ цѣпенѣетъ
             Насъ окрыляющей фантазіи полетъ:
             Забота мелкая тогда гнѣздо свиваетъ
             На глубинѣ хладѣющей души
             И, тысячу личинъ пріемля, насъ пугаетъ
             И въ шумѣ свѣта и въ тиши.
             Младенца ль, женщину встрѣчаемъ --
             Въ пучинѣ, въ пламени, на остріѣ ножа,
             Мы приговоръ безвременный читаемъ
             И радости ликующаго дня,
             Слѣпымъ предчувствіемъ смущаемъ!
   
             Не Богу я подобенъ, сынъ земли,
             О, слишкомъ это постигаю:
             Подобенъ червяку въ пыли,
             Котораго ногою попираю.
   
             Найду ли здѣсь, чего искалъ?
             Изъ книгъ еще ли не дознался,
             Что искони родъ смертнаго страдалъ,
             Что кое-гдѣ счастливецъ обрѣтался?
             Вотъ черепъ мнѣ какъ будто говоритъ:
             И я за истиной стремился,
             Но свѣтъ ея отъ насъ сокрытъ,
             И жаждой знанія напрасно я томился!
   
             И вы смѣетесь надо мной,
             Орудія премудрости земной!
             У входа я стоялъ; вы были мнѣ ключами.
             Но въ чемъ, отъ вѣка, какъ слѣпцамъ,
             Природа отказала намъ,
             Того не сдвинемъ рычагами,
             И отъ таинственныхъ дверей
             Замка не вынудимъ у ней,
             Ни хитростью, ни клиномъ, ни зубцами.
   
             Зачѣмъ, скудель, забытая въ пыли,
             Давно съ тобою не разстался?
             Теперь, снарядъ отцовскій, ты
             Живымъ упрекомъ мнѣ остался!
   
             Какъ время новыя потребности родитъ
             И средства мертвыя насмѣшкою пятнаетъ,
             Такъ насъ ненужное добро обременяетъ
             И, какъ бездѣйствіе, собою же мертвитъ.
   
             Но отчего, прикованъ къ стклянкѣ той,
             Мой взоръ въ тотъ уголъ устремился,
             И я, какъ путникъ въ ночь, луной,
             Внезапнымъ свѣтомъ озарился?

(Снимаетъ съ полки стклянку съ ядомъ.)

             Склоняюся смиренно предъ тобой,
             Осадокъ смертоносныхъ зелій,
             Вѣнецъ премудрости людской!
             Твой мастеръ, онъ стоитъ у цѣли
             И отъ твоихъ снотворныхъ силъ
             Услуги ждетъ, какъ самъ тебѣ служилъ.
             Я на тебя смотрю -- тревога умолкаетъ,
             Души волненіе стихаетъ
             И стелется равниной свѣтлыхъ водъ;
             За мной, во мракѣ, путь печальный....
             Открытый океанъ все далѣе зоветъ,
             И я плыву равниною зеркальной....
             Съ поморья новый день встаетъ,
             И улыбается, въ туманѣ, берегъ дальный!
             И лучезарна, какъ денница,
             На легкихъ крыльяхъ, колесница
             Къ эфирному меня началу мчитъ,
             Въ страну дѣятельности чистой,
             И чисть, какъ свѣтъ луны сребристой,
             Мой духъ надъ сферами паритъ....
             Такъ! солнцу красному земли
             Сказавъ: о, доброе, прости, --
             Ворвусь въ ту дверь, что осторожно
             Хотѣлъ бы всякій миновать;
             Пора на дѣлѣ доказать:
             Есть мужество, -- оно не ложно;
             Безсмертію оно въ глаза глядитъ,
             И не страшна ему пещера,
             Въ жерлѣ которой адъ кипитъ,
             И будь дѣйствительно, что создала химера,
             Оно предъ нимъ не задрожитъ!

(Снимаетъ бокалъ.)

             Приди и ты, бокалъ завѣтный,
             Блиставшій влагой искрометной
             На пиршествахъ моихъ отцовъ,
             Когда ихъ шумная бесѣда оживляла,
             То свѣтлая, какъ грань кристалла
             Твоихъ узорчатыхъ краевъ,
             То полная глубокаго значенья...
             Зарокъ -- тебя до капли осушать --
             И вслѣдъ, затѣйливо, стихами объяснять
             Замысловатыя твои изображенья...
             Ахъ, не одну-то ночь, среди друзей,
             Напомнилъ ты, товарищъ прошлыхъ дней!
             Тебя не передамъ сосѣду,
             Ты насъ не увлечешь въ веселую бесѣду,
             Отслужишь ты другую службу мнѣ!
             Тлетворный сокъ въ тебя вливаю
             И вотъ, завѣтъ отцовъ храпя,
             Въ честь утра и во славу дня,
             Тебя до капли выпиваю!

(Поднимаетъ чашу.)
(Колокольный звонъ и хоровое пѣніе.)

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ,

                       Христосъ воскресъ!
                       Пойте побѣдную
                       Господу силъ;
                       Ваши наслѣдныя
                       Немощи бѣдныя
                       Онъ разрѣшилъ!
   

ФАУСТЪ.

             Торжественный, знакомый сердцу гласъ!
             Отъ устъ онъ чашу отторгаетъ...
             Колокола, въ полночный часъ,
             Не Пасху ли святую возвѣщаютъ?
             Не такъ ли нѣкогда звучалъ
             Хоръ ангеловъ, залогомъ примиренья,
             Когда онъ міру возвѣщалъ
             Завѣтъ любви и чудо откровенья?
   

ХОРЪ ЖЕНЪ.

                       Мы тѣло пречистое
                       Во гробъ положили,
                       Цвѣтами душистыми
                       Христа обложили,
                       И въ се-ночи, скорбныя,
                       Блаженнаго снова
                       Оплакать пришли;
                       Но, ахъ, мы за утро
                       Христа не нашли!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                       Тѣмъ, кто въ страданіяхъ
                       Ждалъ избавителя,
                       Въ земныхъ испытаніяхъ
                       Чаялъ Спасителя,
                       Душъ утѣшителя,
                       Спаситель воскресъ!
   

ФАУСТЬ.

             Глаголъ небесный, звукъ священный,
             Меня ль во прахѣ вамъ искать?
             Звучите для души смиренной,
             Душѣ, способной отвѣчать!
             Я слышу вѣсть; но вѣра отказала
             Тому, кто чуда не призналъ,
             Ея любимаго дитяти. Ахъ, бывало,
             Въ тотъ часъ, какъ Пасха наступала,
             Предвѣстникомъ всерадостнаго дня,
             Небесный поцалуй спускался на меня!
             Молился я и тихо забывался,
             Когда ту вѣсть несли колокола....
             Я полнотой ихъ звука упивался,
             И благодатна мнѣ молитва та была!
             Бѣжалъ въ лѣса.... несмѣтный міръ гаданій,
             Надеждъ и грёзъ передо мной вставалъ;
             Я слезы лилъ, я тихо трепеталъ,
             Въ святомъ наитіи сердечныхъ обаяній!
   
             Ахъ, этотъ звукъ, онъ возвѣщалъ
             Мнѣ игры дѣтскія и праздникъ тотъ весенпій;
             Что съ первымъ цвѣтомъ наступалъ,
             Надъ бездною теперь щкь шагъ послѣдній
             Воспоминаньемъ оковалъ!
             Младенчества чарующая сладость,
             О, призракъ, сердцу дорогой,
             Ты чистая, божественная радость,
             Звучи, какъ встарь звучала на до мной....
             Слеза.... земля, я снова твой!
   

ХОРЪ УЧЕНИКОВЪ.

                       Въ ночи погребенный,
                       Для жизни нетлѣнной,
                       Заутра воскресъ!
                       Ему подобаетъ,
                       Его ожидаетъ
                       Небесная благость,
                       И вѣчная радость,
                       И царство небесъ!
                       Мы чада юдоли
                       Печалей, скорбей --
                       Учитель, намъ долѣ
                       Завидно твоей!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Изъ мрака забвенія
                       Воскресли и вы,
                       Для вѣчныя жизни,
                       Для вѣчной любви!
                       Всѣмъ уповающимъ,
                       Скорбныхъ питающимъ,
                       Ихъ ублажающимъ,
                       Господа чающимъ,
                       Его прославляющимъ,
                       Спаситель воскресъ!
                       Се, Онъ грядетъ уже,
                       Онъ уже здѣсь!
   

ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Гуляющіе всѣхъ сословіи.

МОЛОДЫЕ РЕМЕСЛЕННИКИ.

ПЕРВЫЙ.

             Мы въ слободу.
   

ВТОРОЙ.

                                 А вы куда?
   

ТРЕТІЙ.

             На мельницу.
   

ВТОРОЙ.

                                 А мы къ прудамъ?
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Дороги нѣтъ, да и мѣста пустыя.
   

ПЯТЫЙ.

             А ты?
   

ШЕСТОЙ.

                                 А я -- куда другіе.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Въ Охотничій пойти бы намъ:
             И дѣвушки, и пиво лучше тамъ,
             Да ужь и схватки-то какія!
   

ВТОРОЙ.

             Вотъ зададутъ тебѣ, дай срокъ.
             Нѣтъ, братъ, туда я не ходокъ.
   

ГОРНИЧНАЯ.

             Его мы встрѣтимъ непремѣнно.
   

ВТОРАЯ.

             Большое счастье! что мнѣ въ томъ,
             Что вы гуляете вдвоемъ?
             Онъ твой сосѣдъ, танцоръ безсмѣнный.
             А мнѣ-то что?
   

ПЕРВАЯ.

                                           Довольна будешь имъ.
             Вечоръ сказалъ, немного попозднѣе,
             Придетъ, молъ, и курчавый съ нимъ.
   

ШКОЛЬНИКЪ.

             Вотъ славная статья! за ними поскорѣе!
             Нарядныхъ горничныхъ, да пиво и табакъ
             Люблю я, братецъ, какъ дуракъ,
   

ГОРОЖАНКА.

             Охота имъ за челядью гоняться!
             А мальчики вѣдь, право, хоть куда!
             Могли бъ съ порядочными знаться,
             А наровятъ, поди-ка, вонъ куда!
   

ВТОРОЙ ШКОЛЬНИКЪ.

             Зачѣмъ спѣшить? смотри-ка, рядомъ
             Почище, братъ, за нами двѣ идутъ.
             Мы поотстанемъ тихимъ шагомъ,
             Такъ насъ еще съ собой возьмутъ,
   

ПЕРВЫЙ.

             Нѣтъ, съ ними каши не сварить.
             Скорѣй! чтобъ дичь не упустить.
             Рука, что въ будни пыль сметаетъ,
             Чудесно насъ по праздникамъ ласкаетъ!
   

ГОРОЖАНИНЪ.

             Нашъ бургомистръ что день, то строже,
             И ужь куда заносчивъ сталъ
             Съ тѣхъ поръ, какъ въ почести попалъ.
             А, между тѣмъ, и все дороже,
             И если дѣло разберемъ,
             Для города какая польза въ немъ?
   

НИЩІЙ.

             Свѣтлый день для всѣхъ сегодня!
             Вы, честные господа,
             Ради праздника Господня,
             Наградите старика!
             Праздникъ, пусть и для меня
             Будетъ свѣтлымъ днемъ сегодня!
   

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИНЪ.

             Въ воскресный день люблю бесѣду
             О новостяхъ, о старинѣ,
             Но больше, признаюсь сосѣду,
             Люблю разсказы о войнѣ:
             Я о себѣ не думаю высоко,
             Но если въ Турціи какой нибудь, далеко,
             Представь, свирѣпствуетъ война,
             А ты себѣ стоишь спокойно у окна
             И свой стаканчикъ допиваешь
             Да рѣчка быстрину глазами провожаешь, --
             Какая разница! пускался домой,
             Ты подъ вечеръ благословляешь
             И время мирное и вѣкъ свой золотой.
   

ПЕРВЫЙ.

             Сосѣдъ, и я стою на томъ:
             Другіе могутъ передраться
             И все перевернуть верхъ дномъ,
             Лишь намъ бы цѣлу оставаться
             Да жить по прежнему....
   

СТАРУХА.

                       Какая прелесть! да,
             Кровь съ молокомъ подъ дымкою играетъ!
             Но тише вы: старушка ли не знаетъ
             Желанья скрытыя...
   

ГОРОЖАНКА.

                                           Агата, не шутя,
             Намъ съ вѣдьмою, средь бѣла дня,
             Здѣсь оставаться непристало.
             Вѣдь суженаго мнѣ она
             Живьемъ о Святкахъ показала.
   

ВТОРАЯ.

             Мнѣ въ зеркалѣ -- я какъ теперь гляжу --
             Между другими молодцами,
             Поставила военнаго съ усами;
             Однако, все его не нахожу.
   

СОЛДАТЫ.

                       Башни спѣсивыя
                       Стѣнъ городскихъ,
                       Они стыдливыя
                       Дѣвъ молодыхъ --
                       Храброму воину
                       Славная дань!
                       Славная плата
                       За сильную длапь.
                       Сватала сваха,
                       Трубила труба,
   
                       Сватала радость
                       На гибель она.
                       Вотъ заштурмуемъ --
                       Веселья не жди;
                       Вотъ запируемъ,
                       А смерть впереди.
   
                       Башни спѣсивыя,
                       Очи стыдливыя
                       Городъ сдаетъ!
                       Служба служиваго
                       Дальше зоветъ.
   

ФАУСТЪ и ВАГНЕРЪ (проходятъ).

ФАУСТЪ.

             Вскрылся покровъ ледяной,
             Дыханьемъ весны животворной;
             Зима, изъ лощины нагорной,
             Безсильная, только порой,
             Повѣетъ морозной крупою,
             Поляну слегка занесетъ
             И снова, наскучивъ борьбою,
             На горныхъ вершинахъ уснетъ.
             Все бѣлое солнцу не мило,
             И силой растительной силы
             Пестрѣть начинаютъ поля,
             И, слѣдомъ кругаго ненастья,
             Одѣнется злакомъ земля --
             Надеждою новаго счастья!
             Цвѣтовъ еще нѣтъ, и она
             На краски едва намекаетъ --
             Ей въ пестрыхъ нарядахъ толпа
             Собою цвѣты замѣняетъ.
             Смотри, огляпися, изъ тѣсныхъ воротъ,
             Шумя и пестрѣя, какъ валитъ народъ!
             Имъ весело, любо! всякъ хочетъ сегодня
             Отпраздновать день Воскресенья Господня!
             Воскресли вы сами изъ вашихъ гробовъ;
             Изъ грязныхъ рабочихъ, изъ темныхъ домовъ,
             Изъ улицы, спертой рядами строеній,
             Изъ душныхъ подваловъ, изъ сумрачной сѣни
             Суровыхъ церквей, -- чтобы въ грудь,
             Весеннюю радость вдохнуть!
   
             Видишь, какъ толпа живая
             Тутъ разсыпалась, играя,
             Тамъ въ одинъ кружокъ свернулась,
             Лентой въ гору потянулась
             И пестрѣетъ вдалекѣ.
             Посмотри-ка, на рѣкѣ
             Сколько лодокъ! такъ и гонятъ...
             Вонъ послѣдняя, одна
             Отвалила, чуть не тонетъ,
             До краевъ нагружена.
             Слышишь клики изъ селенья?
             Все ликуетъ, хочетъ жать;
             Здѣсь ихъ небо, утѣшенье...
             Здѣсь -- я человѣкъ; здѣсь -- я смѣю имъ быть!
   

ВАГНЕРЪ.

             Смертельный врагъ всего, что грубо,
             Одинъ бы не пошелъ сюда;
             Съ тобою же, вдвоемъ, всегда
             Мнѣ поучительно и любо!
             Шумъ, гвалтъ и кеглей стукотня
             Невыносимы для меня;
             Ихъ словно духъ нечистый погоняетъ....
             И это -- чернь весельемъ называетъ!

(Народъ подъ типами поетъ и пляшетъ. Съ приближеніемъ Фауста, гудокъ умолкаетъ. Къ Фауету изъ толпы выходить старикъ со стаканомъ вина.)

СТАРИКЪ.

             Народу любо видѣть васъ!
             Спасибо, что не погнушались
             И въ свѣтлый праздникъ, въ добрый часъ,
             Подъ наши пѣсни прогулялись!
             Такъ выпейте, -- это всего
             Мы просимъ сердца, -- эту чашу,
             И молимъ, поднося ее,
             Чтобъ Богъ мольбу услышалъ нашу:
             Пусть, сколько капель будетъ въ ней,
             Онъ намъ прибавитъ къ жизни дней!
   

ФАУСТЪ.

             Заздравный кубокъ принимаю
             И тѣмъ же вамъ, друзья, желаньемъ отвѣчаю.

(Пьетъ.)

СТАРИКЪ.

             Я правду молвилъ, въ добрый часъ,
             Мы вашу милость повстрѣчали.
             Да, было время, вы же насъ
             Въ лихіе дни не оставляли;
             Л нашъ отецъ -- что живы мы,
             Ему хвала! отъ злой чумы
             Людей онъ сохранилъ не мало; g
             Онъ отъ больныхъ ни день, ни ночь
             Не отходилъ, бывало, прочь --
             Довольно ихъ и умирало!
             Сынъ отъ отца не отставалъ,
             И часто, ангелъ нашъ хранитель,
             Ты насъ въ больницахъ навѣшалъ,
             Помощнику помощникъ помогалъ --
             Спасителей хранилъ Спаситель!

(Народъ униженно кланяясь.)

             Пусть долги дни онъ вамъ пошлетъ,
             Чтобъ помогали и впередъ!
   

ФАУСТЪ,

             Сгибайтесь передъ Тѣмъ, Кто свыше помогаетъ,
             И учитъ помогать, и помощь посылаетъ.

(Идетъ далѣе съ Вагнеромъ.)

ВАГНЕРЪ.

             Великій мужъ! какъ лестно для того
             Такое общее вниманье,
             Кто пользамъ брата своего
             Обрекъ и жизнь и дарованья!
             Уводятъ, всѣ къ нему спѣшатъ;
             Отцы тебя указываютъ дѣтямъ,
             За шапкой шапки вверхъ летятъ,
             Ну, какъ не восхищаться этимъ?
             Ты подойдешь -- молчитъ народъ;
             Всякъ слова ждетъ, какъ благостыни,
             И -- малаго недостаетъ --
             Готовы пасть, какъ предъ святыней.
   

ФАУСТЪ.

             На этомъ камнѣ отдохнеы!.....
             Въ ту пору, я скорбѣлъ глубоко,
             И помню, часто, одинокій,
             Я ночи проводилъ на немъ.
             Богатъ надеждой, въ вѣрѣ твердый,
             Къ Творцу довѣренностью гордыя,
             Я призывалъ Его, молитвой и постомъ;
             Слезами, вздохами, стенаньемъ,
             Ломая руки, я молилъ
             Его, Царя небесныхъ силъ,
             Унять повальное страданье
             И бѣдствію конецъ послать...
             О, если бы ты могъ во мнѣ читать!
   
             Кого они превозносили?
             Я и отецъ, за темныя дѣла,
             Вѣнцы иные заслужили:
             Въ насмѣшку мнѣ ихъ похвала!
             Отецъ, въ быту честной и скромный,
             На естество свой взглядъ имѣлъ,
             По, человѣкъ въ наукѣ темный,
             Ея пути превратно разумѣлъ;
             Онъ, въ подражаніе адептамъ,
             Въ лабораторіи природу изучалъ
             И, по безчисленнымъ рецептамъ,
             Несогласимыя начала соглашалъ.
             Такъ нѣжну лилію, норой,
             Въ ретортахъ мы со львомъ соединяли,
             Растворы ихъ, палительной свѣчей,
             Въ одинъ сосудъ перегоняли.
             И намъ служила образцомъ,
             Цвѣтами яркими блистая,
             Она, царица молодая.
             Я отъ отца не отставалъ,
             Мы вмѣстѣ зелье составляли,
             И я больнымъ отраву подавалъ,
             И, пуще прежняго, чумные умирали!
             Такъ въ лютую годину мы,
             Страшнѣе язвы и чумы,
             Цвѣтущій край опустошали.
             И вотъ я дожилъ, что народъ,
             Убійцу чествуя, спасителемъ зоветъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             Ну, можно ль этимъ сокрушаться?
             Достаточно честнымъ трудомъ,
             По силамъ, выполнить стараться,
             Что намъ завѣшано отцомъ:
             Кто юношей свой умъ питаетъ,
             Тотъ въ знаньи, возмужавъ, ростетъ,
             И, къ знанью знаній прибавляя,
             Онъ сына дальше поведетъ.
   

ФАУСТЪ.

             О, счастливъ, кто еще въ надеждѣ
             Изъ бездны заблужденій встать!
             Что нужно намъ, въ томъ мы невѣжды,
             И знаемъ, что могли бъ не знать.
             Но настоящаго мгновенье
             Не отравимъ печальнымъ размышленьемъ;
             Ты видишь, даль передъ гобой,
             Позлащена вечернею зарей;
             Отходитъ день; владыка бытія
             Жизнь новую песетъ въ сосѣдніе края....
             За нимъ бы мнѣ, за нимъ въ сіяньи свѣта!
             Вотъ сѣни, въ сумракѣ почившія за мной,
             Здѣсь пробужденный край, въ мерцаніи разсвѣта,
             Тамъ полушаріе въ одеждѣ золотой!
             На синія моря, на свѣтлые заливы,
             На мрачный лѣсъ и на нотокъ тривый,
             Превыше, горъ,
             Я устремляю жадный взоръ...
             Но лучезарное свѣтило
             Скрывается въ пучинѣ водъ --
             Я напрягаю свой полетъ,
             Орлиная меня подъемлетъ сила:
             Тамъ ночь, тутъ день передо мной,
             Горе -- небесный сводъ, и волны -- подъ стопой!
             Чудесный, мимолетный сонъ...
             Я персть, и къ персти пригвожденъ.
             Увы! ее -- напрасныя усилья --
             Душевныя не вздымутъ крылья.
             Но кто съ влеченьемъ не знакомъ
             И тѣхъ стремленій кто не знаетъ,
             Когда Въ пространствѣ голубомъ
             Надъ нами жавронокъ играетъ
             И тонетъ, пѣснями звеня,
             Въ сіяньи радужнаго дня --
             Когда орелъ, въ лучахъ денницы,
             Поднебесьемъ недвижимо паритъ
             И, еле видной вереницей,
             Съ поморія журавль на родину летятъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             Такихъ чудесъ не знаю за собой;
             Въ лѣсахъ охотно я гуляю,
             Охотнѣе того иду домой
             И птицей быть, ей-Богу, не желаю.
             Другой восторгъ во мнѣ живетъ,
             Когда пишу, когда читаю:
             Тутъ зимній день невидимо течетъ,
             Ровнѣе кровь по жиламъ разливая;
             А если рукопись старинная, порой,
             Отъищется, я самъ не свой.
   

ФАУСТЪ.

             Одна душа тебѣ, одно стремленье сродно,
             И дай-то Богъ, чтобъ ты не зналъ второй!
             Ахъ, двѣ души меня терзаютъ неисходно,
             Враждебныя, бѣгутъ одна другой...
             Одна, рабыня вожделѣній,
             Плотски, въ земную грудь впилась,
             И цѣпко къ персти льнетъ, и жаждетъ наслажденій;
             Другая, лучшая, юдоли отреклась
             И рвется къ праотцамъ въ заоблачныя сѣни!
             О, если духи есть межь небомъ и землей,
             Какъ говоритъ о томъ преданье,
             Пусть внемлютъ моему призванью,
             Пускай влекутъ меня съ собой,
             На новую чреду существованья!
             Волшебный плащъ меня бъ умчалъ
             Туда, къ заоблачному міру!
             Нѣтъ, -- и на царскую порфиру
             Его бы я не промѣнялъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             О, не зови стихій знакомую семью!
             Она нашъ воздухъ возмущаетъ
             И намъ, скрывая жолчь свою,
             Лукаво гибелью онъ всюду угрожаетъ:
             Отъ сѣвера и жалитъ и язвить
             Своими острыми иглами,
             Съ востока засухой мертвитъ,
             Спирая грудь тлетворными парами;
             Отъ юга шлетъ за зноемъ зной,
             И если съ запада, надъ нашей головой,
             Отрадою дохнетъ -- опасное значенье --
             Она во слѣдъ готовитъ наводненье;
             Порою, на моряхъ, послушная семья,
             Для вящшей гибели, коварствуетъ она...
             Но вотъ порядкомъ засвѣжѣло:
             Пора домой; за печкой то ли дѣло!...
             Но ты куда такъ взоры устремилъ?
   

ФАУСТЪ.

             Вонъ черный песъ на пашнѣ рыщетъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Такъ несъ тебя остановилъ?
             Ну что жь, собака слѣду ищетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Престранный звѣрь; вглядись въ него.
   

ВАГНЕРЪ.

             Я вижу пуделя и больше ничего.
   

ФАУСТЪ.

             Но въ пуделѣ иное что таится.
   

ВАГНЕРЪ.

             Вотъ новая еще напасть!
             Что страннаго, что песъ кружится,
             Чтобы на слѣдъ хозяина попасть?
   

ФАУСТЪ.

             Смотри, какъ онъ, спиральными чертами,
             Сближается едва замѣтно съ нами,
             И слѣдъ его, ложась таинственной дугой,
             Какъ будто огненной означенъ полосой.
   

ВАГНЕРЪ.

             Простаго пуделя я вижу предъ собой;
             Ты, знать, мечтою ослѣпленъ.
   

ФАУСТЪ.

             И видно но глазамъ, скрывая что-то злое,
             Магическія намъ тенета ставитъ онъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Хозяина не видя -- что за диво --
             На незнакомцевъ онъ косится боязливо.
   

ФАУСТЪ.

             Все ближе кругъ и все тѣснѣй!
   

ВАГНЕРЪ.

             Ну, вотъ она, -- собака, не видѣнье,
             Собачьи всѣ, смотри, уловки въ ней:
             Ложлися на-спину, стоитъ какъ бы сомнѣньи
             И шевелитъ хвостомъ, все будто напоказъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ну, песъ, не отставай отъ насъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             А, право, пудель звѣрь забавный;
             Ты остановишься -- онъ ждеть;
             Дай узелъ -- донесетъ исправно;
             Прикажешь въ воду -- онъ пойдетъ,
             А бросишь палку -- и подавно;
             И что ни скажешь, все пойметъ.
   

ФАУСТЪ.

             Да, демонской не видно въ немъ снаровки,
             Вся сила тутъ въ отличной дрессировкѣ.
   

ВАГНЕРЪ.

             На пуделя, на странности его
             Глядитъ съ улыбкой мужъ почтенный,
             И стоитъ онъ вниманья твоего,
             Студентовъ-школьниковъ питомецъ несравненный!
   

НОЧЬ.

ФАУСТЪ. (Въ углу за печкой пудель.)

             Опять угасшій день смѣняя,
             На долъ и лѣсъ ложится тѣнь,
             И ночь, сознанье пробуждая,
             Намъ лучшую готовитъ сѣнь:
             Души бѣжитъ страстей тревога....
             Своей святынѣ отдана,
             И взыскана, любовью Бога,
             Любовью къ ближнему она.

(Пудель становится безпокоенъ.)

                       Полно шнырять и возиться; уймися!
                       Что ты почуялъ, песъ, у дверей?
                       На, вотъ подушка; за печкой ложися
                       И не тревожь бѣготнею своей.
   
             Когда, таинственно лія
             Свой полусвѣтъ отрадный, томный,
             Вновь озаришь мои уголъ скромный,
             Лампада бѣдная моя, --
             Изъ глубины самосознанья
             Встаетъ рѣшимость, упованье,
             И снова жажду я тебя,
             О, жизни сладкая струя!

(Пудель становится все безпокойнѣе.)

                       Лай твой меня изъ терпѣнья выводитъ;
                       Собачье визжанье твое не подходитъ
                       Подъ звуки, чьо душу объемлютъ мою,
                       Подъ ихъ золотую, святую струну.
                       Часто прекрасное, если его мы не знаемъ,
                       Часто и доброе, если ему не внимаемъ,
                       Люди, привыкли мы зря порицать --
                       Пудель! ты думаешь намъ подражать?
   
             Межь тѣмъ -- увы!-- очей моихъ бѣжалъ
             Небесный свѣточъ упованья,
             И удержать его -- напрасное старапье;
             Не разъ я это испыталъ.
             Но знаю, гдѣ истокъ стремленья:
             Меня съ младенчества томить
             Святая жажда откровенья.
   
             Свѣтильникъ истиннаго свѣта,
             Нигдѣ онъ чище не горитъ,
             Какъ въ книгѣ Новаго Завѣта!
   
             Въ порывѣ ревности честной,
             Объять наитіемъ священнымъ,
             Передъ символомъ драгоцѣннымъ,
             Рѣшусь ли, твердою рукой,
             Въ глаголы языка роднаго
             Облечь оригиналъ святой?
             Сперва за текстъ примуся снова.

(Развертываетъ книгу Новаго Завѣта.)

             Написано: въ началѣ было слово.
             Что разумѣть подъ словомъ Слово?
             Уразумѣвъ, какъ выразить его,
             Начало, свѣтъ и жизнь всего?
             Скажу ли; Разумъ, Сила силъ,
             Все не придамъ достойнаго названья,
             Зане, въ себѣ совокупилъ
             Съ причиной первое дѣянье...
             Скажу ль.... но, между тѣмъ, какъ слово излетаетъ,
             Опять внезапное сомнѣнье возникаете...
             Но не съ началомъ ли сливается конецъ?
             И я пишу: въ началѣ былъ Творецъ!

(Пудель пуще прежняго бѣгаетъ, лаетъ, воетъ и визжитъ.)

                       Слушай, если дольше,
                       Хочешь здѣсь гостить,
                       Чуръ не лаять больше,
                       Пудель, и не выть.
                       Ты упрямъ? я вдвое.
                       Выбирай любое:
                       Гость, такъ хозяина знай;
                       Не то вотъ и двери, прощай!
   
                       Что вижу! возможное ль дѣло?
                       Мой пудель ростетъ въ ширину,
                       Ростетъ въ ширину и въ длину!
                       Все больше, огромнѣе тѣло;
                       Походитъ уже на слона....
                       То не песъ, развѣ самъ сатана!
   
                       Стой же ты, кромѣшный:
                       Я хозяинъ у себя!
                       Соломоновъ ключъ, конечно,
                       Усмиритъ тебя.
   

ДУХИ (въ переходѣ).

             Не соваться туда:
             Приключилась бѣда!
             Какъ капкану лиса,
             Старый бѣсъ поддался;
             Но не въ прокъ онъ попался въ полонъ.
             И запечный, какъ влѣзъ, такъ и вылѣзетъ онъ.
             Хлопочите, бѣснуйтесь, шныряйте,
             Старика изъ бѣды выручайте.
             Онъ и самъ, бѣсенята, какъ зналъ,
             Васъ не разъ изъ бѣды выручалъ.
   

ФАУСТЪ

             Извѣдаю сперва
             Простѣйшія слова.
   
                       Саламандра пусть рдѣетъ,
                       Сольется Ундина,
                       Сильфа исчезнетъ,
                       Выю согнетъ домовой.
   
             Кто стихіямъ не причастенъ,
             Кто ихъ свойствъ и силъ
             Вглубь не научилъ,
             Надъ духомъ хоть не властенъ.
   
                       Пламенемъ рдѣй,
                       Саламандра!
                       Слейся полною,
                       Ундина!
                       Красою блесни метеора,
                       Сильфа!
                       Выю согни,
                       Домовой!
                       Incubus! Incubus!
                       Появись, окажись,
                       Помогай!
   
             Знать, изъ стихій ни одна
             Скотинѣ не дана:
             Спокойно лежитъ и косится;
             Заклинанье мое не годится.
   
                       Если ты чадо
                       Мрачнаго ада,
                       Предъ знаменемъ въ моихъ рукахъ,
                       Отверженный, пади во прахъ!
                       Смирись, иль покараетъ.
                       Ужь онъ щетину подымаетъ...
   
                       Не зачатъ, не рожденъ,
                       Прежде вѣкъ нарѣченъ....
                       Предательски распятаго,
                       Всевышнимъ воспріятаго,
                       Ты въ знамени прочелъ?
                       Узналъ Его символъ?
   
             Вотъ онъ прижался, весь уголъ наполнилъ собой,
             Кверху ползетъ, разстилаясь туманною мглой!
   
                       Демонъ, сбрось личину,
                       Въ ноги пади къ властелину!
                       Я не тщетно грожу,
                       Я небеснымъ огнемъ поражу!
                       Не жди же знаменій,
                       Трикраты палящихъ,
                       Не жди заклинаній
                       Сильнѣйшихъ и вящшихъ!

(Изъ пуделя выходитъ Мефистофель въ видѣ странствующаго схоластика.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Зачѣмъ шумѣть? къ услугамъ что?
   

ФАУСТЪ.

             Такъ это скорлупы зерно?
             Вотъ случай, признаюсь, забавный:
             Схоластикъ въ пуделѣ сидѣлъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Имѣю честь явиться. Я исправно,
             По вашей милости вспотѣлъ.
   

ФАУСТЪ.

             Зовутъ тебя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Вопросъ смѣшонъ
             Въ устахъ того, кто слово презираетъ,
             Кто скорлупой не ослѣпленъ,
             По зернамъ вещи различаетъ.
             Зѣло ученый мужъ, примите мой поклонъ!
   

ФАУСТЪ.

             У вашей братіи, значенья
             Съ прозваньемъ объ руку идутъ,
             И если говорятъ: злодѣй, губитель, плутъ,
             То, за немногимъ исключеньемъ,
             Безъ имени, по имени зовутъ.
             Кто жь ты?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ-

                                 Частина силы той,
             Что, вѣкъ желая зла, лишь благо созидаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Загадки смыслъ какой?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я духъ, что вѣчно отрицаетъ,
             И это подѣломъ:
             Всѣмъ смерть, а смерти все боится;
             Такъ ничему бъ вѣрнѣе не родиться.
             И что зовемъ: паденіемъ, грѣхомъ;
             Короче, зломъ зовутъ иные;
             То на роду -- моя стихія.
   

ФАУСТЪ.

             Ты весь; межъ тѣмъ, "я часть", ты говорилъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я къ правдѣ скромность приложилъ;
             А ты? "Я малый міръ!" безумно восклицаешь,
             И цѣлымъ что?-- свой пошлый міръ считаешь.
             Я часть частицы той, что древле всѣмъ была,
             Частица тьмы, что свѣтъ произвела,
             Надменный свѣтъ, что въ ослѣпленьи чванства,
             У ночи-матери оспорилъ часъ пространства;
             Добро не впрокъ: въ границахъ онъ,
             Пока съ тѣлами съединенъ:
             Стремясь изъ тѣлъ, тѣла онъ украшаетъ,
             Межь тѣ


ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ ГЕТЕ

ПЕРЕВОДЪ

Н. Голованова

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ, ИСПРАВЛЕННОЕ
съ обширными комментаріями составленными по Юрьеву, Дюнцеру, Каро, Куно Фишеру, Каррьеру и др. съ 10 отдѣльными иллюстраціями Лиценъ-Майера и 20 рисунками Цейца въ текстѣ.

МОСКВА
Изданіе С. С. Мошкина
1898

  

ПОСВЯЩАЮ
Московскому Коммерческому училищу
Переводчикъ.


   

Посвященіе.

             Вы, призраки въ колеблющемся роѣ,
             Какъ прежде, вы проноситесь опять!
             Увлечься ль сердцу давнею мечтою?
             Удастся ль мнѣ васъ снова удержать?
             Тѣснитесь вы ко мнѣ! Владѣйте жъ мною,
             Изъ мглы спѣшите вживѣ мнѣ предстать;
             Повѣяли такъ близко ваши чары,
             Что сердце все трепещетъ былью старой.
   
             Пришли вы вызвать образы былого,
             Картину дней счастливыхъ развернуть.
             Какъ въ старой сказкѣ, юношески снова
             Любовь и дружба мнѣ волнуютъ грудь;
             Скорбь ожила и жалобою зова,
             Весь путанный припомнивъ жизни путь
             Зоветъ друзей, игрою лживой рока
             Обманутыхъ, разсѣянныхъ далёко.
   
             Къ тѣмъ, кто былъ другомъ прежнихъ пѣснопѣній,
             Дойдетъ ли пѣснь позднѣйшая моя?
             Замолкнулъ откликъ первыхъ одобреній,
             Родныхъ сердецъ расторгнута семья;
             Предъ похвалами чуждыхъ поколѣній
             Испуганной душой смущаюсь я,
             А кто въ живыхъ, -- во всѣхъ концахъ вселенной, --
             Они не слышатъ пѣсни вдохновенной.
   
             И съ жаждою, давно мнѣ незнакомой,
             Стремлюся я въ тотъ тихій міръ духовъ.
             Какъ звукъ, изъ струнъ Эоловыхъ влекомый,
             Родится пѣснь неясная изъ словъ.
             Я трепещу, и сладкою истомой
             Смягчиться мой суровый духъ готовъ.
             Все то, что есть, -- душа позабываетъ,
             Все то, что было, -- въ сердцѣ оживаетъ.
   

Прологъ въ театрѣ.

Директоръ театра, Поэтъ, Комикъ.

Директоръ.

             Я къ вамъ, друзья мои; не разъ
             Мнѣ помогли вы въ затрудненьи.
             Пойдетъ ли дѣло въ ходъ у насъ?
             Скажите каждый ваши мнѣнья.
             Мнѣ хочется занять народъ:
             Онъ самъ живетъ и жить даетъ.
             Обставленъ нашъ театръ на диво;
             Предвидитъ каждый торжество,
             И каждый ждетъ нетерпѣливо
             Чудесъ искусства отъ него...
             Но что имъ дать? Я затрудняюсь,
             Хоть имъ я угождать привыкъ...
             На вкусы ихъ не полагаюсь;
             Но всѣ читали массу книгъ...
             Нуждаюсь я въ хорошей драмѣ,
             Чтобъ не была глупа она,
             И не стара, и не скучна...
             Пріятно, согласитесь сами,
             Коль бурною рѣкой народъ
             Къ театру наполняетъ ходъ,
             У двери узенькой толпится,
             Бѣжитъ, толкается, тѣснится.
             Спѣшитъ въ дверяхъ мѣста занять,
             Лишь солнышко взойдетъ на небо,
             И, будто въ годъ голодный хлѣба,
             Билетъ старается достать...
             А все зависитъ отъ поэта...
             Сегодня, другъ мой, сдѣлай это!
   

Поэтъ.

             Не говори о шумномъ треволненьи;
             Его бѣжитъ пугливая мечта;
             Несетъ пѣвцу ярмо порабощенья
             Холодная мірская суета.
             Лишь тамъ живетъ святое вдохновенье.
             Гдѣ вѣчная витаетъ красота
             И гдѣ царятъ, въ священномъ сочетаньи,
             Мечты любви и дружбы обаянье.
             Что благодатно въ сердцѣ возникаетъ,
             Что робко въ свѣтъ оно передаетъ,--
             Все взноситъ мигъ, и мигъ ниспровергаетъ,
             И все потокъ житейскій унесетъ;
             Немногое въ вѣкахъ не умираетъ,
             И въ вѣчности немногое живетъ.
             Все, что блеститъ, -- мгновенно, быстротечно;
             Прекрасное одно въ грядущемъ вѣчно.
   

Комикъ.

             Что о грядущемъ говорить?
             Когда о немъ лишь будемъ мы стараться,
             Кто современниковъ бы сталъ, коль такъ смѣшить?
             Межъ тѣмъ, они хотятъ, они должны смѣяться,
             Нельзя же ни во что считать
             Забаву жизни современной;
             Притомъ, кто человѣкъ талантливый, смышленый,
             Того капризъ толпы не долженъ устрашать.
             Чѣмъ шире кругъ ему и чѣмъ простора болѣ,
             Тѣмъ для него успѣхъ вѣрнѣй...
             Такъ принимайся же скорѣй,
             Пусти свои мечты на волю
             И въ драмѣ намъ ума, страстей и чувства дай,
             Но глупости притомъ не забывай!
   

Директоръ.

             А дѣйствію дай шире ходъ!
             Къ намъ всякій посмотрѣть идетъ, --
             Дай насмотрѣться всѣмъ! Могучею рукою
             Картину ярче разверни,
             Чтобы въ себя" прійти могли не вдругъ они, --
             И мигомъ власть получишь надъ толпою,
             И похвала тебѣ повсюду загремитъ...
             Лишь масса массу удивитъ;
             Дай много, -- каждый брать себѣ по вкусу станетъ,
             И всѣ пойдутъ довольные домой;
             Разбей кусокъ помельче свой,--
             По крошкѣ каждому достанетъ...
             Имъ нравится такую смѣсь глотать,
             Вамъ написать легко, а намъ легко играть.
             О сущности зачѣмъ заботиться подробно?
             Толпа воспринимать лишь частности способна. (
   

Поэтъ.

             Поймете ль вы, какъ это ремесло
             Позорно, низко для поэта?
             А, кажется, кривлянье это
             У васъ уже въ законъ вошло!
   

Директоръ.

             Такой упрекъ меня не уязвитъ.
             Когда порядкомъ ты за дѣло хочешь взяться,
             Чего же сильныхъ средствъ бояться?
             Тебѣ колоть дрова гнилыя предстоитъ;
             Подумай, для кого стараться?
             Одинъ отъ скуки къ намъ пришелъ;
             Другой -- чуть отъ стола поднялся,
             А третій -- худшее изъ золъ --
             Журналовъ новыхъ начитался...
             Какъ въ маскарадъ, сюда развлечься всѣ спѣшатъ
             И -- только новаго хотятъ;
             А дамы показать наряды пріѣзжаютъ
             И безвозмездно роль предъ публикой играютъ...
             Предъ кѣмъ тебѣ свой даръ прекрасный расточать?
             И можетъ ли тебя ихъ похвала прельщать?
             А покровители искусства?
             Дикарь на дикарѣ: ни смысла нѣтъ, ни чувства!
             Чуть изъ театра вонъ, -- тотъ въ карты сѣлъ играть,
             А тотъ въ объятія продажной твари мчится...
             Мечтатель бѣдный! Музъ терзать
             Какъ можешь ты для нихъ рѣшиться!
             Повѣрь мнѣ, легче и вѣрнѣй
             Успѣхъ себѣ количествомъ доставить.
             Старайся разсмѣшить людей,
             Но не надѣйся ихъ исправить...
             Но что за странное волненье
             Въ тебѣ? Восторгъ иль раздраженье?
   

Поэтъ.

             Ищи себѣ другихъ рабовъ!
             Поэтъ, въ угоду вамъ, на посмѣянье
             Свое высокое отдастъ ли достоянье,
             Вѣнецъ своихъ небесныхъ всѣхъ даровъ?
             Чему душа навстрѣчу рвется?
             Что въ силахъ сердце покорять?
             Не звукъ ли, что изъ сердца льется,
             Чтобъ цѣлый міръ въ него призвать?
             А въ напѣваньи однозвучномъ
             Веретена судебъ земныхъ
             И въ утомительномъ и скучномъ
             Однообразьи вѣчномъ ихъ
             Кто раздѣленьемъ мѣрнымъ строя
             Способенъ хаосъ въ жизнь призвать?
             Кто можетъ творческой рукою
             Въ созвучье каждый звукъ собрать?
             Кто кажетъ пламень бури страстной,
             Зари вечерній тихій всходъ?
             Кто лучшій цвѣтъ весны прекрасной
             На путь возлюбленной кладетъ?
             Кто властенъ листъ простой древесный
             Въ вѣнокъ побѣдный обратить?
             Кто могъ боговъ семьей небесной
             Верхи Олимпа населить?
             Духъ человѣка вдохновенный,
             Въ словахъ поэта воплощенный!
   

Комикъ.

             Такъ что вамъ стоитъ ввесть свой даръ въ употребленье,
             И дѣло творчества начать что стоитъ вамъ,
             Какъ мы любовное заводимъ приключенье?
             Сначала встрѣтишься, сближаешься, а тамъ
             Взаимная любовь, борьба, двухъ душъ сліянье,
             А тамъ гроза и разочарованье,
             И вотъ романъ готовъ совсѣмъ.
             Намъ въ этомъ родѣ подавайте!
             Изъ жизни прямо вырывайте:
             Ей всѣ живутъ, хотя не всѣмъ
             Она понятна и извѣстна,
             Но, гдѣ ни схватишь, интересна...
             Во мракѣ яркія картины покажи,
             Мерцанье истины, сокрытой тьмою лжи,--
             Вотъ средство вѣрное сварить питье такое,
             Чтобъ всякій имъ остался сытъ!
             И вотъ, ушедши въ дѣйствіе душою,
             Съ восторгомъ юноша за пьесою слѣдитъ,
             И сердце нѣжное сочувственно вздыхаетъ;
             Однихъ одно, другихъ другое поражаетъ,
             И всякій въ пьесѣ то читаетъ,
             Что тайно онъ въ душѣ хранитъ.
             Готова публика и плакать, и смѣяться,
             Огню порывовъ удивляться
             И внѣшнимъ блескомъ любоваться...
             Созрѣвшій умъ не удивишь ничѣмъ;
             Незрѣлый же доволенъ будетъ всѣмъ.
   

Поэтъ.

             Верни мнѣ время золотое,
             Когда и самъ я былъ незрѣлъ;
             Когда въ душѣ живой струею
             Источникъ творчества кипѣлъ;
             Когда весь міръ лежалъ въ туманахъ,
             Зародышъ чудо мнѣ сулилъ,
             И тьмой цвѣтовъ благоуханныхъ
             Мой юный путь усыпанъ былъ;
             И былъ я силы полнъ всевластной,
             Хотя и немощенъ, и малъ;
             И жаждалъ истины я страстно,
             И жадно сладкой лжи искалъ!
             Верни мнѣ прежнія стремленья,
             Дай мощь вражды, и жаръ любви,
             И счастье, полное томленья,
             И годы первые мои!
   

Комикъ.

             Намъ нужны молодости силы
             Въ бою, среди враговъ, мой милый;
             Еще нужнѣй она подъ часъ
             При ласкахъ дѣвушки влюбленной,
             Да коль, у цѣли отдаленной,
             Зоветъ вѣнокъ побѣдный насъ,
             Да коль, за пляской до упада,
             Намъ ночь провесть въ попойкѣ надо;
             Но забываться въ сладкихъ снахъ
             И на знакомыхъ вамъ струнахъ
             Бряцать привычными перстами,
             И къ цѣли, разъ предвзятой вами,
             Итти неспѣшною стопой,
             Вотъ, старики, вашъ долгъ прямой!
             За то и любятъ васъ, и чтятъ...
             Несправедливо говорятъ,
             Не старость въ дѣтство насъ приводитъ.--
             Нѣтъ! насъ она дѣтьми находитъ.
   

Директоръ.

             Словами много вы играли;
             Я дѣло видѣть бы желалъ.
             Ничуть нейдетъ піеса далѣ
             Отъ комплиментовъ и похвалъ.
             Коль вдохновенья ожидаешь,
             Тебѣ во-вѣкъ его не знать.
             Учися имъ повелѣвать,
             Коль ты поэтомъ слыть желаешь!
             Желанье знаешь ты мое;
             Давай мнѣ пряное питье;
             Чѣмъ крѣпче, тѣмъ для насъ пригоднѣй.
             Давай его скорѣй сюда;
             Что ты не сдѣлаешь сегодня,
             Тебѣ не сдѣлать никогда!
             Спѣши ковать желѣзо смѣло,
             Пока оно еще тепло;
             Самъ не захочешь бросить дѣло,
             Коль скоро въ ходъ оно пошло.
             Что пожелаешь, мы играемъ;
             На все у насъ театръ готовъ;
             Свободно мы располагаемъ
             Тьмой декорацій всѣхъ родовъ;
             Весь божій свѣтъ, большой и малый,
             Все можемъ мы изображать;
             У насъ есть пламя, море, скалы;
             Звѣрей и птицъ не занимать...
             Яви же въ тѣсныхъ рамкахъ сцены
             Величье полное вселенной
             И зрителя своди подрядъ
             Съ высотъ небесъ чрезъ землю въ адъ!
   

Прологъ въ небесахъ.

Господь, Небесныя силы, потомъ Мефистофель: Три архангела выступаютъ впередъ.

Рафаилъ.

             Творцу въ движеньи безконечномъ
             Свѣтило дня хвалу поетъ,
             И вторитъ громомъ вѣковѣчнымъ
             Ему собратій хороводъ.
             Насъ укрѣпляетъ созерцанье
             Красы творенья вѣковой...
             Творецъ! Какъ въ первый день созданья,
             Прекрасенъ, чуденъ міръ весь Твой!
   

Гавріилъ.

             Въ безбрежныхъ пажитяхъ вселенной
             Земля летитъ путемъ своимъ,
             Сіянье дня поперемѣнно
             Смѣняя сумракомъ ночнымъ...
             Бушуютъ волны подъ скалою,
             И рушитъ камни ихъ напоръ...
             Но все земля несетъ съ собою, --
             И океанъ, и выси горъ!
   

Михаилъ.

             И буря гонитъ волны моря,
             И вихрь летитъ на брегъ крутой,
             И въ яростномъ, немолчномъ спорѣ
             Кипятъ порукой круговой...
             Грохочутъ громы, разсыпаясь,
             И блещутъ сѣрные огни;
             Но, вышней волѣ покоряясь,
             Всѣ чтутъ Твой кроткій день они!
   

Трое вмѣстѣ.

             Насъ укрѣпляетъ созерцанье
             Красы творенья вѣковой...
             Творецъ! Какъ въ первый день созданья,
             Прекрасенъ, чуденъ міръ весь Твой!
   

Мефистофель.

             Коль вы изволили пожаловать опять,
             Чтобъ наши выслушать доклады,
             И такъ какъ вы со мной видаться были рады,
             То съ челядью и я осмѣлюся предстать.
             Простите, паѳосъ мнѣ совсѣмъ къ лицу нейдетъ,
             Хоть мнѣ бъ и надо здѣсь къ другимъ приноровляться;
             Но, не отвыкни вы смѣяться,
             Надъ нимъ легко бъ могли вы надорвать животъ.
             Я въ солнцахъ и мірахъ не смыслю ничего;
             Одинъ лишь человѣкъ привлекъ мое вниманье:
             Миніатюрное земное божество
             Чудно, какъ въ первый день бозданья,
             Быть можетъ, онъ немного бъ лучше жилъ,
             Не дай небеснаго ему вы отблескъ свѣта;
             Хоть разумомъ онъ величаетъ это,
             Но съ нимъ онъ всѣхъ скотовъ въ скотствѣ опередилъ.
             Когда позволитъ ваша честь,
             Въ немъ со сверчкомъ большое сходство есть:
             Не ходитъ онъ, хотя и не летаетъ,
             И все одно и то же напѣваетъ;
             Добро бъ еще въ травѣ спокойно онъ сидѣлъ,--
             Нѣтъ, каждый мигъ онъ въ лужу залѣзаетъ!
   

Господь.

             И больше ничего сказать ты не имѣлъ?
             И только осуждать ко мнѣ ты вновь приходишь?
             Иль на землѣ добра ты вовсе не находишь?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, какъ и прежде, мнѣ противенъ міръ земной.
             А люди, -- жаль смотрѣть на ихъ страданья;
             Ихъ мучить, наконецъ, я сталъ не въ состояньи.
   

Господь.

             А Фаустъ?
   

Мефистофель.

                                 Не докторъ ли?
   

Господь.

                                                               Слуга достойный мой!
   

Мефистофель.

             Да, надо честь отдать, онъ не подъ стать другимъ:
             Безумецъ, неземнымъ все думаетъ питаться
             И, жаждой къ недоступному томимъ,
             Въ безуміи своемъ не хочетъ сознаваться;
             Свѣтлѣйшую звѣзду давай съ небесъ ему
             И высочайшія земныя наслажденья;
             И ненасытному уму
             Едва ли цѣлый міръ дать въ силахъ утоленье.
   

Господь.

             Пока еще во тьмѣ незнанья онъ блуждаетъ,
             Но скоро свѣтъ его небесный осіяетъ;
             Еще весной садовникъ узнаетъ,
             Какіе осенью плоды онъ соберетъ.
   

Мефистофель.

             Бьюсь объ закладъ, не будетъ толку въ немъ,
             Лишь только ваша милость согласится
             Дозволить мнѣ вести его моимъ путемъ!
   

Господь.

             Покуда онъ на поприщѣ земномъ,--
             Всѣмъ властенъ ты, пытай его на всемъ;
             Блуждаетъ человѣкъ, покуда онъ стремится.
   

Мефистофель.

             Нижайше васъ благодарю на томъ;
             Самъ не хочу я съ мертвыми возиться
             По мнѣ, -- чтобъ кровь играла съ молокомъ!
             А отъ покойника самъ первый убѣгу я:
             Какъ съ мышью котъ, съ людьми играть люблю я!
   

Господь.

             Да будетъ такъ! Тебѣ дозволю я
             Съ его основъ низринуть духъ сей мощный
             И повести его дорогою порочной,
             Коль силы хватитъ у тебя.
             Но убѣдись потомъ съ позоромъ,
             Что человѣкъ, коль онъ къ добру идетъ,
             И въ заблужденіяхъ пути къ нему найдетъ.
   

Мефистофель.

             Такъ по рукамъ! Кто правъ, въ грядущемъ скоромъ
             Узнаемъ мы; а мой успѣхъ вѣрнѣй.
             Но коль дойду до цѣли я своей,
             Позвольте мнѣ сполна побѣдой насладиться;
             Онъ будетъ прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться,
             Точь въ точь пріятель мой, извѣстный райскій змѣй.
   

Господь.

             Ты можешь и тогда ко мнѣ опять являться;
             Подобными тебѣ не буду я гнушаться.
             Изъ отрицающихъ духовъ
             Охотнѣй всѣхъ терпѣть я хитреца готовъ.
             Коль человѣкъ въ трудѣ ослабѣваетъ,
             Поддавшись праздности и мелочнымъ страстямъ,
             Съ охотою ему товарища я дамъ,
             Что дьявольски его и дразнитъ, и прельщаетъ,
             И тѣмъ ведетъ къ добру, хоть служитъ злу онъ самъ.
             А вы, сыны блаженные мои,
             Любуйтеся живой красой созданья,
             Все сущее объемля гранью
             Всепримиряющей любви,
             А что въ минутномъ видимо явленьи,
             Скрѣпляйте узами мышленья.

(Небо закрывается. Ангелы разсѣеваются).

Мефистофель (одинъ).

             Охотно вижусь я со старикомъ порой
             И опасаюсь съ нимъ браниться;
             И то сказать: вѣдь, господинъ большой,
             А какъ умѣетъ съ чертомъ обходиться!


Первая часть трагедіи.

НОЧЬ.

Фаустъ сидитъ безпокойно за письменнымъ столомъ, въ высокой, узкой, готической комнатѣ со сводами.

                       Ахъ, философію сперва,
                       Тамъ медицину и права
                       И богословье, къ сожалѣнью,
                       Въ горячемъ изучалъ я рвеньи,--
                       И только время тратилъ зря:
                       Ни сталъ умнѣй нисколько я!
                       Я докторъ, я магистръ, -- что въ томъ
                       Къ концу пошелъ десятый годъ,
                       Какъ часъ за часомъ, день за днемъ,
                       И стороной, и на обходъ,
                       И вкривь, и вкось, я молодежь
                       Стараюсь за носъ весть, -- и что-жъ?
                       Едва я могъ одно понять:
                       Мы ничего не можемъ знать!
                       Вотъ чѣмъ болитъ душа моя!
                       Положимъ, всѣхъ умнѣе я.
                       Поповъ, присяжныхъ, писарей,
                       Магистровъ, докторовъ, судей;
                       Меня сомнѣнья не страшатъ,
                       И не пугаютъ чертъ и адъ; --
                       За то ихъ мелочныхъ отрадъ
                       Не суждено мнѣ болѣ знать:
                       Я знаньемъ не горжусь своимъ;
                       Не думаю, что я другимъ
                       Могу то знанье передать,
                       Чтобъ ихъ учить и исправлять;
                       За то я славы не нажилъ;
                       За то и бѣденъ я, какъ былъ...
                       Бѣднякъ! Житье послѣднихъ псовъ
                       Отраднѣй моего житья!..
   
                       Но магіи предался я.
                       Быть можетъ, силою духовъ
                       Святыя тайны бытія
                       Въ ея ученьи я пойму,
                       Чтобы съ нахмуреннымъ челомъ
                       Другихъ не поучать о томъ,
                       Что непонятно самому;
                       Чтобъ сѣмя ткани міровой
                       И силы творческія въ немъ
                       Постигнуть сердцемъ и душой,
                       А не въ созвучьи словъ пустомъ.
   
                       О, если бъ мѣсяцъ одинокій,
                       Блистая мнѣ въ ночи глубокой,
                       Въ послѣдній разъ могъ видѣть ты
                       Мои мученья и труды!
                       Какъ часто по ночамъ являлся
                       Твой свѣтъ мерцающій сюда,
                       И я тобою любовался,
                       Уставъ отъ долгаго труда!
                       О, если бъ къ высямъ дальнымъ, горнымъ,
                       Съ лучемъ твоимъ я могъ летѣть,
                       Въ горахъ нестись туманомъ чернымъ
                       И мглою надъ землей висѣть,
                       Съ тѣнями рѣзвыми носиться,
                       Въ росѣ больную грудь купать,
                       Отъ чада знанья исцѣлиться
                       И болѣ мукъ его не знать!
   
                       А я, -- въ тюрьмѣ сгниваю я!
                       Проклятая нора моя,
                       Куда, за каменной стѣной,
                       Не проникаетъ свѣтъ дневной,
                       Гдѣ скарбъ моихъ отцовъ гніетъ
                       И гдѣ, тѣснясь подъ самый сводъ,
                       Ретортъ и банокъ длинный рядъ
                       Отъ низу до верху стоятъ,
                       Гдѣ въ книгахъ пыли слой густой,
                       Гдѣ всюду гниль и черви тлѣна!..
                       Вотъ онъ, вотъ, Фаустъ, -- міръ весь твой,
                       Вселенной жалкая замѣна!
   
                       Какъ не понять, что духъ гнететъ
                       Неизъяснимою тоской,
                       О чемъ ты мучишься душой,
                       И что отраву въ сердце льетъ?
                       Тебѣ Творецъ весь міръ открылъ,
                       Во власть твою природу далъ;
                       А ты на пыль и прахъ могилъ
                       И жизнь и волю промѣнялъ!
   
                       Нѣтъ! прочь! бѣги отсель скорѣй!
                       Вотъ книга Нострадама: въ ней
                       Уразумѣешь ходъ міровъ...
                       Въ твоемъ пути природа-мать
                       Твой разумъ будетъ укрѣплять;
                       Тебѣ откроетъ мощь духовъ
                       Союзъ межъ ними и тобой...
                       Напрасенъ разумъ здѣсь сухой:
                       Пойми ихъ чуткою душой!...
                       Витайте жъ, духи, вкругъ меня!
                       Вѣщайте мнѣ: внимаю я...

(открываетъ книгу и видитъ знакъ Макрокосма)

                       Какой огонь по сердцу пробѣгаетъ!
                       Какой я дивной радостью горю!
                       Какое счастье юное пылаетъ
                       И вновь живитъ собою грудь мою!
             Не Богъ ли начерталъ сіе изображенье
                       И силу далъ ему сомнѣнья утишать,
                       И пробуждать на сердцѣ вдохновенье,
                       И снова къ жизни душу призывать?
                       Не богъ ли я? Какъ ясны предо мною
                       И духъ, и жизнь природы -- всетворца!
                       Какъ бы прозрѣлъ внезапно я душою,
                       И мнѣ понятно слово мудреца:
                                 "Не запертъ міръ духовъ; но дремлетъ разумъ твой
                                 "И сердце мертвенной холодностью закрыто:
                                 "Воспрянь, алкающій, безтрепетной стопой
                                 "И грудью перстною, въ лучахъ зари омытой.

(Разсматриваетъ изображеніе)

             Какъ все, въ гармоніи чудесной соединяясь.
                       Сливается въ прекрасное одно!
             Какъ силы горнія, съ земными сообщаясь,
                       Питаютъ жизни чудное зерно
                       И другу другъ, въ движеньи неустанномъ,
             Передаютъ ея сосуды чередой
             И, осѣняя міръ крыломъ благоуханнымъ,
             Благословенье шлютъ надъ небомъ и землей,
                       Вселенную созвучьемъ наполняютъ
             И голоса міровъ въ единый хоръ сливаютъ!
   
                       Видѣнье сладостное сердцу моему
                       Но къ сожалѣнью -- только лишь видѣнье!
                       Гдѣ жъ я найду желаній утоленье
                       И гдѣ я мать-природу обойму?
                       Гдѣ грудь твоя, гдѣ жизни ключъ волшебный,
                       Откуда пьютъ и небо, и земля?
                       Найду ль себѣ я въ ней бальзамъ цѣлебный,
                       Найду ль себѣ тамъ облегченье я?

(съ горестью перевертываетъ страницу и видитъ знакъ Земного духа)

                       Вотъ Духъ Земли, -- иное впечатлѣнье!
                       Мнѣ какъ то ближе, родственнѣе онъ;
                                 Иное въ сердцѣ чувствую волненье,
                                 Инымъ виномъ я будто опьяненъ...
                                 Я жить хочу! И радости, и горе,
                                 Я все, я все желаю испытать,
                                 Я бурь и грозъ хочу въ житейскомъ морѣ,
                                 Хочу горѣть, блаженствовать, страдать!...
                                 Темнѣетъ;
                                 Луна погасаетъ;
                                 Мерцаетъ лампада,
                                 И свѣтомъ багровымъ
                                 Вкругъ все озарилось,
                                 И сердце трепещетъ,
                                 И ужасомъ вѣетъ
                                 Отъ сводовъ высокихъ...
                                 Явися, явися, великій духъ!
                                 Ты близокъ, ты вѣешь вокругъ...
                                 Какъ въ сердцѣ трепещущемъ чувства тѣснятся!
                                 Какъ мысли къ тебѣ всѣ на встрѣчу стремятся!
                       Я весь какъ въ огнѣ...
                       Хоть мнѣ на погибель, явися, явися, явися ко мнѣ!

(Онъ беретъ книгу и таинственно произноситъ символъ Духа. Появляется красное пламя и въ немъ показывается Духъ).

Духъ.

                       Кто меня призываетъ?
   

Фаустъ.

                                                     О, призракъ ужасный!
   

Духъ.

                       Ты могуче къ себѣ меня влекъ
                       И стихіей моей упивался ты страстно;
                       Я явился...
   

Фаустъ.

                                           Но я изнемогъ!


Духъ.

                       Ты взглянуть на меня, задыхаясь, молилъ,
                       Видѣть ликъ, слышать голосъ мой жаждалъ упорно,
                       И могучій призывъ твой меня преклонилъ,--
                       И вотъ я предъ тобой! Что за трепетъ позорный
                       Обнялъ, сверхчеловѣкъ, все твое существо?
                       Гдѣ жъ призывы души, сердца гордаго сила,
                       Что внутри себя міръ, цѣлый міръ сотворило,
                       Жило имъ, трепетало, носило его?
                       Гдѣ же тотъ, кто мечталъ въ упоеньи сердечномъ
                       Намъ быть равнымъ по мощи, духамъ безконечнымъ?
             Вотъ, обвѣянъ моимъ громоноснымъ дыханьемъ,
                       Каждымъ членомъ дрожа, ницъ онъ палъ съ содроганьемъ,
                       Какъ отъ жара согнувшійся червь дождевой.
   

Фаустъ.

                       Нѣтъ, о дѣтище пламени! Съ полнымъ сознаньемъ
                       Повторяю, -- я Фаустъ, я равенъ съ тобой.
   

Духъ.

                       Въ грозномъ жизненномъ водоворотѣ,
                       Въ бурномъ вихрѣ дѣянья
                       Я ношусь, я вращаюсь,
                       Воздымаюсь, спускаюсь;
                       Я и смерть и рожденье.
                       Океанъ мірозданья,
                       Смѣна вѣчной плоти,
                       Вѣчной жизни кипѣнье,
             Межъ основою времени мощно сную я,
             Божеству создавая одежду живую!
   

Фаустъ.

                       Подобно мнѣ, ты міръ весь обнимаешь;
                       Духъ дѣятель, подобенъ я тебѣ!
   

Духъ.

                       Не мнѣ, тому, кого ты постигаешь,
                       Подобенъ ты, -- не мнѣ! (изсчезаетъ).
   

Фаустъ (пораженный).

                       Я -- не тебѣ?
                       Я, образъ божества,
                       И не тебѣ? (стучатъ)
                       Смерть! То идетъ помощникъ мой!
                       Прощайте, чудныя видѣнья!
                       Разгонитъ васъ въ одно мгновенье
                       Педантъ учености сухой!

(Вагнеръ въ халатѣ и ночномъ колпакѣ, съ лампою въ рукахъ. Фаустъ раздраженно отвертывается отъ него).

Вагнеръ.

             Простите! Голосъ вашъ услышалъ я сейчасъ;
             Вы, кажется, трагедію читали?
             Чтецы у насъ въ большомъ ходу; нельзя-ли
             Мнѣ въ чтеньи взять урокъ у васъ?
             У комедьянта поучиться
             Пастору можно бъ,-- я слыхалъ.
   

Фаустъ.

             Пожалуй, да, когда случится,
             Что самъ онъ комедьянтомъ сталъ.
   

Вагнеръ.

             Такъ что-жъ, когда сидишь въ музеѣ цѣлый годъ
             И видишь изрѣдка по праздникамъ народъ,--
             Иначе какъ вліять на мнѣнья?
             Достанетъ ли одной тутъ силы убѣжденья?
   

Фаустъ.

             Вамъ не достигнуть ничего,
             Мой другъ! Ничто не помогаетъ,
             Когда сердецъ не зажигаетъ
             Сердечной рѣчи волшебство!
             Коль чувства нѣтъ, что биться даромъ?
             Что отъ другихъ куски сбирать
             И эту смѣсь поддѣльнымъ жаромъ,
             Изъ пепла вздутымъ, согрѣвать?
             Вѣдь, это лишь глупцовъ прельщаетъ,
             Коль мнѣнье ихъ такъ лестно вамъ!
             Что не изъ сердца истекаетъ,
             То сердца не придастъ сердцамъ.
   

Вагнеръ.

             Однако, форма изложенья
             Даетъ и сущности значенье;
             А въ ней то я отсталъ, какъ разъ?
   

Фаустъ.

             Что быть глупцомъ и пустозвономъ?
             Что вамъ въ ломаньи принужденномъ?
             Себя заявятъ безъ прикрасъ
             И смыслъ прямой, и разумъ здравый,
             И чтобы правду молвить, фразъ
             И громкихъ словъ не нужно, право!
             А погремушки съ мишурой,
             Съ чѣмъ ваши рѣчи неразлучны.
             Такъ утомительны и скучны,
             Какъ бури свистъ, иль вѣтра вой!
   

Вагнеръ.

             Ахъ, такъ наука безконечна,
             Такъ жизнь несется быстротечно,
             Что голова идетъ кругомъ,
             Когда подумаешь о томъ,
             Какъ трудно отыскать пути,
             Къ ея источникамъ прійти;
             Да не пройдя и полдороги,
             Глядишь, -- какъ разъ протянешь ноги!
   

Фаустъ.

             О нѣтъ, не въ хартіяхъ струя,
             Что жажду сердца утоляетъ!
             Тотъ, кто въ себѣ ея не знаетъ,
             Ея не сыщетъ внѣ себя!
   

Вагнеръ.

             Позвольте возразить! Большое наслажденье
             Духъ лѣтъ давно минувшихъ изучать
             И мудрецовъ временъ прошедшихъ мнѣнья
             Съ своими сравнивать критически и знать,
             Какъ, гдѣ и почему они неправы были
                       И какъ мы ихъ опередили.
   

Фаустъ.

                       О да, мы далеко ушли!
                       Чуть съ неба звѣзды не хватаемъ!
                       Мой другъ, прошедшее земли
                       Не знали мы, да и не знаемъ!
             А духомъ тѣхъ намъ кажется временъ
                       Лишь духъ писателя, въ которомъ
                       Бытъ стародавній отраженъ...
             И, право, смѣхъ и горе съ этимъ вздоромъ!
                       Едва посмотришь, зло беретъ:
             Тутъ ветошь старая, ненужной гнили сбродъ
             И, -- много-много, -- фарсъ какой-то балаганный
                       Съ приправою морали дрянной,
             Для куколъ, можетъ-быть, пригодной лишь однихъ!
   

Вагнеръ.

                       Но міръ! Но духъ и сердце человѣка!
                       Всѣмъ хочется узнать кой-что про нихъ.
   

Фаустъ.

             Иль это значитъ -- знать? Сокрытую отъ вѣка
             Кто смѣетъ истину напрасно разглашать?
             Немногихъ тѣхъ, кому пришлось ее узнать
             И кто ее толпѣ безумно открывали,
                       Тѣхъ жгли за то, да распинали!
                       Однако, ужъ настала ночь,
                       И намъ давно пора разстаться.
   

Вагнеръ.

                       А я, -- хоть до утра не прочь
                       Въ ученомъ спорѣ упражняться.
                       Нельзя ль и завтра, въ день воскресный,
                       Намъ кой о чемъ потолковать?
             Усердно все готовъ я изучать,
                       И, хоть и много мнѣ извѣстно,
                       Но все-жъ еще хотѣлось знать!

(уходитъ).

Фаустъ (одинъ).

             Какъ съ нимъ живетъ надежды лучъ отрадный?
             Какъ золотая цѣль къ себѣ его зоветъ?
                       Безумецъ, ищетъ кладъ рукою жадной
                                 И радъ, когда червей найдетъ!
             И онъ осмѣлился явиться предо мной.
             Разрушить сладостной минуты обаянье?
             Но все-жъ на этотъ разъ спасенъ я былъ тобой,
                                 Ничтожное, бездушное созданье!
                       Подавленный безсиліемъ моимъ,
                       Я погибалъ въ пучинѣ изступленья:
             Такъ необъятно мнѣ явилося видѣнье,
             А я, я былъ такъ малъ, ничтоженъ передъ нимъ!
   
             Я, образъ божества, себя воображавшій
                       Передъ зерцаломъ правды вѣковой,
                       Сіянье свѣта вѣчнаго впивавшій
             И съ духа мощнаго совлекшій прахъ земной,
             Я, выше ангела избыткомъ бурныхъ силъ,
                       Стремившійся въ природѣ воплотиться,
                       Съ ея живящей силой съединиться,
             Какъ тяжко долженъ былъ за то я поплатиться,
                                 Какъ громомъ онъ меня сразилъ!
                       Да, я не смѣлъ тебя съ собой равнять:
                                 Имѣлъ я власть тебя призвать,
                                 Но удержать тебя съ собою
                                 Мнѣ власти не дано судьбою.
                                 Въ тотъ страшный, тотъ блаженный мигъ
                       Свое безсиліе и силу я постигъ.
                                 Ты указалъ рукою безпощадной
                       Мнѣ жребій смертнаго пустой и безотрадный...
                                 Какъ знать, куда мой путь лежитъ?
                                 Тому ль послѣдовать призванью?
                       Равно и трудъ, и праздное страданье
                                 Ходъ нашей жизни тяготитъ.
   
                       Къ всему зараза пошлости коснется,
                       Что свято мы на сердцѣ бережемъ,
                       И чуть намъ счастье въ жизни улыбнется
                       Все лучшее мечтой мы назовемъ,
                       И въ суетѣ житейской безвозвратно
                       Изсякнетъ чувствъ источникъ благодатный...
   
                       Коль духъ въ порывѣ смѣломъ и свободномъ
                       Взлетитъ къ предѣламъ вѣчной красоты,
                       Въ водоворотѣ времени холодномъ
                       Жизнь охладитъ прекрасныя мечты.
                       Забота, тайно въ сердцѣ поселяясь,
                       Въ немъ скрытыя мученья водворить;
                       Подъ вѣчно новой маскою скрываясь.
                       Всѣ радости собою отравитъ;
                       Огнемъ, мечомъ, отравой насъ пугаетъ;
                       Грозитъ семьѣ, имѣнью и дѣтямъ;
                       Все дорогое сердцу отнимаетъ,
                       А что щадитъ, то не на радость намъ...
   
                       Нѣтъ, нѣтъ! богамъ, я не могу равняться!
                       Я слишкомъ ясно это сознаю;
                       Подобенъ я презрѣнному червю,
             Котораго судьба -- во прахѣ пресмыкаться!
   
                       И правда, это ли не прахъ,--
                       Весь этотъ жалкій, ветхій хламъ,
                       Что громоздится здѣсь и тамъ
                       На этихъ сумрачныхъ стѣнахъ?
                       Найду ль въ немъ то, чего ищу я?
                       Быть можетъ, въ сотняхъ книгъ прочту я.
                       Что родъ людской всегда страдалъ,
                                 И рѣдко счастливый являлся...
                       И ты когда-то также заблуждался,
                       Съ такой же страстью истину искалъ
                                 И, какъ и я, отвѣта ждалъ
                                 На безотвязные вопросы,
                                 Ты, черепъ голый и пустой,
             Глядящій на меня съ такой усмѣшкой злой!
                                 И вы смѣетесь надо мной,
                                 Вы, рычаги, винты, колеса!..
             Предъ дверью я стоялъ, и вы ключемъ къ ней были,
             Но мнѣ волшебнаго замка вы не открыли!..
                                 То, что природа свѣтлымъ днемъ
                                 Отъ глазъ людей въ себѣ скрываетъ,
                       Что око духа въ ней не созерцаетъ,
                                 Того не вскроешь рычагомъ!..
   
                                 Ты, скарбъ состарѣвшій, гнилой,
                                 Ты нуженъ дѣдамъ былъ, не мнѣ;
                                 Блокъ, закоптѣвшій на огнѣ,
                                 Ни разу ты не тронутъ мной...
             Не лучше ль было всю ту рухлядь промотать,
                                 Чѣмъ цѣлый вѣкъ возиться съ ней?
                       Коль суждено кому имѣньемъ обладать,
                                 Тотъ пользоваться имъ умѣй:
                                 Обуза лишнее имѣнье;
                                 Умѣй схватить, что дастъ мгновенье!...
   
             Зачѣмъ же въ уголъ тотъ мои стремятся взгляды?
             Чего ищу я въ немъ? Иль тамъ магнитъ для глазъ?
             Внезапно въ душу мнѣ проникнулъ лучъ отрады,
             Какъ тихій свѣтъ луны въ глухой полночный часъ...
   
             Привѣтствую тебя, о чаша утѣшенья!
             Привѣтствую тебя, склонясь въ благоговѣньи,
             Вѣнецъ всѣхъ дѣлъ людскихъ, всей мудрости людской, --
             Осадокъ яда, сонныхъ травъ собранье!
             Ты властно усыпить всѣ муки, всѣ страданья
             Въ груди того, чьей ты возсоздано рукой!
             Тебя я вижу, -- замолкаютъ муки;
             Тебя беру въ трепещущія руки, --
             И, цѣпи сбросивъ, гордо духъ летитъ;
             Безбрежное предъ нимъ открыто море;
             Забыты грусть, сомнѣнія и горе;
             Денницей свѣтлой новый день горитъ...
             Я въ колесницѣ огненной взлетаю,
             И новый путь я вижу предъ собой;
             Къ иной блаженной жизни приступаю:
             Міръ творчества открытъ передо мной...
             Червю ль извѣдать радости созданья
             И жизнь боговъ блаженную познать?
             Да! лишь къ дневному стань спиной сіянью,
             Сумѣй земную радость презирать;
             Лишь только дверь открой десницей твердой,
             Который всякъ избѣгнуть бы готовъ,
             И дѣломъ докажи, что духъ твой гордый
             Не можетъ уступить величію боговъ;
             Въ пещеру ту спустися безъ боязни,
             Гдѣ ждетъ себѣ воображенье казни;
             Не трепетать предъ бездною сумѣй,
             Гдѣ пламенѣетъ цѣлая геенна;
             Смерть призови къ себѣ съ улыбкой дерзновенной,
             Хотя бъ ждало тебя уничтоженье въ ней!
   
                       Приди же, кубокъ драгоцѣнный,
                       Блиставшій прежде влагой пѣнной
                       И такъ давно забытый мной!
                       Мои отцы въ тебѣ пивали,
                       И ты имъ разгонялъ печали
                       Своею влагой огневой.
                       Обычай нашихъ сходокъ шумныхъ
                       Припоминаю я опять,--
                       Тебя, мой кубокъ, осушать
                       И въ риѳмахъ гибкихъ, остроумныхъ
                       Твои рельефы объяснять...
                       Не передамъ теперь сосѣду
                       Волну игривую твою
                       И рѣчью бойкою бесѣду
                       Я въ честь тебя не оживлю;
                       Теперь иной струею черной
                       Готовъ тебя наполнить я;
                       Своею силою снотворной
                       Въ мигъ опьянитъ она меня:
                       Ее я нынѣ выбираю;
                       Мной приготовлена она,
                       И съ нею бодро осушаю
                       Въ послѣдній разъ тебя до дна!

(подноситъ кубокъ къ губамъ).

   

ЗВОНЪ и ПѢНІЕ.

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Радость страдающимъ,
                       Въ злѣ изнывающимъ,
                       Радости чающимъ,
                       Радость съ небесъ!
   

Фаустъ.

             Какой далекій звонъ глухой
             Отъ устъ отраву отторгаетъ?
             Не пасху ль въ этотъ часъ ночной
             Онъ слуху вѣрныхъ возвѣщаетъ?
             Не такъ ли хоръ небесныхъ силъ
             Въ ночи священной воскресенья
             Земнорожденнымъ приносилъ
             Святую радость всепрощенья?
   

Хоръ женъ.

                       Благоуханными
                       Гробъ обложили цвѣтами мы;
                       Золототканными
                       Ложе покрыли мы тканями,
                       И плащаницею
                       Тѣло святое обвили мы...
                       Вмѣстѣ съ денницею
                       Къ гробу опять поспѣшили мы
                       И пострадавшаго
                       Утромъ оплакать пришли;
                       Въ гробѣ жъ изъ мертвыхъ возставшаго
                       Мы не нашли.
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Радость спасенія
                       Снесшимъ въ терпѣніи
                       Муку гоненія.
                       Тяжесть лишенія,
                       Скорби и слезъ.


Фаустъ.

             Что вамъ во мнѣ, о звуки воскресенья?
             Что вамъ меня изъ праха поднимать?
             Летите далѣ, вѣстники спасенья.
             Летите къ тѣмъ, кто можетъ васъ принять!
             Не воскресить во мнѣ, такъ низко павшемъ,
             Вамъ вѣры вновь, посланники небесъ:
             Погасла вѣра въ сердцѣ, не признавшемъ
             Ея дѣтей любимѣйшихъ -- чудесъ!..
             Я въ тѣ взлетать уже не смѣю сферы,
             Откуда вы звучите надо мной;
             Но помню я, какъ, полный жаркой вѣры,
             Встрѣчалъ я прежде этотъ день святой;
             Тогда небесный поцѣлуй спускался
             Въ тиши субботней тайно на меня,
             И я въ лѣса, въ поля уединялся
             Молиться, полный страстнаго огня;
             Молился я, и жгучимъ наслажденьемъ
             Молитва эта для меня была,
             И сердце билось сладкимъ умиленьемъ,
             И изъ очей слеза любви текла..
             О, сколько счастья, радостей невинныхъ
             Мнѣ этотъ звонъ когда-то возвѣщалъ!
             Мой шагъ послѣдній призракъ дней старинных!
             Воспоминаньемъ сладкимъ оковалъ...
             Лети жъ, лети, глаголъ небесъ святой!
             Слеза дрожитъ въ очахъ... Земля,я снова твой!
   

Хоръ апостоловъ.

                       Возсталъ погребенный
                       Во тьмѣ преисподней.
                       Живой и нетлѣнный,
                       Избранникъ Господній!
                       Нынѣ близка ему
                       Радость созданія,
                       А мы, -- изнываемъ мы
                       Въ мірѣ страданія...
                       Ты кинулъ въ юдоли
                       Посланцевъ семью;
                       Мы свѣтлую долю
                       Оплачемъ твою!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Воскреснулъ изъ тлѣна
                       Спаситель живой!
                       Грѣховнаго плѣна
                       Оковы долой!
                       Сердца очищающимъ
                       Любовью свои,
                       Творца прославляющимъ
                       Дѣлами любви,
                       Трапезой священною
                       Братьевъ питающимъ,
                       Ученьемъ вселенную
                       Своимъ просвѣщающимъ,
                       За гробомъ блаженную
                       Жизнь обѣщающимъ,--
                       Близокъ Спаситель вамъ,
                       Съ вами Онъ самъ!


ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Гуляющіе всякаго рода.

Первый ремесленникъ.

             Эй, ты! Куда же? Подожди!
   

Второй.

             Въ Охотный думаю пойти.
   

Третій.

             На мельницу теперь бы намъ.
   

Четвертый.

             Но мнѣ, такъ лучше бы къ прудамъ.
   

Третій.

             Туда теперь дороги нѣтъ.
   

Первый.

             Куда же ты?
   

Второй.

             За ними вслѣдъ.
   

Пятый.

             Эй, другъ! Пусть ихъ! Иди за мной!'
             Пойдемъ къ управѣ городской:
             Тамъ что ни дѣвка, то красотка,
             И драка важная, и водка.
   

Шестой.

             Тамъ прошлый разъ, сдается мнѣ,
             Твоей досталося спинѣ;
             Чего жъ тебѣ на драку рваться?
   

Первая горничная.

             Нѣтъ, нѣтъ! Его намъ не дождаться?
   

Вторая.

             Онъ, вѣрно, гдѣ-нибудь въ толпѣ.
   

Первая.

             Такъ что жъ? Онъ подойдетъ къ тебѣ:
             Въ гуляньи, въ пляскѣ все съ тобою...
             Веселье мнѣ куда большое!..
   

Вторая.

             Да не одинъ же онъ придетъ:
             Друзей, навѣрно, приведетъ.
   

Первый школьникъ.

             Дружище! Догоняй проворнѣй!
             Вотъ дѣвки, чортъ возьми меня!
             На смерть люблю красотокъ я,
             Табакъ, да пиво позадорнѣй!
   

Горожанка.

             Ай-ай, смотри-ка, срамъ какой!
             И стыдно какъ ему не станетъ!
             Онъ барышнѣ подъ-стать любой;
             Его жъ за горничными тянетъ!
   

Второй школьникъ (первому).

             Тсъ! Можно и потише, братъ!
             Здѣсь есть и посмазливѣй этихъ;
             Вонъ двое сзади насъ стоятъ;
             Съ одною я живу въ сосѣдяхъ.
             Онѣ за нами вслѣдъ пойдутъ
             И, вѣрно, насъ съ собой возьмутъ.
   

Первый школьникъ.

             Ну, нѣтъ! Я не ходокъ до тѣхъ!
             Такихъ нашъ братъ охотнѣй ловитъ;
             Кто въ будни намъ постель готовитъ,
             Ласкаетъ въ праздникъ лучше всѣхъ!
   

Первый гражданинъ.

             Нѣтъ голова нашъ новый плохъ,
             Хоть до почету онъ и падокъ;
             А чѣмъ кичится?-- Знаетъ Богъ!
             Все строже прежняго порядокъ
             И больше прежняго налогъ.
   

Нищій (поетъ).

                       Подайте бѣдному немного
                       На хлѣбъ, честные господа!
                       Не откажите, ради Бога,
                       Въ день Воскресенія Христа!
                       Подайте, ради дня Господня,
                       Святую милостыню мнѣ,
                       Чтобъ съ вами могъ и я сегодня
                       О свѣтломъ радоваться днѣ.
   

Второй гражданинъ.

             Люблю я въ праздникъ вечеркомъ
             О слухахъ толковать военныхъ,
             Какъ въ государствахъ отдаленныхъ
             Теперь, къ примѣру, все вверхъ дномъ;
             А ты возьмешь стаканчикъ свой,
             Да у оконца попиваешь,
             Слѣдишь глазами за рѣкой,
             Потомъ воротишься домой,
             Да миръ и тишь благословляешь!
   

Третій гражданинъ.

             Пусть ихъ дерутся тамъ, сосѣдъ,
             Да рѣжутся между собою!
             Лишь насъ оставятъ пусть въ покоѣ,
             А до другихъ намъ дѣла нѣтъ.
   

Старуха (горожсанкѣ).

             Ай-ай! Вишь, какъ наряжена!
             Ну, какъ въ такую не влюбиться!
             Не брезгуй старой лишь! Она,
             Подчасъ, вѣдь, тоже пригодится.
   

Горожанка.

             Агата, прочь! Скорѣе прочь!
             Намъ съ вѣдьмой знаться не пристало;
             Она въ андреевскую ночь,
             Вѣдь, жениха мнѣ показала.
   

Вторая горожанка.

             И я была у ней; гляжу, --
             Военный бравый, да съ усами!
             Его ищу я межъ парнями.
             Да все пока не нахожу.
   

Солдаты.

                       Красавицы гордыя
                       Съ усмѣшкой въ очахъ
                       И крѣпости твердыя
                       Въ окопахъ и рвахъ,--
                       Все, все намъ подвластно,
                       И нѣтъ намъ преграды!
                       Велики награды
                       За подвигъ опасный!
                       Намъ то-то. ли доля!
                       Нѣтъ насъ веселѣй!
                       Мы съ браннаго поля
                       Къ попойкѣ друзей...
                       Все, все намъ подвластно,
                       И нѣтъ намъ преграды!
                       Велики награды
                       За подвигъ опасный!
                       Намъ, дѣтямъ войны,
                       Красавицы гордыя
                       И крѣпости твердыя,--
                       Всѣ сдаться должны!
   

Фаустъ и Вагнеръ.

Фаустъ.

             Сорвали ручьи свой покровъ ледяной;
             Дыханьемъ весны все опять оживилось;
             Долина зеленою травкой покрылась,
             И въ воздухѣ снова запахло весной.
             Сѣдая волшебница, спрятавшись въ горы,--
             Зима, -- угрожаетъ намъ снѣгомъ и льдомъ;
             Но бѣлаго солнце не терпитъ ни въ чемъ:
             Все стройною яркостью радуетъ взоры.
             Цвѣтовъ еще нѣтъ, но цвѣты замѣняетъ
             Въ нарядныхъ пестрѣющихъ платьяхъ народъ...
             Смотри, какъ у мрачныхъ, старинныхъ воротъ
             Все болѣ и болѣ толпа прибываетъ!...
             Всѣ празднуютъ день Воскресенья Господня...
             Добро вамъ! И вы всѣ воскресли сегодня!
             Воскресли изъ грязи подваловъ своихъ,
             Изъ сырости фабрикъ, изъ мглы мастерскихъ,
             Изъ улицъ стѣсненныхъ, изъ мрачныхъ церквей;
             Воскресши, на волю вы рветесь скорѣй...
             Смотри, какъ разсыпались кучи народа
             Но лѣсу, въ садахъ, по лугамъ и полямъ;
             Смотри, какъ покрылися лодками воды;
             Нѣтъ счету на нихъ расписнымъ челнокамъ!...
             Послѣдній изъ нихъ, до краевъ нагруженный,
             Отъ берега, тихо качаясь, плыветъ...
             До самыхъ уступовъ горы отдаленной
             Мелькаютъ гуляки то взадъ, то впередъ...
             Ихъ говоръ, -- что рокотъ рѣки многоводной...
             Да! Нынѣ воистину праздникъ народный!
             Съ народомъ я радость могу раздѣлить;
             Я сталъ человѣкомъ, я смѣю имъ быть!...
   

Вагнеръ.

             Въ прогулкѣ съ вами для себя
             И пользу, и почетъ я вижу;
             Но будь одинъ, -- ушелъ бы я:
             Я слишкомъ грубость ненавижу...
             Ихъ кегель стукъ, ихъ брань и крики
             Моимъ ушамъ противны, дики....
             Кричитъ, бѣснуется народъ,--
             И это пѣніемъ зоветъ!...
   

Крестьяне подъ липами пляшутъ и поютъ.

             Пошелъ на пляску пастушокъ;
             На шляпѣ у него вѣнокъ;
                       На немъ кафтанъ и поясъ алый...
             Ужъ былъ подъ липами кружокъ,
             И всѣ плясали, какъ кто могъ;
   
                       А музыка играла.
             Въ толпу проворно онъ летитъ,
             А самъ на дѣвушку глядитъ.
                       Которая красивѣй;
             И вотъ одну онъ толкъ рукой,
             А та: "Потише, милый мой!
                       "Нельзя ли поучтивѣй!"
   
             Они другъ съ другомъ обнялись
             И быстръ въ пляскѣ понеслись,
                       Лишь полы полетѣли;
             Потомъ, окончивши плясать,
             Подъ липой сѣли отдыхать,
                       Подъ липой вмѣстѣ сѣли.


             -- "Нѣтъ, нѣтъ! Повѣрить вамъ нельзя!
             "Изъ насъ немало, знаю я,
                       "Обмануто бывало!"
             А онъ то ластился все къ ней,
             А пляска шла все веселѣй,
                       И музыка играла.
   

Старикъ.

                       Отъ всей души мы, докторъ, васъ
                       Благодаримъ за посѣщенье,
                       Которымъ въ праздникъ Воскресенья
                       Изволили почтить вы насъ!
                       Въ знакъ благодарности подносимъ
                       Съ виномъ игривымъ кубокъ вамъ,
                       Его испить во здравье просимъ...
                       Пусть, сколько капель свѣтлыхъ тамъ, --
                       И ясныхъ, и счастливыхъ дней
                       Вы въ жизни видите своей!
   

Фаустъ.

                       За васъ я этотъ кубокъ пью
                       И васъ за то благодарю.

Народъ сбирается вокругъ.

Старикъ.

                       Благодаримъ отъ сердца мы,
                       Что нами вы не погнушались!
                       Вы намъ спасителемъ являлись
                       Въ годину тяжкую чумы,--
                       И снова, въ этотъ день священный,
                       Въ своей средѣ мы видимъ васъ.
                       Есть не одинъ теперь межъ насъ,
                       Рукою вашею спасенный!
                       Съ покойнымъ вашимъ вы отцомъ
                       Къ больнымъ входили въ каждый домъ...
                       Какъ много тамъ заболѣвало,
                       Какъ много


ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ

I. В. ГЕТЕ

ВЪ СТИХОТВОРНОМЪ ПЕРЕВОДѢ

Э. И. ГУБЕРА.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Книгоиздательства Германъ Гоппе.
Троицкая, 10.

   

ПОСВЯЩЕНО
НЕЗАБВЕННОЙ ПАМЯТИ
А. С. ПУШКИНА.


   

Посвященіе.

             Когда меня на подвигъ трудный
             Ты, улыбаясь, вызывалъ,
             Я вѣрилъ силѣ безразсудной
             И трудъ могучій обѣщалъ.
   
             Съ тѣхъ поръ одинъ, вдали отъ свѣта,
             Отъ праздной нѣги бытія,
             Благословеніемъ поэта
             Въ ночныхъ трудахъ крѣпился я.
   
             И грозный образъ исполина
             Явился пламеннымъ мечтамъ,
             И вскрылась дивная картина
             Моимъ испуганнымъ очамъ.
   
             Тогда невѣдомыя муки
             Глубоко въ грудь перелились
             И думы въ пламенные звуки,
             Въ глаголы жизни облеклись.
   
             Ты разбудилъ нѣмыя силы,
             Ты завѣщалъ мнѣ новый свѣтъ --
             И я къ дверямъ твоей могилы
             Несу незрѣлый, блѣдный цвѣтъ.
   
             Въ нѣмой тоскѣ, вдали отъ свѣта,
             Въ своей незнаемой тиши,
             Я приношу на гробъ поэта
             Смиренный даръ моей души.
   
             Простой листокъ въ вѣнкѣ лавровомъ,
             Простая дань души простой,
             Не поразитъ могучимъ словомъ
             И не богата красотой.
   
             Нѣтъ, въ грустный часъ томящей муки
             Мнѣ громкихъ пѣсенъ не дано!
             Мнѣ облекать въ живые звуки
             Моей тоски не суждено
   
             Но надъ могилою кровавой
             Я брошу блеклый мой листокъ,
             Пока сплететъ на гробѣ славы
             Другой пѣвецъ -- другой вѣнокъ!


   

Предисловіе.

   Умъ человѣка стремится къ познанію; міръ вещественный, доступный его изслѣдованіямъ, не удовлетворяетъ бурнаго, врожденнаго стремленія. Погружаясь въ созерцаніе духовнаго, отвлеченнаго міра, этотъ умъ доходитъ до предѣла человѣческаго изученія. Предъ нимъ неразгаданное начало жизни; горе ему, ежели онъ, уповая на слабыя силы свои, не устрашится вопрошать природу о вѣчныхъ, непроницаемыхъ тайнахъ ея! Смиреніе, сознаніе собственной немощи -- удѣлъ человѣка, когда стоитъ онъ передъ лицомъ невидимаго Создателя. Но бурное стремленіе ума, не признающаго этихъ благодѣтельныхъ границъ, истощится въ напрасной, высокомѣрной борьбѣ -- и вѣра, этотъ краеугольный камень жизни, съ ужасомъ скроется при дерзкихъ вопросахъ сомнѣнія. Отвергая единственный путь къ спасенію, человѣкъ идетъ по дорогѣ своего произвола и этотъ произволъ ведетъ его къ погибели. Въ прежніе времена, набожные люди съ сожалѣніемъ называли такого человѣка союзникомъ нечистой силы.
   Возвышаясь надъ міромъ чувственнымъ, не ограничиваясь внѣшнею природою, мы создаемъ себѣ духовный міръ и населяемъ его порожденіями пламеннаго вымысла. Объясняя борьбу противодѣйствующихъ силъ въ природѣ и видимое зло, мы принимаемъ идею двухъ враждебныхъ началъ. До божественной религіи Христа, эта идея преобладала въ религіозныхъ системахъ Парсовъ. Въ Зандавестѣ начало добра выражаетъ Ормуздъ, а въ лицѣ Аримана представляется начало зла. Эта идея переходила отъ народа къ народу, высказываясь подъ различными формами, которыя всегда соотвѣтствовали понятіямъ вѣка и націи. Такъ, до X столѣтія по Р. Х" олицетвореніе сатаны сопровождалось всѣми воображаемыми ужасами. Послѣ того идея воплощеннаго зла смягчилась, и мы до начала XIII столѣтія встрѣчаемъ лукаваго въ благообразномъ видѣ шута, обманщика и пр. Въ это время, благодаря пылкому воображенію вѣка, чортъ опять является страшнымъ пугалищемъ народа. Самая реформація не можетъ остановить этого направленія и только позднѣйшему времени было предоставлено конечное разоблаченіе нелѣпыхъ предразсудковъ.
   Одно изъ первыхъ преданій, которое дошло до насъ о договорѣ человѣка съ нечистою силою, есть преданіе о св. Ѳеофилѣ {См. въ Anzeiger für Kunde des deutschen Mittellalters стр. 266. 1834, стихотвореніе, Miliatriur, собственное Моне.}. Онъ жилъ по легендѣ въ Сициліи около 835 г. и при посредничествѣ еврейскаго чернокнижника заключилъ письменный договоръ съ чортомъ. Но средніе вѣка, съ ихъ политическими и религіозными борьбами, съ ихъ стремленіемъ ко всему чудесному и таинственному, породили и развили вполнѣ всѣ эти дивныя преданія о чернокнижникахъ и волшебникахъ всякаго рода. При недостаточномъ и неочищенномъ религіозномъ воззрѣніи, при невѣжественномъ состояніи наукъ, люди ученые, мыслители, опередившіе свое столѣтіе, подвергались строгому, неотступному сомнѣнію черни. Характеристическая черта среднихъ вѣковъ, жажда чудеснаго, искала для объясненія самыхъ простыхъ явленій сверхъ-естественныхъ причинъ, Виргилій, Мерлинъ {См. Вильменя: Cours de littérature franèaise. T. II. 1830. P. 295. и Шмидта Ergänzung des Dunlop.}, Цито, Малагисъ, Клинсоръ, Фаустъ, всѣ происходятъ изъ одного и того же источника, измѣняясь только въ подробностяхъ по характеру націи.
   Преданіе о Виргиніи принадлежитъ по своему основанію глубокой древности. Много въ немъ заимствовано изъ книги семи мудрецовъ, которая уже въ XII столѣтіи была переведена съ греческаго на латинскій языкъ. Греческій оригиналъ самъ по себѣ переводъ съ персидскаго, куда эта книга, вѣроятно, перешла изъ Индіи. Прежде мы знали объ этомъ преданіи только по книгѣ, изданной въ Амстердамѣ въ 1552 г. {Подъ заглавіемъ: Een schone Historie van Virgilius, van zyn Leven, Doot, ende van zyn wonderliche Werken, di hi deede by Nigro mantien ende by dat behulpe des Duyvels.}. Неизвѣстный писатель XIII столѣтія упоминаетъ о немъ въ liber de mirabilibus Romae {См. Шмидта: Beiträge zur romantischen Poesie.}. Въ этомъ же столѣтіи мы встрѣчаемъ еще свидѣтельство о немъ въ otia imperialia Гервазія Тильбуріенскаго и въ книгѣ Александра Некама de naturis rerum. Преданіе говоритъ о путешествіяхъ Виргинія по Италіи и Англіи и о чудесахъ, которыя онъ совершалъ, угождая папѣ, королю Артуру и другимъ. Возвращаясь изъ Англіи, онъ поселился въ Италіи и основалъ Неаполь! Доживъ до глубокой старости, онъ выдумалъ странный способъ, по которому ему хотѣлось снова помолодѣть. Слуга Виргинія, по приказанію своего господина, изрубилъ его въ куски и положилъ разрубленныя части по естественному порядку ихъ въ бочку, которую онъ поставилъ подъ зажженную лампу. Виргилій долженъ былъ ожить черезъ три недѣли; попытка несчастнаго волшебника, къ сожалѣнію, не удалась; а бѣдный слуга его умеръ на плахѣ за то, что онъ умертвилъ великаго мужа, не узнавъ, дѣйствительно ли находился онъ въ союзѣ съ нечистою силою.
   Но еще яснѣе высказывается характеристика среднихъ вѣковъ въ разсказахъ о Фаустѣ. Здѣсь преданія становятся общимъ достояніемъ народа, ходячею сказкою вѣка. Вся повѣсть отражается въ яркихъ оттѣнкахъ того времени. Фаустъ окруженный толпою любопытныхъ, сопутствуемый странствующими студентами (scholatici vagantes), которыхъ Конрадъ Геснеръ такъ выразительно называетъ gross Leutbescheisser {См. его сочиненіе: Schimpf und Ernst, welches durchläuft der Welt Handel, mit viel schönen und kurzweiligen Exempeln und Gleichnissen, Parabeln und Historien etc. Augsburg. 1536.} -- замѣчательный, типическій характеръ своего столѣтія. Дѣйствительное существованіе этого лица въ началѣ XVI вѣка почти не подвержено сомнѣнію. Богословъ Плацій одинъ изъ первыхъ упоминаетъ о немъ въ своемъ разсужденіи де spectris et Iemuribus. Іоаннъ Манлій {Въ своихъ Colectaneis locorurn communium, стр. 88.} говоритъ, что онъ родился въ Кундлингѣ, въ небольшомъ швабскомъ городкѣ, а образовался въ Краковѣ. Виръ называетъ его обманщикомъ, а Конрадъ Геснеръ сравниваетъ съ извѣстнымъ Ѳеофрастомъ Парацельсомъ. Мартынъ дель-Ріо {См Disquisitiones magicae.} и Нейманъ {См Disquisitio hictorica de Fausto. (Cap. 1. § VIII).} говорятъ, что Фаустъ и Корнелій Агриппа имѣли дурное обыкновеніе расплачиваться съ должниками такими серебряными монетами, которыя, по уходѣ ихъ, превращались въ рогъ или желѣзо. Меланхтонъ {См. Герста: Zauberbibliothek, Th. VI, S. 87.} и Лютеръ {См. Гёрресъ: Volksbücher, S. 212.} упоминаютъ тоже о Фаустѣ, какъ о дѣйствительномъ лицѣ. Но одно изъ самыхъ достовѣрныхъ свидѣтельствъ заключается въ словахъ Бегарди {См. статью Стиглица о Фаустѣ въ Raumer's idslorisches Taschenbuch, 1834.}. Онъ говоритъ о немъ съ такою наивною простотою, съ такими подробностями, что въ его описаніи ясно высказывается сужденіе современника о современникѣ {См. Dr. J. Leutbecher: Ueber den Faust von Göthe. 1838.}.
   Имя Фауста часто смѣшивалось съ другими. Фаустусъ Социнусъ, Іоаннъ Сабелликусъ, или Фаустусъ minor, Фаустъ или вѣрнѣе Фустъ, изобрѣтатель книгопечатанія, у многихъ писателей встрѣчаются подъ собирательнымъ именемъ чернокнижника Фауста. Самое достовѣрное извѣстіе о немъ принадлежитъ Манлію; по его свидѣтельству Фаустъ родился въ Кундлингѣ, или точнѣе въ Книтлингенѣ (такъ по крайней мѣрѣ называется этотъ городокъ на гоманновыхъ картахъ) {См. Вебера: Göthe's Faust. Halle. 1836, стр. 16.}, а не въ Родѣ, какъ говоритъ Видманъ, и не въ Зонневеделѣ, какъ думаетъ Пфистеръ. По тому же извѣстію онъ воспитывался въ Витенбергѣ, Ингольштадтѣ и Краковѣ. Самая древняя исторія Фауста принадлежитъ Шписсу {Подъ заглавіемъ: Die Historia von Dr. Johann Fausten, den weit beschreiten Zauberer uud Schwarzkünstler etc. gedruckt zu Frankfurt а. М. durch Job. Spiess. MDCXXXVIII.}, самая полная Видману и Пфистеру {Das ärgerliche Leben und schreckliche Ende des vielberüchtigten Erzschwarzkünstlers Dr. Johannis Faust's erstlich vor vielen Jahren fleissig beschrieben durch Gh. R. Widmann, jetzo aufs neue übersehen und sowohl mit neuen Erinnerungen als nachdenklichen Fragen und Geschichten der heutigen bösen Welt zur Warnung vermehrt durch J. Nicolaum Pfitzeruin, Med. Doctor etc. 1674.}; я сообщаю здѣсь краткое содержаніе этого преданія, для того, чтобы показать, какія данныя послужили основаніемъ геніальному произведенію Гёте.
   По Видману, Фаустъ родился въ графствѣ Ангальтъ, въ мѣстечкѣ Зондведель. Онъ воспитывался на иждивеніи богатаго дяди, потому что родители его были бѣдные, но набожные люди. Въ Ингольштадтѣ онъ занимался богословіемъ. Но пламенное желаніе познакомиться съ такъ называемыми тайными науками и искусствами, столь славными въ это время, т. е. до реформаціи Лютера, отклоняетъ его отъ избраннаго пути. Съ согласія дяди онъ предается изученію медицины и астрономіи. Окруженный астрологическими, некромантическими и другими магическими книгами, онъ въ три года достигаетъ ученой степени доктора по медицинскому факультету.
   Смерть дяди дѣлаетъ его наслѣдникомъ значительнаго имѣнія, Фаустъ въ сообществѣ веселыхъ товарищей, въ шумныхъ пирахъ, не думая о будущемъ, проживаетъ свое достояніе. Въ это время знаменитый заклинатель духовъ, именемъ Христофъ Гайлингеръ, даритъ ему духакристалла, и Фаустъ все болѣе и болѣе погружается въ изученіе черной магіи, увлекаясь общимъ направленіемъ своего столѣтія. Прогуливаясь загородомъ, онъ находитъ широкое перепутіе съ пятью разъѣздами. На этомъ мѣстѣ онъ проводитъ круги по правиламъ некромантіи; потомъ съ восхожденіемъ полнаго мѣсяца вступаетъ въ самый внутренній кругъ и заклинаетъ лукаваго въ первый, во второй и въ третій разъ. Огненный шаръ съ трескомъ носится по воздуху, лѣсъ шумитъ, туча закрываетъ луну. Наконецъ, является духъ ада и обѣщаетъ Фаусту навѣстить его на слѣдующій день. На этотъ разъ сатана былъ вѣренъ данному слову, и Фаустъ заключаетъ съ нимъ условіе на 24 года. Онъ покупаетъ цѣною безсмертной души временныя блага краткихъ земныхъ наслажденій. Сатана по важности сана своего, не соглашается быть его прислужникомъ, но посылаетъ ему другого подвластнаго духа (spiritus familiaris) въ видѣ Мефистофеля {Мафахь по еврейски издыханіе см. Schwenk's etymologic-lies Wörterbuch der lateinischen Sprache, стр. 431. Веберъ (Göthe's Faust стр. 19) производитъ это слово отъ гр. quem mephites juvant. Еще вѣрнѣе, кажется мнѣ, соединить слово mephitis съ греческимъ глаголомъ φιλεῖν; это мнѣніе подтверждается нѣкоторымъ образомъ и самымъ преданіемъ, которое всегда употребляетъ слово Мефистофилесъ.}. Съ этихъ поръ начинается эпоха знаменитыхъ дѣяній чернокнижника Фауста. Онъ путешествуетъ на волшебномъ коврѣ; въ Лейпцигѣ выѣзжаетъ верхомъ на огромной бочкѣ изъ погреба Ауэрбаха, о чемъ и донынѣ еще хранится изображеніе на стѣнахъ этого погреба; въ Боксбергѣ онъ передъ глазами цѣлаго общества руками снимаетъ радугу съ неба; здѣсь онъ съѣдаетъ цѣлый возъ сѣна, тамъ увеселяетъ кардинала страшною, воздушною охотою. Случай сводитъ Фауста въ Витенбергѣ съ бѣдною дѣвушкою; онъ влюбляется; по договору онъ отказался отъ брака; но страсть его усиливается и чортъ предлагаетъ ему, наконецъ, въ замѣну бѣдной, нѣмецкой мѣщанки знаменитую красавицу древности, жену Менелая, дивную волшебницу Елену. Фаустъ, comme de raison, соглашается. И вотъ поэтическая дѣва Иліады, роскошная красавица классической Греціи, поселяется въ пыльномъ кабинетѣ нѣмецкаго ученаго! Фаустъ упивается нераздѣльными ласками женщины, за поцѣлуй которой погибла несчастная Троя. Но время идетъ; срокъ приближается, чортъ неумолимъ; никакая власть не отстранитъ назначеннаго времени.
   Приговоръ судьбы неизбѣженъ -- и Фаустъ готовится, къ смерти. Онъ призываетъ Вагнера. Этотъ Вагнеръ {См. Des durch seine Zauberkunst bekannten C. Wagners, weiland gewesenen Famulis Dr. Johannis Faustens, Leben und Thaten von J. Schotus Tolet, in deutscher Sprache geschrieben und nunmehr mit einer Vorrede vermehrt durch P. J. М. 1714.} -- его ученикъ, посвященный имъ въ таинства магическихъ наукъ. По преданію онъ былъ сынъ священника изъ Вассербурга. Замѣтивъ его счастливыя дарованія, Фаустъ принялъ его къ себѣ и далъ ему въ прислужники демона, въ видѣ обезьяны, котораго называли Ауэрганъ. Похожденія Вагнера жалкая пародія преданія о Фаустѣ. Роскошную жену Менелая замѣняетъ беззубая старуха; вмѣсто 24 лѣтъ чортъ соглашается только на пять. По всему видно, что въ это время магія приходила въ упадокъ. Книгопечатаніе, открытіе Америки и реформація заняли умы другими, ближайшими вопросами и только въ длинные, зимніе вечера еще слушали разсказы о чернокнижникахъ и о союзѣ ихъ съ нечистою силою, и о подвигахъ, которыми они ужасали людей. Но возвратимся къ нашему предмету. Фаустъ открываетъ свою послѣднюю волю, передаетъ ему свои сочиненія и еще разъ, собравъ послѣднія силы, предсказываетъ будущее, близкое паденіе папы, разрушеніе Рима, страшную невзгоду и кровавую войну на берегахъ Рейна.
   Потомъ онъ приглашаетъ своихъ друзей на послѣдній, предсмертный пиръ. Пѣсни гремятъ, вино наполняетъ бездонныя чаши, гости шумятъ и веселятся. Только хозяинъ печаленъ; только Фаустъ не раздѣляетъ общей радости: онъ чувствуетъ приближеніе смерти, прощается съ друзьями и уходитъ въ свою комнату. Въ полночь испуганные гости услышали страшный шумъ и дикое завываніе бури; потомъ наступила мертвая тишина. Въ комнатѣ Фауста нашли его тѣло, разорванное на мелкія части.
   Послѣ Фауста осталось нѣсколько сочиненій, изъ которыхъ одно издано Вагнеромъ подъ заглавіемъ: Dr. Johannis Fausti Magia celeberrima und tabula nigra oder Höllenzwang etc. Lion. 1511. Другое его сочиненіе, о которомъ упоминаетъ Штиглицъ, называется: Dr. Johannis Fausti sogenannter schwarzer Mohrenstern, gedruckt zu London. Въ этихъ книгахъ заключаются разныя правила и формулы, какъ заклинать духовъ и принудить ихъ къ исполненію различныхъ приказаній.
   Это преданіе вполнѣ принадлежитъ Германіи. Весь разсказъ представляетъ вѣрную картину нѣмецкаго быта того времени. Но идея преданія принадлежитъ человѣчеству и подъ различными формами повторяется у всѣхъ народовъ Европы. Въ Голландіи еще въ XVI столѣтіи вышелъ переводъ подъ слѣдующимъ заглавіемъ: Historie van Dr. Faustus, die eenen nitnemenden groote Toovenar ende swert Constenar was, nit de Hoch-Duytschen oversien ende mit figuren verclart Emmerich. 1592. Во Франціи преданіе явилось въ первый разъ въ 1604 г. въ Руэнѣ подъ названіемъ: L'histoire prodigieuse et lamentable de Jean Faust grand et horrible enchanteur, avec sa mort épouventable. Въ Англіи Марловъ создалъ по тому-же преданію свою геніальную драму, а въ Испаніи оно вмѣстѣ съ легендою о св. Кипріянѣ послужило основаніемъ чудотворнаго мага Калдерона. Въ Италіи изъ Фауста образовался донъ-Джіованни, а въ Польшѣ панъ Твардовскій. И у насъ многія народныя преданія напоминаютъ ту же идею.
   Ежели мы послѣ этого спросимъ, почему же Фаустъ сдѣлался достояніемъ всѣхъ литературъ, почему мы встрѣчаемъ его и въ сказкахъ, и въ балладахъ, и въ романѣ, и въ драмахъ, то мы найдемъ разрѣшеніе нашего вопроса въ обширной идеѣ самаго преданія. Фаустъ навсегда останется однимъ изъ могущественнѣйшихъ предметовъ поэзіи, потому что идея его тѣсно связана съ внутреннею жизнію человѣка, потому что всѣ мы болѣе или менѣе пережили хотя одну изъ пестрыхъ главъ этого преданія. Въ исторіи Фауста заключена исторія цѣлаго человѣчества. Эта борьба, это стремленіе къ безусловному познанію, эта сила, эта немощь, это высокомѣріе всегда найдутъ живой отголосокъ въ сердцахъ людей. Поэтъ, развивая идею Фауста, никогда не будетъ подражателемъ, потому что онъ самъ отразится въ немъ, какъ въ вѣрномъ зеркалѣ. Идея та же, но въ тысячѣ новыхъ видахъ, въ безконечномъ разнообразіи.
   Возьмите чудотворнаго мага Калдерона, -- какое глубокое религіозное чувство, какое пламенное краснорѣчіе характеризируетъ это созданіе испанскаго поэта! Какими яркими красками, какою широкою кистью изображена немощь слѣпца человѣка и побѣдная сила религіи! Сравните же этого пламеннаго мага Калдерона съ современными ему, грубыми представленіями Фауста на маріонетныхъ театрахъ Германіи. Полюбуйтесь на эту жесткую фигуру нѣмецкаго ученаго и на забавныя выходки Касперле, этого національнаго Пьерро или Арлекина. Теперь посмотрите на драму геніальнаго Марлова, этого замѣчательнаго предшественника Шекспира. И онъ пользовался преданіемъ такъ, какъ оно есть; но характеры обрисованы твердою, смѣлою рукою. Идея та же, но сколько разнообразія въ исполненіи! Въ этомъ общемъ содержаніи вездѣ отпечатокъ индивидуальности, вездѣ направленіе одного человѣка. Въ Англіи вообще занимались обработкою этого преданія, а въ новѣйшія времена пользовались для сего произведеніемъ Гёте; такъ написалъ Байронъ свои deformed transformed, такъ задумалъ онъ Манфреда. Сравнивая послѣдняго съ дивнымъ созданіемъ Гёте, мы находимъ въ Манфредѣ тѣсную, ограниченную индивидуальность человѣка, котораго терзаютъ страсти, сомнѣнія и тайная Немезида собственнаго сознанія. Мы понимаемъ ужасъ его отчаянія, мы идемъ за нимъ и дрожимъ за него, потому что насъ поражаетъ странная индивидуальность Манфреда. Фаустъ не таковъ; здѣсь изчезаетъ всякая особенность въ общемъ характерѣ человѣка.
   За Манфредомъ мы слѣдили съ участіемъ, какъ за характеромъ, который оставаясь намъ чуждымъ, возбуждаетъ въ высшей степени наше вниманіе. Но вмѣстѣ съ Фаустомъ мы плачемъ, страдаемъ и блаженствуемъ; мы не можемъ его отдѣлить отъ самихъ себя; онъ наше зеркало; въ немъ отражается исторія цѣлаго человѣчества, со всѣми его страданіями, страстями и слабостями.
   Лессингъ {См. Lessing's theatralischer Nachlass, письмо Энгеля. Ч. 2, стр. 213.} первый воспользовался философическою мыслію этого преданія. Жаль, что произведеніе его осталось неконченнымъ. Нѣсколько сценъ, которыя дошли до насъ, исполнены мысли и энергіи; онѣ во всякомъ случаѣ возбудили охоту другихъ поэтовъ представить преданіе Фауста съ философической стороны. Второе замѣчательное произведеніе принадлежитъ Мюллеру. Оно отличается многими яркими мѣстами. Мюллеръ воображалъ Фауста геніальнымъ человѣкомъ, который съ глубокою ненавистью къ людямъ, соединялъ презрѣніе ко всему посредственному. Утомясь ненасытною жаждою познаній и славы, наскучивъ жизнію, которая не могла удовлетворить его высокаго стремленія, онъ предается силамъ ада. Мюллеръ съ большимъ искусствомъ вводитъ отца Фауста, добраго набожнаго старика, котораго страшитъ несчастное направленіе сына. Сцена между ними выполнена съ необыкновенною силою.-- Клинглеманнъ обработалъ то же преданіе для сцены; его произведеніе не выдержитъ строгаго разбора; напыщенный языкъ, ложные характеры не искупаются театральными эффектами.-- Граббе, несчастный, геніальный поэтъ, котораго еще такъ недавно погубила страшная, внутренняя борьба, соединилъ Фауста и донъ-Жуана въ одномъ сочиненіи. Это созданіе носитъ на себѣ яркій отпечатокъ смѣлаго, пламеннаго художника, который еще не управился съ мятежнымъ воображеніемъ. Въ послѣдніе годы, Ленау, одинъ замѣчательнѣйшихъ поэтовъ нынѣшней Германіи, издалъ Фауста, который отличается оригинальнымъ воззрѣніемъ на преданіе и превосходнымъ изложеніемъ.
   Лейтбехеръ {См. Dr. Leutbecher: Uebcr den Faust von Göthe. S. 95, 1838.} приводитъ любопытный списокъ замѣчательнѣйшихъ нѣмецкихъ произведеній, порожденныхъ этимъ преданіемъ. Вотъ онъ:
   1) Eine Scene von Lessing in dessen Briefen, die neueste Litteratur betreffend, Th. 1. S. 103, und in den Annalen für die Litteratur. Th. 1. S. 210; auch im 2 Th. von Lessings theatralischen Nachlasse.
   2) Johann Faust, ein allegorisches Drama in fünf Aufzügen. München. 1775.
   3) Der Höllenrichter, von Lenz; ein Fragment im deutschen Museum vom Jahre 1777. Mai, S. 254.
   4) Situationen aus Faust's Leben, vom Maler Müller. Mannheim, 1776; auch im 2 Teile von Müller's Werken.
   5) Faust's Leben, dramatisilrt von Maler Müller. Mannheim, 1776; auch im 2 Teile von Müller s Werken.
   6) Dr. Faust's Leibgürtel. Posse in einem Ackt, nach Rousseau: devin de village, im 3 Bande von Reichard's Theater der Ausländer.
   7) Scenen ans Faust's Leben, von Schreiber. Offenbach. 1792.
   8) Dr. Faust. Volksschauspiel vom fen von Soden. Augsburg, 1797.
   9) Der neue Faust. Ein Duodrama von Schink, im Buche: zum Behuf des deutschen Theaters.
   10) Dr. Faust's Bund mit der Hölle, von Schink, im Berliner Archiv der Zeit und ihres Geschmackes, vom Jahre 179(5.
   11) Johann Faust, dramatiche Phantasie von Schink, 1804.
   12) Faust. Tragödie in einem Act, von Chamisso, in dessen Musenalmanach. 1804.
   13) Die Jubelfeier der Hölle, oder Faust der Jüngere. Schauspiel in fünf Acten, von Benkowitz. Berlin, 1808.
   14) Der Färberhof, oder die Buchdruckerei in Mainz, von Nicolaus Vogt.
   15) Faust. Eine romantische Tragödie, von Schöne. Berlin. 1809.
   16) Der travestierte Faust. Trauerspiel in zwei Akten. Berlin. 1809.
   17) Faust. Ein Trauerspiel, nach der Volkslegende bearbeitet von Klingemann. Leipzig, 1815.
   18) Scenen aus Faust's Leben. Vom Verfasser der Adelheid von Schlesien.
   19) Faust und Don Juan. Tragödie in fünf Akten, von Gräbbe. Frankfurt а. М. 1829.
   20) Faust, der wunderthätige Magus des Nordens, von Holtei.
   21) Faust im Gewände der Zeit, von Harro Harring. Leipzig. 1831.
   22) Mantelkragen des verlornen Faust, von Harro Harring. 1831.
   23) Faustische Scenen von Gustav Pfizer. Im Morgenblatt vom Jahre 1831.
   24) Faust von Lenau. Fragment. Im Frühlings-Almanach vom J. 1835.
   25) Faust. Ein dramatisches Gedicht von J. v. B. Leipzig. 1835.
   26) Faustus. Ein Gedicht von L. Beckstein. Leipzig. 1833.
   27) Fortsetzung von Göthe's Faust, als zweiter Teil, von Schöne.
   28) Geistlich Nachspiel zur Tragödie Faust, von Rosenkranz. Leipzig. 1831.
   29) Faust, eine Tragödie von Göthe, fortgesetzt von Hoffmann. Leipzig. 1832.
   30) Dr. Faust's Mantel, ein Zauberspiel mit Gesang in zwei Acten, von Bäuerle. Wien, 1819.
   31) Faust. Trauerspiel mit Gesang und Tanz, von Julius v. Voss.
   32) Faust. Oper in vier Aufzügen, von Bernhard, Musik von Spohr.
   33) Fausto, opera séria, in drei Akten. Musik von Louise Bertin. Paris.
   34) Dr. Faust, eine Erzählung von Hamilton, frei übersetzt von Milius.
   35) Faust's Leben, Thaten und Höllenfahrt in 5 Büchern, von Klinger.
   36) Faust von Mainz, von Kamarak.
   37) Der umgekehrte Faust, oder Frosch's Jugendjahre. Von Seyblod.
   38) Faust's Lehrling. Eine kleine Erzählung vou Gerle.
   39) Faust von Lenau. Vollständig. Stuttgart bei Cotta.
   По грубой канвѣ этого богатаго преданія, лучшаго поэтическаго наслѣдія среднихъ вѣковъ, котораго содержаніе мы изложили выше, Гёте создалъ свое безсмертное твореніе. Еще въ 1786 году явился первый отрывокъ; потомъ онъ былъ значительно дополненъ и въ 1808 г. перешелъ въ новое изданіе всѣхъ сочиненій Гёте. Окончательное развитіе принадлежитъ 1831 году. По этому видно, что созданіе Фауста сдѣлалось задачею всей гётевой жизни. Въ немъ изложилъ онъ тайную исповѣдь души, въ немъ отразилась великая, заповѣдная дума одного изъ безсмертныхъ мыслителей человѣчества. Разсматривая различныя поэтическія произведенія, возбужденныя этимъ преданіемъ, мы находили въ нихъ всегда какое-то индивидуальное направленіе, ни одно изъ нихъ не возвысилось до общаго человѣческаго воззрѣнія.
   Въ гётевомъ созданіи мы видимъ противное. Въ немъ отражается направленіе общаго человѣческаго характера, со всею полнотою истины, жизни и силы. Въ немъ высказывается таинственная загадка бытія, въ немъ скрывается философія жизни, въ полномъ ея развитіи. Это глубокая исповѣдь шестидесятилѣтняго опыта, это безсмертная мысль, упавшая въ тайные изгибы великой души, возлелѣянная умомъ и сердцемъ, созрѣвшая въ богатой сокровищницѣ многодумнаго созерцанія. Гёте вывелъ героя преданія изъ темной сферы чернокнижника и алхимика среднихъ вѣковъ. Онъ сдѣлалъ его символомъ нашего духовнаго стремленія; онъ изобразилъ въ судьбѣ его судьбу человѣчества. У него является Фаустъ отважнымъ бойцомъ въ страшной борьбѣ вѣры и познанія, въ борьбѣ, столь гибельной для мыслящаго ума человѣка. Онъ стоитъ на страшной границѣ земного знанія, тамъ гдѣ прерывается слабая нить изученія, гдѣ безмолвствуетъ смѣлое слово самыхъ отважныхъ философическихъ системъ, тамъ, гдѣ совершается таинственный процессъ соединенія духа и плоти! Здѣсь кончается лукавое, безполезное мудрствованіе, здѣсь одна только вѣра подаетъ намъ посохъ спасенія. Но и это религіозное довѣріе, это смиренное благоговѣніе многими добывается только въ борьбѣ съ мятежнымъ умомъ, какъ отрадный плодъ успокоеннаго сомнѣнія. Мирное самоотверженіе, тихое, терпѣливое смиреніе не дано человѣку безусловно. Онъ изъ дѣтской колыбели переходитъ въ міръ труда и испытанія. На первыхъ ступеняхъ науки его поджидаетъ сомнѣніе; каждый шагъ на поприщѣ знанія совершается на счетъ невинной, дѣтской безпечности, на счетъ утѣшительныхъ, безмятежныхъ вѣрованій младенчества. Пройти сквозь мракъ земныхъ противорѣчій -- его назначеніе. Оно исполняется возвращеніемъ къ вѣрѣ. Конечный результатъ его борьбы заключается въ отрадномъ успокоеніи религіи. Но зато, когда надменный титанъ, увлеченный избыткомъ самонадѣяннаго ума, это звено, вырванное высокомѣрнымъ стремленіемъ изъ стройной цѣпи существъ, истомится борьбою и съ теплыми слезами раскаянія возвратится въ объятія религіи, какъ успокоительно, какъ торжественно вѣрованіе титана! Многіе про ходили этотъ печальный путь и въ горнилѣ сомнѣнія очищали грѣшную душу для новыхъ подвиговъ смиренія, для новой вѣры, для новой жизни! И въ этой борьбѣ, и въ этой возможности пройти дорогой боренія къ отрадной пристани вѣры, заключается основная идея, великая, нравственная идея безсмертнаго созданія Гёте. Она ясно высказывается во второмъ прологѣ стихами:
   
   Ein guter Mensch in seinem dunkeln Drange
   Ist sich des rechten Weges wohl bewusst *).
   *) См. Dr. Leutbecher: Ueber den Faust von Göthe, стр. 216. Weber: Göthe's Faust, стр. 46. Düntzer: Göthe's Faust in seiner Einheit und Ganzheit, стр. 26. Cams Briefe über Göthe's Faust, стр. 48. Fr. Deyk's Göthe's Faust стр. 11.
   
   Эта борьба ума, жаждущаго удовлетворенія въ безусловномъ познаніи, со всѣми его заблужденіями, такъ близка къ природѣ нашей, что мы не можемъ оторвать себя отъ вопроса, который такъ тѣсно связанъ съ внутреннею жизнью человѣка. Фаустъ уже не чуждое намъ, не постороннее лицо; въ немъ разрѣшается загадка собственной нашей жизни, печальная тяжба нашего ума, связаннаго ненарушимыми границами. Фаустъ, перешедъ обширную область земного знанія, съ самостоятельнымъ взглядомъ на науку, поражаетъ насъ мучительнымъ сознаніемъ собственной немощи. Потерявъ путеводную нить религіи, зная, что природа не сниметъ для него покрывала, не выдастъ ему своихъ таинственныхъ загадокъ, онъ призываетъ силы ада, онъ становится союзникомъ воплощеннаго зла, стараясь заглушить неумолкающій голосъ души въ шумныхъ оргіяхъ чувственности. Этотъ страшный договоръ былъ дѣйствіемъ мгновеннаго ослѣпленія внезапнаго отчаянія. Первые порывы негодованія остынутъ, и Фаустъ проснется съ горькимъ сознаніемъ своего заблужденія. Я старался подробнѣе объяснить развитіе основной мысли въ примѣчаніяхъ, приложенныхъ къ моему переводу.
   Это глубокое созданіе Гёте, лучшій памятникъ германской словесности, сдѣлалось предметомъ изученія многихъ замѣчательныхъ мыслителей. Не мудрено, что въ этихъ толкованіяхъ много разногласія; всякій смотрѣлъ на этотъ вопросъ и на его разрѣшеніе своими глазами. Несмотря на то, всѣ эти сочиненія послужили къ лучшему уразумѣнію идей, изложенныхъ въ этомъ безсмертномъ произведеніи. Я привожу здѣсь заглавія замѣчательнѣйшихъ сочиненій этого рода, тѣмъ болѣе, что пользовался ими при составленіи предисловія и примѣчаній, приложенныхъ къ моему переводу:
   Aesthetische Vorlesungen über Göthe's Faust, als Beitrag zur Anerkennung wissensclmftlicher Kunstbeurteilung, von Dr. II. F. Hinrich's. Hallo, 1825.
   Vorlesungen über Göthe's Faust, von K. E. Schubarth. Berlin, 1830. Vorlesungen über Göthe's Faust, von F. А. Iiauch. Büdingen, 1830.
   Die Darstellung der Tragödie Faust von Göthe auf der Bühne. Ein zeitgemässes Wort für Theaterdirektionen etc. von L. Bechstein. Stuttgart, 1831.
   Feber Erklärung und Fortsetzung im Allgemeinen und inshesondere über christliches Nachspiel zur Tragödie Faust, von K. Rosenkranz. Leirsig 1731.
   Göthe's Faust, Andeutungen über Sinn und Zusammenhang des ersten und zweiten Teiles der Tragödie, von Dr. J. Deyks. Koblenz, 1834.
   Göthe aus näherem persönlichen Umgänge dargestellt von J. Falk. Leipzig. 1832.
   Briefe über Göthe's Faust, von C. G. Garus. Leipzig. 1835.
   Göthe's Faust in seiner Einheit und Ganzheit wider seine Gegner dargestellt. Von H. Düntzer. Köln, 1836.
   Göthe's Faust, übersichtliche Bedeutung beider Teile zur Erläuterung des Verständnisses. Von W. E. Weber. Halle, 1836.
   Kritik und Erläuterung des Göthe'schen Faust. Nebst einem Anhang zur sittlichen Beleuchtung Göthe's, von G. H. Weisse. Leipzig, 1836.
   Ueber den Faust von Göthe. Eine Schrift zum Verständniss dieser Dichtung nach ihren beiden Teilen etc. Von J. D. Leutbecher. Nürnberg, 1838.
   Не одно произведеніе Гёте, котораго сочиненія, по собственному его признанію, никогда не могли быть народными, не возбудило такого общаго вниманія, какъ Фаустъ. Онъ сдѣлался достояніемъ всѣхъ литературъ. Французы имѣютъ три полныхъ перевода Сентъ-Олера, Штапфера и Жерара, не говоря объ отрывкахъ, надъ которыми между прочимъ трудилась госпожа Сталь. Въ этихъ переводахъ мы не найдемъ глубокаго изученія подлинника: нѣкоторые изъ нихъ оставляютъ даже подозрѣніе, что господа переводчики недалеко ушли въ самомъ знаніи нѣмецкаго языка. Наша литература владѣетъ нѣсколькими превосходными отрывками. Между ними первое мѣсто принадлежитъ посвященію Жуковскаго. Кто не помнитъ этого умилительнаго стихотворенія нашего поэта, въ которомъ высказалась вся его душа, какъ въ собственномъ, неотъемлемомъ созданіи! Сцена Пушкина такъ проникнута духомъ гётевой мысли, что она кажется вырванною изъ дивнаго творенія германскаго поэта. Грибоѣдовъ далъ намъ неполный переводъ пролога. Веневитиновъ перевелъ, между прочимъ, возвышенный монологъ Фауста въ пещерѣ. Все это доказываетъ, что лучшіе наши поэты понимали и любили это могущественное созданіе Гёте. Говоря о русскихъ переводахъ я не могу умолчать объ отрывкахъ господина Бека, помѣщенныхъ подъ моимъ именемъ въ VI томѣ Современника за 1837 годъ. Случайное тождество нашихъ переводовъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ, близкое сходство въ другихъ, странное смѣшеніе имени, участіе, которое принималъ Пушкинъ въ моемъ трудѣ, все это заставило меня приписать ему всѣ важнѣйшія перемѣны, отмѣченныя мною тогда же въ одномъ изъ N. Литературныхъ Прибавленій. Другія мѣста, слишкомъ слабыя для того, чтобы приписать ихъ имени Пушкина, я надѣялся измѣнить по своему при полномъ изданіи моего перевода. Время объяснило этотъ литературный qui pro quo, и я съ удовольствіемъ освобождаю себя отъ труда господина Бека.
   Знаю всю недостаточность моего перевода, чувствую какъ далеко отстоитъ онъ отъ подлинника; но утѣшаю себя мыслію, что старался по крайней мѣрѣ незначительность таланта вознаградить добросовѣстнымъ изученіемъ. Счастливому случаю, который позволилъ мнѣ пользоваться наставленіями человѣка, знаменитаго въ лѣтописяхъ философіи, я обязанъ предварительнымъ изученіемъ науки, столь необходимой для настоящаго уразумѣнія этого произведенія. Еще въ 1835 году, я кончилъ первый переводъ Фауста, который по независѣвшимъ отъ меня обстоятельствамъ былъ уничтоженъ тогда же. Нѣкоторые уцѣлѣвшіе отрывки этого перевода познакомили меня съ Пушкинымъ; имъ я обязанъ счастливыми минутами, проведенными мною въ бесѣдѣ съ человѣкомъ, который любилъ и цѣнилъ все изящное, все прекрасное. Эти минуты навсегда останутся въ памяти моей, какъ грустное воспоминаніе объ утраченномъ невозвратимомъ счастіи. Пушкинъ ободрилъ меня ко второму переводу, который я нынѣ представляю на судъ моихъ читателей. Живое участіе, совѣты и одобренія нашего поэта воспламеняли меня новыми силами при этомъ новомъ трудѣ.
   Я старался по возможности сохранить въ моемъ переводѣ всѣ размѣры подлинника, въ которомъ форма такъ тѣсно связана съ мыслію, такъ живо соотвѣтствуетъ чувствамъ и положеніямъ дѣйствующихъ лицъ. Даже въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ Гёте употреблялъ такъ называемые Knittelverse, жесткій, неправильный размѣръ народныхъ пѣсенъ нѣмецкихъ и миннезингеровъ XVI столѣтія, я старался сохранить оригинальный колоритъ подлинника, несмотря на звуки, непривычные и чуждые русскому уху.
   Трудъ мой передъ судомъ публики; ожидаю приговора ея, безъ самонадѣянности, но и безъ боязни. Я утѣшаю себя словами гётева Тасса;
   
   Was ich gewollt, ist löblich, wenn das Ziel
   Auch meinen Kräften unerreichbar blieb.
   
   Я буду доволенъ и тѣмъ, ежели слабый трудъ мой послужитъ поводомъ къ новому лучшему переводу, болѣе достойному великаго подлинника, и первый встрѣчу его громкими, заслуженными похвалами.

Э. Губеръ.

   МЫЗА МОЗИНО.
   28-го Сентября, 1838 года.



Посвященіе.

             Со мной опять воздушный рой видѣній!
             Ихъ образы я снова познаю!
             Но удержу-ль таинственныя тѣни,
             Приму-ли вновь ихъ на душу мою?
             Вотъ ближе онъ, мой давній, милый геній!
             Отъ грустныхъ думъ я снова возстаю;
             Какъ прежде, грудь живымъ огнемъ согрѣта
             Отъ дивнаго волшебнаго привѣта!
   
             О прежнихъ дняхъ ко мнѣ мечта нисходитъ
             И милыя я вижу тѣни вновь;
             На память мнѣ, какъ будто сонъ приходитъ
             И первый другъ, и первая любовь;
             И снова грусть въ сѣдую даль уводитъ,
             Былые дни напоминаетъ вновь
             И въ счастіи обманутыхъ могилой
             Моихъ друзей сзываетъ образъ милый.
             Они не слышатъ новыхъ пѣснопѣній,
             Кто первыхъ пѣсенъ принялъ робкій звукъ;
             Замолкъ привѣтъ сердечныхъ одобреній.
             Моихъ друзей разсѣянъ тѣсный кругъ.
             Чужой народъ -- свидѣтель огорченій,
             И страшенъ мнѣ вѣнецъ изъ этихъ рукъ!
             Кто мнѣ внималъ, кто радовался лирѣ,
             Въ чужихъ странахъ, въ иномъ блуждаетъ мірѣ.
   
             И я стремлюсь невѣдомой мечтою
             Въ туманный край невидимыхъ духовъ
             И въ робкій звукъ надъ трепетной струною
             Слилася пѣснь; я полонъ смутныхъ сновъ;
             Слеза въ очахъ смѣняется слезою;
             Для новыхъ чувствъ уста не имутъ словъ!
             Все близкое въ туманѣ исчезаетъ,
             Все прежнее яснѣе оживаетъ!


Прологъ въ театрѣ.

Директоръ, Поэтъ, Комикъ.

             Директоръ. Вы оба, съ кѣмъ такъ часто я
             Дѣлилъ печальную заботу,
             Скажите мнѣ, мои друзья,
             За весь мой трудъ, за долгую работу,
             Какая польза будетъ мнѣ
             Въ нѣмецкой нашей сторонѣ?
             Мнѣ любо сблизиться съ толпою;
             Она живетъ и жить даетъ.
             Давно шатеръ развѣшенъ предо мною
             И всякъ себѣ лихой потѣхи ждетъ.
             Они притихли терпѣливо,
             Ушами хлопая, сидятъ
             И ждутъ чудесъ и, какъ на диво,
             На пестрый занавѣсъ глядятъ.
             Я знаю, какъ мириться съ духомъ
             Толпы безумной и слѣпой,
             Съ пустымъ умомъ и съ грубымъ слухомъ;
             Но ахъ, на этотъ разъ, я будто самъ не свой!
             Что худо, пошло, что прекрасно,
             Въ томъ неразборчива она,
             Зато начитана ужасно
             Пустая, глупая толпа.
             Скажите, какъ къ ней подольститься?
             Какъ новизной предъ ней блеснуть?
             Предъ вами нечего таиться,
             Люблю я на толпу взглянуть,
             Когда потокомъ въ нашу лавку,
             Ломаясь въ двери, привалитъ
             И несмотря на крикъ и давку,
             Часа въ четыре набѣжитъ;
             Какъ жадно требуетъ билета,
             Какъ рветъ изъ рукъ его она...
             Но эта власть надъ ней -- живая власть поэта!
             Она тебѣ толпой дана!
             Поэтъ. Не говори мнѣ о толпѣ ничтожной,
             Не заражай дыханіемъ ея!
             Не призывай для ихъ забавы ложной!
             Тамъ гибнетъ духъ, тамъ тлѣетъ мысль моя.
             Веди въ тотъ край, гдѣ чуждъ тоски тревожной,
             Возрадуюсь живымъ восторгомъ я,
             Гдѣ въ смутный часъ томящаго недуга
             Насъ ждетъ любовь, насъ манитъ ласка друга!
             О чемъ мы тамъ такъ пламенно мечтали,
             Что вырвалось изъ глубины живой,
             Что вслѣдъ мечтамъ уста пролепетали,
             То въ бурный мигъ исчезнетъ предъ тобой,
             И много лѣтъ промчится въ смутной дали,
             Пока оно засвѣтитъ красотой!
             Ничтожный блескъ -- минутная забава;
             Но истинѣ наступитъ судъ и слава!
             Комикъ. Оставь ты правнуковъ въ покоѣ!
             Ну, кто-бы васъ теперь смѣшилъ,
             Когда-бъ на этотъ ладъ и я заговорилъ?
             Вѣдь шутка -- дѣло не пустое.
             Тотъ только правъ, кто разсмѣшитъ;
             Толпѣ нужна одна потѣха.
             Она приходитъ къ намъ для смѣха
             И только смѣхъ ее манитъ.
             Дай ей мечты и умъ, и чувства,
             И душу влей, и страсти дай;
             Но выше всякаго искусства
             Забавныхъ глупостей нигдѣ не забывай...
             Директоръ. Чтобъ было имъ всего довольно!
             Имъ только хочется смотрѣть,
             И черни любо и привольно,
             Когда дадутъ ей поглазѣть.
             Толпа одной забавы проситъ,
             А масса массу увлечетъ;
             Кто много при себѣ несетъ,
             Тотъ многимъ что-нибудь приноситъ.
             Ужъ наше дѣло таково!
             Чтобъ ни далъ ты, дай все клочками,
             Потѣшь ихъ громкими словами:
             Оно и мило, и легко.
             Толпѣ ли суетной въ роскошномъ, стройномъ видѣ
             Свои созданія художникъ отдаетъ?
             Къ его неслыханной обидѣ,
             Чернь по клочкамъ ихъ разорветъ.
             Поэтъ. Нѣтъ, я искусства не унижу
             Къ торговой сдѣлкѣ ремесла!
             Я счетъ корысти ненавижу!
             Смотри, къ чему она тебя-же привела.
             Директоръ. Зачѣмъ упрекъ несправедливый?
             Кто отъ трудовъ успѣха ждетъ,
             Тотъ и безъ прихоти спѣсивой
             По цѣли средства изберетъ.
             Ты знаешь-ли, кто разбираетъ,
             Кто судитъ даръ высокій твой?
             Одинъ отъ скуки пріѣзжаетъ,
             Чтобъ посмѣяться надъ тобой;
             Другой съ испорченнымъ желудкомъ
             Пріѣдетъ къ намъ и захрапитъ,
             А тотъ журналы пробѣжитъ
             И судитъ насъ чужимъ разсудкомъ.
             Какъ въ маскарадъ приходятъ къ намъ;
             Кто позѣвать, кто развлекаться:
             Мужчины посмотрѣть на дамъ,
             А дамы ѣдутъ показаться.
             Чему такъ веселъ полный домъ?
             Смирись, поэтъ! спустись пониже,
             Взгляни на меценатовъ ближе,
             Съ душой безъ чувствъ, съ пустымъ умомъ!
             Всмотрись въ желанья черни важной:
             Тотъ ради картъ уходитъ прочь,
             А тотъ въ объятіяхъ красавицы продажной
             Проводитъ бѣшеную ночь.
             Для этой черни безпокойной
             Не призывай ты свѣтлыхъ музъ;
             Шуми, бѣснуйся, пой, картиной непристойной
             Пощекоти ихъ грубый вкусъ.
             Повѣрь, имъ чуждо упоенье!
             Другихъ безсмысленныхъ затѣй
             Ищи для суетныхъ людей...
             Но что съ тобой? Печаль, иль вдохновенье?
             Поэтъ. Ищи себѣ другихъ рабовъ!
             Свободнымъ, гордымъ вдохновеньемъ,
             Я не продамъ тебѣ наслѣдія боговъ,
             Я правъ людей не затопчу презрѣньемъ!
             Скажи, въ борьбѣ мятежныхъ силъ,
             Кто надъ стихіей возмущенной
             Мнѣ силу мощную вручилъ?
             Кто мнѣ толпы непосвященной
             Сердца и чувства покорилъ?
             Одно сочувствіе святого вдохновенья
             Изъ глубины души живой
             Находитъ нить соединенья
             И поглощаетъ міръ земной.
             Когда судьба такъ равнодушно
             Веретено свое кружитъ
             И такъ нестройно, такъ бездушно
             Хаосъ творенія шумитъ,
             Кто одинокое дыханьемъ оживляетъ
             И въ общую гармонію сольетъ,
             Кто вѣчно-равный ходъ такъ живо отдѣляетъ
             И въ риѳму стройную сведетъ?
             Кто страсти бурей возмущаетъ?
             Кто намъ изобразитъ вечерній лучъ зари,
             И кто роскошный путь любви
             Цвѣтами нѣги устилаетъ?
             Кто славѣ дастъ торжественный отвѣтъ?
             Кто подвигъ наградитъ вѣнками!
             Кто правитъ небомъ и богами?
             Поэтъ! Поэтъ!
             Комикъ. Такъ пользуйся пока чудеснымъ вдохновеньемъ
             И какъ любовнымъ приключеньемъ
             Займись поэзіей святой.
             Сначала съ дѣвой молодой
             Насъ сводитъ случай; мы вздыхаемъ,
             Тихонько влюбимся, блаженствуемъ, грустимъ,
             То нѣгой пламенной горимъ,
             То снова плачемъ и страдаемъ;
             То свѣтлый день, то вновь туманъ;
             Посмотришь -- и готовъ романъ!
             Не трудно зрѣлище такое
             Состряпать намъ. Въ быту людей
             Предметомъ выберемъ любое
             Мы для комедіи своей.
             Мы всѣ живемъ на этомъ свѣтѣ,
             Но многимъ жизни не понять;
             Въ такомъ запутанномъ предметѣ,
             Все занимательно, чего-бы намъ ни взять.
             Побольше лжи, поменьше свѣта,
             Немного правды кое-гдѣ --
             И загремитъ у насъ вездѣ
             Произведеніе поэта.
             Толпами юноши придутъ
             Подслушать тайну откровенья,
             А дѣвы нѣжныя вздохнутъ.
             Впивая сладкія печали вдохновенья,
             Они еще до этихъ поръ
             Готовы плакать и смѣяться,
             Мишурнымъ блескомъ любоваться
             И чинно почитать высокопарный вздоръ.
             Лишь тотъ причудливъ и разборчивъ,
             Кто давнимъ опытомъ живетъ;
             Но кто пока еще растетъ,
             Тотъ даже черезчуръ сговорчивъ.
             Поэтъ. Такъ возврати мнѣ эту младость,
             Отдай мнѣ нѣгу первыхъ слезъ,
             Отдай мнѣ первой пѣсни сладость
             И обольщенье первыхъ грезъ!
             Тогда въ туманѣ свѣтъ скрывался,
             Еще я всюду ждалъ чудесъ,
             Еще безпечно любовался
             Сіяньемъ утреннихъ небесъ.
             Тогда, блуждая средь тумана.
             Земныхъ даровъ я не искалъ;
             Я наслаждался, я дышалъ
             И жаждой истины, и волшебствомъ обмана.
             Отдай мнѣ радость прежнихъ дней,
             Восторги пламенныхъ страстей;
             Отдай мнѣ бурныя стремленья
             За мудрость хладную твою,
             Отдай мнѣ власть любви, отдай мнѣ силу мщенья,
             Отдай мнѣ молодость мою!
             Комикъ. Чтобъ въ смутный часъ въ борьбѣ кровавой
             Врага надменнаго сразить,
             Чтобъ въ полномъ смыслѣ наградить
             Любовь красавицы лукавой,
             Чтобъ въ быстромъ бѣгѣ предъ толпой
             Летѣть стрѣлой, не уставая,
             Чтобъ въ шумѣ оргіи ночной
             И пить, и пѣть, не засыпая;
             Чтобъ въ этихъ подвигахъ успѣть,--
             Не худо намъ помолодѣть.
             Но чтобъ безъ дальнихъ вдохновеній
             Толпу цѣвницей забавлять,
             Чтобъ лирой звонкой управлять,
             Растрогать звукомъ пѣснопѣній,
             Для этой цѣли, господа,
             Еще и старость -- не бѣда.
             Кто мѣритъ силы старичишки?
             Всякъ уважать его привыкъ;
             И пусть ребячится старикъ,
             Зато и мы какъ ребятишки.
             Директ. Нельзя-ли споры прекратить?
             И вмѣсто словъ смѣшныхъ и чудныхъ,
             И комплиментовъ обоюдныхъ,
             Скорѣе къ дѣлу приступить?
             Зачѣмъ клепать на вдохновенье?
             Кто медлитъ, тотъ его не жди!
             Души святое упоенье.
             Не можетъ жить въ его груди.
             Кого молва поэтомъ славитъ,
             Тотъ докажи, что онъ поэтъ;
             Пусть онъ поэзію заставитъ,
             Всегда готовый дать отвѣтъ.
             Пора и къ дѣлу! Вамъ не чужды,
             Всѣ наши прихоти и нужды;
             Не худо черни угодить
             И хохотать ее заставить;
             Зачѣмъ на завтра то оставить,
             Что можно тотчасъ совершить?
             Театръ пускаютъ на удачу
             И всякъ по своему творитъ.
             Теперь и я вамъ далъ задачу;
             Но васъ она не затруднитъ.
             Я отдалъ все мое имѣнье
             Сегодня вамъ въ распоряженье;
             Искусной машины снарядъ,
             Луну и звѣзды, сушь и воды
             И всѣ сокровища природы,
             И всѣхъ костюмовъ пышный рядъ.
             На сценѣ тѣсной разверните
             Вы цѣлый міръ своихъ чудесъ
             И тихо по землѣ съ небесъ
             Вы прямо въ адъ перешагните!



Прологъ на небесахъ.

Духъ, Ангелы, потомъ Мефистофель. Три Архангела.

             Рафаилъ. Какъ прежде солнце вновь пылаетъ
             Идетъ, какъ царь, въ кругу планетъ
             И путь привычный совершаетъ,
             И міру шлетъ роскошный свѣтъ.
             Исполненъ силы и смиренья,
             Молясь склонился серафимъ;
             Творецъ, какъ въ первый день творенья,
             Въ своихъ дѣлахъ непостижимъ.
             Гавріилъ. Подъ солнцемъ быстрыми кругами
             Летитъ земля въ красѣ своей,
             То блещетъ яркими лучами,
             То скрыта вновь во тьмѣ ночной,
             Тамъ море подъ утесы рвется
             И роется въ груди земной,
             Но въ вѣчномъ бѣгѣ сферъ несется
             Утесъ и море подо мной.
             Михаилъ. Гроза смѣняется грозою,
             Моря и сушь подъ ней кипятъ,
             И бури мрачною грядою
             Надъ робкимъ міромъ тяготятъ.
             Сильнѣе грозы разразились,
             Одѣтъ пожаромъ мракъ ночей?
             Но мы, о Боже! преклонились
             Подъ чистый свѣтъ твоихъ лучей.
             Всѣ. Исполненъ силы и смиренья,
             Молясь, склонился серафимъ;
             Творецъ, какъ въ первый день творенья
             Въ своихъ дѣлахъ непостижимъ.
             Мефистофель. Опять забрелъ ты какъ-то къ намъ, духъ чистый,
             И о здоровьѣ спрашиваешь насъ;
             А потому меня на этотъ разъ
             Ты между дворней видишь тоже.
             Прости меня, тебѣ словцомъ не угодилъ;
             Но въ этомъ чортъ не упражнялся,
             Отъ красныхъ словъ моихъ ты самъ-бы разсмѣялся,
             Когда-бъ отъ смѣха ты себя не отучилъ.
             О солнцахъ и мірахъ я ничего не знаю,
             Зато я къ горести несказанной моей,
             Въ житейскихъ бѣдствіяхъ людей,
             Ихъ долю тяжкую повсюду замѣчаю;
             Въ быту людей одинъ законъ:
             Смѣшнымъ остался человѣкъ,
             Какимъ онъ былъ въ началѣ вѣка;
             Быть-можетъ, онъ-бы лучше жилъ,
             Когда-бы не былъ одѣленъ
             Святымъ лучомъ небеснаго сіянья.
             Онъ этотъ міръ зоветъ умомъ,
             Но что-же пользы отъ дѣянья,
             Какъ сталъ онъ умницей потомъ?
             Живя на старую погудку,
             Среди скотовъ земли, благодаря разсудку,
             Онъ первымъ сдѣлался скотомъ.
             Среди примѣровъ очень многихъ,
             На насѣкомыхъ долгоногихъ
             Похожъ онъ тѣломъ и душой,
             Какъ тѣ -- и онъ поетъ, летаетъ,
             Какъ тѣ садится подъ травой
             И ту же пѣсню начинаетъ,
             Да на травку еще пускай!
             Ну, поглядитъ и отряхнется:
             Небось, того и замѣчай,
             Что прямо носомъ въ грязь уткнется.
             Духъ. Все съ той-же жалобой ко мнѣ
             Ты, духъ отверженный, приходишь!
             Ужели въ мірѣ по себѣ
             Нигдѣ ты блага не находишь?
             Меф. Повѣрь, что въ мірѣ очень худо,
             И люди на меня наводятъ лишь тоску,
             Со мной случилось даже чудо:
             Я ихъ и мучить не могу.
             Духъ. Ты знаешь Фауста?
             Мефистофель. Какъ не знать,
             Онъ докторъ. Нечего сказать,
             Тебѣ онъ служитъ презабавно,
             Не ѣстъ, не пьетъ, стремится въ даль,
             Порой бѣснуется исправно,
             А на душѣ несетъ печаль.
             Въ порывѣ думъ своихъ мятежныхъ.
             Его не тронетъ міръ чудесъ,
             Онъ проситъ у земли восторговъ нѣжныхъ,
             У неба радостей небесъ.
             Духъ. Еще онъ суетно блуждаетъ.
             Но истиной онъ будетъ озаренъ.
             О будущихъ плодахъ садовникъ заключаетъ,
             Какъ скоро дерево лишь только расцвѣло.
             Мефистофель. Позволь ты мнѣ его по своему вести:
             Я объ закладъ побьюсь, что право безъ сомнѣнья.
             Его какъ разъ сверну съ пути.
             Духъ. Пока онъ живъ, я запрещенья
             Не нахожу на выдумки твои;
             Онъ суетно грѣшитъ, пока еще стремится.
             Мефистофель. Ты мнѣ живого далъ,
             Живой на все годится!
             Живыхъ, здоровыхъ я люблю,
             Зато ужъ мертвыхъ не терплю.
             Духъ. Онъ твой! Сведи его преступною тропою
             Отъ первобытнаго начала бытія
             И если онъ склонится предъ тобою,
             Да будетъ тяжкая надъ падшимъ власть твоя.
             Но стыдъ и на тебя, когда, меня позная,
             Языкъ лукавый твой дрожа произнесетъ,
             Что грѣшный человѣкъ, въ юдоли сей блуждая,
             И средь сомнѣнія путь истинный найдетъ.
             Меф. Побѣда -- лестная награда!
             И если я до цѣли доберусь.
             Не проигравъ тебѣ заклада.
             Я торжествомъ надъ Богомъ возгоржусь,
             Я человѣка въ прахъ унижу,
             Онъ будетъ землю ѣсть, какъ тетушка-змѣя;
             Его у ногъ моихъ съ восторгомъ я увижу
             И грознымъ мстителемъ надъ нимъ возстану я.
             Духъ. Веди его, лукавый бѣсъ!
             Къ тебѣ вражды я не питаю.
             Изъ падшихъ ангеловъ небесъ
             Я хитреца предпочитаю.
             Легко ослабить духъ людей;
             Онъ въ нѣгѣ цѣль не забываетъ.
             Но бѣсъ въ тревожной жизни сей
             Его повсюду возмущаетъ.
             Приближьтесь, жители небесъ!
             Для васъ однихъ въ красѣ священной
             Я міръ невѣдомыхъ чудесъ,
             Началу вѣка современный;
             На мощный творческій полетъ
             Вы взоры свѣтлые склоните,
             И что въ видѣніяхъ неясныхъ промелькнетъ --
             Безсмертной мыслію скрѣпите.

(Небо закрывается, Архангелы исчезаютъ).

             Мефистофель (одинъ). Чудесный малый нашъ старикъ!
             Ужъ съ нимъ не стану я ругаться:
             Вѣдь какъ ни важенъ онъ, и какъ онъ ни великъ,
             А съ нашимъ братомъ онъ толкуетъ напрямикъ
             И мастеръ съ нами обращаться.




Фаустъ.

Ночь.

(Фаустъ съ выраженіемъ безпокойства сидитъ передъ столикомъ подъ высокими сводами узкой, готической комнаты).

             Я сталъ и врачомъ и правовѣдомъ,
             Я и въ философы попалъ,
             И къ богословамъ, за ними слѣдомъ,
             Я къ крайней горести присталъ.
             Меня въ магистры возвели
             И къ мудрецамъ меня причли,
             И даже докторомъ бранятъ,
             А дурака не разглядятъ!
             Ужъ десять лѣтъ по пустякамъ
             И вкривь и вкось, и здѣсь и тамъ,
             Я за носъ школьниковъ вожу;
             А самъ повсюду нахожу,
             Что вопреки земныхъ познаній
             Святая мудрость не по насъ!
             И вотъ источникъ моихъ страданій,
             О чемъ я плачу каждый часъ!
             Хоть я и умнѣе, чѣмъ эти пустые
             Магистры, судьи и писцы -- дурачье.
             Хоть въ суевѣры не гожусь,
             Чертей и ада не страшусь;
             Зато въ печаляхъ грудь томится
             И спѣсь въ умѣ не зародится.
             Чтобъ людямъ бѣднымъ возвѣщать
             Высокой тайны благодать.
             Нѣтъ у меня казны, палаты,
             Замѣны нѣтъ за всѣ утраты.
             И псу не жить, какъ я живу!
             Зато я магіи предался,
             Съ духами братствомъ сочетался
             И ихъ на помощь призову.
             Быть-можетъ тайны бытія
             Тогда отъ нихъ услышу я.
             Загадки мудрости узнаю!
             Чтобы въ поту, по пустякамъ,
             Не проповѣдывать глупцамъ,
             Чего я самъ не понимаю.
             Живыя силы бытія
             Въ ихъ наготѣ увижу я,
             Узнаю вѣчное начало,
             Причину тайную міровъ
             И ужъ не буду, какъ бывало.
             Искать однихъ напрасныхъ словъ!
             О! мѣсяцъ тихій, мѣсяцъ ясный,
             Зачѣмъ, зачѣмъ въ полночный часъ,
             Надъ головой моей несчастной
             Ты не блеснешь въ послѣдній разъ!
             Зачѣмъ по грудамъ мертвыхъ книгъ
             Ты въ грудь отрадой не проникъ!
             Зачѣмъ на темныхъ вышинахъ
             Я не могу въ твоихъ лучахъ
             Надъ бездной скалъ и надъ лугами
             Летать съ могучими духами!
             Чтобъ, исцѣлясь отъ старыхъ мукъ,
             Въ твоей росѣ, луна златая,
             Больную грудь мою купая,
             Покинуть тщетный грузъ наукъ!
   
             Я сгину здѣсь въ стѣнахъ темницы.
             Гдѣ грудь въ страданіяхъ скорбитъ,
             Гдѣ только тусклый лучъ денницы
             По стекламъ крашеннымъ скользитъ.
             На полкахъ книгами стѣна
             До потолка завалена;
             Никто съ нихъ пыли не сотретъ,
             Ихъ червь и точитъ, и грызетъ.
             Повсюду снадобья пустыя,
             Сосудовъ, банокъ длинный рядъ,
             Домашній дѣдовскій снарядъ
             И инструменты вѣковые.
             При нихъ и дни и ночи я!
             И вотъ вселенная моя!
   
             Ужель еще не понялъ ты
             О чемъ скорбятъ твои мечты?
             Что грудь страданіемъ томитъ,
             Что душу холодомъ мертвитъ?
             Ты жилъ по волѣ божества
             Въ живыхъ предѣлахъ естества,
             Но этотъ дивный даръ боговъ
             Ты промѣнялъ на тлѣнъ гробовъ!
   
             О, прочь отсюда! вылетай
             Изъ душныхъ стѣнъ въ веселый край!
             Передъ тобою двери храма
             Раскроетъ книга Ностродама!
             Тебя природа вдохновитъ,
             Какъ съ духомъ духъ заговоритъ,
             И ты въ избыткѣ новыхъ силъ
             Узнаешь тайный ходъ свѣтилъ.
             Но въ тщетной думѣ вижу я
             Святые знаки бытія.
             Я чую, слышу надъ собой
             Живыхъ духовъ волшебный рой,
             Душа желаніемъ согрѣта.
             Отъ нихъ я требую отвѣта!

(Онъ открываетъ книгу и видитъ изображеніе Макрокосма).

             Единый взглядъ -- и пламенная радость
             Мечты усталыя живитъ,
             Воскресла огненная младость
             И новая по жиламъ кровь кипитъ....
             Не Богъ-ли начерталъ святыя письмена?
             Изъ нихъ повѣяло души успокоенье,
             И свѣтлой радости полна,
             Въ порывѣ дивнаго стремленья
             Она всемірнаго творенья
             Провидѣла живыя сѣмена.
             Не богъ-ли я?... Свѣтаетъ! Я читаю
             Въ сихъ знакахъ тайны бытія,
             Въ одеждѣ творческой природу вижу я
             И слово мудрости теперь лишь понимаю:
             "Тебѣ доступенъ міръ духовъ;
             "Но умъ стѣсненъ въ цѣпяхъ темницы;
             "Возстань, проснись отъ тяжкихъ сновъ,
             "Купай земную грудь въ живыхъ лучахъ денницы!"

(Онъ разсматриваетъ изображеніе)

             Какъ въ цѣломъ часть ко части льнетъ,
             Одно въ другомъ творитъ, живетъ!
             Какъ силы горнія встаютъ,
             Другъ другу ведра подаютъ!
             Благословенными крылами
             Нашъ бѣдный міръ животворятъ
             И въ дальнихъ пажитяхъ надъ нами
             Въ живыхъ созвучіяхъ гремятъ!
             Въ чудесномъ зрѣлищѣ очами утопая,
             Другою жаждою взалкала грудь моя.
             Но ахъ, природа, мать святая,
             Тебя обнять не въ силахъ я!
             Къ твоимъ сосцамъ не припадать устами,
             Откуда жизни ключъ живой,
             Питая цѣлый міръ, струится предо мной
             Святыми, полными волнами!
             Струи текутъ, струи журчатъ,
             Но ахъ, больной груди онѣ не освѣжатъ!

(Перевертываетъ съ негодованіемъ страницу; ему попадается изображеніе духа земли).


             Но вотъ опять другое впечатлѣнье!
             О духъ земли, ты близокъ мнѣ!
             Я чувствую, какъ новое волненье
             И новой силы нап

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ
ГЕТЕ

(Часть первая)

ПЕРЕВОДЪ КНЯЗЯ Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВА

Товарищество типо-литографіи Владиміръ Чичеринъ въ Москвѣ. Марьина роща, соб. д.

1899

   

ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Вы снова здѣсь, неясныя видѣнья,
             Встаете вы знакомою толпой,
             Опять во мнѣ безумное стремленье
             Остановить волшебный этотъ рой.
             5 Тѣснитесь вы, какъ дымъ отъ дуновенья
             Колеблясь; что жь? вставайте предо мной:
             Попрежнему не чуя годовъ гнета,
             Трепещетъ грудь отъ вашего полета.
   
             Вы мнѣ приносите очарованье
             10 Минувшихъ лѣтъ, рядъ милыхъ мнѣ тѣней;
             Какъ быль опять звучатъ воспоминанья,
             Встаютъ любовь и дружба прежнихъ дней,
             И въ лабиринтѣ жизненномъ блужданья,
             И прежняя тоска во мнѣ живѣй;
             15 Опять я вижу тѣхъ, что надъ землею
             Давно прошли, обмануты судьбою.
   
             Мнѣ не услышать прежняго привѣта,
             Давно исчезли старые друзья,
             Встрѣчавшіе меня въ былыя лѣта,
             20 Разсѣялась ихъ тѣсная семья;
             Не будетъ имъ отрадой пѣсня эта,
             Не имъ пою -- одинъ остался я,
             Они не слышатъ, по свѣту блуждая.
             Осталась вкругъ меня толпа чужая.
   
             25 И будто послѣ тягостной разлуки
             Волшебный край снять меня манить,
             Невнятной пѣсни снова льются звуки,
             Какъ будто вѣтеръ въ листьяхъ шелеститъ.
             Я полонъ прежнихъ грёзъ и прежней муки,
             30 Любовью сердце строгое горитъ;
             Дѣйствительность мнѣ кажется мечтою,
             А что прошло -- стоить передо мною.
   

ПРОЛОГЪ НА СЦЕНѢ.

Директоръ. Драматическій писатель. Комикъ.

ДИРЕКТОРЪ.

             Въ моей нуждѣ, въ моей печали
             Вы помогали мнѣ не разъ,--
             Хотѣлъ бы я чтобъ вы теперь сказали:
             Въ Германіи что ожидаетъ насъ?
             5 Толпѣ поправиться всего нужнѣе:
             Она живетъ и позволяетъ жить.
             Готово все. Начнемте же скорѣе:
             На праздникъ каждый радъ опѣшить;
             Имъ и теперь ужъ дома не сидится,
             10 И сами рады были бъ удивиться.
             Хоть я народъ умѣю забавлять,
             Но такъ смущенъ бывалъ едва ли:
             Къ плохому имъ не привыкать;
             Но страшно много всѣ читали.
             15 Какъ быть чтобъ все имъ показалось ново,
             Забавно, не напомнивши чужаго?
             За то какъ весело смотрѣть порой
             Когда начнутъ они къ намъ собираться
             И пестрой шумною волной
             20 Въ калитку тѣсную спѣшатъ ворваться;
             У кассы ждутъ, толпятся передъ нею,
             Какъ въ булочной въ голодный годъ
             За хлѣбомъ лѣзутъ всѣ впередъ,
             И за билетъ сломать готовы шею.
             25 Такъ волшебству покорны всѣ поэта;
             Мой другъ, сегодня сдѣлай чудо это!
   

ПОЭТЪ.

             Не говори мнѣ о толпѣ нарядной
             Чей видъ такъ опьяняетъ насъ
             Что поневолѣ духъ къ ней рвется жадно
             30 И мы свести съ нея не можемъ глазъ!
             Веди туда гдѣ блещетъ такъ отрадно
             Небесный лучъ, гдѣ свѣточъ не угасъ,
             Гдѣ тихой дружбы и любви сіянье
             Даруютъ высшее очарованье.
             35 Ахъ, то что духъ нашъ въ тишинѣ рождаетъ,
             Едва себѣ рѣшаясь прошептать,
             Что робко въ немъ, колеблясь, возникаетъ
             И злобой дня стирается опять,
             Порою черезъ годы выплываетъ
             40 Чтобъ красотою высшею сіять...
             Что только блещетъ, то живетъ мгновенья,--
             Прекрасному въ потомствѣ нѣтъ забвенья!
   

КОМИКЪ.

             Какъ мнѣ потомство надоѣло, Боже!
             Коль о потомствѣ только помышлять,
             45 Такъ современниковъ кто будетъ забавлять?
             Они вѣдь что-нибудь да значатъ тоже:
             Есть настоящее у молодежи,
             И имъ нельзя совсѣмъ пренебрегать.
             Кто чувство ярко выражаетъ,
             50 Тотъ не смущается людей
             И шире кругъ себѣ желаетъ
             Чтобъ потрясти его вѣрнѣй.
             Фантазіи своей лини, дайте власть
             И самого себя вы превзойдите:
             55 Разсудокъ, разумъ, чувство, страсть
             И даже глупости по пропустите!
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Особенно событій дайте рядъ!--
             Идутъ смотрѣть и видѣть все хотятъ.
             Коль развернете пеструю картину
             60 Гдѣ есть на что глядѣть,-- готовъ успѣхъ
             И дѣло сдѣлано наполовину:
             Вы популярный человѣкъ у всѣхъ.
             Лишь массой можно массу покорить,
             Дать много, значитъ -- многимъ угодить;
             65 Тутъ каждый что-нибудь отыщетъ самъ,
             И всѣ уйдутъ довольны но домамъ.
             Состряпайте намъ только винегретъ.
             И подавайте пьесу по частямъ,
             Лишь попестрѣе все украсьте:
             70 Въ единствѣ полномъ пользы нѣтъ,
             Вѣдь публика все разорветъ на части.
   

ПОЭТЪ.

             И вы не чуете какъ неприлично
             Художнику такое ремесло?
             Бездарное маранье такъ обычно
             75 Что, видно, въ правило у васъ вошло.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Меня не оскорбитъ такой упрекъ.
             Кто хочетъ чтобы шла работа въ прокъ,
             Тотъ и топоръ по дѣлу выбираетъ,
             А здѣсь лишь мягкій лѣсъ васъ ожидаетъ.
             80 Взгляните сами: для кого писать?
             Одинъ приходитъ, только бъ не скучать,
             Другой дремать, окончивши обѣдъ,
             И многіе -- чего ужь хуже нѣтъ --
             Отъ чтенія своихъ газетъ.
             85 Къ намъ собираются какъ въ маска рады,
             Изъ любопытства, праздною толпой,
             И дамы выставить хотятъ наряды,
             Спектакль давая даровой.
             Довольно вамъ парить мечтой своей;
             90 Чтобъ вечеръ выдался не скучный,
             Взгляните ближе на друзей!
             Тѣ грубы, эти равнодушны;
             Одинъ въ театрѣ лишь о картахъ помышляетъ,
             Другой разгульной ночи ожидаетъ,--
             95 И для такой ничтожной пѣли
             Тревожить милыхъ музъ вы захотѣли?
             Я говорю вамъ: больше, больше подавайте --
             И своего достигнете вѣрнѣй.
             Нельзя намъ угодить на всѣхъ людей,
             100 Такъ удивляйте ихъ и подавляйте...
             Что съ вами? Что за колебанья?
   

ПОЭТЪ.

             Ступай, ищи себѣ раба другаго!
             Поэтъ не можетъ дарованья,
             Природы высшаго призванья,
             105 Преступно расточать все снова!
             Чѣмъ движетъ онъ сердца людскія
             И чѣмъ онъ побѣждаетъ ихъ?
             Лишь тѣмъ что отзвуки родные
             Находитъ онъ въ груди другихъ.
             110 Когда природы вѣчно равнодушной
             Кружась гудитъ веретено
             И среди пряжи медленной и скучной
             Нестройно такъ звучитъ оно,--
             Кто звуковъ ровное теченье
             115 Размѣромъ можетъ оживить
             И, въ цѣломъ давъ частямъ значенье,
             Аккордомъ чуднымъ разрѣшить?
             Кто бурю страсти поднимаетъ?
             Кто зажигаетъ блескъ огней,
             120 И путь цвѣтами осыпаетъ
             Передъ возлюбленной своей?
             Кто зелень бѣдную сплетая
             Побѣднымъ дѣлаетъ вѣнцомъ?
             Кѣмъ держится Олимпъ не погибая?
             125 -- Поэта творческимъ огнемъ!
   

КОМИКЪ.

             Такъ пользуйтесь же этимъ жаромъ
             Чтобъ онъ въ поэзіи пропалъ не даромъ;
             Въ ней, какъ въ любви, лишь надо быть смѣлѣй!
             Придти, почувствовать, остаться,
             130 Совсѣмъ запутаться среди сѣтей,
             Быть счастливымъ, затѣмъ бояться,
             Блаженствовать, потомъ томиться снова,
             И не оглянешься -- какъ все готово.
             Да, намъ подобной драмы не хватаетъ, --
             135 Людскую жизнь берите цѣликомъ!
             Ее всѣ знаютъ, каждый къ ней влекомъ,
             Хоть далеко не каждый понимаетъ...
             Немного свѣта, пестроты избытокъ,
             Лишь искра правды въ морѣ заблужденья...
             140 Такъ варится прекраснѣйшій напитокъ,
             Для міра цѣлаго источникъ наслажденья.
             И соберется молодости цвѣтъ
             Смотрѣть на новое произведенье
             И пищи въ немъ искать,-- глубокій слѣдъ
             145 Оно оставитъ въ нихъ какъ откровенье.
             Ему откликнутся далеко -- тамъ и сямъ,
             Увидитъ каждый въ немъ что въ сердцѣ носитъ самъ.
             Они готовы плакать и смѣяться,
             И призраками рады наслаждаться.
             150 Кто прожилъ жизнь съ того возьмешь уже немного:
             Признателенъ лишь тотъ предъ кѣмъ длинна дорога.
   

ПОЭТЪ.

             Верните же мнѣ прежнія видѣнья,
             Тѣ дни когда я самъ въ броженьѣ былъ,
             И ключъ глубокій пѣснопѣнья
             155 Не умолкая въ сердцѣ билъ;
             Весь міръ туманы одѣвали,
             Сулили почки чудеса.,
             Въ цвѣтахъ весны благоухали
             Долины, горы и лѣса.
             160 И ничего, и все имѣлъ я въ тѣ мгновенья:
             Стремленье къ истинѣ, отраду заблужденья.
             Верни назадъ мнѣ то что было:
             Блаженные, мучительные дни.
             Любви и ненависти силы
             165 И молодость мою верни!
   

КОМИКЪ.

             Да, молодость спасаетъ отъ напасти
             Когда въ бою враговъ должны мы отражать,
             Когда въ порывѣ бурной страсти
             Красавица спѣшитъ тебя обнять.
             170 И на аренѣ молодость нужна
             Когда несешься ты взметая прахъ,
             Иль до упада пляшешь на пирахъ,
             Иль чашу пьешь за чашею до дна.
             Но въ струны звонко ударять,
             175 И страсть и нѣгу пробуждая,
             Цѣль самому себѣ опредѣлять
             И къ ней идти умышленно блуждая, --
             Повѣрьте, это ваше дѣло, господа,
             И мы не даромъ годы почитаемъ.
             180 Не старость къ дѣтству насъ приводить иногда,
             Мы настоящими дѣтьми ее встрѣчаемъ.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Довольно мы потолковали,
             Пора приняться и за дѣло!
             Пока вы комплименты сочиняли,
             185 Пожалуй, многое поспѣло.
             Что пользы разсуждать о настроеньѣ?
             Кто не рѣшителенъ, тому его не знать;
             Коль вы поэтъ и есть въ васъ вдохновенье,
             Такъ вы поэзіи должны повелѣвать!
             190 Вы знаете чего намъ надо:
             Толпа напиткамъ крѣпкимъ рада,
             Варите только поскорѣе!
             Чего сегодня нѣтъ, не будетъ и позднѣе.
             И дня не надо пропускать:
             195 Ловите случай на лету,
             Его сумѣйте удержать!
             Чтобъ воплотить свою мечту,
             Сюжетъ хватайте только смѣло, --
             Пойдетъ само собою дѣло.
             200 Вы знаете, въ Германіи у насъ
             Изобрѣтаетъ каждый что угодно.
             Итакъ машинами, проспектами свободно
             И щедро сыпьте вы на этотъ разъ.
             Все въ ходъ: большой и малый свѣтъ пускайте
             205 И звѣзды какъ хотите расточайте.
             Утесы есть, вода и пламя,
             Птицъ и звѣрей довольно съ нами...
             Итакъ въ предѣлахъ тѣсныхъ представленья
             Замкните весь широкій кругъ творенья.
             210 Съ разумной скоростью намъ надо
             Пройти съ небесъ землей до ада!
   

ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБѢ.

Господь.-- Небесныя силы.-- Потомъ Мефистофель.

(Выступаютъ три архангела).

РАФАИЛЪ.

             Какъ стройный хоръ, среди вселенной
             Свѣтила вѣчныя звучать.
             Движенье солнца неизмѣнно
             Кончаетъ громовой раскатъ.
             5 И каждый день его сіянье
             Даруетъ силы намъ опять,
             Но вѣчной тайны мірозданья,
             Какъ въ первый день, нельзя понять.
   

ГАВРІИЛЪ.

             Съ непостижимой быстротою
             10 Земля, кружась, несется прочь,
             И тихимъ ужасомъ, и тьмою
             Сіянье дня смѣняетъ ночь.
             И море волны поднимаетъ.
             Въ скалистый берегъ шумно бьетъ,
             15 Но скалы съ моремъ увлекаетъ
             Движенье вѣчное впередъ.
   

МИХАИЛЪ.

             И бури рвутся съ моря въ степи
             И снова на море спѣшатъ,
             Движенія сплетая цѣни,
             20 Онѣ бушуютъ и шумятъ.
             Сверкаетъ огненной стрѣлою,
             Свой путь прорѣзывая, громъ,
             Но предъ иною красотою
             Склонились мы -- предъ Божьимъ днемъ.
   

ВСѢ.

             25 И каждый разъ его сіянье
             Даруетъ силы намъ опять,
             Но вѣчной тайны мірозданья,
             Какъ въ первый день, нельзя понять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Опять нисходишь ты до насъ
             30 И хочешь знать про радость и про горе;
             Ты прежде принималъ меня подъ часъ
             И потому теперь находишь въ хорѣ.
             Но не къ лицу мнѣ паѳоса языкъ,--
             Моя хвала тебя навѣрно бъ насмѣшила,
             35 Когда бы ты смѣяться не отвыкъ.
             Я ничего не знаю про свѣтила,
             О тѣхъ мірахъ мнѣ нечего сказать;
             Но человѣкъ попрежнему здѣсь бьется,
             Божокъ земли все тотъ же остается,
             40 Какъ въ первый день, его нельзя понять.
             Немного лучше жилъ бы онъ, конечно,
             Когда бъ ему ты но далъ неба отблескъ вѣчный,
             Что разумомъ зовутъ; но разумъ у людей
             Идетъ на то чтобъ быть грубѣе всѣхъ звѣрей.
             45 По-моему, онъ, съ позволенія сказать,
             Живетъ какъ длинноногая цикада:
             То прыгать хочетъ, то летать,
             А пѣсню старую въ травѣ пѣть рада.
             И еслибъ онъ къ травѣ еще приросъ, --
             50 А то во всякій соръ суетъ свой носъ!
   

ГОСПОДЬ.

             Такъ больше нечего тебѣ сказать,
             Ты съ жалобой пришелъ ко мнѣ опять?
             Все на землѣ, по-твоему, невѣрно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, признаюсь, по мнѣ тамъ все прескверно;
             55 Такъ жалки люди что ихъ мучить нѣтъ охоты,
             И даже я съ несчастными сталъ слабъ.
   

ГОСПОДЬ.

             Тебѣ знакомъ ли Фаустъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Онъ докторъ?
   

ГОСПОДЬ.

                                                                         Онъ мой рабъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Воистину особое служенье.
             Не по-людски онъ ѣсть и пьетъ,
             60 Его уноситъ вдаль его влеченье;
             Свое безумье смутно сознаетъ,
             Всѣ радости земли онъ призываетъ,
             На небѣ звѣзды хочетъ уловить,
             И въ цѣломъ мірѣ счастья не хватаетъ,
             65 Чтобъ жажду счастья утолять.
   

ГОСПОДЬ.

             Пусть онъ, блуждая въ сумракѣ, идетъ.
             Я скоро свѣтъ небесъ ему открою, --
             Такъ садъ сперва одѣнется листвою,
             Лишь позже цвѣтъ и плодъ онъ при несетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛ.,

             70 Дозвольте мнѣ его моимъ путемъ
             Вести -- и вѣрно ошибетесь въ немъ.
             Я въ этомъ объ закладъ готовъ побиться!
   

ГОСПОДЬ.

             Пока онъ живъ и видитъ свѣтъ земной,
             Надъ нимъ ты можешь дѣлать опытъ свой:
             75 Блуждаетъ человѣкъ, пока стремится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Благодарю, Съ умершими возиться
             Охоты нѣтъ во мнѣ, да и къ чему?
             Люблю румяныхъ съ полными щеками,
             А съ трупомъ мнѣ неловко самому,
             80 Какъ будто кошкѣ съ мертвыми мышами,
   

ГОСПОДЬ.

             Пусть такъ, и дѣлай все что ты сумѣешь!
             Гаси стремленье къ свѣту въ немъ,
             И если духъ его понять успѣешь,
             Веди его своимъ путемъ.
             85 Но стой передо мной въ смущеньѣ,
             Когда высокое неясное стремленье
             Ему укажетъ вѣрный путь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Объ этомъ я поспорить съ вами радъ!
             И не боюсь ничуть за мой закладъ.
             90 Но если своего достигну я,
             Такъ дайте въ волю мнѣ попировать.
             Пусть онъ во прахѣ будетъ ползать, какъ змѣя,
             Питаясь имъ, какъ тёзка славная моя.
   

ГОСПОДЬ.

             И лишь тогда ты здѣсь явиться можешь снова.
             95 Такихъ какъ ты съ начала мірозданья
             Я допускалъ -- средь духовъ отрицанья
             Сноснѣе былъ ты всякаго другаго.
             Людская воля здѣсь легко ослабѣваетъ, --
             Ее манятъ чрезмѣрно праздность и покой,
             100 Но въ вашемъ образѣ ей спутникъ дань такой
             Что не даетъ заснуть и самъ ей помогаетъ.
             Вы жь дѣти Божества и передъ вами
             Сіяетъ красота живя щи мы лучами,
             Любуйтесь всѣмъ что блещетъ и живетъ,
             105 Все узами любви свяжите,
             Все что въ явленьи трепетномъ мелькнетъ,
             Нетлѣнной мыслью закрѣпите!

(Небо закрывается; архангелы расходятся.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Люблю подъ часъ зайти къ нему поговорить
             И съ нимъ стараюсь я избѣгнуть ссоры:
             110 Въ величіи его нельзя не оцѣнить,
             Что даже съ чортомъ онъ вступаетъ въ разговоры.
   

НОЧЬ.

Узкая съ высокими сводами комната въ готическомъ стилѣ. Фаустъ сидитъ тревожно у рабочаго стола.

ФАУСТЪ.

             Философовъ, права и медицину,
             И догматы -- увы!-- я изучилъ,
             Надъ книгами не разгибая спину
             Сидѣлъ и не жалѣлъ труда и силъ!
             5 Такъ время шло, такъ тли года
             Безцѣльнаго, безплоднаго труда;
             Магистра, доктора я званье получилъ
             И десять лѣтъ уже по области познанья
             Учениковъ впередъ и вспять
             10 Вожу; но вижу самъ средь этого блужданья,
             Что ничего нельзя познать!
             Печальное, жестокое сознанье...
             Мнѣ, правда, равныхъ нѣтъ межь докторовъ,
             Учителей, магистровъ и поповъ;
             15 Меня не мучатъ тщетныя сомнѣнья,
             Я не боюсь чертей и вѣчныхъ мукъ,
             За то мнѣ также чужды наслажденья
             И я не вѣрю, чтобы свѣтъ наукъ
             Помогъ исправить, научить людей
             20 И сдѣлать сердце чище и добрѣй.
             Нѣтъ у меня ни денегъ, ни имѣнья,
             Ни почестей, ни власти никакой...
             Нѣтъ, дольше жить такъ нѣтъ терпѣнья!
             И магіи предался я душой.
   
             25 Быть-можетъ въ ной таинственное слово
             Мнѣ ключъ подастъ къ невѣдомому краю,
             Чтобъ мнѣ не нужно было вѣчно снова
             Учить другихъ тому, что самъ не знаю;
             Быть-можетъ тамъ мнѣ духъ покажетъ ясно
             30 Зародышъ первыхъ темныхъ силъ творенья,
             И я пойму ихъ сущность и движенье,
             Все то, что я въ словахъ искалъ напрасно.
   
             О, мѣсяцъ полный, еслибъ съ высоты
             Конецъ моихъ мученій видѣлъ ты!
             35 Я здѣсь сидѣлъ бывало столько разъ
             И бодрствовалъ одинъ въ полночный часъ.
             Былъ столъ бумагой, книгами заваленъ,
             А ты глядѣлъ такъ ласковъ и печаленъ.
             О, еслибъ могъ теперь я на горахъ
             40 Идти въ твоихъ серебряныхъ лучахъ,
             Въ пещерахъ вмѣстѣ съ духами носиться
             И, по лугу бродя въ твоемъ сіяньи,
             Освобожденъ отъ призрака познанья,
             Въ твоей росѣ цѣлебной освѣжиться!
   
             45 Я здѣсь еще! Ужель исхода нѣтъ
             Изъ той тюрьмы, гдѣ все мнѣ жить мѣшаетъ,
             Куда и неба даже милый свѣтъ
             Въ цвѣтныя стекла грустно проникаетъ!
             Здѣсь кучи книгъ, изъѣденныхъ червемъ,
             50 Пергаментовъ, покрытыхъ слоемъ выли,
             Горой вездѣ навалены кругомъ
             И стѣны всѣ до сводовъ заслонили:
             Здѣсь мѣста нѣтъ для воздуха и свѣта,
             И въ тѣснотѣ набито все биткомъ
             55 Ретортами, бумагами, старьемъ;
             Такъ вотъ твой міръ! Зовется міромъ это!
   
             Ужель еще не можешь ты понять,
             Что сердце такъ сжимается отъ боли,
             Что тяжело становится дышать.
             60 Что жить и дѣйствовать нѣтъ силъ, ни воли,
             Когда тотъ міръ, гдѣ былъ ты сотворенъ,
             Куда поставилъ Богъ живыхъ людей,
             Ты промѣнялъ на дымъ и окруженъ
             Скелетами и грудою костей.
   
             65 Бѣги! бѣги скорѣе въ міръ широкій!
             Лили" эту книгу захвати съ собой,
             Въ которой текстъ таинственно-глубокій
             Начертанъ Нострадамуса рукой.
             Познаешь ты теченіе свѣтилъ,
             70 И, коль природа твой откроетъ слухъ,
             Въ душѣ найдешь источникъ новыхъ силъ,
             Познавъ какъ говоритъ лишь съ духомъ духъ;
             Напрасно здѣсь сухое размышленье,
             Чтобъ смыслъ священныхъ знаковъ всѣхъ понять.
             75 Кругомъ я духовъ чувствую паренье,
             Коль слышите -- должны вы отвѣчать!

(Онъ развертываетъ книгу и видитъ знакъ Макрокосма.)

             Что за блаженство вѣетъ неземное!
             Какой отрады полонъ этотъ видъ,
             Какъ снова жизни счастье молодое
             80 Святымъ ключомъ въ крови моей кипитъ!
             Не Богъ ли начерталъ волшебный знакъ,
             Что утолилъ въ груди моей волненье,
             Смѣняя радостью мое томленье,
             И дивнымъ свѣтомъ замѣняя мракъ,
             85 Природы ключъ даетъ какъ откровенье?
             Не Богъ ли я? Мнѣ все кругомъ такъ ясно!
             До глубины вселенной я проникъ,
             Нашелъ все то, что я искалъ напрасно
             И изреченье мудреца постигъ;
             90 "Нѣтъ, ученикъ, и нынѣ предъ тобою
             Духовный міръ попрежнему открытъ;
             Въ тебѣ самомъ твой умъ, твои духъ убитъ!
             Смѣлѣй, очистись утренней зарею!"

(Разсматриваетъ знакъ.)

             Какъ связано здѣсь каждое звено,
             95 Какъ въ дѣломъ все сплетается въ одно!
             Низводятъ силы неба неизмѣнно
             Съ высотъ къ землѣ рядъ ведеръ золотыхъ,
             То снова въ небо поднимаютъ ихъ
             И наполняя весь просторъ вселенной
             100 Звенятъ созвучьемъ неизмѣнно.
   
             Какую прелесть здѣсь находитъ взоръ!
             Увы, лишь взоръ... Природа! гдѣ просторъ,
             Гдѣ грудь твоя -- источникъ жизни каждой,
             Земли и неба вѣчнаго родникъ,
             105 Куда бы жадно я теперь приникъ?
             Течешь, поишь,-- а я все мучимъ жаждой.

(Нехотя развертываетъ книгу въ другомъ мѣстѣ и видитъ знакъ духа земли.)

             Твой знакъ не такъ вліяетъ на меня,
             Ты духъ земли, тебѣ я ближе и роднѣе!
             Уже я чувствую себя сильнѣе,
             110 И сердце полно новаго огня.
             На бой готовъ я въ міръ идти опять
             И горести земли и счастье испытать,
             Готовъ идти навстрѣчу урагану,
             И при крушеніи дрожать не стану.
             115 Стемнѣло надо мной,
             Свѣтъ мѣсяца померкъ,
             Дрожитъ, дымится лампа!
             И красные лучи мерцаютъ
             Надъ головой моей!
             120 Отъ сводовъ этихъ вѣетъ ужасъ,
             И я дрожу!
             Ты здѣсь! ты, ты, кого я звалъ такъ страстно,
             Откройся мнѣ!
             Какъ сердце рвется!
             125 Волнуется глубоко, грудь
             Готова чувства новыя вдохнуть!
             Явись! тебѣ я отдался душою,
             Явись! хоть жизнь возьми, но встань передо мною!

(Является духъ.)

ДУХЪ.

             Кто звалъ меня?
   

ФАУСТЪ (отвернувшись).

                                           Ужасный видъ!
   

ДУХЪ.

             130 Ту сферу, гдѣ я долго былъ прикованъ,
             Оставилъ я, призывомъ очарованъ,
             И что жь?
   

ФАУСТЪ.

                                 Твой видъ, увы, меня страшитъ!
   

ДУХЪ.

             Твой взоръ искалъ меня среди вселенной
             И жаждалъ ты услышать голосъ мой;
             135 Меня склонилъ твой зовъ -- я предъ тобой,
             Но что съ тобою, что за страхъ презрѣнный?
             Гдѣ полубогъ, чей голосъ мнѣ звучалъ,
             Кто всей душой ко мнѣ рвался и звалъ?
             Гдѣ грудь, которая, полна желанья,
             140 Въ себѣ создавъ, носила мірозданье,
             Гдѣ Фаустъ чей голосъ страстно раздавался?
             Кто силой духа до меня прорвался?
             А ты, моимъ дыханьемъ потрясенъ,
             Склоняешься въ безсильномъ страхѣ
             145 И какъ ничтожный червь дрожишь во прахѣ!
   

ФАУСТЪ.

             Духъ огненный, какъ ты, я твердъ душою.
             Я Фаустъ, и мы, мы равные съ тобою!
   

ДУХЪ.

             Ношусь я живою волной
             Впередъ и назадъ,
             150 Рожденье, могила,
             Измѣнчивый рядъ,--
             Но та же въ нихъ сила.
             Что волны на морѣ
             И радость, и горе.
             155 Такъ времени пряжи немолчное слышу жужжанье
             И тку Божеству я живое его одѣянье.
   

ФАУСТЪ.

             О, ты, что міръ широкій обтекаешь,
             Какъ близки мы! какъ сходны мы съ гобой!
   

ДУХЪ.

             Ты сходенъ съ тѣмъ, кого ты понимаешь,
             160 А не со мной!

(Исчезаетъ.)

   

ФАУСТЪ.

             Какъ! не съ тобой?
             Такъ съ кѣмъ?
             Какъ! я подобье Божества,
             И я тебѣ не равенъ даже!

(Стучатся.)

             165 О, смерть моя! мой фамулусъ опять,
             И моего блаженства нѣтъ и тѣни!
             Когда всю полноту моихъ видѣній
             Сухой педантъ приходитъ нарушать!

(Вагнеръ въ шлафрокѣ, въ ночномъ колпакѣ, съ лампою. Фаустъ оборачивается нехотя.)

ВАГНЕРЪ.

             Простите, декламацію я слышалъ,
             170 Трагедію читали вы одни.
             Я поучиться этому искусству вышелъ,
             Оно по мало значить въ наши дни.
             И я слыхалъ -- порой актеръ бы могъ
             Священнику полезный дать урокъ.
   

ФАУСТЪ.

             175 Да, коль священникъ сдѣлался актеромъ,
             Какъ это и случается порой.
   

ВАГНЕРЪ.

             Когда сидишь одинъ и бѣглымъ взоромъ
             Лишь въ праздникъ видишь міръ передъ собой,
             Какъ въ телескопъ далекія видѣнья,
             180 Какъ править имъ посредствомъ убѣжденья.
   

ФАУСТЪ.

             Коль чувства нѣтъ,-- стараніе напрасно,
             И если рѣчь не изъ души течетъ
             И не звучитъ плѣнительно и властно --
             Она сердца другихъ не увлечетъ.
             185 Сидите же, прилежно составляя
             Лишь изъ чужихъ остатковъ винегретъ,
             Огонь въ той кучѣ пепла раздувая,
             Гдѣ искры пламени и жизни нѣтъ!
             Глупцы и дѣти пусть такой работѣ
             190 Любуются -- ихъ можете развлечь,
             Но вы сердецъ къ себѣ не привлечете,
             Коль не отъ сердца будетъ литься рѣчь.
   

ВАГНЕРЪ.

             Лишь въ краснорѣчіи оратора дорога
             Къ успѣху; знаю самъ, я тутъ отсталъ на много
   

ФАУСТЪ.

             195 Пусть только честныхъ ищетъ онъ побѣдъ!
             Гдѣ правда есть и искреннее чувство,
             Немного надо тамъ искусства,
             И въ пустозвонствѣ глупомъ нужды нѣтъ!
             И если есть вамъ что сказать,
             200 Не надо будетъ словъ искать.
             А ваши рѣчи, что прикрасами полны,
             Нарядно такъ блистаютъ завитками --
             И безотрадны всѣ, и холодны,
             Какъ вѣтеръ межъ осенними листами.
   

ВАГНЕРЪ.

             205 О, Боже, какъ искусства длиненъ путь,
             А жизни нашей коротко теченье!
             Да, я въ моемъ критическомъ стремленьи
             Порой боюсь за голову и грудь.
             Какъ трудно, сколько надо намъ бороться,
             210 Чтобъ только до источниковъ дойти 1
             И прежде, чѣмъ достигнуть ноль-пути,
             Бѣднягѣ часто умереть придется.
   

ФАУСТЪ.

             Пергаментъ? Жажды вѣчнаго мученья,
             Повѣрь, не утолить такимъ ключомъ,
             215 И ты нигдѣ не встрѣтить облегченья,
             Коль не найдешь его въ себѣ самомъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Простите, есть большое наслажденье
             Схватить духъ времени, его теченье,
             Узнать что думалъ прежде насъ мудрецъ
             220 И до чего дошли мы наконецъ.
   

ФАУСТЪ.

             О, да! До звѣздъ достигли мы сейчасъ!
             Мой другъ! семью печатями отъ насъ
             Закрыта книга тайная былаго,
             А то, что вы зовете -- духъ временъ,
             225 Повѣрь, не значитъ ничего другаго,
             Какъ собственный вашъ духъ, гдѣ временами
             Вѣковъ неясный образъ отраженъ,
             Когда въ него любуетесь вы сами.
             Да, убѣжать хотѣлось бы скорѣй.
             230 Вѣдь это складъ для мусора и хлама,
             И въ лучшемъ случаѣ пустая драма
             Съ прекрасною моралью прописей!
   

ВАГНЕРЪ.

             Но міръ! и наше сердце и сознанье!
             Ихъ каждому хотѣлось бы узнать.
   

ФАУСТЪ.

             235 О, да, что называется познанье!
             Кто смѣлъ дитя по имени назвать?
             А тѣ, кто что-нибудь сказать могли
             И не таили глубоко познанья,
             Открывъ толпѣ и мысли, и желанья,--
             240 Тѣхъ вѣчно распинали или жгли...
             Но, другъ мой! поздно, встрѣтимся мы вскорѣ,
             Теперь разстаться намъ пора.
   

ВАГНЕРЪ.

             Охотно я сидѣлъ бы до утра
             И слушалъ васъ въ ученомъ разговорѣ;
             245 Но завтра, въ свѣтлый день Христова Воскресенья,
             Я буду васъ просить рѣшить еще сомнѣнья!
             Прилежно мнѣ пришлось науки изучать,
             Я знаю многое; но все хотѣлъ бы знать. (Уходить.)
   

ФАУСТЪ (оставшись одинъ).

             Какъ умъ его въ погонѣ безотрадной
             250 Всѣ эти мелочи не утомятъ,
             Сокровищъ ищетъ онъ рукою жадной,
             И земляныхъ червей нашедши, радъ!
   
             И этотъ голосъ здѣсь раздаться могъ,
             Гдѣ онъ являлся чудной силой вѣя?
             255 Увы, скажу спасибо и тебѣ я,
             Бѣднякъ, ты, даже ты теперь помогъ:
             Отчаянье прервалъ на этотъ разъ
             И отъ безумія меня ты спасъ --
             Такъ высоко тотъ образъ поднимался,
             260 Что самъ себѣ я карликомъ казался.
             Подобье Божества я почиталъ
             Себя такъ близко къ истинѣ небесной,
             Я дивный свѣтъ ея вкушалъ,
             Казалось, сбросивъ обликъ мой тѣлесный.
             265 Я, большій херувимовъ, съ ними властію
             Природы царство обтекалъ кругомъ,
             И Божеству была душа причастна,
             И потонуть дерзала въ немъ,
             По голосъ твои меня сразилъ какъ громъ!
             270 Съ тобой, увы, не долженъ я равняться,
             Я могъ привлечь тебя, къ тебѣ прорваться,
             Но удержать, увы, тебя не могъ!
             А въ этотъ чудный, свѣтлый мигъ
             Я былъ такъ малъ и такъ великъ,
             275 Но ты напомнилъ мнѣ всю силу рока.
             И въ міръ людей вновь оттолкнулъ жестоко.
             Кто скажетъ мнѣ, отдаться ли влеченью?
             Гдѣ благъ искать и какъ бѣжать отъ зла?
             Ахъ, жизни нашей свѣтлому теченью
             280 Мѣшаетъ все: и чувства и дѣла.
             Такъ на лучи божественнаго свѣта
             Порою надвигается туманъ.
             Когда мы благъ достигли въ мірѣ этомъ,
             Все лучшее намъ кажется-обманъ.
             285 Живыя чувства наши и мечты
             Блѣднѣютъ подъ напоромъ суеты.
             Съ надеждою фантазіи полетъ
             На вѣчность крылья простираетъ,
             Но въ маломъ цѣль она найдетъ,
             290 Гдѣ счастіе за счастьемъ погибаетъ.
             Въ груди забота прячется глубоко
             И сердце гложетъ тайно и жестоко,
             Она тревожитъ радость и покой,
             Одну смѣняя маску за другой.
             295 То въ ней жену, дѣтей, то домъ узнаемъ,
             Страшатъ насъ: ядъ, огонь, вода --
             Все то, что не случится никогда --
             Оплакиваемъ все, что не теряемъ.
             Нѣтъ, я не богъ, а червь ничтожный!
             300 Такъ онъ, переползая прахъ дорожный,
             И въ немъ же кормъ отыскиваетъ свой,
             Но вдругъ раздавленъ путника ногой.
             Да, все, что здѣсь тѣснится по стѣнамъ
             Добычею для моли и забвенья,
             305 На полкахъ весь бездушный пестрый хламъ,
             Онъ замыкаетъ духъ мой въ мірѣ тлѣнья.
             Ужели здѣсь сидѣть еще года?
             Читать ли этихъ томовъ груду,
             Чтобъ только знать, что жилъ счастливецъ иногда,
             310 Но люди вѣчно мучились повсюду?
             Ты, черепъ! что глядишь такъ на меня,
             Какъ будто говоришь: "въ былыя лѣта
             Мой взоръ, какъ твой, искалъ сіянья дня,
             Но только мракъ нашелъ онъ вмѣсто свѣта".
             315 Смѣетесь вы, колеса и машины!
             Я съ вами перейти хотѣлъ порогъ,
             Я у дверей стоялъ, но вы пружинъ
             Не отомкнули, не вошли въ замокъ.
             Загадочна природа и ясна,
             320 И съ духомъ говорятъ въ ней силы сами,
             Чего жь не хочетъ намъ открыть она,
             Не вырвешь ни винтомъ, ни рычагами.
             Ты, утварь старая! стоишь тутъ годы,
             Съ тѣхъ поръ какъ моего отца здѣсь нѣтъ,
             325 И лампа, ты, нависнувшіе своды
             Своимъ огнемъ коптишь здѣсь много лѣтъ,
             О, лучше бъ скудный даръ я расточилъ,
             Чѣмъ тутъ подъ бременемъ его томиться!
             Все то, что ты въ наслѣдье получилъ,
             330 Пріобрѣти, чтобъ мочь имъ насладиться.
             Что безполезно намъ -- то бременемъ ложится.
             Лишь то, что мигъ родить -- лишь то ему годится.
   
             Но отчего мой взоръ туда прикованъ,
             Какъ будто стклянка та для глазъ моихъ магнитъ?
             335 И я волшебнымъ свѣтомъ очарованъ,
             Какъ будто мрачный лѣсъ вдругъ мѣсяцемъ залить?
   
             Привѣтъ тебѣ, фіалъ мой драгоцѣнный!
             Теперь бору тебя какъ даръ священный,
             Въ тебѣ я чту искусство, умъ людской,
             340 Волшебный сокъ, хранитель чудныхъ силъ,
             И сонъ, и смерть въ себѣ ты заключилъ!
             Даровъ твоихъ хозяинъ жаждетъ твой!
             Я на тебя гляжу -- и боль стихаетъ,
             Беру -- желанья буря замираетъ,
             345 Его приливъ въ душѣ смолкаетъ самъ,
             Я ухожу въ широкій океанъ природы,
             У ногъ зеркальныя сверкаютъ воды,
             День новый манитъ къ новымъ берегамъ.
   
             Пылая, колесница съ тверди звѣздной
             350 Ко мнѣ летитъ, и я уже готовъ
             Нестись туда эѳирной этой бездной
             Для новыхъ дѣлъ среди другихъ міровъ.
             Какъ жизни полнота блаженство это,
             Ничтожный червь, оно въ груди твоей?
             355 Да отвернись лишь отъ земнаго свѣта,
             У солнца не проси его лучей
             И въ роковую дверь врывайся смѣло,
             Гдѣ рады всѣ прокрасться бы тайкомъ!
             Теперь пора -- пускай докажетъ дѣло,
             360 Что человѣкъ по прахъ предъ Божествомъ
             Предъ темной бездною по содрогайся,
             Гдѣ призраки фантазію страшатъ,
             Ко входу тѣсному все подвигайся,
             Хоть на пути пылаетъ цѣлый адъ.
             365 На смѣлый шагъ ты долженъ радостно рѣшиться,
             Хотя бъ съ опасностью въ ничтожествѣ разлиться.
   
             Ко мнѣ сюда, ты, чаша дорогая!
             Давно не любовался на тебя я,
             Въ забвеньи ты стояла рядъ годовъ,
             370 Но прежде на пирахъ моихъ отцовъ
             Порою оживляла ихъ бесѣду,
             Тебя передавалъ сосѣдъ сосѣду.
             Рѣзьбы твоей узоры золотые,
             Обязанность рисунокъ объяснить,
             375 И вдругъ до дна, всю разомъ осушить
             Напомнили мнѣ ночи молодыя.
             И никому теперь тебя не передамъ,
             Не дашь ты пищи новымъ остротамъ.
             Нѣтъ, опьяняетъ скоро влага эта.
             380 Тебя наполнитъ темною волной
             По край напитокъ этотъ дорогой,
             Мной приготовленный, избранный мной...
             Вотъ мой заздравный кубокъ для разсвѣта!

(Онъ подноситъ чашу къ губамъ.)

Звонъ колоколовъ и пѣніе хоровъ.

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ,

                       Христосъ Воскресъ!
                       385 Смертнымъ спасенье
                       И избавленье
                       Отъ прегрѣшенья.
                       Радость съ небесъ.
   

ФАУСТЪ.

             Что тамъ за гулъ? Зачѣмъ такъ властно онъ
             390 Изъ рукъ дрогнувшихъ чашу вырываетъ?
             Колокола, ужели этотъ звонъ
             Ужь наступленье пасхи возвѣщаетъ?
             Вы, хоры, неужели пѣсня эта
             Звучитъ залогомъ новаго завѣта
             395 И пѣсню ангеловъ напоминаетъ?
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ.

                       Мы Его сами
                       Опеленали
                       И со слезами
                       Въ гробъ опускали;
                       400 Вотъ мы приходимъ,
                       Брезжетъ разсвѣтъ.
                       Но не находимъ --
                       Здѣсь Его нѣтъ.
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                       Въ день Воскресенья
                       405 Благо любившему,
                       Долго скорбившему,
                       Переносившему
                       Всѣ искушенья.
   

ФАУСТЪ.

             О пѣсни чудныя, зачѣмъ во прахъ
             410 Несетесь вы ко мнѣ изъ горной сферы?
             Звучите тамъ, гдѣ есть любовь въ сердцахъ!
             Я слышу вѣсть, но не хватаетъ вѣры;
             Да, вѣрой только чудеса родятся,
             А я за вами не могу подняться
             415 Въ тотъ свѣтлый міръ, гдѣ вѣсти тѣ звучатъ,
             Но я отъ васъ по въ силахъ оторваться, --
             Вашъ звукъ опять влечетъ меня назадъ.
             Бывало въ тишинѣ субботней ночи,
             Едва колоколовъ раздастся звонъ,
             420 Въ душѣ звучитъ призывомъ чуднымъ онъ;
             Молитвы слезы застилаютъ очи,
             И сладкія неясныя стремленья
             Влекутъ туда въ луга, лѣса и горы,
             И среди слезъ, рыданья и моленья
             425 Духовный міръ вдругъ прозрѣваютъ взоры.
             Въ былые дни та пѣсня мнѣ звучала
             И радостно, и нѣжно такъ,
             Но и теперь она мнѣ помѣшала
             Послѣдній сдѣлать грустный шагъ.
             430 Звучи, звучи, божественное слово!
             Я плачу, я къ землѣ вернулся снова!
   

ХОРЪ УЧЕНИКОВЪ.

                       Здѣсь погребенный,
                       Снова воскресъ Онъ
                       И просвѣтленный,
                       435 Среди небесъ Онъ.
                       Творчества море
                       Онъ проникаетъ,
                       Насъ только горе
                       Здѣсь ожидаетъ;
                       440 И мы рыдаемъ,
                       Горькіе дни,
                       Ждемъ и страдаемъ
                       Въ мірѣ одни!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                       Въ день Воскресенья
                       445 Міру принесъ
                       Радость спасенья
                       Съ неба Христосъ!
                       Благо любившему,
                       Долго молившему,
                       450 Слово носившему!
                       Вотъ вашъ Учитель,
                       И Искупитель
                       Близится къ вамъ,
                       Съ вами Онъ Самъ!
   

У ВОРОТЪ.

Выходятъ гуляющіе разныхъ сословій.

НѢСКОЛЬКО МАСТЕРОВЫХЪ.

             455 Куда же мы идемъ?
   

ДРУГІЕ.

             Охотничій посмотримъ домъ.
   

ПЕРВЫЕ.

             А мы дойти хотѣли до пруда.
   

ОДИНЪ ИЗЪ НИХЪ.

             Туда бы лучше -- тамъ красивѣй сторона.
   

ДРУГОЙ.

             Дорога черезчуръ скучна.
   

ВТОРЫЕ.

             460 А ты куда?
   

ТРЕТІЙ.

                                           Гдѣ все, и я туда.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             Въ Бургдорфъ идемъ, повѣрьте, тамъ на диво
             Красавицы и лучшее въ округѣ пиво,
             Теплѣй мѣстечка въ мірѣ нѣтъ
   

ПЯТЫЙ.

             Нѣтъ, мнѣ бывать тамъ не рука!
             465 А ты не унялся еще, сосѣдъ,
             И видно чешутся опять бока?
   

ДѢВУШКА-СЛУЖАНКА.

             Нѣтъ, нѣтъ! Я въ городъ, я домой.
   

ДРУГАЯ.

             Навѣрно, онъ у тополя насъ ждетъ.
   

ПЕРВАЯ.

             Да мнѣ отъ этого барышъ какой?
             470 Съ тобою только рядомъ онъ пойдетъ.
             Съ тобою протанцуетъ вечеръ цѣлый:
             До радостей твоихъ мнѣ что за дѣло?
   

ВТОРАЯ.

             А ты тогда пойдешь съ другимъ,--
             Кудрявый, говорилъ онъ, будетъ съ нимъ.
   

ШКОЛЬНИКЪ.

             475 Смотри! Ай да молодки, просто чудо!
             Ну, братъ, скорѣй проводимъ ихъ покуда;
             Да вкусъ мой: пиво крѣпкое, табакъ,
             Красавица нарядная -- вотъ это такъ!
   

ДѢВУШКАГОРОЖАНКА.

             Красивые ребята, видишь тамъ?
             480 Могли бы въ лучшемъ обществѣ остаться;
             Но что за жалость, просто срамъ --
             За этими дѣвчонками гоняться!
   

ВТОРОЙ ШКОЛЬНИКЪ ПЕРВОМУ.

             Не торопись, милѣе встрѣтишь рѣдко
             Тѣхъ двухъ, что тамъ за нами; вижу я --
             485 Одна изъ нихъ моя сосѣдка,
             И съ нею мы хорошіе друзья;
             Идутъ онѣ такъ скромно, такъ примѣрно"
             А все жь съ собой захватятъ насъ навѣрно.
   

ПЕРВЫЙ.

             Нѣтъ, нѣтъ, смотри, не прозѣвай охоту!
             400 Я врать условности, къ чему стѣсненья,
             А та рука, что полъ мететъ въ субботу,
             Всѣхъ лучше приласкаетъ въ воскресенье,
   

ГОРОЖАНИНЪ.

             Не нравится мнѣ голова нашъ новый!
             Изволь исполнить всѣ его затѣи,
             405 Онъ съ каждымъ днемъ становится смѣлѣе,
             А городу нѣтъ толку никакого;
             Нѣтъ воли намъ, и съ каждымъ днемъ все строже,
             А платимъ то же, если не дороже.
   

НИЩІЙ (поетъ).

             Вы люди добрые, что такъ нарядны
             500 Идете всѣ -- вы сжальтесь надо мной!
             И въ этотъ свѣтлый день для всѣхъ отрадный
             Не бросьте и тѣснимаго нуждой!
             Пускай молоть я буду не напрасно!
             Блаженны только тѣ, кто можетъ дать,--
             505 Подайте же, чтобы и я несчастный
             Сегодня могъ на хлѣбъ себѣ собрать.
   

ДРУГОЙ ГОРОЖАНИНЪ.

             По праздникамъ всего отраднѣй мнѣ
             Весть разговоры о борьбѣ жестокой,
             Коль гдѣ-то въ Турціи далеко
             510 Народъ другъ друга рѣжетъ на войнѣ:
             Глядишь въ окно и пьешь стаканчикъ свой,
             А по рѣкѣ суда проходятъ плавно,
             Потомъ вернешься вечеромъ домой,
             Благословляя миръ, и спишь такъ славно.
   

ТРЕТІЙ ГОРОЖАНИНЪ,

             515 И я, сосѣдъ, вполнѣ согласенъ съ вами:
             Пускай тузятъ другъ друга, въ добрый часъ
             Пусть къ чорту, коль угодно, идутъ сами,
             Лишь было бы спокойно здѣсь у насъ.
   

СТАРУХА (дѣвушкамъ-горожанкамъ).

             Красавицы, ишь нарядились какъ прелестно!
             520 Кто могъ бы этакихъ не полюбить?
             Но не гордитесь, маѣ вѣдь все извѣстно,
             Быть-можетъ, я могу и пособить.
   

ДѢВУШКА-ГОРОЖАНКА.

             Уйдемъ скорѣй, Агата, я боюсь
             Здѣсь говорить съ колдуньею такой,
             525 Хоть у нея впервые, признаюсь,
             Мнѣ суженый явился какъ живой.
   

ДРУГАЯ.

             А въ хрусталѣ она мнѣ показала
             Военнаго -- глядѣлъ такъ смѣло!
             Съ. тѣхъ поръ смотрю я то и дѣло,
             530 Но до сихъ поръ его не повстрѣчала.
   

СОЛДАТЫ.

                       Крѣпости, тверды вы
                       И неприступны;
                       Дѣвицы, горды вы
                       И недоступны;
                       535 Но гдѣ преграда,
                       Выше награда,
                       Подвигъ славнѣй!
                       Трубы сзываютъ
                       Насъ для побѣды,
                       540 Намъ обѣщаютъ
                       Радость и бѣды.
                       Времени смѣны
                       Все сокрушаютъ,
                       Дѣвы и стѣны
                       545 Намъ уступаютъ.
                       Гдѣ есть преграда,
                       Выше награда,
                       Подвигъ славнѣй,
                       Къ цѣли скорѣй!

-----

Фаустъ и Вагнеръ.

ФАУСТЪ.

             550 Весны живительный и ясный взоръ
             Ручьевъ расторгнулъ ледяныя лѣта,
             Все ожило: лѣса, долины, степи,--
             Зима безсильная съ угрюмыхъ горъ
             Лишь изрѣдка съ весной вступаетъ въ споръ,
             555 Оттуда, вихремъ налетѣвъ съ разбѣга,
             Она раскинетъ бѣлый свой покровъ
             Опять надъ свѣжей зеленью луговъ;
             Но солнце бѣлизны не терпитъ снѣга.
             Все пробуждается, все движется, стремится,
             560 Природа красками готова оживиться,
             Земля не убралась еще цвѣтами,
             Нарядами ихъ замѣняютъ люди сами.
             Взгляни, какъ густо валитъ изъ воротъ
             Толпой веселой, пестрою народъ.
             565 Пройдя сквозь сырость, мракъ и тѣнь,
             Они, согрѣтые весны лучами,
             Идутъ, такъ рады встрѣтить этотъ день,
             Затѣмъ, что съ нимъ они воскресли сами;
             Стряхнули пыль конторъ и мастерскихъ,
             570 Гдѣ шла вседневно-скучная работа,
             Ушли они отъ тѣсноты и гнета
             Домовъ, базаровъ, улицъ городскихъ;
             Церквей забыты сумрачные своды,
             Они живутъ для свѣта и свободы.
             575 Смотри, какъ весело идутъ толпою,
             Расходятся, кто въ лѣсъ, кто въ садъ,
             Взгляни, какъ лодки длинной чередою
             Рѣкой зеркальною скользятъ..
             И вотъ послѣдняя полна до края
             580 Отъ берега отчалила одна,
             И даже тамъ въ горахъ, сквозь лѣсъ мелькая,
             Одежда пестрая еще видна.
             Да, здѣсь толпа свой рай себѣ нашла,
             Всѣ веселы -- здѣсь некому тужить.
             585 Я слышу гулъ отъ ближняго села,
             Тутъ каждый хочетъ веселиться, жить
             И я здѣсь человѣкъ -- могу имъ быть.
   

ВАГНЕРЪ.

             И польза мнѣ и честь въ прогулкѣ съ вами;
             Но ни за что не забрался бы такъ
             590 Одинъ и не остался бъ съ мужиками.
             Затѣмъ, что грубаго всего я врагъ;
             Я этой трескотни боюсь до смерти,
             Мнѣ ненавистны крики, кегли тутъ;
             Ревутъ какъ-будто въ нихъ вселились черти --
             595 И пѣньемъ это, радостью зовутъ.
   

Крестьяне подъ липою.

Пляска и пѣнье.

             Спѣшитъ подъ липу пастушокъ,
             Надѣлъ онъ куртку и вѣнокъ
             И бантъ надѣлъ узорный;
             А тамъ подъ липою полно,
             600 Тамъ пляшутъ всѣ уже давно.
                       Юхе, юхе!
                       Юхейза, хейза, хе!
             Поетъ смычокъ проворный.
   
             Онъ протѣсниться захотѣлъ
             605 И локтемъ дѣвицу задѣлъ,
             Она жь, надувши губы
             И вдругъ принявъ сердитыя видъ:
             Вотъ это глупо, говоритъ,
                       Юхе, юхе!
                       610 Юхейза, хейза, хе!
             Не будьте же такъ грубы.
   
             Все шибче кружитъ хороводъ,
             Идетъ назадъ, идетъ впередъ,
             Мелькаетъ среди круга,
             615 И жарко имъ, они порой
             Стоитъ вдвоемъ рука съ рукой
                       Юхе, юхе!
                       Юхейза, хейза, хе!
             Касаются другъ друга.
   
             620 Не смѣй, не смѣй меня ласкать,
             Привыкли ласкою скрывать
             Вы свой обманъ позорный!
             А все стоятъ они вдвоемъ,
             И далеко звучитъ кругомъ
                       625 Юхе, юхе!
                       Юхейза, хейза, хе!
             Поетъ смычекъ проворный.
   

СТАРИКЪ-КРЕСТЬЯНИНЪ.

             Спасибо, докторъ, вамъ, что въ день такой
             И вы не брезгаете нами,
             630 И не боитесь съ этою толпой,
             Гуляя здѣсь, смѣшаться сами.
             Примите жь эту кружку на здоровье:
             Мы налили ее сейчасъ
             И подаемъ со съ любовью,
             635 Не только утолитъ пусть жажду въ васъ,
             Но капля каждая напитка въ ней
             Продолжитъ вамъ висло годовъ и дней!
   

ФАУСТЪ.

             Напитокъ вашъ охотно принимаю,
             Спасибо вамъ, и счастья всѣмъ желаю.
   

СТАРИКЪ.
(Народъ окружаетъ его).

             640 Какъ быстро годы пробѣжали,
             Но рады мы увидѣть васъ:
             Бывало здѣсь во дни печали
             Вы помогали намъ не разъ,
             И многіе стоять еще предъ вами
             645 Изъ тѣхъ, что спасъ когда-то вашъ отецъ,
             Когда сумѣлъ одинъ онъ между нами
             Смертельной язвѣ положить конецъ.
             Ужь вы тогда къ намъ юношей ходили,
             Сидѣли вы въ госпиталяхъ,
             650 Кругомъ по мало труповъ уносили,
             Но вы остались на ногахъ.
             Да, вы прошли тогда тяжелую дорогу:
             Помочь помощнику угодно было Богу.
   

ВСѢ.

             Да здравствуетъ онъ много лѣтъ,
             655 Пусть долго всѣмъ онъ помогаетъ!
   

ФАУСТЪ.

             Склоняйтесь передъ Тѣмъ, Кто далъ познанья свѣтъ,
             Кто учитъ помогать и помощь посылаетъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             О ты, кому здѣсь всѣ такъ рады!
             Такъ чтутъ, чего тебѣ желать?
             660 Какъ счастливъ тотъ, кто можетъ ждать
             И на землѣ такой награды!
             Хотятъ тебя и дѣтямъ показать,
             Спѣшатъ, тѣснятся всѣ впередъ,
             Смычокъ молчитъ и медлитъ хороводъ;
             665 Идешь -- они стоятъ рядами
             И шапки вверхъ спѣшатъ бросать,
             Почти готовы на колѣни стать
             Какъ предъ священными Дарами!
   

ФАУСТЪ.

             Сюда! еще поднимемся немного
             670 И тамъ на камнѣ этомъ отдохнемъ.
             Я часто здѣсь сидѣлъ съ своей тревогой,
             Томилъ себя молитвами, постомъ,
             Богатъ надеждой, вѣрой молодого.
             Чумѣ хотѣлъ я положить предѣлъ.
             675 Постомъ, рыданьями, мольбою
             Его у неба вынудить хотѣлъ.
             Насмѣшка мнѣ звучитъ среди- привѣта:
             Когда бъ ты могъ прочесть въ душѣ моей,
             Какъ незаслуженна вся слава эта,
             680 И какъ мы мало сдѣлали для ней!
             Да, мой отецъ незнатнаго былъ рода,
             Въ значенье міра честно онъ вникалъ,
             Его таинственно влекла природа,
             Вездѣ онъ ключъ ей искалъ.
             685 Бывало часто въ обществѣ адептовъ
             Подолгу съ ними запирался,
             Собравши множество рецептовъ,
             Несовмѣстимое сплотить старался.
             Тамъ Красный Левъ, Меркурій чередою
             690 Въ прозрачной ваннѣ съ Лильей сочетались;
             Потомъ огнемъ изъ одного покоя
             Они не разъ въ другой перегонялись,
             Когда жь являлась, радугой сіяя,
             Въ стеклѣ цвѣтовъ царица молодая --
             695 Лѣкарствомъ паціенты отравлялись.
             Никто по спрашивалъ: кто живъ?
             Такъ долго здѣсь свирѣпствовали мы
             Средь этихъ горъ, долинъ и нивъ,
             Не хуже мора и чумы.
             700 Ядъ тысячамъ пришлось мнѣ подносить,
             Они погибли, мнѣ пришлось дожить
             И ихъ убійцъ увидѣть прославленье.
   

ВАГНЕРЪ.

             Ужели вы отъ этого въ смущеньи!
             Въ искусствѣ лучше сродство есть едва ли,
             705 Какъ то, что намъ другіе завѣщали,
             Самимъ на дѣлѣ точно примѣнять.
             Коль въ юности своей отца ты чтилъ,
             Науку впитывалъ ты съ колыбели;
             Коль въ ней ты новый камень положилъ,
             710 Твой сынъ достигнуть можетъ высшей цѣли.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ счастливъ тотъ, кто вѣритъ еще самъ,
             Что выплыветъ изъ моря заблужденья!
             Лишь то, чего не знаемъ -- нужно намъ,
             А то, что знаемъ -- лишено значенья!
             715 Но нѣтъ, не будемъ омрачать тоскою
             Даръ свѣтлыхъ, радостныхъ минутъ!
             Взгляни, какъ освѣщенные зарею
             Дома въ огнѣ и золотѣ встаютъ;
             День пережитъ, и солнце закатилось,
             720 Но свѣтъ несетъ уже странамъ инымъ.
             Летѣть туда, гдѣ жизнь иная пробудилась!
             Зачѣмъ нѣтъ крылъ, чтобъ слѣдовать за нимъ!
             Внизу, въ сіяньи вѣчнаго заката
             Лежалъ бы міръ глубоко подъ мной;
             725 Земля покоемъ сна уже объята,
             Вершины въ пламени, долины скрыты мглой,
             Тогда бъ ни пропастямъ, ни горамъ
             Не удержать божественный полетъ.
             Вотъ море блещетъ удивленнымъ взорамъ
             730 И въ берега волною теплой бьетъ.
             Ужь потонуть свѣтило дня готово,
             Зарю готовы тѣни превозмочь;
             Но въ сердцѣ вспыхнуло желанье снова --
             День впереди, за мною ночь,
             735 Лишь небо надо мной, а подо мной лишь воды
             Волшебный сонъ, пока оно зайдетъ!
             Нѣтъ, никогда нашъ духъ среди природы
             Себѣ тѣлесныхъ крыльевъ не найдетъ;
             Но каждаго влечетъ къ высокой дальней цѣли,
             740 Когда надъ нимъ въ эѳирѣ голубомъ
             Звенятъ незримо жаворонка трели,
             Когда подвижно все въ лѣсу глухомъ,
             И съ распростертыми крылами
             Орлы надъ бездною парятъ,
             745 И журавли надъ моремъ и полями
             Къ далекой родинѣ летятъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Я испыталъ не разъ тоску, сомнѣнья;
             Но не знавалъ такого я влеченья:
             Полей, лѣсовъ наскучитъ красота;
             750 Я крыльямъ не завидую, мнѣ ихъ не надо --
             Есть у меня другая, высшая отрада,
             Идя отъ книги къ книгѣ и къ листу съ листа!
             Отраднѣй ночи долгія зимою,
             Тепло и жизнь тогда въ крови течетъ...
             755 А древній свитокъ развернешь порою,
             Такъ небо цѣлое къ тебѣ сойдетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Одно влеченіе тебѣ извѣстно --
             Двѣ воли въ сердцѣ у меня живутъ
             И борются -- имъ вмѣстѣ тѣсно,
             760 Онѣ его н

   

ФАУСТЪ.

ТРАГЕДІЯ ВОЛЬФГАНГА ГЕТЕ.

ПЕРЕВОДЪ
Н. МАКЛЕЦОВОЙ.

   

САРАТОВЪ.
Типографія Губернскаго Земства.
1897.

   

1-я ЧАСТЬ.

ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Опять вы здѣсь, воздушныя видѣнья!
             Являлись вы, туманныя, не разъ.
             Васъ уловить удастся-ль вдохновенью?
             Стремленья пылъ еще-ли не погасъ?
             Вы близитесь,-- нѣтъ больше отступленья!
             Въ дыму тумана прозрѣваю васъ;
             Душа моя какъ въ юности пылаетъ,
             Волшебное за вами проникаетъ.
   
             Вы прошлыхъ дней приносите картины;
             Несется рой возлюбленныхъ тѣней:
             Полузабытой сказкою старинной
             Любовь и дружба прежнихъ юныхъ дней;
             Проходятъ скорби вереницей длинной,
             И горечь жизни чуется сильнѣй:
             Я вспомнилъ добрыхъ, не нашедшихъ счастья,
             Погибнувшихъ отъ ранняго ненастья.
   
             Вамъ не услышать больше пѣснопѣнья,
             О, милые! которымъ я пѣвалъ,
             Отклика нѣтъ на радость вдохновенья,
             Ахъ, дружный хоръ навѣки замолчалъ.
             Я отъ другихъ услышу одобренье,
             Но сердцу нѣтъ веселья отъ похвалъ,--
             А прежніе, гдѣ затерялись нынѣ?
             Одни -- въ гробу, тѣ -- въ міровой пустынѣ.
   
             И оживаетъ старое желанье
             Проникнуть въ міръ таинственный духовъ;
             Подобно арфѣ древняго сказанья
             Уста лепечутъ звуки полусловъ.
             Я весь дрожу, стѣснили грудь рыданья,
             Разбило сердце ледяной покровъ,--
             Дѣйствительность блѣднѣетъ, отступаетъ,
             Фантазія живетъ и разцвѣтаетъ.
   

ПРОЛОГЪ ВЪ ТЕАТРѢ.

Директоръ. Драматическій писатель. Весельчакъ.

ДИРЕКТОРЪ.

             Вы оба мнѣ, друзья мои,
             Не разъ въ заботахъ помогали,--
             Скажите-жь мнѣ, чего бъ желали,--
             Чего бъ здѣсь ждать отъ насъ могли?
   
                       Ахъ, публикѣ не прочь я угодить!
                       Пускай живетъ и намъ жить позволяетъ,--
                       Театръ готовъ, пора-бы приступить.
                       Народъ давно веселья ожидаетъ:
                       Вонъ эти всѣ,-- съ поднятыми бровями,--
                       Они пришли, чтобъ восхищаться нами.
                       О, я-бъ съумѣлъ толпу очаровать!
                       Но, признаюсь, теперь и я въ смущеньи:
                       Имъ не пришлось хорошаго видать,--
                       Но, Боже! что за масса чтенья!
                       Гдѣ новаго мнѣ взять? Ахъ, чтобы намъ поднесть.
                       О чемъ-бы имъ не удалось прочесть?!
                       Пріятно-бы понравиться, конечно,--
                       Народъ, какъ бѣшеный, реветъ,
                       И вереницей безконечной
                       Чуть свѣтъ у нашей кассы ждетъ!
                       Какъ хлѣбъ насущный добываетъ,
                       Вопитъ, дерется за билетъ,--
                       Но чудо лишь поэтъ свершаетъ,--
                       Сверши мнѣ чудо, мой поэтъ!
   

ПОЭТЪ.

             Не говори мнѣ о толпѣ шумливой,
             Молчитъ нашъ духъ предъ силой роковой;
             Не предавай волнѣ меня бурливой,--
             Она влечетъ въ пучину за собой!
             Нѣтъ, уведи меня подъ сѣнь зеленой ивы,
             Гдѣ радость тихая и сладостный покой,
             Гдѣ дружба и любовь, сердецъ благословенье,
             Божественной рукой пробудятъ вдохновенье.
   
             Душа таитъ прекрасное творенье,
             О немъ языкъ едва пролепеталъ,
             И ждетъ оно суда и осужденья,
             По прихоти -- насмѣшекъ иль похвалъ.
             А, можетъ быть, въ грудѣ и размышленьи
             Создался-бы искусства идеалъ!
             Блестящее живетъ одно мгновенье,
             Великое -- вѣка и поколѣнья.
   

ВЕСЕЛЬЧАКЪ.

             Ни-ни! о будущемъ ни слова!
             Для вѣка мыслишь ты другого,--
             А намъ-то что? спрошу я васъ
             На радость мы имѣемъ право,
             И наша жизнь, ей-Богу -- право,
             Совсѣмъ не вздоръ, мой другъ, для насъ.
                       Пріятно чувства выражая,
                       Веселье наше не смущай;
                       Кругъ наблюденій расширяя,
                       Побольше пищи намъ давай.
                       И такъ, безъ робкаго смущенья
                       Заставь звучать веселый хоръ:
                       Умъ, страсти, чувства и волненья,
                       А глупость выставь на позоръ.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Особенно поболѣе движенья.
             Идутъ смотрѣть, такъ и потѣшьте зрѣнье;
             Интригой ловкою невольно
             Заставь-ка ихъ разинуть ротъ!
             Ты побѣдилъ, толпа довольна,
             Тебя привѣтствуетъ народъ.
             Ты массу массой подавляй,
             На вкусы многихъ потрафляй;
             Пусть всякъ хоть что-нибудь найдетъ,
             Отъ насъ съ веселіемъ уйдетъ;
             Ты пьэсу-то получше размельчи,
             Тамъ подсласти, а тутъ и подгорчи;
             Намъ цѣлаго ненужно,-- дай кусочки,
             Вѣдь, все равно, растащутъ на клочочки.
   

ПОЭТЪ.

             Какъ жалки ваши разсужденья!
             Поэтъ -- невольникъ ремесла?!
             Закономъ будутъ эти мнѣнья
             Лишь для бездарнаго осла.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Меня упрекъ подобный не смущаетъ!
             Коль человѣкъ разъ дѣло начинаетъ,
             Онъ долженъ думать, какъ начать.
             Ну, для кого вы станете писать?
             Одинъ пришелъ съ усталымъ духомъ;
             Другой -- съ набитымъ, толстымъ брюхомъ;
             Та дама -- показать нарядъ;
             Они желаютъ развлеченья,
             Въ театръ идутъ, какъ въ маскарадъ,--
             А ты имъ -- высшія стремленья!
                       Театръ гремитъ. Поэтъ сіяетъ
                       Да приглядись же къ нимъ, поэтъ!
                       Тотъ ничего не понимаетъ,
                       Тому наскучилъ цѣлый свѣтъ,
                       Тому мерещатся картишки,
                       Тому -- продажная любовь,--
                       И вотъ такіе-то людишки
                       Блаженной музѣ портятъ кровь!
                       Нѣтъ! нѣтъ! Поболѣе движенья,
                       Эффектовъ, шуму и страстей:
                       Толпѣ не нужно вдохновенья,
                       Вскружи имъ голову скорѣй!
   

ПОЭТЪ.

             Оставь меня! Ищи другого!
             Поэтъ не опозоритъ слова!
             Надъ высшимъ правомъ человѣка
             Не посмѣется для глупца!--
             Какъ нѣкій царь, поэтъ отъ вѣка,
             Волнуя, трогаетъ сердца.
                       Нестройный голосъ мірозданья
                       Кто въ звучный хоръ соединилъ?
                       Кто цѣпь постигъ всего созданья?
                       Кто силъ единство возвѣстилъ?
                       Кто въ бурѣ -- страсти прозрѣваетъ?
                       Въ закатѣ -- мысли глубину?
                       Любовь -- цвѣтами осыпаетъ?
                       Тревожитъ сонную волну?
                       Кто изъ листовъ вѣнецъ сплетаетъ
                       Во славу тѣхъ, кого ужь нѣтъ?
                       Кто міру Бога возвѣщаетъ?--
                       Всесильный человѣкъ -- поэтъ!
   

ВЕСЕЛЬЧАКЪ.

             Такъ вашихъ силъ не тратьте даромъ,
             Пишите намъ съ такимъ же жаромъ,
             Съ какимъ интрижку мы ведемъ:
                       Сначала встрѣтимся,-- вздохнемъ,--
                       Затѣмъ -- покрѣпче насъ притянутъ,
                       Затѣмъ -- манить блаженствомъ станутъ,
                       Восторги, ссоры и -- страданье,--
                       Вотъ вамъ романа очертанье.
                                 Въ пучинѣ жизни утопая,
                                 Ты жизни тайну намъ найди;
                                 Мы всѣ живемъ не размышляя,--
                                 Ты чуткость въ сердцѣ пробуди.
             Въ картинѣ пестрой и неясной
             Немножко истины прекрасной
             Къ обману смѣло подмѣшай
             И чуднымъ зельемъ угощай.
                                 Сберется юность золотая,
                                 Вздохнетъ счастливая любовь,
                                 И, о прошедшемъ вспоминая,
                                 Заноетъ сердце сладко вновь.
             Готовы мы повеселиться,
             Непрочь поплакать и взгрустнуть,
             Умѣй, поэтъ, къ намъ примѣниться,
             Пѣвцомъ грядущаго не будь!
   

ПОЭТЪ.

             Отдай же мнѣ тѣ дни былые,
             Когда весь въ будущемъ я жилъ,
             Когда пѣлъ пѣсни молодыя,
             А ихъ родникъ сильнѣе билъ;
             Когда на міръ смотрѣлъ сквозь грезы,
             Отъ каждой почки чуда ждалъ,
             Когда я жадно розы рвалъ,
             Когда я всюду видѣлъ розы!
             Ничѣмъ и всѣмъ я обладалъ!
             Съ восторгомъ истины искалъ!
             Отдай мнѣ прежнія стремленья,
             Тѣ муки, полныя отрадъ,
             Мощь гнѣва, силу вдохновенья,--
             Отдай мнѣ молодость назадъ!
   

ВЕСЕЛЬЧАКЪ.

             Эхъ, юность, другъ, для всѣхъ нужна:
             Передъ врагомъ въ пылу сраженья,
             И передъ ней, когда она
             Въ огнѣ любовнаго томленья;
             И чтобъ къ побѣдному вѣнцу
             Ты могъ въ ристалищѣ прорваться;
             И чтобъ лихому молодцу
             Безъ думы пить и наслаждаться,--
                       Но звукомъ струнъ давно знакомымъ
                       Печаль и радость пробудить,
                       Но насъ своимъ могучимъ словомъ
                       Въ волшебномъ кругѣ заключить,--
                       Вотъ что и старости годится,
                       За что васъ славятъ, не шутя:
                       Старикъ въ дитя не превратится,
                       Но человѣкъ всегда дитя.
   

ДИРЕКТОРЪ.

             Довольно попусту болтать,
             Пора за дѣло приниматься;
             Чѣмъ комплименты расточать,
             Полезнымъ слѣдуетъ заняться.
             Ну, что за толки о призваньи?
             Для робкаго призванья нѣтъ!
             Коль ты поэтъ не по названью,--
             Владѣй искусствомъ, какъ поэтъ.
             Покрѣпче навари-ка зелья
             На радость всѣмъ, да на веселье!
             Да поскорѣй! чего зѣвать?
             Вчерашній день не возвратится!
             Чего не смогъ ты нынче взять,
             Того гляди, навѣкъ умчится.
                       Хватай же быстрое мгновенье;
                       Умѣй мечтанье уловить;
                       Могучей силой вдохновенья
                       Безкровный призракъ оживить.
             На нашей сценѣ, какъ извѣстно,
             Бредутъ поэты кто-куда,
             Но я прошу тебя, любезный,
             Не пожалѣй для насъ труда:
             У насъ есть звѣздное сіянье,
             Звѣрье и птицы, рядъ машинъ,
             Есть солнце, громовъ грохотанье,
             И надо всѣмъ ты господинъ.
             Хаосъ великій мірозданья
             На узкой сценѣ возсоздай,
             И покажи земли стенанье,
             Зловѣщій адъ и свѣтлый рай.
   

ПРОЛОГЪ НА НЕБѢ.

Господь, Небесное Воинство, затѣмъ Мефистофель.
Выходятъ три Архангела.

РАФАИЛЪ.

                       Какъ прежде солнце совершаетъ
                       Вокругъ земли путь вѣчный свой;
                       Какъ прежде, громы прославляютъ
                       Тебя могучею хвалой;
                       И намъ природы лицезрѣнье
                       Внушаетъ силу для похвалъ:
                       Прекрасно Божіе творенье,
                       Какъ въ день, когда его создалъ.
   

ГАВРІИЛЪ.

                       И быстро ночи тѣнь смѣняя
                       На день, исполненный отрадъ,
                       Ты показалъ сіянье рая
                       И, полный тайны, мрачный адъ;
                       Моря ревутъ и заливаютъ
                       Своею пѣной берега,
                       Но всю ихъ ярость поглощаетъ
                       Мгновенно времени рѣка.
   

МИХАИЛЪ.

                       Бушуютъ вѣтры въ шумномъ спорѣ,
                       Несется ихъ немолчный стонъ,
                       Но цѣпью бурь земли и моря
                       Всесильный властвуетъ законъ.
                       Пусть ярко молніи сверкаютъ
                       И прорѣзаютъ ночи тѣнь,--
                       Твои-же слуги восхваляютъ
                       Прекрасный, тихій, свѣтлый день.
   

ВСѢ ТРОЕ.

                       И намъ природы лицезрѣнье
                       Внушаетъ силу для похвалъ:
                       Прекрасно Божіе творенье,
                       Какъ въ день, когда его создалъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Когда-бы ты, высокій Повелитель,
             Свой слухъ ко мнѣ склонилъ на краткій мигъ
             Неразъ и я, ничтожный твой служитель,
             Во время-оно лицезрѣлъ твой ликъ.
             Сношенья лишь со сволочью имѣя,
             Совсѣмъ забылъ я выспренній языкъ,
             Но разсмѣшить, авось, тебя съумѣю,
             Когда-бъ ты, Богъ, смѣяться не отвыкъ.
             Не стану говорить о солнцахъ и мірахъ,
             Позволь мнѣ разсказать о маленькихъ людяхъ
             Да, маленькій творенія вѣнецъ
             Остался тѣмъ, чѣмъ сотворилъ Творецъ.
             И, можетъ, онъ не такъ бы жалокъ былъ,
             Но -- лучъ небесъ ему ты подарилъ!
             Онъ лучъ небесъ зоветъ умомъ,--
             Употребляя,-- для чего-же?!
             Чтобъ стать естественнымъ скотомъ!
             Творецъ! на что-жь это похоже?!
             Когда позволитъ Ваша Честь,
             Осмѣлюсь я сравненіе привесть:
             Онъ, какъ кузнечикъ длинноногій,
             Летаетъ, прыгаетъ высоко,
             И снова падаетъ въ траву
             И тянетъ пѣсенку свою.
             Кузнечикъ хоть въ траву,-- а человѣкъ похуже:
             Онъ вѣчно норовитъ понюхать носомъ въ лужѣ.
   

ГОСПОДЬ.

             И больше нечего сказать?
             Приходишь вѣчно осуждать?
             Вѣдь есть же доброе, навѣрно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, Господи, по правдѣ все прескверно!
             Родъ человѣческій меня винитъ въ страданьи,
             Но мучить бѣдненькихъ и я не въ состояньи.
   

ГОСПОДЬ.

             Ты знаешь Фауста?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Онъ докторъ?
   

ГОСПОДЬ.

                                                               Вѣрный мой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, на особенный манеръ!
             Ему противенъ хлѣбъ земной,
             Все рвется въ область высшихъ сферъ:
             То жаждетъ онъ звѣзды небесной,
             То въ омутъ жизненный нырнуть,
             Но рай небесъ и міръ тѣлесный
             Не исцѣлятъ больную грудь.
   

ГОСПОДЬ.

             Ко мнѣ невѣрными шагами
             Въ своемъ служеніи идетъ,
             Но просвѣтится онъ очами
             И милость свыше обрѣтетъ.
             Одинъ садовникъ можетъ знать,
             Чего отъ древа ожидать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             А вотъ вы дайте позволенье,
             Его ловить въ сѣтяхъ моихъ
             И,-- голова на отсѣченье!
             Вашъ вѣрный будетъ изъ моихъ.
   

ГОСПОДЬ

             Пока онъ на землѣ живетъ,
             Ты искушать имѣешь право;
             Когда стремится кто впередъ,
             Тотъ часто путь теряетъ правый.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Спасибо вамъ; въ концѣ концовъ,
             Мнѣ дѣла нѣтъ до мертвецовъ.
             Люблю я щеки наливныя,
             Люблю я силы молодыя,--
             А мертвый что?-- покончены дѣлишки!
             Пойду-ка, поиграю въ кошки-мышки.
   

ГОСПОДЬ.

             Я предаю тебѣ его:
             Обвейся вкругъ души высокой,
             Возьми любимца моего
             И соблазняй кривой дорогой;
             Но, посрамленный передъ нимъ,
             Поймешь, что темное стремленье
             И въ мракѣ лжи и преступленья
             Его ведетъ путемъ прямымъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, такъ и быть! Чтожь, очень радъ!
             И не боюсь за свой закладъ.
             Но ужь порадуюсь вдвойнѣ,
             Коль обращу его ко мнѣ;
             Ужь какъ прабабушка змѣя
             Поѣстъ онъ пыли у меня.
   

ГОСПОДЬ.

             Ты и тогда являйся тутъ.
             Для Насъ невѣдомо презрѣнье:
             Изъ бѣсовъ хладнаго сомнѣнья
             Сноснѣе всѣхъ лукавый плутъ.
             Хоть человѣкъ и жаждетъ славы,
             Но склоненъ къ лѣни онъ порой:
             Грѣхомъ и страстью злой Лукавый
             Пробудитъ въ сонномъ духъ живой.
                       А вы, сыны мои, въ небесной высотѣ
                       Возрадуйтесь добру и красотѣ.
                       Предвѣчное живущее созданье
                       Обвейте вы любовію своей
                       И обратите смутныя мечтанья
                       Въ великій міръ сознательныхъ идей.

(Небо закрывается. Архангелы расходятся).

МЕФИСТОФЕЛЪ -- (ОДИНЪ).

             Со Старикомъ видаться радъ,
             Боюсь порвать съ Нимъ, мнѣ Онъ нуженъ.
             Вотъ ужь прямой аристократъ:
             Съ чертями даже благодушенъ.
   

НОЧЬ.

Въ высокой, узкой, готической комнатѣ со сводами сидитъ Фаустъ въ тревогѣ на креслѣ у стола.

ФАУСТЪ.

             Увы! въ прилежномъ увлеченьи
             Я медицину изучилъ,
             И философіи творенья,
             И богословье поглотилъ,--
             И -- что же? Къ чему подъ конецъ я пришелъ?
             Умнѣе-ль чѣмъ былъ я, несчастный оселъ?!
             О, да! Я -- магистръ, я -- докторъ наукъ!
             Туда и сюда, и назадъ, и вокругъ,
             Съ серьезнѣйшимъ видомъ лѣтъ десять брожу
             И важно студентовъ я за носъ вожу.
             Ахъ! людямъ познанье, увы! не дано!
             И сердце горитъ, и печали полно!
             Ну, да! я умнѣй и смѣлѣй дураковъ,
             Магистровъ, писакъ и ученыхъ поповъ!
             Не мучатъ меня, какъ другихъ, угрызенья
             Не страшны мнѣ черти, ни ада мученья,--
             За то я и мучусь, какъ грѣшникъ въ аду!
             Я знаю, что знанья нигдѣ не найду;
             Я думать не смѣю людей поучать,
             Какъ жить надо лучше, въ чемъ счастья искать;
             Ни денегъ, ни славы, ни почестей нѣтъ;
             Лишенъ я всего, чѣмъ красуется свѣтъ,--
             Какая собака могла бъ такъ тянуть?!
             Въ науку наукъ я хочу заглянуть,
             Устами и силой незримыхъ духовъ
             Разгадку постигнуть и смыслъ тайныхъ словъ.
             Тогда я не стану, краснѣя, болтать
             О томъ, чего самъ я не въ силахъ понять;
             Тогда мнѣ откроется тайна созданья.
             Проникнетъ мой взоръ въ глубины мірозданья,
             Постигну Начало, основу основъ,
             Не буду гоняться за призракомъ словъ.
   
             О, мѣсяцъ! въ полночи глубокой
             Какъ часто, другъ мой одинокій,
             Меня ты въ думахъ заставалъ!
             Когда бъ лучей твоихъ сіянье
             Послѣдній разъ въ моемъ страданьи
             О, мѣсяцъ полный! я встрѣчалъ!
             Когда бъ я могъ на верхъ горы
             Въ твоемъ сіяніи подняться,
             Глядѣть, какъ будутъ разлетаться
             Тумановъ утреннихъ пары;
             Когда бъ избыть мнѣ жажду знанья,
             Омыть росой мои страданья!
   
             Увы! Я все еще въ тюрьмѣ,
             Въ проклятой каменной дырѣ!
             Сквозь стекла оконъ росписныхъ
             Не видно мнѣ лучей живыхъ!
             Сосуды, колбы, книги, пыль,
             Бумаги, черви, моль и гниль,
             И инструменты всѣхъ сортовъ,--
             Наслѣдье жалкое отцовъ,--
             И это міръ! И это свѣтъ!
             И этимъ жилъ ты столько лѣтъ!
   
             И какъ ты могъ еще спросить,
             Чего тебѣ недостаетъ?
             Зачѣмъ печаль мѣшаетъ жить?
             Зачѣмъ тоска тебя сосетъ?
             На радость всѣмъ Господь создалъ
             Красу земли и неба свѣтъ,--
             Тебѣ жь природу замѣнялъ
             Такъ долго мертвенный скелетъ!
   
             Проснись! На новый путь! впередъ
             Съ волшебной книгой подъ рукой!
             Самъ Нострадамусъ поведетъ
             Меня таинственной стезей.
             Познаю бѣгъ ночныхъ свѣтилъ,
             Природа сброситъ свой покровъ,
             И духъ мой въ блескѣ новыхъ силъ
             Проникнетъ смѣло въ міръ духовъ.
             Пускай же умъ сухой найдетъ
             Мнѣ тайный смыслъ святыхъ картинъ;
             О, да! Я слышу вашъ полетъ!
             Вы, духи, здѣсь! Я не одинъ!

(Открываетъ книгу и замѣчаетъ изображеніе Макрокосмоса).

             Какая сила! Сколько сладострастья!
             Всѣ нервы жизни напряглись во мнѣ!
             Я снова молодъ! Снова жажду счастья!
             И кровь моя пылаетъ какъ въ огнѣ!
             Не самъ ли Богъ сей образъ начертилъ?
             Онъ утишилъ въ одно мгновенье
             Мою печаль, мои сомнѣнья,
             Далъ сердцу счастья ощущенье
             И предвкушенье тайныхъ силъ?
             Не Богъ ли я?! Я такъ великъ!
             Творящей Силы отраженье
             Передо мной: -- природы ликъ,
             И, вотъ -- я понялъ изреченье:
             "Ты можешь міръ духовъ познать,--
             "Открой лишь сердце и смотри.
             "О, ученикъ! Иди купать
             "Земную грудь въ лучахъ зари".

(Смотритъ на изображеніе).

             Какъ все одно въ другомъ живетъ!
             Свое единство сознаетъ!
             Вотъ силы неба вверхъ и внизъ взлетаютъ
             И золотыя чаши наполняютъ;
             Земля въ благоухающемъ движеньи
             Стремится къ небесамъ въ соединенье;
             Гармонія проникла все творенье.
             Что за видѣніе! Увы! Одно видѣнье!
             Но гдѣ-жь оно? Живое гдѣ творенье?!
             Ищу твою, о, мать-природа, грудь,
             Источникъ жизни отъ начала сущій,--
             Манитъ, журчитъ,-- и не могу прильнуть
             Изсохшей грудью я къ волнѣ твоей текущей!

(Печально перевертываетъ страницу и замѣчаетъ изображеніе Духа Земли).

             А! Духъ Земли! Иное впечатлѣнье!
             Ты -- ближе мнѣ! Душа полна!
             Какъ отъ душистаго вина
             Я силъ почуялъ подкрѣпленье!
             Я смѣлость чувствую бороться и сражаться,
             Со счастьемъ и невзгодами встрѣчаться,
             И съ бурей въ океанѣ потягаться,
             И рева волнъ, и смерти не бояться!
                       Кругомъ меня темнѣетъ,
                       Луна свой скрыла свѣтъ,
                       И лампа угасаетъ.
                       Дымъ,-- красные лучи
                       Вкругъ головы моей,
                       И тайный ужасъ вѣетъ
                       Со сводовъ на меня!
             Я чувствую, ты здѣсь, желанный Духъ!
             Откройся мнѣ!
             Га! Сердце страстно рвется!
             Въ груди моей встаютъ
             Невѣдомыя чувства!
                       Я твой! Явись! хочу тебя узрѣть!
                       Явись! Явись! А тамъ хоть умереть!

(Онъ схватываетъ книгу и произноситъ таинственную формулу заклинанія. Вспыхиваетъ красноватое пламя. Духъ является въ огнѣ).

ДУХЪ.

                                 Кто звалъ меня?
   

ФАУСТЪ -- (отворачиваясь).

                                                     О, видъ ужасный!
   

ДУХЪ.

                       Меня ты властно призывалъ,
                       Такъ пылко знать меня желалъ,
                       Ну -- что-жь?
   

ФАУСТЪ.

                                           Не въ силахъ я, несчастный!
   

ДУХЪ.

             Меня явиться ты молилъ
             Утѣшить слухъ, насытить зрѣнье.
             Къ твоей мольбѣ я слухъ склонилъ,
             Явился,-- ты дрожишь въ смущеньи.
             Сверхъ человѣкъ! Души высокой
             Покоя ты не сохранилъ.
             Не самъ-ли ты въ груди глубокой
             Міръ цѣлый гордо заключилъ?
             Не ты-ль, надменное созданье.
             Себя приравнивать къ намъ смѣлъ?
             Ты-ль Фаустъ? На твое воззванье
             Изъ дальнихъ сферъ я прилетѣлъ
             Смотри-жь, одно мое дыханье
             Тебя приводитъ въ содроганье,
             Червякъ, растоптанный въ пыли!
   

ФАУСТЪ.

             Я не хочу склониться предъ тобой!
             Я Фаустъ, Духъ! Я равный твой!
   

ДУХЪ.

             Въ тревогахъ и буряхъ земли
             Ношусь я туда и сюда
             Въ стихіи труда,
             Я -- смерть и рожденье,
             Я -- вѣчное море,
             Я -- смѣна движенья,
             Я -- радость и горе.
             На вѣчномъ станкѣ мірозданья
             Я тку для Творца одѣянье.
   

ФАУСТЪ.

             О, цѣлый міръ я чувствую въ себѣ!
             Духъ-труженикъ, подобенъ я тебѣ!
   

ДУХЪ.

             Подобенъ ты -- другому, но не мнѣ.

(исчезаетъ).

ФАУСТЪ.

             Какъ? не тебѣ?
             Тогда -- кому-же?
             Я -- Божіе подобіе,
             И -- даже не тебѣ?

(стучатъ).

             Ахъ, мой помощникъ! вотъ несчастье!
             Сейчасъ онъ все во мнѣ убьетъ!
             Мое божественное счастье
             Педантъ несносный разобьетъ.

(Вагнеръ входитъ въ шлафрокѣ и ночномъ колпакѣ, съ лампою въ рукѣ. Фаустъ неохотно оборачивается).

ВАГНЕРЪ.

             Простите,-- вы трагедію читали?
             Я точно декламацію слыхалъ,--
             Мнѣ къ чтенью поприслушаться нельзя-ли?
             Искусство я усвоить-бы желалъ!
             Вѣдь нынче и попу, какъ говорится,--
             Не худо у актера поучиться.
   

ФАУСТЪ.

             Да, если попъ и самъ актеръ,--
             А это нынче сплошь да рядомъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Ахъ, рѣдко, издали мой взоръ
             Слѣдитъ за жизненнымъ парадомъ!
             Такъ гдѣ-жь тутъ научиться и познать,--
             Сердца людей рѣчами уловлять!
   

ФАУСТЪ.

             Когда въ самомъ нѣтъ увлеченья,
             Когда не рвешься, не кипишь
             Великой силой убѣжденья,--
             Ты никого не убѣдишь!
             А вы,-- пожалуй, налѣпляйте
             Чужія, звонкія слова,
             И огонечекъ раздувайте,
             Пока чуть тлѣются дрова.
             Въ ребятахъ глупыхъ удивленье
             Возбудитъ, можетъ, ваша рѣчь,
             Но безъ огня, безъ вдохновенья,
             Нельзя сердца къ сердцамъ привлечь.
   

ВАГНЕРЪ.

             Съ подборомъ ловкимъ тонкихъ выраженіи,
             Я понимаю,-- много затрудненій.
   

ФАУСТЪ.

             Когда въ груди пылаетъ чувство,
             Несешь ты плодъ глубокихъ думъ,
             Тогда безъ всякаго искусства
             Тебѣ всю рѣчь подскажетъ умъ!
             Когда ты знаешь что сказать,--
             Зачѣмъ тебѣ слова искать?!
             Да, ваши рѣчи, эти ухищренья
             Какъ-бы блеснуть поярче предъ толпой,--
             Онѣ тоскливѣй вѣтра дуновенья
             Межь блеклыхъ листьевъ осенью глухой.
   

ВАГНЕРЪ.

             Ахъ, Господи! Искусство безконечно,--
             А жизнь земная коротка!
             Какъ пораздумать, то, конечно,
             Задача наша нелегка!
             Какъ трудно средствамъ научиться!
             Источникъ истины познать!
             И чуть успѣлъ чего добиться,--
             Глядишь,-- порами умирать.
   

ФАУСТЪ.

             Въ пергаментахъ найдешь-ли утѣшенье,
             Когда душа томится и горитъ?
             Ищи въ себѣ источникъ исцѣленья,
             Водой живой тебя онъ напоитъ,
   

ВАГНЕРЪ.

             Но все-жь, великій интересъ
             Проникнуть въ духъ временъ минувшихъ
             Сравнить людей давно уснувшихъ
             И насъ,-- и какъ шагнулъ прогрессъ!
   

ФАУСТЪ.

             О, да! шагнулъ до неба онъ!
             Для насъ мой милый, духъ временъ
             Есть -- книга за семью замками!
             Исторія проводитъ передъ нами
             Владыкъ надменныхъ гнусныя дѣянья,
             Старинныхъ тряпокъ пестрыя собранья,
             Да изрѣдка, въ примѣръ и поученье,
             Маріонетки чинной изреченье.
   

ВАГНЕРЪ.

             Исторія ума?! развитіе страстей?!
             Тутъ каждый можетъ поучиться!
   

ФАУСТЪ.

             Но кто-жь, любезный другъ, рѣшится
             Хоть имя дать наукѣ сей?
             И тѣ немногіе великіе, святые
             Глупцы, что, презирая страхъ,
             Открыли предъ толпой сердца свои живыя,--
             Распяты на крестѣ, погибли на кострахъ
             Но поздно, другъ, и, право, спать пора,
             Закончимъ наши разговоры.
   

ВАГНЕРЪ.

             Ахъ, я сидѣлъ бы до утра,
             Ведя ученые столь споры!
             Но завтра, въ день, когда воскресъ Христосъ,
             Позвольте вамъ задать еще вопросъ,--
             Немало знаю я, но не остыло рвенье
             И я стремлюсь, по прежнему, къ ученью

(уходитъ).

ФАУСТЪ -- (одинъ).

             Покамѣстъ мы съ надеждой не простимся,
             Все манитъ насъ къ туману звонкихъ словъ.
             Какъ будто за сокровищемъ стремимся
             И рады, коль находимъ червяковъ.
             И этотъ голосъ смѣлъ здѣсь говорить,
             Гдѣ было Духа грознаго явленье!
             Но, ахъ! теперь тебя благодарить
             Я долженъ, жалкое творенье!
             Ты спасъ меня ничтожествомъ своимъ
             Отъ сумасшествія при мысли безотрадной,
             Что я, увы! я карликъ передъ нимъ...
             Какъ великанъ стоялъ онъ безпощадный!
   
             Я -- образъ Божества,-- въ зерцало правды вѣчной
             Посмѣвшій заглянуть; я, пламенной душой
             Ужь предвкушавшій радости предвѣчной,
             Я -- презрѣнъ имъ! а онъ лишь Духъ земной!
             Я выше ангела; исполненъ гордой силы,
             Я въ грудь природы дерзостно проникъ,
             Восторги творчества и жизнь боговъ постигъ,--
             И какъ наказанъ я за этотъ гордый мигъ!
             Какъ громъ, меня презрѣнье поразило!
   
             Не смѣю, не могу себя съ тобой равнять!
             Вѣдь если силу я имѣлъ тебя призвать,
             Такъ удержать не стало силы.
             Ахъ, въ этотъ чудный, страшный мигъ,
             Предъ этимъ пламеннымъ видѣньемъ,
             Я былъ такъ малъ и такъ великъ!
             Ты оттолкнулъ меня съ презрѣньемъ.
             Кто скажетъ?! Кто меня научитъ?!
             Куда идти? впередъ? назадъ?
             Стремленья, страсти,-- все насъ мучитъ;
             Поступки -- путь намъ тормозятъ.
   
             Душа твоя къ высокому стремится,
             Матерія къ ничтожеству влечетъ;
             Едва успѣлъ прекраснаго добиться,
             Какъ лучшее обманомъ предстаетъ;
             И горестно въ житейскомъ треволненьи
             Замрутъ, угаснутъ высшія стремленья!
   
             Фантазія въ своемъ полетѣ смѣломъ
             Безъ колебаній къ вѣчному летитъ,--
             На встрѣчу ей со взоромъ омертвѣлымъ
             Несчастье за несчастіемъ бѣжитъ;
             Забота черная въ душѣ гнѣздо свиваетъ;
             Скорбь тайная томитъ и надрываетъ,
             И гонитъ прочь веселье и покой,
             И ходитъ всюду слѣдомъ за тобой;
             Дитя, жена, богатство, дворъ и домъ,
             Огонь и ядъ, вода, кинжалъ и воръ,--
             Все душу робкую предчувствіемъ терзаетъ;
             Несчастья нѣтъ, а сердце замираетъ
   
             Богамъ не равенъ я! О, червь въ пыли ничтожный!
             О, червь, въ пыли живущій цѣлый вѣкъ!
             Пусть корчится, когда неосторожно
             Его пятой раздавитъ человѣкъ!
   
             Все прахъ! Все суета и тлѣнъ!
             Лишь яркость тряпокъ и игрушекъ
             Меня влечетъ изъ этихъ стѣнъ
             Въ тотъ міръ блестящихъ погремушекъ!
             Изъ книгъ-ли я найду отвѣтъ?!
             Узнаю я, предавшись чтенью,
             Что былъ всегда несчастливъ свѣтъ
             Что для немногихъ наслажденье.
                       Смѣешься, черепъ молчаливый?
                       Иль ты при жизни испыталъ
                       Тоску и страстные порывы
                       И также истину искалъ?
             И вы смѣетесь надо мной,
             Приборы съ острыми зубцами?
             Ахъ, я стоялъ передъ вратами,
             Какъ ключъ держалъ васъ предъ собой:
                       Таинственно свой свѣтлый ликъ
                       Отъ насъ природа отвращаетъ,--
                       Чего ты духомъ не постигъ,
                       Того ключемъ не отпираютъ.
             Вы,-- книгъ старинное собранье!
             Я васъ въ наслѣдье получилъ!
             Увы! въ мучительномъ исканьи
             Я васъ ни разу не открылъ.
             О, лучше-бъ бѣдное наслѣдство
             Безъ дальней мысли размотать:
             Богатство,-- къ наслажденью средство,
             Умѣй его употреблять.
   
             Но что мой взоръ усталый привлекаетъ?
             Манитъ къ себѣ и тянетъ какъ магнитъ?
             Мою тоску какъ будто облегчаетъ,
             Какъ тихій свѣтъ въ глуши лѣсной бодритъ?
             О, это ты, единственный фіалъ!
             Тебя съ восторгомъ, съ трепетомъ я взялъ!
             Привѣтствую людское я искусство,
             Эссенція дарующая сонъ,
             Навѣки притупляющая чувство,--
             Таящій смерть, божественный флаконъ!
             Гляжу, гляжу,-- страданье затихаетъ;
             Беру тебя,-- стремленье замираетъ;
             И я несусь къ невѣдомымъ странамъ!
   
             Я слышу водъ далекое паденье,
             Волны зеркальной вижу отраженье,
             Заря манитъ къ безвѣстнымъ берегамъ!
             Я слышу шумъ воздушной колесницы
             И въ дальній путь отправиться готовъ;
             Черезъ эфиръ, подобно легкой птицѣ,
             Я улечу въ обитель вѣчныхъ сновъ!
                       Но ты, червякъ, достоинъ-ли вкушенья
                       Отъ жизни новой, радости боговъ?--
                       Да! если ты безъ робкаго сомнѣнья
                       Навѣкъ отъ солнца спрятаться готовъ.
             Срывай-же дверь отважною рукою!
             Дрожь заглуши живого естества!
             И докажи что гордою душою
             Ты, человѣкъ, не ниже божества!
             Не трепещи передъ раскрытой бездной!
             Пусть страшенъ мракъ пускай пылаетъ адъ,--
             Иди! иди! пускайся въ путь безвѣстный,
             Хоть тамъ въ концѣ мученія грозятъ
             Съ опасностью ты радостно встрѣчайся,
             Съ улыбкою въ Нирвану погружайся!
   
             Ко мнѣ! ко мнѣ! хрустальный мой бокалъ!
             Блести, сверкай, прозрачный какъ кристалъ!
             Ты нѣкогда на пиршествахъ являлся,
             Тобою дѣдъ и прадѣдъ любовался,
             Ты веселилъ и радовалъ гостей,
             Всякъ осушить спѣшилъ тебя скорѣй;--
             И вспомнилъ я протекшихъ дней веселье.
             И ночи бурныя, и шумное похмѣлье.
             Теперь тебя сосѣдъ ужь не возьметъ,
             Не передастъ съ веселымъ изрѣченьемъ,--
             Теперь меня мгновеннымъ опьяненьемъ
             Твой сокъ навѣки окуетъ!
             Струею темною я кубокъ наливаю,
             Готово все -- я выпиваю --
             Привѣтъ послѣдній посылаю
             Тебѣ, о, солнечный восходъ!

(Подноситъ чашу къ губамъ).

Звонъ колоколовъ и пѣніе хоровъ.

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                                 Христосъ воскресъ!
                                 Грѣшнымъ прощеніе,
                                 Всѣмъ утѣшеніе
                                 И искупленіе
                                 Шлется съ небесъ!
   

ФАУСТЪ.

             Какой глубокій звукъ, какой веселый звонъ
             Колеблетъ вдругъ печальное рѣшенье?
             Ахъ, звонъ колоколовъ! И намъ вѣщаетъ онъ
             День Свѣтлаго Христова Воскресенья.
             И хоры вновь поютъ благоговѣйный хоръ,
             Что пѣлъ когда то ангеловъ соборъ,
                       Всѣмъ возвѣщая искупленье.
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ.

                                 Мы пеленами
                                 Тѣло обвили
                                 И со слезами
                                 Въ гробъ положили,
                                 Снявъ со креста!
                                 Вотъ мы приходимъ
                                 И не находимъ
                                 Въ гробѣ Христа!
   

ФАУСТЪ.

             Къ чему, къ чему мнѣ вашъ привѣтъ?!
             Ищите кроткихъ и смиренныхъ!
             Я слышу вѣсть изъ устъ блаженныхъ,
             Но дѣтской вѣры въ сердцѣ нѣтъ!
             Я не могу подняться въ сферы,
             Откуда благовѣста звонъ,--
             Но вспомнилъ дни невинной вѣры,--
             И снова къ жизни возвращенъ!
             Ахъ, дѣтскихъ лѣтъ воспоминанье!
             Въ субботней строгой тишинѣ
             Какъ будто райское лобзанье
             Съ небесъ спускалося ко мнѣ;
             Я возсылалъ мои моленья
             Съ блаженной, пламенной тоской,
             И открывался, какъ видѣнье,
             Мнѣ въ этомъ мірѣ міръ иной!
             Я вспомнилъ дѣтскія забавы,
             Веселье праздничныхъ затѣй,--
             И не могу принять отравы!
             Стою въ смущеньи передъ ней!
             О, пѣснь небесъ! О дай мнѣ услыхать...
             Слеза течетъ,-- земля! я твой опять!
   

ХОРЪ УЧЕНИКОВЪ.

                                 Всталъ Погребенный,
                                 Славно воскресъ!
                                 Превознесенный
                                 Выше небесъ,--
                                 Онъ Вседержителя
                                 Сѣлъ одесную
                                 Намъ же оставилъ
                                 Юдоль земную!
                                 Насъ Онъ оставилъ
                                 Здѣсь безъ Себя!
                                 Плачемъ, Спаситель,
                                 Славя Тебя!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

                                 Христосъ воскресъ!
                                 Возсталъ Онъ отъ тлѣнія
                                 И вѣсть искупленія,
                                 Шлетъ вамъ съ небесъ!
                                 Вамъ -- Его чающимъ,
                                 Вамъ -- прославляющимъ,
                                 Вамъ -- сострадающимъ,
                                 Вамъ -- поучающимъ,--
                                           Близокъ Христосъ!
   

ПЕРЕДЪ ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ.

Прогуливающіеся всякаго званія и состоянія.

НѢСКОЛЬКО РЕМЕСЛЕННИКОВЪ.

             Зачѣмъ туда?
   

ДРУГІЕ.

                                 Да къ лѣсникамъ!
             Идемъ, ребята!
   

ПЕРВЫЕ.

                                 Что намъ тамъ!
             На мельню!
   

РЕМЕСЛЕННЫЙ УЧЕНИКЪ.

                                 А не лучше-ль намъ
             Махнуть отселева къ прудкамъ?
   

ВТОРОЙ.

             Дорога больно некрасива!
   

ДРУГІЕ.

             Куда-жь?
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

                                 Въ Бургдорфъ! тамъ чудо что за пиво!
             Какія дѣвки! лавки -- первый сортъ!
   

ПЯТЫЙ.

             Аль ты забылъ, косматый чертъ!?
             Опять начнется передѣлка,--
             Спина болитъ и съ давишней раздѣлки!
   

СЛУЖАНКА.

             Нѣтъ! нѣтъ! вернемся поскорѣе!
   

ДРУГАЯ.

             Подъ тополями, вѣрно, ждутъ!
   

ПЕРВАЯ.

             А мнѣ корысть какая тутъ?
             Тебѣ, конечно, веселѣе:
             Онъ за тобой сейчасъ пойдетъ
             И ни на шагъ не отойдетъ!
   

ДРУГАЯ.

             Придетъ, чай, нынче онъ вдвоемъ
             Курчавый съ нимъ придетъ,-- идемъ!
   

ШКОЛЬНИКЪ.

             Чортъ! Какъ дѣвчонка раскричалась!
             Пойдемъ, пристанемъ поскорѣй!
             Эхъ! былъ бы табачокъ, да пиво чтобъ щипалось,
             Да дѣвка въ праздникъ помилѣй!
   

ГОРОЖАНКА.

             Какъ этихъ франтовъ и понять?!
             Какой то вкусъ несообразный!
             Могли бы въ обществѣ бывать
             И рвутся къ дѣвкѣ безобразной!
   

ВТОРОЙ ШКОЛЬНИКЪ -- (первому).

             Послушай, видишь, двѣ брюнетки;
             Милы и славненькій нарядъ?
             Къ тому-жь, онѣ мои сосѣдки,
             Давай-ко, пріударимъ, братъ?!
             Идутъ нарочно потихоньку,
             Начнемъ аттаку полегоньку!
   

ПЕРВЫЙ.

             Нѣтъ! нѣтъ! Пойдемъ за тѣми, братъ!
             А то, пожалуй, улетятъ!
             Та ручка, что въ субботу подметаетъ,
             По праздникамъ охотнѣе ласкаетъ.
   

БЮРГЕРЪ.

             Нѣтъ, мнѣ бургмейстеръ не по нраву;
             Онъ съ каждымъ шагомъ все грубѣй;
             За что его избрали, право?
             Заслугъ не вижу я, ей-ей!
             Ужъ стали нынче больно строги
             И увеличили налоги!
   

НИЩІЙ (поетъ)

             Господа почтенные, барышни прекрасныя!
             Свѣжія, нарядныя, точно звѣзды ясныя!
             Сжальтеся надъ бѣдными! грошикъ подадите --
             Нужду и заботушку бѣднымъ облегчите!
             Къ вамъ летитъ не пѣсенка,-- слезное моленье!
             Счастливъ, кто несчастному -- ангелъ утѣшенья!
             Этотъ день торжественный, праздничекъ веселый,
             Пусть избавитъ нищаго отъ нужды тяжелой!
   

БЮРГЕРЪ.

             Всего пріятнѣй поболтать
             За кружкой пива въ воскресенье,
             Про то, какъ съ туркой воевать,
             И про кровавыя сраженья.
             Сидишь спокойно подъ окномъ,
             На рѣчку смотришь, попиваешь,--
             Домой вернешься вечеркомъ
             И тишину благословляешь.
   

ТРЕТІЙ БЮРГЕРЪ.

             По мнѣ такъ все равно, сосѣдъ,
             Пускай кто хочетъ, тотъ дерется,
             Хоть вверхъ ногами стань весь свѣтъ:
             Лишь дома пусть по старому ведется.
   

СТАРУХА.

             Ай, какъ нарядна! какъ красива!
             Ну, какъ не сохнуть молодцу?
             Не будь ты только такъ спѣсива,--
             Ужь приведу тебя къ вѣнцу!
   

ГОРОЖАНКА.

             Агата, отойдемъ-ка прочь!
             Она, ты знаешь показала
             Мнѣ жениха въ Ивана-ночь,
             Такъ какъ бы здѣсь не разболтала!
   

ДРУГАЯ.

             А мнѣ представился въ водѣ
             Военный,-- съ нею я гадала,--
             Теперь ищу его вездѣ,
             Но -- нѣтъ! ни разу не встрѣчала!
   

СОЛДАТЫ.

             Города съ высокими
             Башнями, стѣнами;
             Дѣвушки съ надменными,
             Гордыми сердцами!
             Хорошо солдату
             Смѣлыми очами
             Заслужить награду!
                       Вотъ трубы гремятъ,
                       И насъ призываютъ!
                       Къ побѣдѣ звучатъ.
                       Иль смерть предвѣщаютъ!
                       На все мы пойдемъ!
                       И въ битвахъ опасныхъ
                       И городъ возьмемъ,
                       И дѣвушекъ красныхъ!
                       Побѣда! ура!
                       И слава солдату!
                       Онъ, вѣрно, себѣ
                       Добудетъ награду!
   

ФАУСТЪ И ВАГНЕРЪ -- (входятъ).

ФАУСТЪ.

             Весны благодатной живящіе взоры
             Разбили мосты на рѣкахъ изо льдинъ;
             Зима, разсердившись, умчалась на горы;
             Надежда и счастье сошлись средь долинъ;
             Старухи-зимы не опасны угрозы:
             Снѣгами убрала она крутизны
             И хочетъ оттуда наслать намъ морозы,
             Но солнце не терпитъ нигдѣ бѣлизны!
             Все въ краскахъ весеннихъ сіяетъ и блещетъ!
             Все къ жизни проснулось, все счастьемъ трепещетъ!
             Цвѣтовъ не хватаетъ лугамъ молодымъ,
             Такъ люди ихъ скрасятъ нарядомъ своимъ!
             Взойди, оглянись ты на городъ съ вершины,--
             Взгляни: изъ тяжелыхъ старинныхъ воротъ
             Шумящей волною разлился въ долины
             Нарядно одѣтый, веселый народъ;
             Всѣ, радуясь, славятъ Христа Воскресенье,
             И всякій къ веселью и счастью готовъ;
             Для нихъ и самихъ нынче день избавленья
             Отъ душныхъ покоевъ, отъ низкихъ домовъ,
             Отъ рабства труда, отъ работы невольной,
             Отъ узенькихъ улицъ, отъ темныхъ церквей;
             Толпами народъ высыпаетъ довольный,
             Спѣшитъ насладиться просторомъ полей!
             Взгляни, о, взгляни! словно рѣзвыя птицы
             Нарядныя лодки скользятъ по рѣкѣ!
             Шумятъ и хохочутъ! веселыя лица
             Въ садахъ и на полѣ, вблизи, вдалекѣ!
             Взгляни, нагруженный до самаго края
             Отъ берега отплылъ послѣдній челнокъ;
             Все,-- даже вершину горы украшая.
             Пролился нарядный, народный потокъ!
             Запѣла свирѣль и труба зазвучала,--
             Народъ веселится какъ будто въ раю,
             Доволенъ и счастливъ великій и малый!
             Здѣсь я человѣкомъ себя сознаю!
   

ВАГНЕРЪ

             Прогулку съ вами, несомнѣнно,
             За честь великую я счелъ,
             Но, признаюсь вамъ откровенно,
             Одинъ сюда я-бъ не пошелъ;
             Я ненавижу шумъ и крики!
             Какъ будто бѣсъ вселился въ нихъ
             Гамъ, кегли, визгъ какой-то дикій,
             Вотъ въ чемъ веселіе у нихъ!
   

КРЕСТЬЯНЕ -- (подъ липой поютъ и пляшутъ).

                       Одѣлся къ танцамъ пастушокъ
                       Одѣлъ и ленты, и вѣнокъ,
                       Откуда что набралось!
                       Подъ липкой шелъ ужь хороводъ,
                       И веселился весь народъ,--
                       А скрипка заливалась!
   
                       Пастухъ подъ липку поспѣшилъ
                       И живо дѣвку подцѣпилъ,
                       Локтемъ ее толкаетъ,--
                       А дѣвка вдругъ къ нему бочкомъ:
                       "Не будь-ка, молвитъ, дурачкомъ,--
                       "Кто эдакъ поступаетъ?"
   
                       Пошли плясать они вдвоемъ,
                       Налѣво, вправо и кругомъ,--
                       Ажь юбки разлетались!
                       Устали, тяжко имъ дышать,
                       А рукъ не хочется разжать!
                       Ужь такъ-то расплясались!
   
                       "Меня ты дурой не считай!
                       "Обманщикъ ты не первый, чай!
                       "Не вѣрю въ увѣренья!"
                       Но онъ ее уговорилъ,
                       Подальше въ сторону сманилъ,
                       А въ липкахъ -- плясъ да пѣнье!
   

СТАРЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ

             Спасибо, докторъ вамъ большое,
             Что на гулянье вы пришли,
             И наше празднество простое
             Своимъ присутствіемъ почли!
             Винца позвольте предложить?
             Изъ лучшей чарки угощаю;
             Поднявъ ее, я вамъ желаю
             Не только жажду утолить,--
             Нѣтъ, дай вамъ Богъ такъ много дней,
             Какъ много капель въ чаркѣ сей!
   

ФАУСТЪ.

             Благодарю и выпиваю,
             И вамъ въ отвѣтъ того-жъ желаю!

(народъ собирается вокругъ нихъ)

СТАРЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

             Вотъ такъ! Я очень, очень радъ,
             Что вы повеселитесь съ нами!
             Привыкли васъ мы всѣ встрѣчать
             Одними горестными днями;
             И не одинъ еще тутъ живъ,
             Дрожитъ, о прошломъ вспоминая,
             Когда вашъ батюшка лечилъ,
             Отъ злой чумы насъ исцѣляя.
             Тогда вы, докторъ, юны были,
             Но къ намъ входили, не боясь;
             Немало труповъ уносили,
             Но къ вамъ чума не привилась;
             Хоть смерть грозила вамъ неразъ,--
             Спасителя Спаситель спасъ!
   

ВСѢ.

             Ура! достойный человѣкъ!
             Продли Господь твой славный вѣкъ!
   

ФАУСТЪ.

             Тому воздай благодаренье,
             Кто намъ Помощникъ и Спасенье!

(проходитъ далѣе съ Вагнеромъ)

ВАГНЕРЪ.

             Великій человѣкъ! Какъ это обожанье
             Въ тебѣ должно-бы гордость возбудить!
             Блаженъ, блаженъ, кто силой дарованья
             Съумѣлъ народы счастьемъ надѣлить!
             Отецъ къ тебѣ ребенка поднимаетъ,
             Снимаетъ шапки радостно народъ;
             Забыты танцы, музыка смолкаетъ,
             Всякъ дань тебѣ почтенья воздаетъ;
             Склониться рады люди тѣ простые,
             Какъ будто-бы несутъ Дары Святые!
   

ФАУСТЪ.

             Еще шаговъ пять-шесть пройдемъ
             И сядемъ отдохнуть на камень;
             Вотъ здѣсь молитвой и постомъ
             Я изсушалъ свой юный пламень;
             Исполненъ вѣрой въ чудеса,
             Ломая руки и рыдая,
             Молилъ тогда я небеса,
             Чтобъ отошла зараза злая...
             Моей мольбы не слышалъ Богъ!
             Хвала насмѣшкой мнѣ звучала; --
             Ахъ, еслибъ ты постигнуть могъ,
             Какъ принесли мы пользы мало!
             Отецъ мой, честный человѣкъ,
             Въ кругу науки заключился,
             Съ учениками цѣлый вѣкъ
             Въ латинской кухнѣ онъ возился;
             Въ рецептахъ длинныхъ и неясныхъ
             Несовмѣстимость совмѣщалъ,
             И львенка съ лиліей прекрасной,
             Какъ жениха соединялъ
             И вотъ, покончены мытарства!
             Готовъ таинственный фіалъ!
             Больнымъ давали мы лекарства,--
             Кто принималъ, тотъ умиралъ.
             Никто въ наивномъ ослѣпленьи
             Насъ не спросилъ,-- гдѣ-жъ исцѣленья?!
             Мы какъ зараза истребляли,
             Я подносилъ спокойно ядъ,--
             Они покорно умирали,
             Я -- живъ, хоть смерти былъ-бы радъ!
             И вотъ, подносятъ, наконецъ,
             Убійцѣ смѣлому вѣнецъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             Нѣтъ, ваше горе неумѣстно:
             Вы помогали, какъ могли,
             И добросовѣстно, и честно
             Свою обязанность несли;
             Какъ сынъ -- отца вы уважали,
             За нимъ вы шли, затѣмъ впередъ,
             Умомъ въ наукѣ возмужали,
             А сынъ вашъ далѣе пойдетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Блаженъ, кто можетъ ожидать
             Хоть поздно истины добиться!
             Что знаемъ мы -- къ чему намъ знать?!
             Гдѣ то -- за чѣмъ нашъ умъ стремится?!
             Но пусть-же вѣчныя печали
             Прекрасный день не омрачатъ:
             Взгляни, деревни засіяли,
             Облилъ ихъ пурпурный закатъ.
                       Свершило солнце кругъ дневной
                       И къ новой жизни засвѣтило;
                       О, еслибъ могъ я за тобой
                       Летѣть великое свѣтило!
                       Я увидалъ бы въ поздній часъ
                       Уснувшій міръ, покой долины;
                       Я увидалъ-бы, какъ зажглась
                       Въ лучахъ заката горъ вершина;
                       Ручей серебряной струей
                       Блеснулъ-бы, услаждая взоры;
                       Я полетѣлъ-бы надъ рѣкой,
                       Черезъ рытвины, черезъ горы;
                       Вотъ море синее шумитъ,--
                       Гляжу, нѣмѣя въ восхищеньи!
                       Заката лучъ едва блеститъ
                       И будитъ новое стремленье!
                       Передо мной сіяетъ день,
                       За мною -- ночь, тамъ -- сводъ небесный,
                       Здѣсь -- море... ахъ, мечты чудесной
                       Намъ не дано схватить и тѣнь!
                       Нельзя съ духовными крылами
                       Намъ крыльевъ птицы сочетать,
                       Но, ахъ! неясными мечтами
                       Не можемъ въ высь не улетать!
                       Когда изъ синевы небесной
                       Къ намъ пѣсня птички долетитъ,
                       Или орелъ въ тиши надлѣсной
                       Надъ нами гордо воспаритъ,
                       Или спокойной вереницей
                       Потянетъ стая журавлей,--
                       Стремленье въ высь, во слѣдъ за птицей,
                       Впередъ, къ безвѣстному,-- сильнѣй!
   

ВАГНЕРЪ.

             И мнѣ случалось испытать
             Печаль и горькія сомнѣнья,
             Но, признаюсь, въ такомъ стремленьи
             Не удалось себя поймать.
             Нѣтъ, не могу завидовать я птицѣ;
             Ни разу крыльевъ не желалось мнѣ;
             Читаю я страницу за страницей,
             За книгой книгу,-- счастливъ я вполнѣ!
             Какъ быстро вечеръ зимній пролетаетъ!
             Я ощущаю жизни полноту!
             И, ахъ! иной пергаментъ раскрываетъ
             Передо мной такую красоту!
   

ФАУСТЪ.

             Твои стремленья хороши,
             Страсть къ одному въ тебѣ, я знаю,
             Но я, увы! я двѣ души
             Въ груди единой совмѣщаю!
             И все ихъ хочетъ раздѣлить:
             Одна стремится къ сладострастью,
             Другая -- жаждетъ воспарить,
             Тоскуя о небесномъ счастьи!
             О, если правда сонмъ духовъ
             Незримо въ воздухѣ летаетъ,
             Пусть разрѣшитъ насъ отъ оковъ
             И къ жизни новой увлекаетъ!
             О, если бъ могъ я пролетать
             Въ плащѣ волшебномъ по эфиру,
             Не согласился-бъ за порфиру
             Я плащъ волшебный мой отдать!
   

ВАГНЕРЪ.

             Нѣтъ, не зови воздушный рой!
             Они въ туманѣ обитаютъ
             И неожиданной бѣдой
             Намъ, бѣднымъ людямъ, угрожаютъ:
   
                       Чудовища къ намъ съ сѣвера летятъ
                       Съ змѣинымъ жаломъ ядовитымъ;
                       Съ востока, алчные,-- ѣдятъ
                       Сердца съ ворчаніемъ сердитымъ;
                       Духовъ пустыни гонитъ югъ:
                       Они мозгъ пламенемъ сжигаютъ;
                       А съ запада -- изсушатъ лугъ,
                       Иль наводненьемъ угрожаютъ
   
             Они послушны повелѣнью,
             Но злобой ихъ пылаетъ грудь;
             На видъ въ нихъ ангеловъ смиренье,
             Въ груди -- желанье обмануть.
             Но не пора-ли возвратиться?
             Свѣжѣетъ, можно простудиться;
             Да, вечеркомъ пріятенъ домъ...
             Да что ты смотришь такъ кругомъ?
             Твой взоръ кого то сторожитъ?
   

ФАУСТЪ.

             Песъ черный... въ полѣ... тамъ бѣжитъ...
   

ВАГНЕРЪ.

             Его давно я замѣчаю.
   

ФАУСТЪ.

             Но -- кто онъ?
   

ВАГНЕРЪ.

                                 Кто?! я полагаю,
             Бѣжитъ несчастный пуделекъ
             За господиномъ со всѣхъ ногъ.

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ

Гёте

Переводъ А. ФЕТА.

Съ рисунками Энгельберта Зейбертца.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Изданіе А. Ф. МАРКСА.

1899.


ПОСВЯЩЕНІЕ.

             Вы вновь ко мнѣ, воздушныя видѣнья!
             Давно знакомъ печальный съ вами взоръ!
             Хочу ль теперь тѣ задержать волненья?
             Иль сердцу милъ безумный сонъ съ тѣхъ поръ?
             Вы принеслись! Я, полонъ умиленья,
             Въ туманной мглѣ привѣтствую вашъ хоръ;
             Трепещетъ грудь младенческими снами
             Отъ волшебства, навѣяннаго вами.
   
             Вы принесли веселыхъ дней картину
             И много милыхъ ожило тѣней;
             Подобно сагѣ, смолкшей вполовину,
             Звучатъ любовь и дружба прежнихъ дней;
             И больно мнѣ; давнишнюю кручину
             Несетъ мнѣ жизнь со всѣхъ своихъ путей,
             И кличетъ тѣхъ, которыхъ въ мигъ участья
             И унесло и обмануло счастье.
   
             Имъ не слыхать послѣдующихъ пѣсенъ,
             Всѣмъ тѣмъ, кому я первыя пѣвалъ;
             Кружокъ привѣтный избранныхъ сталъ тѣсенъ
             И отголосокъ первый отзвучалъ.
             Кому пою, тотъ кругъ мнѣ неизвѣстенъ,
             Его привѣтъ мнѣ сердце запугалъ;
             А тѣ, чей слухъ мою и любитъ лиру,
             Хотя въ живыхъ, разсѣяны по міру.
   
             И вновь во мнѣ отвычное стремленье
             Въ тотъ кроткій міръ, къ задумчивымъ духамъ;
             Неясное подъемлю пѣснопѣнье
             Подобное Эоловымъ струнамъ;
             Проснулось въ строгомъ сердцѣ умиленье,
             Невольно слезы слѣдуютъ слезамъ;
             Все, чѣмъ владѣю, кажется мнѣ лживо,
             А что прошло передо мною живо.



ПРОЛОГЪ НА ТЕАТРѢ.


Директоръ, Поэтъ, Комикъ.

Директоръ.

             Вы оба мнѣ уже не разъ
             Въ нуждѣ и горѣ были братья,
             Скажите, это предпріятье
             Успѣшно ли пойдетъ у насъ?
             Вѣдь на толпу поди-ка угоди ты,
             А вѣдь живя, она и жить даетъ.
             Столбы стоятъ и доски поприбиты,
             И праздника невольно всякій ждетъ.
             Вотъ собрались, сидятъ поднявши брови
             И изумленья ждутъ, коли не крови.
             Я знаю, чѣмъ народу угождать;
             Но въ этотъ разъ меня сомнѣнья взяли.
             Хоть ихъ не водится хорошимъ баловать.
             Но страшно много всѣ читали.
             Какъ быть, чтобъ вышло ново и свѣжо,
             Значительно и вмѣстѣ хорошо?
             Конечно, видѣть радъ я весь потокъ народа,
             Какъ къ нашей лавочкѣ валитъ онъ такъ что страсть
             И мучается тамъ у узенькаго входа
             Въ дверь милосердія попасть.
             Съ утра уже начнется страшной давкой
             У кассы, чуть забрезжитъ свѣтъ.
             И, какъ въ голодный годъ предъ хлѣбниковой лавкой,
             Готовъ пропасть онъ за билетъ.
             Такое чудо -- дѣло рукъ поэта.
             Мой другъ, прошу, сегодня сдѣлай это.
   

Поэтъ.

             О, не кажи на пестрое движенье,
             Въ которомъ духъ поэта не живетъ,
             Скрой отъ меня все это треволненье,
             Что насъ невольно мчитъ въ водоворотъ.
             Нѣтъ, въ тихое введи уединенье,
             Гдѣ радости поэтъ лишь обрѣтетъ.
             Тамъ гдѣ любовь и дружба въ благостынѣ
             Рукой боговъ приводятъ насъ жъ святынѣ.
   
             Ахъ! что лишь сердца глубина рождаетъ,
             Что съ робостью лепечутъ лишь уста,
             Что удалось и снова исчезаетъ
             Суровый свѣтъ развѣетъ навсегда.
             Нерѣдко лишь съ годами возникаетъ
             Вся образовъ воздушныхъ полнота.
             Блестящее на мигъ лишь создается,
             Прекрасное въ вѣка передается.
   

Комикъ.

             Мы о вѣкахъ здѣсь толковать отложимъ;
             Потомки, я скажу, положимъ,
             А современныхъ тѣшить какъ?
             И имъ вѣдь хочется забавы;
             И въ настоящемъ малый бравый,
             Скажу я, тоже не пустякъ.
             Кто ловокъ говорить съ толпой.
             Тому хоть будь она еще въ причудахъ злобнѣй;
             И нуженъ кругъ ему большой,
             Чтобъ потрясать его удобнѣй.
             Итакъ смѣлѣй, чтобъ вѣрно въ цѣль попасть;
             Фантазіи весь хоръ намъ подавайте,
             Пускайте умъ и разумъ, чувство, страсть,
             А глупости, прошу, не забывайте!
   

Директоръ.

             Но дѣйствію ты долженъ дать кипѣть!
             Идутъ смотрѣть, такъ было бъ что смотрѣть,
             Коль ты въ глаза бросаешься жестоко,
             Чтобъ всякъ сидѣлъ разиня ротъ,
             Ты тотчасъ захватилъ широко,
             И ужъ привлекъ къ себѣ народъ.
             На массы ты лишь массой повліяешь:
             Всякъ что-нибудь на вкусъ отыщетъ свой.
             Взявъ многое, ты многихъ одѣляешь;
             Тогда доволенъ всякъ пойдетъ домой.
             Разбей свой кусъ, чтобъ каждый видѣлъ крошку;
             Имъ нравится глотать подобную окрошку,
             Легко играть, легко и сочинять.
             Какая польза, здѣсь имъ цѣлое давать!
             Вѣдь публика же все расщиплетъ понемножку.
   

Поэтъ.

             Вамъ не понять, къ чему тутъ ремесло ведетъ!
             Художнику оно позоръ неотразимый!
             А пачкотня такихъ господъ,
             Какъ вижу, ужъ у васъ максимой.
   

Директоръ.

             Не ляжетъ твой упрекъ на совѣсти моей.
             Кто хочетъ дѣйствовать вѣрнѣй,
             И долженъ выбирать орудіе прямое.
             Подумай, вѣдь колоть то дерево гнилое,
             Взгляни-ко, для кого писать!
             Пришли: тотъ- скуку разогнать,
             Изъ-за стола поднялся объѣдало,
             А вѣдь иной, легко сказать,
             Пришелъ отъ чтенія журнала.
             Идутъ разсѣянно они какъ въ маскарады,
             Полюбопытствовать изъ креселъ и изъ ложъ;
             И дамы показать себя, свои наряды,
             Безденежно играютъ тожъ.
             На высяхъ что мечтать, поэтъ-владыко?
             Наполненный театръ порадуетъ ли васъ?
             На покровителей взгляни-ко!
             То сущій ледъ, то дикари подчасъ.
             За карты сѣсть одни мечтаютъ молодцы,
             Тотъ до продажной добѣжать постели.
             Чего жъ вамъ, бѣдные глупцы,
             Прекрасныхъ музъ терзать для этой цѣли?
             Давайте больше, больше,-- вамъ твержу одно,
             Отъ этого никакъ не уклоняйтесь.
             Лишь съ толку сбить людей старайтесь,
             А угодить имъ мудрено.--
             Чѣмъ полонъ ты? восторгомъ иль слезами?
   

Поэтъ.

             Ступай, ищи другихъ рабовъ!
             Какой поэтъ права свои готовъ,
             То право человѣка, что дано
             Природою ему, попрать ногами?
             Чѣмъ властвуетъ онъ надъ сердцами?
             Чѣмъ примиряетъ все въ одно?
             Не тѣмъ созвучьемъ ли, что изъ груди стремится,
             Чтобъ съ цѣльнымъ міромъ въ сердце возвратиться?
             Когда природа нити безконечной
             Бездушное крутитъ веретено,
             Когда всей пестрой, скоротечной
             Толпиться твари суждено,
             Кто все въ ряды текучіе ровняетъ,
             Гдѣ все риѳмически плыветъ?
             Кто частности въ священный хоръ скликаетъ,
             Къ аккорду дивному зоветъ?
             Кто въ бурю страсть влагаетъ роковую?
             Даетъ задумчивость зарѣ?
             Кто милой на стезю кидаетъ дорогую
             Цвѣты, въ весенней ихъ порѣ?
             Кто злачными, ничтожными листами
             Заслугу чтитъ, сплетая ей вѣнецъ?
             Кто на Олимпѣ правитъ и богами?
             Мощь человѣка -- лишь пѣвецъ.
   

Комикъ.

             Такъ властью пользуйся своей,
             Примись за творчество скорѣй,
             Какъ за дѣла любовныя берутся.
             Сначала встрѣтятся, прочувствуютъ, сойдутся,
             Глядишь и заплелось, прикованъ нѣжный взоръ;
             Все къ счастію пошло, а вдругъ наперекоръ;
             Восторгъ въ груди, тутъ жди сердечныхъ ранъ,
             И не оглянешься, а цѣлый ужъ романъ.
             Обрадуй насъ ты пьесою такой!
             Старайся почерпать изъ жизни-то людской!
             Всѣ ей живутъ, не всѣмъ она извѣстна,
             А гдѣ ни выхвати, повсюду интересна.
             Картину пеструю при слабомъ освѣщеньи
             И правды искорку при многомъ заблужденьи:
             Такое пиво какъ сварить,
             По вкусу будетъ всѣмъ, всѣмъ можно угодить.
             Весь цвѣтъ сберется молодежи,
             Чтобъ откровенья слово услыхать,
             И въ каждомъ нѣжномъ сердцѣ тоже
             Твое творенье будетъ грусть питать;
             То то, то это станетъ пробуждаться,
             И станетъ каждый самъ съ собой считаться.
             Они еще не прочь и плакать, и смѣяться,
             Имъ дорогъ и порывъ, ихъ привлекаетъ видъ:
             Кто довершенъ, съ тѣмъ трудно управляться;
             Кто развивается, за все благодаритъ.
   

Поэтъ.

             Такъ вороти тѣ дни мнѣ снова,
             Когда я самъ въ развитьи былъ,
             Когда потокъ живого слова
             За пѣсней пѣсню торопилъ,
             Когда я видѣлъ міръ въ туманѣ,
             Изъ ранней почки чуда ждалъ,
             Когда я всѣ цвѣты срывалъ,
             Что распускались на полянѣ.
             Я былъ убогъ и какъ богатъ!
             Алкая правды, такъ обману радъ.
             Дай тотъ порывъ мнѣ безусловный,
             Страданій сладостные дни,
             И мощь вражды и пылъ любовный,
             Мою ты молодость верни!
   

Комикъ.

             Другъ, молодость тебѣ нужна,
             Когда въ сраженьи мечъ надъ головой твоею,
             Когда красавицъ -- не одна,
             А много кинулись на шею,
             Когда за бѣгъ быстрѣйшій твой
             Еще. вдали вѣнецъ мелькаетъ,
             Когда за пляской круговой
             Всю ночь попойка ожидаетъ.
             Но съ силою, съ умѣньемъ ударять
             По всѣмъ струнамъ знакомымъ, неизмѣннымъ,
             Цѣль самому себѣ избрать
             И въ обаяньи сладостномъ витать
             Ужъ долгъ велитъ вамъ, господамъ почтеннымъ,
             И честь отъ васъ нимало не отходитъ.
             Не къ дѣтству старость можетъ возвращать,
             Она лишь насъ вполнѣ дѣтьми находитъ.
   

Директоръ.

             Довольно на словахъ считаться,
             Пора бы дѣло увидать;
             Чѣмъ въ комплиментахъ разливаться,
             Могли бъ полезное создать.
             Что толковать о вдохновеньи этомъ?
             Не жди, хватай его сейчасъ.
             Коль ты считаешься поэтомъ,
             Такъ дай поэзіи приказъ.
             Нашъ вкусъ довольно обнаруженъ,
             Напитокъ самый крѣпкій нуженъ,
             Вари сейчасъ, чтобъ былъ хорошъ!
             Что нынче не сыскалъ и завтра не найдешь;
             Пропалъ, кто день одинъ просрочитъ.
             Одно возможное вездѣ
             Хватаетъ сильный, пріурочитъ,
             Тогда ужъ самъ бросать не хочетъ
             И продолжаетъ, по нуждѣ.
             Ты знаешь самъ, на нашихъ сценахъ
             Свое всякъ тащитъ на показъ;
             И не тужи на этотъ разъ
             Ты о машинахъ, перемѣнахъ.
             Большой и малый свѣтъ пускай ты произвольно
             На звѣзды тоже будь щедрѣй,
             Воды, огня и скалъ довольно,
             И хватитъ птицъ у насъ, звѣрей.
             Такъ на подмосткахъ дай-ко вдругъ
             Всего творенья полный кругъ,
             И пробѣгай, насколько быстро надо,
             Съ высотъ небесъ ты черезъ міръ до ада.




ПРОЛОГЪ НА НЕБѢ.

Господь,-- Небесныя Силы.--

Затѣмъ Мефистофель.

Три Архангела.

Рафаэль.

             Ликуетъ солнце какъ бывало,
             Свой голосъ въ хоръ міровъ неся,
             Не уклонилася нимало
             Его громовая стезя.
             Сей видъ возноситъ херувима,
             Твоихъ твореній безъ числа
             Краса для всѣхъ непостижима,
             И все какъ въ первый день свѣтла.
   

Гавріилъ.

             И съ быстротою вѣской мочи
             Земли кружится красота,
             То вся покрыта мракомъ ночи,
             То райскимъ свѣтомъ залита;
             И пѣнясь моря волны рвутся,
             Что бъ со скалою въ бой идти,
             И море и скала несутся.
             Стремглавъ по вѣчному пути.
   

Михаилъ.

             И бури вѣчныя бушуютъ
             Къ морямъ съ земли, къ землѣ съ морей,
             И цѣпь вліяній образуютъ
             Живой подвижностью своей.
             И все спаля и уничтожа,
             Прогрохотавшій гаснетъ громъ.
             Но мы, Твои посланцы, Боже!
             Твой кроткій день мы воспоемъ.
   

Всѣ три.

             Сей видъ возноситъ херувима,
             Твоихъ твореній безъ числа
             Краса для всѣхъ непостижима
             И все какъ въ первый день свѣтла.
   

Мефистофель.

             Когда, Господь, ты вновь доступенъ намъ
             И самъ спросилъ, какъ тамъ у насъ ведется,
             И милостивъ ко мнѣ обычно самъ,
             То съ челядью и мнѣ предстать придется.
             Прости! отъ громкихъ словъ не и;ду успѣха,
             Хоть попади у всѣхъ я на языкъ.--
             Мой паѳосъ лишь тебѣ бъ надѣлалъ смѣха,
             Когда бъ ты самъ отъ смѣха не отвыкъ.
             О солнцѣ, о мірахъ мнѣ вовсе неизвѣстно,
             Я вижу лишь, что человѣку тѣсно.
             Сей мелкій богъ земли сталъ на одну ступень
             И страненъ, какъ и въ первый день.
             И отъ того бѣда надъ нимъ стряслася эта,
             Что призракъ далъ ему небеснаго ты свѣта;
             Его онъ разумомъ зоветъ и съ нимъ готовъ
             Звѣроподобнѣе явиться всѣхъ скотовъ.
             Коль вашей милости угодно,
             Живетъ съ цикадою онъ длинноногой сходно,
             Что, подлетая, подскакнетъ
             И тотчасъ же въ травѣ все старое поетъ.
             И хоть лежалъ бы ужъ въ травѣ-то безъ вопроса!
             А то вѣдь дряни нѣтъ, куда бъ не сунулъ носа.
   

Господь.

             Иль ты сказать другого не имѣешь?
             Иль только осуждать умѣешь?
             Земля хоть разъ тебѣ понравиться могла бъ.
   

Мефистофель.

             Помилуй Господи! Но міръ нашъ плохъ и слабъ.
             Мнѣ жаль людей, и я, при ихъ терзаньи,
             Самъ мучить ихъ не въ состояньи.
   

Господь.

             Ты знаешь Фауста?
   

Мефистофель.

                                           Докторъ онъ?
   

Господь.

                                                               Мой рабъ!
   

Мефистофель.

             Не такъ другой тебѣ онъ угождаетъ.
             Чудакъ все неземнымъ однимъ себя питаетъ.
             Броженіемъ его уноситъ неизмѣнно,
             Свое безумство онъ едва ли сознаетъ;
             Давай ему звѣзды небесной непремѣнно,
             Земля неси ему свой лучшій плодъ,
             И все, что близко или отдаленно,
             Никакъ въ немъ жажды не зальетъ.
   

Господь.

             Хоть смутно онъ мнѣ служитъ, но въ концѣ
             Его на свѣтъ я выведу блестящій.
             Вѣдь узнаетъ садовникъ въ деревцѣ
             Грядущій цвѣтъ, прекрасный плодъ сулящій.
   

Мефистофель.

             Бьюсь объ закладъ, что онъ для васъ пропащій,
             Лишь дайте власть въ моемъ лицѣ
             Повесть его дорогой настоящей!
   

Господь.

             Пока съ земли онъ не сойдетъ,
             То я тебѣ не возбраняю.
             Блуждаетъ человѣкъ, пока живетъ.
   

Мефистофель.

             Благодарю на этомъ; не желаю
             Я съ мертвыми возиться никогда.
             Съ румянцемъ щеки -- вотъ моя среда.
             Покойникомъ меня ужъ не прельстишь;
             Я такъ люблю, какъ кошка любитъ мышь.
   

Господь.

             Ну, хорошо; теперь ты власть имѣешь!
             Сбой этотъ духъ съ живыхъ его основъ
             И низведи, коль съ нимъ ты совладѣешь.
             Его до низменныхъ круговъ.
             Но устыдись, узнавъ когда-нибудь,
             Что добрый человѣкъ въ своемъ стремленьи темномъ
             Найти сумѣетъ настоящій путь.
   

Мефистофель.

             Прекрасно. Въ ожиданьи скромномъ,
             Я въ выигрышѣ буду преогромномъ.
             Когда дойду до цѣли я,
             Вотъ хохотать-то мнѣ придется.
             Онъ пыли въ сласть же насосется,
             Какъ тетушка моя, почтенная змѣя.
   

Господь.

             И вновь явись. Такихъ какъ ты пускаютъ.
             Не гналъ я васъ отъ моего лица.
             Изъ духовъ всѣхъ, что отрицаютъ
             Скорѣе всѣхъ терплю я хитреца.
             Слабъ человѣкъ, на трудъ идетъ не смѣло,
             Сейчасъ готовъ лелѣять плоть свою;
             Нотъ я ему сопутника даю,
             Который бы, какъ чортъ, дразнилъ его на дѣло.
             Вы жъ, дѣти божьяго избранья,
             Любуйтесь красотой созданья!
             Все, что въ бываньи движетъ и живитъ,
             Пусть гранію объемлетъ васъ любовной,
             И что въ явленьи призракомъ паритъ
             Скрѣпляйте мыслью безусловной.

(Небо закрывается, Архангелы разсѣеваются).

   Мефистофель (одинъ).
             Радъ видѣть старика я хоть на мигъ одинъ,
             Боюсь въ немилость впасть конечно.
             Прекрасно, что такой великій господинъ
             И съ чортомъ рѣчь ведетъ такъ человѣчно.


ТРАГЕДІИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.


Ночь.

Тѣсная, готическая комната съ высокими сводами.

Фаустъ (въ безпокойствѣ, на своемъ креслѣ у конторки).

             Ахъ, и философовъ-то всѣхъ,
             И медицину, и права,
             И богословіе, на грѣхъ,
             Моя изучила вполнѣ голова:
             И вотъ стою я, бѣдный глупецъ!
             Какимъ и былъ, не умнѣй подъ конецъ;
             Магистромъ, докторомъ всякій зоветъ,
             И за носъ таскать мнѣ десятый ужъ годъ
             И вверхъ и внизъ, и вкривь и вкось
             Учениковъ своихъ далось.--
             И вижу, что знать ничего мы не въ силахъ!
             Отъ этого кровь закипаетъ въ жилахъ.
             Я точно ученѣе всѣхъ этихъ глупцовъ,
             Магистровъ, писцовъ, докторовъ и поповъ;
             Смущаться сомнѣньемъ мнѣ больше не надо,
             Не стану бояться я чорта и ада.
             Зато и отрады ни въ чемъ не встрѣчаю,
             Не мню я, что нѣчто хорошее знаю,
             Не мню, что чему-то могу поучать,
             Людей исправлять и на путь наставлять.
             Ни денегъ не нажилъ, ни блага иныхъ,
             Ни славы, ни почестей мірскихъ;
             Собака бъ не стала такъ жить, какъ я маюсь!
             Поэтому къ магіи я обращаюсь,
             Не изречетъ ли мощный духъ
             Какой-нибудь мнѣ тайны вслухъ;
             Чтобъ пересталъ я твердить, кряхтя,
             Другимъ, чего не знаю я;
             Чтобъ позналъ я, чѣмъ вполнѣ
             Міръ связанъ въ тайной глубинѣ,
             Чтобъ силы мнѣ предстали сами,
             А не возился бы я надъ словами.
             О, мѣсяцъ! Если бъ въ этотъ часъ
             Ты озарялъ въ послѣдній разъ
             Конторку въ комнатѣ моей,
             Гдѣ столько я не спалъ ночей!
             Тогда надъ книгами горой,
             Печальный другъ, ты былъ со мной!
             О если бъ на вершинахъ горъ
             Я свѣтомъ могъ насытить взоръ,
             Средь духовъ вкругъ пещеръ носиться,
             Въ лугахъ, въ лучахъ твоихъ томиться,
             Отъ чада знанья облегченный,
             Въ твоей росѣ возобновленный!
   
             Увы! не въ той же ль я тюрьмѣ?
             Нора, въ которой душно мнѣ,
             Гдѣ даже свѣтъ небесъ дневныхъ
             Тускнѣй отъ стеколъ расписныхъ!
             Стѣсненный этой грудой книгъ,
             Что точитъ червь, гнѣздясь въ пыли,
             Гдѣ вверхъ до сводовъ до самихъ
             Бумаги въ копоти легли;
             Вездѣ бутыли у шкаповъ
             И инструменты по стѣнамъ,
             Межъ нихъ набитъ старинный хламъ --
             И вотъ твой міръ! вотъ міръ каковъ!
   
             Спрошу ль, зачѣмъ такъ сердце вдругъ
             Пугливо застучится въ грудь?
             И непонятный мнѣ недугъ
             Всей жизни преграждаетъ путь?
             Взамѣнъ природы всей живой,
             Куда Господь послалъ людей,
             Живу въ пыли я лишь гнилой
             Звѣриныхъ да людскихъ костей.
   
             Бѣги! Воспрянь! и въ свѣтъ иной!
             И развѣ эта книга вотъ,
             Что Нострадамуса рукой
             Написана, -- не поведетъ?
             Тогда познаешь ходъ планетъ,
             Природою руководимъ,
             И сила духа дастъ отвѣтъ,
             Какъ духъ бесѣдуетъ съ другимъ.
             Напрасно трезвымъ здѣсь умомъ
             Святые знаки разъяснять:
             Вы, духи! вьетесь здѣсь кругомъ;
             Отвѣтьте, коль могли вы внять!

(Открываетъ книгу и видитъ знакъ макрокосма.) (1)

             О! что за радость этотъ видъ исторгъ
             Изъ всей души покорной этимъ силамъ!
             Я слышу, юный и святой восторгъ
             Течетъ по нервамъ у меня и жиламъ.
             Не богъ ли эти знаки начерталъ,
             Что бурю сердца укрощаютъ,
             Его отрадой наполняютъ,
             И тайной властію началъ
             Природы силы вдругъ предъ взоромъ обнажаютъ?
             Не богъ ли я? Все ясно наконецъ
             Въ чертахъ я сихъ читать умѣю.
             Природы творчество передъ душой моею.
             Теперь я понялъ, что сказалъ мудрецъ:
             "Не міръ духовъ намъ запертъ властный,
             Твой смыслъ закрытъ.-- Но ты прозри,
             Встань, ученикъ! Омой, несчастный,
             Земную грудь въ лучахъ зари!"

(Онъ разсматриваетъ знакъ.)

             Какъ все слилося здѣсь въ одномъ.
             Какъ все живетъ одно въ другомъ!
             Какъ вверхъ и внизъ здѣсь силы неземныя
             Несутъ другъ другу ведра золотыя,
             На крыліяхъ перелетаютъ,
             Съ небесъ сквозь землю проникаютъ
             И все созвучьемъ наполняютъ!
             Какое зрѣлище! Лишь зрѣлище, увы!
             Природы силы, гдѣ же вы?
             Гдѣ, груди, вы? Источникъ жизни каждой,
             Къ которому земля и небо льнетъ,
             Куда всего меня влечетъ!--
             Ты всѣхъ поишь, что жъ я томлюся жаждой?

(Онъ нетерпѣливо раскрываетъ книгу въ другомъ мѣстѣ я видитъ знакъ духа земли.;

             Совсѣмъ не такъ на этотъ знакъ смотрю!
             Ты, духъ земли, ты мнѣ роднѣе;
             Себя я чувствую сильнѣе,
             Я словно отъ вина горю;
             Я мужество почуялъ молодое,
             Сносить и скорбь и счастіе земное,.
             Сражаться съ бурею морокою,
             Подъ трескъ крушенья не слабѣть душою.
             Тускнѣетъ надо мной --
             Луна свой прячетъ свѣтъ --
             Лампада меркнетъ!
             Чадѣетъ!-- Красные лучи дрожать
             Вкругъ головы моей!-- Со сводовъ
             Какой-то дрожью вѣетъ
             И обдаетъ меня!
             Ты рѣешь, духъ желанный, чую я:
             Откройся!
             Ахъ! какъ стѣснилась грудь моя!
             Для новыхъ движеній
             Я полонъ волненій!
             Всѣ сердца порывы къ тебѣ стремятся!
             Явись! Явись! Хоть съ жизнью пришлось бы
             разстаться!

(Онъ беретъ книгу и таинственно произноситъ знакъ духа. Красное пламя вздрагиваетъ и духъ является въ пламени.)

Духъ.

             Кто звалъ меня?
   

Фаустъ (отворачиваясь).

                                           Ужасныя черты!
   

Духъ.

             Ты влекъ меня въ сильнѣйшей мѣрѣ,
             И долго льнулъ къ моей ты сферѣ,
             И вотъ --
   

Фаустъ.

                                           Ахъ! нестерпимъ мнѣ ты!
   

Духъ.

             Ты звалъ, алкалъ подъ страстный лепетъ
             Услышать мой голосъ и ликъ видѣть мой;
             Я тронулся твоей мольбой.
             Вотъ я! -- Какой позорный трепетъ,
             О, полубогъ, тебя объялъ?
             Гдѣ грудь, въ которой міръ ты цѣлый создавалъ,
             Носилъ, вмѣщалъ, гордясь мечтой любовной
             Возвыситься до насъ, до высоты духовной?
             О, гдѣ ты, Фаустъ! чей зовъ ко мнѣ звучалъ,
             Котораго ко мнѣ порывъ всесильный мчалъ?
             Ты ль здѣсь, объятъ моимъ дыханьемъ,
             Вдругъ сталъ трепещущимъ созданьемъ,
             Подобьемъ слабаго червя?
   

Фаустъ.

             Ликъ огненный, смущусь ли я душою?
             Я точно Фаустъ, и равенъ я съ тобою.
   

Духъ.

             Въ бурѣ дѣяній, въ волнахъ бытія
                       Бродящая сила,
                       Кружусь на просторѣ,
                       Рожденье, могила
                       И вѣчное море,
                       За смѣной другая,
                       И жизнь огневая,
             Основу у времени шумно сную,
             Живой я покровъ божества создаю.
   

Фаустъ.

             Носящійся надъ бездной міровой,
             Духъ дѣятель, какъ родственъ я съ тобой!
   

Духъ.

             Съ тѣмъ равенъ бываешь, кого постигаешь,
                       Не ты со мной!

(Исчезаетъ.)

Фаустъ (содрогаясь).

                       И не съ тобой?
                       Такъ съ кѣмъ же?
                       Я, образъ божества!
                       И даже не съ тобой!

(Стучатъ,)

             Смерть! узнаю, -- мой фамулусъ опять;
             Прощай все счастіе мгновенья!
             Вѣдь нужно жъ эту мощь видѣнья
             Сухому шатуну прогнать!


Вагнеръ въ халатѣ и колпакѣ, съ лампой въ рукѣ.
Фаустъ отворачивается.

Вагнеръ.

             Простите! декламировали, мнилось,
             По греческой трагедіи вы?-- Вотъ
             Такое бъ мнѣ искусство пригодилось,
             Ему теперь большой почетъ.
             Слыхалъ я мнѣнье, да и всякій скажетъ,
             Иной актеръ священнику укажетъ.
   

Фаустъ.

             Да, ежели священникъ самъ актеръ;
             Какъ это иногда бываетъ.
   

Вагнеръ.

             Ахъ! кто сидитъ, вперяя въ книгу взоръ,
             И міръ едва по праздникамъ видаетъ,
             Лишь издали, въ трубу глядя глазами,
             Какъ станетъ міръ онъ убѣждать словами?
   

Фаустъ.

             Чего въ насъ нѣтъ, намъ не поймать, мой милый!
             Не изъ груди оно течетъ,
             Откуда съ первобытной силой
             У слушателя къ сердцу льнетъ.
             Вамъ вѣкъ сидѣть въ трудѣ безслѣдномъ,
             Въ чужихъ объѣдкахъ видѣть прокъ,
             Стараясь въ вашемъ пеплѣ бѣдномъ
             Раздуть убогій огонекъ!
             У обезьянъ, да у ребятъ возбудишь
             Восторгъ, -- коль въ этомъ вкусъ нашатъ;
             А сердца льнуть ты къ сердцу не принудишь,
             Коль не отъ сердца ты изшелъ.
   

Вагнеръ.

             Но дикція -- оратора спасенье.
             Самъ чувствую, отсталъ, я, безъ сомнѣнья.
   

Фаустъ.

             Къ чему при честной цѣли шумъ!
             Зачѣмъ шутомъ съ гремушкой быть?
             Съ искусствомъ малымъ здравый умъ
             Себя сумѣетъ заявить.
             И если подлинно есть что сказать,
             Зачѣмъ мудреныхъ словъ искать?
             Да, ваши рѣчи съ яркой мишурой,
             Глаза лишь людямъ отводящей,
             Безплодны, какъ осеннею порой
             Туманный вѣтръ, въ сухой листвѣ шумящій!
   

Вагнеръ.

             О, Боже! Жизнь кратка, -- межъ тѣмъ
             Искусство долго въ изученьи.
             Я при своемъ критическомъ стремленьи
             Пугаюсь иногда совсѣмъ.
             Источники, какіе и найдешь,
             Чтобъ пріобрѣсти, какъ трудно достается!
             Полупути пожалуй не пройдешь,
             А бѣдняку и умереть придется.
   

Фаустъ.

             Ужель пергаментъ кладезь тотъ священный,
             Что въ силахъ жажду навсегда залить?
             Лишь изъ души отрадою нетлѣнной
             Возможно душу утолить.
   

Вагнеръ.

             Позволь! Такъ радостно, признаться,
             Въ духъ прошлыхъ лѣтъ переселяться,
             И видѣть, что до насъ писалъ мудрецъ, --
             И какъ мы далеко ушли-то наконецъ.
   

Фаустъ.

             О! Далеко. До звѣздъ самихъ!
             Для насъ, мой другъ, чреда вѣковъ былыхъ
             Есть книга за семью печатьми.
             Что духомъ тѣхъ вѣковъ слыветъ,
             То въ сущности духъ самыхъ тѣхъ господъ,
             А въ немъ вѣка должны признать мы.
             Тутъ больше грустнаго, чѣмъ срама.
             Посмотришь, -- жаль, что не бѣжалъ давно;
             Помойное ведро, чуланъ для хлама,
             И много что событіе одно, --
             Съ прекрасной прагматической максимой,
             Ни съ чѣмъ въ устахъ у куколъ несравнимой!
   

Вагнеръ.

             Однако міръ и духъ-то нашъ познать!
             Вѣдь каждаго изъ насъ прельщаетъ.
   

Фаустъ.

             Да, что зовется познавать!
             Кто вещи звать ихъ именемъ дерзаетъ?
             Того, кто что-нибудь да зналъ
             И, сердцу въ простотѣ душевной давъ свободу,
             Свои воззрѣнія и чувства несъ народу,
             Народъ же изгонялъ всегда, да распиналъ.
             Любезный другъ, прости, давно ужъ ночь,
             Пора разстаться позднею порою.
   

Вагнеръ.

             А я не спать и долѣ бы не прочь,
             Чтобъ такъ учено толковать съ тобою.
             Но завтра, ради праздника Христова,
             Про то и се позволь спросить мнѣ снова.
             Ученый трудъ давно себѣ усвоя,
             Хоть много знаю,-- знать хотѣлъ бы все я.

(Уходить.)

Фаустъ.

             Какъ въ головѣ надежда не проходитъ,
             Когда иной пустому только радъ,
             Рукою жадно роетъ кладъ,
             А дождевыхъ червей находить!
   
             Какъ смѣетъ рѣчь людская здѣсь звучать,
             Гдѣ мощный духъ сказался мнѣ тревогой?
             Но ахъ! спасибо, въ этотъ разъ, сказать
             Я долженъ и тебѣ, бѣднякъ убогой.
             Ты спасъ меня въ ужасный этотъ мигъ,
             Какъ я едва съ разсудкомъ не разстался.
             Такъ исполински образъ сей возникъ,
             Что самъ себѣ я карликомъ казался.
   
             Я, образъ божества, когда
             Передъ зерцаломъ правды вѣчной
             Я мнилъ, въ отрадѣ безконечной,
             Стряхнуть земное навсегда;
             Я, выше херувимскихъ силъ
             Мечтавшій всюду разливаться
             И творчески съ небесными равняться,
             Какъ тяжело я долженъ разсчитаться!
             Ты словно громъ меня сразилъ.
   
             Съ тобою мнѣ равняться не пристало.
             Хоть силъ во мнѣ призвать тебя достало,.
             Но удержать тебя не стало силъ.
             Я былъ въ тѣ чудныя мгновенья
             Въ душѣ такъ малъ и такъ высокъ;
             Ты вновь столкнулъ безъ сожалѣнья
             Меня въ людской, невѣрный рокъ.
             Кто скажетъ мнѣ: куда стремить желанья?
             За тѣмъ порывомъ, иль назадъ?
             Ахъ! наши дѣйствія, равно какъ и страданья,
             Ходъ нашей жизни тормозятъ.
   
             Къ высокому, что въ духѣ обрѣтаемъ,
             Все чуждое помалу пристаетъ;
             Когда земного блага достигаемъ,
             Все лучшее мечтой у насъ слыветъ.
             Святыя чувства жизненныхъ стремленій
             Коснѣютъ средь житейскихъ треволненій.
   
             Хотя сперва, въ порывѣ молодомъ,
             Мечта рвалась взлетѣть надъ сферой звѣздной,
             Теперь ей кругъ очерченъ небольшой,
             Когда за счастьемъ счастье взято бездной.
             Забота тотчасъ въ сердце западаетъ,
             Въ немъ тайныя страданья порождаетъ,
             И разрушая радость и покой
             Все маской прикрывается другой:
   
             Домъ, дворъ, жена и дѣти насъ дурачатъ,
             Вода, огонь, кинжалъ и ядъ,
             Что не грозитъ -- предъ тѣмъ дрожатъ,
             И то, чего не потерять, -- оплачутъ.
   
             Богамъ не равенъ я! Глубоко въ томъ сознаюсь;
             Я равенъ червяку, я въ прахѣ пресмыкаюсь.
             Его, возросшаго, живущаго въ пыли,
             Стираетъ путника ступня съ лица земли/
             Не прахъ ли -- что съ высокихъ стѣнъ
             Здѣсь грудь стѣсняетъ мнѣ до боли,
             Что здѣсь гнететъ меня какъ тлѣнъ
             Въ жилищѣ колоти и моли?
             Найду ли здѣсь, чего искалъ,
             Хоть въ тысячахъ бы книгъ я убѣждался,
             Что человѣкъ всегда страдалъ,
             Что изрѣдка счастливецъ выдавался?--
             Что скалишься такъ, черепъ ты пустой?
             Что мозгъ твой, какъ и мой, былъ полнъ смущенья,
             Что дня искалъ ты въ темнотѣ густой,
             И, алча правды, зналъ лишь заблужденья!
             Вы, инструменты, кубы горбачи,
             Колеса, гребни, на смѣхъ знать вы были.
             Стоя у вратъ, я видѣлъ въ васъ ключи,
             Бородки ваши ничего не вскрыли.--
             Таинственна средь бѣла дня,
             Природа не даетъ покровъ свой снять руками,
             И то, чего она не вскроетъ для меня,
             Винтами выдавить нельзя да рычагами.
             Ты, старый хламъ, мной сбереженъ ты весь,
             Ты послужилъ отцу, но мнѣ не могъ годиться.
             Ты, старый свитокъ, ты коптишься здѣсь,
             Съ тѣхъ поръ, какъ на столѣ лампада тутъ дымится.
             Не лучше ль было бъ мнѣ всю эту дрянь прожить,
             И не потѣть всю жизнь надъ малымъ! Что имѣешь,
             Что могъ ты отъ отца въ наслѣдство получить,
             Пріобрѣти его -- и имъ ты овладѣешь.
             Насъ давить то, чего нельзя употребить;
             Лишь въ томъ, что создалъ мигъ, ты пользу возымѣешь.
   
             Но отчего мой взоръ къ той точкѣ прилѣпился?
             Ужель тотъ пузырекъ для глазъ моихъ магнитъ?
             Зачѣмъ весь міръ вокругъ внезапно озарился,
             Какъ въ часъ, когда луной полночной лѣсъ залить?
   
             Привѣтъ тебѣ, о склянка дорогая!
             Благоговѣйно чту тебя, снимая!
             Въ тебѣ дивлюсь людскому я уму.
             Ты усыпительница мукъ несносныхъ,
             Ты выжимокъ всѣхъ соковъ смертоносныхъ,
             Иди служить владѣльцу своему!
             Тебя я вижу -- и слабѣй страданья,
             Тебя беру -- и никнутъ всѣ желанья,
             Отливъ волны духовной настаетъ.
             Меня: влечетъ морская вдаль пучина,
             У ногъ моихъ зеркальная равнина,
             На новый берегъ новый день зоветъ.
   
             Я огненную вижу колесницу
             Сходящую!-- и я готовъ душой
             Перелетѣть эѳирную границу
             Въ дѣяньямъ чистымъ сферы неземной.
             И это счастье жизни богоравной,
             Недавній червь, ты могъ бы заслужить?
             Лишь къ солнцу, милому недавно,
             Дерзни ты спину обратить!
             Отважься только въ тѣ врата ворваться,
             Которыхъ всякъ бѣжитъ невольно самъ.
             Пора тому на дѣлѣ оправдаться,
             Что сильный не уступитъ божествамъ.
             Не трепетать предъ мрачной той пещерой,
             Куда мечта на казнь себя ведетъ,
             Въ тотъ переходъ пуститься съ вѣрой,
             Гдѣ цѣлый адъ предъ устьемъ тѣснымъ ждетъ;
             На шагъ такой съ улыбкою рѣшиться,
             Хотя бъ затѣмъ пришлось въ ничто разлиться.
   
             Теперь сойди, хрустальная ты чара,
             Изъ своего стариннаго футляра,
             Тебя я много лѣтъ позабывалъ!
             Пиры отцовъ ты обходила,
             Гостей угрюмыхъ веселила,
             Когда тебя одинъ другому подавалъ.
             Изображеній хитрыхъ блескъ и свѣтъ
             И пьющихъ долгъ ихъ объяснять стихами
             И пить до дна, не отольнувъ устами,--
             Все въ память мнѣ съ пирушекъ юныхъ лѣтъ;
             Теперь тебя по передамъ сосѣду,
             И въ честь твою не разсмѣшу бесѣду;
             Вотъ этотъ темный сокъ, который лью
             Теперь въ тебя, мгновенно охмеляетъ.
             Кто самъ готовилъ -- избираетъ,
             Чего душа въ послѣдній разъ алкаетъ,
             Его въ честь утра праздничнаго пью!

(Подносить чашу въ устамъ.)

Звонъ колоколовъ и хоровое пѣніе.

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресе!
                       Радость свободнаго
                       Отъ первороднаго
                       Грѣха народнаго
                       Міру дадеся!
   

Фаустъ.

             Что такъ жужжитъ, какой веселый звонъ
             Отъ устъ моихъ вдругъ чару отрываетъ?
             Иль гулъ колоколовъ со всѣхъ сторонъ
             О свѣтломъ праздникѣ вѣщаетъ?
             Иль та же пѣснь, что пѣлъ ночной порой
             Хоръ ангеловъ надъ сѣнью гробовой,
             Союзъ намъ новый обѣщаетъ?
   

Хоръ женщинъ,

                       Благоуханія
                       Мы ему лили,
                       Полны рыданія,
                       Здѣсь положили.
                       Въ платъ изъ холста мы
                       Его облекли.
                       Ахъ! но Христа мы
                       Здѣсь не нашли.
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресе!
                       Блаженъ тотъ преданный,
                       Кому извѣданный
                       И заповѣданный
                       Искусъ дадеся!
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ юдольнаго жильца
             Искать вамъ здѣсь, святые звуки?
             Звучите тамъ, гдѣ нѣжныя сердца.
             Я слышу вѣсть, но съ вѣрой я въ разлукѣ;
             Кто вѣритъ, жаждетъ чуда до конца.
             Мой духъ летѣть въ тѣ сферы не дерзаетъ,
             Откуда слышенъ вашъ привѣть;
             Но этотъ звонъ, знакомый съ юныхъ лѣтъ,
             Меня и нынѣ къ жизни призываетъ.
             Въ субботней, помню, тишинѣ
             Лобзанія небесъ слетали:
             Тогда такъ вѣще мнѣ колокола звучали,
             И такъ молиться сладко было мнѣ.
             Въ порывахъ радостно могучихъ
             Рвался въ лѣса я и поля
             И новая, средь слезъ горючихъ,
             Мнѣ открывалася земля.
             Міръ дѣтскихъ игръ, не знающихъ искусства,
             Пѣлъ въ этихъ звукахъ, вѣющихъ весной.
             Я вспомнилъ все, -- младенческое чувство
             Послѣдній шагъ задерживаетъ мой.
             О, лейся отзвукъ сладостно святого,
             Слеза течетъ, землѣ я отданъ снова!
   

Хоръ учениковъ.

                       Коль погребенный
                       Взнесся надъ нами,
                       Преображенный
                       Жизни лучами,
                       Коли въ блаженствѣ весь
                       Онъ всесозданія,
                       Ахъ, на землѣ мы здѣсь
                       Лишь для страданія.
                       Коль и въ обитель
                       Слезъ мы пойдемъ.
                       Жребій, учитель,
                       Твой воспоемъ!


Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресе!
                       Изъ лона тлѣнія
                       Вырвитесь здѣсе
                       Вы изъ плѣненія!
                       Вы его чтители,
                       Вѣры хранители,
                       Въ братствѣ сожители,
                       Тайнъ огласители,
                       Благовѣстители,
                       Близокъ учитель къ вамъ,
                       Съ вами онъ самъ.



За городскими воротами.

Проходятъ гуляющіе всякаго рода,

Мастеровые.

             Зачѣмъ же тѣмъ путемъ?
   

Другіе.

             Мы въ домъ охотничій идемъ.
   

Первые.

             А мы на мельницу желаемъ прогуляться.
   

Мастеровой рабочій.

             Къ прудамъ пройдитесь не спѣша.
   

Другой.

             Дорога къ нимъ не хороша.
   

Вторые.

             А ты куда?
   

Третій.

                                 Съ другими поболтаться.
   

Четвертый.

             Взберитесь-ко на Бургдорфъ; тамъ всегда
             И дѣвушки, и пиво хоть куда,
             И драки перваго разбора.
   

Пятый.

             Ты весельчакъ! Давно не битъ?
             Иль кожа въ третій разъ зудитъ?
             Туда я не пойду; боюсь я ихъ задора.
   

Служанка.

             Нѣтъ, нѣтъ! я въ городъ ворочусь.
   

Другая.

             Подъ тополями тамъ съ нимъ можемъ повстрѣчаться.
   

Первая.

             Но много счастья въ томъ дождусь;
             Къ тебѣ онъ только будетъ жаться,
             Пойдете танцовать вдвоемъ.
             Что мнѣ въ веселіи твоемъ!
   

Другая.

             Сегодня онъ навѣрно не одинъ.
             Кудрявый, онъ сказалъ, съ нимъ будетъ и блондинъ.
   

Школьникъ.

             Вишь, какъ шагаютъ дѣвки дружно!
             Пойдемъ-ко, братъ! намъ провожать ихъ нужно.
             Покрѣпче пиво, злой табакъ,
             Да разодѣтая служанка,-- вотъ-такъ такъ!
   

Дѣвушка горожанка.

             Вишь, мальчики, не постыдятся!
             И молодежь какая тутъ;
             Могли бы въ обществѣ отборномъ обращаться,
             А за служанками бѣгутъ!
   

Второй школьникъ (первому).

             Не торопись! за нами двѣ!
             Онѣ одѣты очень мило;
             Моя сосѣдка въ томъ числѣ,
             Она меня приворожила.
             Идутъ неспѣшною стопой,.
             Пожалуй подъ конецъ и насъ возьмутъ съ собой.
   

Первый.

             Нѣтъ, брать! стѣсненья не люблю ни въ чемъ.
             Скорѣй! упустимъ дичь! Мое такое мнѣнье,
             Рука, которая въ субботу съ помеломъ,
             Тебя всѣхъ ласковѣй походитъ въ воскресенье.
   

Гражданинъ.

             Нѣтъ, новый бургомистръ на вкусъ мой не годится!
             Какъ выбрали, что день, то больше онъ кичится.
             А городу чѣмъ онъ помогъ?
             Не хуже ль съ каждымъ днемъ? признаться,
             И больше прежняго велятъ повиноваться,
             И больше прежняго налогъ.
   

Нищій (поетъ).

             Такъ и румяны, и нарядны,
             Вы, госпожи и господа,
             Не будьте къ намъ душою хладны,
             Взгляните, какова нужда!
             Не дайте пѣть мнѣ тутъ напрасно;
             Тотъ веселъ, кто даетъ другимъ.
             Пусть день, для всѣхъ людей прекрасный,
             Днемъ будетъ жатвеннымъ моимъ.
   

Другіе горожане.

             Мнѣ въ праздникъ ничего такъ слушать не отрадно,
             Какъ разговоръ о битвахъ и войнѣ,
             Какъ въ Турціи, тамъ гдѣ-то въ сторонѣ,
             Народы бьются безпощадно.
             Стаканчикъ, подойдя къ. окну, опорожнишь,
             Внизъ барки по рѣкѣ глазами провожаешь;
             Вернешься вечеромъ домой, повсюду тишь,
             И мирный вѣкъ благословляешь.


Третій гражданинъ.

             Такъ, такъ, сосѣдъ! И я согласенъ въ томъ,
             Пусть какъ хотятъ дерутся часто,
             Пускай хоть все идетъ вверхъ дномъ,
             Лишь будь попрежнему у насъ-то.
   

Старуха (дѣвушкамъ горожанкамъ).

             Эхъ разодѣты! Молодо, свѣжо!
             Ну кто на васъ не заглядится?
             Вотъ такъ живется!
             Лишь не кичитесь! Дайте срокъ, ужо
             По мыслямъ вамъ могу я пригодиться.
   

Дѣвушка горожанка.

             Агата! Ты отъ вѣдьмы этой прочь!
             Чтобъ съ нею насъ толпа не увидала;
             Хотя она въ Андреевскую ночь
             Мнѣ суженаго чудно указала,
   

Другая,

             Мнѣ показала моего
             Въ стеклѣ,-- такой солдатъ красивый;
             Смотрю вокругъ, ищу его,
             Не попадается спесивый!
   

Солдаты.

                       Крѣпостей твердыхъ,
                       Башнями въ поле,
                       Дѣвушекъ гордыхъ,
                       Взросшихъ на волѣ,
                       Мнѣ бы поболѣ!
                       Сколько отваги,
                       Сколько наградъ!
                       Будятъ и кличутъ
   
                       Трубные звуки,
                       Какъ на веселье,
                       Такъ и на муки.
                       Вотъ такъ живется:
                       Долго ль сбираться!
                       Дѣвушкамъ, башнямъ
                       Надо сдаваться.
                       Сколько отваги,
                       Сколько наградъ!
                       Вотъ и солдаты
                       Мимо спѣшатъ.
   

Фаустъ и Вагнеръ.

Фаустъ.

             Ледъ вскрылся по рѣчкамъ, весна прилетѣла,
             Кидая вокругъ оживляющій взоръ;
             Въ долинахъ свѣжѣетъ зеленый коверъ;
             Старуха зима бушевать ослабѣла
             И скрылась въ ущелья суровыя горъ.
             Оттуда она посѣваеть ужъ намъ
             Крупу ледяную, съ усильемъ несмѣлымъ,
             Косыми грядами по свѣжимъ полямъ;
             Но солнце ни съ чѣмъ не сживается съ бѣлымъ;
             И всюду зачатки, все къ жизни стремится,
             Все хочетъ въ окраскѣ живой возродиться.
             Но въ полѣ цвѣтовъ еще нѣтъ никакихъ;
             Нарядные люди теперь вмѣсто нихъ.
             Вотъ съ этой только высоты
             Взгляни назадъ на городъ ты:
             Изъ мрачной глубины воротъ
             Какъ движется пестро народъ.
             Всякъ хочетъ погулять сегодня,
             Въ день Воскресенія Господня.
             Они и сами воскресли, глядишь,
             Изъ низкихъ домишекъ, угловъ отсырѣлыхъ,
             Изъ плѣна работъ въ мастерскихъ закоптѣлыхъ,
             Да изъ-подъ гнета давящихъ крышъ.
             Изъ улицъ, гдѣ не протѣснишься,
             Изъ благодатной мглы церквей
             На солнышко бѣгутъ скорѣй.
             Смотри, смотри! какъ всѣ спѣшатъ разбиться
             Въ поля иль въ садъ на бугорокъ,
             Какъ вся рѣка и вдоль и поперекъ
             Отъ лодокъ весело пестрится;
             Въ послѣдней лодкѣ такъ насѣли,
             Что чуть ко дну нейдетъ она,
             И даже съ горныхъ тропъ отселѣ
             Одежда пестрая видна.
             Въ деревнѣ гамъ какой-то сбродный;
             Вотъ настоящій рай народный,
             Вопитъ и малый и большой,
             Здѣсь человѣкъ я.-- Здѣсь я свой.
   

Вагнеръ.

             Вотъ съ вами, докторъ, прогуляться,
             Тутъ и почетъ и польза есть;
             Одинъ же здѣсь не могъ бы я остаться,
             Я грубости не въ силахъ снесть.
             Тутъ вой смычковъ невыносимъ для слуха,
             И крикъ, и шумъ, и кегли тутъ;
             Вопятъ, какъ будто бы во власти злого духа,
             И это пѣніемъ зовутъ.
   

Крестьяне (подъ липкой).

Пляска и пѣнье.

             Собрался къ танцамъ пастушокъ,
             На немъ цвѣтной кафтанъ, вѣнокъ;
             И на устахъ улыбка.
             Подъ липкой было все полно,
             Тамъ въ танцахъ бѣсятся давно.
                       Люли! люли!
             Ахъ люшеньки! Живѣй юли!
             Такъ заливались скрипки.
   
             Въ толпу проворно онъ влетѣлъ,
             И локтемъ дѣвушку задѣлъ,
             Не далеко отъ липки;
             Та обернулася, глядитъ,
             "Какъ это глупо", говорить,
                       Люли! люли!
             Ахъ люшеньки! Живѣй юли!
             Ужъ черезчуръ вы прытки!
   
             Но къ кругъ пускаются -- и вотъ,
             Направо, влѣво поворотъ,--
             Подолъ летаетъ зыбкій.
             Они краснѣютъ, духота,--
             И отдыхаетъ ихъ чета;
                       Люли! люли!
             Ахъ люшеньки! Живѣй юли!
             Онъ жмется къ ней съ улыбкой.
   
             Не льните такъ -- и безъ проказъ!
             Божбой вводили ужъ не разъ
             Невѣсть своихъ въ ошибки!
             Но въ даль уйти съ ней удалось,
             И изъ-подъ липки къ мимъ неслось:
                       Люли! люли!
             Ахъ люлюшеньки! Живѣй юли!
             И крикъ и звуки скрипки.
   

Старый крестьянинъ.

             Вотъ, докторъ, добрый вы какой,
             Что не побрезгали вы нами,
             Многоученый мужъ такой,
             А въ многолюдство вышли сами.
             Ужъ кружку лучшую виномъ
             Для васъ спѣшили мы налитъ.
             О ней прося, скажу я вслухъ:
             Ей мало жажду утолить,
             Пусть сколько капель будетъ въ ней,
             Вамъ пріумножится и дней.
   

Фаустъ.

             Я подношу ее къ губамъ,
             Спасибо! и во здравье вамъ!

Народъ сбирается въ кружокъ.

Старый крестьянинъ.

             Ну, право хорошо, что вы
             Явились къ намъ въ веселый часъ;
             Вѣдь нѣкогда и въ злые дни
             Вы тожъ не забывали насъ!
             Какъ много здѣсь еще въ живыхъ.
             Которыхъ вырвалъ вашъ отецъ
             У злой горячки въ дни, когда
             Чумѣ онъ положилъ конецъ.
             Въ то время юношей вы шли
             Охотно въ каждый домъ къ больнымъ;
             Снесли не мало мертвецовъ
             Но вы осталися живымъ,
             Не тронулъ васъ недугъ-губитель;
             Хранилъ спасителя Спаситель.
   

Всѣ.

             Мы доблестному шлемъ привѣть,
             Чтобъ помогалъ онъ много лѣтъ!
   

Фаустъ.

             Вы передъ Тѣмъ склонитесь, Кто съ высотъ
             И учитъ помогать и помощь шлетъ.

(Уходитъ далѣе съ Вагнеромъ.)

Вагнеръ.

             Великій мужъ! Что долженъ ощущать
             Среди ты общаго высокопочитанья!
             Блаженъ, кому дано изъ знанья
             Такую пользу извлекать!
             Отецъ спѣшитъ тебя сынишкѣ указать,
             Къ тебѣ стремится каждый взоръ,
             Смолкаютъ скрипки, ждетъ танцоръ.
             Проходишь ты, какъ словно власть,
             На воздухъ шапки полетѣли;
             Недостаетъ всѣмъ на колѣни пасть,
             Какъ бы священный ходъ узрѣли.
   

Фаустъ.

             Еще немного,-- вонъ до камня мы дойдемъ!
             Тамъ на пригоркѣ отдохнемъ и сами.
             Какъ часто одинокъ я сиживалъ на немъ
             И мучился молитвой да постами.
             Съ надеждой, съ вѣрой до конца.
             Въ слезахъ, стеня любве-обильно,
             Конецъ заразы у Творца
             Мечталъ я вымолить насильно,
             Привѣтствія толпы какъ на смѣхъ мнѣ одинъ.
             Когда бъ тебѣ мои раскрыты чувства были,
             Какъ мало и отецъ и сынъ
             Такую почесть заслужили!
             Отецъ былъ честный, темный человѣкъ;
             Надъ всѣмъ, что у природы скрытно,
             По совѣсти, хоть очень самобытно
             Трудясь, продумалъ онъ весь вѣкъ.
             Подобно онъ другимъ адептамъ,
             На черной кухнѣ проживалъ,
             И по безчисленнымъ рецептамъ
             Все, что противно, то мѣшалъ.
             Тутъ красный ловъ, женихъ отважный (2),
             Пускался къ лиліи въ растворъ (3),
             Потомъ огнемъ изъ бани влажной
             Обоихъ гнали на просторъ.
             Когда жъ цвѣтную выливали
             Царицу въ склянку -- благодать!
             Лѣкарство есть, больные умирали.
             Кто выздоравливалъ?-- Какъ знать!
             И съ адскимъ снадобьемъ въ дорогу
             Мы шли,-- сама чума, ей-Богу,
             Не принесла такого зла.
             Самъ въ тысячи вливалъ я этой мерзостыни,
             Они кончались;-- слышу нынѣ,
             Убійцамъ наглымъ намъ хвала.
   

Вагнеръ.

             Зачѣмъ же этимъ вамъ смущаться!
             Достойный мужъ конечно правъ,
             Когда, искусство воспріявъ,
             Имъ станемъ точно заниматься!
             Коль юношей ты чтишь отца,
             Къ урокамъ ты его исполненъ и вниманья;
             Коль мужемъ трудишься ты до поту лица,
             И сынъ твой высшаго достигнуть можетъ знанья.
   

Фаустъ.

             О счастливъ, кто еще въ надеждѣ самъ,
             Что выплывемъ изъ моря лжи мы дружно!
             Чего не знаемъ -- было бъ нужно намъ,
             Того что знаемъ -- намъ не нужно.
             Но въ этотъ дивный часъ не говори
             Мнѣ о скорбяхъ, которыя смущаютъ!
             Смотри, какъ тамъ въ лучахъ зари
             Сквозь зелень хижины мелькаютъ!
             День пережить, уходить солнце дня,
             Спѣша дарить и далѣ жизнью снова.
             О! отчего нѣтъ крыльевъ у меня,
  


Вѣчные типы "Фауста".

(Нѣсколько замѣчаній.)

   -- Ты обокралъ природу!-- воскликнулъ Меркъ {Меркъ -- одинъ изъ замѣчательныхъ современниковъ Гете. По словамъ Гете, "онъ имѣлъ величайшее вліяніе на всю его жизнь. Его сужденія были всегда необычайно мѣтки и поразительны". У него былъ злой умъ, и онъ хорошо владѣлъ стихомъ и прозой, любилъ давать ѣдкія характеристики своихъ знакомыхъ. Въ карикатурахъ и сатирахъ онъ былъ очень остроуменъ, но онъ не умѣлъ создавать типы и "завидовалъ,-- по признанію Гете -- моему невинному наслажденію творчествомъ, истекавшимъ изъ восхищенія передъ образомъ и передъ поэтическимъ его возсозданіемъ". Меркъ послужилъ для Гете первообразомъ при созданіи Мефистофеля, и даже самой наружностью своей онъ походилъ на духа отрицанія и сомнѣнья -- въ гетевскомъ воплощеніи: "длинная, худая фигура; острый, рѣзко выступающій на лицѣ носъ; свѣтло-голубые, почти сѣрые глаза; взглядъ пристальный и наблюдательный-придававшій его облику нѣкоторое сходство съ тигромъ" ("Поэзія и правда моей жизни").}, прочитавъ первыя сцены "Фауста" въ чтеніи Гёте.
   Гете.взялъ старинную нѣмецкую легенду и докторѣ Фаустѣ, жившемъ въ средніе вѣка, занимавшемся магіей и продавшемъ душу чорту за возможность наслаждаться всѣми благами жизни. Легендарный Фаустъ сладко ѣсть и наслаждается любовью, а когда приходитъ время расплаты,-- оказывается порядочнымъ трусомъ. Это не гетевскій Фаустъ, конечно: изъ легенды поэтъ взялъ только мѣсто дѣйствія -- Германію, и время -- средніе вѣка, а герою оставилъ только имя.
   Точно такъ же поступилъ онъ и съ людьми, послужившими ему матеріаломъ для созданія вѣчныхъ образовъ: Фауста онъ одарилъ всѣмъ, что было нетлѣннаго и прекраснаго въ его великой душѣ -- самъ Гете есть прообразъ Фауста; первоначальный типъ Мефистофеля онъ сумѣлъ прозрѣть въ желчномъ, озлобленномъ и остроумномъ чиновникѣ военнаго министерства Меркѣ. "Мы съ Меркомъ были какъ Фаустъ и Мефистофель". говорилъ Гете впослѣдствіи. Но портретнаго сходства съ своими прообразами герои Гете, конечно не имѣютъ.
   Фаустъ -- вѣчный типъ идеалиста, готоваго на борьбу, лишенія а страданія въ поискахъ за вѣчной истиной: но онъ въ то же время сынъ своего" вѣка, эпохи бури и натиска -- эпохи, когда пробуждались идеалы свободы и гуманности и бурно раздавался протестъ личности противъ вѣкового гнета. Фаустъ -- дитя вѣка, уже утратившаго вѣру, но глубоко въ сердцѣ хранящаго горькое и сладкое воспоминаніе о "дняхъ невинной вѣры". Звонъ колокола, пѣніе священнаго хора -- все еще волнуетъ и трогаетъ его душу. Фаустъ потерялъ вѣру,-- но его продолжаютъ мучить вопросы, рѣшеніе которыхъ доступно только вѣрѣ. Онъ хочетъ постигнуть тайну мірозданія, начало и конецъ, значеніе человѣка и смыслѣ жизни. Онъ хочетъ узнать, что тамъ, за гробомъ. Вѣчные, мучительные, проклятые вопросы,-- терзавшіе людей во всѣ времени, отъ Фауста до Льва Толстого!
   Фаустъ требуетъ отъ науки отвѣта, разрѣшенія вѣчныхъ загадокъ бытія, страстно предается изученію медицины, богословія, философіи, нрава -- онъ уже знаетъ все, что доступно человѣку,-- но что-же узналъ онъ? Наука имѣетъ дѣло только съ фактами и явленіями, доступными наблюденію. Тѣ-же вопросы, которыми болѣе всего занятъ Фаустъ, недоступны наблюденію -- отсюда его отчаяніе, сознаніе невозможности дойти до всезнанія. Еще послѣднее усиліе: онъ обращается къ магіи, вызываетъ духа земли. Онъ протягиваетъ руку къ созидающему: "Духъ-дѣятель! какъ близокъ я тебѣ!" Отвѣтъ Духа Земли (природы): "ты близокъ тѣмъ, кого ты постигаешь -- не мнѣ!" -- тѣмъ болѣе потрясаетъ Фауста, что онъ высочайшаго мнѣнія о цѣнности человѣческой личности: онъ смотритъ на человѣка, какъ на царя природы, вѣнецъ творенія и вдругъ! "Я -- не тебѣ! я -- образъ божества -- и даже не тебѣ!" -- говоритъ онъ, потрясенный до глубины души.
   Страстная неутолимая скорбь вѣчно владѣетъ Фаустомъ. Эта печаль вызвана не личными неудачами и несчастіями,-- ея корень въ непримиримой враждѣ между чувственными земными страстями и стремленіями духа очиститься и усовершенствоваться,-- то, что называлось когда-то борьбой между духомъ и матеріей. Каждый шагъ на пути къ совершенству сопровождается страданіемъ и паденіемъ; за та иногда черезъ паденіе человѣкъ находитъ новые пути къ самосовершенствованію. Но люди, подобные Фаусту, страдаютъ не Только отъ внутренняго душевнаго разлада -- ихъ возмущаетъ несправедливость на землѣ, горе которому не предвидится конца... Мефистофель говоритъ Фаусту, что Маргарита не первая искупаетъ свою любовь страданіями. Фаустъ горестно восклицаетъ: "Не первая! о горе! не первая утонула въ безднѣ отчаянія! недостаточно смертной тоски первой, чтобы искупить остальныхъ передъ очами Всевышняго!" Въ душѣ Фауста отдаются болью всѣ страданія міра -- его печаль міровая, противоположная личной скорби.
   Если мы назвали Фауста идеалистомъ, то другой герой поэмы -- Мефистофель -- можетъ быть названъ реалистомъ. Онъ смотритъ на вещи просто, не мучась неразрѣшимыми вопросами, или, по своему, разрѣшивъ ихъ: "Одинъ лишь Богъ сіяетъ въ цѣломъ.... онъ сдѣлалъ мракъ моимъ удѣломъ,-- для васъ онъ создалъ ночь и день". Мефистофель умѣетъ цѣнить чувственныя наслажденія: "Имѣя десять жеребцовъ -- ихъ силы я своей считаю"; умѣетъ пользоваться ими; онъ любитъ разрушать прекрасныя загадки бытія; онъ не терпитъ ничего туманнаго, неяснаго: надо имѣть опредѣленное понятіе о себѣ. На скорбное восклицаніе Фауста: "такъ кто же я?" онъ насмѣшливо отвѣчаетъ: "ты -- проста ты! какъ въ парики ни наряжайся, какъ на ходули ни взбирайся,-- въ концѣ концовъ, ты -- просто ты!"
   Мефистофель необычайно уменъ и остроуменъ; его остроты сверкаютъ яркимъ холоднымъ пламенемъ -- совсѣмъ не нѣмецкое остроуміе! Онъ -- скептикъ, разрушитель, а не созидатель жизни (какъ Фаустъ); величайшее наслажденіе для него смотрѣть на униженіе, послѣднія муки издыхающаго идеализма: "Ужъ какъ прабабушка -- змѣя, поѣстъ онъ ныли у меня!"
   Въ "Фаустѣ", какъ бы оттѣняя сверхчеловѣчность главныхъ героевъ драмы, стоять еще) два лица, два типа людей обыкновенныхъ: Маргарита и Вагнеръ. Скажемъ и о нихъ нѣсколько словъ: Гретхенъ всегда считалась идеаломъ дѣвственной чистоты и невинности, а затѣмъ послѣ своего "грѣха"-- воплощеніемъ вѣчно-женственнаго, въ смыслѣ беззавѣтной любви и преданности своему избраннику. Она прекрасная хозяйка, все умѣетъ сдѣлать по дому, воспитываетъ и вскармливаетъ свою сестренку -- словомъ, идеальная нѣмецкая дѣвушка: не даромъ, въ глазахъ товарищей Валентина она (до своего паденія) для всѣхъ женщинъ слава и примѣръ. Кромѣ того, она немножко кокетлива, что яри ея молодости и красотѣ съ ума сводить не только простоватыхъ товарищей солдата Валентина, но и такого ученаго эстета, какъ докторъ Фаустъ. Все въ ней неподдѣльно: ея свѣжесть и молодость, ея наивность и простодушіе. Это, что называется, цѣльная натура. Никакихъ сомнѣній и никакихъ размышленій: страстная чувственность бросаетъ ее въ объятія Фауста. До тѣхъ поръ она вполнѣ счастлива въ своемъ узкомъ кругу домашнихъ заботъ -- такъ-бы и прожила она доброй дочерью, доброй женой, прекрасной сестрой и матерью, ни о чемъ не размышляя, только живя и дѣйствуя. Вполнѣ безсознательно она совершаетъ величайшія преступленія и дѣлается совершенно несчастной, ни одной минуты не пытаясь оправдать себя. Она преступница но дѣйствіямъ, но мысли и чувства ея по прежнему чисты и, сдѣлавшись дѣтоубійцей, матереубійцей и братоубійцей -- она остается прежней невинной Гретхенъ "виновной въ наивномъ увлеченьи". Но какая-же это вина? Гретхенъ такъ неспособна къ грѣху, что удостаивается попасть въ рай чуть-ли не прямо изъ тюрьмы.
   Вся прелесть Гретхенъ въ ея молодости и красотѣ. Отнимите ихъ у нея -- что останется?-- добрая, ограниченная нѣмочка. Ума въ ней нѣтъ, чтобы понимать Фауста,-- но какъ у многихъ наивныхъ людей -- вѣрный инстинктъ предупреждаетъ ее объ опасности: она почти разгадываетъ Мефистофеля, къ досадѣ великаго скептика: "И психологія у насъ!-- говоритъ онъ,-- прочла но масонкѣ моей, что я изъ геніевъ.-- плутовка!-- и даже, можетъ, изъ чертей!"
   Большинство писателей, разбиравшихъ "Фауста", жестоко относятся къ бѣдному помощнику великаго ученаго -- къ Вагнеру. "Нѣтъ ничего несноснѣе ученаго дурака",-- говоритъ о немъ Шаховъ. Но Вагнеръ, конечно, не дуракъ: онъ только средній, обыкновенный человѣкъ. Не требуйте отъ него силы мысли Фауста, не сравнивайте съ нимъ ослѣпительнаго Мефистофеля, и онъ вамъ покажется милымъ и трогательнымъ, какъ человѣкъ, хорошо исполняющій свое маленькое дѣло, любящій это дѣло и отдающій ему всѣ свои: силы. А какъ онъ любитъ и уважаетъ Фауста, именно какъ высшую силу той же науки, которой онъ преданъ до послѣдней мысли. Въ своемъ уголку, погруженный въ чтеніе и разборъ рукописей, при свѣтѣ лампы -- онъ забываетъ обо всемъ, "читая страницу за страницей". Правда, онъ не понимаетъ, какъ это Фаусту хочется быть птицей?..ея крыла не нужно мнѣ!" Но" вѣдь онъ счастливъ! Пустъ онъ наслаждается только процессомъ работы, собираніемъ мелочей, анекдотовъ -- все таки онъ -- скромный труженикъ -- имѣетъ право на существованіе: можетъ быть, онъ подготовитъ матеріалъ для другого, болѣе талантливаго, который сумѣетъ сдѣлать выводы изъ его трудовъ.... Вагнеръ похожъ на коллекціонера. со страстью собирающаго табакерки, марки, лубочныя картинки -- и такіе труды иногда приносятъ пользу! А главное, Вагнеръ счастливъ своимъ дѣломъ! Богъ съ нимъ! счастливые люди такъ рѣдки!
   Созданіе драматической поэмы "Фаустъ" -- одного, изъ величайшихъ произведеній ума человѣческаго, рядомъ съ которымъ осмѣливаются ставить только "Гамлета" -- проводитъ черезъ всю жизнь великаго поэта: Гете говоритъ, что онъ началъ писать "Фауста" молодымъ человѣкомъ, а окончилъ его старикомъ. Первыя сцены были имъ прочитаны друзьямъ въ 1775 году, когда поэту было всего 25 лѣтъ, а вышла въ свѣтъ первая часть поэмы въ 1808 г.-- черезъ 35 лѣтъ, когда Гете былъ почти шестидесятилѣтнимъ старикомъ.
   Такое долгое созиданіе не могло не отразиться на поэмѣ: она не имѣетъ строгой планомѣрности въ частяхъ, и всѣ сцѣны ея далеко не одинаковаго достоинства; встрѣчаются мѣста, лишенныя вдохновенія, даже цѣлыя сцены, какъ будто случайно попавшія въ это геніальное произведеніе, напр. интермедія послѣ Вальпургіевой ночи: "Свадьба Оберона и Титаніи". Интермедія переполнена намеками, литературными и политическими мелкими колкостями, которыя, если и могутъ имѣть интересъ, такъ именно, только потому, что ихъ написалъ Гёте.
   Всѣ лучшія сцены "Фауста" написаны поэтомъ между 1775--1790 гг.: всѣ монологи Фауста, сцены его съ Мефистофелемъ, сцены Мефистофеля съ ученикомъ, почти вся исторія Гретхенъ -- за исключеніемъ двухъ превосходныхъ сценъ: за прялкой и у собора,-- "кухня вѣдьмы"...
   Позже были прибавлены сцены съ Валентиномъ, Вальпургіева ночь и "Свадьба Оберона и Титаніи".
   И, наконецъ, послѣ долгихъ колебаній и уклоненій, въ 1808 г. Гёте рѣшилъ поднести человѣчеству драгоцѣннѣйшій даръ -- плодъ трудовъ и вдохновеній цѣлой поэтической жизни.

Н. Маклецова.

   

ФАУСТЪ.

Часть первая.

Переводъ Н. П. Маклецовой.

   

Посвященіе.

             Опять вы здѣсь, возданныя видѣнья!
             Являлись вы, туманныя, не разъ,--
             Басъ уловить удается-ль вдохновенью?
             Желаній пылъ еще-ли не погасъ?
             Вы близитесь -- нѣтъ больше отступленья!
             Въ дыму тумана прозрѣваю васъ;
             Душа моя какъ въ юности пылаетъ,
             Волшебное за вами проникаетъ.
   
             Вы милыхъ дней приносите картины;
             Несется рой возлюбленныхъ тѣней
             Полузабытой сказкою старинной,--
             Любовь и дружба прежнихъ юныхъ дней;
             Проходятъ скорби вереницей длинной
             И горемъ жизни чуется сильнѣй,--
             Я вспомнилъ добрыхъ, не нашедшихъ счастья,
             Погибнувшихъ отъ ранняго ненастья.
   
             Вамъ не услышать больше пѣснопѣнья,
             О милые! я первымъ вамъ пѣвалъ!
             Нѣтъ отклика на радость вдохновенья,-- *
             Ахъ, дружный хоръ на вѣки замолчалъ.
             Я отъ другихъ услышу одобренье,
             По сердцу нѣтъ веселья отъ похвалъ;
             А прежніе -- гдѣ затерялись нынѣ?
             Одни въ гробу, тѣ -- въ міровой пустынѣ.
   
             И оживаетъ старое желанье
             Проникнуть въ міръ таинственный духовъ;
             Подобно арфѣ древняго сказанья
             Уста лепечутъ звуки полусловъ.
             Я весь дрожу, стѣснили грудь рыданья,
             Разбило сердце ледяной покровъ.
             Дѣйствительность -- блѣднѣетъ, изчезаетъ.
             Прошедшее живетъ и расцвѣтаетъ.
   

Прологъ на сценѣ.

Директоръ, Поэтъ, Комикъ.

   Директоръ. Вы помогали мнѣ не разъ,
             Такъ и теперь вотъ помогите:
             Въ родной Германіи,-- скажите,--
             Чего хотятъ и ждутъ отъ насъ?
                       Понравиться толпѣ и угодить я радъ:
                       Театръ готовъ! столбы, тесины, доски
                       На мѣстѣ все; настелены подмостки.
                       Всѣ ждутъ веселья, всѣ спѣшатъ...
                       Вотъ сядутъ -- чинные, съ поднятыми бровями:
                       Они готовы восхищаться нами.
                       Я знаю, чѣмъ привлечь, какъ угодить -- отлично,
                       Но ахъ! теперь въ смущеніе пришелъ:
                       Хоть красота имъ не привычна.
                       По сколько каждый перечёлъ!
                       Ну, какъ имъ угодить?! чтобъ въ пьесѣ все занятно
                       И ново, было-бы, серьёзно, но пріятно!...
             Эхъ! я-бы съ радостью взглянулъ
             На толкотню у нашей кассы:
             То наростетъ, то смолкнетъ гуль.
             А въ переходахъ -- массы, массы!
             Едва забрежжился разсвѣтъ.
             Еще покрыто мракомъ небо,--
             У кассы -- драка за билетъ.
             Какъ въ годъ голодный изъ-за хлѣба!
                       Поэтъ -- властитель думъ! ему покорны люди!
                       Сверши-же чудо намъ! поэтъ! молю о чудѣ
   Поэтъ. Не говори мнѣ о толпѣ крикливой!
             Взгляну я на неё,-- и свѣтлый духъ замретъ!
             О. лучше скрой меня отъ суеты шумливой:
             Она меня въ пучину унесетъ.
             Ахъ, дай мнѣ, дай мнѣ жить подъ сѣнію счастливой.
             Тамъ радость чистая поэту расцвѣтетъ.
             Тамъ дружба нѣжная -- сердецъ благословенье --
             Божественной рукой пробудитъ вдохновенье.
             Увы! въ груди моей оно глубоко зрѣетъ.
             О немъ стыдится лепетать языкъ,--
             Быть можетъ -- возрастетъ, быть можетъ -- захирѣетъ.
             Насилье дикое его загубитъ вмигъ,
             Но пролетятъ года въ тиши уединенья,
             И людямъ явится творенья свѣтлый ликъ!
             Блестящее -- живетъ одно мгновенье.
             Высокое -- вѣка и поколѣнья.
   Комикъ. Прошу -- о вѣчности ни слова!
             Творишь для вѣка ты иного,
             А мы-то что-жъ? а нашъ-то вѣкъ?
             На радость мы имѣемъ право!
             Всего важнѣй -- ей Богу, право.
             Живущій нынѣ человѣкъ.
                       Толпа желаетъ развлеченья...
                       Зачѣмъ сердить ихъ, милый другъ?
                       Расширь своихъ мечтаній кругъ,
                       Дай имъ побольше впечатлѣній.
                       Смѣлѣй! яви свое искусство!
                       Заставь звучать фантазіи хоръ --
                       Веселье, шутки, страсти, чувство...
                       Да подмѣшай и милый вздоръ.
   Директоръ. А главное -- поболѣе движенья!
             Смотрѣть идутъ -- венъ и потѣшимъ зрѣнье!
             Интриги, шумъ -- и всѣ невольно.
             Въ восторгѣ разѣваютъ ротъ!
             А если многіе довольны
             Тебя полюбитъ весь народъ.
             Ты массу -- массой подавляй!
             Тамъ каждый разбираться воленъ --
             А ты, ты больше подавай,
             И всякъ уйдетъ доволенъ-предоволенъ!
             Ты пьесу, милый мой, получше размельчи,
             Тутъ подсласти, а тамъ и подгорчи,
             Полегче, посмѣлѣй! дай пестрые кусочки!
             Къ чему имъ цѣлое? растащугь на клочочки!
   Поэтъ. Поэтъ -- властитель вдохновенья
             Не снизойдетъ до ремесла!
             Въ законъ возводите ученье
             Вы -- тупоумнаго осла!
   Директоръ. Упрекъ -- отбрасываю смѣло!
             Вы принимаетесь за дѣло --
             Л инструментъ вамъ лучшій далъ.
             Но... но... каковъ-же матерьялъ?
             Кому служить хотите духомъ?
             Вонъ тотъ пришелъ съ набитымъ брюхомъ --
             Пищеваренье облегчать;
             Тотъ -- просто скуку разогнать:
             А эти, бѣдный мой поэтъ.
             Идутъ отъ чтенія газетъ.
             Театръ имъ -- только развлеченье.
             Они пришли какъ въ маскарадъ.
             И дамы, показавъ нарядъ.
             Играютъ роль безъ награжденья.
             И такъ, спустись-ка къ нимъ пониже:
             Въ театрѣ что волнуетъ ихъ?
             Увы! поэтъ! вглядись поближе
             Ты въ почитателей своихъ!
             Вглядись: одинъ разочарованъ,
             Другой совсѣмъ необразованъ,
             Тотъ изъ театра за картишки,
             Другой- за пьянство, за любовь.--
             И стоятъ жалкіе людишки
             Чгобъ милой музѣ портить кровь?!
             Нѣтъ! нѣтъ! аффектовъ и движенья!
             И все сойдетъ отлично съ рукъ!
             Тумань имъ головы, мой другъ,
             И не мечтай объ угожденьи!
             Что подъ рукой -- давай на всѣхъ.
   Поэтъ. Возьми раба себѣ иного!
             Поэтъ не опозорить слова,
             Толпѣ не выкинетъ на смѣхъ
             Онъ нравъ священныхъ человѣка!
             Властитель думъ поэтъ отъ вѣка!
             Чѣмъ покоряетъ онъ сердца?
             Въ чемъ власть еро надъ всѣмъ твореньемъ?
             Не въ томъ-ли что душа пѣвца
             Во все проникла вдохновеньемъ?
                       Природа хладною рукой
                       Нить жизни вѣчную сучитъ.
                       Нестройна, нотою глухой
                       Хоръ мірозданія звучитъ,--
                       Но кто живитъ волны теченье?
                       И жизни ритмы кто обрѣлъ?
                       Кто міръ приводитъ въ единенье?
                       Кто вамъ принесъ святой глаголъ?
                       Кто въ буряхъ страсти прозрѣваетъ?
                       Въ закатѣ -- мысли глубину?
                       Любовь -- цвѣтами осыпаетъ?
                       Кто славитъ милую весну?
                       Кто, листья жалкіе сплетя,
                       Создалъ безсмертія вѣнецъ?
                       Кто утвердилъ Олимпъ, боговъ соединяя?--
                       Прообразъ человѣчества -- пѣвецъ!
   Комикъ. Такъ вашихъ силъ не тратьте даромъ.
             Плѣните насъ прекраснымъ даромъ!--
             Какъ насъ любовь беретъ въ полонъ?
             Случайно встрѣтились -- понравился -- влюбленъ --
             Знакомимся -- все ближе -- все тѣснѣе --
             Блаженство -- страсть горитъ сильнѣе --
             Восторги- горе -- ураганъ...
             И не опомнишься -- глядь -- ужъ готовъ романъ!
             И пьесу сдѣлай такъ, любезный:
             Спускайся въ жизни кавардакъ,
             И черпай! все въ ней интересно:
             Всѣмъ жизнь -- но знаетъ жизнь не всякъ!
             Къ картинѣ пестрой и неясной
             Хоть искру истины прекрасной
             Въ обманѣ смѣломъ размѣшай
             И чуднымъ зельемъ угощай!
             Оберется юность золотая,--
             Ждетъ откровенья отъ тебя;
             Замретъ любовь, твои стихъ впивая,
             И разгрустится про себя.
             Имъ милы образы поэта,
             Имъ милы слёзы, милъ имъ смѣхъ,
             На тайны сердца ждутъ отвѣта,--
             Нотъ и пиши о всемъ для всѣхъ!
             Ты взрослаго оставь -- онъ вѣчно недосуженъ,--
             Тому кто къ будущемъ.-- поэтъ и милъ. и нуженъ.
   Поэтъ. Отдай-же мнѣ тѣ дни былые,
             Когда весь въ будущемъ я жилъ,
             Когда пѣлъ пѣсни молодыя.
             А ихъ родникъ сильнѣе билъ;
             Когда на міръ смотрѣлъ сквозь грёзы,
             Отъ каждой полки чуда ждалъ,
             Когда я жадно розы рвалъ,
             Когда повсюду видѣлъ розы!
             Ахъ! нищій всѣмъ я обладалъ.
             Въ обманахъ истины искалъ!
             Отдай мнѣ прежнія стремленья,
             Тѣ муки -- полныя отрадъ!
             Мощь гнѣва, силу увлеченья --
             Отдай мнѣ молодость назадъ!
   Комикъ. Эхъ, юность, милый другъ, нужна
             Передъ врагомъ въ пылу сраженій,
             Для кутежей, ночей безъ сна --
             И для любовныхъ развлеченій;
             И чтобъ за славою бѣжать,
             Чтобъ достигать желанной цѣли,
             Чтобъ ночь безъ устали плясать --
             Быть юнымъ нужно, въ самомъ дѣлѣ. ~
                       Но звукомъ струнъ, давно знакомымъ.
                       Печаль и радость пробудить,
                       Но насъ своимъ волшебнымъ словомъ
                       Въ волшебномъ кругѣ заключить,--
                       Все это старости годится
                       И васъ прославитъ, не шутя;
                       Старикъ въ дитя не превратится.
                       Но человѣкъ -- всегда дитя.
   Директоръ. Довольно по-пусту болтать!
             За дѣло лучше принимайтесь.
             Чѣмъ комплименты расточать,--
             Вы о полезномъ постарайтесь!
             Къ чему тутъ толки о призваньи?
             Для робкаго призванья нѣтъ!
             Коль ты поэтъ не но названью --
             Владѣй искусствомъ, какъ поэтъ!
             Вѣдь знаешь самъ, что намъ нужнѣе?
             Вари-же зелье похмѣльнѣе!
             Да поскорѣй! чего зѣвать?
             Возможность долго-ли продлится?
             Её за чубъ скорѣе -- хватъ!
             А то, пожалуй, удалится...
                       На нашей сценѣ, какъ извѣстно,
                       Бредутъ поэты кто-куда...
                       Такъ ужъ прошу тебя, любезный,
                       Не пожалѣй для насъ труда!
                       У насъ есть звѣздное сіянье,
                       Звѣрье и птицы, рядъ машинъ,
                       Есть солнце, грома грохотанье,
                       И надо всѣмъ ты господинъ!
                       Хаосъ вселенной -- коль возможна) --
                       На узкой сценѣ возсоздай
                       И не стѣсняйся -- осторожно --
                       Переходи изъ ада въ рай.
   

Прологъ на небѣ.

Господь, Небесное Воинство. затѣмъ Мефистофель.

Являются три Архангела.

   Рафаилъ. Какъ прежде, солнце совершаетъ
             Вокругъ земли путь вѣчный свой;
             Какъ прежде, громы прославляютъ
             Тебя могучею хвалой;
             И намъ природы лицезрѣнье
             Даетъ сознанье нашихъ силъ,
             Какъ въ первый день міротворенья,
             Прекрасно, что ты сотворилъ.
   Гавріилъ. Печальной ночи день на смѣну,
             Сіяетъ тихій райскій свѣтъ,
             Вѣка пройдутъ безъ перемѣны
             Въ круговращеніи планетъ.
             Моря ревутъ и заливаютъ
             Своею пѣной берега,
             Но ихъ стремленье поглощаетъ
             Движенья вѣчная рѣка.
   Михаилъ. Бушуютъ вѣтры въ шумномъ спорѣ,
             Несется ихъ немолчный стонъ;
             Но цѣпью бурь, земли и моря
             Всесильный властвуетъ законъ.
             Огнями молніи сверкаютъ.
             Громовый падаетъ ударъ --
             И твой Архангелъ прославляетъ
             Въ теченьи тихомъ жизни даръ.
   

Всѣ трое.

             И намъ природы лицезрѣнье
             Даетъ сознанье нашихъ силъ:
             Какъ въ первый день міротворенья,
             Прекрасно все, что ты творилъ.
   Мефистофель. Ты вопросилъ, премудрый Повелитель,
             Какъ міръ живетъ? И я на краткій мигъ
             Пришелъ къ тебѣ, твой нѣкогда служитель --
             Ко мнѣ склонялъ ты благосклонно ликъ...
             Прости меня -- пускай ужъ хоръ смѣется
             Но, я забылъ превыспренній языкъ.
             На пафосъ мой Господь самъ разсмѣется,--
             Когда-бы Онъ отъ смѣху не отвыкъ.
             Не знаю, что сказать о солнцахъ и мірахъ,--
             Дозволь мнѣ говоритъ о маленькихъ людяхъ
             Да! маленькій творенія вѣнецъ
             Остался тѣмъ, чѣмъ сотворилъ Творецъ.
             Онъ, можетъ быть, не такъ-бы жалокъ былъ,
             Но лучъ небесъ ему ты подарилъ:
             Онъ лучъ небесъ зоветъ умомъ,
             У потребляя -- для чего-же?!
             Чтобъ стать естественнымъ скотомъ!
             Творецъ! на что это похоже?!
             Когда дозволитъ Наша Честь.
             Осмѣлюсь я сравненіе привесть;
             Онъ. какъ кузнечикъ длинноногій,
             Летаетъ, прыгаетъ высоко.
             И снова падаетъ въ траву
             Н тянетъ пѣсенку свою...
             Кузнечикъ хоть въ траву, а человѣкъ похуже:
             Онъ вѣчно норовитъ уткнуться носомъ въ лужу.
   Господь. И больше нечего сказать?
             всегда готовъ ты осуждать?
             Но есть и доброе навѣрно?
   Мефист. О. Господи! всегда и все прескверно!
             Хоть люди и винятъ меня въ страданьи!
             Но мучить бѣдненькихъ и и не въ состояньи!
   Господь. Ты знаешь Фауста?
   Мефист.                                         А! докторъ!
   Господь.                                                             Вѣрный. мой!
   Мефист. Вашъ -- да на собственный манеръ!
             Ему противенъ хлѣбъ земной,
             Все рвется въ область высшихъ сферъ!
             Онъ жаждетъ и звѣзды небесной,--
             И въ омутъ жизненный нырнулъ,--
             Но рай небесъ и міръ тѣлесный
             Не исцѣлятъ больную грудь.
             Господь. Путемъ невѣрнымъ онъ блуждаетъ,
             Но просвѣтленье снизойдетъ.
             Одинъ садовникъ постигаетъ,
             Какой отъ древа будетъ плодъ.
   Мефист. Пари держатъ готовъ съ охотой!
             Коль не наложите запретъ --
             Онъ попадетъ въ мои тенета!
   Господь. Пока онъ живъ -- запрету нѣтъ!
             Кто сердцемъ къ высшему стремится,
             Тому не трудно заблудиться!
   Мефист. Спасибо вамъ! въ концѣ концовъ,
             Мнѣ дѣла нѣтъ до мертвецовъ!
             Люблю я щечки наливныя,
             Люблю я силы молодыя,--
             А въ трупахъ -- что?-- покончены дѣлишки!
             Бѣгу отъ нихъ, какъ котъ отъ мертвой мышки.
   Господь. Я предаю тебѣ его!
             Обвейся вкругъ души высокой!
             Бери любимца моего
             И соблазняй кривой дорогой!
             Но, посрамленный передъ нимъ.
             Пойми, что темное стремленье
             И въ мракѣ лжи и преступленья
             Его ведетъ путемъ прямымъ.
   Мефист. Ну. такъ и быть! что-жь! очень радъ!
             Я не боюсь за свой закладъ!
             И ужъ порадуюсь вдвойнѣ,
             Коль обращу его ко мнѣ.
             Ужъ какъ прабабушка змѣя
             Поѣстъ онъ пыли у меня!
   Господь. Ты и тогда явися тутъ!
             Для Насъ невѣдомо презрѣнье;
             Изъ бѣсовъ хладнаго сомнѣнья
             Сноснѣе всѣхъ Лукавый Плутъ.
                       Хоть человѣкъ и жаждетъ славы,
                       Но склоненъ къ лѣни онъ порой,--
                       Грѣхомъ и страстью Бѣсъ Лукавый
                       Пробудитъ въ сонномъ духъ живой!
                       А вы, сыны мои, въ небесной высотѣ
             Возрадуйтесь добру и красотѣ!
             Предвѣчное живущее созданье
             Обвѣйте вы любовію своей
             И обратите смутныя мечтанья
             Въ великій міръ сознательныхъ идей.
   Мефистофель (одинъ).
             Со Старикомъ видаться радъ
             Я иногда; мнѣ Онъ и нуженъ.
             Вотъ ужъ прямой аристократъ --
             Онъ съ чортомъ даже благодушенъ.


Ночь,

(Высокая, узкая готическая комната со сводами; Фаустъ, тревожный, сидитъ у стола, въ креслѣ).

   Фаустъ. Я философіи творенья.
             Я медицину изучилъ,
             Я богословье -- къ сожалѣнью.
             Права -- все жадно поглотилъ,--
             И что-же нашелъ въ нихъ, глупецъ я глупецъ!
             Умнѣе-ль чѣмъ прежде я сталъ, наконецъ?!
             Давно я магистръ и докторъ наукъ,
             Лѣвъ десять прошло, какъ кругомъ и вокругъ,
             Туда и сюда я хожу и брожу,--
             И важно студентовъ я за носъ вожу!
             Ахъ! людямъ познанье,-- увы! не дано.
             О. сердце сгораетъ -- печали полно!
             Ну. да! я умнѣе другихъ дураковъ --
             Всѣхъ этихъ писакъ, докторовъ и поповъ;
             Во мнѣ нѣтъ сомнѣній и нѣтъ угрызеній;
             Чертей не боюся, ни ада мученій,--
             За то отъ радостей всѣхъ отрѣшенъ
             И даже надежды послѣдней лишенъ
             На истинный путь родъ направить людской
             Иль власти добиться надъ темной толпой;
             За то у меня ни кола, ни двора,
             Ни почестей нѣтъ, ни другого добра!...
             И песъ не хотѣлъ-бы такъ дольше тянуть!...
             Я въ магію нынѣ хочу заглянуть;
             Въ надеждѣ, что сила могучихъ духовъ


             Откроетъ мнѣ тайны загадочныхъ словъ;
             Не стану потѣть и другимъ толковать
             О томъ, чего самъ я не въ силахъ понять.
             Хочу, чтобъ открылись мнѣ тайны созданья,
             Проникнуть хочу въ глубину мірозданья,--
             Тогда я познаю основу основъ,
             Гоняться не стану за призракомъ словъ.
             О, если-бъ, мѣсяцъ златорогій,
             Въ послѣдній разъ моей тревоги
             Ты свѣтомъ тихимъ озарялъ!
             Какъ часто, другъ мой одинокій,
             Ко мнѣ ты въ келью проникалъ!
             Средь книгъ, въ полночной тишинѣ,
             Печальный, ты являлся мнѣ!
             О, если-бъ мнѣ на верхъ горы
             Въ твоемъ сіяніи подняться!
             Въ пещерахъ съ духами встрѣчаться,
             Вдыхать росъ утреннихъ пары!
             Забыть науки пустословье,
             Въ твоихъ лучахъ обрѣсть здоровье!
                       Увы! Я все еще въ тюрьмѣ!
                       Въ сырыхъ стѣнахъ! въ промозглой тьмѣ!
                       И въ росписномъ моемъ окнѣ
                       Едва сіяетъ солнце мнѣ!
             Громады книгъ, бумаги гниль.
             Притонъ червей, и тлѣнъ, и пыль,
             Рядъ старыхъ свитковъ здѣсь и тамъ
             Идетъ до сводовъ по стѣнамъ,
             Сосуды, колбы всѣхъ сортовъ,
             И рухлядь жалкая отцовъ-
             B это міръ! B это свѣтъ!
             И этимъ жилъ ты столько лѣтъ!
                       И какъ ты могъ еще спросить
                       Зачѣмъ печаль въ груди твоей?
                       Зачѣмъ тебѣ мѣшаетъ жить
                       Неясный гнётъ нѣмыхъ скорбей?!
                       Но божій міръ, но ясный свѣтъ,
                       Но жизнь привольную полей --
                       Все промѣнялъ ты на скелетъ,
                       На хламъ, на чучела звѣрей!
             Возстань! и съ книгою изъ книгъ
             За Нострадамусомъ ступай!
             А онъ надежный проводникъ
             Въ далекій край, безвѣстный край!
             Постигну дальнихъ ходъ свѣтилъ.
             Природа сниметъ свой покровъ,
             Узнаю я источникъ силъ
             И обрѣту языкъ духовъ.
             Ахъ, тщетно я сухимъ умомъ
             Хочу понять священный знакъ --
             Но, чую -- духи здѣсь кругомъ --
             Отвѣтьте мнѣ, коль это такъ!

(Открываетъ книгу, смотритъ на изображеніе Макрокосмоса).

             Га! что за образъ! отъ избытка страсти
             Всѣ нервы жизни напряглись во мнѣ!
             Блаженство бытія и жизни юной счастье
             Опять зажглось въ груди! горю я какъ въ огнѣ!
             Не самъ-ли Богъ сей образъ начертилъ?
             Въ больной душѣ успокоенье.
             Въ печальномъ сердцѣ -- примиренье
             Въ немъ откровенье тайныхъ силъ.
             Не близится-ль природы откровенье?
             Не богъ-ли я? Я радостенъ и смѣлъ
             Гляжу на ясныя черты изображенья
             И -- мнится тайну творчества прозрѣлъ.
             Впервые понялъ я премудрое реченье:
                       "Открыть для смертныхъ Духа ликъ!
                       "Но умъ и духъ вашъ въ узахъ тѣсныхъ:
                       "Купай всечасно, ученикъ,
                       "Земную грудь въ лучахъ небесныхъ".

Глядитъ на изображеніе).

             О, какъ, сплетался, живетъ одно въ другомъ!
             Единство цѣлаго -- разлитое во всемъ!
             Какъ силы неба вверхъ и внизъ взлетая
             И золотыя чаши предлагая,
             Въ благоухающемъ божественномъ движеньи
             Съ землей небесъ несутъ соединенье
             Въ гармоніи, объявшей все творенье!
                       Какіе образы!... лишь образы!... О, Мать!...
                       Природа-Мать! гдѣ мнѣ тебя искать?!
                       О, гдѣ сосцы?! Основа гдѣ вселенной?!
                       Источникъ жизни вѣчной, неизмѣнной?!
                       Къ тебѣ стремлюсь! къ тебѣ -- душой неутоленной!
                       Журчишь, течешь -- но гдѣ тебя искать?

(Переворачиваетъ неохотно листы книги и останавливается на изображеніи Духа Земли).

             А!... Духъ Земли!... Иное впечатлѣнье!...
             Ты ближе мнѣ, ты мнѣ роднѣй!
             Себя уже я чувствую сильнѣй,--
             Я весь горю, какъ въ опьяненьи...
             Я бодрость чувствую!-- готовъ я въ міръ идти
             Земныя радости и горести снести
             И съ бурей встрѣтиться на жизненномъ пути!
                       Спускается туманъ,
                       Лампада гаснетъ, гаснетъ --
                       Луна сокрыла свѣтъ --
                       Дымъ!... Красные лучи
                       Вкругъ головы моей!...
                       Дыханьемъ ужасъ вѣетъ
                       Со сводовъ на меня --
             Ты рѣешь здѣсь!... ты здѣсь, желанный Духъ!
             Откройся мнѣ!
             Га! сердце страстно рвется,
             Въ груди моей встаютъ
             Невѣдомыя чувства!
             Стремлюсь къ тебѣ! хочу тебя узрѣть!...
             Явись! явись!-- А тамъ хоть умереть!

(Фаустъ схватываетъ книгу и произноситъ таинственную формулу заклинанія; вспыхиваетъ красноватое пламя, среди котораго появляется Духъ Земли).

   Духъ Земли. Кто звалъ меня?
   Фаустъ (отворачивается).           О, видъ ужасный!
   Духъ Земли. Меня ты мощно призывалъ,
             Въ мой вѣчный кругъ стремился страстно --
             И -- что-жъ?
   Фаустъ.                     Нѣтъ силы!
   Д. Земли.                                         Ты желалъ
             Натѣшить слухъ, насытить зрѣнье,
             Склонился я къ твоей мольбѣ,--
             Я здѣсь -- а ты дрожишь въ смущеньи.
             Смотри -- явился я тебѣ.
             Сверхчеловѣкъ! души высокой
             Покоя ты не сохранилъ,
             А между тѣмъ въ душѣ глубокой
             Міръ цѣлый гордо заключилъ;
             Гдѣ Фаустъ тотъ, на чье воззванье
             Я опустился съ высоты?
             Смотри -- одно мое дыханье,
             И -- ты дрожишь! Ты -- Фаустъ -- ты!
             Ничтожный, скорченный червякъ!
   Фаустъ. Нѣтъ, образъ огненный, не дрогну предъ тобой!
             Да! Равенъ я тебѣ! Я -- Фаустъ! Образъ твой!
   Духъ Земли. Сквозь бури и мракъ
             Ношусь я туда и сюда!
             Стихіей труда!
             Я -- смерть и рожденье!
             Я--вѣчное море!
             Я -- смѣна движенья!
             Я--радость и горе!
             На вѣчномъ станкѣ мірозданья
             Я тку для Творца одѣянье!
   Фаустъ. Ты цѣлый міръ собою наполняешь!
             Духъ-дѣятель! какъ близокъ я тебѣ!
   Духъ Земли. Ты -- близокъ тѣмъ, кого, ты постигаешь,--
             Не мнѣ! (исчезаетъ).
   Фаустъ (падаетъ въ отчаяніи). Я?-- не тебѣ!
                       Я -- образъ божества --
                       И даже -- не тебѣ!
                       Кому-же?... (стучатъ).
             Ахъ!... мой помощникъ!... вотъ мученье!...
             Онъ вмигъ все счастье унесетъ!
             Мои чудесныя видѣнья
             Педантъ несносный разобьетъ.

(Входитъ Вагнеръ съ лампой въ рукѣ; онъ въ ночномъ колпакѣ и халатѣ. Фаустъ неохотно оборачивается къ нему).

   Вагнеръ. Я декламацію слыхалъ,--
             Простите -- вы трагедію читали?
             Мнѣ поприслушаться нельзя-ли?
             Я дикцію усвоить-бы желалъ,--
             Вѣдь нынче и попу -- какъ говорится --
             Не худо у актера поучиться.
   Фаустъ. Да,-- если попъ и самъ актеръ,
             А это, нынче сплошь и рядомъ!
   Вагнеръ. Вѣкъ въ кабинетѣ я -- лишь изрѣдка мой взоръ
             Слѣдитъ за жизненнымъ парадомъ,
             И то издалека, въ подзорную трубу --
             Такъ гдѣ-жь умѣнья взять мнѣ убѣждать толпу?
   Фаустъ. Когда въ самокъ нѣтъ убѣжденья,
             Когда не рвешься, не кипишь
             Великой силой увлеченья --
             Ты никого не убѣдишь!
             Сбирайте жалкіе объѣдки
             Рагу составьте какъ нибудь,--
             Удастся, можетъ, напослѣдки
             Золу холодную раздуть
             Въ ребятахъ глупыхъ удивленье.
             Порой возбудитъ ваша рѣчь,--
             Но безъ огня, безъ увлеченья
             Нельзя сердца къ сердцамъ привлечь.
   Вагнеръ. Въ искусствѣ дикціи -- увы! я недалекъ.
             А въ немъ успѣха вѣрнаго залогъ!
   Фаустъ. Когда въ груди пылаетъ чувство,
             Несешь ты плодъ глубокихъ думъ,--
             Тогда безъ всякаго искусства
             Тебѣ всю рѣчь подскажетъ умъ
             Когда ты знаешь, что сказать,
             Зачѣмъ тебѣ слова искать?
             Да, ваши рѣчи могутъ быть блестящи,
             Разжеваны въ нихъ мысли для людей, --
             Но что за радость въ нихъ! онѣ -- какъ вѣтръ шумящій
             Печальной осенью среди сухихъ вѣтвей.
   Вагнеръ. Ахъ, Господи! искусство безконечно,
             А жизнь земная коротка!
             Киль все критиковать -- конечно,"
             Возьметъ неразъ тебя тоска!
             Вѣдь какъ ужъ трудно методъ строгій
             Себѣ усвоить кое-какъ,
             Нашелъ къ источникамъ дороги,--
             И съ смертью встрѣтился бѣднякъ!
   Фаустъ. Въ пергаментахъ не сыщешь утоленья
             Духовной жажды никогда!
             Ты самъ себѣ -- источникъ исцѣленья,
             Въ душѣ твоей -- цѣлебная вода.
   Вагнеръ. Но вѣдь великій интересъ
             Проникнуть въ глубь временъ минувшихъ
             Сравнить умы давно уснувшихъ
             И насъ,-- и какъ шагнулъ прогрессъ!
   Фаустъ. Шагнулъ -- превыше звѣздъ высокихъ!
             Исторія временъ далекихъ,
             Другъ,-- книга за семью печатями для насъ.
             Что духомъ времени считается у васъ --
             Есть духъ немногихъ, духъ владыкъ,
             И въ этомъ зеркалѣ вѣкъ отразилъ свой ликъ.
             Исторія вѣковъ! вѣдь это -- стыдъ и страмъ!
             Чуланъ заброшенный, ненужный старый хламъ
             Высокопарное на сценѣ представленье,
             Маріонетокъ глупыхъ изреченья...
   Вагнеръ. Но міръ! умы! въ сердцахъ читать
             Вотъ это -- истинное знанье!
   Фаустъ. Да! знать! что это значитъ -- знать?
             Кто дастъ младенцу истинное знанье?
             Встрѣчались иногда немногіе, святые,
             Глупцы-и, презирая страхъ,
             Открыли черни помыслы живые --
             Они всѣ распяты и сгибли на кострахъ.
             Но поздно, другъ, и спать уже пора!
             Оставимъ наши разговоры.
   Вагнеръ. Ахъ, я сидѣлъ-бы до утра,
             Ведя ученые столь споры!
             Но вы дозволите спросить о вашемъ мнѣньи
             Хоть завтра -- въ первый день Христова Воскресенья?
             Наукѣ преданъ я, и знаю ужъ не мало,
             Но больше знать хочу, ко чтобы то ни стало! (уходитъ).
   Фаустъ, (одинъ) Покуда мы съ надеждой не простимся,
             Все манитъ насъ къ туману звонкихъ словъ:
             Какъ будто за сокровищемъ стремимся
             И радостно находимъ червяковъ.
             И этотъ голосъ смѣлъ здѣсь говорить
             Гдѣ было Духа проявленье!
             Увы! увы! благодарить
             Я долженъ жалкое творенье!
             Ты спасъ меня ничтожествомъ своимъ
             Отъ сумасшествія, отъ мысли безотрадной
             Что я -- ахъ! карликъ передъ нимъ!
             Какъ великанъ стоялъ онъ, безпощадный!
                       Я -- образъ Божества,-- въ зерцало правды вѣчной
                       Дерзнувшій заглянуть; я -- зрѣвшій образъ свой
                       Въ небесной красотѣ и ясности предвѣчной,--
                       Я -- презрѣнъ имъ! а онъ -- лишь Сынъ Земной!
                       Я -- выше ангела! своей свободной силой
                       Я въ грудь природы дерзостно проникъ,
                       Я тайны творчества, я жизнь боговъ постигъ,--
                       И какъ наказанъ былъ за этотъ гордый мигъ!
                       Меня какъ громомъ -- слово поразило!
             Не смѣю, не могу себя съ тобой равнять!
             Я мощь имѣлъ тебя призвать,--
             Но удержать не стало силы!
             Ахъ, въ это грозное мгновенье
             Я былъ такъ малъ и -- такъ великъ!
             Ты оттолкнулъ меня съ презрѣньемъ
             И -- въ прахѣ снова я поникъ!
             Что дѣлать? кто меня научитъ?
             Куда идти? впередъ? назадъ?
             Сомнѣнья, страсти все насъ мучитъ
             Дѣла -- бѣгъ жизни тормозятъ.
             Твой духъ стремится къ выси поднебесной,
             Но тянетъ внизъ матеріи законъ,--
             Добро нашелъ идешь стезею тѣсной --
             Такъ значитъ Высшее -- обманы или сонъ?
             И горестно, въ житейскомъ треволненьи
             Замрутъ и сгибнутъ лучшія стремленья.
             Фантазія въ своемъ полетѣ смѣломъ,
             Расширивъ крылья, къ вѣчности паритъ
             Но ахъ! полетъ стѣсненъ земнымъ предѣломъ,
             Временъ горнило счастье пепелитъ.
             Забота гнѣздится въ душевной глубинѣ
             Подъ видомъ грусти потаенной,
             Помѣхой счастью въ тишинѣ,
             Вездѣ но въ маскѣ обновленной:
             Является то домомъ, то дворомъ,
             Кинжаломъ, ядомъ и огнемъ,
             Пучиной водъ;-- является порою
             Ребенкомъ-первенцомъ и милою женою...
             Несчастья нѣтъ еще, но -- ужасомъ томимъ
             Трепещешь ты предъ призракомъ нѣмымъ.--
             Богамъ не равенъ я! я червь въ пыли ничтожный,
             Въ пыли живущій цѣлый вѣкъ,
             Въ пыли кормящійся, въ пыли неосторожно
             Его раздавитъ человѣкъ!
             Да! я -- въ пыли средь этихъ стѣнъ,
             Средь полокъ, въ ветощи и хламѣ
             Вѣдь это тлѣнъ, вѣдь это плѣнъ!
             Какъ моль, я гибну въ смрадной ямѣ!
             Могу-ль я здѣсь найти отвѣтъ?
             Не книга-ль важно мнѣ разскажетъ,
             Что былъ всегда несчастливъ свѣтъ,
             Счастливца тамъ и здѣсь укажетъ...
                       Смѣешься, черепъ молчаливый?
                       Или, какъ я, ты испыталъ
                       При жизни страстные порывы?
                       Какъ я-ты истины искалъ?
             И вы смѣетесь надо мной,
             Приборы острыми зубцами!
             Ужъ я стоялъ передъ вратами,
             Какъ ключъ держалъ васъ предъ собой!
                       Таинственно свой свѣтлый ликъ
                       Отъ насъ природа закрываетъ:
                       Чего ты духомъ не постигъ,--
                       Того ключемъ не отпираютъ.
             Приборовъ древнее собранье!
             Васъ мнѣ отецъ мой завѣщалъ,--
             Въ моемъ мучительномъ исканьи
             Я васъ ни разу не снималъ.
             И старый свитокъ пусть лежитъ,
             Пока лампада здѣсь коптитъ.
             О, это жалкое наслѣдство!
             Его-бъ я лучше промоталъ!
             Ахъ, деньги къ наслажденью средство --
             Умѣй прожить свой капиталъ.
             Ненужное -- одно отягощенье,
             Нужда въ одномъ -- использовать мгновенье.
             Но что мой взоръ усталый привлекаетъ,
             Зоветъ къ себѣ и тянетъ, какъ магнитъ?
             Тоску мою на краткій мигъ смягчаетъ,
             Какъ тихій свѣтъ въ глуши лѣсной бодритъ?
             Привѣтъ тебѣ, единственный фіалъ
             Тебя съ восторгомъ, съ трепетомъ я снялъ!
             Почтилъ въ тебѣ людское я искусство,
             Эссенція, дарующая сонъ,
             Навѣки убивающая чувство!
             Будь милосердъ, божественный флаконъ!
             Гляжу, гляжу -- страданье замираетъ,
             Беру тебя -- стремленье затихаеть,--
             Открылся путь къ невѣдомымъ брегамъ..
             Мнѣ слышно водъ далекое паденье,
             Волны зеркальной вижу отраженье,
             Заря манитъ къ безвѣстнымъ берегамъ.
             Огонь и шумъ воздушной колесницы --
             Я въ дальній путь отправиться готовъ!
             Черезъ эфиръ, подобенъ легкой птицѣ
             Я улечу въ обитель вѣчныхъ сновъ.
             Какъ? червь земной -- достоинъ-ли вкушенья
             Высокой жизни, радости боговъ?!
             Да!-- если ты безъ робкаго смущенья
             Навѣкъ отъ солнца спрятаться готовъ.
             Срывай-же дверь отважною рукою!
             Дрожь заглуши живого естества!
             И докажи, что гордою душою
             Ты -- человѣкъ -- не ниже божества!
             Не трепещи передъ раскрытой бездной
             Тамъ, въ глубинѣ рисуется намъ адъ
             Впередъ! иди! пускайся въ путь безвѣстный!
             Хоть муками изъ бездны намъ грозятъ:
             Ты радостно съ опасностью встрѣчайся,
             Съ улыбкою въ Нирвану погружайся!
             Отбрось футляръ, хрустальный мой бокалъ!
             Сверкай, блести, прозрачный, какъ кристаллъ!
             Я объ тебѣ не вспоминалъ годами
             Ты прадѣдовъ когда-то веселилъ
             Тебя сосѣдъ сосѣду за пирами
             Съ улыбкою когда-то подносилъ
             И, восхищенъ рѣзьбой твоей узорной,
             Былъ долженъ каждый рѣчью стихотворной
             Тебя воспѣть и осушить заразъ!
             Ахъ! предо мною юность (пронеслась)...
             Сосѣду я тебя не предлагаю,
             Я рифмою моей не щегольну,
             Твой темный сокъ одинъ я осушаю
             И быстро, быстро я засну...
             Послѣдній мой глотокъ -- привѣтъ тебѣ, привѣть
             Отъ сердца полнаго, о розовый разсвѣтъ!

(Подноситъ кубокъ къ у стамъ, звонъ колоколовъ и пѣніе

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ Воскресъ!
                       Радость! спасеніе!
                       Грѣшнымъ прощеніе!
                       Всѣмъ утѣшеніе --
                       Шлется съ небесъ.
   Фаустъ. Какой глубокій звукъ! какой веселый звонъ
             Колеблетъ вдругъ печальное рѣшенье?
             Ахъ! звонъ колоколовъ! уже ль вѣщаетъ онъ
             День Свѣтлаго Христова Воскресенья!
             И нынѣ вновь поетъ благоговѣйный хоръ,
             Какъ пѣлъ когда-то ангеловъ соборъ.
             Всѣмъ возвѣщая искупленье.
   

Хоръ мироносицъ.

                       Мы притираньями
                       Тѣло покрыли
                       И со стенаньями
                       Въ гробъ положили
                                 Снявъ со креста!
                       И пеленами
                       Обвитъ онъ нами,
                       Ахъ! мы приходимъ
                       И не находимъ
                                 Въ гробѣ Христа!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Блаженны любившіе
                       Не отступившіе,
                       Все побѣдившіе,
                       И заслужившіе
                       Радость небесъ!
   Фаустъ. Къ чему, къ чему мнѣ вашъ привѣтъ?!
             Ищите кроткихъ и смиренныхъ!
             Я слышу вѣсть изъ устъ блаженныхъ,
             Но дѣтской вѣры больше нѣтъ!
             Я не могу подняться въ сферы,
             Откуда благовѣста звонъ,--
             Но вспомнилъ дни невинной вѣры
             И снова къ жизни возвращенъ.
             Ахъ, дѣтскихъ лѣтъ воспоминанье!
             Въ субботней строгой тишинѣ
             Какъ будто райское лобзанье
             Съ небесъ спускалося ко мнѣ:
             Волнуемъ странною тревогой,
             Въ поля и въ лѣсъ я убѣгалъ,
             Молился пламенно и много
             И въ грудь міръ новый проникалъ;
             Я вспомнилъ дѣтскія забавы,
             Веселье праздничныхъ затѣй,
             И не могу принять отравы,
             Стою въ смущеньи передъ ней.
             О, пѣсни сладкія! о, колокольный звонъ!
             Слеза течетъ -- землѣ я возвращенъ!
   

Хоръ апостоловъ.

                       Всталъ Погребенный!
                       Славно воскресъ!
                       Превознесенный
                       Выше небесъ!
                       Сѣлъ Вседержителя
                       Онъ одесную,
                       Намъ же оставилъ
                       Юдоль земную
                       Стонемъ и плачемъ
                       Мы объ себѣ!
                       Слава, Спаситель!
                       Слава тебѣ!
   

Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Всталъ онъ отъ тлѣнія!
                       Вѣсть искупленія
                       Шлетъ вамъ съ небесъ!
                       Вамъ -- его чающимъ
                       Вамъ прославляющимъ,
                       Вамъ сострадающимъ
                       Близокъ Христосъ!
                       Съ вами Христосъ!
   

Передъ воротами.

(Гуляющіе всѣхъ сословій).

   Нѣсколько подмастерьевъ. Вы что? куда?
   Другіе. Въ Охотничій Домъ, братцы!
   Первые. А намъ охота къ мельницѣ пробраться!
   Подмастерье. Я посовѣтовалъ-бы вамъ,--
             Махнемъ отседова мы къ Водянымъ Дворамъ!
   Второй. Дорога скверная!
   Другая толпа. Ну, ты? идешь куда?
   Третій. Куда народъ -- и я туда!
   Четвертый. Ребята! въ Бургдорфъ! дѣвки тамъ красивы!
             И превосходнѣйшее пиво
             И драчуны -- за первый сортъ!
   Пятый. Аль ты забылъ, косматый чортъ?
             Спина, штоль, чешется? аль тянетъ въ передѣлку?
             Меня ажь дрожь беретъ, какъ вспомню про раздѣлку!
   Служанка. Нѣтъ, нѣтъ, ужъ лучше мнѣ домой!
             Другая. Да вѣдь подъ тополемъ насъ ждутъ!
   1-ая. А мнѣ-то что за прибыль тутъ?!
             Вѣдь онъ приткнется за тобой?
             Съ тобой сейчасъ затѣетъ плясъ?
             А мнѣ-то что? смотрѣть на васъ?
   2-ая. Да нѣтъ! придутъ они вдвоемъ,
             Съ курчавымъ -- слышь? идемъ! идемъ!
   Студентъ. Чоргъ! голоситъ -- да такъ-ли звонко!
             Пойдемъ, товарищъ, имъ во-слѣдъ!
             Пивцомъ, нарядною дѣвченкой,
             Да табачкомъ мнѣ красенъ свѣтъ.
   Горожанка. Я разобрать ихъ не берусь:
             Какой-то дикій, странный вкусъ!
             Ихъ въ обществѣ принять согласны,
             Они-жъ бѣгутъ за дѣвкой безобразной.
   2-ой студентъ (первому). Постой, товарищъ! вонъ -- брюнетка!
             Мила, хорошенькій нарядъ!
             Ихъ двѣ: одна моя сосѣдка!
             Я къ ней неравнодушенъ, братъ.
             Идутъ шагаютъ потихоньку,
             А-ну? Пристанемъ полегоньку?
   1-ый студентъ. Нѣтъ, братъ! стѣсняться не охота!
             За тѣми прибыльнѣй охота!
             Въ субботу отъ метлы не отрываютъ рукъ
             А въ праздникъ горячо ласкаютъ, милый другъ!
   Горожанинъ. Нѣтъ, мнѣ бургмейстеръ не по нраву
             Былъ грубъ -- и сталъ еще грубѣй:
             Какія тамъ заслуги, право?
             Намъ съ каждымъ годомъ тяжелѣй.
             Приказы шлетъ -- некстати больно строгъ!--
             Къ тому-же увеличенъ и налогъ.
   Нищій (поетъ). Господа почтенные! барышни прекрасныя!
             Свѣжія -- нарядныя,-- словно звѣзды ясныя!
             Сжальтесь надъ несчастными! грошикъ подадите
             Нужду и заботушку бѣднымъ облегчите!
             Къ вамъ летитъ не пѣсенка -- слезное моленіе:
             Счастливъ кто горюнюшкѣ ангелъ утѣшенія!
             Этотъ день торжественный, праздничекъ веселый
             Пусть избавитъ нищаго отъ нужды тяжелой.
   Горожанинъ. Люблю я часомъ поболтать
             Въ свободный день аль въ воскресенье.
             Какъ съ туркой нужно воевать,
             Какія тамъ идутъ сраженья...
             Сижу -- въ окно за челнокомъ
             Слѣжу лѣнивыми глазами,
             Да услаждаюся пивкомъ,--
             А тамъ домой! и миръ надъ нами!
   3-ій горожанинъ. А я скажу тебѣ, сосѣдъ,
             Кто тамъ дерется не дерется,--
             Хоть вверхъ ногами стань весь свѣтъ,
             Но дома пусть по старому ведется!
   Старуха. Ужъ вотъ нарядна! вотъ красива!
             Ну, какъ не сохнуть молодцу!
             Да ладно ужъ! не будь спѣсива --
             Такъ приведу тебя къ вѣнцу.
   Горожанка. Агата! прочь! скорѣе прочь!
             Меня старуха испугала!
             А знаешь? на Андрея въ ночь
             Она мнѣ друга указала.
   2-ая горожанка. И мнѣ, подумай, на водѣ:
             Военный -- статный, здоровенный!
             Теперь ищу его вездѣ,
             Ужъ онъ найдется непремѣнно!
   

Солдаты (поютъ).

                       Города съ высокими
                       Зубчатыми стѣнами,
                       Дѣвушки съ надменными
                       Гордыми сердцами.
                                 Въ нихъ моя отрада!
                                 Въ нихъ-же и награда
                                 Молодца солдата!
                       Трубы гремятъ --
                       Насъ призываютъ
                       Побѣду-ль звучатъ?
                       Смерть-ли вѣщаютъ?
                       Смѣло идемъ!
                       Въ битвахъ опасныхъ
                       Городъ возьмемъ!
                       Дѣвушекъ красныхъ!
                                 Въ нихъ вся отрада!
                                 Въ нихъ вся награда
                                 Молодца солдата!

(Фаустъ и Вагнеръ входятъ.)

   Фаустъ. Весны благодатной живящіе взоры
             Разбили мосты на рѣкахъ изо льдинъ,
             Зима, разсердившись, умчалась на горы --
             Надежда и счастье сошлись средь долинъ!
             Старухи-зимы не опасны угрозы!
             Снѣгами убрала она крутизны,--
             И хочетъ оттуда наслать намъ морозы,
             Но солнце не терпитъ нигдѣ бѣлизны!
             Все въ краскахъ весеннихъ сіяетъ и блещетъ!
             Все къ жизни проснулось, все счастьемъ трепещетъ!
             Цвѣтовъ не хватаетъ лугамъ молодымъ,--
             Такъ люди ихъ красятъ нарядомъ своимъ!
             Взойди, оглянись ты на городъ съ вершины,
             Взгляни: изъ тяжелыхъ старинныхъ воротъ
             Шумящей волною разлился въ долины
             Нарядно одѣтый веселый народъ;
             Всѣ, радуясь, славятъ Христа Воскресенье,
             И всякій къ веселью и счастью готовъ;
             Для нихъ и самихъ нынче день избавленья
             Отъ душныхъ покоевъ, отъ низкихъ домовъ,
             Отъ рабства труда, отъ работы невольной,
             Отъ узенькихъ улицъ, отъ темныхъ церквей,--
             Толпами народъ высыпаетъ, довольный,
             Опѣшитъ насладиться просторомъ полей!
             Взгляни,-- о взгляни: словно рѣзвыя птицы
             Нарядныя лодки скользятъ по рѣкѣ!
             Шумятъ! веселятся! довольныя лица
             Въ садахъ и на полѣ, вблизи, вдалекѣ!
             Взгляни: нагруженный до самаго края
             Отъ берега отплылъ послѣдній челнокъ;
             Все -- даже вершину горы украшая,
             Пролился веселый, народный потокъ!
             Запѣла свирѣль и труба зазвучала!
             Народъ веселится, какъ будто въ раю,
             Доволенъ и счастливъ великій и малый:
             "Здѣсь я человѣкомъ себя сознаю!"
   Вагнеръ. Прогулку съ вами несомнѣнно
             Зачесть великую я счелъ:
             Но -- коль признаться откровенно --
             Одинъ сюда-бы не пошелъ.
             Я вѣчный врагъ всему, что грубо
             Вѣдь точно бѣсъ вселился въ нихъ!
             Визгъ, кегли, хохотъ -- имъ и любо!
             Вотъ въ чемъ веселье, радость ихъ!
   Крестьяне (подъ липой поютъ и танцуютъ).
             Одѣлся къ танцамъ пастушокъ,
             Одѣлъ онъ ленты и вѣнокъ.--
             Откуда что набралось!
             А ужъ подъ липкой хороводъ!
             Плясалъ какъ бѣшеный, народъ,
             Юх-хе! Юх-хе!
             Юахейза! хейза! хе!
             И скрипка надрывалась!
                       Подъ липку нашъ пастухъ юркнулъ,
                       Дѣвчонку подъ локоть толкнулъ,
                       А дѣвка отвѣчаетъ-
                       Да эдакъ вдругъ къ нему бочкомъ:
                       "Не будь, молъ, парень, дурачкомъ...
                       Юх-хе! Юх-хе!
                       Юх-хейза! хейза-хе!
                       "Кто эдакъ поступаетъ?.
             Пошли плясать они вдвоемъ,
             Налѣво-вправо -- и кругомъ
             Ажъ юбки разлетались!
             Устали, тяжко имъ дышать
             А рукъ не хочется разнять
             Юх-хе! юх-хе!
             Юх-хейза! хейза хе!
             Ужъ такъ-то расплясались!
                       "Меня ты дурой не считай!
                       "Обманщикъ ты не первый -- чай!
                       "Не вѣрю въ увѣренья!"
                       Но онъ ужъ ей наговорилъ,
                       Да изъ подъ липки и сманилъ,--
                       Юх-хе! юх-хе!
                       Юх-хейза! хейза! хе!
                       А въ липкахъ -- плясъ да пѣнье!
   Старый крестьянинъ. Спасибо, докторъ, намъ пріятно
             Что не противны мы для васъ!
             Вы къ намъ пришли, вамъ тутъ занятно --
             Такой ученый между насъ!
             За это -- лучшаго вина
             Вамъ въ лучшій кубокъ наливаю:
             Прошу испить его до дна,
             И долгихъ, долгихъ лѣтъ желаю!
             Да! сколько капель въ кружкѣ сей
             Дай Богъ вамъ столько-жъ ясныхъ дней!
   Фаустъ. Беру прохладное питье,--
             Спасибо всѣмъ вамъ и за всё!

(Народъ окружаетъ ихъ).

   Ст. крестьянинъ. Такъ вотъ, на праздничекъ вселенскій
             Мнѣ удалось васъ угощать,
             А то вѣдь людъ нашъ деревенскій
             Въ бѣдѣ привыкнулъ васъ встрѣчать.
             Я помню васъ съ давнишнихъ поръ:
             Еще вы съ батюшкой ходили,
       

   

ФАУСТЪ

ТРАГЕДІЯ

Гёте

Переводъ А. ФЕТА.

Съ рисунками Энгельберта Зейбертца.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Изданіе А. Ф. МАРКСА.

1899.


ТРАГЕДІИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Въ пяти актахъ.


Аріель (пѣніе сопровождаемое эоловыми арфами).

             Какъ весна свой дождь цвѣточный
             Надо всѣми пронесетъ.
             Какъ въ поляхъ зеленый, сочный
             Всходъ на радость всѣмъ блеснетъ,
             Малыхъ эльфовъ духъ высокій
             Помогать спѣшитъ всему;
             Будь святой онъ, будь жестокій,
             Несчастливца жаль ему.
             Вокругъ его чела вы, рой свободный,
             Исполните долгъ эльфовъ благородный,
             Уймите пылъ, которымъ онъ томимъ,
             Отъ стрѣлъ его спасите вы упрека,
             Развѣйте ужасъ пережитый имъ.
             Въ ночной тѣни четыре вамъ урока,
             Пройдите ихъ вы ласково надъ нимъ.
             Сперва его вамъ уложить удастся,
             Затѣмъ пускай онъ росы Леты пьетъ;
             Упорство членовъ судорожныхъ сдастся,

Сумерки.

Фаустъ (распростертъ на цвѣтущей муравѣ, безпокойно ищетъ сна).

             Хоръ духовъ паритъ подвижно, милые малютки.
             И, стихнувъ, онъ навстрѣчу дню пойдетъ.
             Свершите эльфовъ долгъ прямой,
             Верните въ свѣтъ его святой!
   

Хоръ (отдѣльно, вдвоемъ и во множествѣ, по очереди и вмѣстѣ).

             Въ часъ, когда весь злакъ поляны
             Теплотой еще объятъ,
             Ароматы и туманы
             Ниспускаетъ въ нихъ закатъ.
             Тихо шепчетъ; сномъ влюбленнымъ
             Ищетъ сердце усыпить,
             И предъ окомъ утомленнымъ
             Двери дня опять закрыть!
             Ночь въ долинахъ глубочайшихъ.
             Звѣзды вѣчныя взошли,
             Крупныхъ искръ средь искръ мельчайшихъ
             Ближній блескъ и свѣтъ вдали,
             Прыщеть въ озерѣ мигая,
             Свѣтитъ съ тверди голубой,
             И, покой нашъ завершая,
             Правитъ мѣсяцъ золотой.
             Унялось часовъ теченье,
             Боль и счастье устрани.
             Ты предчувствуй исцѣленье!
             Вѣрь грядущей силѣ дня!
             Холмъ пышнѣй, тѣнистой мглою
             Расцвѣченный долъ одѣвъ,
             И сребристою волною
             Къ жатвѣ движется посѣвъ.
             Пробудись съ мечтой завѣтной,
             Въ дальнемъ блескѣ все твое.
             Ты объятъ лишь незамѣтно,
             Сонъ скорлупка -- сбрось ее.
             Не замедли ты рѣшеньемъ,
             Гдѣ порывъ толпы смущенъ,--
             Благороднымъ исполненьемъ
             Быстрый подвигъ награжденъ.

(Необычайный гулъ возвѣщаетъ приближеніе солнца.)

Аріель.

             Слушай, какъ бушуютъ оры!
             Слуху духовъ заявляясь,
             Новый день идетъ рождаясь;
             Мрачныхъ скалъ скрипятъ затворы,
             Колеса гремятъ Авроры,
             Что за гулъ приноситъ свѣтъ!
             Трубный трескъ дрожитъ, дробится,
             Глазъ мигаетъ, уху скрыться
             Отъ неслыханнаго слѣдъ.
             Въ глубь цвѣтовъ скорѣй спасайтесь!
             Глубже, глубже, зарывайтесь
             Подъ скалы, подъ листья, въ мохъ!
             Кто заслышалъ, тотъ оглохъ.


Фаустъ.

             Трепещутъ пульсы жизни вожделѣнію,
             Встрѣчая часъ, когда заря блеснула:
             И въ эту ночь, земля, ты неизмѣнно,
             У ногъ моихъ почивъ, опять вздохнула;
             Ты принесла мнѣ снова наслажденья,
             Ты мощно пробудила и вдохнула
             Къ высокой жизни вѣчныя стремленья.
             Ночной покровъ ужъ снятъ до половины,
             Стогласное въ лѣсу возникло пѣнье,
             Туманъ струей вливается въ долины,
             Но отблески небесъ и въ глубь запали;
             Приподнялись всѣ вѣтви до вершины
             Изъ ароматной мглы, въ которой спали.
             Ужъ красками одѣлась грудь земная,
             Гдѣ цвѣтъ и листъ слезами задрожали;
             Вокругъ меня отверсто царство рая.
             А въ вышинѣ! Нагихъ вершинъ колоссы
             Уже горятъ, о торжествѣ вѣщая,
             Къ нимъ прежде всѣхъ съ сіяньемъ льются росы.
             Что позже въ долъ нисходятъ усыпленный.
             А вотъ и Альпъ зеленые откосы
             Пріемлютъ свѣтъ и видъ опредѣленный,
             И постепенно сходитъ день горючій.
             Оно взошло,-- увы! ужъ ослѣпленный
             Я взоры отвращаю съ болью жгучей.
             Вотъ точно то жъ и въ насъ, когда стремленья,
             Окрылены надеждою могучей,
             Врата находятъ настежь исполненья;
             Но вотъ изъ нѣдра привлекавшей цѣли
             Избытокъ пламени -- и мы въ смущеньи.
             Мы факелъ жизни лишь зажечь хотѣли --
             Вдругъ море пламени, какое пламя!
             Любовь? иль ненависть? чѣмъ закипѣли
             Мы вдругъ, что страшно овладѣло нами?
             Такъ что, опять со мглой мирясь земною,
             Завѣсой мы укрыться рады сами.
             Такъ оставайся жъ солнце за спиною.
             На водопадъ, въ ущельи горъ гремящій,
             Взираю я съ восторженной душою:
             Съ уступа на уступъ онъ съ силой вящшей,
             На тысячи дробясь потоковъ, мчится,
             Наполнивъ воздухъ пѣною кипящей.
             Но какъ чудесно въ этой мглѣ родится,
             Мѣняясь вѣчно, та дуга цвѣтная,
             То таетъ вдругъ, то снова загорится,
             Росою все душистой обдавая.
             Какъ въ зеркалѣ людское въ ней стремленье;
             Обдумавъ все, ты скажешь постигая:
             Тотъ пестрый отблескъ -- жизни уясненье.



Императорскій дворецъ.

Тронная зала. (Государственный совѣтъ въ ожиданіи Императора.)

Трубы.

Входятъ придворные всѣхъ чиновъ, въ великолѣпныхъ одеждахъ.
Императоръ вступаетъ на тронъ; по правую его руку Астрологъ.

Императоръ.

             Всѣмъ мой привѣтъ, кто здѣсь явился,
             Я вѣрность ихъ цѣню сердечно!--
             Вотъ и мудрецъ при мнѣ конечно;
             Куда же шутъ запропастился?
   

Юнкеръ.

             Сейчасъ за мантіей твоею
             На лѣстницѣ свернулъ онъ шею.
             Вотъ туша! Еле унесешь.
             Пьянъ или умеръ? не поймешь.
   

Другой юнкеръ.

             Сейчасъ, откуда что берется,
             Другой на это мѣсто рвется.
             Великолѣпно онъ одѣть.
             Но рожа! И подобной нѣтъ!
             Алебардистамъ не сдается.
             Тѣ бердыши скрестивши ждутъ.
             Да вонъ и онъ -- отважный Шутъ.
   

Мефистофель (склоняя колѣни у трона).

             Что ненавидятъ и ласкаютъ?
             Что изгоняютъ и манятъ?
             Что постоянно защищаютъ?
             Что обвиняютъ и бранятъ?
             Что глухо къ твоему глаголу?
             Что всѣмъ пріятно такъ назвать?
             Что близко къ твоему престолу?
             Что лишь само могло отстать?
   

Императоръ.

             Такія рѣчи намъ извѣстны,
             Но здѣсь загадки неумѣстны,
             Пусть господа ихъ разрѣшатъ.
             Вотъ разрѣши!-- Я слышать радъ.
             Мой старый шутъ навѣкъ исчезъ изъ края,
             Иди ко мнѣ, его мнѣ замѣняя.

(Мефистофель всходитъ и становится слѣва.)

Говоръ толпы.

             Ужъ новый шутъ,-- для новыхъ мукъ!
             Откуда онъ явился вдругъ?
             Тотъ прежній палъ -- навѣкъ ушелъ.--
             Тотъ бочка былъ,-- а этотъ колъ.--
   

Императоръ.

             Итакъ, привѣтъ вамъ за участье,
             Всѣ вѣрные, мнѣ близкіе душою!
             Вы подъ счастливой собрались звѣздою:
             Начертаны намъ въ небѣ миръ и счастье.
             Зачѣмъ же въ дни, скажите сами,
             Когда заботы за горами,
             И съ подвязными бородами
             Мы всѣ желаемъ веселиться,
             Намъ совѣщаньями томиться?
             Но коль исхода вы другого не нашли,
             Исполнимъ то, зачѣмъ пришли.
   

Канцлеръ.

             Горитъ добра высокій ореолъ
             Вкругъ царскаго чела; его глаголъ
             Одинъ всѣмъ правитъ человѣчно:
             То правосудіе, что вѣчно
             Всѣмъ нужно, всѣмъ необходимо,
             Въ глазахъ народа въ немъ хранимо.
             Увы! что можетъ въ человѣкѣ умъ,
             А въ сердцѣ благость? что отвага думъ?--
             Когда весь край въ какой-то лихорадкѣ,
             И злу вослѣдъ другое зло въ зачаткѣ?
             Кто поглядитъ съ той высоты, гдѣ тронъ,
             На царство -- словно видитъ тяжкій сонъ,
             Гдѣ надъ уродствомъ тѣшится уродство,
             Гдѣ въ беззаконьи есть съ закономъ сходство,
             И заблужденій общее господство.
             Тотъ крадетъ стадо, тотъ жену,
             Алтарный крестъ, подсвѣчникъ, чашу,
             Затѣмъ, позоря слабость нашу,
             Вкушаетъ миръ и тишину.
             Тутъ челобитчики толпятся,
             Судья сидитъ въ своей цѣпи;
             А между тѣмъ, чтобъ разливаться,
             Возстанье все растетъ въ степи.
             Тотъ только чистъ и безгрѣховенъ,
             Кого сообщники спасутъ,
             И развѣ слышится: "виновенъ"
             Тамъ, гдѣ повинный сталъ на судъ.
             Такъ все готово распадаться.
             То разрушая, что блюдетъ.
             Какъ можетъ смыслъ тута развиваться,
             Который къ долитому ведетъ?
             Пришлось и честному склонять
             Чело передъ льстецомъ, злодѣемъ,
             Судья безсильный покарать
             Примкнетъ невольно къ лиходѣямъ.
             Картина мрачная. Готовъ
             Я на нее спустить покровъ.

(Пауза.)

             Взять мѣры тутъ необходимо;
             Колб всякъ вредить, всѣмъ нестерпимо.
             Въ ущербѣ даже царскій духъ.
   

Главнокомандующій.

             Какое буйство въ эти дни-то:
             Всякъ иль убійца иль убитый,
             А на команду каждый глухъ!
             И горожанинъ за стѣнами.
             И рыцарь на своемъ гнѣздѣ,
             Прижавшись тѣшатся надъ нами.
             Намъ нѣтъ пособниковъ нигдѣ.
             Хоть взять наемнаго солдата,
             Просить онъ дерзко жалованья сталъ,
             И если бъ не за нами плата,
             Онъ и совсѣмъ бы убѣжалъ.
             Кто пикнулъ, что они буяны,
             Тотъ на гнѣздо наткнулся осъ.--
             Странѣ отъ нихъ бы ждать охраны,
             А стать добычей ихъ пришлось.
             Мы терпимъ эти буйства злыя,
             Промотавъ чуть не цѣлый свѣтъ;
             Хоть короли и есть другіе --
             Но никому до насъ и горя нѣтъ.


Казначей.

             Вотъ на союзниковъ пеняютъ!
             Субсидій только обѣщаютъ,
             Ихъ какъ воды въ засуху нѣтъ.
             Ты государь большихъ владѣній.--
             Кто жъ собственникомъ сталъ имѣній?
             Куда ни глянь, домъ новый возстаетъ,--
             И независимы всѣ стали;
             А ты гляди, какъ онъ дѣла ведетъ.
             И столько правъ мы пораздали,
             Что ни на что намъ правъ недостаетъ.
             Отъ партій, какъ ихъ называютъ,
             Поддержки ждать нельзя давно;
             Онѣ хоть хвалилъ, хоть ругаютъ,
             А равнодушны все равно.
             Что гвельфы, что и гибелины
             Спѣшатъ укрыться, отдыхать.
             Помочь сосѣду нѣтъ причины.
             Хоть бы себя-то отстоять.
             Намъ дверь къ богатству затворяютъ:
             Всѣ шарятъ, роютъ и скопляютъ --
             А мы при сундукѣ пустомъ.
   

Кастелянъ.

             И я, въ какомъ я затрудненьи!
             Толкуемъ мы о сбереженьи,
             И больше тратимъ съ каждымъ днемъ;
             Бѣда растетъ и мнѣ видна.
             У поваровъ пока достатокъ:
             Оленей, зайцевъ, куропатокъ,
             Гусей и утокъ, куръ оброчныхъ,
             То депутатскихъ, то и срочныхъ
             Хоть можно понабрать сполна;
             Но не хватаетъ намъ вина.
             Бывало въ погребахъ едва терпѣли стойки,
             У бочекъ бочки какъ постройки,--
             Теперь большихъ господъ попойки
             До капли выбрали запасъ.
             И ратуша свой складъ спустила на пирушки.
             Пьютъ чашами, хватаютъ кружки,--
             И подъ столомъ весь пиръ какъ разъ.
             А я плати за все какъ знаешь;
             Жида никакъ не уломаешь,
             Антиципацій нахватаешь,
             И бейся изъ году ты въ годъ.
             Свиней мы не дождемся въ тѣлѣ,
             Въ залогѣ даже всѣ постели,
             И хлѣбъ кладутъ намъ съѣденный впередъ.
   

Императоръ (послѣ нѣкотораго размышленія къ Мефистофелю).

             Ты, шутъ, не. знаешь ли еще какихъ заботъ?
   

Мефистофель.

             Я никакихъ. Я вижу блескъ чудесный
             И, твой и этихъ дамъ. Сомнѣнья неумѣстны
             Тамъ, гдѣ величество всю совмѣщаетъ власть.
             Гдѣ все враждебное должно передъ силой пасть;
             Гдѣ воля добрая, направлена умомъ,
             Многообразнѣйшимъ окружена трудомъ;--
             Возможно ль, чтобы тамъ судьба бѣдой грозила,
             Затменьемъ -- гдѣ горятъ подобныя свѣтила?
   

Говоръ толпы.

             Вотъ это плутъ -- свое возьметъ
             Пошелъ на лесть -- пока беретъ --
             Я понялъ,-- ловкій человѣкъ-то --
             Что жъ будетъ дальше?-- Жди проекта.
   

Мефистофель.

             Гдѣ безъ нужды бываетъ бѣлый спѣть?
             Въ томъ иль другомъ; здѣсь просто денегъ пѣть.
             На мостовой валяться ихъ не будетъ,
             Но мудрость ихъ изъ-подъ земли добудетъ.
             По жиламъ горъ, по стѣнкамъ скрытно
             Есть просто золото и слитно;
             Спросите жъ. кто его для насъ откроетъ вдругъ?
             Природный даръ ума и мужа мудрый духъ.
   

Канцлеръ.

             "Природа, духъ". Для христіанъ неистовъ
             Такой языкъ! Сжигаютъ атеистовъ
             За рѣчь, что къ пагубѣ ведетъ.
             Природа -- грѣхъ, духъ -- дьяволъ черный;
             Межъ ними рядъ сомнѣній спорный,
             Таковъ чудовищный ихъ плодъ.
             У насъ не такъ. Въ твоемъ владѣньи
             Возникло два лишь поколѣнья,
             Чтобъ защищать достойно тронъ:
             Лишь рыцари, да лишь святые
             Стоять способны въ бури злыя,
             Зато имъ храмъ и.судъ врученъ.
             А черни смутныя затѣи
             Упорства развиваютъ духъ;
             Еретики да чародѣи
             Разносятъ гибель лишь вокругъ!
             Ты шуткой дерзкою безъ мѣры
             Мрачить и выше хочешь сферы;
             Въ сердцахъ дурныхъ твои примѣры,
             Шуту порочный -- близкій другъ.
   

Мефистофель.

             О, какъ легко признать ученаго сейчасъ!
             Чего на ощупь нѣтъ, то далеко отъ васъ;
             Что не въ рукахъ у васъ, того искать не слѣдъ;
             Чего вы не сочли, того и вовсе нѣтъ;
             Чего не взвѣсили, въ томъ вѣсу нѣтъ нисколько;
             Что не чеканили -- безцѣнно да и только.
   

Императоръ.

             Злу не поможетъ этотъ споръ несносный.
             Чего ты ждешь отъ проповѣди постной?
             Какъ, да когда бъ, пріѣлась эта дрянь.
             Нѣтъ денегъ: что жъ -- скорѣе ихъ достань!
   

Мефистофель.

             Достану все, что нынче далеко.
             Хоть и легко; но трудно, что легко.
             Лежитъ оно готово, да достать
             Задача вся; кто знаетъ, какъ начать?
             Подумай самъ, въ дни страха и печали,
             Когда людскія волны затопляли
             Страну,-- какъ тотъ и этотъ въ страхѣ тоже
             Туда-сюда скрывалъ что подороже;
             Такъ съ римскихъ дней все это началось,
             И такъ затѣмъ по этотъ день велось.
             И это все лежитъ въ землѣ зарыто --
             Въ землѣ жъ Имперской все твое, что скрыто.
   

Казначей.

             Для дурака не глупыя слова;
             То древнія имперскія права.
   

Канцлеръ.

             Здѣсь золотыя дьяволъ ставитъ петли,
             Какихъ-нибудь грѣховныхъ каверзъ нѣтъ ли?
   

Кастелянъ.

             Лишь ко двору бы онъ даровъ доставилъ,
             Я бъ отступить немножко радъ отъ правилъ.
   

Главнокомандующій.

             Дуракъ уменъ, онъ всѣмъ пообѣщалъ;
             Солдатъ не опроситъ, кто откуда взялъ.
   

Мефистофель.

             Не думайте, что я налгалъ вамъ много,
             Вотъ мудрый мужъ, спросите астролога!
             Въ своихъ кругахъ онъ видитъ часъ и домъ,--
             Скажи-ка, что на небѣ тамъ твоемъ?
   

Гоноръ толпы.

             Два проходимца -- съ двухъ сторонъ --
             Шутъ и фантастъ -- обстали тронъ --
             Все пѣснь одна -- не удивитъ --
             Дуракъ шепнетъ -- мудрецъ гласитъ.--
   

Астрологъ (говоритъ, Мефистофель нашептываетъ).

             Изъ золота все солнце создано;
             Слуга Меркурій ждетъ наградъ давно;
             Венера всѣхъ плѣнить успѣла васъ,
             Съ утра и въ ночь съ васъ не спуская глазъ.
             Луна стыдливо прячетъ скорбный лучъ;
             Марсъ не грозитъ, но силой онъ могучъ;
             Юпитеръ всѣхъ затмилъ, какъ возсіялъ.
             Сатурнъ великъ, хотя на глазъ и малъ;
             Мы, какъ металлъ, его не очень чтимъ,
             Цѣной онъ малъ, но вѣсомъ взялъ своимъ.
             Вотъ если бъ къ солнцу да луна скорѣй,
             Сребро да къ злату -- всѣмъ бы веселѣй.
             А тамъ уже всего бъ добыли люди:
             Дворцовъ, садовъ, ланитъ и пышной груди,
             Многоученый мужъ достанетъ вамъ
             Все то, чего нѣтъ силъ достигнуть мамъ.
   

Императоръ.

             Я слышу рѣчь его вдвойнѣ,
             А все довѣрья нѣтъ во мнѣ.
   

Говоръ толпы.

             Что пользы тутъ?-- баклуши бьютъ --
             Календари -- чортъ ихъ дери!
             Пришлось слыхать -- да тщетно ждать --
             А выйдетъ, глянь!-- Такъ это дрянь,--
   

Мефистофель.

             Теперь пошли болтать о вздорѣ,
             Какъ кладъ достать, для нихъ вопросъ.
             Одинъ бурчитъ о мандрагорѣ,
             Другому снится черный песъ.
             Что пользы, если тотъ хохочетъ,
             Другой волшебниковъ бранитъ,
             У самого жъ въ подошвахъ ужъ щекочетъ
             Иль ногъ онъ не пошевелить!
             Полны вліяній вы тончайшихъ,
             Природы вѣчной то завѣта,
             И изъ предѣловъ глубочайшихъ
             Живой къ намъ выбѣгаетъ слѣдъ;
             Коль въ членахъ защемитъ порой,
             Коль мѣсту станешь ты не радъ,
             Скорѣй берись! Копай и рой!
             Тутъ жди удачи, тутъ-то кладъ!
   

Говоръ толпы.

             Легло мнѣ на ноги свинцомъ.--
             Мнѣ руку сводитъ -- видно ломъ.--
             У пальца слышу зудъ въ слѣду --
             Никакъ спины не разведу --
             По этимъ признакамъ, кажись,
             Сюда всѣ клады собрались.
   

Императоръ.

             Скорѣй! Шутить я не желаю,
             Придай-ка лживой пѣнѣ вѣсъ-то,
             Кажи сейчасъ обѣщанное мѣсто!
             Я скипетръ свой и мечъ слагаю,
             И собственными здѣсь руками,
             Коль ты не лжешь, все дѣло справлю;
             А лжешь, такъ въ адъ тебя отправлю.
   

Мефистофель.

             Туда дорогу самъ бы могъ сыскать я.
             Но трудно дать о всемъ понятье,
             Что какъ ничье лежитъ вездѣ;
             Мужикъ горшокъ на бороздѣ
             Находитъ полный золотыми,--
             Селитра въ глинѣ, мыслитъ онъ,
             И вотъ руками трудовыми
             Вскрылъ золото,-- испуганъ онъ и радъ;
             Въ какія пропасти и своды,
             Въ какіе склепы, переходы
             Копать искатель долженъ ходы,
             Въ подземный этотъ міръ сходя!
             Въ подвалахъ древнихъ, кубки, чаши,
             Тарелки видятъ взоры ваши,
             Кругомъ ряды ихъ находя;
             Вокалъ рубиновый сверкаетъ,
             Кто изъ него испить желаетъ,
             На влагу древнюю напалъ;
             Но, вѣрьте знающему смѣло,--
             Лотковъ все дерево сотлѣло,
             И винный камень бочкой сталъ!
             Но не одно вино такое,
             Во мракѣ золото литое
             И самоцвѣты видитъ взоръ.
             Для мудреца въ ночи не жутко.
             Днемъ познавать -- пустая шутка;
             Во мглѣ мистеріямъ просторъ.
   

Императоръ.

             Возьми себѣ ихъ, что намъ мраки эти?
             Что цѣнно пусть появится при свѣтѣ.--
             Какъ разглядѣть плута во мглѣ ночной?
             Быкъ черенъ, кошки сѣры до одной.
             Горшки-то тѣ, что полны золотыхъ --
             Пусти свой плугъ,-- да выпаши намъ ихъ!
   

Мефистофель.

             Бери самъ заступъ, рой какъ надо,
             Трудомъ крестьянскимъ ставъ великъ,--
             И золотыхъ тельцовъ все стадо
             Изъ-подъ земли предстанетъ вмигъ.
             Ужъ тутъ восторга не загасишь,
             Себя ты самъ и милую украсишь.
             Каменьевъ блескъ достоинъ высоты
             Величества и красоты.
   

Императоръ.

             Скорѣй! Скорѣй! Что длить тутъ обѣщанья?
   

Астрологъ (какъ прежде).

             Монархъ! Уйми столь пылкія желанья;
             Сперва ты пестрый праздникъ свой отбудь!
             Смѣшавшись, цы упустимъ что-нибудь.
             Сначала мы рѣшимость обнаружимъ,
             То, что внизу, здѣсь наверху заслужимъ.
             Кто ждетъ добра -- добро готовь;
             Ждешь радости, смири свою ты кровь;
             Вина ты ждешь,-- жми гроздій въ той же мѣрѣ;
             А чуда ждешь, такъ укрѣпляйся въ вѣрѣ.
   

Императоръ.

             Такъ станемъ дни въ весельи провождать!
             Поста ужъ кстати будемъ ждать.
             А между тѣмъ хочу, чтобъ всякъ встрѣчалъ
             Повеселѣй нашъ шумный карнавалъ!

(Трубы. Exeunt.)

Мефистофель.

             Что счастье и заслуга -- братья,
             Не лѣзетъ въ голову глупца;
             Имъ хоть бы могъ и камень мудрыхъ дать я,
             Не сыщешь къ камню мудреца.



Просторный залъ, съ примыкающими покоями, украшенный и убранный для маскарада.

Герольдъ.

             Въ предѣлахъ бы нѣмецкихъ, но не вѣрьте,
             Что лишь шуты здѣсь, мертвецы, да черти;
             Веселый праздникъ подоспѣлъ.
             Нашъ государь, походъ свершивъ на славу,
             Себѣ на пользу, вамъ въ забаву,
             Отбывъ чрезъ Альпы переправу,
             Веселымъ царствомъ овладѣлъ.
             Главой склонясь къ святому тропу,
             Онъ право испросилъ на власть,
             Но для себя пріобрѣтя корону,
             Для насъ колпакъ онъ не забылъ припасть.
             Переродились всѣ мы сами:
             Пріятно свѣтскимъ людямъ всѣмъ равно
             Въ него засунуть голову съ ушами;
             Хоть въ немъ легко считать ихъ дураками,
             Они умны, насколько имъ дано
             Ужъ вижу, какъ они толпятся,
             То разойдутся, то сдружатся;
             Въ кружку прибиться ищетъ всякъ;
             Войдетъ и выйдетъ преотлично.
             Что было и осталось такъ;
             Пускаясь въ шутки безгранично,
             Весь міръ одинъ большой дуракъ.


Садовницы.
(Пѣніе, сопровождаемое мандолинами.)

             Похвалы стяжать живыя
             Разодѣлись на зарѣ
             Флорентинки молодыя,
             При нѣмецкомъ мы дворѣ;
   
             Мы цвѣтовъ, убранства ради,
             Въ черныхъ кудряхъ принесли,
             Шелкъ въ кусочкахъ, шелкъ какъ пряди
             Мѣсто здѣсь свое нашли.
   
             И чего жъ искать намъ краше!
             Похвалите отъ души:
             Вѣдь искусственные наши
             Цѣлый годъ цвѣты свѣжи.
   
             Симметричными кружками
             Дали видъ мы лоскуткамъ.
             Издѣвайтесь надъ кусками,
             Въ цѣломъ это мило вамъ.
   
             Милы мы какъ новость, мода,
             На садовницъ ты взгляни;
             Наша женская природа
             Вѣдь искусству такъ сродни.
   

Герольдъ.

             Взглянемъ въ тѣ корзины сами,
             Что вы на головы взяли
             Или держите руками:
             Чтобъ по вкусу мы набрали.
             Ну скорѣй, чтобъ превратились
             Входы, выходы -- въ теплицы!
             Стоять, чтобы къ нимъ теснились,
             И товаръ, и продавщицы.
   

Садовницы.

             Веселѣе по обновѣ,
             Но безъ торгу покупай!
             И въ короткомъ тонкомъ словѣ,
             Что досталось, понимай.
             Оливковая вѣтка съ плодами.
             Не завидую цвѣтку я,
             Вовсе споровъ не терплю я,
             Такъ природой мнѣ дано.
             Все же почвенная сила
             Вся во мнѣ, и я служила
             Мирной вѣстію давно.
             Нынче жду съ мечтой безгласной
             Украшать чело прекрасной.
   

Вѣнокъ изъ колосьевъ (золотой).

             Даръ Цереры милъ отменно,
             Приспособленный къ вѣнцу.
             Что въ полезности такъ цѣнно,
             Будь прекрасно вамъ къ лицу!
   

Фантастическій вѣнокь.

             То, что мальвъ, напоминаетъ,
             Въ мохъ искусно можно вплесть.
             Хоть въ природѣ не бываетъ,
             Но у моды это есть.
   

Фантастическій букетъ,

             Кто бъ назвать меня рѣшился?
             Теофрастъ бы самъ смутился.
             А надѣюсь, что найдутся
             Тѣ кому бъ мнѣ приглянуться.
             У такой я, можетъ статься,
             Могъ бы въ волосы вплетаться,
             Иль она бъ мѣстечко мило
             Мнѣ у сердца уступила.
   

Вызовъ.

             Цвѣтъ фантазіи блестящей
             Служитъ модѣ проходящей;
             Пусть же чуденъ онъ бываетъ,
             Какъ природа не рождаетъ;
             Вѣтки, листья золотые,
             Впейтесь въ кудри молодыя! --
             Только...
   

Почки розъ.

                       Скромность въ насъ живетъ.
             Счастливъ тотъ, кто насъ найдетъ!
             Въ лѣтній вечеръ благовонный
             Почка розы воспаленной
             Для кого же не отрада?
             Обѣщанье и награда
             Покоряетъ въ тотъ же часъ
             Чувство, взоръ и сердце въ насъ.

(Въ галлереяхъ, украшенныхъ зеленью, садовницы красиво размѣщаютъ свой товаръ.)

   

Садовники.
(Пѣніе сопровождаемое теорбами).

             Пусть цвѣты благоухаютъ,
             Ваши кудри украшая;
             Но плоды не обольщаютъ,
             Ихъ мы цѣнимъ лишь вкушая.
             Вишни, персики созрѣли:
             Покупайте! кто желаетъ.
             Гдѣ языкъ да нёбо въ дѣлѣ,
             Глазъ плохимъ судьей бываетъ.
             Вотъ созрѣвшими плодами
             Наслаждайтесь какъ ведется;
             Розы можно пѣть стихами,
             А плоды кусать придется.
             Намъ дозвольте стать подъ пару
             Съ вашимъ блескомъ молодымъ,
             И созрѣвшему товару
             Вашимъ видъ мы придадимъ.
             Въ расцвѣченномъ поворотѣ,
             Что къ бесѣдкѣ насъ ведетъ,
             Вы совмѣстно все найдете:
             Почки, листья, цвѣтъ и плодъ.

(Подъ чередующееся пѣніе, сопровождаемое гитарами и теорбами, оба хора продолжаютъ разставлять по ступенькамъ вверхъ и предлагать свой товаръ.)

Матъ и дочь.

Мать.

                       Родилась ты дочь,-- тебя
                       Въ чепчикъ я убрала.
                       Такъ мила ты изъ себя
                       Крошечка лежала.
                       Ужъ тебя я подъ вѣнцомъ
                       За первѣйшимъ богачомъ
                       Увидать мечтала.
   
                       Ахъ! умчали все года
                       И съ мечтою сладкой.
                       Волокить ужъ ни слѣда
                       Послѣ встрѣчи краткой.
                       Танцовала ты съ однимъ,
                       Подавала знакъ другимъ
                       Локоткомъ украдкой.
   
                       Сколькимъ праздникамъ у насъ
                       Приходилось длиться:
                       Фанты, игры каждый часъ.
                       Смотришь -- не клеится:
                       Нынче праздникъ дураковъ.
                       Милка, фартукъ свой готовь,
                       Можетъ кто ввалится!

(Подруги, юныя и прекрасныя, присоединяются къ нимъ; слышна задушевная болтовня. Рыбаки и Птицеловы съ сѣтями, удочками, силками и прочими снастями появляются, мѣшаясь съ прекрасными дѣвицами. Взаимныя попытки захватить, поймать, избѣжать и удержать даютъ поводъ къ пріятнѣйшимъ діалогамъ.)

Дровосѣки.
(Появляются стремительно и неуклюже.)

                       Эй! разступитесь!
                       Просторъ мы любимъ.
                       Деревья рубимъ,
                       Свалить желаемъ,
                       А какъ таскаемъ,
                       Толчковъ страшитесь.
                       Пойми сугубый
                       Смыслъ,-- неизбѣжный:
                       Вѣдь если грубый
                       Спины не гнулъ бы,
                       Ну какъ тутъ нѣжный
                       Себя соблюлъ бы,
                       На зло затѣямъ?
                       Что жъ, разсудили?
                       Чтобъ вы не стыли,
                       Такъ мы потѣемъ.
   

Полишинели (ребячески, почти глупо).

                       Глупцы трудятся,
                       Горбясь родятся;
                       Не отъ ума ли
                       Мы ношъ не знали.
                       Вѣдь колпаки-то
                       Ужъ какъ легки-то,
                       И въ курткахъ вольно.
                       Самодовольно
                       Мы дни проводимъ
                       И въ туфляхъ ходимъ,
                       Иль безъ запинокъ
                       Влетимъ на рынокъ,
                       Да крикнемъ сами
                       Вдругъ пѣтухами;
                       Затѣмъ свободно
                       Тамъ, гдѣ народно,
                       Скользнемъ какъ змѣи,
                       И вновь затѣи
                       И шумъ и пляска;
                       Хоть брань, хоть ласка
                       Къ намъ долетѣла:.
                       Намъ что за дѣло!
   

Паразиты (ласкательно-сластолюбиво).

                       Вы тамъ съ дровами,
                       Намъ любо съ вами,
                       Намъ уголь тоже
                       Всего дороже!
                       Ужомъ сгибанье
                       И потаканье,
                       Всѣ фразы лести,
                       Что душъ вмѣстѣ
                       Студя и грѣя,
                       Вся ихъ затѣя --
                       Пустое дѣло.
                       Хотя бы пламя
                       Къ нимъ языками
                       Съ небесъ слетѣло,
                       Все дровъ не мало,
                       Да углей нужно,
                       Чтобъ запылало
                       На кухнѣ дружно.
                       Тамъ парятъ, варятъ,
                       Пекутъ и жарятъ,
                       И запахъ чудо
                       Для лизоблюда.
                       Онъ рыбу чуетъ,
                       Узналъ жаркое,--
                       Вотъ запируетъ,
                       Гдѣ ждетъ чужое.
   

Пьяный (безсознательно).

                       Нынче мнѣ весь свѣтъ чудесенъ!
                       Такъ свободно я дышу,
                       Вѣдь веселости и пѣсенъ
                       Я съ собою приношу;
                       Вотъ и пью я, лейте! лейте!
                       Чокнись! чокнись! пейте! пейте!
                       Ты чего отсталъ отъ насъ?
                       Чокнись, вотъ тебѣ весь сказъ.
                       На меня жена бранилась,
   
                       Пестрымъ мой камзолъ нашла,
                       Я заважничалъ,-- озлилась,
                       Палкой въ маскѣ назвала,
                       Но я пью! такъ лейте! лейте!
                       Чокнись! чокнись! Пейте! пейте!
                       Палки въ маскахъ всѣ за разъ!
                       Чокъ, да чокъ! Вотъ вамъ и сказъ!
                       Сумасбродомъ не считай-на
   
                       Ты меня, я самъ ходокъ.
                       Скупъ хозяинъ, дастъ хозяйка,
                       Дастъ служанка на мѣлокъ;
                       Вотъ и пью я! лейте, лейте!
                       Чокнись! чокнись! пейте! пейте!
                       Каждый такъ-то! въ добрый часъ!
                       Чокъ да чокъ! Вотъ вамъ и сказъ.
   
                       Въ чемъ пріятность нахожу я,
                       То не должно измѣнять:
                       Гдѣ свалился, пусть лежу я,
                       Не хочу ужъ я стоять.
   

Хоръ.

                       Дружно, братцы, лейте, лейте!
                       На здоровье, пейте! пейте!
                       На скамьѣ держись у насъ!
                       Кто подъ столъ,-- тутъ весь и сказъ.

(Герольдъ возвѣщаете о различныхъ поэтахъ, пѣвцахъ природы, придворныхъ и рыцарскихъ пѣвцахъ, то нѣжныхъ, то энтузіастахъ. Въ толпѣ всевозможныхъ соискателей никто другого не допускаетъ до пѣсни. Одинъ проскользнетъ съ немногими словами.)

Сатирикъ.

                       Вы знаете ль, что мнѣ, поэту,
                       Всего бъ отраднѣй было?
                       Когда бъ твердить и пѣть я свѣту
                       Могъ то, что всѣмъ постыло.

(Пѣвцы ночи и гроба просить извиненія, такъ какъ они въ настоящую минуту заняты интереснѣйшимъ разговоромъ съ только-что воскресшимъ вампиромъ, изъ чего можетъ быть . разовьется новый родъ поэзіи; Герольдъ долженъ на это согласиться, и между тѣмъ вызываетъ греческую миѳологію, которая даже въ модныхъ маскахъ не теряетъ своего характера и пріятности.)

Граціи.

Аглая.

                       Прелесть въ жизнь мы вносимъ, знайте;
                       Съ той же прелестью давайте!
   

Гегемона.

                       Будь прелестно полученье!--
                       Мило мыслей исполненье,
   

Евфросина.

                       Въ тихой жизни повсемѣстно
                       Благодарность будь прелестна!
   

Парки.

Атропосъ.

                       Старшей мнѣ пришлось явиться
                       Прясть съ заботой неизбѣжной.
                       Сколько всяческихъ роится
                       Думъ надъ нитью; жизни нѣжной.
   
                       Чтобы мягче ей сгибаться,
                       Я тончайшій ленъ сыскала,
                       Чтобы ей не запинаться,
                       Ловкимъ пальцемъ я равняла.
   
                       Если вамъ при вашей прыти
                       Очень шибко жить придется,
                       Не забудьте этой нити,
                       Берегитесь! Ну порвется!
   

Клото.

                       Этихъ ножницъ управленье
                       Мнѣ на-дняхъ передано.
                       Нашей старшей поведенье
                       Ропотъ вызвало давно.
   
                       Всѣ сплетенія пустыя
                       Бережетъ, дастъ имъ жить;
                       А надежды дорогія
                       Рѣжетъ, чтобы хоронить.
   
                       И со мной не разъ случится:
                       Промахнусь,-- таковъ нашъ полъ.
                       Нынѣ, чтобъ не ошибиться,
                       Прячу ножницы въ чехолъ.
   
                       Эта связа мнѣ не бремя,
                       Мило мнѣ глядѣть на васъ:
                       Такъ въ свободное вы время
                       Веселитесь въ добрый часъ.
   

Лахезисъ.

                       Я одна благоразумна,
                       И порядокъ я люблю,
                       Цѣлый вѣкъ трудясь безшумно,
                       Ничего не тороплю.
   
                       Нити льются, нити вьются,
                       Я на путь ихъ навожу;
                       У меня ужъ не собьются,
                       Всѣ, какъ должно, укружу.
   
                       Ошибись я,-- кто повѣритъ,
                       Міра жизнь я прекращу.
                       Часъ сочтетъ, а годъ отмѣритъ,
                       И мотокъ идетъ къ ткачу.
   

Герольдъ.

             Въ тѣхъ, что идутъ, вы ошибетесь сами,
             Какъ чтенье бы васъ книгъ ни просвѣтило.
             Взглянувъ на нихъ, которымъ зло такъ: мило,
             Вы бъ ихъ сочли пріятными гостями.
   
             То фуріи, вотъ странныя затѣи!
             Прелестны, юны, сложены прекрасно;
             Но съ ними вамъ сближеніе опасно,
             И изъ такихъ голубокъ жалятъ змѣи.
   
             А въ наши дни къ чему же имъ коварство,
             Когда порокомъ и дуракъ кичится,
             Но ангеламъ -- имъ нечего стыдиться,
             Что бичъ они страны и государства.
   

Алекто.

             Спасенья нѣтъ; довѣрье мы возбудимъ,
             Мы вкрадчивы, и юны, и прекрасны;
             Коль между вами есть любовникъ страстный,
             То все ему наушничать мы будемъ.
             Ему глазъ на глазъ выскажемъ свободно,
             Что и другимъ порой она кивнетъ,
             Умомъ тупа, горбата и хромаетъ,
             И какъ невѣста -- ни на что негодна.
             Да и къ невѣстѣ мы пристанемъ смѣло:
             Вѣдь другъ ея недавнею порою
             О ней съ презрѣньемъ говорилъ съ другою.
             Мирись потомъ! -- а злое прикипѣло.
   

Меггра.

             Все это вздоръ! Хоть бракъ ихъ сочетаетъ,
             А я берусь, съ моей обычной властью,
             Въ причудахъ ихъ найти отраву счастью.
             Не ровенъ всякъ, не ровенъ часъ бываетъ.
             Ни кто не льнетъ къ желанному тому же,
             Глупцу другое болѣе желанно,
             Онъ, тяготясь, что счастье постоянно,
             Бѣжитъ отъ солнца, ждетъ тепла отъ стужи.
             Всѣмъ этимъ я руковожу коварно,
             И тутъ зову я друга Асмодея,
             Чтобъ во-время вредилъ онъ, злобу сѣя,
             И такъ-то я людей гублю попарно.
   

Тизифона.

                       Ядъ и мечъ, не злое слово,
                       На коварство берегу я.
                       Измѣнилъ, -- подстерегу я,
                       Рано-ль, поздно-ль -- месть готова.
   
                       Если самый мигъ сладчайшій
                       Превратится въ пѣну яда,
                       Нѣтъ уступокъ, прочь пощада,
                       Надъ виновнымъ судъ кратчайшій.
   
                       Вы не пойте мнѣ: помилуй!
                       Я спрошу у скалъ рѣшенье.
                       Слышишь! эхо вторитъ: мщенье.
                       Измѣнилъ, -- иди въ могилу!
   

Герольдъ.

             Угодно ли вамъ въ сторону раздаться;
             Съ тѣмъ, что теперь идетъ, вамъ не равняться.--
             Вы видите, гора идетъ пѣшкомъ,
             Коврами вся увѣшана кругомъ;
             Змѣится хоботъ, два клыка огромныхъ:
             Загадочно; но ключъ есть для нескромныхъ.
             Тамъ на хребтѣ красавица видна,
             И ею правитъ палочкой она.
             Другая выше тамъ стоитъ за пей;
             Блескъ отъ нея, -- что больно для очей.
             А съ боку двѣ жены идутъ въ цѣпяхъ,
             Веселье видно въ той, а въ этой страхъ,
             Въ той духъ свободенъ, эта ждетъ скорбя.
             Пусть сами скажутъ про себя.
   

Боязнь.

                       Сколько факеловъ туманныхъ,
                       Лампъ, свѣчей я узнаю;
                       А къ средѣ личинъ обманныхъ
                       Я прикована стою!
   
                       Прочь, смѣшные ротозѣи!
                       Что вы скалитесь!-- всѣ прочь!
                       На меня всѣ лиходѣи
                       Напираютъ въ эту ночь.
   
                       Сталъ врагомъ, кто другомъ звался,
                       Маской онъ не проведетъ;
                       Тотъ убить меня сбирался,
                       Но открытъ -- сейчасъ уйдетъ.
   
                       Ахъ, какъ рада бы была я
                       Убѣжать куда-нибудь;
                       Только сверху угрожая,
                       Не даютъ мнѣ отдохнуть!
   

Надежда.

                       Васъ привѣтствую, сестрицы;
                       Хоть сегодня эти лица
                       Васъ въ собраньи не смущали,
                       Всѣ однако утверждали,
   
                       Что вы маски снять готовы.
                       И хотя въ подобномъ мѣстѣ
                       Словно чувствуемъ мы бремя,
                       Но въ счастливѣйшее время,
   
                       И расторгнувъ всѣ оковы,
                       Въ одиночку или вмѣстѣ,
                       Чтобъ гулять въ широкомъ полѣ,
                       Выйдемъ мы по доброй волѣ.
   
                       Всѣ заботы мы забудемъ,
                       Безъ лишеній все добудемъ.
                       Всюду встрѣчи,-- съ каждымъ шагомъ
   
                       Станетъ радостнѣй нашъ путь.
                       Нѣтъ сомнѣнья, съ высшимъ благомъ
                       Мы сойдемся гдѣ-нибудь.
   

Благоразуміе.

                       Двухъ враговъ людского рода,
                       Вотъ, надежду при боязни
                       Заковавъ,-- я отъ народа
                       Отвожу такія казни.
   
                       Здѣсь живымъ колоссомъ смѣло,
                       Нагрузивъ его, я правлю;
                       Хоть шагаетъ неумѣло,
                       А идетъ, куда заставлю.
   
                       Наверху же надъ зубцами
                       Та богиня, что стремится
                       Съ распростертыми крылами
                       Пріобрѣтеній добиться.
   
                       Какъ пристала ей гордыня,
                       Этотъ блескъ ея сіянья,
                       То Викторія богиня,
                       Матерь всякаго дѣянья.
   

Зоило-Оирситъ.

                       У! у! Попалъ я въ добрый часъ!
                       Я дрянью выбраню всѣхъ васъ.
                       А главная-то цѣль моя.
                       Вонъ госпожа Викторія.
                       Она, что крылья подняла
                       Себя считаеть за орла,
                       И думаетъ, что весь народъ.
                       Весь свѣтъ къ ногамъ ея падетъ!
                       А я, гдѣ на успѣхъ наткнусь,
                       Такъ и сейчасъ вооружусь;
                       Высокимъ внизъ, низъ вверхъ тяни,
                       Что криво -- правь, что прямо -- гни,
                       Вотъ только этимъ и живешь;
                       И въ мірѣ я хочу того жъ.
   

Герольдъ.

             Такъ вотъ, собака, не уйдешь!
             Жезла попробуй и смирись!
             Теперь покорчись, повертись!--
             Какъ быстро этотъ карликъ могъ
             Свернуться въ мерзостный комокъ!
             Ахъ! не комокъ -- яйцо у насъ!
             Раздулось, лопнуло сейчасъ,
             Вотъ изъ него ползутъ вдвоемъ
             Ехидна и съ нетопыремъ:
             Одна во прахѣ прочь бѣжитъ,
             Другой подъ потолокъ летитъ,
             Спѣшатъ на волѣ жребій слить --
             И не хотѣлъ бы третьимъ быть!
   

Говоръ толпы.

                       Живо! Тамъ пустились въ плясъ.--
                       Нѣтъ, бѣжалъ бы я сейчасъ --
                       Какъ пристала къ намъ, ты глянь!
                       Эта призрачная дрянь?
                       У волосъ моихъ вилась --
                       Мнѣ къ ногѣ подобралась --
                       Хоть никто не пострадалъ,
                       Только страхъ на всѣхъ напалъ --
                       Шутка вся омрачена.--
                       Это бестій цѣль одна.


Герольдъ.

             Съ той поры, какъ я въ нарядѣ
             Былъ герольдомъ въ маскарадѣ,
             Я блюду у этой двери,
             Чтобы васъ по крайней мѣрѣ
             Не смущали здѣсь нисколько;
             Вотъ стою, смотрю и только.
             Но боюсь я,-- въ залъ нашъ душный
             Въ окна рвется рой воздушный.
             Волшебство подозрѣваю,
             Чѣмъ же тутъ помочь, не знаю.
             Если карликъ былъ противенъ,
             То ужъ этотъ рой какъ дивенъ.
             Объяснитъ всѣхъ лицъ значенье,
             Я хотѣлъ бы безъ сомнѣнья;
             Непонятнаго же дѣла
             Толковать вамъ не могу я.
             Помогите всѣ,-- прошу я!-
             Вонъ въ народъ уже влетѣла
             Колесница четвернею,
             Пронеслася надъ толпою;
             Никого она не тронетъ,
             Давки нѣтъ,-- никто не стонетъ.
             Блескъ вдали съ зарницей сходно,
             Пестрыхъ звѣздъ какихъ угодно,
             Съ фонаремъ волшебнымъ сродно;
             Мчится ближе съ быстротой.--
             Мѣста! Вы! мнѣ страшно!
   

Мальчикъ-возница.

                                                     Стой!
             Кони, крылья задержите,
             Вѣрный поводъ ощутите!
             Покоряйтесь, коль велю я;
             Мчитесь вдаль, коли гоню я!
             Это мѣсто чтите строго.
             Оглянитесь, какъ ужъ много
             Удивленныхъ къ намъ приспѣло.--
             Ну, Герольдъ, берись за дѣло,
             Опиши, пока мы въ сборѣ,
             Разскажи, кто мы такіе!
             Мы собранье аллегорій,
             И тебѣ мы не чужіе.
   

Герольдъ.

             Я назвать тебя стѣсняюсь;
             Описать же постараюсь.
   

Мальчикъ-возница.

             Такъ попробуй!
   

Герольдъ.

                                           Я не лгунъ,
             И прекрасенъ ты и юнъ.
             Ты полувзрослый мальчикъ; впрочемъ, дамамъ
             Ты былъ бы милъ и въ полнолѣтьи самомъ.
             На мой ты взглядъ, искатель, искуситель --
             Ну, прирожденный соблазнитель.
   

Мальчикъ-возница.

             Не дурно началъ! Продолжай!
             Загадку весело рѣшай.
   

Герольдъ.

             Блескъ черныхъ глазъ и ночь кудрей густая.
             Какой вѣнецъ на ней блеститъ!
             Какой ты мантіей увитъ,
             Съ плеча до пятъ она, спадая,
             Каймой пурпурною горитъ!
             Тебя счесть дѣвочкою можно;
             Но ты и ихъ бы не смущалъ,
             У дѣвочекъ ты осторожно
             Азъ-буки-вѣди бы узналъ.
   

Мальчикъ-возница.

             А этотъ, что, блестя безмѣрно,
             На колесницѣ тамъ сидитъ?
   

Герольдъ.

             Богатый, добрый царь онъ вѣрно;
             Блаженъ, кого онъ отличить
             Къ чему еще стремиться долѣ!
             Онъ ищетъ самъ нуждѣ подать,
             И помогать онъ любитъ болѣ,
             Чѣмъ всѣмъ богатствомъ обладать.
   

Мальчикъ-возница.

             Но этимъ кончить неудобно,
             Ты опиши его подробно.
   

Герольдъ.

             Какъ описать все до конца.
             Но этотъ лунный видъ лица,
             И губы полныя, и щеки
             Подъ пышною чалмой, высокой,
             И роскошь дорогого платья!
             Что про осанку бъ могъ сказать я?
             Какъ властелинъ знакомъ онъ намъ.
   

Мальчикъ-возница.

             То Плутусъ, богъ богатства самъ.
             Онъ въ торжествѣ сюда грядетъ;
             Его самъ Императоръ ждетъ.
   

Герольдъ.

             Но кто ты самъ, узнать хотѣлъ бы я!
   

Мальчикъ-возница.

             Я расточительность, поэзія,
             Я тотъ поэтъ, что самъ преуспѣваетъ,
             Когда свой даръ онъ расточаетъ.
             Неизмѣримо я богатъ
             И съ Плутусомъ поспорить радъ,
             Его пирамъ я пышность придаю,
             Чего въ нихъ нѣтъ, то я даю.
   

Герольдъ.

             Ты похваляться молодецъ.
             Блесни своимъ искусствомъ наконецъ!
   

Мальчикъ-возница.

             Смотрите, я щелкну сначала;
             Ужъ колесница засверкала.
             Здѣсь нить жемчужная ползетъ. (Продолжая щолкать.)
             Вотъ ожерелье, серьги вотъ;
             Коронки, гребни въ жемчугахъ;
             И камни яркіе въ перстняхъ.
             И огоньками я дарю,
             Не загорится ль гдѣ? смотрю.
   

Герольдъ.

             Вотъ какъ накинулись, пристали!
             И раздавателя-то сжали;
             Дарами онъ какъ бы во снѣ щелкаетъ,
             И всякій на лету хватаетъ.
             Но -- тутъ опять я вижу штуки:
             Чьи какъ ни жадно ловятъ, руки,
             Награды нѣтъ такимъ трудамъ:
             Подарокъ улетаетъ самъ.
             Разсыпались всѣ жемчуга,
             Въ рукахъ копошатся жуки,
             Онъ ихъ швырнулъ, они ужъ, глядь,
             Вкругъ головы пошли жужжать.
             Другіе ждутъ даровъ правдивыхъ,
             А ловятъ бабочекъ игривыхъ.
             Плутишка много насулить,
             А раздаетъ, что лишь блеститъ!
   

Мальчикъ-возница.

             Ты ловокъ масокъ объяснять значенье:
             Но въ сущность проникать явленья
             Герольдамъ видимо труднѣй:
             Тутъ надо зрѣнье поострѣй.
             Но я боюсь противорѣчій.
             Къ тебѣ, владыко, обращаю рѣчи;

(Обращаясь къ Плутсу.)

             Не мнѣ ль вручилъ ты предъ тобой
             Крылатой правитъ четверней?
             Что жъ. плохо правилъ я, ты скажешь?
             Иль я не тамъ, куда укажешь?
             Иль не успѣлъ я возноситься,
             Чтобъ пальмы для тебя добиться?
             Коль за тебя я рвался къ бою.
             Такъ все къ побѣдѣ насъ вело:
             И если лавръ вѣнчалъ твое чело.
             Не я ли сплелъ его искусною рукою?
   

Плутусъ.

             Чтобъ о тебѣ не отозваться глухо,
             Скажу при всѣхъ: духъ моего ты духа.
             Ты вѣренъ былъ моимъ мечтамъ.
             И ты богаче, чѣмъ я самъ.
             Изъ всѣхъ моихъ вѣнцовъ, чтя даръ твой рѣдкій.
             Я больше гордъ твоей зеленой вѣткой.
             И выскажу я правду безъ сомнѣнья:
             Мой сынъ, тебѣ мое благоволенье.
   

Мальчикъ-возница (къ толпѣ).

             Дарами лучшими изъ рукъ
             Своихъ я надѣлилъ вокругъ:
             На многихъ головахъ, взгляни.
             Мной засвѣченные огни.
             Съ того на этого летятъ,
             Къ тѣмъ пристаютъ, съ другихъ скользятъ,
             Лишь изрѣдка надъ кѣмъ на мигъ
             Пылаетъ огненный языкъ:
             У многихъ огонекъ сейчасъ
             Какъ долетѣлъ, такъ и погасъ.
   

Бабья болтовня.

             Вся колесница-то обманъ.
             На ней навѣрно шарлатанъ.
             Тамъ сзади тощій шутъ присѣлъ,
             Должно-быть онъ не пилъ, не ѣлъ:
             Такихъ и видѣть не пришлось,
             Щипнуть, такъ не проймешь, небось.
   

Исхудалый.

             Прочь бабы, нечего зудить!
             На васъ мнѣ вѣкъ не угодить.
             Какъ домъ-то былъ одна семья.
             Звался я avaritia.
             Но всѣмъ жилось отлично въ немъ:
             Несли не изъ дому, а въ домъ!
             Всего тащилъ я въ складъ да въ прокъ,
             Нашли и въ этомъ вишь порокъ!
             Но какъ въ новѣйшіе-то годы
             У женщинъ завелись расходы,
             И у хозяевъ безтолковыхъ
             Желаній больше чѣмъ цѣлковыхъ,
             Тутъ мужу дни плохіе стали:
             Куда ни глянетъ -- задолжали;
             Она, хоть что успѣлъ собрать я,
             То на дружка, а то на платье;
             И лучше ѣстъ она и пьетъ,
             Когда поклонниковъ сзоветъ:
             Тутъ я ужъ алченъ сталъ въ конецъ.
             Мужского рода я -- скупецъ!
   

Главная баба.

             Съ дракономъ пусть драконъ скупится:
             Вѣдь это призракъ, знаетъ всякъ!
             Дразнить мужей онъ лишь годится --
             Они несносны намъ и такъ.
   

Бабы толпой.

             Вотъ чучело-то! Да трезвону
             Ему проклятому задать!
             Онъ рожей хочетъ запугать?
             Драконы эти изъ картону.
             Скорѣй, и станемъ напирать!
   

Герольдъ.

             Сейчасъ жезломъ! Чтобъ отходили!
             Да тутъ и жезлъ не нуженъ мой.
             Онѣ страшилищъ разозлили,
             А тѣ съ обычной быстротой
             Двойныя крылья распустили;
             И вотъ, полны огня и гнѣва,
             Раскрылись два огромныхъ зѣва --
             Толпа разсѣялась кругомъ.

(Плутусъ сходитъ съ колесницы.)

Герольдъ.

             Вотъ онъ сошелъ. Какъ царственъ онъ!
             Кивнулъ -- покорствуетъ драконъ;
             Вотъ съ колесницы ящикъ сняли,
             Въ которомъ злато охраняли,
             Ужъ онъ у ногъ его стоить:
             Какъ скоро дѣло-то кипитъ.
   

Плутусъ (къ возницѣ).

             Ты ношу сбылъ, теперь по крайней мѣрѣ
             Ты воленъ сталъ; спѣши къ своей ты сферѣ!
             Она не здѣсь; здѣсь только сброда, одинъ
             Уродливо пестрѣющихъ личинъ.
             Туда! гдѣ ясность видитъ ясный взоръ,
             Гдѣ самъ ты свой, гдѣ для тебя просторъ,
             Гдѣ красота и благо;-- ты ступай
             Въ уединенье -- тамъ свой міръ создай!
   

Мальчикъ-возница.

             Твоимъ посломъ я вѣрнымъ пребываю;
             Тебя жъ роднымъ ближайшимъ почитаю.
           n="center">

Вагнер

             А мир? А человека сердце, дух его,
             Не всякому ли знать их интересно?
   

Фауст

             Что значит знать, по-вашему? Известно,
             Что все зависит от того,
             Как понимать мы будем знанье.
             В былые дни иной и узнавал,
             И узнанное им народу сообщал,
             Но что ж? Из-за того терпел он наказанье:
             Таких иль распинали, или жгли...
             Однако, поздно; все уж спать легли,
             И нам пора расстаться. До свиданья!
   

Вагнер

             А я готов всю ночь совсем не спать,
             Чтоб с вами о серьезном толковать.
             Как в прошлое Христово Воскресенье,
             Я завтра предложу вам на решенье
             Вопросов несколько. Науками всегда
             Я занимаюсь с прилежаньем
             И, хоть владею я солидным знаньем,
             Но все же не доволен никогда.

(Уходит.)

   

Фауст
(один)

             Как могут быть надежды у людей,
             Которые сидят над пустяками,
             Сокровищ ищут жадными руками
             И рады, коль найдут червей?
   
             И как посмел раздаться голос сей,
             Где надо мной повеяла отрада.?
             Нет! В этот раз сказать спасибо надо
             Тебе, пустейший из людей.
             Ты спас меня в тот самый страшный миг,
             Когда отчаянье мне душу раздирало.
             Ах, этот призрак был могуч, велик,
             А существо мое -- ничтожно мало!
   
             Я, образ Божий, думал, что стою
             Уже вблизи зерцала правды вечной,
             И видел я блеск неба бесконечный,
             И Землю позабыл свою.
             Я мнил себя превыше херувима,
             Что на крылах невидимых парит
             И волю Божию везде, во всем творит...
             Но, словно гром, речь призрака гремит
             И бьет меня неотразимо.
   
             И как посмел с тобой равняться я!
             Хотя я мог к себе призвать тебя,
             Но удержать мне было невозможно.
             В тот самый благодатный миг
             Я чувствовал, что все во мне ничтожно,
             И вместе с тем, что я велик.
             Но ты меня без сожаленья
             Отбросил на землю страдать.
             О, где найти мне направленье?
             Чего я должен избегать?
             Какого слушаться призванья?
             Поступки наши могут, как страданья,
             Ход нашей жизни замедлять.
   
             К прекрасному, что только может быть,
             Всегда прибавится совсем ему чужое.
             Когда удастся нам и благ мирских добыть,
             Мы лучшее зовем обманом и мечтою.
             И чувства лучшие, что нас одушевляют,
             Среди земных сует тепло свое теряют.
             Когда фантазия на чудных крыльях вольно
             Стремится к вечному, надеждою полна,
             И малого пространства ей довольно.
   
             Коль счастье так течет, как за волной волна,
             Себе гнездо в сердечной глубине
             Забота сразу же свивает
             И боли тайные на сердце налагает.
             Она вся движется, подобная волне,
             И маски разные на лик свой надевает:
             То кажется она имуществом твоим,
             Не то -- дитятею, женою,
             Не то у ней -- огонь, она грозится им,
             Кинжалом, ядом и водою...
             И ты, бедняк, трепещешь пред бедою,
             Которой нет, и слезы льешь всегда
             О том, что не теряешь никогда.
             Я сходен с божеством? Нет, пропасть между нами!..
             Я -- то же, что червяк, блуждающий в пыли...
             Я -- то же, что червяк, который под ногами
             Прохожего кончает дни свои.
             Все эти стены, эти лоскутки,
   
             Все это -- пыль. Здесь все меня стесняет,
             Здесь -- царство моли, здесь моей тоски
             Ничто с души унылой не сгоняет;
             И здесь ли мне искать, чего недостает,
             К чему душа моя стремится?
             Нет, пусть сотни книг прочесть случится,
             А все одно мой бедный дух найдет,
             Что людям предстоят мученья
             И что счастливцы -- только исключенья.
             Ты, череп, скалишь зубы на меня.
             Быть может, мозг твой так же волновался
             В исканьи истины и света, как и я,
             И так же горько заблуждался?
             Зубчатые колеса, рычаги,
             Злорадно вы смеетесь надо мною.
             Я принял вас за нужные ключи,
             Когда стоял пред дверью запертою,
             Где истину хотелось мне добыть,
             Но не могли вы двери той открыть.
             Природа тайная, не ведомая нами,
             Не даст совлечь покрова своего;
             Чего нам знать нельзя, так всеми рычагами
             Мы не доищемся того.
             Ты, утварь старая, стоишь здесь потому,
             Что ты отцу служила моему!
             Старинный блок, ты вовсе закоптел
             С тех пор, как эта лампа зажигалась!..
             О, лучше б я то малое проел,
             Что мне в наследие осталось,
             Чем над работаю бесплодною корпеть!
             Все, что от предков можешь ты иметь,
             Имей, но пользуйся в свое употребленье;
             А если вещь в бездействии стоит,
             Она балласт. В известное мгновенье
             Полезно только то, что действует, творит.
   
             Но что мой взор упорно привлекает?
             Иль тот флакон -- магнит моих очей?
             И почему в душе как будто бы светает?
             Как будто лунный свет пробился меж ветвей?
   
             Приветствую тебя, предмет мне дорогой,
             С благоговеньем вынимаю!
             В тебе находчивость и ум людской,
             Искусство их я почитаю!
             Они и проявились здесь вполне.
             Снотворных соков совмещенье,
             Смертельных ядов извлеченье,
             Сегодня послужите мне!
             Смотрю я на тебя, и мука уменьшилась,
             Держу в руках тебя, и кровь угомонилась,
             И совершается отлив в моей груди.
             В широкий океан навеки выхожу я,
             На зеркало блестящих вод гляжу я,
             И то меня влечет, что будет впереди.
   
             Спускается на крыльях колесница.
             Она горит, слетает для меня.
             Эфирного пути мой дух не устрашится,
             И я умчусь на ней в далекие края.
             Там будет жизнь полна отрады, упоенья.
             Достоин ли, червяк, ты жизни неземной?
             Да, ты достоин, лишь без замедленья
             К земному Солнцу обратись спиной!
             Дерзай открыть врата, которых так боятся,
             Которых навсегда хотели б избежать!
             Вот миг удобный -- делом доказать,
             Что в сердце человеческом родятся
             Решения, достойные богов.
             Удобный миг, я доказать готов.
             Я не боюсь той бездны неизвестной,
             Где муки страшные фантазия творит,
             Я перейду и переход тот тесный,
             Где пламя адское, обильное горит.
             На этот шаг я с радостью б решился.
             Хотя б за ним в ничто я обратился.
   
             Хрустально-чистый кубок мой,
             Покинь футляр старинный свой.
             Я о тебе давно не вспоминал.
             На дружеских пирах родителей моих
             Ты веселил гостей серьезных их,
             Когда сосед тебя передавал
             Соседу. На твои изображенья --
             Мне помнится -- обязан всякий был
             Дать непременно в рифмах объясненья.
             И, объяснив, вино он залпом пил.
             И вспомнились мне вдруг иные ночи...
             Теперь тебя мне некому отдать
             И некому стихов своих сказать.
             Снотворный сок смежит навеки очи,
             Ведь полон яду темный цвет.
             Им, кубок мой, тебя я наполняю;
             Он сделан мной, его я избираю
             И пред питьем последним посылаю
             Заре занявшейся торжественный привет!

(Подносит кубок ко рту.)

   

Звон колоколов и хоры.

Хор ангелов

                       Христос воскрес!
                       Людям прощение,
                       Радость, забвение,
                       Благословение
                       Шлет Он с небес!
   

Фауст

             Какие звуки, силою какой
             От уст моих отводят кубок мой?
             Иль вы, колокола, повсюду весть несете,
             Что день торжественный, пасхальный наступил,
             И вы, хоры, песнь радости поете,
             Что воспевалася устами вышних сил?
   

Хор жен

                       Миром, слезами
                       Мы тело облили
                       И пеленами
                       Его мы обвили.
                       Что же? Приходим
                       К мертвому днесь
                       И не находим
                       Господа здесь.
   

Хор ангелов

                       Христос восстал!
                       Час ликования
                       Всем, кто в страдании
                       И в испытании
                       Тверд пребывал!
   

Фауст

             О, звуки чудные! Зачем касаться вам
             Меня, ничтожного? Звучите мощно там,
             Где сердце нежное подвластно вам вполне!
             Хоть я и слышу вас, но веры нет во мне,
             А чудо -- детище возлюбленное веры.
             Возможно ли стремиться мне в те сферы,
             Откуда весть чудесная звучит?
             Но этот звон о детстве говорит
             И к жизни он обратно призывает.
             Бывало, поцелуй божественный слетает
             В субботу тихую, святую на меня.
             И как горел, как волновался я,
             Заслыша звон, торжественное пенье.
             Я находил в молитве наслажденье.
             Меня влекло в простор лесов, полей,
             И плакал я горячими слезами,
             И целый мир вставал в душе моей.
             О, звуки чудные! Вновь, пробужденный вами,
             Я вдруг припомнил игры юных дней
             И праздников весенних упоенье.
             Я вспомнил их. И твердое решенье,
             Последний шаг, -- не выполнены мной.
             Звучите вновь, звучите песни рая,
             Мне в душу сладость проливая!
             Я слезы чувствую... Земля, я снова твой!
   

Хор учеников

                       Он здесь погребенный
                       Во гробе лежал,
                       Но, жизнь восприявши,
                       Чудесно восстал.
                       Блаженство и радость
                       Пред Ним расцвели.
                       Мы будем томиться
                       На лоне земли.
                       Мы будем томиться,
                       Мы будем страдать...
                       Блажен Он, а все мы
                       Готовы рыдать.
   

Хор ангелов

                       Христос восстал,
                       Воскрес от источения,
                       Вам развязал
                       Он узы пленения!
                       Его прославляющим,
                       Любовь проявляющим,
                       Ближних питающим,
                       Мир возвышающим,
                       Радости чающим
                       Близок Учитель днесь,
                       Он уже здесь!
   

ПЕРЕД ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ[9]

Выходят гуляющие всякого рода.

Группа подмастерьев

             Куда, куда вы своротили?
   

Другая группа

             На Егерхаус.
   

Первая группа

             А мы решили
             Идти на мельницу
   

Один из подмастерьев

             А мой совет таков:
             Идти нам вместе в Вассерхоф.
   

Второй

             Дорога чересчур худа.
   

Вторая группа

             А ты?
   

Третий

             На все готов.
   

Четвертый

             Тогда
             Пойдемте в Бургдорф. Там найти не диво
             Прекрасных девушек, отличнейшее пиво,
             И драку -- первый сорт.
   

Пятый

             Пострел!
             Аль кулаков отведать захотел
             И в третий раз? Нет, никогда
             Я с вами не пойду туда!
   

Служанка

             Нет, нет! Я в город ворочусь.
   

Другая

             Но он под тополем, наверно, ожидает.
   

Первая

             Да я на это не польщусь:
             Ведь он с тобою все гуляет,
             Танцуете вы с ним вдвоем,
             Так я, скажи мне, тут при чем?
   

Студент

             Фу, черт! Как девки удирают живо,
             Да и какие, брат! Мы их нагоним вмиг.
             Табак кусающий, забористое пиво --
             И девица такая -- просто шик!
   

Горожанка

             Какие мальчики, вниманье обрати!
             Но, право, вовсе не стыдятся:
             Могли б отличную компанию найти,
             А вздумали за этими гоняться.
   

Второй студент
(первому)

             Не торопись, там позади вдвоем
             Идут одетые премило, и случайно
             С одной из них бок о бок мы живем,
             И нравится она мне чрезвычайно.
             Они тихохонько идут
             И нас с собой наверняка возьмут.
   

Первый

             Нет, братец мой, чего стыдится?
             Живей -- и дичь не упускать!
             Та ручка, что должна в субботу потрудиться
             И пыль метелкою сметать,
             Умеет в праздник лучше приласкать.
   

Бюргер

             Мне новый бургомистр не нравится, ей-ей!
             Он все становится смелее да смелей.
             А что он делает для города? К тому же
             День ото дня он делается хуже.
             Покорен будь и подати вноси такие,
             Каких не знали мы во времена былые!
   

Нищий
(поет)

                       Барыни-красавицы, так не проходите!
                       К вам я обращаюсь с просьбой, господа!
                       Добрые, нарядные, на меня взгляните!
                       Сжальтесь! Сами видите, какова нужда.
                       Не заставьте даром вы старика молиться:
                       Только тот и весел, кто другим дает;
                       День, в который людям надо веселиться,
                       Пусть и мне даст радость, жатву принесет!
   

Другой бюргер

             В дни праздников всему предпочитаю
             Я разговор о битвах, о войне,
             О том, как в Турции, в далекой стороне,
             Народы ссорятся, друг друга убивая.
             А тут стоишь ты с кружкой пред окном,
             Любуясь на реку с бегущими судами,
             Веселым под вечер приходишь ты в свой дом
             И мирными доволен временами.
   

Третий бюргер

             И я, сосед, сам думаю о том:
             Пускай они хоть лбом колотят стены,
             Пусть все у них очутится вверх дном,
             Лишь дома бы у нас все шло без перемены!
   

Старуха
(к городским девушкам)

             Вишь, как разряжены! Да только не смотрите
             С такою гордостью! И так вы хороши!
             Чего вам хочется, красотки, говорите:
             Могу исполнить вам желание души.
   

Городская девушка

             Агата, отойди от этой ведьмы прочь!
             При людях к ней ходить я б не желала,
             Хотя она в Андреевскую ночь
             Мне суженого ясно показала.
   

Другая

             И мне солдата показала
             С толпой удалых в хрустале,
             И я с тех пор его искала,
             Но не нашла еще нигде.
   

Солдаты

                       Крепкие бурги,
                       Башни с зубцами,
                       Дев, что смеются
                       Гордо над нами,
                       Мы заберем!
                       Смелое дело,
                       Кто говорит!
                       Но и какую
                       Прибыль сулит!
   
                       Мы в свои трубы
                       Громко трубим;
                       Радость и гибель
                       Ведомы им!
                       Что за тревога!
                       Что за житье!
                       Бурги и девы --
                       Все наше, все!
   
                       Смелое дело,
                       Кто говорит!
                       Но и какую
                       Прибыль сулит!
                       Смотришь, а войско
                       Дальше спешит.
   

Фауст и Вагнер.

Фауст

             С ручьев и потоков ниспали оковы,
             Их снова весны чудный взор оживил,
             Долина покрылася зеленью новой...
             Зима же, старуха, лишенная сил,
             Вернулася в горы, в их сумрак суровый,
             И град на долину порой посылает,
             И град полосами ложится на ней,
             Но белого Солнце не любит... и тает
             Град скоро от солнечных теплых лучей.
             Повсюду -- движенье и новая сила,
             Все в краски одеться спешит поскорей,
             Но нет еще красок, цветов... и светило
             Собрало толпами нарядных людей.
             Взгляни-ка отсюда на город, в долину:
             Смотри, как из темных глубоких ворот
             В нарядных костюмах стремится народ.
             Как рад он! А радости знаешь причину?
             Все празднуют день Воскресенья Господня;
             Они ведь и сами воскресли сегодня.
             Из душных покоев, из низких домов,
             Из улиц, кишащих народом, неровных,
             Из горниц рабочих, от ткацких станков,
             От сумрачных сводов церковных
             Сегодня на волю выходят они,
             Сегодня их праздник! С какой быстротою
             Толпа разбрелась по долине. Взгляни,
             Как весело движутся эти ладьи,
             А вон, переполнен веселой толпою,
             Последний отчалил челнок. Вдалеке
             На горных тропинках, чуть видных отсюда,
             Пестреют их платья. Сюда по реке
             Доносится шум деревенского люда.
             Здесь старый и малый довольны одним:
             Здесь я -- человек, здесь могу я быть им!
   

Вагнер

             Мне лестно -- я должен вам, доктор, признаться
             И выгодно с вами гулять, но никак
             Не стал бы я только один здесь толкаться:
             Всего, что так пошло, так грубо, я -- враг
             Смычка завыванье, крик, кегли -- для уха
             Несносны, противны. Они по лугам
             Беснуются, как от нечистого духа,
             И песней, весельем зовут этот гам.
   

Крестьяне под липой
(пляс и песни)

                       Разрядился пастушок
                       В куртку, ленты и венок,
                       К плясу разрядился;
                       А под липою толпа
                       Пляшет, скачет без ума...
                       Ай люли, ай люли,
                       Ай люлюшеньки-люли!
                       Знай, смычок залился.
   
                       В середину он юркнул
                       И локтем своим толкнул
                       Девицу, и живо
                       Обернулася она:
                       "Глупо -- я сказать должна...
                       Ай люли, ай люли,
                       Ай люлюшеньки-люли!
                       Глупо, неучтиво!"
   
                       Быстро все идет у нас,
                       Справа, слева, всюду -- пляс,
                       Всюду платье вьется;
                       Раскраснелись, жарко всем;
                       Пастушок наш между тем...
                       Ай люли, ай люли,
                       Ай люлюшеньки-люли!
                       К бедрам так и жмется.
   
                       "Ах, оставь! Невест у нас
                       Надували много раз;
                       Были ведь ошибки"!
                       Он ей шепчет на ушко,
                       И несутся далеко --
                       Ай люли, ай люли,
                       Ай люлюшеньки-люли! --
                       Крик и звуки скрипки.
   

Старик-крестьянин

             Как хорошо вы, доктор, поступили,
             Тем, что, не брезгуя толпой,
             Гулянье наше посетили,
             Хоть вы -- ученый, и какой!
             Примите же вот эту кружку,
             Напиток свежий налит в ней.
             И я хочу, чтоб он не только
             Вам жажду утолил. Но сколько
             Найдется капель в кружке сей, --
             Чтоб жить еще вам столько дней.
   

Фауст

             Я с благодарностью напиток принимаю
             И вам благополучия желаю.

Народ становится в круг.

Старик-крестьянин

             А право, хорошо, что вы
             К нам в день веселья появились!
             В былые дни, во дни невзгод
             Вы к нам с любовью относились.
             Еще ведь живы о сю пору,
             Кого покойный ваш отец
             Спас от губительного мору;
             Он мору положил конец.
             Вы были молоды в ту пору,
             С отцом входили в каждый дом;
             Зараза била без разбору,
             Но не коснулась вас с отцом,
             Вы к сильным средствам прибегали,
             Вы нас от бедствия спасали,
             А вам Спаситель был щитом!
   

Все

             Да здравствует наш верный исцелитель,
             Чтоб мог еще нам долго помогать!
   

Фауст

             Не предо мной склоняйтесь вы. Спаситель
             И учит помогать, и может помощь дать.

(Проходит с Вагнером дальше.)

Вагнер

             Великий человек! Какое упоенье
             Ты чувствуешь в груди своей,
             Такой почет, такое уваженье
             Встречая от толпы людей.
             Как счастлив тот, кто дарованьем
             Сумел воспользоваться так!
             Все смотрят на тебя с особенным вниманьем,
             Тебя увидеть хочет всяк,
             И стар, и млад. Смычок смолкает,
             Танцор свой танец прерывает.
             Когда проходишь мимо ты,
             Они становятся в ряды,
             И шапки вверх взлетают сами;
             Недостает, чтоб пред тобой
             Склонялись целою толпой,
             Как то бывает пред Дарами.
   

Фауст

             Ты видишь камень? Мы пойдем к нему,
             Здесь отдохнем. Как часто приходилось
             На этом месте быть мне одному.
             Здесь думал я. И много дум роилось
             Тогда во мне. Им не было конца.
             Я изнурял себя молитвой и постами
             И ждал я от Небесного Отца,
             Что, тронутый горячими слезами
             И стонами моими, и мольбой,
             Положит он конец заразе той.
             Я веровал, не ведая сомненья,
             И был надеждами богато одарен.
             Теперь же мне все эти одобренья,
             Что слышу я со всех сторон,
             Звучат насмешкою. Когда бы в состоянья
             Ты был в душе моей читать, тогда б узнал,
             Что наши прежние деянья
             Нам права не дают на этот шум похвал!
             Отец мой был, хотя и благородный,
             Но темный человек. В душевной простоте
             Он помышлял, причудливой мечте
             Вверяясь без остатка, о природной
             Священной тайне. Окружив себя
             Толпой услужливых адептов,
             Он в черной кухне заперся
             И там по множеству рецептов
             Он разнородные предметы совмещал.
             Там красный лев и лилия вступали
             В союз супружеский. Он их перегонял
             В реторту из реторты. Покидали
             Они свой свадебный чертог
             И шли в другой; горел огонь, пылая,
             И обжигал следы их ног.
             Потом являлась королева молодая
             В одежде пестрой, в пузырьках --
             Она звалась лекарством, а больные,
             На наших бывшие руках,
             Все умирали; а живые
             Не спрашивали вовсе никогда:
             "Ну, кто поправился?" Тогда
             Стряпнёю адскою своей
             Среди долин и гор мы, право,
             Согнали больше со света людей,
             Чем эпидемия. Моей рукой отрава
             Давалась тысячам; те тысячи увяли,
             А мне пришлось их пережить,
             Чтоб услыхать, как будут возносить
             Тех, кто преступно убивали.
   

Вагнер

             И ты печалишься об этом? Почему?
             Ведь всякий должен пользоваться знаньем,
             Что было вручено ему,
             И прилагать его научно и со тщаньем.
             Ты юношей, к отцу питая уваженье,
             С охотою воспринимал
             Его отжившее ученье,
             Но вот когда ты мужем стал,
             Обогатил свои ты знанья,
             А сын твой будет далее шагать.
   

Фауст

             Блажен, кто полон упованья
             Из моря заблуждений убежать!
             Всегда и всюду так бывает,
             Что пользуется всякий тем,
             Чего не знал он и не знает,
             А знание не тронуто никем.
   
             Но перестанем грустным рассужденьем
             Туманить этот чудный миг.
             Смотри, как солнечным вечерним освещеньем
             Зарделись хижины среди дерев своих!
             Отходит Солнце, гаснет день отживший,
             Для новой жизни Солнце вдаль идет...
             Нет крыльев у меня, а то бы, подхвативши,
             Они меня несли за ним, вперед,
             Я любовался бы на мирные картины,
             На гребни гор в огне его лучей,
             На темные и тихие долины
             И на серебряный ручей,
             Текущий в позолоченное взморье.
             Богоподобного полета моего
             Не устрашило бы и дикое нагорье,
             Я смело бы летел через него.
             А вот пред изумленными очами
             Открылось море. Солнце, наконец,
             Спускается, скрывая за волнами
             Свой золотой, свой царственный венец.
             Но стало новое влеченье шевелиться
             В моей груди, и я стремлюсь вперед,
             Чтоб светом Солнца вечным насладиться.
             В той стороне, куда я свой полет
             Направил, день сияет ясный,
             А ночь темнеет за спиной,
             Вверху -- небесный свод прекрасный,
             И волны моря -- подо мной.
             Чудесный сон! Но Солнце исчезает...
             Зачем душа, что на крылах своих
             В воздушное пространство улетает,
             Не может дать и телу их?
             А все ж присуще это нам влеченье --
             Душою воспарять туда, в небесный свод,
             Когда заслышим жаворонка пенье,
             Или когда над крутизной высот,
             Заросших соснами, парит орел, широко
             Раскинув крылья, или журавлей
             Станица устремляется далеко,
             На родину, за несколько морей.
   

Вагнер

             Я сам порой причудливым бываю,
             Стремленья же такого нет во мне;
             Природою легко насытиться вполне,
             А к птицам зависти я вовсе не питаю.
             Совсем другое наслажденье --
             Сидеть за книгами и углубляться в чтенье!
             И ночи зимние чудесными найдешь,
             И весь наполнишься блаженной теплотою,
             А вдруг такой пергамент развернешь,
             Что небеса увидишь пред собою.
   

Фауст

             Одно влеченье ведомо тебе:
             Живи лишь им, других не познавая!
             Но две души я чувствую в себе,
             От их вражды, от их борьбы страдая.
             Одна из них привязана вполне
             К земле и к наслажденью телом;
             Другая же с ней борется во мне
             И, недовольная одним земным уделом,
             Стремится к дальней стороне.
             О, если в воздухе меж небом и землею
             Витают вправду духи, пусть они
             Покинут облака чудесные свои
             И унесут меня с собою
             В иную жизнь, на новые пути!
             Когда б я мог волшебный плащ найти,
             Чтобы на нем в минуту пожеланья
             Я мог лететь в иной, далекий край,
             Я дал бы за него любые одеянья:
             Пред ним теряют силу обаянья
             И пурпур царственный, и пышный горностай!
   

Вагнер

             Не призывай ты духов сонм незримый.
             Они клубятся всюду в облаках
             И смертным всем бедой неотразимой
             Грозят всегда, грозят во всех местах.
             От севера нас зубы их пугают,
             С востока ли несутся их рои,
             Все, на пути встречая, иссушают
             И в легкие впиваются твои.
             Пустыни ли полудня их послали,
             На головы людей они приносят зной;
             От запада ль они, приятные вначале,
             И нивы, и поля потом зальют водой.
             Они послушны, но владеют нами,
             Отрада их -- обманывать людей;
             Они нам кажутся небесными послами,
             Лепечут ангельски и в самой лжи своей...
   
             Но нам пора домой. Уже совсем стемнело.
             Какая сырость и туман кругом!
             А вечером -- всего дороже дом,
             И дома быть -- любезнейшее дело!
             Но что так смотришь ты? Чем взор твой удивлен?
             Что в сумерках подметил он?
   

Фауст

             Видишь ли там, где был у нас посев,
             Собаку черную?
   

Вагнер

             Давным-давно. Так что же?
   

Фауст

             Всмотрись в животное, скажи мне, рассмотрев:
             На что оно, по-твоему, похоже?
   

Вагнер

             На пуделя, который по следам
             Хозяина потерянного ищет.
   

Фауст

             Заметил ты, что он все ближе к нам?
             Что он спиральными кругами рыщет?
             Мне кажется, что по следам его
             На всем пути огонь мелькает
   

Вагнер

             Я вижу пуделя и больше ничего;
             На этот раз вам зренье изменяет.
   

Фауст

             Мне кажется, магические нити
             Он в узел будущий плетет у наших ног
   

Вагнер

             Хозяина он отыскать не мог,
             На двух чужих наткнулся -- посудите,
             Испуган он, да и в смущеньи.
   

Фауст

             Круг все тесней, а он все ближе к нам.
   

Вагнер

             Не ясно ли, что тут о привиденьи
             Не может быть и речи. Видишь сам --
             На брюхо лег, хвостом виляет,
             Ворчит...
   

Фауст

             Сюда, к моим ногам!
   

Вагнер

             Глупейший пудель! Видишь, поджидает,
             Стоит, когда ты сам стоишь,
             Когда же с ним заговоришь,
             Начнет кидаться; что-нибудь
             Ты потеряешь -- принесет.
             Ты в воду вздумаешь швырнуть,
             Положим, палку -- прыгнет он
             За нею вмиг.
   

Фауст

             Ты прав вполне,
             Здесь нет и речи об уме,
             А все одна лишь дрессировка.
   

Вагнер

             Собаку, если только ловко
             Ее учили, сам мудрец
             Своим вниманьем удостоит,
             А этот пудель -- молодец
             И твоего вниманья стоит.
             Входят в городские ворота.
   
   

КАБИНЕТ ФАУСТА

Фауст
(входя вместе с пуделем)

                       Покинул я поля и нивы;
                       Ночная тьма объяла их.
                       В душе высокие порывы
                       Родятся тайно в этот миг.
                       Уснули буйные влеченья,
                       И в глубине душевной вновь
                       Горит огонь благоговенья
                       И к человечеству любовь!
   
             Пудель, успокойся! Полно, не возись!
             Что ты вздумал нюхать? Что ты ищешь там?
             Спать сюда, за печкой, у меня ложись:
             Я тебе подушку лучшую отдам.
             Ты своим проворством, быстрой беготнёю
             По дороге горной вдоволь тешил нас;
             Будешь постоянно ты доволен мною,
             Только успокойся в этот тихий час!
   
                       Когда затеплится лампада
                       И нашу келью озарит,
                       Опять осветит нас отрада
                       И разум вновь заговорит.
                       Надежда быстро расцветает,
                       Источник жизни нас опять
                       В свое теченье увлекает,
                       И нам влеченья не унять.
   
             Успокойся, пудель! Знай, что лай твой дикий
             Вовсе не подходит к выспренним тонам,
             Что мой дух объяли в этот день великий!
             Мы уже привыкли, и не диво нам
             Слышать, если люди то клеймят преступно,
             Что им непонятно, что им недоступно,
             Велико, прекрасно, трудно для толпы...
             Им уподобляться хочешь, пудель, ты?
   
             Но что я чувствую? При силе всей хотенья
             Из сердца не течет уже успокоенье.
             Зачем поток так быстро иссякает
             И жажде нас опять предоставляет?
             Я так привыкнул к этому явленью,
             Но может быть исправлена беда,
             Когда мы ценим неземное и когда
             Влечемся мы душою к Откровенью,
             Оно нигде не шлет нам столько света,
             Как на страницах Нового Завета!
             Я чувствую порыв неотразимый
             Оригинал раскрыть перед собой,
             Перевести на свой язык любимый,
             На свой язык родной[10].

(Открывает фолиант и приступает к переводу.)

             Написано: "В начале было Слово".
             Вот я и стал на первом же шагу
             Ну, кто бы мне помог вперед пуститься снова?
             Так высоко ценить я слово не могу
             И, если разум мой на правильном пути,
             Я должен иначе совсем перевести:
             "В начале Мысль была". Над первою строкой
             Подумай долее и не води рукой
             Пера проворного. Подумай наперед:
             Ну, разве мысль зачин всему дает
             И все так мощно сотворила?
             Итак, я напишу: "Была в начале Сила"!
             Но что-то в этот миг еще влечет меня,
             Чтоб этим не довольствовался я.
             Мне помогает Дух. И мысль мне ясной стала,
             Что "Было Действие от самого начала".
   
             Если быть в комнате хочешь со мною,
             Пудель, оставь и ворчанье, и лай!
             Я не могу же быть рядом с тобою,
             Шумный товарищ! Ты знай:
             Кто-нибудь должен из нас удалиться,
             Местом своим поступиться.
             Гостеприимства закон
             Я против воли нарушу,
             Если ты возмущаешь мне душу,
             Дверь отперта. Убирайся же вон!
             Но... что я вижу теперь?
             Разве естественно это явленье?
             Это -- действительность или виденье?
             Как разрастается зверь!
             Он поднимается, сильный и страшный,
             Он изменяет свой облик всегдашний,
             В дом свой я ввел его сам.
             Вот он, как гиппопотам!
             Очи -- горящие, челюсть -- ужасна!
             О, я теперь тебя знаю прекрасно!
             Против подобного выходца ада
             Ключ Соломонов -- ограда.
   

Духи
(в коридоре)

                       Один из нас попался, детки;
                       За ним не суйтесь, стойте, брысь!
                       Робеет, как лисица в клетке,
                       Там наша дьявольская рысь.
                       Но все смотрите, примечайте,
                       Туда, сюда, и вверх, и вниз --
                       И забирайтесь, и влезайте!
                       Ну, что? Как может он спастись?
                       Коль в силах вы ему помочь,
                       Его сейчас тащите прочь:
                       Ведь он и каждому из нас
                       Приятность доставлял не раз.
   

Фауст

             Для встречи зверя приберег
             Я заклинанье четырех.
   
                       Саламандра, пылай!
                       Ундина, смыкайся!
                       Ты, Сильф, исчезай!
                       Ты? Кобольд, старайся!
   
             Кто их не знает --
             Стихий основных,
             Свойств не различает,
             Сил не чует их,
             В том нет ни части
             Над духами власти.
   
                       Исчезай средь огня,
                       Саламандра!
                       Сливайся, шумя,
                       Ты, Ундина!
                       Блесни метеором прекрасным
                       Ты, Сильф!
                       И сделай мой дом безопасным,
                       Incubus! Incubus!
                       Выступай, заключай!
   
             Из стихий ни одной
             В звере нет. Надо мной
             Издевается он и спокойно лежит.
             Заклинанье ему не вредит.
             Ну, теперь-то уж я
             Доконаю тебя!
   
             Или бежал ты из адского мрака?
             Ну, посмотри-ка сюда!
             Знай, что в присутствии этого знака
             Темные силы склонялись всегда.

Шерсть поднимается щетиной у него.

                       Позорное существо!
                       Ты узнаешь Его,
                       Несотворенного,
                       Неизреченного,
                       В небе бездонном разлитого
                       И беззаконно убитого?
   
             Загнанный за печь, как слон,
             Все поднимается он,
             Занял он угол пространный,
             Хочет разлиться он мглою туманной.
             Стой же! Не смей подниматься! Безгласно,
             Смирно склоняйся к подножью Его!
             Видишь ты, что я грожу не напрасно;
             Жаром священным я обдал тебя,
             Лучше не жди трисиянного света,
             Лучше не жди средства крепче, чем это!
   

Мефистофель
(выходит из-за рассеивающегося тумана, из-за пенки в одежде странствующего схоластика)

             Ну, что за шум! Что, доктор, вам угодно?
   

Фауст

             Так вот что в пуделе скрывалось -- то студент
             В дорожном платье! Это превосходно!
             Как не смеяться на подобный инцидент?
   

Мефистофель

             Ученому нижайшее почтенье!
             Я из-за вас порядком пропотел.
   

Фауст

             Как звать тебя?
   

Мефистофель

             Тому, кто до сих пор смотрел
             Лишь в глубину вещей, полнейшее презренье
             Оказывал к словам и был далек всегда
             От всякой мишуры, такой вопрос -- пустое.
   

Фауст

             Да чтоб узнать, что вы такое,
             Как с вами быть иначе, господа?
             Без имени ваш брат рисуется неясно,
             А имя назовут -- и узнаешь прекрасно,
             Мошенник он, разбойник или лжец.
             Да кто же ты? Скажи мне, наконец.
   

Мефистофель

             Я часть той силы, что, желая злое,
             Творит, однако, только лишь благое.
   

Фауст

             Что речь такая означает?
   

Мефистофель

             Я дух, что вечно отрицает,
             И правда требует того:
             Все сотворенье, без сомненья,
             Вполне достойно разрушенья,
             И лучше, если бы его
             Совсем на свет не появлялось.
             Все, что у вас ни называлось
             Иль разрушеньем, или злом,
             Вот все явления такие --
             Моя природная стихия.
   

Фауст

             Себя ты частью называл,
             А весь стоишь передо мною.
   

Мефистофель

             Я правду сущую сказал.
             Вот люди -- те совсем иное.
             Они -- ничтожный круг глупцов --
             Себя (обычай их таков)
             Вселенною всегда считали.
             Итак, узнай, что я -- частица части той,
             Что составляла Все в начале;
             Я часть той тьмы, что гордый свет дневной
             Произвела. Он с матерью своею
             За первенство доселе спор ведет,
             Но так не смог возвыситься над нею.
             К телам прикованный, с телами он живет,
             От тел исходит, им красу дает
             И на пути встречает тело.
             Сдается мне, что это дело
             Протянется недолго наперед,
             И он с телами пропадет.
   

Фауст

             Твое высокое призванье
             Понятно. Для больших затей
             Твое бессильно отрицанье,
             И вот ты начал с мелочей.
   

Мефистофель

             Да, сделано немного, но чего-то
             Не делал я, воюя за Ничто:
             Я нападал на глупый мир, на что-то,
             И что же? Несмотря на то,
             И море, и земля такие же, как прежде.
             Ведь я к ним подступал с волнами и огнем,
             С землетрясеньями и бурями, в надежде
             Разрушить их, но все им нипочем!
             Живет себе и проклятое племя
             Животных и людей. Я многих схоронил.
             Но циркулирует их кровь, и свежих сил
             Они полны, как и в былое время.
             Их семена -- везде, кругом:
             В воде, в земле и атмосфере,
             В тепле и холоде, во влажном и сухом.
             И если б я огонь, по крайней мере,
             В своих руках не уберег,
             Ну где б я приютиться мог?
   

Фауст

             Как? Силе вышней, благодатной,
             Что проявляется крутом,
             Ты, сын хаоса непонятный,
             Грозишь холодным кулаком?
             Бессильна дьявольская злоба!
             Иди к занятиям другим...
   

Мефистофель

             Об этом поразмыслим оба,
             А скоро и поговорим.
             Теперь мне можно удалиться.?
   

Фауст

             На основании каком
             Ты вздумал у меня проситься?
             Теперь со мною ты знаком;
             Ну, приходи ко мне порою,
             Когда захочешь, иль окном,
             Иль дверью, иль трубой печною:
             Ведь с ней, поди-ка, ты знаком?
   

Мефистофель

             Но небольшое затрудненье
             Заметил на пороге я[11].
   

Фауст

             А, пентаграмма! Ада порожденье,
             Скажи мне, если этот знак
             Имеет на тебя влиянье,
             Как ты вошел сюда? И как
             Тебе подобное созданье
             Да вдруг попалося впросак?
   

Мефистофель

             Взгляни, как сделан он неясно:
             Наружный угол у него
             Едва заметен...
   

Фауст

             Вот прекрасно!
             Хороший случай, ничего!
             Ты -- пленник мой?
             Мефистофель
   

Сюда вбегая,

             Опасность пудель прозевал;
             Теперь статья совсем другая,
             И дьявол в пленники попал.
   

Фауст

             А чрез окно?
   

Мефистофель

             Своим законам
             Повиноваться мы должны:
             "Каким путем пришел -- и удаляйся оным".
             Вход выбрать мы всегда вольны,
             А выходя, становимся рабами.
   

Фауст

             Вот уморительный же факт!
             В аду законы! Значит, с вами
             Возможно заключать контракт?
   

Мефистофель

             Все то, что мы пообещаем,
             Конечно, целиком от нас
             Получишь ты. Но поболтаем
             Об этом в следующий раз.
             Нельзя же сразу сговориться!
             Теперь же бью тебе челом,
             Прося покорно об одном:
             Позволь отсюда удалиться.
   

Фауст

             Хотя на несколько минут
             Еще останься здесь со мною.
   

Мефистофель

             Я скоро снова буду тут.
             Тогда поговорим с тобою,
             Но отпусти меня теперь.
   

Фауст

             Ведь сам же ты ко мне забрался!
             А черту никогда не верь,
             Держи его, коль он попался!
   

Мефистофель

             Ну, если хочешь, я твоим
             Сожителем готов остаться,
             Но лишь с условием одним;
             Чтоб ты не вздумал отказаться
             От ловких фокусов моих.
   

Фауст

             А я с охотой соглашаюсь,
             Но чтоб была приятность в них.
   

Мефистофель

             Мой друг, ты в этот час, ручаюсь,
             Приобретешь для чувств своих
             Гораздо больше наслажденья,
             Чем в целый год уединенья.
             Услышишь нежных духов хор,
             Увидишь чудные созданья,
             Но не считай ты их за вздор,
             За плод пустого волхвованья.
             И обоняние твое
             Тогда получит наслажденье,
             А также вкус, ну, словом -- все,
             Ты испытаешь восхищенье,
             Мы в сборе все, и все у нас
             Готово: начинай сейчас!
   

Духи

                       Своды туманные,
                       Быстро исчезните!
                       Пусть обольстительный,
                       Ясный, пленительный
                       Светит эфир!
                       Пусть разбегаются
                       Тучки ненастные,
                       Пусть загораются
                       Звездочки ясные,
                       Светят на мир!
                       Вот и прелестные
                       Дети небесные,
                       Словно видение,
                       Вдаль пролетают;
                       Нега, томление
                       Их провожают
                       От колыхания
                       Их одеяния
                       Вьются по воле
                       И застилают
                       Чащу и поле.
                       В чаще, невидимой
                       Взорам людским,
                       Милые преданы
                       Чувствам своим,
                       Зелень густая,
                       Гроздья вокруг,
                       Кисть золотая
                       Падает вдруг
                       С ветви в тиски.
                       Пенятся, льются
                       Вин ручейки
                       С сладостным пеньем
                       Вниз по каменьям
                       Сплошь изумрудным,
                       И разливаются
                       Озером чудным.
                       В нем отражаются
                       Холмы прелестные.
                       Птички небесные
                       К Солнцу взвиваются
                       Иль наслаждаются
                       На островках,
                       Что отражаются
                       В ясных волнах.
                       Там упоенье,
                       Танцы и пенье.
                       Те -- разбрелись,
                       Те -- поднялись.
                       Или по воздуху
                       Носятся легкому,
                       Или плывут они
                       К морю далекому,
                       Реют толпами
                       Или же носятся
                       Моря волнами.
                       В чудную даль
                       Мчатся они,
                       Где загораются,
                       Переливаются
                       Звезды любви.
   

Мефистофель

             Он спит. Касаточки-малюточки, прелестно!
             Его вы убаюкали чудесно.
             За ваш концерт в долгу пред вами я.
             Чтоб черта удержать, нет силы у тебя!
             Пусть завлекут его отрадные виденья,
             Пусть погружается он в море заблужденья!
             Но, чтобы с этого порога
             Согнать долой волшебный знак,
             Мне нужен крысий зуб немного.
             Я буду заклинать. Итак,
             Одна уж где-то шевелится,
             Она сейчас ко мне примчится.
   
             Тебе владыка крыс, мышей,
             Лягушек, мух, клопов и вшей,
             Велит идти сюда смелее,
             И отгрызать порог живее,
             Как будто весь он в каплях сала.
             А, ты сюда уж прискакала!
             Работай! Там совсем у края
             Увидишь острый угол тот,
             Которого я избегаю.
             Еще грызок один, и вот
             Все кончено. Спасибо за старанья!
             Ну, Фауст, почивай! До скорого свиданья!
   

Фауст
(просыпаясь)

             Ужель я вновь в обман попался?
             Влекомый к тайнам, вдруг уснул?
             Во сне и дьявол представлялся,
             Во сне и пудель улизнул?
   
   

КАБИНЕТ

Фауст и Мефистофель.

Фауст

             Стучат. Кто там еще? Войди!
   

Мефистофель

             Я.
   

Фауст

             Ну, войди.
   

Мефистофель

             Ты это повтори
             Три раза мне.
   

Фауст

             Войди!
   

Мефистофель

             Ты поступил прекрасно.
             Мне кажется, с тобой мы заживем согласно.
             Я воевать пришел с твоим несносным сплином.
             Ты видишь, что одет я юным дворянином:
             И платье красное с каймою золотою,
             И плащ мой шелковый, и шляпа у меня
             Сегодня с перьями, и острый меч со мною,
             Да и тебе советовал бы я
             Подзапастись одеждою такою,
             Чтоб мог вполне свободно ты, не как-нибудь,
             Изведать самой жизни суть.
   

Фауст

             В каком угодно облаченьи
             Я буду чувствовать всегда
             Земного бытия мученье,
             Чтоб только тешиться, мешают мне года,
             Но слишком молод я, чтоб не питать желаний,
             Каких же мне от света ждать даяний?
             Того не смей, другого не желай!
             Вот песня вечная, и песне той внимай
             Всю жизнь свою! И чем я дольше маюсь,
             Она звучит назойливей, сильней.
             Я с ужасом наутро просыпаюсь,
             Готовы слезы литься из очей:
             Вот день настал -- ни одного стремленья
             Не в силах я осуществить,
             Напротив -- критикой стараюся убить
             Саму идею наслажденья,
             И тысячью житейских мелочей
             Не допускать восторг к душе моей.
             Когда же ночь опустится на землю,
             Я с трепетом к постели подхожу.
             Я и тогда покоя не приемлю
             И, страшных снов пугаясь, весь дрожу.
             В моей груди есть Бог. Его веленья
             Глубоко могут душу потрясти;
             Он -- повелитель мой, но вне меня движенья
             Не может он произвести.
             И вот меня гнетет существованье:
             Жизнь в тягость мне, а смерть -- мое желанье.
   

Мефистофель

             А гостьей дорогой не будет никогда!
   

Фауст

             Блажен, кому в сияньи славы
             Чело венчает лаврами она.
             Кого, усталого от бешеной забавы,
             Она в объятьях девы обретет.
             О, если б я был приведен вперед
             В живой восторг -- и в этот миг желанный
             Упал бы вдруг навеки, бездыханный!
   

Мефистофель

             А помнится мне, несмотря на то,
             Напитка темного не выпил кое-кто.
   

Фауст

             В шпионстве, видимо, ты ищешь наслажденья?
   

Мефистофель

             Я не всеведущий, но много знаю я.
   

Фауст

             Когда от страшного решенья
             Звон радостный отвлек меня,
             Он оком детства золотого,
             Поры веселья, воскресил
             То чувство, что я сохранил
             В душе от времени былого.
             Тогда я проклинаю все,
             Что призраком и пустяками
             Опутав душу, как сетями,
             Во мрак и скорбь влечет ее.
             И вот -- проклятье самомненью,
             Что дух в себе самом творит!
             Проклятье всякому явленью,
             Что наши чувства полонит!
             Проклятье лживым сновиденьям,
             Проклятье всяким обольщеньям,
             Кто б ни входил в их тесный круг;
             Жена, дитя, слуга иль плуг!
             Проклятие Маммону -- плуту,
             Что рвенье мздой зажмет в груди
             И за прекрасную минуту
             Готовит муки впереди!
             Проклятье соку винограда,
             Восторгам сладостных утех!
             Проклятие надежде! В бездну ада --
             Терпенье жалкое у всех!
   

Невидимый хор духов

                       Увы! Увы!
                       Прекрасный свет
                       Ты свел на нет
                       Ударом мощным.
                       В руинах он.
                       Его разрушил
                       Сам полубог.
                       Его обломки
                       В ничто, в ничто
                       Уносим мы.
                       И плачем мы
                       О красоте,
                       Погибшей так.
                       Могучий
                       Из земных сынов!
                       Мир новый, лучший
                       Построй ты вновь
                       В груди своей!
                       С идеей ясной
                       Иную жизнь
                       Начни скорей,
                       Иные песни
                       Там зазвучат!
   

Мефистофель

             Слышишь малюток своих?
             Слышишь ты песенку их?
             Слышишь совет их разумный --
             К жизни направиться шумной?
             Ты здесь иссушишь себя;
             Угол свой брось одинокий!
             В мир необъятно широкий
             Песнь призывает тебя.
   
             Да перестань играть своей тоскою!
             Она, как коршун, сгложет, съест тебя.
             С компанией, уж ни на есть какою,
             Ты человеком бы почувствовал себя.
             Но не подумай ты, что я
             Хочу смешать тебя с толпою.
             Я невелик, но, если б ты желал
             Пройти житейский путь со мною,
             Тебе б я всякие услуги оказал,
             Твоим товарищем бы стал,
             А если хочешь, так слугою.
   

Фауст

             А чем я должен поступиться?
   

Мефистофель

             Немалый срок, успеем сговориться.
   

Фауст

             Нет, нет! Черт -- эгоист, и безвозмездно,
             Так, "ради Бога", стать рабом?
             Не станет делать, что полезно
             Другим. Итак, я об одном
             Прошу: скажи условие ясно.
             Тебе подобного в свой дом
             Вводить не вовсе безопасно.
   

Мефистофель

             Я буду здесь твоим слугою.
             Неутомимым, а когда
             Мы Там увидимся с тобою,
             Ты будешь мне служить тогда.
   

Фауст

             Что будет Там, мне горя мало.
             Раз света здешнего не стало,
             Пускай сменяется другим.
             Всем наслаждениям моим
             Источник здесь. И Солнце это
             Лучи моим страданьям шлет.
             А раз я удален со света,
             Пускай тогда произойдет
             Все, что угодно. А о том,
             Там любят или нет, известна ль
             Там ненависть, иль все вверх дном
             В той сфере, -- мне неинтересно.
   

Мефистофель

             Ко вством и разумом. Прекрасное мгновение человеку недоступно и не должно быть доступно, если он хочет сохранить в себе самое ценное: титанический порыв к овладению миром через познание и любовь. Но, с другой стороны, человек -- существо ограниченное: природа во всей ее полноте недоступна, а любовь к женщине как жажда безусловного обладания и слияния неминуемо приводит либо к гибели любящего, как в "Вертере", либо к гибели любимого предмета, как в "Фаусте". Отсюда страдание и отчаяние. Однако "мировая скорбь" Фауста в отличие от страданий сентиментальных и позднейших романтических героев не есть проявление пессимизма, пресыщения или усталости, а страдание от полноты жизни, протест и бунт против ее ограниченности. Вот почему Гёте не кончил самоубийством, а застрелил Вертера, вот почему "Фауст" остался отрывком и требовал своего продолжения. Но оба конфликта, и познавательный и эротический, были пережиты Гете реально во всей их полноте и силе, и лишь художественное творчество сохранило его в живых и дало ему возможность включить в свой жизненный опыт и обогатить себя и человечество тем, чего не вынесли многие из его современников. Встреча с Гердером, разочарование в теософии и алхимии и естественно-научные занятия в Страсбурге показали ему несостоятельность как рационалистической науки его времени, так и чисто эмоциональных или мистических попыток проникновения в тайны мироздания,-- он стоял перед задачей создания нового, своего метода познания Любовь к Фредерике, дочери сельского священника в Зезенгейме под Страсбургом, которую он страстно любил и потом внезапно бросил, явилась не только толчком к созданию нескольких гениальных лирических стихотворений, положивших начало всей новой немецкой лирике, но и была глубоким душевным потрясением, которое Гете изживал в целом ряде образов брошенной девушки: в "Гетце", в "Клавиго", в "Стеле" и наконец в потрясающем но своей силе образе Гретхен,
   Поступок Фауста и Гёте -- не просто мещанское дон-жуаиство, и одинаково глупо и бессмысленно осуждать его с точки зрения мещанской морали или оправдывать его с точки зрения дешевой "сверхчеловечности". Вина здесь -- не в нарушении каких-либо общественных или моральных правил, она заложена гораздо глубже -- в трагическом, стихийном, разрушительном действии личности как следствии ее стремления к безусловному и вместе с тем в сознании собственной жизни как объективного задания, сознании, которое может оказаться сильнее, чем стремление к личному счастью. Трагедия Маргариты в конечном счете не столько нравственная или общественная, сколько космическая. Вина героя -- обреченность всякого индивидуального бытия, которому абсолютное прекрасное мгновение недоступно в меру ограниченности человека как личности, Поэтому, строго говоря, проблема зла и греха здесь даже и не ставится, по крайней мере ни в смысле христианской, ни в смысле рационалистической морали. Вот почему в первом наброске роль Мефистофеля сводится к минимуму, вот почему он никакого договора с Фаустом не заключает, а является лишь в роли посланника духа земли, символом тех ограничительных, плотских к рационализирующих тенденций в самом Фаусте, которые злы лишь относительно, поскольку они парализуют его стремление к безусловному.
   По своему стилю драматический отрывок "Фауст" -- одно из самых ярких произведений тогдашней манеры Гёте: это, с одной стороны, возрожденный немецкий народный стих, с четырьмя ударными и неопределенным числом неударных, выработанный Гёте под влиянием образцов XVI века, главным образом Ганса Закса, и впервые примененный им для серьезного театра, с другой стороны -- в лирических местах -- свободный стих, которым, отчасти в подражание Пиндару, Гете пользовался в своих дифирамбических одах и драматических отрывках, как, например, "Прометея", Язык отличается исключительным богатством словаря, полного варваризмов, архаизмов и неологизмов, и необыкновенной эмоциональной и реалистической насыщенностью.
   Отрывок этот Гете увез с собой в Веймар в 1775 году, охотно его читал, но, несмотря на восторги таких людей, как Виланд и Клопшток, он втечение десяти лет не приступал к дальнейшей работе, что объясняется той коренной переменой, которая наступила в его жизни и мироотношении. Сначала в качестве личного друга, в сущности же -- воспитателя молодого герцога, а затем о роли человека, который фактически руководил всем управлением государства, в особенности же его культурной, художественной и научной жизнью, Гёте сразу же почувствовал огромную ответственность и очутился перед необозримым крутом самых разнообразных, чисто объективных, деловых, научных и педагогических заданий. И вот безудержный, вулканический субъективизм молодости постепенно уступает место более объективной и рассудочной установке. Впервые во всей силе выступает один из основных мотивов Гётевского мировоззрения, а именно сознание необходимого самоограничении, самодисциплины и даже отречения. Максималистская программа "бури и натиска" сменяется более углубленным и вдумчивым отношением к действительности. Вместо самоутверждения личности Гёте стремится к ее воспитанию, к уяснению ее органического роста и места в той или иной социальной атмосфере, -- "Ученические годы Вильгельма Мейстера"; проблема великого человека ставится уже не как трагедия гения, а как трагедия индивидуальной судьбы, т.-е. некоторою объективного закона -- "Эгмонт"; конфликт с внешним миром разрешается либо в форме добровольного, хотя и мучительного отказа -- "Тассо", либо в стремлений к идеалу совершенной, гуманной личности,-- в жизни Гёте эту роль сыграла его любовь к Шарлотте фон-Штейн, в искусстве это воплотилось в образе Ифигении. То же самое и в области познания; вместо эротического и эмоционального овладения и проникновения я тайны природы Гете ищет тот закон, который обнаруживается в созерцании живой формы, и вырабатывает свой специфический метод природосозерцания в долголетней и упорной работе в области ботаники, зоологии, геологии и физики. Отсюда и эстетическая тоска по прекрасной и совершенной форме, и безудержное стремление к античности, которое и привело его к бегству в Италию в 1786 году. Естественно, при этих условиях юношеский отрывок должен был казаться Гете чуждым и далеким, не более как одним из проявлений того субъективизма, над преодолением которого он так упорно работал. И только в Италии, когда он, может быть единственный раз в своей жизни, испытал всю полноту жизни и счастья, он, оглянувшись на пройденный путь, как бы в перспективе увидал собственное творчество и впервые понял то место, которое в нем занимал и должен был занять "Фауст". Чтобы, так сказать, размять руку и сразу же заставить себя войти в этот, теперь столь чуждый, варварский и даже безобразный мир, он берется за ту сцену, которая наиболее контрастировала с его настроением и окружающей обстановкой: и 1788 году в садах Боргезе в Риме он пишет "Кухню ведьм". К тому же времени относится величавый ямбический монолог с которого начинается сцена "Лес и пещера" и в котором одновременно звучат и счастье человека, обновленным глазом смотрящего на мир, и горькая мудрость, сознающая свой предел.
   Однако попытка оказалась неудачной. Вернувшись в Веймар, Гёте снова откладывает "Фауста". Поэт прежде всего занят тем, что обрабатывает свои итальянские впечатления в римских элегиях, в этом строгом и страстном гимне Риму и женщине, в котором воплотились не только его культ античности, но и его любовь к своей, тогда еще незаконной, жене Христине. Однако важнее то, что Гёте вернулся из Италии язычником, влюбленным в красоту, и что он особенно болезненно и остро почувствовал весь гнет скудной природы, пошлости и узости придворного общества. Кроме того он за эти долгие годы давно уже утратил ту роль властителя дум и вождя современной литературы, которая ему принадлежала как автору "Вертера", и естественно, что он испытывает горькую отчужденность от публики, которая как раз тогда начинала увлекаться Шиллером, и от многих друзей, которые не могли ему простить его незаконной связи, А между тем издатель его собрания сочинений требует от него обещанного "Фауста". После долгих отказов и колебании Гёте неохотно и почти что с досадой выпускает в 1790 г. "Фауст. Фрагмент", который в основных чертах совпадает с первой редакцией со включением того, что было написано в Италии, с добавлением двух диалогов Фауста и Мефистофеля, одного после ухода Вагнера, другого в сцене "Лес и пещера", и со значительной стилистической обработкой, направленной на очищение от всех грубостей и шероховатостей, которые оскорбляли классика. Однако появление Мефистофеля продолжало оставаться загадкой; кроме того, повидимому, чтобы даже подчеркнуть фрагментарность, он выкинул последние сцены, оборвав ход действия на эпизоде в соборе. Тем не менее в этих незначительных добавлениях уже чувствуется совершенно иная концепция. Фауст стремится не только к наслаждению и к непосредственному проникновению в тайники природы, но и к тому, чтобы узнать мир во всей его полноте, самому на опыте изведать все радости и страдания человечества. Широкой публикой "Фрагмент" был встречен очень холодно, и лишь несколько юношей, в том числе Шеллинг и Шлегель, будущие вожди романтизма, в тиши лелеяли это произведение как истинное откровение будущей поэзии. Если бы не встречи с Шиллером в 1794 году, Гете долго, может быть, не вернулся бы к своему "Фаусту".
   Шиллер тонко и глубоко понимал творчество Гете, всю стихийную наивность лирика и реалиста Гете в противоположность собственному, более отвлеченному, идеалистическому и рационалистическому складу. Он отчетливо сознавал все мировое значение "Фауста" и всячески пытался внушить это своему другу, требуя от него, чтобы он разработал план всего сочинения в целом и чтобы он из сферы личного переживания поднялся до символического, общечеловеческого понимания и переистолкования гениально набросанных им образов и проблем. Это ему в конце концов удалось. Гете, воодушевленный участием и совместной с Шиллером критической и журнальной деятельностью, постепенно снова возвращается к художественному творчеству. Успех "Германа и Доротеи", работа над эпосом и народной поэзией, совместное с Шиллером сочинение баллад, наконец неосуществившая мечта о новой поездке в Италию,-- вес это заставляет его в 1797 году с жаром приняться за работу. Он заканчивает первую часть через год после смерти Шиллера, т.-е. в 1806 году. В 1808 году первая часть выходит в свет в том виде, в каком она печатается до сего времени. Но кроме того он набрасывает план и отдельные сцены второй части и даже сочиняет в 1800 году фрагмент "Елена", который в законченном виде был напечатан в 1827 году в собрании его сочинений с подзаголовком: "Классически-романтическая фантасмагория, интермеццо к Фаусту". За эти десять лет работы первая часть таким образом обогатилась следующими элементами: посвящение, оба пролога, второй монолог с хорами, сцена у городских ворот, вызов Мефистофеля, сцена договора, убийство Валентина, Вальпургиева ночь и лирическое интермеццо -- Оберон и Титания. Окончание первой части было поистине художественным подвигом, который оказался по плечу зрелому мастерству Гёте, прошедшего через школу классического искусства. Несмотря на некоторую стилистическую пестроту наслоений текста {Это особенно чувствуется при сопоставлении первого и второго монолога Фауста. Неукротимый юный титан превратился в зрелого, более спокойного и рассудительного человека. Страстный, порывистый экспрессионизм его речей заменился мерным и плавным потоком ямбов и столь же мерным и плавным развитием мысли и образа.}. Гете удалось достичь изумительной цельности настолько, что все так называемые "швы" заметны лишь при детальном анализе и ни в чем не нарушают единства действия и единства художественного впечатления. Современники встретили "Фауста" восторженно" Все, что было в Германии творчески сильного и молодого, романтики и большие философы-идеалисты почувствовали то единство, которое исходило не только от гениального художника, но отражало внутреннее единство в идеале нового человека, нашедшем себе самое совершенное воплощение в Гете и в "Фаусте". Своеобразие формы "Фауста" было поэтому воспринято как новый эстетический канон, как единственный и величайший образец нового искусства. Снова наступает большой перерыв, втечение которого Гёте, правда исподволь, продолжает работу, поскольку он уже ясно осознает ее как свою главную жизненную задачу; тем не менее, с одной стороны, его отвлекают очередные большие работы, как: "Учение о цветах", и автобиография; "Поэзия и правда"; с другой стороны, после смерти Шиллера в его жизни наступает новый большой кризис, новое разочарование и отчуждение от публики, и наконец медленный рост тех новых тенденций, которыми характеризуется последний период его творчества и которые и определили собою созревание и рост второй части. И лишь в течение последних десятилетий -- на этот раз но настоянию скромного секретаря Экермана -- Гёте систематически берется за работу, и в 1831 году, за несколько месяцев до свой смерти, он запечатывает готовую рукопись, завещая ее потомству. "Избирательное сродство", "Годы странствий Вильгельма Мейстера", последние книги "Поэзии и правды", лирика "Западно-восточного Дивана", а главное вторая часть "Фауста" -- вот тот круг произведений, в котором во всем ее величии раскрывается мудрость старика Гёте. Субъективизм и максимализм юности нашли себе первое преодоление и разрешение и эпоху классицизма и дружбы с Шиллером: вместо самоутверждения личности и культа чувства Гёте стремился к эстетическому воспитанию человека и человечества и искал правды в созерцании прекрасного образа. Однако это было лишь одной из стадий его внутреннего роста. Наступает новый кризис, новая "линька"; смерть Шиллера, нарастание многих упадочных псевдорелигиозных, мистических течении в послереволюционной Европе, неудача Наполеона, в котором Гёте одно время видел тип демонической личности, гения -- как носителя объективного закона истории, гибель Байрона, который был для него символом новой, возрожденной поэзии,-- все это заставило его отчаяться в воплотимости той идеи возрождения, которая вдохновляла его и Шиллера в их огромной культурной и педагогической работе, в их неустанной организаторской, журнальной и критической деятельности. Уже "Пандора", написанная в 1807 году, проникнута горьким чувством неосуществимости классического идеала, который в современной культуре может быть отвоеван лишь путем длительной эволюции и перерождения всего общества через делание. Эта новая практическая полезной деятельности стоит отныне в центре всего его мировоззрения. Конечно, это новое служение было связано для Гете с мучительным и, наверное, даже трагическим отречением от той мечты о новом человеке, которая вдохновляла всю первую половину его жизни. Ни в то время как большинство его современников либо погружалось в мещанский нигилизм, либо, как многие романтики, искало забытия в католической мистике, Гёте нашел достаточно сил в неиссякаемом запасе своей творческой жизни, чтобы заново себя перестроить. Человек ограничен, мечта невоплотима, но в человеке Гёте не разочаровался. Новое "плодотворное" дело, как бы оно ни было скромно и на первый взгляд незначительно, есть символ вечной творческой устремленности человека и потому является единственной реальной ценностью. Поэтому и отдельная личность, и каждое явление или событие оцениваются им уже не с точки зрения эмоционально насыщенного прекрасного мгновения и не с точки зрения замкнутого в себе прекрасного пластического образа, а с точки зрения того места, которое оно занимает в мире, той функции, которую оно в нем несет, той символической значительности, которая в нем раскрывается. Акцент лежит не на субъекте и не на объекте, а на том живом делании, которое их связует и которое отводит им определенную роль в творческом целом природы и культуры. Он по себе знал, -- а свою личную жизнь и творческую деятельность он точно так же рассматривал объективно и символически,-- он знал, что ему достаточно быть самим собой, чтобы этим самым говорить объективно ценное, и что в любой деятельности он оставался самим собой, поскольку деятельность эта была "плодотворна". Вот почему Вильгельм Мейстер находит высшее призвание в роли скромного фельдшера, а Фауст, обручившись с Еленой и достигнув высот эстетической культуры, ищет высшего удовлетворения в строительном деле на общую пользу. Вит ничему в "Годах странствий" центральное место занимает социально-педагогическая утопия, и Гете этим самым является одним из предшественников той огромной работы над проблемой лучшего социального будущего, которой живет наше время. Соответственно складывается и старческий стиль Гёте. С одной стороны -- полное виртуозное овладение языковыми средствами, до сей поры никем в немецкой литературе не прев виденное, исключительное богатство инструментовки, чрезвычайная сложность метрических и синтактических построений и снова, как в дни юности, смелые словосочетания и тропы; с другой стороны -- главным образом в прозе, некоторая застылость и условность оборотов, которые подобно формулам и терминам служат для обозначения определенного, излюбленного круга мыслей и представлений. Но главное -- это принципиально новое отношение к слову и образу вообще: если раньше поэтическое творчество его было по преимуществу символическим, в том смысле что словесный образ во всей полноте своей лирической напряженности или эпической наглядности всецело покрывал свое значение, составляя с ним единое неразложимое целое, теперь Гёте охотно прибегает к аллегории, к намеку и подразумеванию; единичное само по себе уже лишено самодовлеющей ценности и понимается лишь как часть или знак некоего объемлющего целого, того мира природы и идей, которым Гете, так сказать, уже владеет, а не заново творит. Стиль этот, который теоретически как будто нарушает законы школьной поэтики,--что в свое время и ставилось в упрек второй части "Фауста",-- обладает такой высшей степенью художественной полноты и насыщенности таким обаянием, что неудивительно его огромное влияние на последующую, в особенности современную, немецкую поэзию. Как раз вторая часть "Фауста", несмотря на большие вставные эпизоды, на постоянные отступления и широкую декоративную манеру, является не только неисчерпаемой сокровищницей величайших лирических красот, но и обладает в гораздо большей степени чем первая часть, исключительном единством стили. Правда, вторая часть вплоть до самого последнего времени никогда не пользовалась той популярностью, как первая, и встретила в свое время отрицательное отношение как со стороны идеалистической, так и со стороны натуралистической критики. Гёте знал, что он писал для далекого потомства, ибо только в наши дни, когда проблема Гете в целом стоит на очереди, все чаще к чаще раздаются голоса, доказывающие не только величайшие поэтические и драматические достоинства второй части, но и как раз то, в чем обычно принято сомневаться -- необыкновенную цельность всей трагедии. Но цельность эта не внешняя, а всецело обусловлена своеобразным характером гётевского творчества, которое, пройдя сложный и длинный путь развития, обладая исключительно широким диапазоном и включая в себя как будто асе противоречия, все же поражает своим единством. Поэтому, только исходя из жизни Гёте, ее медленного органического роста, ее все более и более расширяющегося кругозора, ее глубоко правдивой внутренней диалектики от переживания к образу и от образа к действию, от обладания к созерцанию и от созерцания к служению и жертве,-- можно подойти к более детальному анализу "Фауста", в котором жизнь эта воплотилась не только во всей своей полноте, но и во всей своей цельности.

-----

   Незадолго до своей смерти Гёте в одной беглой заметке формулировал те два основных принципа или понятия, которые служили ему к пониманию природы: полярность и нарастание. Действительно, никто с такой остротой, как он, не ощущал основную расколотость мира на идеальное и реальное, подвижное и устойчивое, субъективное и объективное, истинное к ложное, доброе и злое, и вместе с тем трудно себе представить более целостное, монистическое, реалистическое и оптимистическое мировоззрений. Дело в том, что все существо его было проникнуто безграничной любовью к жизни, довернем к ней и верой в ее первоначальную благость и абсолютную ценность. При этом, однако, жизнь его отнюдь не была тем олимпийским благополучием и легкой удачливостью, как это иногда принято изображать. Страдание, отчаяние и отречение столь же типичны для его облика, как и радостное приятие жизни. В эпоху Вертера он был на границе самоубийства, а семидесятичетырехлетним стариком, пожертвовав своей любовью к семнадцатилетней девушке, написал "Мариенбадскую элегию", свидетельствующую о такой бездне горечи и сдержанного отчаяния, подобную которой не найти в мировой литературе. Но все страдания Гёте всегда проистекали от полноты жизни, а не от пресыщения. Все дуалистические конфликты разрешались в его всепобеждающей творческой, жизненной силе, теоретически -- в идее вечного нарастания, подъема, стремления и развития. Это творческое нарастание и переживалось им не только как основной смысл и сущность бытия, но и как высшая, абсолютная ценность. Вот почему и первичная несоизмеримость бытия и ценности для него в конечном счете не существовала, ибо бытие как вечное потенцирование и было высшей ценностью. Вот почему все антиномии для него снимались в высшем единстве божественной природы; добро и зло, истина и ложь казались ему лишь двумя проявлениями единой доброй и истинной стихии, диалектическими этапами в пределах самой жизни.
   Эти два принципа определяют собой и весь замысел "Фауста". Фауст и Мефистофель -- первичная, но относительная полярность; жизненный путь Фауста -- ее преодоление в непрерывном, вечном стремлении вперед и ввысь; искупление Фауста -- доказательство первичной благостности бытия.
   Посвящение и пролог в театре выражают отношение поэта к своему произведению. Вступительной элегия говорит нам о той нерасторжимой стихийной связи, которая приковывает поэта к своей теме. В беседе театрального директора, шута и поэта ставится, во всей его неумолимой остроте, вопрос о том, кто прав: поэт или чернь, драматург или театр. Ответом служит сама трагедия, которая, включив в себя всю жизнь, снимает эти противоречия.
   Пролог на небе -- вступление ко всей трагедии. После хвалебной песни ангелов, которая считается одной из вершин космической лирики Гете, завязывается спор между Господом и Мефистофелем, выдержанный в несколько условном, почти что юмористическом тоне немецкой поэзии XVI века. Чорт берется совратить с пути истины мечтателя Фауста. Господь, обещая Мефистофелю полное невмешательство, убежден, что такой человек, как Фауст, ае мжет не спастись, что чорт ему не только не страшен, но является для него тем подстрекающим стимулом, который необходим всякому, кто должен испытать псю полноту бытия. Проблема трагедии таким образом с самого же начала формулирована совершенно отчетливо и ясно. Словами Госиода говорит безграничный гетевский оптимизм, основанный на глубочайшей уверенности,
   
   Что честный человек в слепом исканьи
   Все же твердо сознает, где правый путь.
   
   Мефистофель как скептик этому не верит, поскольку он во всем видит лишь задерживающие, отрицательные моменты. Но, собственно говоря, исход поря уже предрешен, и Мефистофель в конечном счете является лишь слепым орудием жизни, ибо для Гёте зло -- не абсолютная, космическая реальность, а лишь необходимая ступень развития. Поэтому Мефистофель -- не Сатана и не романтический демон, а лишь один из падших ангелов, лишь часть той силы,
   
   Что хочет зла всегда, всегда добро творя.
   
   Сколько бы он ни разрушал и ни вредил, конечное торжество творческой жизни обеспечено. Недаром появление этого в конце концов безобидного брюзжащего шута при небесном дворе нисколько не омрачает всего огромного космического ликования, оглашающего мировые просторы.
   Однако то, что было лишь легкой тенью на сияющем лике вечной природы, сгущается в глубокую трагедию на земном пути человека. Перед зрелым ученым, глубоко искренним и правдивым человеком, прошедшим долгий искус науки, вдруг встает во весь рост призрак сомнения. Он задыхается в книжной пыли, засыпавшей ему все доступы к живой природе.
   Школьная рационалистическая наука познания дать не может. Одна надежда на магию, которая сулит необычайные откровения всякому, кто воспитает в себе способности общаться со стихийными силами мироздания. И вот Фауст смело погружается в этот мир. Но все дело в том, что он хочет познать жизнь, не прожив ее; природа для него -- пока что только зрелище, а подданная живая жизнь обжигает его, как пламя, и слепит, как невыносимое видение,-- вызванный им дух земли отвергает его со словами:
   
   Ты близок духам тем, тебе кто постижим,
   Не мне.
   
   Эта горькая истина как бы подтверждается досадным появлением надоедливого Вагнера. Это -- уютный и даже трогательный филистер от науки. Его узкий и пошлый рационализм для Фауста уже не опасен, он в себе его уже преодолел,-- и нее же Вагнер как бы предвосхищает появление Мефистофеля, Это вообще -- один из любимых приемов Гёте выражать внутреннюю борьбу личности, так сказать, "духовную полярность", противопоставлением двух действующих лиц. Ведь и друзей своих Гете выбирал бессознательно по контрасту с собой или с данным своим состоянием, и почти все его крупные сочинения построены на одной центральной или на целой системе таких антитетических пар: Господь и Мефистофель, Фауст и Вагнер, ученик и Мефистофель, Маргарита и Марта и на первом месте, конечно, Фауст и Мефистофель; все это как будто следы реальных конфликтов и диалогов, которые имели место либо в душе самого Гете, либо между ним и кем-либо из тех людей, которые оставили след в его жизни, будь то Ленд или Мерк, Гердер или Лафатер, Шиллер или Якоби, и вместе с тем -- сопоставления основных типов человеческих темпераментов и мировоззрений.
   По уходе Вагнера Фауст погружается в еще более глубокое отчаяние; он в длинном монологе беспощадно растравляет свою рану и готов покончить с собой, как вдруг в его келью врываются звуки пасхальных гимнов, которые со всей силой детских воспоминаний вновь будят в нем жажду жизни. И вот наутро он вместе с Вагнером выходит за городские воротя, жадными глазами упиваясь зрелищем весны и весенней людской толпы, Однако первое же напоминание о людских страданиях, о бесплодности всякого взлета к идеальному вызывает в нем новый приступ отчаяния, и он снова взывает к духам стихий. Тут впервые появляется Мефистофель в виде пуделя, внезапно возникающего в сумерках на пути Фауста. Вернувшись в свою келью в сопровождении пуделя, Фауст ищет исцеления от этого первого болезненного пробуждения воли к жизни в новой попытке философского самоопределения и произносит знаменитые начальные слова "Евангелия от Фауста": "В начале было дело!" Но пудель, которому этот оборот дела совсем не по душе, все более и более настойчиво дает о себе знать, пока наконец Фауст при помощи заклятий не заставляет его появиться в человеческом виде. Завязка началась. Мефистофель как внутренняя неизбежность возник на его пути. Встреча и знакомство этих двух людей -- гениальная характеристика двух типов человека. Заключаемый договор делает их неразлучными спутниками на долгие годы. Их связь не только психологическая, но и космическая необходимость,-- недаром договор почти в точности повторяет спор Господа и Мефистофеля в прологе. Фауст ясно осознает всю свою силу и потому смело предлагает чорту: дай мне жизнь во всей ее полноте, и если я только на мгновение остановлюсь и успокоюсь, я -- твой. Гете, изумительно сочетал в образе Фауста как подлинную жажду этого прекрасного мгновения, т.-е. мечту собственной юности, так и уверенность в его невоплотимости и в конечной его бесценности по сравнению с вечным, творческим нарастанием. И как бы в подтверждение этого Гёте еще раз сопоставляет одну пару. Ученик -- это молодой Гёте или молодой Фауст, для которого все испытания еще впереди. Его горячему, смутному еще влечению не раз суждено разбиться о грубые грани действительности так же, как его здесь впервые Мефистофель обдает леденящей струей своего скепсиса.
   Мечтатель и скептик отправляются в странствие. Мефистофель начинает с малого, и первое опыты его неудачен. Фауст одинаково брезгливо морщится как перед дешевыми фокусами, которыми его спутник морочит пьяных студентов, так и перед той чепухой, которой ведьма обставляет его омоложение. Последнее понадобилось Мефистофелю, чтобы разбудить в Фаусте чувственность и этим подготовить его к встрече с Маргаритой. Но помимо этого "Кухня ведьмы" -- один из центральных узлов всей трагедии; здесь впервые появляется тема Эроса и Елены. Мефистофель возлагает все свои надежды на похоть, но оружие это поворачивается против него самого, ибо любовь как космическое начало и спасает Фауста. Маргарита не только предмет вожделения для Фауста, но он сразу же любит ее со всей силой первой страсти. И чувственность, и любовь разгораются в нем стихийно, и вся дальнейшая диалектика Мефистофеля направлена к тому, чтобы как-нибудь распылить первое и заглушить второе. Но страсть Фауста слепа и неминуемо влечет за собой падение и гибель Маргариты. Незадолго до катастрофы наступает как бы передышка: Фауст в сцене "Лес и пещера" хочет спасти себя от страсти на прекрасных вершинах мысли и созерцания, но Мефистофель неотступен и пускает в действие самые сильные своя чары: он увлекает Фауста на шабаш. Это, к сожалению, неоконченная сцена (не вследствие ли прирожденного Гёте неприятия зла?) была задумана не только как пестрая сатирическая картина современности, но и как грандиозное искажение пролога на небе, в котором должен был быть изображен стихийный разгул разрушительных сил в Природе и человеке. Драматически сцена эта является критическим моментом первой части: Фауст на границе падения в объятиях соблазнительной ведьмы, Мефистофель почти что побелил, и лишь появление образа Маргариты, т.-е. темы любви как стремления ввысь, спасает Фауста. Последние, полные отчаяния, мрачные едены, слегка смягченные в последней редакции, главным образом благодаря введению слов: "Она спасена", дорисовывают образ Маргариты и подхватывают основной мотив искупления через любовь как через высшее проявление динамической стихии бытия.
   Образ Гретхен -- третья крупная фигура первой части -- одно из величайших созданий мировой поэзии. Каждое ее слово, в особенности же гениальные, вложенные в ее уста песни-монологи,-- наиболее, может быть, живые и непосредственные слова, когда-либо написанные. Но Гретхен -- центральная фигура и для всей трагедии: любовь Фауста к ней и беззаветная ее любовь к нему залог его спасения. Недаром образ ее вновь возникает в последней сцене второй части, на высшей ступени, которой может достигнуть человеческая личность в своем внутреннем росте.
   Первая часть -- трагедия характеров, Фауст, Мефистофель, Маргарита, Марта и другие -- настолько живые, осязаемые лица, что достаточно лишь более пристально вникнуть в словесный, ритмический и синтактический строй их речи, чтобы услышать тембр их голоса, увидеть их мимику и жесты. Зато вторая часть--трагедия больших общекультурных и исторических ситуаций. Вплоть до пятого акта Фауст и Мефистофель не столько действующие лица, сколько зрители мировых, космических событий, символизирующих основные этапы развития Фауста как человека вообще. Вместе с первой частью завершается круг переживаний и испытаний Фауста в пределах "малого мира", т.-е. в пределах его личности и того узкого, мелкобюргерского общественного уклада, где человек не может подняться выше своих личных интересов. Теперь Мефистофель должен, согласно своему обещанию, показать Фаусту "большой мир", мир государства, культуры, истории и природы, где человек, властвуя и действуя, только и может достигнуть высших ступеней своего развития и назначения.
   Вторая часть начинается с лирической вступительной сцены, которая является одним из перлов немецкой поэзии и в которой Фауст, уснувший на цветущей горной поляне, почерпает новые силы в очищающем его сие. Сначала убаюкиваемый, а затем пробуждаемый к новой жизни хором стихийных духов, он в торжественной благодарственной речи приветствует дневное светило и обновленную природу; и если он некогда осмелился взглянуть в глаза духу земли, то теперь, повернувшись спиной к солнцу, он любуется радугой в водопаде, как символом вечно изменчивой и вечно устойчивой жизни. Весь первый акт развертывается при дворе императора, где, следуя легенде, Гёте заставляет Фауста и Мефистофеля демонстрировать свое магическое искусство и вызывать призрак Елены. Это -- сочная и яркая картина догнивающей абсолютистской Европы, императорского двора со всем его внешним блеском и внутренней пустотой. Император запутался в финансовых затруднениях, ни канцлер, ни астролог уже помочь не могут. Устроив грандиозный маскарад, который для автора -- повод дать великолепную аллегорически-декоративную панораму современной ему культуры, Фауст и Мефистофель приобретают доверие императора и проводят денежную реформу при помощи выпуска бумажных облигаций, обеспеченного теми сокровищами, которые Мефистофель обещает добыть из земных недр. Довольный император приказывает своим новым колдунам вызвать призрак h лены и Париса. Мефистофель объясняет Фаусту, что для этого необходимо спуститься в темный мир небытия, где царствуют, вне времени и пространства, таинственные богини-матери, хранительницы невоплощенных образов. То, что для Мефистофеля и придворных -- пустая игра, пробуждает в Фаусте неудержимое влечение к идеалу совершенной красоты. Спустившись к матерям, Фауст возвращается с таинственным ключом, при помощи которого он в присутствии всего двора вызывает призрак античной красоты. Потрясенный зрелищем и забыв, что перед ним еще не воплощенная мечта, Фауст бросается к Елене, переступает через магический круг и падает, сраженный взрывом. Таково слепительное и разрушающее действие красоты на большого художника и на молодую культуру, не прошедших через долгий искус эстетического воспитания,
   Мефистофель переносит лишившегося сознания Фауста в его прежний кабинет. С этого начинается второй акт. За это время скромный фамулус Вагнер стал светилом науки и посвятил все свои труды тому опыту, о котором издавна мечтает человечество: изготовлению искусственного человека. Это ему наконец удается, правда не без помощи Мефистофеля, и он с восторгом показывает ему неслыханное чудо: маленький светящийся человечек, заключенный в колбу, разговаривает, мыслит и даже обладает более совершенными, по сравнению с остальными людьми, познавательными способностями. В этом образе Гёте создал своеобразный и остроумный миф. Гомункул -- отвлеченная идея человека, наделенная всеми способностями, но лишенная одного -- реальности живого воплощения; он -- чистое порождение мысли, и поэтому ему доступна вся область духовной культуры человечества, в том числе и античность, но вместе с тем он одержим страстным влечением к воплощению. В этом смысле он опять-таки фигура, дополняющая образ Фауста: с одной стороны, их объединяет стремление как таковое, с другой -- он олицетворяет порыв Фауста от отвлеченного образа античности к реальному овладению ею. Поэтому, в то время как Мефистофель не может быть проводником Фауста к живой Елене, ученому человечку, этому отвлеченному филологу и гуманисту, хорошо известен путь в Грецию, и он сам, как Гёте и Фауст, стремится туда, чтобы воплотиться. И вот Мефистофелю приходится обратиться за помощью к Гомункулу, причем он грустно добавляет:
   
   Зависим мы в конце концов
   От тех, кто -- наше же творенье.
   
   Он кладет спящего Фауста на волшебный плащ-самолет, и все втроем отправляются в Фарсальские поля, где как раз в эту ночь происходит классический шабаш. Во втором акте выступает еще одна эпизодическая фигура, а именно -- Бакалавр, тот самый ученик, который некогда робко беседовал с Мефистофелем. Последний снова надевает халат Фауста и иронически выслушивает вызывающие речи представителя крайнего субъективного идеализма, типа Фихте. Мефистофель, как бы от лица старого Гёте, добродушно подсмеивается над юношеским максимализмом и над отвлеченным идеализмом, столь чуждым гёгевскому реализму. "Стар чорт,-- обращается он к зрителям, -- состарьтесь сами, чтоб его понять".
   "Классическая Вальпургиева ночь" завершает собою второй акт.
   Перед тремя путниками развертывается весь мир античных стихийных божеств, Гете намеренно изобразил не завершенный круг олимпийских богов, а тот сонм природных сил, из которых возникают античная культура и красота. Фауст ищет Елену, и после многих неудачных попыток он наконец встречает мудрого кентавра Хирона, который приносит его к прорицательнице Манто, указующей Фаусту путь к Прозерпине. По первоначальному замыслу Фауст должен был в пламенной речи, обращенной к царице преисподней, выпросить разрешение вынести Елену на землю. По словам самого Гете, речь эта должна была быть настолько страстной и напряженной, что он не вполне доверял своим силам и откладывал работу, ожидая вдохновения. Сцена эта так и осталась ненаписанной. Мефистофель пытается волочиться за античной нечистью и наконец, чтобы не покидать Фауста и приспособиться к окружающему, выпрашивает ее обличие у одной из трех страшных старух Форкиад. Гомункул же упорно ищет воплощения. Тень греческого философа Фалеса советует ему обратиться к водным стихиям, из которых все возникло. И вот появляется грандиозное шествие морской богини Галатеи, олицетворяющей античную красоту как природную силу, и Гомункул в снопе огня разбивается о ее колесницу, растворяясь в стихии мирового Эроса. Это -- новый этап восхождения Фауста. Человек, преодолевший отвлеченное зияние и перерожденный через красоту и природу, созрел для новой любви, а культура -- для истинного возрождения. Третий акт -- союз Фауста и Елены, нового и античного мира. Первая часть его происходит в Спарте и облечена о форму античной трагедии. Елена, сопровождаемая хором пленных троянок, только что вернулась домой и ждет своего супруга, выславшего ее вперед, Мефистофеле в образе страшной старухи Форкиады,-- ибо для античности зло -- прежде всего уродство,-- пугает женщин вестью, будто Менелай решил всех их принести в жертву, и рассказывает о чужестранце, который со своей грозной дружиной поселился к северу от Спарты и от которого можно откупиться дарами. Елена предпочитает перейти в стан завоевателя, чем погибнуть от руки супруга, который уже приближается ко дворцу. Густой туман заволакивает всю сцену, и, когда он рассеялся, Елена и девушки уже вошли во внутренний двор средневековой крепости. Фауст великолепно встречает гостью, учит ее немецкой рифмованной речи, и любовный союз их заключается всенародно. Действие переносится в Аркадию, где Фауст и Елена любуются своим отпрыском, Евфорионом, в котором Гёте хотел увековечить гибель и память Байрона, олицетворявшего в его глазах идею новой возрожденной поэзии и идею ее неосуществимости. Дитя стремительно растет, в порыве вдохновенного взлета отрывается от земли и разбивается у ног своих родителей. Елена исчезает, оставляя Фаусту свое покрывало, а хор медленно растворяется в стихиях. Красота еще мира спасти не может, но эстетическое воспитание -- необходимая ступень. В начале четвертого акта покрывало Елены, превратившееся в облако, переносит Фауста опять на родину и он, обновленный, но осиротелый, как Гете по возвращения из Италии, вновь охвачен холодным, будничным светом северной действительности. У Фауста новый замысел, и он требует содействия от Мефистофеля. Не власть и слава ему нужны, как думает его спутник,-- он мечтает о них как о средствах, при помощи которых он сможет утолить свою жажду творческой деятельности. Его мечта -- отвоевать у слепой стихии моря огромные участки суши и сделать их доступными для общего пользования при помощи грандиозных плотин и осушительных работ. Но чтобы получить от императора эти владения, они с Мефистофелям вновь вмешиваются в дела государства, которое за это время впало в анархию и жестоко страдает от войны между императором и его Соперником "антицезарем". Фауст и Мефистофель становятся на сторону императора и при помощи всяких магических фокусов обеспечивают ему победу. Фауст получает в лен те области, о которых он мечтал, и приступает к работе. В пятом акте Фауст -- столетний старик. Деятельность его растет и ширится с каждым днем. Осушив местность, проведя каналы, воздвигнув себе дворец, он превратил морское дно в цветущую долину и возводит жилища для тысячи людей. Ничто ему как будто не препятствует в осуществлении его высокого идеала полезной деятельности, и вместе с тем никогда еще он не был так близок к падению. Мефистофель, исполнитель его приказаний, колдовством, ложью и насильем обесценивает каждый его шаг. Фауст, мечтающий о свободном человечестве, принужден, в пределах окружающей его действительности, пользоваться пряном сильного. Строя новый мир, Фауст разрушает на каждом тягу, льется человеческая кровь, и Мефистофель, не потерявший еще надежды, разжигает в нем жажду власти. Среди владений Фауста, невдалеке от его дворца, сохранилась еще маленькая усадьба с часовенкой, в которой живут старички Филемон и Бавкида, с недоверием смотрящие на безбожное хозяйничание Мефистофеля. Их посещает странник, которого они некогда спасли от морских воля и который переполнен чувством благодарности к своим спасителям и к своему прошлому. Фауста раздражает звон церковного колокола, и он поручает Мефистофелю, выселить стариков и переселить их в новое владение, которое им отведено. Мефистофель с злорадством сжигает усадьбу, в которой гибнут в странник, и кроткая пара ее старосветских хозяев. Дым пожарища стелется по всей местности, и из него возникают четыре таинственных тени, которые подползают к Фаусту. Это -- Нужда, Беда, Долг и Забота. Последняя предстает перед стариком и угрожает ему, воплощая тот призрак внутренней раздвоенности, который он проклинал еще в молодости. Фауст перед ней бессилен -- она его ослепляет. Слепота -- высшая бездна отчаяния для человека, который, как сам Гете, всегда жил глазом, созерцанием прекрасного мира, раскрывающего свою сущность в живом, наглядном образе. Весь ужас ослепления особенно чувствуется после вдохновенного гимна зрению, который поет страж Линией, постоянный спутник старика Фауста:
   
   Что видел с отрадой
   Я в жизни своей,
   Все было усладой
   Счастливых очей.
   
   Но Фауст и тут не сдается. Ночь. Он слышит удары заступов и приветствует утреннюю смену, не подозревая, что это -- страшные лемуры, вызванные Мефистофелем, которые роют ему могилу. Он умирает со словами:
   
   Конечный вывод мудрости земной --
   Лишь тот достоин жизни и свободы,
   Кто каждый день идет за них на бой!
   Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной
   Дитя и муж, и старец пусть ведет,
   Чтоб я увидел в блеске силы дивной
   Свободный край, свободный мой народ.
   Тогда сказал бы я: мгновенье,
   Прекрасно ты, продлись, постой!
   И не смело б веков течение
   Следа, оставленного мной.
   В предчувствии минуты дивной той
   Я высший миг вкушаю ныне свой.
   
   Мефистефель торжествует, придравшись к слову, и все-таки не понимает, что высшее счастие для Фауста -- самое стремление и сознание его неугасимости. Начинается бой из-за души Фауста. Мефистофель призывая к себе все силы ада, стоит над трупом, а все силы любви в потоке роз выступают на защиту человека. Любовь как изначальная сила, объединяющая все то, что в мире разделено, побеждает даже Мефистофеля, в котором она вспыхивает в извращенном виде противоестественной похоти к ангелам. Недаром одно время Гёте носился с мыслью об искуплении Диавола в конце трагедии. В грандиозном финале выражается стихийная, неотразимая тяга ввысь, к вечно-женственному в образах Марии и Гретхен, которая выступает как заступница Фауста,
   
   Кто жил трудясь, стремясь весь век,--
   Достоин искупленья.
   
   Любовь -- все равно, будь то Гретхен, Елена или совершенный образ женственности -- стихия, в конечном счете искупающая и очищающая все те заблуждения и падения, которые искажали вечное стремление Фауста, поскольку оно было ограничиваемо Мефистофелем.
   Пятый акт Фауста -- один из самых глубоких и потрясающих по силе личного переживания заветов, оставленных Гёте человечеству. Правда, здесь -- чувство горького разочарования одного из величайших людей, который в пределах культуры XIX века не только отказался от идеала Возрождения, но и убедился в бесплодности даже самой скромной деятельности на пользу других в обстановке узкой и косной среды, и наряду с этим -- непобедимый оптимизм, непобедимая сила творческой жизни и та глубокая вера в лучшее будущее, которая запечатлелась в его словах, что "человек -- может быть, лишь бросок к более высокой цели".

А. Габричевский

   

ФАУСТ

ТРАГЕДИЯ

Часть первая

   

ПОСВЯЩЕНИЕ

             Вновь близишься ты, зыбкий рой видений,
             Что прежде смутно реял надо мной.
             Решусь ли дать им ясность воплощений,
             Позволю ль сердцу сдаться с той мечтой?
             Теснитесь вы! Ну, что ж! Входите, тени,
             Рожденные туманами и мглой.
             По-юношески грудь моя трепещет
             В дыханьи чар, в котором путь ваш блещет.
             Несете вы веселых дней виденья,
             При милых обликах вскипает кровь;
             Встают, как саги позабытой пенье,
             И дружество и первая любовь;
             Пусть скорбь нова; то -- жалоб повторенье
             На лабиринт обманной жизни вновь.
             Чу! близких имена, что в дни веселий
             У счастья отняты, прочь отлетели.
             Те не услышат следующих песен,
             Кому пел первые я в далях лет;
             Рассеян круг, который был так тесен,
             Ах! отзвука привычного мне -- нет.
             Пусть голос мой толпе чужой чудесен,
             Теснит мне сердце и ее привет,
             А если живы те, кого бывало
             Пленяла песнь, их в мире разметало.
             Влекут давно отвычные желанья
             В тот строгий, тихий духов мир назад,
             Лепечут песни в сумраке мерцалья,
             Эоловою арфой чуть звенят;
             И странно мне; к рыданьям льнут рыданья,
             А мрамор сердца размягчиться рад;
             Все, что вокруг меня, вдали бледнеет,
             Все, что прошло, действительностью реет.
   

ПРОЛОГ В ТЕАТРЕ.

Директор. Драматический поэт. Театральный шут

Директор

             Вы двое, кто мне столько раз
             В трудах и бедах помогали,
             Скажите, то, что мы начали,
             Удастся ли в Германии сейчас?
             Толпы довольство мне всего дороже,
             Она живет и жить другим дает!
             Столбы поставлены, подмостки тоже,
             И праздника себе здесь каждый ждет.
             Поднявши брови, все сидят, теснятся,
             Внимательны, готовы удивляться.
             Я знаю, чувства их -- в руках моих,
             Но все ж во мне ужасная тревога.
             Хорошим мало баловали их,
             Но все они читали страшно много.
             Как нам найти, что ново и свежо,
             Всем нравится и было б хорошо?
             Мне мило видеть, как народ толпами
             Льнет к нашей лавочке, что отперта,
             И мощными, повторными волнами
             Льет в узкие спасенья ворота,
             При белом дне, до четырех, до срока,
             Теснится к кассе вперебой весь свет,
             Как в голод к пекарю иль хлебопеку,--
             Сломить готовы шею за билет.
             Свершить такое чудо лишь поэту
             Доступно? друг мой, нынче сделай это.
   

Поэт

             Не говори мне о толпе шумящей,
             Чей вид всегда в низины нас влечет,
             Скрой от меня живой поток, влачащий
             Нас против воли в свой водоворот*
             Нет, уведи под свод небес блестящий,
             Где для поэта лишь восторг цветет,
             Где дружба и любовь сердца лелеют.
             Божественной рукой в них счастье сеют.
             Ах! что тогда из груди рвется страстно,
             Что шепчут с трепетом уста тогда,
             Порой бессвязно, а порой прекрасно,--
             Уносит диких мигов череда.
             Когда ж чрез годы вновь выходит ясно,
             Все стало завершенным навсегда.
             То, что блестит, пленяет лишь мгновенно,
             Что истинно, то вечно неизменно.
   

Шут

             Мне о потомстве слушать неохота.
             Положим, я скажу потомству что-то,
             Потешит современность кто ж?
             Она, по праву, хочет шутки;
             И нынче малый, склонный к прибаутке,
             По мне, чего-то стоит тож.
             Те, кто владеют обществом своим,
             Среди причуд собранья не потонут;
             Обширный круг желанней им,
             Чтоб тем верней он был затронут.
             Явите ж вашу смелость, вашу власть,
             Фантазию и хор ее зовите:
             Рассудок, разум, чувство, страсть,
             Но, помните, и глупость залучите.
   

Директор

             Особенно ты действие развей!
             Идут смотреть, так дай смотреть полней.
             Кто многое проводит прел глазами,
             Так что народ глазеет, изумлен,--
             Тот овладел уж широко умами,
             В народе стал любимым он.
             Лишь массой можно с массы сдвинуть дрёму,
             Всяк нечто для себя найдет сейчас.
             Кто много дал, дал кое-что любому,
             И каждый радостным идет от нас.
             Ты хочешь дать кусок, так дай кусочки!
             Рагу пленит их всех по одиночке;
             Его дать легче, легче и создать.
             К чему им что-то целое давать,
             Ведь публика порвет его на строчки.
   

Поэт

             Вам не понять ремесленности гнет,
             В нем с истинным искусством связи мало!
             Маранье чистеньких господ
             Вы, кажется, взвели до идеала.
   

Директор

             Меня упрек ваш не затронет: тот,
             Кто к цели правильно идет,
             Обязан лучших средств держаться.
             Пилить ли гниль? Что с ней вязаться!
             Вы для кого писать взялись?
             Те, скуки ради, здесь сошлись.
             Другой пришел, исправно пообедав,
             А те, что хуже, собрались,
             Статей журнальных до-сыта отведав.
             В театр рассеянно идут, как в маскарады,
             Чтоб любопытство только насыщать,
             А дамы, чтоб казать себя, свои наряды,
             Без жалованья роль играть.
             Чего ж вы на высотах грез хотите,
             Что ж, вас в театре радует толпа?
             На тех, кто платят, вы вблизи взгляните:
             Часть холодна, а часть тупа.
             Тот в мыслях занят карточной игрой,
             Тот грезит ночь провесть со шлюхой на постели.
             Бедняги! что ж смущать покой
             Высоких муз для этой цели?
             Дать больше надо им, лишь больше, больше дать
             Лишь в том решенье всей задачи,
             Толпу запутайте,-- иначе
             Легко ли ею управлять --
             Но что? восторг иль скорбь в вас пламенеет?
   

Поэт

             Ищи иных рабов для тех забав!
             Иль для тебя чистейшее из прав,
             То право, что природа нам дарит,
             Поэт презреть, шутя, посмеет,
             Чем над сердцами он владеет,
             Чем над стихиями царит?
             Созвучьями, что из груди летят,
             Чтоб, мир весь облетев, вернуться в грудь назад,
             Меж тем как равнодушно вечность
             Кудели -- Жизнь на прялку вьет,
             Меж тем как тварей бесконечность
             Друг друга безобразно жмет,--
             Кто в ровные ряды влечет движенье,
             Так, что оно ритмически живет.
             Дает отдельностям всеобщность посвященья,
             Где свой аккорд все царственно поет?
             Кто бурю неба кроет в буре страстной,
             Вечерний пурпур в строгости мечты,
             У ног любимой стелет самовластно
             Весны роскошные цветы?
             Кто вьет из листьев дерева простого
             Для всех заслуг бессмертные венцы,
             Крепит Олимп, богов сближает снова?
             -- Мощь человека, в вас горящая, певцы!
   

Шут

             Так примени ж ту мощь на деле
             Для поэтических изделий,
             Творя их, как дела любви творят.
             Сначала сходятся, влюбляются, глядят,
             Еще, еще, и следует сближенье,
             Мелькает счастье, после -- отлажденье;
             Увлечены; там боль сердечных ран,
             И не оглянешься,-- уже готов роман.
             Так и пиесы вы пишите!
             Из жизни лишь поглубже зачерпните!
             Живут ведь все, жизнь знает -- мало кто;
             Жизнь зачерпни, всем интересно то.
             Ряд пестрых сцен, во мгле скользящий,
             Побольше лжи, луч правды проходящей,--
             Так сваришь лучшее питье,
             Что всех живит и укрепляет все.
             Тогда придет цвет лучший молодежи
             На вашу пьесу, в жажде откровенья;
             Чувствительные души ею тоже
             Насытят меланхолий упоенье;
             То тот, то этот будет поражен,
             И всяк найдет, что носит в сердце он.
             Готовы все еще и плакать и смеяться,
             Все чтут размах, пленяет же их -- вид;
             Кто завершон, с тем трудно нам тягаться
             Но кто становится, нас поблагодарит"
   

Поэт

             Так возврати мне дни былого
             Когда и сам я был такой,
             Бросал поток певучий слова
             Непрерываемой струей;
             Когда туманы мир скрывали,
             Таила почка мир чудес,
             Когда так щедро дол и лес
             Мне тысячу цветов давали!
             Как был я нищ и как богат,
             Стремленьем к правде и обману рад!
             Верни мне путь к былому пылу,
             Мучительного счастья дни,
             Всю мощь вражды, любви всю силу,
             Мою мне молодость верни!
   

Шут

             Нам молодость нужна, мой милый друг.
             Когда нас враг в сраженьи стиснет,
             Когда на шее нашей вдруг
             Ряд девушек прелестных виснет,
             Когда в дали за скорый бег
             Венок блистает трудной цели,
             Когда за пляской, полной нет,
             Ждет ночь попоек и веселий.
             Но чтоб к привычным вам струнам
             С отвагой, с бодростью касаться
             И к цели, что поставишь сам,
             В возвышенном обмане мчаться, --
             То, старики, ваш долг. Навряд
             Вы меньше уж за то почтенны люду.
             Не старость вводит в детство, как твердят,
             Но нас детьми еще находит всюду.
   

Директор

             Не кончить ли с словесным боем?
             Мне дайте дело увидать.
             Пока мы комплименты строим,
             Полезное возможно дать,
             О настроеньях спор бесплоден,
             Их неуверенный лишен;
             Кто стать в ряду поэтов годен,--
             Поэзией владеет он!
             Вам видно, в чем для нас отрада.
             Сварить напиток крепкий надо;
             За дело же, чего нам ждать?
             Что ныньче упустил, и завтра не сыскать.
             День пропустить -- уж преступленье;
             Кто смел -- за волосы берет
             Возможности без промедленья;
             Их выпустить -- жаль, без сомненья,
             Вести их надо, -- он ведет.
             Вам знать, что на немецкой сцене
             Всяк пробует, в чем мог успеть;
             Так нынче можно не жалеть
             Вам ни машин, ни объявлений.
             Пусть льет с небес большой и малый свет,
             Бросайте сноп сияний звездных,
             В воде, в огне и в скальных безднах,
             В зверях и птицах недостатка нет.
             Так, на подмостках тесных, вдруг
             Вместив творенья полный круг,
             С разумной скоростью нам надо
             Пройти с небес, чрез мир, до ада.
   

ПРОЛОГ В НЕБЕ

Господь. Небесное воинство. Затем Мефистофель. Три архангела выступают.

Рафаил

             Как было древле, солнце строго
             Меж братских сфер свой гимн поет,
             Своей назначенной дорогой
             С громовым грохотом течет.
             Крепит нас, ангелов, виденье,
             Хоть в нем постичь нельзя и тень.
             Величья дивного творенья --
             Торжественно, как в первый день.
   

Гавриил

             И быстро, и быстрей сознанья
             Летит, вращаясь, шар земной,
             Меняя райское сиянье
             На полный страхов мрак ночной;
             Морей широких волны стонут,
             Стучась о грудь недвижных шхер,
             Но и моря и шхеры тонут
             В извечном, быстром беге сфер.
   

Михаил

             Рокочут бури в вечной смене,
             С земли к морям, с морей к земле --
             Куют, бушуя, цепь явлений,--
             Живое творчество во мгле.
             Сноп молнийный ударит дико,
             В разгроме предваряя гром;
             Но, вестники твои, владыко,
             Восхищены мы светлым днем.
   

Трое

             Крепит нас дел твоих виденье,
             Хоть в нем постичь нельзя и тень,
             И каждая черта творенья --
             Торжественна, как в первый день.
   

Мефистофель

             Затем что вновь ты к нам, Господь, сошел --
             Задать вопрос, что в нашем мире ново,
             И так как ты обычно к нам не зол,--
             Меж слуг своих меня ты видишь снова.
             Прости, не строю громких слов с успехом,
             Хотя б за то был проклят светом всем;
             На пафос мой ответил бы ты смехом,
             Когда б от смеха не отвык совсем.
             О солнце в мирах сказать я не сумею,
             Я вижу лишь, как люди клонят шею.
             Бог малый мира все -- таков, как сотворен;
             Как в самый первый день, все также страней он
             Немного б лучше жизнь он ведал,
             Когда бы отблеска небес ему ты не дал.
             Его он разумом зовет,
             Затем лишь, чтобы быть скотней чем скот.
             Он, коль шутить позволишь мне в усладу
             Похож на длинноногую цикаду,
             Что скачет и скача летит
             И вечно ту же песнь в траве трещит;
             Сидел бы он на зелени откоса,
             А дряни нет, куда б не сунул носа!
   

Господь

             Ты больше ничего не скажешь?
             Всегда одни насмешки вяжешь,
             Ужель земля тебе ничем не дорога?
   

Мефистофель

             Нет, Господи, она, по совести, плоха.
             Мне люди кажутся в их бедах так унылы,
             Что даже мучить их я не имею силы"
   

Господь

             Ты знаешь Фауста?
   

Мефистофель

                                           Он доктор?
   

Господь

                                                               Мой слуга.
   

Мефистофель

             Его служенье, право, не простое:
             Глупцу питье и пища -- неземное.
             Его броженье вечно в дали бросит;
             Свое безумие он полу сознает;
             Он звезд прекраснейших у неба просит,
             Восторгов высших от земли он ждет,
             Но все, что близко, все, что вдаль уносит,
             Груди волнуемой покоя не дает.
   

Господь

             Хоть путь его служенья ныне мглист,
             Его я скоро приведу ко свету.
             Садовник знает, видя первый лист,
             Что цвет и плод украсят зелень эту.
   

Мефистофель

             Поставь заклад! еще его сгублю я;
             Коль не положишь ты препон,
             Его своей дорогой поведу я.
   

Господь

             Пока он на земле жить осужден,
             Тебе того не возбраняю.
             Всяк заблуждается, пока стремится он,
   

Мефистофель

             Благодарю; ведь я предпочитаю
             Возиться с мертвыми как можно реже.
             Всего милее мне лица румянец свежий.
             Меня покойник дома не найдет,
             Я с ним всегда, как с мышью кот.
   

Господь

             Ну так, даю я позволенье,
             Сведи сен дух с его пути,
             Заставь, когда найдешь уменье,
             Его вслед за собой итти,
             Но будешь посрамлен, познав ту суть,
             Что честный человек, в слепом исканьи,
             Все ж твердо сознает, где правый путь.
   

Мефистофель

             Да так! недолго будет ожиданье,
             За свой заклад бояться мне ли?
             Когда ж своей достигну цели,
             Позволь мне, чтоб триумф свой справил я.
             Грязь будет есть он, полн веселий,
             Как тетушка моя, почтенная змея.
   

Господь

             Тогда опять предстань свободно,
             Тебе подобных я не презрел до конца.
             Из духов тех, что страданью сродны,
             Я меньше всех сержусь на хитреца.
             Нередко человек и трудах ослабевает,
             Его влечет бездейственный покой,
             Тогда к нему приходит спутник мой,
             Зовет, дразнит, как дьявол подстрекает.
             Вы ж, истинные бога дети,
             Ликуйте в пышном, животворном свете!
             Творимое, что реет и живет,
             Да примет вас в ласкательные грани,
             А, что в явленьях шатких предстает,
             Да укрепится мощностью сознаний,

(Небо закрывается, архангелы рассеиваются.)

Мефистофель (один).

             Рад видеть старика по временам,
             С ним связи не порвать стараюсь вечно.
             Ведь мило, что такой вельможа сам
             Болтает с дья иное ощущенье.
             Двѣ точно души у меня въ груди --
             Одна съ другой никакъ пи уживется:
             Одна все требуетъ земной любви,
             Къ земному вѣчно только рвется;
             Другая тянетъ лишь меня
             Въ міръ чистый духа и ума.
             Коль между небомъ и землею
             Властительные, правда, духи есть,
             То низойдите, чтобъ съ собою
             Меня въ тотъ чудный міръ унесть!
             Плащомъ колъ самолетнымъ я бы обладалъ,
             Который бы увлекъ меня во міру,
             Ни на корону, на порфиру
             Его бы я не промѣнялъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Не призывай сюда напрасно шатуновъ!
             Пускай живутъ себѣ во мглѣ
             И такъ уже со всѣхъ концовъ
             Грозятъ они распространиться по землѣ.
             То съ сѣвера спѣшатъ они полками
             Грызть и царапать насъ когтями;
             Съ востока, смотришь, къ намъ стремятся,
             Чтобъ легкими какъ пищей насыщаться;
             То съ южныхъ, глядь, степей летятъ,
             Какъ печью воздухъ раскаляя,
             А нѣтъ -- такъ съ запада спѣшатъ,
             Потопомъ землю покрывая.
             Послушны намъ они: чтобъ поживиться,
             Намъ угождаютъ, наровя надуть,
             И въ агнцы всѣ готовы превратиться,
             Когда надежда есть насъ обмануть.
             Но, кажется, пора, идемъ скорѣй!
             Уже настала мгла ночей,
             А ночью только дома хорошо.
             Въ какую это точку смотришь ты давно,
             Въ какой это предметъ ты надумалъ углубиться?
   

ФАУСТЪ.

             Собака черная, ты видишь, тамъ кружится?
   

ВАГНЕРЪ.

             Хоть видѣлъ, но я псу не придавалъ значенья.
   

ФАУСТЪ.

             Но что это за тварь? Какое твое мнѣнье?
   

ВАГНЕРЪ.

             Да просто пудель, и сомнѣнья нѣтъ!
             Хозяину онъ, вишь, спѣшитъ вослѣдъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты видишь, какъ большими онъ кругами
             Все ближе, ближе къ намъ бѣжитъ?
             Сдается мнѣ, точно огнями
             Пройденный путь на нимъ горитъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Но вижу! Черный песъ, вотъ это безъ сомнѣнья,
             А что вы видите, обманъ, должно быть, зрѣнья.
   

ФАУСТЪ.

             Незримыми насъ путами обводить
             Сдается мнѣ, все ближе онъ подходитъ!
   

ВАГНЕРЪ.

             Боится насъ! Онъ, глупый, обманулся:
             Хозяина искалъ, а на чужихъ наткнулся.
   

ФАУСТЪ.

             Ахъ, видишь? Уменьшаетъ онъ круженье.
   

ВАГНЕРЪ.

             Да успокойтесь! песъ -- не привидѣнье!
             Ложится на брюхо, хвостомъ виляетъ,
             Визжитъ все, какъ собакѣ подобаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Сюда, сюда! Ступай за мной!
   

ВАГНЕРЪ,

             И даже пудель пресмѣшной!
             Ты остановишься -- и онъ стоитъ;
             Заговоришь, и онъ въ лицо глядятъ,-
             Попробуй бросить что нибудь, сейчасъ найдетъ,--
             Хоть палку брось!-- вѣдь принесетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты, видно, правъ, тутъ духа нѣтъ слѣда,
             Лишь дрессировка хороша!
   

ВАГНЕРЪ.

             Коль дрессированъ песъ съ умѣньемъ,
             Онъ и ученому быть можетъ развлеченьемъ.
             Достоинъ этотъ песъ, чтобъ ты къ нему привыкъ.
             Студента, видно, онъ достойный ученикъ.

(Входятъ въ городъ).

   

КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

Фаустъ входитъ съ пуделемъ.

ФАУСТЪ.

                       Съ полей вернулся я домой.
                                 Покрылись нивы и лѣса
                       Уже таинственною мглой
                                 И будто обновилася душа.
                       Утихли дикія стремленья
                       И шумъ житейской суеты,
                       И чувствомъ лишь благоговѣнья
                       И къ человѣчеству и къ Богу мы полны.
                       Смирно ты, пудель! Такъ не бѣги!
                                 Что у порога ты возишься тамъ?
                       Ну, пойди да ложись у печи,
                       Я и подушку сейчасъ тебѣ дамъ.
                       Мы потѣшались дорогой тобою
                       Укоротилъ ты, дружочекъ, намъ путъ;
                       Вотъ и тебя я теперь успокою --
                       Гостемъ же вѣжливымъ будь.
   
             Люблю, когда лампады блѣдный свѣтъ
             Мое жилище освѣщаетъ.
             Сдается, и въ душѣ потемокъ больше нѣтъ,
             Сдается, тихій свѣтъ и душу озаряетъ --
             IT мысли снова въ даль стремятся,
             Надежда ярко расцвѣтетъ,
             И мы готовы въ ширь умчаться,
             Гдѣ жизни ключъ струею бьетъ.
   
                       Цыцъ, пудель, молчать! Своимъ лаемъ презрѣннымъ
                       Не мѣшать тебѣ звукамъ любви,
                       Этимъ звукамъ чудеснымъ, священнымъ,
                       Что въ моей раздаются груди.
                       Предоставь людямъ ты надъ святымъ и прекраснымъ,
                       Надъ всѣмъ тѣмъ, что не въ мочь имъ понять,
                       И въ убожествѣ гнусномъ считаютъ опаснымъ,
                       Насмѣхаться, глумиться, роптать.
   
             Но -- увы!-- недостаточенъ духъ примиренья,
             Мою грудь не согрѣетъ одно лишь смиренье.
             И зачѣмъ ты, родникъ, обратился въ ничто
             И томится опять жаждой сердце мое?
             Я по опыту знаю; въ тоскѣ и сомнѣньѣ
             Есть нерѣдко урокъ намъ благой:
             Пріучаемся мы возноситься душой
             И отъ Неба искать откровенья.
             И чего ищемъ мы. неразумныя дѣти.
             Эту правду найдемъ только въ Новомъ Завѣтѣ.
             И вотъ теперь возымѣлъ а желанье
             По тексту старому понять,
             И ясно, точно, передать
             На нашъ языкъ -- Священное Писанье.

(Открываетъ книгу и садится).

             Написано стоятъ: "Въ началѣ было Слово"
             Уже препятствіе; перевести какъ "Слово?"
             Вѣдь слово высоко нельзя цѣнить.
             Нѣтъ! "словомъ" мнѣ нельзя переводить.
             Я думаю, я въ точку угожу,
             Коль "слово" словомъ "разумъ" замѣню?
             Обдумать нужно зрѣло, не спѣша --
             Основа твердая но всемъ бывать должна.
             Но "разумъ" не творитъ, да и не созидаетъ --
             Нѣтъ! Это "слово" -- силу означаетъ,
             Опять меня беретъ сомнѣнье,
             Какъ не попасть бы въ заблужденье.
             Теперь я понялъ. Напишу я смѣло,
             Теперь не ошибусь: "въ началѣ было: дѣло".
   
                       Хочешь со мной, песъ, остаться
                       Брось понапрасно метаться,
                       Лаять и громко визжать!
                       Если ты будешь мѣшать,
                       Долженъ тебя я прогнать;
                       Такъ заниматься нельзя!
                       Хоть и жалѣю тебя.
                       Больше нѣтъ силъ! Да, не лай!
                       Вотъ тебѣ дверь!-- ну, ступай!
                       Но что я вижу? Что такое?
                       Явленье это не простое!
                       Да, тѣнь ли это, или сонъ?
                       Что стало съ пуделемъ? Все выше онъ?
                       И въ ширину растетъ, растетъ,
                       Гляди до потолка дойдетъ!
                                 Привелъ я духа за собой!
                       Не песъ,-- гиппопотамъ большой!
                                 Глаза горятъ, пѣнится пасть --
                       Какая страшная напасть!
                                 Противъ сего посланца ада
                                 Ключъ Соломона лишь ограда.
   

ДУХИ.

                       Поймали, поймали одного!
                       Ни смѣй туда вникать никто!
                       Какъ въ капканѣ красный ввѣрь,
                       Ада сынъ сидитъ теперь.
                                 Скорѣй! скорѣй!
                       Туда летайте, сюда витайте,
                                 Вверхъ напирайте!
                       Его избавьте отъ цѣпей!
                                 Напрягайте вашу мочь,
                       Бѣдняку скорѣй помочь;
                       И вамъ чортъ бывало
                       Помогалъ не мало.
   

ФАУСТЪ.

                       Знаю противъ навожденья
                       Лини, четыре нарѣченья:
                                 Саламандра, сожгись!
                                 Ундина, кружи!
                                 Сильфа, иди!
                                 Кобольдъ, трудись!
   
                       Кто не можетъ понять
                                 Схватить, узнать
                       Стихій всю суть,
                                 Ихъ ходъ и путь;
                       Тотъ заклинать
                                 Не смѣй и дерзать!
   
                       Исчезни! въ огнѣ сожгись,
                                 Саламандра!
                       Шипи,-- въ одно спекись.
                                 Ундина!
                                 Какъ метеоръ освѣщай,
                                 Сильфа!
                       Въ трудахъ помогай
                       Incubus! Incubus!
                       Ну, приступайте,-- дѣло вершайте!
                                 Изъ четырехъ никто
                                 Въ этомъ звѣрѣ не таится,
                                 Онъ глядитъ мнѣ въ лицо,
                                 Надо мной глумится;
                                 Но я, смотри, пройму тебя --
                                 Поймешь меня!
   
                       Ну, говори: тебѣ что надо?
                       И кто ты? Коль бѣглецъ ты ада,
                       Гляди: вотъ это званъ священный:
                       Его страшится духъ надменный,
                       Его боятся духи тьмы!
                                 Да, ужасомъ полны его черты!
   
                       Презрѣнное, презрѣнное созданье!
                       Гляди! Пойми, коль въ состоянье
                                 Не сотвореннаго
                                 Неизрѣченнаго
                                 Богомъ рожденнаго,
                                 Боготвореннаго.
   
                       Ужо за печкой скрывшись, вонъ
                       Стоятъ громадина песъ-слонъ --
                       Онъ все пространство нанимаетъ,
                       До свода чуть не достигаетъ.
                       Вверхъ, въ высь подняться -- нѣтъ!-- не льстясь.
                       Къ ногамъ владыки преклонись!
                       Недаромъ я тебѣ грожу,
                       Святымъ огнемъ тебя смирю!
                       Брось, брось свой бредъ,
                                 Спасенья нѣтъ,
                       Смирись! А нѣтъ --
                       Мою, смотри, узнаешь мочь!

Туманъ спадаетъ, изъ-за печки въ платьѣ схоластика выходитъ Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О чемъ тутъ шумъ? Могу ли вамъ помочь?
   

ФАУСТЪ.

             Бродящій лишь схоластъ! Такъ вотъ оно суть пса!
             Ни ожидалъ!-- могу сказать, забавно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, попотѣть пришлось мнѣ славно!
             Привѣтъ, ученый мужъ! Помучилъ ты меня.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ звать тебя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Не мелокъ ли вопросъ
             Для мудреца, какъ ты, который презираетъ
             Тѣнь, слово, звукъ, а полагаетъ,
             Что суть вещей постичь доросъ?
   

ФАУСТЪ.

             Ну, въ вашемъ братѣ -- нѣтъ! не ошибешься!
             По званію до сути доберешься.
             Тебя вотъ, напримѣръ, не буду ли я правъ,--
             Вралемъ и болтуномъ, жужжалкою назвавъ?
             Нѣтъ? Кто же ты?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Часть силы той, что мыслитъ зло
             Но вѣчно лишь творитъ добро.
   

ФАУСТЪ.

             Что эта притча означаетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я духъ, который отрицаетъ,
             И правильно -- замѣть! Все, что родится,
             Достойно только провалиться,
             Такъ лучше не родиться никогда.
             Короче: что слыветъ "грѣхопаденьемъ",
             "Злымъ" или даже "разрушеньемъ",
             Стихія это вотъ моя.
   

ФАУСТЪ.

             Ты частью назвался -- но цѣльнымъ мнѣ явился,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я правду скромную лишь высказать рѣшился.
             Вольно же вамъ дурацкій слой мірокъ
             Считать за нѣчто цѣльное. Повѣрь мнѣ, мой дружокъ,
             Я часть лишь части. Части той,
             Что прежде всѣмъ была -- и тьмой,
             Я свѣтомъ стала; а теперь мать-ночь
             Изъ міра хочетъ выгнать прочь.
             Стремленье безразсудное, будь сказано межъ нами.
             На вѣки связанъ свѣтъ съ различными тѣлами.
             Тѣла онъ освѣщаетъ, самъ исходятъ онъ отъ тѣлъ,
             Тѣла лучамъ его преграда,
             И скоро онъ (мнѣ что вотъ и надо)
             Съ тѣлами самъ провалится таковъ его удѣлъ.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ вотъ въ чомъ -- да!-- высокое твое призванье:
             Великое разрушить ты не въ состояньи
             Такъ гадишь такъ, по мелочамъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И то, повѣришь ли, не удается.
             Противовѣсомъ небытья
             Себя мнитъ это "что-то",-- ваша пошлая земля.
             Ужъ, кажется, я все предпринималъ,
             Чѣмъ, дѣлъ ее не донималъ?
             Волнами, бурями, огнемъ --
             Стоитъ себѣ, будто ни въ чемъ!
             А съ этой шушерой -- ското-людьми?-- мученье!
             Пронять ихъ, подлецовъ, по хватитъ прямо силъ.
             Ужъ сколькихъ я похоронилъ,
             А смотришь -- новое ползетъ ужъ поколѣнье,
             И такъ до безконечности. Сойти можно съ ума!
             Зародышъ жизни кроется вездѣ. Земля
             И воздухъ, и вода,-- все, все несетъ его,
             Кишатъ они въ теплѣ, и въ стужѣ, въ мокротѣ --
             Огонь не прихвати я, чортъ, себѣ,
             Мнѣ бъ но осталось ничего.
   

ФАУСТЪ.

             И силѣ вѣчной, всетворящей,
             Источнику нетлѣнной красоты,
             Дерзаешь ты -- ты, духъ мертвящій --
             Противодѣйствовать! Мечты
             Твои напрасны. Дошлое стремленье
             Брось, сынъ безумный помраченья!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что-жъ, и объ этомъ иногда годится
             Подумать. Я съ тобой еще поговорю.
             Теперь же разрѣши!-- мнѣ нужно удалиться.
   

ФАУСТЪ.

             Я не держу тебя, покорнѣйше прошу,--
             Тебя теперь я уже знаю,--
             Меня ты воленъ посѣщать,--
             Вонъ черезъ дверь, окно -- я даже полагаю
             И чрезъ трубу съумѣешь проникать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Еще бы. Но чтобъ удалиться
             Препятствіе... пустое,-- на дорогѣ
             Волшебный знакъ, вотъ этотъ, на порогѣ.
   

ФАУСТЪ.

             А! пентаграмма... понимаю, да.
             Но объясни-ка мнѣ, сынъ ада,
             Коль страшенъ знакъ тебѣ, какъ ты попалъ сюда.
             Какъ обморочить удалось тебя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нечайно. Ты невѣрно начертилъ
             Знакъ. Видишь уголъ гдѣ остался?
             Вотъ тутъ.... я тутъ и проскочилъ.
   

ФАУСТЪ.

             Чортъ значитъ случаю попался!
             Такъ ты мой плѣнникъ -- вотъ оно!
             И неожиданно-нежданно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Песъ глупый не замѣтилъ ничего,
             Теперь оно, пожалуй, странно:
             Чортъ, а попалъ впросакъ -- нехорошо!
   

ФАУСТЪ.

             Не хочешь черезъ дверь, такъ уходи въ окно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нельзя. И духамъ, и чертямъ есть, видишь ли, законъ.
             Чортъ долженъ уходить такъ, какъ явился онъ.
             Во входѣ мы вольны, а въ выходѣ,-- увы!
   

ФАУСТЪ.

             Законы и чертямъ, видать, положены!
             Прекрасно. Значитъ, чорту можно довѣряться,
             Съ нимъ и условіемъ связаться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Конечно! И что мы ужъ обѣщаемъ,
             То дерзкимъ свято,-- ничего не оттягаемъ.
             Но говорить не нужно зря,
             Приду еще къ тебѣ; поговоримъ подробно.
             Теперь же разрѣши, прошу тебя,
             Уйти; мнѣ оставаться дольше неудобно.
   

ФАУСТЪ.

             Еще минуточку одну хоть погоди!
             Ты долженъ мнѣ еще кой-что растолковать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А я прошу тебя, меня ты не держи,
             Приду къ тебѣ, тогда ты воленъ вопрошать.
   

ФАУСТЪ.

             Я, сколько помнится, къ себѣ тебя не звалъ!
             Ты самъ ко мнѣ пришелъ. Ты поговорку знаешь?
             "Держи покрѣпче чорта -- разъ его поймалъ,
             Разъ схватишь лишь его, а дважды не поймаешь".
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Изволь. Останусь, такъ и быть,
             Тебѣ готовъ я угодить;
             Но все-жъ съ условіемъ; зря время не терять,
             А разрѣши-ка мнѣ тебя увеселять.
   

ФАУСТЪ.

             Да, съ удовольствіемъ! Понятно,
             Такъ веселя меня, чтобъ мнѣ было-бъ пріятно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой милый другъ! Сейчасъ, въ одно мгновенье
             Получишь ты такое наслажденье,
             Какъ въ зря потерянныхъ годахъ не испыталъ.
             Сейчасъ тебѣ споютъ мои малютки.
             И смыслъ ихъ пѣсни, вѣрь, не шутки,
             И не обманъ лишь волшебства.
             'Понять ты будешь въ состояньи,
             Какъ много въ жизни обаянья,
             Какъ упоительна мечта!
             Ну, дѣтки милые, валяйте.
             Мы слушаемъ,-- а ну-ка, начинайте!
   

ДУХИ.

                       Сгиньте, раздайтесь,
                       Мрачные своды!
                       Пусть сводъ небесный,
                       Ясный, чудесный
                       Взглянетъ сюда.
                       Тучи, плывите
                       И исчезайте!
                       Звѣзды, идите,
                       И озаряйте!
                       Ждетъ васъ земля.
                       Вѣчной красою,
                       Божьей росою
                       Все вскрываетъ
                       Духъ примиренья;
                       За нимъ витаетъ
                       Вслѣдъ умиленье.
                       Подъ ихъ вліяньемъ,
                       Ихъ одѣяньемъ,
                       Очарованьемъ
                       Облекся міръ.
                       Миромъ и счастьемъ
                       Дышатъ поля.
                       Тихою нѣгой
                       Полны лѣса --
                       Въ нихъ расцвѣли
                       Грезы любви.
                       Людямъ отрада,
                       Сокъ винограда:
                       Льется въ бокалы --
                       Влага иная,
                       Міръ утоляя,
                       Рѣки, ручьи,
                       И ручейки,
                       Какъ изумрудъ,
                       Брызжутъ изъ грудъ
                       Горъ. И текутъ,
                       Внизъ къ озёрамъ,
                       Чтобы полямъ
                       Дать зеленѣть.
                       Все, что летѣть
                       Только способно,
                       Птицамъ подобно
                       Къ солнцу стремится,
                       Чтобы носится
                       Надъ островами,
                       Гдѣ надъ волнами
                       Слышится пѣнье;
                       И изъ плѣненьи
                       Все убѣгаетъ,
                       Все улетаетъ.
                       Кто надъ полями
                       Мирно гуляетъ,
                       Кто надъ горами
                       Гордо витаетъ,
                       Кто за морями
                       Рыщетъ вдали.
                       Но всѣхъ влеченье,
                       Всѣхъ, всѣхъ стремленье:
                       Въ ширь, въ высь, туда,
                       Гдѣ, какъ звѣзда,
                       Все озаряетъ,
                       Все согрѣваетъ
                       Чувство любви.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Заснулъ. Хвалю моихъ мальчишекъ!
             Онъ успокоился отъ пѣсни ребятишекъ.
             У васъ, ребята, я въ долгу.
             Ты не доросъ еще, братъ Фаустъ, якшаться съ нами.
             Морочить продолжайте его снами,
             Дурачить праздною мечтой.
             Но нужно снять съ порога заклинанье:
             Его мнѣ крыса отгрызетъ.
             А! вонъ, одна уже идетъ;--
             Что значитъ чорта пожеланье!
             Эй -- ты! Владыка крысъ, мышей,
             Лягушекъ, блохъ, кротовъ и вшей
             Повелѣваетъ: но дойди,
             И заклинанье отгрызи!
             Ну, ѣшь тотъ знакъ, какъ будто это масло.
             Ну, такъ, такъ, хорошо, прекрасно.
             Стой! Ну, грызи-ка тамъ въ углу
             Вотъ тамъ -- пройти я не могу.
             Готово? Ну, спасибо за старанье.
             А ты, Фаустъ, спи. Да скораго свиданья!
   

ФАУСТЪ (просыпаясь).

             Неужто снова я попалъ
             Въ обманъ?-- и лишь въ коварномъ снѣ
             Видалъ, что чортъ являлся мнѣ,
             А черный пудель убѣжалъ?
   

КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

Фаустъ, потомъ Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Стучатъ! Кто вновь мѣшать идетъ? Войди.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             То я!
   

ФАУСТЪ.

                       Войди!
   

Мефистофель.

                                 Ты трижды повтори!
   

ФАУСТЪ.

             Да ну, войди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Вотъ это такъ -- похвально!
             Съ тобой прекрасно мы поладимъ -- знаю
             Тебя же поразсѣять я желаю,
             Быть кавалеромъ ври тебѣ спецьяльно.
             Мой красный казакинъ отъ золота горитъ,
             Парчи тяжелый плащъ шуршитъ;
             На шляпѣ цѣтушиное перо,
             И шпага на боку. Что? ничего?
             И ты, дружочекъ, не лѣнись,
             Скорѣе франтомъ нарядись,
             Оставь забиты за спиной,
             И поживемъ-ка всласть съ тобой.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ или иначе, что толку наряжаться?
             Ни платье помѣшаетъ мнѣ страдать.
             Я слишкомъ старъ -- игрушкой забавляться,
             Я слишкомъ молодъ, чтобы не желать.
             Что жизнь, силъ разсуди, мнѣ можетъ дать?
             "Смирись, смирись", опять сказать --
             Увы!-- знакомыя слова.
             Они ужъ уши прожжужали --
             Съ тѣхъ поръ, какъ помнимъ мы себя.
             Напѣвъ тотъ грустный мы слыхали.
             Л утромъ просыпаюсь съ содроганьемъ;
             Грядущій день встрѣчать готовъ слезой,
             Не дастъ вѣдь сбыться онъ, наперекоръ желаньямъ,
             Не дастъ расцвѣсть,-- увы!-- надеждѣ ни одной,
             Онъ даже сладкую мечту
             Сухимъ разборомъ изгоняетъ,
             Святыню, что въ душѣ ношу,
             Житейской прозой отравляетъ.
             Ночь подойдетъ; но не успокоенье,
             Но сладкій сонъ съ собой она несетъ,--
             Тяжелаго лишь сновидѣнья
             Я чувствую опять желѣзный, страшный гнетъ,
             Мой Богъ, мой властелинъ лишь чувствомъ управляетъ
             Въ душѣ моей -- вотъ тамъ ему воздвигнутъ тронъ,--
             Всецѣло міромъ тѣмъ Державный обладаетъ,
             Міръ внѣшній не его, и въ немъ безвластенъ онъ.
             Да! опостыла жизнь. Съ трудомъ ее влачу.
             Смерть, какъ спасителя желаннаго, зову.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А все-жъ "желанную" никто знать не желаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Блаженъ, кого въ бою вѣнчаетъ
             Кровавымъ лавромъ смерть. Кого косой
             Она внезапно поражаетъ
             Въ объятьяхъ дѣвы дорогой-
             О! если я бы могъ, въ порывѣ упоенья,
             Вотъ именно тогда -- найти успокоенье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А все же "нѣкто" -- именно тогда
             Не захотѣлъ (а что?) отправиться туда.
   

ФАУСТЪ.

             Въ шпіонствѣ, видно, счастье все твое.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хотъ не всевѣдущъ я, но я знаю кое-что.
   

ФАУСТЪ.

             Что-жъ дальше? Сознаюсь: остатокъ умиленья
             Отъ дѣтскихъ грозъ -- церквей веселы! гулъ,
             Отвлекъ меня тогда отъ твердаго рѣшенья,
             Отвлекъ и, какъ всегда, лишь грубо обманулъ-
             Будь проклято все то, что душу обольщаетъ
             Обманомъ наглымъ, счастье ей суля,
             То чувство, что страдать и жить насъ заставляетъ,
             Въ плѣну постыдномъ насъ дерзка.
             Будь проклято и ты. людское самомнѣнье,
             Тебѣ въ обманъ лишь насъ вводить!
             Тебѣ -- проклятье -- вдохновенье,
             Что только сердцу говоритъ.
   
             Проклятье лживымъ сновидѣньямъ
             О славѣ, почестяхъ... Проклятіе всему,
             Къ чему стремимся съ пошлымъ рвеньемъ,
             Семьѣ, довольству и труду.
             Мамонъ, будь проклятъ, идолъ злата,
             Влекущій къ дерзкимъ насъ дѣламъ,
             И затхлость грубаго разврата
             Аромомъ замѣнивши намъ.
             И будьте прокляты любви чары и упоенье!
             Проклятье сочному вину!
             Будь проклята надежда, вѣра,-- а терпѣнье
             Тебя, проклятое, всѣхъ больше, я кляну!
   

ХОРЪ ДУХОВЪ (невидимый).

                       Увы! увы!
                       Онъ разрушилъ, разбилъ
                       Свой прекрасный міръ
                       Властной своею рукою!
                       Сверженъ кумиръ,
                       Поверженъ онъ въ прахъ полубогомъ.
                                 Витая,
                       Уносимъ обломки въ ничто,
                                 Рыдая
                       Надъ тѣмъ, что такъ было свѣтло!
                                 Ступай!
                       Осили ты тлѣнъ, прахъ земной
                                 Создай,
                       Воздвигни въ груди міръ иной!
                       Вновь съ жизнью дерзай въ бой вступить,
                       Твердой рукою,
                       Мощной душою,
                       И новыя пѣсни
                       Польются опять!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Слышалъ дѣтишекъ,
                       Моихъ мальчишекъ?
                       Какъ разсуждаютъ,
                       Мыслить, жить поучаютъ?
                       Уединенье,
                       Ума помраченье.
                       Жить, жить ступай!
                       Жизнь познай!
   
             Да брось съ своей тоской возжаться
             Да даромъ заѣдать свой вѣкъ!
             Съ людьми (хоть съ дрянью) нужно знаться:
             Съ людьми самъ станешь человѣкъ.
             Я этимъ не хочу сказать,
             Что дрянныя ты только встрѣтишь лица;
             Я самъ не важная, вѣдь, птица.
             Эхъ! Стоитъ слово лишь сказать,
             И я сейчасъ,-- я счастливъ буду
             Тебя сопровождать повсюду,"
             Тебѣ какъ есть все показать.
             Идемъ? Тебѣ товарищъ я во всемъ.
             На что товарищъ? Слабъ я въ этомъ, слабъ...
             Согласенъ я служить, какъ самый вѣрный рабъ.
   

ФАУСТЪ.

             А что ты отъ меня за это все возьмешь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Почтемся; время есть,-- успѣешь торговаться.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, нѣтъ! Чортъ эгоистъ, меня не проведешь,
             Гакъ, зря для ближняго не станешь распинаться,
             А на свои труды свое ужъ ты возьмешь.
             Давай ка сговоримся, да условимся во всёмъ,
             А то опутаешь меня кругомъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Изволь, я долженъ здѣсь весь въ твою власть отдаться
             И сердцемъ, я душой, ну! всѣмъ тебѣ служить;--
             А ты, когда намъ тамъ придется повстрѣчаться,
             Тогда ты долженъ мнѣ тѣмъ самымъ отплатить.
   

ФАУСТЪ.

             О томъ, что будетъ "тамъ", я не горюю.
             Ты юдоль подлую разбей земную,
             И новый сотвори мнѣ міръ.
             Здѣсь на землѣ живутъ мои терзанья,
             Мое блаженство и мои желанья.
             Пусть будетъ "тамъ" хоть вѣчное страданье --
             Изъ этой жизни выйти помоги!
             Знать не хочу о "томъ" я мірѣ --
             Тамъ будемъ ли любить, страдать?
             О томъ, что "тамъ" -- въ этомъ эфирѣ,
             Безъинтересно мнѣ слыхать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О! если такъ, то подойдетъ
             Мое условіе! Есть разсчетъ!
             Ну, кончимъ! Дамъ тебѣ я то,
             Что въ жизни не имѣлъ еще никто.
   

ФАУСТЪ.

             Что можешь, бѣдный чортъ, ты дать,
             Коль неспособенъ и понять
             Людей чистѣйшія стремленья?
             Во всѣхъ дарахъ твоихъ отрава пресыщенья.
             Дашь во я это ли намъ? -Этотъ источникъ бѣдъ,
             Какъ ртуть изъ рукъ сейчасъ же исчезаетъ
             (Игра гдѣ проигрышъ, а выигрыша нѣтъ!);
             Дашь чары мнѣ любви-въ объятіяхъ моихъ
             О новой ужъ любви прелестница мечтаетъ;
             Дашь славы фиміамъ -- увы!-- какъ метеоръ
             И этотъ призракъ блѣдный исчезаетъ.
             Дары твои до зрѣлости гнилы!
             Нѣтъ, дай мнѣ вѣчно свѣжіе плоды.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Могу! Служить и этимъ радъ.
             Для друга милаго -- мы откопаемъ кладъ.
             Терпѣнье, милый мой, терпѣнье,
             Найдешь я ты, мой другъ, въ покоѣ наслажденье.
   

ФАУСТЪ.

             На ложѣ гнили и растлѣнья?
             Смерть, это не покой! Посредствомъ даже лжи
             Опутай ты меня блаженствомъ самомнѣнья,
             Чтобъ милъ себѣ я сталъ, чѣмъ хочешь обмани.
             Обманомъ дай хоть мнѣ минуту упоенья.
             Коль это сможешь ты -- тогда, дружокъ мой, самъ
             Скажу: я твой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Идетъ!
   

ФАУСТЪ.

                                                     Сейчасъ хоть по рукамъ
             Да, повторяю, я тогда скажу;
             Останься, другъ, со мной, останься! ты прекрасенъ";
             Условія твои я радостно приму,
             И отплатить тебѣ согласенъ.
             И пусть пробьетъ тогда минута роковая --
             Свободенъ ты съ того же дня --
             Пусть скажетъ стрѣлка часовая:
             "Твой минулъ часъ! его пора пришла".
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Подумай хорошенько -- я такъ не забуду.
   

ФАУСТЪ.

             Ты въ полномъ правѣ. Въ словѣ я не слабъ,
             А зря болтать тѣмъ паче я не буду.
             Вѣдь все равно: кто человѣкъ -- тотъ рабъ,
             Такъ твой ли или чей тамъ, безразлично.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ, значить, кончено? Отлично!
             Съ сегодняшняго дня начнется службы срокъ.
             Я думаю, намъ было бы прилично --
             Всѣ можемъ умереть.... напишемъ пару строкъ,
   

ФАУСТЪ.

             Педантъ! Вѣдь требуетъ росписочку! Прелестно!
             Людей ты, видно, честныхъ не знавалъ!
             Неужто мало кончить намъ словесно;
             Боишься, чтобъ свое я слово не сдержалъ?
             Подумай. Бурный жизненный нотокъ
             Уноситъ все; такъ какъ же обѣщанье,
             "Росписочка" твоя связать насъ въ состояньи.
             Вѣдь глупость! Предразсудокъ лишь о устой!
             Довѣрь, что просто честенъ, тотъ дутой
             Де покривитъ -на выгоду взирая;
             Документъ же -- формальность лишь пустая.
             Но вѣдь формальность насъ страшитъ.
             По моему -- перо и слово убиваетъ;
             По твоему -- документъ ограждаетъ.
             Какой же дать тебѣ документъ. Говори:
             На мраморѣ писать его? пергаментѣ, мѣди?
             И нѣмъ его писать? Перомъ,
             Иль грифелемъ? А можетъ быть рѣзцомъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты увлекаешься во всемъ!
             Но чѣмъ бы ли было -- пиши.
             Мнѣ все равно: суть вѣдь не въ томъ,
             А вотъ въ чемъ -- кровью подпиши.
   

ФАУСТЪ.

             Коль это шутовство тебѣ пріятно.
             Изволь. Могу эту комедію сѣиграть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Кровь--сокъ первѣйшій сортъ; вѣдь, кажется, понятно?
   

ФАУСТЪ,

             Не бойся! Не хочу я слову измѣнять.
             Вѣрь! Всѣ моей души стремленья
             Къ тому, въ чемъ входимъ въ соглашенье.
             Собою слишкомъ я гордился,
             Приходится теперь держаться за тебя.
             Недаромъ надо мной духъ огненный глумился!
             Природы тайны скрыты для меня.
             Теперь исхода нѣтъ; порвалась нить мышленья,
             Къ наукамъ наконецъ родилось омерзенье.
             Довольно. Въ нѣдрахъ сладострастья
             Я потушу огонь страстей,
             Хоть волшебствомъ найди мнѣ счастье,
             Хоть чудомъ исцѣли меня скорѣй.
             Пойдемъ! Погрузимся безъ пошлыхъ разсужденій
             Въ потокъ разнообразныхъ приключеній.
             И пусть: и боль, и упоенье,
             Невзгоды, неудачи, наслажденья
             Мелькаютъ предо мной -- обычной чередой.
             Лишь человѣку дай забыться надъ собой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тебѣ нѣтъ ни запрета и ни мѣры -- такъ и знай.
             Изволь всѣмъ, чѣмъ захочешь, наслаждаться.
             Прошу покорно не стѣсняться,
             Что бы ни подвернулось -- смѣло все вкушай!
             И, главное, будь понахальнѣе -- пойдешь далече.
   

ФАУСТЪ.

             Дойду до счастья, что-ли? Нѣтъ о счастьѣ рѣчи!
             Забыться лишь хочу. Ищу я наслажденья,
             Любить и жить хочу изъ чувства озлобленья,
             Изъ ненависти къ жизни. Отъ любви къ наукѣ
             Я исцѣленъ. Теперь хочу познать
             Присущія людскому роду муки;
             Какъ человѣкъ, я я хочу ихъ испытать;
             Умомъ и разумомъ постичь ихъ назначенье
             И тѣломъ и душой узнать ихъ упоенье.
             Да, съ человѣчествомъ въ одно хочу я слиться,
             Съ нимъ вмѣстѣ жить хочу, да съ нимъ и провалиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Жую и пережовываю, милый мой,
             Все это я столѣтья -- не одно!
             Повѣрь закваски міровой
             Понять суть людямъ не дано.
             Повѣрь, братъ, чорту: мірозданье
             Постичь лишь можетъ божество:
             Ему во всемъ видно сіянье,
             Вамъ -- быть въ потемкахъ суждено.
             Видать то день, то ночь -- и больше ничего.
   

ФАУСТЪ.

             Но я хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Мечта твоя понятна!
             Но есть загвоздочка одна,
             А именно: наука необъятна,
             А наша жизнь -- ужасно коротка.
             Я дамъ тебѣ совѣтъ! ты обратись къ поэту,
             Пусть вознесется онъ на облака
             И качества бродящія по свѣту
             Поймаетъ, а потомъ и надѣлитъ тебя:
             Отвагу львовъ,
             Оленя быстроту
             Дастъ; пылъ Италія сыновъ,
             И сѣверянъ усидчивость къ труду,
             Въ придачу пусть онъ дастъ тебѣ искусство
             Съ коварствомъ совмѣстить возвышеное чувство
             Великодушія; пусть надѣлитъ умѣньемъ
             По плану лишь любить но все же съ увлеченьемъ
             Когда я молодца такого отыщу,
             Herr микрокосыусомъ его я назову
   

ФАУСТЪ.

             Да что я наконецъ? Разъ даже на годился
             Добыть вѣнецъ познанья -- и узнать
             То, что душою всей стремлюсь такъ знать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты то, мой другъ, чѣмъ ты родился,
             Одѣнь парикъ величиной хоть въ домъ,
             Снабди ты башмаки громаднымъ каблукомъ,
             И все-жъ останешься -- ты тѣмъ лишь, чѣмъ родился
   

ФАУСТЪ.

             Да, чувствую теперь: сокровища познанья
             Напрасно, какъ скупецъ, всю жизнь свою копилъ.!
             Что этимъ я достигъ? Дошелъ до отрицанья,
             Но новыхъ не обрѣлъ тѣмъ силъ.
             Остался, какъ и былъ: и нищъ, и малъ,
             И ближе къ вѣчному на шагъ даже не сталъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой милый господинъ! Источникъ вашихъ бѣдъ
             То, что вы смотрите на все точь такъ, какъ смотрите свѣтъ.
             Къ чему теоріей палъ увлекаться?
             Пока возможность есть, давайте наслаждаться.
             Эхъ, чортъ возьми! Даны тебѣ и ноги,
             И члены всякіе: такъ значить для подмоги.
             Я мыслю такъ: чѣмъ можно наслаждаться,
             Тѣмъ не приходится, повѣрь ты мнѣ, гнушаться;!
             Коль рысаковъ себѣ шестерку заведу,
             Ихъ силы, значитъ, я моя,
             Хочу -- во всю ихъ прыть скачу,
             И у меня тогда уже по двѣ ноги.
             Не двѣ -- двѣ дюжины. Ну, къ чорту размышлять --
             Давай-ка по свѣту гулять.
             Кто все умомъ живетъ, да вѣчно разбираетъ,
             Тотъ точно конь во власти лѣшаго. Голодный
             На мѣстѣ на одномъ онъ топчется и голодаетъ,
             А кормъ вездѣ кругомъ зеленый, превосходный.
   

ФАУСТЪ.

             Съ чего же мы начнемъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Съ того начнемъ,
             Что вырвемся отсель; тюрьма твой домъ!
             Спецьяльно созданъ онъ не чтобы жить,
             Â самого себя да школяровъ морить.
             Солому молотить оставь --
             Сосѣду это дѣло предоставь.
             .Возьмемъ частицу правды,-- ну!-- удастся и узнать.
             Вѣдь этимъ молодцамъ ее нельзя сказать?
             Вотъ слышу: тамъ уже одинъ изъ нихъ шагаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Я не могу его принять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Давно тебя бѣдняга ожидаетъ,
             Зачѣмъ его напрасно огорчать.
             Давай-ка тогу мнѣ твою,
             Какъ разъ придется по плечу.

(Переодѣвается).

             Ужъ такъ и быть, я съ нимъ поговорю
             А ты науку котъ свою забудь,
             Да соберись-ка живо въ путь.

(Фаустъ уходитъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ (одинъ).

             Питай презрѣніе къ тому, что возвышаетъ,
             И людямъ мочь даетъ: къ наукѣ и уму;
             Предпочитай имъ блескъ и мишуру,
             И пусть духъ лжи тобою управляетъ,
             И мой ты безусловно.
             Неукротимымъ духомъ Провидѣнье
             Тебя снабдило; вѣчно все впередъ
             Спѣшишь ты. Торопливое стремленье
             Ни жить, ни насладиться не даетъ.
             Въ водоворотъ, туда, гдѣ жизнь струится,
             Чрезъ нивы пошлыя тебя я поведу;
             Ты можешь задыхаться, рваться, биться;--
             Твою я ненасытность раздражу!
             Всѣ блага, всѣ -- близки будутъ касаться,
             Но ничего не дамъ тебѣ я взять,
             Д хоть ты чорту и не думалъ бы отдаться,
             Все-жъ даже и тогда тебѣ но сдобровать.

Ученикъ входитъ.

УЧЕНИКЪ.

             Сюда я только что явился
             И вамъ представиться рѣшился.
             О васъ такъ много говорятъ вездѣ,
             Что ближе васъ узнать ужасно лестно мнѣ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чувствительна мнѣ ваша похвала;
             Но есть ученѣе меня профессора.
             Ну что? Ужъ побывали вы вездѣ?
   

УЧЕНИКЪ.

             Возьмите вы меня въ ученіе къ себѣ!
             Учиться я хочу, повѣрьте, всей душой,
             И силы у меня, и деньги есть съ собой.
             Мать не хотѣла дать мнѣ отлучиться
             Но я горю желаньемъ поучиться-
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, здѣсь поучишься, ужъ нечего сказать!
   

УЧЕНИКЪ.

             А я вотъ, сознаюсь, уже хотѣлъ удрать:
             Ужасно здѣсь темно и неуютно
             (Чего-то опасаешься,-- хотя и смутно),
             Кругомъ видна одна стѣна;
             Ни травки нѣтъ, ни деревца;
             На лекціяхъ, повѣрите ль, когда сижу,
             То точно я чурбанъ ни слова не пойму.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Привычки нѣтъ еще! Но все это придетъ.
             Грудь матери дитя не сразу принимаетъ:
             Сперва и въ ротъ онъ соску не беретъ,
             А помаленечку и, смотришь, привыкнетъ.
             Такъ грудь науки, безъ сомнѣнья,
             И вамъ современемъ доставитъ наслажденье.
   

УЧЕНИКЪ.

             Научнымъ я трудамъ готовъ душой предаться,
             Но научите вы. за дѣло какъ мнѣ взяться!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Довольно мудрено такъ съ мѣста дать совѣтъ.
             Какой желаете избрать вы факультетъ?
   

УЧЕНИКЪ.

             Хочу я вообще ученымъ стать;
             То есть хотѣлось бы узнать,
             Какъ тамъ на небесахъ и что тутъ на землѣ.
             Природой, видите-ль, хотѣлъ бы я заняться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И лучше выбрать не могли!
             Но только помните -- не нужно развлекаться!
   

УЧЕНИКЪ.

             Учиться радъ я всей душей
             (Большое у меня къ наукамъ рвенье),
             Но все-жъ и отдохнутъ желательно порой --
             Вѣдь разрѣшается гулятъ хотъ въ воскресенье?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ*

             Ловите время: оно убѣгаетъ,
             Порядокъ же, мой другъ, тотъ время умножаетъ,
             А посему прослушайте сперва
             Collegium logienm. Полезно для ума!
             Отличную тѣмъ умъ получитъ подготовку,
             Въ тиски его возьмутъ, да въ дрессировку.
             И поведутъ научною тропой,
             Какъ на веревочкѣ, послушно за собой.
             Напрасно не дадутъ ему шататься,
             Да зря такъ самому до правды добираться.
             Ѣдите, напримѣръ, да пьете вы отлично.
             А кто васъ научилъ? Инстинктъ? Фуй, Боже упаси!
             Все нужно дѣлать методично,
             Какъ по командѣ: разъ! два! три!
             Вѣдь мысли фабрикуются! Примѣрно:
             Возьмите ткацкій хоть станокъ:
             Тамъ нитокъ тысячи, навѣрно;--
             А управляетъ имъ -- пустой ноги толчокъ:
             Толкнешь -- глядь, нить въ одно сольется,
             И помаленечку рисунокъ и соткется.
             Вотъ философія и объясняетъ:
             Вотъ это значитъ такъ; а это такъ и такъ,
             Изъ этого вотъ это вытекаетъ,
             А это, видите ли такъ,
             И если первое не было бы вотъ такъ,
             То ужъ второе было бы никакъ.
             Ученики, сейчасъ, все и поймутъ
             (Хотя сами, конечно, не соткутъ).
             Живое хочетъ кто понять, да описать,
             Тотъ долженъ перво-на-перво стараться смыслъ изгнать.
             Духовную хоть связь онъ этимъ и пористъ,
             Но функцію частей до мелочей пойметъ-
             "Encheresi naturae" въ химіи зовется
             И этимъ химія надъ химіей смѣется.
   

УЧЕНИКЪ.

             Простите! Понялъ я... не все.
   

.

             Потомъ доймете -- ничего!
             Сперва дойдите до редукцій,
             Классификацій и индукцій.
   

УЧЕНИКЪ.

             Боюсь, что не понять мнѣ никогда.
             Сдастся, въ головѣ -- не мысли -- толчея.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Затѣмъ, коль все постичь хотите,
             Вы метафизику подробно изучите.
             Наука эта вамъ понять поможетъ
             Все то, что умъ людской никакъ вмѣстить не можетъ;
             А то, что ужъ нельзя понять,
             Научитъ словомъ замѣнять.
             Пока же, главное, однимъ лишь занимайтесь:
             Къ порядку да къ методѣ пріучайтесь.
             Здѣсь лекцій полагается вамъ пять часовъ,
             Старайтесь приходить пораньше -- до звонковъ;
             Прочтенное вчера вамъ- повторите,
             Параграфъ за параграфомъ зубрите.
             Прійдется-ль отвѣчать; старайтесь говорить
             Лишь то, что наизусть могли вы затвердить.
             Записки же ведите да журналъ,
             Какъ будто Духъ Святой слова вамъ диктовалъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Будьте покойны! Повторять
             Вамъ дважды не прядется. Самъ могу понять:
             Что разъ въ тетрадь занесено,
             То не отниметъ у меня никто.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А все же выберите факультетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Къ юриспруденціи влеченья что-то нѣтъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я порицать васъ не могу.
             Науку эту самъ, сознаться, не люблю.
             За поколѣньемъ поколѣнье
             И нація одна вслѣдъ за другой
             Наслѣдуютъ, увы! безъ невѣденья,
             Законы и права, какъ недугъ роковой.
             Въ чемъ смыслъ когда-то былъ, то стало чепухою,
             А умъ -- безумствомъ. Правнукамъ бѣда!
             О правѣ, что родилося со мною,
             О нравѣ только томъ -- нѣтъ рѣчи никогда.
   

УЧЕНИКЪ.

             Какъ правильно и вѣрно ваше мнѣнье!
             Къ законамъ самъ теперь питаю отвращенье
             Вотъ теологію мнѣ развѣ научить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ обманъ васъ не желаю я вводитъ.
             Наука эта часто -- мракъ;
             Того гляди, и попадешь впросакъ.
             Въ ней столько яда да коварства,
             Что ядъ не отличить порою отъ лекарства.
             И тутъ (какъ и во всемъ) за одного держитесь
             Учителя; что скажетъ онъ, да то и положитесь,
             И вѣрьте, точно откровенью.
             Короче: лишь держитесь словъ и словъ
             Не смысла; и вамъ путь готовъ
             Въ земной тотъ рай, гдѣ мѣста нѣтъ сомнѣнью.
   

УЧЕНИКЪ.

             Но все-же? Слово вѣдь понятье означаетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Бываетъ! Но не стоитъ и трудиться.
             Вездѣ, гдѣ недочетъ въ понятіяхъ случится;
             Сейчасъ понятіе -- словечко замѣняетъ.
             Словами можно все: и правду доказать,
             Систему цѣлую научную создать,
             И вѣрить можно въ слово, и для слова жить
             И "іоту" -- да! въ словахъ неловко измѣнить.
   

УЧЕНИКЪ.

             Простите, что я такъ вамъ докучаю.
             Позволю я себѣ еще вопросъ задать:
             О медицинѣ,-- ахъ!-- ужасно я желаю
             О ней ваше словечко услыхать.
             Три года, что за срокъ! Вѣдь это ничего!--
             А поприще -- уй! уй какъ широко!
             Вотъ если получу отъ васъ я указанье,
             Такъ дальше ужъ идти самъ буду въ состоянья.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (про себя).

             Мнѣ тонъ сухой ужъ надоѣлъ,
             Давай-ка снова чорта разыграю.

(Громко).

             Духъ медицины, тотъ не мудрено понять.
             Вселенную сперва нашъ нужно изучать,
             А тамъ -- пусть міръ себѣ стоитъ,
             Какъ Богъ велитъ.
             Напрасно станете вы умъ свой изощрять.
             Узнать дано лишь то -- что суждено узнать,
             А случай кто за чубъ поймалъ,
             Тотъ и капралъ.
             Вы такъ прекрасно сложены,
             Ловки притомъ же вѣрно вы,
             Въ себя старайтесь вѣрить самъ,--
             А тамъ и всѣ повѣрятъ вамъ.
             Особенно старайтесь женщинъ изучать.
             Ихъ "ахъ" я "охъ"
             Велѣлъ самъ Богъ
             Однимъ и тѣмъ же исцѣлятъ.
             Серьезность напустите на себя умѣло,
             И смотришь: въ шляпѣ ваше дѣло.
             Внушить должно имъ ваше званье,
             Что вамъ подобнаго въ искусствѣ нѣтъ.
             Рѣшайте смѣло все, что много, много лѣтъ
             Другой, хоть и трудясь, рѣшить но въ состояньи,
             Пульсъ томно, сладко имъ пожмите,
             При случаѣ за талью ихъ схватите,
             При чемъ прибавьте, будто бы шутя:
             "Ужъ не шнуровка-ли узка?"
   

УЧЕНИКЪ.

             Эхъ! Это понимаю очень хорошо.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Суха всегда теорія -- за то
             Богато древо жизни -- сладкими плодами.
   

УЧЕНИКЪ.

             Ахъ! наслажденье спорить съ вами!
             Дозвольте -- къ вамъ опять явиться,
             Отъ вашей мудрости хоть крошки поживиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Всѣмъ, чѣмъ могу, готовъ помочь.
   

УЧЕНИКЪ.

             Нѣтъ, такъ ужъ не уйти мнѣ прочь!
             Прошу васъ, въ мой альбомъ хоть пару словъ черкните.
             Такъ -- въ знакъ благоволенья -- ужъ но откажите.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (пишетъ передаетъ).

             Извольте.
   

УЧЕНИКЪ (читаетъ).

             Eritis si cut Deus scientes bonum et malum.

(Кланяется и уходитъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ (одинъ).

             Держись-ка поговорки тетеньки -- змѣи! И мнится:
             Богоподобіемъ твоимъ придется подавиться.
   

Онъ же и Фаустъ.

ФАУСТЪ.

             Теперь куда?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Зависитъ отъ тебя.
             Людишекъ да людей посмотримъ-ка сперва.
             И съ наслажденіемъ (и съ пользою порою),
             Пройдешь ты этотъ курсъ, руководимый мною.
   

ФАУСТЪ.

             Длина моя хоть борода,
             А жить съ людьми все не умѣю я.
             Боюсь не выгорятъ попытки эти --
             Вращаться маѣ не приходилось въ свѣтѣ,
             Съ людьми ничтожествомъ кажусь я самъ себѣ;
             Конфузиться лишь буду я вездѣ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Все во-время прядетъ -- объ чемъ тужить?
             Кто вѣруетъ въ себя -- тотъ и умѣетъ жить.
   

ФАУСТЪ.

             На чемъ же мы отправимся съ тобой?
             Ни лошадей, ни слугъ нѣтъ у тебя.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Раскинемъ плащъ мы предъ собой
             Да и отправимся туда,
             Куда хотимъ. На сей войажъ
             Отважный не бери багажъ.
             Добуду воздуха немного огневаго,
             Онъ насъ подыметъ -- и готово.
             Легки мы -- такъ и полетимъ, ужъ полагаю,
             Ну! съ покой жизнью, съ новымъ счастьемъ поздравляю!
   

ПОГРЕБОКЪ АУЕРБАХА ВЪ ЛЕЙПЦИГѢ.

Кутящій кружокъ.

ФРОШЪ.

             Не пьютъ какъ слѣдуетъ! Никто вздоръ не болтаетъ.
             Что за компанія? Да, чортъ ихъ знаетъ!
             Размякли всѣ, какъ мокрая солома.
             А то бѣснуются точь жители Содома,
   

БРАНДЕРЪ.

             Самъ виноватъ! Зачѣмъ умъ не проявишь?
             Ни свинства, даже глупости не скажешь!
   

ФРОШЪ (льетъ ему вино на голову).

             То и другое на!
   

БРАНДЕРЪ.

                                           Дважды свинья!
   

ФРОШЪ.

             Просилъ же ты? Послушался тебя.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Ну, въ шею спорщиковъ! Смотри!
             Валяйте лучше пѣснь! Пей и ори!
             У-у-р-а-а!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

                                 Ай караулъ! Пропалъ!
             Хоть ты бы ваты для ушей досталъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Вотъ своды задрожать, раздавятъ насъ --
             Тогда увидите, что значитъ чистый басъ!
   

.

             Кто обижается -- проваливай со сходки!
             Тра-ла-ла-ла!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

                                 Ла-ла!
   

ФРОШЪ.

             Теперь въ порядкѣ глотка

(Поетъ).

             Какъ можетъ Папы власть досель
             Держаться, продолжаться...
   

БРАНДЕРЪ.

             Брось ты политику. Да ну, братъ, надоѣлъ!
             Я Бога, вѣришь ли, благодарю за то,
             Что въ римскихъ я дѣлахъ не значу ничего.
             Я не хвалясь, друзья мои, скажу,
             Ни канцлеромъ,-- царемъ быть даже не хочу.
             Но безъ начальства жить нельзя.
             Такъ выберемъ себѣ мы папу, господа!
             Вы сами выборовъ поймете все значенье
             И качествамъ какимъ дать нужно предпочтенье.
   

ФРОШЪ (поетъ).

                       Порхай, порхай, мой соловей,
                       Неси поклонъ любви моей!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Не нуженъ твой поклонъ! Шалишь!
   

ФРОШЪ.

             Нѣтъ нуженъ мой поклонъ, ты мнѣ не запретятъ!

(Поетъ).

                       Отворяй ворота -- ночь идетъ,
                       Отворяй ворота -- душка ждетъ.
                       Закрывай ворота -- до утра!..
   

ЗИБЕЛЬ.

             Пой, пой! Нарадуешься на нее.
             Досмотримъ-ка еще, кто проторгуетъ!
             Меня надула ужъ, да и тебя надуетъ.
             Пусть свяжется хоть съ дьявломъ -- мнѣ то что?
             На перекресткахъ всѣхъ пускай себѣ гуляетъ.
             Козла себѣ, коль хочетъ, выбираетъ.
             Мнѣ наплевать -- мнѣ все равно.
             Каковъ я тамъ бы ни былъ! Все-жъ она
             По поясъ мнѣ и то не доросла.
             Окошко выбить ей могу!
             Другихъ поклоновъ слать ей не хочу.
   

БРАНДЕРЪ (стуча по столу).

             Послушайте! Внимайте моей рѣчи!
             Я лишняго напрасно не скажу.
             Сидятъ влюбленные тутъ человѣчи,--
             Такъ въ честь ихъ пѣсенку спою.
             Пѣснь новая -- чистѣйшаго закала.
             Подхватывайте вы! Я буду запѣвало.

(Поетъ).

                       Въ подвалѣ крыса разъ жила.
                       Сыръ, масло ѣстъ старуха;
                       Себѣ на маслѣ завела,
                       Какъ докторъ Лютеръ, брюхо.
                       Стряпуха ядъ я подпусти --
                       И крысѣ тошно на землѣ.
   

ХОРЪ.

                       Вотъ втюрилась бѣдняжка!
                       Вотъ втюрилась бѣдняжка!
   

БРАНДЕРЪ.

                       Она туда,-- она сюда,
                       Льетъ, льетъ, не помогаетъ!
                       И рветъ и мечетъ до утра,
                       А боль не утихаетъ!
                       Какъ ни мечись, ни плачься тутъ,
                       Видать, мадамъ, тебѣ капутъ...
                       Разъ втюрилась бѣдняжка!
   

ХОРЪ.

                       Разъ втюрилась бѣдняжка!
   

БРАНДЕРЪ.

                       Какъ шалая она бѣжитъ.
                       Да въ кухню угодила.
                       Задравши лапки вверхъ, лежитъ
                       Да въ носикъ затрубила.
          ощущаешь ихъ сначала приближенье:
             Но хлынутъ вдругъ губительной волной --
             И вотъ, вокругъ тебя вездѣ опустошенье.
             Съ охотою летитъ ихъ рой на каждый зовъ
             И намъ вредить всегда готовъ.
             Все въ нихъ обманъ. Они влекутъ насъ въ муки,
             И голосъ сладокъ ихъ, какъ ангельскіе звуки...
             Но время намъ домой: темнѣетъ небосклонъ;
             Становится свѣжо, туманъ на лугъ ложится...
             Но чѣмъ вдали твой взоръ такъ пораженъ?
             Къ чему онъ такъ сквозь мракъ ночной стремится?
   

Фаустъ.

             Ты видишь черную собаку въ озимяхъ?
   

Вагнеръ.

             Да, вижу; ужь давно она въ моихъ глазахъ;
             Но что же страннаго ты въ этомъ замѣчаешь?
   

Фаустъ.

             Смотри внимательнѣй и отвѣчай потомъ:
             За что ее ты принимаешь?
   

Вагнеръ.

             За пуделя; онъ ищетъ тамъ чутьёмъ
             Хозяйскій слѣдъ и носится полями.
   

Фаустъ.

             Смотри, какъ онъ спиральными кругами
             Къ намъ подвигается. Коль вѣрить мнѣ глазамъ,
             За нимъ огонь и дымъ несутся по слѣдамъ.
   

Вагнеръ.

             Я вижу пуделя и кромѣ, увѣряю,
             Я ничего не замѣчаю.
             Обману глазъ подвергнуться ты могъ.
   

Фаустъ.

             Мнѣ кажется, что онъ у нашихъ ногъ
             Магическія сѣти разстилаетъ.
   

Вагнеръ.

             Онъ, просто, прыгаетъ и морду опускаетъ.
             Бѣдняжечка смутился оттого,
             Что не хозяина находитъ своего,
             А незнакомцевъ двухъ.
   

Фаустъ.

             Кругъ меньше становится,
             А онъ все ближе къ намъ.
   

Вагнеръ.

             Ты можешь убѣдиться.
             Что это не призракъ, а -- просто пёсъ.
             Ты видишь: онъ рычитъ, вотъ легъ онъ и поползъ
             Вертитъ хвостомъ и подойти боится.
   

Фаустъ.

             Сюда, сюда!
   

Вагнеръ.

             Онъ глупъ, какъ глупы всѣ щенки.
             Остановись -- и онъ на лапы станетъ;
             Иди -- онъ поползетъ и голову протянетъ;
             Брось палку -- онъ пойдетъ за нею въ глубь.
   

Фаустъ.

             Ты правъ: обманутъ я воображеньемъ;
             Въ немъ даже признака не видно привидѣнья --
             Все это дресировки плодъ.
   

Вагнеръ.

             Хорошее собаки воспитанье
             И мудреца холодный взглядъ займетъ;
             А пудель стоить твоего вниманья
             И ласкъ, и милостей твоихъ,
             Какъ ученикъ студентовъ удалыхъ.
   

III.
УЧЕНЫЙ КАБИНЕТЪ.

Фаустъ (входя съ пуделемъ).

             Спустилась ночь и мракъ свой въ небесахъ
             И на землѣ повсюду разстилаетъ,
             И въ душу намъ вселяя тайный страхъ,
             Какія-то въ ней думы пробуждаетъ.
             Заснули всѣ стремленія страстей,
             Угомонивъ дневныхъ заботъ тревогу,
             И къ ближнему любовь опять сильнѣй
             Горитъ въ душѣ съ благоговѣньемъ къ Богу.
   
                       Пудель, на мѣсто! что рыскать! уймись,
                       Или почуялъ ты, что у порога?
                       На, вотъ подушку! за печкой ложись!
                       Насъ ты потѣшилъ довольно дорогой:
                       Помню прыжки удалые твои --
                       Лягъ же теперь и засни-себѣ смирно,
                       И отъ хозяина, гость его мирный,
                       Ты благодарно всѣ ласки прими!
   
             Въ тотъ часъ, когда затеплится лампада
             И уголъ нашъ смиренный озаритъ,
             Прольется въ грудь какая-то отрада
             И громче въ насъ душа заговоритъ.
             Надежда вновь на днѣ ея глубокомъ
             Свой пышный цвѣтъ внезапно разовьетъ,
             И манитъ вновь насъ къ жизненнымъ потокамъ
             И снова, насъ лаская, къ нимъ влечетъ.
   
                       Пудель, замолкни! твой лай безпокойный,
                       Громко въ безмолвіи ночи звеня,
                       Можетъ ли ладить съ той музыкой стройной,
                       Что раздается въ душѣ у меня?
                       Также и люди: что имъ не понятно,
                       Что такъ прекрасно, свѣтло, благодатно,
                       Что ихъ мѣшаетъ страстямъ иногда --
                       Также облаять готовы всегда.
   
             Но, ахъ, я чувствую, успокоенья болѣ
             Изъ глубины души не въ силахъ вызвать я.
             Напрасно я къ нему стремлюсь всей силой воли:
             Изсякла животворная струя,
             Чтобъ жаждой жгучею опять томить меня.
             О, только лишь тогда, какъ мы его теряемъ,
             Мы узнавать и цѣну начинаемъ
             Всему небесному, и жаждемъ воспріять
             Святаго откровенья благодать.
             Нигдѣ оно, исполненное свѣта,
             Такою истиной высокой не горитъ,
             Какъ на страницахъ Новаго Завѣта.
             Душа моя желаніемъ кипитъ,
             Полна неудержимаго стремленья
             Раскрыть оригиналъ святой
             И перевесть его въ благоговѣньи
             На милый мнѣ языкъ -- на мой языкъ родной.

(Онъ открываетъ книгу и готовится переводить.)

             Написано: "въ-началѣ слово было" --
             И тутъ я сталъ и не могу понять:
             Могла ли быть такая въ словѣ сила?
             И это долженъ я иначе передать.
             Коль свыше озаренъ я истинно, то далѣ
             Я простираю мысль, и этотъ текстъ святой --
             Такъ объясняетъ разумъ мой --
             Онъ говоритъ: "быль Духъ въ-началѣ..."
             И вотъ остановленъ на первой я строкѣ,
             Задумавшись, сижу съ перомъ въ рукѣ,
             А мысль въ нее все глубже проникаетъ:
             Но Духъ ли все творитъ и созидаетъ?
             Нѣтъ, слѣдуетъ сказать: "была
             Въ-началѣ разлита невидимая Сила".
             И вотъ мнѣ эта мысль другую привела
             И разумъ мой внезапно озарила,
             И записать ее сейчасъ же я готовъ --
             И я пишу: "въ-началѣ всѣхъ вѣковъ
             Лишь Дѣйствіе Зиждительное было".
             Коль хочешь со мною пріютъ мой дѣлить,
             Чуръ, пудель, не рыскать, не лаять, не выть!
             Товарищъ такой безпокойный -- мученье;
             Нѣтъ, мнѣ ужь съ тобою приходитъ бѣда,
             И кто-нибудь вонъ долженъ выйти въ мгновенье.
             Ну, цыцъ же! иль маршъ! видишь, дверь отперта!
   
             Что вижу? какое свершаеіся чудо!
             Не призракъ ли это все грёзы больной?
             Мой пудель ростетъ, все ростетъ -- и откуда
             Берется въ немъ ростъ необъятный такой?
             Въ немъ болѣе нѣтъ ужь собачьяго вида...
             Такъ вотъ кто былъ мною сюда приведенъ!
             Глаза -- какъ огонь, пасть широко открыта,
             Какъ лошадь морская, чуть движется онъ.
             Не вырвешься, нѣтъ! Коль попался мнѣ въ руки
             И какъ ты ни силенъ, и какъ ни могучъ,
             Но эти чертовскія, адскія штуки
             Какъ-разъ покоритъ соломоновъ мнѣ ключъ!
   

Духи (въ корридорѣ).

                       Одинъ ужь попался изъ насъ.
                       Смотрите, никто, чтобъ изъ васъ
                       Отсюда за нимъ не совался!
                       Вѣдь, словно лисица въ капканъ,
                       Чортъ старый попался въ обманъ;
                       Попался -- и тамъ онъ остался.
                       Летайте, шныряйте вездѣ:
                       Вверху и внизу, и коль можно,
                       Ему помогите въ бѣдѣ,
                       Да только лишь чуръ осторожно.
                       Его не оставить же тамъ!
                       Вѣдь вѣрный слуга онъ былъ намъ.
   

Фаустъ.

             Чтобъ къ звѣрю подойдти я могъ,
             Я заклинанья четырехъ
             Употреблю теперь.
                       Пускай пылаетъ Саламандра;
                       Ундина пусть кружится;
                       Пускай исчезнетъ Сильфа,
                       А домовой трудится.
             Кто не знаетъ свойства
             Четырехъ стихій,
             Кто не знаетъ силъ ихъ,
             Тотъ не будетъ вѣчно
             Властенъ надъ духами.
                       Исчезни въ огнѣ, Саламандра!
                       Волною, Ундина, катись!
                       Въ блестящей красѣ метеора
                       Сіяніемъ, Сильфа, зажгись.
                       Домашнюю помощь давай
                                 Incubus! Incubus!
                       Явись и союзъ заключай!
             Нѣтъ, знать, стихіи не одной
             Не слито съ тварью этой злой:
             Она недвижима стоитъ,
             Стоитъ, косится и рычитъ.
             Все ни почемъ! Постой же, звѣрь,
             Я закляну сильнѣй теперь.
                       Ужъ если изъ адскаго мрака
                       Ты лыжи сюда навострилъ,
                       Смотри: передъ силою этого знака
                       Склоняются сонмы всѣхъ діавольскихъ силъ.
             Какъ поднимается щетина у проклятаго!
                       Смотри, узнало ль ты Его,
                       Отверженное существо?
                                 Его -- распятаго,
                                 Неизреченнаго,
                                 Копьемъ пронзеннаго
                       Владыку и Создателя всего?
             Загнанный за печь, онъ все выростаетъ:
             Столъ ужь не меньше слона, и собой
             Все онъ пространство въ углу занимаетъ,
             Хочетъ разлиться туманною мглой.
             Стой! Къ потолку я не дамъ подниматься,
             Скоро и такъ подопрешь потолокъ!
             Ну же, склоняйся! Ты долженъ валяться
             Вмигъ у хозяина ногъ.
             Видишь, грожу я не даромъ:
             Обдалъ тебя ужь священнымъ я жаромъ
             Пламенемъ небомъ обжегъ.
                       Не жди же, проклятый,
                       Не жди же, ты, снова,
                       Сильнѣе трикраты
                       И свѣта и слова!
   

Мефистофель
(выходя изъ разсѣявшагося тумана, изъ-за печки, въ одеждѣ странствующаго студента).

             Что надобно и что случилось?
             Къ-чему ужасный шумъ такой?
   

Фаустъ.

             А! вотъ что въ пуделѣ таилось:
             Схоластикъ. Случай пресмѣшной!
   

Мефистофель.

             Привѣтъ мой доктору! Ну, славно
             Я пропотѣлъ, по милости твоей.
   

Фаустъ.

             Какъ звать тебя?
   

Мефистофелъ.

                                           Вопросъ забавный
             На языкѣ того, кто сущность лишь вещей,
             А не слова узнать желаетъ,
             Кто всѣ слова въ названьяхъ презираетъ.
   

Фаустъ.

             Но вашу сущность, господа,
             Скорѣй по имени узнаешь;
             По немъ злодѣя отъ плута,
             Лжеца отъ вора различаешь.
             Когда ты не изъ нихъ, такъ кто же ты такой?
   

Мефистофель.

             Я часть великой силы той,
             Которая, стремясь ко злу, творитъ благое.
   

Фаустъ.

             Отвѣть загадочный...
   

Мефистофель.

                                           Духъ отрицанья я,
             И имъ я вправѣ быть! Взгляни на все земное:
             Все, что рождается, въ чемъ жизни есть струя --
             Рождается, живетъ, затѣмъ, чтобъ вновь стремиться
             Къ уничтоженью своему.
             Поэтому, ты видишь, ничему
             Гораздо лучше бы не быть и не родиться.
             Итакъ, что всѣ зовутъ грѣхомъ
             Иль истребленіемъ, иль зломъ --
             Короче, всѣ явленія такія --
             Все это есть моя стихія.
   

Фаустъ.

             Ты видишь часть одну въ себѣ,
             А, между-тѣмъ, ты весь передо мною!
   

Мефистофель.

             Что дѣлать! скроменъ я душою,
             А истину сказалъ тебѣ.
             Когда за цѣлый міръ себя обыкновенно
             Вы принимаете и цѣною вселенной
             Зовете міръ глупцовъ -- я часть отъ части той,
             Что прежде всѣмъ была, создавши все собой
             Я часть той тьмы, носившейся сначала,
             Которая въ себѣ свѣтъ гордый зарождала,
             Тотъ свѣтъ, что съ матерью своей,
             Угрюмой ночью, споритъ вѣчно
             О первенствѣ въ пространствѣ безконечномъ.
             Но что жь? какъ долго ни велся
             Раздоръ ужаснѣйшій, а вышло-то на дѣлѣ,
             Что выигрышъ ему одинъ лишь удался:
             Онъ отразился лишь на тѣлѣ;
             Онъ безотлучный рабъ его,
             Всегда изъ тѣла онъ стремится,
             На немъ различными цвѣтами онъ ложится
             И упирается въ него.
             Недолго, думаю, блистать ему лучами --
             Исчезнетъ вмѣстѣ онъ съ тѣлами.
   

Фаустъ.

             Теперь понятна мнѣ обязанность твоя:
             Большое разрушать нѣтъ силы у тебя,
             Такъ съ мелочей ты началъ, для потѣхи.
   

Мефистофель.

             Да, истинно, плохіе въ томъ успѣхи,
             И это, видишь, значитъ то,
             Что нѣчто будетъ споръ всегда вести съ ничто.
             Ужъ съ чѣмъ не подступалъ я къ міру: и съ волнами
             И бурей грозной, и съ громами;
             Ужь чѣмъ его не распекалъ:
             Землетрясеньями, пожаромъ --
             Нѣтъ! всѣ труды пропали даромъ:
             Спокойно, ничему какъ-будто не внемля,
             Стоятъ-себѣ и воды, и земля --
             Проклятая матерія!-- а племя
             Людей съ животными?-- нѣтъ силъ!
             Напрасно съ ними тратишь время.
             Вѣдь сколько ихъ переморилъ,
             А все живутъ -- здоровы, свѣжи,
             И кровь кипитъ, и все ихъ тьма
             И племена идутъ все тѣ же --
             Ну, просто, хоть сойди съ ума!
             И на землѣ, и въ атмосферѣ,
             Въ водѣ, въ жару и въ холоду --
             Вездѣ ростки пускаютъ на бѣду,
             И жизнь нигдѣ, посмотришь, не въ накладѣ.
             Не захвати я здѣсь на часть себѣ огня,
             Мѣстечка не было бъ, конечно, для меня,
   

Фаустъ.

             Какъ? этой силѣ всемогущей,
             Премудрой, вѣчной и святой,
             Ты, дьяволъ, злобно вопіющій,
             Грозишь безсильною рукой?
             Смирись, хаоса порожденье!
             Оставь преступныя стремленья
             И цѣль другую здѣсь найди!
   

Мефистофель.

             Подумаемъ объ этомъ -- погоди;
             Когда-нибудь мы потолкуемъ болѣ;
             Но мнѣ теперь позволишь ли уйдти?
   

Фаустъ.

             Къ-чему же спросы тутъ? Въ твоей вѣдь это волѣ.
             Мы познакомились теперь,
             Прошу покорнѣйше впередъ о посѣщеньи;
             Какъ вздумаешь; въ окно, въ трубу, иль въ дверь...
             Являться можешь ты во всякое мгновенье.
   

Мефистофель.

             Чтобъ я отсюда выйти могъ,
             Есть небольшое затрудненье;
             Нога колдуньи тамъ -- взгляни-ка на порогъ.
   

Фаустъ.

             А! въ пентаграммѣ вся преграда!
             Да какъ же ты, исчадье ада,
             Такъ недогадливъ былъ, когда
             За мною вслѣдъ вошелъ сюда?
   

Мефистофель.

             Ты посмотри; начерченная косо,
             Она на улицу глядитъ угломъ однимъ,
             И онъ расходится...
   

Фаустъ.

                                           Вотъ славно удалося!
             Итакъ, останешься ты плѣнникомъ моимъ?
             Ну, случай послужилъ чудесно!
   

Мефистофель.

             Вѣдь пудель, какъ тебѣ извѣстно,
             Сюда вскочилъ однимъ прыжкомъ
             И не видалъ; а дѣло-то потомъ
             Ваяло совсѣмъ-другое направленье,
             И выйти дьяволу теперь ужь мудрено.
   

Фаустъ.

             Ну, если въ дверь нельзя, такъ выходи въ окно.
   

Мефистофель.

             Но у чертей и привидѣній
             Есть свой особенный законъ:
             Какимъ путемъ вошелъ, такимъ ступай и вонъ!
             Я это выполнить обязанъ,
             И въ этомъ случаѣ, какъ видишь ты, я связанъ.
   

Фаустъ.

             И адъ имѣетъ кодексъ свой!
             Ну что жь? помоему, такъ должно
             Теперь условиться съ тобой.
   

Мефистофель.

             Все выполнимъ: довѣрься смѣло,
             И что захочешь -- все дадимъ;
             Но это вѣдь нешуточное дѣло,
             И мы объ немъ на-дняхъ поговоримъ.
             Ты мнѣ повѣрь, я не забуду --
             Меня теперь лишь отпусти!
   

Фаустъ.

             Да погоди; ужель минуту
             Еще нельзя со мною провести?
   

Мефистофель.

             Къ тебѣ опять явлюсь я скоро;
             Довольно впереди намъ дней для разговора.
   

Фаустъ.

             Да развѣ я тебѣ ловушку разставлялъ?
             Вѣдь самъ ты въ сѣти попадаешь.
             Нѣтъ, чорта крѣпко ужь держи, коль въ нихъ попалъ:
             Не то его не скоро вновь поймаешь.
   

Мефистофель.

             Ну, если хочешь ты, пожалуй, остаюсь,
             И, чтобъ вполнѣ ты мною былъ доволенъ,
             Моимъ искусствомъ я занять тебя берусь.
   

Фаустъ.

             Ты совершенно въ этомъ воленъ;
             Но чтобы былъ во всемъ изящный вкусъ.
   

Мефистофель.

             О, ты такую вкусишь сладость,
             Такой восторгъ всю душу обойметъ,
             Такую ощутишь неслыханную радость,
             Что насладишься въ мигъ ты болѣе, чѣмъ въ годъ!
             Духовъ невиданное пѣнье,
             Живыя, свѣтлыя видѣнья
             Невыразимой красоты,
             Благоуханье и цвѣты --
             Все это упоитъ въ тебѣ и обонянье,
             И вкусъ, и зрѣніе, и слухъ,
             И погрузитъ въ очарованье,
             И оживитъ уснувшій духъ.
             Приготовленій мнѣ для этого не надо:
             Мы всѣ здѣсь на-лицо. Ну, начинай, ребята!
   

Духи.

                       Исчезните своды
                       Съ туманною мглой --
                       Пусть свѣтитъ намъ ярко
                       Эѳиръ голубой;
                       Пусть темныя тучи
                       По вѣтру летятъ.
                       Вотъ звѣзды зажглися,
                       Вотъ солнца горятъ;
                       Небесныя дѣти
                       Блестящей толпой
                       Плывутъ, разливая
                       И миръ, и покой;
                       И нѣга, и чары
                       Несутся имъ вслѣдъ;
                       Златистыя тучки
                       На землю льютъ свѣтъ.
                       Въ дубровахъ тѣнистыхъ,
                       Подъ склономъ дерёвъ,
                       Чета молодая
                       Вкушаетъ любовь.
                       Сплетаются дружно
                       На вѣтвяхъ листки,
                       И кисть винограда
                       Ложится въ тиски;
                       Слезою янтарной
                       Бѣжитъ сладкій сокъ;
                       Журчитъ по каменьямъ
                       Кристальный потокъ,
                       Покинувъ и горы
                       И бархатъ луговъ,
                       И стелется моремъ
                       Близь тучныхъ холмовъ;
                       А птицы щебечатъ
                       И къ солнцу полетъ,
                       Кружась, направляютъ
                       Подъ яхонтный сводъ;
                       Летаютъ, порхаютъ
                       Онѣ въ островахъ,
                       Которые, словно,
                       Дрожатъ на волнахъ;
                       И пѣсни, и клики
                       Тамъ въ хоры слились,
                       И вотъ, на свободѣ,
                       Ужь всѣ разбрелись:
                       Кто въ горы, кто въ море
                       Плывутъ и летятъ --
                       Всѣ къ жизни стремятся,
                       Всѣ жизни хотятъ;
                       И вдаль всѣ несутся --
                       Туда, все туда,
                       Гдѣ ярко сіяетъ
                       Любви ихъ звѣзда.
   

Мефистофель.

             Заснулъ. Спасибо вамъ, друзья!
             Угомонился онъ, подъ хоръ вашъ сладкогласный,
             И за концертъ у васъ въ долгу останусь я.
             Нѣтъ, дьявола сковать, дружокъ мой, трудъ напрасный:
             Еще надъ нимъ плохой ты властелинъ.
             Летайте жь вкругъ его незримыми роями!
             Ахъ, еслибъ зубъ попался мнѣ одинъ --
             Крысиный зубъ, чтобъ чару снять съ порога,
             Тутъ нужно времени немного.
             Да вотъ одна ужь гдѣ-то и скребетъ,
             Я кликну, и она на голосъ мой придетъ.
                       Властитель крысъ, мышей, лягушекъ,
                       Сверчковъ, клоповъ и разныхъ мушекъ
                       Черезъ меня дастъ тебѣ приказъ
                       Сюда явиться сей же часъ,
                       И тамъ, гдѣ масломъ онъ помажетъ,
                       Глодать порогъ, когда прикажетъ!
                       Вотъ суетится ужь одно.
                       Ну, за работу, живо, смѣло!
                       Ты видишь чару: вотъ она --
                       Тамъ, на краю! грызокъ -- и кончено все дѣло!
                       Желаю, Фаустъ, вамъ пріятнѣйшаго сна. (Исчезаетъ).
   

Фаустъ (просыпаясь).

                       Уже ль пропало вновь духовное стремленье,
                       И вновь обманутъ я? Ужели этотъ бѣсъ
                       Мнѣ только грезился въ лукавомъ сновидѣньѣ?
                       А пудель все-таки исчезъ!
   

IV.
УЧЕНЫЙ КАБИНЕТЪ.

Фаустъ, потомъ Мефистофель.

Фаустъ.

             Кто тамъ стучится въ дверь? кто?
   

Мефистофель.

                                                     Я.
   

Фаустъ.

                                                               Что за досада!
             Войди!
   

Мефистофель.

             Три раза твой отвѣть мнѣ слышать надо.
   

Фаустъ.

             Войди, войди!
   

Мефистофель.

             Ну, вотъ-такъ удружилъ!
             О, сладимъ мы съ тобой! Чтобъ остудить твой пылъ
             И разогнать туманъ мечтаній,
             Къ тебѣ дворянчикомъ явиться вздумалъ я.
             Смотри: въ пунцовомъ я кафтанѣ,
             Онъ какъ въ огнѣ горитъ, отъ золота блестя;
             Плащъ изъ матеріи отличной
             Обшитъ широкимъ галуномъ;
             И все, какъ видишь ты, прилично:
             И шляпа съ перьями, и шпага подъ плащомъ.
             Къ твоимъ услугамъ я. Теперь принарядиться
             Тебѣ мой искренній совѣтъ,
             Чтобы вступить развязнѣй въ свѣтъ
             И свѣтской жизни поучиться.
   

Фаустъ.

             Какое платье я ни вздумалъ бы надѣть,
             Подъ нимъ тоскѣ моей съ страданьемъ не уняться;
             Я слишкомъ-старъ, чтобъ вздоромъ забавляться,
             И слишкомъ-молодъ, чтобъ желаній но имѣть.
             Что можетъ дать мнѣ свѣтъ? какое утѣшенье?
             Въ немъ пѣсня вѣчная и горькая для насъ
             Одна: лишенья и лишенья!...
             Вотъ что трещатъ намъ въ уши каждый часъ,
             О чемъ всю жизнь намъ до могилы,
             Среди заботъ, досуговъ и трудовъ,
             Однообразно и уныло
             Напоминаетъ бой часовъ.
             День наступающій я съ ужасомъ встрѣчаю
             И слезы лить готовъ ужь напередъ:
             Ни одному желанію, я знаю,
             Онъ исполненія съ собой не принесетъ;
             Я знаю напередъ, что онъ, въ своемъ теченьи,
             Иль неудачей, иль сомнѣньемъ
             Готовъ и сладость мнѣ надежды отравить,
             И всѣ души моей высокія стремленья
             Своею пустотой въ зародышѣ сгубить.
             Когда жь настанетъ ночь и все покроетъ тьмою --
             И тутъ, на ложѣ сна, средь мертвой тишины,
             И тутъ напрасно я душой стремлюсь къ покою:
             Меня томятъ мучительные сны.
             И Богъ, всесильный Богъ, который обитаетъ
             Въ моей груди и жизнію моей
             И всѣми силами незримо управляетъ,
             Который душу мнѣ въ стремленьяхъ возвышаетъ,
             Онъ не пошлетъ извнѣ отрады ей.
             И вотъ, вотъ почему мнѣ жизнь ужь стала въ тягость,
             И я кляну ее, и смерть была бы въ радость...
   

Мефистофель.

             Ни для кого, однако, не была
             Она здѣсь гостьею отрадной.
   

Фаустъ.

             Блаженъ, кому она въ бою рукою хладной
             Вѣнокъ лавровый принесла,
             Кого, средь тишины и сладостнаго мира,
             На ложѣ нѣги, послѣ пира,
             Въ объятіяхъ любовницы нашла.
             О! для чего, въ тотъ мигъ, когда душа тонула
             Въ восторгъ созерцаньи своего --
             О, для чего она сномъ вѣчнымъ не уснула!
   

Мефистофель.

             А кто-то все-таки напитка одного
             Въ ту ночь хлебнуть не смѣлъ...
   

Фаустъ.

                                                     Въ твоемъ, я вижу, вкусѣ
             Шпіонство.
   

Мефистофель.

             Да, кой-что я знаю, признаюся,
             Хоть отъ всевѣдѣнья далекъ.
   

Фаустъ.

             О, ежели въ тотъ мигъ знакомый звукъ отвлекъ
             Меня отъ гибели и, усыпивъ страданья,
             Мечтой о прежнихъ дняхъ душѣ моей блеснулъ
             И эхомъ сладкаго для ней воспоминанья
             Остатокъ дѣтскихъ чувствъ жестоко обманулъ:
             За-то кляну я все теперь, что увлекаетъ,
             Что льститъ душѣ, манитъ ее мечтой
             И, ослѣпивъ се, томимую тоской,
             Въ живомъ вертепѣ заключаетъ.
             Но прежде я всего тебя кляну -- тебя,
             Увѣренность въ высокомъ назначеньи,
             Которой вѣчно въ ослѣпленьи
             Нашъ умъ ласкаетъ самъ себя!
             Кляну наружность я и блескъ ея ничтожный,
             Все затѣвающій -- и все, что намъ даритъ
             И сны отрадные, и въ грёзахъ насъ тревожно
             И къ славѣ, и къ безсмертію манитъ!
             Кляну я все, что мило въ обладаньи:
             Ребенка, женщину, нашъ плугъ, нашъ кровъ родной!
             Кляну земныя всѣ стяжанья,
             Когда лишь буйныя дѣянья
             Они внушаютъ намъ, иль сладостный покой
             На ложе мягкое шлютъ лѣности! Проклятье
             Шлю и тебѣ, душистый гроздій сокъ!
             И вамъ, горячія объятья --
             Послѣдняя любви отрада и вѣнокъ!
             Кляну надежды обольщенье!
             Кляну судьбу и жизнь мою!
             Тебя же, глупое терпѣнье,
             Сто тысячъ разъ проклятью предаю!
   

Хоръ духовъ (невидимо).

                       Увы! увы!
                       Разрушилъ ты
                       Рукою мощной
                       Міръ красоты.
                       Онъ полубогомъ
                       Разбитъ весь въ прахъ,
                       И мы обломки
                       Несемъ въ слезахъ
                       Изъ всѣхъ могучихъ
                       Земли сыновъ!
                       Другой здѣсь, лучшій,
                       Создай ты вновь!
                       Пускай вмѣстится
                       Въ твою онъ грудь,
                       И снова жизни
                       Начни ты путь!
                       И обновленной
                       Душѣ, въ привѣтъ,
                       Восторгъ и пѣсни
                       Польются вслѣдъ.
   

Мефистофель.

                       Вѣдь эти крошки
                       Всѣ изъ моихъ.
                       Какъ умны! Слушай
                       Совѣты ихъ:
                       Изъ заточенья,
                       Гдѣ мысль и кровь
                       Въ оцѣпенѣньи,
                       На волю вновь,
                       На пиръ веселья
                       И новый трудъ,
                       Въ міръ наслажденья
                       Они зовутъ.
             Тоскою не шути, или она убьетъ,
             Какъ коршунъ, жизнь въ изнывшей груди.
             Какой бы вкругъ тебя ни находился сбродъ,
             Все человѣкомъ быть тебя изучатъ люди.
             Однако, не подумай ты, чтобъ я
             Хотѣлъ съ толпой смѣшать тебя;
             Хоть самъ я невеликій баринъ,
             Но если жизнь ты хочешь разузнать,
             Такъ отнесись ко мнѣ -- и будешь благодаренъ;
             А я готовъ услугу оказать.
             Пожалуй, хоть сейчасъ условимся съ тобою,
             И буду я товарищемъ твоимъ;
             Л если угожу усердіемъ моимъ,
             То остаюсь навѣкъ тебѣ слугою.
   

Фаустъ.

             А за услугу что наоборотъ?
   

Мефистофель.

             Э, полно! мы свести успѣемъ счетъ.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, нѣтъ, любезнѣйшій, ты не такого сорта:
             Вѣдь ради-Бога ничего
             Для ближняго не выпросишь у чорта.
             Ты эгоистъ; я жду условья твоего;
             Съ такимъ слугой въ дому опасно...
   

Мефистофель.

             Съ твоимъ желаніемъ согласно,
             Я обязательство даю тебѣ служить:
             Коль-хочешь, на посылкахъ быть
             И дѣлать всё. Когда же "тамъ" сойдемся,
             То мы съ тобою разочтемся.
   

Фаустъ.

             Объ этомъ "тамъ" забочусь мало я.
             Разрушь ты этотъ міръ, создай на мѣстѣ этомъ
             Другой -- мнѣ все-равно: вся радость бытія
             Мнѣ льется изъ земли, и этимъ солнца свѣтомъ
             Печальный путь мой озаренъ.
             Сомкни глаза мнѣ смерти сонъ --
             Тогда мнѣ дѣла нѣтъ, что "тамъ" насъ ожидаетъ --
             Любовь ли въ мірѣ томъ, иль ненависть пылаетъ,
             И есть ли въ немъ, какъ въ этомъ, верхъ и низъ.
   

Мефистофель.

             Такъ въ этомъ случаѣ во мнѣньяхъ мы сошлись.
             Ну, заключимъ союзъ! И ты увидишь вскорѣ,
             Что цѣлое тебѣ я дамъ блаженства море,
             Дамъ то, что никому не снилось и во снѣ.
   

Фаустъ.

             Что можешь дать ты, бѣдный дьяволъ, мнѣ?
             Постигнуть ли тебѣ подобное творенье,
             Думъ человѣческихъ высокое стремленье?
             Есть пища у тебя, но ой не будешь сытъ.
             Дашь золота?-- Оно, какъ ртуть, изъ рукъ скользитъ,
             Игра, съ которою нѣтъ выигрыша. Что же?
             Ты приведешь ко мнѣ красавицу на ложе,
             Которая, прильнувъ къ устамъ моимъ,
             Другому взглядами сулитъ любви награду!
             Дашь славу мнѣ -- боговъ любимую отраду?
             Но слава исчезаетъ вѣдь, какъ дымъ!
             Нѣтъ, дай мнѣ плодъ, который истлѣваетъ
             На деревѣ, межь-тѣмъ, какъ съ каждымъ днемъ
             Все дерево пышнѣе расцвѣтаетъ.
   

Мефистофель.

             Такія рѣдкости мнѣ просто нипочёмъ;
             Ихъ, сколько хочешь, дать могу я;
             Все дѣло, милый мой, не въ томъ:
             Есть лучше что-нибудь, чѣмъ друга угощу я.
   

Фаустъ.

             Когда на ложѣ сна усталою душой
             Хотя минуту я вкушу успокоенье;
             Когда хоть разъ скажу: "доволенъ я собой",
             И силой чаръ и обольщенья
             Ты усыпишь меня средь нѣги упоенья --
             Тогда пускай свершится жребій мой!
             Согласенъ?
   

Мефистофель.

                                 По рукамъ!
   

Фаустъ.

                                           И если въ то мгновенье
             Хоть разъ скажу я: "погоди,
             Мигъ быстролетный наслажденья,
             Ты сладокъ!" -- пусть въ моей груди
             Тогда угаснетъ жизни сила
             И смерти колоколъ уныло
             Звукъ погребальный разольетъ!
             Пускай сорвется стрѣлка часовая,
             И, отъ услугъ тебя освобождая,
             Послѣдній часъ мой здѣсь пробьетъ!
   

Мефистофель.

             Смотри, обдумай напередъ!
             Вѣдь всё припомню я!
   

Фаустъ.

                                           Имѣешь право.
             Ужь все обдумано давно.
             Жизнь настоящая -- плохая мнѣ забава:
             Вѣдь быть рабомъ и въ ней мнѣ суждено,
             А чьимъ бы мнѣ ни быть -- не все ль равно?
   

Мефистофель.

             Такъ ныньче жь начинаю службу
             За докторскимъ столомъ; а ты не откажи
             Въ одномъ, любезнѣйшій -- ужь сдѣлай же мнѣ дружбу:
             На жизнь и смерть двѣ строчки напиши!
   

Фаустъ.

             Педантъ! росписки ты желаешь?
             Иль мужа честнаго ты въ мірѣ не встрѣчалъ?
             Иль слову моему но довѣряешь,
             Которымъ душу я сковалъ?
             Когда стремится все, и все дорогой скользкой
             Идетъ между соблазновъ и страстей --
             Что значитъ глупая росписка?
             Нѣтъ, слово честное вѣрнѣй;
             Хоть звукъ оно и кажется химерой,
             Но съ дѣтства въ носъ заключена
             Къ нему таинственная вѣра,
             И честная душа всегда ему вѣрна.
             Блаженъ, кто слово сохраняетъ!
             Онъ въ жертву всё готовь ему отдать;
             Но подпись, но пергаментъ и печать --
             Всё это насъ, какъ призракъ, устрашаетъ.
             Вся сила слова подъ перомъ
             Въ одно мгновенье исчезаетъ...
             Ну, дьяволъ! выбирай же, чѣмъ писать: рѣзцомъ,
             Кинжаломъ, грифелемъ -- на мраморѣ, на стали,
             Иль на бумагѣ?
   

Мефистофель.

                                           Да нельзя ли
             Безъ этихъ громкозвучныхъ словъ?
             Къ-чему такія все натяжки,
             Когда тутъ надобенъ одинъ клочокъ бумажки
             Да капля крови?...
   

Фаустъ.

                                           Ну, коль хочешь, я готовъ,
             И руку приложу къ нелѣпому условью.
   

Мефистофель.

             Необъяснимое вѣдь слито что-то съ кровью...
   

Фаустъ.

             Боишься, что нарушу договоръ?
             О, нѣтъ! Въ чемъ клятву далъ, къ тому ужь съ-давнихъ-поръ
             Неудержимо я стремился.
             Я слишкомъ-высоко ужь заносился
             И черезчуръ быль гордъ; а потому
             Принадлежу теперь къ разряду твоему.
             Меня отвергнулъ Всемогущій;
             Природѣ таймъ своихъ мнѣ не открыть
             И прервалась мышленья нить,
             И стало знанье мнѣ давно тоской гнетущей.
             Теперь кипучихъ пылъ страстей
             Пусть утолятъ плотскія наслажденья!
             Пусть чары силою своей
             Мнѣ приготовятъ чашу упоеній!
             Веди меня въ шумящій вихрь суетъ,
             Въ коловоротъ вседневныхъ приключеній.
             И дай мнѣ всё, что жизнь даетъ и свѣтъ!
             Пускай смѣняются обычной чередою
             И для меня, какъ и для всѣхъ,
             Страданья, радости, заботы съ ихъ тоскою,
             И неудачи, и успѣхъ!
             Лишь въ треволненіяхъ мужаемъ мы душою...
   

Мефистофель.

             Ни цѣль вамъ, ни границы не даны,
             И на ходу вы все попробовать вольны,
             Что вамъ придется лишь по вкусу.
             Во здравье вамъ! не праздновать лишь трусу!
   

Фаустъ.

             Пойми, что я ищу не радости одной;
             Нѣтъ, жажду жизни я, хочу страстей угара,
             Мукъ ревности, любви безумной жара;
             Хочу упиться я слезами и тоской,
             Чтобъ, исцѣленная теперь отъ жажды знанья,
             Была открыта грудь моя
             Для каждой радости, для каждаго страданья;
             Чтобъ все, что послано на долю бытія,
             Въ даръ человѣчеству -- прочувствовать глубоко;
             Постигнуть все, что въ немъ прекрасно и высоко...
             Всѣ наслажденія его, весь грузъ скорбей
             Вмѣстить въ душѣ, носить въ груди моей
             И, слившись духомъ съ нимъ и личностью моею,
             Жить жизнію его и истребиться съ нею.
   

Мефистофель.

             Повѣрь тому, кто миліоны лѣтъ
             Надъ этой нищею трудится,
             Что разжевать ее вамъ вовсе средства нѣтъ,
             И что ни въ чьемъ она желудкѣ не сварится.
             Все существуетъ линь для Бога одного,
             Одинъ Онъ окруженъ лучами
             И свѣта, и величья своего;
             Но мы -- другое дѣло съ вами:
             Имъ созданы для мрака мы,
             А вы -- для свѣта и для тьмы.
   

Фаустъ.

             Но я хочу...
   

Мефистофель.

             Да дай же объясниться!
             Вотъ, видишь ли, одно тутъ сладить не легко:
             Наукѣ нѣтъ конца -- все надобно учиться,
             А время жизни коротко.
             Но помогу и здѣсь тебѣ совѣтомъ:
             Войди въ сообщество съ какимъ-нибудь поэтомъ,
             И пусть сей велій мужъ свой умъ понапряжетъ
             И въ пылкій мозгъ твой соберетъ
             Всѣ качества въ порывѣ вдохновенья:
             Льва силу съединитъ съ оленьей быстротой,
             Кровь итальянца жгучую съ терпѣньемъ
             Народовъ сѣверныхъ; да тайною одной
             Снабдитъ тебя: какъ пріобрѣсть умѣнье
             Съ великодушіемъ коварство сочетать
             И бурный пылъ страстей разсудкомъ охлаждать.
             Увидя чудака такого,
             Я микрокосмомъ бы назвалъ его.
   

Фаустъ.

                                                     Что жь я,
             Коль нѣтъ мнѣ средства никакого
             Достигнуть до вѣнца земнаго бытія,
             Къ которому душа моя стремится?
   

Мефистофель.

             Ни болѣе, ни менѣе, какъ ты.
             Изволь въ парикъ огромный нарядиться,
             Иль на ходули взгромоздиться --
             Все будешь то, чѣмъ есть: все будешь ты.
   

Фаустъ.

             Напрасно васъ душа сбирала и хранила,
             Сокровища познаній и ума!
             Въ ней та же всё невѣдѣнія тьма,
             И ни одна живительная сила
             Не отзывается въ груди моей больной,
             И такъ же я далекъ отъ истины святой!
   

Мефистофель.

             Достопочтеннѣйшій! ты смотришь очень-вѣрно
             На всё, какъ смотрятъ всѣ; да вотъ что скверно:
             Что жизнь-то улетаетъ съ каждымъ днемъ
             И ваши радости уноситъ.
             Такъ пользуйся же ими ты съ умомъ,
             Пока ихъ время не подкоситъ...
             Конечно, чортъ возьми! что руки здѣсь твои
             И ноги съ головой останутся твоими;
             Но развѣ наслажденья не мои,
             Коль завладѣть умѣю ловко ими?
             Когда бы жеребцовъ четверку я запрёгъ,
             И вскачь бы ихъ рука моя пустила,
             Вѣдь словно бъ у меня шестнадцать было ногъ
             И сила ихъ моей была бы силой.
             Да. ноги ихъ мои; скачу -- и горя нѣтъ...
             Но думы прочь теперь, и пустимся мы въ свѣтъ.
             Повѣрь мнѣ, тотъ, кто разсчитаетъ
             Всю жизнь свою, сродни скотинѣ той,
             Которую кружитъ на мѣстѣ лѣшій злой,
             Межь-тѣмъ, какъ кормъ у ней подъ носомъ выростаетъ
   

Фаустъ.

             Съ чего жь, однако, мы начнемъ?
   

Мефистофель.

             Вопервыхъ, мы съ тобой уйдемъ
             Изъ этихъ стѣнъ, гдѣ жизнь такая скука.
             Ты школьниковъ отдай сосѣду своему:
             Вѣдь это истинная мука
             Учиться и учить, не зная самъ чему!
             Такую выносить истому
             Не все ль равно, что молотить солому?
             А то, чему бы нужно было ихъ учить,
             Того ученикамъ тебѣ не объяснить...
             Но, вотъ одинъ изъ нихъ, я слышу, ужь у двери...
   

Фаустъ.

             Я не могу теперь его принять.
   

Мефистофель.

             Онъ ждетъ давно: зачѣмъ бѣдняжку огорчать?
             А чтобы не былъ онъ въ потерѣ,
             Дай докторскій колпакъ мнѣ съ мантіей своей
             И ввѣрься ловкости моей!
             Нарядъ пристанетъ мнѣ, я знаю.

(Надѣваетъ платье.)

             А ты сбирайся въ пусть скорѣй!
             Ну, до свиданія! Тебя я ожидаю. (Фаустъ уходитъ.)
   

Мефистофель.

             Да, презирай познанія и умъ --
             Источникъ главный силъ! Прельщайся мишурою!
             Дай чорту завладѣть стремленьемъ пылкихъ думъ,
             Увлечь волшебствомъ ихъ и лживою мечтою,
             Тогда, любезнѣйшій, ты мой!
             Ему въ удѣлъ данъ умъ такой,
             Который, въ гибельномъ стремленьи
             Безумно уносясь впередъ,
             Всегда минуетъ наслажденье
             И никогда до цѣли не дойдетъ.
             Я повлеку его по жизненной пустынѣ
             Между всѣхъ дрязгъ и пошлостей земныхъ;
             Заставлю ползть его, карабкаться отнынѣ,
             Сгорать въ мечтахъ, въ желаньяхъ огневыхъ.
             И тщетно будетъ онъ, терзаемый страстями,
             Объ утоленьи ихъ взывать ко мнѣ мольбами...
             Я чашу полную налью; но лишь уста
             Къ ней будутъ жадно прикасаться,
             Та чаша станетъ отрываться
             Отъ устъ, алкающихъ всегда;
             И даже, еслибъ онъ и чорту не предался,
             Все былъ бы онъ моимъ, все мнѣ бы онъ достался.

(Входитъ ученикъ.)

Ученикъ.

             Сюда недавно я пріѣхалъ и спѣшилъ
             Вамъ изъявить мое почтенье,
             Какъ мужу славному, который заслужилъ
             Отъ всѣхъ любовь и уваженье.
   

Мефистофель.

             Все это лестно слышать для меня;
             Но въ свѣтѣ много есть такихъ людей, какъ я;
             Такъ не ошиблись ли, искавши вы другого?
   

Ученикъ.

             У васъ прошу опоры я и крова.
             Все въ жертву цѣли я моей готовъ принесть.
             Здоровъ и молодъ я, да и деньжонки есть...
             У матери едва я могъ лишь отпроситься;
             Мнѣ очень хочется чему-нибудь учиться.
   

Мефистофель.

             Здѣсь именно помочь вамъ могутъ въ томъ.
   

Ученикъ.

             А, между-тѣмъ, я радъ бы удалиться --
             Такъ кажется мнѣ мраченъ этотъ домъ,
             Такъ тяжело мнѣ здѣсь и тѣсно.
             Нигдѣ по сторонамъ ни травки нѣтъ вокругъ.
             Нигдѣ нѣтъ зелени древесной.
             Тупѣетъ здѣсь и мысль, и зрѣніе, и слухъ.
   

Мефистофель.

             Привычка -- главное. Сначала съ отвращеньемъ
             Ребёнокъ грудь сосетъ у матери своей;
             Потомъ питается онъ ею съ наслажденьемъ.
             Такъ точно, черезъ нѣсколько вы дней
             Привыкнете, и то же будетъ съ вами,
             И съ наслажденіемъ вы станете тогда
             Питаться мудрости сосцами.
   

Ученикъ.

             О! къ ней бы радъ я броситься на грудь.
             Но какъ достигнуть мнѣ? Кто мнѣ укажетъ путь?
   

Мефистофель.

             Но вы мнѣ прежде объясните.
             Какой избрать вы факультетъ хотите
   

Ученикъ.

             Я всѣ познанія желалъ бы пріобрѣсти
             Хотѣлъ бы знать я все, что въ мірѣ есть --
             Все, что въ наукѣ и природѣ,
             Что на землѣ и на небесномъ сводѣ.
   

Мефистофель.

             Такъ передъ вами путь открытъ;
             Ненадобно вамъ только развлекаться.
   

Ученикъ.

             О, никогда, покамѣстъ жизнь горитъ!
             Но все же, кажется, немного прогуляться
             Не помѣшаетъ мнѣ порой,
             Въ какой-нибудь день праздничный, весной?
   

Мефистофель.

             Ахъ, время быстро улетаетъ!
             Одинъ порядокъ научаетъ,
             Какъ удержать его, здѣсь тайну намъ найдти:
             И потому-то, другъ любезный,
             Я полагаю, вамъ полезно
             Сначала логику пройдти:
             Она вашъ умъ продресируетъ ловко,
             Обуетъ въ сапоги съ испанскою снуровкой,
             Чтобъ, какъ блудящій огонёкъ,
             Онъ, такъ, безъ цѣли, не скитался,
             И чтобъ съ дороги не сбивался
             И вкривь, и вкось, и померетъ.
             Потомъ доказывать вамъ станутъ непремѣнно
             Все то, что такъ же несомнѣнно,
             Какъ истина -- что надо нить и ѣсть.
             Безъ объясненія бездѣлки не оставятъ
             И по командѣ: "разъ, два, три!" заставятъ
             Васъ каждый разъ и встать, и сѣсть.
             Процесъ мышленья чрезвычайно
             Похожъ на ткань и на станокъ,
             Гдѣ каждый мигъ скользитъ челнокъ
             И нити связываетъ тайно
             Ткача невидимый толчокъ.
             И вотъ философъ выступаетъ
             И объяснять вамъ начинаетъ,
             Что это потому, и вотъ какъ быть должно,
             Но если же не истинно оно,
             То и второе ужь, и третье будетъ ложно.
             Такія истины имѣютъ вѣсъ всегда
             И прославляются вездѣ учениками;
             Да только лишь одна бѣда,
             Что имъ самимъ не сдѣлаться ткачами.
             Чтобъ объяснить живой предметъ,
             Они начнутъ съ его уничтоженья,
             Разложутъ, пустятся въ сужденья,
             И ужь когда въ немъ жизни нѣтъ,
             Его анализируютъ по шкурѣ --
             И это все encheiresin naturae
             Зовется химіей. Голубушка моя
             Совсѣмъ того не понимаетъ,
             Что, разсуждая такъ, она сама себя
             Жестоко на-смѣхъ подымаетъ!
   

Ученикъ.

             Признаться, я совсѣмъ не понимаю васъ...
   

Мефистофель.

             Понятіе придетъ какъ-разъ,
             Когда сравненьями займетесь
             И классифировать возьметесь.
   

Ученикъ.

             Такую тьму я вижу въ томъ,
             Что въ головѣ моей пошло все колесомъ.
   

Мефистофель.

             Потомъ вы метафизикой займитесь
             И, углубившись въ эту тьму,
             Умомъ постигнуть въ ней стремитесь
             Непостижимое уму;
             Чтобъ для всего, что голова ни грезитъ,
             Что въ мозгъ и лѣзетъ, и не лѣзетъ,
             У васъ отвѣтъ былъ въ мигъ готовь
             Съ великолѣпнѣйшимъ наборомъ громкихъ словъ.
             Но, главное, порядкомъ все упрочьте
             И мысли всѣ сосредоточьте
             На изучаемомъ предметѣ, и потомъ,
             Имѣя пять часовъ для лекцій ежедневно,
             На нихъ являйтесь со звонкомъ,
             И все, что вамъ прочтутъ, зубрите непремѣнно.
             Все это нужно для того,
             Что бъ сами видѣли вы ясно,
             Что вамъ не сказано тамъ ровно-ничего,
             Что бъ съ книгой не было согласно...
             Вы, впрочемъ, можете свои записки весть
             И въ нихъ свой взглядъ на вещи внесть.
   

Ученикъ.

             Совѣта вашего, повѣрьте, не забуду,
             И повторять его не нужно будетъ вамъ.
             Конечно, что замѣчу самъ,
             То вѣрно сохранять я въ памяти ужь буду.
   

Мефистофель.

             Ну, выбирайте жь факультетъ!
   

Ученикъ.

             Къ законовѣдѣнью во мнѣ призванья нѣтъ...
   

Мефистофель.

             И не услышите за это порицанья.
             Съ наукой этой я знакомъ.
             Законы и права, какъ тяжкія страданья,
             Какъ вѣчная болѣзнь, идутъ съ своимъ ярмомъ
             Изъ поколѣнья въ поколѣнье,
             Изъ мѣста въ мѣсто. Въ нихъ порой
             Благодѣяніе становится стѣсненнымъ,
             А здравый смыслъ -- безмыслицей прямой.
             Несчастіе тому, кто правнукомъ родится!
             О правѣ же, съ которымъ мы на свѣтъ
             Являемся, въ правахъ не говорится --
             О немъ нигдѣ помину нѣтъ.
   

Ученикъ.

             Теперь во мнѣ сильнѣй къ нимъ отвращенье..г
             Счастливъ, кто слушаетъ такія поученья!
             Такъ философіей заняться мнѣ нельзя ль?
   

Мефистофель.

             И тутъ, признаться, мнѣ васъ жаль:
             Съ наукой этой невозможно
             Вамъ избѣжать дороги ложной;
             Въ ней ядъ невидимый разлитъ,
             Который силою врачующей на видъ
             Иному можетъ показаться.
             Нѣтъ, лучше слѣпо ужь держаться
             Того, что вамъ учитель говоритъ;
             Короче, прямо вѣрить въ слово;
             Тогда лишь вы войдете въ храмъ
             Самодовольствія.
   

Ученикъ.

                                           Но все-таки словамъ
             Должна идея быть основа.
   

Мефистофель.

             Ну, да. Немного лишь заботьтесь вы о ней;
             Вѣдь, гдѣ не достаетъ идей,
             Тамъ ихъ словами замѣняютъ:
             Словами спорить можно вамъ;
             Словами цѣлыя системы созидаютъ...
             Ну, какъ не вѣрить тутъ словамъ?
             Отъ слова не откинете іоты.
   

Ученикъ.

             Простите, коль съ моей къ ученію охотой
             Я вамъ вопросами ужь слишкомъ надоѣлъ!
             Но объ одномъ еще спросить бы я хотѣль:
             Нельзя ль вамъ сдѣлать одолженье --
             Словечко лишь одно, для ободренья,
             О медицинѣ мнѣ сказать?
             Три года времени для курса вѣдь немного,
             За-то передъ тобой широкая дорога;
             Особенно, коль есть кому насъ поддержать.
             Вѣдь это все впередъ невольно подвигаетъ.
   

Мефистофель (въ сторону).

             Нѣтъ, этотъ рѣзкій тонъ ужь мнѣ надоѣдаетъ,
             И становлюсь я дьяволомъ опять. (Громко.)
             Науки этой духъ понять
             Весьма-легко: старайтесь болѣ
             Узнать большой и малый свѣтъ,
             Чтобъ видѣть ясно вамъ, въ чемъ польза есть, въ чемъ нѣтъ
             А остальное все оставьте Божьей волѣ.
             Не поведетъ, повѣрьте, ни къ чему
             Коптѣть надъ книгами; кто какъ себя ни мучай,
             Узнаетъ только то, что можно знать ему.
             Наука жь главная: умѣть ловить лишь случай.
             Великій человѣкъ, кто мастеръ въ дѣлѣ томъ!
             А вы глядите молодцомъ:
             Вы хороши, стройны и ловки,
             На все достанетъ въ васъ сноровки --
             Самоувѣренно лишь дѣйствуйте всегда
             И обо всемъ судите смѣло --
             И всѣхъ довѣренность къ вамъ явится тогда.
             Но женщины -- вотъ главное въ чемъ дѣло!
             Для аховъ ихъ и оховъ разныхъ свойствъ,
             Для ихъ комплекціи, и слабой, и недужной,
             И всевозможныхъ ихъ разстройствъ
             Всегда одно лекарство нужно,
             Умѣйте лишь себя вести:
             Быть нѣжнымъ и почтительнымъ отчасти --
             И всѣ онѣ у васъ во власти.
             Но, чтобъ скорѣй пріобрѣсти
             Довѣренность съ ихъ нѣжнымъ чувствомъ,
             Вамъ надобно другихъ превосходить искусствомъ
             И быть у всѣхъ въ большой чести.
             Потомъ вы можете свободно,
             Безъ церемоніи, ощупывать порой
             Всѣ тряпки ихъ, какъ будетъ вамъ угодно,
             О чемъ хлопочетъ вѣкъ бѣдняжечка иной.
             Когда возьмете пульсъ -- нѣжнѣй тогда глядите
             И руку смѣлую пустите
             Вдоль стройной таліи до полныхъ бедръ скользнуть,
             Какъ-будто ради все недуга...
             Чтобъ убѣдиться вамъ, какъ туго
             Затянута шнуровкой грудь.
   

Ученикъ.

             Вотъ это такъ! и толкъ я вижу въ этомъ:
             Здѣсь цѣль и средства видны вдругъ.
   

Мефистофель.

             Теорія всегда скучна, мой другъ,
             А жизни дерево покрыто пышнымъ цвѣтомъ!
   

Ученикъ.

             Ахъ! это все мнѣ кажется какъ сонъ.
             Къ вамъ позволенія придти еще прошу я:
             Я вашей мудростью, клянусь вамъ, увлеченъ.
   

Мефистофель.

             Готовъ я сдѣлать все, что сдѣлать лишь могу я.
   

Ученикъ.

             Отъ васъ не въ силахъ я уйдти.
             Осмѣлюсь ли альбомъ мой поднести
             И васъ просить...
   

Мефистофель.

                                           Охотно.

(Пишетъ въ альбомѣ:)

             Eritis sicul Dens scientis bonum et malum...

(Ученикъ почтительно закрываетъ альбомъ, раскланивается и уходитъ.)

Мефистофель.

             Держись того сказанья съ сей поры
             И съ нимъ змѣи, моей сестры!
             И подеретъ тебя по кожѣ
             Богоподобіе твое. (Входитъ Фаустъ.)
   

Фаустъ.

                                           Ну, что же?
             Куда направимъ путь?
   

Мефистофель.

                                           Куда желаешь ты.
             Мы посѣтимъ свѣтъ маленькій сначала,
             Потомъ большой. Ихъ шумъ и суеты
             Тебя займутъ и развлекутъ не мало,
             И пользу принесутъ.
   

Фаустъ.

                                           Но съ этой бородой
             Не знаю свѣтскихъ я приличій.
             Со мной въ разладѣ былъ всегда людской обычай,
             И но удастся опытъ мой.
             Я такъ въ ничтожествѣ своемъ при нихъ увѣренъ,
             Что растеряюсь я всегда.
   

Мефистофель.

             Все это, другъ, пройдетъ, все это не бѣда,
             Лишь будь съ людьми самоувѣренъ.
   

Фаустъ.

             Но въ чемъ же выйдемъ мы изъ дома и куда жь?
             Гдѣ лошади, прислуга, экипажъ?
   

Мефистофель.

             Лишь стоитъ развернуть мнѣ плащъ -- и въ шляпѣ дѣло,
             И мы летимъ. Но ты, смотри,
             Пускаясь въ путь со мною смѣло,
             Съ собою клажи не бери!
             Воспламеню я воздухъ въ два мгновенья,
             И высоко мы надъ землей
             Тогда подымемся съ тобой,
             И поздравляю я тебя съ перерожденьемъ!
   

V.
ПОГРЕБЪ АУЕРБАХА ВЪ ЛЕЙПЦИГѢ.

Попойка веселыхъ товарищей.

Фрошъ.

             Ну, что жь не пьете вы, раскиснувшія рожи?
             Не улыбнетесь -- а? вотъ я за это васъ!...
             А разгуляются, такъ не уймешь подчасъ!
   

Брандеръ.

             Скажи намъ что-нибудь смѣшное,
             Иль свинство отпусти. Зависитъ отъ тебя...
   

Фрошъ (выливая ему на голову стаканъ вина).

             Ну, вотъ тебѣ и то, пріятель, и другое!
   

Брандеръ.

             И вышелъ ты вдвойнѣ теперь свинья!
   

Фрошъ.

             Вѣдь самъ просилъ -- и отпустилъ я свинство.
   

Зибель.

             Вонъ, вонъ того, кто дѣлаетъ безчинство,
             Иль ссорится!-- Ну, на распашку грудь!
             Шумѣть и пить ни-пропалую
             И пѣсню удалую
             Дружнѣе, братцы, затянуть!
             Ну! гей! га!
   

Альтмэеръ.

                                           Хоть уши бы заткнуть!...
             Да дайте хоть клочокъ бумаги мнѣ хлопчатой!
   

Зибелъ.

             Чтобъ сильный басъ узнать, то надо
             Смотрѣть, какъ отъ него здѣсь своды задрожатъ.
   

Фрошъ.

             Да, вонъ того, кто всѣмъ способенъ священнымъ страхомъ, которымъ вѣетъ отъ нея. Уснули грубые инстинкты, уснула вся необузданная внутренняя работа; зашевелилась любовь къ человѣку, зашевелилась любовь къ Богу.
   Уймись, пудель! Не бѣгай взадъ и впередъ! Что обнюхиваешь ты на порогѣ этой двери? Поди, лягъ за печкой -- я дамъ тебѣ мою лучшую подушку. Тамъ, на горной тропинкѣ ты позабавилъ насъ бѣганьемъ и прыжками за это дай мнѣ теперь пріютитъ тебя какъ милаго, спокойнаго гостя.
   Ахъ, когда въ нашей тѣсной кельѣ снова привѣтливо засвѣтитъ лампа, тогда становится свѣтло въ нашей груди, въ сердцѣ, которое знаетъ само себя. Разумъ снова начинаетъ говорить, надежда снова начинаетъ цвѣсти, и ты жадно стремишься къ потокамъ жизни, ахъ! къ источнику жизни.


   Не ворчи, пудель! Къ тѣмъ священнымъ звукамъ, которые наполняютъ теперь всю мою душу, вой животнаго совсѣмъ не кстати. Мы привыкли видѣть, что люди осмѣиваютъ то, чего они не понимаютъ; что они сердито брюзжатъ на доброе и прекрасное часто несносную дли нихъ тягость! Неужели же и собака будетъ ворчатъ по ихъ примѣру?
   Но, ахъ! Уже чувствую и, что при всемъ моемъ желаніи, чувство удовлетворенія не струится больше изъ груди, Отчего же потоку суждено такъ скоро изсякнуть и заставить насъ снова томиться жаждой? Сколько разъ испыталъ я это! Но такая утрата находитъ себѣ возмѣщеніе: мы научаемся цѣнить сверхземное, насъ влечетъ къ Откровенію, которое нигдѣ не горитъ такъ благородно и прекрасно, какъ въ Новомъ Завѣтѣ. И вотъ мнѣ захотѣлось раскрыть основной текстъ и добросовѣстно перевести священныя подлинникъ на мой милый нѣмецкій языкъ [Раскрываетъ книгу и готовится работать].
   

ФАУСТЪ.

   Написано: "Въ началѣ было Слово". Ну, вотъ я уже и остановился. Кто поможетъ мнѣ продолжать? Я никакъ не могу придавать такую высокую цѣну этому; надо перевести это иначе. Если духъ надлежащимъ образомъ просвѣтилъ меня, то здѣсь написано: "Въ началѣ была Мысль" Обдумай хорошенько первую строку; пусть твое перо не слишкомъ торопится! Мысль ли все творитъ и всѣмъ правитъ? Слѣдовало бы сказать: "Въ началѣ была Сила". Однако, въ то время, какъ я пишу эти слова, что-то предостерегаетъ меня не остановиться на нихъ... Но духъ пришелъ мнѣ на помощь! Наконецъ, я понялъ и убѣжденно пишу: "Въ началѣ было Дѣло".
   Послушай, пудель, если ты хочешь, чтобъ я дѣлилъ съ тобой мою комнату, то перестань выть, перестань лаять! Такого неспокойнаго компаньона и не могу терпѣть около себя. Одинъ изъ насъ долженъ уйти. Я, неохотно нарушаю право гостепріимства дверь отперта, можешь бѣжать куда угодно... Но что я вижу? Совершается что-то сверхъестественное? Тѣнь это?Или дѣйствительность? Какъ ростетъ мой пудель въ длину и ширину! Онъ подымается все выше и выше... Фигура совсѣмъ не собаки! Какое же привидѣніе я привелъ къ себѣ въ домъ? Вонъ онъ уже точно гиппопотамъ, съ горящими, какъ огонь, глазами, съ страшною пастью... О. ты не уйдешь отъ меня! Для такихъ полу-дьяволовъ Ключъ Соломона хорошее средство.
   

ДУХИ (въ коридорѣ).

   Тамъ попался изъ нашихъ одинъ! Оставайтесь вы всѣ за дверями, ни одинъ не входи вслѣдъ за нимъ! Какъ въ желѣзномъ капканѣ лисица, бьется тамъ старый чортъ продувной. Но за работу! Давайте носиться туда и сюда, и книзу, и кверху, и вырвемъ его мы изъ плѣна! Если ему мы способны помочь, надо отсюда унесть его прочь! Онъ вѣдь намъ всѣмъ ужъ не разъ много услугъ оказалъ.
   

ФАУСТЪ

   Чтобъ напасть на звѣря, мнѣ надо сначала прибѣгнуть къ заклятью четырехъ: Саламандра, пылай! Ундина, извивайся! Сильфъ, пропади! Кобольдъ, трудись!
   Кто не знаетъ стихій, ихъ силы и ихъ свойствъ, тотъ не можетъ повелѣвать духами.
   Исчезни въ пламени, Саламандра! Шумно разлейся рѣкой, Ундина! Засвѣти въ красотѣ метеоровъ, Сильфъ! Помоги въ домовомъ хозяйствѣ, Incubus, Incubus! Появись и заверши все!
   Но ни одного изъ четырехъ нѣтъ въ этомъ звѣрѣ: онъ лежитъ спокойно и скалитъ на меня зубы. Ему еще не больно. Ну, такъ послушай болѣе сильныя заклинанія:
   Если ты, пріятель, бѣглецъ изъ ада. то взгляни-ка на этотъ знакъ, передъ которымъ со страхомъ преклоняются черные сонмы!
   Вотъ ужъ встаютъ дыбомъ его щетинистые волосы!
   Проклятое существо! Въ состояніи ли ты прочесть Его, начала не имѣющаго, неизреченнаго, по всѣмъ небесамъ разлитаго, преступно пробожденнаго?
   Лежа за печкой, онъ раздувается точно слонъ, тѣломъ своимъ онъ заполнилъ все пространство -- и собирается расплыться туманомъ. Не подымайся къ потолку! Ложись къ ногамъ твоего господина! Ты видишь, угрозы мои не тщетны: я сжигаю тебя священнымъ огнемъ! Не дожидайся, пока не уничтожитъ тебя тройственное пламя! Не дожидайся, пока я не прибѣгну къ сильнѣйшей изъ моихъ чаръ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[въ ту минуту, какъ туманъ разсѣялся, выходить изъ-за печки, въ платьѣ странствующаго школяра].

   Къ чему весь этотъ шумъ? Чѣмъ могу служить вамъ?
   

ФАУСТЪ.

   Такъ вотъ чѣмъ былъ начиненъ пудель! Странствующій схоластъ! Забавный казусъ!


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Низкій поклонъ ученому господину! Ну, вы здорово заставили меня попотѣть.
   

ФАУСТЪ.

   Какъ твое имя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вопросъ, на мой взглядъ, мелочной для того, кто такъ глубоко презираетъ слово, кто, не придавая никакого значенія наружной оболочкѣ, стремится проникнуть только въ глубь вещей.
   

ФАУСТЪ.

   Вашего брата личность познается обыкновенно по ея имени, въ которомъ она обнаруживается слишкомъ явственно, такъ какъ васъ называютъ богами ядовитыхъ мухъ, соблазнителями, лгунами. Ну, пусть такъ -- кто же ты?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я часть той силы, которая постоянно хочетъ зла и постоянно творить добро.
   

ФАУСТЪ.

   Что означаетъ эта загадка?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я духъ, постоянно отрицающія И имѣющій на то полное основаніе; ибо все, въ мірѣ возникающее, заслуживаетъ уничтоженія: поэтому лучше было бы, чтобъ ничто не возникало. Такимъ образомъ все, что вы зовете грѣхомъ, разрушеніемъ, однимъ словомъ-зломъ, все это и есть моя настоящая стихія.
   

ФАУСТЪ.

   Ты называешь себя частью, а между тѣмъ стоишь предо мной по всей своей цѣлости?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я говорю тебѣ скромную истину. Если человѣкъ, этотъ шутовской мірокъ, считаетъ себя обыкновенно за цѣлое, то я часть той части, которая въ началѣ была все; часть тьмы, родившей свѣтъ, тотъ гордый свѣтъ, который теперь оспариваетъ у своей матери-ночи старое почетное мѣсто и которому, однако, эта борьба не удается, потому что, какія бы усилія онъ ни дѣлалъ, нельзя ему оторваться отъ тѣлъ, къ которымъ онъ прикованъ. Изъ тѣлъ онъ исходить, тѣламъ придаетъ онъ красоту, тѣло преграждаетъ ему ходъ. И я надѣюсь поэтому, что не на долго хватитъ его. и вмѣстѣ съ тѣлами погибнетъ и онъ.
   

ФАУСТЪ.

   Ну, теперь я знаю, въ чемъ твоя почтенная обязанность! Ты не можешь ничего уничтожитъ въ крупныхъ размѣрахъ и начинаешь съ мелочи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И, правду сказать, сдѣлано мною не особенно много. Сколько я ни подкапывался подъ то, въ чемъ ничто находитъ себѣ противника, подъ это нѣчто, этотъ глупый міръ -- не удалось мнѣ до сихъ поръ доканать его волнами, бурями, землетрясеніями, пожарами: все стоятъ спокойно на своемъ мѣстѣ -- и вода, и суша! А съ проклятою породою людей и животныхъ ровно ничего не подѣлаешь! Сколькихъ ужъ похоронилъ я -- а новая, свѣжая кровь все обращается попрежнему. До бѣшенства дойдешь, глядя на это! Въ воздухѣ, въ водѣ, въ землѣ образуются тысячи зародышей -- образуются въ сухомъ, во влажномъ. въ тепломъ, въ холодномъ! Не удержи я за собой огня, ничего бы не осталось на мою долю.
   

ФАУСТЪ.

   Стало бытъ, ты противоставилъ благотворно созидающей силѣ холодный кулакъ дьявола, тщетно сжимающійся въ коварной злобѣ! Займись чѣмъ-нибудь другимъ, странный сынъ хаоса!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Дѣйствительно, мы поговоримъ объ этомъ подробнѣе въ слѣдующій разъ. А теперь позволите мнѣ удалиться?
   

ФАУСТЪ.

   Не знаю, къ чему этотъ вопросъ. Теперь я узналъ тебя: можешь посѣщать меня сколько тебѣ угодно. Вотъ окно, вотъ дверь: труба тоже въ твоемъ распоряженіи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сознаться тебѣ? Выбраться отсюда мѣшаетъ мнѣ одно маленькое препятствіе: вѣдьмина нога на вашемъ порогѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Тебя тревожитъ пентаграмма? Ни коли этотъ знакъ -- пугало для тебя, то какимъ же образомъ могъ ты, сынъ ада, войти сюда? Какимъ образомъ такой духъ, какъ ты, могъ попасть въ ловушку?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Осмотрись хорошенько: знакъ поставленъ не такъ, какъ слѣдуетъ. Одинъ уголъ, тотъ, что обращенъ къ выходу, видишь, немного открытъ.
   

ФАУСТЪ.

   Случайность для меня благопріятная! Стало быть, ты мой плѣнникъ? Это -- почти удача!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Пудель, когда вскочилъ сюда, ничего не замѣтилъ. А теперь дѣло повернулось иначе: чортъ не можетъ выбраться изъ комнаты.
   

ФАУСТЪ.

   Но отчего же ты не можешь выйти въ окно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Для чертей и для привидѣній существуетъ законъ: какимъ путемъ они проскользнули куда-нибудь, такимъ же должны и уйти. Относительно перваго мы свободны, относительно второго -- рабы.
   

ФАУСТЪ.

   Такъ и адъ имѣетъ свои законы? Это мнѣ нравится. Значитъ, съ вашимъ братомъ, господа, можно заключать договоры, и при томъ надежные?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Что мы пообѣщаемъ тебѣ, то получишь ты во всей неприкосновенности, ни крошечки не отщипнемъ. Но такія дѣла не рѣшаются въ нѣсколько минутъ, и мы поговоримъ объ этомъ въ слѣдующій разъ. А теперь я всепокорнѣйше прошу отпустить меня,
   

ФАУСТЪ.

   Повремени еще минуту и скажи мнѣ что-нибудь занимательное.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ, теперь отпусти меня. Я скоро вернусь -- и тогда можешь спрашивать меня сколько угодно.
   

ФАУСТЪ.

   Я вѣдь не заманивалъ тебя ты самъ попался въ сѣть. Кто поймалъ чорта, тотъ не выпускай его изъ рукъ! Во второй разъ уже не такъ скоро изловишь его.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, коли тебѣ угодно, я готовъ остаться здѣсь для компаніи тебѣ; но подъ условіемъ -- доставить тебѣ достойное препровожденіе времени моимъ искусствомъ.
   

ФАУСТЪ.

   Охотно принимаю, это въ твоей волѣ. Только чтобъ искусство доставило удовольствіе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   За одинъ этотъ часъ, другъ мой, ты пріобрѣтешь для своихъ ощущеній больше, чѣмъ за цѣлый годъ скучнаго однообразія. То, что споютъ тебѣ нѣжные духи, тѣ прекрасныя картины, которыя они принесутъ тебѣ -- не пустыя штуки волшебства. Усладится также твое обоняніе, полакомится и твое нёбо, а затѣмъ наполнится восторгомъ твое сердце. Предварительныхъ приготовленій для этого не требуется. Мы здѣсь въ сборѣ, начинайте!
   

ДУХИ.

   Исчезните вы, мрачные высокіе своды! Прогляни сюда привѣтливо, чудесный голубой эѳиръ! Разсѣйтесь, темныя тучи! Вотъ заблестѣли звѣздочки, кроткій свѣтъ льютъ солнечные лучи. Колеблющимися образами проносятся въ духовной своей красотѣ сыны неба, и душа стремится вслѣдъ за ними въ сладостномъ томленіи. Развѣвающіяся ленты ихъ одеждъ покрываютъ земли, надъ которыми пролетаютъ они, покрываютъ бесѣдку, въ которой любящіе, погруженные въ глубокое забытье, отдаются другъ другу на всю жизнь. И за бесѣдкой бесѣдка! Бѣгутъ вверхъ по ихъ стѣнкамъ виноградныя лозы; падаютъ въ тиски чановъ отягченные сокомъ гроздья, и мчится потоками пѣнящееся вино -- мчится по чистымъ, благороднымъ камнямъ, оставляетъ въ сторонѣ горы и разливается широкимъ моремъ вокругъ цѣлаго ряда зеленѣющихъ холмовъ. И птицы пьютъ изъ него съ блаженнымъ наслажденіемъ, и улетаютъ къ солнцу, улетаютъ къ островамъ, игриво качающимся на волнахъ. А тамъ мы слышимъ ликующіе хоры, на полянахъ видимъ пляшущія пары; повсюду разсѣялись гуляющіе, одни взбираются на вершины горъ, другіе плывутъ по морю; всѣ стремятся къ жизни, всѣхъ влечетъ въ ту даль, гдѣ встрѣтитъ ихъ благодатный привѣтъ любящихъ звѣздъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Онъ уснулъ! Славно, воздушныя, милыя дѣти! Вы вѣрно послужили мнѣ, усыпивъ его пѣньемъ, и я въ долгу у васъ за этотъ концертъ... Нѣтъ, ты еще не доросъ до того, чтобы удержать чорта въ своихъ рукахъ! Одурманьте его обольстительными сновидѣніями, погрузите его въ море грезъ!.. Однако, чтобъ разрушить чары этого порога, мнѣ нуженъ крысій зубъ. Долго вызывать его заклятьемъ не придется: вотъ ужъ скребется одна, и скоро она услышитъ мои слова:
   Я, господинъ крысъ и мышей, мухъ, лягушекъ, клоповъ, вшей, повелѣваю тебѣ вылѣзть сюда изъ своей норы и изгрызть этотъ порогъ послѣ того, какъ я вымажу его масломъ!.. Ну, вотъ ты уже и выпрыгнула! Живо за работу! То остріе, которое преграждало мнѣ путь, помѣщено на краю порога, совсѣмъ впереди. Кусни еще разъ -- и дѣло сдѣлано! Ну, Фаустъ, продолжай себѣ грезить, пока мы снова свидимся!


ФАУСТЪ [проснувшись].

   Что жъ это? Неужели я опять обмануть? Неужели весь этотъ рой духовъ былъ только исчезнувшее видѣніе, и чорта видѣлъ я только во снѣ, а отсюда убѣжалъ дѣйствительный пудель?


Рабочая комната.

Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

   Стучатся! Войдите! Кто это опять пришелъ мучить меня?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это я.
   

ФАУСТЪ.

   Войдите!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты долженъ сказать это слово три раза.
   

ФАУСТЪ.

   Ну войдите!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ такимъ ты мнѣ нравишься. Надѣюсь, мы сойдемся, потому что, чтобъ разогнать твои причуды, я явился теперь къ тебѣ изящнымъ кавалеромъ, въ красномъ, обшитомъ золотомъ платьѣ, въ плащикѣ изъ толстой шелковой матеріи, съ пѣтушинымъ перомъ на шляпѣ, съ длиннымъ и острымъ мечемъ. И совѣтую тебѣ сейчасъ же, не тратя словъ, нарядиться такимъ же манеромъ для того, чтобы, сбросивъ съ себя всякія оковы, совершенно свободный, узналъ ты, что такое жизнь.
   

ФАУСТЪ.

   Въ какомъ бы то ни было платьѣ я не перестану чувствовать мучительный гнетъ ограниченной земной жизни. Я слишкомъ старъ, чтобъ только забавляться, слишкомъ молодъ, чтобъ не имѣть желаній. Что можетъ дать мнѣ свѣтъ? Стрекайся отъ своихъ желаній, отре кайся!" такова вѣчная пѣсня, звучащая въ ушахъ всякаго, пѣсня, которую всю нашу жизнь хрипло поетъ намъ каждый часъ. Съ ужасомъ просыпаюсь я утромъ; горькими слезами готовъ встрѣчать день, который въ своемъ пути не исполнитъ ни одного моего желанія, ни одного!-- который упорнымъ анализомъ будетъ подавлять даже предчувствіе всякой радости и тысячами отвратительныхъ гримасъ жизни ставить преграды творчеству моей взволнованной груди. А когда спустится ночь, я тоже съ тревогой кидаюсь на свое ложе; и тутъ не пошлется мнѣ въ даръ покой, и тутъ будутъ пугать меня дикія сновидѣнія, Богъ, обитающій въ моей груди, можетъ глубоко потрясти сокровеннѣйшіе тайники моей души; онъ царитъ надъ всѣми моими силами. но внѣшнее проявленіе ихъ не въ его власти. Я вотъ почему существованіе для меня бремя, смерть желательна и жизнь ненавистна.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И тѣмъ не менѣе смерть никогда не бываетъ вполнѣ желаннымъ гостемъ.
   

ФАУСТЪ.

   О, блаженъ тотъ, вокругъ чьей головы она сплетаетъ, въ яркомъ блескѣ побѣды, кровавый лавровый вѣнокъ! Тотъ, кого она застаетъ въ объятіяхъ дѣвушки послѣ только-что оконченнаго бѣшенаго танца! О, отчего не упалъ я, мертвый, въ ту минуту, когда восторженно созерцалъ силу высокаго Духа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Однако, сегодня ночью кто-то не выпилъ темный сокъ...
   

ФАУСТЪ.

   Шпіонство, по-видимому, доставляетъ тебѣ удовольствіе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я не всевѣдущъ, но знаю много.
   

ФАУСТЪ,

   Если нѣсколько часовъ тому назадъ сладостные знакомые звуки исторгнули меня изъ страшной душевной тревоги и отголоскомъ радостныхъ дней обманули во мнѣ остатокъ дѣтскаго чувства, то теперь я проклинай" все, что опутываетъ мою душу соблазномъ и обманомъ и сковываетъ ее силою ослѣпленія и лести въ этой печальной пещерѣ! Проклятіе самомнѣнію, въ которое уловляетъ самъ себя человѣческій духъ! Проклятіе обманчивому видѣнію, отуманивающему наши чувства! Проклятіе тому, что коварно прельщаетъ насъ во снѣ, лживымъ грезамъ о славѣ, о живучести нашего имени! Проклятіе тому, что пріятно намъ, какъ собственность женѣ и ребенку, слугѣ и плугу! Проклятіе мнимому, когда онъ сокровищами подвигаетъ насъ къ отважнымъ дѣламъ, или устраиваетъ намъ удобное ложе для праздныхъ наслажденій! Проклятіе бальзамическому соку винограда! Проклятіе высочайшимъ упоеніямъ любви! Проклятіе надеждѣ! Проклятіе вѣрѣ! И прежде всего проклятіе терпѣнію!
   

ХОРЪ ДУХОВЪ [Невидимый].

   Горе! горе! Мощною рукою ты разбилъ прекрасный міръ! Онъ падаетъ, онъ разрушается! Полубогъ уничтожилъ его! Въ бездну небытія уносимъ мы развалины и оплакиваемъ погибшую красоту. Ты, могущественнѣйшій между сынами земли, возсоздай его болѣе прекраснымъ, возсоздай его, въ твоей груди возсоздай! Съ ясною душой пойди по новому житейскому пути, и въ слѣдъ тебѣ зазвучать новыя пѣсни!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это малютки изъ моей семьи. Слышишь, какъ стариковски умно они зовутъ тебя къ наслажденіямъ и дѣятельности! Хочется имъ увлечь тебя въ широкій свѣтъ изъ итого уединенія, въ которомъ скованы неподвижностью и мысли и жизненные соки.
   Перестань играть твоею мрачною печалью, которая какъ коршунъ гложетъ жизнь твою! Самая скверная компанія все-таки дастъ тебѣ почувствовать, что ты человѣкъ среди людей. Но я отнюдь не имѣю въ виду втолкнуть тебя въ какую-нибудь сволочь. Я, правда, не изъ важныхъ персонъ; однако, если ты пожелаешь, соединившись со мной, пуститься въ жизнь, то я охотно соглашусь быть всюду и всегда твоимъ. Я твой товарищъ, и коли это тебѣ по сердцу -- твой слуга, твой рабъ!
   

ФАУСТЪ.

   А что ты потребуешь за это съ меня?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   До расплаты у тебя еще много времени.
   

ФАУСТЪ.

   Нѣтъ, нѣтъ! Чертъ-эгоистъ и только ради Нога не дѣлаетъ безъ труда того, что полезно другому. Скажи свое условіе ясно и опредѣлительно; такой слуга для дома, куда онъ вошелъ, опасенъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я обяжусь служить тебѣ здѣсь, безъ отдыха и промедленія исполнять все по первому твоему знаку -- если ты воздашь мнѣ тѣмъ же, когда мы снова встрѣтимся тамъ.
   

ФАУСТЪ.

   На счетъ тамъ у меня мало заботы. Если ты начнешь съ того, что обратишь въ развалины здѣшній міръ, то другой пусть себѣ существуетъ послѣ того это мнѣ все равно. Радости мои истекаютъ изъ этой жизни, и страданія мои освѣщаетъ это солнце; но, получи и возможность разстаться съ тѣмъ и другимъ -- пусть затѣмъ дѣлается все, что угодно. Любятъ ли и ненавидятъ въ будущей жизни, существуетъ ли и въ тѣхъ сферахъ верхъ и низъ -- до этого мнѣ нѣтъ никакого дѣла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Съ такими воззрѣніями ты можешь рискнуть. Дай мнѣ обязательство -- и ты на этихъ же дняхъ получишь много радости отъ моего искусства. Я дамъ тебѣ то, чего не видѣлъ еще ни одинъ человѣкъ.
   

ФАУСТЪ.

   Что дашь ты мнѣ, бѣдный чортъ? Развѣ духъ человѣка въ его высокомъ стремленіи былъ когда-нибудь понятъ вашею братіею? У тебя въ распоряженіи яства, которыя не насыщаютъ; яркое золото, что безостановочно течетъ сквозь твои пальцы, какъ ртуть; игра, въ которую никогда не выиграешь: дѣвушка, которая на моей груди уже дѣлаетъ глазки моему сосѣду; прекрасная услада боговъ -- почести, которыя исчезаютъ, какъ метеоръ. А вотъ покажи мнѣ плодъ, сгнившій прежде, чѣмъ его сорвали, и деревья, каждый день покрывающіяся новою зеленью!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Такое порученіе не пугаетъ меня; такими сокровищами я могу служить. Но, любезный другъ, наступаетъ время, когда мы можемъ спокойно устроить себѣ недурную пирушку.
   

ФАУСТЪ.

   Если я когда-нибудь найду праздное успокоеніе на мягкомъ ложѣ -- пусть жизнь моя прекратится въ ту же минуту! Если когда-нибудь тебѣ удастся льстиво одурачить меня до такой степени, что я буду доволенъ самъ собой, если заставишь ты меня повѣрить, что я испытываю наслажденіе -- пусть день, когда это случится, будетъ моимъ послѣднимъ днемъ! Вотъ мое условіе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   По рукамъ!
   

ФАУСТЪ.

   По рукамъ! Когда я скажу мгновенію: "Не уходи, ты такъ прекрасно!" тогда ты можешь оковать меня, тогда я охотно отдамъ себя на погибель, тогда пусть раздастся похоронный звонъ, тогда твоя служба окончена! Пусть остановятся часы, упадетъ стрѣла, пусть минетъ для меня время!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Обдумай хорошенько эти слова; мы ихъ не забудемъ.
   

ФАУСТЪ.

   На это ты имѣешь полное право. Не легкомысленно отважился я. Разъ что я остаюсь при своемъ рѣшеніи -- я рабъ; твой ли, или кого-нибудь другого -- это все равно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сегодня же за вашей докторской пирушкой я буду исполнять свою лакейскую должность. Только одно еще! Ради жизни или смерти попрошу у васъ парочку строкъ.
   

ФАУСТЪ.

   Еще и письменное обязательство нужно тебѣ, педантъ? Неужели для тебя до сихъ поръ былъ невѣдомъ человѣкъ, невѣдомо слово человѣка! Неужели недостаточно того, что данное мною слово навѣки отдаетъ въ твое распоряженіе мои дни? Міръ бѣшено уносится впередъ всѣми своими потоками -- а меня можетъ связать письменное обѣщаніе? Но эта безсмыслица укоренена въ нашемъ сердцѣ; кто охотно согласится отказаться отъ нея? Счастливъ тотъ, кто носитъ въ груди вѣрность во всей ея чистотѣ; никакая принесенная жертва не вызоветъ въ немъ раскаянія въ ней. А пергаментъ, съ написанными на немъ и скрѣпленными печатью строками призракъ, предъ которымъ всѣ въ страхѣ отступаютъ. Слово умираетъ на перѣ, верховное господство достается воску и кожѣ. Что же хочешь ты, злой духъ, получить отъ меня? Мѣдь, мраморъ, пергаментъ, бумагу? Чѣмъ долженъ я написать: грифелемъ, рѣзцомъ, перомъ? Предоставляю тебѣ свободный выборъ.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, изъ-за чего ты такъ горячишься въ своемъ потокѣ краснорѣчія? Тутъ достаточно и всякаго лоскутка бумаги; а подпишешь ты капелькой крови.
   

ФАУСТЪ.

   Коли съ тебя этого вполнѣ довольно, я ничего не имѣю противъ этого шутовства.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кровь -- сокъ совсѣмъ особенный.
   

ФАУСТЪ.

   Не бойся, что я нарушу это обязательство. Дѣятельность всѣхъ моихъ силъ -- вотъ именно то, что я обѣщаю тебѣ. Я раздулъ себя слишкомъ сильно; на самомъ же дѣлѣ я стою только на одной линіи съ тобою. Великій духъ отнесся ко мнѣ съ презрѣніемъ, природа замкнулась предо мною, нить мышленія разорвана; всякое знаніе уже давно для меня отвратительно. Сдѣлай такъ, чтобы наши пламенныя страсти нашли себѣ успокоеніе въ глубинахъ чувственности; пусть подъ непроницаемыми покровами волшебства мгновенно совершается всякое чудо! Кинемся въ шумный потокъ времени, въ водоворотъ событій! Пусть скорбь и наслажденіе, удача и досада чередуются другъ съ другомъ; ни малѣйшаго отдыха не должно быть въ дѣятельности человѣка.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Никакой мѣры и никакой дѣли не ставится вамъ. Коли есть у васъ охота полакомиться то тутъ, то тамъ, налету схватить то это, то другое, потѣшимъ себя на здоровье! Только идите за мной и не робѣйте!
   

ФАУСТЪ.

   Но вѣдь ты уже слышалъ, что о радости тутъ нѣтъ и рѣчи. Я посвящаю себя ошеломляющему головокруженію, болѣзненнѣйшимъ наслажденіямъ, влюбленной ненависти, отрадно возбуждающему озлобленію. Грудь моя, излѣчившаяся отъ жажды знанія, не будетъ отнынѣ закрыта ни для какихъ скорбей, и тѣмъ, что дано въ удѣлъ всему человѣчеству, буду я наслаждаться въ моемъ внутреннемъ мірѣ, буду проникать духомъ въ высочайшее и глубочайшее, громоздить на моей груди радость и горе человѣчества и такимъ образомъ расширять мое собственное я въ его я, и, наконецъ, какъ оно, разбиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, повѣрь мнѣ, уже много тысячъ лѣтъ жующему эту жесткую пищу, что отъ колыбели до гроба ни одинъ человѣкъ не въ состояніи переваритъ старую закваску. Повѣрь нашему брату, что это великое цѣлое создано только для Бога; въ вѣчномъ блескѣ живетъ Онъ; насъ ввергнулъ Онъ въ тьму, вамъ дана только смѣна дня и ночи.
   

ФАУСТЪ.

   Но я хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Н прекрасно! Одно только меня смущаетъ: время коротко, учиться надо долго. Но моему мнѣнію, вамъ слѣдовало бы взять нѣсколько уроковъ. Войдите въ компанію съ какимъ-нибудь поэтомъ; пусть этотъ господинъ воспаритъ воображеньемъ и совмѣститъ на вашемъ почтенномъ черепѣ всѣ благородныя качества:отвагу льва, быстроту оленя, огненную кровь италіанца, устойчивость сѣверянина. Пусть онъ найдетъ вамъ тайну соединять величіе души съ хитростью и влюбляться по составленному плану съ пылкими порывами молодости. Мнѣ самому хотѣлось бы познакомиться съ такимъ господиномъ, я назвалъ бы его господинъ Микрокозмъ.
   

ФАУСТЪ.

   Но что же я. если не имѣю возможности достигнуть того вѣнца человѣчества, къ которому стремятся всѣ мои чувства?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты въ концѣ концовъ -- все тотъ же ты. Надѣвай на себя парики изъ милліоновъ кудрей, ставь свои ноги на аршинные каблуки -- все-таки будешь всегда оставаться тѣмъ же тобою.
   

ФАУСТЪ.

   Я это чувствую! Напрасно нагрузилъ я себя всѣми сокровищами человѣческаго духа; когда, окончивъ работу. я сажусь отдохнуть, не течетъ по моимъ жиламъ никакая новая сила, ни на волосъ не сталъ я выше, не подошелъ ближе къ безконечному.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мой добрый господинъ, вы смотрите на вещи именно такъ, какъ обыкновенно смотрятъ на нихъ. Надо поступать въ этомъ случаѣ умнѣе, прежде чѣмъ радость жизни улетѣла отъ насъ. Чортъ побери! Твои руки и ноги, твоя голова и з-а -- все это, конечно, твое; но развѣ изъ-за этого все, въ чемъ я нахожу истинное наслажденіе, становится менѣе моимъ? Если я могу купить шесть жеребцовъ, то развѣ ихъ силы не мои? Я скачу за нихъ, и тутъ у меня точно двадцать четыре ноги. И такъ впередъ! Брось всякое раздумье, и живо пустимся въ свѣтъ! Повѣрь мнѣ: философствующій чудакъ то же, что животное, которое злой духъ кружитъ по сухой степи, между тѣмъ какъ вокругъ разстилается прекрасное пастбище.
   

ФАУСТЪ.

   Съ чего мы начнемъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Съ того, что немедленно уйдемъ отсюда. Развѣ можно оставаться въ этомъ мѣстѣ пытки? Развѣ наводить скуку на себя и на мальчишекъ-учениковъ значитъ жить? Предоставь это пузатому сосѣду. Охота тебѣ мучить себя молотьбой соломы! Вѣдь лучшее изъ того, что ты можешь узнать, не смѣешь ты сообщать своимъ школярамъ. Вотъ ужъ я слышу шаги одного изъ нихъ въ коридорѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ невозможно принять его.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Бѣдный мальчикъ ждетъ уже давно: нельзя отпустить его неутѣшеннымъ. Дай мнѣ твое верхнее платье и твою шапку. Маскарадный нарядъ навѣрно будетъ мнѣ удивительно къ лицу [Переодѣвается]. Теперь предоставь все моему остроумію. Мнѣ не понадобится больше четверти часа. А ты покамѣстъ соберись въ наше прекрасное путешествіе.

[Фаустъ уходить].

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ длинномъ платьѣ Фауста].

   Да, презирай разумъ и науку, эти высшія силы человѣка, дай духу лжи окончательно опутать тебя всякими обманами и волшебствами и ты безусловно принадлежишь мнѣ... Судьба надѣлила его душой, которая безъ удержу вѣчно несется впередъ, и въ своемъ лихорадочномъ стремленіи оставилъ онъ въ сторонѣ всѣ радости земли. Я потащу его за собою по дикимъ житейскимъ наслажденіямъ, по плоской посредственности. Онъ будетъ упираться, бороться, цѣпляться за препятствія; яства и напитки будутъ мучить его ненасытность, носясь передъ его жаждущими губами: напрасно будетъ онъ умолять о пощадѣ -- и хоть не отдайся онъ чорту, ему все-таки пришлось бы погибнуть!

[Входить ученикъ].

УЧЕНИ КЪ.

   Я здѣсь только недавно и съ преданностью прихожу познакомиться и поговоритъ съ человѣкомъ, имя котораго всѣ произносятъ съ глубокимъ уваженіемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ваша вѣжливость весьма радуетъ меня. Передъ вами человѣкъ, какихъ много. Обращались вы уже къ кому-нибудь другому?
   

УЧЕНИКЪ.

   Будьте такъ добры, возьмите меня къ себѣ. Я прихожу къ вамъ съ большой" охотою учиться, порядочными деньгами и хорошимъ здоровьемъ. Моя матушка съ трудомъ согласилась отпустить меня. Очень бы мнѣ хотѣлось научиться здѣсь чему-нибудь хорошему.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ такомъ случаѣ вы попали какъ разъ куда слѣдуетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

   По правдѣ сказать, я уже теперь не прочь бы уѣхать домой. Эти стѣны, эти коридоры маѣ нисколько не нравятся. Мѣста совсѣмъ мало, но видишь нигдѣ ни зелени, ни дерева, и къ этихъ залахъ, на этихъ скамейкахъ теряешь способность слышать, видѣть и мыслить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Тутъ все дѣло въ привычкѣ. Такъ дитя съ перваго раза неохотно беретъ грудь матери, но потомъ кормится ею съ радостью. И вамъ тоже сосцы мудрости будутъ доставлять съ каждымъ днемъ все больше и больше удовольствія.


УЧЕНИКЪ.

   Я съ радостью повисну у нея на шеѣ. Но вы только скажите мнѣ, какъ этого достигнуть?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прежде, чѣмъ идти дальше, объясните, какой вы выбираете факультетъ?
   

УЧЕНИКЪ.

   Мнѣ хотѣлось бы сдѣлаться настоящимъ ученымъ, и я очень желалъ бы объять то, что есть на землѣ и въ небѣ -- науку и природу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ такомъ случаѣ, вы на надлежащей дорогѣ; но не надо развлекаться ничѣмъ постороннимъ.
   

УЧЕНИКЪ.

   Я душой и тѣломъ отдамся работѣ; но, конечно, мнѣ было бы желательно имѣть немного свободы и пріятно проводить время въ прекрасные лѣтніе праздники.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Пользуйтесь временемъ -- оно проходить такъ скоро! Но порядокъ въ занятіяхъ научитъ васъ для всего находить время. И такъ, милый мой другъ, и совѣтую вамъ для начала прослушать Collegium logieum; оно выдрессируетъ, какъ слѣдуетъ, вашъ умъ, затянетъ его въ "испанскіе сапожки", для того, чтобы онъ осторожно ползъ по дорогѣ мысли, а по кидался, точно блуждающій огонекъ, вдоль и поперекъ. туда и сюда. Затѣмъ долго будутъ васъ учить, что тѣ вещи, которыя до сихъ поръ вы исполняли безъ всякихъ приготовленій, свободно, напримѣръ, ѣсть и пить, необходимо дѣлать по командѣ: разъ, два, три! Правда, фабрика мыслей у нихъ то же, что ткацкій станокъ, гдѣ одинъ толчокъ приводитъ въ движеніе тысячу нитей, челночки снуютъ вверхъ и внизъ, нити и зримо сплетаются, одинъ поворотъ вызываетъ тысячу комбинацій... И вотъ является философъ и доказываетъ вамъ, что такъ оно должно быть: первое такъ, второе этакъ, и потому третье и четвертое такъ, и не будь перваго и второго, никогда бы не было третьяго и Четвертаго. Это воспринимаютъ всюду съ благоговѣніемъ ученики, но ткачами они отъ этого не становятся. Кто хочетъ узнать и описать что-нибудь живое, начинаетъ съ того, что старается изгнать духовное начало: отдѣльныя части у него въ рукахъ, недостаетъ, къ сожалѣнію, только духовной связи. Химія называетъ эта Enchereism naturae и, сама того повѣдай, смѣется надъ самой собою.
   

УЧЕНИКЪ.

   Я не совсѣмъ понимаю васъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Поймете лучше въ скоромъ времени, когда научитесь редуцировать и надлежаще классифицировать.
   

УЧЕНИКЪ.

   Я такъ ошеломленъ всѣмъ этимъ, что у меня въ головѣ точно мельничный жерновъ вертится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Затѣмъ, вы должны прежде всего другого заняться метафизикой. Тутъ вамъ предстоитъ глубокомысленно уразумѣть то, что недоступно человѣческому мозгу; для того, что входить туда и что не входить, всегда къ вашимъ услугамъ красивое и громкое слово. Но сперва на это полугодіе установите себѣ самый строгій порядокъ въ занятіяхъ. Ежедневно у васъ пять лекцій; будьте на мѣстѣ при первомъ звонкѣ! Приходите, хорошо приготовившись, хорошо выучивъ параграфосы, чтобы потомъ лучше видѣть, не сказалъ ли профессоръ чего-нибудь такого, что не написано въ, книжкѣ. А записывайте все-таки за нимъ такъ прилежно, какъ будто вамъ диктуетъ Святой Духъ!
   

УЧЕНИКЪ.

   Этого можете не повторять мнѣ два раза: я могу представить себѣ, сколько тугъ пользы; ибо коли есть у тебя въ рукахъ черное на бѣломъ, можешь спокойно идти домой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Однако, выберите же себѣ факультетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

   Юриспруденція мнѣ не по вкусу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не ставлю намъ этого въ большую вину: и знаю, въ какомъ положеніи эта наука. Законы и нрава передаются по наслѣдству, какъ неизлѣчимая болѣзнь; они перетаскиваются изъ поколѣнія въ поколѣніе и переползаютъ съ мѣста на мѣсто. Разумъ становится безуміемъ, благодѣяніе -- мучительнымъ бременемъ. Ты внукъ своихъ дѣдовъ -- горе тебѣ! О томъ правѣ, которое родится вмѣстѣ съ нами -- о немъ, увы, никогда нѣтъ и помину!
   

УЧЕНИКЪ.

   Мое отвращеніе вы еще усилили. О, счастливъ тотъ, кто имѣетъ въ васъ своего учителя!.. Теперь меня почти беретъ охота заняться богословіемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мнѣ бы не хотѣлось вводить васъ въ заблужденіе. Что касается этой науки, то въ ней такъ трудно избѣжать фальшиваго пути; столько заключено въ ней скрытаго яда, и его едва-едва отличишь отъ лѣкарства. И тутъ тоже для васъ самое лучшее -- слушать только одного учителя и клясться только за его слова. Вообще- держитесь слова! Тогда вы черезъ надежныя двери войдете въ храмъ несомнѣнности.
   

УЧЕНИКЪ

   Но вѣдь въ словѣ должно же быть заключено понятіе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

   Совершенно вѣрно! Только изъ-за этого незачѣмъ слишкомъ мучить себя; ибо тамъ, гдѣ отсутствуетъ понятіе, всегда во-время найдется слово. Словами можно отлично вести споры, словами -- строить системы, словамъ весьма легко вѣрить, изъ слова не выкинешь ни одной іоты.
   

УЧЕНИКЪ.

   Простите! И задерживаю васъ многими вопросами, по принужденъ еще побезпокоить васъ. Не скажете ли вы мнѣ тоже какого-нибудь вѣскаго словечка на счетъ медицины? Три года -- срокъ короткій, а поле, Господи, такое широкое! Когда тебѣ дано хоть небольшое указаніе, подвигаешься дальше впередъ съ большею увѣренностью.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ сторону].

   Надоѣлъ мнѣ этотъ сухой тонъ, примусь опять за роль чорта. [Вслухъ]. Духъ медицины понять легко. Вы изучаете насквозь большой и малый міръ, чтобы въ концѣ концовъ предоставитъ тому и другому идти, какъ Богу угодно. Напрасно будете вы зарываться въ научную работу: всякій выучивается только тому, что онъ можетъ выучить; а вотъ тотъ, кто умѣетъ воспользоваться минутой -- человѣкъ настоящій. Вы недурно сложены, смѣлости въ васъ тоже не будетъ недостатка, и довѣряйте вы только сами себѣ -- будутъ вамъ довѣрять и другіе. Особенно умѣйте управляться съ женщинами; у нихъ охи и ахи на тысячу манеръ, но излѣчиваются всѣ однимъ и тѣмъ же лѣкарствомъ, и если вы будете поступать съ почтительною деликатностью -- всѣ онѣ въ вашихъ рукахъ. Прежде всего ваше знаніе должно вселить въ нихъ убѣжденіе, что ваше искусство превосходитъ много другихъ искусствъ. Затѣмъ позволяйте себѣ всѣ тѣ маленькія вольности, которыхъ другой добивается многіе годы -- искусно щупайте пульсъ и съ пламенно хитрыми взглядами свободно обнимайте талью, чтобы узнать, какъ туго она зашнурована.
   

УЧЕНИКЪ.

   Вотъ это будетъ получше. Тутъ видишь, куда идешь и какъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Милый другъ, всякая теорія сѣра, а благородное дерево жизни зелено.
   

УЧЕНИКЪ.

   Клянусь вамъ, мнѣ все-это кажется сномъ. Позволите ли вы мнѣ потревожить васъ еще разъ, услышать глубину вашей премудрости?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Что могу, охотно исполню.
   

УЧЕНИКЪ.

   Рѣшительно не могу уйти, не попросивъ васъ еще написать въ моемъ альбомѣ. Окажите мнѣ этотъ знакъ вашей благосклонности.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Съ удовольствіемъ.

[Пишетъ и отдаетъ альбомъ].

УЧЕНИКЪ [читаетъ].

   Eritis sicut Deus scientes bonum et malum.

[Почтительно кланяется и уходитъ].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Послѣдуй только старому изреченію моей тетки-змѣи -- и когда-нибудь станетъ тебѣ жутко отъ твоего богоподобія.

[Фаустъ возвращается].

ФАУСТЪ.

   Куда же мы теперь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Куда тебѣ угодно. Посмотримъ сперва свѣтъ, маленькій, потомъ большой. Съ какой радостью, съ какой пользой пройдешь ты этотъ веселый и лакомый курсъ!
   

ФАУСТЪ.

   Но при моей длинной бородѣ у меня нѣтъ живой свѣтскости. Не удастся мнѣ эта попытка: я никогда не умѣлъ приноравливаться къ обществу. Передъ другими людьми я чувствую себя такимъ маленькимъ: постоянно буду я конфузиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Все это, милый другъ, придетъ въ свое время; какъ только получишь ты увѣренность въ самомъ себѣ -- тотчасъ же явится и умѣнье жить.
   

ФАУСТЪ.

   Какимъ же способомъ отправимся мы въ путь? Гдѣ у тебя лошади, слуга и экипажъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мы только раскинемъ плащъ, и онъ понесетъ насъ ни воздуху. Только для этого смѣлаго полета не бери съ собой слишкомъ большого багажа. Я сейчасъ приготовлю немного горящаго воздуха, и онъ разомъ подыметъ насъ отъ земли; а если мы легки, то полетимъ быстро. Поздравляю тебя съ новою жизнью!
   

Погребъ Ауэрбаха въ Лейпцигp3;.

Пирушка веселыхъ товарищей.

ФРОШЪ.

   Что жъ, никто не хочетъ пить? Никто не хочетъ смѣяться? Вотъ я васъ изучу корчить рожи! Сегодня вы точно мокрая солома, а вѣдь обыкновенно яркимъ пламенемъ горите.
   

БРАНДЕРЪ.

   Это вина твоя: никакой глупости не поднесешь намъ, никакого свинства.
   

ФРОШЪ
[выливаетъ ему на голову стаканъ вина].

   Вотъ тебѣ и то, и другое!
   

БРАНДЕРЪ.

   Двойная свинья!
   

ФРОШЪ

   Сами вы этого хотѣли; нельзя было указать!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Выбросить за двери всѣхъ спорщиковъ! Запѣвайте во всю глотку круговую пѣсню, пейте и орите! Ну, начинай! Голла, го!
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Горе мнѣ, я погибъ! Ваты сюда! Эта каналья разорветъ мою барабанную перепонку!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Настоящую силу баса чувствуешь только тогда, когда своды дрожать отъ него.
   

ФРОШЪ.

   Справедливо! Вонъ отсюда того, колу это не нравится! А тара ларада!
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   А тара ларада!
   

ФРОШЪ.

   Глотки настроены. [Поетъ] "Милая священная Римская имперія, какъ не развалилась до сихъ поръ она?"
   

БРАНДЕРЪ.

   Дрянная пѣсня! Тьфу! Политическая пѣсня! Жалкая пѣсня! Благодарите Господа Бога каждое утро за то, что вамъ нѣтъ надобности заботиться о Римской имперіи. Я по крайней мѣрѣ считаю большою выгодою для себя, что не состою въ должности ни императора, ни канцлера. Но и намъ нельзя обойтись безъ верховнаго главы; изберемъ себѣ пану. Вы знаете, какое качество нужно человѣку, чтобы обратить дѣло въ его пользу, возвыситъ его.
   

ФРОШЪ [поетъ]

   "Ты взлетай высоко, господинъ соловей, десять тысячъ поклоновъ милой моей!"
   

ЗИБЕЛЬ.

   Никакихъ поклоновъ твоей милой! Я и слышать объ этомъ не хочу!
   

ФРОШЪ.

   Поклонъ и поцѣлуи милой! Ты мнѣ этого не запретишь! [поетъ]. "Отворяйся дверь въ тиши ночной! Отворяйся дверь -- ждетъ милый твой! Запирайся дверь -- ужъ свѣтъ дневной!"
   

ЗИБЕЛЬ.

   Да, пей себѣ, пой, восхваляй и прославляй ее! Придетъ время -- посмѣюсь я. Меня отіа провела, то же и съ тобой продѣлаетъ. Будь ей домовой возлюбленнымъ! Онъ пусть съ ней забавляется на перекресткѣ! Или старый козелъ, возвращаясь съ Блоксбера галопомъ, пусть проблеетъ ей спокойной ночи! А честный парень изъ настоящей плоти и крови -- слишкомъ много чести для этой дѣвчонки Ей отъ меня одинъ только можетъ быть поклонъ -- вымазать у ней дрянью окна!
   

БРАНДЕРЪ [стуча кулакомъ по столу].

   Вниманіе, вниманіе! Слушаться меня! Сознайтесь, господа, что я умѣю жить. Тутъ сидятъ влюбленные люди, и я, согласно нашему уставу, долженъ чѣмъ-нибудь угостить ихъ на сонъ грядущій. Вниманіе! Пѣсня новѣйшаго покроя! А вы громко и живо подпѣвайте припѣвъ! [поетъ]. "Крыса въ кладовой жила, ѣла только жиръ да масло, и брюшко она себѣ завела -- какъ докторъ Лютеръ. Но кухарка ставитъ ядъ; крысѣ жутко, крысѣ больно -- точно жжетъ нутро любовь".
   

ХОРЪ [весело]

   Точно жжетъ нутро любовь!
   

БРАНДЕРЪ.

   "Всюду мечется она, пить бѣжитъ изъ всякой лужи, все въ дому грызетъ, деретъ не унять ничѣмъ горячки! Скачетъ бѣдная въ тоскѣ, и конецъ ужъ къ ней приходитъ -- точно жжетъ нутро любовь!"
   

ХОРЪ.

   Точно жжетъ нутро любовь!
   

БРАНДЕРЪ.

   "И средь бѣла дня она прибѣжала прямо въ кухню, и свалилась у плиты, такъ хрипитъ, что слышать жалко. Отравительница жъ къ ней наклонилась и смѣется: вонъ, свиститъ изо всѣхъ дыръ -- точно жжетъ нутро любовь!"
   

ХОРЪ.

   Точно жжетъ нутро любовь!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Какъ радуются пошляки! Нечего сказать, хорошее искусство -- подсыпать ядъ бѣднымъ крысамъ!
   

БРАНДЕРЪ.

   Онѣ, повидимому, у тебя въ большой милости?
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Каковъ брюхачъ съ лысымъ мореномъ! Несчастіе сдѣлало его смирнымъ я кроткимъ: въ раздувшейся крысѣ онъ видитъ свой образъ и свое подобіе.

[Входятъ Фаусть и Мефистофель].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прежде всего и долженъ ввести тебя въ веселую компанію, чтобы ты увидѣлъ, какъ легко живется на свѣтѣ. Для здѣшней братіи каждый день -- праздникъ. Съ крошечкой ума и большою долей веселой безпечности каждый изъ нихъ вертится въ тѣсномъ плясовомъ кругу, какъ молодые котята играютъ собственнымъ хвостомъ. Когда имъ не приходится жаловаться на головную боль, и пока трактирщикъ продолжаетъ отпускать имъ въ кредитъ -- они довольны и ни о чемъ не заботятся.
   

БРАНДЕРЪ.

   Это, вѣрно, пріѣзжіе; оно видно по ихъ страннымъ манерамъ. Въ городѣ они не больше часа.
   

ФРОШЪ.

   Дѣйствительно, твоя правда. Люблю мой Лейпцигъ! Это маленькій Парижъ, и умѣетъ онъ формировать людей.
   

ЗИБЕЛЬ.

   Изъ какихъ потвоему эти иностранцы?
   

ФРОШЪ.

   Предоставь дѣло мнѣ. Я за полнымъ стаканомъ вина вытяну у парней всю подноготную такъ легко, какъ зубъ у младенца. Кажется мнѣ, они изъ дворянскаго дома: видъ у нихъ гордый и недовольный.
   

БРАНДЕРЪ.

   Бьюсь объ закладъ, что это площадные шарлатаны.
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Можетъ быть.
   

ФРОШЪ.

   Вниманіе! Я сейчасъ потѣшусь надъ ними.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].

   Чорта этотъ народецъ никогда не пронюхаетъ, хотя бы тотъ держалъ его за воротъ.
   

ФАУСТЪ.

   Поклонъ нашъ вамъ, господа!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Много благодарны, взаимно и вамъ поклонъ! [Тихо, сбоку смотря на Мефистофеля]. Отчего это онъ хромаетъ на одну ногу?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Позволено ли будетъ намъ присѣсть къ вамъ? Вмѣсто хорошаго напитка, котораго здѣсь не достаетъ, намъ доставить удовольствіе компанія.
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Вы, повидимому, очень избалованный человѣкъ.
   

ФРОШЪ.

   Изъ Риппаха вы, вѣроятно, выѣхали поздно? Нынче вечеромъ поужинали съ господиномъ Гансомъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сегодня мы только проѣхали мимо его дома; а говорили съ нимъ въ послѣдній разъ, какъ были тамъ. Онъ много разсказывалъ о своихъ родственникахъ и поручилъ передать много поклоновъ каждому изъ нихъ [наклоняется къ Фрошу].
   

АЛТМАЙЕРЪ [тихо].

   Вотъ тебѣ! Этотъ понимаетъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

   Смѣтливый парень!
   

ФРОШЪ.

   Погоди, погоди, я его еще поймаю!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Если я не ошибся, мы слышали здѣсь хоръ опытныхъ голосовъ? Безъ сомнѣнія, подъ этими сводами пѣніе должно звучать чудесно!
   

ФРОШЪ.

   А вы, пожалуй, виртуозъ?


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, нѣтъ! Охота смертная, да участь горькая!
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Спойте намъ пѣсню.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Если желаете, не одну, а сколько хотите.
   

ЗИБЕЛЬ.

   Только какую-нибудь совсѣмъ новенькую.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мы только-что вернулись изъ Испаніи, прекрасной страны вина и пѣсенъ. [поеть]: "Жилъ-быль когда-то король, и имѣлъ онъ большую блоху".
   

ФРОШЪ.

   Слушайте! Блоху! Уразумѣли вы это? Блоха, помоему, гость не изъ пріятныхъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [поетъ].

   "Жилъ-былъ когда-то король, и имѣлъ онъ большую блоху; очень сильно, любилъ онъ ее, точно сына родного любилъ. И зоветъ онъ портного къ себѣ; и явился портной къ королю: Ну-ка, мѣрку сними ты съ нея, сшитъ ей надо кафтанъ и штаны!"
   

БРАНДЕРЪ.

   Не забудьте только зарубить на носу портному, чтобъ онъ снялъ мѣрку какъ можно точнѣе, и если ему дорога голова, чтобъ на штанахъ не было ни одной складки!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [поетъ].

   Въ бархатъ-шелкъ нарядили блоху; на кафтанѣ и ленты и крестъ: и тотчасъ же ее возвели въ санъ министра и дали звѣзду; тутъ и братья ея при дворѣ стали знатные все господа.
   "Для придворныхъ и дамъ, и мужчинъ злая мука съ тѣхъ поръ началась; королеву и фрейлинъ ея то и дѣло кусаютъ, грызутъ, и не смѣетъ никто раздавить, почесаться не смѣетъ никто. А вотъ мы, коль укуситъ кто насъ и убьемъ и раздавимъ сейчасъ.
   

ХОРЪ [весело].

   А вотъ мы, коль укуситъ кто насъ -- и убьемъ, и раздавимъ сейчасъ.
   

ФРОШЪ.

   Браво, браво! Вотъ это прекрасно!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Съ каждой блохой -- будь точно то же.
   

БРАНДЕРЪ.

   Стисните ее пальцами -- и капутъ ей!
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Да здравствуетъ свобода! Да здравствуетъ вино!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Чтобы высоко почтить свободу, и бы охотно выпилъ стаканъ, будь ваши здѣшнія вина хоть немного получше.
   

ЗИБЕЛЬ.

   Не желаемъ повторенія такихъ словъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я боюсь только одного -- чтобъ хозяинъ не обидѣлся. Иначе я поднесъ бы изъ нашего погреба этимъ почтеннымъ гостямъ кое-что весьма хорошее.
   

ЗИБЕЛЬ.

   Не стѣсняйтесь -- я все беру на себя.
   

ФРОШЪ.

   Коли добудете намъ стаканъ добраго вина, похвалимъ васъ за это. Только пусть образчики будутъ не слишкомъ маленькіе, ибо мнѣ для произнесенія судебнаго приговора необходимо, чтобъ мой ротъ былъ совершенно полонъ.
   

АЛТМАЙЕРЪ [тихо].

   Мнѣ сдается, что они съ Рейна.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Достаньте мнѣ буравъ.
   

БРАНДЕРЪ.

   Что вамъ съ нимъ дѣлать? Вѣдь тутъ передъ дверьми никакихъ бочекъ нѣтъ.
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Тамъ въ углу хозяинъ оставилъ корзиночку съ инструментами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [взявъ буравъ, Фрошу].

   Ну, скажите, какимъ виномъ желаете полакомиться?
   

ФРОШЪ.

   Чти это значитъ? Развѣ у васъ вина разныя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Предоставляю каждому выбрать, что ему угодно.
   

АЛТМАЙЕРЪ [Фрошу].

   Ага! Ты начинаешь уже облизываться!
   

ФРОШЪ.

   Хорошо! Если мнѣ предоставлено выбирать, то и желаю рейнвейну. Въ нашемъ отечествѣ произростаютъ самые чудесные сорта.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[пробуравилъ дыру на краю стола у того мѣста, гдѣ сидѣлъ Фрошъ].

   Достаньте немного воску, чтобъ приготовить пробки.
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   О, это фокусническія штуки!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Брандеру].

   А вамъ чего?
   

БРАНДЕРЪ.

   Я хочу шампанскаго, и чтобъ было самое шипучее.

[Мефистофель буравить: одинъ изъ компаніи въ это время сдѣлалъ пробки и закупориваетъ дыры].

БРАНДЕРЪ.

   Нельзя постоянно чуждаться иностраннаго. Хорошія вещи часто находятся очень далеко отъ насъ, и хотя истинный нѣмецкій человѣкъ терпѣть не можетъ французовъ, но ихъ вино пьетъ охотно.
   

ЗИБЕЛЬ
[подошедшему къ нему Мефистофелю].

   Я долженъ сознаться, что кислое мнѣ не по вкусу. Дайте мнѣ стаканъ самаго сладкаго!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [буравитъ].

   Сейчасъ польется къ вамъ токайское.
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Нѣтъ, господа, посмотрите-ка мнѣ прямо въ глаза! Я нижу, что вы только дурачите насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ай, ай, ай! Поступать такъ съ такими благородными гостями было бы слишкомъ рискованно. Ну. Живо! Безъ дальнихъ словъ! Какимъ виномъ прикажете служить?
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Всякимъ! И довольно спрашивать!

[Всѣ дыры пробуравлены и заткнуты].

МЕФИСТОФЕЛЬ [со страннымъ жестами].

   На лозѣ виноградъ, у козла рога; вино -- сокъ, лоза дерево; изъ деревяннаго стола можно тоже добывать вино. Ото тайна природы надо глубоко вглядѣться въ нее! Здѣсь совершается чудо, повѣрьте!.. Ну, а теперь вынимайте пробки и наслаждайтесь!
   

ВСѢ
[послѣ того, какъ они вынули пробки, и въ стаканъ каждаго полилось вино, котораго онъ желалъ].

   О, какой полился чудесный фонтанъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Смотрите только -- не пролейте ни капельки.
   

ВСѢ [продолжая пить, поютъ]:

   "Каннибальски пріятно намъ, точно пятистамъ свиньямъ!"
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].

   Разошелся во всю народъ! Посмотрите, какъ они довольны!
   

ФАУСТЪ.

   А мнѣ уже хотѣлось бы уйти отсюда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Повремени еще немного. Животная натура обнаружится сейчасъ во всемъ своемъ великолѣпіи.
   

ЗИБЕЛЬ.
[пить вино неосторожно, вино проливается на полъ и превращается въ пламя].

   Помогите! Огонь! Помогите! Адъ загорѣлся!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [заговаривая пламя].

   Успокойся, дружеская стихія! [Пьющимъ]. На этотъ разъ тутъ была только капля огня чистилища.


ЗИБЕЛЬ.

   Это что за штуки? Погодите мы дорого заплатите за это! Должно быть, вы мало насъ знаете.
   

ФРОШЪ.

   Не совѣтую ему повторить!
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Помоему, слѣдуетъ намъ попросить его убраться потихоньку, полегоньку.
   

ЗИБЕЛЬ.

   Каковъ господинъ! Смѣетъ намъ показывать здѣсь свои фокусъ-покусы!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Молчать, старая винная бочка!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Ахъ, ты, помело! Грубить еще хочешь намъ?
   

БРАНДЕРЪ.

   Погодите-ка, сейчасъ посыпятся дождемъ побои!
   

АЛТМАЙЕРЪ
[вынимаетъ одну пробку изъ стола, оттуда вырывается пламя].

   Горю! Горю!
   

ЗИБЕЛЬ.

   Волшебство! Битъ его, каналью! Онъ внѣ закона!

[Кидаются на него съ ножами].

МЕФИСТОФЕЛЬ [съ торжественными жестами].

   Лживый образъ и лживое слово умъ потемянютъ. мѣсто одно на другое мѣняютъ: Будьте здѣсь и будьте тамъ!

[Они въ изумленіи останавливаются и смотрятъ другъ на друга].

АЛТ МАЙЕРЪ.

   Гдѣ я? Какая чудная страна!
   

ФРОШЪ.

   Виноградники! Не обманываютъ ли меня глаза?
   

ЗИБЕЛЬ.

   И виноградъ какъ разъ подъ рукой!
   

БРАНДЕРЪ.

   Посмотрите, здѣсь, подъ этой зеленой листвой, какая лоза! Посмотрите, какія грозди!

[Онъ хватаетъ Зибеля за носъ; остальные дѣлаютъ то же самое другъ съ другомъ и подымаютъ ножи].

МЕФИСТОФЕЛЬ [съ тѣми же жестами].

   Заблужденіе, сорви повязку съ ихъ глазъ, и пусть они увидятъ, какъ забавляется чортъ!

[Исчезаетъ съ Фаустомъ; студенты отпускаютъ другъ друга].

ЗИБЕЛЬ.

   Что случилось?
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Что такое?
   

ФРОШЪ.

   Такъ это былъ твой носъ?
   

БРАНДЕРЪ [Зибелю].

   А у меня въ рукѣ твой?
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Вотъ-то былъ ударъ! По всѣмъ членамъ пробѣжалъ! Дайте стулъ; я падаю!
   

ФРОШЪ.

   Нѣтъ, скажите вы мнѣ только, что такое случилось?
   

ЗИБЕЛЬ.

   Гдѣ эта каналья? Ну, поймать бы мнѣ его не выйдетъ живой изъ моихъ рукъ.
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   Я самъ видѣлъ, какъ онъ выѣхалъ изъ погреба верхомъ на бочкѣ... У меня ноги отяжелѣли, точно свинецъ въ нихъ. [Поворачивается къ столу]. А что, не потечетъ ли еще вино?
   

ЗИБЕЛЬ.

   Обманъ это все, обманъ и ложь.
   

ФРОШЪ.

   Мнѣ, однако, казалось, что я пилъ настоящее вино.
   

БРАНДЕРЪ.

   Но куда же дѣвались грозди винограда?
   

АЛТМАЙЕРЪ.

   И говорите послѣ этого, что не слѣдуетъ вѣрить въ чудеса!


Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

   Противна мнѣ нелѣпая обстановка колдовства! И ты обѣщаешь мнѣ, что я найду исцѣленіе въ этомъ хламѣ, созданномъ безумнымъ бредомъ воображенія? Ты хочешь, чтобы я просилъ совѣта у старой бабы, и думаешь, что грязное зелье снесетъ съ моихъ плечъ какихъ-нибудь тридцать лѣтъ? Горе мнѣ, если ты не знаешь ничего лучше! Надежда уже теперь покинула меня. Неужели природа и благородный духъ не нашли гдѣ-нибудь цѣлебнаго бальзама?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Другъ мой, вотъ ты снова заговорилъ умно. Для того, чтобы помолодѣть тебѣ, существуетъ и естественное средство. Но оно -- въ другой книгѣ, и это -- глава куріозная.
   

ФАУСТЪ.

   Я хочу знать его.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Хорошо! Это средство, которое можно добыть безъ денегъ, и безъ врача, и безъ колдовства! Отправляйся сейчасъ же въ поле, начинай рыть и копать, заключи себя и свою мысль въ очень ограниченномъ кругу, питайся самою простою пищей, живи со скотомъ, какъ скотъ, и не считай напрасною для себя потерею времени унавоживаніе собственными руками той нивы, на которой ты собираешь жатву; вотъ, вѣрь мнѣ, лучшее тебѣ средство помолодѣть на восемьдесятъ лѣтъ.
   

ФАУСТЪ.

   Къ этому я не привыкъ; я не сумѣю взять въ руки заступъ. Жизнь въ узкомъ кругу не по мнѣ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Значитъ, нужно, чтобы помогла вѣдьма.
   

ФАУСТЪ,

   Но для чего тутъ эта старуха? Развѣ самъ ты не можешь сварить зелье?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Славное это было бы препровожденіе времени! Я предпочелъ бы вмѣсто этого построить тысячу мостовъ. Тутъ потребны не только искусство и наука, потребно терпѣніе. Спокойный умъ сидитъ за этимъ дѣломъ многіе годы; броженію сообщаетъ его тонкую силу только время. И всѣ тѣ составныя части, которыя входятъ въ это зелье -- вещи очень мудреныя! Чортъ, правда, научилъ, какъ варить, но самъ варить не можетъ. [Увидѣвъ животныхъ]. Смотри, какая миленькая порода. Вотъ служанка, вотъ слуга! [Къ животнымъ]. Хозяйки, какъ видно, нѣтъ дома?
   

ЖИВОТНЫЯ.

   Пировать въ гостяхъ полетѣла въ трубу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А сколько времени она обыкновенно гуляетъ?
   

ЖИВОТНЫЯ.

   Столько времени, сколько мы грѣемъ лапы.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].

   Какъ ты находишь милыхъ животныхъ?
   

ФАУСТЪ.

   Ничего гаже я никогда въ жизни не видѣлъ.
    >             Но боюсь, черезъ окошки
             Тля волхитная влетѣла!
             Отъ такой ехидной мошка
             Васъ спасать -- бѣдово-дѣло!
             Тамъ же главный Чудо-юдо
             Карапузикъ бродитъ всюду...
             Что все значитъ это? числю.
             Разсказать хочу -- собьюся
             Ужь чего понять не смыслю --
             Объяснять намъ не бізруея.
             Коль хотите, научите...
             АЙ, что это тамъ? глядите!
             Фу-ты пропасть! колымага
             Съ четвернею протесалась...
             Вотъ-то будетъ передряга --
             Нѣтъ! бѣды не повстрѣчалось
             Но въ прорывѣ -- послѣ въѣзда,
             Вижу я -- мелькаютъ звѣзды:
             Будто нѣкакой волшбой
             Кони-лошади стрѣлой..
             Прочь съ дороги! ухма!
   

ВОЗНИЧІЙ.

                                                     Стой!
                       Вишь какую взяли прыть!
                       Здѣсь васъ надо осадить...
                       Легче! если подтяну...
                       Прытче! если понукну...
                       Тутъ порыситься просторъ.
                       Вишь, кругомъ, какой заторъ
                       Отъ охотниковъ -- зѣвакъ!--
                       Ты, Глашатай, не дуракъ:
                       Мы пока здѣсь -- докажи,
                       Кто и что мы, разскажи
                       На догадки ты смышленъ,
                       Въ аллегоріяхъ силенъ.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Ты кто и что -- я не скажу,
             Пока до волоска не распишу.
   

ВОЗНИЧІЙ.

             Попробуй.
   

ГЛАШАТАЙ.

                                 Я и безъ попробуй опалъ.
             Мальчуга, ты, красавецъ милолицый;
             Но недоросль немножечко,-- дѣвицы
             Хотятъ чтобъ ты скорѣе возмужалъ.
             Ты, вижу, будешь малый подлипала,
             Хотя большой прелестникъ ужь съ-измала!
   

ВОЗНИЧІЙ.

             Пріятно слышать. Продолжай,
             Веселое словечко вымышляй.
   

ГЛАШАТАЙ.

             И взглядъ искорки сыплетъ изъ очей,
             И волосъ въ кудри вьется до плечей,
             И на тебѣ нарядный балахонъ
             До пятокъ свѣсился -- и опушонъ
             Вокругъ такой затѣйливой опушкой!
             Тебя почли бы дѣвицы вертушкой...
             Ты кое въ чомъ еще не просвѣщенъ;
             Но что за дѣло! милыя милашки
             Уже подскажутъ азъ-буки-букашки.
   

ВОЗНИЧІЙ.

             А этотъ, въ колесницѣ? кто же онъ --
             Одинъ красуется на возвышеньѣ?
   

ГЛАШАТАЙ.

             Владыка онъ, и кротокъ и богатъ.
             Счастливъ кто у него въ благоволеньѣ!
             Ему нуждъ нѣтъ въ пріобрѣтеньѣ --
             Самъ помогать нуждающимся радъ.
             А то, когда онъ щедръ и тороватъ,
             Знатнѣй чѣмъ всякое имѣнье.
   

ВОЗНИЧІЙ.

             Но этимъ же не можно окончатъ.
             Должно его точнѣе описать.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Но не опишешь что благо достойно.
             Лицо здоровое; въ душѣ спокойно;
             Уста полны; и полныя ланиты
             Подъ украшеньемъ дорогимъ сокрыты;
             Нарядъ богатый и сидитъ пристойно
             И нее! мнѣ нужды нѣтъ до его чина;
             Довольно; чту его за властелина.
   

ВОЗНИЧІЙ.

             То Плутусъ, именно Богатства-богъ.
             Онъ по желанью Кесаря въ чертогъ
             Вашъ прибылъ.
   

ГЛАШАТАЙ.

                                           Ну? а самъ же ты, тово...
   

ВОЗПИЧІЙ.

             Я самъ? Поэзія и Мотовство...
             Поэтъ что самъ себя усовершаетъ
             Когда свои пожитки расточаетъ;
             Но я добромъ безчисленно богатъ, --
             Пожалуй Плутусу я стану врядъ:
             Его пиры, веселья украшаю;
             Порой изъ нужды выручаю.--
   

ГЛАШАТАЙ.

             Тебѣ, нешто, пристало хвастовство;
             Но какового это мастерство?..
   

ВОЗНИЧІЙ.

             А вотъ! едва щелкну такимъ щелчкомъ
             И -- засверкаетъ вдругъ кругомъ...

пощолкиваетъ пальцами.

             Вишь, жемчугъ сыплется -- смотри!
             Застежки, серги, -- только знай-бери;
             А вотъ гребенка, частый гребешокъ,
             Въ колечко цвѣтный камешокъ!--
             Порой и огонька могу насѣчь
             Коль требуется что поджечь...
   

ГЛАШАТАЙ

             Эва! на даровое какъ напали,
             Что и даятеля совсѣмъ столкали!
             А онъ добромъ соритъ кабы во снѣ,
             Лишь подбираютъ... но здается мнѣ,
             Кто больше падокъ -- больше въ дуракахъ,
             Понахваталъ -- а смотритъ: метлячки!
             Тотъ думаетъ что жемчуги въ рукахъ,
             А чуетъ -- вдругъ топырятся жучки!
             Онъ -- звякъ ихъ о полъ, а они взлетаютъ
             Да и жужжатъ вокругъ его жь башки.
             А тѣ намѣсто запонокъ хватаютъ
             Шмелей... Вѣдь эдакой плутяга чивыи!
             Онъ только блазнитъ даровой ножовой,
   

ВОЗНИЧІЙ.

             Ты знаешь лишь о маскахъ проповѣдать;
             Однако прочую пустежь развѣдать --
             Уже занятье не по вашей братьѣ,
             Тутъ надо прозорливость и понятье.
             Я впрочемъ ссориться съ тобой боюсь --

Плутусу.

             Въ тебѣ покорнымъ словомъ обращусь,
             Мой повелитель! ты вѣдь самъ
             Четверку удалую мигѣ ввѣряешь...
             Я правлю счастливо, какъ управляешь
             Ты самъ: куда укажешь и я тамъ.
             И не умѣлъ ли я первенствовать
             Въ отважномъ запускѣ ради тебя?
             И сколько разъ мнѣ добрая судьба
             Благопріятствовала побѣждать?
             Вѣнецъ лавровый, надъ твоей главой,
             Тебѣ я спалъ не мыслью, не рукой...
   

ПЛУТУСЪ.

             Когда тебѣ потребна отпускная --
             Скажу, ты духъ отъ духа моего:
             Служилъ по мысли смысломъ угождая,
             Богаче всѣмъ владыки своего.--
             Тебѣ съ вѣнцовъ моихъ сниму оправу
             И службу вѣрную вознагражу.
             Открыто всѣмъ всякому скажу:
             Ты мнѣ дитя единое по нраву!
   

ВОЗНИЧІЙ толпѣ.

             Смотрите! я изъ щедрыхъ рукъ
             Дары вокругъ разсыпалъ вдругъ!
             Но головамъ я, подъ шумокъ,
             Свой огонекъ въ толпѣ зажогъ.
             Вотъ онъ, примѣтно по искрамъ,
             Освѣтитъ тамъ, мелькаетъ сямъ,
             И къ верху пламенемъ всклубитъ,
             Переблеститъ -- и затемнитъ.
             Но, прежде, чѣмъ у многихъ васъ
             Довидѣлъ глазъ -- его но погасъ.
   

БАБЬИ-ЗВЯКИ.

             Тамъ на четверкѣ колесятъ...
             Фыряетъ -- знать-то прокуратъ:
             А трутень фофанитъ съ запятъ,
             Самъ испитой... живья ни-ни!
             И тихъ -- никшни! хотя щипни:
             Одышкой чахнетъ искони...
   

ИСПИТОЙ

             И этѣхъ бабъ не пришибетъ одышка!
             Самъ чортъ не угодитъ ягой ни въ немъ.
             Когда моя пасла еще домишко --
             Тогда былъ я заправный скопидомъ
             И все заправно въ домѣ нашемъ было,
             Ничто съ двора -- а все во дворъ палило;
             И я корпѣлъ надъ шкафомъ, сундукомъ,
             Иное собилъ по поламъ съ грѣхомъ.--
             Теперь года -- на всѣхъ мужей невзгода:
             Жена отвыкла денежку пасти,
             Затѣй ей больше мужняго дохода
             И мужъ, какъ мы кряхти, а знай-плати
             И въ лавку долгъ и въ лавочку должишко;
             Глядь -- только разоряется кубышка
             На сласть, на хахеля! она и кусъ
             Послаще ѣстъ и чивится малагой
             Въ охотку съ закадычнымъ холостягой.
             Такъ за свои мѣшечки я боюсь.--
             Съ женой я скряга, изъ мужьевъ скупяга,
   

БАБА-ЯГА.

             Сколдырничай съ ехидной, ты, ерыжной!
             Вѣдь въ дрязгахъ очевидно что облыжно
             Вишь выкатилъ науськивать мужьевъ!
             Они и такъ ужь скареднѣе псовъ.
   

БАБЕНКИ въ кучѣ.

             Экъ пугало!.. да тресни въ образину!..
             Чево пришолъ онъ разгильдяй наянный?
             Стошнитъ смотрѣть на экую разиню...
             Еще драконы -- оба деревянны...
             Да дунь его -- чтобъ окаянный

налегаютъ на Испитова.

ГЛАШАТАЙ.

             Э! я васъ палицею -- смирно сбродъ!..
             Нѣтъ, бѣшеныхъ и бѣсъ не разомнетъ --
             Ну?.. такъ и есть! уродливыя чуда
             Пошевельнись -- и сила ни откуда!
             Крыломъ махнули супротиву люда...
             Драконы -- экъ! разинули хайло,
             Плюютъ огнемъ... а! вѣрно обожгло?...
             И никого! что вѣтромъ разнесло.

Плутусъ выступаетъ изъ колесницы.

ГЛАШАТАЙ.

             Какъ важно слѣзъ! махнулъ звѣрямъ рукой;
             Тѣ поднялись какъ листъ передъ травой,
             Казенку тащатъ съ золотой казной
             Изъ колесницы... вотъ и становится
             Она у его ногъ! и всякъ дивится
             Дивью... да что жъ это творится!
   

ПЛУТУСЪ возничему.

             Ну, ты избавленъ тягости толикой;
             Свободенъ, воленъ, -- можешь и назадъ
             Къ своимъ; ихъ нѣтъ здѣсь; неуклюжо, дико
             Здѣсь образы рылястые кружатъ...
             Куда ты ясный взоръ свой направляешь
             Теперь, и самого себя ввѣряешь --
             Туда, къ прекрасному, ты ускори;
             Тамъ міръ себѣ, уединясь, твори.
   

ВОЗНИЧІЙ.

             Я буду твой повсюду полномочный;
             Ты любъ въ лицѣ и возлюблю заочно...
             Гдѣ ты -- избытокъ тамъ всего; гдѣ я --
             Тамъ выгодами всякъ обогатится.
             Корысть колеблется среди житья;
             Она же пусть тебѣ, иль мнѣ вручится.
             Кто при тебѣ -- отъ дѣла сторонится;
             Но кто при мнѣ -- не покидаетъ рукъ:
             Дѣла мои идутъ не изъ-подтиха,
             А чуть я прозѣвай -- обманутъ лихо.
             Прости, ты осчастливилъ мои дни!
             Когда понадоблюся -- прощенни...

ушолъ какъ пришолъ.

ПЛУТУСЪ глашатаю.

             Теперь пора намъ разрѣшить добычу.
             Замки твоимъ жезломъ я разотмычу --
             Ну, вскрыли -- а!.. котелъ! а изъ котла
             Плыветъ... струя златая потекла!
             Тутъ перстни, драгоцѣнные уборы...
             Все растопляется, густѣетъ скоро.
   

ПЕРЕКРИКИ

                       Глядите, какъ течетъ -- ай-аи!
                       Казенка полнится по край...
                       Сосуды таютъ... изойдутъ!
                       Монеты катятся повсюдъ...
                       Червонцы -- точно съ чекана...
                       Мнѣ голова -- закружена...
                       Все будто мнѣ принадлежитъ,
                       Кружками по полу кружитъ...
                       Даютъ -- бери!.. обогатись --
                       Нагнуться! только потрудись.
                       Ну, гнитесь вы, а мы возмемъ
                       Къ себѣ казеночку цѣльемъ.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Да что вы дурачье? чево вамъ надо?
             Вѣдь это только блазни маскарада!
             Еще сегодня вамъ сведетъ концы...
             Къ корысти зарь взяла, глупцы!
             Да я бъ средь эдакой пирушки
             Вамъ право не далъ ни полушка.
             Постойте, вотъ и свѣтить свѣтъ.
             Всѣхъ одурачитъ что тугъ нѣтъ
             Нисколько истины... пентюхи --
             У нихъ дойдетъ еще до оплеухи!
             Ты, Плутусъ, мой строгій государь,
             Пожалуй, эту сволочь отбоярь!
   

ПЛУТУСЪ.

             Да, жезлъ твой и устроенъ для того.
             Подай-ка на часокъ его!
             Сперва мы такъ... окунемъ въ кипятокъ --
             Э! всякъ сверчокъ знай свой шестокъ!...
             Взялось -- искритъ, зажглось -- горитъ,
             Каленый жезлъ мѣняетъ видъ;
             Кто подъ него чуть-чуть попалъ --
             На вѣкъ безъ милости пропалъ.
             Теперь пойду, поосмотрю.
   

КРИКЪ И ВСПОЛОХЪ.

                       Ухъ-ухъ, бѣда... горю! горю!
                       Бѣги кто цѣлъ скорѣе впятъ!...
                       Ты задній тамъ назадъ, назадъ!
                       Мнѣ всю онъ морду обварилъ,
                       Меня шельмовски заклеймилъ!
                       Погибли всѣ, и всѣмъ напасть...
                       Назадъ личины!.. эка страсть!..
                       Назадъ! безмозглымъ я кричу...
                       Дай-летомъ... нѣтъ, не улечу.
   

ПЛУТУСЪ.

             Уже я мѣсто опросталъ.
             Никто, кажися, не пропалъ, --
             И кучу страхъ разогналъ впрахъ...
             Къ порядкамъ я въ такихъ дѣлахъ.
             Хоть бы въ потьмахъ секретъ сыскалъ.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Ты дѣло важное свершилъ,
             Сто разъ спасиба заслужилъ.
   

ПЛУТУСЪ.

             Постой, постой дружище, вотъ
             Еще грозитъ намъ новый сбродъ!
   

СКУПЕРДЯЙ.

             Ей-ей, здѣсь можно весело, на волѣ,
             И мнѣ въ честной компаніи гульнуть!
             Здѣсь есть на что взглянуть, чего жевнуть,
             Кому мигнуть -- есть выборъ въ женскомь полѣ.
             Красотка бабочка все жь хороша!
             А я покуда не совсѣмъ заржавѣлъ;
             Деньжонокъ хоть съ собою ни гроша,
             Да въ этотъ разъ убытку богъ избавилъ
             И значитъ -- препріятно для меня!
             Но тамъ, у нихъ, такая говорня
             Что моего и не разслышатъ слова:
             Авось, попробую чего такова
             Наковылять рукою имъ -- смѣкнутъ!..
             Нѣтъ, ковылянье и миганье тутъ
             Нейдетъ, вѣрнѣе будетъ и у мѣста
             Комъ золота! возму его какъ тѣсто
             Валять, сваляю... покажу, поймутъ.
   

ГЛАШАТАЙ.

             Что выдумалъ, голодная треска?
             Отколь такая блажь у дурака!
             Онъ ваше золото какъ глину мнетъ,
             Они въ рукахъ его мягчѣй стаетъ,
             Онъ гнетъ его въ каракулю -- оно
             Выходятъ пренелѣпо, пресмѣшно!--
             Свалялъ... идетъ молодкамъ показать,
             А тѣ кричатъ и норовятъ бѣжать --
             Попятились, поглядываютъ врозь...
             Знать баломутство-то не удилось?
             Боюсь чтобъ смѣхотворствомъ здѣсь
             Не повредилъ онъ нравственности нашей,
             Смолчать нельзя про эдакую спѣсь...
             Дай булаву, шарахну его взашей.
   

ПЛУТУСЪ.

             Пускай онъ гнетъ каракуля покуда,
             Онъ не смѣкаетъ что грозитъ оттуда;
             Отсюда послѣ самъ онъ тягу дастъ.--
             Могуча власть но и сильна напасть.
   

ТОЛКОТНЯ и ГОЛОСНЯ.

                       Гей-гой! гурьбой изъ дальнихъ странъ
                       Съ своихъ землянъ, съ лѣсныхъ полянъ
                       Идемъ въ-распашь! людъ-свой буянъ...
                       Да здравствуй нашъ вельможный Панъ!
                       Что знаемъ мы, -- то всѣ умы
                       Не знаютъ вмѣстѣ; только мы
                       Пришли сюда для кутерьмы.
   

ПЛУТУСЪ.

             Я опозналъ васъ вмѣстѣ съ вашимъ Паномъ.
             Вашъ набѣгъ къ намъ не черезъ чуръ ли скоръ?
             Я знаю -- что не знаетъ всякъ... буянамъ
             Такимъ охотно уступлю просторъ.--
             Пусть добрый рокъ надъ ними умилится;
             Но чудо, тутъ, навѣрно сотворится --
             Они не знаютъ, что ихъ послѣ ждетъ,
             И не обмыслили того впередъ,
   

ГОРЛАНЫ.

                       Нарядный людъ -- простой народъ, --
                       Нога что пудъ -- а этихъ нейдетъ:
                       Шагнетъ и прыгъ! бѣгнетъ и шмыгъ!
                       Иступнетъ -- дрягъ! и топнетъ -- дрыгъ!
   

ФОФАНЫ.

                       Пустите насъ въ веселый плясъ!
                       У насъ про васъ вѣнокъ въ запасъ.
                       Хохлявый, спущенный високъ,
                       Пюхлявый, сплющенный носокъ
                       И чуть глазокъ въ щекѣ затёкъ --
                       Въ прекрасномъ полѣ не бѣда!
                       И фофанъ въ волѣ, безъ труда,
                       Красоткѣ лапку протянуть, --
                       На плясъ порхнуть и разъ вернуть.
   

ЛѢШАКЪ.

             Кощунъ лѣсной, скачу хромой
             Тудажь съ одной сухой ногой...
             Пусть сохнутъ всѣ онѣ по-мнѣ!
             Мой жить-и-бытъ на крутизнѣ
             Хребтовъ, въ отмѣнной сторонѣ.
             Гляжу я по низу съ хребтовъ
             На бабъ, парнишекъ мужиковъ --
             Какъ всякій тамъ, среди невзгодъ,
             Мечтаетъ впрямъ что онъ живетъ:
             Межъ тѣмъ не смыслитъ дурачье,
             Что всѣмъ повыше есть житье,
   

ГОРЫНЯТА.

             Не льзя же здѣсь безъ горынятъ!
             Не ходимъ мы попарно, врядъ:
             Суемся врозь -- особнячкомъ,
             Въ мохнатой чуйкѣ, съ фонаремъ.
             Всякъ о своемъ рачимъ добрѣ, --
             Какъ муравей въ своей порѣ
             Юлитъ, пасетъ того-сего,
             И дѣла пропасть у него!
   
             Родня намъ этотъ муравей, --
             Насъ чтитъ за горныхъ лекарей,
             Мы мечемъ жильну-кровь горамъ,
             Изъ жилъ течетъ все благо намъ:
             Сшибемъ увесистый комокъ
             И молвимъ, рады: Богъ помогъ!
             Таковъ обрядъ у горынятъ,
             И добрый людъ нашъ панибратъ.
   
             Мы золотца выносимъ часть,
             Чтобъ вору красть и скрягѣ класть.
             Злодѣй мертвецкій карачунъ
             Нанесъ сперва не чрезъ чугунъ.
             Кто сбился въ трехъ заповѣдяхъ
             Тотъ вѣрно ходитъ въ доведяхъ:
             Но въ томъ не мы виной... положь
             Закладку и -- имѣй терпёжъ!
   

ВЕЛИКАНЫ.

             Мы лѣсняки, мы росляки.
             Въ горахъ насъ знаютъ мужики;
             Сродясь крѣпки -- и силяки,
             Что въ-страхъ пугаютъ кулаки;
             И посохъ нашъ сосновый кряжъ;
             Кушакь изъ лыкъ, и всякъ привыкъ
             Подъ тряпы кутаться зимой --
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

НИМФЫ хороводомъ, вокругъ Пана.

             Ахъ, вотъ онъ здѣсь нашъ Папъ-кумиръ!
             Пусть онъ на весь гуляетъ міръ!--
             Давайте -- окружимъ его!
             Спѣвайте -- взвеселимъ его!
             Коль будетъ важенъ онъ собой,
             То всѣмъ улаженъ пиръ-горой.
             Онъ ввысь и внизь, кажись, глядитъ;
             Очами зритъ, -- ночами бдитъ;
             Его прельщаютъ ручейки,
             Во снѣ качаютъ вѣтерки;
             Коль онъ по трапезѣ уснетъ --
             Сучокъ, листокъ по шелестнетъ;
             Пахучій злакъ и ароматъ
             Въ тиши вокругъ его дышатъ.
             Тогда не рѣзвись, не шали!
             И мы -- гдѣ стали, тутъ дремли;
             Но чуть покой кто нарушитъ,
             Онъ зычнымъ гласомъ воскричитъ
             Что грянетъ трясомъ по горамъ,
             Отпрянетъ плясомъ по морямъ;
             Что богатырь въ бою трухнетъ
             И въ полѣ ратникъ встрепенетъ.
             За то и честь тому, и лесть,
             Кто насъ сюда поволилъ ввесть.
   

ПОСЛАНЦЫ отъ Горынятъ къ Пану.

                       Тьма у насъ добра сокрыта;
                       Ищетъ всякъ, а не найдетъ;
                       Только Палочка-волхита
                       Къ тайникамъ его сведетъ.
   
                       Въ подземельѣ наша хата
                       Безъ окошекъ, безъ дверей...
                       Ты счастливишь торовато
                       На землѣ своихъ людей.
   
                       Мы, простые Горынята,
                       Кладъ открыли невзначай:
                       Столько серебра и злата
                       Что хоть возы нагребай!
   
                       Пусть тебѣ добыча эта --
                       Въ караулъ возми ты свой!
                       Кладъ богатый благо спѣта,
                       Коль тебѣ онъ подъ рукой.
   

ПЛУТУСЪ Глашатаю.

             Теперь-то надо съ духомъ намъ собраться
             И всѣмъ бѣдамъ на произволъ отдаться!
             Ты духомъ нѣкогда бывалъ великъ --
             Смотри, начнется струсъ, держись геройски!
             Про все то правнуки замрутъ по свойски;
             Но ты, какъ-есть, все занеси въ дневникъ.
   

ГЛАШАТАЙ
хватается за жезлъ, который еще съ рукахъ Плутуса.

                       Ахъ, бѣдный Панъ! его хотятъ
                       Угланы тѣ спровадить въ Адъ...
                       Кромѣшный огнь во глубинѣ
                       Горитъ -- вскипѣли все на днѣ!
                       Хайло онъ чорное раскрылъ
                       И изрыгаетъ смрадъ и пылъ;
                       Но Панъ смирнехонько стоитъ,
                       Смотря на чудище глумитъ
                       Какъ пѣна изо рта клубитъ.
                       И вѣритъ онъ такимъ зубамъ?
                       Ай -- и въ нутро еще глядитъ!
                       Ну?.. борода осталась тамъ!
                       О, кто бы этотъ бритышъ былъ?
                       Онъ подбородокъ свой прикрылъ...
                       Но, вотъ бѣда -- вдругъ борода
                       Зажглась, летятъ опять сюда!
                       Огонь зашаялъ по гостямъ...
                       И вся игра -- лишь горе намъ!
                       Пришли пожарные, тушатъ
                       И сами пламенемъ горятъ.--
                       И потушить какъ ни хотятъ.
                       А только-что полымё злятъ.
                       Вотъ и комокъ нашъ полно вѣсь
                       Горитъ... растаялъ, и изчезъ!--
                       Что за несчастная молва
                       Тутъ ходить? вѣрится едва!
                       О, ты злородчивый нашъ пиръ,
                       Какъ окручинилъ цѣлый міръ!
                       Ужъ возвѣщу жь я по утру,
                       И будетъ вѣсть не по-нутру...
                       Но, всюду ахи! всякъ кричитъ;
                       Нашъ Панъ во пламени горитъ!
                       О, пусть бы кто другой, со всей
                       Сгоритъ дружиной онъ своей!
                       Ни дна бъ ни крышки -- кто его
                       Облилъ повязкой смоляной!..
                       Ни стать, ни сѣсть бы -- кто его
                       Къ бѣдовый часъ сманилъ на плясъ
                       И тутъ, у насъ, сгубилъ изъ глазъ!..
                       О, юный, юный, ты всегда
                       Вдаешься взря веселымъ шуткамъ!
                       О, велій, велій, ты всегда
                       На власть не зря мутишь разсудкомъ!
                       Ужъ ходятъ по лѣсу палы...
                       Огонь все лижетъ вверхъ, свѣтлы
                       Деревъ вершинки... чадъ -- угаръ...
                       Намъ угрожаетъ всѣмъ пожаръ!
                       Бѣда и только! людъ реветъ...
                       Не знаю, кто живыхъ спасетъ.--
                       Гдѣ сей-день радость намъ была,
                       На-завтра -- уголь да зола.
   

ПЛУТУСЪ.

                       Струсу всѣмъ досталось много;
                       Наконецъ намъ есть помога...
                       Звякни въ полъ своимъ жезломъ
                       Чтобъ услышали кругомъ!
                       Вѣтерокъ пахнетъ съ ограды
                       Нанесетъ сквозной прохлады,
                       Освѣжитъ... Всклубился паръ --
                       Воздухъ сыростью полнѣетъ,
                       Вздулись облачки -- и вѣсть
                       Частый дождикъ на пожаръ...
                       Чуритъ, каплетъ; набѣгаетъ
                       Тучка -- пламё облегаетъ;
                       Нылъ, уголье потухаетъ.,
                       Людъ насквозь уже промокъ,
                       Славно свѣтилъ заповѣдный
                       Намъ потѣшный огонекъ!--
                       Духи здѣсь не душевредны,
                       Ихъ волшебникъ превозмогъ.

За тѣмъ выпущена сцена въ 210 стиховъ, именно:

УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫЙ САДЪ
при утреннемъ солнцѣ.

   

ТЕМНЫЕ ПЕРЕХОДЫ.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И въ эту темять вытащилъ... ну, здѣсь я!
             Что вдругъ приспичило? чего-тѣ стало?
             Конечно, моченьки знать не достало
             Требесить тамъ со знатными требесьи?
   

ФАУСТЪ.

             Да, ты довольно въ людяхъ понатерся,
             Понамытарился до старыхъ лѣтъ...
             Но вотъ что: разъ мы видимся и нѣтъ!
             Боюсь, чтобъ ты отъ слова не отперся --
             А я всегда какъ между двухъ огней:
             Затормошила -- Кравчій, Казначей;
             И Кесарь самъ не въ настоящемъ духѣ:
             Задумалъ видѣть, хоть ты что ни пой,
             Елену съ Парисомъ передъ собой --
             Покрой красы и женской и мужской!
             Да были бы еще въ нѣмецкомъ духѣ...
             Такъ ты скорѣй... не слову жь измѣнять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нелѣпо было слѣпо обѣщать,
   

ФАУСТЪ.

             Но ты, дружище, не предугадалъ
             Къ чему насъ поведутъ твои продѣлки?
             Мы пособили -- Кесарь нами сталъ
             Богатъ, и вотъ онъ не въ своей тарелкѣ!
             Теперь изволь ка ты же забавляй...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ-

             А ты и-на! возми да и подай!
             Здѣсь дѣло таково что не плошай;
             Ты затѣваешь лѣзть въ чужую пору,
             Впослѣдъ еще наклочишь тамъ долговъ...
             Елены, братъ, не высидишь такъ скоро
             Какъ тѣхъ златоволшебныхъ мотыльковъ!..
             Всѣ корги-ёрги, вѣдьмы съ чудомъ-годомъ
             И мальчикъ-съ-пальчикъ -- не подъ спудомъ,
             Служить могу; но эдакая фря
             Ужь не по нашей части!.. Героинямъ
             Мѣстечко тамъ -- гдѣ, прямо говоря,
             Игра свѣчей не стоитъ злынямъ...
   

ФАУСТЪ.

             Да, пѣсня у тебя на этотъ ладъ стара.
             Съ тобой что мы начни, то головой качни;
             Всегда и всѣхъ препятствій голова ты,
             За всякій способъ хочешь новой платы --
             Кажись бы могъ безъ дальней воркотни
             Свершить. кажись бы дѣло вмигъ поспѣли.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Язычницы!.. что мнѣ до нихъ за дѣло?
             Для нихъ въ яду особенная петли;
             Но способъ есть --
   

ФАУСТЪ.

                                           Открой, скажи немедля!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но какъ откроешь что таится скрытно?
             Богини царствуютъ единобытно...
             Вокругъ же нѣтъ ни мѣста ни часовъ,
             И говорить про мячъ не сыщешь словъ.
             Они родильн... родим... и не раскусишь!
   

ФАУСТЪ поражонъ

             Родимицы! родильн...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Небось-ка трусишь,
             А?
   

ФАУСТЪ

                       Матери... и такъ чудно звучитъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Ну да, богинь никто въ посмертный бытъ
             Не разузналъ; нашъ-братъ про нихъ молчитъ.
             Къ нимъ въ гости, въ низь -- гребись да отдохни.
             Самъ виноватъ, что именно они
             Понадобились.
   

ФАУСТЪ

                                 Гдѣ? куда же путь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какой тутъ путь въ предѣлъ недоступимый
             И къ недоступнымъ! въ міръ неиспросимый
             Къ неупросимымъ!.. что? и ты готовъ?..
             Ну, добрый!.. Въ нераспутанномъ пути
             Запоровъ ты не встрѣтишь, ни замковъ;
             Единобытіе тебя нести
             Повсюду будетъ... понялъ что такое
             Единобытіе и пусть -- пустырь?
   

ФАУСТЪ.

             Да полно изъ порожняго въ пустое
             Переливать! здѣсь будто нетопырь
             Съ поварни вѣдьмы прилетѣлъ и мнѣ
             Внушаетъ вспомянуть о старинѣ.
             Да, я знавался со свѣтомъ, бывало,
             Учился впустѣ и пустёжь училъ!
             Когда я, тамъ, разумно говорилъ --
             Противорѣчье вдвое мнѣ звучало...
             Былъ радъ отъ сопротивнаго бѣжать,
             Уединиться въ пустырь одичалый;
             Но чтобъ однимъ совсемъ не одичать --
             Я послѣ чорту все-таки отдался.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ-

             Когда бы ты за Океанъ забрался,
             Все безграничное тамъ увидалъ --
             Ты зрѣлъ бы какъ волну сдвигаетъ валъ.
             Хоть бы и страхъ тебя о бурѣвалъ --
             Ты видѣлъ бы; узрѣлъ бы въ тишину
             Дельфиновъ поплески; на гладкомъ морѣ.
             Узрѣлъ бы тучки, звѣздочки луну;
             Но въ вѣчно нескончаемомъ просторѣ
             Ты не ночуешь подъ собою ногъ, --
             Пи твердя не найдешь на чомъ бы могъ
             Ты отдохнуть!..
   

ФАУСТЪ.

                                           Вотъ точно мистагогъ
             Изъ мистагоговъ тѣхъ пребезпримѣрныхъ
             Что надували неофитовъ вѣрныхъ...
             Но обернемъ! Туришь ты въ пустоту
             Допроучить, доподкрѣпить меня?--
             Все это мнѣ что Васенькѣ-коту
             Вытаскивать каштаны изъ огня.
             Скорѣй, впередъ! мы выслѣдимъ пути,
             Въ твоемъ Ничто надѣюсь все найти!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О! хватъ ты братъ, виватъ! я радъ что ты
             Очертовщинился -- куда недурно!
             Вотъ, натка ключикъ...
   

ФАУСТЪ.

                                           Эдакой мизюрной!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Возми, держи его, люби и жалуй.
   

ФАУСТЪ.

             Онъ разрастается!.. горитъ огнемъ!..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А! упримѣтилъ что за сила въ немъ?
             Онъ знаетъ гдѣ зимуютъ раки... малый
             Лихой! держись. онъ доведетъ до тѣхъ...
   

ФАУСТЪ вздрагиваетъ.

             До матерей... всегда я столбенѣю!
             Зачѣмъ же это слово я не смѣю
             Разслышать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Право, мнѣ съ тобою смѣхъ
             И горе! можетъ ли словцо помѣхъ
             Какихъ въ тебѣ надѣлать?.. Слово
             Разслышать хочешь, а оно не ново!
             Но впредь его не диво услыхать;
             Тебѣ къ диковинкамъ не привыкать
   

ФАУСТЪ.

             Остолбенѣлость -- что въ ней за спасенье?
             По-мнѣ, пусть лучше пробираетъ дрожь:
             Безъ чувствъ трепещешь ты и въ потрясеньѣ
             Тѣмъ глубже страхъ разпознаешь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ, знаменательно.

             Спустись! сказать прямѣе: провались!
             Но все равно, -- не обращая взоровъ
             Несися въ ширь ширѣшую просторовъ...
             Давно прожитымъ только насытись!--
             Коль съ тучей облако идетъ въ сцѣпленье
             Противъ тебя -- ты ключикомъ своимъ
             И отмахнись, и мимо!!..
   

ФАУСТЪ.

                                                     О, я съ нимъ
             Вновь ощущаю силамъ подкрѣпленье!
             Отверзлась грудь на большее творенье...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Потомъ тебѣ треножникъ помаячитъ
             Что ты-де въ глубоко-глубокомъ днѣ!
             Тамъ, при пылающемъ огнѣ, онѣ
             Сидятъ, постаиваютъ, или скачутъ,
             Какъ водятся; видѣнья всѣхъ сортовъ --
             Плоды мечтаніи -- изъ вѣку-вѣковъ
             Ихъ занимаютъ... Ты имъ тутъ чужой,
             Не увидаютъ; видятъ стыдъ лишь свой
             Онѣ; но страхъ великъ, крѣпися-знай,
             И прямикомъ къ треногому ступай,
             Дойди и ключикомъ потронь...
   

ФАУСТЪ
осанивается повѣлительно, выражая самопосредствомъ ключика свою рѣшимость.

МЕФИСТОФЕЛЬ озираетъ Фауста.

                                                     Вотъ, ладно!
             Къ тебѣ примкнется онъ какъ вѣрный песъ.
             Ты низойдешь съ удачей, безпреградно,
             Но вспять -- едва до нихъ досунешь носъ!.
             Коль-скоро ключикъ ты назадъ принесъ --
             Глядь! небывалый подвигъ совершится!
             Тогда изъ тьмы "его -- ее" сзывай
             И дѣло кончено, и тутъ чурай!..
             Волшебной чары курево всклубится
             И вмигъ въ героевъ превратится.
   

ФАУСТЪ.

             А что теперь мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Топни! провались!..
             И топъ -- сойди на низь! и тонъ -- взойди на высь!
   

ФАУСТЪ
топаетъ и проваливается.

   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, ключикъ не пришолся бъ эдакъ... мнится:
             По добру ль онъ въ свояси возвратится?
   

ПАЛАТЫ
при яркомъ освѣщеніи.

КЕСАРЬ; КНЯЗЬЯ, ДВОРЪ въ оживленіи.

КАЗНАЧЕЙ Мефистофелю.

             Обязанъ, подавай намъ представленье...
             Скорѣй! уже владыка въ нетернѣньѣ.
   

КРАВЧІЙ.

             Опять объ этомъ спрашивалъ меня --
             Да шевелись же! что за мѣшкотня?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Товарищъ мой за тѣмъ-то и убрался.
             Онъ это дѣло знаетъ какъ и въ чомъ,
             Онъ имъ особеннѣй всего занялся
             И сочиняетъ въ-запорти, тишкомъ.
             Кто добивается красавицъ, клада --
             Тому всѣмъ хитростямъ учиться надо.
   

КРАВЧІЙ.

             Кчему тутъ хитрости? намъ все-равно!
             Лишь было бы скорѣй сочинено...
   

БѢЛОБРЫСЕНЬКАЯ Мефистофелю.

             Одно словечко, сударь!.. по лицу
             Теперь я, ничего-таки, пріятна;
             Но чуть весенняя пора къ концу --
             По выступятъ багровенькія пятна
             Какъ божіи коровки, что ни сжать
             Ихъ до зимы! не льзяли пособить...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ жаль! такой пріятный взоръ,
             А личико пятнается какъ шубка
             У заячки, и въ маѣ!... Жабы губка
             Да квакушки икра -- изъ нихъ растворъ
             Сварить и процѣдить при полнолуньи;
             Въ истёкѣ вымыться; весна на дворъ --
             Не выскочатъ козявочки шалуньи!
   

ЧЕРНОМАЗЕНЬКАЯ Мефистофелю.

             И мнѣ! и мнѣ!.. о, какъ бы я хотѣла --
             Не льзяль чего?.. нога окостенѣла...
             Ни перейти не дастъ, ни танцовать,
             Я разучилась даже присѣдать...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Позволите ль немножко -- наступить на ножку?
   

ЧЕРНОМАЗЕНЬКАЯ.

             Влюбленнымъ вольность та позволена.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой ступъ, сударыня, довольно важенъ,
             На кость чужая кость -- и сглаженъ
             Бѣдовый лихъ! вамъ ноженька больна --
             Ищите ногу... Немощность равна
             Во всякомъ членѣ. Что же, вы готовы?
             Да не робѣйте!.. ничего... Ну, все!
   

ЧЕРНОМАЗЕНЬКАЯ вскрикиваетъ.

             Ой-ой! горитъ, какъ бы подъ колесо!..
             Какъ бы копытомъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Вы теперь здоровы.
             И танцовать и присѣдать намъ можно,
             И въ столованье ножкой подъ столомъ
             Ощупываться съ милымъ осторожно...
   

ПРІЯТНАЯ-ДАМА продирается.

             Пустите. ахъ! страдаю нестерпимо...
             Мнѣ сердце изошло, изныло!.. мой --
             Вечоръ божился всѣмъ -- до гробовой...
             А вотъ съ другой! и только я... онъ мимо!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да! тутъ не шутовое... погодите!
             Къ нему на ципочкахъ вы подоите --
             Вотъ уголекъ: немножечко черкните
             По рукаву, плечу, спинѣ и -- ждите:
             И сердце не утерпитъ -- токъ да токъ!..
             И онъ ни чѣмъ бы тутъ не перемогъ
             Себя... и въ полночь же у вашихъ ногъ;
             Но проглотить вамъ надо уголекъ,
   

ПРІЯТНАЯ-ДАМА.

             Не съ ядомъ ли?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ оскорбляясь.

                                           Благодарю за ласки!
             Вамъ уголька такого, я сказалъ,
             И въ тридесятомъ бы никто не далъ!
             Я съ той поленницы его досталъ,
             На коей... знаете про Рыбьи-пляски:
   

ЮНОША.

             Ахъ, я влюбленъ въ одну!.. но вотъ вопросъ,
             Толкуютъ -- будто я молокососъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ про себя.

             Не справишься кому и отвѣчать?

юношѣ:

             Въ дѣвицахъ счастія вамъ не искать;
             Но въ дѣвахъ будетъ навѣрнякъ удача.

столпляются другіе.

             Еще и эти?.. вотъ и мнѣ задача!
             Я долженъ здѣсь всю правду растрясти,
             А съ кривдой мнѣ не много-то пути..
             Бѣда и только -- сколько ни финти!
             О, мат... пустите Фауста назадъ!

поводитъ глазами.

             Ужь въ залѣ пасмурно свѣчи горятъ,
             И цѣлый дворъ уже въ передвиженьѣ...
             Примѣчу, тамъ до галлереѣ длинной
             Придворные переступаютъ чинно,
             И собралися... Тѣсно въ помѣщеньѣ
             Широкой залы рыцарей, старинной.
             Пустыя стѣны убраны коврами,
             Испестрены доспѣхами, гербами --
             Кажись бы по нужда въ волшебномъ словѣ.
             Здѣсь такъ призраки на готовѣ.
   

РЫЦАРСКАЯ ЗАЛА
при пасмурномъ освѣщеніи.

КЕСАРЬ и ДВОРЪ уединились,

ГЛАШАТАЙ.

             Мнѣ навожденье духовъ сокровенныхъ
             Перечитъ зрѣлище предвозвѣстить,
             И мнѣ не можно изъ обыкновенныхъ
             Причинъ всю путаницу объяснить...
             Уже полны сидѣйки для сидѣнья;
             И Кесарь супротивъ разглашенья
             Важнѣй и мягче можетъ посидѣть.
             Оттолѣ онъ уважитъ оглядѣть
             Эпохъ великихъ важныя сраженья,
             Прибитыя межъ оконъ на гвоздокъ...
             И дворъ усѣлся въ свой полукружокъ,
             и миленькая съ милымъ въ уголокъ
             Тутъ мило пріютилась... все! и тамъ
             Всѣ умѣстились по своимъ мѣстамъ...
             Давай! мы рады некощнымъ гостямъ.

звуки литавръ; приподымается занавѣсъ.

ЗВѢЗДОЧОТЪ.

             Приказано -- и зрѣлище предстань...
             И будь комедія, разкиньтесь стѣны!--
             Волшба здѣсь на-чистоту, безъ подмѣны.
             Какъ-будто отъ огня свернулась ткань...
             Трещитъ простѣнокъ, рухнулся и нѣтъ!..
             Изъ глубины начнется представленье.
             Ужь вотъ блеснулъ глубоко-тайный свѣтъ.
             Ужь вотъ... я восхожу на возвышенье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
высовывается изъ подшептывальни суфлера.

             Наушничать вѣдь чортова наука:
             Авось отсель добьюсь благоволенья...

звѣздочоту.

             Звѣзда тебѣ внушаетъ ладъ, такъ ну-ка,
             Подладься подъ мои внушенья!
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ.

             Вдругъ чудомъ очутился предъ главами
             Массивный храмъ! Какъ Атлантъ древле семь
             Небесъ одинъ поддерживалъ плечами --
             Поддерживаютъ въ древнемъ храмѣ семъ
             Плафонъ единый мощныхъ семь колонъ...
             Ихъ не раздавитъ тяжкій кругосклонъ,
             Могли бы двѣ огромное зижденье
             Сдержать...
   

ЗОДЧІЙ.

                                 Ужь тутъ, мое почтенье!
             Я по нашелся бы никакъ сознать
             Изящества -- гдѣ непомѣрный грузъ
             И неуклюжій! мой тончайшій вкусъ --
             Колоны тонкія, извольте знать!
             Стрѣльчатые сводъ возноситъ духъ превыше...
             Намъ въ этомъ родѣ надо созидать.
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ.

             Звѣзда благовѣствуетъ быть потише.
             По словомъ Магіи подавленъ умъ;
             Напротивъ, ты, свободныя мечты
             Наружу выгоняй изъ дерзкихъ думъ.
             Мой ведетъ глазъ чего желаешь ты,
             Да невозможно то хоть вѣрить можно.
   

ФАУСТЪ.
восходитъ за другой стороны на возвышеніе.

ЗВѢЗДОЧОТЪ*

             Увѣнчанъ, въ ризѣ, мужъ дивоположныи
             Предсталъ свершить со рвеньемъ начатое.
             Изъ пади возстаетъ поставъ треножный;
             Съ него взлетаетъ курево густое...
             Онъ къ дѣлу высшему благословитъ,
             И счастію ничто не попретитъ,
   

ФАУСТЪ высокопарно.

             Во имя возсѣдающихъ на тронѣ
             Къ пространствѣ безграничномъ матерей,
             Которые живутъ уединенно,
             Но ладятъ межъ собой и надъ главой
             Которыхъ жизни образы безъ-жизни
             Витаютъ. Что по время оно всѣмъ
             Блистало блескомъ и свѣтило свѣтомъ --
             Все то у нихъ, и это все въ Ничомъ
             Провѣковать вѣка желаетъ съ ними;
             И изъ того всесильная могучесть
             Шатромъ смыкаетъ день и сводомъ ночь.
             Подъ тѣмъ живутъ -- не наживутся жизнью,
             Подъ этимъ ищутъ славнаго волхва,
             Ему вполнѣ довѣрье расточаютъ
             И ждутъ узрѣть невиданный чуда.
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ.

             Каленый клюнь дотронулся слегка
             До чаши... пыхнулъ парь и заклубился,
             И сжался, и сбѣжался въ облака,
             Стѣснился, сбился, свился, раздвоился...
             И вотъ безплотные намъ на ноказъ!
             Имъ музыка сопутствуетъ во слѣдъ,
             Надъ ни мы стройный слышится квартетъ,
             Ихъ на пути встрѣчаетъ звукъ и гласъ:
             Столбы и -- все напѣвы подаетъ,
             И будто хоромъ цѣлый храмъ постъ.--
             Улегся чадъ и изъ прозрачной ткани
             Подъ тактъ прекрасный юноша возсталъ.
             Здѣсь я молчу и не ищу названій...
             Кто въ юномъ Париса не распозналъ?
   

ДАМА.

             Вотъ мужества и силы идеалъ!
   

ДРУГАЯ.

             Какъ персикъ свѣжъ... какая красота!
   

ТРЕТЬЯ.

             Кровь съ молокомъ... медовыя уста!
   

ЧЕТВЕРТАЯ.

             Тебѣ бы къ нимъ прильнуть да и упиться.
   

ПЯТАЯ.

             Не утонченъ, а черезъ чуръ красивъ.
   

ШЕСТАЯ.

             И милъ и живъ, но неповоротливъ.
   

РЫЦАРЬ.

             Онъ пастушокъ -- никто не усумнится,
             Великосвѣтской стати нѣту въ немъ.
   

ДРУГОЙ.

             Да, онъ красивъ лишь полунагишомъ,
             Каковъ-то былъ бы въ панцырѣ стальномъ?
   

ДАМА.

             Какъ мило сѣлъ! какай мягкость въ членахъ!
   

РЫЦАРЬ.

             Вамъ было бъ мягко на его коленяхъ.
   

ДАМА.

             И руку вверхъ пленительно нагнулъ.
   

РАСХОДЧИКЪ.

             Плебей! и эдакъ корчиться дерзнулъ?
   

ДАМА.

             Ужь все вамъ только расписать охота...
   

РАСХОДЧИКЪ.

             Предъ Кесаремъ такая потягота?
   

ДАМА.

             Онъ это такъ... помнилъ что здѣсь одинъ.
   

РАСХОДЧИКЪ.

             Но и въ комедіяхъ быть долженъ чинъ.
   

ДАМА.

             Ахъ, сладкій сонъ его одолѣваетъ!
   

РАСХОДЧИКЪ.

             Хэ! вотъ похрапывать ужь начинаетъ.
   

МОЛОДЕНЬКАЯ, въ восторгѣ.

             Куренье пахнетъ... запахъ-ахъ, какой!
             Съ него мнѣ сердце будто оживилось...
   

ПОСТАРШЕ.

             Ахъ, мнѣ какъ бы до сердца проточилась
             Пахучесть!.. отъ него какъ бы такой...
   

СТАРШАЯ.

             О, возрастъ въ разцвѣтающей порѣ
             Самъ разлагаетъ юношу въ амбре --
             И онъ разноситъ всюду воздухъ свои.
   

ЕЛЕНА
является такимъ же способомъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ вотъ!.. но бѣдъ она мнѣ не извяжетъ,
             Прекрасна хоть сама того не скажетъ.
   

ЗВѢЗДОЧОТЬ.

             Признаюсь какъ честный человѣкъ.
             На охотъ разъ не соберусь съ словами!
             Сей лицъ чудесный мнѣ языкъ подсѣкъ
             И вырвалъ рѣчь какъ жгучими клещами.
             Краса сія воспѣта въ древній вѣкъ:
             Кто се узритъ -- въ разумѣ смутится,
             Кто овладѣетъ ею -- ублажится.
   

ФАУСТЪ.

             А это на яву!.. Въ душѣ разлился
             Потокъ прекраснаго и непреложенъ!..
             Мой страшный выходъ щедро наградился.
             Ахъ міръ, бывало, такъ нелѣпъ, ничтоженъ!
             Но что теперь когда я воротился?--
             Теперь узрѣлъ я прочность основанья
             Подъ благолѣпіемъ... о, пусть лишусь
             Скорѣе въ жизнь послѣдняго дыханья
             Чѣмъ я теперь отъ міра отучусь!
             Краса, что нѣкогда обворожила
             Меня благами съ тайнаго стекла,
             Лишь тѣнь подобной красоты была...
             Ты мнѣ единое теперь свѣтило!
             Тебѣ несу -- и жизнь мою и силы
             И страсть и обожанье -- до могилы,
             Безумье, склонность и любовь толику...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ изъ подшептывальни.

             Постой, пока не сбился съ панталыку!
   

ДАМА постарше.

             Дородна... только голова какъ дыня.
   

МЛАДШАЯ.

             А ножка? но полѣзетъ и въ сапогъ!
   

ДИПЛОМАТЪ-

             По мнѣ прекрасна съ головы до ногъ
             И хороша какъ рѣдкая княгиня,
   

ПРИДВОРНЫЙ старичокъ.

             Но подкатила -- вѣдь какой лигой
             Она къ сонливцу? о, хитро-смирна!
   

ДАМА.

             Что говорить! она дурнымъ-дурна
             Близъ сони лучезарнаго.
   

ПОЭТЪ.

                                                     Красой
             Ея пышнѣй олучезаренъ онъ..
   

ДАМА.

             Точь-вточь Селена и Эндиміонъ!
   

ПОЭТЪ.

             Уже богиня гибкій станъ склоняетъ
             Къ нему, дыханья ароматъ впиваетъ...
             О, зависть... поцалуй! не ожидаетъ!
   

МАМУШКА.

             И передъ всѣми... чтобъ ихъ драло лихо!
   

ФАУСТЪ.

             Чудовищная милость парню!..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Тихо!
             Молчи! вѣдь парню призрака не съѣсть,
   

ПРИДВОРНЫЙ.

             На ципочкахъ ушла., онъ пробудился.
   

ДАМА.

             Вотъ-вотъ обернется... ну, такъ и есть!
   

ПРИДВОРНЫЙ.

             Онъ будто самъ-не-свои, знать изумился.
   

ДАМА.

             Но ей не чудится ни отъ кого...
   

.

             Вдругъ снова оглянулась на него.
   

ДАМА.

             Она дѣтину школитъ -- примѣчаю:
             Мужчины вѣдь глупы въ иномъ случаѣ --
             Онъ, можетъ, первымъ мнитъ себя...
   

РЫЦАРЬ.

                                                               Она,
             Позвольте, выспренне утончена...
   

ДАМА.

             Такая низость!.. Женщина безъ чести!
   

ЮНОША.

             О, если бъ на его побыть мнѣ мѣстѣ!
   

ПРИДВОРНЫЙ.

             Подъ эту сѣточку и мнѣ охота!..
   

ДАМА.

             Прошла чрезъ много рукъ; ужъ позолота
             На штучкѣ поистерлась -- что пути?
   

ДРУГАЯ.

             И не годится лѣтъ отъ десяти --
   

РЫЦАРЬ.

             Всякъ выбирать себѣ любое воленъ;
             Но я бы поистертымъ быль доволенъ
   

УЧОНЫЙ.

             Я разглядѣлъ... мутится вразумленье:
             Она ль то самая?.. не вразумлюсь;
             Со взгляду утверждать не соглашусь.
             Эпоха сводитъ насъ въ предубѣжденье.
             Но я во всемъ печатнаго держусь,
             И книгой доказать готовъ что точно
             Бородачамъ троянскимъ не ѣмъ она
             Была по нраву очью и заочно, --
             Здѣсь привлекательность ея равна:
             Я старъ, а привлекаетъ и меня.
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ.

             Не парень больше, рыцарь удалой.
             Онъ охватилъ могучею рукой
             Ее подъ талью, хочетъ увезти...
             Тотчасъ похититъ онъ!
   

ФАУСТЪ.

                                           Глупецъ!.. пусти,
             Не смѣй ни шагу! глухъ -- о, это слишкомъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, скорчилъ рожу на смѣхъ ребятишкамъ!
   

ЗВѢЗДОЧОТЬ.

             Еще словцо! постигнувъ приключенье
             Я дамъ названье штукѣ "Похищенье
             Елены."
   

ФАУСТЪ.

                       Что? да за кого ты принялъ
             Меня? еще изъ рукъ моихъ до вынялъ
             Никто ключа! вѣдь онъ же проводилъ
             Меня сквозь всѣ потрусы запустѣнья
             Туда, сюда! я здѣсь ногой ступилъ
             Опять -- и дѣло безъ подразумѣнья!
             Отселѣ духи пусть, но-мнѣ, вдвойнѣ
             Готовятъ царство ей, междоусобятъ;
             Она оттоль! ей царство въ тишинѣ --
             Спасу!.. да, право вдвое, втрое мнѣ
             Перепадетъ... о, матери пособятъ!
             Кто узнаётъ ее тотъ всей душой
             Ей ввѣкъ принадлежитъ --
   

ЗВѢЗДОЧОТЪ.

                                                     О, Фаустъ, стой!
             Онъ хочетъ силой!.. видъ ея затмился...
             Къ нему онъ ключикъ обращаетъ свой,
             О, тронулъ... горе намъ! всклубился --

Взрывъ. Фаустъ упадаетъ на полъ; въ дыму замелькали различные призраки.

МЕФИСТОФЕЛЪ
взваливаетъ себѣ Фауста на плечо.

             Хопъ-са! дурацкій грузъ -- а тянетъ...
             Того-гляди что чорта объизъянитъ!

темять и толкотня.

   

ДѢЙСТВІЕ II.

КОМНАТКА
высокосводчатая и узкая,
нѣкогда ученый кабинетъ Фауста, въ первобытномъ еще видѣ.

МЕФИСТОФЕЛЬ
является изъ-подъ занавѣсной двери, за которою виденъ Фаустъ, уложенный на стародѣдовской постели.

             Лежм бѣдняга! вотъ оно и значитъ:
             Любилось чутко да родилось жутко,
             Да, ужь кого Елена о щели явитъ --
             Небось часомъ не соберешь разсудка.

озираетъ вокругъ себя.

             Вверху, внизу примѣчу, все цѣло --
             Не тронуто; лишь съ этой половины
             Тусклѣе старое въ окнѣ стекло,
             А тутъ густѣе вткано паутины;
             Бумага затхла, сеохлися чернила;
             Но все на мѣстѣ, какъ и прежде было.
             И то перо все тутъ до этихъ поръ,
             Нѣмъ подписалъ онъ чорту договоръ...
             Ну -- вотъ и капелюшка кровяная
             Еще прилипла къ зорькѣ! я завѣтъ
             Кладу, чтобъ рѣдкостность такая
             Попала въ рѣдкостнѣйшій кабинетъ,
             А старая бекешъ, на старомъ крюкѣ,
             Напоминаетъ старую щалберь --
             Какъ я мальчугу просвѣщалъ въ наукѣ
             Что, можетъ, онъ жуетъ и до теперь!...
             Мнѣ тѣлогрѣемъ этимъ закопчонымъ
             Облечься вновь беретъ охота... дай
             Еще, впослѣдъ, взбутуситѣся учонымъ!
             Мнѣ первенство уступитъ глупендяй.
             Казисто стать умѣетъ грамотей,
             Хоть то давно забыто у чертей.

снимаетъ бекешъ съ крюка и встряхиваетъ; изъ ней вылетаютъ разновидные мошки и крылатки.

ХОРЪ НАСѢКОМЫХЪ,

                       О, старче, здорово!
                       Отецъ, это ты?--
                       Мы рѣемъ и вслово
                       Поемъ таранты!
                       Ты насъ одночотно
                       Посѣялъ тайкомъ,
                       А вотъ мы безсчетно
                       Виляемъ кружкомъ.
                       Что въ губѣ да въ зубѣ --
                       Жевни, проглотни;
                       Что выпарилъ въ шубѣ --
                       На ногтѣ сказни.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ радуетъ меня плодливый рой!
             Что ты посѣешь, то пожнешь порой.
             Встряхну еще я старенькій кожухъ --
             И! сколки развелося ихъ, вострухъ!
             Ну-ну, нашли повсюду ходы, лазы!
             Уже заботятся про свой приплодъ,
             Уже вездѣ ихъ лѣпится пометъ --
             На пергаментъ, на черепъ пустоглавый,
             На книги, хартіи... легко постичь
             Что изъ простѣнка отъ такой проказы
             Во вѣки вѣковъ лѣзетъ только дичь!

кутается шубой.

             Такъ, ладно, обогрѣй еще мнѣ плечи!
             Сегодня снова набольшимъ я сталъ...
             Гдѣ жь люди? на душонки человѣчей!
             Хочу чтобъ кто-нибудь меня созналъ.

звонить въ колокольчикъ; отъ визгливо-пронзительнаго бренчанья потрясаются стѣны и срывается дверь.

ПОУНАУЧНЫЙ
входить оторопѣлымъ и нeрѣшительнымъ шагомъ.

                       Что за гулъ? трясутся стѣны!
                       Что за страхъ? трещатъ ступени!
                       Сквозь оконницы, кажися --
                       Бури грозныя зажглися!
                       Треснулъ полъ! садъ головою
                       Сводъ разсѣлся бороздою...
                       Что всемощною рукою
                       Двери съ петель сорвалися!
                       Великанъ трясетъ главою
                       Въ старой Фауста хламидѣ,
                       При его кивкахъ и видѣ
                       На колени радъ я встать...
                       Ахъ, ни въ-передъ и ни взадь!
                       Знать бѣды не миновать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ киваетъ.

             Приблизься, другъ! тебя вѣдь Никодимомъ?..
   

ПОДНАУЧНЫЙ.

             Такъ-такъ, благопочтенный, этимъ имёмъ --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Да, знаю.
   

умомъ переноситься

             Изъ тома въ томъ, къ листу съ листа?
             Исполнится отрады вечеръ длинный.
             Живая теплота по членамъ протечетъ,
             А если разогнешь пергаменъ ты старинный,
             То небо цѣлое къ тебѣ войдетъ!
   

Фаустъ.

             Одну ты знаешь сторону вещей,
             О, не знакомься же съ другою!
             Ахъ! двѣ души живутъ въ груди моей,
             Враждуя вѣчно межъ собою.
             Одна, любовью пылкою горя,
             Хватается за жизнь земную;
             Другая рвется, въ высоту паря,
             Къ великимъ предамъ, въ жизнь иную.
             О, если мощный сонмъ духовъ
             Таинственно витаетъ въ поднебесной,
             Пускай сойдутъ съ лазурныхъ облаковъ
             И унесутъ меня въ свой міръ чудесный!
             Хотя бъ ковромъ я обладалъ
             Летающимъ въ края чужіе,
             На всѣ сокровища земныя
             Его бы я не промѣнялъ.
   

Вагнеръ.

             Не призывай къ себѣ духовъ,
             Носящихся кругомъ незримо!
             Всегда вредить ихъ рой готовъ,
             Вражда ихъ къ намъ непримирима.
             Съ полночи вихремъ ледянымъ.
             Они какъ стрѣлы налетаютъ,
             Съ востока вѣяньемъ сухимъ
             Всѣ легкія твои съѣдаютъ,
             Съ пустынь полудня жгучій зной
             Приноситъ намъ ихъ дуновенье.
             Съ заката дождикъ льютъ рѣкой
             Землѣ и людямъ на мученье.
             Ихъ чутокъ слухъ, хитры они и злы,
             Покорны намъ, насъ обманутъ желая:
             Являются какъ Божіи послы,
             И лживо шепчутъ звуки рая.
             По намъ пора: тжь міръ одѣлся тьмой.
             Свѣжѣетъ воздухъ, всталъ туманъ ночной.
             Домъ подъ вечеръ въ особенности мдлъ.
             Что жь взоръ свой вдаль ты зорко устремилъ?
             Что тамъ тебя такъ сильно занимаетъ?
   

Фаустъ.

             Собака въ полѣ черная блуждаетъ.
   

Вагнеръ.

             Ну да, такъ что же? Чѣмъ она важна?
   

Фаустъ.

             Вглядись, тебѣ чѣмъ кажется она?
   

Вагнеръ.

             Да пуделемъ, который, какъ бываетъ,
             Хозяина здѣсь ищетъ по слѣдамъ.
   

Фаустъ.

             Въ волшебномъ кругѣ насъ онъ замыкаетъ,
             Все ближе, ближе подбѣгая къ намъ;
             И полоса какъ будто огневая
             Во мракѣ ночи тянется за нимъ.
   

Вагнеръ.

             Повѣрьте мнѣ, собака то простая;
             Обмануты вы зрѣніемъ своимъ.
   

Фаустъ.

             Сдается мнѣ, въ таинственномъ круженьи
             Опуталъ насъ онъ сѣтью роковой.
   

Вагнеръ.

             Онъ прыгаетъ вкругъ насъ въ недоумѣньи,
             Увидѣвъ вдругъ чужихъ передъ собой.
   

Фаустъ.

             Круги тѣснѣе, нѣтъ исхода!
   

Вагнеръ.

             Смотри, собачья вся природа:
             Ложится, лаетъ, бьетъ хвостомъ.
             Что жъ видишь ты особеннаго въ немъ?
   

Фаустъ.

             Поди сюда, останься съ нами.
   

Вагнеръ.

             Забавный пудель передъ вами:
             Готовъ служить, коль ты стоишь,
             И прыгать вверхъ, когда велишь,
             Платокъ обронишь, онъ найдетъ,
             Изъ рѣчки палку принесетъ.
   

Фаустъ.

             Ты правъ, здѣсь искра духа не видна;
             Все дрессировка лишь одна.
   

Вагнеръ.

             Подчасъ собакою смышленой
             Заняться можетъ и ученый.
             Да, вашей ласки стоитъ несомнѣнно
             Студентовъ ученикъ и спутникъ неизмѣнный,

(уходятъ въ городскія ворота).

   

Лабораторія.

Фаустъ (входить съ пуделемъ).

                       Оставилъ долы и холмы я.
                       Мракъ ночи стелется по нимъ,
                       И чувства чистыя, благія
                       Въ насъ будитъ съ трепетомъ святымъ:
                       Утихли пылкія стремленья,
                       Порывы буйные страстей,
                       И сердце жаждетъ въ умиленьи
                       Любить Творца, любить людей.
   
             Полно же, пудель, такъ дико метаться!
             Что на порогѣ ты нюхаешь тамъ!
             Сшгрно за печкой изволь оставаться;
             Лучшую въ домѣ подушку я дамъ.
             Ты забавлялъ насъ, какъ шли мы горою.
             Лаемъ, прыжками и бѣгомъ своимъ,
             Въ комнату на ночь пришедши со мною.
             Умнымъ и тихимъ будь гостемъ моимъ.
   
                       Когда въ обители смиренной
                       Лампада снова зажжена.
                       Души познаньемъ искушенной
                       Свѣтлѣетъ чудно глубина:
                       Надежда снова разцвѣтаетъ,
                       И разумъ снова говоритъ,
                       И зовъ всесильный увлекаетъ
                       Туда гдѣ жизни ключъ сокрытъ.
   
             Пудель, уймися! Къ напѣвамъ священнымъ,
             Которые мощно мнѣ въ сердцѣ звучатъ,
             Звѣря рычанье не въ ладъ!
             Люди поносятъ со смѣхомъ надменнымъ
             Все непонятное имъ;
             Люди враждуютъ съ прекраснымъ, благимъ,
             Если оно имъ стѣснительно -- знаемъ;
             Хочетъ и песъ обругать его лаемъ?
   
                       Но чувствую, увы, при доброй волѣ,
                       Отрада изъ души не льется болѣ.
                       Зачѣмъ изсякла скоро такъ струя,
                       И жаждою томлюся снова я?
                       Привыкъ ужъ я къ такому ощущенью;
                       Бѣдѣ однако можно пособить:
                       Мы учимся надземное цѣнить,
                       Мы прибѣгаемъ къ откровенью;
                       Всего же чище откровеньи свѣтъ
                       Являетъ Новый намъ Завѣтъ,
                       Мнѣ хочется древнѣйшій текстъ открыть
                       И честно, съ вѣрящей душой,
                       Завѣта подлинникъ святой
                       На мой родной языкъ переложить.

(Открываетъ книгу и готовится переводитъ).

                       "Въ началѣ было слово" -- здѣсь стоитъ.
                       Вотъ и задача, кто ее рѣшить?
                       Мнѣ невозможно слово такъ цѣнить;
                       Я долженъ иначе переводить,
                       Коль съ Божьей помощью достанетъ силъ.
                       Здѣсь сказано: въ началѣ разумъ былъ.
                       Одумайся надъ первою строкой,
                       Чтобъ избѣжать ошибки роковой:
                       Не разумъ все содержитъ и творитъ.
                       Была въ началѣ сила, текстъ гласитъ.
                       По лишь хочу писать я это слово,
                       Его неточность чувствую я снова.
                       Разсѣялъ духъ сомнѣніе мое,
                       Пишу: въ началѣ было бытіе.
   
             Коль комнату хочешь со мною дѣлить.
             Полно, собака, ты лаять и выть!
             Нѣтъ, безпокойный сожитель такой
             Здѣсь оставаться не можетъ со мной.
             Надо тебѣ, или мнѣ удалиться:
             Оба мы вмѣстѣ не можемъ ужиться.
             Нечего дѣлать, отворена дверь,
             Можешь бѣжать куда хочешь теперь.
             Что жъ я за странное вижу явленье?
             Правда ли это, иль чувствъ обольщенье?
             Пудель сталъ длинный, высокій, большой,
             Вѣкъ не бывало собаки такой.
             Что за чудовище ввелъ я въ свой домъ?
             Смотритъ теперь онъ какимъ-то слономъ
             Съ огненнымъ взглядомъ и съ пястью ужасной.
             Это, пріятель, не очень опасно.
             Ада исчадье, что смертныхъ страшитъ,
             Ключъ Соломона сейчасъ укротитъ.
   

Духи (за сценой, невидимо).

             Бѣда приключилась съ однимъ;
             Не слѣдуйте, братья, за нимъ.
             Какъ волкъ, что въ капканѣ сидитъ.
             Тамъ старый лукавецъ дрожитъ.
             Его не спуская изъ глазъ.
             Носитеся взадъ и впередъ;
             Онъ путы развяжетъ какъ разъ,
             Безвредно на волю уйдетъ.
             Коль случай представится вамъ.
             Спѣшите ему пособить:
             Не даромъ бывало онъ самъ
             Старался намъ всѣмъ удружить.
   

Фаустъ.

             Возьму, чтобъ начать испытанье,
             Стихійныхъ духовъ заклинанье.
   
                       Саламандра да рдѣетъ,
                       Уидина да льется.
                       Сильфида вьется,
                       Гномь да радѣетъ.
   
                       Кто измѣненья
                       И проявленья
                       Стихійныхъ силъ
                       Не изучилъ,
                       Не можетъ словами
                       Царить надъ духами.
   
                       Исчезни въ огнѣ,
                                 Саламандра!
                       Разлейся въ шумящей волнѣ,
                                 Ундина!
   
                       Сіяй свѣтозарнымъ лучомъ.
                                 Сильфида!
                       Хозяйничай, Гномъ!
                       Всякъ, вѣренъ призванью.
                       Явись, и конецъ положи заклинанью!
   
             Саламандра, Ундина, Сильфида и Гномъ
             Не сокрыты, какъ видно, въ чудовищѣ томъ:
             Оно смирно лежитъ и глядитъ на меня;
             Заклинаньемъ моимъ не пробралъ его я.
             Такъ услышь, коль имѣешь желанье,
             Сильнѣйшее ты заклинанье.
   
                       Ты незваный пришлецъ
                       Не изъ ада ль бѣглецъ?
                       Такъ гляди же, вотъ знакъ предъ тобою.
                       Предъ которымъ главою
                       Сонмъ лукавыхъ духовъ поникаетъ!--
                       Онъ щетину свою поднимаетъ,--
                       Воплощенная лесть!
                       Ты дерзнешь ли прочесть
                       Имя это отъ вѣка рожденнаго,
                       Неизреченнаго,
                       Превознесеннаго.
                       Грѣшникомъ пронзеннаго?
   
             За печку забившися, онъ
             Ростетъ и толстѣетъ какъ слонъ;
             Ужъ комната стала узка,
             Онъ хочетъ въ туманъ разойтись;
             Не высься подъ сводъ потолка,
             Къ ногамъ властелина ложись!
             Ты видишь, что я не напрасно грозилъ:
             Я жаромъ священнымъ тебя опалилъ.
             Не жди же огня тріединыхъ лучей.
             Послѣдняго слова науки моей!

(Туманъ падаетъ; изъ-за печки выходитъ одѣтый странствующимъ схоластикомъ Мефистофель).

Мефистофель.

             Шумъ лишній, радъ служить я милости твоей.
   

Фаустъ.

             Такъ вотъ забавная развязка наконецъ;
             Схоластикъ чопорный въ собакѣ той сидѣлъ.
   

Мефистофель.

             Я преклоняюсь предъ тобой, мудрецъ;
             Отъ чаръ твоихъ порядкомъ я вспотѣлъ.
   

Фаустъ.

             Какъ звать тебя?
   

Мефистофель,

                                 Вопросъ, мнѣ кажется, пустой
             Въ устахъ того кто слово презираетъ,
             Кто только къ сущности одной
             Свой умъ всечасно устремляетъ.
   

Фаустъ.

             У васъ, друзья, коль васъ назвать,
             Не трудно сущность угадать.
             Ее мы ясно выражаемъ
             Когда васъ духомъ лжи, лукавымъ, называемъ.
             Ну, кто жъ ты, если такъ?
   

Мефистофель.

                                           Я доля силы той
             Что дѣлаетъ добро, стремяся къ цѣли злой.
   

Фаустъ.

             Что странная загадка означаетъ?
   

Мефистофель.

             Я духъ который вѣчно отрицаетъ,
             И справедливо, ибо всѣ творенья
             По сущности своей достойны разрушенья,
             И еслибъ не было твореній этихъ всѣхъ,
             То лучше было бы; такъ гибель, зло и грѣхъ,
             И все чему даютъ подобное названье,
             Вотъ существо мое и вѣчное призванье.
   

Фаустъ.

             Зовешься долей ты, но цѣлымъ мнѣ предсталъ.
   

Мефистофель.

             Я правду скромную сказалъ.
             Пускай считаетъ родъ людской
             Великимъ цѣлымъ уголъ свой.
             Я доля доли той что прежде всѣмъ была,
             Я доля темноты что свѣтъ произвела,
             Надменный свѣтъ, который тьмѣ родной
             И мѣста дать теперь не хочетъ за собой,
             Но вытѣснить ее не можетъ; какъ ни бьется,
             Къ тѣламъ прикованъ остается.
             Изъ тѣлъ исходитъ онъ, тѣламъ красу даетъ,
             Тѣлами можетъ заслониться;
             Надѣюсь, такъ не долго продолжится,
             И свѣтъ съ тѣлами пропадетъ.
   

Фаустъ.

             Теперь знакомъ съ твоимъ и дѣломъ:
             Не въ силахъ міръ разрушить въ цѣломъ,
             Его ты портишь по частямъ,
   

Мефистофель.

             И мало толку, вижу самъ.
             Явленій грубыхъ міръ живой,
             Природы неуклюжій строй,
             Что я ни дѣлалъ, какъ ни бился,
             Досель ни въ чемъ не измѣнился.
             Огонь, вода, гроза пройдетъ
             И море тихо, и земля цвѣтетъ!
             А на проклятый родъ животныхъ и людей
             И вовсе даромъ тратишь силу.
             Ужь сколько свелъ я ихъ въ могилу --
             И жизнь кипитъ опять, моложе и свѣжѣй!
             И такъ изъ вѣка въ вѣкъ; взбѣситься можно съ горя
             Изъ суши, воздуха и моря
             Потокомъ жизни льетъ струя,
             Весь міръ стихійный наполняя.
             Не сбереги себѣ огня я,
             Пріюта не нашелъ бы я!
   

Фаустъ.

             Съ напрасной жаждой разрушенья
             Ты силы творческой, благой
             Сдержать пытаешься движенье
             Холодной дьявольской рукой.
             Оставь стараніе пустое,
             Хаоса странное дитя!
   

Мефистофель.

             Избрать занятіе другое
             Я самъ ужь думалъ не шутя.
             Могу ль теперь я удалиться?
   

Фаустъ.

             Къ чему, скажи, вопросъ такой?
             Ходи ко мнѣ когда случится,
             Теперь знакомы мы съ тобой.
             Вотъ дверь, окно, труба печная --
             Тебѣ повсюду путь открытъ.
   

Мефистофель.

             Помѣха есть одна такая
             Что выйти вонъ мнѣ не велитъ:
             Знакъ на порогѣ мнѣ преграда.
   

.

             Тебя смущаетъ пентаграмъ!
             Скажи же мнѣ, исчадье ада,
             Какъ чрезъ порогъ ступилъ ты самъ?
             Какъ духъ такой въ просакъ попался?
   

Мефистофель.

             Чертежъ не вѣренъ оказался.
             Въ углѣ наружномъ двѣ черты.
             Какъ видишь, не совсѣмъ сошлися.
   

Фаустъ,

             Мечты нечаянно сбылися!
             И стало-быть мой плѣнникъ ты?
             Помогъ мнѣ случай превосходно!
   

Мефистофель.

             Вбѣжать я пуделемъ свободно.
             Но дьяволъ, вызванный тобой.
             Не можетъ домъ оставить твой.
   

Фаустъ.

             Но вотъ въ окно тебѣ дорога.
   

Мефистофель.

             Закономъ бѣсъ обязанъ строго
             Входить и уходить дорогою одной.
             Онъ только входъ себѣ по волѣ выбираетъ.
   

Фаустъ.

             Самъ адъ законы уважаетъ?
             Мнѣ это нравится! Такъ можно заключить
             Съ чертями договоръ на прочномъ основаньи?
   

Мефистофель.

             Получишь ты сполна что долженъ получить,
             Не медля, не скупясь исполнятъ обѣщанье.
             Но это длинная статья;
             Намъ будетъ время объясниться;
             Прошу опять усердно я,
             Позволь теперь мнѣ удалиться.
   

Фаустъ

             Минуту можешь подождать;
             Узналъ я мало въ эту встрѣчу.
   

Мефистофель.

             Пусти меня; на дняхъ приду опять.
             Тогда на все тебѣ отвѣчу.
   

Фаустъ.

             Тебя я вовсе не искалъ,
             Ты добровольно въ руки дался.
             Держи, коль чорта кто поймалъ,
             Не жди чтобъ скоро вновь попался.
   

Мефистофель.

             Когда угодно, я готовъ
             Теперь остаться здѣсь съ тобою.
             Но съ тѣмъ чтобъ вялый ходъ часовъ
             Ускорить пѣньемъ и игрою.
   

Фаустъ.

             Изволь, охотно слушать буду я,
             Коль слухъ ласкаетъ музыка твоя.
   

Мефистофель.

             Ты больше, другъ мой, наслажденья
             Получишь въ краткія мгновенья,
             Чѣмъ въ годъ земнаго бытія.
             Что духи нѣжные вѣщаютъ,
             Въ видѣньяхъ чудныхъ открываютъ,
             Не есть обманъ и бредъ пустой.
             И обонянье усладятся,
             И осязанье восхитится,
             И вкусъ обворожится твой.
             Не нужно намъ приготовленья,
             Всѣ на лицо, начните пѣнье!
   

Духи (невидимо).

                       Темныя тучи
                       Скройтесь далеко,
                       Свѣтъ свой могучій
                       Ясное око
                       Съ неба излей.
                       Прочь бы неслися
                       Тѣни густыя,
                       Кротко бъ зажглися
                       Звѣзды благія
                       Въ мракѣ ночей.
                       Силы небесной
                       Образъ чудесный,
                       Стая видѣній
                       Зыбкая вьется,
                       Жаръ вожделѣній
                       Вслѣдъ имъ несется.
                       И одѣянья
                       Вѣютъ въ мерцаньи.
                       Кроя свиданья
                       Тихій пріютъ,
                       Гдѣ упоенные.
                       Въ думѣ глубокой,
                       Страстно влюбленные
                       Души сольютъ.
                       Сѣнью высокой
                       Лозы тѣснятся,
                       Кисти томятся
                       Въ кадкѣ широкой;
                       Пѣнясь струятся
                       Вина ручьями,
                       Надъ дорогими
                       Льются камнями;
                       Вотъ ужь за ними
                       Осталися горы,
                       Плещутъ озера,
                       Широко блистая
                       Вкругъ свѣжихъ холмовъ;
                       Пернатая стая
                       Несется, винная
                       Свѣтъ теплыхъ лучей,
                       Съ лазури небесной.
                       Къ брегамъ острововъ
                       Скользящихъ чудесно
                       Надъ глубью морей.
                       Слышится пѣнье,
                       Видно движенье,
                       Пляска живая,
                       Радость младая;
                       Бродятъ по волѣ.
                       Въ рощахъ и въ полѣ,
                       Перелѣзаютъ
                       Дальнія горы,
                       Переплываютъ
                       Черезъ озера;
                       Вьются, летаютъ,
                       Путь направляютъ
                       Къ жизни высокой,
                       Къ тверди далекой
                       Вѣчныхъ свѣтилъ.
   

Мефистофель.

             Онъ спитъ. Спасибо, хоръ воздушный мой!
             Въ долгу у васъ я за концертъ такой.
             Отлично онъ мнѣ Фауста усыпилъ.
             Нѣтъ, чорта ты сдержать еще не въ силахъ.
             Пошлите рой ему видѣній милыхъ,
             Пусть обольщенье вкусить онъ до дна.
             Но чтобы сгрызть волшебный знакъ порога
             Мнѣ крыса восгрозубая нужна.
             Заклятій не потребуется много,
             Сейчасъ уже скребется здѣсь одна.
             Царь крысъ, лягушекъ и мышей,
             Клоповъ и мухъ и блохъ и вшей
             Тебѣ велитъ предъ нимъ предстать,
             Порогъ волшебный обглодать,
             Гдѣ масломъ онъ его помажетъ.
             Вотъ ужъ она и морду кажетъ.
             За дѣло; уголъ, страшный мнѣ,
             Вотъ здѣсь, на этой сторонѣ.
             Еще немного, и готово --
             Грезь сладко, Фаустъ! Увидимся мы снова.

(Уходитъ.)

Фаустъ (просыпаясь).

             Опять обману я поддался!
             Опять лгала мечта моя!
             Во снѣ мнѣ дьяволъ представлялся,
             И упустилъ собаку я!
   

Лабораторія.

Фаустъ, потомъ Мефистофель.

Фаустъ.

             Стучатъ. Войди! Что вновь на посѣщенье?
   

Мефистофель (за сценою).

             Я.
   

Фаустъ.

             Такъ войди.
   

Мефистофель.

             Три нужны приглашенья.
   

Фаустъ.

             Войди же.
   

Мефистофель (входитъ)*

                                 Вотъ такъ другъ прямой!
             Сойтись, надѣюсь, намъ не трудно.
             Чтобъ бредъ ты бросилъ безразсудный,
             Я дворяниномъ предъ тобой:
             Въ нарядѣ красномъ съ галунами.
             Съ плащомъ короткимъ за плечами,
             На шляпѣ перья пѣтуха,
             А съ боку шпага боевая.
             Одежда, видишь, не плоха;
             Прими ее не разсуждая.
             Изъ душной выйдя тѣсноты.
             Что значить жить узнаешь ты.
   

Фаустъ.

             Отъ горести земнаго бытія
             Не защититъ одежда никакая!
             Я слишкомъ старъ, чтобъ жить играя;
             Чтобъ не имѣть желаній, молодъ я.
             Какъ ждать мнѣ въ свѣтѣ утѣшенья?
             Лишенья, вѣчныя лишенья!
             Одинъ напѣвъ лишь роковой
             Въ ушахъ у каждаго звучитъ,
             Одно лишь весь нашъ вѣкъ земной
             Намъ сипло каждый часъ гласитъ.
             Тоска беретъ, лишь утро гонитъ сонъ;
             Готовы вырваться рыданья
             При встрѣчѣ дня: мнѣ не исполнитъ онъ
             Ни одного, ни одного желанья!
             Онъ грезы счастья впереди
             Съ тупымъ упрямствомъ разрушаетъ,
             Всему, что создано въ груди
             Житейской злобою мѣшаетъ.
             Когда же ночь на землю низойдетъ,
             Ложуся я исполненъ опасенья:
             Покоя мнѣ и ночь не принесетъ,
             Меня пугаютъ страшныя видѣнья.
             Могучій духъ въ груди моей сокрытъ,
             Онъ душу мнѣ волнуетъ и тревожитъ.
             Надъ силами моими онъ царитъ.
             Но въ мірѣ внѣшнемъ ничего не можетъ.
             И свѣтъ постылъ мнѣ, жизнь мнѣ тяжела,
             Прошу одно: чтобъ смерть скорѣй пришла.
   

Мефистофель.

             Но никогда смерть людямъ не мила.
   

Фаустъ.

             О, счастливъ тотъ, кому въ побѣдномъ гулѣ
             Она вѣнокъ кровавый соплететъ,
             Кого она въ неистовомъ разгулѣ,
             Въ объятіяхъ красавицы найдетъ!
             О еслибъ я въ восторгѣ упоенья
             Отбросилъ гнетъ земнаго бытія!
   

Мефистофель.

             А между тѣмъ подъ утро воскресенья
             Не выпилъ другъ мой темнаго питья.
   

Фаустъ.

             Шпіонить любишь ты, я замѣчаю.
   

Мефистофель.

             Я не всевѣдущъ, но я много знаю.
   

Фаустъ.

             Коль бурю пагубныхъ волненій
             Знакомый звукъ во мнѣ смирилъ,
             Остатокъ дѣтскихъ ощущеній
             Воспоминаньемъ обольстилъ,
             Кляну я все, что духъ смущаетъ
             Коварной силой лживыхъ грезъ,
             Что насъ лукаво прикрѣпляетъ
             Къ жилищу горестей и слезъ.
             Проклятье бреду гордыхъ мнѣній,
             Высокимъ о себѣ мечтамъ,
             Проклятье лживости явленій
             Въ глаза бросающихся намъ!
             Будь славы проклято мерцанье,
             И все, что манитъ насъ во снѣ,
             Проклятье лести обладанья:
             Рабу, сохѣ, семьѣ, женѣ!
             Будь проклятъ мамонъ, жаждой злата
             Къ великимъ движущій дѣламъ,
             И ложе празднаго разврата
             Готовящій на отдыхъ намъ!
             Кляну цѣлительныя лозы,
             Кляну любви всесильный жаръ,
             Кляну надежду, вѣры грезы,
             Кляну вдвойнѣ терпѣнья даръ.
   

Духи (невидимо).

             Увы!
             Ты разбилъ
             Могучею дланью
             Прекрасный міръ.
             Обрушилось зданье
             Подъ грознымъ ударомъ твоимъ.
             Мы мчимъ
             Обломки въ пространство пустое,
             И скорбимъ
             О красотѣ сокрушенной.
             Сынъ рода людскаго
             Силой боговъ одаренный,
             Создай ее снова!
             Прекраснѣй, свѣтлѣй
             Въ груди своей міръ ты построй!
             Ты жизни иной.
             Отбросивъ сомнѣнья.
             Вкуси наслажденья;
             Снѣгъ новыхъ лучей
             Блеснетъ предъ тобой!
   

Мефистофель.

             Ты слышишь ли зовъ
             Моихъ легкихъ духовъ?
             На веселье, на дѣло
             Тебя шлютъ они смѣло,
             Къ жизни вольной, широкой
             Изъ тюрьмы одинокой
             Гдѣ силы дряхлѣютъ и спятъ,
             Увлечь нелюдима хотятъ.
             Какъ червь тебя съѣдающее горе
             Не дѣлай ты игрушкою своей!
             И въ обществѣ дурномъ почувствуешь ты вскорѣ
             Что человѣкъ ты средь другихъ людей.
             Но битою тебя тропою
             Я не введу во всякій сбродъ;
             Хоть не изъ знатныхъ я господъ,
             Но если хочешь ты со мною
             На новый жизни путь вступить.
             Готовъ я всѣмъ тебѣ служить.
             Быть для тебя неутомимъ.
             Быть вѣрнымъ спутникомъ твоимъ,
             И если ты доволенъ мной
             Отнынѣ рабъ я вѣрный твой.
   

Фаустъ.

             А чѣмъ тебѣ я заплачу за службы?
   

Мефистофель.

             Объ этомъ будетъ время говорить,
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, чортъ не можетъ о себѣ забыть,
             И ради Бога или дружбы
             Не станетъ ближнему служить.
             Пусть договоръ нашъ будетъ простъ и ясенъ,
             Такой слуга хозяину опасенъ.
   

Мефистофель.

             Здѣсь обяжусь я быть твоимъ слугою,
             Лишь знакъ подашь ты, отдыха не знать:
             Коль за могилой встрѣтимся съ тобою.
             Ты долженъ тѣмъ же мнѣ воздать.
   

Фаустъ.

             Мнѣ дѣла нѣтъ что будетъ за могилой.
             Коль этотъ міръ разрушенъ вражьей силой,
             Пусть возникаетъ міръ иной.
             Здѣсь наслаждаюсь благами земными,
             Здѣсь подъ лучами я скорблю дневными,
             Когда придется мнѣ разстаться съ ними,
             Что хочешь будь тогда со мной.
             Знать не хочу любовь и злоба
             Способны ль тѣло пережить,
             И можно ль будетъ послѣ гроба
             Добро отъ зла мнѣ отличить.
   

Мефистофель.

             Итакъ рискнуть ты можешь смѣло.
             Рѣшись, какъ только кончимъ дѣло
             Ты службѣ будешь радъ моей:
             Дамъ то, чего никто не видѣлъ изъ людей.
   

Фаустъ.

             Что можешь дать ты, чортъ презрѣнный?
             Духъ человѣка вдохновенный
             Твоей ли братіи понять?
             Дашь пищу неспособную питать;
             Сокровища которыхъ удержать
             Нельзя, какъ ртуть, изъ рукъ что убѣгаетъ;
             Игру въ которой всякій проиграетъ,
             Красавицу что на груди моей
             Уже сосѣду отдается взоромъ,
             Приманку чудную честей
             Что изчезнетъ метеоромъ.
             Давай мнѣ плодъ, до зрѣлости гнилой,
             Листву что день родящуюся снова.
   

Мефистофель.

             Меня приказъ не устрашаетъ твой;
             Доставлю вдоволь я добра такого.
             Но, милый другъ, придетъ пора для насъ
             Цѣнить отраду тихихъ наслажденій.
   

Фаустъ.

             Коль лягу праздно я на ложе лѣни,
             Пускай погибну въ тотъ же часъ!
             Коль ты добьешься обольщеньемъ
             Чтобъ я доволенъ былъ собой,
             Коль духъ смутишь мнѣ наслажденьемъ,
             Будь день тотъ, день послѣдній мой.
             Держу докладъ.
   

Мефистофель.

                                 Идетъ.
   

Фаустъ.

                                                     Рука съ рукой!
             Скажу ль я радости минуты;
             Отрадна ты, остановись!
             Тогда вяжи меня ты въ путы.
             Тогда судьба моя спершись;
             Пусть пѣснь раздастся гробовая.
             Пусть служба кончится твоя.
             Пусть станетъ стрѣлка часовая
             И минетъ время для меня.
   

Мефистофель.

             Смотри, условій я не забываю.
   

Фаустъ.

             И вправѣ ты ихъ въ памяти хранить.
             Не на вѣтеръ закладъ я предлагаю.
             Коль настоящимъ буду дорожить --
             Я рабъ, а чей и знать я не желаю.
   

Мефистофель.

             За докторскимъ столомъ я непремѣнно
             Явлюсь сегодня жь долгъ свой исполнять.
             Но чтобы дѣло кончить совершенно
             Прошу я васъ двѣ строчки написать.
   

Фаустъ.

             Ты договора на письмѣ желаешь?
             Иль чести въ людяхъ ты, педантъ, не знаешь?
             Не должно ль слову, сказанному мной.
             На вѣки днями властвовать моими?
             На свѣтѣ быстрой все течетъ рѣкой,
             А я свяжуся буквами пустыми!
             Но этотъ бредъ намъ въ сердце вкорененъ:
             Кто отъ него способенъ излѣчиться?
             Счастливъ кто правды свято чтитъ законъ;
             Ни предъ какой онъ жертвой не смутится!
             Когда жь пергаментъ подписью скрѣпленъ,
             Какъ привидѣнья всякъ его страшится.
             Замрутъ слова, лишь перья заскрипятъ:
             Сургучъ и кожа надъ людьми царятъ.
             Что жь выбрать мнѣ лукавый духъ велитъ?
             Бумагу, мѣдь, пергаментъ, иль гранитъ!
             Писать рѣзцомъ, иль кистью, иль перомъ?
             Тебѣ рѣшить вполнѣ предоставляю.
   

Мефистофель.

             Но для чего же, я не понимаю,
             Ты въ краснорѣчьи такъ горячъ своемъ?
             Покончимъ мы бумажкою любою;
             Подпишешься ты каплей кровяною.
   

Фаустъ.

             Коль ты доволенъ малостью такою,
             Пожалуй, тѣшься шутовствомъ.
   

Мефистофель.

             У крови есть особое значенье.
   

Фаустъ.

             Повѣрь, отъ слова я не отступлюсь!
             Всечасное всей силы напряженье.
             Вотъ именно въ чемъ я теперь клянусь.
             Я слишкомъ выситься хотѣлъ,
             Мнѣ мѣсто на ряду съ тобой!
             Великій духъ меня презрѣлъ,
             Молчитъ природа предо мной;
             Теченье мысли порвано,
             Противно знанье мнѣ давно!
             Давай же съ чувственностью жадной
             Страстей порывы утолять,
             Въ тѣни волшебной, непроглядной,
             Чудесъ невѣдомыхъ искать;
             Пусть время насъ несетъ съ собой
             Событій шумною рѣкой,
             Пусть наслажденье и страданье,
             Успѣхъ и разочарованье
             Минута прихотливо шлетъ --
             Лишь въ вѣчномъ вихрѣ человѣкъ живетъ.
   

Мефистофель.

             Границъ и мѣры нѣтъ для васъ.
             Шалить вы можете свободно.
             Ловить забаву гдѣ угодно;
             Что тѣшитъ -- ваше, въ добрый часъ!
             Берите смѣло, безъ зазрѣнья.
   

Фаустъ.

             Пойми, я жду не утѣшенья.
             Хочу тревоги я, мучительныхъ отрадъ.
             Озлобленной любви, живительныхъ досадъ.
             Мой умъ, отъ жажды знанья изцѣленный,
             Не станетъ впредь страданія чуждаться,
             И жребій человѣчеству сужденный
             Во мнѣ всецѣло будетъ отражаться.
             Всѣ глубины познаю и высоты,
             Всѣ радости земныя и заботы,
             Жизнь общую вмѣщу я въ личности своей.
             Окончу гибелью мой путь, подобно ей.
   

Мефистофель.

             Повѣрь ты мнѣ, вѣдь тѣсто и крутое
             Жую не даромъ долгіе вѣка.
             Никто изъ смертныхъ въ бытіе земное
             Не переваритъ жесткаго куска!
             Ты насъ послушай! Это мірозданье
             Для одного лишь Бога создано:
             Его обитель вѣчное сіянье,
             Насъ въ темноту спровадилъ Онъ давно,
             Вамъ жить межъ тьмой и свѣтомъ суждено.
   

Фаустъ.

             Но я хочу....
   

Мефистофель.

                                 Прекрасно это!
             Одно теперь меня страшитъ:
             Долга наука, жизнь летитъ,
             Ей-ей, послушайтесь совѣта.
             Поэта взять бы вамъ съ собою,
             Пускай предастся онъ мечтамъ,
             И все что свойственно герою
             Восторженно припишетъ вамъ:
             И силу льва, и лани быстроту,
             Мощь сѣвера и юга теплоту,
             Пусть одарить онъ васъ умѣньемъ
             Съ великодушіемъ коварство сочетать,
             И съ пылкимъ, юнымъ увлеченьемъ
             Любовь разумно разсчитать.
             Лицо подобное я самъ бы знать желалъ,
             И микрокосмомъ бы его я называлъ,
   

Фаустъ.

             Но что же я, коль идеалъ, душой
             Постигнутый, желаемый тревожно,
             Осуществить мнѣ въ жизни невозможной
   

Мефистофель.

             Ты то, чѣмъ созданъ ты другъ мой!
             Кудрявыми украсься париками,
             На длинныя ходули стань ногами --
             Ты будешь все самимъ собой.
   

Фаустъ.

             Да, всѣ богатства знанія людскаго
             Напрасно я въ себѣ соединилъ.
             Когда сажусь я за работу снова,
             Не чувствую въ душѣ я новыхъ силъ.
             Стою не выше я нл мало,
             Не ближе мнѣ вещей начало!
   

Мефистофель.

             Отъ общепринятаго взгляда
             Не удалось отречься вамъ.
             Умнѣй за дѣло взяться надо,
             Пока доступна радость намъ.
             Вопросъ простой: конечно, тѣло
             Со всѣми членами твое.
             Но все чѣмъ пользуюсь я смѣло
             То развѣ также не мое?
             Коль за шесть я коней плачу.
             Не я-ль ихъ силами владѣю?
             Куда мнѣ вздумалось скачу,
             И ногъ двѣ дюжины имѣю.
             Оставь мечтаній бредъ пустой,
             И бодро въ свѣтъ вступи со мной.
             Повѣрь мнѣ, кто надъ мыслями корпитъ.
             Тотъ все равно что звѣрь голодный,
             Котораго злой духъ насмѣшливо кружитъ
             Средь сочныхъ травъ по полосѣ безплодной.
   

Фаустъ.

             Но что же дѣлать намъ?
   

Мефистофель.

                                           Уйти отсюда вонъ.
             Въ тюрьму ты развѣ заключенъ?
             И развѣ значитъ это жить,
             Себя и юношей томить?
             То друга Вагнера призванье;
             Довольно воду ты толокъ!
             Вѣдь знаешь самъ что тайну званья
             Ты выдать мальчикамъ не могъ.
             Одинъ изъ нихъ сейчасъ стучался.
   

Фаустъ.

             Я съ нимъ не въ силахъ толковать.
   

Мефистофель.

             Бѣдняжка долго дожидался.
             Его жестоко не принять.
             Давай мнѣ плащъ и шапку смѣло --
             Берусь я доктора съиграть.

(Переодѣвается).

             Вотъ такъ; теперь мое ужь дѣло
             Студента на стезю спасенья навести;
             Готовься между тѣмъ къ пріятному пути.

(Фаустъ уходитъ).

Мефистофель, (въ длинной одеждѣ Фауста)

             Смотри съ презрѣніемъ на разумъ и на знанье,
             На это высшее людское достоянье,
             Дай духу лжи лукавымъ колдовствомъ
             Запутать мысль твою въ обманѣ роковомъ
             Тогда ужь нѣтъ тебѣ спасенья.
             Духъ безпокойный данъ ему судьбой,
             Котораго тревожное стремленье
             Въ своей поспѣшности слѣпой
             Обходитъ жизни наслажденья.
             Его смущу я дикой суетой.
             Ничтожествомъ и пошлостью холодной;
             Въ смятеніи, теряясь, самъ не свой,
             Трепещущій, усталый и голодный,
             Онъ будетъ видѣть пищу предъ собой
             Н тщетно рваться къ ней въ тоскѣ безплодной.
             Пусть не отдался бъ чорту онъ душой,
             Погибъ бы онъ отъ страстности природной!

(Входитъ школьникъ.)

Школьникъ.

             Едва успѣвъ сюда прибыть.
             Считаю долгомъ посѣтить
             Того, кто всѣмъ безъ исключенья
             Къ себѣ внушилъ благоговѣнье.
   

Мефистофель.

             Привѣтъ вашъ радуетъ меня!
             Не мало есть такихъ, какъ я.
             Ѣзжали вы? Видали свѣтъ?
   

Школьникъ.

             Прошу васъ, дайте мнѣ совѣтъ.
             Я преданъ дѣлу всей душой.
             Здоровъ, и деньги есть со мной;
             Меня едва пустила мать:
             Хочу науки изучать.
   

Мефистофель.

             Вамъ мѣста лучше не найти.
   

Школьникъ.

             Признаться, радъ опять уйдти!
             Громады стѣнъ и сводовъ мракъ
             Мнѣ все не по сердцу никакъ!
             Здѣсь духота и тѣснота;
             Здѣсь нѣтъ ни травки, ни куста;
             А въ залахъ, на большихъ скамьяхъ,
             Мутится умъ. рябитъ въ глазахъ!
   

Мефистофель.

             Привычки дѣло все, мой другъ,
             Которой вамъ недостаетъ.
             Младенецъ грудь беретъ не вдругъ,
             Но скоро съ жадностью сосетъ.
             Вамъ будетъ слаще съ каждымъ днемъ
             Питаться мудрости млекомъ.
   

Школьникъ.

             Ее съ восторгомъ я готовъ обнять,
             Но какъ добраться къ ней желалъ бы знать!
   

Мефистофель.

             Для этого сначала объясните
             Какой вы факультетъ избрать хотите?
   

Школьникъ.

             Мнѣ хочется весьма ученымъ быть,
             И въ точности, подробно изучить
             Что на землѣ и на небѣ творится:
             И міръ духовный, и подлунный свѣтъ.
   

Мефистофель.

             Попали вы на настоящій слѣдъ,
             Но вамъ придется пристально трудиться.
   

Школьникъ.

             Я радъ труду, но, безъ сомнѣнья,
             Пріятно было бы норой
             Себѣ позволить развлеченье
             Въ большіе праздники, весной!
   

Мефистофель.

             Цѣните время! Время улетаетъ.
             Его беречь порядокъ научаетъ.
             Вамъ нужно, чтобъ приникъ къ порядку умъ.
             Начать съ collegium logicum.
             Всѣ мысли вышколятъ вамъ тутъ,
             Въ колодки тѣсныя забьютъ,
             Чтобъ впредь онѣ, построясь въ строй,
             Тащились битою тропой,
             А не бродили бъ вкривь и вкось
             И не метались, какъ пришлось.
             Потомъ васъ въ долгіе года
             Научатъ, что питье, ѣда --
             Что просто и легко на видъ --.
             Изъ трехъ моментовъ состоитъ.
             Но можно фабрику идей
             Сравнить съ работою ткачей:
             Одинъ ударъ всю ткань сплетаетъ,
             Туда сюда скользитъ челнокъ.
             И каждый мастера толчокъ
             Сто нитей разомъ потрясаетъ.
             Философъ входитъ: -- Вотъ оно,--
             Онъ говоритъ,-- такъ быть должно:
             Моменты первый и второй
             Влекутъ и третій за собой;
             Коль первыхъ данныхъ не признать,
             Не можетъ выводъ устоять.--
             Ему студенты вторятъ съ похвалами,
             А все жъ не сдѣлались ткачами.
             Кто жизни явленье постигнуть желаетъ,
             Сначала старательно духъ изгоняетъ,
             Вотъ держитъ въ рукахъ онъ всю массу частей,
             Духовная связь лишь отсутствуетъ въ ней;
             Связь эту живую ученый народъ
             "Naturae encliei resis" съ горя зоветъ.
   

Школьникъ.

             Я не совсѣмъ васъ понимаю ясно.
   

Мефистофель.

             Лишь дайте срокъ, поймете все прекрасно,
             Когда научитесь логично разсуждать
             И все, какъ слѣдуетъ, на части раздѣлять.
   

Школьникъ.

             Отъ вашихъ словъ разсудокъ мой мутится,
             Какъ будто жерновъ въ головѣ, вертится.
   

Мефистофель.

             Потомъ, мой другъ, нужнѣй всего для васъ
             За метафизику засѣсть сейчасъ.
             Тутъ глубоко старайтесь изучить
             Все, что не можетъ умъ людской имѣешь.
             Понятно ль, нѣтъ ли, все равно --
             Вамъ слово пышное дано.
             На первомъ курсѣ надо вамъ
             Устроить время по часамъ.
             Пять лекцій въ день на курсѣ томъ.
             Являться надо со звонкомъ.
             И строго въ долгъ себѣ вмѣнить
             Статьи всѣ дома зазубрить.
             Чтобъ слышать съ каѳедры опять
             Что въ книжкѣ можно прочитать.
             Но тщательно пишите все, до слова,
             Какъ духа откровеніе святаго.
   

Школьникъ.

             Еще бы! Это замѣчанье
             Понятно мнѣ само собой:
             Въ тетрадку вписанныя званья
             Я смѣло унесу домой.
   

Мефистофель.

             Но все не выбрали вы факультета.
   

Школьникъ.

             Не хочется мнѣ право изучать.
   

Мефистофель.

             За это насъ не стану осуждать:
             Знакома мнѣ наука эта.
             Права, законоположенья
             Передаются чередой
             Изъ поколѣнья въ поколѣнье,
             Какъ ядъ болѣзни родовой.
             Въ нелѣпость время обращаетъ
             Что было благо и умно;
             О правѣ томъ никто не знаетъ
             Что съ человѣкомъ рождено.
   

Школьникъ.

             Вы объяснили мнѣ что чувствовалъ я самъ.
             Какое счастіе попасть въ ученье къ вамъ!
             Не богословію ль начать ужъ мнѣ учиться?
   

Мефистофель.

             Боюся я чтобъ вамъ съ пути не сбиться.
             Опасности великія грозятъ
             Тому кто богословье изучаетъ:
             Неотличимый отъ лѣкарства ядъ
             Въ наукѣ этой часто скрытъ бываетъ.
             И тутъ всего полезнѣй вамъ
             Внимать учителя словамъ.
             Всегда довольствуйтесь словами;
             Тогда широкими вратами
             Войдете вы въ познанья храмъ.
   

Школьникъ.

             Но слово смыслъ должно представить намъ.
   

Мефистофель.

             Такъ! Но его не добивайтесь строго.
             Гдѣ смысла въ сущности немного.
             Тамъ кстати слово тутъ какъ тутъ:
             Словами славно споръ ведутъ,
             Системы строятъ, слово намъ священно;
             Оно во вѣкъ на іоту неизмѣнно.
   

Школьникъ.

             Я, утомляю васъ, простите,
             Весь день я слушать васъ готовъ!
             Ужъ кстати пару мѣткихъ словъ
             Объ медицинѣ мнѣ скажите.
             Три года право краткій срокъ,
             Объемъ же знаній такъ широкъ;
             Бодрѣе примешься за дѣло
             Когда укажутъ цѣль пути.
   

Мефистофель (въ сторону),

             Читать мораль мнѣ надоѣло;
             Въ роль чорта вновь пора войти.

(Вслухъ).

             Дѣлъ медицины, какъ науки,
             Постигнуть жизни сложный ходъ,
             Чтобъ ждать потомъ сложивши руки
             Что Богъ пошлетъ.
             Напрасно все природы изученье:
             Что не дано тебѣ, то не добудешь ввѣкъ!
             Но кто съумѣлъ схватить мгновенье,
             Тотъ настоящій человѣкъ.
             Мы очень сносно сложены,
             И смѣлости у насъ достанетъ;
             Въ себя лишь вѣрить вы должны,
             Тогда вамъ всякій вѣрить станетъ.
             Всего важнѣе дамъ плѣнить;
             Ихъ безпрерывныя стенанья
             И всякія недомоганья
             Однимъ лишь слѣдуетъ лѣчить.
             Умѣйте ловко роль съиграть подъ часъ,
             И всѣ онѣ въ рукахъ у васъ.
             Сначала титуломъ внушите уваженье
             Къ искусству своему и знанью, а потомъ
             Присвойте все себѣ при первомъ появленьи,
             Къ чему другой идетъ лишь медленнымъ путемъ:
             Рукою ловкой пульсъ считайте,
             И смѣло талью обнимайте
             Со взглядомъ вызывающимъ отвѣтъ,
             Чтобъ знать не узокъ ли корсетъ.
   

Школьникъ.

             Вотъ это лучше! Можно все, свободно?
   

Мефистофель.

             Повѣрьте другъ, теорія безплодна,
             Но жизнь цвѣтетъ въ сіяющей веснѣ.
   

Школьникъ.

             Конечно такъ! Я точно въ чудномъ снѣ!
             Позволите ль еще разъ къ вамъ явиться,
             Чтобъ мудрости у васъ побольше научиться?
   

Мефистофель,

             Что можно, сдѣлать я готовъ.
   

Школьникъ.

                       Теперь иду, но пару словъ,
                       Коль честь вы сдѣлать мнѣ хотите,
                       Вписать въ альбомъ не откажите!
   

Мефистофель.

             Охотно.

(Пишетъ и шдаетг альбомъ).

Школьникъ (читаетъ).

             Eritis sicut dens scientes bonum et malum.

(Почтительно закрываетъ книгу и уходитъ).

Мефистофель.

                       Вѣрь ты старинному слову, змѣи обѣщанью:
                       Горе постигнетъ тебя на дорогѣ къ познанью.
   

Фаустъ (входитъ).

                                           Куда-жъ направимъ путь.
   

Мефистофель

                                 Куда велишь другъ мой!
             Мы весь осмотримъ свѣтъ, и малый и большой.
             Какую пользу, сколько наслажденья
             Тебѣ доставитъ новый курсъ ученья.
   

Фаустъ.

             Но съ длинной бородой моей
             Привыкъ чуждаться я людей;
             Попытка не удастся эта:
             Я вовсе не гожусь для свѣта.
             Застѣнчивость бѣда моя;
             Всегда неловокъ буду я!
   

Мефистофель.

             Повѣрь пройдутъ сомнѣнья и мечты:
             Надѣйся на себя, и жить умѣешь ты.
   

Фаустъ.

             Но какъ отсюда мы уйдемъ?
             Гдѣ экипажъ, слуга съ конями?
   

Мефистофель.

             Плащи мы только распахнемъ,
             И улетимъ на воздухъ сами.
             Пери лишь въ смѣлый путь такой
             Съ собою узелъ небольшой.
             При помощи огня, который и раздую,
             Покинемъ тотчасъ же поверхность мы земную,
             И если мы легки, полетъ нашъ будетъ скоръ.
             Въ жизнь новую, мой другъ, ты вступишь съ этихъ поръ.
   
   
легко досыта наглядѣться,
             Я крыльямъ птицы никогда завидовать не стану.
             Но какъ иначе радости духовныя несутъ насъ
             Отъ книги къ книгѣ, отъ листа къ листу!
             Становятся прекрасны, благодатны ночи зимнія тогда.
             Блаженной жизнью согрѣваются всѣ члены;
             А развернешь почтенный ты пергаментъ, ахъ!
             Тогда ужъ небо все къ тебѣ нисходитъ!
             Фаустъ. Ты лишь одно созналъ въ себѣ стремленье:
             О, никогда не познавай другого ты!
             Ахъ, двѣ души живутъ въ моей груди.
             Одна все отдѣлиться хочетъ отъ другой:
             Своими органами цѣпкими одна за міръ
             Все держится въ здоровомъ чаяньи любви;
             Другая въ горняя высокихъ предковъ
             Вздымается отъ тлѣна мощно.
             О, если въ воздухѣ есть духи.
             Что между небомъ и землею властвуя, витаютъ:
             Изъ дымки золотой вы низойдите
             И уведите вы меня отсюда къ новой, пестрой жизни!
             Да, былъ бы плащъ волшебный у меня.
             И онъ въ чужія земли бы меня понесъ,
             За драгоцѣннѣйшую бы одежду я его.
             За королевскую бы мантію не отдалъ,
             Вагнеръ. Знакомое всѣмъ сонмище не накликай,
             Что разливается, струясь, въ слояхъ воздушныхъ,
             На тысячу ладовъ опасность человѣку
             Готовитъ отовсюду.
             Такъ, съ сѣвера впивается въ тебя зубъ острый духовъ
             Что языками, заостренными въ стрѣлу;
             Съ востока тянутъ, нагоняя сушь, они
             И легкими питаются твоими:
             А если полдень изъ пустыни ихъ нашлетъ
             И льютъ они на черепъ твой потоки жара,
             То западъ принесетъ ихъ стаю и сначала освѣжитъ,
             Чтобъ потопить тебя, луга, поляны.
             Охотно слушаютъ они, всегда готовые вредитъ,
             Повиноваться рады оттого, что обмануть насъ рады.
             Небесъ послами притворяясь,
             Лепечутъ ангельски, когда намъ лгутъ.
             Идемъ, однако! Міръ ужъ посѣрѣлъ.
             Похолодѣло въ воздухѣ, спускается туманъ.
             Домъ вечеромъ лишь начинаешь ты цѣнить.--
             Ты что остановился, смотришь вдаль такъ удивленно?
             Что въ сумеркахъ могло тебя такъ поразить?
             Фаустъ. По зеленямъ и жнивѣ, видишь, рыщетъ черная собака?
             Вагнеръ. Замѣтилъ я давно, неважной мнѣ казалась.
             Фаустъ. Вглядись-ка хорошенько! что ты въ этомъ звѣрѣ видишь?
             Вагнерѣ. Простого пуделя, что мучится
             По своему, ища хозяйскій слѣдъ.
             Фаустъ. Ты замѣчаешь, какъ несется онъ, кружа
             Все ближе, ближе къ намъ?
             Не ошибаюсь, огненная струйка
             За нимъ какъ будто слѣдомъ вьется.
             Вагнеръ. Лишь чернаго, простого пуделя я вижу,
             Васъ глазъ обманываетъ вѣрно.
             Фаустъ. Мнѣ кажется, магически неслышно петли
             Намъ подъ ноги закидываетъ онъ, чтобы потомъ опутать.
             Вагнеръ. Я вижу, скачетъ нерѣшительно, трусливо онъ вкругъ насъ,
             Завидѣвъ не хозяина, а двухъ чужихъ.
             Фаустъ, Кругъ съузился, ужъ близко онъ!
             Вагнеръ. Собака, видишь тутъ, не привидѣнье
             Ворчитъ и мечется, легла на брюхо,
             Хвостомъ виляетъ. Всѣ собачія ухватки!
             Фаустъ. Будь намъ товарищемъ! Поди сюда!
             Вагнеръ. О, пудель -- глупый звѣрь:
             Ты остановишься, онъ служитъ;
             Заговоришь съ нимъ, лѣзетъ на тебя;
             Ты потеряешь что, онъ принесетъ
             И бъ воду бросится за палкою твоей.
             Фаустъ. Ты правъ, конечно; духа и слѣда
             Не вижу я,-- все выучка одна.
             Вагнеръ. Собака съ выдержкой хорошей расположитъ
             И человѣка мудраго къ себѣ.
             Да, милости твоей вполнѣ достоинъ онъ,
             Отмѣнный ученикъ студентокъ нашихъ.

(Они идутъ въ городскія ворота.)

   

КАБИНЕТЪ.

Фаустъ (входитъ съ пуделемъ).

             Покинулъ я поля, луга,
             Покрытые глубокой ночью,
             Въ священномъ трепетѣ, проникновенья полномъ,
             Что будитъ лучшую въ насъ душу.
             Уснули дикіе порывы,
             Вся необузданность въ дѣлахъ;
             Любовь зашевелилась къ людямъ,
             Любовь во мнѣ проснулась къ Богу.
   
             Ну, смирно, пудель! Не метаться такъ!
             Чего тугъ нюхать у порога?
             Иди, за печкою, ложись,
             Отдамъ тебѣ я лучшую подушку.
             На городомъ, дорогой горной,
             Скача и бѣгая, васъ потѣшалъ ты,
             Теперь и отъ меня прими услугу.
             Какъ скромный гость желанный.
   
                       Ахъ, въ нашей тѣсной кельѣ
                       Когда свѣтильникъ вновь привѣтливо зажжется,
                       Свѣтло становится въ груди
                       И на сердцѣ, себя познавшемъ.
                       Вновь начинаетъ разумъ говорить,
                       Опять цвѣсти надежда начинаетъ;
                       Манитъ тебя струящаяся жизнь,
                       Зоветъ къ себѣ ея источникъ.
   
             Пудель, не рычать! Къ святому строю,
             Что душу всю мою объялъ теперь,
             Звукъ не присталъ животный.
             Привыкли мы, что люди издѣваются надъ тѣмъ,
             Чего не понимаютъ,
             Что на добро и красоту,
             Которыя такъ часто бъ тягость имъ, они ворчать;
             Неужли песъ, какъ и они, рычать на то же вздумалъ!
   
             Но ахъ, я чувствую уже, при всемъ желаньи.
             Изсякъ въ груди моей источникъ миротворный.
             Зачѣмъ, однако, суждено ему оскудѣвать такъ скоро
             А намъ опять томиться жаждой?
             Такъ много разъ я это испыталъ.
             Но недостатокъ этотъ въ насъ вознаградимъ:
             Мы неземное научаемся цѣнить.
             Стремимся мы душою къ Откровенью,
             Что величавѣе нигдѣ, прекраснѣй не сіяетъ.
             Какъ въ книгахъ Новаго Завѣта.
             Меня влечетъ текстъ подлинный раскрыть
             И съ чувствомъ искреннимъ потщиться
             Тотъ подлинникъ святой
             Переложить на милый мой языкъ нѣмецкій.

(Онъ раскрываетъ книгу и принимается за работу.)

             Написано стоитъ: "Въ началѣ было Слово!"
             Тугъ я ужъ и запнулся! дальше мнѣ поможетъ кто?
             Никакъ цѣнить высоко такъ я слово не могу,
             Я долженъ это перевесть иначе,
             Коль правдой осѣняетъ Духъ меня.
             Написано стоитъ: "Былъ Смыслъ въ началѣ".
             Обдумай хорошенько первую строку,
             Чтобы перо твое не нарывалось!
             То смыслъ ли зиждетъ все, творитъ?
             Стоять бы подобало такъ,: "Была въ началѣ Сила".
             Однако, тоже вотъ пока я такъ пишу,
             Меня ужъ что-то предваряетъ, что при этомъ ни останусь я
             Мнѣ помогаетъ Духъ! Внезапно осѣненъ совѣтомъ,
             Пишу спокойно я; "Въ началѣ было Дѣло!"
   
                       Ужъ если комнатой съ тобой дѣлиться намъ.
                       Выть, пудель, перестань
                       И перестань ты лаять!
                       Я безпокойнаго товарища такого
                       Терпѣть въ сосѣдствѣ не желаю.
                       Одинъ изъ насъ двоихъ
                       Покинуть келью долженъ/
                       Я неохотно право гости нарушаю.
                       Открыта дверь, бѣжать свободно можешь.
                       Но что такое, вижу я!
                       Такъ можетъ ли естественно случиться?
                       Что это? призракъ, иль дѣйствительность сама?
                       Какъ пудель мой становится и длиненъ и широкъ!
                       Онъ страшно такъ растетъ:
                       Нѣтъ, это на собаку не похоже!
             Какое въ домъ занесъ я привидѣнье?
             Ужъ видъ имѣетъ онъ гиппопотама,
             Глаза горятъ, оскалилися страшно зубы.
             О, знаю вѣрно я тебя!
             На полуадское отродіе такое
             Пригоденъ Соломоновъ ключъ
             Духи (въ коридорахъ). Тамъ внутри одинъ попался.
                       Вы держитеся поближе,
                       Но никто за нимъ не слѣдуй!
                       Какъ лиса въ капканѣ тутъ
                       Старая рысь адская томится.
                       Но, вниманье!
                       Вейтесь вы туда-сюда.
                       Книзу, вверхъ,-- онъ отвертится,
                       И коль сможете помочь,
                       Вы его не покидайте!
                       Вѣдь не мало дѣлалъ онъ
                       Всѣмъ намъ на угоду.
             Фаустъ. Я, первое, чтобъ встрѣтить звѣря.
             Къ заклятью четырехъ прибѣгну:
                       Саламандра должна запылать,
                       Ундина должна навиваться,
                       Сильфида исчезнуть,
                       А кобольдъ трудиться.
   
             Кто не позналъ
             Стихій,
             Ихъ силу
             И свойства,
             Надъ духами тому
             Владыкою не быть.
   
                       Исчезни пламенемъ
                       Ты, саламандра!
                       Разлейся, зажурчи.
                       Ундина!
                       Красою метеора засвѣтись,
                       Сильфида!
                       Внеси въ домъ помощь.
                       Incubus! Incubus!
                       Ты появись и заключи все!
   
             Ничто изъ четырехъ
             Тутъ въ звѣрѣ не сидитъ.
             Лежитъ совсѣмъ спокойно, скалить зубы на меня;
             Не припишетъ ему еще я боли.
             Услышишь отъ меня
             И посильнѣе заклинанье!
   
                       Если, пріятель,
                       Пришлецъ ты изъ ада.
                       На знаменье это взгляни,
                       Передъ которымъ вы и
                       Гнутъ черныя всѣ силы!
   
             Уже на немъ вздувается щетина.
   
                       Отверженное существо!
                       Что прочесть ты можешь,
                       Въ вѣкахъ нерожденнаго,
                       Неизреченнаго,
                       Во небесахъ во всѣхъ излитаго
                       Пронзеннаго преступно?
   
             За печь онъ загнанъ.
             Вздувается, какъ слонъ,
             Пространство все собою заполняетъ,
             Разлиться хочетъ онъ въ туманъ.
             Ты къ потолку не подбирайся!
             Ложись у ногъ владыки своего!
             Ты видишь, не пуста моя угроза.
             Спалю тебя огнемъ святымъ!
             Не жди
             Ты трижды пламенѣющаго свѣта!
             Не жди
             Изъ даръ моихъ сильнѣйшей!

(Мефистофель, по мѣрѣ, какъ расходится туманъ, выступаетъ изъ-за печи, одѣтый Странствующимъ схоластомъ.)

             Мефистофель. Къ чему шумъ этотъ? Чѣмъ могу служить я господину?
             Фаустъ. Такъ вотъ что въ пуделѣ сидѣло!
             Схоластъ бродячій? Казусъ пресмѣшной.
             Мефистофель. Ученому поклонъ мой мужу!
             Потѣть порядкомъ вы заставили меня.
             Фаустъ. Какъ звать тебя?
             Мефистофель. Вопросъ, сдается, мелокъ для того
             Кто такъ ужъ презираетъ слово,
             Ото всего, что кажется далекъ
             И только въ суть вещей взоръ устремляетъ.
             Фаустъ. У васъ вѣдь, господа, всю суть
             Обыкновенно можно въ имени прочесть,
             Гдѣ знать себя она даетъ ужъ очень ясно,
             Зовутъ ли богомъ васъ мушинымъ, искусителемъ, лукавымъ.
             Ну, хорошо! Однако, кто же ты?
             Мефистофель. Часть силы той,
             Что вѣчно хочетъ зла и вѣчно доброе творитъ.
             Фаустъ. Что разумѣется въ загадкѣ этой?
             Мефистофель. Я духъ, который отрицаетъ постоянно,
             И въ этомъ правъ; вѣдь все, что возникаетъ,
             Достойно разрушенья,
             А потому-то лучше было бъ ничему но возникать.
             Итакъ, все то, что вы грѣхомъ,
             Погибелью, короче, зломъ зовете,
             Моя и есть стихія.
             Фаустъ. Себя зовешь ты частью, а стоишь все жъ цѣлымъ предо мной?
             Мефистофель. Высказываю правду скромную тебѣ я.
             Коль человѣкъ, міръ этотъ маленькій, дурацкій,
             Себя за цѣлое обычно принимаетъ,
             То я часть части той, которая къ началѣ все была,
             Часть тьмы, что свѣтъ себѣ родила,
             Тотъ гордый свѣтъ, что съ ночью-матерью теперь
             О старомъ санѣ, о пространствѣ споритъ,
             И безуспѣшно все: какъ ни стремится онъ, а кое жъ,
             Задержанный тѣлами, пѣнится у тѣлъ,
             Изъ тѣлъ исходитъ, красоту даетъ тѣламъ
             И тѣло же ему дорогу преграждаетъ;
             Надѣюсь, такъ протянется не долго,
             Съ тѣлами жъ вмѣстѣ и погибнетъ онъ.
             Фаустъ. Теперь обязанность почтенную твою я знаю!
             Большаго ничего не можешь уничтожить ты,
             Такъ въ маломъ принимаешься за это дѣло.
             Мефистофель. И многаго, конечно, тутъ не сдѣлать.
             То, что себя тому ничто противопоставляетъ,
             То нѣчто, неуклюжій этотъ міръ,
             Ужъ сколько я ни принимался,
             Не зналъ, какъ до него добраться
             Съ волненьемъ, бурями, трясеніемъ, пожаромъ;
             Въ концѣ концовъ покойными земля и небо пребываютъ.
             Съ проклятымъ же добромъ скотами и отродьемъ человѣчьимъ,
             Съ тѣмъ справы нѣтъ ужъ никакой.
             Вѣдь сколькихъ я похоронилъ!
             Все новая, все свѣжая кровь въ обращеньи.
             И такъ идетъ все дальше, въ бѣшенство придешь:
             Изъ воздуха, изъ водъ, изъ нѣдръ земли
             По тысячамъ зачатки выдыбаютъ,
             Въ сухой средѣ, въ сырой, на холодѣ, въ теплѣ!
             И если бы я пламени себѣ не предоставилъ,
             То для меня бъ особаго мѣстечка не осталось,
             Фаустъ. Такъ, вѣчно жизненной ты силѣ,
             Творящей благодатно,
             Свой дьявольскій кулакъ холодный кажешь.
             Его сжимая злостно, но напрасно!
             Другое что начать попробуй,
             Хаоса странный сынъ!
             Мефистофель. Дѣйствительно, подумать надо намъ
             Въ другой разъ поподробнѣе объ этомъ.
             Теперь же мнѣ нельзя ли удалиться?
             Фаустъ. Зачѣмъ, не вижу, спрашиваешь ты.
             Я познакомился съ тобой теперь;
             Такъ посѣщай меня, какъ ты захочешь.
             Окно вотъ, тутъ вотъ дверь,
             Труба печная тожъ тебѣ открыта.
             Мефист. Признаться надо, выбраться отсюда
             Препятствіе есть небольшое для меня:
             Вонъ заклинаніе, у вашего порога.
             Фаустъ. Тебя тревожить пентаграмма?
             Скажи же мнѣ ты, ада сынъ,
             Тебя коль это вяжетъ, какъ же ты вошелъ?
             Какъ духъ такой въ обманъ попался?
             Мефистофель. Всмотритесь хорошенько,
             Начерчена она не ладно: уголокъ одинъ,
             Кнаружѣ, видишь ли, открыть немного.
             Фаустъ. Тутъ случай угодилъ! Итакъ,
             Ты плѣнникомъ являешься моимъ?
             Какъ будто вышло и удачно!
             Мефист. Какъ пудель вскакивалъ, то не замѣтилъ ничего,
             Теперь же дѣло видъ другой имѣетъ:
             Изъ дома чорту не убраться.
             Фаустъ. Но почему жъ въ окно ты не выходишь?
             Мефистофель. Законъ для привидѣній и чертей
             Гдѣ прошмыгнули, тамъ и выбирайся.
             Свободны въ первомъ, во второмъ рабы мы.
             Фаустъ. У ада самого свое есть право?
             Мнѣ это нравится! и договоръ, пожалуй, съ вами,
             Гляди и крѣпкій, заключитъ возможно, господа?
             Мефистофель. Обѣщано что будетъ, полностью получишь,
             Тутъ ничего не оттягаютъ у тебя.
             Но вкороткѣ нельзя всего обнять.
             Объ этомъ потолкуемъ вскорѣ;
             Теперь же я прошу, и всепокорно.
             Меня на этотъ разъ уволитъ.
             Фаустъ. Останься же еще одну минуту,
             Чтобы понасказать чудесъ мнѣ.
             Мефист. Теперь меня ты отпусти! я скоро ворочусь.
             Тогда ты, сколько хочешь, спрашивай меня.
             Фаустъ. Я не гонялся за тобой,
             Ты въ путы самъ забрался:
             А дьявола держи, кто разъ его схватилъ!
             Его такъ скоро ужъ второй разъ не поймаешь.
             Мефист. Коли тебѣ угодно, я готовъ, пожалуй,
             Тутъ для компаніи тебѣ остаться;
             Но при условіи, чтобъ чарами моими
             Тебѣ достойно время скоротать.
             Фаустъ. Я буду радъ, что хочешь дѣлай,
             Чтобъ только чары были по душѣ.
             Мефистофель. Мой другъ, для вожделѣній ты
             За этотъ часъ получишь больше,
             Чѣмъ въ безразличьи годовомъ.
             Что дуги нѣжные тебѣ пѣть будутъ,
             Прекрасныя картины тѣ, что принесутъ съ собой,
             Не есть пустое колдовство:
             И обоняніе твое получитъ наслажденье,
             Затѣмъ и вкусъ ты усладишь,
             А тамъ и чувство въ восхищеніе придетъ.
             Приготовляться намъ заранѣе не нужно,
             Мы въ сборѣ всѣ -- ну, начинайте!
             Духи. Сгиньте, вы, темные
                       Своды надъ нами,
                       Выглянь сюда ты.
                       Чудный, привѣтливый,
                       Синій эѳиръ!
                       Темныхъ бы только
                       Не было тучъ!
                       Искрятся звѣздочки --
                       Солнца помягче
                       Свѣтятся въ нихъ.
                       Неба сыны,
                       Духа краса.
                       Рѣютъ въ эѳирѣ.
                       Мимо несутся;
                       Рвется за ними
                       Слѣдомъ душа;
                       Ленты одеждъ ихъ
                       Вьются игриво,
                       Кроютъ собою
                       Долы и кущи,
                       Милые гдѣ
                       Въ думѣ глубокой
                       На жизнь отдаются.
                       Куща у кущи!
                       Лозы въ побѣгахъ!
                       Гроздья нагрузли.
                       Валитъ въ чаны ихъ
                       Грузный нажимъ.
                       Вина въ потокахъ,
                       Пѣнясь по свѣтлымъ,
                       Цѣннымъ каменьямъ,
                       Брызжутъ, струятся.
                       Кинувъ высоты
                       Сзади себя,
                       Моремъ разлились.
                       Зелень холмовъ
                       Всю напояютъ.
                       Стаи пернатыхъ
                       Пьютъ наслажденье,
                       Къ солнцу летятъ.
                       Къ свѣтлымъ во встрѣчу
                       Тѣмъ островкамъ.
                       Что словно движутся,
                       Нѣжась на волнахъ,
                       Хоры гдѣ слышатся,
                       Хоры ликующихъ,
                       Полны гдѣ пажити
                       Люда, что пляшетъ,
                       Что разбредается
                       Весь на просторѣ;
                       Кто пробирается
                       Черезъ высоты,
                       Вплавь кто пускается
                       Черезъ озера,
                       Въ высь ли паритъ;
                       Всѣ они къ жизни,
                       Въ даль всѣ стремятся
                       Къ любящимъ звѣздамъ.
                       Къ нѣгѣ блаженства.
             Мефист. Онъ спитъ! Такъ хорошо, воздушные вы, нѣжные ребятки,
             Вы убаюкали его исправно;
             За этотъ я концертъ въ долгу у васъ.
             Не тотъ еще ты человѣкъ, чтобъ чорта придержать!
             Его обворожите сладкимъ сновидѣньемъ вы
             И въ море обольщеній погрузите!--
             Но, чтобы чары съ этого порога сбить,
             Зубъ крысы нуженъ мнѣ.
             Не долго заклинать придется:
             Ужъ вонъ шуршитъ одна, сейчасъ меня услышитъ
   
             Владыко крысъ, мышей,
             Лягушекъ, вшей, клоповъ и мухъ
             Тебѣ поди отважиться повелѣваетъ
             И этотъ вотъ порогъ, обгрызть.
             Гдѣ масломъ онъ его покроетъ --
             Л, ты уже и прискакала!
             Живѣй за дѣло! Уголокъ, что не давалъ мнѣ ходу.
             На самомъ переду торчитъ, вонъ съ краю.
             Грызни еще разокъ, вотъ и готово!
             Ну, Фаустъ, грезить продолжай, пока не свидимся опять'
             Фаустъ (просыпаясь). Я неужели вновь обмануть?
             И неужель порывъ, видѣньями богатый,
             Тѣмъ завершится, что налгалъ сонъ чорта мнѣ,
             Да пудель ускакалъ какой-то?
   

КАБИНЕТЪ.

Фаустъ. Мефистофель.

             Фаустъ. Стучатъ? Войдите! Кто меня опять намѣренъ мучить?
             Мефистофелъ. Я!
             Фаустъ. Пойди!
             Мефистофель. Сказать ты это долженъ трижды
             Фаустъ. Войди же!
             Мефистофель. Мнѣ ты нравиться такимъ.
             Съ тобою сладимся, надѣюсь, мы!
             Чтобъ мысли мрачныя твои прогнать,
             Являюсь дворяниномъ благороднымъ я,
             Одѣтъ весь въ красномъ съ золотой каймой,
             Изъ шелку каленого плащикъ.
             Перо пѣтушее на шляпѣ,
             Со шпагой острою и длинной
             И посовѣтую тебѣ, не разсуждая долго.
             Вотъ такъ ни! точно нарядиться,
             Чтобъ, развязавшись, на свободѣ,
             По опыту узнать, что жизнь такое.
             Фаустъ. Во всякомъ, вѣрно, платьѣ чувствовать я буду
             Всю муку узкой жизни на землѣ.
             Я слишкомъ старъ, чтобъ только забавляться.
             И молодъ слишкомъ, чтобъ желаній не имѣть.
             Что въ самомъ дѣлѣ міръ мнѣ можетъ дать?
             Превозмогать себя! Превозмогать ты долженъ!
             Вотъ вѣчная та пѣснь,
             Которая звучитъ у каждаго въ ушахъ.
             Которую всю нашу жизнь
             Поетъ намъ хрипло каждый часъ.
             Лишь съ ужасомъ я утромъ просыпаюсь.
             Слезами горькими готовъ я плакать.
             Что день увижу я. въ своемъ теченіи который
             Ни одного не выполнитъ желанья моего, ни одного.
             Упорною своей охулкой даже смутную надежду
             На радость всякую умалитъ
             И творчеству груди моей живой
             Житейскихъ тысячью кривляній помѣшаетъ.
             А ночь когда нисходить, и тогда
             Со страхомъ на постель приходится ложиться;
             И тамъ не будетъ мнѣ отдохновенья.
             Сны станутъ дикіе меня пугать.
             Ногъ, что живетъ въ моей груди.
             Всю взволновать въ ней можетъ глубину;
             Онъ, что дарить надъ всѣми силами моими.
             Наружу ничего не можетъ двинуть.
             И вотъ, существованье въ тягость мнѣ.
             Желанна смерть, жизнь ненавистна.
             Мефист. А все жъ смерть никогда вполнѣ пріятной гостьей не бываетъ!
             Фаустъ. Блаженъ, кому въ побѣдномъ блескѣ
             Она чело кровавымъ лавромъ обовьетъ.
             Кого вослѣдъ за бѣшенымъ порывомъ пляски
             Въ объятьяхъ дѣвушки отышетъ!
             О если бъ, восхищенный передъ мощью
             Высокаго я Духа бездыханнымъ палъ.
             Мефист. Я все же кто-то темнаго напитка
             Не выпилъ ночью той.
             Фаустъ. Шпіонство, кажется, твоя утѣха.
             Мефист. Я всесевѣдущъ, но мнѣ многое извѣстно.
             Фаустъ. Изъ страшнаго смятенья коль меня
             Извлекъ звонъ сладостно знакомый
             И чувствъ ребяческихъ послѣдокъ
             Коль обольстилъ отзвучьемъ радостныхъ временъ;
             То я проклятье шлю всему,
             Что душу путаетъ соблазномъ, ложью
             И ее въ печальную пещеру эту
             Слѣпительной и льстивой силой гонитъ!
             И, первое, будь проклято высокое то мнѣнье,
             Которымъ духъ себя опутываетъ самъ!
             Будь проклята слѣпительность явленья,
             Которое себя навязываетъ чувствамъ нашимъ!
             Будь проклято, въ мечтахъ что передъ нами лицемѣрить,
             Обманность славы, имени въ потомствѣ!
             Будь проклято, что льстить насъ, собственность ли то,
             Жена, ребенокъ, рабъ и плугъ!
             Проклятіе маммону, коль на отважныя дѣла
             Онъ насъ сокровищами движетъ
             Или для праздныхъ наслажденій
             Намъ стелетъ мягкую постель!
             Будь проклятъ ароматный сокъ лозы!
             Проклятье обаянью высшему любви!
             Будь проклята надежда, проклята будь вѣра!
             И, прежде всѣхъ, проклятіе терпѣнью!
             Хоръ духовъ (невидимо). О горе! Горе!
                       Разрушилъ ты его,
                       Прекрасный этотъ міръ,
                       Десницей мощной;
                       Онъ рушится, распался онъ!
                       И полубогъ его разбилъ!
                       Несемъ
                       Остатки мы въ Ничто
                       И плачемъ
                       Надъ красотой погибшей.
                       Могучѣе
                       Сыновъ земли ты,
                       Прелестнѣй вновь
                       Построй его,
                       Въ груди своей построй!
                       Путь новый жизненный
                       Начни
                       Ты съ яснымъ чувствомъ,
                       И пѣсни новыя
                       Вслѣдъ зазвучать!
             Мефистофель. Мои ребятки это.
                       Ты послушай.
                       Старчески умно какъ
                       Они на дѣло и веселье подбиваютъ,
                       Въ міръ широкій
                       Изъ уединенья.
                       Стынуть гдѣ и кровь и чувство,
                       Выманить тебя хотятъ.
   
             Ты перестань играть своею скорбью.
             Которая тебѣ, какъ коршунъ гложетъ жизнь!
             Вѣдь общество, и самое дурное, дастъ почувствовать тебѣ.
             Что человѣкъ ты и среди людей.
             Отнюдь не въ мысляхъ у меня
             Тебя со сволочью мѣшать.
             Не изъ великихъ я.
             Но пожелаешь ты со мной въ союзѣ
             Свои стопы направить въ жизни,
             Охотно такъ устроюсь я.
             Чтобъ съ мѣста быть твоимъ,
             Тебѣ товарищемъ я буду
             И, сели угодить удастся.
             Слугой тебѣ, рабомъ. (тебя?
             Фаустъ. И что взамѣнъ я долженъ сдѣлать для
             Мефистофелъ. До этого тебѣ еще далеко.
             Фаустъ. Нѣтъ, нѣтъ! Вѣдь дьяволъ эгоистъ
             И Бога-ради не легко
             Полезное что сдѣлаетъ другому.
             Высказывай условіе ты ясно!
             Слуга такой опасность вноситъ въ домъ.
             Мефистофель. Я обяжусь быть здѣсь къ твоимъ услугамъ;
             Кивнешь, покоя, отдыха я знать не буду.
             Когда же тамъ мы встрѣтимся съ тобой,
             То для меня ты будешь дѣлать то же.
             Фаустъ. Ну, это тамъ меня заботить мало;
             Разъ этотъ свѣтъ ты разгромишь,
             Другой пусть послѣ создастся.
             Земля мнѣ эта радостей источникъ.
             Моимъ страданьямъ это солнце свѣтитъ;
             Разъ съ ними я смогу разстаться.
             Случайся тамъ, что хочетъ иль что можетъ,
             О томъ я ничего и слышать больше не хочу;
             И впредь любить ли будутъ, или ненавидѣть,
             И есть ли тоже въ сферахъ тѣхъ
             И низьменность, и высь.
             Мефистофель. Отважиться ты въ этомъ смыслѣ можешь,
             Ты обяжись! на этихъ дняхъ
             Мои ты чары съ радостью увидишь:
             Я дамъ тебѣ. чего еще не видѣлъ человѣкъ,
             Фаустъ, Что хочешь дать ты. чортъ бѣдняга?
             Духъ человѣческія, въ его стремленіи высокомъ,
             Тебѣ подобнымъ развѣ былъ когда постигнуть?
             Да, у тебя есть пища, что не насыщаетъ,
             Есть золото червонное, которое, какъ ртуть,
             Не преставая, разбѣгается къ твоей рукѣ;
             Игра, въ которой выигрыша нѣтъ,
             Есть дѣвушка, что на груди моей
             Уже глазами уговоръ ведетъ съ, сосѣдомъ;
             Прекрасная боговъ услада -- честь,
             Что исчезаетъ словно метеоръ --
             Ты укажи мнѣ плодъ, гніющій прежде, чѣмъ сорвешь его,
             Деревья, что листву зеленую мѣняютъ каждый день!
             Мефистоф. Такое порученье не страшитъ меня.
             Сокровищами я могу служить такими.
             Но, милый другъ, настанетъ тоже время,
             Что захотимъ полакомиться чѣмъ хорошимъ на спокоѣ мы.
             Ф пустъ. Коль, успокоившись когда, на ложе нѣги лягу я,
             Пусть будетъ тотчасъ же покончено со мной;
             Коль сможешь, подольстившись, такъ меня ты оболгать,
             Чтобъ самъ себѣ поправиться я могъ,
             И сможешь наслажденьемъ обмануть:
             Будь то моимъ послѣднимъ днемъ!
             Въ закладъ побиться предлагаю!
             Мефистофель. Согласенъ!
             Фаустъ. По рукамъ!
             Когда мгновенію скажу:
             Помедли, ты прекрасно такъ!
             Тогда ты можешь на меня оковы наложить,
             Тогда готовъ охотно я погибнуть!
             Тогда пусть колоколъ ударитъ погребальный,
             Тогда отъ службы ты свободенъ,
             Пусть остановятся часы, пусть стрѣлки упадутъ.
             Пусть сгинетъ время для меня!
             Меф, Обдумай хорошенько, не забудемъ это мы
             Фаустъ. На то имѣешь полное ты право.
             Не зарвался я въ увлеченіи преступномъ:
             Коль разъ коснѣю я, я рабъ.--
             Твой или чей. мнѣ безразлично.
             Мефистоф. Сегодня же, сейчасъ, на докторскомъ пиру
             Слуги обязанность свою примусь я исполнять,
             Одно лишь! я, на случай живота и смерти.
             Себѣ строкъ пару попрошу.
             Фаустъ. Ты тоже писанаго требуешь, педантъ?
             Ты мужа, слова мужа не знавалъ еще?
             Неужли не довольно, что мною сказанное слово
             Должно навѣкъ моей судьбою управлять?
             Міръ не несется ль бѣшено впередъ во всѣхъ теченьяхъ?
             Меня же обѣщаніе одно удерживать должно?
             По обольщенье это вложено намъ въ сердце.
             Кто бъ пожелалъ быть отъ него свободнымъ
             О, счастливъ, вѣрность чистую въ груди кто соблюдаетъ.
             Ни о какой онъ жертвѣ никогда не будетъ сожалѣть!
             Но все жъ пергаментъ писаный съ печатью,
             Есть привидѣніе, котораго страшатся всѣ;
             Тутъ слово подъ перомъ ужъ умираетъ,
             Власть принимаютъ воскъ и кожа.
             Чего, злой духъ, ты хочешь отъ меня?
             Желѣза, мрамора, пергамента, бумаги?
             Писать мнѣ грифелемъ, перомъ или рѣзцомъ?
             Тебѣ предоставляю полный выборъ.
             Мефист. Охота же тебѣ сейчасъ ужъ горячо такъ
             Чрезъ мѣру въ ходъ пускать свою велерѣчивость!.
             Вѣдь всякій лоскутокъ хорошъ.
             Подпишешься ты капелькою крови.
             Фаустъ. Коль этого вполнѣ съ тебя довольно будетъ,
             То на кривляньи этомъ и покончимъ.
             Мефистофель. О, кровь совсѣмъ особый сокъ.
             Фаустъ. Не бойся только, что нарушу обязательство я это!
             Всѣхъ силъ моихъ стремленье
             Въ томъ именно, что обѣщаю я:
             Занесся слишкомъ я высоко;
             Лишь ни ряду съ тобою мѣсто мнѣ.
             Великій духъ мной пренебрегъ.
             Передо мною замыкается природа.
             Нить мышленія порвалась.
             Мнѣ знанье всякое давно претитъ.
             Давай пылающія страсти паши
             Въ пучинахъ чувственности утолять!
             Въ невѣдомыхъ еще волшебныхъ сѣняхъ
             Да будетъ уготовано сейчасъ намъ всяческое чудо!
             Въ шумъ времени мы ринемся съ тобою.
             Въ событіи перекаты!
             Пускай тамъ боль и наслажденье,
             Удача и досада вволю
             Чредуются между собой:
             Мужъ неустанностью одной себя являетъ,
             Мефист. Вамъ не поставлены ни цѣль, ни мѣра.
             Коль правится вамъ лакомиться всюду,
             Хватать съ налету что нибудь --
             И наслаждайтесь на здоровье!
             Хватайте только, не робѣя!
             Фаустъ. Но слышишь ли, о радости нѣтъ рѣчи.
             Я опьяненію, болѣзненнѣйшей я усладѣ отдаюсь.
             Влюбленной ненависти и живительной тоскѣ.
             Отъ жажды знанья исцѣлившись, грудь моя
             Ни для какой впредь боли замыкаться не должна;
             И человѣчеству всему на долю что дано схватить,
             Тѣмъ насладиться я хочу въ самомъ себѣ,
             Своимъ хочу я духомъ высшее въ немъ, глубочайшее
             Взвалить на грудь мою его и блага, и страданья,
             И личное такъ существо мое до существа его расширить,
             И такъ же, какъ оно, крушиться наконецъ.
             Мефистофель. Повѣрь ты мнѣ, который тысячу лѣтъ не одну
             Ужъ эту пищу жесткую жуетъ,
             Что ни единый человѣкъ отъ колыбели я до гроба
             Не переваритъ старыхъ тѣхъ дрожжей!
             Ты брату нашему повѣрь, все это въ цѣломъ
             Для Бога сдѣлано для одного!
             Онъ обрѣтается въ сіяніи вѣчномъ.
             Насъ удалилъ во тьму, а вамъ
             Пригодны день и ночь одни лишь.
             Фаустъ. Но я хочу.
             Мефист. Пріятно слышать!
             Но одного боюсь я только:
             Искусство долго, время коротко
             Я бъ полагалъ, отдаться вамъ въ науку.
             Съ поэтомъ въ соглашенье вы войдите!
             Поносится пусть въ мысляхъ этотъ господинъ
             И благородныя всѣ свойства
             Нагромоздитъ вамъ на почтенное чело:
             Льва мужество,
             Оленя быстроту,
             Кровь огневую итальянца.
             Упорство сѣвера;
             Пусть вамъ отыщетъ тайну онъ.
             Великодушіе съ лукавствомъ какъ соединять
             И какъ, съ горячностью порывовъ юныхъ,
             Влюбиться намъ по установленному плану.
             Такого господина знать мнѣ бъ самому хотѣлось,
             Назвалъ бы господиномъ микрокосмомъ я его.
             Фаустъ. Что жъ и такое, если невозможно мнѣ
             До человѣчности вѣнца добиться.
             Къ которому стремятся чувства всѣ?
             Мефист. Въ концѣ концовъ ты то, что есть ты.
             Надѣнь парикъ съ миньонами кудрей,
             Поддѣнь ты подъ ногу каблукъ аршинный --
             Останешься все тѣмъ же, что ты есть.
             Фаустъ. Я чувствую, напрасно на себя нагромоздилъ я
             Сокровища всѣ человѣческаго духа,
             И я когда усядусь, наконецъ,
             То новой силы никакой не потечетъ во мнѣ:
             Не сталъ ни на волосъ я выше
             И ближе къ безконечному но сталъ.
             Мефист. Мой господинъ хорошій, смотрите на вещи вы,
             Какъ именно на нихъ всѣ смотрятъ:
             Намъ дѣйствовать умнѣе нужно тутъ,
             Пока отъ насъ не скрылась жизни радость.
             Кой чортъ! вѣдь руки же и ноги,
             И голова, и з..... твои!
             А все, чего вкусить удастся мнѣ,
             То разкѣ менѣе мое?
             Коль заплатить могу за шесть я жеребцовъ.
             Ихъ силы развѣ не мои?
             Я понесусь и буду человѣкъ заправскій,
             Но какъ о двадцати бы четырехъ ногахъ.
             И потому живѣй! Брось всякое раздумье,
             И прямо въ самый свѣтъ! Я говорю тебѣ:
             Тотъ молодецъ, который тонко размышляетъ --
             Что скотъ, когда его по высохшему лугу
             Злой водитъ духъ, кружа на томъ же мѣстѣ,
             А вкругъ него лежитъ прекрасный лугъ зеленый.
             Фаустъ. А какъ же мы начнемъ?
             Мефист. Сейчасъ уйдемъ отсюда.
             Вѣдь это мѣсто создано для пытки!
             Какая жъ это жизнь,
             Себя и ребятишекъ скукой изводить!
             Сосѣду толстобрюху это предоставь!
             Что за охота мучиться тебѣ солому молотить?
             Вѣдь лучшее, что знать ты можешь,
             Сказать ребятамъ по посмѣешь ты.
             Сейчасъ одинъ сюда идетъ, я слышу!
             Фаустъ. Не въ состояніи его я видѣть.
             Мефист. Бѣдняга мальчикъ ждетъ давно.
             Ему нельзя уйти дать, не утѣшивъ.
             Дай мантію и шапку мнѣ твою;
             Костюмъ такой къ лицу мнѣ долженъ быть прелестно.
             Теперь ты предоставь все остроумью моему!
             (Переодѣвается.) Мнѣ четверть часика довольно будетъ;
             А ты пока къ поѣздкѣ славной приготовься!

(Фаустъ уходитъ. Мефистофель въ длинномь платьѣ Фауста.)

             Мефист. Пренебреги ты только разумомъ, наукой,
             Сей высочайшей мощью человѣка,
             Въ дѣлахъ, слѣпящихъ умъ и полныхъ чаръ
             Дай только духу лживому притти тебѣ на помощь.
             Тогда ты мой ужъ безусловно!--
             Судьбой данъ духъ ему,
             Что необузданно стремится все впередъ,
             Въ поспѣшности стремленія чрезмѣрной
             Пересягаетъ радости земныя.
             Его сквозь жизнь я дикую.
             Сквозь плоскую ничтожность протащу;
             Барахтаться онъ будетъ у меня, и цѣпенѣть, и липнуть;
             При ненасытности его, питье и ивства
             Носиться будутъ передъ жадными его устами;
             Молить объ утоленіи онъ будетъ тщетно,
             И если бъ даже чорту онъ ужъ не отдался,
             То все жъ бы долженъ былъ погибнуть.

(Входитъ ученикъ).

             Ученикъ. Я здѣсь еще недавно,
             И, полонъ преданности, я пришелъ
             Поговорить и познакомиться съ тѣмъ мужемъ,
             Котораго мнѣ называютъ всѣ съ почтеньемъ.
             Мефист. Учтивость ваша очень радуетъ меня.
             Вы человѣка видите такого же, какъ многіе другіе.
             Вы вообще, ужъ осмотрѣлись здѣсь?
             Ученикъ. Я васъ прошу, займитесь мной!
             Пришелъ со всей я доброй волей,
             И съ деньгами кое-какими, кровью молодой:
             Меня мать неохотно отпускала;
             Мнѣ вдалекѣ здѣсь научиться бъ дѣльному чему хотѣлось.
             Мефист. Тутъ именно вы къ настоящемъ мѣстѣ.
             Ученикъ. А откровенно, ужъ хотѣлось бы отсюда вонъ опять:
             Въ стѣнахъ, въ покояхъ этихъ мнѣ
             Совсѣмъ не по душѣ.
             Ужъ очень замкнуто кругомъ,
             Ни зелени какой, ни деревня не видно,
             А въ залахъ, на скамьяхъ теряю я
             Способность слышать, видѣть, думать.
             Мефист. Все дѣло лишь въ привычкѣ.
             Такъ, матернюю грудь ребенокъ
             Въ началѣ не сейчасъ охотно принимаетъ,
             Но скоро съ удовольствіемъ питается онъ ею.
             И вы на груди мудрости, такъ, съ каждымъ днемъ
             Все больше зариться начнете.
             Ученикъ. У ней на шеѣ съ радостью готовъ повиснуть,
             Скажите лишь, пробраться какъ туда?
             Мефист. Вы объявите, дальше не ходя,
             Какой вы изберете факультетъ?
             Ученикъ. Мнѣ бъ поученѣй быть хотѣлось,
             Желалось бы обнять, что есть
             И на землѣ и бъ небесахъ,
             Науку и природу.
             Мефист. Вы на пути тугъ вѣрномъ: только
             Давать себѣ вы развлекаться не должны.
             Ученикъ. Я отдаюсь душой и тѣломъ;
             Конечно, было бы пріятно мнѣ имѣть
             Свободы нѣсколько и развлеченья
             Въ чудесные дни праздничные лѣтомъ.
             Мефист. Вы пользуйтеся временемъ, оно уходить быстро;
             Выигрывать его порядокъ васъ научитъ.
             И потому вамъ посовѣтую, другъ дорогой,
             Collegium logicum сначала.
             Тутъ хорошо вамъ духъ отдрессируютъ,
             Зашнуровавъ въ испанскія колодки,
             Чтобъ впредь онъ осторожнѣй пробирался
             Проторенной дорогой мысли,
             А не блуждалъ бы вкривь и вкось,
             Какъ огонекъ болотный.
             Потомъ не мало дней учить насъ будутъ,
             Что для того, съ чѣмъ прежде сразу мы, свободно,
             Справлялись, какъ съ ѣдою и питьемъ,
             Необходимо "разъ! два! три!"
             Мысль фабрикуется, извѣстно,
             Какъ мастерская ткань на станѣ, тысячу гдѣ нитей
             Одинъ нажимъ ноги въ движеніе приводить;
             Снуютъ взадъ и впередъ гдѣ челноки.
             Текутъ невидимо гдѣ нити, и одинъ ударъ
             Гдѣ тысячу сплетеній выбиваетъ.
             Философъ вотъ; онъ входить и доказываетъ вамъ.
             Что это быть должно бы такъ;
             Вотъ такъ-то первое, второе такъ-то,
             А потому и третье и четвертое вотъ такъ;
             А не было бы перваго, второго,
             Не быть бы никогда ужъ третьему съ четвертымъ.
             Ученики всѣ это цѣнятъ повсемѣстно,
             Ткачами же не сдѣлались они однако,
             Познать и описать кто хочетъ что живое,
             Старается сначала духъ оттуда выгнать:
             Тогда всѣ части у него въ рукѣ.
             Лишь не хватаетъ, жаль, духовной связи!
             Владѣть природою, encheiresin naturae, это химія зоветъ
             Въ издѣвку надъ собой, и какъ, не упасть.
             Ученикъ. Я не совсѣмъ могу вотъ васъ понять,
             Меф. О, все въ ближайшемъ времени пойдетъ на я адъ,
             Когда нее редуцировать научитеся вы
             И все классифицировать, какъ должно.
             Ученикъ. Отъ этого это всего такъ глупо чувствую себя я,
             Какъ будто жерновъ въ головѣ вертятся.
             Мефист. Затѣмъ, и напередъ всего другого,
             За метафизику приняться нужно намъ!
             Смотрите, надо вамъ глубокомысленно схватить.
             Что не вмѣщается въ мозгу у человѣка:
             На все, войдетъ ли что въ него иль не войдетъ.
             Великолѣпное имѣется къ услугамъ слово.
             Сперва, однако, въ это полугодье
             Поприглядитеся къ порядку вы!
             Пять каждый день у васъ уроковъ:
             На мѣстѣ будьте, только колоколъ ударить!
             Но прежде хорошенько приготовьтесь,
             Параграфы всѣ заучите хорошенько,
             Чтобъ лучше было видно вамъ потомъ,
             Что скажетъ онъ, лишь въ книгѣ что стоитъ.
             Но все жъ записывать старайтесь вы,
             Какъ если бъ диктовалъ Самъ Духъ Святой.
             Ученикъ. Вамъ не придется дважды это говорить!
             Себѣ я представляю, какъ оно полезно.
             Вѣдь чернымъ что по бѣлому имѣешь,
             Спокойно можно то домой унесть.
             Мефист. Но выбирайте жъ факультетъ!
             Ученикъ. Къ ученью о правахъ приладиться я не могу.
             Мефист. Не очень это я поставлю вамъ въ вину;
             Я знаю, какъ стоитъ съ ученьемъ этимъ дѣло.
             Законы и права въ наслѣдство переходить,
             Какъ вѣчная болѣзнь какая;
             Волочатся они изъ поколѣнья въ поколѣнье.
             Изъ мѣста къ мѣсту движутся тихонько;
             Безсмыслицей становится разумность, тяготой благодѣянье;
             Бѣда тебѣ, что внукомъ ты ни свѣтъ явился!
             О правѣ же, что родилося съ нами,
             О томъ, увы, нѣтъ никогда вопроса.
             Ученикъ. Усилили еще мое вы отвращеніе,
             О, счастливъ тотъ, кто поучается у васъ!
             Чуть не готовъ ужъ теологію я изучать,
             Мефист. Мнѣ не хотѣлось бы насъ въ заблужденіе вводить.
             Что до науки этой, трудно въ ней
             Избѣгнуть ложнаго пути --
             Такъ много скрытаго тамъ яда,
             И отъ лѣкарства ты едва лишь отличишь его.
             Тутъ тоже вамъ всего ужъ лучше слушать одного
             И на учителя словахъ готовымъ быть поклясться.
             Мы въ цѣломъ -- слонъ держитесь.
             Тогда чрезъ вѣрныя врата
             Вы въ храмъ познанья точнаго войдете.
             Ученикъ. Понятіе однако быть должно при словѣ.
             Меф. Такъ, такъ! Но слишкомъ ужъ опасливо себя не должно мучить;
             Вѣдь именно понятій не хватаетъ гдѣ.
             Тамъ во время всегда и подвернется слово.
             Словами превосходно можно спорить,
             Соорудить систему на словахъ;
             Въ слова и вѣрить можно превосходно,
             Отъ слова іоты не урѣжешь.
             Ученикъ. Простите, я задерживаю васъ вопросами своими,
             Но утруждать еще Приходится мнѣ васъ.
             О медицинѣ тоже вѣскаго словечка
             Не скажете ль вы мнѣ?
             Три года время небольшое.
             А поле-то, о Боже! очень ужъ пространно.
             Когда жъ хоть легкое имѣешь указанье,
             Тогда все жъ чувствуешь себя ты дальше по пути.
             Меф. (про себя.) Ну, тонъ сухой пріѣлся мнѣ, опять
             За дьявольскую роль приняться надо хорошенько.
             (Громко.) Схватить легко духъ медицины:
             Насквозь вы изучите свѣтъ большой и малый.
             Чтобъ дать въ концѣ концовъ всему
             Идти себѣ какъ то угодно будетъ Богу.
             Напрасно по ученому вокругъ да около витать,
             Научится тому лишь всякъ, чему онъ можетъ научиться;
             Минуту жъ улучить умѣетъ кто,
             Тотъ настоящій человѣкъ.
             Сложенья вы хорошаго довольно,
             И въ смѣлости у васъ не будетъ недостатка,
             А если только сами довѣряете себѣ вы,
             Вамъ станутъ довѣрять другія души.
             Особенно жъ учитесь женщинъ въ руки забирать;
             Ихъ вѣчные и охъ и ахи
             На тысячу ладовъ,
             Однимъ путемъ всѣ поддаются излѣченью;
             И коль на половину только держите себя степенно вы
             Со всѣми ими дѣло ваше въ шляпѣ.
             Сначала нѣкій титулъ долженъ имъ довѣріе вселить.
             Что наше, молъ, искусство превосходитъ многія искусства;
             Потомъ для перваго пріема вы хватайтесь
             За всѣ тѣ штучки, вкругъ которыхъ годы многіе кружитъ другой:
             Пожать сумѣйте пульсикъ хорошенько,
             И, съ плутовской горячностью во взорѣ,
             Берите ихъ за гибкій станъ свободно,
             Чтобъ справиться, шнуровка не туга ли.
             Ученикъ. Вотъ это ужъ пригляднѣй! Видишь все, же, гдѣ и какъ.
             Мефист. Сѣра, другъ дорогой, теорія всегда,
             А зелено златое древо жизни.
             Ученикъ. Клянусь, я словно какъ ко снѣ.
             Могу ли разъ еще васъ я обезпокоить.
             И вашей мудрости всю глубину услышать?
             Мефист. Что въ силахъ, я съ охотою исполню.
             Ученикъ. Я не могу никакъ уйти отсюда,
             Еще я долженъ дать свою вамъ книжку.
             Мнѣ этотъ знакъ расположенья окажите.
             Мефист. Очень хорошо!

(Пишетъ въ записную книжку и передаетъ ему.)

             Ученикъ (читаетъ.) Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum,

(Почтительно закрываетъ книжку и откланивается.)

             Мефист. Послѣдуй только старому сему ты изреченью, да кумѣ моей, змѣѣ,
             Навѣрно, будетъ время, при твоемъ богоподобьи страхъ тебя возьметъ!

Фаустъ входитъ.

             Фаустъ. Куда жъ теперь пойдемъ?
             Мефист. Куда тебѣ угодно.
             Увидимъ малый, а потомъ большой мы свѣтъ.
             Съ какою радостью, какою пользой
             Прожжешь въ гульбѣ ты этотъ курсъ!
             Фаустъ, Но мнѣ, при длинной бородѣ,
             Повадки легкой въ жизни не хватаетъ.
             Мнѣ этотъ опытъ не удастся: никогда
             Приладиться я къ свѣту не умѣлъ.
             Передъ другими чувствую себя такимъ я малымъ.
             Всегда въ смущенье приходить я буду.
             Мефист. Наладится все, другъ хорошій мой;
             Себѣ коль скоро довѣряешь ты, то жить умѣешь.
             Фаустъ. Я какъ же выйдемъ мы изъ дому?
             Гдѣ лошади твои, слуга и экипажъ?
             Мефист. Раскинемъ плащъ мы только,
             И понесетъ по воздуху онъ насъ.
             При этомъ шагѣ смѣломъ ты съ собой
             Большой поклажи только не бери;
             Немножко воздуху горячаго я изготовлю,
             И ловко насъ подниметъ съ этой онъ земли,
             А станемъ легче мы, дойдемъ мы быстро кверху.
             Я поздравляю съ новымъ жизненнымъ путемъ тебя.
   

АУЕРБАХОВЪ ПОГРЕБЪ ВЪ ЛЕЙПЦИГѢ.

Попойка веселой компаніи.

             Фрошъ. Никто ни пить не хочетъ, ни смѣяться?
             Я научу васъ корчить рожи!
             Сегодня вы что мокрая солома,
             А то всегда огонь горючій.
             Брандеръ. Все за тобой; не выкинешь ты ничего,.
             Ни глупости какой, ни свинства.
             Фрошъ (Выливаетъ стаканъ вина ему ни голову.) Такъ на-жъ тебѣ то и другое!
             Брандеръ. Ну я свинья свиньей!
             Фрошъ. Да вы же этого желали!
             Зибель За дверь, затѣетъ ссору кто!
             Грудь на распашку, круговую пой.
             Реви и пей! Ну! холла! хо!
             Альтмайеръ. Бѣда моя! пропалъ!
             Гдѣ вата! уши надорветъ дѣтина.
             Зибелъ. Въ отвѣть коль своды загудѣли.
             Тутъ только и восчувствуешь ты баса силу.
             Фрошъ. Ну, ладно! вонъ того, кто обижаться станетъ!
             А! тара, лара, да!
             Альтмайеръ. А! тара, лара, да!
             Фрошъ. Настроены всѣ глотки. (Поетъ.)
             Священная-то, милая, имперія-то Римская,
             Какъ только держится она?
             Брандеръ. Фу, гадкая! Фу, политическая пѣсня!
             Пѣснь скверная! Благодарите Бога каждое вы утро,
             Что нѣтъ нужды о Римской намъ имперіи пещись!
             Я благодатію большой, по крайности, считаю.
             Что я по императоръ и не канцлеръ.
             Однако же и намъ нельзя быть безъ главы;
             Давайте выбирать мы Папу.
             Вы знаете, какая добродѣтель
             Рѣшаетъ дѣло тутъ и виситъ человѣка.
             Фрошъ (поетъ). Взвейся ты, соловушко сударикъ
             Милой передай поклоновъ тысячъ десять.
             Зибель. Поклоны милой? нѣтъ! И слышать не хочу!
             Фрошъ. Поклонъ ей. милой, поцѣлуй! Мнѣ ты не запретишь!
             (Поетъ.) Задвижку прочь! въ тиши ночной.
                       Задвижку прочь! дружокъ не спитъ.
                       Задвижку на запоръ! когда забрезжетъ утро.
             Зибель. Да, пой ты, пой, хвали и славь ее!
             Ужъ посмѣюсь въ свое я время.
             Меня вотъ провела, съ тобой поступитъ такъ же.
             Въ дружки бъ ей домового раздобыть!
             Пусть напроказитъ съ ней на перекресткѣ;
             Козлу бы старому съ Блоксбёрга по пути
             Въ галопъ еще ей доброй ночи проблеять!
             Л молодецъ, заправской плоти, крови.
             Для дѣвки этой жирно будетъ.
             И слышать о поклонѣ не хочу,
             Вотъ развѣ окна ей разбить.
             Брандеръ (ударяя по столу). Вниманіе! вниманье!
             Слушаться меня!
             Вы, господа, признайтесь, я умѣю жить:
             Влюбленные сидятъ тутъ люди,--
             Какъ званью подобаетъ ихъ, для доброй ночи.
             Въ честь ихъ дать долженъ что-нибудь я.
             Вниманье! Пѣснь новѣйшаго покроя!
             Припѣвъ давайте дружно, разомъ!
             (Поетъ.) Жила на погребѣ въ гнѣздѣ разъ крыса.
                       Жила жиркомъ, да маслицемъ однимъ.
                       Себѣ она, какъ докторъ Лютеръ,
                       Брюшко изрядное наѣла.
                       Поставила кухарка яду ей;
                       Такъ стало тѣсно ей на свѣтѣ,
                       Любовь забралась въ тѣло словно.
             Хоръ (восторженно). Любовь забралась въ тѣло словно.
             Брандеръ. Кружится, понеслась на волю.
                       Изъ лужъ лакала изо всѣхъ,
                       Весь домъ изгрызла, наскребла,
                       Но бѣшенство не въ помощь ей;
                       Со страха мечется и скачетъ.
                       Не въ мочь бѣднягѣ стало скоро,
                       Любовь забралась въ тѣло словно.
             Хоръ. Любовь забралась въ тѣло словно.
             Брандеръ. Перепугавшися, средь бѣла дня
                       Она примчалась въ кухню,
                       Свалилась у огня, и корчится, лежитъ.
                       Сопитъ ужаснѣйшимъ манеромъ.
                       А отравительницу смѣхъ еще беретъ:
                       Ха! Ха, ужъ еле дышетъ,
                       Любовь забралась въ тѣло словно,
             Xоръ. Любовь забралась въ тѣло словно.
             Зибель. Какъ рады пошляки!
             По мнѣ, нашли искусство --
             Ядъ бѣднымъ крысамъ подсыпать!
             Брандеръ, Знать очень къ нимъ расположенъ ты?
             Алѣтмайеръ. Ахъ, лысый толстобрюхъ!
             Съ невзгоды сталъ ручнымъ, смиреннымъ;
             Въ раздутой крысѣ видитъ онъ
             Свое подобіе, какъ есть.
   

Фаустъ и Мефистофель,

             Мефистофель. Теперь, всего мнѣ прежде надо
             Тебя въ веселую компанію ввести.
             Чтобъ видѣлъ ты, какъ жизнь легко дается.
             Народу этому, что день, то праздникъ.
             Умишко небольшой, самодовольства много,
             Вертится въ узкомъ кругѣ всякъ себѣ,
             Котенокъ точно за хвостомъ,
             Коли не плачутся на головную боль,
             Да въ долгъ еще даетъ хозяинъ.
             Ну. и довольны, нѣтъ у нихъ печали.
             Брандеръ. Они, вонъ, только-что съ дороги,
             По ихъ чуднымъ манерамъ видно;
             И часа нѣтъ, какъ прибыли сюда.
             Фрошъ. И въ самомъ дѣлѣ, правда! Лейпцигъ мой хвалю я;
             Онъ маленькій Парижъ: своихъ людей онъ образуетъ.
             Зибель, По твоему, кто эти чужеземцы.
             Фрошъ. Дай только ходу мнѣ! Съ стаканомъ пополнѣй.
             Какъ зубъ молочный, молодцамъ
             Червей изъ носу выдергаю я.
             Изъ дома благороднаго, мнѣ кажется, они,
             Такъ гордо, недовольно смотрятъ.
             Брандеръ. Навѣрно, шарлатаны, о закладъ побьюсь!
             Альтмайеръ. Быть можетъ.
             Фрошъ. Ты смотри, я ихъ поддѣну!
             Меф. (Фаусту). Не чуетъ чорта никогда народецъ этотъ,
             За шиворотъ держи онъ ихъ!
             Фаустъ. Поклонъ вамъ, господа]
             Зибель. Большое вамъ, въ отвѣтъ, спасибо!

(Тихо, глядя на Мефистофеля).

             Чего хромаетъ малый на ногу одну?
             Мефист. Позволите намъ тоже къ вамъ присѣсть?
             Взамѣнъ вина хорошаго -- его здѣсь не получишь --
             Намъ обществомъ придется насладиться.
             Альтм. Вы очень избалованный, сдается, господинъ.
             Фрошъ. Изъ Риппаха, должно быть, поднялись вы поздно?
             И прежде съ Гансомъ тамъ поужинали вѣрно? *)
   *) Гансъ изъ Риппаха -- нѣчто въ родѣ "неотесанный болванъ", кличка, дававшаяся лейпцигскими жителями всѣмъ, кто родомъ не изъ Лейпцига.
             Мефист. Не заѣзжали мы сегодня,
             А видѣлись съ нимъ въ прошлый разъ.
             О братцахъ о своихъ поразсказать имѣлъ онъ много,
             И каждому онъ очень кланяться велѣлъ.

(Кланяется Фрошу.)

             Альтмайеръ (тихо). въ получай! Онъ не дуракъ
             Зибель. Въ ротъ пальца не клади!
             Фрошъ. Ты только погоди, я доберуся до него!
             Мефист. Мы слышали, коль не ошибся и,
             Умѣлые все голоса тутъ хоромъ пѣли?
             Навѣрно пѣнье превосходно здѣсь
             Должно отъ сводовъ отдаваться.
             Фрошъ. Пожалуй, вы и виртуозъ?
             Мефист. О, пѣть! Умѣнья мало, но охота велика.
             Альтмайеръ. Давайте пѣсню намъ!
             Мефист. Коли угодно, массу.
             Зибель. Да только новенькую, съ ноготка.
             Мефист. Мы изъ Испаніи вернулись только,
             Страны прекрасной пѣсенъ и вина.
             (Поетъ.) Жилъ былъ король однажды,
                       Большая у него была блоха --
             Фрошъ. Вы слушайте! Блоха! Уразумѣли хорошо вы?
             Блоха, по мнѣ, пріятный гость!
             Мефист. (поетъ). Жилъ былъ король однажды.
                       Большая у него были блоха;
                       Любилъ не мало онъ ее,
                       Какъ собственнаго сына.
                       Зоветъ къ себѣ портного;
                       Пришелъ къ нему портной:
                       Ты барчуку справь платье.
                       Построй ему штаны!
             Брандеръ. Но только не забудьте вы портному втолковать,
             Чтобъ онъ точнѣе мѣрилъ,
             И голова коль дорога ему.
             Штаны чтобъ складовъ не давали!
             Мефист. И въ бархатъ и въ шелка,
                       Не всю нарядили,
                       На лентѣ по камзолу
                       Повѣсили и крестъ.
                       Министромъ тотчасъ стала
                       Съ большущею звѣздой,
                       И братья, сестры при дворѣ
                       Большими господами стали.
   
                       Придворнымъ дамамъ, кавалерамъ
                       Не малая настала мука.
                       И горничныхъ, и королеву
                       Кусать они принялись, грызть.
                       Давить же ихъ не смѣли,
                       Чесаться и искать.
                       А мы блоху такъ ловимъ, давимъ,
                       Чуть стянетъ насъ кусать.
             Хоръ (ликуя.) А мы блоху такъ ловимъ, давимъ,
                       Чуть станетъ насъ кусать.
             Фрошъ, Браво! браво! Вотъ такъ славно!
             Зибель. Съ блохами такъ и надо!
             Брандеръ. Ты пальцы навостри, да разомъ и хватай!
             Алѣтмайеръ. Да здравствуютъ свобода и вино!
             Мефист. Охотно выпилъ бы стаканъ и въ честь высокую свободы.
             Когда бы вина ваши хоть немножко лучше была.
             Зибель. Намъ этого опять бы слышать не хотѣлось!
             Мефист. Боюсь я только, не обидѣлся бъ хозяинъ,
             А то для дорогихъ гостей
             Изъ погреба я вашего кой-что бы добылъ.
             Зибель. Давайте только! на себя беру я.
             Фрошъ. Хорошій раздобудете стаканчикъ, васъ хвалить мы станемъ.
             Не слишкомъ малыя давайте только пробы;
             Коли ужъ надо судъ держать мнѣ.
             То требую себѣ я полонъ ротъ.
             Альтмайеръ (тихо). Они, я чую, съ Рейна.
             Мефист. Буравъ достаньте.
             Брандеръ. Онъ на что?
             Вѣдь не за дверью жъ бочки наши?
             Альтмайеръ. Тамъ сзади у хозяина корзинка инструментовъ,
             Мефист. (Беретъ буранъ, Фрошу). Теперь вы говорите, вамъ чего хотѣлось бы откушать?
             Фрошъ. Какъ это понимать? Да развѣ разное у васъ?
             Меф. Предоставляю каждому на выборъ.
             Альтм. (Фрошу). Э, хе! облизывать ужъ губы начинаешь!
             Фрошъ. Ну, ладно! коли выбирать, хочу рейн демъ, отдохнемъ.
             Не разъ, печально, одиноко
             Я въ думѣ здѣсь сидѣть глубокой
             И изнурялъ себя молитвой и постомъ:
             Надежды полный, въ вѣрѣ твердый,
             Я мнилъ въ мечтательности гордой,
             Что силой слезъ, стенаніи и мольбы
             Могъ вынудить конецъ парады у судьбы.
             Хвала толпы мнѣ тягостнѣй укора;
             Ахъ, есдибъ видѣлъ душу ты мою!
             Достойными не славы, а позора
             Себя съ отцемъ я признаю.
             Отецъ былъ честный человѣкъ, но темный:
             Трудился не жалѣя силъ,
             Но сбившись съ толку, все къ одной головоломной
             Своей системѣ приводилъ 29
             Въ лабораторіи, въ кругу другихъ Адептовъ
             Онъ по сложнѣйшимъ изъ рецептовъ
             Сливалъ противныя другъ другу вещества.
             Такъ краснаго сначала льва
             И лилію они томили
             Во влагѣ теплой, а потомъ тѣснили
             Изъ стклянки въ стлаяку ихъ огнемъ;
             Когда жъ всплывала подъ стекломъ
             Царица юная въ одеждѣ многоцвѣтной, 30
             Готовъ бывалъ бальзамъ всесвѣтный,
             Вольные гибли, а спасенъ ли кто --
             О томъ не спрашивалъ никто!
             Ужасни! силой адскаго раствора
             Несчастный край мы пуще мора
             Опустошали въ чумный годъ!
             Я самъ въ уста лилъ тысячамъ отраву,
             И надобно жъ, чтобъ ныньче славу
             Убійцѣ воздавалъ народъ!
   

ВАГНЕРЪ

             Ну можно ли объ этомъ сокрушаться?
             Довольно и того, что по другихъ слѣдамъ,
             Ты совѣстливо, такъ, какъ наученъ былъ самъ,
             Старался дѣломъ заниматься.
             Какъ сынъ почтительный, во всемъ
             Ты слѣдовалъ отцу -- прекрасно!
             Мотомъ къ наукѣ самъ прибавилъ кой что -- ясно,
             Что сынъ твой далѣе пойдетъ твоимъ путемъ.
   

ФАУСТЪ

             Слаженъ, кто все еще надеждою питаемъ
             Увидѣть свѣтъ сквозь заблужденій тьму! 31
             Что въ жизни нужно, мы того не знаемъ;
             Что знаемъ, то не служитъ ни къ чему.
             Но грустно -- полно говорить объ этомъ:
             Такой ли часъ теперь! смотри-ка что за видъ!
             Какъ пышно солнце золотитъ
             Сады и хижины вечернимъ тихимъ свѣтомъ!
             Оно ужъ низко, ужъ къ странамъ инымъ
             Летитъ съ своею животворной силой.
             Ахъ, еслибъ вѣчно мнѣ возможно было
             На крыльяхъ пташки мчаться вслѣдъ за нимъ;
             Всегда смотрѣть, какъ въ заревѣ заката
             Вездѣ же вѣютъ міра красоты --
             Струи потоковъ рдѣютъ блескомъ злато,
             Спокойны долы, свѣтлы высоты!
             И не было бъ преградъ мнѣ на просторѣ:
             Вотъ, встали горы -- я превыше горъ;
             Вотъ, стелется передъ глазами море,
             Ему конца не обрѣтаетъ взоръ,
             И зыбь его далекая готова
             Закрыть свѣтило пышное; но нѣтъ,
             И мчусь впередъ и пью сіянье снова --
             За мною тьма, передо мною свѣтъ,
             Сводъ неба надъ главой и волны подъ стопами!...
             Но солнце сѣло -- и конецъ мечтамъ!
             Ахъ, никогда души крыламъ
             Не быть тѣлесными крылами!
             Однако, силою врожденною влекомъ,
             Не всякъ ли въ даль душою рвется,
             Когда иль жаворонокъ вьется
             Звуча въ ефирѣ голубомъ.
             Или паритъ надъ горъ вершиной
             Орелъ чуть видимый съ земли,
             Иль мѣрнымъ летомъ надъ равниной
             Къ отчизнѣ тянутъ журавли!
   

ВАГНЕРЪ

             Перемечталъ и я не мало вздору,
             Но не хотѣлъ еще ни разу въ даль.
             На лѣсъ и поле наглядишься скоро,
             А что нѣтъ крыльевъ -- право, мнѣ не жаль.
             То ль дѣло, какъ влечетъ насъ прелесть чтенья
             Отъ книги къ книгѣ, отъ листа къ листу!
             Тутъ ощущаешь жизни полноту,
             Сидишь, и ночь проходитъ какъ мгновенье;
             Когда же важный свитокъ разобралъ,
             То кажется, что въ рай попалъ!
   

ФАУСТЪ

             Въ тебѣ одна наклонность; не имѣй,
             Не знай другой себѣ на горе!
             Ахъ, двѣ души въ груди моей
             Живутъ въ безперерывномъ спорѣ:
             Одна съ горячей страстью льнетъ
             И припадаетъ ко всему мірскому;
             Другая же изъ праха возстаетъ,
             Стремится къ нашему началу неземному.32
             О если точно Духи межъ землей
             И небомъ, въ воздухѣ владычествуя, рѣютъ,
             Зову ихъ! пусть съ высотъ привѣютъ
             И къ новой жизни мчать меня съ собой,
             Но цѣлому пусть носятъ міру!
             Я все бы, и царей доходъ
             И даже царскую порфиру
             Отдалъ на плащикъ-самолетъ.
   

ВАГНЕРЪ

             Охота жъ звать всѣмъ вѣдомую стаю
             Духовъ, носящихся но воздуху въ парахъ!
             Они и то любому краю
             Надоѣдаютъ такъ, что страхъ:
             Отъ Сѣвера повѣютъ -- носъ и глотку
             Какъ зубомъ, холодомъ язвятъ;
             А отъ Востока -- съ засухой чахотку
             Ни легкое тебѣ примчатъ;
             Отъ Юга -- видно, что пустыня ихъ послало
             Жарой до нельзя раскалять твой лобъ;
             Отъ Запада -- тутъ прохладятъ сначала,
             Потомъ же, глядь, и есть потопъ!
             Зови! придутъ тотчасъ, за тѣмъ что полны злости,
             Что предъ намъ и обманъ несутъ;
             А прилегаютъ словно съ неба гости,
             И шепчутъ сладко -- только жаль, что лгутъ.
             Одна къ ужъ холодно, смеркаться начинаетъ,
             На долахъ легъ туманъ -- пойдемъ:
             То ль дѣло дома, вечеркомъ!
             Но что тебя такъ сильно занимаетъ?
             Что за диковинка въ поляхъ тебѣ видна?
   

ФАУСТЪ

             Смотри, вотъ рыщетъ черная собака.
   

ВАГНЕРЪ

             Да, вожу; что же?
   

ФАУСТЪ

                                           Присмотрись однако
             Получше. Кто, ты думаешь, она?
   

ВАГНЕРЪ

             Кто? пудель! Ну, бѣднякъ, хлопочетъ --
             На слѣдъ хозяина наткнуться, видно, хочетъ.
   

ФАУСТЪ

             Замѣть, какъ онъ дугой спиральной по полямъ
             Все ближе подбѣгаетъ къ намъ!
             Не ошибаюсь ли? вотъ въ сумракѣ туманномъ
             Струятся искры по слѣдамъ его.
   

ВАГНЕРЪ

             Я вижу пуделя и больше ничего:
             Твой глазъ подверженъ, знать, оптическимъ обманамъ.
   

ФАУСТЪ

             Мнѣ кажется, въ кругахъ волшебныхъ онъ своихъ
             Силки кладетъ намъ, будущія цѣпи.
   

ВАГНЕРЪ

             А мнѣ сдается: бѣгаетъ по степи.
             Въ досадѣ, что нашелъ чужихъ.
   

ФАУСТЪ

             Вотъ онъ ужъ близко -- къ намъ подходитъ!
   

ВАГНЕРЪ

             Что, вѣдь собака? Кто же правъ?
             Ворчитъ, ложится, хвостикомъ поводитъ;
             Какой тутъ Духъ! во всемъ собачій нравъ.
   

Фаустъ къ пуделю

             Поди сюда! останься съ нами!
   

ВАГНЕРЪ

             О, пудель пресмѣшная тварь.
             Стоитъ -- онъ ждетъ; а скажетъ: шарь!
             Пошелъ искать! велишь -- повеселитъ прыжками;
             Что потеряешь, принесетъ;
             За палкою въ рѣку пойдетъ,
   

ФАУСТЪ

             Ты правъ: въ ней Духа признаковъ не видно;
             Собака, только учена.
   

ВАГНЕРЪ

             Да, точно выучка видна.
             Такихъ собакъ любить и мудрецу не стыдно.
             Мани ее -- идетъ! замѣтно ужъ сначала,
             Что межъ студентами живала.

Уходятъ въ городъ съ пуделемъ.

   

Кабинетъ Вагнера.

Фаустъ входитъ съ пуделемъ

             Довольно я бродилъ въ поляхъ;
             Глухая ночь ихъ покрываетъ
             И въ насъ какой-то тайный страхъ,
             Въ насъ душу лучшую пробуждаетъ.33
             Угасшій день унесъ страстей
             И буйныхъ помысловъ тревогу,
             И сердце движется сильнѣй
             Любовью къ ближнему и къ Богу,
             Пудель, уймися, полно возиться!
             Что ты все фыркаетъ тамъ у дверей?
             Видишь подушку -- изволь-ка на ней
             Смирно за почкой ложиться.
             Ты позабавилъ прыжками насъ въ полѣ;
             Я за то взялъ тебя на ночь домой;
             Будь же учтивъ и своей бѣготней
             Не безпокой меня болѣ.
             Какъ въ нашей кельѣ вечеркомъ
             Лампада вновь запламенѣетъ,
             То и въ душѣ у насъ, во всемъ
             Себя извѣдавшей, свѣтлѣетъ;
             Цвѣсти надежда, говорить
             Разсудокъ начинаетъ снова.
             И жизнь желается намъ пить
             Изъ бытія ключа живаго 34
             Песъ, замолчи! къ звукамъ торжественнымъ
             Духъ мнѣ объявшимъ восторгомъ божественнымъ
             Вовсе скотское нытье не подъ ладъ!
             Мы видимъ, что люди хулу изрыгаютъ
             На то, чего не понимаютъ;
             На доброе, изящное ворчатъ,
             За тѣмъ, что въ тягость имъ подчасъ оно бываетъ --
             Уже ли на то же и собака лаетъ?
             Но ахъ, ужъ изъ души, при наилучшей волѣ,
             Токъ удовольствія не хочетъ литься болѣ.
             И почему жъ не стало вдругъ его,
             А жажда прежняя осталась?
             Со мною это ужъ не разъ случалось,
             И мнѣ понятно отчего;
             Душѣ нѣтъ пищи въ здѣшнемъ свѣтѣ;
             Ей откровеніе потребно, а оно
             Ни гдѣ такъ ясно не заключено,
             Какъ въ Божьемъ смертному завѣтѣ.
             Я жажду пить отраду въ немъ
             И сердцемъ отчуждясь отъ суеты мірскія,
             Глаголы произнесть святые
             На языкѣ родномъ. 35
             Но какъ начать ихъ мнѣ? съ чего?
             Что наши рѣчи? гдѣ панду я слово,
             Чтобы назвать, чтобъ выразить Его.
             Непостижимое ни чьею мыслью Слово?
             Скажу ль: Духъ духа, Сила силъ --
             Все не придамъ тому достойнаго названья,
             Кто самъ въ себѣ совокупилъ
             Съ Причиной первой первое Дѣянье.
             Послушай, пудель: если дольше
             Ты хочетъ у меня гостить,
             Прошу покорно больше
             Не лаять и не выть.
             Съ такимъ жильцомъ здѣсь, право, тѣсно!
             Хоть гостя вонъ гнать и не честно,
             Но на себя, мой другъ, пеняй --
             Вотъ, дверь отворена, прощай!
             Но что за странность? что за чудо?
             Никакъ и началъ видѣть худо!
             Иль это не обманъ? какой
             Вдругъ пудель сдѣлался большой!
             Какъ онъ свои видъ перемѣняетъ!
             Все больше и страшнѣе! вотъ,
             Сталъ толстъ, какъ Нильскій бегемотъ --
             Грозится пастью, взорами сверкаетъ!
             Такъ вотъ кого я принялъ въ домъ!
             Постой же, мы его осадимъ --
             Мы Соломоновымъ ключемъ 36
             Съ подобнымъ полу-бѣсомъ сладимъ.
   

ДУХИ внѣ комнаты.

                       Приключилась бѣда!
                       Не летите туда --
                       Тамъ одинъ попалъ въ половъ!
                       Какъ лиса въ капканѣ, онъ
                       Бьется въ клѣткѣ своей;
                       Но не боитесь, изъ ней,
                       Старый, опытный бѣсъ,
                       Онъ и вылѣзетъ, какъ влѣзъ.
                       Между тѣмъ, въ чемъ кто можетъ
                       Пусть товарищу поможетъ;
                       Онъ и самъ, какъ смоталъ,
                       Намъ не разъ помогалъ.
   

ФАУСТЪ

             Попробую надъ чудищемъ сперва
             Стихійныя слова --
             Заставлю горѣть Саламандру,
             Разлиться Ундину,
             Исчезнуть Сильфиду,
             Бѣжать домоваго 37
   
             Кто не постигъ.
             Стихій земныхъ,
             Ихъ свойствъ и силъ
             Не изучилъ,
             Покорства тотъ
             Въ Духахъ не найдетъ.
   
                       Вспыхни огнемъ,
                       Саламандра!
                       Волною разлейся,
                       Ундина!
                       Блесна метеоромъ,
                       Сильфида!
                       Бѣги,
                       Домовой!
                       Кто есть, окажись,
                       Появись!
   
             Никто, знать, изъ нихъ
             Во всѣ не таится:
             Недвиженъ и тотъ,
             На меня онъ надменно косится.
             Постой, на твою я бѣду
             Сильнѣйшее слово найду.
   
                       Если, презрѣнный,
                       Ты житель геены,
                       Вотъ знакъ, предъ которымъ
                       Съ поникнутымъ взоромъ
                       Геена чело преклоняетъ!
   
             А, вотъ ужъ онъ щетину подинимаетъ!
   
                       Что, кромѣшный, прочелъ
                       Ты его здѣсь сѵмволъ --
                       Несотвореннаго,
                       Неизрѣченнаго,
                       Ни чемъ не объятаго.
                       Распятаго!
   
             Вотъ, за печкой прижавшися, онъ
             Сталъ огроменъ какъ слонъ;
             Вотъ наполняетъ весь уголъ собой
             И готовь разлетѣться туманною мглой.
                       Сбрось эту, демонъ, личину
                       И въ ноги пади къ своему властелину!
                       Я не тщетно грожу --
                       Я священнымъ тебя огнемъ поражу!
                       Повинуйся, не жди
                       Лучей троекраты палящихъ!
                       Повинуйся, не жди
                       Заклятіи послѣднихъ и вящшихъ!

Мгла разлетается; изъ за печки выходить МЕФИСТОФИЛЬ въ видѣ странствующаго студента.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Кчему весь этотъ шумъ? чѣмъ я могу служить вамъ?
   

ФАУСТЪ

             Такъ вотъ кто въ пуделѣ сидѣлъ!
             Схоластикъ! это презабавно!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Имѣю честь представиться. Я славно
             По вашей милости вспотѣлъ.
   

ФАУСТЪ

             Да? Какъ тебя зовутъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Вопросъ весьма не важный
             Въ устахъ того, кто такъ не любитъ словъ,
             Такъ скоро внѣшность презирать готовъ
             И въ сущность мѣтить такъ отважно.
   

ФАУСТЪ

             Что жъ? имя вѣдь у всѣхъ васъ, господа,
             Про сущность говорить всегда
             И никого въ обманъ не вводить,
             Какъ, напримѣръ: лукавый, злой; 38
             Но ладно, кто ты?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Я частица силы той,
             Что вѣчно хочетъ зла, а благо производить.
   

ФАУСТЪ

             Загадка! что за смыслъ она скрываетъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Я Духъ, которой вѣчно отрицаетъ.
             И въ томъ я правъ; все, что родится въ свѣтъ,
             На то чтобъ гибнуть, только и годится;
             Такъ ничему бы, лучше, но родиться!
             За тѣмъ-то грѣхъ, погибель, вредъ --
             Ну все, что зломъ у васъ зовутъ.--
             Моя есть область, мой пріютъ.
   

ФАУСТЪ

             Ты говоритъ, ты Часть; однакожъ ты здѣсь цѣлый.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Я скромно истинну изрекъ.
             Пусть мірикъ глупостей, ничтожный человѣкъ
             За Цѣлое себя щитаетъ смѣло;
             Я Часть той Части, что вначалѣ Все была,
             Той Тьмы, что Свѣтъ произвола --
             Свѣтъ, съ ночью-матерью посмѣвшій въ глупомъ чванствѣ
             О, первенствѣ ужъ спорить, о пространствѣ!
             Но не бывать успѣху въ томъ:
             Онъ рабски связанъ съ веществомъ --
             Отъ вещества идетъ, по веществу струится 39
             И веществомъ бываетъ заслоненъ;
             И такъ надѣюсь я, что это не продлится,
             Что съ веществомъ и сгинетъ онъ.
   

ФАУСТЪ

             Теперь я знаю чѣмъ ты промышляешь.
             Не властенъ будучи уничтожать гуртомъ,
             'Ты хоть враздробь уничтожаетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, но не вижу проку въ томъ:
             Досадный Нѣчто, міръ сей вздорный,
             Противникъ древняго Ничто,
             Повсюду держится упорно
             И существуетъ, хоть ты что!
             Нашлетъ ли бурю, трусъ, пожаръ, потопъ -- напрасно.
             Чрезъ мигъ опять въ немъ тихо и прекрасно!
             Но что превыше всякихъ силъ --
             Такъ это ваше и животныхъ племя:
             Ужъ сколькихъ я похоронилъ,
             А все проклятое произрастаетъ сѣмя!
             Ну, хоть рѣхнись! что часъ, что мигъ,
             Изъ воздуха, изъ водъ, изъ нѣдръ земныхъ,
             Средь холода, тепла, средь сухости и влаги
             Ползутъ живущихъ цѣлыя ватаги;
             И не оставь себѣ я пламени въ удѣлъ,
             Я своего угла бы не имѣлъ.
   

ФАУСТЪ

             И такъ, бѣснуясь отъ досады,
             Творящей силѣ всеблагой
             Повсюду ставитъ ты преграды,
             И вѣчно въ томъ успѣхъ плохой!
             Не лучше ль, странный сынъ хаоса,
             Искать работы въ чемъ иномъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             И впрямь! но этаго вопроса
             Коснуться можно и потомъ;
             Теперь -- не льзя ль мнѣ удалиться?
   

ФАУСТЪ

             О чемъ тутъ спрашивать? иди.
             Мы познакомились; случится,
             Такъ и еще когда зайди.
             Прощай. Вотъ двери, вотъ окошко,
             Да и въ трубу бъ ты вылѣзть могъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Признаться ль? въ выходѣ немножко
             Позатрудненъ я: вашъ порогъ --
             Ни немъ фигурка мнѣ мѣшаетъ.
   

ФАУСТЪ

             Неужто Пентаграмма? 40 да?
             Но ежели она тебя пугаетъ,
             То какъ же ты вошелъ сюда?
             Какимъ былъ случаемъ обманутъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Извольте видѣть, въ ней не стянуть
             Тотъ уголъ, что лежитъ къ дверямъ --
             Есть между линій промежутокъ.
   

ФАУСТЪ

             Престранный случай! такъ безъ шутокъ
             Ты у меня въ плѣну? и впрямь
             Нечаянно бѣду здѣсь встрѣтилъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, пудель ничего, вбѣгая, не замѣтилъ;
             Теперь же съ дѣломъ ни шути --
             Для чорта нѣтъ назадъ пути.
   

ФАУСТЪ

             А почему жъ не льзя въ окно уйти?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Законъ велитъ чертямъ и привидѣньямъ строго:
             Туда же вылѣзай, куда изволилъ влѣзть.
             Входъ воленъ; въ выходѣ жъ мы стѣснены жестоко.
   

ФАУСТЪ

             Какъ, и у ада кодексъ есть?
             И стало быть безъ опасеній
             Съ чертями заключить возможно договоръ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, мы не любимъ притѣсненій,
             Что обѣщаемъ, въ томъ едва ль возникнетъ споръ.
             Но это все довольно сложно --
             Обсудимъ послѣ; а теперь
             Прошу нижайше: если можно,
             То опростай свою мнѣ дверь.
   

ФАУСТЪ

             Постой! хоть сказочку какую
             Нельзя ль сперва мнѣ разсказать?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да сдѣлай милость! Я приду опять --
             Тогда хоть цѣлый день здѣсь протолкую.
   

ФАУСТЪ

             Я за тобой не посылалъ;
             Ты самъ попался въ сѣть, и такъ -- ни слова!
             Держи тотъ чорта, кто поймалъ:
             Не вдругъ его поймаетъ снова!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну, если хочетъ, то изволь --
             Вѣдь я ослушаться ее смѣю;
             Но объ одномъ прошу: позволь
             Тебя потѣшить, какъ умѣю.
   

ФАУСТЪ

             Весьма охотно; да, смотри,
             Умнѣй потѣху избери.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, въ часъ отъ нашего искуства
             Ты болѣе насытитъ чувства,
             Нѣмъ прежде насыщалъ ихъ въ годъ,
             Все то, что будутъ передъ нами
             Пѣвцы изображать словами,
             Тотчасъ въ дѣйствительность прейдетъ --
             Увидитъ, сколько обонянье
             И вкусъ и даже осязанье
             Тугъ наслажденія найдетъ!
             Намъ и готовиться не нужно,
             Мы всѣ здѣсь. Начинайте, дружно!
   

ДУХИ 41

                       Двиньтесь, слетайте
                       Съ кельи сей своды,
                       Съ воздуха тучи!
                       Видѣть намъ дайте;
                       Горней природы
                       Нѣдра зыбучи;
                       Ярко тамъ звѣздное
                       Льется мерцанье;
                       Пышно надъ бездною
                       Солнцевъ сіянье;
                       Тамъ Славословіе
                       Съ чистой Любовію,
                       Вѣчно-прелестныя
                       Дѣвы небесныя,
                       Плаваютъ мирно
                       Въ зыби ефирной!
                       Съ радужной ткани
                       Ихъ одѣяній
                       Свѣтъ позлащаетъ
                       И озаряетъ
                       Сѣни густыя,
                       Гдѣ ждутъ свиданій
                       И лобызаніи
                       Дѣвы младыя;
                       Гдѣ изъ размятыхъ
                       Мощнымъ снарядомъ
                       Гроздовъ богатыхъ
                       Бьютъ водопадомъ
                       Вина шипящія,
                       Токомъ испѣненнымъ
                       По драгоцѣннымъ
                       Камнямъ въ шумящія
                       Рѣки сливаются
                       И разстилаются
                       Въ тихо-стоящія
                       Долу озера;
                       Нѣгу вдыхая,
                       Пташекъ тамъ хоры
                       Рѣзвою стаей
                       То поднимаются,
                       То опускаются
                       Сѣсть на пловучихъ
                       Среди зыбучихъ
                       Волнъ островахъ,
                       Въ коихъ обители
                       Мирные жители
                       Въ стройныхъ кругахъ
                       Долго пируютъ,
                       Пляшутъ, ликуютъ,
                       Послѣ жъ мѣшаются
                       И разсыпаются:
                       Всякъ надъ горами
                       Иль надъ водами
                       Весело мчится;
                       Всякой стремится
                       Къ жизни, въ тотъ дивный
                       Выспренній міръ,
                       Гдѣ безпрерывны
                       Щастье и миръ.

Фаустъ между тѣмъ заснулъ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Уснулъ, дружокъ? ну, дѣти, славно --
             Вы убаюкали его весьма исправно,
             Я за концертъ у васъ въ долгу.
             Спи! съ чортомъ совладать еще ты, знать, не въ силахъ!
             Держи, мой хоръ малютокъ легкокрылыхъ
             Его въ волшебномъ призраковъ кругу;
             А мы, чтобъ чары снять съ порога,
             На помощь крысу призовемъ.
             Да вотъ, и звать не нужно много --
             Одна скребетъ ужъ подъ столомъ.
             Тебѣ владыка крысъ, мышей,
             Лягушекъ, мухъ, клоповъ и вшей,
             Велитъ изъ норки вылѣзть смѣло
             И грызть порогъ такъ точно, какъ
             Елеемъ онъ положить знакъ.
             Ты здѣсь ужъ? Ну, теперь за дѣло --
             Бери скорѣе на зубокъ
             Вотъ этотъ, крайній уголокъ.
             Совсѣмъ? благодарю дружокъ!

уходитъ.

ФАУСТЪ пробуждается

             Опять обманъ! Я пробудился --
             И міръ Духовъ какъ не бывалъ!
             Выходитъ, что мнѣ чортъ приснился,
             А пудель между чѣмъ бѣжалъ.
   

Кабинетъ Фауста.

ФАУСТЪ; МЕФИСТОФИЛЬ стучитмя въ дверь

ФАУСТЪ

             Стучатся -- какая досада!
             Войди; ну, кто тамъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Я.
   

ФАУСТЪ

                                                     Войди.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Нѣтъ, три раза скажи.
   

ФАУСТЪ

                                                     Войди же!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                                         Такъ и надо --
             Мы, кажется поладимъ. Погляди:
             Чтобъ ты скорѣй развеселился,
             По барски я принарядился
             И вотъ, являюсь молодцомъ --
             Кафтанчикъ алый съ галуномъ,
             Перо на шляпѣ, плащь шелковый
             И шпага хватски у бедра.
             Повѣрь, что и тебѣ пора
             Надѣть такія же обновы,
             Чтобъ на свободѣ испытать,
             Что значитъ жить да поживать.
   

ФАУСТЪ

             Напрасно! Жизни тѣснота и холодъ
             Все будутъ жать меня, студить мнѣ сердца жаръ. 43
             Чтобъ все играть -- я слишкомъ старъ;
             Чтобъ не имѣть желаній -- слиткомъ молодъ;
             А что доставить можетъ свѣтъ?
             "Нуждайся въ томъ, умѣй жить безъ другаго!"44
             Вотъ общій для людей привѣтъ,
             Вотъ пѣснь, которую все снова
             Отъ вѣка въ вѣкъ, изъ рода въ родъ
             Намъ жизни каждый часъ поетъ!
             Настанетъ день -- его я съ трепетомъ встрѣчаю;
             Я слезы лить готовъ -- я знаю,
             Что онъ пройдетъ, пройдетъ, ни одного
             Не совершивъ желанья моего!
             Что всѣ надежды наслажденій
             Онъ дерзкою насмѣшкой истребить,
             И повседневности уродствомъ исказитъ
             Изящный міръ моихъ видѣній!
             Когда жъ наступитъ ночь, въ тоскѣ на ложе сна
             Я падаю; но а на ложѣ
             Тревога та жъ, мученье то же:
             Не спитъ душа, мятежныхъ грезъ полна.
             Богъ, обитающій въ груди моей нещастной
             Могучъ тамъ, въ сердца глубинѣ;
             Но, силъ моихъ владыка самовластный,
             Безсиленъ онъ надъ всемъ, что не во мнѣ.
             Такъ бытіе мнѣ въ тягость, постоянно --
             Противна жизнь и смерть желанна.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Охъ, смерть не можетъ быть желанною вполнѣ!
   

ФАУСТЪ

             Блаженъ, кому она окровавленный
             Бѣлецъ побѣды на чело кладетъ,
             Кого по пляскѣ изступленной
             На персяхъ милой застаетъ!
             Зачѣмъ, когда мнѣ мощный духъ предсталъ,
             Въ восторгѣ мертвый я не палъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Однако жъ въ комъ-то духу не достало
             Кой-что испить въ извѣстную мнѣ ночь!
   

ФАУСТЪ

             Ты, кажется, подслушивать охочь?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Я знаю хоть не все, однако жъ и не мало.
   

ФАУСТЪ

             О, если, воскресивъ привѣтно
             Въ душѣ младенческій восторгъ,
             Меня звукъ сладостно-завѣтный
             Изъ бури грозной и исторгъ,
             Я проклинаю все, что властно
             Мечтами насъ очаровать
             И нашу душу къ сей нещастной
             Земной юдоли приковать!
             Будь проклято само-почтенье
             Себѣ творимое умомъ,
             И чувствъ смѣшное ослѣпленье,
             Всегда обманутыхъ во всемъ;
             Будь проклято, что намъ обширной
             Извѣстностью и славой льститъ,
             Что наслажденья жизни мирной
             Въ семьѣ, въ имѣніи сулитъ;
             Будь проклятъ Маммонъ, насъ влекущій
             На смѣлыя дѣла алчбой,
             Или изнѣженныхъ дутой
             На ложе праздности кладущій!
             Будь прокляты любовь, вино,
             Все, что желанно, что отрадно; 45
             Терпѣнье жъ пошлое -- стократно
             Да будетъ проклято оно!
   

ХОРЪ ДУХОВЪ невидимо

             О горе, горе!
             Его ты разрушилъ,
             Прекрасный міръ
             Могучей рукою,
             И палъ онъ во прахъ,
             Исполиномъ разбитый;
             И мы уносимъ
             Въ ничтожство обломки,
             Горюя
             О погибшемъ изяществѣ.
             Пышнѣе былаго
             Возсоздай его снова,
             Земнородный могучій,
             Возсоздай въ своемъ сердцѣ;
             И въ новый путь жизни
             Иди съ свѣтлой душою
             И свѣтлымъ умомъ,
             И новую пѣснь мы
             Тебѣ воспоемъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Послушай, какъ малютки
             Мои поютъ
             И старческо-премудрый
             Совѣтъ даютъ:
             Манятъ тебя изъ кельи
             Гдѣ столько лѣтъ
             Твой умъ и мысль мертвѣли,
             На бѣлый свѣтъ.
             Ужель тебѣ лелѣять цѣлый вѣкъ
             Какъ коршунъ жизнь твою терзающее горе?
             И средь послѣднихъ изъ людей ты вскорѣ
             Почувствуетъ, что самъ ты человѣкъ!
             Съ послѣдними однако же тебя я
             Не сталъ бы и сводить:
             Конечно, я особа не большая,
             Но все жъ! подумай, если въ свѣтѣ жить
             Ты хочетъ за одно со мной,
             Я хоть сейчасъ же твой --
             Товарищъ то есть, твой, покуда;
             Когда жъ найдешь потомъ,
             Что я служу не худо,
             Я сдѣлаюсь тебѣ во всемъ
             Слугою и рабомъ.
   

ФАУСТЪ

             А что съ меня за это ты возьмешь?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, до расплаты ты не скоро доживешь.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, милый! дьяволъ егоистъ:
             Не ради имени Христова
             Творитъ добро онъ для другаго!
             Условимся, чтобъ щетъ былъ чистъ,
             А то бѣда вѣдь при слугѣ такомъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Я буду рабски въ жизни этой
             Тебѣ прислуживать во всемъ;
             Когда же тамъ другъ друга мы найдемъ,
             Ты мнѣ заплатишь тою же монетой.
   

ФАУСТЪ

             Разрушь мнѣ этотъ міръ, а хоть
             Пускай потомъ какъ хочетъ, возстаетъ.
             На сей землѣ мои родятся наслажденья;
             Подъ этимъ солнцемъ я сношу мученья;
             И только ихъ бы не сносить,
             А тамъ пусть будетъ, что должно и можетъ быть.
             Да, мнѣ нѣтъ дѣла никакого
             Знать, вѣдома ль вражда тамъ и любовь сердцамъ
             И будетъ ли въ томъ мірѣ снова
             Различье между здѣсь и тамъ 46.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, если такъ, зачѣмъ же не рѣшиться?
             Отважься! нашъ братъ не скупится;
             Я дамъ тебѣ, чего во вѣкъ
             Еще не видывалъ на свѣтѣ человѣкъ.
   

ФАУСТЪ

             И что же дашь ты? бѣсу ль знать
             Духъ человѣка? бѣсу ль постигать
             Его возвышенныя страсти?
             Но, правда, у тебя по власти
             Есть пища, коею никто не будетъ сытъ;
             Есть злато, что какъ ртуть межъ пальцами бѣжитъ;
             Есть и игра, въ которой всякъ
             Проигрываетъ навѣрнякъ;
             И женщины, въ объятіяхъ дружка
             Обѣтъ дающія другимъ изподтишка;
             И слава, что блеснетъ и въ тотъ же мигъ темнѣетъ.
             Пожалуй, укажи мнѣ плодъ,
             Что прежде, чѣмъ сорвутъ его, гніеть,
             И дерево, что вновь вседневно зеленѣетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Изволь, безъ трудности у насъ
             Отыщется добро такое;
             Но можетъ быть настанетъ часъ,
             Что мы и лучшимъ чѣмъ потѣшимся къ покоѣ.
   

ФАУСТЪ

             О, чуть на ложе лѣпи я паду,
             Чуть для души покой найду,
             Чуть отъ твоихъ бѣсовскихъ обольщеній,
             Самодовольный сердцемъ и умомъ,
             Забудусь въ нѣгѣ наслажденіи --
             Пусть день тотъ будетъ мнѣ послѣднимъ днемъ!
             Что держишь ли закладъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                     Держу!
   

ФАУСТЪ

             Давай же! и когда мгновенью я скажу:
             "Не улетай, ты такъ прекрасно!"
             Я самъ тогда погибнуть буду радъ;
             Тогда влеки меня въ оной адъ,
             И тамъ владѣй мной самовластно! 47
             Тогда пусть для меня пробьетъ
             Година смертно-роковая;
             Пусть станетъ стрѣлка часовая
             И кончитъ время свой полетъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Смотри, чтобъ послѣ жаль чего не стало! 48
   

ФАУСТЪ

             Нѣтъ, я обдумалъ все, что надлежало.
             Вѣдь мнѣ рабомъ быть суждено;
             Не всё ли жъ для меня равно,
             Твоимъ быть, или чьимъ попало?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Такъ ныньче же явлюсь въ служительскомъ нарядѣ
             Я на ученый пиръ. 49 Теперь еще одно:
             Черкни мнѣ строчки двѣ -- оно
             Все лучше, жизни или смерти ради.
   

ФАУСТЪ

             Писать? Педантъ! знать ты не испыталъ,
             Что значитъ человѣкъ и слово человѣка!
             Кажись, довольно, что отъ нынѣ я до вѣка
             Себя обѣтомъ внутренне связалъ;
             Не то -- вѣдь въ свѣтѣ все непостоянно, 50
             Такъ запись ли меня остепенить?
             Но этотъ предразсудокъ странный
             Глубоко въ наше сердце врытъ!
             Не есть ли честность лучшая порука!
             Кто честенъ, жизнью тотъ искупитъ свой обѣтъ; 51
             Однако же -- бумаги листъ, вотъ бука,
             Предъ коимъ гнетъ колѣна свѣтъ!
             А что въ листѣ? слова въ перѣ же умираютъ,
             И такъ сургучъ, чернила насъ путаютъ!
             Ну, чѣмъ писать мнѣ и на чемъ?
             На мраморѣ, мѣди, пергаментѣ, бумагѣ?
             Рѣзцомъ, иглою иль перомъ!
             Я все на выборъ отдаю сутягѣ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну, стоить ли объ этомъ такъ красно
             Въ ораторствѣ распространяться?
             Ты только кровью долженъ подписаться --
             На чемъ попало, все равно,
   

ФАУСТЪ

             Пожалуй, ежели такъ надо,
             То я не прочь отъ глупаго обряда.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Кровь есть особенность. 52
   

ФАУСТЪ

                                                     Чуръ только не бояться,
             Что измѣню я слову своему!
             Мои всѣ силы именно къ тону,
             Въ чемъ обязуюсь я, стремятся.
             Я слишкомъ высоко глядѣлъ,
             Я долженъ стать вравнѣ съ тобою.
             Высокій Духъ меня презрѣлъ;
             Природы нѣдра предо мною
             Затворены; порвалась мыслей нить
             И ужъ давно тошнитъ меня отъ знанья.
             Такъ станемъ же кипучія желанья
             Въ утѣхахъ чувственныхъ тушить!
             Всѣ чудеса волшебныхъ обаяній
             Себѣ на помощь призовемъ 53
             И погрузимся, потечемъ
             Въ потокѣ дней, въ волнахъ дѣяній!
             Пусть тамъ веселье за тоской,
             За щастіемъ невзгода, наступаетъ
             Какой угодно чередой:
             Дѣятеленъ лишь тотъ, кто отдыха не знаетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, ты ни мало не стѣсненъ:
             Ото всего, со всѣхъ сторонъ,
             Отъ каждой мимолетной встрѣчи,
             Что радуетъ, то и бери --
             Да, не жеманься же, смотри.
   

ФАУСТЪ

             Что радуетъ! тутъ нѣтъ объ радостяхъ и рѣчи!
             Я жажду бурь, тревогъ, горчайшихъ изъ отрадъ --
             Любви враждебной, сладостныхъ досадъ: 54
             Хочу, отъ страсти къ знанью исцѣленный,
             Всѣмъ горестямъ открыть путь къ сердцу моему;
             Все испытать поперемѣнно,
             Что человѣчеству присуждено всему --
             Его блаженствомъ и страданіемъ упиться,
             Объятъ весь кругъ, его объемлемый умомъ
             И духъ разширя свой на весь его объемъ,
             Съ нимъ вмѣстѣ въ часъ его кончины сокрушиться.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, вѣрь тому, кто тысячи годовъ
             Надъ этой нищей не жалѣлъ зубовъ: 5S
             Отъ колыбели и до гроба
             Сварить ее ничья не возмогла утроба!
             Вѣрь существу какъ и: она
             Тому лишь въ снѣдь годна,
             Кто въ вѣчномъ свѣтѣ! мы жъ съ тобой:
             Я -- въ мракѣ; ты -- въ смѣшеньи свѣта съ тьмой.
   

ФАУСТЪ

             Но я хочу.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Что жъ, это дѣльно!
             Да худо вотъ что: жизнь тѣсна,
             Твоя жъ затѣя безпредѣльна и --
             Оставь ее; а пѣть, то чтобъ успѣть сполна,
             Просо какого ни-на-есть поэта,
             Пусть со всего онъ снѣга
             Отличныхъ качествъ дань возьметъ
             И разомъ ихъ тебѣ пошлетъ --
             Дастъ львиную отважность,
             Дастъ съ серны быстротой
             И южный крови зной
             И мыслей сѣверную важность;
             Научитъ тайнѣ согласить
             Правдивость съ страстію къ обманамъ;
             Укажетъ даже, какъ должно любить
             И страстно и согласно съ даннымъ планомъ.
             Тогда, какъ чудо въ кругѣ бытія,
             Конечно микрокозмомъ я
             Назвалъ бы ваше высокостепенство. 57
   

ФАУСТЪ

             Что жъ я такое, ежели вполнѣ
             Здѣсь человѣческое мнѣ
             Недостижимо совершенство? 58
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Почтеннѣйшій! ты, просто -- ты!
             Надѣнь парикъ съ несмѣтными кудрями,
             Имѣй ходули подъ ногами --
             Ты все не болѣе, какъ ты.
   

ФАУСТЪ

             Дѣйствительно, теперь мнѣ ясно,
             Что умственныхъ сокровищъ я напрасно
             Въ себѣ такъ много сгромоздилъ --
             Отъ нихъ въ душѣ не прибываетъ силъ:
             Я все ни на волосъ не выше
             И къ безконечности не ближе,
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ты видишь дѣло въ простотѣ своей,
             Какъ, вообще на взглядъ оно сдается;
             Попробуй-ка, пока еще живется,
             Объ этомъ разсудить умнѣй:
             Тьфу, пропасть! руки, ноги -- все, отъ рожи
             До прочаго -- ну, да, оно твое;
             Но все что служитъ мнѣ на пользу -- и оно же
             Безспорно вѣдь мое!
             Когда я шесть коней имѣю,
             Не я ль ихъ силами владѣю?
             Я мчусь, какъ будто далъ мнѣ Богъ
             Двѣ дюжины проворныхъ ногъ.
             О чемъ же думать тутъ? ступай
             Скорѣе къ свѣтъ и чувствамъ волю дай.
             Кто трудности вездѣ находить,
             Тотъ на осла похожъ, котораго злой духъ
             Кругомъ на голомъ мѣстѣ водить,
             А по бокамъ цвѣтетъ зеленый лугъ!
   

ФАУСТЪ

             Съ чего же мы начнемъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                     Скорѣе
             Отсюда надобно бѣжать.
             Что здѣсь за жизнь? что можетъ быть скучнѣе,
             Какъ самому себѣ и парнямъ наскучать?
             Оставимъ этотъ трудъ сосѣду дорогому.
             Что толку молотить солому?
             Вѣдь лучшаго, что знаешь самъ,
             Не смѣетъ ты сказать ученикамъ.
             Чу! вотъ одинъ изъ нихъ идетъ.
   

ФАУСТЪ

             Теперь его мнѣ невозможно видѣть.
   

МЕФИСТОФИЛЬЬ

             Нельзя жъ отказомъ бѣдняка обидѣть --
             Онъ ужъ и то давненько ждетъ.
             Давай-ка своийнарядъ ученый --
             Онъ будетъ очень мнѣ къ лицу;
             Я въ четверть часика смышленый
             Во всемъ отвѣтъ дамъ молодцу,
             А ты ступай да въ путь, смотри, готовъ будь разомъ.

Надѣваетъ докторскую шапку и плащь.
Фаустъ уходитъ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, презирай познаніе и разунъ,
             Первѣйшіе для смертнаго дары;
             Крѣпись въ неправдѣ, да съ меня бери
             Примѣръ въ строптивости грѣховной --
             Ты будетъ мой и безусловно!--
             Его, я вижу, дерзкій духъ
             Всѣ дальше, все впередъ стремится;
             Земнымъ же щастьемъ насладиться
             Глупцу всегдашній недосугъ!
             Я къ пошлостямъ его и къ шумной,
             Разгульной жизни увлеку,
             Чтобъ онъ метался какъ безумный
             Же видя только на скаку,
             Чтобъ пишу находя всегда передъ собою,
             Съ тѣмъ большей мукою алкалъ,
             Чтобъ даже дьяволу не поклонясь душою
             Онъ гибели не миновалъ.
   

УЧЕНИКЪ входитъ

             Я здѣсь недавно, и скорѣй всего
             Увидѣть поспѣшилъ того,
             О комъ равно и старъ и младъ
             Съ благоговѣньемъ говорятъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Благодарю за вѣжливость и честь.
             Я человѣкъ, какихъ не мало есть.
             Что, вы у насъ устроились во всемъ?
   

УЧЕНИКЪ

             Ахъ, будьте мнѣ наставникомъ-отцомъ!
             Я молодъ и люблю работу,
             Имѣю деньги, силы и охоту,
             И мать уговорилъ сюда меня пустить --
             Хочу чѣмъ дѣльнымъ голову забить.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Здѣсь именно и мѣсто для того!
   

УЧЕНИКЪ

             А я такъ радъ бѣжать отселѣ,
             Не нравится мнѣ, въ самомъ дѣлѣ,
             Что здѣсь такъ мрачно и мертво:
             Вокругъ все стѣны; во дворамъ
             Ни деревцо не зеленѣетъ;
             А въ валахъ, на скамейкахъ -- тамъ
             Мой взоръ и слухъ и умъ тупѣетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Привыкнете -- нельзя жъ тотчасъ!
             Дитя не скоро въ первый разъ
             Грудь матери въ уста беретъ,
             А послѣ какъ ее сосетъ!
             Такъ будете и вы охотнѣй съ каждымъ днемъ
             Питаться мудрости млекомъ,
   

УЧЕНИКЪ

             Я радъ къ сосцамъ ея прильнуть;
             Но гдѣ и какъ найти къ нимъ пути!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Посмотримъ; но сперва скажите:
             Въ какой вы факультетъ хотите?
   

УЧЕНИКЪ

             Я бы желать какъ можно больше знать;
             Весьма бы радъ былъ постигать
             Все что на свѣтѣ есть -- пройти
             Науки и въ природу углубиться.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Здѣсь именно къ тому вы на прямомъ пути!
             Прилѣжно только надобно учиться.
   

УЧЕНИКЪ

             Я радъ стараться всей душой;
             Но все жъ не помѣшаетъ это
             По праздникамъ, когда настанетъ лѣто,
             И позабавиться порой.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не тратьте дней -- они летятъ такъ скоро!
             Но гдѣ порядокъ, тамъ о время споро;
             И такъ совѣтую, безъ всякихъ дальнихъ думъ,
             Начать съ collegium logicum.
             Тамъ строго умъ вашъ промуштруютъ
             И въ тѣсные сапожки зашнуруютъ,
             Чтобъ по дорогѣ мыслей въ ладъ
             Ступалъ онъ мѣрными шагами,
             А не изволилъ наугадъ
             Юлить окольными тропами.
             Потомъ докажутъ, что во всемъ,
             Гдѣ столько ко легко намъ дѣйствовать умомъ,
             Какъ пить и кушать, съ сей поры
             Потребны темпы: разъ, два, три.
             Хоть съ мыслями, при ихъ образованьи
             Бываетъ то же, что при тканьи,
             Гдѣ ткачь чуть двинетъ челнокомъ,
             Чуть ступить и метнетъ бердомъ,
             Вдругъ, непостижно, въ тысячахъ нитей
             Родятся тысячи связей;
             Но философъ придетъ и станетъ доводить,
             Что такъ оно и должно быть:
             "Понеже первое есть тако,
             "Не можетъ и второе быть инако;
             "Не будь же перваго, тогда
             "По быть бы а второму никогда."
             Все ясно; школьники какъ разъ все разгадали 59 --
             Ткачами только черезъ то не стали!
             Изслѣдуя живой предметъ
             Во первыхъ гонять духъ его изъ тѣла;
             Безъ духа жъ -- части есть; одной бездѣлки нѣтъ:
             Духовная ихъ связь ужъ улетѣла.
             И вотъ что въ химіи зовется, какъ на грѣхъ,
             Encheiresin naturae -- стыдъ и смѣхъ! 60
   

УЧЕНИКЪ

             Мнѣ это какъ-то все не ясно.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Покажется яснѣй, какъ скоро все поклассно
             Научитесь распредѣлять
             И виды формулъ упрощать.
   

УЧЕНИКЪ

             Ну, право жъ, умъ зашелъ за разумъ --
             Кажись, что въ головѣ сто мельницъ мѣлитъ разомъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Потомъ вы приметесь тотчасъ
             За метафизику. Тамъ пріобучатъ васъ
             Глубокомудро разсуждать
             О всемъ, чего нельзя понять;
             Хоть что мѣстится въ умъ, хоть нѣтъ,
             На все дадутъ рѣшительный отвѣть 61
             Но полъгода сперва вамъ нужно, чтобъ по малу
             Порядокъ изучить во всемъ;
             И такъ пять разъ вседневно въ залу
             Являйтесь ровно со звонкомъ;
             Предъ лекціей старайтесь неоплошно
             Параграфъ чередной прочесть,
             Чтобъ послѣ явственнѣй увидѣть, что въ немъ точно
             Не больше значится, какъ то, что въ книгѣ есть:
             Однакожъ лекціи въ тетрадь
             Какъ святость надобно писать.
   

УЧЕНИКЪ

             Могу вамъ поручиться смѣло,
             Что за письмомъ не станетъ дѣло:
             Я знаю, что мнѣ разъ попало подъ перо.
             То просто ужъ мое добро. 62
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Но изберите жъ факультетъ.
   

УЧЕНИКЪ

             Къ Правамъ во мнѣ охоты какъ-то нѣтъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Я вамъ за то и не пеняю,
             Затѣмъ, что сущность дѣла знаю.
             Законы и Права, ной другъ,
             Наслѣдуются, какъ наслѣдственный недугъ:
             Край краю, родъ другому роду
             Передаетъ ихъ цѣликомъ,
             Такъ что все умное, полезное народу
             Становится впослѣ безсмыслицей и зломъ. 63
             О правѣ же, рожденномъ съ нами въ свѣтъ --
             О немъ то и помину нѣтъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             О, мы въ меня къ Правамъ вселили отвращенье --
             Вы, право, истинный мудрецъ!
             Не въ философію ль залѣзть мнѣ наконецъ? 64
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Боюсь ввести васъ въ заблужденье!
             Наука славная; но въ ней
             Такъ трудно ложныхъ избѣжать путей,
             Такъ сходно зло съ добромъ на видъ, 65
             Что отъ лекарства ядъ едва ль кто отличитъ.
             Вѣрнѣйшая стезя тутъ такова:
             Избравши ментора, его ужъ и держитесь
             И въ томъ, что скажете онъ, какъ въ истинѣ клянитесь;
             Да и во всемъ, учась, спускайтесь на слова.
             Тогда навѣрно будетъ намъ
             Открыть увѣренности храмъ.
   

УЧЕНИКЪ

             Но вѣдь и мысль въ слонахъ должна же быть.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, только слишкомъ тутъ не надобно мудрить,
             Затѣмъ, что именно гдѣ мысли нѣтъ, тамъ слово
             Какъ разъ на выручку готово.
             Словами защищать любую можно тему,
             Изъ словъ соорудить систему,
             Слова щитать за существо -- 66
             Отъ слова не урвешь никакъ и ничего.
   

УЧЕНИКЪ

             Простите, я вамъ надоѣлъ;
             Но ужъ начавши, я бъ хотѣлъ
             Разумное словечко нынѣ
             Услышать и объ медицинѣ.
             Три года пережить легко,
             А поле знаній широко;
             Но если путь извѣстенъ къ цѣли.
             То и пойдетъ кой-какъ шагать.
   

МЕФИСТОФИЛЬ всторону

             Сухіе толки мнѣ ужъ надоѣли,
             Пора чертовщину начать.

вслухъ

             О, въ медицины духъ легко войти.
             Тамъ изучаютъ все поклассно и породно, 67
             Чтобъ наконецъ оставить все идти,
             Какъ Господу угодно!
             Что жъ толку въ глубь науки лѣзть?
             Учась, всякъ только то, что можно, изучаетъ;
             Но кто искусно случай уловляетъ,
             Тому и честь.
             Вы очень не дурны собой;
             За смѣлостію тожъ не станетъ дѣло;
             А чуть вы довѣрять себѣ начнете смѣло,
             Довѣритъ вамъ и всякъ другой.
             Тутъ женщины важнѣй, чѣмъ всѣ мущины --
             Съ умѣніемъ вы въ нихъ найдете кладъ;
             Лечите только ихъ отъ всякія причины
             Все на одинъ и тотъ же ладъ, 68
             И если вы на видъ не совершенный плутъ,
             Отъ васъ онѣ съ ума сойдутъ.
             Пусть громкій титулъ съ самаго начала
             Подастъ имъ мысль, что вы искусны, какъ никто;
             А тамъ вы сразу приметесь за то, 69
             Чего достичь инымъ полъвѣка мало:
             Нѣжнѣе пульсъ начнете пожимать,
             И пламенно взглянувши, ловко
             Рѣшитесь стройный стань обнять --
             Для справки, не тѣсна ль шнуровка.
   

УЧЕНИКЪ

             Вотъ это ужъ яснѣй: тутъ видишь вдругъ
             И гдѣ и какъ!
   

МЕФНСТОФИЛЬ

                                           Суха теорія, мой другъ,
             А древо жизни зеленью одѣто.
   

УЧЕНИКЪ

             Я право, какъ во снѣ -- такъ мудрено все это!
             Позволите ль еще разъ къ вамъ придти
             И въ вашу мудрость дальше углубиться?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Чѣмъ можно, радъ вамъ прислужиться.
   

УЧЕНИКЪ

             Я и теперь такъ не могу уйти:
             Вотъ мой альбомъ -- не откажите,
             Въ знакъ милости меня хоть строчкою почтите.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Весьма охотно.

пишетъ и возвращаетъ альбомъ.

УЧЕНИКЪ читаешь

             Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum.

почтительно кланяется и уходитъ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Попробуй, сдѣлай какъ совѣтуетъ змѣя --
             Куда-то попадетъ превыспренность 70 твоя!
   

ФАУСТЪ входить

             Куда жъ мы пустимся?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                     Какъ хочешь. Мой совѣтъ:
             Сначала въ меньшій, послѣ въ большій свѣтъ.
             Съ какою пользой, какъ пріятно
             Ты будешь время проводить!
   

ФАУСТЪ

             Едва ль: наука въ свѣтѣ жить
             Мнѣ домосѣду непонятна. 71
             И прежде я ее не зналъ,
             Тѣмъ болѣе теперь. Съ привычками моими
             Я буду такъ застѣнчивъ, вялъ,
             И такъ ничтоженъ предъ другими!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ни мало, только будь смѣлѣй --
             Кто смѣлъ, въ томъ вмигъ умѣнье жить найдется.
   

ФАУСТЪ

             Но какъ же ѣхать намъ придется?
             Гдѣ взять и слугъ и лошадей?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Не бойся -- плащь мой самолетъ
             Куда захочетъ, понесетъ;
             Устройся только, чтобъ дорогой
             Поклажи не имѣлъ ты много.
             Горючаго я газу сей же часъ
             Немножко потружусь составить
             И на легкѣ онъ вмигъ подниметъ къ небу насъ.
             Ну, съ новой жизнію имѣю честь поздравить!
   

Погребъ Ауербаха, въ Лейпцигѣ.

Пирушка.

ФРОШЪ

             Не пьютъ, молчатъ! такихъ тетерь
             И видѣть, такъ возьметъ истома:
             Всегда, какъ порохъ; а теперь
             Какъ перемокшая солома!
   

БРАНДЕРЪ

             А кто причина? самъ ты вялъ;
             Хоть глупость намъ, хоть свинство бы удралъ!
   

ФОШЪ выливаетъ ему на голову стаканъ вина.

             Изволь, носи здоровъ!
   

БРАНДЕРЪ

                                                     Ахъ ты, свинья! 73
   

ФРОШЪ

             Вѣдь ты жъ затѣялъ, а не я!
   

ЗИБЕЛЬ

             Кто споритъ, тѣхъ за двери! пейте
             И пойте, горла не жалѣйте!
             Го, го!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

                                 Пропали наши души:
             Ей, паклей -- онъ мнѣ ломить уши!
   

ЗИБЕЛЬ

             У баса вся и сила въ томъ,
             Чтобъ раздавался онъ какъ громъ.
   

ФРОШЪ

             Да, вонъ, кто станетъ обижаться!
             Го, го!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

                       Го, го!
   

ФРОШЪ

                                 Ну, полно вамъ спѣваться!

поетъ

             Скажите, долго ль будетъ духъ
             Въ имперіи держаться римской?
   

БРАНДЕРЪ

             Вздоръ! пѣсня гадкая! Избавь-ка насъ отъ ней,
             Да Господа благодари скорѣй
             Что римскія не ты имперіи кураторъ.
             По крайней мѣрѣ мнѣ пріятно, что я въ ней
             Не канцлеръ и не императоръ.
             Но безъ главы нельзя же быть --
             Мы папу изберемъ по правиламъ конклава;
             Вы знаете, какъ должно жить,
             Чтобы имѣть на папство право!
   

ФРОШЪ поетъ

                       Неси, мой звонкій соловей,
                       Привѣть красавицѣ моей.
   

ЗИБЕЛЬ

             Привѣть ей? вздоръ, не быть тому!
   

ФРОШЪ

             Привѣть! я такъ хочу и быть по моему!

поетъ

                       Настежъ дверь вечеркомъ --
                       Повидайся съ дружкомъ;
                       Дверь запри до зари.
   

ЗИБЕЛЬ

             Да, пой, хвали ее! смотри.
             Какъ я потомъ смѣяться стану:
             Обмануть я былъ; жди я ты обману!
             Пусть чортъ ей пѣсенки поетъ,
             На перекресткѣ съ ней гуляя;
             Пускай козелъ, на Блоксбергъ поспѣшая,
             Ей "доброй ночи" проблеетъ;
             А молодца она живаго
             Теперь не стоить никакого!
             Весь ей привѣтъ и весь поклонъ --
             Изъ рамъ въ окошкахъ стеклы вонъ!
   

БРАНДЕРЪ бь мъ, его тѣла же заслоняютъ.

             И близокъ срокъ, я убѣжденъ,
             Съ тѣлами же и сгинетъ онъ.
   

ФАУСТЪ.

             Теперь почтенную обязанность мы знаемъ:
             Большое не далось тебѣ,
             Такъ, видно, съ мала начинаемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Успѣха нѣтъ, и пользы мало мнѣ,
             Я сознаюсь. Противникъ вздорный
             Первоначальнаго Ничто,
             Сей Нѣчто пошлый, міръ упорный.
             Стоитъ себѣ, и хоть ты что!
             Пожаръ, потопъ, землетрясенье,
             Ничто шальнаго не беретъ:
             Все та жь земля и то же лоно водъ.
             А что до смертныхъ поколѣнья,
             Я просто выбился изъ силъ!
             Ужь сколькихъ я похоронилъ...
             Живутъ! и свѣжая повсюду кровь играетъ.
             Животныя животнымъ подражаютъ.
             Съ ума сойти! въ водѣ, пространствѣ и землѣ,
             Что день, то нѣсть числа! Живуче злое сѣмя,
             И въ сухѣ, сырости, какъ въ стужѣ и теплѣ,
             Проклятое себѣ плодятся племя!
             Когда бъ огня сберечь не подоспѣлъ,
             Я своего угла бы не имѣлъ.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ силѣ, вѣчно животворной,
             Цѣлебно-зиждущей, благой,
             Грозишь ты, демонъ непокорный,
             Своею немощно-строптивою рукой?
             Ищи себѣ, забавный сынъ хаоса,
             Иную цѣль, другихъ путей.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ништо, и, только бъ довелося,
             Въ свободный часъ подумаю о ней.
             На этотъ разъ позвольте удалиться?
   

ФАУСТЪ.

             Вопросъ твой страненъ для меня:
             Теперь знакомъ съ тобою я,
             Такъ заходи, когда случится.
             Вотъ обѣ двери, вотъ окно,
             Не то въ трубу, -- мнѣ все равно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Признаться ли, я затрудненъ немного,
             Вотъ этимъ знакомъ, у порога.
   

ФАУСТЪ.

             Духъ пентаграммой затрудненъ?
             Умѣлъ войти, не знаетъ выйти онъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Двѣ линіи угла, -- вглядись.
             Къ отверстію немного разошлись.
   

ФАУСТЪ.

             Но какъ же чортъ не догадался?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Какъ пудель, въ петлю я попался,
             И чорту выйти мудрено.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ вылѣзай себѣ въ окно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нельзя нарушить заведеній;
             Таковъ законъ чертей и привидѣній:
             Какимъ путемъ умѣлъ войти,
             Тѣмъ самымъ долженъ и уйти.
   

ФАУСТЪ

             И адъ имѣетъ уложенье,
             И у него свой кодексъ есть?
             Такъ, стало, можно безъ сомнѣнья,
             Съ нимъ на-слово условиться, на честь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И сдержимъ все, что обѣщаемъ;
             Но мы позднѣй объ этомъ поболтаемъ:
             Теперь же я, покорнѣйше, нижайше,
             Прошу меня освободитъ.
   

ФАУСГЬ.

             А я просилъ бы васъ, дражайшій.
             Хотя часокъ, еще повременить.
             Ну, вѣсточку....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Сто -- будетъ легче
             Въ свободный часъ --
   

ФАУСТЪ.

                                           Никто толкалъ;
             Попался самъ, и чорта крѣпче
             Держи, кто разъ его поймалъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пусть будетъ такъ, -- и книги въ руки,
             Но хоть концертъ, какъ гостю, мнѣ позволь.
   

ФАУСТЪ.

             Съ условіемъ, по уморить со скуки;
             Искусство я люблю, изволь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             И ты въ немногія мгновенья
             Такія вкусишь наслажденья,
             Какихъ и въ годы не вкушалъ,
             Тутъ зрѣніе и обонянье,
             Слухъ, вкусъ и даже осязанье
             Не ложный встрѣтятъ идеалъ 1
             Созвучіе, благоуханье,
             Живой любви очарованье
             Тебѣ готово. Мы живемъ
             In Corpore, -- итакъ, начнемъ!
   

ХОРЪ.

                       Сгиньте, туманы
                       Завѣсы ночное!
                       Всходитъ румяный
                       День молодой!
                       Брезжутъ, мерцаютъ
                       Лазурныя сѣни,
                       Кружатся, мелькаютъ
                       Прозрачныя тѣни;
                       Въ млечномъ теченіи
                       Звѣзды прелестныя,
                       Въ рѣзвомъ движеніи
                       Дѣти небесныя --
                       Свѣтлый соборъ!
                       Облачны ткани
                       Ихъ одѣяній,
                       Ихъ славословію
                       Вторятъ съ любовію
                       Хоры сестеръ.
                       Сны ли мятежные
                       Въ ночь ожиданія,
                       Звуки ли нѣжные
                       Часомъ свиданія,
                       Сѣни прибрежныя
                       Въ тѣ безмятежныя
                       Рощи зовутъ,
                       Гдѣ виноградныя,
                       Сердцу отрадныя
                       Рѣки текутъ.
                       То золотистыя,
                       Между садами,
                       Онѣ разливаются,
                       То серебристыми,
                       Долу, струями,
                       Въ озера сливаются;
                       Вѣтви широкія
                       Ихъ осѣняютъ,
                       И въ нихъ отражаютъ
                       Плоды краснощекіе;
                       Горнихъ обителей
                       Мирные жители
                       Тутъ опускаются
                       И тихо качаются,
                       Когда отражаются
                       Въ лазурныя воды
                       Лазурные своды,
                       Небесъ чудеса.
                       И всѣ разлетаются...
                       Тѣ надъ полями,
                       Другіе садами,
                       Сестеръ окликаютъ;
                       Иные дерзаютъ т
                       Какъ вихорь, летучи,
                       Подъ самыя тучи,
                       И полны созвучій
                       Дремучи лѣса.
                       Но хоръ умолкаетъ,
                       Душа замираетъ
                       И мчится гуда,
                       Гдѣ жизни нетлѣнной,
                       Любви неизмѣнной
                       Н вѣчно блаженной
                       Сіяетъ звѣзда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Уснулъ? спасибо, бѣсенята!
             Я за концертъ въ долгу у васъ.
             Межъ тѣмъ его, мои ребята,
             Вы убаюкайте на часъ,
             Ему отрадными мечтами.
             Я вамъ за это заплачу.
             Знать, чорту онъ еще не по плечу!
             Но крыса мнѣ нужна, чтобъ съ вами
             Съ порога пентаграмму снять.
             Никакъ скребетъ? не долго ждать.
   
             Владыка блохъ, клоповъ и вшей,
             Сверчковъ, лягушекъ и мышей
             Велитъ тебѣ къ порогу приложиться,
             И что онъ масломъ проведетъ,
             То острый зубъ пускай грызетъ!
             Изволь еще немного потрудиться
             И на зубокъ возьми, вотъ этотъ уголокъ.
             Совсѣмъ? Спокойна ночь, дружокъ!

(Исчезаетъ).

ФАУСТЪ. (Просыпаясь)

             Опять съ видѣньями простился!
             Опять напрасно я мечталъ?
             И, между тѣмъ, какъ чортъ мнѣ снился,
             Мой чудный пудель убѣжалъ.
   

КАБИНЕТЪ.

ФАУСТЪ. (За письменнымъ столомъ. Стучатся.)

             Кто тамъ? войди! Кто тамъ опять
             Стучится?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                 Я.
   

ФАУСТЪ.

                                           Войди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Жду третьяго отвѣта.
   

ФАУСТЪ

             Войди же, говорятъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (входя).

                                           Люблю за это!
             Чтобы тоску тебѣ поразогнать,
             Я, какъ дворянчикъ, нарядился,
             Въ плащѣ и галуномъ обшитъ,
             Услуги предложить явился:
             Кафтанъ мой золотомъ горитъ,
             Перо на шляпѣ есть и шпага подъ полою,
             По модѣ я причесанъ и одѣтъ,
             Совѣтую послѣдовать за мною.
   

ФАУСТЪ.

             Что ни надѣнь, мнѣ радости не знать;
             Другой кафтанъ не облегчитъ страданій;
             Я слишкомъ старъ, чтобы играть,
             И слишкомъ молодь я, чтобъ не имѣть желаній.
             А свѣтъ, что можетъ онъ мнѣ дать,
             Когда обманутъ я въ призваньи?
             "Отказывай себѣ, смиряй свои желанья"
             Вотъ пѣсня вѣчная, что на день по сту разъ
             Съ утра до вечера намъ въ уши напѣваютъ,
             Что сиплымъ голосомъ, всѣмъ людямъ каждый часъ,
             Безумолку часы напоминаютъ.
             Разсвѣта часъ, и дня приходъ
             Съ предубѣжденіемъ встрѣчаю,
             И плакать радъ за тѣмъ, что знаю,
             Грядущій, онъ,-- я знаю напередъ,
             Не оправдаетъ мнѣ ни одного желанья,
             Послѣднее -- и то съ собою унесетъ,
             И, щедрый лишь на дрязги, при прощаньи
             Онъ радость каждую въ зародышѣ убьетъ
             Когда же ночь глаза мои смыкаетъ,
             Съ боязнію, съ тоской на ложе я гляжу,
             Успокоенія и тутъ не нахожу:
             Меня, какъ мальчика, тяжелы сны пугаютъ!
             Мой Богъ, со мною сущій, онъ во мнѣ
             Глубоко начерталъ Свое благоволенье,
             И Онъ же, силъ моихъ владыка, Онъ извнѣ,
             Мнѣ не пошлетъ крупицы утѣшенья!
             Такъ вотъ, вотъ почему болятъ душа моя,
             Мнѣ ненавистна жизнь и жажду смерти я.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, все же смерть не другъ, не гость желанный!
   

ФАУСТЪ.

             Блаженъ, кого она нежданно
             Въ объятіяхъ любезной обрѣтетъ
             Иль чью главу вѣнкомъ лавровымъ
             Въ побѣдный часъ внезапно обовьетъ!
             О, еслибъ я, подъ жребіемъ суровымъ,
             Въ самозабвеньи ногъ душою опочить!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             А помнится, той ночью, кто-то
             Поморщился, когда пришлось испить
             Немножко кислаго.
   

ФАУСТЪ.

                                           Куда тебѣ охота
             Шпіономъ быть!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                           Хоть не всевѣдущъ я,
             А знаю кое-что.
   

          ФАУСТЪ.

                                           И ежели тогда
             Мнѣ сладкій гласъ младенчество напомнилъ,
             Давно знакомый звукъ отрадно прозвучалъ,
             Меня забытыми восторгами исполнилъ
             И памятью о дняхъ былыхъ очаровалъ:
             Такъ днесь кляну, и обольщенья свѣта
             И все, чѣмъ жизнь намъ съ молоду мила,
             Чѣмъ нищета ея обманчиво одѣта,
             И день, когда она мнѣ послана была!
             Будь проклято и чувства упоенье
             И чары благодатныхъ думъ,
             Будь проклято къ высокому стремленье
             И все, чѣмъ льстить себѣ самолюбивый умъ!
             Проклятіе тебѣ, минута увлеченья,
             Когда твоя призракъ намъ безсмертіе сулитъ,
             Когда онъ ламъ, въ мечтахъ иль въ сновидѣньи,
             О нашемъ имени и славѣ говоритъ!
             Все, чѣмъ Маммона насъ на подвигъ вызываетъ,
             Чѣмъ дружба и любовь прельщаетъ,
             Чтобы вѣрнѣй сосудъ былъ отравленъ,
             Кляну и то, какъ лживый сонъ!
             Денницы лучъ и грозды винограда,
             Восторгъ любви а доблести отрада,
             Пора надеждъ, я вамъ проклятье шлю!
             И, проклиная все, что дышетъ наслажденьемъ,
             Я прежде всѣхъ тебя, о, глупое терпѣнье,
             Проклятію тебя, трикраты предаю!
   

ХОРЫ ДУХОВЪ (невидимыхъ).

                       О горе! о горе!
                       Его раздробилъ,
                       Рукою могучей
                       Его ты разбилъ!
                       Самимъ полубогомъ
                       Онъ въ прахъ обратилъ,
                       Сей міръ твой чудесный
                       Въ развалинахъ онъ!
   
                       Мы съ горемъ уносимъ
                       Останки съ собой,
                       Тоскуемъ и плачемъ
                       Надъ рано погибшей
                       Его красотой!
   
                       Прекраснѣе, могучѣе
                       Создай себѣ другой,
                       И новый міръ въ душѣ своей
                       Носи всегда съ собой.
   
             Свободнѣй на поприщѣ жизни
             Желанья твои разовьются,
             И новыя, чудныя пѣсни
             На радостный зовъ отзовутся!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                       Мои дружки,
                       Мои малютки
                       Сюда бѣгутъ;
                       О лучшей долѣ,
                       О новомъ счастьѣ
                       О ли поютъ!
                       И на веселье
                       Изъ міра скуки
                       И тяжкихъ думъ,
                       Гдѣ вянетъ сила
                       И чахнетъ умъ,
                       На новоселье
                       Тебя зовутъ!
                       И что за умный,
                       Благоразумный
                       Совѣтъ даютъ!
   
             Зачѣмъ съ тоской, какъ съ коршуномъ играть?
             Она убьетъ. Живешь въ разладѣ съ вѣкомъ,
             Когда послѣдній шутъ даетъ тебѣ понять,
             Что ты съ людьми и былъ и будешь человѣкомъ.
             Но я, мой другъ, не изъ такихъ,
             Чтобы тебя равнять съ толпою;
             Не знатенъ я, не изъ числа большихъ,
             Но ежели поладишь ты со мною,
             Чтобъ заодно и дѣйствовать и жить,
             То ты найдешь во мнѣ товарища и друга,
             И даже я тогда, ужь такъ и быть,
             Какъ вѣрный рабъ, къ твоимъ услугамъ.
   

ФАУСТЪ.

             А за услуги что, осмѣлюся спросить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, стоитъ ли объ этомъ говорить!
             Успѣемъ; время терпитъ.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Нѣтъ, любезный!
             Изъ милости просить -- смѣшно и безполезно;
             Чортъ ради Бога не даетъ;
             Не долго до бѣды съ такимъ слугою:
             Онъ эгоистъ большой, и напередъ
             Намъ не мѣшало бы условиться съ тобою.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Здѣсь, для тебя обязанъ жить,
             Твое предупреждать малѣйшее желанье;
             За то, коль тамъ сойдемся, при свиданьи,
             Ты долженъ тѣмъ же отплатить.
   

ФАУСТЪ.

             Ты этотъ міръ -- его сперва разбей!
             А тамъ что будетъ! радости моей
             Источникъ здѣсь, онъ изъ земли исходитъ,
             И это солнце -- здѣсь, на мой печальный путь,
             О, красное! свой чудный свѣтъ наводитъ --
             Когда утрачу ихъ, тогда что хочешь будь!
             Сомнѣньями не возмущусь отнынѣ,
             Что намъ завѣшано въ невѣдомой пустынѣ:
             Тамъ вѣчная ли тьма, -- иль свѣтъ,
             Любовь и ненависть, -- иль нѣтъ --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ намъ бы только согласиться:
             Съ такими мыслями успѣхъ еще вѣрнѣй;
             А далъ бы я такихъ попробовать вещей,
             Что и во снѣ другому не приснится.
   

ФАУСТЪ.

             Что. бѣдный чортъ, ты можешь дать?
             Твоимъ ли сдамся обольщеньямъ,
             И можетъ ли тебѣ подобный постигать,
             Чего топу въ возвышенномъ стремленьи?
             Ну, чѣмъ бы ты порадовать хотѣлъ?
             Любовницей, что мнѣ пожалуй скажетъ:
             "Люблю", а между тѣмъ, на третьяго укажетъ?
             Поддѣльнымъ золотомъ, что лучше бъ не имѣлъ?
             Виномъ и яствами? Любезный мой, все это
             Изъ рукъ твоихъ -- фальшивая монета,
             Игра, въ которую лишь деньги вынимай!
             Ужь если такъ, мнѣ дерево давай,
             Такое, чтобъ оно у корня пропадало,
             Межь тѣмъ, что день, то новый плодъ давало.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Такимъ сокровищемъ всегда могу служить,
             На столько-то меня бы стало...
             Нѣтъ, милый мой, чтобъ о вещахъ судить,
             Извѣдать ихъ сперва бы не мѣшало.
   

ФАУСТЪ.

             Когда успѣешь ты обворожить меня
             Самодовольствіемъ, отрадой, наслажденьемъ,
             И въ радости моей сознаюсь я,
             И я, обманутый, приду въ самозабвенье,
             Я съ жизнію тогда прощуся самъ...
             Держу пари.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Идетъ!
   

Фаустъ.

                                                     И по рукамъ!
             Пускай въ то самое мгновенье,
             Когда услышишь ты хоть разъ,
             Что я скажу: "помедли часъ,
             Прекрасенъ ты!" -- мое паденье,
             Пускай свершится, часъ мой бьетъ,
             Окончится твое служеніе
             И время на косу падетъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Подумай, я не позабуду.
   

ФАУСТЪ.

             Обдумано, любезный мой, давно!
             Бѣднѣе оттого не буду;
             Тебѣ служить, другому, все равно!
             Каковъ я есть -- я рабъ; а право,
             И такъ, и этакъ, -- чортъ одинъ,
             Ктобь ни былъ онъ, мой господинъ!
             И, стало, йодное на то имѣешь право.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ я искусства моего
             Образчикъ дамъ, и это безъ отсрочки,
             За докторскимъ столомъ; но до того,
             На жизнь или на смерть, прошу двѣ строчки.
   

ФАУСТЪ.

             Педантъ! чтобъ я росписку далъ?
             Или правдиваго ты мужа не знавалъ?
             Или тебѣ честнаго слова мало?
             Природа надъ собой, природа не властна,
             Все двигая, не движется ль она,
             И обязательство меня чтобъ удержало?
             По слово, другъ, отъ юности оно
             Залогомъ лучшаго чего-то намъ дано....
             Мечта! но въ ней чудесное значенье;
             Блаженъ, кто съ молоду въ душѣ ее носилъ,
             Кто словомъ дорожилъ, кто слову вѣренъ былъ;
             Онъ не раскается.... Да, нуще лривидѣнья
             Боимся мы бумаги и чернилъ;
             Пугаютъ насъ печать, сургучъ и скрѣпа;
             По это, милый чортъ, ужь до того нелѣпо.
             Что самъ же ты и назначай,
             Перомъ писать, рѣзцомъ иль мѣломъ?
             Пергаменъ, мраморъ, сталь, -- любое выбирай,
             Приказывай и самъ распоряжайся дѣломъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не слишкомъ ли красно и, такъ сказать,
             Витіевато ты изволишь разсуждать,
             Когда бъ на то клочка бумажки стало,
             Да крови капли двѣ, чтобъ имя подписать?
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ этого еще недоставало!
             На пошлость я готовъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                           Въ крови, любезный. что-то
             Особенное есть.
   

ФАУСТЪ.

                                 Вотъ новая забота!
             Къ чему стремлюсь, я тѣмъ бы наказалъ
             Себя за то, о чемъ мечталъ;
             Такъ тутъ не можетъ быть сомнѣній.
             Отвергъ меня мой благодатный геній,
             Природы дверь закрыта для меня,
             Затерянъ путь любви и размышленья,
             И надоѣло мнѣ, какъ школьнику, ученье.
             Теперь я самъ диклюся на себя;
             Бывало, мнѣ чудесное мечталось,
             И я, Богъ, вѣсть, чего хочу;
             А на повѣрку оказалось,
             Что я тебѣ, мои демонъ, по плечу;
             Пусть въ перегарѣ пресыщеній
             Остыпетъ пылъ моихъ страстей;
             Въ невѣдомой, волшебной сѣни,
             Я жду чудесь отъ мудрости твоей!
             Потомъ веди по колеѣ всесвѣтныхъ
             Событій, выдумокъ и новостей газетныхъ;
             Ударимся во все -- съ страданьемъ пополамъ,
             Пускай и радости доступны будутъ намъ:
             Въ безустали прямой дѣлецъ мужаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И вамъ границъ никто не поставляетъ.
             И средства всѣ для васъ равны:
             Сегодня здѣсь, а завтра тамъ, властны
             По волѣ вы гулять и веселиться;
             Къ услугамъ все, что подъ рукой случится;
             Но здравіе и ѣшь себѣ, и ней,
             Хватай, лови -- по только не робѣй!
   

ФАУСТЪ.

             Дойми! не одного я жажду наслажденья:
             Въ томленіяхъ страстей, въ отравѣ пресыщенья,
             Всѣ крайности хочу я испытать,
             Чтобъ знать, что я могу и вправѣ презирать:
             Есть въ горести своя чудесная отрада,
             И злополучныя въ насъ радости живутъ!
             Пускай любви и подвига награда,
             И скорби насъ, и вопли сердца ждутъ!
             Все, что завѣщано на долю человѣка,
             Что человѣчеству завѣщано сносить,
             Хочу лести въ себѣ, всеобщей жизнью жить,
             И истину, сокрытую отъ вѣка,
             Тяжелой ношею страданья искупить:
             Не жертвою страстей и обольщенья,
             Пускай паду -- съ всеобщимъ разрушеньемъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Изъ этой чаши я, любезный мой, вкусилъ:
             Не поздоровилось отъ тяжкаго похмѣлья!
             Какъ созданъ свѣтъ, ей-ей, такого зелья
             Еще ничей желудокъ не варилъ.
             Повѣрь, мы лучше знаемъ это:
             Для Бога лишь оно. Насъ окружилъ Онъ мглой.
             Себя -- сіяньемъ вѣчнымъ свѣта,
             А васъ -- смѣшеньемъ дня со тьмой.
   

ФАУСТЪ.

             Но я хочу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 И будетъ! лишь совѣтомъ,
             Я услужить бы вамъ желалъ;
             Условьтеся съ романтикомъ-поэтомъ;
             Пускай, для образца, создастъ вамъ идеалъ:
             Чтобъ безъ труда и размышленья,
             Умѣлъ онъ все на свѣтѣ постигать,
             Съ правдивостью умѣлъ коварство сочетать.
             Съ горячею душей -- холодное терпѣнье,
             Съ разсудкомъ пылкую соединялъ мечту,
             Со львиной силою -- оленя быстроту;
             Ну, словомъ, чтобъ его творенье,
             Какъ въ фокусѣ, въ себѣ вмѣщало все:
             Я передъ нимъ бы шляпу снялъ съ почтеньемъ
             И микрокосмомъ назвалъ бы его.
   

ФАУСТЪ.

             Да что же въ жизни мнѣ негодной,
             Когда я цѣли благородной,
             Когда стяжать не въ силахъ я
             Вѣнца земнаго бытія?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И такъ и сякъ, въ любой одеждѣ,
             Въ картузѣ, въ парикѣ, на каблукахъ въ аршинъ.
             Ты будешь тоже, что и прежде,
             Во всѣхъ нарядахъ -- все одинъ.
   

ФАУСТЪ.

             Вотще сбиралъ я васъ донынѣ,
             Сокровища премудрости людской --
             Ахъ, нѣтъ ея, надежды молодой!
             Въ сердечной, горестной пустынѣ
             Не бьетъ любви живительный потокъ,
             И я, какъ встарь, отъ истины далекъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты видишь вещи съ вѣрной точки,
             Да жизнь-то наша коротка.
             Почтенный мой! лови ее, пока
             Не разлетѣлася въ кусочки.
             И развѣ людямъ суждено,
             Пытая доброе и злое,
             Гадать о томъ, что имъ дано,
             Какъ достояніе прямое?
             Что нужды, какъ, и что, а почему?
             Согласенъ, чортъ возьми, пускай по твоему,
             Рука и голова твоя твоими,
             Останутся всегда; да если я
             Четверку рысаковъ спроворю для себя,
             Такъ развѣ силы ихъ не будутъ и моими?
             Ну, соколы! въ коляску ихъ запрегъ
             И всюду полетѣлъ стрѣлою:
             Какъ будто бы шестьнадцать ногъ
             Ты вдругъ почуялъ подъ собою.
             Скорѣе къ дѣлу! думы прочь!
             Кто маклачитъ, по мнѣ, точь въ точь,
             Ни дать, ни взять, голодная скотина,
             Что лѣшій ни лугу муравчатомъ пасетъ:
             Ее мутить а кружить чертовщина,
             А подъ-носомъ трава шелковая растетъ.
   

ФАУСТЪ (сдаваясь на предложеніе).

             Съ чего жь начнемъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Какая скука,
             Набрать мальчишекъ цѣлый домъ!
             И такъ, во первымъ, мы уйдемъ;
             А во вторыхъ, какая мука,
             Не зная самъ чему учить,
             Съ утра до вечера солому молотить;
             Мнѣ въ этомъ смыслу не добиться!
             Того, что точно стоить знать,
             Ты имъ не можешь передать...

(Слышенъ стукъ у дверей.)

             А, вотъ одинъ уже стучится.
   

ФАУСТЪ.

             Принять его сегодня не могу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не хочешь ли, тебѣ я помогу
             И слова два ему оставлю въ утѣшенье;
             Давно пріема ждетъ бѣднякъ --
             Дай мантію и докторскій колпакъ,
             А, между тѣмъ, готовься къ отправленью.

(Мефистофель надѣваетъ мантію и шляпу Фауста, который выходить.)

             Костюмъ къ лицу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (въ одеждѣ Фауста).

             Пренебрегай познаньемъ и умомъ,
             Надежнѣйшимъ для смертнаго путемъ!
             Житейскимъ призракомъ плѣнлися,
             Да лишь почаще увлекайся
             Его блестящей мишурой,
             И ты, конечно, будешь мой!
             Все дальше, все впередъ стремиться
             Ему судьбою суждено,
             И самой жизнью насладиться
             Бѣдняжкѣ не было дано.
             Теперь на сцену призракъ ложный!
             Теперь пройдется онъ со мной
             Но дрязгамъ жизни мелочной
             И повседневности ничтожной.
             Пресыщенный и алчущій всегда,
             Карабкайся, скользи, дружокъ, цѣпляйся,
             Доволенъ ты не будешь никогда.
             Ужь онъ таковъ! и чорту не поддайся,
             Не сдобровать ему бы и тогда.

(Стучатъ.)

             Кто тамъ? войди!
   

УЧЕНИКЪ (видя).

             Отпущенъ матушкой въ ученье,
             Спѣшу отдать мое почтенье
             Тому, о комъ и старъ и младъ
             Съ благоговѣньемъ говорятъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             За честь благодарю сердечно!
             А человѣкъ я, какъ и всѣ.
             Вы осмотрѣлися, конечно?
   

УЧЕНИКЪ.

             Прошу, опорой будьте мнѣ!
             Я молодъ, но люблю работу;
             Деньжонки есть и есть охота.
             Насилу могъ уговорить
             Меня въ ученье отпустить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И вы идете прямо къ цѣли.
   

УЧЕНИКЪ.

             Какой, однако, грустный домъ!
             Ни деревца, ни зелени кругомъ,
             И, право, хоть бѣжать отселѣ:
             Такъ все угрюмо и мертво!
             Признаться, это до того
             Мой слухъ и зрѣніе стѣсняетъ,
             Что самая охота пропадаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой другъ, съ привычкой все придетъ;
             Младенецъ нехотя и также по неволѣ
             Сперва грудь матери берегъ;
             Потомъ вы съ каждымъ днемъ все болѣ
             Къ сосцамъ премудрости начнете привыкать,
             И вы полюбите ее -- вторую мать!
   

УЧЕНИКЪ.

             Къ ея стопамъ охотно пропадаю;
             Но кто же путь укажетъ мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Успѣемъ; прежде знать желаю,
             Какой предметъ назначили себѣ?
   

УЧЕНИКЪ.

             Я всѣ науки уважаю;
             Во все хотѣлось бы войти!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             И вы на истинномъ пути;
             Не надо только развлекаться.
   

УЧЕНИКЪ.

             Отъ всей души готовъ стараться;
             Но, признаюся, иногда,
             Люблю я лѣтомъ прогуляться;
             Прогулка праздникъ для меня.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, время улетаетъ скоро!
             Но гдѣ порядокъ -- время споро.
             И мой совѣтъ, безъ дальнихъ думъ,
             Начать съ collegium logiciim.
             Тамъ васъ прошколятъ, промуштруютъ,
             Въ полусапожки зашифруютъ,
             Чтобы, валяя наугадъ,
             Вашъ умъ не брелъ окольными путями,
             А шелъ бы мѣрными стопами
             И все бы дѣлалъ -- (a parte) не впопадъ.
             Потомъ на практику укажутъ
             И вамъ, какъ дважды-два, докажутъ,
             Что въ словѣ, въ дѣлѣ, и во всемъ.
             Гдѣ надо дѣйствовать умомъ,
             Довольно знать одни пріемы;
             Что намъ послушны аксіомы,
             Какъ по командѣ пьютъ, ѣдятъ:
             Разъ! два! и ходятъ и стоятъ.
             Конечно фабрика мышленья
             Имѣетъ сходство со станкомъ,
             Гдѣ ткачъ, невидимымъ толчкомъ,
             Приводитъ машину въ движенье
             И, тьмой невидимыхъ связей,
             Связуя тысячи нитей,
             Любыя тканья производитъ;
             Но вотъ, философъ самъ приходитъ;
             Онъ говоритъ: вотъ такъ и такъ;
             Сомнѣнья нѣтъ; изъ двухъ выходитъ,
             Что третье также будетъ такъ;
             А если третье такъ, то тоже
             И дальше выйдетъ изъ того же;
             Не будь же первыхъ двухъ, тогда
             Не бытъ и двумъ послѣ длимъ никогда.
             Понятно. Школьники педанта прославляютъ,
             А все въ ткачи не попадаютъ!
             Живое изучивъ, чтобъ объяснить, начнутъ
             Съ того, что выжмутъ духъ изъ тѣла.
             Потомъ, по ниточкѣ, всѣ части разберутъ;
             Бездѣлки, связи лишь не будетъ, что за дѣло!
             И это -- право, стыдъ и смѣхъ,
             Kncheiresin naturae химіей зовется,
             И вотъ, шалунья, какъ на грѣхъ,
             Сама же надъ собой смѣется.
   

УЧЕНИКЪ.

             Все это какъ-то мнѣ темно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Яснѣй покажется оно,
             Когда классифицировать начнете
             И синтезомъ къ анализу придете.
   

УЧЕНИКЪ.

             Ну, право же, кажись, въ умѣ моемъ
             Все мельницей пошло ходить кругомъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Потомъ на помощь призовите
             Науку важно разсуждать,
             О томъ, чего нельзя понять,
             И метафизику прилежнѣй изучите!
             Во все, что дико и темно,
             Глубокомысленно вникайте,
             А что въ башку не лѣзетъ, то
             Удачнымъ словомъ разрѣшайте;
             Вотъ это главное. Потомъ
             Съ порядка, съ точности начните
             И ежедневно, со звонкомъ,
             Пять разъ на лекцію ходите.
             А если съ вечера прочесть.
             Что господинъ профессоръ скажетъ
             И что въ учебной книгѣ есть,
             То лекціей онъ вамъ докажетъ,
             Что онъ, ни болѣе, ни меньше не сказалъ;
             А потому уроками займитесь
             И до того въ писаньи изощритесь,
             Какъ будто бъ самъ Виргилій диктовалъ!
   

УЧЕНИКЪ.

             О, за письмомъ не станетъ дѣло;
             Что самъ попишешь, то съ собой
             Несешь, какъ собственность, домой,
             И, стало быть, ручаюсь смѣло!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но изберите жь факультетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Къ правамъ во мнѣ охоты нѣтъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И въ этомъ васъ не обвиняю:
             Наука эта такова!
             Я самъ законы и права
             Наслѣдственной болѣзнію считаю.
             Права! они, изъ рода въ родъ,
             Отъ одного къ другому переходятъ
             И, дѣйствуя наоборотъ,
             Забавное явленье производятъ;
             Тутъ льгота намъ становится ярмомъ,
             Разумность -- глупостью, благодѣянье -- зломъ.
             И горе же тебѣ, что ты явился
             Не пращуромъ, а правнукомъ на свѣтъ;
             Права, съ которыми родимся,
             О нихъ и знать не хочетъ гордый свѣтъ!
   

УЧЕНИКЪ.

             Вы поселили отвращенье
             Во мнѣ къ законамъ и нравамъ.
             Вотъ къ философія влеченье
             Имѣю я, коль не противно вамъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ввести боюся въ заблужденье!
             Наукъ наука; но изъ ней
             Такъ много гибельныхъ связей
             И яду скрытаго, что если разберете,
             Того въ иной аптекѣ не найдете.
             Тутъ лучшее: избравши одного
             Философа, и вѣровать въ него;
             Что онъ сказалъ, какъ бы сказали сами!
             А главное, держитеся словамъ:
             Тогда вы вѣрными вратами
             Войдете въ вожделенный храмъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Да надо жь быть понятно съ словами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Лишь черезчуръ не надо строго брать!
             Гдѣ смысла нѣтъ, тамъ къ стати слово
             На выручку всегда готово.
             Словами можно убѣждать,
             Изъ словъ системы составлять,
             Словами важный споръ подымешь,
             Отъ слова буквы не отымешь.
   

УЧЕНИКЪ.

             Простите, васъ я задержалъ....
             Но кстати, я бы знать желалъ
             О медицинѣ ваше мнѣнье.
             Три года курсъ! и надобно терпѣнье
             Его пройти, а время такъ идетъ,
             Что радъ хотя на шагъ подвинуться впередъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (въ сторону).

             Мнѣ надоѣла сушь: я маску оставляю
             И, чортомъ-чортъ, въ свои права вступаю.

(Ученику.)

             Къ наукѣ этой путь прямой:
             Узнайте малый свѣтъ, вотритеся въ большой,
             Поймите тутъ, что знаніе безплодно;
             Понявъ, оставите въ покоѣ остальной,
             Чтобы все шло какъ публикѣ угодно!
             Увѣренность, снаровка въ Свѣтѣ жить,
             Снаровка на лету ловить
             Случайности мгновенья,
             Вотъ ключъ къ общественному мнѣнью,
             И женщины -- тутъ сущій кладъ!
             Вы стройны, не дурны собою,
             И потому, особенно весною,
             Вы ихъ лечите заурядъ,
             Отъ всякія недуги и причины:
             Подъ видомъ разныя личины,
             Но силой зелья одного,
             Лечите заразъ, отъ всего.
             А чтобъ избѣгнуть нареканья,
             Вамъ надобно себя титуломъ оградить,
             И набожно, до времени, таить,
             Подъ видомъ скромности, нескромныя желанья.
             А тамъ хоть въ дюжину влюбитеся потомъ
             И эту дюжину считайте нипочемъ!
             Начните быть смѣлѣе, ловко
             Умѣйте, съ пульсомъ, ручку жать
             И, пламенно взглянувши на плутовку,
             Попробуйте подчасъ се обнять,
             Чтобъ справиться, не давитъ ли шнуровка?
             И вы увидите, какую черезъ годъ
             Такая практика вамъ пользу принесетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Вотъ это такъ; причина тутъ видна,
             И лекцію я слушалъ не напрасно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теорія, любезный мой, скучна,
             А жизни дерево -- цвѣтисто и прекрасно.
   

УЧЕНИКЪ.

             Я слушаю -- и, право, какъ во снѣ!
             Чтобы подробнѣй объясниться,
             Просилъ бы я, позволить мнѣ
             Еще когда нибудь явиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Охотно.
   

УЧЕНИКЪ.

                                 И еще одна
             До васъ есть просьба у меня:
             Хоть строчкой мой альбомъ почтите;
             Какъ милости прошу, не откажите.

(Подаетъ ему альбомъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Весьма охотно.

(Пишетъ и возвращаетъ альбомъ.)

УЧЕНИКЪ (читаетъ).

             Eritis sicut Deus scienles bonum et malum.

(Почтительно закрываетъ альбомъ, раскланивается и уходить.)

МЕФИСТОФЕЛЬ (одинъ)

             Держась сказанію прабабушки; лай срокъ,
             Съ богоподобіемъ простишься ты, дружокъ!

(Входитъ Фаустъ.)

   

МЕФИСТОФЕЛЬ и ФАУСТЪ

ФАУСТЪ.

             Куда же мы?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Какъ хочешь. Мой совѣтъ:
             Передъ большомъ, сначала въ малый свѣтъ;
             При этомъ, можемъ подъ рукою
             Пріятное съ полезнымъ согласить.
   

ФАУСТЪ.

             Но мнѣ, клянуся бородою,
             Недостаетъ умѣнья съ свѣтѣ жить.
             Я этой грамоты не знаю,
             Да, признаюсь, и прежде не знавалъ:
             И робокъ я всегда бывалъ,
             И при людяхъ, въ своихъ глазахъ теряю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Самонадѣянностъ за правило возьми,
             И ты поймешь -- умѣнье жить съ людьми.
   

ФАУСТЪ.

             Да гдѣ же лошади, карета и прислуга?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Найдется все для истиннаго друга!
             Смотри, мнѣ стоитъ развернуть
             Пошире плащъ -- и только много
             Ты клади не беря въ дорогу,
             Такъ намъ открытъ воздушный путь:
             Отъ всякаго труда могу тебя избавить
             И -- съ новымъ поприщемъ имѣю честь поздравить!
   

ПОГРЕБЪ АУЕРБАХА ВТЬ ЛЕЙПЦИГѢ.

Сходка разгульной молодежи.

ФРОШЪ.

             Не пьютъ? не хохочутъ? ей, пьяныя рожи!
             Что носъ повѣсили? на что это похоже'!
             Орутъ, бывало, что слышно на улицѣ,
             А тутъ, словно мокрыя курицы!
   

БРАНДЕРЪ.

             Ори себѣ, зависитъ отъ тебя;
             Ты хоть бы глупостью сегодня угостилъ....
   

ФРОШЪ (выливаетъ ему на голову стаканъ вина).

             Да, вотъ тебѣ!
   

БРАНДЕРЪ.

                                 Свиньей свинья!
   

ФРОШЪ.

             Какъ быть! когда о томъ просилъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Кто ссорится, за дверь того!

(Кричитъ.)

             За круговую, ей! ну, пейте и орите!

(Поетъ.)

             Кто держитъ, кто хранитъ на славу....
   

АЛЬТМАЙЕРЬ.

             Ай, уши, уши пощадите!
             Мнѣ лысый уши заложилъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Да басъ прямой лишь тѣмъ и узнается,
             Когда какъ громъ со сводовъ отдается.
   

ФРОШЪ.

             Ну, да, за дверь, кто глупо подшутилъ!

(Поетъ.)

             Кто держитъ....
   

АЛЬТМАЙКРЪ (поетъ).

                                 Кто хранитъ на славу....
   

ФРОШЪ.

             Ну, глотки спѣлись, начинай!

(Поетъ.)

             Кто держитъ, кто хранитъ на славу,
             Святую римскую державу?
   

БРАНДЕРЪ.

             Дрянная пѣснь! другую подавай!
             Въ пѣньѣ политики не надо:
             Политика -- присяжныхъ душъ отрада!
             Молиться бы вамъ Богу каждый часъ,
             Что царствами не надѣлилъ онъ васъ!
             И я судьбѣ немало тѣмъ обязанъ.
             Что ни къ женѣ, ни къ трону не привязанъ;
             Но если намъ безъ паны быть нельзя,
             Пусть папой тотъ провозгласитъ себя,
             Кто качества его прямыя знаетъ...
             И такъ, кто папа, тотъ и начинаетъ!
   

ФРОШЪ (поетъ).

             Сударыня-ласточка, на небо взвейся, несися,
             Голубушкѣ-любушкѣ тысячу разъ поклонися!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Не нужно любушки! не надо ей поклону!
   

ФРОШЪ.

             Поклонъ голубушкѣ! не то задамъ трезвону!

(Поетъ.)

                       Настежъ дверь! ночной порой,
                       Настежь дверь! любезный мой.
                                 Свѣтъ на дворъ,
                                 Двери на запоръ!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Да, прославляй, хвали ее и пой!
             Подъ пору ей, не мы, а домовой.
             Купался я, признаться, въ этой лужѣ,
             И проведетъ она тебя не хуже;
             Пускай козла -- когда подъ куражомъ,
             Съ попойки курцъ-галопомъ скачетъ
             И куртизанятъ ей бочкомъ --
             Пускай козла негодная дурачить!
             А отъ меня, ей вотъ какой поклонъ:
             Каменьями всѣ стекла вонъ!
   

БРАНДЕРЪ (ударяя по столу).

             Silentium! любви я цѣну знаю!
             Возлюбленныхъ люблю и уважаю,
             Хоть, къ счастію, сямъ вовсе не любимъ;
             Да и влюбленнымъ подобаетъ
             Хвала и честь, коль съ нами засѣдаютъ.
             Прислушайте! изъ уваженья къ нимъ,
             Вотъ пѣсенка новѣйшаго покроя;
             Но чуръ -- дружнѣй припѣвъ за мною!

(Поетъ.)

                       Въ подвалѣ крыса завелась,
                       Все сыръ да масло ѣла,
                       Большимъ брюшкомъ обзавелась,
                       Какъ патеръ ожирѣла.
                       Кухарка мышьяку дала:
                       Имъ крыса такъ объѣлась,
                       Что въ тотъ же часъ она слегла,
                       Какъ будтобъ ей хотѣлось!
   

ВСѢ.

                       Какъ будтобъ ей хотѣлось!
   

БРАНДЕРЪ.

                       Не въ мочь лежать; она бѣжитъ
                       И пьетъ изъ каждой лужи,
                       Скребетъ, кусается, визжитъ;
                       Но ей что часъ, то хуже!
                       Прыгнула въ страхѣ разъ, другой,
                       Но пуще разгорѣлась;
                       Кухарка въ радости большой,
                       Какъ будтобъ ей хотѣлось!
   

ВСѢ.

                       Какъ будтобъ ей хотѣлось!
   

БРАНДЕРЪ.

                       Дала послѣдняго скачка,
                       И навзничь повалилась --
                       Ага! и съ смѣхомъ за бока
                       Кухарка ухватилась.
                       Тормашки крыса подняла;
                       Недолго повертѣлась --
                       Прыгунья душу отдала,
                       Какъ будто бъ ей хотѣлось 1
   

ВСѢ.

                       Какъ будто бъ ей хотѣлось!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Какъ счастливы! вотъ новая забота --
             Бѣдняжекъ отравлять мышей!
             Ловите крысъ! полезная работа.
   

БРАНДЕРЪ.

             Такъ мыши здравствуютъ, по милости твоей?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Плѣшивому не вчужѣ больно;
             Недаромъ крысъ бѣдняжками зоветъ!
             Въ раздутой крысѣ онъ невольно
             Свое подобіе живое узнаетъ.
   

ТѢ ЖЕ, ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобъ зналъ, какъ жизнь инымъ дается
             И какъ легко на свѣтѣ имъ живется,
             Мы къ ихъ кружку разгульному примкнемъ:
             Здѣсь празднуютъ они, мои ребята,
             Гонялся за остренькимъ словцомъ,
             Какъ за хвостомъ гоняются котята.
             Что день, то пиръ! довольные судьбой,
             Довольны всѣмъ, а болѣе собой.
             И лишь вина бы доставало
             Да вѣрилъ погребщикъ, такъ имъ и горя мало!
   

БРАНДЕРЪ.

             Пріѣзжіе! ручаюсь головой!
             Замѣтно по всему: по платью, по фигурѣ.
   

ФРОШЪ

             Ты нравъ! нашъ Лейпцигъ городокъ --
             Другой Парижъ въ миніатюрѣ
             И служитъ образцомъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Ты думаешь?
   

ФРОШЪ.

                                                               Дай срокъ!
             Я дипломатъ и дѣло понимаю.
             Пусть подопьютъ; тогда я вмигъ
             Вето подноготную узнаю....
             Но, кажется, они не изъ простыхъ.
   

БРАНДЕРЪ.

             За торгашей ихъ принимаю.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Какъ знать....
   

ФРОШЪ.

                                 Поддѣну же я ихъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (тихо Фаусту).

             Народецъ дьявола не чуетъ!
             На шею сядь, онъ и тогда
             Нечистаго по своему толкуетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Мое почтенье, господа!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Кружокъ нашъ тѣмъ же отвѣчаетъ,

(Смотря искоса на Мефистофеля, тихо Фрошу.)

             Смотри, никакъ вонъ тотъ хромаетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы выпьемъ съ вами заодно?
             Вѣдь, говорятъ, пріятная бесѣда
             Сдобряетъ кислое вино?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ (указывая на Фауста).

             Спросили бы объ этомъ у сосѣда.
   

ФРОШЪ.

             Недаромъ вы такъ рано поднялись;
             А съ нашимъ дурнемъ вы, дорогой, не сошлись?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На станціи его мы повстрѣчали,
             И пили съ намъ, а долго разсуждали:
             О братцахъ, о друзьяхъ онъ много толковалъ
             И -- по поклону всѣмъ и каждому послалъ.

(Кланяется каждому.)

АЛЬТМАЙЕРЪ (тихо Фрошу),

             Что взялъ?
   

ЗИБЕЛЬ (Альтмайеру).

                                 Да онъ, братъ, штука!
   

ФРОШЪ.

             А вотъ постой....
   

ЗИБЕЛЬ.

                                 Смотри, впередъ наука!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ушами, кажется, своими,
             Я слышалъ хоромъ голоса;
             А хоръ, подъ сводами такими,
             Должно быть, просто, чудеса!
   

ФРОШЪ.

             Вы виртуозъ? зачѣмъ же стало?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Охота есть, да толку мало.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             А ну-ка пѣсню....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Сто, когда хотите!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Да только новую, смотрите,
             Чтобы съ иголочка была!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы изъ Испаніи недавно,
             Отчизны пѣсень и вина.

(Поетъ.)

                       Жила-была старуха,
                       У ней была блоха....
   

ФРОШЪ (прерывая его).

             Блоха! да это презабавно.
             Лишь не кусалась бы она.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (поетъ).

                       Живетъ себѣ старуха,
                       Гоститъ у ней блоха;
                       Блоха милѣй старухѣ,
                       Чѣмъ дѣтки и сноха.
                       Зоветъ она портнаго:
                       Поди-ка ты, болванъ,
                       Для гостя дорогого
                       Сшей бархатный кафтанъ!..
   

БРАНДЕРЪ (прерывая его).

             Портному-то, пожалуйста, внушите,
             Чтобы кафтанъ не рѣзалъ въ рукавахъ;
             Да головой поплатится, скажите,
             Коль будутъ складки на штанахъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (поетъ).

                       Вотъ по послѣдней модѣ
                       Блоха наряжена,
                       И полная свобода
                       Въ хозяйствѣ ей дана;
                       Она родню сзываетъ,
                       Все ставятъ на своемъ
                       И домомъ управляетъ,
                       Какъ собственнымъ добромъ.
   
                       По дѣткамъ блохи скачутъ,
                       Кусаясь до костей,
                       А дѣтки чуть не плачутъ,
                       Не смѣя гнать гостей;
                       И тронуть-то боятся,
                       Не то, чтобы ихъ бить --
                       А мы, кто сталь кусаться,
                       Сейчасъ давай душить!
   

ХОРЪ.

                       А мы, кто сталъ кусаться,
                       Сейчасъ давай душить!
   

ФРОШЬ.

             Браво! брависсимо! браво!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Пускай про это блохи знаютъ.
   

БРАНДЕРЪ.

             И гости на-усъ намотаютъ.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Да здравствуютъ свобода и вино!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И мы, въ честь вольности, стаканъ бы осушили,
             Когда бы вина здѣсь немножко лучше были.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Какъ лучше? смѣйте повторить!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хозяина боюся оскорбить;
             А то бы далъ, какъ знатокамъ,
             Чудеснаго винца отвѣдать вамъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Ручаюсь, коль за этимь стало!
   

ФРОШЪ.

             Идетъ! но съ тѣмъ, чтобъ отвѣчала
             И порція вину -- да, знайте,
             Изъ малости не стану рта марать:
             Ужь если я примуся разсуждать,
             Мнѣ цѣликомъ боченокъ подавайте!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ (тихо).

             Я угадалъ! и по чутью,
             Въ нихъ нижне-рейнцевъ узнаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь буравъ мнѣ одолжите.
   

БРАНДЕРЪ.

             У васъ не бочка же съ собой?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ (идетъ въ уголъ и приноситъ снаряды въ корзинѣ).

             Вотъ и снаряды подъ рукой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (отъискавъ буравъ, Фрошу).

             Какого вы вина хотите?
   

ФРОШЪ.

             Да вы не всѣхъ же навезли.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Увидимъ, только назовите.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             У этого ужь слюнки потекли.
   

ФРОШЪ.

             Коль такъ, рейнвейну я желаю:
             Дары отечества всему предпочитаю!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Для пробокъ воску бы --

(Буравитъ на краю стола, гдѣ сидитъ Фрошъ, и затыкаетъ воскомъ.)

АЛЬТМАЙЕРЪ.

                                 Я бьюся объ закладъ,
             Вы шутите, да только не впопадъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Брандеръ).

             А вамъ?
   

БРАНДЕРЪ.

                                 Люблю шампанское вино,
             Холодное, чтобъ искрилось оно.

(Mефистофель буравитъ и затыкаетъ дырья воскомъ.)

             Мы о другихъ обидно судимъ,
             А дорожимъ чужимъ добромъ:
             И то сказать, французовъ мы не любимъ,
             А вина ихъ всегда охотно пьемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Зибелю).

             А вы?
   

ЗИБЕЛЬ.

                       Я кислаго, признаться, не терплю,
             И потому изъ сладкихъ попрошу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ я могу токайскимъ услужить.

(Обращается къ Альтмайеру.)

             А вамъ?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

                                 Смѣетесь вы надъ нами?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Съ такими важными гостями
             Опасно было бы шутить:
             Какимъ виномъ могу служить,
             По вкусу, сами назначайте!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Любымъ! лишь поскорѣй давайте!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Виноградъ на лозѣ,
                                 Какъ рога на козѣ;
                                 Сухи лозы, соченъ плодъ,
                                 Грозды дерево даетъ.
                       Тайну естества познаніе!
                       Древо древомъ, столъ столомъ,
                       Брызни древостолъ виномъ!
                       Пробки вонъ! теперь вкушайте.

(Всѣ откупориваютъ, подставляютъ стаканы и пьютъ.)

ВСѢ (кромѣ Фауста и Мефистофеля].

             О, влага дивная! о, благодать! о, чудо!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но чуръ, прольете -- будетъ худо.
   

ВСѢ (пьютъ и поютъ).

                       Славно, братцы, любо намъ,
                       Словно пятистамъ свиньямъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ разгулялось бестіанство!
   

ФАУСТЪ.

             Уйдемъ скорѣй! такое пьянство,
             Мнѣ гадко....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Вотъ оно, свободы торжество!
   

ФАУСТЪ.

             Уйдемъ! нашелъ кого дурачить....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А вотъ теперь то ихъ скотство
             Себя вполнѣ и обозначитъ.
   
   ЗИБЕЛЬ (неосторожно пьетъ, вино проливается и вспыхиваетъ пламенемъ).
             Огонь! горю! нѣтъ силъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (заговаривая пламя).

             Смирись, знакомая стихія!

(Обращаясь къ Зибело.)

             На этотъ разъ я только пошутилъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Онъ пошутилъ! Вы кто такіе,
             Что вздумали морочить насъ?
   

ФРОШЪ.

             Посмѣй еще, такъ мы проучимъ васъ!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ (тихо товарищамъ).

             По мнѣ бы, лучше разойтись.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Мы вамъ не мальчики дались
             На фокусы....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Молчи, пивной котелъ!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Еще ругается! хромая тварь, оселъ!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Не дать ли имъ убраться потихоньку?
   

БРАНДЕРЪ (подымая кулаки).

             Постой же, я задамъ имъ гонку!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ
(между тѣмъ, откупориваетъ еще разъ; вмѣсто вина вспыхиваетъ пламя и обдаетъ его).

             Горю! горю!
    умирало тамъ!
                       А вы -- въ живыхъ! Ужъ, видно, вамъ
                       Рука Господня помогала!
   

Народъ.

                       Пошли тебѣ Господь сто лѣтъ!
                       Живи и насъ спасай отъ бѣдъ!
   

Фаустъ.

                       Въ мольбѣ склоняйтесь передъ Тѣмъ,
                       Кто шлетъ намъ свыше помощь всѣмъ!

(проходитъ съ Вагнеромъ)

Вагнеръ.

             Великій мужъ! Какую въ сердцѣ ты
             При этомъ долженъ чувствовать отраду!
             Блаженъ стократъ за тяжкіе труды
             Стяжавшій столь обильную награду!
             Отцы дѣтей смотрѣть тебя ведутъ;
             Вокругъ тебя народъ кишитъ толпою;
             Молчитъ гудокъ и пѣсня предъ тобою;
             Коль ты идешь, съ почтеньемъ всѣ встаютъ, --
             И малаго не доставало,
             Чтобъ предъ тобой толпа во прахъ не пала!
   

Фаустъ.

             На этомъ камнѣ сядемъ, отдохнемъ...
             Какъ часто я, угрюмый, одинокій,
             Томя себя молитвой и постомъ
             И отъ людей скрывайся на немъ,
             Сидѣлъ одинъ въ тоскѣ моей глубокой!
             Неколебимой вѣрой укрѣпленный,
             Надѣялся я силой жаркихъ слезъ
             Склонить Создателя вселенной,
             Чтобъ Онъ чуму отъ насъ отнесъ...
             Въ насмѣшку мнѣ народная хвала;
             Когда бы въ грудь мою твое проникло зрѣнье,
             Когда бъ ты зналъ, какъ всѣ мои дѣла
             Достойны были этого почтенья!
                       Отецъ мой, темный человѣкъ,
                       Природу странно понимая,
                       Надъ ней трудился цѣлый вѣкъ,
                       Ея законы изучая;
                       И, сидя въ кухнѣ, взаперти,
                       Въ сообществѣ своихъ адептовъ,
                       Мечталъ всю жизнь, по тьмѣ рецептовъ
                       Основы силъ ея найти...
                       Они лилею съ краснымъ львомъ
                       Въ растворѣ тепломъ съединяли;
                       Дыханьемъ пламени потомъ
                       Въ другой сосудъ перегоняли,--
                       И вотъ на днѣ его тогда,
                       Одѣта въ яркіе цвѣта,
                       Царица юная являлась...
                       Вотъ нами что больнымъ давалось!
                       И этимъ адскимъ зельемъ мы
                       Гораздо больше истребляли,
                       Чѣмъ страшная рука чумы,--
                       И насъ за то же восхваляли!..
                       Его больнымъ давалъ я самъ;
                       Никто не зналъ объ отравленьи...
                       Пришлося плохо бѣднякамъ;
                       Убійцы жъ наглые въ почтеньи!..
   

Вагнеръ.

                       Что жъ тутъ приводитъ васъ въ смущенье?
                       Въ томъ человѣка назначенье:
                       Науку, принятую имъ,
                       Вести впередъ онъ долженъ честно:
                       Когда отцовъ мы знанье чтимъ,
                       То, изучивъ, что имъ извѣстно,
                       Науку далѣе ведемъ
                       И нашимъ внукамъ, нашимъ дѣтямъ
                       Открытьемъ постепеннымъ этимъ
                       Мы цѣль возвышеннѣй даемъ,
   

Фаустъ.

             О счастливъ, въ комъ живетъ надежда на спасенье
             Изъ окружающей насъ бездны заблужденья!
             Все, что намъ нужно знать, то знать намъ не дапоУ
             А что не нужно намъ, то знаемъ мы давно;
                       Но пусть же это горькое сознанье
                       Минуты сладкой намъ не отравить!
                       Смотри, какъ солнца вешняго сіянье
                       На хижинахъ межъ зелени блеститъ
                       И погасаетъ тихо за горами,
                       Чтобъ новый край денницей оживить...
                       Ахъ, отчего я не рожденъ съ крылами!
                       Во слѣдъ за нимъ тогда бъ я могъ парить.
                       Я бъ созерцалъ, какъ лучъ заката нѣжный
                       Блеститъ, прощальной лаской міръ даря,
                       Какъ гаснетъ долъ въ дремотѣ безмятежной
                       Подъ тихій рокотъ горнаго ручья...
                       Не задержала бъ мой полетъ могучій
                       Своей вершиной облачной гора;
                       Я все бъ смотрѣлъ, какъ моря валъ зыбучій
                       Катится, искрясь ярче серебра...
                       Но вотъ богиня свѣтлая, алѣя,
                       Сокрылась вновь подъ бездной голубой, --
                       И снова я лечу во слѣдъ за нею...
                       Лишь небеса, да море предо мной;
                       За мною, -- мракомъ скрыто все полночнымъ;
                       Предо мною, -- вѣчная заря...
                       Прекрасный сонъ! Но крыльямъ духа мощнымъ
                       Тѣлесныхъ крылъ придать не въ силахъ я!
                       Ахъ, у кого желанье не проснется
                       Взлетѣть до высей неба голубыхъ,
                       Когда въ поляхъ впервые пронесется
                       Живая пѣсня птичекъ полевыхъ,
                       И, съ отдаленной бросившись вершины,
                       Паритъ орелъ недвижно надъ горой,
                       И слышны крики стаи журавлиной,
                       Изъ дальнихъ странъ несущейся домой!
   

Вагнеръ.

                       Да, и со мной подобное бываетъ,
                       Но я такихъ стремленій не имѣлъ:
                       Поля и нивы мнѣ надоѣдаютъ,
                       И птички незавиденъ мнѣ удѣлъ.
                       Есть для души иныя наслажденья;
                       Отъ книги къ книгѣ насъ они манятъ...
                       Коль умное читаешь сочиненье,
                       Какъ скоро ночи зимнія летятъ!
                       Когда жъ пергаментъ старый разбираешь,
                       Себя на третьемъ небѣ ощущаешь!
   

Фаустъ.

                       Одно стремленье познано тобою,
                       Одно, -- другого лучше не зови!
                       Ахъ, двѣ души, двѣ жизни, двѣ любви
                       Живутъ во мнѣ, враждуя межъ собою!
                       Привязана къ землѣ одна изъ нихъ,
                       И грубыя ей милы наслажденья;
                       Чужда другая радостей земныхъ
                       И высшаго исполнена влеченья...
                       О духи! Вы, что въ синей вышинѣ
                       Витаете межъ небомъ и землею!
                       Я васъ зову: спуститеся ко мнѣ
                       И дайте жизнью подышать иною!
                       Будь только плащъ волшебный у меня,
             Въ чемъ могъ бы я летать, не вѣдая границы,--
                       Его на пурпуръ царской багряницы,
                       На цѣлый міръ не промѣнялъ бы я!
   

Вагнеръ.

                       Не призывай духовъ знакомый рой,
                       Витающій въ лазури поднебесной, --
                       Не призывай! Они давно извѣстны
                       И отовсюду намъ грозятъ бѣдой:
                       То съ сѣвера они къ намъ холодъ мчатъ
                       И леденящимъ жаломъ угрожаютъ;
                       То засухой съ востока намъ грозятъ
                       И наши легкія съѣдаютъ;
                       То съ юга шлютъ палящій жаръ степей
                       И насъ томятъ имъ адски безпощадно;
             То влаги съ запада приносятъ намъ прохладной,
             Чтобъ жатвы наводнить, похитить плодъ полей;
                       Являются подъ свѣтлой маской намъ;
                       Обманывая, служатъ намъ покорно,
                       И ангелами кажутся людямъ,
                                 Но льстятъ имъ дьявольски притворно,
                                 Однако, ночь: пора бы намъ
                                 Ужъ разойтися по домамъ;
                                 Туманъ ложится надъ землею...
                                 Но что стоишь ты? Что съ тобою?
                                 Что ты во мракѣ увидалъ?
   

Фаустъ.

                                 Вонъ черный пудель пробѣжалъ.
   

Вагнеръ.

                                 Такъ что жъ особеннаго въ томъ?
   

Фаустъ.

                                 Ты ничего не видишь въ немъ?
   

Вагнеръ.

                                 Не вижу; песъ, какъ песъ простой;
                                 Хозяина, какъ видно, ищетъ.
   

Фаустъ.

                                 Смотри, смотри, какъ онъ за мной
                                 Спиральными кругами рыщетъ...
                                 Глаза, какъ угли, у него;
                                 Изъ пасти страшной пышетъ пламя...
   

Вагнеръ.

                                 Нѣтъ, я не вижу ничего;
                                 Лишь только пудель передъ нами.
   

Фаустъ.

                                 Что жъ тихо такъ онъ къ намъ идетъ?
   

Вагнеръ.

                                 Вѣрь, все тебѣ лишь показалось;
                                 Собака насъ не узнаетъ
                                 И незнакомыхъ испугалась.
   

Фаустъ.

                                 Межъ тѣмъ круги, что разъ, тѣснѣй.
   

Вагнеръ.

                                 Ни привидѣній, ни чертей
                                 Здѣсь нѣтъ. Собака насъ боится,
                                 Вертитъ хвостомъ, визжитъ, ложится, --
                                 Все, какъ собакѣ, надлежитъ.
   

Фаустъ.

                                 Поди сюда! Онъ къ намъ бѣжитъ.
   

Вагнеръ.

                                 Смотри, забавный несъ какой:
                                 Стоишь, -- слѣдитъ онъ за тобой,
                                 Что потеряешь, -- онъ найдетъ,
                                 Обронишь, -- тотчасъ принесетъ,
                                 И въ воду лазить есть сноровка...
                                 Ну, словомъ, пудель хоть куда!
   

Фаустъ.

                                 Ты правъ: тутъ духа нѣтъ слѣда,
                                 И все одна лишь дрессировка,
   

Вагнеръ.

                                 Забавнымъ, ловкимъ псомъ подчасъ
                                 Заняться можетъ и ученый...
                                 Да, онъ достоинъ ласкъ отъ васъ,
                                 Студентовъ ученикъ смышленый!

(Уходятъ въ ворота).


КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

Фаустъ входитъ съ пуделемъ.

Фаустъ.

                       Опять простился я съ полями;
                       Ихъ ночь баюкаетъ въ тиши,
                       Но будитъ въ насъ святое пламя
                       И силы мощныя души;
                       И сладкій миръ, смѣнивъ тревогу
                       Страстей, въ груди опятъ царитъ.
                       И сердце къ ближнему и Богу
                       Любовью пламенной горитъ...
             Пудель! Полно метаться!
             Полно, не вой, не ворчи!
             Ты мнѣ мѣшаешь; пора бы уняться;
             Лягь и усни на печи.
             Ты забавлялъ насъ дорогой,
             Не уставая бѣжать и скакать;
             Здѣсь же ты могъ бы уняться немного,
             Могъ бы въ гостяхъ ты приличнѣе стать!
                       Когда въ родимой кельѣ блещетъ
                       Лампада въ сумракѣ ночномъ,
                       Душа усталая трепещетъ
                       Въ восторгѣ чистомъ и святомъ,
                       И силы вѣщія проснутся,
                       И вновь надежда разумъ мчитъ
                       Туда, гдѣ жизни рѣки льются
                       И гдѣ источникъ жизни скрытъ.
             Пудель! Довольно, не лай!
             Звукамъ святымъ, что царятъ надъ моею душою,
             Визгомъ и воемъ своимъ не мѣшай!
             Часто мы видимъ, что люди встрѣчаютъ враждою
             То, что не могутъ понять,
             Съ добрымъ, святымъ враждовать не стыдятся.
             Если они его втайнѣ боятся...
             Пудель! Ты хочешь людямъ подражать?
                       Но нѣтъ опять въ душѣ успокоенья;
                       На сердцѣ нѣтъ священнаго огня;
                       Изсякнулъ вновь источникъ вдохновенья,
                       И жаждой прежней снова мучусь я...
                       Но это чувство мнѣ извѣстно;
                       Нетрудно горю пособить;
                       Мы алчемъ истины небесной,
                       Мы откровенья ждемъ вкусить:
                       Гдѣ жъ лучъ небеснаго блистаетъ ярче свѣта,
                       Чѣмъ въ книгѣ Новаго Завѣта?
                       Открывши подлинникъ святой,
                       Съ душою, вѣрой просвѣтленной,
                       Я передамъ глаголъ священный
                       На языкѣ страны родной!

(Открываетъ книгу и принимается за переводъ).

             Написано: Въ началѣ было Слово; --
             И вотъ уже преграда мнѣ готова.
             Могу ли слову я такое дать значенье?
             Его перемѣнить я долженъ, безъ сомнѣнья,
             Коль понятъ смыслъ, какъ должно, мной.
             Не лучше ли сказать, что Разумъ былъ въ началѣ?...
             Одумайся надъ первою строкой,
             Чтобъ избѣжать ошибокъ далѣ:
             Не разумъ созидаетъ и творитъ;
             Вѣрнѣй сказать: была въ началѣ Сила:
             Но снова что-то сердцу говоритъ,
             Что это мысль въ себѣ не совмѣстило...
             Но я прозрѣлъ! Мнѣ ясно все опять.
             И Дѣло я рѣшаю написать.
                       Если ты хочешь со мной оставаться.
                       Полно метаться,
                       Полно лаять и выть;
                       Дольше тебя я не въ силахъ сносить;
                       Ты или я, но одинъ изъ насъ
                       Комнату долженъ оставить сейчасъ;
                       Выгнать я долженъ тебя поневолѣ...
                       Что же со мною? Что это могло бъ означать?
                       Пудель растетъ все болѣ и болѣ;
                       Пса въ немъ уже не признать...
             Не дьявола ль въ домъ ужъ провелъ я съ собой?
             Зіяетъ звѣриная пасть предо мной,
             И блещутъ глаза, разъяренно сверкая...
             Тебя, полудемонъ, я знаю
             И ярость твою
             Ключемъ Соломона я въ мигъ усмирю!
   

Духи (въ переходѣ).

                       Старый чортъ попался въ сѣть;
                       Намъ за нимъ не слѣдъ летѣть!
                       Какъ лиса въ ловушкѣ, онъ
                       Отовсюду окруженъ...
                       Выручайте!
                       Снуйте, вейтеся вездѣ,
                       Справа, слѣва подлетайте,
                       Помогайте
                       Бѣсу старому въ бѣдѣ!
                       Коль безвредно онъ уйдетъ
                       Изъ тенетъ
                       Будетъ онъ изъ бѣдъ подчасъ
                       Выручать и насъ!
   

Фаустъ.

             Чтобы звѣрю начать испытанье,
             Четверное возьму заклинанье.
                       Коли ты Саламандра, -- то вспыхни огнемъ;
                       Коль Ундина, -- волною разлейся;
                       Коль Сильфида,-- въ поднебесьи взвейся,
                       И сокройся въ землѣ, коль ты Гномъ!
             Тотъ лишь могуществомъ словъ
             Покоряетъ духовъ,
             Кто стихійныхъ началъ
             Тайныя силы позналъ.
                       Такъ пылай, Саламандра, огнемъ,
                       И разлейся, Ундина, въ волнѣ,
                       И, Сильфида, блесни въ вышинѣ
                       Метеора мгновеннымъ лучомъ,
                       И на помощь спѣши, Домовой;]--
                       Всякъ разлейся въ стихіи родной!
             Изъ стихій ни одна
             Звѣрю, знать, не сходна;
             Заклинаньемъ моимъ
             Я не властенъ надъ нимъ;
             Но на случай такой
             Клятвой я обладаю иной!
                       Если ты -- чадо
                       Мрачнаго ада, --
                       На священные знаки взгляни!
                       Имъ отвержены-духи покорны:
                       Передъ силой его животворной
                       Поникаютъ главою они!..
                       Ты щетину свою поднимаешь отъ страха.
                       Проклятый сынъ праха!
                       Прочти коль такъ,
                       Священный знакъ
                       Его, несказаннаго,
                       Его, несозданнаго,
                       Ко кресту пригвожденнаго
                       И превыше небесъ вознесеннаго!
             За печкою спрятавшись, онъ
             Растетъ и толстѣетъ, какъ слонъ,
             И комнату всю наполняетъ собой...
             Готовъ онъ въ туманъ разойтись...
             Низринься во прахъ предо мной!..
             Къ ногамъ властелина ложись!..
             Я не даромъ, ты знаешь, грожу
             И огнемъ я тебя поражу!
             Не жди отъ меня
                       Трикраты святого огня!
                       Не жди, говорю я,
                       Вѣнца заклинаній моихъ отъ меня!

(Туманъ разсѣвается. Мефистофель выходитъ изъ-за печки, одѣтый странствующимъ схоластиковъ).

Мефистофель.

             Зачѣмъ шумѣть? Чѣмъ вамъ служить могу я?
   

Фаустъ.

             Такъ вотъ кто въ пуделѣ сидѣлъ? Такъ значитъ тамъ
             Схоластикъ былъ? И странно и забавно!
   

Мефистофель.

             Ученый мужъ, поклонъ мой низкій вамъ!
             По вашей милости я пропотѣлъ исправно.
   

Фаустъ.

             Какъ звать тебя?
   

Мефистофель.

                       Вопросъ немного странный
             Въ устахъ того -- кто слову придаетъ
             Такъ мало цѣнности, но къ дѣлу постоянно
                       И непосредственно идетъ.


Фаустъ.

             Обычай есть у вашей братьи
             Давать прозванье по занятью,
             И знаемъ мы, кого зовемъ
             Льстецомъ, завистникомъ, лжецомъ.
             Но кто же ты?
   

Мефистофель.

                       Частица силы той
             Что дѣлаетъ добро, хоть зла всегда желаетъ.
   

Фаустъ.

             Но у загадки этой смыслъ какой?
   

Мефистофель.

             Я -- духъ, который отрицаетъ,
             И въ отрицаньи правъ своемъ;
             На что же больше міръ годится,
             Какъ только къ черту провалиться?...
             И все, что бѣдствіемъ, грѣхомъ,
             Бѣдой слыветъ, -- всю силу злую
             Стихіей родственной зову я.
   

Фаустъ.

             Ты мнѣ сказалъ: я часть; но весь ты предо мной?
   

Мефистофель.

             Тутъ правду скромность украшаетъ;
             Одинъ лишь человѣкъ мірокъ дурацкій свой
             За что-то цѣлымъ величаетъ;
             А я -- частица части той,
             Что всѣмъ была когда-то, въ вѣкъ былой;
             Частица тьмы, родившей свѣтъ,
             Что за пространство съ тьмой родимой
             Борьбой кипитъ непримиримой;
             А все ему удачи нѣтъ;
             Повсюду онъ стѣсненъ предѣломъ;
             Всегда и всюду слитъ онъ съ тѣломъ;
             Тѣламъ онъ красоту даетъ;
             Тѣла ему стѣсняютъ ходъ,
             И скоро, я предполагаю,
             Съ тѣлами прахомъ онъ пойдетъ.
   

Фаустъ.

             Теперь тебя я понимаю:
             Міръ въ цѣломъ для тебя тяжелъ,
             Такъ ты по мелочамъ пошелъ.
   

Мефистофель.

             Да, вѣдь, и здѣсь немного пріобрѣлъ!
             Ничто первичнаго презрѣнный
             Соперникъ, Нѣчто, Свѣтъ надменный
             Стоитъ и цѣлъ и невредимъ;
             И чѣмъ я ни боролся съ нимъ,--
             Водой, огнемъ, землетрясеньемъ,--
             Какъ прежде, міръ цвѣтетъ опять!
             Съ людскимъ, съ животнымъ поколѣньемъ.
             Такъ сладу невозможно взять:
             Ужъ сколькихъ я низвелъ въ могилу,
             А лишь напрасно тратилъ силу:
             Повсюду жизнь кипитъ; вездѣ, --
             Въ землѣ, на воздухѣ, водѣ, --
             Растутъ зачатки бытія;
             Стихіи полны сѣменами...
             Не сохрани себѣ я пламя, --
             Пріюта не нашелъ бы я!
   

Фаустъ.

             И ты, презрѣнный духъ, напрасно
             Идешь съ творящей силой въ бой,
             Грозя разрушить міръ прекрасный
             Безсильной дьявольской рукой;
             Иного, жалкій сынъ хаоса,
             Ищи занятія себѣ!
   

Мефистофель.

             Я кое-что скажу тебѣ
             Потомъ по этому вопросу;
             Теперь нельзя ли мнѣ уйти?
   

Фаустъ.

             Къ чему вопросъ? Не понимаю;
             Тебя теперь уже я знаю;
             Держать не стану; уходи!
             Навѣрно, свидишься со мною?..
             Окно и двери предъ тобою;
             Въ трубу, быть можетъ, знаешь ходъ?
   

Мефистофель.

             Признаться ль? Видишь, мнѣ немного
             Мѣшаетъ знакъ волшебный тотъ,
             Что нарисованъ у порога.
   

Фаустъ.

             Ты пентаграммой затрудненъ?
             Такъ какъ же могъ ты, сынъ геенны,
             Переступить тотъ знакъ священный,
             Что на дверяхъ изображенъ?
   

Мефистофель.

             Рисунокъ твой невѣренъ, плохъ:
             Немного уголъ раздается,
             И промежутокъ остается.
   

Фаустъ.

             Нежданно случай мнѣ помогъ;
             Такъ, значитъ, пойманъ ты врасплохъ?
             Вотъ счастье мнѣ судьба послала!
   

Мефистофель.

             Собака линій не видала,
             Но лишь едва вбѣжала въ домъ,--
             Все мигомъ по другому стало.
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ ты не пройдешь окномъ?
   

Мефистофель.

             Таковъ всѣхъ призраковъ законъ:
             Куда вошелъ, оттоль и вонъ;
             Входить мы можемъ, гдѣ угодно,
             А въ выходахъ мы не свободны.
   

Фаустъ.

             Какъ, духи тьмы блюдутъ уставы,
             И адъ свое имѣетъ право?
             Такъ съ вами въ договоръ вступить
             Для смертныхъ можно, стало быть?
   

Мефистофель.

             И все, что только обѣщаемъ,
             Мы неуклонно исполняемъ.
             Въ другой разъ я тебѣ скажу
             О томъ пространнѣй и яснѣе;
             Теперь же я тебя прошу
             Меня освободить скорѣе.
   

Фаустъ.

             Повремени на мигъ, будь другомъ,
             Хоть сказку что ли разскажи.
   

Мефистофель.

             Въ другой разъ я къ твоимъ услугамъ;
             Но нынѣ дольше не держи.
   

Фаустъ.

             Тебя я вызвать не старался;
             Ты въ сѣти самъ ко мнѣ попался, --
             Останься жъ тамъ; тебя опять
             Едва ль удастся мнѣ поймать.
   

Мефистофель.

             Согласенъ; только позволенье
             Мнѣ дай лишь, -- въ музыкѣ, и пѣньи
             Свое искусство показать.
   

Фаустъ.

             Готовъ на то съ охотой я,
             Коль нѣжитъ слухъ игра твоя.
   

Мефистофель.

             Повѣрь, что этотъ мигъ забвенья
             Отраднѣй лѣтъ уединенья,
             Въ трудѣ потерянныхъ тобой.
             Твой слухъ мы пѣснею взлелѣемъ,
             И сны, что мы тебѣ навѣемъ,
             Не будутъ праздною мечтой, --
             Нѣтъ! Прелесть всю очарованья
             Познаютъ вкусъ и обонянье,
             И зрѣніе, и осязанье...
             Мы вмѣстѣ; спѣвокъ нѣтъ у насъ;
             Готовы мы начать сейчасъ.
   

Духи.

                       Скройся, исчезни,
                       Душный и тѣсный
                       Сводъ вѣковой,
                       Въ синѣющей безднѣ
                       Лазури небесной,
                       Въ дали голубой!
                       Раздайтесь, сѣдые
                       Туманы ночные!
                       Ярче гори,
                       Пламя востока,--
                       Лучъ недалекой
                       Новой зари!
                       Дѣти небесныя,
                       Вѣчно-прелестныя.
                       Въ воздухѣ рѣютъ,
                       Въ рѣзвомъ движеніи
                       Крыльями вѣютъ,
                       Благословеніе
                       На землю сѣютъ,
                       Благоуханною
                       Ризой туманною
                       Чащи зеленыя
                       Сада скрываютъ,
                       Гдѣ упоенные
                       Страстно влюбленные
                       Души сливаютъ...
                       Тишь и прохлада
                       Въ темныхъ лѣсахъ!
                       Кисть винограда
                       Зрѣетъ въ листахъ;
                       Скоро въ точило
                       Полная силы
                       Брызнетъ струя...
                       Плещутъ привѣтно
                       Волны ручья
                       На самоцвѣтный
                       Камень бреговъ;
                       Въ сумракъ завѣтный
                       Горныхъ хребтовъ
                       Въ бездны, въ провалы
                       Струйки несутся,
                       Или на скалы
                       Смѣло взберутся
                       Рѣчкою горъ,
                       Иль разольются
                       Ширью озеръ...
                       Легкія птицы
                       Летятъ вереницей
                       Навстрѣчу денницы
                       На островъ зеленый,
                       Что спитъ, отраженный
                       Уснувшей волной...
                       Мы же незримо,
                       Неутомимо
                       Легкой толпой,
                       Вѣемъ, летаемъ,
                       Вьемся, играемъ,
                       То въ вышинѣ
                       Рѣемъ лазурной,
                       То на волнѣ
                       Плещемся бурной,
                       То хороводы
                       Водимъ мы въ полѣ,
                       Въ чащахъ лѣсовъ...
                       Вотъ наша доля,--
                       Радость и воля,
                       Свѣтъ и свобода,
                       Миръ и любовь!


Мефистофель.

             Уснулъ! Спасибо за подмогу,
             Мои воздушные друзья!
             За вашъ концертъ у васъ премного
             Въ долгу, по чести, буду я!
             Нѣтъ, у тебя еще, мой милый,
             Справляться съ чортомъ мало силы!
             Пока усни въ мечтахъ златыхъ
             Подъ пѣснь чаровниковъ моихъ!
             Но чтобъ съ порога снять преграду,
             Мнѣ крысу непремѣнно надо,
             Заклятій, чай, не нужно тутъ:
             Вѣдь, здѣсь ихъ бездна... Чу, скребутъ!..
   
             Я, повелитель крысъ, мышей,
             Лягушекъ, комаровъ, червей,
             Велю тебѣ на тотъ порогъ
             Понаточить острѣй зубокъ...
             Ты кстати здѣсь! Грызи все то,
             Что мною масломъ полито...
             Живѣй, живѣй! Еще чуть-чуть, --
             И мнѣ совсѣмъ очищенъ путь;
             Еще минута, -- все готово...
             Прощай, мой другъ! Сойдемся снова!

(Уходитъ).

Фаустъ (просыпается).

             Ужель я снова обманулся,
             И это былъ лишь сонъ и бредъ?
             Мнѣ снился чортъ; но я проснулся,
             А пуделя простылъ и слѣдъ...
   

КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

Фаустъ, Мефистофель стучится въ дверь.

Фаустъ.

             Войди! Кто въ дверь ко мнѣ стучится?
   

Мефистофель.

                                                     Я, я!
   

Фаустъ.

                       Войди же, говорю!
   

Мефистофель.

             Зовъ долженъ трижды повториться!
   

Фаустъ.

                       Войди, коль такъ!
   

Мефистофель.

                                                     Благодарю!
             Съ тобою можемъ мы сдружиться;
             А чтобъ прогнать тоску твою,
             Я бариномъ задумалъ нарядиться;
             Одѣлся я по модѣ и пестро;
             Блеститъ кафтанъ мой мишурою;
             И плащъ короткій за спиною,
             И пѣтушиное перо
             На шляпѣ у меня, и шпага подъ полою;
             И отъ души даю тебѣ совѣтъ:
             Съ твоей норою душною растаться
             И, вырвавшись на волю и на свѣтъ,
             Узнать, что значитъ жить и жизнью наслаждаться!
   

Фаустъ.

             Одеждой пестрою терзаній
             Бездѣльной жизни не унять;
             Я слишкомъ старъ, чтобы играть,
             И молодъ, чтобъ не знать желаній!
             Чѣмъ въ жизни я могу прельщаться?
             "Умѣй терпѣть! Умѣй лишаться!" --
             Вотъ тотъ припѣвъ, которымъ насъ
             Жизнь постоянно услаждаетъ,
             Который каждый бьющій часъ
             Намъ неизмѣнно повторяетъ!..
             Лишь день зажжется, ночь смѣня,
             Въ моей груди кипятъ рыданья:
             Я знаю, ни одно желанье
             Онъ не исполнитъ для меня,
             Но и преддверье наслажденья
             Разборомъ злобнымъ затемнитъ
             И сердца лучшія творенья
             Насмѣшкой ѣдкой уязвитъ...
             Взойдетъ ли ночь на небеса,--
             Съ тоскою я иду на ложе;
             Сомкну ль усталые глаза,
             Во снѣ мнѣ нѣтъ покоя тоже...
             Богъ, у меня въ груди живущій,
             Волнуетъ страсти въ сердцѣ мнѣ;
             Но, надо мною всемогущій,
             Ничѣмъ не властенъ онъ извнѣ...
             Мнѣ жизнь, какъ бремя, тяжела,
             И смерти жажду я желанной!..
   

Мефистофель.

             Но смерть едва ль кому мила.
   

Фаустъ.

             Блаженъ, кто, лаврами вѣнчанный,
             Подъ грезы радости въ вѣнцѣ побѣдъ уснетъ!
             Блаженъ, кого на ложѣ вожделѣнья,
             Въ объятьяхъ сладкихъ милой смерть найдетъ!
             О, если бы и мнѣ въ минуту вдохновенья
             Земного бытія отбросить тяжкій гнетъ!
   

Мефистофель.

             А кто-то разъ, какъ я припоминаю,
             Отвѣдать струсилъ темнаго питья.
   

Фаустъ.

             Шпіонъ!
   

Мефистофель.

                                 Хоть не всевѣдущъ я,
             Но много-кой чего я знаю.
   

Фаустъ.

             Коль я остаткомъ чувствъ уснувшихъ
             Отъ изступленія спасенъ,
             Коль я картиной дней минувшихъ
             Святого дѣтства сохраненъ,--
             То все я нынѣ проклинаю,
             Все, что коварно сердцу льститъ
             И что, обманомъ насъ плѣняя,
             Къ юдоли плача насъ манитъ!..
             Проклятье шлю я самомнѣнью,
             Которымъ духъ нашъ обольщенъ;
             Мечты коварной ослѣпленью,
             Которымъ разумъ помраченъ,
             И славы лживому сіянью
             Во мглѣ грядущаго густой,
             И жалкимъ радостямъ стяжанья
             Съ рабомъ, сохой, семьей, женой;
             Мамонѣ, что сіяньемъ злата
             Къ отважнымъ подвигамъ манитъ
             И ложе празднаго разврата
             Въ награду намъ за то сулитъ,
             И влагѣ гроздъ, и опьяненью,
             Надеждѣ, вѣрѣ и любви!
             Но больше всѣхъ тебѣ, терпѣнье,
             Я шлю проклятія свои!
   

Духи (невидимо),

                       Низринутъ, разбитъ
                       Міръ чудный твоею могучею дланью!
                       Въ развалинахъ жалкихъ лежитъ
                       Прекрасное зданье...
                       Въ обитель ничтожества мы укрываемъ
                       Обломки былой красоты
                       И слезы печали о нихъ проливаемъ...
                       А ты,
                       Могучій сынъ праха, разбившій его,
                       Величье былого,
                       Пышнѣй и прекраснѣе снова
                       Для сердца создай своего!
                       И съ бодрой душою
                       Отважной стопою
                       По новой дорогѣ иди,
                       И пѣсня иная
                       Раздастся живая
                       На новомъ пути!..
   

Мефистофель.

                                 Послушай ихъ,
                                 Птенцовъ моихъ!
                                 Они, ей-ей,
                                 Насъ всѣхъ умнѣй!
                                 Для лучшей доли
                                 Мои друзья
                                 На свѣтъ и волю
                                 Зовутъ тебя!
             Вѣдь, одиночество, смотри, что коршунъ жадный;
             Въ тюрьмѣ себя напрасно не томи;
             Вѣрь, даже въ обществѣ съ пошлѣйшими людьми
             Ты жизнь свою почувствуешь отрадной...
             Тебя, конечно, не хочу я
             Равнять съ безсмысленной толпой;
             Но слушай, что тебѣ скажу я:
             Я самъ, вѣдь, баринъ небольшой;
             Тебѣ лишь стоитъ захотѣть
             На жизнь поближе посмотрѣть,--
             И тотчасъ я къ твоимъ услугамъ,
             Готовъ повсюду быть съ тобой
             Твоимъ товарищемъ и другомъ,
             Твоимъ покорнѣйшимъ слугой.
   

Фаустъ.

             А ты за это спросишь много?
   

Мефистофель.

             Да что! Разсчеты далеки!
   

Фаустъ.

             Чортъ -- эгоистъ большой руки,
             Не дастъ подачки ради Бога-
             Условье говори мнѣ коротко и ясно!
             Въ слугахъ чертей держать куда опасно!
   

Мефистофель.

             Здѣсь буду я повиноваться,
             Своихъ стараній не щадя;
             А тамъ придется повстрѣчаться, --
             Съ тебя спрошу того же я!
   

Фаустъ.

             Что будетъ тамъ, -- не спорю я объ этомъ.
             Дай прежде силы мнѣ покончить съ этимъ свѣтомъ
             Потомъ ужъ создавай другой!
             Одна земля мои надежды всѣ лелѣетъ;
             Мои мученія земное солнце грѣетъ;
             А внѣ ея, -- что будетъ будь со мной!
             Мнѣ все равно, свою любовь и злобу
             Туда съ собою могу ль я перенесть,
             И вѣрно ль за предѣломъ гроба
             Добро и зло все также есть.
   

Мефистофель.

             О, если такъ, условимся скорѣе,
             Скорѣй между собой составимъ договоръ, --
             И дамъ за то того тебѣ я,
             Чего еще никто не зналъ до этихъ поръ!
   

Фаустъ.

             Что ты, бѣднякъ, мнѣ хочешь обѣщать?
             Тебѣ ли, демону презрѣнному, понять,
             Что жаждетъ человѣкъ въ возвышенномъ стремленьи?
             Ты можешь только ту мнѣ пищу дать,
             Что не даетъ во вѣки насыщенья!
             Ты золота мнѣ дашь, что, будто ртуть,
             Изъ рукъ моихъ безслѣдно убѣгаетъ?
             Игру, гдѣ никогда удачи не бываетъ?
             Или любовницу положишь мнѣ на грудь,
             Къ сосѣду обращающую взоры?
             Или минутную, подобно метеору,
             Ты честь мнѣ дашь? Иль славы дымъ златой,
             Завидное безсмертныхъ достоянье?
             Такъ дай мнѣ этотъ плодъ, до времени гнилой,
             Цвѣтокъ, увядшій прежде расцвѣтанья!
   

Мефистофель.

             Ну, этого большой запасъ
             Мы для пріятелей имѣемъ;
             Но, милый другъ, настанетъ часъ,--
             И этимъ мы пресытиться успѣемъ!
   

Фаустъ.

             Едва лишь я на ложе лѣни
             Паду, довольный самъ собой,
             Едва, въ туманѣ наслажденій,
             Коварной ложью обольщеній
             Обманешь ты меня, -- я твой!
             Тогда побѣду празднуй смѣло!
             Тогда во власти я твоей!
             Вотъ мой закладъ! Согласенъ?
   

Мефистофель.

                       Дѣло!
   

Фаустъ.

             Такъ по рукамъ со мной скорѣй!
             Едва лишь я скажу мгновенью:
             "Постой, прекрасно ты! Постой!" --
             Тогда я твой безъ замедленья,
             Тогда я твой, на вѣки твой!
             И пусть мой вѣкъ въ ничтожность канетъ,
             И мой послѣдній часъ пробьетъ,
             И часовая стрѣлка встанетъ,
             И гиря жизни упадетъ!
   

Мефистофель.

             Обдумай! Я не позабуду
             Того, что ты сказалъ теперь!
   

Фаустъ.

             Давно обдумано, повѣрь,
             И каяться я въ томъ не буду.
             Коль быть рабомъ мнѣ суждено,
             То чьимъ, -- не все ли мнѣ равно?
   

Мефистофель.

             Итакъ, сегодня жъ честь имѣю
             Услуги предложить за докторскимъ столомъ;
             Ну, а теперь тебя просить я смѣю
             Двѣ строчки написать о томъ.
   

Фаустъ.

             Ты требуешь, педантъ, чтобъ я росписку далъ?
             Ты слова честнаго, должно быть, не знавалъ?
             Иль этого тебѣ еще, духъ злобы, мало,
             Что слово честное меня на вѣкъ связало?
             Какъ обѣщаньемъ я свяжу себя пустымъ,
             Коль жизненный потокъ струей могучей мчится?
             Хоть это вздоръ, но мы сроднились съ нимъ;
             Кто отъ него освободится?
             Блаженны, впрочемъ, тѣ, кто слово свято чтятъ;
             Раскаянья они ни въ чемъ не знаютъ!
             А все жъ росписки насъ пугаютъ,
             Какъ привидѣнія страшатъ;
             Пергаментъ и сургучъ кладутъ на насъ оковы:
             При нихъ свободное замретъ въ минуту слово...
             На чемъ же мнѣ писать при случаѣ такомъ?
             Пергаментъ, иль гранитъ, иль мѣдь мнѣ взять, -- не знаю...
             И чѣмъ? рѣзцомъ, перомъ, карандашомъ?
             Тебѣ я выборъ оставляю.
   

Мефистофель.

             Къ чему жъ тутъ громкія слова?
             Къ чему напрасно горячиться?
             Въ кровь обмакни перо сперва,
             А тамъ -- пиши, на чемъ случится.
   

Фаустъ.

             Когда ты малость требуешь такую,
             Изволь, готовъ капризъ исполнить твой.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, кровь особый сокъ такой!
   

Фаустъ.

             Не бойся лишь, что слова не сдержу я:
             Къ тому я самъ стремлюся всей душой,
             О чемъ ты такъ хлопочешь, демонъ мой!
             Я думалъ о себѣ высоко,
             Но равенъ я едва-едва съ тобой...
             Унизилъ мощный духъ меня глубоко;
             Врата природы скрыты предо мной;
             Познаніемъ я сытъ до пресыщенья;
             Мышленія во мнѣ порвалась нить...
             Такъ укажи мнѣ путь, въ пучинѣ вожделѣнья
             Огонь порывовъ страстныхъ потушить!
             Въ туманѣ волшебства глубокомъ
             Дай волю чарамъ всѣмъ твоимъ!
             Пусть время шумнымъ катится потокомъ,
             Одно событіе смѣняется другимъ,
             Пускай страданіе смѣняетъ наслажденье,--
             Печаль навстрѣчу радости идетъ, --
             Лишь не смолкало бъ вѣчное движенье,
             И вѣчный не стихалъ круговоротъ!
   

Мефистофель.

             Ни дѣли для тебя, ни мѣры не дано:
             За чѣмъ угодно, можешь гнаться,
             И чѣмъ захочешь, наслаждаться:
             Бери и тѣшься, -- все равно;
             Хватай, чего ни пожелаешь!
   

Фаустъ.

             Ахъ, ты меня не понимаешь!
             Я не одной лишь радости ищу:
             Хочу я сладостнымъ страданіемъ упиться,
             Хочу мучительной отрадой обновиться,
             Вкусить любви и злобы я хочу;
             Отъ жажды знанія свободною душою
             Хочу земныя всѣ мученія познать;
             Хочу извѣдать все, со всею полнотою,
             Что смертному возможно испытать;
             Въ пучину жизни я стремлюсь всѣмъ существомъ спуститься,
             Слить радость и печаль земли въ груди своей,
             Съ душою міровой своей душою слиться
             Прахомъ, наконецъ, распасться вмѣстѣ съ ней!
   

Мефистофель.

             Повѣрь тому, кто не одинъ ужъ вѣкъ
             Безъ устали кусокъ тотъ жесткій гложетъ:
             Отъ колыбели до могилы человѣкъ
             Закваски той переварить не можетъ.
             Все въ цѣломъ Богу лишь подсильно одному:
             Себя Онъ свѣтомъ окружаетъ,
             Насъ въ вѣковую поселилъ Онъ тьму,
             А вамъ Онъ день и ночь смѣняетъ.
   

Фаустъ.

             Но все же я хочу!
   

Мефистофель.

                                           Я это понимаю;
             Но тутъ имѣется препятствіе одно:
             Стрѣлою мчится жизнь земная;
             Искусство жъ -- безъ конца оно!
             Позволь мнѣ дать совѣтъ въ подобномъ затрудненьи:
             Себѣ поэта ты найди,
             И пусть въ твоемъ лицѣ, въ пылу воображенья,
             Всѣ идеалы онъ соединитъ свои;
             Пусть крѣпость льва съ оленьей быстротою
             Припишетъ онъ тебѣ восторженной мечтою.
             И пламень сына южныхъ странъ
             Сольетъ съ холодной мощью сѣверянъ,
             И способъ тайный пусть найдетъ
             Невинность кроткой голубицы
             Соединить съ душой лисицы
             И съ пылкой страстью слить разсчетъ;
             Ну, словомъ, если бъ въ свѣтъ тотъ идеалъ явился,
             Я-бъ Микрокосмомъ звать его не затруднился!
   

Фаустъ.

             Но чѣмъ же быть могу я, наконецъ,
             Коль человѣчества вѣнецъ,
             Къ которому летѣлъ я пламеннымъ желаньемъ
             Моимъ во вѣкъ не будетъ достояньемъ?
   

Мефистофель.

             Чѣмъ будешь ты? Отвѣтъ простой:
             Ты будешь только самъ собой;
             Хоть ты въ парикъ кудрявый нарядися.
             Хоть на саженныя ходули поднимися,
             Ты все останешься, чѣмъ былъ.
   

Фаустъ.

             Итакъ, богатства духа я напрасно
             Сбиралъ съ такимъ усердьемъ и хранилъ,
             И, коль на нихъ взгляну я безпристрастно,!
             Не могутъ дать они мнѣ къ жизни новыхъ силъ?
             Ни на волосъ одинъ я выше стать не могъ
             И безконечнаго попрежнему далекъ.
   

Мефистофель.

             То общій взглядъ на суть вещей
             И не совсѣмъ ты отъ него свободенъ;
             А между тѣмъ для насъ онъ вовсе непригоденъ;
             Намъ взяться надобно за дѣло поумнѣй...
             Чортъ побери! Коль тѣломъ ты владѣешь,
             Коль руки, ноги, мозгъ своимъ ты можешь звать,
             Такъ что же ты боишься въ ходъ пускать,
             На что ты право полное имѣешь?
             Коль тройку лошадей я запрягу въ каретѣ,
             То въ нихъ не я ли властелинъ?
             Несуся быстро я, какъ будто бъ силы эти
             И всѣ двѣнадцать ногъ имѣлъ лишь я одинъ...
             Рѣшайся! Брось пустое размышленье,
             И въ жизнь со мною вступимъ безъ сомнѣнья!
             Повѣрь, кто въ умозрѣнья погруженъ,
             На звѣря тотъ голоднаго походитъ,
             Котораго злой духъ въ степи безплодной водить,
             Межъ тѣмъ какъ кормъ цвѣтетъ со всѣхъ сторонъ,
   

Фаустъ.

             Съ чего же мы, коль такъ, начнемъ?
   

Мефистофель.

             Во-первыхъ, вонъ отсель уйдемъ!
             Скорѣй! И что за наслажденье,
             Что за отрада жизнь влачить
             Себѣ и людямъ на мученье!
             Оставь другимъ брюшко растить;
             Что бить баклуши? Знаешь самъ,
             Что лучшія свои познанья
             Не передашь ученикамъ;
             А, кстати, вонъ одинъ ужъ тамъ.
   

Фаустъ.

             Но я его теперь принять не въ состояньи..
   

Мефистофель.

             Твой огорчитъ его отказъ...
             Бѣднякъ тебя такъ долго дожидался;
             Не лучше ль, ты бъ со мной костюмомъ помѣнялся?
             Онъ будетъ мнѣ къ лицу какъ разъ.

(Одѣвается)

             Объ остальномъ не хлопочи,
             Его принять мнѣ поручи.
             Къ себѣ покуда отправляйся
             И къ выѣзду приготовляйся.

(Фаустъ уходитъ)

Мефистофель (въ платьѣ Фауста).

             Да! Научись лишь разумъ презирать,
             Отвергни даръ познанья благодатный,
             Въ сѣть волшебства дозволь себя поймать,
             Поддайся духу лжи, -- и мой ты безвозвратно!
             Духъ странный въ немъ судьбой вселенъ:
             Безъ удержу впередъ стремится онъ
             И, высшаго исполненный влеченья,
             Земного избѣгаетъ наслажденья.
             Онъ долженъ міръ ничтожества познать
             И плоской пошлостью томиться;
             Онъ будетъ рваться, ползать, биться
             И вѣчной жаждою страдать;
             Въ желаньяхъ огневыхъ, измученный, голодный,
             Онъ утоленье будетъ звать безплодно:
             Хоть пища будетъ передъ нимъ,
             Но сытости онъ не узнаетъ болѣ; --
             И, чорту по своей не передайся волѣ, --
             Онъ былъ бы все равно моимъ!

Ученикъ входитъ.

Ученикъ.

             Едва успѣвъ сюда прибыть,
             Спѣшу отдать свое почтенье
             Тому, кто во всеобщемъ мнѣньи
             Почетъ къ себѣ умѣлъ внушить.
   

Мефистофель.

             Мнѣ, право, льститъ такая честь;
             Такихъ, какъ я, не мало есть...
             Вы осмотрѣлися, конечно?
   

Ученикъ.

             Ахъ, я прошу совѣтъ мнѣ дать!
             Науку я люблю сердечно;
             Есть силы, средствъ не занимать;
             Едва меня пустила мать;
             А мнѣ бы знать хотѣлось много.
   

Мефистофель.

             Открыта къ знанью вамъ дорога.
   

Ученикъ.

             Признаться, радъ опять домой.
             Мнѣ скученъ мертвый домъ такой;
             Кругомъ ни травки, ни куста;
             Повсюду сырость, духота;
             А только въ классѣ побываешь,--
             Въ мигъ всю охоту потеряешь.
   

Мефистофель. *

             На все привычка, милый другъ;
             Дитя вѣдь тожъ беретъ не вдругъ
             Родную грудь въ уста въ началѣ,
             Чтобъ молоко родное пить
             За то науки плодъ чѣмъ далѣ,
             Для васъ тѣмъ слаще долженъ быть.
   

Ученикъ.

             Давно стремлюсь я къ ней въ объятья;
             Но гдѣ жъ ее могу сыскать я?
   

Мефистофель.

             Но прежде чѣмъ узнать отвѣтъ,
             Вы изберите факультетъ.
   

Ученикъ.

             Мнѣ очень бы хотѣлось быть
             Ученымъ, мудрымъ и извѣстнымъ,
             И всѣ науки изучить
             И о земномъ, и о небесномъ.
   

Мефистофель.

             О да! Предъ вами путь прямой;
             Не надо только развлекаться.
   

Ученикъ.

             Готовъ и тѣломъ, и душой
             Съ утра до ночи заниматься,
             Хотя порою, безъ сомнѣнья,
             Позволить можно развлеченье.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, времени нельзя терять:
             Оно уходитъ быстротечно;
             Потомъ научитъ васъ, конечно,
             Порядокъ время сберегать...
             Вотъ мой совѣтъ: безъ дальнихъ думъ
             Итти въ Collegium logicum;
             Тамъ вамъ разсудокъ промуштруютъ,
             Въ колодки разумъ зашнуруютъ,
             Чтобъ такъ и сякъ онъ не вилялъ
             И шелъ готовыми путями,
             Не занимался пустяками
             И вправо, влѣво не зѣвалъ;
             И вы усвоите всецѣло,
             Что силлогизмы выводить
             Не мудренѣй, чѣмъ ѣсть и пить:
             Разъ! два! и три!-- и въ шляпѣ дѣло.
             Ибо на фабрикѣ мышленья,--
             Что въ ткацкомъ, такъ сказать, станкѣ:
             Въ немъ очень сложно управленье,
             А сила -- только въ челнокѣ:
             Одинъ ударъ, -- сто петель вьется,
             И тысяча узловъ плетется;
             Подобно этому, мудрецъ
             Все сводитъ на одинъ конецъ:
             Коль вѣрнымъ мы сочтемъ одно,
             Другое вѣрно быть должно;
             А это самое второе
             Выводитъ третье за собою;
             Ошибку въ первомъ мы найдемъ,--
             И тотчасъ все пошло вверхъ дномъ.
             Ученики въ восторгѣ; сами
             Все жъ не становятся ткачами...
             Такъ въ чемъ же суть? Узнать желая,
             Гдѣ сила кроется живая,
             Тварь эти господа убьютъ
             И, пластъ за пластомъ отдѣляя,
             Строенье тѣла узнаютъ...
             И дѣло! Какъ не ждать успѣха!...
             Лишь духа нѣтъ, -- вотъ гдѣ помѣха!..
             Encheiresis naturae намъ
             Все это химикъ называетъ.
             И этимъ, хоть того не знаетъ,
             Смѣется надъ собою самъ.


Ученикъ.

             Я не пойму никакъ, что это означаетъ.
   

Мефистофель.

             Поймете все, лишь стоитъ вамъ
             Дойти до сложныхъ операцій
             Редукцій и классификацій.
   

Ученикъ.

             Мой разумъ началъ помрачаться,
             И голова пошла кругомъ.
   

Мефистофель.

             За метафизику потомъ
             Я вамъ совѣтую приняться,
             Чтобъ все какъ дважды два узнать,
             Что смертныхъ умъ вмѣстить не можетъ,
             А гдѣ чего вамъ не понять,
             Тамъ слово громкое поможетъ.
             Но, милый другъ, порядокъ тамъ
             Всего нужнѣе будетъ вамъ;
             Пять лекцій будетъ въ день у васъ;
             Чуть лишь звонокъ, -- бѣгите въ классъ,
             Но приготовивши урокъ,
             Параграфъ зная на зубокъ,
             Чтобъ за профессоромъ слѣдить
             И убѣдиться въ томъ, что вамъ
             Онъ то лишь станетъ говорить,
             Что въ книгѣ прочиталъ онъ самъ;
             Но все записывайте снова,--
             Всѣ изреченія его,--
             Какъ непосредственное слово
             Святого Духа самого!
   

Ученикъ.

             Повѣрьте, это мнѣ опять
             Не надо будетъ повторять;
             Когда тетрадки всѣ со мной,
             Я безъ заботъ иду домой.
   

Мефистофель.

             Такъ изберите жъ факультетъ.
   

Ученикъ.

             Къ правамъ во мнѣ охоты нѣтъ.
   

Мефистофель.

             Сказать вамъ правду, милый другъ,
             Я юридическихъ наукъ
             И самъ вполнѣ не одобряю.
             Изъ края въ край, изъ рода въ родъ
             Законъ наслѣдственный идетъ,--
             Болѣзнь народа родовая;
             А результата, -- увы и ахъ!
             Добро перемѣняетъ время
             Во зло, благодѣянье -- въ бремя;
             И горе внукамъ! О правахъ,
             Присущихъ съ дѣтства человѣку,
             И рѣчи не было отъ вѣку!
   

Ученикъ.

             Къ правамъ теперь душа моя
             Двойнымъ пылаетъ отвращеньемъ;
             Блаженъ, кто могъ внимать, какъ я,
             Премудрымъ вашимъ поученьямъ!
             Не въ богословье ль мнѣ итти?
   

Мефистофель.

             Я васъ, признаться, въ заблужденье
             Боюся очень привести:
             Въ наукѣ этой ходъ найти
             Умѣнье надо, и умѣнье!
             Въ ней всюду скрытый ядъ разлитъ,
             И отъ лѣкарствъ не отличитъ
             Его неопытное зрѣнье.
             Вы одного кого-нибудь
             Изъ всѣхъ наставниковъ держитесь
             И на словахъ его клянитесь;
             Въ словахъ науки скрыта суть;
             Въ словахъ вы путь прямой найдете
             И въ храмъ премудрости войдете.
   

Ученикъ.

             Но смыслъ какой-нибудь мы въ словѣ выражаемъ.
   

Мефистофель.

             Прекрасно! Только не всегда:
             Гдѣ смысла нѣтъ, тамъ безъ труда
             Его мы словомъ замѣняемъ;
             На словѣ споры мы ведемъ;
             Системы строимъ мы на немъ;
             Слова -- религіи основа;
             Для насъ священна іота слова.
   

Ученикъ.

             Я васъ, навѣрно, задержалъ;
             Прошу покорно въ томъ прощенья;
             Но я бы очень знать желалъ
             О медицинѣ ваше мнѣнье...
             Три года! Время такъ идетъ,
             А такъ обширна область знанья!..
             Но коль имѣешь указанье,
             Увѣренно идешь впередъ.
   

Мефистофель (въ сторону).

             Я сытъ ученостью сухой,
             Пора явиться сатаной! (Громко).
             Преградъ въ наукѣ этой нѣтъ;
             Узнавъ большой и малый свѣтъ,
             Вамъ остается только ждать,
             Что Богъ благоволитъ послать,
             Излишни всякія старанья:
             Поставлены границы знанью;
             Но тотъ, кто мигъ поймать сумѣлъ,
             Тотъ въ жизни многое успѣлъ!..
             Лицомъ вы очень недурны,
             Притомъ недурно сложены;
             Лишь только будьте посмѣлѣй:
             Коль на себя вы положитесь,
             То всѣ повѣрятъ вамъ, ей-ей!
             Но, главнымъ образомъ, учитесь.
             Какъ нужно съ женщинами быть:
             Различные недуги ихъ, --
             На всѣ лады, на всякій мигъ, --
             Однимъ лишь вы должны лѣчить...
             Пусть прежде санъ жреца науки
             Почтенье къ вамъ во всѣхъ внушитъ;
             Потомъ вы все возьмете въ руки,
             Надъ чѣмъ другой года корпитъ...
             За пульсомъ ручки жмите имъ,
             Или, со взглядомъ огневымъ,
             За талью обхватите ловко,--
             Чтобъ знать, крѣпка ли зашнуровка!
   

Ученикъ.

             Вотъ это все я понялъ ясно!
   

Мефистофель.

             Теорія суха повсюду, милый мой,
             А древо жизни -- такъ цвѣтисто и прекрасно!
   

Ученикъ.

             Сдается, я во снѣ; не знаю, что со мной...
             Могу ль просить я позволенья
             Еще разъ къ вамъ прійти сюда?
   

Мефистофель.

             Я васъ готовъ принять всегда.
   

Ученикъ.

             Такъ я приду безъ замедленья...
             Я съ просьбой къ вамъ: вотъ мой альбомъ:
             Не удостоите ли въ немъ
             Вписать на память пару словъ?
   

Мефистофель.

             Съ охотой вамъ служить готовъ. (Пишетъ и отдаетъ ему).
   

Ученикъ (читаетъ).

             Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum.

(Раcкланивается почтительно и уходитъ).

ряженье
             Меня тѣснитъ -- я весь въ огнѣ!
             Готовъ летѣть съ тревожною волною,
             Печаль земли, ея восторги пить,
             Не трепетать въ борьбѣ съ грозою.
             И головы моей подъ ней не преклонить;
             Пускай мой утлый чёлнъ подъ бурей разобьется:
             Я грома не страшусь, душа не содрогнется!
             Лампада тмится
             И мѣсяцъ не горитъ --
             И дымъ столбомъ, и паръ клубится --
             Я тучами обвитъ.
             Кровавые лучи огнистыми чертами
             Надъ головой моей горятъ.
             Могильный хладъ повѣялъ надъ стѣнами
             Я ужасомъ объятъ!
             Ты надо мной, желанный духъ!
             Разоблачись!
             Какъ мысли мыслями тѣснятся!
             Какъ въ чувство новое слились!
             Къ тебѣ мечты мои стремятся!
             Явись! я звалъ тебя! явись!

(Онъ беретъ книгу и таинственно произноситъ изображеніе духа; внезапно показывается красноватое пламя и въ немъ духъ земли).

             Духъ. Кто звалъ меня?
             Фаустъ (отворачиваясь). Ужасный видъ!
             Духъ. Не твой-ли голосъ дерзновенный
             Меня привлекъ изъ сферы сокровенной?
             Ты долго жаждалъ зрѣть меня --
             И что-жъ?
             Фаустъ. Я не снесу тебя.
             Духъ. Ты долго и долго напрасно молился,
             Чтобъ слышать мой голосъ, чтобъ видѣть мой ликъ,
             И вотъ я на зовъ твой могучій явился;
             А ты головою со страхомъ поникъ!
             Но гдѣ-же Фаустъ? гдѣ эта грудь живая,
             Въ которой ты вселенную носилъ?
             Гдѣ эта грудь, которая, пылая
             Въ порывѣ творческомъ ея мятежныхъ силъ,
             Къ намъ возсылала крикъ отъ рубежа могилъ,
             О дерзкомъ равенствѣ мечтая?
             Не ты-ли звать меня дерзалъ?
             Не ты-ли гордою душой меня искалъ?
             Я здѣсь! Одно мое дыханье
             Сразило взоръ надменный твой!
             У ногъ моихъ, въ пыли передо мной,
             Трепещетъ жалкое созданье!
             Фаустъ. Нѣтъ, чадо пламени, мы на одной ступени
             Въ цѣпи безчисленныхъ твореній!
             Духъ. На потокѣ временъ, въ бурѣ творческихъ дѣлъ,
                       Съ колыбели на гробъ
                       Я міры облетѣлъ.
                       Смерть и рожденье,
                       Кипящая жизнь,
                       Радость и горе,
                       Вѣчное море.
                       Въ вѣчномъ движеньи
             Я на шумномъ станкѣ проходящихъ вѣковъ
             Тружусь надъ живою одеждой боговъ!
             Фаустъ. Ты и послѣдній край вселенной обнимаешь!
             Духъ творческій, какъ сходенъ я съ тобой.
             Духъ. Ты сходенъ только съ тѣмъ, кого ты постигаешь,
             Но не со мной!

(Исчезаетъ).

             Фаустъ (падая). И не съ тобой?
             Я -- образъ божества --
             И даже не съ тобой!

(Стучатся въ дверь).

             О Боже! это онъ идетъ,
             Сотрудникъ моего пустого размышленья!
             Сухой ползунъ! онъ оторветъ
             Меня отъ дивнаго видѣнья!

(Вагнеръ въ ночномъ халатѣ и колпакѣ съ лампою въ рукѣ; Фаустъ отворачивается съ негодованіемъ).

             Вагнеръ. Прости! ты что-то вслухъ читалъ,
             Статью изъ греческой трагедіи, быть-можетъ;
             Воспользоваться я урокомъ пожелалъ.
             И это гдѣ-нибудь при случаѣ поможетъ.
             Вѣдь говорятъ-же, что пасторъ
             Хитрѣе всякаго актера...
             Фаустъ. Коли пасторъ имъ быть желаетъ,
             Что впрочемъ часто такъ бываетъ.
             Вагнеръ. Трудясь безъ выхода въ печальномъ кабинетѣ,
             Трубою зрительной слегка
             Слѣдя по праздникамъ людей издалека,
             Какими средствами я убѣжду ихъ въ свѣтѣ?
             Фаустъ. Не вамъ сердца порабощать
             Чудесной силой убѣжденья,
             Когда сердечнаго, живого вдохновенья
             Вамъ недоступна благодать.
             Трудись надъ звонкими словами,
             Чужія мысли обирай,
             Торгуйся чуждыми дарами
             И пламя блѣдное изъ пепла выжимай;
             Ослы и дѣти будутъ восхищаться
             И только ихъ ты можешь удивить;
             Но сердцу съ сердцемъ не сливаться,
             Когда не можешь ты отъ сердца говорить!
             Вагнеръ. Въ преподаваніи ораторская слава,
             Но въ этомъ я совсѣмъ отсталъ,
             Фаустъ. Честной доходъ -- полезная забава;
             Глупецъ съ гремушками пропалъ.
             Зачѣмъ гоняться за словами?
             Могучей силой свѣтлыхъ думъ
             Владѣетъ мелкими умами
             Ничтожной черни зрѣлый умъ!
             Что пышныя слова? что ваша рѣчь пустая?
             Въ ничтожныхъ вычурахъ блистая,
             Она безсмысленна, какъ вѣтра поздній свистъ,
             Срывающій съ деревъ сухой осенній листъ.
             Вагнеръ. Искусство времени не знаетъ,
             А наша жизнь такъ коротка;


             Въ критическихъ трудахъ мой умъ изнемогаетъ;
             Подъ часъ мутитъ меня тоска.
             Какъ тяжело до средствъ добраться,
             Чтобъ наконецъ къ источникамъ дойти!
             Успѣлъ-ли я до цѣли доискаться,
             А смерть, какъ тутъ, свернетъ съ пути!
             Фаустъ. Не на пергаментахъ источникъ сокровенный,
             Который жаждущихъ прохладой надѣлитъ.
             Напрасно ищешь ты отрады вдохновенной,
             Когда душа твоя отрады не даритъ.
             Вагнеръ. Пріятно въ духъ временъ мечтой переноситься,
             Узнать, какъ понималъ науку человѣкъ,
             А послѣ собственнымъ сознаніемъ гордиться,
             Что такъ далеко мы подвинули свой вѣкъ.
             Фаустъ. Мы далеки? Мы много знаемъ?
             Не намъ объ этомъ разсуждать!
             Ахъ, мы прошедшаго совсѣмъ не понимаемъ,
             Надъ нимъ лежитъ священная печать!
             Что духомъ времени писатель величаетъ,
             То духъ писателя, въ которомъ время, вѣкъ.
             И этотъ карликъ человѣкъ
             Въ туманномъ очеркѣ летаетъ.
             Смѣшно и жалко слушать васъ;
             Хоть вонъ бѣги при первомъ взглядѣ!
             Предъ вами старина, Богъ вѣсть, въ какомъ нарядѣ:
             Пустая болтовня, безсмысленный разсказъ,
             Помои древности, лохмотьевъ кладовая,
             Столѣтній залежалый соръ
             И прагматическій высокопарный вздоръ!
             Вотъ ваша старина, комедія пустая,
             Нелѣпый куколъ разговоръ!
             Вагнеръ. Но кто откажется отъ лестнаго познанья?
             Понять людей и міръ въ комъ не было желанья?
             Фаустъ. Скажи, что значитъ познавать?
             Кто всуе истину дерзнетъ провозглашать?
             Кто обнажилъ души священныя скрижали,
             Кто думу свѣтлую безумцамъ открывалъ,
             Кто довѣрялъ толпѣ, что втайнѣ созерцалъ,
             Того и жгли и распинали!..
             Но полночь! мнѣ давно пора
             И время намъ съ тобой разстаться.
             Вагнеръ. А я готовъ хоть до утра
             Такой бесѣдой наслаждаться.
             Но завтра ты позволишь мнѣ,
             На Воскресеніе Христово,
             Еще разъ завернуть къ тебѣ
             И кой-о-чемъ промолвить слово.
             Уму пріятно разсуждать;
             Ты говоришь, а я внимаю.
             Хоть я и очень много знаю,
             Но я хотѣлъ-бы все узнать!

(Уходитъ).

             Фаустъ (одинъ). И съ нимъ еще живутъ надежды молодыя!
             Онъ ищетъ золота, безсмысленный глупецъ,
             А веселъ, если наконецъ
             Отроетъ черви дождевые!
             Вступилъ глупецъ въ воздушный кругъ видѣній,
             Разрушилъ онъ роскошныя мечты...
             Пусть улетятъ! какъ кстати эти тѣни,
             Слѣпой глупецъ, разсѣялъ ты!
             Ты спасъ меня отъ изступленья,
             Въ которомъ я безмолвно погибалъ,
             Когда, какъ карликъ, исчезалъ
             Передъ величіемъ ужаснаго видѣнья!
             Не думалъ-ли я, образъ божества,
             Дрожа приблизиться къ зерцалу правды вѣчной?
             Воспрянувъ отъ земли для жизни безконечной,
             Увидѣть тайны естества?
             Я, выше ангеловъ возставъ надъ небесами,
             Дерзнулъ въ избыткѣ силъ безумными мечтами
             Проникнуть въ жилы бытія,
             Въ своихъ созданіяхъ собою насладиться
             И съ божествомъ соединиться!
             Но отъ громоваго поникъ глагола я,
             Я не могу сравнить тебя съ собою;
             Я властенъ былъ, я могъ тебя призвать,
             Но не могу, не властенъ удержать!
             Когда явился ты въ лучахъ передо мною,
             Тогда я чувствовалъ, какъ я могучъ, какъ слабъ!
             Ты оттолкнулъ меня отъ дивнаго видѣнья
             Въ невѣрные ряды земного назначенья,
             И я опять, какъ прежде, жалкій рабъ
             Неодолимаго сомнѣнья!
             Но гдѣ пути мои? куда-же брошусь я?
             Идти ли мнѣ во слѣдъ блестящаго мечтанья?
             Увы! бездѣйствіе, какъ самыя дѣянья.
             Цѣпями тяготитъ надъ ходомъ бытія!
             Мечты высокія мы духомъ обнимаемъ,
             Новъ свѣтлой чистотѣ мы ихъ не сохранимъ.
             Мы блага жизни сей съ собой соединимъ,
             Но блага лучшія обманомъ называемъ.
             Среди тревогъ житейской суеты
             Поблекнутъ въ насъ и чувства, и мечты!
             Мечтами пышными изъ праха улетая,
             Фантазія къ звѣздамъ крылами воспаритъ:
             Но свянетъ подъ грозой надежда золотая
             И въ грани бѣдныя опять ее стѣснитъ.
             Забота мелкая въ насъ мигомъ загнѣздится,
             Во глубинѣ души печали зародитъ
             И въ тысячу личинъ тайкомъ перерядится,
             И наши радости коварно отравитъ.
             Въ малюткѣ, въ женщинѣ мы ликъ ея встрѣчаемъ,
             Войну, пожары, ядъ намъ грозная сулитъ;
             Замолкнетъ ли гроза, но человѣкъ дрожитъ;
             Надъ неутраченнымъ мы слезы проливаемъ.
             Далекъ отъ божества, я бѣдный червь земли!
             Мнѣ въ пищу прахъ! мой домъ въ пыли!
             О, не коснись его ногой неосторожной.
             Ты въ мигъ разрушилъ домъ ничтожный!
             Густая пыль передо мной:
             Подъ ней лежатъ на старыхъ полкахъ
             Затѣи мудрости земной
             Въ забавныхъ, склеенныхъ осколкахъ.
             Найду ли здѣсь чего искалъ?
             Я только одного въ скрижаляхъ сихъ дознался,
             Что человѣкъ всегда и плакалъ и страдалъ,
             Что кое-гдѣ порой счастливцемъ обрѣтался.
             Что шепчетъ блѣдный черепъ тамъ?
             И онъ подобно мнѣ томился,
             И слѣпо вѣруя таинственнымъ мечтамъ,
             За тщетной истиной безсмысленно стремился!
             И вы, кудрявые вальки,
             Винты, колеса, рычаги,
             И вы смѣетесь надо мною!
             Въ васъ много хитрости, а помощь далека,
             И подъ завѣсою густою
             Не отопрете вы волшебнаго замка!
             Всегда таинственна природа передъ нами,
             Надъ ней и въ свѣтлый день лежитъ
             покровъ густой;
             Чего сама она не вскроетъ предъ тобой,
             Того не сдвинешь рычагами.
             Здѣсь утварь праздная въ пыли передо мной,
             Тамъ старый блокъ подъ лампою дымится...
             Тотъ лишнимъ бременемъ вотще загромоздится,
             Кто скудные дары хранитъ передъ собой.
             Употребленіемъ мы цѣнимъ наши средства;
             Досадно мнѣ! Чего я ждалъ?
             Зачѣмъ я бѣднаго наслѣдства
             Въ ночныхъ пирахъ не расточалъ!
             Но отчего мой взоръ въ тотъ уголъ устремился?
             Магическій сосудъ стоитъ передо мной!
             Мнѣ вдругъ легко! Я свѣтомъ озарился.
             Какъ путникъ въ поздній часъ нежданною луною!
             Съ благоговѣніемъ тебя беру я въ руки,
             Таинственный вѣнецъ премудрости людской!
             Смягчи души моей убійственныя муки
             И снова возврати утраченный покой!
             Ты -- благотворный сокъ земного усыпленья,
             Ты -- средоточіе всѣхъ ядовитыхъ силъ!
             Съ тобой не чувствую сердечнаго мученья,
             Въ твоемъ присутствіи нѣтъ бурнаго стремленья
             И духъ мой пламенный полетъ остановилъ.
             Изъ міра тѣснаго, отъ этихъ мѣстъ печальныхъ
             Въ безбрежный океанъ мой путь меня ведетъ.
             Плыву; у ногъ моихъ поверхность водъ зеркальныхъ,
             Я вижу новый край среди тумановъ дальнихъ
             И новая заря въ тотъ новый край зоветъ!
             Тамъ колесница вдругъ слетѣла съ высоты
             На огненныхъ крылахъ. Душа огнемъ согрѣта;
             Меня влекутъ волшебныя мечты
             Для новыхъ подвиговъ въ страну иного свѣта!
             И ты ли, бѣдный червь, раздавленный въ пыли,
             Съ надеждой пламенной вдохнешь восторгъ небесный?
             Такъ!я отворочусь отъ этой жизни тѣсной,
             Отъ солнца милаго земли!
             Сорву затворъ гробовъ; надменною рукою
             Ужасныя врата безъ трепета раскрою,
             Предъ коими толпа безумная дрожитъ.
             Нѣтъ, человѣкъ въ борьбѣ съ судьбою не уступитъ!
             Пещера темная раскрылась и грозитъ;
             Но онъ-ли передъ ней надменный взоръ потупитъ?
             Туда ведетъ мой путь, гдѣ вѣетъ хладный страхъ;
             Весь адъ хранитъ проходъ; но я ли поблѣднѣю?
             Я дерзкій подвигъ мой, на вѣкъ сливаясь въ прахъ,
             Уничтоженіемъ моимъ запечатлѣю!
             Ко мнѣ, ко мнѣ, ты мой сосудъ кристальный!
             Ко мнѣ, къ устамъ моимъ! Отбрось футляръ печальный!
             Сосудъ таинственный, давно забытый мной,
             Какъ въ годы прежніе, явись передо мной!
             Ты, чаша милая, смягчала наши муки;
             Ты на пирахъ отца, въ бесѣдѣ стариковъ,
             Въ полночный часъ, подъ шумный говоръ словъ
             Изъ рукъ переходила въ руки!
             Рѣзьба искусная, обычай толковать
             Значеніе ея кудрявыми стихами,
             А послѣ, приложась къ ней жадными устами,
             Всю чашу разомъ осушать,
             Напоминаютъ мнѣ забавы молодыя
             И юность шумную, и праздники ночные...
             Но влагу смертную въ широкіе края
             Рукою твердою вливая,
             Теперь не передамъ тебя сосѣду я,
             Къ напитку смерти приглашая!
             Хмѣленъ тлетворный сокъ! Преградъ для воли нѣтъ!
             Я подношу къ устамъ рукою дерзновенной
             Напитокъ избранный, напитокъ драгоцѣнный!
             Я пью въ послѣдній разъ -- и утру мой привѣтъ!

(Фаустъ подноситъ къ устамъ чашу съ ядомъ).

(Звонъ колоколовъ и пѣніе хоровъ).


Хоръ ангеловъ.

                       Христосъ воскресъ!
                       Силой побѣдною
                       Узы наслѣдныя
                       Смертнаго бѣднаго
                       Рушились днесь!
                       Христосъ воскресъ!
             Фаустъ. Какой знакомый звонъ раздался надо мной?
             Отъ устъ моихъ онъ отторгаетъ чашу!
             Гудятъ колокола и въ тишинѣ ночной
             Они святую вѣсть гремятъ во славу нашу.
             Такъ! Это часъ, когда Господь воскресъ!
             Сей звонъ торжественный былъ вѣстникъ воскресенья!
             Такъ пѣли нѣкогда и ангелы небесъ
             У гроба Божія залогомъ примиренья.
             Хоръ женщинъ. Мы гробъ убирали
                       Цвѣтами душистыми:
                       Въ слезахъ облекали
                       Полотнами чистыми;
                       Съ безмолвной тоскою
                       Его стерегли мы здѣсь;
                       Но ахъ, передъ собою
                       Христа не находимъ днесь!
             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
                       Тому, кто въ страданьяхъ,
                       Въ земныхъ испытаньяхъ,
                       Ждалъ избавителя,
                       Бога-Спасителя,
                       Спаситель воскресъ!
             Фаустъ. Зачѣмъ во прахѣ вы, такъ пламенно и нѣжно,
             О, звуки дивные, раздались надо мной!
             О, дайте умереть! я отжилъ безнадежно!
             Мнѣ негдѣ отдохнуть отъ горести земной!
             Звучите тамъ, гдѣ въ чистотѣ смиренной
             Вамъ внемлетъ человѣкъ и тихій дастъ отвѣтъ!
             Не для меня залогъ любви священной!
             Я слышу вѣсть, но въ сердцѣ вѣры нѣтъ!
             Кто чуда не призналъ, тотъ не имѣетъ вѣры,
             Оно ея любимое дитя!
             Но мнѣ не воспарить въ таинственныя сферы,
             Молитвой теплою отъ праха возлетя.
             Я слышалъ этотъ звонъ на утрѣ жизни милой,--
             Онъ оторвалъ меня отъ двери гробовой!
             Бывало, въ тихій часъ цѣлительною силой
             Небесный поцѣлуй спускался надо мной,
             И гулъ колоколовъ надъ юношей носился
             И вѣрой теплою душа его жила;
             Я тихо трепеталъ, я плакалъ и молился,
             И мнѣ молитва та отрадою была.
             Влекомый дивными мечтами,
             Я въ лѣсъ и горы убѣгалъ,
             Я плакалъ жгучими слезами
             И въ пламенной груди вселенную вмѣщалъ!
             О, звонъ торжественный, раздайся надо мною,
             Утѣшь больную грудь отрадною мечтою!
             Ты снова возвѣстилъ на лонѣ тишины
             Мнѣ игры дѣтскія и праздники весны.
             Я слышу въ часъ послѣдней муки
             Съ благоговѣніемъ нежданный голосъ твой!
             Раздайтесь же, божественные звуки,
             Въ сей смертный часъ надъ грѣшной головой!
             Я слышу васъ, я съ трепетомъ внимаю...
             Слеза дрожитъ... я снова оживаю!



             Хоръ учениковъ. Изъ праха могильнаго
                       Къ престолу Всесильнаго
                       Восходитъ Спаситель.
                       Скорби не вѣдая,
                       Небо наслѣдуя,
                       Онъ не оставитъ насъ
                       Въ печальной юдоли сей,
                       Онъ вѣрой прославитъ насъ
                       На блага грядущихъ дней!
             Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
                       Въ области тлѣнія
                       Миръ возвѣстите!
                       Слово спасенія
                       Людямъ несите!
                       Для васъ прославляющихъ,
                       Въ скорбяхъ утѣшающихъ,
                       Миръ возвѣщающихъ,
                       Вѣрой питающихъ --
                       Господь воскресъ!
   

За городскими воротами.

Толпа гуляющаго народа разныхъ сословій.

             Нѣсколько подмастерьевъ. Куда вы тамъ? Какимъ путемъ?
             Другіе. Да мы на мельницу идемъ.
             Первые. А что бы на воды? И то бы не мѣшало.
             Одинъ изъ подмастерьевъ. Въ охотный дворъ бы заглянуть.
             Другой. Нѣтъ, мнѣ туда наскучилъ путь.
             Оба. А ты куда?
             Третій. Куда попало.
             Четвертый. Въ Бургдорфъ бы намъ, ребята, завернуть.
             Пятый. Кой чортъ ведетъ тебя туда?
             Четвертый. Мы, братецъ, тамъ найдемъ безъ спора,
             И красныхъ дѣвушекъ, и пива хоть куда,
             И драку перваго разбора.
             Пятый. Ужъ зададутъ тебѣ урокъ!
             Затылокъ чешется; тебѣ бы гдѣ подраться!
             Туда я больше не ходокъ.
             Служанка. Пойду назадъ; мнѣ не зачѣмъ таскаться.
             Другая. Мы ихъ у тополей найдемъ.
             Первая. А мнѣ зачѣмъ? И что мнѣ въ немъ?
             Съ тобой онъ пляску начинаетъ,
             Тебя голубитъ и ласкаетъ;
             Какое дѣло мнѣ до васъ?
             Другая. Да подожди-же! Ахъ, ты Боже!
             Сюда придутъ они сейчасъ.
             Съ нимъ и кудлашка будетъ тоже.
             Школ. Чортъ-дѣвки! Какъ онѣ бѣгутъ!
             Confrater! пустимся въ догонку!
             На штуки я великій плутъ;
             Дадимъ мы имъ лихую взгонку!
             Люблю я братецъ, какъ дуракъ,
             Красотокъ, пиво и табакъ!
             Горож. Смотри-ка, съ дурами какими
             Они связались! Какъ не грѣхъ!
             Мы, кажется, получше тѣхъ,
             А шалуны бѣгутъ за ними.
             Второй школьникъ (первому). Не худо здѣсь остаться намъ.
             Смотри-ка, красавицы какія!
             Моя сосѣдка тоже тамъ,
             Мы съ ней пріятели большіе.
             Онѣ шажкомъ себѣ идутъ
             И вѣрно насъ съ собой возьмутъ.
             Первый. Нѣтъ, мнѣ не понутру нарядная дѣвица!
             Скорѣй! Не то -- вѣдь дичь уйдетъ!
             Рука, которая въ субботу полъ мететъ,
             На ласки въ праздникъ мастерица.
             Горожанинъ. Мнѣ новый бургомистеръ не подъ стать.
             Что день, то дерзости! И какъ онъ это смѣетъ!
             Вѣдь такъ у насъ ему не сдобровать;
             О пользахъ города онъ вовсе не радѣетъ.
             Ну, съ ними право нѣтъ пути!
             Все та же дрянь, ужъ какъ не дуйся!
             Все только подати плати,
             Да ниже кланяйся и пуще повинуйся!
             Нищій (поетъ). Господа мои честные,
                       Щеголихи молодыя,
                       Доля нищаго тяжка!
                       Свѣтлый праздникъ вамъ сегодня;
                       Пожалѣйте старика
                       Ради праздника Господня!
             Друг. горожанинъ. Въ воскресный день люблю я разговоры
             Про бой и бранные раздоры,
             Тамъ, слышишь, въ Турціи война,
             Народъ бѣснуется, дерется
             И бой шумитъ и кровь рѣками льется;
             Стоишь себѣ спокойно у окна,
             Стаканчикъ свой тихонько допиваешь
             И лодки пестрыя глазами провожаешь;
             А вечеркомъ пойдешь себѣ домой,
             Благословляя миръ спокойною душой.
             Третій. Да, въ Турціи, сосѣдъ, мнѣ нравится война;
             Пускай ихъ рѣжутся; въ газетахъ прочитаемъ!
             Пускай мутитъ ихъ сатана,
             А мы по-старому все въ мирѣ поживаемъ.
             Старуха, (горожанкамъ). Вишь, какъ
             Разряжены! какъ не влюбиться въ васъ!
             Вы что-то смотрите, голубушки, спѣсиво!
             Чего вамъ хочется, все это есть у насъ,
             Старушка все нашла бы живо.
             Горожанка. Скорѣй уйдемъ отъ вѣдьмы прочь!
             Чтобъ я на улицѣ съ ней тарабарить стала!
             Однако, жениха въ андреевскую ночь.
             Она мнѣ славно показала.
             Другая. Мнѣ тоже; нечего сказать.
             Военный! Молодецъ! Я по уши влюбилась,
             Ищу вездѣ, да что-то не видать!
             Я цѣлый годъ по немъ томилась.
             Солдаты. Башни крутыя,
                       За крѣпкой стѣною,
                       Дѣвы молодыя
                       Съ улыбкой живою,--
                       Славная плата,
                       За подвигъ солдата,
                       За славную брань.
                       Свахой предъ нами
                       Труба загремѣла;
                       Сватала радость,
                       Смерть зашумѣла.
                       Вотъ заштурмуемъ!
                       Всѣ насъ боятся!
                       Крѣпость, красотки,
                       Всѣ преклонятся!
                       Славная плата
                       Насъ наградитъ;
                       Солдатъ безъ оглядки
                       Въ поле летитъ.
   

Фаустъ. Вагнеръ.

             Фаустъ. Вѣстникомъ неба весна прилетѣла;
             Растаяли льдины на свѣтлыхъ рѣкахъ;
             Веснѣ уступая, зима присмирѣла
             И ищетъ пріюта на снѣжныхъ горахъ.
             И только порою подъ вѣтромъ взыграетъ,
             Безсильную льдину съ утеса пошлетъ,
             И раннюю зелень на мигъ покрываетъ,
             И вновь на суровыхъ вершинахъ заснетъ.
             Но солнце дохнуло надъ снѣжной корою;
             Все жизнію дышетъ, растетъ и кипитъ.
             Цвѣты лишь не вскрылись подъ ранней весною,
             Ихъ въ пестрыхъ нарядахъ толпа замѣнитъ.
             Въ роскошной одеждѣ природа предъ нами!
             Ты видишь ли городъ съ этихъ высотъ?
             Какъ весело люди выходятъ толпами,
             Шумя и пестрѣя, изъ тѣсныхъ воротъ!
             И любо имъ; всѣ веселятся сегодня.
             Всѣмъ свѣтятъ забавы и радость любви.
             То праздничный день: воскресенье Господне!
             Но вмѣстѣ съ нимъ сами воскресли они,


             Воскресли, возстали отъ жизни бездушной,
             Отъ мелкихъ заботъ, ежедневныхъ трудовъ.
             Изъ тѣсныхъ улицъ, изъ хижины душной,
             Изъ древняго храма, изъ хладныхъ гробовъ.
             Смотри, какъ шумно толпа разбѣжалась!
             Тотъ бросился въ поле, тотъ въ садъ полетѣлъ.
             Ладья на рѣкѣ за ладьей показалась
             И гордый потокъ подъ весломъ зашумѣлъ.
             И даже въ горахъ надъ крутыми скалами
             Пестрою лентой проходитъ толпа.
             Вотъ это ихъ небо! оно передъ нами!
             Ихъ жизнь беззаботна, ихъ радость слѣпа.
             Радость и горе проходятъ надъ вѣкомъ
             Любо съ толпою по морю плыть!
             Мнѣ любо съ ней вмѣстѣ быть человѣкомъ!
             Я только здѣсь имъ могу еще быть!
             Вагнеръ. Когда съ тобой я прогуляюсь,
             И почесть въ томъ, и выгода моя;
             Но одному здѣсь быть я, право, не рѣшаюсь,
             Всю эту чернь страхъ ненавижу я.
             Съ толпою я душой не породнился.
             Они шумятъ, и пляшутъ, и ревутъ,
             Какъ-будто въ нихъ лукавый поселился --
             И вотъ они забавой что зовутъ!
             Народъ подъ липой (Пляска и пѣсни.).
                       Какъ ленты, куртку и вѣнокъ
                       Надѣлъ для пляски пастушокъ,
                       Народъ имъ любовался.
                       Толпа подъ липу собралась,
                       И съ крикомъ въ пляскѣ понеслась.
                       Юхге! Юхге!
                       Юхгейза! гейза! ге!
                       Звукъ скрипки раздавался.
   
                       Присталъ къ толпѣ и пастушокъ
                       И вдругъ красотку прямо въ бокъ
                       Задѣлъ онъ локтемъ живо;
                       А дѣвка смотритъ на него
                       И молвитъ: это не умно!
                       Юхге! Юхге!
                       Юхгейза! гейза! ге!
                       И право не учтиво!
   
                       Но онъ красотку сталъ ласкать
                       И такъ пустился съ ней плясать,
                       Что юбка подымалась.
                       Пора отъ пляски отдохнуть
                       И локоть къ локтю, грудь на грудь!
                       Юхге! Юхге!
                       Юхгейза! гейза! ге!
                       Она къ нему прижалась!
   
                       Нельзя намъ бѣднымъ вѣрить вамъ;
                       Какъ часто вы клялися намъ,
                       А все-таки смѣялись!
                       Но онъ ей шепчетъ на ушко,
                       А изъ-подъ липы далеко
                       Юхге! Юхге!
                       Юхгейза! гейза! ге!
                       Все крики раздавались.
             Старикъ. Пріятно милость намъ твою
             Сегодня видѣть между насъ;
             Мудрецъ толпой не пренебрегъ
             И вышелъ къ ней на этотъ разъ.
             Прими же полный кубокъ сей!
             Дай Богъ, чтобы для новыхъ силъ,
             Для новыхъ радостныхъ трудовъ
             Тебя напитокъ укрѣпилъ!
             Чтобъ столько лѣтъ, что капель въ немъ,
             Ты прожилъ здѣсь въ краю родномъ!
             Фаустъ. Спасибо, добрые друзья!
             Всѣхъ благъ и вамъ желаю я!

(Народъ собирается около него въ кружокъ).

             Старикъ. Да, въ добрый часъ, въ угоду намъ
             Ты въ свѣтлый день насъ посѣтилъ.
             Когда и прежде въ черный годъ
             Ты намъ-же помощь приносилъ.
             Ты оглянись: ихъ много здѣсь,
             Кого отецъ покойный твой,
             Въ чуму, въ годину страшныхъ бѣдъ
             Спасалъ отъ смерти роковой.
             Въ больницы юношей тогда
             Входилъ ты тоже вмѣстѣ съ нимъ --
             И много умерло людей;
             И многихъ нѣтъ -- ты невредимъ!
             Кто спасъ тогда отъ смерти насъ,
             Того Спаситель свыше спасъ!
             Народъ. На много лѣтъ, на благо намъ,
             Тебя Господь благословитъ!
             Фаустъ. Хвала тому, кто правитъ тамъ,
             Кто насъ и учитъ и хранитъ.

(Уходитъ съ Вагнеромъ).

             Вагнеръ. Великій мужъ! какъ лестно для тебя
             Народа шумнаго слѣпое поклоненье!
             Блаженъ, кто приберегъ на долю для себя
             За тяжкій трудъ вознагражденье!


             Вездѣ толпа къ тебѣ валитъ,
             Отецъ малютокъ призываетъ,
             Вмигъ пляска отойдетъ и скрипка замолчитъ
             И шапки съ головы на воздухъ чернь кидаетъ.
             Ты только подошелъ къ рядамъ,
             Толпа навстрѣчу прибѣжала;
             Какъ передъ образомъ, она къ твоимъ ногамъ
             Чуть на колѣни не упала.
             Фаустъ. Присядемъ тамъ на камнѣ томъ,
             Гдѣ часто я задумчиво садился
             И гдѣ молитвой и постомъ
             Въ тоскѣ убійственной томился.
             Крѣпимый вѣрою святой,
             Богатъ надеждой и мечтами,
             Я думалъ выстрадать молитвой и слезами
             Конецъ заразы роковой.
             Ихъ ласки душу уязвили,
             Въ насмѣшку мнѣ ихъ похвала!
             Мучительныхъ вѣнцовъ за грѣшныя дѣла
             Ни я, ни мой отецъ отъ нихъ не заслужили!
             Отецъ мой, темный человѣкъ,
             Судилъ по-своему, по собственной методѣ,
             О тайнахъ бытія, о жизни и природѣ,
             И честнымъ образомъ трудился цѣлый вѣкъ.
             Онъ въ темномъ обществѣ адептовъ
             Своей норы не покидалъ
             И изъ безчисленныхъ рецептовъ
             Свои лѣкарства извлекалъ.
             Тамъ лилію въ растворѣ тепловатомъ
             Они со львомъ случали красноватымъ;
             Потомъ, огнемъ дохнувъ на нихъ,
             Изъ чаши въ чашу гнали ихъ.
             Тогда царица молодая,
             Цвѣтами пестрыми блистая,
             Явясь на днѣ въ сосудѣ томъ,
             Для насъ служила образцомъ.
             Вотъ наши зелія! больные умирали,
             Никто не спрашивалъ у насъ,
             Кого спасли мы въ смертный часъ;
             Мы хуже мора убивали
             Хваленымъ дѣйствіемъ соковъ
             Толпу довѣрчивыхъ глупцовъ.
             Я бѣдныхъ самъ поилъ мучительной отравой;
             Мои больные въ гробъ слегли;
             А здѣсь меня-же возвели
             И тщетной величали славой!
             Вагнеръ. Зачѣмъ печали предаваться?
             Довольно съ насъ, честнымъ трудомъ,
             Науку, данную отцомъ,
             По силамъ выполнить стараться!
             Ты знанія отца, какъ юноша, почтешь,
             Ты отъ него ихъ принимаешь;
             Когда-же, возмужавъ, ты самъ ихъ возвышаешь,
             Такъ сына можетъ-быть до цѣли доведешь.
             Фаустъ. Надеждами живутъ ничтожные умы!
             Мы въ безднѣ суетной неправды погибаемъ.
             Намъ нужно то, чего не знаемъ мы,
             Не нужно то, что мы давно ужъ знаемъ.
             Но пусть печаль не отравитъ
             Минуты сладостной унылыми мечтами!
             Смотри, какъ тамъ надъ бѣдными домами
             Заря вечерняя горитъ.
             Еще на мигъ -- и тихо исчезаетъ,
             Но тамъ вдали роскошнѣе взойдетъ
             И новой жизнію взыграетъ
             Ея торжественный полетъ.
             О, дайте крылья мнѣ! за яркими слѣдами
             Я проложу себѣ огнистый новый путь!
             Нѣтъ, мнѣ не суждено подъ свѣтлыми лучами
             На землю спящую у ногъ моихъ взглянуть,
             Увидѣть мирныя долины
             И сладко шепчущій ручей,
             И озаренныя вершины
             Въ роскошномъ пламени огней!
             О, еслибы я могъ надъ дикими скалами,
             Не вѣдая границъ, носиться подъ зарей
             И изумленными очами
             Увидѣть море подъ собой!
             Свѣтило пышное въ туманѣ исчезаетъ,
             За нимъ стремится грудь моя;
             Нѣмымъ желаніемъ душа моя пылаетъ,
             Упиться свѣтомъ жажду я.
             За мной глухая ночь, а день передо мною,
             Здѣсь небо надъ главой, тамъ море подъ стопою.
             Напрасный сонъ, пока заря блеснетъ
             Въ послѣдній разъ надъ темными горами!
             Кто укрѣпитъ тѣлесными крылами
             Мечты сомнительный полетъ!
             Но этотъ міръ для насъ такъ тѣсенъ;
             Сама природа насъ влечетъ
             Когда при звукѣ рѣзвыхъ пѣсенъ
             Предъ нами жавронокъ вспорхнетъ,
             Когда орелъ, взмахнувъ крылами,
             Съ гнѣзда высокаго взлетитъ,
             И стая журавлей веселыми рядами
             Къ далекой родинѣ спѣшитъ!
             Вагнеръ. И на меня порою дурь находитъ,
             Но этихъ странностей я отъ роду не зналъ;
             Дремучій лѣсъ хандру наводитъ,
             Быть птичкой я бы не желалъ..
             Иныя радости насъ тоже увлекаютъ
             Отъ книги къ книгѣ, отъ листа къ листу
             И ночи зимнія собою украшаютъ,
             Влагая въ голову роскошную мечту.
             А если рѣдкая скрижаль мнѣ попадется.
             Я будто самъ не свой, а сердце такъ и бьется!
             Фаустъ. Ты испыталъ одно изъ этихъ двухъ стремленій:
             Но ты другого не зови!
             Ахъ, двѣ души, двѣ вражескія тѣни,
             Живутъ въ груди моей, горятъ въ моей крови!
             Одна любовію земною
             Срослась съ землей цѣпями бытія;
             Другая свѣтлою мечтою
             Стремится къ прадѣдамъ въ небесные края.
             Воздушный рой духовъ! тебя я призываю!
             Веди меня отъ грустной жизни сей
             Въ другую жизнь, къ другому краю,
             Для новыхъ чувствъ, для пламенныхъ страстей.
             Волшебный самолетъ умчитъ крылами,
             Какъ птичка легкая, на немъ я полечу!
             Его куплю богатыми дарами
             И царской за него порфирой заплачу.
             Вагнеръ. Не призывай таинственныхъ видѣній,
             Въ туманной области летящихъ надъ тобой!
             Онѣ къ намъ тысячу мученій
             Со всѣхъ сторонъ приносятъ за собой.
             Онѣ отъ сѣвера толпой къ тебѣ несутся
             И острымъ жаломъ уязвятъ;
             Съ востока притекутъ и въ грудь твою вопьются
             И засухой дохнувъ, безумца истомятъ.
             Съ полудня знойнаго пожары посылаютъ
             И пламенемъ главу твою сожгутъ.
             Отъ запада прохладу навѣваютъ,
             Но въ хлынувшихъ волнахъ потопомъ набѣгутъ.
             Лаская прихотямъ, онѣ въ обманъ заводятъ,
             Рѣчами сладкими коварно обольстятъ,
             Такъ кротки, такъ нѣжны, какъ будто съ неба сходятъ,
             А козни хитрыя, лукавствуя, творятъ.
             Пойдемъ! домой пора! туманъ у ногъ ложится;
             На воздухѣ свѣжо -- а дома отдохнешь.
             Но что съ тобой? стоитъ, не шевелится.
             Да разскажи, чего ты ждешь?
             Фаустъ. Смотри, тамъ черный песъ по гладкой степи рыщетъ,
             Вагнеръ. Я вижу пуделя; но что же пользы въ томъ?
             Фаустъ. Зачѣмъ онъ здѣсь? кого онъ ищетъ?
             И что за звѣрь таится въ немъ?


             Вагнеръ. Собака бѣдная далекими слѣдами
             Вослѣдъ за бариномъ бѣжитъ.
             Фаустъ. Смотри, спиральными сближался кругами,
             Она все ближе къ намъ спѣшитъ.
             Ты видишь-ли, какъ огненной чертою
             Прорѣзалъ слѣдъ ея сгустившійся туманъ.
             Вагнеръ. Я только пуделя замѣтилъ предъ собою;
             Все прочее оптическій обманъ.
             Фаустъ. Мнѣ кажется, что я волшебными кругами
             Въ магическую сѣть невольно завлеченъ.
             Вагнеръ. Онъ робко слѣдуетъ за нами.
             Фаустъ. Какъ тѣсенъ кругъ! какъ близокъ онъ!
             Вагнеръ. Ну, вотъ и песъ! какъ онъ боится
             И какъ ворчитъ! взгляни же на него;
             Вотъ замахалъ хвостомъ, вотъ на спину ложится;
             Собака -- больше ничего!
             Фаустъ. Сюда! поближе!
             Вагнеръ. Пудель славный;
             Остановись, собака ждетъ,
             Зови, бѣжитъ нашъ песъ забавный,
             Кинь въ воду что нибудь, онъ мигомъ принесетъ.
             Какая славная снаровка!
             Фаустъ. Ты правъ; ума не видно въ немъ,
             А все пустая дрессировка.
             Вагнеръ. Въ уединеніи своемъ
             Мудрецъ пріучится къ собакѣ вѣрной;
             Пускай побудетъ онъ съ тобой.
             Студентовъ школьникъ безпримѣрный,
             Онъ стоитъ милости такой.

(Они уходятъ въ городск. ворота).

   

Кабинетъ.

Фаустъ (входитъ съ пуделемъ).

                       Оставилъ я холмы и поле;
                       Глухая ночь на нихъ лежитъ.
                       Душа опять на сладкой волѣ
                       Мечтами чистыми горитъ.
                       Въ груди заснула страсть земная
                       И буря мимо пронеслась,
                       И къ Божеству любовь святая
                       Съ любовью къ ближнему зажглась.
             Что, песъ, ты почуялъ? что такъ взволновался?
             Да полно же бѣгать, ложись и молчи!
             Вступилъ на порогъ, завизжалъ, заметался;
             Ну, лягъ, успокойся на теплой печи!
             Ты въ полѣ порыскалъ дорогой нагорной
             И мы посмѣялись прыжкамъ на пути.
             Теперь успокойся, мой спутникъ проворный,
             И чинно, безъ шума у насъ погости!
   
                       Когда опять въ безмолвной кельѣ
                       Лампада тихая блеснетъ,
                       Душа купается въ весельи
                       И сердце сердце познаетъ.
                       Опять надежда расцвѣтаетъ,
                       Разсудокъ вновь заговоритъ,
                       И снова жизни грудь желаетъ,
                       И жизнь привѣтнѣе горитъ.
   
             Молчи же, песъ, оставь мнѣ эти звуки.
             Не оскверняй ихъ жалобой своей!
             Я знаю, человѣкъ, не разрѣшивъ науки
             Высокихъ тайнъ, ругается надъ ней,
             И все что благо, что прекрасно,
             Его какъ бремя тяготитъ.
             Такъ можетъ быть и не напрасно
             Мой песъ вослѣдъ за нимъ ворчитъ.
   
             Но сердца стерлись слѣды вдохновенья,
             Съ безумной тоской я ищу пресыщенья;
             Безплодный источникъ вотще изсыхаетъ,
             А жажда, какъ прежде, томитъ и терзаетъ.
             Извѣдалъ я бѣдность всѣхъ нашихъ стремленій,
             Мечты улетаютъ крылатой стрѣлою
             И къ ясному небу влекутъ за собою
             Въ божественный край откровеній.
             Ихъ въ шумномъ и суетномъ свѣтѣ нѣтъ:
             Скрижаль откровеній, новый завѣтъ!
             Я увлеченъ высокой мечтою
             Я разумомъ сокрытое позналъ
             И передалъ съ чистѣйшей простотою
             Родному языку святой оригиналъ.

(Открываетъ библію).

             Писаніе гласитъ: "въ началѣ было слово!"
             Но вотъ ужъ для меня препятствіе, готово:
             Такъ высоко я слова не цѣню...
             Но чѣмъ и какъ я слово замѣню?
             Проникнутъ мыслію иною.
             Я напишу: "въ началѣ мысль была!"
             Не торопись надъ первою строкою,
             Чтобъ истина тебя до цѣли довела.
             Одна ли мысль творитъ и созидаетъ?
             Не силой ли ее мнѣ замѣнить?
             Но и она не все намъ выражаетъ!
             Не знаю, какъ мнѣ заключить.
             Но истина снимаетъ покрывало: --
             Въ дѣяніи заключено начало.
   
             Да полно же, пудель! что встрепенулся?
             Смотри, какъ согнулся!
             Ты мнѣ мѣшаешь,
             Визжишь и лаешь:
             Вотъ дверь -- убирайся!
             Лучше быть одному.
             Не то -- оставайся,
             Да спи въ углу.
   
             Но что я вижу предъ собой?
             Не сонъ ли смутный въ часъ ночной
             Слетѣлъ ко мнѣ волшебною картиной?
             Мой пудель тянется, ростетъ,
             Шерсть поднимается щетиной;
             Онъ страшнымъ демономъ встаетъ.
             Не песъ, а духъ передъ глазами;
             Ужасный взоръ горитъ огнемъ,
             Онъ въ гнѣвѣ немощномъ своемъ
             Грозится острыми клыками.
             Но ты мнѣ рабъ въ дому моемъ!
             Я надъ тобой повелѣваю
             И соломоновымъ ключемъ
             Исчадье ада заклинаю!
             Духи (за сценой)- Тамъ одинъ попался,
                       У него въ клещахъ остался;
                       Какъ лиса въ западнѣ,
                       Старый чортъ сидитъ во тьмѣ.
                       Тише! Тише!
                       Сходитесь, слетайтесь,
                       Сбѣгайтесь, старайтесь
                       Его спасти.
                       Начните тревогу,
                       Откройте дорогу;
                       И онъ намъ поможетъ,
                       Гдѣ только можетъ.
             Фаустъ. Четыре страшныя слова
             Пусть встрѣтятъ демона сперва!
   
                       Пылай, Саламандра,
                       Вейся, Ундина,
                       Исчезни, Сильфа,
                       Трудись, Домовой!
   
             Кто не знаетъ
             Бурныхъ стихій,
             Ихъ тайныхъ силъ
             Не побѣдилъ,
             Тотъ не властенъ
             Надъ духами.
   
                       Въ пламени вейся,
                       Саламандра!
                       Шумно слейся,
                       Ундина!
                       Блесни красой метеора,
                       Сильфа!
                       Неси домашнюю помощь,
                       Incubus! Incubus!
                       Заключи весь союзъ!
   
             Онъ словъ моихъ не боится,
             Другой въ немъ демонъ таится.
             Смѣясь надъ силою моей,
             Онъ растянулся у дверей.
             Для страшной кары
             Другія чары.
   
                       Если ты чадо
                       Мрачнаго ада,
                       Склонись во прахъ
                       Предъ образомъ мстителя,
                       Бога-смирителя!
                       Въ его рукахъ
                       И смерть и страхъ,
                       Онъ судитъ и караетъ!
                       Ужъ дыбомъ страхъ щетину поднимаетъ!
                       Назови, демонъ смрада,
                       Мстителя ада!
                       Не зачатъ, не рожденъ,
                       Никѣмъ не извѣданъ,


                       Растерзанъ онъ
                       И мученіямъ преданъ.
   
             За печкой онъ
             Растетъ какъ слонъ;
             Весь сводъ наполненъ имъ.
             Чтобъ онъ въ туманѣ не разлился!
             Склонись, склонись къ ногамъ моимъ!
             Не даромъ я грозился!
             Я сожгу святымъ огнемъ;
             Ты не жди
             Трижды свѣтлаго пламени!
             Не жди
             Сильнѣйшаго знаменья
             Въ таинствѣ дивномъ моемъ!
             Меф. (выходитъ изъ разсѣявшагося тумана, въ видѣ странствующаго схоластика).
             Къ чему шумѣть? что нужно вамъ?
             Фаустъ. Такъ вотъ чѣмъ пудель разрѣшился!
             Изъ скорлупы схоластикъ вышелъ къ намъ!
             Все это право такъ забавно,
             Что мнѣ отъ смѣха мочи нѣтъ.
             Меф. Ученый мужъ, примите мой принѣтъ!
             По вашей милости потѣлъ я преисправно.
             Фаустъ. Какъ звать тебя?
             Меф. Вопросъ смѣшной,
             Въ устахъ того, кто слово презираетъ,
             Кто безъ придирки мелочной
             Лишь въ существо предмета проникаетъ.
             Фаустъ. У вашей братьи существа
             Не отличишь и отъ названья,
             По немъ у васъ чины и званья.
             Губитель, лжецъ, иль демонъ плутовства,
             Скажи мнѣ, кто-же ты, мой милый?
             Меф. Я только часть великой силы,
             Которая, всегда желая зла,
             Одно добро произвела.
             Фаустъ. Не мастеръ, братъ, я на гаданья;
             Скажи попроще мнѣ.
             Меф. Я демонъ отрицанья;
             И самъ ты согласишься въ томъ,
             Что отрицаю по-дѣломъ.
             Какая цѣль всего творенья?
             Всей дряни смерть! а потому
             Хоть не родиться никому.
             И такъ, грѣхи и преступленья,
             Все, что на васъ наводитъ страхъ,
             И все что зло въ твоихъ глазахъ,
             И все что зломъ зовутъ другіе,--
             Моя природная стихія.
             Фаустъ. Ты говоришь: я часть, а весь передо мной.
             Меф. Дивись ты скромности такой!
             Вы, люди, въ гордости надменной,
             Свой глупый міръ, съ мизинецъ мой,
             Преважно славите вселенной!
             Я только часть той части безграничной,
             Которая въ началѣ всѣмъ была,
             Частица тьмы, что свѣтъ произвела,
             Сей гордый свѣтъ, который чинъ привычный
             У ночи-матери своей,
             Пространство отдѣлилъ огнемъ своихъ лучей.
             Но нѣтъ! напрасно свѣтъ трудился!
             Смѣшны его усилья намъ;
             Онъ рабъ, прикованный къ тѣламъ;
             Отъ тѣла исходя, родится,
             Красою тѣло облечетъ,
             За тѣломъ меркнетъ передъ нами;
             А если часъ его придетъ,
             Такъ уничтожится съ тѣлами.
             Фаустъ. Теперь знакома мнѣ обязанность твоя:
             Ты началъ съ малаго, не совершивъ большого.
             Меф. Ты правъ, любезный; изъ пустого
             Въ порожнее переливаю я.
             Небытію противорѣчитъ
             Пустое нѣчто, глупый свѣтъ;
             Къ нему нигдѣ прохода нѣтъ:
             И чортъ напрасно стрѣлы мечетъ.
             Пожаръ, потопъ и громъ, весь адъ на нихъ бѣжитъ,
             А міръ попрежнему стоитъ.
             Къ тому же глупая природа
             Животныхъ гнусныхъ и людей!
             Имъ ни почемъ моя невзгода.
             Вѣдь сколько я ни насылалъ смертей,
             Но жизнь нигдѣ не пропадаетъ!
             Я многимъ ямы рылъ; да только пользы нѣтъ:
             Повсюду новой жизни цвѣтъ
             Всю нашу власть превозмогаетъ!
             Для нихъ и воздухъ, и земля
             И жаръ, и холодъ, сушь и влага;
             Гдѣ намъ и выдумать нельзя,
             Повсюду родится живучая ватага.
             Сберегъ я пламя въ добрый часъ,
             А то бы не было обители по насъ.
             Фаустъ. Напрасно, демонъ непокорный,
             Ты этой силѣ животворной,
             Десницѣ благости святой
             Грозишь строптивою рукой.
             Придумай что нибудь другое,
             Хаоса странное дитя!
             Меф. Да, благо мнѣніе такое!
             О немъ подумать не шутя
             Еще когда нибудь случится.
             Но мнѣ сегодня не досугъ
             И ты позволь мнѣ удалиться.
             Фаустъ. Ступай себѣ, любезный другъ,
             Напрасно поднялъ ты тревогу;
             Съ тобой сошелся я теперь
             И ты узналъ ко мнѣ дорогу.
             Скачи въ трубу, въ окно и въ дверь;
             Не трудно выйти -- слава Богу!
             Меф. Да признаюсь, нельзя никакъ;
             Тамъ на порогѣ заковычка.
             Фаустъ. Такъ въ пентаграммѣ вся затычка?
             Но какъ же ты взошелъ, чудакъ,
             И какъ ты обманулся такъ,
             Когда она тебѣ мѣшаетъ?
             Меф. Смотри, не такъ проведена;
             Извнѣ однимъ угломъ она
             Немного мѣста открываетъ
             Фаустъ. Такъ ты по случаю, дружокъ,
             Здѣсь въ западню ко мнѣ попался?
             Меф. Да! выдумка пошла не впрокъ
             И пудель въ дуракахъ остался;
             А чорту выйти мудрено.
             Фаустъ. Такъ-что же? выпрыгни въ окно!
             Меф. Законъ чертей и привидѣній
             Велитъ не измѣнять путей;
             Войди любымъ, безъ дальнихъ извиненій,
             Но выходить другимъ не смѣй.
             Фаустъ. И самый адъ снабженъ правами,
             И у чертей законы есть!
             Такъ послѣ этого на честь
             Вступить въ условья можно съ вами?
             Меф. Мы не отжилимъ ничего,
             Дадимъ сполна, что обѣщаемъ
             Объ этомъ послѣ мы побольше поболтаемъ;
             Сегодня мнѣ не до того.
             Теперь же, сдѣлай одолженье,
             Позволь мнѣ снарядиться въ путь.
             Фаустъ. Да подожди еще мгновенье
             И разскажи мнѣ что нибудь.
             Меф. Мнѣ некогда: успѣемъ столковаться,
             Не вѣкъ же мнѣ съ тобой сидѣть,
             Фаустъ. Я за тобой не думалъ гнаться,
             Ты самъ ко мнѣ попался въ сѣть;
             Тебя въ другой разъ не заманишь,
             Кто чорта держитъ, тотъ держи сильнѣй.
             Меф. Ну, если ты ужъ не отстанешь,
             Такъ я пробуду здѣсь въ числѣ твоихъ гостей.
             Я покажу тебѣ чудеснѣйшія штуки,
             Потѣшу вдоволь; ты позволь.
             Фаустъ. Чтобъ только мнѣ не умереть со скуки;
             Искусство я люблю,-- изволь!
             Меф. Мой другъ, въ короткія мгновенья
             Вдохнешь ты жадно наслажденья,
             Какихъ и въ годъ не встрѣтишь ты.
             Картины дивныхъ упоеній
             И пѣсни облачныхъ видѣній,
             Онѣ -- не тщетныя мечты.
             Живыхъ цвѣтовъ благоуханье,
             Роскошныхъ яствъ очарованье
             Съ невольной жаждой встрѣтишь ты
             Искусство наше не спѣсиво;
             Мы всѣ здѣсь, начинайте живо!
             Духи. Мрачныя тучи,
                       Скройтесь надъ нами
                       Ярче, пышнѣе
                       Роскошнѣй, свѣтлѣе
                       Вновь изъ за тучи
                       Взглянетъ эфиръ.
                       Вотъ пронеслися
                       Тучи сѣдыя;
                       Снова зажглися
                       Звѣзды златыя;
                       Солнце блеснуло
                       И тихо взглянуло
                       На сумрачный міръ.
                       Красою чудесныя,
                       Дѣти небесныя,
                       Вейтесь и мчитесь
                       Въ бѣгломъ движеніи!
                       Съ ними носитесь
                       Въ нѣжномъ стремленіи!
                       Одежды мелькаютъ,
                       Вьются, летаютъ
                       И тихо спадаютъ
                       Въ кустарникъ сокрытый,.
                       Гдѣ въ нѣгѣ забытой,


                       Въ любви исчезая,
                       Душа, замирая,
                       Сольется съ душой.
                       Всюду прохлада;
                       Кусты за кустами
                       Лежатъ передъ нами;
                       Сокъ винограда
                       Лѣнится, бьется,
                       Свѣтитъ и льется,
                       Въ ложе долины
                       По камнямъ сбѣгаетъ
                       И моремъ стекаетъ
                       Къ подошвѣ вершины
                       Шумнымъ виномъ.
                       Птичка запѣла
                       И легкимъ крыломъ
                       Къ солнцу взлетѣла;
                       Радость впивая
                       Грудію полной,
                       На островъ сосѣдній
                       Долу слетая,
                       На шумныя волны
                       Тихо садится.
                       Островъ роскошный.
                       Въ волнахъ колыхаясь,
                       На волны ложится.
                       Тамъ рѣзвые хоры
                       Поютъ, наслаждаясь;
                       Веселые взоры
                       Веселыхъ встрѣчаютъ;
                       Тамъ пляшутъ, играютъ,
                       Шумятъ и смѣются
                       И вмигъ разбѣгутся;
                       Тѣ надъ горами,
                       Перекликаясь,
                       Идутъ толпами,
                       Другіе, купаясь.
                       Плещутъ волнами.
                       Всѣ къ жизни стремятся,
                       Къ радостной дали.
                       Гдѣ возсіяли
                       Звѣзды любви.
             Меф. Заснулъ? лихіе бѣсенята!
             Спасибо вамъ, мои ребята!
             Я за концертъ въ долгу у васъ.
             Нѣтъ, рано вздумалъ ты повелѣвать надъ нами!
             Такъ усыпляйте же волшебными мечтами
             Его еще на краткій часъ!
             Но чтобы чары снять съ порога,
             Я долженъ крысъ на помощь звать.
             Да вотъ одна, недолго ждать!
             Сюда, ко мнѣ, ея дорога.
             Владыка крысъ и царь мышей,
             Клоповъ, лягушекъ, блохъ и вшей.
             Велитъ тебѣ къ нему явиться
             И къ этой двери приложиться
             И гдѣ онъ масломъ поведетъ,
             Пускай твой зубъ порогъ грызетъ.
             Живѣе! то, что мнѣ мѣшало,
             Тамъ ближе на краю лежало.
             А вотъ и все! ну, спи, мечтай,
             И до свиданья, Фаустъ, прощай!
             Фаустъ (просыпаясь). Опять обманутъ я мечтою!
             Коварный сонъ меня околдовалъ!
             Чортъ посмѣялся надо мною,
             А пудель въ двери ускакалъ!



Кабинетъ.

Фаустъ и Мефистофель.

             Фаустъ. Стучатъ? кто тамъ? опять помѣха!
             Мефистофель. Я здѣсь.
             Фаустъ. Войди!
             Меф. Нельзя ли въ третій разъ меня просить?
             Фаустъ. Войди же, чортъ.
             Мефистофель. Сейчасъ.
             Вотъ это такъ! взгляни для смѣха,
             Да полюбуйся! Молодцомъ
             Я для забавъ твоихъ явился:
             И въ шелкъ и въ золото кругомъ
             Я какъ вельможа, нарядился.
             Кафтанъ съ иголки, весь горитъ;
             Перо на шляпѣ шевелится,
             Мой красный плащъ по модѣ сшитъ
             И шпага на боку вертится.
             А ты-то что? Да развернись,
             Держись меня, будь франтомъ моднымъ,
             Проснись, умойся, причешись,
             Узнай, что значитъ быть свободнымъ!
             Фаустъ. И подъ одеждой золотой
             Не скрыть мнѣ тягостныхъ страданій!
             Я слишкомъ старъ для прихоти пустой
             И слишкомъ молодъ я, чтобъ не имѣть желаній.
             Да! я для шутокъ устарѣлъ!
             И чѣмъ мнѣ въ жизни любоваться?
             Мнѣ свѣтъ все ту же пѣсню пѣлъ:
             Умѣй терпѣть и отказаться!
             Да, эта пѣсенка по насъ;
             Она намъ уши раздираетъ,
             Ее одну лишь каждый часъ
             Намъ хриплымъ басомъ напѣваетъ.
             Взойдетъ ли утро надо мной,
             Я встану съ ужасомъ съ одра моихъ страданій;
             Я знаю, день пройдетъ привычной чередой,
             Не совершивъ моихъ напрасныхъ ожиданій.
             Онъ самый слѣдъ надеждъ златыхъ
             Насмѣшкой хладною встревожитъ,
             И образъ вымысловъ живыхъ
             Уродливой личиной уничтожитъ.
             Когда же ночь нисходитъ къ намъ,
             Я лягу на постель, исполненный волненья,
             И сны зловѣщіе испуганнымъ очамъ
             Являютъ дикія видѣнья.
             Безсильный богъ души моей
             Всю глубину ея взволнуетъ,
             Но цѣли творческой онъ въ бѣдной жизни сей
             Моимъ мечтамъ не указуетъ.
             Какъ бремя жизни меня гнететъ!
             Я лишь отъ гроба жду спасенья.
             Меф.
   

ФАУСТЪ.

             Вглядись, вглядись: онъ бѣгаетъ вокругъ
             Все ближе къ намъ, все уже, уже кругъ;
             Я не ошибся,-- искры огневыя
             Ему летятъ, летятъ во слѣдъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Да черный песъ, какъ всѣ другіе,
             Вамъ померещилось.
   

ФАУСТЪ.

                                           О, нѣтъ,
             Мнѣ кажется, волшебными кругами
             Онъ насъ съ тобой искусно очертитъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Нѣтъ, вижу я, что робкими глазами
             На незнакомыхъ бѣдненькій глядитъ.
   

ФАУСТЪ.

             Онъ близится,--
   

ВАГНЕРЪ.

                                 Ну, гдѣ же привидѣнье?
             Собачка просто бѣдное творенье,--
             Хвостомъ махаетъ, ластится и лаетъ,--
             Собачьи всѣ уловки понимаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Поди сюда!
   

ВАГНЕРЪ.

                                 А пресмѣшной звѣрекъ!
             Онъ изъ воды вамъ вытащитъ платокъ;
             Остановитесь,-- ждетъ онъ терпѣливо;
             Подбросьте что,-- и принесетъ онъ живо.
   

ФАУСТЪ.

             Ты правъ, одна лишь дрессировка,
             А волшебства нѣтъ и слѣда.
   

ВАГНЕРЪ.

             Вотъ,-- если песъ воспитанъ ловко,
             И мудрецу онъ милъ тогда.
             Достоинъ взоръ привлечь на мигъ,
             Студентовъ лучшій ученикъ.
   

КАБИНЕТЪ ФАУСТА.

ФАУСТЪ -- (входитъ съ пуделемъ).

                       Оставилъ я поля и нивы,
                       Покрыла ихъ ночная тѣнь;
                       Проснулись чистые порывы
                       Въ душѣ моей, какъ ясный день;
                       Умолкли дикія желанья,
                       И спитъ бунтуюшая кровь;
                       Проснулось къ людямъ состраданье
                       И къ Богу вѣчному любовь.
             Тише же, пудель! зачѣмъ такъ метаться?
             Зачѣмъ такъ обнюхивать жадно порогъ?
             Изволь ка за печку сейчасъ отправляться!
             Даю я подушку, чтобъ лучше ты легъ;
             Своими прыжками дорогой нагорной
             Ты, пудель, недаромъ меня веселилъ,--
             Къ себѣ я, какъ гостя, тебя, пудель черный,
             Любезно принялъ и, чѣмъ могъ, угостилъ.
                       Когда въ угрюмой нашей кельѣ
                       Привѣтно лампа заблеститъ,
                       Въ груди пробудится веселье
                       И грусть какъ будто замолчитъ;
                       Надежда снова расцвѣтаетъ,
                       И разумъ, свѣтелъ и могучъ,
                       Источникъ жизни прозрѣваетъ,
                       Ахъ, драгоцѣнный жизни ключъ!
             Пудель, не лай! Надоѣло ворчанье,
             Въ сердцѣ я чувствую сладкій покой,--
             Съ музыкой этой не ладитъ твой вой!
             Или ты, людямъ слѣпымъ въ подражанье,
             Хочешь насмѣшкой нелѣпой донять
             То, чего, бѣдный, не въ силахъ понять?
             Часто добра, красоты обаянье
             Въ людяхъ лишь будитъ потребность ворчанья,
             Что-жь? И тебѣ такъ угодно визжать?
                       Но, ахъ! Желаніе безсильно!
                       Въ груди тоска и мракъ могильный!
                       Я зналъ, что тихое мгновенье
                       Замѣнитъ вѣчная печаль!
                       Душа опять стремится вдаль,
                       И жаждетъ снова откровенья!
                       Но Откровенья тихій свѣтъ
                       Откроетъ Новый намъ Завѣтъ;
                       Ахъ, если-бъ сердцемъ вдохновенный
                       Я вѣрно смыслъ его постигъ,
                       И передалъ бы текстъ священный
                       На милый мой родной языкъ!

(Открываетъ книгу и углубляется въ нее).

             Написано: "въ Началѣ было Слово"
             И вотъ ужь затрудненіе готово;
             Возможно-ль Слово такъ безмѣрно оцѣнить?
             Съ буквальной точностью нельзя переводить!
             Но свѣтлый лучъ меня вдругъ озарилъ!
             Перевожу: "въ началѣ Разумъ былъ",--
             Остановись, обдумай изрѣченье:
             Не разумъ ли приводитъ все въ движенье?
             Не разумъ ли вселенную создалъ?--
             Нѣтъ!-- "Сила есть начало всѣхъ началъ"!
             Вотъ, написалъ,-- и новое сомнѣнье!
             Нѣтъ! все не то! Предавшись размышленью,
             Я тайный смыслъ Писанья нахожу:
             "Въ началѣ -- Дѣло"! такъ и запишу!
                       Пудель! Коль хочешь со мной оставаться,
                       Сейчасъ перестань ты визжать и метаться!
                                 Такого товарища я не терплю!
                       Ты долженъ изъ кельи сейчасъ убираться,
                       Что-жь дѣлать! Не можемъ съ тобой уживаться!
                                 Иди-ка! я двери тебѣ отворю!
             Но что это? что это? тѣнь? привидѣнье?
             Откуда въ природѣ такое явленье?
             Мой пудель разросся -- высокій, широкій,
             Онъ въ стѣну уперся,-- взоръ дикій, жестокій,
             Никто бы собакой его не назвалъ!
             На нильскую лошадь похожимъ онъ сталъ!
             Онъ зубы оскалилъ и пасть разѣваетъ,--
             О, знаю! тебя посылаетъ мнѣ адъ!
             Но ключъ Соломона тебя напугаетъ!
             Ты будешь, бѣсъ хитрый, затѣѣ не радъ!
   

ДУХИ -- (въ движеніи).

                       Ай! попался одинъ! вотъ бѣда!
                       Берегитесь! не суйтесь туда!
                       Какъ лисица въ капканъ
                       Старый прыгнулъ болванъ!
                       Ну, вниманіе, дѣтки!
                       Размѣститесь повсюду пока!
                       И туда, и сюда,-- старика
                       Выручайте изъ клѣтки!
                       Если только мы сможемъ,
                       Старику мы поможемъ!
                       Онъ и самъ намъ не разъ помогалъ
                       И въ бѣдѣ, и въ нуждѣ выручалъ!
   

ФАУСТЪ.

             Съ четырехъ вѣчныхъ силъ начинаю
             И на встрѣчу ихъ звѣрю пускаю!
                       Саламандра -- гори!
                       А Ундина -- змѣей извивайся!
                       Ты, Сильфида,-- лети!
                       А Кобольдъ -- поднимайся!
                                 Элементовъ
                                 Кто не знаетъ.
                                 Свойства ихъ
                                 Не понимаетъ,
                                 Тотъ духовъ
                                 Не устрашаетъ!
                       Изчезни въ огнѣ,
                       Саламандра!
                       Разлейся водою,
                       Ундина!
                       Звѣздою разсыпься,
                       Сильфида!
                       Incubus! Incubus!
                       Иди помогай!
                                 Нѣтъ! эти четыре
                                 Ему не сродни!
                                 Онъ скалитъ спокойно
                                 Зубищи свои!
                       Ну, слушай же, звѣрь,
                       Заклинанье теперь!
                                 Ты -- злое созданье!
                                 Ты -- ада исчадье!
                                 Вглядись въ начертанье,--
                                 Предъ нимъ безъ изъятья
                                 Склоняемся мы
                                 И вы, духи тьмы!
             А! шерсть поднялась и стоитъ какъ щетина!
                                 Съумѣлъ ли понять,
                                 И смѣлъ ли познать
                                 Неизрѣченнаго,
                                 Отъ вѣка Рождённаго
                                 И Присноблаженнаго?
             За печку запрятался онъ,
             Разросся, распухъ точно слонъ!
             Всю комнату онъ наполняетъ,--
             Изчезнетъ подобно парамъ!
             Не смѣй! Господинъ призываетъ,
             Чтобъ легъ ты покорно къ ногамъ!
                                 Не напрасно тебѣ я грожу!
                                 Я священнымъ огнемъ накажу!
                                           Берегись и не жди
                                           Трисвятого огня!
                                           Берегись и не жди
                                           Заклинающихъ словъ!

(Туманъ разлетается. Мефистофель выходитъ изъ-за печки, одѣтый странствующимъ схоластикомъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Къ чему шумѣть? Служить готовъ!
   

ФАУСТЪ.

             Такъ вотъ загадки разрѣшенье!
             Схоластикъ въ пуделѣ сидѣлъ!
             Смѣшное, право, приключенье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, я порядкомъ пропотѣлъ!
             И такъ,-- нижайшій мой привѣтъ!
   

ФАУСТЪ.

             Какъ звать тебя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Какой отвѣтъ
             Мнѣ дать тому, кто Слово презираетъ?
             Кто всѣхъ иллюзій гордо избѣгаетъ?
             И ищетъ въ каждой вещи -- суть?
   

ФАУСТЪ.

             И имя можетъ намекнуть
             На сущность самую вещей!
             Не мало кличекъ у чертей!
             Такъ кто-жъ ты? Искуситель? лжецъ?
             Иль самъ Лукавый, наконецъ?
             Скажи-ка мнѣ.
   

.

                                 Я -- часть предвѣчной силы
             Что, къ злу стремясь, добро все сотворила.
   

ФАУСТЪ.

             А дальше?-- будетъ разъясненье?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я -- Отрицанье и Сомнѣнье.
             Я -- вправѣ: все, что здѣсь родится,--
             Всечасно къ гибели стремится,
             Такъ лучше бъ не было рожденья!
             Затѣмъ: грѣхи и преступленья,
             Что зломъ зовутъ сердца простыя,--
             Моя природная стихія.
   

ФАУСТЪ.

             Ты говоришь,-- ты часть, но весь ты предо мной?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Однако, истина за мной!
             Людишки свой несчастный свѣтъ
             За что-то цѣлое считали,--
             Я -- части часть, что Всѣмъ была вначалѣ,
             Я -- часть той Тьмы, что породила Свѣтъ
                       Надменный Свѣтъ съ родимой Тьмой
                       Вступаетъ въ споръ за первородство!
                       Проникъ тѣла, но за собой
                       Не удержать ему господства!
                                 Въ его лучахъ тѣла блистаютъ,
                                 Онъ красотѣ даетъ вѣнецъ,
                                 Онъ тѣлъ движенье направляетъ
                                 И съ ними сгибнетъ наконецъ!
   

ФАУСТЪ.

             Твое я понялъ назначенье:
             Большому -- нѣтъ уничтоженья,
             Такъ хочешь малому вредить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И тутъ пришлось мнѣ отступить!
             Небытію противовѣсомъ
             Явилось нѣчто,-- этотъ свѣтъ!
             Я извивался мелкимъ бѣсомъ,
             Чтобъ погубить его,-- но нѣтъ!
             Старался я землетрясеньемъ,
             Пожаромъ, бурей, наводненьемъ
             Земныя силы умертвить,--
             Пришлось однако, уступить!
             А сколько разнаго творенья
             Мнѣ удалося извести,
             Людей и тварей погребсти!
             Но -- прихожу въ остервененье!
             Гублю, гублю,-- надъ гробомъ вновь
             Смѣется жизнь, играетъ кровь!
             Земля, и воздухъ, и волна
             Скрываютъ жизни сѣмена;
             И, право, вовсе-бъ я пропалъ,
             Когда-бъ огня не удержалъ!
   

ФАУСТЪ.

             Природѣ доброй и цѣлящей,
             Созданью вѣчному небесъ,
             Съ насмѣшкой злой кулакъ грозящій
             Ты показалъ, холодный бѣсъ!
             Придумай что-нибудь иное,
             Хаоса странное дитя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы время выберемъ другое
             И потолкуемъ, не шутя;
             Вопросъ обсудимъ осторожно,--
             Теперь позвольте мнѣ уйти.
   

ФАУСТЪ.

             Ступай, когда уйти возможно!
             Тебѣ открыты всѣ пути:
             Вотъ дверь, отворено окно,
             А то въ трубу,-- мнѣ все равно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, если-бъ такъ! Когда-бъ я могъ!
             Но -- вотъ какое затрудненье:
             Переступить черезъ порогъ
             Мѣшаетъ мнѣ изображенье.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ? въ пентаграммѣ вся бѣда?!
             Скажи-же, ада порожденье,
             Какъ ты зашелъ ко мнѣ сюда?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Есть въ пентаграммѣ поврежденье:
             Тотъ уголокъ чуть-чуть раскрытъ,
             Который къ выходу глядитъ,
   

ФАУСТЪ.

             Ага! попался, мой дружокъ!
             Ты поступилъ неосторожно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Перескочилъ тамъ пуделекъ,
             А чорту выйти невозможно!
   

ФАУСТЪ.

             Ну, вотъ окно: скачи смѣлѣй!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Законы есть и у чертей:
             Должны уйти мы тѣмъ путемъ,
             Какой для входа изберемъ!
   

ФАУСТЪ.

             Законовъ ада уложенье!
             Контракты можно заключать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ никакого затрудненья,--
             Съумѣемъ все тебѣ достать
             Но обсудить серьезно нужно,
             Я обѣщаю вновь придти,
             Теперь-же, право, недосужно!
             И такъ, позвольте мнѣ уйти!
   

ФАУСТЪ.

             Ну, подожди еще минутку,
             Хоть болтовнею позабавь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пусти, мнѣ нужно не на шутку!
             Свои распросы ты оставь!
   

ФАУСТЪ.

             Вѣдь самъ ко мнѣ ты навязался,
             Я не просилъ тебя придти,--
             Но разъ ужь въ руки чортъ попался,
             Его покрѣпче прикрути!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Ну, если такъ,-- безъ дальнихъ словъ
             Съ тобой остаться я готовъ!
             Но только дай мнѣ позволенье
             Мое искусство показать?
   

ФАУСТЪ.

             Не налагаю запрещенья,
             Когда умѣешь развлекать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты въ это краткое мгновенье
             Получишь за годъ наслажденье.
             Видѣнья роемъ прилетятъ:
             Краса ихъ очаруетъ взоры;
             Услышишь сладкогласныхъ хоры;
             Прольется дивный ароматъ.
             Приготовленій намъ не нужно:
             Ну, духи! начинайте дружно!
   

ДУХИ.

                                 Темные своды,
                                 Раздвиньтесь!
                                 Свѣтлопрекрасный,
                                 Синій и ясный
                                 Къ намъ опустися эфиръ!
                                 Облаковъ темныхъ
                                 Разорванъ покровъ,
                                 Звѣзды сіяютъ
                                 Изъ тѣхъ облаковъ,--
                                 Странный, заоблачный міръ!
                                 Чудно прекрасны
                                 Дѣти небесъ
                                 Міръ оживляютъ
                                 Полный чудесъ:
                                 Свѣтлой одежды
                                 Легкія складки
                                 Землю закрыли,
                                 Скрыли палатки,
                                 Гдѣ наслажденье
                                 Въ сладкомъ томленьи,
                                 Полны любви
                                 Тихо вкушаютъ
                                 Дѣти земли.
                                 Гибкія лозы
                                 Гнетъ виноградъ,
                                 Вѣтеръ доноситъ
                                 Винъ ароматъ:
                                 Сладостной пѣной
                                 Вина шумятъ,
                                 По самоцвѣтнымъ
                                 Камнямъ журчатъ.
                                 Горы блистаютъ!
                                 Холмы въ цвѣтахъ
                                 Нѣжно глядятся
                                 Въ синихъ водахъ!
                                 Все къ наслажденью
                                 Манитъ, зоветъ:
                                 Птицъ пѣснопѣнье,
                                 Шопоты водъ!
                                 Солнце сіяетъ!
                                 Слышится хоръ!
                                 Шумныя пляски
                                 Радуютъ взоръ!
                                 Весело! вольно!
                                 Всѣ разбрелись:
                                 Тѣ на вершины
                                 Горъ взобрались;
                                 Тѣ на привольѣ
                                 Мягкихъ луговъ;
                                 Тѣхъ усыпляетъ
                                 Ропотъ лѣсовъ!
                                 Жизнь и веселье!
                                 Радость! привѣтъ!
                                 Звѣздочекъ чистыхъ
                                 Ласковый свѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Спасибо вамъ, воздушныя летуньи!
             Вы усыпили доктора, пѣвуньи!
             Старайтесь обаяніе продлить!
             Нѣтъ, молодъ ты, чтобъ чорта прикрутить!
                       Ну, пусть онъ грезами займется,
                       А мнѣ, чтобъ подточить порогъ,
                       Крысиный надобенъ зубокъ:
                       Да вотъ, одна уже скребется!
                                 Царь всѣхъ крысъ и всѣхъ мышей!
                                 Царь клоповъ, лягушекъ, вшей!
                                 Ты явись сюда сейчасъ
                                 И исполни мой приказъ:
                                 Пятиугольникъ прогрызи!
                                 Вотъ такъ! Ужь дѣло на-мази!
                                 Еще! еще! тотъ уголъ!-- вотъ!
                                 Теперь свободенъ мой проходъ!
                                 А вамъ желаю сладко спать
                                 И насъ, любезный докторъ, ждать!
   

ФАУСТЪ -- (просыпается).

             Обманъ, мечта иль сновидѣнье?
             Являлся мнѣ лукавый бѣсъ,
             Потомъ -- роскошныя видѣнья...
             А пудель, между тѣмъ, изчезъ.
   

РАБОЧІЙ КАБИНЕТЪ.

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Стучатъ! входи! Вотъ новое мученье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я это! я!
   

ФАУСТЪ.

                                 Входи-жь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Нѣтъ! трижды позволенье
             Ты долженъ повторить.
   

ФАУСТЪ.

             Входи!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Вотъ и прекрасно!
             Съ тобой мы будемъ жить согласно!
             Чтобъ разогнать твой мрачный сплинъ
             Одѣлся я какъ дворянинъ:
             Въ пунцовомъ и расшитомъ платьѣ,
             Въ плащѣ, приличномъ нашей братьѣ,
             На шляпѣ -- перья пѣтуха,
             Съ блестящей шпагой, въ заключенье;
             И -- мой совѣтъ: безъ промедленья
             Тебѣ одѣться, какъ и я;
             А тамъ искать ужь безъ оглядки
             Рѣшенья жизненной загадки.
   

ФАУСТЪ.

             Я въ каждомъ платьѣ буду ощущать
             Тоску земного прозябанья!
             Я слишкомъ старъ, чтобъ съ жизнію играть;
             Я слишкомъ юнъ, чтобъ схоронить желанья!
             Чѣмъ можетъ свѣтъ меня прельщать?
             "Лишать себя, всего лишать!"
             Вотъ пѣсня жизни! Цѣлый вѣкъ
             Она покоя не даетъ!
             Подъ эту пѣсню человѣкъ
             Всю жизнь живетъ и съ ней умретъ!
                       Я утро съ ужасомъ встрѣчаю!
                       Незримыхъ сердце слезъ полно:
                       Вѣдь ни одно желанье, знаю,
                       Не совершится,-- ни одно!
                       Я знаю,-- тѣни наслажденья
                       Не принесетъ мнѣ этотъ часъ,
                       И пылкой груди вдохновенье
                       Жизнь встрѣтитъ тысячью гримасъ!
                       Нѣтъ для меня успокоенья,
                       И грустно я встрѣчаю ночь:
                       Ночныя, дикія видѣнья
                       Покой отъ ложа гонятъ прочь!
                                 Въ груди моей самъ Богъ живетъ,
                                 Въ душѣ Онъ бури поднимаетъ,
                                 Сознанье силъ моихъ даетъ,--
                                 Но мощь предъ жизнью отступаетъ!
             Такъ счастья я не жду, я радостей не вижу!
             Я смерть зову, ищу, а жизнь я ненавижу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, смерть никто, какъ гостя, не встрѣчаетъ!
   

ФАУСТЪ.

             Блаженъ, блаженъ, кто умираетъ
             На полѣ битвы, какъ герой!
             Или къ кому она слетаетъ
             Въ объятья дѣвы молодой!
             О, если-бъ Духа вышней Силой
             Я вознесенъ былъ отъ земли!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А темный сокъ, пріятель милый,
             Въ ту ночь принять вы не смогли!
   

ФАУСТЪ.

             Шпіонить, вѣрно, интересно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хоть не всевѣдущъ я, а мало-ль что извѣстно!
   

ФАУСТЪ.

             Когда во мракъ моихъ страданій
             Знакомый, дальній звонъ проникъ,
             И цѣлый рой воспоминаній
             Онъ оживилъ во мнѣ на мигъ,--
             За то теперь всѣ обольщенья,
             Весь этотъ радужный туманъ --
             Кляну, кляну, безъ сожалѣнья,
             Жить заставляющій обманъ!
             Кляну высокія стремленья,--
             Онѣ опутываютъ умъ!
             Кляну блаженство вдохновенья!
             Кляну плоды высокихъ думъ!
             Проклятье пламеннымъ мечтаньямъ!
             Проклятье славнымъ именамъ!
             Всему, что манитъ обладаньемъ:
             Женѣ, богатству и дѣтямъ!
             Кляну Мамона, если злато
             Ведетъ на подвиги людей!
             Кляну роскошныя палаты!
             Кляну веселье богачей!
             Кляну любовь и наслажденье!
             И утѣшителя -- вино!
             Надежду, вѣру и терпѣнье,--
             Терпѣнье болѣе всего!
   

ХОРЪ ДУХОВЪ -- (невидимо).

                                 О, горе! горе!
                                 Ты раззорилъ
                                 Прекрасный міръ
                                 Могучимъ ударомъ!
                                 Онъ распался -- упалъ
                                 Полубогъ растопталъ!
                                 Мы уносимъ
                                 Обломки туда, гдѣ Ничто,
                                 И мы просимъ
                                 Возсоздай, возсоздай же его!
                                 Изъ дѣтей всѣхъ земли,
                                 О, сильнѣйшій!
                                 Въ своей мощной груди,
                                 О, мудрѣйшій!
                                 Возсоздай его вновь, возсоздай!
                                 Жизнь новую дай!
                                 И новую жизнь,
                                 И новую пѣснь,
                                 Начинай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Мои-то малютки
                                 Умны, кромѣ шутки!
                                 Зовутъ къ наслажденью,
                                 Къ простору, къ движенью;
                                 Изъ уединенья,
                                 Гдѣ разумъ и чувства молчатъ.
                                 Они васъ на волю манятъ!
             Довольно въ горе-то играть!
             Оно тебя какъ ржа источитъ!
             И въ худшемъ обществѣ сумѣешь ты понять,
             Что человѣкъ быть съ человѣкомъ хочетъ.
             Но я считаю неприличнымъ
             Вести слѣпого за собой!
             Я, правда, баринъ небольшой,
             Но буду спутникомъ отличнымъ
             На скользкомъ жизненномъ пути,--
             Лишь пожелай со мной идти:
             Пожалуй, хоть сейчасъ пойдемъ!
             Готовъ я быть ко всѣмъ услугамъ,
             И собесѣдникомъ, и другомъ,
             И даже быть твоимъ рабомъ!
   

ФАУСТЪ.

             А чѣмъ я долженъ заплатить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, время терпитъ! что за счеты!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, безъ условій нѣтъ охоты
             Въ союзъ мнѣ съ дьяволомъ вступить!
             Пусть договоръ нашъ будетъ чистъ
             Отъ темныхъ мѣстъ и недомолвокъ:
             Чортъ слишкомъ ярый эгоистъ,
             Чтобъ обойтись безъ подтасовокъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Здѣсь -- я твой рабъ, служитель твой,
             Клянусь во всемъ повиноваться,--
             Но если свижусь тамъ съ тобой,
             Должны мы ролью помѣняться.
   

ФАУСТЪ.

             До вѣчности мнѣ дѣла нѣтъ!
             Когда ты сгубишь этотъ свѣтъ,
             Такъ изъ обломковъ встанетъ новый!
             Здѣсь на землѣ я радостей ищу!
             Подъ здѣшнимъ солнцемъ я томлюся и грушу;
             Коль здѣсь свое я счастье отъишу,
             Явлюсь туда на все, на все готовый!
             Я прогоняю размышленья,
             Куда ведетъ насъ смертный часъ,
             И есть ли тамъ любовь, мученья,
             И верхъ, и низъ,-- какъ здѣсь у насъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ! такъ! практично и умно!
             Но обяжись ужъ за одно,
             А я въ теченье двухъ трехъ дней
             Тебѣ дамъ счастье всѣхъ людей!
   

ФАУСТЪ.

             Что можетъ бѣдный чортъ мнѣ дать?!
             Ты, жалкій, въ силахъ-ли понять
             Страданья духа, къ высшему стремленье?!
             Дашь пищу мнѣ,-- но дашь ли насыщенье?
             Дашь золото,-- но быстрою струею
             Оно исчезнетъ подъ моей рукою,
             Дашь мнѣ игру,-- нѣтъ цѣли впереди!
             Красавицу,-- но на моей груди
             Она къ другому взоры обращаетъ
             И знаками къ разврату приглашаетъ;
             Дашь славы даръ божественный и бренный,
             Какъ метеоръ блестящій и мгновенный!
             Нѣтъ, дай плодовъ несгнившихъ и созрѣвшихъ,
             Дай садъ деревъ, отъ вѣка зеленѣвшихъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, есть объ чемъ тутъ говорить!
             Могу и этимъ услужить!
             Но, милый другъ, чѣмъ намъ болтать,
             Могли-бы мы ужь пировать.
   

ФАУСТЪ.

             Когда на ложѣ наслажденья
             Найду я радость и покой;
             Когда въ безумномъ ослѣпленьи
             Доволенъ буду я собой;
             Поддамся лести обаянью,
             Приму за счастье -- счастья тѣнь,--
             Тогда пусть грянетъ воздаянье,
             Пусть настаетъ послѣдній день,--
             Вотъ мой закладъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Держу!
   

ФАУСТЪ.

                                                     Клянуся,
             Когда настанетъ мигъ златой,
             Которымъ страстно наслажуся,
             Скажу которому: "постой!" --
             Тогда я рабъ тебѣ навѣчно!
             Пусть этотъ часъ мнѣ прозвучитъ
             Началомъ муки безконечной,
             Тебя-жь отъ службы свободитъ!
             Пусть время въ вѣчность улетаетъ,
             Съ часовъ пусть стрѣлка упадетъ,--
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но -- знай, у насъ не забываютъ.
   

ФАУСТЪ.

             Пусть адъ права свои беретъ!
             Я не ошибся легковѣрно,
             Твоимъ рабомъ не страшно быть,
             Я -- вѣчный рабъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Я радъ безмѣрно!
             Готовъ сейчасъ начать служить!
             Но только,-- въ жизни здѣсь и тамъ
             Росписочка нужна-бы намъ!
   

ФАУСТЪ.

             Педантъ! Роспискѣ довѣряешь!
             Ты слова цѣнности не знаешь!
   
             Преграды нѣтъ моимъ желаньямъ!
             Я противъ міра устою,
             Но связанъ вольнымъ обѣщаньемъ,
             И жизнь покорно отдаю!
             Но кто отъ рабства предразсудку
             Свободенъ гордою душой?
             Безъ сожалѣній, по разсудку
             Умѣетъ жертвовать собой?
             Пергаментъ робкихъ устрашаетъ,
             Предъ ними призракомъ стоитъ,--
             Живое слово умираетъ,
             Бумага мертвая царитъ.
             Ну, выбирай-же, искуситель,--
             Пергаментъ, мраморъ или мѣдь?
             Перомъ-ли мнѣ писать, мучитель,
             Карандашомъ, рѣзцомъ,-- отвѣть?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Къ чему неистовство, дружочекъ,
             И громы пламенныхъ рѣчей?
             Мнѣ нуженъ маленькій листочекъ
             И крови капелька твоей.
   

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ такое безпокойство?
             Въ лицѣ оставимъ лучше кровь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ крови -- особенное свойство!
   

ФАУСТЪ.

             Не бойся ты, твержу я вновь!
             Съ тобой вступаю я въ союзъ,
             Хочу исполнить обѣщанье,
             Не разорву проклятыхъ узъ!
             Забыты гордыя мечтанья!
             Я -- изъ твоихъ, я равный твой!
             Природа предо мной закрылась,
             Меня отвергнулъ Духъ земной,
             И сила мысли омрачилась!
             Наука сухостью своей
             Во мнѣ вселяетъ отвращенье;
             Въ пучинѣ чувственныхъ страстей
             Я истощу всѣ наслажденья!
             Я увлеченъ въ потокъ бурливый!
             Мгновенья быстро полетятъ!
             Игрушка страсти прихотливой,
             Я всякой встрѣчѣ буду радъ!
                       Я буду страдать и смѣяться,
                       А горе на радость смѣняться,
                       И быстро промчится мой вѣкъ,--
                       Заботу отбрось, человѣкъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Итакъ, не зная направленья,
             Безъ всякой цѣли впереди,
             Отъ наслажденья къ наслажденью,
             Какъ птичка вольная, лети!
             Веселья много въ жизни сей,--
             Самъ будь ты только посмѣлѣй!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ! о весельи ни полслова!
             Для бурь и грозъ душа готова!
                       Я жажду радостей мятежныхъ,
                       Любви и злобы жажду я!
                       Хочу печали, вздоховъ нѣжныхъ,--
                       Для нихъ раскрыта грудь моя!
                       Я исцѣленъ отъ жажды знанья!
                       Стоитъ весь міръ передо мной:
                       Теперь хочу принять страданье,
                       Всю муку радости земной!
                       Въ пучину жизни опуститься,
                       И зло, и благо испытать,
                       И въ человѣчествѣ разлиться.
                       И съ нимъ кончины ожидать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, вѣрь! вѣка, тысячелѣтья,
             Задачу эту я рѣшалъ,
             И ни одинъ за всѣ столѣтья
             Къ ней человѣкъ не приступалъ!
             Повѣрь, лишь Богъ сіяетъ въ цѣломъ,
             На вѣчный блескъ Онъ бросилъ тѣнь,
             Онъ сдѣлалъ мракъ моимъ удѣломъ,--
             Для васъ онъ создалъ ночь и день.
   

ФАУСТЪ.

             Но я хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Само собою!
             Однако выслушай совѣтъ:
             Мелькнетъ жизнь быстрой чередою,--
             Вообрази-жь, что ты поэтъ;--
             Создай ка мнѣ такое чудо,
             Надъ нимъ усердно попотѣй,
             И навали достоинствъ груду
             Мечтѣ чудовищной своей:
                       Придай ты ей мужество льва
                       И пылкую кровь итальянца,
                       Проворство оленя придай
                       И сонную флегму германца;
             Придумай хитрость съ увлеченьемъ
             Въ союзѣ ловкомъ сочетать;
             И пылкой юности стремленьямъ
             Холодный опытъ старца дать:
             Коль сокровище такое вамъ удастся отъискать,
             Я его съ моимъ почтеньемъ -- микрокосмомъ буду звать!
   

ФАУСТЪ.

             Но что-жь я, если отъ мечты
             Всечеловѣчеству отдаться
             Я долженъ также отказаться?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ концѣ концовъ, ты,-- просто ты!
             Какъ въ парики ни наряжайся,
             Какъ на ходули ни взбирайся,
             Всегда ты будешь только ты.
   

ФАУСТЪ.

             Ахъ, всѣ сокровища науки
             Напрасно жадно я сбиралъ!
             Безсильно опускаю руки,--
             Я цѣль изъ виду потерялъ!
                       Ни на волосъ не сталъ я лучше, выше;
                       И ни на шагъ къ предвѣчному не ближе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такіе взгляды неумѣстны,
             Приличны слабенькимъ умамъ;
             Смотри попроще, другъ любезный,
             И жизнь не трать по пустякамъ!
             Кой-чертъ! Имѣя руки, ноги,
             Владѣя тѣломъ, головой,--
             Встрѣчаешь радость по дорогѣ,--
             Хватай! Все право за тобой!
                                 Имѣя десять жеребцовъ,
                                 Ихъ силу я своей считаю;
                                 И сорокъ ногъ, безъ дальнихъ словъ,
                                 Себѣ спокойно подчиняю!
             Довольно, право, сомнѣваться!
             Пора въ дорогу отправляться!
             Кто всѣ разсчеты соблюдаетъ,
             Похожъ на глупаго звѣрька:
             Волшебный кругъ его смыкаетъ,
             А даль-то, даль какъ широка!
   

ФАУСТЪ.

             Съ чего-жь начать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Уйти отсюда!
             Освободиться изъ подъ спуда!
             Къ чему скучать? людей томить?
             Вѣдь это мука такъ-то жить!
             Оставь сосѣду дорогому
             Заботу юношей учить;
             Чего тебѣ жевать солому,
             Не смѣя правды имъ открыть?
             Да вотъ, одинъ уже стучится
   

ФАУСТЪ.

             Я не могу его принять!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Давненько бѣдненькій томится!
             Ужь развѣ мнѣ его занять?
             Давай колпакъ мнѣ,-- надѣваю;
             А маска, право, мнѣ къ лицу?
             Довѣрься мнѣ, а я ужь знаю,
             Какъ обратиться къ молодцу.

(переодѣвается.)

             На умъ мой возложи надежду,
             А ты ступай, смѣни одежду.

(Фаустъ уходитъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ, (въ длинномъ платьѣ Фауста.)

             Облей насмѣшливымъ презрѣньемъ
             Науку, смѣлый умъ людей,
             Умѣй блестящимъ положеньемъ
             Скрѣпить обманъ твоихъ рѣчей,--
             И вотъ онъ мой, онъ мой навѣкъ!
             Запутанъ, гордый человѣкъ!
             Тебѣ судьба дала умъ смѣлый;
             Своею огненной душой
             Перелетаешь за предѣлы
             Ты всякой радости земной,--
             И будешь ты въ грязи купаться,
             Въ развратѣ пошломъ утопать,
             Ползти, барахтаться, цѣпляться,
             И вѣчно жаждать и алкать!
             Ты будешь жадными устами
             О каплѣ влаги умолять,--
             Хоть не сошелся-бъ ты съ чертями,
             Твоя все-жь доля -- погибать!
   

УЧЕНИКЪ ВХОДИТЪ.

             Пріѣхалъ я сюда недавно;
             Являюсь къ вамъ, учитель славный,
             Къ тому, кто въ общемъ уваженьи
             Великой славою почтенъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вниманьемъ вашимъ я польщенъ!
             Скажу безъ ложнаго смиренья,
             Такихъ какъ я -- немало здѣсь;
             У васъ къ чему наклонность есть?
   

УЧЕНИКЪ.

             Къ вамъ я желалъ-бы поступить!
             Мать не хотѣла отпустить,
             Но я ушелъ,-- готовъ трудиться,
             Принесъ я молодость съ собой
             И кошелекъ почти пустой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, чтожь! Здѣсь можно поучиться.
   

УЧЕНИКЪ.

             Но, признаюсь вамъ со стыдомъ,
             Меня манитъ обратно домъ!
             Ахъ, эти стѣны, корридоры
             Стѣсняютъ грудь мою тоской!
             Нѣтъ горизонта, нѣтъ простора,
             Нѣтъ даже травки молодой!
             Въ аудиторіи отъ скуки
             Темнѣетъ умъ, слабѣютъ руки.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На все привычку надо, другъ!
             Младенецъ грудь беретъ не вдругъ;
             И въ васъ пробудится желанье
             Питаться сладкимъ млекомъ знанья.
   

УЧЕНИКЪ.

             Когда-бъ у васъ узнать я смѣлъ,
             Съ чего начать, какъ приступить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сначала я-бъ узнать хотѣлъ,
             Куда вамъ нужно поступить?
   

УЧЕНИКЪ.

             Хочу учености добиться;
             Желалъ-бы очень я узнать
             О томъ, что на небѣ творится,
             И тайны міра изучать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             У васъ широкая дорога!
             Трудиться только надо много.
   

УЧЕНИКЪ.

             Готовъ и тѣломъ и душой!
             Но... коль по истинѣ сказать,
             Не прочь я также погулять
             Веселымъ праздничкомъ весной.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, время мчится быстротечно!
             Порядокъ нуженъ, другъ сердечный;
             Чтобъ къ храму знанья подойти,
             Вамъ нужно логику пройти;
             Надѣнутъ вамъ въ короткій срокъ
             На умъ испанскій башмачокъ;
             Поймете вы довольно скоро,
             Какъ нужно мысли обходить,
             Идти себѣ спокойно въ гору
             И огонечковъ не ловить
             Узнать, быть-можетъ, вамъ дано,
             Что ясно всѣмъ давнымъ-давно.
             Какъ это важно;-- разъ, два, три!
             Ткача работу разсмотри:
             Одинъ ударъ, одинъ челнокъ
             Приводитъ въ дѣйствіе мотокъ;
             Такъ и на фабрикѣ наукъ,--
             Философъ вамъ объявитъ вдругъ:
             Такъ быть должно; во первыхъ,-- такъ,
             И во вторыхъ,-- и въ третьихъ,-- такъ;
             Не было-бъ первыхъ и вторыхъ,
             Не будетъ также и другихъ;
             Когда хотимъ мы жизнь понять,
             Стремимся духъ у ней отнять;
             Всѣ части здѣсь, а, между тѣмъ,
             Не знаемъ цѣлаго совсѣмъ;
             Encheiresin naturae въ химіи зовется
             И мнится, надъ учеными смѣется.
   

УЧЕНИКЪ.

             Мнѣ вашей рѣчи не понять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нельзя-же сразу все обнять.
             Классификаціи учитесь,
             Въ подраздѣленьяхъ умудритесь.
   

УЧЕНИКЪ.

             Ей-ей, кружится голова,
             Какъ будто въ мельнѣ жернова.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Затѣмъ, совѣтую сперва
             Вамъ метафизикой заняться;
             Должна постигнуть голова,
             Въ чемъ мозгъ не въ силахъ разобраться
             Чего-жь не можете вмѣстить,
             Возможно словомъ подмостить;
             Порядокъ строгій, неизмѣнный
             Въ ученьи нужно соблюдать;
             И пять часовъ вы каждодневно
             Должны на лекціяхъ бывать;--
             А передъ тѣмъ, подготовляйтесь
             И въ параграфы погружайтесь;
             Тогда на лекціи любой
             Поймете вы, любезный мой,
             Что вашъ профессоръ говоритъ
             Все то-жь, что въ книжечкѣ стоитъ;
             Но все покорною рукой
             Вы запишите, милый мой.
   

УЧЕНИКЪ.

             Давно, учитель мой достойный,
             Записки пользу я позналъ;
             Идешь домой себѣ спокойно,
             Когда со словъ все записалъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что-жь, избирайте факультетъ!
   

УЧЕНИКЪ.

             Къ юристикѣ -- охоты нѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Понятно ваше отвращенье!
             Изъ рода въ родъ печальный рокъ
             Передаетъ намъ правъ ученье
             Какъ-бы наслѣдственный порокъ.
             Плетется право шагъ за шагомъ
             И сѣть кругомъ тихонько вьетъ,
             Умомъ -- безумье, пытку -- благомъ,
             И кривду -- правдою зоветъ.
             И точно міръ не знаетъ, право
             Что есть естественное право.
   

УЧЕНИКЪ.

             Какъ счастливъ тотъ, кто вамъ внимаетъ!
             Вашъ умъ всѣ вещи разъясняетъ!
             Но изучать, о, мой учитель!
             И богословье я-бъ не могъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тотъ былъ бы плохъ руководитель,
             Кто васъ-бы тутъ не остерегъ!
             Съ пути не трудно уклониться
             И скрытый ядъ въ себя впитать,
             А, заразившись, излечиться
             Почти ужь нечего мечтать;
             Уму приходится смириться,
             Слова учителя твердить,--
             А въ общемъ къ буквѣ примѣниться
             И храмъ изъ буквы сотворить.
   

УЧЕНИКЪ.

             Но въ буквѣ быть должна идея!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что объ идеѣ говорить!
             Во всякомъ случаѣ съумѣю
             Я мысли словомъ подмѣнить.
             Словами споръ вести мы можемъ,
             Изъ словъ систему сгородить,
             Въ слова спокойно вѣрить можемъ,
             Не смѣя буквы обронить.
   

УЧЕНИКЪ.

             Мою нескромность извините,
             Я задержалъ, быть можетъ, васъ,
             Но ужь спрошу у васъ заразъ,--
             На медицину какъ глядите?
             Три года, право, краткій срокъ,
             А горизонтъ ужь такъ широкъ!
             Гораздо легче все понять
             Когда совѣтъ кто можетъ дать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (про себя).

             Довольно въ сухость мнѣ рядиться,--
             Пора и въ чорта превратиться.

(громко).

             Что-жь, медицины назначенье
             Понять труда, мой милый, нѣтъ:
             Важнѣе всякаго ученья
             Постичь большой и малый свѣтъ,
             А тамъ судебъ земныхъ теченье
             Отдать на Божье изволенье.
             Напрасно будешь ты трудиться,
             Потѣть отъ книгъ и важныхъ думъ,
             Способенъ всякій научиться
             Къ чему его наклоненъ умъ;
             Лови случайность и мгновенье,--
             Поймалъ?! Мудрецъ ты, безъ сомнѣнья!
             Мужчина вы красивый, видный,
             Отваги вамъ не занимать,--
             Умѣйте важностью солидной
             Къ себѣ довѣрье возбуждать;
             Получше женщинъ изучайте,--
             У нихъ вѣдь вѣчно да,
             Смотрите! спуску не давайте,
             И будутъ всѣ онѣ въ сѣтяхъ!
             Въ своемъ всевѣдѣньи надменно
             Вы увѣрять старайтесь дамъ,
             И вы достигнете мгновенно,
             Къ чему стремятся по годамъ;
             Умѣйте пульсъ на ручкѣ нѣжной
             Въ пожатьи томномъ сосчитать,
             На стройной таліи небрежно
             Корсетъ умѣйте распускать!
   

УЧЕНИКЪ.

             Вотъ это лучше всѣхъ наукъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Суха теорія, мой другъ,
             А древо жизни зеленѣетъ!
   

УЧЕНИКЪ.

             Предъ вашей мудростью нѣмѣетъ
             Языкъ,-- не въ силахъ объяснить...
             Могу-ль еще васъ попросить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Готовъ охотно услужить
   

УЧЕНИКЪ.

             Мнѣ въ книжку, въ память посѣщенья,
             Прошу, впишите изрѣченье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Охотно, (пишетъ и подаетъ книжку ученику).
   

УЧЕНИКЪ -- (читаетъ).

             Kritis sicut Deus, scientes bonum et malum.

(благоговѣйно закрываетъ книгу и откланивается).

МЕФИСТОФЕЛЪ -- (одинъ).

             Прабабушки змѣи послѣдуй наставленью
             И Божій образъ твой потерпитъ пораженье.
   

ФАУСТЪ -- (входитъ).

             Куда-жь идемъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Куда попало!
             Изучимъ свѣтъ большой и малый.
             Съ какимъ восторгомъ и стараньемъ
             Твоимъ займемся воспитаньемъ!
   

ФАУСТЪ.

             Да только съ длинной бородой
             Во мнѣ нѣтъ легкости живой;
             Мнѣ трудно къ свѣту примѣняться.
             Всегда я буду въ немъ стѣсняться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Любезный другъ, всему чередъ!
             Самоувѣренность придетъ!
   

ФАУСТЪ.

             Но я не вижу лошадей,
             Не экипажа, ни людей?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Раскинемъ плащъ волшебный мой
             И улетимъ на немъ съ тобой,
             Но только надо налегкѣ
             Скакать на огненномъ конькѣ.
             Ну, съ новой жизнью поздравляю
             И отъ земли васъ поднимаю.
   

ПОГРЕБЪ АУЭРБАХА ВЪ ЛЕЙПЦИГѢ.

Веселые гуляки.

ФРОШЪ.

             Никто не пьетъ и не смѣется?
             Я научу васъ строить рожи!
             На мокрый снопъ вы всѣ похожи,
             По немъ огонь чуть-чуть плетется!
   

БРАНДЕРЪ.

             Твоя вина что забрала тоска,--
             Вѣдь это роль твоя -- шута и остряка!
   

ФРОШЪ -- (выливаетъ ему на голову стаканъ вина).

             За это -- вотъ!
   

БРАНДЕРЪ.

             Свинья!-- ей-ей свинья!
   

ФРОШЪ.

             Самъ захотѣлъ,-- и получилъ съ меня!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Долой! Долой! Не надобно намъ ссоръ!
             Эй, господа, составимъ общій хоръ!
             Ну! Гола-го!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

                                 По истинѣ, напасть!
             Оглохну, если онъ разинетъ только пасть!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Невѣжа -- эхо оскорбляетъ насъ,--
             Сейчасъ ему на то отвѣтитъ басъ!
   

ФРОШЪ.

             Долой того, кто смѣетъ обижаться!
             А! тара -- лара-да --
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

                                           Та-ра-ла-ра!
   

ФРОШЪ.

                                                     Ну, начали спѣваться, (поетъ).
                       "Его святѣйшества престолъ,--
                       "Какъ ты еще не развалился"?
   

БРАНДЕРЪ.

             Фу, бросьте пѣть! политику мѣшать
             Въ веселый хоръ совсѣмъ ужь не годится!
             Давайте лучше веселиться,
             Что нѣтъ причинъ намъ папу охранять
             Считаю я счастливой всяку тварь,
             Когда она не канцлеръ и не царь.
             А если нужно въ власть играть
             Мы можемъ папу здѣсь избрать,
             Какія-жь качества для пастыря нужны
             Вы сами ужь рѣшить должны.
   

ФРОШЪ (поетъ).

                       Улетай-ко, соловей,
                       Къ моей милой поскорѣй!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Какъ? къ милой? не хочу! не смѣйте къ ней ходить!
   

ФРОШЪ.

             Пойду и обниму! не смѣешь запретить!

(поетъ).

                       Отпирай! Ночь темна!
                       Отпирай! Я у окна!
                       Запирай! Взошла луна!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Ну, пой, пожалуй и хвались!
                       Меня-то провели,--
             И ты, смотри, не ошибись!
                       Не первые мы шли!
             Пускай къ ней лѣшій забредетъ
                       Дорогою лѣсной,
             Пускай козелъ ей проблеетъ
                       Полуночной порой,--
             А разудалый молодецъ
                       Не для нее теперь!
             Я, коль пойду къ ней, наконецъ,
                       Такъ, чтобъ замазать дверь.
   

БРАНДЕРЪ -- (стуча по столу).

             Довольно! Слушайте! молчать!
                       Влюбленъ и ты, и я,--
             Я жизнь умѣю прожигать
                       Такъ слушайте меня:
             Хочу вамъ пѣсенку пропѣть,
             Припѣвъ-же цѣлымъ хоромъ пѣть: (поетъ).
                                 Забралась крыса въ погребокъ,
                                 Отъ масла, да отъ жита
                                 Стянуть не можетъ поясокъ,
                                 Какъ Лютеръ знаменитый!
                                           Вдругъ ядъ подсунула кухарка,
                                           Лизнула крыса, стало жарко,
                                           Горитъ, какъ будто влюблена!
   

ХОРЪ -- (восторженно).

             "Горитъ, какъ будто влюблена"!
   

БРАНДЕРЪ.

                       Туда-сюда, вертитъ хвостомъ,
                       И пьетъ изъ каждой лужи,
                       Кричитъ, вопитъ на цѣлый домъ,
                       А хуже все, да хуже!
                                 Попрыгала-устала,
                                 Ей очень скверно стало!
                       Горитъ, какъ будто влюблена!
   

ХОРЪ.

             "Горитъ какъ будто влюблена"!
   

БРАНДЕРЪ.

                       Потомъ вскочила,-- и бѣжитъ:
                       На кухню прибѣгаетъ
                       И къ очагу, и тамъ дрожитъ,
                       И жалобно вздыхаетъ!
                       Убійца рада: наконецъ,
                       Приходитъ лакомкѣ конецъ,--
                       Какъ отъ любви жестокой!
   

ХОРЪ.

             "Какъ отъ любви жестокой"!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Надъ чѣмъ смѣяться тутъ,-- не постигаю!
             Несчастной крысѣ яду дать!
             Ужь есть надъ чѣмъ похохотать!
   

БРАНДЕРЪ.

             За крысъ стоишь! о, понимаю!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Еще-бы! нашей бѣдной дуры
             Не можетъ онъ не пожалѣть,--
             Прообразъ собственной фигуры
             Онъ въ ней способенъ усмотрѣть!

Входятъ Фаустъ и Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Начнемъ-ка изучать людей
             Въ веселомъ царствѣ кутежей,
             Чтобъ могъ скорѣй постигнуть ты
             Прямое къ жизни отношенье;
             Съ запасомъ малымъ остроты
             Съ великой жаждой наслажденья,
             Ничто ихъ сердца не смутитъ
             Въ нелѣпой оргіи веселья,
             Покуда вѣрятъ имъ въ кредитъ
             И не стошнитъ среди похмѣлья.
   

БРАНДЕРЪ.

             Сейчасъ замѣтно, господа
             Недавно прибыли сюда,--
             Провинціальная сноровка!
   

ФРОШЪ.

             Клянусь, ты правду говоришь!
             Нашъ Лейпцигъ -- маленькій Парижъ
             И полируетъ очень ловко.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Да кто они?
   

ФРОШЪ,

                                 Я обнаружу:
             Стаканъ вина да кругъ друзей
             И выйдетъ все у нихъ наружу,
             Какъ зубъ молочный у дѣтей;
             Глядятъ съ надменностью кругомъ:
             Ручаюсь, что ихъ знатенъ домъ!
   

БРАНДЕРЪ.

             Прохвоста счелъ за господина!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Ужь вѣрно такъ!
   

ФРОШЪ.

                                           Такъ я-жь имъ накладу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Фаусту).

             О чертѣ нѣту и помину,
             А чертъ сидитъ на вороту!
   

ФАУСТЪ.

             Компаніи нижайшее почтенье!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Спасибо вамъ! (тихо, со стороны глядя на Мефистофеля).
                                 А парень-то хромой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы отдохнемъ, коль будетъ позволенье,
             Довольны и компаніей одной...
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Э! парень обращенье понимаетъ!
   

ФРОШЪ.

             А вы давно изъ Риппаха сюда?
             Иванъ-дуракъ какъ поживаетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чуть не забылъ я, господа,--
             Недавно видѣлись, -- и посылаетъ онъ
             Своимъ собратьямъ, каждому, поклонъ!

(кланяется Фрошу).

АЛЬТМАЙЕРЪ -- (тихо).

             Что?! получилъ?
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Да, парень не дуракъ!
   

ФРОШЪ.

             Ужь задеру его! Не пропущу имъ такъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы слышали, сюда какъ приближались,
             Пѣлъ звучный хоръ хорошенькій романсъ,--
             Не вы ли это здѣсь спѣвались?
             Тутъ долженъ быть прекрасный резонансъ.
   

ФРОШЪ.

             Вы ремесломъ, навѣрно, музыкантъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Артистъ плохой, но страстный диллетантъ!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Такъ спойте пѣсню намъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Какую вамъ угодно!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Да пѣсню поновѣй.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Я угощу васъ модной!
             Мы изъ Испаніи, а эта сторона
             Отечество и пѣсенъ, и вина! (поетъ).
                       Имѣлъ блоху великій царь
                       Прежирную блоху!
   

ФРОШЪ.

             Блоха! послушайте! Позвольте вамъ сказать,
             Блохами насъ нѣтъ смысла угощать!
   

МЕФИСТОФИЛЪ -- (поетъ).

                       Имѣлъ блоху великій царь,
                       Прежирную блоху,--
                       И такъ любилъ онъ эту тварь,
                       Сказать я не могу!
                       Подумавши немножко,
                       Портного кликнулъ онъ:
                       "Одѣнь мою ты блошку,
                       "Сшей пару панталонъ"!
   

БРАНДЕРЪ.

             Да вы портному прикажите,
             Чтобъ снялъ онъ мѣрочку точь въ точь,
             Да чтобъ не морщило, скажите,
             А то башку отхватятъ прочь!
    а части рвутъ:
             Одна полна земной любви и страха
             За міръ цѣпляясь, ищетъ жизни въ немъ --
             Другая, властно отрѣшась отъ праха,
             Блаженства жаждетъ въ краѣ неземномъ,
             765 О, если есть въ пространствѣ духи,
             Парящіе межъ небомъ и землей,
             Я васъ зову -- къ мольбѣ не будьте глухи,
             Слетите къ намъ изъ тверди золотой!
             Когда бъ волшебный плащъ досталъ себѣ я,
             770 Чтобъ унестись въ далекіе края,
             Онъ всѣхъ сокровищъ былъ бы мнѣ цѣннѣе --
             Его не промѣнялъ бы на порфиру я,
   

ВАГНЕРЪ.

             Не призывай знакомый итогъ рой;
             Онъ стелется туманными волнами,
             775 Ползетъ сюда надъ меркнущей землей,
             Грозить вездѣ несчетными бѣдами:
             На сѣверѣ терзаетъ онъ жестоко,
             Какъ острымъ жаломъ, колетъ онъ людей;
             Засухой вѣетъ онъ съ востока,
             780 Питаясь кровію твоей;
             Съ полудня знойнымъ вихремъ налетаетъ,
             Его лучи огнемъ тебя палятъ;
             Когда жь прохладный вечеръ наступаеть,
             Все затопить готовъ уже закатъ.
             785 Они чутки, всегда служить намъ рады.
             Они всегда готовы льстить
             И шепчутъ рѣчи полныя отрады,
             Когда хотятъ насъ погубить.
             Свѣжѣетъ воздухъ, вечеръ наступаетъ,
             790 Домой пора; здѣсь сыро, холодно!
             Домой влечетъ, когда наступитъ мракъ.
             Но чѣмъ ты удивленъ? Куда ты смотришь такъ?
             Тамъ ничего не видно, все кругомъ томно.
   

ФАУСТЪ.

             Ты черную собаку въ полѣ различаешь?
   

ВАГНЕРЪ.

             795 Такъ что жь? Ее замѣтилъ я давно.
   

ФАУСТЪ.

             Вглядись! За что ты звѣря принимаешь?
   

ВАГНЕРЪ.

             За пуделя, который въ полѣ тщетно бьется:
             Хозяина, должно-быть, ищетъ по слѣдамъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты видишь путь его все уже вьется,
             800 Круги все ближе, ближе къ намъ,
             И чудится, что огненныя звенья
             За нимъ блестящей вьются полосой.
   

ВАГНЕРЪ.

             Нѣтъ, только черный пудель предо мной,
             У васъ обманъ, должно-быть, зрѣнья.
   

ФАУСТЪ.

             805 Мнѣ кажется, магическія сѣти
             У нашихъ ногъ онъ разостлалъ.
   

ВАГНЕРЪ.

             Отъ страха всѣ прыжки и штуки эти;
             Боится онъ, что на чужихъ попалъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ тѣсенъ кругъ! Онъ близко къ намъ,
   

ВАГНЕРЪ.

             810 Не духъ, а пудель у тебя передъ глазами
             Рычитъ, дрожитъ, вотъ легъ на брюхо тамъ --
             Пріемы всѣ собачьи видишь самъ.
   

ФАУСТЪ.

             Поди сюда! коль хочешь слѣдовать за нами!
   

ВАГНЕРЪ.

             Да, пудель презабавный песъ,
             815 Остановитесь, и стоитъ онъ съ вами.
             Велите чтобъ онъ что-нибудь принесъ;
             Ужь онъ готовъ -- за палкой вслѣдъ
             Онъ даже въ воду прыгнетъ ловко.
   

ФАУСТЪ.

             Ты нравъ, здѣсь духа и помину нѣтъ,
             820 А все одна лишь только дрессировка.
   

ВАГНЕРЪ.

             Его полюбитъ каждый, безъ сомнѣнья,
             Когда къ хорошей школѣ онъ привыкъ,
             Онъ стоитъ твоего расположенья --
             Студентовъ это лучшій ученикъ.

(Они входятъ въ городскія ворота.)

   

РАБОЧАЯ КОМНАТА.

Фаустъ входитъ съ пуделемъ.

                       825 Покинулъ я поля, селенья,
                       Земля во мракъ погружена,
                       Душа полна неяснаго стремленья,
                       Святаго трепета полна.
                       Уснуло бурное влеченье,
                       830 Мечты воскресли на яву,
                       Проснулось въ сердцѣ умиленье,
                       Любовь къ добру и къ Божеству.
   
             Не бѣгай такъ, пудель! улягся смирнѣе!
             Чего на порогѣ ты нюхаешь тамъ?
             835 Уймись и за печкой ложись поскорѣе!
             Подушку свою для тебя я отдамъ.
             Въ дорогѣ ты насъ забавляя своими прыжками,
             То бѣгалъ, то къ намъ возвращался опять,
             Теперь, когда въ городъ вернулся ты съ нами,
             840 Готовъ я спокойнаго, милаго гостя принять.
   
                       Когда средь нашей тѣсной кельи
                       Огонь привѣтливо горитъ,
                       Онъ въ душу тихо льетъ веселье,
                       Яснѣе разумъ говорить.
                       845 Надежда снова расцвѣтаетъ
                       И за собою насъ влечетъ
                       Туда, гдѣ жизни ключъ играетъ
                       И манитъ весело впередъ.
   
             Молчать! Не ворчи же; того настроенья,
             850 Что душу мою охватило такъ властно,
             Ворчаньемъ своимъ не тревожь ты напрасно:
             Привыкли мы въ людяхъ встрѣчаться съ насмѣшкой презрѣнья,
             Когда непонятно для нихъ красоты или блага значенье,
             Ужель ихъ примѣромъ и ты соблазняемъ,
             855 И хочешь отвѣтить ворчаньемъ и лаемъ?
   
                       Но нѣтъ, напрасны всѣ мои старанья,
                       Уже бѣжитъ мелькнувшая отрада,
                       Увы, зачѣмъ ключу изсякнуть надо
                       И жажды снова намъ вернуть страданья?
                       820 Давно знакомое мученье!
                       Но сродство есть еще другое;
                       Когда насъ манить неземное,
                       Мы лучше лѣпимъ откровенье,
                       Его жь нигдѣ не видимъ ярче свѣта,
                       825 Чѣмъ на страницахъ Новаго Завѣта.
                       Склонившись надъ его листами,
                       Меня влечетъ ихъ текстъ святой
                       На мой языкъ родной
                       Перевести правдивыми словами.

(Онъ открываетъ книгу и готовится писать.)

                       870 Написано: "Въ началѣ было Слово".
                       Преграда здѣсь уже -- но знаю какъ мнѣ быть;
                       Я слова не могу такъ высоко цѣнить,
                       И перевода долженъ я искать другаго.
                       Коль истину мнѣ духъ открылъ,
                       875 Написано, что умъ въ началѣ былъ;
                       Нѣтъ, не пиши поспѣшною рукою,
                       Смотри, не ошибись надъ первой же строкою!
                       Ума ли власть отъ вѣка все творила?
                       Должно бъ стоять: была въ началѣ сила!
                       880 Но не успѣлъ я это написать --
                       "Не то", мнѣ что-то шепчетъ ужь опять...
                       Мнѣ въ помощь духъ! пишу я смѣло,
                       Увидя свѣтъ: "въ началѣ было дѣло!"
   
             Ну, пудель, если я съ гобою
             885 Свой домъ дѣлю, такъ здѣсь не мѣсто вою;
             Коль хочешь быть со мною
             Оставь скорѣе лай;
             Ты слишкомъ шуменъ, какъ сосѣдъ,
             И намъ вдвоемъ здѣсь мѣста нѣтъ --
             890 Такъ замолчи или прощай.
             Гостепріимства долгъ нарушу поневолѣ,
             Бѣги скорѣй -- вотъ дверь, вотъ поле.
             Но что мнѣ чудится такое!
             Какое диво предо мною?
             895 Что это? Тѣнь? Игра воображенья?
             Какъ пудель мой растетъ въ одно мгновенье!
             Бегаетъ онъ грозный, злой,
             Нѣтъ, то не пудель предо мной,
             Какое въ домъ привелъ я привидѣнье!
             900 Онъ ростомъ съ бегемота сталъ,
             Въ глазахъ горитъ кровавый лучъ,
             Встаетъ онъ злобенъ и могучъ.
             О, я тебя узналъ!
             Тутъ нуженъ Соломона ключъ!
   

ДУХИ (у входа).

                       905 Стойте, попался сынъ ада,
                       Намъ бы помочь ему надо;
                       Но не входить, тамъ опасно,
                       Бьется въ сѣтяхъ онъ напрасно,
                       Цѣпи не въ силахъ порвать,
                       910 Стойте, за нимъ не летать!
                       Но осторожно,
                       Рѣя то выше, то ниже,
                       Ближе и ближе,
                       Вы помогите, коль можно:
                       915 Часто бывалъ онъ межь насъ --
                       Всѣмъ помогалъ намъ не разъ.
   

ФАУСТЪ.

                       Звѣря встрѣчая впервые,
                       Я заклинаю стихіи:
                       Въ пламени рдѣйте,
                       920 Лейтесь водою,
                       Въ воздухѣ вѣйте,
                       Ройтесь землею,
                       Кто всѣ стихіи,
                       Злыя, благія,
                       925 Не разумѣетъ,
                       Тотъ не умѣетъ
                       Духами править,
                       Слушать заставить.
   
                                 Скройся пылая
                                 930 Ты, Саламандра!
                                 Шумно сверкая
                                 Лейся, Ундина!
                                 Сильфы, грозою
                                 Въ небѣ сверкните
                                 935 Вы надо мною!
                                 Incubus! incubus!
                                 Все завершите.
                                 Что-то другое
                       Въ звѣрѣ сокрыто, онъ не боится.
                       940 Но я заставлю его склониться
                       Передо мною.
                       Слушай призванье,
                       Слушай сильнѣй заклинанье!
                                 Если ты чадо
                                 945 Мрачнаго ада,
                                 Этого знака
                                 Всѣ дѣти мрака
                                 Вѣчно страшатся!
   
                       Онъ ощетинился, хочетъ подняться;
   
                                 950 Духъ отверженья!
                                 Видишь значенье,
                                 Смыслъ Нерожденнаго,
                                 Неизреченнаго,
                                 Въ небѣ Разлитаго,
                                 955 Злобой Убитаго?
   
                       Въ тѣсномъ кругу заключенъ,
                       Онъ вырастаетъ, какъ слонъ,
                       Хочетъ расплыться -- все выше..
                       Смирно, пади предо мной,
                       960 Не расплывайся туманной волной.
                       Но поднимайся до крыши!
                       Видишь теперь, что грожу я не даромъ,
                       Я опалю тебя яркимъ пожаромъ!
                       Не выжидай
                       965 Трижды палящихъ лучей,
                       Не выжидай
                       Высшей науки моей!

Туманъ разсѣивается, и Мефистофель выходитъ изъ-за печки въ одѣяніи странствующаго схоласта.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Къ чему весь этотъ шумъ? Что вамъ угодно?
   

ФАУСТЪ.

             Такъ вотъ гдѣ было пуделя зерно!
             970 Схоластъ и странникъ? случай кончился смѣшно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мое почтенье, докторъ благородны"!
             Вспотѣлъ я, кончить бы пора давно.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ звать тебя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вѣдь это, кажется, не важно
             Тому, кто такъ не цѣнитъ словъ,
             975 Кто призраковъ далекъ, всегда отважно
             Проникнуть въ суть вещей готовъ.
   

ФАУСТЪ.

             У васъ, друзья, и содержанье
             Прочесть легко бываетъ изъ названья,
             Коль ясно значитесь вы въ немъ:
             980 Губителемъ, мушинымъ богомъ и лжецомъ.
             Итакъ какъ звать тебя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.*

                                                     Я часть того,
             Что злаго хочетъ и творить добро.
   

ФАУСТЪ.

             А что загадка эта означаетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я духъ, который вѣчно отрицаетъ,
             985 И правъ: затѣмъ что все, что возникаетъ,
             Опять должно погибнуть подѣломъ,
             А потому напрасно возникало.
             Такъ все, чти вы считаете грѣхомъ,
             Ничтожествомъ -- короче зломъ,
             990 Оно и есть мое начало.
   

ФАУСТЪ.

             Зовешься частью ты; но здѣсь ты цѣлымъ сталъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я скромно истину тебѣ сказалъ.
             Пусть человѣкъ свой міръ презрѣнныя
             Считаетъ цѣлою вселенной --
             995 Я часть того, что всѣмъ когда-то было,
             Я часть той тьмы, что спѣтъ себѣ родила,
             Тотъ гордый свѣтъ, что мать свою гнететъ
             И отбиваетъ мѣсто и почетъ;
             Но тщетно все -- какъ онъ ли бьется самъ,
             1000 Прикованъ вѣчно лишь къ тѣламъ,
             Отъ тѣлъ исходить, къ нимъ идетъ,
             Имъ прелесть продаетъ лучами,
             Ему тѣла же заграждають ходъ,
             Надѣюсь, и погибнетъ онъ съ тѣлами.
   

ФАУСТЪ.

             1005 Такъ, значитъ, вотъ въ чемъ трудъ почтенный!
             Не можешь погубить вселенной
             И радъ бы съ малаго начать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И толку мало, правду вамъ сказать;
             То нѣчто, этотъ глупый міръ со всѣмъ
             1010 Что въ немъ стоитъ передъ ничѣмъ,
             Какъ ни старался я его сломать,
             Его ничѣмъ еще не могъ донять:
             Грозой, потопомъ и пожаромъ,
             Спокойно все -- мои труды пропали даромъ!
             1015 Звѣрей же и людей проклятый родъ,
             Такъ съ нимъ совсѣмъ терпѣнья нѣтъ и силъ:
             Ужь сколькихъ, сколькихъ я похоронилъ!
             А въ жилахъ кровь все сызнова течетъ --
             Взбѣситься можно! и всегда
             1020 Земля, и воздухъ и вода --
             Все носитъ сѣмена -- они во всемъ,
             Въ холодномъ, тепломъ, мокромъ и сухомъ!
             Остался я съ однимъ огнемъ,
             Не то и самъ я былъ бы ни при чемъ.
   

ФАУСТЪ.

             1025 Ты съ силою живой и властной
             Пытаешься бороться такъ,
             Со злобою и хитростью напрасной
             Сжимая тщетно свой кулакъ!
             Другое бы найти занятье надо,
             1030 Хаоса странное ты чадо!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Объ этомъ мы еще поговоримъ съ тобой
             Подробнѣе, когда сойдемся здѣсь опять.
             Теперь, я думаю, мнѣ можно удалиться.
   

ФАУСТЪ.

             Не вижу я, къ чему вопросъ такой?
             1035 Знакомства намъ уже не начинать,
             Коль вздумаешь, ты можешь возвратиться.
             Вотъ двери здѣсь, а вотъ окно,
             Съ трубою также ты знакомъ давно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Признаться вамъ, чертежъ мѣшаетъ
             1040 Мнѣ перейти черезъ порогъ:
             Онъ мнѣ какъ разъ дорогу заслоняетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ пентаграмма эта? вотъ преграда?
             Но если такъ, то какъ войти ты могъ
             Какъ могъ ты ошибиться самъ,
             1045 Когда бѣжать сумѣлъ изъ ада?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она начерчена не очень строго,
             Вы видите, у двери уголъ тотъ --
             Наружу онъ открытъ еще немного.
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ случай удружилъ нежданно!
             1050 Итакъ, ты въ плѣнъ ко мнѣ попалъ,
             Хоть это и довольно странно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Преграды пудель не видалъ,
             Теперь другое вышло дѣло:
             Не можетъ чорть оставить домъ,
   

ФАУСТЪ.

             1055 Но отчего ты не уйдешь окномъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Таковъ законъ чертей и привидѣній:
             Какимъ путемъ вошли, уйти назадъ,
             Не допускается здѣсь исключеній.
   

ФАУСТЪ.

             Свои права имѣетъ даже адъ,
             1060 Вотъ это хорошо, такъ съ вами можно
             И прочно заключить бы договоръ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что обѣщаемся, то выполнимъ неложно;
             Но послѣ мы окончимъ разговоръ,
             Всего не разсказать въ одно мгновенье;
             1065 Охотно я приду къ тебѣ потомъ,
             Тогда меня разспросишь объ всемъ,
             Теперь уйти прошу я позволенье.
   

ФАУСТЪ.

             Немного погоди, куда спѣшить?
             Мнѣ хочется еще поговорить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1070 Теперь пусти! Вернусь я скоро
             Для окончанья разговора.
   
   

ФАУСТЪ.

             Ты въ эти сѣти самъ ко мнѣ попалъ,
             И не старался я тебя поймать.
             Пусть держитъ чорта, кто его поймалъ!
             1075 Не скоро попадется онъ опять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Изволь, пожалуй я съ тобою
             Готовъ еще часокъ потолковать;
             По съ тѣмъ, чтобы моей игрою
             Свою хандру ты далъ мнѣ разогнать.
   

ФАУСТЪ.

             1080 Коль будетъ весело, я не мѣшаю,
             И выборъ я тебѣ предоставляю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой другъ, повѣрь, отъ моего искусства
             Ты въ часъ получишь болѣе для чувства,
             Чѣмъ въ цѣлый долгій годъ уединенья:
             1085 Что нѣжно духи въ пѣсняхъ говорить,
             И ихъ картинъ волшебный рядъ
             Не есть одна игра воображенья --
             Проливъ кругомъ благоуханье,
             Они и вкусъ твой усладятъ,
             1090 Всему дадутъ очарованье,
             Всѣ въ сборѣ здѣсь, не нужно созывать;
             Готово все -- вы можете начать!
   

ДУХИ.

                                 Глубже уйдите,
                                 Мрачные своды!
                                 1095 Прочь непогоды,
                                 Тучи и бури;
                                 Въ ясной лазури
                                 Сумракъ исчезъ!
                                 Ярче сверкните,
                                 1100 Кротко и мило,
                                 Ночи свѣтила,
                                 Звѣзды небесъ!
                                 Воздуха дѣти
                                 Полны красою,
                                 1105 Въ блескѣ и свѣтѣ
                                 Мчатся толпою,
                                 Духъ увлекая
                                 Среди сіянья,
                                 Ихъ одѣянья,
                                 1110 Міръ осѣняя,
                                 Все покрываютъ.
                                 Въ рощахъ и въ полѣ,
                                 Всюду на волѣ,
                                 Страстью пылая,
                                 1115 Люди мечтаютъ.
                                 Яркія кущи
                                 Зелени новой
                                 Гуще и гуще;
                                 Гроздья готовы
                                 1120 Въ кубки пролиться; --
                                 Новыя вина...
                                 Среди долины
                                 Волны несутся,
                                 Въ небѣ вершины
                                 1125 Скрылись далеко,
                                 Берегъ ласкаетъ
                                 Тихой волною.
                                 Всюду сверкаетъ
                                 Море широко;
                                 1130 Птицы толпою
                                 Надъ островами
                                 Съ пѣснями вьются,
                                 То небесами
                                 Къ солнцу несутся.
                                 1135 Звонкіе хоры,
                                 Страстныя встрѣчи,
                                 Страстные взоры,
                                 Пляски и рѣчи
                                 Все наполняютъ:
                                 1140 Долы и горы,
                                 Тамъ всѣ играютъ.
                                 То на вершины
                                 Смѣло взлѣзають.
                                 То водъ равнины
                                 1145 Переплываютъ,
                                 Въ воздухѣ вьются,
                                 Къ жизни несутся;
                                 Ихъ увлекаютъ
                                 Звѣзды лучами,
                                 1150 Мчатся надъ нами,
                                 Въ царство любви.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Онъ спитъ! такъ ловко, милые мои,
             Спасибо вамъ теперь сказать могу,
             Да, я за вашъ концертъ у васъ въ долгу!
             1155 Нѣтъ, чорта не тебѣ еще поймать!
             Его вы снами дивными плѣните,
             Въ безумья море глубже погрузите.
             Но чтобы чары здѣсь порвать
             Призвать на помощь крысу надо;
             1160 Не долго мнѣ придется заклинать,
             Она скребется тамъ, явиться рада:
             Тебѣ владыка крысъ, мышей,
             Клоповъ, лягушекъ, мухъ и вшей
             Велитъ наружу выйти смѣло,
             1165 Чтобы приняться здѣсь за дѣло --
             Грызи скорѣй порогъ передо мной!
             Ужь вонъ она бѣжитъ сюда рысцой.
             Живѣе! Мнѣ мѣшаетъ уголъ тотъ
             Что впереди -- онъ мнѣ прохода не даетъ;
             1170 Еще немного и готово --
             Спи, Фаустъ, пока увидимся мы снова!
   

ФАУСТЪ (просыпаясь).

             Видѣнья дивныя ушли, блѣднѣя,
             Ужель обманутъ я опять,
             И чорта видѣлъ лишь во снѣ я,
             1175 А пудель мой успѣлъ бѣжать?
   

РАБОЧАЯ КОМНАТА.

Фаустъ, Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Стучатъ? Войди! Кто мучить хочетъ снова?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             То я.
   

ФАУСТЪ.

                                 Войди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Скажи три раза это слово.
   

ФАУСТЪ.

             Войди-жь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Вотъ такъ! другъ друга мы поймемъ,
             Надѣюсь, и понравимся другъ другу;
             1180 Сюда, помочь тоски твоей недугу,
             Какъ знатный юноша пришелъ теперь я;
             Смотри, я здѣсь въ уборѣ дорогомъ
             Съ короткимъ шелковымъ плащомъ,
             На шляпѣ у меня пѣтушьи перья,
             1185 Виситъ какъ должно шпага у бедра,
             И мой совѣтъ -- не стану долго говорить --
             Одѣться такъ же и тебѣ пора,
             Да, цѣпи скучныя пора разбить
             Чтобъ наконецъ понять, что значитъ жить.
   

ФАУСТЪ.

             1190 Какъ ни одѣнусь я, не избѣгу страданій
             И не уйду отъ тѣсноты земной:
             Я слишкомъ старъ, чтобъ только тѣшиться игрой
             И слишкомъ молодъ, чтобъ не знать желаній.
             Гдѣ я найду средь жизни утѣшенье?
             1195 Нѣтъ, отреченье -- только отреченье!
             Напѣвъ одинъ среди вселенной
             Звучитъ всегда въ ушахъ у насъ,
             И ту же пѣсню неизмѣнно
             Всю жизнь ноетъ намъ каждый часъ.
             1200 Я съ ужасомъ встрѣчаю пробужденье
             И я готовъ уже рыдать,
             Что въ этотъ день ни одного стремленья,--
             Ни одного не сбудется опять.
             Насмѣшкою упрямаго сомнѣнья
             1205 Онъ радостей и тѣнь спѣшитъ изгнать
             И сердца пылкаго неясныя видѣнья
             Игрою пошлой жизни заслонять.
             Когда же ночь спускается нѣмая,
             Отъ ложа моего бѣжитъ покой,
             1210 И сны зловѣщіе, меня пугая,
             Тѣснятся грозною толпой.
             Тотъ богъ, что глубоко въ душѣ моей
             Живетъ, одинъ ее волнуетъ и тревожить,
             Одинъ царитъ и властвуетъ надъ ней,
             1215 Но внѣ ея онъ двинуть ничего не можетъ.
             И дни меня какъ бремя тяготятъ,
             Я смерть зову, кляну свое рожденье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А смерти все таки никто не радъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ счастливъ тотъ кому, какъ свѣтлое видѣнье,
             1220 Въ лучахъ побѣдъ -- вѣнокъ она плететъ,
             Блаженъ и тотъ, кого средь блеска и движенья
             Иль на груди красавицы найдетъ!
             О еслибы величьемъ духа, пораженный,
             Тогда предъ нимъ я пасть безъ жизни могъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1225 А все же ночью этою безсонной
             Не выпилъ кто-то въ чашѣ темный сокъ?
   

ФАУСТЪ.

             Подсматривать умѣешь ты прекрасно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хоть не всевѣдущъ я, но многое мнѣ ясно.
   

ФАУСТЪ.

             Тогда, въ минуту тяжкаго сомнѣнья
             1230 Меня увлекъ знакомый милый звукъ,
             И отголоскомъ дѣтскаго влеченья,
             И лживой радостью исполнилъ вдругъ.
             Теперь кляну я все, что можетъ.
             Нашъ духъ обманомъ ослѣпить,
             1235 Что льстивымъ призракомъ манитъ, тревожитъ,
             Чтобъ здѣсь въ пещерѣ мрачной заключить:
             Проклятье мыслямъ самомнѣнья,
             Въ нихъ духъ себя опутываетъ самъ!
             Проклятье лживости явленья,
             1240 Что чувства связываетъ намъ!
             Проклятіе тому, что насъ плѣняетъ,
             Когда за тѣнью славы мы идемъ!
             Проклятіе тому, что соблазнятъ
             Женой, ребенкомъ, плугомъ и рабомъ!..
             1245 Мамона, будь онъ проклятъ тоже,
             Когда къ дѣламъ отважными насъ влечетъ
             Сокровищемъ, иль оправляетъ ложе,
             Гдѣ лѣнь и наслажданье ждетъ!
             Будь проклятъ сокъ душистый винограда!
             1250 Дары любви и красоты,
             Надежды, вѣры мнимая отрада!
             И прежде всѣхъ -- терпѣнье, ты!
   

ДУХИ (незримо).

             Горе,
             Его ты разбилъ
             1255 Мощной рукой,
             Міръ красоты!
             Горе, онъ палъ!
             Палъ онъ тобой разрушаемъ.
             Мы, улетая,
             1260 Въ безднѣ обломки скрываемъ.
             Горько рыдая,
             О красотѣ вспоминаемъ.
             Ты, что сильнѣе
             Чада земнаго,
             1265 Краше, свѣтлѣе
             Міръ этотъ снова
             Въ сердцѣ своемъ созидай!
             Жизненныя путь начинай
             Смѣло опять
             1270 Съ ясной душой.
             Новая пѣснь надъ тобой
             Будетъ звучать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты слышишь пѣсни эти?
             За дѣло, въ свѣтъ!
             1275 Старинный, мудрый дѣти
             Даютъ совѣтъ!
             Тебѣ среди движенья
             Скорѣй забыть уединенье,
             Гдѣ стынутъ мысль и кровь,
             1280 Зовутъ на радость вновь.
             Довольно, перестань играть тоскою,
             Она, какъ ястребъ, гложетъ грудь -- пойми,
             Узнаешь ты, смѣшавшись хоть съ толпою,
             Что человѣкъ и ты, живя съ людьми.
             1285 Я этимъ не хочу сказать,
             Что долженъ ты со сволочью смѣшаться.
             Хоть я вельможей не могу назваться,
             По колъ судьбу свою связать
             Захочешь ты со мною,
             1290 Вездѣ пойду я за тобою.
             Въ распоряженіи твоемъ,--
             И коль сумѣю угодить,
             Тебѣ готовъ я быть
             Слугою и рабомъ!
   

ФАУСТЪ.

             1295 Я заплатить тебѣ придется много?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             До этого еще далекій срокъ.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, нѣтъ, чортъ эгоистъ и ради Бога
             Услугъ не станетъ предлагать
             Изъ одного участія въ другомъ.
             1300 Условія прошу яснѣй сказать,--
             Такой слуга опасность вноситъ въ домъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я здѣсь обязанъ быть твоимъ слугою,
             Не зная часа отдыха, ни дня,--
             Когда же тамъ мы встрѣтимся съ тобою,
             1305 Ты то же долженъ сдѣлать для меня...
   

ФАУСТЪ.

             Какое дѣло мнѣ до жизни той!
             Коль этотъ міръ постигнетъ разрушенье --
             Другой пускай возникнетъ самъ собой.
             Одна земля даритъ мнѣ наслажденья,
             1310 Лишь солнце свѣтитъ на мои мученья,
             Да, если оторвусь отъ нихъ душой,
             Мнѣ все равно, каковъ тотъ міръ иной,
             Какая будущность намъ суждена,
             За гробомъ то же-ль будемъ видѣть
             1315 Что здѣсь, какъ здѣсь любить и ненавидѣть,
             И есть ли тамъ и высь и глубина?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коль такъ, рѣшись на заключенье договора,
             Тебѣ мое искусство покажу я скоро,
             Того что подарю тебѣ тогда
             1320 Не знали люди никогда.
   

ФАУСТЪ.

             Несчастный, что ты можешь дать?
             Духъ человѣческій средь высшаго стремленья
             Тебѣ подобнымъ не дано понять!
             Есть пища у тебя -- не насыщенье
             1325 И золото бѣгущее, какъ ртуть,
             Что удержать нельзя руками
             Игра въ которой выигрышъ забудь;
             Красавица, что, павъ къ тебѣ на грудь,
             Сосѣду отдалась уже глазами,
             1330 Блаженство почестей, что гаснетъ скоро,
             Какъ въ небѣ яркій отблескъ метеора.
             Что жь, покажи гнилой еще незрѣлый плодъ
             И садъ, гдѣ, что ни день, то новый листъ растетъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не страшно мнѣ такое порученье,
             1335 Такимъ сокровищемъ могу служить;
             Но, другъ, еще немного надо намъ терпѣнья,--
             Сумѣю лучше для тебя добыть.
   

ФАУСТЪ.

             Коль я когда-нибудь на ложе лягу праздно,
             Пускай тотчасъ конецъ наступитъ мой!
             1340 Коль я поддамся лести твоего соблазна,
             Въ душѣ скажу: доволенъ я собой;
             И обманувъ меня, ты дашь мнѣ счастья тѣнь,
             Будь для меня послѣднимъ этотъ день!
             Бьюсь объ закладъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Такъ!
   

ФАУСТЪ.

                                                     По рукамъ!
             1345 Коль я мгновенье свѣтлое увижу ясно,
             Ему скажу: остановись, ты такъ прекрасно"
             Я въ кабалу тебѣ отдамся самъ,
             Ко дну тогда пойду охотно я,
             Тогда пусть часъ послѣдній наступаетъ.
             1350 Пусть будетъ служба кончена твоя,
             И стрѣлка станетъ, маятникъ смолкаетъ,
             Пусть будутъ съ жизнью кончены разсчеты!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Припомнимъ это--такъ обдумай все ты!
   

ФАУСТЪ.

             Припоминай, ты полное на то имѣешь право:
             1355 Рѣшенье здѣсь не дерзкая забава,
             Оставшись такъ, останусь я рабомъ --
             Твоимъ иль нѣтъ, не все равно ли?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Сегодня же къ тебѣ вступлю я въ домъ,
             Чтобы слугою быть твоей лишь воли;
             1360 Но одного прошу пока въ залогъ:
             На всякій случай дай мнѣ вару строкъ.
   

ФАУСТЪ.

             Педантъ, ужели подписи нужны?
             Ты обѣщанія не зналъ людскаго?
             И не довольно ли того, что слово
             1365 Навѣкъ мои опутываетъ дни?
             Весь міръ стремится какъ потокъ,
             Меня же свяжетъ обѣщанье?
             Но этотъ бредъ въ душѣ еще глубокъ
             И для кого легко съ нимъ разставанье?
             1370 Блаженъ, кто вѣрность сохранить умѣетъ:
             Онъ жертвы никогда не пожалѣетъ!
             Исписанный пергаментъ и печать
             Невольно всѣхъ какъ призракъ устрашаетъ,
             Живое слово подъ перомъ ужь замараетъ,
             1375 Чтобъ воску, кожѣ власть свою отдать.
             Злой духъ, что нужно отъ меня, отвѣть:
             Пергаментъ ли, бумага, мраморъ, мѣдь?
             Писать перомъ, рѣзцомъ -- иль что иное?
             Что хочешь выбирай -- я дамъ тебѣ любое!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1380 Къ чему рѣчей такой потокъ,
             Волненье, сдвинутыя брови?
             Годится каждый здѣсь листовъ,
             Подпишешь только каплей крови.
   

ФАУСТЪ.

             Коль этой фарсы здѣсь недоставало,
             1385 Мнѣ все равно, согласенъ я пожалуй.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, кровь совсѣмъ особый сокъ.
   

ФАУСТЪ.

             Не бойся, я условья не нарушу!
             Что обѣщаю, мнѣ сдержать легко,
             Къ нему стремлюсь, оно мнѣ наполняетъ душу.
             1390 Себя почелъ я слишкомъ высоко.
             Лишь къ твоему принадлежу разряду,
             Великій духъ отвергъ меня,
             Природа моему закрыта взгляду
             И нить мышленья порвана.
             1395 Я въ знаньи не найду отраду
             И въ чувственность холодную уйду,
             Чтобъ остудить въ ней пылъ моихъ страстей!
             Скорѣй чудесъ готовь же череду
             Для ослѣпленныхъ призракомъ очей!
             1400 Въ пучину времени я кинусь вдругъ,
             Событій, дѣлъ шумящій кругъ,
             Гдѣ горе и успѣхъ,
             И плачъ и смѣхъ
             Текутъ измѣнчивой волной;
             1405 Нашъ духъ животъ тревогой и борьбой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ни мѣры вы не знаете, ни дѣли,
             Куда влечетъ и манить васъ,
             Вы на лету бы все поймать хотѣли,
             Желаю вамъ успѣха, въ добрый часъ,
             1410 Смѣлѣй берите все, что дастъ вамъ свѣтъ!
   

ФАУСТЪ.

             Ты слышишь, тутъ о счастьи рѣчи нѣтъ!
             Пускай борьбы отраду дастъ мнѣ рокъ
             И ненависть любви, и радости тревогъ,
             Тщету познаній жажды я прозрѣлъ,
             1415 И всѣмъ тревогамъ грудь должна открыться
             Чтобъ человѣчества вмѣстить удѣлъ,
             Все пережить, всѣмъ насладиться,
             Его блаженству, скорби дать нагромоздиться,
             Въ себѣ самой... и высь, и глубину,
             1420 Обнявши все, съ его сознаньемъ слиться,
             Чтобъ вмѣстѣ съ нимъ потомъ пойти ко дну.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Повѣрь, надъ этой жесткой пищею отъ вѣка
             Тружусь я самъ -- она не для людей,
             И нѣтъ, нѣтъ въ цѣломъ мірѣ человѣка,
             1425 Кто бъ вынесть могъ закваску тѣхъ дрожжей!
             Повѣрь мнѣ, цѣлое все это
             Открыто только Богу одному,
             Лишь Онъ живетъ въ потокахъ вѣчныхъ спѣта,
             Насъ погружаетъ Онъ во тьму...
             1430 Лишь день и ночь пригодны роду твоему.
   

ФАУСТЪ.

             Но я хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Такъ что же! я готовъ служить,
             Лишь одного, признаюсь вамъ, боюсь немного:
             Вѣдь мало времени, длинна дорога.
             Я думалъ вы себя дадите убѣдить.
             1435 Сойтись съ поэтомъ надо вамъ скорѣй:
             Пусть онъ, фантазіей паря свободной,
             Всѣ доблести мечты своей
             Нагромоздитъ на черенъ благородный,
             Онъ все тогда для друга:
             1440 Оленя скорость, смѣлость льва соединитъ
             И пылкость юга,
             И стой кость сѣвера вамъ подаритъ;
             Для васъ отыщетъ тайну, чтобъ могли вы
             Великодушіемъ и хитростью гордиться
             1445 И, полны страсти юной и правдивой.
             По плану мудрому влюбиться!
             И я бы радъ такого молодца узнатъ,
             Его пришлось бы микрокосмомъ звать.
   

ФАУСТЪ.

             Кто жь я, напрасной жаждою томимый
             1450 До человѣчества достигнуть высоты,
             Куда влечетъ порывъ неудержимый?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А ты въ концѣ концовъ все тотъ же ты;
             Надѣнь какіе хочешь парики,
             Въ аршинъ носи, пожалуй, каблуки,--
             1455 Останешься ты вѣчно тотъ же ты.
   

ФАУСТЪ.

             Да, всѣ сокровища ума людскаго
             Напрасно я въ душѣ моей копилъ;
             Когда работа кончиться готова,
             Въ себѣ не нахожу я новыхъ силъ;
             1460 Ни на волосъ подняться я не могъ,
             Отъ безконечного все такъ же я далекъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой милый другъ, вы смотрите на дѣло,
             Какъ всѣ привыкли вы смотрѣть.
             Но надо жизнь вести умѣло
             1465 И радости по дать въ ней пролетѣть.
             Кой чортъ! да, руки, ноги, безъ сомнѣнья,
             И голова и... все твое;
             Но все въ чемъ нахожу я наслажденье,
             Все это развѣ тоже не мое?
             1470 Когда шестерку жеребцовъ я покупаю,
             Я силу ихъ своей считать бы могъ,
             Лечу впередъ, пространство пожираю,
             Какъ еслибы двѣ дюжины имѣлъ я могъ.
             Итакъ долой тоску! въ раздумьи проку нѣтъ.
             1475 Спѣши скорѣе прямо въ свѣтъ!
             Повѣрь мнѣ, тотъ, кѣмъ правитъ разсужденье
             Что звѣрь въ пустынѣ голой и нѣмой:
             Онъ бродить какъ во власти навожденья,
             Когда кругомъ все полно сочною травой.
   

ФАУСТЪ.

             1480 Но какъ начать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Уйдемъ сейчасъ!
             Что за тоска, за пытка здѣсь у васъ!
             Живете вы, коль это жизнью называть,
             Чтобъ и себѣ, и юношамъ надоѣдать.
             Зачѣмъ ты хлѣбъ сосѣда отбиваешь?
             1485 Зачѣмъ одну солому молотить?
             То лучшее, что ты быть-можетъ знаешь,
             Ты молодцамъ не смѣешь говорить.
             А тамъ я вижу ждетъ одинъ опять.
   

ФАУСТЪ.

             Я не могу его принять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1490 Нѣтъ, бѣдный мальчикъ ждалъ здѣсь долго такъ,
             Что отпустить его нельзя безъ утѣшенья;
             Скорѣе дай мнѣ платье и колпакъ --
             Они идутъ ко мнѣ на удивленье.

(Переодѣвается.)

             Теперь разсчитывай лишь на мое умѣнье!
             1495 Я за тебя поговорю чуть-чуть,
             А ты, тѣмъ временемъ, сберешься въ путь.

(Фаустъ уходитъ.)

             Да, презирай лишь разумъ и науку,
             Гдѣ сила высшая людей,
             И духу лжи себѣ дозволь дать руку
             1500 Въ созданьи призрачныхъ тѣней,
             Тогда тебя ничто ужь не спасетъ.
             Ему судьба дала стремленье
             Неудержимое впередъ;
             Хотѣлъ бы миновать онъ наслажденья
             1505 Минутной радости земной;
             А я его заставлю погрузиться
             Въ толпу бездарности тупой;
             Онъ упираться станетъ, биться,
             Терзаемъ жаждой и тоской,
             1510 И пиръ ему все будетъ рисоваться,
             Но тщетно будетъ рваться къ пищѣ и вину.
             Да еслибъ чорту не пришлось ему отдаться,
             И такъ бы онъ пошелъ ко дну!
   

УЧЕНИКЪ.

             Едва успѣлъ сюда прибыть,
             1515 Спѣшу увидѣть и поговорить
             Я съ тѣмъ кого повсюду знаютъ,
             Кого вездѣ съ почтеньемъ называютъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я радъ; благодарю за честь:
             Такихъ какъ я не мало есть.
             1520 Ученье вамъ уже не начинать?
   

УЧЕНИКЪ.

             Я васъ прошу меня принятъ.
             Я прихожу сюда исполненъ рвенья,
             Здоровье есть и деньги для ученья...
             Меня не отпускала долго мать...
             1525 Я здѣсь хотѣлъ бы что-нибудь узнать.
   
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы лучше мѣста не могли набрать.
   

УЧЕНИКЪ.

             А я, признаюсь вамъ, хотѣлъ бѣжать:
             И эти стѣны, эта зала --
             Все не по мнѣ и не влечетъ ни мало.
             1530 Здѣсь душно, всюду тѣснота,
             Ни зелени кругомъ нѣтъ, ни куста,
             А на скамьяхъ въ часы ученья
             Слабѣютъ мысль, и слухъ и зрѣнье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Привычка -- все, все дѣло въ ней.
             1535 Ребенокъ неохотно принимаетъ
             На первый разъ грудь матери своей,
             Но скоро къ ней потомъ онъ привыкаетъ:
             Такъ грудь науки будетъ васъ потомъ
             Манить сильнѣе съ каждымъ днемъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             1540 О, какъ бы бросился я къ ней въ объятья!
             Лишь научите: гдѣ ее могу искать я?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Скажите, прежде чѣмъ я дамъ отвѣтъ:
             Какой вы изберете факультетъ?
   

УЧЕНИКЪ.

             Мнѣ очень бы хотѣлось стать ученымъ
             1545 И знать какимъ подвластно все законамъ;
             Все на землѣ и въ небѣ понимать,
             Природу и науку -- цѣлый свѣтъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, вы попали на хорошій слѣдъ,
             Но только избѣгайте развлеченья.
   

УЧЕНИКЪ.

             1550 Готовъ и сердцемъ и душой,
             Совѣту слѣдовать я буду строго,
             Хотя, конечно, лѣтнею порой
             Хотѣлъ бы къ праздникъ отдохнуть немного
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Часы цѣните,-- время скоро убѣгаетъ,
             1555 Но выиграть его порядокъ помогаетъ,
             А потому послушайтесь совѣта:
             Съ коллегіумъ начните логи кумъ.
             Тамъ дресируютъ точно умъ.
             Чтобъ онъ уже не вышелъ изъ корсета
             1560 и всюду слѣдовалъ потомъ
             Для думъ намѣченнымъ путемъ,
             А не гулялъ бы все вокругъ
             Блуждающимъ огнемъ.
             Вы тамъ научитесь, мой другъ,
             1565 Узнаете неоспоримо,
             Что для всего, что дѣлается вдругъ,
             Вамъ разъ! два! три! необходимо.
             Положимъ, фабрика познаній
             Что образецъ искусной ткани:
             1770 Задѣнетъ сотни нитей каждое движенье,
             Впередъ, назадъ челнокъ летитъ въ одно мгновенье,
             А нити тянутся незримыя какъ тѣни,
             Одинъ ударъ хватаетъ тысячу сплетеній*
             Войдетъ философъ и докажетъ вамъ,
             1575 Что такъ должно быть, какъ бываетъ тамъ;
             Что первое вотъ такъ,-- второе такъ,
             Л потому четвертое и третье такъ;
             И если не было бы перваго или втораго,
             То не могло бы быть и остальнаго.
             1580 Ученики его прославятъ сами,
             Хоть и не станутъ отъ того ткачами.
             Кто хочетъ жизнь понять и описать
             Старается сначала духъ изгнать,
             Потомъ онъ по частямъ все разберетъ
             1585 И лишь духовной связи не найдетъ,
             Она encheiresin naturae въ химіи зовется,
             Хоть химія сама надъ ней смѣется.
   

УЧЕНИКЪ.

             Признаюсь вамъ, я не совсѣмъ васъ понимаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Успѣшнѣе пойдетъ оно, я знаю,
             1590 Когда привыкните вы редуцировать
             И все квалифицировать.
   

УЧЕНИКЪ.

             Я одурѣлъ, кружится голова,
             Какъ будто въ ней вертятся жернова.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Потомъ должны вы за другое взяться
             1595 И метафизикой сперва заняться,
             Чтобы понять среди глубокихъ думъ
             Все то чего вмѣстить людской не можетъ умъ.
             Но для того, что не вмѣщаетъ голова
             Всегда найдутся громкія слова.
             1600 Вы въ эти полгода должны начать
             Къ методѣ и порядку привыкать;
             Пять лекцій въ день, пока довольно съ васъ,
             Къ звонку должны вы приходить какъ разъ.
             Предметы прежде изучите,
             1605 Параграфы по книжкѣ затвердите,
             Чтобы потомъ увидѣть вамъ яснѣй,
             Что вамъ читаютъ только то, что въ ней,
             Но записать все надо съ точностью такой
             Какъ еслибъ диктовалъ намъ Духъ Святой.
   

УЧЕНИКЪ.

             1610 Я сразу понялъ -- это дѣло!
             И здѣсь я пользу вижу ясно въ томъ,
             Что то, что разъ написано перомъ
             Я взять домой могу съ собою смѣло.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Однако надо выбрать факультетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             1615 Къ правамъ, я признаюсь, не чувствую влеченья.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я понимаю васъ, бѣды здѣсь нѣтъ,
             Науки этой грустно положенье:
             Права, законы намъ въ наслѣдство даны,
             И, какъ недугъ, влачатъ тяжелый ходъ,
             1620 И тянутся черезъ вѣка и страны
             Передаваясь намъ изъ рода въ родъ.
             И цѣль, и смыслъ теряются съ годами,
             Бѣда, что внукомъ ты приходишь въ свѣтъ,
             О правѣ, что родится вмѣстѣ съ нами,
             1625 О немъ -- увы! нигдѣ помину нѣтъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Мое умножили вы отвращенье.
             Какъ счастливъ тотъ кого согласны вы учить!
             Но къ богословію я чувствую влеченье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ ошибку не хочу я васъ вводить:
             1630 Въ наукѣ этой вамъ наврядъ
             Удастся избѣжать дороги ложной;
             Таится въ ней опасный, скрытый ядъ
             И различить лѣкарства съ нимъ едва возможно.
             И здѣсь всего вѣрнѣе слушать одного
             1635 Учителя и клясться только именемъ его;
             Вездѣ держитесь только крѣпче словъ,
             Тогда откроются всѣ двери вамъ
             И въ достовѣрности войдете храмъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Но смыслъ у словъ вѣдь долженъ быть!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1640 Объ этомъ очень нечего тужить,
             И тамъ какъ разъ гдѣ смыслъ искать напрасно,
             Тамъ слово можетъ горю пособить;
             Словами спорится прекрасно,
             Словами строятся системы,
             1645 Словамъ легко такъ вѣримъ всѣ мы,
             Отъ слова буквы не отнять.
   

УЧЕНИКЪ.

             Простите, вы мнѣ многое сказали;
             Но коль еще васъ смѣю утруждать,
             О медицинѣ мнѣ теперь нельзя ли
             1650 Просить васъ слово вѣское сказать?
             Три года -- время коротко,
             А, Боже мой, какъ поле широко!
             Но если намъ указалъ путь,
             Намъ легче сдѣлать что-нибудь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (про себя.)

             1655 Съ меня довольно тона дѣловаго,
             Я чорта снова долженъ разыграть.

(Громко.)

             Духъ медицины вамъ легко понять:
             Весь міръ вы изучите превосходно
             Чтобъ дать ему идти потомъ
             1660 Какъ Господу угодно;
             Напрасны здѣсь порывы и сомнѣнья,
             Природы тайнъ не вырветъ онъ
             И только тотъ кто могъ поймать мгновенье --
             Лишь онъ уменъ.
             1665 Вотъ вы не дурно сложены
             И наберетесь смѣлости съ годами,
             А коль въ себя повѣрите вы сами,
             Повѣрить и другіе вамъ должны.
             Особенно для женщинъ нужно вамъ умѣнье:
             У нихъ болѣзней просто страхъ,
             1670 Но противъ всѣхъ ихъ охъ и ахъ
             Одно лѣченье.
             И если вы его хотя отчасти
             Примѣните, всѣ будутъ въ вашей власти.
             1675 Сначала вамъ понадобится званье,
             Чтобъ думали, что вы искуснѣе другихъ,
             А тамъ валите наудачу предписанья,
             Гдѣ годы бы другой подыскивалъ все ихъ...
             Умѣйте только пульсъ пощупать ловко
             1680 И талію нѣжнѣй обнять,
             Когда хотите вы узнать
             Не слишкомъ ли туга шнуровка.
   

УЧЕНИКЪ.

             Вотъ это лучше! Видно что куда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теорія, мой другъ, сѣра всегда,
             1685 Но древо жизни вѣчно зеленѣетъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             Мнѣ просто чудится, что я во снѣ;
             Кто сразу вашу мудрость оцѣнить сумѣетъ!
             Послушать васъ еще дозволите ли мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чѣмъ я могу помочь -- готовъ.
   

УЧЕНИКЪ.

             1690 Нѣтъ, я уйти отъ васъ не въ силахъ такъ,
             На память долженъ я просить двухъ словъ,
             Какъ вашего благоволенья знакъ.

(Подаетъ ему свою книжку.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я радъ.

(Пишетъ и отдаетъ ее.)

УЧЕНИКЪ, (читаетъ).

             Eritis sieut Deus, seientes bonum et malum.

(Почтительно закрываетъ ее и раскланивается.)

МЕФИСТОФЕЛЬ/

             1695 Послушайся змѣи стариннаго совѣта;
             Когда-нибудь тревожно станетъ сходство это.
   

ФАУСТЪ (входя).

             Куда же мы?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Куда угодно...
             Сначала въ малый свѣтъ, потомъ въ большой;
             Какъ весело, полезно и свободно
             1700 Ты этотъ курсъ продѣлаешь со мной.
   

ФАУСТЪ.

             Хоть у меня сѣдѣетъ борода,
             Но мнѣ попытка эта не удастся:
             Я въ свѣтѣ не былъ никогда,
             Я буду въ обществѣ всего бояться.
             1705 Съ людьми неловко мнѣ,-- робѣю,
             И между нихъ пробиться не умѣю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой милый другъ, оно придетъ само собой,
             Лишь вѣрь въ себя,-- науки въ жизни нѣтъ иной.
   

ФАУСТЪ.

             Съ чего же мы начнемъ поѣздку эту,
             1710 Гдѣ слугъ возьмешь ты, лошадей, карету?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы только плащъ раскинемъ, и дорога
             По воздуху открыта намъ вездѣ.
             При этомъ смѣломъ шагѣ лишь немного
             Поклажи надо брать тебѣ,
             1715 А я смѣшаю воздуха съ огнемъ --
             Онъ живо насъ подниметъ надъ землею.
             Чѣмъ легче, тѣмъ скорѣй помчимся мы съ тобою..
             Ну, поздравляю съ новымъ жизненнымъ путемъ.
   

ПОГРЕБЪ АУЭРБАХА ВЪ ЛЕЙПЦИГѢ.

Веселая компанія.

ФРОШЪ.

             Вы не смѣетесь, не хотите пить?
             1720 Такъ я васъ научу здѣсь строить рожи!
             На мокрую солому вы похожи,
             Хотя подчасъ умѣете кутить.
   

БРАНДЕРЪ.

             Самъ виновато: отъ насъ веселья ждешь,
             А свинства, глупости не поднесешь.
   

ФРОШЪ (выливая ему стаканъ вина на голову.)

             1725 Вотъ оба!
   

БРАНДЕРЪ.

                                           Ты свинья двойная!
   

ФРОШЪ.

             Просили вы: нельзя же отказать
   

ЗИБЕЛЬ.

             За дверь того, кто станетъ ссоры затѣвать!
             Изъ полной груди пусть звучитъ здѣсь круговая:
             Ну, голла, го!
   
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

                                 Бѣда мнѣ, я пропалъ,
             1730 Онъ оглушитъ меня,-- скорѣе ваты!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Да, пѣть такъ пѣть, чтобъ этотъ сводъ дрожалъ;
             Иначе баса не оцѣнишь никогда ты.
   

ФРОШЪ.

             Такъ, такъ, и гнать того, кто будетъ обижаться!
             А! тара, лара, да!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

                                           А! тара, лара, да!
   

ФРОШЪ.

                                                                         Къ чему спѣваться.

(Поетъ.)

                                 1735 Священная имперія,
                                 Ахъ, чѣмъ она жива?
   

БРАНДЕРЪ.

             Политика! Дрянь пѣсня! Полагаю,
             Вы Бога каждый день должны благодарить,
             Что объ имперіи вамъ нечего тужить!
             1740 Я для себя, по крайности, считаю
             За счастіе, что я не канцлеръ и не царь.
             Но и у насъ начальникъ долженъ быть;
             Мы папу выберемъ, какъ встарь.
             Вы знаете, что мы должны хвалить
             1745 И выборъ свой на комъ остановить.
   

ФРОШЪ (поетъ.)

                                 Взвейся выше, соловей,
                                 Спой привѣтъ любви моей!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Не надо ей ни поцѣлуя, ни привѣта!
   

ФРОШЪ.

             Привѣть и поцѣлуй, коль нравится мнѣ это!

(Поетъ.)

                                 Отопри въ часъ ночной!
                                 Отопри, я съ тобой!
                                 А запри поутру.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Пой, пой, и славь ее! Я подожду,
             Потомъ смѣяться будетъ мой чередъ.
             1755 Сперва меня, потомъ тебя, пріятель, проведетъ.
             И" перекресткѣ пусть бы лѣшаго нашла
             И миловалась тамъ съ уродомъ!
             Иль заманила стараго козла,
             Чтобъ съ Блоксберга зашелъ къ ней мимоходомъ.
             1760 А парень молодой, скажу безъ лести,
             Для этой вѣдьмы много чести,
             И лучше, чѣмъ ей нѣжности сулить,
             У ней скорѣе стекла перебить!
   

БРАНДЕРЪ (ударяя по столу).

             Эй вы, ой вы! пора знать честь!
             1765 Признайгесь, я умѣю жить:
             Влюбленные межъ нами есть,
             И имъ, согласно положенью,
             Я на ночь долженъ пѣсню предложить:
             Новѣйшему внимайте поученью
             1770 И повторяйте громче мой припѣвъ.

(Постъ.)

                       Въ подвалѣ крыса разъ жила,
                       Питался изъ разныхъ кадокъ,
                       Какъ докторъ Лютеръ, собрала
                       Она тамъ маленькій достатокъ;
                       1775 Но въ кухнѣ ядъ уже стоить,
                       Она больна, она горитъ,
                       Какъ будто отъ любви.
   

ХОРЪ (подхватывая).

                       Какъ будто отъ любви.
   

БРАНДЕРЪ.

                       И мечется туда, сюда,
                       1780 И хочетъ пить изъ каждой лужи,
                       И такъ грызется, что бѣда,
                       Но ей становится все хуже:
                       И тошно ей, ее гнететъ,
                       И въ домѣ мѣста не найдетъ,
                       1785 Какъ будто отъ любви.
   

ХОРЪ.

                       Какъ будто отъ любви.
   

БРАНДЕРЪ.

                       Со страху среди дня
                       На кухню прибѣжала
                       И, вдругъ упавши у огня,
                       1790 Хрипѣла и дрожала.
                       Смѣясь кухарка говоритъ:
                       Пускай себѣ дрожитъ,
                       Какъ будто отъ любви.
   

ХОРЪ.

                       Какъ будто отъ любви.
   

ЗИБЕЛЬ.

             1795 Вотъ дурни! Рады слушать вздорь;
             Какъ будто велико искусство
             Поставить бѣднымъ крысамъ моръ!
   

БРАНДЕРЪ.

             А ты къ нимъ нѣжныя пытаешь чувства?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

              Когда душа за нимъ летѣть готова!
             У ногъ уже я вижу спящій міръ
             Въ зарѣ, сіяющей вовѣки,
             По высямъ блескъ, въ долинахъ кроткій миръ,
             Ручьи какъ серебро бѣгутъ къ златыя рѣки.
             Я чувствую, тогда ущелья мрачныхъ горъ
             Полета гордаго уже бъ не задержали.
             Ужъ моря теплые заливы засверкали,--
             И изумляется мой взоръ.--
             Вотъ божество какъ бы готово закатиться;
             Но снова пробудилась мочь,
             И я несусь, его лучами вновь упиться,
             Передо мною день, за мною ночь,
             Сводъ неба надо мной, а волны подо мной.
             Какой чудесный сонъ и сладкія усилья!
             Ахъ! крыльямъ духа кто земной
             Придаетъ вещественныя крылья?
             Но каждому дала природа,
             Что чувство въ высь и въ даль его стремитъ,
             Когда намъ съ голубого свода
             Пѣснь жаворонка зазвенитъ;
             Когда надъ темными лѣсами
             Орлы опять парить пошли,
             И надъ полями, озерами
             Въ отчизну тянутъ журавли.
   

Вагнеръ.

             Вывали у меня такіе дни смятенья,
             Но я подобнаго не ощущалъ стремленья.
             Прискучитъ долъ и лѣсъ, какъ съ виду ни казистъ;
             А птичьихъ крыльевъ мнѣ не надо.
             То ль дѣло, какъ помчитъ духовная отрада
             Отъ книги къ книгѣ и съ листа на листъ!
             Тутъ ночи зимнія становятся свѣтлы,
             Отрадный жаръ по членамъ разбѣжится,
             И ахъ! какъ развернешь пергаментъ дорогой,
             Тебѣ все небо въ душу тутъ глядится.


Фаустъ.

             Ты испыталъ стремленье лишь одно;
             О, никогда не знай другого!
             Ахъ! двѣ души вмѣщать мнѣ суждено.
             И грудь ихъ разобщить готова.
             Одной хвататься грубо суждено
             За этотъ міръ, съ его любовнымъ тѣломъ:
             Въ другой же все горѣ вознесено
             Высокихъ праотцевъ къ предѣламъ.
             О, если есть межъ небомъ и землей
             Властительные духи, -- низойдите
             Съ высотъ златыхъ вы -- и меня съ собой
             Для жизни новой, яркой уведите!
             О если бъ былъ волшебный плащъ моимъ,
             Чтобъ вдаль унесть меня по міру,
             На всѣ одежды, на порфиру
             Я бъ кажется не промѣнялся имъ.
   

Вагнеръ.

             Не призывай извѣстныхъ молодцовъ,
             Что стелются средь пара голубого;
             Они намъ вѣчно строятъ ковъ,
             Со всѣхъ концовъ бѣда готова.
             То съ сѣвера нахлынутъ нападать
             И грызть тебя зубами неплотскими;
             То вдругъ начнутъ съ востока изсушать,
             Питаясь легкими твоими.
             Когда ихъ югъ погонитъ со степей,
             И воздухъ надъ тобой какъ печь они растопятъ,
             Ихъ западъ шлетъ, чтобъ освѣжать скорѣй,
             Они тебя и всѣ поля затопятъ.
             Они внимательны, но, на бѣду земли,
             Покорны, коль надуть насъ можно.
             Подумаешь, что съ неба притекли,
             Какъ ангелы лепечутъ, только ложію.
             Однако въ путь! ужъ все кругомъ сѣрѣй,
             Туманъ встаетъ и въ воздухѣ свѣжѣй!
             Подъ вечеръ только домъ и милъ.
             Чего жъ ты сталъ и взоры вдаль вперилъ?
             Во что при сумракѣ такъ могъ ты углубиться?
   

Фаустъ.

             Не видишь, черный несъ по жнивью тамъ кружится?
   

Вагнеръ.

             Давно замѣтилъ я: что жъ толку въ этомъ есть?
   

Фаустъ.

             Получше присмотрись! Чѣмъ звѣря можно счесть?
   

Вагнеръ.

             Да пуделемъ, который тожъ въ печали
             Хозяйскихъ нюхаетъ слѣдовъ.
   

Фаустъ.

             Замѣтилъ ты, какъ онъ, въ большой спирали
             Носясь кругомъ, къ намъ близиться готовъ?
             И все мнѣ кажется, что огненный, проворный
             Какой-то вихрь за нимъ летитъ.
   

Вагнеръ.

             Не вижу ничего; ну просто пудель черный;
             Въ глазахъ у васъ, должно, рябитъ.
   

Фаустъ.

             Какъ будто насъ ловя, магическія петли
             Вокругъ онъ нашихъ ногъ старается плести.
   

Вагнеръ.

             Я вижу: ищетъ онъ, хозяина тутъ нѣтъ ли,
             И къ незнакомцамъ двумъ боится подойти.
   

Фаустъ.

             Кругъ все тѣснѣй; сближается онъ къ намъ!
   

Вагнеръ.

             Собака какъ и есть, не призракъ, видишь самъ.
             Визжитъ и льнетъ, какъ растянулся -- на-тко!
             Вертитъ хвостомъ,-- собачья вся повадка!
   

Фаустъ.

             Ну, подойди! пойдемъ со мной!
   

Вагнеръ.

             Ну, право, пудель пресмѣшной.
             Ты остановишься, онъ служитъ;
             Заговоришь, онъ радость обнаружитъ;
             Что потеряй, вѣдь онъ найдетъ,
             За палкой въ воду самъ прыгнетъ.
   

Фаустъ.

             Ты точно правъ; мы духа не найдемъ
             Тутъ признака, все дрессировка Въ немъ.
   

Вагнеръ.

             Собаку, съ должнымъ воспитаньемъ,
             И мудрый мужъ почтитъ вниманьемъ.
             Онъ стоитъ, чтобъ и ты къ нему привыкъ,
             Студентовъ онъ отличный ученикъ.

(Они уходятъ въ градскія ворота.)



Кабинетъ.

Фаустъ (входить съ пуделемъ).

                       Покинулъ я поля и долы,
                       Глубокой ночью міръ объятъ,
                       Ея священные глаголы
                       Съ душой въ насъ лучшей говорятъ.
                       Почіють въ глубинѣ сердечной
                       Всѣ злые помыслы и сны,
                       Полны любви мы человѣчной,
                       Любовью къ Богу мы полны.
   
             Пудель, уймись! и взадъ и впередъ не мечися!
             Что на порогѣ ты нюхаешь тамъ?
             Въ уголъ за печкой ложися,
             Свою подушку тебѣ отдамъ.
             Какъ тѣшилъ прыжками ты насъ вдоль дороги,
             Стараясь намъ ласку казать, а не злость,
             Прими мою ласку ты послѣ тревоги,
             Какъ дорогой и тихій гость.
   
                       Ахъ! какъ отрадно въ тѣсной кельѣ
                       Лампада смотритъ на тебя,
                       Опять въ душѣ какъ бы веселье,
                       И въ сердцѣ, знающемъ себя.
                       Опять нашъ умъ глядитъ далеко,
                       Надежда снова горяча,
                       И жизни жаждемъ мы потока,
                       И жизни ищемъ мы ключа.
   
             Полно рычать тебѣ, пудель! Ко звукамъ Священнымъ,
             Въ душу вливающимъ мнѣ благодати,
             Эти звѣриные звуки некстати.
             Люди встрѣчаютъ съ укоромъ надменнымъ
             То, чего не поймутъ;
             Что передъ добрымъ или вдохновеннымъ
             Имъ тяжело порицанье унять, --
             Знать и собакѣ охота рычать?
   
             Но, ахъ! я чувствую, въ противность доброй волѣ,
             Довольства грудь моя не источаетъ болѣ.
             Но отчего жъ потокъ подобный сякнетъ вдругъ,
             И жаждою опять томится духъ?
             Я испыталъ всѣ эти превращенья!
             Такой пробѣлъ есть способъ восполнять:
             Мы не-земное станемъ почитать,
             Алкать мы станемъ откровенья,
             Котораго нигдѣ достойнѣй, чище нѣтъ
             Того, что Новый далъ Завѣтъ.
             Возьму я подлинникъ раскрою;
             Съ правдивымъ чувствомъ, я взалкалъ
             Святой оригиналъ
             Перевести мнѣ рѣчію родною.

(Онъ открываетъ томъ и готовится.)

             Написано: "Вначалѣ было слово".
             Вотъ я и сталъ! Какъ продолжать мнѣ снова?
             Я слову не могу воздать такую честь,
             Иначе нужно перевесть,
             Коль вѣрно озаренъ исходъ тяжелыхъ думъ.
             Стоить написано: "Вначалѣ былъ лишь умъ".
             На первой строчкѣ надо тщиться,
             Чтобы перу не заблудиться!
             Умъ та ли власть, что все подвигнувъ сотворила?
             Должно бъ стоять: "была вначалѣ сила".
             Но въ мигъ, какъ собралась писать рука моя,
             Предчувствую, что все не кончу этимъ я.
             Вдругъ вижу свѣтъ! Мнѣ духъ глаза открылъ!
             И я пишу: "Вначалѣ подвигъ былъ".
   
                       Коль хочешь комнату со мной дѣлить,
                       То перестань ты, пудель, выть.
                       Ты лаешь!
                       И мнѣ мѣшаешь.
                       Такого сосѣда къ себѣ не приму,
                       Изъ насъ одному
                       Нѣтъ мѣста въ дому.
                       Хоть гостя гнать я и не сроденъ,
                       Дверь отперта, и ты свободенъ.--
                       Но что я вижу предъ собой!
                       Естественъ ли исходъ такой?
                       Тѣнь это? иль на самомъ дѣлѣ?
                       Мой пудель прибываетъ въ тѣлѣ,
                       Растетъ, -- его не узнаёшь!
                       Ужъ на собаку онъ не похожъ!
                       Какой упырь мной въ комнату введенъ!
                       Съ гиппопотамомъ сходенъ онъ,
                       Глаза горятъ, ужаснѣйшая пасть.
                       Не вздумай ты пропасть!
                       Я знаю, братцы, какъ могучъ
                       Надъ вами Соломоновъ ключъ.
   

Духи (въ коридорѣ).

                       Тамъ одинъ уже попался!
                       Не входи, кто цѣлъ остался!
                       Словно въ капканѣ теперь
                       Адскій томится тамъ звѣрь.
                       Но, погодите!
                       Вейтесь, летайте кругомъ.
                       Этимъ его вы путемъ
                       Освободите.
                       Кто только можетъ,
                       Пусть и поможетъ!
                       Всѣмъ намъ бывало
                       Самъ угождалъ онъ не мало.
   

Фаустъ.

             Чтобъ встрѣтиться со звѣремъ могъ,
             Беру заклятье четырехъ:
   
                       Саламандра гори,
                       Ундина кружись,
                       Сильфида пари,
                       Кобольтъ трудись.
   
             Что ни стихія --
             Силы иныя;
             Кто ихъ не знаетъ,
             Не совладаетъ
             Въ вѣки вѣковъ
             Съ міромъ духовъ.
   
                       Въ огнѣ исчезни,
                       Саламандра!
                       Скройся въ безднѣ,
                       Ундина!
                       Будь метеора причина,
                       Сильфида!
                       Домъ охраняй отъ обиды,
                       Инкубусъ! инкубусъ ты!
                       Будете каждый своимъ заняты.
   
             Изъ четырехъ ихъ ни одно
             Во звѣрѣ не обрѣтено.
             Лежитъ, какъ на смѣхъ, безобидно;
             Не пронялъ я его, какъ видно.
             Но стану опять
             Сильнѣй заклинать.
   
                       Такъ если, чадо,
                       Бѣглецъ ты ада,
                       То этимъ знакомъ
                       Изъ васъ во всякомъ
                       Возбудимъ смиреніе мы!
                       Ужъ ощетинился сынъ тьмы.
                       Проклятый родъ!
                       Прочтешь ли вотъ?
                       Знакъ вѣкъ несотвореннаго,
                       Неизреченнаго,
                       На небо вознесеннаго,
                       Преступно пробожденнаго?
   
             Залѣзъ за печку онъ,
             Раздулся -- точно слонъ;
             Все больше, больше онъ растетъ,
             Пустилъ туманъ великій.
             Не подымайся ты подъ сводъ!
             А лягъ къ ногамъ владыки!
             Ты видишь самъ, недаромъ я грозилъ.
             Тебя святымъ огнемъ я опалилъ!
             А станешь ждать,
             Трикраты опалю опять!
             Тебя унять
             Сильнѣй искусство берегу я!
   

Мефистофель.
(Выходить изъ тумана, изъ-за печки, бродячимъ схоластикомъ.)

             Зачѣмъ шумѣть? Чѣмъ услужить могу я?
   

Фаустъ.

             Вотъ чѣмъ былъ пудель начиненъ!
             Проѣзжій въ немъ схоластъ? Поистинѣ забавно!
   

Мефистофель.

             Ученому глубокій мой поклонъ!
             Меня потѣть заставили вы славно.
   

Фаустъ.

             Какъ звать тебя?
   

Мефистофель.

                                           Вопросъ подобный малъ
             Въ устахъ того, кто такъ не цѣнитъ слова,
             Кто оболочку отвергалъ,
             Вникая въ суть всего живого.
   

Фаустъ.

             У вашей братіи, признаться,
             Легко по имени добраться
             До существа. Такъ васъ къ лицу зовемъ
             Царемъ мы мухъ, губителемъ, лгуномъ.
             Прекрасно, кто же ты?
   

Мефистофель.

                                           Той силы часть и видъ,
             Что вѣчно хочетъ зла и вѣкъ добро творитъ.
   

Фаустъ.

             Что эта притча означаетъ?
   

Мефистофель.

             Я духъ, который отрицаетъ!
             И въ этомъ правъ; все, что родится,
             Достойно, чтобы провалиться;
             Не лучше ль было бъ ничему не быть.
             И что затѣмъ грѣхомъ могло прослыть,
             Все разрушенье, мысли злыя --
             Какъ разъ и есть моя стихія.


Фаустъ.

             Ты частью назвался, а весь передо мной?
   

Мефистофель.

             Я правду высказалъ со скромностью большой.
             Коль человѣкъ свой шутовской мірокъ
             Счесть цѣлымъ, какъ извѣстно, могъ,
             То часть той части я, что прежде всѣмъ была;
             Часть тьмы, которая я свѣтъ произвела,
             Свѣтъ гордый, что свою родительницу ночь,
             Всего лишивъ, изъ міра гонитъ прочь,
             А все удачи нѣтъ; затѣмъ что самъ.
             Вполнѣ прикованъ онъ къ тѣламъ.
             Тѣла онъ краситъ, исходя изъ тѣлъ,
             Тѣла въ пути ему преграда.--
             Надѣюсь, долго ждать не надо,
             Чтобъ онъ съ тѣлами отлетѣлъ.
   

Фаустъ.

             Теперь ясна твоя задача!
             Тебѣ въ великомъ неудача,
             Такъ ты пошелъ по мелочамъ.
   

Мефистофель.

             Успѣха, точно, мало тамъ.
             Небытія противувѣсъ,
             То нѣчто -- этотъ міръ балбесъ --
             Надъ нимъ лишь самъ себя измаешь,
             А все его не доконаешь,
             Огнемъ ли, бурей, иль волной;
             Земля и море все въ порѣ одной!
             А этой погани, звѣро-людской породы,
             Ничѣмъ известь не хватитъ силъ.
             Ужъ сколькихъ я похоронилъ!
             Глядишь, опять цвѣтутъ по милости природы.
             Съ ума сойдешь! не выдумаешь гаже,
             Въ землѣ, въ водѣ и въ вѣтрѣ даже
             Кишитъ зачатковъ милліонъ,
             Сушь, влагу, стужу наполняя!
             Не захвати себѣ огня я,
             Такъ бы остался обдѣленъ.
   

Фаустъ.

             Такъ противъ силы благородной,
             Творящей вѣчно красоты,
             Кулакъ чертовскій свой холодный
             Сжимаешь понапрасну ты!
             Ужъ лучше же инымъ предметомъ
             Займись, сынъ хаоса чудной!
   

Мефистофель.

             Подумать стоить мнѣ объ этомъ;
             Впредь потолкуемъ мы съ тобой!
             Нельзя ль теперь мнѣ удалиться?
   

Фаустъ.

             Я не пойму, вопросъ о чемъ.
             Ты навѣшай, когда случится,
             Теперь съ тобою я знакомъ.
             Вотъ дверь, а вотъ тебѣ окошко;
             Труба открыта предъ тобой.
   

Мефистофель.

             Признаться, мой уходъ немножко
             Стѣсненъ бездѣлицей одной.--
             Волшебный знакъ тамъ на порогѣ.
   

Фаустъ.

             Отъ пентаграммы ты въ тревогѣ?
             Эге! Скажи, коль въ ней такая власть,
             Какъ могъ сюда, сынъ ада, ты попасть?
             Какъ! духъ -- и дожилъ до расплоха?
   

Мефистофель.

             Ты присмотрись! Начерченъ знакъ-то плохо;
             Тотъ уголъ, что глядитъ на дверь,
             Оставленъ, видишь самъ, открытымъ.
   

Фаустъ.

             Вотъ вышло дивомъ знаменитымъ!'
             Ты у меня въ плѣну теперь?
             И неожиданно, и мило!
   

Мефистофель.

             Собака, ничего не чуявши, вскочила,
             Теперь же дѣло-то ахти!
             Чортъ очутился взаперти.
   

Фаустъ.

             Но видишь самъ, окошко не запёрто.
   

Мефистофель.

             Законъ для привидѣній и для чорта:
             Уйти путемъ, которымъ могъ войти.
             И въ первомъ мы рабы, второе кто какъ знаетъ.
   

Фаустъ.

             И адъ законы наблюдаетъ?
             Вотъ хорошо. Такъ можно заключить
             И договоръ съ такими господами?
   

Мефистофель.

             То, что обѣщано межъ нами,
             Безъ оговорокъ можешь получить.
             Но нуженъ толкъ въ такой затѣѣ.
             Въ другой перетолкуемъ разъ;
             Теперь прошу покорнѣйше и насъ
             Освободить меня скорѣе.
   

Фаустъ.

             Минуточку еще одну побудь!
             Хорошую, быть-можетъ, сказку знаешь.
   

Мефистофель.

             Теперь пусти! Вернусь я какъ-нибудь;
             И спрашивай, о чемъ ты пожелаешь.
   

Фаустъ.

             Я не ловилъ тебя, не завлекалъ,
             Самъ влѣзъ ты въ сѣть, въ томъ нѣту спора.
             Держись за чорта, кто его поймалъ!
             Его въ другой не такъ поймаешь скоро.
   

Мефистофель.

             Изволь -- останусь, коль велишь,
             Воспользуюсь бесѣдою твоею;
             Но подъ условіемъ, что лишь
             Тебя своимъ искусствомъ поразсѣю.
   

Фаустъ.

             Смотрѣть я радъ и соглашусь;
             Но чтобъ въ искусствѣ былъ и вкусъ!
   

Мефистофель.

             Отъ моего, мой другъ, искусства
             Въ часъ насладятся больше чувства
             Твои, чѣмъ въ цѣлый скучный годъ.
             Что духи пропоютъ малютки,
             То не простыя только шутки,
             А рядъ прелестнѣйшихъ картинъ.
             Тебѣ понѣжатъ обонянье,
             И вкусъ, и даже осязанье,
             Не то чтобъ только слухъ одинъ.
             О подготовкѣ не мечтай.
             Мы въ сборѣ всѣ тутъ, -- начинай
   

Духи.

                       Вскройтесь, раздайтесь
                       Мрачные своды!
                       Выглянь скорѣе,
                       Чище, синѣе
                       Нѣжный эѳиръ!
                       На небѣ чисто,
                       Тучи проплыли!
                       Звѣзды лучисто
                       Вдругъ озарили
                       Радостный міръ.
                       И безтѣлесныхъ,
                       Духовъ прелестныхъ
                       Легкія волны
                       Мимо парятъ,
                       Нѣжности полны
                       Душу манятъ;
                       Ихъ одѣянья,


                       Всѣ изъ сіянья,
                       Скрыли и поле,
                       Скрыли тѣнь сада,
                       Гдѣ восхищенный,
                       Съ милою въ нѣгѣ,
                       Бродитъ влюбленный.
                       Тѣнь и прохлада!
                       Рвутся побѣги!
                       Сокъ винограда
                       Льется въ бокалы
                       Сладостный, алый.
                       Винная пѣна
                       Мчится изъ плѣна,
                       Брызжетъ по грудамъ,
                       По изумрудамъ,
                       Мимо высокихъ
                       Горъ пробѣгаетъ,
                       Въ плесахъ широкихъ
                       Холмъ обступаетъ.
                       Въ радости птицы
                       Пьютъ и ныряютъ.
                       Къ свѣту денницы
                       Рвутся, взлетаютъ;
                       Вьются красиво
                       Надъ островами,
                       Что прихотливо
                       Зыблетъ волнами;
                       Гдѣ раздаются
                       Громкіе хоры,
                       Въ пляскахъ мятутся
                       Ленты, уборы.
                       Радостно въ полѣ
                       Всѣмъ имъ на волѣ.
                       Тѣ подыматься
                       Тянутся въ горы,
                       Эти плескаться
                       Лѣзутъ въ озера,
                       Эти жъ взлетѣли,
                       Жить захотѣли,
                       Всѣ къ общей цѣли,
                       Гдѣ заблестѣли
                       Звѣзды любви.
   

Мефистофель.

             Онъ спитъ! Спасибо, крошки дорогія!
             Вы сны ему напѣли золотые!
             Я за концертъ въ долгу, друзья мои.
             А чорта удержать знать ты затѣялъ много!
             Вы полелѣйте полубога
             Въ пучинѣ грёзъ, на самомъ днѣ; --
             Но снять волшебный знакъ съ порога,
             Крысиный зубъ потребенъ мнѣ.
             Не долгія тутъ нужны заклинанья,
             Вонь ужъ одна шуршитъ услышать приказанья.
             Я, повелитель крысъ, мышей,
             Лягушекъ, мухъ, клоповъ и вшей,
             Тебѣ приказываю строго,
             Грызи у этого порога.
             Гдѣ только масломъ я пролью.
             Прыгнула,-- вижу прыть твою!
             Скорѣй! Тотъ уголъ, что мѣшаетъ,
             Вонъ въ самый выходъ упираетъ.
             Еще кусни и срѣжешь вгладь!--
             Ну, Фаустъ, пока вернусь, ты можешь почивать.


   

Фаустъ (просыпаясь).

             Ужель обмануть я вторично?
             Иль часъ видѣній миновалъ,
             Что чортъ приснился мнѣ отлично,
             И что мой пудель убѣжалъ?


Кабинетъ.

Фаустъ. Мефистофель.

Фаустъ.

             Стучать? Войди! Колу мѣшать досужно:
   

Мефистофель.

             Я здѣсь.
   

Фаустъ.

                                 Войди!
   

Мефистофель.

                                           Сказать трикраты нужно.
   

Фаустъ.

             Войди же!
   

Мефистофель.

                                 Вотъ и сбросилъ спесь.
             Дѣла у насъ не будутъ худы!
             Чтобъ разогнать твои причуды,
             Какъ кавалеръ я свѣтскій здѣсь.
             Плащъ въ золотѣ кругомъ -- весь красный,
             А на мантильѣ шелкъ прекрасный,
             И пѣтушиное перо
             На шляпѣ;-- шпага боевая.--
             И точно такъ же ты пестро
             Одѣнься, часу не теряя,
             Чтобъ ты, развязенъ, воленъ, прямъ,
             Что значитъ жить -- извѣдалъ самъ.
   

Фаустъ.

             Знать въ каждомъ платьѣ тѣмъ же мнѣ остаться
             И тягость жизни сознавать.
             Я слишкомъ старъ -- игрушками прельщаться,
             И слишкомъ молодъ -- не желать.
             Что дасть мнѣ міръ? какія благостыни?
             Воздерженъ будь! Воздерженъ будь! понынѣ
             Все та же пѣсня нищеты
             Звучитъ у каждаго надъ ухомъ,
             И каждый часъ, до хрипоты,
             Всю жизнь владѣетъ нашимъ слухомъ.
             Я просыпаюсь даже съ содроганьемъ;
             Готовъ встрѣчать я горькою слезой
             День, что не дастъ, наперекоръ желаньямъ,
             Одной надеждѣ сбыться,-- хоть одной.
             Онъ даже сладкую мечту
             Разборомъ злобнымъ разгоняетъ,
             И. что я создалъ самъ и чту,
             Кривляньемъ будничнымъ пугаетъ.
             Я принужденъ и въ тишинѣ ночной,
             Ложася на постель, бояться;
             И тутъ мнѣ не сужденъ покой,
             И сны ужасные толпятся.
             Тотъ богъ, что сердцу говоритъ,--
             И все внутри меня тревожить;
             Какъ онъ надъ силами моими ни даритъ,
             На внѣшнее воздѣйствовать не можетъ.
             И такъ влачу я ношу бытія,
             Мила мнѣ смерть, постыла жизнь моя.
   

Мефистофель.

             А тѣмъ не меньше смерть все грустная статья.
   

Фаустъ.

             О! счастливъ тотъ, кого она вѣнчаетъ
             Кровавымъ лавромъ въ битвѣ съ вражьей силой,
             Иль кто ее, окончивъ пиръ, встрѣчаетъ
             Нежданную въ объятьяхъ дѣвы милой!
             О, если бъ, восхищенъ порывомъ духа, могъ
             Я бездыханенъ пасть съ мечтой прелестной!
   

Мефистофель.

             А кто-то все-таки тотъ темный сокъ
             Въ ночи не выпилъ, намъ извѣстной.
   

Фаустъ.

             Въ шпіонствѣ, кажется, отрада вся твоя.
   

Мефистофель.

             Хоть нѣтъ всевѣдѣнья, но много знаю я.
   

Фаустъ.

                       Когда изъ страшнаго смущенья
                       Меня извлекъ отрадный гулъ,
                       И дѣтскимъ жаромъ умиленья
                       Временъ блаженныхъ обманулъ;
                       Кляну я все, предъ чѣмъ живая
                       Душа забыть способна боль,
                       Все, что, сверкая и лаская.
                       Насъ гонитъ въ мрачную юдоль!
                       Кляну, во-первыхъ, самомнѣнье,
                       Которымъ духъ у насъ повитъ!
                       Кляну лукавое явленье,
                       Что нашимъ чувствамъ говоритъ!
                       Кляну, что льститъ однимъ мечтаньямъ,
                       Какъ имя, славы вѣчный громъ!
                       Кляну, что манитъ обладаньемъ:
                       Женой, дѣтьми, сохой, рабомъ!
                       Кляну мамона въ часъ, какъ дѣло
                       Онъ выставляетъ намъ какъ цѣль.
                       И въ часъ, когда лелѣять тѣло
                       Онъ стелетъ мягкую постель!
                       Кляну я гроздій вдохновенье!
                       Кляну любви живой успѣхъ!
                       Надежду! вѣру, а терпѣнье
                       Кляну я первымъ изо всѣхъ!
   

Хоръ духовъ (незримый).

                       Увы! увы!
                       Его ты разбилъ,
                       Прекрасный міръ,
                       Могучей рукой.
                       Упалъ кумиръ,
                       Поверженъ во прахъ полубогомъ!
                       Мы прячемъ
                       Въ ничто дорогіе обломки,
                       И плачемъ,
                       Полны сожалѣнья и страха.
                       Всевластный
                       Сынъ праха!
                       Прекрасный,
                       Воскресни,
                       Чтобъ сердцемъ его возсоздать!
                       И жизнью дышать
                       Иною,
                       Съ веселой душою, --
                       И новыя пѣсни
                       Польются опять!
   

Мефистофель.

                       Слышишь, какъ эти
                       Умныя дѣти
                       Къ поискамъ свѣтлыхъ минутъ
                       Совѣтъ даютъ!
                       Въ міръ наслажденья,
                       Изъ заключенья,
                       Гдѣ наши мысли и кровь застываютъ,
                       Тебя увлекаютъ.
             Брось предаваться горькимъ бреднямъ,
             Онѣ какъ коршунъ на груди твоей;
             Почувствуешь ты въ обществѣ послѣднемъ,
             Что человѣкъ ты межъ другихъ людей.
             Я этимъ не хочу сказать,
             Что въ сволочь пустимся мы оба!
             Хоть я не важная особа;
             Тебѣ лишь стйитъ пожелать
             Пуститься объ руку со мною,--
             И я тебя вполнѣ устрою.
             Твоимъ повсюду
             Товарищемъ буду,
             А если угожу потомъ,
             Я буду слугою, я буду рабомъ!
   

Фаустъ.

             А я, чѣмъ буду я въ закладѣ?
   

Мефистофель.

             До этого путь дологъ,-- не тернистъ.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, нѣтъ! я знаю, чортъ -- великій эгоистъ,
             Не станетъ онъ трудиться Бога ради,
             Ужъ больно на руку не чистъ.
             Ты напрямикъ скажи мнѣ: дѣло къ чемъ?
             Такой слуга бѣды накличетъ въ домъ.
   

Мефистофель.

             Здѣсь я готовъ тебѣ служить стараться,
             По взгляду твоему трудиться, угождать;
             Ты долженъ тѣмъ же поквитаться,
             Когда мы тамъ увидимся опять.
   

Фаустъ.

             Что тамъ, о томъ я не горюю;
             Какъ разобьешь ты жизнь земную,
             Пускай иная настаетъ.
             Я счастье на землѣ вкушаю,
             Подъ этимъ солнцемъ я страдаю;
             Пустъ тамъ, когда ихъ потеряю,
             Что хочетъ, то произойдетъ.
             На что мнѣ знать, въ какихъ размѣрахъ
             Туда любовь и злобу можно внесть,
             И подлинно ли въ оныхъ сферахъ
             И верхъ и низъ такой же есть.
   

Мефистофель.

             Съ такимъ воззрѣньемъ жди ты проку.
             Сойдемся!-- и тебя, дай сроку,
             Искусствомъ стану ублажать,
             Какого никому изъ смертныхъ не видать.
   

Фаустъ.

             Что можешь дать ты, дьяволъ бѣдный?
             Когда же духъ, порывъ нашъ всепобѣдный,
             Тебѣ подобнымъ понятъ былъ?
             Но пищи ты безсочной накопилъ.
             Есть у тебя и золото; -- схватилъ--
             Оно какъ ртуть -- пропалъ и слѣдъ;
             Есть и игра, гдѣ выигрыша нѣтъ,
             И дѣвушка, что на груди моей
             Старается мигнуть сосѣду,
             Есть почести, -- дымъ алтарей
             Какъ метеоръ блестящія безъ слѣду.
             Сули мнѣ плодъ, что до срыванья сгнилъ,
             И дерева, что вѣчно вновь одѣты!
   

Мефистофель.

             Такой задачей ты не затруднилъ;
             Въ избыткѣ всѣ подобные предметы.
             Но, милый другъ, порой и вкусъ бываетъ разный,
             И сладкій кусъ въ тиши насъ лакомо зоветъ.


Фаустъ.

             Когда спокойно я разлягусь въ нѣгѣ праздной,
             Пускай сейчасъ конецъ мой настаетъ!
             Когда исполнишь самомнѣньемъ
             Меня, налгавъ о мнѣ самомъ,
             Когда обманешь наслажденьемъ:
             Тотъ день будь мнѣ послѣднимъ днемъ!
             Бьюсь объ закладъ!
   

Мефистофель.

                                           Идетъ!
   

Фаустъ.

                                                     Порукой въ томъ!
             Когда воскликну я мгновенью:
             "Остановись! Прекрасно ты!" --
             Тогда я твой безъ возраженья,
             И двери гроба отперты!
             Пусть звонъ я слышу, умирая,
             Свободенъ ты съ того же дня,
             Спадетъ и стрѣлка часовая,
             И минетъ время для меня!
   

Мефистофель.

             Я не забуду, ты обдумай зрѣло.
   

Фаустъ.

             Ты будешь правъ. Не такъ я слабъ,
             Чтобъ самъ не сознавать предѣла, --
             И настою на томъ: я рабъ,
             Твой или чей? какое дѣло!
   

Мефистофель.

             За пиромъ докторскимъ сегодня въ вечерокъ
             Въ лакейскомъ я явлюсь нарядѣ;
             Но жизни или смерти ради,
             Молю, ты дай мнѣ пару строкъ.
   

Фаустъ.

             Педантъ! ты требуешь, чтобъ я расписку далъ?
             Ты слова честнаго, какъ видно, по знавалъ?
             Иль мало, что себя, давъ слово, я обрекъ
             Порвать всю связь съ былымъ существованьемъ?
             Какъ бѣшено мірской уносится потокъ,
             А я, я буду связанъ обѣщаньемъ?
             Но этотъ призракъ въ нашемъ сердцѣ скрытъ,
             И съ нимъ бороться кто посмѣетъ?
             Блаженъ, кто вѣрность свято чтить,
             О жертвахъ онъ не пожалѣетъ!
             А все. пергаментъ всѣхъ страшить,
             Всякъ передъ подписью робѣетъ.
             Въ порѣ ужъ слово умираетъ,
             А воскъ на кожѣ власть воспринимаетъ.
             Тебѣ что нужно, злобный духъ? отвѣть:
             Бумага илъ пергаментъ, мраморъ, мѣдь?
             Писать мнѣ грифелемъ,; рѣзцомъ или перомъ?
             Ужъ выбирать ты самъ потщишься.
   

Мефистофель.

             Къ чему ты тотчасъ горячишься
             При краснорѣчіи своемъ?
             Листокъ какой-нибудь. Всѣ равно хороши.
             Ты каплей крови подпиши.
   

Фаустъ.

             Коль таково твое желанье,
             Исполнимъ это мы кривлянье.
   

Мефистофель.

             Кровь самый самобытный сокъ.
   

Фаустъ.

             Но бойся! Нарушать союза не желаю!
             Къ тому всѣхъ силъ моихъ потокъ
             Стремится, что я обѣщаю.
             Я заносился, все кляня;
             Я изъ такихъ, какъ ты теперь.
             Отвергъ великій духъ меня,
             Природа заперла мнѣ дверь.
             Нить мысли порвалася больно;
             Отъ знанья тошно мнѣ невольно.
             Упьемся чувственности дымомъ,
             Страстей задушимъ въ немъ напоръ!
             И въ волшебствѣ непостижимомъ
             Пусть будетъ, чудесамъ просторъ!
             Въ потокъ временъ низринемся шумящій,
             Въ раскатъ событій настоящій!
             И пусть довольство и нужда,
             Удача и бѣда
             Мѣняются, какъ знаютъ, вѣкъ:
             Лишь въ подвигахъ и виденъ человѣкъ.
   

Мефистофель.

             Запрета нѣтъ тебѣ, ты знай.
             Вездѣ, коли придетъ охота
             Тебѣ что выхватить съ налета,
             Такъ и во здравіе вкушай.
             Хватай, отбрось застѣнчивость далече!
   

Фаустъ.

             Ты слышишь, тутъ о радости нѣтъ рѣчи.
             Я хмелю предаюсь мучительныхъ отрадъ,
             Любовной я враждѣ и сладкой грусти радъ.
             Чтобъ грудь моя, не алча знаній болѣ,
             Могла затѣмъ всѣ горести вмѣстить,
             И что всѣмъ смертнымъ выпало на долю,
             Я самъ въ себѣ желаю пережить,
             Восторгъ и скорбь, все, чѣмъ трепещутъ люди,
             Я накоплю въ своей дрожащей груди,
             Въ стремленьи ихъ найду свое стремленье,
             И потерплю, какъ и они, крушенье.
   

Мефистофель.

             Повѣрь, жую уже, мой милый,
             Я этотъ кусъ не первый вѣкъ.
             Его отъ колыбели до могилы
             Переварить не въ силахъ человѣкъ!
             Повѣрь мнѣ, цѣлое все это
             Подсильно Богу одному!
             Лишь Онъ одинъ въ сіяньи вѣчномъ свѣта,
             Мракъ бездны предоставивъ намъ;
             А день и ночь пригодны только вамъ.
   

Фаустъ.

             Но я хочу!
   

Мефистофель.

                                 Тутъ нечего ждать долго!
             Но одного боюсь опять,
             Жизнь коротка, искусство долго.
             Ты бъ могъ благой совѣтъ принять:
             Вступи въ сообщество съ поэтомъ.
             Пусть онъ заносится мечтой,
             И самымъ благороднымъ свѣтомъ
             Пусть окружаетъ обликъ твой,
             Отвагой львовъ,
             Оленей быстротою,
             Тебѣ дастъ итальянца кровь,
             Мощь сѣверянъ унизить предъ тобою.
             Пусть онъ сумѣетъ слить два царства,
             Великодушье и коварство,
             Успѣетъ также, можетъ-быть.
             Тебя по плану онъ влюбить.
             Хоть мнѣ бъ такого молодца поймать/
             Его бы сталъ я микрокосмомъ звать.
   

Фаустъ.

             Что жъ я, когда не въ силахъ снесть
             Вѣнца, которымъ всякъ гордится.
             Къ которому душа стремится?
   

Мефистофель.

             Ты напослѣдокъ то что есть,
             Хоть ты въ парикъ кудрявый наряжайся.
             Хоть на каблукъ аршинный подымайся.
             Ты все останешься чѣмъ есть.
   

Фаустъ.

             Я чувствую, напрасно былъ я падокъ
             На все, что духъ способенъ совмѣщать,
             А какъ взгляну на собственный осадокъ,
             То бьющихъ силъ тамъ новыхъ не видать
             Ни на волосъ по сталъ я выше,
             И къ безконечному но ближе.
   

Мефистофель.

             На вещи ты такого взгляда,
             Какъ вещи принято цѣнить;
             Но намъ умнѣе взяться надо,
             Чтобъ свѣтлыхъ дней не упустить.
             Кой прахъ! Рука, нога, сознаюсь,
             И мозгъ и и... все твое!
             Но все, чѣмъ впрямь я наслаждаюсь,
             То развѣ но вполнѣ мое?
             Коль я коней купить шестерку могъ,
             То не мои ль ихъ силы въ этомъ мірѣ?
             И молодцомъ несусь я, словно ногъ
             Всѣхъ у меня двадцать четыре.
             Пріободрись! Весь позабудь ты бредъ,
             И прямо пустимся мы въ спѣть!
             Скажу тебѣ: кто въ критику зарытъ.
             Съ животнымъ схожъ въ тоскѣ голодной.
             Которое злой духъ по голому кружитъ,
             А кормъ кругомъ зеленый, превосходный.
   

Фаустъ.

             Съ чего жъ начнемъ?
   

Мефистофель.

                                           Сейчасъ уйдемъ.-- Пора.
             Что тутъ за грустная дыра?
             Какой ты жизнью здѣсь живешь?
             Тоскуешь самъ, тоскуетъ молодежь.
             Сосѣду это предоставь любому!
             Какая радость вѣкъ промолотить солому?
             Все лучшее, что можешь знать,
             Не смѣлъ ты юношамъ сказать.
             Ужъ тамъ одинъ въ сѣняхъ шагаетъ!
   

Фаустъ.

             Его никакъ я не приму,
   

Мефистофель.

             Давно бѣдняжка ожидаетъ;
             И не помочь нельзя ему.
             Ты дай беретъ мнѣ свой и платье;
             Къ лицу нарядъ мнѣ самому. (Переодѣвается.)
             Мнѣ предоставь теперь занятья!
             Я въ четверть часика окончу.-- Удались.
             Тѣмъ временемъ ты въ путь прекрасный снарядись!

(Фаустъ уходитъ.)

Мефистофель (въ платьѣ Фауста).

             Лишь презирай ты разумъ, знанья лучъ,
             Чѣмъ человѣкъ однимъ могучъ,
             Пусть силой волшебства игривой
             Въ тебя духъ воцарится лживый,
             Тогда ты безусловно мой,--
             Ему судьбой данъ духъ неукротимый.
             Который рвется все впередъ,
             И съ жаждою неутолимой
             Онъ мимо благъ земли идетъ.
             Промчу его туда, гдѣ жизнь мятется
             По самымъ плоскимъ пустякамъ;
             Пусть липнетъ онъ, дрожитъ и бьется;
             Его алкающимъ устамъ
             Предстанетъ все, чтобъ ѣсть и упиваться;
             По тщетно онъ отрады будетъ ждать
             И хоть бы чорту онъ не вздумалъ предаваться,
             Ему бы все не сдобровать.

(Входитъ ученикъ.)

Ученикъ.

             Я здѣсь еще съ недавнихъ поръ.
             Дерзну ль вступить я въ разговоръ
             Съ тѣмъ мужемъ, что всеобщимъ мнѣньемъ
             Великимъ окруженъ почтеньемъ?


Мефистофель.

             Я радъ любезности рѣчей!
             Не лучше многихъ я людей.
             Вы осмотрѣлись хоть отчасти?
   

Ученикъ.

             Прошу принять во мнѣ участье!
             Я къ дѣлу приношу любовь,
             Деньжонокъ нѣсколько и молодую кровь:
             Мать отпускать меня едва могла рѣшиться
             Здѣсь настоящему хотѣлъ бы научиться.
   

Мефистофель.

             Какъ разъ на вѣрномъ вы пути.
   

Ученикъ.

             А мнѣ хоть бы назадъ уйти;
             Все стѣны, переходы только,
             Мнѣ въ нихъ не нравится нисколько.
             Совсѣмъ замкнулся бѣлый свѣтъ,
             Нѣтъ зелени, деревьевъ нѣтъ:
             А въ залѣ, на скамейкахъ,-- разомъ,
             Заходитъ даже умъ за разумъ.
   

Мефистофель.

             Нужна привычка, милый другъ.
             Дитя къ родной груди не вдругъ
             Своей охотой припадетъ,
             А послѣ всласть ее сосетъ.
             Такъ и премудрости сосцами
             Разлакомитесь послѣ сами.
   

Ученикъ.

             Я радъ въ ея объятья устремиться;
             Скажите мнѣ, какъ этого добиться?
   

Мефистофель.

             Во-первыхъ, дайте мнѣ отвѣтъ:
             Какой избрали факультетъ?
   

Ученикъ.

             Ученымъ быть желаю страхъ;
             Что на землѣ и въ небесахъ
             Хотѣлъ бы знать я безъ сомнѣнья,
             Въ природѣ, въ области наукъ.
   

Мефистофель.

             Вотъ настоящій путь, мой другъ;
             И бойтесь только развлеченья.
   

Ученикъ.

             Душой и тѣломъ я готовъ;
             Но было бъ хорошо при этомъ,
             Хотя на нѣсколько часовъ
             Повеселиться въ праздникъ -- лѣтомъ.
   

Мефистофель.

             Да, время мчится безъ оглядокъ;
             Его беречь научитъ васъ порядокъ
             Возьмитесь, другъ мой, вы за умъ,
             Сперва Collegium logicum!
             Тутъ духъ вашъ чудно дрессируютъ,
             Въ сапогъ испанскій зашнуруютъ,
             Чтобъ осторожнѣе идти
             Онъ могъ на мысленномъ пути,
             А не совался бъ на-авось
             Огнемъ блудящимъ вкривь и вкось.
             Тугъ вамъ укажутъ, что къ тому,
             Что было просто такъ уму,
             Какъ пить и ѣсть,-- безъ всякой при,-
             Теперь потребно разъ, два, три.
             На фабрикѣ мыслей дѣйствительно то жъ,
             Что только на ткацкомъ станкѣ узнаешь.
             Летаетъ и взадъ и впередъ челночокъ,
             Наступятъ -- и тысячи нитей мятутся,
             И къ ткани всеобщей невидимо льются,
             И тысячи нитей скрѣпляетъ толчокъ.
             Философъ станетъ васъ учить,
             Что этому такъ и слѣдуетъ бытъ:
             Что первое такъ и второе такъ,
             Поэтому третье, четвертое такъ,
             А въ-первыхъ, да во-вторыхъ принять,
             То въ-третьихъ, въ-четвертыхъ и вѣкъ не бывать.
             Ученики повторяютъ сами
             Все это; -- однако, не стали ткачами.
             Кто хочетъ живое познать, описать,
             Сначала старается духъ-то изгнать;
             Тогда овладѣлъ онъ отдѣльною частью,
             Лишь связи духовной не стало, къ несчастью.
             Encheirisis naturae то въ химіи-до,
             Смѣются сами своей бѣдѣ.
   

Ученикъ.

             Я не вполнѣ васъ могъ понять.
   

Мефистофель.

             Вамъ станетъ легче понимать,
             Когда дойдете до редукцій,
             Классификацій и конструкцій.
   

Ученикъ.

             Ошеломленъ всѣмъ этимъ я,
             Какъ будто въ головѣ грохочетъ толчея.
   

Мефистофель.

             Затѣмъ, бы, чтобъ не разбросаться,
             Вамъ метафизикой заняться!
             Тутъ нужно вамъ надъ тѣмъ присѣсть,
             Что въ мозгъ людской не можетъ влѣзть;
             Въ томъ, что въ него хотя не входитъ.
             Прекрасное слово изъ бѣдъ выводитъ.
             Но въ полугодьи первомъ здѣсь
             Порядокъ заведите весь!
             Пять лекцій въ день у васъ пока;
             Входите въ самый бой звонка!
             Да приготовьтесь на дому,
             Вперивъ параграфы уму,
             Тогда виднѣе будетъ вамъ,
             Что къ книжкѣ онъ по прибавляетъ самъ.
             Записывайте же, другъ мой,
             Какъ будто самъ диктуетъ Духъ Святой!
   

Ученикъ.

             Я не забуду! Мнѣ на умъ пришло,
             Какая польза въ томъ таится;
             Что вывелъ чернымъ набѣло,
             То дома безъ заботъ хранится.
   

Мефистофель.

             Но изберите жъ факультетъ!
   

Ученикъ.

             Къ законовѣдѣнью охоты не имѣю.
   

Мефистофель.

             На васъ сердиться я не смѣю,
             Науки этой мнѣ знакомъ предметъ.
             Законы и права передаются,
             Какъ бы наслѣдственный недугъ;
             Изъ рода въ родъ они плетутся,
             Къ чужимъ переходя не вдругъ.
             Тугъ умъ въ безумство обернется,
             Даръ въ муку.-- Правнуку бѣда!
             О правѣ, что при насъ всегда,
             О немъ никто не заикнется.
   

Ученикъ.

             Усилили во мнѣ вы отвращенье.
             Влаженъ, кто внемлетъ ваше поученье!
             Хоть богословіе я бъ, кажется, избралъ.
   

Мефистофель.

             Я бъ въ заблужденіе вводить васъ не желалъ.
             Въ наукѣ этой, мнится мнѣ,
             Путь вѣрный не легко сыскать черезъ мытарства;
             Въ ней столько яду есть на днѣ,
             Который отличить такъ трудно отъ лѣкарства.
             Тутъ тоже лучшее, вамъ слушать одного
             И клясться на слова его.
             И вообще-держитесь слова!
             Тутъ вамъ дорога вся готова
             И убѣжденіе дано.
   

Ученикъ.

             Но въ словѣ жъ быть понятіе должно.
   

Мефистофель.

             Прекрасно! Но къ чему такъ мучиться некстати;
             Какъ разъ, гдѣ недочетъ понятій,
             Тамъ слову стать и суждено.
             Словами ловки спорить всѣ мы,
             Словами создавать системы,
             Въ слова мы вѣримъ, намъ слова такъ милы,
             Изъ слова іоты выкинуть нѣтъ силы,
   

Ученикъ.

             Не задержалъ я васъ едва ли,
             Но все рѣшаюся трудить.
             О медицинѣ, можетъ-быть,
             Вы мнѣ словечко бы сказали?
             Три года не далекій срокъ --
             И Боже! Путь-то какъ широкъ!
             Вы указали бы предѣлъ
             На этомъ полѣ распростёртомъ.
   

Мефистофель (про себя).

             Такъ тонъ сухой мнѣ надоѣлъ,
             И снова хочется быть чортомъ.

(Громко.)

             У медицины нѣтъ препятствій на пути;
             Учитесь,-- міръ большой и малый вамъ открытъ,
             Чтобъ послѣ дать всему идти,
             Какъ Богъ велитъ.
             Что пользы рыться въ грудахъ книгъ,
             Всякъ трудъ подъемлетъ подходящій;
             Но кто схватить умѣетъ мигъ --
             Умъ настоящій.
             Вотъ вы прекрасно сложены,
             Я чай и смѣлости довольно.
             Въ себя повѣрить вы должны,
             Повѣрятъ вамъ и всѣ невольно.
             Вамъ женщины незамѣнимы;
             Ихъ охи, ахи, въ добрый часъ,
             Тысячи разъ
             Все съ той же точки исцѣлимы.
             Коль видъ вашъ вѣру въ нихъ возбудитъ,
             То ваше дѣло въ шляпѣ будетъ.
             Титулъ васъ долженъ вывесть въ моду.
             Затѣмъ, что вы искусный человѣкъ;
             Потомъ за все хватайтесь съ приходу,
             Чего другому не дождаться вѣкъ,
             Пожмите пульсъ межъ разговоромъ,
             Потомъ спѣшите съ пылкимъ взоромъ
             Свободно стройный станъ обнять,
             Не туго ль стянута?-- узнать.
   

Ученикъ.

             Вотъ это стало лучше! Видишь, какъ и гдѣ.
   

Мефистофель.

             Теорія, мой другъ, сѣра вездѣ,
             А древо жизни ярко зеленѣетъ.
   

Ученикъ.

             Клянусь, все это сномъ какимъ-то вѣетъ.
             Дерзну ли къ вамъ явиться я опять,
             Чтобъ всей-то мудрости внимать?
   

Мефистофель.

             Чѣмъ я могу, готовъ помочь.
   

Ученикъ.

             Ну, какъ же такъ уйти мнѣ прочь.
             Вотъ мой альбомъ, благоволите.
             Въ знакъ снисхожденія черкните!
   

Мефистофель.

             Прекрасно! (Пишетъ и передаетъ.)
   

Ученикъ (читаетъ).

             Eritis sicut Deus, scientcs bonum et malum.

(Закрываетъ альбомъ и раскланивается.)

Мефистофель.

             Послушайся ты словъ змѣи-старушки -- нутко;
             Въ богоподобіи тебѣ придется жутко!

(Входитъ Фаустъ.)

Фаустъ.

             Куда жъ теперь?
   

Мефистофель.

                                           Какъ вздумаемъ съ тобой.
             Посмотримъ малый свѣтъ, посмотримъ и большой.
             Веселость, пользу ты почуешь,
             Какъ этотъ курсъ переликуешь!
   

Фаустъ.

             Но съ этой длинной бородой
             Не справлюсь съ жизнью я иной.
             Теперь мнѣ трудно жить учиться;
             Никакъ не могъ я къ свѣту примѣниться;
             Я при другихъ такъ малъ, стѣсненъ,
             И буду я всегда смущенъ.
   

Мефистофель.

             Любезный другъ, чего ты такъ робѣешь?
             Коль вѣришь ты въ себя, такъ ты и жить умѣешь.
   

Фаустъ.

             Но какъ намъ выйти изъ тюрьмы?
             Гдѣ кони? Гдѣ карета? Слуги?
   

Мефистофель.

             Вотъ этотъ плащъ раскинемъ мы,
             И полетимъ быстрѣе вьюги.
             Коль ты на смѣлый шагъ готовъ --
             Большихъ не забирай узловъ.
             Немножко воздуху горячаго добуду,
             И понесетъ онъ насъ повсюду.
             При легкости успѣшенъ будетъ взлетъ;
             Я поздравляю,-- жизнь тебя другая ждетъ.



Погребъ Ауэрбаха въ Лейпцигѣ.

Пиръ гулякъ.

Фрошъ.

             И не хохочутъ? и не пьютъ?
             Ну-ну, кто будетъ киснуть тутъ!
             Вы словно мокрая солома,
             А чай веселость вамъ знакома.
   

Брандеръ.

             Твоя вина; и самъ-то ты хорошъ,
             Ни глупостью, ни свинствомъ не займешь.
   

Фрошъ (льетъ ему на голову стаканъ вина).

             То и другое на!
   

Брандеръ.

                                           Сугубая свинья!
   

Фрошъ.

             По просьбѣ сталъ такою я!
   

Зибель.

             За дверь всѣхъ спорщиковъ, смотри!
             Пой круговую! Пей! Ори!
             О! го, го, го!
   

Альтмейеръ.

                                 Хоть ваты мнѣ бы дали!
             Эхъ, уши бѣдныя пропали!
   

Зибель.

             Какъ задрожатъ и своды и стѣна,
             Тутъ только баса сила вся слышна.
   

Фрошъ.

             Такъ, такъ, за дверь, кто носъ деретъ на сходкѣ!
                       А! тра ла -- ла!
   

Альтмейеръ.

                       А! тра ла -- ла!
   

Фрошъ.

             Настроены всѣ глотки. (Поетъ.)
                       Священный, славный Римскій тронъ,
                       Какъ можетъ онъ держаться?
   

Брандеръ.

             Политика! Фи! дрянь такую пѣть!
             Хвалю я Господа все съ каждымъ утромъ болѣ,
             Что не далъ мнѣ заботъ о римскомъ Онъ престолѣ!
             Какое счастіе, скажу я не хвалясь,
             Что я не канцлеръ и не князь.
             Но вѣдь и намъ нельзя безъ старшины;
             И папу мы избрать должны.
             Вы знаете, въ чемъ все значенье,
             Какимъ тутъ качествамъ дается предпочтенье.
   

Фрошъ (поетъ).

                       Вспорхни, голубчикъ соловей,
                       Поклоновъ тысячи снеси красѣ моей.
   

Зибель.

             Красѣ поклоновъ нѣтъ! Пустячные привѣты!
   

Фрошъ.

             Поклонъ и поцѣлуй! ужъ не закажешь мнѣ ты!

(Поетъ.)

                       Отворилась я въ ночи,
                       Отворилась -- постучи.
                       Затворяюсь -- всѣ ушли.
   

Зибель.

             Пой! пой! ты славь ее, хвали!
             Какъ насмѣюсь-то я, о Боже!
             Меня ужъ провела; съ тобою будетъ то же.
             Пускай самъ чортъ съ ней затѣваетъ связь!
             На перекресткѣ пусть ее ласкаетъ;
             Старикъ-козелъ, на шабашъ торопясь,
             Пусть доброй ночи ей, въ припрыжку, проблеяетъ!
             А малый, честью одаренъ,
             Для этой дѣвки не рожденъ.
             Какихъ поклоновъ этой, кошкѣ,
             Какъ только выбить ей окошки.
   

Брандеръ (бьетъ по столу)

             Ну, слушай! что скажу сейчасъ!
             Извѣстно вамъ, я жить умѣю;
             Сидятъ влюбленные средь насъ,
             И вотъ для нихъ-то я припасъ.
             На сонъ грядущій-то, что предложить вамъ смѣю
             Ужъ пѣснь! Не сыщете моднѣй!
             Подхватывать припѣвъ живѣй! (Поетъ.)
   
                       Въ подвалѣ крыса вѣкъ жила,
                       На лакомство воструха,
                       Надъ саломъ, масломъ -- завела.
                       Какъ докторъ Лютеръ, брюхо.
                       Кухарка яду ой подбрось:
                       Тутъ скоро плохо ей пришлось,
                       Какъ отъ любовной пытки.
   

Хоръ (восторженно).

                       Какъ отъ любовной пытки.
   

Брандеръ.

                       Бѣжитъ, не рада ничему,
                       Припала къ грязной лужѣ,       Въ деревнѣ былъ повальный моръ:
             Тогда вы многихъ излѣчили.
             Тогда вы, докторъ, юны были,
             Вы шли въ заразные дома,
             Немало труповъ уносили,
             Но не коснулась васъ чума,
             Грозила смерть и вамъ не разъ
             Спасавшаго Спаситель спасъ!
   Всѣ. Ура! достойный человѣкъ!
             Продли Господь твой славный вѣкъ!
   Фаустъ. Тому воздай благодаренье,
             Кто всѣмъ Помощникъ и Спасенье.

(Проходи далѣе съ Вагнеромъ).

   Вагнеръ. Великій человѣкъ! какія чувствованья
             Въ тебѣ восторгъ сей долженъ пробудить!
             О, сколь блаженъ, кто силу дарованья
             Умѣлъ на пользу обратить!
             Отецъ ребенка поднимаетъ,
             Снимаетъ шапки весь народъ,
             Забыты танцы, музыка смолкаетъ --
             Всякъ дань тебѣ почтенья воздаетъ!
             Склониться рады люди тѣ простые,
             Какъ будто пронесли Дары Святые.
   Фаустъ. Еще шаговъ пять-шесть пройдамъ
             И сядемъ отдохнуть на камень;
             Вотъ здѣсь молитвой и постомъ
             Я изсушалъ свой юный пламень.
             Я слалъ моленья до небесъ!
             Ломая руки и рыдая
             Я съ крикомъ требовалъ чудесъ --
             Чтобъ отошла зараза злая.
             Моей мольбы не слышалъ Богъ!
             Хвала насмѣшкой мнѣ звучала:
             Отецъ ничѣмъ имъ не помогъ,
             И сынъ принесъ имъ пользы мало!
             Отецъ мой былъ ученый странный,
             И очень честный человѣкъ:
             Природы тайны неустанно
             Онъ изучалъ свой долгій вѣкъ;
             Всегда въ кругу своихъ адептовъ
             Въ латинской кухнѣ пребывалъ,
             И въ безконечный рядъ рецептовъ
             Несовмѣстимость совмѣщалъ.
             Имъ Рыжій Левъ, *) поклонникъ смѣлый
             Въ чуть теплой ваннѣ погруженъ
             Былъ обрученъ съ Ллеей**) бѣлой
             И вновь сквозь пламень проведенъ...
             Обоихъ жениха и Дѣву --
             Онъ жегъ въ огнѣ перегонялъ
             Пока Цвѣтистой Королевой
             Не отразитъ ее фіалъ.
             Но вотъ -- покончены мытарства,
             Фіалъ губительный готовъ!
             И мы съ отцомъ несли лекарсгво:
             Кто принималъ,-- тотъ былъ ужъ мертвъ
             Никто въ безумномъ ослѣпленьи
             Насъ не спросилъ: гдѣ-жь исцѣленья?
             Мы какъ зараза истребляли
             Я сотнямъ влилъ смертельный ядъ
             Они покорно умирали,
             Я живъ, хоть смерти былъ бы радъ:
             Убійцѣ дерзкому народъ
             Хвалы восторженно поетъ.
   *) Левъ по номенклатурѣ алхимиковъ золото.
   **) Алхимики такъ называли соляную кислоту.
   Вагнеръ. Нѣтъ, ваша горечь неумѣстна!
             Вы исполняли долгъ свой честно;
             И съ добросовѣстнымъ стараньемъ
             Дѣлились съ ними вашимъ знаньемъ;
             Отца, какъ должно, уважали.
             Но, возмужавъ, ушли впередъ,
             Въ наукѣ -- многихъ обогнали.
             А сынъ вашъ далѣе пойдетъ.
   Фаустъ. Блаженъ, блаженъ, кто ожидаетъ
             Въ ошибкахъ истину снискать!
             Что нужно намъ -- никто не знаетъ!
             Что знаемъ мы -- на что намъ знать?!
             Но пусть-же вѣчныя печали
             Намъ чудный день не омрачать:
             Смотри! деревни засіяли,--
             Облилъ ихъ пурпурный закатъ.
                       Свершило солнце кругъ дневной
                       И къ новой жизни засвѣтило,--
                       О, если-бъ мотъ я за тобой
                       Взлетѣть, великое свѣтило!
                       Я увидалъ-бы въ поздній часъ
                       Уснувшій міръ, покой долины;
                       Я увидалъ-бы, какъ зажглась
                       Въ лучахъ заката горъ вершина;
                       Ручей -- серебряной струей
                       Блеснулъ-бы. услаждая взоры:
                       Я полетѣлъ-бы надъ рѣкой
                       Черезъ рытвины, черезъ горы,--
                       Вотъ море синее блеститъ:
                       Гляжу, нѣмѣя въ восхищеньи...
                       Заката лучъ едва блеститъ
                       И будитъ новыя стремленья.
                       Передо мной -- сіяетъ день,
                       За мною -- ночь, тамъ -- сводъ небесный,
                       Здѣсь море... ахъ! мечты чудесной
                       Намъ не дано схватить и тѣнь!
                       Нельзя съ духовными крылами
                       Намъ крыльевъ птицы сочетать!
                       Но ахъ! неясными мечтами
                       Люблю подъ небо улетать!
                       Когда изъ синевы небесной
                       Къ намъ пѣсня птички долетитъ,--
                       Или орелъ въ тиши надлѣсной
                       Надъ нами гордо воспаритъ,
                       Или спокойной вереницей
                       Потянетъ стая журавлей,--
                       Стремленье ввысь, туда, за птицей,
                       Впередъ, къ безвѣстному!-- сильнѣй.
   Вагнеръ. И мнѣ случалось испытать
             Печаль и горькія сомнѣньи,
             Но, признаюсь,-- въ такомъ стремленьи
             Не удалось себя поймать.
             Нѣтъ, не завидую я птицѣ.
             Ея крыла не нужно мнѣ:
             Когда страницу за страницей
             Читаю -- счастливъ я вполнѣ.
             Какъ быстро вечеръ пролетаетъ!
             А жизни чую полноту:
             Мной пергаментъ раскрываетъ
             Ахъ! мнѣ такую красоту!...
   Фаустъ. Да. къ одному -- стремленья хороши.
             Другихъ тебѣ узнать я не желаю-
             Но я! увы! я -- двѣ души
             Въ груди единой совмѣщаю.
             Одна съ другой не хочетъ жить!
             Одна -- стремится къ сладострастью
             Изъ кубка жизни жадно нить,--
             Та -- грезитъ о небесномъ счастьи.
             О, если правда сонмъ духовъ
             Незримо въ воздухѣ летаетъ,--
             Пусть разрѣшитъ насъ отъ оковъ
             И къ новой жизни увлекаетъ!
             Когда-бы могъ я пролетать
             Въ плащѣ волшебномъ по эфиру --
             Я плащъ чудесный промѣнять
             Не согласился-бъ на порфиру.
   Вагнеръ. О, не зови воздушный рой!
             Они въ туманномъ испареньи!
             Тысячекратною бѣдой
             Они грозятъ всему творенью
             Отъ сѣвера -- языкъ какъ-бы стрѣла --
             Слетаютъ духи -- острозубы;
             Съ востока -- ихъ сухія губы
             Вопьются въ грудь и рѣжутъ, какъ пила.
             Духовъ пустыни гонитъ югъ,--
             Они мозгъ въ пламени сжигаютъ;
             А съ запада -- дождей и вьюгъ
             Къ намъ духи злобные слетаютъ.
             Покличь лишь ихъ -- изъ странъ воздушныхъ
             Несутъ охотно зло и ложь;
             Сначала кротки и послушны,
             Ихъ образъ съ ангельскимъ похожъ...
             Но -- не вернуться-ли? ужъ сильно вечерѣетъ,
             Туманъ -- холодный вѣтеръ вѣетъ --
             Да! вечеркомъ оцѣнишь домъ...
             Но что ты смотришь такъ кругомъ?
             Кого ты запримѣтилъ тамъ?
   Фаустъ. Собаку черную -- по нивамъ, по полямъ...
   Вагнеръ. Давно замѣтилъ -- страшнаго нисколько...
   Фаустъ. Вглядись -- на что похожъ звѣрекъ?
   Вагнеръ. Похожъ на пуделя -- и только!
             Хозяевъ ищетъ пуделекъ.
   Фаустъ. Замѣть, какъ петли круговыя
             Плететъ все ближе -- ближе къ намъ...
             И, мнится, искры огневыя
             Взлетаютъ по его слѣдамъ.
   Вагнеръ. Нѣтъ, васъ обманываетъ зрѣнье,--
             Смиренный черный пуделекъ...
   Фаустъ. Замѣть -- волшебное плетенье
             Доводитъ онъ до нашихъ ногъ.
   Вагнеръ. Онъ озирается пугливо:
             Двухъ незнакомыхъ увидалъ...
   Фаустъ. Кругъ уже -- уже --
   Вагнеръ.                                         Эко диво!
             Песъ -- какъ и всѣ: вотъ подбѣжалъ...
             Визжитъ, ворчитъ, хвостомъ виляетъ,
             Легъ на животъ, къ намъ подползаетъ --
   Фаустъ. Ну, подходи!
   Вагнеръ.                               Да, пуделекъ
             Вамъ палку вытащитъ и принесетъ платокъ,
             Заговорите съ нимъ -- онъ дрыгнетъ шаловливо,
             Вы остановитесь -- онъ станетъ терпѣливо.
   Фаустъ. Ты правъ -- все это дрессировка,
             А волшебства -- и слѣдъ простылъ.
             Вагнеръ. Вотъ песъ простой -- обученъ ловко,
             И мудрецу за то онъ милъ.
             Что-жь? милости достоинъ хоть на мигъ
             Твоихъ студентовъ лучшій ученикъ.
   

Кабинетъ Фауста.

   Фаустъ (входитъ съ пуделемъ).
             Оставилъ я поля и нивы,
             Покрыла ихъ ночная тѣнь;
             Проснулись чистые порывы
             Въ душѣ моей, ко ясный день;
             Уснули дикія же. іья,
             Молчитъ бунтующая кровь,--
             Проснулось къ людямъ состраданье
             И къ Богу вѣчному любовь.
                       Тише ты, пудель! зачѣмъ такъ метаться?
                       Зачѣмъ такъ обнюхивать жадно порогъ?
                       Изволь-ка за печку сейчасъ отправляться,
                       Даю я подушку, чтобъ лучше ты летъ;
                       Своими прыжками дорогой нагорной
                       Ты, пудель, недаромъ меня забавлялъ,--
                       И я позаботился, пудель мой черный,
                       Чтобъ гостемъ желаннымъ себя ты считалъ.
             Когда въ угрюмой нашей кельѣ
             Лампада тихо заблеститъ,
             Проснется кроткое веселье
             И грусть какъ будто замолчитъ;
             Надежда снова расцвѣтаетъ
             И разумъ -- свѣтелъ и могучъ --
             Источникъ жизни прозрѣваетъ,--
             Ахъ! драгоцѣнный жизни ключъ.
                       Пудель, не лай! мнѣ не нужно ворчанье!
                       Въ сердцѣ я чувствую сладкій покой:
                       Съ музыкой этой не ладитъ твой вой.
                       Или ты- людямъ слѣпымъ въ подражанье
                       Хочешь насмѣшкой нелѣпой донять,
                       То -- чего, бѣдный, не можешь понять?
                       Часто добра, красоты обаянье
                       Въ людяхъ шевелитъ потребность ворчанья --
                       Что-жъ? и тебѣ захотѣлось ворчать?
             Но ахъ! Желаніе безплодно!
             Опять тоска и мракъ холодный!
             Зачѣмъ прекрасное мгновенье
             Смѣняетъ вѣчная печаль?
             Но духъ опять стремится вдаль
             И снова жаждетъ откровенья.
             И откровенья дивный свѣтъ
             Откроетъ Новый мнѣ Завѣтъ.
             Ахъ, если-бъ сердцемъ вдохновенный
             Я вѣрно смыслъ его постигъ!
             И перевелъ-бы текстъ священный
             На милый мой родной языкъ!

(Открываетъ книгу и углубляется въ неё.)

             Написано: "Въ Началѣ было Слово" --
             Остановился я и размышляю снова:
             Такъ Слово можно-ли безмѣрно оцѣнитъ?
             Съ буквальной точностью нельзя переводитъ 1
             Но свѣтлый лучъ мой умъ вдругъ снова озарилъ,
             Перевожу: "Въ Началѣ Разумъ былъ" --
                       Остановись! обдумай изреченье!
                       Все разумомъ приводится въ движенье?
                       И разумъ-ли вселенную создалъ?
                       Нѣтъ! "Сила есть Начало всѣхъ Началъ!"
                       Написано -- и вновь беретъ сомнѣнье,
                       Я погружаюсь снова въ размышленье...
                       А! тайный смыслъ теперь я нахожу:
                       "Въ Началѣ Дѣйствіе!" я такъ и напишу...
             Пудель! коль хочешь со мной оставаться,
             Сейчасъ перестань ты визжатъ и метаться!
             Такого товарища я не терплю!
             Изволь-ка изъ кельи моей убираться!
             Что дѣлать! не можемъ съ тобой уживаться!
             Иди-ка! я двери тебѣ отворю...
                       Но что это? что, это? тѣнь? привидѣнье?
                       Откуда въ природѣ такое явленье?
                       Мой пудель разросся -- высоко, широко --
                       Онъ яростно лѣзетъ высоко-высоко,--
                       Никто-бы собакой его не назвалъ,--
                       На гиппопотама похожимъ онъ сталъ.
                       Какъ въ пламени взоръ, страшно пасть разѣваетъ --
                       А! знаю! тебя посылаетъ мнѣ адъ! *
                       Но ключъ Соломоновъ тебя напугаетъ!
                       Ты будешь, бѣсъ хитрый, затѣѣ не радъ!
   

Духи (толпятся у входа).

                       Попался! попался! бѣда!
                       Да не суйтесь туда!
                       Оплошалъ старый бѣсъ!
                       Какъ лисица въ тенета залѣзъ!
                       Берегитесь! летите! летите!
                       Внизъ и вверхъ! и туда! и сюда!
                       Не жалѣйте труда!
                       Хлопочите!
                       Онъ и самъ помогалъ!
                       Изъ бѣды выручалъ!
   
   Фаустъ. Съ четырехъ вѣчныхъ Силъ начинаю
             И чудовище я заклинаю:
                       Саламандра! гори!
                       Ундина! водой разливайся!
                       Сильфида! лети!
                       Кобольдъ! за труды принимайся!
                                 Элементовъ
                                 Кто не знаетъ,
                                 Свойства ихъ
                                 He постигаетъ,--
                                 Тотъ духовъ
                                 Не покоряетъ!
                       Исчезни въ огнѣ,
                       Саламандра!
                       Волною разлейся,
                       Ундина!
                       Сіяй метеорода,
                       Сильфида!
                       Хозяйству помощникъ,--
                       Послѣднимъ явись!
                                 Нѣтъ! эти четыре*)
                                 Ему не сродни:
                                 Лежитъ онъ и скалитъ
                                 Зубищи свои.
                       Такъ выслушай, ада исчадье!
                       Сильнѣйшее нынѣ заклятье!
                                 Коль ты искуситель,
                                 Иль бѣсъ-соблазнитель.
                                 Вглядись въ начертанье!
                                 Предъ нимъ всѣ созданья
                                 Склоняются -- мы
                                 И вы, духи тьмы!
                       А! шерсть поднялась и стоитъ какъ щетина!
                                 Созданье проклятое!
                                 Во имя Распятаго!
                                 Несотвореннаго!
                                 И Присноблаженнаго!
                                 Предвѣчно рожденнаго!
                                 Неизрѣченнаго!
                       За печку запрятался онъ,--
                       Распухъ и раздулся какъ слонъ;
                       Всю комнату онъ наполняетъ --
                       Пожалуй, исчезнетъ въ парахъ!--
                       Не смѣй! господинъ призываетъ;
                       Улягся смиренно въ ногахъ!
                                 Не напрасно грожу!
                                 Я огнемъ накажу!
                                 Берегись и не жди
                                 Трисвятого огня!
                                 Берегись и не жди
                                 Заклинающихъ словъ!

(Туманъ разлетается: Мефистофель выходитъ изъ-за печи, одѣтый странствующимъ схоластомъ **).

   *) Четыре элемента: огонь, вода, возпухъ, земля (Саламандра, Ундина, Сильфы, Кобольды).
   **) Схоластами въ Средніе Вѣка назывались студенты.
   
   Мефист. О чемъ здѣсь шумъ? мое почтенье:
   Фаустъ. Схоластикъ въ пуделѣ сидѣлъ!...
             Такъ вотъ загадки разрѣшенье!
   Мефист. Да, я порядкомъ пропотѣлъ!
             Ученый баринъ! мой привѣтъ!
   Фаустъ. Какъ звать тебя?
   Мефист.                               Какой отвѣтъ
             Мнѣ дать тому, кто Слово презираетъ,
             Иллюзій всякихъ избѣгаетъ
             Кто ищетъ въ каждой вещи суть --
   Фаустъ. Да вѣдь на сущность намекнуть
             Названье можетъ у чертей!
             Ну, кто-жь ты? говори скорѣй!
             Коварный Искуситель? Лжецъ?
             Иль самъ Лукавый, наконецъ?.
   Мефист. Я -- только часть Предвѣчной Силы:
             Желая Зла,-- Добро она творила.
   Фаустъ. Загадка! Дай мнѣ разрѣшенье!
   Мефист.-- Я -- Отрицанье и Сомнѣнье.
             Не нравъ-ли я? все -- что родится,
             Всечасно къ гибели стремится.
             Ужъ не родились-бы тогда!
             Грѣхи -- какъ это, господа,
             Зовете вы,-- дѣла лихія,
             Ну, словомъ -- зло,-- моя стихія.
   Фаустъ. Ты говоришь -- ты Часть, но весь ты предо мной?
   Мефист. Я скроменъ, правда-же за мной.
             Вы, люди, свой дурацкій свѣтъ
             За что-то цѣлое считали:
             А я -- я Часть того, что быль Всѣмъ въ началѣ,
             Частица Тьмы, родившей Свѣтъ.
             Надменный Свѣтъ съ родимой Тьмой
             Вступаетъ въ споръ за первородство!
             Но -- тѣломъ связанъ, и господства
             Не сохранитъ одіъ за собой!
             Живетъ въ тѣлахъ, въ тѣлахъ блистаетъ
             И красотѣ даетъ вѣнецъ,
             Но тѣло путь его стѣсняетъ
             И въ немъ онъ сгибнетъ наконецъ.
   Фаустъ. Твое я понялъ назначенье
             Въ великомъ -- нѣтъ уничтоженья!
             Такъ въ маломъ хочешь ты вредить?
   Мефист. И тутъ былъ долженъ отступить:
             Небытію противовѣсомъ
             Явилось Нѣчто -- глупый свѣтъ!
             Я извивался мелкимъ бѣсомъ,
             Чтобъ погубить его -- но нѣтъ!
             Ужъ я его -- землетрясеньемъ,
             Пожаромъ, бурей, наводненьемъ!...
             Немало разнаго творенья
             Мнѣ удалося извести,--
             Людей и тварей погребсти!
             Но -- прихожу въ остервенѣнье!
             Гублю, гублю,-- надъ гробомъ вновь
             Смѣется жизнь, играетъ кровь!
             Земля, и воздухъ, и волна
             Скрываютъ жизни сѣмена
             Одинъ огонь я удержалъ,
             А то бы вовсе нищимъ сталъ.
   Фаустъ. Природѣ доброй и цѣлящей,
             Созданью вѣчному небесъ,
             Со смѣхомъ злымъ кулакъ грозящій
             Ты показалъ, холодный бѣсъ?
             Придумай что-нибудь иное,
             Хаоса странное дитя!
   Мефист. Мы время выберемъ другое --
             И потолкуемъ, не шутя!
             Теперь -- позвольте удалиться --
   Фаустъ. Къ чему-же спрашивать? иди!
             А коль захочешь воротиться,--
             Такъ, сдѣлай милость,-- приходи!
             Вотъ дверь, отворено окно,
             Труба -- тебѣ вѣдь все равно?
   Мефист. Признаться,-- есть тутъ затрудненье,
             Переступить черезъ порогъ
             Мѣшаетъ мнѣ изображенье --
             Сказать неловко -- Друды ногъ *).
   *) Друды -- кобольды женскаго рода, имѣвшіе гусиныя лапы. Здѣсь ногой Друды называется пентаграмма (пятиугольникъ), вслѣдствіе нѣкотораго сходства его съ гусиной лапой.
   Фаустъ. Ахъ, пентаграмма! вотъ забавно!
             Отвѣть-же мнѣ, коварный бѣсъ,--
             Сюда ты прыгнулъ преисправно1!
             Но какъ хитрецъ въ бѣду залѣзъ?
   Мефист. Да такъ! вглядись-ка хорошенько:
             Тотъ уголокъ раскрытъ маленько,
             Который къ входу обращенъ --
   Фаустъ. Такъ ты попалъ ко мнѣ въ полонъ!
             Я радъ, я очень радъ, дружокъ,
             Что ты попалъ неосторожно.
   Мефист. Да, перепрыгнулъ пуделекъ,
             А чорту выйти невозможно!
   Фаустъ. Да вотъ окно -- скачи смѣлѣй!
   Мефист. У привидѣній и чертей
             Законы есть -- мы тѣмъ путемъ
             Должны уйти, какимъ придемъ.
   Фаустъ. Законовъ ада уложенье!
             Контрактъ, пожалуй, заключимъ?
   Мефист. О, наша честность внѣ сомнѣнья!
             Что обѣщаемъ -- то дадимъ!
             Все обсудить серьезно нужно,
             Я обѣщаю вамъ придти,--
             Теперь-же, право, недосужно!
             И такъ -- позвольте мнѣ уйти.
   Фаустъ. Ну, подожди еще минутку,
             Хорошей сказкой позабавь.
   Мефист. Пусти! мнѣ нужно не на шутку!
             Пока распросы ты оставь!
   Фаустъ. Вѣдь самъ ко мнѣ ты навязался.
             Ты самъ въ ловушку норовилъ,
             Но если въ лапы чортъ попался,--
             Держи -- покамѣстъ хватитъ силъ.
   Мефист. Угодно вамъ?-- ну, я готовъ
             Побыть у васъ, безъ дальнихъ словъ.
             Употреблю я все умѣнье,
             Чтобъ васъ достойно, развлекать.
   Фаустъ. Даю охотно разрѣшенье,--
             Коль ты искусникъ забавлять.
   Мефист. Ты въ это краткое мгновенье
             Получишь за годъ наслажденья:
             Видѣнья роемъ прилетятъ,
             Краса ихъ зачаруетъ взоры,
             Услышишь сладкогласныхъ хіры.
             Вдохнешь чудесный ароматъ!
             И вкусъ твой будетъ очарованъ.--
             И самъ ты будешь околдованъ!
             Приготовленій мнѣ не нужно,--
             Мы всѣ здѣсь! Начинайте дружно!
   

Духи.

                       Раздвиньтесь, раздвиньтесь,
                       Вы, темные своды!
                       Свѣтлопрекрасный
                       Изсиня ясный
                       Влейся эфиръ!
                       Въ звѣздочкахъ ясныхъ
                       Въ солнцахъ прекрасныхъ
                       Радостный міръ!
                       Тучъ-облаковъ
                       Сорванъ покровъ!
                       Дѣти небесъ
                       Чудно сіяетъ;
                       Міръ оживляютъ
                       Полный чудесъ.
                       Свѣтлой одежды
                       Легкія складки
                       Землю покрыли,
                       Скрыли палатки;
                       Тамъ въ размышленья
                       Погружены,
                       Радость вкушаютъ
                       Счастья сыны.
                       Гибкія лозы
                       Гнетъ виноградъ,
                       Запахи разы,
                       Винъ ароматъ;
                       Сладостной пѣной
                       Вина шумятъ;
                       По самоцвѣтнымъ
                       Камнямъ журчать;
                       Сзади вершины
                       Горъ поднялись;
                       Дальніе равнины
                       Къ морю сошлись;
                       Холмы и горы!
                       Радуйте взоры!
                       Птицъ пѣснопѣнье
                       Всѣхъ къ наслажденью
                       Манитъ, зоветъ!
                       Солнца сіянье!
                       Шопоты водъ!
                       Ихъ колыханье!
                       Тамъ -- восклицанья!
                       Радостный хоръ!
                       Духи танцуютъ,
                       Радуютъ взоръ,
                       Вольно ликуютъ:
                       Тѣ на вершинахъ
                       Блещущихъ горъ,
                       Эти -- на волнахъ
                       Тихихъ озеръ;
                       Тѣ на привольѣ
                       Мягкихъ луговъ:
                       Тѣхъ усыпляетъ
                       Ропотъ лѣсовъ.
                       Дали огнисты!
                       Жизни привѣтъ!
                       Звѣздочки чисты!
                       Ласковый свѣтъ!
   Мефист. Заснулъ! Спасибо вамъ, летуньи!
             Вы убаюкали совсѣмъ его, пѣвуньи!
             Старайтесь обаяніе продлить:
             Нѣтъ, молодъ ты, чтобъ чорта прикрутить!
                       Пускай онъ грезами займется,
                       А мнѣ, чтобъ подточить породъ,--
                       Крысиный надобенъ зубокъ,--
                       Эге! одна уже скребется!
                                 Властитель мухъ, крысъ и мышей,
                                 Клоповъ, лягушекъ, блохъ и вшей!
                                 Тебя зоветъ, даетъ приказъ!
                                 Явись сюда! явись сейчасъ!
                                 Пятиугольникъ прогрызи,--
                                 Вотъ такъ -- ужъ дѣло на мази,--
                                 Еще зубкомъ -- тотъ уголъ -- вотъ!
                                 Теперь свободенъ мой проходъ!
                       Ну, Фаустъ! сладкихъ сновъ! прощай!
                       Насъ скоро въ гости ожидай!

(Уходитъ).

   Фаустъ. Обманъ -- иль просто сновидѣнье?
             Являлся мнѣ лукавый бѣсъ?
             Мелькали чудныя видѣнья?
             А пудель все-таки исчезъ.
   

Рабочій кабинетъ.

Фаустъ, Meфистофель.

   Фаустъ. Стучатъ! входи! вотъ новое мученье!
   Мефист. Вѣдь это я!
   Фаустъ.                     Входи!
   Мефист.                               Нѣтъ, трижды разрѣшенье
             Я долженъ получить!
   Фаустъ.                               Входи!
   Мефист.                                         Вотъ и прекрасно!
             Съ тобой мы будемъ жить согласно:
             Чтобъ разогнать твой мрачный сплинъ,
             Одѣлся я, какъ дворянинъ,--
             Въ пунцовомъ, златотканномъ платьѣ,
             Въ плащѣ, приличномъ нашей братьѣ,
             Съ перомъ пѣтушьимъ мой беретъ,
             Съ предлинной шпагой въ заключенье!
             Ты нарядись безъ промедленья --
             Вотъ точно такъ-же,-- мой совѣтъ:
             И погрузимся безъ оглядки
             Въ рѣшенье жизненной загадки.
   Фаустъ. Я въ каждомъ платьѣ буду ощущать
             Тоску земного прозябанья,--
             Я слишкомъ старъ, чтобъ жизнію играть,
             Я слишкомъ юнъ, чтобъ схоронить желанья.
             Чѣмъ въ мірѣ могъ-бы я увлечься?
             "Отречься долженъ ты! отречься!"`
             Вотъ пѣсня жизни! цѣлый вѣкъ
             Она поётъ её, поётъ,--
             Подъ эту пѣсню человѣкъ
             Жизнь проживетъ и съ ней умрётъ!
                       Я утро съ ужасомъ встрѣчало --
                       И сердце горькихъ слезъ полно:
                       Вѣдь изъ моихъ желаній, знаю,
                       Не совершится ни одно!
                       Я знаю, тѣни наслажденья
                       Не принесетъ грядущій часъ,--
                       И даже прелесть вдохновенья
                       Жизнь встрѣтитъ тысячью гримасъ.
                       Засну-ль, грустя,-- мнѣ нѣтъ покою!
                       Моя въ тоскѣ проходитъ ночь:
                       Видѣнья страшныя толпою
                       Покой отъ ложа гонятъ прочь:
                                 Въ груди великій богъ живетъ,
                                 Въ душѣ онъ бури поднимаетъ,
                                 Сознанье силы подаетъ,--
                                 Но передъ жизнью отступаетъ.
                                 Мнѣ въ тягость бытіе, я счастія не вижу!
                                 Я умереть хочу, а жизнь я ненавижу!
   Мефист. Ну,-- смерть какъ гостя, не встрѣчаютъ!
   Фаустъ. О, счастливъ тотъ, кто умираетъ
             На полѣ битвы какъ герой,
             Или кого она встрѣчаетъ
             Въ объятьяхъ дѣвы молодой!
             О, если-бъ Духа вышней силой
             Покинулъ я земли предѣлъ --
   Мефист. Но въ ту-же ночь -- кто это, милый,
             Сокъ тёмный выпить не посмѣлъ?
   Фаустъ. Шпіонить очень интересно?
   Мефист. О, не всевѣдущъ я, но мнѣ кой-что извѣстно.
   Фаустъ. Когда во мракъ моихъ страданій
             Знакомый, милый звонъ проникъ,--
             И дѣтскихъ рой воспоминаній
             Онъ пробудилъ во мнѣ на мигъ,
             За то теперь -- я проклинаю
             Мечтаній радужныхъ туманъ:
             Они мородатъ, завлекая
             Въ печальный жизненный обманъ!
             Я проклинаю самомнѣнье
             Духъ оковавшихъ гордыхъ думъ
             Кляну обманы впечатлѣній,
             Всегда затмить готовыхъ умъ!
             Проклятье пламеннымъ мечтаньямъ!
             И славы сладостнымъ дарамъ!
             Всему -- что манитъ обладаньемъ --
             Женѣ, ребенку и рабамъ!
             Проклятье злату -- если злато
             Источникъ смѣлости людей,--
             Иль если въ праздности богатой
             Смягчаетъ горечь жизни сей!
             Кляну я страсти наслажденье!
             Проклятье свѣтлому вину!
             Проклятье вѣрѣ и -- терпѣнью!
             Терпѣнье -- больше всѣхъ -- кляну!
   

Духи (невидимо).

                       О, горе! горе!
                       Ты разорилъ
                       Прекрасный міръ!
                       Онъ распался -- упалъ;
                       Мы уносимъ
                       Обломки туда,
                       Гдѣ Ничто --
                       И мы просимъ:
                       Возсоздай-же его!
                       Изъ дѣтей всѣхъ земли --
                       О, сильнѣйшій!
                       Въ своей мощной груди,
                       О, мудрѣйшій!
                       Возсоздай его вновь, возсоздай!
                       Жизнь вновь начинай --
                       Свѣтлымъ умомъ.
                       Новую пѣснь
                       Мы споемъ!
   Мефист. Вотъ крошки-малютки
             Изъ нашихъ! Безъ шутки,
             Вѣдь дѣла они говорятъ!
             На волю, на волю манятъ!
             Къ веселью, къ движенью!
             Изъ уединенья --
             Гдѣ силы и чувства молчатъ.
                       Довольно въ горе-то играть!
                       Оно тебя, какъ коршунъ, точитъ!
                       Въ подонкахъ общества сумѣлъ бы ты понять,
                       Что человѣкъ быть съ человѣкомъ хочетъ.
                       По успокойся: въ неприличный
                       Тебя кружокъ я не введу!
                       Ну. хочешь? я съ тобой пойду?
                       Товарищъ, право, я отличный!
                       Хоть чинъ на мнѣ и невеликъ --
                       Я въ жизнь хорошій проводникъ.
                       Ну, въ добрый часъ рука рукой!
                       Ужъ я готовъ ко всѣмъ услугамъ:
                       Быть собесѣдникомъ и другомъ,
                       И даже быть твоимъ слугой.
   Фаустъ. А чѣмъ за все я расплачусь?
   Мефист. О, время терпитъ! что за счёты!
   Фаустъ. Безъ уговору нѣтъ охоты
             Вступать мнѣ съ дьяволомъ въ союзъ.
             Нашъ договоръ да будетъ чистъ
             Отъ темныхъ мѣстъ и недомолвокъ:
             Чортъ слишкомъ ярый эгоистъ,
             Чтобъ обойтись безъ подтасовокъ.
   Мефист. Здѣсь я твой рабъ, служитель твой,
             Намеку каждому послушный,--
             Но если встрѣчусь тамъ съ тобой.--
             Моимъ рабомъ тебѣ быть нужно.
   Фаустъ. Что будетъ тамъ -- мнѣ дѣла нѣтъ.
             Пускай погибнетъ этотъ свѣтъ,
             Пусть изъ обломковъ встанетъ новый,--
             Но я -- я на землѣ томлюся и грущу,
             Подъ этимъ солнцемъ я всѣхъ радостей ищу,
             Коль здѣсь я счастье отыщу,--
             Туда явлюсь на все готовый.
                       Долой всѣ страхи и сомнѣнья:
                       Ведетъ-ли къ жизни смертный часъ?
                       И есть-ли тамъ любовь, мученья?
                       И верхъ, внизъ, какъ здѣсь у насъ?
   Мефист. Ты разсудилъ весьма умно!
             Ну, по рукамъ, что-ль, за одно!
             Въ моемъ искусствѣ наслажденья,
             Какихъ не вѣдало творенье!
   Фаустъ. Что бѣдный чортъ мнѣ можетъ дать?
             Тебѣ-ль подобному понять
             Томленье духа въ человѣкѣ!
                       Ты пищу дашь -- насытишь-ли на-вѣки?
                       Дашь золото -- но ртутною струёю
                       Оно исчезнетъ подъ моей рукою;
                       Дашь мнѣ игру -- какъ всѣ я проиграю;
                       Дашь мнѣ красавицу -- она, меня лаская,
                       Другого ужъ намѣтила тайкомъ;
                       Дашь славы мнѣ чудесный шумъ и громъ,--
                       Мечту боговъ, даръ сладостный и бренный,
                       Какъ метеоръ блестящій и мгновенный!...
             Нѣтъ! дай ты мнѣ плодовъ не сшившихъ, но созрѣвшихъ,
             Дай мнѣ деревъ отъ вѣка зеленѣвшихъ!
   Мефист. Ручаюсь всѣмъ -- что угожу,
             И тѣмъ, и этимъ услужу!
             Но -- другъ! болтаемъ мы съ тобой!
             А насъ-то ждетъ ужъ пиръ горой.
   Фаустъ. Когда на ложѣ наслажденья
             Найду я радость и покой
             Когда въ безумномъ ослѣпленьи
             Доволенъ буду я собой;
             Поддамся лести обаянью,
             Приму за счастье -- счастья тѣнь.--
             Тогда пусть грянетъ воздаянье.
             Пусть настаетъ послѣдній день!
             Ну -- по рукамъ!
   Мефист.                               Идётъ!
   Фаустъ.                                         Клянуся,--
             Когда настанетъ мигъ златой,
             Которымъ страстно наслажу ея,
             Скажу которому "постой!" --
             Тогда -- я рабъ тебѣ навѣчно!
                       Мнѣ этотъ часъ да прозвучитъ
                       Началомъ муки безконечной,--
                       Тебя-жъ отъ службы свободитъ!
                       Тогда -- пусть время улетаетъ,
                       Съ часовъ пусть стрѣлка упадетъ
   Мефист. Постой: у насъ не забываютъ!
   Фаустъ. Пусть адъ права свои беретъ:
             Иду сознательно, съ охотой!
             Какъ я сказалъ -- тому и быть:
             Я -- твой-ли рабъ, иль тамъ кого-то...
   Мефист. Готовъ съ восторгомъ послужить!
             Устроимъ спрыски, безъ отсрочки.--
             Но -- попрошу у васъ двѣ строчки...
   Фаустъ. Педантъ! роспискѣ довѣряешь?
             Ты слова цѣнности не знаешь!
                       Меня-ль удержитъ договоръ,
                       Когда міръ цѣлый въ колебаньи?!
                       Я слово далъ -- и съ этихъ норъ
                       Я твой должникъ по обѣщанью!
             Но кто отъ рабства предразсудку
             Свободенъ гордою душой?
             Блаженъ, кто можетъ по разсудку
             Спокойно жертвовать собой!
             Пергаментъ робкаго смущаетъ,
             Суровымъ призракомъ стоятъ:
             Живое слово умираетъ,
             Бумага мертвая царитъ.
             Чего-жъ ты хочешь, Искуситель?
             Давай пергаментъ, мраморъ, мѣдь!
             Чѣмъ расписаться, Соблазнитель?
             Рѣзцомъ иль грифелемъ?-- отвѣть!
   Мефист. Къ чему неистовство, дружочекъ,
             И бурность пламенныхъ рѣчей?
             Мнѣ нуженъ маленькій листочекъ
             И крови капелька твоей.
   Фаустъ. Противно глупое ломанье,--
             Но -- будь по твоему желанью!
   Мефист. Вѣдь сокъ совсѣмъ особый кровь!
   Фаустъ. Не бойся ты, твержу я вновь!
                       Я заключаю нашъ союзъ,
                       Готовъ исполнить обѣщанье!
                       Не разорву проклятыхъ узъ!
                       Какъ заносился я въ мечтаньи!
                       И что,-жъ? я -- твой, я равный твой!
                                 Природа мнѣ не отозвалась.
                                 Меня отвергнулъ Духъ Земной
                                 И нить мышленья оборвалась!
                                 Наука сухостью своей
                                 Давно внушаетъ отвращенье
                                 Въ пучинѣ чувственныхъ страстей
                                 Я утоплю мои стремленья...
                                           Чудесъ хочу я прихотливо,
                                           Чудесъ таинственныхъ наукъ!
                                           Я погружусь въ потокъ бурливый --
                                           Всѣхъ приключеній вѣрный другъ.
                                                     И горе, и смѣхъ,
                                                     Печали, успѣхъ,
                       Смѣнять буду цѣлый я вѣкъ!
                       Лишь въ дѣйствіи живъ человѣкъ!
   Мефист. Я запрещенья не кладу
             Ни на стремленья, ни на цѣли:
             Хватайте радость на-лету!
             Дадимъ -- чегобъ ни захотѣли!
             О! счастья много въ жизни сей
             Быть только нужно посмѣлѣй!
   Фаустъ. Молчи! о счастьи ни полслова!
                       Для бурь и грозъ душа готова!
                       Хочу я радостей мятежныхъ!
                       Любовной злобы жажду я!
                       Печали воздыханій нѣжныхъ,--
                       Для нихъ раскрыта грудь моя!
                       Я исцѣленъ отъ жажды знанья --
                       Хочу я участи земной!
                       Хочу принять я всѣ страданья,
                       Всѣ муки радости людской!
                       Душою вверхъ и внизъ носиться,
                       И зло, и блага претерпѣть,
                       И въ человѣчествѣ разлиться,
                       И заодно съ нимъ -- умереть!
   Мефист. О вѣрь! вѣка, тысячелѣтья
             Задачу эту я рѣшалъ,--
             Но ни одинъ за всѣ столѣтья
             Къ ней человѣкъ не приступалъ!
             Узнай: лишь Вотъ сіяетъ въ цѣломъ,
             Для насъ на блескъ онъ бросилъ тѣнь.--
             Онъ сдѣлалъ мракъ моимъ удѣломъ,
             Для васъ онъ создалъ ночь и день!
   Фаустъ. Я такъ хочу!
   Мефист.                     Какъ сильно это!
             Искусство -- трудно, жизнь -- кратка!
             Ты призови къ себѣ поэта,
             Пусть осѣдлаетъ онъ конька
             И пусть создастъ такое чудо,
             Увлекшись странною мечтой,--
             Пусть навалитъ достоинствъ груду
             На досточтимый черепъ твой:
                                 Льва будешь смѣлѣе,
                                 Оленя быстрѣе,
                                 Страстнѣй итальянца,
                                 Постояннѣй германца,!
                       Великодушіе съ коварствомъ
                       Пускай попробуетъ онъ слить,
                       И планъ, обдуманный съ лукавствомъ,
                       Къ любви безумной примѣнить,--
             Коль сокровище такое вамъ удастся возсоздать,--
             Такъ его не человѣкомъ -- Микрокосмомъ будутъ звать.
   Фаустъ. Такъ что, же я -- коль отъ мечты
             Всечеловѣчеству отдаться --
             И то мнѣ нужно отказаться?!
   Мефист. Въ концѣ концовъ -- ты только ты!
             Какъ въ парики ни наряжайся,
             Какъ на ходули ни взбирайся,--
             Всегда ты будешь -- только ты!
   Фаустъ. Увы! сокровища науки
             Вотще сбиралъ я на пути!
             Безсильно опускаю руки:
             Мнѣ покой жизни не найти!
                       Ни на волосъ не поднялся я выше,
                       И ни на шагъ къ предвѣчному не ближе!
   Мефист. Глядишь на вещи ты, любезный,
             Какъ всѣмъ смотрѣть вамъ суждено,--
             Но эти взгляды неумѣстны:
             Вѣдь счастье жизни вамъ дано?
             Кой чортъ! есть руки, есть и ноги,
             Ну, словомъ...-- тѣло, голова:
             Ты встрѣтилъ радость по дорогѣ,--
             Хватай! съ тобой твои права.
                       Имѣя десять жеребцовъ
                       Я силы ихъ -- своей считаю,
                       И сорокъ ногъ, безъ дальнихъ словъ,
                       Своей упряжкѣ подчиняю!
             И такъ--встряхнись-ка, да пойдемъ!
             Забудь! не думай ни о чемъ!
             Кто вѣчно мыслитъ, другъ мой,-- тотъ,
             Что на степи несчастный скотъ
                       Замкнулъ его волшебный кругъ,--
                       А тамъ, за нимъ -- чудесный лугъ.
   Фаустъ. Съ чего начать?
   Мефист.                               Уйти отсюда!
             Освободиться изъ-подъ спуда!
             Что за охота такъ-то, жить?
             Себя и юношей морить!
             Солому разжуетъ мальчишкамъ
             Прекрасно толстый твой сосѣдъ,--
             Вѣдь ты не смѣлъ-бы ребятишкамъ
             Сказать о самомъ лучшемъ -- нѣтъ?
             Ахъ! вотъ -- одинъ уже у двери!
   Фаустъ. Я не могу -- пускай уйдетъ!
   Мефист. Утѣшь его, по крайней мѣрѣ;
             Бѣдняжка больше часу ждетъ!
             Ну, такъ и быть! снимаю бремя:
             Колпакъ! халатъ! мнѣ все къ лицу!

(Переодѣвается въ платье Фауста).

             Минутъ пятнадцать -- въ это время
             Все объясню я молодцу,--
             А ты покуда убирайся
             И въ путь далекій снаряжайся. (Фаустъ уходитъ.)
   Мефист. (одинъ въ длинномъ платьѣ Фауста).
             Облей презрѣніемъ мертвящимъ
             Науку, умъ и духъ людей;
             И въ парадоксъ облечь блестящій
             Сумѣй обманчивость идей,
             И безъ контракта въ сѣть навѣкъ
             Запутанъ гордый человѣкъ.
                       Умъ необузданный и смѣлый
                       Тебѣ дарованъ былъ судьбой;
                       Перелетаешь за предѣлы
                       Ты всякой радости земной,--
                       Такъ будешь ты въ грязи купаться,
                       Въ развратѣ пошломъ утопать,
                       Ползти, барахтаться, цѣпляться,
                       И вѣчной жаждою страдать:
             И пища и питье отъ воспаленныхъ губъ
             Бѣгутъ все далѣ -- неизмѣнно...
             И если-бъ не попалъ ты дьяволу на зубъ,--
             Такъ все равно -- погибъ бы непремѣнно.
   Ученикъ (входитъ). Пріѣхалъ я сюда недавно
             И поспѣшилъ, учитель славный,
             Сюда -- почтеніе принесть,
             И, какъ весь міръ, воздать вамъ честь.
   Мефист. Благодарю васъ на привѣтѣ;
             Такихъ, какъ я, немало въ свѣтѣ,--
             Но вы учились гдѣ до насъ?
   Ученикъ. Надежда вся моя на васъ!
             Стремленье знать во мнѣ велико;
             Деньжатъ есть малая толика,
             Силенъ, и молодъ, и здоровъ --
             Всему учиться я готовъ.
             Мать все боялася разлуки --
   Мефист. Здѣсь -- вертоградъ святой науки.
   Ученикъ. Но я, признаюсь откровенно,--
             Ахъ, эти стѣны, корридоръ
             Ужъ мнѣ наскучили отмѣнно,--
             Домой все тянетъ, на просторъ!
             Такая смертная тоска:
             Ни деревца здѣсь, ни цвѣтка!
             Въ аудиторіяхъ отъ скуки --
             Ну -- просто опускаешь руки!
   Мефист. На все привычку нужно, другъ;
             Младенецъ грудь беретъ не вдругъ,
             Но материнскимъ молокомъ
             Дитя питается потомъ.
             И въ васъ пробудится желанье
             Припасть къ сосцамъ обильнымъ знанья.
   Ученикъ. Ахъ, я припалъ-бы съ увлеченьемъ,
             Но -- какъ? снабдите наставленьемъ!
   Мефист. Не откажу вамъ и въ совѣтъ.
             Вы -- на какомъ-же факультетѣ?
   Ученикъ. Да что!-- мнѣ быть ученымъ лестно!
             Я міръ земной хочу познать,
             И какъ тамъ -- въ выси поднебесной --
             Все досконально допытать.
   Мефист. У васъ -- широкая дорога;
             Но потрудиться нужно много.
   Ученикъ. Трудиться радъ я отъ души,
             Но -- признаюсь чистосердечно:
             Дни лѣтомъ очень хороши --
             Такъ и манятъ къ гульбѣ безпечной!
   Мефист. Порядокъ нуженъ! мчится время!
             Взрастите-жь вы порядка сѣмя.
             Всего-бы лучше, другъ, для васъ
             Заняться логикой сейчасъ:
             Она затянетъ въ краткій срокъ
             Вашъ умъ въ испанскій башмачокъ.
             Она заставитъ васъ пойти
   Мефист. По проторенному пути
             И не позволитъ вамъ, небось,
             Искать дороги вкривь и вкось.
             Познать, быть можетъ, вамъ дано,
             Что знали вы давнымъ-давно:
             По по командѣ -- "разъ-два-три"
             Простыя вещи разсмотри.
             Какъ на станкѣ -- ударь челнокъ
             И мигомъ -- въ дѣйствіи мотокъ;
             Такъ и на фабрикѣ наукъ
             Задѣнутъ нитей сотни вдругъ:
             Челнокъ туда, челнокъ сюда
             И все готово, господа.
             Придетъ къ вамъ, скажемъ, философъ
             И изречетъ: законъ таковъ,--
             А потому: во первыхъ такъ,
             Такъ во вторыхъ, и въ третьихъ такъ.
             Откиньте "первыхъ" и "вторыхъ",
             Не будетъ также и другихъ.
             Такъ учатъ всюду и вездѣ,
             Но не творятъ ткачей нигдѣ.
             Хотите-ль жизнь вы въ чемъ понять --
             Такъ нужно духъ отъ ней отнять:
             Вотъ части всѣ,-- а, между тѣмъ.
             Исчезла связь изъ нихъ совсѣмъ.
             Encheiresin naturae -- химіей зовется
             И надъ собой въ названіи смѣется*).
   *) Encheireisin naturae -- опыты, посвященные изученію жизненныхъ силъ. Мефистофель смѣется надъ тѣмъ, что силы жизни изучаются по трупамъ.
   Ученикъ. Мнѣ что-то очень не понятно...
   Мефист. Потомъ поймете -- вѣроятно.
             Классификаціи учитесь,
             Въ подраздѣленьяхъ умудритесь...
             Ученикъ. Ей-ей! кружится голова:
             Въ ней точно мелятъ жернова.
   Мефист. За метафизику плотнѣе
             Засѣсть -- для васъ всего важнѣе:
             Она поможетъ вамъ познать,
             Чего умомъ нельзя понять,
             А то -- чего нельзя вмѣстить --
             Возможно словомъ подмостить.
             Но полугодье непремѣнно
             Систему строго проводи:
             Часовъ пять лекцій каждодневно!--
             Конспектикъ раньте подзуди;
             Тогда на лекціи любой
             Все станетъ ясно, милый мой,
             Вѣдь вашъ профессоръ говоритъ
             Точь въ точь, какъ въ книжечкѣ стоить;
             Но -- будто Духа откровенья --
             Вы запишите поученья.
   Ученикъ. О да! наставника, мой достойный,
             Твержу всегда я самъ себѣ:
             Запишешь -- на сердцѣ спокойно,
             И все понятнѣе тебѣ.
   Мефист. Но изберите жъ факультетъ.
   Ученикъ. Юристомъ быть -- охоты нѣтъ.
   Мефист. Понятно ваше отвращенье:
             Изъ рода въ родъ печальный рокъ
             Передаетъ намъ правъ ученье --
             Какъ-бы наслѣдственный порокъ;
             Плетется право шагъ за шагомъ,
             Морочитъ съ важностью народъ,
             Что нынче -- зломъ, то завтра -- благомъ,
             И правду -- кривдою зоветъ.
             Законъ и знать не хочетъ, право,
             Что есть естественное право.
             Ученикъ. О, ваша мудрость -- мнѣ спасенье Î
             Къ правамъ усилилась презрѣнье --
             Но -- богословіе, учитель,
             Я-бъ изучить, пожалуй, могъ?
   Мефист. Плохой-бы былъ руководитель.
             Кто васъ бы тутъ не остерегъ.
             Съ дороги сбиться такъ возможно,
             Лекарствомъ счесть смертельный ядъ!
             Спасенье въ томъ -- что осторожно
             Слова учителя твердятъ.
             А лучше -- къ буквѣ прилѣпитесь.
             Довѣрьтесь буквѣ и словамъ,--
             Тогда въ ворота достучитесь,
             И дверь откроется во храмъ.
   Ученикъ. Но въ буквѣ быть должна идея!
   Мефист. Быть можетъ -- нѣтъ, быть можетъ -- да;
             Но подмѣнить ужъ я сумѣю
             Идею буквою всегда.
             Вести словами можно споры,
             Системъ создать словами горы
             И словомъ вѣру подмѣнить --
             Боясь въ немъ іоту измѣнить.
   Ученикъ. Прошу покорнѣйше прощенья,--
             Но -- затрудню уже заразъ --
             О медицинѣ ваше мнѣнье
             Спросить осмѣлюсь я у васъ?
             Вѣдь горизонтъ паукъ широкъ.
             Три года -- очень краткій срокъ:
             Но получивши наставленье,
             Мнѣ легче выбрать направленье.
   Мефист. (въ сторону). Пора мнѣ бросить тонъ сухой
             И показаться -- сатаной.
             (Ученику). Что жъ! медицины назначенье
             Понять труда, мой милый, нѣтъ:
             Покончишь ты свое ученье,
             Изучишь, сколько можешь, свѣтъ,
             И выйдешь смѣло на дорогу --
             Себя отдавъ на волю Богу.
                       Напрасно будешь ты трудиться,
                                 Потѣть отъ важныхъ думъ:
                       Тому лишь можно научиться,--
                                 Къ чему наклоненъ умъ.
             Ты недуренъ, мужчина видный;
             Отважнымъ нужно, смѣлымъ быть!
             Непогрѣшимостью солидной
             Умѣй довѣріе внушить.
             Предайся женщинъ изученью:
             У нихъ, у всѣхъ одинъ недугъ --
             Одно и средство исцѣленья,--
             Для нихъ, любезный другъ.
             Поставь ихъ скромности границы --
             И налетятъ онѣ, какъ птицы.
             Шумиху славы предъ собою
             Пусти,-- и, что еще важнѣй,
             Слухъ распускай-ка подъ рукою,
             Что ты -- искуснѣй всѣхъ врачей.
             Въ своемъ всевѣдѣньи надменно
             Ты убѣдитъ старайся дамъ,--
             И то слетитъ къ тебѣ мгновенно,
             О чемъ мечтаютъ по годамъ;
             На ручкѣ маленькой плутовки
             Въ пожатьи нѣжномъ пульсъ сочти,
             Для діагноза ты шнуровки
             На тонкой тальѣ распусти...
             Ученикъ. Какъ все понятно стало вдругъ!
   Мефист. Суха теорія, мой другъ,
             А древо жизни зеленѣетъ.
   Ученикъ. Ахъ, въ головѣ моей темнѣетъ!
             Нельзя-ль придти еще разочекъ
             Послушать васъ?
   Мефист.                               Изволь, дружочекъ.
   Ученикъ. Еще прошу васъ объ одномъ:
             На память что нибудь въ альбомъ...
   Мефист. Охотно (пишетъ и отдаетъ записную книжку).
   Ученикъ (штатъ). Eritis siciit Dens, scientes bonum et malum *)

(почтительно закрываетъ альбомъ, откланивается и уходитъ).

   *) "Будете какъ боги -- знать добро и зло". Слова змѣя Евѣ въ раю.
   Мефист. (одинъ). Прабабушки змѣи послѣдуй наставленью,
             И образъ Божества потерпитъ пораженье.
   Фаустъ (входитъ). Теперь -- куда?
   Мефист.                                         Куда попало!
             Изучимъ свѣтъ большой и малый;
             Съ какою радостью, мой другъ,
             Пройдешь ты курсъ такихъ наукъ.
   Фаустъ. Вотъ только съ длинной бородой
             Во мнѣ нѣтъ легкости живой;
             Трудна мнѣ свѣтская сноровка!
             На людяхъ мнѣ всегда неловко;
             И въ свѣтѣ вѣчно я смущенъ,
             Мнѣ вѣчно чуждымъ будетъ онъ.
   Мефист. Любезный другъ -- всему черёдъ:
             Самоувѣренность придётъ.
   Фаустъ. Откуда ты возьмешь коней,
             И экипажи, и людей?
   Мефист. Раскинемъ плащъ волшебный мой --
             Взовьёмся весело съ тобой!
             Но намъ придется налегкѣ
             Скакать на огненномъ конькѣ:
             Я воздухъ съ пламенемъ сожму
             И отъ земли васъ подниму:
             Сейчасъ-же будетъ все готово --
             Ну! поздравляю съ жизнью новой!
   

Погребъ Ауербаха въ Лейпцигѣ.

(Веселые гуляки).

   Фрошъ. Никто не пьетъ и не смѣется?!
             Я научу васъ корчить ролей!
             Вѣдь вы на мокрый снопъ похожи --
             Огонь по немъ едва плетётся.
   Брандеръ. Самъ первый виноватъ, что забрала тоска:
             Доселѣ не свалялъ свиньи и дурака!
   Фрошъ (выливаетъ ему на голову стаканъ вина). Ну -- вотъ тебѣ!
   Брандеръ. Сугубая свинья!
   Фрошъ. Ну, ладно ужъ! съ тобой въ расплатѣ я!
   Зибель. За дверь! за дверь -- охотниковъ до ссоръ!
             Эй! господа! ну -- рявкнемъ общій хоръ!
             Ну! гола-го!
   Альтмайеръ. Во-истину -- напасть!
             Оглохнемъ -- если онъ разинетъ только пасть.
   Зибель. Ой!-- стѣны дрогнули у насъ!
             Что, значитъ -- настоящій басъ!
   Фрошъ. Такъ! вонъ того, кто смѣетъ обижаться!
             А! та-ра-ла-ра-да --
   Альтмайеръ.                     Та-ра-ла-ра!
   Фрошъ.-Теперь начнемъ спѣваться (поетъ):
                       Его Святѣйшества престолъ,
                       Какъ ты еще не развалился?
   Брандеръ. Политика! Фу! подлость! стыдъ и срамъ!
             Благодаренье небесамъ --
             Намъ не пришлось съ имперіей возиться!
             Поистинѣ, счастливая та тварь,
             Что отъ рожденія не канцлеръ и не парь!
             Но также нужно согласиться,
             Что папа долженъ быть избранъ,
             А чтобъ носить достойно санъ --
             Какія качества высокія -- канальство!
             Потребны -- знаете?! Нелѣзя-же безъ начальства!
   Фрошъ (поетъ). Улетай-ка, соловей!
             Къ моей милой поскорѣй!
   Зибель. Да ну васъ съ милой къ чорту -- слушать мочи пѣть!
   Фрошъ. А если я хочу! что это за запретъ! (поетъ).
                       Отворяй-ка мнѣ окно!
                       Отворяй пода темно!
                       Затворяй -- вездѣ свѣтло!
   Зибель. Ну, пой ей пѣсни, да хвались!
                       Меня-то по шеямъ!
             И ты, смотри, не попадись --
                       Ко всѣмъ её чертямъ!
             Пускай къ ней лѣтній забредетъ
                       Дорогою лѣсной,
             Пускай козелъ ей проблеётъ
                       Полуволной порой!
             А разудалыхъ молодцовъ
                       Ужъ ей не заманить!
             И къ ней пойду въ концѣ-концовъ,
                       Чтобъ стекла перебить!
   Брандеръ (стуча по столу). Довольно! слушать и молчать!
             Признаться вы должны,--
             Я жизнь умѣю прожигать!
             Они -- вотъ -- влюблены:
                       Принявши это во вниманье,
                       Споёмъ имъ пѣсню въ назиданье! (поетъ):
             Забралась крыса въ погребокъ,--
             Отъ масла, да отъ жира
             Стянуть не можетъ поясокъ,
             Какъ Лютеръ знаменитый!
                       Ей ядъ дала кухарка --
                       Лизнула -- стало жарко!
                                 Въ огнѣ -- какъ будто влюблена!
   Хоръ (подхватываетъ). Въ огнѣ -- какъ будто влюблена!
   Брандеръ. Туда-сюда! вертитъ хвостомъ!
             И пьетъ изъ каждой лужи!
             Кричитъ-вопитъ на цѣлый домъ.
             Все хуже ей, да хуже!
                       Попрыгала -- устала --
                       Ужъ очень скверно стало --
                       Въ огнѣ -- какъ будто влюблена!
   Хоръ. Въ огнѣ -- какъ будто влюблена!
   Брандеръ. Какъ полоумная бѣжитъ --
                       На кухню, ко врагу!
             И такъ-ли жалостно дрожитъ!
                       И -- прямо къ очагу!
             Убійца ей: А! наконецъ,
             Приходитъ лакомкѣ конецъ.
             Въ огнѣ -- какъ будто влюблена!
   Хоръ. Въ огнѣ -- какъ будто влюблена!
             Зибель. Чтожъ тутъ смѣшного, пошляки?
             Какой высокій подвигъ, право!
             Несчастной крысѣ дать отравы!
   Брандеръ. За крысъ?!-- признайся напрямки!
   Альтмайеръ. Распухшей отъ отравы дуры
             Вѣдь какъ ему не пожалѣть?!
             Прообразъ собственной фигуры
             Толстякъ въ ней можетъ усмотрѣть.

(Входятъ Фаустъ и МефистофельJ

   Мефист. Начнемъ-ка изучать людей
             Въ веселомъ царствѣ кутежей,
             Чтобъ могъ скорѣй постигнуть ты
             Прямое къ жизни отношенье:
             Съ запасомъ малымъ остроты,
             Съ великой жаждой наслажденья --
             Ничто ихъ сердца не смутитъ
             Въ нелѣпой оргіи веселья,
             Покуда вѣрятъ имъ въ кредитъ
             И не стошнитъ среди похмѣлья.
   Брандеръ. Видать, что эти господа
             Недавно прибыли сюда,--
             Провинціальная сноровка!
   Фрошъ. Клянусь -- ты правду говоришь:
             Нашъ Лейпцигъ -- маленькій Парижъ.
             И полируетъ очень ловко.
   Зибель. Да кто они?
   Фрошъ.                     Я обнаружу!
             Стаканъ вина, да кругъ друзей --
             И выйдетъ все у нихъ наружу,
             Какъ зубъ молочный у дѣтей;
             Глядятъ съ надменностью кругомъ,--
             Ручаюсь, что ихъ знатенъ домъ.
   Брандеръ. Прохвоста счелъ за господина!
   Альтмайеръ. Быть можетъ!
   Фрошъ.                               Я жъ ихъ подведу!
   Мефист. (Фаусту). О чортѣ нѣту и помина,--
             А чортъ сидитъ на вороту.
   Фаустъ. Мое нижайшее почтенье!
   Зибель. Спасибо! (оглядывая Мефистофеля со стороны) Парень-то хромой!
   Мефист. Присѣсть намъ будетъ позволенье?
             Довольны мы компаніей одной:
             Здѣсь не достать хорошихъ винъ --
   Альтмайеръ. Вы избалованы, почтенный господинъ!
   Фрошъ. Вы не изъ Риппаха сюда?
   Иванъ-Дуракъ какъ поживаетъ?
   Мефист. Чуть не забылъ -- простите, господа:
             Иванъ поклонъ собратьямъ посылаетъ.

(Кланяется Фрошу).

   Альтмайеръ (тихо). Что? получилъ?
   Зибель.                                         Да, парень -- не дуракъ!
   Фрошъ. Отдѣлаю его! не пропущу же такъ!
   Мефист. Когда сюда мы приближались,
             Пѣлъ звучный хоръ хорошенькій романсъ,--
             Искусные артисты здѣсь спѣвались:
             Отъ сводовъ долженъ быть прекрасный резонансъ.
   Фрошъ. Вы кто же ремесломъ? навѣрно -- музыкантъ?
   Мефист. Артистъ плохой, но страстный диллетантъ.
   Альтмайеръ. Такъ спойте пѣсню намъ!
   Мефист. О, сколько, вамъ угодно,--
             Какихъ прикажете?
   Зибель.                               Желаемъ пѣсни модной!
   Мефист. Мы изъ Испаніи... Прекрасная страна!
             Отечество и пѣсенъ и вина (поетъ).
                       "Жилъ-былъ великій властелинъ,
                       При немъ блоха жила --
   Фрошъ. Послушайте -- блоха... вы пеняли -- блоха!
             По-моему, блоха... не такъ уже плоха!
   Мефист. (поетъ). "Жилъ-былъ великій властелинъ.
             При немъ блоха жила;
             Милѣе чѣмъ наслѣдникъ сынъ
             Блоха ему была;
             Владыка шлетъ къ портнишкѣ,--
             Пришелъ къ нему портной:
             "Ты сшей блохѣ штанишки,
             "Камзольчикъ, милый мой!"
   Брандеръ. Да вы портному прикажите,
             Чтобы нигдѣ не жали швы.
             Да чтобъ не морщило, скажите,--
             А то -- не сноситъ головы.
   Мефист. (поетъ). "Вотъ блошка щеголяетъ
             Въ атласѣ, въ кружевахъ,
             И крестикъ прицѣпляетъ,
             И блещетъ въ орденахъ;
             Она министромъ стала,
             Представлена къ звѣздѣ,--
             И блошекъ насовала
             Своихъ родныхъ вездѣ;
             Направо и налѣво,
             Кусать придворныхъ дамъ --
             До самой королевы --
             Разрѣшено блохамъ;
             Не смѣютъ, какъ ни больно,--
             И юбки отряхнуть --
             А намъ давить блохъ вольно:
             Поймать, да и давнуть!
   Хоръ (подхватываетъ). "А намъ давить блохъ вольно:
             Поймать, да и давнуть!"
   Фрошъ. А! браво! браво! пѣсенка лиха!
   Зибель. Такъ да погибнетъ всякая блоха!
   Брандеръ. Эхъ! пальцы навостри, да бей всѣхъ заодно!
   Альтмайеръ. Да здравствуетъ свобо    Гдѣ ты -- тамъ полнота, гдѣ я,--
             Тамъ всѣхъ поитъ чистѣйшая струя;
             Иному въ жизни трудно такъ рѣшаться:
             Тебѣ ль ему, иль мнѣ вполнѣ отдаться?
             Твоихъ конечно отдыхъ ждетъ вездѣ,
             Но кто со мной, тотъ навсегда въ трудѣ.
             Мои труды подъ спудомъ не бываютъ,
             Я чуть вздохну -- ужъ всѣ про это знаютъ.
             Итакъ, прощай,-- ты пѣстунъ благъ моихъ;
             Но лишь шепни, я возвращуся вмигъ.

(Улетаетъ, какъ появился.)

Плутусъ.

             Теперь пора, чтобъ кладъ былъ обнаруженъ!
             Замка коснусь герольдовой лозою;
             Раскрылось все! глядите! какъ запруженъ
             Котелъ чугунный кровью золотою.
             Короны, кольца, цѣпи тугъ сверкаютъ,
             Того гляди расплавятся, растаютъ.
   

Крикъ толпы.

                       Смотри, о глянь! Какъ разлилось,
                       Въ край сундука ужъ поднялось!
                       Златые кубки таютъ вмигъ,
                       Катятся свертки золотыхъ,
                       Червонцы скачутъ погляди,
                       Что за восторгъ въ моей груди!
                       Все что лишь грезилось въ пылу!
                       Вотъ раскатилось на полу --
                       Вѣдь вамъ дарятъ,-- чего стоятъ?
                       Нагнись и станешь ты богата.--
                       А мы какъ молнія -- сейчасъ
                       Захватимъ весь сундукъ за разъ.
   

Герольдъ.

             Куда? глупцы, чего хотятъ?
             Вѣдь это шутка, маскарадъ,
             Желать богатствъ не мѣсто тутъ;
             Иль деньги впрямь вамъ раздаютъ?
             Въ такой игрѣ, чтобъ васъ занять,
             Жетоновъ было бъ жалко дать.
             Вотъ дурни! Милый призракъ, вмигъ
             Стань грубой правдою для нихъ.
             На что вамъ правда? Бредъ и вздоръ
             Ловить вы рады за вихоръ.--
             Ты, Плутусъ, маскарадный богъ,
             Гони всю сволочь за порогъ!
   

Плутусъ.

             Твой жезлъ къ тому готовъ вполнѣ,
             Дай ты его на время мнѣ.--
             Его я въ пылъ-то окуну,
             Ну, маски, васъ теперь пугну!
             Какъ затрещало, какъ кипитъ!
             И- жезлъ-то самъ уже горитъ.
             Начну, кто станетъ налѣзать,
             Немилосердно припекать.--
             Вотъ начинаю я какъ разъ.
   

Крикъ и давка.

                       Увы, насталъ послѣдній часъ!
                       Бѣгите, сколько хватить силъ!
                       Ты что дорогу заслонилъ!--
                       Въ лицо мнѣ брызнуло огнемъ --
                       Меня онъ опалилъ жезломъ --
                       Пропали всѣ мы,-- всѣхъ спалятъ.
                       Назадъ, назадъ, весь маскарадъ!
                       Назадъ, назадъ! вы,-- толкотня!
                       О, будь-ка крылья у меня!
   

Плутусъ.

             Отброшенъ кругъ со всѣхъ сторонъ.
             Никто, я чай, не опаленъ.
             Толпа бѣжитъ,
             Какъ страхъ велитъ.
             Но чтобъ порядокъ былъ иной,
             Незримой обведусь чертой.
   

Герольдъ.

             Ты чудо совершилъ, ей-ей.
             Спасибо мудрости твоей!
   

Плутусъ.

             Терпѣнье, другъ мой,-- погоди,
             Довольно шуму впереди.
   

Скупецъ.

             Такъ можно, значитъ, духъ отвесть.
             На всѣхъ покойно озираться.
             Вѣдь женщины всегда впередъ тѣснятся,
             Гдѣ что смотрѣть, чѣмъ Лакомиться есть.
             Заржавѣлъ я пока наполовину!
             Что жъ краше женщинъ кто нашелъ?
             И нынче я на даровщину
             Пущусь плѣнять прекрасный полъ.
             Но гдѣ толпа и суматоха,
             До уха рѣчь доходить плохо,
             Такъ я потщусь получше ухитриться
             И мимикой понятной объясниться.
             Руки, ноги, ухватки мало мнѣ;
             А надо штуку ясную вполнѣ.
             Я золото лѣпить какъ глину буду;
             Такой металлъ на все пригоденъ всюду.
   

Герольдъ.

             Вотъ нищій шутъ-то,-- я смотрю!
             Острить такому сухарю?
             Все золото онъ изведетъ,
             Въ своихъ рукахъ его онъ мнетъ.
             Но какъ его ни жалъ, ни мялъ,
             Все видъ какой-то гнусный далъ.
             Сталъ что-то женщинамъ казать;
             Тѣ съ крикомъ рады убѣжать,
             Ихъ корчитъ ужасъ всепобѣдный.
             Мошенникъ видимо зловредный,
             И радость въ томъ его видна.
             Что нравственность оскорблена.
             Молчать, терпѣть ужъ не могу я;
             Дай жезлъ сюда,-- его турну я!
   

Плутусъ.

             Не знаетъ онъ, что близится бѣда.
             Пускай дурачится на волѣ,
             Для глупостей его не хватитъ мѣста болѣ;
             Законъ могучъ, еще сильнѣй нужда.
   

Гамъ и пѣніе.

                       Сюда стремится дикій хоръ
                       Съ лѣсныхъ долинъ, съ высокихъ горъ,
                       На праздникъ свой, изъ разныхъ странъ,
                       Ихъ всѣхъ созвалъ великій Панъ.
                       Вѣдь все же имъ извѣстно то,
                       Чего не вѣдаетъ никто.
   

Плутусъ.

             Вы здѣсь -- знакомъ мнѣ вашъ великій Панъ;
             Вамъ вмѣстѣ съ нимъ отважный подвигъ данъ.
             Я знаю то, что знать не всѣмъ дано,
             И тѣсный кругъ раздвинулъ я давно.
             Пускай найдутъ чего желаютъ!
             Тутъ могутъ выйти чудеса;
             Куда идутъ они не знаютъ,
             И не предвидятъ ихъ глаза.
   

Дикое пѣніе.

                       Народъ разряженный,-- смотри!
                       Несутся въ шкурахъ дикари,
                       Большимъ прыжкомъ, бѣгомъ бѣгутъ,
                       Иль тяжкой поступью идутъ.
   

Фавны.

             Гдѣ фавновъ хоръ,
             Тамъ плясъ и свистъ,
             Кудрей уборъ
             Дубовый листъ;
             А уха тоненькій конецъ
             Торчитъ въ кудряхъ, тѣснить вѣнецъ;
             И носъ тупой, и ширь лица
             Не портятъ фавна-молодца.
             Фавнъ лапу протянетъ красавицу брать,
             Едва ль не пойдетъ она съ нимъ танцовать.
   

Сатиръ.

             Сатиръ за ними слѣдомъ -- прыгъ.
             На козьихъ ножкахъ-то своихъ;
             Хоть тонки, много силы въ нихъ,
             И онъ какъ серна по скаламъ,
             Онъ всю окрестность видитъ тамъ;
             Онъ воленъ -- и коритъ одинъ
             Дѣтей и женщинъ и мужчинъ,
             Что дымъ и чадъ долины пьютъ,
             Воображая, что живутъ.
             А съ высоты своей межъ тѣмъ
             Онъ властелинъ надъ міромъ всѣмъ.
   

Гномы.

             Малютки ножками дробятъ,
             Ходить попарно не хотятъ;
             Съ лампадками, одѣты въ мохъ,
             Другъ передъ дружкой кто какъ могъ,
             У каждаго дѣла свои,
             Они кишатъ какъ муравьи;
             Взадъ и впередъ вездѣ бѣгутъ,
             И вдоль и поперекъ снуютъ.
             Мы добрымъ геніямъ сродни,
             Хирурги скалъ по всѣ мы дни,
             Изъ горъ высокихъ мы беремъ,
             Изъ полныхъ жилъ мы достаемъ,
             Кричимъ, надсаживая грудь:
             Тяните вверхъ! Счастливый путь!
             Привѣтъ глубокій отъ души:
             Мы къ добрымъ людямъ хороши.
             Но золото мы имъ даримъ,
             Чтобъ крали, сводничали съ нимъ.
             Пусть и желѣзо наконецъ
             Къ убійству всѣхъ найдетъ гордецъ;
             Кто этихъ заповѣдей трехъ
             Не чтитъ, тотъ всѣми пренебрегъ.
             Не нами это завелось,
             Такъ вамъ, какъ намъ, терпѣть пришлось.
   

Великаны.

             Вотъ люди дикіе идутъ,
             На Гарцѣ такъ-то насъ зовутъ;
             Гордясь могучей наготой,
             Подходитъ великановъ строй.
             Сосновый стволъ у нихъ въ рукѣ,
             На чуть замѣтномъ кушакѣ
             Лишь фартукъ изъ вѣтвей съ листвой.
             У Папы стражи нѣтъ такой.
   

Нимфы хоромъ.
(Обступая великаго Пана.)

             Идетъ! призванъ!
             Весь міръ вмѣстилъ,
             Изобразилъ
             Великій Панъ.
             Повеселѣй носись кругомъ,
             Ему пропляшемъ, пропоемъ!
             Затѣмъ что добръ, хотя суровъ,
             Веселье видѣть онъ готовь.
             Онъ и подъ сводомъ голубымъ
             Безсоннымъ сторожемъ ночнымъ;
             Но съ вѣтеркомъ ручей норой
             Нашепчутъ и ему покой.
             И если въ полдень онъ заснетъ,
             На вѣткѣ листикъ не дрогнетъ,
             Стихаетъ воздухъ, травы спять,
             Цѣлебный дышитъ ароматъ;
             Рѣзвиться нимфа устаетъ.
             А гдѣ стояла, тамъ заснетъ.
             Но если вдругъ, въ нежданный мигъ.
             Его раздается грозный крикъ.
             Какъ громъ небесъ, какъ шумъ морской.
             Тутъ всякъ бѣжитъ и самъ не свой.
             Войска разсѣются въ конецъ.
             Н въ битвѣ задрожитъ храбрецъ.
             Такъ честь тому, кто честь блюдетъ!
             Хвала тому, кто насъ ведетъ!
   

Депутація гномовъ
(къ великому Пану).

                       Если нитію блестящей
                       Льется въ безднахъ благодать,
                       Можетъ только прутъ всезрящій
                       Лабиринтъ ея сыскать;
   
                       Подъ тяжелыми скалами
                       Троглодитски мы живемъ,
                       Ты жъ въ сіяньи дня дарами
                       Одѣляешь всѣхъ кругомъ.
   
                       Вотъ открыли ключъ пожильный
                       Мы у самыхъ этихъ скалъ,
                       Обѣщаетъ онъ, обильный.
                       То, чего никто не ждалъ.
   
                       Завершится все тобою.
                       Ты владыка, такъ бери жъ!
                       Каждый кладъ своей рукою
                       Въ общій даря, ты превратишь.
   

Плутусъ (Герольду).

             Теперь должны мы съ мыслями собраться,
             Смотря на то, что станетъ тутъ сбываться;
             Вѣдь ты всегда на все отважно шелъ.
             Сейчасъ должно здѣсь страшное случиться:
             Въ чемъ міръ и все потомство усомнится:
             Ты запиши все вѣрно въ протоколъ.


Герольдъ
(хватаясь за жезлъ въ рукахъ Плутуса).

             Знать Пана карлики-то тутъ
             Къ источнику огня ведутъ.
             Въ немъ, то въ края начнетъ вскипать,
             А то на дно спадетъ опять
             И станетъ мрачный зѣвъ зіять;
             Вотъ снова ярый пылъ вскипѣлъ
             Великій Панъ не оробѣлъ.
             Смотрѣть на это чудо радъ.
             А пузыри кипятъ, дрожатъ.
             Ввѣряться тамъ кому-нибудь?
             Согнулся онъ на дно взглянуть.
             Его свалилась борода
             Кто безбородый? Вотъ бѣда!
             Рукой закрылся онъ отъ насъ.
             Другое бѣдствіе за разъ
             Съ горящей бороды сейчасъ
             Его вѣнокъ и грудь зажгло;
             Веселье въ горе перешло!
             Толпа тушить, гасить спѣшитъ,
             Огня никто не избѣжитъ;
             Чѣмъ больше хлопаютъ и бьютъ,
             Огни все новые растутъ.
             Стихіей ярою объятъ,
             Весь загорѣлся маскарадъ.
             Но что, я слышу, мчится вдругъ
             Изъ устъ въ уста, изъ слуха въ слухъ?
             О вѣчно горестная ночь!
             Какъ эту скорбь намъ превозмочь!
             Грядущій день разскажетъ то,
             Чего не слушалъ бы никто!
             Отвсюду крикъ я услыхалъ:
             "Самъ государь какъ пострадалъ!"
             О если бъ это было вздоръ!
             И государь сгорѣлъ и дворъ!
             Проклятье той, что увлекла
             Его, съ вѣнкомъ вокругъ чела,
             Въ ревущемъ хорѣ бушевать
             И гибель общую создать!
             О юность! юность! о когда жъ
             Найдешь ты радости границу?
             О власть величія! когда жъ
             Направитъ разумъ твой десницу?
             Ужъ загорается и лѣсъ,
             И острый пламень ужъ долѣзъ
             Подъ деревянный потолокъ;
             И все сгоритъ въ кратчайшій срокъ.
             Несчастье мѣру превзошло.
             Не знаю, что бы насъ спасло.
             И завтра грудой пепла тутъ
             Величье царское найдутъ.
   

Плутусъ.

             Страхъ успѣлъ распространиться;
             Нужно помощи добиться!--
             Такъ ударь своимъ жезломъ,
             Чтобъ дрогнуло все кругомъ!
             Ты, о воздухъ, намъ скорѣй
             Влажнымъ холодомъ повѣй!
             Проноситесь, какъ волненья,
             Вы, туманы, испаренья,
             Скройте роющій огонь.
             Сѣйтесь, лейтесь, въ тучки вейтесь,
             Завиваясь удушайте,
             Всюду пламя укрощайте;
             Вы смягчите, окропите,
             Скройте ярую жару,
             Злого пламени игру.
             Тамъ, гдѣ духи насъ пугаютъ,
             Силы магіи спасаютъ.



Императорскій садъ.
Утреннее солнце.
Императоръ, его придворные, мужчины и женщины. Фаустъ и Мефистофель, прилично, но странно, а по обычаю одѣты; оба на колѣняхъ.

Фаустъ.

             Простишь ли мнѣ съ огнями всю игру?
   

Императоръ.

             Желаю впредь такихъ забавъ двору.--
             Вдругъ весь въ огнѣ. кругомъ распространенномъ,!
             Себя готовъ я былъ считать Плутономъ:
             Въ ночи горячихъ угольевъ костры.
             Всѣ въ огонькахъ: дрожащи и остры
             Съ нихъ языки безсчетные взвивались
             И трепетно въ единый сводъ сливались.
             А этотъ сводъ все выше возрасталъ,
             И то вставалъ, то снова исчезалъ.
             За огненно-извитыми столбами
             Я видѣлъ, какъ народъ мелькалъ рядами.
             Объемистымъ онъ кругомъ напиралъ,
             И какъ всегда, почтенье заявлялъ;
             Придворныхъ я узналъ въ толпѣ великой:
             Казалось, былъ я Саламандръ владыкой.
   

Мефистофель.

             Таковъ ты есть. Стихіи признаютъ
             Величество,--и безусловно чтутъ.
             Покорность ты огня ужъ испыталъ:
             Но бросься въ море, гдѣ бушуетъ валъ,
             Едва лишь дна коснешься ты, какъ вдругъ
             Тебя, дрожа, охватитъ чудный кругъ;
             Прозрачно зеленѣющія волны
             Съ пурпурными краями, блеска полны,
             Къ тебѣ прильютъ дворцомъ; ступи ногой,
             Куда пошелъ, чертоги за тобой.
             И сами стѣны жизнью веселятся,
             И блещутъ, и впередъ и взадъ стремятся.
             Морскія чуда, видя новый, кроткій свѣтъ,
             Къ нему стрѣлой, но дальше ходу нѣтъ.
             Дивись драконовъ чешуѣ какъ хочешь,
             Акула пасть разверзла,-- ты хохочешь;
             Хоть дворъ къ тебѣ и тутъ стремится весь,
             Но давки ты такой не видишь здѣсь;
             И милые ты тоже встрѣтить виды,
             Пытливыя подплыли Нереиды
             Къ чертогамъ, гдѣ нѣмыя стѣны зыбки.
             Меньшія быстры и легки какъ рыбки.
             Л старшія умны; дошла къ Ветидѣ вѣсть.
             Палею новому она спѣшитъ пряность
             И руку, и уста. Вотъ олимпійскій тронъ...
   

Императоръ.

             Воздушнымъ царствомъ я пока не увлеченъ.
             Успѣемъ мы занять завѣтные края.
   

Мефистофель.

             А наша, государь, земля и такъ твоя.
   

Императоръ.

             Въ какой счастливый часъ таился самъ
             Изъ тысячи одной ты ночи къ намъ!
             Пусть плодовитъ ты, какъ Шехерезада,
             А ждетъ тебя первѣйшая наградъ.
             Ты будь готовъ, когда въ унылый часъ
             Мнѣ будничный наскучитъ строй у насъ.
   

Кастелянъ (входить поспѣшно).

             Всепресвѣтлѣйшій! Мнѣ во снѣ не снилось,
             Чтобъ доносить о счастьи приходилось
             Мнѣ здѣсь подобномъ,-- и какимъ
             Я полонъ предъ лицомъ твоимъ:
             Счетъ въ счетъ уплаченъ -- я на волѣ!
             Когтей ростовщиковъ нѣтъ болѣ.
             Весь этотъ адъ могу забыть!
             Въ раю свѣтлѣй не можетъ быть.
   

Главнокомандующій
(слѣдуетъ быстро).

             Солдатъ вполнѣ мы разсчитали,
             Все войско вновь завербовали,
             Ландскнехтъ доволенъ черезъ край.
             И шинкарю, и дѣвкамъ рай.
   

Императоръ.

             Какъ все свободно задышало!
             Какъ вы торопитесь, сбѣжало
             Раздумье все у васъ съ чела!
   

Казначей (подходя).

             Ты ихъ спроси, все ихъ дѣла.
   

Фаустъ.

             Самъ канцлеръ лучше объяснитъ все это.
   

Kанцлеръ (медленно подходя).

             Блаженъ вполнѣ въ преклонныя я лѣта!
             Такъ слушайте, я дивный листъ прочту,
             Который въ радость превратилъ нужду:

(онъ читаетъ.)

             "Да знаетъ каждый, коль желаетъ онъ,
             Сей листъ оцѣненъ тысячею кронъ.
             И обезпеченъ полной суммы страхъ
             Всѣмъ, что зарыто въ имперскихъ земляхъ,
             И приняты всѣ мѣры, чтобы тотъ
             Огромный кладъ немедля шелъ въ расчетъ".
   

Императоръ.

             Я чую зло, ужаснѣйшій подлогъ!
             Кто царскую поддѣлать подпись могъ?
             И казни нѣтъ за это лиходѣю?
   

Казначей.

             Самъ подписалъ ты, коль напомнить смѣю,
             Въ ночи. Великимъ Паномъ ты стоялъ,
             А канцлеръ, подойдя, тебѣ сказалъ:]
             "Благоволи въ часъ радости свободной,
             Черкнувъ перомъ, упрочить бытъ народный."
             Ты подписалъ,-- тамъ ухитрились къ свѣту
             На тысячи размножить подпись эту;
             Чтобъ каждый могъ участвовать во благѣ,
             Оттиснули мы цѣлый рядъ бумаги,
             Ихъ десять, тридцать, сотня на подхватъ,
             Ты не повѣришь, какъ народъ-то радъ:
             Взгляни на городъ, былъ онъ какъ могила,
             Теперь онъ ожилъ, все заговорило!
             Хоть именемъ твоимъ блаженъ весь свѣтъ,
             Ему теперь особенный привѣть.
             И азбука изъ дѣла ужъ выходитъ,
             Лишь въ этихъ знакахъ счастіе приходитъ.
   

Императоръ.

             И люди это все такъ золотомъ и чтутъ?
             И жалованье такъ войска и дворъ берутъ?
             Хоть изумительно, знать дѣлу не поможемъ.
   

Кастеланъ.

             Мы нашихъ бѣглецовъ и задержать не можемъ.
             Какъ молніею кто ихъ всюду раскидалъ:
             Всѣ двери настежь у мѣнялъ,
             И серебро и золото за листъ,
             Со скидкой, суетъ аферистъ.
             Оттуда къ мяснику, по хлѣбнямъ, по трактирамъ
             Пойдешь оно; иной сидѣлъ бы вѣкъ за пиромъ,
             Другой раечванитея,-- обновкой щегольнетъ;
             Отрѣжетъ лавочникъ, портной кроитъ и шьетъ.
             По погребамъ ура! кричатъ промежду сдѣлокъ,
             Тамъ жарятъ и варятъ и звонъ стоитъ тарелокъ.
   

Мефистофель.

             Кто по террасамъ погулять пойдетъ,
             Красавицу нарядную найдетъ.
             Глазокъ прикрыть павлиньимъ опахаломъ,
             Улыбочка при встрѣчѣ съ добрымъ малымъ,
             И вотъ,-- къ чему остротъ и рѣчи жаръ,
             Любовь сулитъ завѣтнѣйшій свой даръ;
             Зачѣмъ себя мы кошельками свяжемъ --
             Листокъ легко запрятать подъ корсажемъ,
             Съ любовною запискою рядкомъ.
             Попъ въ требникѣ несетъ его своемъ,
             Солдатъ, чтобы развязнѣй быть,
             Спѣшитъ набрюшникъ облегчить.
             Ты, государь, прости, что свелъ такъ смѣло
             На мелочи -- великое я дѣло.
   

Фаустъ.

             Несчетныя сокровища въ землѣ
             Твоей лежатъ, сокрыты въ глубинѣ,
             Везъ пользы; мысль, куда бъ ни залетѣла,
             Такихъ богатствъ все не найдетъ предѣла;
             Воображенья выспренній полетъ
             Томительно его не досягнетъ;
             И только духу въ глубь глядѣть привычно,
             Онъ въ безграничность вѣритъ безгранично.
   

Мефистофелъ.

             И золото и жемчугъ представлять
             Бумаги эти прелесть: есть что брать;
             Не нужно ихъ мѣнять да торговаться,
             Ступай виномъ, любовью упиваться;
             Металла нужно -- лавки ждутъ мѣнялъ;
             А нѣтъ у нихъ -- немножко покопалъ,--
             Бокалъ и цѣпь на аукціонъ попали,
             Амортизаціей бумаги стали.
             Насмѣшникъ смолкъ съ невѣріемъ своимъ.
   

Другой (также).

             Мы свыклись, мы другого не хотимъ.
             И станетъ съ этихъ поръ достаточно у націй,
             При камняхъ, золотѣ -- бумажныхъ ассигнацій.
   

Императоръ.

             Страна обязана вамъ счастіемъ своимъ;
             Мы по заслугамъ васъ посильно наградимъ.
             Я поручаю вамъ всѣ глубины земныя,
             Сокровищъ тайныхъ вы хранители прямые.
             Вы мѣсто знаете, гдѣ самый кладъ какъ разъ,
             И если нужно рыть, пусть будетъ вашъ приказъ.--
             Начальники казны, исполните же вмѣстѣ
             Свой долгъ съ охотою на этомъ важномъ мѣстѣ,
             Гдѣ сочетавшійся съ подземнымъ міръ земной
             Ведетъ согласіе и счастье за собой.
   

Казначей.

             Мы ссориться и впредь причины не имѣемъ,
             Мнѣ быть товарищемъ пріятно съ чародѣемъ.

(Уходитъ съ Фаустомъ.)

Императоръ.

             Коль будетъ при дворѣ мной каждый одѣленъ,
             Пускай признается, что станетъ дѣлать онъ?
   

Пажъ (получая).

             Теперь ужь весело, безпечно заживу я.
   

Другой (также).

             Перстней съ цѣпочкою возлюбленной куплю я.
   

Камергеръ (принимая).

             Виномъ двойной цѣны я стану упиваться.
             Ужъ кости для игры въ карманѣ шевелятся.
   

Вассалъ (вдумчиво).

             Отъ долга замокъ я съ землей освобожу.
   

Другой (также).

             Богатство къ прежнему богатству отложу.
   

Императоръ.

             Я задалъ, что новыя стремленья въ васъ родятся.
             Но зная васъ, не трудно догадаться.
             Чего вамъ ни давай, чего ни ввѣрь,
             Какими были вы, все тѣ же вы теперь!
   

Шутъ (подходя).

             Ты раздаешь, такъ удѣли и мнѣ!
   

Императоръ.

             Ты живъ опять? Пропьешь по старинѣ.
   

Шутъ.

             Волшебныя бумажки! не поймешь.
   

Императоръ.

             Не диво. Ко вреду ты только ихъ возьмешь.
   

Шутъ.

             Вотъ падаютъ еще -- а я гляжу, стою.--
   

Императоръ.

             Бери жъ! Упали, знать, на долю на твою.

(Уходить)

Шутъ.

             Пять тысячъ кронъ въ рукѣ моей убогой!
   

Мефистофель.

             Ты всталъ опять, бурдюкъ двуногій?
   

Шутъ.

             Не въ первый разъ; но тутъ я ловко подоспѣлъ.
   

Мефистофель.

             Ты радуешься такъ, что даже весь вспотѣлъ.
   

Шутъ.

             Что жъ, золото дадутъ за это вотъ -- гляди жъ?
   

Мефистофель.

             На это глотку ты и брюхо усладишь.
   

Шутъ.

             И можно домъ и скотъ и поле покупать?
   

Мефистофель,

             Конечно. Предложи. Отказу не бывать.
   

Шутъ.

             И замокъ и лѣса, гдѣ водится дичина?
   

Мефистофель.

             Желалъ бы я въ тебѣ увидѣть господина.
   

Шутъ.

             Сегодня жъ вечеромъ въ помѣстьи лягу спать.

(Уходитъ.)

Мефистофель (solus).

             Кто станетъ въ дуракѣ смышленость отрицать?



Темная галлерея.

Фаустъ.-- Мефистофель.

Мефистофель.

             Зачѣмъ ведешь меня ты въ сумракъ перехода?
             Ужель веселья мало тамъ,
             Въ толпѣ придворнаго народа,
             Съ предлогомъ къ шуткамъ, пустякамъ?
   

Фаустъ.

             Не говори мнѣ такъ. Въ былые годы
             Ты истрепалъ подобные подходы.
             А взадъ впередъ ты шныришь здѣсь опять,
             Чтобъ въ оловѣ предо мной не устоять.
             Меня жъ терзаютъ выше мѣръ,--
             И кастелянъ и камергеръ --
             Самъ Императоръ ждетъ, чтобъ принеслись
             Сюда сейчасъ Елена и Нарисъ;
             Мужчинъ и женщинъ свѣтлый идеалъ
             Воочію онъ видѣть пожелалъ.
             Скорѣй за дѣло! Я ему далъ слово.
   

Мефистофель.

             Ты далъ его безумно, безтолково.
   

Фаустъ.

             Тебѣ, пріятель, невдогадъ,
             Къ чему ведетъ твое умѣнье:
             Сперва отъ насъ онъ сталъ богатъ,
             Теперь онъ хочетъ развлеченья.
   

Мефистофель.

             Ты полагалъ, что все сейчасъ;
             Мы у крутыхъ съ тобой ступеней,
             Чужая область не по насъ,
             На новый долгъ навелъ преступный шагъ,
             Легко ли приступить къ Еленѣ,
             Какъ къ сбыту призрачныхъ бумагъ!
             Скликать колдуній, пляски привидѣній,
             Зобастыхъ карликовъ я, точно, геній,
             Но чортовыхъ возлюбленныхъ, хоть милыхъ,
             За героинь мы выдавать не въ силахъ.
   

Фаустъ.

             Погудка старая на новый ладъ!
             Съ тобой всегда доходишь до сомнѣній.
             Отецъ ты всякихъ преткновеній,
             За новый трудъ ты новыхъ ждешь наградъ.
             Ты не ворчи, а исполняй свое,
             Оглянешься -- ты ихъ примчишь на дѣлѣ.
   

Мефистофель.

             Язычники вѣдь дѣло не мое,
             Въ своемъ аду они засѣли;
             Но средство есть.
   

Фаустъ.

                                           Скажи безъ замедленья!
   

Мефистофель.

             Мнѣ трудно тайнъ высокихъ откровенье.
             Дарятъ богини средь пустынь нѣмыхъ.--
             Ни мѣста тамъ, ни времени вкругъ нихъ,
             Уста нѣмѣютъ говорить о нихъ.--
             То матери.
   

Фаустъ (сспуганпо).

                                 Какъ матери?!
   

Мефистофель.

                                                               Дрожишь?
   

Фаустъ.

             То матери! ты странно говоришь!
   

Мефистофель.

             Дѣйствительно: богини, смертнымъ, вамъ
             Невѣдомы, назвать ихъ трудно намъ.
             Къ жилищу ихъ дойдешь ты глубиною.
             Что нужны намъ онѣ, ты самъ тому виною.
   

Фаустъ.

             Гдѣ жъ путь?
   

Мефистофель.

                                 Къ нимъ нѣтъ путей: въ недостижимость
             Недостижимую,-- въ неумолимость --
             Неумолимую! Готовъ ли ты?
             Вскрывать замковъ, засововъ не случится,
             Въ пустомъ пространствѣ будешь ты носиться.
             Постигъ ли ты значенье пустоты?
   

Фаустъ.

             Ты приберегъ бы рѣчь такую!
             Тутъ кухню вѣдьмы снова чую,
             Какъ въ дни несбыточной мечты.
             Иль въ мірѣ быть опять чужому,
             Вздоръ изучать, учить пустому?
             А, выскажешь разумное вполнѣ --
             Противорѣчье слышится вдвойнѣ;
             Отъ гнуснаго пришлось мнѣ треволненья
             Бѣжать въ пустыню, да въ уединенье,
             И, одному чтобъ вовсе не остаться,
             Я подъ конецъ радъ чорту былъ отдаться!
   

Мефистофель.

             Да если бъ ты и въ океанъ пустился
             И безграничность увидалъ,
             Тебѣ бы валъ за валомъ тамъ явился,
             Хотя бы ты предъ гибелью дрожалъ;
             Ты что-нибудь бы. видѣлъ, хоть пучины,
             Гдѣ при затишьи движутся дельфины,
             Хоть облака, хоть солнце, путь ли млечный;
             Но ничего нѣтъ въ пустотѣ той вѣчной,
             Своихъ шаговъ тамъ не слыхать,
             Не сыщешь твердаго, гдѣ стать!
   

Фаустъ.

             Въ твоихъ словахъ я слышу мистагога,
             Который лжетъ предъ неофитомъ много;
             Лишь наизнанку. Ты меня въ пустое
             Шлешь, чтобы тамъ набралъ я силы вдвое;
             И на меня ты смотришь какъ на кошку,
             Чтобъ я нагребъ каштановъ понемножку.
             Что жъ, продолжай; мы можемъ углубиться;
             Въ твоемъ ничто мнѣ можетъ все открыться!
   

Мефистофель.

             Хвалю, пока тебя не отпускалъ,
             И вижу, чорта ты вполнѣ узналъ.
             Вотъ ключъ тебѣ!
   

Фаустъ.

                                           Такую мелочь брать?
   

Мефистофель.

             Возьми его сперва,-- чѣмъ осуждать!
   

Фаустъ.

             Растетъ въ рукѣ, сверкаетъ и блеститъ!
   

Мефистофель.

             Ты видишь ли, что онъ въ себѣ таитъ?
             Ключъ этотъ самъ на мѣсто то наводитъ.
             Ступай съ нимъ въ глубь, онъ къ матерямъ проводить.
   

Фаустъ (содрогаясь).

             О! къ матерямъ! мнѣ это слово громъ!
             Оно несносно мнѣ, но что же- въ немъ?
   

Мефистофель.

             Иль ты втупикъ предъ новымъ словомъ сталъ?
             Иль слышать радъ лишь то, что ты слыхалъ?
             Тебѣ-то что? звучи какъ хочетъ слово,
             Чудесное давно тебѣ не ново!
   

Фаустъ.

             Я не избралъ прибѣжищемъ застой --
             И содроганье лучшій даръ людской:
             Хоть точно жизнь въ насъ чувства притупляетъ,
             Чудовищность насъ сильно потрясаетъ.
   

Мефистофель.

             Такъ погрузись! Я бъ могъ сказать: взвивайся!
             Тутъ все равно; бѣги ты отъ явленій,
             И призраковъ ты въ область погружайся,
             Въ то, отъ чего давно ужъ нѣтъ и тѣни.--
             Какъ облака ихъ гонитъ безъ предѣла;
             Махай ключомъ, гони ихъ прочь отъ тѣла.
   

Фаустъ (вдохновенно).

             Держа его, я сталъ какъ бы владыкой,
             Въ груди огонь! Скорѣй за трудъ великій!
   

Мефистофель.

             Пылающій треножникъ въ глубинѣ,
             То знакъ тебѣ, что ты на самомъ днѣ;
             Увидишь ты, что матери всѣ тутъ.
             Озарены сидятъ, стоятъ, идутъ.
             Образованье, преобразованье,
             И вѣчной мысли вѣчное дрожанье,
             Вкругъ образы всѣхъ тварей словно дымъ;
             Имъ зримы только схемы, ты незримъ.
             Тутъ не робѣй, опасность настаетъ,
             Иди ты прямо на треножникъ тотъ,
             И тронь его ключомъ!

(Фаустъ дѣлаетъ вполнѣ повелительный знакъ ключомъ.)
(Мефистофель, смотря на него.)

                                           Вотъ такъ какъ разъ!
             Онъ за тобой какъ рабъ пойдетъ сейчасъ;
             Всходи спокойно съ нимъ на высоты,
             И не замѣтишь, какъ вернешься ты.
             Когда жъ его доставишь въ этой край,
             То героинь, героевъ вызывай.
             Ты первый могъ на шагъ такой рѣшиться:
             Твой будетъ подвигъ, если онъ свершится.
             А въ будущемъ намъ магія ужъ прямо
             Создастъ боговъ изъ дыма ѳиміама.


Фаустъ.

             Съ чего жъ начать?
   

Мефистофель.

                                           Всѣмъ существомъ спускаться;
             Спуститься -- топни; топни, чтобъ подняться.

(Фаустъ топаетъ и проваливается.)

             Лишь только бъ ключъ настроилъ все на ладъ!
             Желалъ бы знать, вернется ль онъ назадъ.


Ярко освѣщенныя залы.
Императоръ и князья. Дворъ въ волненіи,

          Камергеръ (къ Мефистофелю).

             Ты сценой духовъ все въ долгу остался.
             Скорѣй за дѣло! Государь заждался!
   

Кастелянъ.

             Сейчасъ его величество спросилъ;
             Чего жъ ты ждешь! Его ты истомилъ.
   

Мефистофель.

             За этимъ я товарища отправилъ.
             Онъ знаетъ, какъ держаться правилъ,
             И заперся теперь опять.
             Тамъ всѣ онъ силы напрягаетъ;
             Кто хочетъ кладъ, прекрасное -- достать,
             Тотъ магію обязанъ изучать.
   

Камтелянъ.

             Какія правила у васъ,-- намъ все равно;
             Но государь сказалъ, что ждетъ давно.
   

Блондинка (Мефистофелю).

             Словечко, господинъ! Вы видите, лицо
             Мое свѣжо и чисто какъ яйцо.
             Но лѣтомъ вдругъ коричневыя пятна
             Всю бѣлизну испортятъ непріятно.
             Мнѣ средство!
   

Мефистофель.

                                 Жаль! что милаго котенка
             Май превратитъ гречишной въ пантеренка.
             Икры лягушекъ, жабьихъ языковъ
             Ты въ полнолунье въ склянкѣ приготовь,
             Настоемъ тѣмъ въ ущербъ натрись опрятно --
             Придетъ весна и не вернутся пятна.
   

Брюнетка.

             Кругомъ толпа тѣснится къ вамъ невольно;
             Лѣкарства мнѣ! Съ застуженной ногой,
             Мнѣ и ходить и танцовать пребольно,
             И неуклюжъ поклонъ выходитъ мой.


Мефистофель.

             Дай, я своей вамъ наступлю ногой.
   

Брюнетка.

             Что жъ, у влюбленныхъ водится такое.--
   

Мефистофель.

             Въ моемъ пинкѣ значеніе большое.
             Подобное -- подобнымъ,-- будетъ прокъ.
             Ногою ногу,-- такъ лѣчить всѣ члены.
             Держитесь же! отъ васъ не жду обмѣны,
   

Брюнетка.

             Ай! Ай! Зажгло! Ужаснѣйшій пинокъ!
             Копытомъ, что ль!
   

Мефистофель.

                                           Во здравье, мой дружокъ.
             Теперь танцуй, такъ душенькѣ угодно,
             И подъ столомъ толкай дружка свободно.
   

Дама.

             Да пропустите! жребій мой плачевный!
             Изныла я до глубины душевной!
             Еще вчера онъ плакалъ предо мной,
             Теперь онъ съ ней, ко мнѣ же сталъ спиной.
   

Мефистофель.

             Бѣда! Но словъ моихъ не пророни:
             Подкравшися неслышною стопою,
             Вотъ этимъ углемъ ты его черкни
             По рукаву, по платью,-- злу помочь.
             Раскаянья кольнутъ его огни;
             Ты жъ проглотить тротъ уголь не гнушайся
             Вина, воды устами не касайся --
             Къ твоимъ дверямъ прійдетъ онъ нынче жъ жъ ночь.
   

Дама.

             Не ядъ же это?
   

Мефистофель (въ негодованіи).

                                           Знай, что уважать!
             Такого угля долго бъ ты искала.
             Онъ отъ костра, какихъ пришлось не мало
             Намъ въ дни былые поджигать.
   

Пажъ.

             Влюбленъ я: взрослаго во мнѣ не признаютъ.
   

Мефистофель.

             Не разберу, кого и слушать тутъ!

(Пажу.)

             Предъ самою меньшой не расточай усилія.
             Созрѣвшія тебя дано бы оцѣнили.

(Тѣснятся другіе.)

             Еще нахлынули! Не легкая статья!
             Искать спасенья радъ ужъ въ правдѣ я,
             Опора слабая, негодная вполнѣ.
             О матери! верните Фауста мнѣ!

(Озираясь.)

             Ужъ тусклыми огнями свѣтитъ залъ.
             Весь дворъ къ нему сбираться сталъ.
             Я вижу, какъ ряды -- нельзя скромнѣй --
             Подъ сѣнь идутъ далекихъ галерей.
             Обширный кругъ тѣснѣе сталъ,
             Всѣхъ рыцарскій едва вмѣщаетъ залъ.
             Широкіе ковры по всѣмъ стѣнамъ,
             Оружіе по нишамъ и угламъ.
             Кажись, къ чему тутъ заклинать словами,
             Тутъ духи мѣсто облюбили сами.


Рыцарская зала.
(Тусклое освѣщеніе.)
Императоръ и дворъ присутствуютъ.

Герольдъ.

             Мой долгъ вѣщать о новомъ представленьи,
             Но духовъ мнѣ вліянье въ томъ мѣшаетъ;
             Разсудокъ здравый, при такомъ сплетеньи,
             Не объяснитъ, чего не постигаетъ.
             Готовы кресла, стулья подъ рукой;
             И государь посаженъ предъ стѣной;
             Тамъ на коврахъ онъ видитъ, безъ сомнѣнья,
             Минувшихъ дней великія сраженья.
             Здѣсь все теперь, весь дворъ съ своимъ владыкой;
             А сзади рядъ скамеекъ превеликій;
             И милая, смиряя страхъ сердечка,
             Близъ милаго нашла себѣ мѣстечко.
             И вотъ теперь, когда мы всѣ засѣли,
             Готовы мы: пусть духи бы летѣли!

(Трубы.)

Астрологъ.

             Вся драма въ ходъ пойдетъ сейчасъ!
             Раздайтесь стѣны, вамъ такой приказъ!
             Покорно все тутъ магіи вполнѣ.
             Ковры бѣгутъ, свиваясь какъ въ огнѣ;
             Нѣтъ больше стѣнъ, куда ни погляжу;
             Какъ бы театръ большой все окружаетъ,
             Таинственнымъ намъ свѣтомъ озаряетъ;
             На авансцену самъ я выхожу.
   

Мефистофель.
(изъ суфлерской будки).

             Здѣсь я могу предъ всѣми отличиться:
             Нашептывать вѣдь чорту не учиться.

(Астрологу.)

             Ты тихихъ звѣздъ теченье узнаешь,
             И шопотъ мой отлично ты поймешь.
   

Астрологъ.

             Волшебной силой появился самъ
             Тяжеловѣсный и старинный храмъ:
             Какъ Атласъ, что держалъ небесный сводъ.
             Колоннъ двойной недвижимъ хороводъ,
             Громада брусьевъ ихъ не отягчила.
             Такихъ бы двухъ на грудь большой хватило.
   

Архитекторъ.

             Такъ это-то антично? вотъ чудесно!
             Скорѣй же грубо и тяжеловѣсно.
             Имъ грубость -- строгость, неуклюжесть -- мощь:
             Расти колоннамъ должно въ видѣ рошь,
             Стрѣльчатый сводъ и насъ возносить вдругъ.
             Такимъ мы зданьемъ созидаемъ духъ.
   

Астрологъ.

             Великій часъ сулятъ намъ звѣзды разомъ!
             Магическимъ мы словомъ свяжемъ разумъ.
             Дадимъ напротивъ возлетатъ вольнѣй
             Фантазіи, куда угодно ей.
             Чего алкалъ, на то смотри теперь.
             Не сбыточно -- вотъ потому и вѣрь.

(Фаустъ возникаетъ на другой сторонѣ авансцены.)

             Одѣть жрецомъ, въ вѣнкѣ кудесникъ намъ
             Заявитъ то, зачѣмъ ходилъ онъ самъ.
             Изъ-подъ земли треножникъ съ нимъ идетъ.
             Ужъ ѳиміамомъ словно отдаетъ:
             Вотъ жрецъ начнетъ, благословивши, дѣло.
             Удачу мы предсказываемъ смѣло.
   

Фаустъ (значительно).

             Во имя ваше, матери! Чей тронъ
             Въ безбрежности молчаньемъ окруженъ,
             Хоть вкупѣ вы! Вокругъ числомъ велики
             Безъ жизни мчатся жизненные лики.
             Что было разъ, чего не воротить,
             Все тамъ кишитъ, желая вѣчнымъ быть.
             И дѣлите вы это въ вѣчной мочи
             Подъ пологъ дня, подъ своды темной ночи.
             Однихъ уноситъ жизнь въ свои пути.
             Другихъ стремится смѣлый магъ найти.
             Своей рукой онъ щедро расточаетъ
             Чудесное,-- какого всякъ желаетъ.
   

Астрологъ.

             Блестящій ключъ коснулся лишь котла,
             Туманная распространилась мгла;
             Она ползетъ какъ стая облаковъ,
             Струей, клубами, врозь и слитно вновь.
             Но въ чемъ тутъ сила духовъ вся видна:
             Въ движенья тучъ намъ музыка слышна.
             Воздушныхъ звуковъ въ колебаньи томъ
             Мелодія разносится кругомъ.
             Ряды колоннъ, фронтона главный входъ.
   

Другой.

             Полуодѣта, дѣйствительно онъ милъ!
             А вотъ каковъ бы въ латахъ-то онъ былъ?
   

Дама.

             Онъ милъ. Какъ много мягкости въ немъ есть!
   

Рыцарь.

             Къ нему бы вамъ хоть на колѣни сѣсть?
   

Другая.

             Какъ мило заложилъ онъ на голову руку.
   

Камергеръ.

             Невѣжа! Стоило бъ отдать его въ науку!
   

Дама.

             У васъ придирки ко всему найдутся.
             Да весь и храмъ, мнѣ кажется, поетъ.
             Туманъ садится; свѣтелъ и могучъ,
             Красавецъ юный выступилъ изъ тучъ.
             Смолкаю я; здѣсь отзывъ неумѣстенъ;
             Кому Парисъ прекрасный не извѣстенъ!
   

Дама.

             О, что за блескъ въ немъ силы молодой!
   

Вторая.

             Какъ сочный персикъ свѣжъ, хорошъ собой!
   

Третьи.

             А сладостно приподнятыя губки!
   

Четвертая.

             Ты бъ отыскала сласть въ подобномъ кубкѣ?
   

Пятая.

             Красивъ, а нѣтъ въ немъ тонкости-то всей.
   

Шестая.

             Немножко быть онъ могъ бы половчѣй.
   

Рыцарь.

             И видимо изъ пастуховъ онъ горныхъ,
             Въ немъ принца нѣтъ, и нѣть манеръ придворныхъ.
   

Тотъ же.

             Предъ государемъ такъ тянуться!
   

Дама.

             Вѣдь это роль; и онъ наединѣ.
   

Тотъ же.

             Играй;-- но здѣсь приличенъ будь вполнѣ!
   

Дама.

             Уснулъ. Во снѣ хорошъ онъ идеально.
   

Тотъ же.

             Сейчасъ всхрапнетъ, вотъ выйдетъ натурально.
   

Молодая дама (восторженно).

             Какой сквозь дымъ я запахъ узнаю,
             Что свѣжестью наполнилъ грудь мою?
   

Среднихъ лѣтъ.

             Да, точно; вздохъ всю душу проникаетъ!
             Онъ отъ него!
   

Старшая.

                                 То юность расцвѣтаетъ
             Амврозіей живой въ красавцѣ томъ,
             И въ атмосферѣ слышится кругомъ.

(Появляется Елена.)

Мефистофель.

             Такъ вотъ она! Спокоенъ я вполнѣ!
             Она красива, только не по мнѣ.
   

Астрологъ.

             Я ни на что ужъ больше не гожусь;
             Какъ честный человѣкъ въ томъ признаюсь.
             Краса идетъ. У похвалы нѣтъ цѣли!
             О красотѣ такъ много вѣчно пѣли --
             Кому она предстала -- все забылъ;
             Кто ей владѣлъ -- высоко счастливъ былъ.
   

Фаустъ.

             Глазами ль вижу? Иль въ душѣ живой
             Я красоты разливомъ весь встревоженъ?
             Съ какой добычей вышелъ поискъ мой!
             До сей поры мнѣ міръ былъ пустъ, ничтоженъ!
             Чѣмъ онъ теперь, съ тѣхъ поръ какъ я жрецомъ?
             Онъ твердъ, окрѣпъ, я жить желаю въ немъ!
             Пусть не вздохну ни разу я потомъ,
             Какъ измѣню подобному влеченью!
             Та, что меня когда-то восхищала,
             Въ волшебномъ зеркалѣ плѣняла,
             Такой красы была лишь легкой тѣнью!
             Лишь ты одна, смущая мой покой,
             Всю силу страсти роковой,
             Любовь, восторгъ, безумство мнѣ внушаешь.
   

Мефистофель (изъ будки).

             Опомнись, ты изъ іюли выпадаешь!
   

Дама (среднихъ лѣтъ).

             Прекрасный ростъ, но голова мала.
   

Молодая.

             Зато нога -- огромна, тяжела!
   

Дипломатъ.

             Я лишь царицъ подобныхъ видѣть могъ:
             Она прекрасна съ головы до ногъ.
   

Придворный.

             Идетъ съ усмѣшкой къ спящему она.
   

Дама.

             Съ красавцемъ рядомъ, какъ она дурна!
   

Поэтъ.

             Весь озаренъ ея онъ красотой.
   

Дама.

             Хоть рисовать. Эндиміонъ съ Луной!
   

Поэтъ.

             Вполнѣ. Богиня видимо смутилась,
             Его дыханье пить она склонилась.
             Завидно! поцѣлуй! нельзя изречь!
   

Дуэнья.

             При всѣхъ -- приличьемъ всякимъ пренебречь!
   

Фаустъ.

             Какое счастье мальчику!
   

Мефистофель.

                                                     Молчи!
             Дай призраку ты волю,-- не учи!
   

Придворный.

             Проснулся онъ; она спѣшить бѣжать.
   

Дама.

             Она глядитъ назадъ. Легко понять!
   

Придворный.

             Онъ изумленъ. Ея такъ дивенъ видъ!
   

Дама.

             А ей не диво то, на что глядитъ.
   

Придворный.

             Съ достоинствомъ глядитъ она назадъ.
   

Дама.

             Она его, знать, въ руки забираетъ.
             Ужъ тутъ мужчины глупы всѣ подъ рядъ,
             И первымъ онъ, гляди, себя считаетъ!
   

Рыцарь.

             Величество во всемъ я вижу въ ней!
   

Дама.

             Развратница! На что еще подлѣй!
   

Дама.

             На мѣстѣ бы его хотѣлъ я быть, ей-ей!
   

Придворный.

             Такая сѣть кого бъ не уловила?
   

Дама.

             Сокровище и рукъ не мало проходило,
             Чуть позолота не сошла.
   

Другая.

             Она ужъ въ десять лѣтъ негодницей была.
   

Рыцарь.

             При случаѣ схватить хорошее всѣ падки,
             А я бы захватилъ прекрасные остатки.
   

Ученый.

             Я признаюсь, хоть мнѣ она видна,
             Да какъ рѣшить, то подлинно ль она.
             Что видимъ мы, то насъ увлечь готово,
             А я держусь лишь письменнаго слова,
             И я читаю, что она невольно
             Всѣмъ старцамъ Трои приглянулась больно;
             И здѣсь, пожалуй, прежнія дѣла,--
             Не молодъ я, но мнѣ она мила.
   

Астрологъ.

             Не мальчикъ болѣ,-- молодой герой,
             Ее онъ обнялъ сильною рукой,
             Ее онъ мощно поднялъ наконецъ.
             Похититъ, что ль, ее?
   

Фаустъ,

                                           Постой, глупецъ!
             Не смѣй!-- Не слышишь!-- Стой! Нѣтъ, я уйму!
   

Мефистофель.

             Вѣдь самъ ведешь ты эту кутерьму!
   

Астрологъ.

             Два слова лишь! Все это представленье
             Я назову: Елены похищенье.
   

Фаустъ.

             Какъ похищенье! Мнѣ ль стоять безстрастно?
             А ключъ-то мой! Его онъ сбавитъ спесь!
             Меня онъ велъ по ужасамъ всечасно
             Уединенья -- къ твердой почвѣ здѣсь.
             Здѣсь я стою въ дѣйствительности твердо!
             Тутъ съ духами мой духъ сразится гордо,
             Въ двойной побѣдѣ міръ объемля весь!
             Была вдали, теперь близка вполнѣ.--
             Спасу! И будь моей она вдвойнѣ!
             О матери! вашъ тронъ мнѣ да поможетъ!
             Кто съ ней знакомъ, разстаться съ ней не можетъ.
   

Астрологъ.

             Куда ты, Фаустъ! о Фаустъ! всей силой онъ
             Ее схватилъ -- ужъ ликъ ея смущенъ.
             На юношу навелъ онъ ключъ,-- и вотъ
             Его коснулся.-- Горе! горе -- ждетъ!



(Взрывъ. Фаустъ падаетъ, духи исчезаютъ.)

Мефистофель (поднимая Фауста на плечи).

             Вотъ и гляди! связаться съ дураками,
             Такъ тутъ самъ чортъ не справится съ дѣлами!

(Темнота. Толкотня.)


Актъ второй.

Тѣсная готическая комната съ высокими сводами.
Кабинетъ Фауста въ прежнемъ видѣ.

Мефистофель
(выступая изъ-за занавѣса. Когда онъ его поднимаетъ и спускаетъ, виденъ Фаустъ, лежащій на старинной кровати).

             Лежи, бѣднякъ! Тебя томитъ
             Та цѣпь любви, что трудно рвется!
             Кого Елена поразить,
             Тотъ ужъ не такъ легко очнется.

(Озираясь.)

             Хоть глянуть вверхъ, сюда ль, туда ли,
             Все неизмѣнный видъ одинъ:
             Кажись тусклѣй цвѣтныя окна стали,
             Да развелось побольше паутинъ;
             Чернила сухи, пыль на книгахъ спитъ;
             Но весь порядокъ тотъ остался,
             И даже здѣсь перо лежитъ,
             Которымъ Фаустъ у чорта подписался.
             А въ глубинѣ пера застылъ
             Остатокъ крови той, что я добылъ.
             Гордился бъ рѣдкостью такой
             И антикварій записной.
             Ботъ старый крюкъ со старой шубой;
             И вспомнилъ я о шуткѣ грубой,
             Какъ здѣсь я мальчика училъ.
             И юношей. того онъ вѣрно не забылъ.
             Ты, шуба! хочется, признаться,
             Тебя надѣть и, вновь доцентомъ ставъ,
             Опять надменно надуваться!
             Вѣдь убѣдится жъ, что одинъ онъ правъ --
             Привычное ученымъ дѣло;
             Но чорту это надоѣло.

(Трясетъ снятую шубу; изъ нея вылетаютъ цикады, козявки и фарфалетгы.)

Хоръ насѣкомыхъ.

                       Здорово, здорово,
                       Патронъ дорогой!
                       Жужжимъ мы, летаемъ,
                       Знакомы съ тобой.
                       Немногихъ посѣялъ
                       Ты тихо въ тѣни;
                       А тысячи пляшутъ:
                       Ты, батя, взгляни.
                       Лукаваго въ сердцѣ
                       Укроешь отъ глазъ;
                       А вошекъ на шубѣ
                       Увидишь какъ разъ.
   

Мефистофель.

             Я изумленъ; радъ видѣть молодежь!
             Ты только сѣй, и во-время пожнешь.
             Еще хочу я старый мѣхъ тряхнуть;
             И вылетитъ опять хоть что-нибудь.--
             Вверху! Кругомъ! по закоулкамъ тѣснымъ
             Укрыться слѣдъ вамъ, милочкамъ прелестнымъ.
             Въ тотъ ящикъ, что изломанъ весь,
             Въ пергаментъ пожелтѣвшій здѣсь,
             Въ худыхъ горшкахъ, разбитыхъ вазахъ
             И въ черепахъ тѣхъ дыроглазыхъ!
             Въ подобномъ хламѣ полеводѣ
             Приходится гнѣздиться моли.

(Надѣваетъ шубу.)

             Надѣну вновь тебя, какъ надѣвалъ!
             Опять наставникомъ я сталъ.
             Что пользы такъ лишь называться,
             Гдѣ жъ тѣ, что предо мной смирятся?

(Онъ звонить въ колоколъ, издающій рѣзкій, пронзительный звонъ; причемъ коридоры трясутся и двери растворяются.)

Фамулусъ (ковыляя по длинному коридору).

             Что за звонъ! душа мятется!
             Входъ дрожитъ, стѣна трясется;
             Вижу въ пестрыхъ окнахъ зданья
             Словно молніи сверканье;
             Скачетъ полъ, а сверху, мнится,
             Мусоръ съ известью валится;
             И дверей засовы -- сила
             Непонятная раскрыла.--
             Ужасъ!-- Вижу исполина,
             Въ шубѣ Фаустовой мужчина!
             Эти взоры съ полдороги
             Мнѣ подкашиваютъ ноги.
             Оставаться иль бѣжать?
             Ахъ! что будетъ, какъ узнать!
   

Мефистофель (маня).

             Войдите, другъ. Зовутъ васъ Nicodemus.
   

Фамулусъ.

             Дѣйствительно, почтенный мужъ!-- oremus!
   

Мефистофель.

             Оставимъ это.
   

Фамулусъ.

                                 Радъ, что вамъ знакомъ!
   

Мефистофель.

             Я знаю: вы еще студентъ притомъ.
             Хотя въ лѣтахъ, ученый человѣкъ
             Отстать не можетъ,-- учится весь вѣкъ.
             И карточный тутъ домикъ строимъ мы;
             И не достроятъ первые умы.
             Но вашъ наставникъ дѣло понимаетъ:
             Кто жъ доктора-то Вагнера не знаетъ,
             Въ ученомъ мірѣ кто жъ сравнится съ нимъ!
             И держится наука только имъ.
             Онъ мудрость ежедневно множитъ:
             Кто алчетъ знанья сколько можетъ
             Спѣшитъ въ толпѣ ему внимать.
             Одинъ онъ съ каѳедры сіяетъ;
             Какъ Петръ ключомъ онъ обладаетъ,
             И верхъ и низъ имъ отпирать.
             Когда лучи его сіяютъ,
             Иная слава прахъ и дымъ;
              Ужъ имя Фауста забываютъ!
             А все открыто имъ однимъ.
   

Фамулусъ.

             Простите, мужъ почтенный, коль скажу я --
             И возразить притомъ дерзну я:
             Я вижу сторону другую;
             Лишь скромность -- вотъ его удѣлъ.
             Куда исчезъ и гдѣ скрываться можетъ
             Великій мужъ -- ума онъ не приложитъ.
             Все ждетъ его, все слушать бы хотѣлъ.
             Вся комната должна храниться,
             Какъ докторъ Фаустъ въ ней прожилъ до конца.
             Ждетъ стараго она жильца;
             Едва дерзаю въ ней я появиться.
             Теперь который звѣздный часъ?
             Казалось, стѣны всѣ дрожали,
             Тряслася дверь, засовы спали --
             А то бъ вы не прошли до насъ.
   

Мефистофель.

             Но гдѣ же самъ-то онъ, скажите?
             Меня къ нему, его ль сюда ведите!
   

Фамулусъ.

             Ахъ! очень строгъ его запретъ!
             Не знаю, доложить иль нѣтъ.
             Не первый мѣсяцъ углубился
             Онъ въ трудъ,-- и тихо затворился;
             Ученый мужъ былъ такъ изнѣженъ,
             Теперь какъ угольщикъ небреженъ,
             Носъ въ сажѣ, уши тожъ ужасны,
             Глаза отъ поддуванья красны;
             Сидитъ,-- схватить минуту радъ;
             И только что щипцы звенятъ.
   

Мефистофель.

             Ужель приходъ мой счесть напастью?
             Вѣдь я, глядишь, его помогъ бы счастью!

(Фамулусъ уходитъ. Мефистофель важно садится.)

             Едва я занялъ постъ, какъ вотъ
             Знакомый гость сюда идетъ.
             Но онъ изъ самыхъ новыхъ вѣрно,
             Онъ расхрабрится безпримѣрно.
   

Баккалавръ (несется по коридору).

             Двери настежь я встрѣчаю!
             Такъ теперь ужъ, полагаю,
             Плѣсень старую забыли,
             Гдѣ живой и мертвый гнили,
             Чтобъ закиснуть и заглохнуть,
             Чтобы заживо засохнуть.
   
             Эти стѣны съ этимъ сводомъ
             Ждутъ паденья съ каждымъ годомъ;
             Не уйди мы осторожно,
             То и намъ погибнуть можно.
             Я первѣйшій на отвагу,
             Но ужъ дальше я ни шагу.
   
             Что за странныя дѣла-то!
             Не сюда ли я когда-то
             Боязливымъ въ высшей мѣрѣ
             Новичкомъ являлся въ двери,
             Вѣрилъ имъ, длиннобородымъ,
             Поддавался ихъ подходамъ?
   
             Изъ старинныхъ книгъ болтали
             Ложь они, какую знали,
             Знали, ей не довѣряя,
             Лишь себя и насъ терзая.
             Какъ? Тамъ сзади, гдѣ темно-то,
             Вижу вновь сидитъ вонъ кто-то!
   
             Разглядѣлъ теперь поближе!
             Все онъ въ той же шубѣ рыжей;
             Какъ оставилъ я его,
             Въ грубомъ мѣхѣ одного!
             Ловкимъ я его считалъ,
             Какъ его не понималъ;
             Но теперь иное дѣло,
             Подойду къ нему я смѣло!
   
             Коль воды Леты все не затопили
             Подъ лысымъ черепомъ у васъ,-- безъ шутки
             Я ученикъ, которому такъ жутки
             Академическія розги были.
             Я вижу васъ, какимъ видалъ,
             Но я другимъ уже предсталъ.
   

Мефистофель.

             Радъ, что мой звонъ у васъ раздался.
             Я въ васъ заранѣ видѣлъ прокъ,
             И въ куколкѣ мнѣ представлялся
             Грядущій пестрый мотылекъ.
             Вы, въ локонахъ, манишкой съ кружевами
             По-дѣтски любовались сами.
             Вамъ не пришлось ходить съ косой?
             Теперь я вижу васъ по модѣ.
             Рѣшительны вы стали на свободѣ;
             Лишь абсолютно бы не шли домой!
   

Баккалавръ.

             Мы съ вами, сударь, здѣсь на мѣстѣ старомъ;
             Но духъ поймите новыхъ вы годовъ.
             Двусмысленно не говорите даромъ;
             Теперь ужъ мы значенье ловимъ словъ.
             Вы юношу дурачили преловко,
             Вамъ безъ труда сходила съ рукъ уловка,
             Теперь напрасно такъ шутить.
   

Мефистофель.

             Коль юношамъ сталъ правду говорить,
             Какой птенцы не могутъ проглотить,
             Да вслѣдъ затѣмъ съ годами по натурѣ,
             Все на своей пришлось имъ вынесть шкурѣ,--
             Сдается имъ, что выдумалъ то всякъ;
             И вотъ кричатъ: учитель былъ дуракъ.
   

Баккалавръ.

             Плутъ, можетъ-быть! Какой учитель самъ
             Въ лицо всю правду скажетъ намъ?
             Умѣетъ всякъ прибавить иль убавить,
             То припугнуть дѣтей, то позабавить.
   

Мефистофель.

             Учиться -- есть пора для насъ;
             А вамъ учить насталъ, какъ вижу, часъ.
             Съ годами вы, хоть время скоротечно,
             И опытностью запаслись конечно.
   

Баккалавръ.

             Что опытность! Одинъ пустякъ!
             Ей съ духомъ не ужиться дружно!
             Признайтесь! вѣчно вѣдалъ всякъ,
             Чего и знать совсѣмъ не нужно.
   

Мефистофель (помолчавъ).

             Себя давно считалъ я дуракомъ,
             Теперь вполнѣ я убѣдился въ томъ.
   

Баккалавръ.

             Сердечно радъ! И перваго пока
             Разумнаго я встрѣтилъ старика!
   

Мефистофель.

             Вѣкъ рылъ я кладъ блестящій и тяжелый --
             И мрачныхъ угольевъ достигъ.
   

Баккалавръ.

             Сознайтесь-ка, вашъ черепъ голый
             Ничуть не лучше тѣхъ пустыхъ?
   

Мефистофель (добродушно).

             Ты грубости своей, мой другъ, не сознаешь?
   

Баккалавръ.

             По-нашему, коль вѣжливъ -- значитъ, лжешь.
   

Мефистофель (подвигаясь на авансцену къ публикѣ).

             Здѣсь свѣтъ и воздухъ у меня отняли;
             Хоть вы бы мнѣ защитниками стали!
   

Баккалавръ.

             Считаю мысль я дерзостной совсѣмъ,
             Выть чѣмъ-нибудь, когда ужъ сталъ ничѣмъ.
             Людская жизнь живетъ въ крови; а въ комъ
             Кровь такъ сильна, какъ въ юношѣ любомъ?
             Могучей силой молодая кровь
             Изъ жизни прежней жизнь выводитъ вновь.
             Тутъ все кипитъ, и подвигъ создаетъ.
             Гдѣ слабый палъ, тамъ сильный возстаетъ.
             Пока полъ-міра мы завоевали,
             Что дѣлали вы? Думали, кивали,
             И вѣчнымъ планамъ потеряли счетъ.
             Конечно, старость-лихорадка,
             Ознобъ, тоска стоитъ во всемъ;
             Кому минуло три десятка,
             Того считай ужъ мертвецомъ.
             Васъ перебить бы, чтобы свѣтъ избавить.
   

Мефистофель.

             Тутъ чортъ не можетъ ничего прибавить.
   

Баккалавръ.

             Коль захочу, такъ чортъ не смѣетъ быть.
   

Мефистофель (въ сторону).

             Все жъ чортъ тебя сумѣетъ зацѣпить!
   

Баккалавръ.

             То подвигъ юности прямой.
             Міръ былъ ничто, пока не созданъ мной;
             Я солнце вывелъ изъ пучинъ морскихъ;
             Со мной луна достигла фазъ своихъ;
             Тогда и день разлился предо мною,
             Чтобъ радовать меня красой земною;
             По мановенью моему, въ ночи,
             Впервые звѣздъ разсыпались лучи;
             Кто жъ, какъ не я, вамъ далъ свободу мысли,
             Когда вы всѣ филистерами кисли?
             А я, свободно, какъ мой духъ велитъ,
             Иду за свѣтомъ, что во мнѣ горитъ.
             И шествую съ восторженной душою,
             Лицомъ на свѣтъ и къ мрачному спиною.

(Уходитъ.)

Мефистофель.

             Оригиналъ, какъ прыть твоя пылка!
             Тебя ничуть сознанье не тревожитъ,
             Что кто жъ умно иль глупо думать можетъ
             О томъ, о чемъ не мыслили вѣка?--
             Но въ этомъ нѣтъ опасно-рокового,
             Современемъ измѣнится оно:
             Какъ гроздій сокъ ни бродитъ безтолково,--
             Все выйдетъ подъ конецъ вино.
             (Къ молодому партеру, который не аплодируетъ.)
             Не убѣдилъ васъ мой языкъ.
             Я съ вами, дѣти, правъ въ расчетѣ;
             Подумайте, вѣдь чортъ -- старикъ;
             Состарясь, вы его поймете.



Лабораторія.
Въ средневѣковомъ вкусѣ. Сложный, неуклюжіе аппараты, для фантастическихъ цѣлей.

Вагнеръ (у очага).

             Ударилъ колоколъ ужасный,
             Затрепетали стѣны зданій;
             Теперь не можетъ страхъ всечасный
             Продлиться строгихъ ожиданій.
             Уже во мракѣ проблескъ ясный;
             Уже въ ретортѣ что-то пышетъ,
             Какъ раскаленный уголь дышетъ;
             Какъ бы карбункулъ многоцѣнный
             Во тьму кидаетъ лучъ мгновенный.
             Вотъ бѣлый свѣтъ возникъ сейчасъ;
             О, хоть бы разъ мнѣ безъ потери!
             О, Боже! Кто шуршитъ у двери?
   

Мефистофель (входитъ).

             Мое почтенье! Въ добрый часъ.
   

Вагнеръ (боязливо).

             Ну, въ добрый звѣздный часъ войдите!

(Тихо.)

             Но ни полслова, не дышите!
             Тому, что выйдетъ, изумится вѣкъ.
   

Мефистофель (еще тише).

             Въ чемъ дѣло-то?
   

Вагнеръ (тише).

                                           Творится человѣкъ.
   

Мефистофель.

             Какъ человѣкъ? Какую же коптить
             Влюбленную вы пару засадили?
   

Вагнеръ.

             Помилуй Богъ! Какъ до сихъ поръ родить
             Привыкли всѣ -- мы вздоромъ объявили;
             Тотъ нѣжный пунктъ, что жизнью мы даримъ,
             Та сила, что. внутри сливаясь съ нимъ,
             Врала и отдавала, появляясь,
             Сперва роднымъ, затѣмъ чужимъ питаясь,
             Достоинство утратила теперь;
             Отнынѣ пусть ей предается звѣрь,
             Но человѣку слѣдъ съ его значеньемъ
             Гордиться впредь другимъ происхожденьемъ.

(Обращаясь къ очагу.)

             Еще свѣтлѣй! Тутъ ждешь по крайней мѣрѣ,
             Что если мы изъ многихъ сотъ матерій
             Смѣщеніемъ,-- въ смѣшеньи весь вопросъ --
             Матерію людскую образуемъ,
             Ее въ ретортѣ замуруемъ,
             И тщательно дистиллируемъ,
             Все дѣло намъ тихонько удалось.

(Снова обращаясь къ очагу.)

             Выходитъ! Масса все свѣтлѣетъ!
             И убѣжденье крѣпче зрѣетъ!
             Все, что въ природѣ тайною слыло,
             То мы разумно испытуемъ,
             Что организмомъ въ ней произошло,
             То мы теперь кристаллизуемъ.
   

Мефистофель.

             Кто долго жилъ, тотъ испыталъ не мало;
             Онъ новаго не встрѣтитъ въ жизни сей:
             При странствіяхъ, видалъ и я, бывало,
             Кристаллизованныхъ людей.
   

Вагнеръ (до сихъ поръ обращаясь къ ретортѣ).

             Растетъ, сверкаетъ, все слилось,
             Мгновенье -- и затѣмъ: -- сбылось!
             Великій планъ сперва похожъ на вздоръ;
             Случайность насъ отнынѣ не обманетъ.
             Подобный мозгъ для мысли съ этихъ поръ
             Мыслителемъ приготовляться станетъ.

(Съ восторгомъ смотритъ въ реторту.)

             Стекло звенитъ, и прояснилась смѣсь,
             Теперь пойдетъ ужъ безъ запинки!
             Я вижу, шевелится здѣсь
             Ликъ миловиднаго мужчинки.
             Чего жъ еще и намъ, и всѣмъ желать?
             Разгадка тутъ всей тайны необъятной:
             Старайтесь этимъ звукамъ внять,
             И голосъ вамъ, и рѣчи станутъ внятны.
   

Гомункулъ (изъ реторты Вагнеру).

             Ну, папенька! ты не шутя? Ей-ей!
             Такъ къ сердцу ты прижми меня скорѣй!
             Да понѣжнѣй, чтобъ склянка утерпѣла!
             Сама природа здѣсь велѣла:
             Начнетъ творить, такъ не вмѣщаетъ свѣтъ;
             Съ искусственнымъ же -- дальше ходу нѣтъ.

(Мефистофелю.)

             И ты, хитрецъ, мой братецъ, здѣсь?-- Смотрю
             И во-время какъ разъ!-- Благодарю;
             Судьбой ты кстати занесенъ вполнѣ:
             Разъ, что живу -- и дѣло нужно мнѣ,
             Хотѣлъ бы я сейчасъ же за работу; --
             Съ чего начать?-- ты ловокъ снять заботу.


Вагнеръ.

             Одно словцо! Стыжусь я этой темы:
             И старъ, и малъ мнѣ задаютъ проблемы,
             Вотъ, напримѣръ: для всякаго загадка,
             Какъ тѣло такъ съ душой слилися гладко,
             И держатся другъ дружки неразрывно,
             И цѣлый вѣкъ враждуютъ непрерывно.
             Затѣмъ...
   

Мефистофель.

                                 Постой! Спросилъ бы я, признаться,
             Зачѣмъ мужья все съ женами бранятся?
             Вотъ, другъ, вопросъ-то -- разрѣши-ка, нутко!
             А здѣсь нужны дѣла; ихъ ждетъ малютка.
   

Гомункулъ.

             Что жъ дѣлать мнѣ?
   

Мефистофель (указывая на боковую дверь).

                                           Тамъ выкажи ты силы!
   

Вагнеръ (все смотря въ реторту.)

             Поистнѣ, ты мальчикъ очень милый!

(Боковая дворъ отворяется, виденъ Фаустъ на постели.)

Гомункулъ (изумленно).

             Значительно!

(Реторта вырывается изъ рукъ Вагнера, носится надъ Фаустомъ и освѣщаетъ его.)

                                 Прекрасный видъ! У влаги
             Прозрачной, въ рощѣ, жены мечутъ платья.
             Прелестны всѣ! А вотъ теперь всѣ наги:
             Но между нихъ одну бы могъ признать я
             Хоть героиней, если не богиней.
             Прозрачный блескъ струитъ она ногою;
             И членовъ пылъ съ ихъ юною гордыней
             Прохладною пріемлется волною.--
             Но что за шумъ затрепетавшихъ крылій,
             Какіе плески влагу возмутили?
             Въ испугѣ дѣвы разбѣжались,-- только
             Царицы взоръ не омраченъ нисколько,
             Она глядитъ такъ женственно надменно,
             Что лебедь-царь къ ногамъ ея. смиренно
             Приникъ.-- Ея объемлетъ онъ колѣна.--
             Но вдругъ туманъ встаетъ волной,
             И ужъ за дымкою густой
             Сокрылась сладостная сцена.
   

Мефистофель.

             Разсказывать я вижу ты гораздъ!
             Хоть самъ ты малъ, зато большой фантастъ.
             Я ничего не вижу!
   

Гомункулъ.

                                           Гдѣ жъ тебѣ-то!
             Провелъ ты молодости лѣта
             Во мглѣ, средь рыцарей, поповъ,
             Такъ вотъ и глазъ-то твой таковъ!
             Въ туманахъ только ты и дома:

(озираясь)

             Сырыя стѣны, гадко, склизко,
             Стрѣльчато, вычурно и низко!
             Проснись-ка онъ,-- бѣда какъ-разъ:
             Какъ глянетъ, такъ умретъ сейчасъ.
             Ручьи лѣсные съ лебедями,
             Красавицъ видѣлъ онъ во снѣ,
             Какъ сжиться съ этими стѣнами!
             Я терпѣливъ, но невтерпежъ и мнѣ.
             Умчимъ его!
   

Мефистофель.

                                 Такому радъ исходу.
   

Гомункулъ.

             Ты въ битву воина пошли,
             А дѣвушку ведя ты къ хороводу!
             Они бъ мѣста свои нашли.
             Классическая, вспомнилъ я сейчасъ,
             Вальпургіева ночь теперь какъ-разъ.--
             Къ успѣху тутъ пути прямые.
             Снесемъ его къ его стихіи!
   

Мефистофель.

             Не слыхивалъ подобнаго я чуда.
   

Гомункулъ.

             И слышать-то тебѣ откуда?
             Романтикамъ лишь съ призраками жить!
             А истый призракъ -- классикъ долженъ быть.
   

Мефистофель.

             Куда же путь свой долженъ направлять я?
             Противны мнѣ античные собратья.
   

Гомункулъ.

             Сѣверо-Западъ, чортъ, тебя все влекъ,
             Но насъ теперь зоветъ Юго-Востокъ.
             Тамъ, гдѣ Пеней равнину пробѣжалъ,
             Среди кустовъ, заливами сверкая,
             До самыхъ горъ долина все сплошная,
             И древній рядомъ съ новымъ тамъ Фарсахъ.
   

Мефистофель.

             О, горе! Прочь! Хоть битвой пощадите
             Тиранства съ рабствомъ!-- Что ни говорите,
             Вещь скучная; едва окончатъ,-- глядь!
             Опять пошли. другъ съ другомъ воевать!
             И невдомекъ уму такихъ людей,
             Что сзади ихъ дурачитъ Асмодей.
             Все за права свободы, молъ, дерутся --
             А разглядѣть: рабы съ рабами бьются.
   

Гомункулъ.

             Оставь людей, коль вздорить имъ охота;
             Имъ защищаться предоставь самимъ
             Съ младенчества; такъ будетъ и съ большимъ.
             Тутъ весь вопросъ, какъ исцѣлить его-то?
             Коль знаешь чѣмъ, такъ на ноги поставь,
             А если нѣтъ, то мнѣ все предоставь!
   

Мефистофель.

             Тутъ съ Брокена нашлось бы что-нибудь;
             Но заперли язычники мнѣ путь.
             А греки были вѣкъ пустой народъ!
             Въ глаза-то вамъ все чувственность ихъ бьетъ,
             Они въ грѣхахъ весельемъ соблазняютъ;
             А наши-то всѣ мрачными считаютъ.
             Ну, что жъ теперь?
   

Гомункулъ.

                                           Тебя вѣдь не смущу я;
             Коль ѳессалійскихъ вѣдьмъ упомяну я,
             Такъ, кажется, довольно я скажу.
   

Мефистофель (похотливо).

             Ахъ, вѣдьмы ѳессалійскія!-- Особы,
             Которыхъ я давно искалъ.
             Но, что ни ночь, быть съ ними,-- не могло бы
             Мнѣ нравиться, я полагалъ;
             А изрѣдка, для пробы...
   

Гомункулъ.

                                                     Плащъ сюда,
             И рыцаря мы завернемъ больного!
             А эта тряпка, какъ тогда,
             Васъ одного подниметъ и другого;
             Я посвѣчу.
   

Вагнеръ (боязливо).

                                 А я?
   

Гомункулъ.

                                           Не суетись!
             Останься дома, въ дѣло углубись:
             Пергаменты старинные достанешь,
             По нимъ сбирать ты элементы станешь
             И соблюдать всю совокупность эту;
             Обдумай что, и какъ ты разбери.
             Я между тѣмъ постранствую по свѣту,
             Быть-можетъ, точку отыщу на і.
             Тогда къ великой цѣли ты придешь;
             За долгій трудъ награду жди по праву:
             Богатство, долголѣтье, почесть, славу,
             И съ знаньемъ добродѣтель -- можетъ тожъ!
             Прощай!
   

Вагнеръ (опечаленный).

                       Прощай! Мнѣ грустно поневолѣ!
             Боюсь, тебя ужъ не увижу болѣ.


Мефистофель.

             Летѣть къ Пенею я готовъ!
             Не брезгаемъ мы братцемъ сами.

(Къ зрителямъ.)

             Зависимъ мы, въ концѣ концовъ,
             Отъ креатуръ, созданныхъ нами.


Классическая Вальпургіева ночь.
Ферсальскія поля.
Темнота.

Эрихто.

             Опять къ ночному зрѣлищу ужасному
             Являюсь я, Эрихто, вѣчно мрачная;
             Не такъ гнусна, какъ клеветой своей меня
             Поэты очернили... Нѣтъ конца хваламъ
             И поношеньямъ ихъ... Уже убѣлена
             Волной палатокъ сѣрыхъ нея долина вдоль.
             Какъ призраками этой страшной ночи всей.
             Какъ часто это повторялось! И еще
             Вѣкъ повторяться будетъ.... Уступить никто
             Не хочетъ власти; даже и тому, кто самъ
             Ее стяжалъ и держитъ. Каждый, кто собой
             Не въ силахъ управлять, охотно бъ править сталъ
             Сосѣдней волей, какъ бы онъ, гордецъ, хотѣлъ...
             Разыгранъ битвою великій здѣсь примѣръ,
             Какъ сила предъ сильнѣйшимъ хочетъ грудью стать,
             Какъ дорогой свободы пышный рвутъ вѣнокъ,
             И жесткій лавръ чело владыки обогнетъ.
             Великому здѣсь грезился величья день.
             Тамъ къ слову лести Цезарь слухъ склонялъ въ ночи!
             Теперь сразятся. Знаетъ свѣтъ, кто побѣдилъ.
             Огни сторожевые красный пламень шлютъ;
             Какъ пролитая кровь легъ отблескъ по землѣ,
             И, привлеченъ такимъ сіяніемъ ночнымъ,
             Всей саги эллинской собрался легіонъ.
             У всѣхъ огней колеблются въ невѣрной мглѣ
             Или разсѣлись лики баснословныхъ дней....
             А мѣсяцъ хоть въ ущербѣ, но вполнѣ свѣтло
             Встаетъ, кидая нѣжный блескъ на все вокругъ;
             Исчезъ палатокъ призракъ,-- синь огонь костровъ.
             Но надо мной какой нежданный метеоръ?
             Горитъ и освѣщаетъ комъ тѣлесный онъ.
             Я чую жизнь. Мнѣ не приличествуетъ быть
             Вблизи живого, такъ какъ я ему вредна;
             Худую славу возбужу безъ пользы я.--
             Вотъ онъ спускается. Разумно удалюсь!

(Удаляется.)
(Воздухоплаватели вверху.)

Гомункулъ.

                       Разъ еще кругомъ лети-ка
                       Надъ зловѣщими огнями;
                       Какъ въ долинѣ этой дико
                       Свѣтитъ призрачными снами.
   

Мефистофель.

                       Какъ изъ сѣверныхъ строеній
                       Въ окна старыя глядя,
                       Вижу лики привидѣній;
                       Здѣсь и тамъ моя семья.
   

Гомункулъ.

                       Вонъ какая зашаталась,
                       И уходитъ каланчей.
   

Мефистофель.

                       Точно насъ перепугалась,
                       Какъ летѣли мы съ тобой.
   

Гомункулъ.

                       Пусть идетъ и удалится!
                       Наземь рыцаря спусти,
                       Онъ очнется,-- онъ стремится
                       Въ царствѣ сказокъ жизнь найти.
   

Фаустъ (касаясь земли).

             А гдѣ она?
   

Гомункулъ.

                                 Сказать не можемъ;
             Здѣсь всѣмъ такой вопросъ предложимъ.
             Ступай до утреннихъ лучей
             По всѣмъ огнямъ освѣдомляться:
             Кто могъ сходить до матерей,
             Тому ужъ нечего бояться.
   

Мефистофель.

             И мнѣ тутъ будетъ часть своя;
             Но лучшаго для насъ не знаю я,
             Какъ чтобы каждый межъ огнями
             Своими поискалъ глазами,
             Затѣмъ -- чтобъ намъ сбираться понемножку,
             Заставь фонарь свѣтить со звономъ, крошка!
   

Гомункулъ.

             И зазвоню, и засверкаю!

(Реторта сильно свѣтитъ и звонятъ.)

             Чудесъ я новыхъ вамъ желаю!


Фаустъ (одинъ).

             Такъ гдѣ жъ она? Я снова не спросилъ!
             Коль не стояла тутъ сама она,
             Коль эта къ ней не ластилась волна,--
             Здѣсь воздухъ тотъ, что рѣчь ея носилъ.
             Я волшебствомъ вдругъ къ Греціи присталъ!
             Сейчасъ почуялъ землю я, гдѣ сталъ.
             Какъ спящаго меня прожгло струей горючей,
             Такъ я стою -- въ душѣ Антей могучій.
             И если странное здѣсь сочеталось вмѣстѣ,
             Все жъ въ лабиринтъ огней пущусь узнать на мѣстѣ.

(Удаляется.)

Мефистофель (озираясь).

             Хоть весь обшарилъ рядъ я освѣщенный,
             Все я чужой и словно въ одиночку.
             Всѣ нагишомъ, кой-кто надѣлъ сорочку:
             Безстыдны сфинксы, безъ стыда грифоны.
             Чего не встрѣтитъ съ крыльями и съ гривой,
             И передомъ и задомъ, глазъ пытливый!...
             Мы сами-то довольно неприличны,
             А эти право черезчуръ античны;
             Тугъ нужно бы на этомъ всемъ народѣ
             Премногое заклейстерить по модѣ....
             Противный сбродъ! Но вѣжливымъ, я знаю,
             Быть должно гостю.-- Здравія желаю
             Красавицамъ и старичкамъ игривымъ.
   

Грифъ (хрипло.)

             Нѣтъ не игривымъ -- грифамъ. Кто подъ старость радъ
             Игривымъ слыть? И въ каждомъ словѣ есть
             То, отъ чего его и произвесть:
             Грусть, грозный, гордый, грубый, гробы даже,
             Этимологія все та же --
             И намъ претитъ.
   

Мефистофель.

                                 Хоть я не возражаю,
             Но Гри въ титулѣ грифъ я уважаю.
   

Грифъ (попрежнему и до конца).

             Естественно! Сродство должно тутъ быть,
             Могли его хвалить или хулить;
             Греби короны, золото, дѣвицъ,
             А кто нагребъ, предъ тѣмъ все пало ницъ.
   

Муравьи (огромной породы).

             О золотѣ тутъ рѣчь. Его набрали
             И по скаламъ, пещерамъ мы наклали.
             Да Аримаспы тамъ у насъ нашли,--
             Имъ смѣхъ, что все далеко унесли.
   

Грифы.

             Ужъ мы заставимъ ихъ признаться.
   

Аримаспы.

             Не здѣсь на праздникѣ ночномъ!
             А завтра все мы проживемъ;
             Теперь удастся, можетъ статься.
   

Мефистофель (садясь между сфинксами).

             Легко у васъ мнѣ просидѣть безъ скуки;
             Могу я каждаго понять.
   

Сфинксъ.

             Духовные мы испускаемъ звуки,
             Ихъ ваше дѣло воплощать.
             Какъ звать тебя, мы слышать бы желали.
   

Мефистофель.

             Премножество именъ мнѣ надавали.
             Британцевъ нѣтъ ли тутъ? Охотники у нихъ
             Смотрѣть мѣста сраженій, водопады,
             Остатки стѣнъ, классическіе склады;
             Вотъ шли бъ сюда, на что чудесъ иныхъ.
             Они жъ творцы; въ старинной драмѣ ихъ
             Являюсь я какъ Old iniquity.
   

Сфинксъ.

             За что, про что?
   

Мефистофель.

                                           Тамъ толку не найти.
   

Сфинксъ.

             Пожалуй такъ. Въ звѣздахъ ты понимаешь?
             Ну. какъ ты часъ теперешній считаешь?
   

Мефистофель (глядя вверхъ).

             Звѣзда къ звѣздѣ, серпъ лунный разгорѣлся,
             На этомъ мѣстѣ я бы засидѣлся,
             У львиной шкуры я твоей, согрѣлся;
             Къ чему напрасно вверхъ стремиться взгляду?
             Задай загадку, а не то шараду.
   

Сфинксъ.

             Скажи ты самъ загадку про себя.
             Загадкою будь самъ ты обнаруженъ:
             "Благочестивому и злому нуженъ;
             Аскету цѣль уколовъ до эфеса,
             Другому на безумства другъ-повѣса,
             И то и се, чтобъ забавлять Зевеса".
   

Первый грифъ (хрипло).

             Гони его!
   

Второй Грифъ (хрипитъ сильнѣй).

                                 Чего онъ ждетъ отъ насъ?
   

Оба.

             Гоните гадкаго сейчасъ!
   

Мефистофель (грубо).

             Ты полагаешь, что у гостя ногти
             Не такъ дерутъ, какъ вонъ твои-то когти?
             Попробуй-ка!
   

Сфинксъ (кротко).

             Ты можешь оставаться.
             Но не пришлось бы съ нами стосковаться;
             Въ своей странѣ живешь ты безобидно,
             А здѣсь тебѣ не понутру, какъ видно.
   

Мефистофель.

             Ты аппетитна, если сверху взглянешь,
             А глянувъ внизъ на бестію -- отпрянешь.
   

Сфинксъ.

             Тебѣ, лукавый, быть побитымъ:
             У всѣхъ здоровы лапы тутъ.
             Съ такимъ уродливымъ копытомъ
             Тебѣ у насъ плохой пріютъ.

(Сирены наигрываютъ сверху.)

Мефистофель.

             Что тамъ качаются за птицы
             Въ вѣтвяхъ прибрежныхъ тополей?
   

Сфинксъ.

             Поберегись! ужъ тѣ пѣвицы
             Губили доблестныхъ мужей!
   

Сирены.

                       Ахъ, ужель тебѣ привычно
                       Жить съ уродливымъ народомъ?
                       Слушай, цѣлымъ хороводомъ
                       Запоемъ мы мелодично:
                       Такъ сиренамъ намъ прилично.
   

Сфинксы (передразнивая ихъ на ту же мелодію).

                       Ты заставь-ка ихъ спуститься;
                       Любо имъ въ вѣтвяхъ таиться,
                       Чтобъ совиными когтями
                       Растерзать васъ, если сами
                       Слухъ рѣшитесь вы склонить.
   

Сирены.

                       Прочь всю зависть гнусной злобы!
                       Все сберемъ мы, что могло бы
                       Лишь подъ небомъ усладить!
                       На землѣ и надъ подою
                       Самой милою игрою
                       Станемъ гостя веселить!
   

Мефистофель.

             Мы эти штуки знаемъ сами,
             Когда и горломъ и струнами
             Хитросплетенья заведутъ!
             Мнѣ эти трели лишь баклуши,
             Онѣ царапаютъ лишь уши,
             А все до сердца не дойдутъ.
   

Сфинксъ.

             Не поминай ты сердца тоже!
             Вѣдь кошелекъ изъ дряблой кожи
             Тебѣ приличнѣй, старый плутъ!
   

Фаустъ (появляясь).

             Какъ странно, всѣ мнѣ эти лики милы!
             Въ чудовищномъ черты замѣтны силы;
             Въ душѣ моей надежды лучъ возникъ;
             На что наводитъ этотъ строгій ликъ!

          (Указывая на сфинксовъ)

             Такія вотъ Эдипа вопрошали;

(Указывая на сиренъ)

             Улисса вотъ отъ этакихъ вязали;

(Указывая на муравьевъ)

             Вотъ эти кладъ большой могли собрать.

(Указывая на грифовъ)

             Его умѣли эти охранять.
             Дохнули мощью на меня всѣ лики,
             Велики здѣсь, и въ памяти велики!
   

Мефистофель.

             Ты бъ прежде проклялъ ихъ во тьму,
             Теперь они тебѣ понятны;
             Кто ищетъ милую, тому
             Чудовища -- и тѣ пріятны.
   

Фаустъ (сфинксамъ).

             Скажите, лики женскіе, сейчасъ:
             Елены кто не видѣлъ ли изъ васъ?
   

Сфинксъ.

             Ея года вѣдь нами не дожиты;
             Послѣднія Алкидомъ перебиты.
             Скорѣй Хирона разспроси ты;
             Онъ скачетъ тутъ. Его бъ тебѣ поймать,
             Тогда бы могъ ты все узнать.
   

Сирены.

                       Есть тебѣ еще дорога!
                       Какъ Улиссъ къ намъ прибылъ въ гости,
                       Безъ надменности и злости,
                       Онъ разсказывалъ намъ много;
                       Все тебѣ откроемъ сами,
                       Только ты или за нами
                       Къ морю на берегъ свободный.
   

Сфинксъ.

             Бойся, рыцарь благородный,
             И какъ Улиссъ пенькою связанъ былъ,
             Совѣтомъ нашимъ будь ты связанъ!
             Ты поищи,-- Хиронъ тебѣ указанъ.
             Онъ скажетъ все, о чемъ я говорилъ.

(Фаустъ уходятъ.)

Мефистофель (съ неудовольствіемъ).

             Что стало крякать, крыльями плескать,
             И мчится такъ, что даже не видать,
             Да другъ за дружкой? Ихъ догнать
             Охотникъ увидалъ бы виды!
   

Сфинксъ.

             Какъ буря быстры и почти незримы,
             Стрѣламъ Алкида только достижимы --
             Проносятся надъ нами Стимфалиды
             И шлютъ намъ кряканьемъ привѣтъ.
             Совиный носъ, гусиный слѣдъ;
             Онѣ хотѣли бъ здѣсь остаться
             И старой намъ родней считаться.
   

Мефистофель (какъ прежде).

             Тутъ что-то съ ними вновь шипитъ.
   

Сфинксъ.

             Не бойся пасти ты злодѣйской:
             То головы змѣи Лернейской;
             Вѣдь срублены, а чванство въ нихъ сидитъ...
             Но что съ тобой? Ты самъ-то ли въ порядкѣ?
             Какія странныя ухватки!
             Куда спѣшишь ты?-- Уходи!
             На хоръ, что вижу назади,
             Ты озираешься. Такъ что жъ,
             Ступай, пріятныхъ много лицъ найдешь:
             То дѣвы-Ламій всѣмъ хоромъ,
             Съ улыбками, съ нахальнымъ взоромъ;
             Такихъ Сатиры любятъ больно,
             У нихъ ногѣ козлиной вольно.
   

Мефистофель.

             Надѣюсь, васъ, вернувшись, здѣсь найду я.
   

Сфинксъ.

             Да. Ты ступай теперь въ толпу живую;
             Еще въ Египтѣ мы привыкли жить
             Такъ, чтобы лѣтъ на тысячи царить.
             Не трогать насъ, когда мы ляжемъ,
             Такъ мы луны и солнца ходъ покажемъ;
             Мы сидимъ у пирамиды,
             Судимъ свѣтъ своимъ судомъ,
             Наводненья, войнъ обиды,
             Мы и глазомъ не моргнемъ.



Пеней, окруженный потоками и нимфами.

Пеней.

             Ты шепни, камышъ прибрежный,
             Ты вздохни, тростникъ мой нѣжный,
             Лепечите, листья ивы,
             Съ вѣткой тополя спесивой,
             Чтобъ дремалъ я упоенъ!
             Нѣчто грозное учуя,
             Просыпаюсь, трепещу я,
             Тихихъ струй тревожа сонъ.
   

Фаустъ (подступая къ рѣкѣ).

             Слышу ль я, иль мнѣ сдается,
             Что въ вѣтвяхъ тутъ раздается
             И подъ сѣнью тростниковой
             Человѣческое слово;
             Струйки -- словно споръ болтливый,
             Воздухъ -- словно вздохъ шутливый.
   

Нимфы (Фаусту).

                       Ты лучше на отдыхъ
                       Склонись головою,
                       Раскинься въ прохладѣ,
                       Предайся покою.
                       Усни, отдохни ты,
                       Вѣдь ты утомленъ;
                       Плесканьемъ, журчаньемъ
                       Нашепчемъ мы сонъ!
   

Фаустъ.

             Вѣдь я не сплю! Пусть безъ смятенья
             Встаютъ прелестныя видѣнья,
             Куда ни кинетъ ихъ мой глазъ!
             Какъ чудны всѣ мои мечтанья!
             То сны или воспоминанья?
             Вѣдь былъ же ты такъ счастливъ разъ!
             Тихонько двигаются воды,
             Кустовъ слегка качая входы,
             И не шумятъ, а чуть журчатъ;
             Со всѣхъ сторонъ ручьи живые,
             Сливаясь въ зеркала сплошныя,
             Купаться въ глубину манятъ;
             Я вижу, молодыя жены,
             Зеркальной влагой отражены,
             Возникли ясно предо мной!
             Онѣ купаются красиво,
             Плывутъ храбрясь, бредутъ пугливо.
             Кричатъ и плещутся водой.
             Мнѣ здѣсь бы должно оставаться
             И ими только любоваться;
             Но снова въ даль меня манить.
             Мой взоръ съ усильемъ ищетъ новымъ:
             За этимъ лиственнымъ покровомъ
             Высокій ликъ царицы скрытъ.
   
             Странно! Лебеди красиво
             Выплываютъ изъ залива
             Въ величавой чистотѣ.
             Тихо движется ихъ стая,
             Клювъ и голову склоняя
             Въ горделивой красотѣ...
             Но одинъ изъ всѣхъ смѣлѣе,
             Выгибая грудь и шею,
             Быстро всѣхъ опередилъ;
             Онъ, распучившись крылами,
             Бороздя струи струями,
             Къ мѣсту тайному подплылъ...
   
             Другіе плаваютъ, гуляютъ,
             Ихъ перья чистыя сверкаютъ,
             Но въ бой вступивши на волнѣ,
             Они и дѣвъ всѣхъ распугали,
             Чтобъ не о службѣ помышляли,
             А о спасеньи лишь онѣ.
   

Нимфы.

                       Сестры, лягте-ка ушкомъ
                       На зеленый брегъ рѣки-то;
                       Словно слышу за холмомъ
                                 Топотъ конскаго копыта.
                       Если бъ знать, кто могъ принесть
                       Въ эту ночь такъ скоро вѣсть.
   

Фаустъ.

             Такъ земля кругомъ и стонетъ,
             Словно всадникъ быстро гонитъ.
                       Туда мой взоръ!
                       Иль съ этихъ поръ
                       Сбывается, что снилось?
                       О!-- Чудо совершилось!
             Несется всадникъ рысью,-- въ немъ
             Отвага сдержана умомъ...
             Конь бѣлоснѣжный мчится смѣло...
             Я не ошибся: это онъ,
             Филиры славный сынъ, Хиронъ!--
             Стой, стой! Хиронъ! Къ тебѣ есть дѣло...
   

Хиронъ.

             Ну, что тамъ? Что?
   

Фаустъ.

                                           Остановись, постой!
   

Хиронъ.

             Я не стою.
   

Фаустъ.

                                 Возьми жъ меня съ собой!
   

Хиронъ.

             Садись ко мнѣ! Все разспросить могу я.
             Куда ты въ путь? Тутъ берегъ подъ тобой,
             Хоть за рѣку тебя перенесу я.
   

Фаустъ (садясь на него).

             Мнѣ все равно. Спасибо, дорогой!..
             Великій мужъ, достойный педагогъ,
             Что воспитать героевъ столькихъ могъ,
             Кругъ аргонавтовъ, славою одѣтыхъ,
             И всѣхъ другихъ поэтами воспѣтыхъ.
   

Хиронъ.

             Оставимъ это въ сторонѣ!
             Быть менторомъ въ накладъ самой Палладѣ;
             Они потомъ всѣ чередить вполнѣ
             Какъ не воспитанные ради.
   

Фаустъ.

             Врача, который, свойства травъ
             И всѣхъ кореньевъ ихъ познавъ,
             Способенъ боль и язвы исцѣлять,
             Душой и тѣломъ радъ я здѣсь обнять!
   

Хиронъ.

             Гдѣ близко раненъ былъ боецъ,
             Я помогалъ при знаньи слабомъ;
             Но это знанье подъ конецъ
             Попамъ я передалъ и бабамъ.
   

Фаустъ.

             Ты, какъ вполнѣ великій мужъ,
             Хвалы не терпишь, и къ тому жъ
             Хотѣлъ бы ты душѣ не злобной
             Внушить, что есть тебѣ подобный.
   

Хиронъ.

             Ты, кажется мнѣ, ловокъ,-- не робѣешь.
             Народу ты и князю льстить умѣешь.
   

Фаустъ.

             Признайся, въ жизни-то своей
             Ты величайшихъ видывалъ мужей.
             Сопровождалъ ты многихъ благородныхъ,
             Полубоговъ въ ихъ подвигахъ свободныхъ!
             Но, близкій самъ ко всѣмъ геройскимъ ликамъ,
             Кого считалъ ты изо всѣхъ великимъ?
   

Хиронъ.

             Изъ круга аргонавтовъ каждый
             Геройской былъ исполненъ жаждой,
             И силой, что его одушевляла,
             Онъ нуженъ былъ, гдѣ прочихъ не хватало.
             Такъ Діоскуровъ верхъ брала чета,
             Гдѣ молодость нужна и красота.
             Съ рѣшимостью починъ отважныхъ дѣлъ
             Былъ Бореадъ прекраснѣйшій удѣлъ.
             Въ совѣтѣ мудръ, глубокъ, могучъ, смышленъ
             И женщинамъ пріятенъ былъ Язонъ;
             Затѣмъ Орфей, и нѣжный и смиренный.
             Превыше всѣхъ былъ лирой вдохновенной;
             Линцей былъ зорокъ,-- день и ночь искалъ
             Путь кораблю онъ средь подводныхъ скалъ.
             Союзниковъ напасти не печалятъ:
             Одинъ ведетъ, а всѣ другіе хвалятъ.
   

Фаустъ.

             О Геркулесѣ ты ни слова?
   

Хиронъ.

             О! Не смущай меня ты снова!...
             Арея, Феба не видалъ
             Я, какъ и Гермеса, ни разу:
             Вдругъ тотъ глазамъ моимъ предсталъ,
             Кто былъ божественъ по разсказу!
             И былъ, рожденный въ царской долѣ,
             Прекраснымъ юношею онъ,
             У брата старшаго въ неволѣ
             И у прелестныхъ самыхъ женъ.
             Второго не родить ужъ Геѣ,
             И Гебѣ не назвать своимъ;
             Напрасно лирамъ пѣть звончѣе,
             Напрасно камень мы томимъ.
   

Фаустъ.

             Ваятель трудится напрасно,
             Такого не проявитъ онъ.
             Кто мужъ прекраснѣйшій, мнѣ ясно,
             Кто жъ всѣхъ прекраснѣе изъ женъ?
   

Хиронъ.

             Что! Въ женской красотѣ нѣтъ силы,
             Холодный часто ликъ она;
             Тѣ существа мнѣ только милы,
             Въ которыхъ жизнь веселія полна.
             Краса сама себѣ отрада;
             Служить прелестному -- награда,
             Хоть мнѣ, какъ я Елену несъ.
   

Фаустъ.

             Ты несъ ее?
   

Хиронъ.

                                 Да, на спинѣ же.
   

Фаустъ.

             И такъ сходитъ съ ума пришлось!
             И вдругъ сижу теперь.-- И гдѣ же!?.
   

Хиронъ.

             За волоса мои она,
             Какъ ты, держалась.
   

Фаустъ.

                                           Какъ полна
             Восторгомъ грудь! Скажи мнѣ все!
             Лечу желаньемъ ей навстрѣчу!
             Куда, откуда, несъ ее?
   

Хиронъ.

             На твой вопросъ легко отвѣчу.
             Отбили Діоскуры вдругъ
             Сестричку у разбойниковъ изъ рукъ;
             Въ обидѣ неудачи, гѣ сошлись,
             И яростно вослѣдъ имъ погнались.
             Бѣгутъ борцы съ сестрой,-- и вотъ
             У Элевзинскихъ имъ болотъ
             Пришлось вдвоемъ брести, я вплавь пустился.
             Она спрыгнула, потрепала
             По мокрой гривѣ, обласкала,
             Благодаря еще притомъ:
             Такъ молода, мила со старикомъ!
   

Фаустъ.

             Семи лишь лѣтъ!...
   

Хиронъ.

                                           Ты вѣришь филологамъ.
             Тебѣ да и себѣ дано имъ лгать во многомъ.
             У женскихъ миѳовъ даръ особый есть,
             Быть, какъ поэтъ ихъ вздумаетъ привести;
             Ни зрѣлости, ни старости имъ нѣтъ,
             Все привлекательный расцвѣтъ:
             Ребенкомъ похищаютъ, къ старой льнуть;
             Поэты, словомъ, лѣтъ не признаютъ.
   

Фаустъ.

             Витать и ей въ безпременныхъ лишь сферахъ!
             Ахиллъ же могъ найти ее на Форахъ,
             Самъ внѣ временъ. Вотъ счастіе-то впрямь!
             Любви добиться вопреки судьбамъ.
             Я бъ что ль не смогъ, умѣя такъ любить,
             Высокій ликъ заставить снова жить
             То существо, что средь боговъ родилось,
             Величьемъ, нѣгой, прелестью гордилось?
             Ее видалъ ты; нынче видѣлъ я
             Прекрасную въ расцвѣтѣ бытія!
             Теперь мой умъ, мой духъ окованъ ею;
             И мнѣ но жить, коль ей не овладѣю!
   

Хиронъ.

             Какъ человѣкъ, ты, странникѣ, лишь влюбленъ,
             Но средь тѣней ты просто поврежденъ.
             Тебѣ на счастье, безъ сомнѣнья,
             Я каждый годъ, лишь на мгновенье
             Спѣшу туда, гдѣ Манто обитаетъ.
             Дочь Эскулапа умоляетъ
             Отца, чтобъ тотъ во славу знанья
             Далъ наконецъ умамъ врачей сознанье,
             И отъ убійствъ ихъ свелъ на покаянье;--
             Среди Сивиллъ она мнѣ всѣхъ милѣе,
             Въ пріемахъ мягче всѣхъ, и всѣхъ добрѣе;
             Побудь у ней, она тебѣ, быть-можетъ,
             Кореньями какими и поможетъ.
   

Фаустъ.

             Что мнѣ лѣчить? То чувства не больныя!
             Вѣдь я бы подлымъ сталъ какъ остальные!
   

Хиронъ.

             Цѣлебнаго ключа не пропусти же!
             Мы прибыли на мѣсто; такъ сойди же!
   

Фаустъ.

             Куда же ночью -- даже страхъ берегъ --
             Меня примчалъ ты по хрящамъ, да въ бродъ?
   

Хиронъ.

             Здѣсь Римъ съ Элладой бились полны гнѣва,
             Пеней направо и Олимпъ налѣво --
             Громадной пасть державѣ рокъ судилъ.
             Царь убѣжалъ, а гражданинъ сразилъ.
             Взгляни мода, увидишь, близко къ намъ
             Стоитъ при лунномъ свѣтѣ вѣчный храмъ.
   

Манто (внутри, грезя).

                       Стучатъ копыты,
                       Дрожатъ священныя плиты;
                       Спѣшатъ полубоги въ тѣни.
   

Хиронъ.

                       Такъ, такъ!
                       Лишь глаза разомкни!
   

Манто (просыпаясь).

             Здорово! Я вижу ты во-время самъ.
   

Хиронъ.

             И у тебя все прежній храмъ!
   

Манто.

             Ты скачешь какъ обыкновенно?
   

Хиронъ.

             Вѣдь ты же все живешь смиренно,
             Пока я по свѣту кружу?
   

Манто.

             Кружится только время -- я сижу;
             А этотъ?
   

Хиронъ.

                                 Страшной ночью онъ
             Къ тебѣ какъ вихремъ занесенъ.
             Елену -- умъ его блуждаетъ --
             Елену онъ добыть желаетъ,
             Да какъ и гдѣ искать -- не знаетъ;
             Хоть Эскулапъ его бы исцѣлилъ.
   

Манто.

             Кто хочетъ невозможнаго.-- мнѣ милъ.

(Хиронъ уже умчался.)

Манто.

             Войди ко мнѣ, отвагой окрыленный!
             Вонъ темный входъ въ обитель Персефоны.
             Гдѣ подъ Олимпомъ тайный гротъ,
             Она свиданій ей запретныхъ ждетъ.
             Здѣсь у меня учился самъ Орфей;
             Воспользуйся ты лучше! Ну! смѣлѣй!

(Они спускаются.)



На верхнемъ Пенеѣ (какъ прежде).

Сирены.

             Бросьтесь въ глубь Пенейскихъ водъ!
             Станемъ плавать и плескаться,
             Пѣсни пѣть, чтобъ утѣшаться
             Могъ несчастный здѣсь народъ.
             Безъ воды спасенья нѣтъ!
             Отбитъ намъ добраться вскорѣ
             До Эгейскаго лишь моря --
             Чтобъ избавиться отъ бѣдъ.

(Землетрясеніе.)

Сирены.

             Пѣнясь волны вспять несутся,
             По руслу ужъ внизъ не льются,
             Грунтъ дрожитъ, вода за нимъ,
             Берегъ треснулъ, валитъ дымъ.
             Убѣжимте всѣ туда!
             Это чудо всѣмъ бѣда.
             Прочь, веселыя подруги,
             Къ морю пышному на югѣ,
             Гдѣ волна дрожа мелькаетъ,
             Плещетъ въ берегъ, прибываетъ,
             Гдѣ луна встаетъ двойною,
             Насъ кропитъ святой росою!
             Тамъ живое наслажденье --
             Здѣсь бѣда -- землетрясенье!
             Уходи, кто поумнѣй!
             Мѣсто тутъ, нельзя страшнѣй.
   

Сейсмосъ (ворча и стуча въ глубинѣ).

             Съ силой разъ еще собраться,
             Да плечами приподняться!
             Только бъ до верху добраться,
             Гдѣ ничто не устоитъ;
   

Сфинксы.

                       Что за гнусный этотъ трепетъ,
                       Словно грозный чей-то лепетъ!
                       Что за дрожь и сотрясенье,
                       Что за качка, за волненье!
                       Какъ досадно, какъ претить!
                       Только насъ никто не стронетъ,
                       Хоть и цѣлый адъ застонетъ.
                       Вотъ и сводъ поднялся съ ямой.
                       Странно. Это тотъ же самый
                       Старецъ съ головой сѣдою,
                       Что, растроганный мольбою,
                       Островъ нѣкогда Делосъ
                       Изъ пучинъ морскихъ вознесъ.
                       Все подсильно исполину,
                       Руки вверхъ, согнувши спину,
                       Онъ какъ Атласъ подлегаетъ,
                       Землю, дернъ приподнимаетъ,
                       Мечетъ хрящъ, песокъ и глину
                       На прибрежную равнину;
                       Разорвалъ ужъ на двѣ части
                       Тутъ долину онъ отчасти.
                       Напряженный весь и съ вида
                       Исполинъ-каріатида,
                       Съ грудой камней онъ поднялся,
                       Но въ землѣ по грудь остался.
                       Дальше видно не полѣзъ-то,
                       Сфинксы заняли тамъ мѣсто.
   

Сейсмосъ.

             Одинъ исполнилъ я все дѣло,
             Въ томъ каждая сознается душа:
             Когда бы я не сотрясалъ такъ смѣло,
             Была ли бы земля такъ хороша?
             Ну какъ могли бы ваши горы
             Небесъ касаться голубыхъ
             И восхищать нѣмые взоры,--
             Когда бъ не выдвинулъ я ихъ?
             Изъ ночи хаоса воспрянувъ,
             Тогда я силы напрягалъ,
             И тутъ въ сообществѣ Титановъ
             Олимпъ и Оссу я какъ мячъ швырялъ.
             И юностью пылая своевольной,
             Мы увлеклись движеньемъ кутерьмы,
             Пока Парнассъ, какъ шапкой двуугольной,
             Двумя горами не прикрыли мы...
             Тамъ съ хоромъ музъ, владѣющихъ сердцами,
             Пріютъ находитъ Аполлонъ,
             И самому Юпитеру съ громами
             Я высоко приподнялъ тронъ.
             Вотъ снова силы напрягая,
             Изъ бездны поднимаюсь вновь,
             И къ покой жизни призываю
             Веселыхъ, будущихъ жильцовъ.
   

Сфинксы.

             Вѣковѣчнымъ можно бъ счесть
             Все, что здѣсь изъ нѣдръ явилось,
             Если бъ изъ земли, какъ есть,
             Не при насъ оно ломилось.
             Расходится все вдаль лѣсная мгла,
             Еще скалу идетъ тѣснить скала,
             Но сфинксу нѣтъ до этого и дѣла:
             Сидимъ на мѣстѣ мы священномъ смѣло.
   

Грифы.

             Золотыя нити блещутъ
             И въ разсѣлинахъ трепещутъ;
             Клада вы не прозѣвайте --
             Муравьи, живѣй, копайте!
   

Хоръ муравьевъ.

                       Какъ тѣ тревожные
                       Все выдвигали,
                       Вы бъ, мелконожные,
                       Слѣдомъ бѣжали!
                       Скрытой дорожкою
                       Въ щель углубляться!
                       Тутъ каждой крошкою
                       Отбитъ заняться;
                       Не ошибайтеся
                       Въ мелкомъ кусочкѣ
                       Въ каждомъ являйтеся
                       Вы уголочкѣ.
                       Чтобъ, гдѣ расколото,
                       Все было взято;
                       Мчите къ намъ золото;
                       Что намъ гора-то!
   

Грифы.

             Стаскайте золото бугромъ!
             Его подъ когти мы возьмемъ;
             Засововъ этихъ нѣтъ прочнѣй,
             Подъ ними каждый кладъ цѣлѣй.
   

Пигмеи.

             Тутъ на мѣстѣ мы покуда,
             Какъ случилось, не поймемъ;
             Ты не спрашивай откуда,
             Благо всѣ мы здѣсь лицомъ.
             Жизнь повсюду пріютилась,
             Что ни мѣсто, то пріюта;
             Чуть расщелина явилась,
             Глядь и карликъ тутъ какъ тутъ.
             Карликъ съ карлицей -- такъ мило,
             Пары знаютъ роль свою;
             Я не знаю, таю, ли было
             Это все уже въ раю.
             Здѣсь на трудъ роптать не буду,
             Станемъ жить судьбу хваля;
             Что востокъ, что западъ -- всюду
             Вѣкъ рождаетъ мать земля.
   

Дактили.

             Ежели въ ночь она
             Малыхъ родить могла,
             Такъ и мельчайшихъ знать
             Сыщетъ -- другимъ подъ стать.
   

Старшій пигмей.

                       Шибче бѣгите!
                       Мѣсто займите!
                       Дѣло намъ мило!
                       Въ скорости -- сила!
                       Миръ хоть наружный,
                       Кузницы нужны;
                       Куйте, ребята,
                       Войску вы латы.
   
                       Эй, муравьи, вы!
                       Вы суетливы,
                       Мчите руды вы!
                       Вонъ и дактили.
                       Вы бъ натащили
                       Нашему люду
                       Дровъ отовсюду!
                       Сами нажгли бы
                       Вы, какъ смогли бы,
                       Угольевъ груду!
   

Генералиссимусъ.

             Съ лукомъ, стрѣлами
             Выйдите сами;
             Къ пруду ступайте,
             Цапель стрѣляйте,
             Всѣхъ, что тамъ кружатся,
             Въ гнѣздахъ такъ пружатся,
             Всѣхъ ихъ за разъ!
             Всѣхъ перебьемъ мы,
             И уберемъ мы
             Шлемы сейчасъ!
   

Муравьи и дактили.

                       Мы вотъ готовы
                       Въ желѣзѣ рыться,
                       А тѣ оковы
                       Куютъ.-- Не время
                       Свергать намъ бремя:
                       Къ чему жъ кичиться!
   

Ивиковы журавли.

             Крикъ, предсмертныя усилья!
             Бьются судорожно крылья!
             Что за стоны, что за гамъ
             Въ высоту доходитъ къ намъ!
             Всѣ онѣ ужъ перебиты,
             Волны кровью ихъ залиты;
            гда ты с этой точки зренья
             Глядишь, решай без замедленья
             И -- по рукам! Тогда б узнал
             Ты скоро все мои уменья,
             Ты испытал бы наслажденья,
             Каких никто не испытал.
   

Фауст

             Ну, что ты, жалкий черт, мне можешь дать?
             Души высокие стремленья
             Тебе подобный может ли познать?
             Есть яства у тебя, но тщетно насыщенья
             Искать бы в них; и золото твое
             Подобно ртути разольется;
             Научишь ли игре -- кто сядет за нее
             В надежде выиграть, жестоко ошибется;
             А девушка твоя в объятиях моих
             Уже соседу глазки строит;
             И слава, данная тобой, так мало стоит:
             Как метеор, она исчезнет вмиг
             Нет! Плод мне укажи, который вдруг сгнивает
             Так быстро, что сорвать никто б не мог его;
             Мне дерево найди, что каждый день меняет
             Свою листву!
   

Мефистофель

             Да это ничего.
             Не страшны мне все эти порученья,
             Таким сокровищем могу я услужить;
             Но, друг ты мой, -- бегут твои мгновенья,
             А ты бы мог веселой жизнью жить.
   

Фауст

             Когда в спокойствии бездельничать начну я,
             Тогда, считай, все кончено со мной!
             Иль твой обман настолько не пойму я,
             Что стану вдруг довольным сам собой;
             Когда хоть раз, вкушая наслажденье,
             Забудусь я, пускай тогда придет
             Последний день!
   

Мефистофель

             И по рукам!
   

Фауст

             Идет!
             Когда хоть раз остановлю мгновенье:
             "Помедли дивное и прочь не улетай!",
             Ты на меня оковы налагай,
             Твоим я стать готов без замедленья!
             В тот час пусть колокол надгробный запоет;
             Тогда конец твоей неволи.
             Пусть часовая стрелка упадет:
             Мне времени не нужно будет боле!
   

Мефистофель

             Обдумай хорошенько все:
             Забвенья я не допускаю.
   

Фауст

             То право полное твое;
             Я клятв своих не нарушаю;
             Что я сказал, на том стою
             И то сказать готов вторично:
             Я службу понесу свою
             Тебе ль, другому ль -- безразлично.
   

Мефистофель

             Сегодня же за докторским столом
             Я службе положу начало,
             Но я прошу тебя усердно об одном:
             Черкни мне строчки две, во что бы то ни стало!
   

Фауст

             Как? Ты -- педант, желаешь документа?
             Иль мужа честного не видел никогда?
             Да не довольно ли того, чтобы всегда
             Звучало с настоящего момента,
             Пока я буду жить, все то, что я сказал?
             Иль слова верного ты вовсе не слыхал?
             Когда весь свет потоками струится,
             Распиской ли меня на месте удержать?
             Но предрассудок сей в сердцах людей гнездится,
             И многие ль его способны избежать?
             Нет лучше верности, в груди своей хранимой;
             Тот не раскается, кто честно служит ей.
             Кусок пергамента с печатью всеми чтимой
             Стал пугалом каким-то у людей!
             Там слово -- нуль, где властвует перо,
             Где в воске с кожею вся сущность, все ядро!
             Так что ты предпочтешь, нечистый, наконец?
             Перо иль грифель, иль резец?
             Пергамент, мрамор ли, бумагу или медь?
             Свободно выбирай: все можешь ты иметь!
   

Мефистофель

             Вот красноречия замашки --
             И все впустую! Я скромней:
             Хочу любой клочок бумажки
             И крови капельку твоей.
   

Фауст

             Коль этой глупости довольно для тебя,
             Пусть будет так, преград не ставлю я.
   

Мефистофель

             Да, кровь -- совсем, совсем особый сок.
   

Фауст

             Не бойся лишь, чтоб я союз нарушить мог:
             К тому я и стремлюсь, что ныне обещаю.
             Я чванился, быть может, чересчур,
             Но твоего лишь ранга достигаю.
             Великий дух ответил мне презреньем,
             Природа вся закрылась от меня,
             И мысли нить порвалась. С отвращеньем
             Теперь смотрю на все науки я.
             Хочу, чтоб пламенные страсти
             Возникли в тонком сладострастьи.
             Пусть под таинственным покровом,
             Непроницаемым для глаз,
             Нас чудо ждет уже готовым,
             Чтоб восхитить внезапно нас.
             Мы ринемся в хаос явлений,
             Где все творится, все живет,
             И пусть всего он нам дает:
             И горести, и наслаждений,
             Удач и всяких раздражений:
             Все перемешано, все впрок,
             Чтоб человек сказаться мог!
   

Мефистофель

             Не ставлю вам ни цели, ни предела;
             Везде вас лакомства зовут, к себе маня.
             Берите все, хватайте смело,
             Держитесь крепко за меня!
   

Фауст

             Условья моего, смотри ты, не забудь!
             Не в радостях одних сокрыта дела суть:
             Хочу отдаться я всецело упоенью,
             И горести любви, не только наслажденью,
             И ненависть, и злобу испытать:
             Чтоб сердце, переставшее желать
             Все нового и нового познанья,
             Изведало все горечи страданья.
             И всем бы насладиться я хотел,
             Что человечеству дано в удел.
             Хочу изведать я все тою же душою
             И высоту, и глубину вещей,
             И счастье, и страдание людей,
             И слить свою судьбу с их общею судьбою,
             Все человечество постичь и в заключенье
             Изведать то, что всем грозит, -- крушенье.
   

Мефистофель

             Поверь ты мне. Немало тысяч лет
             Жую я корку все одну и ту же:
             Таких людей на свете нет,
             Чтобы себя не чувствовали хуже,
             Путь проходя с начала до конца.
             Познание всего, как ты стремишься, в целом
             Доступно лишь для одного Творца;
             Он вечно Сам во свете белом,
             Нас ограничил темнотой,
             Вам дал свет дня и мрак ночной.
   

Фауст

             Но я хочу!
   

Мефистофель

             Само собой!
             Я все смущаюсь одного:
             Искусство ваше безгранично,
             А жизнь -- мгновение одно.
             Я дал бы вам совет практичный:
             С поэтом сблизьтесь в добрый час,
             И пусть сей муж, зело ритмичный,
             Потеет, думая для вас,
             Изготовляя вам запас
             Различных свойств, их соглашений,
             А вы из оных подношений
             Все лучшее себе сбирайте
             И собранным главу венчайте!
             Недурно мужество, хоть льва,
             Смешать с оленьей быстротою;
             Недурно, чтоб у вас текла
             Кровь итальянца. С кровью тою
             Недурно что-нибудь смешать
             Горячность вредной может стать
             И даже вас ввести в изъян),
             Прибавить флегмы северян!
             Пусть вам поэт решит заданье,
             Как поместить в одно созданье
             Великодушье, дух коварный,
             Влеченья юношеского пыл
             С влюбленностью утилитарной.
             Когда б сюжет подобный был,
             Когда б его я увидал,
             Herr Микрокосмом бы назвал.
   

Фауст

             Но кто же я, коль я мечты
             Своей, внедрившейся в сознанье,
             Достичь совсем не в состояньи?
   

Мефистофель

             В конце концов, ты -- только ты:
             Под париком любым скрывайся,
             В любую обувь обувайся --
             Самим собой все будешь ты!
   

Фауст

             Да, человеческому духу
             Нельзя присвоить всех даров.
             Придет конечная разруха,
             Сил не прибавится от слов;
             На волос я не стану выше,
             И к бесконечному не ближе.
   

Мефистофель

             Мой господин! На все явленья
             Ты смотришь так, как смотрит свет.
             С иной посмотришь точки зренья,
             Пока нам жизнь не скажет: нет!
             Черт побери! Все члены тела
             Твои принадлежат тебе;
             Но дальше этого предела
             Ужель не сможешь ты себе
             Ни крошки приписать поболе?
             Коль у меня шесть жеребцов,
             Так разве силы их на воле?
             Своими их без дальних слов
             Я справедливо называю.
             На жеребцах я выезжаю:
             Две дюжины здоровых ног
             Своими смело я считаю.
             Довольно! Бросим размышленье!
             Скорее к делу! В свет живей!
             Позволю здесь себе сравненье,
             Чтоб стала мысль моя ясней.
             Похож философ на скотину,
             Что дух нечистый заволок
             В совсем иссохшую равнину:
             И ходит скот вперед, назад,
             А рядом степь цветет, как сад!
   

Фауст

             С чего начнем?
   

Мефистофель

             Бежим отсюда!
             Застенок не для нас, а для иного люда!
             Здесь невозможно дольше оставаться!
             Скучать безмерно самому
             И юношам давать той скукой наслаждаться
             Ты предоставь соседу своему!
             Довольно ты здесь молотил солому:
             Пора заняться тем другому
             Все лучшее, что мог ты только знать,
             Не смог ты юношам своим отдать.
             Один уже идет по коридору.
   

Фауст

             Приходит он совсем не впору:
             Я не могу принять его.
   

Мефистофель

             Он пребывает здесь давно,
             Он ждет довольно терпеливо
             И не уйдет без своего.
             Дай шапку мне, дай плащ свой... Диво!
             Вот рожу скорчить нелегко!

(Одевается.)

             Вручи его моим остротам.
             Не больше четверти часа
             Я посвящу твоим заботам.
             Ты быть готовым не забудь!
             Вернись, и живо в чудный путь!

Фауст уходит.

Мефистофель
(в длинном одеянии Фауста)

             Ты только отвернись от разума и знанья
             И эту мощь людскую презирай,
             И, погрузясь в обман и волхвованья,
             Свой гордый дух ты духу лжи отдай,
             Тогда ты мой, ты мой уже бесспорно!
             Свободный дух вручен ему судьбой;
             Всегда вперед он рвется непокорно
             И радостей земных не видит под собой.
             Его-то увлеку я к жизни сумасбродной,
             Его я низведу к ничтожности пустой;
             Он будет трепетать, барахтаться, голодный,
             А пред его устами в миг такой
             Обильных яств, питья покажутся виденья,
             И он напрасно будет утоленья
             Просить с мольбой; и если даже он
             И не был дьяволу заранее вручен,
             Он все ж погибнет жертвою томленья!

Входит ученик.

Ученик

             Я здесь недавно поселился
             И к вам с почтеньем появился,
             Чтоб с тем войти скорей в сношенья,
             К кому полны все уваженья.
   

Мефистофель

             Учтивость ваша так приятна мне.
             Пред вами человек, как многие на свете.
             Вы здесь устроились вполне?
   

Ученик

             Прошу, не откажите мне в совете.
             Я бодр, есть деньги у меня,
             Свежа так молодость моя.
             Мать долго не могла на отпуск мой решиться,
             А мне так хочется немного поучиться.
   

Мефистофель

             Вы там, где следует вам быть.
   

Ученик

             Конечно, мог бы я и сплыть;
             Все эти стены, своды зала
             Мне не понравились нимало.
             Здесь все так тесно, и притом
             Ни деревца, ни зелени кругом.
             В аудиториях слух, зренье, разум,
             Лишь сядешь на скамью, -- все исчезает разом.
   

Мефистофель

             В привычке дело. В первый раз дитя
             Берет грудь матери с сомненьем,
             Как будто брезгуя, хотя
             Потом сосет он с наслажденьем.
             И мудрости сосцы, когда мы их сосем,
             Вкуснее будут с каждым днем.
   

Ученик

             Готов на шею кинуться вам в радости своей!
             Скажите, как добраться мне до тех сосцов скорей?
   

Мефистофель

             Но прежде потрудитеся сейчас же дать ответ:
             Какой предпочитаете избрать вы факультет?
   

Ученик

             Меня влечет к себе ученье:
             Хотел бы Землю изучить,
             За ней и небо, в заключенье --
             С природой знанье совместить.
   

Мефистофель

             Ваш путь прекрасен хоть куда,
             Но быть рассеянным -- беда!
   

Ученик

             Корпеть же я не в силах вечно!
             Хочу иметь по временам
             Свободу, отдых здесь и там --
             В дни летних праздников, конечно.
   

Мефистофель

             Несется время, но порядок
             Научит вас его беречь.
             Друг дорогой! Я без оглядок
             Зову вас к логике прилечь.
             Она ваш ум надрессирует
             И крепко в обувь зашнурует,
             Чтоб осторожно по пути
             Мышленья разум мог идти,
             А не блуждать бы вкривь и вкось
             Туда-сюда, куда пришлось.
             Затем научат вас тому,
             Что все, привыкши вы к чему,
             Что зараз делали всегда,
             Не делать зараз никогда,
             А совершать дела сии
             Лишь по команде: раз, два, три!
             Ведь мыслей фабрика сходна собой
             С любым станком из ткацкой мастерской.
             Один толчок, и все полно движений,
             Один удар для тысячи сплетений!
             И тут и там проснулись челночки,
             И потекли незримо нити.
             Совсем отсутствуют случайные толчки,
             Все стройно, нет нелепой прыти.
             И очень скоро, словно дань,
             Уже лежит пред вами ткань.
   
             Войдет мыслитель: первым делом
             Он вам докажет, что как раз
             Так вышло в частностях и в целом,
             Как нужно было ждать от вас;
             Что, если с первым было так,
             То со вторым должно быть так же,
             И с третьим, и с четвертым даже,
             Вот оттого и вышло так.
             Но, если б с первым и вторым
             Пошло бы как-нибудь иначе,
             Так с третьим, с прочим -- наипаче.
             И хвалят все ученики
             Профессора с его речами,
             Хоть, к сожаленью, простаки
             Еще не сделались ткачами.
             Стремится ль кто у нас к живому,
             Его познать и описать,
             Сначала душу прочь угнать
             Он хочет вовсе по-пустому.
             Конечно, части все в руках,
             Но нет духовной связи. Ах!
             То в химии всегда зовется
             Encheiresis naturae[12]. Страх,
             Как над собой она смеется!
   

Ученик

             Мне что-то здесь не очень ясно...
   

Мефистофель

             Потом поймете распрекрасно!
             Учитесь редуцировать,
             Затем классифицировать...
   

Ученик

             Моя башка совсем не понимает:
             В ней словно жернов мельничный виляет!
   

Мефистофель

             Затем вперед без дальних слов!
             Путь к метафизике готов.
             Глубокомысленна она
             И всяких тонкостей полна;
             Без затруднений встретишь в ней
             То, что не лезет в мозг людей.
             Там и порядок самых слов
             Играет роль больших основ;
             В ней сильно ценятся слова.
             Но вы, мой друг, едва-едва
             В семестр приучитесь к канону.
             Здесь ежедневно пять часов
             Идет питание голов,
             Сюда все сходятся по звону.
             И вы заранее должны
             Параграф чередной усвоить,
             Чтоб к лекции себя, как должно, приготовить.
             Но вы на то обречены,
             Чтоб после лекции узнать,
             Что вам его не нужно знать.
             Пишите поусердней с мыслью той,
             Что вам диктует Дух Святой.
   

Ученик

             Записок польза вне сомненья,
             Не повторяйте мысли той:
             Я все подобные творенья
             Скорей тащу к себе домой.
   

Мефистофель

             Так выбран вами факультет?
   

Ученик

             Не по душе мне права изученье.
   

Мефистофель

             Понятно мне такое отношенье,
             И пользы в этом нет, мой друг:
             Ведь все права и положенья
             Наследственны, как злой недуг.
             Из поколенья к поколенью,
             От поселенья к поселенью
             Они ползут, меняют дух:
             Что прежде разумом считалось,
             Потом безумьем оказалось,
             Благодеяние -- мученьем;
             Ты -- внук? Тебе грозят лишеньем.
             Про те права, с какими мы родились,
             Там не найдем, хотя бы долго рылись.
   

Ученик

             Вы увеличили мое к ним отвращенье.
             Как счастлив тот, кто будет вам внимать!
             А богословья изученье?
   

Мефистофель

             На ложный путь вас не хочу толкать.
             Ужасно скользко это знанье;
             В нем трудно избежать фальшивого пути,
             Яд отравил его до основанья,
             И от него лекарства не найти.
             Внимать профессору, его всемерно чтить,
             Его словам бессмысленно вторить
             И чтить как можно выше слово --
             Тогда вам все уже готово:
             Чрез безопасные ворота
             В храм истины войти -- невелика работа.
   

Ученик

             Но где слова, там и понятья.
   

Мефистофель

             Нельзя сказать, чтоб не было изъятья.
             Где нет понятий никаких,
             Идут слова в замену их.
             Словами спорят там и тут,
             Из слов системы создают,
             Ведь в слово даже веру имут,
             От слова йоты не отнимут.
   

Ученик

             Простите, мучу вас давно,
             Но я прошу не отказаться
             О медицине отозваться
             Словечком метким заодно.
             Три года -- срок не столь большой,
             Но поле чересчур пространно,
             Коль указатель есть какой,
             Так на душе не так туманно.
   

Мефистофель
(про себя)

             Мне опротивел тон сухой,
             Вернусь-ка к роли я родной.

(Громко.)

             Нетрудно медицины дух познать.
             Большой и малый свет вам изучить придется,
             Чтоб их потом опять на волю Божью сдать;
             Как было все, так пусть и остается!
             Нет основанья вам с ней до поту возиться:
             Всегда изучишь то, что только можешь ты.
             Осуществления мечты
             Добьется только тот, кто сможет примениться
             Схватить момент Вы хороши собой,
             И в смелости у вас как будто все в порядке --
             Уверуйте в себя, за вами и другой,
             И все другие вам поверят без оглядки.
             Возитесь с дамами; дойдите до того,
             Чтоб все их вздохи, все их ахи
             Курировать всегда из пункта одного
             Вы научились, бросив страхи.
             Свершив почетно полпути,
             Вам легче далее идти.
             Добудьте титул неотложно,
             Придет к вам много с ним побед,
             При встрече то нащупать можно,
             Чего другой ждет много лет;
             Умейте щупать пульс ловчее,
             Глазами пламенно играть,
             Стан обоймите понежнее --
             Ну, чтоб шнуровку испытать.
   

Ученик

             Вот это так! Все случаи видны.
   

Мефистофель

             Мой друг! Теории туманны и темны,
             А древо жизни вечно зеленеет.
   

Ученик

             Мне кажется, клянусь вам, что лелеет
             Чудесный сон еще меня.
             Вас утрудил так страшно я!
             Не разрешите ль мне явиться
             В иное время -- поучиться?
   

Мефистофель

             Чем я могу, готов помочь.
   

Ученик

             Расстаться с вами мне невмочь...
             Могу ли вам сейчас альбом свой здесь подать,
             Чтоб вы могли пером мне милость оказать?
   

Мефистофель

             Прекрасно...

(Пишет и отдает альбом.)

Ученик
(читает)

             "Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum"[13]

(Почтительно кланяется и уходит.)

Мефистофель

             Последуй изречению и тетушке-змее:
             При всем богоподобии несдобровать тебе!
   

Фауст
(входит)

             Куда мы двинемся?
   

Мефистофель

             Куда тебе угодно.
             Сначала в малый свет, а там и в благородный.
             С какою радостью и пользою какой
             Ты курс проблюдолизничаешь свой!
   

Фауст

             Хоть бороду я отрастил большую,
             Искусство жить мне чуждо посейчас.
             Теперь при первой же попытке я спасую,
             Как пасовал и ранее не раз.
             Перед другим я как-то умаляюсь,
             И постоянно в обществе стесняюсь.
   

Мефистофель

             Любезный друг, лишь только ты уверен
             В самом себе, во власти все твоей.
   

Фауст

             А как же из дому ты выехать намерен?
             Где лошади, карета и лакей?
   

Мефистофель

             Сейчас я плащ раскину только,
             И экипаж у нас готов;
             Но при такой езде изволь-ка
             Не брать с собой больших узлов.
             Немножко пламени добуду я свободно,
             Оно поднимет нас высоко над землей.
             Мы налегке. Пойдет все превосходно...
             Ну, с жизнью новою, товарищ дорогой!
   

ПОГРЕБ АУЭРБАХА В ЛЕЙПЦИГЕ

Кружок веселых товарищей.

Фрош

             Как? И не пьют, и не смеются?
             Постойте -- проучу я вас!
             Порой куда как разойдутся,
             И вдруг раскисли, словно квас!
   

Брандер

             За что держать тебе ответ:
             Ни глупости, ни свинства нет.
   

Фрош
(выливает ему на голову стакан вина)

             Так вот тебе!
   

Брандер

             Вдвойне свинья!
   

Фрош

             Чего ты ждал, то сделал я.
   

Зибель

             Кто ссорится, за двери прочь!
             Ревемте, братцы, во всю мочь,
             Ну, голла-го!
   

Альтмайер

             Сейчас подохну!
             Ой, ваты! Я на оба уха глохну!
   

Зибель

             Коль своды шлют ответ для нас,
             Поймет тут всякий, что за бас.
   

Фрош

             Кому не нравится, отчаливай отсюда!
             А пара пара да!
   

Альтмайер

             А тара лара да!
   

Фрош

             Настроены не худо.

(Поет.)

                       Священная Римская империя,
                       Как ты не развалилась?
   

Брандер

             Ну, что за песнь! Политика? Ко псам
             Такие песни! Бога прославляю
             За то, что ею я не управляю.
             Не император и не канцлер сам.
             Безглавья мы и здесь не признаем,
             Так Папу, что ли, изберем?
             Вам качества известны, без сомненья,
             Что могут послужить основой возвышенья?
   

Фрош
(поет)

                       Ты вспорхни, ты неси, соловей,
                       Тьму приветов прекрасной моей!
   

Зибель

             Приветов милой нет, и слушать надоело.
   

Фрош

             Привет и поцелуй! Тебе какое дело?

(Поет.)

                       Запоры прочь! Глухая ночь.
                       Запоры прочь! Твой друг не спит.
                       Задвинь засов! Забрезжил свет.
   

Зибель

             Коль хочешь, пой, люби, хвали, свой шли привет!
             Придет пора мне посмеяться.
             Меня надула: долго дожидаться
             Ведь не придется и тебе.
             Вот если б вздумалось судьбе
             Преподнести ей домового, --
             Она и с ним шалить готова!
             Шалил бы он на перекрестках с ней;
             Иль старого козла, что, с Блоксберга спеша
             И уморительно валяя антраша,
             Из всей своей козлиной мочи,
             Проблеял ей бы: доброй ночи!
             А настоящего мужчину
             Иметь ей, девке, не по чину.
             Один привет хорош,
             Меня бы и увлек он:
             Ей стекла вышибить из окон!
   

Брандер
(ударяя по столу)

             Довольно! Бросьте! Слушайте меня!
             Известно вам, что жить умею я.
             Тут есть влюбленные. Согласно уговорам,
             Я кое-что пред сном им подарю,
             Живую песенку спою...
             Последний стих ревите хором!

(Поет.)

                       При погребе крыса когда-то жила,
                       Кормилась все маслом да салом;
                       Как Лютер, себе и брюшко нажила,
                       Но... кончилось дело скандалом.
                       Кухарка лихая ей яду дала,
                       Тут крыса метаться, пищать начала,
                       Как будто она влюблена.
   

Хор
(восторженно)

                       Как будто она влюблена!
   

Брандер

                       И бегала крыса туда и сюда,
                       Из лужицы каждой лакала,
                       И все исцарапала -- просто беда!
                       Но ярость ей не помогала.
                       От страха кидалась она высоко,
                       Но скоро уж стало совсем нелегко,
                       Как будто она влюблена.
   

Хор

                       Как будто она влюблена!
   

Брандер

                       Днем ясным вбежала на кухню она,
                       И вдруг на плите очутилась,
                       Все тем же томленьем и страхом полна,
                       Слегла и в визжанье пустилась.
                       Кухарка глядит и хохочет одна:
                       "На ложе последнем свистит как она,
                       Как будто она влюблена!"
   

Хор

                       Как будто она влюблена!
   

Зибель

             Как бурши плоской шутке рады!
             Вот вам искусство из искусств --
             Травить несчастных крыс отряды!
   

Брандер

             Что ж? Крысы стоят лучших чувств?
   

Альтмайер

             Пузан-то лысый полон умиленья.
             Гуманно смотрит он на все,
             В распухшей крысе, без сомненья,
             Он зрит подобие свое.

Фауст и Мефистофель входят.

Мефистофель

             Я должен раньше всех деяний
             Ввести тебя в круг радостных компаний.
             Смотри, как жизнь здесь без труда дается:
             Здесь что ни день, то праздник создается.
             Так много радости, острот едва-едва,
             Но в тесноте всяк вертится кругом,
             Вот как котенок за своим хвостом.
             Коль не трещит от боли голова,
             Пока хозяин в долг дает охотно,
             Они довольны, скачут беззаботно.
   

Брандер

             Должно быть, путники, таков у них весь склад;
             А прибыли сюда всего лишь час назад.
   

Фрош

             Ты прав, из Риппаха. Люблю я Лейпциг свой:
             Он -- маленький Париж, с парижскою толпой.
   

Зибель

             Чего глазеешь на чужих?
   

Фрош

             Вот погодите: за винишком
             Все тайны вырву я из них,
             Как зубы рвут легко детишкам.
             Сдается мне, они дворянской крови,
             Горды и что-то хмурят брови.
   

Брандер

             Фигляры! Бьюся об заклад.
   

Альтмайер

             Все может быть.
   

Фрош

             Я подразнить их рад.
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Ну и народец! Черта не помянет,
             Хоть черт их всех почти что за нос тянет.
   

Фауст

             Мое почтенье, господа!
   

Зибель

             Благодарим вас за вниманье.

(Тихо, со стороны смотря на Мефистофеля.)

             Движение кой что разоблачает:
             Один из них немножечко хромает.
   

Мефистофель

             Примите нас в свое собранье;
             Коль нет у вас хорошего вина,
             Так есть компания, развеселит она.
   

Альтмайер

             Вы избалованы, должно быть, и насквозь?
   

Фрош

             Из Риппаха вы отбыли не рано:
             Вам с герром Гансом пировать пришлось?
   

Мефистофель

             Сегодня не были мы у него, но странно --
             В последний раз беседа шла о вас,
             Он о кузенах все выпытывал у нас
             И поручил вам передать поклон.

(Кланяется в сторону Фроша.)

Альтмайер

             Попало? Понял все!
   

Зибель

             Хитер и весел он!
   

Фрош

             Поймать его я все же попытаюсь.
   

Мефистофель

             Входя сюда, коль я не ошибаюсь,
             Мы пенье слышали привычных голосов.
             Здесь слушать я его готов,
             Здесь роль играют своды зала.
   

Фрош

             А вы, поди-ка, виртуоз?
   

Мефистофель

             О, нет! На то силенки слишком мало,
             Но пенье я люблю до слез.
   

Альтмайер

             Так спойте песенку.
   

Мефистофель

             Охотно, коль угодно.
   

Зибель

             Но песнь с иголочки, чтоб ныне было модно!
   

Мефистофель

             Мы едем из Испании прекрасной,
             Страны вина и песни сладкогласной.

(Поет.)

                       Жил да был король когда-то,
                       Жил он с большой... блохой.
   

Фрош

             Вниманье! Слушайте! Вы слышали: "блохой"?
             Нет, братцы, для меня блоха гость дорогой!
   

Мефистофель
(поет)

                       Жил-был король когда-то
                       Жил он с большой блохой,
                       И была ему блоха та,
                       Словно сын родной.
                       Вот король зовет портного;
                       Тот приходит. "Эй!
                       Для барона молодого
                       Пару платья сшей!"
   

Брандер

             Наказ еще повелевает,
             Чтоб все он смерил в мелочах,
             Что головой он отвечает
             За складку на ее штанах!
   

Мефистофель
(поет)

                       И блоха вся разодета:
                       Бархат, шелк кругом;
                       Много лент на ней надето,
                       Есть и крест притом.
   
                       Вот она министром стала,
                       Ей дана звезда,
                       При дворе уже немало
                       Было блох тогда.
   
                       И теперь вольготно стало
                       При дворе блохам:
                       Знай кусают где попало
                       Королеву, дам.
   
                       Почесаться даже малость --
                       Сохрани Творец!
                       А у нас блоха попалась,
                       Тут ей и конец!
   

Хор
(восторженно)

                       А у нас блоха попалась,
                       Тут ей и конец!
   

Фрош

             Браво, браво! Да это бесподобно!
   

Зибель

             Со всякими блохами б так давно!
   

Брандер

             На ноготь ногтем чик -- удобно!
   

Альтмайер

             Да здравствуют свобода и вино!
   

Мефистофель

             Я выпил бы стаканчик за свободу,
             Когда б нашлось вино иного роду.
   

Зибель

             Об этом слышали мы раз.
   

Мефистофель

             Боюсь, хозяин не сердился бы на нас,
             А я готов из своего запаса
             Достать для всех кой-что получше кваса.
   

Зибель

             Давно бы так! Все на себя беру.
   

Фрош

             Хорошее вино нам по нутру,
             Но не давайте слишком мало,
             Чтоб для суда и фактов доставало,
             Побольше проб подайте нам!
   

Альтмайер

             Я чую, что они, должно быть, с Рейна сами.
   

Мефистофель

             Подайте штоппер!
   

Брандер

             А зачем он вам?
             Не бочки же стоят у вас тут за дверями?
   

Альтмайер

             Вон там -- коробочка с приборами для вин.
   

Мефистофель
(берет штоппер, к Фрошу)

             Скажите мне, что вам угодно?
   

Фрош

             Как вас понять? Ужель сорт не один?
   

Мефистофель

             Я выбор каждому даю вполне свободно.
   

Альтмайер
(Фрошу)

             Ага! Ты облизнулся до поры?
             Я поспокойней ожидаю.
   

Фрош

             Коль можно выбирать, рейнвейна я желаю.
             Лишь родина дает нам лучшие дары.
   

Мефистофель
(пробуравливает в борту стола дыру в том месте, где сидит Фрош)

             Немного воску дай: нужны ведь пробки нам.
   

Альтмайер

             Да это -- фокусник?
   

Мефистофель
(к Брандеру)

             А вам?
   

Брандер

             Хочу шампанского, чтоб пенилось отлично!

Мефистофель пробуравливает; один из компании заготавливает пробки и затыкает ими дыры.

Брандер

             Не надо избегать того, что загранично:
             Хорошее от нас бывает далеко,
             Хотя терпеть французов немцу неприлично.
   

Зибель
(когда Мефистофель подходит к его месту)

             Сознаться должен я, мне кислое -- не снедь,
             Стаканчик сладкого хотел бы я иметь.
   

Мефистофель
(буравит)

             Для вас токайское польется здесь вино.
   

Альтмайер

             Нет, господа! В лицо смотрите мне...
             Серьезно смотрите... я верю вам вполне!
   

Мефистофель

             Фуй, фуй! С почтенными гостями
             Ведь было б смело так шутить.
             В последний раз высказывайтесь сами,
             Каким вином кому могу служить.
   

Альтмайер

             Каким угодно. Приступите
             И нас напрасно не томите.

После пробуравливания всех дыр и закупоривания их пробками.

Мефистофель
(со странными ужимками)

             Козел растит себе рога,
             Приносит гроздья нам лоза,
             От гроздьев сок дает вино,
             Лоза же -- дерево одно;
             И деревянный стол для нас
             Нам может дать вино сейчас;
             Должно здесь чудо совершиться,
             Лишь нужно в вере укрепиться!
             Откройте пробки! Приступайте!
   

Все
(когда вытаскивают пробки, и каждому льется в стакан желаемое им вино)

             Напиток чудный наливайте!
   

Мефистофель

             Но ничего не забывайте!
             Они снова пьют.
   

Все
(поют)

                       Уютно людоедски нам,
                       Как пятистам
                       Большим и жирным боровам!
   

Мефистофель

             Смотрите, как толпе свободно, как отрадно!
   

Фауст

             Отсюда я убраться бы хотел.
   

Мефистофель

             Сейчас все скотское проявится наглядно:
             Они войдут в его предел.
   

Зибель
(пьет неосторожно, вино льется на землю и превращается в пламя)

             Скорей, скорей сюда! Огонь чуть не спалил!
   

Мефистофель
(заговаривая пламя)

             Спокойна будь, стихия мне родная!

(К товарищам.)

             Чистилищный огонь вас каплей устрашил!
   

Зибель

             Что это? Что? Ведь ты, совсем не зная,
             Дурачишь нас? Отведаешь всего!
   

Фрош

             Пусть он осмелится так поступить вторично!
   

Альтмайер

             Теперь бы сплавить нам тихонечко его.
   

Зибель

             Осмелились вы слишком неприлично
             Здесь фокус-покусы показывать сейчас!
   

Мефистофель

             Цыц, бочка винная гнилая!
   

Зибель

             Помело!
             Он грубостью еще швыряет в нас!
   

Брандер

             У нас и кулаков порядочный запас.
   

Альтмайер
(выдергивает из стола пробку, навстречу ему вырывается огонь)

             Горю, горю!
   

Зибель

             Так это -- волшебство!
             Он вне закона. Живо на него!

Вытаскивают ножи и идут на Мефистофеля.

Мефистофель
(с серьезным жестом)

             Иной смысл всем словам!
             Иной вид всем очам!
             Стой тут! Стой там!
             Они стоят удивленные и смотрят друг на друга.
   

Альтмайер

             Где я сейчас? Прелестная страна!
   

Фрош

             Вот виноградники!
   

Зибель

             И гроздья под рукою!
   

Брандер

             Под этой чудною листвою
             Вся прелесть гроздьев собрана.
             Стволов какая толщина!

Хватает Зибеля за нос, остальные делают взаимно то же и поднимают ножи.

Мефистофель
(как выше)

             Сними, обман, повязки с глаз!
             А вы попомните о нас!

Исчезает с Фаустом, товарищи отпускают друг друга.

Зибель

             Что это?
   

Альтмайер

             Как?
   

Фрош

             Так это был твой нос?
   

Брандер
(Зибелю)

             И я за твой брался рукою?
   

Альтмайер

             То был удар, все члены он разнес!
             Подайте стул! Знать, паралич со мною...
   

Фрош

             Нет! Объясните, в чем тут суть?
   

Зибель

             Где негодяй? Куда он подевался?
             Живым бы он отсюда не убрался.
   

Альтмайер

             Его нам больше не вернуть.
             Я видел сам: успел он улизнуть,
             На винной бочке улетая...
             В ногах и боль, и тяжесть налитая.

(Оборачиваясь к столу.)

             Ужель вино текло тут из стола?
   

Зибель

             Все был обман и видимость, не боле.
   

Фрош

             А, помнится, вина струя текла,
             И пили мы его по доброй воле.
   

Брандер

             А гроздья помните в чудесных их окрасках?
   

Альтмайер

             Так вот и говори, что чудеса лишь в сказках!
   

КУХНЯ ВЕДЬМЫ

На низком очаге стоит над огнем большой котел. В парах, которые поднимаются оттуда в варке, показываются различные фигуры. У котла сидит мартышка, следит и снимает пену. Тут же сидит с детенышами мартын и греется. Стены и потолок разукрашены весьма странными предметами домашней утвари ведьмы. Фауст. Мефистофель.

Фауст

             Как мне претит все это волхвованье!
             Ты дашь ли мне серьезно обещанье,
             Что здесь, в притоне грязи, чепухи,
             Забуду я все недуги свои?
             Иль старой женщины совет приемлем мною?
             Иль зелье то, что сварит мне она,
             Мне тридцать лет с плеч снимет, как рукою,
             И будет жизнь моя обновлена?
             Ужель нет средств получше волхвованья?
             Иль всем надеждам рухнуть суждено?
             Ужель природой, гением ли Знанья
             Бальзама жизни вовсе не дано?
   

Мефистофель

             Ты говоришь разумное, друг мой!
             Омолодить тебя даст средство и природа,
             Но в книге то совсем иного рода
             И под особенной главой.
   

Фауст

             Хочу я знать...
   

Мефистофель

             Отличное к тому же!
             Без денег, без врача, без колдовства. Беги
             В широкие поля, там поселяйся вчуже;
             Коли, копай, руби. Все помыслы свои
             Ты ограничь теснейшим кругом,
             Желанья сдерживай и пищею простой
             Питайся; со скотом живя, ему будь другом,
             Живи скотом и удобряй участок свой!
             Вот средство лучшее -- сомнений в этом нет
             Помолодеть на восемь-десять лет!
   

Фауст

             Я не привык с лопатою возиться
             И мудрено теперь мне приучиться,
             Жизнь сельская совсем не для меня.
   

Мефистофель

             Без ведьмы обойтись нельзя!
   

Фауст

             При чем тут ведьма? Сам бы мог
             Мне ты напиток приготовить.
   

Мефистофель

             А знаешь ли? За этот срок
             Я сто мостов готов построить.
             Ведь и искусство, и уменье
             Еще не все -- давай терпенье!
             Спокойный дух годами все творит,
             И только время крепость даст броженью.
             Все, что к работе той принадлежит,
             С трудом поддастся объясненью.
             Черт знает все со всех сторон,
             Но сделать сам не может он.

(Смотря на зверей.)

             Не правда ль, милая порода?
             Се -- женского, а се -- мужского рода.

(К зверям.)

             Хозяйки, видно, дома нет?
   

Звери

                       На обеде,
                       Дома нет,
                       В печную трубу!
   

Мефистофель

             Как долго пировать она решила там?
   

Звери

             Пока мы лапки согреваем.
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Как ты относишься к хорошеньким зверькам?
   

Фауст

             Противней всех, что мы встречаем.
   

Мефистофель

             Нет. Их беседы так приятны,
             Люблю их более всего!

(К зверям.)

             Ну, куклы чертовой сноровки,
             Зачем у вас у всех мутовки?
   

Звери

             Для сволочи похлебкой заняты.
   

Мефистофель

             Так будет здесь немало маяты.
   

Самец
(подходит и ласкается к Мефистофелю)

                       В кости поиграй-ка,
                       Денег мне давай-ка,
                       Выигрывать дай мне!
                       Сейчас я бедненок,
                       Побольше б деньжонок,
                       В порядке все было б вполне!
   

Мефистофель

             С мартышкой было бы не то,
             Когда б могла играть в лото.

Между тем молодые мартышки заиграли большим шаром и катят его вперед.

Самец

                       Вот он -- шар земной!
                       То верх предо мной,
                       То низ; он несется,
                       Звенит, как стекло,
                       И так же он бьется:
                       Внутри, что дупло.
                       Здесь блеск, в этом поле,
                       А там еще боле.
                       Я жизни тепло
                       Пока ощущаю.
                       Мой сын, убеждаю:
                       Опасны толчки!
                       Под силой удара
                       От глины всей шара --
                       Одни черепки.
   

Мефистофель

             К чему решето?
   

Самец

                       Коль был бы ты вором,
                       По времени скором
                       Возможно узнать.

(Бежит к самке и заставляет ее смотреть сквозь решето.)

                       Сквозь нитки узора
                       И видишь ты вора,
                       И, может, не смеешь назвать?
   

Мефистофель
(приближаясь к огню)

             К чему горшок здесь?
   

Самец и самка

                       Ну что за башка!
                       Не знает горшка,
                       Не знает котла!
   

Мефистофель

             Вы -- невоспитанные звери!
   

Самец

             Возьми-ка в руки ты метелку
             Да в это кресло и садись!

(Принуждает Мефистофеля сесть.)

Фауст
(который стоял в это время перед зеркалом, то к нему приближаясь, то удаляясь от него)

             Что вижу я? Небесное виденье
             В волшебном зеркале явилось предо мной!
             Дай мне, любовь, полет чудесный свой,
             Чтоб воспарить я мог в ее владенье!
             Лишь сдвинусь я с мной занятого места,
             Чуть-чуть приблизиться осмелюсь робко к ней,
             Ее туман скрывает от очей...
             О, красота! О, женщина-невеста!
             Ужель так женщина прелестна в самом деле?
             Иль часть небесного доступна лишь в стекле,
             В волшебных линиях, в простертом дивно теле,
             И нет подобного ему здесь на земле?
   

Мефистофель

             Господь, творя в шесть дней всю жизни суть,
             Сказал "Браво!" по поводу творенья,
             Должно же быть толковым что-нибудь!
             А ты смотри, смотри до насыщенья!
             Я вырою тебе сокровище одно,
             И тот блажен, кому судьбой дано,
             Как жениху, обнять тот перл творенья!

Фауст продолжает смотреть в зеркало. Мефистофель, потягиваясь в кресле и играя с метелкой, продолжает говорить.

             Здесь я сижу на королевском троне,
             Вот скипетр мой, нужда в одной короне.
   

Звери, делавшие все время различные странные движения, приносят Мефистофелю с большим криком корону.

Звери

                       О, будь подобрей!
                       Корону проклей
                       И потом, и кровью,
                       Согласно условью!

(Идут неловко с короною, разбивают ее на две части, с которыми прыгают.)

                       Свершилось, ей-ей!
                       Мы видим, толкуем,
                       Мы слышим, рифмуем!
   

Фауст
(перед зеркалом)

             В груди пожар стал разгораться;
             Отсюда б выбраться пора.
   

Мефистофель
(в прежнем положении)

             Про этих должен я сознаться:
             Они -- поэты хоть куда!

Котел, оставленный мартышкой без присмотра, начинает перекипать; возникает большое пламя, поднимающееся в трубу. Ведьма возвращается, проходя через пламя с ужасным криком.

Ведьма

             Кто это тут?
             Откуда прут?
             Чего здесь ждут?
             Как пробрались?
             Мутовкой я
             Дам вам огня!

Зачерпывает в котле мутовкой и брызжет на Фауста, Мефистофеля и зверей. Последние визжат.

Мефистофель
(оборачивает метелку, которую держит в руке, и ударяет по стеклу и горшкам)

             Вверх дном переверну!
             Вон -- каша на полу,
             Повсюду черепки,
             От стекол лишь куски...
             Пустяшной шутки акт!
             Я отбиваю такт
             К мелодии твоей!
             Все колоти, все бей!

Ведьма отступает с яростью и в ужасе.

             Не узнаешь меня, чудовище, скелет?
             Перечишь своему владыке, господину?
             Что мне вредит, того на свете нет!
             Я раздроблю тебя и всю твою скотину!
             Иль красной мантии теперь не уважаешь?
             Петушьего пера уже не замечаешь?
             Наружность ли моя вдруг выглядит чужою?
             Иль именем моим мне зваться пред тобою?
   

Ведьма

             Прости меня за грубый мой привет,
             Но знаков у тебя обычных больше нет:
             Не вижу я ни конского копыта,
             Ни пары воронов -- твоя былая свита.
   

Мефистофель

             На этот раз прощаю я тебя:
             И время протекло с последнего свиданья,
             И от культурного влиянья
             Сам черт не в силах был предохранить себя.
             Фантомов северных особенность забыта:
             Где встретишь ты хвосты, рога или копыта?
             А с конскою ногой среди людей бродить --
             Не значит ли себе среди людей вредить?
             Я людям молодым давненько подражаю:
             К фальшивым икрам прибегаю.
   

Ведьма
(танцуя)

             Рассудка, чувств своих лишиться я склонна:
             Мой гость -- сам юнкер Сатана!
   

Мефистофель

             Звать этим именем себя я запрещаю.
   

Ведьма

             Чем провинилося оно?
   

Мефистофель

             Да в книгу басен внесено.
             Но человечество не стало ближе к раю;
             Хоть злого духа нет, но масса злых людей.
             Зови меня бароном, например,
             Средь кавалеров я такой же кавалер,
             Ведь благородство есть в крови моей,
             Об этом знаешь ты. А герб старинный мой
             Взгляни сюда -- всегда, везде со мной.

(Делает непристойный жест.)

Ведьма
(неумеренно смеясь)

             Ага! Все это в вашем стиле:
             Вы -- тот же шут, каким и были.
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Мой друг! Ты можешь поучиться,
             Как нужно с ведьмами водиться.
   

Ведьма

             Так что же, господа, угодно вам чего?
   

Мефистофель

             Стаканчик нам известного вам сока,
             Да постарее дайте нам его --
             Чем он старей, тем больше будет прока.
   

Ведьма

             Одна бутылочка его есть у меня,
             Сама им балуюсь порою;
             Он стар, без запаха, и я
             Вам уделю стаканчик от себя.

(Тихо.)

             Коль без обряда выпьет он настою,
             Умрет он через час, того от вас не скрою.
   

Мефистофель

             Он -- добрый друг; удастся все ему,
             Ему -- все лучшие твои произведенья.
             Устрой свой круг, читай все изреченья
             И чашку полную дай другу моему.

Ведьма со странными жестами делает круг и ставит в него удивительные вещи; между тем стеклянные вещи зазвенели, котлы зазвучали, получилась своеобразная музыка. Наконец она приносит фолиант, ставит в круг мартышек, которые прислуживают ей за пультом и должны держать факелы. Она делает знак Фаусту, что-бы он вошел в круг.

Фауст
(Мефистофелю)

             Скажи ты мне, ну что за чепуха
             У вас затеяна? Безумные движенья,
             Дурачества, обман... Ужели не пора
             Отбросить все, что полно отвращенья?
   

Мефистофель

             Фу, пустяки! Хочу и не хочу!..
             Отбрось хоть часть несносного педантства!
             Чтоб сок подействовал, и ведьме, как врачу,
             Немножко нужно шарлатанства.

(Принуждает Фауста войти в круг.)

Ведьма
(с большим выражением начинает читать по книге)

                       Рассудком должен взвесить:
                       Из одного дай десять,
                       Ну, два долой скости,
                       Да три с ним захвати,
                       И ты богат не ложно.
                       Терять четыре можно.
                       Семь сделай из пяти --
                       Запомни ведьмы слово! --
                       А восемь из шести,
                       Тогда все и готово:
                       И девять -- единица,
                       И десять -- только ноль.
                       Вот ведьмина таблица,
                       Так умножать изволь.
   

Фауст

             Сдается мне, что ведьма просто бредит.
   

Меф волом так человечно.

   

ТРАГЕДИИ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
НОЧЬ

В тесной готической комнате, с высокими сводами, Фауст, полный тревоги, в своем кресле с пюпитром.

Фауст

             Ах, в философию я вник,
             И в медицину, и в права,
             Читал, увы, как ученик,
             И богословские слова!
             И вот я все ж стою глупцом
             И не умней, чем был в былом.
             Я стал магистр, вошел в ряд докторов,
             Десятый год -- учеников
             Туда, сюда, вперед, назад
             Вожу я за нос наугад,--
             И вижу: знанье не дано нам!
             Тем сердцу быть испепеленным!
             Пускай я разумней, чем все забияки,
             Доктора и магистры, попы и писаки,
             От предрассудков пусть я свободней,
             Не боюся ни чорта, ни преисподней,--
             Зато мне нет и радостей возможных
             Не вижу больше истин непреложных,
             Не вижу, чтоб я мог давать уроки,
             Других учить и исправлять пороки.
             Притом я нищ и жизнью всей
             Не добыл власти и честей.
             Так пес жить дольше б не остался!
             Вот почему я магии предался,
             Чтоб духов сила, их слова --
             Мне вскрыли тайну естества;
             Чтоб мне в поту ученикам
             Не лгать, чего не знаю сам;
             Чтоб я постиг уже вполне,
             В чем связь миров в их глубине,
             Мог видеть творческие зерна,
             Я не в словах теряться вздорно,
   
             О месяц! если б свет свой ты
             В последний раз лил с высоты
             На грусть мою, что ряд ночей
             Влачу я в комнате моей!
             Над грудами бумаг и книг,
             Печальный друг, ты вновь возник!
             Ах, если б мне бродить в горах
             В твоих пленительных лучах,
             Скользить меж духов по вершинам,
             В сияньи реять по луговинам,
             И чад наук причтя к отравам,
             В твоей росе купаться здравым!
   
             Увы! я все в тюрьме былин,
             В проклятой трещине стенной!
             И милый свет лучей дневных
             Здесь тускл сквозь ряд кружков цветных,
             Горами книг загроможден,
             Что черви гложут, -- праздный прах,--
             До самых сводов погребен
             Под ветхим ворохом бумаг;
             Меж разных склянок и пробир,
             Меж инструментов всех родов,
             Где тлеет старый скарб отцов,--
             И то -- твой мир! и это -- мир!
   
             И ты дивишься, почему
             Так тесно сердцу твоему,
             И непонятная тоска
             Всю жизнь гнетет исподтишка!
             Взамен живой природы всей,
             Что бог на радость дал земле,
             Перед тобой в пыли, во мгле
             Лишь круг скелетов да костей.
   
             Беги! Прочь! Ринься в мир иной!
             И разве этот тайный том,
             Что Нострадам своим пером
             Писал, не будет кормчий твой?
             Поймешь ты в небе бег светил,
             К речам природы склонишь слух,
             Ток в душу примешь новых сил,
             Как духу вольно внемлет дух.
             Не разъяснишь сухим умом
             Священных знаков, тайных слов.
             Вы, духи, реете кругом;
             Ответьте ж, если внятен зов!

(Раскрывает книгу и смотрит на знак Макрокосма.)

             Какой усладой дышит этот вид.
             В мое сознанье входит он мгновенно,
             По нервам и по жилам он струит
             Былое счастье юности блаженной.
             Не бог ли начертал тот знак,
             Смиривший бурные порывы,
             Вернувший сердцу мир счастливый!
             Таинственным влекущий так,
             Что сил природы внятны мне призывы?
             Иль сам я бог? Светло мне, наконец!
             Смотрю на знаки благостные эти,
             Природы творчество вскрывается в их свете,
             Впервые ясно мне, что говорит мудрец;
             Не скрыт мир духов необорно,
             Но в сердце -- смерть, но в мыслях -- муть!
             Встань, ученик! купай упорно
             В огне зари земную грудь!"

(Рассматривает знак.)

             Как все здесь к целому идет,
             Одно к другому тянет, льнет!
             Вверх, вниз мелькают силы неземные,
             Передавая ведра золотые,
             На крыльях благодатных вея,
             С небес легко сквозь землю рея,
             И все со Всем в гармонии лелея!
   
             Какое зрелище!.. Лишь зрелище опять!
             Природу ль бесконечную объять!
             Где вы, сосцы ее, ключи всей жизни?
             Земле и небу сладко к вам прильнуть,
             Стремится к вам больная грудь.
             Всем -- снедь вы, всем -- питье, и -- тщетно рвусь к отчизне!

(В негодовании перелистывает книгу и видит знак Духа Земли.)

             Как этим знаком я по новому пленен!
             О, Дух Земли, ты мне. роднее!
             И силы все во мне -- бодрее;
             Как бы вином я опьянен,
             Готов себя я в мир отважно кинуть,
             Земных скорбен, земных восторгов жребий
             Под бури смело парус ринуть вынуть,
             И в час крушеньи с робостью не стынуть.
             Темнеет вкруг меня,
             Скрывает свет луна,
             И меркнет лампа!
             Мрак! Алые лучи сверкают
             Над головой. -- Нисходит
             С высоких сводов ужас, и меня
             Охватывает дрожь.
             Я чувствую, ты близко, мощный дух!
             Явись!
             О, как трепещет сердце вдруг!
             В порыве новом
             Все чувства полны страстным зовом!
             Кто мне желанный путь к тебе откроет?
             Ты должен! Должен! Пусть то жизни стоит!

(Схватывает книгу и. таинственно произносит знак Духа. Вспыхивает красноватое пламя, Дух появляется в пламени.)

Дух

             Кто звал меня?
   

Фауст (отворачиваясь)

                                 Невыносимый лик!
   

Дух

             Меня ты словом вызвал властно,
             К моим пределам рвался страстно,
             Что ж? --
   

Фауст

                                 Прочь! Я в ужасе поник!
   

Дух

             Меня ты видеть желал упорно,
             Мой голос слышать, мой облик зреть;
             Меня твой вопль склонил слететь,
             Я здесь! -- Какой же страх позорный
             В тебе, сверхчеловек? Где зов души?
             Где грудь, что целый мир в тиши
             Творила и в гордыне своенравной
             Мечтала духам, нам, быть равной?
             Где ж, Фауст, ты, чей голос мне звучал,
             Ты, кто ко мне всей волей приникал?
             Ты ль это, кто от моего дыханья
             Трепещешь до глубин сознанья?
             Червь скорченный, как ты несмел!
   

Фауст

             Я ль, Огнеликий, отступить способен?
             То -- я, я -- Фауст, я тебе подобен!
   

Дух

             Я в волнах жизни, я в буре дел
             Рею в глубь и в твердь,
             Ношусь на просторе]
             Рожденье и смерть,
             Предвечное море,
             Переменные ткани,
             Цветенье деяний!
             Так, времен по свистящему рея станку.
             Божеству одеянье живое я тку.
   

Фауст

             Весь мнр объемлешь ты вниманием своим,
             О деятельный дух, как близок я к тебе!
   

Дух

             Ты близок к духам тем, тебе кто постижим,
             Не мне!

(Исчезает.)

Фауст (поникая)

             Как не тебе?
             Кому ж?
             Я образ божества,
             Не сроден даже и тебе?

(Стучат.)

             О смерть! мой фамулус опять
             Мне счастье лучшее ничтожит!
             Осю полноту видений может
             Сухой пролаза разогнать!

(Вагнер в ночной колпаке к халате, с лампой в руке. Фауст отворачивается и негодования.)

Вагнер

             Простите! декламировали вы,
             Из драмы греческой читали, верно.
             Вот в чем успеть желал бы я; безмерно
             Теперь то ценится в устах молвы,
             Нередко слышал я, и это мучит,
             Что проповедника комедиант научит.
   

Фауст

             Коль проповедники комедианты,
             Какими сплошь являются они.
   

Вагнер

             Ах! здесь в музее, кроясь в фолианты,
             И видя свет лишь в праздничные дни,
             Как в телескоп, как еле зрячий,
             Мы проповедать можем ли иначе?
   

Фауст

             Где чувства не было, там все бесплодно,
             Где речь не из души текла
             И силой внутренне-свободной
             Сердца внимающих влекла!
             Сидите! клейте что-то сами,
             Рагу кусков с пиров чужих!
             Вздувайте гаснущее пламя
             Над пеплом очагов своих!
             Детей и обезьян дивите,
             Когда вам любо их привлечь;
             Но сердце с сердцем съединить не мните,
             Где не из сердца льется речь.
   

Вагнер

             Но в изложении -- оратора успех.
             Я верю в то, хоть сам отстал от всех.
   

Фауст

             Лишь подлинных ищи наград!
             К чему глупцов звенящих шум?
             Повсюду смысл и здравый ум
             И без искусства победят;
             Когда ты важное сказать имеешь что-то,
             К чему ж тут о словах забота?
             Да, паши речи, что, блестя огнем,
             Ничтожество людское крошат,
             Бесплодней ветра, что осенним днем
             В тумане листья мертвые ворошит,
   

Вагнер

             Наука, боже, велика,
             А время жизни кратко.
             При всех критических стремлениях, украдкой
             Гнетет мне грудь и ум тоска.
             Как трудно приобресть те средства, чтобы смело
             Хотя бы до источников дойти;
             Но чуть дошел до полпути,
             Как бедняку и умереть приспело.
   

Фауст

             В пергаменте ль святых ключей искал ты,
             Чья влага жажду утолит навек?
             Нет, утоления не испытал ты,
             Его в себе не черпав, человек!
   

Вагнер

             Простите! Что прекраснее на свете --
             Вникать глубоко в дух столетий,
             Чтоб видеть, как судил до нас мудрец иной
             И как ушли вперед мы царственной стопой.
   

Фауст

             Ушли? о, да, до самых звезд!
             Дух прошлого, мой друг, не прост,
             Для нас он книга, где есть семь печатей,
             Что духом времени слывет,
             По существу дух нескольких господ,
             Где прошлое играет кстати.
             Поистине бывает часто тошно!
             Посмотришь, -- и бежать готов:
             Отбросов бочка иль чулан ветошный,
             А, в лучшем, спор царей и городов,
             С прекрасной прагматической максимой,
             В театре кукольном весьма употребимой.
   

Вагнер

             Однако мир! сердца людей, умы!
             Познать все это каждого тревожит.
   

Фауст

             Познать! но что так называем мы?
             Кто верным именем назвать младенца может?
             Те, редкие, чей что-то видел взор,
             Кто расточали глупо чувств избыток,
             Неся толпе свои мечты, свой свиток,--
             Изведали распятье иль костер.
             Но извините, друг, давно уж ночь,
             На этот раз пора расстаться.
   

Вагнер

             Я бодрствовать и дольше бы не прочь,
             Чтоб так учено с вами препираться.
             Позвольте завтра вам, хоть Пасха, все же
             Задать два-три вопроса тоже.
             Наука для меня -- великая услада,
             Хоть знаю много, знать бы все мне надо.

(Уходит.)

Фауст (один)

             Как ум того еще в надеждах бродит,
             Кто вечно возится в гнили пустой,
             Сокровищ ищет жадною рукой
             И рад, что дождевых червей находит!
   
             И мог звучать подобный голос в час,
             Когда кругом витали духов тени?
             Но ах, благодарю на этот раз,
             Несчастнейший из всех земных творений!
             Я из отчаянья был вырван, в миг,
             Когда мой разум словно разрывался.
             Ах, призрак был столь демонски-велик,
             Что карликом себе я уж казался.
   
             Я, образ божества, кто лик клонил
             К зерцалу истины; кто, в миг чудесный,
             Дышал в лучах и в светлостя небесной
             И отрешен от земнородных был;
             Кто, больше ангелов, искал в мечтах
             В состав природы влиться духом властным,
             Творя стать жизни божеской причастным,--
             Как я наказан в том порыве страстном:
             Громовым словом я повержен в прах!
   
             Нет, я тебе не смею быть подобен;
             Тебя привлечь, заклясть я был способен,
             Но был не в силах удержать в руках.
             Я был, в миг дивный необъятно,
             Столь мал и столь велик собой!
             Ты грозно вверг меня обратно
             В удел безвестности людской.
             Научит кто? Чем грозны дали?
             Мечты я должен ли задуть?
             Ах, самые дела, как наши все печали,
             Нам заграждают в жизни путь.
   
             Небесное, к чему наш дух стремится,
             Все дальше, дальше гонится земным;
             Когда житейских благ нам удалось добиться,
             Мы лучшее -- обманом, тенью мним.
             Что жизнь дают нам, светлые стремленья
             Немеют в днях житейского волненья.
   
             Фантазия свой пламенный полет,
             Полна надежд, к предвечному направит;
             Но путь ей мал: времен водоворот,
             Благ, льнущих к благам, ей преграды ставит.
             Глубоко в сердце зиждется забота,
             Родя там горести без счета,
             Бессонно ждет, гоня веселье и покой.
             Являясь вновь под маскою иной;
             Встает, как дом и двор иль как жена и дети,
             Как яд, кинжал, огонь, вода;
             Дрожишь пред тем, чему не сбыться никогда;
             То, не терял чего, оплакиваешь в свете.
   
             Не равен я богам; во глубь низвергнут я;
             Моя судьба -- удел подземного червя;
             Кормясь в пыли, в ней копошится он,
             Но путника ногой растерт и погребен.
   
             Не я ли замкнут в комнате моей,
             Где сотни полок вдоль по стенам виснут?
             И хламом, тысячами мелочей
             В мир, молью съеденный, не я ли втиснут?
             Здесь обрету ль, что нужно мне?
             Из тысячи ль томов узнать мне надо,
             Что люди всюду плачут в тишине,
             A двум ли, трем ли жизнь была усладой?
             Что скалишь зубы, череп, ты в углу?
             Как мой, твой мозг когда-то здесь томился,
             Искал живого дня, страдал, идя во мглу,
             И к истине мучительно стремился.
             Как призраки, ряд инструментов встал,
             Зубцы, ремни, колеса и машины;
             Я был у двери, вас ключом считал;
             Затейлив ключ, но не свернет пружины!
             Тайн полная, при свете дня
             Природа свой покров не снимет перед нами;
             Во что не мог проникнуть духом я,
             То вскроется ль винтом и рычагами?
             Прибор старинный, лишний мне, стоит
             Там, где моим отцом поставлен был он;
             Старинный сверток сажей там покрыт:
             От лампы копоть столько раз ловил он.
             Я б лучше малое наследье промотал,
             Чем под наследием потеть в изнеможеньи!
             Что мне отец в наследство передал,
             Он собрал, чтоб использовать владенье.
             Но обладать ненужным я устал;
             Нам нужно только то, что нам дает мгновенье.
   
             Но почему мой взор к той полочке прикован?
             Иль эта склянка для очей магнит?
             И почему стою я очарован,
             Как в ночь, когда в лесу свет лунный заблестит?
   
             Приветствую тебя, фиал бесценный!
             Тебя беру я с радостью священной,
             В тебе я мудрость и искусство чту;
             Вместилище влияний, к снам манящих,
             Источник сил пленительно губящих,
             Будь милостив к владыке твоему!
             Я на тебя смотрю -- тоска уснула;
             Я в руки взял тебя -- страсть потонула.
             На бури духа сходит тишь и лень;
             Смотрю, как море беспредельно плещет;
             У ног зеркальная поверхность блещет;
             Течет к брегам безвестным новый день.
   
             Несется огневая колесница
             Ко мне на легких крыльях; я готов
             В эфире новыми путями насладиться
             И чистым творчеством иных миров.
             Возвышенная жизнь! богов обитель!
             Недавно червь, ты стоишь ли ее?
             Да! лишь от ласки солнца, земножитель,
             Отважно отврати лицо свое!
             Дерзай! пусть дверь рука твоя откроет,
             Перед которой все отходит вспять.
             Настало время делом доказать,
             Что человека мощь богов величья стоит;
             Пред бездной той не отойти назад,
             Где все мечты от страха безответны;
             Переступить через порог заветный,
             Пред зевом чьим пылает целый ад;
             На этот шаг улыбчиво решиться,
             Хотя б с опасностью -- в небытии разлиться.
   
             Ко мне, прозрачный пузырек хрустальный,
             Покинь футляр, старинный и печальный!
             Я об тебе не думал много лет.
             На шумных пиршествах отцов сверкал ты,
             Гостей суровых утешал ты,
             Тебя соседу там вручал сосед.
             Твоих узоров пышность дорогая,
             Обычай изъяснять стихами их,
             Одним глотком всю чашу осушая,--
             Напомнили мне ночи лет былых.
             Тебя я больше не подам соседу,
             Я шуткой о тебе не оживлю беседу;
             Вот -- сок, им буду быстро опьянен.
             В тебя он льется темного струею,
             Сготовлен мною, выбран мною;
             Последний мой глоток! высоко, всей душою,
             Будь утру, как привет священный, вознесен!

(Подносит кубок к устам.)

Звон колоколов и хоры.

Хор ангелов

                       Христос встал из мертвых,
                       Клича приветственно
                       Смертных, в наследственной,
                       Длительной, бедственной
                       Муке -- простертых!
   

Фауст

             Что за глубокий зов, за светлый звон
             От уст отводят властно это зелье?
             Иль колокольным гулом возвещен
             Уже день первый Пасхи, день веселья?
             Звенит ли там уже гимн утешенья тот,
             Что перед гробом пел хор ангелов с высот,
             Обетованьем нового завета?
   

Хор женщин

                                 В благоуханьях
                                 Тело омыли мы;
                                 Мучась в рыданьях,
                                 В гроб положили мы;
                                 Нами в плат, самый
                                 Чистый обвит он весь;
                                 Ах! и Христа мы
                                 Вдруг не находим здесь.
   

Хор ангелов

                       Христос встал из мертвых!
                       Мир вам, любившие,
                       Искус вкусившие,
                       Не уступившие
                       Пристаней твердых!
   

Фауст

             Чего вы, мощны и нежны,
             Здесь ищете, небес призывы?
             Звучите тем, чьи души смягчены,
             Во мне же веры нет, хоть к слуху и дошли вы.
             О чудо! веры ты -- любимое дитя!
             Я не могу к тем сферам устремиться,
             Куда влечет тот сладкий зов, звеня;
             Но все же этот звон, что с детства знаю я,
             Еще зовет -- вновь к жизни возвратиться.
             Лобзанием любви небесной жгла
             Меня великая суббота прежде,
             Колокола мне пели о надежде,
             И сладостна молитва мне была;
             Во власти несказанной грезы,
             Я шел в лес, в поле; в тишине
             Струил восторженные слезы,
             И целый мир вставал во мне.
             Вновь игры юности манят под песни зги,
             Весенний праздник вольных благ;
             Воспоминаньем дней, когда мы были дети,
             Последний сдержан грозный шаг.
             Звучи же, гимн привета неземного;
             Вот льются слезы; твой, земля, я снова!
   

Хор учеников

                                 Вот, погребенный, он
                                 С неба нам слышен;
                                 В жизни взнесенный, он
                                 Дивно возвышен,*
                                 Близок в стране иной
                                 К творческой радости;
                                 Мы ж, на груди земной,--
                                 Чуждые сладости.
                                 Сходит в обитель --
                                 Грусть, как в ненастие.
                                 Тяжко, учитель,
                                 Ах! твое счастие!
   

Хор ангелов

                       Христос встал из мертвых,
                       Чуждый нетления;
                       Тканей простертых
                       Вольно рвет звения.
                       Благо вам, вставшие,
                       Глубь любви знавшие,
                       Братски вкушавшие,
                       Тайну вещавшие,
                       Радость приявшие,
                       Близок учитель к вам,
                       С вами он сам!
   

II
У ГОРОДСКИХ ВОРОТ

Выходят разного рода гуляющие.

Несколько подмастерьев

             Зачем мы за город идем?
   

Другие

             Идем в охотничий мы дом.
   

Первые

             А мы дойдем на мельницу, не с ними.
   

Один

             Я посоветую пойти к прудам.
   

Второй

             Нехороша дорога там.
   

Другие

             А ты куда?
   

Третий

                                 Пойду я за другими.
   

Четвертый

             В Бургдорф пойдемте! Там всегда найдешь
             Милейших девушек, и пиво -- прелесть тож,
             И сорта первого там драка,
   

Пятый

             Эк, беспечальная башка!
             Иль в третий раз уж чешутся бока?
             С тобой не по пути мне, забияка.
   

Служанка

             Нет, нет, мне в город надобно назад.
   

Вторая

             У тополей его найдем, наверно.
   

Первая

             Вот будет счастье, для меня; он рад
             Всегда с тобой итти рядком примерно.
             Танцует только он с тобой,
             А что мне в радости чужой!
   

Вторая

             Он нынче будет не один,
             Придет с ним, он сказал, курчавый господин.
   

Ученик

             Глянь,.....честные идут там дружно!
             Товарищ, поспешим! догнать их нужно.
             Ах, пиво крепкое, забористый табак,
             Да..... нарядная, но мне вот это так.
   

Девушка-горожанка

             На милых юношей взгляните-ка, пожалуй!
             Взаправду, это -- чистый срам;
             Им в лучшем обществе бывать бы надлежало,
             Они ж за девками стремятся по пятам!
   

Второй ученик (первому)

             Не так спеши! вон две еще идут,
             Они поистине пригожи;
             Средь них моя соседка тут
             И мне она по сердцу тоже;
             Идут, не торопя шагов,
             И нас возьмут с собой в конце концов,
   

Первый

             Нет, братец! что стеснять себя! Вперед!
             Дичь улетит, медлительность все сгубит.
             Та ручка, что в субботу сор метет,
             Всех лучше в воскресенье приголубит.
   

Горожанин

             Мне новой бургомистр не но душе, ей-ей,
             С тех пор, как им он стал, он день за днем наглей.
             Что городу его правленье дало?
             Жизнь тяжелее с каждым днем,
             Приказов больше, чем в былом,
             И платим больше, чем бывало.
   

Нищий (поет)

             Прекрасных дам, господ любезных,
             Что все в шелках, что все в цвету,
             Молю не презреть жалоб слезных,
             Прошу смягчить мне нищету!
             Меня не бросьте в общей груде!
             Лишь тот счастлив, кто не скупой,
             И день, что празднуют все люди,
             Да будет день удачный мой.
   

Другой горожанин

             Чти лучше: в праздник, на груди природы
             Потолковать о битвах, о войне,
             Как где-то в Турции, в чужой стране,
             Дерутся меж собой народы,
             Стоить перед окном, стакан в руке,
             Глядишь, как весело суда идут в реке,
             А под-вечер домой пойдешь к жене и сыну,
             Благословляя мир и мирную годину.
   

Третий горожанин

             Да, да, сосед! и мой такой же суд,
             Пусть головы себе срывают в бое,
             Пусть друг на друга все встают,
             Лишь дома все осталось бы былое.
   

Старуха (девушкам-горожанкам)

             Э, как разряжены! ах, молодая кровь!
             Чье сердце перед вами не заноет?
             Лишь не гордитесь, да не хмурые бровь!
             Чего вам хочется, сумею я устроить.
   

Девушка-горожанка

             Агата, прочь! нам выставлять себя
             Открыто с ведьмой этой не пристало;
             Хоть в ночь она Андреевского дня
             Мне суженого ловко показала.
   

Другая

             Она в кристалл дала мне посмотреть;
             Он был солдатом, так хорош казался!
             С тех пор ищу, не устаю глядеть,
             Но так он мне и не встречался.
   

Солдаты

                                 Замки, что высят
                                 Стены с зубцами.
                                 Девы, что в жизни
                                 Горды мечтами,--
                                 Никнут пред нами!
                                 Славны награды
                                 В сладком труде.
                                 К ним все солдаты
                                 Рвутся везде!
   
                                 Пусть призывают
                                 Нас барабаны.
                                 Мчимся на радость,
                                 Как и на раны.
                                 Это и жизнь есть,--
                                 Приступы, взрывы!
                                 Замки и девы,
                                 Сдаться должны вы!
                                 Славны награды
                                 В сладком труде.
                                 К ним все солдаты
                                 Рвутся везде,
   

Фауст и Вагнер

Фауст

             Стал свободен от льда бег ручья и потока.
             Их ласкает весны веселый взгляд,
             Незабудки цветут в долине глубокой,
             Седая зима, ослабев до срока,
             В глухие горы ушла назад.
             Оттуда шлет, убегая, она
             Бессильные вихри зернистого снега,
             Но в полях побеждает зеленая нега,
             Так как солнцу несносна везде белизна.
             Повсюду дарит расцветанье, стремленье,
             Быть все хочет в цветном облаченьи;
             И если цветами беден сад,
             То на людях пышный наряд.
             Погоди, и с этой выси
             Вспять на город оглянися;
             Там из сумрачных ворот
             Радостно валит народ.
             Веселы все в эти дни;
             Пасху празднуют они;
             Сами вышли они из гробов;
             Из удушливых горниц низких домов,
             Из мастерских, из застенков торговли,
             Из-под гнета шпица и кровли,
             Из тесноты переулков щемящей,
             Из досточтимой ночи церквей --
             Они вышли к сиянью лучей.
             Глянь лишь, глянь, как толпою спешащей
             Оживились луга и сады,
             Как тысячи лодок по речке блестящей
             Режут радостно дали и шири воды.
             Вот, переполненный до края,
             Поплыл последний челн в волнах;
             И даже, по тропам мелькая,
             Цветные платья на горах.
             Вот голоса деревни местной;
             Здесь для народа -- рай небесный;
             Стар, млад ликует вся семья:
             Здесь вновь я -- человек, им быть -- здесь должен я.
   

Вагнер

             Повсюду, доктор, с вами прогуляться --
             Мне в честь и к выгоде моей,
             Но здесь один я б не желал остаться,
             Затем что враг я грубых всех затей.
             Стук кеглей, скрипки, крики -- нестерпимый
             Шум для меня, а это наш народ,
             Вопя, как бесом одержимый,
             Зовет весельем, песнями зовет.
   

Крестьяне под липой.
(Пляски и песня)

             Плясать сбирался пастушок,
             Нядел он бант, жакет, венок,
             Красив пришел под липки.
             Там шел тогда веселый бал,
             Всяк, как безумный, танцовал
             Юхе! Юхе!
             Юхейса! Хейса! Хе!
             Так пели струны скрипки.
   
             Пастух, что вихрь, в толпу влетел,
             И локтем девушку задел
             Он в бок, не без улыбки.
             Но девка свежая глядит,
             "Иль так глупа я!" говорит.
             Юхе! Юхе!
             Юхейса! Хейса! Хе!
             Эй, берегись ошибки!"
   
             Но быстро в круг идет он сам,
             Он пляшет здесь, он пляшет там,
             Все -- прочь, боятся сшибки.
             Они красны, они в жару,
             Рука е рукой ведут игру,
             Юхе! Юхе!
             Юхейса! Хейса! Хе!
             И их колени гибки.
   
             "Не сыпь слова, не верю в них,
             Коль парень девке не жених,
             Его все клятвы -- зыбки!"
             Но в сторону они пошли,
             И вот от лип они вдали,
             Юхе! Юхе!
             Юхейса! Хейса! Хе!
             Чу! крик и звуки скрипки.
   

Старик-крестьянин

             Вот это, доктор, любо в вас:
             Вы не гнушаетесь людей,
             И нынче здесь, в большой толпе,
             При всей учености своей.
             Вам кружку лучшую несу,--
             Чтоб пива свежего испить.
             Примите дар, желаю вам
             Не только жажду утолить,--
             Но сколько в кружке капель есть,
             Еще вам столько ж дней провесть.
   

Фауст

             Беру ваш дар, благодарю
             И за здоровье ваше пью,

(Народ собирается около в кружок.)

Старик-крестьянин

             По правде, очень хорошо,
             Что вы пришли в веселый день,
             Но до того и в злые дни
             Нас помнить было вам не лень.
             Немало здесь в живых стоит,
             Кого когда-то ваш отец
             От яростной горячки спас,
             Заразе положив конец.
             Тогда вы, юношей еще,
             За ним к больным ходить взялись;
             Немало трупов было там,
             Вы ж от заразы сбереглись.
             Был трудных испытаний час;
             Спасителя Спаситель спас.
   

Все

             Живи во славе много лет,
             Чтоб нас ты мог спасать от бед!
   

Фауст

             Пред тем клонитесь, кто с высот,
             Спасать уча, спасенье шлет.

(Идет с Вагнером дальше.)

Вагнер

             О муж великий! что должны зажечь
             В твоей душе хвалы подобной дани!
             Счастлив, кто из своих познаний
             Такую пользу мог извлечь!
             Отец тебя там сыну показал,
             Бежит, теснится стар и мал,
             Замолк скрипач, и замер бал.
             Проходишь ты; все встали в ряд,
             Бросают шапки пред собой,
             Почти-что ниц упасть хотят,
             Как пред святынею какой.
   

Фауст

             Еще пять-шесть шагов; пойдем на этот склон,
             На камне этом отдохнем, гуляя,
             Здесь часто я сидел, в раздумье погружен,
             Молитвой и постом себя смиряя;
             Богат надеждой, в вере тверд,
             Стеня, ломая руки, слезно
             Царя небес молил, простерт,
             Конец послать заразы грозной.
             Хвала толпы звучит насмешкой мне,
             О если б ты читал в душевной глубине!
             Отец и сын, как не по праву
             Мы заслужили эту славу!
             Отец мой был простой почтенный человек.
             В святые области природы, нам безвестной,
             Он, хоть по-своему, но честно,
             Упорно рвался весь свой век;
             Всю жизнь, примкнув к другим адептам,
             Он в черной кухне восседал
             И по бесчисленным рецептам
             Там дряни разные мешал.
             Являлся Красный Лев, жених отважный;
             Был в теплой ванне с Лильей обручен,
             И под живым огнем союз их влажный,
             В покое брачном, был преображен;
             Бросала, наконец, лучи цветные
             Царица юная в бокал.
             То было снадобье; хоть мерли все больные,--
             Кто исцелен, вопрос не возникал.
             Так мы своею адской кашей,
             Средь наших гор, в долине нашей,
             Заразы злей губили в тишине.
             Я сам дал тысячам отраву;
             Те сгибли, я же дожил, чтоб славу
             Убийцам наглым пел народ при мне.
   

Вагнер

             Ужели это вас тревожит?
             Иль не свершит довольно тот,
             Кто знанья, что приобретет,
             Научно, с точностью приложит?
             Коль, в юности, труды отца ты чтил,--
             Так им поддержан был на деле;
             Коль знанье, в зрелости, обогатил,--
             Дал сыну своему поставить выше цели.
   

Фауст

             Блажен, кто верит берега достичь
             Из моря заблуждений и разлада
             Нам надо то, чего нельзя постичь;
             Что можем мы постичь, того не надо,
             Ио лучше провести нам час услад
             Без грустных дум, что дух мятежат.
             Смотри, как золотом закат
             Меж зелени ряд хижин нежит.
             День прожит; солнце клонится вдали,
             Но ждет, чтоб к новой жизни возродиться.
             Где крылья, чтоб взлететь с земли,
             Чтоб вдаль и вечно вдаль стремиться!
             Вот в вечных светах заревых
             Безмолвный мир у ног лежит широко;
             Вершины блещут, дол уснувший тих,
             Ручьи сребро льют в золото потока,
             Полета не стеснят, где волен я, как бог,
             Громады гор с ущельями глухими;
             Вот океан с заливами живыми
             Пред восхищенным взором лег.
             Но скрыл богиню мрак плаща ночного.
             Стремленья нового не превозмочь!
             Спешу вперед, чтоб вечный свет пить снова:
             День предо мной, за мною ночь!
             Свод неба надо мной, внизу волн бег жемчужный.
             Прекрасный сон, в котором тонет взор!
             Ах, если крылья духа мчат в простор,
             То крылья тела нам не нужны!
             Но всем один и тот же жребий:
             Нас чувство манит ввысь, вперед,
             Когда, затерянного в небе,
             Нас жаворонка песнь влечет,
             Когда, распластан над мечами
             Сосновых куп, орел парит,
             Иль над полями, над водами
             Клин журавлей домой спешит.
   

Вагнер

             И я нередко знал часы томлений,
             Но не испытывал таких стремлений.
             Полями, лесом скоро станешь сыт;
             Я зависти не чувствовал быть птицей;
             Духовной радостью нас иначе дарит
             За томом том, страница за страницей.
             Ночь зимняя мила, прекрасна; дрожь
             Блаженную по членам всем проводит;
             И ах! пергамент редкий развернешь,--
             И небо целое в тебя нисходит,
   

Фауст

             Одно стремленье знал ты в жизни всей.
             О, не учись с другим спознаться!
             Ах, две души живут в груди моей,
             Одна желает от другой отъяться.
             Ту, в плотном воздухе любви, вплели
             В мир этот -- наших органов сцепленья;
             Другая властно рвется в высь с земли,
             Где пращуров возвышенных селенья.
             О, если в воздухе вы, меж землей
             И небом, духи, век ведете властно,--
             Слетите вниз из выси золотой,
             Меня умчите к жизни новой, ясной!
             О, был бы плащ волшебника со мной,
             Я б улетел к неведомому миру,
             Я б дал взамен плащ самый дорогой,
             Его б я взял за царскую порфиру!
   

Вагнер

             Знакомый сонм не вызывай сюда,
             Что бурно ширятся в дыму бесследном:
             Он тысячи опасностей всегда,
             Со всех сторон, готовит людям бедным.
             Дух Севера зуб острый в нас вонзит
             И жалом, колким, как стрела, погубит;
             С Востока дух весь иссушен летит
             И наши легкие сосать он любит;
             Коль из пустыни духов вышлет Юг,
             Над теменем те зной за зноем копят;
             Рой с Запада -- сперва свежит, но вдруг
             И нас, и долы, и луга затопит.
             Внимать готовы, гибель нам неся;
             Готовы слушаться, обман сплетая;
             Себя являют посланцами рая
             И ангельски лепечут, ложь глася.
             Однако, в путь! Свет скоро нас покинет,
             Туман ложится, воздух стынет.
             Мы под-вечер впервые ценим дом,--
             Но что ты стал? дивясь, глядишь кругом?
             Что странного твой взор во мгле находит?
   

Фауст

             Ты видишь: черный пес в полях и нивах бродит?
   

Вагнер

             Давно слежу за ним, неважен он на вид.
   

Фауст

             Всмотрись получше! Что в себе тот зверь таит?
   

Вагнер

             Да просто пудели; чутьем счастливым
   
             Хозяина он ищет по следам.
   

Фауст

             Заметь, как он, извивом за извивом,
             Подходит ближе все и ближе к нам!
             И путь его, не знаю прав я буду ль,--
             Мне видится огнями осиян.
   

Вагнер

             По-моему, там только черный пудель:
             Все прочее -- ваш зрительный обман.
   

Фауст

             Мне кажется, вкруг наших ног он чертит
             Магическими петлями печать,
   

Вагнер

             Я вижу, скачет вкруг, хвостом пугливо вертит,
             Найдя чужих, где ждал хозяина сыскать.
   

Фауст

             Круги тесней; вот он бежит нам вслед.
   

Вагнер

             Ты видишь -- пес, и призрака в нем нет.
             Бежит, визжит, ползет, на брюхо пав,
             Хвостом виляет. Весь собачий нрав.
   

Фауст

             Будь нашим спутником! Сюда.
   

Вагнер

             Ученая собака, да!
             Стоишь, она покорно ждет,
             Промолвишь слово, подойдет;
             Что потеряешь, принесет;
             За палкой в воду поплывет.
   

Фауст

             Ты прав, нет духа и следов,
             То -- просто дрессировка псов.
   

Вагнер

             Ко псу, что мог так научиться,
             И муж ученый может пристраститься
             Твоей любви по праву он достиг,
             Понятливый студентов ученик,
             (Они входят в городские ворота.)
   

III
КОМНАТА ЗАНЯТИЙ

Фауст, входя вместе с пуделем.

Фауст

             Покинул я поля и нивы;
             Их ночь покрыла, не дыша.
             Свитые темные порывы
             В нас будит лучшая душа.
             Стремленья дикие забудем;
             Спи, воля бурная моя!
             Весь полон я любовью к людям,
             Любовью к богу полон я.
   
             Смирно, пудель! что бегать злобно?
             Зачем порог обнюхивать там?
             Вот у печки устройся удобно,
             Тебе я подушку лучшую дам.
             Как там потешал, пи дороге горной"
             Ты нас, скача, проявляя злость,
             Так мне теперь подчинись покорно,
             Будь доброжелавный, тихий гость.
   
             Когда покой мой тесный греет
             Вновь лампа, милый свет струя,
             В моей груди опять светлеет
             И в сердце, знающем себя.
             Вновь разум страстно хочет слова,
             Надежда вновь цветет свежей;
             Потоков жизни ищешь снова,
             Ах, жизни девственных ключей.
   
             Пудель, не вой там! И к песне священное
             Что теперь всей душой овладела, вставая,
             Не примешивай песьего лая.
             Люди то ненавидят обыкновенно,
             Что им неясно;
             Все, где добро, все, что прекрасно,
             Что трудно принять им, встречают смехом;
             Быть хочешь ли, пес, ты, воя, их эхом?
   
             Но ах! в груди (мало добрых усилий!)
             Успокоенья ключи уж застыли.
             Зачем буре так скоро было должно проснуться,
             И мне снова к жажде вернуться?
             Я изведал не раз такие паденья.
             Но мы недостаток воли заменам:
             Мы сверхземное более ценим,
             Если смотрим в слова откровенья.
             Где властней и прекрасней горят слова эти,
             Как не в Новом Завете?
             Хочу текст основной перелистать я,
             Хоть раз с правдивой прямотой
             Оригинал святой
             Родным и милым мне наречьем передать я.

(Раскрывает том и готовится к делу.)

             Написано: "В начале было Слово!"
             Уж затрудненье! Кто поможет снова?
             Я слову не могу воздать такую честь,
             Иначе должно перевесть,
             Коль разум правильно мне светит в глуби дум,
             То здесь написано, что "был в начале Ум".
             Обдумай первую строку глубоко,
             И пусть перо не пишет раньше срока!
             Умом ли создано, сотворено все было!
             Должно стоять: "Была в начале Сила",
             Но вот, пока пером я это выводил,
             Как что-то требует, чтоб вновь я изменил.
             Дух руководит иной! Решенье вижу, Смело
             Пишу; "В начале было Дело!"
   
             Коль нам с тобой делить жилье,
             То, пудель, прекрати вытье,
             Вой прекрати ты!
             Товарищ столь сердитый
             Не по мне на этот раз,
             Одному из нас
             Должно прочь сейчас.
             Хоть право гостя я нарушу,--
             Открыта дверь, беги наружу!
             Но что мне суждено открыть?
             Естественно могло ль то быть?
             То явь ли? тень ли предо мной?
             Как толст, высок стал пудель мой,
             Как мощно он возрос,
             Нет, это уж не пес!
             Что за призрак мной в дом введен!
             Уж стал гиппопотамом он,
             С горящим взором, страшным ртом.
             О, ты мне знаком!
             К тебе, полуадский род,
             Ключ Соломонов подойдет.
   

Духи (у входа)

             Пойман один, посмотрите!
             Здесь останьтесь, не входите!
             Как лиса из желез,
             Рвется старый бес.
             Ну, не плошай1
             Здесь шныряй, вновь несись,
             Вниз и ввысь,
             Но ему свободу дай!
             Авось поможем,
             Ков уничтожим,
             Ибо всем он много
             Раз бывал подмогой.
   

Фауст

             Встречу с зверем намерен начать я,
             Употребив Четырех Заклятье;
             "Саламандре калиться,
             Ундине, развиться,
             Сильфе расплыться,
             Кобольду трудиться!
             Кому чужие
             Четыре стихии,
             Кто в силу их
             И в сущность не вник,--
             Чужда тому власть
             Духов заклясть.
             В пламени сгинь,
             Саламандра!
             Плыви с нею в синь,
             Ундина!
             В метеоре сверкай,
             Сильфа!
             Помощь домашнюю дай,
             Кобольд! *
             . . . . . . . . . .
             Incubus, incubus!
             Явись завершить союз!
   * Слово "Кобольд", составляющее лишний стих -- добавление переводчика. Прим. ред.
   
             Из четырех по крайней мере
             Ни одного нет в звере.
             Он лег спокойно, оскалясь на меня.
             Еще его не потревожил я.
             Смогу сыскать я
             Сильней заклятья.
             Иль ты, друг, наконец,
             Из ада беглец?
             Так видишь: вот знак.
             Никнут пред ним
             Черные соймы.
   
             Зверь уж выгнулся, шерсть ощетиня.
   
             Прочтешь ли, проклятый,
             Его имена ты?
             Прежде век рожденного,
             Неизреченного,
             В небо взнесенного,
             Злодейски пронзенного?
             Прогнан за печку, он
             Вздулся весь, словно слон,
             Всю келью наполнил, безмерен,
             В туман разлиться намерен.
             Нет, к потолку не рвись,
             У ног господина ложись!
             Видишь, не тщетным грозил я знаменьем,
             Святым опалю тебя пламенем!
             Иль ждешь от меня
             Палящего трижды огня?
             Иль ждешь от меня
             Сильнейшего заклятья?

Мефистофель, в то время как туман спадает, выходит из печки, одетый, как бродячий схоласт.

Мефистофель

             К чему все громы? вам готов внимать я.
   

Фауст

             Вот кто был пуделем одет,
             Схоласт бродячий! Случай презабавный!
   

Мефистофель

             Ученейшему мужу мой привет!
             По вашей милости вспотел я славно.
   

Фауст

             Как звать тебя?
   

Мефистофель

             Вопрос, на взгляд мой, мал
             Для мужа, кто на слово негодует,
             Кто в стороне от видимости встал
             И всех существ лишь глуби испытует.
   

Фауст

             У вас по имени его
             Познать возможно существо,
             Что выступает ясно тут,
             Коль вас Бог мух, Губитель, Лжец зовут.
             Итак, ну кто же ты?
   

Мефистофель

                                           Часть силы я,
             Что хочет зла всегда, всегда добро творя.
   

Фауст

             Что ж вложено в слова загадочные эти?
   

Мефистофель

             Я -- дух, что отрицает все на свете.
             И то по праву: мир, что здесь устроен,
             Лишь одного -- сметенным быть достоин.
             Пусть лучше гибнут существа земные!
             Все, что зовете вы грехом,
             Погибелью, короче -- злом,--
             Моя природная стихия!
   

Фауст

             Ты частью назвался, а весь ко мне предстал.
   

Мефистофель

             Но истинную правду я сказал.
             Ведь даже человек, сей малый мир глупца,
             Себя считает целым до конца.
             Я -- часть той части, что в начале всем была,
             Я -- часть той Тьмы, что Свет произвела,
             Надменный Свет, что матерь ночь
             Теперь теснит и хочет сдвинуть прочь.
             Но не достичь ему: что ни творит он, то
             С телами накрепко слито,
             Исходит он от тел, прекрасен лишь в телах,
             Ему преградой всюду тело станет,
             И он, надеюсь, долго не протянет;
             С телами обратится в тлен и прах.
   

Фауст

             Так вот каким ты занят дивным делом!
             Не в силах уничтожить в целом,
             По мелочам ты начал то ж.
   

Мефистофель

             И в том, увы, недалеко уйдешь,
             Против Ничто, как враг нещадный,
             Восстало Нечто, мир нескладный.
             Я, право, пробовал всего,
             Не знаю, чем донять его.
             Пожар, потоп, трус, вихри! Горе,--
             В конце концов опять -- земля и море!
             С проклятым племенем звериным и людским
             Бороться, право, не под силу,
             Я стольких проводил в могилу,
             И свежий род все вижу я живым.
             Все так идет, что впору и взбеситься]
             В земле, в воде и в воздухе -- роится
             Зародышей тьмы тем, везде,
             В сухом и влажном, в теплом и холодном,
             И не запасся б я огнем свободным,
             Мне места на было б нигде.
   

Фауст

             Так силе вечной, лучезарно
             Творящей, движущей -- сквозь мрак
             Ты кажешь, сложенный коварно,
             Холодный дьявольский кулак.
             Иное выдумать бы надо,
             О, хаоса чудное чадо!
   

Мефистофель

             Мы сами мыслим о другом,
             Подробней другой раз об том.
             Теперь мне можно ль удалиться?
   

Фауст

             Зачем ты спрашиваешь вдруг?
             Тебя узнать хотел я поучиться.
             Вновь приходи, когда досуг.
             Вот -- дверь, окно -- вот; может статься,
             В трубу ты предпочтешь полезть.
   

Мефистофель

             Мне выйти нелегко, признаться;
             Препона маленькая есть,
             Волшебный знак там у порога.
   

Фауст

             Как, пентаграммы этот знак?
             Скажи ж, сын ада, если строго
             Мешает он, сюда вошел ты как?
             Как бес такой был обморочен?
   

Мефистофель

             Всмотрись получше! знак не точен;
             Сам видишь, уголок, где дверь,
             Остался приоткрытым справа.
   

Фауст

             Вот случай подходящий, право!
             Итак, ты пленник мой теперь?
             Нечаянно удачу встретил!
   

Мефистофель

             Да, впрыгивая, пудель не заметил;
             Теперь смотрю иначе я,
             И чорту выйти вон нельзя.
   

Фауст

             Иди в окно, не вижу затруднений.
   

Мефистофель

             Таков закон чертей и привидений:
             Каким путем вошел, тем и иди назад.
             Свободен вход, при выходе -- препоны.
   

Фауст

             Есть и в аду свои законы?
             Что ж, хорошо, возможен с вами лад.
             Быть может, договор с тобою заключим мы?
   

Мефистофель

             Что обещаем мы, все с точностью дадим мы,
             Ни в капле не обманет ад.
             Но это кратко не изложишь,
             Придется снова толковать;
             Мне, этот раз, -- вновь и опять
             Надеюсь, -- ты уйти поможешь.
   

Фауст

             Нет, погоди еще. Я жду.
             Меня ты сказкой позабавишь.
   

Мефистофель

             Все ж отпусти, я скоро вновь приду;
             Тогда вопросов в волю ты поставишь.
   

Фауст.

             Но звал ли я тебя, скажи?
             Сам в западню ты влез охотой.
             Кто чорта держит, тот держи;
             Не скоро он опять пойдет к тебе в тенета.
   

Мефистофель

             Коль хочешь ты, то я готов
             Твоим товарищем остаться,
             Но под условьем: несколько часов
             Тебе моим искусством забавляться.
   

Фауст

             Согласен, делай что-нибудь;
             Забавным лишь в искусстве будь,
   

Мефистофель

             Мой друг! твой ум получит боле
             За этот час, чем даст в неволе
             Год одиноких дум твоих.
             И будеть пенье духов нежных,
             Ряд вызванных картин безбрежных
             Не только мигом чар пустых:
             Нет, обонянье усладит он,
             И вкус усладой утолит он,
             Насытит жажду чувств слепых.
             Не нужны нам приготовленья;
             Мы в сборе, начинайте пенье!
   

Духи

             Меркните, темных
             Сводов колонны,
             Нежно живое,
             Ты, голубое
             Небо, сияй!
             Скройся, кров темных
             Туч нагнетенных,
             Звездочек скромных,
             Солнц благосклонных
             Радость, сверкай!
   
             Роем небесным,
             Дивно прелестным,
             В пляске склонений
             Духи проходят.
             Страстные тонн
             Следом низводят.
   
             Их одеяний
             Легкие ткани
             Кроют в тумане
             Землю и зелень.
             Где упоенных
             В сладких мечтаньях.
             Двое влюбленных!
   
             Зелень да зелень!
             Мир в расцветаньях!
             Пресс виноделен
             В чанах громадных
             С лоз виноградных
             Брыжжет ручьями
             Вина, все в пене;
             Нет заграждений
             В блеске камений;
             Вот перед нами,
             Кинув вершины,
             Спят озерами,
             Там, где долины
             Сжатые склоном.
             В лесе зеленом
             Сладко там птице.
             К солнцу стремится,
             К острову льется
             Ток -- золотому,
             Что по морскому
             Лону несется,
   
             Звучные хоры
             Полнят там горы,
             Видишь, как лугом,
             Радостным кругом,
             Брошены в поле,
             Пляшут на воле,
   
             Эти скользнули
             Весело в горы;
             Эти нырнули
             Быстро в озера;
             Те где-то реют;
             Жизнь все лелеют.
             К далям пространным!
             К звездам желанным!
             Сладостный миг!
   

Мефистофель

             Он спит! Вы, нежные воздушные малютки,
             Его у петь сумели кроме шутки.
             За ваш концерт я -- ваш должник.
             Еще не тот ты, кто б держать был чорта в силах!
             Морочьте же в мечтаньях милых,
             Пусть в море призраков лежит во сне!
             Но, чтоб с порога снять ряд черт постылых,
             Потребны крысьи зубы мне.
             Длить не придется мне заклятья роковые,
             Скребется уж одна, услышат и другие.
   
             Я, господин крыс и мышей,
             Лягушек, мух, клопов и вшей,
             Сюда явитесь! крыс зову я,
             Чтоб знаки на пороге сгрызть;
             Где только масла положу я,
             Ты начертанья живо счисть!
             Скорей за дело! Копчик на полу
             Еще мешает мне в углу.
             Грызни еще раз; кончено старанье.
             Ну, Фауст, крепко спи, до нашего сви               Убійца же трунитъ надъ ней:
                       Что, ангельчикъ души моей?
                       Аль втюрилась, бѣдняжка?
   

ХОРЪ.

                       Аль втюрилась бѣдняжка.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Обрадовались дурни! Ужъ, могу сказать,
             Ужасная дѣйствительно наука --
             Мышей и крысъ несчастныхъ отравлять!
   

БРАНДЕРЪ.

             Свои они ему родные вотъ въ чемъ штука!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Эхъ! брюхо толстое, плѣшивая башка!
             Настала и тебѣ пора смириться!
             Узналъ онъ въ крысѣ, знать, себя,
             Ну и боится отравиться!
   

Тѣ же, Фаустъ, Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ перво-на-перво, мой другъ,
             Вводу тебя въ кутящій кругъ.
             Легко ли жить -- разсудишь самъ.
             Тутъ что ни день, то праздникъ молодцамъ.
             Не нужно тутъ ума, возвышенныхъ стремленій,
             Все вертится въ кругу несложныхъ ощущеній,
             Вотъ какъ котенокъ за своимъ хвостомъ.
             Немного нужно имъ на свѣтѣ семъ;
             А имени о: кредитъ, чтобъ пить,
             Чтобъ не трещала бы башка,
             И только -- и имъ жизнь лафа.
   

БРАНДЕРЪ.

             Сейчасъ вотъ видно по пріемамъ,
             Что эти двое сдалека
             И прибыли лишь съ полчаса
   

ФРОШЪ.

             Да! Парижикъ просто Лейпцигъ мой!
             Форсъ-то нашъ совсѣмъ другой.
   

ЗИБЕЛЬ.

             А кто они такіе -- отгадай!
   

ФРОШЪ.

             Сейчасъ, сейчасъ! Стаканчикъ выпить дай!
             Какъ у ребятъ вотъ зубы вырываютъ,
             У этихъ вывѣдаю все -- все разболтаютъ.
             Мнѣ кажется, они презнатнаго рожденья --
             Въ глазахъ такъ и видать къ всему и къ всѣмъ презрѣнье.
   

БРАНДЕРЪ.

             Брось! Шарлатаны,-- я пари держу!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Пожалуй!
   

ФРОШЪ.

                                 Я имъ покажу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Толпа тогда лишь чорта зритъ,
             Когда на ней верхомъ давно ужъ чортъ сидитъ.
   

ФАУСТЪ.

             Поклонъ, вамъ господа!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                                     И мой!

(Вполголоса, глядя на Мефистофеля).

             Гляди-ка, этотъ, вишь, хромой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Дозвольте къ вамъ присѣсть? Не будемъ пить
             (Вина хорошаго нельзя достать),
             Такъ лучше, полагаю, поболтать.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Трудненько же вамъ, видно, угодить!
   

ФРОШЪ.

             Чрезъ Риппахъ ѣхали вы? Запоздали?
             Вы тамъ Ивашку-чорта не видали?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Сегодня мимо проѣзжали:
             Пришлось и поболтать --
             О его братьяхъ вспоминали,
             Велѣлъ поклонъ всѣмъ передать.

(Кланяется Фрошу).

АЛЬТМЕЙЕРЪ,

             А что, попался?
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Ну-ка, ну?
   

ФРОШЪ.

             Да, ладно! Я имъ покажу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коль я не ошибаюсь, вы спѣвались?
             Пѣть хоромъ канты изощрялись?
             Отличный тутъ, должно быть, резонансъ!
             Малѣйшій, думаю, примѣтенъ диссонансъ!
   

ФРОШЪ.

             Вы пѣть, какъ вижу, мастеръ -- да?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Увы! Умѣнья нѣтъ -- охота велика!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Валяйте пѣснь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Готовъ для васъ всегда.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Но чтобы текстъ былъ интересенъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мы изъ Испаніи бредемъ --
             Страны вина и чудныхъ пѣсенъ.

(Поетъ).

                       Жилъ былъ король. Жила была
                       При королѣ -- блоха.
   

ФРОШЪ.

             Эхе! Послушаемъ! вотъ это штука.
             Плоха! Ну, гость! Вали-ка! Ну-ка!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Жилъ былъ король. Жила-была
                       При королѣ блоха,
                       И больше, чѣмъ семью свою,
                       Взлюбилъ король блоху.
                       Вотъ за портнымъ король послалъ,
                       Ей платье заказалъ.
                       Ну, говоритъ, портнишка, ты
                       Пошей блохѣ штаны.
   

БРАНДЕРЪ.

             Скажите же, чтобъ онъ штаны
             Приладилъ аккуратно,
             Чтобъ складокъ не было. Да швы
             Не рѣзали-бъ. Понятно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (поетъ).

                       Въ шелкъ, бархатъ, въ канифасъ-атласъ
                       Портной одѣлъ блоху.
                       Нашилъ ей на штаны лампасъ,
                       На мантію звѣзду.
                       Министромъ -- глядь!-- уже блоха,
                       А родичи-нахалы
                       Имѣютъ доступъ до двора
                       И стали генералы.
   
                       Статсъ-дамамъ, фрейлинамъ -- бѣда!
                       Зудитъ спина -- нѣтъ мочи!
                       Какъ принялась блохи семья
                       Ихъ грызть съ утра до ночи.
                       А между тѣмъ ловить да бить
                       Блохъ даже и не смѣли
                       А мы,-- что значитъ вольно жить!--
                       Ихъ бьемъ на нашемъ тѣлѣ.
   

ВСѢ (хоромъ).

                       А мы, что значитъ вольно жить!--
                       Ихъ бьемъ на нашемъ тѣлѣ.
   

ФРОШЪ.

             Браво! Браво! Вотъ это такъ!
             Да и блоха, знать не дуракъ!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Желаю блошкѣ я и впредь благополучья.
   

БРАНДЕРЪ.

             А ну-ка, приловчись, да и поймай ее!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Да здравствуетъ свобода и вино!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ свободы честь стаканъ не прочь я осушить,
             Да вина вотъ у васъ могли бы чище быть!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Не знаю, что нашли хулитъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хозяина обидѣть опасаюсь,
             А то бы, господа, сейчасъ
             Своемъ винцомъ поподчивалъ бы васъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Онъ не обидится, я за него ручаюсь.
   

ФРОШЪ.

             Ну вотъ что, батенька! Ужъ пить, такъ напиваться,
             А не по рюмочкамъ безъ толку прохлаждаться --
             Мнѣ, чтобъ о качествѣ вина судить,
             Въ большомъ количествѣ потребно его пить,
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ (тихо).

             Они изъ Рейна -- ужъ теперь я знаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Достаньте-ка буравъ.
   

БРАНДЕРЪ.

                                                     Не понимаю.
             Или вино вы возите съ собой?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Буравъ? да, вотъ! ну! Вотъ въ корзинѣ той.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (беретъ буравъ).
(Фрошу).

             Ну? Вамъ какого сорта наливать?
   

ФРОШЪ.

             Какъ, даже можно выбирать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какого вамъ желательно -- того и дамъ.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ (Фрошу).

             Уже текутъ, поди, и слюни по губамъ?
   

ФРОШЪ.

             Коль такъ, рейнвейна я хочу.
             Для нѣмца пить вино нѣмецкое къ лицу.
   

          МЕФИСТОФЕЛЬ (буравитъ столъ около Фроша).

             Давайте воску! Сдѣлаю я пробки восковыя.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Такъ это фокусы пустые!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Брандеру).

             А вамъ?
   

БРАНДЕРЪ.

                                 Шампанскаго прошу бокалъ,
             Но чтобъ пѣнился онъ, да и притомъ игралъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (буравить. Одинъ изъ гостей между тѣмъ приготовилъ пробки изъ воска и заткнулъ выбуравленныя дырки).

БРАНДЕРЪ.

             Нельзя все иностранное хулить!
             Нерѣдко у чужихъ хорошее бываетъ.
             Француза нѣмцу хоть не стать любить
             Но пить ихъ вина -- это подобаетъ.
   

ЗИБЕЛЬ (подходящему Мефистофелю).

             Я сладкое всему предпочитаю
             Давайте-ка стаканчикъ сладкаго вина.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Коль такъ, токайскаго вина вамъ наливаю.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             А ну взгляните на меня!
             Да вы глумитесь что-ль надъ нами?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Надъ важными глумиться господами!
             Я не дерзнулъ бы никогда.
             Да не стѣсняйтесь! Прямо говорите!
             Какого вамъ прикажете вина?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Нашли что спрашивать! Все выпью, что дадите.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Плоды ни лозѣ!
                       Рога на козѣ!
                       Вино лишь сокъ, растенью данный,
                       Вино можетъ дать и столъ деревянный!
                       Природу изучай и больше ничего.
                       Коль склоненъ вѣрить -- чудо на-лицо!
                       Ну, пробки прочь! Прошу васъ, господа.

(Со всѣхъ дырокъ течетъ въ стаканъ вино).

ВСѢ.

             О что за чудная струя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Ну, пейте:
             Но только осторожно! Не пролейте!

(Всѣ пьютъ).

ВСѢ (поютъ).

                       Чертовски намъ всѣмъ хорошо!
                       Какъ пятистамъ свиньямъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Во всю пошли кутить! На нихъ ужъ нѣтъ узды.
   

ФАУСТЪ.

             Не прочь я былъ бы удалиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да погоди! Вотъ въ нихъ сейчасъ должны
             Животные инстинкты проявиться.
   

ЗИБЕЛЬ
(неосторожно пьетъ; нѣсколько капель вина проливаяются и обращаются въ пламя).

             Горю! Огонь! Онъ точно пламя ада!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (пламени).

             Уймись, стихія-кумъ! Тебя не надо!

(Обращаясь къ пьющимъ).

             Только чистилища -- не ада то огни.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Трунишь надъ нами, что ли? Ты смотри!
             Ты, видно, насъ, дружокъ, не знаешь!
   

ФРОШЪ.

             Въ другой разъ не глупи, а то -- того!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Взять да и вышвырнуть его въ окно!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Что? Насъ морочить полагаешь?
             Ты шарлатанъ и больше ничего.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Молчи ты! Бочка винная.
   

ЗИБЕЛЬ.

                                                     Какъ? что?
             И смѣетъ мнѣ грубитъ!
   

БРАНДЕРЪ.

             Ну, если такъ -- давай ихъ бить!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.
(Вынимаетъ пробку, на него брызжетъ огонь).

             Горю! Горю!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Тутъ колдовство!
             Законъ за насъ! Бей, рѣжь его!

(Бросаются на нихъ съ ножами).

МЕФИСТОФЕЛЬ (повелительно).

             Обманъ лицамъ, мѣстамъ!
             Будь другимъ, а не самъ!
             Будь и тутъ и тамъ!

(Пьющіе съ недоумѣніемъ смотрятъ другъ на друга).

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Да гдѣ я? Чудная страна!
   

ФРОШЪ.

             О, виноградъ какой!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Вотъ тоже у меня.
   

БРАНДЕРЪ.

             А вотъ въ бесѣдкѣ,-- глянь-ка,-- тутъ:
             Какія лозы дивныя растутъ.

(Беретъ Зибеля за носъ, другіе тоже другъ друга и подымаютъ ноги).

МЕФИСТОФЕЛЬ (сверху).

             Обманъ, исчезни! Пелены, спадайте!
             Какъ съ чортомъ шутится впредь, дурни, знайте.

(Исчезаетъ съ Фаустомъ. Гости съ удивленіемъ смотрятъ другъ на друга)

   

ЗИБЕЛЬ.

             Что?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

                                 Какъ?
   

ФРОШЪ.

                                                     Да виноградъ гдѣ-жъ росъ?
   

БРАНДЕРЪ.

             Въ рукѣ никакъ держу твой носъ?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Будто ударило по членамъ всѣмъ,
             Давайте стулъ! неможется совсѣмъ!
   

ФРОШЪ.

             Да объясните мнѣ, что значитъ это все?
   

ЗИБЕЛЬ.

             А гдѣ же тотъ? Давай сюда его!
             Ну, попадись онъ меѣ! Наглецъ!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Сдается мнѣ, я видѣлъ, какъ подлецъ
             Верхомъ на бочкѣ ускакалъ,
             Въ моихъ ногахъ,-- ну!-- точь свинецъ!

(Смотритъ на столь).

             Да и питью никакъ финалъ?
   

ЗИБЕЛЬ.

             Какое тамъ питье, -- одно затмѣнѣе!
   

ФРОШЪ.

             Вѣдь было все же угощенье?
   

БРАНДЕРЪ.

             И виноградъ же росъ повсюду?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             А, сомнѣваются! Ну, какъ не вѣрить чуду!
   

КУХНЯ ВЕДЬМЫ.

На очагѣ большой котелъ, въ парахъ видны разные образы. Около котла, наблюдая за нимъ, сидитъ мартышка. Самецъ и молодыя мартышки грѣются подлѣ. Стѣны и потолокъ убраны фантастическою утварью вѣдьмы.

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Все это колдовство не годно никуда,
             Неужто полагаешь надѣлить меня;
             Тѣмъ, что увижу умопомраченье?
             Отъ бабы глупой -- ну!-- прійму совѣтъ;
             А дальше что? Ея леченье
             Не сбавитъ съ плечъ мнѣ тридцать лѣтъ?
             Все это не поможете ничего!
             Отчаянье норой берегъ --
             Неужто ни природа и никто
             Цѣлебнаго бальзама не найдетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь вновь говоришь ты дѣльныя слова.
             Есть, братецъ, средство, есть, лѣтъ уменьшить вериги.
             Но эта чудная графа
             Стоитъ въ другой -- не въ этой книгѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Ну -- говори!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Домашнее то средство -- да!
             Безъ тратъ, безъ докторовъ, безъ колдовства.
             Скорѣй ступай-ка въ поле-да начни пахать,
             Копать, сажать, косить, орать --
             Себя или, вѣрнѣй, свой умъ
             Оберегай отъ всякихъ думъ;
             Ну! пищей первобытной пробавляйся;
             Скотомъ живи съ скотами! Не гнушайся
             Поля свои навозомъ самъ снабжать --
             Исполнить это коль съумѣешь;
             На восемьдесятъ лѣтъ, гляди, помолодѣешь.
   

ФАУСТЪ.

             Я жить такъ не привыкъ. Такъ жить я не хочу.
             Владѣть лопатой даже не могу.
             Такая жизнь притомъ безцвѣтна и узка.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну и приходится колдунью за бока.
   

ФАУСТЪ.

             Колдунья не поможетъ ничего.
             Ты самъ свари мнѣ нужное питье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На это тратить время не желаю.
             Построить сто мостовъ, повѣрь, предпочитаю.
             Не только знанье и умѣнье
             Для творчества нужны -- нѣтъ! главное -- терпѣнье.
             Умъ только постепенно создастъ;
             Броженью время силу лишь дастъ;
             Потребно много, для сего вещей --
             Такъ много что иному не понять!
             Премудрости такой хоть учитъ чортъ людей --
             Учить-то въ силахъ онъ -- не въ силахъ создавать.

(Замѣтилъ звѣрей).

             Гляди-ка, парочка какая -- ну! мила;
             Вотъ горничная вѣдьмы! Вотъ слуга!

(Обращается къ нимъ).

             Хозяйки, что-ли, дома нѣтъ?
   

ЗВѢРИ.

                       Ужо обѣдъ.
                       Вонъ по трубѣ
                       Удрала вѣдьма на метлѣ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Когда сподобимся ее узрѣть?
   

ЗВѢРИ.

             Когда покончимъ лапы грѣть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Звѣрьки понравились тебѣ, какъ намѣчаю?
   

ФАУСТЪ.

             Мерзѣе ихъ не зналъ до этихъ поръ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А я такой вотъ разговоръ,
             Повѣришь ли? ужасно уважаю.

(Къ зыѣрямъ).

             Скажите мнѣ, паршивцы-дармоѣды!
             Что варите вы тамъ?
   

ЗВѢРИ.

             Для "бѣдненькихъ" обѣды.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не поздоровится гостямъ.
   

САМЕЦЪ (трется у ногъ Фауста).

                       Кости бросай,
                       Обогащай
                       Меня! Я разоренъ.
                       Будь я хоть швахъ,
                       А при деньгахъ --
                       Всѣ скажутъ: "какъ уменъ"!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ бы паршивцу угодили,
             Коль поиграть ему въ лото бы разрѣшили.

(Молодыя мартышки, играя, катаютъ большой шаръ).

САМЕЦЪ.

                                 Гляди: то свѣтъ!
                                 То въ верхъ, то нѣтъ,
                                 Сюда, туда,
                                 То тамъ, то тутъ --
                                 Когда-жъ "капутъ"?
                                 Въ немъ пустота.
                                 Звенитъ, блеститъ,
                                 Шуршитъ, шумитъ:
                                 "Я живъ"!-- Пока!
                                 Но берегись,
                                 Сынокъ, уймись!
                                 Вѣдь это ломъ,
                                 Но уколись --
                                 Занозы въ немъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Рѣшето на чт о?
   

САМЕЦЪ (снимаетъ со стѣны рѣшето).

                       Про воровъ оно.
                       Имъ можно ихъ узнать.

(Подбѣгаетъ къ мартышкѣ и заставляетъ ее смотрѣть сквозь рѣшето).

                       Глянь въ рѣшето!
                       Что -- видишь воръ кто?
                       Хоть знаешь -- не смѣешь сказать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (подходя къ котлу).

             Ну, а горшокъ?
   

ЗВѢРИ.

                       Эхъ, дурачокъ!
                       "На что горшокъ?"
                       Не знаешь котла?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Паршивецъ, смотри!
   

САМЕЦЪ.

                       Ты вѣникъ возьми!
                       Сядь, сядь -- вотъ сюда!
                       (Заставляетъ его сѣсть).
   

ФАУСТЪ
(то приближаясь, то отходя отъ зеркала, передъ которымъ уже стоитъ нѣкоторое время).

             Что вижу я? Волшебное видѣнье
             Въ волшебномъ зеркалѣ и увидалъ.
             Неси меня, любовь, на крыльяхъ упоенья
             Скорѣй туда, туда, гдѣ жилъ тотъ идеалъ!
             О горе! Чуть приблизиться дерзаю,
             Чуть съ трепетомъ къ святынѣ подхожу --
             Лишь мертваго стекла я холодъ ощущаю
             И тщетно дивный ликъ ищу.
             Неужто женщина быть можетъ такъ прекрасна!
             Иль это только отраженье
             Нетлѣнной, вѣчной красоты?
             Одно туманное видѣнье,
             Однѣ туманныя мечты?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Помилуй! Коль самъ Богъ шесть дней трудился
             И, кончивъ, "браво!" -- крикнуть самъ рѣшился --
             Такъ акать на дѣло, не мечты.
             Ну, полюбуйся, полюбуйся, братецъ мой!
             Тебѣ такую же доставлю я.
             Блаженъ, кому дала судьба
             Такую кралечку имѣть женой.

(Фаустъ продолжаетъ смотрѣть въ зеркало. Мефистофель потягивается въ креслѣ и играетъ вѣникомъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ королемъ сижу себѣ на тронѣ
             Въ порфирѣ, съ скипетромъ -- вопросъ теперь въ коронѣ.
   

ЗВѢРИ (которые бѣсновались по комнатѣ, подносятъ ему корону).

                       Ахъ, просимъ! Скорѣй.
                       Потомъ кровью заклей
                       Корону -- попорчена нами.

(Разламываютъ ее и прыгаютъ съ нею).

                       Теперь мы все знаемъ,
                       О томъ заявляемъ --
                       Порой и стихами.
   

ФАУСТЪ (все глядя въ зеркало).

             О Богъ мой! Я съ ума сойду.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (глядя на звѣрей).

             И у меня башка кругомъ идетъ.
   

ЗВѢРИ.

                       Удастся случайно:
                       Потрафимъ нечайно --
                       За геній сойдетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Я дольше не согласенъ оставаться!
             Пылаетъ грудь, кружится голова!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А нужно все-таки сознаться:
             Звѣрьки -- поэты хотъ куда!

(Котелъ, за которымъ не усмотрѣли, перекипаеть. Большое пламя поднимается въ трубу).

Изъ трубы съ ревомъ выскакиваетъ Вѣдьма.

ВѢДЬМА.

             О-го-го-го! А-га-га-га!
             Проклятый звѣрь! Свинья, Свиньи!
             Котелъ пролилъ, спалилъ меня!
             Паршивый плутъ....
             Кто это тутъ?
             Тутъ что за шутъ?
             Что нужно вамъ?
             Я вамъ задамъ!
             Ну на-те на!
             Привѣтъ огня!

(Брызжетъ изъ котла на нихъ щеткой огонь; звѣри визжатъ.).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Смотри! Смотри!
                       Да не ори!
                       Напляшешься, карга!
                       То лишь напѣвъ --
                       Его пропѣвъ,
                       Пріймусь и за тебя!

(Вѣдьма отступаетъ).

             Не узнаешь меня, каналья, говори!
             Не знаешь, кто стоитъ надъ вами?
             Въ прахъ разнесу тебя,-- смотри!
             Съ твоими умными скотами.
             Что?! Краснаго плаща забыла ты значенье?
             Иль пѣтушинаго не знаешь ты пера?
             Во мнѣ находишь измѣненье --
             Назваться что ли долженъ я?
   

ВѢДЬМА.

             Простите!.. Точно я во снѣ...
             А лошадиное копыто гдѣ?
             Гдѣ вороны?-- И ихъ тутъ нѣтъ?..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну ладно, ладно! Да и то
             Сказать!-- не видѣлись давно.
             На, да! ушло не мало лѣтъ!
             Да, мать моя!-- Теперь на все "культура";
             И чорта самого покрыла политура.
             Нѣтъ сѣвера страшилище -- пропалъ!
             Ну гдѣ рога, хвоста, ногти, чѣмъ терзалъ?
             Осталась ножка лишь корявая -- наука
             И тутъ, голубушка, мнѣ помогла!
             Какъ модные вотъ господа,
             Ношу я икры изъ каучука.
   

ВѢДЬМА (пускаясь въ плясъ).

             Отъ радости, ей-ей, лишусь ума!
             Вернулся нашъ кормилецъ сатана!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не смѣть впредь величать меня такъ! Поняла?
   

ВѢДЬМА.

             Да это званье вѣдь твое!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             То басня; и надъ ней теперь смѣются
             (Хоть и не измѣнялось ничего)
             Чортъ упраздненъ, но черти остаются.
             Нѣтъ. Я баронъ теперь высокородный
             И кавалеръ я свѣтскій. Ахъ, карга!
             Не вѣришь, что ли, что я благородный?
             На! вотъ-те и мой гербъ -гляди-ка, на!

(Дѣлаетъ непристойное движеніе).

ВѢДЬМА (покатывась).

             Ха! ха, ха, ха! Ну, ужъ шельмецъ!
             Всегда такимъ вѣдь былъ, подлецъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Вотъ, другъ, гдѣ можешь поучиться,
             Какъ съ вѣдьмой нужно обходиться.
   

ВѢДЬМА.

             Ну что прикажете? Что нужно, господа?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Того -ну, знаешь? Дай-ка намъ питья!
             Да стараго давай-ка! Чѣмъ оно старѣе --
             Тѣмъ дѣйствуетъ сильнѣе и вѣрнѣе.
   

ВѢДЬМА.

             Есть, есть бутылочка одна
             (Признаться, клюкаю сама).
             И вони нѣтъ въ моей перцовкѣ!
             Близехонько стоитъ; тутъ, тутъ...

(Тихо Мефистофелю).

             Коль станетъ пить безъ подготовки.
             Ему на мѣстѣ м капутъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ -- что мнѣ пріятель; тутъ не шутки!
             Онъ долженъ исцѣлиться, такъ и знай!
             А ну! Живѣй кончай свои тамъ прибаутки
             Да чашу полную давай!

Вѣдьма со странными ухватками обводитъ кругъ и ставитъ въ него разныя вещи. Стклянки звенятъ, котлы гудятъ, все это сливается въ нѣчто въ родѣ музыки. Приноситъ книгу и кладетъ ее на спину мартышкѣ, которая въ лапахъ держитъ факелъ. Дастъ Фаусту знакъ подойти.

ФАУСТЪ (къ Мефистофелю).

             Скажи на милость, сдѣлай одолженье --
             При чемъ кривлянья тутъ, безумныя движенья.
             Все это шарлатанство мнѣ извѣстно
             И, признаюсь, совсѣмъ не интересно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да такъ!-- Вѣдь это не мѣшаетъ?
             Ужасно строгій ты судьи!
             Ей въ качествѣ врача морочить подобаетъ.
             Вѣдь въ этомъ, братецъ, суть-то вся.

(Принуждаетъ его пойти въ кругъ).

ВѢДЬМА (съ пафосомъ декламируетъ)

                       Все нужно взвѣсить.
                       Одинъ будь десять!
                       А два повѣсить.
                       Три не забудешь --
                       Богатымъ будешь.
                       Четыре прочь!
                       Шесть, какъ и пять,
                       Дай вѣдьмѣ взять.
                       А семь и восемь
                       Мы и не просимъ,
                       И девять -- на!
                       Десять -- сюда.
                       Вотъ-тѣ и вѣдьмѣ дважды два.
   

ФАУСТЪ.

             Она точно въ бреду -- гляди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Еще цвѣточки впереди!
             Мнѣ эта книга не нова;
             И смыслъ есть въ ней черезвычайный:
             Противорѣчіе всегда
             И умнымъ, и глупцамъ должно казаться тайной.
             Наука, милый мой, хоть и нова -- стара,
             Всегдашнее ея ужъ назначенье
             Научно, цифрами -- ну! вотъ какъ дважды-два,--
             Подъ видомъ истины вводитъ насъ въ заблужденье.
             Вздоръ проповѣдывать, повѣрь ты мнѣ, прекрасно.
             Толпа, самъ знаешь, мыслитъ какъ:
             Коль уже говорятъ -- такъ значить не напрасно;
             "Кто мастеръ говорить -- тотъ значитъ не дуракъ".
   

ВѢДЬМА (продолжая).

                       Науки суть,
                       Хоть геній будь,
                       Дается не всегда.
                       А будь дуракъ
                       (Вѣрнѣй пошлякъ),
                       Откроется сама.
   

ФАУСТЪ.

             Какой она тамъ мелетъ вздоръ?
             Болтаетъ -- что? Сама не знаетъ.
             Порой сдается, точно хоръ
             Ста тысячъ дураковъ валяетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сибилла, ладно!-- не болтай!
             Довольно. Слышишь? Наливай!
             Да полную же, до краевъ.
             Небось! Онъ не отравитъ кровь.
             Хорошій человѣкъ онъ -- ничего!
             Пивалъ ужъ на своемъ вѣку онъ -- да не то!

(Вѣдьма послѣ разныхъ штукъ даетъ чашу. Фаустъ подноситъ ее къ губамъ. Изъ чаши выходитъ пламя).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, выпивай! Да только вдругъ.
             Сейчасъ всѣмъ сердцемъ умилишься
             У, полно! Чорта первый другъ,
             А чорта пламени боишься!

(Вѣдьма выпускаетъ Фауста изъ круга).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь идемъ! Стоять нельзя.
   

ВѢДЬМА.

             Желаю здравія вамъ, господа.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (ей)

             Коль нужно что тебѣ, коль въ чемъ могу помочь,
             То приходи ко мнѣ въ вальпургіеву ночь.
   

ВѢДЬМА.

             Возьмите пѣсенку! Не будете жалѣть;
             Понадобится -- спойте! Дѣйствуетъ прекрасно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Тебѣ нужно ходить, тебѣ нужно потѣть!
             А такъ простудишься, опасно.
             Да, чтобы пропотѣть -- бѣжать нужно, бѣжать;
             А отдыха потомъ узнаешь назначенье.
             Въ какомъ, дружочекъ мой, ты будешь восхищеньи,
             Когда въ груди твоей амуръ начнетъ порхать!
   

ФАУСТЪ (подходя къ зеркалу).

             Дай на видѣніе волшебное взглянуть!
             Неужто навсегда его я тутъ оставлю?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Идемъ! Теперь нельзя -- скорѣе въ путь.
             Не образомъ -- пойми: натурой предоставлю!

(Про себя).

             Кто выпилъ эту брагу вмѣстѣ съ пѣной,
             Тому -- уродъ и тотъ покажется Еленой.
   

УЛИЦА.

Фаустъ. Маргарита проходитъ.

ФАУСТЪ.

             Сударыня! Дозвольте предложить --
             О, какъ вы хороши!-- домой васъ проводить.
   

МАРГАРИТА.

             Я не сударыня, не хороша --
             И до дому дойду одна.

(Освобождается и уходитъ).

ФАУСТЪ.

             О, Богъ мой, что на чудное созданье!
             Такую я но зналъ -- очарованье!
             Благочестива и чиста,
             И эдакое все-жь "не тронь меня"!
             Что на овалъ лица! Какая мягкость, сила,
             Съ какою граціей вдругъ очи опустила!
             И что на милое сопротивленье!
             Очарованье! Прямо восхищенье!
   

Онъ же. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Ты эту мнѣ достань.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Какую?
   

ФАУСТЪ.

             Да ту, что только что прошла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она отъ исповѣди шла;
             ЕЙ только что простили прегрѣшенья!
             (Признаться я подслушивалъ слегка)
             Чиста, свята; везетъ себя прекрасно,
             И исповѣдовалась, такъ себѣ- напрасно.
             Она мнѣ неподвластна -- нѣтъ!
   

ФАУСТЪ.

             Однакожъ ей шестнадцать лѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты точно старый грѣховодникъ разсуждаешь!
             Цвѣточки всѣ срывать желаешь,
             И думаешь: нѣтъ чести, лѣтъ цвѣтка,
             Который бы не росъ нарочно для тебя.
             Увы! Ты ошибаешься жестоко.
   

ФАУСТЪ.

             А ты на мерзости хоть дока,
             Но, обобщая все, жестоко надоѣлъ.
             Вотъ что скажу тебѣ, другъ мой:
             Сегодня же она будетъ моя,
             Или сегодня-жъ навсегда
             (Понятно?) мы разстанемся съ тобой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Помилуй! Говорить легко!
             А нужно лишь недѣли двѣ на то,
             Чтобъ познакомиться съ ней случай отыскать.
   

ФАУСТЪ.

             Коль семь часовъ я могъ бы ждать,
             Я къ чорту бы, повѣрь, не обратился --
             Какъ соблазнить ее -- самъ бы добился.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Французъ ты да и только! Храбро разсуждаешь.
             (Напрасно только ты серчаешь).
             Блаженство, братъ, не наслаждаться,--
             Блаженство вотъ въ чемъ: добиваться!
             Совсѣмъ другая пѣснь! То такъ, то сякъ
             Подъѣхать къ ней, ввести себя во смакъ,
             На штучки разныя, на хитрости пускаться --
             Вотъ это, братецъ, значитъ наслаждаться!
   

ФАУСТЪ.

             При аппетитѣ я я такъ -- не ври!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коль такъ, не будемъ врать, не будемъ и серчать.
             Но только вотъ что: самъ ты разсуди!
             Нельзя же съ нею прямо,-- разъ, два, три!
             Нѣтъ, приступомъ вамъ не добиться.
             Вѣрнѣе, вѣрь, на хитрости пуститься.
   

ФАУСТЪ.

             Дай хоть приблизиться мнѣ къ ней,
             Хоть вещь ея достань скорѣй,
             Что хочешь -- ленточку, цвѣтокъ,
             Съ ея хоть шеи дай платокъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобъ убѣдить тебя, какъ вѣрно я служу
             И что бѣдѣ помочь хочу,
             Готовъ я, ни минуты не теряя,
             Ввести тебя въ обитель Рая.
   

ФАУСТЪ.

             Увижу я ее, она будетъ моя?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Куда! Сперва пойдетъ она къ сосѣдкѣ; ну, а ты
             Одинъ побудь. Свои мечты
             Питай, лелѣй; въ туманы погружайся,
             И будущимъ блаженствомъ наслаждайся.
   

ФАУСТЪ.

             Идемъ, идемъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Пока нѣтъ; рано въ путь.
   

ФАУСТЪ.

             Подарокъ припасти не позабудь.

(Уходятъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ (одинъ).

             Подарокъ съ мѣста -- видно будетъ дѣло!
             Теперь поищемъ-ка умѣло;
             Не штука отыскать мнѣ кладъ --
             Завѣтными мѣстами я богатъ.

(Уходитъ).

   

ВЕЧЕРЪ.

Миленькая чистая свѣтёлка.

Маргарита одна.

МАРГАРИТА.

             Дала-бъ я много, чтобъ открыть
             Кто подходилъ ко мнѣ. Кто это могъ бы быть?
             Такой красивый, видный господинъ!
             (По меньшей мѣрѣ дворянинъ --
             Сейчасъ уже видать!) Да -- баринъ непремѣнно;
             А то-бъ не поступилъ такъ дерзко и надменно.

(Уходить).

   

Мефистофель и Фаустъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Войди, но не шуми. Войди!
   

ФАУСТЪ.

             А ты, прошу тебя, иди.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А чисто у нея -- ужъ это такъ.

(Уходитъ).

ФАУСТЪ (осматриваясь).

             Привѣтъ тебѣ, желанный полумракъ!
             Святилище мое ты вѣрно охраняешь;
             Росой надежды освѣжаешь,
             Ты сердца нетерпѣнье -- добрый знакъ!
             Кругомъ покой и тишина царитъ.,
             Порядокъ -- просто совершенство!
             И въ этой нищетѣ -- довольства видъ,
             И въ бѣдной кельѣ -- рай, блаженство!

          (Опускается въ кресло у постели).

             Вотъ кресло это старое -- вѣдь поколѣнье
             (И не одно!) нашло отдохновенье
             Въ его объятьяхъ. Ну, прійми меня!
             Бывало, здѣсь ребятъ толпа
             Отца и дѣда окружали,
             Ихъ цѣловали и ласкали.
             И крошка, милая моя,
             И та ребенкомъ здѣсь жила.
             Я вижу слѣдъ ея вездѣ, вездѣ;
             Въ порядкѣ, что царитъ кругомъ
             Покрытъ столъ скатертью; пескомъ
             Посыпанъ полъ -- все въ чистотѣ!
             О, милая рука! Гдѣ ты прошла.
             Тамъ ужъ не хижина -- тамъ небеса.

(Отдергиваетъ занавѣсъ у постели).

             А тутъ? Блаженства трепетъ охватилъ меня.
             Здѣсь я сидѣть готовъ часами.
             Природа-мать! Здѣсь ангела душа
             Взлелѣяна тобой влитыми снами!
             Младенецъ тутъ лежалъ; въ его груди таился
             Зародышъ тотъ небеснаго огня,
             И вотъ зародышъ выросъ и развился
             И сталъ подобьемъ божества.
   
             А я? Что привело тебя -скажи?
             Что ощущаешь ты въ груди?
             Что ищешь ты -- стремиться ты къ чему?
             Несчастный Фаустъ! Тебя не узнаю.
   
             Со мною приключилось точно волшебство --
             Влекло меня сюда, чтобъ грубо насладиться --
             И вотъ пришлось душой, всемъ сердцемъ умилиться!
             Продуктъ мы случая -- и больше ничего.
   
             И если-бы теперь, въ это мгновенье,
             Ребенокъ, ты сюда пришла --
             Но дурня стараго -- младенца умиленье
             У ногъ своихъ ты бы нашла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Скорѣй, скорѣй!-- Внизу она.
   

ФАУСТЪ.

             А я -- я ухожу отсюда навсегда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ ящичекъ -- а что, тяжеловатъ?
             Тебя не обсчитаю, сватъ.
             Поставимъ его въ шкафъ -- войдетъ!--
             Твой ангелъ мякъ, глади, съ ума сойдетъ.
             Я штуки первый сортъ вложилъ туда --
             Любую соблазнятъ! И полагаемъ,
             И тутъ удастся. Хоть дитя -- дитя. Игра -- игра.
   

ФАУСТЪ.

             А хорошо-ль мы поступаемъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А что? Хотите кладъ оставить для себя?
             Ну сладострастіе твое, сватъ, не опасно!
             Тревожилъ даромъ ты себя,
             И время тратилъ, и меня гонялъ напрасно.
             Неужто скупердяй ты? Вотъ не думалъ.
             Я разоряюсь въ прахъ -- а онъ копить вишь вздумалъ!

(Ставитъ ящикъ въ шкафъ).

             Ну, ну идемъ скорѣй.
             Сейчасъ комедія начало.
             Открыта зрительная зала!
             Увидишь ты, какъ будетъ поддаваться
             Соблазну душенька твоя.
             Гляди во всѣ глаза!
             И метафизика и физика -- все будетъ. Да!
             Идемъ!

(Уходитъ).

   

Маргарита одна.

МАРГАРИТА.

             Какъ жарко здѣсь! Какая духота!

(Отворяетъ окно).

             Совсѣмъ не такъ тепло вѣдь на дворѣ.
             Мнѣ какъ-то жутко на душѣ.
             Ахъ! Хоть бы мать скорѣй пришла домой!
             Маѣ просто страшно быть одной.
             Какая глупая я, право.

(Раздѣваясь поетъ).

             Жилъ былъ въ Ѳулѣ король. Завѣтный
             Онъ кубокъ имѣлъ золотой.
             Даръ-память любви безотвѣтной
             Даръ-память любви молодой.
   
             Память хранилъ онъ пылкой душой:
             Кубокъ -- что пиръ, осушалъ;
             И благодарной и теплой слезою
             Кубокъ златой орошалъ.
   
             Чувствуетъ царь, что близка ужъ кончика --
             И подѣлилъ онъ землю.
             Отдалъ дѣтямъ, что имѣлъ -- до едино.
             Кубка не далъ никому.
   
             Идетъ у царя пированье,
             Идетъ у царя пиръ горой
             Въ высокомъ прадѣдовскомъ зданьи
             Надъ грозно шумящей волной.
   
             Царь въ кубокъ вино наливаетъ,
             И выпилъ царь кубокъ до дна --
             И кубокъ завѣтный бросаетъ
             Туда, гдѣ бушуетъ волна.
   
             Вотъ онъ промелькнулъ среди ночи --
             Его поглащаетъ волна.
             Сомкнулъ старый царь грозны очи --
             Не пилъ ужъ вина никогда.

(Открываетъ шкафъ, чтобы убрать туда платье, и видитъ ящикъ).

             Попасть сюда какъ ящикъ могъ?
             Уйдя, я шкафъ закрыла на замокъ.
             Вотъ непонятно! Развѣ подъ налогъ
             Вещь эту мать взяла? Что это можетъ быть?
             Ну, даже хочется открыть
             При немъ вотъ кстати и ключи --
             Посмотримъ-ка внутри!
             Ахъ, Господи! Вотъ чудеса!
             Подобнаго не видывала я!
             Въ такія вещи хоть царевнѣ нарядиться
             Да въ свѣтлый праздникъ прокатиться!
             И мнѣ, я думаю, къ лицу.
             Да чьи-же это вещи? Непонятно!

(Надѣваетъ на себя и любуясь).

             Мнѣ серьги бы такія -- вотъ бы знатно!
             Сейчасъ и видъ совсѣмъ другой.
             Да что красивой быть, да молодой?
             Пустыя только рѣчи да слова;
             Разъ ты бѣдна -- не взглянутъ на тебя
             И не похвалятъ (развѣ изъ участья).
             Лишь къ злату льнутъ,
             Лишь злато чтутъ;
             А бѣдность -- охъ!-- несчастье!
   

ГУЛЯНЬЕ.

Фаустъ ходитъ одинъ въ раздумьи: къ нему подходитъ Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да чтобы имъ любви терзанья! Пламя ада -- ну?
             Ругался пуще бы, да словъ не подберу.
   

ФАУСТЪ.

   
             Да что такое? Кто тебя обидѣлъ?
             Вся рожа на-боку! Такимъ тебя не видѣлъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Готовъ я чорту душу передать --
             Но разъ чортъ я -- приходится молчать.
   

ФАУСТЪ.

             Да у тебя, какъ нижу, не въ порядкѣ тутъ!
             Къ тебѣ совсѣмъ кривлянья не идутъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Подумай! Тотъ уборъ, что Гретхенъ я досталъ --
             Вѣдь онъ попа добычей сталъ.
             Мамашѣ на глаза все, видишь ли, попало;
             Сомнѣнье ее взяло --
             У этой бабы тонкій носъ!
             На псалтырѣ недаромъ взросъ --
             Ужъ нюхомъ разузнать она натерта:
             Святая ли вещь будетъ, или чорта.
             Уборъ какъ только разсмотрѣла.
             Въ немъ благодати не узрѣла...
             Ну и пошла: "Страшись, дитя!
             Стяжая, душу сгубишь навсегда.
             Отправимъ въ церковь это приношенье --
             Добудемъ этимъ мы грѣхамъ всѣмъ отпущенье".
             У Гретхенъ рожицу свело
             "Ну", думаетъ; "и тутъ не повезло!
             Вотъ тѣ и на! Кто такъ дарить способенъ,
             Безбожнику тотъ вѣрно но подобенъ".
             За попикомъ сейчасъ послали,
             Да канитель и разсказали;
             Тотъ очи къ небу и реветъ:
             "Благословенъ, кто свято поступаетъ!
             Кто плоть осилить -- тотъ пріобрѣтетъ.
             Желудокъ церкви все перенесетъ.
             Ужъ страны цѣлыя она пожрала;
             И все же ничего! Болѣть не стала.
             Ужъ такъ положено: нечистое добро
             Лишь церкви въ мочь сварить -- ей ничего".
   

ФАУСТЪ.

             Ну и другимъ не повредитъ!
             Сваритъ король, сваритъ и жидъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Загребъ попъ вещи и пошелъ.
             Вотъ какъ грибы кладутъ въ подолъ!
             Спасибо даже не сказалъ;
             Орѣхи точно! Впрочемъ обѣщалъ
             Имъ церкви.-- да!-- благословенье.
             Ну! Дамы наши были въ восхищеньи.
   

ФАУСТЪ,

             А Гретхенъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Ничего -- скучна.
             Чего ей хочется, не знаетъ и сама.
             Уборчикъ очень ужъ ее смутилъ --
             Убора паче тотъ, кто подносилъ.
   

ФАУСТЪ-

             Мнѣ жалко бѣдненькой моей;
             Другой уборъ доставишь ей!
             Тотъ первый но годился никуда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Еще бы! Вамъ все трынь-трава.
   

ФАУСТЪ.

             Да ты бы больше потрудился!
             Хоть бы съ сосѣдкой-то сдружился --
             Не чортъ ты, братъ, а размазня.
             Ну, живо! Да уборъ неси сюда!

(Уходитъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Душевно радъ тебѣ служить. (Одинъ).
             Влюбленъ разъ человѣкъ, прямой онъ дуралей!
             И солнце, мѣсяцъ, звѣзды -- все готовъ спустить
             Для развлеченья душеньки своей.

(Уходитъ).

   

ДОМЪ МАРТЫ.

Марта одна, потомъ Маргарита.

МАРТА

             Ахъ, благовѣрный мой! Чтобъ Богъ его простилъ!
             Могу сказать: сгубилъ меня, убилъ!
             Удралъ! Богъ вѣсть теперь онъ гдѣ?
             А я живи одна, да въ нищетѣ!
             Ужъ я-ль его не ублажала?
             Ужъ такъ любила, баловала! (Плачетъ).
             Пожалуй умеръ онъ? И это можетъ быть...
             Хоть бы свидѣтельство о смерти мнѣ добытъ!
   
   

МАРГАРИТА (входя).

             Ахъ, Марта...
   

МАРТА.

                                 Гретхенъ! Ну, зачѣмъ пришла?
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, Богъ мой, Богъ! Вотъ такъ бѣда!
             Въ шкафу опять!-- Да вещь лежитъ:.
             Изъ дерева какого! Какъ блеститъ!
             А вещи въ ней такія дорогія...
             Ну, лучше тѣхъ! Гляди какія!
   

МАРТА.

             Тсс! Матери ни-ни! Ни слова!
             То въ церковь, глядь, отдастъ ихъ снова.
   

МАРГАРИТА.

             Да посмотри: что на очарованье!
   

МАРТА.

             Ахъ ты, счастливое созданье!
   

МАРГАРИТА.

             Вотъ въ нихъ бы въ церковь показаться,
             Да въ свѣтлый праздникъ прогуляться!
   

МАРТА.

             Ко мнѣ почаще заходи, моя краса.
             Здѣсь можешь въ нихъ ты наряжаться;
             Увидишь въ зеркалѣ въ нарядѣ ты себя,
             И будемъ имъ съ тобою любоваться.
             Тамъ случай подойдетъ;-- а ты нѣтъ, нѣтъ,
             Такъ помаленько, осторожно -- то браслетъ,
             Сережку постепенно людямъ покажи.
             Мать не узнаетъ -- а узнаетъ -- ну. соври!
   

МАРГАРИТА,

             Кто бы поставить ящикъ могъ? Скажи! Ну кто?
             Ахъ, я боюсь! Нѣтъ, нѣтъ -- то колдовство!

(Стучатъ въ дверь).

             Мать! Ахъ, она, ей-Богу! Посмотрите!
   

МАРТА.

             Чужой мужчина. Ну! Войдите!
   

Тѣ же и Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Простить покорнѣйше прошу,
             Что прямо, не спросясь, такъ въ домъ вхожу.
             Кто Марта Швертлейнъ? Дѣло есть.
   

МАРТА.

             Вотъ я сама. Прошу присѣсть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (шопотомъ Мартѣ).

             Теперь я знаю васъ; довольно --
             У васъ тутъ важная персона -- я уйду.
             Я помѣшалъ вамъ (хоть невольно).
             Я лучше вечеркомъ зайду.
   

МАРТА.

             Вообрази-ка, крошка -- ну, дѣла!--
             За барышню вѣдь приняли тебя.
   

МАРГАРИТА.

             Наряды пышные ввели ихъ въ заблужденье --
             Нѣтъ, я мѣщанскаго происхожденья,
             Наряды эти не мои.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Наряды, вѣрьте, не одни!
             Взглядъ, все, манеры -- вы сами!
             Я радъ, что вы не гоните меня.
   

МАРТА.

             У васъ до Марты Швертлейнъ дѣло есть?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Принесъ я вамъ ужаснѣйшую вѣсть.
             Ужъ напередъ прошу меня простить;--
             Вашъ бѣдный мужъ помре -- велѣлъ вамъ долго жить,
   

МАРТА.

             Что? Умеръ! Ахъ! Я не во снѣ?
             Мой ангелъ, жизнь! Охъ, дурно мнѣ...
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, бѣдная! Не нужно унывать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Дозволите, мадамъ, подробно разсказать?
   

МАРГАРИТА.

             Я не хотѣла бы во вѣки полюбить!
             Полюбишь -- вдругъ умретъ; не стоитъ, просто, жать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, жизнь не гадость! Въ отрадѣ грусть, и въ грусти радость.
   

МАРТА.

             Ахъ, разскажите все -- оставивъ сожалѣнье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ Падуѣ онъ нашелъ успокоенье.
             Святого церковь есть Антонія --
             Такъ вотъ тамъ на погостѣ
             Покоятся теперь намъ дорогія кости.
   

МАРТА.

             Ахъ! Что еще вы мнѣ передадите?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Къ вамъ просьба есть еще исполните, молю!
             До немъ вы панихидъ хоть триста отслужите
             Ну а затѣмъ,--прощенія прошу.
   

МАРТА,

             И. больше ничего?! Вещицу хоть пустую,
             Бездѣлку хоть на память!-- Вещь такую
             Бѣднякъ и тотъ съ собой несетъ --
             Своимъ на память, смотришь, шлетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хоть и жалѣю васъ чрезмѣрно:
             Но деньги не остались- это вѣрно.
             Свои грѣхи оплакивалъ онъ -- да:
             Особенно жалѣлъ онъ самъ себя.
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, жалкій, бѣдный родъ людской!
             Молиться буду за его покой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы дѣвушка прекраснѣйшей души!
             Вамъ нужно замужъ, вѣрьте мнѣ, идти.
   

МАРГАРИТА.

             О нѣтъ, нѣтъ! Мнѣ еще не время.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Имѣть женою васъ -- это не бремя
             (Хоть бы гражданской). Ну, что за блаженство
             Любить, назвать своей такое совершенство!
   

МАРГАРИТА.

             Не принятъ здѣсь, у насъ, гражданскій бракъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну принятъ или нѣтъ -- а все-жъ бываетъ такъ!
   

МАРТА.

             Ну, говорите все.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Я у одра стоялъ,
             То былъ (не онъ, я одръ) навозъ одинъ!
             А мужъ вашъ -- да!-- вотъ истый христіанинъ.--
             О прегрѣшеніяхъ своихъ какъ онъ стоналъ!
             Вотъ, говоритъ, подлецъ, я умираю;
             Жену свою безъ хлѣба оставляю;
             Вѣдь эта мысль меня сгубила!
             Простить ли, ангелъ мой, меня?
   

МАРТА.

             Ахъ! Я ужъ бѣдняка давнымъ-давно простила.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А виновата, говоритъ, она сама.
   

МАРТА.

             Вретъ, вретъ, подлецъ! Вретъ, даже умирая.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я такъ и разсудилъ -- прекрасно зная
             (Въ томъ кой-что смыслю), что слова тѣ бредъ.
             "Я, говоритъ, трудился столько лѣтъ --
             Дѣтей ей нужно, хлѣбъ ей подавай!
             Все, что захочется, пристанетъ: покупай!
             А самому? Кусокъ вѣдь съѣсть не дастъ спокойно"
   

МАРТА.

             Такъ правду искажать! Какъ это недостойно!
             Пеклась о немъ я день и ночь, всегда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И это говорилъ онъ мнѣ тогда.
             "Вотъ", говорилъ онъ мнѣ: "когда изъ Мальты я
             Отплылъ" -- все за семью молился;
             И до небесъ дошла молитва та;
             Въ плѣну у насъ корабль турецкій очутился
             Большущій (онъ султана везъ казну).--
             Деньжатъ мы ужасъ сколько подцѣпили!
             И поровну ихъ раздѣлили
             И я сберегъ всю часть.
   

МАРТА.

             Какъ? Что?! Ура! Зарытъ гдѣ кладъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Его теперь ужъ не вернуть назадъ.
             Въ Неаполѣ, когда онъ тамъ гулялъ,
             На даму на одну, ну, знаете!-- напалъ.
             Какъ онъ любилъ ее! сверхъ силы!
             Она и довела бѣднягу до могилы.
   

МАРТА.

             Разбойникъ! Воръ! Ограбилъ всю семью!
             Вѣдь черезъ подлеца теперь нужду терплю.
             Нѣтъ! это просто изъ рукъ вонъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да! Но урокъ ему. За то и померъ онъ.
             На нашемъ мѣстѣ-бъ я
             Годокъ погоревала --
             Да мужа бы другого и сыскала.
   

МАРТА.

             Какъ можно! Нѣтъ, нѣтъ, никогда!
             Никто какъ онъ не будетъ милъ.
             Дурашка милый мой! Одно вотъ: все любилъ
             Таскаться, шляться.
             Съ чужими бабами гулять,
             Вино зудить, въ азартъ играть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Такія шалости терпѣть не штука!
             Колъ у него была наука
             Сквозь пальцы тоже на жену глядѣть.
             Клянусь, съ такимъ условіемъ и самъ
             Кольцо сейчасъ бы предложилъ я валъ,
   

МАРТА.

             Вы шутите! Ахъ, что онъ говоритъ!
   

          МЕФИСТОФЕЛЬ (про себя).

             Удрать скорѣй давно пора!
             А то возьметъ меня въ мужья!

(Къ Маргаритѣ).

             А ваше сердце что? Молчитъ?
   

МАРГАРИТА.

             Не знаю, сударь, какъ понять!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

                                                               Дитя!
             Прощайте, барыни!
   

МАРГАРИТА.

                                           Прощайте.
   

МАРТА.

                                                               Кстати да!
             Нельзя обижаться,
             Кто слово каждое толкуетъ не впопадъ!
                                           Тра-ла-ра-да.
   

Альтмэкръ.

                                           Тра-ла-ра-да.
   

Фрошъ.

             Ну, глотки всѣ готовы разораться! (Поетъ:)
                       "О, славная держава Рима,
                       "Какъ ты досель была хранима!
   

Брандеръ.

             Фи! пѣсня гадкая -- политика въ ней есть;
             Такую скверность пѣть кому придетъ охота!
             Благодаренье бы судьбѣ вамъ надо несть,
             Что Римомъ управлять не вамъ дана забота.
             По-крайней-мѣрѣ, я, въ смиреніи моемъ,
             Доволенъ, что судьбой избавленъ быть царемъ,
             Иль канцлеромъ. Однакоже, ребята,
             Кому-нибудь теперь изъ насъ главой быть надо.
             Давайте жь папу выбирать!
             Кто будетъ имъ, рѣшимъ безъ спору:
             Но общему извѣстно приговору,
             Какимъ достоинствомъ онъ долженъ обладать.
   

Фрошъ (поетъ.)

                       "Ты лети, мой пѣвунъ соловей,
                       "Ты лети къ милой сердцу моей!
                       "Ей сто разъ поклонись отъ меня!
   

Зибель.

             Поклоны къ чорту всѣ! объ нихъ ты не толкуй!
   

Фрошъ.

             Нѣтъ, нѣтъ, я такъ хочу: поклонъ и поцалуй! (Поетъ:]
                       "Разомкнитесь замки у дверей!
                       "Сонъ бѣжитъ отъ влюбленныхъ очей;
                       "Замыкайтесь при свѣтѣ лишь дня!...
   

Зибель.

             Да, воспѣвай се! Придетъ и твой чередъ,
             Повѣрь мнѣ, и тебя плутовка проведетъ,
             Какъ провела меня; ужь западня готова.
             Въ любовники бы дать ей домоваго;
             Пускай на перекресткѣ ей
             Онъ комплименты отпускаетъ,
             Да, возвращаяся съ Блоксберга, имъ желаетъ
             Козелъ пріятнѣйшихъ ночей;
             Но хвата, молодца собою,
             Не стоитъ и но стоила она,
             И я однимъ ее привѣтомъ удостою:
             Всѣ стекла выбью изъ окна.
   

Брандеръ (ударяя кулакомъ по столу).

             Молчанье, господа, молчанье!
             Когда согласны вы, что я умѣю жить,
             То всѣхъ, кому любви знакомо обаянье,
             На сонъ грядущій я хочу развеселить
             Чудесной пѣсенкой; она въ новѣйшемъ вкусѣ.
             Смотрите, лишь припѣвъ получше затвердить,
             А пѣсню спѣть я мастерски беруся. (Поетъ:)
                       "На погребѣ крыса гнѣздо завела,
                       "Все сыромъ да масломъ плутовка кормилась,
                       "Какъ Лютеръ, брюшко ужь себѣ нажила,
                                 "Да вотъ что съ бѣдняжкой случилось:
                       "Кухаркой отрава была ей дана --
                       "И тутъ ей такъ тошно и тѣсно вдругъ стало,
                       "Что крыса рвалася, металась, стонала,
                                 "Какъ, словно, она влюблена.
   

Хоръ.

                       "Какъ, словно, она влюблена!
   

Брандеръ (поетъ).

                       "И мѣста себѣ не находитъ нигдѣ:
                       "Все мается, рвегся, изъ каждой пьетъ, лужи;
                       "Скребетъ и грызетъ, что попало, вездѣ,
                                 "И крысѣ все хуже да хуже.
                       "И вотъ отъ тоски стала прыгать она,
                       "И разъ, и другой высоко подпрыгнула --
                       Устала и лапки свои протянула,
                                 "Какъ, словно, она влюблена.
   

Хоръ.

                                 "Какъ, словно, она влюблена!
   

Брандеръ (поетъ).

                       "Быть-можетъ, съ отчаянья, или въ бреду,
                       "Средь бѣлаго дня крыса въ кухню попала
                       "И, брякнувшись громко она на плиту,
                                 "Кряхтѣла, визжала, стонала...
                       "Кухаркѣ несчастная крыса видна,
                       "И злобно надъ нею хохочетъ кухарка,
                       "А крыса чуть дышетъ; ей тошно, ей жарко,
                                 "Какъ, словно, она влюблена.
   

Хоръ.

                                 "Какъ, словно, оно влюблена!
   

Зибель.

             Вотъ дурачьё развеселились!
             Хохочутъ и поютъ, а отчего?
             Что крысу уморить отравой ухитрились.
   

Брандеръ.

             Знать, въ милости всѣ крысы у него.
   

Альтмэеръ.

             Имъ покровительствуетъ лысый.
             Онъ собственнымъ къ тому несчастьемъ доведенъ:
             Въ раздувшейся фигурѣ крысы
             Свое подобье видитъ онъ!

Фаустъ и Мефистофель (входятъ).

Мефистофель.

             Съ веселымъ обществомъ сначала
             Ты познакомишься; увидишь, какъ народъ,
             Безъ думъ и требуя отъ жизни очень-мало,
             Весь вѣкъ свой съ пѣснями живетъ.
             Въ своемъ кружкѣ всѣ эти хваты
             Вертятся, какъ съ хвостомъ своимъ котята,
             И пировать готовы каждый мигъ.
             Лишь головной бы не было имъ боли
             Да въ долгъ бы вѣрилъ погребщикъ --
             И имъ не надо лучшей доли.
   

Брандеръ.

             А, вотъ пріѣзжіе! какъ-разъ
             По ихъ пріемамъ это видно;
             Должно-быть, что сюда пріѣхали сейчасъ.
   

Фрошъ.

             Нашъ Лейпцигъ городокъ завидный --
             Онъ маленькій Парижъ.
   

Зибель.

                                                     А за кого
             Господъ ты этихъ принимаешь?
   

Фрошъ.

             Дай сроку мнѣ минуту и узнаешь:
             За кружкою вина у молодца того
             Въ довѣренность войду я очень-тонко
             И тайну вырву безъ труда,
             Какъ зубъ молочный у ребенка.
             А важные, должно быть, господа!
             И видъ какой высокомѣрный,
             И что за поступь, что за взглядъ!..
   

Брандеръ.

             Готовъ я биться объ закладъ,
             Что шарлатаны непремѣнно.
   

Фрошъ.

             Ты посмотри, какъ къ нимъ подъѣду я
             И заведу какія рѣчи.
   

Мефистофель.

             У этого народца нѣтъ чутья,
             Что чортъ готовъ имъ сѣсть на плечи.
   

Фаустъ.

             Мое почтеніе компаніи честной!
   

Зибель.

             Благодаримъ и тѣмъ же отвѣчаемъ.

(Взглянувъ на Мефистофеля съ боку, говоритъ тихо:)

             Хромаетъ онъ одной ногой.
   

Мефистофель.

             Мы съ вами раздѣлить компанію желаемъ;
             За неимѣніемъ хорошаго вина
             Насъ усладитъ вполнѣ она.
   

Альтмэеръ.

             Вы избалованы, мнѣ кажется, судьбою?
   

Фрошъ.

             Навѣрно, поздно ужь оставили Ринахъ
             И ужинали вы у Ганга?
   

Мефистофель.

                                                     Второпяхъ
             Проѣхали мы мимо; но со мною
             Онъ много говорилъ надняхь:
             Разсказывалъ о всѣхъ родныхъ, безъ исключенья,
             И поручилъ мнѣ всѣмъ сказать свое почтенье
             И каждому прислалъ поклонъ.

(Слегка кланяется Фрошу.)

Альтмэеръ (тихо).

             Возьми-ка, на! Смекаетъ дѣломъ онъ.
   

Фрошъ.

             Нѣтъ, погоди! ужь доберуся.
   

Мефистофель.

             Коль не ошибся я, клянуся,
             Мы слышали у васъ здѣсь чудеса:
             Вы пѣли хоромъ токъ, что можно восхищаться;
             А въ этихъ сводахъ голоса
             Должны отлично раздаваться.
   

Фрошъ.

             Какъ вижу я, вы виртуозъ?
   

Мефистофель.

             Охота смертная; одно лишь только больно.
             Что участь горькую всегда я въ этомъ несъ.
   

Фрошъ.

             Нельзя ли пѣсенку?
   

Мефистофель.

             Ихъ у меня довольно.
   

Зибель.

             Да только, знаете, получше, поновѣй...
   

Мефистофель.

             Мы прямо изъ Испаніи, а въ ней,
             Какъ, вѣроятно, вамъ извѣстно,
             И пѣсни, и вино чудесны. (Ноетъ:)
                       "Гдѣ-то жилъ король могучій,
                                 "Съ нимъ блоха жила;
                       "И блоха милѣе сына
                                 "Для него была.
   

Фрошъ.

             Вы слышите: блоха! а? что? каковъ тутъ гвоздь?
             Помоему блоха весьма курьёзный гость.
   

Мефистофель (поетъ).

                       "Гдѣ-то жилъ король могучій,
                                 "Съ нимъ блоха жила;
                       И блоха милѣе сына
                                 "Для него была.
                       "Вотъ зоветъ онъ, разъ, портнаго --
                                 "Говоритъ: скорѣй,
                       "Мѣрку снявъ, кафтанъ съ штанами
                                 "Для блохи ты сшей!
   

Брандеръ.

             Пожалуйста, ему замѣтьте вы построже
             Чтобъ мѣрку снялъ вѣрнѣй; и если головой
             Онъ дорожитъ -- избави Боже.!--
             Чтобъ не было въ штанахъ морщинки ни одной.
   

Мефистофель (поетъ).

                       "На блохѣ и шелкъ, и бархатъ;
                                 "Въ милости она;
                       "У нея на платьи ленты,
                                 "Въ лентахъ ордена.
                       "И блоха министромъ стала,
                                 "Дали ей заѣзду...
                       "При дворѣ, въ то время, блохи
                                 "Сдѣлались въ ходу.
                       "Фрейлинъ, даже королеву,
                                 "Стая злобныхъ блохъ
                       "Всѣхъ кусаетъ, гдѣ попало,
                                 "Съ головы до ногъ.
                       "Терпятъ всѣ, какъ имъ ни горько --
                                 "Вотъ какой былъ толкъ!
                       "А у насъ -- укуситъ только,
                                 "Такъ блоху и щолкъ!
   

Хоръ (весело).

                       "А у насъ -- укуситъ только,
                                 "Такъ блоху и щолкъ!
   

Фрошъ.

             Брависсимо! отлично!
   

Зибель.

                                           Дѣло! дѣло!
             Блохъ истреблять похвально и умно.
   

Брандеръ.

             Лишь пальцы бъ навострились, а то лови ихъ смѣло.
   

Альтмэеръ.

             Да торжествуетъ вѣкъ свобода и вино!
   

Мефистофель.

             Свободу чтя, стаканъ вина охотно
             Я въ вашемъ выпилъ бы кругу,
             Коль было бы вино получше.
   

Зибель.

                                                               Ни-гугу!
             Молчать!...
   

Мефистофель.

             Когда бы могъ я дѣйствовать свободно,
             Своимъ бы угостилъ я дорогихъ гостей.
             Да, признаюсь вамъ, въ робости моей,
             Боюсь я одного: хозяйскихъ жалобъ.
   

Зибель.

             Беру отвѣтственность за все, во что ни стало бъ.
             Давайте лишь!
   

Фрошъ.

                                 И мы васъ воспоень;
             Но я прошу лишь объ одномъ,
             Чтобы душа была ужь мѣрка!
             Для распознанія достоинства вина
             Нужна серьёзная повѣрка;
             А я сужу тогда, какъ глотка имъ полна.
   

Альтмэеръ (тихо).

             Натура рейнская въ пріятеляхъ видна.
   

Мефистофель.

                       Давайте жь мнѣ буравъ!,
   

Брандеръ.

                       Зачѣмъ? Иль бочка съ вами?
             Ужь не забыли ли ее вы за дверями?
   

Альтмэеръ.

             Хозяинъ ящикъ тамъ поставилъ съ буравомъ.
   

Мефистофель (беретъ буравъ).

             Скажите же, какимъ васъ подчивать виномъ?
   

Фрошъ.

             Да развѣ много вы сортовъ съ собой забрали?
   

Мефистофель.

             Я каждому даю по вкусу выбирать.
   

Альтмэеръ (Фрошу).

             А-га! ужь у тебя и слюнки побѣжали...
   

Фрошъ.

             Коль можно выбирать, рейнвейна я хочу --
             Дань благодарности отчизнѣ и плачу.
   

Мефистофель.

             Для пробокъ воску бы достать мнѣ не мѣшало.
   

Альтмэеръ (Фрошу).

             А! видно, фокусы!
   

Мефистофель (Брандеру).

                                           Какого жь нужно вамъ?
   

Брандеръ.

             Шампанскаго, чтобъ пробки вырывало.

(Мефистофель сверлитъ столъ; между-тѣмъ, одинъ изъ веселыхъ товарищей дѣлаетъ изъ воска пробки и затыкаетъ ими.)

Брандеръ.

             Какъ чужеземнаго порой не выпить немъ!
             Все чужеземное и рѣдко, и далеко;
             И нѣмца хоть свести съ французомъ мудрено,
             Хоть ненависть къ нему питаетъ онъ глубоко --
             А пьетъ съ охотою французское вино.
   

Зибель (между-тѣмъ, какъ подходитъ къ нему Мефистофель).

             Признаться, кислое на-вкусъ мнѣ не придется:
             Стаканчикъ сладкаго я предпочту всегда.
   

Мефистофель.

             Для васъ сейчасъ токайское польется.
   

Альтмэеръ.

             Послушайте, клянусь вамъ, господа,
             Что онъ надуетъ насъ: мнѣ такъ вотъ и сдается!
   

Мефистофель.

             Помилуйте, въ кругу порядочныхъ людей
             Осмѣлюсь ли я волю дать проказамъ?
             Ну, говорите же скорѣй.
             Какого вамъ вина -- и назначайте разомъ!
   

Альтмэеръ.

             Давайте всякаго -- безъ дальнихъ лишь рѣчей.
   

Мефистофель (со странными жестами).

             Растетъ виноградъ на зеленой лозѣ --
             Ростутъ и рога на косматой козѣ.
             Сокъ сладкій, душистый даетъ намъ вино,
             А дерево съ сочной лозою одно;
             Поэтому, столь деревянный для насъ
             Напитокъ чудесный дать можетъ сейчасъ.
             Вникайте глубоко въ природу -- она
             Всегда и вездѣ чудесами полна.
                       Здѣсь чудо -- вѣру лишь имѣйте!
                       Ну, пробки вонъ теперь -- и пейте!
   

Всѣ (ототкнули пробки. Каждому льется различное вино).

             Напитокъ сладостный! волшебная струя!
   

Мефистофель.

             Но чуръ не проливать, предупреждаю я!
   

Всѣ (пьютъ по нѣскольку разъ и поютъ.)

                       "Раздолье намъ,
                       "Какъ дикарямъ,
                       "Иль пяти-стамъ
                       "Большимъ свиньямъ!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Смотри, какъ вольному народу-то живется!
   

Фаустъ.

             Не понутру мнѣ это пиршество,
             И я бъ ушелъ.
   

Мефистофель.

                                 Постой, посмотримъ. Ихъ скотство
             Во всемъ великолѣпьи развернется.
   

Зибель
(пьетъ неосторожно, вино льется на землю и обращается въ пламя.)

             На помощь! ай, огонь! пылаетъ адъ!
   

Мефистофель (заговаривая пламя).

             Уймись и не бушуй, родная мнѣ стихія!

(Къ обществу.)

             Теперь на вашъ представилъ взглядъ
             Образщикъ я чистилища.
   

Зивель.

                                                     Плохія
             Вы шутки шутите! Не знаете вы насъ...
             Мы порасплатимся...
   

Фрошъ.

                                           Попробуйте, хоть разъ,
             Такъ пошутить еще!
   

Альтмэеръ.

                                           Не лучше ли уладить
             Все дѣло мирно намъ и вонъ его спровадить?
   

Зибель.

             Какъ вы осмѣлились, скажите, сударь мой,
             Такимъ насъ фокусомъ всѣхъ на-смѣхъ подымая...
   

Мефистофель.

             Молчать, бочонокъ спиртовой!
   

Зибель.

             Какъ? что? Ахъ, щётка половая,
             Ты дерзости ужъ смѣешь дѣлать намъ!
   

Брандеръ.

             Постой, теперь дадимъ мы волю кулакамъ!
   

Альтмэеръ
(ототкнулъ пробку въ столѣ: ему въ лицо пышетъ пламя).

             Горю! горю!
   

Зибель.

                                 Нечистая тутъ сила!
             Держи его! за нимъ полиція слѣдила...

(Вынимаютъ ножи и бросаются на Мефистофеля).

Мефистофель (съ важнымъ видомъ).

             Воображенія обманъ
             Льетъ въ мысли и слова туманъ,
                       И потому всѣмъ вамъ
                       Быть тамъ и сямъ!

(Всѣ смотрятъ другъ на друга).

Альтмэеръ.

             Гдѣ я? Въ какой странѣ чудесной?
   

Фрошъ.

             Все гроздья мой встрѣчаетъ взглядъ!
   

Зибель.

             Да, виноградъ, все виноградъ!
   

Брандеръ.

             Взгляните-ка, подъ сѣнію древесной
             Все кисти сочныя висятъ.

(Хватаетъ Зибеля за носъ, другіе поочередно дѣлаютъ то же и заносятъ ножи).

Мефистофель (торжественно).

             Спади повязка съ глазъ! видѣнья, исчезайте!
             А вы, какъ шутитъ чортъ, пріятели, узнайте!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ, товарищи разступаются.)

Зибель.

             Что вижу?
   

Алтмэеръ.

                                 Какъ?..
   

Фрошъ.

                                           Такъ это носъ быль твой?
   

Брандеръ (Зибелю).

             А твой былъ сжатъ моей рукой!
   

Альтмэеръ.

             Ударъ былъ силенъ такъ, что все въ глазахъ затмилось.
             Мнѣ дурно... дайте стулъ...
   

Фрошъ.

                                                     Скажите, что случилось?
   

Зибель.

             Да гдѣ же онъ? О, попадись теперь мнѣ тутъ,
             Клянусь, не вышелъ бы живой отсюда плутъ!
   

Альтмэеръ.

             Своими видѣлъ я глазами,
             Какъ на бочонкѣ въ дверь махнулъ къ намъ молодецъ.
             Ой, ой! какъ-будто-бы налитъ въ йогахъ свинецъ!

(Оборачивается къ столу).

             А что, не полонъ ли онъ винными ручьями?
   

Зибель.

             Нѣтъ, это все обманъ лишь былъ.
   

Фрошъ.

             А какъ же я вино-то пилъ?
   

Брандеръ.

             А кисти-то висѣли винограда,
             И видѣлся чудесный край?
   

Альтмэеръ.

             Ну, вотъ теперь и разсуждай,
             Что вѣрить въ чудеса не надо!
   

VI.
КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

Надъ огнемъ, на очагѣ стоитъ большой котелъ. Въ поднимающихся парахъ являются разные чудовищные образы. Морская кошка сидитъ у котла, снимаетъ съ него пѣну и смотритъ, чтобъ не ушелъ кипятокъ. Морской котъ съ котятами сидитъ возлѣ и грѣется. Стѣны и потолокъ увѣшаны разными волшебными снарядами.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Не понутру мнѣ это колдовство
             И все, что есть въ вертепѣ этомъ.
             И мнѣ ждать пользы отъ того,
             И прибѣгать къ колдуньѣ за совѣтомъ!...
             И эта мерзкая стряпня
             Лѣтъ тридцать можетъ спять съ меня!
             О горе, если нѣтъ другаго мнѣ исхода!
             Мои надежды гаснутъ вдругъ...
             Ужель еще нѣтъ средства -- и природа
             Не можетъ исцѣлить мой тягостный недугъ?
   

Мефистофель.

             Вотъ начинаешь ты умнѣй судить, мой другъ.
             Конечно, средство есть простое
             И натуральное; но въ книгѣ лишь другой --
             Прелюбопытная статья, любезный мой.
   

Фаустъ.

             Желалъ бы знать я, что такое?
   

Мефистофель.

             Изволь. Тутъ ровно ничего --
             Ни денегъ, ни лекарствъ, ни колдовства не нужно;
             Лишь не щади покоя своего
             И жизни праздной и досужной!
             Ступай въ поля, самъ сѣй, самъ землю рой
             И собственными ихъ воздѣлывай руками:
             Самъ унавоживай, самъ ихъ вздирай сохой;
             Свой умъ угомони тѣлесными трудами,
             Простую пищу ѣшь, не заносись мечтой,
             И жизнь веди, какъ скотъ, съ двуногими скотами.
             Клянусь тебѣ, вѣрнѣе средства нѣтъ
             Помолодѣть на восемьдесятъ лѣтъ.
   

Фаустъ.

             Но не умѣю я съ сохою обращаться:
             Привычка, вѣдь, для этого нужна.
             Къ-тому же жизнь такая мнѣ тѣсна.
   

Мефистофель.

             Такъ вѣдьма старая должна ужь тутъ вмѣшаться.
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ же именно тутъ вѣдьма быть должна?
             Иль самъ сварить не можешь зелья?
   

Мефистофель.

             Ну да, большое мнѣ веселье!
             Скорѣе былъ бы я готовь
             Поставить тысячу мостовъ.
             Тутъ мало одного умѣнья:
             Тутъ нужно главное -- терпѣнье.
             Серьёзный умъ для важнаго труда
             Употребляетъ цѣлые года,
             И время производитъ лишь броженье.
             Вѣдь такъ, любезный мой, во всемъ.
             Тутъ зелья всякаго есть сорта,
             И хоть извѣстныя для чорта,
             Однакожь онъ не мастеръ въ дѣлѣ томъ.

(Являются звѣри).

             Смотри-ка, милая семейка-то какая --
             Слуга съ служанкою. Вѣдь парочка лихая!

(Къ звѣрямъ).

             Знать, старой корги дома нѣтъ?
   

Звѣри.

             Нѣтъ дома; она на пирушкѣ;
             Шмыгнула въ трубу изъ избушки,
             Простылъ и слѣдъ.
   

Мефистофель.

             А долго ль ждать намъ чортовой здѣсь бабки?
   

Звѣри.

             Пока мы отогрѣемъ наши ланки.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Какъ этихъ миленькихъ находишь ты звѣрей?
   

Фаустъ.

             Да такъ, что ничего не знаю ихъ сквернѣй.
   

Мефистофель.

             Напротивъ, говорить люблю я очень съ ними
             И именно затѣмъ и разговоръ завелъ.

(Звѣрямъ).

             Вы, куклы чортовы! Какой это котелъ
             Ворочаете вы все лапами своими?
   

Звѣри.

             Варимъ похлёбку для плутовъ.
   

Мефистофель.

             А много вѣдь у васъ подобныхъ ѣдоковъ!
   

Котъ (ласкаясь къ Мефистофелю).

                       Ну, въ кости давай
                       Играть поскорѣй!
                       Ты денегъ мнѣ дай
                       И ихъ проиграй!
                       Нѣтъ мочи моей,
                       Приходитъ мнѣ матъ...
                       Къ-тому жъ глуповатъ...
                       А будь я богатъ,
                       Такъ былъ бы умнѣй.
   

Мефистофелъ.

             И обезьяна бы за счастіе почла,
             Когда бы хоть въ лото играть могла.

(Въ это время котята, игравшіе большимъ шаромъ, катятъ его впередъ.)

Котъ.

                       Ну вотъ онъ -- вашъ свѣтъ!
                       Вѣдь проку въ немъ нѣтъ:
                       Вертится, кружится,
                       Пустой весь внутри...
                       Того и смотри,
                       Что въ прахъ разлетится.
                       Изъ глины вѣдь онъ,
                       Изъ праха слѣпленъ.
                       Вотъ здѣсь въ немъ темнѣе,
                       А тамъ въ немъ свѣтло...
                       Звенитъ, какъ стекло...
                       Прочь, прочь, поскорѣе!
                       О, милый мой сынъ!
                       Живущъ я одинъ...
                       Не тронь шаръ чудесный.
                       Могила -- вашъ рокъ.
                       А онъ -- онъ, извѣстно,
                       Одинъ черепокъ.
   

Мефистофель.

             На что жь вамъ надо рѣшето?
   

Котъ (снимая рѣшето).

             Оно намъ надобно на то,
             Чтобъ было въ мигъ извѣстно
             Мошенникъ ты, иль честный.

(Подбѣгая къ старой кошкѣ).

             Смотри въ него скорѣй;
             Но лишь назвать не смѣй,
             Коли узнала вора!
   

Мефистофель.

             А для чего горшокъ?
   

Котъ и Кошка.

             Ахъ, онъ дуракъ изъ дураковъ!
             Зачѣмъ котелъ? на что горшокъ?--
             Не знаетъ онъ такого вздора!
   

Мефистофель.

             Ахъ тварь поганая!...
   

Котъ.

             Ну, за метлу берись
             И вотъ на этотъ стулъ садись!

(Заставляетъ его сѣсть на стулъ).

Фаустъ
(который впродолженіе этого времени стоялъ передъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то отъ него отдаляясь).

             Что вижу я? Какой небесный ликъ
             Въ волшебномъ зеркалѣ мелькаетъ предо мною?
             Всесильная любовь! дай крылья мнѣ, чтобъ въ-мигъ
             Могъ полетѣть я къ ней стрѣлою!
             Но только лишь хочу приблизиться я къ ней,
             Лишь тронусь съ мѣста я, становится тусклѣй
             Видѣнье чудное, и вижу я неясно
             Его небесныя черты.
             Вотъ идеалъ любви и красоты!
             Возможно ль, чтобъ была такъ женщина прекрасна?
             Не ошибаются ль глаза,
             Въ ней созерцая небеса?
             И можетъ ли для нашего блаженства
             Быть на землѣ такое совершенство?
   

Мефистофель.

             Конечно, коль шесть дней трудился Богъ
             И самъ добромъ назвалъ свое творенье,
             То женщину создать прекрасною онъ могъ.
             На этотъ разъ насыться лицезрѣньемъ,
             Потомъ я отъищу тебѣ
             Любовницу съ такою красотою,
             Что всякій передъ ней растаялъ бы душою
             И благодарность бы принесъ своей судьбѣ.

(Фаустъ все смотритъ въ зеркало. Мефистофель, потягиваясь на стулѣ, играетъ метлою).

             Ну вотъ, какъ парь со скипетромъ на тронѣ,
             Сижу я; недостача лишь въ коронѣ.

(Звѣри, дѣлавшіе до-сихъ-поръ разныя движенія съ оглушительнымъ крикомъ, приносятъ Мефистофелю корону).

Звѣри.

                       Ну, удружи съ любовью,
                       И потомъ намъ и кровью
                       Корону ты склей!

(Обходятъ неосторожно кругомъ съ короною и разбиваютъ ее на два куска, съ которыми прыгаютъ кругомъ).

                       Вотъ сдѣлано ужь дѣло!
                       Смотря, кричимъ мы смѣло
                       И всѣ плетемъ стихи.
   

Фаустъ (смотритъ въ зеркало).

             Клянусь, тутъ помѣшаться можно!
   

Мефистофель.

             Признаться, тутъ и мнѣ становится ужь тошно.
   

Звѣри.

                       А если намъ удастся
                       И не придетъ бѣда --
                       И мысли въ насъ явятся
                       Преумныя тогда.
   

Фаустъ.

             Какъ грудь моя горитъ огнемъ!
             Уйдемъ отсюда мы, уйдемъ!
   

Мефистофель.

             А рифмачи, сознаться надо,
             Преоткровенные ребята!

(Котелъ, оставленный безъ вниманія кошкою, начинаетъ перекипать. Пламя, вспыхивая, бросается въ трубу, откуда съ ужаснымъ крикомъ влетаетъ вѣдьма.)

             Ау, ау! ау, ау!
                       Проклятое животное,
                       Свинья ты беззаботная!
                       Вся варя изъ котла,
                       Перекипѣвъ, ушла
                       И обожгла меня.

(Увидѣвъ Фауста и Мефистофеля.)

                       Чужіе здѣсь! чужіе!
                       Да кто же вы такіе?
                       Зачѣмъ зашли сюда?
                       Чтобъ адъ насъ жегъ всегда!
                       Чтобъ бѣсъ глодалъ намъ кости,
                       Непрошенные гости!

(Брызгаетъ изъ котла пламенемъ на всѣ стороны. Животныя визжатъ).

Мефистофель
(разбиваетъ помеломъ горшки и стклянки).

             Вотъ -- разъ тебѣ, вотъ два, вотъ три!
             И вотъ стряпня твоя -- смотри:
             Весь въ дребезги горшокъ -- и это только первый
             Вѣдь я еще шучу съ тобой, поганой стервой,
             И только тактъ одинъ лишь бью
             Подъ пѣсню подлую твою.
             Ну что, ободранный скелетъ? Ну что, скотина?
             Хрычовка гадкая!-- узнала господина?
             Вѣдь только стоитъ мнѣ начать,
             Такъ не останется и крошекъ
             Ни отъ тебя, ни отъ твоихъ всѣхъ кошекъ,
             Проклятыхъ чертенятъ. Какъ? стала забывать
             Ужь къ красной курткѣ уваженье?
             Иль предъ моимъ перомъ ужь нѣтъ благоговѣнья?
             Иль не узнала ты меня,
             И должно мнѣ назвать себя?
   

Вѣдьма.

             Я извиненіе прошу у господина
             За встрѣчу грубою и за такой привѣтъ!
             Вѣдь я ноги у васъ не вижу лошадиной,
             И гдѣ жь два ворона?-- при васъ теперь ихъ нѣтъ...
   

Мефистофель.

             По одному ты стоишь извиненья,
             Что не видались мы давно
             И не узнать меня не мудрено:
             Распространилося повсюду просвѣщенье,
             И ужь до дьявола достигнуло оно;
             Всѣ привидѣнія полночныя забыты --
             Нигдѣ ихъ по видать съ рогами и хвостомъ;
             И потому оставилъ я копыто:
             Мнѣ, въ положеніи моемъ,
             Оно бы много повредило --
             Не тотъ ужь взглядъ теперь, не та уже пора,
             И, вслѣдствіе того, копыто мнѣ смѣнила
             Давно поддѣльная икра.
   

Вѣдьма.

             Съ ума сойду я отъ восторга,
             Что вижу господина сатану.
   

Мефистофель.

             Названье въ сторону! ахъ, старая ты корга!
   

Вѣдьма.

             За что же? за какую же вину?
   

Мефистофель.

             Оно давно вѣдь въ басни ужь попало,
             Но оттого не измѣнился свѣтъ,
             И хоть съ людьми ужь чорта нѣтъ,
             А злыхъ людей не меньше стало.
             Меня барономъ ты зови!
             Я кавалеръ, какъ и другіе,
             И благородство есть въ моей крови --
             Смотри-ко, чудеса какія
             Въ моемъ гербѣ! (дѣлаетъ непристойное движеніе).
   

Вѣдьма.

                                           Вотъ выкинули что!
             Вы все такой же плутъ; люблю я васъ за то!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Тебѣ не худо бъ поучиться,
             Какъ надо съ вѣдьмой обходиться.-
   

Вѣдьма.

             Ну, что жь угодно господамъ?
   

Мефистофель.

             Стаканъ питья извѣстнаго дай намъ;
             Но только, знаешь ты, постарше; вѣдь съ годами
             Сильнѣй становится настой.
   

Вѣдьма.

             Есть стклянка у меня -- напитокъ дорогой,
             И ею подѣлюсь я съ вами.
             Сама вѣдь лакомлюсь нѣтъ вони никакой.
             Ужь, такъ и быть, налью стаканчикъ небольшой!

(Тихо Мефистофелю.)

             Но надо знать, какъ пить; вѣдь что твоя зараза --
             Хлебни лишь черезчуръ -- не проживешь и часа.
   

Мефистофель.

             Объ этомъ не толкуй! Вѣдь пить мой будетъ другъ,
             Такъ лучшимъ угощай издѣльемъ!
             Ну, бормочи слова, черти волшебный кругъ
             И подавай бутылку съ зельемъ!

(Съ странными кривляньями вѣдьма выводитъ кругъ и становится въ него; котлы и стклянки звенятъ; она собираетъ вокругъ себя кошекъ и котятъ, которые держутъ ей книгу и факелы, и, кивая головою Фаусту, зоветъ его къ себѣ.)

Фаустъ.

             Скажи мнѣ, это для чего?
             Къ-чему всѣ глупыя кривлянья и движенья,
             И этотъ весь обманъ? Что выйдетъ изъ него?
             Нѣтъ я теряю ужъ терпѣнье.
   

Мефистофель.

             Все это фарсы -- видишь самъ.
             Конечно, кто имъ вѣрить станетъ
             Для пущей важности, подобно докторамъ,
             Колдунья старая немного шарлатанитъ.
   

Вѣдьма
(раскрывая книгу, начинаетъ декламировать таинственнымъ голосомъ).

                       Теперь скорѣй пойми --
                       Умѣй разсудкомъ взвѣсить;
                       Изъ одного возьми
                       И сдѣлай ровно десять;
                       Два вычтя, ускори,
                       Чтобъ сдѣлать ровно три --
                       И будешь пребогатый.
                       Шестой и пятый врозь!
                       Изъ нихъ четвертый брось!
                       Такъ сдѣлать это надо.
                       Седьмой же и восьмой
                       Несутъ всегда съ собой
                       Желаньямъ исполненье.
                       За-то отъ девяти
                       До самой единицы
                       Ты ничего не жди!
                       Вотъ вѣдьмы вся таблица.
   

Фаустъ.

             Мнѣ кажется, колдунья поретъ дичь.
   

Мефистофель.

             Да, эту грамоту постичь
             Не очень-то легко. Такого жь точно сорту
             Въ ней всѣ параграфы. И сколько ни ломалъ
             Надъ нею головы -- лишь время потерялъ
             Успѣха не было въ ней чорту.
             Для умныхъ и глупцовъ -- равно
             Непостижимо и темно
             Останется всегда противорѣчье.
             Вездѣ въ словахъ есть бредъ -- вотъ истина одна
             И въ наши, и въ былыя времена:
             Ужь такова натура человѣчья.
             Посредствомъ одного и трехъ -- двухъ этихъ числъ,
             Вездѣ вводили ложь, вездѣ темнили смыслъ
             И, вмѣсто истины, всегда провозглашали.
             Кому же дѣло до глупцовъ?
             Вѣдь людямъ нужно больше словъ,
             О мысли жъ никогда имъ не было печали.
   

Вѣдьма (таинственно).

             Познанья высокаго сила
             Темпа для людей, какъ могила,
             И скрыта для свѣта она.
             Но тотъ, кто объ ней не мечтаетъ,
             Тотъ часто её открываетъ,
             Тому она часто дана.
   

Фаустъ.

             Отъ этого ужаснѣйшаго вздора
             Мой повернуться мозгъ готовъ.
             Мнѣ кажется, я слышу звуки хора
             Ста тысячъ пошлыхъ дураковъ.
   

Мефистофель.

             Ну, баста, милая сивилла!
             Скорѣй напитокъ свой давай!
             Да взрѣзь намъ чашу наливай!
             А зелья насъ не испугаетъ сила --
             Мой на попойкахъ другъ бывалъ
             И чаши славно осушалъ.
   

Вѣдьма
(съ большими церемоніями льетъ напитокъ въ чашу, лишь только Фаустъ подноситъ чашу ко рту, изъ ней вспыхиваетъ небольшое пламя).

             Ну, ней до капли все, и въ-мигъ развеселишься,
             И сердце оживятъ отрадныя мечты!
             Вотъ славно! съ дьяволомъ обходишься на ты,
             А пламени волшебнаго боишься!

(Фаустъ выпиваетъ. Вѣдьма выводитъ его изъ круга.)

Мефистофель.

             Идемъ теперь! и отдыхъ прочь!
   

Вѣдьма.

             Надѣюсь, принесетъ напитокъ утѣшенье.
   

Мефистофель (вѣдьмѣ).

             Коль хочешь что, скажи! За это одолженье
             Все сдѣлаю въ валпургіеву ночь.
   

Вѣдбма.

             Вотъ пѣсенка еще: развеселитъ собою,
             Лишь стоитъ вамъ ее запѣть.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ну, маршъ, любезнѣйшій, за мною!
             Тебѣ вѣдь нужно пропотѣть,
             Чтобъ было дѣйствіе настойки той цѣлебно,
             А тамъ всегда ужь будешь развлеченъ;
             Узнаешь скоро ты и власть любви волшебной,
             И какъ шалитъ малютка -- купидонъ.
   

Фаустъ.

             Дай въ зеркало еще взглянуть одно мгновенье!
             Какое дивное, прекрасное творенье!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, нѣтъ, идемъ! Увидишь скоро ты
             Живой здѣсь образецъ такой же красоты. (Про-себя.)
             Вѣдь за Елену онъ, при этомъ элексирѣ,
             Готовъ принять всѣхъ женщинъ въ мірѣ!
   

VII.
УЛИЦА.

Фаустъ (проходя мимо Маргариты).

             Могу ль, сударыня, вамъ руку предложить
             И васъ, прекрасную, до дома проводить?
   

Маргарита.

             Благодарю, сударь; но это все напрасно;
             И но сударыня и вовсе не прекрасна,
             И до дому могу дойдти одна. (Уходить.)
   

Фаустъ.

             Ахъ, какъ мила малютка эта!
             Какъ хороша и какъ скромна!
             Хотя въ словахъ ея отвѣта
             Суровость нѣсколько видна.
             И что за аленькія губки!
             Какой румянецъ на щекахъ!
             Какія бѣленькіе зубки!
             Какое выраженіе въ глазахъ!...
             Когда рѣсницы опустила,
             Она мнѣ сердце поразила
             И врѣзалась въ моихъ мечтахъ.
             И какъ стройна, и какъ развязна!...
             Ну, право, заглядѣнье! такъ прекрасна...

(Входитъ Мефистофель.)

Фаустъ.

             Вотъ эту дѣвочку ты долженъ мнѣ достать.
   

Мефистофель.

             Которую? вѣдь надобно сказать.
   

Фаустъ.

             Она прошла не больше, какъ мгновенье.
   

Мефистофель.

             Малютка съ исповѣди шла
             И отъ попа съ собой несла
             Грѣховъ невинныхъ отпущенье;
             Я все подслушалъ, между-тѣмъ,
             Шмыгнувъ за нею осторожно.
             Въ ней и грѣховъ-то нѣтъ совсѣмъ,
             И потому ее достать мнѣ невозможно.
   

Фаустъ.

             Однако, больше ей четырнадцати лѣтъ.
   

Мефистофель.

             Ты судишь, какъ извѣстный волокита
             Ганцъ Лидерлихъ: для сладостныхъ побѣдъ
             Ему всегда было путь открытый;
             Онъ думаетъ, что въ мірѣ нѣтъ цвѣтка,
             Котораго бъ его не сорвала рука.
             Но это на словахъ, на дѣлѣ же -- другое.
   

Фаустъ.

             О, господинъ магистръ, оставь меня въ покоѣ,
             И мнѣ совѣтовъ не давай!
             Когда я, въ эту ночь, въ объятьяхъ сладострастно
             Не буду прижимать къ груди моей прекрасной --
             Я въ полночь разстаюсь съ тобой. Прощай!
   

Мефистофель.

             Подумай: это невозможно!
             Недѣли двѣ, по-крайней-мѣрѣ, должно
             Употребить на то, чтобъ случай отъискать.
   

Фаустъ.

             Когда бъ располагать я могъ семью часами,
             Я къ дьяволу не сталъ бы прибѣгать,
             Чтобъ дѣвочку опуталъ онъ сѣтями.
   

Мефистофель.

             Ты, какъ французъ, изволишь разсуждать,
             И сердишься за каждую ты малость.
             Не понимаю, что за радость
             Такъ наслажденьемъ поспѣшать!
             Поспѣшность губитъ упоенье.
             Не лучше ль, чтобъ вполнѣ его вкусить,
             Сперва понѣжничать, поприрядить
             Въ различныя ветошки, бездѣлушки
             Младыя прелести живой своей игрушки,
             Какъ итальянская намъ сказка говоритъ.
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ, коль безъ того кипитъ во мнѣ желанье?
   

Мефистофель.

             Теперь ужь въ сторону проклятья и руганья!
             Я говорю тебѣ однажды-навсегда:
             Поспѣшность, въ этомъ случаѣ -- бѣда;
             Съ такою дѣвочкою милой
             Не взять намъ ничего лишь приступомъ и силой;
             Тутъ, кромѣ хитрости, другаго нѣтъ пути.
   

Фаустъ.

             Достань мнѣ что-нибудь, что ей принадлежало;
             Въ ту комнату меня, гдѣ спитъ она, введи;
             Хотя косынку ты мнѣ дай съ ея груди,
             Подвязку, что ея колѣно обвивала,
             И алчущую душу мнѣ насыть!
   

Мефистофель.

             Чтобъ зналъ ты, какъ я радъ тебѣ служить
             И какъ растроганъ я твоей любовью страстной,
             Не будемъ времени терять теперь напрасно:
             Тебя сегодня же введу я въ спальню къ ней.
   

Фаустъ.

             И я увижусь съ ней?
             И буду обладать я дѣвушкою этой?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ. Въ этотъ часъ къ сосѣдкѣ: въ домъ
             Она уйдетъ. Мсжъ-тѣмъ, любви огнемъ
             И пылкими мечтами разогрѣтый,
             Ты можешь тамъ одинъ себя занять,
             Рисуя будущее счастье,
             И въ атмосферѣ той вкушать
             Заранѣе всю прелесть сладострастья.
   

Фаустъ.

             Теперь нельзя ли намъ идти?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, слишкомъ-рано; погоди!
   

Фаустъ.

             Ступай же и достань подарокъ ей скорѣе! (Уходитъ).
   

Мефистофель.

             Ужь и подарокъ! Правда, тѣмъ вѣрнѣе
             Достигнешь цѣли тутъ всегда.
             Есть мѣсто у меня -- оно для всѣхъ сокрыто,
             Въ немъ много драгоцѣнностей зарыто --
             Пойду и загляну туда.
   

VIII.
ВЕЧЕРЪ.

Маленькая чистая комнатка.

Маргарита (расчесывая свою косу).

             Ну, право, что-нибудь готова бы я дать,
             Когда бъ могла теперь узнать,
             Кто этотъ господинъ, что встрѣтился со мною.
             Онъ съ благородною наружностью такою;
             Ужь, вѣрно, человѣкъ онъ знатный, непростой,
             Не то бы смѣлъ онъ не былъ такъ со мной. (Уходитъ).
   

Мефистофель и Фаустъ.

Мефистофель.

             Войди сюда; но тише, тише!
   

Фаустъ (послѣ минутнаго молчанія).

             Тебя прошу я объ одномъ:
             Здѣсь одного оставь меня. Иди же!
   

Мефистофель.

             Какой у ней порядокъ здѣсь во всемъ;
             Не всякая содержитъ такъ свой домъ. (Уходитъ.)
   

Фаустъ (осматривая вокругъ).

             Привѣтствую тебя, о сумракъ благодатный,
             Свѣтъ разливающій и тихій, и отрадный
             Въ обители любви съ невинностью святой!
             Съ какою жгучею, но сладостной мечтой
             Ты въ грудь влипаешь мнѣ струей очарованье --
             Въ грудь, оживленную лишь каплей упованья!
             Какая разлита повсюду тишина!
             Какой повсюду слѣдъ довольства и порядка!
             Какъ въ этой комнаткѣ, гдѣ бѣдность такъ видна,
             Все дышетъ счастіемъ! какъ сладко,
             Съ какимъ блаженствомъ въ ней вся жизнь пройдти должна!

(Бросаясь въ кожаныя кресла, стоящія у кровати).

             Прими меня и ты, прими съ благоволеньемъ,
             Тронъ прародительскій, котораго вокругъ
             Тѣснилось не одно младое поколѣнье!
             Не разъ, свидѣтель ихъ скорбей и наслажденья,
             Ты принималъ ихъ здѣсь, какъ другъ;
             Не разъ, съ веселостью безумной,
             Вокругъ тебя тѣснилась шумно
             Дѣтей невинная семья.
             Быть-можетъ, здѣсь не разъ и милая моя,
             Младенческой любовію согрѣта
             И жаркой вѣрою проникнута въ Христа,
             Въ день Рождества привѣтствовала дѣда,
             И цаловали милыя уста
             Его морщинистую руку.
             Твое присутствіе и чувствую во всемъ;
             Во всемъ порядка вижу я науку,
             Которая тебѣ понятнымъ языкомъ
             Твердитъ, какъ столъ покрыть ковромъ,
             Усыпать полъ сухимъ пескомъ,
             Какъ отыскать съ заботливостью взоромъ
             Пылинку въ уголку, оставленную соромъ.
             О, милая рука! тобою превращенъ
             Въ рай свѣтлый твой пріютъ, хотя и бѣденъ онъ!

(Отдергивая завѣсъ постели).

             А здѣсь... какой мечтой и страха вдругъ, и счастья
             Исполнилась душа! Здѣсь въ нѣгѣ, въ сладострастьи,
             Я цѣлые бъ часы безмолвный могъ стоять
             И наслажденье пить; здѣсь, здѣсь природа-мать,
             Когда отраднымъ сномъ ея сомкнутся очи,
             Ты совершенствуешь ее во мракѣ ночи.
             Здѣсь, воплощенный ангелъ, спитъ она,
             Здѣсь дышетъ грудь ея, грёзъ дѣвственныхъ полна,
             И чисты помыслы ея на этомъ ложѣ,
             И развивается въ ней дивно образъ божій...
             А ты -- зачѣмъ ты здѣсь, и что тебя влечетъ?
             Какимъ огнемъ душа твоя сгораетъ?
             Какая грусть тебя гнететъ?
             Нѣтъ, Фаустъ, нѣтъ, ты сталъ уже не тотъ!
             Какой-то чадъ меня здѣсь окружаетъ.
             Я жаждой сладострастья истомленъ,
             Желаньемъ счастія душа моя пылаетъ,
             И весь я -- упоенья сладкій сонъ...
             Уже ли чувствами въ насъ воздухъ такъ играетъ?
             А есллбъ въ этотъ мигъ она пошла сюда,
             Что сдѣлалось бы съ смѣлостью твоею?
             Какъ жалокъ и какъ малъ ты сталъ бы передъ нею,
             И какъ къ ногамъ ея ты бросился бъ тогда!
   

Мефистофель (показываясь вы дверяхъ).

             Прошу покорнѣйше скорѣе убираться!
             Она идетъ...
   

Фаустъ.

                                 Идемъ, идемъ,
             Чтобъ никогда сюда не возвращаться!
   

Мефистофель.

             Вотъ ящичекъ -- въ мѣстечкѣ я одномъ его подтибрилъ очень-ловко.
             На, въ шкапъ его поставь, и вѣрь мнѣ, что кругомъ
             Тотчасъ у ней пойдетъ невинная головка.
             Изволишь видѣть, все тутъ есть --
             Вещицы чудныя! Извѣстно, все ловушки,
             Чтобы желанную вещицу пріобрѣсти
             Вѣдь надъ дѣтьми всегда имѣютъ власть игрушки.
   

Фаустъ.

             Поставить, или нѣтъ -- но знаю, право, я.
   

Мефистофель.

             Что за вопросъ? Иль хочешь для себя
             Всѣ эти вещи ты оставить?
             Съ такою алчностью имѣю честь поздравить.
             Но въ этомъ случаѣ одинъ совѣтъ я дамъ:
             Не подвергать меня напрасно ужь трудамъ
             И времени не тратить такъ, отъ скуки.
             Ну, право, я не зналъ, что скряга ты такой!
             Итакъ, я умываю руки.

(Ставитъ ящикъ въ шкапъ и запираетъ на замокъ)

             Ну, маршъ теперь! Пусть сладостной мечтой
             Разогрѣваются въ ней страстныя желанья...
             Что съ миной жалкою такой
             Стоишь и думаешь? О чемъ еще мечтанье?
             Иль ждешь на лекцію звонка, любезный мой?
             Или задумался о двухъ родныхъ сестрицахъ:
             О метафизикѣ и физикѣ, и въ-лицахъ,!
             Ихъ въ платьѣ докторскомъ ты видишь предъ собой?
             Маршъ, маршъ! (Уходятъ.)
   

Маргарита (съ лампадою въ рукахъ).

             Какъ душно здѣсь! тутъ можно задохнуться...(Отворяетъ окно.)
             А вѣдь совсѣмъ-нежарко на дворѣ.
             Не знаю, что со мной: я вся не по-себѣ...
             Ахъ, еслибъ маменька скорѣй могла вернуться!
             То броситъ въ жаръ меня, то дрожь...
             Какой-то страхъ тѣснится въ душу...
             Ну, право, я глупа: чего я трушу?

(Раздѣвается и поетъ:)

                       "Былъ въ Фулѣ царь; онъ до могилы
                       Былъ вѣренъ пламенной душой.
                       Предсмертный даръ отъ дѣвы милой,
                       Хранилъ онъ кубокъ золотой.
   
                       "Ни съ чѣмъ тотъ кубокъ не равнялся,
                       И каждый разъ, какъ на пирахъ
                       Къ нему устами онъ касался,
                       Отъ слезъ туманилось въ глазахъ.
   
                       "Конецъ предвидя свой, онъ царство
                       Въ наслѣдье сыну передалъ;
                       Онъ отдалъ всѣ ему богатства,
                       Но кубка милой не отдалъ.
   
                       "И окруженъ сановниками,
                       Сидѣлъ онъ въ замкѣ за столомъ,
                       А возлѣ замка, за стѣнами,
                       Шумѣли волны все кругомъ.
   
                       "И вотъ онъ, выпивъ кубокъ полный,
                       Съ послѣдней, жизненной струей,
                       Металлъ священный бросилъ въ волны
                       Съ невыразимою тоской.
   
                       "Когда жь за мутною волною
                       Онъ скрылся, бездной поглощенъ,
                       Глаза царя покрылись тьмою,
                       И ужь ни капли не пилъ онъ."

(Отворяетъ шкапъ, чтобъ положитъ платье, и видитъ ларчикъ.)

             Какъ ларчикъ этотъ могъ зайдти сюда?
             Шкапъ, кажется, мои вѣдь руки запирали?
             Ахъ, какъ бы заглянуть хотѣлось мнѣ туда!
             Быть-можетъ, маменькѣ въ закладъ его прислали?
             Да вотъ и ключъ на ленточкѣ. Бѣда,
             Мнѣ кажется, не очень вѣдь большая,
             Коль отопру его (Отпираетъ). Ахъ, Матерь Пресвятая!
             Что это? Никогда, нигдѣ
             Наряда я не видѣла такого
             Блестящаго и дорогаго!..
             Вѣдь въ праздники большіе въ немъ вездѣ
             И дама знатная, навѣрно бъ, щеголяла.
             Какъ эта бы цѣпочка мнѣ пристала!..
             Кому жь такой нарядъ принадлежать бы могъ?

(Она надѣваетъ его на себя и подходитъ къ зеркалу.)

             Когда бы хоть подвѣсочки серёгъ
             Мнѣ отдали... я въ нихъ совсѣмъ другая.
             Къ чему жь намъ красота и юность золотая?
             Все это хорошо; но здѣсь о нихъ
             Ни у кого нѣтъ и помину,
             И ихъ привѣтствуютъ, увы! лишь въ-половину,
             Когда нѣтъ средствъ у васъ другихъ!
             Вся власть у золота, все къ золоту лишь рвется...
             А мы бѣдняжки -- что жь намъ остается?
   

IX.
ПРОГУЛКА.

(Фаустъ въ задумчивости прохаживается. Къ нему подходятъ Мефистофель.)

Мефистофель.

             Клянусь я презрѣнной любовью! адской силой!..
             Еще сильнѣй бы чѣмъ поклясться я желалъ...
   

Фаустъ.

             Да что тебя такъ больно ущемило?
             Что сдѣлалось? Я, право, не встрѣчалъ
             Всю жизнь мою такой ужасной рожи.
   

Мефистофель.

             Я къ чорту бы сейчасъ тебя послалъ,
             Когда бы чортомъ не былъ тоже.
   

Фаустъ.

             Иль повихнулся головой,
             Что такъ бѣснуешься? Какъ это къ ней пристало!
   

Мефистофель.

             Представь ты, ящичекъ-то мой,
             Что Гретхенъ я отнесъ -- его какъ не бывало.
             И кто жь подтибрилъ?.... попъ.
             Едва лишь мать истицы увидала,
             Какъ пронялъ тѣло ей ознобъ.
             Къ-несчастію, чутье у ней такое,
             Что въ-мигъ отъ грѣшнаго святое
             Старуха отличитъ. Вѣдь нось ея уткнутъ
             Всегда въ молитвенникъ... Что станешь дѣлать тутъ?
             Почуявъ, что не святы тѣ вещицы,
             Она и говоритъ невинной голубицѣ:
             "Дитя мое! съ такимъ добромъ,
             Непріобрѣтеннымъ трудомъ,
             Къ намъ не сойдетъ небесъ благословенье.
             Въ томъ пагуба душѣ, что тѣшитъ нашу плоть.
             Положимъ въ кладъ его! За это приношенье
             Воздастъ сторицей намъ Господь."
             Въ отвѣтъ надула Гретхенъ іубы.
             "Дареному коню смотрѣть не надо въ зубы"
             Подумала она. о Кѣмъ ящикъ подаренъ,
             Премилый человѣкъ и не безбожникъ онъ."
             И вотъ, попа старушка призываетъ;
             Явился попъ, и, сметивъ дѣло въ-мигъ,
             Намѣренье святое одобряетъ.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

Фаустъ.

             За исключеніемъ жидовъ....
   

Мефистофель.

             Затѣмъ, забравши все: колечки, перстенёчки,
             Браслетъ, серёжки и цѣпочки,
             Онъ преспокойно ихъ въ карманъ свой положилъ
             Безъ благодарности, какъ-будто получилъ
             Не больше, какъ мѣшокъ орѣховъ;
             Потомъ имъ пожелалъ въ спасеніи успѣховъ
             И рай на небѣ посулилъ...
   

Фаустъ.

             А Гретхенъ что?
   

Мефистофель.

                                           Печальная такая
             Сидитъ и думаетъ, не зная,
             Что дѣлать и какъ быть: все жаль убора ей;
             Но, кто принесъ его -- ей во сто разъ милѣй.
   

Фаустъ.

             Ахъ, отъ души мнѣ жаль моей малютки!
             Но ты другой сейчасъ же ей найдешь;
             Къ тому же первый-то не такъ-то быль хорошъ.
   

Мефистофель.

             Да, вамъ, сударь, игрушки все и шутки.
   

Фаустъ.

             Безъ замедленія приказъ исполнить мой,
             И въ сторону всѣ глупыя замѣтки!
             Достань уборъ и отнеси къ сосѣдкѣ!
             Да чортомъ будь -- не размазнёй!
   

Мефистофель.

             Имѣю честь покорнымъ быть слугой. (Фаустъ уходить.)
    ter">

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ, такая бесѣда, какъ эта, есть именно бесѣда, которую я веду съ наибольшимъ удовольствіемъ. (Къ животнымъ). Ну, проклятыя куклы, скажите мнѣ, какую это кашу вы стряпаете?
   

ЖИВОТЫНЯ.

   Мы варимъ водянистые супы для нищихъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ такомъ случаѣ у васъ будетъ большая публика.
   

САМЕЦЪ.
[подходить къ Мефистофелю и ластится къ нему].

   О, поиграй въ кости со мной, дай мнѣ взять выигрышъ большой, сдѣлай богатымъ меня -- дѣла мои хуже день ото дня; и если бы я деньги имѣлъ, сейчасъ бы поумнѣлъ.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ счастлива была бы эта обезьяна, имѣй она только возможность тоже играть въ лото!

[Въ это время молодыя обезьянки, игравшія большимъ шаромъ, выкатываютъ его впередъ].

САМЕЦЪ.

   Это міръ: онъ подымается, и опять опускается; и постоянно катится онъ; стеклянный у него звонъ. Долго ль не разобьется? Внутри пустой. Съ этой стороны блескъ яркій такой: а здѣсь -- блеска вдвое. Я живъ! Дитя мое дорогое, подальше отъ него держись! Ты долженъ умереть: берегись -- изъ глины этотъ шаръ, разбиваетъ ее въ куски ударъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Къ чему служитъ это рѣшето?
   

САМЕЦЪ [снимаетъ его съ гвоздя].

   Будь вы воръ -- сейчасъ я узналъ бы васъ. [Бѣжитъ къ самкѣ и даетъ ей рѣшето]. Посмотри въ рѣшето: можешь ты вора узнать и по имени его назвать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [подойдя къ огню].

   А этотъ горшокъ?
   

САМЕЦЪ И САМКА.

   Глупая голова! Не знаетъ горшка, не знаетъ котла!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Невѣжливое животное!
   

САМЕЦЪ.

   Вотъ тебѣ махалка мухъ гонять, и сюда въ кресло присядь.

[Заставляетъ его сѣсть].

ФАУСТЪ
[это время стоявшій предъ зеркаломъ, то отходя отъ него, то приближаясь].

   Что я вижу! Какой божественный образъ является въ этомъ волшебномъ зеркалѣ! О, любовь, дай днѣ быстрѣйшія крылья твои и унеси меня въ ту область, гдѣ живетъ она! Ахъ, чуть я двинусь съ мѣста, на которомъ стою, чуть позволю себѣ подойти ближе -- она видна мнѣ только сквозь дымку тумана! Дивный образъ женщины! Возможно ли, чтобъ женщина была такъ прекрасна! Въ этомъ лежащемъ предо мною тѣлѣ видѣть ли мнѣ совокупность всѣхъ небесъ? Неужели на землѣ найдется что-либо подобное?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Натурально, когда какой-нибудь богъ шесть дней сряду промучится за работой и, покончивъ ее, самъ себѣ скажетъ: браво! то должно выйти нѣчто порядочное, на этотъ разъ насыть въ волю свое зрѣніе, я знаю, гдѣ найти для тебя такое же сокровище, и блаженъ тотъ, кому удастся ввести ее въ свой дома, женою.

[Фаустъ не перестаетъ смотрѣть въ зеркало. Мефистофель, растянувшись въ креслѣ и играя опахаломъ, продолжаетъ говорить]:

   Сижу я здѣсь, какъ король на тронѣ; скипетръ у меня въ рукахъ, недостаетъ только еще короны.
   

ЖИВОТНЫЯ.
[которыя до сихъ поръ дѣлали разныя странныя движенія, съ громкими криками подносятъ Мефистофелю корону].

   О, будь же такъ добръ, склей эту корону потомъ и кровью! [Они неосторожно берутъ ее изъ его рукъ, она разбиваются на двѣ части, и съ ними они прыгаютъ взадъ и впередъ]. Вотъ и сдѣлано дѣло! Мы видимъ и толкуемъ, мы слышимъ и рифмуемъ...
   

ФАУСТЪ [у зеркала].

   Горе мнѣ! Я почти помѣшался!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [указывая на животныхъ].

   И у меня самого голова начинаетъ кружиться.
   

ЖИВОТНЫЯ.

   И коли намъ удается, и коль къ мѣсту все придется, то выходятъ мысли.
   

ФАУСТЪ [все у зеркала].

   Въ груди моей пожаръ! Уйдемъ, уйдемъ поскорѣе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ томъ же положеніи].

   Слѣдуетъ по крайней мѣрѣ сознаться, что это настоящіе поэты!

[Изъ котла, за которымъ обезьяна перестала смотрѣть, начинаетъ литься черезъ край: подымается большой огонь, выходящій въ трубу. Вѣдьмы спускается въ огонь съ ужасныхъ крикомъ].

ВѢДЬМА.

   Ау! Ау! Ау! Ау! Проклятое животное! Проклятая свинья! Не смотришь за котломъ, чуть не сгорѣла я! Проклятое животное! [Увидѣвъ Фауста и Мефистофеля]. Что это здѣсь? И кто вы здѣсь? Что надо вамъ? Кто смѣлъ пробраться къ намъ? За такое дѣло, гори ваше тѣло!

[Опускаетъ ложку въ котелъ и оттуда брызжетъ огнемъ на Фауста, Мефистофеля и животныхъ. Животныя визжатъ].

МЕФИСТОФЕЛЬ.
[Поворачиваетъ махалку, которая у него въ рукахъ и бьетъ ею по склянкамъ и горшкамъ].

   Въ куски! Въ куски! Вотъ тебѣ твое зелье! Вотъ тебѣ твое стекло! Ото я только ради шутки, въ видѣ аккомпанимента къ твоей мелодіи, старая падалъ! [Вѣдьма въ злобѣ и ужасѣ отступаетъ]. Узнаешь ты меня? Скелетъ! Чудовище! Узнаешь ты твоего господина и повелителя? Не знало, что удерживаетъ меня исколотить тебя, размозжить тебя и твоихъ духовъ-обезьянъ? Перестала ты ужъ, что ли, почитать красный камзолъ? Не умѣешь больше распознавать пѣтушиное перо? Развѣ я пряталъ отъ тебя лицо? Тебѣ, пожалуй, нужно, чтобъ я самъ назвалъ себя по имени!
   

ВѢДЬМА.

   О, господинъ мой, простите за грубое привѣтствіе! Вѣдь я не вижу лошадиной ноги. И гдѣ ваши оба ворона?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   На этотъ разъ я не взыщу съ тебя. потому что, правда, мы съ тобой уже довольно давно не видались! Да и культура, покрывшая лакомъ весь міръ, распространилась на чорта. Сѣверное привидѣніе не встрѣтишь уже нигдѣ; гдѣ ты увидишь теперь рога, хвостъ и когти? А что касается лошадиной ноги, отъ которой я отдѣлаться не могу, то она вредила бы мнѣ у людей; поэтому я. подобно многимъ молодымъ людямъ, уже много лѣтъ ношу натуральныя фальшивыя икры.
   

ВѢДЬМА [пляшетъ].

   Потерять я готова умъ и разумъ весь, господина Сатану снова увидѣвъ здѣсь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Старуха, запрещаю тебѣ произносить это имя!
   

ВѢДЬМА.

   Почему? Что оно вамъ сдѣлало?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Оно давно уже вписано въ книгу сказокъ; но люди изъ-за этого не сдѣлались лучше. Отъ злого духа они избавились, а злые люди остались Зови меня господинъ баронъ такъ будетъ ладно. Я кавалеръ, какъ другіе кавалеры. Ты, конечно, не сомнѣваешься въ благородствѣ моей крови. Посмотри, вотъ мой гербъ! [Дѣлаетъ неприличный жесть].
   

ВѢДЬМА [заливается хохотомъ].

   Ха, Ха, Ха! Ото совсѣмъ въ вашемъ духѣ! Вы такая же шельма, какою я всегда были.
   
   МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].
   Другъ мой, смотри и поучайся! Вотъ какъ надо обходиться съ вѣдьмами...
   

ВѢДЬМА.

   А теперь скажите мнѣ, господа, что вы прикажете?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Хорошій стаканъ извѣстнаго сока! Но я долженъ просить самаго старого: года удвояютъ его силу.
   

ВѢДЬМА.

   Очень охотно! Тутъ у меня есть стклянка, изъ которой я сама иногда лакомлюсь и которая нисколько не воняетъ. Я съ удовольствіемъ налью вамъ стаканчикъ. [Тихо]. Только если этотъ человѣкъ выпьетъ, не будучи къ тому приготовленъ, то, какъ вы хорошо знаете, ему и часа не прожить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это мой хорошій пріятель, которому зелье должно пойти въ прокъ; я охотно предоставляю ему, что есть самаго лучшаго въ твоей кухнѣ. Очерти твой кругъ, скажи твои заклятія и дай ему полный стаканъ!
   

ВѢДЬМА
[Съ странными движеніями очерчиваетъ кругъ и ставитъ въ него разныя необычайныя вещи; въ это время стклянки начинаютъ звенѣть, въ котлѣ раздаются звуки музыки. Наконецъ, она приноситъ большую книгу, входить въ кругъ обезьянъ, которыя должны служить ей столомъ и держать факелы. Она дѣлаетъ знакъ рукою Фаусту подойти къ ней].

ФАУСТЪ [Мефистофелю].

   Да скажи мнѣ, что изъ этого выйдетъ? Эта дурацкая обстановка, бѣшеныя движенія, нелѣпый обманъ -- все это мнѣ извѣстно и достаточно противно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Полно! Это вѣдь только смѣшное шутовство! Не надо быть такимъ строгимъ! Въ качествѣ врача она должна же продѣлать свой фокусъ-покусъ для того, чтобы зелье пошло тебе въ прокъ. [Заставляетъ Фауста войти въ кругъ[.
   

ВѢДЬМА.
[Съ большимъ на паѳосомъ начинаетъ декламировать изъ книги].

   Ты долженъ понять! Единицу въ десять превращать, два въ сторонѣ оставить и три выкинуть вонъ ногъ ты и обогащенъ! Четыре потеряй, пять и шесть въ семь и восемь превращай -- и будетъ все готово; въ этомъ вѣдьма даетъ слово! Девять тоже, что единица, десять никуда не годится -- вотъ вѣдьмина умноженія таблица!
   

ФАУСТЪ.

   Старуха, мнѣ кажется, говоритъ въ горячечномъ бреду.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это еще долго не кончится. Я хорошо знаю -- вся книга на этотъ ладъ: много времени пришлось мнѣ потерять надъ нею, потому что полное противорѣчіе остается одинаковой тайной какъ для умныхъ, такъ и для глупцовъ. Искусство, другъ мой, и старо, и ново; во всѣ времена было въ обычаѣ посредствомъ чиселъ одинъ и три, и три и одинъ распространять заблужденіе вмѣсто истины. На этотъ счетъ болтаютъ и учатъ, не встрѣчая препятствій, потому что кто станетъ спорите. съ дураками? Человѣкъ, когда онъ слышитъ только слова, обыкновенно вѣритъ, что въ нихъ заключается какая-нибудь мысль.
   

ВѢДЬМА [продолжаетъ].

   Науки высокая сила оnъ всего міра себя сокрыла! А кто безъ мыслей живетъ, тому она въ подарокъ себя даетъ: получаетъ онъ ее безъ всякихъ заботъ.
   

ФАУСТЪ.

   Какую безсмыслицу несетъ намъ она? У меня голова готова разболѣться. Мнѣ кажется, что и слышу цѣлый хоръ ста тысячъ сумасшедшихъ,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Довольно, довольно, о мудрѣйшая сивилла! Давай сюда твое зелье и спѣши наполнить имъ кубокъ до самаго края! Ибо моему другу этотъ напитокъ не повредитъ. Онъ человѣкъ, прошедшій много ученыхъ степеней и выпившій на своемъ вѣку не мало хорошаго. [Вѣдьма съ большими церемоніями вливаетъ питье къ кубокъ; когда Фаустъ подноситъ его къ губамъ, оттуда выходить легкое пламя]. Глотай смѣлѣе! Не останавливайся! Это сейчасъ же наполнитъ отрадою твое сердце. Ты съ чортомъ на ты, такъ неужто испугаешься пламени?

[Вѣдьма размыкаетъ кругъ, Фаустъ выходить изъ него].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Впередъ, ѣдемъ! Отдыхать тебѣ не слѣдуетъ.
   

ВѢДЬМА.

   Будь вамъ во здоровье этотъ глоточекъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [вѣдьмѣ].

   А если я могу сдѣлать что-нибудь пріятное тебѣ, скажешь мнѣ объ этомъ въ Валпургіеву ночь.
   

ВѢДЬМА.

   Вотъ пѣсня! Пойте ее по временамъ -- она будетъ производить на васъ особенное дѣйствіе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].

   Идемъ скорѣе и слѣдуй за мною! Тебѣ необходимо пропотѣть для того, чтобы сила проникла и внутрь, и снаружи, Затѣмъ я научу тебя цѣнить благородную праздность, и скоро ты съ душевнымъ наслажденіемъ почувствуешь, какъ Купидонъ шевелится и прыгаетъ во всѣ стороны.
   

ФАУСТЪ

   Дай мнѣ еще разъ кинуть взглядъ въ зеркало! Образъ женщины былъ такъ дивно прекрасенъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ, нѣтъ! Скоро ты увидишь предъ собою живьемъ образецъ всѣхъ женщинъ. [Тихо]. Съ этимъ напиткомъ въ тѣлѣ каждая женщина скоро будетъ тебѣ казаться Еленой.



Улица.

ФАУСТЪ. МАРГАРИТА [Проходитъ мимо].

ФАУСТЪ.

   Прекрасная барышня, осмѣлюсь ли я предложить вамъ мою руку и проводить васъ?
   

МАРГАРИТА

   Я не барышня и не прекрасна; могу идти домой безъ провожатыхъ. [Сторонится отъ него и уходитъ].
   

ФАУСТЪ.

   Клянусь небомъ, это дитя прелестно! Никогда не видѣлъ я ничего подобнаго! Какое скромное и добродѣтельное выраженіе -- и вмѣстѣ съ тѣмъ какая-то пикантность! Этотъ румянецъ губъ, этотъ блескъ щекъ я не забуду до конца жизни! Ея манера опускать глаза глубоко запечатлѣлась въ моемъ сердцѣ... А ея ловкій, находчивый отвѣть... Это просто восторгъ!

[Входитъ Мефистофель].


ФАУСТЪ.

   Послушай, ты долженъ добыть мнѣ дѣвчонку!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какую же?
   

ФАУСТЪ.

   Она только-что прошла здѣсь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Эту-то? Она шла домой отъ своего пастора, который разрѣшилъ ее отъ всѣхъ грѣховъ. И прокрался къ самой исповѣдальнѣ и все слышалъ: это сущая невинность, и ей рѣшительно незачѣмъ было идти на исповѣдь. Надъ нею у меня нѣтъ никакой власти!
   

ФАУСТЪ.

   Ей, однако, больше четырнадцати лѣтъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты разсуждаешь, какъ Гансъ Распутный, который хочетъ дѣлать своею собственностью всякій милый цвѣтокъ и воображаетъ себѣ, что нѣтъ такой чести и такого благорасположенія, которыхъ онъ не могъ бы сорвать. Но это не всегда удается.
   

ФАУСТЪ.

   Почтенный мой господинъ магистръ да благоволитъ оставить меня въ покоѣ съ общественными предразсудками, и вотъ что говорю я ему коротко и ясно: если молодая красавица сегодня же ночью не будетъ покоиться въ моихъ объятіяхъ, въ полночь мы съ вами разстанемся.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Но подумайте возможно ли такъ быстро исполнить ваше желаніе? Мнѣ вѣдь нужно по крайней мѣрѣ четырнадцать дней только для того, чтобы выискать удобный случай.
   

ФАУСТЪ.

   Будь у меня въ распоряженіи только семь часовъ, я не нуждался бы въ помощи чорта для того, чтобы соблазнить такое созданьице.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вы говорите уже какъ французъ; но, пожалуйста, не сердитесь. Что пользы торопиться вкусить наслажденіе? Оно далеко еще не такъ велико, какъ въ томъ случаѣ, когда вы сперва, подходцами оттуда и отсюда, всякими приманочками, сами размягчите и наладите куколку -- какъ читаемъ мы во многихъ италіанскихъ разсказахъ.
   

ФАУСТЪ.

   У меня аппетитъ и безъ этого.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Теперь, брань и шутки въ сторону, говорю вамъ разъ навсегда, что съ этой милой малюткой дѣло не можетъ сладиться такъ скоро. Тутъ приступомъ ничего не возьмешь: надо намъ дѣйствовать хитростью.
   

ФАУСТЪ.

   Добудь мнѣ что-нибудь, принадлежащее этому ангельскому сокровищу! Сведя меня въ ея опочивальню. Добудь мнѣ платочекъ съ ея груди, добудь подвязку ея для моей любовной жажды.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Чтобы вы убѣдились, что я готовъ помогать и служить вамъ въ вашей тревогѣ, мы не станемъ терять ни минуты. и я еще сегодня проведу васъ въ ея комнату.
   

ФАУСТЪ.

   И я увижу ее? Буду обладать ею
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ, она въ это время будетъ у сосѣдки. А вы покамѣстъ, наединѣ съ собой въ томъ воздухѣ, которымъ она дышетъ, можете въ волю напитаться надеждою будущихъ наслажденій.
   

ФАУСТЪ.

   Что жъ, идемъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Еще слишкомъ рано,
   

ФАУСТЪ.

   Достань мнѣ подарокъ для нея.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сейчасъ же и подарокъ? Славно! Съ нимъ можно ручаться за успѣхъ. Я знаю нѣсколько хорошихъ мѣстъ и нѣсколько давно зарытыхъ тамъ сокровищъ. Надо произвести имъ легкую ревизію.


Вечеръ.

Маленькая опрятная комната.

МАРГАРИТА
[расплетая и подвязывая косы].

   Дала бы я что-нибудь, чтобъ только узнать, кто былъ этотъ сегодняшній господинъ! У него такой благородный видъ, и онъ навѣрно изъ знатнаго дома -- это у него на лицѣ написано. Да иначе онъ и не былъ бы такой смѣлый. [Уходить].
   

Мефистофель и Фаустъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Входите потихоньку: да входите же!
   

ФАУСТЪ [послѣ минутнаго молчанія].

   Прошу тебя, оставь меня одного!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[проходя по комнатѣ и оглядывая ее].

   Не всякая дѣвушка живетъ такъ чисто. [Уходить].
   

ФАУСТЪ [осматриваясь кругомъ].

   Привѣть вамъ, милыя сумерки, разлитыя по этому святилищу! Охвати мое сердце ты, сладостная мука любви, питающаяся въ своемъ томленія росою надежды! Какъ все дышетъ здѣсь тишиною, порядкомъ, довольствомъ! Въ этой бѣдности сколько довольства! Въ этой темницѣ сколько блаженства! [Кидается въ стоящее у кровати кожаное кресло]. О, прими меня, ты, принимавшее въ свои раскрытыя объятія предковъ въ часы ихъ радости и горя! Ахъ, какъ часто вѣшался вокругъ этого отцовскаго трона цѣлый рой дѣтей! Вить можетъ, и моя возлюбленная, дитя со свѣжими щечками, набожно цѣловала здѣсь, въ своей благодарности Святому Христу, увядшую руку дѣда... Я чувствую, о дѣвушка, вокругъ себя шопотъ твоего духа порядка и покоядуха, который каждый день матерински наставляетъ тебя, учить чистенько накрывать скатертью столъ, даже посыпать полъ пескомъ. О, милая, богоподобная рука! Хижину ты превращаешь въ небесную обитель... А здѣсь... [Онъ приподымаетъ занавѣску постели]. Какой блаженный страхъ охватываетъ меня!.. Много часовъ провелъ бы я, по выходя отсюда... Природа! Здѣсь создала ты въ легкихъ грёзахъ воплощеннаго ангела. Здѣсь лежало дитя съ горячею жизнью въ нѣжной груди. и здѣсь, силою святого чистаго творчества, совершалось постепенное развитіе образа и подобія божьяго!..
   А ты? Что привело тебя сюда? Какъ глубоко взволнованъ я! Чего ты хочешь здѣсь? Отчего тяжело у тебя на сердцѣ? Жалкій Фаустъ, я не узнаю тебя больше.
   Какихъ-то волшебнымъ благоуханіемъ вѣетъ на меня здѣсь отовсюду. Жажда наслажденія привлекла меня сюда -- и вотъ я расплываюсь въ любовныхъ грёзахъ! Неужели мы игрушка каждаго дуновенія воздуха?
   А если бы въ эту минуту она вошла сюда, какъ дорого поплатился бы ты за твое преступленіе! Какимъ маленькимъ повергнулся бы въ прахъ у ея ногъ великій человѣкъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [возвращаись].

   Скорѣе! Я вижу -- она идетъ.
   

ФАУСТЪ.

   Прочь, прочь отсюда! Я никогда не вернусь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ ящичекъ, довольно тяжелый; я досталъ его въ одномъ мѣстѣ. Поставьте его вотъ въ этотъ шкапъ. Клянусь вамъ -- у ней помутится въ головѣ. Я положилъ туда для васъ вещицы, которыми можно соблазнилъ любую. Вѣдь дитя всегда дитя, и игра всегда игра.
   

ФАУСТЪ.

   Не знаю, рѣшиться ли мнѣ?..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ какъ? Быть можетъ, вы хотте сохранить эти драгоцѣнности для себя? Въ такомъ случаѣ я совѣтую вашей скаредности не тратить даромъ прекраснаго дорогого времени, а меня избавить on. дальнѣйшаго труда. Надѣюсь, однако, что вы не скряга. Измышляя, какъ услужить вамъ, я чешу лобъ, Тру руки... [Ставить ящичекъ въ шкапъ и запираетъ на ключъ]. Ну, идемъ! Скорѣе -- если хотите склонить прелестное дитя къ желаніямъ и влеченіямъ вашего сердца! А у васъ такой видъ, точно вамъ предстоитъ идти въ аудиторію, точно передъ вами живьемъ стоятъ физика и метафизика! Идемъ, идея! [Уходятъ].
   

МАРГАРИТА [съ лампой].

   Какъ здѣсь душно, какой спертый воздухъ! А вѣдь на дворѣ совсѣмъ не такъ жарко... Совсѣмъ не знаю, что со мной. Хотѣлось бы, чтобъ матушка вернулась домой. Какая-то дрожь пробѣгаетъ по всему тѣлу... Какая я глупая трусиха!

[Начинаетъ раздѣваться и поетъ]:

   Жилъ въ Тулэ король, былъ онъ вѣренъ до гроба; ему, умирая, подруга кубокъ дала золотой. Былъ ему кубокъ дороже всего; на каждомъ пиру осушалъ онъ его; каждый разъ, какъ оттуда онъ пилъ, наполнялись слезами глаза. Когда наступилъ смертный часъ, всѣ свои города въ государствѣ онъ наслѣдникамъ отдалъ своимъ; только кубка не отдалъ онъ имъ. Во дворцѣ на морскомъ берегу, въ дѣдовской залѣ высокой, онъ сидѣлъ за столомъ королевскимъ, и вокругъ него рыцари всѣ. Вотъ поднялся старикъ; выпилъ онъ жизни послѣднее пламя, и свой кубокъ священный метнулъ изъ окна внизъ въ пучину морскую. Онъ увидѣлъ, какъ кубокъ упалъ, какъ водой налился, какъ глубоко погрузился онъ въ море... Тогда его очи сомкнулись и больше ни одной ужъ онъ капля не пилъ".

[Она открываетъ шкапъ, чтобъ убрать туда платье, и видитъ ящичекъ съ драгоцѣнностями].

   Какъ попалъ сюда этотъ красивый ящичекъ? Я вѣдь увѣрена, что затворила шкапъ, уходя. Удивительно!.. Что бы такое могло быть въ немъ? Быть можетъ, кто-нибудь принесъ его въ залогъ, и матушка ссудила подъ него денегъ?.. Тутъ виситъ ключикъ на ленточкѣ. Я думаю, что могу позволить себѣ открылъ его!.. Что это? Творецъ небесный! Въ жизни не видѣла я ничего подобнаго! Уборъ! Такой, какой и знатная барыня могла бы надѣть въ самый большой праздникъ!.. Хотѣлось бы знать, была ли бы мнѣ къ лицу эта цѣпочка?.. Кому же принадлежитъ это великолѣпіе! [Она надѣваетъ на себя уборъ и подходить къ зеркалу]. Хоть бы только эти серьги были мои! Съ ними сейчасъ совсѣмъ иной видъ у тебя!.. Что пользы вамъ, молодыя дѣвушки, въ вашей красотѣ? Все это прекрасно, но до всего этого никому нѣтъ дѣла; если вамъ говорятъ любезности, такъ почти что изъ жалости. Къ золоту все стремится, отъ золота все зависитъ! Ахъ, мы бѣдныя!
   

На прогулкѣ.

ФАУСТЪ [ходитъ въ раздумьѣ взадъ и впередъ]. Къ нему подходитъ МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Клянусь всякою отверженною любовью! Стихіями ада! Хотѣлъ бы знать какое-нибудь проклятіе похуже!
   

ФАУСТЪ.

   Что съ тобой? Что тебя такъ бѣситъ? Я въ жизни не видалъ подобной физіономіи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я готовъ бы сейчасъ отдать себя чорту, не будь я только самъ чортъ!
   

ФАУСТЪ.

   Не испортилось ли что-нибудь у тебя въ головѣ? Не къ лицу тебѣ кричатъ и шумѣть, точно бѣшеный!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Представьте вы себѣ -- тотъ уборъ, что былъ добытъ для Гретхенъ, стибрилъ себѣ попъ!... Мать начинаетъ разсматривать эти вещи, и на нее сейчасъ же нападетъ тайный ужасъ. У старухи очень тонкое обоняніе, она постоянно тычетъ носомъ къ своемъ молитвенникѣ и вынюхиваетъ всякую вещь, чтобы узнать, священная она. или грѣховная. Вотъ, глядя на уборъ, она и почуяла ясно, что на немъ не лежитъ особенно большое благословеніе. "Дитя мое!-- воскликнула она -- неправедное добро піететъ душу, губитъ кровь; посвятимъ мы это Матери Божіей, порадуетъ Она насъ манною небесною!" Маргариточка скорчила гримасу; дареному коню подумала она -- въ зубы не смотрятъ; и, конечно, не безбожникъ тотъ, который такъ мило принесъ сюда этотъ ящичекъ. Мать призвала попа. Ему, какъ только онъ услышалъ, въ чемъ штука, вещь очень приглянулась. Онъ сказалъ: "Очень вы хорошо придумали! Преодолѣвающій себя всегда въ выигрышѣ. У церкви хорошій желудокъ, она скушала уже цѣлыя страны и никогда до сихъ поръ не портила себѣ пищеваренія. Одна только церковь, милыя мои женщины, способна переварить неправедное добро".
   

ФАУСТЪ.

   Это обычай общій; евреи и короли имѣютъ такую же способность.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Затѣмъ онъ забралъ ожерелье, цѣпочку и кольца, точно это все была какая-нибудь негодная губка, поблагодарилъ не больше и не меньше, какъ за корзинку съ орѣхами, обѣщалъ имъ всяческія награды въ небесахъ -- и онѣ остались въ весьма назидательномъ настроеніи.
   

ФАУСТЪ.

   А Гретхенъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она теперь въ очень тревожномъ состояніи, не знаетъ, чего хочетъ и что должна дѣлать, день и ночь думаетъ о драгоцѣнномъ уборѣ, и еще больше -- о томъ, кто принесъ его.
   

ФАУСТЪ.

   Горе моей милой печалитъ меня. Достань для нея сейчасъ новый уборъ! Первый вѣдь не былъ ужъ особенно великолѣпный!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, да, для вашей милости все -- дѣтская игрушка!
   

ФАУСТЪ.

   И поторопись сдѣлать все, какъ я желаю. Уцѣпись за эту сосѣдку. Будь же настоящимъ чортомъ, а не какой-то размазней, и добудь немедленно новый уборъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Отъ всего сердца радъ служить вамъ. [Фаустъ уходитъ]. Вотъ такой влюбленный дуракъ готовъ устроить фейерверкъ изъ солнца, луны и всѣхъ звѣздъ для увеселенья своей возлюбленной. [Уходить].


Домъ сосѣдки.

МАРТА [одна].

   Да простить Господь моему милому мужу! Нехорошо онъ поступилъ со мною, Шляется по всему свѣту, а меня оставляетъ одну соломенной вдовой. А я вѣдь его ничѣмъ никогда не огорчала, я его, Богъ свидѣтель, всѣмъ сердцемъ любила! [Плачетъ]. Можетъ быть, онъ даже умеръ!.. Ахъ, горе, горе! Будь у меня хоть свидѣтельство о его смерти!

Входитъ Маргарита.

МАРГАРИТА.

   Ахъ, милая Марта!
   

МАРТА.

   Что случилось, Гретхенъ?
   

МАРГАРИТА.

   У меня просто колѣни подгибаются! Опять я нашла въ моемъ шкапу такой же ящичекъ изъ чернаго дерева, и въ немъ вещи такія чудесныя, гораздо богаче тѣхъ, что были въ первомъ.
   

МАРТА.

   Не говори объ этомъ матери! А то она опять снесетъ къ твоему духовнику.
   

МАРГАРИТА.

   Ахъ, ты только взгляни! Ахъ, полюбуйся только!
   

МАРТА [надѣваетъ на нее украшенія].

   Экое ты счастливое созданіе!
   

МАРГАРИТА.

   Какая жалость, что не смѣю я показаться въ такомъ уборѣ мы на улицахъ, ни въ церкви!
   

МАРТА.

   Приходи почаще ко мнѣ и тайкомъ наряжайся здѣсь, погуляй часокъ-другой передъ зеркаломъ! Нашей сестрѣ это всегда доставляетъ удовольствіе... Ну, а впослѣдствіи, когда представится тотъ или другой случай, праздникъ какой-нибудь, можно будетъ мало-по-малу показать людямъ -- сперва цѣпочку, потомъ жемчугъ въ ушахъ... Мать не замѣтитъ, да можно ей и выдумать что-нибудь.
   

МАРГАРИТА.

   И кто это могъ принесть оба ящичка? Тутъ что-то неладно!

[Стукъ въ двери].

МАРГАРИТА.

   Ахъ, Господи, пожалуй, матушка!
   

МАРТА [смотритъ сквозь занавѣску въ окно].

   Это какой-то чужой господинъ... войдите!

[Входитъ Мефистофель].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прошу прощенья, сударыня, что осмѣлился прямо войти сюда [почтительно кланяется Маргаритѣ]. Я желалъ бы поговорить съ госпожою Мартой Швердтлайнъ.
   

МАРТА.

   Это я. Что вы имѣете сказать мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [тихо ей].

   Теперь я васъ знаю, съ меня этого довольно. У васъ тугъ важная гостья; простите мою смѣлость, я еще разъ приду послѣ обѣда.
   

МАРТА [вслухъ].

   Можешь себѣ представить, дитя мое -- этотъ господинъ принимаетъ тебя за барышню!
   

МАРГАРИТА.

   Я бѣдная молодая дѣвушка. Ахъ, Господи, вы слишкомъ добры, сударь: эти украшенія не мои.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, тутъ дѣло не въ однихъ только украшеніяхъ. У васъ такія манеры, такой проницательный взглядъ! Какъ я радъ, что могу остаться здѣсь!
   

МАРТА.

   Что же вы имѣете сказать? Я съ нетерпѣніемъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мнѣ хотѣлось бы сообщить вамъ болѣе радостное извѣстіе! Но надѣюсь, что на меня вы за это не прогнѣваетесь. Вашъ мужъ скончался и приказалъ вамъ кланяться.
   

МАРТА.

   Умеръ! Дорогой мой! О, горе! Мой мужъ умеръ! Ахъ, я погибаю!
   

МАРГАРИТА.

   Ахъ, милая, не приходите въ отчаяніе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Выслушайте же печальный разсказъ.
   

МАРГАРИТА.

   Вотъ почему я не хотѣла бы никогда въ жизни любить. Потеря любимаго человѣка опечалила бы меня до смерти.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ радости безъ горя, нѣтъ горя безъ радости.
   

МАРТА.

   Разскажите мнѣ. какъ онъ покончилъ свои дни!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Онъ похороненъ въ Падуѣ, рядомъ со св. Антоніемъ; на святомъ мѣстѣ въ хладной могилѣ нашелъ онъ вѣчное успокоеніе!
   

МАРТА.

   Кромѣ этого извѣстія, вы ничего не принесли мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Принесъ еще просьбу, большую и серіозную: чтобъ вы отслужили за него триста панихидъ! А затѣмъ карманы мои пусты.
   

МАРТА.

   Какъ! Ни одной монеты? Ни одной драгоцѣнной вещицы? Ничего такого, что каждый ремесленный подмастерье бережетъ въ своемъ кошелькѣ, хранитъ на память, не тратитъ, предпочитая лучше голодать, лучше просить милостыню?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Madame, мнѣ душевно жаль... Но увѣряю васъ, что онъ не промоталъ своихъ денегъ. И онъ очень раскаялся въ своихъ прегрѣшеніяхъ и еще гораздо болѣе оплакалъ свое несчастіе.
   

МАРГАРИТА.

   Ахъ, отчего люди такъ несчастны! Конечно, я отслужу но немъ нѣсколько панихидъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вы были бы достойны теперь же вступитъ въ бракъ: вы такое милое дитя!
   

МАРГАРИТА.

   Ахъ, нѣтъ, мнѣ еще рано!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Если не мужъ, то возлюбленный! Самая высшая благодать неба держать въ объятіяхъ такой прелестный предметъ.
   

МАРГАРИТА.

   Это не въ обычаѣ нашей страны.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ обычаѣ или не въ обычаѣ -- оно все-таки бываетъ.
   

МАРТА.

   Да разсказывайте же!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я стоялъ у его смертнаго одра. Ложе было не навозное, а получше: изъ полусгнившей соломы. Но онъ умеръ, какъ христіанинъ, и находилъ, что заслуживалъ бы еще гораздо болѣе плачевной доли. "Какъ глубоко, -- воскликнулъ онъ -- долженъ я ненавидѣть себя за то, что такъ пренебрегалъ моимъ ремесломъ, моей женой! Ахъ, воспоминаніе объ этомъ убиваетъ меня!.. Простила бы только она мнѣ еще въ здѣшней жизни!.."
   

МАРТА [плача].

   Добрый мужъ! Я давно простила ему!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Но, Богъ свидѣтель, она виноватѣе меня.
   

МАРТА.

   Это онъ лжетъ! Какъ? Лгать на краю могилы!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Конечно, онъ бредилъ въ свои послѣднія минуты, если я хоть въ половину знатокъ въ этихъ вещахъ. "У меня сказалъ онъ -- не было времени зѣвать: приходилось доставлять женѣ сперва дѣтей, а затѣмъ -- хлѣбъ, и хлѣбъ въ самомъ широкомъ смыслѣ; самъ же я никогда не могъ спокойно ѣсть свою долю".
   

МАРТА.

   И неужели же онъ могъ забыть столько вѣрности, столько любви, заботъ и хлопотъ день и ночь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, нѣтъ; онъ отъ всего сердца помнилъ объ этомъ. Онъ сказалъ: "Когда я уѣзжалъ изъ Мальты, я горячо молился за жену и дѣтей. И небо оказало мнѣ свою благосклонность: нашъ корабль взялъ въ плѣнъ турецкое судно, которое везло сокровище великаго султана. Тутъ храбрость получила свою награду, и мнѣ тоже, какъ и слѣдовало, досталась надлежащая по дѣлежу часть".
   

МАРТА.

   Да какже это? Да гдѣ же она? Быть можетъ, онъ зарылъ ее гдѣ-нибудь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ знать, куда унесли ее всѣ четыре вѣтра! Въ Неаполѣ, прогуливаясь тамъ, какъ чужестранецъ, онъ приглянулся одной хорошенькой барышнѣ. Она такъ любила его, такъ была ему вѣрна, что онъ чувствовалъ это до самой своей блаженной кончины.
   

МАРТА.

   Бездѣльникъ! Грабитель своихъ дѣтей! Стало быть, ни несчастія, ни нужды не могли помѣшать ему вести такую постыдную жизнь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да, какъ видите! Зато онъ и умеръ Будь я теперь на вашемъ мѣстѣ, погоревалъ бы о немъ, какъ водится, годъ, а въ это время подыскивалъ бы себѣ новаго дорогого дружка.


МАРТА.

   Ахъ, Господи, такого, какой былъ мой первый мужъ, не найду я легко на свѣтѣ! Врядъ ли сыщется такая душа-человѣчекъ! Одна бѣда что любилъ онъ слишкомъ много странствовать, и чужихъ женъ, и чужое вино, и проклятую игру въ кости.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, что жъ такое? Съ этимъ можно бы помириться, если бы онъ съ своей стороны позволялъ вамъ поступать почти такъ же. На такомъ условіи, клянусь вамъ, я самъ обмѣнялся бы съ вами кольцами!
   

МАРТА.

   Ахъ, какой вы шутникъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [про себя].

   Надо, однако, во-время убраться! Такая госпожа самого чорта можетъ поймать на словѣ! [къ Гретхенъ] Ну, какъ ваше сердце?
   

МАРГАРИТА.

   Что вы хотите этимъ сказать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [про себя].

   Доброе, невинное дитя [Вслухъ]. Прощайте, сударыни!
   

МАРГАРИТА.

   Прощайте!
   

МАРТА.

   Еще одно слово, пожалуйста! Я очень бы хотѣла имѣть письменное удостовѣреніе, гдѣ, какъ и когда умерло и похоронено мое сокровище. Я вѣдь всегда любила порядокъ. Хотѣлось бы тоже прочитать о его смерти въ газетахъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да, почтенная госпожа, истина во всѣхъ странахъ свѣта подтверждается словеснымъ показаніемъ двухъ свидѣтелей. У меня есть товарищъ, славный малый, котораго я попрошу явиться для васъ въ судъ. Я приведу его сюда.
   

МАРТА.

   Ахъ, пожалуйста!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А та барышня будетъ тоже здѣсь?.. Это очень милый человѣкъ, много путешествовалъ, съ барышнями весьма вѣжливъ и любезенъ.
   

МАРГАРИТА.

   Я сгорю отъ стыда предъ этимъ господиномъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вамъ нечего стыдиться ни предъ какимъ земнымъ королемъ.
   

МАРТА.

   Въ моемъ саду, за этимъ домомъ мы будемъ ждать васъ сегодня вечеромъ.
   

Улица.

ФАУСТЪ И МЕФИСТОФЕЛЬ.

ФАУСТЪ.

   Ну, что? Подвигается дѣло? Скоро кончится?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Браво, браво! Вижу васъ воспламененнымъ! Въ непродолжительномъ времени Гретхенъ будетъ ваша. Сегодня вечеромъ вы ее увидите у сосѣдки Марты. Эта женщина точно создана быть сводницей-цыганкой!
   

ФАУСТЪ.

   Прекрасно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Но и къ намъ предъявляютъ нѣкоторое требованіе.
   

ФАУСТЪ.

   За одну услугу всегда платится другою.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мы должны дать законное удостовѣреніе, что околѣвшее тѣло ея мужа похоронено въ Падуѣ на священномъ мѣстѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Очень умно, нечего сказать! Значитъ, намъ надо съѣздить туда?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Sancta simpiieitas! Въ этомъ нѣтъ надобности. Удостовѣряйте, не зная,
   

ФАУСТЪ.

   Если у тебя нѣтъ ничего лучше, то твой планъ уничтоженъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, святой мужъ! При такомъ образѣ дѣйствій вы сдѣлаетесь святымъ! Неужели же, если вы теперь дадите фальшивую клятву, то это будетъ въ первый разъ въ вашей жизни? Развѣ вы съ большей увѣренностью, съ дерзостью, съ наглостью не давали опредѣленій Бога, міра и того, что въ немъ движется, человѣка я того, что происходить у него въ головѣ и сердцѣ? А вѣдь если вы посмотрите, какъ слѣдуетъ, въ глубину вашей души, то придется вамъ сознаться, что обо всемъ этомъ вы имѣли такое же понятіе, какъ о смерти господина Швердтлайна.
   

ФАУСТЪ.

   Ты всегда былъ а остаешься лгуномъ, софистомъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да, если бы на этотъ счетъ не было извѣстно кое-что поболѣе достовѣрное. Развѣ завтра ты не будешь очень усердно соблазнять бѣдную Гретхенъ и клясться ей въ глубокой любви?
   

ФАУСТЪ.

   Да, и клясться отъ всего сердца.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прекрасно! Затѣмъ пойдутъ разговоры о вѣчной вѣрности и любви, о единственномъ, всемогущемъ влеченіи... Это тоже будетъ исходить изъ сердца?
   

ФАУСТЪ.

   Довольно! Да, это будетъ исходить изъ сердца! Когда во мнѣ заговоритъ чувство, когда для моихъ ощущеній, для бурной тревоги моей я ищу названія и, не находя его, ношусь по свѣту всею моею душою, схватываю на-лету самыя возвышенныя слова и называю тотъ пламень, которымъ я сгораю, безпредѣльнымъ, вѣчнымъ, вѣчнымъ -- разкѣ это не что иное, какъ ложь дьявола?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Значитъ, я все-таки правъ!
   

ФАУСТЪ.

   Послушай, пожалуйста, пощади мои легкія и замѣть себѣ вотъ что: кто хочетъ остаться правъ и имѣетъ языкъ, чтобъ говорить безъ умолку, непремѣнно останется правъ. Идемъ! Мнѣ надоѣла болтовня. Да, ты правъ, главнымъ образомъ потому, что я не могу поступить иначе.
   

Садъ.

МАРГАРИТА подъ руку съ ФАУСТОМЪ. МАРТА гуляетъ съ МЕФИСТОФЕЛЕМЪ.

МАРГАРИТА.

   Я очень хорошо понимаю, что вы только щадите меня, снисходите ко мнѣ, чтобы меня конфузить. Путешественники привыкли по добротѣ обходиться любезно со всѣми. Я слишкомъ хорошо знаю, что такого опытнаго человѣка, какъ вы. не можетъ занять мой бѣдный разговоръ.
   

ФАУСТЪ.

   Одинъ твой взглядъ, одно твое слово занимаетъ меня больше, чѣмъ вся мудрость этого міра [Цѣлуетъ ея руку].
   

МАРГАРИТА.

   Ахъ, что вы безпокоитесь! Какъ можно цѣловать ее? Она такая грубая, такая жесткая! Чего только не приходится мнѣ дѣлать! Матушка моя такая аккуратная! [Проходятъ].
   

МАРТА.

   И вы, сударь, постоянно только и дѣлаете, что путешествуете?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ахъ, что же дѣлать, когда этого требуютъ родъ нашихъ занятій и долгъ! Съ какой печалью оставляешь многія мѣста! А между тѣмъ остаться не имѣешь права!
   

МАРТА.

   Въ молодые годы удобно и пріятно шататься свободно по свѣту. Но наступаетъ злое время, и тащиться одинокимъ холостякомъ до могилы никому еще не доставляло пользы и удовольствія.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я съ ужасомъ издалека усматриваю это.
   

МАРТА.

   Потому-то, почтенный мой господинъ, подумайте о себѣ, пока не поздно.

[Проходятъ].

МАРГАРИТА.

   Да, съ глазъ долой -- изъ сердца вонъ! Вѣжливость для васъ привычное дѣло; но у васъ много друзей, и они гораздо умнѣе меня.
   

ФАУСТЪ.

   О, милая, повѣрь мнѣ, то, что называютъ умнымъ,-- часто бываетъ пустота и ограниченность.
   

МАРГАРИТА.

   Какъ это?
   

ФАУСТЪ.

   Ахъ, къ сожалѣнію, простота и невинность никогда не знаютъ цѣны себѣ и своему святому достоинству! Скромность, смиренная доля, высочайшіе дары любовно щедрой природы...
   

МАРГАРИТА.

   Если вы будете думать обо мнѣ хоть одну минуточку, то я буду думать о васъ долго.
   

ФАУСТЪ.

   Вы часто дома одна?
   

МАРГАРИТА.

   Да, наше хозяйство совсѣмъ маленькое, однако, смотрѣть за нимъ необходимо. Служанки у насъ нѣтъ; я должна сама варить, выметать, вязать и шить, и бѣгать съ утра до вечера. Я матушка во всѣхъ вещахъ такая аккуратная! Не то чтобъ у нея была дѣйствительно нужда такъ стѣснять себя; мы могли бы жить гораздо шире, чѣмъ многіе другіе. Мой отецъ оставилъ прекрасное состояніе домикъ и садикъ подъ городомъ. Но теперь у меня довольно тихая жизнь: мой братъ солдата, моя сестренка умерла. Мнѣ, правда, было очень тяжело ухаживать за этимъ ребенкомъ, но я охотно взяла бы опять на себя всѣ заботы -- такъ я любила ее!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Если она была похожа на тебя, то это билъ ангелъ!
   

МАРГАРИТА.

   Я воспитывала ее; и она всей душой была привязана ко мнѣ. Родилась она послѣ смерти моего отца; матушка въ ту пору лежала такая больная, что мы уже не считали ее жилицею на свѣтѣ. Помаленьку, однако, она стала очень медленно поправляться, но о томъ, чтобъ самой кормить бѣдную крошку, ей нечего было и думать. И я вскормила ее одна -- молокомъ и водой; такъ она и сдѣлалась моимъ ребенкомъ. На моихъ рукахъ, на колѣняхъ у меня она ласкалась ко мнѣ, шалила, выросла.
   

ФАУСТЪ.

   Ты, конечно, испытывала самое чистое счастіе?
   

МАРГАРИТА.

   Да, но конечно провела и не мало тяжелыхъ часовъ. Колыбель малютки стояла ночью у моей постели; чуть она пошевелится я просыпаюсь. Приходилось то покормить ее, то положить около себя, то, коли она не переставала кричать, встать съ постели и танцевать съ нею взадъ и впередъ по комнатѣ. А рано утромъ надо было уже работать въ прачешной, потомъ идти на рынокъ и хлопотать у плиты... И такъ безпрерывно, сегодня, какъ вчера. При такой жизни, сударь, не всегда бываетъ радостно на душѣ, но зато съ аппетитомъ ѣшь, съ аппетитомъ отдыхаешь! [Проходятъ].
   

МАРТА.

   Бѣднымъ женщинамъ, однако, тутъ приходится плохо: обратить на путь истины холостяка трудно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Стоить только явиться такой женщинѣ, какъ вы, чтобы я исправился.
   

МАРТА.

   Скажите мнѣ откровенно -- до сихъ поръ вы еще не нашли ничего? Сердце ваше не связано еще нигдѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Пословица говоритъ: свой очагъ да славная жена стоилъ золота и жемчуга.
   

МАРТА.

   Я хочу сказать -- у васъ никогда не было этакихъ... желаній?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Меня вездѣ принимали очень вѣжливо,
   

МАРТА.

   Я хотѣла сказать -- въ сердцѣ у васъ никогда не было ничего серіознаго?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Никогда не слѣдуетъ позволять себѣ шутить съ женщинами.
   

МАРТА.

   Ахъ, вы меня не понимаете!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Отъ всей души объ этомъ сожалѣю! Но я понимаю -- что вы очень добры.

[Проходятъ].

ФАУСТЪ.

   Такъ ты, мой ангелочекъ, узнала меня, какъ только я вошелъ въ садъ?
   

МАРГАРИТА.

   Развѣ вы не замѣтили? Я потупила глаза.
   

ФАУСТЪ.

   И ты простила мнѣ за вольность, которую я позволилъ себѣ, простила за мой дерзкій поступокъ на-дняхъ, когда ты шла домой изъ собора?
   

МАРГАРИТА.

   Я была очень смущена, со мной никогда ничего подобнаго не случалось! Никто не могъ сказать обо мнѣ что-либо дурное. Ахъ!-- думала я -- неужели онъ нашелъ въ твоей манерѣ держать себя что-нибудь нескромное, неприличное, и ему тутъ же пришла охота приступитъ безъ всякихъ церемоній къ этой дѣвчонкѣ? Признаюсь вамъ, однако, сама не знаю, что тогда же зашевелилось во мнѣ въ вашу пользу. Но несомнѣнно, что я была очень зла на себя за то, что не могла быть злѣе на васъ.
   

ФАУСТЪ.

   Дорогая моя!
   

МАР ГАРИ ТА.

   Погодите-ка! [Срываетъ маргаритку и обрываетъ ея листочки одинъ за другимъ].
   

ФАУСТЪ.

   Что это ты дѣлаешь? Букетъ?
   

МАРГАРИТА.

   Нѣтъ, это только игра.
   

ФАУСТЪ.

   Какъ?
   

МАРГАРИТА.

   Оставьте... Вы будете смѣяться надо мною. [Ощипываетъ цвѣтокъ и что-то шепчетъ].
   

ФАУСТЪ.

   Что ты тамъ шепчешь?
   

МАРГАРИТА [въ полголоса].

   Любитъ... не любитъ...
   

ФАУСТЪ.

   Милое небесное созданіе!
   

МАРГАРИТА [продолжаетъ].

   Любитъ... не любятъ... любитъ... не любитъ... [Ощипывая послѣдній лепестокъ, радостно]: Любитъ!
   

ФАУСТЪ.

   Да, дитя мое! Пусть это слово цвѣтка будетъ для тебя предсказаніемъ боговъ! Онъ любитъ тебя! Понимаешь ли ты, что это значить? Онъ любитъ тебя! [Схватываетъ обѣ ея руки].
   

МАРГАРИТА.

   Я вся дрожу!..
   

ФАУСТЪ,

   О, не пугайся! Пусть этотъ взглядъ, пусть это пожатіе руки скажутъ тебѣ то, что невыразимо словами: всецѣло отдаваться другъ другу и ощущать блаженство, которое должно быть вѣчнымъ! Вѣчнымъ!.. Его конецъ былъ бы отчаяніе... Нѣтъ! безконечно! безконечно!

[Маргарита жметъ его руку, освобождается и убѣгаетъ. Онъ нѣсколько минутъ стоить въ задумчивости, потомъ слѣдуетъ за нею].

МАРТА [возвращаясь].

   Вотъ и ночь наступила.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да, и намъ пора уходить.
   

МАРТА.

   Я попросила бы васъ остаться здѣсь подольше, но тутъ у насъ все такіе злые языки! Подумаешь, что у всѣхъ только и есть дѣла и заботы, что подстерегать сосѣда шагъ за шагомъ, и какъ ты себя ни веди, болтовни не избѣжать. А гдѣ же наша парочка?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Улетѣли вонъ туда въ аллею, рѣзвые мотыльки!
   

МАРТА.

   Онъ, кажется, ей приглянулся.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И она ему. Такъ ужъ движется свѣтъ!


Садовая бесѣдка.

МАРГАРИТА.
[вбѣгаетъ туда, прячется за дверь, прижимаетъ палецъ къ губамъ и смотритъ сквозь щелку]. Потомъ Фаустъ.

МАРГАРИТА.

   Идетъ!
   

ФАУСТЪ.

   А, плутовка! Дразнить меня! Вотъ и поймалъ! [Цѣлуетъ се].
   

МАРГАРИТА.
[обнимая его и отдавая поцѣлуй].

   Дорогой мой человѣкъ! Люблю тебя всей душой!

[Мефистофель стучится въ дверь].

ФАУСТЪ [сердито топнувъ ногой].

   Кто тамъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Другъ!
   

ФАУСТЪ.

   Животное!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Пора разстаться.
   

МАРТА [возвращается].

   Да, сударь,поздно.
   

ФАУСТЪ.

   Могу я проводить васъ?
   

МАРГАРИТА.

   Матушка меня... Прощайте!
   

ФАУСТЪ.

   Стало быть, я долженъ уйти? Прощайте!
   

МАРТА.

   Прощайте!
   

МАРГАРИТА.

   До скораго свиданія!

[ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ уходятъ].

МАРГАРИТА.

   Ахъ, ты Господи Боже мой! Чего-чего только не подумаетъ обо мнѣ такой человѣкъ! Стою передъ нимъ совсѣмъ сконфуженная, и что онъ ни скажетъ -- на все отвѣчаю: да! Я вѣдь бѣдный, ничего не знающій ребенокъ, и не понимаю, что онъ находитъ во мнѣ...
   

Лѣсъ и пещера.

ФАУСТЪ [одинъ].

   Высокій духъ, ты далъ мнѣ, датъ мнѣ все, о чемъ я просилъ. Не напрасно ты обратилъ ко мнѣ твой ликъ въ пламени. Ты далъ мнѣ въ царство великолѣпную природу, далъ силу чувствовать ее, наслаждаться ею. Ты позволилъ мнѣ войти въ нее не только какъ посѣтителю, объятому холоднымъ изумленіемъ -- ты допустилъ меня заглянуть въ тайникъ ея груди, какъ въ грудь друга. Передо мною проводишь ты рядъ живыхъ существъ и научаешь меня узнавать моихъ братьевъ въ тихомъ кустарникѣ, въ воздухѣ и въ водѣ. И когда буря шумитъ и реветъ въ лѣсу, когда она, опрокидывая исполинскія сосны, съ трескомъ ломаетъ сосѣднія вѣтви и сосѣдніе пни, и холмы вторятъ шуму ихъ паденія глухимъ громовымъ отголоскомъ тогда ты уводишь меня въ надежную пещеру, показываешь мнѣ самого меня, и тутъ раскрываются передо мною тайныя чудеса, глубоко скрытыя въ моей собственной душѣ. И подымается въ высь передъ моими глазами чистая луна со своимъ умиротворяющимъ свѣтомъ; съ каменныхъ утесовъ, изъ влажныхъ кустовъ тихо подвигаются ко мнѣ серебристые образы былыхъ вѣковъ, умѣряя остроту наслажденія, вызываемаго созерцаніемъ.
   О, теперь чувствую я, что человѣку не дается полнаго совершенства! Вмѣстѣ съ этимъ блаженствомъ, которое все больше и больше приближаетъ меня къ богамъ, ты надѣлилъ меня товарищемъ, безъ котораго я не могу уже обходиться, не смотря на то, что онъ, холодный и наглый, унижаетъ меня передъ самимъ собою и единымъ дыханіемъ своего слова превращаетъ въ ничто твои дары. Онъ раздуваетъ въ моей груди дикое пламя, неудержимо влекущее меня къ этому прекрасному существу. Такъ иду я невѣрными спотыкающимися шагами отъ вожделѣнія къ наслажденію, и въ наслажденіи томлюсь по вожделѣнію.

Входить Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, скоро будетъ съ васъ довольно этой жизни? Какъ можетъ она такъ долго нравиться вамъ? Разъ ее попробовать, конечно, не дурно; но затѣмъ подавай намъ опять чего-нибудь новаго!
   

ФАУСТЪ.

   Хотѣлось бы мнѣ, чтобы у тебя было занятіе получше, чѣмъ мучить меня въ мои хорошіе часы.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, ну! я бы охотно оставилъ тебя въ покоѣ, да вѣдь ты не поспѣешь сказать мнѣ это серіозно. Для такого, какъ ты, компаньона, непривѣтливаго, грубаго и сумасшедшаго много терять, право, не хочется. Цѣлый день руки полны дѣла! Что нравится ему и чего не слѣдуетъ для него дѣлать -- на. носу у вашей милости не прочтешь.
   

ФАУСТЪ.

   Вотъ онъ, твой настоящій тонъ! По-твоему, тебя еще благодарить слѣдуетъ за то, что ты надоѣдаешь мнѣ.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да какъ могъ бы ты, бѣдный сынъ земли, жить безъ меня? Отъ дикихъ прихотей фантазіи я вѣдь вылѣчилъ тебя на долгія времена, и не будь меня, ты теперь уже не прогуливался бы на этомъ земномъ шарѣ. Ч то за охота тебѣ торчать, точно сова, въ пещерахъ, разсѣлинахъ скалъ? Кормиться, точно жаба, гнилымъ мхомъ и сочащейся изъ камней грязью? Прекрасное, милое препровожденіе времени! Нѣтъ, докторъ все еще сидитъ у тебя въ тѣлѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Понимаешь ли ты, какую новую жизненную силу даетъ мнѣ это удаленіе въ пустыню? Да, будь ты въ состояніи почувствовать это, ты былъ бы достаточно чортомъ для того, чтобы не позволить мнѣ наслаждаться этимъ счастіемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Неземное удовольствіе! Ночью лежать на увлаженныхъ росою горахъ и въ блаженномъ упоеніи обнимать землю и небо; раздуваться такъ, чтобы считать себя равнымъ божеству; проникать съ трепетомъ предчувствія въ самый мозгъ земли; переживать въ своей груди всѣ шесть дней міротворенія; въ гордости своею силой наслаждаться не знаю чѣмъ; съ восторженною любовью разливаться своимъ существомъ по всему созданью; совсѣмъ сбросить съ себя сына земли -- и затѣмъ, все это высокое созерцаніе закончить... [Дѣлаетъ жестъ] не смѣю сказать, чѣмъ.
   

ФАУСТЪ.

   Фу, гадость!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это вамъ не по вкусу. Вы имѣете право добродѣтельно восклицать: фу, гадость! Передъ цѣломудренными ушами не дозволяется называть по имени то. безъ чего цѣломудренныя сердца обойтись не могутъ. Безъ дальнихъ словъ, предоставляю тебѣ удовольствіе лгать самому себѣ при всякомъ удобномъ случаѣ; но долго ты этого не выдержишь. Уже теперь ты снова попалъ въ тиски, и коли такъ продолжится дольше, охватитъ тебя сумасшествіе, или страхъ и ужасъ. Довольно объ этомъ! Твоя милочка сидитъ себѣ тамъ въ городѣ, и всюду ей тѣсно, всюду мрачно, не выходишь ты у ней изъ головы: любитъ она тебя свыше силъ своихъ. Съ самаго начала твое любовное неистовство перелилось черезъ край, какъ выходитъ изъ береговъ ручеекъ подъ тающимъ снѣгомъ; ты впустилъ его къ ней въ сердце, и теперь твой ручеекъ снова высохъ. Но моему мнѣнію, великому мужу, вмѣсто того, чтобы царствовать въ лѣсахъ, слѣдовало бы бѣдную малюточку наградить за ея любовь. Время тянется для ней невыносимо долго: стоить она у своего окна, смотритъ, какъ тучи проходятъ надъ старою городского стѣной. "Будь я птичкой!" вотъ что поетъ она цѣлый день, полночи. Порой ей весело, частью грустно, то выплачется въ волю, потомъ какъ будто успокоится -- и безпрерывно влюблена.
   

ФАУСТЪ.

   Змѣя! Змѣя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [про себя].

   Поймался!
   

ФАУСТЪ.

   Проклятый! Уйди отсюда и не произноси имени этой чудной женщины! Не вноси снова въ мою полуобезумѣвшую душу желаніе обладать ея прекраснымъ тѣломъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какая жъ въ томъ бѣда?.. Она думаетъ, что ты бѣжалъ, да оно и почти что такъ на самомъ дѣлѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Нѣтъ, я около; нея, и будь я очень далеко, никогда бы мнѣ не забыть ее, никогда бы не потерять. Да, я завидую даже тѣлу Господа въ ту минуту, когда ея губы прикасаются къ нему...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прекрасно, другъ! Я часто завидовалъ вамъ изъ-за той четы близнецовъ, что пасется среди розъ.
   

ФАУСТЪ.

   Уйди, сводникъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Чудесно! Вы ругаетесь, а мнѣ смѣшно. Богъ, создавшій мальчика и дѣвушку, тотчасъ же призналъ, въ чемъ заключается ихъ благороднѣйшее призваніе... Ну, идемъ же! Это ужасно печально! Вѣдь вамъ предстоитъ отправиться въ комнату вашей возлюбленной, а не на смерть.
   

ФАУСТЪ.

   Что дастъ мнѣ небесная радость въ ея объятіяхъ? Пусть я и согрѣюсь на ея груди -- развѣ это помѣшаетъ мнѣ каждую минуту чувствовать ея несчастіе? Развѣ я не бѣглецъ, не безпріютный, не чудовище безъ цѣли и покоя, который, какъ водопадъ, шумно катится съ утеса на утесъ, въ бѣшеномъ вожделѣніи стремясь къ безднѣ? А въ нѣсколькихъ шагахъ -- она, съ дѣтски спящею душой, въ хижинѣ среди маленькаго альпійскаго поля, заключившая всѣ свои домашнія заботы въ этомъ маленькомъ мірѣ... И мнѣ, Богомъ отверженному, недостаточно было вырывать утесы и обращать ихъ въ развалины! Мнѣ нужно было погубить и ее, ея покой! Ты, адъ, требовалъ этой жертвы! Помоги же мнѣ, дьяволъ, сократить время душевной тревоги. Что должно свершиться, пусть свершится немедленно! Пусть ея судьба обрушится на меня, и да погибнетъ она вмѣстѣ съ мною!


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ опять закипѣло, опять загорѣлось! Ступай и утѣшь ее, глупецъ! Когда такая бѣдная головка не видитъ никакого исхода, ей кажется, что все кончено. Да здравствуетъ тотъ, кто не теряетъ храбрости! Ты вѣдь вообще уже достаточно очертѣлъ, а я не знаю на свѣтѣ ничего нелѣпѣе чорта, который приходитъ въ отчаяніе.


Комната Гретхенъ.

ГРЕТХЕНЪ [одна за прялкой].

   Улетѣлъ мой покой, тяжело на душѣ; не найти мнѣ его никогда, никогда!
   Гдѣ милаго нѣтъ, тамъ могила моя, и весь свѣтъ для меня горькой желчью облитъ.
   Мысли въ бѣдной моей головѣ, какъ въ броду; въ бѣдномъ сердцѣ моемъ все разбито въ куски.
   Улетѣлъ мой покой, тяжело на душѣ; не найти мнѣ его никогда, никогда!
   Все смотрю я въ окно -- не идетъ ли мой другъ; выхожу лишь затѣмъ, чтобы встрѣтить его.
   Смѣлая походка, благородный видъ, устъ ("го улыбка, сила главъ его;
   И потокъ волшебный милаго рѣчей, и руки пожатье... ахъ, и поцѣлуй!
   Улетѣлъ мой покой, тяжело на душѣ: не найти мнѣ его никогда, никогда!
   Рвется къ милому грудь. Ахъ, когда бъ я могла взять его и" навѣкъ при себѣ удержать!
   И его цѣловать, цѣловать безъ конца, хоть нашла бы я смерть въ поцѣлуяхъ его!


Садъ Марты.

МАРГАРИТА, ФАУСТЪ.

МАРГАРИТА.

   Обѣщай мнѣ, Генрихъ!
   

ФАУСТЪ.

   Все, что въ моихъ силахъ.
   

МАРГАРИТА.

   Ну, такъ скажи мнѣ, какая твоя религія? Ты очень, очень добрый человѣкъ, но религіи, мнѣ кажется, у тебя немного.
   

ФАУСТЪ.

   Оставь это, дитя мое! Ты чувствуешь, что я люблю тебя; за моихъ близкихъ я отдалъ бы тѣло и кровь; никого не хочу я отрывать отъ его убѣжденій и его церкви.
   

МАРГАРИТА.

   Этого мало, надо еще самому вѣровать.
   

ФАУСТЪ.

   Надо ли?
   

МАРГАРИТА.

   Ахъ, если бы я могла имѣть на ПОДНАУЧНЫЙ

                                 Радъ, что я у васъ въ-домѣкъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Конечно, сталъ ты старичокъ,
             А все студентъ... Учоный человѣкъ
             Не зная прочаго корпитъ свой вѣкъ
             Къ наукѣ, зиждетъ карточный домокъ
             Какъ разумѣетъ; но. . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Нашъ набольшій строка, смышлёнъ:
             Кто Вагнера не знаетъ! пылче онъ
             Въ учономъ свѣтѣ много можетъ;
             Лишь онъ его осилилъ и треножитъ,
             И онъ насущную премудрость множитъ.
             Межъ любознательныхъ не продерись --
             Толпо-толпы! и всякъ ему внимаетъ;
             Онъ съ кафедры свѣтитъ и согрѣваетъ,
             Какъ господинъ онъ смѣло отверзаетъ
             Предъ вѣрными своими низь и высь;
             И коль предъ ними онъ пылаетъ, рдѣетъ --
             Хвала и кличъ и плескъ со всѣхъ сторонъ
             Что даже имя Фауста тускнѣетъ!
             А изобрѣлъ вѣдь это только онъ.
   

ПОДНАУЧНЫЙ.

             Нѣтъ, извините сударь, коль замѣчу,
             Въ иномъ-другомъ я попротиворѣчу;
             Что до того касается -- отмѣчу:
             При скромности онъ скромничаетъ; но
             Непостижимое исчезновенье
             Великаго свѣтила, ужь давно
             Его перемутило разумѣнье.
             Одно его денское попеченье
             О только наискоромъ возвращеньѣ...
             И Фаустовъ ученый кабинетъ
             До днесь не шевеленъ, и сколько лѣтъ
             Уже его онъ ждетъ и не дождется!
             Сюда войти было и днемъ не вмочь,
             А что должно быть въ самую полночь?
             Здѣсь, видите, все страхомъ обдается:
             Столбы стряслися, двери сорвались --
             Не-то сюда бы вы не пробрались.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да гдѣ же онъ-то, Вагнеръ? не оставь,
             Сведи меня къ нему, представь!
   

ПОДНАУЧНЫЙ.

             Ахъ, онъ наипрестрого наказалъ
             Чтобъ кто-нибудь ему не помѣшалъ...
             Давно творя наибольшее дѣло
             Живетъ онъ въ наитихой тишинѣ.
             Краса ума -- лицо его -- вравнѣ
             Съ кузнецкой рожей, эдакъ прокоптѣло
             Отъ ушекъ до носу! а на глазахъ
             Прыщи! и око такъ посоловѣло!,
             Нее развлеченіе его въ клещахъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Онъ мнѣ позволитъ доступъ, говорю.
             Ему я дѣло сдѣлать подскорю.

Поднаучный уходитъ.

             Едва я здѣсь присѣлъ и ожидаю --
             А нотъ идетъ знакомый гостенёкъ!
             Въ ушныхъ путь ли онъ не новичокъ:
             Ужь вотъ-то занесетъ-то... чаю!
   

БАККАЛАВРЪ
знаменательно усиливаетъ шаги.

                       Дверь, ворота настѣжь полы!
                       Вновь опять здѣсь поживѣло!..
                       Но, доселѣ въ прахѣ, въ моли
                       Тутъ живой что омертвѣлый
                       Терпнетъ, дохнетъ, погибаетъ --
                       Въ горѣ жизнь свою кончаетъ.
   
                       Стѣны вѣтхи, та подпора
                       Не удержитъ ихъ паденья...
                       Если мы не выйдемъ скоро
                       Такъ задавить безъ спасенья.
                       Смѣлъ я смѣлъ, но признаюся,
                       Здѣсь за смѣлость не ручуся.
   
                       Что? какія слышу вѣсти?
                       Простячкомъ въ былые годы
                       Здѣсь, на самомъ этомъ мѣстѣ
                       Я робѣлъ!.. клинобородый
                       Бука мнѣ тогда щалберилъ
                       И во всемъ ему я вѣрилъ.
                       Изъ книжья старья безъ мѣры --
                       Что тамъ знали, все намъ врали;
                       Но, что знали, сущей вѣры
                       Сами въ томъ не полагали.
                       Какъ? невиданная штука!..
                       Тутъ опять знакомый бука!
   
                       Онъ прикрытъ, я своеочно
                       Вижу, тѣмъ еще шушуномъ,
                       Въ чомъ остался -- эдакъ точно
                       Онъ шершавымъ грѣлся руномъ.
                       Въ тѣ-поры, не понимая,
                       Чтилъ я буку за всезная.
                       Вотъ теперь не провести!
                       Дай-ка ближе подойти.
   
             Когда, старинушка, мутныя Леты волны
             Ты съ лысиной еще не переплылъ --
             Вглядись! передъ тобой знакомецъ школьный
             Но возмужалъ, и розги позабылъ...
             Все держишься? не одряхлѣлъ натугомъ?
             А я уже не тотъ -- къ услугамъ '
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пріятно, что знакомца увидалъ!..
             Ужь я тогда, почти васъ, предсказалъ:
             Гусенецъ въ куколку оскорлупится --
             И изъ скорлупки метлячокъ родится,
             При кудряхъ вамъ тогда воротничокъ
             Куда къ лицу невинно шолъ! Пока
             Вы не примѣривали парика?..
             У васъ на лбу пѣтушій хохолокъ,
             Вы сами козырь и на видъ ерза --
             Не скозыряйте только подъ туза.
   

БАККАЛАВРЪ.

             Мой старче! что намъ начинать съ аза?
             Теперь живемъ мы въ новыхъ временахъ,
             Оставь свою двусмыслицу въ словахъ!
             Пускать во-время-оно пыль въ глаза
             Вамъ было мальчикамъ не мудрено,
             Но нынче это даже пресмѣшно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коль пучеглазымъ правду говорятъ --
             Они, конечно, хлопаютъ ушами
             Да куксятъ глазки. Вы имъ за иятами
             Все на себѣ раскуксоли, съ годами,
             И вамъ кажись: родился разумъ такъ,
             И мните вы: учитель былъ пошлякъ!
   

БАККАЛАВРЪ.

             Нѣтъ, можетъ, только-что дошлякъ,
             Какой наставникъ просвѣщая насъ
             Откроетъ къ сущей истинѣ вамъ глазъ?
             Но озадачить смирненькихъ дѣтей
             Чѣмъ поблажнѣй, да рѣчью поважнѣй
             Осмыслитъ всякій дошлый грамотеи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Была пора учиться -- вы учились
             И сами на ногѣ теперь учить;
             Пытались мѣсяцъ, годъ и наумились
             Какой методъ къ наукѣ примѣнить.
   

БАККАЛАВРЪ.

             Методъ? такая чушь! такая муть!
             Нѣтъ, это съ духомъ нынѣшнимъ не сродно.
             Что прежде удалось вамъ почерпнуть,
             То нынче просто -- ни къ чему негодно,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ помолчавъ.

             Я не разчель, теперь смѣкнулъ умомъ
             Что былъ тогда я круглымъ дуракомъ.
   

БАККАЛАВРЪ.

             Вотъ значитъ разумъ! между стариками
             Тебя я перваго нашолъ съ путемъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ про себя.

             Я жаръ хотѣлъ своими гресть руками,
             Гребнулъ -- да и обжогся уголькомъ.
   

БАККАЛАВРЪ про себя.

             Подъ лысиною мозгъ въ его башкѣ
             Что въ черепѣ на пошломъ костякѣ,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ глумливо.

             При пошлости не велика вамъ честь.
   

БАККАЛАВРЪ чванно.

             У нѣмцевъ чествовать -- то есть: про лесть!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ къ зрителямъ.

             Здѣсь выбьешься изъ силъ, возметъ одышка...
             Межъ васъ я лучше бы имѣлъ мѣстишко.
   

БАККАЛАВРЪ.

             Но въ краткій періодъ не будешь болѣ
             Того, чѣмъ бы хотѣлъ при лучшей волѣ.
             Вся человѣка жизнь въ крови; и гдѣ же
             Какъ не въ младомъ она сильнѣй пылаетъ?
             Живая кровь изъ жизни, въ силѣ свѣжей.
             Себѣ новѣе жизнь возсотворяетъ;
             А человѣкъ живмя-живетъ въ тѣ лѣта.
             И ее слабое надежнымъ вытѣсняетъ.
             Межъ тѣмъ какъ мы усвоили полсвѣта,
             Что жь вы то дѣяли въ ушлые годы?
             Думъ-думу думали, да вновь изнанкой
             Вахляли мѣшкоторныя методы!
             По чести, старость пахнетъ лихоманкой,...
             Трясца -- что бѣдный въ стужу у порогу.
             Промаялъ за тридцать -- прошолъ дорогу!
             А далѣ станетъ все въ живомъ мертвиться,
             Тебѣ давно пора бы разшибиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Здѣсь чортъ не знаетъ чѣмъ оговориться.
   

БАККАЛАВРЪ.

             Коль не хочу, то чорта подъ задвигу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но чортъ ужо -- подставитъ масталыгу!
   

БАККАЛАВРЪ.

             Вотъ юнымъ доблестное назначенье!--
             Что міръ и свѣтъ? все то мое творенье.
             Я дню послалъ румянную предтечу
             И солнце вывелъ изъ морской пучины;
             Я разукрасилъ день себѣ на встрѣчу,
             Мнѣ зеленѣетъ боръ, цвѣтутъ долины;
             Я ночью тысячи свѣтилъ засвѣчу, --
             Звѣздѣ дамъ мѣсто и лунѣ причины.
             Кто какъ не я изъ тлена скудоуму
             Исторгъ, развилъ коснѣющую думу?
             Но я не связанъ, духъ во мнѣ речетъ,
             Прельщаясь я блюду душевный свѣтъ
             И подвизаюсь за свое прельщенье...
             Разсвѣтъ передо мной, за мной затменье!

уходитъ

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобъ тебя драло это разсвѣченье!
             Не такъ заговорилъ бы если бъ зналъ
             Что все, чего бы ты ей обмышлялъ, --
             Пусть глупо будетъ то, или умно --
             Все передумано даннымъ-давно!...
             Мы не сочлись еще; но погоди ты,
             Позаживешься далѣ, будемъ квиты:
             Какъ дрянно у тебя ни будь расхмѣлено,
             Но самъ ты выпьешь зелено-вино...

молодымъ зрителямъ неапплодирующимъ.

             Вы, что же? не ворохнулись надъ этимъ!
             Ну, я пѣнять не буду добрымъ дѣтямъ;
             Вѣдь чортъ старикъ ой-ой! и старъ и сѣдъ,
             Его поймете вы подъ старость лѣтъ.
   

ЛАБОРАТОРІЯ

въ средневѣковомъ вкусѣ, загроможденная неуклюжими снарядами и прочими принадлежностями.

ВАГНЕРЪ предъ горниломъ.

             Трезвонъ и дребезгъ... гулъ и завыванья!
             Дрожатъ сосуды, съ ужасомъ крушится
             Въ пыли просвѣтъ! не вдолги разрѣшится
             Мнѣ заповѣдность важнаго желанья.--
             Ужь мракъ рѣдѣеть, брезжится во мглѣ,
             Уже, на донышкѣ, въ моемъ стеклѣ
             Животрепещущій сверкаетъ пылъ...
             О, вспыхнулъ! и, какъ пышная вениса,
             Потьмы онъ молніями освѣтилъ...
             Горятъ бѣлѣе, жарче... о, не тмися!
             Чтобъ не погасъ ты также и теперь...
             Творецъ!.. о, кто колотится во дверь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ является.

             Здорово! спорина вамъ въ тѣсто!
   

ВАГНЕРЪ боязливо.

             Ни!.. доброжаловать, вамъ благо-мѣсто --

почти шопотомъ

             Ни-ни! прошу, сдержите дыхъ во рту!
             Тотчасъ изящнѣйшее совершится...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ полуслышно.

             Что жь тутъ варится?
   

ВАГНЕРЪ еще тише.

             Гомункулъ творится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ВАГНЕРЪ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

обращается къ горнилу.

             Блеститъ! смотрите, вотъ вамъ убѣжденье
             Что сила тутъ -- одно соединенье
             Несмѣтныхъ смѣсей! только чрезъ смѣшенье
             Мы вѣщество людское составляемъ --
             Въ сосудѣ вспариваемъ, взгорячаемъ,
             Потомъ сгущаемъ, или разжижаемъ
             И повершаемъ молча все творенье,

опять предъ горниломъ.

             И вотъ! комокъ, глядите-ка, свѣтлѣе!
             Надѣжда тѣмъ вѣрнѣе и вѣрнѣе!..
             Природы тайны лишь возносятъ сгребу,
             А я нашолъ ихъ да и взялъ на пробу!
             Что у нея досель плодотворилось,
             То у меня теперь охрусталилось.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Кто дольше жилъ да больше испыталъ,
             Тому "ничто не ново подъ луною,"
             Уже я въ странствіяхъ своихъ видалъ
             Людей хрустальныхъ.
   

ВАГНЕРЪ смотритъ все на сосудъ.

                                           Обнялось искрою!
             Встаетъ! ложится!.. мигъ -- и окончаемъ!
             Намъ мысль великая кажись пустою,
             А стань... но послѣ надъ такимъ случаемъ
             Мы не глумимъ; мыслитель мозгочкомъ
             Ужь вымыслить мыслителя съ путемъ.

въ большемъ восторгѣ.

             Стекло гудитъ! и гулъ протяжно-звонокъ!
             Густится -- жидится -- и вотъ, съ подонокъ
             Кувыркнулъ вверхъ мизюрный пострѣленокъ!
             Что можетъ лучше? то-ль не человѣчекъ?
             А тайны -- просто, подняли мы съ полу!
             Дай только слухъ разумному глаголу --
             Онъ станетъ гласомъ, словомъ -- и словечекъ
             Разумныхъ мы наслушаемся... Нутка?

въ склянкѣ начинаетъ лепетать пострѣленокъ, иначе:

ГОМУНКУЛЪ Вагнеру.

             Что, тятя? а? вѣдь дѣльцо-то не шутка!
             Прижми жь къ сердечку чада своево,
             Да не давни, не-то пропала фляжка.
             Ты знаешь каково вещей свойство:
             Природной силѣ цѣлый міръ распашка,
             Искусной -- лишь за пазухой поблажка.

Мефистофелю.

             А, дядя! здравствуй! здѣсь и ты, плутяжка?
             На этотъ разъ обязанъ я тебѣ
             Бытомъ своимъ; благодарю судьбѣ
             Что здѣсь случись твоя Коневья-ляжка.
             И такъ я семь -- и долженъ быть дѣло въ:
             Силенкой дюжъ, во всякій гужъ готовъ;
             Съ тобою дѣять мнѣ не будетъ тяжко.
   

ВАГНЕРЪ Гомункулу.

             Еще почтеннѣйшій пяточикъ словъ;
             Я былъ доводѣ самъ себѣ не радъ...
             Меня обстрѣливаетъ старъ и младъ
             Проблемами печатно и словесно, --
             Хотятъ доводовъ, напримѣръ: когда
             Съ душою тѣло связано такъ тѣсно,
             Какъ-бы въ ладахъ имъ жить всегда,
             А между-тѣмъ не ладитъ никогда?
             Еще --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Постой! позволь сперва спросить:
             Зачѣмъ порой дерется мужъ съ женой?
             Вотъ что задачливо, сударь ты мой!
             А это малый можетъ разрѣшить.
   

ГОМУНКУЛЪ

             Что разрѣшать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
указываетъ на Фауста подъ занавѣсомъ.

             Вотъ, потрудись пожалуй!
   

ВАГНЕРЪ любуется фляжкой.

             По истинѣ, ты прелюбезный малый.

отпахивается занавѣсъ.

ГОМУНКУЛЪ изумляется.

             Презамѣчателенъ!..

фляжка вырывается изъ рукъ Виннера и начинаетъ ковыляться надъ головой Фауста.

             Гляжу... страна! прозрачные потоки!
             Въ тѣнистой рощѣ дѣвы одиноки --
             Разоблеклись игриво... какъ красиво!
             Одна, изъ древлѣ-славимаго роду,
             Какъ бы богиня, выспренне-спѣсива,
             Безсмертной ножкой колыхнула воду..
             И гибкій станъ, огня и жизни полный,
             Метнулся въ холодительныя волны...
             Но вотъ свистанье перелетныхъ крылъ!...
             Налетъ внезапный плески возмутилъ
             Пугливыхъ дѣвъ -- бѣгутъ куда-попало:
             Одна она, не смущена ли мало --
             Глядитъ съ утѣхой женской... къ ней
             Припорхнулъ князь шумливыхъ лебедей --
             Поддался, ластится и сталъ ручнѣй...
             Вдругъ воды брызнули, дохнули валомъ
             И -- видъ преинтересный отъ очей
             Задернулся жемчужнымъ покрываломъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чего не вымыслитъ... какихъ рѣчей
             Не натолкуетъ! ростомъ объизъяненъ
             А фантазеръ великій... Тутъ ей-ей
             Не видно ничего?
   

ГОМУНКУЛЪ.

                                 Ты сѣверянинъ,
             Рожденъ въ туманный вѣкъ и отуманенъ
             Туманнымъ рыцарствомъ и сквозь туманъ
             Ты не доводишь подъ туманомъ странъ;
             Въ туманѣ ты что у себя самъ-панъ.

смотритъ по верху

             Покой сводчатый, вычурный, а тѣсенъ.
             Пыль, копоть, сажа, паутина, плѣсень --
             Бѣда намъ, если это нее застанетъ
             Во снѣ бѣднягу -- живъ не встанетъ!
             Потоки -- лебеди -- нагія Феи --
             Быль его сонъ, и сонъ всего милѣе;
             Здѣсь, впрочемъ, угорѣетъ голова, --
             Я въ пузыркѣ, а вытерплю едва.
             Скорѣе вонъ его!..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Оказіи я радъ,
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Ты съ дѣвою поставь его на ладъ
             И дѣло сладится... еще отрядъ
             А самыхъ воиновъ отправь на сѣчу...
             Да, вотъ у насъ Классическая ночь
             Не за горами! Лучшее на встрѣчу
             Ему воротитъ вновь былую мочь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но слыхивалъ объ эдакихъ ночахъ.
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Еще бы! у тебя жужжитъ въ ушахъ
             Романъ призраковъ самыхъ романтичныхъ;
             Тебѣ о настоящихъ-то, классичныхъ,
             Въ туманѣ не мерещилось....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Куда жь
             Идетъ дорога-путь на вашъ шабашъ,
             Хоть я не жалую друзей античныхъ?
   

ГОМУНКУЛЪ.

             На полночь путь-дорога -- сатанѣ;
             А мы возмемъ къ полудню; тамъ въ странѣ
             За высь-горами есть рѣка-Пеней
             Въ глуши, въ тиши и берега мокры...
             Равнина вышла къ пропастямъ горы,
             Поверхъ горы стоитъ до сей поры
             Фарсальскій градъ, развалины стары...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Постой! не проболтни о спорѣ словъ
             Про рабство и тиранство тѣхъ вѣковъ...
             Я знаю, съ старымъ вѣкомъ кончатъ споръ
             А съ новымъ вновь пойдутъ на перекоръ:
             Все горе -- нѣтъ догадки у людей
             Что дразнитъ ихъ бѣсенокъ Асмодей.
             Свободой бредя изъ-вѣку-вѣковъ, --
             Кажись, ратуютъ противу враговъ,
             А разглядишь -- рабы противъ рабовъ.
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Пусть спорятъ! человѣкъ таковъ...
             Всякъ долженъ защищаться какъ умѣетъ;
             Дитя растетъ и съ возрастомъ умнѣетъ.
             Но здѣсь вопросъ: какъ этого лечить?
             Есть снадобья -- попробуй пособить,
             А нѣту -- предоставь мнѣ до поры.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Есть кой-какія травки съ Лысь-горы,
             Да не въ завѣтъ; вѣдь въ наговорѣ сила.
             Въ Гречанахъ путнаго хоть мало было,
             Однако въ вымыслахъ куда остры
             Нагнать веселенькій грѣшокъ, заранѣ
             Игрою словъ обаять... Сѣверяне
             Все то сухой матеріей зовутъ.
             Такъ какъ же бы?
   

ГОМУНКУЛЪ.

                                 Ты, старый баломутъ!
             Коль я про Ѳессалійскихъ чаровницъ
             Мекаю... кой-что разумѣешь тутъ?
   

          МЕФИСТОФЕЛЬ ухмыляется.

             Про Ѳессалійскихъ? да! про этихъ птицъ
             Ужъ я разспрашивалъ весь родъ сорочій...
             Но съ ними раздабарывать ночь-въ-ночи,
             Мнѣ кажется, не стало бъ мочи;
             А посѣтить? попробовать?
   

ГОМУНКУЛЪ.

                                                     Ну, что жь?
             Давай свой Плащикъ-самолетъ, уложь
             Пріятеля, и въ путь! кусокъ тряпья
             Насъ понесетъ благопоспѣшно... я
             Намъ посвѣчу --
   

ВАГНЕРЪ боязливо.

                                           А я?
   

ГОМУНКУЛЪ.

                                           Ты посиди
             Покуда дома; у тебя важнѣе
             Дѣла; займися свитками, гляди
             Въ книжьё, по писаному разводи
             Стихіи жизненныя -- и точнѣе
             Одно съ другимъ сличай, приспособляй;
             Что -- обмышляй, какъ -- осмышллй.
             Межъ этимъ я, постранствуя кой-гдѣ,
             Открою, можетъ, черточку съ Ѳитѣ
             И кончу славно трудъ своихъ открытій
             Тогда меня за подвигъ знаменитый
             Озолотятъ, прославятъ, -- продадутъ
             Мнѣ добродѣтель, умнымъ назовутъ...
             Прощай!
   

ВАГНЕРЪ грустно.

                                 Прости! сердечно жаль... боюсь,
             Тебя домой я знать-то не дождусь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну? на Пеней такъ на Пеней -- ударь!
             Тамъ дядя будетъ по себѣ лицо.

зрителямъ.

             Такъ изъѣзжается вся наша тварь
             Надъ нами жъ, учитъ куру яицо!
   

КЛАССИЧЕСКІЙ ШАБАШЪ

на фарсальскихъ поляхъ.

НОЧЬ и МРАКЪ.

ЕРИХТОНА.

             На страшный праздникъ этой ночи я опять
             Ерихта мрачная, пришла, -- не столь гадка
             Пактъ стихотворцы злобные чрезъ чуръ меня
             Чернятъ, пятнаютъ; никогда хвалить, хулить
             Они не перестанутъ... Предо мной, въ глуби
             Долины, возстаетъ наметовъ сѣрый валъ...
             То лагерь мщенья полный брани и тревогъ.
             Но въ рѣдкость я его примѣчу; онъ во вѣкъ
             Какъ былъ и есть. Никто по хочетъ уступить
             .Земли на тагъ другому -- и инкхо радѣть
             Не мнитъ тому, кто сплои землю нокоритъ
             И см льно правитъ... но безсильный управлять
             Своею самостью, въ себѣ, гордясь умомъ
             Желаетъ править полей ближняго... И здѣсь
             Великій былъ примѣръ и былъ великій споръ
             Какъ сила шла подъ сильнаго напоромъ....
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             И жосткій лавръ главу сильнѣйшаго вѣнчалъ.
             Багровый пылъ., горитъ сторожевой огонь;
             Земля отсвѣтомъ дышетъ крова пролитой,
             И мрачной ночи заревомъ привлечены
             Сказаній греческихъ армады... вкругъ огней
             Мелькаютъ трепетно, стоятъ, сидятъ, лежатъ
             Старинныхъ басенъ образы... Едва луна
             На молодыхъ прорѣзалась порахъ -- встаетъ,
             Блеститъ и стелетъ всюду блѣдный полусвѣтъ.
             И тонетъ станъ, и рдѣетъ синевой огонь...
   
             Но надо мной... какой нежданый метеоръ?..
             Свѣтитъ -- кабы тѣлесный освѣщаетъ грузъ!
             Я чую жизнь... не ловко приближаться мнѣ
             Къ живымъ; присутствіе мое погибель имъ,
             Самой не въ пользу, злая только-что молва...
             Спускаются все ниже!.. увернусь отъ нихъ.

увертывается

Воздушный-полетъ.

ГОМУНКУЛЪ.

                       Чтобъ еще на лоскутинѣ
                       Намъ во мракѣ дать полетъ!
                       Здѣсь въ долинѣ, въ логовинѣ
                       Поглядѣть такъ страхъ беретъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Вижу, въ Сѣверѣ, отсюда
                       Какъ сквозь старое окно --
                       Тѣ жь чудовищныя чуда,
                       Но мнѣ больше не чудно.
   

ГОМУНКУЛЪ.

                       Глядь! какая-то мелькнула
                       Тутъ и сгинула изъ глазъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Да, она какъ бы трухнула,
                       На лету замѣтивъ насъ.
   

ГОМУНКУЛЪ.

                       Дай, чего намъ за старухой --
                       Грузъ на землю положить!..
                       Но ты въ живь его очухай;
                       Въ баснѣ хочетъ онъ пожить.
   

ФАУСТЪ едва дотронулся земли.

             Гдѣ?.. гдѣ она?
   

ГОМУНКУЛЪ.

                                 Не вѣдаемъ; однако
             Мы здѣсь навѣдаемся про нее;
             Межъ-тѣмъ ты поостри чутьё --
             Порыскай средь огнищъ и мрака,
             Кто Матерей добился отыскать,
             Тому ужь нечего одолѣвать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И мнѣ вравнѣ... но къ собственному благу
             Мы одиночкой выкажемъ отвагу,
             По ищемъ приключеній по огнямъ;
             А послѣ, чтобъ соединиться дамъ --
             Ты, малый, звонче распусти сіянье!
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Пущу всѣ молніи и дребезжанье..

дребезжитъ и сверкаетъ.

             Такъ поживѣе къ новымъ чудесамъ!

удаляется съ Мефистофелемъ.

ФАУСТЪ, одинъ.

             Теперь не спрашиваю гдѣ она.
             Коль за моря не глыбой снесена,
             Коль не шумѣла встрѣчу ей волна --
             То здѣсь она, въ землѣ Еллиновъ! чудо
             Ее примчало съ воздухомъ оттуда...
             Я вмигъ узналъ какая здѣсь страна;
             Я долго спалъ; но духомъ распаленный,
             Могучимъ всталъ какъ великанъ Литой.
             Я обыщу здѣсь кругъ совокупленый
             Чудесъ, пройду весь лабиринтъ огней!

уходитъ

МЕФИСТОФЕЛЬ
воротился и обнюхивается.

             Помялся, наметался... Ужъ сторонка!
             Съ ней не освоиться мнѣ никогда...
             И се чуть не нагишомъ, лишь рубашонка
             На томъ и семъ... у Сфинксовъ ни стыда,
             Ни сорому у Грифовъ... тѣ хохлаты,
             А тѣ крылаты... погляди въ заняты
             И спереди -- ну, срамъ и только! мы
             Въ приличіяхъ, судя по нутри, хуже;
             Но эта старость -- гадость ни наружѣ!
             Втолкать бы въ толкъ ей новые умы,
             Обуть бы въ черевикъ безъ бахтармы...
             И что за людъ!.. судачь иль не судачь
             А здравствуйся -- ну, все ли но-здорову
             Голубушки? а ты, почтенный Грачъ?
   

ГРИФЪ хрипитъ.

             Не грачъ, а Грифъ! у насъ такому слову
             Хрычи не рады; -- потрудись изречь
             Основу "грифъ" вѣрнѣй по корнеслову:
             Грачья, гребуля, грубый, грабля, гречь --
             Ужь словотолку ты не поперечь
             Коль въ-перекоръ толкуетъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Да, ты правъ;
             Вѣдь грифу въ нравъ и титло "графъ."
   

ГРИФЪ опятъ храпитъ.

             Мы титлы болѣ знали въ школѣ.
             Хульба въ избытѣ, но хвальба въ изволѣ...
             Гребися къ дѣвамъ, къ славѣ, къ золотцу
             И все отвсюда повезетъ гребцу.
   

МУРАВЬИЩИ.

             Что, золотцо? мы много пособрали,
             Въ горахъ, скалахъ, норахъ понакидала...
             Узнали Аримаспы -- и украли,
             И взяли послѣ насъ же осмѣяли.
   

ГРИФЫ.

             А вотъ мы ихъ къ допросу приведемъ.
   

АРИМАСПЫ одноглазые.

             Не подъ веселье только этой ночи!
             Мы къ утру глазки золоту протремъ,
             На то у насъ достанетъ мочи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
садится межъ Сфинксовъ.

             Теперь не чуждъ я вашей подноготной
             И такъ присяду къ намъ охотно.
   

СФИНКСЪ.

             Мы дышемъ звуками души; тебѣ
             Ихъ удалось приматерить къ себѣ.
             Кто жь ты по имени?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Меня зовутъ...
             Кому какъ вздумается; нѣтъ ли тутъ
             Британцевъ? то-то людъ! весь свѣтъ
             Прошдялъ, виды видалъ -- губы и устья,
             Хребты и гребни, и поля побѣдъ
             И всѣ классическія захолустья;
             Но къ вамъ ему прямѣй бы слѣдъ.--
             У нихъ въ комедіи... и, лихъ, забылъ!
             Я старымъ нелюдимомъ слылъ.
   

СФИНКСЪ.

             Почто же такъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Да кто ихъ разберетъ.
   

СФИНКСЪ.

             Конечно. Стало быть ты звѣздочотъ?
             Не скажешь ли чего про звѣздный ходъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ смотритъ по верху.

             Звѣзда блеститъ... луна свѣтитъ свѣтло
             И мнѣ сидѣть подлѣ тебя -- тепло.
             Въ луну пускаться вовсе не въ порядкѣ,
             Хватать же звѣзды съ неба тяжело;
             Не лучше ль намъ загадывать загадки?
   

СФИНКСЪ.

             Загадка есть, попробуй!.. если знаешь
             Ты самъ себя на-сквозь, то отгадаешь.
             Кто добренькимъ и злымъ необходимъ?
             Однимъ съ добра повраждовать, другомъ
             Со зла покаверзить, . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ГРИФЪ храпя.

             Не знаю кто.
   

ДРУГОЙ храпитъ сильнѣе.

                                 Какого тутъ онъ бѣса?..
   

ОБА, на Мефистофеля.

             Уродъ -- онъ не изъ нашихъ! протуримъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ звѣрски.

             Скотъ!... думаешь, что мои ногти
             Не оцарапнутъ такъ, какъ твои когти?
             Подсунься, смѣй!..
   

СФИНКСЪ смиреннѣе.

                                           Побудь покуда съ нами!
             Коли наскучитъ -- самъ уйдешь добромъ.
             Тебѣ, въ своясяхъ, лучше съ земляками;
             У насъ ты смотришь сентябремъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тварь эдакая! сверху ничего, смазлива;
             А снизу, бестія, ой-ой брыклива!
   

СФИНКСЪ.

             Лукавый! ты не черезъ-чуръ насъ трогай!
             Не-то... вишь, наша лапка какова?
             Тебѣ, съ коневьей ложкой, колченогій
             Здѣсь вѣрно покачнулась голова.

СИРЕНЫ перепѣваются.

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Какія тутъ летуньи -- щебетуньи
             На тополяхъ качаются и трелятъ?
   

СФИНКСЪ.

             Да, слушай ихъ! залетныя пѣвуньи
             Сперва потребятъ, послѣ опострѣлятъ.
   

СИРЕНЫ поютъ,

                       Ахъ -- что вашему веселью
                       Къ отвратительно-чудесномъ!
                       Мы слетѣлись къ вамъ артелью
                       На распѣвы пѣть и трелью...
                       Чу! внимайте чудо-пѣснямъ
                       И послушайте Сиренъ!
   

СФИНКСЫ передразниваетъ.

                       Не сойдете ль съ древесины?
                       Вы прикрыли тутъ вѣтвями
                       Цапъ-царапки ястребины,
                       Чтобы цапнуть изъ-за спины
                       Кто заслушается вами
                       Не предчувствуя измѣнъ!..
   

СИРЕНЫ.

                       Прочь вражда! конецъ задорамъ!
                       Мы въ поднебесьѣ летаемъ.
                       Гадость чистую сбираемъ...
                       По водамъ, землямъ матерымъ
                       Пусть людямъ и щелкоперымъ
                       Будетъ радость по коленъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Впрямь мило слушать! точно у сосѣдокъ
             Въ гортани гусли-самогуды -- эдакъ
             И тонетъ въ звукѣ тонъ... ну, удалы!
             Какъ жаль что я забылъ курлы-мурлы...
             А то не къ сердцу, только-что для слуха,
             И мнѣ вкругъ уха будто пляшетъ муха.
   

СФИНКСЪ.

             Ни-ни о сердцѣ! это здѣсь похоже
             На чванство, а твоей нелѣпой рожѣ
             Сличнѣй въ боку обносокъ старой кожи.
   

ФАУСТЪ преступаетъ.

             Велики чуда! дивны выраженья
             Въ размѣрахъ колоссальныхъ!.. я
             Возчувствовалъ судебъ благоволенья,
             М эти взгляды увлекли меня --

указываетъ на Сфинксовъ.

             Предъ ними нѣкогда Едипъ стоялъ --

указываетъ на Сиренъ.

             У нихъ Улиссъ невольникомъ страдалъ --

указываетъ на Муравьищъ.

             Они богатства большія копили --

указываетъ на Грифовъ.

             И неподкупно эти сторожили!..
             Я вновь могучъ средь новаго дѣянья!
             Велики здѣсь живыя очертанья,
             Велики и мои воспоминанья...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Иначе ты бы къ чорту ихъ спровадилъ?
             Но вотъ не такъ -- тутъ дѣло особнякъ:
             Гдѣ поиски любезной кто наладилъ --
             Тамъ ластитъ всякъ и скаредныхъ собакъ.
   

ФАУСТЪ Сфинксамъ.

             Къ вамъ обращаюсь я въ сей разъ!
             Не видѣлъ ли Елены кто изъ васъ?
   

СФИНКСЫ.

             О о! изъ насъ при ней ни кто не жилъ,
             Одну Елену Геркулесъ убилъ;
             Объ ней вѣрнѣе сообщитъ Хиронъ,
             Сегодня здѣсь разгуливаетъ онъ, --
             Коли признается -- тебѣ поклонъ.
   

СИРЕНЫ.

                       Всѣмъ тебѣ бы угождали!
                       Мы Улисса тожь ласкали,
                       Какъ гостилъ? и онъ за ласки
                       Да за глазки словилъ сказки.
                       Будь-себѣ! любя приляжемъ
                       Мы къ тебѣ, тебя уважимъ,
                       О судьбѣ скорбя доскажемъ --
                       И, случаемъ, въ поздней зорѣ
                       Покачаемъ въ синемъ-морѣ.
   

СФИНКСЪ Фаусту.

             Не поддавайся имъ! не-то какъ разъ
             Обманешься... послушайся же насъ;
             Ищи Хирона -- сыщешь и узнаешь
             О томъ чего ты чаешь и желаешь.

Фаустъ уходитъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ ворчливо.

             Какой тутъ мимо каркаетъ полетъ,
             Летитъ такъ шибко что и глазъ нейметъ?
             Одно во слѣдъ другому такъ и рѣетъ...
             Что самъ стрѣлокъ глядя оторопѣетъ!
   

СФИНКСЪ.

             То стая быстролетныхъ стимфалидъ.
             Ихъ каркотня -- привѣтствіе; ихъ видъ
             По клюву коршуній, съ ноги гусячій, --
             Ихъ самъ Алкидъ не подстрѣлитъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ въ смущеніи.

             Опять летитъ какой то вздоръ шипячій!
   

СФИНКСЪ.

             Бояться тебѣ не чего -- лишь видны
             Однѣ башки лернейскихъ змѣи; ехидны
             Безъ туловищъ, мечтаютъ чѣмъ-то быть.
             Но молвь, кчему такія ковылянья?..
             Ты самъ не свои! не мнишь ли укатить
             Отъ насъ? ужели наши распѣванья
             Пилятъ затылокъ?.. такъ прощай!
             Путемъ-дорогою ты вѣрно встрѣтишь
             Наянныхъ Ламій... и замѣтишь
             Что это за ерзы-дѣвчонки.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Чай,
             Ты здѣсь побудешь? я хочу промяться...
   

СФИНКСЪ.

             Промнись, твой обычай -- слоняться:
             Но покусись въ летягъ вмѣшаться...
             Да! со временъ египетскихъ мы всѣ
             Съ-обща царимъ на этой полосѣ:
             Насъ чествуютъ, за то что мы одни
             По мѣсяцу и солнцу правимъ дни.
                       Мы сидимъ у Пирамидъ;
                       Видимъ битвы, наводненья,
                       Міръ, народовъ прехожденья
                       И не одряхлѣлъ нашъ видъ.
   

НА БЕРЕГАХЪ ПЕНЕЯ.

Прозрачные потоки и нимфы.

ПЕНЕЙ.

             Плесните аировъ листки.
             Дохните зыбью тростники,
             Капните тополей прутки,
             Шепните ветелъ лепестки --
             Склоните вновь меня въ дремоту!
             Мой сонъ прервали; вѣтерки
             Забунтовали близъ рѣки
             И мнѣ нагнали позѣвоту.

затихаетъ.

ФАУСТЪ подходитъ къ рѣкѣ.

             Слышу, вѣрю, упримѣтилъ!
             Тамъ, за порослью кустовой,
             За вѣтвями гибкихъ ветелъ
             Будто впрямь живое слово...
             Вѣтерки какъ-бы гуторятъ,
             Струнки словно тараторятъ --
   

НИМФЫ Фаусту.

                       Близь струйки повадно;
                       На, травка -- прилягъ-ка!
                       Тутъ ладно, прохладно,
                       Суставчикамъ мягко --
                       Тебѣ нуженъ сонъ:
                       Давно и подавно
                       Забылъ тебя онъ:
                       Мы легчимъ, мы шепчемъ.
                       Возми угомонъ!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, я не сплю! и. на мгновенье
             Ты, несравненное видѣнье --
             Побудь со мной! я поражонъ
             До глубины... ужель то сонъ,
             Иль память про былые годы?..
             Да! былъ когда-то я счастливъ.
             Текутъ прозрачныя здѣсь воды
             Межъ тростниковъ, зеленыхъ изъ;
             Но не журчатъ онѣ, -- стремятся
             Едва примѣтны... нижу, тутъ
             Со всѣхъ сторонъ и отовсюдъ
             Потоки чистые струятся
             И совпадаютъ на одно
             Равно-раскинутое дно...
             И этотъ водостокъ зеркальный
             Однимъ прекраснымъ доступомъ!
             О, сколь среди поры купальной
             Забавъ и радостей тутъ имъ!..
             Плывутъ, ныряютъ, плески, брызги
             И смѣхъ и страхъ и крикъ и визги
             И видъ -- никѣмъ не уловимъ!
             Здѣсь видомъ сердце насладятся
             И взоръ упьется красотой...
             Но далѣ мысль моя стремится
             И взглядъ туда вникаетъ мой!
             Тамъ, за зеленой густотой,
             Царица радости таится.
   
                       Чудо!.. стая лебедина
                       Рѣетъ, важно-молчалива,
                       И всплываетъ изъ залива!
                       Смирна легкая дружина,
                       Но надменна, горделива --
                       Носикъ вздернутъ и головка,.
                       Тутъ одинъ, другихъ смѣлѣй,
                       Чванно высится, и ловко
                       Мчится между лебедей...
                       Вотъ ширяется, и стадо
                       Онъ теперь опередилъ,
                       И волну крылами взбилъ
                       И уносится гдѣ надо...
   
             Другіе тамъ впередъ и взадъ
             Спокойно по толпамъ кружатъ.
             Порой тревожный ихъ напѣвъ
             Располошитъ пугливыхъ дѣвъ --
             Онѣ бѣгутъ, хотятъ спастись
             Забывъ о набольшей пещись.
   

НИМФЫ.

                       Приложитесь-ка сестрицы
                       Ушкомъ на берегъ обмытый!
                       Чую -- топъ да тапъ -- копыты.
                       Мнится, конь -- не тронь уздицы!
                       Если бъ вѣдать, что то значитъ?
                       Посланецъ ли нѣкій скачетъ?
   

ФАУСТЪ.

                       Ближе, ближе звукъ копытъ;
                       Копь бѣжитъ, земля дрожитъ...
                                 Туда лети мой взоръ!
                                 Моей удачи мѣра
                                 Полна отъ этихъ поръ.
                                 О, чудо безъ примѣра!
   
                       Вотъ приближается герой --
                       Съ высокой онъ, кажись, душой,
                       На бѣлоснѣговомъ конѣ...
                       О, сей герой извѣстенъ мнѣ,
                       Филиры знаменитый сынъ!--
             Постой Хиронъ! лишь на одинъ...
   

У ПРОКЪ.

             На что?
   

ФАУСТЪ.

                                 Одинъ вопросъ... постой!
   

ХИРОНЪ.

             Не льзя.
   

ФАУСТЪ.

                                 Возми меня съ собой!
   

ХИРОНЪ.

             Садись... и я спросить тебя могу
             Куда твой путь? ты здѣсь на берегу;
             Я за рѣку хочу -- пожалуй удружу.
   

ФАУСТЪ садится на Хирона

             Пожалуй! самъ тебѣ я отслужу.
             Наставыиче великій... просвѣщалъ
             Ты Аргонавтовъ доблихъ, и героевъ
             Въ свои вѣкъ ты столь навоспиталъ --
             И всѣмъ поэтамъ міръ предуготовивъ
             Себѣ ты славу вѣчную снискалъ!
   

ХИРОНЪ.

             Отсторонимъ, однако, мы чины.--
             Мудра Паллада какъ и мудръ Менторъ;
             Но знать-то мудрствуются до сихъ поръ,
             И мнятъ что не были просвѣщены.
   

ФАУСТЪ.

             И врачъ! который ужь ядъ глубины
             Земли свойство кореньевъ зельныхъ чуетъ
             И поимянно каждую были и
             Зоветъ, и боль и недуги врачуетъ --
             И я возсѣлъ ему на спину!
   

ХИРОНЪ,

             Бывало, близь меня героя ранятъ --
             Я полечу, понаучу -- и встанетъ;
             Но промыслъ этотъ я оставилъ,
             Лекаркамъ-бабамъ предоставилъ.
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ истинно-великій человѣкъ!
             Что и похвалъ ему не любъ навѣкъ...
             Мнитъ такъ и сякъ отъ нихъ отбиться,
             Какъ-бы стоитъ съ собратомъ на ногѣ!
   

ХИРОНЪ.

             Ты, кажется, умѣешь подольститься
             И къ барину и къ самому слугѣ?
   

ФАУСТЪ.

             Но можешь же признательно открыться?
             Къ свой вѣкъ ты видывалъ мужей великихъ
             Стяжавшихъ честь геройскими дѣлами,
             Прославленныхъ и въ доблестяхъ толикихъ
             Отжившихъ важно дни полубогами --
             Скажи, межъ знаменитости отжитой,
             Кто по-тебѣ былъ самый знаменитый?
   

ХИРОНЪ.

             Межъ Аргонавтовъ всякъ по-своему
             Былъ знаменитъ и славенъ. Одному
             Соревновалъ другой на поприщѣ дѣяній.
             Завоеваній -- всѣхъ благостяжаній.
             И опытъ, наконецъ, ведетъ къ тому;
             Одинъ творитъ, а славятъ всѣ другіе.
   

ФАУСТЪ.

             О Геркулесѣ отзывы какіе?
   

ХИРОНЪ.

             Ахъ, за живое ты меня задѣлъ!
             Ни Феба, ни Арея, ни Гермеса
             Я не желалъ бы кромѣ Геркулеса --
             Я заглядѣться бъ на него хотѣлъ.
             Велико-статенъ и толико-знатенъ,
             И панибратенъ и отъ юныхъ лѣтъ
             Пределикатенъ, женщинамъ пріятенъ...
             Да! Геѣ вѣрно не раждать на свѣтъ
             Второго... Геба вѣрно скажетъ: нѣтъ,
             На небо не вздымать такого!.
             Ничтожны про него и пѣснь и слово,
             И камень мучатъ только изъ пустого.
   

ФАУСТЪ.

             И сколько ни гордится имъ ваятель.
             А все мужиковатъ въ статуѣ онъ --
             Ты кончилъ про мужей... благопріятель!
             Ужь за-одно и про красивыхъ жонъ...
   

ХИРОНЪ.

             Что прелесть женщинъ? ничего,
             Нерѣдко только ликъ оторопѣлый!
             Я славлю въ женщинѣ свойство --
             Видъ животрепетный, игриво смѣлый;
             Станъ дивощепетный и не дебелый.
             Краса сама въ себѣ уже свята;
             Но интереснѣй, рѣзче красота
             Такая -- какова Елена,
             Когда я несъ ее изъ плена...
   

ФАУСТЪ.

             Ты несъ!
   

ХИРОНЪ.

                       Да, я, и на своемъ загривкѣ...
   

ФАУСТЪ.

             О! разумъ мой что пряди на обрывкѣ
             Мотается... на этой же спинѣ
             Судьба сидѣть благоволитъ и мнѣ
   

ХИРОНЪ.

             Я чуялъ ворохъ отъ ея руки
             Какъ таску отъ твоей...
   

ФАУСТЪ.

                                                     О! такъ-таки
             Рѣхнусь... Желанье всей души моей
             Она... ахъ! скалывай, скажи скорѣй --
             Куда? откуда? какъ ты ѣхалъ съ ней?
   

ХИРОНЪ.

             Ну, на запросъ намъ отвѣчать легко.
             То время очень -- очень далеко
             Какъ Діоскуры собственной рукой
             Сестрицу отъ порокъ освободили:.
             Плуты погоню-было снарядили,
             Гнались гнались, но не далась охота.
             Родимые, съ устатку, своротили
             Вздохнуть на елевсійскія болота --
             Братишки вбродъ... ее я подсадилъ
             На свой хребетъ -- бултыхъ! и переплылъ.
             Тамъ прыгъ она съ меня такъ живо,
             Погладила до мокрой гривѣ --
             Куда умна! почтливо и учтиво
             Благодарила въ искреннемъ порывѣ.
             Да, чудо не краса! а молода.
   

ФАУСТЪ.

             Годовъ семи была она тогда.
   

ХИРОНЪ.

             Я вижу что выводятъ филологи
             Себѣ и вамъ фальшивые итоги,
             Иначе съ женщиною мифологіи:
             Ее поэтъ по-свойски поспѣваетъ, --
             А какъ воспѣлась, такъ и представляетъ
             Она -- не-то стара, не-то млада;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Соблазнена юна; старѣя соблазняетъ
             Младыхъ она. Поэтъ ей никогда
             Прямого времени не полагаетъ,
   

ФАУСТЪ.

             О, время для нея не есть законъ!
             Вѣдь и Ахиллъ внѣ временныхъ препонъ
             Ее нашелъ; и я, на зло судьбѣ,
             Такою жь обрѣту ее себѣ!..
             Я ль не могу тоскливѣйшею силой
             Усвоить въ вѣковое обладанье
             Ее, боговъ безсмертное созданье, --
             Ея обликъ неисходимо милый?
             Ты въ старину видалъ ее уже...
             Я лишь недавно по встрѣчался съ нею:
             Прекрасна! по сердцу и по душѣ!
             Я увлеченъ, влюбленъ -- замлѣю
             Умру -- коль ею я не овладѣю...
   

ХИРОНЪ.

             Мои чужестранецъ! ты между народа
             Какъ человѣкъ влюбленный; но у насъ
             Тебя почли бы всѣ за сумасброда.
             То хорошо еще, что въ добрый часъ
             Я къ Мантѣ Ескулаповнѣ на вѣсти
             Тащусь... мнѣ удастся въ годикъ разъ
             Побыть у ней... она съ-добра и лести
             Отца все проситъ, ради своей чести.
             Попроучить господь врачей и лекарей.
             Чтобъ всякъ умнѣй лечилъ людей.
             Изъ ворожей она всѣхъ удалѣй:
             Такъ о тебѣ я потолкую съ ней...
             Довѣрь, тебя она, изъ-доброходства,
             Излечитъ травками до превосходства
             Отъ эдакого сумасбродства!--
   

ФАУСТЪ.

             Что врачевать? мой умъ могучъ и здравъ!
             Я не ищу цѣлебной силы травъ...
   

ХИРОНЪ.

             Совѣтую -- такъ ты не отрицай;
             Но, вотъ мы прибыли... слѣзай?
   

ФАУСТЪ.

             Скажи. куда ты въ эту темь-темскую
             Меня привезъ и въ сторону какую?
   

ХИРОНЪ.

             Здѣсь бой быль съ греками римлянъ могучихъ
             Олимпъ на право, съ-лѣва тутъ Пеней!
             Столица тонетъ тутъ въ пескахъ летучихъ;
             Король бѣжалъ, вассалъ ликуетъ въ ней,
             Гляди-ка, вонь подъ мѣсяцемъ-то, тамъ,
             Уже виднѣется старинный храмъ!

приближаются ко храму; изъ-нутри слышится голосъ, какъ-бы со просонкивъ.

МАНТА.

                                 Съ подковой ноги...
                       Мететъ святой помостъ
                                 Конскій хвостъ,.
                       Вступаютъ полубоги.
   

ХИРОНЪ.

                                 Такъ точно...
                       Взгляни лишь благоочно.
   

МАНТА протираетъ глаза.

             А! ты-таки меня не позабылъ?
   

ХИРОНЪ.

             Твой храмъ постаиваетъ все какъ былъ?
   

МАНТА.

             Разгуливаешь все неутомимо?
   

ХИРОНЪ.

             Все поживаешь тихо, нерушимо?
             Кружокъ твой все тебя не прочь?
   

МАНТА

             Да, время окружаетъ меня вточь
             Кто жь этотъ!
   

ХИРОНЪ.

                                 Онъ? неистовая ночь
             Съ наплывомъ къ намъ его примчала --
             Помѣшанъ на Еленѣ и блажатъ;
             Елену обрѣсти вишь наровитъ,
             А не найдетъ для этого начала.
             Возми, пожалуй, полечи его!

ухолитъ.

МАНТА.

             Люблю того,
             Кто хочетъ невозможнаго-чего.--
             Тотъ темный переходъ, изъ двери въ дверь,
             Выводитъ къ Перзефоніи... Теперь
             Она, сидя въ ногѣ Олимпа, ждетъ
             Поклона заповѣднаго... а вотъ,
             Здѣсь нѣкогда я распекла Орфея --
             Воспользуйся... но будь смѣлѣе.

спускаются въ подземелье.

   

НА БЕРЕГАХЪ ПЕНЕЯ,

какъ выше.

СИРЕНЫ.

                                 Нынче мы въ рѣкѣ Пенеѣ
                                 Укурнемся да плеснемся,
                                 Людямъ пѣсенку живѣе
                                 Соберемся -- распоемся,
                                 Безъ воды бѣды! скорѣе
                                 Но Пенею пронесемся;
                                 Послѣ на морѣ-Егеѣ
                                 Веселѣе развернемся.

Землетрясеніе.

СИРЕНЫ.

                       Взадъ бѣжитъ волна напѣнясь,
                       Быстрь молчитъ -- и ни шага!
                       Дно дрожитъ, вода кобенясь
                       Тормошитъ и рветъ брега...
                       Богъ-вѣсть, что это за чудо!
                       Убѣжимъ -- бѣгомъ отсюда,
                       Здѣсь кругомъ грозитъ бѣда!
                       Про спѣшимъ, избѣгнемъ худа
                       Путь возмемъ скорѣй туда,
                       Гдѣ волна смирна всегда
                       И на брегъ милѣе плещетъ,
                       Гдѣ луна свѣтлѣе блещетъ
                       И не меркнетъ никогда!..
                       Здѣсь потрусъ, землетрясенье:
                       Тамъ смиренье -- намъ спасенье.
                       Кто разсуди изъ и съ умомъ
                       Торопись -- улепетнёмъ!
   

СИСИМОСЪ
землетряситель, ворочается подъ землею.

                       Дай-ка двину покрѣпчѣй.
                       Что еще жалѣть плечей!
                       Сила есть такъ надо лѣзть,
                       А пролѣзу, мнѣ и честь.
   

СФИНКСЫ.

                       Что за стрясъ за сотрясенье,
                       Суматоха, страхъ, смятенье?
                       Что за колыхъ -- за шатанье,
                       Располоха, тряхъ, капанье?
                       Эки страсти! вотъ напасть --
                       Но держись! имѣй вниманье,
                       Хоть бы адъ разинулъ пасть!
   
                       Ну? вздымается... гора!
                       Ну? таращится -- ура!
                       Чудодивный старичишка
                       Тотъ, что коего-то году
                       Летѣ, страницѣ, въ угоду
                       Сдѣлалъ Делосъ-островишко.
                       Дюжій, гужій старина!
                       На главѣ лишь сѣдина, --
                       Въ крюкъ спина; а плечи, выя
                       Сдвинутъ горы хоть какія!
                       А кулакъ: чуть о земь звякъ --
                       Земь расколется отъ звяку.
                       Благо, что такой силякъ
                       Не идетъ съ людями въ драку.
                       Его дѣло -- только знаетъ
                       Долы въ-горы выдвигаетъ,
                       Горы въ-норы прорываетъ
                       И, по этому-то знаку,
                       Значитъ онъ каріатидъ...
                       Въ сей онъ разъ до опоясъ
                       Вылѣзъ на земь и увязъ,
                       И не далѣе -- сидитъ!
   

СИСМОСЪ.

             Что, каково матерой сотрясенье?
             По-чести, то мое изобрѣтенье!--
             Когда бъ землѣ толчковъ я не давалъ,
             Въ какомъ бы лицѣ міръ тогда стоялъ?
             Никто бъ не зрѣлъ подъ широтою синей
             Такихъ высокихъ и чудесныхъ горъ,
             Когда бы я, своей дородной спиной,
             Вамъ ихъ не выкорчевалъ на просторъ.
             Смотрите, если око наше зорко,
             Тѣ возвышенья?... исполины разъ
             Затѣяли играть со мною въ горку --
             Мы принялись, и менѣе чѣмъ ль часъ
             У насъ родилась Осса съ Пеліономъ...
             Азартились мы въ возрастѣ зеленомъ,
             Не миновалъ продѣлокъ и Парнасъ;
             Мы и ему склепали два отрога --
             Надѣли словно раскидной картузъ;
             И нынче хоръ наипріятныхъ музъ
             Тамъ своего развеселяетъ бога.
             Я тожь собственноручно пособлялъ
             Полѣзть Юпитеру туда съ громами...
             Но вотъ я поземь выдвинулъ, и сталъ
             На ней наметъ холмами; только сами
             Его обзаведите вы тварями,
   

СФИНКСЫ.

             Случись то не предъ нашими глазами
             Какъ выдавилась изъ земли гора,
             Мы мнили бъ что она старымъ-стара.
             Еще утёсы не въ ладу съ скалами,
             А всѣ откосы обросли лѣсами!..
             Но что намъ дѣла горы населять?
             Намъ хорошо и здѣся возсѣдать.
   

ГРИФЫ.

                       Блестки злата, крупки злата
                       По ущельямъ горъ мелькаютъ --
                       Пусть же Имзы, Горынята
                       Злато намъ отколупаютъ!
   

МУРАВЬИЩИ.

                                 Вы, долговязые,
                                 Къ верху ступайте!
                                 Доброй оказіей
                                 Пользуйтесь-знайте.
                                 Щелки разроете,
                                 Блестки ищите;
                                 Гдѣ что откроете,
                                 То -- и тащите!--
                                 Ройтеся тамъ и сямъ
                                 Съ переду, съ заду:
                                 Было бы злато намъ
                                 Горы-то къ ляду!
   

ГРИФЫ.

                       Давайте плато намъ куск dd>
вейну;
             Всѣ лучшіе дары отъ родины исходятъ.
             Мефист. (буравитъ дыру въ краю стола, у того мѣста гдѣ сидитъ Фрошъ).
             Достаньте мнѣ немного воску, чтобъ сейчасъ и пробки сдѣлать.
             Альтмайеръ. Ахъ, это фокусы!
             Мефист. (Брандеру). А вамъ?
             Брандеръ. Шампанскаго давайте,
             И чтобы поигристѣй было!

(Мефистофель буравитъ. Th. это время дѣлаютъ илъ воска пробки и затыкаютъ дыры.)

             Брандеръ. Нельзя жъ всегда чужого избѣгать,
             Отъ насъ хорошее частенько такъ далеко.
             Французовъ выносить не можетъ человѣкъ нѣмецкій настоящій.
             А вина ихъ охотно пьетъ.
             Гибель (когда подходитъ Мефистофель). Признаться долженъ, кислаго я не люблю,
             Мнѣ дайте настоящаго вы сладкаго стаканъ!
             Меф. (буравить). Вамъ потечетъ токайское сейчасъ.
             Альтм. Нѣтъ, господа, взгляните мнѣ въ глаза!
             Я вижу, вы смѣетеся надъ нами только.
             Мефист. Э, э, съ гостями благородными такими
             Шутить немножко было бъ смѣло.
             Скорѣе! Прямо сказывайте только,
             Какимъ виномъ могу служить?
             Альт. Да всяческимъ! Безъ опросовъ только долгихъ

(Когда всѣ дыры пробуравлены и заткнуты пробками.)

             Мефистофель. (со странными ужимками).
                       Гроздья на лозѣ,
                       А на козлѣ рога!
                       Сокъ въ гроздьяхъ, дерево лоза.
                       Столъ дерево, вино дать тоже можетъ.
                       Глубокое прозрѣніе въ природу!
                       Здѣсь чудо, вѣрьте только!
             Теперь, вонъ пробки и вкушайте!
             Всѣ (вынимаютъ пробки и каждому въ стаканъ течетъ его вино)
             О, славный бьетъ для насъ источникъ!
             Мефист. Вы берегитесь, только бъ не пролить!

(Они пьютъ по нѣскольку разъ.)

             Всѣ (поютъ.). Намъ каннибальски любо, хорошо!
                       Какъ пятистамъ свиней!
             Меф. Народъ свободный; полюбуйтесь, какъ имъ
             Фаустъ. Охотно бъ я теперь отправился отсюда.
             Мефист. Но только погляди сперва, скотство
             Объявится ужъ очень здѣсь прелестно.
             Зибель (пьетъ неосторожно, виню проливается на землю, вспыхиваетъ пламенемъ).
             Огонь! На помощь! Помогите! Адъ горитъ!
             Меф. (заговаривая пламя). Уймись, стихія-другъ! (Компаніи).
             На этотъ разъ огня чистилищнаго капля это только.
             Зибель. Что это значитъ? Погодите! Дорого оно вамъ станетъ!
             Не знаете вы, видно насъ.
             Фронтъ. Въ другой разъ это ты оставь!
             Альтмайеръ. По моему, его бъ тихонько испросить убраться.
             Зибель. Что, сударь! Смѣть изволите вы тутъ
             Надъ нами фокусы продѣлывать свои?
             Мефист. Потише, старая ты бочка!
             Зибель. Гм, палка длинная!
             Намъ грубіянитъ еще вздумалъ?
             Брандеръ. Ты только погоди! Дойдетъ и до битья!
             Альтмайеръ. (Вытаскиваеть изъ стола пробку; ему на встрѣчу вспыхиваетъ пламя).
             Горю, горю!
             Зибель. А! колдовство!
             Коли его! Онъ внѣ закона!

(Вынимаетъ ножъ и наступаетъ на Мефистофеля.)

             Мефист. (съ серьезнымъ движеніемъ).
                       Лживый образъ, слово
                       Смыслъ мѣняютъ, мѣсто!
                       Будьте здѣсь и тамъ!

(Они останавливаются изумленные и смотрятъ другъ на друга.)

             Альтмайеръ. Гдѣ я? Какая чудная страна!
             Фрошъ. Все виноградники! Я такъ ли вижу?
             Зибель. И виноградъ сейчасъ тутъ,подъ рукой!
             Брандеръ. Подъ этою листвой зеленой, здѣсь,
             Лоза какая! виноградъ какой, смотрите! смотрите,

(Онъ хватаетъ Зибеля за носъ. Остальные дѣлаютъ то же другъ съ другомъ и поднимаютъ ножи.)

             Мефист. (такъ же, какъ и прежде). Ты, заблужденье, съ глазъ сними повязку!
             А вы, какъ шутитъ чортъ, себѣ замѣтьте!

(Онъ исчезаетъ вмѣстѣ съ Фаустомъ, пріятели отпускаютъ другъ друга)

             Зибель. Что тутъ такое?
             Альтмайеръ. Какъ?
             Фрошъ. То былъ твой носъ?
             Брандеръ. (Зибелю). А твой въ моей рукѣ!
             Альтм. Такой тутъ былъ ударъ, что мнѣ по членамъ пробѣжало всѣмъ!
             Подайте стулъ! я упаду.
             Фрошъ. Нѣтъ, мы скажите только, что случилось?
             Зибель. Гдѣ этотъ молодецъ? Коль я пронюхаю, гдѣ онъ,
             Ему живымъ ужъ не уйти!
             Альтм. Я видѣлъ самъ, какъ онъ
             Верхомъ на бочкѣ выѣхалъ изъ погреба сейчасъ,--
             Мнѣ ноги словно налиты свинцомъ.

(Поворачивается къ столу.)

             А ну-ка! вновь вино не потечетъ ли?
             Зибель. Обманъ все было, ложь и призракъ!
             Фрошъ. Мнѣ все жъ казалось, я какъ будто пилъ вино.
             Брандеръ. А съ виноградомъ что тутъ было?
             Альтмайеръ. Ну, вотъ и говори, что чудесамъ не надо вѣрить!
   

КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

На низкомъ очагѣ стоитъ надъ огнемъ большой котелъ. Въ поднимающемся изъ него пару показываются разные образы. Мартышка сидитъ у котла, снимаетъ пѣну и смотритъ. чтобъ варево изъ него не ушло. Мартынъ съ дѣтенышами сидитъ рядовъ и грѣется. Стѣны и потолокъ, убраны самымъ страннымъ домашнимъ скарбомъ вѣдьмы.

Фаустъ. Мефистофель.

             Фаустъ. Мнѣ колдовство безумное претитъ;
             Сулишь ты мнѣ, что исцѣлюсь я
             Средь мерзости всей этой бѣснованья?
             Совѣта мнѣ искать у старой бабы?
             И пачкотня мнѣ эта
             Съ плечъ скинетъ тридцать лѣтъ?
             О. горе мнѣ, коль ничего ты лучшаго не йнаешь!
             Надежда ужъ исчезла у меня.
             И неужели природа, неужели умъ какой великодушный
             Бальзама намъ не изыскали?
             Мефист. Мой другъ, ну вотъ, опять умно ты разсуждаешь!
             Чтобы помолодѣть, природное есть также средство.
             Но только внесено оно въ иную книгу
             И составляетъ дивную главу.
             Фаустъ. Я знать его хочу.
             Мефист. Ну, хорошо! Имѣть ты хочешь средство
             Безъ денегъ, безъ врача и колдовства'
             Отправься въ поле ты сейчасъ,
             Начни тамъ рыть, киркой работать,
             Удерживай себя и помыслы свои
             Ты въ совершенно ограниченномъ кругу.
             Питай себя немѣшаною пищей,
             Живи, какъ скотъ ты со скотомъ, и не считай порухой
             Поля, гдѣ жать ты будешь, самому жъ и удобрять:
             Вотъ средство лучшее, повѣрь
             Помолодѣть на восемьдесятъ лѣтъ!
             Фаустъ. Я не привыченъ къ этому всему,
             Я не сумѣю взять лопату въ руки.
             Жизнь узкая совсѣмъ ужъ не но мнѣ.
             Мефист. Такъ вѣдьма-то вотъ и нужна!
             Фаустъ. Зачѣмъ же непремѣнно старая тутъ баба?
             Не. можешь развѣ самъ нанитка ты сварить?
             Меф. Ботъ хорошо-то было бъ время-провожденье!
             Я бъ тысячу мостовъ взялся пока построить.
             Не только знанье и искусство.
             Терпѣнье нужно въ этомъ дѣлѣ.
             Спокойный духъ работаетъ года:
             Броженью тонкому даетъ лишь время крѣпость.
             И все, сюда что входить.
             Преудивительныя вещи!
             Имъ чортъ, конечно, изучилъ,
             Но чортъ самъ сдѣлать этого не можетъ. (Увидавъ звѣрей.)
             Смотри, что за прелестная порода!
             Вотъ женская прислуга, вотъ работникъ! (Къ звѣрямъ.)
             Кажись, хозяйки дома нѣтъ?
             Звѣри. На пиръ она
                       Изъ дому вонъ
                       Отправилась въ трубу!
             Мефист. Какъ долго носится она обычно?
             Звѣри. Пока согрѣемъ лапы мы.
             Меф. (Фаусту). Какъ это нѣжное звѣрье тебѣ по вкусу?
             Фаустъ. Нелѣпѣй ничего я не видалъ!
             Мефист. Нѣтъ, разговорамъ въ этомъ родѣ именно таковъ,
             Какой охотнѣе всего поддерживаю я!
             (Звѣряхъ). Скажите жъ мнѣ однако, куклы треклятыя.
             Вы что за мѣсиво крутите тамъ?
             Звѣри. Мы нищенскіе, жидкіе супы варимъ.
             Мефист. Ну, публика у насъ большая будетъ.

(Мартынъ надсаживается и ластится къ Мефистофеля.)

             Мартынъ. Бросай скорѣе кости.
                       Дай мнѣ разбогатѣть!
                       Дай выиграть ты мнѣ!
                       Не ладно все ужъ очень,
                       А были бъ деньги у меня,
                       То былъ бы я ума-палата!
             Мефист. Какой счастливою себя считала бы мартышка эта.
             Когда бы только можно было тоже ставить ей въ лото!

(Въ это время мартышки играли съ большимъ шаромъ и выкатили его впередъ.)

             Мартынъ. Вотъ это міръ.
                       Взлетитъ, слетитъ,
                       И все катится:
                       Звенитъ стекломъ,
                       А скоро ль разобьется?
                       Пустой внутри,
                       Здѣсь блескъ большой,
                       А здѣсь вотъ больше.
                       Живой я! Сынъ
                       Любезный мой!
                       Ты отстранись!
                       Ты смертенъ!
                       Онъ имъ глины,
                       Осколки тутъ пойдутъ.
             Мефист. Что значить что рѣшето?
             Мартынъ (достаетъ его). Будь воромъ ты,
                       Тебя бъ сейчасъ я и узналъ.

(Подбѣгаетъ къ мартышкѣ и заставляетъ ее смотрѣть сквозь рѣшето.)

                       Смотри сквозь рѣшето!
                       Ты вора узнаешь!
                       Назвать его не смѣешь?
             Мефист. (подходя къ огню). А этотъ вотъ горшокъ?
             Мартынъ и мартышка. Невинный дуралей!
                       Горшка не знаетъ онъ!
                       Съ котломъ онъ не знакомъ!
             Мефист. Невѣжливый ты скотъ!
             Мартынъ. Метелку вотъ возьми.
                       Усаживайся въ кресло.

Онъ заставляетъ Мефистофеля сѣсть. Фаустъ въ это время стоитъ передъ зеркаломъ, то подходитъ къ нему, то отходитъ).

             Фаустъ. Что вижу я? Что за небесный образъ
             Является здѣсь въ зеркалѣ волшебномъ!
             Любовь, мнѣ уступи быстрѣйшее изъ крылъ твоихъ
             И унеси меня въ ея обитель;
             Увы, лишь съ мѣста этого схожу я,
             Лишь близко подойти рѣшусь,
             Ее я вижу только, какъ въ туманѣ!--
             Прекраснѣйшее женщины изображенье!
             Ужель возможно это, женщина ужель красива такъ?
             Въ раскинувшемся тѣлѣ этомъ
             Не вижу ль я небесъ всѣхъ сочетанье?
             Ужели что подобное найдется на землѣ?
             Меф. Естественно, коль богъ, спорна промучившись шесть сутокъ.
             Самъ "браво", наконецъ, сказалъ --
             Созданіе должно быть путно.
             Пожалуй, до сыта на этотъ разъ ты наглядись:
             Сумѣю выслѣдить тебѣ сокровище такое.
             Блаженъ, кому падетъ ни долю счастье
             Какъ жениху, ее въ свой домъ ввести.

(Фаустъ продолжаетъ стоять передъ зеркаломъ Мефистофель, развалившись въ креслѣ и играя метелкой, продолжаетъ говорить.)

             Тутъ я сижу, король на тронѣ словно;
             Я скипетръ вотъ держу, а нѣтъ короны только.

(Звѣри, которые до сихъ поръ вперемежку дѣлали всевозможный движенія, съ большимъ крикомъ подносятъ Мефистофелю корону).

             Звѣри. О, будь такъ добръ,
                       Склей потомъ, кровью
                       Корону ты!

(Они обращаются съ короной неосторожно и ломаютъ ее на два куска съ которыми и прыгаютъ по кухнѣ.)

                       Вотъ и свершилось!
                       Мы говоримъ, мы смотримъ.
                       Мы слушаемъ, риѳмуемъ!
             Фаустъ (передъ зеркаломъ.) О, горе мнѣ! я впрямь съ ума сойду!
             Меф. (указывая на звѣрей). И у меня чуть не идти ужъ кругомъ начинаетъ голова.
             Звѣри. А посчастливится,
                       Порою подойдетъ,
                       Оно и мысли, глядь!
             Фаустъ (такъ же у зеркала). Въ груди жечь начинаетъ у меня!
             Уйдемъ отсюда поскорѣе.
             Мефист. (въ томъ же положеніи). По крайности, признаться надо,
             Поэты откровенные они.

(Варево въ котлѣ, которое мартышки оставили безъ вниманія, начинаетъ переливать черезъ край; загорается большое пламя и бьетъ въ трубу. Вѣдьма съ страшнымъ крикомъ слетаетъ сквозь пламя),

             Вѣдьма. Ay! Ay! Ay! Ау!
             Скотина окаянная! Проклятая свинья!
             Недосмотрѣла за котломъ, палишь хозяйку ты!
             Проклятая скотина! (увидавъ Фауста и Мефистофеля.)
                       Что это здѣсь?
                       Вы кто такіе?
                       Чего вамъ тутъ?
                       Пробрался кто сюда?
                       Огнемъ спалю
                       Всѣ кости намъ!

(Она шумовкой черпаетъ въ котлѣ и брызжетъ пламенемъ въ Фауста, Мефистофеля и въ звѣрей. Звѣри визжатъ.)

             Мефистофель. (Оборачиваетъ метелку, которую держитъ въ рукѣ и бьетъ ею посуду и горшки.)
                       Все въ дребезги!
                       Вотъ варево твой!
                       А вотъ стекло!
                       Но это шутка только,
                       Тактъ, стерва.
                       Къ мелодіи твоей.

(Вѣдьма въ ярости и ужасѣ отступаетъ).

             Меня ты узнаешь? Костлявое страшилище, ты;
             Хозяина, наставника узнала?
             Вотъ захочу, примуся бить --
             Тебя я разможжу и ду хонъ-обезьянъ твоихъ!
             Нѣтъ больше у тебя къ камзолу красному почтенья?
             Ты разобрать пера пѣтушьяго не можешь?
             Лицо свое, что ль, спряталъ я?
             Не самому ль ужъ мнѣ назваться?
             Вѣдьма. О, господинъ, простите грубый мой пріемъ
             Но лошадинаго не вижу я копыта.
             И оба ворона гдѣ жъ ваши?
             Мефист. На этотъ разъ отдѣлаешься этимъ;
             Пожалуй, ужъ давненько
             Съ тобой мы не видались,
             И просвѣщенье, что зализываетъ все на свѣтѣ,
             Коснулось тоже чорта.
             Ужъ призрака былого сѣверянъ теперь ты не увидишь;
             Гдѣ встрѣтишь хвостъ ты, когти и рога?
             А что касается ноги, быть безъ которой мнѣ нельзя.
             То мнѣ бы повредила у людей она,
             И потому, какъ молодой иной мущина, я
             Ужъ много лѣтъ къ фальшивымъ икрамъ прибѣгаю
             Вѣдьма (пляшетъ). Я впрямь лишуся чувствъ, разсудка:
             Опять передо мною баринъ сатана!
             Мефист. Прошу меня не звать такъ, баба!
             Вѣдьма. А почему? Что это прозвище вамъ сдѣлало такого?
             Меф. Давно оно ужъ басней стало.
             Но людямъ все жъ не лучше оттого:
             Они отдѣлались отъ злого, злые же остались.
             Зови меня ты "господинъ баронъ", такъ будетъ хорошо;
             Я кавалеръ такой, какъ и другіе кавалеры.
             Что благородна кровь моя, нѣтъ у тебя сомнѣнья:
             Смотри сюда, вотъ гербъ, который я ношу!

(Дѣлаетъ неприличине движеніе тѣломъ.)

             Вѣдьма (неистово смѣется). Ха! Ха! Вотъ это въ вашемъ духѣ!
             Плутишка вы, какимъ всегда и были,
             Меф. (Фаусту). Мой другъ, старайся перенять ты это хорошенько:
             Такъ только съ вѣдьмами и можно ладить.
             Вѣдьма. Теперь скажите, господа, что надо вамъ!
             Мефист. Извѣстнаго питья стаканъ хорошій!
             Но самаго я стараго прошу:
             Года его удваиваютъ силу.
             Вѣдьма. Охотно очень! У меня здѣсь вотъ бутылка.
             Порою изъ которой лакомлюсь сама я;
             Она ужъ ни малѣйше не воняетъ,
             Охотно дамъ стаканчикъ намъ. (Тихо).
             Но коль его, не приготовясь, выпьетъ этотъ человѣкъ.
             Ему и часа не прожить, вамъ это хорошо извѣстно,
             Меф. Пріятель онъ хорошій, будетъ въ прокъ ему;
             Я для него и лучшей бы твоей стряпни не пожалѣлъ.
             Черти свой кругъ, свои заклятья говори,
             И полную ему дай чашку.

(Вѣдьма съ необычайными ужимками чертитъ кругъ и ставить въ него странные предметы; стклянки начинаютъ звенѣть, котлы гудѣть и музыканить. Наконецъ вѣдьма приноситъ большую книгу, ставитъ въ кружокъ мартышекъ, кладетъ на нихъ книгу и даетъ изъ держать факелы. Киваетъ Фаусту, чтобы тотъ подошелъ къ ней.)

             Фаустъ (Meф.). Нѣтъ, ты скажи, что это будетъ?
             Дичь, бѣснованіе,
             Обманъ пошлѣйшій.
             Они знакомы и достаточно мнѣ ненавистны;
             Мефист. Э, глупости! для смѣха это только;
             Не будь ты только такъ ужъ строгъ!
             Какъ доктору, пофокусничать надо ей,
             Чтобъ было въ прокъ тебѣ питье.

(Онъ принуждаетъ Фауста пойти въ кругъ).

             Вѣдьма (съ большимъ азартомъ декламируетъ изъ книги).
                       Понять ты долженъ!
                       Изъ единицы сдѣлай десять,
                       Ты двойку опусти.
                       А трояку посравняй,
                       Богатъ тогда ты!
                       Утрать четверку!
                       А изъ пяти, шести.
                       Колдунья говорить,
                       Ты семь и восемь сдѣлай,
                       Тогда все совершится!
                       И девять единица
                       И десять ничего.
                       Вотъ вѣдьмина таблица!
             Фаустъ. Сдается мнѣ, старуха бредитъ.
             Мефист. Еще далеко не конецъ,
             Я знаю хорошо, вся книга такова;
             Я много времени надъ ней потратилъ --
             Противорѣчье коренное тайной вѣдь
             Останется и умнику и дураку.
             Искусство, другъ, старо и ново,
             Пріемъ ко всѣ вѣка былъ тотъ же:
             Черезъ посредство трехъ и одного, и одного и трехъ
             За мѣсто истины распространять лишь заблужденье.
             И такъ болтаютъ, учатъ безъ помѣхи;
             Возиться съ дураками у кого охоты станетъ?
             Обычно вѣрить человѣкъ, когда слона онъ только слышитъ,
             Что все же что-то мыслиться должно при этомъ,
             Вѣдьма (продолжаетъ). Высокая сила
                       Науки
                       Сокрыта для міра всего!
                       Тому жъ, кто не мыслить,
                       Дарится она,
                       Ее безъ заботъ онъ имѣетъ.
             Фаустъ. Какой несетъ она намъ вздоръ?
             Вотъ-вотъ всю голову разломитъ:
             Мнѣ чудится, хоръ цѣлый слышу я
             Ста тысячъ дураковъ.
             Мефист. Довольно, О довольно, чудная Сивилла,
             Давай сюда напитокъ свой,
             По самый край скорѣй наполни чашу;
             Пріятелю не повредить напитокъ этотъ;
             Онъ человѣкъ, прошедшій много степеней,
             Изрядно онъ понаглотался.

(Вѣдьма съ большими церемоніями наливаетъ напитокъ въ чашу; когда Фаустъ подносить ее ко рту, вспыхиваетъ легкое пламя,)

             Ну, опрокидывай живѣе! Не робѣй!
             Сейчасъ же на сердцѣ повеселѣе станетъ.
             Ты съ чортомъ ужъ на "ты",
             И вздумалъ пламени бояться?

(Вѣдьма размыкаетъ кругъ, Фаустъ выходитъ изъ него).

             Мефист. Теперь скорѣе вонъ! Тебѣ не двигаться нельзя.
             Вѣльма. Да будетъ вамъ глоточекъ этотъ по нутру!
             Меф. (вѣдьмѣ). Коль въ одолженье что могу тебѣ я сдѣлать,
             То на Вальпургію мнѣ только лишь скажи,
             Вѣдьма. Вотъ пѣсенка! вы если кой-когда ее споете.
             То ощутите дѣйствіе особое въ себѣ.
             Мефист. (Фаусту). Идемъ скорѣй, отдай себя въ мое распоряженье!
             Тебѣ необходимо пропотѣть,
             Чтобъ сила пробралась черезъ нутро къ наружу.
             Бездѣлье благородное цѣнить потомъ тебя я научу.
             И скоро ощутишь ты съ истымъ наслажденьемъ.
             Какъ зашевелится, метаться станетъ купидонъ.
             Фаустъ. Дай только поскорѣй мнѣ въ зеркало еще взглянуть!
             Тотъ образъ женщины былъ такъ прекрасенъ!
             Мефист. Нѣтъ, нѣтъ! всѣхъ женщинъ образецъ
             Передъ собой ты скоро во плоти увидишь.
             (Тихо.) Съ напиткомъ этимъ въ тѣлѣ, скоро ты
             Елену будешь видѣть въ каждой бабѣ!
   

УЛИЦА.

Фаустъ. Маргарита проходитъ мимо.

             Фаустъ. Могу ль я, барышня прекрасная, взять смѣлость
             Вамъ руку предложить, васъ проводить?
             Маргарита. Ни барышня я, пи прекрасна,
             Домой могу безъ проводовъ дойти.

(Вырывается и уходить.)

             Фаустъ. Прелестное дитя, о небо!
             И ничего подобнаго не видѣлъ никогда.
             Обычаемъ и добродѣтелью богата,
             А все жъ немного и вострушка,
             Мнѣ губку алую, щекъ лучезарность
             Во вѣкъ не позабыть!
             Какъ опускаетъ глазки,
             Запечатлѣлось глубоко на сердцѣ у меня;
             Да и рѣшительность какая.--
             Ну, это прямо ужъ восторгъ!

Мефистофель входитъ,

             Фаустъ. Послушай, дѣвочку ты эту долженъ мнѣ добыть!
             Мефистофель. Ну, ну! которую?
             Фаустъ. Она прошла сейчасъ!
             Мефист. Вонъ ту? Идетъ она отъ своего попа;
             Тотъ ей грѣхи всѣ отпустилъ.
             У самой я исповѣдальни прошмыгнулъ.
             Совсѣмъ невиннная вѣдь штучка,
             И попустому-то на исповѣдь ходила;
             Надъ ней я власти не имѣю.
             Фаустъ. Все жъ за четырнадцать ей лѣтъ!
             Меф. Ты говорить, какъ тотъ распутный малый.
             Что зарится на каждый милый цвѣтикъ
             И, чванясь, мнитъ, что нѣтъ ни чести той.
             Ни чувствъ, которыми нельзя бы было поживиться!
             Но не всегда вѣдь это такъ.
             Фаустъ. Достопочтенный господинъ наставникъ.
             Оставилъ бы законъ ты мнѣ въ покоѣ!
             Скажу тебѣ и коротко и ясно:
             Сегодня жъ ночью, если милая малютка
             Въ моихъ объятіяхъ покоиться не будетъ,
             То въ полночь мы расходимся съ тобой.
             Мефист. Подумайте, что можно и чего нельзя!
             По крайности недѣли двѣ мнѣ нужно.
             Чтобъ только выслѣдить удобный случай.
             Фаустъ. Будь только семь часовъ покоя у меня,
             Мнѣ бъ не понадобилось чорта.
             Чтобъ соблазнить созданьице такое.
             Мефист. Почти ужъ какъ французъ вы говорите.
             Но все жъ прошу печалиться не очень:
             Что пользы сразу насладиться?
             Далеко радость тутъ не такъ ужъ велика.
             Какъ если вотъ сперва
             Вы всяческимъ подходцемъ
             Пообрядите куколку, посдобрите ее,
             Какъ учитъ сказочка иная,
             Фаустъ. Мой аппетитъ и такъ хорошъ.
             Мефист. Теперь, издѣвку бросивъ и безъ шутки!
             Я говорю вамъ, съ дитяткой такой прекрасной,
             Какъ и всегда, пойдетъ не скоро дѣло.
             Здѣсь съ бою ничего ты не возьмешь.
             Придется намъ на хитрости пуститься,
             Фаустъ. Отъ ангела мнѣ этого добудь хоть что нибудь!
             Сведи меня въ ея опочивальню!
             Достань платочекъ мнѣ съ ея груди,
             Подвязку хоть моей желанной!
             Мефист. Чтобъ показать, что вамъ въ мученьѣ
             Я пособить хочу и службу сослужить,
             Минуты мы не потеряемъ.
             Сегодня же сведу васъ въ комнату ея.
             Фаустъ. И буду видѣть я ее? имѣть?
             Мефист. Нѣтъ, у сосѣдки будетъ у своей она,
             А между тѣмъ, совсѣмъ наединѣ,
             Вы можете надеждой радостей грядущихъ
             Упиться до сыта тамъ, въ воздухѣ ея.
             Фаустъ. Чтожъ, можемъ тронуться;
             Мефист. Нѣтъ, рано.
             Фаустъ. Такъ позаботься о подаркѣ ей! (Уходить.)
             Мефист. Сейчасъ дарить! Ай, молодецъ! Ему не провалиться!
             Я знаю много мѣстъ хорошихъ
             И не одинъ давно зарытый кладъ;
             Придется малость попровѣрить. (Уходитъ.)
   

ВЕЧЕРЪ.

Небольшая опрятная комната.

Маргарита (заплетая и завязывая косы).

             Что бъ я дала, когда бы только знать.
             Кто этотъ господинъ сегодня былъ!
             Такимъ смотрѣлъ онъ, право, честнымъ;
             Изъ дома благороднаго навѣрно:
             На лбу прочесть могла я это у него --
             А то бы не быль смѣлымъ онъ такимъ. (Уходить).
   

Мефистофель, Фаустъ.

             Мефист. Входи, совсѣмъ тихонько, но входи!
             Фаустъ (послѣ нѣкотораго молчанія).
             Прошу, оставь меня ты одного!
             Мефист. (всматриваясь во все кругомъ).
             Не всякая-то дѣвушка опрятно такъ живетъ. (Уходить).
             Фаустъ (озираясь вокругъ). Привѣть тебѣ, вечерній сумракъ сладкій,
             Что надъ святыней этой рѣешь!
             Мнѣ сердце охвати ты, сладкая любви истома,
             Что, жаждая, живешь росой надежды!
             Вокругъ какимъ все дышетъ чувствомъ тишины.
             Порядка и довольства!
             И въ этой бѣдности какая полнота!
             И въ этомъ заперта блаженства сколько!

(Онъ бросается въ кожаное кресло у постели),

             Прими меня, какъ уже предковъ принимало ты
             Въ открытыя объятья въ радостяхъ, въ скорбяхъ!
             О, часто какъ на отчемъ тронѣ этомъ
             Вокругъ толпою висли дѣти!
             Быть можетъ, въ благодарность за Христовъ подарокъ,
             Тутъ милая моя, со щечками своими пухлыми, дитятей.
             Съ благоговѣніемъ увядшую у дѣда руку цѣловала.
             Я чувствую, о дѣвушка, твой духъ
             Довольства и порядка вѣетъ тихо вкругъ меня,
             Тотъ духъ, что матерински наставляетъ каждый день тебя,
             Что скатерть на столѣ опрятно разостлать велитъ,
             Песокъ у ногъ твоихъ -- и тотъ узоромъ сыпатъ.
             О, милая рука, такъ длани божіей подобна,
             Ты хижину въ небесную обитель обращаешь,
             А здѣсь! (Онъ поднимаетъ пологъ у кровати,)
             Какой овладѣваетъ мной восторга трепетъ!
             Желалъ бы тутъ промедлить цѣлые часы я,
             Природа! въ легкихъ сновидѣньяхъ
             Здѣсь ангела, плоть воспріявшаго, ты созидала;
             Дитя лежало тутъ, съ своею грудью нѣжной.
             Исполненною жизненнымъ тепломъ,
             И тутъ священно чистой тканью
             Работалось подобье божества!
             А ты! Сюда что привело тебя?
             Какъ искренно растроганнымъ я чувствую себя!
             Чего ты хочешь здѣсь? что тяжко такъ на сердцѣ у тебя?
             О, бѣдный Фаустъ! Не узнаю тебя я больше!
             Волшебное меня здѣсь дуновеніе объемлетъ, что ли?
             Такъ прямо насладиться я рвался,
             А чувствую, что исхожу въ мечтаніяхъ любовныхъ!
             Игралище мы, что ли, каждаго воздушнаго давленья?
             Войди она въ минуту эту,
             Ты казнился бы какъ преступностью своей!
             Большой дѣтина -- маленькимъ какимъ
             Лежалъ бы ты, поникнувши у ногъ ея!
             Мефист. Скорѣй! внизу она уже идетъ, я вижу.
             Фаустъ. Вонъ, вонъ! И не вернусь я никогда!
             Мефист. А вотъ шкатулочка, увѣсиста порядкомъ,
             Ее я кой-откуда добылъ.
             Все жъ въ шкафчикъ здѣсь ее поставьте!
             Клянусь вамъ, духъ у ней займется:
             Туда вещицъ вамъ положилъ я.
             Не на такую хватитъ.
             Дитя -- дитей, ну а игра -- игрою.
             Фаустъ. Не знаю, слѣдуетъ ли мнѣ?
             Мефист. На лишній ли вопросъ?
             Вы думаете, можетъ быть, сокровище-то уберечь?
             Тогда я посовѣтую для похотей своихъ
             Не тратить вамъ прекрасное дневное время,
             Меня жъ набавить отъ дальнѣйшаго труда.
             Надѣюсь, вы не скупы!
             Я за ухомъ себѣ чешу, да руки тру --

(Онъ ставитъ шкатулку въ шкафъ и опять запираетъ его.)

             Теперь скорѣе только вонъ отсюда!--
             Чтобъ эту милую малютку вамъ,
             Какъ душенькѣ угодно, пообладить;
             А вы уставились,
             Вамъ словно въ аудиторію итти,
             И словно выросли предъ вами, сѣрыя, во весь свой ростъ,
             И физика и метафизика!
             Скорѣе только вонъ! (Уходитъ).
             Маргарита (со свѣтильникомъ).
             Какъ тяжко мнѣ. какъ душно здѣсь.

(Отворяетъ окно.)

             И вѣдь не такъ ужъ жарко на дворѣ.
             Со мною что-то, что не знаю --
             Хоть маменька бъ домой вернулась.
             Дрожь у меня бѣжитъ по тѣлу --
             Страшливая же, глупая я баба!

(Начинаетъ пѣть, раздѣваясь).

                       Жилъ-былъ король въ Тулэ,
                       До гроба былъ онъ вѣренъ.
                       Дала ему предъ смертью
                       Подруга кубокъ золотой.
   
                       Всего дороже былъ
                       Въ порахъ ему тотъ кубокъ;
                       Глаза слезой сверкали.
                       Какъ пилъ онъ изъ него.
   
                       А смертный часъ насталъ,
                       Счелъ города онъ въ царствѣ,
                       Наслѣднику ихъ отдалъ,
                       Но кубка не далъ съ ними.
   
                       Сидитъ за царскимъ пиромъ онъ.
                       Вкругъ рыцари его
                       Въ высокомъ отчемъ залѣ,
                       У моря, къ замкѣ тамъ.
   
                       Вотъ старый бражникъ всталъ,
                       Испилъ послѣдній жизни пламень.
                       И кубокъ свои священный
                       Онъ внизъ, въ пучину бросилъ.
   
                       Глядитъ: летитъ, черпнулъ онъ
                       И погрузился вглубь.
                       Смежились очи короля,
                       Съ тѣхъ поръ онъ больше не пилъ.

(Она открываетъ шкафъ, чтобы убрать платье, и видитъ шкатулку).

             Сюда попалъ какъ ларчикъ чудный этотъ?
             Вѣдь шкафъ я заперла навѣрно.
             Однако, странно это! Что бъ въ немъ такое быть могло?
             Быть можетъ,-кто въ залогъ принесъ,
             И мать ссудила подъ него.
             На ленточкѣ виситъ, вонъ, ключикъ;
             Пожалуй, я его открою!--
             Что это? Богъ небесный! Посмотрите,
             Такого въ жизнь я не видала ничего!
             Уборъ! Онъ дамѣ благородной
             Былъ въ пору бъ въ Свѣтлый праздникъ.--
             Пристала бъ мнѣ къ лицу цѣпочка?
             Чья бъ эта прелесть быть могла?

(Наряжается и подходитъ къ зеркалу.)

             Ахъ, хоть бы только серьги-то моими были!
             Вѣдь смотришь въ нихъ совсѣмъ другого
             Къ чему тутъ красота, кровь молодая?
             Все это хорошо, прекрасно,
             Однако это все себѣ въ покоѣ оставляютъ;
             Васъ хвалятъ съ сожалѣньемъ вполовину.
             А къ золоту тѣснится все,
             На золотѣ все виснетъ.
             Ахъ, мы, бѣдняжки!
   

ГУЛЯНЬЕ.

Фаустъ въ раздумьи ходитъ взадъ и впередъ.
Подходитъ Мефистофель.

             Мефист. Клянусь поруганною всей любовью! Силой ада!
             Хотѣлось бы найти, сквернѣе чѣмъ ругнуться?
             Фаустъ. Да что съ тобой? что такъ тебя разобрало?
             Въ жизнь не видалъ такой я образины!
             Мефист. Сейчасъ я бъ чорту былъ готовъ отдаться,
             Не будь и только самъ ужъ чортомъ!
             Фаустъ. Свихнулось въ головѣ что у тебя?
             Тебѣ пристало очень бѣсноваться!
             Мефист. Подумайте вы только: тотъ уборъ, что припасенъ для Гретхенъ,
             Его подтибрилъ попъ!--
             Онъ къ матери попался на глаза,
             Сейчасъ у ней тамъ гдѣ-то потайные страхи:
             У этой госпожи нюхъ очень тонкій, --
             Все по молитвеннику шнырить
             И чуетъ въ каждой штукѣ.
             Свята она иль нѣтъ;
             Ну, и почуялось ей ясно,
             Что благодати-то въ уборѣ маловато.
             "Дитя мое," воскликнула она, "неправое добро
             Намъ душу вяжетъ, кровъ изводитъ.
             Пожертвуемъ мы Божьей Матери его --
             Небесной насъ манною порадуетъ она!"
             У Маргариточки перекосился ротикъ.
             Мнѣ кажется, подумала, конь даровой,
             И, право, не безбожникъ тотъ,
             Кто тонко такъ сюда его доставилъ.
             Но мать послала за попомъ.
             Лишь только смѣтилъ тотъ потѣху,
             На-глазъ просмаковалъ всю штуку
             И говоритъ: "Благіе помыслы у васъ!
             Кто побораетъ, тотъ стяжаетъ,
             У церкви все желудокъ варитъ;
             Пожрала страны цѣлыя она
             И все жъ еще ни разу не объѣлась;
             Лишь церковь, милыя сударыни мои,
             Добро неправое переварить сумѣетъ."
             Фаустъ. Обычай это повсемѣстный.
             Король иль жидъ сумѣютъ тоже.
             Меф. Затѣмъ онъ сгребъ запястье, цѣпь и кольца.
             Какъ пустячки какія;
             Спасибо онъ сказалъ не больше и не меньше,
             Какъ за кошелочку орѣховъ;
             Имъ посулилъ небесной всякой мзды --
             Великаго благоговѣнія исполнились онѣ.
             Фаустъ. Что жъ Гретхенъ?
             Мефист. Ну, сидитъ полна тревоги,
             Чего ей хочется и какъ ей быть, не знаетъ,
             Все въ мысляхъ полотно, и день и ночь,
             Но больше тотъ, кто къ ней его принесъ.
             Фаустъ. Тоскуетъ милая, мнѣ жаль ее.
             Сейчасъ ей золотца ты новаго добудь!
             Вѣдь первое и такъ не важно было.
             Меф. О да, для вашей милости однѣ игрушки все!
             Фаустъ. И ладь, по моему устрой!
             Ты подберись къ ея сосѣдкѣ!
             Ну, чортъ, не будь ты только размазней.
             Уборъ ей новый раздобудь!
             Мефист. Душой готовъ, мой милостивый баринъ.

(Фаустъ уходитъ).

             Вотъ этакій влюбленный сумасбродъ
             Ни вѣтеръ пуститъ солнце, мѣсяцъ, звѣзды,
             Чтобъ время скоротать возлюбленной своей.

(Уходитъ.)

   

ДОМЪ СОСѢДКИ.

             Марта (одна). Вогъ да проститъ ему, мужъ милый мой
             Со мною поступилъ не ладно!
             Пустился по свѣту себѣ.
             Меня жъ одну оставилъ на соломѣ.
             По истинѣ, его не огорчала я.
             Предъ Богомъ! сердцемъ всѣмъ его любила. (Плачетъ.)
             Онъ. можетъ, даже умеръ!-- Горе!--
             Хоть явку бъ мнѣ добыть о смерти!
             Маргарита (входя). Ахъ, Марта, матушка!
             Марта. Что, Маргариточка, что, что такое?
             Маргарита. Чуть ноги у меня не подкосились!
             Опять такую же шкатулочку нашла въ своемъ шкафу я.
             Изъ чернаго вся дерева она;
             Вещицы же -- одна лишь прелесть,
             Богаче много прежней.
             Марта. Ты матери о ней не говори;
             Сейчасъ опять на исповѣдь снесетъ,
             Маргарита. Ахъ, посмотри ты только! Погляди!
             Марта (наряжаетъ ее). О, ты, счастливое созданье!
             Марг. Но смѣю, жаль, на улицу я съ ними
             И въ церковь показаться.
             Марта. Ко мнѣ ты только чаще забѣгай
             И потихоньку наряжайся здѣсь;
             Предъ зеркальцемъ часочекъ погуляй,
             Мы душеньку съ тобой потѣшимъ.
             Тамъ случай подвернется, праздникъ ли какой,
             И людямъ можно будетъ показать:
             Сперва цѣпочку, тамъ жемчужину въ ушахъ --
             Ну, мать и не увидитъ; можно что и наплести ей,
             Марг. Кто бъ только могъ принесть шкатулки обѣ?
             Не ладно что-то тутъ: (Стучатъ.) О, Боже!
             Не мать ли это ужъ моя?
             Марта (смотритъ въ дверное окошечко).
             Чужой мущина!-- Милости прошу!

(Входить Мефистофель.)

             Мефист. Беру я смѣлость, прямо такъ войти,
             Прошу у барынь извиненья,

(Отступаетъ почтительно передъ Маргаритой.)

             Хотѣлъ спросить я, кто здѣсь Марта Швертлейнъ!
             Марта. Я Швертлейнъ. Господину что угодно?
             Мефист. (ей тихо). Теперь я знаю васъ, съ меня довольно:
             У васъ особа знатная въ гостяхъ,
             Простите смѣлость мнѣ мою!
             Зайду я къ вамъ послѣ обѣда.
             Марта (громко). Подумай, дѣточка, вотъ чудеса!
             Тебя за барышню вѣдь принимаетъ господинъ.
             Марг. Я дѣвушка простая, бѣдная. Охъ, Господи!
             Чрезъ чуръ добры вы, господинъ --
             Уборъ и золото чужіе.
             Мефист. Ахъ, не одинъ уборъ тутъ;
             Въ васъ нравъ, глазъ, строгій!
             Какъ радъ я, что могу остаться!
             Марта. Вы съ чѣмъ пришли? Знать очень бы хотѣлось.
             Меф. Желалъ бы, чтобъ мой сказъ былъ веселѣй!
             Надѣюсь, вы не взыщите съ меня:
             Мужъ умеръ вашъ, и вамъ онъ кланяться велѣлъ.
             Марта. Онъ умеръ? Честная душа! О горе!
             Мужъ умеръ мой! Охъ, отхожу!
             Маргарита. Вы не отчаивайтесь, дорогая!
             Мефист. Печальную вы выслушайте повѣсть!
             Марг. Я въ жизнь бы оттого любитъ и не хотѣла.
             До смерти бы меня потеря огорчила,
             Мефист. У радости страданье быть должно, въ страданьи радость.
             Марта. Вы разскажите, какъ онъ кончилъ жизнь.
             Меф. Лежитъ онъ въ Падуѣ схороненъ.
             Тамъ, у Антонія святого,
             Въ пристанищѣ во благоосвященномъ,
             Въ покоищѣ прохладномъ вѣчно.
             Марта. И больше нечего вамъ передать мнѣ?
             Мефист. Великую, тяжелую лишь просьбу:
             Пропѣть за упокой его три ста обѣденъ закажите!
             А въ прочемъ всемъ мои карманы пусты.
             Марта. Какъ! Нѣтъ ни драгоцѣнности какой, или бездѣлки,
             Что подмастерье всякій бережетъ на днѣ котомки.
             На намять сохраняетъ,
             И голодаетъ лучше, лучше по міру идетъ!
             Мефист. Сударыни, мнѣ жаль сердечно.
             Но, вправду, не разбрасывалъ своихъ онъ денегъ.
             Онъ очень въ прегрѣшеньяхъ каялся своихъ, о да!
             Но все жъ его гораздо больше незадача сокрушала.
             Марг. Ахъ, и зачѣмъ несчастливы такъ люди!
             Я непремѣнно помолюсь за упокой его.
             Меф. Достойны хоть сейчасъ въ супружество вступить вы;
             Нельзя не полюбить дитя такое,
             Маргарита. О нѣтъ, теперь еще нельзя.
             Мефист. Не мужъ, то пусть дружокъ покуда.
             Одно изъ величайшихъ благъ небесныхъ,
             Такое милое созданіе въ объятіяхъ имѣть.
             Маргарита. Не водится у нагъ такой обычай-
             Мефист. Обычай или нѣтъ: бываетъ тоже.
             Марта. Разсказывайте жъ!
             Мефист. Я стоялъ у смертнаго одра его,
             Почти-что на навозѣ -- на соломѣ полусгнившей.
             Однако жъ умеръ онъ, какъ христіанинъ
             И находилъ, что счетъ его далеко не поконченъ.
             "Какъ глубоко", воскликнулъ онъ, "себя я долженъ ненавидѣть,
             Что покидаю такъ я ремесло свое, жену!
             Ахъ, вспомнить -- смерть мнѣ!
             При жизни хоть простила бы меня"!
             Марта (плача). Хорошій мужъ! Давно его простила.
             Меф. "Но, знаетъ Богъ! Она была виновнѣе меня".
             Марта. Онъ это лжетъ! Какъ! на краю могилы лгать!
             Мефист. На послѣдахъ онъ, видно, бредилъ,
             Коль въ этомъ дѣлѣ смыслю я хоть что нибудь,
             "Нельзя по сторонамъ глазѣть мнѣ было отъ бездѣлья", онъ сказалъ,
             "Сперва дѣтей, потомъ ей хлѣба подавай,
             И хлѣба въ широчайшемъ смыслѣ!
             Не могъ свою я даже долю на спокоѣ съѣсть!"
             Марта. И такъ-то онъ забылъ всю преданность, любовь всю,
             Мученіе и днемъ и ночью!
             Меф. Ну, нѣтъ, на этомъ номиналъ сердечно васъ.
             Онъ говорилъ: "Когда я отходилъ отъ Мальты,
             Молился горячо о дѣтяхъ и женѣ я.
             И небо милость оказало намъ:
             Корабль нашъ изловилъ турецкое судно
             Съ богатствами великаго султана.
             Тамъ воздана была за храбрость мзда.
             И я, какъ подобало, тоже получилъ
             Свою отсыпанную долю."
             Марта, Какъ, какъ? А гдѣ? Быть можетъ, онъ зарылъ?
             Мефист. Какъ знать, ее теперь гдѣ вѣтры носятъ!
             Красотка барышня его пригрѣла.
             Когда чужимъ онъ по Неаполю слонялся;
             Любви и преданности отъ нея не мало было --
             До своего конца блаженнаго онъ это ощущалъ.
             Марта. Негодный! воръ своимъ онъ дѣтямъ!
             И не могла вся бѣдность, вся нужда
             Его безстыжей жизни помѣшать!
             Мефист. Ну видите! за то вотъ онъ и умеръ.
             Былъ я бъ теперь на вашемъ мѣстѣ,
             Я попечалился бъ обрядный годъ,
             А между тѣмъ сокровище бъ присматривалъ другое.
             Марта. Ахъ, Господи! каковъ вѣдь былъ моя первый
             Другого мнѣ найти на этомъ свѣтѣ не легко:
             Врядъ отыскался бы сердечнѣй дурачокъ!
             Чрезъ-чуръ онъ только странствовать любилъ,
             Да женъ чужихъ, вино чужое,
             И кости эти треклятыя.
             Мефист. Ну, ну, идти и такъ могло бы дѣло,
             Когда бъ на насъ, примѣрно, такъ же
             Сквозь пальцы онъ смотрѣлъ.
             Клянусь, что, при условьи этомъ,
             Я съ вами самъ кольцомъ бы обмѣнялся!
             Марта. О, господинъ шутить изволитъ!
             Мефист. (про себя). Ну, вовремя поуберусь;
             Вотъ эта на словѣ и чорта бъ изловила. (Къ Гретхенъ).
             А съ вашимъ сердцемъ какъ дѣла?
             Маргарита. Что хочетъ этимъ господинъ сказать?
             Мефист. (про себя). О, доброе, невинное дитя!
             (Громко). Прощайте, барыни!
             Маргарита. Прощаніе!
             Марта. Вотъ что скажите мнѣ скорѣе!
             Свидѣтельство бъ имѣть хотѣлось мнѣ,
             Гдѣ, какъ, когда скончалось и погребено сокровище мое.
             Съиздавна я была порядку другъ,
             Хотѣлось бы о немъ и мертвомъ мнѣ прочесть въ листочкѣ.
             Меф. Сударыня, вездѣ свидѣтелей довольно двухъ,
             Чтобъ истину установить;
             А у меня претонкій есть еще товарищъ,
             Его я вамъ поставлю предъ судью.
             Я приведу его сюда.
             Марта. О, приводите!
             Мефист. Дѣвица эта тоже будетъ тутъ?
             Онъ славный малый, много ѣздилъ,
             Онъ барышнямъ всегда любезность всякую окажетъ.
             Марг. Предъ господиномъ этимъ со стыда сгоришь.
             Меф. Ни передъ кѣмъ изъ королей земныхъ,
             Марта. Тамъ, позади, въ моемъ саду
             Сегодня вечеромъ господъ мы будемъ ждать.
   

УЛИЦА.

Фаустъ и Мефистофель.

             Фаустъ. Ну, какъ; идетъ успѣшно? Скоро будетъ?
             Мефист. О браво! Вы ужъ и въ огнѣ?
             Еще недолго, Гретхенъ ваша.
             Сегодня вечеромъ увидите ее вы у сосѣдки Марты;
             Вотъ баба, словно создана
             Быть сводней, цыганамъ!
             Фаустъ. Что-жъ, хорошо!
             Мефист. Ну, и отъ насъ тутъ кой-чего попросятъ.
             Фаустъ. Одна другой услуга стоитъ.
             Мефист. Мы надлежащимъ образомъ должны удостовѣрить.
             Что тѣло бренное ея супруга
             Покоится въ обители священной Падуанской,
             Фаустъ, Умно! Придется намъ сперва проѣхаться туда!
             Мефист. Sancta simplicity! Не въ томъ тутъ дѣло;
             Удостовѣрьте лишь, знать много здѣсь не надо.
             Фаустъ. Коль нѣтъ чего получше у тебя, планъ порванъ,
             Меф. Вотъ праведный-то мужъ! Вотъ спохватился!
             Впервые, что ли, въ вашей жизни
             Пришлось бы показанье ложное давать?
             О Богѣ, мірѣ и о томъ, что въ немъ находится въ движеньи,
             О человѣкѣ, въ головѣ его что, въ сердцѣ шевелится,
             Опредѣленій не давали вѣскимъ словомъ вы,
             Не дрогнувъ грудью, дерзко, не сморгнувъ?
             А опуститесь-ка, въ себя поглубже,
             Объ этомъ, прямо вы должны признаться,
             Вы знали столько же, какъ и о смерти Швертлейнъ!
             Фаустъ. Ты есть и будешь лжецъ, софистъ.
             Мефист. Да, если бъ это не было извѣстно нѣсколько поглубже!
             Вѣдь завтра ты, по чести
             Не будешь Гретхенъ бѣдную дурманить
             И клясться ей въ душевнѣйшей любви?
             Фаустъ. Да, и отъ сердца!
             Мефист, И прекрасно.
             Затѣмъ о вѣрности, любви на вѣкъ,
             Влеченіи единомъ, всепобѣдномъ --
             И это тоже все отъ сердца?
             Фаустъ. Оставь! Отъ сердца! Если, ощущенья полонъ,
             Для чувства этого, для этого смятенья
             Ищу я имени, не нахожу его,
             Затѣмъ съ моими чувствами мечусь по свѣту,
             За высочайшія названія хватаюсь.
             И этотъ пылъ, которымъ я сгораю,
             Зову я безконечнымъ, вѣчнымъ, вѣчнымъ --
             Неужли же чертовская игра обмана это?
             Мефист. Я все жъ я правъ!
             Фаустъ. Послушай! Ты замѣть себѣ,
             Прошу, и легкія мои ты пощади:
             Кто на своемъ захочетъ настоять, и есть языкъ лишь у него.
             Тотъ настоитъ навѣрно.
             Идемъ, мнѣ болтовня пріѣлась; ты вѣдь правъ --
             Особенно же потому, что надо мнѣ.
   

САДЪ.

Маргарита подъ руку съ Фаустомъ, Марта съ Мефистофелемъ, гуляя, приходятъ и уходятъ.

             Маргар. Я чувствую вѣдь, господинъ меня щадитъ лишь,
             Снисходитъ до меня, -- пристыжена я.
             Кто путешествуетъ, привыченъ тотъ
             Быть невзыскательнымъ по добротѣ.
             Я знаю слишкомъ хорошо, бывалаго такого человѣка
             Мой бѣдный разговоръ занять не можетъ.
             Фаустъ. Одинъ твой взглядъ, одно лишь слово больше мнѣ дастъ.
             Чѣмъ мудрость вся на этомъ свѣтѣ. (Цѣлуетъ ей руку.)
             Маргарита. Не безпокойте вы себя! Какъ только можете вы цѣловать ее?
             Такая скверная, тикая грубая она!
             Чего мнѣ только не пришлося дѣлать!
             Доточлива ужъ очень мать, (ироіодятъ)
             Марта. Вы. государь мой, такъ вотъ все въ дорогѣ?
             Меф. Ахъ, ремесло и долгъ къ тому насъ вынуждаютъ!
             Съ какою болью покидаешь ты иное мѣсто,
             Остаться жъ все-таки не смѣешь!
             Марта. Оно ничто еще въ летучіе года
             Носиться такъ, кружить по бѣлу свѣту;
             Придетъ и злое время!
             Холостякомъ къ могилѣ одному плестись
             На благо никому еще не шло.
             Мефист. Я это съ ужасомъ предвижу.
             Марта. А потому, мой дорогой, вы во время поосмотритесь. (Проходитъ.)
             Марг. Да, съ глазъ долой -- изъ сердца вонъ!
             Вамъ вѣжливость въ привычку;
             Да и друзей у васъ толпа.
             Они разумнѣе меня.
             Фаустъ. О дорогая! ты повѣрь, разумнымъ что зовется,
             То часто снѣгъ простая, близорукость.
             Маргарита. Какъ!
             Фаустъ. О, никогда-то простота души, невинность.
             Себя не познаетъ, всего значенья своего святого!
             Смиренье, скромность, высшіе, дары
             Любвеобильно надѣляющей природы --
             Марг. Одну минутку лишь подумайте вы обо мнѣ!
             О васъ же думать времени довольно будетъ у меня.
             Фаустъ. Одна бываете вы, вѣрно, много?
             Маргарита. Да, и мало хозяйство наше.
             А все же требуетъ, чтобъ сдѣлано все было.
             У насъ служанки нѣтъ; должна
             Варить, мести, вязать я, шить.
             Да въ бѣготнѣ по утру, ввечеру;
             А мать моя во всемъ такъ аккуратна!
             Не то, чтобъ очень ужъ стѣснять себя ей было нужно;
             Могли бы много мы скорѣй другихъ поразвернуться:
             Отецъ оставилъ намъ хорошенькій достатокъ,
             Въ слободкѣ домикъ, садикъ.
             Теперь все жъ мнѣ спокойнѣй стало;
             Мой братъ солдатъ,
             Сестричка умерла.
             Съ ней. правда, приходилось тяжело мнѣ.
             Но я охотно бы опять всю муку на себя взяла,
             Такъ былъ ребеночекъ мнѣ любъ
             Фаустъ. И ангелъ, коль похожъ былъ на тебя;
             Марг. Вскормила я ее, она меня любила очень.
             Она родилася, когда отецъ мой умеръ.
             Мы думали, что мать мы потеряемъ --
             Такой несчастною она лежала
             И поправлялась медленно лишь, понемногу.
             Она тогда и думать не могла,
             Чтобъ птенчика самой кормить;
             Такъ молокомъ съ водою я, совсѣмъ одна,
             Ее вспоила; сдѣлалась она моею;
             И на рукахъ моихъ, и на моихъ колѣняхъ
             Барахталася, нѣжилась она, большою стала
             Фаустъ. Чистѣйшее ты счастье испытала, вѣрно.
             Маргарита. Бывали, правда, и тяжелые часы.
             Стояла у моей кровати ночью колыбель ея;
             Лишь стоило пошевелиться ей,
             И я ужъ просыпалась;
             То нужно было напоить ее, то положить къ себѣ;
             Когда не унималась, встать съ постели
             И на рукахъ ее по комнатѣ понянчить,
             А рано утромъ ужъ къ корыту становиться;
             Затѣмъ на рынокъ, у плиты возись.
             Да постоянно такъ, сегодня, какъ вчера.
             То на душѣ-то бодро не всегда, мой господинъ;
             За то поѣшь какъ вкусно, вкусно какъ уснешь.

(Проходятъ.)

             Марта. А бѣднымъ женщинамъ все жъ плохо;
             На путь холостяка наставить трудно.
             Мефист. Лишь стоило бъ такой, какъ вы, особѣ,
             Меня понаучить, какъ лучше быть.
             Марта. Скажите прямо, господинъ мой, ничего еще вы не нашли?
             Не привязалось сердце гдѣ-нибудь?
             Меф. Пословица гласитъ: свой собственный очагъ,
             Съ хорошею женой, дороже золота и жемчуговъ.
             Марта. Я разумѣю, никогда охоты не было у насъ?
             Мефист. Мнѣ очень вѣжливый повсюду дѣлали пріемъ.
             Марта. Сказать хотѣла я: серьезно никогда у васъ не говорило сердце?
             Мефист. О, съ женщинами смѣть шутить не надо никогда.
             Марта. Ахъ. вы не понимаете меня,
             Мефистофель. Сердечно жаль!
             Но все же понимаю я -- что очень вы добры.

(Проходятъ.)

             Фаустъ. Меня узнала ты, мой ангелъ милый,
             Какъ только въ садъ вошелъ я?
             Марг. Глаза я опустила; развѣ не видали вы?
             Фаустъ. И ты прощаешь смѣлость мнѣ мою,
             Ту дерзость, что позволилъ я себѣ.
             Когда, тотъ разъ, ты изъ собора шла?
             Марг. Оторопѣла я. Со много не случалось это никогда
             Никто сказать не могъ дурного обо мнѣ.
             Ахъ, я подумала, неужли въ поведеніи твоемъ
             Онъ что-то дерзкое и непристойное увидѣлъ?
             И только что нотъ, кажется, взбрело ему на умъ.
             Поладить съ этой дѣвкой напрямки!
             Но все жъ, покаюсь, что-то, я не знаю,
             Зашевелилось сразу въ вашу пользу тутъ;
             Но, право, на себя я очень разсердилась.
             Что не могла на насъ я больше разсердиться.
             Фаустъ. Ахъ, дорогая!
             Маргарита, Погодите.

(Срываетъ ромашку и обрываетъ лепестки одинъ за другимъ.)

             Фаустъ. Что, букетъ?
             Маргарита. Да нѣтъ, игра.
             Фаустъ. Какая?
             Маргар. Будете смѣяться. (Обрываетъ и бормочетъ.)
             Фаустъ. Ты что бормочешь?
             Марг. (вполголоса). Любитъ -- нѣтъ, не любитъ.
             Фаустъ. Ты чистое, небесное созданье!
             Марг. (продолжаетъ). Любить -- нѣтъ, -- любитъ нѣтъ --

(Обрывая послѣдній листокъ, съ свѣтлою радостью),

             Меня онъ любитъ!
             Фаустъ. Да, дитя мое! Цвѣтокъ что этотъ говоритъ,
             Тебѣ глаголомъ божескимъ да будетъ. Любитъ онъ тебя!
             Ты понимаешь ли, что это значить? Любитъ онъ тебя!

(Онъ берегъ ее за обѣ руки).

             Маргарита. Мнѣ страшно!
             Фаустъ. Не страшись! Дай ты глазамъ моимъ.
             Пожатью рукъ тебѣ сказать,
             Чего не выразишь словами:
             Себя отдать всего и чувствовать восторгъ,
             Который вѣченъ долженъ быть! Да, вѣченъ!
             Конецъ его -- отчаяніе было бъ.
             Нѣтъ, безконеченъ! безъ конца!

(Маргарита жметъ ему руки вырывается и убѣгаетъ. Фаустъ останавливается на мгновенье въ раздумья, потомъ идетъ за нею).

             Марта. Ужъ наступаетъ дочь.
             Мефист. Да, мы уйдемъ.
             Марта. Я попросила бы подолѣе остаться.
             Да очень мѣсто тутъ недоброе у насъ.
             Вѣдь словно нечего и дѣлать никому.
             Занятья нѣтъ другого,
             Какъ только на сосѣдскій каждый шагъ глазѣть.
             Пойдутъ болтать, какъ ни держи себя ты.
             А наша парочка?
             Мефист. Вспорхнула тамъ въ аллейку,
             Что птички рѣзвыя порою лѣтней?
             Марта. Онъ, кажется, расположенъ къ ней.
             Мефист. Она къ нему .Таковъ на свѣтѣ ходъ вещей'
   

БЕСѢДКА ВЪ САДУ.

Маргарита вбѣгаетъ, прячется за дверью прикладываетъ палецъ къ губамъ и смотритъ въ щелку.

             Маргарита. Идетъ!
             Фаустъ (входитъ). Плутовка! дразнишь ты меня!
             Ну вотъ, поймалъ! (Цѣлуетъ ее).
             Маргарита (схватываетъ его и отдаетъ поцѣлуй).
             Хорошій мой! Всѣмъ сердцемъ я тебя люблю!

(Мефистофель стучитъ въ дверь.)

             Фаустъ (топая ногой). Кто тамъ?
             Мефист. Пріятель добрый!
             Фаустъ. Окотъ!
             Мефист. Пора и разставаться!
             Марта (плодить). Да, господинъ мой, поздно ужъ.
             Фаустъ. Могу васъ проводить я?
             Маргарита. Мать стала бы меня... Прощайте!
             Фаустъ. Ужель пора мнѣ уходить?
             Прощайте!
             Марта. Ade!
             Маргарита. До скораго свиданья!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ.)

             О, Боже правый! и чего такой мущина
             Не можетъ только передумать!
             Я, пристыженная, стою предъ нимъ
             И говорю на все я "да".
             Вѣдь я, что бѣдное дитя, не знаю ничего;
             Не понимаю я, что онъ во мнѣ находитъ. (Уходитъ).
   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

             Фаустъ (одинъ). Великій духъ! ты далъ мнѣ, далъ мнѣ все.
             О чемъ просилъ я. Ты не даромъ на меня
             Въ огнѣ свой ликъ оборотилъ.
             Далъ въ царство ты великолѣпную природу мнѣ
             И силу чувствовать ее и наслаждаться ей.
             Не съ изумленіемъ холоднымъ только посѣщать ее ты дозволяешь.
             По мнѣ даешь возможность въ грудь ея глубоко,
             Какъ въ душу друга, взоромъ проникать.
             Весь рядъ живыхъ существъ проводишь ты
             Передо мной и учишь братьевъ познавать моихъ
             И въ тишинѣ куста, и въ воздухѣ, въ водѣ.
             Когда жъ въ лѣсу грохочетъ, снищетъ буря.
             И великанъ сосна, крушась, сосѣдніе суки.
             Стволы сосѣдніе, мозжитъ, на землю валитъ.
             А холмъ на ихъ паденіе глухими перекатами гремитъ,
             Тогда меня къ убѣжище-пещеру ты ведешь,
             Меня мнѣ самому показываешь ты, и чудеса.
             Что глубоко таятся въ собственной груди моей, вскрываются тогда.
             Когда жъ взойдетъ предъ взорами моими ясный мѣсяцъ
             И миромъ осѣнитъ: всплываютъ для меня.
             Съ отвѣсовъ екалъ, изъ орошеннаго куста,
             Всѣ въ серебрѣ, видѣнія временъ доміровыхъ
             И строгую усладу созерцанья умѣряютъ.
   
             О, чувствую теперь, ни въ чемъ
             Нѣтъ человѣку полной мѣры. Къ восторгу этому,
             Который ближе все къ богамъ меня и ближе поднимаетъ,
             Ты придалъ спутника, который мнѣ уже необходимъ,
             Хотя, холодный, дерзкій, онъ меня
             Передо мной самимъ же унижаетъ и въ ничто
             Твои дары однимъ чуть слышнымъ словомъ обращаетъ.
             Въ груди моей съ усердьемъ дѣловымъ вздуваетъ дикій пламень,
             Чтобъ онъ пожралъ прекрасный образъ тотъ.
             И такъ меня отъ вожделѣнія бросаетъ къ наслажденью,
             И, наслаждаясь, вожделѣнья жажду я.

(Мефистофель входитъ.)

             Меф. Что жъ, скоро съ васъ довольно будетъ жизни этой?
             Какъ можетъ долго такъ васъ радовать она?
             Пожалуй, хорошо попробовать ее разокъ;
             Ну, а затѣмъ за что-нибудь и новое опять!
             Фаустъ. Хотѣлось бы, чтобъ больше было дѣло у тебя,
             Чѣмъ мучить вотъ меня въ хорошій день.
             Мефист. Ну, ну! съ охотою тебя оставлю я въ покоѣ,
             Тебѣ не нужно говорить серьезно мнѣ объ этомъ.
             Въ тебѣ, товарищѣ, что все брюзжитъ, щетинится, какъ сумасшедшій,
             Не велика потеря, въ самомъ дѣлѣ,
             Весь день не покладаешь рукъ!
             А то, что правится ему, чего не надо дѣлать.
             У этого ты господина но носу не угадаешь никогда.
             Фаустъ. Вотъ самый настоящій тонъ!
             Еще спасибо ждетъ, что мнѣ надоѣдаетъ.
             Мефист. Да какъ, земли сынъ бѣдный, безъ меня
             Ты жизнь бы короталъ?
             Вѣдь отъ сумятицы воображенья излѣчилъ
             На долгія тебя я времена,
             Не будь меня, уже давно бъ
             Съ земного шара отбылъ ты.
             Чего тебѣ въ пещерахъ, да разсѣлинахъ средь горъ
             Сидѣть, забившись, словно филинъ?
             Чего изъ глохлыхъ этихъ мховъ, да плѣсени на камняхъ
             Питаніе въ себя вбирать, какъ жабѣ?
             Прекрасно время проводить такъ, сладко!
             Сидитъ еще все докто етъ по столу кулакомъ

             Молчать и слушаться! Извѣстно вамъ, друзья,
             Что жить на свѣтѣ я умѣю!
             Народъ влюбленный вы, а я
             Про это пѣсенку имѣю
             И на ночь васъ потѣшу ею.
             Смотрите жъ, дружно, не зѣвать --
             Послѣдній стихъ мнѣ подпѣвать!

поетъ

             Въ подвалъ разъ крыса жить пошла,
             Какъ на спокойный хуторъ,
             Все ѣла жиръ тамъ и была
             Толста, какъ докторъ Лютеръ.
             Ей поваръ яду далъ, и вотъ
             У крысы заболѣлъ животъ,
             Какъ отъ любовной страсти 73
   

ХОРЪ

             Какъ отъ любовной страсти.
   

БРАНДЕРЪ

             Бѣдняжка бѣгаетъ и пьетъ
             Водицу въ каждой лужѣ,
             И все скребетъ, и все грызетъ,
             И все бѣдняжкѣ хуже!
             Вотъ, стала прыгать, и не въ мочь
             Пришло ей наконецъ, точь въ точь
             Какъ отъ любовной страсти!
   

ХОРЪ

             Какъ отъ любовной страсти.
   

БРАНДЕРЪ

             Тоска среди бѣла-дня вдругъ
             Ее на кухню гонитъ;
             Тамъ крыса пала и отъ мукъ
             Дрожитъ, пыхтитъ, да стонетъ;
             А поваръ съ смѣхомъ говоритъ:
             Ай, славно, кумушка! и -- ,
             Какъ отъ любовной страсти!
   

ХОРЪ

             Какъ отъ любовной страсти.
   

ЗИБЕЛЬ

             Глупцы! неужто вамъ не стыдно!
             Что жъ вы нашли смѣшнаго тутъ,
             Что бѣднымъ крысамъ ядъ даютъ?
   

БРАНДЕРЪ

             А ты ихъ жалуешь, какъ видно?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Сталъ мягкосердъ, плѣшивый слонъ!
             Вотъ до чего сродство доводить:
             Въ распухшей крысѣ ясно онъ
             Свое подобіе находитъ!

входятъ ФАУСТЪ и МЕФИСТОФИЛЬ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Тебя во первыхъ, мимоходомъ,
             Съ разгульнымъ я сведу народомъ,
             Чтобъ показать, какъ въ свѣтѣ жить легко.
             Здѣсь пиръ да поръ! не мѣтя высоко,
             Умомъ бѣднякъ, но съ доброй волей,
             Вертится всякъ въ кружкѣ своемъ,
             Какъ кошка за своимъ хвостомъ,
             И если головной нѣтъ боли,
             Да въ долгъ хозяинъ пить даетъ,
             То нѣтъ ни горя ни заботъ.
   

БРАНДЕРЪ

             Пріѣзжіе! ручаюсь смѣло,
             Что здѣсь они не долѣе, какъ съ часъ:
             Манера, платье -- все не какъ у насъ.
   

ФРОШЪ

             И точно! наши -- то ли дѣло!
             Нашъ Лейпцтъ-городокъ --
             Парижа уголокъ.
   

ЗИБЕЛЬ

             Что, Фрошъ: какіе бъ это были люди?
   

ФРОШЪ

             Постой, за рюмкою вина
             Они мнѣ выложатъ сполна
             Свои секреты какъ на блюдѣ. 74
             Должно быть, что не изъ простыхъ --
             Глядятъ спѣсиво, съ недовольной рожей.
   

БРАНДЕРЪ

             По мнѣ они такъ на бродягъ похожи.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Кто вѣсть!
   

ФРОШЪ

                                 Смотри, какъ я приструню ихъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Всегда неузнанъ чортъ людьми, 75
             Хоть онъ ихъ за воротъ возьми!
   

ФАУСТЪ

             Мое почтеніе.
   

ЗИБЕЛЬ

                                           И наше.

тихо, въискоса взглянувъ на Мефистофеля

             Ого, онъ храмлетъ хоть куда!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Нельзя ль и намъ присѣсть сюда?
             Хорошихъ винъ здѣсь нѣтъ, такъ хоть бесѣдой вашей
             Позвольте то вознаградить.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             На васъ, знать, трудно угодить.
   

ФРОШЪ

             Что, поздо вы изъ Риппаха? чай, славно
             Герръ-Гансъ упоминалъ тамъ васъ? 76
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Мы не видались въ этотъ разъ,
             Но говорили съ нимъ недавно:
             Онъ много о своихъ намъ братцахъ толковалъ

кланяется Фрошу

             И по поклону имъ послалъ.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ тихо

             А что, братъ? что взялъ?
   

ЗИБЕЛЬ

             Вотъ пострѣлъ!
   

ФРОШЪ

             Дай сроку -- я съ нимъ разщитаюсь!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Здѣсь, ежели не ошибаюсь,
             Какъ шли мы, цѣлый хоръ гремѣлъ.
             Подъ сводомъ только бъ силъ достало,
             А то раздолье голосамъ.
   

ФРОШЪ

             Да вы не виртуозъ ли самъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Охоты много, но искуства мало.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Такъ спойте жъ пѣсенку.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, хоть и не одну.
   

ЗИБЕЛЬ

             Да поновѣе что нибудь не льзя ли!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, тѣмъ не привыкать ни къ пѣснямъ, ни къ вину,
             Которые, какъ мы, въ Испаніи бывали.

поетъ

                       Жила-была старуха;
                       У ней была блоха; 77
   

ФРОШЪ

             А, слышите? блоха! вотъ славно!
             Блоха! да это презабавно!
   

МЕФИСТОФИЛЬ поетъ

                       Жила-была старуха;
                       У ней была блоха;
                       И ей блоха милѣе,
                       Чѣмъ дочь или сноха.
                       Съ товарами старуха
                       Зоветъ купцовъ и швей:
                       "Подайте, что получше.
                       Для блошечки моей."
   

БРАНДЕРЪ

             Смотрите жъ, чуть купецъ обманеть въ крошкѣ,
             То денегъ не давать купцу;
             Да тожъ и швейкамъ, если блошкѣ
             Наряды будутъ не къ лицу.
   

МЕФИСТОФИЛЬ поетъ

                       И вотъ, блоха наряднѣй,
                       Чѣмъ кто-побудь другой:
                       У дочекъ платъ бумажный,
                       У блошки парчевой.
                       Блоха всемъ правитъ въ домѣ,
                       Все ставитъ на своемъ;
                       И видя то, отвсюду
                       Полѣзли блохи въ домъ.
   
                       И вотъ, семейку блохи
                       Кусаютъ, какъ хотятъ;
                       Бѣдняжки дѣтки, внуки
                       Чуть только не кричатъ:
                       Имъ воли нѣтъ чесаться,
                       Не то что блохъ давить;
                       А блохъ, когда кусаютъ,
                       Кому не любо бить.
   

ХОРЪ подхватываетъ.

                       Да, блохъ, когда кусаютъ,
                       Кому не любо бить!
   

ФРОШЪ

             Прекрасно -- дѣльно и смѣшно!
   

ЗИГЕЛЬ

             У насъ пусть блохи берегутся!
   

БРАНДЕРЪ

             А то подъ ноготь попадутся!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Да здравствуетъ свобода и вино!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Мы въ честь свободы выпили бъ давно,
             Да вина-то несносныя у васъ.
   

ЗИБЕЛЬ

             А вы здѣсь что? вашъ вкусъ намъ не указъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Боюсь, хозяинъ разсердится,
             А то бъ могли мы, какъ друзья,
             Своимъ запасомъ съ вами подѣлиться.
   

ЗИБЕЛЬ

             Не бойсь, за это отвѣчаю я.
   

ФРОШЪ

             Что жъ, дайте -- мы вамъ въ честь и разопьемъ находку;
             Но не извольте позабыть,
             Что объ винѣ нельзя судить
             Не дополна наливши глотку.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ тихо

             Для нихъ, знать, Рейнъ былъ по пути.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Достаньте мнѣ буравчикъ.
   

БРАНДЕРЪ

                                                               Что вы?
             У васъ не бочки жъ на распой готовы!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Вотъ въ этомъ коробѣ все можете найти.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ беретъ буравъ къ Фрошу

             Ну, вамъ чего?
   

ФРОШЪ

                                           Какъ, что такое?
             Такъ вы не одного съ собою привезли?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, всякой выбирай любое.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ къ Фрошу

             Охъ, ты! ужъ слюньки потекли!
   

ФРОШЪ

             Ужъ если выбирать, по старой я привычкѣ
             Рейнвейну попрошу -- роднаго, своего!
   

МЕФИСТОФИЛЬ провертываетъ дыру въ краю стола, противъ Фроша.

             Найдите-ка мнѣ воску на затычки.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Онъ Фокусникъ, не слушайтесь его.
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Брандеру

             А вамъ?
   

БРАНДЕРЪ

                                 Шампанскаго, да ужъ похолоднѣе,
             И чтобы искрилось сильнѣе.
   

МЕФИСТОФИЛЬ провертываетъ дыру; другіе затыкаютъ.

БРАНДЕРЪ

             Въ чужомъ не рѣдко всякой нужду видитъ --
             Не намъ же вѣдь однимъ хорошее дано!
             Правдивый Нѣмецъ, смерть, Французовъ ненавидитъ,
             А любитъ пить Французское вино.
   

ЗИБЕЛЬ къ Мефистофилю

             Я кислаго, признаться, не вкушаю,
             А больше къ сладкому привыкъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ буравитъ

             Такъ не угодно ли Токаю?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Эхъ, господа, скажите напрямикъ;
             Дурачите вы насъ! А это вѣдь не ладно!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Помилуйте, такихъ гостей
             Дурачить было бы накладно.
             Ну что жъ, скажите поскорѣй,
             Къ какомъ вы вкусъ находите особый?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Во всякомъ, только потекло бы!

всѣ дыры просверлены и заткнуты.

МЕФИСТОФИЛЬ со странными тѣлодвиженіями

                       Какъ рога есть на козѣ,
                       Такъ есть грозды на лозѣ.
                       Столъ и лозы -- древо то же;
                       Пусть же брызнетъ столъ виномъ!
                       Разберемъ природу строже --
                       Чудеса ей ни по чемъ!
             Ну, пробки вонъ! прошу вкушать!

вынимаютъ затычки; каждому лается въ стаканъ желаемое вино.

ВСѢ ЧЕТВЕРО

             Какой источникъ! что за благодать!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Смотрите жъ, чуръ не проливать!

всѣ пьютъ стаканъ за стаканомъ.

ВСѢ поютъ

                       Намъ людоѣдски хорошо,
                       Какъ свинушкамъ въ помояхъ! 78
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Что, славное свободы торжество?
   

ФАУСТЪ

             Пойдемъ -- ужъ это не забавно.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Нѣтъ, поглядимъ сперва, какъ явно
             Тутъ обнаружится скотство.

Зибель по неосторожности проливаетъ вино на полъ, оно превращается въ пламя.

ЗИБЕЛЬ

             Горю! здѣсь адъ! здѣсь колдовство!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Смирись моя знакомая стихія!
             Не адъ, его задатки кой-какіе!
   

ЗИБЕЛЬ

             Такъ вотъ что! мы жъ проучимъ васъ какъ разъ!
             Еще не знаете вы насъ!
   

ФРОШЪ

             Въ другой разъ лихо зададимъ вамъ гонку!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ тихо

             Не лучше ли имъ дать убраться потихоньку?
   

ЗИБЕЛЬ

             Да что такое? какъ ты, пирамъ,
             Здѣсь смѣетъ фокусничать намъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Молчи ты, бочка!
   

ЗИБЕЛЬ

             Самъ ты колъ!
             Какъ будто дураковъ нашелъ --
             Еще грубить, мошенникъ, смѣетъ!
   

БРАНДЕРЪ

             Своихъ боковъ, знать, не жалѣетъ!

Альтмайерь вынимаетъ затычку; изъ стола брыжжетъ пламя.

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Горю, горю!
   

ЗИБЕЛЬ

                                 Ахъ, чародѣй!
             Сюда, ребята, не робѣй!

бросаются на Мефистофиля съ ножами.

МЕФИСТОФИЛЬ торжественно

             Покажись самъ на мигъ,
             Что въ мѣстахъ вы иныхъ --
             Будьте здѣсь, видьте ихъ!

всѣ отскакиваютъ и глядять другъ на друга съ изумленіемъ.

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Ахъ, гдѣ я? что за чудный садъ!
   

ФРОШЪ

             Ахъ, виноградники!
   

ЗИБЕЛЬ

             Не сплю ль я? Виноградъ!
   

БРАНДЕРЪ

             Да самый зрѣлый, да какой!
             И кисти ровно подъ рукой.

беретъ Зибеля за носъ, другіе дѣлаютъ то же другъ съ другомъ и заносятъ ножи.

МЕФИСТОФИЛЬ торжественно

             Пади съ ихъ глазъ, волшебная завѣса!
             Ну, что, смѣшна ли шутка бѣса?

исчезаешь съ Фаустомъ. Всѣ отскакиваютъ другъ отъ друга.

ЗИБЕЛЬ

             Какъ, что такое?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

                                           Да пусти!
   

ФРОШЪ

             Какъ, это былъ твой носъ!
   

БРАНДЕРЪ къ Зибелю

                                                     А это твой?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

                                                                         Ахти!
             Вотъ стукнуло -- всѣ жилки задрожали!
             Подайте стулъ мнѣ -- право, упаду.
   

ФРОШЪ

             Аль вправду насъ околдовали?
   

ЗИБЕЛЬ

             Ну, если я мошенника найду,
             То не уйти ему живому!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Куды!-- я видѣлъ -- молодецъ --
             Верхомъ на бочкѣ -- вылетѣлъ изъ дому.
             Охъ, тяжко -- ноги, какъ свинецъ!

обращаясь къ столу

             А что, вину-то знать, конецъ?
   

ЗИБЕЛЬ

             Все было -- чары, вражескія сѣти.
   

ФРОШЪ

             Не ужто не вино и пилъ?
   

БРАНДЕРЪ

             Но виноградъ, кажись, здѣсь былъ!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ

             Ну, говори жъ теперь, что нѣтъ чудесъ на свѣтѣ!
   

Кухня вѣдьмы.

Надъ огнемъ стоитъ большой котелъ на низенькомъ очагѣ. Въ поднимающихся надъ котломъ парахъ мелькаютъ разные образы, МОРСКАЯ КОШКА сидитъ у котла, не даетъ ему сплывать и снимаетъ пѣну. Возлѣ ней МОРСКОЙ КОТЪ сидитъ съ котятами и грѣется. На потолкѣ и по стѣнамъ развѣшена разная вѣдьмина утварь весьма страннаго вида.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ

ФАУСТЪ.

             Какая пошлость и уродство!
             И здѣсь, въ вертепѣ сумазбродства,
             Ты хочетъ исцѣлить меня
             Лекарствомъ вѣдьмы изступленной,
             Какъ будто тридцать лѣтъ мгновенно
             Мнѣ свалитъ съ плечь ея стряпня?
             Плоха надежда, ежели все то,
             Что знаешь ты, въ такомъ же будетъ родѣ!
             Но развѣ по сихъ поръ никто
             Бальзама жизни не открылъ въ природѣ? 79
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Вотъ, это снова умныя слова.
             Помолодѣть метода есть простая;
             Но это книга ужъ другая,
             И въ книгѣ странная глава.
   

ФАУСТЪ

             Какая жъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Тутъ ни медиковъ не надо,
             Ни денегъ, ни волшебнаго обряда:
             Ступай въ деревню, да примись за плугъ;
             Работай топоромъ, косою;
             Вмѣсти весь умъ свой въ тѣсный кругъ;
             Питайся нищею простою;
             Съ скотомъ живи какъ скотъ и не щитай за грѣхъ
             Самъ удобрять свое для жатвы поле --
             Вотъ средство лучшее изъ всѣхъ
             Помолодѣть полсотней лѣтъ и болѣ.
   

ФАУСТЪ

             Я непривыченъ къ сельской тишинѣ
             Съ косой и заступомъ возиться.
             Нѣтъ, жизнь такая не по мнѣ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Безъ вѣдьмы, стало быть, нельзя же обойтиться.
   

ФАУСТЪ

             Зачѣмъ же вѣдьма? развѣ безъ нея
             Сварить не можешь ты питье?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Прекрасная забава! я готовъ
             Скорѣй построить тысячу мостовъ.
             Тутъ нужно не одно умѣнье,
             Но и отмѣнное терпѣнье:
             Чтобъ крѣпкой взваръ, какъ слѣдуетъ, имѣть.
             Надъ нимъ пришлось бы годы попотѣть!
             Да что! и говорить наскучить
             О всемъ, что нужно къ этимъ чудесамъ;
             Хотя имъ вѣдьму чортъ же учить
             Однакъ ихъ чортъ не можетъ дѣлать самъ.

глядя на звѣрей

             Какая здѣсь прекрасная прислуга:
             Вотъ самчикъ, вотъ его подруга!

къ звѣрямъ

             Хозяйки видно дома нѣтъ?
   

ЗВѢРИ

             Звана на обѣдъ:
             Метлу осѣдлала,
             Въ трубу ускакала.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А долго ль станетъ тамъ гулять?
   

ЗВѢРИ

             Пока мы будемъ лапы нагрѣвать.
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Ну, что объ этомъ скажешь ты народѣ?
   

ФАУСТЪ

             Нельзя быть гаже и глупѣй.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А для меня бесѣда въ этомъ родѣ
             Всего пріятнѣй и и милѣй.

къ звѣрямъ

             Скажите-ка, уроды, мнѣ:
             Что возитесь вы при огнѣ?
   

ЗВѢРИ

             Готовимъ супъ для бѣдныхъ изъ костей.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не мало жъ будетъ къ намъ гостей.
   

КОТЪ ласкаясь къ Мефистофилю

             Ты вѣрно игрокъ!
             Я бъ выиграть могъ --
             Съиграемъ, съигряемъ скорѣе.
             Мой умъ простоватъ;
             Но будь я богатъ,
             Я былъ бы гораздо умнѣе.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Себя бы эта тварь щастливою почла,
             Когда бъ хоть въ лото поиграть могла.

котята между тѣмъ играли съ большимъ шаромъ и катятъ его Мефистофилю

КОТЪ

             Вотъ шаръ земной.
             Всегдашній чредой
             Онъ то кверху, то книзу несется;
             Но пустъ онъ внутри,
             Того и смотри,
             Что вмигъ, какъ стекло, разобьется.
             Покуда онъ цѣлъ
             И блеститъ, какъ блестѣлъ,
             Намъ все еще кой-какъ живется;
             А какъ ты, мой сынокъ,
             Дашъ съ дуру толчокъ,
             То плохо и намъ тутъ придется;
             Онъ изъ глины -- распавшись кусками,
             Какъ разъ пришибетъ черепками.
   

МЕФИСТОФИЛЬ указываешь на висящее рѣшето

             Скажите, на что
             У васъ рѣшето?
   

КОТЪ снимаетъ рѣшето

             Оно вора тотчасъ панъ укажетъ.

заставляешь кошку глядѣть въ рѣшето

             Погляди въ рѣшето:
             Видишь вора? а что,
             Небойсь, хоть и видитъ, не скажетъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А на что вамъ горшокъ!
   

КОТЪ И КОШКА

             Какъ, на что намъ горшокъ?
             Видно глупъ ты, дружокъ --
             И горшокъ и котелъ тебѣ чудо!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Что за дерзкая спесь!
   

КОТЪ

             Сядь-ка лучше вотъ здѣсь,
             Да съ метлой позабавься покуда.

заставляешь Мефистофиля сѣсть и даетъ ему въ руки метлу.

   ФАУСТЪ передъ большимъ стѣннымъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то отступая.
             Что въ этомъ зеркалѣ? какой
             Тамъ призракъ видится небесный?
             Дай мнѣ, любовь, полетъ быстрѣйшій свой,
             Перенеси меня къ прелестной!
             Но ахъ, едва я робкою стопой
             Приближусь къ ней, едва оставлю мѣсто это,
             Вдругъ все какъ будто облакомъ одѣто!
             Вотъ женщины высокій идеалъ!
             Возможно ль женщинѣ быть столько совершенной?
             Блаженства ли здѣсь образъ воплощенный,
             Простертъ на ложѣ, мнѣ предсталъ.
             Иль точно на землѣ есть существо такое?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, шестидневнаго созданія вѣнецъ
             Не можетъ же быть наконецъ
             Чудовище какое! 81
             Любуйся, досыта глазѣй;
             Я вживѣ для тебя подобную отрою,
             И щастливъ тотъ, кому назначено судьбою
             Назвать ее невѣстою своей.

Фаустъ продолжаетъ смотрѣть въ зеркало. Мефистофиль разваливается въ креслахъ и играетъ метлою.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Я здѣсь имѣю видъ преважнаго лица:
             Вотъ жезлъ мой -- жаль, что нѣтъ вѣнца. 81

Кошки, которыя между тѣмъ играли и кувыркались, приносятъ Мефистофилю вѣнецъ, но по неосторожности разламываютъ его на двѣ части, потомъ прыгаютъ съ половинками вѣнца и кричатъ:

КОШКИ

             Ахъ, будь молодецъ,
             Склей намъ вѣнецъ --
             Вѣдь надо жъ ему разломаться!
             Мы слышимъ, глядимъ,
             И вздоръ говоримъ,
             И риѳмы плетемъ, какъ случится.
   

ФАУСТЪ все передъ зеркаломъ

             Нещастный -- я теряю смыслъ и умъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ указывая на звѣрей

             Да ужъ и у меня въ мозгу порядный шумъ.
   

ЗВѢРИ

             Когда жъ наугадъ
             Придется что въ ладъ,
             То и мысли тамъ могутъ найтиться.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Признаться надобно, что это
             Преоткровенные поэты!
   

ФАУСТЪ передъ зеркаламъ

             Мнѣ жжетъ въ груди -- сильнѣе и сильнѣй!
             Я не могу -- уйдемъ скорѣй!

Пошелъ, оставленный кошкою, начинаетъ сплывать; возстаетъ сильное пламя и бьетъ въ трубу ВѢДЬМА съ крикомъ влетаетъ сквозь пламя.

ВѢДЬМА

             Ай, ай, ай ай!
             Мѣшай, мѣшай!
             Довѣрь вамъ, скоты --
             Дождешься бѣды!

усматриваетъ Фауста и Мефистофеля.

             А это что?
             А мы здѣсь кто?
             Зачѣмъ пришло?
             И какъ вошли?
             Чтобъ лютый бѣсъ
             Вамъ въ душу влѣзъ!

черпаетъ уполовникомъ въ котлѣ и брызжетъ пламя во всѣ стороны. Звѣри визжатъ.

МЕФИСТОФИЛЬ бьетъ метловищемъ горшки и стклянки

             Въ куски, въ куски
             И въ черепки --
             Все въ кашу изобью!
             Я такъ шучу --
             И таки. стучу
             Подъ пѣсенку твою!

вѣдьма отступаетъ съ ужасѣ и ярости.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну что, узнала ль, животина,
             Ты своего судью и господина?
             Не хочется, а то бы вмигъ
             Избилъ я въ прахъ тебя и чучелъ всѣхъ твоихъ!
             Что, развѣ у меня пера здѣсь не нашито?
             Иль красный мой камзолъ ужъ не въ чести?
             Или лице мое закрыто?
             Иль имя долженъ я свое произнести?
   

ВѢДЬМА

             Винюсь, простите мнѣ! но какъ же насъ узнать?
             Вы безъ копыта ужъ изволите гулять,
             И пара нашихъ вороновъ пропала!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             На этотъ разъ ужъ прощено.
             Конечно, ты весьма давно
             Меняя въ гостяхъ здѣсь не видала;
             Ктому жъ и чорта, какъ людей,
             Преобразило просвѣщенье:
             Всего -- хвоста, роговъ, когтей --
             Лишалось сѣверныхъ народовъ привидѣнье!
             Нога осталась конская со мной;
             Но показать ее нельзя же всенародно,
             И такъ, подобно молодежи модной,
             Я щеголяю съ накладной икрой.
   

ВѢДЬМА пляшетъ

             Рѣхнуться я отъ радости должна;
             Опять онъ здѣсь, господчикъ-сатана!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Прошу не придавать мнѣ имени такого.
   

ВѢДЬМА

             Да? что жъ нашли вы въ немъ дурнаго?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, люди ужъ давно его
             Причислить къ баснямъ постаралась!
             Но въ свѣтѣ жить не легче оттого;
             Лукавый упраздненъ -- лукавые осталась!
             Прошу меня барономъ-фономъ звать:
             Я знатенъ, какъ и прочая вся знать --
             Породы древней, ее простой;
             И гербъ имѣю -- посмотри, какой!

дѣлаетъ неблагопристойную ужимку.

ВѢДЬМА

             Ха, ха! вотъ славно подшутилъ --
             Знать все таковъ же, какъ и былъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Изъ этаго ты можетъ заключить,
             Какъ надо съ вѣдьмами шутить!
   

ВѢДЬМА

             Но что жъ вамъ, господа, угодно?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Стаканъ извѣстнаго питья,
             Да постарѣй -- стряпня твоя
             Крѣпчаетъ ежегодно.
   

ВѢДЬМА

             Извольте, и такое есть;
             О, такъ старо, что ужъ и пахнуть перестали!
             Я для себя бутылку сберегала,
             Но можно и друзьямъ поднесть.

Тихо Мефистофилю

             Однако жъ если онъ спроста глотнетъ,
             Онъ часу вѣдь не проживетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не бойся, для такихъ, какъ этотъ нашъ дружокъ,
             Что ни свари, все будетъ въ прокъ!
             Черти же кругъ, проври свой вздоръ скорѣй
             И дополна стаканъ налей.

Вѣдьма чертитъ, кривляясь, кругъ и ставитъ въ него разную уродливую утварь. Начинаютъ звучать стклянки и кострюли, отъ чего происходитъ престранная музыка. Вѣдьма приноситъ большую книгу, устанавливаетъ въ кругу кошекъ, которыя держатъ факелы и служатъ ей столикомъ; потомъ знаками зоветъ въ кругъ Фауста.

ФАУСТЪ къ Мефистофилю

             Скажи, чего старуха хочетъ?
             Пускай другихъ она морочитъ,
             А мнѣ весь этотъ пошлый вздоръ
             Ужъ опротивѣлъ съ давнихъ поръ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Все это только такъ, на смѣхъ --
             Прости ей глупое жеманство:
             И вѣдьмѣ, какъ врачу, чтобъ въ дѣлѣ былъ успѣхъ,
             Необходимо шарлатанство.

вводитъ Фауста въ кругъ.

ВѢДЬМА читаеть высокопарно

             Пойми и смотри.
             Единицу сперва
             Удесятери;
             Потомъ брось два,
             Сочтя вдругъ три
             И богатъ тѣмъ будь;
             Четыре забудь;
             Пять сдѣлай семью,
             А шесть восемью,
             Вотъ и все! а затѣмъ
             Станетъ девять однимъ,
             А десять ни чѣмъ.
             И вотъ что мы зовемъ одиножды-однимъ.
   

ФАУСТЪ

             Никакъ она въ горячкѣ бредить стала?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, это только что начало,
             А дальше въ книгѣ -- пусть-ка кто пойметъ!
             И долго смыслу въ ней искалъ средь мрака;
             Ни явственныхъ противорѣчій сбродъ
             Для умныхъ и глупцовъ таинственъ одинако.
             Продѣлка эта не нова;
             На свѣтѣ числа -- важныя слова!
             Посредствомъ ихъ для всѣхъ вѣковъ и странъ
             За истину шелъ въ ходъ обманъ; 83
             Глупцы врутъ вздоръ; никто имъ не мѣшаетъ --
             Кто станетъ споръ о вздорахъ заводить?
             Народъ же слушаетъ слова и полагаетъ,
             Что мысли въ нихъ не можетъ вѣдь не быть.
   

ВѢДЬМА продолжаетъ.

             Какъ тяжкій грѣхъ
             Сокрыта отъ всѣхъ
             Высокая сила познанья;
             Иному жъ она
             Бываетъ дана
             Безъ заботъ и хлопотъ и исканья.
   

ФАУСТЪ

             Да что за чушь она несетъ?
             За чѣмъ глушитъ насъ пошлымъ вздоромъ?
             Мнѣ, право, кажется, что хоромъ
             Сто тысячь сумасшедшихъ вретъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Довольно, мудрая сивилла!
             Досталъ бутыль, да наливай
             Стаканъ полнѣй, по самый край --
             Не повредитъ дружку напитка сила:
             Онъ кое-въ-чемъ весьма далекъ
             И не одинъ ужъ проглотилъ глотокъ.

Вѣдьма наливаетъ стаканъ съ многими обрядами; Фаустъ подноситъ его ко рту, надъ питьемъ появляется слабое пламя.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да ну жъ, скорѣе, разомъ пей --
             На сердцѣ будетъ веселѣй.
             Эхъ, худо: съ чортомъ радъ дружиться.
             А труситъ, пламени боится!

Вѣдьма разрѣшаетъ кругъ; Фаустъ выходитъ.

ВѢДЬМА

             Во здравіе!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Теперь все дѣло въ томъ,
             Чтобъ ты въ движеньи былъ -- пойдемъ.

къ вѣдьмѣ

             Прощай и если чѣмъ служить могу,
             Скажи на шабашѣ -- я у тебя въ долгу.
   

ВѢДЬМА

             Я дамъ намъ пѣсенку; споете,
             Такъ дѣйствіе питья удвоеннымъ найдете.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Идемъ -- ты долженъ пропотѣть сильнѣй,
             Чтобы напитокъ могъ скорѣй
             Проникнуть всѣ составы тѣла.
             Потомъ извѣдаетъ, что значитъ жить безъ дѣла
             И какъ порядкомъ разгорится кровь,
             Почувствуетъ въ чемъ состоитъ любовь.
   

ФАУСТЪ

             Постой, дай въ зеркало взглянуть еще тотъ разъ:
             Какъ хороша -- не свелъ бы вѣчно глазъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Нѣтъ, что въ ней толку! скоро ты
             Найдетъ живой образчикъ красоты.

всторону

             Отъ нашего питья тебѣ, мудрецъ почтенный,
             Любая женщина покажется Еленой.83
   

Улица.

МАРГАРИТА проходитъ; ФАУСТЪ подбѣгаетъ къ ней.

ФАУСТЪ

             Угодно ль милой барышнѣ домой
             Пройтиться подъ руку со мной? 84
   

МАРГАРИТА

             Я барышней и милой не зовусь,
             Домой же и одна дойти не побоюсь.

увертывается и убѣгаетъ.

ФАУСТЪ

             Вотъ чудо-хороша -- другой
             Я въ жизнь не видывалъ такой!
             Какъ недоступна и скромна
             И кажется, при томъ, умна!
             Какія щечки я уста --
             Ихъ не забыть мнѣ никогда!
             А какъ плѣнительно, какъ мило
             Плутовка глазки опустила!
             А этотъ гнѣвъ къ ней такъ идетъ,
             Что хоть кого съ ума сведетъ.

входитъ Мефистофиль.

ФАУСТЪ

             Ей, познакомь меня съ красавицей.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                                         Съ какою?
   

ФАУСТЪ

             Вотъ съ этой, что прошла туда.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, полно! съ этою бѣда --
             Совсѣмъ не нашего покрою!
             Попробуй-ка въ душѣ прочесть --
             Ни грѣшныхъ помысловъ, ни страсти:
             Я надъ такими не имѣю власти. 85
   

ФАУСТЪ

             Вздоръ -- ей ужъ лѣтъ пятнадцать есть.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ого, ужъ ты, какъ умникъ модный,
             Не ставитъ добродѣтель въ грошъ,
             И мыслитъ, что всегда сорвешь
             Такой цвѣтокъ, какой угодно;
             Но тогда и хочетъ, да нельзя,
   

Фаустъ

             Послушай ты, мудрецъ! нельзя ли
             Меня избавить отъ морили
             И помнить вотъ что: если я
             До полночи у ней не побываю,
             Тебя я въ полночь прогоняю.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Опомнись, что ты! дай хоть срокъ!
             Сегодня! двухъ недѣль тутъ мало,
             Чтобы удобный улучить часокъ!
   

ФАУСТЪ

             Когда бъ хоть на два дня терпѣнья мнѣ достало,
             А и безъ чортовыхъ бы силъ
             Такую крошку искусилъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ай да хвастнулъ -- чуть чуть не какъ Французь! 86
             Скажи однако; неужели
             Достигнуть въ два прыжка до цѣли
             Тебѣ пріятно? странный вкусъ!
             Не лучше ль прежде потомиться,
             Понѣжничать, за шагомъ шагъ
             Вести ее до крайнихъ благъ,
             И, словомъ, сдѣлать, какъ въ романахъ говорится?
   

ФАУСТЪ

             Зачѣмъ, когда и такъ охота есть?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Но я безъ шутокъ и безъ спору
             Сказать тебѣ имѣю честь,
             Что съ ней нельзя поладить скоро:
             Тутъ въ приступахъ не быть пути --
             На хитрость надобно пойти.
   

ФАУСТЪ

             Ну, хоть потѣшь меня немножко --
             Въ ея покойникъ провели;
             Достань платокъ съ ея груди,
             Или подвязку съ милой ножки.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Чтобъ доказать, что день ото дня
             Усерднѣй другу я служу,
             Въ ея покои я провожу
             Тебя, пожалуй, хоть сегодня.
   

ФАУСТЪ

             И я съ ней буду --
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Нѣтъ дружокъ;
             Она уйдетъ къ одной сосѣдкѣ на часокъ,
             А ты спокойно, безопасно,
             Въ надеждѣ лучшаго, безъ ней
             Подышешь атмосферой страстной.
   

ФАУСТЪ

             Пойдемъ же.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Не теперь, позднѣй.
   

ФАУСТЪ

             Да приготовь подарокъ ей.

уходитъ

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ужъ тотчасъ и дарить -- хорошее начало!
             Я знаю мѣстъ такихъ не мало,
             Гдѣ клались клады встарину --
             Пойду-ка, да казной трахну.
   

Вечеръ

Чисто убранная комнатка. МАРГАРИТА заплетаетъ косу.

          МАРГАРИТА

             Весьма бы я желала знать,
             Кто это говорилъ со иной:
             Не дуренъ, нѣчего сказать,
             И родомъ вѣрно не простои --
             Да, это видно изъ всего,
             А болѣе изъ смѣлости его.

уходитъ; вскорѣ за тѣмъ входятъ ФАУСТЬ и МЕФИСТОФИЛЬ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Войди, но тише, осторожно.
   

ФАУСТЪ помолчавъ

             Оставь меня здѣсь одного.
   

МЕФИСТОФИЛЬ взглянувши вокругъ себя

             Такую, чистоту найти не всюду можно.

уходить

ФАУСТЪ осматривается

             Какъ здѣсь умѣстенъ сумракъ сей
             Съ своимъ слабѣющимъ мерцаньемъ!
             Проникни сердце мнѣ всей силою своей,
             Любовь, живущая надеждой и страданьемъ!
             Какъ дышетъ здѣсь во всемъ покой,
             Блеститъ опрятность и порядокъ!
             Какое въ хижинѣ довольствіе! какой
             Средь бѣдности, всего достатокъ!

бросается въ старинныя кресла, стоящія у кровати.

             Прими меня, патріальхальный тронъ,
             На коемъ съ дѣдовскихъ временъ
             Семейства старшины въ весельи и въ печали
             Среди дѣтей и внуковъ засѣдали!
             Быть можетъ здѣсь же и ея уста
             За даръ сочельничный почтительно лобзали
             У дѣда руку, въ дѣтскіе года!
             Здѣсь ею полно все; здѣсь вѣютъ надо мною
             Того благаго генія крилѣ,
             Того наставника, что самъ ея рукою
             Красиво стелетъ скатерть на столѣ
             И даже ей песокъ узоритъ подъ ногою.
             Ея рука! о, всякій край
             Съ ея рукою будетъ рай!

раскрываетъ пастельный занавѣсъ

             А здѣсь!
             Я трепещу отъ нѣги, я смиренно
             Часы здѣсь просидѣть готовъ!
             Здѣсь ангелъ-дѣва средь игривыхъ споръ
             Преображалась постепенно;
             Здѣсь, жизни молодой полна,
             Дитёй покоилась она,
             И возрастала, и крѣпилась,
             И пышной розой распустилась.
             А я -- откуда здѣсь, зачѣмъ?--
             И такъ растроганъ, самъ не знаю чѣмъ
             Чего ищу здѣсь? что такъ сжало грудь мою?
             Нещастный, я себя не узнаю!
             Не самый ли здѣсь воздухъ очарованъ!
             Я только былъ желаніемъ взволнованъ,
             И вотъ, въ душѣ любви восторги и тоска:
             Ужель мы каждаго игрушка вѣтерка!
             И если бы вошла она сюда,
             Какъ бы сгаралъ я отъ стыда,
             Какъ бы, надменный, вдругъ смирился,
             Какъ бы у ногъ ея влачился!
   

МЕФИСТОФИЛЬ вбѣгаетъ

             Скорѣй -- идетъ!
   

ФАУСТЪ

                                           Иду и ужъ сюда
             Не возвращусь я никогда.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Смотри-ка, для твоей дѣвицы
             Готовы чудныя вещицы.
             Поставь шкатулку въ шкапъ: найдетъ --
             Отъ радости не взвидитъ свѣту!
             Такой подарокъ и не эту,
             Умнѣйшую съ ума сведетъ;
             Она жъ дитя -- ее подавну.
   

ФАУСТЪ

             Я не могу рѣшиться.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                     Славно!
             Не для себя ль ты прочитъ кладъ?
             О, если такъ, я очень радъ:
             Желаю страсти вашей щастья,
             Меня жъ избавьте тутъ отъ всякаго участья!
             Но ты не скупъ; такъ знай же честь!
             Я хлопочу, что силы есть --
             Да ну же, смѣло --
             Чтобы скорѣй привести
             Къ концу съ красоткой дѣло,
             А ты стоитъ съ такимъ лицомъ,
             Какъ будто ждутъ тебя студенты въ залѣ,
             Какъ будто физика передъ тобой живцомъ
             И Метафизика предстали!

ставить шкатулку и запираетъ шкапъ; потомъ съ Фаустомъ уходитъ. Приходить Маргарита, съ лампадой.

МАРГАРИТА

             Здѣсь какъ-то душно, тяжело,

отпираетъ окно

             А на дворѣ вѣдь не весьма тепло.
             Сама не знаю, что со мной такое --
             Скорѣй бы матушка пришла --
             Боюсь, дрожу; но это все пустое --
             Я завсегда трусихою была.

начинаетъ раздѣваться и поетъ

             Жилъ Царь съ своей подругой;
             Подруга умерла,
             И умирая кубокъ
             Царю златой дала.
   
             Изъ кубка дорогаго
             Царь пилъ на всѣхъ пирахъ,
             И съ каждымъ разомъ слезы
             Сверкали на глазахъ.
   
             Предъ смертью щетъ онъ сдѣлалъ
             Всѣмъ городамъ своимъ;
             Отдалъ сынамъ все царство,
             Но кубка не далъ имъ.
   
             И въ отчемъ замкѣ, въ море
             Глядящемся со скалъ
             Средь рыцарей онъ пиръ свой
             Послѣдній пировалъ;
   
             И кончивъ пиръ, онъ кубокъ
             Еще разъ осушилъ,
             И осушивъ, съ утеса
             Въ пучину водъ пустилъ.
   
             И въ волны, гдѣ палъ кубокъ,
             Уставилъ грустно взоръ,
             И вдругъ глаза затмились --
             И не пилъ онъ съ тѣхъ поръ.

отпираетъ шкапъ, чтобъ уложитъ платье и усматриваетъ шкатулку

             Какъ эта къ вамъ шкатулочка зашла?
             Кажись, что шкапъ я заперла.
             Какъ странно? что же бы въ ней было?
             Никакъ, покуда я ходила,
             Принесъ кто матушкѣ въ закладъ?
             Дай, отопру -- вотъ, есть замочикъ,
             А вотъ и съ ключикомъ снурочокъ.

отпираетъ

             Ахъ, Богъ мой, что за вещи! кладъ,
             Какихъ я съ роду не видала!
             Да лучше этаго для бала
             И Баронессѣ не надѣть!
             Чье бъ это было?-- что за камни!--
             Какая цѣпь! къ лицу ль она мнѣ?--

наряжается и глядится въ зеркало

             Ахъ, мнѣ хоть серги бы имѣть --
             Вотъ, въ нихъ я та же, да не та!
             Что молодость? что красота?
             Посмотрятъ люди, а потомъ
             И мимо -- развѣ что словцомъ
             Почтятъ изъ жалости привѣтнымъ,
             А къ золоту бѣжитъ,
             Надъ золотомъ дрожитъ.
             Все въ свѣтѣ! тяжело намъ, бѣднымъ!
   

Гулянье.

ФАУСТЪ расхаживаетъ въ задумчивости, къ нему подбѣгаетъ МЕФИСТОФИЛЬ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Клянусь отринутой любовью, адомъ, всемъ --
             Поклялся бъ хуже, да не знаю, чѣмъ!
   

ФАУСТЪ

             Что сдѣлалось? ты какъ шальной!
             Вотъ рожа -- отъ роду не видывалъ такой!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Съ досады чорту бъ я отдался,
             Когда бы не былъ чортомъ самъ!
   

ФАУСТЪ

             Никакъ ты вправду помѣшался?
             Тебѣ ли такъ бѣситься? смѣхъ и срамъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Представь: подарокъ, что мы Гретхенъ дали, 87
             Теперь ужъ -- поминай, какъ звали!
             Шкатулку увидала мать
             И испугалась не на шутку --
             Она имѣетъ носъ пречуткой,
             Умѣетъ запахъ различать
             И знаетъ съ самаго начала,
             Чиста ли вещь иль не чиста;
             Такъ и съ шкатулкой -- вдругъ узнала,
             Что данъ подарокъ не спроста,
             Послѣдствіи убоялась вредныхъ
             И вздумала: снесемъ находку въ кружку бѣдныхъ!
             Неправое стяжанье -- прахъ;
             За это жъ мы найдемъ награду въ небесахъ.
             А Гретхенъ думаетъ: кчему бы
             Смотрѣть коню даримому въ зубы?
             Навѣрно не безбожникъ тотъ,
             Кто намъ такія вещи шлетъ.
             Вотъ, мать къ директору; а онъ, хитрецъ лукавый,
             Такому случаю и радъ --
             Подмѣтилъ, что не дуренъ кладъ,
             И говоритъ: вы, дѣти правы --
             За жертву бѣднымъ награждаетъ Богъ;
             Желудку кружки все подъ силу --
             Не разъ онъ такъ жралъ, что Господь помилуй,
             А обожраться все не могъ!
             Да, только кружка ѣсть въ покоѣ
             Добро неправо нажитое.
   

ФАУСТЪ

             Не только кружка, но и всякъ,
             Кто властію богачъ, а совѣстью бѣднякъ
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Потомъ цѣпочки и сережки,
             Какъ дрянь какую, позабралъ;
             Спасиба даже не сказалъ,
             Какъ за орѣховъ горсть, да и расправилъ ножки!
             А мать его же -- вотъ, умна --
             Благодарить была должна!
   

ФАУСТЪ

             А Гретхенъ что?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Груститъ, сама не знаетъ
             Что дѣлаетъ, чего желаетъ;
             О кладѣ мыслитъ въ день сто разъ;
             О томъ же, кѣмъ онъ присланъ, вдвое.
   

ФАУСТЪ

             Мнѣ жаль бѣдняжечки -- тотчасъ
             Достань ей что нибудь другое;
             Вѣдь тотъ былъ не большой руки.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Для васъ, какъ вижу, это пустяки!
   

ФАУСТЪ

             Уладь же дѣло! половчѣе
             Къ ея сосѣдкѣ подвернись,
             Подарка поищи скорѣе --
             Да ну жъ, тетеря, шевелись!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Извольте, отличусь на славу.

Фаустъ уходить.

             Бѣда съ такимъ влюбленнымъ чудакомъ:
             Онъ цѣлый свѣтъ своей красавицѣ въ забаву
             Готовъ потѣшнымъ сжечь огнемъ.
   

Домъ сосѣдки.

МАРТА одна.

             Мой мужъ -- Господь ему судья --
             Не честно поступилъ со мной!
             Шмыгнулъ на волюшку, а я
             Хоть по міру иди съ сумой!
             А я ль его чѣмъ оскорбила?
             Я ль не отъ всей души любила?

плачетъ

             Быть можетъ, умеръ! какъ его забыть!...
             Какъ и свидѣтельство о смерти получить!
   

МАРГАРИТА входитъ.

             Ахъ, Марта!
   

МАРТА

                                           Что, моя родная?
   

МАРГАРИТА

             На силу духъ перевожу!
             Представь; въ шкапу у насъ, гляжу,
             Опять шкатулочка такая
             Какъ прежде, а вещицы въ ней
             Еще дороже и милѣй.
   

МАРТА

             Смотри же -- матери ни слова;
             А то опять уйдетъ обнова.
   

МАРГАРИТА открываетъ шкатулку

             Ахъ, полобуйся, подивись!
   

МАРТА надѣваетъ на нее. вещи

             Охъ ты, щастливое созданье!
   

МАРГАРИТА

             Да что жъ! вѣдь въ нихъ ни на гулянье,
             Ни въ церковь я не нарядись!
   

МАРТА

             Ко мнѣ почаще приходи. Сперва
             Надѣнешь ихъ хоть здѣсь, покуда,
             Да передъ зеркаломъ походитъ часикъ, два --
             И это будетъ ужъ не худо;
             А тамъ, при случаѣ, по праздникамъ, начнешь
             Выказывать и въ люди по немножку,
             То цѣпь, то пряжку, то сережку;
             А мать замѣтить -- что нибудь соврешь.
   

МАРГАРИТА

             Но ктобъ могъ ящички принесть?
             Навѣрно тутъ недоброе что есть!

стучатся въ дверь

МАРГАРИТА

             Не матушка ль!! Ахъ, Богъ мой -- погодите --
   

МАРТА смотритъ въ окно

             Чужой какой-то господинъ. Войдите.

входитъ Мефистофиль

МЕФИСТОФИЛЬ

             Прошу покорнѣйше простить,
             Что безъ чиновъ вхожу такъ смѣло;

почтительно отступаетъ передъ Маргаритой

             Я думалъ -- у меня есть къ Мартѣ Швертлейнъ дѣло.
   

МАРТА

             Я Марта; чѣмъ могу служить?
   

МЕФИСТОФИЛЬ тихо къ Мартѣ

             Поговорить хотѣлъ я съ вами;
             Но вѣдь не льзя жъ при знатной дамѣ!
             Теперь я знаю, гдѣ вашъ домъ --
             Зайду къ вамъ лучше вечеркомъ.
   

МАРТА

             Вотъ, славно, Гретхенъ: гость нашъ прямо
             Тебя зоветъ ужъ знатной дамой!
   

МАРГАРИТА

             Ахъ, нѣтъ! куды намъ мѣтить въ знать!
             Вамъ можетъ быть угодно полагать --
             Но это все на мнѣ чужое!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, не одно убранство дорогое,
             А видъ, осанка, выраженье глазъ --
             Какъ радъ я, что могу остаться и при васъ!
   

МАРТА

             Что жъ вы намъ скажете? аль вѣсточку какую?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не ставьте мнѣ въ вину, что хоть бы не хотѣлъ,
             А долженъ вѣсть сказать дурную:
             Супругъ вашъ умеръ и -- вамъ кланяться велѣлъ.
   

МАРТА

             Бѣдняжка, умеръ: какъ я сожалѣю...
             Онъ умеръ! о Творецъ! я млѣю!!!
   

МАРГАРИТА

             О, не отчаивайтесь такъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Хоть выслушайте, гдѣ скончался онъ и какъ.
   

МАРГАРИТА

             И никого бъ любить весь вѣкъ свой не желала --
             Меня бъ потеря въ гробь вогнала.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Есть радостямъ, за то есть и печалямъ срокъ.
   

МАРТА

             Ну разскажете жъ, что онъ, мой дружокъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Отдавъ послѣдній долгъ природѣ,
             Онъ въ Падуѣ, въ землѣ святой
             На вѣчный легъ теперь покой
             Въ Свято-Антоньевскомъ проходѣ.
   

МАРТА

             А есть у васъ ко мнѣ что отъ него?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Есть, просьба: чтобъ вы милостивы были,
             Три сотни панихидъ по немъ бы отслужили;
             А больше, право, ничего.
   

МАРТА

             Какъ? ни бездѣлицы, какую
             На память для семьи всякъ нищій бережетъ;
             Которой и въ годину злую,
             И съ голоду не продаетъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Что жъ дѣлать! Очень жаль, конечно;
             Но онъ не мотъ былъ; а при томъ, сердечный,
             Такъ сильно каялся! да, а еще сильнѣй
             Тужилъ о горькой участи своей.
   

МАРГАРИТА

             Зачѣмъ, помыслишь, люди такъ нещастны!
             Я помолюсь, чтобы призрѣлъ его Творецъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Маргаритѣ

             Вы такъ добры и такъ прекрасны,
             Что стоили бъ тотчасъ же подъ вѣнецъ.
   

МАРГАРИТА

             Ахъ, нѣтъ, еще мнѣ не годится.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не мужа надо, такъ пока
             Хоть бы сердечнаго дружка --
             Кто съ ангеломъ такимъ не радъ бы былъ сдружиться!
   

МАРГАРИТА

             Ахъ, что вы! тыкъ не водится у насъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, но случается жъ подъчасъ!
   

МАРТА

             Но продолжайте жъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Я былъ до конца при немъ.
             Онъ умеръ нищенски, валяясь на гниломъ
             Пуку соломы, но скончался
             Какъ христіанинъ -- да, во всѣхъ грѣхахъ сознался.
             Онъ говорилъ: я самъ себя кляну --
             Я бросилъ домъ, хозяйство и жену;
             Подумать страшно! ахъ когда бъ свалила
             Съ души мнѣ грѣхъ своимъ прощеніемъ она!
   

МАРТА со слезами

             Бѣдняжка -- я давно его простила!
   

МЕФИСТОФИЛЬ продолжая

             Но -- видить Богъ -- ея въ томъ главная вина!
   

МАРТА скоро

             Вотъ это ужъ солгалъ! какъ, при смерти врать вздоры!
   

МЕФИСТОФИЛЬ прикланиваясь

             Теперь мнѣ ясно, что онъ бредилъ, хворый:
             Теперь я лично васъ узналъ.
             Я, говорилъ онъ, жалъ не безтолково:
             Сперва дѣтей, потомъ хлѣбъ дѣтямъ добывалъ --
             Онъ хлѣбъ, во всякомъ смыслѣ слова --
             Я самъ куска спокойно съѣсть не могъ!
   

МАРТА

             А вѣрность и любовь, а всѣ мои заслуги
             Забылъ? знать память отнялъ Богъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну нѣтъ, онъ зналъ какой лишился въ васъ супруги
             И говорилъ: изъ Мальты уходя,
             О дѣтяхъ и женѣ я помолился Богу;
             За то, немного погодя,
             Господь мнѣ и послалъ подмогу;
             Корабль султанскій на войнѣ
             Съ казной мы взяли въ жаркомъ дѣлѣ;
             Тутъ денегъ, и другимъ и мнѣ,
             Досталось много при раздѣлѣ,
   

МАРТА

             Нѣтъ, право? гдѣ жъ онъ могъ бы ихъ дѣвать!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Пустилъ, знать, по свѣту гулять.
             Его, бездомнаго, въ Неаполѣ призрѣла
             Какая-то красотка, а съумѣла
             По добротѣ души своей
             Осыпать милостыни такими,
             Что молодецъ по гробъ носился съ ними.
   

МАРТА

             Ахъ плутъ, грабитель собственныхъ дѣтей!
             И въ нищетѣ, покуда сгинулъ,
             Безпутной жизни не покинулъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Куды! за то теперь онъ и въ гробу!
             Но стоить ли бранить судьбу?
             Годъ траура -- не вѣкъ; а въ годъ вы, на досугѣ,
             Подумать можете и о второмъ супругѣ 88
   

МАРТА

             Оно, конечно, такъ; но все жъ,
             Какъ вспомнишь, жаль покойника: не сколько
             Такихъ на свѣтѣ -- скоро ли найдетъ!
             Прямой былъ, милый простачина; только
             Любилъ баклуши бить, да отъ жены гул lign="center">

ЗИБЕЛЬ.

                                 Дружнѣй! ко мнѣ! сюда!
             Душить его! надъ чортомъ пѣть суда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (торжественно).

             Ложь! за это вамъ
             Быть не по мѣстамъ --
             Будьте здѣсь и тамъ!

(Мѣняются мѣстами и въ удивленіи смотрятъ другъ на друга.)

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Луга! сады! то правда или грезы!
   

ФРОШЪ

             И виноградники!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                 И грозды подъ рукой!
   

БРАНДЕРЪ.

             Подъ этой зеленью густой
             Какой цвѣтникъ! какія лозы!

(Схватываетъ Зибеля за носъ. Другіе, поднимая ножи, дѣлаютъ тоже.)

          МЕФИСТОФЕЛЬ (торжественно)

             Сними, заблужденье, повязку съ очей,
             И знайте, какъ чортъ угощаетъ друзей!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ; прочіе отступаютъ другъ отъ друга.)

ЗИБЕЛЬ.

             Какъ?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

                       Что?
   

ФРОШЪ (Альтмайеру).

                                 И носъ еще съ тобою?
   

БРАНДЕРЪ (Зибелю).

             А я, я твой въ рукѣ держалъ?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

                       Ударъ по жиламъ пробѣжалъ,
                       Я ногъ не слышу подъ собою!
   

ФРОШЪ.

             Да гдѣ же онъ? что сталося съ виномъ?
   

ЗИБЕЛЪ.

             Бѣжать за ними не охота,
             А то бы взялъ его живьемъ!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Я видѣлъ, какъ онъ за ворота
             На бочкѣ выѣхалъ верхомъ.

(Садится.)

             Вотъ былъ родникъ! вотъ было наслажденье!
   

БРАНДЕРЪ.

             Да какъ же виноградъ ему дался?
   

ЗИБЕЛЬ

             Все было ложь, обманъ и заблужденье!
   

ФРОШЪ.

             Однако, пили мы, и въ этомъ нѣтъ сомнѣнья.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Поди, теперь, не вѣруй въ чудеса!
   

КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

Надъ огнемъ большой котелъ, на низенькомъ очагѣ. Подлѣ него морская кошка снимаетъ пѣну и не даетъ жидкости бѣжать черезъ край. Возлѣ нее морской котъ съ котятами грѣютъ лапы. Въ парахъ, надъ котломъ, мелькаютъ чудовищные образы. Потолокъ и стѣны увѣшаны волшебною утварью.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ.

ФАУСТЪ.

             И въ этотъ омутъ сумасбродства
             Ты, не спросясь, привелъ меня?
             И что за глупость, за уродство
             Хотѣть и думать, чтобы я
             Искалъ у вѣдьмы исцѣленья!
             Вся эта вздорная, нелѣпая стряпня
             Вселяетъ только отвращенье.
             И ничего-то ты не выдумалъ умнѣй,
             Чтобъ сбросить мнѣ десятокъ лѣтъ съ костей?
             Такъ я -- увы!-- надѣялся безплодно
             На жизненный, спасительный елей!
             Природа, думалъ я, иль геній благородный...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Свой вздоръ ты заключилъ умно;
             Но средство есть еще другое,
             Да жаль, дешевое, простое,
             Оно въ курьёзную тетрадь занесено
             И тамъ отмѣчено особою графою.
   

ФАУСТЪ.

             Я знать хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Да вотъ оно:
             Не надо тутъ ни заклинаній,
             Ни денегъ, ни врачебныхъ знаній;
             Ступай въ деревню, землю рой,
             Въ кругъ тѣсный заключися духомъ,
             Живи не головой, а брюхомъ,
             И со скотами, за сохой,
             Доволенъ будь въ безвѣстной долѣ;
             Питайся пищею простой,
             Да не считай за грѣхъ, порой,
             Самъ удобрять для жатвы поле;
             Вотъ сродство лучшее, замѣть,
             На много лѣтъ помолодѣть.
   

ФАУСТЪ

             Я не привыкъ съ сохой возиться,
             Не склоненъ къ сельской тишинѣ,
             И жизнь такая не по мнѣ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ надо къ вѣдьмѣ обратиться.
   

ФАУСТЪ.

             А самъ не смастеришь питья,
             И именно старуха тутъ нужна?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Прекрасное для чорта развлеченье!
             Со знаніемъ тутъ надобно терпѣнье;
             Я, между тѣмъ, скорѣй готовъ
             Построить тысячу мостовъ!
             Лишь время тонкому броженью
             И вкусъ и крѣпость придаетъ,
             И только то ростетъ съ лѣтами,
             Что умъ спокойныи создаетъ.
             Знакомъ я, правда, съ чудесами,
             И имъ училъ никто другой, какъ я,
             А не могу сварить чудеснаго питья.

(Увидѣвъ звѣрей.)

             Какая милая семья!
             И вотъ служанка, вотъ слуга.

(Обращаясь къ звѣрямъ.)

             А что, хозяйки дома нѣтъ?
   

ЗВѢРИ.

                       Не докончила обѣдъ,
                       Осѣдлала метлу,
                       Ускакала въ трубу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А долго ей въ гостяхъ сидѣть?
   

ЗВѢРИ.

             Покуда лапки будемъ грѣть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (обращаясь къ Фаусту).

             Ты какъ звѣрятъ изволить находить?
   

ФАУСТЪ.

             Да отвратительны, какъ только могутъ быть 1
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А самъ отъ нихъ въ восторгъ я,
             Бесѣда съ ними страсть моя!

(Обращаясь къ звѣрямъ.)

             Ну, куклы чортовы, скажите,
             Вы что тугъ у огня творите?
   

ЗВѢРИ.

             Да супъ для бѣдныхъ изъ костей.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ много жь будетъ здѣсь гостей.
   

КОТЪ (ласкаясь къ Мефистофелю).

             Ты игрокъ, и я игрокъ,
             Оба глупы, все не впрокъ;
             Бѣденъ я, и плачу!
             А буду я богаче,
             Такъ буду и умнѣй.
             Съиграемъ же скорѣй!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             За счастье бъ эта тварь почла.
             Когда бы хоть въ лото она съиграть могла.

(Котята, играя, подкатываютъ стеклянный шаръ.)

КОТЪ.

             Вотъ онъ, вотъ онъ, шаръ земной!
             Неизмѣнной чередой
             Вверхъ и внизъ снуется;
             Онъ стеклянный, пусть внутри,
             Вотъ, смотри,
             Съ чѣмъ нибудь столкнется,
             Мигомъ разобьется!
   
             Тутъ звенитъ,
             Тамъ блеститъ,
             Чудо какъ живется!
                       Чудный твой
                       Шаръ земной
                       Будетъ черепками;
                       Онъ пустой,
                       Милый мой;
                       Смерть не за горами!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Зачѣмъ вамъ сито?
   

КОТЪ.

                       Въ это сито
                       Все открыто.

(Снимаетъ сито и подбѣгаетъ съ нимъ къ старой кошкѣ.)

                       Глянь-ка, старуха,
                       Кто это тутъ,
                       Воръ или муха,
                       Сычъ или плутъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На что горшокъ?
   

КОТЪ и КОШКА.

                       На что намъ сито и горшокъ?
                       Ахъ, онъ мѣшокъ!
                       Въ такихъ вещахъ,
                       Подумать страхъ,
                       Не знаетъ толку, образина!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Молчать, нелѣпая скотина!
   

КОТЪ.

             Не знаешь ты толку, такъ лучше смирись,
             Займися метелкой и въ кресла садись!

(Усаживаетъ Мефистофедя въ кресло.)

ФАУСТЪ
(который уже нѣкоторое время стоялъ передъ зеркаломъ, то подходить, то отходитъ отъ него).

             Возможно ли? небесное видѣнье!
             Неси мнѣ, любовь, быстрѣй мечты,
             Летимъ, летимъ въ объятья красоты!
             И зеркало могло изобразить творенье
             Столь совершенное,? Созданія вѣнецъ,
             Прекрасной женщины чистѣйшій образецъ!
             Я приближаюся -- его туманъ скрываетъ,
             Я отступилъ -- и онъ свѣтлѣе сталь,
             И вотъ опять какъ будто исчезаетъ....
             Блаженства и любви высокій идеалъ,
             Къ тебѣ -- увы!-- стремлюся я напрасно!
             И женщина, возможно ль, такъ прекрасна?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну да; нельзя же наконецъ,
             Чтобъ шестидневнаго созданія вѣнецъ
             И Еввы дщерь имѣла видъ несчастный.
             Любуйся досыта поддѣльной красотой,
             Покуда я съ живой не подоспѣю,
             И ужъ недаромъ тотъ похвастаетъ судьбой,
             Кто назоветъ ее возлюбленной своею.

(Фаустъ продолжаетъ смотрѣть въ зеркало. Мефистофель, потягиваясь на крестахъ, играетъ метлой.)

             Вотъ мой престолъ! вотъ мой народъ!
             Я скиптръ держу вѣнца недостаетъ.

(Звѣри, въ суетахъ и съ большимъ крикомъ, подбѣгаютъ къ нему съ вѣнцомъ.)

ЗВѢРИ.

                       Ну, будь молодецъ,
                       Да потомъ и кровью,
                       Склей намъ вѣнецъ!

(Оброненный ими вѣнецъ разламывается.)

                       Мы стонемъ и плачемъ,
                       Визжимъ и оремъ,
                       Смѣемся и пляшемъ
                       И риѳмы плетемъ.
   

ФАУСТЪ (противъ зеркала).

             Разсудокъ мнѣ какъ будто измѣняетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (указывая на звѣрей).

             Да и меня тошнить, признаться, начинаетъ.
   

ЗВѢРИ.

                       А если придется,
                       И намъ улыбнется
                       Фортуна на насъ,
                       Такъ тотчасъ и мысли родятся у насъ!
   

ФАУСТЪ (все еще передъ зеркаломъ).

             Горитъ вся внутренность моя...
             Уйдемъ, покуда въ силахъ я!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А что жъ, по крайней мѣрѣ это
             Преоткровенные поэты.

(Котелъ, оставленный кошкою, начинаетъ перевивать; пламя увеличивается и бьетъ въ трубу, откуда съ крикомъ влетаетъ вѣдьма.)

ВѢДЬМА.

             Ау, ау! ау, ау!
                                 Проклятый звѣрь!
             И допустить ты это смѣлъ,
             Чтобъ мой котелъ перекипѣлъ?
             Проклятый звѣрь!

(Увидавъ Фауста и Мефистофеля.)

             Что здѣсь за смѣсь?
             Зачѣмъ вы здѣсь?
             Какой васъ песъ
             Сюда занесъ?
             Чтобъ лысый бѣсъ
             Вамъ въ душу влѣзъ!

(Черпаетъ уполовникомъ изъ котла брызжетъ во всѣ стороны пламенемъ. Звѣри визжатъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ
(разбиваетъ метлой горшки и стклянки, вѣдьма съ ужасомъ и въ ярости отступаетъ).

             Вотъ тѣ разъ! вотъ тѣ два!
             Всѣ горшочки, черепочки
             Разлетѣлися въ кусочки --
             Я те, старая корга!
             Что, пугало? сѣдая образина!
             Узнала своего судью и господина?
             Вотъ захочу, такъ мигомъ разобью
             Тебя и всю твою проклятую семью!
             Къ пѣтушьему перу нестало уваженья!
             А куртка красная? И къ курткѣ нѣтъ почтенья?
             Прикажешь мнѣ назваться самому?
             Или моя фигура позабыта?
   

ВѢДЬМА (униженно).

             Простите, господинъ баронъ!
             Двухъ вашихъ вороновъ не вижу и копыта.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На этотъ разъ тебѣ пардонъ.
             И то сказать, давно съ гобою
             Мы не встрѣчалися нигдѣ;
             А просвѣщеніе, повсюду разлитое,
             Отозвалося и на мнѣ!
             Мои рога, мой хвостъ теперь не въ модѣ,
             И даже говорятъ въ народѣ,
             Что все, чѣмъ и такъ щедро одаренъ,
             Осталося лишь для мужей и женъ,
             И сѣверъ моего не видитъ приведенья;
             Ужь это мнѣ благое просвѣщенье!
             Да вотъ, чтобы ногой себя не обличить,
             Я долженъ былъ ее на вату положить
             И, взявъ примѣръ со знати молодой,
             Хожу теперь съ поддѣльною икрой
   

ВѢДЬМА (въ радости пляшетъ).

             Съ ума сойти готова я:
             Опять онъ здѣсь, голубчикъ-сатана!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чуръ, именемъ не называть меня!
   

ВѢДЬМА.

             Не называть? а отчего?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да въ сказки дѣтскія давно
             Оно людьми занесено,
             Хотя я въ этомъ пользы мало.
             Едва людей оставилъ злой,
             Какъ злыхъ гораздо больше стало!
             Я кавалеръ, какъ и другой,
             Такъ пусть, но твоему, барономъ называюсь;
             Я столбовикъ, со знатью знаюсь
             И гербъ имѣю -- вотъ какой!

(Дѣлаетъ неблагопристойное движеніе).

ВѢДЬМА.

             Вотъ, шельма, славно подшутилъ!
             Знать, все такой же, какъ и былъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту.)

             Замѣть однажды навсегда,
             Какъ надо съ вѣдьмой обращаться,
             Чтобъ вѣдьмы смущались тебя.
   

ВѢДЬМА.

             Ну, что жь къ услугамъ, господа?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Стаканъ извѣстнаго питья!
             Но мнѣ хотѣлось бы, признаться,
             Пріятеля на славу угостить:
             Такъ не угодно ли покрѣпче предложить.
   

ВѢДЬМА.

             Есть у меня бутылка на примѣтѣ,
             И ужь бутылочка, какой
             Вы не найдете въ цѣломъ свѣтѣ --
             Завѣтная, и вони никакой!

(Тихо Мефистофелю.)

             Но если черезчуръ хлебнетъ,
             Такъ, знаете, и дня не проживетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Утѣшься: все сваритъ исправно;
             Ужь у него такой желудокъ славной.

(Въ слухъ.)

             Сомкнись въ кружокъ, слова произнеси
             И полную ему баклагу поднеси!

(Вѣдьма заключается въ кругъ, который обозначаетъ около себя, сопровождая эту продѣлку таинственными тѣлодвиженіями; потомъ собираетъ около себя морскихъ котовъ и котятъ, которые служатъ ей налоемъ и держатъ факелы. Вѣдьма, положивъ за нихъ большую книгу, раскрываетъ ее и дѣлаетъ знакъ Фаусту цодойти къ ней.)

ФАУСТЪ (Мефистофелю).

             Кого же ты морочить захотѣлъ?
             Весь этотъ вздоръ, нелѣпые пріемы,
             Обманъ пошлѣйшій, всѣмъ знакомый,
             Кому еще не надоѣлъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Извѣстно, вздоръ! да такъ, для смѣху
             И въ подражанье докторамъ,
             Старуха пыль въ глаза пускаетъ намъ...
             Ну, что жь? пускай себѣ, потѣха!

(Заставляетъ Фауста вступить въ кругъ.)

ВѢДЬМА
(раскрывъ книгу, начинаетъ декламировать съ видомъ, исполненныхъ таинственности).

                       Смотри, пойми!
                       Сперва возьми
                       И дважды три
                       Учетвери;
                       Очко причти
                       И раздѣли
                       Всѣ двадцать-пять
                       На пятью-пять,
                       И будь богатъ,
                       Чортъ будетъ радъ!
                       Умножь потомъ
                       Чужимъ добромъ:
                       Тогда, въ одинъ пріемъ,
                       Свершится преступленье,
                       И вотъ что мы зовемъ
                       Таблицей умноженья!
   

ФАУСТЪ.

             Въ горячкѣ бредитъ....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Мудрено
             Въ сей грамотѣ тебѣ добиться смысла;
             Въ ней многое и мнѣ осталося темно,
             И главною тому причиной -- числа.
             Безсмыслица, въ наборѣ красныхъ словъ,
             Таинственна не для однихъ глупцовъ;
             А числа ей ту важность придаютъ,
             Что объ руку съ обманомъ щеголяетъ
             И дважды ложь за правду разглашаетъ;
             Искусство старое! и нынѣ имъ живутъ.
             Какой-то смыслъ, повѣсть какой, и сами
             Привыкли мы соединять съ словами;
             А что намъ до кудрявыхъ словъ?
             И стоитъ ли оспаривать глупцовъ?
   

ВѢДЬМА (продолжаетъ).

                       Напрасное старанье!
                       Свѣтъ истины сокрытъ;
                       Сокрыто поле знанья
                       И въ землю кладъ зарытъ!
                       А кто ему смѣется,
                       Тому и безъ хлопотъ,
                       Безъ горя и заботъ
                       Подъ часъ оно дается.
   

ФАУСТЪ.

             Кого тугъ вѣдьма за носъ водить?
             Мнѣ, право, не понять и словъ;
             Какъ будто хоромъ чушь городятъ
             Сто-сорокъ тысячъ дураковъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь, сивиллушка, намъ зелье подавай
             И чашу нацѣди по самый край!
             Попойка насъ не одолѣетъ;
             На свой беру я это страхъ:
             Пріятель мой въ большихъ чинахъ
             И это дѣло разумѣетъ.
   

ВѢДЬМА
(наливаетъ съ большими церемоніями напитокъ въ чашу; Фаустъ готовится выпить; при поднесеніи ко рту, вспыхиваетъ изъ чаши маленькій огонекъ).

             Раздумье прочь! скорѣе пей!
             Смотри, какъ сердце освѣжится;
             Кто съ дьяволомъ на ты, тотъ маленькихъ чертей
             И ихъ продѣлокъ не боится.

(Фаустъ выпиваетъ. Вѣдьма разрѣшаетъ его выйти изъ круга.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь уйдемъ!
   

ВѢДЬМА.

                                           Всѣхъ благъ! и зелье
             Да будетъ впрокъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Теперь движенье
             Полезно вамъ. Идемъ, идемъ!

(Тихо вѣдьмѣ.)

             Мы на Валпургіи сойдемся.
   

ВѢДЬМА.

             А пѣсенку....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Мы тамъ сочтемся.

(Обращаясь къ Фаусту.)

             Вамъ надо пропотѣть скорѣе,
             Чтобы питья таинственная сила
             Могла проникнуть до костей,
             И тѣмъ сильнѣе насъ плѣнила
             Елена прелестью своей.
             Сперва вы къ лѣни благородной
             Себя пріучите; а тамъ
             Плутишка купидонъ и самъ
             Покажетъ вамъ, какъ онъ по дудкѣ пляшетъ,
             И улыбается, и крылышками машетъ.
   

ФАУСТЪ (смотря въ зеркало).

             Очаровательна! да дай же, наконецъ,
             Хоть разъ еще взглянуть! и мы идемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, нѣтъ! всѣхъ женщинъ образецъ
             Тебѣ сейчасъ представлю я живьемъ!

(Про себя.)

             Съ такимъ напиткомъ въ животѣ,
             Еленой всякая покажется тебѣ.
   

УЛИЦА.

(ФАУСТЪ, обгоняя МАРГЕРИТУ.)

ФАУСТЪ.

             Какъ хороша! Осмѣлюся спросить,
             Могу я барышнѣ услуги предложить?
   

МАРГЕРИТА.

             Не барышня, во первыхъ, я,
             А во вторыхъ, найду дорогу и одна.

(Поспѣшно уходитъ.)

ФАУСТЪ.

             Какая прелесть! чудо крошка!
             Такой не видывалъ, ей-ей...
             И какъ скромна, хотя немножко
             И пострѣленокъ видѣнъ въ ней.
             Манеры -- просто восхищенье!
             И -- что такъ трудно согласить --
             Полна приличья въ обращеньи
             И будто создана любить!
             Опуститъ глазки, застыдится,
             Дыханье притаить готовъ;
             А взглядъ -- хоть въ ножки поклониться,
             И не. находишь, право, словъ!

(Встрѣчается съ Мефистофелемъ.)

             Достань!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Которую?
   

ФАУСТЪ.

                                                     Вотъ эту.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она, скажу вамъ, по секрету,
             Къ попу ходила; я стоялъ
             За ширмами, и все узналъ.
             Повѣришь ли, напрасно прогулялась;
             На исповѣдь, все отвѣчала: "нѣтъ",
             И, не подъ силу мнѣ, невинна оказалась.
   

ФАУСТЪ.

             Четырнадцати будетъ лѣтъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ это дѣльно! господинъ
             Сердечкинъ также разсуждаетъ.
             Послушаешь, такъ онъ одинъ!
             Любой цвѣтокъ своимъ считаетъ
             И думаетъ, коль не сорвалъ,
             Такъ въ общемъ мнѣньи потерялъ.
   

ФАУСТЪ.

             Мой господинъ учитель школьный,
             Я сытъ уроками, довольно!
             И потому, извольте знать.
             Что -- коротко и ясно вамъ сказать --
             Что если милое созданье
             Моимъ не будетъ въ эту ночь,
             Я васъ -- прошу безъ оправданья --
             До полночи сгоняю прочь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Легко сказать, попробуйте на дѣлѣ!
             Никакъ изволите шутить?
             Маѣ надо, мало, двѣ недѣли,
             Чтобъ только случай уловить.
   

ФАУСТЪ.

             Имѣй на сутки я терпѣнья,
             Такую крошку, нѣтъ сомнѣнья,
             Безъ чорта соблазнить берусь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы говорите какъ французъ.
             Что пользы тотчасъ насладиться?
             Послушались бы вы меня:
             Гораздо выгоднѣй сперва
             Съ ципленочкомъ немножко повозиться,
             Помять и подготовить такъ,
             Чтобы, какъ въ сказкахъ говорится,
             На диво былъ, и вкусъ и смакъ.
   

ФАУСТЪ.

             Благодарю; я голоденъ и такъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но шутки прочь. Нелѣпѣе всего
             Въ подобномъ дѣлѣ торопиться;
             Тутъ приступомъ не сдѣлать ничего,
             И надобно за хитрость ухватиться.
   

ФАУСТЪ.

             Да ты потѣшь хотя немножко,
             Достань повязку съ милой ножки
             Иль ленточку съ ея груди!
             Не то, теперь же, проведи
             Въ ея покойчикъ....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Чтобъ скорѣе
             Истому вашу утолить,
             Могу немного попозднѣе,
             Сегодня же, вамъ этимъ услужить.
   

ФАУСТЪ.

             И мы увидимся?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Ее сосѣдка ждетъ,
             И вы уводитесь не прежде,
             Какъ насъ рѣшительный пробьетъ.
             Межь тѣмъ, вы можете, въ надеждѣ
             Грядущихъ благъ, въ той сферѣ подышать,
             Гдѣ ваша милая изволитъ почивать.
   

ФАУСТЪ.

             Теперь же?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Нѣтъ, я не готовъ.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ, между тѣмъ, подарокъ приготовь!

(Уходитъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сейчасъ дарить? ну, будетъ прокъ!
             Когда-то мы знавали,
             Гдѣ клады зарывали;
             Пойти развѣдать, на часокъ.
   

ВЕЧЕРЪ.

Чистенькая комнатка.

МАРГЕРИТА (заплетая косу).

             Хотѣлось бы, однако, знать,
             Кто утромъ встрѣтился со мною?
             Изъ знатныхъ, кажется. И, надобно сказать,
             Ум*ѣетъ обойтись, и не дуренъ собою.
             Будь изъ простыхъ, тотъ не былъ бы такъ смѣлъ;
             А онъ, притомъ, и вѣжливъ быть умѣлъ.

(Уходитъ.)

   

Та же комнатка.

МЕФИСТОФЕЛЬ и ФАУСТЪ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Войди, но тише, въ эту дверь.
   

ФАУСТЪ.

             Прошу, оставь меня теперь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (оглядывая комнатку).

             Не всякая дѣвчонка такъ опрятна.

(Уходить.)

ФАУСТЪ (по нѣкоторомъ размышленіи).

             Такъ вотъ она, въ вечерней тишинѣ,
             Смиренной красоты смиренная обитель!
             Всесильная любовь, проникни въ душу мнѣ,
             Я жду тебя, мой ангелъ-искуситель!
             Въ укромномъ домикѣ, какая чистота --
             Честной души прекраснѣйшее свойство!
             Въ пріютѣ нищеты, какая полнота
             Досужества, порядка и устройства!

(Садится въ старыя кресла.)

             Прими меня, безмолвный стражъ, свидѣтель
             Минувшихъ радостей, печалей и трудовъ,
             Гдѣ дружба, ласка и любовь
             Семейную вѣнчали добродѣтель,
             Гдѣ старшаго совѣтъ былъ младшими почтенъ,
             Наслѣдье бѣдное, -- отцовъ семейный тронь!
             Вотъ здѣсь старикъ, предчувствуя разлуку,
             На Рождество своихъ внучатъ сзывалъ
             И ихъ напутствовалъ, и правнукъ цаловалъ,
             Подъ ёлкой праздничной, его сухую руку!
             Межь ними вижу и тебя,
             Мое прелестное дитя!
             Со мною геній твой хранитель,
             Спокойствія, порядка и труда
             Безукоризненный блюститель!
             Тотъ геній, что всегда съ тобой,
             Что на столѣ салфетку разстилаетъ,
             Сметаетъ пыль заботливой рукой
             И чистое крыльцо пескомъ пересыпаетъ,--
             Честная, добрая рука,
             Тобою хижина во храмъ обращена!
             А здѣсь!

(Поднимаетъ занавѣсъ постели,)

                                           Что предвкушаю я?
             Какимъ блаженствомъ грудь наполнилась моя!
             Природа! здѣсь твоей фантазіи любимой
             Зародышъ былъ когда-то положенъ,
             И въ тишинѣ, тобою же хранимый,
             И выросталъ и развивался онъ.
             Но, мудрая, не вдругъ ты подвигъ совершала,
             И форма красоты въ зародышѣ лежала,
             Какъ цвѣтъ въ зернѣ; какъ утренней зори
             Мерцаніе, она въ младенцѣ отразилась;
             Пора пришла, дитя преобразилось
             И блещетъ красотой, какъ ангелъ во плоти!
             Зачѣмъ я здѣсь? что провело меня?
             Какъ живо чувствую, какъ нѣжно тронутъ я!
             Зачѣмъ пришелъ? кто право далъ тебѣ?
             Ахъ! Фауста я не узнаю въ себѣ!
             То волшебство иль сновидѣнье?
             Неодолимое наитіе любви!
             Томлюся жаждой наслажденья,
             Какъ снѣди, алчу красоты!
             Войди она -- и истины служитель,
             Мыслитель выспренній и мученикъ труда,
             Какъ червь, какъ подлый обольститель,
             Паду къ ея ногамъ, не вѣдая стыда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (входя).

             Скорѣй! она идетъ сюда.
   

ФАУСТЪ (съ рѣшимостію).

             Сюда не возвращу ея я!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Смотри-ка, для твоей прелестной,
             Какой подарокъ полновѣсной!
             Поставьте въ тканъ; когда прійдетъ,
             Отъ радости ея" ума сойдетъ.
             Я для другой его готовилъ,
             Когда шкатулочку спроворилъ.
             Игрушка. Что жъ! дитя всегда дитя....
   

ФАУСТЪ.

             Не знаю, право....
   

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Вы въ сомнѣньи?
             Такъ вотъ другое предложенье:
             Избавьте отъ хлопотъ меня,
             И выйдетъ слѣдствіе такое:
             Вы сбережете вещь и время золотое,

(Ставить шкатулку въ шкапъ и запираетъ его на замокъ.)

             Обдумали? уйдемъ теперь!
             Я за ухомъ чешу, я голову ломаю,
             А вы -- я васъ не понимаю --
             Стоите такъ, какъ будто дверь
             На лекцію была открыта,
             И метафизика, живьемъ,
             Стояла ротъ розиня.... все забыто!
             Уйдемъ, уйдемъ!

(Оба уходятъ.)

   

Та же комнатка.

МАРГЕРИТА (съ фонаремъ).

             Здѣсь какъ-то душно, тяжело....

(Отворяетъ окно.)

             А на дворѣ не слишкомъ-то тепло.
             Какъ странно мнѣ, какъ будто что случилось.
             Ахъ, еслибъ маменька скорѣе воротилась!
             То будто холодно, то броситъ въ жаръ меня;
             А, впрочемъ, я всегда трусихою была.

(Начинаетъ раздѣваться и поетъ.)

                       Жилъ въ Ѳулѣ царь съ подругой;
                       Свой вѣкъ она сочла
                       И, умирая, другу
                       Свой кубокъ отдала.
   
                       Съ нимъ царь не разставался;
                       Онъ пилъ ли на пирахъ,
                       Къ краямъ его касался
                       Съ слезами на глазахъ.
   
                       И, вѣкъ свой доживая,
                       Наслѣдье раздѣлилъ,
                       Все дѣтямъ отдавая,
                       Лишь кубокъ сохранилъ.
   
                       И тамъ, гдѣ домъ старинной
                       Его отцовъ стоялъ,
                       На взморьи, тамъ съ дружиной,
                       Старикъ, онъ пировалъ.
   
                       И пилъ онъ, жизни полный,
                       Послѣдній жизни пылъ!
                       И бросилъ кубокъ въ волны...
                       Въ послѣдній разъ онъ пилъ.
   
                       Пучина поглотила
                       Завѣтный тотъ бокалъ --
                       Царь, вѣрный до могилы,
                       Свой вѣкъ отпировалъ!

(Отпираетъ шкапъ и видитъ шкатулку.)

             Откуда здѣсь шкатулка очутилась?
             Мнѣ помнится, какъ со двора пошла,
             Я этотъ тканъ нарочно заперла.
             Какъ странно! что бы въ ней хранилось?
             Знать, маменькѣ оставили закладъ.
             А вотъ и ключъ. Взглянуть бѣды не будетъ;
             Цѣны отъ этого, конечно, не убудетъ.

(Отворяетъ шкатулку.)

             Ахъ, Боже мой! да это просто кладъ!
             Такихъ вещей мнѣ и не снилось,
             Ихъ и графиня бы надѣть не постыдилась!
             Кому бъ могли принадлежать онѣ?
             Посмотримъ-ка, къ лицу ли будутъ мнѣ?

(Надѣваетъ ожерелье и серьги передъ зеркаломъ.)

             Однѣхъ сережекъ бы довольно!
             Я въ нихъ и та же, да не та.
             Безъ этого, на что и красота
             И молодость? подумаешь невольно,
             Что пользы въ томъ, что молода?
             Изъ жалости похвалятъ иногда,--
             И хороню; да въ этомъ пользы мало.
             Всѣ золотомъ живутъ,
             На золото всѣ бьютъ,
             А насъ, бѣдняжекъ-то, какъ будто не бывало!
   

ПРОГУЛКА.

Фаустъ прохаживается въ задумчивости Къ нему подходитъ Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Клянусь отверженной любовью! сатаной!
             Я поклялся бы хуже....
   

ФАУСТЪ

                                           Что съ тобой?
             Никакъ взбѣсился? право, съ рода
             Такого я невидывадъ урода!
             И что за рожа?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Да, ко всѣмъ чертямъ,
             Не будь я чортомъ самъ,
             Себя послалъ бы....
   

ФАУСТЪ.

                                           Ты рехнулся?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Представь! ну, право, срамъ..
   

ФАУСТЪ.

             Да на кого же ты наткнулся?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Вещи старуха-мать увидала,
                       Сама испугалась и дочь напугала.
                       Претонкое, вишь, у ней чутье,
                       Носъ она суетъ во все,
                       Цѣлый день молитвенникъ читаетъ,
                       Поганое духомъ отличаетъ:
                       Вотъ и смекнула, не кстати,
                       Что-де тутъ немного благодати.
                       Дочери она я говоритъ:
                       Господь Богъ насъ втрое наградятъ --
                       Отдадимъ это на доброе дѣло.
                       Гретхенъ надулась, -- спорить не смѣла.
                       Старуха за стряпчимъ: Михей прибѣжалъ,
                       Цѣлый коробъ вздору насказалъ:
                       Людямъ, вишь, не впрокъ нечистое добро,
                       Душу, молъ, изъ тѣла гонитъ оно;
                       А кто, какъ вы, благочестиво судитъ,
                       Тотъ, конечно, въ накладѣ не будетъ.
                       На такой-де, сударыня, предметъ,
                       Благотворительный есть комитетъ;
                       Желудокъ у него, по истинѣ, славный:
                       Онъ и нечистое варить исправно;
                       Однажды всю казну свою поѣлъ,
                       Черезъ часъ опять кушать захотѣлъ.
   

ФАУСТЪ.

             Согласенъ; только твой Михей
             Забылъ жидовъ и визирей.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сказавъ это, шкатулку взялъ,
             И -- царство небесное имъ завѣщалъ.
   

ФАУСТЪ.

             А Гретхенъ что?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Ее волнуетъ
             Одинъ и тотъ же все вопросъ:
             День цѣлый о вещахъ тоскуетъ,
             А болѣе -- о томъ, кто имъ принесъ.
   

ФАУСТЪ.

             Бѣдняжка! ей не до веселья.
             Ты лучше прежняго достанешь ожерелье!
             Жалѣть не стоитъ же о томъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Намъ все легко, все нипочемъ.
   

ФАУСГЬ.

             Да сдѣлай такъ, чтобъ и начало
             Моимъ желаньямъ отвѣчало --
             Да ну же, ну, ворочайся живѣй,
             А главное -- другой подарокъ поскорѣй!
             Что?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Радъ, сударь, стараться.

(Фаустъ уходить.)

             Иной чудакъ, вѣдь надобно признаться,
             Готовъ, чтобы любезной услужить,
             И солнце и луну ни за что заложить!
   

ДОМЪ СОСѢДКИ МАРТЫ

МАРТА (одна).

             Мой мужъ, Господь ему судья,
             Обидѣлъ, бѣдную, меня!
             Одинъ въ большой пустился свѣтъ,
             А до жены я дѣда нѣтъ.
             А я то какъ его любила
             И, видитъ Богъ, ничѣмъ не огорчила!

(Плачетъ.)

             Быть можетъ -- могъ я умереть,
             И хоть бы мнѣ свидѣтельство имѣть!
   

МАРГЕРИТА (входя).

             Сосѣдка!
   

МАРТА.

                                 Гретхенъ, что случилось?
   

МАРГЕРИТА.

             Отъ страху ноги подкосились!
             Насилу духъ перевожу....
             Представь, опятъ шкатулку нахожу
             Въ шкапу своемъ, и вещи въ пей
             Еще прелестнѣй и милѣй!
   

МАРТА.

             Ты матери о томъ не говори.
   

.

             Ахъ, полюбуйся, посмотри!
   

МАРТА.

             О, ты -- счастливое созданье!
   

МАРГЕРИТА.

             Что пользы мнѣ? ни на гулянье,
             Ни въ церковь съ ними не пойдешь
   

МАРТА.

             Оставь-ка ты ихъ здѣсь покуда;
             Часокъ, другой, когда ко мнѣ зайдешь,
             Ты можешь всякій разъ -- и это ужь не худо --
             Ихъ въ четырехъ стѣнахъ покуда надѣвать
             И передъ зеркаломъ, какъ кукла, щеголять;
             А тамъ, при случаѣ, мы будемъ понемножку,
             Сперва булавочку, а послѣ и сережки
             Выказывать другимъ... чтобъ пріучить слегка.
             А мать замѣтитъ -- не бѣда,
             Наскажемъ что нибудь --
   

МАРГЕРИТА.

                                           Все думаю о томъ,
             Кто бъ ихъ принесъ -- тутъ что-то не добромъ.

(Стучатъ.)

             Ахъ, если матушка -- немного погодите.
   

МАРТА (смотри изъ-водъ занавѣски).

             Никакъ чужой. Прошу, взойдите!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (входя)

             У дамъ прощенія прошу,
             Что безъ доклада къ нимъ вложу.

(Почтительно отступаетъ отъ Маргериты, низко ей кланяясь.)

             До Марты Швердъ есть дѣло у меня....
   

МАРТА.

             Къ услугамъ вашимъ. Это я.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (обращаясь къ Мартѣ, тихо).

             Поговорить мнѣ надо съ вами;
             Но я стѣсненъ -- при знатной дамѣ.
             Сударыня! теперь я знаю васъ:
             Зайду въ другой и въ третій разъ.
   

МАРТА (громко).

             Представь же ты себѣ, дитя,
             За знатную считаетъ онъ тебя!
   

МАРГЕРИТА.

             Куда намъ въ знать? ахъ, добрый господинъ,
             Мы люди бѣдные, простые,
             И вещи не мои -- чужія.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не вещи, не нарядъ одинъ:
             Лицо и взглядъ, осанка, видъ,
             Все въ вашу пользу говоритъ.
   

МАРТА.

             Что скажете?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Душевно бы желалъ
             Вамъ сообщить иныя вѣсти:
             Отъ мужа вамъ поклонъ, и, съ этимъ вмѣстѣ
             Онъ долго жить вамъ приказалъ.
   

МАРТА.

             Онъ умеръ? несравненный другъ!
             О, Боже мой, о, добрый мой супругъ!
   

МАРГЕРИТА.

             Утѣшьтеся....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Я былъ свидѣтелемъ кончины.
   

МАРТА.

             Я неутѣшная вдова!
             Ахъ, смерть его убьетъ меня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Печаль за радостью, отрада за кручиной.
   

МАРТА.

             Но гдѣ жъ и какъ скончался онъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобы вкусить отрадный, вѣчный сонь,
             Супругъ вашъ въ Падуѣ скончался,
             И тамъ, въ приходѣ нашемъ онъ
             На Божьей нивѣ погребенъ.
   

МАРТА.

             Что жь онъ велѣлъ мнѣ поручить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             За упокой души его,
             Пятьсотъ обѣдень отслужить;
             А, впрочемъ, больше ничего.
   

МАРТА.

             Другой до устали трудится,
             Другой свой цѣлый вѣкъ постится,
             Чтобы женѣ оставить что нибудь,
             Чтобъ было чѣмъ по смерти вспомянуть;
             А онъ....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Я искренно жалѣю,
             И самъ онъ тяжело скорбѣлъ
             Надъ горькой участью своею,
             Что ничего оставить не успѣлъ.
   

МАРГЕРИТА.

             Какъ люди-то, подумаешь, несчастны!
             Ахъ, упокой его Творецъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Маргаритѣ).

             Вы такъ добры, вы такъ прекрасны,
             Что вамъ бы тотчасъ подъ вѣнецъ!
   

МАРГЕРИТА.

             О, нѣтъ! и думать безполезно....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что можетъ быть прелестнѣй васъ!
             Коли не мужъ, такъ сыщется любезный.
   

МАРГЕРИТА.

             Обычая такого нѣтъ у насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Есть или нѣтъ, объ этомъ не тужите.
   

МАРТА.

             И такъ, прошу же, разскажите.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не въ бархатѣ, не въ пышномъ домѣ
             Скончался онъ. И предъ концомъ.
             Онъ мнѣ покаялся во всемъ,
             Какъ христіанинъ, на соломѣ.
             Я у него въ ногахъ стоялъ,
             Когда святой отецъ Ипатіи
             Ему отходную читалъ:
             "Я стою гнѣва и проклятій --
             Онъ говорилъ -- я горько заблуждался,
             Я ремесломъ не занимался,
             Жену покинулъ, бросилъ домъ,
             И каюся теперь сердечно въ томъ....
             О, если бы она меня простила!..."
   

МАРТА.

             Я такъ добра, что все забыла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             "Но, видитъ Богъ, всему виной она,
             И болѣе меня всегда грѣшила!"
   

МАРТА.

             Солгалъ! оклеветалъ меня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Онъ говорилъ: "Сперва, я жилъ толково.
             Съ дѣтьми, и хлѣбъ ей добывалъ,
             И хлѣбъ въ обширномъ смыслѣ слова,
             А самъ куска спокойно не съѣдалъ!" --
             Но я увѣренъ, пѣть сомнѣнья,
             Въ бреду онъ это говорилъ.
   

МАРТА.

             Мою любовь и попеченья,
             Неблагодарный, онъ забылъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, нѣтъ, объ этомъ вспоминая,
             Онъ говорилъ, что, Мальту оставляя,
             О дѣтяхъ и о васъ мололся жарко онъ,
             И былъ за то судьбою награжденъ:
             -- "Турецкое мы судно захватили,
             Сокровища султана были съ нимъ --
             Прибавилъ онъ -- добычу раздѣлили,
             И сто піастровъ мнѣ пришлося съ небольшимъ...."
   

МАРТА.

             Какъ? гдѣ? да кто же ихъ скрываетъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сударыня! объ этомъ вѣтеръ знаетъ.
             Въ Неаполѣ, однажды, онъ гулялъ
             И милую особу повстрѣчалъ.
             Они сошлось. Она его любила,
             И наконецъ, когда за нимъ ходила,
             Такимъ добромъ умѣла надѣлить,
             Что онъ по гробъ не могъ ее забыть.
   

МАРТА.

             Грабитель собственныхъ дѣтей!
             Отъ гнусной слабости и гибельныхъ страстей
             Его ничто не исцѣлило!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Горбатаго исправитъ лишь могила.
             И, чтобъ сказанье оправдать,
             Себя, какъ видите, онъ не заставилъ ждать.
             На вашемъ мѣстѣ, я бы друга
             Себѣ втораго пріискалъ.
   

МАРТА.

             Ахъ, не найти такого мнѣ супруга,
             Какъ былъ покойный мой -- когда трезовъ бывалъ.
             Но карты, женщины -- вотъ что его губило!
             А будь онъ только не такимъ,
             Я простака сердечно бы любила.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Положимте, что съ небольшимъ
             Иль около, вамъ съ рукъ сходила
             Подобная толика мелочей,
             И онъ не взыскивалъ -- вамъ было
             Грѣшно тужить объ участи своей:
             Колечкомъ съ вами помѣняться
             Готовъ, съ такимъ условіемъ, и я.
   

МАРТА.

             Вы шутите....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (въ сторону).

                                 Теперь пора убраться,
             Не то и къ чорту привязаться
             Она готова, не шутя.

(Обращаясь къ Маргеритѣ.)

             А ваше сердце, если смѣю?...
   

МАРГЕРИТА.

             Я, право, васъ не разумѣю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (про себя).

             О, милая невинность! о, дитя!

(Раскланиваясь, громко.)

             Мое нижайшее почтеніе.
   

МАРГЕРИТА.

                                                     Прощайте!
   

МАРТА.

             Какъ мнѣ свидѣтельство достать,
             Что умеръ мужъ -- совѣтъ мнѣ дайте;
             Хотѣлось бы о томъ въ газетахъ прочитать,
             Порядокъ я всегда любила,
             Не полагаясь на слова.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобы стоустая молва
             Извѣстіе повсюду разгласила,
             Вамъ двухъ свидѣтелей довольно, для суда;
             И истина всплыветъ предъ цѣлымъ свѣтомъ!
             Я приведу пріятеля сюда.
   

МАРТА.

             Ахъ, да!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       И барышня не скроется при этомъ?
             Онъ славный малый, не стыдливъ,
             Живетъ въ большомъ кругу и въ свѣтѣ,
             И съ дамами -- особенно учтивъ.
   

МАРГЕРИТА.

             Должна краснѣть...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Ни передъ кѣмъ на свѣтѣ!
   

МАРТА.

             Она придетъ. Господъ мы ждемъ
             Въ моемъ саду, сегодня вечеркомъ.
   

УЛИЦА.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ встрѣчаются,

ФАУСТЪ. /

             Ну, какъ дѣла? идутъ на ладъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что, загорѣлось? очень радъ.
             А Гретхенъ вы увидите сегодня;
             Къ сосѣдкѣ въ садъ придетъ она.
             Вотъ женщина -- нарочно создана
             Быть переметчицей и сводней!
   

ФАУСТЪ.

             Прекрасно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Просьба и до насъ....
   

ФАУСТЪ.

             Ну, что жь? услуга за услугу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Свидѣтельство дадимъ сейчасъ,
             Что Марта Швердъ лишилася супруга,
             Что въ Падуѣ, тогда-то, онъ
             На Божьей нивѣ погребенъ.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ надобно отправиться туда?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Sancta Simplicitas! да стоитъ ли труда?
   

ФАУСТЪ.

             Пойти на ложь? мнѣ это невозможно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, праведникъ! ужели въ первый разъ
             Тебѣ свидѣтельствовать ложно?
             Не ты ли все сокрытое для васъ
             Въ природѣ, въ сердцѣ человѣка,
             Вопросы естества и вѣка
             Самонадѣянно рѣшалъ?
             Не ты ли темныя гаданья
             За непреложный свѣточъ званья,
             Съ челомъ открытымъ выдавалъ?
             А если вникнуть въ сущность дѣла,
             Объ этомъ столько же ты зналъ,
             Какъ и о томъ, что Марта овдовѣла.
   

ФАУСТЪ.

             Ты лжецъ, софистъ, какимъ и былъ всегда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, если бы не зналъ, какъ дважды-два,
             Что говорю. Вотъ завтра кто-то станетъ
             Въ любви и вѣрности кого-то увѣрять --
   

ФАУСТЪ.

             Отъ всей души....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Любовь твоя завянетъ.
             А розсказни, которыхъ не понять,
             Про вѣчное двухъ душъ соединенье,
             Про недѣлимое, святое ощущенье,
             И это отъ души?...
   

ФАУСТЪ.

                                           Ну, да!
             Я не притворствую, когда
             Въ пылу, въ порывѣ увлеченья,
             Въ избыткѣ чувствъ, для ихъ сравненья,
             Я имъ названій, словъ ищу,
             И словъ, именъ не нахожу.--
             И если огнь, которымъ я сгараю,
             Небеснымъ, вѣчнымъ называю,
             Такъ развѣ я коварствую и лгу?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А все я правъ.
   

ФАУСТЪ.

                                 И книги въ руки.
             Споръ о словахъ, скучнѣе самой скуки;
             Межъ тѣмъ, на стѣнкѣ заруби
             И легкія мои сегодня пощади;
             Кто хочетъ и языкъ имѣетъ,
             Тотъ правымъ быть всегда съумѣетъ;
             Ты дважды правъ: пришелся по плечу,
             И не хотя, я самъ того хочу.
   

САДЪ СОСѢДКИ МАРТЫ.

МАРГЕРИТА съ ФАУСТОМЪ, МАРТА съ МЕФИСТОФЕЛЕМЪ, попарно и подъ руку, прогуливаются вокругъ сада.

МАРГЕРИТА.

             Вы слишкомъ вѣжливы, я это понимаю;
             Изъ снисхожденія щадите вы меня.
             На свѣтѣ вы чего не испытали -- знаю,
             Что вамъ смѣшна должна казаться я.
             Могу ль, своей бесѣдой несмышленой,
             Занять вниманіе особы просвѣщенной?
   

ФАУСТЪ.

             Да слово только, взглядъ лишь твой
             Дороже мнѣ всей мудрости земной!

(Цалуеть ей руку.)

МАРГЕРИТА.

             Ахъ, что вы? что вамъ за охота
             Такую руку цаловать?
             Вы посмотрите, отъ работы,
             Ее совсѣмъ нельзя узнать.
             Не то, что прежде, -- погрубѣла!
             А все нужда; въ семьѣ не безъ заботъ,
             И маменька всегда хотѣла,
             Чтобъ въ домѣ все....

(Проходятъ мимо.

МАРТА.

                                           Легко ли, отдохнуть
             Намъ некогда, и вы въ разъѣздахъ вѣчно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ иномъ бы мѣстѣ радъ сердечно
             Пожить и долѣе, да надо какъ нибудь
             Копѣйку добывать трудами,
             И радъ не радъ....
   

МАРТА.

                                 Ну, съ молоду оно
             Еще не такъ; но, знаете, съ годами
             Куда какъ тяжело! повѣрить мудрено,
             Что холостяка, иной -- а это зачастую
             Въ нашъ вѣкъ -- ужь дожилъ до сѣдинъ
             И въ гробь глядитъ, а мается одинъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, признаюсь, предвидя жизнь такую,
             Я съ ужасомъ встрѣчаю каждый годъ!
   

МАРТА.

             Такъ не мѣшало бы подумать напередъ....

(Проходятъ мимо.)

МАРГЕРИТА.

             Я уступить должна; вѣдь съ вами
             Не угоняешься словами;
             До васъ мнѣ, право, далеко.
             Кто въ свѣтѣ жилъ, тому оно легко;
             Вы такъ умны -- могу ли спорить съ вами?
             Такъ опытны....
   

ФАУСТЪ.

                                           Приходитъ все съ лѣтами;
             Но часто, другъ, тщеславіе умомъ,
             А самолюбіе разумностью зовемъ.
   

МАРГЕРИТА.

             Э, полноте!
   

ФАУСТЪ (разсѣянно).

                                 Душа невинная, простая,
             Никѣмъ не знаема живетъ....
             Святая, -- въ себѣ себя не узнаетъ!
   

МАРГЕРИТА.

             Я помышлять о васъ душевно рада,
             Да вамъ -- то время нѣтъ подумать обо мнѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Скажите, часто вы бываете однѣ?
   

МАРГЕРИТА.

             Нашъ домикъ не великъ; а все же надо,
             Чтобъ былъ порядокъ въ немъ.
             Служанки нѣтъ, такъ я справляюсь:
             Поутру сдѣлаю, что надо, а потомъ
             Сама на рынокъ отправляюсь....
   

ФАУСТЪ.

             Хозяюшка!
   

МАРГЕРИТА.

                                 Да, маменька во всемъ
             Такая экономка; а признаться,
             Не вижу я причины такъ нуждаться.
             Отецъ мой былъ хотя и не богатъ,
             А все оставилъ намъ изрядное наслѣдство:
             За городской заставой домъ и садъ.
             И мы, противъ иныхъ, имѣемъ больше средства
             Пошире жить. Мой братъ теперь солдатъ,
             Сестрицу мы похоронили --
             Вотъ съ ней-то няньчиться коммиссія была!
             Повѣрите ль, я такъ ее любила,
             Сестрица такъ была мила...
   

ФАУСТЪ.

             Мила, какъ ангелъ, если походила
             Хотя немножко на тебя...
   

МАРГЕРИТА.

             Когда сестрица родилася,
             Голубчикъ маменька слегла;
             Сама кормить малютку не могла.
             Что было дѣлать? я взялася
             Ее поитъ водицей съ молочкомъ.
             Мнѣ трудно было, но потомъ
             И я привыкла къ ней, да и она то стала
             Побольше, поумнѣй, и съ нею послѣ я,
             Превесело, по цѣлымъ днямъ играла!
   

ФАУСТЪ

             И этимъ счастлива была?
   

МАРГЕРИТА.

             Зато, ужъ, право, иногда
             Мнѣ приходилося трудненько:
             Проснется ли, захочетъ ли испить,
             Поняньчить надо, попоить;
             Къ себѣ возьмешь, бывало, и частенько,
             Случалось по ночамъ вставать,
             Да, припѣваючи, по комнатѣ плясать,
             Пока ее не успокоишь;
             Все для нея и шьешь и моешь;
             А, между тѣмъ, хозяйствомъ управляй,
             Да каждый день до пѣтуховъ вставай!
             Зато тогда и слаще спать ложилось,
             И ѣлось, и пилось, и снилось!

(Проходятъ мимо.)

МАРТА.

             Бѣдняжки женщины въ накладѣ завсегда;
             Холостяка исправить невозможно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Отъ васъ одной зависѣло бъ тогда
             Мнѣ указать, что истинно, что ложно.
   

МАРТА.

             Скажите напрямикъ, что сердце говоритъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пословица недаромъ намъ твердитъ:
             Разумная жена да собственная хата
             Дороже жемчуга и злата.
   

МАРТА.

             Подумайте.... спросите-ка себя.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Всегда особенно у дамъ былъ принятъ я.
   

МАРТА

             Скажите, вы любили страстно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, съ женщиной шутить -- куда опасно!
   

МАРТА. "center">

Мефистофель.

             Вѣрь, вѣрь словамъ змѣи, старайся, слѣдуй имъ, --
             Съ богоподобіемъ простишься ты своимъ!

Фаустъ входитъ.

Фаустъ.

             Куда же мы?
   

Мефистофель

                                 Куда желаешь,
             Лишь только вотъ тебѣ совѣтъ:
             Узнай сначала малый свѣтъ,
             Потомъ уже большой узнаешь;
             И сколько пользы, наслажденья
             Доставитъ это для тебя!
   

Фаустъ.

             Хоть съ длинной бородою я,--
             Мнѣ жить не достаетъ умѣнья,
             И чтобы первый шагъ мой въ свѣтъ
             Удаченъ былъ, -- надежды нѣтъ.
             Я при людяхъ всегда стѣсняюсь
             И вѣчно сзади остаюсь.
   

Мефистофель.

             Пустое, милый мой, ручаюсь;
             Лишь только вѣрь въ себя, не трусь!
   

Фаустъ.

             Но какъ же мы оставимъ домъ?
             Гдѣ кони, слуги и карета?
   

Мефистофель.

             Мы плащъ волшебный развернемъ
             И понесемся въ немъ по свѣту;
             Но лишь, на первый разъ, съ собою
             Большихъ узловъ ты не бери...
             Я дуну огненной струею,
             И мы поднимемся съ земли;
             Намъ всюду путь. Теперь тебя я
             Съ иною жизнью поздравляю!
   

ПОГРЕБЪ АУЭРБАХА ВЪ ЛЕЙПЦИГЪ.

Сходка веселыхъ гулякъ.

Фрошъ.

             Пить не хотятъ? Смѣяться тоже?
             Всѣ постныя согнули рожи,
             Какъ куры мокрыя, сидятъ,
             И не смѣются, и молчатъ.
   

Брандеръ.

             Такъ что же? Дѣло за тобою:
             Ты глупость, свинство выкинь намъ.
   

Фрошъ (выливая ему стаканъ вина на голову).

             Готовъ на то и на другое!
   

Брандеръ.

             Свиньей свинья!
   

Фрошъ.

                                           Хотѣлъ ты самъ!
   

Зибель

             Не ссориться! Сейчасъ миритесь,
             Да въ круговой скорѣй сходитесь.
             Да хоромъ пѣсенку споемъ.
             Го, голла, го!
   

Альтмайеръ.

                                 Постой, ребята!
             Оглохну я; дай въ уши ваты!
   

Зибель.

             Когда подъ сводомъ будто громъ.
             Такъ можно голосомъ гордиться!
   

Фрошъ.

             За двери, кто начнетъ браниться!
             Тра-ла-ла-ла!
   

Альтмайеръ.

             Тра-ла-ла-ла!
   

Фрошъ.

             Что жъ братцы? Спѣлись вы? Начнемъ!
             Святой, великій Римскій тронъ,--
             Несокрушимъ во вѣки онъ!
   

Брандеръ.

             Что ты? Съ политикою? Прочь!
             Чтобы ее побрали черти!
             Молись за то и день и ночь,
             Что ты не Римскій царь. До смерти
             Я радъ тому, друзья мои.
             Что мы не принцы, не цари.
             Но быть безъ старшихъ не годится,
             И папу надо выбрать намъ;
             Самимъ, друзья, понятно вамъ,
             Чѣмъ въ выборахъ руководиться.
   

Фрошъ (поетъ).

                       Взвейся, взвейся выше, птичка соловей!
                       Поклонися ниже миленькой моей!
   

Зибель.

             Не надо ей поклонъ! И слышать не хочу!
   

Фрошъ.

             Поклонъ ей, чортъ возьми, не то отколочу! (поетъ)
                       Прочь замокъ! Въ тиши ночной
                       Прочь замокъ! передъ зарей
                       Прочь замокъ! Ждетъ милый твой!
   

Зибель.

             Пой, пой ее, когда на то охоты стало,
             А я смѣюсь исподтишка.
             Немало нашихъ ей обмануто бывало;
             Вотъ подожди, и ты сыграешь дурака.
             Пусть лучше съ ней балуется лукавый,
             Иль пусть шалитъ она съ козломъ,
             Когда онъ, мчась на шабашъ, подъ хмѣлькомъ,
             Съ ней свяжется: а малый бравый
             Для дуры дѣвки не подъ стать...
             Шалишь! Не дамъ собой играть!
             Ей отъ меня одинъ поклонъ:
             Каменьями всѣ стекла вонъ!
   

Брандеръ (ударяя кулакомъ по столу).

             Молчать! Постойте, вамъ извѣстно,
             Что я умѣю въ свѣтѣ жить;
             Такъ вотъ влюбленнымъ предложить
             Намѣренъ я романсъ прелестный...
             Ручаюсь, не найдешь новѣй!
             Лишь подпѣвайте мнѣ дружнѣй. (Поетъ)
                       Водилась крыса въ кладовой,
                       Глодала сыръ, да масло ѣла;
                       На вкусной пищѣ на такой,
                       Какъ докторъ Лютеръ, разжирѣла;
                       Да поваръ яду подложилъ;
                       Она объѣлась, -- свѣтъ не милъ,
                       Какъ будто бы влюбилась!..
   

Хоръ.

                       Какъ будто бы влюбилась!..
   

Брандеръ.

                       Она туда-сюда снуетъ
                       И пьетъ изъ каждой встрѣчной лужи,
                       Отъ страха мѣста не найдетъ,
                       А все чѣмъ далѣе, тѣмъ хуже!
                       Ей тяжко, тошно... Смерть близка!
                       Нѣтъ силъ у бѣднаго звѣрка,
                       Какъ будто бы влюбилась!
   

Хоръ.

                       Какъ будто бы влюбилась!,
   

Брандеръ.

                       Остатокъ силъ своихъ собравъ,
                       Изъ кладовой по кухнѣ мчится;
                       Но, обезсилѣвши, стремглавъ
                       Въ очагъ вверхъ ножками валится...
                       Схватился поваръ за бока:
                       Какого-де дала стречка,
                       Какъ будто бы влюбилась!
   

Хоръ.

                       Какъ будто бы влюбилась!
   

Зибель.

             За дѣло, честь отдать взялися!
             Бить крысъ, -- куда веселье имъ!
   

Брандеръ.

             Позволь узнать, давно ли крысы
             Подъ покровительствомъ твоимъ?
   

Альтмайеръ.

             Не спроста крысъ толстякъ нашъ лысый
             Подъ покровительство беретъ:
             Онъ въ образѣ раздутой крысы
             Себя невольно узнаетъ..
   

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Вотъ я тебя первоначально
             Хочу ввести въ веселый міръ,
             Гдѣ жизнь катится безпечально,
             Гдѣ людямъ что ни день, то пиръ.
             Превесело живутъ ребята,
             Хотя и съ небольшимъ умомъ;
             На мѣстѣ кружатся одномъ,
             Гонясь за остренькимъ словцомъ,
             Какъ за хвостомъ своимъ котята.
             Пока хозяинъ въ долгъ даетъ,
             Имъ нѣтъ ни горя, ни заботъ.
   

Брандеръ.

             Пріѣзжіе, такъ думать надо;
             По ихъ пріемамъ, по наряду
             Ихъ тотчасъ съ виду отличишь.
   

Фрошъ.

             Да, Лейпцигъ -- маленькій Парижъ,
             И Лейпцигца вездѣ узнаешь.
   

Зибель.

             А ты ихъ за кого считаешь?
   

Фрошъ.

             Постой, пусть подопьютъ! Тогда
             У нихъ мы можемъ безъ труда
             Всю подноготную узнать.
             На видъ, -- Богъ вѣсть какая знать;
             Вишь, гордыя какія рожи!
   

Брандеръ.

             Куда! На торгашей похожи!
   

Альтмайеръ.

             Быть можетъ.
   

Фрошъ.

                                 Стой, дай ихъ поймать!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Чортъ незамѣтенъ никому,
             Хоть онъ на шею сядь ему!
   

Фаустъ.

             Мое почтенье господамъ!
   

Зибель.

             Мы отвѣчаемъ тѣмъ же вамъ.

(тихо, смотря на Мефистофеля)

             Гляди, хромой!
   

Мефистофель

                                 Намъ можно къ вамъ присѣсть?
             Хоть здѣсь въ винѣ и недостатокъ сладкомъ,
             За то компанія порядочная есть.
   

Альтмайеръ.

             Вы избалованы порядкомъ.
   

Фрошъ.

             Вѣдь вы изъ Риппаха? Въ пути
             Ванюшу-дурачка вчера вы не встрѣчали?
   

Мефистофель.

             Да, намъ его пришлось сегодня обойти;
             Мы очень долго съ нимъ болтали;
             Безъ умолку твердилъ о братцахъ онъ
             И каждому послалъ черезъ меня поклонъ.

(Кланяется Фрошу).

Альтмайеръ (тихо).

             Ну что, каковъ?
   

Зибель.

                                 Въ карманъ за словомъ не полѣзъ!
   

Фрошъ.

             Постойте, подери васъ бѣсъ!
   

Мефистофель.

             Вы пѣли, кажется? Отсюда
             Пришлось мнѣ пѣсню услыхать;
             А хоръ, какъ надо полагать,
             Подъ этимъ сводомъ, -- просто чудо!
   

Фрошъ.

             Вы, вѣрно, виртуозъ?
   

Мефистофель.

                                           Пожалуй,
             Охота есть, да силы мало.
   

Альтмайеръ.

             Такъ пѣсенку!
   

Мефистофель.

                                 Хоть сто для васъ.
   

Зибель.

             Но только новую намъ надо.
   

Мефистофель.

             Мы изъ Испаніи сейчасъ,
             Страны пѣвцовъ и винограда. (Поетъ).
                       Жилъ-былъ король когда-то;
                       При немъ блоха жила...--
   

Фрошъ.

             Блоха! Вы слышите? Вѣдь, это почуднѣй
             Всѣхъ вашихъ крысъ и вашихъ всѣхъ мышей!
   

Мефистофель (поетъ).

                       Жилъ-былъ король когда-то;
                       При немъ блоха жила;
                       Милѣй родного брата
                       Она ему была;
                       И вотъ къ портному шлетъ онъ,
                       И отдаетъ приказъ:
             Пусть брюки гостю шьетъ онъ,
             Кафтанъ кроитъ сейчасъ!


Брандеръ.

             Скажите только, чтобъ портной
             Сшилъ пару какъ и быть, въ порядкѣ,
             Чтобъ онъ ручался головой,
             Что на штанахъ не будетъ складки!
   

Мефистофель.

                       И вотъ блоха гуляетъ
                       Въ одеждѣ парчевой
                       И орденъ получаетъ
                       Съ цѣпочкой золотой;
                       Блоха сидитъ въ сенатѣ;
                       Блохѣ дана звѣзда,
                       И всѣ ея собратья,--
                       Большіе господа.
                       Придворные и дамы,--
                       Всѣ стонутъ, -- тошенъ свѣтъ!
                       И королевѣ самой
                       Совсѣмъ терпѣнья нѣтъ;
                       Отъ блохъ житье имъ плохо,
                       А блохъ они не бьютъ...--
                       А мы чуть словимъ блоху,--
                       Подъ ноготь, -- и капутъ!..
   

Хоръ (въ восторгѣ).

                       А мы чуть словимъ блоху,--
                       Подъ ноготь -- и капутъ!..
   

Фрошъ.

             Прекрасно! Пѣсенка на славу!
   

Зибель.

             Такъ съ каждою блохою быть должно!
   

Брандеръ.

             Попробуй-ка! Авось поймаешь! Право!
   

Альтмайеръ.

             Да здравствуетъ свобода и вино!
   

Мефистофель.

             Охотно съ вами бы мы чарку осушили,
             Когда бы вина здѣсь немного лучше были.
   

Зибель.

             Что, что такое? Смѣйте повторить!
   

Мефистофель.

             Вѣдь, только я хозяина стѣсняюсь,
             А то вамъ, господа, я могъ бы предложить
             Изъ погребовъ своихъ...
   

Зибель.

                                           Пустое! Я ручаюсь!
   

Фрошъ.

             Но только, если вы взялися угостить,
             Такъ ужъ на славу угощайте
             И слишкомъ мало не давайте!
             Коль долженъ я вину сужденіе сказать,--
             Изъ пустяковъ не стану ротъ марать.
   

Альтмайеръ (тихо).

             Ну, рейнцы! Я узналъ
   

Мефистофель.

                                           Буравъ мнѣ одолжите!
   

Брандеръ.

             Да что вы дѣлать съ нимъ хотите?
             Не бочка же у васъ съ собой припасена?
   

Альтмайеръ.

             А вотъ и съ буравомъ корзина.
   

Мефистофель (Фрошу).

             Какого вы желаете вина?
   

Фрошъ.

             А разныя у васъ есть, значитъ, вина?
   

Мефистофель.

             Да, каждый можетъ выбирать.
   

Альтмайеръ (Фрошу).

             Эге! ужъ ты облизываешь губы!
   

Фрошъ.

             Такъ мнѣ прошу рейнвейну дать.
             Дары отечества мнѣ больше прочихъ любы.
   

Мефистофель (просверливъ въ столѣ противъ Фроша отверстіе).

             Позвольте воску мнѣ, чтобъ дырочки заткнуть.
   

Альтмайеръ.

             Ахъ, это фокусъ, знать, какой-нибудь!
   

Мефистофель (Брандеру).

                       А вы?
   

Брандеръ.

                       Шампанскаго; да только непремѣнно
             Чтобъ изъ бутылки била пѣна.

(Мефистофель буравитъ и, сдѣлавъ изъ воску пробки, затыкаетъ отверстія).

             Зачѣмъ пренебрегать чужимъ добромъ?
             Хорошаго не мало и въ чужомъ.
             Какъ нѣмецъ, я французовъ не люблю,
             Но вина ихъ всегда охотно пью.
   

Мефистофель (Зибелю).

                       А вамъ?
   

Зибель.

             Кислятины я не могу терпѣть;
             Такъ чѣмъ-нибудь послаще угостите.
   

Мефистофель

             Токайскаго вамъ дамъ, коль вы хотите. (Буравитъ).
   

Альтмайеръ.

             Нѣтъ, нѣтъ! Извольте-ка въ глаза мнѣ посмотрѣть!
             Навѣрно шутите вы съ нами!
   

Мефистофель.

             Ай-ай! Съ такими господами
             Опасно было бы шутить!
             Вы лучше мнѣ скорѣй скажите,
             Какимъ виномъ васъ угостить?
   

Альтмайеръ.

             Что толковать! Какимъ хотите!

(Дыры пробуравлены и заткнуты).

Мефистофель (съ странными жестами).

                       Рога приноситъ намъ коза,
                       А грозды и вино -- лоза;
                       Гроздъ соченъ; дерево мертво;
                       Столъ сухъ; но брызнетъ сокъ оттуда...
                       Взгляните глубже въ естество
                       И вѣрьте: совершилось чудо!
                       Теперь откупорьте и пейте.
   

Всѣ (вынимаютъ пробки и, подставляя стаканы, пьютъ).

                       О чудная струя!
   

Мефистофель.

                                           Но капли не пролейте!
   

Всѣ (поютъ).

                       По людоѣдски любо намъ,
                       Какъ будто пятистамъ свиньямъ!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Смотри, какъ напилися всѣ!
   

Фаустъ.

             По мнѣ бы лучше удалиться.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, подожди, дай проявиться
             Скотству во всей своей красѣ.
   

Зибель (пьетъ неосторожно, вино проливается и обращается въ огонь).

                                 Горю, горю!
   

Мефистофель (заговаривая огонь).

                       Уймись, знакомая стихія! (Зибелю).
             Пустое! Капелька потѣшнаго огня!
   

Зибель.

             Что? Вы не знаете меня?
             Кто вы, чортъ васъ возьми, такіе?
   

Фрошъ.

             Въ другой еще осмѣльтесь разъ!
   

Альтмайеръ.

             Спровадить ихъ тихонько бы покуда!
   

Зибель.

             Кто вы? Пришли невѣдомо откуда,
             Да вздумали дурачить насъ!
   

Мефистофель.

             Молчалъ бы ты, боченокъ винный!
   

Зибель.

             И онъ грубитъ еще? Скотина!
   

Брандеръ.

             Ну, въ кулаки пойдутъ сейчасъ!
   

Альтмайеръ (вынимаетъ пробку изъ стола; оттуда вспыхиваетъ пламя).

                       Горю, горю!
   

Зибель.

                                           А, волшебство!
             Да онъ колдунъ! Держи его!

(Всѣ вынимаютъ ножи и наступаютъ на Мефистофеля).

Мефистофель (съ торжественнымъ жестомъ).

                                 По моимъ словамъ,
                                 Быть въ безумьи вамъ!
                                 Будьте здѣсь и тамъ!

(Всѣ останавливаются и смотрятъ съ удивленіемъ другъ на друга).

Альтмайеръ.

             Гдѣ я? Въ какой странѣ прелестной?
   

Фрошъ.

             Вотъ виноградъ!
   

Зибель.

                                 Вотъ грозды подъ рукой!
   

Брандеръ.

             А въ зелени густой древесной
             Какая чудная прохлада! миръ какой!

(Хватаетъ Зибеля за носъ, другіе дѣлаютъ то же другъ у друга и поднимаютъ ножи).

Мефистофель (какъ прежде).

             Обманъ! Сними у нихъ съ очей повязку:
             Пусть видятъ шутки чертовой развязку!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ. Гуляки приходятъ въ себя).

Зибель.

             Что? Какъ?
   

Альтмайеръ.

                                 Гдѣ я?
   

Фрошъ.

                                           Да это носъ твой былъ?
   

Брандеръ.

             А я -- такъ твой рукою ухватилъ?
   

Альтмайеръ.

             Коломъ по головѣ! Всю память потерялъ!
             Стулъ дайте! Голова съ натуги закружилась!
   

Фрошъ.

             Нѣтъ, вы скажите, что случилось?
   

Зибель.

             А гдѣ жъ мошенникъ? Убѣжалъ?
             Живымъ бы отъ меня злодѣй не воротился!
   

Альтмайеръ.

             Я, кажется, видалъ: на бочкѣ изъ воротъ
             Съ товарищемъ своимъ верхомъ онъ покатился.
             А я вѣдь, кажется, порядочно напился...

(оборачиваясь къ столу).

             А что, вино еще не потечетъ?
   

Зибель.

             Все это было ложь, игра воображенья.


Фрошъ.

             Но я, вѣдь, пилъ вино, и въ этомъ нѣтъ сомнѣнья!
   

Юрандеръ.

             Но какъ же? А луга, сады и виноградъ?
   

Альтмайеръ.

             А будто нѣтъ чудесъ на свѣтѣ, говорятъ!


КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

На низкомъ очагѣ, на огнѣ стоить большой котелъ. Въ дыму, поднимающемся вверхъ, появляются различные призраки. Мартышка-самка сидитъ у котла, снимаетъ пѣну и смотритъ, чтобы онъ не перекипѣлъ. Мартышка-самецъ съ дѣтьми сидитъ подлѣ и грѣется. Стѣны и потолокъ увѣшаны странною утварью вѣдьмы.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Противенъ мнѣ весь этотъ скарбъ волшебный...
             Ужели здѣсь ты думаешь цѣлебный
             Найти напитокъ для меня?
             И надо спрашивать у бабы намъ совѣта?
             И эта грязная стряпня
             Вернетъ мнѣ молодыя лѣта?
             Тогда прощайте вы, надежды всѣ мои,
             Коль человѣка геній благородный
             Съ могучей силою природной
             Другого средства не нашли!
   

Мефистофель.

             Мой другъ, ты говоришь умно,
             И средство есть къ тому другое;
             Да въ книгѣ, жаль, другой оно,
             И подъ главою значится другою.
   

Фаустъ.

             Я знать хочу.
   

Мефистофель.

                                 Тебѣ оно подходитъ болѣ:
             Ни докторовъ въ немъ нѣтъ, ни волшебства!
             Встань и бѣги скорѣе въ поле;
             Лопатой запасись сперва;
             Рой, борони, паши, копайся;
             Спрячь умъ подальше подъ замкомъ;
             Не разбирая чѣмъ, питайся;
             Среди скотовъ живи скотомъ;
             Сбирая съ пашенъ жатву, тоже
             И удобрять тебѣ ихъ слѣдъ,
             Вотъ какъ на три десятка лѣтъ
             Ты можешь сдѣлаться моложе
   

Фаустъ.

             Такого средства мнѣ не надо;
             Отвыкла отъ сохи рука...
             Да жить по-скотски -- что отрады?
   

Мефистофель.

             Такъ надо вѣдьму за бока.
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ же къ вѣдьмѣ обращаться?
             Ты этимъ самъ не можешь что ль заняться?
   

Мефистофель.

             Я самъ! Вотъ мило! Въ этотъ срокъ
             Я-бъ тысячъ пять мостовъ сложить, навѣрно, могъ!
             Тутъ мало одного искусства и умѣнья,
             Тутъ надобно еще терпѣнье.
             Съ годами крѣпнетъ волшебство,
             Тутъ время нужно и работа!
             А все, что ни касается его,
             Все такъ безсмысленно, что даже, будь охота
             У чорта изучать его.-- не хватитъ силъ,
             Хоть чортъ ему людей и научилъ

(указывая на звѣрей).

             Какая милая прислуга!
             Слуга и съ нимъ его супруга, (звѣрямъ)
             А что, хозяйки дома нѣтъ?
   

Мартышки.

                       Она чѣмъ свѣтъ
                       Помело осѣдлала
                       И въ трубу ускакала.
   

Мефистофель.

             Ну, а когда домой воротится опять?
   

Мартышки.

             Пока мы лапы будемъ согрѣвать.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Что, какъ находишь ты почтенную семью?
   

Фаустъ.

             Противнѣй, вѣрно, нѣтъ на свѣтѣ!
   

Мефистофель.

             Ничуть! Мнѣ милы звѣри эти,
             И съ ними я болтать люблю (звѣрямъ).
             Ну, куклы чертовы, скажите,
             Что вы за кашу тамъ варите?
   

Мартышки.

             Мы супъ готовимъ бѣднякамъ.
   

Мефистофель.

             Гостей немало будетъ къ вамъ!
   

Мартышка-самецъ (подходитъ и ласкается къ Мефистофелю).

                       Сыграемъ со мною:
                       Авось раздобудусь деньгою!
                       Теперь, бѣдняку,
                       Живется мнѣ скверно,
                       А чуть зашиби я деньгу,
                       Я умнымъ прослылъ бы, навѣрно!
   

Мефистофель.

             Я думаю, скоту бъ весьма пріятно было,
             Когда бъ его за ставку взяли рыло!

(Мартышки, играя большимъ шаромъ, катятъ его).

Мартышка-самецъ.

                       Вотъ свѣтъ идетъ,
                       Взадъ и впередъ,
                       И внизъ, и вверхъ катится;
                       Онъ пусть внутри,
                       Такъ и смотри,
                       Въ кусочки обратится;
                       Какъ сткло звенитъ,
                       Какъ жаръ горитъ...
                       Но съ нимъ потише, дѣти!
                       Прочь, прочь сейчасъ!
                       Неровенъ часъ,
                       Опасны игры эти!
                       Едва чуть-чуть
                       Его толкнуть,
                       И мигомъ все разбито!
   

Мефистофель.

                       А это что за сито?
   

Мартышка-самецъ (снимаетъ сито).

                       Кто что украдь, --
                       Я въ немъ сейчасъ узнаю.

(Подбѣгаетъ къ самкѣ и показываетъ ей).

                       Воръ крадетъ: глядь!
                       Его узнать
                       Легко, я полагаю?
   

Мефистофель (подойдя къ огню).

             А что горшокъ вонъ этотъ означаетъ?
   

Обѣ мартышки.

                       Безмозглая башка!
                       Не знаетъ онъ горшка!
                       Котла, глупецъ, не знаетъ!
   

Мефистофель.

             Скотина глупая, молчать!
   

Мартышка-самецъ.

             Возьми метлу и въ кресло сядь (принуждаетъ его сѣсть).
   

Фаустъ (стоявшій все это время передъ зеркаломъ, то приближаясь, то удаляясь отъ него).

             Гдѣ я? Какое чудное видѣнье
             Въ стеклѣ волшебномъ этомъ вижу я?
             Веди меня, любовь, въ свои селенья,
             Въ обитель красоты веди меня!..
             Зачѣмъ, едва приблизился къ тебѣ я,
             Передо мной сокрылась снова ты,
             Зачѣмъ къ тебѣ я подойти не смѣю,
             Богиня чистой, свѣтлой красоты?
             Возможно ли, прекрасное созданье,
             Чтобъ родиной твоей была земля?
             Всѣхъ совершенствъ чудесное сліянье,
             Найду ли на землѣ тебѣ подобье я?
   

Мефистофель.

             Ну, да, конечно, коль надъ ней
             Трудился Богъ шесть цѣлыхъ дней
             И самъ себѣ промолвилъ: браво!
             Такъ значитъ, вышло все на славу!
             Теперь любуйся ей покуда!
             Другую я тебѣ добуду,
             И счастливъ ты, когда она
             Тебѣ судьбою суждена!

(Фаустъ смотритъ въ зеркало. Мефистофель, развалясь въ креслѣ и играя вѣникомъ, продолжаетъ говорить):

             Какъ царь, на тронѣ я сижу,
             И скипетръ свой въ рукахъ держу,
             И лишь корона въ недочетѣ.
   

Мартышки (дѣлавшія между собою до этихъ поръ странныя движенія, приносятъ Месфистоефелю корону съ громкимъ крикомъ).

                       Тогда скорѣй
                       Въ крови и потѣ
                       Корону склей!

(Неловко несутъ ее и, разбивъ на двѣ части, прыгаютъ кругомъ ея).

                       Свершилось, свершилось!
                       Мы пляшемъ, оремъ
                       И риѳмы плетемъ.
   

Фаустъ (передъ зеркаломъ).

             Нѣтъ силъ! Я весь горю, и голова кругомъ!
   

Мефистофель (указывая на звѣрей).

             И у меня башка отъ чуши закружилась!
   

Мартышки.

                       Что намъ удалося,
                       Что къ мѣсту пришлося,
                       Въ заслугу себѣ мы зачтемъ.
   

Фаустъ (какъ прежде).

             О, я схожу съ ума! Нѣтъ больше силъ моихъ!
             Прошу тебя, уйдемъ скорѣй отсюда!
   

Мефистофель (по-прежнему).

             А долженъ все жъ я согласиться буду,
             Что откровенности нельзя отнять у нихъ!

(Котелъ, оставленный мартышкою, начинаетъ перекипать; появляется большое пламя, которое бьетъ въ трубу. Вѣдьма вылетаетъ изъ пламени съ рѣзкимъ крикомъ).

Вѣдьма.

                       Ай, ай, ай, ай! Проклятый звѣрь!
                       Проспалъ! Не придержалъ огня!
                       Котелъ весь упустилъ! Спалилъ, сожегъ меня!
                       Вотъ я съ тобой раздѣлаюсь теперь!

(Увидя Фауста и Мефистофеля).

                       Кто тамъ у насъ?
                       Кто? Молвь сейчасъ!
                       Что нужно вамъ?
                       На кой чортъ къ намъ?
                       Я вамъ задамъ,
                       Чортъ васъ дери!

(Черпаетъ ложкой изъ котла и брызгаетъ на всѣхъ огнемъ. Мартышки визжатъ).

Мефистофель (обернувъ вѣникъ, бьетъ посуду).

                       Разъ, два и три!
                       Вотъ, вотъ, смотри, --
                       Горшки твои!
                       Вверхъ дномъ сейчасъ
                       Весь твой припасъ!
                       Вотъ это плясъ
                       Подъ твой гудокъ!

(Вѣдьма въ ужасѣ отступаетъ).

             Ну что? Узнала ли, скотина,
             Владыку своего и господина,
             Иль все еще, должно быть, невдомекъ?
             Ты хочешь, къ чорту вы пойдете,--
             И ты сама, и всѣ твои коты?
             Аль куртки красной не видала ты?
             Аль пѣтушиное перо ужъ не въ почетѣ?
             Ужъ не явиться ль мнѣ самимъ собой
             И самому сказать, кто я такой?
   

Вѣдьма (униженно).

             Простите за такую встрѣчу:
             Но вашихъ вороновъ никакъ я не замѣчу,
             Да и копыта нѣтъ при васъ.
   

Мефистофель.

             Ну, ну, прощу на этотъ разъ;
             Дѣйствительно, прошло немало
             Съ тѣхъ поръ, какъ ты меня въ послѣдній разъ видала.
             Культура, обходя весь свѣтъ, и на чертяхъ
             Свою печать, конечно, положила, --
             И демонъ -- пугало свой вѣкъ уже отжило:
             Нѣтъ нужды ни въ хвостѣ, ни въ рожкахъ, ни въ когтяхъ,
             Что до ноги, такъ, -- надо полагать,--
             Она мнѣ повредитъ въ народѣ,
             А потому, какъ это нынче въ модѣ,
             Поддѣльную икру я началъ надѣвать.
   

Вѣдьма (пляшетъ).

             Охъ, я съ ума сойти готова,
             Что вижу сатану я снова!
   

Мефистофель.

             Про имя умолчи!
   

Вѣдьма.

             Какъ! Что же въ немъ дурного!
             Аль вамъ что сдѣлало оно?
   

Мефистофель.

             Въ преданія записано давно;
             Хоть, впрочемъ, людямъ все равно:
             Пусть отрицаютъ духа злого,--
             Вѣдь, зло останется при нихъ!
             Барономъ я теперь зовуся;
             Я кавалеръ, не хуже я другихъ,
             И кровью знатною горжуся,
             И гербъ имѣю, наконецъ!

(Дѣлаетъ неприличное движеніе)

Вѣдьма (заливается хохотомъ).

             Ха, ха, ха, ха! Да, это въ вашемъ вкусѣ!
             Вы все такой же сорванецъ!
   

Мефистофель. (Фаусту).

             Вотъ, можешь у меня, мой другъ, учиться,
             Какъ нужно съ вѣдьмой обходиться!
   

Вѣдьма.

             Но чѣмъ служить могу вамъ я?
   

Мефистофель.

             Дай намъ извѣстнаго питья,
             Да только нѣтъ ли подревнѣе.
             Чтобъ разбирало посильнѣе?
   

Вѣдьма.

             Въ бутылочкѣ есть у меня запасъ;
             Я изъ нея сама частенько подкрѣпляюсь;
             И вони никакой, ручаюсь...
             Оттуда уступлю стаканчикъ и для васъ. (Тихо).
             Но коли слабый будетъ пить,
             Ему и часу не прожить.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, этотъ человѣкъ -- знакомый старый мой.
             Давай ему питья, какого нѣтъ сильнѣе;
             Черти свой кругъ, читай свой заговоръ скорѣе
             И снадобьемъ своимъ его напой!

(Вѣдьма съ причудливыми тѣлодвиженіями чертитъ кругъ и ставитъ туда разные предметы. Стаканы и горшки звенятъ и производятъ музыку. Наконецъ она приноситъ большую книгу и ставитъ въ кругъ мартышекъ, изъ которыхъ на одну кладетъ книгу, а другія стоятъ съ факелами. Она даетъ знакъ Фаусту войти въ кругъ).

Фаустъ (Мефистофелю).

             Скажи мнѣ, что это такое?
             Обманъ, кривляніе пустое!
             Давно извѣстно всѣмъ оно
             И надоѣло всѣмъ давно.
   

Мефистофель.

             Э, вздоръ! Все это такъ, для смѣха;
             Зачѣмъ такъ строго осуждать?
             Вѣдь, надо докторамъ и въ чарахъ подражать;
             Не будетъ иначе питье имѣть успѣха,

(Принуждаетъ его войти въ кругъ).

Вѣдьма (читаетъ по книгѣ съ большою напыщенностью).

                       Смотри, пойми!
                       Одинъ возьми,
                       Упятери,
                       На два помножь;
                       Отбросивъ три.
                       Два выкинь тожъ;
                       Потомъ опять
                       Четыре, пять
                       И шесть подрядъ
                       Отбрось назадъ;
                       А послѣ семь
                       И восемь къ тѣмъ
                       Причти -- и вотъ
                       Какъ чортъ сочтетъ;
                       Изъ девяти, --
                       Одинъ всего:
                       Изъ десяти, --
                       Ни одного...
                       Однажды разъ -- и будетъ разъ...
                       Вотъ какъ ведется счетъ у насъ!
   

Фаустъ.

             Въ горячкѣ бредитъ, знать, старуха.
   

Мефистофель.

             О, это лишь вступленіе одно.
             Вся книга такъ; дѣйствительно, чудно
             Для непривыкнувшаго уха!
             Противорѣчія такого,
             Какъ въ ней, ни дуракамъ, ни умнымъ не понять...
             Все это, милый мой, не старо и не ново;
             Обычай, -- ложь за правду выдавать,
             Одно за три, или обратно
             Три за одно считая непонятно,
             Существовалъ во всѣ вѣка...
             Пускай болтаютъ вздоръ; на это
             Вѣдь не положено запрета!
             Какъ образумишь дурака?
             Дай слово, -- вѣритъ онъ и свято сохраняетъ;
             А есть ли въ словѣ смыслъ, -- и знать онъ не желаетъ!
   

Вѣдьма (продолжаетъ).

                       Высокую силу
                       Познанья святого
                       Судьбина сокрыла
                       Отъ ока земного:
                       Кто жъ правды не ищетъ съ усердіемъ, тотъ
                       Нерѣдко ее безъ труда узнаетъ.
   

Фаустъ.

             Ну, ну, довольно! Что за вздоръ!
             Вѣдь уши вянуть начинаютъ!
             Мнѣ кажется, что цѣлый хоръ
             Въ сто тысячъ дураковъ чушь взапуски болтаютъ.
   

Мефистофель.

             Довольно, милая, кончай,
             Да снадобье скорѣй давай,
             Да наливай полнѣй:-твое
             Не повредитъ ему питье;
             Онъ выпьетъ все однимъ глоткомъ;
             Ему вѣдь это нипочемъ!
   

Вѣдьма (съ церемоніями подноситъ Фаусту напитокъ, изъ котораго вспыхиваетъ пламя).

             Не бойся. Выпивай скорѣй!
             На сердцѣ станетъ веселѣй!
             Кто съ чортомъ могъ на ты сойтись,
             Огней потѣшныхъ не страшись!

(открываетъ кругъ. Фаустъ выходитъ изъ него).

Мефистофель.

             Идемъ! Тебѣ нельзя въ покоѣ оставаться!
   

Вѣдьма.

             Будь вамъ въ добро напитокъ мой!
   

Мефистофель (Вѣдьмѣ).

             Коль я въ долгу передъ тобой,
             То на Вальпургіи мы можемъ расквитаться.
   

Вѣдьма (Фаусту).

             А вотъ вамъ пѣсенка! Порою
             Вамъ надо пѣть ее, чтобъ дѣло шло на ладъ.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ну, а теперь идемъ со мною,
             Чтобы волшебное питье
             Проникло тѣло все твое
             И къ лѣности тебя пріятной пріучило,
             Чтобы тебѣ понятно было,
             Какъ нарождается плутишка Купидонъ,
             И какъ растетъ, и какъ играетъ онъ.
   

Фаустъ.

             Дай загляну еще немного
             На милый образъ въ зеркалѣ моемъ!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, не теряя времени, въ дорогу!
             Всѣхъ женщинъ образецъ увидишь ты живьемъ (въ сторону).
             Съ такимъ напиткомъ будешь ты, конечно,
             Елену видѣть въ каждой бабѣ встрѣчной!


УЛИЦА.

Фаустъ. Маргарита проходитъ.

Фаустъ.

             Прелестной барышнѣ чѣмъ я могу служить?
             Позвольте мнѣ домой васъ проводить?
   

Маргарита.

             Не барышня, себя прелестной не считаю
             И до дому сама дорогу знаю (проходитъ).
   

Фаустъ.

             Ей-Богу, чудное дитя!
             Не видывалъ подобной я.
             Такъ добродѣтельна, скромна,
             Хотя рѣзка чуть-чуть она...
             А розы губокъ, щечекъ милыхъ
             Я въ жизнь свою забыть не въ силахъ!..
             А взглядъ опущенный ея.--
             Онъ сердце полонилъ мое...
             Когда жъ она раздражена,
             Какъ восхитительна она!

Мефистофель входитъ.

Фаустъ.

             Достань красотку мнѣ!
   

Мефистофель.

                                           Которую?
   

Фаустъ.

                                                               Вотъ эту!
   

Мефистофель.

             Отъ исповѣди шла она сейчасъ;
             Тамъ я, за стуломъ притаясь,
             Подслушивалъ ея отвѣты:
             Ни въ чемъ почти-что не грѣшна;
             Напрасно шла къ попу она,
             И силы у меня надъ нею не найдется.


Фаустъ.

             Ей лѣтъ четырнадцать, навѣрно, есть сейчасъ.
   

Мефистофель.

             Вы прытки, я гляжу на васъ;
             Вы рвете каждый цвѣтъ, чуть вамъ онъ приглянется,
             Не зная чести и стыда.
             Но только, къ счастью, не всегда
             Вамъ это можно, господа!
   

Фаустъ.

             Мужъ добродѣтельный! Нельзя ли
             Не проповѣдывать морали?
             Вотъ весь мой сказъ: не будь сегодня въ ночь
             Красотка на моей постели, --
             Ты можешь убираться прочь.
   

Мефистофель.

             Поймите, это мнѣ не въ мочь:
             Мнѣ надо мало двѣ недѣли,
             Чтобъ только случай улучить.
   

Фаустъ.

             Имѣй на сутки я терпѣнье,
             Не надо бъ чорта мнѣ просить
             Помочь въ подобномъ затрудненьи!
   

Мефистофель.

             Вы, какъ французъ, толкуете опять;
             Позвольте вамъ на то одно сказать:
             Что вамъ безъ толку торопиться?
             Гораздо болѣ смысла въ томъ,
             Чтобъ, по началу, со звѣркомъ
             Побаловаться, повозиться,
             Потомъ уже къ рукамъ прибрать его,
             Точь въ точь какъ въ сказкахъ говорится.
   

Фаустъ.

             Мой аппетитъ великъ и безъ того.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, не шутя и не сердясь!
             При случаѣ такомъ, я повторяю снова,
             Не сдѣлать ничего заразъ;
             Гдѣ жъ недостанетъ силъ у насъ,
             Тамъ надо дѣйствовать и хитро, и толково!
   

Фаустъ.

             Достань отъ ней мнѣ что-нибудь!
             Дай на ея покой взглянуть!
             Дай бантикъ отъ ея груди!
             Подвязку съ ногъ ея найди!
   

Мефистофель.

             Чтобъ видѣть вы могли и знать,
             Какъ вашимъ мукамъ я помочь душой желаю,
             Я вамъ сегодня жъ предлагаю
             Въ ея покояхъ побывать.
   

Фаустъ.

             Ты хочешь мнѣ ее отдать?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, нѣтъ! Она уйдетъ къ сосѣдкѣ въ домъ;
             А мы,-- мы къ ней межъ тѣмъ придемъ;
             Тамъ, предвкушая наслажденье,
             Часокъ другой провесть ты можешь въ упоеньи...
   

Фаустъ.

             Тогда пойдемъ!
   

Мефистофель.

                                 Нѣтъ, нѣтъ, мой милый, подожди!
   

Фаустъ.

             Смотри, не забывай подарокъ принести. (Уходитъ).
   

Мефистофель (одинъ).

             Дарить? Сейчасъ? Дѣла идутъ на ладъ!..
             Не мало я мѣстечекъ знаю,
             Гдѣ не одинъ закопанъ кладъ...
             Пойду пока, пооткопаю!.. (Уходитъ).
   

ВЕЧЕРЪ.

Маленькая, чистенькая комната.

Маргарита (заплетая косы).

             Не знаю, что бы я дала,
             Когда бы только я могла
             Узнать навѣрно, кто такой
             Сегодня встрѣтился со мной.
             По виду, знатенъ, и уменъ,
             И смѣлъ, и, вмѣстѣ, вѣжливъ онъ! (Уходитъ).
   

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Ну, проходи теперь сюда.
   

Фаустъ.

             Прошу тебя, уйди куда-нибудь отсюда,
             Оставь меня наединѣ покуда!
   

Мефистофель.

             Не всякая дѣвчонка такъ чиста! (Уходитъ).
   

Фаустъ (одинъ).

             Привѣтъ тебѣ, пріютъ моей любви,
             Почіющій въ сіяніи заката!
             Пылай душа, огнемъ любви объята!
             Роса надежды, сердце оживи!
             Духъ мира надо всѣмъ простеръ незримо крылья;
             Вездѣ порядка строгаго печать...
             Какое въ бѣдности обилье!
             Какой въ темницѣ миръ, какая благодать!

(Садится въ кресло).

             Прими меня, престолъ отцовъ старинный,
             Какъ предковъ ты въ объятья принималъ!
             Какъ часто ты свидѣтелемъ картины
             Семейныхъ тихихъ радостей бывалъ!
             Здѣсь, тихимъ вечеромъ, припавъ въ мольбѣ глубокой,
             Къ Христу возносятся невинныя сердца,
             И милая моя, ребенокъ полнощекій,
             Цѣлуетъ руки блеклыя отца...
             Дитя! Я чувствую, какъ вѣетъ надо мной
             Духъ чистоты, -- наставникъ твой, хранитель;
             Онъ учитъ пыль сметать заботливой рукой
             И скатерть настилать на столикъ чистый твой...
             О милая рука! Ты скромную обитель
             Преобразила въ рай земной!..

(Распахиваетъ занавѣсъ кровати).

             А здѣсь! Какая жажда наслажденій
             И страхъ какой стѣснили грудь мою!
             Здѣсь я блаженства чашу изопью!
             Природа! Здѣсь средь легкихъ сновидѣній
             Взрастила ты любимицу свою!
             Здѣсь утро бытія дитя твое встрѣчало,
             И жизнію ты грудь младенца наполняла!
             Здѣсь изъ чистѣйшихъ соковъ вещества
             Слагался образъ божества!..
   
             Но гдѣ я? Для. чего я здѣсь?
             Зачѣмъ дрожу, горю я весь?
             Что такъ стѣснило грудь мою?
             Ахъ, я себя не узнаю!
   
             Какою силой неземной
             Недвижно къ мѣсту я прикованъ?
             Какою страстью околдованъ?
             Мнѣ душно, тяжко! Что со мной?
   
             Взойдетъ, -- къ ея ногамъ тогда, --
             Въ трудахъ состарѣвшій ученый,--
             Какъ робкій юноша влюбленный,
             Паду безъ страха и стыда!..
   

Мефистофель (входя)

             Прочь, прочь! Она идетъ сюда!
   

Фаустъ.

             Уйдемъ отсель! И навсегда!
   

Мефистофель.

             Взгляните-на, какой для васъ
             Подарокъ важный я припасъ!
             Къ ней въ шкафъ его поставить надо...
             Вотъ, полагаю, будетъ рада!
             Хотя, неся его сюда,
             Другое я имѣлъ въ предметѣ...
             Да что ужъ! Дѣти -- вѣчно дѣти;
             Игрушки имъ нужны всегда.
   

Фаустъ.

             Какъ быть мнѣ?
   

Мефистофель.

                                 Время размышлять!
             Не приберечь ли намъ подарокъ?
             Коль вашъ любовный пылъ такъ жарокъ,
             Такъ для чего вамъ ночи ждать?
             И мнѣ-то менѣе трудиться!
             Ну, пору вы нашли скупиться!

(Ставитъ вещи въ шкафъ и запираетъ его).

             Прочь! Не пойму я васъ никакъ:
             Я суечусь и такъ, и сякъ,
             А вы, -- на васъ нашелъ столбнякъ,
             Какъ будто бы въ коллегіальной залѣ
             Живьемъ предъ вами предстояли
             И физика, и метафизика!..
             Скорѣй, скорѣй! Идемъ, пока
             Тебя на мѣстѣ не застали!

(Уходитъ).

Маргарита (входя)

             Какъ душно здѣсь и жарко стало! (Открываетъ окно)
             Погода жъ вовсе не тепла...
             Я что-то очень бы желала,
             Чтобъ маменька домой пришла;
             Мнѣ страшно; дрожь беретъ меня...
              Ужасная трусиха я!..

(Начинаетъ раздѣваться и поетъ).

                       Жилъ въ Ѳулѣ царь когда то;
                       Онъ милой вѣренъ былъ;
                       Отъ ней онъ кубокъ свято
                       Въ знакъ памяти хранилъ.
   
                       Онъ съ нимъ не разставался;
                       Въ пирахъ лишь въ немъ онъ пилъ
                       И, чуть его касался,
                       О другѣ слезы лилъ.
   
                       И въ часъ своей кончины
                       Онъ царство сосчиталъ
                       И все въ въ немъ отдалъ сыну;
                       Себѣ лишь кубокъ взялъ...
   
                       Гдѣ замокъ возвышался
                       Среди морскихъ зыбей,
                       Пируя, онъ прощался
                       Съ дружиною своей;
   
                       Тамъ, -- старый бражникъ, -- пилъ онъ
                       Послѣдній жизни жаръ,
                       И въ море уронилъ онъ
                       Завѣтный милый даръ.
   
                       Когда жъ морской пучиной
                       Былъ кубокъ поглощенъ,
                       Померкъ въ немъ взоръ орлиный,
                       И болѣ не пилъ онъ...

(Открываетъ шкафъ и видитъ подарокъ).

             Я помню, шкафъ я заперла;
             Кто жъ въ немъ шкатулочку поставилъ?
             Какъ мнѣ попасть она могла?
             Иль кто ее въ залогъ оставилъ?
             На лентѣ ключъ. Но что же въ ней?
             Что, если я ее открою?
             Ахъ, Боже мой! Что тамъ такое?
             Уборъ! Какой еще! Ей-ей,
             Съ такими пышными камнями
             Не стыдно выйти знатной дамѣ...
             Чей онъ? Когда бы былъ онъ мой!
             Что, если я его надѣну?..

(Надѣваетъ его и смотрится въ зеркало)

             Мой Богъ, какая перемѣна!
             Не узнаю себя самой!
             Вотъ, что мнѣ въ томъ, что я красива?
             Бѣдна я; что краса за диво!
             Не всѣ на бѣдныхъ и глядятъ,
             А хвалятъ ихъ -- изъ состраданья...
             Однѣ лишь деньги всѣхъ манятъ;
             Однѣхъ лишь денегъ все хотятъ, --
             А мы, -- мы, бѣдныя, не стоимъ и вниманья!



ПРОГУЛКА.

Фаустъ ходитъ въ задумчивости; Мефистофель подходитъ къ нему.

Мефистофель.

             Клянусь отверженной любовью! адомъ всѣмъ!
             Поклялся бъ хуже я,-- бѣда, не знаю чѣмъ!
   

Фаустъ.

             Въ чемъ дѣло? Что съ тобой, скажи на милость?
             И чѣмъ ты такъ разсерженъ? Что случилось?
   

Мефистофель.

             Послалъ бы я себя ко всѣмъ чертямъ,
             Когда бы не былъ чортомъ самъ!
   

Фаустъ.

             Да разскажи, что такъ тебя тревожитъ?
             Иль ты съ ума сошелъ, быть можетъ?
   

Мефистофель.

             Подумайте, уборъ, что я досталъ
             Для Гретхенъ, -- попъ къ рукамъ прибралъ!
             Чуть про подарокъ мать узнала,
             Тотчасъ въ душѣ страшиться стала...
             Пречуткій носъ у ней, вамъ надобно сказать;
             Въ молитвенникъ онъ уткнутъ постоянно
             И что священно, иль погано,
             По духу можетъ отличать.
             Чуть про подарокъ мать узнала
             У дочки, мигомъ угадала,
             Что тутъ-де благодати мало.
             "Мое дитя!" -- она ей говоритъ, --
             "Несправедливое стяжанье,
             "Какъ бремя, душу тяготитъ
             "И Божье за собой приводитъ наказанье:
             "Снесемъ его Владычицѣ небесной,
             "И манны намъ пошлетъ она чудесной!"
             На то надула Гретхенъ губы:
             Дареному коню не смотрятъ; дескать, въ зубы,
             И почему жъ безбожникъ тотъ,
             Кто ей такія вещи шлетъ?
             Мать между тѣмъ попа призвать успѣла;
             А тотъ, едва смекнулъ, въ чемъ дѣло,
             И лясы мигомъ распустилъ.
             "Благая мысль!" -- онъ говорилъ, --
             "Кто побѣждаетъ, тотъ спасенъ!
             "Желудкомъ крѣпкимъ церковь обладаетъ;
             "Подчасъ онъ области и земли пожираетъ,
             "А никогда не лопнетъ онъ;
             "Нечистое все варитъ онъ отлично...
             "Да, только церкви, милыя мои,
             "Стяжаніе неправое прилично!"
   

Фаустъ.

             Такъ что жъ? Таковъ пріемъ обычный;
             То жъ говорятъ жиды и короли.
   

Мефистофель.

             Затѣмъ, взялъ цѣпь и серьги онъ у нихъ,
             Какъ пригоршню грибовъ лѣсныхъ;
             Не больше ихъ благодарилъ,
             Какъ будто горсть орѣховъ получилъ,
             Но обѣщалъ имъ въ небѣ благодать
             И очень тѣмъ утѣшилъ мать.
   

Фаустъ.

             А Гретхенъ что?
   

Мефистофель.

                                           Она страдаетъ,
             Томится день и ночь, не осушая слезъ;
             Все о вещахъ потерянныхъ мечтаетъ.
             А болѣе о томъ, кто ихъ принесъ.
   

Фаустъ.

             Мнѣ горько, что такъ грустно ей;
             Достань подарокъ поцѣннѣй
             И къ ней снеси его сейчасъ!
   

Мефистофель.

             О да, игрушки все для васъ!
   

Фаустъ.

             Такъ вотъ, приказъ исполни мой:
             Къ ея сосѣдкѣ приласкайся;
             Ты чертъ, не будь же размазней;
             А о порядкѣ постарайся!..
   

Мефистофель.

             Готовъ охотно вамъ служить! (Фаустъ уходитъ).
             Такой, какъ ты, дуракъ влюбленный
             Готовъ, чтобъ милой угодить,
             Перевернуть весь строй вселенной!..
   

ДОМЪ СОСѢДКИ МАРТЫ.

Марта одна.

Марта.

             Мой мужъ, -- Господь его прости:
             Въ немъ вѣчно не было пути!--
             Уѣхалъ; а жена ни съ чѣмъ!
             А, Богъ свидѣтель, между тѣмъ
             Любила я его всегда,
             Не огорчала никогда (плачетъ).
             А вдругъ -- велѣлъ онъ долго жить?
             И нѣтъ свидѣтелей! Какъ быть?

Маргарита вбѣгаетъ.

Маргарита.

                       Сосѣдка!
   

Марта.

                                           Гретхенъ, что случилось?
   

Маргарита.

             Я духу не могу собрать.
             Представьте, у меня опять
             Въ шкафу шкатулка очутилась,
             И, какъ тогда, уборъ въ ней тоже,
             Но много прежняго дороже.
   

Марта.

             Лишь только бъ не узнала мать,
             А то простися съ нимъ опять!
   

Маргарита.

             Взгляните! Любо посмотрѣть!
   

Марта.

             О ты, счастливое созданье! (наряжаетъ ее).
   

Маргарита.

             За то не смѣю я надѣть
             Ни въ праздникъ ихъ, ни на гулянье.
   

Марта.

             Ты часто у меня бываешь;
             Хранить тебѣ ихъ буду я;
             Коль ихъ ты видѣть пожелаешь, --
             Зайдешь ко мнѣ и у меня
             Часокъ-другой въ нихъ погуляешь.
             Потомъ, по праздникамъ большимъ,
             Ихъ надѣвать ты станешь постепенно:
             Сперва кольцо, тамъ цѣпь и серьги вслѣдъ за нимъ.
             Мать не увидитъ перемѣны,
             Да незамѣтно будетъ и другимъ.
   

Маргарита.

И гробъ не доброе несетъ.
             Фаустъ. Блаженъ, кто лавромъ осѣненный,
             Въ кровавой битвѣ смерть встрѣчаетъ,
             Кто послѣ пляски иступленной
             На персяхъ дѣвы умираетъ!
             О, еслибъ пламеннымъ видѣньемъ пораженный,
             Благоговѣйный страхъ въ душѣ моей тая,
             Въ нѣмомъ восторгѣ умеръ я!
             Меф. Зачѣмъ же ты въ ту ночь отъ смерти отказался?
             Зачѣмъ не умеръ ты тогда?
             Фаустъ. И то пронюхалъ ты? съ шпіономъ жить бѣда!
             Меф. Я кое-что развѣдать постарался!
             Фаустъ. Когда отъ горести тревожной
             Знакомый звукъ меня отвлекъ
             И дѣтскихъ чувствъ привѣтъ ничтожный
             Къ веселой юности увлекъ:
             Я прокляну обманъ минутный,
             Сманившій сердце въ сѣть свою
             И лживый призракъ тѣни смутной,
             Упавшій на душу мою,
             Я прокляну пустое мнѣнье,
             Которымъ духъ гордился мой
             И блескъ коварнаго видѣнья,
             Летавшій надъ моей главой;
             Я прокляну волненья славы,
             И все, что въ пламенныхъ, мечтахъ
             Насъ тѣшитъ суетной забавой,
             Въ женѣ и въ дѣтяхъ и въ рабахъ;
             Я прокляну дары богатства,
             Когда они нашъ бурный вѣкъ
             Влекутъ на подвигъ святотатства
             И стелютъ ложе праздныхъ нѣгъ;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Любовь къ утѣхамъ и вину,
             Но всѣхъ ужаснѣе, всѣхъ прежде
             Терпѣнье наше прокляну!
             Хоръ духовъ. Горе тебѣ!
                       Ты дивный міръ
                       Разрушилъ въ прахъ!
                       И онъ разбитъ
                       Въ пыли лежитъ
                       Передъ тобою.
                       Онъ палъ подъ могучей рукою!
                       Въ печали
                       Мы уносимъ прахъ развалинъ,
                       Тоскуя
                       Надъ разрушенной красою.
                       Изъ праха земного,
                       Царственный сынъ земли,
                       Выстрой снова
                       Пышный міръ!
                       Въ немъ оживи
                       Душой прекрасной,
                       Для новыхъ чувствъ,
                       Для пѣсни ясной!
             Меф. Отъ рѣзвыхъ шутокъ
                       Моихъ малютокъ
                       Развеселись;
                       Отъ ихъ совѣта
                       Не откажись.
                       На праздникъ свѣта,
                       На пиръ земли,
                       Отъ жизни хладной
                       И безотрадной
                       Зовутъ они
   
             О, перестань играть тоскою,
             Летящей коршуномъ надъ жизнію твоей!
             Ты чувствуешь въ смѣшеніи съ толпою,
             Что человѣкъ и ты среди людей.
             Я, впрочемъ, и не въ грязь
             Столкнуть тебя намѣренъ;
             Другой намъ жребій вѣренъ.
             Хотя я и не князь,
             Но если ты хочешь со мною
             Путь жизни раздѣлить,
             Я вѣрною тѣнью слѣдить
             Повсюду готовъ за тобою.
             Отнынѣ и впредь навсегда
             Тебѣ я и рабъ, и слуга.
             Фаустъ. А я чѣмъ заплачу, дружокъ?
             Меф. Еще до платы дологъ срокъ.
             Фаустъ. Чортъ-эгоистъ! не по пустому
             Щедрится онъ; а ты хитришь!
             Не Христа ради же другому
             Благодѣяніе творишь.
             Вѣрнѣй условиться съ тобою:
             Такой услужливый слуга
             Въ дому опаснѣе врага.
             Меф. Я буду здѣсь твоимъ слугою,
             По прихоти твоей ни ѣсть, ни пить, ни спать;
             Но если тамъ мы встрѣтимся съ тобою,
             Ты долженъ той же мнѣ монетой отвѣчать.
             Фаустъ. Меня тѣмъ міромъ не встревожишь,
             Мнѣ тотъ не любопытенъ свѣтъ;
             Когда ты этотъ уничтожишь,
             Мнѣ до другого дѣла нѣтъ.
             Моимъ мечтамъ не это-ль солнце свѣтитъ?
             Не эта ли земля таитъ мою печаль?
             Къ чему мнѣ знать, когда мнѣ ихъ не жаль,
             Что тамъ меня за гробомъ встрѣтитъ?
             Къ чему мнѣ знать, какъ любятъ тамъ
             И также-ль ненависть ведется?
             Что значитъ верхъ по ихъ словамъ
             И низомъ что у нихъ зовется?
             Меф. Такъ я согласенъ -- по рукамъ!
             Тебя я лихо позабавлю,
             Мои дѣла хвалить заставлю;
             Ты у меня увидишь то,
             Чего не видывалъ никто.
             Фаустъ. Ну, чѣмъ же, бѣдный чортъ,
             въ какихъ же наслажденьяхъ
             Ты угодишь мечтамъ моимъ?
             Духъ человѣческій тебѣ непостижимъ
             Въ своихъ возвышенныхъ стремленьяхъ.
             Изъ всѣхъ своихъ даровъ дай только пищу мнѣ,
             Чтобъ пища та не насыщала;
             Дай злата краснаго, чтобъ ртутью по рукѣ
             Оно мгновенно пропадало;
             Дай мнѣ игру, чтобъ проиграть,
             И пусть красавицу найду я,
             Чтобы уста мои цѣлуя,
             Она старалась угождать
             Уже заранѣе сосѣду;
             Дай славы мнѣ, чтобъ завтра же и слѣду
             Отъ славы той мнѣ не видать;
             Дай мнѣ плоды, которые гніютъ,
             Когда ихъ съ дерева срываютъ,
             И дай деревья мнѣ, что каждый день цвѣтутъ
             И свѣжей зеленью всѣ листья покрываютъ.
             Меф. Такихъ даровъ мнѣ не искать
             И прихотямъ такимъ мнѣ угождать не въ бремя;
             Но, милый другъ, наступитъ время,
             Гдѣ намъ и лучшихъ благъ захочется вкушать.
             Фаустъ. Я твой отъ той поры, когда на ложѣ лѣни
             Я лягу въ первый разъ съ покойною душой,
             Когда отъ ласкъ твоихъ, отъ лживыхъ убѣжденій
             Съ самодовольствіемъ взгляну на образъ свой


             И грудь обманешь ты восторгомъ упоеній,
             Тогда я твой, тогда я твой!
             Вотъ мой закладъ.
             Меф. И будетъ съ насъ.
             Фаустъ. Я по рукамъ готовъ сейчасъ.
             И если я скажу мгновенью:
             Тебѣ я радъ! остановись!
             Я отдаюсь уничтоженью
             И ты надъ жертвой веселись!
             Пускай тогда твой плѣнъ прервется,
             Мой смертный часъ пробьетъ стеня.
             Пусть маятникъ съ часовъ сорвется,
             Пусть время минетъ для меня!
             Меф. Запомню я твое условье.
             Фаустъ. Ты правъ вполнѣ и властенъ въ томъ;
             Что я сказалъ -- не пустословье.
             И если я рожденъ рабомъ,
             Я въ господахъ не затрудняюсь.
             Меф. А я сегодня же за докторскимъ столомъ
             Тебѣ служить, какъ должно, постараюсь.
             Я-бъ затруднять тебя роспиской не посмѣлъ,
             Но кратокъ срокъ земного вѣка.
             Фаустъ. Педантъ росписки захотѣлъ!
             Ты вникни въ душу человѣка!
             Онъ не отступится отъ слова своего.
             Иль подозрительнымъ залогомъ
             Тебѣ за жизнь мою оно?
             Иль буду вѣренъ я въ своемъ обѣтѣ строгомъ,
             Когда весь міръ передо мной
             Потокомъ бѣшенымъ все далѣе стремится?
             Но эта суетность родится
             Въ насъ вмѣстѣ съ жизнію земной;
             Кто отъ нея освободится?
             Тотъ счастливъ, кто въ груди своей
             Святую вѣрность чисто носитъ!
             Онъ нераскаянно приноситъ
             Всѣ жертвы въ бѣдной жизни сей.
             Но что написано, что скрѣплено печатью,
             Какъ привидѣніе насъ въ ужасъ приведетъ.
             И слово на перѣ безсмысленно замретъ;
             Воскъ и пергаментъ вашу братью
             Невольнымъ страхомъ окуетъ.
             Желѣзо, мраморъ, что вѣрнѣе?
             На чемъ тебѣ росписку дать?
             Перомъ иль грифелемъ писать,
             Иль врѣзать долотомъ? ну, выбирай живѣе!
             Меф. Къ чему съ ума сходить, дружокъ?
             Твою горячку видѣть больно;
             Тутъ всякій годенъ лоскутокъ;
             Двухъ капель крови съ насъ довольно.
             Фаустъ. Мнѣ все равно; какъ хочешь, такъ устрой.
             На всѣ я глупости согласенъ.
             Меф. Нѣтъ, въ славѣ кровь у насъ большой
             И сокъ ея на этотъ счетъ прекрасенъ.
             Фаустъ. Тебѣ судьба моя вѣрна.
             Стремленье силъ моихъ сполна
             Я именно тебѣ и обѣщаю.
             Я слишкомъ чванился; я знаю,
             У насъ съ тобой ступень одна.
             Увы, на всѣ мои слова
             Мнѣ грозный духъ не отвѣчалъ!
             Природа для меня мертва,
             Я нити мыслей разорвалъ,
             Я не прошу напрасной дани
             Отъ жалкихъ суетныхъ познаній:
             Пусть въ пламенной нѣгѣ, не зная препонъ,
             Дикая страсть насладится,
             Пусть бѣдный мой умъ, волшебствомъ ослѣпленъ,
             Въ неразгаданныхъ чарахъ томится!
             Кинемся въ шумное море временъ,
             Въ дѣла земли, въ потокъ племенъ!
             Пусть неудача и успѣхъ,
             Средь горя и утѣхъ,
             Чередой взволнуютъ бурный вѣкъ!
             Въ борьбахъ только видѣнъ человѣкъ.
             Меф. Для васъ въ утѣхахъ мѣры нѣтъ;
             Вы радость на лету ловите,
             Восторги бѣглые вкусите;
             Свои дары несетъ вамъ свѣтъ.
             Чуръ, не скупиться въ упоеньяхъ!
             Фаустъ. Не думалъ я о наслажденьяхъ.
             Я кинусь въ бурный чадъ страстей,
             Упьюсь восторгами мученій,
             Я ненависть любви, отраду огорченій
             Сыщу въ печальной жизни сей.
             Святая истина отъ глазъ моихъ сокрыта,
             Высокой мудрости уму не суждено.
             Всѣмъ горестямъ отнынѣ грудь открыта
             И всѣмъ, что человѣчеству дано,
             Въ себѣ самомъ хочу я насладиться,
             И въ адъ, и въ небо погрузиться,
             И грусть людей, и радость ихъ испить.
             Съ ихъ бытіемъ свое совокупить
             И съ ними, наконецъ, въ уничтоженьи слиться.
             Меф. Повѣрь ты мнѣ, ужъ сколько тысячъ лѣтъ
             Гляжу я здѣсь на этотъ свѣтъ,
             Но съ колыбели до могилы
             Ни у кого еще на то не стало силы.
             Повѣрь мнѣ, цѣлое все это
             Подсильно Богу одному!
             Лишь онъ одинъ въ сіяньи вѣчномъ свѣта,
             Мракъ бездны предоставивъ намъ;
             А день и ночь пригодны только вамъ.
             Фаустъ. Но я хочу.
             Меф. Ты правъ, конечно.
             Но я боюсь за жребій твой;
             Жизнь коротка, искусство вѣчно,
             Прими отъ насъ совѣтъ благой:
             Вступи въ союзъ съ знаменитымъ поэтомъ
             Бѣдный мечтатель на все гораздъ:
             Тебя онъ прославитъ передъ свѣтомъ,
             Тебѣ въ стихахъ безсмертныхъ дастъ
             И силу львовъ,
             И легкой серны быстроту,
             И твердость сѣверныхъ умовъ,
             И юга знойную мечту;
             Онъ тайны дивныя откроетъ,
             Лукавство доблестью прикроетъ,
             Любовь по плану расположитъ,
             По немъ любить заставить можетъ;
             И имя готово для него,
             Я-бъ микрокосмомъ назвалъ его.
             Фаустъ. Ужель я ниже всѣхъ? послѣдній рабъ творенья?
             Ужель умомъ не властенъ я
             Достигнуть цѣли бытія,
             Вѣнца земного назначенья?
             Меф. Къ чему мой другъ, пустая спѣсь?
             Нѣтъ пользы ни въ какихъ пилюляхъ;
             И въ парикѣ, и на ходуляхъ
             Ты все таковъ, каковъ ты есть.
             Фаустъ. Напрасно немощныхъ познаній
             Я бремя тщетное на плечи нагрузилъ:
             Я не взялъ съ нимъ обильной дани,
             Въ груди моей нѣтъ свѣжихъ силъ.
             Обманутъ въ суетной надеждѣ,
             Отъ неба я далекъ, какъ прежде!
             Меф. Ты смотришь, другъ мой, на предметы,
             Какъ всѣ вы смотрите на нихъ.
             Свести умнѣе нужно смѣты,
             Пока въ насъ пламень не затихъ.
             Твои и голова, и ноги,
             Ты -- полный властелинъ;
             Но радостямъ, что набралъ ты съ дороги,
             Ужель ты меньше господинъ?
             Когда я шесть коней впрягаю,
             Я-бъ силой ихъ похвастать могъ;
             Двѣ дюжины проворныхъ ногъ
             Своими смѣло называю.
             Чего же ждать? что медлишь ты?
             Впередъ на праздникъ суеты!
             Кто въ спекуляціи пустился,
             Смотри, чтобъ онъ съ пути не сбился;
             Такъ глупый звѣрь глядитъ вокругъ,
             Въ безлюдномъ полѣ слѣпо рыщетъ,
             Какъ будто демонъ въ ухо свищетъ,--
             А въ двухъ шагахъ цвѣтетъ зеленый лугъ.
             Фаустъ. Съ чего начать?
             Меф. Идти впередъ;
             Здѣсь скука хоть кого убьетъ.
             Охота же тебѣ сидѣть съ учениками,
             Себя и ихъ дурачить пустяками;
             Пусть этимъ мучится сосѣдъ!
             Солому молотить тебѣ, мой другъ, не слѣдъ.
             Напрасно ты себя тревожишь;
             А если въ голову мысль добрая зайдетъ,
             Ее ученикамъ довѣрить ты не можешь;
             Да кстати вотъ одинъ идетъ.
             Фаустъ. Я не приму его.
             Меф. Пустое!
             Давно ужъ бѣдный мальчикъ ждетъ;
             Онъ не оставитъ насъ въ покоѣ.
             Его плѣнитъ одинъ твой взглядъ,
             Утѣшитъ твой совѣтъ глубокій.
             Дай шапку мнѣ, да плащъ широкій;
             Къ лицу мнѣ будетъ твой нарядъ.

(Одѣвается).

             Теперь оставь мнѣ попеченье;
             Учить людей немудрено.
             А самъ прими въ соображенье,
             Что время ѣхать намъ давно.

(Фаустъ уходитъ).

             Меф. (въ одеждѣ Фауста). Ты надъ наукой только смѣйся,
             Да плюнь на бѣдный умъ людей
             И съ духомъ лжи сроднись и слейся,
             Такъ изъ моихъ не вырвешься цѣпей!
             Его могучими крылами
             Духъ необузданный влечетъ;
             Другими ослѣпленъ мечтами,
             Земныхъ восторговъ онъ не ждетъ.
             Я увлеку его дорогой жизни шумной,
             Путемъ ничтожности пустой,
             Измучу жаждой неразумной
             И пищу укажу надъ алчною главой.
             Но нѣтъ, не для него награда!
             И безъ записки роковой
             Онъ вѣрная добыча ада!

(Входитъ ученикъ).

             Учен. Сюда пріѣхалъ я недавно,
             И васъ увидѣть пожелалъ;
             Повсюду имя ваше славно,
             Вашъ умъ кого не научалъ!
             Меф. Весьма пріятна мнѣ ваша учтивость;
             Но я и другимъ отдаю справедливость
             И ихъ не выше я отнюдь.
             Вы занимались ли гдѣ нибудь?
             Учен. Я васъ прошу меня наставить;
             Полна отвагой грудь моя
             И деньги есть, и молодъ я.
             Ахъ, трудно было родню оставить!
             Съ слезами рѣшилась мать моя;
             Зато начну теперь учиться,
             Хочу порядкомъ навостриться.
             Меф. Какъ хорошо, что вы у насъ.
             Учен. Признаться ли, я готовъ сейчасъ
             Опять уѣхать. Эти своды
             Меня тѣснятъ; въ стѣнахъ у васъ
             Нѣтъ ни простора, ни свободы,
             Все сжато, стѣснено вездѣ,
             Не встрѣтишь зелени нигдѣ;
             А въ залахъ, на скамейкѣ сидя,
             Глядишь, не слыша и не видя.
             Меф. Во всемъ привычка учитъ насъ:
             Дитя у матери родной
             Груди не тронетъ въ первый разъ,
             А послѣ пищи нѣтъ другой.
             И ты вдохнешь восторгъ блаженный
             Изъ груди мудрости священной.
             Учен. Въ ея объятіяхъ такъ сладко отдохнуть!
             Но гдѣ и какъ найти къ ней путь?
             Меф. Сперва скажите мнѣ въ отвѣтъ,
             Какой избрали факультетъ?
             Учен. Всему хочу я научиться,
             Во всемъ желалъ бы просвѣтиться,
             Раскрыть природы чудеса.
             Обнять и землю, и небеса.
             Меф. О, это самый вѣрный путь,
             Не надо только развлекаться.
             Учен. Ахъ нѣтъ, я буду заниматься;
             Хоть признаюсь и отдохнуть
             По воскресеньямъ не мѣшаетъ.
             Меф. Какъ жалокъ тотъ, кто время расточаетъ!
             Его одинъ порядокъ сберегаетъ.
             Затѣмъ, пускай вашъ юный умъ
             Займетъ Collegium logicum..
             На славу тамъ его пріучатъ
             И въ тѣсныхъ сапогахъ замучатъ,
             Чтобъ по дорогѣ вялыхъ думъ
             Тихонько брелъ несмѣлый умъ,
             Чтобъ строгимъ правиломъ стѣсненъ
             И вкривь и вкось не рыскалъ онъ.
             Тамъ вѣрно слѣдуя пути,
             Васъ по командѣ: разъ, два, три,
             Заставятъ вмигъ и сѣсть, и встать
             И ѣсть, и пить, и лечь, и спать.
             Какъ ткани на станкѣ творятся,
             Такъ мысли въ головѣ родятся.
             Какъ ступишь, нити зашумятъ,
             Невидимо сотнями сбѣгутся,
             Сольются, свяжутся, сплетутся
             И дивныя ткани породятъ.
             Такъ и философъ выходитъ къ намъ:
             Мы слышимъ и вѣримъ его словамъ.
             Онъ говоритъ, что первое такъ,
             А потому и второе такъ,
             И еслибы перваго не бывало,
             Тогда бы и второго не стало.
             Ученики ему дивятся
             И по путямъ его стремятся.
             Но что-же? сколько ни кричали,
             А все ткачей мы не видали.
             Кто хочетъ разобрать предметъ,
             Пускай въ немъ душу уничтожитъ;
             Хотя духовной связи и нѣтъ,
             Онъ по частямъ его разложитъ.
             Encheiresin naturae -- такъ
             Все это въ химіи зовется,
             Хотя она, не зная какъ,
             Сама-же надъ собой смѣется.
             Учен. Не все понятно мнѣ, признаться.
             Меф. О, это очень можетъ статься;
             Потомъ поймете больше вы;
             Но вы сначала все должны
             Классифицировать стараться.


             Учен. Все въ головѣ пошло кругомъ,
             Все повернулось колесомъ.
             Меф. Потомъ сейчасъ другимъ займитесь
             И метафизикѣ учитесь.
             Тамъ замѣчайте поскорѣй,
             Чего не смыслитъ умъ людей;
             Что годно для него, что нѣтъ,
             На это чудный есть отвѣтъ.
             Пускай въ шесть мѣсяцевъ сперва
             Придетъ въ порядокъ голова.
             Въ день пять часовъ учиться вамъ;
             Вы до звонка бывайте тамъ.
             Прочтите каждый параграфъ,
             Что входитъ въ лекціи составъ,
             Чтобы читали вамъ одно,
             Что въ книгахъ писано давно;
             Въ тетрадь не худо записать,
             Все то, что будутъ толковать.
             Учен. Вы мнѣ совѣтъ прекрасный дали,
             Тутъ дѣло выгоды прямой;
             Спокойно мы несемъ домой,
             Все, что въ тетради записали.
             Меф. Но изберите факультетъ.
             Учен. Къ юриспруденціи во мнѣ охоты нѣтъ.
             Меф. На васъ сердиться я не смѣю
             Науки этой мнѣ знакомъ предметъ,
             Законы и права передаются,
             Какъ бы наслѣдственный недугъ;
             Изъ рода въ родъ они плетутся
             Къ чужимъ переходя не вдругъ,
             Тутъ умъ въ безумство обернется,
             Даръ въ муку.-- Правнуку бѣда!
             О правѣ, что при насъ всегда,
             О немъ никто не заикнется.
             Учен. Теперь мой страхъ еще мнѣ больше милъ;
             Какъ счастливъ тотъ, кто можетъ вамъ внимать.
             Не къ философьи ли пристать?
             Ужъ я почти на то согласенъ
             Меф. Я не хочу васъ обмануть,
             Но путь къ наукѣ сей опасенъ;
             Неправдами усѣянъ этотъ путь,
             И яда скрытаго такъ много въ немъ таится,
             И отъ лѣкарства ядъ такъ трудно отличить;
             Вѣрнѣй всего и здѣсь лишь одному внимать
             И съ вѣрой за слова учителя божиться.
             Держитесь вообще -- къ словамъ,
             Посредствомъ словъ не трудно вамъ
             До убѣжденія добиться.
             Учен. Но мысль въ словахъ должна же заключаться.
             Меф. Все это такъ, но тамъ, гдѣ мысли нѣтъ,
             Нельзя отъ слова отказаться
             И только слово дастъ отвѣтъ.
             Словами защищаютъ тему,
             Словами стряпаютъ систему,
             Легко и чувство въ слово примемъ,
             Отъ слова буквы не отнимемъ.
             Учен. Мои вопросы вамъ наскучили, конечно,
             Но прежде чѣмъ уйду, скажите мнѣ сперва
             О медицинѣ слова два.
             Три года малый срокъ и время быстротечно,
             А поле мудрости широко предо мной;
             Благой совѣтъ скорѣй приводитъ къ цѣли.
             Меф. (про себя). Ужъ мнѣ рацеи надоѣли,
             Прикинусь лучше сатаной.

(Громко).

             Въ наукѣ сей вашъ умъ не затруднится.
             Вы вникните въ большой и малый свѣтъ;
             А до того, что на землѣ случится,
             Вамъ дѣла нѣтъ.
             Напрасно здѣсь учиться съ жаромъ,
             Мы то, что можемъ знать, узнаемъ наконецъ;
             Кто времени не пропускаетъ даромъ,
             Тотъ истинный мудрецъ.
             За смѣлымъ Богъ; кто смиренъ, тотъ смѣшонъ;
             Вы недурны -- на васъ не наглядятся;
             Кто въ собственномъ достоинствѣ убѣжденъ,
             Въ томъ и другіе убѣдятся.
             Сперва вы женщинъ проведите;
             Въ нихъ замѣчайте вы одно
              И отъ всего
             Однимъ вы разомъ ихъ лѣчите.
             Прикиньтесь честнымъ простакомъ,
             Такъ вы ко всѣмъ вотретесь въ домъ.
             Вы громкимъ титуломъ сперва ихъ убѣдите,
             Что ваше званіе все въ мірѣ превзойдетъ.
             Потомъ всѣ мелочи у нихъ переберите,
             Которыхъ въ годъ другой не перечтетъ;
             За пульсъ ловчѣе ихъ возьмите --
             Пусть взоръ вашъ выразитъ нѣжнѣйшую печаль!
             Потомъ ихъ съ жаромъ обнимите,
             Чтобъ разсмотрѣть, шнуровка не тѣсна-ль!
             Учен. Наука нравится мнѣ такъ,
             Тутъ тотчасъ видишь, гдѣ и какъ.
             Меф. Суха теорія, мой другъ,
             А древо жизни зеленью покрыто.
             Учен. Все то, что я услышалъ вдругъ,
             Какъ будто сонъ,--я признаюсь открыто;
             Позвольте мнѣ почаще приходить,
             Я мудрости отъ васъ желалъ-бы научиться.
             Меф. Чѣмъ я могу, готовъ я вамъ служить.
             Учен. Нельзя безъ просьбы удалиться,
             Я не могу отъ васъ отстать;
             Вы попросить себя позвольте,
             Въ альбомъ два слова записать.
             Два слова, двѣ строки.
             Меф. Извольте.

(Онъ пишетъ и возвращаетъ ученику альбомъ).

             Учен. (читаетъ). Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum.

(Почтительно закрываетъ книгу и уходитъ).

             Меф. Вѣрь только этимъ словамъ
             Да теткѣ змѣѣ довѣряйся.
             Такъ съ богоподобіемъ, смотри, ты не растеряйся.

(Входитъ Фаустъ).

             Фаустъ. Куда теперь?
             Меф. Куда угодно.
             Намъ на большой и малый свѣтъ
             Теперь взглянуть вездѣ свободно;
             Нигдѣ, ни въ чемъ преграды нѣтъ.
             Тебя отъ новаго ученья
             И польза ждетъ, и наслажденье.
             Фаустъ. Но гдѣ мнѣ съ длинной бородой
             Привыкнуть къ жизни молодой?
             Чтобъ я не дорого за шутку расплатился!
             Я чувствую себя ничтожнымъ при другихъ;
             Я никогда для свѣта не годился;
             Не вижу я добра отъ выдумокъ твоихъ.
             Мефист. Ты этого, мой другъ, совсѣмъ не разумѣешь;
             Будь только посмѣлѣй, такъ ты и жить сумѣешь.
             Фаустъ. Но развѣ домъ намъ съ мѣста сдвинуть;
             Здѣсь нѣтъ ни слугъ, ни лошадей.
             Мефист. Мнѣ стоитъ только плащъ раскинуть,
             Такъ мы скорѣе всѣхъ коней
             Взлетимъ на воздухъ; но въ дорогу
             Ты только не бери большихъ узловъ съ собой.
             Мы съ воздухомъ огня смѣшаемъ понемногу
             И мигомъ полетимъ съ поверхности земной,
             И тѣмъ скорѣй мы совершимъ дорогу,
             Чѣмъ будемъ легче на подъемъ.
             Желаю счастія вамъ съ новымъ бытіемъ!



Погребъ Ауербаха въ Лейпцигѣ.

Шайка удальцовъ.

             Фрошъ. Сидятъ! не пьютъ и не смѣются
             И только харями кривятъ!
             Молчатъ и шутки не даются;
             Бывало, всѣ огнемъ горятъ.
             Брандеръ. Да на твоей винѣ безчинство;
             Соври хоть глупость, сдѣлай свинство.
             Фрошъ. Тебя любымъ, пожалуй, я
             Попотчую!

(Обливаетъ его виномъ).

             Брандеръ. Вдвойнѣ свинья!
             Фрошъ. Вы сами этого хотите.
             Зибель. Кто ссорится, такъ вонъ толкните!
             Вставать опомниться пора!
             Да круговую затяните!
             Дружнѣй, ребятушки! Ура!
             Альтмайеръ. Молчи, проклятый запѣвало,
             Покамѣсть ухо не пропало!
             Вѣдь такъ какъ-разъ оглохнешь, братъ.
             Зибель. Когда и своды затрещатъ,
             Такъ можно басомъ любоваться.
             Фрошъ. Вотъ съ нѣженкой, кто хочетъ обижаться!
             А! тара, лара, да!
             Альтмайеръ. А! тара, лара, да!
             Фрошъ. Ревутъ на славу голоса!

(Поетъ).

             Какъ держится до этихъ поръ
             На римскомъ тронѣ папа!
             Брандеръ. Тьфу, пѣсня скверная! какое дѣло вамъ!
             По милости Творца, о римскомъ государствѣ
             Пришлось заботиться не намъ.
             Я не желалъ бы въ самомъ сильномъ царствѣ
             Быть канцлеромъ, иль даже королемъ.
             Но безъ главы нельзя же намъ остаться
             Не можетъ безъ него собраніе держаться
             Мы, братцы, папу изберемъ.
             Извѣстно вамъ, достоинства какія
             Всего нужнѣй на званія такія.
             Фрошъ. Соловушко-милушка, взвейся сейчасъ,
             Кланяйся душечкѣ сто тысячъ разъ!
             Зибель. Еще ей кланяться! не нужно этой пѣсни!
             Фрошъ. Да я ей кланяюсь, хоть ты съ досады тресни!
             Долой замокъ, какъ ночь сойдетъ;
             Долой замокъ, любовникъ ждетъ!
             Запри замокъ, какъ день взойдетъ!
             Зибель. Да пой себѣ, расхваливай, дуракъ!
             На нашей улицѣ вѣдь будетъ тоже праздникъ.
             Не хуже моего въ просакъ,
             Пускай къ ней домовой любовникомъ придетъ,
             На всѣхъ углахъ съ ней поиграетъ;
             Пускай козелъ, какъ съ Брокена пойдетъ,
             Ей доброй ночи пожелаетъ.
             Съ такими дѣвками бѣда;
             Имъ добрый малый не чета.
             Да мы же штуку съ ней сыграемъ,
             Всѣ стекла въ домѣ изломаемъ.
             Брандеръ. Постойте, тише, господа!
             Блаженъ, кто знаетъ обращаться!
             У насъ съ влюбленными бѣда
             И трудно съ ними столковаться.
             Я ихъ потѣшу новизной,
             Спою имъ пѣсню удалую,
             А вы садитесь въ круговую;
             Вамъ нужно хоромъ пѣть за мной.

(Поетъ).

             Въ подвалѣ крыса завелась,
             Все жиръ да масло ѣла;
             Какъ докторъ Лютеръ, расползлась,
             Разъѣлась, растолстѣла.
             Кухарка яду ей дала,
             А крыса бѣдная слегла,
             Какъ-будто любви объѣлась.
             Хоръ (съ крикомъ). Какъ будто любви объѣлась.
             Брандеръ. И вверхъ и внизъ она бѣжитъ,
             И пьетъ во всякой лужѣ,
             Весь домъ грызетъ, визжитъ, пищитъ,
             А съ ней все хуже, да хуже;
             Прыгнетъ съ испуга въ потолокъ,
             Не въ силу боль, ничто не впрокъ,
             Какъ будто любви объѣлась.
             Хоръ. Какъ будто любви объѣлась.
             Брандеръ. Вотъ въ кухню она среди бѣлаго дня
             Въ испугѣ забѣжала
             И растянулась у огня,
             И страшно застонала:
             А отравительница ей:
             Тебѣ знать жутко, ей же ей!
             Какъ отъ любовной пытки.
             Зибель. Смотри, какъ олухи запѣли!
             Пришлась имъ пѣсенка подъ-стать,
             Какъ будто трудно въ самомъ дѣлѣ
             Бѣдняжкѣ крысѣ яда дать.
             Брандеръ. Не крысъ ли вздумалъ защищать?
             Альтмайеръ. Что, лысина съ отвислымъ брюхомъ,
             Ты отъ невзгоды смиренъ сталъ?
             Ужъ не себя-ль, разставшись съ духомъ
             Ты въ пухлой крысѣ распозналъ?
   

Фаустъ и Мефистофель.

             Меф. Свести тебя съ весельчаками
             Сначала нужно, для того,
             Чтобъ ты своими-же глазами
             Узналъ, какъ въ мірѣ жить легко.
             Здѣсь вѣчный праздникъ, шумъ и крики.
             Они разсудкомъ не велики,
             А смѣло хвастаютъ умомъ.
             Всѣ, какъ котята за хвостомъ,
             Вертятся, прыгаютъ кругомъ;
             Имъ въ мірѣ нѣтъ другого дѣла,
             Лишь голова-бы не болѣла,
             И въ долгъ хозяинъ бы давалъ.
             Брандеръ. Чужіе! я тотчасъ узналъ
             И по одеждѣ ихъ забавной,
             И по смѣшнымъ пріемамъ ихъ.
             Фрошъ. Ты правъ, нашъ Лейпцигъ городъ славный,
             Какъ маленькій Парижъ, не осрамитъ своихъ.
             Зибель. Ты за кого считаешь ихъ?
             Фрошъ. Пусти! я съ ними поболтаю!
             На столъ бутылка подана;
             Я за стаканчикомъ вина
             Всю подноготную узнаю.
             Ужъ не дворяне ли, друзья?
             Глядятъ такъ гордо, недовольно.
             Брандеръ. Бродяги, хвастуны; не больно
             Такимъ дворянамъ вѣрю я.
             Альтмайеръ. Да можетъ быть.
             Фрошъ. Я не сробѣю,
             Заставлю все ихъ разсказать.
             Меф. (Фаусту). Во вѣкъ имъ чорта не узнать,
             Хоть сядь онъ прямо къ нимъ на шею.
             Фаустъ. Мое почтенье, господа!
             Зибель. Благодаримъ!

(Взглянувъ на Мефистофеля, въ сторону).

             Ну, вотъ бѣда!
             Вѣдь онъ хромаетъ, такъ что чудо!
             Меф. Позвольте, господа, присѣсть;
             Вино у васъ, конечно, худо,
             Такъ мы себѣ вмѣняемъ въ честь,
             Хоть разговоромъ насладиться,
             Когда ужъ нечѣмъ здѣсь напиться.
             Альтмайеръ. Не угодишь никакъ на васъ.
             Фрошъ. Вы въ Рипахѣ должно быть запоздали,
             Емеля дурачокъ не угощалъ ли васъ?
             Меф. Сегодня мы не заѣзжали;
             Однако съ нимъ въ послѣдній разъ
             Мы очень много толковали;
             Онъ намъ о братьяхъ говорилъ
             И всѣмъ имъ кланяться просилъ.

(Кланяется Фрошу).

             Альтм. (тихо). Что? сдачи получилъ въ замѣну?
             Зибель. Вотъ шельма!
             Фрошъ. Я его поддѣну.
             Меф. Когда пришли мы къ вамъ сюда,
             Здѣсь хоромъ пѣсни раздавались;
             Отъ этихъ сводовъ голоса,
             Должно быть, славно отражались.
             Фрошъ. Вы виртуозъ, я побожусь?
             Меф. Охота есть, да силы не хватаетъ.
             Альтмайеръ. Пускай насъ пѣсней угощаетъ.
             Меф. Пожалуй, я не откажусь.
             Зибель. Да вы бы новенькую дали.
             Меф. Не даромъ мы въ Испаніи бывали,
             Въ отчизнѣ пѣсенъ и вина:
             Какой-то князь старинный
             Съ блохою гдѣ то жилъ.
             Фрошъ. Съ блохой далеко-ль до грѣха?
             Прекрасный гость у насъ блоха.
             Меф. Какой то князь старинный
             Съ блохою гдѣ то жилъ,
             Ее за нравъ невинный
             Какъ сына онъ любилъ.
             И позвалъ князь портного,
             Портной къ нему пришелъ:
             Сшей барину обнову --
             Штанишки да камзолъ.
             Брандеръ. Ну! признаюсь, пришлось портному гадко,
             Пусть сниметъ мѣрку повѣрнѣй,
             Чтобы штаны сидѣли гладко
             И чтобъ ложились повѣрнѣй.
             Меф. И въ шелкъ блоху одѣли,
             И въ бархатъ, и въ цвѣты,
             И ленты ей надѣли,
             И дали ей кресты.
             Блоха дворецкимъ стала,
             Любимцемъ при князькѣ
             И вся родня попала
             Въ вельможи при дворѣ;
             И все предъ нею труситъ,
             Нѣтъ никому житья;
             Княгиню здѣсь укуситъ,
             Тамъ горничныхъ ея;
             Всѣхъ щелкаетъ исправно,
             Никто ее не бьетъ;
             А мы такъ ногтемъ славно,
             Какъ только ущипнетъ.
             Хоръ (съ крикомъ). А мы такъ ногтемъ славно,
             Какъ только ущипнетъ!
             Фрошъ. Романъ на славу! Разлихой!
             Зибель. Будь такъ со всякою блохой.
             Брандеръ. Ты изловчись и схватишь неравно!
             Да здравствуетъ свобода и вино!
             Меф. Коль не разсердится хозяинъ своенравный,
             Такъ мы васъ славно угостимъ.
             Вѣдь съ нами погребъ преисправный.
             Зибель. Сюда его, я буду отвѣчать!
             Фрошъ. Намъ отъ хорошаго вина не отказаться;
             Но чтобъ его вполнѣ узнать,
             Такъ вы должны побольше дать,
             Чтобъ было чѣмъ и напиваться.
             Альтмайеръ (тихо). Знать съ Рейна господа;
             Меня вѣдь не обманешь.
             Меф. Достаньте мнѣ буравъ.
             Брандеръ. Да что вамъ дѣлать съ нимъ?
             Аль бочки за дверьми? пожалуй, поглядимъ.
             Альтмайеръ. Тамъ у хозяина въ коробкѣ все достанешь.
             Меф. (вынимаетъ буравъ, Фрошу). Какого вы вина хотите?
             Фрошъ. Да развѣ всѣхъ у васъ сортовъ?
             Меф. Мнѣ все равно, любое назовите.
             Альтмайеръ. (Фрошу). Вишь слюнки потекли;
             Уже ты сейчасъ готовъ.
             Фрошъ. Ужъ если выбирать. Рейнвейна я желаю.
             Дары отечества я всѣмъ предпочитаю.
             Меф. (буравитъ столъ на томъ мѣстѣ, гдѣ сидитъ Фрошъ),
             Достаньте воска мнѣ, чтобъ пробки подобрать!
             Альтмайеръ. Ахъ, это штуки, какъ не знать!
             Меф. (Брандеру). А вамъ?
             Брандеръ. Шампанскаго давайте,
             Да чтобы пѣнилось оно!


(Мефистофель буравитъ; другіе между тѣмъ затыкаютъ отверстія воскомъ).

             Брандеръ. Чужого какъ не презирайте,
             А лучше нашего частехонько оно.
             Съ французомъ нѣмцу не мѣшаться,
             Хоть онъ и пьетъ его вино.
             Зибель (видя, что Мефистофель приближается къ его мѣсту).
             Не лакомъ я до кислыхъ винъ, признаться,
             А сладкаго такъ выпью хоть сейчасъ.
             Меф. (буравитъ), Токайскаго достанемъ мы для васъ.
             Альтм. Ну, господа, ужъ полно вамъ скрываться;
             Признайтесь-ка, дурачите вы насъ.
             Меф. Такихъ гостей не озадачить;
             Притомъ опасно ихъ дурачить.
             Ну, говорите, я готовъ.
             Альтм. Мнѣ все равно хоть всѣхъ сортовъ,
             Но только за носъ не водите.
             Меф. (сдѣлавъ отверстія и заткнувъ ихъ воскомъ, со странными тѣлодвиженіями).
             Виноградъ на лозѣ,
             А рога на козлѣ,
             Вино на деревѣ растетъ:
             Столъ деревянный вино даетъ.
             Въ природу вникнуть вамъ не худо;
             Повѣрьте, въ ней таится чудо.
             Ну, выньте пробки, вино потечетъ.
             Всѣ (вынимаютъ пробки; требуемое вино льется въ стаканы).
             Виномъ источникъ сладкій бьетъ!


             Меф. Бѣда тому, кто капельку прольетъ.
             Всѣ (снова пьютъ и поютъ):
             Какъ будто пятистамъ свиньямъ,
             Намъ любо и привольно!
             Меф. Свободенъ сталъ народъ и вотъ онъ веселится.
             Фаустъ. Пора бы ѣхать.
             Меф. Подожди,
             Еще ты прежде погляди,
             Какимъ скотствомъ ватага разрѣшится.
             Зибель (пьетъ неосторожно; вино проливается на полъ и превращается въ пламя).
             Горю! Пожаръ! туши!
             Меф. Не тронь! (заговаривая пламя)
             Смирись, привѣтливый огонь!

(Обращаясь къ нимъ).

             На этотъ разъ немного вамъ досталось.
             Зибель. Вотъ мы тебя! дурачить насъ
             Легко должно быть показалось.
             Фрошъ. Не подвернись въ недобрый часъ!
             Альтмайеръ. Пускай себѣ тихонько уберется.
             Зибель. Надъ нами онъ никакъ смѣется?
             Какъ ребятишекъ ввелъ въ обманъ.
             Меф. Молчи же, бочка!
             Зибель. Самъ чурбанъ!
             Вотъ я тебя молчать заставлю.
             Бран. А я тебѣ бока расправлю.

(Альтмайеръ вынимаетъ пробку изъ стола, на него пышетъ пламя).

             Горю! тушите!


             Зибель. Чародѣй!
             Держи его! вяжи! убей!

(Всѣ обнажаютъ ножи и бросаются на Мефистофеля).

             Меф. (съ важнымъ видомъ). Покажись вслѣдъ словамъ,
             Ложный призракъ очамъ
             Будьте здѣсь и тамъ!

(Они останавливаются и смотрятъ съ изумленіемъ другъ на друга).

             Альтмайеръ. Что вижу! чудный край и нѣги, и прохладъ!
             Фрошъ. И виноградники!
             Зибель. И свѣжій виноградъ!
             Брандеръ. А здѣсь! смотрите, подъ кустами.
             Какая ягода! и прямо подъ руками!

(Беретъ Зибеля за носъ: другіе дѣлаютъ то же и поднимаютъ ножи).

             Меф. (какъ выше). Обманъ, сними повязку съ глазъ!
             Чортъ пошутилъ на этотъ разъ.

(Исчезаетъ съ Фаустомъ; всѣ разбѣгаются).

             Зибель. Что?
             Альтмайеръ. Какъ?
             Фрошъ. Да я твой носъ держу?
             Брандеръ (Зибелю). А я за твой руками ухватился.
             Альтмайеръ. Я отъ удара весь дрожу;
             Вотъ былъ ударъ; чуть на полъ не свалился.
             Фрошъ. Да что за грѣхъ на насъ нашелъ?
             Зибель. А гдѣ онъ? если бы попался,
             Живымъ бы онъ отсюда не ушелъ.
             Альтмайеръ. На бочкѣ онъ изъ погреба убрался --
             Я видѣлъ самъ.-- Уфъ! тяжело,
             Какъ будто на ноги свинцомъ ко мнѣ легло.

(Обращаясь къ столу).

             А что? вина то не осталось?
             Зибель. Да все мерещилось глазамъ.
             Фрошъ. Вино же пили мы, иль это такъ казалось?
             Бран. А съ виноградомъ что же сталось?
             Альтмайеръ. Ну, какъ теперь не вѣрить чудесамъ.
   

Кухня вѣдьмы.

Надъ огнемъ на очагѣ стоитъ большой котелъ. Поднимающіеся пары принимаютъ разные образы. МОРСКАЯ КОШКА сидитъ передъ котломъ, снимаетъ пѣну и не даетъ ему перекипѣть. МОРСКОЙ КОТЪ съ котятами грѣется возлѣ. Стѣны и потолокъ украшены самыми странными приборами вѣдьмы.

Фаустъ, Мефистофель

             Фаустъ. Я ненавижу эти чары;
             Всѣ ихъ обманы слишкомъ стары.
             Здѣсь для меня лѣкарства нѣтъ.
             Я отъ старухъ не требовалъ совѣта;
             Повѣрь мнѣ, трехъ десятковъ лѣтъ
             Съ меня не сниметъ вѣдьма эта.
             Плоха же выдумка твоя!
             Мои надежды погибаютъ.
             Я вижу, силы бытія
             Прошедшихъ лѣтъ не возвращаютъ.
             Меф. Мой другъ, ты говоришь умно.
             Есть средство, но другого рода;
             Одна бѣда -- давнымъ давно
             Прошла на это средство мода.
             Фаустъ. Въ чемъ дѣло, бѣсъ?
             Меф. Трудись, потѣй!
             Возьми топоръ, соху, лопату;
             Вкопайся въ грязь своихъ полей,
             Умъ подъ замокъ, мечты подъ хату,
             Травой безъ примѣси кормись,
             Живи скотомъ среди скотины;
             Гдѣ самъ пахалъ, тамъ не стыдись
             И удобрять свои долины.
             Вотъ такъ легко помолодѣть.
             Фаустъ. Ну, гдѣ съ лопатой мнѣ возиться,
             Сохой и граблями владѣть,
             И къ жизни тѣсной пріучиться!
             Меф. Такъ вѣдьмы намъ не миновать.
             Фаустъ. Нельзя-ль старуху намъ оставить?
             Вѣдь самъ ты мастеръ колдовать.
             Меф. Нѣтъ, мнѣ лѣкарства не составить.
             Здѣсь выше всякаго ума
             Успѣхъ вѣнчается терпѣньемъ,
             А потому у насъ кума
             Примѣрнымъ славится вареньемъ.
             Она трудится цѣлый годъ,
             Сваритъ, дастъ вскиснуть, подогрѣетъ;
             У чорта учится народъ,
             А самъ онъ сдѣлать не сумѣетъ.

(Взглянувъ на звѣрей).

             Да вотъ и весь ея причетъ.
             Смотри, посмѣйся, что за слуги
             Достались вѣдьмѣ для прислуги.

(Звѣрямъ).

             Кажись, хозяйки дома нѣтъ?
             Звѣри. Она, чуть-свѣтъ.
             На вѣникъ сѣла
             И улетѣла.
             Меф. Объ этомъ мы весьма жалѣемъ.
             А прогоститъ до коихъ поръ?
             Звѣри. Пока мы лапы отогрѣемъ.
             Меф. (Фаусту) Ну что? небось, звѣринецъ славный?
             Фаустъ. Мнѣ шибко надоѣлъ твой вздоръ.
             Меф. А я въ бесѣдкѣ ихъ забавной
             Люблю веселый разговоръ.

(Звѣрямъ).

             Какое чудо тамъ творится?
             Кто станетъ блюдо ваше ѣсть?
             Звѣри. У насъ для нищихъ супъ варится.
             Меф. Такъ вамъ гостей не перечесть.
             Котъ (приближается къ Мефистофелю и ласкаетъ его).
             Сыграемъ, дружокъ,
             Раскрой кошелекъ,
             Дай выиграть столько.
             Безъ денегъ бѣда.
             А при деньгахъ всегда
             Я пляшу, да и только.
             Меф. Вотъ этотъ котъ отъ радости рехнется,
             Когда ему въ лото сыграть придется.

(Котята въ это время играли большимъ шаромъ; онъ катится впередъ).

             Котъ. Вотъ шаръ земной!
             То вверхъ стрѣлой,
             То внизъ вернется,
             И все бѣжитъ,
             Стекломъ звенитъ,
             Стекломъ и бьется.
             Пустой на видъ,
             Горитъ, блеститъ;
             Мнѣ жизнь дается.
             Не тронь, сынокъ!
             Не будетъ прокъ,
             А будетъ худо.
             Изъ глины онъ
             Слегка слѣпленъ;
             Сломать не чудо.
             Меф. На что вамъ рѣшето?
             Котъ (снимаетъ рѣшето).
             Мы сквозь него
             Узнаемъ вора.

(Бѣжитъ къ кошкѣ и заставляетъ ее взглянуть въ рѣшето).

             На, посмотри!
             Но не говори,
             Хоть знаешь его ты безъ спора.


             Меф. (приближаясь къ огню). На что вамъ горшокъ?
             Котъ и Кошка. Вотъ всталъ дуракомъ
             Предъ котломъ и горшкомъ,
             А все не дознался.
             Меф. Молчи-же, скотъ!
             Не въ мѣру, котъ,
             Ты разругался.
             Котъ. Съ метлой къ плечамъ
             Прошу садиться;
             Увидишь самъ,
             Что приключится.
             (Принуждаетъ Мефистофеля сѣсть).
             Фаустъ (который, въ продолженіе этого времени, стоялъ предъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то удаляясь).
             Что вижу я? роскошной красоты
             Чистѣйшій образецъ передо мной летаетъ!
             Неситесь, сладкія мечты,
             Въ тотъ дивный край, гдѣ дѣва обитаетъ!
             Увы, какъ ни приближусь къ ней,
             Она изъ пламенныхъ очей
             Въ туманныхъ очеркахъ мгновенно исчезаетъ.
             Я въ этомъ пышномъ, бѣломъ тѣлѣ
             Всѣ совершенства созерцалъ.
             Меф. Что жъ, если Богъ шесть дней трудился,
             И крикнуть браво самъ рѣшился,
             Тутъ можно толку ожидать.
             На этотъ разъ ты полюбуйся ей:
             Тебѣ такое золотце отрою,
             И тотъ блаженъ, кому дано судьбою,
             Назвать ее невѣстою своей!

(Фаустъ все еще смотритъ въ зеркало; Мефистофель, вытягиваясь на креслахъ и играя вѣникомъ, продолжаетъ):

             Какъ царь сижу я здѣсь на тронѣ,
             Со скипетромъ въ рукахъ,
             Но только не въ коронѣ.
             Звѣри (приносятъ Меф. корону) Корона разбита,
             Потомъ и кровью
             Склей намъ ее.

(Корона ломается на двѣ части).

             Разбита корона.
             Мы видимъ, кричимъ,
             Мы слышимъ, риѳмуемъ.
             Фаустъ (передъ зеркаломъ). Я, право здѣсь съ ума сойду.
             Меф. (указывая на звѣрей). И я, признаться, какъ въ чаду.
             Звѣри. И если намъ разъ
             Удастся подъ-часъ,
             Такъ мысли родятся.
             Фаустъ, (передъ зеркаломъ). Вся грудь въ огнѣ; пора разстаться!
             Прошу тебя, уйдемъ скорѣй.
             Меф. (въ прежнемъ положеніи). Чистосердечна-же, признаться,
             Поэзія такихъ звѣрей!

(По неосторожности кошки котелъ перекипѣлъ; отъ этого образовалось пламя, которое бьетъ изъ трубы. Вѣдьма съ ужаснымъ крикомъ прилетаетъ въ этомъ пламени).

             Вѣдьма. Вотъ я тебя!
             Проклятый звѣрь! свиньей свинья!

(Взглянувъ на Фауста и Мефистофеля).

             А вы-то что?
             А вы-то кто?
             Какимъ путемъ
             Въ дому моемъ?
             Вотъ я же васъ
             Огнемъ какъ разъ
             Сожгу сейчасъ!

(Брызгаетъ пламенемъ на Фауста, Мефистофеля и звѣрей. Звѣри визжатъ).

             Меф. (обернувъ вѣникъ другимъ концомъ, ломаетъ стекла и горшки).
             Разбито все
             Добро твое.
             Ты знай себѣ,
             Такъ бью я все
             Подъ тактъ тебѣ.
             Къ мелодіи твоей.

(Вѣдьма съ ужасомъ и яростью отступаетъ).

             Теперь, уродина, меня узнала ты?
             Твой властелинъ передъ тобою:
             Да я мигну -- и ты, и всѣ твои скоты
             Повалятся во прахъ передо мною!
             Ты не могла меня узнать?
             Знать, ты пера на шляпѣ не видала?
             Знать, куртка красная тебя не испугала?
             Лица мнѣ незачѣмъ скрывать.
             Ну, вспомни, кто передъ тобою?
             Вѣдьма. Ахъ сжальтесь, сударь, надо мною!
             Но вѣдь копыта не видать,
             Да и вороны разбѣжались.
             Меф. Ну, это такъ тебѣ сошло.
             Конечно, много дней прошло,
             Съ тѣхъ поръ, какъ мы ужъ не видались.
             Лучъ просвѣщенія ведетъ теперь людей,.
             Отъ нихъ отстать и чорту стыдно;
             Вотъ почему хвоста, клещей,
             Роговъ и прочихъ мелочей
             На мнѣ ужъ болѣе не видно.
             Одно копыто я на случай сохранилъ;
             Но какъ при немъ бѣда въ народѣ,
             Такъ я по самой новой модѣ
             Его на вату положилъ.
             Вѣдьма, (пляшетъ). Отъ радости съ ума сойду,
             Какъ посмотрю на сатану.
             Меф. Молчи, проклятая старуха!
             Оставь въ покоѣ сатану.
             Вѣдьма. А чѣмъ же дуренъ онъ для слуха!
             Меф. Да басней стало это слово;
             Не легче людямъ отъ того:
             Они отдѣлались отъ злого,
             А злыхъ все больше наросло.
             Ты называй меня барономъ,
             Я кавалеръ, какъ и другой;
             Ты можешь справиться съ закономъ;
             А гербъ у насъ -- такъ вотъ какой!

(Дѣлаетъ гримасу).

             Вѣдьма (съ горькимъ смѣхомъ). Проказникъ! какъ тутъ не смѣяться!
             Ему-бы только все шутить!
             Меф. (Фаусту). Мой другъ, учись какъ обращаться!
             Такъ надо съ ними говорить.
             Вѣдьма. Что, господа, угодно вамъ?
             Меф. Твой сокъ чудесный нуженъ намъ;
             Ты хоть бы рюмку одолжила,
             Но лучшимъ ты попотчуй насъ.
             Вѣдьма. Я цѣлую бутыль на случай сохранила
             И лакомлюсь сама подъ-часъ.
             Притомъ она нисколько не воняетъ;
             Такъ отъ чего не одолжить?

(Тихо Мефистофелю).

             Но если выпьетъ онъ и ничего не знаетъ,
             Ему и часу не прожить.
             Меф. Такого молодца ты съ ногъ не свалишь вдругъ.
             Пусть на здоровье пьетъ; прошу безъ
             одолженія,
             Начни скорѣе, сдѣлай кругъ
             И дай ему свое варенье.

Вѣдьма. (Со странными кривляніями выводитъ кругъ, въ который она ставитъ разные приборы; стекла звенятъ, котлы трещатъ и составляютъ музыку; наконецъ она приноситъ большую книгу и разставляетъ кошекъ; они держатъ книгу и свѣтятъ факелами. Вѣдьма приглашаетъ Фауста подойти поближе).

             Фаустъ, (Мефистофелю) Скажи мнѣ, что за колдовство?
             Всѣ эти глупости я знаю;
             Ея пустое волшебство
             Я ненавижу, презираю.
             Меф. Вотъ пустяки; все это смѣхъ!
             Не ставь ты ей обряда въ грѣхъ.
             Ей нуженъ весь сумбуръ волшебный,
             А то не въ помощь сокъ цѣлебный.

(Принуждаетъ Фауста вступить въ кругъ).

             Вѣдьма, (высокопарно декламируетъ по книгѣ).
             Пойми одно:
             Отъ одного
             Ты десять разъ
             Пройдя сейчасъ.
             А два оставь,
             Три въ счетъ поставь.
             Четыре брось,
             Такъ ты богатъ;
             Всѣ вѣдьмы врозь
             Одно кричатъ.
             А пять и шесть.
             Умѣй причесть,
             Сперва къ семи,
             Потомъ къ восьми,
             Такъ ты готовъ,
             Безъ дальнихъ словъ;
             А въ девяти
             Такъ нѣтъ пути;
             А десять разъ
             Не въ счетъ у насъ.
             Такъ умножать мы учимъ васъ.
             Фаустъ. Старуха бредитъ въ лихорадкѣ.
             Меф. Весь этотъ вздоръ въ большой тетрадкѣ
             У ней я долго разбиралъ.
             Для всѣхъ темно и непонятно,
             Противорѣчіе одно,
             Глупцу и мудрому невнятно;
             Искусство ново и старо.
             Во всѣ вѣка все тѣмъ-же промышляли;
             Мы на одномъ всегда стоимъ:
             Однимъ, тремя, тремя, однимъ,
             На мѣсто истины обманъ распространяли.
             Все ту же пѣсню намъ твердятъ;
             Вольно же съ дуракомъ связаться!
             Однѣ слова намъ говорятъ;
             Но люди въ мысли сомнѣваться,
             Заслышавъ слово, не хотятъ.
             Вѣдьма (продолжаетъ). Для всѣхъ равно.
             Всегда темно
             Познаніе таится;
             Другой и такъ,
             Хоть и дуракъ,
             А даромъ просвѣтится.
             Меф. Довольно, умница, довольно!
             Да поскорѣй напитокъ дай,
             Налей стаканъ по самый край,
             Онъ повредитъ ему не больно.
             Пріятель много испыталъ
             И много горькаго глоталъ.

(Вѣдьма, наливаетъ сокъ съ большими церемоніями въ чашу; когда Фаустъ подноситъ ее ко рту, изъ нея вылетаетъ легкое пламя).

             Меф. Ну, пей-же вдругъ! еще глотокъ!
             Смотри, какъ ты развеселишься.
             Ты съ чортомъ сталъ на ты, дружокъ,
             А все еще огня боишься.

(Вѣдьма открываетъ кругъ, Фаустъ выходитъ).

             Меф. Теперь скорѣе уберемся!
             Вѣдьма. Всѣхъ благъ вамъ въ путь
             Желаю я.
             Меф., (вѣдьмѣ). Въ Валпургіи, душа моя,
             Мы, можетъ быть, съ тобой сочтемся.
             Вѣдьма. Еще вотъ пѣсенка для васъ,
             Она лѣкарство впрокъ подвинетъ.
             Меф., (Фаусту). Скорѣй впередъ! уйдемъ сейчасъ!
             Какъ въ потъ тебя движенье кинетъ,
             Такъ сокъ подѣйствуетъ вполнѣ.
             Потомъ мы лѣни предадимся
             И въ праздной вольной тишинѣ
             Восторгомъ нѣги насладимся.
             Фаустъ. Дай въ зеркало взглянуть, дай сердцу насмотрѣться
             На эти прелести цвѣтущей красоты.
             Меф. Теперь нельзя; намъ нужно повертѣться;
             Ихъ на-яву увидишь ты.

(Про себя).

             Съ напиткомъ въ животѣ, ни въ чемъ не знаешь мѣры;
             Уродина тебѣ покажется Венерой.



Улица.

(Фаустъ, Маргарита проходитъ мимо).

             Фаустъ. Вы мнѣ, сударыня, простите!
             Я васъ, красавица, сведу
             И съ вами до дома дойду.
             Маргарита. Я не сударыня, пустите,
             И не красавица отнюдь,
             Дойду одна я какъ нибудь.

(Убѣгаетъ).

             Фаустъ. Какая душка, Боже мой!
             Да въ цѣломъ мірѣ нѣтъ другой!
             Какъ поглядишь, смирна, скромна,
             А все плутовочка она.
             Уста такъ пламенно манятъ;
             На щечкахъ розаны горятъ.
             Невинно глазки опустя,
             Стыдилось милое дитя.
             Насмѣшливъ былъ ея отвѣтъ;
             Забыть красотку силы нѣтъ.

(Мефистофель входитъ).

             Фаустъ. Достань дѣвчонку мнѣ!
             Меф. Какую?
             Фаустъ. Да вотъ она сейчасъ прошла.
             Меф. Ну, мудрено свести такую;
             Она у пастора была,
             И я по случаю узналъ,
             Какъ онъ грѣхи ей отпускалъ.
             Такая милочка, дружокъ,
             Что ей и исповѣдь не впрокъ!
             Надъ ней у чорта власти нѣтъ.
             Фаустъ. Должно быть ей пятнадцать лѣтъ?
             Меф. Да онъ, разбойникъ, чушь несетъ!
             Любой цвѣтокъ себѣ беретъ.
             И честь ни въ грошъ не ставитъ онъ,
             И нѣтъ нигдѣ ему препонъ.
             Нельзя же всѣми обладать.
             Фаустъ. Молчи же; полно разсуждать!
             Меня закономъ не обманешь,
             И словомъ, если въ эту ночь
             Ты мнѣ красотки не достанешь,
             Такъ лучше убирайся прочь.
             Меф. Помилуй, ты мнѣ двѣ недѣли
             По крайней мѣрѣ долженъ дать,
             Чтобъ только случай отыскать,
             Не говоря уже о цѣли.
             Фаустъ. Будь я спокоенъ семь часовъ,
             Такъ у меня безъ дальнихъ словъ,
             На все красотка согласится.
             Меф. Ты разсуждаешь, какъ французъ,--
             Тутъ, право, нечего сердиться.
             Къ тому, признайся, странный вкусъ,
             Такъ только, прямо, насладиться!
             Красотку надо въ руки взять,
             И приготовить, и промять,
             Ее водить и такъ и сякъ,
             Тогда, конечно, будетъ смакъ.
          ter">

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (поетъ).

                       Вотъ блошка щеголяетъ
                       Въ атласѣ, въ кружевахъ;
                       И ленту прицѣпляетъ,
                       И блещетъ въ орденахъ;
                       Она министромъ стала,
                       Представлена къ звѣздѣ,
                       И блошекъ насовала,
                       Своихъ родныхъ вездѣ.
   
                       Эхъ, времячко настало
                       Печали и грѣха!
                       Всѣмъ при дворѣ мѣшала,
                       Всѣхъ мучила блоха!
                       Блоха кусаетъ больно
                       И горничныхъ, и дамъ,--
                       Мы чешемся невольно,
                       Проклятье всѣмъ блохамъ!
   

ХОРЪ -- (восторженно).

                       Мы чешемся невольно!
                       Проклятье всѣмъ блохамъ;
   

ФРОШЪ.

             А! браво! браво! блохъ долой!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Намуслимъ пальцы, да и въ бой!
   

БРАНДЕРЪ.

             Пусть будетъ съ каждой такъ блохой!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Да здравствуетъ вино съ свободой золотой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я за свободу выпью, что угодно,
             Но вѣдь вино должно быть благородно!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Вы -- здѣшнее вино хулить?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я васъ желаю угостить,
             И угостилъ-бы ужь на славу!
             Насчетъ хозяина не знаю только, право.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Ручаюсь головой, не бойтесь ничего!
   

ФРОШЪ.

             Давайте-же вина, попробуемъ его!
             Я только пробовать по каплямъ не хочу,
             И сразу глотку промочу!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ -- (тихо).

             Какъ видно -- рейнскіе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, штопоръ мнѣ скорѣй!
   

БРАНДЕРЪ.

             А бочка, вѣрно, у дверей?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Хозяинъ штопоръ въ ящикѣ припасъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Фрошу).

             Ну, чѣмъ-же угостить мнѣ васъ? (беретъ штопоръ).
   

ФРОШЪ.

             Мы можемъ выбрать что угодно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На этотъ счетъ у насъ свободно!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Ахъ, слюнки потекли!
   

ФРОШЪ.

                                           Мнѣ рейнскаго вина!
             Да здравствуетъ родимая страна!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Позвольте вощечку, бутылку заклепать
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Хотятъ намъ фокусъ показать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Брандеру).

             А вамъ?
   

БРАНДЕРЪ.

                                 Шампанскаго мнѣ съ пѣной и игрой!
             Не все бранить въ странѣ чужой!
             Французовъ, правда, мы ругаемъ,
             Но ихъ вино своимъ предпочитаемъ!
   

Мефистофель -- (буравитъ столъ, между тѣмъ какъ одинъ изъ присутствующихъ приготовляетъ восковыя пробки и укупориваетъ ими).

ЗИБЕЛЬ -- (Меф. кот. приближается къ нему).

             Признаться, кислыхъ винъ совсѣмъ не выношу,
             Мнѣ сладкаго,--
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (буравитъ).

                                           Токайскаго, прошу!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Да вы не шутите-ли съ нами?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ай! ай! съ такими господами
             Мы не посмѣли-бы шутить!
             Ну, чѣмъ-же васъ мнѣ угостить?
             Какимъ виномъ, скорѣе говорите?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Какимъ хотите, только не тяните!

(всѣ дырки пробуравлены и закупорены).

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (со странными жестами).

                       Виноградъ несетъ лоза,
                       А рога несетъ коза,
                       Вино есть сокъ, лоза растетъ,
                       Столъ древо, и вино даетъ,
                                 Природы глубь,-- вина, вина!
                       И въ чудѣ вѣра быть должна!
                       Ну, пробки вонъ и наслаждайтесь!
   

ВСѢ -- (вытаскиваютъ пробки и выбранное ими вино льется въ стаканы).

             Вотъ такъ источникъ! напивайтесь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но только, чуръ! не обливайтесь!
   

ВСѢ -- (поютъ).

                       Ахъ, намъ канальски хорошо!
                       Мы, какъ пятьсотъ свиней!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Фаусту).

             Вотъ образецъ свободнаго народа.
   

ФАУСТЪ.

             Уйдемъ отсюда поскорѣй!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, погоди! Пусть скотская природа
             Покажется во всей красѣ своей!
   

ЗИБЕЛЬ -- (неосторожно проливаетъ вино на землю, вспыхиваетъ пламя)

             Ай! адъ! горю! угодники святые!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (заговариваетъ пламя).

             Остановись, любимая стихія! (гостямъ).
             Чистилища чуть вспыхнулъ огонекъ!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Ты намъ заплатишь! дайте срокъ!
   

ФРОШЪ.

             Вы смѣете надъ нами потѣшаться!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Оставь ужь ихъ скорѣе убираться!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Э! господинъ, я съ вами не шучу!
             И вамъ сейчасъ за фокусъ отплачу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Молчи, ты, бочка!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Ахъ, ты помело!
             Ты смѣешь намъ грубить!
   

БРАНДЕРЪ.

                                                     До драки-бъ не дошло.
   

АЛЬТМАЙЕРЪ -- (откупориваетъ пробку, вылетаетъ огонь).

             Горю! горю!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Да это колдовство!
             Хватай его! зарѣжь за озорство! *

(бросаются съ ножами на Мефистофеля).

МЕФИСТОФЕЛЪ -- (торжественно).

                       Слова, движенья,
                       Столпотворенье,
                       Перемѣщенье.

(Они въ изумленіи смотрятъ другъ на друга.)

   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Гдѣ я? О, чудный, чудный садъ!
   

ФРОШЪ.

                                                     Ахъ виноградникъ!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                                                                   Виноградъ!
   

БРАНДЕРЪ.

             Ахъ, вотъ зеленая бесѣдка
             Изъ лозъ, какихъ увидишь рѣдко!

(Хватаетъ Зибеля за носъ, другіе дѣлаютъ тоже другъ съ другомъ и поднимаютъ ножи).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Повязку съ глазъ пускай снимаютъ,
             И шутки черта вспоминаютъ!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ, тѣ приходятъ въ себя).

ЗИБЕЛЬ.

             Ахъ!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Что такое?
   

ФРОШЪ.

                                           Что въ рукѣ?
             Твой носъ!
   

БРАНДЕРЪ.-- (Зибелю.)

                                 А я за твой держуся!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Ахъ, дайте стулъ! сейчасъ свалюся!
             Ударилъ кто-то по башкѣ!
   

ФРОШЪ.

             Ахъ, чортъ! откуда нанесло?
   

ЗИБЕЛЬ.

             А тѣ? Куда ихъ унесло?
             Ну, попадись они теперь!
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Да видѣлъ самъ я, въ эту дверь
             Они на бочкѣ ускакали!
             Ой! ой! какъ ноги застонали!

(наклоняясь къ столу.)

             А гдѣ-жь винцо-то? утекло!
   

ЗИБЕЛЬ.

             Все было ложь, обманъ и зло!
   

БРАНДЕРЪ.

             Гдѣ виноградная лоза?
   

АЛЬТМАЙЕРЪ.

             Ну, вотъ,-- не вѣрьте въ чудеса!
   

КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

На низенькомъ очагѣ стоитъ на огнѣ котелъ; отъ него подымается паръ, въ которомъ являются разныя видѣнія. Морская кошка сидитъ у котла, снимаетъ пѣну и смотритъ, чтобъ онъ не ушелъ. Морской котъ сидитъ рядомъ съ ней съ котятами и грѣется. Стѣны и потолокъ увѣшаны причудливой утварью вѣдьмы.

Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Къ чему нелѣпость заклинанья?
             Противны эти мнѣ кривлянья!
             О чемъ мнѣ съ вѣдьмой разсуждать?!
             Какъ будто колдовское зелье
             Способно въ сердце влить веселье
             И тридцать лѣтъ съ костей мнѣ снять?
             Ужли жь всѣ бѣса ухищренья
             Другого средства не нашли
             Бальзамъ волшебный возрожденья
             Открыть въ природѣ не смогли?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Опять ты. другъ мой. поумнѣлъ;
             Помолодѣть я знаю средство.
             Когда-бъ ты только захотѣлъ.
             Безъ всякой вѣдьмы и волшебства.
   

ФАУСТЪ.

             Я знать хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Прекрасно, милый;
             Безъ лишнихъ тратъ и лекарей,
             Чтобъ возвратить былыя силы
             Ступай въ деревню поскорѣй!
             Примись за заступъ, стань за плугъ,
             Не возносись пытливымъ духомъ,
             Живи не головой, а брюхомъ,
             Свой ограничь, какъ можно, кругъ;
             Питайся пищею простою,
             Скоту старайся подражать,
             И поле съ жатвой золотою
             Самъ не стыдися удобрять:
             Ну, вотъ!-- другого средства нѣтъ
             Помолодѣть на тридцать лѣтъ.
   

ФАУСТЪ.

             Я не могу, мнѣ не въ привычку
             Идти за плугомъ, взять мотычку,
             И жизнь мнѣ узкая тяжка!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ вѣдьму нужно за бока!
   

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ намъ помощь старой бабы?
             Напитокъ самъ бы ты сварилъ.--
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Спасибо, другъ любезный! я-бы
             Скорѣе сто мостовъ слѣпилъ!
             Тутъ мало одного умѣнья,--
             Тутъ нужно, главное, терпѣнье,
             И нужно знать еще секретъ,
             Да годы нужно на броженье;
             У черта -- знанье и умѣнье,--
             А вотъ,-- простой сноровки нѣтъ! (Замѣчая звѣрей.)
             Ахъ, посмотри: прелестные звѣренки,--
             Рабы: мальчишки и дѣвчонки. (Звѣрямъ:)
             А госпожи-то дома нѣтъ?
   

ЗВѢРИ.

                                 Чѣмъ свѣтъ,--
                                 На метлу,
                                 Да въ трубу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А долго будутъ проклажаться?
   

ЗВѢРИ.

             Какъ лапки станутъ нагрѣваться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ. (Фаусту).

             Ну, какъ вамъ нравятся звѣречки?
   

ФАУСТЪ.

             Противнѣй трудно повстрѣчать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, я люблю при огонечкѣ
             Въ кругу семейномъ поболтать; (звѣрямъ.)
             Ну, куклы чертовы скажите,
             Какое зелье вы варите?
   

ЗВѢРИ.

             Для нищихъ супъ кипитъ у насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Большая публика у васъ!
   

KОТЪ.-- (приближается и ластится къ Мефистофелю.)

                                 О, кости бросай
                                 И мнѣ проиграй,--
                                 Безъ денегъ мнѣ скверно!
                                 А буду богатъ
                                 И мнѣ полетятъ
                                 Удачи навѣрно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Отъ счастья онъ не зналъ-бы что сказать,
             Когда-бъ въ лото умѣлъ играть.

(въ это время котята, играя, подкатываютъ большой шаръ).

   

КОТЪ.

                                 Вотъ міръ земной;
                                 Кругомъ, кругомъ,
                                 То вверхъ, то внизъ:
                                 Звенитъ стекломъ;
                                 Когда-жь конецъ?
                                 Онъ пустъ внутри,
                                 Горитъ, блеститъ,
                                 Сюда смотри;
                                 Я живъ, мой сынъ,
                                 Смерть за тобой,
                                 Ты глиняной
                                 Такъ въ черепки.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Зачѣмъ вамъ сито?
   

КОТЪ -- (повертываетъ сито).

                                 Намъ въ немъ открыто
                                 Кто воръ, кто нѣтъ, --
                                 Сказать секретъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (приближаясь къ огню)

             Зачѣмъ горшокъ?
   

КОТЪ И КОШКА.

                                 Пустой мѣшокъ!
                                 Котелъ! горшокъ!
                                 Не знаетъ онъ!
  

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Невѣжа-звѣрь!
   

КОТЪ.

                                 Метлу теперь.
                                 Садись на тронъ! (усаживаетъ Мефистофеля).
   

ФАУСТЪ -- (который все это время стоялъ передъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то удаляясь отъ него).

             О, что за чудное видѣнье
             Въ стеклѣ волшебномъ предо мной!
             Къ тебѣ любовь, мое стремленье!
             Любовь! возьми меня съ собой!
             Едва на шагъ я отступаю,
             Какъ только ближе подойду,--
             Чуть-чуть въ туманѣ прозрѣваю
             Прекрасной дѣвы красоту.
             Какъ можетъ женщина земная
             Красой небесной обладать?!
             Ты для меня -- прообразъ рая!
             Не на землѣ ей обитать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Еще-бы! самъ Господь шесть дней ее лѣпилъ,
             И подъ конецъ ужь "браво!" возгласилъ,--
             Должно быть, штучка недурная!
             Смотри пока, а тамъ живая
             Такая прелесть есть у насъ,
             Что не сведешь, пожалуй, глазъ.

(Фаустъ продолжаетъ смотрѣть въ зеркало; Мефистофель, растянувшись въ креслѣ, играя метлой, говоритъ).

             Сижу я какъ король на тронѣ,
             Вотъ скиптръ мой,-- весь недохватъ въ коронѣ.
   

ЗВѢРИ (которые до сихъ поръ дѣлали странныя тѣлодвиженія, съ крикомъ тащатъ корону Мефистофелю).

                                 Корону возьми,
                                 Корону слѣпи,--
                                 Вотъ кровь, вотъ потъ!
                                 Играемъ, болтаемъ
                                 И рифмы сплетаемъ,
                                 Мурлычетъ котъ.
   

ФАУСТЪ (у зеркала).

             Съ ума схожу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (кивая на звѣрей).

                                 Трещитъ башка
   

ЗВѢРИ.

                                 Постой, пока
                                 Мы подождемъ
                                 И мысль найдемъ.
   

ФАУСТЪ -- (передъ зеркаломъ).

             Огонь горитъ въ моей груди!
             Меня скорѣе уведи!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (звѣрямъ).

             По правдѣ, надобно признаться,
             Такъ могутъ лишь поэты бѣсноваться!

(котелъ, оставленный кошкой безъ наблюденія, начинаетъ уходить; вспыхиваетъ сильное пламя и бросается въ трубу, изъ которой вылетаетъ съ страшнымъ крикомъ вѣдьма).

ВѢДЬМА.

                       Ай! ай! ай! ай!
                       Проклятый звѣрь!
                       Свинья, оселъ!
                       Меня обжогъ
                       Котелъ ушелъ! (замѣчаетъ Фауста и Мефистофеля).
                                 Вы кто же здѣсь?
                                 Зачѣмъ вы здѣсь?
                                 Что надо вамъ?
                                 Пошли къ чертямъ!
                                 Смола и дымъ
                                 Костямъ твоимъ!

(схватываетъ шумовку и брызжетъ огнемъ изъ котла на Фауста, Мефистофеля и звѣрей; звѣри визжатъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Разбиваетъ метлой горшки и склянки).

                       Вотъ-те разъ! вотъ-те разъ!
                       И запасъ, и припасъ!
                       Вотъ-те варево,-- нутка?
                       Да вѣдь это лишь шутка,
                       Это только припѣвъ
                       Подъ твой адскій напѣвъ!

(вѣдьма въ ужасѣ и ярости отступаетъ).

             А? что? чудовище, скотина!
             Ага! признала господина!
             Да я сейчасъ все разобью,
             Тебя и кошекъ перебью!
             Фуфайки красной не узнала?
             Перо пѣтушье забывать?
             Къ лицу почтенье потеряла?
             Не нужно-ль мнѣ себя назвать?--
   

ВѢДЬМА.

             Прости за грубость! заслужу!
             Да вашихъ вороновъ не видно,
             Копытца я не догляжу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, ужь прощу, какъ не обидно!
                       Давненько не видались мы съ тобой.
                       А нынче свѣтъ совсѣмъ другой,--
                       Облагородился культурой!
                       Пришлось и мнѣ смѣниться шкурой:
                       Теперь рога не въ модѣ у чертей:
                       Рогатый чертъ пугаетъ лишь дѣтей.
                       Съ хромой ногой никакъ не слажу,
                       Такъ ватой я ее налажу.
   

ВѢДЬМА -- (Пляшетъ).

             Эхъ, я отъ радости пьяна!
             Опять онъ здѣсь,-- голубчикъ-сатана!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну-ну! оставь-ка имена!
   

ВѢДЬМА.

             Да чѣмъ васъ имя прогнѣвило?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Оно ужь баснею прослыло,
             Хоть люди отъ того не сдѣлались другими:
             Отвергнувъ дьявола, они остались злыми.
             Я для тебя, любезная, баронъ
             И кавалеръ, какъ кавалеры,
             Вѣдь въ знатность ты мою не потеряла вѣры?
             А гербъ дворянскій мой -- вотъ онъ!..

(Дѣлаетъ неприличный жестъ).

   

ВѢДЬМА -- (Хохочетъ какъ безумная).

             Ха! ха! ха! ха! Однако -- росписались!
             Вѣкъ были шельмой,-- шельмой и остались!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.-- (Фаусту).

             Мой другъ, извольте обучаться,
             Какъ нужно съ вѣдьмой обращаться!
   

ВѢДЬМА.

             Чѣмъ, господа, могу служить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Прошу напиткомъ угостить,
             Да зелье первый сортъ чтобъ было
             И хорошенько-бъ убродило.
   

ВѢДЬМА.

             Есть, есть хорошенькій флаконъ,
             Не разъ меня подправилъ онъ,
             И не воняетъ;-- коль угодно,
             Вамъ поднесу его охотно, (тихо).
             Но, сами знаете, вѣдь черезъ часъ умретъ,
             Когда напитокъ кто безъ разуму хлебнетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, нѣтъ! для друга дорогого
             Вреда не будетъ никакого;
             Черти-же кругъ и заклинай
             И чашку зелья подавай.

(Вѣдьма съ таинственными жестами чертитъ кругъ и уставляетъ его причудливой утварью; склянки начинаютъ звенѣть, котелъ звучать, слышится музыка; наконецъ, она приноситъ толстую книгу, устанавливаетъ морскихъ кошекъ такъ, что онѣ служатъ ей пюпитромъ и держатъ факелы. Она дѣлаетъ знакъ Фаусту, чтобъ онъ входилъ къ ней).

ФАУСТЪ -- (Мефистофелю).

             Къ чему все это представленье?
             Слова нелѣпыя, движенья,--
             Обманъ и ложь я ненавижу,
             Ихъ слишкомъ знаю, слишкомъ вижу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Э, полно! шуточки простыя!
             Къ чему ужь строгости такія?
             Ужь фокусъ дай продѣлать ей,--
             Одинъ обычай у врачей -- (заставляетъ Фауста войти въ кругъ).
   

ВѢДЬМА -- (съ пафосомъ декламируетъ по книгѣ).

                       Постигни, коль можешь!
                       Одинъ къ десяти ты приложишь!
                       А два отдѣли,
                       Долой и три;
                       Боюсь, сотри
                       И пять, и шесть;
                       Семь, восемь есть,
                       Теперь причесть
                       Одинъ и девять;
                       Ничто-же десять!
                       Волшебное одиножды-одинъ.
   

ФАУСТЪ.

             Съ ума старуха-то сошла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             До середины не дошла!
             Вѣдь этимъ вздоромъ и враньемъ
             У ней наполненъ цѣлый томъ;
             Надъ нимъ не мало я корпѣлъ,
             Уразумѣть его хотѣлъ,
             Но для глупца и мудреца
             Противорѣчьямъ нѣтъ конца.
             Вѣдь это старое искусство:
             Рядъ непонятныхъ чиселъ данъ,
             Ослѣплены и умъ и чувство,
             И правдой кажется обманъ.
             Нельзя поставить лжи преграды;
             Что съ дураками толковать?
             Повѣрить фразамъ люди рады
             И смыслъ глубокій имъ придать.
   

ВѢДЬМА.

                                 Великій кругъ
                                 Наукъ, наукъ
                                 Вселенную вмѣщаетъ!
                                 Въ комъ нѣтъ ума,
                                 Тому сама
                                 Безпечно предлагаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какой нелѣпый, дикій вздоръ!
             Кружится умъ въ концѣ концовъ,--
             Какъ будто слышится мнѣ хоръ
             Ста тысячъ избранныхъ глупцовъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, будетъ, будетъ, милая сивилла!
             Теперь напитокъ намъ давай,
             Стаканъ до краю наполняй,--
             Не бойся, чтобъ ты другу повредила:
             Онъ у меня бывалый человѣкъ,--
             Не разъ хлебнулъ отъ зелья за свой вѣкъ!

(Вѣдьма съ разными церемоніями наливаетъ напитокъ въ бокалъ; когда Фаустъ хочетъ поднести его къ губамъ, вспыхиваетъ легкое пламя).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, пей скорѣй! Чего-же ты?
             Теперь ужь поздно колебаться,--
             Скажите! съ дьяволомъ на-ты
             И вздумалъ пламени бояться!

(Вѣдьма раскрываетъ кругъ, Фаустъ выходитъ изъ него).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, маршъ впередъ! Нельзя въ покоѣ быть!
   

ВѢДЬМА.

             Пусть вамъ напитокъ въ пользу будетъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тебя за зелье наградить
             На шабашѣ чортъ не забудетъ.
   

ВѢДЬМА.

             Есть пѣсенка, когда-бъ пропѣть
             Ее вы только согласились!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.-- (Фаусту).

             Тебѣ-бы нужно пропотѣть,
             Чтобъ соки правильнѣй разлились!
             Я научу тебя изящному бездѣлью,
             Призывъ услышишь ты невѣдомый къ веселью,
             Амуръ твою взволнуетъ грудь,--
   

ФАУСТЪ.

             Ахъ, дай скорѣй мнѣ въ зеркало взглянуть!
             Такой красы во вѣкъ я не видалъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ! нѣтъ! Живой ты встрѣтишь идеалъ!

(тихо).

             Въ твоей крови напитокъ преотмѣнный
             Съ нимъ всякая покажется Еленой!
   

УЛИЦА.

ФАУСТЪ.-- Маргарита проходитъ.

ФАУСТЪ.

             Позвольте мнѣ вамъ руку предложить,--
             Красотку-барышню до дому проводить?
   

МАРГАРИТА.

             Я не красотка, мѣщанка простая,
             Позвольте!-- до дому дойду и одна я!

(вырывается и уходитъ).

ФАУСТЪ.

             Клянусь, мила, какъ день, она!
             Такихъ встрѣчать мнѣ не случалось!
             Скромна, невинности полна,
             Но и кокетство въ ней сказалось!
             Румянецъ щекъ и ротикъ милый,--
             Нѣтъ! не забыть! я весь въ огнѣ!
             Когда-же глазки опустила,--
             Вдругъ сердце дрогнуло во мнѣ.
             Коротокъ, рѣзокъ былъ отвѣтъ! (входитъ Мефистофель).
             Моимъ восторгамъ мѣры нѣтъ!
             Достать ты долженъ мнѣ дѣвчонку!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какую вамъ?
   

ФАУСТЪ.

                                 Прошла сейчасъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ага! невинному ребенку
             Попъ отпустилъ грѣхи какъ разъ!
             Я тамъ за стуломъ притаился:
             Совсѣмъ невинное дитя!
             Съ ней грѣхъ еще не породнился,
             Надъ ней безсильна власть моя.
   

ФАУСТЪ.

             Ей лѣтъ четырнадцать есть вѣрно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты мѣтишь слишкомъ ужь навѣрно;
             Ты точно самый ярый фатъ
             Сорвать цвѣточекъ каждый радъ;
             Не вѣришь вовсе въ добродѣтель,--
             Смотри! не очень налетай!
   

ФАУСТЪ.

             Мой скромный другъ и благодѣтель!
             Ты наставленій не читай!
             Скажу я коротко и ясно:
             Когда мнѣ дѣвушки прекрасной
             Ты не доставишь въ эту ночь,
             Я разстаюсь съ тобой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Не въ мочь!
             Вѣдь что хлопотъ-то! въ самомъ дѣлѣ,
             Мнѣ нужно сроку двѣ недѣли,
             Чтобъ только случай подвести.
   

ФАУСТЪ.

             Когда-бъ я семь часовъ снести
             Могъ ожиданья адской муки,--
             Я-бъ обошелся безъ услуги!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы говорите какъ французъ!
             Прошу, поменьше раздраженья,--
             Ну, что такое -- наслажденье?
             Въ немъ мало прелести, клянусь!
             Ахъ, то-ли дѣло -- понемножку
             Душой невинной завладѣть,
             Въ сѣтяхъ любви запутать крошку,
             А тамъ и тѣломъ овладѣть!
   

ФАУСТЪ.

             И безъ того горитъ желанье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, говорю вамъ, не шутя:
             Нельзя прекрасное дитя
             Достать безъ всякаго старанья!
             Насилье, право, не поможетъ,
             А ловкость быть полезной можетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Но -- что нибудь! Прелестной крошки
             Хоть дай мнѣ въ спальню заглянуть!
             Хоть бантикъ дай, подвязку съ ножки,
             Чтобъ пламень страстный обмануть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобъ доказать мое старанье
             И вашу муку облегчить,--
             Въ покой прелестнаго созданья
             Готовъ вамъ двери отворить!
   

ФАУСТЪ.

             Ее увижу? овладѣю?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ! нѣтъ! вы будете одни;
             Въ туманъ мечтаній погрузитесь,
             Надеждой сладкой насладитесь
             На тѣ блаженнѣйшіе дни,--
   

ФАУСТЪ.

             Идемъ! идемъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Нѣтъ, рано, право.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ ты подарокъ припаси! (уходитъ).
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Уже подарокъ? браво! браво!
             У насъ пощады не проси!
             Мѣстечко знаю я одно;
             Тамъ кое-что припасено -- (уходитъ).
   

ВЕЧЕРЪ.

Чистая маленькая комнатка.

МАРГАРИТА -- (плететъ и накалываетъ косы).

             Ахъ, я-бы дорого дала,
             Когда-бъ узнать, кто онъ? могла.
             Такой онъ гордый и отважный,
             Навѣрно, это баринъ важный;
             Да ужь видать что не простой:
             Въ тѣхъ нѣту дерзости такой -- (уходитъ).
   

Мефистофель. Фаустъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Входи! тихонечко входи!
   

ФАУСТЪ--(послѣ нѣкотораго молчанія).

             Уйди! прошу тебя -- уйди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (оглядывая комнату).

             Не всѣ дѣвченки такъ опрятны!-- (уходитъ).
   

ФАУСТЪ -- (смотря кругомъ).

             Сойди, о, сумракъ благодатный!
             Святыню эту осѣни!
             Мою любовь росой отрадной,
             Росой надежды напои!
                       Здѣсь духъ невиннаго веселья,
                       Довольство скромной простоты;
                       Что за богатство въ скромной кельѣ!
                       Какое царство красоты!

(Бросается въ кожаное кресло у кровати).

             Прими меня! Ты столько поколѣній
             Въ свои объятья тихо принималъ,
             Отцовскій тронъ; ахъ, въ радостномъ смятеньи
             Тебя дѣтей сонмъ милый окружалъ!
             И, можетъ быть, подъ Рождество Христово
             Ты, милая, съ подарками въ рукахъ
             Здѣсь цѣловала дѣда дорогого,
             Съ румянцемъ на младенческихъ щекахъ!
                       Здѣсь все тебя напоминаетъ,
                       Твой духъ повсюду здѣсь царитъ:
                       Твоя здѣсь ручка убираетъ,
                       Песокъ подъ ножками хруститъ;
                       О ручка милая! О, ангелъ мой прелестный!
                       Съ тобою хижина была бы храмъ чудесный!
             А здѣсь!

(поднимаетъ занавѣску у кровати).

                                 О, чудное волненье!
             Здѣсь я часы-бы простоялъ:
             Природы лучшее творенье
             Здѣсь милый ангельчикъ лежалъ,
             Младенецъ чистый; съ обожаньемъ
             На груди нѣжной воспоенъ,
             Святымъ, божественнымъ созданьемъ
             Здѣсь понемногу выросъ онъ.
                       А ты? тебя что привело?!
                       Волненье въ душу низошло!
             Чего ты ждешь такъ горестно и страстно?
             Ты-ль это тутъ стоишь, о, Фаустъ, о, несчастный!
                                 О, волшебство! о, обаянье!
                                 Я сладострастія алкалъ
                                 Но -- мигъ любовнаго мечтанья
                                 И, какъ дитя, я кротокъ сталъ!
             И если-бъ вдругъ ты увидалъ --
             Она идетъ! въ какомъ смущеньи
             У ногъ ея ты-бъ умолялъ,
             Какъ глупый мальчикъ, о прощеньи!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Скорѣй! скорѣй! она идетъ!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ! не вернусь я никогда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А ящикъ мой пока сюда
             Поставлю въ шкафъ,-- пускай найдетъ!
             А вы никакъ совсѣмъ рехнулись?
             Я вамъ старался угодить
             И такъ дѣлишки обернулись,
             Что хоть святую соблазнить.
             Дитя она,-- ну, поиграетъ,--
   

ФАУСТЪ.

             Не знаю, право...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Жалко, что-ль?
             Вѣдь экъ васъ жадность разбираетъ!
             Тогда ужь службой не неволь!
             Скупцомъ не счелъ-бы васъ ей-ей!
             Я радъ, я потираю руки -- (ставитъ шкатулку въ шкафъ).
             Ну! ну! скорѣй!
             Пускай отъ скуки
             И то, и это разберетъ.
             А вы, мой другъ, такъ грустны стали,
             Какъ будто лекцію читали
             И увидали предъ собой
             Взоръ метафизики сухой.

(уходятъ).

МАРГАРИТА -- (съ лампой).

             Ахъ, ахъ, какая духота! (открываетъ окно)
             А на дворѣ почти прохладно;
             Со мной такая тягота
             И на душѣ совсѣмъ не ладно.
                       Ужь хоть-бы мама возвратилась!
                       Отъ страху вся я истомилась!

(начинаетъ раздѣваться и поетъ).

                                 Жилъ былъ король Тулійскій,
                                 Онъ вѣренъ былъ одной;
                                 Она ему при смерти
                                 Вручила кубокъ свой;
   
                                 Съ тѣхъ поръ на каждомъ пирѣ
                                 Его онъ осушалъ,--
                                 И часто вѣрный рыцарь
                                 Заглядывалъ въ бокалъ;
   
                                 Вотъ смерть за нимъ приходитъ,
                                 Все сыну онъ отдалъ,--
                                 И города и царства,--
                                 Но только не бокалъ!
   
                                 Сидѣлъ король за пиромъ,
                                 Всѣ рыцари кругомъ,
                                 Сидѣлъ въ отцовскомъ замкѣ
                                 На берегу морскомъ,--
   
                                 Встаетъ гуляка старый,
                                 Изъ кубка разъ глотнулъ
                                 И въ волны голубыя
                                 Его онъ заметнулъ,
   
                                 И кубокъ драгоцѣнный
                                 Сокрылся навсегда:
                                 Король упалъ, и больше
                                 Не пилъ ужь никогда!

(открываетъ шкафъ, чтобы повѣсить платья и замѣчаетъ шкатулку съ драгоцѣнностями).

             Ахъ, чудный ящичекъ! откуда?
             Я шкафъ навѣрно заперла,
             Какъ вышла давича отсюда,--
                                 Что, если-бъ я взглянуть могла?...
             Быть можетъ, маменькѣ моей
             Въ залогъ шкатулочку отдали,
             И ключъ на ленточкѣ при ней...
             Открыть, попробую, нельзя-ли?
             Уборчикъ!! прелести такой
             Я и во снѣ-то не видала!
             Вѣдь ихъ и барынѣ иной
             Носить по праздникамъ пристало!
             Принаряжусь-ка я немножко!
             Идетъ цѣпочка мнѣ, божусь!
             Вотъ если-бъ эти мнѣ сережки,--
             Совсѣмъ другой я въ нихъ кажусь!

(наряжается и смотрится въ зеркало).

             Къ чему намъ, бѣднымъ, красота?!
             И хвалятъ такъ, изъ сожалѣнья;
             Къ богатству всѣ безъ исключенья
             Стремятся... ахъ, мы, бѣднота!
   

НА ПРОГУЛКѢ

Фаустъ ходитъ въ задумчивости взадъ и впередъ; подходитъ Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Клянуся презрѣнной любовью! Чортъ и адъ!
             Еще чѣмъ клясться мнѣ? Проклясть-бы все я радъ!
   

ФАУСТЪ.

             Что тамъ? сердиться непригоже:
             Въ жизнь не видалъ подобной рожи!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я самъ себѣ-бы чорта посулилъ,
             Когда-бы самъ не чортомъ былъ!
   

ФАУСТЪ.

             Да что тебѣ вдругъ въ голову влетѣло?
             Къ лицу-ль тебѣ орать, какъ обалдѣлый?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Подумайте, у Гретхенъ милой
             Стащилъ подарокъ попъ постылой!
             Уборъ мамаша увидала
             И втайнѣ ей неловко стало:
             У старушонки тонкій нюхъ,
             Сейчасъ учуетъ бѣсовъ духъ!
             И даже въ стульяхъ угадать
             Умѣетъ зло иль благодать!
             Какъ разсмотрѣла украшенье,
             Рѣшила -- бѣса навожденье!
             "Дитя! неправое стяжанье!
             "Приноситъ горе и страданье!
             "Отдай уборчикъ Пресвятой,
             "И будетъ благость надъ тобой!"
             У Гретхенъ рожица грустна:
             "Кто-жь смотритъ, думаетъ она,--
             "Коню такъ въ зубы даровому?
             "Чего искать въ насъ духу злому?
             "Нѣтъ! не повѣрю никогда,
             "Чтобъ бѣсъ принесъ его сюда!"
             Мать за попомъ; ну, попъ придралъ,
             Да какъ уборчикъ увидалъ,
             Сейчасъ запѣлъ благочестиво:
             "Вы разсудили справедливо:
             "Тотъ сохраняетъ, кто даетъ,
             А церковь всякій даръ пожретъ:
             "Немало странъ она глотала,
             "А несвареньемъ не страдала!
             "Желудокъ церкви не слабѣетъ,--
             "Даръ зла переварить съумѣетъ!"
   

ФАУСТЪ.

             Но привиллегій не дано:
             Король и жидъ съ ней заодно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Затѣмъ онъ взялъ весь нашъ уборъ,
             Какъ будто самый сущій вздоръ,
             Какъ горсть орѣховъ получилъ.--
             Едва-едва благодарилъ!
             Съ небеснымъ царствомъ ихъ поздравилъ
             И очень радостныхъ оставилъ.
   

ФАУСТЪ.

             А Гретхенъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Мыслью сокровенной
             Она витаетъ въ мірѣ грезъ:
             Все снится ей уборъ безцѣнный,
             А пуще,-- кто его принесъ!
   

ФАУСТЪ.

             Меня томятъ ея печали!
             Утѣшить милую нельзя-ли?--
             Уборъ ей новый поднесемъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Для васъ все, видно, непочемъ!
   

ФАУСТЪ.

             Скорѣй! къ чему мнѣ возраженья?
             Войди съ сосѣдками въ сношенья,--
             Ты -- чортъ, а точно баба вялъ!
             Уборъ чтобъ нынче-же досталъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой господинъ, да будетъ такъ!

(Фаустъ уходитъ).

             Вотъ онъ, влюбленный-то дуракъ!
             Онъ всѣ небесныя свѣтила
             Готовъ отдать на радость милой!

(Уходитъ).

   

ДОМЪ СОСѢДКИ.

МАРТА -- (одна).

             Ужь Богу дастъ мой мужъ отвѣтъ!
             Со мной онъ дурно поступаетъ
             Пустился самъ на вольный свѣтъ
             А обо-мнѣ и знать не знаетъ!
             А я-ль дружочка не любила!
             А я-ль его чѣмъ огорчила!-- (плачетъ).
             Быть можетъ, Богъ его прибралъ,
             Хоть документикъ бы прислалъ!

(входитъ Маргарита).

МАРГАРИТА.

             Ахъ, Марта!
   

МАРТА.

                                 Ну? ну, говори!
   

МАРГАРИТА.

             Дрожу отъ страха!-- посмотри,
             Опять вѣдь ящичекъ нашла!
             Сегодня къ шкафу подошла,
             Гляжу,-- другія украшенья!
             Еще богаче тѣхъ каменья!
   

МАРТА.

             Смотри-же, матери ни слова!
             А то къ попу потащитъ снова!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, не могу налюбоваться!
   

МАРТА.

             Да ужъ счастливица, признаться!
   

МАРГАРИТА.

             Вотъ въ нихъ бы городомъ пройтись!
             Смотри, молъ, всякій и дивись!
   

МАРТА.

             Отдай мнѣ ящичекъ, дружочекъ,
             Сама по чаще забѣгай,
             Да передъ зеркаломъ часочекъ,
             Принарядившись, и гуляй,
             И то молоденькой-то сладко!
             А тамъ сначала хоть украдкой
             Пойдешь на праздникъ,-- понемножку
             Начнешь носить -- сначала брошку,
             Тамъ жемчугъ,-- не поймаетъ мать!
             А то съумѣемъ и соврать!
   

МАРГАРИТА.

             Кто-жь оба ящичка принесъ?
             Ктобъ это былъ?-- кто? вотъ вопросъ!

(стучатъ).

             Ахъ, мать! что дѣлать мнѣ! бѣда!
   

МАРТА, (смотритъ изъ-за занавѣски).

             Чужой какой-то; эй, сюда!

(входитъ Мефистофель).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Прошу покорнѣйше прошенья,
             Что такъ осмѣлился войти!

(отступаетъ почтительно передъ Маргаритой).

             Гдѣ фрау Марту мнѣ найти?
   

МАРТА.

             Что вамъ угодно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (ей тихо).

                                           Посѣщенья
             Не отложить-ли мнѣ на часъ?
             Здѣсь дама важная у васъ;
             И такъ, мнѣ смѣлость извините,
             Зайти попозже разрѣшите!
   

МАРТА -- (громко).

             Подумай, милое дитя!
             Онъ счелъ за барышню тебя!
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, вы ошиблись, я мѣщанка,
             Я не богата, не дворянка,
             И украшенья не мои!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да развѣ камни тутъ одни!
             Въ манерахъ видно... тонкій взглядъ!
             Такъ мнѣ остаться? какъ я радъ!
   

МАРТА.

             Вы съ чѣмъ пришли? какія вѣсти?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хотѣлъ бы съ радостной, по чести!
             Но... приказалъ вамъ вашъ супругъ
             Подольше жить,-- онъ умеръ вдругъ.
   

МАРТА.

             Онъ умеръ! Боже! Другъ безцѣнный!
             Умру и я, другъ неизмѣнный!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, не горюй, не плачь-же такъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Печаленъ будетъ мой разсказъ!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, ради всѣхъ небесныхъ благъ
             Любви-бы я не отдалась!
             Ему пришлось бы умереть --
             А мнѣ-бы до смерти жалѣть!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Печали радостью смѣнятся!
   

МАРТА.

             Такъ гдѣ жь пришлось ему скончаться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, въ Падуѣ скончался онъ
             И тамъ при церкви погребенъ,
             И нынѣ въ той землѣ святой
             Вкушаетъ вѣчный онъ покой.
   

МАРТА.

             А нѣтъ-ли съ вами порученья?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, да! есть просьба: "за спасенье,
             Онъ къ вамъ взывалъ,-- моей души
             Обѣденъ триста отслужи!"
   

МАРТА.

             Какъ -- ничего? ни украшенья?
             Вѣдь онъ имѣлъ же сбереженья?
             И ни о чемъ не постарался?
             Вѣдь онъ не нищимъ-же скитался?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мадамъ, увѣренъ я по счастью
             Что денегъ онъ не затаилъ;
             Онъ плакалъ о своемъ несчастьи,
             Грѣхи раскаяньемъ омылъ.
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, сколько горя, какъ я погляжу!
             И я по немъ обѣдню закажу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы чудное дитя! И мужа, вѣрьте мнѣ,
             Вы и теперь бы стоили вполнѣ.
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, нѣтъ! мнѣ замужъ слишкомъ рано!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А всякій, молвлю безъ обмана,
             За счастье можетъ почитать
             Такую прелесть обнимать.
   

МАРГАРИТА.

             Здѣсь нѣтъ такихъ обыкновеній.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А все-жь бываетъ! нѣтъ сомнѣній!
   

МАРТА.

             Такъ разскажите-же!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Какъ мужъ вашъ умиралъ?
             Ахъ, на соломѣ онъ лежалъ!
             И умеръ въ горѣ и страданьи
             Но въ совершенномъ покаяньи.
             "Увы! онъ говорилъ, -- я долженъ горевать!
             "Жену покинулъ, домъ свой милый,--
             "Охъ, тяжко, тяжко умирать!
             "Охъ если-бъ мнѣ она простила!
   

МАРТА. (Плачетъ).

             Бѣдняга! ахъ, прощаю всѣхъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             "Но, видитъ Богъ, на ней былъ тяжкій грѣхъ"!
   

МАРТА.

             Ахъ, лгунъ! и на краю могилы.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Собралъ передъ концомъ онъ силы
             И что-то тихо бормоталъ,--
             Я половины не понялъ:
             "Я хлѣбъ старался добывать,
             "И хлѣбъ пойми, въ широкомъ смыслѣ,
             "И я не могъ,-- ты то помысли!
             "Куска безъ брани злой съѣдать"!
   

МАРТА.

             Любовь мою и попеченья
             И вѣрность,-- предалъ онъ забвенью?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, нѣтъ, онъ много вспоминалъ:
             "Я объ женѣ все горевалъ,
             Онъ говорилъ,-- и вотъ разъ плыли
             "Отъ Мальты мы и наскочили
             "На бусурманское судно;.
             "Ну, завязался бой кровавый,
             "Мы вышли изъ него со славой.--
             "Глядь,-- судно золотомъ полно!
             "Ну, за геройскую осаду
             "Не мало дали мнѣ въ награду"!
   

МАРТА.

             Гдѣ-жь онъ сокровище-то скрылъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             По вѣтру вольному пустилъ!
             Вашъ мужъ къ Неаполю присталъ,
             Его красотка подцѣпила.
             Да такъ чудесно наградила,
             Что онъ до смерти поминалъ.
   

МАРТА.

             Ахъ, воръ! воръ собственныхъ дѣтей!
             Такъ жизни пакостной своей
             Онъ до конца не измѣнилъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вѣдь умеръ онъ!-- когда-бъ я былъ
             Какъ вы, прекрасною вдовой,
             Я горевалъ-бы годъ-другой,
             А тамъ -- за новаго супруга.
   

МАРТА.

             Нѣтъ, не найти такого друга!
             Мой мужъ былъ милый шалунишка,
             Любилъ онъ, правда, погулять,
             Приволокнуться, выпивать,
             Да вотъ, проклятыя картишки!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, съ вами можно уживаться!
             Взаимно много извинить
             Тутъ нужно, слѣдуетъ признаться:
             Съ такимъ условьемъ обмѣнить
             Кольцо и я-бъ не отказался!
   

МАРТА.

             Ахъ, пусть-бы баринъ не смѣялся!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, маршъ покуда по-здорову,
             А то прицѣпится и къ слову. (Гретхенъ).
             Сердечку долго-ли молчать?
   

МАРГАРИТА.

             Что вамъ угодно мнѣ сказать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ, (въ сторону).

             Ребенокъ милый! (громко) До свиданья!
   

МАРГАРИТА.

             Прощайте!
   

МАРТА.

                                 Слово на прощанье!
             Желала-бъ я свидѣтельство имѣть,
             Что милому пришлося умереть;
             Къ порядку я привыкнула во всемъ,--
             Не пропечатано-ль о немъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коль два свидѣтеля найдутся
             И предъ судьею поклянутся,
             Что точно умеръ вашъ супругъ,--
             Свободны вы; со мною другъ,
             Чтобъ успокоить васъ вполнѣ,
             Его привесть позвольте мнѣ!
   

МАРТА.

             Прошу, прошу васъ -- приведите!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы тоже, барышня, придите!
             Мой другъ красавецъ, молодецъ,
             Изъѣздилъ свѣтъ съ конца въ конецъ,--
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, со стыда вѣдь я сгорю!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вы честь-бы сдѣлали царю.
   

МАРТА.

             За нашимъ домикомъ въ саду
             Я вечеркомъ васъ подожду.
   

УЛИЦА.

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Ну, что? Когда? дождаться-ль мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А, браво! браво! весь въ огнѣ!
             Ужь время близко! потерпи же!
             Сегодня вечеромъ поближе
             Сойдешься съ Гретхенъ ты у той,
             Ея сосѣдки дорогой;
             Ахъ, что за женщина, мой милый!
             Ее природа сотворила,
             Чтобъ дать чистѣйшій образецъ
             Цыганки-сводни...
   

ФАУСТЪ.

                                           Наконецъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но Марта требуетъ услугъ!
   

ФАУСТЪ.

             Ну, что такое? Я готовъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пустякъ! всего-то десять словъ,
             Что умеръ въ Падуѣ супругъ,
             Сказать въ присутствіи суда.
   

ФАУСТЪ.

             Но ѣхать въ Падую,-- вотъ скука!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Эхъ, ты, святая простота!
             Клянись, что умеръ,-- вся и штука!
   

ФАУСТЪ.

             Не соглашусь на это ввѣкъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какой правдивый человѣкъ!
             Да неужели-жь, въ самомъ дѣлѣ,
             Вамъ не случалось никогда
             То утверждать, о чемъ на дѣлѣ
             Мы сомнѣваемся всегда?
             Вы не учили съ мѣднымъ лбомъ
             О Богѣ, тайнѣ мірозданья,
             И о душѣ, и о сознаньи?--
             А что вы знаете о томъ?
             Да коль сказать по правдѣ, честно,
             Все это также вамъ извѣстно,
             Какъ смерть Швертлейна, наконецъ!
   

ФАУСТЪ.

             Ты былъ и есть софистъ и лжецъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, я на все смотрю прямѣе.
             Да вотъ хоть завтра, думать смѣю,
             И даже знаю напередъ,
             Что честный другъ мой въ садъ придетъ,
             Чтобъ клясться въ страсти безконечной.
   

ФАУСТЪ.

             Что-жь! правда: я люблю сердечно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А непонятное влеченье?
             До гроба вѣрность? душъ сродство?
             Отъ сердца также увѣренье,
             Что въ ней ты любишь божество?
   

ФАУСТЪ.

             Оставь! Потомъ! Я весь сгораю
             Любовью грудь моя полна
             Слова святыя вспоминаю
             Ищу для страсти имена,--
             Но слово блѣдно безконечно!
             И я клянусь, что вѣчно, вѣчно
             Ее любить я буду,-- что-жь?
             Обманъ-ли это? это-ль ложь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А правъ-то я!
   

ФАУСТЪ.

                                 Вотъ замѣчанье:
             Кто споритъ только языкомъ,
             Не зная страсти, ни страданья,--
             Тотъ правъ всегда, тотъ правъ во всемъ.
             Ну, надоѣла болтовня!
             Ты правъ,-- тѣмъ лучше для меня!
   

САДЪ.

Маргарита и Фаустъ ходятъ подъ руку; Марта съ Мефистофелемъ.

МАРГАРИТА.

             Я чувствую, одно лишь снисхожденье
             Васъ заставляетъ это говорить;
             У иностранцевъ есть обыкновенье
             Любезностью учтивость золотить.
             Какъ можетъ при учености такой
             Понравиться нашъ разговоръ простой?
   

ФАУСТЪ.

             За слово устъ твоихъ, за твой прелестный взглядъ
             Всю мудрость свѣта я отдать-бы радъ!-- (цѣлуетъ ей руку).
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, что вы! можно-ль цѣловать!
             Груба, жестка моя рука,--
             Вѣдь все сама должна прибрать,
             Къ тому-же маменька строга!

(проходятъ).

МАРТА.

             И вѣчно такъ-то вы -- въ дорогѣ да въ пути?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Обязанность къ несчастью заставляетъ!
             Ужь такъ порой не хочется уйти,--
             А долгъ,-- что дѣлать! погоняетъ!
   

МАРТА.

             Покуда молодъ -- ничего,
             Пріятно по свѣту шататься,
             А ужь подъ старость-то, признаться,
             Быть одному, ни для кого
             Веселья нѣту, полагаю;
             Вѣдь умереть холостякомъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Со страхомъ даже помышляю!
   

МАРТА.

             Такъ вотъ,-- подумайте о томъ!

(проходятъ).

МАРГАРИТА.

             Изъ сердца вонъ -- лишь съ глазъ долой!
             Теперь вы ласковы со мной,
             А тамъ.-- у васъ вѣдь тьма друзей
             И всѣ они меня умнѣй!
   

ФАУСТЪ.

             Тщеславье, ограниченность порой
             Зоветъ умомъ, мой ангелъ, свѣтъ пустой!
   

МАРГАРИТА.

             Какъ вы сказали?
   

ФАУСТЪ.

                                           Кроткое смиренье,
             Сокровище невинной простоты!
             Ты не поймешь въ наивномъ униженьи
             Своей священной красоты!
   

МАРГАРИТА.

             Разокъ хоть вспомните,-- мнѣ и того довольно!
             А васъ-то буду помнить я невольно!
   

ФАУСТЪ.

             А часто остаетесь вы одна?
   

МАРГАРИТА.

             Да,-- по хозяйству, знаете, должна;
             Хоть небольшое заведенье,
             А всюду надобно поспѣть,--
             Вѣдь никого нѣтъ въ услуженьи,--
             Такъ и сварить и полъ подместь,
             Связать и сшить,-- все я, да я!
             Къ тому-же маменька моя
             Такъ аккуратна!
             А вѣдь могли-бы мы, понятно,
             Пошире, повольнѣе жить!
             Отецъ успѣлъ кой-что скопить:
             Оставилъ домикъ намъ и садъ;
             Мой братъ, вы знаете, солдатъ
             Моя сестричка умерла,--
             Такъ я свободнѣй, чѣмъ была;
             Съ дитей немало я терпѣла,
             Но я малютку такъ жалѣла,
             И такъ ее любила я!
   

ФАУСТЪ.

             Еще-бы: ангел            Недаромъ кротокъ другъ нашъ лысый;
             1800 Несчастіе рождаетъ въ немъ смиренье:
             Онъ въ образѣ раздутой крысы
             Узналъ свое изображенье.

(Входятъ Фаустъ и Мефистофель.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хочу тебѣ сначала показать,
             Какъ можно жить легко, безпечно.
             1805 Народу больше нечего желать:
             Ему здѣсь масленица вѣчно;
             Довольны малымъ, смысломъ не богаты,
             Они всѣ вертятся кругомъ
             И прыгаютъ, какъ глупые котята,
             1810 Играя съ собственнымъ хвостомъ.
             Пока хозяинъ въ долгъ имъ отпускаетъ,--
             И не тошнить, никто не унываетъ.
   

БРАНДЕРЪ.

             Пріѣзжіе, имъ этого не скрыть;
             И сразу по манерамъ видно,
             1815 Что часу не успѣли здѣсь пробыть.
   

ФРОШЪ.

             Ты оравъ, и мнѣ за Лейпцигъ мой не стыдно;
             Онъ, что Парижъ,-- въ немъ сразу отличишь чужихъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

             А какъ, по-твоему, они-то изъ какихъ?
   

ФРОШЪ.

             Сперва дай только выпить немъ стаканъ:
             1820 Такой я напущу на нихъ туманъ,
             Что отъ меня ничто не будетъ скрыто;
             По-моему, они, должно-быть, изъ дворянъ;
             Такъ смотрятъ важно и сердито.
   

БРАНДЕРЪ.

             Разнощики, хоть объ закладъ побиться.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             1825 Быть можетъ.
   

ФРОШЪ.

                                           Ну, вниманье, господа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (къ Фаусту).

             Узнать не могутъ чорта никогда,
             Хоть подъ носомъ готовъ онъ имъ явиться.
   

ФАУСТЪ.

             Привѣтъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

                                 Нашъ кругъ вамъ тѣмъ же отвѣчаетъ.

(Тихо, искоса глядя на Мефистофеля.)

             Онъ на ногу какъ будто припадаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1830 Мы къ вамъ подсѣсть попросимъ позволенья;
             Я знаю, добраго вина здѣсь нѣтъ,
             Но общество доставитъ развлеченье.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Вы пить, должно-быть, любите исправно?
   

ФРОШЪ.

             Вы Рипахъ проѣзжали нынче днемъ --
             1835 Не повидались съ Гансомъ Гусакомъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сегодня нѣтъ, спѣшили мы сейчасъ,
             Но въ прошлый разъ онъ далъ намъ порученье:
             Онъ вспоминалъ родныхъ, и спрашивалъ про васъ,
             Прося вамъ передать его почтенье.

(Кланяется Фрошу.)

АЛЬТМЕЙЕРЪ (тихо).

             1840 Что, получилъ?
   

ЗИБЕЛЬ.

                                                     Не въ бровь, а прямо въ глазъ!
   

ФРОШЪ.

             Постой немножко, не уйдетъ отъ насъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Мнѣ показалось, здѣсь ноютъ.
             Надѣюсь, мы не помѣшали;
             Подъ сводами навѣрно тутъ
             1845 Прекрасно пѣсни бы звучали.
   

ФРОШЪ.

             А сами вы пѣвецъ? спросить я смѣю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О нѣтъ, охота есть, но силы врядъ!
   

АЛЬТМЕЙЕГЪ.

             Такъ спойте намъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Пожалуй, очень радъ.
   

ЗИБЕЛЬ

             Смотрите только, пѣсню поновѣе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1850 Мы изъ Испаніи: страна
             Прекрасныхъ пѣсенъ и вина.

(Поетъ.)

                       Жила блоха однажды;
                       Король ее любилъ...
   

ФРОШЪ.

             Блоха! ты понимаешь? каково?
             1855 По моему, нѣтъ хуже ничего.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (поетъ).

                       Жила блоха однажды;
                       Король ее любилъ,
                       Ее боялся каждый,
                       Съ почтеньемъ обходилъ
                       1860 Король позвалъ портного,
                       Штаны ей заказалъ:
                       "Чтобъ было все готово,
                       Какъ я тебѣ сказалъ!"
   

БРАНДЕРЪ.

             Портному не забудьте разъяснить,
             1865 Чтобъ аккуратнѣй мѣрку снялъ
             И складокъ на штанахъ не оставлялъ,
             Не то какъ разъ велятъ его казнить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Блоху всю разрядили
                       И ленту дали ей,
                       1870 Крестовъ ей нацѣпили,
                       И нѣтъ ея важнѣй.
                       Министромъ назначаютъ,
                       И чтитъ ее весь дворъ,
                       Родныхъ ея считаютъ
                       1875 Вельможами съ тѣхъ поръ.
                       Придворные и слуги
                       Не знаютъ, что начать;
                       Принцесса и подруги
                       Совсѣмъ по могутъ спать,
                       1880 Не смѣютъ почесаться
                       И плакали не разъ.--
                       У насъ не смѣй кусаться,
                       Мы давимъ ихъ тотчасъ!
   

ХОРЪ (подхватывая).

                       У насъ не смѣй кусаться,
                       1885 Мы давимъ ихъ тотчасъ!
   

ФРОШЪ.

             Браво! браво! вотъ это слушать можно.
   

ЗИБЕЛЬ.

             А блохъ не пропускайте ни одну.
   

БРАНДЕРЪ.

             Да, да, переловить ихъ осторожно.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Хвала свободѣ и вину!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1890 За честь свободы самъ бы радъ я выпить съ вами,
             Когда бъ вина получше можно здѣсь достать.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Рѣчей такихъ мы просимъ васъ не повторять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Изъ нашихъ погребовъ вина подать
             Для всей компаніи велѣлъ бы я сейчасъ,--
             1895 Хозяинъ только здѣсь обидится на насъ
   

ЗИБЕЛЬ

             Ну, ничего, все на себя готовъ я взять.
   

ФРОШЪ.

             Да если такъ, стѣсняетесь напрасно.
             Одно прошу, побольше пробы дать:
             Когда судить я долженъ безпристрастно,
             1900 Мнѣ надо полонъ ротъ набрать.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ (тихо.)

             Они, должно-быть, съ Рейна сами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Достаньте мнѣ буравъ.
   

БРАНДЕРЪ.

                                                     Къ чему?
             Не бочки же у васъ тамъ за дверями!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Тамъ, въ ящикѣ хозяйскомъ, дай ему.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (беретъ буравъ)

(къ Фрошу).

             1905 Скажите: чѣмъ васъ угощать?
   

ФРОШЪ.

             Какъ такъ? Могу спросить чего желаю?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На выборъ каждому предоставляю.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ (Фрошу).

             Ага! готовъ ты губы облизать.
   

ФРОШЪ.

             Коль такъ, Рейнъ-вейна дайте мнѣ скорѣе:
             1910 Дары отечества всего милѣе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
(просверливаетъ дыру противъ мѣста, гдѣ сидитъ Фрошь.)

             Для пробокъ попрошу смолы я.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Ахъ, это фокусы пустые.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (къ Брандеру).

             А вамъ?
   

БРАНДЕРЪ.

                                 Шампанскаго прошу мнѣ дать,
             И хорошо оно должно играть.

(Мефистофель сверлитъ; между тѣмъ одинъ изъ присутствующихъ засмолилъ пробку и закупорилъ дыру.)

             1915 Хорошее подчасъ такъ далеко бываетъ,
             А каждый добрый патріотъ,
             Хотя Французовъ онъ и презираетъ,
             Но вина ихъ охотно пьетъ.
   

ЗИБЕЛЬ
(въ то время какъ Мефистофель подходить къ нему.)

             Кислятины былъ врагъ всегда я.
             1920 Стаканъ послаще выберите сами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (сверлить.)

             Я вамъ сейчасъ налью Токая.
   

АЛЬТMEЙЕРЪ.

             Нѣтъ, вы смѣетесь, это ясно,
             И только шутите надъ нами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ай, ай! съ такими господами
             1925 Шутить, пожалуй, и опасно.
             Скорѣй, не тратя времени напрасно,
             Скажите, чѣмъ могу служить!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Да всѣмъ; но только безъ разспросовъ!

(Дыры всѣ просверлены и закупорены.)

МЕФИСТОФЕЛЬ (дѣлая страшные жесты.)

                       Есть рога у козы,
                       1930 Виноградъ у лозы,
                       Дерево твердо, сокъ его жидокъ,
                       Столъ деревянный дастъ намъ напитокъ.
                       Кто скажетъ: суть вещей откуда?
                       Повѣрьте только, будетъ чудо!
             1935 Теперь возьмите пробки, можно пить!
   

ВСѢ.
(Они вынимаютъ пробки, и въ стаканы ихъ льется вино.)

             О чудный ключъ! что можетъ лучше быть?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Смотрите только, какъ бы не пролить.

(Они продолжаютъ пить.)

ВСѢ (поютъ.)

             Какъ хорошо и сладко намъ,
             Какъ будто пятистамъ свиньямъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             1940 Привольно имъ, какъ веселы всѣ стали!
   

ФАУСТЪ.

             А намъ теперь убраться не пора ли?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Немного погоди, зачѣмъ спѣшить напрасно,
             Смотри, животное въ нихъ скажется такъ ясно!
   

ЗИБЕЛЬ.
(Пьетъ неосторожно; пило проливается на полъ и превращается въ пламя.)

             Пожаръ! горю! огонь свой адъ зажегъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (захватывая пламя.)

             1945 Довольно, тише, милый огонекъ!

(Къ компаніи.)

             Чистилище огнемъ плеснуло къ вамъ немного
   

ЗИБЕЛЬ.

             Постой, я покажу, куда тебѣ дорога;
             Поплатитесь! должно-быть знаете насъ мало!
   

ФРОШЪ.

             Да съ нами такъ шутить отучимъ васъ.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             1950 Я я просилъ бы ихъ убраться безъ скандала.
   

ЗИБЕЛЬ.

             Какъ такъ, ихъ отпустить сейчасъ?
             Позволить имъ дурачить насъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты, бочка старая, молчать!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                                     Постой!
             Вотъ я тебя! Какъ, ты еще грубить?
   

БРАНДЕРЪ.

             1955 Да что, пора его тузить!
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.
(вытаскиваетъ пробку; на него брызжетъ огонь).

             Горю! горю!
   

ЗИБЕЛЬ.

                                 Тутъ колдовство! За мной,
             Не то какъ разъ уйдутъ они!

(Выхватываютъ ножи и бросаются на Мефистофеля.)

МЕФИСТОФЕЛЬ (съ серіозными жестами.)

                       Лживая тѣнь,
                       Чувства одѣнь!
                       1960 Свѣтъ заслони!

(Они съ удивленіемъ смотрятъ другъ на друга.)

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Гдѣ я? Чудесный край какой!
   
   

ФРОШЪ.

             И виноградникъ.
   

ЗИБЕЛЬ.

                                           Кисти подъ рукой.
   

БРАНДЕРЪ.

             Всѣ горы въ зелени стоятъ,
             А что за лозы, что за виноградъ!

(Онъ хватаетъ Зибеля за носъ, другіе другъ съ другомъ дѣлаютъ то же и поднимаютъ ножи.)

МЕФИСТОФЕЛЬ (тѣмъ-же тономъ),

             1965 Обманчивый покровъ спади съ ихъ глазъ!
             Смотрите всѣ, какъ чортъ дурачилъ васъ!

(Онъ исчезаетъ вмѣстѣ съ Фаустомъ, остальные отстраняются другъ отъ друга.)

ЗИБЕЛЬ.

             Что здѣсь случилось?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

                                           Какъ?
   

ФРОШЪ.

                                                     Твой носъ?
   

БРАНДЕРЪ.

             А твой-то кто ко мнѣ сюда принесъ?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Вотъ былъ ударъ,-- сквозь всѣ прошелъ онъ жилы
             1970 Ахъ, дайте сѣсть: стоять нѣтъ силы.
   

ФРОШЪ.

             Скажите только: что случилось тутъ?
   

ЗИБЕЛЬ,

             Но гдѣ жь они? Коль ихъ накрою,
             Они живыми не уйдутъ.
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Я видѣлъ самъ, онъ предо мною
             1975 На бочкѣ вылетѣлъ верхомъ.
             Какъ тяжело, и на ноги но встать!

(Оборачиваясь къ столу.)

             А что, вино польется ли опятъ?
   

ЗИБЕЛЬ.

             Нѣтъ, все одинъ обманъ и ложь кругомъ.
   

ФРОШЪ.

             Казалось мнѣ, вино -- ни дать, ни взять.
   

БРАНДЕРЪ.

             1980 А виноградъ что значилъ и откуда?
   

АЛЬТМЕЙЕРЪ.

             Толкуй потомъ, что не бываетъ чуда!
   

У КОЛДУНЬИ.

На низкомъ очагѣ, надъ огнемъ стоить большой котелъ. Въ пару, поднимающемся отъ него, появляются различныя фигуры. Мартышка сидитъ у котла, снимая пѣну и наблюдая, чтобъ онъ не ушелъ. Самецъ съ дѣтенышами сидитъ рядомъ и грѣется. Стѣны и потолокъ покрыты странными принадлежностями колдовства.

Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Какъ мнѣ противно колдовство!
             Ужели въ немъ лишь исцѣленье?
             И отъ недуга моего
             1985 Нигдѣ другаго нѣтъ лѣченья?
             Ужели эта глупая стряпня
             На тридцать лѣтъ помолодитъ меня?
             Увы, когда другаго средства нѣтъ,
             Надежда угасаетъ снова!
             1990 Ужель ума природный свѣтъ
             Лѣкарства не нашелъ инаго?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мой другъ, опять ты говоришь умно;
             Помолодѣть и къ волшебству не прибѣгая
             Есть средство легкое; но книга-то другая
             1995 И слишкомъ страннымъ кажется оно.
   

ФАУСТЪ.

             Я знать его хочу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Его добыть
             Не надо вѣдьмы, денегъ, ни врачей;
             Отправься только въ поле поскорѣй,
             Начни копать или рубить.
             2000 И не раскидывай умомъ,
             Замкнись скорѣе въ тѣсномъ кругѣ,
             Кормись простою пищей на досугѣ,
             Живи животной жизнью со скотомъ
             И жни, и самъ запахивай навозъ;
             2005 Повѣрь, мой другъ, что лучше средства нѣтъ
             Помолодѣть на восемьдесятъ лѣтъ!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, къ этому я не привыкъ,
             Къ лопатѣ мнѣ теперь не пріучиться
             И мнѣ такое средство не годится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2010 Тогда колдунью ждать придется намъ.
   

ФАУСТЪ.

             Къ чему старуха, не могу понять я?
             Напитокъ отчего не сваришь самъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ это было бы занятье!
             Я той порой построю сто мостовъ.
             2015 Не нужно тутъ ни знанья, ни умѣнья,
             Все дѣлаетъ одно терпѣнье,
             Трудиться надо рядъ годовъ:
             Лишь время зелью силу придаетъ.
             Къ тому же все приготовленье
             2020 Совсѣмъ нелѣпый видъ имѣетъ!
             Чортъ далъ, конечно, наставленье;
             Но самъ его исполнить не сумѣетъ.

(Замѣчая животныхъ.)

             Смотри, какой милѣйшій родъ!
             Слуга! А тамъ служанка ждетъ!

(Мартышкѣ.)

             2025 Хозяйки, кажется, нѣтъ дома?
   

ЗВѢРИ.

             Изъ дома,
             Трубою отъ насъ,
             На пиръ улетѣла сейчасъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А долго ли она летаетъ?
   

ЗВѢРИ.

             2030 Пока огонь намъ лапы согрѣваетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что скажешь? милая порода?
   

ФАУСТЪ.

             Противнѣе не видывалъ урода!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А я люблю такія разсужденья,
             По мнѣ пріятнѣе нѣтъ развлеченья.

(Звѣрямъ.)

             2035 Что тамъ въ котлѣ? Что возитесь вы съ нимъ?
             Какъ вамъ торчать надъ нимъ не надоѣло?
   

ЗВѢРИ.

             Мы въ немъ для нищихъ супъ варимъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             У васъ большое, значатъ, дѣло.
   

САМЕЦЪ (подходя и ласкаясь къ Мефистофелю).

             О, дай поиграть
             2040 И деньги достать,
             Позволь мнѣ разжиться!
             Я жизни не радъ,
             Но былъ бы богатъ --
             Я могъ бы умомъ похвалиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2045 Какъ обезьянѣ этой мало надо,
             Сыграть въ лото она была бы рада!

(Между тѣмъ дѣтеныши, игравшіе съ большимъ шаромъ выкатываютъ его впередъ.)

САМЕЦЪ.

             Вотъ міръ земной;
             Своей стезей
             Всегда кружится,
             2050 Звенитъ стекломъ,
             Но пусто въ немъ,
             Готовъ разбиться!
             То тамъ, то сямъ
             Сверкаетъ намъ
             2055 Все въ мірѣ смежно,
             Мой сынъ, я старъ,
             Смерть неизбѣжна!
             Все что кружится,
             Какъ этотъ шаръ
             2060 Должно разбиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что значитъ это рѣшето?
   

САМЕЦЪ (доставая его).

             А только то,
             Что вора въ немъ сейчасъ узнаешь.

(Подбѣгаетъ къ самкѣ и заставляетъ ее смотрѣть сквозь рѣшето.)

             Сюда смотри. Ты понимаешь?
             2065 Узнала вора? что?
             Боишься и не называешь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (подходя къ огню).

             А тотъ горшокъ зачѣмъ?
   

САМЕЦЪ и САМКА.

             Видали дурака!
             Вѣдь онъ горшка,
             2070 Вѣдь онъ котла не знаетъ ужъ теноръ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пахальный звѣрь!
   

САМЕЦЪ.

             Позволь помело тебѣ дать,
             А самъ здѣсь на креслѣ присядь!

(Принуждаетъ Мефистофеля сѣсть.)

ФАУСТЪ
(стоявшій между тѣмъ передъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то отходя отъ него).

             Что за небесное видѣнье
             2075 Въ волшебномъ зеркалѣ передо мной!
             Любовь, о дай мнѣ крылья на мгновенье
             И унеси меня съ собой!
             Но нѣтъ, я двинуться не смѣю,
             Едва приближусь, какъ ея черты
             2080 Дрожатъ и расплываются тускнѣя.
             О, дивный образъ женской красоты!
             Ужель она бываетъ такъ прекрасна?
             Въ ея глазахъ и на челѣ
             Все небо свѣтится такъ ясно!
             2085 И есть такое чудо на землѣ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Конечно, если нѣкій богъ трудится
             Шесть дней и говорить себѣ же браво,
             Такъ удалось чего-нибудь добиться,--
             Картиною ты можешь насладиться;
             2090 Но я тебѣ сокровище открою
             Такое, что другаго не сыскать
             И счастливъ тотъ, кто назоветъ ее женою.

(Фаустъ попрежнему стоитъ передъ зеркаломъ; Мефистофель протягиваясь въ креслѣ и играя помеломъ продолжаетъ говорить.)

             Мнѣ какъ царю почетъ здѣсь подобаетъ,
             Вотъ скипетръ мой и лишь короны не хватаетъ.

(Звѣри, которые между тѣмъ продѣлывали причудливыя движенія, съ громкимъ крикомъ приносятъ Мефистофелю корону.)

ЗВѢРИ.

             2095 Къ тебѣ такъ пойдетъ!
             Тутъ кровь есть, и потъ
             Корону сомкнетъ.

(Они неловко обращаются съ нею и разбиваютъ, ее на двѣ части, съ которыми продолжаютъ прыгать.)

             Теперь мы ликуемъ,
             Мы видимъ, толкуемъ,
             2100 Поемъ и риѳмуемъ.
   

ФАУСТЪ (передъ зеркаломъ).

             Съ ума сходить я начинаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (указывая на звѣрей).

             Я самъ не ясно понимаю.
   

ЗВѢРИ.

             А если случится
             Удачи добиться,
             2105 Выходятъ идеи.
   

ФАУСТЪ.

             Мнѣ кажется, что весь въ огнѣ я,
             Уйдемъ отсюда поскорѣе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (въ прежней позѣ).

             Такихъ звѣрей ужь не найдешь нигдѣ ты,
             Вѣдь это настоящіе поэты.

(Котелъ, на который мартышка перестала обращать вниманіе, начинаетъ уходить черезъ край; вспыхиваетъ сильное пламя и пробивается въ трубу. Вѣдьма съ ужаснымъ крикомъ влетаетъ сквозь огонь,)

ВѢДЬМА.

             2110 Ау! Ау! Ау! Ау!
             Проклятый звѣрь! ахъ, ты, свинья!
             Ушелъ котелъ,
             Я спалена!
             Проклятый звѣрь!
             2115 Кто здѣсь теперь?
             Что надо вамъ?
             Зачѣмъ вы тамъ?
             Чтобъ васъ провалъ
             Сейчасъ побралъ!

(Выхватываетъ ложку изъ котла и брызжетъ пламенемъ на Фауста, на Мефистофеля и на звѣрей. Звѣри визжатъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ
(оборачивая помело, которое у него въ рукахъ, бьетъ имъ по стклянкамъ и по горшкамъ.)

             2120 Назадъ! Не смѣть!
             Прочь, прочь!
             Звенитъ стекло.
             Готовъ я пѣть,
             Тебѣ помочь,
             2125 Вотъ помело!

(Вѣдьма отступаетъ къ гнѣвѣ и въ ужасѣ.)

             Хозяинъ здѣсь! ты, чучело, скелетъ!
             Иль не знакомы мы другъ другу?
             Смотри, прихлопну я тебя въ отвѣтъ
             И всю звѣриную прислугу!
             2130 Иль краснаго плаща тебѣ ужь мало?
             Пѣтушьяго пора тутъ по боятся?
             Какъ? все еще меня ты не узнала?
             Придется самому теперь пазваться?
   

ВѢДЬМА.

             О, государь, прости неласковый привѣть!
             2135 Но вороновъ твоихъ съ тобою нѣтъ
             И конскихъ ногъ я у тебя не вижу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На этотъ разъ тебя я не обижу,
             Давненько не встрѣчались мы съ тобой;
             А время шло; культура той порой
             2140 Весь міръ успѣла прилизать --
             При ней и чорта не узнать.
             Да, призракъ сѣверный совсѣмъ исчезъ,
             Нѣтъ у меня хвоста, когтей и рогъ.
             Я, правда, не могу оставить конскихъ ногъ;
             2145 Но въ обществѣ онѣ бы мнѣ вредили,
             А потому, какъ юноши иные,
             Ношу давно я икры подкладныя.
   

ВѢДЬМА (пляшетъ).

             Какое счастіе! Я рада безъ ума,
             Что сатану могу принять сама!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2150 Такого имени не допускаю!
   

ВѢДЬМА.

             Скажите: отчего? Не понимаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Его ужь нѣтъ, и баснѣ всѣ смѣются;
             Хоть безъ него не лучше имъ нисколько,
             Пусть Злато нѣтъ; по злые остаются.
             2155 Итакъ, зови меня: баронъ, и только!
             Я дворянинъ, какъ многіе другіе,
             Вѣдь, вѣришь ты въ мое происхожденье?
             Смотри жь мой гербъ, имѣй къ нему почтенье!

(Дѣлаетъ неприличный жесть.)

ВѢДЬМА (покатываясь со смѣха).

             Ха! Ха! Вотъ это славно одолжили,
             2160 Вы тотъ же плутъ какимъ и прежде были!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Смотри, мой другъ, коль хочешь научиться
             Какъ съ вѣдьмой надо обходиться.
   

ВѢДЬМА.

             Теперь скажите чѣмъ могу служить?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Стаканчикъ зелья попрошу налить,
             2165 Но лишь какъ можно постарѣй:
             Оно чѣмъ старше, тѣмъ сильнѣй.
   

ВѢДЬМА.

             Не даромъ стклянка эта простояла,
             Я изъ поя сама тяпу подчасъ;
             Она давно гонять ужь перестала,
             2170 Я изъ нея попотчиваю васъ.
             (Тихо.) Но если будетъ онъ безъ подготовки пить,
             Ему, вы знаете, и часа не прожить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, другу лучшее готовъ отдать я,
             И снадобій своихъ ты не жалѣй,
             2175 Черти круги, твори свои заклятья
             И чашу поливай ему полнѣй!

(Вѣдьма со странными жестами чертитъ кругъ и ставить въ него непонятные предметы. Между тѣмъ стклянки начинаютъ звенѣть, котлы звучатъ, какъ музыка. Она приноситъ большую книгу; ставитъ въ кругъ мартышекъ, которыя должны служить ей пюпитромъ и держать факелъ, потомъ дѣлаетъ знакъ Фаусту, чтобъ онъ подошелъ.)

ФАУСТЪ (Мефистофелю).

             Скажи, къ чему безсмысленный обрядъ,
             Весь этотъ хламъ, безумныхъ жестовъ рядъ?
             Обманъ нелѣпѣйшій, давно я знаю,
             2180 Онъ мнѣ претитъ, его я презираю!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Все это вздоръ, она служить намъ рада,
             И ты, повѣрь мнѣ, слишкомъ строгъ:
             Ей какъ врачу продѣлать фокусъ надо,
             Чтобы лѣкарство было впрокъ.

(Онъ заставляетъ Фауста вступить въ кругъ.)

ВѢДЬМА
(съ большимъ паѳосомъ начинаетъ декламировать по книгѣ.)

             2185 Умѣй понять
             Какъ все сличать,
             Отбросивъ два,
             Одинъ и три
             Сравняй сперва,
             2190 Потомъ бери --
             И ты богатъ.
             Затѣмъ отбрось
             Четыре, пять,
             Чтобъ на авось
             2195 Лишь восемь взять.
             Что много разъ, что ничего,
             Повѣрь, для насъ то все равно!
   

ФАУСТЪ.

             Мнѣ кажется, старуха бредить стала.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А это только вѣдь начало;
             2200 Вся книга такъ звучитъ, я съ ней давно
             Знакомъ, самъ чортъ въ ней толка не добьется,
             Тамъ гдѣ противорѣчіе полно
             И мудрецамъ и глупымъ тайна остается.
             Мой другъ искусство это не ново,
             2205 Съ глубокой древности идетъ умѣнье
             Посредствомъ трехъ и одного
             На мѣсто правды ставить заблужденье,
             Такъ можно безъ конца болтать,
             А спорить противъ нихъ кому охота?
             2210 Вѣдь человѣкъ привыкъ считать,
             Что тамъ гдѣ слово есть -- и мыслить можно что-то.
   

ВѢДЬМА (продолжаетъ).

             Науки даръ,
             Какъ онъ ни старъ,
             Для всѣхъ остался тайной!
             2215 Но тотъ кто спитъ
             И не глядитъ --
             Найдетъ его случайно.
   

ФАУСТЪ.

             Какой она еще городитъ вздоръ?
             Вся голова трещитъ отъ глупыхъ слово,
             2220 Мнѣ чудится что цѣлый хоръ
             Гремитъ въ сто тысячъ дураковъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Умолкни, мудрая сивилла!
             Свой кубокъ по края налей
             И поднеси ему скорѣй.
             2225 Не бойся, чтобъ лѣкарство повредило:
             Ученыхъ степеней онъ много получилъ
             И на своемъ вѣку не мало проглотилъ.

(Вѣдьма съ большими церемоніями наливаетъ кубокъ; когда Фаустъ подноситъ его къ губамъ, появляется легкое пламя.)

             Скорѣе! тутъ раздумье ни къ чему!
             Глотай, и сраму ты повеселѣешь.
             2230 Какъ? ты пріятель чорту самому,
             А передъ пламенемъ еще робѣешь?

(Вѣдьма размыкаетъ кругъ, Фаустъ выходитъ изъ него.)

             Теперь идемъ, тебѣ движенья надо.
   

ВѢДЬМА.

             Счастливый путь! Всегда служить вамъ рада.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Вѣдьмѣ)*

             А если я тебѣ могу помочь,
             2235 Ты скажешь мнѣ въ Вальпургіеву ночь.
   

ВѢДЬМА.

             Вотъ эту пѣсню я бъ вамъ подарила,
             Въ ея словахъ особенная сила.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Идемъ, идемъ! нельзя стоять такъ недвижимо,
             Тебѣ испарина необходима!
             2240 Всосаться долженъ весь напитокъ безъ слѣда,
             Потомъ научишься цѣнить отдохновенье,
             И съ радостью ты ощутишь тогда
             Любви давно дремавшей пробужденье.
   

ФАУСТЪ.

             Дай на красавицу полюбоваться,
             2245 Такъ хороша она, что силъ нѣтъ оторваться
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, нѣтъ! всѣхъ прелестей передъ собой
             Живое ты увидишь воплощенье
             (Тихо.) Съ напиткомъ этимъ въ женщинѣ любой
             Елену ты увидишь въ восхищеньѣ.
   

УЛИЦА.

Фаустъ. Проходитъ Маргарита.

ФАУСТЪ.

             2250 Могу ли, барышня, красавица моя,
             Вамъ руку предложивъ, домой васъ проводить?
   

МАРГАРИТА.

             Не барышня я по красива я,
             По улицѣ могу одна ходить.

(Сторонится и уходитъ.)

ФАУСТЪ.

             Прелестное дитя,-- клянусь душой,
             2255 Я красоты не видывалъ такой!
             Какой застѣнчивыя и тихій видъ!
             Но живость скрытая сквозитъ;
             Ни взгляда, ни улыбки милой
             Я не забуду до могилы!
             2260 Какъ на меня она глядѣла,
             Какъ вспыхнула и покраснѣла!
             А какъ находчива! рѣсницы опустила
             И вдругъ отвѣтила такъ мило!

(Входитъ Мефистофель)

ФАУСТЪ.

             Ту дѣвочку ты долженъ мнѣ достать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2265 Которую?
   

ФАУСТЪ.

                                 Ту, что прошла здѣсь возлѣ насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ ту? Нельзя ли подождать?
             Вѣдь попъ грѣхи ей отпустилъ сейчасъ;
             Мнѣ удалось къ нимъ близко стать...
             Невинное дитя,-- я слышалъ самъ,
             2270 Что каялась она по пустякамъ...
             Нѣтъ, у меня надъ нею власти нѣтъ!
   

ФАУСТЪ.

             Однако есть же ей пятнадцать лѣтъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты говоришь какъ будто сердцеѣдъ,
             Которому ни въ чемъ преграды нѣтъ,
             2275 Какъ будто стоитъ лишь рукой подать,
             Чтобъ всѣ цвѣты и почести сорвать,
             Но вѣкъ свой проживешь ты такъ едва ли.
   

ФАУСТЪ.

             Ты, проповѣдникъ правды и морали,
             Но трать со мной рѣчей своихъ напрасно!
             2280 Тебѣ отвѣчу коротко и ясно,
             Что если ты не хочешь мнѣ помочь
             Сегодня жь къ ней прижаться страстно,
             Съ тобою мы разстанемся въ полночь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Подумай самъ, вѣдь это невозможно!
             2285 По малой мѣрѣ нужно двѣ недѣли,
             Чтобъ выбрать случай осторожно.
   

ФАУСТЪ.

             Когда бъ я семь часовъ имѣлъ покоя,
             Не сталъ бы чорта звать; нехитрой пѣли
             Достигнуть бы сумѣлъ и безъ него я.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2290 Вы, какъ Французъ, становитесь хвастливы;
             Повѣрьте мнѣ: къ чему спѣшить и горячиться?
             Вѣдь меньше было бы блаженство,
             Когда, бъ ее сейчасъ обнять могли вы,
             Чѣмъ если это совершенство,
             2295 Окутавъ хитрыми сѣтями,
             Тихонько привлечете сами,
             Какъ и въ романахъ часто говорится.
   

ФАУСТЪ.

             Есть аппетитъ и безъ того.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь -- не ради шутокъ или спора --
             2300 Ты съ нею не добьешься ничего,
             Коль дѣйствовать захочешь слишкомъ скоро:
             Тутъ ничего нельзя взять съ бою,
             А только хитростью одною.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ покажи мнѣ путь!
             2305 Въ ея покой меня веди!
             Достань отъ ней хоть что-нибудь:
             Подвязку, бантъ съ ея груди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чтобъ вамъ усердье доказать,
             Готовъ я приложить всѣ силы;
             2310 Не стану времени терять,
             Сегодня жь поведу васъ къ милой
   

ФАУСТЪ.

             Такъ я могу ее увидѣть и обнять?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, только воздухомъ ея дышать;
             Она уходитъ въ гости,-- той порою
             2315 Вы можете надѣяться и ждать
             И упиваться собственной мечтою.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ что жь, идемъ туда скорѣй?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, рано.
   

ФАУСТЪ.

                                 Приготовь подарокъ ей!

(Уходитъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сейчасъ дарить? Вотъ ловко: онъ свое возьметъ;
             2320 Такъ что жь, зачѣмъ же дѣло стало?
             Старинныхъ кладовъ помню я не мало,
             Придется сдѣлать маленькій обходъ...

(Уходить.)

   

ВЕЧЕРЪ.

Небольшая опрятная комната.

МАРГАРИТА (заплетая и подбирая косы).

             Я дорого готова дать,
             Когда бы только мнѣ узнать:
             2325 Кто этотъ господинъ? Онъ такъ глядѣлъ
             И говорилъ со мною такъ свободно,
             Что -- сразу видно -- благородный,
             Не то и подойти бы не посмѣлъ.

(Уходитъ.)

Фаустъ и Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Войди тихонько, вотъ сюда.
   

Фаустъ (послѣ нѣкотораго молчанія).

             2330 Уйди! Хочу одинъ остаться тамъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (разглядывая все кругомъ).

             У дѣвочекъ такъ чисто не всегда.

(Уходить.)

ФАУСТЪ (смотритъ вокругъ себя).

             Привѣтъ тебѣ, о милый храмъ,
             Гдѣ, въ полумракъ вперяя вѣжды,
             Я сердце все любви отдамъ
             2335 И буду жить росой надежды!
             Какъ все здѣсь дышитъ тишиной!
             Въ порядкѣ что за совершенство,
             И въ бѣдности довольство и покой!
             Да, въ тѣсной келіи здѣсь міръ блаженства!

(Опускается въ кожаное кресло у кровати.)

             2340 Прими меня, какъ предковъ ты бывало,
             И въ радости и въ горѣ принимало;
             Какъ предъ отцовскимъ трономъ предъ тобой
             Не разъ уже дѣтей тѣснился рой;
             Быть-можетъ, милая моя межъ ними
             2345 Ребенкомъ тоже здѣсь стояла
             И руку дѣда чинно цѣловала.
             Какъ полно все заботами твоими,
             О, милая, какъ дышитъ все тобой!
             Ты каждый день здѣсь у стола мечтаешь,
             2350 Все убрано твоей рукой,
             Ты посыпаешь полъ пескомъ
             И скатерть ровно разстилаешь,
             И раемъ дѣлаешь убогій домъ!

(Подходитъ къ пологу и приподнимаетъ его.)

             А здѣсь? о, трепетъ и блаженство!
             2355 Я дни готовъ-бы проводить,
             Достигла здѣсь природа совершенства
             И ангела хотѣла воплотить.
             Да, здѣсь дитя едва дышало,
             И кровь текла въ немъ теплою струей,
             2360 И жизнь горячая слагала
             Тотъ образъ чистый и святой!
   
             А ты! Тебя что привело?
             Что такъ волнуетъ грудь твою?
             Зачѣмъ ты здѣсь, а сердце тяжело?
             2365 Несчастный Фаустъ! Тебя не узнаю.
   
             Какое здѣсь царитъ очарованье?
             Спѣшилъ я только насладиться,
             Но въ снѣ любви готовъ расплыться!
             Зачѣмъ, какъ дымъ, мѣняются желанья?
   
             2370 А еслибъ въ это самое мгновенье
             Она вернулась, ты бы поплатиться могъ!
             Мгновенно гордость замѣнило бы смиренье,
             Лежалъ бы ты у милыхъ йогъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Скорѣй! домой идетъ она сейчасъ.
   

ФАУСТЪ.

             2375 Идемъ! и не вернусь я никогда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ ящикъ -- я досталъ для васъ,--
             Скорѣй, поставь его сюда,
             Тяжелъ немного, это не бѣда,
             Зато, клянусь, захватитъ духъ у ней:
             2380 Я наложилъ въ него такихъ вещей,
             Что соблазнилась бы и не такая,
             Хоть для дѣтей игра милѣй всего
   

ФАУСТЪ.

             Не знаю, надо ли?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Чего?
             Быть-можетъ, кладъ хотите вы оставить?
             2385 Но если такъ, любовныя затѣи
             Я бросить вамъ совѣтую скорѣе
             И отъ трудовъ меня впередъ избавить.
             Я скупости у васъ не замѣчалъ,
             И рылся я, и голову ломалъ...

(Онъ ставитъ ящикъ въ шкапъ и опять запираетъ его.)

             2390 Теперь идемъ!
             Прелестное дитя приходишь ты плѣнить
             И сердце хочешь покорить
             Съ такимъ липомъ,
             Какъ будто ты готовъ на каѳедру взойти,
             2395 И физика и метафизика вдвоемъ
             Передъ тобой явились во плоти.
             Идемъ!

(Уходить.)

          МАРГАРИТА (съ лампой)

             Какъ душно здѣсь, какъ тяжело...

(Отворяетъ окно.)

             А на дворѣ не черезчуръ тепло.
             Какъ жутко мнѣ! по знаю, что со мной...
             2400 Когда бы мать скорѣй пришла домой!
             Я вся дрожу, на сердцѣ такъ тоскливо,
             Какъ я глупа и какъ пуглива!

(Начинаетъ пѣть и раздѣваться.)

                       Подруга дорогая
                       У короля была,
                       2405 На память, умирая,
                       Свой кубокъ отдала.
   
                       Тотъ кубокъ за пирами
                       Ему милѣй всего;
                       Глаза полны слезами,
                       2410 Коль пьетъ онъ изъ него.
   
                       Когда же, умирая,
                       Все царство онъ дѣлилъ,
                       Владѣнья раздавая,
                       Онъ кубокъ сохранилъ.
   
                       2415 Сидѣлъ онъ въ старой залѣ,
                       Надъ моремъ за столомъ,
                       А рыцари стояли
                       Безмолвные кругомъ.
   
                       Царь всталъ и кубокъ полный
                       2420 Въ послѣдній выпилъ разъ,
                       И молча бросилъ въ волны
                       Въ послѣдній смертный часъ.
   
                       И волны разступились,
                       Царя померкнулъ взоръ,
                       2425 Глаза его смежились,
                       И не пилъ онъ съ тѣхъ поръ.

(Отворяетъ шкапъ, чтобъ убрать платье, и замѣчаетъ шкатулку.)

             Какой прелестный ящикъ,-- что за чудо!
                       Но какъ попалъ онъ къ намъ? откуда?
             Я запирала шкафъ, войти никто не могъ;
             2430 Должно-быть, кто-нибудь принесъ въ залогъ;
             И деньги подъ него ссудила мать.
             А вотъ и ключъ на ленточкѣ красивой!
             Но, что внутри, хотѣлось бы мнѣ знать...
             О Господи! да это просто диво!
             2435 Не видывала никогда я
             Такихъ богатствъ; вѣдь въ нихъ къ вѣнцу
             Идти могла бы барыня любая!
             А цѣпь? была бы мнѣ къ лицу?
             Кому бъ сокровище могло принадлежать?

(Наряжается и подходитъ къ зеркалу.)

             2440 Ахъ, еслибъ только серьги мнѣ достать:
             Въ нихъ кажешься совсѣмъ по та...
             Что молодость и красота?
             Пусть говорятъ, онѣ всего милѣе,
             Но хвалятъ насъ, какъ будто сожалѣя,--
             2445 И похвала и жалость такъ напрасны:
             Все къ золоту спѣшитъ,
             На золотѣ -- стоитъ,
             А мы несчастны!
   

ГУЛЯНЬЕ.

Фаустъ задумавшись ходятъ взадъ и впередъ. Потомъ Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ (подходя).

             Клянусь отверженной любовью, мукой ада!
             2450 Сильнѣе бы найти проклятье надо!
   

ФАУСТЪ.

             Чего тебѣ? зачѣмъ кричать?
             Я отродясь такой не видѣлъ рожи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я чорту душу бы готовъ отдать,
             Когда бъ и самъ я чортомъ не былъ тоже!
   

ФАУСТЪ.

             2455 Да ты успѣлъ должно-быть помѣшаться?
             Тебѣ къ лицу кричать и бѣсноваться!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Подумай, тотъ уборъ, что я добыть старался,
             Но Гретхенъ, а полу достался:
             Шкатулку нашу увядала мать --
             2460 Ее сомнѣнья стали разбирать...
             У этой бабы тонкій нюхъ,-- бѣда!
             Въ молитвахъ роется всегда,
             По запаху всю мебель различая,
             Какая свѣтская или святая;
             2465 Въ уборѣ жъ, это было ясно,
             Священнаго искать напрасно...
             Неправое добро, она вѣщаетъ,
             Соблазнъ душѣ и тѣло разрушаетъ,
             И посвящать его лишь Богу надо.
             2470 Зато насъ ждетъ небесная награда;
             А Гретхенъ губы только закусила.
             Косъ даровой, подумала она,
             А въ томъ душа навѣрно не черна,
             Кто подарилъ его такъ мило.
             2475 Мать за попомъ сходить велѣла.
             А тотъ, едва узналъ въ чемъ дѣло,
             Сказалъ -- какъ должно -- наставленье;
             Лишь тотъ награду высшую имѣетъ,
             Кто побѣдить себя умѣетъ.
             2480 У церкви хорошо пищеваренье:
             Съѣдать и страны цѣлыя умѣла,
             Но никогда еще не заболѣла.
             Лишь церкви, такъ онъ кончилъ назиданье,
             Не повредитъ неправое стяжанье.
   

ФАУСТЪ.

             2485 Нѣтъ, церковь не одна на томъ стоить,
             И то же могутъ и король, и жидъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Потомъ кольцомъ и цѣпью поигралъ,
             Какъ будто дѣтямъ для потѣхи,
             И все въ карманъ себѣ поклалъ;
             2490 Благодарилъ, какъ за орѣхи;
             И на небѣ имъ обѣщалъ награды,
             Чему онѣ, конечно, были рады.
   

ФАУСТЪ.

             А Гретхенъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Гретхенъ? Ночью, днемъ
             Ее тревожитъ все одинъ вопросъ:
             2495 О жемчугѣ -- и, главное, о томъ:
             Кто жемчугъ этотъ ей принесъ?
   

ФАУСТЪ.

             Мнѣ жаль ее; достань же ей скорѣе
             Другой уборъ, да только поцѣннѣе!
             Не важенъ первый былъ, найдешь и лучше вдвое.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2500 Для вашей милости, пожалуй, все пустое!
   

ФАУСТЪ.

             Ну, сдѣлай такъ, какъ я сказалъ!
             Веди съ сосѣдкой разговоръ..
             Будь чортомъ, но ко мнѣ не приставай
             И принеси скорѣй другой уборъ!

('Фаустъ уходитъ.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2505 Да, слушаю, сердечно радъ служить.

(Фаустъ уходитъ.)

             Такой дуракъ влюбленный, право
             Готовъ луну и солице просадить,
             Была бы милой лишь забава!

(Уходитъ.)

   

ДОМЪ СОСѢДКИ.

МАРТА (одна).

             Мой бѣдный мужъ! Господь ему прости,
             2510 Нехорошо онъ поступилъ со мной:
                       Задумалъ изъ дому уйти,
             Меня въ нуждѣ оставивши одной,
             А я старалась такъ, за нимъ ходила
             И, видитъ Богъ, какъ горячо любила.

(Плачетъ.)

             2515 Быть-можетъ, умеръ, умеръ онъ, мой свѣтъ,
             А здѣсь свидѣтельства о смерти нѣтъ!

(Входитъ Маргарита.)

МАРГАРИТА.

             Фрау Марта!
   

МАРТА.

                                 Гретхенъ, что съ тобой?
   

МАРГАРИТА.

             Я вся дрожу, едва дошла:
             Опять такой же ящикъ дорогой
             2520 Я у себя въ шкапу нашла.
             И съ драгоцѣнностями тоже,
             Но только лучше и дороже.
   

МАРТА.

             Не вздумай матери объ этомъ разсказать:
             Отдать на церковь все велитъ опять.
   

МАРГАРИТА.

             2525 Смотрите, что за блескъ! сіянье!
   

МАРТА (наряжаетъ ее).

             Ахъ, ты счастливое созданье!
   

МАРГАРИТА.

             Но ихъ надѣть нельзя, одна бѣда,
             На улицу, ни въ церковь, никуда.
   

МАРТА.

             Такъ чаще приходи провесть часокъ
             2530 Ко мнѣ,-- уборъ надѣнешь здѣсь тайкомъ
             У зеркала и вдоль и поперекъ
             Походишь, будетъ весело вдвоемъ;
             А тамъ, придетъ ли случай, праздникъ ли какой,
             И на людяхъ покажешь осторожно:
             2535 Цѣпочку разъ, жемчужину въ другой,--
             Мать не увидитъ, и соврать ей можно.
   

МАРГАРИТА.

             Кто могъ мнѣ снова жемчугъ принести?
             Нехорошо, пожалуй, въ самомъ дѣлѣ.

(Стучатъ.)

             Стучатся! Боже, мать вернулась, неужели?
   

МАРТА (смотритъ въ слуховое окно).

             2540 Чужой!.. Вы можете войти!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (входя)

             Я къ вамъ зайти рѣшился безъ доклада,--
             Теперь прошу покорно извиненья.

(Почтительно отступаетъ передъ Маргаритой.)

             Фрау Швердтлейнъ повидать мнѣ надо.
   

МАРТА.

             Такъ это я, что вамъ угодно? очень рада.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (тихо).

             2545 Теперь я знаю насъ,-- пока уйду скорѣй:
             Вы важныхъ принимаете гостей.
             Простите, что посмѣлъ вамъ помѣшать,
             А вечеромъ я къ намъ зайду опять.
   

МАРТА (громко).

             Дитя, подумай только, что бываетъ,
             2550 Вѣдь господинъ тебя за барышню считаетъ.
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, Боже! черезчуръ любезны вы,--
             Я дѣвушка совсѣмъ простая:
             Уборъ и жемчугъ не мои.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, не уборъ, причина есть другая:
             2555 Она такъ держится -- улыбка, взглядъ...
             Но я могу остаться? Очень радъ.
   

МАРТА.

             Скажите, что могло васъ къ намъ привести?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Меня печальная приводитъ вѣсть!
             Нашъ бѣдный мужъ покинулъ этотъ спѣтъ,
             2560 И вамъ онъ шлетъ со мною свой привѣтъ.
   

МАРТА.

             Онъ умеръ? ахъ зачѣмъ жива я!
             Мой вѣрный другъ, и я умру сейчасъ!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, не отчаивайтесь, дорогая!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Дослушайте же мой разсказъ...
   

МАРГАРИТА.

             2565 О, я бы лучше вѣкъ свой не любила --
             До смерти бы меня разлука огорчила.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Гдѣ радости, тамъ есть и горе.
   

МАРТА.,

             Но разскажите: какъ скончался онъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Далеко въ Падуѣ, тамъ при соборѣ
             2570 Антонія святаго есть кладбище,
             Въ священномъ мѣстѣ онъ похороненъ,
             И тамъ его послѣднее жилище.
   

МАРТА.

             И ничего онъ передать мнѣ не велитъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, просьба есть до васъ большая:
             2575 Чтобъ отслужили триста паннихидъ!
             А, впрочемъ, не принесъ вамъ ни гроша я.
   

МАРТА.

             Какъ? ни бездѣлки онъ не присылаетъ,
             Что каждый бережетъ мастеровой,
             И лучше зябнетъ самъ и голодаетъ,
             2580 А все-таки на память шлетъ домой?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мнѣ очень жаль, но завѣщанья,
             Сударыня, повѣрьте, онъ по составлялъ;
             Въ своихъ грѣхахъ принесъ онъ покаянье
             И долго, тяжело страдалъ.
   

МАРГАРИТА.

             2585 Ахъ, отчего всѣ люди такъ несчастны?
             Молиться буду я за упокой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вамъ замужъ выйти надо: вы прекрасны
             И чудной будете женой.
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, замужъ рано мнѣ пока.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2590 Такъ отыщите милаго дружка...
             Повѣрьте, въ мірѣ выше нѣтъ желанья,
             Какъ обнимать такое милое созданье.
   

МАРГАРИТА.

             Оно не водится у насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не водится и водится подчасъ.
   

МАРТА.

             2595 Но разскажите же...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Я близь одра его стоялъ,
             Подъ нимъ солома лишь была гнилая,
             Но онъ достойно умиралъ,
             Свои грѣхи и вины сознавая:
             "Какъ презираю, какъ себя кляну,
             2600 Онъ говорилъ, что бросилъ дѣло и жену!
             Какъ вспомню -- такъ не знаю, что со мною,
             О, еслибы она меня простила!"
   

МАРТА.

             Давно я всѣ обиды позабыла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             "Но, видитъ Богъ, сама она виною"...
   

МАРТА.

             2605 Нѣтъ, это ложь! Какъ! на краю могилы?..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Онъ умиралъ, его слабѣли силы,
             И говорилъ въ бреду онъ, безъ сомнѣнья.
             Онъ говорилъ: покоя ни мгновенья,
             Дѣтей и хлѣбъ ей подавай все снова, --
             2610 И хлѣбъ въ широкомъ смыслѣ слова,--
             А съѣсть не дастъ спокойно свой кусокъ.
   

МАРТА.

             Возможно-ли? онъ все забылъ, конечно,--
             Любовь и совѣсть -- все утратить могъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             О, нѣтъ, о васъ онъ вспоминалъ сердечно...
             2615 Онъ говорилъ: "Когда изъ Мальты мы отплыли,
             Я за жену молился, за дѣтей,--
             И небеса къ намъ милостивы были
             И вняли пламенной мольбѣ моей:
             Турецкое мы захватили судно,
             2620 На немъ сокровищъ было вволю,
             Не даромъ бой вели мы трудный,
             Не мало на мою досталось долю".
   

МАРТА.

             Какъ? гдѣ? быть-можетъ, онъ зарылъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ знать, гдѣ вѣтеръ можетъ очутиться?
             2625 Въ Неаполѣ вашъ мужъ совсѣмъ одинъ бродилъ,
             Но тамъ замѣтила его одна дѣвица,--
             Такъ хорошо сошлись и подружились оба,
             Что той любви слѣды онъ чувствовалъ до гроба.
   

МАРТА.

             Ахъ, плутъ! Дѣтей своихъ обворовать!
             2620 Нѣтъ, ни страданье, ни нужда
             Съ него не смоютъ этого стыда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Зато и умеръ, что жь тутъ толковать?
             На вашемъ мѣстѣ я, не говоря худаго,
             О немъ бы годъ еще погоревалъ,
             2625 А между тѣмъ подыскивалъ другаго.
   

МАРТА.

             Ахъ, Боже мой, да гдѣ искать?
             Нѣтъ, не найти нигдѣ такого!
             Нельзя сердечнѣе, добрѣе быть.
             Одно -- любилъ онъ по свѣту бродить,
             2640 Любилъ, таскаясь часто въ гости,
             Вино чужое, женъ и кости.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну что жь? на это сѣтовать напрасно,
             Коль вамъ онъ тоже не мѣшалъ
             И относился къ дѣлу безпристрастно.
             2645 И я съ такимъ условіемъ, не скрою,
             Сейчасъ бы съ вами кольца помѣнялъ!
   

МАРТА.

             Ахъ, господинъ, вы шутите со мною!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (про себя).

             Теперь скорѣй убраться не мѣшаетъ:
             Она и чорта на словѣ поймаетъ.

(Маргаритѣ.)

             2650 Что сердце ваше?
   

МАРГАРИТА.

                                           Что хотите вы сказать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (про себя).

             Невинное дитя!.. (громко.) Прощайте.
   

МАРГАРИТА.

                                                                         До свиданья!
   

МАРТА.

             Позвольте васъ минутку задержать!
             Свидѣтельство мнѣ надо бы достать,
             Когда окончились его скитанья;
             2655 Порядокъ я люблю,-- мнѣ было бъ утѣшенье
             Имѣть свидѣтельство о погребеньи.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, да, сударыня, такъ что же?
             Двумъ показаньямъ вѣру всѣ даютъ,
             А у меня есть другъ, и онъ покажетъ то же,--
             2660 Его для васъ могу представить въ судъ.
             Я приведу его.
   

МАРТА.

                                           О, ради Бога!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   >                       Грызетъ, скребетъ во всемъ дому,
                       А легче нѣтъ, все хуже.
                       Не мало задала прыжковъ:
                       Но и конецъ ей былъ готовъ,
                       Какъ отъ. любовной пытки.
   

Хоръ.

                       Какъ отъ любовной пытки.
   

Брандеръ.

                       Она въ страстяхъ средь бѣла дня
                       По кухнѣ пролетѣла.
                       Упала корчась у огня.
                       И страшно засопѣла.
                       А отравительница ей:
                       "Тебѣ знать жутко, ей же ей!
                       Какъ отъ любовной пытки".
   

Хоръ.

                       Какъ отъ любовной пытки.
   

Зибель.

             Въ чемъ пошляки нашли отраду!
             Не нужно хитростей большихъ
             Подсыпать бѣднымъ крысамъ яду!
   

Брандеръ.

             Ты, видно, милостивъ до нихъ?
   

Альтмейеръ.

             Пузанъ-то съ головою лысой!
             Сталъ тихъ и милостивъ отъ бѣдъ;
             Сравнитъ себя съ раздутой крысой
             И видитъ явный свой портретъ.
   

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Тебя по первому я слѣду
             Введу въ веселую бесѣду,
             Какъ жить легко, увидишь самъ.
             Тутъ что ни день, то праздникъ молодцамъ.
             Съ большимъ огнемъ и малой остротою
             На мѣстѣ всякій на одномъ
             Вертится, какъ котенокъ за хвостомъ.
             Коль по страдаютъ головою,
             Пока хозяинъ въ долгъ даетъ,
             Имъ весело и горе ихъ нейметъ.
   

Брандеръ.

             Вотъ эти въ мѣстѣ незнакомомъ,
             И тотчасъ, видно по пріемамъ,
             Они съ дороги, часа нѣтъ, съ большой.
   

Фрошъ.

             Ты правъ дѣйствительно! Хвалю я Лейпцигъ свой!
             Онъ маленькій Парижъ.-- Людей онъ образуетъ.
   

Зибель.

             Кто эти пришлецы? Ты какъ считаешь ихъ?
   

Фрошъ.

             Дай срокъ по этому вопросу!
             У нихъ я за виномъ, въ единый мигъ,
             Червей повытащу изъ носу.
             Должно, высокаго рожденья;
             У нихъ и видъ пренебреженья.
   

Брандеръ.

             Не съ рынка ль крикуны? хоть объ закладъ я съ вами.
   

Альтмейеръ.

             Быть можетъ.
   

Фрошъ.

                                 Погоди, -- я ихъ нажму!
   

Мефистофель (къ Фаусту).

             Вѣдь не почуется же чортъ ни одному,
             Хоть тотъ схвати его когтями!
   

Фаустъ.

             Почтенье господамъ!
   

Зибель.

                                           Мы тѣмъ, же воздаемъ.

(Смотря на Мефистофеля -- тихо.)

             Знать на одну-то ногу онъ хромаетъ?
   

Мефистофель.

             Позволите ль и намъ мѣстечко тутъ занять?
             Ужъ станемъ, коль вина хорошаго здѣсь нѣту,
             Мы обществомъ себя вознаграждать.
   

Альтмейеръ.

             Избаловались, видно, вы по свѣту.
   

Фрошъ.

             На Риппахъ ѣхали вечерней вы порой.
             Скажите, ужинать съ Ивашкой не садились?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, на дорогѣ съ нимъ мы. съѣхались одной,
             И отъ души разговорились.
             О братцахъ онъ своихъ твердилъ безъ угомону,
             И каждому велѣлъ снести намъ по поклону.

(Кланяется Фрошу.)

Альтмейеръ (тихо).

             А что? каковъ? Досталось!
   

Зибель.

                                                     Продувной!
   

Фрошъ.

             Ну, погоди,-- онъ будетъ мой!
   

Мефистофель.

             Здѣсь, какъ послышалося намъ,
             Всѣ пѣли хоромъ такъ согласно?
             Судя по сводамъ и стѣнамъ.
             Тутъ пѣснь должна звучать прекрасно!
   

Фрошъ.

             А вы, пожалуй, виртуозъ?
   

Мефистофель.

             Ахъ, нѣтъ! охоты тьма, да силой не доросъ.
   

Алтменеръ.

             Хоть пѣсню!
   

Мефистофель.

                                 Сколько вамъ угодно, господа.
   

Зибель.

             Лишь текстъ бы не былъ слишкомъ прѣсенъ!
   

Мефистофель.

             Мы изъ Испаніи сюда,
             Страны вина и чудныхъ пѣсенъ.

(Поетъ.)

                       Король жилъ благородный,
                       При немъ блоха жила.--
   

Фрошъ.

             Прислушайтесь! Блоха! Ну, кто когда слыхалъ?
             Блоха! Вотъ гостью-то зазвалъ!
   

Мефистофель (поетъ).

                       Король жилъ благородный,
                       При немъ блоха жила.
                       Какъ сынъ единородный,
                       Мила ему была.
                       Позвалъ онъ разъ портного,
                       Вошелъ портной: взгляни!
                       Сшей весь нарядъ ей новый
                       И брюки пригони!
   

Брандеръ.

             Портному вы бы не забыли --
             Сказать, чтобъ мѣрка въ точь была,
             И, если голова своя ему мила,
             Чтобъ брюки капли не морщили!
   

Мефистофель.

                       Въ шелкъ, бархатъ разодѣта,
                       Явилася она,
                       Сверхъ лентъ, на все на это,
                       Крестомъ награждена.
                       И въ министерскомъ, пестромъ
                       Съ звѣздою кафтанѣ.
                       Почетъ ея всѣмъ сестрамъ,
                       И при дворѣ онѣ.
   
                       Господъ и дамъ -- не шутка --
                       Грызть стала вся семья,
                       И королевѣ жутко
                       И камеръ-фрау ея!
                       Ихъ счесывать не смѣли,
                       И щелкать ноготкомъ.
                       А мы на нашемъ тѣлѣ.
                       И щелкаемъ, и бьемъ.
   

Хоръ (восторженно).

                       А мы на нашемъ тѣлѣ
                       И щелкаемъ, и бьемъ.
   

Фрошъ.

             Романсъ на славу! Разлихой!
   

Зибель.

             Будь такъ со всякою блохой!
   

Брандеръ.

             Ты изловчись -- и схватишь неравно!
   

Альтмейеръ.

             Да здравствуетъ свобода и вино!
   

Мефистофель.

             Стаканъ свободѣ въ честь и я бы радъ испить,
             Да вина-то у васъ могли бы лучше быть.
   

Зибель.

             Мы просимъ такъ не говорить!
   

Мефистофель.

             Обидится хозяинъ, я боюсь;
             А то бы могъ я для начала
             Гостямъ поднесть изъ нашего подвала.
   

Зибель.

             Давайте! Быть въ отвѣтѣ я берусь.
   

Фрошъ.

             Вино хорошее лишь честь вамъ принесло бы,
             Но слишкомъ малыя не наливайте пробы.
             Когда приходится судить,
             Я полонъ ротъ хочу налить.
   

Альтмейеръ (тихо).

             Ихъ родина не въ рейнской ли долинѣ?
   

Мефистофель.

             Достаньте мнѣ буравъ!
   

Брандеръ.

                                           На что такой снарядъ?
             Не бочки же у васъ за дверью тамъ стоятъ?
   

Альтмейеръ.

             Тамъ у хозяина есть инструментъ въ корзинѣ.
   

Мефистофель (беретъ буравъ -- Фрошу).

             Скажите, вамъ какія вина любы?
   

Фрошъ.

             Какъ? развѣ можете различныхъ предлагать?
   

Мефистофель.

             Я каждаго прошу избрать.
   

Альтмейеръ (Фрошу).

             Эге! А ты уже облизываешь губы.
   

Фрошъ.

             Коль выбирать,-- Рейнвейнъ я пить всего согласнѣй.
             Отечество дары приноситъ всѣхъ прекраснѣй.
   

Мефистофель (въ томъ мѣстѣ, гдѣ сидитъ Фрошъ, вертитъ дыру въ столѣ).

             Немного воску мнѣ на пробки восковыя!
   

Альтмейеръ.

             Ахъ, это фокусы пустые!
   

Мефистофель (Брандеру).

             А вамъ?
   

Брандеръ.

                                 Шампанскаго вина,
             Да чтобъ игра была видна!

Мефистофель (вертитъ; между тѣмъ одинъ навертѣлъ пробокъ и заткнулъ дырья).

Брандеръ.

             Нельзя гнушаться вѣкъ чужбиной неизвѣстной,
             Хорошее вдали нерѣдко можетъ быть.
             Француза полюбить не можетъ нѣмецъ честный,
             Его вино же станетъ пить.
   

Зибель (когда Мефистофель приближается къ его мѣсту).

             Мнѣ кислое ужасно вяжетъ ротъ,
             Я предпочту вино послаже!
   

Мефистофель (буравитъ).

             Токайскимъ угощу васъ даже.
   

Альтмейеръ.

             Нѣтъ, господа, смотрю я вотъ
             И вижу самъ, смѣетесь вы надъ нами.
   

Мефистофель,

             Эхъ! эхъ! Съ такими господами
             Не много ль это затѣвать?
             Скорѣй! рѣшайтесь заявлять
             Какимъ виномъ служить могу я?
   

Альтмейеръ.

             Да всякимъ! что тутъ толковать!
   

Мефистофель (послѣ того, какъ всѣ дыры заткнуты, со странными движеніями).

                       Гроздья на лозѣ,
                       Роги на козѣ!
                       Хоть дерево лозы, по сокъ ихъ желанный.
                       Вина можетъ дать намъ и столъ деревянный.
                       Вотъ на природу взглядъ прямой!
                       Тутъ чудеса! ручаюсь головой!
             Ну, пробки вонъ! и каждый пей!
   

Всѣ (вытягиваютъ пробки и вино бѣжитъ въ стаканы).

             О, ключъ, сладчайшій изъ ключей!
   

Мефистофель.

             Зато, никто и капли не пролей!

(Они пьютъ въ нѣсколько пріемовъ.)

Всѣ (поютъ).

                       Намъ, словно пятистамъ свиньямъ,
                       По-канибальски любо!
   

Мефистофель.

             Народъ свободный! Видишь, какъ живутъ!
   

Фаустъ.

             А я готовъ бы удалиться.
   

Мефистофель.

             Ты погляди, и бестіальность тутъ
             Должна отлично проявиться.
   

Зибель (пьетъ неосторожно, вино проливается на землю и превращается въ пламя).

             Сюда! Горю! Огни зажглись!
   

Мефистофель (заговаривая пламя).

             Стихія милая, уймись! (Къ Зибелю.)
             То капелька одна огня изъ кухни адской.
   

Зибель.

             Что это значитъ? Стой! что за подвохъ дурацкій?
             Не знаешь, видно, насъ? Нѣтъ, братецъ, не наткнись.
   

Фрошъ.

             Мы просимъ этого не дѣлать намъ вторично!
   

Альтмейеръ.

             По-моему, его бъ тихонько отпустить.
   

Зибель.

             Какъ, господа? Онъ смѣетъ такъ шутить?
             И фокусы тутъ строить неприлично?


Мефистофель.

             Ты, бочка винная, молчать!
   

Зибель.

                                                     Ахъ, кочерга!
             Еще грубить ты смѣешь сдуру!
   

Брандеръ.

             Постой! тебѣ мы вздуемъ шкуру!
   

Альтмейеръ (вытягиваетъ пробку изъ стола, на него пышетъ огнемъ).

             Горю, горю!
   

Зибель.

                                 Тутъ волшебство!
             Онъ внѣ закона! рѣжь его!

(Онъ вынимаетъ ножъ и идетъ на Мефистофеля.)

Мефистофель (съ серьезнымъ лицомъ).

                       По призрачнымъ словамъ,
                       Обманъ по всѣмъ мѣстамъ!
                       Вы будьте здѣсь и тамъ!

(Она стоятъ въ изумленіи, глядя другъ на друга.)

Альтмейеръ.

             Гдѣ я? Прекрасный видъ какой!
   

Фрошъ.

             Знать виноградники?
   

Зибель.

                                           И грозды подъ рукой!
   

Брандеръ.

             Бесѣдка, не сыскать тѣнистѣй;
             Что за лоза! какія кисти!

(Хватаетъ Зибели за носъ; другіе дѣлаютъ то же и подымаютъ ножи.)

Мефистофель (какъ прежде).

             Обманъ, спади съ нихъ пеленою!
             Шутить вамъ съ чортомъ не пришлось.

(Онъ исчезаетъ съ Фаустомъ. Товарищи отскакиваютъ другъ отъ друга.)

Зибель.

             Что это?
   

Альтмейеръ.

                                 Какъ?
   

Фрошъ.

                                           Ужель твой носъ?
   

Брандеръ (Зибелю).

             А твой я ухватилъ рукою!
   

Альтмейеръ.

             Вотъ былъ ударъ! По всѣмъ суставамъ больно!
             Стулъ дайте; падаю невольно!
   

Фрошъ.

             Нѣтъ, что случилось? кто бъ сказалъ.
   

Зибель.

             Гдѣ онъ. злодѣй? Его бы вмигъ не стало,
             Когда бъ его и повстрѣчалъ!
   

Альтмейеръ.

             Я видѣлъ самъ, какъ въ двери онъ подвала --
             Верхомъ на бочкѣ ускакалъ.--
             Въ ногахъ свинецъ, какъ мнѣ сдается.

(Оборачиваясь къ столу.)

             Какъ думаешь, вино еще польется?
   

Зибель.

             Одинъ обманъ, затменіе одно.
   

Фрошх.

             Мнѣ помнится, я будто пилъ вино.
   

Брандерхх.

             А виноградъ-то, что манилъ повсюду?
   

Альтмейеръ.

             Вотъ говори, какъ не повѣрить чуду!



Кухня вѣдьмы.

(На низкомъ очагѣ стоитъ большой котелъ на огнѣ. Въ подымающемся отъ него пару являются различные образы. Мартышка сидитъ около котла и снимаетъ, заботясь, чтобы онъ не ушелъ.-- Мартынъ съ молодыми грѣется подлѣ.-- Стѣны и потолокъ убраны странною утварью колдуньи.)

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Все это волшебство -- уродство!
             Скажи, такое сумасбродство
             Способно ль исцѣлить меня?
             Какой совѣтъ старуха дать мнѣ можетъ?
             И точно ль эта пачкотня
             Съ костей моихъ лѣтъ тридцать сложитъ?.
             Пропалъ я! если нѣтъ тутъ помощи иной,
             Ужъ я отчаиваюсь прямо.
             Ужель природа или духъ благой
             Такого не нашли бальзама?
   

Мефистофель.

             Опять разумна рѣчь твоя!
             Въ природѣ средство есть снять лѣтъ твоихъ вериги;
             Но эта странная статья
             Написана въ особой книгѣ.
   

Фаустъ.

             А какъ?
   

Мефистофель.

                       Безъ вѣдьмъ и докторовъ,
             Безъ всякихъ денегъ на расплату!
             Ступай ты въ поле; будь- готовъ
             Тамъ взять топоръ или лопату.
             Воздерживай себя и тѣломъ и умомъ
             Ото всего, что не твое жилище;
             Несложною питайся пищей,
             Живи среди скота и самъ какъ звѣрь,
             Самъ не стыдись свое навозить поле;
             Вотъ средство лучшее, повѣрь,
             Прожить лѣтъ восемьдесятъ болѣ!
   

Фаустъ.

             Такъ жить я не привыкъ; не могъ я и отъ скуки
             Взять никогда лопаты въ руки,
             И узость жизни мнѣ тошна.
   

Мефистофель.

             Такъ вѣдьма все-таки нужна!
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ старуху эту брать!
             Иль ты сварить питья не можешь?
   

Мефистофель.

             Охота время мнѣ терять!
             Вѣдь той порой мостовъ пять тысячъ сложишь.
             Тутъ мало знать или умѣть,
             Терпѣнье нужно тутъ имѣть.
             Въ теченьи многихъ лѣтъ оставить во вниманьи:
             Броженью время лишь дать силу въ состояньи.
             Предметовъ разныхъ нужно тьму.
             Никто такъ скоро ихъ не сложитъ!
             Хоть чортъ наставилъ ихъ уму,
             А самъ-то сдѣлать чортъ не можетъ.

(Указывая на звѣрей.)

             Вотъ пара -- любо дорога!
             Вотъ и служанка! вотъ слуга!

(Звѣрямъ.)

             Хозяйки, видно, дома нѣту?
   

Звѣри.

                       По свѣту,
                       Гулять захотѣла,
                       Въ трубу улетѣла!
   

Мефистофель.

             Когда жъ ей снова прилетѣть?
   

Звѣри.

             Успѣемъ лапы отогрѣть.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ну, что же? Нравятся ли звѣри?
   

Фаустъ.

             Ужъ вѣрно гаже не найду!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, разговоръ, какой теперь веду,
             Мнѣ больше нравится всего, по крайней мѣрѣ.

(Звѣрямъ.)

             Ну, говорите, какъ ни глупы,
             Какой взболтали тамъ припасъ?
   

Звѣри.

             Мы варимъ нищенскіе супы.
   

Мефистофель.

             Большая жъ публика у васъ.
   

Мартынъ. (подходитъ и ласкается къ Мефистофелю).

                       Костей кидай,
                       И проиграй
                       Мнѣ только денегъ груду!
                       Все только прахъ;
                       А при деньгахъ
                       Я тоже умникъ буду.
   

Мефистофель.

             Вѣдь какъ бы эту харю одолжили.
             Когда бъ въ лото ей ставку предложили!

(Молодыя мартышки играютъ большимъ шаромъ и выкатили его.)

Мартынъ.

                       Вотъ вамъ и свѣтъ.
                       Задержки нѣтъ,
                       Бѣжитъ понынѣ.
                       Стеклянный звонъ!
                       Но хрупокъ онъ.
                       Пустъ въ серединѣ.
                       Блеститъ съ боковъ;
                       Но прочь готовъ
                       Я, по причинѣ.
                       Сынокъ, играть
                       Оставь опять!
                       Знать, вамъ неймется!
                       Тутъ глина, -- глядь
                       И разобьется.
   

Мефистофель.

             На что рѣшето?
   

Мартынъ (снимаетъ его).

                       Про вора взято;
                       Сейчасъ его признаю.

(Бѣжитъ къ мартышкѣ и заставляетъ ее смотрѣть въ рѣшето.)

                       Гляди въ рѣшето!
                       А воръ-то кто?
                       Назвать запрещаю!
   

Мефистофель (приближаясь къ огню).

             Горшокъ зачѣмъ?
   

Мартынъ и Мартышка.

                       Онъ дурень совсѣмъ!
                       Горшокъ, вишь, зачѣмъ?
                       Въ котелъ-то вглядися.
   

Мефистофель.

             Невѣжа, смотри!
   

Мартынъ.

                       Ты вѣникъ бери,
                       На кресло садися!

(Принуждаетъ Мефистофеля сѣсть.)

Фаустъ (стоящій это время передъ зеркаломъ, то приближаясь, то отходя отъ него).

             Что вижу я? Какой здѣсь ликъ небесный
             Въ волшебномъ зеркалѣ увидѣлъ я!
             О, дай, любовь, мнѣ твой полегъ чудесный,
             Чтобъ унестись за ней, въ ея края!
             Ахъ, если я хоть на мгновенье
             Дерзаю подступать къ стеклу.
             То исчезаетъ, какъ во мглу,
             Прелестной женщины видѣнье!
             Какъ ей воздать достойную хвалу?
             Не познаю ли всѣхъ небесъ я отраженье
             По распростертому здѣсь тѣлу одному?
             Возможно ль на землѣ ее сыскать?
   

Мефистофель.

             Что жъ, если Богъ шесть дней трудился,
             И крикнуть браво самъ рѣшился,
             Тутъ можно толку ожидать.
             На этотъ разъ ты налюбуйся ей;
             Тебѣ такое золотце отрою,
             И тотъ блаженъ, кому дано судьбою,
             Назвать ее невѣстою своей!

(Фаустъ все еще смотритъ въ зеркало. Мефистофель, потягиваясь въ креслѣ и играя вѣникомъ, продолжаетъ говорить.)

             Я какъ властитель здѣсь сижу на тронѣ;
             Вотъ скипетръ мой и дѣло лишь въ коронѣ.
   

Звѣри
(исполнявшіе досель различныя странныя тѣлодвиженія, съ великимъ крикомъ подносятъ Meфистофелю корону.)

                       Ты потомъ-то склей,
                       Да кровью скорѣй
                       Корону съ зубцами!

(Разламываютъ ее надвое, неуклюже съ нею обходясь, и прыгаютъ съ половинками.)

                       Теперь не сберемъ!
                       А мы-то оремъ,
                       И даже стихами!
   

Фаустъ (противъ зеркала).

             Съ ума сойду! безумство началось.
   

Мефистофель (указывая на звѣрей).

             И у меня башка, того гляди, свернется.
   

Звѣри.

                       А если пришлось,
                       И намъ удалось,
                       За мысли сочтется.


Фаустъ (какъ прежде).

             Въ груди огонь! въ глазахъ видѣнье!
             Бѣжать отсюда поспѣши!
   

Мефистофель (какъ прежде).

             По крайней мѣрѣ, нѣтъ сомнѣнья,
             Они поэты отъ души.

(Котелъ, за которымъ мартышка до тѣхъ поръ не смотрѣла, начинаетъ перекипать; возникаетъ большое пламя, подымающееся въ трубу. Вѣдьма спускается по пламени со страшнымъ крикомъ.)

Вѣдьма.

                       Ау! ау! А вотъ и я!
                       Ахъ, ты проклятый звѣрь! свинья!
                       Забылъ котелъ! Спалилъ меня!
                       Проклятый звѣрь!

(Завидя Фауста и Мефистофеля.)

                       Кто въ эту дверь?
                       Кто здѣсь теперь?
                       Какъ смѣли къ намъ?
                       Что нужно вамъ?
                       Ахъ, сто чертей
                       Вамъ до костей!

(Она опускаетъ уполовникъ въ котелъ и брызжетъ пламенемъ на Фауста, Мефистофеля и звѣрей. Звѣри визжать.)

Мефистофель (перевернувъ метлу, которую держитъ въ рукѣ, бьетъ по склянкамъ и горшкамъ).

                       Въ кусочки, -- глянь!
                       Всю эту дрянь.
                       Ты, шельма, не робѣй!
                       Я пошутилъ,
                       Я таки, пробилъ
                       Къ мелодіи твоей!

(Въ то время какъ Вѣдьма въ злобѣ и ужасѣ отступаетъ.)

             Признала, что ль, ты, шкура, кто я самъ?
             Владыка твой, я милостивъ ужъ слишкомъ;
             Пойду тузить по всѣмъ угламъ.
             Конецъ тебѣ и всѣмъ твоимъ мартышкамъ!
             Иль краснаго плаща не признаешь?
             Пѣтушьяго пера ты не узнала?
             Чтобъ назвался я, видно, пожелала?
             Или лицо мое не то жъ?
   

Вѣдьма.

             Затменья, господинъ, простите мигъ единый!
             Вѣдь я ноги не вижу лошадиной
             И пары вороновъ тутъ нѣтъ.
   

Мефистофель.

             Прощаю дерзостныя рѣчи;
             Дѣйствительно, съ послѣдней встрѣчи
             Съ тобой прошло не мало лѣтъ.
             Да и культура,-- свѣтъ сначала,
             Затѣмъ и чорта прилизала.
             И призракъ Сѣвера не бродитъ между нами;
             Куда дѣвался хвостъ, съ рогами и когтями?
             Зато съ ногою мнѣ возиться суждено,
             И на людяхъ она смущала;
             Такъ икры я завелъ фальшивыя давно,
             Какъ носитъ юношей не мало.
   

Колдунья (пляшетъ).

             Схожу съ ума -- и стариной тряхну,
             Какъ вижу я ихъ милость сатану!
   

Мефистофель.

             Не смѣй меня ты звать, какъ въ старину.
   

Вѣдьма.

             Чѣмъ это имя гнѣвъ могло вашъ заслужить?
   

Мефистофель.

             Оно ужъ баснь, и всѣ надъ нимъ смѣются;
             Но людямъ отъ того не лучше стало жить:
             Отъ злого отошли, а злые остаются.
             Я господинъ баронъ, ты уши приготовь,
             Я кавалеръ, какихъ и мало.
             Высокая во мнѣ (сама ты знаешь) кровь;
             А вотъ и гербъ мой,-- чай видала?

(Дѣлаетъ неприличное движеніе.)

Вѣдьма (заливаясь смѣхомъ).

             Ха-ха! да съ вами тутъ бѣда!
             Вы сорванецъ,-- и были имъ всегда!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Вотъ, другъ, ты можешь поучиться,
             Какъ надо съ вѣдьмой обходиться.
   

Вѣдьма.

             Скажите, чѣмъ служить вамъ, господа?
   

Мефистофель.

             Извѣстнаго намъ соку дай сюда!
             Но я прошу какого нѣту старѣ;
             Удвоиваютъ силы въ немъ года.
   

Вѣдьма.

             Охотно! Я бутылку знаю,
             Я и сама къ ней припадаю,
             Ужъ нѣтъ и вони въ ней, такъ сокъ-то притомленъ;
             Стаканчикъ я налью, -- и выпьетъ не услышитъ.

(Тихо.)

             Но если будетъ пить безъ подготовки онъ,
             Вы сами знаете, онъ часу не продышитъ.
   

Мефистофель.

             Мы съ нимъ пріятели, изъ кухни мнѣ твоей
             И угостить его не жалко на здоровье.
             Кругъ обводи, проговори присловье,
             И чашку полную налей!


Вѣдьма
(со странными тѣлодвиженіями обводить кругъ и ставить въ него разнообразныя вещи; склянки начинаютъ звенѣть, котлы звучать и составляютъ музыку. Наконецъ она приноситъ большую книгу, вводить мартышекъ въ кругъ и заставляетъ спинами поддерживать книгу, держа факелъ. Она даетъ Фаусту знакъ подойти).

Фаустъ (Мефистофелю).

             Скажи мнѣ, сдѣлай одолженье,
             Что за безумныя движенья?
             Все надувательство одно,--
             Оно противно мнѣ давно.
   

Мефистофель.

             Эхъ, вздоръ!-- Все на смѣхъ лишь отъ скуки;
             Не будь такъ неумѣстно строгъ!
             Какъ врачъ она выкидываетъ штуки,
             Чтобъ сокъ тебя оправить могъ.

(Онъ принуждаетъ Фауста вступить въ кругъ.)

Вѣдьма (съ большимъ одушевленіемъ читаетъ по книгѣ).

                       Зачѣмъ чудесить!
                       Одинъ будь десять,
                       Какъ два уйдетъ,
                       Въ трехъ будетъ четь.
                       Считай, не бойсь!
                       Четыре брось!
                       А пять и шесть
                       Валятъ зачесть
                       За семь, да восемь,
                       Хоть вѣдьму спросимъ!
                       А девять, десять
                       Забрось сперва.
                       Вотъ это вѣдьмамъ дважды два!

Фаустъ.

             Старуха бредить знать въ припадкѣ.
   

Мефистофель.

             О, это лишь одни начатки;
             Вся книга такъ извѣстна мнѣ.
             Я изучалъ ее: успѣхъ черезвычайный!
             Противорѣчіе вполнѣ
             И умнымъ и глупцамъ навѣкъ пребудетъ тайной.
             Любезный другъ, тутъ все искусство въ томъ,
             Чтобъ, какъ велось и вдревлѣ безъ сомнѣнья,
             Однимъ ли въ трехъ, тремя ль въ одномъ,
             За правду выдать заблужденье.
             И вотъ пойдетъ болтать пустая голова.--
             Съ глупцами споръ плохой; ихъ племя такъ сердито.
             А человѣкъ привыкъ, услышавши слова,
             Предполагать, что тутъ и мысль должна быть скрыта.
   

Вѣдьма (продолжаетъ).

                       Хоть знанья власть
                       Намъ не подъ масть,
                       Себя напрасно мучишь!
                       Но думать брось --
                       И принеслось.
                       Все безъ труда получишь.
   

Фаустъ.

             Какой она тамъ мелетъ вздоръ?
             Въ мозгу трещать ужъ начинаетъ.
             Мнѣ кажется, что цѣлый хоръ
             Ста тысячъ дураковъ болтаетъ.
   

Мефистофель.

             Довольно, дивная Сивилла!
             Неси, коль соку нацѣдила,
             Налей намъ чашу по края!
             Пріятелю твой сокъ не причинитъ худого:
             Онъ мужъ достоинства большого,
             И самъ не прочь былъ отъ питья.

(Вѣдьма съ большими церемоніями наливаетъ соку въ чашу; когда Фаустъ ее подноситъ къ устамъ, появляется небольшой огонь.)

Мефистофель.

             Пей! пей! все дѣтскія мечты!
             Сейчасъ всѣ радости на сердце устремятся.
             Сошелся съ чортомъ ты на-ты,
             И станешь пламени бояться?

(Вѣдьма разрѣшаетъ кругъ, Фаустъ выходитъ.)

Мефистофель.

             Теперь и вонъ! Тебѣ нельзя стоять.
   

Вѣдьма.

             Мой сокъ во здравіе; господъ я не обижу!
   

Мефистофель (Вѣдьмѣ).

             Ты если вздумаешь за трудъ свой получить,--
             Такъ на Вальпургіи увижу.
   

Вѣдьма.

             Вотъ пѣсенка! Споете въ часъ иной,
             Она подѣйствуетъ незримо.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ну, поскорѣй иди за мной;
             Тебѣ вспотѣть необходимо,
             Чтобъ сила-то насквозь могла тебя пробрать.
             Потомъ ужъ ты покой познаешь благородный,
             Затѣмъ почувствуешь ты въ радости свободной,
             Какъ станетъ купидонъ рождаться и скакать.
   

Фаустъ.

             Но въ этомъ зеркалѣ какъ образъ тотъ оставлю!
             Позволь взглянуть хоть подъ конецъ!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, нѣтъ! я въ скорости доставлю
             Тебѣ живьемъ всѣхъ женщинъ образецъ.

(Тихо.)

             Съ напиткомъ этимъ будешь съ жаждой
             Елену видѣть въ бабѣ каждой.



Улица.

Фаустъ.-- Маргарита (проходить).

Фаустъ.

             Прекрасной барышнѣ почтенье!
             Дерзну ль сопровождать? примите предложенье.
   

Маргарита.

             Не барышня и не прекрасна,
             На провожатыхъ не согласна. (Уходитъ.)
   

Фаустъ.

             Клянусь, прелестное дитя!
             Не видывалъ подобной я;
             Благочестива и кротка,
             А также нѣсколько рѣзка.
             Подобныхъ устъ, подобнаго лица --
             Я въ жизни не забуду до конца!
             Какъ опускала рѣсницы она,
             Проникло въ сердце мнѣ до дна;
             А какъ меня она отбрила,
             Такъ восхищеніе какъ мило!

(Мефистофель является).

Фаустъ.

             Слышь, ты достань мнѣ эту вотъ!
   

Мефистофель.

             Которую?
   

Фаустъ.

                                 Что шла тутъ,-- безъ сомнѣнья.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, эта отъ попа идетъ,
             Онъ отпустилъ ей прегрѣшенья;
             Прильнулъ я къ креслу на мгновенье,--
             Нельзя невиннѣй быть, скромнѣй,--
             И каяться-то не въ чемъ ей.--
             Моя тутъ сила не возьметъ!
   

Фаустъ.

             Пятнадцатый ей вѣрно годъ.
   

Мефистофель.

             Ты говоришь то какъ ходокъ,
             Которому что ни цвѣтокъ --
             То подавай; хоть благодать,
             Хоть честь,-- онъ все готовъ срывать.
             Я радъ бы,-- только не готовъ.
   

Фаустъ.

             Ну, ты профессоръ дураковъ,
             Оставь законы всѣ пустые!
             Пойми -- и часу не просрочь:
             Коль ты не въ силахъ мнѣ помочь
             Ее обнять сегодня въ ночь,--
             Съ тобою въ полночь мы чужіе.
   

Мефистофель.

             Подумай, какъ чего желать!
             Я двѣ недѣли долженъ задать,
             Чтобъ случай вызвать понемножку.
   

Фаустъ.

             Когда бъ на полдня я остылъ,
             Я бъ даже чорта не спросилъ,
             Чтобъ соблазнить такую крошку.
   

Мефистофель.

             Послушать, точно ты французъ;
             Но я тебя прошу не обижаться;
             Что пользы прямо наслаждаться?
             Совсѣмъ другой выходитъ вкусъ,
             Когда, задавши кругъ большой.
             Ты финтифлюшекъ мишурой
             Подводишь куколку къ развязкѣ;
             Какъ говорится часто въ сказкѣ.
   

Фаустъ.

             Къ чему? Я голоденъ и такъ.
   

Мефистофель.

             Безъ раздраженій и безъ вракъ!
             Но знай, прекрасное дитя
             Но думай ты увлечь шутя.
             Ломить тутъ силой не годится;
             А надо въ хитрости пуститься.
   

Фаустъ.

             Достань мнѣ что-нибудь отъ ней!
             Своди къ ней въ комнату скорѣй!
             Достань съ груди ея платокъ,
             Подвязку съ этихъ милыхъ ногъ!
   

Мефистофель.

             Тебя готовъ я убѣдить,
             Что радъ тоскѣ твоей служить.
             Минутки мы одной не потеряемъ,
             Еще сегодня къ ней мы въ комнату слетаемъ.
   

Фаустъ.

             Покажешь мнѣ ее? отдашь?
   

Мефистофель.

                                                     Ну вотъ!
             Она къ сосѣдкѣ въ домъ пойдетъ.
             Тѣмъ временемъ ты безъ хлопотъ,
             Питаясь чудною химерой,
             Дыши отрадной атмосферой.
   

Фаустъ.

             Не отправляться ль?
   

Мефистофель.

                                           Обожди
   

Фаустъ.

             Ты мнѣ подарокъ ей найди.

(Уходитъ.)

Мефистофель.

             Сейчасъ дарить? что жъ! такъ успѣхъ возможенъ!
             Давно мѣстами я богатъ,
             Гдѣ не одинъ запрятанъ кладъ,
             Взгляну какой куда положенъ.

(Уходитъ.)



Маргарита (плететъ и закладываетъ косы).

             Желала бы я знать, кто былъ
             Тотъ господинъ, что нынче подходилъ!
             Такой хорошій, право, онъ,
             И въ знатномъ домѣ онъ рожденъ;
             Я это тотчасъ разглядѣла
             Не подошелъ бы онъ такъ смѣло.

(Уходитъ.)

   

Мефистофель и Фаустъ.

Мефистофель.

             Входи! Тихонечко входи!
   

Фаустъ (послѣ нѣкотораго молчанія).

             Прошу, ты самъ-то отойди!
   

Мефистофель (осматриваясь).

             Вотъ чистота гдѣ,-- погляди.
   

Фаустъ (осматриваясь кругомъ).

             Привѣтъ тебѣ, отрадный полусвѣтъ,
             Въ моемъ святилищѣ разлитый.
             Встрѣчай меня живой любви привѣтъ!
             Росой надежды сердце обнови ты.
             Здѣсь тишина повсюду разлита,
             Порядокъ, чувства совершенство!
             Здѣсь въ этой бѣдности какая полнота!
             Въ такой тюрьмѣ -- и сколько тутъ блаженства!

(Бросается на кожаное кресло у постели.)

             Прими меня! какъ многихъ ты съ пеленъ
             Взлелѣяло въ весельи и въ печали!
             Ахъ, вѣрно ужъ не разъ отцовскій этотъ тронъ
             Толпы дѣтей веселыхъ окружали!
             У дѣда можетъ-быть за дѣтскій даръ Христа
             И милая моя здѣсь руку цѣловала,
             Съ румянцемъ на щекахъ, покорна и чиста.
             Я чувствую, о, дѣвушка! твой духъ
             Порядка, тишины здѣсь вѣетъ надо мною,
             Онъ каждый день твой поучаетъ олухъ,
             Столъ чистой скатертью покрыть, а тамъ вокругъ
             Песочкомъ раскидать хрустящимъ подъ ногою.
             О, руки милыя! подъ вашимъ обаяньемъ
             Небеснымъ хижина наполнена сіяньемъ.

(Открываетъ занавѣсъ ея постели.)

             А здѣсь! Блаженства дрожь меня взяла!
             Здѣсь радъ сидѣть я цѣлыми часами.
             Природа! здѣсь ты золотыми снами
             Взлелѣять ангела могла.
             Дитя лежало здѣсь: въ груди его дышала
             Вся нѣжность жизни молодой
             Здѣсь постоянно возникало --
             Все, что явилось красотой!
             А ты! что привело тебя?
             Какъ глубоко я тронутъ, слышу я!
             Зачѣмъ ты здѣсь? что давитъ грудь твою?
             Несчастный Фаустъ! Тебя не узнаю.
             Волшебные ли здѣсь витаютъ сны?
             Рвался я прямо насладиться,
             И вотъ пришлось въ любовномъ снѣ разлиться!
             Иль мы среды игрушкой быть должны?
             А если бъ вдругъ ее я повстрѣчалъ,
             О, какъ бы самъ я ужаснулся!
             Большой болванъ какъ сталъ бы малъ!
             У ногъ ея бы растянулся.


Мефистофель.

             Скорѣй! она идетъ, я вижу.
   

Фаустъ.

             Вонъ! вонъ!, я не вернусь назадъ!
   

Мефистофель.

             Вотъ ящикъ: онъ тяжеловатъ,
             Кого другого ужъ обижу.
             Ты въ шкапъ поставь его скорѣй;
             Клянусь, она не взвидитъ свѣта;
             Я тамъ наклалъ такихъ вещей,
             Что отъ другой бы ждалъ привѣта.
             А дѣти -- дѣти, и игра -- игра.
   

Фаустъ.

             Рѣшиться ль мнѣ?
   

Мефистофель.

                                           Вотъ спрашивать пора!
             Ты драгоцѣнности припрятать хочешь, что ли?
             Такъ сладострастіе твое
             Пусть время сбережетъ свое
             И мучиться меня не заставляетъ болѣ.
             Не скупостью же ты, конечно, зараженъ?
             Я въ головѣ чешу и руки зазудило --

(Ставитъ ящикъ въ шкапъ и запираетъ замокъ.)

             Скорѣе вонъ!
             Чтобъ только твой любовный сонъ
             Прекрасное дитя осуществило;
             А ты глядишь,
             Какъ будто ты на каѳедрѣ стоишь,
             Какъ будто предъ тобой воочію тоска
             И физика и Метафизика!
             Скорѣй! (Уходятъ.)
   

Маргарита (съ лампадой).

             Какъ душно здѣсь, я задохнусь. (Открываетъ окна.)
             А на дворѣ совсѣмъ не зной.
             Чего-то словно я боюсь!--
             Хоть мать скорѣй бы шла домой.
             Дрожитъ вся внутренность моя!--
             Вотъ глупая трусиха я!

(Поетъ раздѣваясь.)

                       Жилъ въ Ѳулѣ король,-- до могилы
                       Онъ вѣренъ былъ душой;
                       Ему, умирая, вручила
                       Любовница кубокъ златой.
   
                       Не зналъ онъ дороже бокала;
                       Что пиръ, онъ его осушалъ;
                       Слеза на глаза проступала,
                       Когда изъ него онъ пивалъ.
   
                       Передъ своей кончиной
                       Онъ земли подѣлилъ,
                       Всѣ роздалъ до единой,
                       Но кубка не дарилъ.
   
                       Вотъ съ рыцарской семьею
                       Сидитъ онъ у стола,
                       Гдѣ замокъ надъ волною
                       Морской взнесла скала.


                       Всталъ бражникъ неизмѣнный,
                       Испилъ вино до дна,
                       И ринулъ кубокъ священный
                       Туда, гдѣ шумѣла волна.
   
                       Онъ видѣлъ, какъ мелькнулъ онъ
                       Черпнулся и пропалъ,
                       Тутъ самъ глаза сомкнулъ онъ,
                       Ужъ капли не пивалъ.

(Раскрываетъ шкапъ убрать платье и видитъ ящикъ.)

             Попасть сюда какъ ящикъ могъ?
             Я затворила на замокъ.
             Какъ странно! можетъ-быть въ залогъ
             Онъ принесенъ -- и мать могла
             Деньгами подъ него ссудить.
             На лентѣ ключикъ я нашла:
             Попробую замокъ открыть.
             Гляди! О, Господи! что это?
             Уборъ, какого мнѣ не довелось видать:
             Дворянка въ праздникъ въ немъ была бы разодѣта.
             Вотъ хоть цѣпочку эту взять!
             Могла ли бъ мнѣ она пристать?
             Чьи это вещи дорогія?

(Надѣваетъ уборъ и становится передъ зеркаломъ.)

             Вотъ мнѣ сережки бы такія!
             Не такъ на васъ сейчасъ глядятъ.
             Хоть молода ты, хоть прекрасна,
             Все превосходно, да напрасно:--
             Вниманія не обратятъ.
             Похвалятъ лишь съ участіемъ безслѣднымъ.
             Къ богатству льнутъ,
             Богатства ждутъ
             Всѣ. Ахъ, и горе же намъ, бѣднымъ!



Гулянье.
Фаустъ въ раздумьи ходитъ взадъ и впередъ.
Подходитъ Мефистофель.

Мефистофель.

             Клянусь отверженной любовью! пыломъ ада!
             Знай хуже что, клялся бъ и тѣмъ я! Вотъ досада!
   

Фаустъ.

             Что такъ? и въ чемъ бѣда твоя?
             Подобнаго лица и видѣть не случится!
   

Мефистофель.

             Готовъ бы къ чорту провалиться,
             Когда бъ самъ чортомъ не былъ я!
   

Фаустъ.

             Иль голова твоя сбиваться съ толку стала?
             Тебѣ такъ бушевать ужасно не пристало!
   

Мефистофель.

             Подумай, тотъ уборъ, что Гретхенъ я припасъ,
             Попъ подцѣпить сумѣлъ какъ разъ!
             Мать эту штуку усмотрѣла,
             И вмигъ сомнѣнье возымѣла.
             У этой бабы чуткій носъ,
             Онъ на молитвенникѣ взросъ,
             И чуетъ всюду, въ каждый слѣдъ.
             Святая это вещь, иль нѣтъ.
             Она уборъ какъ увидала,
             Въ немъ благодати не сыскала.
             Дитя! сказала, грѣхъ и страхъ!
             Неправое стяжанье прахъ.
             Снесемъ Богородицѣ даръ неизвѣстный,
             Она насъ порадуетъ манной небесной!
             А Гретхенъ ротъ скривила свой.
             Я чай, подумала, конь даровой,
             И какъ безбожникомъ считать
             Того, кто это могъ прислать!
             Мать за попомъ послала скоро;
             Тотъ понялъ все. изъ разговора,
             Взглянулъ и говорить: разсудокъ
             На путь васъ истинный навелъ.
             Кто побѣждаетъ, -- пріобрѣлъ.
             У церкви все варитъ желудокъ,
             Она и страны пожираетъ,
             А все же сытой не бываетъ;
             Не вредно церкви, безъ сомнѣнья.
             Неправое пріобрѣтенье.
   

Фаустъ.

             Обычай общій; -- онъ таковъ
             У королей и у жидовъ.
   

Мефистофель.

             Забралъ тугъ серьги и цѣпочки
             Онъ какъ грибки поодиночкѣ,
             И даже не благодарилъ,
             Орѣховъ словно навалилъ,
             Небесныя всѣмъ посулилъ награды,
             Онѣ сердечно были рады.
   

Фаустъ.

             А Гретхенъ?
   

Мефистофель.

                                 Стала тосковать,
             Не знаетъ какъ, чего желалъ,
             Уборъ ей голову вскружилъ,
             А больше тотъ, кто приносилъ.
   

Фаустъ.

             Мнѣ жаль бѣдняжечки моей.
             Уборъ достань ты новый ей!
             Да прежній плохъ былъ, знаешь самъ.
   

Мефистофель.

             Все шутки этимъ господамъ.
   

Фаустъ.

             Ты постарайся, не лѣнись,
             Къ ея сосѣдкѣ подкатись.
             Ты, чорть, не будь же размазней,
             Достань ты мнѣ уборъ другой!
   

Мефистофель.

             Да, сударь, вашъ слуга ослушаться не смѣетъ.

(Фаустъ уходитъ.)

             Какъ съ дуракомъ влюбленнымъ быть?
             Онъ солнце и луну, и звѣзды всѣ разсѣетъ,
             Чтобъ только милой угодить.

(Уходитъ.)



Домъ Сосѣдки.

Марта (одна).

             Мой муженекъ, чтобъ Богъ ему простилъ,
             Со мною дурно поступилъ!
             Ушелъ шататься, -- тѣсно въ домѣ.
             Вотъ и одна я на соломѣ,
             А, кажется, ему я не грубила
             И, видитъ Богъ, какъ я его любила.

(Плачетъ.)

             Быть-можетъ, ужъ Господь успѣлъ его прибрать!
             Гдѣ мнѣ свидѣтельство-то взять?
   

Маргарита (входитъ).

             Я, Марта, къ вамъ.
   

Марта.

                                           Дружокъ, зачѣмъ?
   

Маргарита.

             Я вся дрожу, чуть не упала!
             Въ шкапу я ящикъ увидала
             Такой, какъ былъ и передъ тѣмъ.
             А вещи, не, было такихъ
             И въ томъ чудесныхъ, дорогихъ.
   

Марта.

             Про нихъ ты матери ни слова!
             Она попу отдастъ ихъ снова.
   

Маргарита.

             Гляди! Ахъ! обрати вниманье!
   

Марта (наряжаетъ ее).

             Ахъ, ты счастливое созданье!
   

Маргарита.

             Жаль! что нельзя въ нихъ ни гулять,
             Ни даже въ церкви, ихъ казать.
   

Марта.

             Ко мнѣ почаще урывайся,
             Тихонько здѣсь, въ уборѣ этомъ всемъ,
             Предъ зеркаломъ часочекъ прогуляйся,
             Мы налюбуемся вдвоемъ.
             А въ праздники ты станешь надѣвать
             Но малости,-- и людямъ ихъ казать.
             Сперва цѣпочку, серьги тамъ одни.
             Мать не замѣтитъ; ей, пожалуй, что сболтни.
   

Маргарита.

             Но кто два ящика принесъ-то?
             Тутъ дѣло, кажется, не спроста!

(Стучатъ.)

Маргарита.

             О, Боже! Ну, какъ мать идетъ!-- я вся дрожу.
   

Марта (смотря за занавѣсъ двери).

             Чужой тамъ господинъ.-- Войдите!
   

Мефистофель (входя).

                                                                         Я прошу
             Прощенья напередъ у дамъ,
             Что прямо такъ вхожу я самъ.

(Почтительно отступаетъ передъ Маргаритой.)

             О Мартѣ Швертлейнъ я спросить два слова!
   

Марта.

             Я самая. Я. отвѣчать готова!
   

Мефистофель (тихо ей).

             Теперь я знаю васъ, -- и впредь я очень радъ;
             Но гости знатные у васъ сидятъ.
             Простите, что вошелъ безъ зова.
             Но въ полдень къ вамъ явлюсь я снова.
   

Марта (громко).

             Дитя! Вотъ чудеса пошли!
             Тебя за барышню сочли.
   

Маргарита.

             Бѣдняжка я, и господину
             Дала къ любезности причину.
             А весь чужой на мнѣ уборъ.
   

Мефистофель.

             Не онъ одинъ, а вашъ и взоръ
             Блистаетъ благородной волей;
             Я радъ, что остаюсь тутъ долѣ!
   

Марта.

             Съ чѣмъ вы пришли? Хочу скорѣй...
   

Мефистофель.

             Желалъ бы лучшихъ я вѣстей!
             И не. хотѣлъ бы вызвать стоновъ,
             Мужъ умеръ вашъ и шлетъ поклоновъ.
   

Марта.

             Онъ умеръ? милый другъ! Ахти!
             Онъ умеръ, ахъ, не въ силахъ я снести!
   

Маргарита.

             Въ отчаянье не приходите!
   

Мефистофель.

             Печальной повѣсти внемлите!
   

Маргарита.

             Я полюбить весь вѣкъ свой не желаю,
             Утраты я не вынесу,-- я знаю.
   

Мефистофель.

             Грусть въ радости, а радость въ грусти вѣчно.
   

Марта.

             Скажите же, какъ умеръ онъ?
   

Мефистофель.

             Онъ у Антонія, сердечный,
             Тамъ въ Падуѣ похороненъ,
             На благодатнѣйшемъ погостѣ
             Свои онъ успокоилъ кости.
   

Марта.

             А мнѣ вы ничего затѣмъ не сообщите?
   

Мефистофель.

             Большую просьбу приношу:
             Вы триста панихидъ по мертвомъ закажите!
             Во всемъ другомъ не взыскивать прошу.
   

Марта.

             Какъ! бездѣлушки даже никакой!
             Какую въ сумочкѣ рабочій припасетъ.
             Да въ память принесетъ,
             Скорѣй попросить подаянья!
   

Мефистофель.

             Мадамъ, скорблю я самъ душой;
             Но все жъ на вѣтеръ онъ не бросилъ достоянья.
             Онъ о своихъ проступкахъ сожалѣлъ,
             И очень о своемъ несчастій скорбѣлъ.
   

Маргарита.

             Какъ трудно людямъ жить и гибнуть безъ пути!
             За упокой его послѣдній грошъ отдамъ ужъ.
   

Мефистофель.

             Достойны вы сейчасъ же выйти замужъ:
             Такое вы прелестное дитя.
   

Маргарита.

             Ахъ, нѣтъ, чередъ не вышелъ мой.
   

Мефистофель.

             Коли не мужъ, такъ кавалеръ любой.
             Какое райское блаженство,
             Обнять такое совершенство.
   

Маргарита.

             Не принять здѣсь подобный обиходъ.
   

Мефистофель.

             Ну, принять или нѣтъ! а все одинъ исходъ.
   

Марта.

             Да, разскажите мнѣ!
   

Мефистофель.

                                           Я въ часъ его кончины
             Былъ у его одра; то былъ навозъ одинъ.
             Но умиралъ онъ, какъ христіанинъ,
             А за собой еще онъ находилъ причины.
             Какъ долженъ, онъ твердилъ, себя я ненавидѣть,
             Что могъ такъ долгъ попрать и такъ жену обидѣть!
             Ахъ, тяжело! онъ продолжалъ, стеня,
             Хотя бъ простить меня она въ душѣ рѣшила!
   

Марта (плачетъ).

             Мой бѣдный мужъ! ужъ я давно ему простила.
   

Мефистофель.

             Но видитъ Богъ! она виновнѣе меня.
   

Марта.

             Онъ лжетъ! какъ! лгать передъ кончиной этакъ!
   

Мефистофель.

             Онъ вѣрно бредилъ подъ послѣдокъ,
             Коль я могу судить о чемъ.
             Мнѣ, говорилъ онъ, жить досталось не зѣвая,
             Сперва дѣтей, потомъ ей хлѣба добывая,
             И хлѣба въ смыслѣ не прямомъ,
             А я не могъ куска-то съѣсть покойно.
   

Марта.

             Всю нѣжность, всю любовь забыть такъ недостойно,
             Все надрыванье день и ночь!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, было позабыть о нихъ ему не въ мочь.
             Онъ говорилъ: когда изъ Мальты я
             Отплылъ, я за жену и за дѣтей молился,
             И до небе да и вино!
   Мефист. Я чокнусь за. свободу чѣмъ угодно --
             Но здѣсь вино совсѣмъ неблагородно,
   Зибелъ. Вы здѣшнихъ винъ не смѣете хулить! j
   Мефист. Я всю компанію желаю угостить
             Изъ нашихъ погребовъ,-- и угощу на славу!
             Вотъ какъ съ хозяиномъ -- не знаю только, право!
   Зибель. На счетъ хозяина ужъ будьте безъ сомнѣніи.
   Фрошъ. Коль угостите насъ -- поклонъ на угощеньи!
             Да пробъ не надобно! какая къ чорту проба!
             Расчухаю вино -- когда полна утроба.
   Альтмайеръ (тихо). Не съ Рейна-ли они?
   Мефист.                                                   Буравчикъ поскорѣй!
   Брандеръ. Аль ваша бочка у дверей?
   Альтмайеръ. Тамъ инструмента всякаго запасъ.
   Мефист. (беретъ буравъ). Ну, чѣмъ-же угостить мнѣ васъ?
   Фрошъ. Да какъ же? да какія жъ вина?
   Мефист. Есть всякія -- по вкусу господина.
   Альтмайеръ (Фрошу). Что?! слюнки потекли?
   Фрошъ.                                                   Мнѣ -- рейнскаго вина!
             Во всемъ милѣй родная сторона!
   Мефист. (сверлитъ на столѣ возлѣ мѣста, гдѣ стоитъ Фрошъ, дыру).
             Позвольте воску мнѣ бутылку заклепать.
   Альтмайеръ. Э! Фокусы!...
   Мефист. (Брандеру).                     А вамъ?
   Брандеръ.                                                   Шампанскаго подать!
             Я нѣмецъ! Галловъ я ругаю,
             Но вина ихъ я почитаю.

(Мефистофель буравитъ столъ, между тѣмъ какъ одинъ изъ присутствующихъ приготовляетъ восковыя пробки и закупориваетъ ими дыры въ столѣ.)

   Зибелъ (Мефистофелю, который приближается къ его мѣсту).
             Я кислыхъ не люблю -- вотъ то-то и оно!
   Мефист. Для васъ ключомъ забьетъ токайское вино (буравитъ).
   Альтмайеръ. Взгляните-ка сюда! не шутите вы съ нами?
   Мефист. Ай! ай! съ такими господами
             Мы не посмѣли-бы шутитъ!
             Ну -- чѣмъ осмѣлюсь угостить?
             Вино -- какое? говорите!
   Альтмайеръ. Какимъ хотите,-- только но тяните!

(Всѣ дыры пробуравлены и закупорены).

   Мефист. (со странными жестами).
             Виноградъ раститъ лоза,
             А рога песетъ коза!
             Вино течетъ, древо растетъ.
             Деревянный столъ вино даетъ.
             Для чуда вѣра быть должна!
             Вникай! Вникай! вина! вина!
             Ну! пробки вонъ! и -- за веселье!
   Всѣ (вытаскиваютъ пробки, и выбранное вино льется въ стаканы).
             Что за раздолье! за похмѣлье!
   Мефист. Но только не пролейте зелья! (Попойка.)
   Всѣ (поютъ). "Намъ каннибальски хорошо!
             Мы какъ пятьсотъ свиней!"
   Мефист. (Фаусту). Вотъ радости свободнаго народа!
   Фаустъ. Уйдемъ отсюда поскорѣй!
   Мефист. Постой! пусть скотская природа
             Блеснетъ во всей красѣ своей!
   Зибель (пьетъ неосторожно, вино льется на землю, вспыхиваетъ пламя).
             Ай! адъ! горю! угодники святые!
   Мефист. (заговариваетъ пламя). Остановись, родимая стихія!

(Къ гулякамъ.)

             Чистилища чуть вспыхнулъ огонекъ.
   Зибель. Ты, братъ, не знаешь насъ! узнаешь! дай-ка срокъ!
   Фрошъ. Носмѣй-ка къ намъ еще соваться!
   Альтмайеръ. Угодно по-здорову убираться?!
   Зибель. Эй, господинъ-штукарь! я съ вами не шучу!
             За ваши фокусы я мигомъ отплачу!
   Мефист. Ты! бочка, замолчи!
   Зибель.                                         Что?! ахъ, ты -- помело!
             Ты началъ ужъ грубить!
   Брандеръ.                                         На кулаки пошло!
   Альтмайеръ (откупориваетъ пробку -- вылетаетъ пламя).
             Горю! горю!
   Зибель.                     Колдунъ! исчадье ада!
             Хватай его! за голову -- награда!

(Всѣ бросаются съ ножами на Мефистофеля).

   Мефист. (торжественно).
             Лоскъ въ движеньи --
             Въ выраженьи --
             Столпотворенье --
             Перемѣщенье!

          (Всѣ въ изумленіи смотрятъ другъ на друга)

   Альтмайеръ. Гдѣ я?... чудесный вертоградъ!...
   Фрошъ. Ахъ! виноградникъ!
   Зибель.                               Виноградъ!
   Брандеръ. Что за прелестная бесѣдка!
             Такую прелесть видишь рѣдко!

(Хватаетъ Зибеля за носъ, другіе дѣлаютъ то же другъ съ другомъ и поднимаютъ ножи.)

   Мефист. Съ очей долой повязка!
             Бѣсъ шутитъ -- вотъ развязка!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ, товарищи понемногу приходятъ въ себя.)

   Зибель. Ахъ!
   Альтмайеръ. Что такое?
   Фрошъ.                               Что въ рукѣ?
             Твой носъ!
   Брандеръ (Зибелю). А я за твой держуся!
   Альтмайеръ. Подайте стулъ! сейчасъ свалюся!
             Меня хватили по башкѣ!
   Фрошъ. Ахъ! чортъ! откуда принесло?!
   Гибель. А тѣ? куда ихъ унесло?
             Ну, попадись они теперь...
   Альтмайеръ. Я видѣлъ самъ, какъ черезъ дверь
             Ихъ словно вѣтромъ размело!
             Ой! ноги! налиты свинцомъ!
             А что-же сталося съ винцомъ?

(Наклоняется къ е толу.)

             Зибель. Все было ложь, обманъ и зло!
   Брандеръ. А виноградная лоза?
   Альтмайеръ. Ну -- вотъ! не вѣрьте въ чудеса!
   

Кухня вѣдьмы.

(На низкомъ очагѣ стоитъ на огнѣ котелъ; отъ него подымается паръ, въ которомъ мелькаютъ причудливыя видѣнія; морская кошка {Или обезьяна макака; народный говоръ передѣлалъ это слово въ Meerkatze, Гете принимаетъ это слово въ буквальномъ значеніи, и самъ присочиняетъ другое животное -- Морского Кота (Meerkatzer).} сидитъ у котла, снимаетъ пѣну и смотритъ, чтобы онъ не ушелъ. Морской котъ сидитъ съ котятами рядомъ и грѣется; стѣны и потолокъ увѣшаны причудливой утварью.)

Фаустъ и Мефистофель.

   Фаустъ. Мнѣ отвратительны кривлянья!
             Иль старой бабы заклинанье
             Меня излечитъ, возродитъ?
             Ты обѣщаешь мнѣ, что зелье
             Мнѣ дастъ здоровье и веселье
             И тридцать лѣтъ съ меня скоститъ?
             Но развѣ ты не могъ бы самъ?
             Иль нѣтъ въ природѣ силъ цѣлебныхъ?
             Не можетъ умъ духовъ волшебныхъ
             Найти цѣлительный бальзамъ?
   Мефист. Мой другъ, какъ разъ ты суть постигъ:
             Въ природѣ -- юности водица:
             Но это изъ другихъ ужъ книгъ --
             Прелюбопытная страница.
   Фаустъ. Я знать хочу!
   Мефист.                     Изволь, мой милый;
             Безъ лишнихъ трать и лекарей,
             Коль возвратить захочешь силы, --
             Ступай въ деревню поскорѣй;
             Не возносись пытливымъ духомъ,
             Примись за заступъ, стань за плугъ,
             Живи не головой, а брюхомъ,
             Свой ограничь, какъ можешь, кругъ;
             Питайся пищею простою,
             Скоту старайся подражать,
             И поле съ жатвой золотою
             Не постыдися удобрять --
             Помолодѣешь и въ сто лѣтъ,
             Когда исполнишь сей совѣтъ.
   Фаустъ. Я не могу! мнѣ не въ привычку
             Идти за плугомъ, взять мотычку,
             И жизнь мнѣ узкая тяжка!
   Мефист. Такъ, значитъ, вѣдьму за бока!
   Фаустъ. Зачѣмъ намъ помощь старой бабы?
             Напитокъ самъ бы ты сварилъ.
   Мефист: Спасибо, другъ любезный: я бы
             Скорѣе сто- мостовъ слѣпилъ!
             Тутъ мало одного умѣнья, --
             Тутъ нужно главное -- терпѣнье!
             Въ спокойномъ духѣ тутъ секретъ;
             Годами тянется броженье;
             У чорта -- знанье и умѣнье,
             А вотъ -- простой сноровки нѣтъ.
             (Замѣчая звѣрей). Но посмотри на миленькихъ звѣрей:
             Вотъ это -- камеристка, вотъ -- лакей...
             А госпожи, знать, дома нѣтъ?
             Звѣри. На метелку сѣла --
             Въ трубу улетѣла.
   Мефист. А долго-ль ждать её, мой свѣтъ?
   Звѣри. Сперва нагрѣть намъ лапы надо.
   Мефист. (Фаусту). Какъ ты находишь это стадо?
   Фаустъ. Противнѣй нѣту для меня!
   Мефист. А мнѣ мила ихъ болтовня;
             Ну, куклы чортовы, скажите
             Что тамъ такое вы варите?
             Звѣри. Для бѣдныхъ супъ
             Варимъ безъ крупъ.
   Мефист. Придетъ немало къ вамъ гостей!
   Котъ (приближается и ластится къ Мефистофелю).
             Ты всѣхъ добрѣй!
             Со мной поиграй
             И мнѣ проиграй!
             Безъ денегъ -- скверно!
             Какъ буду богатъ --
             Ко мнѣ полетятъ
             Удачи, вѣрно.
   Мефист. Блаженъ и счастливъ будетъ сей уродъ,
             Коль въ лотерею выигрышъ возьметъ.
   Котята, играя, подкатываютъ большой шаръ.
   Котъ. Вотъ міръ -- вглядись:
             Кругомъ -- кругомъ --
             То вверхъ -- то внизъ --
             Звенитъ стекломъ --
             Разбился -- дзинъ --
             Онъ пустъ внутри --
             Мой сынъ, мой сынъ!
             Смотри -- смотри:
             Блеститъ -- горитъ --
             Горитъ, какъ жаръ,
             Отъ жара шаръ,
             А я живой,-- *
             Онъ глиняной-
             Смерть за тобой.
   Мефист. Къ чему вамъ сито?
   К отъ (повертывая сито). Намъ въ немъ открыто,
             Ты воръ иль нѣтъ.

(Бѣжитъ къ кошкѣ и подставляетъ ей сито.)

             О, погадай!
             И передай --
             Тутъ воръ иль нѣтъ?
             Коль не секретъ.
   Мефист. (приближается къ огню). На что -- горшокъ?
   Котъ и кошка. Пустой мѣшокъ!
             Котелъ не горшокъ --
             Не знаетъ онъ!
   Мефист. Ахъ. глупый звѣрь!
   Котъ. Метлу! теперь
             Садись на тронъ!

(Усаживаетъ Мефистофеля. Фаустъ все время стоитъ передъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то удаляясь).

   Фаустъ. Какое чудное видѣніе
             Въ стеклѣ волшебномъ предо мной!
             Веди меня въ твои селенья,
             Любовь! влекусь я за тобой!
             Но чуть на шагъ я отступаю,
             Едва поближе подойду --
             Чуть-чуть въ туманѣ прозрѣваю
             Небесной дѣвы красоту.
             О, какъ прелестна ты -- нагая!
             Въ тебѣ вмѣстились небеса!
             Нѣтъ! ты -- прообразъ чудный рая!
             Не для земли твоя краса!
   Мефист. Еще бы! самъ Господь шесть дней ее лѣпилъ --
             И подъ конецъ ужъ "браво!" возгласилъ,--
             Должна быть, штучка недурная!
             Смотри пока, а тамъ живая
             Такая прелесть есть у насъ --
             Не отведешь, пожалуй, глазъ.

(Фаустъ продолжаетъ смотритъ въ зеркало. Мефистофель, растянувшисъ въ креслѣ, играетъ метлой и говоритъ):

             Ну, ботъ! достигъ я трона?
             Играю скипетромъ -- а гдѣ-жъ моя корона?
   Звѣри (котята, все время дѣлавшіе стратѣш тѣлодвиженія, съ криками тащатъ корону Мефистофелю).
             Корону склей --
             Корону слѣпи
             Вотъ кровь -- вотъ нотъ!

(Несутъ корону и нечаянно разбиваютъ её на два куска, съ которыми начинаютъ прыгать кругомъ).

             Играемъ -- болтаемъ,
             Рифмы сплетаемъ --
             Кто разберетъ?
   Фаустъ (у зеркала). Съ ума схожу.
   Мефист. Трещитъ башка!
   Звѣри. Я погожу,
                       Пока, пока
                                 Придетъ мгновенье --
                                           Для вдохновеньи.
   Фаустъ (передъ зеркаломъ). Готово сердце разорваться!
             Уйдемъ скорѣе! мочи нѣтъ!
   Мефист. (звѣрямъ) Коль вы поэты -- такъ, признаться,
             Преоткровененъ здѣсь поэтъ.

(Котелъ, оставленный кошкой безъ наблюденія, начинаетъ перекипать; вспыхиваетъ пламя, поднимающееся въ трубу; Вѣдьма влетаетъ въ трубу съ дикимъ воплемъ).

   Вѣдьма. Ай! ай! ой! ой!
             Кто здѣсь такой!
             Котелъ ушелъ!
             Свинья! оселъ!
             Меня обжогъ!
             Вотъ вамъ урокъ! (замѣчаетъ Фауста и Мефистофеля).
                       Вы кто же здѣсь?
                       Зачѣмъ вы здѣсь?
                       Что надо вамъ?
                       Ко всѣмъ чертямъ!
                       Смола и дымъ
                       Костямъ твоимъ!

(Схватываетъ шумовку и брызжетъ изъ котла на Фауста, Мефистофеля и на звѣрей; звѣри визжатъ, Мефистофель разбиваетъ метлой горшки и склянки).

   Мефист. Вотъ-те разъ! вотъ-те разъ!
             Весь запасъ да припасъ!
             Къ чорту -- варево!... нутка!
             Это, милая, шутка!
             Это только припѣвъ
             Подъ твой адскій напѣвъ!

(Вѣдьма въ ужасѣ и ярости отступаетъ)

             Ага!-- чудовище! скотина!
             Теперь признала господина?
             Да я сейчасъ все разобью!
             Тебя и кошекъ перебью!
             Съ фуфайкѣ красной нѣтъ почтенья?
             Къ перу пѣтушью?!-- Я жъ тебя!
             Къ лицу исчезло уваженье?
             Ужъ не назвать ли мнѣ себя?
             Вѣдьму. Прости, властитель, заслужу:
             Да вашихъ вороновъ не видно,
             Копытца я не догляжу!
   Мефист. Да ужъ простить придется, видно!
             Давненько мы не видѣлись съ тобой:
             Свѣтъ нынче сталъ совсѣмъ другой,--
             Облагородился культурой:
             Пришлось и мнѣ смѣниться шкурой;
                       Рога забыты у чертей,
                       Бѣсъ безъ хвоста и безъ когтей;
                       А что касается копыта,--
                       Оно всегда для свѣта скрыто --
                       Я въ этомъ подражаю фату
                       И наложилъ на икры вату.
   Вѣдьма (пляшетъ). Эхъ, я отъ радости пьяна!
             Неужто здѣсь голубчикъ сатана?
   Мефист. Ну-ну! безъ имени нельзя-ли?
   Вѣдьма. Да чѣмъ мѣшаетъ вамъ оно?
   Мефист. Его давно въ архивъ сдали,
             И слово бѣсъ упразднено.
             Но люди -- люди все такіе:
             Злой духъ исчезъ -- остались злые.
                       Я для тебя, любезная, баронъ.
                       И кавалеръ, какъ кавалеры;
                       Ты въ знатность-то мою не потеряла вѣры?
                       Мой гербъ дворянскій -- вотъ вѣдь онъ!

(Дѣлаетъ неприличный жестъ).

   Вѣдьма (хохочетъ, какъ безумная).
             Ха! ха! ха! ха! Отмѣнно расписались --
             Вѣкъ были шельмой,-- шельмой и остались!
   Мефист. (Фаусту) Моя другъ, извольте поучаться,
             Какъ нужно съ вѣдьмой обращаться.
   Вѣдьма. Чѣмъ, господа, могу служить?
   Мефист. Напиткомъ нужно угостить.
             Чтобъ -- первый сортъ! чтобъ старше было!
             Вѣдь въ старомъ зельѣ больше силы!
   Вѣдьма. Есть -- есть бутылочка такая!
             Порой тяну его сама я!
             И вони нѣтъ... Когда угодно,
             Вамъ поднесу его охотно. (Тихо Мефистофелю).
             Но часу онъ не проживетъ,
             Когда напиточка хлебнетъ.
   Мефист. Нѣтъ! нѣтъ! для друга дорогого
             Вреда не будетъ никакого,
             Черти-жь свои кругъ и заклинай;
             И чашу съ краемъ наливай!

(Вѣдьма съ таинственными жестами чертитъ кругъ, устанавливаетъ его причудливой утварью; стаканы начинаютъ звенѣть, котелъ звучать; слышится музыка; наконецъ, Вѣдьма приноситъ толстую книгу, устанавливаетъ Морскихъ Кошекъ такъ, что онѣ служатъ ей пюпитромъ и держатъ факелы. Она дѣлаетъ знаки Фаусту, чтобы онъ подошелъ къ ней).

   Фаустъ. Къ чему все это представленье?
             Какія глупыя движенья!
             Вѣдь не повѣрю, все равно --
             Обманъ извѣстенъ мнѣ давно.
   Мефист. Э! полно! шуточки простыя!
             Къ чему ужъ строгости такія!
             Дай фокусъ свой продѣлать ей:
             Одинъ обычай у врачей!

(Заставляетъ (Фауста войти въ кругъ).

   Вѣдьма (декламируетъ по книгѣ съ пафосомъ).
                       Постигни коль можешь!
                       Одинъ къ десяти ты приложишь!
                       А два отдѣли --
                       Долой и три
                       Богатъ -- сотри!
                       И пять, и шесть,
                       Семь -- восемь -- есть;
                       Теперь причесть
                       Одинъ и девять!
                       Ничто же десять --
                       Волшебное единожды-единъ!
   Фаустъ. Какая глупая брехня!
   Мефист. Еще продлится болтовня!
             Вѣдь этимъ вздоромъ и враньемъ
             У ней наполненъ цѣлый томъ.
             Надъ нимъ не мало я корпѣлъ.
             Но мало, что уразумѣлъ:
             Для дурака и мудреца
             Противорѣчьямъ нѣсть конца!
             Вѣдь это старое искусство:
             "Одно и три, три и одно"
             Умъ какъ въ сѣтяхъ, въ туманѣ чувство
             Все -- ложь и правда -- сплетено.
             Какъ ты поставишь имъ преграды?
             Какъ дураку растолковать?
             Повѣрить фразамъ люди рады
             И смыслъ глубокій имъ придать.
   Вѣдьма. Великій кругъ
             Наукъ, наукъ --
             Вселенную вмѣщаетъ;
             Въ немъ нѣтъ ума
             Она сама
             Ему все предлагаетъ.
   Фаустъ. Какой нелѣпый, дикій вздоръ!
             Съ ума сойдешь, въ концѣ концовъ:!
             Какъ будто слышится мнѣ хоръ
             Ста тысячъ избранныхъ глупцовъ.
   Мефист. Ну, будетъ! будетъ, милая Сивилла!
             Теперь напитокъ подавай,
             Стаканъ до краю наливай
             И не страшись, чтобъ другу повредило:
             Онъ у меня бывалый человѣкъ.
             Отъ зелья всякаго хлебалъ за свой-то вѣкъ!

(Вѣдьма съ разными церемоніями подноситъ Фаусту напитокъ въ стаканъ; когда Фаустъ хочетъ поднести его къ губамъ -- вспыхиваетъ легкое пламя).

   Мефист. Ну, пей скорѣй! чего-же ты?
             Теперь ужъ поздно колебаться:
             Скажите! съ дьяволомъ на ты,--
             И вздумалъ пламени бояться!

(Вѣдьма раскрываетъ кругъ; Фаустъ выходитъ изъ него).

             Ну, маршъ впередъ! нельзя въ покоѣ быть!
   Вѣдьма. Напитокъ въ пользу вамъ да будетъ!
   Мефист. Тебя за зелье наградить
             На шабашѣ чортъ не забудетъ!
   Вѣдьма. Тутъ пѣсенка -- когда-бъ пропѣть
             Вы согласились?-- восхищенье!
   Мефист. Тебѣ-бы нужно пропотѣть, --
             Снаружи и внутри тогда пойдетъ броженье.
             Научишься цѣнить ты милое бездѣлье!
             Пробудится въ тебѣ желаніе веселья,
             Амуръ тебѣ взволнуетъ грудь.
   Фаустъ. Скорѣе въ зеркало взглянуть!
             Такой красы во вѣкъ я не встрѣчалъ --
   Мефист. Нѣтъ! нѣтъ! ты на землѣ увидишь идеалъ! (тихо)
             Въ твоей крови панитокъ иреотмѣнный:
             Съ нимъ всякая покажется Еленой.
   

Улица.

Фаустъ. Маргарита (проходитъ).

   Фаустъ. Я знатной барышнѣ -- прелестной -- предложить
             Осмѣлюсь-ли -- до, дому проводить?
   Маргарита. Нѣтъ! я не прелестна, совсѣмъ не знатна,
             Оставьте, прошу васъ: дойду и одна!

(Вырывается и уходитъ).

   Фаустъ. Клянусь, мила, какъ день она!
             Такихъ встрѣчать мнѣ не случалось:
             Скромна, невинности полна,
             Коротокъ, рѣзокъ былъ отвѣтъ,--

(Входитъ Мефистофель.)

             Моимъ восторгамъ мѣры нѣтъ!
             Достать ты долженъ мнѣ дѣвченку!


   Мефист. Какую вамъ?
   Фаустъ. Прошла сейчасъ!
             Но и кокетливость сказалась!
             Румянецъ щекъ и ротикъ милый...
             Нѣтъ! не забыть! я весь въ огнѣ!
             Какъ мило глазки опустила!
             Вдругъ сердце дрогнуло во мнѣ!
   Мефист. Для! невинному ребенку
             Попъ отпустилъ грѣхи какъ ризъ!
             Я тамъ за стуломъ притаился:
             Совсѣмъ невинное дитя!
             Съ ней грѣхъ еще не породнился.
             Надъ ней безсильна власть моя.
   Фаустъ. Ей лѣтъ четырнадцать, навѣрно!
   Мефист. Такъ могъ сказать распутникъ скверный
             Ты точно самый ярый фатъ
             Сорвать цвѣточекъ каждый радъ:
             Не вѣришь вовсе въ добродѣтель.--
             Смотри! не очень налетай!
   Фаустъ. Мой скромный другъ и благодѣтель!
             Ты наставленій не читай!
             Скажу я коротко и ясно:
             Когда ты дѣвушки прекрасной
             Мнѣ не достанешь къ полуночи
             Я разстаюсь съ тобой!
   Мефист. Нѣтъ мочи!
             Вѣдь что хлопотъ-то въ этомъ дѣлъ!
             Мнѣ нужно сроку двѣ недѣли.
             Чтобъ только случай подвести.
   Фаустъ. Когда-бъ я семь часовъ снести
             Могъ ожиданья адскихъ мукъ.
             Я-бъ обошелся безъ услугъ!
   Мефист. Вы говорите, какъ французъ!
             Прошу поменьше раздраженья!
             Ну. что такое -- наслажденье?
             Въ немъ мало прелести, клянусь!
             Ахъ, то-ли дѣло -- потихоньку
             Завлечь невинность въ нашу сѣть
             И, какъ въ романахъ, полегоньку
             Запутавъ,-- ею овладѣть.
   Фаустъ. И безъ того горитъ желанье!
   Мефист. Ну, говорю вамъ, не шутя:
             Нельзя прекрасное дитя
             Достать безъ всякаго старанья!
             Насилье, право, не поможетъ,
             Но хитрость быть полезной можетъ.
   Фаустъ. Но,-- что нибудь! Прелестной крошки
             Хоть дай мнѣ въ спальню заглянутъ!
             Хоть бантикъ дай, подвязку съ ножки
             Чтобъ пламень страстный обмануть!
   Мефист. Чтобъ доказать мое старанье
             И муки страсти облегчить.
             Въ покой прелестнаго созданья
             Готовъ я двери отворитъ!
   Фаустъ. Ее увижу? овладѣю!
   Мефист. Нѣтъ! нѣтъ! вы будете одни;
             Въ туманъ мечтаній погрузитесь,
             Надеждой сладкой насладитесь
             На тѣ блаженнѣйшіе дни...
   Фаустъ. Идемъ! Идемъ!
   Мефист. Нѣтъ, равно, право.
   Фаустъ. Такъ ты подарокъ припаси! (уходитъ).
   Мефист. Уже подарокъ? браво! браво!
             У насъ пощады не проси!
             Мѣстечко знаю я одно:
             Тамъ мной кой-что припасено.

(Уходитъ).

   

Вечеръ.

Чистая маленькая комнатка.

   Маргарита (заплетаетъ косы).
             Ахъ, я бы дорого дала.
             Когда-бъ узнать, кто онъ могла?
             Такой онъ смѣлый и отважный,
             Навѣрно, это баринъ важный;
             Да ужъ видать, что не простой:
             Въ тѣхъ нѣту дерзости такой!

(уходитъ).

Мефистофель и Фаустъ.

   Мефист. Входи! тихонечко входи!
   Фаустъ (послѣ нѣкотораго молчанія).
             Уйди! прошу тебя, уйди!
   Мефист. (оглядывая комнату).
             Не всѣ дѣвчонки такъ опрятны

(уходитъ)

   Фаустъ (смотритъ кругомъ).
             Сойди, о, сумракъ благо іатный!
             Святыню эту осѣни!
             Мою любовь росой отрадной.
             Росой надежды напои!
             Здѣсь духъ невиннаго веселья,
             Довольство скромной простоты
             Что за богатство въ скромной кельѣ!
             Какое царство красоты!

(Бросается въ кожаное кресло у кровати).

                       Прими меня! Ты столько поколѣній
                       Въ свои объятья тихо принималъ,
                       Отцовскій тронъ; ахъ. въ радостномъ смятеньи
                       Тебя дѣтей сонмъ милый окружалъ!
                       И, можетъ быть, подъ Рождество Христово
                       Ты. милая, съ подарками въ рукахъ
                       Здѣсь цѣловала дѣда дорогого,
                       Съ румянцемъ на младенческихъ щекахъ!
                       Здѣсь все тебя напоминаетъ,
                       Твой духъ повсюду здѣсь царитъ:
                       Твоя здѣсь ручка убираетъ,
                       Песокъ подъ ножками хруститъ;
             О, ручка милая! О, ангелъ мои прелестный!
             Съ тобою хижина была бы храмъ чудесный!
             А здѣсь! (поднимаетъ занавѣску у кровати).
                       О, чудное волненье!
                       Здѣсь я часы-бы простоялъ,
                       Природы лучшее творенье
                       Здѣсь милый ангельчикъ лежалъ.
                       Младенецъ чистый; съ обожаньемъ
                       На груди нѣжной наслоенъ,
                       Святымъ, божественнымъ созданьемъ
                       Здѣсь понемногу выросъ онъ.
                       А ты? тебя что привело?!
                       Волненье въ душу низошло!
                       Чего ты ждешь такъ горестно и страстно?
             Ты-ль это тутъ стоишь, о, Фаустъ! о несчастный!
                       О, волшебство! о, обаянье!
                       Я сладострастія алкалъ,
                       Но -- мигъ любовнаго мечтанья,--
                       И, какъ дитя, я кротокъ сталъ!
             И если-бъ вдругъ ты увидалъ --
             Она идетъ! въ какомъ смущеньи
             У ногъ-бы милой умолялъ,
             Какъ глупый мальчикъ, о прощеньи!
   Мефист. Скорѣй! скорѣй! она идетъ!
   Фаустъ. Прочь! не вернуся никогда!
   Мефист. А ящикъ мой пока сюда
             Поставлю въ шкафъ -- пускай найдетъ!
             Боюсь, отъ этакой находки
             Смутится разумокъ, какъ разъ!
             И мы отъ маленькой красотки
             Получимъ нужное для насъ.
             Дитя она! пусть наиграетъ --
   Фаустъ. Не знаю, право...
   Мефист. Жалко; что-ль?
             Вѣдь экъ васъ жадность разбираетъ!
             Такъ впредь ужъ службой не неволь!
             Скупцомъ не счелъ бы васъ ей-ей!

(ставитъ шкатулку въ шкафъ).

             Ну маршъ скорѣй!
             Пускай прелестное созданье
             Предастся о тебѣ мечтанью.--
             А вы, мой другъ, такъ грустны стали,
             Какъ будто лекцію читали
             И увидали предъ собой
             Взоръ метафизики сухой, (уходятъ).
   Маргарита -- (съ лампой).
             Ахъ, ахъ, какая духота!

(открываетъ окно).

             А на дворѣ почти прохладно;
             Со мной такая тягота --
             И на душѣ совсѣмъ не ладно.
             Ужъ хоть бы мама возвратилась:
             Отъ страху вся я истомилась!

(начинаетъ раздѣваться и поетъ).

             Жилъ былъ король Ѳулійскій
             По гробъ онъ вѣренъ былъ.
             Отъ милой -- даръ прощальный --
             Онъ кубокъ получилъ!
             Царю весь міръ затмился:
             Съ друзьями-ль пировалъ --
             Онъ пилъ вино изъ кубка
             И слезы проливалъ.
             И часъ пришелъ кончины:
             Онъ царство раздѣлилъ,
             Наслѣдникамъ все отдалъ,
             Но кубокъ сохранилъ;
             И сѣлъ на царскомъ мѣстѣ --
             Всѣ рыцари кругомъ --
             Въ высокомъ замкѣ предковъ
             На берегу морскомъ:
             Послѣдней искрой жизни
             Послѣдній былъ глотокъ,
             И кинулъ царь свой кубокъ
             Въ бушующій потокъ.
             Взглянулъ, какъ кубокъ тонетъ,
             Какъ скрылся навсегда,
             Завелъ глаза... и больше
             Не пилъ ужъ никогда.
   (Открываетъ шкафъ, чтобы повѣсить платъ и замѣчаетъ шкатулку съ драгоцѣнностями).
             Ахъ, чудный ящичекъ! откуда?
             Я шкафъ навѣрно заперла,
             Какъ вышла давеча отсюда,--
             А вѣдь взглянуть бы я могла?...
             Быть можетъ, маменькѣ моей
             Въ залогъ шкатулочку отдали,
             И клювъ на ленточкѣ при ней...
             Открыть, попробую, нельзя-ли?
             Уборчикъ!! прелести такой
             Я и во снѣ-то не видала!
             Вѣдь ихъ и барынѣ иной
             Носить по праздникамъ пристало!
             Принаряжусь-ка я покуда:
             Мила я въ цѣни золотой!
             Хоть бы сережечки мнѣ! чудо!
             Я въ нихъ кажусь совсѣмъ иной!.

(Наряжается и смотрится въ зеркало).

             Къ чему намъ, бѣднымъ, красота?!
             И хвалятъ такъ, изъ сожалѣнья;
             Богатству -- все безъ исключенья!
             Ахъ! какъ мы жалки, бѣднота!
   

На прогулкѣ.

Фаустъ ходитъ въ задумчивости взадъ и впередъ; подходитъ Мефистофель.

   Мефист. Клянуся презрѣнною любовью! Чортъ и адъ!
             Еще чѣмъ клясться мнѣ! Проклясть бы все я радъ:
   Фаустъ. Что, тамъ? вы въ гнѣвѣ непригожи:
             Въ жизнь не видалъ подобной рожи!
   Мефист. Себѣ бы чорта посулилъ,
             Когда бы самъ не чертомъ былъ!
   Фаустъ. Да что тебѣ вдругъ въ голову влетѣло?
             Къ лицу-ль тебѣ орать, какъ обалдѣлый?
   Мефист. Подумайте, у Гретхенъ милой
             Стащилъ подарокъ попъ постылый!
             Уборъ мамаша увидала,
             И вотъ ужъ ей неловко стало:
             У старушонки тонкій нюхъ,
             Сейчасъ учуетъ бѣсовъ духъ!
             Во всякой штукѣ разгадать
             Умѣетъ зло илъ благодать!
             Какъ разсмотрѣла украшенье.
             Рѣшила -- бѣса навожденье!
             "Дитя! неправое стяжанье!
             Приноситъ горе и страданье!
             Отдай уборчикъ Пресвятой,
             И будетъ благость надъ тобой!"
             У Гретхенъ рожица грустна:
             "Кто-жь смотритъ, думаетъ она,--
             "Коню такъ въ зубы даровому?
             "Чего искать въ насъ духу злому?
             "Нѣтъ! не повѣрю никогда,
             ..Чтобъ бѣсъ принесъ его. сюда!"
             Мать за попомъ; тотъ прибѣжалъ,
             Да какъ уборчикъ увидалъ,
             Сейчасъ запѣлъ благочестиво:
             "Вы разсудили справедливо":
             "Тотъ сохраняетъ, кто даетъ,
             "А церковь всякій даръ дожретъ:
             "Немало странъ она глотала,
             "А несвареньемъ не страдала!
             "Желудокъ церкви не слабѣетъ,--
             Даръ зла переварить сумѣетъ!"
   Фаустъ. Ей привилегій не дано:
             Король и жидъ съ ней заодно.
   Мефист. Запястья, цѣпи, перстеньки
             Забралъ нашъ попикъ, какъ грибки
             Какъ горсть орѣшковъ,--да и только!
             И благодарности -- нисколько.
             Призналъ на нихъ благословенье
             И тѣмъ привелъ ихъ въ умиленье.
   Фаустъ. А Гретхенъ?
   Мефист.                     Мыслью сокровенной
             Она витаетъ въ мірѣ грезъ:
             Все снится ей уборъ безцѣнный.
             А пуще,-- кто его принесъ!
   Фаустъ. Меня томятъ ея печали!
             Утѣшитъ милую нельзя-ли?
             Уборъ ей новый поднесемъ!
   Мефист. Для васъ все, видно, нипочемъ!
   Фаустъ Добудь! къ чему тутъ возраженья?
             Войди съ сосѣдкою въ сношенья.--
             Ты чортъ, а точно баба вялъ!
             Уборъ чтобъ нынче-же досталъ!
   Мефист. Властитель мой! да будетъ такъ!

(Фаустъ уходитъ).

             Вотъ онъ, влюбленный-то дуракъ!
             Онъ всѣ небесныя свѣтила
             Готовъ отдать на радость милой!

(Уходить).

   

Домъ сосѣдки.

   Марта (одна). Ужъ Богу дастъ мой мужъ отвѣтъ!
             Нехорошо онъ поступаетъ:
             Пустился самъ на вольный свѣтъ,
             А объ женѣ позабываетъ!
             А я-ль дружочка не любила!
             Ужъ я-ль его чѣмъ огорчила! (плачетъ)
             Я чай -- Господь его прибралъ --
             Хоть документикъ-бы прислалъ!

(входитъ Маргарита).

   Маргарита. Ахъ, Марта!
   Марта.                               Ну? ну, говори!
   Маргарита. Дрожу отъ страха! посмотри:
             Такой-же ящичекъ нашла!
             Я нынче къ шкафу подошла.
             Гляжу -- другія украшенія:
             Еще богаче тѣхъ каменья!
   Марта. Смотри-же, матери ни слова!
             А то къ попу потащитъ снова.
   Маргарита. Не нагляжусь! не насмотрюсь!
   Марта. Счастлива ты! ужъ признаюсь!
   Маргарита. Да что! какая польза наряжаться:
             Мнѣ городомъ нельзя, вѣдь, прогуляться!
   Марта. Здѣсь спрячь ты ящичекъ, дружочекъ.
             Ко мнѣ почаще забѣгай,
             Принарядись-ка, да часочекъ
             Здѣсь передъ зеркаломъ гуляй.-
             Хотъ и вдвоемъ -- а все-же сладко!
             Тамъ будетъ праздничекъ -- украдкой
             Одѣнешь что-нибудь -- сережки.
             Цѣпочку что-ли, али брошки.
             Тамъ жемчугъ: не поймаетъ мать,--
             Не то -- сумѣемъ и соврать.
   Маргарита. Но кто мнѣ ящички принесъ?
             Кто-бъ это былъ? кто?-- вотъ вопросъ... (стучатъ).
             Ахъ! что -- какъ мать?! бѣда! бѣда!
   Марта (смотритъ изъ-за занавѣски). Чужой... Пожалуйте сюда.

(Входитъ Мефистофель.)

   Мефист. Прошу покорнѣйше прощенья.
             Что такъ осмѣлился войти.

(Отступаетъ почтительно передъ Маргаритой.)

             Гдѣ Марту Швертлейнъ мнѣ найти?
   Марта. Я Марта... Что вы --
   Мефист. (тихо ей).                               Посѣщенья
             Не отложить-ли мнѣ на часъ?
             Здѣсь дама важная у васъ.--
             И такъ -- за смѣлость извините,
             Зайти попозже разрѣшите.
   Марта (громко). Представь, за барыню, дитя.
             Тебя онъ принялъ, не шутя.
   Маргарита. Вы, сударь, слишкомъ деликатны
             Куда ужъ быть мнѣ дамой знатной!
             Чужія это украшенья --
   Мефист. Не драгоцѣнныя каменья --
             А весь вашъ видъ и этотъ взглядъ...
             Могу остаться? очень радъ!
   Марта. Скажите-жъ мнѣ, какія вѣсти --
   Мефист. Хотѣлъ бы радостныхъ, по чести!
             Простите мнѣ, но -- вашъ супругъ
             Вамъ приказалъ жить долго --
   Марта.                                                   Другъ
             Ты мой любезный! неизмѣнный
             Охъ, умираю! охъ, безцѣнный!
   Маргарита. Ахъ, да не плачь-же такъ, дружокъ!
   Мефист. Я разскажу, что было далѣ --
   Маргарита. Я умерла-бы отъ печали!
             Охъ, полюбить не дай мнѣ Богъ!
   Мефист. Живутъ печаль со счастьемъ вмѣстѣ.
   Марта. Гдѣ-жь умеръ онъ?-- въ которомъ мѣстѣ'
   Мефист. Ахъ, въ Падуѣ скончался онъ
             И тамъ при церкви погребенъ.
             И нынѣ въ той землѣ святой
             Вкушаетъ вѣчный онъ покой.
   Марта. Ко мнѣ вамъ нѣтъ-ли порученья?
   Мефист. Онъ поручилъ въ поминовенье
             Обѣденъ триста заказать,--
             Мнѣ больше нечего сказать.
   Марта. Какъ? ни медальки? ни серегъ?
             Вѣдь что-нибудь онъ да сберегъ?
             Какай онъ нищій тамъ ни будь,--
             На память мнѣ -- хоть что-нибудь?
   Мефист. Мадамъ, жалѣю я сердечно,
             Но денегъ онъ не затаилъ:
             Онъ плакалъ такъ чистосердечно.
             Грѣхи раскаяньемъ омылъ.
   Маргарита. Ахъ! сколько горя, какъ я погляжу!
             Я тоже панихиду закажу.
   Мефист. Прелестное дитя! и мужа -- вѣрьте мнѣ --
             Хорошаго, вы стоите вполнѣ.
   Маргарита. Ахъ, нѣтъ! мнѣ замужъ слиткомъ рано.
   Мефист. Такъ милаго? и безъ обмана --
             За счастье можно почитать
             Такую прелесть обнимать!
   Маргарита. Здѣсь нѣтъ такого заведенья!
   Мефист. Нѣтъ? но бываютъ совпаденья --
   Марта. Такъ разскажите-же
   Мефист.                               Лежалъ онъ предо мной --
             Подъ нимъ -- соломы пукъ гнилой!
             И умеръ онъ -- покинутый, въ страданьи.
             Но, впрочемъ, въ совершенномъ покаяньи:
             И до конца все каялся въ грѣхахъ:
             "Себя -- кричалъ онъ -- проклинаю! ахъ!
             "Увы! я ремесло, покинулъ и жену!
             "Какъ вспомню про неё -- себя такъ и кляну!
             "Проститъ-ли мнѣ она?"
   Марта.                                         Давнымъ-давно простила!
   Мефист. "Но тоже и на ней грѣховъ немало было!"
   Марта, Такъ лгать! при смертномъ-то страданьи!
   Мефист. Да, можетъ -- онъ былъ безъ сознанья!
             Все что-то, тихо бормоталъ,--
             Я половины не понялъ:
             "То дай ребенка ей, то хлѣбъ ей добывай!--
             "И хлѣбъ-пойми -- въ широкомъ смыслѣ!
             "А мнѣ куска не дастъ -- помысли!--
             "Покойно съѣсть -- все брань да лай!"
             Марта. Мою любовь и попеченья
             Какъ видно.-- предалъ онъ забвенью!
   Мефист. О, нѣтъ! онъ часто вспоминалъ:
             "Я объ женѣ и дѣтяхъ горевалъ,--
             "Онъ говорилъ -- и вотъ -- разъ плыли
             "Отъ Мальты мы и наскочили
             "На бусурманское судно;
             "Вотъ завязался бой кровавый.
             "Мы вышли изъ него со славой,--
             "Глядь -- судно золотомъ полно!
             "И за геройскую осаду
             "Немало дали мнѣ въ награду..."
   Марта. Такъ -- гдѣ-же? гдѣ? куда онъ скрылъ?
   Мефист. По вѣтру вольному пустилъ Î
             Вашъ мужъ къ Неаполю присталъ --
             Его красотка подцѣпила.
             Да такъ чудесно наградила,
             Что онъ до гроба поминалъ.
   Марта. Ахъ, воръ! воръ собственныхъ дѣтей!
             Нужда и горе до конца
             Не измѣнили подлеца?
   Мефист. Объ немъ забудьте поскорѣй!
             Когда-бъ я былъ -- какъ вы -- вдовой
             Я горевалъ-бы годъ -- другой --
             Искалъ-бы новаго супруга...
   Марта. Гдѣ мнѣ найти такого друга?!
             Такой былъ милый шалунишка!
             Любилъ, конечно, погулять,
             Приволокнуться, попивать,
             Да вотъ -- проклятыя картишки!...
   Мефист. Ну, значитъ, можно уживаться:
             Пришлось взаимно извинить
             Немало -- слѣдуетъ признаться:
             Съ такимъ условьемъ обмѣнить
             И я-бъ кольцо не отказался.
   Марта. Неужто?... баринъ посмѣялся?...
   Мефист. (въ сторону). Ну-ну! уйду-ка по-здорову!...
             А то возьметъ и съ чорта слово. (Гретхенъ.)
             А съ вашимъ сердцемъ какъ дѣла?
             Маргарита. Я сударь, васъ не поняла?
   Мефист. (про себя). Совсѣмъ невинная овечка! (громко.)
             Къ услугамъ!
   Маргарита.                     До свиданья!
   Марта.                                         Два словечка!
             Бумажку бы достать -- какъ требуетъ законъ,
             Что, тамъ-то умеръ мужъ, и тамъ-то погребенъ?
             А можетъ, гдѣ печатано о немъ?
             Порядокъ я всегда любила и во всемъ.
   Мефист. Коль два свидѣтеля найдутся
             И предъ судьею поклянутся,
             Что умеръ точно вашъ супругъ --
             Свободны вы -- со мною другъ:
             Онъ успокоитъ васъ вполнѣ --
             Его привесть позвольте мнѣ?
   Марта. О, да! прошу васъ -- приведите!
   Мефист. Вы тоже, барышня, придите!
             Мой другъ -- красавецъ, молодецъ,
             Изъѣздилъ свѣтъ съ конца въ конецъ.
   Маргарита. Да вѣдь сгорю я со стыда!
   Мефист. Ни передъ кѣмъ и никогда!"
   Марта. Въ саду, за домомъ, вечеркамъ
             Мы васъ сегодня подождемъ.
   

Улица.

Фаустъ. Мефистофель.

   Фаустъ. Ну, что ? когда? дождаться-ль мнѣ?
   Мефист. А! браво! браво! весь въ огнѣ!
             Да время близко! потерпи-же!
             Сегодня съ ней сойдись поближе
             Ты вечеркомъ у Марты, той
             Ея сосѣдки дорогой.
             Ахъ, что за женщина, мой милый!
             Её природа сотворила,
             Чтобъ дать чистѣйшій образецъ
             Цыганки -- сводни --
   Фаустъ.                                         Наконецъ!
             Мефист. Но Мартѣ надобна услуга
             И отъ тебя --
   Фаустъ.                     Ну? я готовь.
   Мефист. Да вздоръ! всего-то десять словъ,
             О смерти въ Падуѣ супруга:
             Скажи въ присутствіи суда
   Фаустъ. Какъ? ѣхать въ Падую? вотъ скука!
   Мефист. Эхъ, ты! святая простота!
             Клянись, что умеръ -- вся и штука.
   Фаустъ. Не соглашусь на это ввѣкъ!
   Мефист. Какой правдивый человѣкъ!
             Да неужели въ самомъ дѣлѣ
             Вамъ не случалось никогда
             То утверждать, о чемъ на дѣлѣ
             Мы сомнѣваемся всегда?
             Вы не учили съ мѣднымъ лбомъ
             О Богѣ, тайнѣ мірозданья?
             И о душѣ? и о сознаньи?--
             А что вы знаете о томъ?
             Да коль сказать по правдѣ, честно,--
             Все это также вамъ извѣстно,
             Какъ и швертлейновскій конецъ...
   Фаустъ. Ты былъ и есть -- софистъ и лжецъ!
   Мефист. Нѣтъ! я на все смотрю прямѣе:
             Да вотъ хоть нынче -- думать смѣю,
             И даже знаю напередъ,
             Что честный другъ мой въ садъ придетъ..
             Чтобъ клясться въ страсти безконечной?
   Фаустъ. Да! я люблю её сердечно!
   Мефист. А непонятное влеченье?
             До, гроба вѣрность? душъ сродство?
             Все -- правда? даже увѣренье,
             Что въ ней ты любишь божество?
   Фаустъ. Оставь! потомъ! я весь сгораю,
             Любовью грудь моя полна,
             Слова святыя вспоминаю,
             Ищу для страсти имена --
             Но слово блѣдно безконечна!
             И я клянусь, что вѣчно, вѣчно
             Её любить я буду -- что-жь?
             Обманъ-ли это? это-ль ложь?
   Мефист. Но правъ-то я!
   Фаустъ.                               Вотъ замѣчанье:
             Кто споритъ только языкомъ,
             Не зная страсти и страданья,--
             Тотъ правъ всегда, тотъ правъ во всемъ!
             Ну -- надоѣла болтовня!
             Ты правъ -- тѣмъ лучше, для меня.
   

Садъ.

Маргарита и Фаустъ ходятъ по саду подъ руку. Марта съ Мефистофелемъ.

   Маргарита. Я чувствую, одно лишь снисхожденье
             Васъ заставляетъ это говорить:
             У иностранцевъ есть обыкновенье --
             Любезностью учтивость золотить;
             Какъ можетъ при учености такой
             Понравиться нашъ разговоръ простой?
   Фаустъ. За слово устъ твоихъ, за этотъ милый взглядъ
             Всю мудрость свѣта я отдать-бы радъ. (Цѣлуетъ руку)
   Маргарита. Ахъ. что вы?! можно.ль цѣловать?
             Жестка, груба моя рука:
             Вѣдь все вездѣ должна прибрать!
             Къ тому-же -- маменька строга... (приходятъ j.
   Марта. И вѣчно такъ-то вы? въ дорогѣ да въ пути?
   Мефист. Обязанность, къ несчастью, заставляетъ!
             Порой ужъ какъ не хочется уйти!
             А долгъ -- что дѣлать!-- погоняетъ...
   Марта. Покуда молодъ -- ничего.
             Пріятно по свѣту шататься,
             А ужъ подъ старость-то, признаться,
             Быть одному -- ни для кого
             Веселья нѣту, полагаю;
             Вѣдь умереть холостякомъ --
   Мефист. И думать даже избѣгаю!
   Марта. Вотъ и размыслите о томъ. (проходятъ).
   Маргарита. Изъ сердца вонъ -- лишь съ глазъ долой:
             Теперь вы ласковы со мной --
             Но вѣдь у васъ, чай, тьма друзей:
             И всѣ они меня умнѣй.
   Фаустъ. Тщеславье, ограниченность норой
             Умомъ зовется, ангелъ мой!
   Маргарита. Какъ вы сказали?
   Фаустъ.                                         Милое смиренье!
             Сокровище невинной простоты!
             Ты не поймешь въ наивномъ униженьи
             Своей великой красоты!
   Маргарита. Разочекъ вспомните -- мнѣ и того довольно!
             А васъ-то помнить буду я невольно.
   Фаустъ. А часто остаетесь вы одна?
   Маргарита. Да-съ; по хозяйству, знаете,-- должна:
             Хоть небольшое заведенье,
             А все же нужно присмотрѣть:
             Вѣдь никого нѣтъ въ услуженьи,--
             Сварить, прибрать -- вездѣ поспѣть --
             Связать и сшить -- все я, да я!
             Къ тому-же, маменька моя
             Такъ аккуратна!
             Хоть и могли-бы мы, понятно,
             Пошире, повольнѣе жить:
             Отецъ успѣлъ кой-что скопить,--
             Оставилъ домикъ намъ и садъ;
             Мой братъ-то, знаете, солдатъ,
             Ну, а сестричка -- умерла!
             Такъ я свободнѣй, чѣмъ была.
             Съ дитей немало я терпѣла,
             Но я малютку такъ жалѣла,
             Ужъ такъ была она мила...
   Фаустъ. Навѣрно, ангеломъ была --
             Коль на тебя была похожа.
   Маргарита. И такъ меня любила -- Боже!
             Отецъ-то умеръ, а у насъ
             Она, бѣдняжка, родилась;
             А мама сдѣлалась больна:
             Не встанетъ, чаяли, она,
             Такъ тихо-тихо поправлялась,
             А ужъ кормить и не рѣшалась --
             Что дѣлать съ бѣднымъ червякомъ?
             Ну, вотъ, водицей съ молокомъ
             Её сама кормить я стала,--
             Совсѣмъ за дочку почитала!
             Все на рукахъ, да на груди
             Сталъ мой ребеночекъ расти --
   Фаустъ. Была ты счастлива, конечно?
   Маргарита. О, да! за то въ тревогѣ вѣчно!
             Моей малютки колыбелька
             Стояла ночью у меня:
             Чуть пошевелится въ постелькѣ --
             Проснусь и я;
             То поношу, то покачаю,
             То молоко разогрѣваю;
             А раскричится -- нужно встать
             И съ милой крошкой танцовать;
             Чуть-свѣтъ -- пеленки постираю.
             Да на базаръ скорѣй слетаю --
             А тамъ -- обѣдъ варитъ пора!
             Да такъ сегодня, какъ вчера!
             Ну, сударь, тутъ веселья мало!
             На то, какъ сладко спишь, бывало! (проходитъ)
   Марта. Ахъ, женщины достойны сожалѣнья!
             Холостяка такъ трудно уломать!
   Мефист. Но вамъ удастся, безъ сомнѣнья,
             Всю прелесть брака доказать.
   Марта. Послушайте, признайтесь откровенно:
             Свободно сердце ваше совершенно?
   Мефист. Въ народѣ говорятъ: "дороже всякихъ благъ
             Хорошая жена, да собственный очагъ1".
   Марта. Хочу спросить: навѣрно васъ любили?
   Мефист. Со мной всегда весьма любезны были.
   Марта. А вы-то какъ? серьезныхъ увлеченій --
   Мефист. Моя серьёзность -- выше всѣхъ сомнѣній.
   Марта. Ахъ! вы не поняли
   Мефист.                               Не понялъ къ сожалѣю!
             Но доброту я оцѣнить сумѣю. (проходятъ).
   Фаустъ. Такъ ты меня узнала, ангелъ милый,
             Какъ только я вошолъ сюда?
             Маргарита. Замѣтили? глаза я опустила --
   Фаустъ. И ты меня прощаешь, что тогда
             Поддался увлеченью я невольно?
             Ты помнишь? изъ собора шла --
   Маргарита. Да, признаюсь, мнѣ было больно.
             Всегда я скромною слыла:
             "Ахъ, думаю, въ моихъ манерахъ, вѣрно,
             Онъ что-то вольное нашелъ:
             Дурною дѣвушкой, навѣрно.
             Меня тотъ смѣлый баринъ счелъ."
             Но вотъ что было непонятно:
             Въ душѣ я оправдала васъ!
             Себя бранила я не разъ,
             Что ваша дерзость мнѣ пріятна.
   Фаустъ. О, милая!
   Маргарита.           Постойте на минутку!

(Срываетъ астру, обрываетъ лепестки одинъ за другимъ)

   Фаустъ. Ты рвешь себѣ букетъ?
   Маргарита.                                         Нѣтъ, такъ! я... просто въ шутку...
   Фаустъ. Что -- въ шутку?
   Маргарита.                               Нѣтъ -- прошу: не смѣйтесь надо мной.

(Обрываетъ цвѣтокъ и шепчетъ.)

   Фаустъ. Что?
   Маргарита.                     Любитъ -- полюбить -- онъ любить --
   Фаустъ.                               Другъ мой!
   Маргарита (продолжаетъ вполголоса).
             Онъ любить -- не любитъ -- онъ любитъ -- да -- нѣтъ --

(обрываетъ послѣдній лепестокъ, радостно)

             Онъ любитъ!--
   Фаустъ.                               Онъ любитъ! цвѣтокъ далъ отвѣтъ!
             Онъ любитъ! пойми, дорогое созданье,
             Что- значитъ -- онъ любить! (беретъ ея руки).
   Маргарита.                               Боюсь!
   Фаустъ.                                         О, признанья
             Не бойся! не бойся! дай ручку! пожатье
             Доскажетъ -- чего не могу разсказать я!
             О!-- отдаться блаженству и знать.
             Что оно будетъ вѣчно! да -- вѣчно!
             И конца не хочу ожидать!
             Безконечно оно! безконечно!

(Маргарита жметъ ему руку и убѣгаетъ; онъ задумчиво стоитъ одну минуту, потомъ слѣдуетъ за ней.)

   Марта (входитъ). Ночь прошла -- посмотрите, играетъ заря.
   Мефист. Да; пора-бы отсюда и намъ отправляться.
   Марта. Ужъ, по правдѣ, по истинной вамъ говоря,--
             Я хотѣла-бы съ вами еще прогуляться:
             Но такое проклятое мѣсто ужъ тутъ,
             Точно нечѣмъ другимъ добрымъ людямъ заняться!
             Чуть замѣтятъ -- сейчасъ пересуды пойдутъ,
             И начнутъ! и начнутъ! только дай Богъ сдержаться!
             А наша парочка?
   Мефист.                               Давно простылъ и слѣдъ:
             Въ аллеѣ пташечки-пѣвуньи.
   Марта. Неравнодушенъ баринъ-то къ шалуньѣ?
   Мефист. Она --къ нему: на томъ вертится свѣтъ.
   

Бесѣдка.

(Маргарита вбѣгаемъ, прячется за дверь, прижимаетъ палецъ къ губамъ и смотритъ въ щелку.)

   Маргарита. Идетъ!
   Фаустъ (входитъ). Шалунья! не дразни меня!
             Вотъ и поймалъ! (цѣлуетъ ее).
   Маргарита (цѣлуя его). Люблю! люблю тебя!

(Мефистофель стучится.)

   Фаустъ (топаетъ ногой). Кто тамъ?
   Мефист.                                         Пріятель!
   Фаустъ.                                                             Глупый звѣрь!
   Мефист. Пора разстаться вамъ теперь.
   Марта. Да, сударь, поздно.
   Фаустъ.                                         Проводить?
   Маргарита. Нѣтъ! мама... нѣтъ!
   Фаустъ.                                         Такъ уходить?
   Марта. Адью! адью!
   Маргарита.                     Прощайте! до свиданья!

(Мефистофель и Фаустъ уходятъ.)

   Маргарита. Мой Богъ! откуда столько знанья!
             Чего-чего не знаетъ онъ!
             Какъ онъ уменъ! какъ онъ уменъ!
             Какъ говоритъ! А я въ отвѣть --
             И вспомнить стыдно: да и нѣтъ!
             Чѣмъ я понравилась ему?
             За что онъ любитъ? не пойму!
   

Лѣсъ и пещера.

   Фаустъ (одинъ). Великій Духъ! ты далъ, ты далъ мнѣ все,
             О чемъ просилъ я! ты ко мнѣ не даромъ
             Свой ликъ въ огнѣ и свѣтѣ обратилъ!
             Ты далъ мнѣ царство вѣчное природы
             И силу,-- познавая, наслаждаться.
             И въ грудь природы я не мимолетнымъ,
             Не хладно удивляющимся гостемъ,--
             Нѣтъ! въ нѣдра вѣковѣчнаго созданья,
             Какъ въ сердце друга могъ я заглянуть!
             Проходятъ предо мной ряды живущихъ,
             И я -- въ лѣсу и въ воздухѣ, въ волнѣ,--
             Вездѣ, вездѣ встрѣчаю милыхъ братьевъ.
             Когда-же буря шумно налетаетъ
             И съ трескомъ валитъ сосны-великаны,
             Со. стономъ ихъ сплетаются вершины
             И ихъ паденью глухо вторитъ эхо,--
             Тогда меня уводишь ты въ пещеру,
             И тамъ въ тиши моей души глубокой
             Чудесный міръ показываешь мнѣ;
             Печальный мѣсяцъ тихо выплываетъ;
             Изъ-за скалы, изъ-за кустовъ зеленыхъ
             Выходятъ серебристыя видѣнья
             Другого, намъ невѣдомаго міра,
             Смягчая жгучее блаженство созерцанья.
             Но, чувствую! не можетъ человѣкъ
             Бытъ совершеннымъ! Ты къ восторгамъ этимъ,
             Которые меня ботамъ равняютъ,
             Мнѣ далъ сопутника,-- и я его прогнать
             Ужъ не могу! спокойный, ровный, дерзкій,--
             Онъ каждымъ словомъ въ прахъ меня низводитъ,
             И всѣ твои безцѣнные дары
             Въ ничтожество мгновенно обращаетъ;
             Въ груди моей безумный, дикій пламень
             Онъ разжигаетъ къ милому созданью.
             И рвусь я отъ желанья къ наслажденью,
             А въ наслажденьи стражду по желанью.

(Входитъ Мефистофель).

   Мефист. Ну, что? Не надоѣло вамъ?
             У васъ чертовское терпѣнье!
             По мнѣ, попробовалъ, а тамъ
             На ловлю новыхъ впечатлѣній.
   Фаустъ Нельзя-ль тебѣ другимъ заняться,
             А мнѣ покой хоть на день дать?
   Мефист. Однако, надобно признаться,
             Что вамъ причины нѣтъ ворчать!
             Мнѣ въ васъ товарища плохого
             Пришлось, но правдѣ, получить;
             День цѣлый дѣла нѣтъ другого
             Какъ вашей чести угодить!
             При этомъ не добьешься слова,
             Все нужно нюхомъ уловить!
   Фаустъ. Вотъ это, право, милый тонъ!
             Еще спасиба хочетъ онъ.
   Мефист. Ахъ, ты, несчастное творенье!
             Какъ безъ меня-бы ты прожилъ?!
             Хоть отъ нелѣпаго паренья
             Тебя я малость отучилъ!
             Вѣдь безъ меня, признайся самъ,--
             Давно-бъ ушелъ ты къ праотцамъ!
             Чего ты въ сырости и мглѣ,
             Какъ филинъ мокнешь на скалѣ?
             Къ чему питанье добываешь
             Какъ кротъ, межъ темныхъ, влажныхъ мховъ?
             Нѣтъ, докторъ! между нами, знаешь.
             Ты не совсѣмъ еще здоровъ.
   Фаустъ. Ты не поймешь, что за живыя силы
             Во мнѣ пустыня эта пробудила!
             Когда-бъ мое ты счастьи могъ понять,--
             Ты слишкомъ чортъ, чтобъ мнѣ его отдать!
   Мефист. Ужъ вправду счастье неземное!
             Шататься по горамъ порой ночною.
             И небеса, и землю обнимать,
             Къ богамъ себя стараться приравнять,
             Продвинуть въ смыслъ подземнаго движенья.
             Въ груди носить шесть дней міротворенья,
             Въ надменной силѣ чѣмъ-то наслаждаться;
             Со всей природой радостно сливаться,
             О сынѣ праха вовсе позабыть,
             И... и... все это заключить
             Такимъ -- что совѣстно назвать.

(Дѣлаетъ неприличный жестъ).

   Фаустъ. Фу, гадость!
   Мефист.                     Не по- вкусу, знать?
             Пожалуй, можно фу! сказать,
             И ушки цѣломудренно зажать,
             А сердце-то все-жъ радостно забьется?
             Изволь, коль случай навернется,
             Ты можешь цѣломудренно прилгнуть.
             А что? успѣлъ, чай и взгрустнуть.
             И не приди-ка я сюда,
             Ты взбушевался-бъ. какъ тогда?
             Ну, пошутили и довольно!
             Твоя любезная грустна;
             Все ей постыло, все ей больно.
             Однимъ душа ея полна!
             Сперва любви твоей теченье
             Лилось какъ вешній водопадъ,
             Ты заронилъ ей въ грудь томленье,
             А нынче высохъ что ль каскадъ?
             Оставь ненадѣленнымъ кровью
             Лѣса,-- и возвратнея вновь,
             Чтобъ наградить земной любовью
             Земную пылкую любовь!
             А ей вѣдь не на шутку тяжко.
             Глядитъ на небо изъ окна:
             "Ахъ, быть бы птичкой мнѣ"! бѣдняжка
             Вдругъ запоетъ, тоски полна:
             И день, и ночь она тоскуетъ.
             То веселится, то грустна,
             То вдругъ заплачетъ -- загорюетъ.
             И вѣчно, вѣчно влюблена.
   Фаустъ. Змѣя! проклятая змѣя!
   Мефист. (про себя). Ага! попался у меня!
   Фаустъ. Проклятый! прочь! не вспоминай
             Объ этой дѣвушкѣ прекрасной!
             Земной любви безумно- страстной
             Къ ея красѣ не разжигай!
   Мефист. Да что- съ тобой? чего ты сгинулъ?
             Она-то думаетъ, что ты ее покинулъ.
   Фаустъ. Я близокъ къ ней,-- будь море между нами!
             Забыть? покинуть? Я Святымъ Дарамъ
             Завидую, когда она губами
             Коснется ихъ --
   Мефист.                               Да, признаюсь, я самъ
             Не разъ вамъ позавидовалъ невольно,
             Когда подъ розами лежали вы. привольно!
   Фаустъ. Прочь, сводникъ!
   Мефист.                               Право, мнѣ смѣшно!
             Господь, создавъ мальчишку и дѣвчонку.
             Шепнувъ имъ ихъ призванье потихоньку, --
             Создалъ и случай заодно!
             Ну, полно вамъ! Давайте руку,
             Вѣдь я веду васъ не на муку,
             А къ милой, другъ любезный мой!
   Фаустъ. Что радости небесъ предъ радостью такой?
             О, дай мнѣ на груди прекрасной
             Согрѣть ее любовью страстной!
             Какъ? развѣ не скиталецъ я безумный.
             Не знающій ни цѣли, ни преградъ?
             Я развѣ не свергающійся шумно.
             Со скалъ дрожащихъ горный водопадъ?!
             Она-жь -- дитя, наивное созданье,
             На свѣжемъ радостномъ лугу,--
             Замкнуты всѣ ея желанья
             Въ ея хозяйственномъ кругу.
             Я -- Богомъ проклятый, несчастный!
             Съ скалами въ битву я вступилъ
             И міръ хочу разбить твой ясный,
             Какъ камни въ дребезги разбилъ!
             Ты хочешь жертвы, адъ, добиться?
             Иди-же, дьяволъ, помогай!
             Что быть должно,-- должно случиться!
             Ея судьба меня карай!
             Мы съ ней должны соединиться --
             И къ общей гибели стремиться!
   Мефист. Какъ закипѣлъ! какъ забурлилъ!
             Ступай, утѣшь ее, глупецъ!
             Въ ея крови такой-же пылъ,--
             Такъ все равно,-- одинъ конецъ!
             Ура! держись-ка посмѣлѣе!
             Вѣдь самъ ты дьяволъ первый сортъ,
             А въ мірѣ вещи нѣтъ смѣшнѣе.
             Чѣмъ запечалившійся чортъ!
   

Комнатка Гретхенъ.

Гретхенъ (одна у прялки).

             Улетѣлъ мой покой,
             Улетѣлъ навсегда!
             Не найду я его
             Никогда, никогда!
   
             Гдѣ его только, нѣтъ --
             Не глядѣла-бъ на свѣтъ!
             Безъ того кто такъ милъ,--
             Цѣлый міръ мнѣ постылъ!
   
             Ахъ, въ моей головѣ
             Все мѣшается!
             Ахъ, всѣ мысли мои
             Разбиваются!
   
             Улетѣлъ мой покой
               Эти гнусныя творенья
             Сняли съ цапель украшенья:
             Ихъ на шлемы, какъ хотѣли,
             Брюханы наткнуть успѣли!
             Вы, соратники, что въ сборѣ
             Мчтитесь цѣпью черезъ море,
             Васъ зовемъ,-- вступитесь смѣло
             Вы за родственное дѣло:
             Нашу кровь не пощадимъ!
             И навѣкъ враги мы имъ!

(Съ крехтомъ разлетаются въ небѣ.)

Мефистофель (на равнинѣ).

             На сѣверѣ пугну я вѣдьмъ бывало,
             А здѣсь у духовъ прыть моя пропала.
             Вѣдь Блоксбергъ нашъ отличнѣйшій пріютъ;
             Куда ни стань -- знакомый тутъ какъ тутъ.
             Все Ильза та жъ на камнѣ на своемъ;
             И Гейнриха на высотѣ найдемъ;
             Хоть храпунамъ сопѣть на Элендъ слѣдъ,
             Да тысячи все такъ ведется лѣтъ.
             А какъ узнать, гдѣ тутъ ступить ногой,
             Не дуется ль земля-то подъ тобой?
             Долиной весело иду,
             А обернусь назадъ -- уже въ виду
             Встаетъ гора,-- не отбить звать горою,
             А сфинксовъ-то моихъ она со мною
             Ужъ разлучила. Тутъ еще мелькаютъ
             Огни кругомъ, внушая страхъ невольно...
             Еще несется, пляской тѣша взоръ,
             Плутовокъ ласково манящій хоръ.
             Потише къ нимъ: не диво соблазниться.
             Гдѣ бъ ни было, все хочется разжиться.
   

Ляміи (увлекая Мефистофеля)

                       Улыбки, чары --
                       И прочь обратно!
                       Затѣмъ постойте,
                       Болтайте, пойте!
                       Ахъ, какъ пріятно,
                       Что грѣшникъ старый
                       Спѣшитъ за нами!
                       За грѣхъ свой тяжкій,
                       Съ большой натяжкой,
                       Ногой костлявой
                       Отучить лукавый.
                       Онъ хромъ, смѣшенъ,
                       Куда мы съ вами,
                       Туда и онъ.
   

Мефистофель (останавливаясь.)

             Проклятье! Мало ль насъ трепали,
             Съ Адама мало ль надували?
             Сталъ старъ, а сталъ ли ты уменъ?
             Иль мало былъ ты проведенъ?
             Такой народъ, и всѣ одной цѣны;
             Затянуты, въ лицѣ набѣлены,
             Здороваго въ нихъ не найдешь нисколько,
             Гдѣ ни схвати, все дрябло да и только:
             Вѣдь знаешь, видишь, что плохія шутки,
             А пляшешь все по ихъ шельмовской дудкѣ!
   

Ламіи (останавливаясь).

             Стой! Онъ задумался, онъ сталъ.
             Бѣги къ нему, чтобъ онъ не убѣжалъ.
   

Мефистофель (наступая).

             Куда ни шло; къ чему сначала
             Себя раздуміемъ томить,
             И если бъ вѣдьмъ совсѣмъ не стало,
             Кой чортъ хотѣлъ бы чортомъ быть!
   

Ламіи (граціозно).

             Подойдемъ-те же къ герою!
             Въ сердцѣ страстномъ безъ сомнѣнья
             Онъ плѣнится хоть одною.
   

Мефистофель.

             Эти сумерки обидны,
             Но при нихъ вы миловидны,
             Привлекательны собою.
   

Эмпуза (проталкиваясь).

             И меня вы пропустите,
             Въ свой кружокъ меня примите!
   

Ламіи.

             Вотъ эта намъ не по нутру;
             Всегда испортитъ намъ игру.
   

Эмпуза (Мефистофелю).

             Съ ногой ослиною Эмпуза
             Желаетъ твоего союза!
             Съ одной ты конскою ногой,
             Прими же мой привѣтъ, родной.
   

Мефистофель.

             Я думалъ -- здѣсь мнѣ всѣ чужіе,
             А къ сожалѣнью все родные;
             Тутъ старые читаешь святцы --
             Отъ Гарца до Эллады братцы!
   

Эмпуза.

             Способна быстро я рѣшиться,
             Во что угодно превратиться,
             Но въ честь тебѣ я предпочла
             Головку тутъ надѣть осла.
   

Мефистофель.

             Здѣсь люди, надобно признаться,
             Родствомъ умѣютъ сосчитаться;
             Но не могу, хоть что случится,
             Съ ослиной головой мириться.
   

Ламіи.

             Оставь ты гадкую!-- Она
             Гнать всюду прелесть создана;
             Что нѣжно, что милѣй всего,-
             Она пришла -- и нѣтъ его.
   

Мефистофель.

             И этихъ кумушекъ прелестныхъ
             Я не могу считать за честныхъ;
             Хотя у нихъ на щечкахъ розы, --
             А тамъ, боюсь, метаморфозы.
   

Ламіи.

             Рѣшись! прими въ игрѣ участье;
             Насъ много, выбери на счастье,
             И лучшій жребій будетъ твой!
             Пѣснь про любовь давно избита!
             Ты самый жалкій волокита,
             Гордишься попусту собой!--
             Онъ къ намъ идетъ искать развязки;
             Снимайте понемногу маски
             И видъ откройте вашъ прямой!
   

Мефистофель.

             Вотъ выбралъ, чудо вѣдь какая...

(Обнимая ее)

             Увы! Что за метла сухая!

(Хватая другую).

             А эта? Поглядѣть, такъ срамъ!
   

Ламіи.

             Не стоишь лучшей, знаешь самъ!
   

Мефистофель.

             Поменьше, видно, взять придется...
             Она какъ ящерица вьется.
             Коса какъ змѣй -- вотъ какова!
             Вотъ къ этой длинной подступаю...
             Но палку тирса я хватаю,
             Сосновой шишкой голова.
             Ну что за притча?-- Можетъ статься
             За эту толстую мнѣ браться --
             Остался выборъ не великъ!--
             Видъ самый вздутый, самый сочный,
             Подобныхъ цѣнитъ людъ восточный...
             Увы!-- Ужъ лопнулъ дождевикъ!
   

Ламіи.

             Разсѣйтесь, вѣйтесь и летайте
             Въ полетѣ черномъ вкругъ мелькайте
             Надъ сыномъ вѣдьмы здѣсь чужимъ!
             Въ кругахъ невѣрныхъ и зыбучихъ,
             Мы на крылахъ мышей летучихъ,
             Ему хоть страхомъ отомстимъ.
   

Мефистофель (отряхаясь).

             Умнѣй ли сталъ я? Что-то не похоже,--
             Нелѣпо здѣсь, нелѣпъ и Сѣверъ тоже,
             Упырь и здѣсь и тамъ уродъ,
             Поэты пошлы и народъ!
             И здѣсь, какъ всюду, въ маскарадъ
             Запрятать чувственность хотятъ.
             Искалъ пристать я къ маскамъ плотно,
             И ужасы встрѣчать мнѣ приходилось;
             Я бъ надувалъ себя охотно,
             Когда бъ оно побольше длилось.

(Блуждая между камнями.)

             Гдѣ я? Какимъ идти путемъ?
             Была тропинка, -- сталъ разгромъ.
             Сюда я шелъ, все гладко было,
             Теперь каменьевъ навалило;
             Пошелъ я вверхъ да. внизъ шагать.
             Гдѣ бъ сфинксовъ мнѣ своихъ сыскать?
             Представить было бы не въ мочь,
             Чтобъ столько горъ явилось въ ночь!
             У вѣдьмъ знать праздникъ не плохой,
             И Блоксбергъ принесли съ собой.
   

Ореада (съ натуральной скалы).

             Сюда! Гора моя хранитъ
             Еще первоначальный видъ --
             Крутыя уважай дороги --
             То Инида древніе отроги,
             Утесъ мой такъ же все стоялъ,
             Какъ черезъ насъ Помпей бѣжалъ.
             А призраки исчезнутъ вновь
             При первомъ пѣньи пѣтуховъ.
             Подобныхъ сказокъ много было тутъ,
             Появятся -- и пропадутъ.
   

Мефистофель.

             Хвала! Почтенное чело!
             Какъ мѣсяцъ ни гори свѣтло,
             Твоихъ дубовъ густую ночь
             Его лучамъ не превозмочь.
             Но вижу, около кустовъ
             Какой-то свѣтъ затлился вновь.
             Вѣдь нужно жъ случаю навесть:
             Никакъ Гомункулъ то и есть!--
             Откуда ты теперь, малютка?
   

Гомункулъ.

             Я все ношусь, и все мнѣ жутко.
             Все хочется возникнуть мнѣ вполнѣ,
             Свое стекло разбить я порываюсь,
             Но въ то, что видѣлося мнѣ,
             Вступить никакъ я не рѣшаюсь.
             И только, ужъ тебѣ признаюсь,
             Двухъ мудрецовъ былъ встрѣтить радъ.
             "Природа, да природа", все твердятъ.
             Разстаться съ ними не могу я,
             Они ужъ вѣрно знаютъ жизнь земную
             Отъ нихъ узнаю безъ сомнѣнья,
             Какого мнѣ держаться направленья.
   

Мефистофель.

             Самъ избирай ты что-нибудь.
             Гдѣ привидѣнія заведутся,
             Сейчасъ философы найдутся;
             И чтобъ искусство не пропало ихъ,
             Плодятъ они намъ дюжину другихъ.
             Не поблуждавъ, о правдѣ не мечтай;
             Возникнуть хочешь, самъ ужъ возникай!
   

Гомункулъ.

             Нельзя чужимъ пренебрегать совѣтомъ.
   

Мефистофель.

             Ступай! Увидимъ, много ль толку въ этомъ.

(Расходятся.)

Анаксагоръ (Ѳатесу).

             Твой умъ упорный уступить не можетъ,
             Какой же новый доводъ тутъ поможетъ?
   

Ѳалесъ.

             Всѣмъ вѣтрамъ рада уступить болію;
             Но отъ скалы назадъ бѣжитъ она.
   

Анаксагоръ.

             Вотъ та скала -- огня произведенье.
   

Ѳалесъ.

             Во магѣ лишь -- живого зарожденье.
   

Гомункулъ (между ними).

             Позвольте съ вами мнѣ пойти!
             Я жажду самъ произойти.
   

Анаксагоръ.

             Сумѣлъ ли бъ въ ночь одну, Ѳалесъ, ты самъ
             Создать изъ илу эту гору намъ?
   

Ѳалесъ.

             Нигдѣ природы вѣчное теченье
             Не знало дней, ночей, часовъ стѣсненья;
             Она творитъ обычнымъ чередомъ,
             Насилія чуждаясь и въ большомъ.
   

Анаксагоръ.

             Оно здѣсь было. Силою могучей
             Огонь Плутона и Эолъ кипучій,
             Прорвавъ земли остывшія равнины,
             Извергли эту гору изъ пучины.
   

Ѳалесъ.

             Изъ этого что жъ заключить?
             Она вотъ тутъ -- ей значитъ нужно быть.
             Мы только тратимъ время въ этомъ спорѣ
             И водимъ лишь довѣрчивыхъ на сворѣ.
   

Анаксагоръ.

             Чтобъ жить въ разсѣлинахъ -- на склоны
             Сейчасъ полѣзли мирмидоны.
             Пигмеи, муравьи, дактили
             Ужъ гору всю заполонили.

(Гомункулу.)

             Вѣдь ты не гнался за большимъ,
             А жилъ отшельникомъ прямымъ;
             Коль радъ принять ты власть земную,
             Тебя царемъ тутъ короную.
   

Гомункулъ.

             Ѳалесъ что скажетъ?
   

Ѳалесъ.

                                           Нѣтъ, нельзя рѣшиться.
             Отъ малыхъ только малыхъ дѣлъ добиться.
             Великъ и малый при большомъ.
             Ты видишь журавлей тамъ тучу,
             Весь мелкій людъ ужъ сбился въ кучу --
             Вотъ то же было бъ и царю;
             Они носами и когтями
             Накинутся на карловъ сами;
             Бѣда подходитъ, я смотрю;
             Злодѣйство цапель перебило,
             Когда пріютъ ихъ обступило;
             Но стрѣлъ убійственныхъ метанье
             За кровь приноситъ воздаянье.
             И вотъ родня несется вновь,
             Пролить пигмеевъ злую кровь.
             Къ чему копье, и шлемъ, и щитъ,
             И перьевъ цапель украшенье?
             Дактили ищутъ ужъ спасенья!
             Ихъ войско дрогнуло -- бѣжитъ.
   

Анаксагоръ (помолчавъ, торжественно).

             Я цѣлый вѣкъ подземныхъ восхваляю,
             Теперь мольбу я кверху обращаю...
             Ты, въ вышинѣ вѣкъ неизмѣнная,
             Трехлично -- трехъименная,
             Молю тебя, такъ тяжела утрата, --
   

Луна, Діана и Геката!

             Ты, грудь цѣлящая, умомъ горящая,
             Все тихо зрящая и власть таящая,
             Раскрой своихъ тѣней ужасный зѣвъ,
             И прояви безъ чаръ могучій гнѣвъ!

(Пауза.)

                       Иль внятъ мой стонъ?
                       Ужель мой вздохъ
                       На небѣ могъ
                       Природы измѣнить законъ?
             Растетъ, и, блескомъ окруженъ,
             Богини къ намъ нисходитъ тронъ.
             Мой взоръ отъ страха цѣпенѣетъ,
             Огонь, чѣмъ ближе, все краснѣетъ...
             Не приближайся намъ на горе,
             Погубишь насъ и землю ты и море!
             Знать удалось же ѳессалійскимъ дѣвамъ
             Совлечь магическимъ напѣвомъ
             Тебя съ путей твоихъ эѳирныхъ,
             И бѣдствій испросить всемірныхъ?
             Вотъ ясный щитъ ужъ омрачился!
             Вотъ молніей онъ, треснувъ, разразился!
             Вотъ зашипѣло! закипѣло!
             И громъ, и буря зашумѣла!--
             Здѣсь я у ногъ твоихъ смирился --
             Прости! вѣдь самъ я напросился.

(Повергается ницъ.)

Ѳалесъ.

             Него ему тутъ видѣть ни пришлось!
             Ужъ не пойму, какъ это такъ сбылось;
             Я ничего не чувствовалъ такого.
             Вѣдь это просто бредъ больного,
             И тихо движется луна;
             На мѣстѣ все своемъ она.
   

Гомункулъ.

             Вонъ у пигмеевъ-то гора
             Выла кругла, теперь остра.
             Тутъ сотрясенье ощутилось;
             Скала къ намъ съ мѣсяца свалилась,
             Она ихъ всѣхъ и не спросила,
             Другъ или недругъ, -- раздавила!
             Хвалю искусство я безъ лести,
             Что творчески, въ ночи одной,
             И снизу, да и сверху вмѣстѣ
             Постройку вывело горой.
   

Ѳалесъ.

             Небойсь! То призракъ лишь пустой.
             На эту дрянь рукой махнемъ!
             Будь радъ, что но былъ ты царемъ.
             Къ морскому празднику скорѣе!
             Тамъ чтутъ гостей, что почуднѣе.

(Удаляются.)

Мефистофель (лазя на противоположной сторонѣ).

             Вотъ тутъ -- по плитамъ каменнымъ таскайся,
             Да по корнямъ дубовымъ спотыкайся!
             На Гарцѣ, отдаетъ смолой,
             А это ужъ любимый запахъ мой;
             Гавно какъ сѣрный...-- Здѣсь же эти греки
             Подобнаго не нюхали вовѣки.
             Желалъ бы я развѣдать несомнѣнно,
             Чѣмъ топятъ адъ они обыкновенно.
   

Дріада.

             Какъ ты ни будь въ странѣ своей уменъ,
             Не будешь ты къ чужой приспособленъ.
             Ты бъ не искалъ предметовъ отдаленныхъ,
             А здѣсь хвалилъ красу дубовъ священныхъ!
   

Мефистофель.

             Покинутый всегда на мысляхъ край;
             Къ чему привыкли, кажется намъ рай.
             Но разскажи: въ пещерѣ мрачной тамъ
             Какое жмется тройственное тѣло?
   

Дріада.

             То Форкіады. Подойди-ка самъ
             И ихъ спроси, коль сердце не сробѣло.
   

Мефистофель.

             Что жъ? Я смотрю, но понимаю плохо;
             Какъ я ни гордъ, но сознаюсь вполнѣ,
             Подобнаго не попадалось мнѣ.
             Онѣ вѣдь злѣй чертополоха...
             Грѣхи какъ ни были бъ ужасны,
             Покажутся вполнѣ прекрасны
             Предъ этимъ пугаломъ тройнымъ!
             Такимъ мы воспретили бъ строго
             Стоять у адскаго порога,
             А этихъ здѣсь, въ странѣ красотъ
             Антикомъ всякій назоветъ...
             Зашевелились, -- видно услыхали;
             Нетопыри-вампиры засвистали.
   

Форкиады.

             Глазъ дайте сестры мнѣ -- узнать,
             Кто смѣетъ къ храму подступать.
   

Мефистофель.

             Почтенныя! Дозвольте мнѣ въ смиреньи
             Троякое принять благословенье.
             Я прихожу не пришлецомъ печальнымъ,
             А, кажется мнѣ, родственникомъ дальнимъ.
             Ужъ у боговъ я стародавнихъ былъ,
             И Опсъ и Рею я уже почтилъ:
             Увидѣть Парокъ, сестръ вамъ отъ Хаоса,
             Вчера мнѣ иль позавчера пришлося;
             Но вамъ подобныхъ я нигдѣ не знаю;
             Затѣмъ молчу, въ восторгъ утопаю.
   

Форкиады.

             Онъ кажется разуменъ, этотъ духъ.
   

Мефистофель.

             Какъ васъ поэты не поспѣли вслухъ!
             Какъ то сбылось средь дѣлъ обыкновенныхъ?
             Я въ статуяхъ васъ не встрѣчалъ почтенныхъ.
             Рѣзцу бъ надъ вами потрудиться надо.--
             Что Гера намъ, Венера и Паллада!
   

Форкиады.

             Сокрытыя въ безмолвіи ночномъ
             Объ этомъ мы не думали втроемъ!
   

Мефистофель.

             Гдѣ жъ было вамъ: покинули вы свѣтъ,
             Ни вамъ къ нему, ни къ вамъ и ходу нѣтъ.
             Вы бъ лучше въ тѣ мѣста переселились,
             Гдѣ съ роскошью искусства воцарились;
             Гдѣ каждый день, ускоря шагъ двойной,
             Изъ мрамора спѣшитъ предстать герой.
             Гдѣ...
   

Форкиады.

                       Замолчи, не накликай печали!
             Что пользы, если бъ мы что лучше знали?
             Родясь въ ночи, почти себя самихъ
             Не знаемъ мы,-- безвѣстны для другихъ.
   

Мефистофель.

             Тутъ бѣдствіе еще не такъ сурово;
             Перенести себя лишь на другого.
             Вамъ тремъ данъ зубъ одинъ, одинъ и глазъ.
             Миѳологическимъ путемъ сейчасъ,
             Въ двѣ сущности всѣ три вы вставьте,
             А третій образъ мнѣ вы предоставьте --
             На время.
   

Одна.

                                           Какъ вы судите о томъ?


Другія.

             Что жъ!-- только глазъ и зубъ себѣ возьмемъ
   

Мефистофель.

             Вы самое-то лучшее отняли,
             И вѣренъ выйдетъ образъ тутъ едва ли!
   

Одна.

             Одинъ ты глазъ зажмурь, послушай насъ.
             А зубъ глазной ты выставь на-показъ,
             Такъ профилемъ ты можешь постараться
             Одноутробнымъ нашимъ показаться.
   

Мефистофель.

             Премного чести.-- Пусть!
   

Форкиады.

                                                     Пусть!
   

Мефистофель (какъ Форкіада въ профиль).

                                                               Не сплошалъ!
             Любимымъ сыномъ Хаоса я сталъ!
   

Форкиады.

             Гордимся Хаосомъ, отцомъ мы знаменитымъ.
   

Мефистофель.

             Охъ! забранятъ теперь меня гермафродитомъ.
   

Форкиады.

             Вотъ новыхъ три сестры украсились сугубо!
             У насъ теперь два глаза и два зуба.
   

Мефистофель.

             Отъ глазъ я всѣхъ укроюсь въ бѣгѣ спѣшномъ.
             Пугать чертей въ аду кромѣшномъ.

(Уходитъ.)



Скалистый заливъ Эгейскаго моря.

Луна въ зенитѣ.

Сирены (кругомъ на скалахъ, играя на флейтахъ и распѣвая).

             Если слушаясь злодѣекъ,
             Ѳессалійскихъ чародѣекъ,
             Древле ты съ высотъ сходила,
             Нынѣ бъ ты, небесъ свѣтило,
             На дрожаньи волнъ почило,
             Озаряя нѣгой тайной
             Этотъ сборъ необычайный,
             Что кругомъ изъ волнъ встаетъ!
             Умоляемъ униженно:
             Будь, луна, къ намъ благосклонна!
   

Нереиды и тритоны
(какъ морскія чудовища).

             Пойте громче на просторѣ,
             Чтобъ во все звучало море,
             Весь морской скликайте людъ!--
             Злобной бури мы боялись,
             Въ глубь затишья погружались;
             Нынѣ пѣсни насъ зовутъ.
   
             Какъ мы рады въ самомъ дѣлѣ,
             Золотыхъ цѣпей надѣли,
             И коронъ въ цвѣтныхъ Каменьяхъ
             И запястій въ украшеньяхъ!
             Всѣ они отъ васъ пришли!
             Взяты бездной эти дива,
             Ихъ вы, демоны залива,
             Вашимъ пѣньемъ привлекли.
   

Сирены.

             Знаемъ, рыбамъ жить привольно,
             Ихъ уносить своевольно
             Тѣла гладкаго изгибъ;
             Но вотъ васъ-то мы скликаемъ,
             Нынче мы узнать желаемъ,
             Что значительнѣй вы рыбъ.
             Нереиды и тритоны.
             Мы еще. не выплывали,
             Ужъ объ этомъ помышляли.
             Сестры, братья помогли бъ!
             Не въ далекій путь сберемся,
             Но докажемъ, какъ вернемся,
             Что значительнѣй мы рыбъ.

(Удаляются.)

Сирены.

             Мгновенно убрались!
             Въ Самоѳракію понеслись;
             Имъ вѣтры въ пути помогаютъ.
             Какія въ нихъ будятъ стремленья
             Высокихъ Кабировъ владѣнья?
             То боги, живущіе странно;
             Себя хоть они создаютъ непрестанно,
             Но кто они -- сами не знаютъ.
             Стой недвижна и ясна,
             Милосердая луна,
             Пусть въ ночи все море тонетъ,
             День придетъ и насъ прогонитъ!
   

Ѳалесъ (на берегу, Гомункулу).

             Пойдемъ искать Нерея старика;
             Хотя его пещера тутъ близка,
             Но не поладишь съ нимъ никакъ,
             Такой упрямый онъ кислякъ!
             Весь родъ людской никакъ по немъ
             Не можетъ поступить ни въ чемъ.
             Но знаетъ будущее Онъ;
             За это всѣми онъ почтенъ,
             И всѣ предъ нимъ благоговѣютъ..
             Ему не разъ и помогать пришлось.
   

Гомункулъ.

             Такъ постучимся мы! Авось
             Стекло и пламя уцѣлѣють.
   

Нерей.

             Не рѣчь ли то людская пронеслась?
             На сердцѣ злоба разомъ поднялась!
             Достичь боговъ все хочется тщеславнымъ,
             А суждено себѣ остаться равнымъ.
             Чѣмъ въ божескомъ покоѣ пребывать,
             Хотѣлъ всегда я лучшимъ помогать;
             А поглядишь потомъ на дѣло это,
             Такъ все равно, что не давалъ совѣта.
   

Ѳалесъ.

             Всѣмъ, старецъ моря, въ силахъ ты помочь.
             Ты мудръ, и насъ не прогоняй ты прочь!
             Вотъ это пламя въ образѣ людскомъ J.
             Твоимъ рѣчамъ послѣдуетъ во всемъ.
   

Нерей.

             Что рѣчь! отъ ней кто людямъ видѣлъ, толку?
             Рѣчь мудреца въ упрямомъ ухѣ мретъ.
             Хоть плачутся на дѣло безъ умолку,
             А всякъ, глядишь, попрежнему живетъ.
             Я, какъ отецъ, Париса увѣщалъ,
             Пока чужой жены онъ не смущалъ!
             Ему, какъ шелъ онъ къ грекамъ съ корабля,
             Я предсказалъ, что въ духѣ видѣлъ я:
             На воздухѣ горой багровый дымъ,
             И балокъ пылъ, и бой, и смерть подъ нимъ.
             День судный Трои уловленъ въ стихахъ,
             Столѣтіямъ на память и на страхъ.
             Но рѣчи старца счелъ игрушкой онъ;
             Онъ страсти внялъ -- и рухнулъ Иліонъ.
             Гигантскій трупъ, покинутъ, Нагъ и сиръ;
             Орламъ, слетѣвшимъ съ Линда, сладкій пиръ.
             Я ль и Улиссу то жъ не предсказалъ
             Сѣтей Цирцеи и Циклопа скалъ?
             И мѣшканье его, и произволъ
             Товарищей,-- ну что жъ онъ пріобрѣлъ?
             Пока волной качаемъ, поздно онъ
             На мирный берегъ по былъ занесенъ.
   

Ѳалесъ.

             Поступки эти мудрому претятъ;
             Но добрый снова попытаться радъ:
             Признательности фунтъ ему, какъ чудо,
             Неблагодарности важнѣе пуда.
             Не съ пустякомъ рѣшились мы придти:
             Желаетъ мальчикъ вотъ произойти.
   

Нерей.

             Не отравляй отрадныхъ мнѣ часовъ!
             Сегодня ждать я не того готовъ:
             Всѣхъ дочерей я ожидаю вскорѣ,
             Я звалъ Доридъ, прелестныхъ грацій моря.
             Ни на Олимпѣ, ни у васъ, людей,
             Нѣтъ образовъ въ движеніяхъ милѣй;
             Гордясь, несутъ ихъ средь морского лона
             То чудища, то кони Посидона;
             Съ стихіей нѣжно такъ слились онѣ,
             Что держитъ ихъ и пѣна на волнѣ.
             На раковинѣ яркой всѣхъ милѣе
             Венерой здѣсь предстанетъ Галатея.
             Она, когда Киприда удалилась,
             Сама богиней Паооса явилась,
             И у нея, чтобъ власть ея возвесть,
             Престольный городъ съ колесницей есть.
             Прочь! не прилично въ часъ отцу любезный
             Смущаться въ сердцѣ бранью безполезной.
             Ступайте вы къ Протею, чтобъ спросить,
             Какъ превращаться и происходить.

(Удаляется къ морю.)

Ѳалесъ.

             Тутъ не нашли мы толку никакого.
             Сыщи Протея, онъ исчезнетъ снова'
             А хоть предстанетъ, будетъ говорить,
             Что всякаго способно съ толку сбить.
             Но вѣдь тебѣ совѣтъ необходимъ;
             Попробуемъ, пойдемъ путемъ своимъ!

(Удаляются.)

Сирены (наверху скалъ).

                       Что это передъ нами
                       Несется надъ волнами?
                       Какъ, весело играя,
                       Вѣтрилъ бѣлѣетъ стая,
                       Такъ ясно на просторѣ
                       Сіяютъ жены моря.
                       Сойти со скалъ придется,
                       Ихъ пѣнье раздается.
   

Нереиды и тритоны.

                       Что мы несемъ руками,
                       Похвалите вы сами.
                       Въ щитъ ясный, черепашный,
                       Глядится сонмъ ихъ страшный.
                       Боговъ мы вамъ приносимъ;
                       Высокихъ пѣсенъ просимъ!
   

.

                       Малые лики,
                       Силой велики,
                       Кормчихъ спасители главные!
                       Боги древнѣйшіе, славные.
   

Нереиды и тритоны.

                       Мы плавали къ Кабирамъ,
                       Чтобъ праздновать намъ съ миромъ
                       Гдѣ имъ почетъ устроенъ,
                       Тамъ и Нептунъ спокоенъ.
   

Сирены.

                                 Всѣхъ вы насъ превзошли;
                       Шли ко дну корабли,
                       Только мощью своей
                       Вы спасали людей.
   

Нереиды и тритоны.

                       Трехъ удалось намъ принести,
                       Четвертый не хотѣлъ идти;
                       Себя онъ главнымъ называетъ,
                       Одинъ за всѣхъ онъ разсуждаетъ.
   

Сирены.

                       Богъ про другого бога
                       И на смѣхъ скажетъ много.
                       Всѣхъ милосердыхъ чтите,
                       Коль цѣлы быть хотите.
   

Нереиды и тритоны.

                       Вѣдь семь ихъ оказалось.
   

Сирены.

                       А что жъ съ тремя-то сталось?
   

Нереиды и тритоны.

                       Отвѣтить мы не въ силѣ,
                       Олимпъ бы вы спросили;
                       Осьмого бъ тамъ сыскали,
                       Какого и не ждали!
                       Всѣ милостивы съ нами,
                       Да не готовы сами.
                       Эти несравненные
                       Все впередъ стремятся,
                       Имъ голоднымъ снятся
                       Тайны сокровенныя.
   

Сирены.

                       Всѣмъ богамъ по старинѣ
                       Служимъ мы однѣ,
                       Хоть солнцу, хоть лунѣ;
                       И выгодно вполнѣ.
   

Нереиды и тритоны.

                       За этотъ праздникъ превознести
                       Должны насъ лиры!
   

Сирены.

                       Герои даже старины
                       Всю славу уступить должны,
                       А хоть кого и превознеся.,
                       У нихъ руно златое есть,
                       У васъ Кабиры!

(Раздается общимъ хоромъ.)

                       У нихъ руно златое есть,
                       У насъ! }
                                 } Кабиры!
                       У васъ }

(Нереиды и тритоны плывутъ мимо.)

Гомункулъ.

                       По мнѣ, уроды-пришлецы
                       Горшки напоминаютъ;
                       На нихъ наткнулись мудрецы
                       И головы ломаютъ.
   

Ѳалесъ.

                       Да въ этомъ-то ихъ цѣль одна!
                       Монета ржавчиной цѣнна.
   

Протей (незамѣтно).

   
             Чудакъ старикъ, я полонъ восхищенья:
             Что чѣмъ страннѣй, тѣмъ болѣе почтенья.
   

Ѳалесъ.

             Гдѣ ты, Протей?
   

Протей (чревовѣщательно, то вблизи, то издали).

                                           Вотъ здѣсь!-- и здѣсь!
   

Ѳалесъ.

             Ты въ шуткахъ вѣкъ проводишь весь,
             Но другу-то скажи по правдѣ слово,
             Ты съ мѣста говоришь другого.
   

Протей (будто издали).

             Прощай!
   

Ѳалесъ (тихонько Гомункулу.

                                 Онъ здѣсь вблизи. Свѣти сильнѣй!
             Вѣдь любопытнѣй рыбъ Протей;
             Въ какомъ бы видѣ ни былъ онъ,
             Огнемъ онъ всюду привлеченъ.
   

Гомункулъ.

             Начну свѣтить жестоко, но умѣло,
             Лишь исподволь, чтобъ склянка уцѣлѣла.
   

Протей (въ образѣ исполинской черепахи).

             Что такъ прелестно свѣтитъ тамъ?
   

Ѳалесъ (прикрывая Гомункула).

             Желаешь видѣть, такъ приближься самъ.
             Не тяготись уже трудомъ немногимъ,
             И человѣкомъ ты предстань двуногимъ.
             Мы слышать просьбу отъ того желаемъ,
             Кто хочетъ видѣть то, что мы скрываемъ.
   

Протей (въ благородномъ образѣ).

             Лукавствомъ мудрымъ ты еще богатъ.
   

Ѳалесъ.

             Ты образы мѣнять все такъ же радъ.

(Открываетъ Гомункула.)

Протей (удивленно).

             Свѣтящій карликъ! Въ мірѣ не найти!
   

Ѳалесъ.

             Спросить онъ хочетъ, какъ произойти.
             Вопросовъ мнѣ онъ объяснилъ причину,
             На свѣтъ родился онъ лишь вполовину.
             Духовныхъ силъ дано ему несмѣтно,
             Но дѣльности наглядной незамѣтно.
             До сей поры стекломъ лишь вѣсокъ онъ,
             И ждетъ теперь, что будетъ воплощенъ.
   

Протей.

             Тебя дѣвичьимъ сыномъ счесть:
             Ты до поры ужъ тутъ какъ есть.
   

Ѳалесъ.

             Еще вопросъ является не малый:
             Вѣдь онъ гермафродитъ пожалуй.
   

Протей.

             Тутъ ждать удачи можно смѣло;
             Нѣмъ онъ ни стань -- все выйдетъ въ дѣло.
             Здѣсь думой нечего смущаться:
             Въ широкомъ морѣ долженъ ты зачаться.
             Тамъ съ малаго придется начинать,
             Глотать мельчайшихъ, чувствуя блаженство;
             И понемногу станешь подрастать,
             Чтобъ высшаго достигнуть совершенства.
   

Гомункулъ.

             Какъ нѣжно дышитъ воздухъ тутъ,
             Какъ будто травы испаренья шлютъ!
   

Протей.

             Ты не ошибся, мальчикъ милый!
             А дальше будешь счастья полнъ,
             На этомъ мысѣ съ новой силой
             Къ тебѣ польется запахъ полнъ.
             Онѣ несутся средь зыбей,
             Тамъ впереди ихъ сонмъ виднѣй;
             Пойдемъ туда!
   

Ѳалесъ.

                                           И я готовъ.
   

Гомункулъ,

             Трояко важный шагъ духовъ!



Тельхины родосскіе,
на морскихъ коняхъ и драконахъ, держа трезубецъ Нептуна.

Хоръ.

             Трезубецъ Нептуна сковали мы сами,
             И имъ-то онъ бойкими правитъ волнами:
             Какъ шлетъ громовержецъ округлыя тучи,
             Ему и Нептунъ отвѣчаетъ кипучій;
             И какъ ни сверкаетъ тамъ сверху порой,
             И снизу забрызжетъ волна за волной;
             А что между ними борьбою томится,
             Побьется съ пучиной и ей поглотится;
             Сегодня свой скипетръ онъ передалъ намъ,
             Вотъ намъ и легко по спокойнымъ волнамъ.
   

Сирены.

                       Геліосу посвященнымъ,
                       Днемъ веселымъ освященнымъ,
                       Вамъ привѣтствія полны,
                       Мы въ священный часъ луны!
   

Тельхины.

             Богиня прелестная свода ночного,
             Какъ чествуютъ брата, ты слушать готова,
             Къ Родосу блаженному слухъ твой склоненъ;
             Тамъ вѣчнымъ пеаномъ почтенъ Аполлонъ.
             Онъ день зачинаетъ; но день лишь погасъ,
             Взираетъ онъ огненнымъ взоромъ на насъ.
             И городъ, и горы, и берегъ, и волны
             Отраднымъ для бога сіяніемъ полны.
             Туманъ хоть и встанетъ, но богъ такъ лучистъ,
             Дохнетъ и проглянетъ, и островъ весь чистъ!
             Тамъ сотнями лики сходны съ властелиномъ,
             То юношей тамъ онъ, то вдругъ исполиномъ.
             Мы первые стали боговъ благодать
             Въ красѣ человѣческихъ тѣлъ выставлять.
   

Протей.

             Пусть величаются хвастливо!
             Взираетъ солнце горделиво
             На все, что мертвымъ создалось.
             Расплавясь мѣдь по формамъ льется,
             А отольютъ,-- ужъ имъ сдается,
             Что все ихъ дѣло удалось.
             Гдѣ жъ этой гордости основа?
             Кумировъ высилось чело,
             Землетрясенье ихъ снесло,
             Ужъ переплавили ихъ снова!
             Земной порядокъ, какъ ни глянь,
             Одно мученіе и дрянь.
             Въ волнѣ ходъ жизни безупречной!
             Тебя помчитъ по влагѣ вѣчной
   

Протей-Дельфинъ.
(Превращается.)

             Сейчасъ сомчу!
             Удачу тамъ найдешь прямую,
             Тебя лишь на спину возьму я
             И съ океаномъ обручу.
   

Ѳалесъ.

             Проникнись рвеніемъ похвальнымъ,
             Твореньемъ стать первоначальнымъ!
             И самъ будь дѣятеленъ тожъ!
             Тутъ, подвигаясь въ вѣчныхъ нормахъ
             И въ тысячахъ побывши формахъ,
             До человѣка ты дойдешь.

(Гомункулъ вступаетъ на Протея-дельфина.)

Протей.

             Вступи какъ духъ во влагу моря!
             Тамъ въ ширь и въ даль ты можешь вскорѣ
             Просторъ движенію найти.
             Не рвись на степени ты выше;
             Иди ты къ человѣку тише;
             Дошелъ -- остался безъ пути!
   

Ѳалесъ

             Ну, какъ сказать,-- кажись, въ свой вѣкъ
             Весьма хорошъ достойный человѣкъ.
   

Протей (Ѳалесу).

             Да, коль тебѣ подобныхъ взять!
             На время можетъ ихъ хватать;
             Гдѣ блѣдные витаютъ духи эти,
             Тебя я вижу много ужъ столѣтій.
   

Сирены (на скалахъ).

                       Что за тучки окружаютъ
                       Въ чистомъ небѣ лунный ликъ?
                       Это голуби мелькаютъ,
                       Бѣлоснѣжны крылья ихъ.
                       Прилетѣла къ намъ съ Паѳоса
                       Этихъ милыхъ птицъ семья,
                       Все на праздникъ принеслося
                       Къ намъ на радость бытія.
   

Нерей (подступая къ Ѳалесу).

             Путникъ скажетъ въ часъ полночный,
             Это лунное явленье;
             Но мы, духи, знаемъ точно,
             И совсѣмъ другого мнѣнья:
             Дочь мою сопровождаютъ
             Эти преданныя птицы,
             Ихъ летать у колесницы
             Ужъ издревле обучаютъ.
   

Ѳалесъ.

             Я и самъ согласенъ въ этомъ;
             Мудрый благомъ признаетъ,
             Если въ гнѣздышкѣ нагрѣтомъ
             Жизнь святыню соблюдетъ.
   

Псиллы и Марлы
(на морскихъ быкахъ, телятахъ и баранахъ).

             Въ пещерахъ Кипра скрытныхъ,
             Куда Нептунъ не рвется,
             Гдѣ Сейсмосъ не трясется,
             Во мракахъ первобытныхъ,
             Издревле и понынѣ
             Мы въ мірѣ и въ святынѣ
             Блюдемъ колесницу богини.
             Теперь при ночномъ дуновеньи,
             По чуднымъ узорамъ волненья,
             Отъ новаго скрывъ поколѣнья,
             Вывозимъ прелестную дочь.
             И вотъ мы теперь суетимся,
             Ни Льва, ни Орла не боимся,
             Не страшны луна намъ и Крестъ,
             Что гордо сіяютъ окрестъ.
             Пускай ихъ дерутся какъ знаютъ,
             Другъ друга пускай убиваютъ,
             И всѣ города разрушаютъ,
             А мы все завѣтнымъ путемъ
             Съ прелестной царицей идемъ.
   

Сирены.

                       Такъ легко, неторопливо,
                       Колесницу окруживъ,
                       Соплетается красиво
                       Змѣевидный вашъ извивъ;
                       Приближайтесь, Нереиды,
                       Жены мощныя красой,
                       Мчите нѣжныя Дориды
                       Къ Галатеѣ ликъ родной:
                       Какъ гордынею сіяя,
                       Въ ней божественность видна,
                       Но какъ женщина земная
                       Привлекательна она!
   

Дориды
(хоромъ плывя передъ Переемъ, всѣ на дельфинахъ)

                       Дай, луна, лучей небесныхъ
                       Эту юность озарять!
                       Мы отцу хотимъ прелестныхъ
                       Всѣхъ супруговъ показать.

(Къ Нерею.)

                       Этихъ мальчиковъ спасали
                       Отъ прибоевъ мы морскихъ,
                       Въ тростникахъ, на мхахъ качали,
                       И взлелѣяли мы ихъ.
                       И они ужъ въ воздаянье
                       Расточаютъ намъ лобзанья.
                       Взоръ привѣта кинь на нихъ!
   

Нерей.

             Должно двойной удачею считаться:
             Благотворить и тутъ же наслаждаться.
   

Дориды.

                       Если нашъ порывъ сердечный
                       Могъ, отецъ, ты похвалить,
                       Дай безсмертье имъ, чтобъ вѣчно
                       Съ ними въ молодости жить!
   

Нерей.

             Вы возлелѣйте вашихъ милыхъ,
             Чтобъ отрокъ могъ и мужемъ стать!
             Но награждать я тѣмъ не въ силахъ,
             Что можетъ лишь Зевесъ послать.
             Волна, что качкой васъ лелѣетъ,
             Вѣдь и любви уноситъ мигъ,
             И если склонность оскудѣетъ,
             Ссадите на берегъ вы ихъ.
   

Дориды.

             Васъ, милые мальчики, какъ не любить;
             Но грустно, что насъ разлучаютъ:
             Мы вѣчную вѣрность хотѣли хранить,
             Да боги того не желаютъ!
   

Юноши.

             Вы только лелѣйте насъ жизнью такой,
             Какой мы у васъ проживали;
             Мы лучшей и жизни не знаемъ другой,
             И лучшаго бъ мы не желали.

(Галатея приближается на колесницѣ-раковинѣ.)

Нерей.

             Вотъ ты, дорогая!
   

Галатея.

                                           Отецъ, это ты!
             Постойте, дельфины! Сбылися мечты!
   

Нерей,

             Увы! ужъ ее и умчали
             Сокрыться въ дали необъятной!
             Волненья сердечныя имъ непонятны!
             О, если бъ съ собой меня взяли!
             Но взглядъ одинъ, одинъ. лишь видъ
             За цѣлый годъ вознаградитъ.
   

Ѳалесъ.

             Радъ! радъ я сердечно!
             Душой я расцвѣлъ безконечно,
             Прекрасное въ сердце проникло!
             Вѣдь все изъ воды же возникло,
             Вода вседержитель великій:
             О будь, Океанъ, намъ владыкой!
             Когда бъ ты тучъ не слалъ бы,
             Ручьевъ не источалъ бы,
             И рѣкъ не извивалъ бы,
             Потоковъ не сливалъ бы,
             Что бъ было съ горами, съ просторомъ долинъ?
             Ты свѣжую жизнь сохраняешь одинъ.
   

Эхо (хоръ всего круга).

             Ты свѣжую жизнь изливаешь одинъ!
   

Нерей.

             Качаясь, вдаль уходитъ хоръ,
             Ужъ взоровъ ихъ не встрѣтитъ взоръ;
             Но цѣпью вьющейся кругомъ,
             Вполнѣ согласно съ торжествомъ,
             Весь сонмъ несется на кругахъ.
             А Галатеи свѣтлый тронъ
             Опять мелькнулъ, мнѣ виденъ онъ:
             Горитъ звѣздой
             Въ толпѣ несмѣтной.
             Что мило -- въ толкотнѣ замѣтно;
             Оно въ дали любой
             Свѣтло, какъ бы въ лучахъ,
             Все близко, и въ глазахъ!
   

Гомункулъ.

             Гдѣ по волнѣ прекрасной
             Я свѣтъ раскинулъ ясный,
             Освѣтитъ прелесть онъ!
   

Протей.

             Во влагѣ здѣсь прекрасной
             Пышнѣй твой свѣточъ ясный,
             И слышенъ чудный звонъ.
   

Нерей.

             Какая тамъ новая тайна средь хора
             Желаетъ открыться для нашего взора?
             Что блещетъ у трона, у ногъ Галатеи?
             То вспыхнетъ, то теплится слаще, нѣжнѣе,
             Какъ будто и самый огонь-то влюбленъ!
   

Ѳалесъ.

             Вѣдь это Гомункулъ, Протеемъ прельщенъ...
             Все признаки это всевластныхъ желаній,
             Мнѣ слышится звонъ затаенныхъ стенаній;
             Вѣдь онъ разобьется объ тронъ-то небойсь!
             Вотъ пышетъ, сверкаетъ.-- И вотъ разлилось!
   

Сирены.

             Какое тамъ чудо въ волнахъ озаренныхъ,
             Какъ будто другъ къ другу огнемъ нанесенныхъ?
             Свѣтясь и качаясь, чтобъ кверху идти,
             Пылаютъ тѣла на полночномъ пути,
             И всюду мерцанье огнемъ разливаетъ.
             Хвала же Эроту, онъ все зарождаетъ!
             Славься море, славьтесь волны,
             Вы огнемъ священнымъ полны!
             Славься пламя, влагѣ слава!
             Какъ сбылось все величаво!


Всѣ.

             Слава вѣтрамъ, съ ихъ весельемъ,
             Слава тайнымъ подземельямъ!
             Воздадимъ почетъ затѣмъ
             Четыремъ стихіямъ всѣмъ!


Актъ третій.

Передъ дворцомъ Менелая въ Спартѣ.
Появляется Елена и хоръ плѣнныхъ троянокъ. Панталисъ, предводительница хора.

Елена.

             Стяжавъ хваленья и хулу, Елена, я
             Отъ берега иду, куда пристали мы,
             Все качкою опьянена тѣхъ волнъ, что насъ
             Съ фригійскихъ отдаленныхъ пажитей сюда,
             Хребты при силѣ Эвра пуча, какъ судилъ
             Посидаонъ, въ заливъ перенесли родной.
             Пока остался талъ внизу царь Менелай;
             Съ храбрѣйшими онъ празднуетъ теперь возвратъ.
             Но ты привѣтомъ встрѣть меня, высокій домъ,
             Что выстроилъ на склонѣ этомъ Тиндарей,
             Отецъ мой, возвратясь съ холма Паллады самъ;
             Его тогда жъ, какъ съ Клитемнестрой мы, сестрой,
             Съ Касторомъ и Поллуксомъ въ играхъ тутъ росли,
             Изъ всѣхъ домовъ спартанскихъ онъ пышнѣй убралъ!
             Примите, двери мѣдныя, вы мой привѣтъ!
             Гостепріимно растворясь, дозволили
             Когда-то Менелаго вы, изъ всѣхъ другихъ
             Избраннику, мнѣ свѣтлымъ женихомъ предстать.
             Раскройтесь снова предо мной, чтобъ я могла
             Приказъ царя исполнить, какъ супруги долгъ.
             Меня впустите вы, и остается пусть
             Вся буря роковая за моей спиной!
             Съ тѣхъ поръ какъ беззаботно я отсель ушла
             Во храмъ Дитеры, какъ священный долго полить,
             А тутъ меня разбойникъ, тотъ фригійскій, взялъ,
             Случилось многое, о чемъ народъ кругомъ
             Охотно разглашалъ, но что претитъ тому,
             О комъ молва успѣла сказокъ наплести.


Хоръ.

             Не отвергай, о дивная, ты
             Высокаго блага славнѣйшую честь;
             Величайшее счастье тебѣ лишь въ удѣлъ:
             Слава той красоты, что превыше всего!
             Герою предшествуетъ слава его,
             И ею онъ гордъ;
             Но самый упорный склоняется мужъ
             Передъ красотой всепобѣдной умомъ.
   

Елена.

             Довольно! Я съ супругомъ приплыла сюда,
             И вотъ въ свой городъ онъ меня впередъ послалъ;
             Но что въ умѣ таитъ онъ, не могу понять.
             Вернулась ли супругой я? Царицею?
             Или вернулась жертвой горестямъ князей.
             Чтобъ долгія невзгоды грековъ искупить?
             Взята я съ бою, но, какъ знать, взята ли въ плѣнъ:
             Знать боги славой и судьбой двусмысленной,
             Сомнительными спутниками красоты.
             Меня снабдили, такъ что даже здѣсь они
             Съ порога смотрятъ грознымъ взоромъ на меня!
             Уже на емкомъ кораблѣ кидалъ порой
             Лишь взгляды мнѣ супругъ, но слова не сказалъ,
             Какъ замышляя зло, сидѣлъ онъ предо мной.
             Когда жъ, въ заливъ по глубинѣ Эврота вверхъ
             Взойдя, земли коснулись кораблей носы,
             Заговорилъ онъ, словно богъ ему вдохнулъ:
             "Здѣсь по порядку воины сойдутъ мои;
             Я осмотрю ряды на берегу морскомъ;
             А ты ступай все дальше, вдоль священнаго
             Прибрежія Эврота плодоноснаго,
             И по лугу цвѣтущему направь коней,
             Пока равнины пышной не достигнешь ты,
             Гдѣ на поляхъ, въ былые дни, распаханныхъ,
             Лакедемонъ, горами окруженъ, возникъ.
             Вступи затѣмъ въ высокій царскій теремъ ты
             Н осмотри рабынь, что тамъ оставилъ я,
             Все поруча разумной, старой ключницѣ.
             Она тебѣ покажетъ всѣ сокровища,
             Какія твой отецъ оставить, да и я,
             Въ войнѣ и въ мирѣ множа, наконить успѣлъ.
             Ты это все найдешь въ порядкѣ, потому
             Что въ правѣ царь потребовать, вернувшись въ домъ,
             Чтобъ было вѣрно все соблюдено вполнѣ,
             И все на мѣстѣ, какъ его оставилъ онъ:
             Затѣмъ, что рабъ не въ правѣ ничего мѣнять".
   

Хоръ.

             Порадуй же ты, на богатство взглянувъ
             Пріумноженное, и взоры, и грудь;
             Драгоцѣнная цѣпь и короны краса
             Спокойно лежать и себѣ на умѣ;
             Только взойдешь и потребуешь ихъ,
             И готовы онѣ.
             Мнѣ отрадно видѣть борьбу красоты
             Противъ золота, жемчуга, камней цвѣтныхъ.
   

Елена.

             Затѣмъ властитель такъ еще ко мнѣ вѣщалъ:
             "Когда вокругъ ты все въ порядкѣ оглядишь,
             Тогда возьми треножниковъ ты, сколько ихъ
             Съ другой посудой жертвоприносителю
             Потребно, совершить святое торжество,
             Котловъ и чашъ и плоскодонныхъ всякихъ блюдъ;
             Водой чистѣйшей изъ священнаго ключа
             Наполни кубки; дальше дровъ еще сухихъ
             Вели сготовить, чтобы воспріять огонь;
             И наточеный ножъ быть долженъ подъ рукой.
             О всемъ же прочемъ позаботься ты сама".
             Такъ говорилъ онъ, торопя меня; но мнѣ
             Живущаго дыханья онъ не указалъ,
             Что Олимпійцамъ въ жертву хочетъ онъ заклать.
             Сомнительно все это! но заботы я
             Гоню, высокимъ предоставивъ все богамъ
             Вершить, какъ въ мысляхъ держатъ то они;
             Добромъ ли это человѣку или зломъ
             Покажется, намъ смертнымъ это все стерпѣть.
             Ужъ часто жрецъ, топоръ тяжелый занеся
             Въ затылокъ въ земь смотрящаго животнаго,
             Не завершалъ удара; былъ задержанъ онъ
             Приходомъ вражьимъ, иль вмѣшательствомъ боговъ.
   

Хоръ.

             Что должно совершиться, тебѣ не узнать.
             Ты, царица, гряди,
             Не страшась!
             Зло идетъ и добро
             Къ человѣку нежданно;
             Имъ и предсказаннымъ вѣры нѣтъ.
             Троя жъ горѣла, видѣли жъ мы
             Смерть предъ глазами, страшную смерть;
             А развѣ не мы
             Здѣсь тебѣ радостно служимъ,
             Видимъ на небѣ жгучее солнце
             И всю прелесть земную,
             Намъ на блаженство, тебя!
   

Елена.

             Будь то, что будетъ! Что ни предстоитъ теперь,
             А я должна немедля въ царскій домъ вступить;
             Желанный, милый, чуть мной не утраченный,
             Онъ вновь въ глазахъ моихъ, сама не знаю какъ.
             Ужъ ноги быстро такъ не мчатъ меня на верхъ
             Ступеней тѣхъ, что были въ дѣтствѣ мнѣ прыжкомъ.
   

Хоръ.

                       Бросьте, о сестры, вы,
                       Грустныя плѣнницы,
                       Всю тоску свою тотчасъ.
                       Славьте царицу вы,
                       Славьте Елену вы,
                       Что въ отеческій домъ,
                       Хоть и поздно вернувшейся,
                       Но тѣмъ болѣ надежной
                       Нынѣ стопой идетъ!
   
                       Славьте священныхъ вы,
                       Счастье дарующихъ
                       Ей, боговъ милосердыхъ!
                       Освобожденному,
                       Словно крылатому,
                       Всюду дорога; но узнику
                       Только въ мукахъ доводится
                       Надъ зубцами тюремными
                       Руки свои простирать.
   
                       Но ее восхитилъ богъ
                       Отдаленную,
                       И съ Иліонскихъ развалинъ
                       Онъ перенесъ се вновь
                       Въ старый, убранный снова,
                       Отчій домъ,
                       Послѣ великихъ
                       Мукъ и отрады
                       Первую молодость
                       Помянуть безмятежно.
   

Панталисъ
(какъ предводительница хора).

             Теперь оставьте пѣсенъ радостныхъ вы путь,
             И къ створчатымъ дверямъ свой обратите взоръ!
             Что вижу, сестры? Ужъ не идетъ ли вновь сюда
             Взволнованной походкою царица къ намъ?--
             Великая царица, что могло тебѣ
             Взамѣнъ привѣтствій слугъ твоихъ представиться
             Тревожное? Ты даже не скрываешься;
             Я отвращенье вижу на челѣ твоемъ
             И благородный гнѣвъ при изумленіи.
   

Елена
(оставившая двери растворенными, въ волненіи).

             Несвойственъ дочери Зевеса подлый страхъ,
             Ее испугъ мгновенный тронуть не дерзнетъ;
             Но ужасъ, что изъ лона старой ночи все
             Встаетъ отъ вѣка въ разныхъ видахъ, словно дымъ
             Густой изъ пасти огнедышащей горы,--
             Онъ и героя даже потрясаетъ грудь.
             Такъ ужасомъ сегодня мнѣ Стигійскіе
             Вступленье въ домъ отмѣтили, что рада бъ я
             Съ знакомаго порога, столь желаннаго,
             Какъ гостья запоздавшая, простясь, уйти.
             Но нѣтъ! На свѣтъ я вышла, и меня
             Ужъ дальше не прогнать вамъ, силы мрачныя!
             Святить примусь я, чтобъ очищенный очагъ
             Отдать привѣтъ женѣ, да и владыкѣ могъ.
             Предводительница хора.
             Открой своимъ прислужницамъ усерднымъ ты,
             Царица, что могло тамъ встрѣтиться тебѣ.
   

Елена.

             Что видѣла, увидятъ ваши то глаза,
             Коль древняя не поглотила снова ночь
             Исчадья своего во мракъ своихъ чудесъ.
             Но чтобъ вы знали, разскажу словами вамъ:
             Какъ, думая о первомъ долгѣ, я вошла
             Торжественно въ покои царскаго дворца,
             Странна мнѣ стала пустота безмолвная.
             Ни шороха не слышно было скорыхъ ногъ,
             Ни быстрой хлопотливости не видѣлъ взоръ,
             Служанокъ не встрѣчала я иль ключницы,
             Которыхъ долгъ привѣтствовать входящаго.
             Но только-что я къ очагу приблизилась,
             Вдругъ увидала у остывшей тамъ золы,
             Огромную, закутанную женщину,
             Не въ сонъ, скорѣй въ раздумье погруженную.
             Властительно зову ее къ занятью я,
             Ее считая ключницей, оставленной
             Моимъ супругомъ изъ предосторожности:
             Закутана сидитъ она не двигаясь;
             Лишь на мои угрозы повела она
             Рукой, какъ бы гоня меня, отъ очага.
             Я, гнѣвно отвернувшись отъ нея, пошла
             Къ ступенямъ, наверху которыхъ ждетъ меня
             Краса опочивальни рядомъ съ кладовой;
             Но чудо быстро съ полу поднялось, и, мнѣ
             Дорогу властно заступя, казало такъ
             Свой станъ худой и свой кроваво-мутный взглядъ,
             Что видъ его одинъ мнѣ взоръ и духъ смущалъ.
             Но рѣчь моя на вѣтеръ; слово никогда
             Не въ силахъ образовъ возсоздавать, творя.
             Смотрите! выступить дерзнуло въ свѣтъ оно.
             Здѣсь наша власть, пока придетъ державный царь;
             Въ пещеры прогоняетъ другъ прекраснаго
             Фебъ всѣ исчадья ночи, иль смиряетъ ихъ.
   

Форкіада (выступаетъ на порогѣ между притолками).

Хоръ.

                       Много извѣдала я, хоть и локонъ
                       Мой на челѣ еще молодо вьется,
                       Страшнаго много видѣть пришлось,
                       Плачъ побѣжденныхъ истофель

             Да это пустяки! Она -- частичку,
             Но целый фолиант написан точно так,
             И времени за ним я потерял немало;
             Противоречий тьма, но умный и дурак
             Искали в них секретное начало.
             Искусство это ново и старо.
             Ты знаешь сам: давно заведено
             На цифрах три, один, или один и три
             Под видом истины пускать в ход заблужденья.
             Болтают так давно и учат без стесненья,
             А с дураками каши не вари!
             Ведь люди веровать в одни слова готовы:
             Слова для всяких дум желанные основы!
   

Ведьма
(продолжает)

                       Высокая сила
                       Наук, что могила,
                       Сокрыта от смертных созданий,
                       Но те, что не мнили,
                       Ее получили,
                       Как дар, без забот, без стараний.
   

Фауст

             Что за бессмыслицу городит?
             Ведь череп лопнуть мой готов!
             Как будто речи тут разводит
             Хор сотни тысяч дураков!
   

Мефистофель

             Сивилла славная, кончай,
             Тащи свой сок и наливай
             Всю чашу до ее краев!
             Не повредит: он не таков,
             Мужчина крепкого закала.
             Да и глотков глотал немало.

Ведьма с большими церемониями наливает напиток в чашу; когда Фауст готов поднести ее ко рту, над нею поднимается легкое пламя.

Мефистофель

             Живей, живей, покончи с ней!
             Сам после с радостью восплещешь!
             Что, друг мой, с чертом ты на ты,
             А пред огнем еще трепещешь?

Ведьма разрезает круг. Фауст выходит из него.

Мефистофель

             Уйдем скорей. Ты должен быть в движеньи.
   

Ведьма

             Сок должен сильно вам помочь.
   

Мефистофель
(ведьме)

             Я пред тобою в одолженьи,
             Напомни мне в Вальпургиеву ночь.
   

Ведьма

             Возьмите песенку; когда ее споете,
             То сока действие еще сильней найдете.
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Живей со мной! Тобой руковожу я;
             Ты должен сильно пропотеть:
             Таким путем всю силу в кровь ввожу я,
             Чтоб тело все могло ее иметь,
             Чтоб сила шла в него со всех сторон.
             Я научу тебя ценить досугов сладость,
             И скоро ты почувствуешь всю радость,
             Познав, что жив и резов Купидон!
   

Фауст

             Позволь мне в зеркало взглянуть разок-другой:
             Что видел я, к себе всесильно тянет.
   

Мефистофель

             Не стоит. Скоро, скоро тип живой
             Всех женщин пред тобой предстанет.

(Тихо.)

             Таков напиток: непременно
             Во всякой женщине пригрезится Елена.
   

УЛИЦА

Фауст. Маргарита проходит мимо.

Фауст

             Прекрасная барышня, позвольте
             Мне вас до дому довести!
   

Маргарита

             Не барышня я, не прекрасна,
             И провожать меня напрасно:
             Одна без вас могу дойти.

(Уходит.)

Фауст

             Какая прелесть. Боже мой!
             Я не видал еще такой.
             В ней добродетелей не счесть,
             Но с ними в ней и колкость есть.
             А эти щечки! Губок дает!
             Мне не забыть ее... О, нет!
             Как потупляет взор она!
             Любовью к ней душа полна.
             Она так мало говорит:
             И это прелесть ей дарит!

Мефистофель выходит.

             Достань девицу мне.
   

Мефистофель

             Какую?
   

Фауст

             Ту, что сию минуту здесь прошла.
   

Мефистофель

             Про эту -- кой-что маракую.
             Она от исповеди шла.
             Шмыгнул вблизи конфессионала
             Во время исповеди я.
             Греховного в ней нет нимало:
             Она невинна, как дитя.
             Ходить на исповедь ей нет совсем причин,
             Над нею я не властелин.
   

Фауст

             Но ей почти пятнадцать лет.
   

Мефистофель

             Ганс Лидерман такой бы дал ответ:
             Он мнит, что все цветы лишь для него растут,
             Что благосклонность, честь ему все отдадут,
             Но ведь бывают также исключенья.
   

Фауст

             Почтенный мой магистр, на все нравоученья
             Отвечу просьбою их прекратить скорей
             И вместе с тем вам точно заявляю:
             Коль к ночи нынешней с красавицей моей
             Не разделю любви я пламенной своей, --
             Я с вами в полночь порываю.
   

Мефистофель

             Помыслите, возможно ль сделать так?
             Ведь две недели, как-никак,
             Придется посвятить обследованью дела.
   

Фауст

             Имей я семь часов покою,
             Я не возился бы с тобою,
             Без черта бы добился цели смело.
   

Мефистофель

             Вы говорите, как француз,
             Но я прошу вас не сердиться.
             Что вам за прок немедля насладиться?
             Всю радость устранит подобный вкус.
             Не лучше ль предпочесть здесь будет подготовку?
             Пойти помедленней, порою
             Чуть-чуть понять, кой-что в ней поразвить,
             А там и покорить красотку?
             Новелла каждая об этом говорит.
   

Фауст

             Я без того имею аппетит
   

Мефистофель

             Довольно гнева, бросьте шутку
             С такой девицей, как она,
             Не выйдет ничего в минутку,
             Здесь штурм успеха не сулит,
             Здесь только хитрость победит
   

Фауст

             О пустяках тебя прошу я:
             Увидеть горенку хочу я;
             Дай ленточку с ее груди,
             Повязочку с ее ноги!
   

Мефистофель

             Чтоб убедились вы конкретно,
             Как я служу вам беззаветно,
             Сегодня, несмотря на все,
             Сведу вас в горенку ее.
   

Фауст

             Ее увижу? Все свершится?
   

Мефистофель

             Нет!
             Она уйдет к соседке на часочек,
             Я вас введу за этим вслед
             В ее опрятный уголочек.
             О счастье будущем с надеждой помечтайте
             И атмосферу чистую вдыхайте!
   

Фауст

             Сейчас пойдем?
   

Мефистофель

             Пойдем мы попоздней.
   

Фауст

             Ты приготовь подарок ей!

(Уходит.)

Мефистофель

             Уже дарит! Практично, хоть куда!
             Знакомо мне местечко недурное,
             Зарыты клады там в минувшие года,
             Туда пойду ревизовать былое.

(Уходит.)

   

ВЕЧЕР

Маленькая чистенькая комната.

Маргарита
(заплетая и подвязывая косы)

             Бог знает, что бы я дала,
             Когда бы я узнать могла,
             Кто это встретился со мною?
             А он ведь недурен собою
             И благородный; это я
             В его лице прочесть успела.
             В противном случае себя
             И не держал бы он так смело.

(Уходит.)

Мефистофель. Фауст.

Мефистофель

             Входи тихонько, ну, входи!
   

Фауст
(после некоторого молчания)

             Прошу тебя, теперь уйди!
   

Мефистофель
(осматривая все кругом)

             Ведь не у всякой все опрятно так, поди!

(Уходит.)

Фауст
(осматриваясь кругом)

             Привет тебе, вечернее мерцанье,
             Ты тихо стелешься в священном месте сем!
             Сойди ко мне, любви отрадное страданье,
             Что пьешь, как влагу, упованье,
             И в сердце водворись моем!
             Здесь все полно священной тишиною,
             Порядок веет здесь над всем,
             Здесь бедность выглядит довольства полнотою,
             Конурка -- сладостный Эдем!

(Бросается в кожаное кресло у постели.)

             Прими меня, как тех ты принимало,
             Кого теперь -- увы! -- на свете нет!
             Ты вкруг себя нередко собирало
             Толпы детей в дни радостей и бед!
             На Рождество, быть может, тут стояла
             С щеками полными и милая моя,
             И руку вялую у деда целовала,
             За дар, им сделанный, его благодаря.
             О, дева! Чувствую, как веет здесь кругом
             Дух полноты и строгого порядка.
             Он каждый день твердит тебе о том,
             Как стол накрыть, усыпать пол песком,
             Не доводить хозяйство до упадка,
             О, милая рука! Богоподобна ты!
             Ты превращаешь в рай приюты бедноты.
             А здесь!..

(Приподнимает занавесу постели.)

             Какое тайное волненье
             Меня объяло! Целые часы
             Готов бы медлить здесь, вкушая впечатленье
             Ее божественной красы.
             Природа! Здесь средь легких сновидений
             Новорожденный ангел возрастал;
             Ребенок нежный жизни теплотою
             Грудь безмятежно развивал.
             Ты все ткала, и под твоей рукою
             Богоподобным образ стал!
             А ты! Зачем явился ты сюда?
             Растроган так, как раньше никогда!
             Чего тебе? Ты чем обуреваем?
             Несчастный Фауст! Ты неузнаваем.
             Ужель и здесь волшебный дух сразил?
             Меня влекло всей силой наслажденье,
             И вдруг здесь я расплылся в умиленьи!
             Ужель мы все -- игрушки всяких сил?
             Войди она вот в этот самый миг,
             Как будешь каяться в своем ты преступленьи!
             Ты слишком мал, хоть мнишь, что ты велик:
             К ее стопам падешь в изнеможеньи!
   

Мефистофель
(входя)

             Скорей, скорей! Она идет сюда.
   

Фауст

             Уйдем, чтоб не вернуться никогда!
   

Мефистофель

             Тут ящик есть... Тяжеловат... Хоть взвесьте...
             Его нашел в совсем ином я месте.
             Мы в шкап его к ней поместим --
             Она, клянусь, и чувств лишится!
             Подарком будет он твоим,
             Чтоб легче мог ты своего добиться.
             Уж так устроено на свете:
             Игрой -- игра, детьми -- все дети.
   

Фауст

             Да нужно ли?
   

Мефистофель

             Опять сомненья?
             Вам хочется забрать его к себе?
             Приятного вам наслажденья,
             А вы отставку дайте мне:
             Довольно я терпел, бедняга!
             Не думал я, что вы -- подобный скряга;
             Так изумляете меня --
             Руками развожу, чешу в затылке я...

(Ставит ящичек в шкап и запирает его опять на замок.)

             Теперь вперед!
             Вы знаете, меня влечет
             Цель: девы чистой и прелестной
             Желанья, волю -- к вам склонить.
             А вы стоите с миной пресной,
             Как будто вам пора учить.
             Как будто физика случайно
             И метафизика -- как знать! --
             Зашли за вами, чтобы тайно
             В аудиторию позвать.
             Идем! Пора!

(Уходят.)

Маргарита
(входя с лампою)

             Здесь духота как будто бы скопилась.

(Открывает окно.)

             На улице не так уже тепло...
             Мне что-то... очень тяжело...
             Скорее б мама воротилась...
             По телу дрожь невольно пробегает...
             Я -- глупое дитя, и все меня пугает.

(Начинает петь, понемногу раздеваясь.)

                       Жил король чужого края,
                       Верность в нем крепка была.
                       Ему "прелесть", умирая,
                       Кубок золотой дала.
   
                       Кубок был любви заветом,
                       С ним король был каждый раз;
                       И, когда он пил, при этом
                       Слезы капали из глаз.
   
                       Чуя скорую кончину,
                       Неизбежную всему,
                       Города все отдал сыну,
                       Свой же кубок -- никому.
   
                       Замок предков возвышался
                       На прибрежии морском;
                       За столом король прощался,
                       Много рыцарей кругом.
   
                       Здесь налил он кубок полный,
                       Выпил, встал, пошел с толпой.
                       И с балкона прямо в волны
                       Бросил кубок золотой.
   
                       Видел он, как волны злились,
                       Как был кубок поглощен,
                       И глаза его смежились...
                       Уж ни капли не пил он.

(Она открывает шкап, чтобы поместить в него свою одежду, и замечает ящичек с украшениями.)

             Как этот ящичек тут очутиться мог?
             Шкап заперла я, помню, на замок.
             Должно быть, был у маменьки визит...
             Залог за деньги, что она дала?
             И ключик здесь на ленточке висит...
             Открыть его? Нет в этом зла...

(Открывает.)

             Что это? Боже, что за красота!
             Такой еще я в жизни не видала!
             Убор! Но как была счастлива та
             Особа знатная, что в праздники, бывало,
             Такою прелестью пред всеми щеголяла!
             Ну как, ко мне пойдет цепочка эта?
             И кто владелица прелестного предмета?

(Украшается и подходит к зеркалу.)

             О, если б серьги сделались моими!
             Хоть я и та же, да не та!
             При чем тут юность, красота?
             Прекрасно быть, конечно, с ними,
             Но их ведь может и не быть...
             Иной раз хвалят нас из полусостраданья.
             Все к золоту рвется,
             За ним все несется,
             А мы-то -- бедные, несчастные созданья!
   

ПРОГУЛКА

Фауст в задумчивости ходит взад и вперед. К нему обращается Мефистофель.

Мефистофель

             Клянусь отверженной любовью, адом всем!
             Поклялся, если б мог, почище кое-чем!
   

Фауст

             Подобной рожи в жизни не видал!
             Ты в положении припертом?
   

Мефистофель

             Себя бы к черту я послал,
             Когда бы сам я не был чертом!
   

Фауст

             Иль в голове твоей какой переворот?
             Роль сумасшедшего к тебе вполне идет!
   

Мефистофель

             Вещицу, что для Гретхен я достал, --
             Представьте -- сцапнул поп. Тут маменька виною.
             Лишь только взор ее на тот убор упал,
             Как поднялась она войною:
             Причиною того является испуг.
             У этой женщины совсем особый нюх;
             Уткнувши нос в молитвенник, она
             Привыкла нюхать каждую вещицу,
             Судить чутьем своим, свята или грешна,
             И тем смущать свою девицу.
             Понюхав тот убор, она решила строго,
             Что благодати в нем немного:
             "Послушай, деточка! Неправое добро
             Теснит нам тело, кровь нам изнуряет:
             Мы Божьей Матери пожертвуем его;
             Небесной милостью она благословляет".
             У Маргариточки тут скисла мордочка,
             Она подумала, что есть ведь жердочка;
             Конь -- даровой, смотреть ему зубов
             Не следует, без дальних слов.
             А кто сумел всучить
             Подарок мило так,
             Совсем безбожным быть
             Уже не мог никак.
             А мать попа к себе призвать велела;
             Лишь понял поп, в чем состоит все дело,
             Его лицо вдруг стало так приятным,
             И он назвал решенье благодатным:
             "Тому ведь выиграть, кто победит себя;
             Желудок Церкви добрым оказался:
             Он много стран вобрал в себя,
             Но никогда не объедался.
             О, дочери мои! Церковное нутро
             Прекрасно съест и грешное добро".
   

Фауст

             Распространен обычай тот меж нами:
             Жид и король с такими же нутрами.
   

Мефистофель

             Загреб поп кольца, цепи и запястья,
             Вот как берут безделицу для счастья,
             Без благодарности, хотя бы лишь привычной,
             Как будто ящик был безделицей обычной,
             Пообещал с небес вознагражденья,
             И тем доставил им довольно утешенья.
   

Фауст

             А Гретхен что?
   

Мефистофель

             Сидит вся в полугоре,
             Не ведает, чего желать, нельзя желать чего.
             И день, и ночь все мыслит об уборе,
             А более о том, кто ей принес его.
   

Фауст

             О, горе милой -- мне мученья!
             Достань-ка ей получше украшенья;
             Ведь в ящике-то были безделушки.
   

Мефистофель

             По-вашему, все -- детские игрушки!
   

Фауст

             Да делай все в согласии со мною!
             С соседкою амуры заведи,
             Лишь чертом будь, не размазнею,
             И обязательно подарок принеси!
   

Мефистофель

             От сердца, господин, исполню все охотно.

Фауст уходит.

             Влюбленный-то дурак каков!
             Снять Солнце, месяц, звезды беззаботно
             Так для забавы миленькой готов.

(Уходит.)

   

СОСЕДКИН ДОМ

Марта
(одна)

             Мой милый муженек -- Господь, прости ему! --
             Со мною поступил не так, как в честном доме
             Все поступать должны; к несчастью моему,
             Сам странствовать пошел по свету по всему,
             Меня же бросил здесь почти что на соломе.
             А я его ничем не огорчила
             И -- видит Бог -- сердечно так любила.

(Она плачет.)

             Быть может, умер он -- о, горькая беда! --
             Хоть дали б мне свидетельство тогда!
   

Маргарита
(приходит)

             Фрау Марта!
   

Марта

             Гретельхен! Чем послужить могу?
   

Маргарита

             Почти что подгибаются сейчас мои колена!
             Я снова ящичек нашла в своем шкапу,
             Весь ящичек из цельного эбена;
             Вещицы, спрятанные в нем,
             Еще богаче, чем в другом.
   

Марта

             Об этом матери своей ты ни гу-гу,
             Не то она снесет и это все попу.
   

Маргарита

             Что за игра! Что за сверканье!
   

Марта
(украшает ее)

             О, ты -- счастливое созданье!
   

Маргарита

             Но их надеть я не могу -- скажу по дружбе --
             Ни на гулянии, ни на церковной службе.
   

Марта

             Почаще заходи сюда ко мне, дружок;
             Ты можешь у меня вещицы скрыть, конечно:
             Ты погулять пред зеркалом часок
             Не значит ли быть в радости сердечной?
             А там посмотришь -- случай, праздник ли какой,
             Когда в них можно и в толпе явиться;
             Сперва цепочкою украсишься одной,
             А там и в жемчуг можно нарядиться.
             Мать, может, и совсем не обратит вниманья,
             А то нетрудно нам придумать оправданья.
   

Маргарита

             Но кто же мог те ящички принесть?
             Тут что-то скрытое и непрямое есть!

Стучатся.

             Ах, Боже мой! Не мама ль? Посмотрите!
   

Марта
(смотрит за занавеску)

             Мужчина посторонний там. Войдите!
   

Мефистофель
(входит)

             Я так развязно к вам вхожу,
             У дам прощения прошу!

(Отступает почтительно перед Маргаритой.)

             Могу ль фрау Швердтлейн повидать?
   

Марта

             А что угодно вам сказать?
   

Мефистофель
(тихо к ней)

             Теперь вас знаю, и довольно!
             Здесь дама знатная, уйду;
             Простите, что держался вольно,
             Попозже я еще зайду.
   

Марта
(смеясь)

             Ну вот, поди-ка, что бывает!
             Тебя мужчина барышней считает!
   

Маргарита

             Ах, господин! Добры вы от природы!
             Я девушка простой породы,
             А эти ценности чужие ведь на мне.
   

Мефистофель

             Да драгоценности тут вовсе в стороне.
             Все существо, ваш взор... я должен в том признаться...
             Я очень рад, что здесь могу остаться.
   

Марта

             Какие весточки? Хотелось бы скорей...
   

Мефистофель

             И мне хотелось бы получше новостей,
             Но тяжек вестника удел!
             Муж умер ваш, вам кланяться велел.
   

Марта

             Он умер? Верный мне? Я знаю...
             Мой умер муж! Я тоже умираю!..
   

Маргарита

             О, не отчаивайтесь так!
   

Мефистофель

             Угодно выслушать историю печали?
   

Маргарита

             Мне полюбить кого -- не хочется никак:
             Потерю перенесть смогла бы я едва ли.
   

Мефистофель

             И горе в радости, и в горе радость есть.
   

Марта

             Так начинайте ваше слово.
   

Мефистофель

             Схоронен в Падуе -- гласит вам дальше весть --
             В монастыре Антония Святого,
             На месте, по уставу освященном,
             В жилище хладном, смерти обреченном.
   

Марта

             Вам не поручено мне что-нибудь вручить?
   

Мефистофель

             Да просьба есть еще, в ней необъятны планы:
             Должны вы триста месс по мертвом отслужить.
             Известий больше нет, пусты мои карманы.
   

Марта

             Как? Ни медальки мне и никакой вещицы?
             Простой ремесленник отложит что-нибудь
             В подобном случае на память для вдовицы,
             Готов поголодать и руку протянуть!
   

Мефистофель

             Madame, рассказывать мне тяжело сердечно.
             Не тратил денег он своих на пустяки,
             Во всех своих грехах он каялся, конечно,
             Но более его не счастия гнели.
   

Маргарита

             Да, люди так несчастливы порою.
             Я буду за него у Господа молить!
   

Мефистофель

             Дитя, вы дышите такою добротою:
             Достойны хоть сейчас в супружество вступить.
   

Маргарита

             Ах, нет!
             Того сейчас еще не может быть.
   

Мефистофель

             Ну, коль не так, иметь какого кавалера...
             Ведь это просто благодать --
             Такою милой обладать.
   

Маргарита

             Наш край обычая подобного не знает.
   

Мефистофель

             Так иль не так, но все же так бывает.
   

Марта

             Скажите что-нибудь!
   

Мефистофель

             У смертного одра
             Несчастного я был, его судьбой влекомый,
             Тот одр охапкой был полугнилой соломы.
             Когда уже совсем пришла его пора,
             По-христиански он скончался,
             О неискупленных грехах
             Необычайно сокрушался
             И говорил он весь в слезах:
             "Я ремесло, жену безжалостно покинул;
             И как я ранее, все помня то, не сгинул!
             О, если б мне она прощенье подарила!"
   

Марта
(плача)

             Мой добрый муж! Ему я все простила!
   

Мефистофель

             "Но, может быть, она была грешней меня?"
   

Марта

             Как? Лгал еще у крышки гробовой?
   

Мефистофель

             Должно быть, бредил он. И сам так думал я.
             Он говорил: "Минуты ни одной
             Я не был у нее в покое надлежащем:
             То делай ей детей, то добывай ей хлеб
             В значении его переходящем,
             А сам не мог спокойно съесть куска".
   

Марта

             Все слушать это -- сущая тоска.
             Он позабыл про верность, про любовь,
             Про хлопоты мои во время дня и ночи?
   

Мефистофель

             Нельзя сказать! Он вспоминал вас вновь,
             Сердечностью при том его горели очи;
             Он говорил: "Лишь с Мальты съехал я,
             Молился горячо о детях, о жене я,
             И небо, обо мне как будто сожалея,
             Вознаградило вдруг меня.
             Корабль наш овладел турецким кораблем:
             Сокровищ было множество на нем,
             И храбрость, как всегда, награду получила:
             Значительная часть ее досталась мне".
   

Марта

             Но где ж она? Куда она пропала?
             Зарыл он, что ль, ее в земле?
   

Мефистофель

             Ну, как узнать о том нам с вами,
             Что деется меж четырьмя стенами?
             Тут дамочка одна его в себя влюбила,
             Когда он по Неаполю гулял;
             Ее любовь и верность несомненны,
             Следы того остались неизменны
             До самого блаженного конца.
   

Марта

             Видали ль вы такого подлеца?
             Он обокрал детей. Ни горе, ни нужда
             Распутной жизни не мешали никогда.
   

Мефистофель

             Ну, так. Зато он опочил.
             Будь я теперь на вашем месте,
             Годок бы траур поносил,
             Потом бы о себе мечтал, как о невесте.
   

Марта

             О, Боже мой! Каким был первый муженек,
             Вторично нелегко найти мне будет скоро;
             Коль говорить о нем без всякого задора,
             Он был, ей-ей, сердечный дурачок,
             Но странствовать любил, как любят шляться в гости.
             Любил он жен чужих давно,
             Любил чужое пить вино,
             Любил игру препакостную в кости.
   

Мефистофель

             Ну, это не беда, коль он давал и вам
             Такую же свободу не стесняться;
             С таким условием готов бы я и сам
             Колечками хоть с вами поменяться!
   

Марта

             Вам пошутить хотелось в добрый час?
   

Мефистофель
(про себя)

             Скорей удрать, а то она как раз
             И черта на слове поймает!

(К Гретхен)

             Как ваше сердце поживает?
   

Маргарита

             Как вас понять?
   

Мефистофель

             О, милое, невинное дитя!

(Громко.)

             Мое почтение, mesdames!
   

Маргарита

             Прощайте!
   

Марта

             Поскорей
             Хотела б я иметь свидетельство такое,
             Где б день указан был и место поточней,
             Где умер, погребен мой друг минувших дней,
             Мое сокровище родное.
             Порядок я ценю всего ценней на свете,
             О смерти муженька я извещу в газете.
   

Мефистофель

             Сударыня, мы правду подтвердим,
             Свидетелей двоих довольно показаний.
             Из них товарищ мой окажется вторым;
             Со мною выступить в судебном заседаньи.
             Я приведу его.
   

Марта

             Отличнейший совет!
   

Мефистофель

             И барышня здесь будет, без сомненья?
             Он -- милый человек, объездил целый свет,
             А с барышней -- верх всякого почтенья.
   

Маргарита

             Боюсь, пред ним краснеть я буду до ушей.
   

Мефистофель

             Ни пред одним из королей.
   

Марта

             За домиком, в саду моем,
             Сегодня вечером мы ждем.
   

УЛИЦА

Фауст. Мефистофель.

Фауст

             Ну, как дела? Удачно ли? И скоро ль кончим все?
   

Мефистофель

             Браво! Как будто лихорадка с нами?
             Еще немножечко, и Гретхен будет с вами.
             Сегодня вечером увидите ее
             В саду соседки Марты. Вот так баба!
             Она самой природой создана
             Для своднических дел различного масштаба:
             Для нас чистейший клад она!
   

Фауст

             Отлично.
   

Мефистофель

             Но она нас просит кой о чем.
   

Фауст

             И правильно: услуги ждет услуга.
   

Мефистофель

             Должны мы подтвердить свидетельство о том,
             Что члены все ее законного супруга
             Спокойно в Падуе на кладбище лежат.
   

Фауст

             Прекрасно! Нам туда придется прокатиться?
   

Мефистофель

             Святая простота! Не нужно и трудиться:
             Довольно подмахнуть один сертификат.
   

Фауст

             В подобном случае ваш план неприменим!
   

Мефистофель

             Святой вы человек, когда б могли быть им!
             Ужель свидетельство такое вам придется
             Теперь впервые в жизни подписать?
             А объясненья твердые давать
             О Боге и о том, что миром здесь зовется,
             О людях и о том, что в разуме людском
             И в сердце происходит сокровенно?
             А вы давали их, как будто бы кругом
             Во все проникли. Вдохновенно
             Вы объясняли с дерзостным челом,
             С отвагою в груди -- о том, что, несомненно,
             Не знали так уж точно никогда!
             Сознайтесь, что вы делали тогда?
             Вы ведали о всем ни более, ни мене,
             Как и об этом вот Швердтлейне.
   

Фауст

             Как был, так и теперь, ты лишь софист и лжец.
   

Мефистофель

             Когда б не знал того, что будет, наконец.
             Не будешь ли, забывши завтра все,
             Ты Гретхен уверять в своей любви глубокой
             И клясться честью ей, бедняжке недалекой,
             Чтоб одурачить лишь ее?
   

Фауст

             От сердца чистого...
   

Мефистофель

             Все хорошо, прекрасно.
             А речь о вечной верности, о вечной же любви
             И о влечении единственном в крови
             От сердца чистого польется так же страстно?
   

Фауст

             Оставь меня. Когда я ощущаю
             Прилив горячих чувств и слов не обретаю,
             Чтоб выразить они могли все ощущенья,
             Когда напрасно в поисках блуждаю,
             Хватаюсь я за высшие реченья
             И называю пламя то, которым сам горю,
             Я бесконечным, даже вечным --
             Ужель слова пустые говорю?
             Их искренность не чуется профаном,
             Смешать он их готов и с дьявольским обманом!
   

Мефистофель

             Я все же прав.
   

Фауст

             Так к сведенью прими;
             Ты пощади мне легкие мои.
             Кто жаждет правым быть и говорит один,
             Своих решений господин.
             Я, раздраженный болтовней, согласен;
             Ты прав лишь потому, что я почти безгласен.
   

САД

Маргарита под ручку с Фаустом, Марта с Мефистофелем прогуливаются туда и сюда.

Маргарита

             Я чувствую сейчас, что вы меня щадите,
             Ко мне снисходите, чтоб пристыдить меня:
             Вы -- путешественник и вы хвалить хотите,
             Все то, что здесь у нас. Вас понимаю я.
             Не может сведущий и умница такой
             Довольным быть моею болтовней.
   

Фауст

             Твой взгляд один, одно лишь слово
             Мне всякой мудрости ценней!

(Целует ей руку.)

Маргарита

             Не беспокойтесь. Это ново!
             Что вы нашли в руке моей?
             Она груба, шероховата,
             Работ ей -- полная палата!
             Все строгость матушки моей.

(Проходят.)

Марта

             Вы, господин, все ездите привольно?
   

Мефистофель

             Занятья, долг влекут меня.
             С иным местечком расставаться больно,
             Но и остаться в нем нельзя.
   

Марта

             В годах прекрасных это сходит:
             Приятно по свету нестись;
             Но этих лет пора проходит,
             И одному приходится плестись,
             Быть может, даже через силу,
             Холостяком в свою могилу.
   

Мефистофель

             Я с ужасом то вижу временами.
   

Марта

             Подумайте. Здесь дело лишь за вами.

(Проходят.)

Маргарита

             Да! С глаз долой, из памяти долой!
             Учтивость вашу понимаю я;
             У вас друзей кружок большой,
             Они понятливей меня.
   

Фауст

             О, лучшая! За разум часто то считают,
             Где пустота с тщеславьем обитают.
   

Маргарита

             Как так?
   

Фауст

             Ужели никогда невинность, простота
             Своих святых достоинств не познают?
             Ужель смирение и скромность, как чета
             Прекраснейших даров природы, не...
   

Маргарита

             Минуточку одну подумайте о мне,
             А времени для дум о вас всегда найду я!
   

Фауст

             Скажите, время вы проводите одна?
   

Маргарита

             Хозяйство наше хоть невелико,
             Но все же присмотреть за ним необходимо.
             Служанки нет, и мне не так легко:
             Ведь для меня ничто в нем не проходит мимо.
             Готовить нужно мне, мести, вязать и шить,
             И бегать целый день. А мама аккуратна,
             Умеет и сама во все, во все входить.
             Могла бы наша жизнь быть более приятна,
             Могли бы и не жить с таким большим трудом.
             Отец оставил нам довольно капитала
             И домик с садиком в предместье городском.
             Теперь мое житье гораздо тише стало.
             Мой брат -- солдат,
             Сестра моя скончалась.
             При ней забот, трудов мне много доставалось,
             Но так охотно бы назад
             Я те заботы вновь взяла:
             Так мне она была мила.
   

Фауст

             Коль схожая с тобой, так ангелом была.
   

Маргарита

             Взрастила я ее. Она меня любила.
             Уж папы не было на свете, как она
             На свет явилась, мать была больна,
             И как больна! Ей даже смерть грозила.
             Здоровье поправлялось тяжело,
             И в мысль придти бы не могло
             Ей выкормить свою малютку.
             Взрастила я ее на молоке с водой
             И не на шутку полюбила.
             То был младенец точно мой:
             Все на руках да на коленях, все со мною
             Барахталась и сделалась большою.
   

Фауст

             Чистейшим счастьем наслаждалась ты.
   

Маргарита

             Но выпадали с ней и тяжкие часы:
             Ведь ночью колыбель ко мне передвигалась;
             Чуть зашевелится сестрица в тишине,
             Сама я сразу просыпалась --
             То взять ее к себе в постель, то покормить,
             То даже встать самой с постели
             И с деткой на руках по горнице бродить,
             Приплясывать порой, чтоб лишь достигнуть цели.
             Там утром рано стирка предстоит,
             Всегда -- провизия, стряпня и все другое,
             И каждый день в порядке том спешит,
             Сегодня, как вчера, и завтра не иное.
             Да, господин! Тут радость не всегда;
             Зато обед и сон -- прекрасны, хоть куда.

(Проходят.)

Марта

             Да, бедным женщинам досада и тоска,
             Когда задумают поймать холостяка.
   

Мефистофель

             Что ж, встреть особу я, подобную хоть вам,
             Чему-нибудь у ней я научился б сам.
   

Марта

             Ужель вы никого себе не приискали?
             А может, где-нибудь себя уже связали?
   

Мефистофель

             Пословица: свой собственный очаг,
             Жена хорошая -- дороже всяких благ.
   

Марта

             Ужель приятностей вы никогда не знали?
   

Мефистофель

             О, нет! Меня везде отлично принимали.
   

Марта

             О сердце вашем я спросить желаю.
   

Мефистофель

             Я с дамами себе шутить не позволяю.
   

Марта

             Да вы меня не поняли!
   

Мефистофель

             Мне жаль того сердечно;
             Но вы... вы благосклонны бесконечно.

(Проходят.)

Фауст

             И сразу ль ты меня узнала, ангел милый,
             Когда сюда вошел я, в этот самый сад?
   

Маргарита

             Иль вы не видели? Глаза я опустила.
   

Фауст

             Немного времени назад
             Я слишком волен был с тобою,
             Когда домой из церкви шла...
             Прощенье мне уже дала?
   

Маргарита

             Я так встревожилась; со мною
             Случилось это в первый раз:
             Никто не смел меня не уважать.
             Ах! -- я подумала о вас --
             Ужели на тебе заметил он как раз
             Иль неприличия, иль вольности печать?
             И он решил, что с девушкой не нужно
             И церемониться совсем?
             Скажу по правде, что-то дружно
             Меня склоняло между тем
             На вашу сторону, и я
             Сердилась много на себя,
             За то, что не могла быть много злее к вам.
   

Фауст

             О, милая!
   

Маргарита

             Постойте!

(Срывает астру и обрывает листочки один за другим.)

Фауст

             Букет желаешь ты собрать?
   

Маргарита

             Нет! Это лишь игра.
   

Фауст

             Как?
   

Маргарита

             Засмеетесь сами,
             Когда изволите узнать.

(Отрывает и бормочет.)

Фауст

             О чем бормочешь ты?
   

Маргарита
(вполголоса)

             Он любит... Он не любит...
   

Фауст

             О, ты прекрасное, небесное созданье!
   

Маргарита
(продолжает)

             Он любит... Он не любит...

(Отрывает последний лист, радостно)

             Меня он любит!
   

Фауст

             Цветка то слово, милое дитя,
             Да будет словом неба для тебя!
             Здесь вовсе нет значения иного;
             Подумай: любит он тебя!

(Схватывает ее за обе руки.)

Маргарита

             Я вся дрожу.
   

Фауст

             Спокойна будь! Пусть взгляд моих очей
             И вместе с ним мое рукопожатье
             Тебе доскажут, что не для речей:
             Отдайся мне, открой свои объятья,
             И испытай, что вечным быть должно;
             Его конец -- отчаянье одно...
             Нет, вечным, вечным быть должно!

Маргарита жмет ему руки, освобождается от него и бежит прочь. Одно мгновенье он стоит в раздумье и затем следует за нею.

Марта
(входя)

             Ночь приближается.
   

Мефистофель

             Пора нам удаляться.
   

Марта

             Я попросила б вас подолее остаться,
             Но город наш ужасно злой,
             Как будто никому здесь нечем заниматься.
             Увлечены задачею одной:
             Подглядывать повсюду за соседом,
             Ходить за ним повсюду следом,
             Подглядывать, подслушивать, следить,
             А там о всем повсюду говорить.
             А наша парочка?
   

Мефистофель

             Несутся меж ветвей,
             Как птички летние.
   

Марта

             Он, видно, склонен к ней.
   

Мефистофель

             Она склонна к нему.
             На свете все приходит к одному!
   

БЕСЕДОЧКА

Маргарита вбегает, прячется за дверь, прикладывает кончик пальца к губам и смотрит через щель.

Маргарита

             Идет!
   

Фауст
(входит)

             Плутовка! Дразнишь ты меня!
             Поймал!

(Он целует ее.)

   

Маргарита
(обняв его и возвращая поцелуй)

             Мой славный! Как люблю тебя!
             Мефистофель стучится.
   

Фауст
(топая ногами)

             Кто там?
   

Мефистофель

             Твой добрый друг!
   

Фауст

             Скотина!
   

Мефистофель

             Нам время уходить.
   

Марта
(приходит)

             Да, поздно, господин!
   

Фауст

             Могу я проводить?
   

Маргарита

             А маменька? Прощай!
   

Фауст

             Тон слышен приказанья.
             Прощай!
   

Марта

             Адью!
   

Маргарита

             До скорого свиданья!
             Фауст и Мефистофель уходят.
             О, Господи! Вот это так ученый!
             Он знает все, он скажет все всегда,
             А мне краснеть приходится смущенной
             И отвечать на все лишь: да!
             Ребенок я, несведущий вполне;
             Не знаю я, что он нашел во мне.

(Уходит.)

   

ЛЕС И ПЕЩЕРА

Фауст
(один)

             Высокий дух! Ты все, ты все мне дал,
             О чем тебя молил я. И в огне
             Свой образ обратил ты не напрасно
             Ко мне. Ты дал мне дивную природу,
             Как царство; дал мне силу ощущать
             Ее и ею наслаждаться. Ты
             Дозволил мне не только хладнокровно
             Ее испытывать. Нет, я могу
             В ее груди читать, как в сердце друга!
             Ты предо мной провел ряды живущих
             И научил родное узнавать
             В кустарнике, в воде и атмосфере.
             Когда же буря по лесу шумит,
             И великан-сосна, низринувшись,
             С собой влечет соседние стволы,
             И на холме, как отдаленный гром,
             Ее паденье эхом отдается,
             Тогда меня приводишь ты в пещеру,
             Еде нет опасности. И мне тогда
             На самого меня ты указуешь.
             И открываются тогда в груди моей
             Глубокие, неведомые тайны.
             И тихий месяц предо мной восходит
             Спокойствия, и тихо восстают
             Из-за скалы, из жизни орошенной
             Серебряные призраки былого
             И строгую отраду созерцанья
             Смягчают появлением своим.
   
             Постиг я хорошо, что совершенства
             Для человека нет. Ты допустил
             Меня к блаженству, что все ближе, ближе, ближе
             Меня к богам приводит, но притом
             Товарища мне дал ты; от него
             Я не могу уж больше оторваться,
             Хоть холодно и дерзко унижает.
             Ничтожностью меня считает он
             И неустанно снова раздувает
             Неистовства огонь в груди моей
             К невинному прекрасному созданью.
             Так я шатаюсь, словно опьяненный,
             От сильного желанья к наслажденью,
             А в наслаждении стремлюсь опять желать.
   

Мефистофель
(приходит)

             Вам жизнь такую бросить не пора ли?
             Ну, долго ли она вас может забавлять?
             Ее попробовать отлично, но едва ли
             Не захотите нового опять!
   

Фауст

             Желал бы я тебе позапастись работой.
             Чтоб ты мне досаждать не приходил.
   

Мефистофель

             Ну ладно, брошу я тебя с большой охотой.
             Но, разумеется, ведь ты сейчас глупил.
             А, правда, потерял бы я в тебе немного,
             Товарищ ты безумный, мрачный, злой.
             Тут день-деньской в работе. Очень строго
             Твой господин обходится с тобой:
             Но ведь на лбу его не видно написанья,
             Что нравится ему, а что ждет отрицанья.
   

Фауст

             За всю ту скуку, что он доставляет,
             Он благодарности еще желает.
   

Мефистофель

             Ответь мне, бедный сын земной:
             Ну, как бы без меня и жизнь твоя сложилась?
             Она зигзагами фантазии томилась.
             На время излечил я бедный разум твой;
             Ведь, если бы не я, так ты б уже давненько
             С земного шара полетел даленько.
             Скажи, с чего ты здесь забился,
             В пещеры эти запропал?
             Иль, словно жаба, ты решился
             Гнильем питаться мхов и скал?
             Проводишь время ты так чудно!
             Ученость из тебя повыколотить трудно.
   

Фауст

             Ты знаешь ли, какою мощью я
             Здесь запасаюся, в глуши, среди природы?
             Когда б подозревал, сын чертовой породы,
             Ты мне завидовать бы начал не шутя.
   

Мефистофель

             Да, сверхземное состоянье!
             В ночной росе на скалах возлежать,
             Охватывать блаженно мирозданье,
             Себя чуть-чуть не в Бога раздувать
             И в области земной чего-то смутно шарить,
             Шесть дней творения в себе переживать
             И в самомненьи далеко ударить --
             Сливаться с чем-то, позабыв о том,
             Что пребываешь ты лишь в бытии земном.
             И чем кончается сие проникновенье? --

(С жестом.)

             Не смею и сказать -- какое заключенье.
   

Фауст

             Фу!
   

Мефистофель

             А, не нравится. Я ожидал того:
             Из благонравия вы право "фу" сказать имели;
             Ведь уши чистые не могут слышать то,
             Чем чистые сердца не брезгуют на деле.
             Кончаю коротко: где нужно вам прилгнуть,
             Я удовольствие за вами оставляю.
             Но так же ведь нельзя без времени тянуть;
             Сейчас ты сбит с пути, я смело повторяю:
             Коль это далее протянется исканье,
             Ты ввергнешь сам себя в былое состоянье.
             О том довольно. Милая сидит,
             Не по себе ей: тесно, ненормально.
             Пред нею в мыслях образ твой стоит;
             Она тебя ведь любит идеально.
             Поток твоей любви сначала бушевал
             Так, как ручей от тающего снега.
             Ты сердце девы им тогда питал;
             Теперь он тих и отступил от брега.
             Мне кажется, теперь, великий господин,
             Тебе не царствовать в лесах необходимо,
             Но нужно разогнать той обезьянки сплин,
             Которая тебя так любит нестерпимо.
             Ей время мнится слишком длинным,
             Она стоит все у окна,
             Глядит на облачка она,
             Что там плывут над бруствером старинным.
             "О, если б птичкой я была!" --
             Она поет и дни, и ночи;
             Сейчас грустит, сейчас бодра,
             И вдруг -- заплаканные очи,
             Затем спокойна вдруг она,
             Но постоянно влюблена.
   

Фауст

             Змея, змея!
   

Мефистофель

             Да! Только б вкруг тебя обвиться!
   

Фауст

             Проклятье! С глаз моих долой!
             Не смей о ней проговориться!
             Не возбуждай рассудок бедный мой
             Желаньем страстным с ней соединиться!
   

Мефистофель

             Она ведь думает -- ты от нее утек,
             Да и права наполовину.
   

Фауст

             Я близок ей, а если б был далек,
             Ее забыть и бросить я б не мог;
             Завидую я и Святым Дарам,
             Когда подносят их к ее губам.
   

Мефистофель

             Неудивительно! Завидовал я чаще
             Единой парочке, под розами лежащей.
   

Фауст

             Прочь, сводник!
   

Мефистофель

             Я отвечу смехом.
             Ведь для чего-нибудь Господь да сотворил
             Мужчину с женщиной, и этим освятил
             Он то призванье, что утехам
             Свершиться случай подает.
             Скажите, горе-то какое!
             Веду вас не на эшафот,
             А в помещение для вас святое!
   

Фауст

             Была бы радость неземная
             В ее объятьях дорогих!
             О, как бы грудь ее родная
             Могла пригреть меня на миг!
             Ее страданья мне не чужды.
             Ведь я бездомник, я беглец,
             Я -- существо без всякой нужды
             И без покоя, наконец!
             Не схож я разве с водопадом,
             Что, мчась с утеса на утес,
             Пылает бурной страстью грез,
             Чтоб поглотиться бездной -- адом?
             А рядом с ним -- она, дитя
             С непробудившимся сознаньем,
             Свой домик, садик свой храня,
             Хозяйство мирное ведя,
             Довольна скромным состояньем.
             А мне, что проклят небесами,
             Уж не довольно ль бед иных,
             Как скалы я срывал руками
             И разбивал в обломки их?
             Иль мне назначено судьбой
             Сгубить ее, ее покой?
             Ты, ад, желаешь жертвы нежной?
             Так помоги мне, дьявол, сократить
             Хоть время ужаса! И все, что должно быть,
             Да будет так, как неизбежно!
             Да свергнется ее судьбина на меня,
             И в бездну увлеку ее с собою я!
   

Мефистофель

             Опять бурлит, опять пылает!
             Ступай, утешь ее, глупец!
             Коль головенка выхода не знает,
             Ей уж мерещится конец.
             Хвала тому, кто храбрым остается!
             Очертовел ты кое в чем.
             Противней ничего на свете не найдется,
             Как черт в отчаяньи своем.
   

КОМНАТКА ГРЕТХЕН

Гретхен
(за прялкой одна)

             Где ты, где, мой покой?
             Сердцу так тяжело...
             Никогда, никогда
             Не найти мне его.
   
             Где его нет со мной,
             Веет смертью одной,
             И весь свет оттого
             Мне постыл без него.
   
             Я рехнулась совсем,
             Я хожу без ума;
             Бродят мысли мои,
             Замечаю сама.
   
             Где ты, где, мой покой?
             Сердцу так тяжело...
             Никогда, никогда
             Не найти мне его.
   
             И за ним лишь одним
             Я смотрю из окна,
             И за ним выхожу
             Я из дома одна.
   
             Что за стан у него,
             Что за поступь и вид!
             И улыбка, и блеск,
             Что во взоре горит!
   
             Как волшебный поток
             Льются речи, маня...
             Как он руки мне жмет,
             Как целует меня!
   
             Где ты, где, мой покой?
             Сердцу так тяжело...
             Никогда, никогда
             Не найти мне его.
   
             Грудь изныла моя,
             Так и рвется к нему;
             Отчего его я
             Удержать не могу?
   
             Если б вволю могла
             Я его целовать
             И, целуя его,
             Умереть... умирать!
   

САД МАРТЫ

Маргарита. Фауст.

Маргарита

             Пообещай мне, Генрих!
   

Фауст

             Что желаешь?
   

Маргарита

             Скажи, с религией все ль ладно у тебя?
             Ты -- чудный человек, но мало принимаешь
             Участья в ней.
   

Фауст

             Оставь, мое дитя!
             Ты знаешь, что тебя люблю я всей душою,
             Что жизнь свою отдать готов я за тебя;
             Ни к церкви я,
             Ни к тем, кто верует, не отношусь с враждою.
   

Маргарита

             Все это так. Мы веровать должны.
   

Фауст

             Д данья.

(Уходит.)

Фауст (просыпаясь)

             Обманом ли я вновь наказан,
             Так разрешился ль дивный мир чудес,
             Что был во сне мне чорт показан,
             A пудель от меня исчез?
   

IV
КОМНАТА ЗАНЯТИЙ

Фауст и Мефистофель.

Фауст

             Стучат? Входите! Кто вновь хочет досаждать?
   

Мефистофель

             То -- я.
   

Фауст

                       Входи!
   

Мефистофель

                                 Будь добр три раза то сказать.
   

Фауст

             Входи же!
   

Мефистофель

                                 Ну, прими привет.
             С тобой надеюсь я поладить.
             Чтоб от тебя тоску отвадить,
             Я -- здесь, как дворники одет,
             В костюме златотканном, красном,
             В плаще изысканно атласном,
             На шляпе длинное перо,
             И шпага по-боку стучится.
             Советую тебе добро:
             В такое также нарядиться,
             Чтоб, вновь свободен, вновь удал,
             Что жизнь такое, -- ты узнал.
   

Фауст

             Во всяком платье будет жать
             Все узкий круг, земные грани.
             Я слишком стар, чтоб лишь играть,
             И слишком молод, чтоб не знать желаний.
             Нет в мире блага, я уверен.
             "Умерен будь ты! будь умерен!"
             Вот песня вечная у нас,
             Что в уши каждому жужжат;
             Всю жизнь ее поет подряд
             Охриплый голос каждый час.
             Встаю я утром, с ужасом вскочив,
             Чтоб снова сдерживать рыданья,
             Смотреть, как день пройдет, не утолив
             Ни одного, ни одного желанья;
             Как рассужденьями в тиши
             Восторг порывов он умалит,
             И творчество моей души
             Вопросов тысячью закалит.
             И должен я, когда нисходит ночь,
             С боязнью на постель ложиться;
             И здесь тревог не превозмочь:
             Мне будут злые грезы сниться.
             Бог, что в груди моей живет,
             Всю глубину ее тревожит;
             Все силы в ней, как царь, ведет,
             Но дать им выхода не может.
             Мне ноша бытия так тяжела,
             Что смерть зову, что жизнь мне не мила,
   

Мефистофель

             Ну, не скажу, чтоб смерть желанный гость была.
   

Фауст

             О, счастлив тот, кто в день победы с лаской
             Кровавый лавр из рук ее приемлет,
             Кто, утомлен безумной пляской,
             Ни на груди у девы внемлет!
             Зачем я в миг, когда мне Дух предстал.
             Не пал, в восторге, бездыханным!
   

Мефистофель

             Но кто-то все ж не осушил бокал
             В ту ночь, с его напитком странным.
   

Фауст

             Шпионить, видно, страсть твоя.
   

Мефистофель

             О, не всеведущ я; но много знаю я.
   

Фауст

             Когда от страшных побуждений
             Отвлек меня знакомый звон,
             Остаткам детских впечатлений
             Лгал отзвуками радостных времен;
             Кляну все то, что душу держит
             В тенетах лжи, пустых услад,
             Что слепотой и лестью вержет
             Ее в печальный этот ад!
             Проклятье, гордость самомненья,
             Каким наш дух себя пьянит,
             Проклятье слепоте явленья,
             Что в нашу мысль войти спешит!
             Проклятье снам, что лицемерят
             О славе, что r века ушла б,
             Всему, чем здесь богатства меря г,
             Жена и дети, плуг и раб!
             Проклят Мамон, кто для стяжаний
             Влечет нас к дерзостным делам
             Иль в низком, чувственном тумане.
             Подушку предлагает нам!
             Кляну вин сладкую химеру!
             Кляну тот высший сон, любовь!
             Кляну надежду! кляну веру!
             Кляну терпенье, вновь и вновь!
   

Хор духов (незримо)

                       Увы! увы!
                       Ты сокрушил
                       Прекрасный мир
                       Мощным взмахом.
                       Он пал, он стал прахом!
                       Полубогом он был сокрушаем!
                       Мы увлекаем
                       Обломки в ничто, к неизвестной мете!
                       Рыдаем
                       О потерянной красоте.
   
                       Ты, всевластнейший
                       Сын земли!
                       Пусть прекраснейший
                       Встанет, вели!
                       В своей душе созидай
                       Новый жизненный рай,
                       Смело
                       Начни святое дело,
                       Тогда сладкогласнейшей
                       Песне внемли!
   

Мефистофель

             Малютки эти --
             В моем совете,
             К веселью и за дело
             Зовут умело!
             В мир широкий
             Из кельи одинокой,
             Где мысль и сила вянут,
             Тебя разумно тянут!
   
             Брось игры с грустью, что тебя так вяжет,
             Что коршуном тебя грызет весь век;
             Любое общество тебе докажет,
             Что меж людьми ты -- человек.
             Впрочем, то вовсе не значит
             Тебя тащить во всякий сброд.
             Я -- не из больших господ,
             Но если так твоя воля назначит, --
             По жизни тебя повсюду
             Вести охотно я буду,
             С минуты любой.
             Я -- сотоварищ твой;
             Куда судьба не повела б,
             Я -- твой слуга, твой верный раб.
   

Фауст

             A чем оплатится твоя подмога?
   

Мефистофель

             Успеем подписать мы договорный лист!
   

Фауст

             Нет, нет! Чорт -- эгоист.
             Не станет он, во славу бога,
             Служить бесплатно никому.
             Что за цена усердью твоему?
             Такой слуга опасен ведь в дому.
   

Мефистофель

             С тобою здесь я буду службой связан,
             Твой каждый знак ловить и исполнять,
             Когда же там мы встретимся опять,
             Оплачивать мне тем же ты обязан.
   

Фауст

             Что там, меня тем не легко встревожить.
             Сперва мир этот должно уничтожить,
             Тогда другой пусть начинает жить.
             Из этой почвы радость вырастала,
             И это солнце грусть мою сжигало,
             Расстаться с ними надо мне сначала,--
             И будь, что должно и что может быть!
             Знать не хочу, как о химерах,
             Что там за злоба, за любовь,
             И правда ли, что в оных сферах
             И Верх и Низ найду я вновь?
   

Мефистофель

             Тогда и места нет для спора.
             Условимся; и очень скоро
             Ты власть мою увидишь сам,
             Чего никто не получал, я дам,
   

Фауст

             Что, бедный чорт, ты дать согласен?
             Дух человеческий, что к выси рваться властен,
             Тебе подобным не понять!
             Дать пищи, что не насыщает? дать
             Кружочков злата, что должны бежать,
             Как ртуть, пока не пропадет их след?
             Игру, в которой выигрыша нет?
             Любовницу, что на груди моей
             Уже соседа манит взором?
             Божественный восторг честей,
             Скользящих мимо метеором?
             Плод, что гниет, едва сорвут его?
             Куст, что листву меняет с утром каждым?
   

Мефистофель

             Такие порученья -- ничего,
             Отвечу без труда подобным жаждам.
             Но, может, день придет, друг дорогой,
             Чего хорошего ты вкусишь тоже,
   

Фауст

             Коль успокоенным я раз паду на ложе,
             Тогда покончено со мной.
             Где лестью ты меня обманешь,
             Чтоб нравился себе я сам,
             Где в сладость нет меня ты втянешь,
             И будь мой день последний там!
             Заклад я ставлю.
   

Мефистофель

                       Пусть.
   

Фауст

                                 Так по рукам!
             Тогда, когда скажу мгновенью:
             Помедли! так прекрасно ты!--
             Отдамся твоему плененью,
             Готов упасть в мир темноты.
             Пусть похоронный звон застонет,
             Свободы миг тебе звоня,
             Часы пусть станут, стрелки сронят,
             И минет время для меня!
   

Мефистофель

             Обдумай; все запомним мы сурово.
   

Фауст

             И прав сполна ты будешь в том.
             Не легкомысленно сказал я слово.
             Как я решил, так буду я рабом
             Твоим, -- что говорю, -- любого.
   

Мефистофель

             Так службу я начать бы мог
             Сегодня же, за докторским обедом,
             Одно лишь.-- Жизни срок неведом,
             И дать прошу мне пару строк,
   

Фауст

             Педант! желаешь ты, чтоб я расписку дал!
             Иль ты людей с их словом не знавал?
             И не довольно ль сказанного слова,
             Чтоб тем навеки дни мои связать?
             В потоках льется мир, ища иного;
             Меня же сможет клятва удержать?
             Все ж этот вздор привык нас угнетать,
             Кто в силах от него освободиться?
             Блажен, кто честность в сердце мог сыскать,
             Он жертвы никакой не убоится!
             Но все ж пергамент, подпись и печать,
             Вот -- призраки, которых всяк страшится.
             Ведь слово под пером на мертвеца похоже.
             Власть остается -- воску, коже.
             Презренный дух, что ж взять, ответь:
             Бумагу, кожу, мрамор, медь?
             Резец, перо иль грифель надо?
             Твой выбор будет неоспорим!
   

Мефистофель

             Иль красноречием своим
             Тебе так тешиться услада?
             Я обойдусь любым листком,
             Лишь подпишись своею кровью.
   

Фауст

             Коль все твои желанья в том,--
             Обряд исполним по условью!
   

Мефистофель

             Кровь -- сок особенный совсем,

(Фауст дает подписанный договор.)*

* Ремарка переводчика. Прим. ред.

Фауст

             Не бойся, чтоб союз нарушить пожелал я.
             Теперь стремлюсь я сердцем всем
             К тому, что нынче обещал я.
             Себя ценить я слишком смел;
             Я -- на одном ряду с тобой.
             Великий дух меня презрел,
             Природа скрыта предо мной.
             Порвалась нить исканья истин.
             Науки мир -- давно ненавистен.
             Во глубях чувственных услад
             Пусть гаснут пылающие страсти!
             У непостижных чар во власти,
             Любое чудо я встретить рад.
             Времени бури, меня умчите,
             Вихри случайных событий!
             Пусть горе и смех,
             Неудача, успех
             Сменяют друг друга, как волны рек.
             Лишь покоя чужд выявляется человек.
   

Мефистофель

             Тебе нет меры и черты.
             Захочешь всюду поживиться
             Иль на лету иным прельститься,
             Что пожелал, получишь ты,
             Лишь будь не слаб да мне шепни о встрече.
   

Фауст

             Пойми ж, о радостях здесь нет и речи,
             Я опьяненный жду мучительных услад,
             Желанной ярости, ласкательных досад,
             Грудь, что свободна от напора знании,
             Ни от каких скорбей не отречется;
             Что люди все должны платить как дани,
             Во глубь души моей пускай вольется,
             Все высшее и низшее приму я,
             Их боль и их восторг вопью я,
             И существо свое к их существу докину,
             И, как они, В конце блужданий сгину.
   

Мефистофель

             Подумай, ряд тысячелетий
             Я твердый этот кус дробил.
             От люльки до одра никто на свете
             Закваски старой не переварил.
             Верь нашей истине: мир бесконечный
             Для бога одного был сотворен;
             Он пребывает в славе вечной,
             Нам -- только сумрак отведен,
             Вам -- день и ночь в кругу времен.
   

Фауст

             Но я хочу!
   

Мефистофель

                                 Чему ж дивиться?
             Но все ж препона есть одна!
             Короток срок, наука же длинна,
             Надеюсь, дашь ты объясниться.
             Тебе связаться бы с поэтом,
             Чтоб он тебя в мечтаньях чтил
             И свойства лучшие при этом
             В тебе одном соединил:
             Отвагу львов
             И легконогость ланей,
             Живую кровь Италии сынов
             И вашу честность, северяне;
             Пусть овладеет он искусством
             Коварство слить с высоким чувством
             И с жаром юноши заставив
             Тебя влюбиться, план составив.
             Когда б такого повстречал я,
             Его б за микрокосм признал я.
   

Фауст

             Так что же я, когда венца
             Нет сил достичь -- людской мечты,
             К чему стремятся все сердца?
   

Мефистофель

             В конце концов, ты только -- ты.
             Надень парик с милльонами кудрей,
             Стань на ходули в тысячу локтей,
             И все ж всегда ты будешь ты.
   

Фауст

             Я чувствую, что я в себе напрасно
             Сокровища людских наук сложил.
             Когда в себя смотрю я беспристрастно,
             Не нахожу в душе я новых сил.
             Ни на-волос не стал я выше,
             И к бесконечному не ближе.
   

Мефистофель

             На вещи смотришь ты, друг милый,
             Как здесь на вещи всяк глядит.
             Умнее надо б тратить силы,
             Пока веселье жизнь сулит.
             Тьфу! руки, нога, без сомненья,
             И голова, и зад -- твои!
             Но все, в чем знаю наслажденье,
             Не менее того -- мои!
             Коль шесть коней купить я мог,
             Они все стали не мои ли?
             Лечу, как если б легких ног
             Две дюжины даны мне были...
             Смелей! Раздумья прекрати
             И прямо в мир решись итти!
             Скажу; простак, что в думы погружен,
             Подобится скоту в пустыне,
             Где бродит он в черте, злым духом обойден,
             Тогда как вкруг свежа трава в долине.
   

Фауст

             Так как же мы начнем?
   

Мефистофель

                                           Сейчас же вон уйдем.
             Что за застенок этот дом!
             И что за жизнь ты здесь проводишь:
             Себя и юношей изводишь!
             Брюшку соседа то под стать.
             Тебе ли молотить солому?
             Ведь лучшее, что можно знать,
             Не скажешь малышу пустому,
             Чу, вот один идет по коридору.
   

Фауст

             Я не могу ему дозволить вход.
   

Мефистофель

             Бедняга долго ждал; не в пору,
             Коль не утешен он уйдет.
             Свой плащ и шапочку оставь мне,
             К лицу мне маска подойдет.

(Одевается.)

             Теперь проказить предоставь мне.
             На четверть часика меня забудь,
             А сам тем временем сберись в прекрасный путь.

(Фауст уходит.)

Мефистофель (в длинном одеянии Фауста)

             Презри лишь ум с наукой всей,
             Те силы высшие людей;
             Дозволь, чтоб в лести, в волхвованьи
             Дух лжи твои усилил знанья,--
             Уже ты мои, без дальних слов.
             Ему был дух дарован роком,
             Что вечно дальше мчится без оков
             И что в стремлении глубоком
             Отверг восторги здешних снов.
             Пусть он пройдет в миру широком
             Среди ничтожества людей,
             Пусть никнет, бьется, рвется боком,
             И в ненасытности своей
             К питьям и яствам льнет и ртом, и оком;
             Не будет чувство в нем утолено.
             Когда б не продался он чорту ненароком,
             Он должен сгибнуть все равно.

(Ученик входит.)

Ученик

             Я только что недавно здесь.
             Решаюсь, полн почтенья весь,
             Того тревожить посещеньем,
             О ком твердят все с уваженьем.
   

Мефистофель

             Я ставлю вежливость вам в честь,
             Но мне подобных много есть.
             Уж начали вы изучать?
   

Ученик

             Меня к себе, молю вас, взять.
             Работать я вполне готов,
             Есть деньги, и телом я здоров.
             Мать не хотела со мной разлучиться,
             Но очень жажду я научиться.
   

Мефистофель

             Тогда на месте вы как раз.
   

Ученик

             Признаться, я б вернулся сейчас:
             Все эти стены, эти залы
             Понравились мне очень мало;
             Дом неприветлив без конца,
             Ни зелени, ли деревца.
             А на скамейках для ученья
             Теряешь мысли, слух и зренье.
   

Мефистофель

             Привычка пролагает путь.
             Дитя у матери берет
             Сначала неохотно грудь,
             Потом же радостно сосет.
             Так мудрости сосцы вам тоже,
             Что день, покажутся дороже,
   

Ученик

             На грудь науки счастлив я склониться,
             Но объясните, как к ней прилепиться.
   

Мефистофель

             Спрошу я прежде, чем дать ответ,
             Какой избрали вы факультет.
   

Ученик

             Ученым быть хочу вполне,
             Желаю все, что на земле
             И в небе есть, изведать ясно,
             Природы и науки суть.
   

Мефистофель

             Вы правильный избрали путь,
             Лишь развлекаться вам опасно.
   

Ученик.

             Готов я телом и душой.
             Но все ж нельзя ли мне при этом
             И отдыхать, хотя б порой,
             В дни чудно-праздничные летом?
   

Мефистофель

             Цените время, будет путь ваш гладок.
             Как время выиграть, учит нас порядок,
             Совет, мой друг, -- ввести ваш ум
             Сперва в Collegium Lugicuni.
             Там будет дух ваш дрессирован,
             В сапог испанский зашнурован,
             Чтоб он внимательнее сам
             Полз по научным ступеням,
             Чтоб он и вдоль и поперек,
             Туда, сюда блуждать не мог.
             Там, день за днем, научат вас,
             Что для всего, в чем вы сейчас,
             Как есть и пить, вольны внутри,
             Нужна команда: раз, два, три!
             Я мыслей фабрику во всем
             Сравнить бы мог с ткацким станком,
             Где нитей тысяча идет.
             Челнок вниз-вверх взлетает скоро;
             Нити невидимы для взора;
             Взмах тысячу узлов плетет.
             Является философ; он
             Доводами вооружен:
             Одно есть то, другое -- то,
             Так в-третьих -- то, в-четвертых--то,
             А если то и то отсутствует,
             Так то и это не присутствует.
             Ученики всех стран то славят,
             Но ткачем никто себя не явит.
             Живое надо ли познать и описать,
             Дух из него сперва стараются изгнать,
             Все части держат в своей власти,
             Лишь не хватает, увы! духовной части,
             Encheiresis naturae -- химии тайна;
             Сама над собой смеется, но нечаянно.
   

Ученик

             Не весь мне ясен мыслей ход.
   

Мефистофель

             О, скоро лучше все пойдет,
             Учитесь лишь все редуцировать
             И правильно классифицировать.
   

Ученик

             Так от всего я одурел,
             Как словно б в голове кто жернов завертел.
   

Мефистофель

             Там, раньше, чем в иное вдаться,
             Вы метафизикой должны заняться.
             В ней мыслей глубь такая есть,
             Что в мозг людей не может влезть,
             Все то вберешь иль не вберешь,
             Запас слов пышных важен все ж.
             Но в первые полгода вам
             Порядок нужен по часам.
             Пять лекций в день ученику;
             Являйтесь точно по звонку,
             Dce раньше дома проходите,
             Параграф каждый протвердите,
             Чтоб легче было в мысль ввесть,
             Что сказано лишь то, что в книге есть,
             Внося в тетрадь все с полнотой,
             Как бы диктует дух святой
   

Ученик

             Об том твердить не надо дважды,
             Мне явно, что совет ваш прав.
             На белом черным записав,
             Домой идет отважно каждый.
   

Мефистофель

             Но изберите ж факультет.
   

Ученик

             Я к изученью нрав не чувствую пристрастъя.
   

Мефистофель

             За это не могу на вас напасть я.
             Я знаю, кто такой законовед,
             Законы и постановленья
             Нам как болезнь переданы,
             Идут от поколенья к поколенью,
             В страну ползут тихонько из страны.
             Стал разум глупостью, заслуга -- мукой,
             Терпи за то, что внукой ты рожден,
             А где ж врожденный нам закон,
             Об том, увы, нигде ни звука.
   

Ученик

             Вы нелюбовь мою усилили сейчас.
             О, счастлив, кто мог слушать вас!
             Не богословию ль отдать мне рвенье?
   

Мефистофель

             Я б не хотел вводить вас в заблужденье.
             Таков науки той состав,
             Что трудно выбраться с дороги ложной;
             Так много скрыто в ней отрав,
             Что от лекарств их отличить чуть можно
             И здесь идите, одного держась
             И на словах учителя клянясь.
             И, вообще, держитесь слова.
             Тогда дверь верная готова;
             Вы в храм познанья введены.
   

Ученик

             Но быть в словах понятия должны.
   

Мефистофель

             Прекрасно. Пусть лишь то вас очень не смущает.
             Ведь, где понятий не хватает,
             Словами там они заменены.
             Словами спорят на все темы,
             Словами строятся системы,
             Словам все верят без заботы,
             От оных слов нельзя отъять ни йоты.
   

Ученик

             Простите, вам я докучаю,
             Но должен все ж вас утрудить:
             О медицине, может быть,
             Я крепкое словцо узнаю,
             Три года -- то недолгий срок,
             А боже! дела круг широк!
             Когда указан пальцем путь,
             Уж дальше хочется помчаться.
   

Мефистофель (сам себе)

             От сухости поря мне отдохнуть,
             Вновь просто чортом надо представляться.

(Громко.)

             О медицине трудно ль мысль составить?
             Большой и малый свет узнайте в свой черед,
             Чтоб их в конце итти оставить,
             Как бог пошлет.
             Лишь тщетно было б здесь научно вдаль парить
             Всяк учится тому, что может заучить,
             А кто мгновенье ухватил,
             Тот победил.
             Недурно вы и сложены,
             Развязны будете на диво,
             В себя лишь верить вы должны,
             Другие в вас поверят живо,
             Особо женщин примечайте.
             Тысячекратный ох! да ах!
             Во всех родах,
             Все в той же точке исцеляйте.
             Довольно чуть честнее быть,
             Чтоб всех их в шапку изловить.
             Ваш титул возбудит доверие невольно,
             Что выше знаний ваших знанья нет,
             И к благам разным вам стучаться вольно,
             Которых ждет иной по много лет,
             Пощупать пульс в биеньи скором
             И, с огненно-лукавым взором,
             По стройному бедру проникнуть вдаль,
             Чтоб знать, шнуровка не тесна ль.
   

Ученик

             Уже получше то. Хоть видно, что и где.
   

Мефистофель

             Сера, мой друг, теория везде,
             Златое древо жизни -- зеленеет.
   

Ученик

             Клянусь, что для меня все -- как во сне.
             Нельзя ль другой раз утрудить вас мне?
             Пусть мудрость ваша тьму совсем рассеет
   

Мефистофель

             Чем я могу, служить я рад.
   

Ученик

             Так мне нельзя уйти назад,
             Вам свой альбом еще хочу представить;
             Знак вашей доброты решитесь в нем оставить.
   

Мефистофель

             Охотно.

(Пишет и подает.)

Ученик (читает)

             Eritis sicut deus, scientes bonum et malum.

(Почтительно закрывает и откланивается.)

Мефистофель

             Держись тех древних слов,-- змеи, моей тетки, шутка,
             И станет вдруг тебе твоей божественности жутко,
   

Фауст (входит)

             Куда же мы пойдем?
   

Мефистофель

                                           В том выбор твой.
             Увидим малый свет и свет большой.
             С веселием и с пользой, без сомненья.
             Ты просмакуешь этот курс леченья.
   

Фауст

             Хоть борода длинна моя,
             Уменья жить нет у меня.
             Мне не удастся проба эта.
             Я сам всегда чуждался света,
             При людях мал себе кажусь
             И тотчас же при них смущусь.
   

Мефистофель

             Мой милый друг! все это подоспеет.
             Кто верит сам в себя, тот жить уже умеет
   

Фауст

             Но как же пустимся мы в путь?
             Повозка, кони, слуги где же?
   

Мефистофель

             Довольно плащ мой развернуть,
             Он нас помчит сквозь воздух свежий.
             Будь на отважный путь готов,
             Но не бери с собой узлов.
             Поточек огненный, что я сготовил,
             Взнесет нас быстро выше кровель.
             Чем легче будем мы, помчит скорее нас.
             Ну, с жизнью новою я поздравляю вас.
   

V
ПОГРЕБ АУЭРБАХА В ЛЕЙПЦИГЕ

Цех веселых приятелей

Фрош

             Никто не пьет? Не смеется тоже?
             Вас научу я корчить рожи!
             Соломой мокрой чего сидеть!
             Могли бы все светло горсть,
   

Брандер

             Вина твоя; что дал ты для того?
             Ни глупости, ни свинства, ничего.
   

Фрош
(выливает ему на голову стакан вина)

             То и другое вот.
   

Брандер

                                           Вдвойне свинья!
   

Фрощ

             Ты заказал, исполнил я.
   

Зибель

             За дверь всех тех, кто ссоры тут ведут!
             Пусть кругом все поют, пьют и ревут:
             Эй! холла! хо!
   

Альтмайер

                                           Увы, погибли наши души
             Где ваша? негодяй прорвал мне уши!
   

Зибель

             Тогда лишь, как трясется свод,
             Вся сила баса знать себя дает.
   

Фрош

             Идет! и вон всех тех, кто слушать не хотят!
             А! тара, лара, да!
   

Альтмайер

             А! тара, лара, да!
   

Фрош

             Ну, глотки, разом в лад!

(Поет.)

                       Святая Римская империя,
                       Как ты стоишь до этих пор?
   

Брандер

             Дрянная песня! Тфу! с политикою песня!
             Песнь гнусная! Благодарите бога,
             Что об империи заботы вам немного.
             О том, право, выгода моя:
             Не император и не канцлер я,
             Но надо нам главу иметь и вчетвером.
             Давайте папу изберем.
             Вам всем известно, как успех
             Дает избранье, высит всех.
   

Фрош (поет)

             Взвейся, спой, мой соловей,
             Сто тысяч раз пред милой моей.
   

Зибель

             Не сметь о милой петь. Мы не хотим и слушать!
   

Фрош

             Пред милой петь и млеть! посмей лишь песнь нарушить!

(Поет.)

                       Прочь замок! в тиши ночной,
                       Прочь замок! ждет милый твой!
                       Дверь закрой! рассвет с зарей!
   

Зибель

             Ну пой! пой! величай, хвали ее!
             Уж я нахохочусь, в свой час, похоже!
             Меня-то провела, с тобой случится то же.
             Будь, как любовник, кобольд ею сыт,
             На перекрестке пусть с ней скачет, что есть мочи!
             Пусть ей козел, что с Блоксберга спешит,
             Летя галопом, крикнет; доброй ночи!
             Нет, бравый молодец, в ком плоть и кровь найдешь,
             Для шлюхи чересчур хорош!
             Знать не хочу иной я песни:
             В окно кирпич пополновесней!
   

Брандер (ударяя по столу)

             Молчать! молчать! Принять мой суд,
             Известно вам, умею жить я.
             " Влюбленные собрались тут.
             Хочу им, прежде чем врата запрут,
             Кой-что, прощаясь, предложить я,
             Разиньте зев! На новый лад напев!
             Пусть хором все поют припев.

(Поет.)

             Раз крыса в погребе жила,
             Купалась в масле, в жире.
             Себе и брюшко завела,
             Как доктор Лютер в мире.
             Дала кухарка яду ей;
             Ей стала жизнь тюрьмы тошней.
             Любовь жжет кровь как будто.
   

Хор (ликуя)

             Любовь жжет кровь как будто.
   

Брандер

             Бежит к тому, бежит к сему,
             Локает из каждой лужи,
             Грызет, скребет во всем дому,
             Ей с каждым мигом хуже.
             От страха скачет там и тут,
             Но вот зверьку пришел капут,
             Любовь жжет кровь как будто.
   

Хор

             Любовь жжет кровь как будто.
   

Брандер

             Средь бела дня она бежит
             По кухне в диком страхе.
             Пред печкой жалостно сопит,
             Упав, лежит во прахе.
             Кухарка ж подымает смех:
             А! пред концом свистит на всех,
             Любовь жжет кровь как будто.
   

Хор

             Любовь жжет кровь как будто.
   

Зибель

             Ну, плоская ватага рада!
             Кого ж искусством удивишь --
             Дать бедной крысе крошку яда?
   

Брандер

             А к крысам ты благоволишь?
   

Альтмайер

             Эк, жиробрюх с тонзурой лысой!
             В несчастьи он и тих и мил.
             Любуется распухшей крысой,
             В которой свой портрет открыл.
   

Фауст и Мефистофель.

Мефистофель

             С тобою, для начала ряда,
             В веселый круг войти нам надо.
             Взгляни, как жить беспечно им не лень.
             Для них все праздник, что ни день.
             Без лишней остроты, но полн веселья,
             Вертится всяк из них в кругу своем,--
             Точь в точь котенок за хвостом;
             Коль не трещит в висках с похмелья.
             Пока трактирщик верит в долг,--
             Блажен и видит в жизни толк.
   

Брандер

             Они -- приезжие недавно;
             По их чудным повадкам явно;
             И часу не пробыли здесь.
   

Фрош

             Да, ты, должно быть, прав. Люблю я Лейпциг весь.
             Он -- маленький Париж, людей шлифует славно,
   

Зибель

             Приезжих ты считаешь за каких?
   

Фрош

             Оставьте мне! За кружкой со сноровкой
             Я проведу, как малолеток, их
             И подноготную всю выведаю ловко,
             Но из простых они навряд:
             Высокомерны и горды на взгляд.
   

Брандер

             Не шарлатаны ль с ярмарочек малых?
   

Альтмайнр

             Возможно.
   

Фрош

                                 Ну, я им задам урок!
   

Мефистофель (Фаусту)

             Что чорт меж них, им невдомек,
             Когда уж за ворот он взял их.
   

Фауст

             Привет вам, господа.
   

Зибель

                                           Благодарим на том.

(Тихо, глядя в сторону Мефистофеля.)

             Взгляните-ка, молодчик хром.
   

Мефистофель

             К вам можно ль присоединиться?
             Взамен хороших вин, что здесь не получить,
             Хорошим обществом приятно насладиться,
   

Альтмайер

             Вы избалованы, могу судить.
   

Фрош

             Должно быть, в Риппахе вас поздно задержали.
             Вы ужинали там не с Гансом-дурачком?
   

Мефистофель

             Мы нынче едем прямиком.
             Но прошлый раз с ним много толковали.
             О родственниках говорил нам он
             И каждому просил свезти поклон.

(Кланяется Фрошу.)

Альтмайер (тихо)

             Что взял? С понятьем он.
   

Зибель

                                                     Хитер, я погляжу.
   

Фрош

             Еще ему я покажу!
   

Мефистофель

             Не правда ль, показалось мне,
             Здесь пели песнь вы всем народом.
             Звучит прекрасно в вышине,
             Конечно, звук под этим сводом,
   

Фрош

             А вы, должно быть, виртуоз?
   

Мефистофель

             О, нет! желанье есть, а много ль сил, вопрос.
   

Альтмайер

             Так спойте песню нам.
   

Мефистофель

                                           Коль вам угодно,-- рад.
   

Зибель

             Да новую, поинтересней.
   

Мефистофель

             Мы едем из Испании назад,
             Страна прекрасная вина и песни!

(Поет.)

                       Король жил, некогда, властный.
                       Была блоха у него.
   

Фрош

             Блоха! Вы слышите! Недурно для стиха!
             Желанный гость у нас -- блоха!
   

Мефистофель

                       Король жил, некогда, властный,
                       Была блоха у него:
                       Ее любил он страстно,
                       Как сына своего.
                       К портному шлет сердито.
                       Портной пришел скорей,
                       Чтоб было платье сшито
                       И панталоны ей.
   

Фрош

             Пусть указать портному не забудут,
             Что он по мерке должен шить,
             Что головы ему не сохранить,
             Коль складки в панталонах будут.
   

Мефистофель

                       И в шелк, и в бархат чудный
                       Блоха наряжена,
                       Ей дан был крест нагрудный
                       И лента ей дана.
                       Ей дан был сан министра,
                       Звезда, вся в серебре.
                       Ее родные быстро
                       Пошли в ход при дворе.
   
                       И дамы, и вельможи,
                       И слуги -- попали в ад;
                       И королеву тоже
                       Кусают и язвят.
                       Чесаться и сгибаться
                       Никто не смей, ни-ни!
                       А мы вольны чесаться
                       И щелкнем, чуть кусни!
   

Хор (ликуя)

                       А мы вольны чесаться
                       И щелкнем, чуть кусни!
   

Фрош

             Bravo! bravo! Припев лихой.
   

Зибель

             Будь так со всякого блохой!
   

Брандер

             На ноготь ее, и решено!
   

Альтмайер

             Vivat свобода! Vivat вино!
   

Мефистофель

             Я выпил бы стакан, ведь чтит свободу каждый,
             Будь только здесь вино пригоднее для жажды.
   

Зибель

             Мы не хотим то слушать дважды!
   

Мефистофель

             Трактирщика не рассержу я,
             А то гостям честным, быть может,
             Наш погреб лучшее предложит.
   

Зибель

             Идет! беру все на себя.
   

Фрош

             Что ж, доброе вино потешить нас могло бы.
             Но чур! не маленькие пробы!
             Ведь надо, чтоб вино ценить,
             Получше глотку промочить.
   

Альтмайер (тихо)

         ;    Я понял: гости с Рейна перед нами.
   

Мефистофель

             Сыщите мне бурав.
   

Брандер

                                           Бурав-то вам на что ж?
             Иль бочки вы сложили за дверями?
   

Альтмайер

             Там у трактирщика, в корзине, все найдешь.
   

Мефистофель (берет бурав. Фрошу)

             Скажите, вам какие вина любы?
   

Фрош

             Как вас понять? Иль выбор ваш богат?
   

Мефистофель

             Всем услужить по вкусу рад.
   

Альтмайер (Фрошу)

           ;  А! ты уже облизываешь губы.
   

Фрош

             Что ж! Если выбирать, рейнвейн я избираю,
             Как предпочтения не дать родному краю!
   

Мефистофель
(в то время, как он там, где сидит Фрош, буравит отверстие в доске стола.)

             Чтоб сделать пробки, мне немного воску надо.
   

Альтмайер

             А, фокусничества эстрада!
   

Мефистофель (Брандеру)

             Что вам?
   

Брандер

                                 Шампанское вино!
             Чтоб было натуральное оно!
   

Мефистофель
(буравит; один из гостей тем временем сделал пробки из воску и затыкает отверстия)

Брандер

             Лжет, кто чужое все поносит.
             Добро и вдалеке живет.
             Хоть немец истинный французов не выносит,
             Но вина их охотно пьет.
   

Зибель
(когда Мефистофель приближается и его месту)

             Сознаюсь, кислых не любитель я,
             Вина послаще мы желаем.
   

Мефистофель (буравит)

             Струя польется вам токаем.
   

Альтмайер

             Нет, господа, взгляните-к на меня!
             Он просто насмехается над нами!
   

Мефистофель

             С такими-то гостями!
             Чуть-чуть я б не посмел шутить.
             Скорее! Разом порешите,
             Каким вином вам услужить.
   

Альтмайер

             Лишь без вопросов! Чем хотите!

(После того, как все отверстия просверлены и закупорены.)

Мефистофель
(со странными ужимками)

                       Гроздья носит лоза,
                       А рога -- коза.
                       Из лоз древесных льются вина,
                       Стол деревянный -- та ж причина.
                       Природы глубину измерьте,
                       В ней тайны скрыты! только верьте!
                       Ну, пробки вон, пусть каждый пьет.
   

Все
(вытащив пробки и ловя в стакан потребованное вино)

             О, что за чудный ключ нам бьет!
   

Мефистофель

             Но пусть никто ни капли не прольет.

(Все пьют повторно.)

Все (поют)

                       По-каннибальски славно нам,
                       Как пятистам свиньям.
   

Мефистофель

             Нет сдержки им, взгляни, им ждать еще чего!
   

Фауст

             Отсюда я б желал убраться.
   

Мефистофель

             Нет, подожди, должно скотство
             Во всем величии сказаться.
   

Зибель
(пьет неосторожно, вино льется на-земь и превращается в пламя)

             Горю! Огонь! Здесь ада силы злые!
   

Мефистофель (заклиная пламя)

             Смирись, мне верная стихия!

(К приятелям.)

             Клочок чистилища на этот раз, не боле.
   

Зибель

             Что, что? Постой! За то ты не ответишь, что ли?
             Он, видно, с нами не знаком.
   

Фрош

             Нас дважды обмануть тебе не ухитриться!
   

Альтмайер

             По мне, ему пора итти своим путем.
   

Зибель

             Как ты посмел, в кругу таком
             С подобным фокусом явиться?
   

Мефистофель

             Молчать, боченок!
   

Зибель

                                           Сам -- метла!
             Ты хочешь раскалить нас до-бела?
   

Брандер

             Постой, посыпятся удары!
   

Альтмайер
(вытаскивает пробку из стола, навстречу вылетает пламя)

             Горю! Горю!
   

Зибель

                                 Здесь волшебство!
             Он -- вне закона! Бей его!

(Вытаскивают ножи и бросаются на Мефистофеля.)

Мефистофель (с важной осанкой)

                       Лжет речам и снам
                       Мест и мыслей хлам!
                       Будь здесь и там!

(Все стоят в изумлении и глядят друг на друга.)

Альтмайер

             Где я? О, что за чудный край!
   

Фрош

             Все виноградники!
   

Зибель

                                 И лоз хоть отбавляй!
   

Брандер

             Здесь, в этой зелени густой,
             Смотрите, что за гроздь! Смотрите, ствол какой!

(Берет Зибеля за нос, другие делают то же друг с другом и заносят ножи.)

Мефистофель (как выше)

             Обман! повязку с глаз -- долой!
             Вы ж помните, что чорт принес!

(Исчезает с Фаустом. Приятели выпускают друг друга.)

Зибель

             Что это?
   

Альтмайер

                                 Как?
   

Фрош

                                           Так это был твой нос?
   

Брандер (Забелю)

             Мне ж под руку лопался твой?
   

Альтмайер

             Вот так удар! Вся кровь свернулась в жилах.
             Подайте стул мне, я стоять не в силах.
   

Фрош

             Что ж было тут, мы не поймем.
   

Зибель

             Где ж плут? Мне вновь его бы встретить,
             Уж он бы не ушел живьем.
   

Альтмайер

             Он в двери, я успел заметить,
             На бочке ускользнул верхом...
             Ах, ноги как свинцом налиты.

(Наклоняясь с столу.)

             Вино не льется уж, поди ты!
   

Зивель

             Обман и ложь! Видение одно!
   

Фрош

             Все ж я, казалось, пил вино.
   

Брандер

             А лозы выросли откуда?
   

Альтмайер

             Пусть говорят теперь, что не бывает чуда!
   

VI
КУХНЯ ВЕДЬМЫ

Наa низком очаге стоит на огне большой котел. В паре, который поднимается оттуда ввысь, показываются различные образы. Мартышка-самка сидит перед котлом, смотрит на него и заботится, чтоб он не перекипел. Мартышка-самец с детенышами сидит поблизости и греется. Стены и потолок убраны странной утварью ведьмы.

Фауст, Мефистофель

Фауст

             К безумью чар -- во мне презренье.
             Ты ль обещаешь исцеленье
             От груды вздоров для меня?
             Нужны ли мне советы старой бабы?
             Не жду, чтоб грязная стряпня
             Лет тридцать с плеч моих сняла бы!
             Нет, свет надежды для меня потух,
             Коль лучшего не ведаешь ты чуда.
             Уже ль природа и свободный дух
             Бальзама не достанут ниоткуда?
   

Мефистофель

             Мой друг! ты снова говоришь умно.
             Тебе помолодеть природное есть средство,
             Но в книжице другой оно
             И в главах странного соседства.
   

Фауст

             Я знать хочу.
   

Мефистофель

                                 Что ж! Средство без врачей,
             Без денег и без чар имеешь:
             Идешь ты тотчас в глубь полей,
             Ты там копаешь, пашешь, сеешь.
             Себя и ум свой ты замкнул
             В круг самый узкий, самый темный;
             Довольствуешься пищей скромной;
             Как скот среди скотов живешь ты и готов
             То поле, что вспахал, сам унавозить.
             Вот лучший способ, кроме слов,
             Лет восемьдесят с жизни сбросить.
   

Фауст

             Но я не приучен и не могу привыкнуть
             К земле, в руках с лопатой, никнуть.
             Жизнь узкая мне ль суждена?
   

Мефистофель

             Так вот нам ведьма и нужна.
   

Фауст

             Но баба старая зачем?
             Ты лучше сам питье сварил бы!
   

Мефистофель

             Приятно заниматься тем!
             Нет, лучше тысячу мостов я смастерил бы.
             Наук и знаний мало тут;
             Вложить терпенье надо в труд,
             Годами, тихо носят это бремя.
             Броженью силу придает лишь время
             А что относится к тому!
             Не счесть, чего сюда наложат!
             Хоть чорт их научил всему,
             Но сделать сам того не может.

(Глядя на зверей.)

             Глянь, что за миленький народ!
             Служанка -- там, служитель -- вот.

(К зверям.)

             Как кажется, хозяйки дома нет.
   

Звери

                       Съев обед,
                       Мимо, мимо --
                       В трубу для дыма.
   

Мефистофель

             А далеко ли ей лететь?
   

Звери

             Пока мы будем лапы греть.
   

Мефистофель (Фаусту)

             Не милы ли зверушки эти?
   

Фауст

             Противней в целом мире нет.
   

Мефистофель

             О нет, подобный род бесед
             Всего любезней мне на свете.

(К зверям.)

             Скажите, дьявольские куклы,
             Что там в котле бьет через край?
   

Звери

             Из дряни суп готовим тухлый.
   

Мефистофель

             Ну, публики хоть отбавляй!
   

Самец
(выступает вперед и ласкается к Мефистофелю)

                       Со мною сыграй,
                       Богатства мне дай,
                       Везет пусть в игру мне.
                       Совсем я зачах,
                       А вот при деньгах
                       Я был бы разумней,
   

Мефистофель

             В блаженстве б обезьян не превзощел никто,
             Когда б они могли сесть за лото.

(Между тем молодые мартышки поиграли большим мячом и катят его вперед.)

Самец

                       Вот шар земной,
                       Вертясь юлой,
                       Катится ныне.
                       Чу, стекол звон.
                       Как хрупок он,
                       Пустой в средине*.
                       Сын милый мой,
                       Теперь постой:
                       Страшись кончины!
                       Горшок простой,
                       Ведь он из глины!
   * Переводчиком пропущены 3 стиха:
   Он тут блестит
   A там горит
   Я жив дольше (пер. Н. А. Холодковского). Прим. ред.
   

Мефистофель

                       На что решето?
   

амец (поднимает решето)

                       Будь вором кто,
                       Тотчас нам покажет.

(Бежит к самке и заставляет ее посмотреть.)

                       Смотри в решето.
                       Узнала, кто?
                       Но только не скажет?
   

Мефистофель (приближаясь к огню)

                       А что за горшок?
   

Самец и Самка

                       Пустой мешок!
                       Ему -- горшок!
                       Котла не узнать!
   

Мефистофель

                       Невежливый зверь!
   

Самец

                       Вот веник, примерь
                       И в кресло сядь!

(Принуждает Мефистофеля сесть.)

   

Фауст
(который за это время стоял перед зеркалом, то удаляясь от него, то приближаясь к нему)

             Что вижу? Что за дивный лик
             Встал в зеркале волшебной чарой!
             Твои быстрейшие, любовь, мне крылья даруй,
             Чтоб я к ее обители проник!
             Зачем я медлю здесь? в полях вселенских
             Хочу отважно к ней лететь.
             Я ль должен на тебя, как сквозь туман глядеть,
             Прекраснейший из ликов женских!
             Возможно ль? Женщина прекрасна ль так?
             Могу ли в этом протяженном теле
             Всего небесного я видеть знак?
             Есть на земле такое в самом деле?
             Мефистофель
             Понятно: ведь шесть дней работал сам творец
             И "браво" молвил под конец,
             Могло же выйти путное на деле.
             На этот раз любуйся всласть,
             Тебе сыщу такую, знаю место.
             Блажен, кому дано на часть
             Ее к себе ввести невестой.

(Фауст все продолжает смотреть в зеркало. Мефистофель, растягиваясь в кресле и играя веником, продолжает говорить.)

             Здесь как король сижу на троне,
             Есть скипетр у меня, все дело лишь в короне.
   

Звери
(которые тем временем проделывали между собой разные удивительные кривляния, подносят, с великим криком, Мефистофелю корону.)

                       Корону вновь
                       Пусть пот и кровь
                       Скрепят, как клеем.

(Приближаются неловко с короной и ломают ее на две части, с которыми прыгают вокруг.)

                       Дело с концом!
                       Мы слышим, поем,
                       Говорим и глазеем.
   

Фауст (перед зеркалом)

             Ах! я с ума сойду сейчас,
   

Мефистофель (указывая на зверей)

             Туманы в голове и у меня повисли.
   

Звери

                       В удачный час
                       Осеняет нас,
                       И это -- мысли!
   

Фауст (как выше)

             Готова грудь воспламениться!
             Бежим отсюда прочь скорей.
   

Мефистофель (в прежнем положении)

             По меньшей мере, надо согласиться,
             Что много искренних поэтов меж зверей.

(Котел, который обезьяны оставили без присмотра, начинает перекипать; вырывается огромное пламя, которое бьет в трубу. Ведьма сквозь пламя влетает вниз с пронзительным криком.)

Ведьма

                       Айя! Айя! Айя! Айя!
                       Проклятый зверь! негодная свинья!
                       Котел упустил, опалил меня!
                       Проклятый идут!

(Замечая Фауста и Мефистофеля.)

                       Что это тут?
                       Кто это тут?
                       Что нужно вам?
                       Чего здесь ждут?
                       Огнем скотам
                       По роже дам!

(Черпает ложкой для пены в котле и брыжжет огнем на Фауста, Мефистофеля и зверей. Звери визжат.)

Мефистофель
(повернув веникъ, который держит в руке, бьет по посуде и по горшкам)

                       Раз бью! Два бью!
                       Я кашу лью!
                       Горшки звенят!
                       Шутить я ряд!
                       То, сволочь, лад
                       Под песнь твою!

(Между тем как ведьма в ярости и в ужасе отступает.)

             Меня признала, чучело, скелет?
             Признала госп ли вамъ о погребеньи
             Достать мнѣ удостовѣренье?
             Порядокъ я во всемъ люблю.
             О смерти пропечатать я хочу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Свидѣтелей довольно. Ну хоть два.
             Пусть подтвердятъ и квитъ вы навсегда.
             Вотъ мой товарищъ славный парень!
             Его я съ радостью къ вамъ приведу --
             Дозвольте только?
   

МАРТА.

                                           Даже васъ прошу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И ублажать къ тому-жъ онъ мастеръ барынь:
             И барышнѣ понравятся;-- прямой,
             И человѣкъ съ прекраснѣйшей душой.
   

МАРГАРИТА.

             Куда мнѣ занимать его! Съ моимъ умомъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Достойны мы бывать съ самимъ царемъ!
   

МАРТА.

             За домомъ садъ вотъ тутъ -- смотрите!--
             Придите, да и друга приведите.
   

УЛИЦА.

Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Ну что? Какъ? Ждать и задать!-- Какое наказанье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Браво! Пылаетъ точь въ огнѣ.
             Націяхъ принадлежать будетъ тебѣ.
             У Марты (у сосѣдки) вечеромъ свиданье.
             Вотъ это баба! Хоть куда!
             Быть сводней -- ну!-- нарочно рождена.
   

ФАУСТЪ.

             Отлично.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Но и насъ попроситъ кой о чемъ.
   

ФАУСТЪ.

             Понятно. Долгъ всегда ужъ красенъ платежемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Свидѣтелемъ ты будешь,-- какъ и я --
             Что тѣло благовѣрнаго ея
             Лежитъ въ Падуѣ на погостѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Туда поѣдемъ что ли въ гости?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Святая простота! Смѣшонъ ты, право!
             Свидѣтелемъ лишь будь, не мудрствуя лукаво.
   

ФАУСТЪ.

             Коль лучше ты не выдумалъ.--такъ и оставь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О мужъ святой! Подумать можно,
             Что жизнь провелъ онъ, правды но поправь,
             И будетъ въ первый разъ свидѣтельствовать ложно.
             О Богѣ, о вселенной (сколько мнѣ извѣстно),
             О человѣческой душѣ ты иного толковалъ?
             Не только толковалъ -- а объяснялъ
             Причину, суть всего.-- Ну развѣ это честно --
             Морочить такъ людей въ теченьи долгихъ лѣтъ?
             То, что ты утверждалъ, тебѣ столь же извѣстно,
             Какъ то, что умеръ Швертлейнъ, или нѣтъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты былъ и будешь лишь софистъ и лжецъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   
             Пожалуй, что вѣрнѣе "чтецъ сердецъ"
             Не дальше, какъ сегодня, можетъ статься,
             У Гретхенъ будешь завираться,
             Въ любви горячей объясняться!
   

ФАУСТЪ.

             И отъ души!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Допустимъ--хорошо!
   
             Но клясться будешь ты и въ вѣчной вѣдь любви --
             Въ томъ, что любовь твоя стоитъ выше всего --
             Все это тоже, что ли, "отъ души"?
   

ФАУСТЪ,

             Да, да -- конечно! Если я ищу
             Для непонятнаго, святого ощущенья
             Названье, имя -- и не нахожу,
             И, не найдя, хватаюсь за сравненье
             Перу слова высокаго значенья,
             И, въ увлеченіи сердечномъ.
             То чувство назову и "вѣчнымъ" --
             То это -- нѣтъ!-- не нагло лгать,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но... все-жъ: я правъ.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Ну, брось болтать!
             Ты легкія мои хоть пожалѣй.
             Кто правымъ хочетъ быть, болтавъ,
             Тотъ, вѣрь мнѣ, вѣчно будетъ правъ.
             Идемъ! Съ тобою спорить не досужно.
             Ты тѣмъ ужъ правъ--что такъ теперь мнѣ нужно.
   

САДЪ.

Маргарита подъ руку сь Фаустомъ; Марта съ Мефистофелемъ гуляютъ по саду.

МАРГАРИТА.

             Я, вѣрьте, вижу: очень вы добры.
             Но злоупотреблять стыжусь вашимъ терпѣньемъ --
             Какъ путешественники всѣ, привыкли вы
             Къ всему ужъ относиться съ снисхожденьемъ.
             Вы умный человѣкъ такой--
             Не мнѣ васъ занимать своею болтовней.
   

ФАУСТЪ.

             Вѣрь! Слово каждое, лишь взглядъ твоихъ очей
             Премудрости мнѣ слаще всей!

(Цѣлуетъ ей руку).

МАРГАРИТА.

             Ахъ, что вы! Развѣ можно цѣловать ее?
             Груба моя рука, и такъ жестка!
             Работаю я ею все, ну все!
             Взыскательна ужасно мать моя.

(Проходятъ).

   

МАРТА.

             И вѣчно все въ дорогѣ, сударь, вы?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Разъ долгъ и служба требуютъ -- увы!--
             Хоть думаешь порой: "вотъ гдѣ-бы вѣкъ остаться!"
             Душа хоть и болитъ -- нѣтъ! нужно разставаться!
   

МАРТА.

             Пока кто молодъ,-- ну!-- куда еще ни шло!
             Ну колесишь по свѣту ничего.
             Но старость подойдетъ. Скажите: что тогда?
             Холостяку да старому -- бѣда.
             Раскаетесь, смотрите, господа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Самъ знаю, самъ. Прошу васъ, не терзайте!
   

МАРТА.

             А вы -- такъ время золотое не теряйте!

(Проходятъ).

   

Фаустъ. Маргарита,

МАРГАРИТА.

             Да, съ глазъ долой -- и позабыта навсегда!
             Изъ вѣжливости вы -- (сама, повѣрьте, знаю),
             У насъ друзья; умны они, я полагаю --
             Навѣрно же но такъ просты, какъ я.
   

ФАУСТЪ.

             На умъ слыветъ нерѣдко, милая моя,
             Тщеславіе и то, что скудость лишь ума.
   

МАРГАРИТА.

             Какъ?
   

ФАУСТЪ.

                       Невинность, простота,-- какая это сила!
             Не знаетъ чистая душа себѣ цѣны.
             Вѣрь! Скромность, добродушіе -- то лучшіе дары,
             Которыми насъ небо наградило.
   

МАРГАРИТА.

             Хоть изрѣдка, минутку вспомните меня!
             Васъ помнить у меня довольно время будетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ видно, часто ты одна?
   

МАРГАРИТА.

             Да. Хоть и не великъ нашъ домъ,
             А все же пропасть дѣла въ немъ.
             Служанки у насъ нѣтъ,-- все дѣлаю сама;
             Шью, мою и варю; день цѣлый на ногахъ --
             Къ тому же, мать моя
             Такъ аккуратна -- страхъ!
             Не то что мы бѣдны! Иной и былъ бы радъ,
             Коль онъ имѣлъ бы наши средства; -
             Отецъ оставилъ намъ въ наслѣдство
             Домъ (тамъ за городской стѣной) да еще садъ.
             Теперь уже не такъ я нанята --
             Мой братъ солдатъ,
   ,          Сестренка умерла;
             А какъ была жива -- ну, просто нѣтъ терпѣнья!
             Я съ радостью теперь снесла бы тѣ мученья,
             Такъ дитятко свое любила я.
   

ФАУСТЪ.

             То видно ангелъ былъ (похожъ тѣмъ на тебя).
   

МАРГАРИТА.

             Вскормила я ее. Любила какъ меня!
             Отецъ ужъ померъ, какъ она родилась.
             Мать такъ была больна, такъ, такъ была плоха!
             Чтобы поправиться могла,-- намъ и не снилось.
             Потомъ лишь помаленечку понравилась она.
             Кормить несчастную сама
             Она и думать не могла.
             Вотъ и вскормила я ее;
             Водички дамъ, да молочка,
             И съ рукъ моихъ она не шла:
             Смѣется, прыгаетъ!-- И выросла она.
   

ФАУСТЪ.

             Ты счастье чистое, святое испытала.
   

МАРГАРИТА.

             Но и заботъ было не мало.
             Постель ея стояла близъ меня;
             Бывало: чуть зашевелится --
             И просыпаюсь я.
             То накормлю ее; то ей не спится --
             Беру ее къ себѣ, встаю,
             Ее качаю да пою.
             Настанетъ утро- нужно постирать,
             И сбѣгать на базаръ, скотинѣ кормъ задать,--
             И этакъ день-деньской,-- одинъ какъ и другой!
             Повѣрьте: иногда бываетъ нелегко.--
             Зато и вкусенъ хлѣбъ, я спится хорошо.

(Проходятъ).

   

Марта. Мефистофель.

МАРТА.

             Ахъ! Бѣднымъ женщинамъ съ мужчинами бѣда.
             Исправишь брата вашего холостяка!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Отъ васъ зависитъ и вполнѣ!
             Послушаюсь ей-ей! Совѣтъ лишь дайте мнѣ.
   

МАРТА.

             Нѣтъ -- отвѣчайте прямо: вы любовь знавали?
             Неужто никогда влюбленны къ не бывали?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пословица гласитъ: "Жена своя да хата
             Дороже жемчуга да злата".
   

МАРТА.

             Я спрашиваю васъ: неужто никогда?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вездѣ встрѣчали вѣжливо меня.
   

МАРТА.

             Да нѣтъ! Я знать хочу: случалось вамъ влюбляться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Опасно съ дамами на хитрости пускаться.
   

МАРТА.

             Охъ, вы не понимаете!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Жалѣю я сердечно!
             Но понялъ я одно: добры вы безконечно!

(Проходятъ).

   

Фаустъ. Маргарита.

ФАУСТЪ.

             Ты чистый ангелъ! Да, ужасно это мило!
             И такъ: чуть я взошелъ, узнала ты меня?
   

МАРГАРИТА.

             А вы не видѣли? Я очи опустила.
   

ФАУСТЪ.

             И ты не сердишься, не злишься на меня.
             Что дерзко обошелся я съ тобой,
             Когда намедни ты изъ церкви шла домой?
   

МАРГАРИТА.

             Я такъ сконфузилась! Мнѣ это было ново
             (Не можетъ на мой счетъ никто сказать дурного).
             Но я подумала... такъ, значитъ, про себя:
             "Ужъ радъ онъ подошелъ ко мнѣ, и безъ стѣсненья,
             Такъ вѣрно поводъ я дала!
             Не очень ли мое свободно поведенье?--
             А тѣмъ не менѣе, сама не знаю что
             Сейчасъ же въ вашу пользу тутъ заговорило.
             Хотя конечно и сердилась я на то,
             Что все это меня такъ мало огорчило.
   

ФАУСТЪ.

             Ты, милая моя!
   

МАРГАРИТА (рветъ цвѣтокъ и ощипываетъ лепестки).

                                 Попробую.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Ты дѣлаешь букетъ?
   

МАРГАРИТА.

             Такъ... шалость.
   

ФАУСТЪ.

                                           Что?
   

МАРГАРИТА.

                                                     Вы станете смѣяться.
   

ФАУСТЪ.

             Что шепчешь ты?
   

МАРГАРИТА (вполголоса).

             Меня онъ любитъ -- нѣтъ...
   

ФАУСТЪ.

             И какъ тобой не восхищаться!
   

МАРГАРИТА (продолжая).

             Онъ любитъ... нѣтъ... онъ любитъ... нѣтъ --
             Меня онъ любитъ!

(вырывая послѣдній, радостно)

ФАУСТЪ

                                           Пустъ цвѣтка отвѣтъ
             Отвѣть будетъ небесъ. Да, любитъ онъ тебя!
             Пойми! Пойми, мой другъ, что значатъ тѣ слова!
   

МАРГАРИТА.

             Мнѣ страшно.
   

ФАУСТЪ.

                                 Не страшись! О, пусть мое молчанье,
             Мой взглядъ тебѣ все скажутъ! Я не въ состояньи.
             Блаженъ, счастливъ, какъ Богъ, тотъ человѣкъ,
             Кому отдашься ты навѣкъ --
             Навѣкъ, да! Да навѣкъ и безъ конца --
             Конецъ твоей любви, погибель то моя.

(Маргарита жметъ его руку, вырывается и убѣгаетъ. Онъ остается неподвиженъ, затѣмъ идетъ за ней).

   

Марта. Мефистофель.

Темнѣетъ.

МАРТА.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да -- пора бы намъ идти.
   

МАРТА.

             Я бы просила васъ еще повременить --
             Но городъ нашъ такой, что Боже упаси!
             Здѣсь всякій наровитъ за ближнимъ лишь слѣдить,
             На его счетъ судачить, да рядить --
             Того еще гляди пойдетъ молва!
             А наша парочка?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Порхнула вотъ туда.
             О птички вешнія!
   

МАРГАРИТА.

                                           Въ нее влюбился онъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она въ него -- таковъ любви законъ.
   

БЕСѢДКА ВЪ САДУ.

Маргарита. Фаустъ.

МАРГАРИТА
(вбѣгаетъ, прячется за дверью и смотритъ сквозь щель).

             Идетъ!
   

ФАУСТЪ (идя).

                       Плутовка! Я тебя найду!
             Дразнить (цѣлуетъ ее).
   

МАРГАРИТА (тоже).

                                 О милый, всей душой тебя люблю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (стучитъ въ дверь).

ФАУСТЪ.

             Кто тамъ еще?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Свой!
   

ФАУСТЪ.

                                           Звѣрь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Пора васъ разлучить.
   

МАРТА (подходя).

             Да, поздно, господа!
   

ФАУСТЪ.

                                           Нельзя васъ проводить?
   

МАРГАРИТА.

             Меня бы матушка... Прощайте!
   

ФАУСТЪ.

                                                               Наказанье!
             Прощайте!
   

МАРТА.

                                 Ну, adieu!
   

МАРГАРИТА.

                                                     До скораго свиданья?!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ).

   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, Господи, какого онъ ума!
             Все передумалъ онъ никакъ,
             А я -- стою... ну!-- какъ дуракъ!
             Твержу себѣ все "да" и "да"!
             Глупа я, бѣдная!-- Все это точно сонъ.
             И что по мнѣ находитъ онъ?!
   

ЛѢСЪ. ПЕЩЕРА.

Фаустъ, потомъ Мефистофель.

ФАУСТЪ (одинъ).

             О, духъ божественный! Все, все, о чемъ молилъ я,--
             Все далъ Ты мнѣ. И не напрасно
             Ты ликъ свой огненный; узрѣть мнѣ разрѣшалъ!
             Въ удѣлъ Ты далъ мнѣ чудную природу;
             Понять ее далъ силы, ею наслаждаться!
             И не холоднымъ лишь, сухимъ умомъ,
             А съ чувствомъ друга, любящаго брата
             Душой проникнутъ въ глубь ея души.
             Ты рядъ существъ проводишь предо много
             И поучаешь братомъ ихъ встрѣчать,
             Родное что-то и въ природѣ видѣть.
             Когда въ лѣсу бушуетъ непогода.
             И исполинъ-сосна своимъ крушеньемъ
             Ломаетъ вдребезги сосѣднія деревья,--
             И стонетъ холмъ, взирая на него,
             Меня приводишь Ты къ пещерѣ безопасной,
             Даешь мнѣ самого себя познать,
             Глубокія мнѣ тайны открываешь.
             Восходитъ тихая и ясная луна --
             И вотъ ко мнѣ со скалъ, кустовъ росистыхъ
             Слетаются серебряныя тѣни
             Минувшаго;-- несутъ онѣ покой
             И умаляютъ строгое мышленье.
             И понялъ я теперь: нѣтъ совершенства
             Для человѣчества. Къ блаженству неземному,
             Меня влекущему все ближе къ божеству,
             Ты пріобнялъ мнѣ спутника, съ которымъ
             Разстаться я не въ силахъ, хоть всегда
             Умомъ холоднымъ, дерзкимъ и надменнымъ
             Меня онъ топчетъ въ грязь, глумиться смѣетъ
             Надъ всѣмъ, что Ты мнѣ далъ, и раздуваетъ
             Огонь въ груди моей, меня смущая.--
             И, возжелавъ, стремлюсь я наслаждаться --
             И, наслаждаясь, вновь стремлюсь желать.

-----

МЕФИСТОФЕЛЬ (уходитъ).

             Не надоѣло,-- нѣтъ?-- въ отшельники играть?
             И какъ ты это терпишь добровольно!
             Я понимаю: разъ все это испытать,--
             А тамъ и бросить бы пора -- довольно.
   

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ смущаешь мой покой?
             Лишь знаешь ты одно -- меня терзать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Помилуй, что ты? Богъ съ тобой!
             Могу сейчасъ уйти. Изволь лишь приказать!
             Не очень-то гонюсь съ грубіянами возиться!
             Потеря, вѣрь, дружокъ, не велика.
             Быть нянькою ори васъ -- ума можно лишиться!
             "И то не хорошо! И это не годится! --
             Задача -- вамъ потрафить, господа!
   

ФАУСТЪ.

             Такъ вотъ какъ нынче ты запѣлъ?!
             Благодарить тебя, что докучаешь? Да?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Эхъ, человѣче! Развѣ ты-бъ съумѣлъ
             Прожить свой вѣкъ, подумай, безъ меня?
             Отъ вѣчныхъ думъ, да отъ воображенья
             Я излечилъ тебя. А то
             Безъ моего вѣдь снисхожденья
             Съ земли удралъ бы ты давно.
             Вотъ и теперь! Сшитъ сова совой,
             Въ трущобахъ да пещерѣ сей сырой!
             Мхомъ, плѣснью что-ли хочешь пробавляться,
             Да пищей съ жабами тягаться?
             Могу сказать -- престранный аппетитъ!
             Въ тебѣ досель ученый мужъ сидитъ!
   

ФАУСТЪ.

             Способенъ ты... да нѣтъ! Куда тебѣ понять,
             Какую силу жизнь мнѣ эта можетъ дать!
             Допустимъ, ты поймешь -- тогда ты въ состояньи
             Разрушить счастье то. Вѣдь въ томъ твое призванье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да-а! Счастье неземное -- нечего сказать,
             Въ росѣ, да въ сирости ночь напролетъ лежать!
             Себя мнить божествомъ, да обниматься
             Съ землею, съ небомъ лобызаться,
             Стремиться обладать вселенной всей:
             Все, что сотворено въ теченьи шести дней,
             Въ своей груди вмѣщать, да съ нимъ возиться,
             Въ мечтахъ нелѣпыхъ утопиться!--
             И это неземное вдохновенье,
             Высокое, абстрактное мышленье -
             Окончить чѣмъ? Не смѣю и сказать!

(Поясняетъ жестомъ).

ФАУСТЪ.

             Фу, гадость!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Возмутился вѣдь опять!
             "Фу", впрочемъ, въ полномъ правѣ ты сказать.
             Вѣдь "нравственнымъ" ушамъ не въ моготу,
             Что "нравственнымъ" сердцамъ такъ понутру:
             Хотѣлъ я, милый другъ, лишь ублажить тебя,
             Давъ случай поморочить самъ себя.
             Въ разладѣ ты, мой милый, самъ съ собой!
             Вотъ началъ и теперь ты волноваться;
             А это можетъ разыграться
             Отчаяньемъ, безумствомъ и хандрой.
             Да брось ты эту дурь! Твоя красотка
             Томится, одинока я грустна.
             Чуть не грозитъ ли ей чахотка --
             Въ тебя такъ втюрившись она.
             Эхъ, ты чудакъ, чудакъ! отъ страсти ты бурлилъ
             Недавно, точно вешнихъ водъ потокъ.
             Волну-то, видно, ты къ ней въ душу вето излилъ!
             А въ руслѣ у тебя остался лишь песокъ.--
             Мнѣ кажется: чѣмъ по лѣсамъ бродить,
             Умнѣе было бы бѣдняжку
             Влюбленную ту обезьянку
             За пламенное чувство наградить.
             Томитъ тоска ее, грызетъ, гнететъ,--
             То подойдетъ къ окну она; вздыхаетъ,
             Глядитъ, какъ тучки уплываютъ.
             "Когда-бъ была я птичка",-- все постъ.
             День такъ и тянется -- сдается не пройдетъ!
             Го весела она, то вдругъ грустна,
             Горючими слезами, глядь, зальется -
             Здорово такъ живешь -- уймется --
             Лишь влюблена, сердечная, всегда.
   

ФАУСТЪ.

             Змѣя, змѣя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Про себя).

                                 Поймаю я тебя!
   

ФАУСТЪ.

             Безбожникъ, уходи! Прошу тебя,
             Не называй ее мнѣ вновь!
             И такъ волнуется вся кровь --
             Не раздражай моя желанья!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Помилуй! Вѣдь увѣрена она,
             Что ты сбѣжалъ. Она почти права.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ; хоть я и далекъ -къ ней близокъ я!
             Душа моя на мигъ ее не покидаетъ.
             Завидую и образу Христа,
             Когда его она лобзаете.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ что-жъ? И я когда двояшекъ наблюдалъ
             (Подъ кустикомъ),-- и я къ вамъ завистью сгоралъ.
   

ФАУСТЪ,

             Прочь, сводникъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты ругаешься -- а мнѣ забавно.
             Когда Богъ дѣвокъ, парней создавалъ --
             Онъ этимъ прямо указалъ,
             Что поступать такъ слѣдуетъ подавно.
             Идемъ! Смѣшно, мой другъ, ей-ей!
             Пойми: веду тебя вѣдь къ ней --
             Не на убой!
   

ФАУСТЪ.

                                 Въ ея объятьямъ хоть я рай найду --
             Хоть вновь воскресну, сердцемъ отдохну,
             До все-жъ -- мнѣ не забыть ея страданья!
             Я тварь. И цѣли нѣтъ, и нуждъ покой;
             Я сынъ сомнѣнья; вѣчно я въ изгнаньи!
             Какъ водопадъ, лишь къ безднѣ роковой
             Стремлюсь.-- Она же, съ дѣтскими мечтами,
             Въ избѣ, въ равнинѣ, расцвѣла;
             Лишь ежедневными дѣлами
             Да узкимъ полемъ занята.
             И. мнѣ, проклятому,-- мнѣ мало своихъ силъ!
             Мнѣ мало, что твердыни я точилъ --
             И въ прахъ ихъ билъ!
             Ея покой, ея отраду,
             Разбилъ я, отдалъ въ жертву аду!
             Укороти, чортъ, время мнѣ мученья!
             Да сбудется сейчасъ, что суждено судьбой;
             И пусть судьбы ея крушенье
             Свершится! Пусть провалится со мной!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Опять горитъ, опятъ пылаетъ!
             Ступай! Утѣшь ее, глупецъ!
             Чуть мозгъ вашъ выхода не знаетъ --
             Ему мерещится конецъ.
             Правъ тотъ, кто дѣйствуетъ смѣлѣй!
             Недаромъ ты у чорта былъ въ ученьи --
             Знай: ничего на свѣтѣ пѣть смѣшнѣй,
             Чѣмъ чортъ, имѣющій сомнѣнья.
   

КОМНАТА МАРГАРИТЫ.

Маргарита одна, за прялкой.

МАРГАРИТА.

             Мой разрушенъ покой,
             Истомилась душа --
             Не вернуть мнѣ его
             Никогда, никогда.
   
             Безъ него не живу,
             А въ гробу дожу-
             Разъ его тутъ нѣтъ,
             Опостылъ мнѣ свѣтъ.
   
             Моя голова
             Идетъ кругомъ --
             Какъ помѣшана
             И на немъ одномъ!
   
             Мой разрушенъ покой,
             Истомилась душа --
             Не вернутъ мнѣ его,
             Никогда, никогда.
   
             Чтобъ узрѣть его,
             Гляну лишь къ окно!
             Со двора-ль пойду --
             Лишь его ищу.
   
             Доступъ гордая,
             Сила, ночь въ чертахъ*
             Что за доброта,
             Что за власть въ очахъ!
   
             Рѣчь ли поведетъ --
             Точно волшебство!
             Руку ли пожметъ...
             А лобзанья его!
   
             Мой разрушенъ покой;
             Истомилась душа -
             Не вернуть мнѣ его,
             Никогда, никогда.
   
             Такъ и рвется душа!
             Я его давно.
             Коль могла бы я
             Взять, схватить его,
   
             Да цѣловать,
             Въ глаза глядѣть
             И въ поцѣлуяхъ
             Умереть!
   

САДЪ МАРТЫ.

Фаустъ. Маргарита.

МАРГАРИТА.

             Такъ обѣщай мнѣ, Гейнрихъ!
   

ФАУСТЪ.

                                                               Что могу.
   

МАРГАРИТА.

             Признайся! Правиламъ церковнымъ ты послушенъ?
             Ты добрый человѣкъ (въ глаза тебѣ скажу),
             Но все-жъ, сдается мнѣ, ты къ церкви равнодушенъ.
   

ФАУСТЪ.

             Оставь, дитя мое! Тебя люблю;
             Коль нужно -- для любви этой помру...
             Пусть вѣруетъ всякъ, какъ онъ знаетъ -- все равно!
   

МАРГАРИТА.

             Не хорошо, мой другъ! Нѣтъ: вѣровать должно.
   

ФАУСТЪ.

             Неужто?
   

МАРГАРИТА.

                                 Какъ бы на тебя мнѣ повліять?
             Ты таинства хоть долженъ почитать!
   

ФАУСТЪ.

             Я ихъ и чту.
   

МАРГАРИТА.

                                           Да! Но какъ-то превратно,
             У исповѣди не бываешь аккуратно.
             Ты въ Бога вѣруешь?
   

ФАУСТЪ.

                                           Ребенокъ! Кто дерзаетъ
             Сказать: "я вѣрую въ Него?"
             Да! Ни священникъ, ни мудрецъ, никто
             Отвѣтъ не можетъ дать. Д коль отвѣтъ дадутъ,
             Отвѣтомъ лишь своимъ вопросъ твой осмѣютъ.
   

МАРГАРИТА.

             Такъ ты не вѣришь? Нѣтъ?
   

ФАУСТЪ.

             Не поняла ты, ангелъ, мой отвѣть.
             Всесиленъ кто его понять,
             Назвать, сказать:
             "И вѣрую въ Него?"
             Кто ощущаетъ
             И кто дерзаетъ
             Сказать: "не вѣрую!"
             Онъ Вседержитель,
             Всеохранитель.
             Но охраняетъ ли Онъ и тебя,
             Меня, всѣхъ, Самого Себя!
             Не возвышается-ль надъ нами Небо? Вотъ
             У насъ земля твердыня подъ ногами,
             Блестятъ созвѣздія надъ нами,
             Небесный озаряя сводъ.
             Въ твои глава, другъ, развѣ не гляжу я?
             И развѣ всей вселенной красота
             Не дѣйствуетъ на сердце и на умъ --
             Не вѣетъ тайной безконечной
             Незримо, зримо на тебя?
             Наполни этимъ всѣмъ свой необъятный "я",
             И переполнится когда отъ счастья сердце,
             То имя ты всему ужь подбери сама;
             И назови, какъ знаешь: "счастьемъ, чувствомъ, богомъ",
             Какъ назовешь ты -- все равно,--
             Не въ звукѣ дѣло; въ чувствѣ все,--
             Имя лишь звукъ, имя лишь мракъ
             Вокругъ всесвѣтлаго Луча.
   

МАРГАРИТА.

             Все это хорошо, все это такъ,
             Все это говоритъ и попъ! Смыслъ, да,
             Тотъ самый, но слова не тѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Сердца, вѣрь, говорятъ это вездѣ,
             Вездѣ, вездѣ, всегда, повсюду
             На имъ родномъ, понятномъ языкѣ!
             Зачѣмъ же я такъ говорить не буду?
   

МАРГАРИТА.

             Тебя послушаешь -- оно какъ будто такъ;
             Но все-жъ! Тутъ что-то да хромаетъ;--
             Не вѣришь ты, какъ вѣрить подобаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ребенокъ!
   

МАРГАРИТА.

                                 Ахъ, давно болитъ душа,
             Что вижу въ обществѣ подобномъ я тебя.
   

ФАУСТЪ.

             А что?
   

МАРГАРИТА.

                       Тотъ человѣкъ, который все съ тобой --
             Его я ненавижу всей душой.
             Съ тѣхъ поръ, какъ помню я себя,
             Не возмущалась такъ я никогда --
             Противное, коварное лицо!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, куколка, не бойся ты его,
   

МАРГАРИТА*

             Въ его присутствіи кипитъ вся кровь моя
             (А вообще я къ людямъ вѣдь добра?).
             Насколько повидать тебя томлюсь --
             Настолько этого невольно я страшусь.
             И онъ. мошенникъ, идутъ, вѣдь это ясно!
             Пусть Богъ меня проститъ, коль клевещу напрасно.
   

ФАУСТЪ.

             Что жъ? и такіе быть должны, какъ видно.
   

МАРГАРИТА.

             Но жить всегда съ такимъ мнѣ было бы обидно.
             Путь въ дверь найдетъ-уже сейчасъ
             Всю холодомъ обдастъ онъ васъ.
             Насмѣшникъ и брюзга!
             Участья никому и никогда.
             Вѣрь! это существо не знаетъ состраданья,
             Не любитъ никого,-- любить не въ состояньи --
             Вотъ мнѣ съ тобой, мой другъ, уютно такъ, тепло;
             Я отдыхаю вся, мнѣ дышется легко --
             Онъ явится -- и я застыну вся.
   

ФАУСТЪ.

             Ты дѣтская, ты чистая душа!
   

МАРГАРИТА.

             Ужасно на меня его вліянье!
             Ему лишь стоитъ появиться,
             И я даже тебя любить не въ состояньи;
             При немъ, мнѣ кажется, я не могла-бъ молиться.
             Онъ какъ-то душу всю смущаетъ.
             Съ тобою, Гейнрихъ, это не бываетъ?
   

ФАУСТЪ.

             Антипатиченъ онъ тебѣ.
   

МАРГАРИТА.

             Пора идти.
   

ФАУСТЪ.

                                 Когда же мнѣ
             Съ тобой удастся хоть на часъ уединиться,
             Съ твоей душой душою слиться?
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ! Еслибъ я сдала одна!
             На ключъ я съ радостью, вѣрь, дверь бы не закрыла.
             Но мать моя во снѣ чутка;
             А еслибъ насъ она накрыла --
             Со страху я сейчасъ бы умерла.
   

ФАУСТЪ.

             Все это, ангелъ, не бѣда!
             Вотъ пузырекъ. Влей капли три
             Въ ея напитокъ. И гляди:
             Заснетъ она глубокимъ сномъ.
   

МАРГАРИТА,

             Тебѣ послушна я во всемъ.
             Но какъ бы ей не повредить?
   

ФАУСТЪ.

             Тогда-бъ не сталъ и говорить.
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, милый! Коль гляжу тебѣ въ глаза,
             Способна для тебя идти на все!
             Н. столько сдѣлала ужъ для тебя,
             Что отказать не въ силахъ ничего.

(Уходятъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мартышечка тю-тю!
   

ФАУСТЪ.

                                           Ты шпіонствомъ занимался.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Глядѣлъ на насъ и умилялся.
             Ты, докторъ, катехизисъ слушаешь прелестно!
             Надѣюсь изъ него ты пользу извлечешь:
             Вѣдь знать дѣвицѣ небезъинтересно,
             Благочестивъ ли ты? Умѣешь ли смириться?
             Все это васъ скрутить должно ей пригодиться.
   

ФАУСТЪ.

             Чудовище! Не въ силахъ ты понять,
             Что это чудное созданье
             Лишь чистой вѣрою полна!
             Что ей естественно страданье,
             Отъ непосильнаго сознанья,
             Что у меня погибшая душа.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Эхъ, чувственный женихъ! Опутанъ ты кругомъ!
             Дѣвчонка за носъ водитъ, братъ, тебя!
   

ФАУСТЪ.

             Ублюдокъ ты отъ грязи и огня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Физіономистка же она притомъ!
             Въ моемъ присутствіи "она вся не своя!"
             Мордашка ей моя внушаетъ интересъ.
             Ей непремѣнно кажется, что геній я --
             А чего добраго "самъ бѣсъ!"
             Такъ нынѣшнюю ночь?
   

ФАУСТЪ.

                                                     Тебѣ-то что?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мнѣ? Тоже, другъ мой, значитъ хорошо.
   

У КОЛОДЦА.

Маргарита, Лиза съ кувшинами.

ЛИЗА.

             Ты о Варварѣ-то слыхала?
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ. Мало вижу я людей.
   

ЛИЗА.

             Вообрази (Сибилла мнѣ сказала),
             Случилось,-- поздравляю!-- то же съ ней.
             А важничала! Вотъ тебѣ и на!
   

МАРГАРИТА.

             Да что?
   

ЛИЗА.

                       Что? стыдъ и срамота.
             Коль кушаетъ: другой питается. Понятно?
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ!
   

ЛИЗА.

                       Такъ и нужно; подѣломъ!
             Вѣдь парня бѣднаго опутала кругомъ.
             Ужъ погулять такъ погуляла!
             Вѣдь праздникъ ни одинъ не пропускала.
             Хотѣла первой быть, царить надъ нами!
             Все угощалъ ее виномъ да пирожками!
             Какъ будто краше душки не найти.
             А развѣ это хорошо, скажи:
             Подарки отъ него, ей-Богу, вымогала.
             Ужъ такъ вела себя... ужъ такъ!
             Ну и попала же впросакъ!
   

МАРГАРИТА.

             Несчастная!
   

ЛИЗА.

                                 Нашла кого жалѣть!
             Бывало, я за прялкою сижу,
             И выйти-то не смѣю -- Боже упаси!
             А она съ миленькимъ гуляетъ,
             Свою, вишь, душу прохлаждаетъ.
             Что, весело было тогда?
             Ну вотъ, теперь, не прогнѣвись;
             За покаянье и возьмись!
   

МАРГАРИТА,

             Онъ женится на ней.
   

Лиза.

             Ну, онъ не дуралей!
             Найдетъ и безъ нея.
             Ужъ онъ удралъ.
   

МАРГАРИТА.

                                           Ахъ, какъ не хорошо!
   

ЛИЗА.

             А замужъ выйдетъ, тоже не лафа!
             Ей не дадутъ надѣть вѣнка,
             Да дегтемъ вымажутъ, въ придачу, ворота.

(Уходитъ).

МАРГАРИТА.

             И я такъ низко поступала!
             И я такъ бѣдныхъ осуждала.
             Для прегрѣшенія чужого
             Не подберешь бывало слова-
             Мараешь честь другихъ, мараешь,
             Поносишь, тяжко осуждаешь;
             Собой кичилась все бывало!
             И вотъ теперь -- сама я пала...
             Но все, что въ грѣхъ меня ввело,
             Такъ чисто было! Такъ свѣтло!
   

ОГРАДА У ЦЕРКВИ.

Въ углубленіи стѣны образъ Скорбящей Божіей Матери, Передъ нимъ вазы съ цвѣтами. Маргарита наполняетъ вазы свѣжими цвѣтами.

МАРГАРИТА.

             О Матъ печальная,
             Многострадальная,
             Къ страждущей ликъ обрати!
   
             Въ сердце пронзенная,
             Сына лишенная,
             Вновь на распятье взгляни!
   
             Изнемогая,
             Къ Отцу взывая,
             Грѣшную мя помяни!
   
             Мои сомнѣнья,
             Мои томленья.
             Людямъ -- нѣтъ!-- ихъ не понять!
   
             Души страданья,
             Сердца желанья,
             Ты, Ты одна можешь знать!
   
             Въ люди ли выйду порою нарочно --
             Вольно, такъ больно, страшно и тошно,
             Моченьки нѣтъ ужъ моей!
   
             И отъ людей убѣгу вновь -- и плачу
             Горько, такъ горько!-- И прячу
             Горе, какъ стыдъ, отъ людей.
   
             Тебѣ, на разсвѣтѣ, срывая
             Вотъ бѣдные эти цвѣты,
             Молилась я горько рыдая,--
             Слезами они облиты.
   
             Еще и заря не успѣла
             Взглянуть на меня чрезъ окно,
             Въ постели давно я сидѣла
             Я плакала горько давно.
   
             Смерть, срамъ, позоръ!.. Пощади!
             Ты, ты, печальная,
             Многострадальная --
             Къ страждущей ликъ обрати!
   

НОЧЬ.

Улица передъ домомъ Маргариты.
Валентинъ, солдатъ, ея братъ.

ВАЛЕНТИНЪ.

             Да, было время! На пиру,
             Бывало, я себѣ сижу:
             О дѣвушкахъ заговорятъ;
             Начнутъ судить ихъ, разбирать,
             А я такъ знай себѣ молчу,
             Да лишь винцо свое тяну.
             Спокоенъ былъ я! Похвальба
             Ихъ не касалась до меня
             И вотъ: кручу я этакъ усъ,
             Долью стаканчикъ мой виномъ,
             И говорю: "У всѣхъ свой вкусъ!
             А въ околодкѣ-то во всемъ
             Кто краше Гретушки моей,--
             Въ подметки кто годится ей?
             Ураа!" -- "Ну выпьемъ!" -- И пошла писать!
             Орутъ: "Онъ правъ". "За ней куда?"
             "Она всѣмъ дѣвушкамъ краса!"
             Хвастунъ и долженъ замолчать,--
             Да! А теперь?!-- Хоть удавись,
             Сквозь землю прямо провались!
             Подлецъ послѣдній намекаетъ
             И, смотришь, шпильки подпускаетъ!
             А мнѣ, какъ должнику, приходится молчать,
             Прикидываться, дурня изъ себя валять! --
             Ну, разнесу ихъ -- дальше что-жъ?
             Не убѣдишь вѣдь ихъ что ложь!
   
             Кто тамъ идётъ? Кто тамъ ползетъ?
             Ихъ двое! Пука, пусть онъ подойдетъ!
             Коль это онъ -- такъ задушу!
             Живого -- нѣтъ!-- домой не отпущу.

(Уходитъ).

   

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Гляди, какъ въ ризницѣ, тамъ подъ окномъ,
             Горитъ лампада. Вверхъ лишь освѣщаетъ.
             Вотъ, меркнетъ, тише, тише... угасаетъ;
             И ночь глубокая кругомъ.
             Такъ и въ душѣ моей -- ночь, темнота.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             А у меня такъ ощущеніе кота,
             Когда по крышѣ лѣзетъ онъ,
             Красоткой кошечкой плѣненъ!
             Такое нравственное ощущенье --
             И сладость воровства, и вожделѣнье!--
             Меня щекотитъ; точно я аду
             Въ Вальпургіеву ночь на торжество.
             Тебя надняхъ туда возьму;
             Спать не придется намъ -- но есть за что!
   

ФАУСТЪ.

             А гдѣ тотъ кладъ, который такъ сверкалъ?
             Изъ вида мѣсто ты не потерялъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Покоенъ будь, Мы это диво
             Найдемъ да откопаемъ живо.
             Отъ талеровъ (туда я посмотрѣлъ)
             Онъ какъ жаръ-птица весь горѣлъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ну, а колецъ да ожерелья нѣтъ?
             Снести бы ей на новоселье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какой-то видѣлъ такъ предметъ
             Изъ жемчуга; должно быть ожерелье.
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ это хорошо! Къ ней не люблю ходить
             Такъ -- ничего ей не дарить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну нѣтъ! Пріятно иногда
             И пожуировать на шармака.
             А вотъ что: звѣзды въ небесахъ
             Поютъ; спою и я въ стихахъ
             Мораль. Ужасно помогаетъ!
             Вѣрнѣй на глупость направляетъ.

(Играетъ на цитрѣ и поетъ).

                       Смотри, смотри!
                       Адъ у двери,
                       Его не жди,
                       Катюша, предъ денницей!
                       Дѣвицей ты
                       Взойдешь туды --
                       Увы! Увы!
                       Вернешься не дѣвицей.
                       Ахъ не зѣвай!
                       Любовь хоть рай,
                       Но и "прощай"
                       Тебѣ дружокъ твой скажетъ.
                       Жалѣй себя!
                       И никогда,
                       "Того".-- Пока
                       Законный бракъ не свяжетъ.
   

Тѣ же и Валентинъ.

ВАЛЕНТИНЪ (показываясь).

             Кого ты манишь? Эй ты тамъ!
             Ты, крысоловъ проклятый! Къ чорту
             Брянцалку подлую! И самъ
             За ней отправишься ты къ порту.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Гитару ты сломалъ. Бѣда не велика!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Не затрещала бы башка!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Ну, докторъ, смѣло, не робѣй!
             Не нужно только отставать.
             Шпаженку наголо -- живѣй!
             Коли! Я стану отбивать.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Отбей этотъ ударъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Придется.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             И этотъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Можно.
   

ВАЛЕНТИНЪ,

                                           Чортъ никакъ дерется!
             Да что со мной? Не дрался такъ съ пеленокъ
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коли!
   

ВАЛЕНТИНЪ (падая).

                       А-а-хъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Ладно. Смиренъ сталъ теленокъ!
             Теперь идемъ! Намъ лучше удалиться.
             Ужъ "караулъ", пойди, кричитъ толпа.
             Съ полиціей улажу я всегда,
             Но съ уголовщиной я не люблю возиться.
   

МАРТА (у окна).

             Скорѣй, скорѣй!
   

МАРГАРИТА (тоже).

                                           Сюда! Огня!
   

МАРТА.

             Ругались, драка тутъ была.
   

НАРОДЪ.

             Трупъ! Здѣсь, здѣсь, ей лови, держи!
   

МАРТА (выходя изъ дома).

             Удрать никакъ успѣлъ злодѣй!
   

МАРГАРИТА (тоже).

             Кто, кто убитъ?
   

НАРОДЪ.

             Сынъ матери твоей.
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, Господи! Спаси! спаси!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Я умираю. И сказать --
             Какъ и исполнятъ скоро -- да!
             Вы, бабы! Полно вамъ орать!
             Идите, слушайте меня.

(Толпа подходить).

             Ты, Гретхенъ, помни! Молода
             Ты, и притомъ, видать, глупа!
             Не такъ берешься ты за дѣло.
             Могу совѣтъ тебѣ я дать:
             Разъ уже хочешь шлюхой стать,
             То ею дѣлайся умѣло!
   

МАРГАРИТА.

             Братъ, братъ! О Господи, о Богъ мой! Въ чемъ...
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Оставь! Брось! Богъ тутъ ни при чемъ.
             Никто былое не вернетъ --
             Все чередой своей идетъ.
             Тайкомъ ты начала съ однимъ,
             Потомъ, глядь, свяжешься съ другимъ;
             И такъ до дюжины дойдетъ --
             А тамъ и городъ весь пойдетъ.
             Когда позоръ родится, осторожно
             Его скрываютъ отъ людей,
             И подъ покровомъ лишь ночей
             Его выносятъ. Если можно,
             Его готовы задавить.
             Когда-жъ онъ крѣпнетъ и ростетъ,
             Онъ самъ всѣмъ на показъ идетъ,
             На площадяхъ готовъ франтить,--
             И чѣмъ черты его страшнѣе,
             Тѣмъ онъ смѣлѣе и наглѣе.
   
             Придетъ пора,-- и побоятся
             Съ тобою честные встрѣчаться.
             Какъ отъ чумы будутъ бѣжать,
             Чтобъ эту шлюху миновать.
             Душа твоя, вѣрь, содрогнется,
             Какъ имъ въ глаза смотрѣть придется!
             И не стоять тебѣ у алтаря,
             И не носить, нѣтъ, честнаго вѣнца!
             Не смѣть тебѣ одѣть ужъ кружева,
             Не пляской будешь забавляться,
             А съ нищими въ грязи валяться,
             Съ калѣками, пьянчугами таскаться!
             И если даже Богъ проститъ тебя,--
             Будь проклята ты братомъ навсегда!
   

МАРТА.

             Несчастный! Богу помолись!
             Чего напрасно ты грѣшишь?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Тебѣ-бъ помять коль ребра могъ,
             Ты, сводня, за твои творенья,--
             Грѣховъ я получилъ бы отпущенье
             И мнѣ на все простилъ бы Богъ.
   

МАРГАРИТА.

             О братъ! братъ! Что за муки ада...
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Довольно! Слезъ твоихъ ненадо.
             Честь потерявъ, ты, ты, моя сестра,
             Мнѣ раны эти нанесла.
             Сестра! На судъ идетъ твой братъ,
             Какъ честный парень и солдатъ.

(Умираетъ).

   

СОБОРЪ.

Служба. Пѣніе и органъ. Въ толпѣ Маргарита, позади ея Злой Духъ.

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Не такъ, не такъ бывало, Гретхенъ,
             Стояла ты предъ алтаремъ,
             Когда невинная была!
             Глядя въ молитвенникъ
             Вотъ этотъ старый,
             Ты игры дѣтскія
             И Бога вспоминала,
             Гретхенъ!
             О немъ ты думаешь?
             Гляди, въ душѣ твоей
             Тяжелый, тяжкій грѣхъ!
             За мать ли молишься свою? Она тобою
             Обречена на вѣчныя страданья.
             Чья кровь тамъ у порога твоего?
             А здѣсь подъ сердцемъ,
             Не шевелится ли,
             Себѣ, тебѣ на муку,
             Невинное, несчастное созданье?
   

МАРГАРИТА.

             О Богъ мой, Богъ!
             Куда укрыться мнѣ отъ думъ ужасныхъ?
             Томятъ онѣ, терзаютъ мою душу,
             И все онѣ со мной!
   

ХОРЪ.

                       Dies irae, dies ilia
                       Solvet saeclum in favilla.

(Звуки органа).

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Страшись! Страшись!
             Гудятъ трубы!
             Гробы трясутся!
             Душа твоя
             Воскреснетъ снова!
             Изъ пепла, для пламени ада
             Опять возродится они.
   

МАРГАРИТА.

             Куда, куда мнѣ скрыться?
             Органа звуки
             Мнѣ давятъ, давятъ грудъ,
             А пѣнье
             Рветъ сердце на клочки.
   

ХОРЪ.

                       Judex ergo cum sedebit,
                       Quidquid latet adparebit
                       Nil inultam remanebit.
   

МАРГАРИТА.

             Мнѣ душно, душно,
             Отъ стѣнъ, отъ сводовъ
             Мнѣ тѣсно, страшно!
             Дышать нельзя --
             Ахъ, воздуха скорѣй!
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Укройся! Грѣхъ, позоръ --
             Не скрыть ихъ!
             Свѣтъ! Воздухъ! Для тебя?
             Страшись!
   

ХОРЪ.

                       Quid sum miser tunc dieturus?
                       Quem patronum rogaturus?
                       Cum vix justus sit securae.
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Святые отвратили ликъ
             Прочь отъ развратной,
             И руку протянуть тебѣ
             Страшится правый.
             Спасенья нѣтъ!
   

ХОРЪ.

                       Quid sum miser tunc dicturus?
   

МАРГАРИТА (госпожѣ).

             Мнѣ дурно! Вашъ флаконъ!

(Падаетъ въ обморокъ).

   

ВАЛЬНУРГІЕВА НОЧЬ.

ГАРЦЪ.

Фаустъ. Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А что, тебѣ метлы не надо?
             Я такъ готовъ верхомъ сѣсть на козла.
             Идемъ, идемъ -- а цѣль все далека.
   

ФАУСТЪ.

             Пока несутъ меня и ноги,
             Съ меня довольно костыля.
             И что за смыслъ все сокращать дороги?
             Мнѣ по извилинамъ долины опускаться,
             То до утесовъ подыматься,
             Откуда внизъ, струясь, ручьи бѣгутъ,
             Лишь удовольствіе -не трудъ!
             Весна идетъ! Березъ и сосенъ видъ
             Свѣжѣе, краше сталъ. Такъ полагаю,
             Весна и наши силы удвоитъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А я такъ вотъ весны не ощущаю.--
             Въ моей груди всегда зима даритъ.
             Въ дорогѣ снѣгъ и ледъ предпочитаю.
             Луны фонарь, проклятый, какъ горитъ!
             При этомъ свѣтѣ я не разберешься.
             Да къ чорту глупую луну!
             Того гляди, объ камень расшибешься;
             Блуждающій огонь, дай, въ помощь позову.
             Вотъ кстати, тамъ въ дали, одинъ мерцаетъ.
             Эй, братецъ! Ты тамъ! Подойди!
             Чего горишь себѣ напрасно?
             А ну-ка! Путь намъ освѣти.
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЬ.

             Для вашей милости радъ бы всей душой
             Обычай измѣнить. Но нравъ у насъ такой:
             Не прямо ходимъ съискони мы вѣка.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, это перенялъ ты, братъ, отъ человѣка!
             А чортъ, колъ говоритъ -- такъ живо! Ну?
             А то, смотри, тебя я потушу.
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЬ.

             Помилуйте! Зачѣмъ! Готовъ я завсегда!
             Вѣдь понимаю самъ, что вы за господа.
             Не часто мѣсто здѣсь -- не отставайте!
             И на блуждающимъ разъ ходите огнемъ,
             То не побрезгайте ходить кривымъ путемъ.
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЬ, ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ

(Поютъ то одинъ, то другой).

                       Въ область сновъ, очарованій,
                       Наконецъ вступили мы.
                       Близка цѣль нашихъ скитаній --
                       Приведи же насъ туды,
                       Въ тѣ пустынныя кочевья,
   
                       Гдѣ за деревомъ деревья
                       Быстро мимо насъ бѣгутъ;
                       Скалы свои спицы гнутъ,
                       И утесы-великаны
                       Хнычутъ плачутъ какъ болваны.
   
                       Чрезъ дубравы, чрезъ каменья,
                       Бѣгутъ рѣки и ручьи.
                       Что я слышу? Шорохъ? Пѣнье?
                       Пѣснь ли то живой любви?
   
                       Или голоса былого
                       Откликаются лишь мнѣ --
                       А природа внукамъ вторить
                       Какъ былина старинѣ?
   
                       У-у! Шу-у! Сычъ ли тянетъ,
                       Или сойка сойку манитъ?
                       Отчего они не снять?
                       Ящерицы ли желтухи,
                       Распустивши свои брюха,
                       По травѣ, кустамъ шуршатъ,
                       А коренья, точно змѣи
                       Вытянувши свои шеи,
                       Бьются, тянутся, шипятъ
                       И ужалить насъ хотятъ.
                       Изъ наростовъ оживленныхъ
                       Ворохъ нитей утонченныхъ
                       Шлетъ паукъ-полипъ. И крысъ
                       Разношерстное ордище
                       Въ лѣсъ и въ поле шлетъ полчище.
                       И свѣтящихъ червяковъ
                       Рой ползетъ, летитъ, витаетъ,
                       Тучу-вѣдьму провожаетъ.
   
                       Но, скажи? что мы стоимъ,
                       Или можетъ быть бѣжимъ?
                       Скалы, да деревья тоже
                       Корчатъ странныя намъ ролей.
                       Все, все кружится! Огни-
                       То тухнутъ, то горятъ они!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Держись за казакинъ!
             Утесъ здѣсь исполинъ!
             Здѣсь открывается намъ видъ
             Какъ тамъ въ горѣ Мамонъ кутить.
   

ФАУСТЪ-

             Въ лощинѣ странно какъ мерцаетъ
             Зари туманный, блѣдный свѣтъ,
             И даже въ глубь онъ проникаетъ
             Пучинъ, гдѣ дна, сдается, нѣтъ.
             Туманъ тутъ. Тамъ же паръ клубится.
             А вотъ лучъ свѣта и тепло:
             То нитью нѣжной полосится,
             То брызжетъ дерзко, какъ волна.
             Лучи, какъ жилы развѣтвляясь,
             Крадутся тутъ какъ бы тайкомъ,
             А тамъ, въ одно соединяясь.
             Въ ущелье лѣзутъ напроломъ.
             Рой искоръ брызжетъ и спадаетъ,
             Имѣя видъ крупинокъ злата --
             А тамъ,-- гляди!-- скала пылаетъ,
             Какъ бы пожарищемъ объята.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мамонъ, какъ видишь, не зѣвалъ:
             Для торжества припасъ я освѣщенье.
             Я радъ, что ты все это увидалъ!
             Теперь гостей ждать будемъ посѣщенье.
   

ФАУСТЪ.

             Летитъ невѣста вѣтра! Съ высоты
             Она крыломъ побила мнѣ всю спину!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Скорѣй! Хватайся за ребро скалы --
             Не то спихнетъ тебя въ пучину.
             Туманъ усугубляетъ темноту.
             Чу! Слышенъ трескъ и стонъ въ лѣсу.
             Объяты ужасомъ, порхаютъ совы:
             Разбиты вдребезги основы
             Вѣчно зеленаго дворца.
             Вотъ: оторвавшись отъ ствола,
             Сучья съ визгомъ летятъ;
             Корни рвутся, трещатъ!
             И все переломалось,
             Все рухнуло, смѣшалось.
             Но ущелью скачутъ,
             Вѣтры, вихри плачутъ --
             Слышь! Раздаются голоса!
             Отсюда или съ далека?;
             Да! По всему пространству горъ
             Мчится вѣдьмъ наколдованный хоръ!
   

ВѢДЬМЫ (хоромъ).

             На Блокбергъ! На Блокбергъ! Спѣшимъ туда!
             Желтѣютъ нивы, цвѣтутъ луга;
             А тамъ вѣдьмъ главная сила летитъ
          center">

Мефистофель.

             Съ такой безумною, горячей головой,
             Пожалуй, онъ готовъ, чтобъ милую забавить,
             И солнце, и луну, и звѣзды всѣ расплавить.
   

X.
ДОМЪ СОСѢДКИ МАРТЫ.

Марта (одна).

             Мой мужъ, прости Господь ему!
             Неправъ передо мной: таскался онъ по свѣту,
             Меня одну оставилъ онъ въ дому
             Терпѣть тоску и нужду эту.
             Извѣстно Богу одному,
             Какъ онъ всегда любимъ быть мною. (Плачетъ.)
             Кто знаетъ, можетъ-быть, ужь нѣтъ въ живыхъ его...
             Что станется тогда съ несчастною вдовою!
             Хотя бы видъ имѣть для случая того...

(Входить Маргарита.)

Маргарита.

             Ахъ, Марта!
   

Марта.

             Гретхенъ! что съ тобой?
   

Маргарита.

             Колѣни гнутся подо мною!
             Представь, вѣдь я опять нашла въ шкапу моемъ
             Красивый ящичекъ, и въ немъ
             Все разныя вещицы золотыя,
             Не тѣмъ чета, что были -- дорогія.
   

Марта.

             Смотри же матери объ этомъ ни гу-гу!
             А-то опять ихъ всѣ снесетъ къ духовнику.
   

Маргарита.

             Взгляни-ка, что за блескъ! вѣдь заглядѣнье!
   

Марта (примѣривая ей нарядъ).

             Ты, Гретхенъ, пресчастливое творенье!
   

Маргарита.

             Но ни на улицу, ни въ церковь -- никуда
             Нельзя мнѣ ихъ надѣть -- вотъ въ чемъ бѣда!
   

Марта.

             Такъ у меня оставь ихъ, мой дружочекъ,
             Да заходи сюда почаще; а потомъ
             И наряжайся въ нихъ тайкомъ!
             Въ нихъ передъ зеркаломъ пощеголяй часочекъ --
             Вѣдь есть же удовольствіе и въ томъ.
             А тамъ придетъ и случай: понемножку,
             Въ день праздничный, ты станешь надѣвать
             Сперва цѣпочку, тамъ серёжку
             Съ жемчужиной -- и не замѣтитъ мать.
             Не то мы и солжемъ, коль это будетъ надо.
   

Маргарита.

             Кто бъ эти мог принесть два ящичка съ нарядомъ?
             Не даромъ это все, повѣрь!

(Стучатъ въ двери.)

             Ахъ! ужь не маменька ль стучится это въ дверь?
             Марта (смотритъ сквозь занавѣски).
             Какой-то незнакомый мнѣ. Войдите.
   

Мефистофель (входя).

             Мое почтенье. Извините,
             Что я безъ церемоніи вхожу!

(Почтительно отступая отъ Маргариты).

             Мнѣ нужно видѣть госпожу
             Швердтлейнъ...
   

Марта.

                                 Я -- эта госпожа. Что нужно?
   

Мефистофель (тихо ей).

             Теперь я знаю васъ. Вамъ, вѣрно, недосужно!
             Такая барышня прекрасная у васъ...
             Къ вамъ заверну въ другой я разъ.
             Простите мнѣ, что взялъ я смѣлость...
   

Марта (громко).

                                                     Вотъ прекрасно!
             Тебя за барышню считаютъ.
   

Маргарита.

                                                     Ахъ, напрасно!
             Я -- бѣдненькая дѣвочка, и вы
             Ошиблись по наружности... Увы!
             Наряды не мои...
   

Мефистофель.

                                           Ахъ, не одни наряды:
             Манеры, поступь, ваши взгляды...
             Какъ радъ я, что теперь имѣю честь...
   

Марта.

             Какую жь вы приносите мнѣ вѣсть?
   

Мефистофель.

             Къ-несчастію, сударыня, такую,
             Которую бъ смѣнить желалъ я на другую...
             Вамъ долго жить велѣлъ почтенный ватъ супругъ.
   

Марта.

             Онъ умеръ? О, ударь! О, мой нѣжнѣйшій другъ!
             Его ужь нѣтъ! Увы, теряю силы...
   

Маргарита.

             Не убивайте жь такъ себя, мой ангелъ милый!
   

Мефистофель.

             Внемлите грустному разсказу моему!
   

Маргарита.

             И вотъ любить-то почему
             Я не желала никогда бы --
             Такой потери я, навѣрно, не снесла бы!
   

Мефистофель.

             Что дѣлать! Очень это жаль;
             Но вслѣдъ за радостью всегда идетъ печаль.
   

Марта.

             Скажите жь о его кончинѣ мнѣ хоть слово.
   

Мефистофель.

             Онъ въ Падуѣ похороненъ,
             Въ обители Антонія святаго.
             Тамъ прахъ его вкушаетъ вѣчный сонъ
             Въ прохладномъ сумракѣ, подъ крышею дерновой.
   

Марта.

             И вы не принесли мнѣ больше ничего?
   

Мефистофель.

             Ахъ, какъ же: завѣщанье отъ него,
             Чтобъ памятью покойника почтили,
             И непремѣнно бы о немъ за упокой
             Обѣдень триста отслужили.
             Насчетъ же прочаго, карманъ пороженъ мой.
   

Марта.

             Какъ? Ни вещицы ни одной,
             Которую хранитъ, себя лишая пищи,
             На память для родныхъ, послѣдній даже нищій?
   

Мефистофель.

             Сударыня, жалѣю очень л;
             Но денегъ онъ, клянусь, не тратилъ даромъ.
             А какъ онъ каялся! съ какимъ душевнымъ жаромъ!
             Какъ плакалъ онъ, во всемъ себя виня!
   

Марта.

             Ахъ, Господи, какъ люди-то несчастны!
             О, помяну его въ молитвахъ я не разъ:
   

Мефистофель.

             Достойны вы замужства, хоть сейчасъ:
             Такъ вы чувствительны, такъ милы и прекрасны!
   

Маргарита.

             Э, что вы! мнѣ ли помышлять о томъ?
   

Мефистофель.

             Ну коль не мужъ, такъ въ случаѣ ужь этомъ
             Поклонникъ нуженъ вамъ. Ахъ, на пути земномъ
             Нѣтъ выше счастья, какъ владѣть такимъ предметомъ!
   

Маргарита.

             Но это не въ обычаяхъ страны...
   

Мефистофель.

             Въ обычаяхъ, иль нѣтъ -- такъ люди созданы.
   

Марта (Мефистофелю).

             Ну, разскажите жь мнѣ, вы были съ нимъ знакомы --
             Какъ умеръ мужъ несчастный мой.
   

Мефистофель.

             Его тоски, страданій и истомы
             Я былъ свидѣтелемъ. Я видѣлъ, какъ больной
             На смертномъ ложѣ изъ соломы
             Терзался, оставляя міръ земной.
             И въ этихъ мукахъ и страданьи,
             Какъ христіанинъ, несъ онъ Богу покаянье:
             "Я грѣшникъ" онъ твердилъ "и самъ себя кляну!
             Я бросилъ домъ, дѣтей, жену,
             И мучаетъ меня воспоминанье...
             Ахъ, еслибъ выпросить у ней прощенье могъ --
             И въ томъ была бы мнѣ отрада".
   

Марта (плача).

             Голубчикъ мой! я все простила -- видитъ Богъ!
   

Мефистофель.

             "А больше все она была въ томъ виновата"
             Онъ продолжалъ.
   

Марта.

                                 Какъ? Ложь у гробовой доски?
   

Мефистофель.

             Конечно, то былъ бредъ болѣзненной тоски,
             На сколько понимать могу я въ этомъ дѣлѣ.
             Потомъ, кидаясь на постели,
             Онъ восклицалъ: "Ужъ я ли не любилъ?
             И я ль баклуши дома билъ?
             Съ женою вѣчно мнѣ бывало недосужно:
             Сперва дѣтей ей было нужно,
             Тамъ было надо доставать
             Имъ хлѣбъ -- кормить ихъ, одѣвать...
             Потребою смѣнялася потреба,
             Ну такъ, что безъ тоски не ѣлъ куска я хлѣба".
   

Марта.

             И вѣрность, и любовь мою забылъ!
             А сколько вынесла и брани я, и шуму!
   

Мефистофель.

             Ахъ, нѣтъ! Онъ васъ всегда любилъ
             И вамъ лишь посвящалъ сердечную онъ думу.
             Онъ мнѣ однажды говорилъ:
             "Когда на кораблѣ я въ Мальту плылъ,
             О дѣтяхъ и женѣ молился я усердно,
             И небо было милосердо:
             Оно корабль въ добычу немъ
             Послало съ разными богатствами султана.
             Значительна было находка для кармана,
             И раздѣлили все тогда мы по частямъ,
             Что только въ руки намъ попалось,
             И мнѣ на часть порядочно досталось".
   

Марта.

             Куда жь онъ это дѣлъ? Иль спряталъ въ глубь земли?
   

Мефистофель.

             Какъ знать, куда все вѣтры разнесли!
             Въ Неаполѣ онъ встрѣтился съ одною
             Довольно-миленькой собою;
             Она его такъ сильно завлекла
             И такъ добра къ нему была,
             Что до послѣдняго мгновенья.
             Онъ вспомянуть объ ней не могъ безъ сокрушенья.
   

Марта.

             Грабитель! воръ своихъ дѣтей!
             Нѣтъ, видно, горя было мало,
             Что жизнь безпутную вести не помѣшало!
   

Мефистофель.

             Отъ этого и нить его пресѣклась дней.
             На вашемъ мѣстѣ я, признаться,
             Поплакалъ бы годокъ и побылъ бы вдовой,
             А тамъ бы и другимъ рѣшился я заняться.
   

Марта.

             Ахъ, нѣтъ! Какъ мужъ покойный мой,
             Мнѣ не найти уже другаго --
             Нѣтъ въ мірѣ добряка такого.
             Одинъ въ немъ недостатокъ былъ;
             Но ужь за-то ни капли злости,.
             Все рыскалъ онъ, вино и нѣжный полъ любилъ
             И страстенъ былъ къ игрѣ проклятой въ кости
   

Мефистофель.

             Все это ничего, повѣрьте мнѣ, и вамъ
             Не надобно быть строгой. И за что же?
             Тѣмъ болѣе, коль онъ, какъ говорилъ онъ, самъ
             Къ вамъ снисходителенъ былъ тоже.
             Я съ вами, на такихъ условіяхъ, клянусь,
             Готовъ сейчасъ перстнями помѣняться.
   

Марта.

             Я вижу, надо мной угодно вамъ смѣяться.
   

Мефистофель (въ-сторону).

             Нѣтъ, лучше поскорѣй отсюда уберусь,
             А то и дьявола она поймать готова. (Къ Гретхенъ).
             А ваше-то сердечко, что -- здорово?
   

Маргарита.

             Не понимаю, что хотите вы сказать...
   

Мефистофель (въ-сторону).

             О милое, невинное творенье! (вслухъ)
             Свидѣтельствую вамъ нижайшее почтенье.
   

Маргарита.

             Прощайте!
   

Марта.

                                 Ахъ, нельзя ли мнѣ достать
             Свидѣтельство, что я, къ-несчастью, овдовѣла,
             И гдѣ схороненъ мужъ, и умеръ онъ когда --
             Все это бы прочесть сама хотѣла я.
             Порядокъ наблюдать любила я всегда.
   

Мефистофль.

             О, съ удовольствіемъ! Для разглашенья
             Той вѣсти надобно двухъ лицъ лишь подтвержденья;
             А у меня пріятель, кстати, есть,
             Котораго съ собой могу я въ судъ привесть.
             Я буду съ нимъ у васъ.
   

Марта.

                                           Благодарю сердечно.
   

Мефистофель (Маргаритѣ).

             И вы, сударыня, тутъ будете, конечно?
             Онъ молодецъ, уменъ, хорошъ лицомъ,
             И путешествовалъ...
   

Маргарита.

                                           Ахъ, Боже мой! при немъ
             Я буду все краснѣть...
   

Мефистофель.

                                           Напрасно!
             Повѣрьте мнѣ, такой прекрасной
             Грѣшно краснѣть передъ царемъ.
   

Марта.

             Итакъ, въ моемъ саду мы вечеромъ васъ ждемъ.
   

XI.
УЛИЦА.

Фаустъ.

             Ну, что дѣла? идутъ? отчетъ давай же мнѣ!
   

Мефистофель.

             Брависсимо! ты точно на огнѣ.
             Да, Гретхенъ скоро ты получишь, и сегодня
             Свиданье будетъ вамъ; къ сосѣдкѣ Мартѣ въ садъ
             Она придетъ гулять. Вотъ баба -- сущій кладъ!
             Клянусь, другой подобной сводни
             Намъ отыскать съ тобою врядъ.
   

Фаустъ.

             Чудесно!
   

Мефистофель.

                                 Но и мы, за это одолженье,
             Должны равно услугой заплатить.
   

Фаустъ.

             Услуга требуетъ всегда вознагражденья.
   

Мефистофель.

             Въ судѣ намъ должно заявить,
             Что въ Падуѣ, навѣкъ глаза сомкнувши,
             И ноги чинно протянувши,
             Ея почтеннѣйшій супругъ
             Оставилъ плоть свою, отдавши Богу духъ.
   

Фаустъ.

             Какъ, ѣхать намъ туда для этого? вотъ мило!
   

Мефистофель.

             Sancta simplicitas! онъ умеръ, или нѣтъ,
             Какое дѣло намъ -- рукоприкладство бъ было.
   

Фаустъ.

             Коль въ этомъ средства всѣ, то планъ твой выйдетъ бредъ.
   

Мефистофель.

             О, праведникъ! Подумать, право, можно,
             Что въ-самомъ-дѣлѣ ты святой,
             Иль не кривилъ ты вѣкъ душой
             И не свидѣтельствовалъ ложно?
             Когда ведешь ты рѣчь о Божествѣ,
             О тайнахъ, скрытыхъ въ естествѣ,
             Когда ты жизнь, и смерть, и душу объясняешь,
             Самоувѣренно всему свой толкъ даёшь,
             И все, что есть, опредѣляешь.
             Ужели ты безсовѣстно не лжешь?
             Спроси-ка совѣсть ты; признайся -- вѣдь объ этомъ
             Не больше знаешь ты, мой другъ, какъ и о томъ,
             Что мужъ Швердтлейнъ простился съ этимъ свѣтомъ?
   

Фаустъ.

             Ты былъ и есть софистъ, и будешь вѣкъ лжецомъ.
   

Мефистофель.

             Конечно, если кто не видитъ дальше носа;
             Вѣдь завтра жь ты пойдешь для ложнаго доноса
             О чувствахъ пламенныхъ, и будешь клясться ей
             Въ любви и вѣрности своей?
   

Фаустъ.

             И клятвы тѣ я дамъ чистосердечно.
   

Мефистофель.

             Положимъ, что и такъ; но это -- не конецъ:
             Тутъ рѣчь зайдетъ о вѣрности сердецъ,
             О страсти пламенной и вѣчной...
             И это все, по-твоему, не ложь?
   

Фаустъ.

             Да, да, оставь меня, и больше не тревожь!
             Когда для чувствъ моихъ, для тайнаго волненья
             Не нахожу я выраженья;
             Когда въ въ огнѣ моя пылаетъ голова
             И на лету хватаю я слова,
             Чтобъ высказать души и сердца ощущенья,
             И высказать иначе не могу,
             Какъ называя страсть души моей святою,
             Неугасимою -- уже-ль въ тотъ мигъ душою
             Я на себя безбожно лгу?
   

Мефистофель.

             А все-таки я правъ.
   

Фаустъ.

                                           Длить споръ намъ безполезно.
             Не мучь же легкихъ мнѣ -- молю я объ одномъ!
             И всѣмъ, и каждому извѣстно:
             Кто хочетъ правъ быть языкомъ,
             Тотъ будетъ вѣчно правъ. Идемъ;
             Терять намъ времени не должно;
             Мы не дойдемъ болтаньемъ ни къ чему.
             Конечно, правъ ты потому,
             Что дѣйствовать иначе невозможно.
   

XII.
САДЪ.

Маргарита съ Фаустомъ. Марта съ Мефистофелемъ прогуливаются по саду.

Маргарита.

             Я вижу, унижаясь предо мной,
             Меня, бѣдняжку, вы щадите,
             Иль пристыдить меня хотите.
             Конечно, путешественникъ такой
             Довольствуется всѣмъ изъ снисхожденья;
             По висъ ли, съ вашимъ ли высокимъ просвѣщенемъ,
             Займетъ мой несмышленый разговоръ.
   

Фаустъ.

             Мнѣ слово лишь твое, одинъ твой взоръ
             Дороже, чѣмъ вся мудрость свѣта.

(Цалуетъ ея руку.)

Маргарита.

             Ахъ, что вы! что вы! можно ль это?
             Вамъ цаловать ее? Смотрите, какъ она
             И загрубѣла, и черна;
             Вѣдь дома, знаете, всегдашнія заботы,
             А маменька глядитъ за каждою работой.

(Проходятъ мимо.)

Марта.

             Итакъ, въ разъѣздахъ вы всегда?
   

Мефистофель.

             Что жь дѣлать, ремесло такое!
             Повѣрите ли, право, иногда
             Жаль мѣсто оставлять иное,
             А дѣлать нечего...
   

Марта.

                                           Да, молоды пока,
             Такъ разъѣзжать по свѣту вамъ не въ тягость;
             Но вѣдь прійдетъ когда-нибудь и старость,
             А въ эти годы жизнь холостяка
             Не весела...
   

Мефистофель.

                                           Ахъ, съ горестью все это,
             Признаться, вижу я вдали.
   

Марта.

             Такъ горю вашему помочь бы вы могли,
             Судьбою будущей занявшись въ эти лѣта.

(Проходятъ мимо.)

Маргарита.

             Э, полно-те! Лишь только съ глазъ,
             Такъ и забудете; любезнымъ быть для васъ
             Не стоить ничего. Гдѣ мной вамъ занимаеться?
             У васъ такъ много и знакомыхъ, и друзей,
             Которые меня и лучше, и умнѣй --
             Могу ли съ ними я равняться?
   

Фаустъ.

             О, милая! что свѣтъ зоветъ умомъ -- порой
             Одна безмыслица да блескъ пустой.
   

Маргарита.

             Возможно ли?
   

Фаустъ.

             Увы! душа простая,
             Въ смиреніи своемъ не сознаетъ
             Своихъ достоинствъ и красотъ,
             Которыя въ нее природа, изливая...
   

Маргарита.

             Хотя бъ подумали минутку обо мнѣ;
             О васъ же думать я вело жизнь мою готова!
   

Фаустъ.

             Вѣдь, вѣрно, часто вы бываете однѣ?
   

Маргарита.

             Да; хоть хозяйства нѣтъ у насъ большаго,
             Но все же надо поддержать...
             У насъ служанки нѣтъ -- и вымыть, и прибрать,
             И комнату подместь, и съ кухней управляться,
             И повязать чулокъ, потомъ туда-сюда
             Бѣжать -- всѣмъ этимъ я должна заняться.
             А маменька моя во всемъ, всегда
             Такъ акуратна... Вѣдь не то, чтобъ средства
             Недоставало намъ жить лучше -- нѣтъ! отцомъ
             Порядочное намъ оставлено наслѣдство:
             Хоть маленькій, а есть у насъ и домъ
             За городской заставою, и съ садомъ.
             Но для меня теперь покойнѣй жизнь пошла:
             Мой братъ теперь солдатомъ,
             Сестра-малютка умерла.
             Ужь сколько горя мнѣ съ ней было!
             Но горе я опять охотно бы взяла --
             Такъ я малюточку любила!..
   

Фаустъ.

             И вѣрно, ангелъ красотой она была,
             Когда на старшую сестрицу походила.
   

Маргарита.

             Ее сама воспитывала я.
             Она ужь безъ отца родилась;
             Тутъ мамонька вдругъ сдѣлалась больна,
             И ей болѣзнь такая приключилась,
             Что чуть не умерла она.
             Самой кормить ей невозможно было,
             И гдѣ бы няньчиться ей съ этимъ червякомъ!
             Тутъ я взялась, и все поила
             Ее водицей съ молокомъ.
             Й только на рукахъ моихъ, бывало,
             Ребенокъ бѣдный и здоровъ,
             И веселъ, и смѣется, и рѣзовъ --
             И такъ онъ росъ.
   

Фаустъ.

             И ты, навѣрно, ощущала
             Блаженство чистое тогда?
   

Маргарита.

             За-то перенесла я много и труда:
             Подчасъ и рукъ отъ колыбели
             Не отведешь, бывало, прочь;
             Бывало, колыбель ея всю ночь
             Такъ и держу я у постели:
             Пошевельнется ли она,
             Или заплачетъ, иль случится,
             Что такъ ребенку не поспится,
             Или, бѣдняжка, голодна --
             Тутъ поневолѣ просыпаюсь
             И, хоть не хочется, встаю,
             То накормлю, то напою,
             То положу къ себѣ, то съ ней таскаюсь.
             А ночь идетъ, а тамъ стоишь
             Ты у корыта на разсвѣтѣ;
             Потомъ на рынокъ побѣжишь,
             Хлопочешь въ кухнѣ объ обѣдѣ.
             И каждый Божій день одно --
             Не очень-весело оно!
             За-то и радости тогда бывали чаще,
             И ѣлось, и спалось мнѣ слаще.

(Проходятъ мимо.)

Марта.

             Нѣтъ, въ этомъ женщины несчастливы; увы!
             Холостяка ничѣмъ нельзя исправить.
   

Мефистофель.

             О, еслибъ это были вы,
             На путь вы истинный могли бъ меня поставить.
   

Марта.

             Ну, будьте искренни со мной!
             Скажите: сердцемъ вамъ случалось увлекаться?
   

Мефистофель.

             Вѣдь есть пословица: "съ разумною женой
             Да съ собственной избой
             Ни золото, ни жемчугъ не сравнятся".
   

Марта.

             А мнѣ все кажется, вы холодны душой...
   

Мефистофель.

             Меня вездѣ учтиво принимали.
   

Марта.

             Я не о томъ хотѣла васъ спросить --
             Любовь горячую вы сердцемъ испытали?
   

Мефистофель.

             О, позволятъ себѣ шутить
             Намъ съ женщиной всегда опасно!
   

Марта.

             Ахъ! вы не поняли меня...
   

Мефистофель.

             Душевно сожалѣю я;
             Но все же понимаю очень-ясно,
             Что вы добры, и милы, и прекрасны.

(Проходятъ мимо.)

Фаустъ.

             Итакъ, когда вошелъ я въ этотъ садъ,
             Меня узнала ты сейчасъ, мой ангелъ милый?
   

Маргарита.

             Вы не замѣтили: потупила я взглядъ...
   

Фаустъ.

             И ты, неправда ль, мнѣ простила
             Поступокъ своевольный мой,
             Какъ, помнишь, шла изъ церкви ты домой?
   

Маргарита.

             Остолбенѣла я; вѣдь случая такого
             Со мною не бывало никогда.
             Не можетъ обо мнѣ никто сказать дурнаго --
             За что жь, я думала, такая вдругъ бѣда?
             Богъ-знаетъ, чѣмъ ему могла я показаться!
             И что же вздумалось ему
             Со мной такъ нагло обращаться?
             Но не хочу скрывать: не знаю почему,
             А въ тотъ же мигъ душой я къ вамъ расположилась,
             И, правду коль сказать, я на себя сердилась
             За то, что я на васъ сердиться по могла.
   

Фаустъ.

             О, какъ, мой ангелъ, ты мила!
   

Маргарита (Срывая цвѣтокъ).

             Позвольте на минутку.
   

Фаустъ.

                                                     Что такое?
             Связать букетъ ты хочешь?
   

Маргарита.

                                                     Такъ, пустое...
             Игра...
   

Фаустъ.

                                 Что?
   

Маргарита.

             Будете смѣяться надо мной!
             Подите... (обрываетъ листки и лепечетъ про-себя).
   

Фаустъ.

             Что же ты лепечешь, ангелъ мой?
   

Маргарита (вполголоса).

             Любитъ-не любитъ...
   

Фаустъ.

             О милое, чистѣйшее созданье!
   

Маргарита (продолжая).

             Любитъ -- нѣтъ, любитъ -- нѣтъ.

(Вырывая послѣдній листокъ, съ радостью:)

                                                               Любитъ!
             О, ангелъ мой! пусть это слово будетъ
             Тебѣ отвѣтомъ неба! да, онъ любитъ!
             Ты понимаешь ли, что значилъ это: "любитъ"?

(Онъ беретъ ее за обѣ руки.)

Маргарита.

             Мнѣ что-то страшно стало вдругъ!
   

Фаустъ.

             Не бойся, не бойся, мой другъ!
             Дай выразить этому взору,
             Пожатью горячему рукъ
             Все то, что не выразишь словомъ!
             Позволь мнѣ предаться блаженству вполнѣ,
             Блаженству, о другъ мой сердечный.
             Которому быть должно вѣчно здѣсь, вѣчно!

(Маргарита, вырываясь, убѣгаетъ. Онъ стоитъ нѣсколько времени въ размышленіи, потомъ уходитъ за нею.)

Марта.

             Ужь наступаетъ ночь!
   

Мефистофель.

             Да, время отправляться!
   

Марта.

             Еще немного бъ я просила васъ остаться,
             Да, видите ль, такія здѣсь мѣста,
             Что каждому до ближняго нужда.
             Одно лишь дѣло здѣсь сосѣдямъ:
             Подсматривать за каждымъ вашимъ слѣдомъ.
             Изволь себя хоть ангеломъ держать,
             А пересудовъ ужь никакъ не избѣжать...
             Куда же наши-то изволили дѣваться?
   

Мефистофель.

             Какъ птички вешнія, вспорхнули и рѣзвятся.
   

Марта.

             Мнѣ кажется, влюбиться онъ готовъ.
   

Мефистофель.

             Равно какъ и она; ужь, видно, свѣтъ таковъ!
   

XIII.
БЕСѢДКА.

Маргарита, прибѣжавъ въ нее, становится за дверь и, приложивъ палецъ къ губамъ, смотритъ въ шелъ.

Маргарита.

             Идетъ.
   

Фаустъ.

                       Плутовка! ты смѣешься надо мной --
             Такъ вотъ!.. (Цалуетъ ее.)
   

Маргарита.

             Люблю тебя я, милый, всей душой.

(Мефистофель стучится въ дверь.)

Фаустъ (топая ногой).

             Кто тамъ?
   

Мефистофель.

                                 Пріятель!
   

Фаустъ.

                                                     Звѣрь!
   

Мефистофель.

                                                               Разстаться не пора ли?
   

Марта (приходитъ также).

             Да поздно ужь, пора.
   

Фаустъ.

                                           Нельзя ли
             Мнѣ васъ до дома проводить?
   

Маргарита.

             Но, маменька... Нѣтъ, нѣтъ, прощайте!
   

Фаустъ.

             Что жь, оставаться мнѣ, иль уходить?
             Прощайте же!
   

Марта.

                                           Адьё!
   

Маргарита.

             Вы насъ не забывайте.

(Мефистофель и Фаустъ уходятъ.

Маргарита (про-себя.)

             Ахъ, Боже мой! Подумаешь, чего
             Не знаетъ онъ! Ну, право, вѣдь порою,
             Развѣся уши, слушаешь его
             И передъ нимъ стоишь ты дурочкой нѣмою...
             Ну, что я значу? И, съ его умомъ,
             Что онъ во мнѣ хорошаго находитъ?
             Я часто, какъ раздумаюсь о томъ,
             Такъ у меня и умъ за разумъ ужь заходитъ.
   

XIV.
ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

Фаустъ (одинъ).

             Всесильный духъ! ты все мнѣ ниспослалъ,
             О чемъ къ тебѣ мольбы я возсылалъ:
             Мнѣ ликъ свой въ пламени явилъ ты не напрасно;
             Природу дивную ты отдалъ въ царство мнѣ;
             Далъ чувствовать ее и всѣмъ, что въ ней прекрасно,
             Мнѣ наслаждаться далъ вполнѣ.
             Не ограничилъ ты мой разумъ позволеньемъ
             Лишь созерцать ее -- ты далъ мнѣ проникать
             Въ глубь нѣдръ ея могучимъ размышленьемъ
             И, какъ въ душѣ у друга, въ ней читать.
             Ты рядъ живыхъ существъ проводишь предо мною,
             Ты учишь познавать меня душою
             Ихъ свойства въ воздухѣ, на сушѣ и въ водахъ.
             Когда жь гроза бушуетъ въ небесахъ
             И лѣсъ дрожитъ отъ бури грозной,
             И съ трескомъ падаютъ столѣтнія въ немъ сосны,
             И эхо вторитъ ей въ горахъ --
             Ты въ мракъ пещерь меня ведешь,
             Самопознанье мнѣ даешь,
             Передо мной разоблачая
             Всю глубину души моей.
             И вотъ луна восходитъ золотая,
             Какъ вѣстникъ мира, въ тьмѣ ночей;
             И озарится все ея дрожащимъ спѣтомъ,
             И въ чудномъ полумракѣ этомъ
             Изъ нѣдръ громадныхъ скалъ, изъ темной глубины
             Кустовъ, увлаженныхъ росой, озарены,
             Являются въ таинственномъ молчаньи
             Былыхъ вѣковъ видѣнья предо мной
             И въ тишинѣ ночной
             Суровыя смягчаютъ созерцанья.
   
                       Но, ахъ! я чувствую, что смертнаго удѣлъ
                       Далекъ, далекъ отъ совершенства:
                       Приблизивъ къ Божеству меня блаженствомъ,
                       Ты спутника послать мнѣ захотѣлъ;
                       И вотъ ужь ни единаго мгновенья
                       Я не могу остаться безъ него,
                       Хотя меня онъ держитъ въ униженьи,
                       Хоть слово каждое его
                       Твой каждый даръ здѣсь оскорбляетъ.
                       Огнемъ желанія онъ грудь мою сжигаетъ;
                       Онъ взглядомъ пламеннымъ любимой красоты
                       Волнуетъ всѣ мои мечты.
                       Такъ, очарованный, подъ властью обаянья,
                       Я къ наслажденію стремлюся отъ желанья;
                       А въ наслажденіи томлюся вновь тоской
                       Я объ желаніи, утраченномъ душой.

(Входить Мефистофель.)

Мефистофель.

             Скажи мнѣ, долго ль жизнь такую
             Намѣреваешься ты весть?
             Попробовалъ -- пора смѣнить и на другую.
             Вѣдь, наконецъ, она должна и надоѣсть!
   

Фаустъ.

             Я очень бы хотѣлъ, чтобъ ты другое
             Нашелъ здѣсь что-нибудь, чѣмъ могъ себя занять,
             Чтобъ лучшіе часы мои не отравлять.
   

Мефистофель.

             Изволь, готовъ тебя оставить я въ покоѣ;
             Но знаю: шутишь ты. Съ такой, какъ ты, брюзгой,
             Съ такой безумной и упрямой головой,
             Разлукою немного потеряешь:
             Отъ дѣлъ твоихъ мнѣ вѣчно недосугъ,
             А вѣдь на лбу твоемъ не прочитаешь,
             Какихъ ты требуешь услугъ.
   

Фаустъ.

             Вотъ такъ всегда онъ разсуждаетъ:
             За то, что мнѣ надоѣдаетъ,
             Онъ благодарности желаетъ отъ меня!
   

Мефистофель.

             А что бъ ты быль, когда бъ не я,
             Дитя земли, слабѣйшее творенье?
             Не я ль тебя надолго излечилъ,
             Когда въ твоемъ мозгу охолодилъ
             Безумный пылъ воображенья?
             Давно бы ты съ своей душой
             Отправился гулять за край земной.
             Ну, что за жизнь, скажи мнѣ, сдѣлай милость:
             Торчать, какъ филину, въ пещерахъ и въ лѣсу,
             Питаться зельями, какъ жабѣ, пить росу,
             Или глотать ночную сырость?
             Занятье славное нашелъ ты для себя!
             Нѣтъ, докторомъ все пахнетъ отъ тебя...
   

Фаустъ.

             Ты понимаешь ли, какое наслажденье,
             Какія въ грудь вливаетъ силы мнѣ
             Прогулка въ этой тишинѣ?
             О, еслибъ зналъ ты счастье тѣхъ мгновеній,
             Названье дьявола не даромъ бы носилъ:
             Меня бы счастія ты этого лишилъ.
   

Мефистофель.

             Да это счастіе совсѣмъ ненатурально:
             Всю ночь въ травѣ лежать въ растяжку на горахъ,
             Съ восторгомъ обнимать вселенную въ мечтахъ
             Н до того раздуться идеально,
             Что божествомъ себя воображать;
             Мечтою въ глубь земную проникать,
             Въ себѣ носить, въ пылу воображенья,
             Все шестидневное творенье;
             Богъ-знаетъ, восхищаться чѣмъ,
             Стремиться духомъ быть съ природою въ сліяньи,
             Оставя сыну праха, между-тѣмъ,
             Такое черезчуръ-земное ужь желанье...
             Что... (Съ ужимкой)
                       Право, не найду пристойнаго названья!
   

Фаустъ.

             Фи! мерзости.
   

Мефистофель.

                                 Не нравится, мой другъ?
             Конечно, фи! твое въ уставѣ всѣхъ приличій:
             Что для невинныхъ душъ не входитъ здѣсь въ обычай,
             То оскорбляетъ нѣжный слухъ.
             Но, впрочемъ, я предоставляю
             Свободу полную тебѣ:
             Морочь свой умъ и лги-себѣ!
             Недолго это будетъ, увѣряю.
             Вотъ снова погрузился ты
             Въ свои бывалыя мечты,
             Въ тоску и страхъ съ безумнымъ бредомъ...
             Да полно же мечтать объ этомъ!
             Подумай, что твоя красавица одна,
             Что ты одинъ ея раздумье,
             Что цѣлый день она грустна,
             И страсть ея доходитъ до безумья.
             Сначала съ бѣшенствомъ страстей,
             Какъ переполненный водою
             Потокъ весеннею норою,
             Твоя любовь рвалася въ душу къ ней;
             И вотъ, бушуя, ворвалася,
             И ей вполнѣ, бѣдняжка, предалася --
             И что жь? изсохъ уже потокъ!
             Не лучше ли, дружокъ,
             Тебѣ заняться бъ ею
             И усмирить ея сердечную грозу,
             Чѣмъ генію, какъ ты, воздвигнуть тронъ въ лѣсу,
             Забравши въ голову такую ахинею?
             Она весь день проводитъ у окна,
             Она мгновенья всѣ считаетъ,
             Всѣ тучки, что бѣгутъ надъ городомъ, она
             Глазами жадно провожаетъ,
             "Зачѣмъ не птичка я?" мечтаетъ.
             И только въ томъ проходятъ дни,
             И только въ томъ проходятъ ночи...
             То весела мечтой любви,
             То въ морѣ слезъ потонутъ очи,
             И страсти нѣтъ границъ...
   

Фаустъ.

                                                     Змѣя! змѣя!
   

Мефистофель (въ-сторону.)

             А-га! поймалъ, дружокъ, тебя!
   

Фаустъ.

             Скройся съ глазъ моихъ, несчастный,
             И имени ея произносить по смѣй!
             Не искушай меня мечтою сладострастной
             Н въ головѣ помѣшанной моей
             Не вызывай вновь образа прекрасной!
   

Мефистофель.

             А что жъ отъ этого могло бъ иронзойдти?
             Она ужь думаетъ, что ты намѣренъ скрыться.
             Да чуть-ли это такъ и не случится...
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, нѣтъ, я всюду съ ней; вездѣ мечты мои
             Стремятся къ ней одной -- я близко, иль далеко,
             И къ ней любовь моя лежитъ въ душѣ глубоко.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

Мефистофель.

             Брависсимо! чудесно, милый мой!
             Я самъ глядѣлъ завистливо порой
             На васъ, двухъ близнецовъ, душой и тѣломъ чистыхъ,
             Когда вы нѣжились подъ тѣнью розъ душистыхъ.
   

Фаустъ.

             Прочь, подлый сводникъ, прочь!
   

Мефистофель.

             Какъ хочешь ты, брани меня, порочь,
             А я смѣюсь. Другъ къ другу здѣсь влеченье
             Мужчинѣ съ женщиной есть Бога назначенье,
             Который ихъ создалъ
             И благороднѣйшимъ стремленье то призналъ.
             Ну, ну, маршъ! маршъ! безъ горя и безъ страху!
             Вѣдь отправляешься ты, другъ мой, не на плаху,
             А въ комнату любовницы своей.
   

Фаустъ.

             Что за восторгъ въ ея объятіяхъ вкушу я!
             О, дай упиться имъ больной душѣ моей!
             Но меньше ль оттого страданій въ ней найду я?
             И меньше ль буду я виновенъ передъ ней?
             И не бѣглецъ ли я? не извергъ ли презрѣнный,
             Гонимый грозною судьбой
             Безъ цѣли, съ алчущей душой,
             Который, какъ потокъ отъ бури разъяренный,
             Въ порывѣ бѣшеныхъ страстей,
             Стремится къ пропасти своей?
             И вотъ, съ потокомъ этимъ рядомъ,
             Она, дитя, средь Альпъ своихъ, въ тиши,
             Довольная своимъ и домикомъ и садомъ,
             Гдѣ былъ весь міръ ея душой!...
             И мнѣ, проклятому, отъ Бога было мало
             Громить скалы и въ прахъ ихъ приводить!
             Мнѣ чистыхъ радостей ея не доставало,
             И нужно было ихъ сгубить!..
             Да, для тебя, зіяющаго ада,
             И этой жертвы было надо.
             Идемъ же, демонъ, къ ней! Скорѣе заглуши
             Тоску на днѣ моей души!
             И, что назначено судьбою,
             Пусть совершается скорѣй!
             Пусть въ бездну увлеку ее съ собою
             И тамъ погибну вмѣстѣ съ ней!
   

Мефистофель.

             Опять и вспышка, и кипѣнье!
             Пойдемъ, безумецъ, къ ней: ей нужно утѣшенье.
             Гдѣ запятая мозгу твоему.
             Ты думаешь, что тамъ конецъ уже всему!
             Смѣльчакъ нигдѣ не оплошаетъ,
             Вездѣ хранитъ онъ бодрый духъ
             И вѣчно цѣли достигаетъ.
             Пора тебѣ одьяволиться, другъ!
             Я глупости не знаю выше сорта,
             Какъ пароксизмъ отчаянья у чорта.
   

XV.
КОМНАТА МАРГАРИТЫ.

Маргарита (одна за прялкою).

             "Улетѣлъ мой покой!
             Сердцу тяжко въ груди:
             Никогда мнѣ его,
             Никогда но найдти!
   
             "Тамъ, гдѣ милаго нѣтъ,
             Вѣетъ холодъ могилъ;
             Тамъ все пусто, и свѣтъ
             Безъ него мнѣ но милъ.
   
             "Голова у меня
             Помѣшалась отъ думъ:
             Отягченъ, омраченъ
             Въ ней, бѣдняжка, мой умъ.
   
             "Улетѣлъ мой покой!
             Сердцу тяжко въ груди:
             Никогда мнѣ его,
             Никогда не найдти.
   
             "Я въ окно ли гляжу,
             Я изъ дома ли вонъ --
             Все его я слѣжу,
             Все мнѣ видится онъ!
   
             "Что за станъ! что за видъ!
             А улыбка въ устахъ!
             А огонь, что горитъ
             Въ этихъ дивныхъ глазахъ!
   
             "Рѣчь живая течетъ,
             Что журчаніе струй!
             Какъ онъ руку мнѣ жметъ!...
             И какой поцалуй!...
   
             "Улетѣлъ мой покой!
             Сердцу тяжко въ груди:
             Никогда мнѣ его,
             Никогда не найдти!
   
             "Такъ и рвется къ нему
             Грудь, тоскою кипя...
             О, зачѣмъ же его
             Удержать мнѣ нельзя,
   
             "И устами къ устамъ
             Поцалуями льнуть,
             И, цалуя его,
             Сномъ могильнымъ заснуть."
   

XVI.
САДЪ МАРТЫ.

Маргарита и Фаустъ.

Маргарита.

             Ну, Генрихъ, обѣщай!
   

Фаустъ.

                                           Все, что могу лишь я.
   

Маргарита.

             Скажи, въ чемъ состоитъ религія твоя?
             Ты благороденъ, добръ -- я очень это знаю;
             Но, видишь, я подозрѣваю,
             Что мало вѣры у тебя.
   

Фаустъ.

             Оставимъ это, милое дитя!
             Коль знаешь, что я добръ -- имѣй же снисхожденье!
             Я за мою любовь
             Отдамъ и жизнь, и кровь,
             Но ничьего не трону убѣжденья.
   

Маргарита.

             Но это все не то... намъ вѣра вѣдь нужна.
   

Фаустъ.

             Нужна?
   

Маргарита.

                                 Ахъ, еслибъ я была властна
             Хоть мало надъ поступками твоими!
             Въ тебѣ передъ обрядами святыми
             Благоговѣнія не вижу я слѣда.
   

Фаустъ.

             Я уважаю ихъ всегда.
   

Маргарита.

             Но все неискренно, не съ вѣрою святою.
             Ужь сколько времени, ты въ церковь ни ногою,
             Да и на исповѣдь не ходишь никогда.
             Скажи мнѣ: вѣруешь ты въ Бога?
   

Фаустъ.

             Дитя мое! въ комъ дерзости такъ много,
             Чтобы сказать: "я вѣрую въ Него"?
             Спроси -- духовника ли своего,
             Философа ль -- и ихъ отвѣтъ избитый
             Насмѣшкой отзовется ядовитой
             На дерзкаго, который произнесъ
             Тотъ необдуманный вопросъ.
   

Маргарита.

             Такъ ты не вѣруешь?
   

Фаустъ.

                                           Чистѣйшее созданье!
             Ты ошибаешься. Кто смѣлъ Его назвать?
             Что "вѣрую въ Него" могъ съ твердостью сказать?
             Иль, чувствуя во всемъ Его здѣсь пребыванье,
             Кто, дерзкій, могъ не вѣровать въ Него --
             Источника всего?
             Не Онъ ли все собою обнимаетъ?
             Не Онъ ли все въ одномъ себѣ вмѣщаетъ:
             Тебя, меня, весь міръ? Не всю ли неба сводъ
             Вселенную обнялъ и вѣчный свѣтъ къ намъ льетъ?
             Ты чувствуешь въ землѣ упругость подъ ногами,
             Ты видишь, какъ привѣтливо надъ нами
             Сонмъ зажигаютъ звѣздъ ночныя небеса?
             Не зеркало ль моимъ глазамъ твои глаза?
             Не все ли это рвется и тѣснится
             И въ голову, и въ сердце, милый другъ,
             И въ тайнѣ вѣчной движется, стремится,
             Невидимо и видимо вокругъ?
             Пусть этимъ всѣмъ исполнится твой духъ,
             И если ощутишь ты въ чувствѣ толь глубокомъ
             Блаженство -- о! тогда его ты назови,
             Какъ хочешь: пламенемъ любви,
             Душою, счастьемъ, жизнью, Богомъ --
             Для этого названья нѣтъ:
             Все -- чувство... имя жь -- звукъ одинъ гремящій.
             Звукъ безъ значенья, дымъ летящій
             И помрачающій небесный, яркій свѣтъ.
   

Маргарита.

             Да, это такъ; все такъ, прекрасно!.. что же?
             Священникъ говоритъ почти вѣдь то же,
             Да только лишь въ другихъ словахъ.
   

Фаустъ.

             Вездѣ, мой другъ, во всѣхъ странахъ,
             Все то же говорятъ объ этомъ,
             Но только на различныхъ языкахъ --
             Такъ почему жь и мнѣ о Немъ
             Своимъ не выражаться языкомъ?
   

Маргарита.

             Послушай лишь его, такъ всякій
             Съ нимъ согласится; но, однако.
             Все, кажется, неправъ ты: у тебя
             Нѣтъ духа христіанскаго...
   

Фаустъ.

                                                     Дитя!
   

Маргарита.

             Ахъ, какъ мнѣ тяжело встрѣчать всегда съ тобою.
   

Фаустъ.

             Что хочешь ты сказать?
   

Маргарита.

                                                     Тотъ человѣкъ, что ты
             Повсюду водишь за собою --
             Его противны мнѣ черты.
             Я въ жизни ничего не знала
             Что бъ мнѣ такъ душу возмущало,
             Какъ этотъ человѣкъ ужасный...
   

Фаустъ.

                                                               Ничего,
             Мой ангелъ, ты не бойся, увѣряю!
   

Маргарита.

             Вся кровь моя кипитъ въ присутствіи его,
             А я вѣдь всѣхъ люблю и всѣмъ добра желаю.
             Какъ много радостей съ тобой я нахожу,
             Такъ отъ него всегда, напротивъ, я дрожу;
             И потому мнѣ кажется невольно,
             Что низкій онъ обманщикъ, и мнѣ больно;
             Но, если я неправа въ мысляхъ тѣхъ,
             Прости мнѣ, Господи, мой грѣхъ!
   

Фаустъ.

             Вѣдь надобно, чтобъ и такіе были?
   

Маргарита.

             Съ такими жить людьми мнѣ вѣчный былъ бы страхъ,
             И не хотѣла бъ я, хоть что бъ мнѣ ни сулили.
             Хоть на минуту онъ покажется въ дверяхъ
             И броситъ взоръ: за сжатыми губами
             Видна насмѣшка, злость... На лбу его
             Начерчено горящими словами,
             Что въ мірѣ онъ любить по можетъ никого.
             Въ твоихъ объятіяхъ такое упоенье
             Я чувствую всегда... такъ сладки тѣ мгновенья
             И такъ свѣтло душѣ, легко въ груди моей;
             При немъ же -- словно сердце сжато въ ней.
   

Фаустъ.

             Предчувствія ты полонъ, ангелъ милый?
   

Маргарита.

             Моей душою онъ съ такой владѣетъ силой,
             Что въ тѣ мгновенія, когда онъ возлѣ насъ,
             Я не люблю тебя, и даже въ этотъ часъ
             Я не могла бы и молиться.
             И это, какъ укоръ, на совѣсть мнѣ ложится
             И сердце давитъ мнѣ тоской.
             Навѣрно, Генрихъ, и съ тобой
             Бываетъ то же?
   

Фаустъ.

                                           Отвращенье
             Ты чувствуешь къ нему...
   

Маргарита.

                                           Но мнѣ пора идти.
   

Фаустъ.

             Уже-ли никогда ни одного мгновенья
             Наединѣ съ тобой нельзя мнѣ провести,
             Прижавши грудь къ твоей груди
             И душу съединивъ съ твоей душою?
   

Маргарита.

             О, еслибъ я спала одна -- повѣрь,
             Тогда охотно бъ и сегодня на-ночь дверь
             Оставила тебѣ незапертою;
             Но я вѣдь не одна: спитъ маменька со мною,
             Л у нея такой ужь тонкій слухъ,
             Такъ чутко спитъ... ну, какъ проснется вдругъ?
             Тогда на мѣстѣ вѣдь умру я.
   

Фаустъ.

             Все это на себя ужь, ангелъ мой, беру я.
             Спокойна будь. Вотъ сткляночка -- смотри:
             Въ питье лишь положи ей капли три,
             И въ крѣпкій сонъ она тотчасъ же погрузится.
   

Маргарита.

             О, для тебя на все готова я всегда;
             Но ей, надѣюсь я, отъ этого вреда
             Не можетъ никакого приключиться?
   

Фаустъ.

             Ну, развѣ бы я далъ тебѣ тогда?
   

Маргарита.

             Когда мнѣ на тебя взглянуть лишь удается,
             О, милый человѣкъ! какъ властвуешь ты мной...
             Ужь столько принесла я жертвъ тебѣ душой,
             Что мнѣ ужь жертвовать немногимъ остается. (Уходитъ.)

(Входитъ Мефистофель.)

Мефистофель.

             Овечка-то ушла?
   

Фаустъ.

                                           А ты все слухъ острилъ?
   

Мефистофелъ.

             Ни слова я не проронилъ:
             Философа на путь благочестивый
             Она старалась навести.
             Надѣюсь, быль успѣхъ счастливый;
             Онъ пользу можетъ принести.
             Какъ видно, дѣвушкамъ-то нравится смиренье
             И набожность на прежній, старый ладъ;
             Вѣдь, думаютъ онѣ, коль въ этомъ покорятъ,
             Такъ ужь во всемъ найдутъ повиновенье.
   

Фаустъ.

             Не понимаешь ты, чудовище, что ей,
             Съ ея младенческой и доброю душою,
             Съ ея невинной простотою,
             Нѣтъ вѣры ничего святѣй;
             Что въ этой вѣрѣ -- все для ней;
             И что ея страданье свято,
             Когда она убѣждена,
             Что тотъ, кѣмъ вся душа ея полна,
             Здѣсь погибаетъ безъ возврата.
   

Мефистофель.

             Искатель пламенный, поклонникъ всѣхъ красотъ!
             Тебя дѣвчонка за носъ проведетъ.
   

Фаустъ.

             Прямое ты огня и грязи порожденье!
   

Мефистофель.

             А, право, мастерское въ ней умѣнье
             Черты физіономій разбирать!
             Она смущается всегда передо мною,
             И кажется моя ей рожа плутовскою.
             Она въ ней генія умѣла разобрать,
             А. можетъ-быть, и чорта разсмотрѣла.
             Итакъ, ты въ эту ночь...
   

Фаустъ.

                                           Тебѣ какое дѣло?
   

Мефистофель.

             Частичка радости найдется тутъ и мнѣ.
   

XVII.
У КОЛОДЕЗЯ.

Лизхенъ и Гретхенъ (съ кружками въ рукахъ).

Лизхенъ.

             Ты ничего о Варѣ не слыхала?
   

Гретхенъ.

             Ни слова; да и гдѣ жь? вѣдь дома я всегда.
   

Лизхенъ.

             Мнѣ ныньче все сивилла разсказала:
             Вѣдь правда, что случилась съ ней бѣда --
             Вѣдь и она въ обманъ попалась.
             Все это оттого, что черезчуръ зазналась.
   

Гретхенъ.

             Да что жь такое?
   

Лизхенъ.

                                 Такъ... грѣшокъ за нами есть:
             Ужь нужно за двоихъ ей нить и есть.
   

Гретхенъ.

             Возможно ль?
   

Лизхенъ.

                                 Подѣломъ! сама въ томъ виновата:
             Все виснула на шеѣ у него.
             Бывало, всѣ мѣста обѣгать рада
             Для негодяя своего.
             Вѣдь первою вездѣ хотѣлось ей казаться:
             И въ пляскѣ праздничной, и въ играхъ, и во всемъ...
             Бывало, принесетъ вини ей съ пирогомъ
             Сударикъ-то... И какъ ужь величаться
             Изволила своею красотой!
             Ужь безъ стыда подарки принимала
             И лясы съ нимъ точила, а порой
             И чмокала, и обнимала
             Любезнаго дружка.
             За то ужь не видать ей и цвѣтка.
   

Гретхенъ.

             Ахъ, бѣдная!
   

Лизхенъ.

                                 Ну, какъ же -- очень-жалко!
             Вѣдь какъ, бывало, мы весь день сидимъ за прялкой
             И вечеромъ сойдти не смѣемъ внизъ,
             Она ужь гдѣ-нибудь съ любезнымъ на просторѣ --
             За дверью, иль въ сѣняхъ, иль въ темпомъ корридорѣ...
             Вѣдь для нея часы стрѣлой тогда неслись.
             За-то теперь, за прежнія замашки,
             Ступай-ка въ Божій храмъ въ нозорной-то рубашкѣ,
             Да на колѣняхъ такъ и кайся, и молись!
   

Гретхенъ.

             Онъ, вѣрно, женится...
   

Лизхенъ.

                                           Была ему неволя!
             Такому молодцу безъ ней найдется доля.
             Ужь онъ и лыжи навострилъ.
   

Гретхенъ.

             Нехорошо онъ поступилъ!
   

Лизхенъ.

             Онъ женится! вотъ мило! почему же?
             Поди-ка за него, такъ ей же будетъ хуже:
             Да ей пройти нигдѣ мальчишки не дадутъ,
             Вѣнокъ вѣнчальный съ ней сорвутъ,
             А мы дорогу къ двери дома
             Замечемъ рубленой соломой. (Уходить].
   

Гретхенъ (возвращаясь домой).

             Какъ духу у меня, бывало, достаетъ,
             Чтобъ также осуждать, когда случалось,
             Что кто-нибудь въ бѣду такую попадетъ?
             Упрековъ для грѣха чужаго, мнѣ казалось,
             Все мало; какъ ни черенъ грѣхъ собой,
             Но я его чернѣе находила,
             И съ удовольствіемъ бранила,
             Гордясь своею чистотой.
             Теперь вотъ и со мной случилось то же!
             А, между-тѣмъ, что такъ къ нему влекло,
             Что стало гибелью моею, Боже!
             Такъ было сладко и свѣтло!
   

XVIII.
ГОРОДСКАЯ ОГРАДА.

Въ углубленіи стѣны образъ Всескорбящей Божіей Матери. Передъ образомъ цвѣты въ сосудахъ.

Маргарита (ставя свѣжіе цвѣты).

                                 Склони,
             О Всескорбящая!
             Божественный взоръ свой на скорби мои.
             Ты, въ сердцѣ, пронзенномъ мечомъ, всѣ страданья носящая,
                                 Ты, зрящая
             Смерть Сына твоею!
             Къ Отцу ты взоры устремляешь,
             Къ нему ты вздохи возсылаешь
             О всѣхъ страданіяхъ его,
             О скорби сердца своего.
   
             Никто не постигнетъ, какою
             Все тѣло мое изнываетъ тоскою,
             Какою печалью душа вся полна,
             Какое въ груди замиранье,
             Какое волнуетъ желанье --
             Ты только знаешь одна.
   
             Куда бъ ни пошла я --
             Тоска все, тоска гробовая --
             Вездѣ я встрѣчаю ее.
   
             Одна ль остаюсь я порою,
             Такъ слезы и льются рѣкою,
             Такъ сердце и рвется мое.
   
             Вотъ съ этими вмѣстѣ цвѣтами,
             Поутру, когда для Тебя ихъ рвала,
             Всѣ стекла окна я слезами
                                 Въ тоскѣ облила.
             И первый лучъ солнца меня
             Засталъ ужь неспящей,
             Засталъ на постели сидящей:
             Душа тосковала моя...
   
             Спаси же! мнѣ страшенъ позоръ!
             Ужасна мнѣ смерть предстоящая!
             О, Всескорбящая!
             Ко мнѣ обрати свой божественный взоръ!
   

XIX.
НОЧЬ.

Улица передъ домомъ Маргариты. Въ сторонѣ видна часовня.

Валентинъ (солдатъ, братъ Маргариты).

             Бывало, ты сидишь за круговой,
             А болтовня идетъ за болтовней,
             И только лишь у каждаго рѣчей,
             Что про красу возлюбленной своей;
             И, подпершись одной рукою въ бокъ.
             Въ другой стаканъ -- всѣ дружно: чокъ да чокъ!
             А я сижу, молчу -- себѣ, смѣюсь,
             Смотрю на нихъ, крутя мой длинный усъ.
             Вотъ подадутъ и мнѣ стаканъ, и я
             Промолвлю имъ: "да, правы вы, друзья,
             Но все-таки найдется ль хоть одна
             У насъ въ странѣ, тебя хоть какое-нибудь вліяніе! Вѣдь ты не чтишь и Св. Тайнъ?
   

ФАУСТЪ.

   Я чту ихъ.
   

МАРГАРИТА.

   Но безъ желанія принимать ихъ. Къ обѣднѣ, къ исповѣди ты не ходилъ уже давно. Вѣруешь ты въ Бога?
   

ФАУСТЪ.

   Милая моя, кто смѣетъ сказалъ; я вѣрую въ Бога? Сдѣлай этотъ вопросъ священнику или мудрецу, и ихъ отвѣтъ покажется только насмѣшкой надъ спросившимъ.
   

МАРГАРИТА.

   Значитъ, ты не вѣруешь?
   

ФАУСТЪ.

   Не понимай мои слова неправильно, дорогое созданье! Кто смѣетъ назвать Его и, назвавъ, исповѣдать: я вѣрую въ Него? Кто изъ истинно чувствующихъ дерзнетъ сказалъ: я не вѣрую въ Него? Онъ. все собою объемлющій, вседержитель -- развѣ не объемлетъ а не держитъ тебя, меня, самого себя? Развѣ не разстилается тамъ въ вышинѣ небесный сводъ? Развѣ не лежитъ здѣсь, внизу, твердая земля? И не восходятъ, привѣтливо глядя на насъ, вѣчныя звѣзды? Развѣ не вижу я всего это го. когда своими глазами смотрю въ твои глаза, и все это не стремится проникнуть въ голову и въ сердце къ тебѣ, и не носится вокругъ тебя вѣчною тайной, невидимою и видимою? Наполняй этимъ твое сердце, какъ ни велико оно, и когда ты почувствуешь себя безконечно счастливою, называй это чувство, какъ хочешь, называй его блаженство! сердце! любовь! Богъ! У меня нѣтъ для него названія! Чувство -- все; названіе -- пустой звукъ, дымъ, обволакивающій небесное пламя.
   

МАРГАРИТА.

   Все это прекрасно; почти тоже говорилъ и пасторъ, только немножко другими словами.
   

ФАУСТЪ.

   То же самое говорятъ всюду, гдѣ сіяетъ небесный свѣтъ, всѣ сердца, каждое своимъ языкомъ. Почему же и мнѣ не говорить моимъ?
   

МАРГАРИТА.

   Когда слушаешь такія рѣчи, выходилъ, какъ будто и правда; однако, тутъ все-таки фальшь: вѣдь ты совсѣмъ не христіанинъ.
   

ФАУСТЪ,

   Милое дитя!
   

МАРГАРИТА.

   Давно уже мнѣ тяжело и больно видѣть тебя въ компаніи...
   

ФАУСТЪ,

   Какой компанія?
   

МАРГАРИТА.

   Человѣкъ, который всегда съ тобою, мнѣ глубоко, отъ всей души ненавистенъ. За всю мою жизнь ничто не кололо меня въ сердце такъ сильно, какъ отвратительное лицо этого человѣка.
   

ФАУСТЪ.

   Милая куколка, не бойся его!
   

МАРГАРИТА,

   Когда онъ подходитъ, у меня вся кровь поворачивается. Вообще, я расположена ко всѣмъ людямъ; но насколько жажду я видѣть тебя, настолько же чувствую тайный ужасъ передъ этимъ человѣкомъ. А къ тому же онъ мнѣ кажется плутомъ. Прости мнѣ, Господи, если я неправа къ нему!
   

ФАУСТЪ.

   Что жъ дѣлать! Нужно, чтобъ были на свѣтѣ и такіе молодцы!
   

МАРГАРИТА.

   Не хотѣла бы я жить съ такими, какъ онъ! Каждый разъ, какъ онъ показывается въ дверяхъ, у него всегда такой насмѣшливый и полусердитый взглядъ! Видно, что ему ни до чего дѣла нѣтъ; у него на лбу напитано, что не можетъ онъ любитъ ни одной человѣческой души. Въ твоихъ объятіяхъ мнѣ такъ хорошо, такъ свободно, такъ привольно,-- а его присутствіе тяжело сжимаетъ у меня душу!
   

ФАУСТЪ.

   Чуткій ангелъ мой!
   

МАРГАРИТА.

   Это дѣйствуетъ на меня такъ сильно, что какъ только онъ подойдетъ къ намъ, мнѣ начинаетъ даже казаться, что я больше не люблю тебя. Не могу я и молиться, когда онъ тутъ. И это все грызетъ мнѣ сердце! Ты, Генрихъ, долженъ испытывать тоже самое.
   

ФАУСТЪ.

   Это у тебя простая антипатія!
   

МАРГАРИТА.

   Однако, мнѣ пора уходить.
   

ФАУСТЪ.

   Ахъ, неужели никогда мнѣ не будетъ дано отдохнуть хоть часокъ на твоей груди, сердце къ сердцу, душа къ душѣ!
   

МАРГАРИТА.

   Да если бы я спала одна, я бы охотно отворила тебѣ дверь сегодня ночью; но у матушки сонъ чуткій, и, застань она насъ, я бы тутъ же на мѣстѣ и умерла!
   

ФАУСТЪ.

   Умирать незачѣмъ, мой ангелъ! Вотъ скляночка. Трехъ капель, влитыхъ въ ея питье, будетъ достаточно, чтобъ услужливо погрузить натуру въ глубокій сонъ.
   

МАРГАРИТА.

   Чего не сдѣлаю я для тебя! Надѣюсь, это не повредитъ ей?
   

ФАУСТЪ.

   Иначе, милая моя, развѣ я посовѣтовалъ бы сдѣлать это?
   

МАРГАРИТА.

   Стоитъ мнѣ только взглянуть на тебя, дорогой человѣкъ,-- и я сама не знаю, что заставляетъ меня поступать, какъ ты хочешь. Я уже такъ много сдѣлала для тебя, что почти ничего не остается сдѣлать. [Уходитъ].

Входить МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ушло дитятко?
   

ФАУСТЪ.

   Ты опять шпіонилъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я обо всемъ въ подробности освѣдомленъ. Господина доктора упражняли здѣсь въ катехизисѣ; надѣюсь, что это послужитъ вамъ на пользу. Дѣвочкамъ вѣдь очень желательно, чтобъ ихъ возлюбленные мыслили набожно и просто по старому обычаю. Коли -- думаютъ онѣ -- смирился онъ здѣсь, то и намъ точно также уступитъ.
   

ФАУСТЪ.

   Чудовище, ты не можешь чувствовать, какъ эта вѣрная, любящая душа, полная своею вѣрой, которая одна дѣлаетъ ее счастливою -- какъ она, въ своей чистой набожности, мучится мыслью, что ей предстоитъ потерять самаго дорогого человѣка!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ахъ, ты, сверхчувственный, чувственный обожатель -- дѣвчонка водитъ тебя за носъ!
   

ФАУСТЪ.

   Мерзкое порожденіе грязи и огня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И понимать физіономіи она умѣетъ мастерски. Въ моемъ присутствіи ей совсѣмъ не цо себѣ; подъ моей маской для нея кроется тайный смыслъ; она чувствуетъ, что я несомнѣнно геній, а можетъ быть даже -- чортъ... Ну, такъ, значитъ, сегодня ночью?...
   

ФАУСТЪ.

   Тебѣ что за дѣло до этого?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да вѣдь тутъ и для меня радость!


У колодца.

ГРЕТХЕНЪ и ЛИЗХЕНЪ съ кружками.

ЛИЗХЕНЪ.

   Ты ничего не слышала о Варюшѣ?
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Ни слова. Я не бываю почти нигдѣ.
   

ЛИЗХЕНЪ.

   Сегодня мнѣ сказала наша Сивилла -- это вѣрно: наконецъ, и она свихнулась! Вонъ онѣ со своимъ важничаньемъ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Что такое?
   

ЛИЗХЕНЪ.

   Стыдъ и срамъ! Теперь, когда она ѣстъ и пьетъ, то кормитъ не себя одну, а двоихъ.
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Ахъ!


ЛИЗХЕНЪ.

   Подѣломъ ей, наконецъ! Вѣдь какъ долго она висѣла на шеѣ у этого негодяи! Прогулки вдвоемъ, поѣздки за городъ, танцы... Всюду ей нужно было бытъ первой; постоянно угощалась отъ него пирожками и виномъ; воображала себя нивѣсть какою красавицей; дотого потеряла всякую честь, что не стыдилась принимать отъ него подарки! Шуры-муры да поцѣлуя вотъ цвѣточекъ-то и пропалъ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Бѣдная дѣвушка!
   

ЛИЗХЕНЪ.

   Ты еще жалѣешь ее! А она, въ то время, когда мы сидѣли за пряжей, а ночью матушки наши не позволяли намъ выходить на улицу -- наслаждалась со своимъ любовникомъ. На скамейкѣ передъ воротами и въ темпомъ коридорѣ никакой часъ не казался имъ долгимъ. Ну, вотъ теперь пусть она и приноситъ церковное покаяніе, на людяхъ, въ покаянной рубашкѣ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Онъ, вѣрно, женится на ней.
   

ЛИЗХЕНЪ.

   Дуракъ бы онъ былъ, коли бы женился! Такому ловкому парню найдется, что выбрать и въ другомъ мѣстѣ.
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Это нехорошо!
   

ЛИЗХЕНЪ.

   Если бъ ей и удалось опять поймать его -- плохо бы ей пришлось! Наши молодые люди сорвутъ съ нея свадебный вѣночекъ, а мы насыпемъ передъ ея дверью рубленой соломы.
   

ГРЕТХЕНЪ [идя домой].

   Какъ могла я, бывало, такъ смѣло хулить, когда съ бѣдной дѣвушкой случался грѣхъ? Какъ могъ мои языкъ не находить достаточно словъ, чтобъ осуждать чужіе грѣхи? Какими бы черными ни находила ихъ я, и сколько бы я еще больше ни чернила ихъ, чернота все казалась мнѣ недостаточною. И я крестилась, много крестилась... А теперь я сама -- одинъ грѣхъ! Но, Господи, все, что привело меня къ этому -- было такъ хорошо, такъ мило моему сердцу!
   

Въ стѣнахъ Цвингера.

Въ нишѣ одной изъ стѣнъ образъ Mater Dolorosa; передъ нимъ вазы съ цвѣтами.

ГРЕТХЕНЪ [ставитъ въ вазы свѣжіе цвѣты].

   Ахъ, склони Ты, скорбеобильная, склони благостно ликъ Твой къ моему несчастію!
   Съ мечемъ въ сердцѣ, съ тысячью скорбей смотришь Ты на смерть Твоего Сына.
   Къ Отцу обращаешь Ты взоры и къ небу шлешь Ты вздохи о бѣдствіи
   Своемъ и Сыновнемъ. Кто пойметъ, какъ глубоко терзаетъ горе всю душу, все тѣло мое! То. что тревожитъ здѣсь мое бѣдное сердце, чѣмъ трепещетъ оно. чего жаждетъ, извѣстно только Тебѣ, Тебѣ одной!
   Куда бы ни пошла я, какъ тяжело, какъ тяжело, какъ тяжело у меня на душѣ! Чуть останусь я одна -- я плачу, я плачу, я плачу, сердце разбивается во мнѣ.
   Ахъ, какими слезами оросила я цвѣточные горшки на моемъ окнѣ, когда сегодня утромъ срывала эти цвѣты для Тебя!
   Рано засвѣтило яркое солнце въ мою комнату -- а я уже сидѣла на постели, убитая своимъ горемъ.
   Помоги, спаси меня отъ позора и смерти! Ахъ. склони Ты, скорбеобильная, склони благостный ликъ Твой къ моему несчастію!
   

Ночь. Улица передъ домомъ Гретхенъ.

ВАЛЕНТИНЪ [солдатъ, брать Гретхенъ].

   Въ прежнее время, когда мнѣ приходилось бывать на пирушкахъ, гдѣ всякій любить похвастаться, и сотрапезники громко прославляли прелести своихъ возлюбленныхъ, топя восхваленіе въ полномъ стаканѣ я, опершись локтями на столъ, сидѣлъ спокойно-преспокойно, слушалъ всю эту похвалу и съ улыбкой поглаживалъ себѣ бороду, и бралъ въ руку стаканъ съ виномъ. и говорилъ: "Всякій живетъ посвоему; но найдется ли во всей странѣ хоть одна дѣвушка, которая могла бы сравниться съ моей милой Гретель, была бы достойна подать ей напиться?" Топь-тонъ! Клингъ-клингъ! Шумъ и чоканье... Одни кричали: "Онъ правъ! Она -- украшеніе всего женскаго пола!" И всѣ хвастуны замолкали. А теперь! Волосы рви на себѣ, въ стѣны головой колотись! Всякій негодяй воленъ оскорблять меня язвительными словами, насмѣшливыми минами! И я долженъ стоять какъ какой-нибудь преступникъ, потѣть при каждомъ случайномъ словечкѣ, и хоть изруби я ихъ всѣхъ въ куски, алгунами все-таки назвать не смѣю!
   Кто это идетъ сюда? Кто крадется? Если не ошибаюсь -- ихъ двое. Коли это онъ пропала его шкура; живой не уйдетъ онъ отсюда!


ФАУСТЪ И МЕФИСТОФЕЛЬ.

ФАУСТЪ.

   Какъ изъ окна соборной ризницы трепетно льется сюда свѣтъ неугасимой лампады, и колеблющееся мерцаніе его становится все слабѣе и слабѣе, и вокругъ распространяется темнота -- такъ и въ моей груди наступаетъ ночь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А у меня на душѣ такъ, какъ у блудливаго котенка, который осторожно спускается по пожарной лѣстницѣ и потомъ тихонько трется сонной объ стѣну. Настроеніе вполнѣ добродѣтельное -- немножко вороватости, немножко похотливости. Но всѣмъ членамъ моимъ проходитъ уже видѣніе предстоящей великолѣпной Кллпургіевой ночи. Послѣ завтра наступаетъ она для насъ; въ такую ночь по крайней мѣрѣ знаешь, отчего не спишь.


ФАУСТЪ.

   А скоро покажется изъ-подъ земли то сокровище, которое свѣтятся вотъ тамъ позади насъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Радость добыть оттуда котелочекъ предстоитъ тебѣ скоро. Я недавно мелькомъ заглянулъ туда; есть тамъ великолѣпныя золотыя монеты.
   

ФАУСТЪ.

   И ни одного украшенія, ни одного кольца, чтобы нарядить мою возлюбленную?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Видѣлъ я тамъ и вещицу -- нѣчто въ родѣ жемчужнаго ожерелья.
   

ФАУСТЪ.

   Вотъ это хорошо! Мнѣ тяжело, когда я иду къ ней безъ подарка.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Полагаю, что васъ не разсердитъ, если вамъ и даромъ будетъ предоставлено здѣсь удовольствіе. Въ настоящую минуту, когда небо горитъ всѣми своими звѣздами, вы услышите истинно художественное произведеніе. Я спою ей нравственную пѣсню, чтобы тѣмъ вѣрнѣе совсѣмъ совратить ее.

[Поетъ, аккомпанируя на гитарѣ]:

   "Что ты дѣлаешь здѣсь на разсвѣтѣ, передъ дверью дружка, Катеринхенъ? Не входи, не входи ты къ нему. Онъ дѣвицею впуститъ тебя, но дѣвицей узъ ты не вернешься.
   "Берегитесь! Чуть сдѣлано дѣло,-- ну, спокойно! ужъ ночи тогда! Берегитесь бѣдняжки, бѣдняжки! И коли вы собой дорожите, уступайте всѣмъ этимъ воришкамъ лишь съ кольцомъ обручальнымъ на пальцѣ!"
   

ВАЛЕНТИНЪ [выступаетъ впередъ].

   Кого примѣшиваешь ты здѣсь? Проклятый крысоловъ! Сперва къ чорту инструментъ! А затѣмъ къ чорту и пѣвца!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Гитара пополамъ! Никуда не годится.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   Теперь раздвоимъ черепъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].

   Господинъ докторъ, не уступать! Смѣлѣй! Держитесь поближе ко мнѣ, я буду направлять васъ! Шпагу наголо!.. Вы только нападайте, я буду парировать.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   Такъ парируй вотъ этотъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Отчего же нѣтъ?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   И вотъ этотъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Непремѣнно!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   Кажется, это чортъ дерется со мною!.. Однако, что же это? Я уже перестаю владѣть рукою.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [къ Фаусту].

   Коли!
   

ВАЛЕНТИНЪ [падаетъ].

   Охъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, вотъ оболтусъ и прирученъ! Теперь, однако, прочь отсюда! Намъ надо немедленно исчезнуть; вонъ уже начинаются крики: убійство! Я умѣю прекрасно ладить съ полиціей, но съ уголовнымъ судомъ справляюсь очень дурно.
   

МАРТА [у окна].

   Помогите! Помогите!
   

ГРЕТХЕНЪ [у окна].

   Огня сюда!
   

МАРТА [тамъ же].

   Тугъ ссорятся и бранятся, кричатъ и дерутся!
   

ТОЛПА.

   Одинъ вотъ уже лежитъ мертвый!
   

МАРТА [выходя изъ дома].

   Гдѣ же убійцы? Убѣжали?
   

ГРЕТХЕНЪ [выходя на улицу].

   Кто это лежитъ здѣсь?
   

ТОЛПА.

   Сынъ твоей матери.
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Всемогущій! Какое несчастіе!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   Я умираю! Это скоро сказывается и еще скорѣе дѣлается. Женщины, чего вы стоите, плача и ноя? Подойдите ближе и послушайте меня. [Всѣ обступаютъ его]. Видишь ли, моя Гретхенъ, ты еще молода, ловкости у тебя еще мало, и дѣла свои ты ведешь скверно. Говорю тебѣ это только между нами: ужъ если ты сдѣлалась непотребной дѣвкой, такъ будь ею, какъ слѣдуетъ.
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Братъ! Господи! Что говоришь ты?
   

ВАЛЕНТИ ВЪ.

   Не вмѣшивай въ эту штуку нашего Господа Бога! Что сдѣлано, то, къ несчастію, сдѣлано, и что изъ этого можетъ выйти, то и выйдетъ. Ты начала втихомолку съ однимъ, скоро появится много другихъ, и послѣ того, какъ тобой попользуется дюжина, тебя будетъ имѣть весь тородъ.
   Когда срамъ родится, его выносятъ на свѣтъ тайкомъ и накидываютъ ему на голову и на уши покрывало ночи; охотно готовы даже убить его. Но коли ему удалось подрости и сдѣлаться совсѣмъ взрослымъ, то онъ ходитъ голый и при дневномъ свѣтѣ, не сдѣлавшись, однако, отъ этого красивѣе. Чѣмъ отвратительнѣе его наружность, гъмъ больше старается онъ показываться при солнечномъ свѣтѣ.
   Право, я уже вижу то время, когда всѣ честные горожане будутъ сторониться отъ тебя, непотребная, какъ отъ зараженнаго трупа. Каждый разъ, какъ кто-нибудь взглянетъ тебѣ къ глаза, сердце будетъ замирать въ твоемъ тѣлѣ. Не носить тебѣ больше золотой цѣпочки! Не стоять больше въ церкви у алтаря! Не щеголять больше въ танцахъ красивымъ кружевнымъ воротничкомъ! Въ мрачныхъ трущобахъ, среди нищихъ и калѣкъ, будешь ты прятаться отъ людей, и если на томъ свѣтѣ Богъ и простить тебѣ, на землѣ быть тебѣ проклятою!



МАРТА.

   Поручите вашу душу благости Господа Бога. Неужели вы хотите обременить себя еще грѣхомъ злостной клеветы?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   Ахъ, будь только у меня теперь возможность накинуться на твое высохшее тѣло, гнусная сводня, я надѣялся ты получишь въ щедрой мѣрѣ отпущеніе всѣхъ моихъ грѣховъ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Братъ мой! Какая адская мука!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

   Говорю тебѣ, перестань плакать! Разставшись съ честью, ты нанесла мнѣ этимъ самый тяжелый ударъ въ сердце. Сномъ смерти я иду къ Богу, какъ солдата и честный человѣкъ.

[Умираетъ].

   

Соборъ.

Служба. Органъ и пѣніе.

ГРЕТХЕНЪ въ толпѣ, ЗЛОЙ ДУХЪ позади Гретхенъ.

ЗЛОЙ ДУХЪ.

   Совсѣмъ иначе, Гретхенъ, было у тебя на душѣ въ ту пору, когда ты, еще полная невинности, подходила къ этому алтарю и изъ ветхой книжечки лепетала молитвы, съ сердцемъ, которое на половину занимали дѣтскія игры, на половину -- Богъ! Гретхенъ! Гдѣ твоя голова? На твоемъ сердцѣ какія злодѣяніи? Молишься ли ты здѣсь о душѣ твоей матери, которая, благодаря тебѣ, уснула, обреченная на долгую, долгую муку? Чья кровь на твоемъ порогѣ?.. А подъ сердцемъ у тебя не шевелится ли уже нѣчто, тревожа тебя и себя своимъ присутствіемъ, много бѣдъ предвѣщающимъ?


ГРЕТХЕНЪ.

   Горе, горе! Если бы могла я освободиться отъ мыслей, которыя со всѣхъ сторонъ идутъ противъ меня!
   

ХОРЪ.

   Dies true, dies ilia
   Solvet saeclum in favilla.

[Органъ].

ЗЛОЙ ДУХЪ.

   Небесный гнѣвъ обрушивается на тебя! Труба звучитъ! Могилы дрожатъ! Дрожитъ и твое сердце, снова ожившее для огненныхъ мукъ изъ гробового покоя!
   

ГРЕТХЕНЪ.

   О, будь я далеко отсюда! Этотъ органъ точно захватываетъ мое дыханіе, это пѣніе точно разбиваетъ мое сердце въ самой сокровенной его глубинѣ!
   

ХОРЪ.

   Index ergo cum sedebit,
   Quidquid latet, adparebit,
   Nil inultum remanebit.
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Какъ тѣсно мнѣ! Колонны сдавливаютъ меня! Сводъ обрушивается на меня!.. Воздуха!
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

   Скройся! Грѣхъ и срамъ не остаются скрытыми. Воздуха? Свѣта? Горе тебѣ!
   

ХОРЪ.

   Quid sum miser tunc dictants?
   Quem patronum roga turns?
   Cum vix justus sit sceurns.
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

   Свѣтлые сердцемъ отвращаютъ лицо отъ тебя. Протянуть тебѣ руку страшится праведный. Горе!
   

ХОРЪ.

   Quid sum miser tune dicturus?
   

ГРЕТХЕНЪ.

   Сосѣдка! Вашъ нюхательный спиртъ!

[Падаетъ въ обморокъ].

   

ВАЛПУРГІЕВА НОЧЬ

Гарцъ.

Мѣстность между деревнями Ширке и Элендъ.

ФАУСТЪ. МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не понадобится ли тебѣ помело? А я бы пожелалъ получитъ самаго здоровеннаго козла. На этой дорогѣ мы еще далеко отъ цѣли.
   

ФАУСТЪ.

   Пока я крѣпко держусь на йогахъ съ меня достаточно этой узловатой палки. Что проку въ сокращеніи пути! Блуждать въ лабиринтѣ долинъ, потомъ взбираться на этотъ утесъ, съ котораго вѣчно стремится внизъ кипящій источникъ -- въ этомъ-то и заключается удовольствіе, придающее прянную прелесть подобнымъ дорогамъ! Весна уже работаетъ въ березахъ, и даже сосна уже чувствуетъ ее! Какъ же ей не подѣйствовать и на наши члены?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   На меня, сказать правду, это не вліяетъ нисколько. Въ моемъ тѣлѣ холодно позимнему; мнѣ было бы желательно встрѣчать на моемъ пути снѣгъ и морозъ. Какъ печально подымается неполный дискъ краснаго мѣсяца со своимъ запоздавшимъ огнемъ и какъ скверно свѣтитъ онъ.- на каждомъ шагу наталкиваешься то на дерево, то на скалу! Позволь-ка, я позову сюда блуждающій огонекъ; вонъ тамъ, вижу я, весело горитъ одинъ. Эй, пріятель! Могу я пригласитъ тебя къ намъ? Чего тебѣ пылать безъ всякой пользы? Будь такъ добръ, посвѣти намъ на гору до верху!
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.

   Надѣюсь, что изъ почтенія къ вамъ мнѣ удастся преодолѣть свой легкій характеръ; обыкновенно мы двигаемся только зигзагами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ оно что! Ты хочешь подражать людямъ. Ну, ну, ступай прямо, чортъ побери! Иначе я задую твою искорку-жизнь!
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.

   Вижу, что вы господинъ здѣшнихъ мѣстъ, и охотно постараюсь исполнить ваше желаніе. Только обдумайте! Гора сегодня съ ума сошла отъ всякихъ волшебствъ, и если вы поручаете указывать вамъ дорогу блуждающему огоньку, то безусловно полагаться на него вамъ не слѣдуетъ.


ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ, БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ поочередно поютъ:

(МЕФИСТОФЕЛЬ).

   Повидимому здѣсь вступили мы въ сферу грёзъ и волшебства: веди насъ вѣрною дорогой, чтобъ скоро мы могли достигнуть далекихъ и пустыхъ пространствъ.
   

(БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ).

   Вижу я, какъ мимо насъ, за деревьями деревья пробѣгаютъ, и утесы преклоняются предъ нами, скалы длинными носами какъ храпятъ-то, какъ трубятъ!
   

(ФАУСТЪ).

   Но камнямъ, по зеленому дерну, внизъ стремится ручей съ ручейкомъ. Что за шумъ я услышалъ? Не пѣсни ль? Не любовные ль милые вздохи, отголосокъ былыхъ райскихъ дней? Что мы любимъ, на что уповаемъ!" И какъ сага старинныхъ временъ, вновь несется по воздуху эхо.


(МЕФИСТОФЕЛЬ).

   У-гу! Шугу! слышно ближе. Совы, чибисы и сойки -- всѣ, какъ видно, не заснули; по кустарнику, сдается, пробѣгаютъ саламандры -- длинноноги, толстобрюхи; изъ песка, скалистыхъ камней, извиваются, какъ змѣи, корни, странными узлами заплетаясь намъ навстрѣчу, чтобъ пугать насъ, чтобъ схватить насъ; а корявые наросты, какъ живые, простираютъ къ путнику полиповъ нити: и во мху, въ травѣ зеленой рой мышей тысячецвѣтныхъ; и жучковъ свѣтящихъ стая съ этой всей ватагой мчится одуряющею свитой.
   

(ФАУСТЪ).

   Но скажи мнѣ -- стоимъ мы на мѣстѣ, иль впередъ подвигаемся? Все, все какъ будто вертится, деревья и утесы намъ строятъ гримасы, и все больше и больше я вижу на дорогѣ блуждающихъ огней.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Держись смѣло за мой хвостъ! Мы теперь на серединной вершинѣ, откуда съ изумленіемъ видишь, какъ блещетъ въ горѣ Маммонъ.
   

ФАУСТЪ.

   Какъ странно мерцаетъ въ ущельяхъ, точно утренняя заря, этотъ неясный свѣтъ! И какъ молнія проникаетъ онъ даже въ глубокое дно бездны. Тутъ подымается паръ, тамъ проносятся зловредныя испаренія, здѣсь сквозь дымъ и туманъ, сверкаетъ пламя, и то оно тянется, какъ тонкая нить, то порывисто пробивается, какъ источникъ. Тутъ извивается оно на далекомъ пространствѣ по долинѣ тысячью жилъ, а тамъ вдругъ сосредоточивается въ тѣснимъ ущельѣ. Нотъ около насъ брызжутъ искры, какъ разсыпающійся золотой песокъ... Но смотри! Вотъ загорѣлась во всю вышину стѣна скалъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это не устраиваетъ ли владыка Маммонъ, для сегодняшняго празднества, великолѣпное освѣщеніе своего дворца? Счастіе твое, что ты увидѣлъ это! Я уже чую приближеніе буйныхъ гостей.
   

ФАУСТЪ.

   Какъ неистовствуетъ ураганъ въ воздухѣ! Какіе удары наноситъ онъ въ мои затылокъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Тебѣ слѣдуетъ крѣпко держаться за старыя ребра скалы, иначе вѣтеръ сброситъ тебя на дно этой пропасти. Туманъ сгущаетъ ночную темноту. Слышишь, какой трескъ идетъ по лѣсамъ! Спугнутыя совы кружатся въ воздухѣ. Слышишь, какъ раскалываются колонны вѣчно зеленыхъ дворцовъ? Слышишь жалобные стоны ломающихся вѣтвей, мощное гудѣніе древесныхъ стволовъ, скрипъ и свистъ корней? Въ страшномъ паденіи своемъ все это съ трескомъ валится другъ на друга, а по наполненнымъ развалинами ущельямъ проносятся, шипя и воя, вѣтры. Слышишь голоса вверху, въ отдаленіи, вблизи? Да, вдоль всей горы льется бѣшеная волшебная пѣсня.
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

   Вѣдьмы отправляются на Броненъ, жниво жёлто, а посѣвъ зеленъ. Тамъ толпа сбирается большая, выше всѣхъ на тронѣ Уріанъ. Все чрезъ камни, овраги несется; пакоститъ вѣдьма, воняетъ козелъ.
   

ГОЛОСЪ.

   Старая Баубо ѣдетъ одна, на свиньѣ супоросой ѣдетъ она.
   

ХОРЪ.

   Честь тому, кому честь подобаетъ! Баубо впередъ -- пусть она насъ ведетъ! На почтенной свиньѣ наша мать возсѣдаетъ -- вслѣдъ за ними охотно всѣ вѣдьмы пойдутъ.
   

ГОЛОСЪ.

   Какою дорогой ты шла?
   

ГОЛОСЪ.

   Черезъ Ильзенштейнъ. Но пути заглянула совѣ въ гнѣздо; вотъ-то глаза она на меня вытаращила!
   

ГОЛОСЪ.

   Убирайся ты въ адъ! Чего скачешь такъ быстро!
   

ГОЛОСЪ.

   Она укусила меня; посмотри, какія раны!
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

   Широка дорога и длинна дорога! Что это за дикая скачка! Вила колется, царапаетъ метла, дитя задохнулось, лопнула мать.
   

СТАРШИНА КОЛДУНОВЪ. ПОЛОВИНА ХОРА.

   Мы полземъ, какъ прямыя улитки; женщины всѣ впереди. Коль дорога къ дому дьявола лежитъ, женщина на тысячу шаговъ опередитъ.
   

ДРУГАЯ ПОЛОВИНА.

   Это насъ совсѣмъ не безпокоитъ: женщина на тысячи шаговъ впереди, но какъ бы ни спѣшила женщина, а мужчина прыгнулъ и догналъ.
   

ГОЛОСЪ [вверху].

   Выходите, выходите сюда изъ моря скалъ!
   

ГОЛОСА [внизу].

   Намъ очень бы хотѣлось подняться въ вышину. Мы постоянно моемъ и сами очень чисты, но вмѣстѣ съ тѣмъ вѣчно остаемся безплодными.
   

ОБА ХОРА.

   Вѣтеръ смолкнулъ, звѣзды исчезаютъ. тусклый мѣсяцъ прячется охотно; съ дикимъ шумомъ мчится хоръ волшебный, разсыпая огненныя искры.
   

ГОЛОСЪ [внизу].

   Остановитесь! Остановитесь!
   

ГОЛОСЪ [сверху].

   Кто тамъ зоветъ изъ разсѣянны скалы?
   

ГОЛОСЪ [внизу].

   Возьмите меня съ собою! Возьмите меня съ собою! Я подымаюсь вверхъ уже триста лѣтъ, и все не могу достигнутъ вершины. Мнѣ такъ хотѣлось бы быть съ моими равными.
   

ОБА ХОРА.

   Можно летѣть на метлѣ, можно летѣть и на палкѣ, можно на видѣ летѣть, можно летѣть на козлѣ. Кто сегодня подняться не можетъ, тотъ погибшій навѣкъ человѣкъ.
   

ПОЛУВѢДЬМА [внизу].

   Я такъ долго за ними тащусь; какъ далеко ушли всѣ другіе! Нѣтъ мнѣ дома покоя, и здѣсь тоже къ цѣли никакъ не дойду я.
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

   Мазь вѣдьмѣ бодрость придаетъ, изъ тряпки можно сдѣлать парусъ, корыто -- доброе судно; тому, кто не взлетѣлъ сегодня, ужъ никогда не полетѣть.
   

ОБА ХОРА.

   И когда мы достигнемъ вершины -- на землѣ расположимся мы, и покроетъ широко, далёко все пространство нашъ вѣдь минскій рой.

[Опускаются на землю].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Экъ это все толпится и толкается, скачетъ и трещитъ, шипитъ и барахтается, бѣгаетъ и болтаетъ, свѣтитъ и брызжетъ искрами, и воняетъ, и горитъ! Настоящее царство вѣдьмъ!.. Держись только покрѣпче за меня -- иначе насъ сейчасъ же разъединятъ. Гдѣ ты?
   

ФАУСТЪ [въ отдаленіи].

   Здѣсь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ! Тебя унесло уже туда? Ну, мнѣ слѣдуетъ вступить въ свои хозяйскія права. Мѣсто! Господинъ Воландъ идетъ. Мѣсто, милая сволочь! Мѣсто! Сюда, докторъ! Ухватись за меня, и однимъ прыжкомъ мы освободимся отъ этой толпы. Тутъ ужъ слишкомъ дико даже для нашего брата чорта. Тлмъ невдалекѣ, вижу я, какой-то особенный свѣтъ; что-то влечетъ меня къ этимъ кустамъ. Идемъ, идемъ! Мы проскользнемъ туда.
   

ФАУСТЪ.

   Духъ противорѣчія! Ну, пожалуй, веди меня. Я нахожу, что мы поступаемъ весьма умно: идемъ на Брокенъ въ Валпургіеву ночь, чтобы тутъ же добровольно уединиться!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты посмотри только, какіе разноцвѣтные огни! Это здѣсь веселый клубъ собрался. Въ этомъ маленькомъ міркѣ мы не одиноки.
   

ФАУСТЪ.

   Но я предпочелъ бы быть вверху. Мнѣ видны уже пламя и клубы дыма. Тамъ толпа стремится къ духу зла: тамъ должны найти себѣ разрѣшеніе многія загадки.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Но тамъ же и завязываются многія загадки. Оставь этотъ большой міръ -- пусть онъ себѣ бѣснуется! Мы поотдохнемъ здѣсь въ тиши. Вѣдь уже давно принято, что въ большомъ мірѣ создаютъ маленькіе міры. Вонъ тамъ я вижу молодыхъ вѣдьмъ совсѣмъ голыхъ, и рядомъ съ ними -- старухъ, благоразумно прикрывшихся. Будьте обходительны хоть бы изъ любви ко мнѣ. Трудъ это не большой, а забава большая. Я слышу звуки инструментовъ. Проклятое дудѣніе! Надо привыкать къ нему! Идемъ, идемъ! Избѣжать этого нельзя. Я выступлю первый и введу тебя, и этимъ оказываю тебѣ новую услугу. Что скажешь, другъ? Пространство не маленькое. Смотри-ка сюда, вѣдь конца почти не видно. Сотня огней горятъ рядомъ; тутъ пляшутъ, болтаютъ, стряпаютъ, пьютъ, любятъ. Ну, скажи самъ, гдѣ можно найти что-нибудь лучше этого?


ФАУСТЪ.

   За кого же ты выдашь себя, чтобъ намъ войти туда -- за колдуна или за чорта?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Правда, я очень привыкъ появляться инкогнито; но въ парадные дни выставляешь на показъ свои ордена. Орденомъ Подвязки я не отличенъ, но лошадиная нога здѣсь въ большомъ почетѣ. Видишь эту улитку? Она ползетъ сюда; своимъ щупающимъ зрѣніемъ она уже кое-что пронюхала во мнѣ. Коли бы я и хотѣлъ отречься здѣсь отъ себя, не сдѣлаю этого. Идемъ же! Отъ огня мы будемъ переходить къ огню; я сватъ, а ты женихъ. [Къ нѣсколькимъ, сидящимъ у потухающихъ углей]. Что вы дѣлаете въ этомъ углу, старые господа? Я бы похвалилъ васъ, сели бы нашелъ мило сидящими въ серединѣ, окруженными разгуломъ шумной молодежи; насидѣться одному можно въ волю и дома.
   

ГЕНЕРАЛЪ.

   Кто можетъ положиться на націи, сколько бы ни сдѣлай для нихъ? Вѣдь у народа, какъ у женщинъ, молодость всегда стоитъ на первомъ мѣстѣ.
   

МИНИСТРЪ.

   Въ настоящее время люди слишкомъ далеко отъ правды и справедливости, и мои похвалы на сторонѣ добрыхъ стариковъ. Да, въ ту пору мы были въ полной силѣ, и поэтому то было истинно золотое время.
   

ВЫСКОЧКА.

   Правду сказать, мы тоже не были глупы и часто дѣлали то, чего не должны были дѣлать. Но теперь все поворачивается вверхъ дномъ, и поворачивается именно тогда, когда мы хотѣли бы удержать добытое въ неприкосновенности.
   

АВТОРЪ.

   Найдется ли теперь вообще кто-нибудь, способный прочесть сочиненіе умѣренно разумнаго содержанія? А что касается милой молодежи, то она еще никогда не была такою заносчивою, какъ теперь.

МЕФИСТОФЕЛЬ.
[внезапно превратившійся въ глубокаго старика].

   Сегодня я въ послѣдній разъ всхожу на Крокенъ и чувствую, что народъ созрѣлъ для страшнаго суда; и такъ какъ изъ моего боченка течетъ муть, то, значитъ, и міръ идетъ къ концу. [Принимаетъ прежній видъ].
   

ВѢДЬМА-ТОРГОВКА.

   Господа, не проходите мимо! Не упускайте хорошаго случая! Посмотрите внимательно мои товары -- тутъ ихъ много, и разныхъ сортовъ. А между тѣмъ въ моей лавкѣ, которой нѣтъ равной на землѣ, не найдется ни одной вещи, которая хоть разъ не послужила бы къ серіозному вреду людей и міра. Нѣтъ тутъ кинжала, съ котораго не текла кровь; нѣтъ чаши, откуда не пролился разрушительно горячій ядъ въ совершенно здоровое тѣло; нѣтъ украшенія, которое не соблазнило добродѣтельную женщину; нѣтъ меча, который не разбилъ союза или не прокололъ противника сзади.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Почтенная тетушка, вы дурно понимаете духъ времени. Что сдѣлано, то прошло; что прошло -- сдѣлано. Запаситесь новостями. Только новости привлекаютъ васъ.
   

ФАУСТЪ.

   Однако, какъ бы мнѣ самому совсѣмъ не растеряться! Вотъ это я называю настоящей ярмаркой!


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Весь этотъ водоворотъ стремится кверху. Ты думаешь, что толкаешь другихъ, а на самомъ дѣлѣ толкаютъ тебя.
   

ФАУСТЪ.

   Это кто?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Всмотрись въ нее хорошенько! Это Лилитъ.
   

ФАУСТЪ.

   Кто?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Первая жена Адама. Берегись ея красивыхъ волосъ, берегись этого украшенія, которымъ она только и щеголяетъ! Удастся ей опутать ими молодого человѣка -- такъ ужъ потомъ скоро не выпуститъ.
   

ФАУСТЪ.

   Вотъ сидятъ двѣ -- старуха и молодая; эти ужъ попрыгали вдоволь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сегодня тутъ отдыха не знаютъ. Начинается новый танецъ! Пойдемъ, попляшемъ и мы съ ними.
   

ФАУСТЪ [танцуя съ молодою].

   Приснился мнѣ нѣкогда чудный сонъ; видѣлъ я яблоню въ немъ; два чудныхъ яблока блестѣли на ней; плѣнили меня -- я на дерево взлѣзъ.
   

КРАСАВИЦА.

   До яблочекъ вы охотникъ большой -- и это ужъ съ райскихъ временъ. Радуюсь я отъ души, что растутъ они и къ саду у меня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [танцуя со старухой].

   Приснился мнѣ нѣкогда дикій сонъ; расщепленное древо видѣлъ я въ немъ, и имѣло дерево это.....; какъ ни..... она была, но понравилась мнѣ.
   

СТАРУХА.

   Рыцарю съ ногою лошадиной мой привѣть сердечный! Пусть онъ наготовѣ держитъ..... если не боится.....
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

   Проклятый народъ! Что вы тутъ возитесь? Не доказано ли вамъ уже давно, что духъ никогда не стоить на обыкновенныхъ ногахъ? А вы вотъ пляшете подобно намъ, людямъ!
   

КРАСАВИЦА [танцуя].

   Этому чего нужно на нашемъ балу?
   

ФАУСТЪ [танцуя].

   А, онъ суется всюду! Когда другіе пляшутъ -- онъ долженъ производить пляскѣ свою оцѣнку. А если не молить наболтать свое мнѣніе о какомъ-нибудь шагѣ, то этотъ шагъ считается у него какъ будто совсѣмъ не сдѣланнымъ. Больше всего сердитъ его, когда мы идемъ впередъ. Если бъ вы хотѣли вертѣться въ колесѣ, какъ онъ вертится въ своей старой мельницѣ -- то это онъ во всякомъ случаѣ одобрилъ бы; особенно, если бы вы низко поклонились ему за это.
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

   Вы все еще здѣсь! Нѣтъ, это неслыханно! Исчезните, говорятъ вамъ! Мы вѣдь все разъяснили! Эта сволочь-черти не хочетъ знать никакихъ правилъ; мы такіе умные, однако, въ Тегелѣ все-таки водятся привидѣнія! Какъ долго работалъ я надъ устраненіемъ этого бреда и все-таки темнота остается прежняя. Это неслыханно!
   

КРАСАВИ ЦА,

   Да перестаньте вы надоѣдать намъ здѣсь!
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

   Говорю вамъ, духи, въ лицо: деспотизма духа я не выношу; мой собственный духъ не можетъ ему подчиняться. [Танцы продолжаются]. Сегодня, вижу я, ничто мнѣ не удается. Я, однако, все-таки пущусь въ путешествіе и надѣюсь, передъ моимъ послѣднимъ шагомъ, одолѣть чертей и поэтовъ.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Онъ сейчасъ же усядется въ лужу; это его манера облегчаться, и когда піявки вдоволь полакомятся его з--цей, онъ вполнѣ излѣчится отъ духовъ и отъ духа. [Фаусту, кончившему танцовать]. Отчего ты далъ уйти хорошенькой дѣвушкѣ, которая такъ мило подпѣвала тебѣ въ пляскѣ?
   

ФАУСТЪ.

   Ахъ, въ то время, какъ она пѣла, у воя изо рта выскочилъ красный мышонокъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Эка важность! Стоить обращать на это вниманіе! Довольно того, что мышь, была не сѣрая. Кого это можетъ безпокоить въ часы любви?
   

ФАУСТЪ.

   Потомъ я видѣлъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Что?
   

ФАУСТЪ.

   Мефисто, видишь ли ты тамъ, вдалекѣ отъ всѣхъ, стоитъ блѣдное, прекрасное дитя? Медленно движется она оттуда, ноги у нея какъ будто связаны. Мнѣ кажется -- долженъ въ этомъ сознаться -- что она похожа на добрую Гретхенъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Оставь это! Отъ такихъ вещей никому не поздоровится. Это образъ, созданный волшебствомъ, это существо безжизненное, привидѣніе. Съ пилъ встрѣчаться нехорошо. Отъ его неподвижнаго взгляда стынетъ кровь въ человѣкѣ, и онъ превращается почти въ камень. Ты вѣдь слыхалъ о Медузѣ!
   

ФАУСТЪ.

   Да, дѣйствительно, это глаза мертвой, которыхъ не закрыла любящая рука. Это грудь, которую отдавала мнѣ Гретхенъ, это ея милое тѣло, которымъ я наслаждался.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Колдовство все это, глупый ты человѣкъ, котораго такъ легко сбить съ толку! Каждому кажется она его возлюбленною.
   

ФАУСТЪ.

   Какое блаженство! Какая мука! Я не могу оторваться отъ этого взгляда. Какъ странно... Эту прекрасную шею украшаетъ только красный снурочекъ, не шире лезвея ножа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Совершенно справедливо -- я тоже вижу его. Она можетъ и подъ мышками нести свою голову, потому что Персей отрубилъ ее... Нѣтъ конца твоей склонности ко всякимъ фантазіямъ!.. Пойдемъ-ка вонъ къ тому холмику. Тутъ весело, какъ въ Пратерѣ, и если меня не обманули, то передъ нами дѣйствительно театръ. Что же это даютъ на немъ?
   

СЕРВИНИЛИСЪ.

   Сейчасъ снова начинается. Новая пьеса, послѣдняя пьеса изъ семи! Давать столько пьесъ здѣсь въ обычаѣ. Написалъ ее дилеттантъ, и играютъ тоже дилетанты. Простите, господа, если я исчезну: я дилеттантъ по поднятію занавѣса.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Когда я нахожу васъ на Плоксбергѣ, то это мнѣ нравится, потому что вы тутъ на своемъ мѣстѣ.


СОНЪ ВЪ ВАЛПУРГІЕВУ НОЧЬ
ИЛИ
Золотая свадьба Оберона и Титаніи.

(Интермеццо).

ДИРЕКТОРЪ ТЕАТРА.

   Наконецъ, сегодня, славные сыны Мидинга, мы отдохнемъ: вся декорація наша -- старая гора и влажная долина.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Для того, чтобы свадьба была золотая, должно пройти пятьдесятъ лѣтъ; но когда ссора окончена, мнѣ милѣе золотой металлъ.
   

ОБЕРОНЪ.

   Духи! Если вы тамъ, гдѣ я, то явите". сюда въ этотъ часъ! Король и королева снова съединились.
   

ПУКЪ.

   Вотъ идетъ Пукъ, и верти тся вкривь и вкось, и волочитъ ногу въ хороводѣ: а сзади его сотни другихъ идутъ тоіко веселиться выѣсть съ нимъ.
   

АРІЕЛЬ.

   Аріеля пѣніе разносится небесно-чистыми звуками; много рожъ привлекаютъ они, но привлекаютъ и красавицъ.
   

ОБЕРОНЪ.

   Супруги, желающіе жить въ ладу, пусть поучатся у насъ обоихъ! Когда нужно, чтобъ двое любили другъ друга, то слѣдуетъ только ихъ разлучить.
   

ТИТАНІЯ.

   Когда мужъ брюзжитъ, а жена причудничаетъ, то живѣй хватайте ихъ и уводите ее на югъ, а его на конецъ сѣвера.
   

ОРКЕСТРЪ. TUTTI (Fortissimo).

   Мушиныя головки и комарьи носы съ ихъ родней, лягушка въ зелени и сверчокъ въ травѣ -- вотъ они музыканты!
   

СОЛО.

   Вотъ волынка ѣдетъ -- это мыльный пузырь! Послушайте, какъ онъ паясничаетъ своимъ тупымъ носомъ!
   

ДУХЪ, ТОЛЬКО-ЧТО ОБРАЗУЮЩІЙСЯ.

   Ноги паука и брюхо жабы и крылышки новорожденному плутишкѣ! Звѣрка, правда, изъ этого не выйдетъ, но стихотвореньице составится.
   

ПАРОЧКА.

   Маленькіе шаги и высокіе прыжки но медвяной росѣ и ароматному воздуху; сѣменишь ты, правда, изрядно, но ввысь подняться не удастся!
   

ЛЮБОПЫТНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

   Не маскарадная ли это насмѣшка? Вѣрить ли мнѣ своимъ глазамъ? Неужели я вижу сегодня здѣсь и Оберона, прекраснаго бога?
   

ПРАВОВѢРНЫЙ.

   Ни когтей у него, ни хвоста! Но внѣ всякаго сомнѣнія, что и онъ, какъ боги Греціи -- чортъ.
   

СѢВЕРНЫЙ ХУДОЖІНИКЪ.

   То, что я схватываю теперь, правда, не что иное, какъ эскизы; но вмѣстѣ съ тѣмъ я готовлюсь къ путешествію въ Италію.
   

ПУРИСТЪ.

   Ахъ, меня привела сюда моя несчастная доля! Какъ ужасно здѣсь распутничаютъ! И изо всей этой стаи вѣдьмъ только двѣ напудрены.
   

МОЛОДАЯ ВѢДЬМА.

   Пудра, какъ и платье, нужны для старыхъ и сѣдыхъ бабенокъ; оттого я сижу на моемъ козлѣ голая и показываю всѣмъ упругое тѣльце.
   

МАТРОНА.

   У насъ слишкомъ много житейскаго такта, чтобъ ссориться съ вами здѣсь; но надѣюсь, что вы, теперь и молодыя и нѣжныя, со временемъ сгніете.
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ.

   Мушиныя головки и комарьи носы, не носитесь вы роемъ вокругъ голой! А мы тамъ, лягушки въ зелени и сверчки въ травѣ, не сбивайтесь же съ такта!
   

ФЛЮГЕРЪ
[повернувшись въ одну сторону].

   Компанія, какой можно только желать! По истинѣ, все невѣсты! А мужская молодежь, одинъ къ одному, все подающіе самыя большія надежды люди.
   

ФЛЮГЕРЪ
[повернувшись въ другую сторону].

   Если не развернется земля, чтобы поглотить ихъ всѣхъ, то я готовъ сейчасъ разомъ спрыгнуть въ адъ!
   

КСЕНІИ.

   Мы, какъ насѣкомыя съ маленькими острыми щипчиками, явились сюда, чтобы достойнымъ образомъ почтить Сатану, нашего папашу,
   

ГЕННИНГСЪ.

   Смотрите, какъ онѣ, сбившись въ тѣсную кучку, отпускаютъ наивныя шуточки! Въ концѣ концовъ, онѣ, пожалуй, скажутъ даже, что у нихъ сердце доброе!
   

МУЗАГЕТЪ.

   Я весьма охотно готовъ затереться въ этомъ полчищѣ вѣдьмъ, ибо ими я, конечно, съ умѣлъ бы предводительствовать лучше, чѣмъ музами.
   

CI-DEVANT ГЕНІЙ ВРЕМЕНИ.

   Съ порядочными людьми и самъ дѣлаешься чѣмъ-нибудь. Ухватись за полу моего платья! Вѣдь вершина Блоксберга такъ же помѣстительна, какъ нѣмецкій Парнасъ!
   

ЛЮБОПЫТНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

   Скажите, какъ имя этого накрахмаленнаго человѣка? Онъ ходитъ гордою поступью; онъ вынюхиваетъ все что можетъ вынюхать; "ему всюду чуются іезуиты".
   

ЖУРАВЛЬ.

   Я люблю ловить рыбу въ чистой водѣ, люблю ловить и въ мутной; потому-то вы видѣли благочестиваго господина, который ведетъ компанію и съ чертями.
   

СВѢТСКІЙ ЧЕЛОВѢКЪ.

   Да, вѣрьте мнѣ, для благочестивыхъ людей все -- средство; и здѣсь на Блоксбергѣ они образуютъ не одинъ маленькій конвентикъ.
   

ТАНЦОРЪ.

   Это никакъ появляется новый хоръ? Я слышу въ отдаленіи звуки барабана. Не мѣшайте имъ только! Это выпи въ тростникѣ играютъ унисономъ.
   

ТАНЦМЕЙСТЕРЪ.

   Какъ всѣ они вскидываютъ ногами, какъ стараются продѣлать, что могутъ! Кривой скачетъ, неуклюжій пляшетъ, и никто не спрашиваетъ, красиво ли оно, скверно ли?
   

СКРИПАЧЪ.

   Эта сволочь отъ души ненавидитъ другъ друга и охотно перегрызлась бы между собою; но здѣсь ихъ соединяетъ волынка, какъ нѣкогда скотовъ соединяла лира Орфея.
   

ДОГМАТИКЪ.

   Меня не собьютъ съ толку ни критика. ни сомнѣніе. Чѣмъ-нибудь чортъ необходимо долженъ быть: иначе развѣ существовали бы черти?
   

ИДЕАЛИСТЪ.

   Фантазія въ моемъ смыслѣ на этотъ разъ слишкомъ ужъ властительна, и если я -- все то, что вижу сегодня, то сегодня я почти помѣшанный.
   

РЕАЛИСТЪ.

   Окружающее меня здѣсь -- чистая мука для меня и сердитъ меня до послѣдней степени; здѣсь я въ первый разъ въ жизни стою нетвердо на ногахъ.
   

СУПЕРНАТУРАЛИСТЪ.

   Съ большимъ удовольствіемъ нахожусь я здѣсь и радуюсь встрѣчѣ съ этимъ народомъ, ибо на основаніи существованія чертей я вѣдь могу заключить о существованіи и злыхъ духовъ.
   

СКЕПТИКЪ.

   Они идутъ по слѣдамъ огоньковъ и думаютъ, что кладъ уже недалеко отъ нихъ. Съ "чортомъ" рифмуетъ только "сомнѣнье" {По-нѣмецки чортъ -- Teufel, сомнѣніе -- Zweitel. Перев.} -- стало быть, я здѣсь на своемъ мѣстѣ.
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ.

   Лягушка въ зелени и сверчокъ въ травѣ, проклятые дилеттанты! Мушиная головка и комарій носъ -- вы вѣдь музыканты!
   

ЛОВКІЕ.

   Sans souci -- таково названіе всей рати веселыхъ созданій; ходить на ногахъ мы больше не способны, поэтому ходимъ на головахъ.
   

БЕЗПОМОЩНЫЕ.

   Въ былое время мы выпрашивали себѣ лакомые кусочки, а теперь только и слышишь: "съ Богомъ"! Башмаки свои мы проплясали, и теперь бѣгаемъ босикомъ.
   

БЛУЖДАЮЩІЕ ОГНИ.

   Мы идемъ изъ болота, въ которомъ и родились; но здѣсь, на-ряду [съ другими, мы блестящіе щеголи.
   

ПАДУЧАЯ ЗВѢЗДА.

   Съ вышины примчалась я сюда въ звѣздномъ и огненномъ сіяніи -- и вотъ лежу безпомощно въ травѣ. Кто пособитъ мнѣ встать на ноги?
   

МАССИВНЫЕ.

   Мѣсто, мѣсто намъ! Сторонись все кругомъ! Травка склоняется долу. Духи идутъ! А у духовъ тоже тяжеловѣсные члены.
   

ПУКЪ.

   Не выступайте такъ увѣсисто, точно слонята! Самымъ тяжеловѣснымъ сегодня да будетъ самъ здоровенный Пукъ!
   

АРІЕЛЬ.

   Если любящею природой, если Духомъ даны вамъ крылья, то слѣдуйте за моимъ легкимъ полетомъ вверхъ, къ холму розъ!
   

ОРКЕСТРЪ. (Pianissimo),

   Гряды тучъ и покровъ тумана уступаютъ мѣсто появляющемуся въ вышинѣ свѣту. Въ листвѣ дуновеніе воздуха, въ тростникѣ вѣтеръ -- и все исчезло.


Сумрачный день. Поле.

ФАУСТЪ. МЕФИСТОФЕЛЬ.

ФАУСТЪ.

   Всѣми отвергнутая! Въ безнадежномъ отчаяніи! Послѣ долгаго и жалкаго блужданія по землѣ заточеніе! Какъ преступница, въ тюрьмѣ, осужденная на страшныя муки милое несчастное созданіе! До этого, до этого дошло!.. И это ты скрывалъ отъ меня, предательскій, негодный духъ!.. Да, стой теперь, стой на мѣстѣ! Вращай злобно дьявольскими глазами въ своей головѣ! Стой и угнетай меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Въ тюрьмѣ! Въ неисправимомъ несчастій! Предоставленная духамъ зла и творящему судъ безчувственному человѣчеству! А меня ты въ это время убаюкиваешь нелѣпыми развлеченіями. скрываешь отъ меня ея увеличивающееся страданіе и даешь ей безпомощно гибнуть!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она не первая.
   

ФАУСТЪ.

   Песъ! Отвратительное чудовище!.. Верни его. ты, безконечный Духъ, верни этого червя въ его собачій образъ, тотъ образъ, который онъ такъ часто любилъ принимать ночью, чтобы бѣжать впереди меня, кидаться подъ ноги безобидному прохожему и, поваливъ его на землю, виснуть у него на плечахъ. Верни ему любимую его фигуру, чтобы онъ на брюхѣ ползалъ передо мною въ пыли, чтобы я топталъ ногами его, проклятаго!.. Не первая! Ужасъ, ужасъ необъяснимый ни для одной человѣческой души, что не одно уже созданіе пало въ бездну итого бѣдствія, что первой жертвы, въ ея страшныхъ предсмертныхъ мукахъ, было недостаточно, чтобы искупилъ вину другихъ предъ очами Вѣчнопрощающаго! Меня до мозга костей и жизни заставляетъ содрогаться несчастіе этой одной -- а ты спокойно зубоскалишь, говоря о судьбѣ цѣлыхъ тысячъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, вотъ мы опять на границѣ нашего пониманія, на той точкѣ, гдѣ у вашего брата-человѣка умъ за разумъ заходитъ. Зачѣмъ ты водишь компанію съ нами, если не можешь выносить то, что съ этимъ сопряжено? Хочешь летать -- и не увѣренъ, что съ тобой не сдѣлается головокруженіе? Мы тебѣ, что ли, навязались, или ты намъ?
   

ФАУСТЪ.

   Не скаль на меня такъ свои хищные зубы! Меня берегъ отвращеніе!.. Великій, чудный Духъ, ты, удостоившій меня своимъ появленіемъ, ты, знавшій меня и мою душу -- отчего ты приковалъ меня къ позорному товарищу, для котораго вредъ пища, и гибель -- лакомство?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кончишь ты?
   

ФАУСТЪ.

   Спаси ее, или горе тебѣ! Страшнѣйшее тебѣ проклятіе на тысячелѣтія!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я не могу разбить оковы мстителя, отпоретъ его замки... Спаси ее!.. Да въ погибель кто ее ввергнулъ? Я или ты? [Фаустъ дико озирается]. Ты хотѣлъ бы имѣть громы въ своихъ рукахъ? Хорошо, что они не даны вамъ, жалкимъ смертнымъ! Разразить невинно сопротивляющагося -- это манера тирановъ выпутываться изъ затруднительнаго положенія.
   

ФАУСТЪ.

   Веди меня къ ней! Она должна быть свободна!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А опасность, которой ты подвергаешься? Помни, что на городѣ лежитъ еще кровавое преступленіе, совершенное твоей рукой. Надъ жилищемъ убитаго носятся духи мщенія и подстерегаютъ возвращающагося убійцу.
   

ФАУСТЪ.

   И это еще мнѣ приходится выслушивать отъ тебя? Смерть и истребленіе цѣлаго міра на тебя, чудовище! Веди меня къ ней, повторяю, и освободи го!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Повести тебя туда поведу, а сдѣлать могу только вотъ что. Развѣ я всесиленъ на небѣ и на землѣ? Я отуманю голову тюремщика; ты завладѣй ключами и выведи ее на свободу человѣческой рукой. Я покараулю. Волшебныя лошади готовы, я увезу васъ. Это я могу.
   

ФАУСТЪ.

   Ѣдемъ, ѣдемъ!
   

Ночь. Открытое поле.

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ быстро мчатся на черныхъ лошадяхъ.

ФАУСТЪ.

   Что это онѣ возятся тамъ у лобнаго мѣста?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не знаю, что онѣ варятъ, что устраиваютъ.
   

ФАУСТЪ.

   Кидаются въ одну сторону, кидаются въ другую, наклоняются, сгибаются.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это компанія вѣдьмъ.
   

ФАУСТЪ.

   Онѣ чѣмъ-то посыпаютъ и кропятъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мимо! мимо!


Тюрьма.

ФАУСТЪ
[передъ желѣзною дверцей, со связкою ключей и лампой].

   Меня охватываетъ давно невѣдомый мнѣ трепетъ; все бѣдствіе человѣчества охватываетъ меня. Здѣсь, за этими влажными стѣнами живетъ она, и преступленіемъ ея было заблужденіе чистаго сердца!.. Ты колеблешься войти къ ней! Ты страшишься снова увидѣть ее!.. Впередъ! Твоя нерѣшительность ускоряетъ приближеніе ея смерти.

[Онъ поворачиваетъ ключъ въ замкѣ. За дверью пѣніе]:

   "Мня мать -- потаскушка убила меня! Мой отецъ -- негодяй, онъ съѣлъ меня! А сестренка моя кости снесла въ прохладное мѣсто; тутъ я стала красивою птичкой лѣсной! Лети! Лети!.."
   

ФАУСТЪ [отворяя дверь].

   Она не подозрѣваетъ, что возлюбленный подлѣ нея, что онъ слышитъ звонъ ея цѣпей, шелестъ соломы. [Входить въ тюрьму].
   

Маргарита [прячась на своемъ ложѣ].

   Горе! Горе! Они идутъ... Ужасная смерть!
   

ФАУСТЪ [тихо].

   Тише, тише! Я пришелъ освободить тебя!
   

МАРГАРИТА [подползая къ нему].

   Если ты человѣкъ, то сжалься надъ моимъ страданіемъ!
   

ФАУСТЪ.

   Ты разбудишь криками сторожей!

[Берется за цѣпи, чтобы снять ихъ].

МАРГАРИТА [на колѣняхъ].

   Палачъ, кто далъ тебѣ эту власть надо мной? Теперь только полночь, а ты уже пришелъ за мною! Сжалься и дай мнѣ пожить еще! Развѣ завтра утромъ не достаточно рано для тебя? [Встаетъ]. Вѣдь я еще такъ молода, такъ молода! Я уже теперь умереть! Была я тоже и хороша, и вотъ это и сгубило меня. Близко былъ милый, теперь онъ далеко; разорванъ вѣнокъ, разсѣяны цвѣты... Не хватай меня такъ грубо! Пощади меня! Чти я сдѣлала тебѣ? Не будь глухъ къ моимъ мольбамъ... Вѣдь я никогда въ жизни не видѣла тебя!


ФАУСТЪ.

   Вынесу ли я это страданіе?
   

МАРГАРИТА.

   Теперь я совсѣмъ въ твоей власти. Дай мнѣ только напоилъ ребенка! Я держала его у своего сердца всю эту ночь; они отняли его, чтобы опечалить меня, и теперь говорятъ, что я убила ого! И никогда больше не будетъ радостно у меня на душѣ. Они поютъ пѣсни про меня -- это зло съ ихъ стороны! Есть старая сказка, которая оканчивается именно такъ; съ какой стати толкуютъ они ее посвоему?
   

ФАУСТЪ [бросается на колѣни].

   У ногъ твоихъ любящій другъ! Онъ пришелъ открыть двери твоей тяжкой неволи.
   

МАРГАРИТА [кидается къ нему].

   О, да, будемъ на колѣняхъ призывать святыню! Смотри -- подъ этими ступенями, подъ порогомъ кипитъ адъ! Слышишь, какъ шумитъ злой духъ въ своемъ ужасномъ гнѣвѣ!
   

ФАУСТЪ [громко].

   Гретхенъ! Гретхенъ!
   

МАРГАРИТА [внимательно прислушиваясь].

   Это голосъ друга! [Она встаетъ на ноги: цѣпи падаютъ]. Гдѣ онъ? Я слышала -- онъ звалъ меня. Я свободна! Никто не можетъ удержать меня. Я полечу въ его объятія, я буду лежать на его груди. Онъ звалъ: Гретхенъ! Онъ стоялъ здѣсь на порогѣ! Сквозь вой и трескъ ада, сквозь злобный дьявольскій хохотъ я узнала сладкій, любящій голосъ.
   

ФАУСТЪ.

   Это я!
   

МАРГАРИТА.

   Это ты! О, повтори это! [прижимается къ нему]. Это онъ! Это онъ! Куда исчезли всѣ муки? Куда исчезъ страхъ тюрьмы! цѣпей?.. Это ты! Ты пришелъ спасти меня? Я спасена!.. Вотъ снова та улица, гдѣ я увидѣла тебя въ первый разъ, и тотъ веселый садъ, гдѣ я и Марта поджидали тебя.
   

ФАУСТЪ [увлекая ее].

   Идемъ! Идемъ!
   

МАРГАРИТА.

   О, подожди! Мнѣ вѣдь такъ любо оставаться тамъ, гдѣ ты [Ласкаетъ его].
   

ФАУСТЪ.

   Спѣши! Если ты не поторопишься, намъ придется дорого поплатиться за это!
   

МАРГАРИТА.

   Какъ! Ты не можешь больше цѣловать меня? Мой другъ, такъ недавно ушелъ отъ меня и уже разучился цѣловать? Отчего мнѣ такъ боязно въ твоихъ объятіяхъ, когда бывало твои слова, твои взгляды наполняли всю душу мою небомъ, и ты цѣловалъ меня такъ, точно хотѣлъ задушить меня! Цѣлуй меня! Иначе я стану цѣловать тебя! [Обнимаетъ его]. О, горе! Твои губы холодны, твои губы нѣмы... Куда дѣвалась твоя любовь! Кто отнялъ ее у меня? [Отворачивается отъ него].
   

ФАУСТЪ.

   Идемъ! Слѣдуй за мной! Милая, не бойся ничего! Я буду ласкать тебя безконечно горячо -- только слѣдуй за мной! Только объ этомъ прошу тебя!
   

МАРГАРИТА [повѣрнувшись къ нему].

   Такъ вправду это ты? Въ самомъ дѣлѣ ты?
   

ФАУСТЪ,

   Я, я! Идемъ!
   

МАРГАРИТА.

   Ты снимаешь цѣпи, ты опять берешь меня къ себѣ на грудь!.. Какъ же это ты не боишься меня? А знаешь ли ты, мой другъ, кого ты освобождаешь?
   

ФАУСТЪ.

   Идемъ, идемъ! Глубокая ночь уже кончается.
   

МАРГАРИТА.

   Я убила мою мать, я убила мое дитя. Развѣ оно не было подарено тебѣ и мнѣ? Да. ами,
                       Мы грязь сцарапаемъ когтями;
                       По глубже, глубже-знай греби!
                       Великій кладъ лежитъ въ глуби,
   

КАРЛИКИ.

                                 Вотъ явились, поселилась
                                 И гуляемъ -- мѣсто есть!
                                 Какъ мы здѣся очутились
                                 Знать не знаемъ, Богу-вѣсть!
                                 Примыкать на новосельѣ
                                 Намъ давно не мудрено:
                                 Гдѣ разсѣлина -- ущелье --
                                 Все равно, вездѣ тайно.
                                 Ну же карлики, карлицы,
                                 Всякъ берись за часть свою!
                                 Надо тщиться и разжиться.
                                 Вѣдь кажись что мы въ раю
                       Воздавать хвалу природѣ
                       Положили мы въ обѣтъ:
                       При Закатѣ -- при Восходѣ
                       Все земля родитъ на свѣтъ
   

ДАКТИЛИ.

                                 Все мать сыра-земля
                                 Въ ночь одну вынесла,
                                 Даже мизюрна тля
                                 Такъ чудно выросла!
   

КАРЛИКЪ-ГОЛОВА.

                                 Братцы, собраты
                                 Мѣсто присвойте!
                                 Здѣсь, безъ помѣхи,
                                 Рядомъ, по-свойски
                                 Ставьте-ка хаты,
                                 Кузницы стройте,
                                 Ружья, доспѣхи
                                 Куйте на войски!
                                 Имзы! вы грудой
                                 Киньтесь повсюду,
                                 Выньте намъ руды;
                                 Вы же, Дактили!
                                 Чтобъ вы служили
                                 Дровъ подвозили:
                                 Лѣсу -- приволье,
                                 Ставьте кострами;
                                 Вздуется пламя --
                                 Будетъ уголье.
   

ГЛАВНЫЙ КАРЛА.

                                 Васъ призываю
                                 Съ лукомъ стрѣлами
                                 Выступить живо!
                                 Видите ль стаю --
                                 Цапли съ самцами
                                 Рѣютъ на лывѣ?
                                 Вы однимъ махомъ
                                 Бейте по птахамъ --
                                 Намъ же добро;
                                 Пухъ по подпахамъ
                                 Краснымъ-дѣвахамъ,
                                 Къ шляпѣ перо,
   

ИМЗЫ и ДАКТИЛИ.

                                 Все изъ жолѣза,
                                 Сталь для порѣза --
                                 Нашъ-братъ куетъ.
                                 Тѣ строятъ крѣпи,
                                 Намъ куютъ цѣпи --
                                 Кто насъ спасетъ?
                                 Скинутъ намъ бремя
                                 Нынче не время --
                                 Послѣ прійдетъ.
   

ИВИКОВЫ ЖУРАВЛИ.

                       Крики, вопли жалобъ зычныхъ,
                       Взмахи крылій птицъ обычныхъ
                       Слышимъ -- видимъ подъ собой
                       Ловчій бой да птичій вой!
                       Всѣ убиты птицы-цапли;
                       Крови брызги. крови капли
                       Растеклись поверхъ воды
                       Средь пруда -- бѣда-бѣды!
                       Безъ пощады птицъ усилья; --
                       Пухъ теребятъ, щиплютъ крылья.
                       Рѣжутъ, вяжутъ -- караулъ!
                       Тотъ перо на шлемъ приткнулъ.
                       Журавли! сбирайтесь въ стадо,
                       Отомстить друзей намъ надо --
                       Месть имъ, бестіямъ такимъ!
                       Месть имъ! бейся до надсаду
                       До упаду -- бей всѣхъ сряду,
                       Мсти! покуда отомстимъ...

разлетаются кивикая.

МЕФИСТОФЕЛЬ, въ долинѣ.

             Здѣсь, у чужихъ, не льзя себѣ позволить
             Классичное бабьё, какъ наше, школить.
             Вотъ Лысь-гора такъ по рукѣ приходъ!
             Гдѣ ни плутаешь -- знаешь ходы, лазы:
             Тамъ -- колда-Баба нашихъ стережотъ,
             Горбунъ Гри-гри ей подпускаетъ мазы,
             Храпунъ Хри хри разсказываетъ сказы,
             И эдакъ лѣтъ до тысячи пройдетъ.
             А здѣсь? суешься гдѣ и чортъ не знаетъ!
             И земь какая! чуть ли не дрягаетъ --
             Примѣромъ, я теперь-было дерзнулъ
             Немножко погулять здѣсь, по равнинѣ:
             Назадъ взглянулъ, а тамъ хребетъ вскокнулъ
             И мнѣ понятный поворотъ замкнулъ!
             Ну, поверну туда!.. кажись въ долинѣ
             Блестятъ еще потѣшные огни, --
             Юлятъ еще шалуньи... и глазочикъ
             Мнѣ строятъ -- браво! черезъ кочки, пни
             Иду! авось съ устатку, между кочекъ,
             Найду тамъ лакомый кусочикъ.
   

ЛАМІИ
подманиваютъ Мефистофеля

                                 Скорѣй прискокомъ
                                 Бѣжимъ и гикнемъ!
                                 А тамъ, нарокомъ
                                 Взадоръ хихикнемъ,
                                 Прищуримъ окомъ
                                 Да глянемъ бокомъ --
                                 Его подкликнемъ.
                                 Онъ, старый грѣшникъ,
                                 Хромой насмѣшникъ
                                 Пусть ковыляетъ,
                                 Креститъ дорогу?
                                 Лишь, поперешникъ,
                                 Какой потѣшникъ!
                                 Все съ зади шляетъ
                                 Да тащитъ ногу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ мѣшкаетъ.

             Проклятый случай! разумъ столбенѣетъ
             Какъ эдакія за носъ водятъ насъ!
             Да, всякъ старѣетъ по не всякъ умнѣетъ.
             А втюривался я уже не разъ...
             Конечно, родъ не лучше сталъ мордасъ --
             Шнуровка лишь, да ловко щуритъ глазъ;
             Все прочее, иное, въ немъ такое
             Устало -- вяло, -- тѣло испитое, --
             Пощупать; сухопаро какъ сморчокъ!
             Вѣдь вѣдомо, что водится грѣшокъ,
             Вѣдь знамо что и ваты есть клочокъ,
             Да что же дѣлать? чуть ударь смычокъ
             И скокъ -- руками вбокъ, не чуя ногъ!
   

ЛАМІИ оглядываются.

             Онъ размышляетъ, сталъ... идетъ-таки!
             Ужь то-то мы поддѣнемъ на зубки!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ подскоряетъ.

             Иди -- да въ дураки не попади;
             Чтобъ не поддѣли, въ оба-знай гляди!
             Когда бы вѣдьмамъ по свѣту не жить
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ЛАМІИ подманиваютъ.

                       Рыцарь добрый, не опасный, --
                       Сердце въ немъ уже согласно
                       Между насъ одну любить,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ, про себя.

                       Коль разсвѣчено не ясно, --
                       Этѣ здобы всѣ прекрасны,
                       Ничего не льзя хулить.
   

ЭМПУЗА вмѣшивается,

                       Тожь и я сюда причастна, --
                       И во мнѣ, сударикъ, страстной
                       Ничего не льзя бранить.
   

ЛАМІИ.

             Вотъ и сыграло! эта намъ сестрица
             Всегда что послѣ ужина горчица.
   

ЭМПУЗА Мефистофелю.

             Я шла да шла сюда, по огоньку...
             Моя нога -- съ ослиною лодыжкой;
             А куманекъ съ коневьей масталыжкои,
             Такъ я поклонъ родному куманьку!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Здѣсь думаешь: свести бы знакомство --
             А глядь, на зло тутъ близкая роденька!
             Людская истина старымъ-старенька:
             Съ кѣмъ покумился -- поддержи родство.
   

ЭМПУЗА.

             Мнѣ сродно поступать свободно.
             Я преобращаюсь во что-угодно;
             А чтобъ явить почтенье куманьку --
             Надѣла я ослиную башку.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мнѣ кажется, у этого народа
             Малѣйшій кумъ великая родня;
             Но будь родство какого бы то рода
             Ослиный шлыкъ не проведетъ меня
   

ЛАМІИ.

             Да брось ты пакостную! эта скаредъ
             Куда вотрется, все и всѣхъ обварить;
             Все милое, на что она ни и я глянь,
             Передъ злорадной -- просто дрянь
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И этѣ попрыгуньюшки-стрекозы
             Съ подвохомъ, кажется, ко мнѣ пристань
             На щечкахъ розы -- да, фигурны позы;
             Но врядъ ли это не метаморфозы?
   

ЛАМІИ.

             Бери любую изъ любыхъ сестру,
             Хоша попробуй! будетъ по-нутру --
             И пользуйся, не досадитъ изъяномъ..
             Ты подсластуля -- ни возми ни дай!
             Ты подевистуля -- просто разгильдяй!
             Волочишься, а важничаешь паномъ..
             Ну, подлипаетъ... вотъ-то подкузмимъ:
             Помалу измѣняйтесь!.. передъ и имъ,
             Предъ шелыганомъ, эдакимъ буканомъ
             Мы въ видѣ явимся поганомъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ ловить одну.

             А вотъ поймалъ же! чудо что за пышка!

обнимаетъ.

             О, чортъ-возми, какая кочарыжка!

ловитъ другую.

             Дай эту... эдакая образина!
   

ЛАМІИ.

             Да стоишь ли ты лучшей-то, разиня?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ какъ бы только эту коротышку...
             Экъ, увернулась! ту?.. да, вотъ-тѣ шишку!
             Змѣями косы -- нѣтъ -- юркнула ловко!
             Хоть долговязую, во что бъ ни было...
             Тфу пропасть!.. точно мотовило,
             А голова -- какъ луковки головка!..
             Кого теперь мнѣ? развѣ ту толстушку?
             Ужь хоть на той я отведу тщедушку!
             Ну, пусть -- возму одномъ нашибомъ...
             Э! впрямь подушковата -- башковата;
             Востокъ ее купилъ бы на вѣсъ злата...
             Чего съ ней? сталася грибъ-грибомъ!
   

ЛАМІИ межъ-собой.

             Проклюйся! лѣзь изъ кожи мигомъ,
             Лети летягой -- шмыгай шмыгомъ,
             Кружися, снуй кружкомъ невиднымъ
             Надъ этимъ выпаркомъ ехиднымъ!
             Пыряй -- фыряй нетопырями!..
             Пускай раздѣлается съ нами!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ встряхивается.

             Не видимъ умничаемъ, видимъ слѣпы.
             Здѣсь скверно, какъ вездѣ заведено;
             Всѣ духи, здѣсь, измѣнчивы равно, --
             Народъ нелѣпъ -- поэты пренелѣпы.
             И здѣсь такой же точно маскарадъ
             Какъ всюду: все закрыто подъ окраску.
             Я здѣсь нашелъ-было любую маску,
             Обнялъ, а вышелъ ужасъ что за гадъ!

плутаетъ между скалъ.

             Да гдѣ же я? куда же?.. эки страсти,
             Ни выхода!.. моя дорога-путь
             Была въ равнинѣ? тутъ утесы, круть,
             Трущоба, глушь -- вѣдь экія напасти,
             Подумаешь!.. ухъ!! выплюхать хочу,
             Карабкаюсь туда-сюда -- напрасно!
             Гдѣ жь Сфинксовъ я своихъ сыщу?..
             Такой хребетъ въ одну ночь!.. преужасно!
             Вотъ значитъ вѣдьмъ ѣздня внарвись --
             И Лысь-гора имъ врысь примчись!
   

ОРЕЙ-утесъ.

             Ко мнѣ! ко мнѣ, ты, Старая ерында!
             Я здѣсь вѣка, внѣ всякихъ перетуръ,
             Стою безъ измѣненья; только чуръ --
             Почтенье отрасли послѣдней Пнида,
             Я памятую все, до нашихъ дней,
             Какъ тягу далъ черезъ меня Помпей.
             Вокругъ не горы... призракъ дикій --
             Разыдется при первомъ кикирики.
             Такая блазнь -- намъ не въ испугъ:
             Нахлынетъ вмигъ и минетъ вдругъ,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да будетъ почтена глава сѣдая!
             Старѣйшіе дубы, тебя вѣнчая,
             Одѣли сѣнію... свѣтлѣйшій лучъ
             Луны наисвѣтлѣйшей -- чуть могучъ
             Сквозь мракъ и темять до тебя продраться
             Что жь то пыряетъ, изъ за этихъ кучъ?
             Свѣтитъ и метляситъ?.. не можетъ статься
             Ну, такъ и есть: Гомункулъ! и, пострѣлъ!
             Отколь, малышка, какъ ты залетѣлъ?
   

ГОМУНКУЛЪ

             Да такъ себѣ. До смерти пострѣленку
             Ужъ надоѣло въ склянкѣ... все хотѣлъ
             На свѣтъ я вылѣзть въ лучшую воронку,
             Но не хочу теперь! я разсмотрѣлъ
             Вашъ свѣтъ... увы! онъ эдакъ гадокъ,
             Что вспомяну, хандры возметъ припадокъ
             Но слушай! тайну сообщу...
             Теперь я по слѣдамъ скачу
             Двумъ философамъ: судятъ о природѣ.
             Они, братъ, кажется -- умнѣе насъ!
             Внимая имъ я съ дива пучу глазъ --
             У нихъ природа то въ особомъ родѣ!
             Я промежъ нихъ пронюхаю, впослѣдъ,
             Въ какой мнѣ свѣтъ направить слѣдъ
             И какъ произойти,
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           препятствій нѣтъ;
             Происходи на собственную руку.
             Гдѣ духи умѣстились на пустёжь,
             Тамъ философъ не лишній тожь;
             А чтобъ хвалили всѣ его науку --
             Онъ новую смышляетъ штуку.
             Коль ты не сбрелъ, ума не приберешь;
             Возмнилъ произойти -- произойдешь,
             Когда начнешь на собственную руку
             Происходить.
   

ГОМУНКУЛЪ.

                                           Коль ты не врешь,
             То за совѣтъ пріятельскій спасибо!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ будь здоровъ! увидимся гдѣ-либо.

разлучаются.

АНАКСАГОРЪ Ѳалесу.

             Твой умъ упоренъ, не тебѣ сознать...
             Не нужно ли дальнѣйшимъ доказать?
   

Ѳ АЛЕСЪ.

             Охотно съ вѣтромъ катятся валы,
             Но держатся далеко отъ скалы.
   

АНАКСАГОРЪ.

             Скала возстала изъ огня, золы..
   

ѲАЛЕСЪ.

             Живой произошелъ отъ мокроты.
   

ГОМУНКУЛЪ промежду.

             Я тожь въ мокрѣ, изволь взглянуть!
             Хотѣлось бы и мнѣ во что-нибудь
             Произойти.
   

АНАКСАГОРЪ.

                                 О, дивныя Ѳалесъ!.. ты
             Не понялъ... ты производилъ когда
             Въ одну полночь подобные хребты,
             Какъ эти!
   

ѲАЛЕСЪ.

                                 О, природа никогда
             Среди живого своего теченья
             На день и ночь и часъ опредѣленья
             Себѣ не знала; у нея явленья
             Такія обусловлены обыкомъ;
             Насиліе -- ничто въ великомъ.
   

АНАКСАГОРЪ.

             Но здѣсь былъ точно адскія блескъ,
             И смрадъ и чадъ и взрывъ и трескъ,
             Земли прорвалась старая кора
             И вотъ -- явилась новая гора!
   

ѲАЛЕСЪ.

             Пуска и гора! но, кажется, пора
             Окончить споръ, куда онъ поведетъ?
             Потеря времени, да лишь народъ
             Морочимъ изъ того!
   

АНАКСАГОРЪ.

                                           Чудесный видъ!
             На той горѣ -- кишитъ и копошитъ
             Въ ущельяхъ жизнь: смышляютъ домы.
             Пигмеи -- карлы -- низы -- гномы,
             Дактили -- людъ не выше сапога
             И прочая живая мелюзга.

Гомункулу.

             Великаго ты не искалъ, кажись,
             Живя въ посудинкѣ анахоретомъ?
             Способенъ въ короли, но согласись
             На титло въ королевствѣ этомъ.
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Какъ Ѳалесъ?
   

ѲАЛЕСЪ.

                                 Не обременю совѣтомъ.
             Всякъ малымъ дѣетъ малыя дѣла,
             Съ великимъ дѣется большимъ и малый,
             Гляди! вонъ, туча журавлей всплыла
             Грозой на тотъ народецъ обуялый...
             Король -- и онъ по избѣжитъ грозы;
             Съ когтями ноги -- острые носы...
             И рвутъ и колютъ мелкихъ съ тыла.
             А ихъ виной лишь вотъ-что было:
             Охоту сдѣлали на Цапель... тѣ,
             По связи родственной, по правотѣ
             Единоперыхъ птицъ, забунтовали
             И на пигмеевъ съ мщеніемъ напали.
             Что пользы въ кольяхъ и щитахъ?
             Кчему въ кольчуги снаряжались?
             Уже всѣхъ мелкихъ пронялъ страхъ,
             Уже войска ихъ разбѣжались.
   

АНАКСАГОРЪ растрогался.

             О, изъ сочувствія для нихъ, скорѣй
             И возмолюсь о милости -- горѣ!..
   
                       Ты вѣчноюно-знаменитая,
                       Триличная, триименитая
                       Діана -- Геката -- Луна!
                       Ты по верху высоко бдящая,
                       Ты по низу далеко зрящая
                       Взгляни на эти племена.--
                       Какая имъ бѣда мертвящая!
                       Моя страна разорена...

умолкъ.

                                           Взмолилъ
                                 И умилилъ!..
                                           Ужь вотъ
                                 Природы ходъ
                                           Смущонъ!
             Все ближе колесообразный тропъ...
             Богиня страшно озираетъ... брови
             Чудовищно насупились... изъ глазъ
             Убійственныя молніи... багровый
             Огонь сверкаетъ. гаснетъ -- и погасъ.
             Стоить! о, ты, губительница насъ!
             Не правда ль что тебя Ѳесеаліанки,
             Вѣщуньи тѣ, всесвѣтныя поганки
             Закляла на пути -- и твою мочь
             Отняли въ чаромутную полночь?--
             О! снова возблистала, восплыла ты,
             Грозами разразилася трикраты!..
             Какое вдругъ кипѣнье -- трескотня,
             Яренье, громъ, буранъ и грохотня!..
             Все я накликалъ... да, моя персона,
             О, ты! уничиженнѣйше, у трона,
             Прошу тебя, прости меня!

бросается ницъ.

ѲАЛЕСЪ.

             Что чуется, что чудится ему?
             Однако... мнѣ чего-то самому
             Кабы мерещилось... не мудрено!
             Теперь у насъ бѣсовскій часъ
             Чего жь оно?.. на этотъ разъ
             Луна блеститъ какъ и давно!
   

ГОМУНКУЛЪ

             Оно тово... что было комомъ,
             То стало клиномъ. Горе гномамъ:
             Ихъ круглая гора -- теперъ остра.
             Я слышалъ преужасный тра-ра-ра --
             Какъ Мѣсяцовичъ, тамъ, ворочалъ громомъ
             И швырь -- на нихъ огромную скалу!
             И друга-недруга расплюснулъ; мелкій
             Народъ погибъ. Подобныя продѣлки
             Я страхъ люблю и на размахъ мылю,
             Особенно, когда одной полночью
             Выходятъ горы -- что ночью
             До верху не доглянешь.
   

ѲАЛЕСЪ.

                                           Пусть, легли
             Всѣ мелкіе, всѣ выродки земли!
             Вѣдь благо, что тебя не возвели
             Къ нимъ въ короли. Иди-ка поживѣй!
             У моря ждутъ диковинныхъ гостей.

уходятъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ продирается.

             Какой дубнякъ! коренья!.. въ этомъ хрустьѣ
             Увязнешь, право -- и какая круть!..
             И воздухъ давитъ! въ нашемъ захолустьѣ
             Хоть дегтемъ пахнетъ, а легко дохнуть.
             У Грековъ, кромѣ серы, въ краѣ здѣшномъ
             Пахучки смоляной -- и слѣдъ про стылъ.
             Донюхаться бы, чѣмъ они въ кромѣшномъ
             Подъ грѣшными растапливаютъ пылъ?
   

ДРІЙ-дубъ.

             Промежъ своихъ умна такая блажь;
             Но такъ зазнаться глупо предъ чужими
             Ты вздумалъ насъ верстать съ своими?
             Насъ чествуютъ свои, и ты уважь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да какъ же быть? привычка вѣдь вторая..
             Вѣдь всякъ, оставивши родимый край --
             Сторонку, гдѣ живя да поживая
             Мытарился -- считаетъ вѣдь за рай...
             Вонъ тамъ, въ пещерѣ, что-то шевелится
             Одинъ иль три -- поди ихъ разбирай,
             Иль у меня въ глазахъ троится?
             Скажи-ка кто жь то?
   

ДРІИ.

                                           Форкіады,
             Иди къ нимъ, покалякай, будутъ рады;
             За смѣлость впрочемъ я не отвѣчаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Зачѣмъ не смѣть, не покалякать? я
             Не трусова-дѣсятку... примѣчаю
             Кой-что -- и смѣю увѣрять тебя,
             Что мнѣ видомъ не видывалось гаже
             Такихъ каналій, бестіи гнуснѣй
             Всѣхъ вѣдьмъ альраунскихъ, и даже
             Ягія лучше ихъ... мы отъ дверей
             Геенскихъ ихъ сопроводили взашей.
             Погрѣться не дали въ печуркѣ нашей,
             И ихъ нигдѣ нѣтъ; здѣшній материкъ
             Всего изящнаго ихъ производитъ,
             И страннику туземный труженикъ
             Ихъ выдастъ тщеславясь за антикъ...
             Чего-то имъ всполохъ... на то походитъ?
             Чирикаютъ, у -- мерзость что за крикъ
   

ФОРКІАДЫ.

             Сестрицы! одолжите-ка мнѣ ока
             Взглянуть -- я чую кто-то изъ далека
             Къ намъ катить --
   

МЕФИСТОФЕЛЪ Форкіадамъ.

                                           Безподобная тройня!
             Случайно рокомъ мимо насъ ведомый
             Я предстаю -- какъ видите; меня
             Не знаютъ здѣсь, и я вамъ не знакомый,
             Хоть прихожуся дальняя родня.
             Я перевидѣлъ всѣхъ боговъ, начня
             Отъ Реи, отъ чахоточнаго Опса
             До самаго пузастаго Пелопса,
             И Парки -- кланяются! ихъ видалъ
             Вчерася; Фурій тоже; этѣ корги
             Здоровы; но на васъ я не взиралъ...
             По-чести, свѣтъ подобныхъ не раждалъ!
             Нѣтъ словъ! довольно, я въ восторгѣ
   

ФОРКІАДЫ.

             Кажися; этотъ Духъ ума-палата...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И странно даже ни одинъ піитъ
             Не расписалъ васъ, ни одна заплата
             Изъ-подъ мазилки живописца видъ
             Всеинтересный вашъ не выносила!
             Зачѣмъ ваятель не обтешетъ насъ
             Изъ древеси? такая статуя у насъ
             Венеръ и раскрасавицъ бы затмила.
   

ФОРКІАДЫ.

             Сюда троицей посажены въ потьмы,
             Еще о свѣтѣ не мечтали мы.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             И какъ мечтать? васъ бѣлый оттолкнулъ,
             И къ вамъ, во мракъ, никто не заглянулъ.
             Пожить бы вамъ въ такой землѣ, гдѣ нынѣ
             Надъ блескомъ верхъ художество беретъ,
             Гдѣ всякій день является въ картинѣ
             То пугало, то рѣдкостный уродъ,
             Гдѣ --
   

ФОРКІАДЫ.

                       Стой, не соблазняй ты насъ словами!
             Что пользы, если бъ мы при это знали?
             Родились въ темь, сроднилися съ потьмами,
             Почти самихъ-себя не разузнали.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ поручите мнѣ пожить за васъ;
             Я знаю способъ чѣмъ поправить дѣло;
             У васъ у всѣхъ одинъ лишь зубъ и глазъ --
             Вмѣститеся тройней въ двойное тѣло,
             А образинку третей, вы, пока
             Снабдите мнѣ.
   

ОДНА.

                                 Сестрицы, какъ тутъ быть?
   

ДРУГІЯ.

             Да, льзя! но безъ зубка и безъ глазка.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ, лучшаго и хочете лишить;
             Что безъ того картина? и руки
             Марать не стоитъ людямъ!
   

ОДНА.

                                                     Пустяки!
             Зажмурь, вотъ такъ, одно мигальцо.
             Да эдакъ выторни одно кусальцо --
             Да избоченься эдакъ: люди вмигъ
             Тебя сочтутъ за нашъ двойникъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             По-чести, пусть!
   

ФОРКІАДЫ.

                                           Да, пусть!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ дѣлается Форкіадой.

                                                               Ухъ! точно, скоса,
             Сталъ чадишко любимое хаоса...
   

ФОРКІАДЫ.

             Нешто; роденька, какъ ни похоти ты.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ-

             Косятся! о, позоръ -- гермафродиты!
   

ФОРКІАДЫ, про себя.

             Ну, мы двойня -- составились изъ трехъ
             Съ однимъ мигальцомъ и кусальцомъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ, про себя.

             Теперь-то я задамъ чертямъ всполохъ!
                       Самъ Сатанъ на меня укажетъ пальцомъ.

уходить.

   

БУХТА
между скалъ Егейскаго моря.

Мѣсяцъ стоитъ.

По скаламъ расположились, играютъ и поютъ

СИРЕНЫ.

                                 Постой мѣсяцъ полный,
                                 Не-йди -- погоди!
                                 На стихлыя волны
                                 Сойди -- погляди...
                                 На днѣ, безъ пробуда
                                 И спятъ и храпятъ
                                 Подводныя чуда --
                                 И встать не хотятъ
                                 Изъ милости ты бы
                                 На чудъ посвѣтилъ.
                                 Поллюда -- полрыбы
                                 Взбудилъ ободрилъ!
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ
мечутся.

                       Кличьте идоловъ свободы!
                       Взбудоражьте моря воды
                       Пѣньемъ вдоль и впоперёкь!
                       Мы со дна глуби возстали,
                       Мы чрезъ омуты ныряли,
                       Насъ привлекъ вашъ голосокъ
                       Вишь, какими дорогими
                       Жемчугами нарядились,
                       И гостями щегольскими
                       Со своими къ вамъ явились!
                       Корабли въ буранъ и зыбь
                       Погибали, грузъ теряли:
                       Мы счастливы вами стали,
                       Мы искуснѣе всѣхъ рыбъ.
   

СИРЕНЫ.

                                 Всѣ рыбы искусны
                                 Въ водѣ въ глубинѣ,
                                 И съ голоду вкусны
                                 Въ ѣдѣ и въ стряпнѣ,
                                 И любятъ на морѣ
                                 Почутливыхъ рыбъ;
                                 Но васъ то не вскорѣ
                                 Подымешь на дыбъ.
                                 Оставьте-ко лясы!
                                 Мы знаемъ, что вы
                                 Ни рыба ни мясо
                                 До ногъ съ головы.
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ.

                       Мы путемъ-дорогой гдѣ-то
                       Думу думали про это,
                       И надумались... спасибо!
                       Надо далѣ намъ пуститься,
                       Просвѣтиться, убѣдиться.
                       Что мы болѣе чѣмъ рыбы.

уплываютъ.

СИРЕНЫ.

                                 Уплыли ну, съ миромъ
                                 Ихъ вѣтеръ попутный
                                 Уноситъ отсюдъ...
                                 Къ великимъ Кабирамъ
                                 Въ межутокъ минутный
                                 Они приплывутъ.
                                 Чего имъ Кабиры?
                                 Какія продѣлки
                                 Они затѣваютъ
                                 У нихъ? У чужихъ
                                 Всѣ боги-кумиры
                                 Велики и мелки
                                 Сродися не знаютъ
                                 Своихъ и самихъ.
   

ѲАЛЕСЪ
съ Гомункуломъ, на берегу.

             Пожалуй, и къ Нерею льзя уйти;
             Пойдемъ! его нора шагахъ въ пяти
             Старикъ упоренъ, правда, такова
             Его, хрыча, крутая голова...
             Причудливъ, человѣку горе съ нимъ.
             Хандритъ закоренѣлый нелюдимъ:
             Но узнаетъ, что-сбудется, впередъ
             За-то отъ всякаго ему почотъ, --
             И чествуетъ его и старъ и малъ;
             Инымъ онъ даже дѣломъ помогалъ
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Авось -- попробуемъ, рѣшимся:
             Отворитъ не отворитъ -- постучимся!
   

НЕРЕЙ ворчливо.

             Я здѣсь примѣчу -- образъ человѣчій..
             Живыя рѣчи -- что гора на плечи!
             Ужь мнѣ тѣ вѣчно человѣчьи рожи --
             Богообразиться все мнятъ -- изъ кожи
             Хотятъ -- а все же остаются тоже
             Какъ человѣки -- на людей похожи.
             Давно не связываюсь я со свѣтомъ!..
             Порой любыхъ своихъ по доброхотству
             Я выручалъ, напутствовалъ совѣтомъ:
             Да что совѣтъ безумному уродству?
   

ѲАЛЕСЬ.

             Еще довѣрчивые есть къ тебѣ, --
             Мой недопарышокъ, въ сосудцѣ этомъ,
             Зѣло хлопочетъ о своей судьбѣ,
             И весь ввѣряется твоимъ совѣтамъ.
   

НЕРЕЙ.

             Я говорю, разумнѣйшій совѣтъ
             Нерѣдко терпнетъ въ ухѣ закоснѣломъ;
             Совѣтъ шельмуется безпутнымъ дѣломъ
             И человѣкъ неисправимъ, впослѣдъ.
             Я ль Париса не школилъ -- спозаранку
             Но начинать влюбляться? нѣтъ и нѣтъ!
             Всосался баловень мой въ иностранцу,
             Удралъ съ ней въ Грецію; а сколько бѣдъ
             Я не пророчилъ парню наканунѣ?
             Безумцу не въ завѣтъ благой совѣтъ!
             За то и сгибъ въ троянскомъ карачунѣ --
             Набрелъ не бровью, а на самый глазъ,
             И подѣломъ!.. Улисса тоже разъ
             Я двадцать предостерегалъ, замашкамъ
             Любовнымъ не вдаваться порыть, и что
             Ой ой, изъ-за Цирцеи въ горѣ тяжкомъ
             Постранствуетъ! и странствовалъ за то.
   

ѲАЛЕСЬ.

             Да, старче мудрый, дерзость велика!
             Въ безумцахъ благодарности ни доли:
             Ужъ знать-что съ матушкиной холи,
             Но этотъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Потѣшь его... словцо какое-либо!
             Какъ быть! его щепоточка спасибо
             Важнѣй неблагодарности хапка...
             О, какъ сердчишечко въ немъ стало токать
             Отъ радости!.. ужь умудрися, чтобъ
             Мой малый съ-ноготь выросъ съ-локоть!
   

НЕРЕЙ.

             Я говорю, совѣтъ мой не въ-пособъ;
             Ступайте! мнѣ не до совѣтовъ нынѣ,
             Теперь особенно... со всѣхъ морей
             Я жду теперь любимыхъ дочерей,
             Моихъ Доридъ; поморскія богини
             Похорошѣли -- толькобъ посмотрѣть!
             Что противъ нихъ олимпскія чечени?
             Девятый валъ перестаетъ шумѣть
             Когда въ-поскокъ нептуновы игрени
             Доридъ везутъ чрезъ Океанъ домой!
             Люли! навстрѣчу голосятъ тюлени
             И имъ загривокъ подставляютъ свой,
             Мои Дориды лишь вокругъ глазѣя.
             Глумятъ надъ невидалію морской.
             Доридамъ вслѣдъ, подъ радугой-дугой,
             Плыветъ на раковинкѣ Галатея;
             Всѣхъ эта Фея краше и милѣе
             И у отца возлюбленная дочь.--
             Она теперь наслѣдница Киприды.
             Я вамъ толкую, убирайтесь прочь!
             На радостяхъ я дѣлать не охочь
             Ни зла другимъ, ни брани, ни обиды;
             Я говорю, ступайте вы добромъ!..
             Вонъ, супротивъ, спросите подъ окномъ
             Протея!.. этотъ чудодѣй Протей
             Переплавляетъ на ново людей.

уходитъ къ морю.

ѲАЛЕСЪ.

             Шагали, братъ, ты по-пусту сюда.
             Протей, конечно, мудренѣе борода:
             Едва примѣть -- очутится такъ чудно!
             А встрѣть расплохомъ чудака, въ-лицѣ --
             Словцо загнетъ, что и разчавкать трудно!
             Но ты нуждаешься въ такомъ словцѣ.
             Пойдемъ-ка, тамъ чего-то людно...

уходитъ

СИРЕНЫ, на скалахъ.

                                 Что видимъ мы со скалы?
                                 Корабличекъ отсталый
                                 Гуляетъ передъ нами
                                 Съ попутными волнами!
                                 Пречувственныя дѣвы,
                                 Не видывать чудеснѣй --
                                 Поютъ на всѣ напѣвы
                                 Чувствительныя пѣсни.
                                 Сойдемте чрезъ каменья
                                 На низъ послушать пѣнья!
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ.

                       Мы гостей сюда приводимъ,
                       Намъ пріидутъ они по-праву;
                       И чувствительно васъ просимъ --
                       Пойте имъ, ликуйте славу!
                       Подъ щитомъ, они, Xилона
                       Пріютились какъ подъ крышей;
                       Вы не ждите ихъ поклона,
                       Знайте-пойте, да потише!
   

СИРЕНЫ.

                                 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                                 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                                 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                                 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ.

                       Поморянъ все то кумиры, --
                       Нашихъ странъ божки-Кабиры;
                       Рыльцо ахъ немножко въ пухѣ,
                       Да что вамъ въ такой бездѣлкѣ?
                       Гдѣ божки въ веселомъ духѣ --
                       Тамъ и богъ въ своей тарелкѣ.
   

СИРЕНЫ.

                                 Мы знаемъ ихъ нехудо.
                                 Случись потопъ, и люди
                                 На днѣ сидятъ по груди --
                                 Они ихъ удятъ удой.
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ.

                       Но на странствіе морское
                       Захотѣли только трое;
                       А четвертый, дома спящій --
                       Не ваяла того охота;
                       Это идолъ настоящій,
                       Обо всѣхъ ему забота,
   

СИРЕНЫ.

                                 Божки другихъ боговъ
                                 Считаютъ дураками,
                                 Хотя межъ дураковъ
                                 Хотятъ побыть и сами.
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ.

                       Всѣхъ ихъ семеро въ устроѣ.
   

СИРЕНЫ.

                                 А гдѣ же еще трое?
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ.

                       Да никто не изумился,
                       На Олимпѣ развѣ скажутъ
                       И восьмого тамъ указать --
                       Гдѣ, куда запропастился.
                       Всѣ они, божки хрычи,
                       То-и-дѣло что въ разбродѣ;
                       Но въ природѣ, ни въ народѣ
                       Ты ихъ слѣду не ищи.
                                 Лихъ скучаютъ старики
                                 Подъ домашней крышей;
                       Словно съ голоду, съ тоски
                       Хочутъ дальше -- выше.
   

СИРЕНЫ.

                                 По-намъ бы вотъ
                                 Что зналъ народъ
                                 Гдѣ хлѣба край --
                                 Подъ елью рай.
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОНЫ

                       Мы устроили вамъ пиръ, --
                       Славьте насъ на цѣлый міръ!

уплываютъ.

ГОМУНКУЛЪ.

             Какія тамъ плывутъ башки?
             Точь-вточь ведерные горшки!...
             Повстрѣться имъ пивной котелъ
             Онъ дружбы съ ними бы не свелъ
   

ѲАЛЕСЪ.

             А потѣсни онъ ихъ потуже --
             Собачьей-дружбы было бъ хуже.
   

ПРОТЕЙ, невидимкой.

             Люблю! я старый баснословъ;
             Чуденъ, почтенъ и былъ таковъ...
   

ѲАЛЕСЪ.

             Протей! да гдѣ ты?
   

ПРОТЕЙ отвсюду.

                                           Здѣся... тамъ...
   

ѲАЛЕСЪ.

             Шутить неловко старикамъ.
             Пожалуй -- друга не задачъ!
             Я знаю, ты гуляешь вскачь...
   

ПРОТЕЙ, какъ-бы вдали.

             А-у!
   

ѲАЛЕСЪ Гомункулу, подъ ухо.

                       Онъ здѣсь! какой вѣдь штука!
             Ты знай-свѣти, огня не пощади,
             Онъ на огонь идетъ какъ щука:
             Поймаемъ, какъ онъ ни финти!
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Ужь понатужись.... каково?.. гляди!
             Сильнѣй не можно, лопнетъ пузырекъ
   

ПРОТЕЙ является черепахой.

             Что за веселенькій тутъ огонекъ?
   

ѲАЛЕСЪ прикрываетъ Гомункула.

             Да, чудо! хочешь любоваться вблизь
             Симъ огонькомъ, такъ потрудись --
             Не будь ты четверенчатый калека,
             Предстань предъ насъ на ножкахъ человѣка
             Почтемъ того отъ головы до ногъ,
             Кто хочетъ ближе видѣть огонекъ
             На ножкахъ человѣка...
   

ПРОТЕЙ появляется человѣкомъ.

                                                     Какъ поддѣлъ!
             Ко всѣхъ ты мудростяхъ собаку-съѣлъ
   

ѲАЛЕСЪ.

             А ты морочить людъ не пересталъ?

открываетъ Гомункула.

ПРОТЕЙ удивляется.

             Блестящій карликъ... сроду не видалъ!
   

ѲАЛЕСЪ,

             Вотъ онъ-то горемычный и хлопочетъ!
             Возмнилъ произойти -- помоги хочетъ.
             Онъ рѣдкій недоросль, какъ говорятъ;
             Но жаль, въ родахъ оглазили тѣлесность:
             Таланливъ эдакъ -- что куда нашъ-брать!
             Смѣтливъ и прозорливъ; но вся чудесность
             Пока въ посудинкѣ лишь состоитъ.
             Приматери ему тѣлесный видъ!
   

ПРОТЕЙ.

             Онъ, вижу, вскормленъ птичьимъ молокомъ
             Не матерью и не материкомъ.
   

ѲАЛЕСЪ на ухо.

             И полъ его -- скажу тебѣ тайкомъ:
             Ни въ женскомъ родѣ ни въ мужскомъ,
   

ПРОТЕЙ.

             Ну? коли есть подлогъ невинный въ родѣ,
             То счастье выпадетъ виднѣй въ народѣ.--
             Ты, крошка, будь спокоенъ въ томъ!
             Средь моря ты начнешь свою карьеру:
             Лови подъ силу маленькую дрянь...
             И если самъ, но этому манеру,
             Ты попадешь къ великому въ гортань --
             То вмигъ произойдешь и выйдешь въ мѣру,
             Какъ слѣдуетъ и какъ ты долженъ быть.
   

ГОМУНКУЛЪ.

             Позвольте за совѣтъ благодарить!--
             Не льзя ль начать? меня беретъ одышка.
   

ПРОТЕЙ.

             Тебѣ я вѣрю, маленькій малышка,
             Эфиръ тяжолъ въ посудинкѣ твоей;
             Но врядъ ли воздухъ здѣсь не тяжелѣй?
             Въ далекомъ морѣ легче на просторѣ...
             Да вотъ и наши снарядились въ путь --
             Пойдемъ! не отставай! мы вскорѣ
             Домчимъ --
   

ѲАЛЕСЪ.

                                 А я дойду ужь какъ-нибудь.
   

НА МОРѢ.

На крокодилахъ и бегемотахъ плывутъ Тельхины, поводя нептуновымъ трезубцемъ.

ХОРЪ.

             Мы чудо-трезубецъ Нептуну сковали!
             Онъ правитъ трезубцемъ морскою волной;
             Сбираются ль тучи и громы изъ дали --
             Нептунъ не робѣетъ предъ страшной грозой.
             Сегодня Нептунъ разгуляться не хочетъ;
             Сегодня насъ жезломъ своимъ полномочитъ;
             Мы весело ѣдемъ на праздникъ морской.
   

СИРЕНЫ.

                                 Доброжаловать вамъ,
                                 Неожиданнымъ гостямъ!
                                 Благо-день, благо-часъ
                                 Что упомнили про насъ.
   

ТЕЛЬХИНЫ.

             Богиня Аврора! мы по морю чалимъ
             И Феба приходъ величаемъ и хвалимъ:
             Великъ онъ, великъ какъ покойный Родосъ,
             Ввѣкъ-вѣчный колосъ его славу вознесъ!
             Взойдетъ ли, проснется ли онъ надъ востокомъ
             Взираетъ на насъ освѣтительнымъ окомъ;
             И грады, и степи, и посвистъ въ бору,
             И щелкъ по утру -- ему все по-нутру.
             Онъ гонитъ туманъ съ косогоровъ и горокъ,
             И старцемъ и юнымъ глядитъ черезъ морокъ.
             Ему мы, первые, въ-дородство и въ-станъ
             Сковали болванъ на позоръ поморянъ.
   

ПРОТЕИ Гомункулу.

             Ушами ты чутокъ, очами ты зорокъ --
             Не дайся въ обманъ! подпускаютъ туманъ.
                       Не вѣрь! глумятъ; вѣдь ты не слѣпъ
                       Что солнце только солнце, а не Фебъ;
                       Оно же пригрѣваетъ такъ себѣ,
                       А для чего? то вѣдомо теб.--
                       У насъ врали прямые ковали:
                       Скуютъ какую, тамъ, статую
                       И чванятся; да ну имъ къ расторгую!
                       Тебѣ я, правда, самъ толкую:
                       Болваны были, но толчки земли
                       Разшибли ихъ; изъ-подъ боговъ металъ
                       Кузнецъ давно въ тазы перековалъ.
                       Да! Жизнь земную, какъ она ни есть.
                       Я самъ за каторгу могу почесть,
                       Вотъ море ничего еще... Смѣкай,
                       Какъ я кувыркнусь, мигомъ осѣдлай
                       Меня-Дельфина!

кувыркается и становится Дельфиномъ.

ѲАЛЕСЪ, Гомункулу.

                                                     Согласись,
             Когда радѣютъ добраго, садись
             И съ Богомъ поѣзжай!--
             Задача жизни мудрено-мудра
             Кормись, какъ сказано, насущнымъ кормомъ.
             Идѣй и мысли съ утра до утра
             По тысяча-различнымъ формамъ:
             Очеловѣчиться прійдетъ пора.

Гомункулъ садится на Протея-Дельфина.

ПРОТЕЙ.

             И не гордись, не соблазняйся вѣкомъ,
             И не смотри на выскочекъ... не-то
             Изъ человѣчка станешь человѣкомъ --
             Я буду просто, по тебѣ, ничто.
   

ѲАЛЕСЪ.

             И не иначе; человѣкомъ стать на славу
             Смышленымъ людямъ всѣмъ по нраву...
   

ПРОТЕЙ.

             Да, людямъ подъ твое плечо...
             Но не вступайся слишкомъ горячо!
             Уже я между блѣдныхъ лицъ духовъ
             Тебя видалъ за тысячу годовъ.
   

СИРЕНЫ на скалахъ.

                       Ахъ, луну вокругъ кружочикъ
                       Вдругъ облупилъ лучезарно!
                       По кружку самъ-другъ попарно
                       Сѣлъ съ голубкой голубочикъ.
                       Знать заслать гостей далекихъ
                       Пафосъ-свѣтъ къ лунѣ рѣшился.
                       Чтобъ банкетъ вполнѣ свершился
                       Въ благостать, при бѣлобокихъ...
   

НЕРЕЙ
является предъ Ѳалесомъ.

             Кругъ мѣсяца прохожій дальній
             Назвалъ бы дѣйствіемъ простымъ --
             Дескать на стужу; мы иначе мнимъ
             И наше мнѣнье доконально:
             То голуби, они вѣщуютъ тамъ
             Моихъ Доридъ и по морскимъ путямъ
             Имъ веселять отъ скуки-позѣвоты.
             Повѣрь, диковинные птицъ полеты
             Уже извѣстны древнимъ мудрецамъ,
   

ѲАЛЕСЪ.

             Согласенъ, да, и самъ скажу тебѣ:
             Коль смирно въ тепленькой избѣ --
             То духи всѣ пекутся о судьбѣ,
   

ПСИЛЫ и МАРЗЫ,
на морскихъ быкахъ, телятахъ и боровахъ.

                       Въ сырой кипридиной пещерѣ
                       Сисмосъ не доможиритъ,
                       Нептунъ не дебоширитъ, --
                       Божки и боги не въ потерѣ.
                       Мы Марзы и мы Псилы,
                       Стянули мы на-отвагу
                       Кипридину колымагу
                       И дали тягу --
                       На сколь хватило силы!
                       И вотъ чрезъ ночь
                       Веземъ любимую дочь
                       Родителю свѣтъ-Нерею --
                       Родимую дочь Галатею,
                       Мы Марзы-неустрашимки,
                       Мы Псилы-неубоимки,
                       Не дива-какія птицы,
                       Не чуда какія сотворимки,
                       Мы просто темныя лицы --
                       И неглядимки, и невидимки,
                       И значимъ только, что Нерею
                       Веземъ барыню Галатею,
   

СИРЕНЫ.

                                 Ликовствуетъ Галатею
                                 Съ колымаги людъ курносый.
                                 Поѣздъ снуетъ передъ нею
                                 Полуніагій -- полубосый!
                                 Галатеи о-бокъ лѣвый
                                 Вышли феи -- Нереиды;
                                 О-бокъ правый стали дѣвы,
                                 Дѣвки бравыя Дориды --
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ДОРИДЫ
передъ Нереемь въ-хоръ.

                                 Возблести луна земному
                                 Міру шибче въ этотъ разъ!
                                 Жениховъ своихъ родному
                                 Мы приводимъ на показъ,
   
                                 Это бѣдные парнюги --
                                 Нѣтъ ни пула за душой;
                                 Мы изъ пламени и вьюги!
                                 Ихъ сплели своей рукой.
   
                                 За спасибъ мы получили
                                 Поцалуйчикъ -- такъ себѣ!
                                 И съ того ихъ возлюбили,
                                 Со того ведемъ къ тебѣ.
   

НЕРЕЙ.

             Двойной дѣянья выигрышъ, замѣтимъ:
             Взмилиться и возвеселиться агимъ,
   

ДОРИДЫ.

                                 Если хвалишь ты, родимый,
                                 Насъ въ угодливость судьбѣ,
                                 Такъ сыграть необходимо
                                 Должно свадебку тебѣ!
   

НЕРЕЙ.

             Возрадуйтесь своей добычей этихъ,
             Всякъ парень, вижу я, но-вамъ женихъ;
             Но попустить васъ выйти за повѣсъ --
             Пускай съ небесъ благоволятъ Зевесъ!
             Вы были на морѣ -- морская качка
             Васъ убаюкала въ любовь что въ сонъ.
             Теперь вы дома -- минетъ эта спячка;
             Любовь волна, бунтуетъ до препонъ.
   

ДОРИДЫ женихамъ.

                                 Ахъ, какая въ сердцѣ мука!
                                 Намъ разлука неминуча!
                                 Мы божились -- все порука
                                 Вѣчно, вѣчно васъ любить.
   

ЮНОШИ, про себя

                                 Ахъ, какая братцы скука
                                 Слушать бредни глазопуча
                                 Мы влюбились -- а разлука
                                 Неминуча, какъ тутъ быть?
   

СИРЕНЫ юношамъ.

                                 Ахъ, какая вамъ карюка
                                 Разставаться такъ канюча!
                                 Вы простились -- шапку съ крюка
                                 И -- извольте отвалить!
   

ГАЛАТЕЯ
подплываетъ на раковинѣ.

НЕРЕЙ.

             Ты ль это дочь возлюбленная!
   

ГАЛАТЕЯ.

                                                               О!
             Родитель... о! виновникъ моего
             Блаженства! стой Дельфины!.. ахъ!
             Я дальше устремляю очи --

уплываетъ.

НЕРЕЙ.

                                                     Прахъ
             Уносить мимо! вотъ-тѣ и видалъ!
             Куда она?.. чего?.. какой предметъ
             Гнететъ ей сердце, поражаетъ глазъ?..
             Возьми меня!.. о, нѣтъ! подъ старость лишь
             Я радъ и тѣмъ что въ годъ увидѣлъ разъ...
   

ѲАЛЕСЪ.

             Какія прелести!.. я возъюнѣлъ...
             Вдругъ усладительно оторопѣлъ...
             Я совершенство лѣпоты узрѣлъ!
             Да! міръ живучій порожденъ водой --
             Живетъ и движется лишь мокротой
             И истекаетъ что воды застой...
             Ты, Океанъ, источниче живой!
             Когда бъ ты облаковъ не рассылалъ,
             Тяжелыхъ тучъ водой не разражалъ
             И топей мокрястью не разжижалъ,
             Когда бъ ты рѣчекъ не разводянялъ
             Да быстрины имъ не опредѣлялъ.
             Когда бы о! не капало намъ съ крышъ --
             Что былъ бы міръ безъ Океана?.. шишъ!
             Ты Синій, все живишь и всѣхъ свѣжишь.
   

ЭХО, цѣлымъ хоромъ.

             Ты сыне, все жидишь и всѣхъ смѣшишь.
   

НЕРЕЙ.

             Онѣ уже далече; вокругъ ихъ
             Стекаются толпы другихъ
             Со всѣхъ сторонъ;
             Но Галатеи раковинку-тронъ
             Я зрю опять и вновь опять
             Блистаетъ онъ.
             Въ чужомъ свое легко узнать;
             Хотъ далеко распознавать,
             А кажется оно -- почесть,
             Вотъ тутъ и есть!
             Кабы рукой подать!
   

ГОМУНКУЛЪ.

                       Средь пловучей полосы
                       Всѣ живущія красы
                       Благополучны, благоличны!
   

ПРОТЕЙ.

                       Средь живучей полосы
                       Вызвень сущіе часы
                       Сладкозвучно, сладкозычно:
   

НЕРЕЙ.

             Ахъ, что тамъ за тайность! какія затѣи
             Случились въ поѣздѣ? ахъ, что же это вновь
             Мелькаетъ -- сверкаетъ вкругъ ногъ Галатеи,
             То вспыхнетъ ярчѣе, то стихнетъ кротчѣе --
             Какъ будто кого распаляетъ любовь?
   

ѲАЛЕСЪ.

             Ахъ, это въ своемъ пузыркъ пострѣленокъ
             Тоской задушевной и страстью вспылилъ!
             Чу -- звукнулъ! и звукъ его жалобно-звонокъ.
             Ой, звякнется въ тронъ, разобьется бѣсенокъ!
             Ну! вотъ и разбился, и пылъ распустилъ.
   

СИРЕНЫ.

             Ахъ, въ пламени чуда ратуютъ съ волнами!
             Они заплясали, -- кружатъ на зыбяхъ, --
             Сверкаютъ, пылаютъ, все жгутъ подъ ногами.
             Но долго огню не тягаться съ потьмами,
             Огонь и полымя -- все будетъ въ потьмахъ.
                       Благо потьмамъ и огнямъ,
                       Благо морямъ и волнамъ,
                       Благо земнымъ чудесамъ!
   

ВСѢ.

                       Благо подземной пучинѣ,
                       Благо воздушной стремнинѣ,
                       Благо стихіямъ -- и нынѣ
                       Всѣ мы исчерпали вамъ!
   

ДѢЙСТВІЕ III.

ВЪ СПАРТѢ,
предъ дворцомъ Менелая.

ЕЛЕНА и ея прислужницы изъ пленныхъ троянокъ, Панталиса и Хороиды.

ЕЛЕНА.

             Много-ославленная, я, и много-
             Осрамленная возвращаюсь съ брега,
             Къ которому пріятствомъ Посидона
             Я прибыла на зыбкихъ волнахъ моря,
             И отъ качанья не могу очнуться.
             Тамъ Менелай-король еще остался
             Съ своими витязями. возвращенье
             На родину отпраздновать. Привѣтствуй
             Меня высокій Домъ! ты Тиндареемъ
             Родителемъ моимъ построенъ, въ пору,
             Когда съ холмовъ палладиныхъ на Гангу-
             Рѣку онъ воротился; ты украшенъ
             Великолѣпнѣй теремовъ спартанскихъ.
             Я здѣсь играла съ Касторомъ, Поллуксомъ
             Взрастая съ Клитемнестрою родимо.
             Привѣтствую васъ, мѣдные растворы!
             Вы распахнулась нѣкогда радушно
             Предъ Менелаемъ-суженымъ, избравшимъ
             Меня изъ многихъ; отопрись же нынѣ
             Ты предо мной, его супругой, чтобы
             Она вошла исполнить въ совершенствѣ
             Препорученья мужа! пропусти ты
             Меняя! пусть всѣ невзгоды роковыя
             Останутся взади!.. Отселѣ шла я
             По долгу вѣрованья въ храмъ Дитеры;
             Оттолѣ первыя напасти -- хищникъ
             Меня похитилъ на пути Фригійскій.
             Не мало говору про то... но повѣсть
             Людей поддаетъ въ басню: непріятно
             Ославиться молвой недоброй въ баснѣ
             Тому, кто славой въ повѣсти увѣнчанъ,
   

ХОРЬ.

                       Не поставляй ты въ толкъ неправый
                       Дары высокихъ благъ!, одна
                       Изъ всѣхъ ты счастіемъ одарена.
                       Молва о красотѣ превыше славы;
                       Героевъ имя слышно впереди;
                       Герои тѣмъ лишь гордо-величавы
                       Что имени идутъ сзади...
                       По сердце каменное въ груди мѣдной
                       Размягчится предъ всепобѣдной --
   

ЕЛЕНА.

             Довольно! Такъ я пробыла съ супругомъ.
             Меня онъ напередъ послалъ въ столицу,
             Самъ думой занятъ, но какой -- не знаю.
             Вхожу ль сюда женой я -- королевой?
             Вхожу ли жертвой огорченья князя
             И злополучнаго похода грековъ- --
             Иль, побѣжденная, рабыней стану?
             Судьба и слава дѣлаютъ безсмертныхъ
             Двусмыслыми; въ женѣ красивый обликъ
             Сопутникъ недовѣрчивый... Сожитель
             Мнѣ не промолвил ръ въ тѣлѣ у тебя.
             Фаустъ. Поймешь ли ты. какую новую мнѣ жизненную силу
             Даетъ такое пребываніе въ пустынѣ?
             Ты если бы хоть смутно могъ себѣ представить это,
             Въ тебѣ бъ хватило чорта, не дарить мнѣ счастья моего.
             Мефист. Услада сверхземная:
             Въ ночи, въ росѣ лежать въ горахъ,
             Въ восторгъ обнимать и небеса и землю,
             Давать себѣ до божества вздуваться,
             Перерывать нутро зеыное подъ напоромъ смутныхъ представленій.
             Восчувствовать въ груди всѣ шесть творенья дней;
             Исполнясь гордой силы, я не знаю что вкушать,
             А то, въ любви восторженной, во все переливаться --
             Вотъ-вотъ исчезнулъ сынъ земли,
             И откровеніе высокое затѣмъ. (Дѣлаетъ движеніе тѣломъ.)
             Не смѣю выговорить, какъ -- закончить!
             Фаустъ. Фу, мерзость, фу!
             Мефист. Противнымъ кажется вамъ это.
             Имѣете вы право, нравственность блюдя, ругаться;
             Нельзя того предъ чистыми ушами называть,
             Чего лишать себя не могутъ чистыя сердца.
             Ну, такъ ли, сякъ, ему я удовольствіе доставилъ
             Себя при случаѣ потѣшить ложью;
             Но долго выдержать онъ этого не въ состояньи.
             Опять уже ты выбился изъ силъ,
             Протянется такъ дольше -- ты погибъ
             Въ безуміи, или отъ ужаса и страха.
             Довольно! Милая твои томится у себя тамъ.
             Все сумрачно становится ей, тѣсно,
             Ты изъ ума у ней все не выходишь,
             Она тебя чрезмѣрно любитъ.
             Вначалѣ страсть твоя любовная чрезъ край перелилась
             Какъ рѣчка отъ растаявшаго снѣга;
             Влилъ въ сердце къ ней ее ты,
             Но вотъ опять твоя изсякла рѣчка.
             Мнѣ кажется, не возсѣдать бы по лѣсамъ
             Большому барину-то подобало,
             А дѣвочку бѣдняжку
             Вознаградить за всю ея любовь.
             Немилосердно долгимъ кажется ей время;
             Стоитъ все у окошка -- смотритъ,
             Какъ тянутъ облака надъ старой городской стѣной.
             "Ахъ, птичкой бы мнѣ быть!" поетъ она
             Дни цѣлые, и до полуночи поетъ.
             То весела, а больше въ огорченьи.
             То, выплакавшись вволю,
             Опять какъ будто и спокойна,
             И все, все время влюблена.
             Фаустъ. Змѣя, змѣя!
             Мефист. (про себя). Ну, ладно! мнѣ словить тебя бы только!
             Фаустъ. Сгинь окаянный ты отсюда,
             И женщины прекрасной мнѣ но называй:
             Позыва ты на тѣло сладкое ея
             Не выводи предъ полуобезумѣвшее чувство!
             Мефист. Да какъ же быть тутъ? Мнитъ она, что ты бѣжалъ:
             И это вѣдь почти, почти что правда.
             Фаустъ, Я возлѣ ней, какъ далеко бы пи была.,
             И никогда ее забыть иль потерять я не могу.
             Беретъ меня къ Господню даже тѣлу зависть,
             Когда она его касается устами.
             Мефист. Еще бы, другъ! Завидовалъ и часто вамъ
             Что парѣ близнецовъ подъ сѣнью розъ.
             Фаустъ. Прочь, сводникъ!
             Мефист. Хорошо! Бранитесь вы, а мнѣ смѣшно.
             Богъ, малаго и дѣвочку создавшій,
             Честнѣйшимъ долгомъ счелъ своимъ
             Сейчасъ и случай поднести.
             Но въ путь! Великая бѣда:
             Вамъ къ милой въ комнату идти,
             Вѣдь, кажется, не на смерть!
             Фаустъ. Что радость вся небесная въ ея объятьяхъ?
             Пригрѣться дашь мнѣ на груди у ней!--
             Не буду ль чувствовать я все жъ ея бѣду?
             Кто я, какъ не бѣглецъ, не бездомовникъ,
             Не извергъ, что безъ цѣли и покоя.
             Какъ тотъ потокъ, что со скалы неистово на скалы мчится.
             Несется къ пропасти, бѣснуясь алчно?
             Въ сторонкѣ же она, съ душой ребячески неясной.
             На горной маленькой полянкѣ, въ хижинкѣ своей.
             И замыслы домашніе ея
             Всѣ вмѣщены въ тотъ маленькій мірокъ.
             И мнѣ, отверженному Богомъ, мало было,
             Что скалы я хваталъ
             И ихъ громилъ до основанья;
             Мнѣ нужно было подъ нее, подъ миръ ея подрыться!
             Вы, силы ада, жертва эта вамъ была нужна!--
             Ну. дьяволъ, помогай изжить мнѣ ужасъ поскорѣе:
             Свершиться что должно, свершается пустъ тотчасъ!
             Ея судьба пусть на меня крушится,
             И пусть она со мною погибаетъ!
             Мефист. Опять какъ закипѣло, какъ пылаетъ!
             Поди, утѣшь ее, безумный!
             Когда такая вотъ головка выхода не видитъ,
             Сейчасъ себѣ она ужъ и конецъ рисуетъ.
             Да здравствуетъ, себя кто храбро держитъ!
             Очертенѣлъ ты въ общемъ ужъ довольно.
             Нѣтъ для меня на свѣтѣ ничего
             Нелѣпѣй чорта, что въ отчаянье приходитъ.
   

КОМНАТА ГРЕТХЕНЪ

Гретхенъ (у прялки одна).

                       Покой ушелъ,
                       На сердцѣ тяжко,
                       Покоя мнѣ
                       Не воротить.
   
                       Онъ не со мной --
                       Могила мнѣ
                       И цѣлый свѣтъ
                       Тогда постылъ.
   
                       Мой бѣдный умъ,
                       Онъ помутился,
                       Мой бѣдный смыслъ
                       Разбился онъ.
   
                       Покой ушелъ,
                       На сердцѣ тяжко,
                       Покоя мнѣ
                       Не воротить!
   
                       Лишь на него
                       Смотрю въ окошко.
                       За нимъ однимъ
                       Иду изъ дома я.
   
                       Походка гордая.
                       Видъ благородный,
                       Улыбка устъ,
                       И сила глазъ!
   
                       А рѣчь его --
                       Волшебный ключъ,
                       А рукъ пожатье.
                       А поцѣлуй его!
   
                       Покой ушелъ,
                       На сердцѣ тяжко,
                       Покоя мнѣ
                       Не воротить!
   
                       Душа моя
                       Къ нему вся рвется;
                       Ахъ, смѣть бы мнѣ
                       Схватить его, держать
   
                       И цѣловать,
                       Какъ мнѣ бъ хотѣлось.--
                       Въ тѣхъ поцѣлуяхъ
                       Хоть умереть!
   

САДЪ МАРТЫ.

             Маргарита. Фаустъ.
             Маргарита. Ты. Генрихъ, обѣщай мнѣ --
             Фаустъ. Что могу!
             Маргарита. Скажи же, какъ съ религіею ты?
             Ты человѣкъ хорошій очень.
             Но думается, для тебя она не много значитъ.
             Фаустъ. Оставь, дитя мое. ты это! Чувствуешь вѣдь ты,
             Что я люблю тебя; за милыхъ мнѣ всего бъ себя я отдалъ.
             Ни у кого я чувства отнимать его и церкви не хочу.
             Маргарита. Нехорошо, вѣдь надо вѣрить!
             Фаустъ. Надо ль?
             Марг. Ахъ, если бъ надъ тобой имѣла власти я немного!
             Не чтишь и таинствъ ты святыхъ.
             Фаустъ. Я чту ихъ.
             Маргарита. Но ихъ душа не проситъ;
             Къ обѣдни, къ исповѣди не ходилъ давно ты.
             Ты въ Бога вѣруешь?
             Фаустъ. О, милая моя, осмѣлится ль
             Сказать кто, вѣрую я къ Бога?
             Спроси священниковъ иль мудрецовъ,
             И ихъ отвѣтъ покажется одной издѣвкой
             Надъ тѣмъ, кто спрашиваетъ ихъ.
             Маргарита. Такъ ты не вѣруешь?
             Фаустъ. Ты вслушайся, ты, чистая душа!
             Дерзнетъ ли кто Его назвать
             И исповѣдать:
             И вѣрую въ Него?
             Кто ощутитъ
             И вымолвить рѣшится:
             Не вѣрую въ Него?
             Онъ, Всеобъемлющій,
             Онъ, Вседержитель,
             Онъ не объемлетъ ли, не держитъ
             Тебя, меня и Самого Себя?
             Не сводомъ ли раскинулось небо тамъ, вверху?
             Не твердо ль здѣсь внизу лежитъ земля?
             И не глядя ль привѣтливо
             Восходятъ звѣзды вѣчныя на высоту?
             Я не смотрю ль тебѣ очами въ очи?
             И не тѣснится ль все тебѣ
             И въ голову, и въ сердцѣ,
             И не вершится ль въ тайнѣ вѣчной
             Незримо зримо вкругъ тебя?
             Свое наполни Этимъ сердце все,
             И, если ощутишь ты полноту блаженства въ этомъ чувствѣ,--
             Его тогда, какъ хочешь называй.
             Зови его любовью! счастьемъ! сердцемъ! Йогомъ! У меня
             Нѣтъ имени тому!
             Все-чувство,
             Имя -- звукъ и дымъ,
             Что застилаетъ пылъ небесный.
             Маргарита. Все это хорошо, прекрасно.
             Почти что тоже и священникъ говоритъ,
             Словами-то немножечко другими.
             Фаустъ. То жъ говорятъ во всѣхъ мѣстахъ
             И всѣ сердца по поднебесью,
             И каждое и а языкѣ споемъ:
             Такъ отчего жъ мнѣ на моемъ не говорить?
             Марг. Когда послушаешь, казалось бы и такъ;
             Но дѣло все же тугъ не ладно;
             Вѣдь христіанства нѣтъ въ тебѣ.
             Фаустъ, О, милое дитя'
             Маргарита. Давно ужъ больно мнѣ,
             Что въ обществѣ такомъ тебя я нижу.
             Фаустъ. Какъ такъ?
             Марг. Тотъ человѣкъ, что при тебѣ.
             До глубины души мнѣ ненавистенъ;
             Мнѣ въ жизни ничего
             Не рѣзало такъ сердце,
             Какъ человѣка этого противное лицо.
             Фаустъ. Голубка милая, его не бойся!
             Марг. Присутствіе его мнѣ кровь волнуетъ.
             Всегда ко всѣмъ я людямъ хороша.
             Но лишь запросится душа моя къ тебѣ,
             Предъ этимъ человѣкомъ ужасъ тайный мной овладѣваетъ!
             Къ тому же, плутомъ кажется онъ мнѣ.
             Пусть Богъ меня простить, коль я къ нему несправедлива
             Фаустъ. Нужны вѣдь и такіе гуси.
             Марг. Жить не хотѣла бъ я съ ему подобнымъ!
             Всегда, какъ только въ дверь онъ входитъ,
             Насмѣшливо онъ смотритъ такъ,
             Почти что съ озлобленьемъ; видишь ты.
             Что ни къ чему нѣтъ у него участья;
             Ни лбу написано его,
             Что ни единой онъ души не любитъ.
             Такъ хорошо становится къ объятьяхъ мнѣ твоихъ,
             Свободно такъ, тепло такъ беззавѣтно;
             Присутствіе жъ его мнѣ вяжетъ душу.
             Фаустъ. Ты ангелъ чуткій мой!
             Маргарита. Такъ это мной овладѣваетъ.
             Что только къ намъ онъ подойдетъ,
             Мнѣ даже кажется, тебя я больше по люблю.
             Да и при немъ я бъ никогда молиться не могла.
             Мнѣ это сердце гложетъ;
             И у тебя должно быть то же. Генрихъ, на душѣ.
             Фаустъ. Ну, это антипатія въ тебѣ!
             Маргарита. Мнѣ уходить пора.
             Фаустъ. Ахъ, неужели жъ никогда
             Нельзя мнѣ на часокъ одинъ прильнуть къ груди твоей спокойно,
             Прижаться сердцемъ къ сердцу и душой проникнуть въ душу?
             Маргарита- Ахъ, если бъ только я спала одна.
             Тебѣ охотно бы оставила задвижку я открытою сегодня!
             Но мать моя не крѣпко спитъ,
             И если бъ насъ съ тобой она застала.
             На мѣстѣ бы я умерла!
             Фаустъ. О, ангелъ мой, бѣда не велика.
             Богъ пузырекъ! Три капли только
             Въ ее питьѣ навѣять мягко
             Глубокій на природу сонь.
             Маргарита. Чего бъ не сдѣлала я для тебя!
             Надѣюсь, это ей не повредить?
             Фаустъ. Иначе развѣ, милая, тебѣ бы предложилъ я?
             Марг. Взгляну я только на тебя, хорошій мой,
             Не знаю, что меня всю отдаетъ тебѣ во власть;
             Такъ много для тебя я сдѣлала уже,
             Что больше ничего не остается сдѣлать,

(Уходить.)

Мефистофель выступаетъ.

             Мефистофелъ. Что, удалилась обезьянка?
             Фаустъ. Ты опять шпіонилъ?
             Мефист. Я хорошо, къ подробности, все слышалъ.
             Васъ, докторъ, катехизису учили;
             Надѣюсь, въ прокъ пойдетъ намъ это!
             Оно вѣдь очень важно дли дѣвчонокъ,
             Ты набоженъ ли, простъ въ обычаяхъ старинныхъ.
             Коль, думаютъ, тутъ сдался, и за нами онъ пойдетъ.
             Фаустъ. Ты, чудище, не можешь разобрать,
             Какъ эта милая и вѣрная душа,
             Своей исполненная вѣры,
             Единой для нея спасительницы душъ.
             Святымъ мученіемъ полна, что надо ой
             Того, кто для нея дороже всѣхъ, считать погибшимъ.
             Мефист. Сверхчувственный ты, чувственный вздыхатель!
             Вѣдь за носъ водитъ дѣвочка тебя.
             Фаустъ. Огня и мерзости посмѣшище-исчадье!
             Мефист, Въ физіономіи толкъ знаетъ мастерски.
             Въ моемъ присутствіи становится не по себѣ ой какъ то*
             Ей масочка моя смыслъ тайный предвѣщаетъ;
             Ей чувствуется, что я духъ, навѣрно,
             А можетъ быть еще и дьяволъ.
             Ну, такъ сегодня ночью--?
             Фаустъ. А тебѣ какое дѣло?
             Мефистофель. Вѣдь это радуетъ меня!
   

У КОЛОДЦА.

Гретхенъ и Лизхенъ съ кувшинами.

             Лизхенъ. О Вэрбельхепъ ты не слыхала ничего?
             Гретхенъ. Ни слова. Мало вижусь я съ людьми.
             Лизхенъ. Такъ вотъ, сегодня мнѣ Сивилла говорила:
             Она сдурила тоже наконецъ.
             Вотъ важничать что значитъ!
             Гретхенъ. Какъ?
             Лизхенъ. Есть запашокъ!
             Когда теперь ѣсть, пьетъ она, то кормить-то двоихъ.
             Гретхенъ. Ахъ!
             Лизхенъ. Такъ наконецъ-то, по дѣломъ ей это.
             Какъ долго висла на молодчикѣ она!
             И вѣдь гулянье-то какое было:
             И на деревню-то водила, и на танцы!
             Вездѣ быть нужно было первой,
             Онъ съ пирожками къ ней, съ виномъ;
             О красотѣ своей ужъ очень возомнила,
             А чести не хватало постыдиться
             Его подарки принимать.
             Шушуканье все, сласти --
             Ну вотъ, цвѣточка-то и нѣтъ!
             Гретхенъ. Ахъ, бѣдная!
             Лизхенъ. Ужъ не жалѣть ли вздумала ее?
             Тутъ наша-то сестра за прялкою сиди,
             Да ночью мать внизъ не пускаетъ.
             Она у милаго дружка стоитъ;
             На лавочкѣ у двери, въ переходѣ темпомъ
             И часъ имъ коротокъ.
             Теперь попробуй спину вотъ погнуть
             Въ сорочкѣ грѣшницъ на церковномъ покаяньи.
             Гретхенъ. Навѣрное онъ женится на ней.
             Лизхенъ. Дуракъ онъ, что ль! Проворный малый
             Найдетъ потѣшиться гдѣ на просторѣ;
             Его уже и нѣтъ.
             Гретхенъ. Какъ это некрасиво!
             Лизхенъ. А словитъ коль его, достанется же ей!
             Ки вѣнокъ ребята разорвутъ,
             А мы насыплемъ рѣзки ей у двери! (Уходитъ.)
             Гретхенъ (или домой). Какъ это прежде я такъ храбро осуждать могла.
             Когда случалось провиниться дѣвушкѣ бѣдняжкѣ!
             Какъ для грѣха чужого не и.шла
             Найти я языку довольно словъ,
             Какъ черезъ грѣхъ казался мнѣ, а я еще чернила,
             И все онъ не довольно былъ мнѣ черепъ,
             Открещивалась я, кичилась такъ --
             Теперь я вотъ сама въ грѣхѣ!
             Но все же, -- что меня къ нему влекло,
             О, Господи, такъ было хорошо! такъ дорого мнѣ было!
   

У ГОРОДСКОЙ СТѢНЫ.

Въ углубленіи въ стѣнѣ статуя Mater Dolorosa. Передъ ней кувшины съ цвѣтами.

             Гретхенъ (ставить новые цвѣты въ кувшины).
             Склони,
             О, скорбію богатая,
             Твой милосердый ликъ на скорбь мою!
   
             Съ пронзеннымъ сердцемъ Ты
             И тысячью скорбей
             На Сына смерть взираешь.
   
             Къ Отцу взираешь ввысь,
             Къ Нему шлешь воздыханья,
             Скорбя Своею скорбью и Его.
   
             Кому понять,
             Какъ всю меня
             Скорбь эта гложетъ?
             Какъ сердце бѣдное страшится,
             Трепещетъ какъ, въ какой истомѣ,
             Одна Ты знаешь, Ты одна!
   
             Куда я ни пойду.
             Какъ больно, больно, больно
             Становится въ груди здѣсь!
             Останусь одна лишь,
             Я плачу, плачу, плачу,
             На части сердце рвется!
   
             Цвѣты я на окошкѣ
             Слезою оросила,
             Когда срывала ихъ
             Поутру для тебя.
   
             Свѣтло взглянуло раннимъ утромъ
             Мнѣ солнце въ комнаткѣ верху,
             Уже, проснувшись, въ горѣ,
             Сидѣла на постели я.
   
             Ты помоги! спаси меня отъ срама, смерти!
             Склони,
             О, скорбію богатая,
             Твой милосерды и ликъ на скорбь мою!
   

НОЧЬ.

УЛИЦА ПЕГЕДЪ ДОМОМЪ ГРЕТХЕНЪ.

             Валентинъ (солдатъ, братъ Гретхенъ).
             Когда, бывало, на пирушкѣ я сидѣлъ,
             Гдѣ каждому похвастаться хотѣлось.
             И дѣвушекъ мнѣ цвѣтъ
             Товарищи нахваливали шумно,
             Стаканомъ полнымъ заливая похвалу.
             Да развалившись ни локтяхъ:
             Сидѣлъ себѣ покойно я
             И слушалъ, какъ они гогочатъ.
             Поглаживаю бороду свою и ухмыляюсь.
             Схвачу стаканъ я полный
             И говорю: -- Всему свое;
             Но здѣсь, найдется ли въ округѣ цѣлой
             Похожая на Гретель милую мою,
             Съ сестрой моей, чтобъ потягалась?--
             Топъ! топъ! клингъ! клангъ! пойдетъ крутомъ;
             Кричитъ одинъ: онъ правъ.
             Она всѣмъ женщинамъ краса!--
             Ну, хвастуны и замолчали.
             Теперъ же -- хоть ты волосы себѣ всѣ вырви,
             Хоть на стѣну ты полѣзай!--
             Воякъ негодяй, задравши носъ,
             Кольнуть тебя, да надругаться норовитъ!
             Сидишь, какъ тяжко провинившійся какой,
             Случайное словечко каждое кидаетъ въ вотъ тебя!
             И разнеси я всѣхъ ихъ тутъ --
             Ихъ я лжецами все жъ не могъ бы обозвать.
   
             Кто тутъ идетъ? Кто крадется сюда?
             Не ошибаюсь я, ихъ двое.
             Коль это онъ, сейчасъ за шиворотъ его!
             Живымъ ему отсюда не уйти!
   

Фаустъ и Мефистофель.

             Фаустъ. Какъ въ ризницѣ, къ окошкѣ томъ
             Лампадки вѣчной огонекъ бросаетъ свѣтъ свой кверху,
             А въ сторону слабѣй все и слабѣе брежжетъ,
             И мракъ тѣснитъ его со всѣхъ сторонъ:
             Такая жъ и въ душѣ моей ночная темь!
             Мефист. Меня жъ, какъ кошечку поволитъ,
             Когда, прокравшися по лѣстницамъ пожарнымъ,
             У стѣнъ тихонько пробирается она;
             При этомъ добродѣтельно совсѣмъ настроенъ я.
             Немножко жилки воровской и похоти немножко:
             Ужъ сказываться въ членахъ всѣхъ моихъ
             Чудесная Вальпургіева ночка начинаетъ.
             Она къ намъ послѣ завтра вновь придетъ, --
             По крайности тамъ знаешь ты, чего не спишь!
             Фаустъ. А временемъ тѣмъ выдыбнетъ ли кладъ,
             Что, вижу, позади мерцаетъ тамъ?
             Мефист. Ты скоро, можетъ, доживешь
             До радости достать тотъ котелокъ.
             Намедни искоса я этакъ заглянулъ въ него.
             Есть въ немъ прелестныя монеты.
             Фаустъ. Ни драгоцѣнности какой, колечка.
             Принарядить подружку милую мою?
             Мефист. Я тамъ замѣтилъ штучку, что-то,
             Какъ будто въ родѣ нитей жемчуговъ.
             Фаустъ. Вотъ было бъ хорошо! Мнѣ больно
             Ходить къ ней безъ подарковъ.
             Мефист. Не слѣдовало бъ вамъ ужъ очень огорчаться
             Понасладиться чѣмъ и даромъ.
             Теперь вотъ небо звѣздами горитъ, и потому
             Услышите вы истый образецъ искусства:
             Ей поучительную пѣсенку спою я.
             Чтобы вѣрнѣй ее поодурманить.

(Поетъ, аккомпанируя на лютнѣ).

                       Зачѣмъ съ зарей
                       Поутру ты,
                       Катюша, здѣсь,
                       У милаго двери?
                       Брось это, брось!
                       Вѣдь впуститъ онъ
                       Дѣвицею тебя,
                       Дѣвицей не отпуститъ.
   
                       Ой, берегитесь!
                       Разъ совершилось
                       Ну, и прощай,
                       Вы, бѣдныя созданьи!
                       Любить, любите вы,
                       Воришкѣ жъ ничего
                       Не дѣлайте въ угоду.
                       Кольцомъ не обмѣнявшись!
   
             Валентинъ (выступаетъ). Кого ты манишь? чортовъ сынъ!
             Проклятый крысоловъ!
             Сперва, вотъ, къ чорту инструментъ!
             Затѣмъ, къ тому же чорту и пѣвца!
             Мефист. Разбита лютня; велика потеря!
             Валентинъ. Теперь на очередь башку!
             Меф. (Фаусту) Ну-съ, докторъ, не вдавятся! Живо!
             Ко мнѣ вплотную, разъ ужъ я веду!
             Свою махалку вынимайте!
             Колите только! Я парирую ударъ.
             Валентинъ. Спарируй этотъ!
             Мефист. Отчего жъ бы и не такъ?
             Валентинъ. И этоть вотъ!
             Мефист. Изволь!
             Валентинъ. Мнѣ кажется, самъ чортъ дерется!
             Что жь это? Ужъ рука моя нѣмѣетъ.
             Мефист. (Фаусту). Коли!
             Валентинъ (падая). О-охъ!
             Мефист. Ну, вотъ, притихъ болванъ.
             Теперь, однако, прочь отсюда! Нужно тотчасъ убираться:
             Убійственно кричать ужъ начинаютъ;
             Умѣю ладить я съ полиціей чудесно,
             Но съ уголовщиной я ладить не умѣю.
             Марта (въ окнѣ). На улицу, сюда!
             Гретхенъ, (въ окнѣ) Свѣчей, свѣчей!
             Марта. (тамъ же). Кричать, ругаются, дерутся, бьются.
             Народъ. Одинъ ужъ замертво лежитъ.
             Марта (выбѣгая). Убійцы, неужели жъ убѣжали?
             Гретхенъ (выбѣгая). Кто тутъ лежитъ?
             Народъ. Сынъ матери твоей.
             Гретхенъ. О, Всемогущій! горе-то какое!
             Валентинъ. Я умираю -- это вымолвить недолго,
             А совершить еще скорѣй.
             Чего стоите бабы, воете, ревете?
             Сюда идите, слушайте меня! (Всѣ его обступаютъ).
             Ты, Гретхенъ, видишь, молода еще,
             Ума еще ты не довольно набралась.
             Дѣла свои ведешь нехорошо;
             Я между нами только говорю:
             Разъ стала ты публичной дѣвкой.
             Уже какъ слѣдуетъ будь его!
             Гретхенъ. Братъ! Господи! за что мнѣ это?
             Валентинъ. Оставь ты Бога-Господа въ покоѣ!
             Случилось что -- къ несчастью не воротишь,
             И какъ тому быть дальше, такъ оно и будетъ;
             Съ однимъ ты потихоньку начала.
             Тутъ скоро явится ихъ много,
             А разъ имѣла дюжина тебя,
             Тогда имѣть тебя весь городъ будетъ.
             Когда родится только срамъ.
             Выносится на свѣтъ онъ тайно,
             Покровомъ ночи кутаютъ ему
             И голову и уши,
             Убить его готовы даже;
             А выросъ, сдѣлался большимъ --
             И днемъ гуляетъ онъ открыто,
             А вѣдь красивѣе не сталъ нисколько:
             Чѣмъ безобразнѣе становится лицомъ,
             Тѣмъ больше ищетъ онъ дневного свѣта.
             Я. вправду, ужъ предвижу время.
             Что честные всѣ горожане отъ тебя,
             Какъ отъ чумнаго трупа будутъ,
             Ты дѣвка непотребная, бѣжать;
             И сердце у тебя замретъ.
             Когда въ глаза тебѣ они заглянутъ!
             Ужъ цѣни золотой тебѣ не надѣвать --
             Ужъ больше въ церкви къ алтарю не становиться --
             Въ воротникѣ красивомъ кружевномъ
             Не щеголять тебѣ на танцахъ.--
             А въ тёмный скорбный уголъ.
             Средь братьи нищей прятаться, среди калѣкъ --
             И если даже Богъ тебя проститъ,
             Ты проклятою будешь на землѣ!
             Марта. Предайте душу вы свою на милость Божью,
             Иль отягчитъ ее еще хотите богохульствомъ?
             Валент. Добраться бъ только мнѣ до тѣла твоего
             Костляваго, безстыжая ты сводня!
             На отпущенье всѣхъ грѣховъ моихъ
             Я бъ въ полной мѣрѣ могъ надѣяться тогда.
             Гретхенъ. Мой братъ! Какое адское мученье!
             Валентинъ. Я говорю, оставь ты слезы!
             Отрекшися отъ чести, ты мнѣ въ сердце
             Тягчайшій нанесла ударъ.
             Ко Господу сномъ смертнымъ отхожу
             Я, какъ солдатъ, безъ страха. (Умираетъ).
   

СОБОРЪ, СЛУЖБА, ОРГАНЪ И ПѢНІЕ.

Гретхенъ среди толпы народа. Злой духъ позади Гретхенъ.

             Злой духъ. О, какъ иначе, Гретхенъ, на душѣ
             Бывало у тебя,
             Когда, еще невинности полна,
             Здѣсь подходила къ алтарю ты,
             Изъ книжечки захватанной молитвы лепетала,
             На сердцѣ игры дѣтскія наполовину,
             На половину Богъ!
             Гретхенъ!
             Куда ты голову дѣвала?
             Ни сердцѣ у тебя
             Преступное какое дѣло?
             Ты молишься за душу матери твоей.
             Что чрезъ тебя на долгую, на долгую уснула муку
             Чья кровь у твоего порога?
             Подъ сердцемъ у тебя
             Не движется ль ужъ, не ростетъ ли.
             Тебя, себя страша
             Присутствіемъ зловѣщимъ?
             Гретхенъ. Горе! горе!
             Какъ мнѣ избавиться отъ мыслей,
             Что такъ во мнѣ метутся.
             И всѣ противъ меня идутъ!
             Хоръ. Dies irae, dies ilia
                       Sol vet eaecluin in favilla. (Звуки органа.)
             Злой духъ. Гнѣвъ разразился надъ тобой!
             Труба звучитъ!
             Трепещутъ гробы!
             И сердце, что во прахѣ
             Покоилось твое.
             На муку ада
             Возсозданное вновь,
             Затрепетало!
             Гретхенъ. Уйти бы мнѣ отсюда!
             Органъ мнѣ словно
             Захватываетъ духъ,
             Все сердце надрывается
             Отъ пѣнья!
             Хоръ. Judex ergo cum sedebit.
                       Quidquid latet adparebit.
                       Nil inultum remanebit.
             Гретхенъ. Становится мнѣ тѣсно такъ!
             Столбы церковные
             Всѣ наступаютъ на меня!
             Сводъ
             Давитъ!-- Воздуху!
             Злой духъ. Ты спрячешься: грѣхъ и срамъ
             Сокрыты быть не могутъ!
             Свѣту? Воздуху?
             Бѣда тебѣ!
             Хоръ. Quid sum miser tune dicturus.
                       Quem patronum rogaturus,
                       Cum vix justus sit securus?
             Злой духъ. Ликъ просвѣтленные
             Прочь отвращаютъ отъ тебя;
             И чистые тебѣ
             Страшатся руку протянуть.
             Бѣда!
             Хоръ. Quid sum miser tunc dicturus --
             Гретхенъ. Сосѣдка! Пузырекъ вашъ!

(Падаетъ въ обморокъ.)

   

ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

Гарцъ. Мѣстность около Ширке и Влендъ.

             Фаустъ. Мефистофель,
             Мефист. Не чувствуешь нужды ты въ помелѣ?
             А мнѣ бъ козла, да подюжѣе.
             Путемъ мы этимъ далеко еще отъ цѣли.
             Фаустъ. Пока еще я свѣжимъ чувствую себя на собственныхъ ногахъ,
             Съ меня довольно палки суковатой.
             Какая по льна сокращать дорогу?
             По лабиринту доловъ пробираться,
             Затѣмъ на кручу эту лѣзть, откуда
             Въ кипѣньи вѣчномъ- ключъ стремится:
             Вотъ наслажденіе, -- имъ сдобрены дорожки эти!
             Уже весна въ березахъ вьется,
             Сосна, и та ужъ чувствуетъ ее;
             Неужли жъ и на наши члены не подѣйствуетъ она?
             Мефист. Но чести, ничего, такого я, не ощущаю
             И къ тѣлѣ у меня зима;
             Хотѣлось мнѣ бы снѣгу и морозу на пути.
             Печально какъ, щербатымъ кругомъ,
             Багряный всходитъ мѣсяцъ, позднимъ пламенемъ горя,
             И скверно свѣтитъ такъ, что налетаешь
             На каждомъ ты шагу на дерево иль на скалу.
             Позволь блудящій огонекъ позвать!
             Я нижу, вонъ одинъ ужъ весело горитъ.
             -- Эй, другъ! нельзя ль тебя къ намъ пригласить?
             Чего такъ попусту пылать?
             Будь добръ и и освѣти намъ кверху!
             Блуждающій огонекъ. Почтенья ради, я надѣюсь, мнѣ удастся
             Съ природой легонькой моею сладить;
             Но путь нашъ вкривь и вкось обычно.
             Мефист. Ну, ну! Онъ вздумалъ людямъ подражать.
             Иди ты, чорта ради, только прямо,
             Не то мерцающую жизнь твою задую!
             Блужд. огон. Я вижу, вы хозяинъ здѣсь; охотно
             Прилаживаться буду къ вамъ; подумайте однако!
             Гора помѣшана на волшебствъ сегодня,
             И коль вамъ долженъ огонекъ блуждающій указывать дорогу,
             Не нужно такъ ужъ точно все намъ принимать.
             Фаустъ, Мефистофель и блуждающій огонекъ.

(Поютъ поочередно.)

                       Вотъ мы, кажется, вступили
                       Въ область сновъ и волшебства.
                       Ты веди насъ хорошенько
                       И поставь себѣ за честь.
                       Чтобъ скорѣе мы пробрались
                       По мѣстамъ пустыннымъ этимъ!
   
                       Ты гляди, какъ рядъ за рядомъ
                       Мимо движутся деревья.
                       Преклонились какъ утесы.
                       И носы у скалъ какъ длинны,
                       Какъ сопятъ они. какъ дуютъ!
   
                       По камнямъ, по муравѣ внизъ
                       Ручеекъ спѣшить и рѣчка.
                       Что я слышу; шелестъ? пѣсни?
                       Или вздохъ любви блаженной.
                       Дней небесныхъ тѣхъ отзвучье?
                       Гдѣ любовь и гдѣ надежда!
                       Какъ сказанье дней минувшихъ
                       Эхо вторить звукамъ тѣмъ.
   
                       Уху! шуху! слышно ближе;
                       Филинъ, коронъ, козодой,
                       И они не спятъ всѣ развѣ?
                       Саламандры, что ль, въ кустахъ тамъ?
                       Длинноноги, толстобрюхи!
                       И, какъ змѣи, корни вьются
                       Изо скалъ, да изъ песка,
                       Лѣзутъ путами чудными.
                       Чтобъ спугнуть насъ, наловить;
                       Изъ клубней ихъ впрямь ожившихъ
                       Словно плети у полиповъ
                       Лѣзутъ путника схватить!
                       Мыши тысячи оттѣнковъ,
                       Безъ числа во мху, въ травѣ!
                       Свѣтляки сплошною тучей,
                       Роемъ въ воздухѣ несутся
                       И сбываютъ съ толку насъ.
   
                       Но стоимъ мы, что ль, скажи мнѣ.
                       Или мы идемъ все дальше?
                       Все, мнѣ кажется, кружится.
                       Всѣ деревья, всѣ утесы
                       Строятъ рожи, а блудящіе огни-то,
                       Все ихъ больше, все топорщатся они!
             Мефист. Держись ты, не робѣя, мнѣ за плащъ!
             Вотъ срединная вершина,
             Гдѣ увидишь въ изумленьи,
             Какъ въ горѣ Maммоттъ пылаетъ,
             Фаустъ. Вдоль по ущельямъ странно какъ мерцаетъ
             Неясное сіянье, какъ ни утренней зарѣ,
             И проникаетъ въ бездну --
             Въ глубь самую ея раасѣлинъ!
             Тамъ паръ клубится, тамъ туманы тянутъ,
             А здѣсь изъ чада дымки пламень свѣтитъ;
             То крадется онъ нитью топкой,
             То бьетъ клюнемъ изъ-подъ земли;
             Здѣсь вьется по долинѣ онъ.
             Переплетаясь сотней жилъ;
             Тамъ вдругъ онъ въ тѣсный уголокъ
             Запропастится одиноко.
             Невдалекѣ же блещутъ искры,
             Какъ золотой разсыпанный песокъ.
             Но вонъ, смотри! въ свою всю высь
             Зажглась скалистая стремнина!
             Мефист. Да развѣ жъ не роскошно свой дворецъ
             Для праздника Маммонь нашъ освѣщаетъ?
             Кикое счастье, что ты видѣлъ эхо;
             И чую ужъ неистовыхъ гостей.
             Фаустъ. Какъ бѣшено по воздуху невѣста вѣтрова несется:
             Ударами какими въ спину бьетъ меня!
             Мефист. За ребра старыя скалы хватайся,
             Не то снесетъ тебя и къ этой безднѣ погребетъ.
             Туманомъ сгущается ночь.
             Послушай, трещитъ какъ къ лѣсахъ!
             Летятъ, всполошились совы.
             Щеплются, слушай! колонны
             Вѣчно зеленыхъ дворцовъ:
             Ломятся сучья, стонутъ могучіе стволы.
             Корни зѣваютъ, скрипятъ;
             Страшно спутавшись въ погромъ.
             Съ кучу все нагромоздилось,
             И въ ущельяхъ свищетъ вѣтеръ,
             Пробирался сквозь груды!
             Слышишь голоса ты тамъ вверху?
             И вблизи и вдалекѣ?
             Ну, по всей теперь горѣ
             Бѣшено несется пѣнье!
             Хоръ вѣдьмъ. Толпой на Брокенъ вѣдьмы тянутъ.
                       Желто жнивье, посѣвы зелены.
                       Тамъ собирается кагалъ великій.
                       А во главѣ самъ Уріанъ сидитъ:
                       Такъ черезъ пень, черезъ колоду,
                       П.... вѣдьмѣ, б... козелъ.
             Голосъ. Летить старуха Баубо, одна,
                       На матерой свиньѣ верхомъ.
             Хоръ. Честь честью по заслугамъ!
                       Впередъ, старуха! коноводомъ!
                       Свинья дюжа, кума верхомъ,
                       За нею слѣдомъ вѣдьмы кучей.
             Голосъ. Откуда держишь путь?
             Голосъ. На Ильзенштейнъ!
             Въ гнѣздо къ совѣ тамъ заглянула.
             Такую парочку мнѣ показала глазъ!
             Голосъ. Ну, къ дьяволу тебя,
             Чего такъ скоро скачешь?
             Голосъ. Мнѣ кожу содрала:
             Смотри какія раны!
             Хоръ вѣдьмъ Широкъ путекъ, длинна дорога.
                       И что за бѣшеный напоръ?
                       Скребетъ метла и колетъ вила,
                       Дитя задохлось, лопнетъ мать!
             Колдуны. Полухоръ. Полземъ мы, какъ улитка съ своимъ домомъ.
                       А впереди всѣ бабы,
                       Вѣдь на домъ къ злому коль идти,
                       Впередъ у бабы тысяча шаговъ.
             Другой полухоръ. По нашему не очень такъ:
                       Для бабы тысяча шаговъ,
                       Но, какъ она не торопясь.
                       Въ одинъ скачокъ мущина тамъ.
             Голосъ (вверху). Идемъ, идемъ! вы, съ озера въ скалахъ!
             Голосъ (снизу). Хотѣлось съ вами бъ кверху намъ.
             Полощемся, чисты насквозь,
             Но и безплодны вѣчно!
             Оба хора. Стихъ вѣтеръ, прочь бѣжитъ звѣзда,
                       Охотно прячется и мѣсяцъ тусклый;
                       Несется вихремъ хоръ волшебный
                       И брызжетъ тысячами искръ.
             Голосъ (снизу). Стойте! стойте!
             Голосъ (сверху). Кто изъ разсѣлины кричитъ тамъ?
             Голосъ (книзу). Меня съ собой возьмите вы!
             И триста лѣтъ уже взбираюсь,
             Добраться до вершины не могу.
             Мнѣ бъ со своими быть хотѣлось!
             Оба хора. Несетъ метла, несетъ и палка,
                       Несутъ и вилы, и козелъ;
                       Сегодня вверхъ кто не изберется,
                       На вѣкъ погибшій человѣкъ.
             Полувѣдьма (внизу). Давно я сзади ковыляю;
                       Другія всѣ ужъ какъ далеко!
                       Мнѣ дома у себя покоя нѣтъ,
                       И здѣсь я до него никакъ не доберусь.
             Хоръ вѣдьмъ, Даетъ намъ, вѣдьмамъ, храбрость зелье.
                       Ветошка каждая намъ парусъ,
                       Корыто каждое корабль;
                       Ввѣкъ не летать, колъ не сегодня.
             Оба хора. Когда потянемъ вкругъ вершины мы.
                       Вы у земли держитесь,
                       Укройте вдоль и вширь поляну
                       Своимъ ни вѣдьминымъ кагаломъ!

(Онѣ опускаются на землю).

             Мефист. Толпятся, толкутся, шумятъ и трещать.
             Болтаютъ, шипитъ, крутятся, несутся.
             И свѣтятся, искрятся, жгутся, воняютъ --
             Раздолье истое для вѣдьмъ!
             Плотнѣй ко мнѣ, а то сейчасъ насъ разлучатъ.
             Ты гдѣ?
             Фаустъ (вдалекѣ). Я здѣсь!
             Мефист. Какъ, оттѣсняли ужъ туда?
             Вступить въ хозяйскія права придется. Челядь
             Сладчайшая, дорогу! Баринъ самъ, Воландъ идетъ!
             Сюда, хватайся, докторъ, за меня! И вотъ теперь, давай.
             Изъ этой толкотни мы выберемся сразу;
             Ужъ это черезъ-чуръ и нашему-то брату.
             Тамъ что-то рядомъ свѣтится совсѣмъ особымъ свѣтомъ.
             Меня въ кусты тѣ тянетъ что-то:
             Идемъ, идемъ, шмыгнемъ туда!
             Фаустъ. О, духъ противорѣчья! Дѣйствуй ты! веди меня!
             Но думается мнѣ, умно ужъ это очень;
             Въ Вальпургіеву ночь на Брокенъ держимъ путь.
             Чтобъ тамъ искать уединенья!
             Мефист. Взгляни ты только, что за пестрые огни!
             Веселый въ сборѣ клубъ: въ дѣлишкахъ малыхъ
             Однимъ ты не останешься никакъ.
             Фаустъ. Все жъ ни верху бъ я лучше быть желалъ.
             Ужъ вижу я, огонь пылаетъ, дымъ клубится;
             Толпа тамъ къ злому тянетъ;
             Тутъ ни одна должна загадка разрѣшиться.
             Мефист. Но и завяжется загадка не одна
             Оставь большой ты свѣтъ гудѣть себѣ;
             Подомовинчаемъ въ тиши мы здѣсь.
             Уже вѣдь давно такъ завелось.
             Что средь большого свѣта мастерятся малые мірки!
             Вонъ вижу вѣдьмочекъ я молодыхъ, не прибранныхъ, нагихъ.
             И старыхъ, поприкрывшихся умненько.
             Привѣтливѣе будьте вы, хоть для меня!
             Трудъ не великъ, забавы много.
             Звучатъ, я слышу, словно инструменты --
             Трезвонъ проклятый! Надо привыкать къ нему.
             Идемъ, идемъ -- иначе вѣдь нельзя,
             Я подойду, введу тебя
             И вновь разодолжу.
             Что скажешь, другъ? Не малое пространство!
             Ты только посмотри, конецъ едва увидишь.
             Огней горитъ въ одинъ рядъ сотня;
             Болтаютъ, пляшутъ, парятъ, любятъ, пьютъ:
             Скажи-ка, ну: и что, и гдѣ найдешь ты лучше?
             Фаустъ. Теперь, чтобъ намъ себя внести,
             Объявишься ты колдуномъ иль чортомъ?
             Мефист. Хоть очень я привыкъ къ инкогнито.
             Но въ дни gala показывать свой орденъ надо.
             Подвязки я не удостоенъ,
             А лошадиное копыто здѣсь въ почетѣ, ко двору.
             Улитку видишь, вонъ? Сюда она ползетъ,
             Своимъ ощупываньемъ зрячимъ
             Она во мнѣ пронюхала ужъ что-то!
             Когда бъ и захотѣлъ, здѣсь отъ себя мнѣ не отречься!
             Идемъ же. Отъ огня къ огню давай переходить;
             Я сватъ, а ты женихъ.

(Къ кой къ кому изъ сидящихъ у потухающихъ углей)

             Вы. пожилые господа, что дѣлаете тугъ мы, на краю?
             Вотъ похвалилъ бы я, коль насъ нашелъ на самой бы середкѣ
             Средь бражничанья и задора молодого:
             Однимъ довольно каждому сидѣть и дома.
             Генералъ. Кто станетъ довѣрять народамъ.
             Какъ много онъ для нихъ ни сдѣлалъ?
             Вѣдь у народа, что у женщинъ.
             На первомъ мѣстѣ молодежъ!
             Министръ. Отъ настоящаго пути теперь далеко слишкомъ всѣ;
             Хвалю я добрыхъ стариковъ,
             Какъ въ насъ значенье все, конечно, было.
             Тогда впрямь время было золотое.
             Parvenu. Ума у насъ хватало тоже; часто
             Мы дѣлали, чего бъ не подобало:
             Теперь же кругомъ все пошло,
             И именно ю что упрочить мы хотѣли.
             Авторъ. Теперь кто книгу станетъ вообще читать
             Съ умѣренно толковымъ содержаньемъ!
             А что до милой молодежи -- ввѣкъ
             Она такъ носъ еще не задирала.
             Меф. (являясь вдругъ очень старымъ). Я чувствую, къ дню судному созрѣлъ народъ.
             Такъ какъ въ послѣдній разъ я къ вѣдьмамъ на гору забираюсь;
             И такъ какъ мой боченокъ замутился,
             То ужъ идетъ и свѣтъ на склонъ.
             Вѣдьма торговка. Вы, господа, не проходите мимо
             И случая не упускайте вы:
             Вниманье на товаръ мой обратите!
             Тутъ много всякаго добра,
             И все же въ лавочкѣ моей.
             Которой нѣтъ подобной на землѣ,
             Нѣтъ ничего такого, что хоть разъ
             Не послужило бъ человѣку, міру, ко здоровому вреду.
             Кинжала нѣтъ, съ котораго бы крови не лилось,
             Нѣтъ кубка, изъ котораго не излилось бы въ тѣло,
             Здоровое совсѣмъ, горячаго и пожирающаго яда;
             Нѣтъ украшенія, чтобъ женщины не искусило,
             Достойнѣйшей любви; меча, который бы союза не нарушилъ
             Иль сзади бъ не пронзилъ противника насквозь.
             Меф. Кума-сударыня, смекаешь плохо времена ты.
             Случилось -- сдѣлано! Что сдѣлано -- случилось!
             На новости ты налегай!
             Насъ привлекаютъ новости однѣ.
             Фаустъ, Не потерять бы только голову мнѣ тутъ!
             Ну, ярмарка, ужъ нечего сказать!
             Мефист. Крутить все -- тянетъ кверху;
             Ты двинулъ, думаешь асъ, двинули тебя!
             Фаустъ. А это кто жъ?
             Мефист. Всмотрись ты хорошенько!
             Лилита это
             Фаустъ. Кто?
             Мефист. Адама первая жена.
             Ты берегись ея волосъ роскошныхъ,
             Красы единственной, которою она кичится:
             Коль подберется съ нимъ къ молодцу она.
             То выпуститъ его не такъ-то скоро.
             Фаустъ. Вонъ двѣ сидятъ, старуха съ молодой;
             Онѣ ужъ понапрыгались исправно!
             Мефист. Сегодня устали тутъ нѣтъ:
             Сейчасъ вотъ затанцуютъ вновь!
             Идемъ, и пріударимъ!
             Фаустъ (танцуя съ молодой). Мнѣ снился разъ прекрасный сонъ:
             Я видѣлъ яблоню, на ней
             Два чудныхъ яблока блестѣли;
             Прельстился, влѣзъ я на нее.
             Красавица. До Яблочковъ охочи вы
             И съ рая самаго еще.
             Какая радость для меня.
             Что яблочки есть и въ моемъ саду.
             Мефист. (танцуя со старухой). Мнѣ снился разъ безпутный сонъ:
             Съ расщелиною дерево я видѣлъ,
             У дерева была -- -- ;
             Хоть -- , а все жъ мнѣ нравилась она.
             Старуха. Усерднѣйшій поклонъ мой, рыцарь
             Съ копытомъ лошадинымъ!
             Держи ты -- наготовѣ,
             Коль не гнушаешься.
             Проктофантасмистъ. Народъ проклятый, что вы позволяете себѣ?
             Вамъ развѣ не доказано давно,
             Что никогда духъ на ногахъ заправскихъ не стоитъ?
             Вы жъ даже пляшете, какъ нашъ-братъ люди!
             Красавица (танцуя). Тому что на балу на нашемъ надо?
             Фаустъ (танцуя). О, тотъ вездѣ поспѣлъ,
             Другіе вотъ танцуютъ взвѣсить это долженъ онъ.
             Коль наболтать о каждомъ шагѣ онъ не можетъ,
             То шага этого какъ будто бы и не бывало.
             Всего же больше злитъ его, какъ только мы впередъ пойдемъ.
             Вотъ если бъ пожелали вы въ кругу вертѣться такъ же.
             Какъ въ старой мельницѣ своей портится онъ,
             То похвалилъ бы васъ, пожалуй --
             Особенно жъ, когда бъ вы на поклонъ къ нему дошли.
             Проктофантасмистъ. Все тутъ еще вы! Нѣтъ неслыханное дѣло!
             Исчезните жъ! Вѣдь просвѣтили мы!
             Отродье чортово не хочетъ правилъ знать.
             Мы стали такъ умны -- а въ Тегелѣ все нечистъ водится
             Ужъ я ль надъ чисткою фантазіи не потрудился! [еще.
             Все чистой не становится она: послы хинное дѣло!
             Красавица. Такъ перестаньте жъ здѣсь надоѣдать намъ!
             Проктофантасмистъ. Вамъ, духомъ, и въ лицо скажу:
             Я деспотизма духа не терплю;
             Къ нему мой духъ не въ состояньи прибѣгать.

(Танцеватъ продолжаютъ.)

             Сегодня, вижу, мнѣ ничто не хочетъ удаваться;
             Но все же я отправлюсь въ путь съ другими,
             И шага я послѣдняго надѣнь-" но сдѣлать,
             Не одолѣвъ чертей и стихотворцевъ.
             Мефист. Онъ въ лужу нотъ усядется сейчасъ:
             Его майора это душу отводить:
             Когда жъ на з... его піявки попируютъ.
             Излѣчится отъ духовъ и отъ духа онъ!

(Къ Фаусту, переставшему танцовать.)

             А дѣвушку-красавицу чего бросаешь ты,
             Что мило такъ тебѣ, танцуя, подпѣвала?
             Фаустъ. Ахъ, среди пѣнья изо рта у ней
             Прыгнулъ мышонокъ красный.
             Мефист. Какъ быть должно! Значенія большого этому не придается;
             Довольно и того, что мышь не сѣрая была.
             Кому до этого какое дѣло въ часъ приволья?
             Фаустъ. Потомъ я увидалъ --
             Мефист. Что?
             Фаустъ. Видишь ты, Мефисто, вдалекѣ.
             Вонъ, одиноко, блѣдное прекрасное дитя стоитъ?
             Чуть движется она, идетъ
             На скованныхъ ногахъ какъ будто;
             Признаться долженъ, мнѣ сдастся,
             На Гретхенъ добрую она похожа.
             Меф. Оставь въ покоѣ это! Тутъ никто добра не жди.
             Исполненъ чаръ сей образъ, бездыханенъ, идолъ онъ.
             Съ нимъ встрѣтиться нехорошо;
             Оцѣпенѣлый взоръ кровь человѣка цѣпенить.
             Его онъ чуть не въ камень обращаетъ;
             Ты о Медузѣ вѣдь слыхалъ.
             Фаустъ. Нѣтъ, это, право, мертвеца глаза
             Что не были рукою любящей закрыты.
             То -- грудь, что открывала Гретхенъ мнѣ.
             То -- тѣло милое, которымъ наслаждался я!
             Мефист. То чары, о, податливый глупецъ!
             Вѣдь каждому она возлюбленной является его.
             Фаустъ. Что за восторгъ! Какая мука!
             Отъ взгляда этого я оторваться не могу.
             Какъ странно, что убранствомъ шеи той прелестной
             Одинъ единственный шнурочекъ красный служитъ.
             Не толще лезвія ножа!
             Мефист. Да, правда, вижу;
             Подъ мышкой также можетъ голову она носить,
             Вѣдь ей Персей отсѣкъ ее.--
             И все-то обольщать себя охота!
             Пойдемъ- ка мы на тотъ вонъ холмикъ!
             Какъ въ Пратерѣ -- такое жъ тамъ веселье;
             И, если не морочатъ и меня,
             Театръ я настоящій вижу.
             А что дается тутъ?
             Servibilis. Сейчасъ опять начнутъ.
             И пьесу новую, послѣднюю ужъ изъ семи:
             Давать ихъ столько здѣсь въ обычаѣ всегда.
             И дилетантъ ее писалъ.
             И дилетанты же играютъ.
             Простите, господа, коль я исчезну
             Подилетантствовать -- имъ занавѣсъ поднять.
             Мефист. На Блоксборгѣ васъ находя, я нахожу.
             Что это хорошо; вѣдь тутъ и ваше мѣсто.
   

Сонъ въ Вальпургіеву ночь.

или
ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАHІИ.

Интермедія.

             Директоръ театра. Сегодня мы поотдохнемъ,
             Честные Мидинга сыны!
             Гора, росистая долина --
             Вся наша сцена тугъ!
             Герольдъ. Чтобъ свадьбѣ золотою быть,
             Полсотни нужно лѣтъ;
             Но нотъ окончилась ссора --
             Милѣй намъ что злато.
             Оберонъ. Вездѣ коль вы со мною, духи.
             Скажитесь теперь:
             Король и королева ваши
             Въ союзъ вступили вновь.
             Пукъ. Пришелъ Пукъ, колесомъ вертится,
             Играетъ въ хороводѣ;
             За нимъ несется сотня слѣдомъ,
             Чтобъ съ нимъ повеселиться.
             Аріель. Все пѣнье Аріель ведетъ
             Въ небесно-ясныхъ звукахъ;
             Онъ звономъ много рожъ манитъ,
             Манитъ онъ и красавицъ.
             Оберонъ. Супругамъ, что хотятъ жить мирно,
             Пусть мы примѣромъ будемъ:
             Чтобъ полюбилися другъ другу,
             Лишь надо развести ихъ.
             Титанія. Бранится мужъ, жена брюзжитъ,
             Скорѣй хватайте ихъ:
             Ее на полдень мы ведите,
             Его жъ ни самый сѣверъ.
             Оркестръ tutti. (Fortissimo.) Комаръ-носачъ и муха-хоботокъ.
             Со всею ихъ родней,
             Кузнецъ, лягушка въ зелени --
             Вотъ наши музыканты!
             Соло. Смотрите, вонъ идетъ волынка!
             То мыльный вѣдь пузырь.
             Послушайте, сипъ-сонъ какой
             Въ носу ея тупомъ!
             Духъ, еще слагающійся. Паучью лапку, брюхо жабы.
             Да крылышко бъ бѣдняжкѣ!
             Оно бъ звѣрку-то и не выйдти --
             А выйдутъ все жъ стишки.
             Парочка. Короткій шагъ, высокій скокъ.
             Росой медвяною, душистой;
             По мнѣ порядкомъ ты трусишь,
             Но въ воздухъ все жъ не взвиться.
             Любопытный путешественникъ. Издѣвка ль это маскарада?
             Мнѣ вѣрить ли глазамъ?
             Прекраснаго я Оберона бога
             Здѣсь тоже нынче нижу!
             Правовѣрный. И безъ когтей и безъ хвоста!
             Но все же нѣтъ сомнѣнья,
             Что. какъ и греческіе боги.
             Онъ есть нее тотъ же чортъ.
             Сѣверный путешественникъ. Я схватываю нынче что --
             Наброски лишь одни:
             Къ поѣздкѣ итальянской я
             Заранѣе готовлюсь.
             Пуристъ. Злой рокъ сюда меня занесъ:
             Все лодыри какіе!
             Вѣдьмъ полчище вѣдь въ сборѣ тутъ --
             Напудрены же двѣ лишь!
             Молодая вѣдьма. И пудра, какъ и платье все --
             Сѣдымъ и старымъ бабкамъ;
             Я жъ на козлѣ гольемъ сижу
             И крѣпкое кажу я тѣльце.
             Матрона. Приличье слишкомъ я наемъ мы.
             Чтобъ препираться съ вами:
             И молоды и нѣжны вы --
             Сгніете все жъ, надѣюсь.
             Капельмейстеръ. Комаръ-носачъ и муха-
             Надъ юлой не роиться! [хоботокъ.
             Кузнецъ, лягушка въ зелени --
             Не выходить изъ такта:
             Флюгеръ (въ одну сторону).
             Вотъ общество -- не пало лучше!
             Однѣ невѣсты, право!
             А парни всѣ вѣдь на подборъ!
             Надежнѣйшій народъ!
             Флюгеръ (въ другую строну).
             Коль не разверзнется земля.
             Чтобъ всѣхъ ихъ поглотить,
             Я со всего разбѣгу въ адъ.
             Ей-ей, сейчасъ же брошусь!
             Ксеніи. Какъ насѣкомыя, мы тутъ
             Всѣ съ острыми клешнями.
             Чтобы папашу сатану
             Почтить, какъ подобаетъ.
             Геннингсъ. Смотрите, какъ толпою тѣсной
             Они наивно шутятъ!
             Въ концѣ концовъ, пожалуй скажутъ,
             Что добрыя сердца у нихъ
             Музагетъ. Я въ этой рати вѣдьмъ не прочь бы
             И затеряться былъ:
             Вѣдь ими бъ я сумѣлъ скорѣй.
             Чѣмъ музами у править.
             Ci-devant геній времени. Съ людьми заправскими, и ты кой-что.
             Идемъ, держись мнѣ за полу!
             У Блоксберга, какъ у нѣмецкаго Парнаса,
             Весьма широкая вершина.
             Любопытный путешественникъ.
             Скажите, кто надутый тотъ?
             Онъ гордо выступаетъ.
             Что можно, онъ обнюхать радъ.
             "Онъ чуетъ іезуитовъ".
             Журавль. Въ водицѣ ясной или мутной
             Ловить люблю я рыбку;
             И вотъ благочестивый мужъ
             Съ чертями въ общей кашѣ.
             Дитя свѣта. Благочестивымъ, вы повѣрьте,
             Послужить все сосудомъ;
             Они соборикъ не одинъ
             На Блоксбергѣ здѣсь сладятъ.
             Танцоръ. Тамъ новый, видно, хоръ идетъ?
             Вдали, чу, барабаны.
             Не безпокойтесь!-- въ камышахъ
             То выпи унисонятъ.
             Танцмейстеръ. Какъ всѣ ногами-то вертятъ,
             Справляются, какъ могутъ!
             Кривой -- въ припрыжку, въ скокъ -- тюфякъ!
             Не спросятъ, хорошо ли.
             Веселая голова. Другъ друга крѣпко ненавидитъ сволочь эта,
             Охотно бы прикончили другъ друга;
             Ихъ единитъ волынка, какъ скотовъ
             Орфея лира единила.
             Догматикъ. Себя не дамъ сбить съ толку крикомъ
             Иль критикой, сомнѣньемъ:
             Все жъ что-нибудь чортъ долженъ быть
             Къ чему бъ тогда и черти?
             Идеалистъ. Фантазія моя сегодня
             Чрезъ чуръ ужъ самовластна:
             Взаправду коль все это -- я,
             Я поглупѣлъ сегодня.
             Реалистъ. Что здѣсь творится -- мнѣ мученье
             И досаждаетъ страшно;
             Я въ первый разъ тутъ на ногахъ.
             Своихъ стою нетвердо.
             Супернатуралистъ. Я тутъ съ великимъ наслажденьемъ
             И радуюсь на нихъ вотъ;
             Вѣдь отъ чертей я заключить
             Могу и къ добрымъ духамъ.
             Скептикъ, Идутъ по слѣду огоньковъ
             И думаютъ -- кладъ близко.
             Сомнѣнье, чортъ -- одна статья.
             Какъ разъ и тутъ у мѣста.
             Капельмейстеръ. Кузнецъ, лягушка въ зелени
             Клятые дилетанты!
             Комаръ-носачъ и муха-хоботокъ.
             Вѣдь вы же музыканты!
             Ловкачи. Sans souci зовется рать
             Созданія развеселыхъ:
             Насъ не держатъ больше ноги,
             Идемъ на головахъ!
             Неуклюжіе. Когда-то шарканьемъ кормились,
             Теперь -- ужъ какъ Богъ дастъ!
             Башмаки протанцовали --
             Запляшемъ босикомъ.
             Блуждающіе огни. Изъ болота мы идемъ.
             Мы тамъ и родилися;
             А въ хороводѣ здѣшнемъ все жъ
             Блестящіе танцоры мы.
             Падучая звѣзда. Сверху я сюда скатилась.
             Звѣздой, огнемъ сіяя;
             Вотъ въ травъ валяюсь я!
             Кто мнѣ поможетъ встать;
             Грузные. Мѣста, мѣста! пораздайтесь!
             Мы травку попранномъ;
             Духи идутъ, и у духовъ члены
             Бываютъ неуклюжи.
             Пукъ. Не ступайте грузно такъ.
             Слонята словно, право!
             Всѣхъ сегодня неуклюжѣй
             Пусть будетъ дюжій Пукъ.
             Аріель. Любящей природой, духомъ,
             Дарованы вамъ крылья,
             По слѣдамъ моимъ вы легкимъ
             На холмъ, гдѣ розы, взвѣйтесь!
             Оркестръ. (Pianissimo.) Облачка, тумана дымка
             Поозарились сверху.
             Шелестъ въ листьяхъ, въ камышъ --
             И все, все разлетѣлось.
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ. ПОЛЕ.

Фаустъ. Мефистофель.

   Фаустъ. Въ нищетѣ! Въ отчаяніи! Жалкая, долго блуждала но землѣ -- и вотъ схвачена! Какъ преступница, брошено въ тюрьму на ужасающія мученія это милое, злосчастное созданье! До этого, до этого дойти!-- Предатель, негодный духъ! и ты все это утаивалъ отъ меня!-- Стой теперь, стой! ворочай чертовскими глазами своими, злобствуй! Стой тутъ и вызывай меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ!-- Схвачена!-- въ непоправимой бѣдѣ!-- Предана во власть злыхъ духовъ и во власть судящаго, безчувственнаго человѣчества! А меня все это время ты убаюкиваешь нелѣпыми развлеченіями, скрываешь отъ меня ея наростаящую бѣду и даешь ей безпомощно гибнуть!
   Мефистофель. Она не первая.
   Фаустъ. Собака: Мерзкое чудище!-- Обороти его, Ты, Безконечный Духъ! обороти Ты червя этого снова въ собачій его образъ, въ которомъ такъ нравилось ему въ ночное время вертѣться передо мной, кидаться беззаботному путнику подъ ноги и вѣшаться падавшему на плечи! Обороти Ты его опять въ излюбленный имъ образъ, чтобы брюхомъ въ пескѣ ползъ онъ передо мной, и чтобъ я могъ растоптать его ногами -- его, проклятаго!-- Не первая! О, ужасъ! ужасъ!-- Непостижимо для души человѣческой, какъ въ пучину этого бѣдствія могло погрузиться больше одного существа! какъ первое, корчась въ предсмертныхъ мукахъ на глазахъ у Вѣчно-Прощающаго, не искупило вины всѣхъ остальныхъ! Меня до мозга костей, до глубины всего существа потрясаетъ бѣда этой одной -- ты же осклабляешься спокойно предъ участью тысячъ!
   Мефистофель. Ну, вотъ мы опять у предѣловъ нашего остроумія, гдѣ у васъ, людей, смыслъ срывается! Чего ты водишься съ нами, когда не можешь справиться съ нашей компаніей? Хочешь летать, а не увѣренъ, что не закружится голова? Мы навязывались тебѣ, или ты намъ?
   Фаустъ. Не скаль ты на меня свои ненасытные зубы! Противно мнѣ!-- Великій, властный Духъ! Ты удостоилъ явиться мнѣ; Ты вѣдаешь мое сердце, мою душу! Зачѣмъ было приковывать меня къ этому позорному товарищу, который наслаждается вредомъ, упивается погибелью?
   Мефист. Кончишь ты?
   Фаустъ. Спаси ее! или горе тебѣ! ужаснѣйшее проклятіе тебѣ на тысячи годовъ!
   Мефист. Я узъ мстителя расторгнуть не могу, его запоровъ отомкнуть.-- Спаси ее!-- А кто ее ввергнулъ въ погибель? Я или ты?
   Фаустъ (дико озирается кругомъ).
   Мефист. Ищешь громовъ ты? Хорошо, что вамъ, бѣднымъ смертнымъ, не были они даны! Раможжить безвинно возражающаго -- манера тирановъ, чтобъ найти выходъ изъ затрудненія.
   Фаустъ. Перенеси меня къ ней! она должна быть свободна!
   Мефистоф. А опасность, которой ты себя подвергнешь? Знай, что надъ городомъ тяготѣетъ еще кровавая вина -- дѣло рукъ твоихъ. Надъ мѣстомъ, гдѣ лежитъ убитый, витаютъ духи-мстители и стерегутъ, не вернется ли убійца.
   Фаустъ. И это еще слышать отъ тебя? Убійство и смерть цѣлаго міра да падутъ на тебя, чудище! Веди меня туда, говорю я, и освободи ее!
   Мефист. Я отведу тебя, и что я могу сдѣлать, слу          шай! Развѣ дана мнѣ вся власть на небѣ и на землѣ? Тюремщика я одурманю, ты же завладѣй ключами и выведи ее человѣческой рукой! Я буду сторожить! волшебные кони готовы, я увезу васъ. Это я могу.
   Фаустъ. Идемъ, и прочь отсюда!
   

НОЧЬ, ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ.

Фаустъ и ять,

             Да пить, да въ карточки играть.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, славное жъ житье съ нимъ было --
             Особенно, когда и вамъ
             Грѣшковъ не меньше съ рукъ сходило!
             Повѣрьте -- на такихъ условіяхъ я самъ
             Готовъ на пальчикъ вамъ надѣть обнову.
   

МАРТА

             О, вы изволите шутить!
   

МЕФИСТОФИЛЬ всторону

             Эге, пора мнѣ лыжи навострить:
             Она и чорту придерется къ слову!

къ Маргаритѣ, вслухъ

             Ну, а у васъ на сердцѣ каково?
   

МАРГАРИТА

             На сердцѣ? я не понимаю.
   

МЕФИСТОФИЛЬ всторону

             Невинное ты существо!

вслухъ

             Щастливо оставаться вамъ желаю.
   

МАРГАРИТА

             Прощайте.
   

МАРТА

                                 Ахъ, скажите, отъ кого
             Свидѣтельство бъ достать могла я:
             Какъ умеръ мужъ мой, гдѣ, при комъ?
             Порядокъ надобенъ во всемъ;
             Пусть и въ газетахъ бы сказали, что вдова я.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, голосъ двухъ свидѣтелей вездѣ
             Докажетъ истину неложно;
             Со мной пріятель ѣздитъ -- можно
             Явиться и ему въ судѣ.
             Привесть его?
   

МАРТА

                                           Прошу насъ, непремѣнно.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А барышня здѣсь будетъ? онъ
             Хорошъ собою, видѣлъ свѣтъ, уменъ
             И вѣжливъ съ дамами отмѣнно.
   

МАРГАРИТА

             Мнѣ было бъ стыдно предъ лицемъ такимъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             О, не было бъ ни предъ царемъ самимъ!
   

МАРТА

             И такъ сегодня вечеркомъ
             За домомъ мы въ саду васъ ждемъ.
   

Улица.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФИЛЬ, встрѣчаются.

ФАУСТЪ

             Ну, что? уладилъ? смастерилъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ого, какой задорный пылъ!
             Не бойся, птичкѣ не уйти отъ сѣтки -- 89
             Сегодня, на починъ, свиданье у сосѣдки.
             Вотъ женщина -- кажись, она
             Для этого нарочно рождена!
   

ФАУСТЪ

             Тѣмъ лучше.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Но и къ намъ есть просьба небольшая.
   

ФАУСТЪ

             Что жъ, намъ услуга, а on, насъ другая!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Свидѣтельство подпишемъ мы съ тобой,
             Что мужъ ея благоволилъ скончаться
             И въ Падуѣ улегся на покой.
   

ФАУСТѢ

             Помилуй -- стало, прогуляться
             Сперва прикажешь нимъ туда?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Sancta simplicites! 90 вотъ стоило бъ труда!
             И не справляясь подписаться можно.
   

ФАУСТЪ

             Нѣтъ, выдумай умнѣй; а это, просто, вздоръ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Охъ, честная душа! съ которыхъ поръ
             Боишься ты свидѣтельствовать ложно?
             Не ты ли, съ дерзостнымъ челомъ,
             Все, Бога и міры, и то, что въ нихъ витаетъ,
             И человѣка, какъ онъ дѣйствуетъ умомъ,
             Какъ чувствуетъ и размышляетъ,
             Рѣшительно опредѣлялъ?
             А въ самой сущности вѣдь дѣла
             Объ этомъ всемъ ты такъ же мало зналъ,
             Какъ о о томъ, что Марта овдовѣла.
   

ФАУСТЪ

             Ты былъ и будетъ ввѣкъ софистомъ и лжецомъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, если бъ только я не вѣдалъ кой-о-чемъ!
             Вотъ кто-то станетъ къ бѣдной Гретхенъ льститься,
             Ее морочить такъ и сякъ,
             Въ горячей страсти къ ней божиться?
   

ФАУСТЪ

             Я, и отъ всей души.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Положимъ, что и такъ;
             А дальше? рѣчь зайдетъ, конечно *
             О вѣрности, любви чистѣйшей, вѣчной --
             И это будетъ отъ души идти?
   

ФАУСТЪ

             Да, отъ души! когда, въ минуту ощущенья,
             Для новыхъ чувствъ я и для ихъ волненья
             Ищу именъ, и не могу найти;
             Когда потомъ все въ мірѣ пробѣгаю,
             Сильнѣйшія изъ сильныхъ словъ хватаю,
             И огнь, которымъ такъ горю,
             Зову безмѣрнымъ, безконечнымъ,
             Неизмѣнимымъ, вѣчнымъ --
             Уже ли ложь я говорю?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Все я же правъ.
   

ФАУСТЪ

                                           Не заставляй
             Меня напрасно горло драть, и знай:
             Кто хочетъ правъ быть, да имѣетъ
             Во рту языкъ, хоть правъ быть и съумѣстъ.
             Идемъ, болтать мнѣ надоѣло;
             Ты правъ -- тѣмъ больше, что не бросить же мнѣ дѣла!
   

Садъ Марты.

ФАУСТЪ прогуливается подъ руку съ МАРГАРИТОЙ, а МЕФИСТОФИЛЬ съ МАРТОЙ.

МАРГАРИТА

             Да, да, вы шутите, я знаю,
             Учтивостью меня хотите пристыдить:
             Кто ѣздитъ гостемъ по чужому краю,
             Тотъ ко всему умѣетъ снисходить;
             А вправду можно ль, чтобы насъ хоть мало
             Мое болтанье занимало!
   

ФАУСТЪ

             О, взглядъ одинъ, одинъ ужъ голосъ твой
             Мнѣ занимательнѣй всей мудрости земной.

цѣлуетъ ея руку.

   

МАРГАРИТА

             Не безпокойтесь! что вамъ за охота
             Такую руку цѣловать!
             Смотрите, какъ дурна! а все труды, работа --
             Да, матушка мнѣ не даетъ гулять!

идутъ далѣе.

   

МАРТА

             И мы все такъ должны скитаться?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Что дѣлать! званіе и долгъ того хотятъ:
             Хоть грустно съ кѣмъ когда разстаться,
             А ѣдетъ, ежели велятъ.
   

МАРТА

             Покуда кровь кипитъ, конечно
             Не тяжело носить дорожную суму;
             Но время красное не вѣчно,
             А въ старости брести ко гробу одному,
             Повѣрьте, скучно хоть кому.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Да, вижу съ ужасомъ я этому примѣры.
   

МАРТА

             Такъ лучше жъ вовремя противу зла взять мѣры.

идутъ.

МАРГАРИТА

             Да, и изъ памяти, какъ съ глазъ!
             Вамъ вѣжливость въ привычку; но у васъ
             За то не мало и друзей
             Не вамъ чета, а поумнѣй,
   

ФАУСТЪ

             Повѣрь мнѣ: го, что свѣтъ умомъ провозглашаетъ,
             Есть, часто, глупость и тщеславія мечта!
   

МАРГАРИТА

             Какъ?
   

ФАУСТЪ

                       Ахъ, зачѣмъ невинность, простота *
             Себя, снятой цѣны своей не знаетъ!
             Зачѣмъ смиренье, лучшій даръ, какой
             Намъ щедрая природа ниспослала --
   

МАРГАРИТА прерываетъ его

             Лишь обо мнѣ бы вы подумали порой;
             Объ васъ же думать мнѣ есть времени не мало!
   
             Ты часто дома? и одна?
   

МАРГАРИТА

             Ахъ, да. Хозяйство наше небольшое,
             Но все жъ и въ немъ заботливость нужна.
             Служанки нѣтъ; вотъ я одно, другое,
             Должна и сдѣлать и прибрать,
             И поздо лечь и рано встать.
             А чуть не такъ что -- матушка сердится.
             У ней ужъ нравъ такой;
             А то бъ не стали мы тѣсниться,
             Могли бъ поважничать скорѣй, чѣмъ кто другой:
             Имѣемъ по отцѣ достаточенъ не скудный,
             Здѣсь домъ, а за городомъ садъ.
             Теперь однако мнѣ не очень трудно --
             Сперва пошелъ въ солдаты братъ,
             А тамъ сестрица умерла.
             Я съ нею много нужды приняла,
             Но съ радостью бь взялась опять за тожъ --
             Такъ милъ ребенокъ мнѣ казался и хорошъ.
   

ФАУСТЪ

             О, ангелъ, если былъ онъ на тебя похожъ.
   

МАРГАРИТА

             А какъ-было съ малюткой я сдружилась!
             Она по смерти батюшки родилась;
             А матушка слегла тогда же и едва
             Осталась, бѣдная, жива;
             Такъ гдѣ же было ей, больной,
             Кормить дитя самой!
             Вотъ я и занялась сестрицей;
             Ее вспоила молочкомъ парнымъ,
             Да теплою водицей;
             Дитя какъ будто сдѣлалось моимъ,
             Со мной играло и жило
             И на рукахъ моихъ расло.
   

ФАУСТЪ

             О, это для тебя чистѣйшимъ щастьемъ было!
   

МАРГАРИТА

             Но и до слезъ нерѣдко доходило.
             Бывало, лягу спать, а возлѣ -- колыбель;
             Случись дитяти шевельнуться,
             И я должна проснуться;
             Корми его, клади къ себѣ въ постель,
             А какъ расплачется, вставай
             Да съ нимъ по комнатѣ гуляй;
             А тамъ, чуть свѣтъ, бѣлье мыть надо,
             Бѣжать на рынокъ, гнать коровку въ стадо!
             Ахъ эдакъ, ныньче какъ вчера,
             Трудясь отъ утра до утра,
             Сгруснется не хотя порой;
             За то пріятны пища и покой!

идутъ.

МАРТА

             Отъ этого намъ женщинамъ и худо --
             Не быть въ холостякѣ пути!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Холостяку исправиться, не чудо --
             Лишь могъ бы онъ на насъ похожую найти.
   

МАРТА

             Скажите: ничего у васъ нѣтъ на примѣтѣ?
             Свободны вы, не влюблены?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ахъ, правду говорятъ: нѣтъ ничего на свѣтѣ
             Дороже дорогой жены.
   

МАРТА

             Однакожъ -- васъ на что еще не искусило?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Мнѣ часто въ обществахъ весьма пріятно было.
   

МАРТА

             Да, да; но вправду вы предпринимали ль что?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Шутить въ такихъ дѣлахъ не долженъ смѣть никто.
   

МАРТА

             Ахъ, Богъ мои, вы меня совсѣмъ
             Не понимаете!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Какъ жаль, но между тѣмъ
             Я понимаю совершенно,
             Что вы -- добры отмѣнно.

идутъ.

ФАУСТЪ

             И ты меня узнала, ангелъ мой,
             Какъ скоро Марта дверь намъ отворила!

МАРГАРИТА

             А какъ же! я глаза тотчасъ же опустила.
   

ФАУСТЪ

             И ты прощаетъ, что съ тобой
             Я дерзко поступилъ намедни,
             Какъ ты домой шла отъ обѣдни?
   

МАРГАРИТА

             Мнѣ стало грустно; и во снѣ
             Я не встрѣчала случая такого.
             Здѣсь про меня не говорятъ дурнаго;
             Не ужто жъ, я подумала, во мнѣ
             Онъ свиду что нибудь нечестное находитъ,
             Что такъ ужъ сразу и подходитъ!
             Но признаюсь, не знаю что тотчасъ
             Мнѣ стало въ сердцѣ говорить за васъ,
             И очень на себя сердита я была,
             За то, что быть ни васъ сердитѣй не могла.
   

ФАУСТЪ

             Душа моя!
   

МАРГАРИТА

                                 Постойте.

срываетъ астру и ощипываетъ ее листокъ за листкомъ

ФАУСТЪ

                                                     Наряжаться?
   

МАРГАРИТА

             Нѣтъ.
   

ФАУСТЪ

                                 Что же?
   

МАРГАРИТА

                                 Не скажу -- вы станете смѣяться.

продолжаетъ щипать и шепчетъ что-то про себя.

ФАУСТЪ

             Что, что?
   

Маргарита вполголоса

                                 Не любить, любить,
   

ФАУСТЪ

             Ты милый ангелъ мой!
   

МАРГАРИТА громче

                                                     Не любитъ, любитъ,
             Не любитъ,

отрывая послѣдній листокъ, съ живой, радостію

                                           Любитъ, любить!
   

ФАУСТЪ

             О другъ мой, пусть отвѣть цвѣтка
             Судьбы глаголомъ станется! Да, любитъ!
             Понятно ли тебѣ, что значитъ: любитъ!

схватываетъ ее за руки

МАРГАРИТА

             Мнѣ страшно!
   

ФАУСТЪ

                                           Нѣтъ, не трепещи!
             Пусть скажетъ взоръ мой,
             Пусть выразить пожатіе рука,
             То, что въ словахъ невыразимо --
             Союзъ высокій душъ,
             Блаженство безъ конца --
             Конецъ его смертельнымъ былъ бы горемъ --
             Нѣтъ, безъ конца, всегдашнее блаженство!

Маргарита жметъ ему руки, увертывается и убѣгаетъ. Фаустъ задумывается на минуту,* потомъ идетъ за нею.

МАРТА

             Ужъ поздо.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Да, пора домой сбираться.
   

МАРТА

             Я васъ просила бъ долѣе остаться,
             Но здѣсь у насъ народъ презлой:
             Помыслитъ, что никто не занятъ ни дѣлами,
             Ни домомъ, ни семьей --
             Всякъ на сосѣдей пялится глазами;
             Все ради осудить, придраться ко всему.
             Гдѣ жъ наши?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А вотъ тамъ -- рѣзвятся словно дѣти. 93
   

МАРТА

             Она, кажись, весьма поправилась ему.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             И онъ ей тоже. Такъ всегда ведется въ свѣтѣ.
   

Бесѣдка въ саду.

Маргарита вбѣгаешь, прячется за дверь, прикладываетъ къ устамъ пальцы и смотритъ въ щель.

МАРГАРИТА

             А, вотъ онъ!

Фаустъ входить

                                 Прятаться? постой, тебя найду я!
             Ara!

цѣлуетъ ее

МАРГАРИТА

             Ахъ, это всей души тебя люблю я!

цѣлуетъ его, МЕФИСТОФИЛЬ стучится въ дверь.

Фаустъ съ досадою

             Ну, кто тамъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Свой.
   

ФАУСТЪ

                                           Оселъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                               Идти пора.

МАРТА входитъ

             Да, время.
   

ФАУСТЪ

                       Можно ль хоть провесть васъ до двора?
   

МАРГАРИТА

             Нѣтъ, матушка бъ меня -- прощайте.
   

ФАУСТЪ

                                                                         Ужъ прощанья?
             Прощайте же.
   

МАРТА

                                 Адье!
   

МАРГАРИТА

                                           До скораго свиданья.

Фаустъ и Мефистофиль уходятъ, Марта провожаетъ ихъ,

МАРГАРИТА одна

             Чего не можетъ, Боже мой,
             Придумать человѣкъ такой!
             Заговоритъ -- я отъ стыда
             Сгорю, да и отвѣчу: да!
             И глупое дитя -- не знаю,
             Чѣмъ я такимъ его прельщаю.
   

Пещера въ лѣсу.

ФАУСТЪ одинъ

             Могучій Духъ! ты далъ мнѣ, далъ мнѣ все,
             О чемъ просилъ я -- ты ко мнѣ не тщетно
             Склонилъ свои ликъ во пламени: далъ въ царство
             Весь этотъ міръ прекрасный; далъ способность
             Природу чувствовать, природой наслаждаться.
             Не равнодушно только ей даваться
             'Ты позволяешь, но глубоко въ грудь ей
             Проникнуть взоромъ, какъ бы въ сердце друга.
             Ты предо мной ведешь ряды живущихъ
             И научаешь въ воздухѣ, въ водахъ
             И тихихъ рощахъ находить собратовъ;
             Когда въ лѣсу реветъ и свищетъ буря,
             И дубъ могучій, падая стремглавъ,
             Дробитъ стволы о вѣтви древъ сосѣднихъ,
             И звучно вторятъ ихъ паденью холмы,
             Ты шлешь меня въ уютную пещеру,
             Мнѣ указуешь самаго меня тамъ,
             Моей души мнѣ открываетъ тайны;
             Когда жъ, потомъ, привѣтливо на небѣ
             Взойдетъ луна, ко мнѣ съ лѣсовъ, съ утесовъ
             Слетаютъ тѣни населявшихъ міръ
             Въ протекшіе вѣка, и освѣжаютъ
             Отъ созерцаній напряженный умъ.
   
             Но, ахъ, теперь и познаю, что нѣтъ
             Для человѣка совершенства. Съ нѣгой
             Возносящей меня къ богамъ, ты далъ мнѣ
             И спутника; и онъ ужъ мнѣ необходимъ,
             Хотя, холодно-дерзкій, унижаетъ
             Меня въ моихъ же онъ глазахъ, ничтожитъ
             Однимъ дхновеньемъ всѣ твои дары,
             Дѣятельно онъ къ ней -- къ той красотѣ --
             Мнѣ въ сердцѣ дикій разжигаетъ пламень!
             Такъ отъ желанья мчусь я къ наслажденью.
             А въ наслажденіи тоскую по желанью.

входитъ МЕФИСТОФИЛЬ

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну что, неужто никогда
             Не надоѣстъ тебѣ житье такое?
             Попытка, я согласенъ, не бѣда,
             Но надо жъ наконецъ придумать что другое.
   
             Ты бъ лучше самъ другимъ занялся чѣмъ нибудь
             И не смущалъ меня въ счастливую минутку.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Пожалуй; только не забудь,
             Что это мнѣ сказать не смѣетъ ты не въ шутку.
             А впрочемъ въ чудакѣ такомъ.
             Потери было бы мнѣ мало:
             Хлопочетъ, только бъ силъ достало;
             А что по немъ, что не по немъ --
             Не разгадать ни чьимь умомъ.
   

ФАУСТЪ

             Каковъ? никакъ за то, что мнѣ надоѣдаетъ,
             Онъ благодарности желаетъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А безъ меня ты какъ бы жилъ?
             Вѣдь я жъ тебя надолго исцѣлиль
             Отъ каверзовъ воображенья!
             Да что! когда бъ не я, давно бъ
             Тебя ужъ положили въ гробъ!
             Скажи, что толку влажные каменья
             И мохъ гнилой, ни дать ни взять
             Какъ жаба тощая, сосать,
             Или сидѣть самодовольно,
             Какъ старый филинъ, въ щеляхъ скалъ?
             Прекрасный вкусъ! никакъ отсталъ
             Ты не совсѣмъ отъ жизни школьной?
   

ФАУСТЪ

             Тебѣ ли, бѣдный чортъ, понять,
             Сколь много новыхъ силъ мнѣ въ душу здѣсь струится!
             О, если бы ты могъ мое блаженство знать,
             Ты имъ, какъ истый бѣсъ, мнѣ бъ не далъ насладиться.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Блаженство неземное, впрямъ!
             Въ горахъ росу пить по ночамъ,
             Съ землей и небомъ страстно обниматься,
             Щитать себя чуть чуть не божествомъ.
             Въ земныя нѣдра мыслью углубляться,
             Весь міръ вдругъ въ сердцѣ заключать своемъ,
             Избыткомъ силъ гордясь, невѣсть чѣмъ наслаждаться,
             Забывши бренность перелить
             Съ любовію себя во все созданье,
             И напослѣдокъ созерцанье --

съ неприличнымъ тѣлодвиженіемъ

             Не хочется сказать чѣмъ -- заключить!
   

ФАУСТЪ

             Безстыдникъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Вотъ, готовъ сердиться!
             Да, вы краснѣете отъ всякаго словца:
             Стыдливый слухъ вашъ имени боится,
             А къ самой вещи льнутъ стыдливыя сердца! 93
             Но дѣло вотъ въ чемъ: я все прочу,
             Авось тебя кой-чѣмъ пріятно поморочу;
             Тебѣ же все не надолго -- опятъ
             Ты ужъ дичаешь и худѣешь,
             И право, если такъ намѣренъ продолжать,
             Рѣхнешься, иль отъ горя околѣетъ.
             Опомнись! милочкѣ твоей
             Безъ друга скучно нестерпимо;
             Ты сдѣлался необходимой
             Мечтой и мыслію для ней;
             Твоя любовь мгновенно забурлила,
             Какъ горный отъ дождей потокъ,
             И вдругъ ей сердце затопила --
             И вдругъ изсякнулъ ручеекъ.
             Мнѣ кажется, чѣмъ здѣсь уединенно
             Въ дичи среда лѣсовъ царить,
             Умнѣе бъ было несравненно
             Любовь бѣдняжки наградить.
             Она отъ горя изнываетъ,
             Глядитъ въ окошко, какъ порой
             Несутся облака надъ городской стѣной,
             И "будь я пташкой" напѣваетъ
             По цѣлымъ днямъ, по полъночамъ;
             Тоскуетъ; волю давъ слезамъ
             Утихнетъ, и опять вздыхаетъ,
             Опять по прежнему грустна --
             И все по уши влюблена!
   

ФАУСТЪ

             Змѣя, змѣя!
   

МЕФИСТОФИЛЬ всторону

                                 Пожалуй, лишь бы я
             Тебя поддѣть могъ, какъ змѣя!
   

ФАУСТЪ

             Прочь съ глазъ моихъ, хитрецъ безчестный!
             Не говори мнѣ о прелестной;
             Въ крови и безъ того бунтующей моей
             Не распаляй любви къ ней новымъ жаромъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну что жъ? ей кажется, что ты бѣжалъ отъ ней;
             И, право, кажется не даромъ.
   

ФАУСТЪ

             Ахъ, сердце близко къ ней мое
             Всегда, повсюду: даже въ сей пустынѣ
             Я ревновать готовъ ее.
             Къ лобзаемой отъ устъ ея святынѣ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Она того и стоить. Я не разъ
             Смотрѣлъ, бывало, съ завистью на васъ.
   

ФАУСТЪ

             Прочь, искуситель!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Да, бранись, а мнѣ смѣшно.
             Мущины созданы для женщинъ, и обратно;
             Природѣ жъ помогать -- оно
             Вѣдь и почетно и пріятно.
             Ступай же -- ты сталъ, право, чудакомъ;
             Къ любимой дѣвушкѣ я въ домъ,
             А не во гробъ тебя толкаю.
   

ФАУСТЪ

             О, я въ объятіяхъ ея блаженство пью!
             Дай на ея груди согрѣть мнѣ грудь мою!
             Уже ль я ей не сострадаю?
             Не я ль бѣглецъ тотъ, сопостатъ
             Безъ цѣли бытія, что въ дерзости нелѣпой,
             Какъ по утесамъ бьющій водопадъ,
             Стремился къ безднѣ жадно и свирѣпо?
             И возлѣ, ангелъ красоты,
             Щастлива въ хижинѣ укромной,
             Была она, и жизни скромной
             Ей не смущала гордыя мечты.
             И я -- о Боже! недовольно,
             Что на пути объ ребра скалъ
             Я скалы разшибалъ --
             Я долженъ былъ, отверженецъ крамольный,
             Ее, ея покой подрыть!
             Да! долженъ же былъ адъ сей жертвой насладиться!
             Бѣсъ, помоги мнѣ муку сократить:
             Пусть неизбѣжное скорѣе совершится --
             Пусть гибну я, ея подавленный судьбой;
             Пусть гибнетъ и она со мной!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Какъ все опять въ тебѣ кипитъ и бродить!
             Поди, утѣшь ее, глупецъ:
             Гдѣ, дурочка, она спасенья не находитъ,
             Тамъ ужъ и ты отчаялся вконецъ!
             Да здравствуетъ, кто смѣлъ и твердъ:
             Ты ужъ успѣлъ обчортиться изрядно;
             А крайне, глупо вѣдь и видѣть непріятно,
             Когда начнетъ отчаяваться чортъ!
   

Комната Гретхенъ (Маргариты).

ГРЕТХЕНЪ одна, за самопрялкой

             Исчезъ мой покой;
             Грусть сердце гнететъ --
             Ахъ, ввѣкъ ужъ покой
             Оно не найдетъ!
   
             Гдѣ нѣтъ со мною
             Дружка моего,
             Тамъ свѣтъ не ясенъ,
             Тамъ все мертво.
   
             Въ головѣ моей бѣдной
             Идетъ все кругомъ,
             Все смѣшано въ бѣдномъ
             Умѣ моемъ.
   
             Исчезъ мой покой;
             Грусть сердце гнететъ --
             Ахъ, ввѣкъ ужъ покоя
             Оно не найдетъ!
   
             Ожидая лишь друга
             Въ окно я гляжу;
             Ему лишь на встрѣчу
             За дверь выхожу.
   
             Его гордая поступь,
             Осанистый видъ,
             Улыбки прелесть
             И взоровъ магнитъ;
   
             Его волшебный
             Слова даръ,
             И его поцѣлуя
             Страстный жаръ!... 90
   
             Исчезъ мой покой;
             Грусть сердце гнететъ --
             Ахъ, ввѣкъ ужъ покоя
             Оно не найдетъ!
   
             Къ нему летитъ
             Душа моя;
             Обняла бы его,
             Не пустила бы я;
             Его бъ цѣловала,
             Сколько могла;
             Цѣлуя бы, душу
             Творцу отдала.
   

Садъ Марты.

ФАУСТЪ и ГРЕТХЕНЪ.

ГРЕТХЕНЪ

             Ты обѣщаешь, Генрихъ?
   

ФАУСТЪ

                                                     Все, что властенъ.
   

ГРЕТХЕНЪ

             А объ религіи подумаешь? ты къ ней,
             Со всею добротой своей,
             Не очень, кажется, пристрастенъ!
   

ФАУСТЪ

             Оставимъ это! ты мнѣ дорога;
             За друга я готовъ на смерть, на всѣ мученья;
             Въ религіи жъ вводить въ сомнѣнье
             Не сталъ бы даже и врага.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Но надо исполнять обряды
             И твердо вѣровать.
   

ФАУСТЪ

                                           Да? надо?
   

ГРЕТХЕНЪ

             Аxъ, если бъ я могла тебя уговорить!
             Ты хоть Святыя Тайны сталъ бы чтить!
   

ФАУСТЪ

             Чтить? я ихъ чту.
   

ГРЕТХЕНЪ

                                           Но къ нимъ не прибѣгаешь --
             Говѣть не хочешь, въ церкви не бываешь.
             Ты въ Бога вѣруешь?
   

ФАУСТЪ

                                           Кто можетъ, ангелъ мой.
             Сказать, что вѣруетъ онъ въ Бога?
             Спроси у мудрыхъ -- словъ наскажутъ много,
             А смыслъ ихъ ты почтешь насмѣшкой надъ тобой.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Такъ ты не вѣруешь въ Него?
   

ФАУСТЪ

             О, не толкуй во зло отвѣта моего!
             Кто смѣетъ Вышняго назвать
             И исповѣдуя, сказать:
             Я вѣрую въ Него?
             Кто Необъятаго пойметъ,
             Иль не понявъ, сказать дерзнетъ:
             Не вѣрую въ Него?
             Всего зиждитель.
             Всего хранитель,
             Не Онъ ли держитъ и всевѣсть
             Себя и васъ и все, что есть?
             Не распростерто ль небо тамъ, горѣ?
             Не стелется ль земля здѣсь, долу?
             Не всходятъ ли вседневно,
             Блеща привѣтно, звѣзды?
             И не гляжу ль тебѣ я окомъ въ око?
             И все -- все не тѣснится ль
             Тебѣ и въ мысль а въ сердце,
             Не дѣется ль въ всегдашней тайнѣ
             Незримо, зримо вкругъ тебя?
             Наполни жъ чувствомъ симъ свою всю душу
             И въ немъ блаженствуя сполна,
             Зови его какъ хочешь -- 97
             Я имени ему
             Не вѣдаю! Вся сила въ ощущеньи;
             Природа жъ -- звукъ и дымъ,
             Темнящій огнь небесный.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Да, въ этомъ есть и умъ и складъ.
             Пасторы намъ почти что тоже говорятъ,
             Хоть не такими же словами.
   

ФАУСТЪ

             О, все что есть подъ небесами,
             Что существуетъ и живетъ,
             Творца, какъ вѣдаетъ, зоветъ
             На языкѣ своемъ! я -- тоже.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Какъ слушаешь, оно на что нибудь похоже;
             Но то не хорошо, другъ мой,
             Что христіянинъ ты плохой.
   

ФАУСТЪ

             Душа моя!
   

ГРЕТХЕНЪ

                                 Грущу я часто и о томъ,
             Что ты все въ обществѣ такомъ.
   

ФАУСТЪ

             Какъ это?
   

ГРЕТХЕНЪ

                                 Твой товарищь мнѣ
             Противень въ сердца глубинѣ.
             Что за лицо? я не видала
             Еще на свѣтъ ничего,
             Что бы меня такъ отвращало.
   

ФАУСТЪ

             Не бойся, душечка, его.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Мнѣ грустно, какъ его завижу.
             Я никого не ненавижу;
             Но столько жъ, какъ тебя люблю,
             Его боюсь и не терплю.
             Ктому жъ -- прости мнѣ Богъ обиду --
             Онъ плутомъ кажется по виду!
   

ФАУСТЪ

             Безъ чудаковъ такихъ нельзя же быть.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Но Богъ избави съ ними жить!
             Войдетъ -- насмѣшливо косится
             На всѣхъ о все, какъ будто злится
             На цѣлый свѣтъ;
             Кажись, на лбу написано, что нѣтъ
             Въ немъ ни къ чему любви, ли въ чемъ участья.
             Что не одной душѣ онъ не желаетъ щастья! 98
             Мнѣ жизнь съ тобой такъ хороша,
             Такъ радостна и такъ привольна!
             А если онъ тутъ, тотчасъ сердцу больно!
   

ФАУСТЪ всторону

             Святая, вѣщая душа!
   

ГРЕТХЕНЪ

             При немъ я стражду, какъ подъ тяжкимъ игомъ
             И даже кажется, что мигомъ
             Тебя перестаю любить;
             А что всего труднѣй сноситъ --
             Молиться не могу, ни явственно ни скрытно!
             Ты тоже ль чувствуешь?
   

ФАУСТЪ

                                                     Въ тебѣ, мой ангелъ, видно
             Есть антипатія къ нему.
   

ГРЕТХЕНЪ

                                                     Теперь прощай.
   

ФАУСТЪ

             Уже ль мнѣ никогда съ тобою
             Минутки быть нельзя спокойно одному,
             Грудь съ грудью и душа съ душою?
   

ГРЕТХЕНЪ

             Ахъ, если бъ я одна спала!
             Я и сегодня бъ дверь не запереть могла;
             Но сонъ у матушки плохой;
             А ежели она застанетъ насъ съ тобой,
             То хоть на мѣстѣ я умри.
   

ФАУСТЪ

             Не бойся, другъ мой. Посмотри,
             Вотъ сткляночка: отсюда влей
             Въ питье три капелька для ней --
             Увидишь, какъ уснетъ прекрасно.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Я для тебя на все согласна.
             Вѣдь тутъ не можетъ быть вреда?
   

ФАУСТЪ

             О, вреднаго бъ я не далъ никогда.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Едва тебя завижу, вдругъ
             Я становлюсь твоей покорна волѣ.
             Я столько для тебя ужъ сдѣлала, мой другъ,
             Что нѣчего почти мнѣ дѣлать болѣ.

уходитъ.

МЕФИСТОФИЛЬ входитъ

             Ушла? мартышка!
   

ФАУСТЪ

                                           Что, злой духъ,
             Опять подслушивалъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           И слышалъ очень ясно,
             Какъ поучали насъ. Прекрасно,
             Надѣюсь, что послужитъ въ прокъ!
             У дѣвушекъ ращетъ промѣренъ --
             Желая знать что думаетъ дружокъ,
             Онѣ смекаютъ такъ: кто вѣруетъ, тотъ вѣренъ.
   

ФАУСТЪ

             Уже ль не видятъ извергъ, ты,
             Что этотъ ангелъ чистоты,
             Полнъ вѣрою святой,
             Находитъ щастье въ вѣрѣ лишь одной
             И ангельски страдаетъ,
             Предчувствуя, что другъ на вѣка погибаетъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Охъ ты, мечтатель выспренне-плотской!
             Тебя дѣвчонка за носъ водитъ!
   

ФАУСТЪ

             Охъ ты, исчадіе огня съ кромѣшной тьмой!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А дѣвка славно смыслъ наружности находитъ!
             При мнѣ она, какъ не своя;
             По рожицѣ моихъ открыла тайну мнѣній
             И чувствуетъ, что вѣрно геніи,
             А можетъ быть и дьяволъ я!
             И такъ, сегодня --
   

Ф АУСТЪ

                                           А тебѣ что нужды?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             И мы вѣдь въ этомъ радости не чужды.
   

У колодца.

ГРЕТХЕНЪ и ЛИЗХЕНЪ съ кружками.

ЛИЗХЕНЪ

             Ты слышала объ Варѣ?
   

ГРЕТХЕНЪ

                                                     Нѣтъ;
             Откуда мнѣ -- я домосѣдъ.
   

ЛИЗХЕНЪ

             Да, дѣло вѣрное; и эта
             Вострушка на конецъ поддѣта.
             Вотъ-те и спѣсь!
   

ГРЕТХЕНЪ

                                           А что?
   

ЛИЗХЕНЪ

                                                     А то, что ужъ она
             Въ себѣ двоихъ кормить должна.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Ахъ!
   

ЛИЗХЕНЪ

                       По дѣломъ! и съ коихъ поръ
             У ней ведутся съ парнемъ шашни!
             Бывало, рано и вечоръ
             Онъ съ нею, какъ домашній;
             Идетъ съ ней въ садъ и въ хороводъ;
             Винца, сластей ей поднесетъ;
             Она жъ должна у всѣхъ быть впереди --
             Всякъ только на все, красавицу, гляди!
             А что творила? страхъ сказать --
             Подарки не стыдилась брать!
             Все къ другу вѣшалась на шею;
             Такъ другъ и подшутилъ надъ нею!
   

ГРЕТХЕНЪ

             Бѣдняжка!
   

ЛИЗХЕНЪ

                                 Вотъ, еще жалѣешь!--
             Сидишь, бывало, вечеркомъ
             Оставить матери не смѣешь;
             Они же вѣрно гдѣ нибудь вдвоемъ
             Въ свиданьи нѣжутся любовномъ.
             Тогда не скучно было ей;
             За то придетъ пора -- краснѣй
             И кайся въ платьицѣ грѣховномъ. 99
   

ГРЕТХЕНЪ

             Но вѣрно онъ ее возьметъ.
   

ЛИЗХЕНЪ

             Да, глупъ онъ! молодецъ найдетъ
             Подружку и не ей чета.
             Да онъ же ужъ и скрылся!
   

ГРЕТХЕНЪ

                                                     Да?
             Не честно жъ это!
   

ЛИЗХЕНЪ

                                           А когда бы
             И взялъ, ей все не избѣжать стыда:
             Вѣнокъ съ головки сорвала бы
             Ей молодежь; а мы, ей ей,
             Насыплемъ сѣчки у дверей!

уходитъ.

ГРЕТХЕНЪ идучи домой

             Ахъ, какъ могла и быть столь строгой
             Къ подружкамъ, грѣшнымъ хоть немного!
             Бывало, знаешь, есть пятно
             На той-то, отъ того ль, другаго ль --
             Чернишь, хоть ужъ и такъ черно,
             И разчернить не можешь вдоволь,
             Сама жъ гордится чистотой;
             И вотъ, сама!... но Боже мой,
             За чѣмъ же все, что въ грѣхъ вводило,
             Такъ было хорошо и мило!
   

Церковная ограда.

             Въ углубленіи стѣны образъ Скорбящей Богоматери, предъ нимъ кружки съ цвѣтами.

Гретхенъ ставить съ кружку свѣжіе цвѣты.

             Воззри безъ гнѣва, 100
             Многоскорбная Дѣва,
             На горесть сердца моего!
   
             Мечемъ произенна,
             Глядишь смиренно
             На смерть Ты сына своего;
   
             Къ Творцу вздыхаешь
             И возсылаешь
             Мольбы ко благости Его.
   
             Кто знаетъ,
             Какъ таетъ
             Отъ мукъ душа моя!
             То, къ чему она стремится,
             Чѣмъ трепещетъ, въ чемъ винится,
             Видимъ только Ты да я.
   
             Съ людьми ли я -- о Боже,
             Все тожъ, все то жъ, все тоже
             Кипитъ и ноетъ въ ней;
             Одна ль -- всегда тоскуя,
             Все лью, все лью, все лью я
             Потоки изъ очей.
   
             Слезами я сегодня
             Цвѣтникъ свой полила.
             Когда въ немъ раннимъ утромъ
             Тебѣ цвѣты брала;
   
             Въ слезахъ ужъ на постели
             Сидѣла я давно,
             Когда, взошедши, солнце
             Блеснуло мнѣ въ окно.
   
             Спаси меня и сохрани!
             Безъ гнѣва,
             Многоскорбная Дѣва,
             Ко мнѣ свой свѣтлый ликъ склони!
   

Ночь.

Улица передъ домомъ Маргариты.

ВАЛЕНТИНЪ (солдатъ, братъ Маргариты)

             Въ пирахъ, бывало, каждый разъ,
             Когда товарища подчасъ
             Начнетъ про дѣвицъ говорить,
             И лучшихъ выхвалять, и пить
             Здоровье той или другой,
             Я думаю себѣ; постой!
             И гордо, слушая, молчу,
             Да подбоченясь, усъ кручу,
             И вдругъ стаканъ свой подниму
             И молвлю: всякъ но своему;
             Но кто изъ васъ укажетъ мнѣ,
             Какую въ здѣшней сторонѣ
             Не то, чтобъ съ Гретхенъ пороннять,
             А хоть бы въ служки ей отдать?--
             И вотъ, подымутъ шумъ и гналъ
             И гаркнуть: правду онъ сказалъ --
             Кто противъ Гретхенъ, тѣхъ за дверь!
             И всѣ за Гретхенъ!-- 101 А теперь
             Хоть лѣзь на стѣну, хоть въ досадѣ
             На темѣ рви пуки вилось --
             У всякаго укоръ во взглядѣ
             И всякой поднимаетъ носъ:
             Стыдись, какъ воръ, намековъ тайныхъ,
             Потѣй отъ шуточекъ случайныхъ;
             И хоть сомну кого я въ комъ,
             А все не назову лжецомъ!
   
             Кто это крадется? ихъ двое!
             Не онъ ли? точно! нѣтъ, пустое --
             Теперь же друга проучу,
             Живаго съ мѣста не спущу!

подходятъ ФАУСТЪ и МЕФИСТОФИЛЬ.

ФАУСТЪ указывая на церковь

             Смотри, какъ тамъ блеститъ во впадинѣ оконной
             Алтарная лампада, все слабѣй;
             Какъ мракъ, вокругъ окна сгущенный,
             Тѣснится ближе къ ней.
             Ахъ, такъ же мрачно о въ душѣ моей.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             А мнѣ теперь, какъ кошечкѣ влюбленной,
             По улицѣ предъ фонаремъ
             Скользящей вдоль стѣны тайкомъ --
             Немножко нехотно, немножко воровато,
             И умилительно зѣло:
             Всѣ жилки чуютъ, что почти пришло,102
             Вальпургской ночи времячко! тогда-то
             Мы попируемъ: томъ не захандришь,
             И знаешь, для чего не спишь!
   

ФАУСТЪ

             А что, вотъ этотъ, что блеститъ тамъ, кладъ,
             Идетъ впередъ или назадъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Впередъ; есть вѣрныя примѣты,
             Что скоро вынимать пора.
             Я заглянулъ туда вчера --
             Все очень старыя монеты.
   

ФАУСТЪ

             А нѣтъ ли тамъ для милочки моей
             Серегъ, цѣпочекъ иль перстней?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             И въ этомъ родѣ что-то было видно --
             Жемчужная, казалось, нить.
   

ФАУСТЪ

             Я очень радъ, а то мнѣ стыдно --
             Идетъ, а нѣчего дарить.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Чудакъ! ты бъ шелъ съ тѣмъ большимъ жаромъ,
             Что не за денежки, а даромъ!--
             Ну, чтобъ вѣрнѣй ее поддѣть,
             Мнѣ хочется напѣвомъ томнымъ,
             Теперь, при звѣздъ мерцаньи скромномъ,
             Ей пѣсню нравственную спѣть.

играетъ на гитарѣ и поетъ

                       Зачѣмъ передъ днемъ, 103
                       Катринхенъ, тайкомъ,
                       Ты къ милому въ домъ
                       Идешь, весела и нарядна?
                       Войдеть ты, млада,
                       Дѣвицей туда;
                       Пойдешь не дѣвицей обратно!
   
                       А чуть твой не впрокъ
                       Ужъ сорванъ цвѣтокъ,
                       Тебя твой дружокъ
                       Оставитъ съ печальнымъ сердечкомъ!
                       Такъ лучше жъ цвѣтка
                       Не трогать, пока
                       Съ рукой ты дружка
                       Обмѣнишся брачнымъ колечкомъ.
   

ВАЛЕНТИНЪ подходитъ ближе

             Какую здѣсь манитъ ты дуру.
             Проклятый крысоловъ? къ чертямъ
             Сперва дурацкую бандуру,
             А послѣ и пѣвца къ чертямъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Гитара въ дребезгахъ -- ну, вотъ-те и играй!
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Теперь и голова того же ожидай!
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Ну, докторъ, не зѣвать --
             Сюда, въ мою сторонку!
             Вытаскивай шпажонку,
             Коли, я стану отбивать.
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Отбей-ка этотъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                     Почему жъ не такъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Или вотъ этотъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Навѣрнякъ.
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Никакъ онъ дьяволъ! что за чудо...
             Рука какъ налита свинцомъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Коли!
   

ВАЛЕНТИНЪ падаетъ

                       Ахъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                 Славно! ну, теперь мы и уйдемъ --
             Пойдетъ тревога, будетъ худо:
             Съ полиціей я лажу завсегда,
             Но уголовнаго не жалую суда.

уходитъ съ Фаустомъ.

МАРТА въ окнѣ

             Сюда, на улицу!
   

ГРЕТХЕНЪ съ окнѣ

                                           Огня!
   

МАРТА

             Вотъ здѣсь былъ шумъ и стукотня.
   

НАРОДЪ собирается

             Одинъ убитъ знать -- не встаетъ съ земли.
   

МАРТА сходитъ внизъ

             А гдѣ жъ другіе-то? ушли?
   

ГРЕТХЕНЪ сходитъ внизъ

             Убитъ, и слышу; кто такой?
   

НАРОДЪ

             Твой братъ.
   

ГРЕТХЕНЪ

                                           О Боже всеблагой!
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Я умираю -- что таиться!
             Ахъ, это скоро говорится,
             А сдѣлалось еще скорѣй.
             Не войте, слушайте смирнѣй.

его обступаютъ.

             Ты молода еще, сестра,
             Да и умомъ-то не хитра --
             Жать хочетъ на авось!
             Скажу тебѣ, какъ дѣло есть;
             Когда ты позабыла честь,104
             То ужъ и стыдъ-то брось!
   

ГРЕТХЕНЪ

             О Боже! братецъ! какъ снесу я --
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Не призывай ты Бога всуе!
             Прошедшаго не воротить,
             А будетъ то, что должно быть:
             Ты начала тайкомъ, съ однимъ:
             Потомъ попробуетъ съ другимъ;
             А какъ пять шесть ихъ перечтетъ,
             То и ко всякому пойдетъ.
             Сначала, какъ родится грѣхъ.
             Его скрываютъ это всѣхъ,
             Ему на уши и на очи
             Бросаютъ покрывало ночи --
             Кто бы всякъ убить желалъ;
             Потомъ, пришедши въ вопретъ зрѣлый,
             И днемъ нагой онъ ходитъ смѣло,
             Хоть вовсе не красивѣй сталъ.
             Чего? чѣмъ ликъ его мерзѣе,
             Тѣмъ онъ безстыднѣй и наглѣе!
   
             Ахъ, скоро времена придутъ,
             Когда всѣ граждане честные
             Тебя, какъ язвы моровыя,
             При встрѣчѣ убѣгать начнутъ,
             И съ каждымъ на тебя ихъ взглядомъ
             Ты будетъ сердцемъ изнывать!
             Тогда не станешь щеголять
             При пляскѣ праздничнымъ нарядомъ,
             Иль красоваться впереди,
             Златой цѣпочкой, у обѣдни --
             Средь нищихъ сгинешь и среди
             Калекъ! и если въ день послѣдній
             Господь простить душѣ твоей --
             Будь проклята среди людей!
   

МАРТА

             Эхъ, пожалѣй своей души --
             Хоть въ часъ кончины не грѣши!
   

ВАЛЕНТИНЪ указывая на Марту

             Когда бъ и только этой твари
             Добраться могъ до тощей хари,
             То вѣрно бъ Царь небесныхъ силъ
             Мнѣ всѣ грѣхи мои простилъ!
   

ГРЕТХЕНЪ

             О Боже мой! о братецъ милый --
   

ВАЛЕНТИНЪ

             Не плачь, я говорю, и вѣрь,
             Что мнѣ стократъ тяжелѣ было
             Твое безчестье, а теперь
             Безстрашно, какъ солдатъ, мою
             Я Богу душу отдаю.

умираетъ.

   

Церковь.

Звуки органа и пѣніе.

ГРЕТХЕНЪ среди народа, за нею ЗЛОЙ ДУХЪ.

ЗЛОЙ ДУХЪ

             Не таково тебѣ бывало, Гретхенъ,
             Когда ты сюда приходила
             Съ невинной душой,
             По книжкѣ на обумъ
             Лепетала молитвы,
             Полъ-сердцемъ предана Творцу.
             Полъ-сердцемъ играмъ дѣтскомъ!
             Что, Гретхенъ,
             Съ твоей головой?
             Въ душѣ твоей
             Какое преступленье?
             Не молишься ли ты о матери, во снѣ,
             Твоей виной, прешедшей къ долгимъ мукамъ? 105
             Чьей кровію дымится твой порогъ?
             А у тебя подъ сердцемъ
             Не дышитъ ли ужъ что-то, не даетъ ли
             Своимъ существованьемъ
             Ужасной вѣсти?
   

ГРЕТХЕНЪ

             О горе, горе!
             Куда уйти отъ мыслей
             Противъ меня
             Отвсюду возстающихъ?
   

ХОРЪ

             Dies irae, dies illа
             Solvet saeclum in favilla.

звукъ органа.

ЗЛОЙ ДУХЪ

             Насталъ часъ кары!
             Звучитъ труба,
             Вскрываются гробы,
             И ты,
             Возсоздаина снова
             На лютую муку,
             Изъ праха могилы
             Стеная, встаешь!
   

ГРЕТХЕНЪ

             Ахъ, какъ бы уйти!
             Органа звукъ
             Тѣснитъ дыханьи;
             Священныя пѣсни
             Рвутъ сердце!
   

ХОРЪ

             Judex ergo cum sedebit,
             Quidquid latet adparebit,
             Nil inultum remanebit.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Душно!
             Какъ меня стѣны сжимаютъ!
             Какъ давятъ
             Своды!
             Я задыхаюсь!
   

ЗЛОЙ ДУХЪ

             Скрывайся: срама и грѣха
             Не скроешь!
             Что, душно, темно?
             Горе тебѣ!
   

ХОРЪ

             Quid sum miser tunc dicturus,
             Quem patronum rogaturus,
             Cum vix Justus sit sicurus.
   

ЗЛОЙ ДУХЪ

             Отъ тебя отвращаютъ
             Угодники ликъ свой:
             Противно имъ, чистымъ,
             Подать тебѣ руку!
             Горе!
   

ХОРЪ

             Quid sum miser tunc dicturus...
   

ГРЕТХЕНЪ

             Помогите!106

падаетъ безъ чувствъ.

   

Вальпургская ночь.

ШАБАШЪ ВѢДЬМЪ.

Дикое мѣсто въ Гарцовыхь горахъ.

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Что, и тебѣ, чай, надобна метла!
             Себѣ бы я желалъ исправнаго козла;
             А такъ идти намъ долго доведется.
   

ФАУСТЪ

             Ну нѣтъ, пока еще идется,
             Довольно мнѣ и этого жезла.
             Что толку сокращать дорогу?
             То въ глубинѣ долинъ брести,
             То вдоль потока лѣзть на скалы понемногу --
             Все это весело въ пути.
             Въ березкахъ вѣетъ ужъ весна;
             Весна ужъ дѣйствуетъ подъ елью и сосною;
             Не ужто жъ чувствовать ее не будемъ мы?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             По крайней мѣрѣ я -- ни мало:
             Мнѣ точно какъ среди зимы;
             Да и снѣжку бъ найти въ дорогѣ не мѣшало!
             Какъ тамъ печально, погляди,
             Краюшка-мѣсяцъ всходитъ, запоздалый;
             Какъ дурно свѣтитъ! ну, того и жди,
             Что стукнешъ лбомъ во что попало!
             А, вотъ блудящій огонекъ --
             Я позову его въ подмогу.
             Ей ты, поди сюда дружокъ:
             Чѣмъ попусту горѣть, свѣти-ка намъ въ дорогу!
   

БЛУДЯЩІЙ ОГОНЬ

             Для вашей чести я готовъ
             Не дѣлать боковыхъ скачковъ;
             А то мой путь не очень прямъ бываетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Каковъ! онъ людямъ подражаетъ!
             Пошелъ, во имя чорта! да прошу
             Прямѣе, а не то, вѣдь разомъ потушу!
   

БЛУДЯЩІЙ ОГОНЬ

             Вы, водно, здѣсь хозяинъ въ домѣ
             И съ вами нѣчего шутить;
             Но но извольте позабыть,
             Что здѣсь сегодня какъ въ содомѣ,
             И если васъ ведетъ блудящій огонекъ,
             Не ждите, чтобъ въ пути былъ прокъ.
   

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЯЛЬ И БЛУДЯЩІЙ ОГОНЬ
поперемѣнно, напѣвая

             Мнится, въ области мечтаніи,
             Въ край волшебныхъ обаяній
             Мы внезапно залетѣли.
             Провожай насъ прямо къ дѣли --
             До таинственной вершины.
   
             Посмотри, какъ вдоль стремнины
             Мимо насъ деревья рыщутъ;
             Какъ киваютъ головами,
             Какъ храпятъ на насъ и свищутъ
             Скалы длинными носами!
   
             Низвергаясь въ долъ глубокій,
             По каменьямъ бьютъ потоки;
             Что за шорохъ? слышу звуки --
             Пѣснь любви въ часы разлуки,
             Сладкій гласъ временъ блаженныхъ,
             Дней желанныхъ, незабвенныхъ!
             Вотъ и эхо, какъ бывалыхъ
             Лѣтъ глаголъ, имъ вторитъ въ скалахъ!
   
             Вотъ другое: крики, зовы!
             Всѣ не спятъ знать, всѣ въ тревогѣ,
             Враны, филины и совы;
             Толстобрюхи, длинноноги,
             Жабы скачутъ межъ кустами;
             Изъ земли и скалъ змѣями
             Корни древъ, чернѣя, вьются --
             То чуть зримо подъ ногами,
             Какъ силки, въ пескѣ плетутся,
             То висятъ, кажись живые,
             Какъ полипы водяные,
             Передъ путникомъ; несмѣтны,
             По травѣ, по мхамъ мелькая,
             Рѣютъ мыши многоцвѣтны;
             Свѣтляковъ летучихъ стая
             Вдругъ то здѣсь, то тамъ мелькаетъ --
             Только съ толку насъ сбиваетъ.
   
             Что, впередъ мы подаемся,
             Иль на мѣстѣ остаемся?
             Все кругомъ пошло, все стало
             Шевелиться: лѣсъ и скалы
             Корчуть рожи, а огни --
             Какъ умножались они!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             За меня держись: здѣсь худо --
             Самый верхъ горы; отсюда
             Посмотри, какъ въ нѣдрахъ скалъ
             Царь-Маммона заблисталъ.
   

ФАУСТЪ

             Какъ странно нѣчто подъ горой
             Зарей сомнительной мерцаетъ,
             И какъ глубоко проникаетъ
             Въ укромы бездны! чередой
             Летитъ какъ паръ, лежитъ браздами,
             Свѣтящимъ прахомъ возстаетъ,
             И вдругъ разстелется нитями,
             И водометомъ вверхъ забьетъ!
             Тамъ въ сотняхъ жилъ грядой широкой
             Сіяетъ пышно вдалекѣ,
             А здѣсь чуть зримо, одиноко
             Въ стѣсненномъ свѣтить уголкѣ,
             Иль мещетъ искры изъ пучины,
             Какъ ярко-золотистый соръ.
             По нотъ, отъ дола до вершины
             Зажглась стѣна кремнистыхъ горъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не правда ль, освѣтилъ красиво
             Маммона къ празднику свой домъ!
             Ты щастливъ, что взглянулъ на диво --
             Я чую ужъ гостей содомъ!
   

ФАУСТЪ

             Какъ вдругъ ужасно вихоръ застоналъ:
             Какими онъ меня ударами разитъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Держись сильнѣй за ребра скалъ,
             А то какъ разъ съ утеса внизъ умчитъ.
             Мрачность ночную сугубитъ туманъ;
             Слышитъ, какъ воетъ въ лѣсу ураганъ?
             Какъ имъ встревожилъ врановъ и совъ,
             Какъ онъ столбы разишбаетъ
             Вѣчно-зеленыхъ дворцовъ,
             Корни изъ нѣдра земли вырываетъ,
             Мощные стебли валитъ,
             Вѣтви мятетъ и дробить!
             Въ страшномъ паденьи древа полетѣли
             Съ шумомъ и ревомъ во прахъ;
             Вихорь же свищетъ и воетъ во рва /p>
             Такъ вы опять не поняли, что я...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ-

             О, это бы меня душевно огорчило,
             Однако, понялъ я.... (въ поголоса), что вы ужь слишкомъ милы!

(Приходятъ мимо.)

ФАУСТЪ.

             Неужели, мой ангелъ, ты сейчасъ,
             Лишь только я вошелъ, меня узнала?
   

МАРГЕРИТА.

             Я догадалася, лишь только увидала;
             Вы не замѣтили, а я узнала васъ.
   

ФАУСТЪ.

             Простишь ли мнѣ, и стоитъ ли прощенья
             То смѣлое съ тобою обращенье
             При встрѣчѣ -- ты иль церкви шла?
   

МАРГЕРИТА.

             Вы привели меня въ смущенье....
             У исповѣди я была.
             Мнѣ какъ-то странно показалось "
             Повѣрите ль, со мною ничего
             Подобнаго доселѣ не случалось.
             Неужли, я подумала, его
             Нескромнымъ чѣмъ ни будь.... казалось,
             Что я себя, какъ слѣдуетъ, вела
             И поводу къ тому не подала,
             Чтобъ обошелся онъ со мною,
             Какъ будто съ куклою какою,
             И, признаюсь, не знаю, что въ тотъ разъ,
             А въ вашу похвалу мнѣ что-то подсказало;
             Но на себя сердилась я не мало,
             Что не была сердитѣе на васъ.
   

ФАУСТЪ.

             Голубушка!
   

МАРГЕРИТА (срываетъ цвѣтокъ).

                                 Позвольте....
   

ФАУСТЪ

                                                     Это что?
             Не для вѣночка ль?
   

МАРГЕРИТА.

                                           Нѣтъ, совсѣмъ не то.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ что же? Дай полюбоваться?
   

МАРГЕРИТА.

             Ахъ, нѣтъ, вы будете смѣяться....

(Ощипываетъ листки и бормочетъ про себя.)

             Онъ любитъ -- нѣтъ, любитъ пѣть...
   

ФАУСТЪ.

             Скажи мніѣ, что бормочешь ты?
   

МАРГЕРИТА (про себя).

             Онъ любить -- нѣтъ, любить -- нѣтъ....
   

ФАУСТЪ.

             Языкъ сердечной простоты!
   

МАРГЕРИТА (срывая послѣдній листокъ, въ забытьи, громко).

             Меня онъ любитъ!
   

ФАУСТЪ.

                                           Да, онъ любитъ, любитъ!
             Ты понимаешь ли, что это значитъ любитъ?!

(Онъ беретъ ее за обѣ руки.)

МАРГАРИТА (съ забытьи)

             О, Боже, Боже, что со мной?!
   

ФАУСТЪ.

             Залогъ блаженства, рай земной!
             О, не страшися
             Любви отрады
             И подѣлися
             Ея наградой!
             Кто выразитъ въ словахъ
             Невыразимое?
             Неизъяснимое
             Прочти въ моихъ глазахъ!
             Безцѣнный другъ,
             Блаженство безконечно --
             Мой добрый, нѣжный другъ,
             Клянуся, вѣчно! вѣчно!

(Маргерита освобождается изъ объятій Фауста и убѣгаетъ. Онъ остается нѣсколько времени въ размышленіи, потомъ спѣшить за нею.)

МАРТА.

             А вотъ ужь и темно....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Пора и по домамъ.
   

МАРТА.

             Просила бы повременить немного:
             Вѣдь здѣсь такая глушь; боюся, чтобы вамъ
             Чего не встрѣтилось дорогой.
             Нѣтъ ни души; аллеи да сады,
             И хоть бы я теперь -- вѣдь, право,
             Бываетъ иногда, попутаетъ лукавый,
             Съ мужчиною одна -- ну, долго ль до бѣды?
             И нашихъ не видать....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Куда-то улетѣли
             Лѣсныя пташки.
   

МАРТА.

                                           Въ самомъ дѣлѣ,
             Она понравилась....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           И онъ....
   

МАРТА.

                                                               А я, такъ нѣтъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И вотъ, сударыня, на чемъ вертится свѣтъ!
   

БЕСѢДКА.

МАРГЕРИТА
(прибѣжавъ, прячется за дверь, держитъ палецъ у рта и смотритъ въ щель).

             Идетъ!
   

ФАУСТЪ.

                       Плутовка! Такъ-то ты меня --
             Постой....

(Цалуетъ ее.)

МАРГЕРИТА (обнимаетъ его и также цалуеть).

             Люблю, люблю тебя!

(Стучатся въ дверь.)

ФАУСТЪ (топнувъ ногою).

             Кто тамъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Пріятель.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Звѣрь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (входя).

             Пора разстаться.
   

МАРТА (входя).

                                           Да, точно, что пора.
   

ФАУСТЪ.

             Не проводить ли васъ?
   

МАРГЕРИТА.

             Боюсь, что маменька....
   

ФАУСТЪ.

                                                     Прощаться?
             Прощайте же!
   

МАРТА.

                                           Адьё!
   

МАРГЕРИТА

                                                     Не забывайте насъ.

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ.)

МАРГЕРИТА (про себя)

             Подумаешь, чего такой ученый,
             Чего не выскажетъ, чего не приберетъ!
             Стоишь да слушаешь -- а вотъ,
             Умнѣй ребенокъ несмышленый!
             И что ему но мнѣ? какъ погляжу,
             Такъ, право, тутъ ума не приложу.
   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

ФАУСТЪ (одинъ).

             Духъ выспренній, я нынѣ взысканъ всѣмъ,
             Чего желалъ. И не вотще свой образъ
             Ты мнѣ явилъ. Природы царство,
             Даръ понимать ее и наслаждаться ею
             Даешь въ удѣлъ. И дивному ли только
             Я въ ней дивлюсь? Ея святая грудь,
             Раскрыта мнѣ она, какъ сердце друга.
             Передо мной проводишь рядъ созданій,
             И въ лонѣ водъ, земли, пространства,
             Ты съ братьями меня знакомишь; да.
             Поднимется ль гроза и дрогнетъ лѣсъ дремучій,
             Свирѣпый вѣтръ, со свистомъ и стенаньемъ,
             Крушитъ сосну и рушитъ дубъ маститый,
             И треску, грохоту ударовъ глухо вторитъ
             Отзывный гулъ утесистыхъ вершинъ --
             Въ знакомую тогда пещеру
             Ты указуешь путь; самопознанью учишь
             И, глубоко во мнѣ сокрытымъ, чудесамъ;
             Да вѣдаю, по нимъ, себѣ подобныхъ.
             И тихо ли, потомъ, съ полей эѳирныхъ,
             Луна окрестность озарить --
             Давноминувшіе, во образахъ сребристыхъ,
             Ко маѣ съ сѣдыхъ утесовъ сходятъ
             И сказочно надъ безднами встаютъ,
             Смягчая строгое ума и созерцаній.
   
             Но познаю, что совершенства
             Для человѣка нѣтъ. Съ блаженствомъ, возносящимъ
             Меня до божества, ты спутника даешь:
             Холодный, дерзкій, онъ меня
             Передъ самимъ собой уничижаетъ,
             Насмѣшкой благодать язвитъ,
             Отравою рѣчей твои дары позоритъ,
             И онъ-то, онъ, мнѣ сталъ необходимъ....
             Всечасно, образъ тотъ прекрасный вызывая,
             Онъ распаляетъ огнь, снѣдающій меня,
             И я, въ желаніяхъ, алкаю наслажденій,
             И въ наслажденіяхъ, желаній алчу я.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (проходя).

             Такая жизнь еще не надоѣла?
             Ну, день-другой, бѣды еще тутъ нѣтъ;
             Да наконецъ, пора же и на свѣтъ; "
             Разнообразіе, движенье -- то ли дѣло!
   

ФАУСТЪ.

             Чѣмъ въ добрый часъ надоѣдать,
             Тебѣ бы чѣмъ другимъ заняться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, молодецъ, и стоишь двухъ, признаться.
             Такъ этимъ-то изволишь упрекать?
             Поди, узнай, чего ему угодно;
             Съ такимъ пріятелемъ и дьяволу несходно!
             Трудись, потѣй, а въ душу все не влѣзть;
             Что по нутру и что ему не сродно,
             У барина на лбу, ей-Богу, не прочесть.
   

ФАУСТЪ.

             Онъ докучаетъ мнѣ, и онъ же, о презрѣнный.
             Спасиба хочетъ отъ меня.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А какъ бы ты, земнорожденный,
             Существовалъ, не будь съ тобою я?
             Я отъ проказъ воображенья
             Тебя надолго исцѣлилъ,
             И безъ меня, сознайся въ заблужденья,
             Давно бы ты у предковъ былъ.
             Что пользы въ рытвинахъ скитаться
             И филиномъ въ трущобахъ пропадать,
             Какъ жаба, тиной, мхомъ питаться
             И сырость плѣсени впивать?
             Высокое подъ старость наслажденье!
             Тебѣ профессора не выжить изъ себя.
   

ФАУСТЪ.

             Знай ты такой юдоли упоенье,
             Цѣлебну мощь такого бытія,
             Въ тебѣ бы, чортъ, на столько чорта стало,
             Чтобъ положить колецъ ему....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                               Нимало.
             И впрямь, какая благодать,
             То на сырой травѣ валяться,
             Съ землей и небомъ обниматься,
             До божества себя вздувать
             И, въ тайники созданья проникая,
             Нивѣсть въ какой отрадѣ утопая,
             Какимъ-то чаяніемъ жить --
             То сладко все и вся любить,
             Все шестидневное творенье
             Въ себѣ съ надменностью вмѣшать,
             И наконецъ, такое побужденье
             Осуществить....

(Съ непристойной ужимкой.)

                                 Что совѣстію сказать.
   

ФАУСТЪ.

             Стыдись!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                 Какъ можно то назвать,
             Что оскорбляетъ скромны уши,
             Что любо вамъ, однако, скромны душа?
             Такъ смѣло говори, стыдись!
             И, въ ложной скромности, нескромностью гордись.
             При случаѣ, тебѣ предоставляю
             Себя, кой-чѣмъ, пріятно оболгать.
             Опомнишься, тебя я знаю;
             А далѣе пойдешь -- не сдобровать:
             Самообманъ досадой разрѣшится
             И въ бѣшенство, и въ ужасъ перейдетъ....
             А тамъ, твой нѣжный другъ томится,
             И, радостей, покоя лишена,
             Тоскуетъ, все къ тебѣ стремится,
             Невыразимо влюблена!
             Сначала, страсть твоя, съ неодолимой силой,
             Какъ солнцемъ вызванный со снѣжныхъ горъ потокъ,
             Бѣдняжки сердце затопила --
             И вдругъ, изсякнулъ ручеекъ.
             Малютка стоитъ же награды,
             И чѣмъ въ трущобахъ засѣдать,
             Вельможа! вамъ бы отвѣчать
             На нѣжну страсть -- любви отрадой.
             Она грустить по цѣлымъ днямъ;
             Минутами, какъ будто весела.
             И рано на зарѣ, и поздно по ночамъ.
             Ахъ, если бы -- поетъ -- я птичкою была!
             Гладитъ въ окно, глядитъ порой,
             Какъ тянуть облака надъ городской стѣной,
             И цѣлый вечеръ -- хоть бы слово!
             А часъ поплачетъ, будто снова
             Поуспокоится она....
             И все-то, все-то влюблена!
   

ФАУСТЪ.

             Змѣя! змѣя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (a parte.)

                                 Теперь-то и поймалъ тебя!
   

ФАУСТЪ.

             Иди, сокройся окаянный,
             По имени ее не называй,
             И образа возлюбленной, желанной
             Въ полу-помѣшанной душѣ не пробуждай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ей кажется, что ты бѣжалъ, чудакъ;
             Да вполовину-то оно почти и такъ.
   

ФАУСТЪ.

             Я близокъ ей, и будь я за горами!
             Мнѣ не забыть ее; она мнѣ суждена;
             Да, я завидую....... когда она
             Къ его касается устами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, вешній цвѣтъ и запахъ розъ любя,
             Влюбленной парочкѣ завидовалъ и я.
   

ФАУСТЪ.

             Сгинь, сатана!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Ругайся, мнѣ смѣшно;
             Вѣдь gratis-то не всѣмъ ругаться суждено.
             Кто женъ и парней создавалъ,
             Тотъ благородно понималъ,
             Что надобно и случай имъ давать --
             Свое взаимное влеченье выражать.
             Не въ гробъ же я тебя толкаю,
             Тебѣ возлюбленной свѣтлицу предлагаю.
   

ФАУСТЪ.

             Ея объятій -- мнѣ ль не знать,
             И безъ нея могу ль существовать?
             Такъ пусть же и а груди прекрасной
             Вздохну хоть разъ! Не я ли, наконецъ,
             Скиталецъ тотъ, бездомный и несчастный,
             Что пропасти искалъ напрасно,
             Съ утеса на утесъ метавшійся бѣглецъ?
             А стороной, шалашъ въ долинѣ,
             И, простодушная, она
             Въ своей убогой благостынѣ:
             Она, семсопая святыня,
             Для тихой доли рождена.
             Мнѣ, нечестивцу, мало было
             Тотъ уголокъ ея разбить?
             Покой души она хранила --
             Я долженъ былъ и этотъ сокрушить?
             Такъ смѣйся, бѣсъ, надъ жалкой силой,
             Что груды скалъ ворочаетъ стопой --
             И аду жертвуетъ невинною сестрой!
             Уйми же страхъ души постылой;
             Мнѣ жизнь -- во времени страшна!
             Пусть неизбѣжное -- скорѣе совершится,
             Гроза судебъ -- скорѣе разразится,
             Да гибнетъ вмѣстѣ -- и она!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Опять кипитъ, опять огнемъ пылаетъ;
             Поди, утѣшь ее, простакъ!
             Онъ тотчасъ голову теряетъ,
             Чуть что не ладно иль не такъ.
             Дерзай -- и буди здравъ! Ты съ дьяволомъ, связался,
             Такъ стой же и за честь его;
             А чортъ, который растерялся,
             Что можетъ быть забавнѣе его?
   

КОМНАТА МАРГЕРИТЫ.

МАРГЕРИТА (одна, за самопрялкой).

             Прости, мой покой,
                       Ты прости навсегда;
             Не знать мнѣ тебя
                       Никогда, никогда!
   
             Съ нимъ все мое счастье,
                       Вся радость моя;
             Ему бы и душу
                       И жизнь отдала!
   
             Въ разлукѣ ужасно,
                       Въ разлукѣ нѣтъ силъ!
             И жизнь мнѣ постыла,
                       И день мнѣ не милъ?
   
             Прости, мой покой,
                       Ты прости навсегда;
             Не знать мнѣ тебя
                       Никогда, никогда!
   
             На что ни смотрю я --
                       Все чудится онъ,
             О чемъ ни задумаю --
                       Онъ же и онъ!
   
             Какъ онъ благороденъ
                       И ловокъ въ движеньяхъ,
             Какое въ улыбкѣ,
                       Въ устахъ выраженье!
   
             Волшебная сила
                       Любезныхъ рѣчей,
             Руки пожиманье
                       И прелесть очей....
   
             Въ немъ все такъ чудесно,
                       Все такъ хорошо;
             Къ нему бы, за нимъ бы,
                       Обнять бы его!
   
             Прости, мой покой,
                       Ты прости навсегда;
             Не знать мнѣ тебя
                       Никогда, никогда!
   
             О, еслибъ могла я
                       По волѣ ласкать,
             Могла бы по волѣ
                       Его цаловать --
   
             Его обняла бы,
                       Его бы ласкала,
             Ласкала бъ и вѣчно
                       Его цаловала
   

САДЪ СОСѢДКИ МАРТЫ.

МАРГЕРИТА-

             Такъ обѣщай же!
   

ФАУСТЪ.

                                 Все, чего желаешь.
   

МАРГЕРИТА.

             Скажи, религію ты точно уважаешь?
             Ты, Гейнрихъ, добръ; но въ этомъ, какъ-то мнѣ
             Сомнительно; не вѣрится тебѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Дитя мое! оставимъ это.
             Я ближняго люблю, и ту любовь
             Я кровью искупить готовъ!
             Священны мнѣ священные предметы,
             И никогда, и ни за что на свѣтѣ,
             У ближняго святой любви не отыму.
   

МАРГЕРИТА.

             Да надо вѣрить самому!
   

ФАУСТЪ.

                                                     Такъ надо?
   

МАРГЕРИТА.

             Власть имѣть бы надъ тобою 1
             Небось, и таинства святыя позабылъ?
   

ФАУСТЪ.

             Я уважаю ихъ.
   

МАРГЕРИТА.

                                 Не возносясь душою --
             Давно къ причастію и въ церковь не ходилъ.."
             А въ Бога вѣруешь?
   

ФАУСТЪ.

                                           Кто знаетъ,
             Кто можетъ: вѣрую, сказать?
             Духовный я мудрецъ не хочетъ понимать
             И на вопросъ двуличію отвѣчаетъ.
             Что нужды, если я съ тобой?
   

МАРГЕРИТА.

             Такъ ты невѣрющій, такъ вотъ же ты какой 1
   

ФАУСТЪ.

             Не осуждай меня, прекрасное созданье!
             Кто можетъ великое имя назвать,
             Кто можетъ, спросятъ у разсудка, сказать:
             Воистину вѣрю въ него!?
             Кто можетъ заглушить святое упованье
             И, сердцу отказавъ и голосу призванья,
             Сказать: я не вѣрю въ него!?
   
                       Единый, Предвѣчный,
                       Въ вѣкахъ безконечный,
                       Хранитель тебя и меня,
                       Не Онъ ли, въ созданья, хранитъ и Себя?
   
                       Кто сводъ сей воздвигнулъ небесный,
                       На комъ оперлась земля,
                       Откуда свѣтъ солнца чудесный,
                       Кѣмъ блещетъ ночная звѣзда?
   
                       И если, старая огнемъ вожделѣнья,
                       Я въ очи твои погруженъ,
                       Въ нихъ блещетъ заря наслажденья,
                       Блаженный мнѣ видится сонъ
                       Невидимо-видимо, сила святая
                       Тебя очаруетъ, и въ ней утопая,
                       Твоя переполнится грудь --
                       Для великаго все позабудь!
                       Тогда, блаженная сознаньемъ,
                       Его какъ хочешь назови,
                       Словами: Бога, счастія, любви....
                       Всесильному не вѣдаю названьи!
                       Названье, имя -- только звукъ,
                       Во вѣки сущее -- невыразимо, другъ!
   

МАРГЕРИТА.

             Все это хорошо и съ поученьемъ схоже;
             Нашъ духовникъ -- оно почти и тоже --
             Да какъ-то иначе объ этомъ говоритъ.
   

ФАУСТЪ*

             И нынѣ, какъ вчера; а всякъ и всюду
             Святую истину по своему твердитъ.
             Зачѣмъ же исключеньемъ буду?
   

МАРГЕРИТА.

             Покуда слушаешь, куда еще ни шло;
             А какъ подумаешь, выходитъ что не то!
             А знаешь ли, что атому причина?
             Ты церковь позабылъ и долгъ христіанина,
   

ФАУСТЪ.

             Наставница моя!
   

МАРГЕРИТА.

                                           И тѣмъ ужъ потерялъ,
             Что ты въ недобрую компанію попалъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ такъ?
   

МАРГЕРИТА.

                                 Да тотъ, что все съ тобою,
             Ужь вовсе мнѣ не понутру.
             Лицо его -- какъ посмотрю --
             Такъ я не знаю, что со мною!
   

ФАУСТЪ.

             Не бойся, ангелъ мой!
   

МАРГЕРИТА.

                                           Я, право, всѣхъ люблю;
             Но онъ.... его за плута почитаю,
             И видъ имѣетъ онъ такой,
             Что даже страхъ невольный ощущаю,
             При мысли видѣться съ тобой.
             Помилуй Богъ, коль согрѣшила,
             Когда невиннаго невольно оскорбила....
   

ФАУСТЪ.

             Дружочекъ мой, да какже быть,
             Нельзя и безъ такихъ....
   

МАРГЕРИТА.

                                           Но только съ ними жить
             Избави Богъ! врагу не пожелаю.
             Войдетъ онъ въ двери -- я не знаю --
             На всѣхъ насмѣшливо глядитъ,
             И будто сердится, когда заговоритъ;
             Ни въ комъ не приметъ онъ участья,
             Такъ равнодушенъ ко всему
             И, кажется, какъ будто счастья
             Онъ не желаетъ никому.
   

ФАУСТЪ.

             Да ты въ сердцахъ людей читаешь?
   

МАРГЕРИТА.

             Какъ будто самъ его не знаешь?
             А подойдетъ -- себя не узнаю --
             Я и тебя тогда, сдается, не люблю.
             И -- что мнѣ сердце раздираетъ --
             При немъ молиться не могу.
             Вотъ что меня душевно огорчаетъ!
   

ФАУСТЪ.

             Ну, антипатію имѣешь ты къ нему.
   

МАРГАРИТА.

             Пора домой.
   

ФАУСТЪ.

                                 Намъ ночь не улыбнется?
             И никогда-то не придется
             Мнѣ провести часокъ съ тобой,
             Грудь съ грудью и душа съ душой?
             Хотя бы разъ вздохнуть свободно!
   

МАРГЕРИТА.

             Ахъ, еслибъ я одна спала!
             Тебѣ охотно бы сегодня
             Я двери въ спальню отперла;
             Но маменька некрѣпко почиваетъ...
             И -- тутъ бы я со страху умерла!
   

ФАУСТЪ.

             Тебя напрасный страхъ смущаетъ....
             Вотъ сткляночка! три капли ей въ питье,
             И крѣпкій сонъ возьметъ свое;
             Ему натура помогаетъ.
   

МАРГЕРИТА.

             И это ей не сдѣлаетъ вреда?
   

ФАУСТЪ.

             Не сталъ бы и совѣтовать тогда.
   

МАРГЕРИТА.

             Ахъ, милый другъ! ты такъ плѣнилъ меня,
             Я такъ твоей покорна волѣ
             И сдѣлала ужь столько для тебя,
             Что ничего почти не остается болѣ!

(Уходитъ.)

Къ Фаусту подходитъ МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Котенокъ улизнулъ?
   

ФАУСТЪ.

                                           Подслушивалъ опять?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мнѣ только удаюсь узнать,
             Что господинъ профессоръ -- катихизисъ
             Изволилъ съ кѣмъ-то повторять.
             Дѣвчонки ныньче навострились,
             Мораль читаютъ намъ, смѣняя про себя:
             Вѣрнѣе тотъ, кто вѣруетъ любя.
   

ФАУСТЪ.

             Чудовище! того не понимаетъ,
             Что вѣра теплая одна,
             Какъ мать любимое дитя,
             Ее собою согрѣваетъ!
             Что ею счастлива, она
             За гибель ближняго страшится,
             И въ этомъ свѣтится прекрасная душа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ это въ сказкахъ говорится.
             И кто жь морочитъ насъ? дитя!
   

ФАУСТЪ.

             Исчадье грязи и огня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И это потому, что ей при мнѣ неловко?
             Въ физіогномикѣ плутовка
             Понавострилась до того,
             Что генія во мнѣ подозрѣваетъ,
             А, можетъ быть, и чорта самаго.
             Ей рожица моя на что-то намекаетъ...
             Ну, въ эту ночь?
   

ФАУСТЪ.

                                           Зачѣмъ тебѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Чудакъ! зачѣмъ подспорье мнѣ?!
   

У КОЛОДЕЗЯ.

МАРГЕРИТА и ЛИЗА, съ кружками.

ЛИЗА.

             О Варѣ слышала?
   

MAPГЕРИТА.

                                           Ни слова. Я давно
             Не вижуся ни съ кѣмъ.
   

ЛИЗА.

                                           Сибилла мнѣ призналась
             Что наконецъ и Варенька попалась.
             Впередъ не важничай.
   

МAPГЕРИТА.

             А что?
   

ЛИЗА.

                       Бездѣлка -- съ узелкомъ гуляетъ;
             Теперь самъ другъ, и ѣстъ и пьетъ она.
   

МАРГЕРИТА (заглушая вздохъ).

             Ахъ!
   

ЛИЗА.

                       Подѣломъ! пускай-ка испытаетъ,
             Что значить стыдъ. Никто другой, сама
             Молодчику на шею навязалась.
             И какъ вела себя? подумать даже срамъ;
             Бывало, нѣтъ конца гуляньямъ да пирамъ,
             За всю компанію Варюша отличалась;
             Гдѣ праздникъ, тамъ мы прежде всѣхъ,
             Ы не считалось же за грѣхъ,
             Безчестнымъ даже не казалось
             Вводить въ издержки молодца;
             То сладкихъ пирожковъ, то сладкаго винца,
             А тотъ и радъ, что дешево досталась.
   

МАРГЕРИТА.

             Бѣдняжка!
   

ЛИЗА.

                                 Стоитъ ли жалѣть?
             Она не то, что мы съ тобою
             Мы цѣлый день должны сидѣть
             За самопрялкой иль съ иглою;
             А ей-то все, бывало, нипочемъ.
             Чуть смеркнется, она ужь и вдвоемъ;
             То гдѣ нибудь въ углу, то бъ темномъ переходѣ,
             А вотъ теперь и поплатись!
             Да то ль еще заговорятъ въ народѣ?
             Придется босикомъ на исповѣдь пройтись.
   

МАРГЕРИТА.

             Онъ женится.
   

ЛИЗА.

                                           Кто, онъ? извѣстно!
             Онъ малый не дуракъ; почливѣе найдетъ;
             Да за него, не ей чета пойдетъ.
             Куда! и слѣдъ простылъ.
   

МАРГЕРИТА.

             Вотъ это ужь не честно.
   

ЛИЗА.

             Да если бы и такъ, ты думаешь, она
             Безстыдница ушла бы отъ стыда?
             Вѣночекъ-то ей парни бъ изодрали,
             А мы бы рубленой соломы подостлали.

(Уходитъ.)

МАРГЕРИТА (возвращаясь домой).

             Могла жь я строгой быть къ другимъ,
             Подружкамъ вѣтренымъ моимъ,
             Могла же такъ неосторожно
             Про ихъ поступки говорятъ,
             И такъ насмѣшливо, безбожно
             Другихъ злословить и чернить!
             Чего-то я не прибирала,
             Чтобъ черное еще чернѣй казало:
             И вотъ сама наказана за то.
             Но -- Боже мой!-- зачѣмъ же это все,
             Что въ грѣхъ, въ бѣду меня вводило,
             Такъ было хорошо и мило?!
   

ЧАСОВНЯ.

Въ углубленіи образъ Маріи Многострадальной.

МАРГЕРИТА (наполняя цвѣтами сосудъ передъ образомъ).

             О, склони,
             Склони, Многострадалица,
             Взоръ свѣтлый на меня!
   
             Истерзана печалями,
             Ты видѣла, Ты съ нимъ была,
             Ты помнишь, милосердая,
   
             Смерть Сына Твоего!
             Къ Отцу Ты обратила взоръ,
             И шлешь къ Нему съ молитвами
   
             И вздохи и рыданія...
             Кому же исповѣдуюсь,
             Кому, какъ не Тебѣ одной!
   
             Кто можетъ знать,
             Кто чувствовать,
             Какъ у меня душа болотъ,
             Какъ страхъ ее, тоска гнететъ,
             Какъ на сердцѣ ужасно мнѣ!
             Тебѣ одной, одной Тебѣ
             Понятно все, извѣстно все"...
             Спаси меня!
   
             Куда я ни пойду, вездѣ
             Такъ боязно, такъ грустно мнѣ!
             Меня тоска замучила....
             Одна ль сижу, все плачу я,
             А сердце словно высохло,
             Распалося....
   
             Слезами омочила я
             Окно мое,
             Когда я поутру рвала
             Цвѣты, что приношу къ Тебѣ,
             И рано, рано встала я:
             Лишь только показался свѣтъ,
             Ужь сидя на постели, я,
             Рыдаючи, терзалася...
   
             Спаси меня, спаси меня,
             Отъ смерти, отъ стыда спаси!
   
             О, склони,
             Склони, Многострадальная,
             Взоръ свѣтлый на меня!
   

НОЧЬ.

Улица передъ домомъ Маргериты. Въ сторонѣ часовня.

ВАЛЕНТИНЪ (солдатъ, братъ Маргариты)

             Сидишь, бывало, за столомъ,
             А тутъ товарищи кругомъ,
             И рѣчь о дѣвушкахъ зайдетъ,
             И всякъ свою хвалить начнетъ --
             Я преспокойно развалюсь,
             Рукой на столъ облокочусь
             И слушаю себѣ, молчу,
             Молчу и только усъ кручу;
             Да вдругъ стаканъ свой подыму
             И молвлю: "всякъ по своему!"
             И осушивъ его до дна,
             Примолвлю; "всякому своя!
             Но пусть-ка кто другую мнѣ
             Укажетъ въ нашей сторонѣ,
             Чтобы съ сестрой могли сравнять,
             Чтобъ съ ней не только рядомъ стать,
             А хоть такая бы нашлась,
             Чтобъ ей въ служанки годилась."
             Онъ правъ! кричать со всѣхъ сторонъ;
             Она краса всѣхъ здѣшнихъ женъ!
             Такъ! такъ! и чоканье пойдетъ,
             Молва гремитъ во весь народъ....
   
             Теперь, хоть въ петлю полѣзай,
             При людяхъ отъ стыда сгорай,
             Случайныхъ шуточекъ стыдись,
             Намековъ колкихъ берегись,
             И хоть инаго и побьешь,
             А все лжецомъ не назовешь!
   
             Постой, никакъ сюда идутъ?
             Будь онъ, -- кажись, ихъ двое тутъ?
             Будь онъ, -- за шиворотъ схвачу,
             Живаго съ мѣста не спущу!
   

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ.

ФАУСТЪ

             Какъ тихій свѣтъ, что изъ часовни той
             Неугасимая лампада изливаетъ,
             Безсильно борется со тьмой
             И все слабѣй окрестъ мерцаетъ.
             11 ночи мгла тѣснится къ ней --
             Ахъ, такъ теперь въ душѣ моей!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А мнѣ невольно,
             Какъ будто кошечкѣ, привольно,
             Когда она, предъ фонаремъ,
             Вдоль стѣнки крадется тайкомъ
             И къ кладовой уже близка,
             Она готова дать прыжка;
             Блудливо-сладко ей и любо-воровато...
             Ну, такъ вотъ и сдается мнѣ
             Вальпургскій праздникъ на дворѣ!
             Кутнемъ же завтра въ ночь! тогда-то
             И ты не то заговоришь:
             Тутъ знаешь, почему не спишь.
   

ФАУСТЪ (указывая на окно Маргериты).

             Сегодня есть подарокъ ей?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я какъ-то въ кружку покосился;
             Представьте, ожерелье въ ней;
             Но я безъ васъ не покусился
             На святотатство -- что жь, достать?
   

ФАУСТЪ.

             Что мнѣ за дѣло разбирать!
             Подарокъ былъ бы -- вотъ и все.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Молчанье знакъ....
   

ФАУСТЪ.

                                           Что?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Ровно ничего.
   

ФАУСТЪ.

             Ну то-то же, съ пустымъ карманомъ,
             Я къ Гретхенъ не люблю ходить.

(Всходить луна.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А не мѣшало бы и даромъ
             Себя порой повеселить.
             При свѣтѣ мѣсячномъ, едва ли
             Любовь не говоритъ сильнѣй, --
             Спою, и, чтобъ успѣть вѣрнѣй,
             Романсъ не будетъ безъ морали.

(Поетъ, акомпанируя на гитарѣ.)

             Скажи, зачѣмъ тайкомъ,
             Катюша, вечеркомъ,
             Стоишь одна передъ свѣтлицей?
             Войдешь ты, молода,
             Дѣвицею туда,
             А выйдешь, выйдешь не дѣвицей.
   
             Не вѣрь, не вѣрь дружку,
             Не вѣрь, не вѣрь ему,
             Пока не выронитъ словечка;
             Покуда съ женихомъ,
             При всѣхъ, предъ алтаремъ,
             Не помѣняется колечкомъ.
   

ВАЛЕНТИНЪ (выступая).

             Кого ты манишь, говори,
             Проклятый крысоловъ? кого?

(Бьетъ по гитарѣ.)

             Сперва дурацкій инструментъ,
             А послѣ къ чорту самого!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Гитара въ прахъ, да что намъ въ пей?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Вотъ доберусь и до башки твоей!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Не отступай; держись къ сторонкѣ;
             Дружнѣе, заодно стоять!
             Ну, вынимай свою шпажонку,
             Тебя я буду прикрывать.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Обороняйся же!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Ну, такъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Еще!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Такъ вотъ тебѣ!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

                                           Никакъ
             Дерется чортъ.... рука нѣмѣетъ....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             Коли!
   

ВАЛЕНТИНЪ (падая).

                       О!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Ну, теленокъ присмирѣетъ.
             Бѣжимъ! поднимется тревога;
             А попадемся, взыщутъ строго.
             Съ Полиціей всегда въ ладу живу,
             Но Уголовную Палату не терплю.

(Уходятъ.)

МАРТА (у окна).

             Свѣчей сюда!
   

МАРГЕРИТА (у окна).

                                 Свѣти скорѣй!
   

МАРТА.

             Кричали здѣсь, дрались, ругались!
   

НАРОДЪ.

             Одинъ уже убить.
   

МАРТА (выходя изъ дому).

                                           Убійцы разбѣжались?
   

ГРЕТХЕНЪ (выхода изъ дому).

             О, Боже! кто убить?
   

НАРОДЪ.

                                           Сынъ матери твоей.
   

МАРГАРИТА.

             Мой братъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ

                                 Мнѣ скоро умирать,
             А смерть придетъ еще скорѣй!
             Ну, бабы, полно вамъ кричать;
             Прислушайте, стоить смирнѣй!

(Его обступаютъ.)

             Еще ты, Гретхенъ, молода,
             А ужь не знаешь ты стыда --
   

МАРІЕРИТА.

             О, Боже! братъ мой!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

                                           Знай молчи
             И Бога всуе не зови.
             Что было, то не воротить,
             И будетъ такъ, какъ надо быть.
   
             Слышь ты, когда родится грѣхъ.
             Его скрываютъ это всѣхъ,
             И, съ головы до ногъ закрытъ,
             На свѣтъ онъ Божій не глядитъ;
             А какъ намнетъ онъ подростать,
             Его нельзя уже скрывать,
             И самъ тогда, при людяхъ, днемъ,
             Онъ щеголяетъ нагишомъ --
             И чѣмъ мерзѣй со всѣхъ сторонъ,
             Тѣмъ больше къ свѣту падокъ онъ.
   
             И скоро время то придетъ,
             Какъ добрый и честной народъ,
             Твоей гнушаясь красотой,
             Тебя негодной назоветъ,
             И отъ тебя, какъ отъ чумной,
             Тобой ругаясь, отойдетъ!.....
   
             Тебѣ колечка не носить,
             Тебѣ къ причастью не ходить;
             Не будешь, въ праздники, весной,
             Гулять съ подругой молодой
             И, прокаженная, свой вѣкъ
             Пройдешь межь нищихъ и калѣкъ.
             И если Богъ тебя простить,
             Тебя твой братъ не пощадитъ;
             Хоть умереть пришла пора,
             Скажу; будь проклята сестра!
   

МАРТА.

             Чѣмъ такъ безжалостно браниться,
             Вамъ лучше Богу помолиться,
             Передъ кончиной за себя.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Когда бы, гнусная ты баба,
             Я могъ добраться до тебя --
             Дарю небесный!-- онъ тогда бы
             Меня, конечно, пощадилъ
             И мнѣ грѣхи бы отпустилъ.
   

ГРЕТХЕНЪ (рыдая).

             Мой братъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

                                 Я говорю, не вой!
             Больнѣе смерти былъ мнѣ часъ,
             Какъ ты отъ чести отреклась;
             Теперь расчелся я съ тобой,
             И, какъ честной солдатъ, мою
             Я Богу душу отдаю.

(Умираетъ.)

   

ВНУТРЕННОСТЬ СОБОРА.

Звуки органа. Пѣніе прихожанъ. Близъ алтаря МАРГЕРИТА. Позади ея злой ДУХЪ.

ДУХЪ.

             А помнишь, Гретхенъ, какъ, бывало,
             Съ своей невинностью, одна,
             Ты свой молитвенникъ читала.
             У алтаря, у этого окна?
             Не знала ты тогда печали;
             Игрушки дѣтскія да Богъ
             Твой умъ и сердце занимали.
             Кто бь думать могъ,
             Что ты преступна?
                       Твоя молитва недоступна!
                       Кто брата твоего убилъ,
                       Тебя и честь твою сгубилъ?
                       Бѣдняжка, что съ тобою сталось?
                       Куда дѣвалась
                       Головушка твоя?
                       Ты стыдъ и совѣсть позабыла,
                       Ты мать родную погубила....
                       Напрасно молишься, дитя!
   
                       Скорбію полно
                       Сердце твое;
                       Страхъ и раскаянье
                       Гложутъ его.
   

МАРГЕРИТА

                       Боже мой, Боже!
                       Страшныя мысли,
                       Противу воли,
                       Вѣчно и всюду
                       Ходить за мной.
   

ХОРЪ.

             Dies irae, dies ilia
             Solvet saeclum in favilla,

(Звуки органа.)

ДУХЪ.

                       Горе ждетъ тебя!
                       Слышишь, трубный гласъ;
                       Близокъ грозный часъ
                       Страшнаго суда!
   
             Мертвые встануть,
             Гробы дрожатъ,
             Утлыя кости
             Въ гробѣ стучатъ!
                       Грѣшное сердце
                       Изъ праха возстало...
   
             Ждутъ, наступили
             Лютыя муки!
   

МАРГЕРИТА.

             Еслибъ могла и отсюда уйти!
             Органъ сжимаетъ дыханье,
             Пѣнье протяжное душу томитъ,
             Сердце и рвется и поетъ.
   

ХОРЪ

             Judex ergo cum sedebit,
             Quidquid latet adparebit
             Nil imiltum remanebit.
   

МАРГЕРИТА.

             Своды, какъ тучи,
             Ограда и темень кругомъ!
   
                       Черныя стѣны
                       Меня обступили,
                       И душно и тѣсно,
                       И мѣста мнѣ нѣтъ....
                       Скорѣй бы на воздухъ,
                       Скорѣй бы на свѣтъ!
   

ДУХЪ.

             Прячься, не спрячешь грѣха!
             Кройся, не скроешь стыда!
   
                       Съ ними не сыщешь
                       Мѣста нигдѣ:
                       Душно и тѣсно
                       Будетъ вездѣ!
   

ХОРЪ.

             Quid sum miser lune dicturus,
             Quem patronuni rogalurus,
             Cum vix justus sit securus.
   

ДУХЪ.

                       Святители взоры
                       Отъ тебя отвратили;
                       Угодникамъ больно тебѣ
                       Помощи руку подать.
   
                       Худо тебѣ,
                       Горе тебѣ!
   

ХОРЪ.

             Quid sum miser tunc diclurus?
   

МЛР1ЕРИТА

             Душно, дурно, помогите...

(Падаетъ безъ чувствъ.)

   

ВАЛПУРГІЕВА НОЧЬ.

Гарцовыя горы.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тебѣ бы, чай, метла подъ-стать,
             А и козла хотѣлъ бы осѣдлать;
             Брести-то долго намъ придется.
   

ФАУСТЬ.

             Бреду, пока еще бредется,
             Съ дубинкою. И то сказать,
             Какая надобность дорогу сокращать?
             Гдѣ спустишься, гдѣ надобно подняться,
             Гдѣ рытвину перешагнуть,
             И то ужъ сокращаетъ путь.
             Вотъ начала береза распускаться
             И вѣетъ въ воздухѣ весной;
             Она ужь дѣйствуетъ надъ елью и сосной:
             Какъ ей и въ насъ не отозваться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Во мнѣ еще гоститъ зима,
             И на пути снѣжку бы не мѣшало!
             Печальная, какъ путникъ запоздалый,
             Встаетъ багряная, неполная луна
             И свѣтитъ худо. Какъ попало
             Себѣ прокладываешь путь;
             Того и жди, свернешься какъ нибудь!
             А, это кстати, на подмогу,
             Смотри, блудящій огонекъ!
             Чѣмъ такъ свѣтить, послушай-ка, дружокъ,
             Ступай впередъ, да освѣщай дорогу!
   

БЛУДЯЩІЙ ОГОНЬ.

             Мнѣ не легко привычкѣ измѣнить:
             Мыслетями нашъ братъ шагаетъ;
             Но вамъ готовъ, сударь, служить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Каковъ? онъ людямъ подражаетъ.
             За дѣло жь! и скорѣй,
             Во имя дьявола, или себѣ прямѣй!
   

БЛУДЯЩІЙ ОГОНЬ.

             Да вы хозяинъ здѣсь? такъ, стало,
             Что скажете, я долженъ исполнять;
             Но здѣсь давно такой тревоги не бывало,
             Такъ промаха не надо строго брать.
   

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ и БЛУДЯЩІЙ ОГОНЬ
(поперемѣнно напѣвая).

             Въ міръ волшебныхъ обаяній
             Мы вступаемъ чередой;
             Будь же въ области мечтаній,
             Въ часъ таинственный, ночной,
             Путеводной намъ звѣздой!
   
             Глянь, деревья передъ нами
             За деревьями мелькаютъ
             И, повиснувъ головами,
             Намъ киваютъ, насъ пугаютъ
             Длинноносыми вѣтвями.
   
             Ручейки журчатъ и льются...
             То печально отзовутся
             Днями скорби безнадежной,
             То надеждой страсти нѣжной,
             Добрымъ счастьемъ лѣтъ блаженныхъ,
             Незабвенныхъ!
             И живому ихъ сказанью.
             Что такъ по сердцу бывало,
             Что любило, чѣмъ дышало --
             Отдаленно, какъ преданье,
             Вторитъ эхо, вторятъ скалы.
   
             Уу, шуу, раздается
             Изъ ущелій, изъ лѣсовъ;
             Ближе, ближе къ намъ несется
             Стая филиновъ и совъ!
             Изъ трущобы, изъ ухабы
             Лѣзутъ ящерицы, жабы,
             Толстобрюхи, длинноноги;
             По утесистой дорогѣ,
             Словно змѣи, корни вьются,
             Изгибаются, плетутся,
             И протоки дождевые,
             Какъ полипы водяные.
             Словно сѣти разставляютъ,
             Насъ въ тенета улучаютъ;
             А нолями, вслѣдъ за нами,
             Мыши пестрыми толпами,
             И окрайнами лѣсовъ,
             Тьмою тьмущею блистая,
             Съ толку путника сбивая,
             Рѣютъ тучи свѣтляковъ!
   
             Мы-то сами подаемся
             Иль на мѣстѣ остаемся?
             Все вертится, лѣсъ и скалы
             Корчутъ рожи небывалы,
             Узки, длинны,
             Половинны;
             А блудящіе огни,
             Какъ размножились они!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Руку дай, ко мнѣ прижмися,
             Крѣпче за полу держися,
             Да взгляни-ка, нашъ Маммона,
             Какъ блеститъ и рдѣетъ онъ!
   

ФАУСТЪ.

             Какъ странно подъ горой мерцаетъ
             Зари румяной полусвѣтъ;
             Въ пространствѣ мглой еще одѣтъ,
             Въ укромы бездны проникаетъ
             И блещетъ по окрайнамъ скалъ!
             То серебристъ, въ парахъ клубится,
             То съ водометомъ заблисталъ,
             Браздами на ноля ложится,
             И рдянъ, дробяся вдалекѣ,
             Мерцаетъ точкою въ стѣсненномъ уголкѣ
             Златистой пылью по долинѣ
             Разсыпался, и вотъ озарена,
             Отъ основанья до вершины,
             Горы кремнистая стѣна!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А что, неправда ли, красиво
             Маммона домъ свой освѣтилъ;
             Гостей на праздникъ пригласилъ
             И угощаетъ насъ на диво!
   

ФАУСТЪ

             Какъ вѣтръ свирѣпо застоналъ,
             Какъ онъ разитъ, въ лицо и въ спину!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Держись, держись, чтобъ не умчалъ
             Тебя въ бездонную пучину!
   
             Тьму полуночи сугубитъ туманъ;
             Слышь, налетѣлъ ураганъ,
             Крики испуганныхъ совъ!
             Слышь, онъ въ лѣсу завываетъ,
             Вѣчно зеленыхъ дворцовъ
             Мощны столбы разбиваетъ;
             Сосны воротитъ съ корней,
             Дебри мятетъ и терзаетъ!
             Тише, и вновь свирѣпѣй,
             Мчится нагорной долиной,
             Свищетъ ущельемъ, и въ прахъ
             Груды сухой хворостины
             Вьюгой разноситъ во рвахъ!
   
             Слышь, вдалекѣ раздаются
             Пѣсни и клики и вой?
             Вотъ отовсюду, несмѣтной гурьбой,
             Гости на Броккенъ несутся!
   

ВѢДЬМЫ (хоромъ).

             Жатва зрѣетъ на поляхъ,
             Мы на Броккенъ! тамъ, въ горахъ,
             Уріанъ толпу вѣнчаетъ,
             Всѣхъ на праздникъ приглашаетъ;
             Черезъ пень-колоду тамъ
             Рыщетъ сволочь по лѣсамъ.
   

ГОЛОСЪ.

             Галопомъ, на свиньѣ верхомъ,
             Несется Баубо на содомъ!
   

ГОЛОСА.

             Ай, старуха! мѣсто ей!
             Пусть толпой повелѣваетъ!
             Поросятницу ль сѣдлаетъ,
             Весь причетъ скачи за ней!
   

ГОЛОСЪ.

             Откуда?
   

ГОЛОСЪ.

                                 Съ Изельштейна я.
             Въ гнѣздо дорогой заглянула,
             А тамъ сова!
   

ГОЛОСЪ.

                                 Чтобъ шею ты свернула,
             Чтобы нелегкая тебя!
   

ГОЛОСЪ.

             Ай, задѣла, зацѣпила,
             Кожу до костей ссадила!
   

ВѢДЬМЫ (хоромъ).

             Путь далекъ, путь широкъ,
             А ни сѣсть, ни стать;
             Смятъ ребенокъ, дайте срокъ,
             Скоро лопнетъ мать.
   

ЧАРОДѢИ (полухоромъ).

             Ай бабы, какъ онѣ проворны!
             А мы-то вѣчно назади;
             Гдѣ дьяволъ, тамъ онѣ безспорно
             Шаговъ на триста впереди.
   

ВѢДЬМЫ (полухоромъ).

             Что пользы намъ, что впереди?
             Мужчина разомъ перескочитъ
             И вдвое дальше, кодъ захочетъ,
             Оставитъ бабу назади.
   

ГОЛОСЪ (сверху).

             Сюда, сюда, скорѣе къ намъ!
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Того и просимъ, какъ бы къ вамъ!
             Мы бѣлы, чисты и пригодны,
             Да, только на бѣду, безплодны.
   

ОБА ХОРА.

             Стихнетъ хоръ -- звѣзда не блещетъ,
             Ночь во тьму погружена;
             Хоръ гремитъ и рукоплещетъ --
             Ночь какъ ясный день свѣтла!
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Стой! хочу на новоселье!
   

ГОЛОСЪ (сверху).

             Кто тамъ кличетъ изъ ущелья?
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Да возьми жь меня съ собой!
             Вѣки бьюся подъ горой,
             Лѣзу въ гору триста лѣтъ,
             А успѣху нѣтъ какъ нѣтъ.
   

ОБА ХОРА.

             Возятъ вилы, возятъ палки,
             Возятъ метла, возятъ скалки;
             Кто сегодня не взлетитъ,
             Вѣчно въ ямѣ просидитъ.
   

ПОЛУВѢДЬМА.

             И я уже давно ползу,
             А все-то, все еще внизу;
             Мнѣ дома скучно, на бѣду,
             А здѣсь покоя не найду.
   

ВѢДЬМЫ (хоромъ).

             Лишь лѣнивый не всплываетъ:
             Щепка -- кораблемъ плыветъ,
             Тряпка -- парусъ замѣняетъ,
             Зелье -- духу придаетъ!
   

ОБА ХОРА.

             Окружите всю вершину,
             Снизу, сверху и въ длину,
             И, спускаясь на долину,
             Занимайте всю равнину
             Въ ширину и въ глубину!

(Опускаются.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И шумъ и гамъ, и крикъ и стукотня,
             И плачъ и смѣхъ, и визгъ и толкотня,
             И огнь и дымъ, и вонь и смрадъ,
             Ну, право, настоящій адъ!
             Прижмись ко мнѣ, не то разлучатъ насъ;
             Да гдѣ жь ты?
   

ФАУСТЪ.

                                 Здѣсь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Туда умчало васъ?
             Съ дороги, чернь! дорогу господину!
             Дай руку, Фаустъ! еще прыжокъ, и въ разъ
             Мы цѣлы выйдемъ на равнину;
             А то пришлось не въ моготу мнѣ!
             Вонъ въ сторонѣ, между кустами,
             Какъ будто огоньки расходятся струями,
             Туда бы я совѣтовалъ тебѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Веди меня, куда душѣ угодно,
             И самъ противоречь себѣ!
             На Броккенъ -- это безподобно --
             Уединенія приходишь ты искать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какіе пестрые, смотри-ка, огоньки;
             Вокругъ сидятъ весельчаки
             И, кажется, не думаютъ скучать.
   

ФАУСТЪ.

             А выше жертвеннникъ дымится;
             Туда несмѣтная толпа,
             Смотри, къ нечистому стремится;
             Пойдемъ и мы: тамъ не одна
             Загадка можетъ разрѣшиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И многое загадочно предстать.
             Зачѣмъ пускаться въ свѣтъ большой,
             Когда есть малый подъ рукой?
             Мы можемъ здѣсь отпировать.
             Въ большомъ кругу и такъ заведено,
             Чтобъ малые ему служили заодно.
             Взгляни на вѣдьмъ! молодки обнажились,
             А старыя -- куда умно --
             Въ нарядны ткани облачились.
             Прошу, любезенъ съ нами будь!
             А, музыка! деретъ, признаться, ухо,
             Но мы приходимъ не для слуха,
             А чтобъ на общество взглянуть.
             Войдемъ! ну, что, любезный другъ,
             Что скажешь? кажется, не стыдно
             Притти въ такой, хотя и малый, кругъ?
             Смотри, конца ему не видно,
             И тысячи, вокругъ, огней горятъ!
             Тутъ любятъ, пляшутъ, пьютъ, ѣдятъ,
             Поютъ, болтаютъ, скачутъ, врутъ --
             Подобное видалъ ли что нибудь?
   

ФАУСТЪ.

             Ужели чортъ въ тебѣ и фокусникъ вмѣстился,
             Ты въ качествѣ кого сюда явился?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Съ подвязкой изрѣдка хожу,
             Охотнѣе инкогнито гуляя;
             Но праздникамъ лишь орденъ надѣваю,
             А дома болѣе копытомъ дорожу.
   
             Но вотъ улитка лучше знаетъ,
             Хотя и ощупью ползетъ,
             Что мнѣ къ лицу, что мнѣ идетъ,
             Что моему желанью отвѣчаетъ;
             Мы отъ огня къ огню пойдемъ.

(Обращаясь къ сидящимъ у огней.)

             Ну, господа почтенные, скажите,
             Вы что тутъ у огня творите?
   

ОТСТАВНОЙ ГЕНЕРАЛЪ.

             Народъ измѣнчивъ! новизну
             Достоинству предпочитаетъ;
             А молодежь-то пыль ему,
             Какъ женщинѣ, въ глаза пускаетъ!
   

ЕКС-МИНИСТРЪ.

             Да, люди были ближе къ цѣли,
             Когда мы правили кормой,
             И то-то вѣкъ былъ золотой,
             Когда мы власть въ рукахъ имѣло.
   

ВЫСКОЧКА.

             И мы, бывало, не путемъ,
             Большія чудеса творили;
             Едва мы кашу заварили,
             Какъ все у насъ пошло верхъ дномъ.
   

АВТОРЪ.

             Кто книгу дѣльную возьметъ,
             Кто ныньче путное читаетъ?
             Да, этотъ молодой народъ
             Не въ мѣру широко шагаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (принимая видъ дряхлаго старика).

             Настала, знать, для жатвы череда,
             Когда и я, въ разладѣ съ поколѣньемъ;
             Предъ близкимъ свѣта представленьемъ,
             Въ послѣдній разъ я прихожу сюда.
   

ВѢДЬМА-ТОРГОВКА.

             Прохожіе! на мой товаръ взгляните!
             Вы много рѣдкостныхъ вещей
             Найдете въ лавочкѣ моей
             И, вѣрно, ихъ вниманьемъ подарите.
             Тутъ чистаго -- ручаюсь -- ничего:
             Нѣтъ ни единаго предмета,
             Не послужившаго для свѣта
             На преступленье или зло.
             Тутъ безъ отравы -- нѣтъ бокала,
             Безъ крови -- нѣтъ ножа или кинжала;
             Объ этомъ, други, знаетъ свѣтъ.
             Ручаюсь, господа, здѣсь нѣтъ
             Ни ожерелья, ни убора,
             Который бы цѣной позора
             Же dd>             Но кто же ихъ принесъ? Откуда
             Взялись онѣ? Тутъ нѣтъ ли худа? (стукъ въ дверь).
             Стучится кто то... Боже мой,
             Не мать ли это?
   

Марта (заглянувъ за занавѣсъ двери).

                                           Нѣтъ, чужой.
             Войдите!

Мефистофель входитъ.

Мефистофель.

                                 Я прошу прощенія у дамъ,
             Что къ нимъ вхожу я безъ доклада.
             Мнѣ видѣть Марту Швердлейнъ надо.
   

Марта.

             Что отъ меня угодно вамъ?
   

Мефистофель (тихо ей).

             Я знаю васъ; съ меня довольно;
             Тутъ гостья знатная у васъ.
             Простите дерзости невольной;
             Я съ вами свижусь черезъ часъ.
   

Марта (громко Маргаритѣ).

             Вотъ чудо, милая моя:
             За барышню сочли тебя!
   

Маргарита.

             Ахъ, нѣтъ! Я дѣвушка простая;
             Вы черезчуръ добры со мной;
             А цѣпь на шеѣ дорогая
             И этотъ весь уборъ -- не мой.
   

Мефистофель.

             О, я сужу не по убору, --
             Нѣтъ, поразили въ васъ меня
             Вашъ видъ, плѣнительные взоры,
             И радъ душой остаться я.
   

Марта.

             Что скажете вы мнѣ?
   

Мефистофель.

             Желалъ бы я принесть
             Для васъ повеселѣе вѣсть;
             Но почему-то мнѣ сдается,
             Что мнѣ раскаиваться въ этомъ не придется.
             Отъ мужа вамъ поклонъ; скончался вашъ супругъ.
   

Марта.

             Какъ? Что? Мой мужъ? Мой милый другъ!
             Ахъ, отъ тоски по немъ умру я!
   

Маргарита.

             Утѣшьтеся!
   

Мефистофель.

                                 Вотъ все, что вамъ сказать могу я.
   

Маргарита.

             Мой Богъ, какой ударъ для васъ!
             Перенести его могла бы я едва ли!
   

Мефистофель.

             Есть горе въ радости, и радость есть въ печали.
   

Марта.

             Каковъ же былъ его послѣдній часъ?
   

Мефистофель.

             Скончался онъ по-христіански
             И погребенъ въ землѣ святой,
             И гробовой его покой
             Хранитъ святой Антоній Падуанскій.
   

Марта.

             Онъ позаботился ль кой-что женѣ оставить?
   

Мефистофель.

             Просилъ за упокой его
             Онъ васъ три ста обѣденъ справить;
             Къ несчастью, больше ничего.
   

Марта.

             Другой ночей не досыпаетъ,
             Несыто ѣстъ, не допиваетъ,
             Чтобъ лишь деньжонокъ сколотить,
             Да кое-что на черный день добыть.
   

Мефистофель.

             Я очень этимъ огорченъ,
             Но у него ихъ нѣтъ, я это знаю вѣрно.
             За то какъ искренно и какъ нелицемѣрно
             Жалѣлъ о томъ въ свой часъ предсмертный онъ
   

Маргарита.

             Что за несчастье, мой Творецъ!
             И мнѣ о немъ бы надо помолиться!
   

Мефистофель.

             Вы такъ прелестны, въ томъ готовъ я побожиться,
             Что вамъ хоть завтра подъ вѣнецъ!
   

Маргарита.

             Ахъ, нѣтъ! Не стоитъ и мечтать!
   

Мефистофель.

             Коль быть женой не доведется,
             Любезный, вѣрно, вамъ найдется;
             Все не въ накладѣ вы опять.
   

Маргарита.

             Нѣтъ, такъ не водится у насъ,
   

Мефистофель.

             А все случается подчасъ.
   

Марта.

             Да разскажите жъ!
   

Мефистофель.

                                           Я стоялъ
             При немъ, когда онъ умиралъ.
             Хоть въ грязной и гнилой соломѣ,
             Но о Христѣ скончался онъ
             И мыслью о женѣ, о дѣтяхъ и о домѣ
             Въ свой часъ предсмертный былъ смущенъ.
             "Я извергъ", говорилъ, "разбойникъ!
             "Что завѣщаю я женѣ?
             "Когда бъ она простила мнѣ!"
   

Марта.

             Простила все я! Добрый былъ покойникъ!
   

Мефистофель.

             "Но, -- Бога я могу въ свидѣтели призвать, --
             "Она одна во всемъ виною!"
   

Марта.

             Лжецъ! На жену предъ смертью клеветать!
   

Мефистофель.

             Въ послѣднемъ, надо полагать,
             Онъ бредилъ. "Дома я съ женою.
             Онъ вслѣдъ за этимъ говорилъ,
             "Не какъ гуляка праздный жилъ;
             "Сперва дѣтей ей наплодилъ;
             "Потомъ, живя и честно, и толково,
             "Я хлѣбъ ей добывалъ, и день, и ночь трудясь, --
             "И хлѣбъ, скажу вамъ не хвалясь,
             "Въ обширнѣйшемъ значеньи слова,
             "А самъ я отъ жены на часъ,
             "На мигъ одинъ не зналъ покою!
   

Марта.

             А онъ забылъ, что бѣдная жена
             Что муки приняла, а все ему вѣрна!
   

Мефистофель.

             Да, но вѣдь все жъ онъ васъ любилъ душою.
             Онъ говорилъ: "Когда я Мальту покидалъ,
             " Молился о женѣ и дѣтяхъ я усердно;
             "Къ нимъ небо было милосердно:
             "Корабль турецкій къ намъ на этотъ разъ попалъ
             "А въ немъ казна султанская везлася.
             "За мужество была награда намъ.
             "Мы раздѣлили по частямъ,
             "И сумма мнѣ солидная пришлася."
   

Марта.

             Что? Какъ? Куда же это все дѣвалось?
   

Мефистофель.

             Увы, про это какъ намъ знать?
             Когда въ Неаполѣ бывать ему случалось,
             Съ нимъ барыня одна связалась,
             И между нихъ кой-что такое сталось,
             Что онъ по гробъ отъ ней не могъ отстать,
   

Марта.

             Грабитель собственной семьи! Мотаетъ онъ,
             А здѣсь нужда гнететъ со всѣхъ сторонъ!
   

Мефистофель.

             За то теперь его и нѣтъ!
             А вамъ, такъ отъ души совѣтъ
             Я дать готовъ, -- годокъ-другой
             Побыть-погоревать вдовой,
             Межъ тѣмъ высматривать пока
             Себѣ другого муженька.
   

Марта.

             Каковъ мой первый былъ, такого
             Едва ль я отыщу другого:
             Онъ человѣкъ прекрасный былъ
             И лишь бродяжничать любилъ,
             Да пьянствомъ вѣчнымъ, да игрой
             Вѣкъ короталъ напрасно свой.
   

Мефистофель.

             Пусть такъ, но онъ прощалъ и васъ,
             Коль вамъ случалося подчасъ
             Въ чемъ провиниться, попадаться;
             Съ такимъ условіемъ сейчасъ
             Готовъ бы съ вами я перстнями помѣняться!
   

Марта.

             Вы говорите это все шутя!
   

Мефистофель (тихо).

             Ну, мнѣ сейчасъ отсель удрать придется,
             А то она и къ чорту придерется! (Маргаритѣ)
             А ваше сердце?
   

Маргарита.

                                           Какъ понять мнѣ васъ?
   

Мефистофель (тихо).

                                                                         Дитя
             Невинное! (громко) Нижайшее почтенье!
   

Маргарита.

                       Прощайте!
   

Марта.

                       Мигъ одинъ прошу васъ подождать.
             Нельзя ли мнѣ свидѣтельство достать
             О смерти мужниной и мѣстѣ погребенья?
             Порядокъ я люблю всегда, во всемъ;
             Въ газетахъ бы прочесть хотѣлося о томъ.
   

Мефистофель.

             Двухъ очевидцевъ показанья
             Довольно къ полному признанью
             Предъ свѣтомъ правды; для суда
             Товарища привесть сюда
             Я къ вамъ могу.
   

Марта.

                                           Пожалуйста!
   

Мефистофель.

                                                               Конечно,
             Къ вамъ завернетъ и барышня при немъ?
             Онъ молодецъ! Съ приличьями знакомъ
             И любитъ барышенъ сердечно.
   

Маргарита.

             Ахъ, я должна краснѣть предъ нимъ!
   

Мефистофель.

             Ни предъ однимъ царемъ земнымъ.
   

Марта.

             Сегодня вечеркомъ въ моемъ саду, за домомъ.
             Она и я, -- мы ждемъ васъ со знакомымъ.
   

УЛИЦА.

Фаустъ, Мефистофель.

Фаустъ.

             Ну, какъ дѣла? Что скажешь мнѣ?
   

Мефистофель.

             А, браво, браво! Вы въ огнѣ?
             Вы съ Гретхенъ свидитесь сегодня:
             Къ сосѣдкѣ въ садъ придетъ она.
             Вотъ женщина! Нарочно сводней
             Она какъ будто создана!
   

Фаустъ.

                       Прекрасно.
   

Мефистофель.

                                           Но и васъ прошу я...
   

Фаустъ.

             Услуга требуетъ другую.
   

Мефистофель.

             Вамъ нужно показать, мой другъ,
             Что у сосѣдки той супругъ
             Изволилъ въ Падуѣ скончаться.
   

Фаустъ.

             Туда намъ, значитъ, отправляться?
   

Мефистофель.

             Sancta simplictas! Да стоитъ ли того?
             Не лучше ли сказать, не зная ничего.
   

Фаустъ.

             Солгать? Не соглашусь на это ни за что я!
   

Мефистофель.

             О, мужъ святой! Что вамъ противно тутъ такое?
             Иль въ первый разъ вамъ въ жизни лгать?
             А кто-то трактовалъ о Богѣ, о вселенной,
             О силѣ творческой, въ ней мудро сокровенной.
             О человѣкѣ и о томъ,
             Что движетъ всей его душою и умомъ,--
             И какъ увѣренно, какъ смѣло!
             А коль поглубже обсуждать,
             Ты могъ о тѣхъ вещахъ не болѣ знать,
             Какъ и о томъ, что Швердлейнъ овдовѣла.
   

Фаустъ.

             Ты лжецъ-софистъ, какимъ всегда и былъ!
   

Мефистофель.

             Да, если бъ я людей не изучилъ.
             А кто-то завтра же, чтобъ дѣвушку прельстить,
             Въ любви ей будетъ клясться страстной.
   

Фаустъ.

             И отъ души!
   

Мефистофель.

                                 Ну, такъ и быть, прекрасно!
             О вѣчной вѣрности ты станешь говорить,
             О всемогуществѣ любви, о единеньи
             Душъ любящихъ, -- отъ сердца, безъ сомнѣнья!
   

Фаустъ.

             Пусть такъ, но это къ сторонѣ!
             Когда я, полнъ огня святого,
             Тому, что сердце жжетъ во мнѣ.
             Ищу, найти не въ силахъ слова;
             Когда, обнявши сердцемъ свѣтъ,
             То, для чего названья нѣтъ,--
             Страсть всемогущую, святую,--
             Рѣшуся вѣчною назвать,--
             Ужель и тутъ безстыдно лгу я?
   

Мефистофель.

             А я вѣдь все же правъ опять!
   

Фаустъ.

             Будь добръ, забудь про это дѣло,
             Хоть легкія мнѣ пожалѣй!
             Кто хочетъ убѣждать, тотъ лишь болтать умѣй,--
             И на успѣхъ надѣйся смѣло!
             Мнѣ надоѣла болтовня;
             Ужъ потому согласенъ я,
             Что это нужно для меня.


САДЪ.

Маргарита подъ руку съ Фаустомъ, Марта съ Мефистофелемъ гуляютъ взадъ и впередъ.

Маргарита.

             Щадите вы меня, я понимаю это,
             И заставляете меня стыдиться васъ.
             Вы невзыскательны и, странствуя по свѣту,
             Довольны малымъ вы бываете подчасъ.
             Но что же васъ, -- я не могу понять,--
             Въ простыхъ моихъ рѣчахъ такъ можетъ занимать?
   

Фаустъ.

             Мнѣ звукъ твоихъ рѣчей и взглядъ единый твой"
             Дороже всей премудрости земной! (Цѣлуетъ ей руку.)
   

Маргарита.

             Ну, полноте! Какая вамъ охота
             Мнѣ руку цѣловать? Она черна, жестка
             И погрубѣла отъ работы...
             Ужъ очень маменька строга!.. (Проходятъ.)
   

Марта.

             А вы такъ все въ разъѣздахъ, да въ дорогѣ?
   

Мефистофель.

             Да, ремесло и долгъ велятъ;
             Въ иныхъ мѣстахъ остаться какъ бы радъ, --
             Нельзя! Ходи, пока таскаютъ ноги!
   

Марта.

             Ну, въ молодыхъ годахъ еще куда ни шло
             По свѣту божьему изъ края въ край таскаться;
             А чуть лишь къ старости-то время подошло, --
             Придется одному куда какъ тяжело
             Холостякомъ ко гробу приближаться!
   

Мефистофель.

             Увы! Мнѣ это все грозитъ издалека.
   

Марта.

             Такъ, сударь, вотъ подумайте пока. (Проходятъ.)
   

Маргарита.

             Да, да! Изъ сердца вонъ, едва лишь съ глазъ долой!
             Вы очень вѣжливы, но вы меня вѣдь скоро
             Забудете; у васъ знакомыхъ кругъ большой,
             Которые умнѣй меня безъ спора.
   

Фаустъ.

             Что умнымъ свѣтъ зоветъ, то часто, въ самомъ дѣлѣ,
             Тщеславіе, да спѣсь бываетъ...
   

Маргарита.

                                                               Неужели?
   

Фаустъ.

             Ахъ, отчего святая простота,
             Невинность милая въ своемъ уничиженьи
             Всей прелести своей не видитъ никогда!
   

Маргарита.

             Подумайте о мнѣ вы лишь одно мгновенье,--
             Я думать стала бы дни цѣлые о васъ.
   

Фаустъ.

             А часто вамъ бывать приходится одною?
   

Маргарита.

             Хозяйство наше небольшое,
             А много съ нимъ хлопотъ у насъ;
             У насъ прислуги нѣтъ; одна я
             Варю, мету, вяжу, бѣгу туда-сюда;
             А мама строгая такая:
             Упустишь что, -- бѣда!
             А нѣтъ совсѣмъ причинъ намъ такъ скупиться, право:
             Могли бы мы пошире прочихъ жить;
             Отецъ-таки успѣлъ кой-что скопить;
             Онъ домъ намъ завѣщалъ и садикъ за заставой...
             А, впрочемъ, мнѣ теперь вѣдь не о чемъ тужить;
             Въ солдатахъ братъ; сестра-малюточка скончалась...
             Вотъ съ ней заботы мнѣ досталось!
             А жаль ее! Ужъ лучше бы опять
             Съ утра до вечера покоя мнѣ не знать,
             Лишь бы она не умирала...
             Ахъ, какъ была мила малюточка моя!
   

Фаустъ.

             Какъ ангелъ, коль она похожа на тебя.


Маргарита.

             Ее сама я воспитала.
             Какъ умеръ батюшка у насъ,
             Сестрица скоро родилась,
             А маменька слегла и сильно расхворалась,
             Едва не умерла и плохо поправлялась.
             Немыслимо намъ было ждать,
             Чтобъ силъ у ней могло достать
             Кормить ребенка... Что тутъ дѣлать было?
             Вотъ я ходить взялась за нимъ,
             Водицей съ молочкомъ поила
             И нянчилась; онъ сталъ моимъ;
             Я съ рукъ его день цѣлый не спускала;
             Все становился онъ милѣе съ каждымъ днемъ.
   

Фаустъ.

             Чистѣйшую тогда ты радость испытала.)
   

Маргарита.

             Немало и заботъ я видѣла при томъ,
             Ребенокъ вмѣстѣ спалъ со мною.
             Бывало, чуть лишь онъ пошевелись, --
             Сейчасъ и ты проснись,
             Напой его, -- совсѣмъ мнѣ не было покоя!--
             Расплакался, -- качай, по спальнѣ съ нимъ пляши,
             А день придетъ, -- стирать, мести, варить спѣши,
             Бѣжать на рынокъ будь готова;
             А завтра, -- ночь не спи, днемъ бѣгай тоже снова,:--
             О радости тутъ рѣчи нѣтъ,
             Да слаще сонъ за то, вкуснѣй обѣдъ.

(Проходятъ).

Марта.

             Однако, женщины въ накладѣ, несомнѣнно;
             Холостяка исправить тяжело.
   

Мефистофель.

             Мнѣ указать добро и зло
             Отъ васъ зависитъ совершенно.
   

Марта.

             Скажите мнѣ, у васъ когда-нибудь случалось,
             Чтобъ сердце къ женщинѣ серьезно привязалось?
   

Мефистофель.

             Да, добрая жена и собственная хата
             Дороже, говорятъ, и серебра и злата.
   

Марта.

             Да, можетъ быть, и не хотѣлось вамъ?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, я всегда встрѣчалъ радушіе у дамъ.
   

Марта.

             Любили вы когда? Хотѣла я сказать.
   

Мефистофель.

             Нѣтъ! Съ женщиной избави Богъ играть!
   

Марта.

             Ахъ, вы не поняли!
   

Мефистофель.

                                           Душевно бъ жаль мнѣ было,
             Но понялъ я, что вы, -- вы чрезвычайно милы!

(Проходятъ).

Фаустъ.

             Такъ, ангелъ мой, меня узнала ты сейчасъ,
             Какъ только здѣсь, въ саду, ты увидала насъ?
   

Маргарита.

             Вы не замѣтили? Глаза я опустила.
   

Фаустъ.

             И ты меня, мой другъ, простила
             За то, что дерзко такъ я встрѣтился съ тобой,
             Когда ты, -- помнишь ли?-- изъ церкви возвращалась?
   

Маргарита.

             Мнѣ это странно показалось;
             Вѣдь это было мнѣ впервой.
             Худого про меня никто не скажетъ слова:
             Что жъ неприличнаго такого,--
             Я думала, -- во мнѣ онъ могъ найти?
             А если нѣтъ, -- какъ можно было
             Ко встрѣчной дѣвушкѣ такъ смѣло подойти?
             Но что-то въ мигъ во мнѣ заговорило
             Въ защиту васъ; и такъ сердита, зла
             Я на себя весь этотъ день была,
             Что я на васъ совсѣмъ сердиться не могла!
   

Фаустъ.

             О, милая моя!
   

Маргарита.

                                 Пустите!

(Срываетъ астру и обрываетъ ея лепестки).

Фаустъ.

                                                     Что съ тобою?
             Ты рвешь цвѣты? Зачѣмъ? Иль на букетъ?
   

Маргарита.

             Нѣтъ, такъ, игра...
   

Фаустъ.

                                           Что ты?
   

Маргарита.

                                                     Не смѣйтесь надо мною.

(Обрываетъ и шепчетъ).

Фаустъ.

             Что ты лепечешь тамъ, мой свѣтъ?
   

Маргарита (шепчетъ).

             Онъ любитъ, нѣтъ...
   

Фаустъ.

                                           Дитя мое!
   

Маргарита.

             Онъ любитъ; нѣтъ.

(Обрывая послѣдній лепестокъ, радостно).

                                           Онъ любитъ!
   

Фаустъ.

             Любитъ, да! Пускай слова цвѣтка
             Тебѣ небеснымъ будутъ указаньемъ!
             Люблю тебя; тебѣ понятно ль это?
             Ты знаешь ли, что значитъ: я люблю? (Беретъ ее за руку).


Маргарита.

             Мнѣ страшно!
   

Фаустъ.

                                 О, не бойся, не страшись!
             Пусть этотъ взоръ, рукопожатье скажутъ
             Тебѣ все то, что словомъ не сказать!
             Отдайся упоеніямъ любви,
             Въ ней, въ ней одной живутъ восторги вѣчно,--
             Да, вѣчно, коль они не завершатся
             Отчаяньемъ! Нѣтъ, вѣчно, вѣчно, вѣчно!

(Маргарита жметъ ему руки, вырывается и убѣгаетъ; онъ стоитъ въ недоумѣніи, потомъ идетъ за ней.)

Марта (выходя).

                       Смеркается...
   

Мефистофель.

                                           Да, намъ пора домой.
   

Марта.

             Я васъ просила бы побыть часокъ-другой,
             А то здѣсь край такой:
             Сосѣдямъ нѣтъ другого дѣла,
             Какъ только косточки перемывать другимъ...
             Бѣда на язычекъ попасться къ нимъ!
             А наша парочка?
   

Мефистофель.

                                           Подъ липникъ улетѣла.
             Что птички вешнія!
   

Марта.

                                           Онъ приглянулся ей.
   

Мефистофель

             Она ему. Таковъ законъ вещей!
   

БЕСѢДКА.

Маргарита вбѣгаетъ, прячется за дверь и, держа палецъ на губахъ, смотритъ въ щель.

Маргарита.

             Идетъ!
   

Фаустъ (входя).

                       Постой, тебя поймаю я!
             Шалунья, такъ-то ты... (цѣлуетъ ее).
   

Маргарита (обнимая, цѣлуетъ его).

             Люблю, люблю тебя!

Мефистофель стучитъ въ дверь.

Фаустъ.

             Кто тамъ стучитъ?
   

Мефистофель.

                                 Пріятель!
   

Фаустъ.

                                                     Скотъ!
   

Мефистофель.

             Разстаться время настаетъ!
   

Марта (входя).

             Да, поздно, господа!
   

Фаустъ (Маргаритѣ).

             Васъ можно проводить?
   

Маргарита.

             Боюсь я, не было бъ отъ мамы наказанья.
             Прощайте!
   

Фаустъ.

                                 Значитъ, уходить?
             Прощайте же!
   

Марта.

                                 Адье!
   

Маргарита.

             До скораго свиданья!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ).

             Вотъ человѣкъ-то, Боже мой!
             О чемъ не говоритъ съ тобой!
             А ты -- въ глаза ему глядишь
             И да да нѣтъ на все твердишь,
             Какъ несмышленое дитя...
             И чѣмъ ему такъ нравлюсь я? (уходитъ).
   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

Фаустъ (одинъ).

             Великій духъ! Ты далъ, ты далъ мнѣ все,
             О чемъ тебя просилъ я. Не напрасно
             Твой образъ мнѣ во пламени являлся.
             Ты даровалъ природы царство мнѣ,
             Ты далъ мнѣ силъ обнять ее душою
             И наслаждаться ей. Не безучастной,
             Холодною ты мнѣ явилъ ее;
             Открыта грудь ея моимъ очамъ,
             Какъ сердце друга. Мимо предо мною
             Проводишь ты ряды живыхъ созданій,
             Внушаешь мнѣ собратій находить
             Въ тиши лѣсовъ, и въ воздухѣ, и въ морѣ.
             Когда жъ гроза свирѣпствуетъ въ лѣсахъ,
             Ломая вѣтви сосенъ-исполиновъ,
             Когда паденью вѣковыхъ деревьевъ
             Громами вторитъ эхо за горою,--
             Убѣжище ты кажешь мнѣ въ пещерѣ.
             Во мнѣ самомъ и собственной моей
             Груди за чудомъ чудо открываешь;
             Когда жъ на небо кроткая луна
             Покажется, -- встаютъ передо мною
             Въ кустарникѣ сыромъ, въ ущельѣ темномъ
             Временъ минувшихъ тѣни и смягчаютъ
             Суровую отраду размышленья.
             Но нынѣ я позналъ, что человѣку
             Не суждено извѣдать совершенства;
             Открывши мнѣ источникъ наслажденій,
             Меня къ богамъ безсмертнымъ возносящихъ,
             Мнѣ спутника ты даровалъ, съ которымъ
             Разстаться я теперь не въ силахъ болѣ.
             Холодный, дерзкій, онъ уничижаетъ
             Меня въ моихъ же собственныхъ глазахъ,
             Губя твои дары своимъ дыханьемъ;
             Онъ раздуваетъ въ сердцѣ у меня
             Къ прекрасному созданью пламень бурный,
             И я стремлюсь въ желаньяхъ къ наслажденьямъ,
             А въ наслажденьяхъ я ищу желаній.

Мефистофель входитъ.

Мефистофель.

             Что жъ, надоѣло вамъ валяться?
             Иль это забавляетъ васъ?
             Отвѣдать это можно разъ,
             А тамъ -- пора за новое приняться!
   

Фаустъ.

             Чѣмъ мнѣ теперь надоѣдать,
             Ты могъ бы отыскать занятіе другое.
   

Мефистофель.

             Ну, ну, оставлю васъ въ покоѣ,
             Но, чуръ, того не повторять;
             Съ такой башкою сумасбродной,
             Какъ вы, немногое возмешь;
             И такъ минуты нѣтъ свободной,
             А между тѣмъ, что вамъ угодно,
             У васъ по носу не прочтешь!
   

Фаустъ.

             Вотъ мило! Онъ приходитъ мнѣ мѣшать
             И благодарности желаетъ за докуку!
   

Мефистофель.

                       А какъ бы, сынъ земли, ты могъ существовать,
             Когда бы я тебѣ не подалъ руку?
             Не я ли отъ проказъ мечты
             Тебѣ помогъ надолго исцѣлиться!
             Когда бъ не я, давно бы ты
             Успѣлъ уже съ землей проститься.
             Что радости въ горахъ, да въ сумракѣ лѣсномъ,
             Какъ филину, отъ Божья дня скрываться,
             Какъ кроту, подъ землей и мхомъ,
             Да подъ камнями зарываться?
             Занятье чудное! И какъ къ тебѣ идетъ!
             Нѣтъ, докторъ, знать, въ тебѣ еще живетъ!
   

Фаустъ.

             Тебѣ ли силу ту понять,
             Что такъ влечетъ меня въ пустыню!
             Да если бъ ты и могъ, тогда бъ ея святыню
             Ты, чортъ, разрушилъ бы опять!
   

Мефистофель.

             Какъ можно выше наслаждаться?
             Въ росѣ, въ травѣ сырой лежать,
             Весь міръ душою обнимать,
             Надуться въ божество пытаться,
             И грань земную перейти
             Въ отважномъ, выспреннемъ стремленьи,
             И вмѣстѣ всѣ шесть дней творенья
             Въ своей прочувствовать груди,
             И всѣ высокія затѣи -- (съ неприличнымъ жестомъ)
             Окончить -- чѣмъ? Сказать не смѣю!
   

Фаустъ,

                       Тьфу!
   

Мефистофель.

                                 Да, вишь, это не по васъ!
             Что жъ? Ваше тьфу, вполнѣ понятно
             Ушамъ невиннымъ непріятно,
             Что скромнымъ сладко такъ сердцамъ!
             Но, впрочемъ, я тебѣ позволю
             На самого себя налгать
             Теперь безъ всякой мѣры, вволю:
             Вѣдь ты не выдержишь опять,
             Въ тебѣ ужъ кое-что таится,
             И скоро туча разразится
             Безумствомъ, страхомъ иль тоской...
             Но къ дѣлу! Другъ любезный твой
             Тоскуетъ, плачетъ и томится,
             Весь день мечтаетъ о тебѣ
             И все -- то ей не по себѣ.
             Твоя любовь разбушевалась,
             Какъ будто горный ключъ весной;
             Ей дѣвушка душой отдалась,--
             А вдругъ изсякъ источникъ твой;
             И кажется, что лучше бъ было,
             Чтобъ ваша честь благоволила,
             Чѣмъ въ горы, да въ лѣса бродить,
             Ея любовь вознаградить.
             Она въ окошко все глядитъ,
             За вольнымъ ходомъ тучъ слѣдить.
             На стѣну смотритъ городскую
             И цѣлый день поетъ, горюя:
             "Когда бъ я птичкою была!"
             Порой бываетъ весела,
             Порой ей о тебѣ взгрустнется,
             То слезы льетъ тайкомъ она,
             То просвѣтлѣетъ, улыбнется,
             И все -- то, все -- то влюблена!
   

Фаустъ.

                       Змѣя, змѣя!
   

Мефистофель (про себя).

                                           Постой, поймаю я тебя!
   

Фаустъ.

             Прочь, прочь отсель скорѣй, несчастный!
             Забудь, не говори о ней
             И похоти постыдной, страстной
             Не приноси душѣ моей!
   

Мефистофель.

             Ты кажешься ей бѣглецомъ;
             Сознайся, много правды въ томъ.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ! Къ ней одной моя мечта несется,
             И не забыть ея мнѣ никогда!
             Я зависть чувствую и къ образу Христа,
             Когда она къ нему устами прикоснется!
   

Мефистофель.

             Что ты, дружокъ, толкуешь мнѣ? Я самъ
             Душой завидую библейскимъ близнецамъ.
   

Фаустъ.

             Прочь, сводникъ!
   

Мефистофель.

                                 Что жъ, бранись! Отъ ругани твоей
             Смѣшно мнѣ на тебя, мой милый!
             Кто создалъ дѣвокъ и парней,
             Тотъ понималъ благоразумно,
             Что надобно имъ средство дать
             Ихъ обоюдное влеченье показать.
             Что горячится ты, безумный?
             Вѣдь я веду тебя отсель
             Не въ гробъ, а къ милой на постель.
   

Фаустъ.

             Дай мнѣ узнать ея объятій сладострастье,
             Извѣдать ласкъ ея мучительное счастье!
             Я ль не откликнуся ея тоскѣ душой?
             Да развѣ же бѣглецъ я, въ самомъ дѣлѣ,
             Скиталецъ безъ пристанища, безъ цѣли,
             Что, какъ ручей весенній, снѣговой,
             По камнямъ, по скаламъ неистово катится,
             Чтобъ, въ бездну мрачную, низвергнувшись, разбиться?
             А тамъ, невдалекѣ, таится
             Ея укромный уголокъ,
             И тѣшитъ крохотный мірокъ
             Ея младенческіе взгляды...
             И мнѣ, безумцу, было надо
             Ея пріютъ святой разбить!
             Мнѣ было надо миръ души ея смутить!
             Вы, демоны, давно себѣ той жертвы ждали!
             На помощь, бѣсъ! Промчи мнѣ дни печали!
             Пусть будетъ то. что должно быть:
             Пойду ея судьбу связать съ своей судьбою,
             Чтобъ погубить ее съ собою.
   

Мефистофель.

             Ну, началъ снова распинаться!
             Поди утѣшь ее, глупецъ!
             Чуть гдѣ ему лишь стоитъ потеряться,--
             Вездѣ ему мерещится конецъ...
             Счастливъ, кто ни предъ чѣмъ съумѣетъ не смутиться:
             Онъ чорту братъ, какъ говорится;
             А съ роду ничего я гаже не видалъ,
             Какъ чортъ, что бодрость потерялъ.
   

КОМНАТА ГРЕТХЕНЪ.

Гретхенъ (за прялкой одна).

                       Тоска въ груди;
                       Душа болитъ;
                       Моихъ очей
                       Покой бѣжитъ,
   
                       И гдѣ его
                       Со мною нѣтъ,
                       Что темный гробъ,
                       Постылъ мнѣ свѣтъ.
   
                       Померкнулъ умъ
                       И замеръ духъ,
                       И голова
                       Идетъ вокругъ...
   
                       Тоска въ груди,
                       Душа болитъ;
                       Моихъ очей
                       Покой бѣжитъ...
   
                       Гляжу ль въ окно, --
                       Слѣжу за нимъ;
                       Иду ль куда, --
                       За нимъ однимъ...
   
                       Высокій станъ
                       И гордый видъ...
                       Въ его очахъ
                       Огонь блеститъ.
   
                       Въ его устахъ,
                       Что рокотъ струй...
                       Пожатье рукъ
                       И поцѣлуй...
   
                       Тоска въ груди,
                       Душа болитъ;
                       Моихъ очей
                       Покой бѣжитъ...
   
                       Изныла вся
                       Душа моя...
                       Когда бъ летать
                       Умѣла я!
   
                       Когда бъ могла
                       Его обнять,
                       Его на смерть
                       Зацѣловать!..


САДЪ. СОСѢДКИ МАРТЫ.

Фаустъ, Маргарита.

Маргарита.

             Дай слово, Генрихъ!
   

Фаустъ.

                                           Въ чемъ могу я!
   

Маргарита.

             Ты чтишь религію? Признайся въ этомъ мнѣ.
             Ты добрый человѣкъ; однако, нахожу я,
             Ты что-то ей послушенъ не вполнѣ.
   

Фаустъ.

             Оставь, мое дитя! Вѣдь я тебя люблю;
             Я кровью искупить готовъ любовь свою,
             И не хочу ни въ комъ вселять разладѣ
             Ни съ собственной душой, ни съ церковью.
   

Маргарита.

                                                                         Да надо,
             Чтобъ самъ ты вѣровалъ.
   

Фаустъ.

             Да надо ль, ангелъ мой?
   

Маргарита.

             Нѣтъ власти у меня нимало надъ тобой!
             Вѣдь ты и таинства совсѣмъ не почитаешь.
   

Фаустъ.

             Я чту ихъ.
   

Маргарита.

                       Силы въ нихъ не видишь ты святой;
             Ни на духу, ни у причастья не бываешь...
             Ты въ Бога вѣруешь?
   

Фаустъ.

                                 Кто можетъ безусловно:
             "Я въ Бога вѣрую" сказать?
             Спроси, -- тебѣ мудрецъ, ученый и духовный
             Двулично будутъ отвѣчать;
             Насмѣшкой будетъ ихъ отвѣтъ тебѣ звучать.
   

Маргарита.

             Такъ, значитъ, нѣтъ?
   

Фаустъ.

                                           Пойми, прекрасное созданье!
                       Кто можетъ назвать Его?
                       Кто можетъ признать Его
                       И молвить: я вѣрую?
                       И кто не страшится
                       Отречься рѣшиться:
                       Въ Него я не вѣрую?
                       Онъ, все обнимающій,
                       Онъ, все охраняющій,
                       Не себя ль самого охраняетъ, храня
                       Весь обширный свой міръ, и тебя, и меня?
                       Не надъ нами ль небесные своды?
                       Не земля ль подъ ногами у насъ?
                       Не блестятъ ли привѣтливо звѣзды
                       Съ небосклона въ полуночный часъ?
                       И когда тебѣ въ очи гляжу я,
                       И тѣснится въ груди у тебя
                       Что-то скрытое тайной глубокой,--
                       Не встаеть ли предъ взоромъ твоимъ
                       Все отъ вѣка незримое ясно?
                       Именами его назови
                       Бога! счастія! сердца! любви!
                       Какъ желаешь -- ему нѣтъ названья;
                       Въ ощущеніи сладостномъ -- все...
                       Имя -- только лишь звукъ, только дымъ
                       Передъ пламенемъ неба святымъ!..
   

Маргарита.

             Все это такъ, и все почти въ такихъ словахъ
             Священникъ говоритъ намъ въ церкви, въ поученьяхъ;
             Но иначе, -- въ другихъ какихъ-то выраженьяхъ
   

Фаустъ.

             Всѣ то же говорятъ; вездѣ, во всѣхъ странахъ
             Народы всѣ подъ небесами,
             Одно различными толкуютъ языками;
             По-своему скажу и я.
   

Маргарита.

             Послушать, -- такъ съ тобой согласна я невольно;
             А все-таки мнѣ видѣть больно,
             Что нѣтъ въ тебѣ Христа.
   

Фаустъ.

                                                     О, милое дитя!
   

Маргарита.

             Мнѣ жаль тебя, когда я вижу,
             Что съ человѣкомъ близокъ ты дурнымъ.
   

Фаустъ.

             Съ кѣмъ хочешь ты сказать?
   

Маргарита.

                                                     Съ товарищемъ твоимъ.
             Его я всей душою ненавижу.
             Не знаю я, во весь мой вѣкъ,
             Едва ли я кого встрѣчала
             Страшнѣй, противнѣе, чѣмъ этотъ человѣкъ.
   

Фаустъ.

             Не бойся, милая, не страшенъ онъ нимало.
   

Маргарита.

             Чуть здѣсь онъ, -- я себя не узнаю.
             Онъ страшенъ мнѣ, хоть я и всѣхъ людей люблю.
             Какъ по тебѣ ни скучно мнѣ порою,
             Его увидѣть я боюсь съ тобою,
             По меньшей мѣрѣ, плутъ онъ, вѣрно, долженъ быть.
             Прости мнѣ Богъ, могу я ошибиться.
   

Фаустъ.

             Нельзя и безъ такихъ.
   

Маргарита.

                                           Конечно, но сходиться
             Такъ близко, или вмѣстѣ жить --
             Избави Богъ! Едва лишь только къ намъ онъ входитъ,
             Такъ злобно онъ глазами водитъ,
             Съ такой насмѣшкою глядитъ,
             Что самый взглядъ его какъ будто говоритъ,
             Что никого на свѣтѣ онъ не любитъ
             И счастья не желаетъ никому.
             Мнѣ сладко такъ, когда тебя я обойму;
             А онъ мою всю радость губитъ!
   

Фаустъ.

             О, вѣщій ангелъ мой!
   

Маргарита.

                                           Присутствіемъ своимъ.
             Меня такъ сильно онъ тревожитъ,
             Что мнѣ и ты не милъ, и я, быть можетъ,
             Не въ силахъ бы была молиться, будь я съ нимъ,
             И сердце у меня сжимается отъ боли...
             Ты, Генрихъ, вѣрно, то жъ не видишь въ немъ добра!
   

Фаустъ

             Нѣтъ, антипатія, не болѣ,
             Мой ангелъ, у тебя.
   

Маргарита.

                                           А мнѣ домой пора.
   

Фаустъ.

             Мой другъ, ужели намъ съ тобою, --
             Грудь съ грудью и душа съ душою, --
             Никакъ сегодня въ ночь нельзя пробыть хоть часъ?
   

Маргарита.

             Ахъ, если бы спала одна я,
             Тебѣ бы дверь охотно отперла я;
             Да мать не крѣпко спитъ; со страху бъ умерла я,
             Когда бъ она застала вмѣстѣ насъ!
   

Фаустъ.

             Такой бѣдѣ помочь нетрудно;
             Вотъ сткляночка; лишь только къ ней
             Въ питье три капли на ночь влей, --
             Уснетъ она до утра непробудно.
   

Маргарита.

             Чего изъ-за тебя я сдѣлать не готова?
             Не вредно это ей?
   

Фаустъ.

                       Не сталъ бы я дурного
                       Совѣтывать тебѣ.
   

Маргарита.

                                           Твоимъ желаньямъ всѣмъ,
             Мой другъ, всегда я покорялась;
             Такъ много сдѣлала тебѣ я, что совсѣмъ
             Мнѣ болѣ ничего ужъ сдѣлать не осталось!

(Уходитъ.)

Мефистофель (входитъ).

Мефистофель.

             Плутовка! Нѣтъ ея!
   

Фаустъ.

                                           Опять
             За нами ты шпіонилъ, знать?
   

Мефистофель.

             Узнать мнѣ только удалось,
             Что доктору сейчасъ пришлось
             Катехизическое слушать назиданье.
             Дѣвченки стали наблюдать:
             Кто крѣпко вѣруетъ въ отцовскія преданья,
             Того и намъ, дескать, легко къ рукамъ прибрать!
   

Фаустъ.

             Тебѣ ль ее, чудовище, понять?
             Не видишь, какъ душа невинная страдаетъ,
             Святою вѣрою полна,
             Той вѣрою, которая одна --
             Въ ея глазахъ -- душѣ блаженство проливаетъ,
             Какъ мучится сознаньемъ, что она
             Считать погибшимъ милаго должна?
   

Мефистофель.

             Любовникъ близорукій! Сумасбродъ!
             Тебя дѣвченка за носъ проведетъ!
   

Фаустъ.

             Исчадіе огня и грязи!
   

Мефистофель.

                                           А плутовка
             По рожицамъ читаетъ ловко:
             Лица, вишь, выносить не можетъ моего;
             За генія меня считаетъ;
             Быть можетъ, даже начинаетъ
             Подозрѣвать и чорта самого.
             Такъ въ эту ночь?
   

Фаустъ.

                                 Тебѣ-то что жъ такое?
   

Мефистофель.

             Да тутъ веселье будетъ мнѣ большое!
   

У КОЛОДЦА.

Гретхенъ и Лиза съ ведрами.

Лиза.

             Ты ничего о Варѣ не слыхала?
   

Гретхенъ.

             Нѣтъ, я давно въ народѣ не бывала.
   

Лиза.

             А то Сивилла мнѣ сказала,
             Что, наконецъ, и ей пришелъ разсчетъ.
             И дѣло! Ей впередъ наука!
             Не важничай!
   

Гретхенъ.

                                 Что съ ней?
   

Лиза.

                                                     Такая штука,
             Самъ-другъ теперь и ѣстъ и пьетъ.
   

Гретхенъ.

             Ахъ!
   

Лиза.

                       По дѣломъ. Съ дружкомъ своимъ
             Она довольно потаскалась;
             То въ пляскѣ, то въ гуляньи, -- съ нимъ
             По цѣлымъ днямъ не разставалась;
             На красоту все полагалась!
             Ей надо первой быть всегда,
             Вездѣ ей угощенье надо;
             Брала подарки безъ стыда...
             Такъ вотъ за это ей награда!
             Тогда ей весело жилось;
             Теперь раскаяться пришлось!
   

Гретхенъ.

             Бѣдняжка!
   

Лиза.

                                 Стоитъ ли жалѣть?
             По цѣлымъ вечерамъ, бывало,
             Насъ мать работать заставляла;
             А ей бы все съ дружкомъ сидѣть
             У двери на скамьѣ безъ дѣла, --
             Ей время весело летѣло!
             За то придется ей узнать,
             Что значитъ совѣсть потерять!


   

Гретхенъ.

             Онъ женится на ней.
   

Лиза.

                                           Ну, вотъ!
             Получше, чай, невѣстъ найдетъ;
             Да ужъ его и слѣдъ простылъ.
   

Гретхенъ.

             Онъ дурно съ нею поступилъ.
   

Лиза.

             Да коль и выйти ей придется,
             Ей парни разорвутъ вѣнокъ,
             А мы какъ отъ вѣнца вернется,
             Набьемъ соломы на порогъ. (Уходитъ.)
   

Гретхенъ (одна).

             Какъ прежде гордо я, бывало,
             Бѣдняжекъ на смѣхъ поднимала!
             Какъ часто надъ чужой бѣдой
             Языкъ я зло точила свой!
             Какъ часто сдѣлать я старалась
             Все черное еще чернѣй,
             И какъ невинностью своей
             Я неразумно похвалялась!
             А все, что къ гибели вело,
             Такъ чисто было, такъ свѣтло!



   

ГОРОДСКАЯ СТѢНА.

Въ нишѣ образъ Скорбящей Богоматери; передъ нимъ ваза для цвѣтовъ.

Гретхенъ (ставя свѣжіе цвѣты въ вазу).

                       Склони съ участіемъ
                       Къ моимъ несчастіямъ
                       Свой взоръ святой!
   
                       Передъ тобой угасъ,--
                       Во взорахъ скорбныхъ глазъ, --
                       Перворожденный твой;
   
                       Ты къ небу вздохи шлешь,
                       Ты горько слезы льешь
                       О немъ рѣкой!
   
                       Кто знаетъ,
                       Какъ изнываетъ
                       Душа моя?
   
                       Какъ сердце бѣдное томится,
                       О чемъ болитъ, къ чему стремится,--
                       Тебѣ одной открою я!
   
                       Вездѣ, куда бъ ни шла я,
                       Тоска-кручина злая
                       Терзаетъ душу мнѣ;
                       Одной ли быть придется, --
                       Слеза все льется, льется, льется,
                       А сердце какъ въ огнѣ!
   
                       Цвѣточки на оконцѣ
                       Я полила слезами,
                       Когда поутру рано
                       Вставала за цвѣтами.
                       Едва лишь золотая
                       Денница заблестѣла, --
                       Уже въ тоскѣ и горѣ
                       Въ постели я сидѣла.
   
                       Спаси! Отъ смерти, отъ стыда меня укрой!
                       Склони съ участіемъ
                       Къ моимъ несчастіямъ
                       Свой взоръ святой!
   

УЛИЦА ПЕРЕДЪ ДОМОМЪ ГРЕТХЕНЪ.

Валентинъ, солдатъ, братъ Гретхенъ.

Валентинъ.

             Сидимъ, бывало, за столомъ;
             Рѣчь о красоткахъ заведемъ;
             Всякъ чарку до краевъ нальетъ,
             Да руки фертомъ подопретъ,--
             И всѣ начнутъ шумѣть, кричать,
             Всякъ за свою горой стоять.
             А я на стулѣ развалюсь,
             Кручу себѣ спокойно усъ,
             Да слушаю ихъ шумъ и гамъ,
             Смѣюся втихомолку самъ;
             Да чарку вдругъ себѣ налью
             И молвлю: "Всякій за свою!
             "А есть ли кто во всемъ краю,
             "Чтобъ съ Гретхенъ можно бы сравнять,
             "Чтобъ рядомъ съ ней могла лишь стать?"
             Топъ! топъ! чекъ! чекъ! со всѣхъ сторонъ.
             "Она краса всѣхъ здѣшнихъ женъ!
             "Что правда -- правда! всѣ кричатъ,
             И хвастунишки замолчать.
             А нынче? Нынче никуда
             Глаза не кажешь отъ стыда,
             Все жди себѣ подвохъ отъ всѣхъ,--
             Чиханье, колкость, либо смѣхъ:
             И, какъ чумной, отъ всѣхъ бѣжишь,
             Въ глаза сосѣдямъ не глядишь;
             Хоть всѣ бока имъ отобьешь,--
             Лгунами все не назовешь!
             Кто тамъ? Чу, кажется, идутъ..
             Не онъ ли ужъ? Ихъ двое тутъ;
             А коли онъ,-- его схвачу
             И ужъ живымъ не отпущу!
   

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Смотри, какъ отблескомъ чуть виднаго огня
             Церковное окно во мракѣ пламенѣетъ,
             И отблескъ болѣе и болѣе блѣднѣетъ,
             И все кругомъ темнѣетъ и темнѣетъ...
             Такъ сумрачно и въ сердцѣ у меня!
   

Мефистофель.

             А мнѣ -- что котечкѣ блудливой,
             Что крадется къ огню вдоль по стѣнѣ тайкомъ,-
             И воровато мнѣ, и какъ-то похотливо,
             И добродѣтельно притомъ.
             Вальпургій на дворѣ: чуть вспомню я о немъ, --
             Душа и сердце оживится...
             Такъ послѣ-завтра въ ночь кутнемъ;
             Тамъ знаешь, почему вплоть до утра не спится!
   

Фаустъ.

             А, между тѣмъ, тотъ кладъ достать,
             Что свѣтится вонъ тамъ, ты не сумѣешь?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, я могу тебѣ сказать,
             Что ты имъ скоро овладѣешь.
             Недавно я успѣлъ минуту улучить,
             Чтобъ заглянуть туда; тамъ денегъ груда!
   

Фаустъ.

             А не достанешь ли, чтобъ милой подарить
             Кольцо или уборъ, оттуда.
   

Мефистофель.

             Могу тебѣ я только обѣщать
             Ей ожерелье красное достать.
   

Фаустъ.

             Ну хорошо! А то вѣдь я стѣсняюсь,
             Что безъ подарка къ ней являюсь.
   

Мефистофель.

             А не мѣшало бы, пожалуй, безвозмездно
             Порой себя увеселять;
             Вотъ, напримѣръ, теперь: въ ночи безмолвной, звѣздной
             Недурно пѣсенку пропѣть твоей любезной...
             Послушай-ка! Морали много въ ней!
             Съ ума сведу твою любовницу, ей-ей! (поетъ)
   
                       Зачѣмъ тайкомъ
                       Ты вечеркомъ,
                       Катюша, въ домъ
                       Къ любезному крадешься?
                       Дѣвицу въ свой
                       Онъ ввелъ покой...
                       Но ужъ домой
                       Дѣвицей не вернешься!
   
                       Такъ берегись!
                       Чуть грѣхъ случись,--
                       Тогда простись
                       Ты съ красными деньками!
                       Люби дружка,
                       Но будь крѣпка
                       Къ нему, пока
                       Не смѣнитесь перстнями!
   

Валентинъ.

             Постой, постой, кого ты тамъ,
             Проклятый крысоловъ, зовешь? (вышибаетъ гитару).
             Сперва гудокъ ко всѣмъ чертямъ,
             Потомъ и ты за нимъ пойдешь!
   

Мефистофель.

             Трещитъ гитара; не бѣда!
   

Валентинъ.

             Дай срокъ, до васъ я доберусь!
   

Мефистофель.

             Ну, докторъ, знай, коли, не трусь!
             Тебѣ я помощь дамъ тогда.
             Шпаженку изъ ноженъ долой!
             Я за тебя; знай, крѣпче стой!
   

Валентинъ.

             За шпаги!
   

Мефистофель.

                                 Дѣло не за мной!
   

Валентинъ.

             И тотъ!
   

Мефистофель.

                                 Пусть будетъ такъ!
   

Валентинъ.

                                                               Сдается,
             Что дьяволъ самъ со мной дерется:
             Я весь дрожу, рука нѣмѣетъ...
   

Мефистофель (Фаусту).

             Коли!
   

Валентинъ (падая).

                                 Ахъ!
   

Мефистофель.

                                           Ну, теперь теленокъ присмирѣетъ!
             Но прочь, скорѣе прочь бѣжимъ!
             Сейчасъ сюда народъ сбѣжится:
             Хотя съ полиціей мы въ дружбѣ состоимъ,
             Но въ уголовный судъ ходить намъ не годится!

(Уходитъ, увлекая Фауста).

Марта (сверху).

             Сюда, сюда!
   

Гретхенъ, (сверху).

                                 Огня скорѣй!
   

Марта.

             Шумѣли здѣсь, дрались, ругались!
   

Народъ.

             Одинъ уже убитъ!
   

Марта (выходя)

                                           Убійцы разбѣжались?
   

Гретхенъ (выходя).

             Кто тутъ лежитъ?
   

Народъ.

                                           Сынъ матери твоей.
   

Гретхенъ.

             О Господи, услышь, склонись къ бѣдѣ моей!
   

Валентинъ.

             Смерть близко! Скоро говорить,--
             Еще скорѣе дѣлу быть.
             Эй, бабы! полно вамъ кричать,--
             Молчи! Дай слово мнѣ сказать! (всѣ обступаютъ его).
             Ты, Гретхенъ, хоть и молода,
             Не знаешь чести и стыда,
             Концовъ не можешь скрыть притомъ...
             Сказать бы это все тайкомъ,
             Да коль могла ты шлюхой стать,
             Такъ что ужь отъ другихъ скрывать!
   

Гретхенъ.

             О Господи! За что же мнѣ?


Валентинъ.

             Оставь ты Бога въ сторонѣ!
             Прошедшаго не воротить;
             Что суждено, тому и быть.
             Теперь одинъ шалитъ съ тобой;
             Дай срокъ,-- за нимъ придетъ другой;
             А какъ за десять перейдетъ,--
             Къ тебѣ знать будетъ всякій ходъ!
             Когда впервой родится стыдъ,
             На свѣтъ онъ Божій не глядитъ;
             Окутанъ съ головы до пятъ,
             Убить да скрыть его хотятъ,--
             Анъ нѣтъ! Чуть онъ лишь въ ростъ пошелъ,
             Такъ днемъ онъ щеголяетъ голъ,
             И чѣмъ противнѣй и гнуснѣй,
             Тѣмъ къ свѣту онъ все льнетъ сильнѣй.
             И скоро тѣ года придутъ,
             Когда тебя весь честный лю     Фаустъ. Мой аппетитъ и такъ великъ.
             Меф. Ну, шутки въ сторону! скажу я напрямикъ,
             Ты съ ней не такъ-то скоро сладишь;
             Тутъ силой только что подгадишь,
             А хитрость намъ покажетъ путь.
             Фаустъ. По крайней мѣрѣ на мгновенье,
             Дай на постель ея взглянуть;
             Или достань мнѣ что нибудь,
             Платокъ, подвязку въ утѣшенье,
             Меф. Чтобъ видѣлъ ты, какъ я готовъ
             Тебѣ служить безъ дальнихъ словъ,
             Мы къ ней сегодня же вотремся.
             Фаустъ. Я буду съ ней?....?
             Меф. Не вдругъ! Мы вечера дождемся;
             Тогда къ сосѣдкѣ посидѣть
             Пойдетъ красотка; мы вотремся...
             Ты на просторѣ помечтай
             И воздухъ сладостный вкушай.
             Фаустъ. Когда?
             Меф. Потомъ. Ты слишкомъ жарокъ.


             Фаустъ. Такъ приготовь же ей подарокъ.

(Уходитъ).

             Меф. Подарокъ? Такъ дѣла творятся!
             Настала очередь моя;
             Сокровищъ много знаю я,
             Теперь они намъ пригодятся.

(Уходитъ).


Вечеръ.

Маленькая чистая комната.

             Маргарита, (заплетая косу). Кто этотъ баринъ? какъ узнать?
             Мнѣ и во снѣ не разгадать.
             Однако, все на то похоже,
             Должно быть знатный онъ вельможа,
             А то бы онъ не подступилъ,
             Со мной бы такъ не говорилъ.

(Уходитъ).

   

Мефистофель. Фаустъ.

             Меф. Сюда! потише, пусть уйдутъ!
             Фаустъ, (послы нѣкотораго молчанія).
             Оставь меня!
             Меф., (оглядываясь). Какъ чисто тутъ!
             Не всѣ такъ дѣвушки живутъ.

(Уходитъ).

             Фаустъ, (осматриваясь кругомъ). Привѣтствую тебя, привѣтное мерцанье.
             Въ святилищѣ моей любви!
             Во мнѣ горитъ и нѣга и желанье,
             Надежда и любовь кипитъ въ моей крови.
             Какое дѣтское вокругъ меня смиренье,
             Порядокъ, миръ и чистота!
             Въ сей нищетѣ какая полнота,
             Въ темницѣ сей какое упоенье!

(Садится на старыя кресла передъ постелью).

             Здѣсь сяду я, гдѣ отъ трудовъ
             Сѣдые старики въ часъ отдыха сидѣли,
             Гдѣ бѣгала толпа веселыхъ шалуновъ
             И дѣти рѣзвыя шумѣли;
             Гдѣ съ ними, можетъ-быть, она за даръ простой
             Сѣдого прадѣда ласкала
             И тихо съ дѣтской простотой
             Сухую руку цѣловала.
             Твой добрый ангелъ надо мной;
             Онъ на душу миръ тихій навѣваетъ;
             То духъ добра, наставникъ твой,
             Который здѣсь твоей рукой
             На столикъ скатерть разстилаетъ
             И полъ узорчато пескомъ пересыпаетъ.
             Съ твоей рукой -- о дѣва, знай!
             Съ твоей рукой и хата рай!
             А здѣсь!

(Поднимаетъ занавѣску постели).

             Страхъ нѣги вѣетъ надо мной;
             Я забываю міръ земной!
             Здѣсь ангела природа сотворила
             И въ легкихъ снахъ его родила.
             Малютка милая спала,
             Теплѣе кровь ея струилась,
             И дѣва чистая въ святой тиши развилась
             И свѣтлымъ ангеломъ на землю перешла.
             Зачѣмъ я здѣсь въ святынѣ сей!
             О, сколько мукъ въ груди моей!
             Бѣги, бѣги! въ душѣ тоска
             И тяжела, и глубока!
             Но какъ стѣснилась грудь моя!
             Мы слабыхъ прихотей орудія слѣпыя
             Мгновенной нѣги жаждалъ я,
             А на сердцѣ любовь, въ груди мечты пустыя!
             И еслибъ въ этотъ мигъ она ко мнѣ вошла,
             Съ какимъ бы трепетомъ я передъ ней смирился!
             Она бы очи подняла,
             А я-бъ у ногъ ея влачился!
             Меф. Ступай скорѣй, она идетъ.
             Фаустъ. Прочь! взоръ мой дѣвы не снесетъ!
             Меф. А вотъ и ящикъ полновѣсный
             У добрыхъ я досталъ людей;
             Мы въ шкапъ его поставимъ къ ней.
             Признаться, въ немъ уборъ чудесный;
             Ты мигомъ къ ней подъѣдешь, плутъ!
             Вотъ будетъ ей ужо веселье;
             Клянусь, такія ожерелья
             Любую вмигъ съ ума сведутъ.
             Фаустъ. Не смѣю я.
             Меф. Ну, вотъ пустое!
             Ты не себѣ ли ихъ берешь?
             Не для себя ли бережешь?
             Тогда оставь меня въ покоѣ.
             Я васъ скупиться не прошу;
             Я руку, ногу почешу...

(Ставитъ ящикъ въ шкапъ и запираетъ его).

             Теперь скорѣй,
             Чтобъ безъ затѣй,
             Къ ней тотчасъ подольститься.
             А ты стоишь какъ дуралей,
             Какъ школьникъ съ азбукой своей,
             Когда велятъ ему учиться!
             Уйдемъ.

(Уходятъ).

             Маргарита (съ лампадой). Какъ душно въ комнатѣ у насъ!

(Открываетъ окно)

             А я вѣдь съ улицы сейчасъ;
             Уже-ль погода такъ тепла?
             Ахъ, еслибъ матушка пришла!
             Одной мнѣ страшно, я боюсь,
             Дрожу, какъ только оглянусь.

(Раздѣвается и поетъ).

                       Царь добрый до могилы
                       Красавицу любилъ,
                       У гроба въ память милой
                       Онъ кубокъ получилъ.
                                 Съ нимъ царь не разстается,
                       Хранитъ на всѣхъ пирахъ;
                       Устами-ли коснется,
                       Тамъ слезы на глазахъ.
                       Вѣкъ дряхлый доживая,
                       Онъ царство раздѣлилъ;
                       Все дѣтямъ отдавая,
                       Лишь кубокъ сохранилъ.
                       Согрѣтый прежнимъ жаромъ,
                       Сидитъ онъ за столомъ,
                       Надъ моремъ, въ замкѣ старомъ,
                       И рыцари кругомъ.
                       Тамъ пилъ онъ, жизни полный,
                       Изъ чаши дорогой
                       И бросилъ въ шумныя волны
                       Священный кубокъ свой.
                       И волны заклубились,
                       И кубокъ потопленъ.
                       Съ тѣхъ поръ глаза затмились,
                       Съ тѣхъ поръ ужъ не пилъ онъ.

(Открываетъ шкапъ, чтобъ уложить платья и находитъ ящикъ съ уборомъ).

             Что здѣсь за ящикъ? какъ? откуда?
             Когда я изъ дому пошла,
             Я шкапъ нарочно заперла;
             Мнѣ не понять такого чуда!
             Откуда онъ попался къ намъ?
             И кто сюда его положитъ?
             Иль подъ закладомъ онъ быть можетъ?
             А вотъ и ключъ на лентѣ тамъ.
             Посмотримъ, что-то въ немъ лежитъ,
             Ужъ не пустой-ли онъ стоитъ?
             Ахъ, Боже мой! какія украшенья!
             Я вѣкъ не видѣла такихъ;
             И барыня взяла бы ихъ,
             Чтобъ нарядиться въ воскресенье.
             Ахъ, хоть бы серьги дали мнѣ!
             Однѣ бы серьги я желала;
             Я въ нихъ хорошенькой бы стала,
             Такія милыя онѣ!

(Наряжается и становится передъ зеркаломъ).

             Вѣдь вотъ сей-часъ совсѣмъ другое!
             Зачѣмъ намъ прелестей желать?
             Оно хоть такъ -- а все пустое;
             Похвалятъ, чтобъ не обижать.
             Золото въ насъ привлекаетъ;
             Золота всѣ
             Ищутъ вездѣ,
             А бѣдная такъ пропадаетъ.
   

Гулянье.

(Фаустъ въ задумчивости прохаживается взадъ и впередъ;-- къ нему подходитъ Мефистофель).

             Меф. Проклятія всѣ на любовь и всѣ мученія ада!
             Что хуже ругаться нечѣмъ, вотъ въ этомъ вся досада!
             Фаустъ. Ну что съ тобой? ты помѣшался;
             Вотъ рожу выставилъ, на диво дуракамъ.
             Меф. Я-бъ чорту въ братья навязался,
             Когда бы не былъ чортомъ самъ.
             Фаустъ. Ума должно быть не достало;
             Тебѣ бѣситься такъ пристало.
             Меф. Подумай, мой уборъ прекрасный,
             Который я съ трудомъ досталъ,
             Мошенникъ -- у нихъ укралъ.
             Мать видѣла, что кладъ опасный,
             У ней претонкое чутье;
             Она молитвы все читаетъ,
             И гдѣ понюхаетъ такъ знаетъ,
             Что свято, что нехорошо.
             А что сокровище опасно,
             Ей это было очень ясно.
             И вотъ старуха говоритъ:
             Дитя, неправое имѣнье
             И кровь, и душу изсушитъ,
             Но этотъ кладъ, какъ приношенье,
             Ты только бѣднымъ отнеси;
             Господь въ награду съ небеси
             Свое намъ дастъ благословенье,
             Намъ манну божію сошлетъ.
             Красавица надула губы
             И думала, кривляя ротъ:
             Дареному коню никто не смотритъ въ зубы,
             И право, не безбожникъ тотъ,
             Кто далъ мнѣ серьги золотыя.
             Мать между тѣмъ попа зоветъ;
             Онъ видитъ, вещи не пустыя
             И съ важнымъ видомъ говоритъ:
             Нѣтъ, вы не принимайте клада!
             Тому, кто страсти побѣдитъ
             Доступна райская награда.
             Въ филантропическій отдайте комитетъ.
             О, тамъ желудокъ преисправный,
             Хоть съѣлъ онъ цѣлыя владѣнья
             Ему ничто не повредитъ.
             Божусь, неправое имѣнье
             Одинъ лишь комитетъ сваритъ.
             Фаустъ. Визирь съ жидами не отстанетъ,
             Не хуже всѣхъ онъ кушать станетъ.
             Меф. Мой комитетъ, тотъ все беретъ,
             Въ суму безсовѣстно кладетъ;
             Какъ-будто дрянь такіе клады,
             Онъ и спасибо не сказалъ,
             Небесныхъ благъ имъ пожелалъ,
             А тѣ тому и очень рады.
             Фаустъ. А Маргарита?
             Меф. Все груститъ;
             Ей кладъ изъ мысли не выходитъ,
             А пуще тотъ, кто такъ даритъ,
             Частенько въ голову приходитъ.
             Фаустъ. Мнѣ жаль красавицы моей.
             Достань другой подарокъ ей;
             Вѣдь тотъ и въ правду не годился.
             Меф. Для васъ, конечно, пустяки.
             Фаустъ. Да хоть бы ты поторопился!
             Скорѣй, къ сосѣдкѣ приступи,
             Тебѣ, я право, удивляюсь,
             Ты, дьяволъ, точно размазня;
             Чтобъ былъ подарокъ у меня!
             Меф. Я непремѣнно постараюсь.

(Фаустъ уходитъ).

             Меф. Такой чудакъ сейчасъ готовъ.
             Пожалуй онъ безъ дальнихъ словъ,
             Когда красавица о томъ его попроситъ,
             И солнце и луну, какъ щепки въ воздухъ броситъ.

(Уходитъ).

   

Домъ сосѣдки.

             Марта, (одна). Мой мужъ -- Господь его прости!
             Въ немъ право не было пути.
             Пошелъ глазѣть на бѣлый свѣтъ,
             А до жены и дѣла нѣтъ.
             Богъ вѣсть, какъ я его любила,
             Кажись, ничѣмъ не огорчила.

(Плачетъ).

             А если вздумалъ умереть,
             Хоть бы свидѣтельство имѣть.

(Входитъ Маргарита).

             Маргарита. Ахъ, Марта!
             Марта. Что ты, Маргарита?
             Маргарита. Смотри сама, я какъ убита!
             Я ларчикъ миленькій такой
             Опять нашла въ шкапу у насъ.
             Какія вещи! Боже мой!
             Всѣ лучше прежнихъ во сто разъ.
             Марта. Объ этомъ матери ни слова,
             А то чужимъ опять обнова
             Маргарита. Смотри, что тамъ достала я!
             Марта, (убираетъ ее). Ахъ ты, счастливица моя!
             Маргарита. Что пользы? въ нихъ не нарядишься
             И въ церковь съ ними не пойдешь!
             Марта. Зато, когда ко мнѣ придешь,
             Ты какъ царица разрядишься
             И мимо зеркала пройдешь.
             Сперва мы такъ повеселимся;
             А тамъ, при случаѣ -- ну, праздникъ-ли какой --
             Въ цѣпочку, въ серьги нарядимся;
             Вотъ такъ по малу, ангелъ мой,
             Свое богатство мы покажемъ,
             Мать не замѣтитъ, а не то --
             Мы ей хоть что-нибудь наскажемъ,
             Не грѣхъ такое плутовство.
             Маргарита. А ящики, скажи, откуда?
             Мнѣ не понять такого чуда!

(Стучатся въ двери).

             Маргарита. Не мать-ли здѣсь? Ахъ,
             Боже мой!..
             Марта (смотритъ въ окно). Какой-то господинъ чужой.

(Входитъ Мефистофель).

             Меф. Сударыня, вы извините,
             Что я такъ прямо къ вамъ вбѣжалъ.

(Съ почтеніемъ отступаетъ отъ Маргариты).

             Марту Швердлейнъ здѣсь искалъ.
             Марта. Чего вы отъ меня хотите?
             Меф., (тихо). Довольно, я теперь васъ знаю,
             У васъ я даму замѣчаю.
             Такъ не ловчѣе-ли потомъ
             Зайти опять къ вамъ вечеркомъ?
             Марта, (громко). Вообрази себѣ, дитя,
             Онъ принялъ за барыню тебя.
             Маргарита. Ахъ нѣтъ, я дѣвочка простая;
             Вы слишкомъ добрый господинъ;
             Вѣдь эта цѣпь на мнѣ чужая.
             Меф. Ни цѣпь и ни уборъ одинъ;
             Но трудно мнѣ не ошибаться,
             Меня смутилъ вашъ острый взглядъ.
             Вы мнѣ позволили остаться
             И я тому отъ сердца радъ.
             Марта. Ахъ, поскорѣе разскажите.
             Какую вѣсть вы мнѣ дадите.
             Меф. Другихъ вѣстей бы я хотѣлъ,
             Я вашей горести боялся!
             Вашъ мужъ, къ несчастію, скончался
             И поклониться вамъ велѣлъ.
             Марта. Онъ умеръ? бѣдный мой супругъ.
             Мой добрый мужъ, мой вѣрный другъ!
             Маргарита. Забудь напрасную кручину.
             Меф. Я видѣлъ самъ его кончину...
             Маргарита. Любовь печаль одну сулитъ;
             Вездѣ намъ смерть грозитъ разлукой.
             Меф. Такъ въ жизни радость вслѣдъ за мукой,
             За смѣхомъ горе посѣтитъ.
             Марта. Вы не сказали мнѣ ни слова,
             И гдѣ, и какъ скончался онъ.
             Меф. Тамъ у Антонія Святого
             Онъ въ Падуѣ похороненъ.
             Въ могилѣ тѣсной и прохладной
             Теперь вкусилъ онъ сонъ отрадный.
             Марта. А что при смерти онъ велѣлъ мнѣ поручить?
             Меф. Да просьбы у меня большія,
             Чтобъ триста за него молебновъ отслужить;
             Карманы же у насъ, какъ видите, пустые.
             Марта. Онъ ничего не могъ прислать?
             Другой такъ цѣлый вѣкъ постится,
             Не пьетъ, не ѣстъ и все трудится,
             Чтобъ только что-нибудь женѣ на память дать.
             Меф. Сударыня, я отъ души жалѣю;
             Но денегъ онъ не промоталъ
             И часто плакалъ и вздыхалъ
             Надъ горькой участью своею.
             Маргарита. Ужели человѣкъ повсюду такъ страдаетъ?
             О немъ я Богу помолюсь.
             Меф. Я вашимъ качествамъ дивлюсь,
             Вамъ подъ вѣнецъ сейчасъ-же подобаетъ.
             Маргарита. Такъ рано не позволитъ мать.


             Меф. Ну, такъ любовникъ вамъ найдется.
             Такого ангела въ объятіяхъ держать,
             Кому не по душѣ придется.
             Маргарита. Обычай не таковъ у насъ.
             Меф. Обычай или нѣтъ, а все дойдемъ до цѣли.
             Марта. Ахъ, разскажите-же!
             Меф. Сейчасъ.
             У смертной я стоялъ постели,
             Навозомъ пахло отъ нея;
             Но если онъ и на соломѣ
             Свое окончилъ бытіе,
             А не въ богатомъ, пышномъ домѣ,
             Все во Христѣ-же умеръ онъ.
             Я часто слышалъ тяжкій стонъ;
             Онъ говорилъ: я ошибался,
             Я ремесломъ не занимался,
             Оставилъ бѣдную жену!
             Меня убьютъ воспоминанья!
             О, еслибы она въ часъ смертнаго страданья
             Простила мнѣ мою вину!
             Марта, (плачетъ). Мой добрый мужъ! ужъ я его простила!
             Меф. Но видитъ Богъ, что все она
             Побольше моего грѣшила.
             Марта. Ужель негоднаго лгуна
             Отъ этой клеветы и смерть не сохранила.
             Меф. Я самъ въ то время полагалъ,
             Что бредилъ онъ въ предсмертной мукѣ.
             Увы, онъ дальше восклицалъ:
             Я времени не тратилъ въ праздной скукѣ!
             Сперва дѣтей, тамъ хлѣба добывалъ,
             И хлѣба въ полномъ смыслѣ слова,
             А въ мирѣ своего куска не доѣдалъ!
             Марта. Такъ ни заботъ моихъ, ни бдѣнія ночнаго,
             Ни рѣдкой вѣрности моей,
             Не вспомнилъ въ смертный часъ злодѣй?
             Меф. Напротивъ; ихъ то вспоминая,
             Онъ говорилъ, печали не тая:
             О дѣтяхъ и женѣ молился Богу я
             И плакалъ, Мальту покидая.
             Но на бѣды мои взирая,
             Меня Господь благословилъ:
             Навстрѣчу шелъ корабль съ богатствами султана,
             А нашъ ударилъ въ мусульмана
             И всѣ богатства захватилъ.
             Тогда и я, какъ подобаетъ,
             На долю часть свою досталъ.
             Марта. Ахти! куда-жъ онъ кладъ дѣвалъ?
             Меф. Увы! никто того не знаетъ.
             Онъ по Италіи потомъ
             Безъ дѣла всякаго шатался
             И къ барынѣ какой-то привязался;
             Она же встрѣтила его такимъ добромъ,
             Что онъ по гробъ съ нимъ не разстался.
             Марта. Онъ плутъ, грабитель, хищный звѣрь!
             Своихъ грѣховъ онъ не оставилъ,
             Его и голодъ не исправилъ.
             Меф. Зато и умеръ онъ теперь.
             На вашемъ мѣстѣ я, какъ нужно,
             Съ слезами годъ бы подождалъ,
             А между тѣмъ, когда досужно,
             Другого мужа поискалъ.
             Марта. Ахъ нѣтъ! покойника второго
             Нигдѣ не встрѣтишь на пути!
             Такого дурачка простого
             Мнѣ въ цѣломъ мірѣ не найти!
             Онъ только до вина чужого,
             До женщинъ и до картъ былъ лакомъ съ юныхъ дней.
             Меф. И больше ничего? такъ что же?
             Когда не взыскивалъ онъ этихъ мелочей
             И позволялъ вамъ дѣлать тоже,
             Такъ съ нимъ не трудно было жить,
             Я самъ на тѣхъ условьяхъ съ вами
             Готовъ кольцо перемѣнить.
             Марта. Смѣяться стыдно вамъ надъ нами;
             Вы все изволите шутить.
             Меф. (про себя). Теперь и мнѣ пора убраться;
             И чорту самому съ ней трудно развязаться.

(Маргаритѣ).

             А ваше сердце, если смѣю?
             Вы не влюблялись, хоть шутя?
             Маргарита. Я, сударь, васъ не разумѣю.
             Меф., (про себя). Ты милое, невинное дитя!

(Громко).

             Прощайте же, сударыня!
             Маргарита. Прощайте!
             Марта. Ахъ, прежде вы совѣтъ мнѣ дайте,
             Гдѣ мнѣ свидѣтельство достать,
             О томъ, когда и гдѣ мой бѣдный мужъ скончался.
             Порядокъ мнѣ всегда нужнѣй всего казался;
             Чтобъ и въ газетахъ мнѣ о смерти прочитать.
             Меф. Двойнымъ свидѣтельствомъ извѣстіе скрѣпится;
             Товарищъ мой готовъ вамъ услужить всегда.
             Тогда передъ судомъ никто не усомнится.
             Такъ я пріятеля къ вамъ приведу сюда;
             Марта. Ахъ да! скорѣе приведите!
             Меф. (Маргартть). И вы, сударыня, придите.
             Онъ путешественникъ, уменъ, краснорѣчивъ
             И къ барышнямъ особенно учтивъ.
             Маргарита. Мнѣ стыдно будетъ господина.
             Меф. Нѣтъ въ цѣломъ мірѣ властелина,
             Предъ кѣмъ стыдиться нужно вамъ.
             Марта. Такъ въ садъ вы приходите къ намъ,
             Мы съ Маргариточкой сойдемся
             И васъ тамъ вечеромъ дождемся.
   

Улица.

Фаустъ. Мефистофель.

             Фаустъ. Ну, что и какъ? идетъ ли дѣло?
             Мефист. Да ты, я вижу, весь горишь.
             Она твоя -- надѣйся смѣло;
             Ты у сосѣдки съ ней сегодня посидишь.
             Вотъ баба! мнѣ пришлась сестрица,
             Цыганить, сводничать прямая мастерица.
             Фаустъ. Вотъ это такъ.
             Меф. Зато и насъ
             Старуха просьбой безпокоитъ.....
             Фаустъ. Такъ что-жъ? одно другого стоитъ.
             Меф. Должны мы ей достать свидѣтельство сейчасъ,
             Что въ Падуѣ въ могилѣ хладной,
             Покойный мужъ ея вкушаетъ сонъ отрадный.
             Фаустъ. Такъ ты сперва прикажешь съѣздить намъ?
             Меф. Sancta simplicitas! какое дѣло вамъ?
             Вы безъ того свидѣтельство дадите.
             Фаустъ. Отъ этой выдумки, любезный, откажись.
             Меф. Вотъ на святошу посмотрите!
             Ты въ жизни этой -- согласись --
             Не въ первый разъ свидѣтельствуешь ложно.
             Зачѣмъ-же ты теперь идешь такъ осторожно?
             И сколько разъ съ безсовѣстнымъ челомъ,
             О Богѣ, о мірахъ, о томъ, что въ нихъ таится,
             О человѣкѣ и о томъ,
             Къ чему вся жизнь его, весь умъ его стремится,
             Ты проповѣдывалъ надменнымъ языкомъ?
             А если-бъ ты, хоть на-послѣдки.
             Намъ правду чистую сказалъ,
             Такъ ты о томъ не больше зналъ,
             Какъ и томъ, гдѣ умеръ мужъ сосѣдки.
             Фаустъ. Софистъ и лжецъ! ты былъ и будешь имъ.
             Меф. На васъ мы иначе глядимъ.
             Вотъ что-то завтра приключится?
             Вы будете вздыхать, томиться,
             Ты станешь ей въ любви божиться.
             Фаустъ. И отъ души!
             Меф. Меня не удивишь!
             О вѣрности начнутся разговоры,
             О нѣжности, любви; я знаю эти вздоры!
             Ты будешь съ ней отъ сердца говорить...
             Фаустъ. Молчи! когда въ стремленьи новомъ,
             Въ живомъ волненьи страстныхъ думъ,
             Для мысли затруднится словомъ,
             Для чувства звуковъ ищетъ умъ --
             И думу тайную, весь міръ обнявъ мечтами,
             Я вылью громкими словами,
             И пламя страсти неизмѣнной,
             Огонь любви моей священной
             Я безконечнымъ назову:
             Ужель я и тогда солгу?
             Меф. Все правъ-же я!
             Фаустъ. Замѣть, какъ ты лукавъ!
             Чортъ вовсе горла не жалѣетъ.
             Кто хочетъ правымъ быть и языкомъ владѣетъ,
             Тотъ будетъ правъ.
             И потому ты правъ, что этого хотѣлъ,
             А пуще потому, что вздоръ мнѣ надоѣлъ.
   

Садъ.

Маргарита съ Фаустомъ, Марта съ Мефистофелемъ гуляютъ по саду.

             Маргарита. Я чувствую, по добротѣ одной
             Вы бѣдной дѣвушки обидѣть не хотите.
             Постранствовавъ вездѣ, вы только такъ со мной.
             По добродушію, быть-можетъ, говорите.
             Чтобъ ни сказала я -- все это вздоръ такой;
             Нѣтъ, вамъ не нравятся простые разговоры.
             Фаустъ. Мнѣ выше мудрости людской
             Простая рѣчь твоя и пламенные взоры.

(Цѣлуетъ у нея руку).

             Маргарита. Ахъ, не цѣлуйте-же! дурна моя рука;
             Она въ работѣ загрубѣла;
             У насъ въ дому такъ много дѣла,
             А матушка куда строга!

(Проходятъ).

             Марта. А вы безъ отдыха все далѣе идете?
             Меф. Мои дѣла ужъ таковы:
             Въ другой разъ вы куда-нибудь придите,
             Гдѣ вамъ полюбится, гдѣ обживетесь вы,
             А послѣ все-таки, хоть грустно, а уйдете.
             Марта. Да, рыскать по свѣту легко,
             Пока вы молоды и въ силѣ;
             Зато ужъ въ старости не то,
             И одинокому къ могилѣ
             Идти потомъ куда какъ тяжело!
             Меф. Меня страшитъ картина эта.
             Марта. Не откажитесь-же отъ моего совѣта!
             Остановиться вамъ пора.

          (Проходятъ).

             Маргарита. Изъ глазъ, изъ памяти! все это вамъ игра;
             Учтивыхъ словъ вы не берете строго,
             Къ тому у васъ друзей такъ много
             И всѣ они умнѣе насъ.
             Фаустъ. То, что умомъ зовутъ у васъ,
             Одно тщеславіе пустое.
             Маргарита. Мнѣ вашихъ не понять рѣчей.
             Фаустъ. Цѣны не вѣдаетъ своей
             Твое смиреніе святое.
             Не знаешь ты, дитя простое,
             Что скромность въ бѣдной жизни сей
             Одно сокровище прямое.
             Маргарита. Ахъ, если обо мнѣ вы вспомните хоть разъ,
             Я никогда не позабуду васъ.
             Фаустъ. Такъ дома часто ты одна?
             Маргарита. Домъ не великъ у насъ, но все-же
             За нимъ смотрѣть, вѣдь, нужно тоже.
             И гдѣ забота не нужна?
             Служанки нѣтъ; вотъ я одна
             Должна хозяйствомъ въ домѣ править,
             Варить, мести, вязать и шить,
             Всѣ вещи по мѣстамъ разставить,
             Съ утра и до ночи ходить.
             Къ тому-же матушка на все такъ смотритъ строго,
             Что горе съ ней!
             Намъ жить не нужно такъ убого,
             Другихъ отнюдь мы не бѣднѣй.
             И чѣмъ богаче все сосѣдство?
             Покойный батюшка въ наслѣдство
             Оставилъ намъ и домъ, и садъ.
             Теперь у насъ потише стало,
             Хлопотъ не столько, какъ бывало;
             Въ солдатахъ братъ,
             Сестра -- малютка умерла;
             Вотъ съ ней-то много я хлопотъ перенесла,
             Но я малютку такъ любила,
             Что хоть попрежнему готова хлопотать.
             Фаустъ. Малютки краше не сыскать,
             Коль на тебя она, мой ангелъ, походила!
             Маргарита. Вѣдь я сама ее вскормила.
             Мать послѣ батюшки малютку родила,
             Да въ то же время и слегла,
             И долго, долго проболѣла;
             Казалось, бѣдной не прожить
             Тогда она и думать не посмѣла,
             Чтобы самой дитя вскормить.
             И вотъ я крошку пріютила;
             Водой и молокомъ ее вскормила я,
             Она росла, была моя,
             Ее я нѣжила, ласкала и любила;
             Такъ на рукахъ моихъ сиротка расцвѣла,
             Рѣзвилась, прыгала, росла!
             Фаустъ. Ты чистымъ счастіемъ владѣла!
             Маргарита. Зато и пропасть было дѣла.
             Со мною въ комнатѣ моей,
             Ко мнѣ, поближе у постели,
             Спала малютка въ колыбели.
             Бывало, нѣтъ покоя съ ней;
             Вдругъ въ полночь самую дитя пошевелится,
             А я проснусь
             И напою ее; она ко мнѣ ложится,
             А не заснетъ; я снова подымусь
             И вмѣстѣ съ ней съ постели встану,
             По комнатѣ, смѣясь, ходить и прыгать стану,
             Пока заснетъ дитя мое;
             А утромъ мою для нея.
             Какіе хлопоты, мой Боже!
             Бѣги, трудись, все на ногахъ,
             И всякій день одно и то же,
             На рынкѣ, въ кухнѣ, все въ трудахъ;
             Тогда, сударь, подъ часъ случится,
             Идешь невесело къ трудамъ!
             Зато и отдыхъ благо намъ,
             И сладко ѣшь, и сладко спится.

(Проходятъ).

             Марта. Намъ, женщинамъ, такъ трудно васъ
             Холостяковъ на путь наставить.
             Меф. Внимая вамъ, я хоть сейчасъ,
             Готовъ вину свою исправить.
             Марта. Скажите мнѣ, хоть я и виновата,
             Что васъ спрошу, разъ навсегда:
             Вы не влюблялись никогда?
             Меф. Дороже жемчуга и злата
             Своя жена и свой очагъ;
             Насъ поговорка учитъ такъ.
             Марта. Вы даже вовсе не желали?
             Меф. Меня всегда отлично принимали.
             Марта. Не то хотѣла я сказать;
             Вы никогда охоты не имѣли?
             Меф. Возможно-ль съ дамами играть?
             Да мы и думать не посмѣли.
             Марта. Нѣтъ, вы не поняли меня!
             Меф. Я отъ души жалѣю;
             Но сколько вы добры, я очень разумѣю!

(Проходятъ).

             Фаустъ. Такъ ты меня, душа моя,
             Какъ я вошелъ, тотчасъ узнала?


             Маргарита. Вы не замѣтили, что я
             На васъ и глазъ не подымала?
             Фаустъ. И ты не сердишься, прекрасный ангелъ мой,
             Что поступилъ я такъ съ тобой?
             Маргарита. Да, признаюсь, я испугалась;
             Вы завели меня въ позоръ,
             Я скромной дѣвушкой считалась
             И обо мнѣ до этихъ поръ
             Еще не говоритъ никто худого слова.
             И вотъ я думала: знать что-нибудь дурного
             На мнѣ его замѣтилъ взоръ.
             Онъ видѣлъ въ томъ одну игрушку,
             Сманить такую потаскушку.
             Но признаюсь, во мнѣ тотчасъ
             Другая мысль о васъ родилась;
             И какъ я на себя сердилась,
             За то, что не могла сердиться я на васъ!
             Фаустъ. Ты милочка!
             Маргарита. Пустите на минутку!

(Срываетъ астру и выдергиваетъ одинъ за другимъ листья).

             Фаустъ. Да что ты дѣлаешь?
             Маргарита. Такъ, шутку.
             Фаустъ. Ахъ, разскажи!
             Маргарита. Смѣшно вамъ будетъ.

(Выдергиваетъ листья и шепчетъ).

             Фаустъ. Что про себя тамъ шепчешь ты?
             Маргарита, (тихо). Онъ любитъ -- не любитъ, любитъ -- не любитъ.
             Фаустъ. Ты милый ангелъ красоты!
             Маргарита, (Продолжаетъ). Любитъ -- нѣтъ -- любитъ -- нѣтъ --

(Вырываетъ послѣдній листокъ, съ милою радостью).

             Онъ любитъ меня!
             Фаустъ. Онъ любитъ; да! пусть этотъ цвѣтъ
             Признанья сердца облечетъ!
             Пускай душа твоя пойметъ,
             Какъ страстно любитъ онъ тебя!

(Беретъ ее за руки).

             Маргарита. Мнѣ холодно!
             Фаустъ. О, не дрожи!
             Мой взоръ тебя любовью встрѣтитъ!
             Пойми, когда душѣ твоей
             Пожатіе руки моей
             Любовью пламенной отвѣтитъ,
             Какъ бѣденъ звукъ пустыхъ рѣчей!
             Душой моей съ душою слиться,
             Въ блаженство нѣги погрузиться,
             Въ блаженствѣ чувства умирать...
             Но это чувство безконечно!
             Кто могъ ему границы дать?
             Оно должно быть вѣчно, вѣчно!

(Маргарита жметъ ему руку, вырывается и убѣгаетъ. Онъ стоитъ нѣсколько минутъ въ задумчивости, потомъ слѣдуетъ за нею).

             Марта. Ужъ ночь!
             Меф. И намъ пора разстаться.
             Марта. Я васъ просила бы остаться.
             Да ужъ народъ у насъ такой!
             У нихъ заботы нѣтъ другой
             И дѣла нѣтъ у нихъ другого,
             Какъ только вывѣдать, что думаетъ сосѣдъ.
             Глядишь -- и сплетни выйдутъ въ свѣтъ,
             И клевета какъ разъ готова...
             А наша парочка?
             Меф. Шалятъ,
             Какъ пташки лѣтнія вдоль по саду летятъ.
             Марта. Онъ, кажется, въ нее влюбился?
             Меф. Что дѣлать? каждому свое!
             Она въ него, а онъ въ нее;
             Знать въ этомъ свѣтъ не измѣнился.
   

Бесѣдка.

Маргарита вбѣгаетъ, прячется за дверью, прикладываетъ палецъ къ губамъ и смотритъ сквозь щель.

             Маргарита. Идетъ!
             Фаустъ. Такъ дразнишь ты меня?
             Смотри, плутовка, я тебя!

(Цѣлуетъ ее).

             Маргарита (обнимаетъ его и возвращаетъ поцѣлуи)
             Люблю тебя, другъ милый мой!

(Мефистофель стучится).

             Фаустъ. Кто тамъ?
             Меф. Пріятель.
             Фаустъ. Звѣрь!
             Меф. Ужъ вамъ пора разстаться
             Марта (приходитъ). Пора, сударь! нельзя остаться.
             Фаустъ. Не провести ли васъ домой?
             Маргарита. А матушка? нѣтъ, оставайтесь!
             Пріятной ночи вамъ и сна желаю я.


             Фаустъ. Ты мнѣ велишь, душа моя?
             Прощайте-же! пойдемъ.
             Марта. Прощайте-съ!
             Маргарита. До скораго свиданья!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ).

             Маргарита. Ахъ, Боже мой, какъ онъ уменъ!
             Чего не передумалъ онъ?
             А я стыжусь, какъ погляжу!
             Сама ни слова не скажу;
             Такая глупенькая я!
             За что же любитъ онъ меня?

(Уходитъ).

   

Лѣсъ и пещера.

             Фаустъ, (Одинъ). Всесильный духъ! ты далъ мнѣ, далъ мнѣ все,
             О чемъ тебѣ молился я. Не даромъ
             Ты показалъ мнѣ пламенный свой образъ;
             Ты далъ мнѣ эту дивную природу,
             Далъ силу чувствовать и насладиться ею.
             И я дивлюсь не съ хладнымъ удивленьемъ
             Ея высокимъ тайнамъ; ты позволилъ
             Мнѣ заглянуть въ ея святую грудь,
             Какъ въ сердце друга; ты передо мною
             Повелъ ряды живыхъ твоихъ созданій,
             Ты братій научилъ меня познать
             Въ водахъ, и въ воздухѣ, и въ рощѣ тихой.
             Ты въ часъ грозы, когда маститый дубъ
             Сосѣднія деревья ломитъ съ трескомъ
             И рушится, и грозному паденью,
             Сѣдой утесъ глухимъ стенаньемъ вторитъ,
             Меня привелъ къ пещерѣ одинокой;
             Ты тайныя, святыя чудеса
             Моей души раскрылъ передо мною.
             Когда же мѣсяцъ, тихій вѣстникъ мира,
             Надъ головой блеснетъ на небесахъ,
             Ко мнѣ слетаютъ съ древняго утеса
             Былыхъ вѣковъ серебряныя тѣни
             И строгое смягчаютъ созерцанье.
             Я чувствую, что здѣсь для человѣка
             Нѣтъ совершенства! ты къ святому чувству,
             Которое меня возноситъ къ небу,
             Мнѣ придалъ спутника; суровый и холодный,
             Онъ нуженъ мнѣ, хотя въ моихъ глазахъ
             Меня же унижаетъ онъ; въ ничто
             Твои дары насмѣшкой обращаетъ.
             Онъ въ сердцѣ будитъ дикую любовь
             Къ роскошной дѣвѣ; быстро отъ желанья
             Перехожу я къ нѣгѣ наслажденья,
             А, наслаждаясь4 вновь горю желаньемъ.

(Входитъ Мефистофель).

             Меф. Скажи, не скучно ли тебѣ?
             Смотри, въ какую глушь забился!
             Ну разъ, положимъ, ты отъ свѣта удалился;
             А тамъ попрежнему опять живи себѣ.
             Фаустъ. Оставь меня, духъ ада, скройся
             И въ добрый часъ не возмущай души!
             Меф. Ну -- ну, иду! не безпокойся,
             Невесело въ твоей глуши!
             Повѣрь, не велика потеря,
             Какъ взглянешь на такого звѣря.
             Какъ ни старайся, ни трудись,
             Ничѣмъ не угодишь вельможѣ,
             Бѣги туда, да жмись и трись,
             И всякій день одно и то же.
             Фаустъ. Еще ворчитъ, а уморилъ
             Не самъ ли онъ меня отъ скуки?
             Меф. Не я-ль, бѣднякъ, въ замѣну муки,
             Тебя восторгомъ подарилъ?
             Не я-ль въ порывѣ изступленья,
             Отъ болтовни воображенья
             Тебя надолго исцѣлилъ?
             Безъ насъ давно, по вѣрной смѣтѣ,
             Тебя бы не было на свѣтѣ.
             Проснись, угрюмый нелюдимъ!
             Вольно же филиномъ такимъ
             Въ пещеры мрачныя скрываться,
             Въ грязи, какъ жаба, пресмыкаться!
             Среди своихъ пустынныхъ горъ
             Отъ скуки скоро ты исчахнешь.
             А право жаль! До этихъ поръ
             Ты все еще ученымъ пахнешь.
             Фаустъ. Когда-бъ ты зналъ, что жизнь небесъ
             Со мной сроднилась въ сей пустынѣ,
             Ты-бъ позавидовалъ, о бѣсъ,
             Моей таинственной святынѣ!
             Меф. Завидно день и ночь по доламъ и горамъ,
             Какъ угорѣлому метаться!
             Сперва въ порывѣ страсти нѣжной,
             Ты чувствомъ сладостнымъ томимъ,
             Не скрылъ любви своей мятежной.
             Ты страсть къ душѣ ея привелъ!
             Теперь въ пещерѣ сокровенной,
             Ты, извергъ, дѣву разлюбилъ!
             Но чѣмъ, скажи, ты наградилъ
             Тоску любви ея смиренной?
             Одной бѣдняжкѣ скучно ей;
             Порой надъ древними стѣнами
             Сѣдыми, темными рядами,
             Проходятъ тучи передъ ней;
             Порой она и дни и ночи
             Все проситъ: дайте крылья мнѣ!
             Ужъ сна давно не знаютъ очи;
             Ей не съ кѣмъ въ грустной тишинѣ
             Дѣлить тоску; то вдругъ смѣется,
             То плачетъ бѣдная она;
             А все душа къ тебѣ несется,
             А все какъ прежде влюблена.
             Фаустъ. Змѣя! змѣя!
             Меф., (про себя). Теперь попался!
             Фаустъ. Напрасно, демонъ, ты скрывался!
             Не вызывай души моей
             Въ толпу безсмысленныхъ людей!
             Зачѣмъ коварною мечтою
             Роскошный ликъ ея ты мнѣ изобразилъ?
             Зачѣмъ волшебной красотою
             Ты въ сердцѣ нѣгу разбудилъ?
             Меф. Ну что-жъ, когда она боится,
             Что измѣнилъ ты бѣдной ей!
             И то сказать, въ глуши своей
             Онъ будто звѣрь дичится.
             Фаустъ. Я близокъ къ ней вездѣ, всегда!
             Какъ прежде пламенной любовью сердце бьется!
             Завидую Христову тѣлу я, когда
             Устами нѣжными она его коснется,
             Меф. Смотря на васъ тайкомъ, и мнѣ
             Завидно иногда бывало,
             Когда въ завѣтной тишинѣ
             Она тебя такъ пламенно ласкала.
             Фаустъ. Прочь, сводникъ!
             Меф. Да не я одинъ на все гораздъ*
             Сама природа полагаетъ:
             Сперва красавицу создастъ,
             А тамъ сведетъ ее съ тобою.
             Ступай же! на твою бѣду
             Глядѣть мнѣ право не подъ силу;
             Я въ спальню къ ней тебя веду,
             А не въ холодную могилу.
             Фаустъ. Я пилъ восторгъ небесъ въ объятіяхъ ея.
             Дай отогрѣться мнѣ на персяхъ дѣвы нѣжной!
             Ея тоску смягчу ли я
             Душою бурной и мятежной?
             Бѣднякъ бездомный, я бѣжалъ
             Съ утеса на утесъ потокомъ водопада.
             И съ изступленіемъ искалъ
             Бездонной пропасти хохочущаго ада.
             Я погибалъ -- а въ сторонѣ,
             Тревожной горести не зная,
             Она въ завѣтной тишинѣ
             Цвѣла, какъ роза полевая.
             Чиста, невинна какъ дитя,
             Съ страстями свѣта незнакома,
             Въ заботахъ маленькаго дома
             Она жила еще шутя.
             А я отверженный, въ борьбѣ съ моей судьбою
             Не только на себя печали накликалъ,
             Не только дерзкою рукою
             О скалы скалы разбивалъ:--
             Я дѣву бѣдную встревожилъ,
             Явясь, какъ демонъ, передъ ней,
             Я миръ души огнемъ страстей
             И взволновалъ, и уничтожилъ!
             Мнѣ страшно, бѣсъ! разсѣй мой страхъ!
             Пусть грозный жребій совершится!
             Пусть вмѣстѣ съ ней въ карающихъ громахъ
             Небесный гнѣвъ надъ нами разразится!
             Меф. Ну, вотъ опять огнемъ горитъ!
             Взойди, утѣшь ее отъ тяжкаго мученья!
             Гдѣ онъ въ бѣдѣ хоть разъ сглупитъ,
             Тамъ для него ужъ нѣтъ спасенья.
             Держись примѣра моего;
             Ты съ чортомъ, кажется, достаточно связался.
             Нѣтъ въ свѣтѣ хуже ничего,
             Какъ чортъ, который потерялся!


Комната Маргариты.

Садъ Марты.

             Маргарита, (одна за пряжей).
                       Тяжка печаль
                       И грустенъ свѣтъ;
                       Ни сна, ни покоя
                       Мнѣ бѣдной нѣтъ.
   
                       Гдѣ нѣтъ его
                       Передо мной,
                       Могилой тамъ
                       Весь міръ земной.
   
                       Потухъ, поблекъ
                       Мой бѣдный умъ;
                       Нѣтъ ясныхъ чувствъ,
                       Нѣтъ свѣтлыхъ думъ.
   
                       Тяжка печаль
                       И грустенъ свѣтъ;
                       Ни сна, ни покоя
                       Мнѣ бѣдной нѣтъ.
   
                       За нимъ гляжу я,
                       За нимъ хожу,
                       Его ищу я.
                       Не нахожу!
   
                       Его улыбка
                       И жаръ страстей,
                       И станъ высокій,
                       И блескъ очей.
   
                       И сладкія рѣчи,
                       Какъ говоръ струй,
                       Восторгъ объятій
                       И поцѣлуй!
   
                       Тяжка печаль
                       И грустенъ свѣтъ;
                       Ни сна, ни покоя
                       Мнѣ бѣдной нѣтъ!
   
                       О немъ грущу
                       И плачу я,
                       О немъ томится
                       Вся грудь моя!
   
                       Зачѣмъ не могу я
                       За нимъ летѣть,
                       Любить и млѣть
                       И въ поцѣлуѣ
                       Съ нимъ умереть!
   

Маргарита. Фаустъ.

             Маргарита. И ты мнѣ, Генрихъ, обѣщаешь?
             Фаустъ. Все, что могу!
             Маргарита. Ты добренькій такой,
             Тебя люблю я всей душой,
             Но ты религіи совсѣмъ не уважаешь.
             Фаустъ. Не говори! Мою любовь
             Узнала ты; я клятвѣ вѣренъ;
             Я дамъ тебѣ и жизнь и кровь
             И церкви никого лишать я не намѣренъ.
             Маргарита. Но вѣрить нужно!
             Фаустъ. Нужно?
             Маргарита. Да!
             Вотъ видишь ли, въ одномъ бѣда,
             Что не властна я надъ тобою,
             Что ты смѣешься надо мною,
             Не вѣришь истинамъ святымъ.
             Фаустъ. Душа моя, я вѣрю имъ!
             Маргарита. Но въ нихъ отрады не находишь.
             Не исповѣдуешь грѣховъ
             И въ церковь Божію не ходишь.
             Ты въ Бога вѣришь-ли?
             Фаустъ. Но кто произнесетъ въ избыткѣ дерзкихъ словъ:
             Я вѣрую?
             Бѣги, спроси своихъ жрецовъ,
             Узнай сама у мудрецовъ!
             Здѣсь грани мудрости ничтожной!
             Одна насмѣшка ихъ отвѣтъ
             На твой вопросъ неосторожный!
             Маргарита. Такъ стало быть въ тебѣ и въ Бога вѣры нѣтъ!
             Фаустъ. Ахъ, ты меня не понимаешь!
             Кто назоветъ
             И кто дерзнетъ
             Сказать: я вѣрую?
             Кто не склонится,
             Кто рѣшится
             Сказать: не вѣрую?
             Всехранитель,
             Вседержитель.
             Не создалъ, не хранитъ ли онъ
             Себя и насъ?
             Не сводъ-ли неба тамъ надъ нами
             И не земля ль у ногъ твоихъ?
             Не звѣзды-ль яркими рядами
             Горятъ на небесахъ ночныхъ?
             Когда мой взоръ твой взоръ встрѣчаетъ
             И грудь полна любви святой
             И все такъ видимо-невидимо витаетъ
             Въ священной тайнѣ надъ тобой:
             Тогда въ блаженствѣ утопая,
             Наполни грудь огнемъ любви,
             И въ этомъ царствѣ исчезая
             Его какъ хочешь назови:
             Богъ, радость, сердце и любовь!
             Ему нѣтъ имени, все чувство!
             А имя только звукъ пустой,
             Туманъ и дымъ!
             Маргарита. Какъ хорошо все это, Боже!
             Кого онъ такъ не убѣдитъ?
             Въ другихъ словахъ, но все вѣдь тоже
             Намъ часто патеръ говоритъ.
             Фаустъ. Да! все что дышетъ, что живетъ
             Подъ небомъ Божіимъ предъ нами,
             Въ своихъ нарѣчіяхъ гремящими словами
             Хвалу Создателя поетъ!
             И я предъ нимъ благоговѣю,
             Его пою, какъ разумѣю.
             Маргарита. Да, какъ послушаешь, такъ кажется довольно,
             Но, другъ мой, вся ошибка та,
             Что нѣтъ въ душѣ твоей Христа.
             Фаустъ. Дитя мое!
             Маргарита. Мнѣ тяжело и больно,
             Когда ты съ нимъ ко мнѣ идешь.
             Фаустъ. Какъ съ нимъ?
             Маргарита. Да тотъ, съ кѣмъ ты живешь.
             Его лицо я ненавижу
             И страшно мнѣ и сердцу тяжело,
             Какъ только я его увижу.
             Фаустъ. Мой другъ, ты не страшись его.
             Маргарита. Его присутствіе всю кровь мою волнуетъ.
             Ты вѣришь-ли, я всѣхъ люблю людей;
             Но сколько по тебѣ порой душа тоскуетъ,
             Я столько-же боюсь его рѣчей.
             Я, какъ грѣха, его пугаюсь
             И Богъ меня прости, когда я ошибаюсь.
             Фаустъ. Безъ этихъ чудаковъ и свѣтъ не устоитъ.
             Маргарита. Я не могла бы съ нимъ сдружиться.
             Когда онъ въ двери постучится,
             Онъ добрыхъ словъ не говоритъ,
             На все насмѣшливо глядитъ,
             Какъ будто злится,
             И никого не любитъ онъ.
             Ему любовь, какъ дѣтскій сонъ;
             Его ничто не привлекаетъ,
             Морщины врѣзались въ чело;
             Мнѣ на груди твоей такъ весело бываетъ
             И такъ привольно, такъ тепло;
             А съ нимъ мнѣ страшно, тяжело
             И привыкать къ нему душа моя не можетъ.
             Фаустъ. Тебя предчувствіе тревожитъ.
             Маргарита. Я много горести терплю,
             Онъ ужасъ на меня наводитъ;
             Ты вѣришь-ли, тамъ, гдѣ онъ къ намъ подходитъ,
             Я и тебя ужъ не люблю,
             Я не могла-бъ при немъ молиться
             И больно, больно мнѣ тогда
             И вся душа во мнѣ томится.
             Фаустъ. Въ тебѣ природная вражда.
             Маргарита. Но мнѣ пора.
             Фаустъ. Ахъ, никогда
             Я не могу тобой спокойно любоваться,
             Прильнуть къ груди твоей, съ душой твоей сливаться.
             Маргарита. Ахъ, еслибъ я одна спала,
             Я-бъ и дверей не заперла.
             Но я боюсь, чтобъ мать не услыхала;
             Вѣдь если бы она меня съ тобой застала,
             Я бы на мѣстѣ умерла.
             Фаустъ. Вотъ въ этой стклянкѣ сокъ цѣлебный;
             Налей въ питье три капли ей,
             Тогда, мой ангелъ, сонъ волшебный
             Слетитъ на ложе тихо къ ней.
             Маргарита. Я для тебя на все готова;
             Вѣдь это ей не повредитъ?
             Фаустъ. Повѣрь; тебѣ даю я слово,
             Сокъ этотъ только усыпитъ.
             Маргарита. Когда твой взоръ меня коснется,
             Я отказать тебѣ ни въ чемъ бы не могла:
             Тебѣ я столько въ жертву принесла,
             Что жертвы мнѣ другой не остается.

(Уходитъ).

(Входитъ Мефистофель).

             Меф. Мартышка, дрянь! Она ушла?
             Фаустъ. Опять подслушалъ?
             Меф. Да, дружокъ,
             Васъ добродѣтели учили,
             И я надѣюсь, что урокъ
             Пойдетъ тебѣ, какъ должно, впрокъ.
             Хитро васъ дѣвушки сманили!
             Когда-де вѣруетъ на старую погудку,
             Такъ будетъ тоже онъ плясать подъ нашу дудку.


             Фаустъ. Тебѣ, чудовищу, во вѣки не приснится,
             О чемъ душа ея томится;
             Какъ въ вѣрѣ пламенной своей,
             Въ которой ей
             Одна надежда и спасенье,
             Она таитъ въ груди мученье,
             О томъ, что гибнетъ другъ въ пучинахъ
             Жизни сей.
             Меф. Вотъ плакса, нѣженка примѣрный!
             Васъ женщина становитъ въ дураки.
             Фаустъ. Ты выродокъ огня и скверны!
             Меф. А рожи узнаетъ дѣвчонка мастерски.
             При мнѣ рождается въ ней тысяча мученій.
             Знать, пахнетъ отъ меня умомъ?
             Она груститъ и чувствуетъ при томъ,
             Что если я не чортъ, по крайней мѣрѣ геній.
             Ну въ эту ночь?
             Фаустъ. Тебѣ-то что?
             Меф. И мнѣ вѣдь весело оно.
   

Колодезь.

Маргарита и Лиза.

             Лиза. Ты о Варварѣ не слыхала?
             Маргарита. Нѣтъ, я не выхожу совсѣмъ.
             Лиза. Да, да, Сивилла мнѣ сказала.
             Ужъ пахнетъ отъ нея не тѣмъ!
             Впередъ не важничай!
             Маргарита. А что?
             Лиза. Да такъ, воняетъ.
             Что ѣстъ и пьетъ, то двухъ питаетъ.
             Маргарита. Ахъ!
             Лиза. Дѣло! будь впередъ умнѣй!
             И то сказать, гдѣ не таскался
             Онъ вмѣстѣ съ ней?
             На пляскѣ онъ не разставался,
             Все чмокался и цѣловался,
             То онъ вина ей поднесетъ,
             То разной сласти нанесетъ.
             Она все личикомъ гордилась,
             А вѣдь сама не постыдилась
             Подарки брать.
             Все цѣловалась, да ласкалась"
             За то цвѣтка и не видать.
             Маргарита. Бѣдняжка!
             Лиза. Нечего жалѣть;
             Мы вечеромъ должны сидѣть,
             Мы до ночи, бывало, пряли,
             А между тѣмъ они тайкомъ
             Внизу, сторонкой, за угломъ,
             Бывало, вмѣстѣ все стояли.
             Зато теперь ей каково!
             Съ ней въ церкви сдѣлаютъ не то.


             Маргарита. Онъ женится и все поправитъ.
             Лиза. Удралъ! онъ только пошутилъ.
             Жениться кто его заставитъ?
             Маргарита. Онъ очень худо поступилъ.
             Лиза. Да хоть онъ и женись на ней,
             Стыда мы все не спустимъ ей;
             Вѣнокъ бы парни разодрали,
             А мы бы сѣчки накидали.

(Уходитъ).

             Маргарита, (идя домой).
             И я бывало такъ сердилась,
             Словами горькими бранилась,
             Грѣхамъ и спуска не давала,
             На бѣдныхъ дѣвушекъ кричала;
             Бывало, цѣлый свѣтъ браню,
             Хоть черенъ грѣхъ, а все черню;
             Сама же рада хвастать я --
             Теперь грѣшна душа моя!
             Но, Боже, что меня сгубило.
             Такъ было сладко, было мило!
   

Церковная ограда.

Въ углубленіи стѣны икона Скорбящей Божіей Матери. Предъ ней сосуды съ цвѣтами.

             Маргарита (ставитъ въ сосуды свѣжіе цвѣты).
             О сжалься,
             Матерь Бога,
             Въ часъ печали надо мной!
   
             Въ грудь мечъ вонзая,
             Глядишь, вздыхая,
             На смерть Христа въ тоскѣ нѣмой.
   
             О немъ томилась,
             О немъ молилась
             Ты Богу теплою мольбой.
   
             Кто повѣритъ,
             Кто измѣритъ,
             Чѣмъ душа моя больна?
   
             То о чемъ она томится,
             Что дрожитъ, къ чему стремится,
             Знаешь только ты одна.
   
             Куда бы ни пошла я,
             Все та же грусть нѣмая,
             Все та же боль души!
   
             Я только слезы трачу,
             Я плачу, плачу, плачу
             Одна въ нѣмой тиши.
   
             Я полъ оросила слезами,
             Я черныхъ думъ не снесла,
             Какъ въ полѣ за цвѣтами
   
             Я на зарѣ пошла.
             Лучи ея горѣли
             На раннихъ небесахъ;
   
             Я плакала въ постели,
             Кручинилась въ слезахъ.
             Ты смерть и срамъ отсторони!
   
             Взоръ благодати,
             Богоматерь,
             Къ дѣвѣ бѣдной преклони!
   

Ночь.

Улица передъ домомъ Маргариты.

             Валентинъ, (солдатъ, братъ Маргариты).
             Бывало, сядемъ пировать,
             Начнутъ про дѣвокъ толковать,
             И всякъ выводитъ предо мной
             Своихъ красотокъ длинный строй;
             А я на столъ облокочусь,
             Руками гордо подопрусь,
             Спокойно слышу хвастовство
             И нѣтъ мнѣ дѣла до того.
             Возьму стаканъ, расправлю усъ,
             Скажу: что голова, то вкусъ!
             А гдѣ вамъ ту красотку взять,
             Чтобъ съ Маргаритой поровнять?
             Что ваши дѣвки передъ ней!
             Подошвы не стоятъ сестры моей!
             И шумъ пойдетъ, и гвалтъ, и стукъ;
             Онъ правъ!-- со всѣхъ сторонъ кричатъ,
             Нѣтъ краше дѣвушки вокругъ!
             А хвастуны и замолчатъ.
             Теперь хоть на стѣну взлѣзай,
             Хоть волосъ съ головы срывай!
             Шушукаютъ, кривятъ носами,
             Задорятъ колкими словами;
             Всякъ на обиды навострился.
             Сижу, какъ будто провинился,
             При каждой шуточкѣ вспотѣю,
             А отвѣчать имъ не посмѣю!
             Хоть расшибу ихъ кулаками,
             А все не назову лгунами!
             Кто это тамъ тайкомъ ползетъ?
             Никакъ ихъ двое идутъ вмѣстѣ?
             Ужъ не его ли чортъ ведетъ?..
             Я разорву его на мѣстѣ.


Фаустъ, Мефистофель.

             Фаустъ. Какъ тамъ во храмѣ подъ окномъ
             Лампада вѣчная дымится!
             То вспыхнетъ, ярко загорится,
             То меркнетъ въ сумракѣ ночномъ;
             Такъ и на грудь мою печальный мракъ ложится.
             Меф. А я, какъ кошка въ тишинѣ,
             Что къ фонарю шажкомъ подходитъ,
             Вдоль по стѣнамъ тихонько бродитъ;
             Есть что-то доброе на этотъ разъ во мнѣ,
             Немного похоти, немного воровства.
             Знать, близко намъ до празднества;
             Душа къ Валпургіи стремится,
             Вотъ праздникъ славный будетъ намъ!
             По крайней мѣрѣ знаешь тамъ,
             Зачѣмъ всю ночь гостямъ не спится.
             Фаустъ. Въ то время ты вотъ этотъ кладъ,
             Быть можетъ, нѣсколько подвинешь?
             Меф. Ахъ да, я даже очень радъ,
             Теперь его ты скоро вынешь.
             Я заглянулъ въ него на-дняхъ,
             Въ немъ куча денегъ, такъ что страхъ.
             Фаустъ. А нѣтъ ли колецъ, иль убора
             Въ подарокъ дѣвицѣ моей?
             Меф. Тамъ много дорогихъ вещей,
             Намъ не искать такого вздора.
             Фаустъ. Мнѣ даже грустно къ ней ходить,
             Когда мнѣ нечего дарить.
             Меф. Напрасно, это чувство ложно.
             Тѣмъ лучше, если даромъ можно.
             Но подожди; въ сіяньи звѣздъ
             Услышишь ты мое искусство;
             Я славной пѣснью съ этихъ мѣстъ
             Какъ разъ ей отуманю чувство.

(Поетъ и играетъ на гита ъ! на тебя

             Она навѣрно походила?
   

МАРГАРИТА.

             И какъ она меня любила!
             Отецъ-то умеръ, а у насъ
             Она, бѣдняжка, родилась;
             А мама сдѣлалась больна,--
             Умретъ, боялись, и она!
             И еле-еле оправлялась,
             А ужь кормить и не рѣшалась!
             Что дѣлать съ бѣднымъ червячкомъ?
             Ну, вотъ, водицей съ молочкомъ
             Ее сама кормить я стала,
             Совсѣмъ за дочку почитала!
             То на рукахъ, то на груди
             Мой сталъ ребеночекъ расти.
   

ФАУСТЪ.

             Была ты счастлива, конечно?
   

МАРГАРИТА.

             О, да! за то въ тревогѣ вѣчной!
             Моей малютки колыбелька
             Стояла ночью у меня
             Чуть пошевелится въ постелькѣ,--
             Проснусь и я!
             То поношу, то покачаю,
             То молочко подогрѣваю,
             А раскричится,-- нужно встать
             И съ милой крошкой танцовать;
             Чуть-свѣтъ пеленки постираю,
             Тамъ на базаръ опять слетаю,
             А тамъ обѣдъ варить пора;
             И такъ -- сегодня, какъ вчера!
             Да, сударь: тутъ веселья мало!
             За то, какъ сладко спишь, бывало!

(Проходятъ).

МАРТА.

             Ахъ, женщины достойны сожалѣнья!
             Холостяка такъ трудно уломать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но вамъ удастся, безъ сомнѣнья,
             Всю прелесть брака доказать!
   

МАРТА.

             Послушайте, признайтесь откровенно.
             Свободно сердце ваше совершенно?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Въ народѣ говорятъ: дороже всякихъ благъ
             Хорошая жена, да собственный очагъ.
   

МАРТА.

             Хочу сказать: навѣрно васъ любили?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ко мнѣ вездѣ весьма любезны были.
   

МАРТА.

             А вы-то какъ? серьезныхъ увлеченій,--
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Моя серьезность выше всѣхъ сомнѣній!
   

МАРТА.

             Ахъ, вы не поняли!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Не понялъ? сожалѣю.
             Но доброту я оцѣнить съумѣю.

(Проходятъ).

ФАУСТЪ.

             Такъ ты меня узнала, ангелъ милый,
             Какъ только я вошолъ сюда?
   

МАРГАРИТА.

             Замѣтили? глаза я опустила,--
   

ФАУСТЪ.

             И ты меня прощаешь, что тогда
             Поддался увлеченью я невольно?
             Ты, помнишь, изъ собора шла?
   

МАРГАРИТА.

             Да, признаюсь, мнѣ было больно,
             Всегда я скромною была;
             Ахъ, думаю, въ моихъ манерахъ, вѣрно,
             Онъ что-то вольное нашелъ,
             Дурною дѣвушкой, навѣрно,
             Меня тотъ смѣлый баринъ счелъ.
             Но вотъ что было непонятно:
             Душой я оправдала васъ,
             И на себя сердилася неразъ,
             Что ваша дерзость мнѣ пріятна.
   

ФАУСТЪ.

             О, милая!
   

МАРГАРИТА.

                                 Позвольте на минутку!

(Срываетъ астру, обрываетъ листки одинъ за другимъ).

ФАУСТЪ.

             Ты рвешь себѣ букетъ?
   

МАРГАРИТА.

                                           Оставьте, просто... въ шутку!
   

ФАУСТЪ.

             Какъ? въ шутку?--
   

МАРГАРИТА.

                                 Нѣтъ! не смѣйтесь надо мной!

(обрываетъ цвѣтокъ и шепчетъ).

ФАУСТЪ.

             Ты шепчешь?
   

МАРГАРИТА -- (вполголоса).

                                 Онъ любитъ -- не любитъ --
   

ФАУСТЪ.

             Другъ мой!
   

МАРГАРИТА -- (продолжаетъ)

             Онъ любитъ -- не любитъ -- Онъ любитъ,-- да -- нѣтъ --

(обрываетъ послѣдній лепестокъ, радостно).

             Онъ любитъ!
   

ФАУСТЪ.

                                 Онъ любитъ! цвѣтокъ далъ отвѣтъ?
             Онъ любитъ! Пойми дорогое созданье.
             Что значитъ, онъ любитъ!-- (беретъ ее за обѣ руки).
   

МАРГАРИТА.

                                 Боюсь!
   

ФАУСТЪ.

                                                     О, признанья
             Не бойся! не бойся! Дай ручку! пожатье
             Доскажетъ, чего не могу разсказать я!
                       О, отдаться блаженству и знать
                       Что оно будетъ вѣчно, да! вѣчно!
                       Нѣтъ! конца не хочу ожидать!
                       Безконечно оно, безконечно!

(Маргарита жметъ ему руку, вырывается и убѣгаетъ; онъ задумчиво стоитъ одну минуту, потомъ слѣдуетъ за ней).

МАРТА.-- (выходитъ).

             Ночь прошла -- посмотрите, играетъ заря.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да пора-бы отсюда и намъ отправляться.
   

МАРТА.

             Ахъ, по правдѣ, по истинной вамъ говоря,
             Я хотѣла-бы съ вами еще прогуляться;
             Да такое проклятое мѣсто ужь тутъ,
             Точно нечѣмъ другимъ добрымъ людямъ заняться:
             Чуть замѣтятъ,-- сейчасъ пересуды пойдутъ.
             И начнутъ, и начнутъ! только, дай Богъ, сдержаться!
             А наша парочка?--
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Давно простылъ и слѣдъ
             Веселыхъ пташечекъ-пѣвуній.
   

МАРТА.

             Неравнодушенъ баринъ-то къ шалуньѣ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она -- къ нему; на томъ вертится свѣтъ!
   

БЕСѢДКА.

(Маргарита вбѣгаетъ, прячется за дверь, прижимаетъ палецъ къ губамъ и смотритъ въ щелку).

МАРГАРИТА.

             Идетъ!
   

ФАУСТЪ.-- (Входитъ).

                       Шалунья! не дразни меня!
             Вотъ и поймалъ! (цѣлуетъ ее).
   

МАРГАРИТА.-- (тоже цѣлуетъ его).

                                 Люблю! люблю тебя!

(Мефистофель стучится).

ФАУСТЪ.-- (топаетъ ногой).

             Кто тамъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Пріятель!
   

ФАУСТЪ.

                                           Глупый звѣрь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пора разстаться вамъ теперь!
   

МАРТА -- (входить).

             Да, сударь поздно!
   

ФАУСТЪ.

                                           Можно проводить?
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, мама... нѣтъ! прощайте!
   

ФАУСТЪ.

                                 Уходить?
   

МАРТА.

             Адью! Адью!
   

МАРГАРИТА,

                                 Прощайте! до свиданья!

(Мефистофель и Фаустъ уходятъ).

МАРГАРИТА.

             Мой Богъ! откуда столько знанья!
             Чего, чего не знаетъ онъ!
             Какъ онъ уменъ! какъ онъ уменъ!
             Какъ говоритъ! а я въ отвѣтъ,--
             И вспомнить стыдно,-- да да нѣтъ!
             Чѣмъ я понравилась ему?
             За что онъ любитъ? не пойму!
   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

ФАУСТЪ.-- (одинъ).

             Великій Духъ! ты далъ, ты далъ мнѣ все,
             О чемъ просилъ я! ты ко мнѣ не даромъ
             Свой ликъ въ огнѣ и свѣтѣ обратилъ!
             Ты далъ мнѣ царство вѣчное природы
             И силу,-- познавая, наслаждаться.
             И въ грудь природы я не мимолетнымъ.
             Не хладноудивляющимся гостемъ,--
             Нѣтъ! въ нѣдра вѣковѣчнаго созданья,
             Какъ въ сердце друга могъ я заглянуть!
             Проходятъ предо мной ряды живущихъ,
             И я -- въ лѣсу и въ воздухѣ, въ волнѣ,--
             Вездѣ, вездѣ, встрѣчаю милыхъ братьевъ.
             Когда-же буря шумно налетаетъ
             И съ трескомъ валитъ сосны-великаны,
             Со стономъ ихъ сплетаются вершины
             И ихъ паденью глухо вторитъ эхо,--
             Тогда меня уводишь ты въ пещеру,
             И тамъ въ тиши моей души глубокой
             Чудесный міръ показываешь мнѣ;
             Печальный мѣсяцъ тихо выплываетъ;
             Изъ-за скалы, изъ-за кустовъ зеленыхъ
             Выходятъ серебристыя видѣнья
             Другого, намъ невѣдомаго міра,
             Смягчая жгучее блаженство созерцанья.
   
             Но, чувствую! не можетъ человѣкъ
             Быть совершеннымъ! Ты къ восторгамъ этимъ,
             Которые меня богамъ равняютъ,
             Мнѣ далъ сопутника,-- и я его прогнать
             Ужь не могу! спокойный, ровный, дерзкій,--
             Онъ каждымъ словомъ въ прахъ меня низводитъ,
             И всѣ твои безцѣнные дары
             Въ ничтожество мгновенно обращаетъ;
             Въ груди моей безумный, дикій пламень
             Онъ разжигаетъ къ милому созданью,
             И рвусь я отъ желанья къ наслажденью,
             А въ наслажденьи стражду по желанью.

(входитъ Мефистофель).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, что? Не надоѣло вамъ?
             У васъ чертовское терпѣнье!
             По мнѣ -- попробовалъ, а тамъ
             На ловлю новыхъ впечатлѣній.
   

ФАУСТЪ.

             Нельзя-ль тебѣ другимъ заняться,
             А мнѣ покой хоть на день дать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Однако, надобно признаться,
             Что вамъ причины нѣтъ ворчать!
             Мнѣ въ васъ товарища плохого
             Пришлось, но правдѣ, получить;
             День цѣлый дѣла нѣтъ другого
             Какъ вашей чести угодить!
             При этомъ не добьешься слова,--
             Все нужно нюхомъ уловить!
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ это, право, милый тонъ!
             Еще спасибо хочетъ онъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, ты, несчастное творенье!
             Какъ безъ меня-бы ты прожилъ?!
             Хоть отъ нелѣпаго паренья
             Тебя я малость отъучилъ!
             Вѣдь безъ меня, признайся самъ,--
             Давно-бъ ушелъ ты къ праотцамъ!
             Чего ты въ сырости и мглѣ,
             Какъ филинъ мокнешь на скалѣ?
             Къ чему питанье добываешь
             Какъ кротъ, межь темныхъ, влажныхъ мховъ?
             Нѣтъ, докторъ! между нами, знаешь,
             Ты не совсѣмъ еще здоровъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты не поймешь что за живыя силы
             Во мнѣ пустыня эта пробудила!
             Когда-бъ мое ты счастье могъ понять,--
             Ты слишкомъ чортъ, чтобъ мнѣ его отдать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ужь вправду счастье неземное!
             Шататься по горамъ порой ночною,
             И небеса, и землю обнимать,
             Къ богамъ себя стараться приравнять,
             Проникнуть въ смыслъ подземнаго движенья,
             Въ груди носить шесть дней міротворенья,
             Въ надменной силѣ чѣмъ-то наслаждаться,
             Со всей природой радостно сливаться,
             О сынѣ праха вовсе позабыть,
             И -- и -- все это заключить
             Такимъ -- не смѣю называть --

(съ неприличнымъ жестомъ).

ФАУСТЪ.

             Фу, гадость!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Не по вкусу, знать?
             Пожалуй, можно фу! сказать,
             И ушки цѣломудренно зажать,
             А сердце-то все жь радостно забьется?
             Изволь, коль случай навернется,
             Ты можешь цѣломудренно прилгнуть.
             А что? Успѣлъ чай и взгрустнуть?
             И не приди-ка я сюда,
             Ты взбушевался-бъ какъ тогда?
             Ну, пошутили и довольно!
             Твоя любезная грустна;
             Все ей постыло, все ей больно,
             Однимъ душа ее полна!
             Сперва любви твоей теченье
             Лилось какъ вешній водопадъ,
             Ты заронилъ ей въ грудь томленье,
             А нынче -- высохъ твой каскадъ?
             Оставь ненадѣленнымъ кровью
             Лѣса,-- и возвратися вновь,
             Чтобъ наградить земной любовью
             Земную пылкую любовь!
             А ей вѣдь не на шутку тяжко:
             Глядитъ на небо изъ окна,--
             "Ахъ, быть бы птичкой мнѣ"! бѣдняжка
             Вдругъ запоетъ, тоски полна;
             И день, и ночь она тоскуетъ,
             То веселится, то грустна,
             То вдругъ заплачетъ -- загорюетъ
             И вѣчно, вѣчно влюблена.
   

ФАУСТЪ.

             Змѣя! проклятая змѣя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ, -- (про себя).

             Ага! попался у меня!
   

ФАУСТЪ.

             Проклятый! прочь! не вспоминай
             Объ этой дѣвушкѣ прекрасной!
             Земной любви безумно -- страстной
             Къ ея красѣ не разжигай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да что съ тобой? чего ты сгинулъ?
             Она-то думаетъ, что ты ее покинулъ.
   

ФАУСТЪ.

             Я близокъ къ ней,-- будь море между нами!
             Забыть? покинуть? Я Святымъ Дарамъ
             Завидую, когда она губами
             Коснется ихъ --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Да, признаюсь я самъ
             Неразъ вамъ позавидовалъ невольно.
             Когда подъ розами лежали вы привольно!
   

ФАУСТЪ.

             Прочь, сводникъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Право, мнѣ смѣшно!
             Господь, создавъ мальчишку и дѣвчонку,
             Шепнувъ имъ ихъ призванье потихоньку,--
             Создалъ и случай заодно!
             Ну, полно вамъ! Давайте руку,
             Вѣдь я веду васъ не на муку,
             А къ милой, другъ любезный мой!
   

ФАУСТЪ.

             Что радости небесъ предъ радостью такой?
             О, дай мнѣ на груди прекрасной
             Согрѣть ее любовью страстной!
             Какъ? развѣ не скиталецъ я безумный,
             Не знающій ни цѣли, ни преградъ?
             Я развѣ не свергающійся шумно
             Со скалъ дрожащихъ горный водопадъ?!
             Она-жь -- дитя, наивное созданье,
             На свѣжемъ радостномъ лугу;
             Замкнуты всѣ ея желанья
             Въ ея хозяйственномъ кругу.
             Я -- Богомъ проклятый, несчастный!
             Съ скалами въ битву я вступилъ
             И міръ хочу разбить твой ясный,
             Какъ камни въ дребезги разбилъ!
             Ты хочешь жертвы, адъ, добиться?
             Иди-же, дьяволъ, помогай!
             Что быть должно,-- должно случиться!
             Ея судьба -- меня карай!
             Мы съ ней должны соединиться --
             И къ общей гибели стремиться!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ закипѣлъ! какъ забурлилъ!
             Ступай, утѣшь ее, глупецъ!
             Въ ея крови такой-же пылъ,--
             Такъ все равно,-- одинъ конецъ!
             Ура! держись-ка посмѣлѣе!
             Вѣдь самъ ты дьяволъ первый сортъ,--
             А въ мірѣ вещи нѣтъ смѣшнѣе,
             Чѣмъ затуманившійся чортъ!
   

КОМНАТКА ГРЕТХЕНЪ.

ГРЕТХЕНЪ -- (одна у прялки).

                       Улетѣлъ мой покой,
                       Улетѣлъ навсегда!
                       Не найду я его
                       Никогда, никогда!
   
                       Гдѣ его только нѣтъ --
                       Не глядѣлъ-бы на свѣтъ!
                       Безъ того кто такъ милъ,--
                       Цѣлый міръ мнѣ постылъ!
   
                       Ахъ, въ моей головѣ
                       Все мѣшается!
                       Ахъ, всѣ мысли мои
                       Разбиваются!
   
                       Улетѣлъ мой покой
                       Навсегда, навсегда!
                       Не найти мнѣ его
                       Никогда, никогда!
   
                       На него одного
                       Изъ окошка гляжу,
                       Для него одного
                       Со двора выхожу,--
   
                       Благороденъ лицемъ,
                       Гордъ въ осанкѣ своей,--
                       А улыбка его!
                       Взоръ могучихъ очей!
   
                       Нѣжный шопотъ его --
                       Говоръ ласковыхъ струй!
                       А пожатье руки!
                       Ахъ!-- его поцѣлуй!
   
                       Улетѣлъ мой покой!
                       Улетѣлъ навсегда!
                       Не найти мнѣ его
                       Никогда, никогда!
   
                       Всей душою стремлюсь
                       Я къ нему одному!
                       Ахъ, обнять-бы его!
                       И прижаться къ нему,--
   
                       Цѣловать-бы его!
                       Трепетать и горѣть!
                       Въ поцѣлуяхъ его
                       Замеревъ, умереть!
   

САДЪ МАРТЫ.

Маргарита. Фаустъ.

МАРГАРИТА.

             Ну, Генрихъ, обѣщай!
   

ФАУСТЪ.

                                           Все, что могу -- конечно!
   

МАРГАРИТА.

             Скажи-же мнѣ, ты вѣруешь ли въ Бога?
             Такой ты милый, добрый и сердечный,
             Но холоденъ къ религіи немного.
   

ФАУСТЪ.

             Дитя, оставь! Я добръ,-- ты судишь вѣрно,--
             Любви -- вся жизнь, а вѣрить мы вольны,
             Не оскорблю религіи, навѣрно --
   

МАРГАРИТА.

             Должны мы вѣрить!
   

ФАУСТЪ.

                                           Правда-ль, что должны.
   

МАРГАРИТА.

             Я не могу... слова мои простыя,--
             Но ты не чтишь и таинства святыя?
   

ФАУСТЪ.

             Я чту ихъ.
   

МАРГАРИТА.

                                 Да, но нѣтъ благоговѣнья;
             Не ходишь ты къ обѣднѣ, къ причащенью,--
             Ты въ Бога вѣришь-ли, скажи?
   

ФАУСТЪ.

                                                               Дитя мое!
             Кто смѣетъ утверждать: я вѣрую въ Него?!
             Иль -- я не вѣрю -- тутъ отвѣта нѣтъ,
             Или звучитъ насмѣшкою отвѣтъ.
   

МАРГАРИТА.

             Такъ ты не вѣришь?
   

ФАУСТЪ.

                                           Милое творенье!
             Пойми, пойми ты словъ моихъ значенье:
             Кто могъ Его познать,
             Чтобъ смѣть сказать:
             Я вѣрю!
             И ктобъ Его презрѣлъ
             И объявить посмѣлъ:
             Нѣтъ! я не вѣрю!
             Всеобнимающій
             Всепостигающій,--
             Онъ все въ Себѣ вмѣщаетъ:
             Тебя, меня, Себя;
             Не небо-ли красуется надъ нами?
             Не землю-ль попираемъ мы ногами?
             И тамъ, вверху -- не звѣздочки-ль мигаютъ
             Предвѣчныя такъ ласково на насъ!
             Гляжу въ твои прелестные глаза
             И радостно твое трепещетъ сердце,
             И вѣчная, невѣдомая тайна
             Невидимо является тебѣ?
             Наполни-жь сердце этой чудной тайной!
             Ты счастлива отъ сердца полноты?
             Зови-жь Его, какъ только хочешь ты:
             Любовью, счастьемъ, сердцемъ, божествомъ,--
             Но я Его никакъ не назову!
             Я чувствую! и для меня довольно!
             Что имя?! Дымъ! мгновенный, легкій звукъ!
             Туманъ,-- прикрывшій яркое сіянье!
   

МАРГАРИТА.

             Ты говоришь прекрасно и умно;
             Нашъ пасторъ говоритъ съ тобой почти одно,
             Но только не совсѣмъ такими-же словами!
   

ФАУСТЪ.

             Всѣ тоже говорятъ, подъ всѣми небесами!
             Одно вездѣ звучитъ и дѣйствуетъ въ сердцахъ!
             Одно всѣ говорятъ на разныхъ языкахъ!
             Зачѣмъ-же на моемъ мнѣ не сказать того-же?
   

МАРГАРИТА.

             Послушаешь тебя -- все вѣрно! отчего-же
             На христіанство это не похоже?
   

ФАУСТЪ.

             О, милое дитя!
   

МАРГАРИТА.

                                 И я давно страдаю,
             Что въ обществѣ того тебя всегда встрѣчаю.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ? что ты говоришь?
   

МАРГАРИТА.

                                           Скажу по правдѣ -- да,
             Тотъ человѣкъ, съ которымъ ты всегда --
             Противенъ мнѣ! такого отвращенья
             Не чувствовала я ни къ одному творенью.
   

ФАУСТЪ.

             Не бойся ты его, прелестная малютка!
   

МАРГАРИТА.

             Взгляну я на него, и такъ мнѣ станетъ жутко!
             Къ тебѣ стремлюся я отъ всей души моей,
             И я не зла, я всѣхъ люблю людей,--
             Но встрѣчусь только съ нимъ,-- не знаю, что со мною!
             Сжимаетъ сердце мнѣ невѣдомой тоскою,--
             Къ тому-же я его мошенникомъ считаю!
             Прости мнѣ, Господи, коль ложно осуждаю!
   

ФАУСТЪ.

             Онъ -- странный человѣкъ, и больше ничего!
   

МАРГАРИТА.

             Да жить-то съ нимъ, мой милый, каково?
             Всегда съ насмѣшкой и презрѣньемъ,
             Съ такимъ надменнымъ выраженьемъ,
             Ко всѣмъ холодный, равнодушный!
             Вѣдь по лицу сейчасъ видать,
             Что человѣкъ совсѣмъ бездушный!
             Нѣтъ, не могу не трепетать!
             Съ тобой легко мнѣ и привольно,
             Я отдаюсь тебѣ душой,
             Но взглянетъ онъ,-- и сердцу больно
   

ФАУСТЪ.

             О, суевѣрный ангелъ мой!
   

МАРГАРИТА.

             Ему лишь стоитъ появиться
             И вся любовь моя замретъ?
             При немъ не смѣю я молиться
             Какой-то страхъ меня беретъ!
             Навѣрно тоже и съ тобою?
   

ФАУСТЪ.

             Антипатія, мой дружокъ!
   

МАРГАРИТА.

             Ну, мнѣ пора!
   

ФАУСТЪ.

                                 Когда-жь съ тобою
             Я проведу хотя часокъ?
             Дамъ волю сердца изліяньямъ?
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, если-бъ я одна спала,--
             Сегодня-жь въ ночь со всѣмъ желаньемъ
             Тебѣ я двери-бъ отперла;
             Но мама спитъ такъ чутко, чутко,--
             А вдругъ застанетъ насъ она?!
             Да я умру!
   

ФАУСТЪ.

                                 Моя малютка!
             Нѣтъ, умирать ты не должна!
             Со мною капли,-- вотъ флаконъ!
             Дай ей три капли, и довольно:
             Къ ней низлетитъ глубокій сонъ,--
   

МАРГАРИТА.

             Тебя я слушаюсь невольно!
             Не принесутъ ей капли вредъ?
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, милый ангелъ, вѣрь мнѣ, нѣтъ!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, не могу я отказаться,
             Твои желанья исполнять!
             Какъ я могу еще отдаться?
             Почти что все успѣлъ ты взять!

(уходитъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А обезьянка-то ушла?
   

ФАУСТЪ.

             Опять шпіонилъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Презабавно!
             Она неглупо начала
             И катехизисъ знаетъ славно!
             Дѣвченкѣ хочется дружка
             На путь протоптанный направить:
             Пускай зацѣпитъ хоть слегка,
             А тамъ и свадьбу можно справить!
   

ФАУСТЪ.

             Чудовище! не могъ понять!
             Своей младенческой душою
             Она не можетъ не страдать
             Великой мукой и святою:
             Безъ вѣры нѣтъ для ней спасенья,
             Предъ нею призракъ вѣчныхъ мукъ,--
             Боится милое творенье,
             Чтобъ не погибъ безцѣнный другъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, вольнодумецъ мой заклятый!
             Дѣвчонка за носъ водитъ васъ!
   

ФАУСТЪ.

             Насмѣшникъ злобный и проклятый!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И психологія у насъ!
             Скажите! ей со мной неловко!
             Прочла по масочкѣ моей,
             Что я изъ геніевъ,-- плутовка!--
             И даже, можетъ, изъ чертей!
             Ну-съ?-- въ эту ночь?--
   

ФАУСТЪ.

                                           Тебѣ-то что?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что мнѣ-то?-- Всякому свое!
   

У КОЛОДЦА.

Гретхенъ и Лиза съ кувшинами.

ЛИЗА.

             О Бербельхенъ слыхала ты?
   

МАРГАРИТА.

                                                     Нѣтъ; знаешь,
             Изъ дому я такъ рѣдко выхожу.
   

ЛИЗА.

             Такъ я тебѣ объ ней поразскажу:
             Добилась своего!
   

ГРЕТХЕНЪ.

                                 На что ты намекаешь?
   

ЛИЗА.

             Да видно издали! идетъ недаромъ слухъ,
             Что ѣсть голубушкѣ приходится за двухъ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Ахъ, Боже, Боже мой!
   

ЛИЗА.

                                           Ну, да! попалась знатно!
             На шеѣ виснуть-то ей было, чай, пріятно!
             Вѣдь помнишь? то селомъ пройдется съ паренькомъ,
             То танцы,-- и всегда вдвоемъ!
             На первомъ мѣстѣ вѣчно возсѣдала,
             Себя такой красавицей считала!
             И не стыдилась ничего!
             Брала подарки отъ него!
             Все цѣловала-миловала,
             Да честь свою и потеряла.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Бѣдняжка-дѣвушка!
   

ЛИЗА.

                                           Ну, вотъ еще! не жалко!
             Какія глупости! Для насъ забава -- прялка,
             Чуть вечеръ -- и за дверь не выберешь урваться,--
             А тутъ съ возлюбленнымъ изволятъ проклажаться!
             То сядутъ -- посидятъ, а то махнутъ въ лѣсокъ,--
             Чай скоротали тамъ пріятно не часокъ,--
             Ну, вотъ за то въ позорномъ одѣяньи
             Пускай теперь приноситъ покаянье.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Онъ женится!
   

ЛИЗА.

                                           Кто? онъ-то? какъ не такъ!
             Какъ будто нѣтъ другихъ! чай, парень не дуракъ!
             Его и слѣдъ простылъ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

                                           Ужь это, право, гадко!
   

ЛИЗА.

             Да коль и женится, такъ ей не больно сладко!
             Мальчишки ей вѣночекъ оборвутъ,
             А дѣвки дверь соломой уберутъ.-- (уходитъ).
   

ГРЕТХЕНЪ.-- (идя домой).

             Какъ я могла во дни былые
             Другихъ такъ строго осуждать!
             Бывало, я грѣхи чужіе
             Не знала, какъ и заклеймлять!
             Сама-то чище всѣхъ, святѣй!
             А вотъ теперь -- другихъ грѣшнѣй!
             Но ахъ! все то, чѣмъ я грѣшила --
             Такъ хорошо, такъ было мило!
   

ОГРАДА.

Въ углубленіи стѣны вдѣланъ образъ Скорбящей Богоматери, передъ нимъ вазы съ цвѣтами.

ГРЕТХЕНЪ.-- (ставитъ въ вазы свѣжіе букеты).

                       Ко мнѣ, Скорбящая,
                       Ко мнѣ, Болящая,
                       Склони, склони свой свѣтлый ликъ!
   
                       Ты скорбь познала,
                       Когда взирала
                       На Сына въ страшный, крестный мигъ!
   
                       Къ Отцу взирала ты,
                       И умоляла ты,
                       Чтобъ Онъ къ страстямъ твоимъ приникъ!
   
                       Кто мнѣ поможетъ?!
                       О, кто знать можетъ
                       Какой печалью я полна!
                       Мои страданья.
                       Мои желанья,--
                       Ахъ, знаешь ты, лишь ты одна!
   
                       Нигдѣ мнѣ нѣтъ покою!
                       Тоской, тоской, тоскою
                       Душа моя горитъ!
   
                       Ахъ, что одна я значу?!
                       Я плачу, плачу, плачу,--
                       Ахъ, все во мнѣ болитъ!
                       Слезами какъ росою
                       Цвѣты я облила.
                       Когда сегодня утромъ
                       Букетъ тебѣ рвала;
   
                       Лучи зари блестѣли
                       Привѣтно изъ окна,--
                       Я плакала въ постели
   
                       Предчувствіемъ полна!
                       Спаси! спаси! грозитъ позоръ!
                       О, Всескорбящая!
                       О, Всеболящая!
                       Склони, склони свой свѣтлый взоръ!
   

НОЧЬ.

Улица передъ дверью Гретхенъ.

ВАЛЕНТИНЪ -- (солдатъ, братъ Гретхепъ).

             Сидишь, бывало, межъ друзей,
             И вотъ польется звонъ рѣчей:
             Хвалиться дѣвками начнутъ
             И за здоровье милыхъ пьютъ,--
             А я сижу себѣ, смѣюсь,
             Молчу, кусая длинный усъ,
             А какъ скажу: что-жь! честью честь,
             А коль по правдѣ, развѣ есть
             Межъ вашихъ милыхъ хоть одна,
             Была-бъ кто Бретели равна?
             Топъ топъ! клингъ-клангъ! стаканъ кругомъ!
             Одни кричатъ: онъ правъ кругомъ!
             Она всѣмъ женщинамъ краса!
             И смолкнутъ прочихъ голоса!
             А нынче! просто, хоть кричи,
             Хоть лбомъ объ стѣну разстучи!
             Вѣдь каждый можетъ намекнуть,
             Усмѣшкой, взглядами кольнуть;
             При каждомъ маленькомъ словцѣ
             Потъ выступаетъ на лицѣ,--
             И хоть убей,-- изъ подлеца
             Я все-жь не сдѣлаю лжеца!
             Кто тамъ идетъ? Что тамъ такое?
             Я не ошибся! цѣлыхъ двое!
             Не онъ-ли это къ ней ползетъ?
             Живымъ отсюда не уйдетъ!
   

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Какъ эта блѣдная лампада проливаетъ
             Дрожащій свѣтъ святыхъ своихъ лучей,
             Со мракомъ борется и тихо угасаетъ,
             А тьма кругомъ сгущается сильнѣй,--
             Такъ духъ мой удрученъ, тоскливъ и недоволенъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А я -- я точно котъ доволенъ,
             Когда по стѣнкѣ онъ скользитъ
             Или на лѣстницѣ кричитъ:
             Свою я добродѣтель сохраняю,
             И радости воровъ и сводниковъ вкушаю;
             Ужь у меня въ суставчикахъ бѣжитъ
             Огонь чудесный ночи шабаша:
             На послѣзавтра праздникъ предстоитъ,--
             Тамъ не заснешь,-- такъ ночка хороша!
   

ФАУСТЪ.

             А что-жь, тотъ кладъ въ далекой вышинѣ,--
             Онъ близится-ль, какъ я велѣлъ, ко мнѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, скоро я утѣшу васъ:
             Кубышку вытащимъ какъ разъ,--
             Я заглянулъ въ нее почти-что мимовольно
             И видѣлъ талеровъ увѣсистыхъ довольно.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ? ни колечка для прелестныхъ рукъ?
             И -- ничего, прекрасной въ утѣшенье?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, есть какая-то изъ этихъ бабьихъ штукъ,
             Какъ кажется, изъ перловъ украшенье.
   

ФАУСТЪ.

             Ну, хорошо; а то всегда мнѣ больно,
             Когда ее мнѣ нечѣмъ подарить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, что тамъ! оба вы довольны,
             И васъ умѣютъ наградить
             Но вотъ взошла двурогая луна
             Я вамъ спою мое произведенье,--
             Восторгъ -- не пѣсенка; и нравственна она,
             И страсти будитъ треволненье.

(поетъ съ цитрой).

                                 У милаго дверей
                                 Чего, о, свѣтъ очей!
                                 Ты ждешь, скажи скорѣй,--
                                 Чуть заблеститъ денница?
                                 Чѣмъ онъ тебѣ милѣй,
                                 Тѣмъ ты бѣги скорѣй:
                                 Ты -- дѣва у дверей,--
                                 Войдешь и выйдешь не дѣвицей.
   
                                 Поберегитесь,
                                 Не поскользнитесь
                                 Чуть согласитесь --
                                 Грозитъ бѣда!
                                 До обрученья
                                 На всѣ моленья
                                 Безъ сожалѣнья:
                                 "Нѣтъ! никогда"!
   

ВАЛЕНТИНЪ -- (выступаетъ).

             Чортъ васъ возьми! кого манишь
             Ты, крысоловъ переодѣтый!
             И самъ ты къ чорту полетишь
             Какъ полетѣла цитра эта!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, что такое? цитра пополамъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Да, тоже будетъ и башкамъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, докторъ! выступайте смѣло,
             А я васъ буду направлять;
             Изъ ноженъ шпагу,-- и за дѣло!
             Удары станемъ отражать!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             На -- отрази!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Что-жь, отразимъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             А -- вотъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 И этотъ подаримъ!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Да это дьяволъ! что со мной?!
             Ахъ, не владѣю я рукой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Фаусту).

             Теперь -- коли!
   

ВАЛЕНТИНЪ -- (падаетъ).

                                           Ай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                     Усмирился!
             Теперь уйдемъ ка мы съ тобой!
             Сейчасъ подымутъ крикъ и вой
             Хоть я съ полиціей сдружился,
             Но не желаю я суда.
   

МАРТА -- (у окна).

             Сюда! сюда!
   

ГРЕТХЕНЪ.-- (у окна).

                                 Огня сюда!
   

МАРТА.

             Дерутся! кричатъ!
   

НАРОДЪ.

                                           И кто то убитъ!
   

МАРТА -- (выходя.).

             Убійца удралъ!
   

ГРЕТХЕНЪ -- (выходя).

                                 Но кто-же лежитъ?
   

НАРОДЪ.

             Убитъ -- братъ твой!
   

ГРЕТХЕНЪ.

             О, Боже! сжалься надо мной!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Я умираю; баста! да,
             Не долго мнѣ ужь ждать!
             Ступайте, бабы, вы сюда,
             Чѣмъ плакать да визжать.

(всѣ обступаютъ его).

             Ты, Гретхенъ, другъ мой, молода,
             Ловка,-- да то-то не всегда,
             Еще искусства нѣтъ!
             Скажу секретъ,-- ты мнѣ повѣрь:
             Ты тварь развратная теперь,
             Такой и будь, мой свѣтъ.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             О, Боже! Братъ мой! что такое?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Оставь ты Господа въ покоѣ!
             Случилось все, какъ суждено,
             И будетъ то, что быть должно:
             Съ однимъ тихохонько начнешь,
             А вскорѣ многихъ заведешь.
             И какъ до дюжинки дойдетъ
             Такъ всякій путь къ тебѣ найдетъ
   
             Позоръ вначалѣ, какъ родится,
             И свѣту бѣлаго стыдится,
             И надвигаетъ тайны мракъ
             Какъ будто на уши колпакъ;
             Когда-бъ тогда онъ былъ убитъ!
             Но -- нѣтъ: ростетъ и выростаетъ,
             И безъ одеждъ ужъ щеголяетъ,--
             Не хорошѣетъ только стыдъ.
   
             И скоро времячко придетъ,
             Когда весь нашъ честной народъ
             Отъ падшей твари отшатнется
             И какъ къ чумной не прикоснется.
             Да ты сама должна сгорать
             Отъ взгляда честнаго людей!
             Не смѣй цѣпочки надѣвать,
             И въ Божій храмъ входить не смѣй!
             Стоятъ гдѣ нищія толпой,--
             Туда ступай ты, тамъ и стой!
             Господь проститъ когда нибудь,
             Но на землѣ проклятой будь.
   

МАРТА.

             Вамъ о душѣ-бы впору помышлять!
             Къ чему еще другихъ-то проклинать?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Ахъ, если-бъ, сводня, мнѣ съ тобой
             Пришлось раздѣлаться съ самой!
             Тогда-бы всѣмъ моимъ грѣхамъ
             Я-бъ получилъ прощенье тамъ!
   

ГРЕТХЕНЪ.

             О, братъ! о, адское мученье!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Не нужно слезъ ни сожалѣнья!
             Какъ услыхалъ про твой я стыдъ.
             Тогда-жь я былъ тобой убитъ.
             За честь твою погибъ твой братъ,
             Какъ честный воинъ и солдатъ.-- (умираетъ).
   

СОБОРЪ.

Обѣдня, органъ и пѣніе. Гретхенъ въ толпѣ народа. Сзади нее Злой Духъ.

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Какъ все иначе
             Тебѣ казалось,
             Когда, о, Гретхенъ,
             Ты непорочной
             Во храмъ входила?
             По книжкѣ старой
             Слова молитвы
             Ты лепетала,--
             Полуребенокъ,
             Полусвятая.
             О Гретхенъ! Гретхенъ!
             О, гдѣ твой разумъ?
             На сердцѣ камнемъ
             Лежитъ злодѣйство!
             Ты молишься-ль о матери, чью душу
             Ты долгой, долгой мукѣ предала?
             Чьей кровью залитъ твой порогъ, о, Гретхенъ?
   
             Что подъ твоимъ, дрожа, трепещетъ сердцемъ?
             Что такъ тебя, собой смущая, мучитъ?
   

ГРЕТХЕНЪ.

             О, горе! горе!
             Куда уйти мнѣ
             Отъ этихъ мыслей?!
             Онѣ повсюду
             Идутъ за мной!
   

ХОРЪ.

             Dies irae, dies ilia
             Solvet -- saeclum in favilla.

(органъ).

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Дрожишь отъ страха!
             При херувимской
             Гробы трепещутъ!
             Душа стряхнула
             Покоя пепелъ,
             И, адской муки
             Огнемъ палима,
             Затрепетала
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Уйти скорѣе!
             Органа звуки
             Тѣснятъ дыханье,
             Отъ пѣснопѣнья
             Заныло сердце.
   

ХОРЪ.

             Judex ergo cum sedebit,
             Quidquid latet adparebit
             Nil inultum remanebit.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             О, какъ мнѣ душно!
             Кругомъ колонны
             Меня стѣснили!
             Нависли своды
             И давятъ, давятъ!
             На воздухъ!
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Скрывайся! Стыдъ и грѣхъ
             Нельзя сокрыть!
             На свѣтъ? на воздухъ?
             О, горе! горе!
   

ХОРЪ.

             Quid sum miser tunc dicturus?
             Quern patronum rogaturus?
             Oum vix justus sit -- securus.
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Святые лики
             Отворотили.
             Нечистой руки
             Подать имъ страшно!
             О, горе!
   

ХОРЪ.

             Quid sum miser tunc dicturus?
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Сосѣдка! вашъ флаконъ!

(падаетъ безъ чувствъ).

   

ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

ГОРА ГАРЦЪ.

Фаустъ. Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, что?-- метлы не захотѣли?
             Мнѣ хоть-бы грязнаго козла!
             Тутъ далеко еще до цѣли.
   

ФАУСТЪ.

             Мнѣ палка славно помогла
             Пока еще таскаютъ ноги,--
             Что сокращать-то намъ дороги!
             Сейчасъ мы спустимся въ долины,
             Потомъ взберемся на вершины
             Тѣхъ скалъ, съ которыхъ водопадъ
             И сотни родниковъ шумятъ.
             Веселость краситъ путь такой;
             Вездѣ повѣяло весной,--
             Взгляни на старую сосну,
             И та почуяла весну!
             Въ насъ тоже дѣйствуетъ она.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Весна-то больно мнѣ нужна,
             Когда зима въ моей груди,
             Хоть снѣгу въ пору-бы пойти!
             Какъ непривѣтливо -- печальна и мрачна --
             Глядитъ на насъ багряная луна!
             И какъ нашъ путь невѣрно озаряетъ:
             Нога то о скалу, то за-пень задѣваетъ.
             А, вонъ блудящій огонекъ!
             Позволь позвать его,-- дружокъ!
             Ты что тамъ попусту шалишь?
             Ступай-ка, намъ ты посвѣтишь.
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.

             Попробую, любезность мнѣ поможетъ;
             Я удержусь отъ шалостей, быть можетъ,
             Но вѣдь идетъ зигзагами мой бѣгъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Твой образецъ, какъ видно, человѣкъ
             Ну! ну! впередъ! во имя черта,-- прямо!
             Не то я затушу живое это пламя!
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.

             Я вижу, -- вы хозяинъ здѣсь!
             Я постараюсь васъ провесть,
             Но тотъ, чей проводникъ блудящій огонекъ
             Быть долженъ отъ довѣрія далекъ.
   

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ, БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.
(Поютъ поперемѣнно)

             Чаръ и чудныхъ грезъ страна
             Раскрывается предъ нами:
             Покажи намъ, гдѣ она?
             Неизвѣстными путями,
             Побредемъ мы за огнями
             Въ эти дикія пустыни.
   
             Посмотри, какъ въ злой кручинѣ
             Всѣ деревья зашатались
             И пригорки всколебались;
             Скалы съ длинными носами
             Дуютъ черными ноздрями.
   
                       Въ дернѣ прячась межь камнями
                       Ручеекъ едва сверкаетъ,--
                       Что онъ -- ропщетъ? напѣваетъ?
                       Нѣжность жалобныхъ рѣчей
                       Точно память милыхъ дней,
                       Дней надежды, упованья,
                       Какъ старинное преданье
                       Долетаетъ до ушей.
   
                       Угу! угу! слышно ближе!
                       Филинъ, сойки, злыя мыши,--
                       Не заснуть имъ въ эту ночь!
                       Саламандры межь кустами
                       Съ толстымъ брюхомъ и съ ногами;
                       Червяки -- змѣя точь-въ-точь!
                       На пескѣ, между скалами,
                       Завились они узлами
                       И хотятъ насъ испугать!
                       Изъ живыхъ своихъ жилищъ
                       Протянули сто ручищъ
                       Къ намъ полипы,-- не зѣвать!
                       Вонъ бѣжитъ толпа мышей
                       Разноцвѣтныхъ вдоль степей,
                       Скачутъ, прыгаютъ, играютъ;
                       Свѣтляки горятъ огнемъ
                       И съ задумчивымъ лицемъ
                       Насъ съ прямыхъ путей сбиваютъ
   
                       Но, скажи мнѣ, мы стоимъ?
                       Иль впередъ идемъ, бѣжимъ?
                       Все какъ будто съ нами мчится --
                       Лѣсъ и скалы; наши лица
                       То умножатся въ стократъ.
                       То изчезнутъ, то блестятъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, за плащъ держись, мой другъ!
             Вотъ горы волшебный кругъ,
             Вотъ гдѣ смертный въ страхѣ зритъ,
             Какъ Мамонъ въ горѣ горитъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ странно, трепетно, красиво
             Проникнулъ лучъ въ земную грудь,
             И въ глубочайшіе извивы
             Даетъ возможность заглянуть;
             Туманъ встаетъ и паръ клубится,
             Огонь сквозь дымъ едва блеститъ,--
             Тутъ-тонкой ниткою струится,
             Тамъ-бурной лавою бѣжитъ;
             Здѣсь -- сотней жилокъ проступаетъ,
             Тамъ-моремъ огненныхъ колецъ,
             А въ томъ углу струи смыкаетъ
             Въ одинъ блистающій вѣнецъ;
             Взлетаютъ искры огневыя
             Дождемъ изъ самой глубины,
             Взгляни, какъ скалы вѣковыя
             Всѣ до вершинъ озарены.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мосье Мамонъ недурно освѣщаетъ
             На нашу ночь волшебный свой дворецъ;--
             Ну, вотъ ты насмотрѣлся наконецъ,--
             Сейчасъ толпа безумныхъ набѣгаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Откуда буря набѣжала?
             Она меня сбиваетъ съ ногъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Держись, держись скорѣй за скалы,
             Не то погибнешь, мой дружокъ!
                       Туманомъ закуталась ночь,
                       И совы летятъ даже прочь,
                       Въ лѣсу грозный трескъ и стенанье,
                       О, слушай! то крики страданья,
                       То стоны лѣсныхъ великановъ
                       Подъ тяжкой рукой урагановъ;
                       Прислушайся: крики и выше,
                       И дальше, и ниже,--
                       Всю гору въ безумномъ стремленьи
                       Объяло волшебное пѣнье!
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

             На Брокенъ, на Брокенъ вѣдьмы летятъ!
             Пожелтѣли колосья и съ жатвой спѣшатъ!
             Тамъ собралась толпа, нашъ воинственный станъ,
             Всѣхъ превыше на тронѣ возсѣлъ Уріанъ.
             Поскорѣй,-- кто на чемъ! поскорѣе пошелъ!
             Истомилася вѣдьма, заждался козелъ!
   

ГОЛОСЪ.

             Старуха Баубо одна здѣсь проскакала,--
             Она свинью-мать осѣдлала!
   

ХОРЪ.

             Честь кому слѣдуетъ! честь!
             За Баубо! насъ она можетъ провесть!
             Разумная свинка, къ тому-же и мать,
             Должна поскорѣе насъ въ свиту принять!
   

ГОЛОСЪ.

             Откуда теперь?
   

ГОЛОСЪ.

                                 Съ Ильзенштейна слетѣла.
             Въ гнѣздѣ, я видала, сова тамъ сидѣла,
             Глаза мастерила,--
   

ГОЛОСЪ.

                                           Бѣжишь-то куда?
   

ГОЛОСЪ.

             Я -- въ ранахъ, взгляни-ка сюда!
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

                       Нѣтъ для пылкаго стремленья
                       Ни пространства, ни труда!
                       Задушить дитя -- мгновенье!
                       Мать взовьется къ намъ сюда!
   

НАЧАЛЬНИКЪ ВѢДЬМЪ, ПОЛУХОРЪ

                       Пробираемся легонько,
                       Наши бабы далеконько!
                       Эхъ, на чортовомъ пути
                       Баба вѣчно впереди
   

ДРУГОЙ ПОЛУХОРЪ.

                       Насъ та рѣчь не обижаетъ,
                       Пусть насъ баба обгоняетъ,--
                       Торопливость имъ не впрокъ,
                       Мы догонимъ ихъ въ прыжокъ!
   

ГОЛОСА -- (сверху).

             Сюда! сюда! съ озеръ! съ морей!
   

ГОЛОСА -- (снизу).

             О, еслибъ намъ наверхъ скорѣй!
             Мы чисты, прозрачны и бѣлы какъ снѣгъ,--
             Но, ахъ! мы безплодны, безплодны во-вѣкъ!
   

ОБА ХОРА.

             Погода утихла, звѣзда изчезаетъ,
             Луна тихій обликъ поспѣшно скрываетъ,
             Волшебные хоры поютъ и щебечутъ,
             Блестящія искры по воздуху мечутъ.
   

ГОЛОСЪ -- (снизу).

             Постой! о, постой!
   

ГОЛОСЪ -- (сверху).

             Кто тамъ?
   

ГОЛОСЪ.

                                 Я съ тобой!
             Постой! триста лѣтъ
             Я лѣзу, и нѣтъ
             Удачи! хотѣла-бы я
             Туда, гдѣ моя вся семья!
   

ОБА ХОРА.

                       Эй! на палкѣ! на метлѣ!
                       На трезубцѣ! на козлѣ!
                       Кто сегодня не дойдетъ,
                       Тотъ на-вѣки пропадетъ.
   

ПОЛУВѢДЬМА.

             Ползу давно, давно ползу,
             Всѣ наверху, а я внизу
             Стараюсь я и такъ, и сякъ,
             Не доползу туда никакъ!
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

             Волшебный сокъ намъ духъ бодритъ,
             Насъ тряпка парусомъ домчитъ!
             Эй! кто сегодня не дойдетъ,
             Тотъ ужь навѣки пропадетъ
   

ОБА ХОРА.

             Когда-жь достигнемъ до вершины,
             На землю чары отряхнемъ,
             Покроемъ степи и долины
             Своимъ лукавымъ вѣдовствомъ.

(падаютъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Зоветъ, толкаетъ и манитъ
             Влечетъ, и гонитъ, и свиститъ,--
             Блеститъ, сверкаетъ и воняетъ!
             Вотъ, наконецъ, моя стихія!
             А насъ съ тобою разлучаютъ!
             Ты гдѣ?
   

ФАУСТЪ--(издали.)

                                 Я здѣсь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Дѣла плохія!
             Нѣтъ,-- власть пора, какъ видно, показать!
             Эй! господинъ идетъ! съ дороги убираться!
             Ну, докторъ! руку дай! нельзя тутъ отставать
             И съ глупой чернію мѣшаться.
             Смотри на этотъ кустъ: какъ странно онъ горитъ!
             Посмотримъ -- подойдемъ, чего онъ насъ манитъ.
   

ФАУСТЪ.

             Ты -- духъ противорѣчій! ну, идемъ!
             На Брокенъ забрались, какъ мнится,
             И на Вальпургіи бредемъ
             Мы, чтобъ вѣрнѣй уединиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Смотри, огня и дыму клубъ;
             Тамъ собрался веселый клубъ,
             Средь малыхъ будемъ не одни.
   

ФАУСТЪ.

             На верхъ-бы, тамъ горятъ огни,
             Тамъ сѣрный дымъ, тамъ грѣхъ царитъ,
             И мнѣ загадку разрѣшитъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И загадаетъ новыхъ тьму!
             Оставь великихъ міръ кичиться,
             Мы можемъ здѣсь повеселиться:
             Тебѣ извѣстно самому,
             Что высшій свѣтъ на малые разбился
             Вонъ вѣдьма юная вся голая бѣжитъ:
             Красивый торсъ нахально обнажился,
             У старой -- цѣломудренно прикрытъ
             А! инструменты дружно завизжали!
             Проклятый шумъ! но нужно привыкать,
             Недаромъ васъ мы приглашали,
             За мной извольте поспѣвать
             Что скажешь, другъ? не малый кругозоръ!
             Твой до границъ достичь не можетъ взоръ?
             Огни горятъ, болтаютъ, любятъ, скачутъ
             Варятъ и пьютъ, грѣховъ своихъ не прячутъ!
             Ну, какъ находишь ты? вѣдь праздникъ первый сортъ?
   

ФАУСТЪ.

             Ты какъ появишься,-- какъ чортъ,
             Иль какъ колдунъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хоть мнѣ привычно
             Носить инкогнито прилично,
             Но въ день торжественный такой
             Я нацѣпляю орденъ мой
             Подвязки здѣсь не надѣваютъ,
             За то копыто уважаютъ.
             Да здѣсь и трудно-бы мнѣ скрыться:
             Улитка липкая ползетъ,--
             Ко мнѣ ей хочется подбиться:
             Мой чинъ по нюху узнаетъ;
             Идемъ къ другимъ огнямъ: намъ всякій будетъ радъ:
             Я вербовщикъ, ты молодой солдатъ.

(обращаясь къ сидящимъ передъ раскаленными углями).

             Что, старички, уединяться?
             Здѣсь нужно съ юностью плясать,
             Шумѣть, кричать и забавляться,
             А скуку дома оставлять.
   

ГЕНЕРАЛЪ.

             О, народъ неблагодарный!
             Что вамъ громкія дѣла?!
             Вамъ -- какъ женщинѣ коварной
             Только молодость мила!
   

МИНИСТРЪ.

             Нынче время заблужденій!
             Въ наше время никогда
             Всякихъ модныхъ разсужденій
             Не касалась насъ бѣда.
   

ВЫСКОЧКА.

                       Нѣтъ, я не былъ дуракомъ,
                       Хоть грѣшилъ безмѣрно,--
                       Свѣтъ идетъ теперь вверхъ-дномъ.
                       Но спасусь навѣрно.
   

АВТОРЪ.

                       Вотъ по здравому уму
                       Рѣдкое творенье,--
                       Но, конечно, не ему
                       Вызвать восхищенье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (превращаясь въ старика).

                       Юность скоро насъ смѣнитъ,
                       Намъ ужь не подняться;
                       Коль нашъ кубокъ не кипитъ,--
                       Долженъ свѣтъ кончаться.
   

ВѢДЬМА-ТРЯПИЧНИЦА.

             Господа, меня не пропускайте,
             Посмотрите, чѣмъ торгую я!
             Случая купить не упускайте!
             Эка прелесть лавочка моя!
             Все попало мнѣ сюда недаромъ,
             Безполезной вещи, право, нѣтъ:
             Чтобы въ лавкѣ стать моей товаромъ,
             Нужно нанести смертельный вредъ:
             Вотъ-кинжалъ, облитый теплой кровью,
             Вотъ -- отравъ исполненный амфоръ,
             Межь безчестьемъ и святой любовью
             Вотъ -- алмазъ, рѣшившій долгій споръ;
             Вотъ вамъ мечъ, святой союзъ разбившій
             И коварно въ спину поразившій
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нынче, баба, время веселѣе,--
             Что случилось -- то прошло ужь,-- да-съ!
             Нѣтъ-ли здѣсь товарцу поновѣе?
             Приманишь лишь новенькимъ ты насъ
   

ФАУ съ дошла молитва, знать, моя,

             Въ плѣну у насъ корабль турецкій очутился,
             Который везъ казну великому султану.--
             Тутъ было роздано возмездье храбрецамъ.
             Я получилъ, скрываться въ томъ не стану,
             Часть приходящуюся самъ.
   

Марта.

             Ахъ, что? Ахъ, гдѣ? Ее онъ не зарылъ ли?
   

Мефистофель.

             Не знаю подлинно; онъ денегъ не спустилъ ли?
             Въ Неаполѣ съ нимъ барышня сошлась,
             Когда уже въ трудахъ не изнурялъ онъ силы;
             Она его любить такъ вѣрно принялась,
             Что это чувствовалъ онъ даже до могилы.
   

Марта.

             Ахъ, онъ подлецъ! Дѣтей грабитель!
             Бѣда, нужда со всѣхъ сторонъ,
             А онъ такой же расточитель!
   

Мефистофель.

             Вы видите, за то и умеръ онъ.
             Когда бъ я сталъ на мѣсто ваше,
             Хоть горевалъ бы годъ, другой.
             Межъ тѣмъ дружка высматривалъ бы краше.


Марта.

             О, Боже! Все жъ каковъ былъ первый мой,
             Едва ль другой отыщется на свѣтѣ!
             Подобный дурачокъ найдется ль средь живыхъ.
             Онъ только странствія любилъ всѣ эти,
             Вино чужое, женъ чужихъ
             И эти проклятыя кости.
   

Мефистофель.

             Ну, можно было и терпѣть,
             Когда и онъ безъ всякой злости
             Могъ и на вашу жизнь смотрѣть.
             Клянусь, съ такимъ условьемъ самъ
             Кольцо въ обмѣнъ я бъ отдалъ вамъ!
   

Марта.

             Вы только шутите изъ лести!
   

Мефистофель (про себя).

             Нѣтъ, отъ нея пора бѣжавъ!
             Готова чорта на словѣ поймать.

(Обращаясь къ Гретхенъ.)

             А ваше сердце все на мѣстѣ?
   

Гретхенъ.

             Какъ мнѣ васъ понимать?
   

Мефистофель (про себя).

                                                     Невинное дитя!

(Громко.)

             Прощайте, барыни!
   

Маргарита.

                                           Прощайте!
   

Марта.

                                                               Не шутя!
             Свидѣтельство-то мнѣ, премного бъ одолжили,
             Какъ, гдѣ, когда дружка вы схоронили.
             Порядокъ вѣкъ блюдя во всѣхъ предметахъ,
             Про смерть его прочесть желала бы въ газетахъ.
   

Мефистофель.

             Двухъ очевидцевъ можетъ быть
             Довольно, дѣло подтвердить.
             Товарищъ у меня приличный,--
             Онъ явится на ставкѣ личной.
             Мы съ нимъ придемъ.
   

Марта.

                                           Прошу я васъ!
   

Мефистофель.

             А вотъ и дѣвушка какъ разъ?
             Онъ ловкій малый! Просвѣщенъ,
             Любезенъ съ барышнями онъ.
   

Маргарита.

             Сгорю я со стыда предъ этимъ господиномъ.
   

Мефистофель.

             Да ни передъ царемъ единымъ.
   

Марта.

             Вотъ тамъ въ моемъ саду, за этимъ домомъ,
             Сегодня вечеркомъ мы ждемъ васъ со знакомымъ.



Улица.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Ну что? каковъ успѣхъ? Дождусь ли я?
   

Мефистофель.

             А, браво! Весь горишь какъ жаръ ты?
             И Гретхенъ въ скорости твоя.
             Съ ней вечеромъ увидишься у Марты.
             Вотъ женщина; ужъ рождена
             Цыганкой, сводней быть она!
   

Фаустъ.

             Чудесно!
   

Мефистофель.

             Но и къ намъ есть просьба, милый мой.
   

Фаустъ.

             Услуга требуетъ другой.
   

Мефистофель.

             Мы показать должны, въ томъ только вся услуга,
             Что прахъ ея покойнаго супруга
             Былъ въ Падуѣ похороненъ.
   

Фаустъ.

             Умно! И долженъ путь туда свершить сперва я!
   

Мефистофель.

             Sancla simplicitas!-- Тутъ выходъ не мудренъ;
             Ты засвидѣтельствуй, не зная!
   

Фаустъ.

             Другое выдумай! То выдумка плохая.
   

Мефистофель.

             О, мужъ святой! Давно ли освященъ?
             Какъ будто въ жизни ужъ понынѣ
             Ты лжесвидѣтельствъ не давалъ?--
             О Богѣ, о душѣ не самъ ли ты вѣщалъ,
             О мірѣ, доходя до всѣхъ его началъ,
             Опредѣленій ты не ставилъ ли въ гордынѣ?
             Да съ мѣднымъ лбомъ, съ отвагой огневой?
             А загляни въ себя ты честно,
             Вѣдь это все тебѣ не болѣе извѣстно
             Кончины Швертлейна самой!
   

Фаустъ.

             Ты все софистъ и вѣчный лжецъ.
   

Мефистофель.

             Когда бы я не зналъ людскихъ сердецъ.
             А завтра неравно случится,
             У Гретхенъ станешь горячиться,
             И бѣдненькой въ любви божиться!
   

Фаустъ.

             И отъ души.
   

Мефистофель.

                                 Отлично! Не спѣши!
             Тутъ о любви и страсти вѣчной,
             И безграничной и сердечной --
             И это тоже отъ души?
   

Фаустъ.

             Оставь! Ну да! Когда горю я,
             Когда весь пылъ, всю эту дрожь
             Назвать и слова не сыщу я,
             И въ цѣломъ мірѣ сердцемъ снова
             Ищу достойнѣйшаго слова,
             И этотъ пылъ съ стремленіемъ сердечнымъ
             Я называю вѣчнымъ, вѣчнымъ,--
             Иль это дьявольская ложь?
   

Мефистофель.

             А правъ-то я!
   

Фаустъ.

                                 Послушай-ко! Оставь --
             Пожалуйста, мои хоть легкія жалѣя:--
             Кто хочетъ правымъ быть, лишь языкомъ владѣя,
             Тотъ будетъ правъ.
             Пойдемъ,-- Наскучила мнѣ эта болтовня.
             Ты правъ ужъ тѣмъ,-- что нужно для меня.



Садъ.
Маргарита и Фаустъ подъ руку.-- Марта и Мефистофель прогуливаются.

Маргарита.

             Я чувствую все снисхожденье въ васъ
             Ко мнѣ,-- и я стыдомъ сгораю небывалымъ.
             Кто странствуетъ, привыкъ уже подчасъ
             Довольствоваться слишкомъ малымъ;
             И я увѣрена, мужъ опытный такой
             Не можетъ занятъ быть моею болтовней.
   

Фаустъ.

             Одинъ твой взглядъ и звукъ рѣчей
             Дороже мудрости мнѣ всей.

(Цѣлуетъ ей руку.)

Маргарита.

             Не безпокойтесь! что вамъ за охота
             И цѣловать? Она жестка, груба!
             Но минетъ этихъ рукъ и черная работа;
             Мать на взысканье не слаба.

(Проходятъ.)

Марта.

             А вы, сударь, вы вѣчно на пути?
   

Мефистофель.

             Ахъ, ремесло и долгъ! Не въ нашей это волѣ!
             Какъ тяжело порой изъ мѣстъ нныхъ уйти,
             А все нельзя остаться долѣ!
   

Марта.

             Въ порывистыхъ годахъ нуда ни шло
             Носиться по свѣту, испытывая силы,
             Но вотъ лѣта приносятъ зло,
             И такъ холостякомъ тащиться до могилы
             Кого-либо къ добру едва ли привело.
   

Мефистофель.

             Предвижу это съ содроганьемъ!
   

Марта.

             Размыслите о томъ за время со вниманьемъ.

(Проходятъ.)

Маргарита.

             Да, вонъ изъ глазъ, изъ сердца вонъ!
             Вы съ вѣжливымъ сдружились обращеньемъ.
             Не мнѣ чета; разумнѣйшимъ сужденьемъ
             Вашъ кругъ знакомства надѣленъ.
   

Фаустъ.

             О, милая! Повѣрь, разумнымъ-то слыветъ
             Нерѣдко спесь одна, да близорукость.
   

Маргарита.

                                                                         Да?
   

Фаустъ.

             Ахъ, жаль, что въ простотѣ невинность никогда
             Себя и всей цѣны своей не сознаетъ!
             Что скромность нѣжную смиренному разсудку
             Готовы мы въ вину поставить и считать...
   

Маргарита.

             Попомните меня единую минутку,
             Достанетъ времени о васъ мнѣ вспоминать.
   

Фаустъ.

             Вы все одни?
   

Маргарита.

             Да, хлопоты всѣ дни,
             Хоть необширныя они.
             У насъ служанки нѣтъ; вязать, мести, варить,
             Шить надо мнѣ, бѣги туда, бѣги обратно,
             А матери моей трудненько угодить,--
             Такъ аккуратна!
             Не то, чтобъ нужно ей стѣснять себя во всемъ,
             Мы даже болѣе иныхъ имѣемъ средства:
             Отецъ-таки оставилъ намъ наслѣдство,
             Есть домикъ за городомъ, садъ.
             Теперь мои поразвязались руки:
             Мой братъ солдатъ,
             Сестричка умерла.
             Съ ребенкомъ этимъ, что я горя приняла,
             Но я бы съ радостью опять пошла на муки,
             Будь живъ онъ.
   

Фаустъ.

                                 Ангелъ былъ, коль сходенъ былъ съ тобой!
   

Маргарита.

             Вскормила я его,-- тянулся онъ за мной.
             Ужъ послѣ онъ отца родился;--
             И недугъ матери продлился,
             Ужъ мы отчаялись сперва,--
             И поднялась она едва-едва.
             Тутъ думать нечего ей было,
             Чтобъ крошечку сама она кормила.
             Вотъ и вскормила я ее
             Водой да молокомъ; сказать,-- дитя мое.
             И съ рукъ моихъ оно не шло,
             Смѣялось, прыгало, росло.
   

Фаустъ.

             Чистѣйшую изъ всѣхъ ты радость испытала.
   

Маргарита.

             Но сколько я и горя принимала.
             Малютки колыбель стояла близъ меня,
             Въ ночное время,-- чуть бывало шевельнется --
             Проснусь и я;
             То надо напоить, то взять къ себѣ; неймется,--
             Кричитъ,-- тогда вставай, на мѣстѣ не сиди,
             А съ нимъ по горницѣ взадъ и впередъ ходи,
             А по утру опять къ корыту подходи;
             На рынокъ, въ кухню будь готова,
             Сегодня такъ и завтра снова.
             Веселье не пойдетъ на умъ тутъ, сударь мой;
             Зато какъ вкусенъ хлѣбъ и сладостенъ покой.

(Проходятъ.)

Марта.

             Задача бѣдныхъ женщинъ тяжела:
             Холостяка нельзя исправить.
   

Мефистофель.

             А вѣдь любая бъ, кажется, могла
             На лучшій путь меня направить.
   

Марта.

             Еще ни съ кѣмъ вы такъ-то не встрѣчались?
             И сердцемъ вы нигдѣ не прилѣплялись?
   

Мефистофель.

             Пословица гласить намъ: свой очагъ,
             Да добрая жена всѣхъ выше благъ.
   

Марта.

             Я говорю: такихъ вы мыслей не держали?
   

Мефистофель.

             Меня вездѣ любезно принимали.
   

Марта.

             Я спрашиваю: мысль питали ль вы сердечно?
   

Мефистофель.

             Кто съ женщиной шутить осмѣлится безпечно?
   

Марта.

             Ахъ, вы не поняли!
   

Мефистофель.

                                           Ужасно жалко мнѣ!
             Но понялъ только я, что вы добры вполнѣ.

(Проходятъ.)

Фаустъ.

             Такъ ты, мой ангелокъ, сейчасъ сообразила,
             Узнала ты меня, когда я въ садъ вошелъ.
   

Маргарита.

             Вы не замѣтили? Глаза я опустила.
   

Фаустъ.

             И ты простила мнѣ, что подошелъ
             Такъ дерзко я, хотя тогда ты волновалась,
             Когда намедни ты изъ церкви возвращалась?
   

Маргарита.

             Я смущена была, мнѣ это было ново;
             Худого про меня никто бъ не могъ сказать.
             Подумала я: онъ чего-нибудь дурного
             Иль наглаго во мнѣ не могъ ли увидать?
             Съ чего бы кажется и статься,
             Такъ прямо къ дѣвкѣ привязаться.
             И признаюсь, никакъ не знала я,
             Что въ пользу вашу здѣсь ужъ стало шевелиться;
             Но вѣрно то, я злилась на себя,
             Что я на васъ сильнѣй не въ силахъ злиться.
   

Фаустъ.

             Душа!
   

Маргарита.

                                 Позвольте!

(Она срываетъ астру и обрываетъ лепестки одинъ за другимъ.)

Фаустъ.

                                                     Это что? Букетъ какой?
   

Маргарита.

             Нѣтъ, такъ, забава.
   

Фаустъ.

                                           Какъ?
   

Маргарита.

                                                     Не смѣйтесь надо мной.

(Она обрываетъ и шепчетъ.)

Фаустъ.

             Что шепчешь ты?
   

Маргарита (вполголоса).

                                           Меня онъ любитъ,-- нѣтъ --
   

Фаустъ.

             О ты, очей отрадный свѣтъ!
   

Маргарита (продолжаетъ).

             Онъ любитъ,-- нѣтъ, онъ любитъ,-- нѣтъ,

(Обрывая послѣдній лепестокъ, съ нѣжной радостью)

             Меня онъ любитъ!
   

Фаустъ.

             Дитя мое! прими ты рѣчь цвѣтка
             За приговоръ небесъ. Тебя онъ любитъ!
             Поймешь ли ты слова? тебя онъ любитъ!

(Беретъ ее за обѣ руки.)

Маргарита.

             Я трепещу!
   

Фаустъ.

             О, не дрожи! Пусть этотъ взоръ
             И пусть руки моей пожатье
             Проговорятъ, чего сказать нѣтъ словъ:
             Вполнѣ предаться, чувствуя блаженство,
             Которое должно быть вѣчно!
             Да, вѣчно! Вѣдь его конецъ бы былъ
             Отчаянье.-- Нѣтъ, безъ конца! и вѣчно!

(Маргарита жметъ ему руки, вырывается и убѣгаетъ. Онъ стоитъ нѣкоторое время въ задумчивости, потомъ слѣдуетъ за ней)

Марта (входя).

             Ужъ скоро ночь.
   

Мефистофель.

                                           И мы уйдемъ сейчасъ.
   

Марта.

             Я бъ васъ просила дольше здѣсь остаться;
             Да мѣсто-то прегнусное у насъ.
             Здѣсь всѣ, вотъ словно имъ и нечѣмъ заниматься,
             И дѣла точно нѣтъ другого,
             Какъ у сосѣда все высматривать любого.
             А тутъ пойдутъ судить, не избѣжишь рѣчей.
             А наша парочка?
   

Мефистофель.

                                           Порхнула въ липникъ тотъ.
             Вотъ птички вешнія!
   

Марта.

                                           Онъ кажется къ ней льнетъ.
   

Мефистофель.

             Она къ нему. Таковъ законъ вещей!



Бeсѣдка.

Маргарита
(вбѣгаетъ, прячется за дверь, прикладываетъ палецъ къ губамъ и смотритъ въ щель двери).

             Идетъ!
   

Фаустъ (входитъ).

                                 Плутовка, какъ, смѣяться надо мной?
             Постой же! (Цѣлуетъ ее.)
   

Маргарита (обнимая его, возвращаетъ поцѣлуй).

                                           Другъ! тебя люблю я всей душой!

Мефистофель (стучится).

Фаустъ (топнувъ ногой).

             Кто тамъ?
   

Мефистофель.

                                 Пріятель!
   

Фаустъ.

                                                     Звѣрь!
   

Мефистофель,

                                                               Разстаться не пора ль?
   

Марта (входитъ).

             Ужъ поздно, сударь.
   

Фаустъ.

                                           Мнѣ васъ провожать нельзя ль?
   

Маргарита.

             Мать стала бы меня... прощайте!
   

Фаустъ.

                                                               Такъ не ждать?
             Прощайте!
   

Марта.

                                 Добрый путь!
   

Маргарита.

                                                     Увидимся опять!

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ.)

Маргарита.

             О, Господи! чего, чего
             Не передумалъ онъ всего!
             А я въ смущеніи гляжу
             И ко всему лишь да твержу.
             Заговоритъ -- я какъ во снѣ,
             И что онъ могъ найти во мнѣ?

(Уходитъ.)



Лѣсъ и пещера.

Фаустъ (одинъ).

             Высокій духъ, ты все послалъ мнѣ, все,
             О чемъ просилъ я. Не вотще свой ликъ
             Ты обратилъ во пламени ко мнѣ.
             Отдавъ мнѣ въ царство чудную природу,-
             Ты далъ мнѣ силъ цѣнить ее, вкушать.
             Къ ней разрѣшилъ не доступъ лишь холодный,
             А даровалъ взглянуть ей прямо въ грудь,
             Какъ будто въ грудь привѣтливую друга.
             Ты рядъ живыхъ проводишь предо мной
             И научаешь братьевъ узнавать
             На воздухѣ, въ водѣ и въ тихой рощѣ.
             Когда же буря по лѣсу гудетъ
             И исполинъ сосна треща валится,
             Сосѣдніе ломя стволы и сучья,
             И грянетъ холмъ отъ тяжкаго паденья,
             Тогда ты мнѣ въ пещерѣ безопасной
             Указываешь самого себя,
             И грудь моя свои мнѣ кажетъ тайны.
             Когда же чистая луна засвѣтить
             Успокоительно, ко мнѣ слетаютъ
             Съ отвѣсныхъ скалъ и изъ кустовъ росистыхъ
             Минувшаго серебряныя тѣни,
             Жаръ созерцанья строгій укротить.
   
             О, я позналъ теперь, что человѣку
             Не вѣдать совершенства. Къ наслажденью,
             Ведущему меня къ богамъ все ближе,
             Ты пріобщилъ мнѣ спутника, съ которымъ
             Ужъ я разстаться не. могу, хоть онъ
             Въ моихъ глазахъ меня же унижаетъ,
             Какъ всѣ твои дары, единымъ словомъ.
             Въ моей груди онъ будитъ пламень дикій,
             Чтобъ дивную ту омрачить картину.
             Такъ восхотя, ищу я наслажденій,
             И въ наслажденьи жажду восхотѣть.
   

Мефистофель (входитъ).

             Вести такую жизнь не надоѣло знать?
             Какъ на одной стоять затѣѣ?
             Прекрасно это все однажды испытать;
             А тамъ чего бы поновѣе!
   

Фаустъ.

             Знать дѣлать нечего, коль въ чудный день такой
             Тебѣ терзать меня досужно.
   

Мефистофель.

             Ну, ну! Мнѣ дорогъ твой покой;
             И повторять о томъ не нужно.
             Въ тебѣ, съ причудами твоими, да съ душкомъ
             Всегда заносчивымъ -- немного потеряешь.
             Тутъ полны руки дѣлъ въ любое время днемъ!
             Что нравится ему и неугода въ чемъ,
             Ужъ по носу у васъ никакъ не угадаешь.
   

Фаустъ.

             Такъ вотъ дѣла куда пошли!
             Благодари я даже за докуку.
   

Мефистофель.

             Ну, какъ бы, бѣдный сынъ земли,
             Ты жилъ, когда бъ не протянулъ я руку?
             Вѣдь дурь твоей растрепанной мечты
             Прогнать-то я надолго постарался.
             И если бы не я, давно бы ты.
             Съ земного шара прогулялся.
             Ну, что ты здѣсь въ пещерахъ подъ скалой,
             Въ разсѣлинахъ сидишь сова совой?
             По мхамъ да влажнымъ камнямъ, только знаешь
             Какъ жаба пищи набираешь?
             Занятье чудное и видъ!
             Въ тебѣ все докторъ знать сидитъ.
   

Фаустъ.

             Поймешь ли ты, какимъ приливомъ силъ
             Пустынный этотъ видъ мнѣ душу оживилъ?
             Но если бъ понялъ ты хоть частью,
             Какъ истый чортъ, ты помѣшалъ бы счастью.
   

Мефистофель.

             Сверхчувственно -- могу сказать!
             Въ росѣ, въ Горахъ, да по ночамъ шагать,
             И съ небомъ и съ землею обниматься,
             До божества пытаясь раздуваться,
             И въ глубь земли стремиться путь найти,
             Шесть дней творенья всѣ вмѣщать въ груди.
             Вкушать въ гордынѣ не вѣсть что такое?
             Въ блаженствѣ утопать, все позабывъ земное
             И сына праха заглушивъ;
             И вдохновенія приливъ

(Дѣлаетъ движеніе)

             Закончить чѣмъ?
                                           Оставлю ужъ въ покоѣ.
   

Фаустъ.

             Фи! гадость!
   

Мефистофель.

                                 Видишь ли, тебѣ не нравлюсь я.
             Фи! въ правѣ говорить ты, нравственность блюдя,
             И уши чистыя то пропускаютъ мимо,
             Что чистымъ всѣмъ сердцамъ вполнѣ необходимо.
             Ну, словомъ, я твоей предоставляю волѣ,
             Налгать при случаѣ себѣ какъ можно: болѣ;
             Но долго ль будетъ такъ съ тобой.
             Въ тебѣ ужъ что-то шевелится,
             Дай срокъ, оно и разразится
             Безумствомъ, страхомъ иль тоской,
             Оставимъ это!-- Твой дружочекъ милый
             Сидитъ теперь печальна и грустна;
             Къ тебѣ она стремится всею силой,
             Въ тебя она до страсти влюблена.
             Любовнымъ бѣшенствомъ сначала забурлилъ ты,
             Какъ въ таяньи снѣговъ бушующій ручей;
             Волненіе свое ей въ сердце перелилъ ты,
             Теперь ручейчикъ твой смирнѣй.
             Мнѣ кажется, чѣмъ по лѣсамъ скитаться,
             Великій мужъ бы, не шутя,
             Могъ это бѣдное дитя
             Вознаградить за нѣжность постараться.
             Тоска ее ужасная беретъ;
             То станетъ у окна да все глядитъ, какъ тучи
             То тянутся, то наплываютъ въ кучи.
             "Когда бъ была я птичкой!" запоетъ.
             Такъ цѣлый день, гляди, и ночь пройдетъ,
             То весела, не то грустна,
             То вдругъ слезами вся зальется,
             Потомъ какъ будто и уймется,
             И все влюблена.
   

Фаустъ.

             Змѣя! змѣя!
   

Мефистофель (про себя).

             Ага! тебя поймалъ же я!--
   

Фаустъ.

             Проклятый! къ дѣлу и не къ дѣлу,
             Прекрасной женщины не поминай!
             И похоти во мнѣ не возбуждай
             Къ ея ты сладостному тѣлу!
   

Мефистофель.

             Что жъ это будетъ? Ты, въ ея глазахъ,
             Теперь бѣжалъ. Вѣдь это просто страхъ.
   

Фаустъ.

             Я близокъ къ ней,-- вездѣ она моя,
             И къ ней навѣкъ мечты мои несутся;
             Завидую Христову тѣлу я,
             Когда ея уста его коснутся.
   

Мефистофель.

             Отлично, другъ! и мнѣ завидно часто было
             Двоешекъ наблюдать, что розами прикрыло.


Фаустъ.

             Прочь, сводникъ!
   

Мефистофель.

                                 Ты меня бранишь, а мнѣ забавно.
             Бога, что дѣвицъ и парней создавалъ,
             Въ томъ силу главную призналъ,
             Чтобъ случай подвести исправно.
             Пойдемъ! Подумаешь, вотъ горе!
             Вѣдь ты у милой будешь вскорѣ,
             Не смерть, а счастье впереди.
   

Фаустъ.

             Что мнѣ и рай ея дыханья?
             Могу ль забыть ея страданья
             Я даже на ея груди?
             Я развѣ не бѣглецъ? и не безумный?
             Не выродокъ слѣпой, познавшій страсть,
             Который какъ потокъ со скалъ несется шумный,
             Чтобъ въ безднѣ сумрачной пропасть?
             А въ сторонѣ она съ младенческой душою;--
             На выступѣ скалы стоитъ ея домокъ,
             Заботою домашнею одною
             Наполненъ весь ея мірокъ.--
             Богоотверженный, я мало
             Того что захватилъ
             И раздробилъ
             Ея родныя скалы!
             Я подъ ея покой рѣшился подкопаться!
             Подобной жертвой, адъ, ты можешь услаждаться!
             Ты, чорта, разсѣй измученную душу!
             Чему ужъ быть, пусть будетъ поскорѣй!
             Пусть на себя судьбу ея обрушу,
             Погибнуть чтобъ со мной и ей.
   

Мефистофель.

             Опять кипишь ты и пылаешь!
             Ступай, утѣшь ее, глупецъ!
             Гдѣ въ бѣдной головѣ ты выходъ потеряешь,
             Тебѣ мерещится конецъ.
             Хвала тому, кто дѣйствуетъ смѣлѣй!
             И огнь и воду ты вѣдь человѣкъ прошедшій.
             По-моему нѣтъ ничего глупѣй,
             Какъ чортъ, въ отчаянье пришедшій.



                       Прости мой покой,
                       Тоска въ груди;
                       Никогда мнѣ его --
                       Никогда не найти.
   
                       Гдѣ онъ не со мной,
                       Все гробъ пустой;
                       Глядѣть на свѣтъ
                       Охоты нѣтъ.
   
                       Мой бѣдный умъ
                       Пошелъ кругомъ,
                       Мой бѣдный смыслъ
                       Исчезъ во всемъ.
   
                       Прости мой покой,
                       Тоска въ груди;
                       Никогда мнѣ его --
                       Никогда не найти.
   
                       За нимъ лишь гляжу я
                       Изъ окна,
                       За нимъ лишь иду я
                       Изъ дома одна.
   
                       Какая поступь,
                       Какъ сложенъ,
                       Кто улыбнется,
                       Кто глянетъ, какъ онъ?
   
                       И эта рѣчь,
                       Какъ пѣнье струй,
                       И рукожатье,
                       И поцѣлуй!
   
                       Прости мой покой,
                       Тоска въ груди;
                       Никогда мнѣ его --
                       Никогда не. найти.
   
                       Душа летитъ
                       Его встрѣчать.
                       Ахъ, какъ бы схватить
                       И его удержать!
   
                       И цѣловать
                       Его и млѣть,
                       И въ поцѣлуяхъ
                       Умереть!



Садъ Марты.

Маргарита.-- Фаустъ.

Маргарита.

             Дай слово, Генрихъ!
   

Фаустъ.

                                                     Въ чемъ могу!
   

Маргарита.

             Насколько ты религіи послушенъ?
             Ты добрый человѣкъ, но я едва ль солгу --
             Сказавъ, что къ ней ты равнодушенъ.
   

Фаустъ.

             Оставь, дитя! Мою ты сознаешь любовь;
             За близкихъ сердцу я готовъ пролить и кровь,
             Не стану отнимать я церкви у страны.
   

Маргарита.

             Нѣтъ, мало этого; мы вѣровать должны!
   

Фаустъ.

             Должны ли мы?
   

Маргарита.

                                           Мнѣ ль убѣждать? Самъ знаешь!
             И таинствъ ты не почитаешь.
   

Фаустъ.

             Я чту ихъ.
   

Маргарита.

                                           Только безъ желанья.
             Не приносилъ давно ты въ церкви покаянья.
             А въ Бога вѣришь ли?
   

Фаустъ,

                                           Кто въ правѣ въ цѣломъ свѣтѣ
             "Я въ Бога вѣрую", сказать?
             Спроси священника иль мудреца,-- въ отвѣтѣ
             Скорѣе можно бы насмѣшку услыхать
             Надъ вопрошающимъ.
   

Маргарита.

                                           Итакъ, не вѣришь ты?
   

Фаустъ.

             Какъ объяснить тебѣ, мой ангелъ чистоты!
             Кто назоветъ Его? укажетъ
             И скажетъ:
             "Въ Него я вѣрю."
             Кто ощущаетъ
             И самъ дерзаетъ
             Сказать: "не вѣрю я"?
             И Вседержитель,
             Всеохранитель
             Не охраняетъ ли тебя,
             Меня и самого себя?
             Не сводъ ли неба тамъ надъ нами?
             И не крѣпка ль земля подъ нашими ногами?
             Не вѣчныя ли звѣзды всходятъ
             Все выше, весело блестя?
             Глаза въ глаза тебѣ я не гляжу ль,
             И не стремится ль все
             Къ тебѣ и въ голову, и въ сердце,
             И вѣетъ тайной безотвѣтной
             Незримо, зримо вкругъ тебя?
             Наполни этимъ грудь со всѣмъ участьемъ,
             И если сердце вдругъ замлѣетъ счастьемъ,
             Какъ хочешь это чувство назови:
             Любовью! счастьемъ! сердцемъ! Богомъ!
             Я имени не знаю
             На это!--Чувство -- все;
             А имя -- звукъ и дымъ, вокругъ
             Небеснаго огня.
   

Маргарита.

             Прекрасно это, добрый другъ;
             Священникъ то же, помню я,
             Иными говорилъ словами.
   

Фаустъ.

             Все это говорятъ сердцами
             Всѣ люди по свѣту кругомъ,
             На языкѣ своемъ родномъ.--
             Зачѣмъ мнѣ на своемъ не высказать того же?
   

Маргарита.

             Послушать, такъ и съ правдой схоже,
             Но въ этомъ есть изъянъ одинъ;--
             Въ душѣ ты не христіанинъ.
   

Фаустъ.

             Дитя!
   

Маргарита.

                       И вижу я скорбя,
             Въ подобномъ обществѣ тебя.
   

Фаустъ.

             Какъ такъ?
   

Маргарита.

                       Тотъ человѣкъ, съ которымъ ты хорошъ,
             Мнѣ прямо въ сердце острый ножъ;
             И въ жизни, съ самаго начала,
             Я ничего страшнѣй не знала
             Его лица-то одного.
   

Фаустъ.

                                           Не бойся, куколка, его!
   

Маргарита.

             Въ его присутствіи стѣсненье я терплю.
             А то я всѣхъ людей люблю;
             Какъ жажду я тебя увидѣть,
             Такъ этого въ душѣ готова ненавидѣть,
             И я его считаю шельмецомъ!
             Прости мнѣ, Господи, коль ошибаюсь въ томъ!
   

Фаустъ.

             Есть и такимъ на свѣтѣ дѣло.
   

Маргарита.

             Съ подобными ему я жить бы но хотѣла!
             Какъ въ двери онъ войдетъ, заговоритъ,
             Съ такой насмѣшкою глядитъ,
             Какъ бы со зломъ;
             Не приметъ видимо участья онъ ни въ чемъ;
             На лбу написано признанье,
             Что Онъ любить не въ состояньи.
             Въ объятіяхъ твоихъ мнѣ токъ свѣтло,
             Такъ по себѣ, такъ преданно тепло,
             А вотъ при немъ я вся больна душой
   

Фаустъ.

             О, чистый, вѣщій ангелъ мой!
   

Маргарита.

                                                     Такое, я насиліе терплю,
             Что отбитъ лишь ему межъ нами появиться,
             Я словно и тебя ужъ больше не люблю.
             При немъ я бъ не могла молиться,
             Какъ будто пробираетъ дрожь;
             Съ тобою, Генрихъ, вѣрно тожъ.
   

Фаустъ.

             Антипатія у тебя.
   

Маргарита.

             А мнѣ пора домой.
   

Фаустъ.

                                           Ахъ, хоть бы я
             Часокъ съ тобой покойно могъ остаться,
             Чтобъ грудь на грудь, душа съ душой сливаться!
   

Маргарита.

             Ахъ, если бъ я спала одна!
             Сегодня бъ я въ ночи замка не задвигала;
             Но мать чутка во время сна,
             И если бъ насъ она застала,
             Я бъ тутъ на мѣстѣ умерла?
   

Фаустъ.

             Мой ангелъ, въ чемъ бѣду нашла!
             Вотъ пузырекъ! Три капли влить
             Въ ея напитокъ и довольно,
             Чтобъ въ сонъ ее глубокій погрузить.
   

Маргарита.

             Тебя я слушаюсь невольно!
             Надѣюсь, ей вреда не будетъ въ этомъ?
   

Фаустъ.

             Не вызвался бъ иначе я съ совѣтомъ.
   

Маргарита.

             Другъ, близъ тебя стихаетъ вся тревога,
             Куда велишь, иду я какъ во снѣ;
             Я для тебя ужъ сдѣлала такъ много,
             Что нечего и дѣлать больше мнѣ.

(Уходитъ.)

Мефистофель (входитъ).

             Мартышка-то ушла?
   

Фаустъ.

                                           А ты шпіонилъ снова?
   

Мефистофель.

             Я все разслушалъ слово въ слово,
             Изъ катехизиса пришлось вамъ отвѣчать,
             Надѣюсь, докторъ, это вамъ здорово.
             А дѣвушкамъ страхъ хочется узнать,
             Блюдетъ ли кто законъ по старинѣ.
             Коль тутъ онъ тихъ, такъ сдастся-молъ и мнѣ
   

Фаустъ.

             А ты, чудовище, ты не поймешь никакъ,
             Что чистая душа, святая,--
             Глубокой вѣрою полна,
             Которая въ ея глазахъ
             Одна спасительна,-- томится, помышляя,
             Что милаго она погибшимъ счесть должна.


Мефистофель.

             Сверхчувственный и чувственный мой другъ,
             Проводитъ за носъ васъ дѣвица.
   

Фаустъ.

             Ты грязь и адской бездны духъ!
   

Мефистофель.

             А по лицу читать она премастерица.
             При мнѣ она какъ будто не своя,
             Тревожу чувства въ ней я маской небывалой;
             Она предчувствуетъ, что вѣрно геній я,
             Коли не самъ я чорть, пожалуй.
             Такъ нынѣшнюю ночь...?
   

Фаустъ.

             Тебѣ-то что же?
   

Мефистофель.

                                           И я порадуюся тоже!



У колодца.

Гретхенъ и Лиза (съ кувшинами).

Лиза.

             Ты о Варюшѣ не слыхала?
   

Гретхенъ.

             Ни слова! Выхожу въ народъ я рѣдко такъ.
   

Лиза.

             Навѣрное. Вечоръ Сивилла мнѣ сказала!
             Попала наконецъ впросакъ.
             Доважничалась!
   

Гретхенъ.

             Какъ?
   

Лиpа.

                                 Не говори, воняетъ!
             Коль ѣсть она иль пьетъ, такъ этимъ двухъ питаетъ.
   

Гретхенъ.

             Ахъ!
   

Лиза.

             Вотъ наконецъ ей подѣломъ;
             Довольно виснула на парнѣ-то своемъ!
             Довольно гуляла,
             На танцахъ, прогулкахъ мелькала,
             Вишь, нужно первой быть во всемъ,
             То съ пирожками къ ней онъ, то съ виномъ;--
             Ужъ краше, думала, и нѣтъ ея кругомъ,
             Стыда-то, совѣсти не знала,
             Его подарки принимала.
             Шептались, миловались, знай;
             А вотъ цвѣтокъ-то и прощай!
   

Гретхенъ,

             Бѣдняжка!
   

Лиза.

                                 Что о ней жалѣть!
             Какъ намъ за прялкою сидѣть,
             Да ночью не пускаетъ мать,--
             Ей все съ возлюбленнымъ стоять:--
             И на скамьѣ, и въ темномъ переходѣ
             Часами были на свободѣ.
             Теперь пускай не погнѣвится
             Въ рубашку грѣшницъ нарядиться!


Гретхенъ.

             Онъ вѣрно женится на ней.
   

Лиза.

             Онъ не дуракъ. Такому молодцу
             Вездѣ просторъ и все къ лицу.
             Ужъ онъ ушелъ.
   

Гретхенъ,

                                           Поступокъ не хорошъ!
   

Лиза.

             Хоть онъ женись, а все ей будетъ то жъ.
             Ей парни разорвутъ вѣнокъ,
             А мы насыплемъ рѣзки на порогъ!

(Уходитъ.)

Гретхенъ (уходя домой).

             Какъ прежде мнѣ казались тяжки
             Проступки дѣвушки-бѣдняжки!
             Для прегрѣшенія чужого-
             Бывало не находишь слова!
             Бывало черно, все чернишь,--
             А надо больше -- говоришь,
             Гордилася я въ собственныхъ глазахъ!
             А вотъ сама я во грѣхахъ!
             Но все,-- что къ этому вело,
             Ахъ! было нѣжно такъ! и такъ свѣтло!



Ограда.

Въ углубленіи стѣны образъ Скорбящей Божіей Матери.-- Передъ нимъ вазы для цвѣтовъ.

Гретхенъ (ставятъ свѣжіе цвѣты въ вазы).

             Къ молящей
             Ты ликъ скорбящій
             Склони, пойми тоску мою!
   
             Твоя кручина
             О смерти Сына
             Мечомъ пронзила грудь твою.
   
             Къ Отцу взираешь,
             И возсылаешь
             Ты воздыханьемъ скорбь свою.
   
             Кто знаетъ,
             Какъ таетъ
             Во мнѣ вся сила до дна?
   
             Чѣмъ бѣдное сердце страдаетъ,
             Что дрожью его обнимаетъ,
             Ты знаешь, ты знаешь одна!
   
             Куда бы ни пошла я,
             Больна, больна, больна я,
             Тоска въ моей груди!
   
             Уйду ль и горе спрячу,
             Я плачу, плачу, плачу,
             И сердцу не снести.
   
             Всѣ стекла въ моемъ окошкѣ
             Слезами вновь политы,
             Когда я сегодня срывала
   
             Тебѣ вотъ эти цвѣты.
             Чуть солнце заблестѣло
             По утру мнѣ въ окно,
   
             А я опять сидѣла
             Въ постели ужъ давно.
             Спаси! укрой рабу свою!
   
             Къ молящей
             Ты ликъ скорбящій
             Склони, пойми тоску мою!



Ночь.

Улица у двери Гретхенъ.

Валентинъ (солдатъ, братъ Гретхенъ).

             Бывало на пиру иномъ,
             Какъ похвальба пойдетъ кругомъ,
             И станетъ кто мнѣ говорить
             И лучшихъ дѣвушекъ хвалить,
             Съ стаканомъ полнымъ избочась,
             На край стола облокотись;
             Сижу спокойно я себѣ,
             Внимая этой похвальбѣ.
             Молчу, а смѣхъ въ душѣ таю,
             И подыму стаканъ съ виномъ,
             Да и скажу: всякъ за свою!
             Но есть ли гдѣ-нибудь кругомъ,
             Чтобъ съ Гретхенъ можно спорить ей,
             Съ сестрою дорогой моей?
             Топъ! топъ! чокъ! чокъ! пойдетъ вокругъ.
             Они кричатъ; "онъ точно правъ;
             Какая прелесть, что за нравъ!"
             А хвастуны затихнутъ вдругъ.--
             И вотъ!-- рвать волосы придется,
             На стѣнку лѣзть мнѣ остается!
             Гадъ подпустить тебѣ иголку
             Шельмецъ послѣдній втихомолку!
             А я, я, какъ преступникъ тайный,
             Потѣй отъ выходки случайной!
             Хоть размозжи ихъ кулаками --
             А все не назовешь лгунами.
             Кто тамъ? кто крадется вотъ тутъ?
             Ихъ двое кажется идутъ.
             И если онъ, его схвачу я,--
             И ужъ живымъ не отпущу я!
   

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Какъ въ ризницѣ тамъ у окна
             Лампада вѣчная лишь свѣтитъ вверхъ сильнѣе,
             Теряясь въ стороны слабѣе и слабѣе,
             И ночь кругомъ ея черна:
             Такъ и въ груди моей все темно.
   

Мефистофель.

             А мнѣ такъ словно кошкѣ томно,
             Что вверхъ по лѣстницѣ крутой
             Взошла и скрылась за стѣной;
             И добродѣтельно я чувствую сперва
             Немножко похоти, немножко воровства.
             Всего какъ бы манитъ и нудитъ
             Вальпургіева ночь опять!
             Она же послѣзавтра будетъ,
             Тогда не жаль и не поспать.
   

Фаустъ.

             А между тѣмъ, подымется ль тотъ кладъ.
             Гдѣ вижу огоньки тамъ назади блестятъ?
   

Мефистофель.

             Ужъ по далекъ твой часъ отрадный,
             Котельчикъ вынешь преизрядный.
             Въ него намедни я глядѣлъ;
             Онъ полонъ талеровъ горѣлъ.
   

Фаустъ.

             И ни запястья, ни кольца?
             Мнѣ милой подарить бы нужно.--
   

Мефистофель,

             Какихъ-то видѣлъ два конца,
             Отъ нитки кажется жемчужной.
   

Фаустъ.

             Вотъ хорошо! Мнѣ больно къ ней идти,
             И ничего съ собой не принести.
   

Мефистофель.

             Ты могъ бы съ мыслью помириться,
             Порой и даромъ насладиться.
             Теперь послушай лютню ты мою,
             При блескѣ звѣздъ и я смѣлѣе;
             Я пѣснь моральную спою,
             Чтобъ съ толку сбить ее вѣрнѣе.

(Поетъ подъ лютню.)

                       Напрасно, вѣрь,
                       Къ дружку ты въ дверь
                       Глядишь теперь,
                       Катюша, предъ денницей!
                       Тебя тайкомъ,
                       Введетъ путемъ,
                       Дѣвицей въ домъ,
                       Но пуститъ не дѣвицей.
   
                       Такъ ты гляди!
                       Себя блюди;
                       Того и жди,
                       Накличешь дней печальныхъ!
                       Мы всѣмъ твердимъ:
                       Вы ни съ однимъ
                       Не знайтесь съ нимъ
                       До колецъ обручальныхъ!


Валентинъ (выступаетъ).

             Кого, проклятый, манишь тамъ?
             Ахъ, крысоловъ -- кривая рожа!
             Сперва гудокъ ко всѣмъ чертямъ!
             И къ чорту пѣсенника тоже!
   

Мефистофель.

             Вотъ лютня сломана! Не велика забота,
   

Валентинъ.

             По черепамъ пойдетъ работа!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Вы, докторъ, тожъ, куда ни шло!
             За мной, когда я наступаю!
             Свою шпажонку наголо!
             Колите вы! Я отбиваю.
   

Валентинъ.

             Ну, отбивай!
   

Мефистофель.

                                           Что жъ! я-таки натертъ.
   

Валентинъ.

             И этотъ?
   

Мефистофель.

                                 Да!
   

Валентинъ.

                                           Дерется онъ, какъ чортъ!
             Но что со мной? Слабѣю, какъ ребенокъ.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Коли!
   

Валентинъ (падая).

                       Увы!
   

Мефистофель (подходя).

                                 Знать присмирѣлъ теленокъ!
             Теперь уйдемъ! Скорѣе, прочь отсюда!
             Уже орутъ разбой во всѣхъ концахъ.
             Съ полиціей я былъ всегда въ ладахъ,
             Но голосъ крови -- съ нимъ я лажу худо!
   

Марта (изъ окна).

             Сюда! сюда!
   

Гретхенъ (изъ окна).

                                 Огня скорѣй!
   

Марта (какъ прежде).

             Здѣсь споръ и брань и звонъ мечей.
   

Народъ.

             Одинъ успѣлъ ужъ мертвымъ пасть!
   

Марта (выходя на улицу).

             Убійцы, знать, ушли скорѣй?
   

Гретхенъ (выходя).

             Убитъ-то кто?
   

Народъ.

                                 Сынъ матери твоей.
   

Гретхенъ.

             О, Милосердый! что за страсть!
   

Валентинъ.

             Я умираю!-- говорить
             Недолгая статья.
             Вы, бабы, полно плакать, выть!
             А слушайте меня!

(Всѣ его обступаютъ).

             Ты, Гретхенъ! видишь, молода,
             Еще глупа, въ твои года
             Концовъ не можешь скрыть.
             Тайкомъ хотѣлъ тебѣ сказать:
             Выходишь подлинно ты 6,
             Ужъ такъ тому и быть!
   

Гретхенъ.

             Братъ! Господи! за что же мнѣ?
   

Валентинъ.

             Оставь ты Бога въ сторонѣ!
             Что миновало -- не вернешь,
             А что посѣешь, то пожнешь.
             Ты тайно начала съ однимъ,
             Чередъ настанетъ и другимъ,
             А какъ до дюжины дойдешь,
             Къ тебѣ весь городъ будетъ вхожъ.
   
             Когда вначалѣ стыдъ родится,
             Его пугаетъ свѣтъ дневной,
             Ночною ищетъ пеленой
             И съ головою онъ укрыться;
             Его убить желанье наше.
             А какъ пошелъ онъ только въ ростъ,
             Такъ среди дня онъ ходитъ простъ,
             А все не дѣлается краше.
             И чѣмъ гнуснѣе онъ на видъ,
             Тѣмъ больше къ свѣту норовитъ.
   
             Настанетъ день и не одинъ,
             Что всякій честный гражданинъ
             Тебя -- ты, шкура!-- побоится,
             Какъ отъ чумы онъ самъ посторонится,--
             И сердце кровью будетъ обливаться
             Твое, какъ ты ихъ встрѣтишь взоръ!
             Въ цѣпочкѣ золотой не красоваться
             У алтаря тебѣ отъ этихъ поръ!
             Въ воротничкѣ ты съ кружевами
             На танцы не пойдешь съ друзьями!
             А будешь по угламъ стараться
             Средь нищихъ и калѣкъ прижаться,
             И, хоть и Богъ проститъ тогда,
             На сей землѣ будь проклята!
   

Марта.

             Отдать готовься душу Богу!
             Зачѣмъ хулой грѣшишь ты на дорогу?
   

Валентинъ.

             Ты, сводня! если бъ до сухихъ
             Костей добраться мнѣ твоихъ,
             Тогда бы мнѣ -- въ души спасенье
             Всѣ отпустились прегрѣшенья.
   

Гретхенъ.

             О, братъ! какъ этотъ адъ горячъ!
   

Валентинъ.

             Я говорю тебѣ, не плачь!
             Ты злѣе мнѣ ударъ нанеси.
             Рѣшилась, потерявши честь.
             А я стою у вѣчныхъ врать
             Предъ Богомъ правъ и какъ солдатъ.

(Умираетъ.)



Соборъ.

Обѣдня.-- Органъ и пѣніе.

(Гретхенъ среди толпы народа. Злой духъ позади Гретхенъ.)

Злой духъ.

             Съ тобою то ли, Гретхенъ,
             Бывало, какъ съ невинной
             Душой предъ алтаремъ,
             Ты по избитой книжкѣ
             Молитвы лепетала,
             Не то о дѣтскихъ играхъ,
             Не то о Богѣ помня!
             Гретхенъ!
             Что въ головѣ твоей?
             А въ сердцѣ
             Какое прегрѣшенье?
             Молилась ли о матери, которой
             Пришлось изъ-за тебя почить въ страданьи долгомъ?
             У двери, у твоей чья Кровь?--
             А у тебя подъ сердцемъ
             Не движется ль уже и не растетъ ли
             Себѣ на муку и тебѣ
             Своимъ присутствіемъ зловѣщимъ?
   

Гретхенъ.

             Увы! увы!
             Хотя бъ уйти отъ мыслей,
             Которыя туда, сюда мятутся
             Невольно!
   

Xоръ.

                       Dies irae, dies ilia
                       Solvet saeclnin in favilla.

(Звукъ органа.)

Злой духъ.

             Тебя хватаетъ ужасъ!
             Труба трубитъ!
             Гроба трясутся!
             И сердце
             Твое, изъ праха
             Въ огнѣ мученій
             Рождаясь снова,
             Дрожитъ!
   

Гретхенъ.

             Хотя бъ уйти!
             Мнѣ кажется, органъ
             Захватываетъ духъ мнѣ,
             А пѣнье въ сердце
             Идетъ до дна.
   

Хоръ.

                       Judex ergo cum sedebit,
                       Quidquid latet apparebit,
                       Nil inultum remanebit.
   

Гретхенъ.

             Такъ тѣсно мнѣ!
             Всѣ эти стѣны
             Меня стѣснили,
             А своды давятъ!
             Нѣтъ силъ дышать!
   

Злой духъ.

             Укройся! Грѣхъ и стыдъ не можетъ
             Нигдѣ укрыться.
             Свѣть? Воздухъ? Горе
             Тебѣ!
   

Xоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus
                       Quern patronum rogaturus,
                       Cum vix justus sit securus?
   

Злой духъ.

             Святые отвратили
             Прославленные лики отъ тебя.
             И руку протянуть
             Тебѣ трепещетъ чистый!
             Увы!
   

Xоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus?
   

Гретхенъ.

             Сосѣдка! вашъ флаконъ!

(Падаетъ въ обморокъ.)



Вальпургіева ночь.

ГАРЦЪ.

Мѣстность Ширке и Элендъ.

Фаустъ.-- Мефистофель.

Мефистофель.

             Не нужно ль помела тебѣ хоть для подмоги?
             Коз            А будетъ здѣсь и милая дѣвица?
             Онъ славный малый, видѣлъ много
             И съ дамами умѣетъ обходиться.
   

МАРГАРИТА.

             2665 Мнѣ только бы краснѣть пришлось при немъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, самъ ни предъ какимъ царемъ краснѣть не надо.
   

МАРТА.

             Такъ мы сегодня вечеромъ васъ ждемъ
             За домомъ, у калитки, возлѣ сада...
   

УЛИЦА.

Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Ну, что же, скоро? Ждать мнѣ надоѣло.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2670 Браво! опять полны вы жаромъ страсти?
             Но скоро Гретхенъ будетъ въ вашей власти.
             Я у сосѣдки подготовилъ дѣло,--
             И вы ее увидите сегодня:
             Фрау Марта отъ природы сводня.
   

ФАУСТЪ.

             2675 Прекрасно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Мы должны помочь другъ другу.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ что жь? услуга за услугу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Должны мы засвидѣтельствовать вмѣстѣ,
             Что прахъ ея супруга погребенъ
             Близь Падуи въ священномъ мѣстѣ.
   

ФАУСТЪ.

             2680 Умно! теперь справляйся: тамъ ли онъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Sancta simplicites! Къ чему тугъ изысканья?
             Но истина нужна, а показанья!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, если такъ, то планъ твой не годится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ праведникъ! Такъ это невозможно?
             2685 Иль въ первый разъ тебѣ случится
             Теперь свидѣтельствовать ложно?
             А развѣ съ каѳедры не доводилось
             Давать подъ часъ опредѣленій
             О Богѣ, людяхъ, о вселенной,
             2690 Какъ будто не могло тутъ быть сомнѣній?
             А, говоря по правдѣ, откровенно,
             Объ этомъ знали вы, повѣрьте,
             Не больше, чѣмъ о Швердтлейнъ смерти!
   

ФАУСТЪ.

             Что ты -- софистъ и лжецъ, я это знаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2695 А, можетъ-быть, я въ суть вещей вникаю:
             Да развѣ завтра передъ дѣвочкой несчастной,
             Ее желая съ толку сбить,
             Не будешь ты въ любви божиться страстной?
   

ФАУСТЪ.

             Отъ всей души.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           И, можетъ-быть,
             2700 Въ любви и преданности вѣчной,
             Въ единой страсти безконечной
             Ты отъ я уши ей будешь клятвы приносить?
   

ФАУСТЪ.

             Да! если я для чувства, для желаньи,
             Которое кипитъ въ моей груди,
             2705 Напрасно отыскать хочу названье
             И не могу его найти,
             И тамъ, гдѣ словъ уже не надо:
             Я тотъ огонь, которымъ я пылаю,
             Безмѣрнымъ, вѣчнымъ, вѣчнымъ называю,
             2710 Ужели тамъ коварство ада?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А все жь я правъ!
   

ФАУСТЪ.

                                           Конечно, да --
             Но спорить такъ я не привыкъ.
             Кто хочетъ правымъ быть,-- коль есть языкъ,
             Тотъ будетъ правъ всегда.
             2715 Довольно болтовни, вѣдь дѣло спѣшно;
             Ты нуженъ мнѣ, а потому и правъ, конечно,
   

САДЪ.

Маргарита подъ руку съ Фаустомъ, Марта съ Мефистофелемъ проходить взздь и впередъ.

МАРГАРИТА.

             Я знаю, вы меня щадите,
             По добротѣ снисходите ко мнѣ,
             Привыкши странствовать, хотите
             2720 Со всѣми быть какъ наравнѣ;
             Того, кто видѣлъ все, что видѣть можно,
             Занять не можетъ разговоръ ничтожный.
   

ФАУСТЪ.

             Одинъ твой взглядъ, одно лишь слово
             Дороже для меня всего земнаго.

(Цѣлуетъ ей руку.)

МАРГАРИТА

             2725 Ахъ, что вы! руку цѣловать...
             Она вѣдь жесткая и грубая такая!
             Чего, чего ей дѣлать не должна я!
             Ужь очень аккуратна мать.

(Они проходятъ мимо)

МАРТА.

             А вамъ весь вѣкъ приходится скитаться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2730 Намъ долгъ велитъ, хоть и тревожно
             И тяжело порою разставаться;
             А ждать и медлить невозможно!
   

МАРТА.

             Что жъ? въ юности куда ни шло,
             И вольной птицей можно веселиться;
             2735 Зато когда веселье все прошло
             Подъ старость грустно, тяжело --
             Къ могилѣ одному тащиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Я съ ужасомъ уже предвижу это.
   

МАРТА.

             А потому послушайтесь совѣта...

(Проходить мимо.)

МАРГАРИТА.

             2740 Любезнымъ вы вездѣ давно привыкли быть;
             Но стоитъ лишь уйти, чтобъ тотчасъ позабыть!
             А столько есть у васъ друзей
             Меня ученѣй и умнѣй.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, мудростью зовется, дорогая,
             2745 Подъ часъ тщеславіе и пустота.
   

МАРГАРИТА.

             Какъ такъ?
   

ФАУСТЪ.

                                 Зачѣмъ невинность, простота
             Не понимаютъ своего значенья?
             И скромность милая, смиренье --
             Природы высшіе дары невольно...
   

МАРГАРИТА.

             2750 Коль вспомните меня хоть на одно мгновенье,
             Такъ вспоминать о васъ мнѣ времени довольно.
   

ФАУСТЪ.

             Приходится вамъ часто быть однимъ?
   

МАРГАРИТА.

             Да, домъ у насъ хоть небольшой,
             А все же надо приглядѣть на нимъ:
             2755 Служанки нѣтъ,-- варить, вязать и шить,
             И бѣгать цѣлый день приходится самой.
             Ужъ очень аккуратна хочетъ быть
             Въ хозяйствѣ мать!
             Не то, чтобъ слишкомъ трудно жить:
             2760 Что мы бѣднѣй другихъ, нельзя сказать,
             Намъ отъ отца въ наслѣдство остается
             Подъ городомъ и домикъ маленькій и садъ.
             Теперь спокойно, впрочемъ, мнѣ живется.
             Пошелъ въ солдаты братъ,
             2765 Сестренка умерла,
             Но я на ней ходить была бы рада:
             Она была мила.
   

ФАУСТЪ.

             Коль на тебя похожа.
   

МАРГАРИТА.

             Она меня любила тоже.
             2770 Отецъ скончался, родилась она,
             А мать была такъ тяжело больна,
             Что съ нею мы почти прощались;
             Она оправилась, но только понемножку,
             И силы къ ней такъ тихо возвращались,
             2775 Что ей кормить нельзя ужъ было крошку,
             И я одна за ней ходила,
             Водой и молокомъ поила,
             Она совсѣмъ моя была
             И на моихъ рукахъ ласкалась и росла.
   

ФАУСТЪ.

             2780 Ты радость чистую въ ней находила.
   

МАРГАРИТА.

             Но иногда и тяжело мнѣ было.
             Мы спали рядомъ, и впотьмахъ,
             Едва она проснется въ колыбели,
             А я ужь на ногахъ;
             2785 То покормлю, то на своей постели
             Ее кладу, то на руки придется взять
             И съ ней по комнатѣ гулять;
             А тамъ на прудъ- бѣлье стирать чѣмъ свѣтъ,
             Потомъ базаръ, потомъ плита опять:
             2790 Спѣши готовить свой обѣдъ;
             Оно бываетъ тяжело порой,
             Зато какъ сладокъ ужинъ и покой!

(Проходятъ мимо.)

МАРТА.

             У насъ, у женщинъ, то же горе вѣчно:
             Холостяка такъ трудно обратить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2795 Но вамъ подобная, конечно,
             Меня легко могла бы вразумить...
   

МАРТА.

             Скажите, вамъ никто не нравился ни мало,
             И сердца вашего ничто не привлекало?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пословица не даромъ сложена,
             2800 Что лучше золота хорошая жена.
   

МАРТА.

             Вы ласки ни когда еще не знали?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Меня вездѣ отлично принимали.
   

МАРТА.

             Не то: серьезныя вамъ чувства но извѣстны?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             О, съ дамами всѣ шутки неумѣстны.
   

МАРТА.

             2805 Ахъ, вы не поняли меня!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                               Жалѣю,
             Но вы со мной добры,-- я это разумѣю

(Проходятъ.)

ФАУСТЪ

             Дитя мое, и ты узнать меня сумѣла,
             Какъ только я вошелъ въ вашъ садъ?
   

МАРГАРИТА.

             Вы не замѣтили? я даже покраснѣла
   

ФАУСТЪ.

             2810 Меня простила ты, какъ я ни виноватъ,
             Что подойти посмѣлъ такъ скоро,
             Когда ты возвращалась изъ собора?
   

МАРГАРИТА.

             За мной худаго не было: мнѣ не случалось,
             Чтобъ на меня такъ пристально глядѣли;
             2815 Я смущена была, -- я думала, ужели
             Я нескромна и неприлична показалась,
             Что могъ тотчасъ же онъ рѣшиться
             Ко мнѣ такъ смѣло обратиться.
             Но, признаюсь, понять я не могла
             2820 Что въ нашу пользу говорило мнѣ скорѣе,--
             И на себя была я очень зла,
             Что не могла на васъ быть злѣе.
   

ФАУСТЪ.

             Ахъ, милая!
   

МАРГАРИТА.

                                 Постойте!

(Она срываетъ цвѣтокъ и обрываетъ лепестки одинъ за другимъ.)

ФАУСТЪ.

                                                     Рвешь себѣ букетъ?
   

МАРГАРИТА.

             Играю только.
   

ФАУСТЪ.

                                 Какъ?
   

МАРГАРИТА.

                                           Вы посмѣетесь.
   

ФАУСТЪ.

                                                                         Нѣтъ.
             2825 Что шепчешь ты?
   

МАРГАРИТА (въ полголоса).

                                                     Меня онъ любитъ нѣтъ,
   

ФАУСТЪ.

             О, ты -- небесное видѣнье!
   

МАРГАРИТА.

             Меня онъ любитъ -- нѣтъ; онъ любить -- нѣтъ.

(Радостно обрывая послѣдній лепестокъ.)

             Меня онъ любитъ!
   

ФАУСТЪ.

                                           Да! цвѣтка отвѣтъ
             Тебѣ само послало провидѣнье!
             2830 Онъ любить,-- понимаешь этихъ словъ значенье?

(Беретъ ее за руки.)

МАРГАРИТА.

             Ахъ, что со мной?
   

ФАУСТЪ.

             О, не дрожи, пусть этотъ взглядъ,
             Рука мои -- пусть скажутъ,
             Чего нельзя сказать:
             2835 Всему отдаться, испытать блаженство,
             Которое должно продлиться вѣчно.
             Конецъ его отчаянье повлекъ бы,
             Конца не надо, нѣтъ конца!

(Маргарита жметъ ему руки, вырывается и убѣгаетъ. Онъ стоитъ задумавшись и потомъ уходитъ за ней.)

МАРТА (входя).

             Темнѣетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Да, пора разстаться
   

МАРТА.

             2840 Я насъ просила бы еще остаться,
             Но здѣсь мѣста ужь очень худы:
             Какъ будто всѣмъ другаго дѣла нѣтъ,
             Какъ выслѣдить, что дѣлаетъ сосѣдъ;
             Потомъ начнутся толки, пересуди
             2845 И болтовнѣ конца ужь нѣтъ.
             Гдѣ жь парочка?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                           Вспорхнула той дорожкой.
             Народъ веселый!
   

МАРТА.

                                           Онъ влюбленъ въ нее немножко.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она въ него, такъ искони кружится свѣтъ.
   

БЕСѢДКА.

Маргарита вбѣгаетъ и прячется за дверь, прижимая палецъ къ губамъ.

МАРГАРИТА.

             Идетъ!
   

ФАУСТЪ (входя).

                                 Плутовка, ты играешь мной!
             2850 Теперь попалась (цѣлуетъ ее).
   

МАРГАРИТА (обнимаетъ его и отвѣчаетъ на поцѣлуй).

                                                     Милый, дорогой!

Мефистофель стучится.

ФАУСТЪ (топая ногой)

             Кто тамъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                 Твой другъ!
   

ФАУСТЪ.

                                                     Скотина!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                                                         Надо уходить.
   

МАРТА (входя).

             Ужь поздно, господа.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Нельзя васъ проводить?
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, мать меня... прощайте.
   

ФАУСТЪ.

                                                               Что жь, идемѣ!
             Прощайте же.
   

МАРТА.

                                           Прощайте.
   

МАРГАРИТА.

                                                               Мы насъ ждемъ.

(Фаустъ и Мефистофель уходятъ)

МАРГАРИТА.

             2855 Чего, чего не знаетъ, Боже мой,
             Чего не передумалъ человѣкъ такой!
             Я передъ нимъ краснѣю отъ стыда,
             И что ни скажетъ -- отвѣчаю: да.
             Я глупое дитя, я ничего не знаю
             2800 Я, что онъ могъ во мнѣ найти, не понимаю.

(Уходить).

   

ЛѢСЪ И ПЕЩЕРА.

ФАУСТЪ (одинъ).

             Великій духъ, ты все, ты все мнѣ далъ,
             Чего молилъ я. Образъ твой не даромъ
             Средь пламени являлся предо мной;
             Ты даровалъ природу мнѣ, какъ царство,
             2865 И силу чувствовать и наслаждаться ей.
             Предъ ней позволилъ не съ холоднымъ удивленьемъ
             Стоять, а заглянуть въ нее какъ въ сердце друга.
             Являя рядъ живущихъ предо мною,
             Ты научаешь узнавать въ нихъ братій
             2870 Средь воздуха, воды и зелени тѣнистой.
             Когда-жь надъ лѣсомъ съ ревомъ мчится буря,
             Сосна трещать и падаетъ, ломая
             Кругомъ сосѣдніе стволы и вѣтви,
             2875 Холмы гудятъ въ отвѣтъ ея паденью --
             Въ пещеру крѣпкую меня приводишь
             И сердца моего открывши тайны,
             Тамъ скрытый, чудный міръ даешь мнѣ видѣть.
             Когда же мѣсяцъ ясный выплываетъ,
             2880 Сіяя мягкимъ свѣтомъ, предо мной
             Прошедшаго серебрянныя тѣни
             Встаютъ изъ влажной зелени и скалъ угрюмыхъ,
             Смягчая прелесть строгую видѣнья.
   
             Но совершенства здѣсь, увы, намъ не дано,
             2885 Я это чувствую,-- да къ этому блаженству,
             Что къ божеству меня все больше приближаетъ,
             Ты придалъ спутника; я безъ него теперь
             Жить не могу, хоть онъ и холодно, и дерзко
             Меня въ глазахъ моихъ роняетъ и въ ничто
             2890 Единымъ словомъ все, что далъ ты, превращаетъ.
             Въ груди моей заботливо разжегъ онъ
             Влеченье бурное въ прелестному ребенку.
             Такъ отъ желанья рвусь я къ наслажденью,
             И, наслаждаясь, о желаньи вновь тоскую!

(Входитъ Мефистофель.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2895 Вы долго такъ намѣрены блуждать?
             Какъ жизнь такая вамъ не надоѣла?
             Ее разокъ, пожалуй, можно испытать;
             Но тамъ скорѣе къ новому, за дѣло!
   

ФАУСТЪ.

             Занятья лучше бъ ты искалъ другаго,
             2900 Чѣмъ приставать ко мнѣ въ хорошій часъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вотъ справедливость! Нѣтъ, честное слово,
             И такъ не часто я тревожу васъ.
             Ты нелюбезенъ и чуденъ, мой другъ.
             Повѣрь, въ тебѣ не много потеряешь
             2905 И не поймешь тебя подъ часъ:
             Весь день трудись, не покладая рукъ,
             А что угодно вамъ, не угадаешь.
   

ФАУСТЪ.

             Лишь этого еще не доставало --
             Благодарить тебя за приставанья!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2910 А безъ меня, несчастное созданье,
             Скажи, тебя что ожидало?
             Отъ хлама глупаго воображенья
             Лишь я тебя на время излѣчилъ,
             И еслибы не я, ты безъ сомнѣнья
             2915 Теперь давно бы вѣчнымъ сномъ почилъ.
             Зачѣмъ же филиномъ среди ущелій
             Одинъ проводишь день-деньской?
             Какъ мохъ и камни все еще но надоѣли?
             Кротомъ живешь ты подъ землей,
             2920 Подумаешь, забава, есть чѣмъ веселиться!
             Нѣтъ, докторъ изъ тебя но скоро испарится.
   

ФАУСТЪ.

             Когда бъ ты зналъ какую силу нынѣ
             Я почерпаю въ воздухѣ пустыни,
             Когда бъ ты могъ объ этомъ догадаться,
             2925 Не чортомъ былъ бы, данъ мнѣ наслаждаться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, наслажденье точно неземное!
             Въ горахъ, во тьмѣ, разлегшись подъ росою,
             До божества себя же раздувая,
             И долъ и высь все охватить мечтою,
             2930 Проникнуть въ глубь всего земнаго,
             Создать въ себѣ все мірозданье снова,
             Невѣдомымъ въ сознаньи силы наслаждаться,
             Съ любовью свѣтлой въ цѣломъ расплываться,
             И плоть свою забыть совсѣмъ,
             2935 Чтобъ то, что въ насъ паритъ неуловимо,
             Вдругъ заключить -- не знаю чѣмъ! (Дѣлаетъ жестъ.)
   

ФАУСТЪ.

             Какая мерзость!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Это вамъ не лестію,
             Вы правы, что презрительно глядите мимо.
             Назвать предъ скромнымъ ухомъ неумѣстно,
             2940 Что сердцу скромному необходимо.
             Готовъ я, впрочемъ, допустить,
             Что можно обмануть себя порой,
             И тѣшиться своей мечтой;
             Но долго такъ нельзя прожить.
             2945 Да, если такъ ты будешь продолжать,
             Безумье, ужасъ -- нѣтъ конца иного!
             Пора. Тоскуетъ милая твоя,
             Ни всюду грустно и уныло,
             Мечта рисуетъ ей тебя,
             2950 Она тебя безъ мѣры полюбила.
             Какъ въ ливень съ горъ несущійся потокъ,
             Твоей любви разнузданная сила
             Своей волной въ ней сердце затопила;
             Но мигъ прошелъ, изсякъ твой ручеекъ.
             2955 Но мнѣ бы, вашей милости скорѣе
             Ее за чувство наградить,
             Чѣмъ здѣсь, въ пещерахъ и съ лѣсу коснѣя,
             Надъ скалами торжественно царить
             Не знай, время какъ убить,
             2960 На облака глядитъ она норой.
             Плывутъ они надъ городской стѣной;
             Когда бы птичкой быть, поетъ она,
             И день и ночь поетъ часами;
             То веселѣе станетъ, то опять грустна,
             2965 То заливается слезами;
             На видъ спокойна иногда,
             Но влюблена всегда.
   

ФАУСТЪ.

             Змѣя! змѣя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (въ сторону).

             Годится сѣть моя!
   

ФАУСТЪ.

             2970 Отверженный! бѣги скорѣй,
             И называть ее не смѣй!
             Средь омраченнаго сознанья
             Не разжигай безумнаго желанья!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она вѣдь думаетъ, что ты ее оставилъ,
             2975 Да и права уже наполовину.
   

ФАУСТЪ.

             Я близко къ ней, но, путь куда бы ни направилъ,
             Ея нигдѣ я не забуду, не покину;
             Готовъ принять я пытки и мученья
             Лишь за одно ея прикосновенье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             2980 Слѣдилъ за вами я не разъ
             И вамъ завидовалъ подчасъ.
   

ФАУСТЪ.

             Прочь, сводникъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Вы бранитесь,-- мнѣ смѣшно.
             Тотъ богъ, что создалъ юношей и дѣвъ,
             Значеніе любви призналъ давно,
             2985 И самъ не разъ въ ней преуспѣвъ.
             Идемъ,-- подумаешь, какое горе!
             Свиданье съ милой ждетъ васъ вскорѣ,
             Не смертный приговоръ.
   

ФАУСТЪ.

             Ее обнять, одно во мнѣ желанье!
             2990 Гдѣ бъ ни былъ и, я чувствую глубоко
             Ея тоску, ея страданье...
             Да, я бездомный странникъ, одинокій,
             Стремлюсь, какъ воды горнаго потока,
             И рвусь такъ жадно, безполезно
             2995 Туда, гдѣ ждетъ зіяющая бездна.
             А тутъ она; едва проснулось въ ней сознанье;
             Тамъ, подъ горой, невдалекѣ,
             Весь міръ ея и всѣ желанья
             Замкнуты въ тѣсномъ уголкѣ...
             3000 Увы, мнѣ было мало
             Утесы сокрушить,
             Низвергнуть ихъ громаду,
             Я долженъ миръ ея разбить,
             Ее мнѣ надо погубить!
             3005 И этой жертвы нужно аду!
             Злой духъ, такъ помоги же время скоротать!
             Что быть должно, того не миновать!
             Пускай судьба ея сплетается съ моею.
             Пускай же вмѣстѣ мы погибнемъ съ нею!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3010 Какъ страсть опять горитъ и закипаетъ!..
             Ступай, чудакъ,-- она ждетъ утѣшенья.
             Коль вашъ умишко вамъ исходъ по обрѣтаетъ,
             Рисуетъ вамъ конецъ воображенье...
             Я только смѣлыхъ въ жизни поздравляю!
             3015 Въ тебѣ достаточно чертовскаго бываетъ,
             Но я глупѣе ничего не знаю,
             Какъ чортъ, который унываетъ.
   

КОМНАТА ГРЕТХЕНЪ.

ГРЕТХЕНЪ (за прялкой одна).

                       Душа болитъ,
                       Покоя нѣтъ;
                       3020 И цѣлый свѣтъ
                       Мнѣ опостылъ.
   
                       Гдѣ нѣтъ, его,
                       Могилы тьма,
                       И безъ него
                       3025 Весь міръ тюрьма.
   
                       Мнѣ тяжело,
                       И грустныхъ думъ
                       Моихъ снести
                       Не можетъ умъ.
   
                       3030 Душа болитъ,
                       Покоя нѣтъ;
                       И цѣлый свѣтъ
                       Мнѣ опостылъ.
   
                       Въ окно гляжу --
                       3035 Смотрю его,
                       Гулять иду --
                       Ищу его.
   
                       Походка, станъ,
                       Орлиный взоръ,
                       3040 Улыбка устъ,
                       И разговоръ
   
                       И рѣчь, что звукъ
                       Волшебныхъ струй,
                       Пожатье рукъ
                       3045 И поцѣлуй!
   
                       Душа болитъ,
                       Покоя нѣтъ;
                       И цѣлый свѣтъ
                       Мнѣ опостылъ.
   
                       3050 Къ нему стремлюсь
                       И рвусь опять,
                       Скорѣй хочу
                       Его обнять,--
   
                       Его обнять,
                       3055 Его любить,
                       И міръ, и жизнь,
                       Все позабыть!
   

САДЪ МАРТЫ.

Маргарита, Фаустъ.

МАРГАРИТА.

             Ты обѣщай мнѣ, Генрихъ.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Что могу, конечно.
   

МАРГАРИТА.

             Религію, скажи мнѣ, какъ ты понимаешь?
             3060 Ты добръ и ты ко всѣмъ относишься сердечно,
             Но вѣру, кажется, ты мало уважаешь...
   

ФАУСТЪ.

             Оставимъ это, я безъ мѣры
             Люблю тебя, дитя мое; лишить
             Другихъ ни церкви не хочу, ни вѣры.
   

МАРГАРИТА.

             3065 Не то, въ нихъ надо вѣрить, ихъ любить.
   

ФАУСТЪ.

             Да, надо?
   

МАРГАРИТА.

                                 Еслибъ было мнѣ дано...
             И къ таинствамъ въ тебѣ нѣтъ уваженья?
   

ФАУСТЪ,

             Я чту ихъ.
   

МАРГАРИТА.

                                 Да, но безъ влеченья.
             На исповѣди не былъ ты давно...
             3070 Ты вѣришь въ Бога?
   

ФАУСТЪ.

                                                     Милая, кто можетъ
             Сказать: я вѣрю въ Бога?
             Спроси священниковъ и мудрецовъ,
             И ихъ отвѣтъ покажется насмѣшкой
             Надъ вопрошающимъ.
   

МАРГАРИТА.

                                                     Такъ ты не вѣришь?
   

ФАУСТЪ.

             3075 Пойми меня, мой ангелъ милый,--
             Кто и осмѣетъ
             Его назвать,
             Или сказать:
             Я вѣрю?
             3080 Кто рѣшится
             И кто дерзнетъ
             Сказать: не вѣрю?
             Онъ Вседержитель,
             Имъ все живетъ,
             3085 Я, ты, Онъ самъ:
             Ты видишь это небо голубое
             И землю твердую подъ нами,
             А звѣзды вѣчныя мерцаютъ
             И ласково глядять...
             3090 Тебя я вижу,
             Тѣснится все,
             И въ сердцѣ все и въ мысляхъ
             Сплетается въ великой тайнѣ,
             Что видишь ты и то, что намъ незримо --
             3095 Ты имъ до глубины свое наполни сердце,
             Когда жъ въ сознаньи томъ найдешь блаженство,
             Какъ хочешь называй --
             Любовь! блаженство! чувство! Богъ!
             Какое ни давай названье,
             3100 Все чувствомъ держится однимъ!
             Что имя? звукъ и дымъ
             И заслоняетъ дня сіянье.
   

МАРГАРИТА.

             Все это такъ, оно похоже
             На то, что и священникъ говоритъ,
             3105 Хотя другими сказано словами.
   

ФАУСТЪ.

             Весь міръ твердитъ намъ то же,
             И всѣ сердца подъ небесами
             На языкѣ своемъ;
             По-своему я далъ отвѣтъ.
   

МАРГАРИТА.

             3110 Послушаешь -- какъ будто хорошо,
             А выйдетъ все-таки не то:
             Въ тебѣ Христовой вѣры нѣтъ.
   

ФАУСТЪ.

             Дитя мое!
   

МАРГАРИТА.

                                 Давно и больно мнѣ, и жаль,
             Что ты все въ обществѣ такомъ.
   

ФАУСТЪ.

             3115 Какъ такъ?
   

МАРГАРИТА.

                                           Того, кто вѣчно ходитъ за тобой,
             Я ненавижу всей душой.
             Сильнѣй ничто меня не поражало,
             И до сихъ поръ я не встрѣчала
             Лица противнѣе ни у кого.
   

ФАУСТЪ.

             3120 Дитя, не бойся же его.
   

МАРГАРИТА.

             При немъ полна я страннаго волненья,
             А я, бывало, всѣхъ людей любила, --
             Теперь -- къ тебѣ влечетъ таинственная сила,
             А тотъ внушаетъ ужасъ, отвращенье;
             3125 Къ тому же я плутомъ его считаю!
             Прости мнѣ Богъ, коль даромъ обижаю.
   

ФАУСТЪ.

             Что жь, нужны и такія рожи.
   

МАРГАРИТА.

             Но съ ними жить избави Боже!
             Онъ въ дверь заглянетъ на мгновенье,--
             3130 Сквозятъ насмѣшка и презрѣнье
             Въ глазахъ его;
             На все онъ смотритъ безучастно,
             И на лицѣ написано такъ ясно,
             Что онъ не любитъ никого.
             3135 Я близь тебя всегда счастлива,
             Такъ хорошо мнѣ, такъ тепло.
             При немъ -- дышать мнѣ тяжело.
   

ФАУСТЪ.

             О, ты, мой ангелъ прозорливый!
   

МАРГАРИТА.

             И чувство это такъ во мнѣ тревожно,
             3140 Что если подойти ему случится,
             Мнѣ кажется, тебя любить мнѣ невозможно..
             Я даже не могу молиться!
             Мнѣ это сердце гложетъ и терзаетъ.
             Съ тобою, Генрихъ, то же вѣдь бываетъ?
   

ФАУСТЪ.

             3145 Да, у тебя къ нему антипатія.
   

МАРГАРИТА.

             Но мнѣ пора.
   

ФАУСТЪ

                                 Ахъ, неужли я
             И часу не могу провесть съ тобою
             Рука съ рукой, душа съ душою?
   

МАРГАРИТА.

             Когда бъ одна могла я спать,
             3150 Сегодня двери бы не запирала,
             Но слишкомъ чутко дремлетъ мать,
             А еслибъ насъ она застала --
             На мѣстѣ, тутъ же бъ умерла я!
   

ФАУСТЪ.

             Легко устроить это, дорогая,
             3155 Вотъ стклянка, ты смѣшай ее съ питьемъ;
             Лишь капли три прибавить надо,
             Заснетъ она глубокимъ, крѣпкимъ сномъ.
   

МАРГАРИТА.

             Все для тебя я сдѣлать рада,
             Но это ей не можетъ повредить?
   

ФАУСТЪ.

             3160 Тебя не сталъ бы я тогда проситъ.
   

МАРГАРИТА.

             Безсильна и не помню я себя,
             Когда въ глаза тебѣ гляжу я;
             Я сдѣлала такъ много для тебя,
             Что больше сдѣлать по могу я. (Уходитъ.)

(Входитъ Мефистофель).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3165 Ушла мартышка?
   

ФАУСТЪ.

                                           Ты, подслушивалъ опять?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, удалось мнѣ услыхать,
             Какъ вамъ прочли нравоученье,--
             Оно пойдетъ на пользу безъ сомнѣнья;
             Всѣ дѣвочки готовы много дать,
             3170 Чтобы обычаи всѣ соблюдали строго;
             Кто вѣренъ имъ, ихъ замужъ долженъ взять.
   

.

             Чудовище, не можешь ты понять.
             Что чистая, святая
             Своею вѣрою полна,
             3175 Которая одна
             Блаженство ей даетъ; она страдаетъ,
             Что человѣкъ любимый погибаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Все чувственность одна, воображенье...
             Чудакъ, тобою дѣвочка играетъ!
   

ФАУСТЪ.

             3180 Ты, пламени и грязи порожденье!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И физіономію отлично понимаетъ.
             Про мнѣ ее все что-то угнетаетъ,
             Сквозь обликъ мой сквозитъ ей смыслъ его;
             Она меня за демона считаетъ,
             3185 А, можетъ-быть, за чорта самого.
             Такъ нынче въ ночь?..
   

ФАУСТЪ.

                                           Тебѣ-то что же?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ можно, мнѣ пріятно тоже!
   

У КОЛОДЦА.

Гретхенъ и Лисхенъ съ ковшами.

ЛИСХЕНЪ.

             Ты ничего о Варѣ не слыхала?
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Нѣтъ, я почти всегда одна.
   

ЛИСХЕНЪ.

             3190 Сегодня мнѣ Сибилла разсказала,
             Что наглупила и она;
             А какъ важна была!
   

ГРЕТХЕНЪ.

                                           А что?
   

ЛИСХЕНЪ.

                                                     Есть слухъ,
             Что ѣстъ одна, а кормитъ двухъ.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Ахъ!
   

ЛИСХЕНЪ.

                       Что жь, довольно погуляла,
             3195 Ей по дѣломъ,-- съ дружкомъ своимъ, бывало,
             Весь день бы только веселиться,
             То на село, то въ хороводъ,
             И передъ нами же гордится,
             Ѣетъ сладко и вино съ нимъ пьетъ;
             3200 Красавицей себя вообрази,
             И отъ него подарки принимала
             Безъ совѣсти я безъ стыда.
             За дѣломъ не увидишь никогда;
             Зато теперь не будетъ больше пѣть!
   

ГРЕТХЕНЪ.

             3205 Ахъ, бѣдная!
   

ЛИСХЕНЪ.

                                           Вотъ есть кого жалѣть!
             Пока сидѣли мы съ веретеномъ,
             И ночью насъ изъ дому не пускали,
             Она была съ своимъ дружкомъ,
             Въ потемкахъ время коротали
             3210 И миловались у воротъ;
             Теперь не выйдетъ больше на свиданье,
             Принесть придется въ церкви покаянье!
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Но замужъ онъ ее возьметъ.
   

ЛИСХЕНЪ.

             Онъ былъ бы глупъ! Онъ малый видный,
             3215 Повеселиться бы вездѣ онъ могъ.
             Его ужь нѣтъ.
   

ГРЕТХЕНЪ.

                                 Какъ это стыдно!
   

ЛИСХЕНЪ (возвращаясь домой).

             А еслибъ удалось вѣнчаться ей.
             Такъ парни съ головы сорвутъ вѣнокъ,
             А мы репьевъ насыплемъ у дверей!

(Уходитъ.)

ГРЕТХЕНЪ (возвращаясь домой).

             3220 Какъ прежде я могла судить такъ смѣло,
             Когда несчастная беречься не умѣла!
             И какъ могла я для чужихъ грѣховъ
             На языкѣ не находить довольно словъ!
             Какъ ни чернили ихъ бывало,
             3225 Мнѣ все казалось слишкомъ мало.
             Гордилась я, себя счастливою считая,
             Теперь передъ грѣхомъ безсильна и сама я,
             А все, что къ этому влекло меня, манило,
             Такъ было хорошо, такъ было мило!
   

ЧАСОВНЯ.

Въ стѣнѣ икона Скорбящей Божіей Матери. Передъ нею цвѣты.

ГРЕТХЕНЪ (ставя свѣжіе цвѣты).

             3230 Страдая,
             Тебя призываю,
             Много скорбѣвшую, въ горѣ моемъ!
             Въ сердце пронзенная
             И сокрушенная,
             Здѣсь Ты стоишь передъ Сына крестомъ.
   
             3235 Къ Отцу взывая,
             И тяжко вздыхая,
             И о Себѣ и о Немъ.
             Какою
             3240 Тоскою
             Душа такъ полна,
             Какъ сердце страдаетъ,
             Дрожитъ и желаетъ,
             Ты знаешь одна!
   
             3245 Куда ли иду я,
             Какъ больно, какъ больно тоскуя,
             Сжимается сердце въ груди!
             Когда же останусь одна я,
             Я плачу и вижу, рыдая,
             3250 Лишь горе одно впереди.
   
             Цвѣтникъ подъ окномъ я слезами
             Сегодня уже полила,
             Когда для Тебя утромъ рано
             Я эти цвѣты нарвала.
   
             3255 Едва-едва зардѣла
             Заря въ окнѣ моемъ,
             А я уже сидѣла
             Съ моей тоской вдвоемъ.
   
             Услышь! и спаси отъ позора и смерти!
             3260 Страдая,
             Тебя призываю,
             Много скорбѣвшую, въ горѣ моемъ!
   

НОЧЬ.

Улица передъ домомъ Гретхенъ. Валентинъ, солдатъ, братъ Гретхенъ.

ВАЛЕНТИНЪ.

             Сидишь, бывало, за столомъ,
             Иные хвастаютъ кругомъ,
             3265 Красавицъ хвалятъ молодыхъ
             И мнѣ расписываютъ ихъ,
             А я стаканъ себѣ налью
             И потихоньку молча пью
             И глажу бороду рукой,
             3270 И только слушаю другихъ,
             Когда жь чередъ доходить мой,
             Стаканъ спокойно поднимая,
             Скажу: что жь, каждому свое,
             Но развѣ есть въ странѣ такая,
             3275 Чтобы могла сравниться съ ней,
             Съ сестренкой милою моей?
             И вдругъ стаканы зазвенятъ,
             А мнѣ въ отвѣтъ ужо кричатъ:
             Онъ правъ, она изъ женщинъ исключенье!
             3280 И замолкаютъ хвастуны въ смущеньи;
             Теперь... хоть въ землю провались скорѣй,
             Объ стѣну голову разбей.
             Теперь!-- Любаго подлеца
             Не оборву уже нигдѣ я,
             3285 Какъ обанкротившись отъ каждаго словца,
             Придется мнѣ краснѣть потѣя!
             И еслибъ всѣхъ заставилъ я молчать,
             "Солгали вы" -- не могъ бы имъ сказать!
             Кто тамъ? идутъ какъ будто двое
             3290 И крадутся тихонько къ дому,
             Коль это онъ, я здѣсь его накрою,
             И съ мѣста не уйдти ему живому!
   

Фаустъ и Мефистофель.

ФАУСТЪ.

             Какъ та лампада передъ алтаремъ,
             Что еле теплится, едва мерцая,
             3296 Чѣмъ дальше, тѣмъ слабѣе освѣщая,
             И мракъ лишь гуще дѣлаетъ кругомъ,--
             Такъ на душѣ моей темнѣе и темнѣе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А а иду, слегка дрожа и млѣй,
             Какъ кошка, что въ ночную пору
             3300 Съ трубы на улицу спускается обратно,
             И скромно, и пріятно,
             И жутко, какъ плуту и вору.
             Вальпургіеву ночь я предвкушаю,
             Да, черезъ день ее дождусь опять,
             3305 Тогда по крайности, я знаю,
             Не даромъ бродишь, стоитъ не поспать.
   

ФАУСТЪ.

             А кладъ найдется той порой?
             Онъ свѣтится передо мной.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, скоро ты у цѣли можешь очутиться
             3310 И вычерпать его до дна.
             Недавно на него пришлось мнѣ покоситься,
             Тамъ важная была казна.
   

ФАУСТЪ.

             Уборовъ, колецъ въ немъ не попадалось?
             Чего-нибудь, что подарить бы милой?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3315 Да, жемчуга, мнѣ показалось,
             Иль что-то въ этомъ родѣ было.
   

ФАУСТЪ.

             Пусть такъ, мы жемчуга захватимъ нить.
             Мнѣ грустно, если нечего дарить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             По-моему, вамъ не зачѣмъ стѣсняться,
             3320 Порой и даромъ можно наслаждаться.
             По звѣзды на небѣ горятъ;
             Готова пѣсня въ назиданье,--
             Нравоучительный въ ней складъ,
             Сильнѣе разожженъ желанье.

(Поетъ и играетъ на гитарѣ.)

                       3325 Зачѣмъ, къ чему
                       Въ ночную тьму
                       Спѣшишь къ нему,
                       Зачѣмъ къ дружку стучишься?
   
                       Дѣвицей въ дверь,
                       3330 Пойдешь теперь,
                       Но ею, вѣрь,
                       Уже не возвратишься.
   
                       Ахъ, берегись;
                       Бѣда случись --
                       3335 Со всѣмъ простись,--
                       Вы -- бѣдныя созданья!
   
                       Страшись его
                       И ничего,
                       Ни для кого
                       3340 Не дѣлай до вѣнчанья.
   

ВАЛЕНТИНЪ (выступая впередъ).

             Проклятый крысоловъ! кому ты сѣти
             Здѣсь ставишь струнами своими?
             Сначала къ чорту струны эти,
             А тамъ и самъ ступай за ними!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3345 Гитара сломана, нѣтъ спора.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Теперь твой черепъ треснетъ скоро!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

             За мною, докторъ! и назадъ ни шагу!
             Стой твердо и не трусь,
             Коли! наружу шпагу!
             3350 Я отбивать берусь.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Такъ вотъ, отбей!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Изволь, коли неймется.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             А вотъ еще!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Конечно.
   

ВАЛЕНТИНЪ.

                                                     Онъ какъ чортъ дерется!
             Не знаю что со мной, рука устала.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Коли!
   

ВАЛЕНТИНЪ (падаетъ).

                       Убитъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Овечка тише стала!
             3355 Теперь бѣжимъ скорѣй! пора скрываться;
             Ты слышишь, тамъ кричатъ ужь караулъ, бѣда.
             Положимъ, я съ полиціей въ ладу всегда,
             Но все жь съ убійствомъ трудно развязаться.
   

МАРТА (у окна).

             Сюда, сюда!
   

ГРETХЕНЪ (у окна.)

                                           Огня скорѣй!
   

МАРТА (изъ окна.)

             3360 Шумятъ, кричатъ, дерутся у дверей.
   

НАРОДЪ.

             А здѣсь одинъ уже убитъ.
   

МАРТА (выходя).

             А гдѣ жь убійцы, убѣжать успѣли?
   

ГРЕТХЕНЪ (выходя.)

             Кто здѣсь лежитъ?
   

НАРОДЪ.

                                           Сынъ матери твоей.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             О, Боже праведный, ужели?
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             3365 Сейчасъ умру! сказать два слова.
             А сдѣлать и того скорѣй.
             Что воете кругомъ такъ безтолково?
             Послушайте, сказать мнѣ надо ей.

(Всѣ обступаютъ его.)

             Ты, Гретхенъ, очень молода.
             3370 И неискусна, вотъ бѣда,
             Неловко повела затѣю,
             И, между нами, я могу сказать,
             Ужь если сдѣлалась ты....
             То откровенно будь же ею.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             3375 Ахъ братъ мой! Боже, я умру!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Ты Господа не впутывай въ игру,
             Того, что было, не вернешь опять,
             Что быть должно, того не миновать;
             Съ однимъ ты втайнѣ начала,
             3380 Но скоро свяжешься съ другими;
             А гдѣ разъ дюжина была,
             И городъ весь пойдетъ за ними.
             Когда позоръ едва родится,
             Отъ всѣхъ мы скрыть его хотимъ
             3335 Покровомъ темнымъ и густымъ;
             Отъ свѣта онъ таится,
             Его хотѣлось бы забыть;
             Когда жь онъ больше вырастаетъ,
             Нагимъ ужь не боится быть
             3390 И днемъ по улицѣ гуляетъ;
             Чѣмъ онъ уродливѣй подчасъ,
             Тѣмъ больше лѣзетъ на показъ.
   
             И близокъ день, когда съ тобою
             Не станутъ люди говорить,
             3395 Когда, какъ зараженную чумою,
             Тебя всѣ будутъ обходитъ;
             Краснѣть ты будешь отъ стыда,
             Коль взглядомъ встрѣтятся съ тобой!
             Носить не будешь цѣпи золотой,
             3400 И къ алтарю не станешь никогда.
             Ужь никогда тебѣ не нарядиться
             И не плясать, не веселиться;
             И если, покорясь судьбѣ,
             Межъ нищихъ, будешь ты стоять въ смущеньи,
             3405 И на небѣ у Господа найдешь прощенье,
             Такъ здѣсь проклятіе тебѣ!
   

МАРТА.

             Молиться бы теперь должны вы сами,
             Не отягчая душу новыми грѣхами!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Когда бъ добраться до тебя сегодня
             3410 Я могъ еще, безстыжая ты сводня,
             Грѣховъ моихъ, конечно, много
             Мнѣ отпустилось бы у Бога.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Ахъ, братъ мой, братъ, что за мученье!
   

ВАЛЕНТИНЪ.

             Довольно, что тутъ слезы, сожалѣнье?
             3415 Ты сердце мнѣ насквозь пронзила,
             Когда ты честь свою забыла.
             Иду я къ Богу, меркнетъ взглядъ,
             Но честно умираю, какъ солдатъ. (Умираетъ).
   

СОБОРЪ, СЛУЖБА, ОРГАНЪ И ПѢНІЕ.

Гретхенъ въ толпѣ.-- Злой духъ позади Гретхенъ.

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Не то ты чувствовала, Гретхонъ,
             3420 Когда невинною
             Являлась къ алтарю,
             Изъ ветхой книжечки
             Шепча молитвы.
             Межъ играми и Богомъ
             3425 Дѣлилось сердце!
             Гретхенъ,
             Гдѣ помыслы твои?
             Какое злодѣянье
             На сердцѣ у тебя?
             3430 Ты здѣсь за мать ли молишься свою?
             Ты обрекла ее на долгія мученья.
             А на твоемъ порогѣ что за кровь!
             Подъ сердцемъ у тебя
             Что движется, уже трепещетъ
             3435 И душу наполняетъ
             Предчувствіемъ зловѣщимъ?
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Увы, увы!
             Куда бѣжать отъ этихъ мыслей?
             Онѣ въ душѣ моей тѣснятся
             3440 Неотразимо!
   

ХОРЪ.

             Hies irae, dies ilia
             Solvet saeclum in favilla.

(Органъ.)

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Гнѣвъ надъ тобой!
             Труба звучитъ!
             3445 Дрожать могилы!
             И ты сама,
             Изъ пепла
             Оживши вновь
             Для адскихъ мукъ,
             3450 Трепещешь вся!
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Уйти скорѣй!
             Мнѣ кажется, органа звуки
             Дышать мѣшаютъ,
             И это пѣнье
             3455 Мнѣ сердце раздираетъ.
   

{JH}.

             Judex ergo cum sedebit,
             Quidquid latet, adparebit,
             Nil inultum remanebit.
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Какъ тѣсно мнѣ!
             3400 Здѣсь даже стѣны
             Меня гнетутъ,
             И давитъ сводъ!
             Простора! свѣта!
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Скрывайся! грѣхъ и позоръ
             3465 Не могутъ скрыться.
             Простора? свѣта?
             Горе!
   

{JH}.

             Quid sum miser tunc dicturus?
             Quem patronum rogaturus,
             3470 Cum vix jastus sit secerus?
   

ЗЛОЙ ДУХЪ.

             Свой ликъ святые
             Скрываютъ предъ тобой,
             И руку протянуть
             Все чистое страшится.
             3475 Горе!
   

ХОРЪ.

             Quid sum miser tunc dicturus?
   

ГРЕТХЕНЪ.

             Сосѣдка, помогите!

(Падаетъ въ обморокъ.)

   

вальпургіева ночь.

Горы Гарца. Мѣстность между Ширке и Элендомъ,

Фаустъ и Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тебѣ метла могла бы пригодиться,
             А я козла сейчасъ бы осѣдлалъ,--
             3480 До цѣли далеко еще тащиться.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, я пока нисколько не усталъ
             И съ посохомъ готовъ идти одинъ,
             Къ чему дорогу сокращать?
             Сквозь лабиринтъ утесовъ и долинъ
             3485 Карабкаться, свой путь искать
             Межъ скалъ, съ которыхъ звонкій ключъ бѣжитъ,--
             Вотъ что въ пути такъ манить и бодритъ!
             Въ березахъ слышится весны дыханье,
             И даже сосны чувствуютъ его,
             3490 И чуетъ грудь ея очарованье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А я не чую ничего
             И зябну такъ же какъ зимою;
             Морозъ и снѣгъ мнѣ были бы милѣй...
             Какъ грустно серпъ кровавый надъ землею
             3495 Встаетъ и еле свѣтить безъ лучей,
             А впереди то камень, то сучокъ!
             Блуждающій придется огонекъ
             Позвать: они здѣсь кружатся всегда...
             Тамъ впереди одинъ горитъ свѣтло и ясно.
             3500 Эй ты, мой другъ! пожалуй-ка сюда!
             Чего пылаешь тамъ совсѣмъ напрасно?
             Будь добръ нашъ путь намъ освѣщать!
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.

             Удастся мнѣ, надѣюсь, изъ почтенья
             Преодолѣть природное влеченье:
             3505 Привыкли мы зигзагами летать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Эге! Онъ людямъ хочетъ подражать.
             Нѣтъ, линію, смотри, держи прямую.
             Не то сейчасъ дрожащій свѣтъ задую!
   

ОГОНЕКЪ.

             Хозяина нельзя въ васъ не признать,
             3510 И я готовъ вамъ услужить во всемъ,
             Но нынче здѣсь указывать дороги
             Хитро: все на горѣ стоитъ вверхъ дномъ.
             Итакъ, прошу, но будьте слишкомъ строги.
   

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ И БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ
(поютъ поочередно).

             Въ край чудесъ и сновидѣній
             3515 Мы проникнуть здѣсь успѣли.
             Среди сумрака и тѣни
             Ты къ далекой нашей дѣли
             Приведи насъ безъ обмана!
   
             Какъ здѣсь все темно и странно,
             3520 Какъ стволы кругомъ мелькаютъ,
             И растутъ и исчезаютъ.
             Лѣсъ и скалы средь тумана,
             И храпятъ и завываютъ!
             А ручьи шумя сбѣгаютъ,--
             3525 Всюду слышно ихъ журчанье...
             Кто поетъ не умолкая,--
             Что за страстное призванье?
             Словно тамъ въ напѣвахъ рая
             Все, что дорого и мило,
             3530 Эхо тихо повторило,
             Какъ забытое преданье.
             Угу! шугу! раздается
             Громче крикъ сычей и совъ.
             Скоро лѣсъ весь встрепенется,--
             3535 Слышенъ шелестъ межъ деревъ;
             Что-то въ нихъ шуршитъ мелькая,
             Корни вьются будто змѣи,
             Изъ земли къ намъ выползая
             По песку скользятъ чернѣя;
             3540 Изъ щелей сквозь камней груду
             Какъ поливы къ намъ стремятся
             Дотянуться отовсюду;
             Мыши въ листьяхъ копошатся,
             Ходятъ цѣлыми полками
             3545 Сквозь кусты и мохъ, и шіиты!
             И несмѣтными роями
             Свѣтляки, кружась надъ нами,
             Провожаютъ лучше свиты,
   
             Но все вертится кругомъ...
             3550 Мимо насъ стволы мелькаютъ...
             Мы стоимъ или идемъ,--
             Скалы, лѣсъ кружатся тоже,
             Строятъ, странныя намъ рожи
             И огни вездѣ блуждаютъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3555 Теперь смотри, держись плотнѣй ко мнѣ,
             Чтобъ не сорваться съ этой высоты,
             И съ удивленіемъ уводишь ты
             Какъ свѣтится Мамона въ глубинѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Какою странною зарею
             3560 Гора насквозь озарена!
             Стоитъ прозрачною стѣною,
             Обрывы свѣтятся до дна.
             То какъ огонь она пылаетъ,
             То паръ и дымъ стоятъ кругомъ,
             3565 И свѣтъ сквозь нихъ едва мерцаетъ,
             То вдругъ, прорвавшись, бьетъ ключомъ;
             Изъ темной вырвавшись пучины,
             Течетъ онъ алою рѣкой,
             И вдругъ опять въ углу долины
             3570 Дрожитъ, дробится подъ землей.
             Кружатся искры золотыя
             И бьютъ столбомъ какъ изъ жерла;
             Зардѣли глыбы вѣковыя,
             Готова вспыхнуть вся скала.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3575 Мамона освѣтилъ недурно
             Для насъ сегодня свой чертогъ.
             Ты счастливъ, что его ты видѣть могъ.
             Но, чу! Гостей полетъ я слышу бурный.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ вѣтеръ бѣсится надъ нами,
             3580 Какъ треплетъ и толкаетъ насъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             За скалы крѣпче ухватись руками,
             Не то въ обрывъ спихнетъ тебя какъ разъ.
             Туманомъ застланъ яркій блескъ,
             Въ лѣсу ты слышишь шумъ и троекъ!
             3585 Взлетѣвъ кружатся совы,
             И рушиться готовы
             Столбы зеленаго дворца.
             И вопль, и свистъ, и стоны безъ конца!
             Стволовъ немолчное гудѣнье
             3590 И трескъ корней среди смятенья!
             Какъ звѣрь застонала вся чаша лѣсная,
             И рушатся сосны, ущелья собой наполняя,
             И тамъ, гдѣ зіяли обрывы,
             Рыдаютъ лишь вѣтра порывы.
             3595 Но тише, свѣтлѣютъ вдали небеса,
             Вверху, и внизу, и вблизи голоса.
             Безумно-шумящей волшебной волной
             Проносится пѣсня надъ всею горой!
   

ВѢДЬМЫ ХОРОМЪ.

             На Брокенъ мы толпой летимъ;
             3600 Желтѣетъ жниво, вьется дымъ.
             Тамъ соберемся всѣ кружкомъ,
             Тамъ Уріана ждетъ пріемъ.
             Такъ мы летимъ сквозь лѣсъ и долъ;
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ГОЛОСЪ.

             3605 Старуха Баубо тамъ одна,--
             Ишь на свиньѣ летитъ она.
   

ХОРЪ.

             Тебѣ всегда у насъ почетъ!
             Ты, Баубо, насъ веди впередъ!
             Старуху славно мчитъ свинья.
             3610 За ней поскачетъ вся семья.
   

ГОЛОСЪ.

             Какимъ путемъ?
   

ГОЛОСЪ.

                                           Чрезъ Ильзенштеинъ! А вы?
             Тамъ заглянула я въ гнѣздо совы.
             Вотъ такъ глаза!
   

ГОЛОСЪ.

                                           Проваливай совсѣмъ
             Куда ты скачешь такъ, зачѣмъ?
   

ГОЛОСЪ.

             3615 Она меня ободрала,--
             Рука еще не зажила!
   

ВѢДЬМЫ ХОРОМЪ.

             Широкъ нашъ путь, далекъ нашъ путь,
             А въ давкѣ тутъ нельзя вздохнуть.
             Пусть колетъ колъ, метла несетъ,--
             3620 Ребенокъ мертвъ -- и мать умретъ.
   

ЗАПѢВАЛО И ПОЛОВИНА ХОРА.

 Навсегда, навсегда!
             Не найти мнѣ его
             Никогда, никогда!
   
             На него, одного
             Изъ окошка гляжу;
             Для него одного
             Со двора выхожу:
   
             Благороденъ лицемъ,
             Гордъ въ осанкѣ своей.--
             А улыбка его!
             Взоръ могучихъ очей!
   
             Нѣжный шопотъ его --
             Говоръ ласковыхъ струй!
             А пожатье руки!
             Ахъ!-- его поцѣлуй!
   
             Улетѣлъ мой покой!
             Улетѣлъ навсегда!
             Не найти мнѣ его
             Никогда, никогда!
   
             Всей душою стремлюсь
             Я къ нему одному!
             Ахъ, обнять-бы его!
             И прижаться къ нему,--
   
             Цѣловать-бы его!
             Трепетать и горѣть!
             Въ поцѣлуяхъ его
             Замеревъ, умереть!
   

Садъ Марты,

Маргарита, Фаустъ.

   Маргарита. Ну, Генрихъ, обѣщай!
   Фаустъ. Все, что могу -- конечно!
   Маргарита. Скажи-же мнѣ, ты вѣруешь-ли въ Бога?
             Такой ты милый, добрый и сердечный.
             Но холоденъ къ религіи немного.
   Фаустъ. Дитя, оставь! Я добръ,-- ты судишь вѣрно,
             Любви -- вся жизнь, а вѣрить мы вольны;
             Не оскорблю религіи, навѣрно --
   Маргарита. Должны мы вѣрить!
   Фаустъ.                                         Точно ли, должны?
   Маргарита. Я не могу... слова мои простыя,--
             Но ты не чтишь и таинства святыя?
   Фаустъ. Я чту ихъ.
   Маргарита.                     Да, но нѣтъ вѣдь къ нимъ влеченья
             Давно не ходишь ты къ обѣднѣ, къ причащенью,--
             Ты въ Бога вѣришь-ли, скажи?
   Фаустъ.                                                   Дитя мое!
             Кто смѣетъ утверждать: "я вѣрую въ Него?Г
             Иль -- "я не вѣрю"... Тутъ отвѣта нѣтъ,
             Или звучитъ насмѣшкой отвѣтъ.
   Маргарита. Такъ ты не вѣришь?
   Фаустъ.                                         Милое творенье!
             Пойми, пойми ты словъ моихъ значенье:
             Кто могъ Его познать,
             Чтобъ смѣть сказать:
             Я вѣрю!
             И кто съ Его презрѣлъ
             И объявить посмѣлъ:
             Нѣтъ! я не вѣрю!
             Всеобнимающій.
             Вспостигающій,--
             Онъ все въ Себѣ вмѣщаетъ:
             Тебя, меня, Себя:
             Не небо ли красуется надъ нами?
             Не землю ль попираемъ мы ногами?
             И тамъ, вверху -- не звѣздочки ль мигаютъ
             Предвѣчныя такъ ласково на насъ?
             Гляжу въ твои прелестные глаза.
             И радостно твое трепещетъ сердце.
             И вѣчная, невѣдомая тайна
             Невидима и видима тебѣ!
             Наполни жъ сердце, этой чудной тайной!
             Ты счастлива отъ сердца полноты?
             Зови Его, какъ только хочешь ты:
             Любовью, счастьемъ, сердцемъ, божествомъ.--
             Но и Его никакъ по назову!
             Я чувствую! и для меня довольно!
             Что имя?! Дымъ! мгновенный, легкій звукъ!
             Туманъ,-- прикрывшій яркое сіянье!
   Маргарита. Ты говоришь прекрасно и умно;
             Нашъ пасторъ говорить съ гобой почти одно,
             Но только не совсѣмъ такими же словами]
   Фаустъ. Всѣ то же говорить, подъ всѣми небесами!
             Одно вездѣ звучитъ и дѣйствуетъ въ сердцахъ!
             Одно всѣ говорятъ на разныхъ языкахъ!
             Зачемъ же на моемъ мнѣ не сказать того же?
   Маргарита. На христіанство это не похоже?
             Пока ты говоришь, все вѣрно и прекрасно;
             Но въ чемъ то, чувствую, съ тобой я несогласна
   Фаустъ. О, милое дитя!
   Маргарита.                               И я давно страдаю,
             Что въ обществѣ того тебя всегда встрѣчаю.
   Фаустъ. Какъ? что ты говоришь?
   Маргарита.                                         Скажу по правдѣ -- да,
             Что этотъ человѣкъ, съ которымъ ты всегда --
             Противенъ мнѣ! такого отвращенья
             Не чувствовала я ни къ одному творенью.
   Фаустъ. Не бойся ты его, прелестная малютка!
   Маргарита. Взгляну я на него, и такъ мнѣ станетъ жутко!
             Къ тебѣ стремлюся я отъ всей души моей,
             И я не зла, я всѣхъ люблю людей,--
             Но встрѣчусь только съ нимъ,-- не знаю, что со мною
             Сжимаетъ сердце мнѣ невѣдомой тоскою,--
             Я попросту его злодѣемъ почитаю.
             Прости мнѣ, Господи, коль ложно осуждаю!
   Фаустъ. Онъ -- странный человѣкъ, и больше ничего!
   Маргарита. Да жить-то съ нимъ, мой милый, каково?
             Всегда съ насмѣшкой и презрѣньемъ,
             Съ такимъ сердитымъ выраженьемъ.
             Ко всѣмъ холодный, равнодушный!
             Вѣдь по лицу сейчасъ видать,
             Что человѣкъ совсѣмъ бездушный!
             Нѣтъ, не могу не трепетать!
             Съ тобой легко мнѣ и привольно,
             Я отдаюсь тебѣ душой,
             Но взглянетъ онъ,-- и сердцу больно.
   Фаустъ. О, суевѣрный ангелъ мой!
   Маргарита. Ему лишь стоить появиться
             И вся любовь моя замретъ.
             При немъ не смѣю я молиться
             Какой-то страхъ меня беретъ!
             Навѣрно тоже и съ тобою?
   Фаустъ. Здѣсь антипатія, дружокъ!
   Маргарита. Ну, мнѣ пора!
   Фаустъ.                               Когда жъ съ тобою
             Я проведу хотя часокъ?
             Дамъ волю сердца изліяньямъ?
   Маргарита. Ахъ, если бъ я одна спала,--
             Сегодня жъ въ ночь со всѣмъ желаньемъ
             Тебѣ я двери отперла;
             Но маменька спитъ чутко-чутко,--
             А вдругъ застанетъ насъ она?!
             Да я умру!
   Фаустъ.                     Моя малютка!
             Нѣтъ, умирать ты не должна!
             Со мною капли,-- вотъ флаконъ!
             Дай ей три капли, и довольно:
             И къ ней слетитъ глубокій сонъ,--
   Маргарита. Тебя я слушаюсь невольно!
             Не принесутъ ей капли вредъ?
   Фаустъ. Нѣтъ, милый ангелъ, вѣрь мнѣ, нѣтъ!
   Маргарита. Ахъ, не могу я отказаться,
             Твои желанья исполнять!
             Какъ я могу еще отдаться?
             Почти ужъ все успѣлъ ты взять! (уходитъ)
   Мефист. А обезьянка-то ушла?
   Фаустъ. Опять шпіонилъ?
   Мефист.                               Презабавно!
             Она неглупо начала
             И катехизисъ знаетъ славно!
             Дѣвченкѣ хочется дружка
             На путь протоптанный направить:
             Пускай зацѣпитъ хоть слегка,
             А тамъ и свадьбу можно справить!
   Фаустъ. Чудовище! не могъ понять!
             Своей младенческой душою
             Она не можетъ не страдать
             Великой мукой и святою:
             Везъ вѣры нѣтъ для ней спасенья,
             Предъ нею призракъ вѣчныхъ мукъ,--
             Боится милое творенье,
             Чтобъ не погибъ безцѣнный другъ!
   Мефист. Ахъ, вольнодумецъ мой заклятый!
             Дѣвчонка за носъ водить васъ!
   Фаустъ. Насмѣшникъ злобный и проклятый!
   Мефист. И психологія у насъ!
             Скажите! ей со мной неловко!
             Прочла по масочкѣ моей,
             Что я изъ геніевъ,-- плутовка!--
             И даже, можетъ, изъ чертей!
             Ну-съ?-- въ эту ночь?--
   Фаустъ.                                         Тебѣ-то что?!
   Мефист. Что мнѣ-то?-- Всякому свое!
   

У колодца.

Гретхенъ и Лиза съ кувшинами.

   Лиза. О Вербельхенъ слыхала ты?
   Маргарита.                                         Нѣтъ. Знаешь,
             Изъ дому я такъ рѣдко выхожу.
   Ли а. Такъ я тебѣ объ ней поразскажу:
             Добилась своего!
   Маргарита.                               На что ты намекаешь?
   Лиза. Не больно хорошо -- идетъ недаромъ слухъ,
             Что ей приходится и пить, и ѣсть за двухъ.
   Маргарита. Ахъ, Боже! Боже мой!
   Лиза.                                                   Ну, да! попалась знатно!
             Вѣдь помнишь? то селомъ пройдется съ паренькомъ,
             На шеѣ виснуть-то ей было, чай, пріятно?
             То танцы -- и всегда вдвоемъ!
             На первомъ мѣстъ возсѣдала,
             Красу безстыдно выставляла,--
             И, наконецъ не безъ того --
             Брала подарки отъ него!
             Все цѣловала -- миловала,
             Да честь свою и потеряла.
   Гретхенъ. Бѣдняжка-дѣвушка!
   Лиза.                                         Чего? не больно жалко!
             Какія глупости! мы всѣ -- сиди за прялкой!
             У матери за дверь не выберешь урваться,--
             А тутъ возлюбленнымъ изволятъ наслаждаться --
             То сядутъ-посидятъ, а то -- махнуть въ лѣсокъ!
             Чай, скоротали тамъ пріятно не часокъ?!
             Ну, вотъ на наверти, въ позорномъ одѣяньи
             Пускай при всѣхъ за то приноситъ покаянье.
   Гретхенъ. Онъ женится!
   Лиза.                                         Кто?! онъ-то?-- какъ не такъ!
             Какъ будто нѣтъ другихъ?! Онъ парень не дуракъ!
             Его и слѣдъ простылъ --
   Гретхенъ.                               Вѣдь это -- очень гадко!
   Лиза. Да коль и женится -- такъ ей не больно сладко!
             Мальчишки ей вѣночекъ оборвутъ,
             А дѣвки дворъ соломой уберутъ! (уходитъ).
   Гретхенъ (идя домой). Какъ я могла во дни былые
             Другихъ безжалостно судить.
             Бывало, я грѣхи чужіе
             Не знала, какъ и заклеймить!
             Сама-то чище всѣхъ, святѣй...
             А вотъ теперь -- другихъ грѣшнѣй!
             Но ахъ! все то, чѣмъ я грѣшила --
             Такъ хорошо! такъ было мило!
   

Ограда.

(Въ углубленіи стѣны вдѣланъ образъ Скорбящей Богоматери; передъ нимъ -- вазы съ цвѣтами, Гретхенъ ставитъ въ вазы свѣжіе букеты).

   Гретхенъ. Ко мнѣ, Скорбящая,
             Ко мнѣ, Болящая.
             Склони, склони свой свѣтлый ликъ!
             Ты скорбь познала,
             Когда взирала
             На Сына въ крестный, страшный мигъ!
             Къ Отцу взирала ты,
             И умоляла ты,
             Чтобъ Онъ къ страстямъ твоимъ приникъ!
             Кто мнѣ поможетъ?!
             О, кто знать можетъ,--
             Какой печалью я полна?!
             Мои страданія,
             Мои желанія,--
             Ахъ, знаешь Ты, лишь Ты одна!
             Нѣтъ мнѣ нигдѣ покою!
             Тоской, тоской, тоскою
             Душа моя горитъ!
             Ахъ, что одна я значу?!
             Я плачу, плачу, плачу,--
             Ахъ, все во мнѣ болитъ!
             Слезами, какъ росою,
             Цвѣты я полила.
             Когда сегодня утромъ
             Букетъ тебѣ рвала:
             Лучи зари блестѣли
             Привѣтно изъ окна,
             Я плакала въ постели
             Предчувствія полна!
             Спаси! спаси! грозитъ позоръ!
             О, Всескорбящая!
             О, Всеболящая!
             Склони, склони свой свѣтлый взоръ!
   

Ночь.

Улица передъ дверью Гретхенъ.

   Валентинъ -- (солдатъ, братъ Гретхенъ).
             Сидишь, бывало, межъ друзей,
             И вотъ польется звонъ рѣчей.
             Хвалиться дѣвками начнутъ
             И за здоровье милыхъ пьютъ,--
             А я сижу себѣ, смѣюсь,
             Молчу, кусая длинный усъ,
             А какъ скажу: что-жъ! честью честь!
             А коль по правдѣ, развѣ есть
             Межъ вашихъ милыхъ хоть одна,
             Была-бъ кто Гретели равна?
             Тонъ-тонъ: клингъ-клангъ! стаканъ кругомъ!
             Одни кричать: онъ правъ кругомъ!
             Она всѣмъ женщинамъ краса!
             И смолкнуть про, чихъ голоса!
             А нынче! хоть кричи, ей-ей,
             Хоть лобъ объ стѣну ты разбей.--
             Вѣдь каждый можетъ намекнуть,
             Усмѣшкой, взглядами кольнуть;
             При каждомъ маленькомъ словцѣ
             Потъ проступаетъ на лицѣ,--
             И хоть убей,-- изъ подлеца
             Я все-жъ не сдѣлаю лжеца!
             Кто тамъ идетъ? Что тамъ такое?
             Я не ошибся! цѣлыхъ двое!
             Не онъ ли это къ ней ползетъ?
             Живымъ отсюда не уйдетъ!
   

Фаустъ, Мефистофель (входятъ).

   Фаустъ. Какъ эта блѣдная лампада проливаетъ
             Дрожащій свѣтъ святыхъ своихъ лучей,
             И съ мракомъ борется и тихо угасаетъ,
             А тьма кругомъ сгущается сильнѣй,--
             Такъ духъ мой удрученъ, тоскливъ и недоволенъ.
   Мефист. А я -- я точно котъ доволенъ,
             Когда по стѣнкѣ онъ скользить
             Или на лѣстницѣ кричитъ:
             Свою я добродѣтель сохраняю,
             И радости воровъ и сводниковъ вкушаю;
             Ужъ у меня въ суставчикахъ бѣжитъ
             Огонь чудесный ночи шабаша:
             На послѣзавтра праздникъ предстоитъ.--
             Тамъ не заснешь -- такъ ночка хороша!
   Фаустъ. Я что жъ, тотъ кладъ въ далекой вышинѣ.
             Онъ близится-ль, какъ я велѣлъ, ко мнѣ?
   Мефист. Да, скоро я утѣшу васъ:
             Кубышку вытащимъ, какъ разъ,--
             Я заглянулъ въ нее почти-что мимовольно
             И видѣлъ талеровъ увѣсистыхъ довольно.
   Фаустъ. Какъ? ни колечка для прелестныхъ рукъ?
             И ничего прекрасной въ утѣшенье?
   Мефист. Тамъ есть какая-то изъ этихъ бабьихъ штукъ,--
             Какъ кажется, изъ перловъ ожерелье.
   Фаустъ. Вотъ хорошо! люблю я съ даромъ
             Къ моей прелестной приходить.
   Мефист. Э! вздоръ! не грѣхъ иной разъ даромъ
             Съ нея кой-что вамъ подучить.
             Но небо звѣздно и темно --
             Я пропою стихотворенье:
             Морально -- мочи нѣтъ -- оно,
             Но страсти будитъ треволненье.

(Поетъ и играетъ на цитрѣ).

             Ты, Катенька, одна
             Къ нему любви полна --
             Опять здѣсь у окна
             Чуть занялась денница!
             Страшись всего теперь!
             Повѣрь мнѣ, о повѣрь,--
             Войдешь ты дѣвой въ дверь
             И выйдешь -- не дѣвицей!
             Будь осторожна!
             Они безбожно
             Возьмутъ -- что можно,--
             А тамъ -- прощай!
             Смотри, овечка,
             Волкъ недалечко --
             Пусть дастъ колечко --
             Тогда -- пускай!
   Валентинъ (выступаетъ). Чортъ васъ возьми! кого манишь
             Ты, крысоловъ переодѣтый!
             Сейчасъ самъ къ чорту полетишь,
             Какъ полетѣла цитра эта!
   Мефистофель. Бѣды въ томъ нѣтъ, что цитра пополамъ,
   Валентинъ. Да! то же будетъ и башкамъ!
   Мефистофель. Ну, докторъ, выступайте смѣло!
             А я васъ стану направлять:
             Шпажонку выньте -- и за дѣло!
             Начнемъ удары отражать.
   Валентинъ. На -- отрази!
   Мефистофель.                               Что жъ, отразимъ!
   Валентинъ. А -- вотъ!...
   Мефистофель.                     И этотъ подаримъ.
   Валентинъ. Да это -- дьяволъ! что со мной?
             Ахъ! не владѣю я рукой!
   Мефистофель. (Фаусту). Коли!
   Валентинъ.                                         Ай! (падаетъ).
   Мефистофель.                                         Парень усмирился;
             Теперь уйдемъ-ка мы съ тобой!
             Сейчасъ начнется крикъ и вой!
             Хоть я съ полиціей сдружился,
             Но убѣгаю отъ суда.
   Марта (у окна). Сюда! скорѣй!
   Гретхенъ (у окна).                               Огня! сюда!
   Марта. Кричатъ и дерутся!
   Народъ.                               И кто-то убитъ!
   Марта. Убійцы удрали --
   Гретхенъ.                               Кто, кто лежитъ?
   Народъ. Убитъ -- сынъ матери твоей!
   Гретхенъ (выходя). О горе!
   Валентинъ.                               Смерть въ груди моей...
             Я умираю! баста! да,
             Недолго мнѣ ужъ ждать!
             Ступайте, бабы, вы сюда --
             Чѣмъ плакать да визжать.
                       Ты, Гретхенъ, больно молода --
                       Ловка -- да только не всегда:
                                 Еще искусства нѣтъ!
                       Скажу я на ухо -- повѣрь!
                       Ты тварь развратная теперь --
                                 И все узнаетъ свѣтъ!
   Гретхенъ. О, Боже! братъ мой! что такое?!
   Валентинъ. Оставь ты Господа въ покоѣ!
             Все такъ идетъ -- какъ быть должно,
             И будетъ все, какъ суждено!
             Ты съ первымъ тайно начала,
             Затѣмъ двухъ-трехъ ты заведетъ,
             А какъ до дюжинки дошла,
             Такъ цѣлый городъ приведешь.
                       Всегда позоръ, когда родится,
                       Такъ свѣту Божьяго стыдится,
                       И надвигаетъ тайны мракъ,
                       Какъ будто на уши колпакъ;
                       О, если-бъ былъ тогда убитъ!
                       Но онъ растетъ и выростаетъ
                       И безъ одеждъ уже гуляетъ --
                       Не хорошѣетъ только стыдъ.
             И скоро времячко придетъ,
             Когда весь нашъ честной народъ
             Отъ падшей твари отшатнется
             И, какъ къ чумной -- не прикоснется!
                       Да ты сама должна сгорать
                       Отъ взора честнаго людей!
                       Предъ алтаремъ тебѣ не стать,
                       Не знать убора изъ цѣпей;
                       И кружевной отбрось уборъ.
                       Не знай ты танцевъ съ этихъ поръ!
                       И какъ дойдешь въ Господень храмъ,--
                       Стань между нищихъ и калѣкъ:
                       Проститъ Господь твоимъ грѣхамъ,--
                       Но мной будь проклята во-вѣкъ!
   Марта. Чѣмъ клеветой марать людей,--
             Подумай о, душѣ своей!
   Валентинъ. Когда-бы, сводня, стало силъ
             Тебѣ воздать по всѣмъ дѣламъ,--
             Тогда-бъ отъ Бога получилъ
             Я отпущенье всѣмъ грѣхамъ.
   Гретхенъ. О, братъ мой милый! какъ стерпѣть?!
   Валентинъ. Ты!-- замолчи!-- не смѣй ревѣть!
             Твоей рукой я былъ убитъ --
             Когда открылся мнѣ твой стыдъ.
             Пускай разсудить насъ Творецъ:
             Я жилъ и умеръ, какъ храбрецъ.
   

Соборъ.

Обѣдня, органъ и пѣніе. Гретхенъ въ толпѣ народа.
Сзади нея Злой Духъ.

   Злой Духъ. Какъ все иначе
             Тебѣ казалось.
             Когда, о Гретхенъ!
             Ты непорочной
             Во храмъ входила?
             По книжкѣ старой
             Слова молитвы
             Ты лепетала,--
             Полуребенокъ.
             Полусвятая.
             О Гретхенъ! Гретхенъ!
             О, гдѣ твой разумъ?
             На сердцѣ камнемъ
             Лежитъ злодѣйство!
             Ты молишься ль о матери, чью душу
             Ты долгой, долгой мукѣ предала?
             Чьей кровью залитъ твой порогъ, о Гретхенъ?
             Что подъ твоимъ, дрожа, трепещетъ сердцемъ?
             Что такъ тебя, собой смущая, мучитъ?
   Гретхенъ. О, горе! горе!
             Куда уйти мнѣ
             Отъ этихъ мыслей?!
             Онѣ повсюду
             За мною ходятъ!
   

Хоръ.

             Dies iraa, dies illa
             Solvet saeclum in fa villa*).
   *) "Денъ гнѣва, день этотъ обратитъ все во прахъ".

(Органъ.)

   Злой духъ. Дрожишь отъ страха?
             При херувимской.
             Гробы трепещутъ!
             Душа стряхнула.
             Покоя пепелъ,
             И, адской муки
             Огнемъ налима,
             Затрепетала!
   Гретхенъ. Уйти скорѣе!
             Органа звуки
             Тѣснятъ дыханье,
             Отъ пѣснопѣнья
             Заныло сердце.
   

Хоръ.

             Judex ergo cum sedebit.
             Quidquid later adparebit:
             Nil inultum remanebit *).
   *) "Возсядетъ тогда судія, и откроется вредъ нимъ все, что было сокрыто, ничто не останется безъ возмездія".
   Гретхенъ. О, какъ мнѣ душно,!
             Кругомъ колонны
             Меня стѣснили!
             Нависли своды
             И давятъ, давятъ!
             На воздухъ!
   Злой духъ. Скрывайся! Стыдъ и грѣхъ
             Нельзя сокрыть!
             На свѣтъ? на воздухъ?
             О, горе! горе!
   

Хоръ.

             Quid sum miser tunc dieturus?
             Quem patronum rogaturus,
             Cum vix Justus sit securus? *).
   *) "Что скажу тогда, я несчастный? Къ кому обращусь, если и праведный едва можетъ спастись".
   Злой духъ. Святые лики
             Отвратили.
             Нечистой руку
             Подать имъ страшно!
             О, горе!
   

Хоръ.

             Quid sum miser time dicturus?
   Гретхенъ. Сосѣдка! Вашъ флаконъ! (падаетъ безъ чувствъ).
   

Вальпургіева ночь *).

Горы Гарца.

   *) Шабашъ вѣдьмъ, по народному повѣрью, совершается на 1-ое мая въ день святой Вальпургіи.

Фаустъ. Мефистофель.

   Мефистофель. Вы на метлу бы не хотѣли г
             А мнѣ хотъ грязнаго козла:
             Вѣдь далеко еще до цѣли --
   Фаустъ. Мнѣ палка славно помогла:
             Пока еще таскаютъ ноги!
             Что сокращать-то намъ дороги?!
             Вотъ мы опустимся въ долины.
             Затѣмъ взберемся на вершины
             Тѣхъ скалъ -- откуда водопадъ
             И сотни родниковъ шумятъ.
             Нѣтъ, мнѣ пріятенъ путь такой!
             Вездѣ повѣяло весной --
             Взгляни на старую сосну
             И та -- почуяла весну:
             И въ насъ кипѣть она должна!
   Мефистофель. Да, больно мнѣ весна нужна!
             Зима царитъ въ моей груди,
             Хоть снѣгу въ пору-бы идти!
             Какъ непривѣтливо -- печальна и красна--
             Глядитъ на насъ двурогая луна.
             И какъ нашъ путь невѣрно озаряетъ,--
             Нога то о скалу, то за-пень задѣваетъ.
             А! вонъ блудящій огонекъ!
             Позволь позвать его: дружокъ!
             Чего ты попусту шалишь?
             Ступай-ка! намъ ты посвѣтишь!
   Блуждающій огонекъ.
             Попробую, любезность мнѣ поможетъ;
             Я удержусь отъ шалостей, быть можетъ,
             Но вѣдь идетъ зигзагами мой бѣгъ?
   Мефист. Твой образецъ, какъ видно, человѣкъ;
             Ну! ну! впередъ! во имя чорта,-- прямо!
             Не то я затушу живое это пламя!
   Блуждающій огонекъ.
             Я вижу.-- вы хозяинъ здѣсь!
             Я постараюсь васъ провесть,
             Но тотъ, чей проводникъ блудящій огонекъ,
             Быть долженъ отъ довѣрія далекъ.

Фаустъ, Мефистофель. Блуждающій огонекъ.

(Поютъ яоперемѣшю).

             Чаръ и чудныхъ грезъ страна
             Раскрывается предъ нами:
             Укажи намъ, гдѣ она?
             Неизвѣстными путями,
             Побредемъ мы за огнями
             Въ эти дикія пустыни.
             Посмотри, какъ въ злой кручинѣ
             Всѣ деревья зашатались
             И пригорки всколебались;
             Скалы съ длинными носами
             Дуютъ черными ноздрями.
             Въ дернѣ прячась межъ камнями,--
             Ручеекъ едва сверкаетъ,--
             Что онъ -- ропщетъ? напѣваетъ
             Нѣжность жалобныхъ рѣчей?
             Точно намять милыхъ дней:
             Дней надежды, упованья,
             Какъ старинное преданье
             Долетаетъ до ушей.
             Угу! угу! слышно, ближе!
             Филинъ, сойки, злыя мыши,--
             Не заснуть имъ въ эту ночь!
             Саламандры межъ кустами
             Съ толстымъ брюхомъ и ногами;
             Корни здѣсь -- змѣя точь въ точь!
             На пескѣ, между скалами
             Завились они узлами
             И хотятъ насъ испугать!
             Изъ живыхъ своихъ жилищъ
             Протянули сто ручищъ
             Къ намъ полипы. Не зѣвать!
             Разноцвѣтными мышами
             Степи полны передъ нами.
             Веселятся и играютъ
             Свѣтляки, горятъ огнемъ
             И съ задумчивымъ лицомъ,
             Насъ съ прямыхъ путей сбиваютъ.
             Да отвѣть мнѣ -- мы стоимъ?
             Иль впередъ стремглавъ бѣжимъ?
             Все, какъ будто, съ нами мчится!
             Лѣсъ и скалы! наши лица
             Умножаются въ стократъ --
             Огоньки кругомъ горятъ.
   Мефист. За полу держися, другъ!
             Здѣсь горы волшебный кругъ:
             Человѣкъ здѣсь въ страхѣ зритъ,
             Какъ Маммонъ въ горѣ горитъ.
   Фаустъ. Какъ странно, трепетно, красиво
             Приникнулъ лучъ въ земную грудь!
             И въ глубочайшіе извивы
             Даетъ возможность заглянуть,
             Туманъ встаетъ и паръ клубится,
             Огонь сквозь дымъ едва блеститъ,
             Тутъ -- тонкой ниткою струится,
             Тамъ -- бурной лавою бѣжитъ;
             Здѣсь сотней жилокъ проступаетъ,
             Тамъ моремъ огненныхъ колецъ,
             А въ томъ углу струи смыкаетъ
             Въ одинъ блистающій вѣнецъ;
             Взлетаютъ искры огневыя
             Дождемъ изъ самой глубины --
             Взгляни, какъ скалы вѣковыя
             Вплоть до вершинъ озарены.
   Мефист. Мосье Маммонъ недурно освѣщаетъ
             Для праздника волшебный свой дворецъ
             Ты разсмотрѣлъ все, къ счастью наконецъ!
             Сейчасъ толпа безумныхъ набѣгаетъ.
   Фаустъ. Откуда буря набѣжала?
             Она меня сбиваетъ съ ногъ --
   Мефист. А ты держишь, держись за скалы,
             Не то -- погибнешь, мой дружокъ!
             Туманомъ окуталась ночь;
             И совы летятъ даже прочь
             Въ лѣсу грозный трескъ и стенанья --
             То рушатся чудныя зданья
             Отъ вѣка зеленыхъ дворцовъ:
             То стоны и скрипы стволовъ,
             Отторгнутыхъ корней напѣвы;
             Раскрылися пропастей зѣвы;
             Въ безумномъ и дикомъ смятеньи
             Сплелися деревья въ паденьи;
             Въ обломкахъ лежатъ великаны;
             Со. свистомъ летятъ ураганы:
             Ты слышишь ихъ шумы: и ближе,
             И дальше, и выше, и ниже;
             Безумные, дикіе хоры
             Потоками залили горы.
   Хоръ вѣдьмъ.
             На Брокенъ, на Брокенъ вѣдьмы летятъ!
             Желтѣютъ колосья, жатвы горятъ!
             Собралась толпа -- нашъ воинственный станъ:
             На тронъ всѣхъ превыше возсѣлъ Уріанъ!
             Скорѣй!-- кто на чемъ -- поскорѣе пошелъ!
             Истомилася вѣдьма! заждался козелъ!
   Голосъ. Старуха Баубо одна здѣсь проскакала 1
             Она,-- свинью-мать осѣдлала!
   Xоръ. Честь, кому слѣдуетъ! честь!
             За Баубо! насъ она можетъ провесть!
             Разумная свинка, къ тому же и мать,
             Должна поскорѣе насъ въ свиту принять.
   Голосъ. Откуда -- куда?
   Голосъ. Съ Ильзенштейна слетѣла,
             Въ гнѣздѣ сова сидѣла --
             Таращитъ глаза --
   Голосъ. О, къ чорту!-- да ты-то куда?
   Голосъ. Вцѣпилась она --
             Вся въ ранахъ спина.--
   Хоръ вѣдьмъ.
             Широка дорога! далека дорога!
             Экая тутъ свалка! сколько ихъ тутъ претъ!
             Помело-царапка! Вилы колятъ ногу!
             Мать-то растрясется и дитя помретъ!
   Полухоръ колдуновъ.
             Пробираемся легонько,--
             Наши бабы далеконько!
             Охъ, на чортовомъ пути --
             Бабы вѣчно впереди!
   Другой полухоръ.
             Ваша рѣчь не обижаетъ --
             Пустъ насъ баба обгоняетъ,--
             Торопливость имъ не впрокъ
             Мы догонимъ ихъ въ прыжокъ.
   Голоса (сверху).
             Сюда! сюда! кто тамъ внизу?
   Голоса (снизу).
             Нѣтъ, не могу -- не доползу!
             Мы чисты, прозрачны и бѣлы какъ снѣгъ,--
             Но -- ахъ! мы безплодны, безплодны на-вѣкъ!
             Оба хора. Погода утихла, звѣзда исчезаетъ,
             Луна тихій обликъ поспѣшно скрываетъ,
             Волшебные хоры поютъ и щебечутъ,
             Блестящія искры по воздуху мечутъ.
   Голосъ (снизу). Постой!
   Голосъ (сверху).                     Кто зоветъ изъ-за скалъ?
   Голосъ (снизу). О, если бы кто меня взялъ!
                       Триста лѣтъ
                       Лѣзу -- и нѣтъ
                       Удачи -- хотѣла бы я
                       Туда -- гдѣ моя -- вся семья --
   Оба хора. Эй! на палкѣ! на метлѣ!
             На трезубцѣ! на козлѣ!
             Кто сегодня не дойдетъ
             Тотъ навѣки пропадетъ!
   Полу вѣдьма (внизу).
             Ползу давно, давно ползу.
             Всѣ наверху,-- а я внизу!
             Стараюсь я и такъ, и сякъ --
             Не доползу никакъ, никакъ --
   Хоръ вѣдьмъ. Волшебный сокъ нашъ духъ бодритъ!
             Тряпица -- парусомъ домчитъ!
             Эй! кто сегодня не дойдетъ --
             Тотъ ужъ навѣки пропадетъ!
   Оба хора. Покружившись у вершины,
                       Спустимся назадъ
             И напустимъ на долины
                       Чортовъ ароматъ.
   Мефист. Зоветъ, толкаетъ и манитъ,
             Влечетъ, и гонитъ, и свиститъ,
             Блеститъ, сверкаетъ и воняетъ:
             Вотъ это -- чортова стихія!
             А насъ съ тобою разлучаютъ!
             Ты гдѣ тамъ?
   Фаустъ (издали).           Здѣсь!
   Мефист.                     Дѣла плохія!
             Нѣтъ! власть пора, какъ видно, показать!
             Эй!-- господинъ идетъ!-- съ дороги убираться!--
             Ну, докторъ, руку дай! Какъ можно отставать,
             И съ глупой чернію мѣшаться?!
             А вотъ -- взгляни на кустъ: какъ странно онъ горитъ!
             Посмотримъ -- подойдемъ: чего одъ насъ манитъ!
   Фаустъ. Ты -- духъ противорѣчій! подойдемъ!
             На Брокенъ забрались, какъ мнится,
             И на Валѣпургіи идемъ
             Мы, чтобъ вѣрнѣй уединиться.
   Мефист. Смотри -- огня и дыму клубъ!
             Здѣсь собрался веселый клубъ,--
             Вѣдь чѣмъ тѣснѣе -- тѣмъ теплѣе.
   Фаустъ. Наверхъ хочу: тамъ пламя злѣе.
             Тамъ сѣрный дымъ, тамъ грѣхъ царитъ --
             И мнѣ загадку разрѣшитъ.
   Мефист. И загадаетъ новыхъ тьму!
             Оставь великихъ міръ кичиться,
             Мы можемъ здѣсь повеселиться:
             Тебѣ извѣстно самому,
             Что высшій свѣтъ на малые разбился.
             Вонъ вѣдьма юная -- вся голая бѣжитъ.
             Красивый торсъ нахально обнажился,--
             У старой -- цѣломудренно прикрытъ.
             Будь съ ней учтивъ -- для милаго дружка:
             Трудъ невеликъ, а польза велика!
             Вотъ -- инструменты подхватили съ жарокъ,--
             Проклятый шумъ! но -- привыкайте къ нимъ!
             Мы пригласили васъ не даромъ,--
             Мы здѣсь союзъ возобновимъ.
             Что скажешь, другъ? немалый кругозоръ!
             И до границъ достичь не можетъ взоръ!
             Огни горятъ -- болтаютъ -- любятъ -- скачутъ
             Варятъ и пьютъ -- грѣховъ своихъ не прячутъ --
             Каковъ нашъ праздничекъ? неправда ль. первый сортъ?
   Фаустъ. Какъ ты имъ явишься? какъ чортъ,
             Иль -- какъ колдунъ?
   Мефист.                               Хоть мнѣ привычно
             Носить инкогнито отлично,--
             Но въ день торжественный такой
             И я надѣну орденъ мой:
             Мы не Подвязки*) кавалеры --
   *) Самый почетный англійскій орденъ.
             У насъ въ копыто больше вѣры;
             Улитка къ намъ ползетъ -- вѣдь экій тонкій нюхъ!
             Сейчасъ почуяла, что здѣсь бѣсовскій духъ:
             Ко мнѣ ей хочется подбиться,--
             Ужъ здѣсь никакъ нельзя мнѣ скрыться!
             Ну -- отъ огней къ огнямъ! намъ всякій будетъ радъ!
             Ты -- женишокъ, а я -- твой сватъ.

(Подходитъ къ старикамъ сидящимъ у потухающихъ угольевъ).

             Сидите, старички? А вы бы въ плясовую!
             Вплетайтесь смѣло въ хороводъ!
             Здѣсь пѣнятъ чашу круговую,
             Здѣсь голова кругомъ идетъ.
   Генералъ. О, народъ неблагодарный!
             Что вамъ громкія дѣла?!
             Вамъ -- какъ женщинѣ коварной -- ,
             Только молодость мила.
   Министръ. Нынче время заблужденья.
             Мы живемъ лишь стариной! ^
             Я стоялъ въ главѣ правленья --
             Ну, и вѣкъ былъ золотой!
   Выскочка. Нѣтъ, я не былъ дуракомъ,
             Хоть грѣшилъ безмѣрно!
             Нынче все идетъ вверхъ дномъ!
             Кончится -- прескверно!
   Авторъ. Вотъ, по здравому уму
             Рѣдкое творенье!
             Молодежи не пойму --
             Глупы въ дерзновеньи.
   Мефист. (мгновенно превращается въ старика).
             Юность скоро насъ смѣнитъ,
             Время намъ убраться;
             Кубокъ больше не кипитъ --
             Долженъ свѣтъ кончаться.
   Вѣдьма-Тряпичница.
             Господа! меня не пропускайте!
             Посмотрите, чѣмъ торгую я.
             Случая купить не упускайте, --
             Эка прелесть -- лавочка моя!
             Все попало мнѣ сюда недаромъ,--
             Ни одной ненужной вещи нѣтъ!
             Чтобы въ лавкѣ стать моимъ товаромъ,--
             Нанести смертельный должно вредъ:
             Вотъ кинжалъ, облитый свѣжей кровью,
             Вотъ -- отравъ исполненный уборъ,
             Межъ безчестьемъ и святой любовью
             Вотъ алмазъ -- рѣшившій долгій споръ;
             Вотъ вамъ мечъ -- святой союзъ разбившій
             И коварно въ спину поразившій.
   Мефист. Нынче, баба, время веселѣе --
             Что случилось,-- то прошло ужъ -- да-съ!
             Нѣтъ ли намъ товарцу поновѣе?
             Приманишь лишь новенькимъ ты насъ!
   Фаустъ. Съ головой тутъ можно, потеряться!
             Ну -- ужъ оргія безумная, признаться!
   Мефист. Стремясь наверхъ -- безумный сей потокъ
             Въ отвѣтъ твоимъ -- даетъ тебѣ толчокъ.
   Фаустъ. Кто это?
   Мефист.                     А! вглядись!
   Фаустъ.                                         Скажи мнѣ, кто она?
             Мефист. Лилитъ -- Адама первая жена.
             Поберегись волны ея кудрей:
             Такія сѣти -- гибель для людей.
             На ней одно лишь это покрывало --
             Запутайся -- и все пиши пропало.
   Фаустъ. Старуха тамъ съ молоденькой сидятъ,--
             Какъ будто все попрыгать норовятъ.
   Мефист. Покоя нѣтъ сегодня намъ!
             На танцы приглашайте дамъ.
   Фаустъ (танцуетъ съ молодой вѣдьмой).
             Разъ спокойно я заснулъ
             И увидѣлъ сонъ премилый:
             Два плода меня манило,--
             Къ нимъ я руку протянулъ --
   Молодая вѣдьма (танцуя).
             Да, яблочко для васъ -- прельщенье
             Еще со дней грѣхопаденья;
             И я довольна, коль найду
             Для васъ плодовъ въ моемъ саду.
   Мефист. (танцуетъ со старухой-вѣдьмой).
             Однажды былъ мнѣ странный сонъ:
             Я видѣлъ -- дубъ былъ растепленъ --
             Дупло и гнило, и черно,
             Но мнѣ понравилась оно.
   Старая вѣдьма (танцуя).
             Я заявляю вамъ открыто,
             О, рыцарь конскаго- копыта!
             Къ услугамъ вапишъ все дупло,
             Что вамъ понравиться могло.
   Проктофантасмистъ.
             Проклятый плебсъ! да что на васъ нашло?
             Я доказалъ -- и очень ясно;
             Ногъ нѣту у духовъ!-- а вы-то, какъ въ зло,
             Подобно людямъ пляшете прекрасно.
   Молодая вѣдьма (танцуя).
             Зачѣмъ явился онъ на балъ?
   Фаустъ (танцуя).
             Э! онъ всегда вездѣ бывалъ!
             Одни танцуютъ, веселятся,
             Л онъ расцѣнку имъ даетъ:
             И въ мемъ не можетъ разобраться,
             Го прямо бранью обдаетъ;
             Не любитъ онъ впередъ движенья,--
             Онъ только можетъ одобрять
             Кругообразное верченье:
             Онъ такъ привыкнулъ гарцевать.
   Проктофантасмистъ.
             Вы здѣсь еще?! нѣтъ! это нестерпимо!
             Должно исчезнуть вамъ -- законъ неумолимый.
             Ужъ я дошелъ до выводовъ неложныхъ!
             Но бѣсамъ нѣтъ -- законовъ непреложныхъ!
             Вы здѣсь -- вы тамъ -- нѣтъ! это нестерпимо!
   Молодая Вѣдьма (танцуя).
             Вотъ надоѣлъ! ну! проходите мимо!
   Проктофантасмистъ.
             Я, духи, громко заявляю,
             Что деспотизма не терплю;
             Я духомъ въ выси воспаряю --
             Да -- (его оттанцовываютъ назадъ).
             Да -- неудачи все терплю.
             Ну! снова въ путь! въ твореньи новомъ
             Надѣюсь я послѣднимъ томомъ
             Поэта съ чортомъ убѣдить.
   Мефист. Вѣрнѣе -- въ лужу угодить:
             Піявка въ задъ ему вопьется
             И кровь немножко разобьется --
             Тогда окажется здоровъ
             Онъ отъ ума, и отъ духовъ.

(Фаусту, который пересталъ танцовать)

             Тебѣ красотка напѣвала,
             А ты отъ милой улизнулъ?
   Фаустъ. Да какъ открыла ротикъ алый --
             Мышонокъ красный проскользнулъ*).
   *) Въ Средніе Вѣка было повѣрье, что у вѣдьмы изо рта иногда выскакиваетъ красная мышь; когда же вѣдьма умираетъ -- изо рта у нея выпрыгиваетъ сѣрая мышь.
   Мефист. Да вѣдь не сѣрая же мышь?!
             Въ любви чего не проглядишь --
   Фаустъ.                     Потомъ --
   Мефист.                               Ну, что?
   Фаустъ.                                         Прекрасна и блѣдна
             Взгляни- вонъ тамъ -- чуть движется она!
             Какъ будто связана -- и, кажется, о Боже!
             Она на Гретхенъ милую похожа.
   Мефист. Оставь! пускай себѣ идетъ:
             Она мертва, какъ изваянье --
             Окаменитъ, коль подойдетъ --
             Ты про Медузу слыхивалъ преданье?
   Фаустъ. О -- взоръ недвижный мертвеца --
             Застылъ въ тоскѣ -- безъ утѣшенья!
             Да!-- это грудь ея -- черты ея лица --
             Вся прелесть милаго творенья.
   Мефист. Тебя совсѣмъ колдунья-то смутила:
             Въ ней каждый видитъ образъ милый.
   Фаустъ. Что за восторгъ! что за мученье!
             Какъ шейка чудно хороша!
             На ней шнуръ красный -- украшенье --
             Не шире лезвія ножа.
   Мефист. Да, вѣдь, ты знаешь, что плутовка
             Могла бъ подъ мышку взять головку:
             Персей срубилъ ее давно,--
             Да намъ-то это, все равно?
             Теперь на холмикъ тотъ взойдемъ:
             Здѣсь мѣсто всякихъ развлеченій...
             Да вотъ театръ -- ну? подойдемъ?
             Какое будетъ развлеченье?
   Servibilis. Сейчасъ мы снова начинаемъ --
             Піэса будетъ ужъ седьмой --
             Седьмого мы всегда кончаемъ:
             Обычай издавна такой;
             У насъ любители играютъ,
             Любитель пьесу написалъ,
             Любитель занавѣсъ спускаетъ --
             Я эту роль съ любовью взялъ.
             Прошу покорно снисхожденья --
             Сейчасъ начнется представленье.
   Мефист. Весьма умѣстнымъ я считаю,
             Что васъ на Броксбергѣ встрѣчаю.
   

Сонъ въ Вальпургіеву ночь
или
Золотая свадьба Оберона и Титаніи.

Распорядитель театра.

             Славнымъ Мидинга *) сынамъ
   *) Мидингъ -- директоръ театра въ Веймарѣ, гдѣ жилъ Гете.
             Дамъ я отдыхъ нынѣ:
             Сцену намъ замѣнитъ лѣсъ,
             Скалы и пустыни.
   Герольдъ. Пятьдесятъ лѣтъ въ бракѣ жить --
             Свадьба золотая;
             Но я золото, люблю,
             Въ споры не вступая.
   Оберонъ. Если духи вы со мной,--
             Вмигъ сюда явиться!
             Съ королевою король
             Снова обручится.
   Пукъ. Пукъ слетаетъ, будемъ мы
             Танцоватъ рядами!
             Сотни духовъ прилетятъ
             Веселиться съ нами.
   Аріэль. Аріэля голосокъ
             Серебристъ и кротокъ:
             Рожъ не мало онъ прельщалъ.
             Также и красотокъ.
   Оберонъ. Въ насъ, супруги, вамъ примѣръ:
             Чтобъ въ жену влюбиться.
             Непремѣнно нужно намъ
             Съ нею разлучиться.
   Титанія. Злится мужъ, ворчитъ жена:
             За руки возьмите,--
             И -- ее на югъ, его-жъ --
             Къ сѣверу гоните.
   Оркестръ. Музыканты собрались:
                       Стрекозы, лягушки,
                       Ихъ обширная родня,
                       Комары и мушки,
             И волынка залилась,
             Точно выдуваетъ
             Мыльный шнике-шнакъ-пузырь.
             Такъ и завываетъ.
   Духъ, себя вновь создающій.
             Часть крыла, крота животъ,
             Это не творенье,
             Не возникнетъ изъ него
             Намъ стихотворенье.
   Парочка. Два шажка, одинъ прыжокъ,--
             Я на верхъ вздымаюсь:
             Тороплюся очень я,
             Но не подвигаюсь.
   Любопытный путешественникъ.
             Неужели маскарадъ!
             Не обманъ ли зрѣнья?
             Оберонъ! прекрасный богъ!
             Ахъ, я въ восхищеньи!
   Правовѣный. Нѣтъ роговъ и нѣтъ хвоста, --
             Съ дьяволомъ не схоже!
             Но, какъ грековъ божества,
             Это демонъ тоже.
   Сѣверный художникъ.
             Есть сюжеты, но не та!
             Какъ то все этюдно!
             Нѣтъ, въ Италію скорѣй,
             Какъ бы тамъ ни трудно!
   Пуристъ. Ахъ, зачѣмъ я шелъ сюда?
             Мерзость, что такое!
             Вѣдь изъ цѣлой стаи вѣдьмъ
             Въ пудрѣ -- только двое.
   Молодая вѣдьма.
             Одежда съ пудрой созданы
             Для старыхъ, соколъ ясный!
             Мы на козлѣ верхомъ сидимъ,
             Хоть голы, да прекрасны!
   Матрона. Мы такъ тактичны и умны,
             Мы не затѣемъ спора,--
             Но я увѣрена, что вы
             Сгніете очень скоро.
   Капельмейстеръ. Эй, мухи! мушки! комары!
             На голыхъ не бросайтесь!
             Смотрите, жабы! кузнецы!
             Чуръ! съ такту не сбивайтесь!
   Флюгеръ -- (съ одной стороны).
             Вотъ это общество какъ разъ!
             Прелестныя невѣсты!
             И женихи, какъ на подборъ,--
             Не опозорятъ мѣста!
   Флюгеръ -- (съ другой стороны).
             Колы не разверзнется земля,
             Чтобъ скрыть всѣ эти рожи,
             Готовъ я самъ на всемъ скаку
             Спрыгнуть въ геенну тоже.
   Ксеніи*). Насѣкомыми пришли
             Съ жаломъ невеликимъ,
             Чтобъ поздравить сатану
             Съ торжествомъ великимъ.
   *) Сборникъ остроумныхъ эпиграммъ, издавававшійся Гете и Шиллеромъ
   Геннихъ *) Посмотрите-ка на нихъ:
             Какъ простосердечны
             И увѣритъ всѣхъ хотятъ,
             Что милы, конечно.
   *) Датскій писатель, находившей Ксеніи неостроумными и вообще плохими.
   Мусагетъ *) Средь милыхъ вѣдьмъ я нахожу,
             Бродить весьма пріятно!
             Когда-то ихъ я выдавалъ
             За музъ неоднократно1!
   *) Заглавіе книги Генниха.
   Ci devant. Геній времени.
             Я съ молодцами уживусь!
             Держись за полу платья --
             Нѣмецкій Блоксбергъ, какъ Парнасъ,--
             Довольно тѣсенъ, братья!
             Любопытный путешественникъ.
             Кто сей деревянный господинъ?
             Идетъ съ преважнымъ видомъ?
             И носъ по вѣтру держитъ свой,--
             "Охъ, пахнетъ езуитомъ"!
   Журавль. Мы ловимъ рыбку въ ручейкахъ,
             И въ мутной лужѣ тоже,--
             Затѣмъ-то -- святости сыны --
             И къ сатанѣ мы вхожи.
   Дитя свѣта *). Для правовѣрныхъ, вѣрьте мнѣ,
             Все путь къ-небеснымъ сферамъ!
             И могутъ здѣсь они служитъ
             Терпимости примѣромъ.
   *) Дитя свѣта -- самъ Гете.
   Танцоръ. Ага! Я слышу новый хоръ!
             И трубы зазвучали!
             Нѣтъ! это просто стаи птицъ
             Въ болотахъ закричали.
   Танцмейстеръ. Тутъ всякій валитъ трепака --
             Калѣки и хромые!
             Имъ, право, будто все равно,
             Что, говорятъ другіе.
   Весельчакъ. Забыта чернію вражда,
             Сдружитъ волынка многихъ;
             Орфей смирялъ въ лѣсу звѣрей,
             А здѣсь -- скотовъ двуногихъ.
   Догматистъ. Я критикановъ не терплю!
             Сомнѣньямъ -- нѣту мѣста!
             Что чортъ есть -- нѣчто, это такъ!
             Но изъ какого тѣста?
   Идеалистъ. Какъ могъ фантазіи своей
             Я датъ такъ разыграться?!
             Вѣдь если я -- все то, что здѣсь,--
             Такъ глупъ же я, признаться!
   Реалистъ. Я огорченъ, я раздраженъ!
             Проклятыя созданья!
             Найти опору въ первый разъ
             И я не въ состояньи!
   Супернатуралистъ.
             А я доволенъ! я счастливъ!
             Здѣсь я чертей встрѣчаю,
             Но я по бѣсамъ о духахъ
             Небесныхъ заключаю.
   Скептикъ. Они бѣгутъ за огонькомъ.
             И вѣрятъ въ кладъ безъ лести,
             Но бѣсъ -- созвучіе небесъ,
             И я -- какъ разъ на мѣстѣ.
   Капельмейстеръ. Лягушка скверная! сверчокъ!
             Ахъ, черти -- диллетанты!
             Вотъ только мушка съ комаромъ --
             И есть что музыканты.
   Ловкіе. Ловкачи -- идемъ впередъ
             Легкими шагами,
             Коль нельзя вверхъ головой
             Станемъ вверхъ ногами.
   Неловкіе. Было время -- имъ везло,
             Долго танцовали,
             И вотъ ходимъ босикомъ,
             Обувь протоптали.
   Блуждающій огонекъ.
             Изъ болотъ явились мы,
             Тамъ и зародились,--
             Здѣсь по блеску между всѣхъ
             Первыми явились.
   Упавшая звѣзда.
             Я полетѣла съ высоты
             Огнемъ, звѣздой блестящей,
             И вотъ теперь лежу въ травѣ;
             На помощь, проходящій!
   Массивные. Мѣста! мѣста! сторонись!
             Твердыми стопами
             Духи идутъ! Толстяки!
             Все примнется нами!
   Пукъ. Да не лѣзьте, какъ слоны!
             Чуръ, не напирайте!
             Легокъ Пукъ -- а нынче онъ
             Тоже съ вѣсомъ -- знайте!
   Аріэль. Дастъ природа, дастъ вамъ духъ
             Крыльевъ серебристыхъ,
             Полетите вы средь розъ
             До холмовъ душистыхъ.
   Оркестръ (піаниссимо).
             Облака зашли, туманъ
             Тихо уплываетъ,
             Пробѣгаетъ вѣтерокъ,
             И -- все исчезаетъ.
   

Пасмурный день. Поле.

Фаустъ. Мефистофель.

   Фаустъ. Въ горѣ! въ отчаяніи! долго несчастная скиталась по землѣ, и теперь посажена въ темницу! Милое, невинное созданіе! посажена въ тюрьму какъ преступница, обречена на страшныя муки! До чего дошло! до чего!-- Измѣнникъ! ничтожный духъ! ты все это отъ меня скрылъ! Ну стой! стой! вращай злобно своими дьявольскими глазами! Стой и мучь меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Въ темницѣ! Въ невыразимыхъ страданіяхъ! Предана злымъ духамъ и сочувственно судящему человѣчеству! А ты убаюкиваешь меня отвратительными удовольствіями, скрываешь возростающее отчаяніе ея я оставляешь ее, безпомощную, на погибель.
   Мефистофель. Она не первая.
   Фаустъ. Песъ! Гнусное чудовище! О, безконечный Духъ! преврати его, преврати этого червя снова въ собаку! Онъ часто любилъ являться въ этомъ видѣ передо мною, подкатываться подъ ноги и вскакивать подающему на плечи. Преврати его въ тварь, которая ему милѣе всего; пусть онъ ползаетъ передо мною на брюхѣ, а я его, проклятаго, буду топтать ногами!-- Не первая! О, горе! необъятное горе! не первая утонула въ безднѣ несчастія! недостаточно смертной тоски первой для того, чтобы искупить остальныхъ передъ очами Всепрощающаго! Мнѣ мозгъ и душу пронзаетъ несчастіе первой, а ты спокойно скалишь зубы надъ судьбами тысячъ!
   Мефистофель. Ну, вотъ мы снова на границѣ нашей мудрости: тутъ у васъ, у людей, пониманіе, какъ замкомъ, защелкивается. Къ чему лѣзть въ наше общество, если ты не въ силахъ выдержать до конца? Хочешь летѣть и боишься головокруженія? Мы тебѣ навязывались или ты намъ?
   Фаустъ. Не скаль такъ на меня твои кровожадные зубы! мнѣ противно! Великій, божественный Духъ! ты меня удостоилъ своимъ явленіемъ, ты знаешь мое сердце и мою душу,-- къ чему сковалъ ты меня съ позорнымъ товарищемъ, который радуется стыду и наслаждается погибелью?
   Мефистофель. Ты кончилъ?
   Фаустъ. Спаси ее или горе тебѣ! Проклятіе на тебя на тысячи лѣтъ!
   Мефистофель. Не могу я снять съ нее оковъ и отворить затворы темницы!-- "Спаси ее! А кто ее привелъ къ погибели? Ты или я?

(Фаустъ дико озирается кругомъ).

   Мефистофель. Ты ищешь, нѣтъ-ли грома? Къ счастью, онъ не данъ вамъ, жалкимъ смертнымъ. Истинно деспотическій способъ облегчить свою печаль, раздавивъ перваго невиннаго встрѣчнаго.
   Фаустъ. Губи меня, но она должна бытъ свободна!
   Мефистофель. Но ты подвергаешься опасности. Знай, что извѣстно твое кровавое дѣло. Надъ городомъ рѣютъ мстительные духи и поджидаютъ возвращенія убійцы.
   Фаустъ. И это я долженъ слышать отъ тебя? Смерть и убійство цѣлаго міра на тебя, чудовище! Говорю тебѣ, веди меня и освободи ее!
   Мефистофель. Пожалуй, поведу тебя и, что могу -- сдѣлаю, по слушай: развѣ я всемогущъ на небѣ и на землѣ? Я могу помрачить дознаніе тюремщика; овладѣй ключемъ и выведи ее человѣческой рукой. Я буду сторожить васъ. У меня готовы волшебные кони, я увезу васъ. Вотъ все, что я могу.
   Фаустъ. На коней, и туда!
   

Ночь, открытое none.

Фаустъ и Мефистофель на черныхъ лошадяхъ.

   Фаустъ. Чего снуютъ тамъ у Вороньяго Камня? {Такъ называлась площадь, на которой происходили казни.}
   Мефистофель. Кто ихъ знаетъ, что они тамъ дѣлаютъ!
   Фаустъ. Взлетаютъ, опускаются, нагибаются, склоняются.
   Мефистофель. Вѣдьмы!
   Фаустъ. Что-тоі сыплютъ и развѣваютъ.
   Мефистофель. Мимо! Мимо!
   

Тюрьма.

Фаустъ входитъ со связкой ключей и лампочкой; передъ желѣзной дверцой.

   Фаустъ. Давно забытый страхъ овладѣваетъ мной!
             Душа моя полна печалью міровой;
             Здѣсь за стѣной сырой, въ тяжеломъ заключеньи
             Она, виновная въ наивномъ увлеченьи!
             О, я дрожу! мнѣ страшно увидать!
             Иди! иди! палачъ не станетъ ждать!
   Пѣсня внутри. Какъ развратная мать --
             Задушила меня;
             А мошенникъ отецъ --
             Съѣлъ свое дитя.
             А сестрица пошла.
             Мои кости нашла --
             Закопала глубоко, глубоко;
             А я молодою
             Стала птичкой лѣсною.
             Полечу я высоко, высоко...
   Фаустъ (отпирая дверь). Не знаетъ бѣдная, что другъ такъ близокъ къ ней.
             Что слышитъ стонъ ея и звукъ ея цѣпей. (Входитъ).
   Маргарита (прячась въ солому).
             Ай! ай! они пришли! приходитъ смерть за мной!
   Фаустъ. Молчи! я за тобой! пришелъ освободить --

(схватываетъ цѣпи, чтобы ихъ разбить).

   Маргарита (на колѣняхъ).
             Ты человѣкъ! пойми.-- о сжалься надо мной!
   Фаустъ. Ты можешь крикомъ стражу разбудить!
   Маргарита. Палачъ! вакую класть и силу
             Имѣешь надо мной?!
             Еще вѣдь полночи не било?
             Я жить хочу! о, сжалься надо мной!
             Пусть завтра... поздно?! никогда!...
             Я молода, я молода,--
             Иду на гибель --
             Красавицей слыла -- и въ томъ моя погибель --
             Былъ милый у меня -- далёкъ теперь, далёкъ...
             Цвѣты разсыпались, разорванъ мой вѣнокъ.
             Нѣтъ! не хватай! за что! зачѣмъ? зачѣмъ?
             Я не грѣшна ничѣмъ, ничѣмъ
             Передъ тобой -- за что жъ губить?
   Фаустъ. Какъ пережить! какъ пережить!
   Маргарита. Я во власти твоей... ну, постой-же минутку!
             Дай у груди покормить мнѣ малютку;
             Всю ночку мы съ крошкой моей проиграли;
             На горе злодѣи малютку украли,--
             Теперь говорятъ: я ее извела!
             Нѣтъ, больше не буду ужъ я весела!
             Ахъ! злые! поютъ!-- про меня сочинили!
             Ты сказочку знаешь?-- "разъ жили да были".
             Такъ въ сказочкѣ точно такой же конецъ,--
             А что жъ это значитъ, скажи, наконецъ?
   Фаустъ. У ногъ твоихъ милый, твой другъ дорогой!
             Тебя изъ тюрьмы уведетъ онъ съ собой!
   Маргарита. О, склонимъ колѣни и будемъ молиться!
             Взгляни -- у порога дымится!
             Въ подпольѣ -- огонь горитъ
             О! скрежетъ! вой!
             Духъ злой
             Вонъ тамъ -- стоитъ!
   Фаустъ (громко). Гретхенъ! Гретхенъ!
   Маргарита (внимателѣпо).
             Здѣсь милый!-- здѣсь милаго голосъ звучалъ!
             Да гдѣ жъ ты? меня ты сейчасъ призывалъ!
             Никто не посмѣетъ -- вольна ялечу!
             Тебя обнимать, цѣловать я хочу!
             Ты Гретхенъ позвалъ 1 на порогѣ стоялъ!
             Тамъ дымъ клубился! тамъ адъ пылалъ!
             Тамъ адскій хохотъ! скрежета звукъ!
             И милый голосъ я слышу вдругъ!
   Фаустъ. Я это!
   Маргарита. Ты вправду? скажи, въ самомъ дѣлѣ?
             Ты это! ты это! куда жъ улетѣли
             Тяжелыя цѣпи, неволя, мученье?
             Ты это!... пойдемъ-же! съ тобой избавленье!--
             Я спасена!-- вотъ мы съ тобой
             Здѣсь повстрѣчались въ первый разъ...
             Вотъ, видишь, садикъ, гдѣ мы васъ
             Встрѣчали съ Мартой, дорогой!
   Фаустъ (увлекая ее). За мной! за мной!
   Маргарита (ласкаясь).
             Нѣтъ, подождемъ!
             Хочу съ тобой побыть!
   Фаустъ. Идёмъ!
             Скорѣй! мы можемъ поплатиться!
   Маргарита. Какъ? цѣловать успѣлъ ужъ разучиться?
             Давно ли все ко мнѣ ходилъ,--
             Теперь ласкаться позабылъ?
             Ахъ, тяжко мнѣ!-- сердце томится и поетъ!
             Бывало, твой взоръ вмигъ меня успокоитъ!
             Ты слова два скажешь -- и я какъ въ раю,
             Цѣлуешь такъ крѣпко, а я вся горю!
             Да цѣлуй же меня!
             Иль зацѣлую тебя!

(обнимаетъ его).

             О горе! какъ холодны губы твои!
             Какъ мраченъ ты сталъ!
             Гдѣ нѣжныя рѣчи? гдѣ ласки любви?
             Любовь? кто любовь твою взялъ?

(отворачивается отъ него)

   Фа устъ. Пойдемъ, о, пойдемъ, моя радость, со мной!
             Тебя я люблю! я по прежнему твой!
             Прошу, умоляю -- за мною ступай!
   Маргарита (оборачиваясь къ нему).
             Ты-ль это? ты-ль это? о, другъ! отвѣчай!
   Фаустъ. Я, я! Идемъ!
             Маргарита. Ты цѣпи снимаешь,
             Ты снова меня у груди согрѣваешь,--
             А -- слушай!-- тебя -- не пугаетъ мой видъ?
             Ты знаешь, кто, милый, съ тобой говоритъ?
   Фаустъ. Идемъ-же! свѣтаетъ!
   Маргарита. Я мать погубила,
             Родное дитя утопила,
             А ребенокъ намъ вмѣстѣ былъ данъ -- онъ былъ твой;
             Какъ и мой -- онъ былъ твой,-- да! опять ты со мной!
             Дай мнѣ руку твою! дорогая рука!
             Но -- мой милый -- она и влажна и липка!
             Это -- кровь? оботри ее. смой!
             Обагрены
             Руки твои... Шпагу въ ножны!
             Умоляю тебя, дорогой!
   Фаустъ. Оставь же прошедшимъ прошедшее быть!
             О, мука твоя меня можетъ убить!
   Маргарита. Нѣтъ, милый мой, долженъ ты жить,
             Ты долженъ къ могилкамъ ходить.
             Ты завтра съ утра и начни хлопотать:
             На лучшее мѣсто положите мать,
             Съ ней рядомъ пусть братъ почиваетъ,
             А мнѣ пусть немного въ сторонкѣ копаютъ,
             Не очень далеко, смотри, не забудь!
             А крошку ко мнѣ положи на грудь;--
             Никто не захочетъ лечь рядомъ со мной!
             А правда.? мы счастливы были съ тобой?
             Теперь же во всемъ неудача пошла.
             Теперь ты холодный такой,
             Какъ будто я больше тебѣ не мила,--
             Нѣтъ, ты это... ты...
   Фаустъ. Такъ иди же со мной!
   Маргарита. Куда-же идти-то? отсюда -- туда --
   Фаустъ. На волю! на волю! со мной!
   Маргарита. Ну, да!
             Это смерть насъ зоветъ! ну идемъ же съ тобой
             Отсюда -- туда, на вѣчный покой;
             Отсюда одинъ только путь мнѣ -- могила.
             Уходишь? уходишь? о, Генрихъ мой милый!
             О, если-бъ могла улетѣть я теперь!
   Фаустъ. Ты можешь, мой ангелъ! отворена дверь!
   Маргарита. Нельзя мнѣ, мой милый! что пользы бѣжать!
             Они насъ повсюду сумѣютъ догнать!
             Къ тому же такъ тяжко просить подаянья!
             А если на сердцѣ еще злодѣянье,--
             Такъ тяжко въ чужбинѣ но милымъ вздыхать!
   Фаустъ. Я остаюсь --
   Маргарита. Ступай! ступай!
             Дитя спасай!
             Вонъ тамъ -- дорожка,
             Потомъ лѣсокъ.
             Лѣвѣй немножко:
             Тамъ прудъ, мостокъ
             Чуть-чуть въ сторонку --
             Хватай ребенка!
             Онъ всплылъ, онъ бьется!
             Спасай! спасай!
             Онъ захлебнется --
             Скорѣй хватай!
   Фаустъ. Опомнись! лишь шагъ -- ты на волѣ опять!
   Маргарита. Ахъ, какъ бы намъ гору скорѣй миновать!
             На камушкѣ мать тамъ сидитъ,--
             О, Господи! ужасъ какой!
             На камушкѣ мать тамъ сидитъ,
             Качаетъ сѣдой головой;
             Не кивнетъ, не мигнетъ, голова тяжела;
             И проснуться не можетъ -- такъ долго спала!
             Вѣдь, чтобъ намъ не мѣшать -- такъ долго спала!
             Ахъ, счастливыя были тогда времена!
   Фаустъ. Безсильны мольбы, но тебя я спасу!
             Тебя я насильно съ собой унесу!
   Маргарита.-- Оставь! не хочу! не хватай такъ меня!
             Тебѣ изъ любви вѣдь все сдѣлала я!
   Фаустъ. Дорогая! взгляни! вѣдь совсѣмъ разсвѣтаетъ!
   Маргарита. Ахъ день! послѣдній день! день свадьбы наступаетъ!
             Не нужно говорить, что Гретхенъ принимаетъ
             Тебя давно уже -- пускай никто не знаетъ --
             Гдѣ вѣночекъ то мой?
             Гдѣ его мнѣ сыскать?
             Мы сойдемся съ тобой,
             Но -- нельзя танцовать...
             Какъ много народу! и всѣ то молчатъ...
             Всю площадь, какъ волны, они заливаютъ,
             Всѣ улицы полны, еще прибываютъ,--
             Теперь къ панихидѣ звонятъ;
             О, Боже! какъ мучатъ, какъ вяжутъ меня!
             На плаху меня притащили
             Ай! вижу! ай! слышу я лязгъ лезвія --
             И стихло все, точно въ могилѣ.
   Фаустъ. О, если-бъ не былъ я рожденъ!
   Мефист. (въ дверяхъ).
             Пора! не то погибнетъ онъ!
             Нелѣпыя слезы! смѣшныя мученья!
           олжны?
   

Маргарита

             Ужель ничто мое значенье?
             Святых Даров не почитаешь ты.
   

Фауст

             Я чту их.
   

Маргарита

             Но в тебе отсутствует влеченье.
             На исповедь давно уже не ходишь ты!
             Ты веруешь ли в Бога?
   

Фауст

             Кто же смеет
             Сказать: я в Бога верую? О, милый мой птенец!
             Когда бы спрошен был духовный иль мудрец,
             В ответе их -- кто лишь понять умеет --
             Над вопрошателем насмешка бы звучала.
   

Маргарита

             Не веруешь?
   

Фауст

             Не то, прелестное созданье!
             Кто может словом нам его назвать?
             Кто может заявлять:
             Я верую в Него?
             Кто -- ощущать?
             И кто дерзнет сказать:
             Не верую в Него?
             Он -- Всеобъемлющий,
             Он -- Вседержитель.
             Он не объемлет ли
             И не содержит ли
             В Себе тебя, меня. Себя?
             Иль нет над нами свода неба?
             Иль под ногами нет земли?
             И не восходят ли над нами,
             С любовью глядя, сонмы звезд?
             Когда смотрю я в твои очи,
             Не возбуждаются ль притом
             И мозг, и сердце у тебя,
             И не творится ль в тайне вечной
             Ткань, что очами хоть незрима.
             Но духом видима твоим?
             Когда наполнишь сердце чувством.
             От созерцания всего
             Восторг блаженный испытаешь,
             Тогда зови Его, как хочешь:
             Любовь иль Сердце, Счастье ль. Бог!
             Одним я именем не в силах
             Его назвать! Тут чувство -- все!
             А имя что? Лишь звук и дым,
             Что свет небесный затемняют
   

Маргарита

             Все это хорошо, прекрасно,
             И патер так недавно говорил,
             Но не совсем такими же словами.
   

Фауст

             Дают Ему в своих границах
             Сердца живущих на земле
             Имен различных вереницы.
             Свое на каждом языке.
             Так можно ль отказать в том мне?
   

Маргарита

             Твои слова как будто сносны,
             Но недостаток в них один:
             Ты вовсе не христианин.
   

Фауст

             О, милое дитя!
   

Маргарита

             Давно, давно страдаю я,
             Что вижу в обществе тебя...
   

Фауст

             Как так?
   

Маргарита

             Того, с которым ты
             Всегда, везде, я вижу, против воли;
             Его противные черты
             Наносят сердцу столько боли,
             Как не нанес еще никто.
   

Фауст

             Не бойся, куколка, его!
   

Маргарита

             Его присутствие волнует кровь мою.
             Меж тем, на всех смотрю я добродушно,
             Как радостно я на тебя смотрю,
             Так мне при нем и тягостно, и душно;
             Мне кажется, он просто плут.
             Прости, Господь, коль я сужу неправо!
   

Фауст

             И чудаки средь нас живут,
             На свете быть имеют право.
   

Маргарита

             С ему подобным жить бы я не согласилась!
             Он входит в дверь -- насмешка вместе с ним,
             И где-то злоба затаилась.
             Сдается мне, несчастием своим
             Его никто не растревожит;
             На лбу написано, что никакой души
             На свете он любить не может.
             Как те минуты хороши,
             Когда с тобой в уединеньи
             Я ощущаю преданность, свободу, теплоту,
             Явился он -- и все в оцепененьи,
             И позабудешь прелесть ту.
   

Фауст

             Антипатичен он тебе.
   

Маргарита

             Пора домой.
   

Фауст

             Дождаться ль мне,
             Когда б я мог в полночной тишине
             Прижаться сердцем к сердцу твоему,
             И душу слить свою с твоей в одну?
   

Маргарита

             Когда б одна я почивала,
             Тогда сегодня в час ночной,
             Засова я б не задвигала
             Перед тобою, милый мой!
             Но мама спит ужасно чутко:
             Проснуться ей одна минутка;
             И, если б нас застала вместе,
             Я умерла бы тут на месте!
   

Фауст

             Да в этом, ангел, нет нужды;
             Возьми флакон, три капли ты
             Влей к ней в питье, довольно их:
             И будет сон глубок и тих.
   

Маргарита

             Мне твоего довольно слова,
             Я для тебя на все готова.
             Надеюсь, ей вреда здесь нет?
   

Фауст

             Иначе дал ли б я совет?
             Маргарита
             Смотрю я на тебя и мыслю в тишине:
             Как покорилась я твоей, мой милый, воле?
             Так много сделано мной было, делать мне
             Почти что ничего не остается боле.

(Уходит.)

Мефистофель входит.

Мефистофель

             Ну что, исчезла обезьяна?
   

Фауст

             А ты подслушивал опять?
   

Мефистофель

             Я выслушал все без изъяна:
             Сначала доктору пришлось внимать,
             Странице катехизиса, конечно,
             С отличной пользой для себя.
             Девиц интересует вечно
             О вере милого статья;
             Благочестив и прост ли он:
             Раз в этом сдаст, им сдастся в остальном.
   

Фауст

             Тебе ль, чудовищу, понятно совершенство?
             Понять, как милая и верная душа,
             Своею верою дыша,
             Той верой, что и здесь уже дает блаженство,
             Священным ужасом заранее полна.
             Что милого душа уже осуждена?
   

Мефистофель

             Жених сверхчувственный!
             Не знаешь ты, что это значит:
             Тебя девчонка одурачит.
   

Фауст

             Ком грязи и огня!
   

Мефистофель

             А маски разбирать
             Она умеет очень ловко.
             В моем присутствии ей тяжело дышать!
             Под маскою моей, пока без заголовка,
             Ей что-то чудится: не то там гений скрыт,
             Не то -- сам черт сидит
             Сегодняшняя ночь?
   

Фауст

             Тебе какое дело?
   

Мефистофель

             Ее приветствую я смело!
   

У КОЛОДЦА

Гретхен и Лизхен с кувшинами.

Лизхен

             О Вареньке ты не слыхала?
   

Гретхен

             Нет. Что мне слышать и когда?
             Не выхожу я никуда.
   

Лизхен

             А мне Сивилла рассказала
             Сегодня все. Пришел черед
             И нашей Вареньке... Не важничай чрезмерно!
   

Гретхен

             А что?
   

Лизхен

             Да дело очень скверно:
             Все за двоих -- и ест, и пьет.
   

Гретхен

             О, Боже!
   

Лизхен

             Поделом случилось!
             А с ним-то как она возилась!
             И по деревне-то гуляли,
             И на собраньях танцевали!
             Быть первою всегда, везде хотелось ей.
             Все угощалася вином да пирожками
             И, что-то возмечтав о красоте своей,
             Всегда гордилась перед нами.
             Сама была настолько без стыда,
             Что от него подарки принимала,
             И лакомства, и нежности всегда;
             Ну вот -- цветок и потеряла!
   

Гретхен

             Ах, бедная!
   

Лизхен

             И ты ее жалеешь?
             Как жили мы? Бывало, днем всегда
             Сидишь за пряжею, а ночью никуда
             Из дому выходить не смеешь.
             А что она? Все с миленьким своим
             То за воротами, то в темном закоулке;
             Часы казалися, поди, минутой им,
             И очень краткими предлинные прогулки...
             А вот теперь пусть в храм она идет
             В рубашке грешницы для покаянья
             И там среди всего собранья
             Поклоны тяжкие кладет!
   

Гретхен

             Он женится на ней, конечно.
   

Лизхен

             Он не дурак. Пред ним открыт весь свет.
             Он убежал. Его простыл и след!
             Проворный малый!
   

Гретхен

             Бессердечно!
   

Лизхен

             А если женится дружок,
             Ей все ж грозит позор перед народом:
             Ребята разорвут ее венок,
             А мы соломы набросаем перед входом!

(Уходит.)

Гретхен
(идя домой)

             И я без жалости бранила
             Ошибку девы молодой!
             Когда несчастная грешила,
             Каких я слов ни находила,
             Чтоб издеваться над бедой!
             Все то, что черным мне казалось,
             Я делала еще черней,
             Я очернить совсем старалась,
             А между тем в душе своей
             Всегда себя благословляла
             И непорочной почитала!
             И что же? Вот теперь со мной
             Тот самый грех. Но, Боже мой!
             Все то, что ко греху влекло,
             Так мило было, так светло!
   

У ГОРОДСКОЙ СТЕНЫ

В нише -- Mater dolorosa. Перед ней кувшин с цветами.

Гретхен

             Тебе
             В своей беде
             Молюсь, Страдалица святая!
   
             Ты мук полна,
             Поражена,
             На Сына мертвого взирая.
   
             К Отцу взываешь
             И все вздыхаешь
             И за Него, и за себя.
   
             Кто может знать,
             Как я должна страдать?
             Какая боль мне суждена?
   
             Чего мое сердце трепещет, боится,
             К чему мое бедное сердце стремится,
             Ты знаешь. Страдалица, только Одна!
             Куда бы ни пошла я,
             Тоска, тоска все злая
             Преследует меня!
             Одна останусь только,
             То плачу, плачу горько
             И неутешно я.
   
             Слезами орошала
             Сегодня землю я,
             Когда цветы срывала
             Я рано для Тебя.
   
             И только Солнце встало
             И глянуло ко мне,
             Как на своей постели
             Сидела я в тоске.
   
             От смерти, позора спаси. Всеблагая!
             Тебе
             В своей беде
             Молюсь, Страдалица Святая!
   
   

НОЧЬ

Улица перед дверью Гретхен. Валентин, солдат, брат Гретхен.

Валентин

             Сидишь, бывало, средь своих,
             Шумна попойка; всяк из них,
             Из многих дев избрав одну,
             Ей произносит похвалу
             При всех; стакан в одной руке,
             Другая согнута в локте.
             Пока гремит их трескотня,
             Сижу в сторонке молча я
             И глажу бороду рукой,
             Лишь улыбаяся порой.
             Потом, наполнив до краев
             Стакан, я прерываю рев
             И говорю: "И то, и се,
             У всякой, значит, есть свое!
             А изо всех-то есть одна,
             И много лучше всех она!
             Кто Гретель, мол, сестре моей
             Из этой их ватаги всей
             Служанкой только быть бы мог?"
             Ужасный шум: клинг, клянг, топ, топ!
             А тут одни-то и кричат,
             Что правду говорит, мол, брат,
             Что Гретель просто молодец
             И всем им прочим образец!
             Так болтуны и замолчат.
             А что теперь! Теперь готов свирепо
             Рвать волосы свои, на стены лезть нелепо!
             Ведь каждый негодяй меня позорить может
             Словами колкими, гримасой, пустяком!
             Намек иль случай... Страх меня тревожит,
             Сижу каким-то злостным должником!
             И, если б всех их сбросил вверх ногами,
             Я все ж не мог бы их назвать лжецами.
             Кто там идет? Крадется кто средь мрака?
             Мне кажется, их двое... Ничего!
             Коль здесь и он, за шиворот его...
             Пусть здесь же он подохнет, как собака!
   

Фауст. Мефистофель.

Фауст

             Вон за окном церковным огонек
             Горит лампады негасимой,
             Чем дале, тем слабей свет, ею приносимый,
             А дальше мрак его облек.
             Так на душе моей все мрачно.
   

Мефистофель

             А мне вот, как коту, сейчас довольно смачно,
             Когда на крышу выйдя с чердака,
             Он вдоль стены лишь крадется пока.
             Я добродетелен, имею же при этом
             И вороватости и похоти запас;
             Вальпургиева ночь таинственным приветом
             Уже шумит во мне по членам -- в добрый час!
             Она ведь послезавтра наступает;
             Причины бдения там всяк отлично знает.
   

Фауст

             Быть может, выползет там клад из-под земли,
             Который где-то там чуть-чуть мелькнул вдали.
   

Мефистофель

             Ты скоро можешь радость испытать
             Тот котелок из-под земли достать;
             Недавно удалось мне подглядеть невольно:
             Там славных талеров наложено довольно.
   

Фауст

             Там нет ли ценностей, ну -- перстенька какого?
             Возлюбленной моей хотел бы подарить.
   

Мефистофель

             Я видел ценность там, но вида не такого:
             Шнурки жемчужные, чтоб шею ей обвить.
   

Фауст

             Вот это хорошо, а то мне не совсем
             Приятно было б к ней придти ни с чем.
   

Мефистофель

             Ведь ты не станешь огорчаться
             Кой-чем и даром наслаждаться.
             Все небо в звездах. Тихий час.
             Есть у меня прелестная вещица;
             Спою я песенку сейчас:
             Она ей может пригодиться.

(Поет под аккомпанемент цитры.)

                       Катюша ждет,
                       Все к месту льнет,
                       Где друг живет,
                       На утренней заре. Ждать худа!
                       Прочь, не туда!
                       Войдешь туда
                       Ты девой, да?
                       Не ею выйдешь ты оттуда!
   
                       Так примечай!
                       Коль невзначай...
                       Тогда "Прощай, --
                       Скажу я, -- бедная малютка!"
                       Любовь -- беда,
                       Но и тогда,
                       Нельзя, когда
                       Колечка нет: оно не шутка!
   

Валентин
(входит)

             Кого ты манишь тут? Чтоб черт побрал тебя!
             Проклятый крысолов! Должно быть, ты нездешний?
             Сначала с музыкой твоей покончу я,
             За нею и певца отправлю в ад кромешный!
   

Мефистофель

             Вся цитра вдребезги -- капут!
   

Валентин

             Сейчас и череп треснет тут!
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Смелее, доктор! Не зевайте!
             Держитесь около меня!
             Шпажонку в руки! Нападайте!
             А отбиваться буду я!
   

Валентин

             И отбивайся!
   

Мефистофель

             Отбиваюсь.
   

Валентин

             А вот еще!
   

Мефистофель

             Готов и я!
   

Валентин

             Я словно с дьяволом сражаюсь!
             Уже рука немеет у меня.
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Коли!
   

Валентин
(падая)

             Увы!
   

Мефистофель

             Ну, пентюх -- пас!
             Теперь живей нам надо убираться,
             Ужасный гвалт поднимется сейчас,
             С полицией я б справился как раз,
             Вот с уголовщиной трудненько развязаться.

(Уходят.)

Марта
(из окна)

             Сюда, сюда!
   

Гретхен
(из окна)

             Огней сюда, огней!
   

Марта
(оттуда же)

             Здесь ссора, драка, стук мечей!
   

Народ

             И кто-то здесь лежит убитый.
   

Марта
(выходя на улицу)

             А где убийцы? Не открыты?
   

Гретхен
(выходя)

             Кто здесь?
   

Народ

             Сын матери твоей.
   

Гретхен

             О, Всемогущий! Горе! Горе!
   

Валентин

             Я умираю; скоро то сказать,
             Еще скорее сделать дело.
             Ну, что вы, женщины, все выть да завывать?
             Послушайте! Скажу я смело.

Все становятся вокруг него.

             Ну, что же, Гретхен? Молода
             И недостаточно умна
             И не умеешь дел вести.
             Себя -- скажу я откровенно --
             Ты не сумела соблюсти;
             Так продолжай дела вести,
             И станешь девкой непременно.
   

Гретхен

             О, брат мой! Боже! Что такое?
   

Валентин

             Ну, Бога ты оставь в покое!
             Что совершилось -- совершилось,
             И так пойдет, как заварилось.
   
             Пошаливать начнешь с одним,
             Другие явятся за ним,
             А вот как дюжина пройдет,
             Так целый город попадет.
   
             Сначала стыд, как народится,
             Людей и света он боится
             И прячет уши с головой
             Под покрывалом тьмы ночной;
             Тут и покончить лучше с ним.
             Растет он; сделавшись большим,
             На свет дневной он выступает,
             Но лучше, краше не бывает.
             И чем его противней вид,
             Он больше днем быть норовит.
   
             И вижу будущее я:
             Все люди честного закала
             Бегут повсюду от тебя,
             Как от заразного начала.
             А если б кой-кому из них
             Взглянуть в глаза твои случилось,
             Твое бы сердце в этот миг
             В тупом отчаяньи забилось!
             Долой цепочку золотую!
             Не становись пред алтарем!
             Забудь отделку кружевную
             На платье праздничном своем!
             Переселись в те помещенья,
             Где лишь болезнь да нищета!
             А если Бог и даст прощенья,
             Людьми ты будешь проклята!
   

Марта

             Чем в богохульстве заноситься,
             Не лучше ль Богу помолиться!
   

Валентин

             Ах ты, бесстыжая и высохшая сводня!
             Вот если бы я мог добраться до тебя,
             Так все свои грехи вмиг искупил бы я,
             Была б еще на мне и благодать Господня!
   

Маргарита

             О, брат мой! Боже, что за муки?
   

Валентин

             Брось плакать! Все одни лишь штуки!
             Успела ты, утратив честь,
             Мне рану страшную нанесть.
             Чрез смерть идти я к Богу рад,
             Как честный, как прямой солдат.

(Умирает.)

   
   

СОБОР

Церковная служба, орган и пение. Гретхен в толпе народа. Злой Дух стоит позади Гретхен.

Злой Дух

             Ты, Гретхен, не такой была,
             Когда еще невинною
             Стояла здесь пред алтарем,
             Когда по ветхой книжечке
             Молитвы лепетала,
             Не то о детских играх,
             Не то о Боге думая.
   
             Гретхен!
             Опомнися!
             Какое преступленье
             В твоей душе?
             За душу молишься ли матери родимой?
             На муку долгую ее ты усыпила.
             Чья кровь у твоего порога?
             А что под сердцем у тебя
             Шевелится, растет,
             Трепещет заодно с тобою
             В предчувствии ужасном?
   

Гретхен

             Горе, горе!
             Как мне избавиться от мыслей,
             Которые преследуют меня!
   

Хор

             Dies irae, dies ilia
             Solvet sacelum in favilla.

Звуки органа.

Злой Дух

             Бог против тебя,
             Труба прозвучала,
             Гробы встрепенулись!
             И сердце твое
             Опять возродилось из пепла,
             Опять пробудилось
             Для адских мучений.
   

Гретхен

             Мне надо уйти!
             Мне звуки органа
             Дыханье в груди прерывают,
             А пенье молитв разрушает
             Мне сердце!
   

Хор

             Judex ergo cum sedebit,
             Quidquid latet adparebit,
             Nil inultum remanebit.
   

Гретхен

             Мне тесно!
             Меня охватили
             Стенные столбы,
             И свод меня давит...
             Воздуху!
   

Злой Дух

             Сокройся! Грех и позор
             Не могут укрыться.
             Что? Воздуху? Свету?
             О, горе тебе!
   

Хор

             Quid sum miser tunc dicturus,
             Quern patronum rogaturus,
             Gum vix Justus sit securus?
   

Злой Дух

             Святые на тебя
             Уже не смотрят.
             И руку протянуть тебе
             Они не могут.
             Горе!
   

Хор

             Quid sum miser tunc dicturus?
   

Гретхен

             Соседка! Ваш флакончик!

(Падает в обморок.)

   
             

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ[14]

Гарцские горы близ местечек Ширке и Эленд. Фауст. Мефистофель.

Мефистофель

             Не хочешь ли забрать хотя бы помело?
             Здорового козла себе я выбираю:
             Отсюдова еще до цели далеко.
   

Фауст

             Пока я хорошо ногами обладаю,
             Мне палочки одной достаточно вполне.
             Какая польза нам, коль путь мы сокращаем?
             Мы прелести пути тем только уменьшаем,
             А сам приятный путь дает так много мне.
             Люблю я так кружить в запутанном собраньи
             Раскинутых долин, взбираться по скалам.
             Смотреть, как с них ключи несутся в ликованьи,
             Внимать и шуму их, что слышен здесь и там.
             От молодых берез весны дыханьем веет,
             И горная сосна предчувствует его;
             Ужели человек с ним связи не имеет?
   

Мефистофель

             Я, правду говоря, не чувствую его!
             Сейчас мой организм к морозу расположен,
             Желал бы видеть снег я более всего.
             Ты посмотри на свет: ужели он возможен?
             Серп красный месяца тоскливо светит так,
             Что нам становится опасным каждый шаг:
             Как раз на дерево, на камень здесь наткнешься.
             Позволь блуждающий позвать мне огонек.
             Гей-да, мой друг! Надеюсь, отзовешься,
             Чем так гореть совсем не впрок,
             Быть может, нам посветишь ты, дружок!
             Блуждающий огонь
             Из уваженья к вам попробую, конечно,
             Капризную натуру я смирить:
             Привыкли мы зигзагами светить.
   

Мефистофель

             Ого! Ломается он слишком человечно.
             Во имя черта, не вертись, а стой!
             Не то задую пламень твой!
   

Блуждающий огонь

             Я понял, что вы здесь совсем домовладыка,
             Повиноваться вам готов охотно я.
             Сегодня все у нас тут сбито с панталыка...
             Так, в случае чего, не требуйте с меня!
   

Фауст, Мефистофель и Блуждающий огонь
(поют попеременно)

                       В царство снов и волхвованья
                       Мы проникнули сейчас.
                       Удели ты нам вниманья!
                       Проведи скорее нас
                       В эти голые кочевья!
   
                       За деревьями деревья
                       Мимо нас бегут назад.
                       Как утесы те согнулись!
                       Как носы их протянулись,
                       Как неистово храпят!
   
                       Как ручьи кругом спешат
                       Через камни, через травы!
                       Слышу шум я иль октавы?
                       То любви ль былой стенанья
                       Иль блаженства ликованья?
                       Там надежды ли воспеты
                       Иль святой любви приметы?
                       Эхо звучно повторяет,
                       Словно сагу дней минувших,
                       В вечность быстро промелькнувших,
                       Жить их снова заставляет.
   
                       Угу! Шугу! Все яснее;
                       Или спать пойдут позднее
                       Сойки, пигалицы, сыч!
                       Не дает сна общий клич?
                       Что-то слышу временами...
                       Саламандра меж кустами?
                       Ножки длинны, а брюшко
                       Непомерно велико!
                       Эти корни, словно змеи,
                       Знай ползут со всех концов,
                       Из песка, из скал; затеи
                       Понастроят из узлов,
                       Чтобы ими нас пугать,
                       Будто нас хотят поймать.
                       А из жестких дыр стволов
                       Нам полипы строят ков.
                       А толпы мышей всецветных
                       И частенько незаметных.
                       Между мхами и травой!
                       А рои светящих мушек,
                       Фантастических вострушек,
                       Так и реют предо мной!
   
                       Но, скажи мне, что такое?
                       Мы стоим ли без движенья,
                       Или движемся мы двое?
                       Скалы эти и растенья
                       Быстро кружатся. Пугают
                       Злые рожи. И сверкают,
                       Раздуваясь все сильней,
                       Тьмы блуждающих огней.
   

Мефистофель

             Держись-ка за меня сильней!
             Тут есть центральная вершина:
             С нее откроется волшебная картина --
             Там заблестит Маммон во всей красе своей.
   

Фауст

             Как странно здесь горит зари сиянье,
             Тускнеет как-то красный цвет его,
             Но бездн глубоких основанье
             Не обойдется без него.
             Там поднимается свободно испаренье,
             Здесь из земли идет какой-то чад,
             Не то угар и раскаленный смрад.
             Здесь как из нитей украшенье,
             Там вырывается, как ключ.
             Так он стремителен, могуч.
             Здесь вьется он на всем просторе,
             На сотни жил разъединясь,
             То вдруг, опять соединясь,
             Сберется где-нибудь в заторе.
             Вблизи сверкают искры, словно
             Здесь пыль златая проплыла.
             Смотри, зарею, как любовью,
             Зажглася целая скала!
   

Мефистофель

             Немудрено, коль в праздник сей
             Маммон дворец свой осветил отлично;
             Ты счастлив тем, что видел это лично...
             Я чую близость бешеных гостей.
   

Фауст

             Свирепо в воздухе несется ветра шквал,
             В затылок он удары мне наносит.
   

Мефистофель

             Держись-ка ты за ребра старых скал,
             Не то тебя он в эти бездны сбросит.
             Туман сгустился, мрак сильнее стал.
             Ты слышишь, что за треск поднялся по лесам!
             В испуге совы заметались там.
             Послушай, как в щепы разносятся колонны,
             Что красят так собой дворец вечнозеленый,
             Как сучья с треском падают в щепы,
             Как гибнут там могучие стволы,
             Как рвутся корни, ямы оставляя,
             Что смотрят, пастью мрачною зияя!
             Все это рушится, все падает кругом,
             И груды страшные возводит бурелом,
             И сквозь просветы созданных руин
             Шумит и воет ветер лишь один.
             Ты слышишь голоса, как будто с гор?
             Они везде, вблизи, как и далеко;
             По всей стране разносится широко
             Волшебный их, неистовый их хор.
   

Хор ведьм

                       На Брокен все ведьмы! Вас Брокен ждет всех!
                       Все желтое жниво, весь зелен посев.
                       Вон там собрался их большой уже стан,
                       Всех выше сидит господин Уриан.
                       Летят на козлах через камни, чрез пни;
                       Как воньки все ведьмы, как воньки они!
   

Голос

             Здесь старая Баубо несется одна,
             Свиньей супоросой везома она.
   

Хор

                       Воздайте же честь подобает кому!
                       Вперед, наша Баубо, будь главной всему!
                       Здорова свинья да и матка притом;
                       За нею, все ведьмы, валите валом!
   

Голос

             Каким ты пробираешься путем?
   

Голос

             Чрез Ильзенштейн. В совиное гнездо
             Там заглянула заодно
             И пару глаз увидела мельком.
   

Голос

             В тартарары! Кто ездит так ужасно!
   

Голос

             С меня чуть кожу не слупила;
             Смотри -- и рану посадила!
   

Хор ведьм

                       Дорога широка, дорога длинна,
                       А давка безумна. Откуда она?
                       Здесь колются вилы, здесь жжет помело;
                       Здесь бабе с малюткой совсем тяжело.
   

Полухор колдунов

                       Вот мы ползем все, как улитки,
                       А бабий виден злой полет;
                       Там, где ко злу идут попытки,
                       Шагов им тысячу вперед!
   

Другая половина

                       Тут не совсем верны расчеты:
                       Где бабе тысяча шагов,
                       Мужчине -- было бы охоты --
                       Один прыжок, и тут готов!
   

Голос
(сверху)

             Идите, идите вы с озера Скал!
   

Голоса
(снизу)

             Охотно бы каждый из нас прибежал!
             Мы моемся, чисты мы стали совсем,
             Плода не дадим мы вовеки меж тем.
   

Оба хора

                       Затих вроде ветер, звезда пролетела,
                       И месяц печальный укрылся от дела,
                       Шумит хор волшебный, шумит и сверкает
                       И многие тысячи искр рассыпает.
   

Голос
(снизу)

             Постойте, постойте!
   

Голос
(сверху)

             Да кто это кличет?
   

Голос
(снизу)

             Возьмите, возьмите с собою меня!
             Уж триста лет целых взбираюся я,
             И что же? Вершина все там, в вышине;
             Мне быть бы хотелось с подобными мне!
   

Оба хора

                       Здесь помело несет и палка,
                       И вилы, и козлы несут;
                       Сегодня кто не влез, -- как жалко! --
                       С ним все покончено, капут!
   

Полуведьма
(внизу)

             Сама карабкаюсь давно я;
             Другие вон как забрались!
             Мне дома нет совсем покоя,
             И здесь успехи не дались.
   

Хор ведьм

                       Мазь ведьме бодрость придает;
                       За парус тряпочка сойдет,
                       За судно всякое корыто.
                       Кто не летит теперь, тогда
                       Не полетит он никогда.
   

Оба хора

                       Мы покружились у вершины,
                       Теперь вниз спустимся легко,
                       И запах нашей чертовщины
                       Всю степь заполнит далеко!

(Они спускаются.)

Мефистофель

             Теснят, толкаются, скользят!
             Там мелют вздор, трещат, шипят!
             Все тут горит, сверкает иль воняет,
             Все это слишком ведьмой отзывает!
             Держись меня! Разъединят как раз.
             Где ты?
   

Фауст
(издалека)

             Я здесь.
   

Мефистофель

             Ведь растащили нас!
             Хозяйские права мне нужно в ход пустить:
             Я -- господин Воланд, дорогу, плебс, живее!
             Меня извольте, доктор, ухватить:
             Одним прыжком мы будем, где вольнее;
             Невыносимы мне и теснота, и гам.
             Там огонек горит особенно приветно,
             Влечет меня он сильно к тем кустам.
             Иди. Иди! Скользнем мы незаметно.
   

Фауст

             Ты дух противоречия! Веди!
             Хоть здравый смысл здесь явно потеряем:
             В Вальпургиеву ночь на Брокен мы пришли
             И тут об изоляции мечтаем?
   

Мефистофель

             Какие пестрые -- смотри-ка -- там огни!
             Там, видно, общество забавное собралось;
             Коль мы с немногими, не значит -- мы одни.
   

Фауст

             А мне быть наверху скорее бы желалось!
             Там пламя сильное, клубится всюду дым;
             Там все кругом спешит, стремится к злому;
             Там, может быть, загадку разрешим.
   

Мефистофель

             Да, чтобы подойти к заданию иному.
             Пусть свет большой шумит себе, бушует,
             А мы в тиши здесь, в малом поживем.
             Где свет большой на свете существует,
             Там много малых светов в нем.
             Смотри-ка, голы ведьмы молодые,
             А старые умно прикрылись кое-чем.
             Будь поприветливей, пожалуйста, ко всем:
             Труд невелик, а выгоды большие.
             Я слышу музыку. Что за проклятый скрип!
             К нему привыкнуть только можно.
             Идем, идем! Иначе невозможно.
             Войду туда, с собой введу тебя
             И тем скреплю союз наш потеснее.
             Что скажешь мне? Не прав ли, друг мой, я?
             Не правда ль, здесь гораздо веселее!
             Ведь, кажется, невелико пространство,
             Но, между тем, конца ему не видишь ты.
             Здесь сто костров подряд, в том все его убранство;
             Однако здесь танцуют, пьют, болтают,
             И варят, и любви все тайное свершают.
             Теперь все знаешь, видел ты все сам:
             Скажи-ка мне, где лучше -- здесь иль там?
   

Фауст

             Хотел бы знать, кем хочешь ты являться:
             Быть колдуном иль чертом оставаться?
   

Мефистофель

             Предпочитаю я инкогнито обычно.
             Сегодня торжество: быть с орденом прилично.
             Повязки орденом досель я не украшен,
             Зато копыто есть -- здесь орден этот страшен.
             Да вот смотри -- повыползла улитка;
             Посредством щупальцев почуяла она,
             Что перед ней как будто Сатана.
             Как ни старался бы я шибко
             Укрыться здесь, того бы не достиг.
             Пройдемся здесь по маленькому дому
             От одного огня к огню другому;
             Я буду сватом, ты -- жених.

(К некоторым, сидящим вокруг потухающих угольев.)

             Что, старички? Что сблизило вас так?
             Я похвалил бы вас, коль были б вы с другими
             И веселились бы, и пьянствовали с ними;
             А одиноким быть и дома может всяк.
   

Генерал

             Возможно ль на народы полагаться?
             Они, что бабы, все одно:
             По их понятьям, возвышаться
             Лишь молодежи суждено.
   

Министр

             Теперь для правды время злое;
             Я восторгаюсь стариной:
             Вот было время золотое,
             Когда мы правили страной.
   

Выскочка

             Неглупы были мы и делали такое,
             В чем понимать мы сути не могли;
             Теперь вверх дном идет одно-другое
             И даже то, что мы бы сберегли.
   

Автор

             Дай книгу умную, умеренную; кто же
             Прочтет ее хоть вместо пустячка?
             А что касается до нашей молодежи,
             Она ведь стала так дерзка.
   

Мефистофель
(вдруг превратившись в больного старика)

             Созрели все для Страшного Суда;
             В последний раз я Брокен посещаю,
             Я чувствую себя плохонько иногда,
             А посему и свет непрочным почитаю.
   

Ведьма-ветошница

             Не проходите мимо, господа!
             Подобный случай вряд ли подвернется!
             Товары чудные! И тот не ошибется,
             Кто на просмотр не пощадит труда.
             Товары -- разные, и лавочки такой,
             Как лавочка моя, на свете нет второй.
             Тут нет вещицы, что бы не сгубила
             Она людей, не нанесла вреда;
             Тут чаши нет, которая б не влила
             Ужасный яд в здоровые тела;
             Тут не найдется даже украшенья,
             Которое не сбило бы с пути
             Прелестной женщины, достойной уваженья;
             Меча такого здесь, конечно, не найти,
             Который не расторг союза перед светом,
             Изменой загубив союзника при этом.
   

Мефистофель

             Старо все, тетушка, поверь!
             Уж что прошло, то невозвратно.
             Скажи нам лучше, что теперь:
             Нам только новое приятно!
   

Фауст

             Боюсь свихнуться я меж тем --
             Тут просто ярмарка совсем!
   

Мефистофель

             Наверх поток стремится тут;
             Толкнешь, и вдруг тебя толкнут.
   

Фауст

             Кто это?
   

Мефистофель

             Вглядися пристально, она --
             Лилит
   

Фауст

             Кто?
   

Мефистофель

             Первая жена Адама,
             А шевелюра -- прелесть прямо!
             Она ведь ею и красна!
             Лишь юноша в нее попал,
             Все кончено, пиши -- пропал.
   

Фауст

             А там сидят старуха с молодою,
             Не чувствуют, должно быть, ног своих!
   

Мефистофель

             Для них сегодня нет покою;
             Пойдем и пригласим-ка их.
   

Фауст
(танцуя с молодою)

                       Прелестный сон приснился мне,
                       Я видел яблоньку во сне;
                       Там пара яблочек так рдела,
                       Что я полез за ними смело.
   

Красивая

                       Вас яблочки к себе влекут:
                       Нет нового, конечно, тут;
                       Я очень рада: пару ту
                       Найдете вы в моем саду.
   

Мефистофель
(со старою)

                       Беспутный сон приснился мне:
                       Дуб треснувший видал во сне;
                       В нем было черное дупло,
                       Но мне понравилось оно.
   

Старая

                       О, рыцарь с конскою ногой!
                       Шлю вам привет горячий свой!
                       Когда он только расположен,
                       К дуплу свободный путь возможен.
   

Проктофантазмист[15]

             Проклятые! Ведь вам запрещено!
             Иль не доказано давно,
             Что дух не движется ногами?
             А вы все пляшете пред нами.
   

Красивая
(танцуя)

             К чему явился он сюда?
   

Фауст
(танцуя)

             Да он везде и завсегда.
             Все на танцующих глядит
             И критикует танцы эти;
             Тот шаг, что он не уследит,
             Считает он не бывшим в свете.
             Особенно же злится всякий раз,
             Коль люди движутся, проходят;
             Сейчас озлоблен он на вас,
             Его движения изводят.
             Вот, если б вы задвигались волчком,
             Чем занят он на мельнице старинной,
             Нашел бы он в движеньи том
             Какой-нибудь момент картинный,
             И был доволен бы, когда в ответ хваленьям,
             Ответили вы снова повтореньем.
   

Проктофантазмист

             А вы все здесь? Неслыханное дело!
             Исчезните! Мы разъяснили все!
             Вам уважать законы надоело?
             Умнее сделало всех мнение мое,
             Но в Тегеле все видят привиденья...
             (Усвоить не хотят мной сказанного мненья!).
             И, как я ни работал, не могу
             Исторгнуть все, что свилось в их мозгу;
             Ведь это мне почти что надоело!
             Исчезните! Неслыханное дело!
   

Красивая

             Довольно, кажется, здесь нам надоедать!
   

Проктофантазмист

             Я духам всем готов в глаза сказать,
             Что деспотизма духов не терплю я,
             Что духом собственным его не выношу я.

Танцующие удаляются.

             Сегодня -- день моих несбывшихся заветов,
             Но путешествие я с ними предприму,
             И до такой минуты доживу,
             Что победить смогу чертей и всех поэтов.
   

Мефистофель

             Он очень скоро будет в луже
             И облегченье в ней найдет;
             Вопьются в зад его к тому же
             Пиявки, все на лад пойдет;
             От духов вообще и собственного мненья
             Он исцелится, вне сомненья.

(К Фаусту, покинувшему танцы.)

             А отчего с красоткой ты расстался,
             Которой голосок так мило раздавался?
   

Фауст

             Как пела, изо рта ее
             Прыгнула красненькая мышка.
   

Мефистофель

             Ну, что за важность! Тут и все?
             Ведь не была та мышка серой,
             А мерить красную нельзя такой же мерой!
             Да, жаль! Премиленькая пышка!
   

Фауст

             Увидел я...
   

Мефистофель

             Да что?
   

Фауст

             Мефисто, погляди!
             Ты видишь ли прекрасное и бледное виденье,
             Оно стоит совсем от всех вдали;
             А двигаться начнет -- чуть видно то движенье,
             Как будто ноги спутаны совсем...
             Смотрю на призрак я и мыслю между тем;
             Виденье то... скажи мне, отчего же...
             На Гретхен милую ужасно как похоже?
   

Мефистофель

             И пусть стоит! Добра в том нет тебе!
             Волшебный призрак, идол без дыханья!
             С ним встретиться так близко -- быть беде!
             Заледенеет кровь от этого свиданья,
             И камнем может стать живое существо.
             Ты о Медузе слышал кое-что?
   

Фауст

             Да, вижу я: то -- мертвые глаза,
             Рукою любящей навеки не закрыты;
             То -- Гретхен грудь, то -- Гретхен вся краса,
             Все прелести ее: они мной не забыты.
   

Мефистофель

             То -- волшебство, доверчивый глупец!
             В нем каждый милую усмотрит, наконец.
   

Фауст

             О, сколько счастья! Сколько муки!
             С ней вынесть не могу разлуки.
             Но цвета красного одна лишь полоса
             Ей шейку нежную так страшно украшает!
             Своею шириной она не превышает
             Обратной стороны обычного ножа.
   

Мефистофель

             Да, да! И мне теперь видней!
             Срубил ей голову Персей;
             Носить ее она теперь под мышкой может.
             Но изумляюсь я: тебя бесспорно гложет
             Пристрастие к нелепейшим мечтам.
             Поднимемся на холмик лучше там...
             Здесь, как на кратере, приятно;
             Но что я вижу? Пропасть интереса!
             Здесь есть театр? Да это презанятно!
             Что там у вас?
   

Servibilis[16]

             Сейчас начнется пьеса,
             Новейшая, одна из тех семи как раз,
             Что принято играть здесь каждый день у нас.
             Любитель написал, любители играют...
             Простите, господа! Дела там ожидают:
             Я должен бросить вас, сейчас начнется пьеса;
             И сам любитель я -- по части занавеса.
   

Мефистофель

             Встречая вас на Блоксберге, скажу.
             Что вас я там, где нужно, нахожу[17].
   
             

СОН В ВАЛЬПУРГИЕВУ НОЧЬ, или ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАНИИ[18]

Интермеццо

Директор

             Дети Мидинга![19] Покой
             Даст вам перемену:
             Мы долиною с горой
             Здесь заменим сцену!
   

Герольд

             Коль полсотни лет прошло,
             Свадьба золотая;
             Время ль ссоры утекло,
             Так вдвойне такая.
   

Оберон

             Коль вы, духи, там, где я,
             Живо вылетайте!
             Королеву, короля
             Снова повенчайте!
   

Пук[20]

             Пук хорош; кружится он,
             Живо ходит в ногу;
             Сотни бьют со всех сторон
             Радости тревогу
   

Ариэль[21]

             Ариэль сейчас поет
             С ангелами схоже;
             Пенье много рож влечет
             И красавиц тоже.
   

Оберон

             Супругам, чтоб избегнуть зла,
             На нас вы укажите;
             Чтоб крепче их любовь была,
             Вы их поразведите.
   

Титания

             Надут ли муж, жена ли все
             Капризно водит носом,
             Пошлите вы на юг ее,
             Его же -- к эскимосам.
   

Весь оркестр
(fortissimo)

             И мухи есть, и комары,
             И сродники их франты,
             Кузнечики, лягушек тьмы,
             Вот -- наши музыканты!
   

Соло

             А вон -- волынка там видна,
             Пузырь из пены мыльной,
             "Шнек-пшик! Шнек-шнак!" -- гнусит она
             Мотив свой преумильный.
             Самообразующийся дух[22]
             Вот если ножки паука
             К брюшку приставить жабы,
             Да крылья дать... тут нет зверька,
             Но есть стишки хотя бы.
   

Парочка[23]

             Короток шаг, прыжок высок,
             Кругом -- благоуханья;
             Хоть ты натужишься, дружок,
             А нет все подниманья.
   

Любопытствующий путешественник[24]

             Не шутка это? Не подвох?
             Не вышло ль что с глазами?
             Сам Оберон, прекрасный бог,
             Сегодня вместе с нами!
   

Правоверный[25]

             Он без когтей и без хвоста;
             Какое здесь сомненье?
             Как и Олимпа красота,
             Он -- ада порожденье.
             Скверный художник[26]
             Пишу эскизы только я,
             Верней сказать: учусь я;
             Настанет время для меня,
             В Италию умчусь я.
   

Пурист[27]

             На горе занесло меня
             В сей край распутномудрый:
             Из всех-то ведьм здесь встретил я
             Лишь двух, прикрытых пудрой.
   

Молодая ведьма[28]

             И пудру, да и юбки все
             Старушкам оставляю;
             Вот почему я на козле
             Нагою щеголяю.
   

Матрона

             Знакомы с жизнью мы вполне,
             Нас в спор не зазовете;
             Вы юны, счастливы вдвойне,
             Но все же вы сгниете.
             Капельмейстер
             Вы, мухи все и комары,
             На голых не летайте!
             Кузнечики, лягушек тьмы,
             Вы с такта не сбивайте!
   

Флюгер
(вертящийся в одну сторону)

             Вот общество; найди еще,
             Все поиски напрасны.
             Здесь женщины -- невесты все,
             Мужчины все прекрасны.
   

Флюгер
(вертящийся в другую сторону)

             Коль не разверзнется земля,
             Чтоб поглотить свет здешний,
             Одним прыжком сам брошусь я
             Сегодня в ад кромешный.
   

Ксении[29]

             Как насекомые, сюда
             Пришли мы с жалами своими,
             Чтоб наш папаша Сатана
             Прославлен был бы ими.
   

Геннингс[30]

             Взгляните, сомкнутым кружком
             Как мило, мирно шутят эти;
             О них ведь скажут все потом --
             Добрее нет на свете.
   

Музагет[31]

             Люблю меж ведьмами бродить,
             Охотно так брожу меж ними,
             Я б ими мог руководить
             Скорей, чем музами своими.
   

Бывший Гений Времени[32]

             С людьми почтенными -- успех;
             Схвати меня за часть кафтана.
             Вершина Блоксберга из тех,
             Что, словно наш Парнас, пространна.
   

Любопытный путешественник[33]

             Кто сухощавый господин?
             Он величаво всюду рыщет,
             Он всюду нюхает один:
             Ужель иезуитов ищет?
   

Журавль[34]

             Ужу в воде кристальной я,
             Могу удить и в мутной.
             Кто так благочестив, как я,
             Идет к толпе беспутной.
   

Дитя мира[35]

             Благочестивые везде
             Проедут непременно;
             Они на этой же горе
             Сберут собор священный.
   

Танцовщик

             Как будто хор подходит к нам;
             Слышна за нотой нота...
             Нет, это выпи стонут там,
             Крича среди болота.
   

Танцмейстер

             Всяк хочет ногу вверх поднять,
             Вытягивать стремится;
             Кто хром, кто толст -- им наплевать,
             Как в целом отразится.
   

Разбитной парень

             Вся эта сволочь не щадит
             Друг друга, зло лелея;
             Одна волынка их мирит,
             Как лира у Орфея.
   

Догматик[36]

             Пусть критики начнут хоть выть,
             Я не такого сорта;
             Черт есть, так должен чем-то быть,
             Иначе нет и черта.
   

Идеалист[37]

             Фантазия взяла меня
             Совсем в свои оковы;
             Коль я действительно есть я,
             Так очень бестолковый.
   

Реалист

             Мученьем стала жизнь моя,
             Мученьем очень цепким;
             Впервые чувствую себя
             Я на ногах некрепким[38].
   

Супернатуралист[39]

             Я много радуюсь, друзья,
             Я полон наслажденья:
             От духов злых до добрых я
             Примусь за заключенья.
   

Скептик

             Считают, что в руках их клад,
             Гонясь за огоньками;
             И пусть считают: очень рад,
             Что мы не с дураками.
   

Капельмейстер

             Кузнечики, лягушек тьмы --
             Плохие дилетанты;
             Эй, мухи все и комары,
             Вы все же музыканты!
   

Ловкие[40]

             Сансуси, как нас зовут,
             Мы веселы и сами;
             Коль ноги нас не понесут,
             Пойдем мы вверх ногами.
   

Неловкие[41]

             И нам летали в рот куски.
             Наш род судьбой караем:
             Протанцевали башмаки
             И без подошв гуляем.
   

Блуждающие огни[42]

             С болота мы пришли сюда,
             В болоте и родились,
             А здесь, с другими -- хоть куда,
             Блестящими явились.
   

Падающая звезда[43]

             Средь звезд в небесной синеве
             Сверкала я; все минет...
             Я очутилась тут в траве:
             Кто на ноги поднимет?
   

Массивные

             Долой с пути! То мы идем!
             Все пригибайтесь ниже!
             Мы -- духи, духами слывем,
             Хотя к массивам ближе.
   

Пук

             Тяжеловесны, как слоны!
             Как много с вами стука!
             Тут все сегодня быть должны
             Не тяжелее Пука.
   

Ариэль

             Крылатые, лети за мной,
             За нами и за ними
             На холм, покрывшийся весной
             Лишь розами одними!
   

Капельмейстер
(pianissimo)

             Облака; туман с небес
             Ниже ниспадает.
             Тростники шумят, да лес
             Шепчет. Все как тает...
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ, ПОЛЕ

Фауст. Мефистофель.

Фауст

   В беде! В отчаяньи! Так жалостно и так долго заблуждавшаяся на земле теперь схвачена! Как злодейку, заключили ее в темницу на страшные муки, ее, прекрасное, несчастное созданье! Вот до чего дошло! Вот до чего! И ты, изменнический и ничтожнейший дух, утаил все это от ме , ночь ту, когда
                       Палъ Иліонъ.
   
                       Сквозь окруженный облакомъ пыли
                       Гамъ ратоборцевъ слышала страшный
                       Голосъ боговъ я, слышала мѣдный
                       Крикъ я раздора, съ поля летѣлъ
                       Онъ къ стѣнамъ.
   
                       Ахъ! стояли еще
                       Стѣны Трои, но пылъ огня
                       Ужъ отъ сосѣда жъ сосѣду шелъ,
                       Разливаясь и тамъ и сямъ,
                       Собственной бурей гонимый,
                       По полночному городу.
   
                       Видѣла я сквозь огонь и пылъ,
                       Видѣла, межъ языковъ огней
                       Страшно гнѣвные боги шли,
                       Непонятныя чуда,
                       Исполины шагали,
                       Яркимъ дымомъ объяты.
   
                       Видѣла я, иль казалось
                       Страхомъ томимой душѣ
                       Все это смутное? вѣкъ мнѣ
                       Не узнать; но что вижу здѣсь
                       Этотъ ужасъ глазами я,
                       Это навѣрное знаю;
                       Тронуть руками могла бъ его,
                       Если бы отъ опаснаго
                       Не воздерживалъ страхъ.
   
                       Ты же которая
                       Форкиса дочь тутъ?
                       Вижу въ тебѣ я
                       Эту породу.
                       Или одна изъ сѣдыхъ ты,
                       Глазомъ и зубомъ однимъ
                       Поперемѣнно владѣющихъ,
                       Грай здѣсь явилась?
   
                       Смѣешь ли, чудо,
                       Рядомъ съ красою
                       Ты знатоку ея
                       Фебу казаться?
                       Но выходи тѣмъ не менѣе смѣло;
                       Безобразья не видитъ онъ,
                       Какъ его священное око
                       Тѣни видѣть не можетъ.
   
                       Насъ же, смертныхъ, томитъ, увы!
                       Доля наша злосчастная
                       Болью глазъ нестерпимою,
                       Коль на отверженно-гнусное
                       Чтущій одну красоту глядитъ!
   
                       Такъ услышь же, коль дерзко ты
                       Вышла къ намъ,-- порицанія,
                       Брань и угрозы ты выслушай
                       Изъ проклинающихъ устъ, осчастливленныхъ
                       Тѣмъ, что богами мы созданы!


Форкіада.

             Высокъ и непреложенъ смыслъ старинныхъ словъ,
             Что красота и стыдъ нейдутъ рука съ рукой
             Зеленою тропою по лицу земли.
             Глубоко скрыта въ нихъ взаимная вражда,
             Такъ что при встрѣчѣ каждый изъ противниковъ
             Спиной къ другому тотчасъ обращается.
             Затѣмъ поспѣшно каждый продолжаетъ путь,
             Стыдъ въ горѣ, красота же съ дерзостнымъ челомъ,
             Пока ее пустынный мракъ не окружитъ,
             Коль старость раньше не смирила силъ ея.
             Я вижу васъ, нахалокъ, изъ далекихъ странъ,
             Вы дерзко принеслись сюда, какъ журавлей
             Хрипливо-громкихъ стая, что надъ головой
             Какъ туча тянется, ниспосылая къ намъ
             Свой крехтъ, который вызываетъ путника
             Взглянуть наверхъ; но въ свой они уходятъ путь,
             А онъ идетъ своимъ; такъ съ нами станется.
             Кто вы такія, что у царскаго дворца
             Шумѣть дерзнули буйно такъ вакхически?
             Кто вы, что на домовую тутъ ключницу
             Завыли, словно бы на мѣсяцъ стая псовъ?
             Не знаю развѣ я, какого рода вы?
             Въ войнѣ зачаты вы и ей воспитаны,
             Развращены въ кругу мужчинъ, чтобъ развращать,
             И воиновъ и гражданъ разслаблять равно!
             Какъ посмотрю на васъ, вы точно рой цикадъ,
             Что на посѣвъ зеленый вдругъ накинулся;
             Вамъ пожирать лишь трудъ чужой! И лакомы
             Лишь на зачатки благосостоянья вы!
             Добыча, рыночный товаръ, промѣнный ты!
   

Елена.

             Кто предъ хозяйкою бранитъ служанокъ, тотъ
             Ея домашнихъ правъ уже касается;
             Одной лишь подобаетъ ей достойное
             Хвалить, а все не должное наказывать.
             А я довольна службой ихъ во дни, когда
             Великій, славный Иліонъ въ осадѣ былъ
             И палъ, и легъ; не меньше и во дни, когда
             Пришлось терпѣть намъ бѣдственное странствіе,
             Причемъ обычно каждый ближе самъ себѣ..
             И здѣсь того жъ отъ ихъ веселой жду толпы;
             Вопросъ не въ томъ кто рабъ, а въ томъ, какъ служитъ онъ.
             Такъ ты молчи и скалиться на нихъ оставь!
             Коль царскій домъ до сей поры ты сберегла,
             Хозяйку замѣнивъ, такъ честь тебѣ за то;
             Но вотъ она сама, а ты ужъ отстранись,
             Чтобъ кары вмѣсто награжденья не навлечь!
   

Форкіада.

             Грозить домашнимъ -- это право важное
             Принадлежитъ супругѣ властелина лишь
             За долгій трудъ хозяйства по заслугѣ ей.
             Какъ признанная, нынѣ мѣсто ты
             Царицы и супруги заступила вновь,
             Прими жъ ослабшія бразды и правь сама,
             Прими добро и насъ самихъ ты вмѣстѣ съ нимъ!
             А пуще защити меня, старѣйшую,
             Отъ этихъ, что предъ лебедемъ красы твоей
             Лишь сбродъ гусей ощипанныхъ, гогочущихъ!
   

Предводительница хора.

             Какъ безобразье гнусно рядомъ съ красотой!
   

Форкіада.

             Какъ глупость тутъ же рядомъ съ мудростью -- глупа!

(Отсюда отвѣчаютъ хористки, поодиночкѣ выступая изъ хора.)

1 хористка.

             Скажи про Ночь, свою ты мать, да про Эребъ!
   

Форкіада.

             Скажи про Сциллу, про сестрицу намъ свою!
   

2 хористка.

             Чудовищъ много въ родословной есть твоей.
   

Форкіада.

             Ты въ Оркъ ступай! отыскивай ты тамъ своихъ!
   

3 хористка.

             Тѣ, что живутъ тамъ, слишкомъ юны для тебя.
   

Форкіада.

             Ступай Тирезія ты старца соблазнять!
   

4 хористка.

             Вѣдь нянька Оріона правнучка тебѣ.
   

Форкіада.

             Вскормили Гарпіи тебя нечистотой.
   

5 хористка.

             Чѣмъ кормитъ ты свою такую худобу?
   

Форкіада.

             Не кровью, до которой больно ты жадна.
   

6 хористка.

             Ты алчешь труповъ и сама ты гнусный трупъ!
   

Форкіада.

             Вампира зубы блещутъ у тебя во рту.
   

Предводительница хора.

             Я твой заткну, когда я разскажу, кто ты.
   

Форкіада.

             Такъ назовись сперва, загадка пропадетъ.
   

Елена.

             Не съ гнѣвомъ, съ грустью становлюсь межъ вами я,
             Чтобъ воспретить такой разладъ неистовый;
             Вреднѣй ничто не можетъ быть властителю
             Раздоровъ тайныхъ межъ слугами вѣрными.
             Его приказовъ эхо не летитъ уже
             Къ нему какъ дѣло вмигъ свершенное назадъ;
             Нѣтъ; самовольства шумомъ окруженный самъ,
             Потерянный, напрасно лишь бранится онъ.
             Еще не все; въ безнравственный вступая гнѣвъ,
             Страшилищъ мрачныхъ вы накликали сюда;
             Они меня объемлюгь такъ, что чувствую
             Я близость Орка даже средь родныхъ полей!
             Воспоминанья иль безумство правятъ мной?
             Была ль такой? такая ль я? и буду ли
             Мечтой и страхомъ всѣхъ градогубителей?
             Трепещутъ дѣвушки, по ты, старѣйшая,
             Стоишь спокойна; дай разумный мнѣ совѣтъ!
   

Форкіада.

             Кто долгихъ лѣтъ счастливые припомнитъ дни,
             Тому и высшій даръ боговъ какъ будто сонъ.
             Но ты, превыше мѣры одаренная,
             Встрѣчала лишь любовью пламенѣющихъ,
             Всегда готовыхъ на отважный самый шагъ.
             Ужъ, воспылавъ, сперва тебя схватилъ Тезей,
             Сложенъ прекрасно, силою онъ былъ Ираклъ.
   

Елена.

             Увезъ меня десятилѣтнюю онъ лань,
             И мнѣ въ Афиднѣ жить пришлось Аттической.
   

Форкіада.

             Но скоро Касторъ и Поллуксъ тебя спасли,
             И окружилъ тебя героевъ первыхъ сонмъ.
   

Елена.

             Милѣй же всѣхъ, охотно я сознаюсь въ томъ,
             Предсталъ Патроклъ, съ Пелидомъ сходный какъ двойникъ.
   

Форкіада.

             За Менелая тугъ тебя отдалъ отецъ,
             За мореходца и хозяина въ дому.
   

Елена.

             Онъ отдалъ дочь ему и царство поручилъ,
             И Герміона плодъ была супружнихъ узъ.
   

Форкіада.

             Когда жъ искалъ наслѣдства смѣло въ Критѣ онъ,
             Тебѣ уединенной дивный гость предсталъ.
   

Елена.

             Не вспоминай; вѣдь я была полувдовой!
             Иль мало горя изъ того возникло мнѣ?
   

Форкіада.

             И въ томъ походѣ вольной тожъ критянкѣ, мнѣ,
             И плѣнъ пришлось, а тамъ и рабство испытать.
   

Елена.

             Тебя сейчасъ поставилъ ключницею онъ,
             Ввѣряя много: всю казну и свой дворецъ.
   

Форкіада.

             Который ты покинувъ, въ Иліонъ ушла
             За радостью неисчерпаемой любви.
   

Елена.

             Не говори о радостяхъ! Жестокое
             Страданье пролилось мнѣ въ грудь и въ голову.
   

Форкіада.

             Но говорятъ, что ликомъ ты была двойнымъ:
             Жила въ Египтѣ, какъ и въ Иліонѣ ты.
   

Елена.

             Не путай выдумокъ такихъ безумныхъ ты!
             Все не пойму, которая жъ я подлинно.
   

Форкіада.

             Да говорятъ, что изъ страны пустой тѣней
             Еще Ахиллъ съ тобою сочетался тожъ,
             Тебя любившій нѣкогда на зло судьбѣ.
   

Елена.

             Какъ призракъ сочеталась съ нимъ я призракомъ.
             То былъ лишь сонъ, какъ видно то изъ самыхъ словъ.
             Сама я стала призракомъ въ своихъ глазахъ.

(Падаетъ на руки полухора.)

Хоръ.

                       Смолкни! Смолкни!
                       Зловѣщая, злословная ты.
                       Изъ однозубыхъ, ужасныхъ
                       Устъ, что же можетъ
                       Изрыгать эта страшная пасть!
   
                       Ибо зловредный, явясь благотворнымъ,
                       Волкъ подъ овечьею шерстью,
                       Мнѣ онъ гораздо страшнѣе трех-
                       главой пасти собачьей
                       Полныя страха все ждемъ мы:
                       Какъ и откуда накинется
                       Столькихъ козней
                       Сторожкое чудовище?
   
                       Вотъ ты вмѣсто благихъ, утѣшеньемъ богатыхъ,
                       Летой дарящихъ, нѣжно привѣтныхъ рѣчей,
                       Трогаешь въ цѣломъ прошедшемъ
                       Злого болѣ чѣмъ добраго,
                       И омрачаешь тутъ вмѣстѣ
                       Съ блескомъ данной минуты
                       И въ грядущемъ
                       Нѣжно сквозящій надежды свѣтъ.
   
                       Смолкни! Смолкни!
                       Чтобы царицы душа,
                       Ужъ бѣжать наготовѣ.
                       Задержалась, держала сильнѣй
                       Ликъ изъ ликовъ, какіе
                       Солнце отъ вѣка могло озарять.

(Елена оправилась и снова стоитъ посрединѣ.)

Форкіада.

             Выходи изъ тучъ бѣгущихъ, солнце нынѣшняго дня,
             Ты и въ дымкѣ восхищало, а теперь блестя царишь.
             Если міръ ты видишь ясно, веселъ собственный твой ликъ.
             Пусть слыву я безобразной, все я знаю красоту.
   

Елена.

             Хоть изъ обморока вышла я качаясь на ногахъ,
             Все жъ уснуть хотѣла бъ снова, я устала до костей.
             Но царицамъ подобаетъ, подобаетъ людямъ всѣмъ
             Ободриться, укрѣпиться, хоть грозила бы бѣда.
   

Форкіада,

             Если ты въ своемъ величьи, въ красотѣ предъ нами здѣсь,
             Если ты повелѣваешь,-- что велишь ты? объясни.
   

Елена.

             Вашей ссоры дерзновенной наверстайте вы прогулъ:
             Справить къ жертвѣ все спѣшите, какъ приказывалъ мнѣ царь!
   

Форкіада.

             Все готово въ долѣ: чаша и треножникъ, и топоръ,
             И кропленье, и куренье, только жертву укажи.
   

Елена.

             Царь не сказывалъ про жертву.
   

Форкіада.

                                                               Не сказалъ? О горе намъ!
   

Елена.

             Въ чемъ твое такое горе?
   

Форкіада.

                                                     О, царица, жертва ты!
   

Елена.

             Я?
   

Форкіада.

                       И эти.
   

Хоръ.

                                 Горе, горе!
   

Форкіада.

                                                     Ты падешь подъ топоромъ.
   

Елена.

             Ужасъ! такъ я ожидала
   

Форкіада.

                                                     Неизбѣжно то, по мнѣ.
   

Хоръ.

             Ахъ! а насъ что ждетъ?
   

Форкіада.

                                           Съ почетомъ ей придется умереть;
             Но на брусѣ толъ, что держитъ у домовой крыши верхъ,
             Какъ дроздамъ въ силкахъ придется колыхаться вамъ рядкомъ.

(Елена и хоръ стоятъ въ изумленія и ужасѣ въ значительно и хорошо обдуманной группѣ.)

Форкіада.

             Что жъ, призраки!-- оцѣпенѣвшихъ ликовъ рядъ,
             Страшитесь день покинуть вы, хоть онъ не вашъ.
             Всѣмъ людямъ, призракамъ такимъ же, какъ и вы,
             Не хочется покинуть милый солнца свѣтъ;
             Но ихъ никто спасти не въ силахъ отъ конца.
             Всѣ это знаютъ; но пріятно то не всѣмъ.
             Довольно, вы погибли. Такъ скорѣй къ дѣламъ!

(Хлопаетъ въ ладоши, по знаку появляются въ дверяхъ закутанные карлики, которые быстро исполняютъ услышанныя приказанія.)

             Сюда, нѣмое, шаровидное ты чудище!
             Сюда накиньтесь! Вволю можно здѣсь вредить.
             Золоторогій приготовьте вы алтарь,
             Чтобъ легъ топоръ на край его серебряный.
             Наполните кувшины! Нужно омывать,
             Что запятналось черной кровью, страшною;
             Коверъ роскошный разверните здѣсь въ пыли,
             Чтобъ жертвѣ преклонить колѣна царственно;
             И, хоть съ отнятой головой, ее сейчасъ.
             Съ почетомъ, завернувши похоронимъ мы.
   

Предводительница хора.

             Задумчиво стоитъ царица рядомъ здѣсь.
             А дѣвы вянутъ какъ скошенная трава;
             Но мнѣ, какъ старшей, долгъ святой велитъ
             Рѣчь повести теперь съ тобой, старѣйшая.
             Ты опытна, разумна, да и къ намъ добра,
             Хоть этотъ рой безумный оскорбилъ тебя;
             Повѣдай, гдѣ бы намъ спасенье обрѣсти?
   

Форкіада.

             Легко сказать. Зависитъ отъ царицы все,
             Спасти себя, а тутъ уже вдобавокъ васъ.
             Одна рѣшимость только быстрая нужна.
   

Хоръ.

             Почтеннѣйшая Парка, мудрая Сивилла ты,
             Золотыхъ не трогай ножницъ, возвѣсти спасенья день!
             Намъ сдается, ужъ повисли, закачавшись непріятно,
             Наши члены, что любили, насладившись рѣзвой пляской,
             Къ груди милаго прильнуть.
   

Елена.

             Пускай имъ страшно; боль я чувствую, не страхъ;
             Но за спасенье благодарны будемъ мы!
             Находить мудрый, дальновидный иногда
             Возможнымъ невозможное. Такъ ты скажи!
   

Хоръ.

             Ты скажи, скажи скорѣе, какъ избѣгнуть намъ ужасныхъ,
             Гадкихъ петель, ужъ готовыхъ самымъ гнуснымъ ожерельемъ
             Охватить намъ шеи? Это мы предчувствуемъ, бѣдняжки;
             Мы замремъ и задохнемся, если ты намъ не поможешь,
             Рея, матерь всѣхъ боговъ!
   

Форкіада.

             Съ терпѣньемъ, можете ль вы выслушать разсказъ
             Растянутый? Довольно въ немъ событій есть.
   

Хоръ.

             Терпѣнья много! Мы внимая будемъ жить.
   

Форкіада.

             Кто сидя дома бережетъ свое добро,
             Притомъ жилища стѣны смазывать гораздъ
             И крышу охранять умѣетъ отъ дождей,--
             Тотъ проживетъ въ довольствѣ много долгихъ лѣтъ;
             Но кто порога своего черту дерзнетъ
             Святую легкою ногой перешагнуть,
             Тотъ, воротясь, хоть мѣсто старое найдетъ,
             Но все инымъ, коль не разрушеннымъ вполнѣ.
   

Елена.

             Къ чему такія всѣмъ извѣстныя слова?
             Мы ждемъ разсказа: такъ не тронь обиднаго!
   

Форкіада.

             Тутъ только быль, и вовсе тутъ упрековъ нѣтъ.
             Разбоемъ плавалъ Менелай по бухтамъ всѣмъ;
             По берегамъ и островамъ онъ шелъ врагомъ,
             Добычи ради, что теперь тамъ въ кладовой.
             Предъ Иліономъ простоялъ онъ десять лѣтъ;
             Не знаю, долго ль довелось проплыть домой.
             Но чѣмъ теперь сталъ Тиндарея домъ честной?
             И чѣмъ вокругъ все царство стало славное?
   

Елена.

             Ужели съ порицаньемъ такъ сроднилась ты.
             Что безъ хулы не можешь ты и устъ открыть?
   

Форкіада.

             Такъ много лѣтъ покинутъ былъ нагорный кряжъ,
             Что къ сѣверу отъ Спарты возвышается,
             Спиной къ Тайгету, съ высоты котораго
             Эвротъ, катясь ручьемъ въ долину свѣтлую,
             По тростникамъ питаетъ вашихъ лебедей.
             Тамъ въ глубинѣ долины горной сѣлъ народъ
             Отважный, онъ изъ Киммерійской ночи шелъ;
             Онъ неприступный замокъ взгромоздилъ себѣ,
             Страну легко тѣсня оттуда и народъ.
   

Елена.

             Все это удалось имъ? Вѣрится съ трудомъ.
   

Форкіада.

             Имъ времени довольно было въ двадцать лѣтъ.
   

Елена.

             Одинъ тамъ правитъ, иль ихъ станъ разбойничій?
   

Форкіада.

             Одинъ глава, но это не разбойники.
             Я не браню его, хоть насъ онъ посѣщалъ;
             Все могъ онъ взять, но удовольствовался онъ
             Лишь приношеньемъ, данью не назвавъ его.
   

Елена.

             Каковъ собой онъ?
   

Форкіада.

                                           Да не дуренъ онъ, по мнѣ.
             Веселый и отважный, образованный.
             Какихъ у грековъ мало, мужъ разумный онъ.
             Бранятъ ихъ варварами, но не думаю,
             Чтобъ извергъ былъ у нихъ такой же, какъ иной
             Герой предъ Иліономъ, людоѣдомъ ставъ.
             Величію его довѣрилась бы я.
             А замокъ-то его! взглянули бъ сами вы!
             Не тѣ ужъ это стѣны неуклюжія,
             Что какъ циклопы взгромоздили безъ толку
             У васъ отцы, на грубый камень наваля
             Такой же камень; нѣтъ, у нихъ совсѣмъ не то,
             Тамъ все отвѣсно, правильно подобрано.
             Снаружи глянешь: къ небу поднялося все,
             Такъ твердо, слитно, какъ стальное зеркало.
             Тугъ взлѣзть -- и мысль-то даже соскользнетъ.
             А изнутри дворовъ просторныхъ -- все кругомъ
             Уставлено постройками различными.
             Колонны тамъ, колонки, своды, сводики,
             Ходы и выступы, глядѣть во внутрь II вдаль,
             Гербы.
   

Хоръ.

                                 Что за гербы?
   

Форкіада.

                                                               Вы сами видѣли:
             Украшенъ былъ Аякса щитъ узломъ изъ змѣй.
             У семерыхъ героевъ ѳивскихъ на щитахъ
             У каждаго значительно являлися.
             Изображенья мѣсяца и звѣздъ ночныхъ,
             Богинь, героевъ, лѣстницъ, факеловъ, мечей,
             Того, что разрушеньемъ городамъ грозитъ.
             Такъ и до нашихъ воиновъ отъ предковъ ихъ
             Дошли изображенья разноцвѣтныя.
             Тамъ много львовъ, орловъ, и клювовъ, и когтей,
             Гоговъ и крылъ, хвостовъ павлиньихъ, розъ; затѣмъ
             Полосокъ красныхъ, синихъ, бѣлыхъ, золотыхъ.
             Развѣшано рядами это въ залахъ все,
             А сами залы безграничны, точно міръ;
             Тамъ можно танцовать вамъ!
   

Хоръ.

                                                               А танцоры есть?
   

Форкіада.

             Отличные! Золотовласая толпа
             Душистыхъ юношей! Такимъ былъ лишь Парисъ,
             Когда къ царицѣ онъ вошелъ.
   

Елена.

                                                               Ты роль свою
             Забыла; слово мнѣ послѣднее скажи!
   

Форкіада.

             Послѣднее ты скажешь, если скажешь: да!
             Сейчасъ въ томъ замкѣ будешь ты.
   

Хоръ.

                                                                         О, изреки
             Словечко это, и спаси себя и насъ!
   

Елена.

             Какъ? неужель бояться мнѣ, что Менелай
             Рѣшится надо мной такое сдѣлать зло?
   

Форкіада.

             Забыла, какъ онъ Деифоба твоего,
             Погибшаго Париса брата, истязалъ
             Неслыханно, за то что онъ тебя, вдову,
             Взялъ силою; и носъ, и уши онъ ему
             И все отрѣзалъ, такъ что было страхъ взглянуть.
   

Елена.

             Такъ поступилъ онъ съ нимъ; но то изъ-за меня.
   

Форкіада.

             Изъ-за него жъ поступить такъ же онъ съ тобой!
             Нераздѣлима красота; кто ей владѣлъ,
             Скорѣй готовъ сгубить се, раздѣлъ кляня.

(Звукъ трубъ въ отдаленіи; хоръ содрогается.)

             Какъ ревъ трубы терзаетъ слухъ и внутренность,
             И ревность также запускаетъ когти въ грудь
             Мужчины;-- онъ забыть не можетъ, чѣмъ владѣлъ,
             Что потерялъ, чѣмъ болѣ не владѣетъ онъ.
   

Хоръ.

             Слышишь ли роговъ раскаты, видишь ли оружья блескъ?
   

Форкіада.

             Мой привѣтъ царю владыкѣ; я охотно дамъ отчетъ.
   

Хоръ.

             Мы же?
   

Форкіада.

                                 Это вамъ извѣстно, смерть увидите ея,
             А въ дому тамъ ждетъ и ваша; не поможешь вамъ ничѣмъ.

(Пауза.)

Елена.

             Обдумала я первый шагъ рѣшительный.
             Ты злобный демонъ мой, я это чувствую,
             И я боюсь, что превратишь добро ты въ зло.
             Но за тобой сперва пойду я въ замокъ тотъ;
             Другое же я знаю; что въ груди своей
             Таинственно хотѣла бы царица скрыть,
             Пусть недоступно всѣмъ. Веди, старуха, насъ!
   

Хоръ.

                       О, какъ рады идти мы,
                       Быстрой стопой;
                       Смерти бѣжать,
                       Вновь чтобы видѣть
                       Крѣпости гордой
                       Недоступныя стѣны.
                       Пусть охраняетъ она,
                       Какъ Иліонъ хранилъ!
                       Низкою хитростью
                       Только и взятъ былъ онъ!

          (Туманы стелются, закрываютъ отдаленіе и авансцену по востребованію.)

                       Какъ? Это какъ?
                       Сестры, взгляните-ка!
                       Былъ же вѣдь свѣтлый день?
                       Въ шаткихъ прядяхъ туманъ встаетъ
                       Изъ Эврота священныхъ волнъ!
                       Ужъ сокрылся плѣнительный
                       Брегъ, камышами увѣнчанный;
                       Даже свободные, гордые,
                       Тихо плывущіе лебеди
                       Скрылись стройной семьей,--
                       Ахъ, я не вижу ихъ!
   
                       Все же я, все
                       Слышу ихъ крикъ,
                       Дальній, хрипливый зовъ --
                       Смерть пророча гласятъ они;
                       Ахъ, чтобъ и намъ также онъ,
                       Вмѣсто спасенья завѣтнаго,
                       Не на          кликалъ бѣды въ конецъ,
                       Намъ прекраснымъ, съ лебяжьими,
                       Бѣлыми шеями, ахъ, и ей,
                       Нашей лебедеродной!
                       Горе намъ, горе всѣмъ!
   
                       Все покрылось вокругъ
                       Дымкой туманною.
                       Дружка дружку не видно намъ!
                       Что жъ такое? Идемъ мы?
                       Или, топчась,
                       Мы надъ землею уносимся?
                       Видишь ли что? Не несется ль впередъ
                       Гермесъ у насъ? Не блеститъ ли, грозя.
                       Жезлъ золотой, чтобъ назадъ насъ гнать
                       Къ мрачному, неосязаемыхъ ликовъ
                       Полному въ сумракѣ дня.
                       И съ толпой все пустому Аиду?
   
             Вдругъ однако мрачно стало, весь туманъ исчезъ безъ блеска.
             Что-то темное какъ стѣны. Стѣны стали передъ нами,
             Предъ глазами неподвижны. Дворъ ли это? Или яма?
             Какъ бы ни было, все страшно! Сестры, ахъ, мы въ плѣнъ попались,
             Да и въ плѣнъ еще какой!

(Внутренній дворъ замка, окруженный богатыми фантастическими средневѣковыми строеніями.)

Предводительница хора.

             Безумно-спѣшны, настоящій женскій полъ!
             Зависитъ только отъ минуты счастья онъ
             Или несчастья! Ни того спокойно снесть,
             Не можетъ, ни другого. Споритъ только вѣкъ
             Одна съ другой, а та напротивъ ей въ отвѣтъ;
             Въ весельи и въ бѣдѣ вашъ плачъ похожъ на смѣхъ.
             Молчите, слушайте, на что владычица
             Рѣшится мудро для себя и васъ.
   

Елена.

             Гдѣ ты, Сивилла? Какъ бы ни звалася ты,
             Изъ-подъ угрюмыхъ сводовъ замка выходи!
             Коль ты пошла владыку здѣшнихъ храбрецовъ
             Предупредить, готовя честный мнѣ пріемъ,
             Благодарю,-- введи жъ меня къ нему скорѣй!
             Блуждать устала, лишь покоя жажду я.
   

Предводительница хора.

             Напрасно смотришь здѣсь, царица, ты вокругъ;
             Исчезъ ея противный ликъ. Остался ль онъ
             Въ туманѣ томъ, изъ нѣдръ котораго сюда
             Мы, не шагая, ни вѣсть какъ, примчались вмигъ;
             Иль подлинно попала въ лабиринтъ она.
             Какимъ изъ многихъ зданій вышелъ замокъ самъ,
             И проситъ тамъ владыку съ честью насъ принять.
             Но вонъ взгляни! Тамъ наверху задвигалась
             Толпа по галлереямъ, окнамъ, портикамъ,
             Прислуги много взадъ-впередъ забѣгало;
             Почетной встрѣчи можно ожидать гостямъ.
   

Хоръ.

             Сердцемъ воскресла я! О, поглядите вы,
             Какъ благонравно они сдержаннымъ шагомъ идутъ,
             Юноши свѣтлые всѣ, чинно блюдутъ они
             Свой установленный строй. Какъ? По велѣнью чьему,
             Обучены съ раннихъ поръ стройно рядами ходить
             Эти мальчики всѣ, этотъ чудесный народъ?
             Что изумительнѣй тутъ? Этотъ ли мягкій шагъ,
             Или ихъ локоновъ блескъ надъ бѣлоснѣжнымъ челомъ,
             Иль пара щечекъ ихъ, алыхъ какъ персики,
             И пушкомъ же такимъ легкимъ овѣянныхъ?
             Я укусила бы, только что страхъ беретъ;
             Въ этомъ случаѣ вѣдь, ротъ-то наполнится,
             Страшно подумать, золою!
   
                       Но прелестнѣйшіе
                       Къ намъ идутъ; несутъ
                       Что же они?
                       Трона ступени,
                       Кресло, коверъ,
                       Пологъ и верхъ
                       Будто шатра;
                       И возносится
                       Надъ головой уже
                       Нашей царицы онъ;
                       Такъ какъ взошла ужъ она,
                       Приглашенная сѣсть на тронъ.
                       Станьте сюда,
                       Рядомъ ступени
                       Чинно занять!
                       Славенъ, преславенъ, трижды прославленъ
                       Будь благодарно подобный пріемъ!

(Все высказываемое хоромъ постепенно исполняется. Послѣ того какъ отроки и пажи сошли въ длинномъ шествіи внизъ, Фаустъ является наверху лѣстницы въ средневѣковомъ рыцарскомъ придворномъ костюмѣ и съ достоинствомъ тихо спускается.)

Предводительница хора (внимательно его оглядывая).

             Коль боги не на время, какъ случалось то,
             Его снабдили видомъ изумительнымъ,
             И этою высокою осанкою,
             Съ такимъ привѣтомъ,-- такъ ему навѣрное
             Удастся все, что онъ начнетъ: въ бою ль мужей,
             Иль въ малыхъ войнахъ съ женами прекрасными.
             Его безспорно многимъ должно предпочесть,
             Которыхъ все жъ какъ избранныхъ видала я.
             Походкой тихой, сдержанной почтительно,
             Подходитъ князь. Царица, обратись къ нему!


Фаустъ (подступая, ведя окованнаго).

             Взамѣнъ привѣтствій должныхъ, предъ тобой
             Почтительно склоняюсь я,-- ведя
             Въ цѣпяхъ раба, который долгъ забылъ,
             И у меня равно похитилъ долгъ.
             Склони колѣни и повѣдай тугъ
             Женѣ высокой самъ свою вину!
             Владычица, вотъ этотъ человѣкъ
             Поставленъ взоромъ быстрымъ озирать
             Съ вершины башни весь небесный сводъ
             И землю всю кругомъ, не встрѣтитъ ли
             Тамъ или сямъ чего замѣтнаго
             Съ крутыхъ холмовъ долиной къ замку онъ,
             Будь то волна мелькающая стадъ,
             Иль войско; мы дадимъ защиту той,
             И встрѣтимъ это. Нынче, что за срамъ!
             Ты къ намъ идешь, а, онъ не возвѣстилъ:
             Не удался почтительный пріемъ
             Высокой гостьи. Въ преступленье впавъ,
             Уже давно лежалъ бы онъ въ крови,
             Смерть заслуживъ; но лишь тебѣ одной
             Карать и миловать, какъ знаешь ты.
   

Елена.

             Высокій санъ, какимъ облекъ меня
             Ты, какъ царицу и судью, хотя бъ
             Для испытанья,какъ сдается мнѣ,--
             Велитъ исполнить первый долгъ судьи,
             Услышать обвиненныхъ.-- Говори!
   

Линцей, стражъ на башнѣ.

                       На колѣняхъ и съ мольбою,
                       Пусть умру я, пусть живу я,
                       Сердцемъ преданный стою я
                       Предъ божественной женою.
   
                       Ждалъ я утра, какъ извѣстно,
                       Чтобъ съ востока разсвѣло,
                       Но нежданно и чудесно
                       Солнце съ юга вдругъ взошло.
   
                       Увлеченъ порывомъ весь я,
                       Вмѣсто пропастей и горъ,
                       Вмѣсто шири поднебесья
                       На него глядѣлъ съ тѣхъ поръ.
   
                       Могъ я зрѣньемъ поравняться
                       Съ зоркой рысью на соснѣ,
                       Вдругъ пришлось мнѣ выбиваться,
                       Какъ томясь въ глубокомъ снѣ.
   
                       Тутъ не взвидѣлъ ни кургана
                       Я, ни башни, ни воротъ;
                       Все въ туманѣ, изъ тумана
                       Вдругъ богиня эта вотъ!
   
                       Взоръ и сердца пламень жгучій
                       Обратилъ я къ ней смущенъ;
                       Красотой ея могучей
                       Я, бѣднякъ, былъ ослѣпленъ.
   
                       Я забылъ, что я на стражѣ,
                       Рогъ забылъ, оторопѣвъ.
                       Осуди меня ты даже!
                       Красота смягчаетъ гнѣвъ.
   

Елена.

             Зло, что сама я нанесла, карать
             Я не должна. Увы! Жестокій рокъ
             Велитъ повсюду мнѣ умы мужей
             Такъ затмевать, что ни себя они,
             Ни прочаго не могутъ пощадить.
             Разбой, соблазнъ и битвы разнося,
             Герои, боги, демоны меня
             И тамъ и. сямъ заставили блуждать.
             Одна смущала всѣхъ, затѣмъ вдвойнѣ,
             Теперь я втрое, вчетверо -- напасть!-
             Ты возврати свободу бѣдняку;
             Затменнаго богами -- не казнятъ.
   

Фаустъ.

             Я изумленъ, царица, видя тутъ
             Разящую и пораженнаго.
             Я вижу лукъ, спустившій ту стрѣлу,
             И раненаго. За стрѣлой стрѣла
             Летитъ въ меня. Я чувствую, онѣ
             Свистятъ по замку здѣсь во всѣ концы.
             Что я теперь? Ты взбунтовала всѣхъ,
             Мнѣ преданныхъ. Защиты нѣтъ въ стѣнахъ!
             Боюсь, готово войско предъ тобой,
             Непобѣдимой, всепобѣдной, пасть.
             Осталось мнѣ себя и все мое,--
             Мое ль оно?-- повергнуть предъ тобой!
             Такъ отъ души позволь у ногъ твоихъ
             Тебя признать владычицей; ты власть
             И тронъ, едва вступивъ, пріобрѣла.
   

Линцей (съ ящикомъ и людьми, несущими за нимъ другіе ящики).

                       Царица, видишь я богатъ!
                       Но кинь какъ нищему мнѣ взглядъ;
                       Стою передъ твоимъ лицомъ
                       И нищимъ я, и богачомъ.
   
                       Чѣмъ былъ -- и чѣмъ пришлось мнѣ стать?
                       Чего желать, что исполнять?
                       Къ чему огонь мнѣ быстрыхъ глазъ?
                       Онъ въ красотѣ твоей угасъ!
   
                       Съ востока мы пришли сюда,
                       Настигла западъ тутъ бѣда;
                       Народъ валилъ и старъ и малъ,
                       Передній задняго не зналъ.
   
                       Но изумруду лишь удѣлъ:
                       Чтобъ на груди твоей онъ млѣлъ.
                       Гдѣ первый палъ, тамъ всталъ второй,
                       И третій съ пикой боевой --
   
                       За каждымъ сотня возстаетъ,
                       Убитыхъ тысячи не въ счетъ.
                       Мы напираемъ, мы идемъ,
                       Мы забираемъ все крутомъ,
   
                       И гдѣ сегодня я дарилъ,
                       Другой на завтра грабилъ, билъ.
                       Взглянулъ, что долго думать: ну!
                       Хватай красавицу-жену,
   
                       Хватать быковъ вездѣ пошли,
                       И лошадей всѣхъ увели.
                       Но я высматривать любилъ
                       Все, что я рѣдкимъ находилъ;
   
                       А все, чѣмъ завладѣлъ другой,
                       Считалъ засохшей я травой.
                       Я драгоцѣнностей искалъ,
                       На нихъ-то взоръ я обращалъ,
   
                       Въ карманъ иль шкапъ что забралось --
                       Все это видѣлъ я насквозь.
                       Набралъ я золота, къ нему
                       И драгоцѣнныхъ камней тьму;
   
                       Межъ ртомъ и ухомъ пусть видна
                       Лишь капелька съ морского дна!
                       Рубину плохо тамъ, затмить
                       Его огонь твоихъ ланитъ.
   
                       Итакъ, я свой огромный кладъ
                       Здѣсь у тебя пристроить радъ,
                       И я у ногъ твоихъ сложилъ,
                       Что кровью въ битвахъ заслужилъ.
   
                       Я къ этимъ ящикамъ готовъ
                       Прибавить много сундуковъ;
                       Дозволь лишь быть передъ тобой,
                       Подвалы я набью казной.
   
                       Едва восходишь ты на тронъ,
                       Уже бѣгутъ со всѣхъ сторонъ
                       Къ тебѣ богатство, сила, умъ,
                       Упасть передъ царицей думъ.
   
                       Все это блюлъ я какъ свое,
                       Теперь, о прелесть! все твое;
                       Что высоко цѣнилъ я -- то
                       Теперь считаю за ничто.
   
                       Исчезло все, чѣмъ я владѣлъ,
                       Какъ будто пукъ травы сотлѣлъ;
                       О, возврати дарамъ моимъ
                       Всю цѣну взглядомъ лишь однимъ!
   

Фаустъ.

             Уйди скорѣй ты съ ношей дорогой,
             Не стоишь ни хулы ты, ни наградъ.
             И такъ ужъ все ея что въ замкѣ есть;
             Ей предлагать отдѣльно что-нибудь
             Напрасно. Ты ступай добро къ добру
             Копить съ умомъ! Сокровищъ выставь рядъ
             Невиданныхъ! Заблещутъ своды пусть,
             Какъ сводъ небесный! Изготовь ты рай
             Изъ жизни не имѣющихъ вещей!
             Пусть предъ ея шагами ляжетъ рядъ
             Цвѣтныхъ ковровъ, чтобъ мягко было ей
             Ступать ногой, а взоръ встрѣчался съ тѣмъ,
             Что можетъ лишь боговъ не ослѣплять.
   

Линцей.

                       Не мудренъ слугѣ приказъ;
                       Все исполню я сейчасъ:
                       Кровь и собственность должны
                       Пасть къ ногамъ такой жены.
                       Войско кротко стало вмигъ;
                       Всѣ мечи ступились ихъ.
                       Передъ дивной красотой
                       Солнце пылъ смиряетъ свой;
                       Предъ лицомъ ея живымъ
                       Все ничто,-- все прахъ и дымъ! (Уходить).
   

Елена (Фаусту).

             Я говорить хочу съ тобой, но сядь
             Со мною рядомъ! Господина ждетъ
             Пустое мѣсто, чтобъ упрочить и мое.
   

Фаустъ.

             Сперва позволь склонить колѣни мнѣ,
             Высокая жена; позволь сперва
             Ту руку, что взведетъ меня, поцѣловать.
             Ты соправителемъ признай меня
             Владѣній безграничныхъ, и прими
             Поклонника, слугу и стража все того жъ!
   

Елена.

             Чудесъ я вижу много, слышу ихъ;
             О многомъ я желала бы спросить.
             Хотѣла бъ знать, зачѣмъ мнѣ этого слуги
             Рѣчь такъ звучала странно- и привѣтливо:
             Какъ будто звукъ съ другимъ сближенья ищетъ,
             И только слово въ ухо принеслось,
             Спѣшитъ другое съ первымъ лобызаться.
   

Фаустъ.

             Коль рѣчь тебѣ понравилася наша,
             О, такъ и пѣснь восторгъ тебѣ внушитъ,
             И слухъ и умъ отраду въ ней найдутъ.
             Но лучше сами мы начнемъ сейчасъ;
             Въ отвѣтной рѣчи все придетъ само.


Елена.

             Скажи, какъ мнѣ такъ мило говорить?
   

Фаустъ.

             Весьма легко: изъ сердца исходить.
             И если грудь блаженство слышитъ вдругъ,
             Оглянешься и спросишь
   

Елена.

                                                     Кто нашъ другъ.
   

Фаустъ.

             Духъ ни впередъ не смотритъ, ни назадъ,
             Онъ въ настоящемъ только
   

Елена.

                                                     Счастью радъ.
   

Фаустъ.

             Въ немъ кладъ, залогъ, въ немъ только жизнь легка;
             Кто жъ этимъ всѣмъ даритъ?
   

Елена.

                                                               Моя рука.
   

Хоръ.

                       Кто осудитъ тутъ царицу,
                       Что къ владыкѣ замка такъ
                       Взоръ ея привѣтливъ?
                       Согласитесь, мы вѣдь всѣ
                       Только плѣнницы, какъ бывало
                       Съ разрушенья позорнаго
                       Трои, и бѣдствій
                       Безысходнаго странствія.
   
                       Жены, милыя мужчинамъ,
                       Избирать не могутъ сами,
                       Знатоки однако;
                       Какъ пастухамъ златокудрымъ,
                       Такъ и щетинистымъ фавнамъ,
                       Если случай укажетъ,
                       Равное право даютъ онѣ
                       Тѣломъ роскошнымъ владѣть.
   
                       Ближе и ближе сидятъ они
                       Другъ ко другу склонясь.
                       Рядомъ колѣни, плечо съ плечомъ;
                       Безмятежно, рука съ рукой,
                       Смотрятъ они
                       Съ трона царственно пышнаго.
                       Такъ не прочь и величество
                       Радости тайну
                       Предъ, глазами народа
                       Прихотливо выказывать.
   

Елена.

             И такъ чужда, и такъ близка тутъ я,
             И хочется сказать: вотъ! я твоя!
   

Фаустъ.

             Едва дышу, нѣмѣетъ мой привѣтъ:
             Все это сонъ, ни дня, ни мѣста нѣтъ.
   

Елена.

             Отжившая, я жизни такъ полна,
             Я вся въ тебѣ, и чуждому вѣрна.
   

Фаустъ.

             Не мудрствуй въ часъ восторговъ дорогихъ!
             Существовать нашъ долгъ, хотя бъ на мигъ.
   

Форкіада (входя стремительно).

                       По складамъ любовь читайте,
                       Смыслъ любовный изучайте,
                       И любя, учитесь, знайте.
                       Но теперь не время вамъ.
                       То не громъ ли отдаленный?
                       Слышенъ ревъ трубы военной!
                       Знать бѣда подходить къ намъ.
                       Менелай съ своей толпою
                       Ужъ идетъ на васъ войною;
                       Выходите же къ врагамъ!
                       Не отвѣтили бъ вы оба:
                       По примѣру Деифоба
                       Ты заплатишь за позоръ;
                       Этихъ всѣхъ онъ вздернетъ вмѣстѣ,
                       А ее, какъ жертву мести,
                       Наточенный ждетъ топоръ.
   

Фаустъ.

             Какая дерзкая помѣха ворвалась!
             И въ бѣдствіяхъ противенъ мнѣ безумный гамъ;
             Красавецъ вѣстникъ безобразенъ съ вѣстью злой;
             Ты жъ гнусная -- охотница до злыхъ вѣстей.
             Но въ этотъ разъ тебѣ не удалось,
             Бей воздухъ ты. Опасности тутъ нѣтъ,
             Самой бы ей пришлось напрасно насъ пугать.

(Сигналы, выстрѣлы съ башенъ, трубы и рожки, воинственная музыка. Шествіе значительнаго войска.)

             Нѣтъ, все смущенье успокоитъ
             Кругъ славныхъ витязей моихъ:
             Тотъ только ласки женщинъ отбитъ,
             Кто защитить умѣетъ ихъ.

(Къ военачальникамъ, которые отдѣляясь отъ колоннъ подходятъ.)

             Кипя отвагой безупречной,
             Побѣду всюду разнесли
             Вы, юный цвѣтъ страны полночной,
             Восточной сила вы земли.
   
             Вашъ панцырь твердъ, шеломъ вашъ блещетъ
             И царства рушатся кругомъ,
             Идете вы -- земля трепещетъ,
             Проходите -- стихаетъ громъ.
   
             Въ Пилосѣ на беречъ мы стали --
             И старца Нестора ужъ нѣтъ!
             Всѣ царства мелкія забрали
             Мы разомъ;-- ихъ пропалъ и слѣдъ.
   
             Отбросьте же сомкнутымъ строемъ
             Вы Менелая къ морю вспять,
             Пусть ходитъ онъ по немъ разбоемъ,
             Чего жъ ему еще желать.
   
             Царица Спарты мнѣ велѣла
             Поздравить герцогами васъ,
             У ногъ ея судьба удѣла,
             А правьте сами, въ добрый часъ.
   
             Коринѳъ между двумя морями,
             Германецъ, огради стѣной;
             Ахаю съ горными путями
             Ты смѣлой грудью, готѳъ, отстой.
   
             Въ Элидѣ франки будутъ въ сборѣ,
             Мессена саксовъ станетъ часть;
             Норманнъ очисти только море,
             И Арголидѣ дашь ты власть.
   
             Тогда въ домашнемъ всякъ блаженствѣ
             Врагомъ не будетъ утѣсненъ,
             Но Спартѣ быть у всѣхъ въ главенствѣ,
             Она Царицы древній тронъ.
   
             Вы отъ нея пріобрѣтете
             Страну, гдѣ недостачи нѣтъ,
             У ногъ ея всегда найдете
             Вы правосудіе и свѣтъ.

(Фаустъ сходитъ съ трона; князья обступаютъ его, чтобы ближе услышать его приказанія и распоряженія.)

Хоръ.

             Кто красавицей хочетъ владѣть,
             Прежде всякаго дѣла
             Пусть припасетъ оружіе онъ!
             Лестью точно стяжалъ
             Онъ высочайшее благо;
             Мирно же имъ не владѣть ему:
             Хитрый льстецъ обольститъ ее,
             Дерзкій разбойникъ умчитъ ее;
             Предотвратить это долженъ онъ!
   
             Князю нашему хвала,
             Выше всѣхъ цѣню его;
             Храбрый, онъ мудро составилъ союзъ,
             Такъ что сильные молча ждутъ
             Мановенья его.
             Исполняютъ велѣнья его
             Каждый для собственной пользы своей
             И въ благодарность властителю тожъ,
             Чтобъ обоюдная слава росла.
   
             Кто же исторгнетъ ее
             У властелина теперь?
             Онъ ей владѣетъ, ему нашъ поклонъ,
             Дважды поклонъ за то, что насъ
             Съ ней онъ крѣпчайшей стѣной изнутри,
             Войскомъ сильнѣйшимъ извнѣ окружилъ.
   

Фаустъ.

             Дары, что здѣсь они находятъ,--
             (Мы всѣхъ успѣли надѣлить) --
             Велики, чудны.-- Пусть уходятъ!
             Мы въ серединѣ станемъ жить.
   
             Тамъ защитятъ они и сами,
             Гдѣ волны прядаютъ кругомъ,
             Твой полуостровъ, что слегка холмами
             Къ горамъ Европы прицѣпленъ.
   
             Страна изъ всѣхъ подъ солнцемъ краше,
             Будь всѣмъ отрадная страна,
             Теперь, ты въ ней, царица наша,
             Съ тобой сроднилася она,
   
             Когда средь камышей залива
             Ты выступала изъ яйца,
             Высокой матери на диво
             Красою свѣтлаго лица.
   
             Страна, готова на услугу
             Къ тебѣ расцвѣтшая придти;--
             Хоть весь онъ твой -- земному кругу
             Ты край родимый предпочти!
   
             Пусть на хребтахъ зубчатый верхъ коснѣетъ,
             Чтобъ солнца лучъ холодный лобызать,
             Но лишь скала слегка позеленѣетъ
             Коза найдетъ, что лакомо щипать.
   
             Сверкаетъ ключъ, ручьи сливаясь мчатся,
             И зелены ущелій склонъ и дно,
             А по холмамъ раскинутымъ толпятся
             Вездѣ стада, неся свое руно.
   
             Рогатый волъ тихонько, осторожно
             Надъ пропастью отвѣсною бредетъ;
             Всѣхъ отдыхъ ждетъ, и всѣмъ укрыться можно,
             Вездѣ въ скалахъ пещеръ прохладный сводъ.
   
             Панъ ихъ блюдетъ; въ кустахъ, въ тѣни прохладной
             Селится нимфъ веселыхъ хоръ живой,
             И просятся все вверхъ макушкой жадной
             Стволы деревъ, тѣснясь между собой.
   
             То древній лѣсъ! Въ безмолвіи глубокомъ
             Тамъ мощный дубъ суки свои простеръ,
             И мягко кленъ, наполненъ сладкимъ сокомъ,
             Какъ бы смѣясь, возноситъ свой шатеръ.
   
             Природа-мать и дѣтямъ, и ягнятамъ
             Ужъ молоко подъ тѣнью припасла,
             Плоды манятъ въ долину ароматомъ
             И каплетъ медъ изъ стараго дупла.
   
             Преемственно легко дышать всѣмъ вмѣстѣ,
             Ланитъ и устъ весельемъ пышетъ кровь,
             Безсмертенъ каждый на своемъ тутъ мѣстѣ
             Всякъ и доволенъ, и здоровъ.
   
             Тутъ сынъ растетъ, отвагою питаемъ,
             И, какъ отецъ, онъ будущій герой.
             Дивимся мы, И все еще не знаемъ:
             То боги, или родъ людской?
   
             Такъ Аполлонъ у смертныхъ занялъ сходство,
             Прекраснѣйшимъ явясь средь пастуховъ;
             Тамъ, гдѣ природы полное господство,
             Тамъ сочетанье всѣхъ міровъ.

(Садясь съ ней рядомъ.)

             Съ тобой теперь успѣли мы во многомъ,
             Минувшее оставимъ за собой!
             Почувствуй же, что рождена ты богомъ,
             Что первобытный міръ тебѣ родной.
   
             Тебѣ не мѣсто въ замкѣ тѣсномъ!
             Недаромъ же во всѣ вѣка,
             Укрыть въ пріютѣ насъ прелестномъ,
             Аркадія отъ Спарты такъ близка.
   
             Бѣжала ты, искавши обороны,
             И дождалась отраднѣйшаго дня!
             Въ бесѣдки превратились троны,
             Аркадскимъ счастьемъ насъ маня!

(Сцена совершенно измѣняется. Къ ряду скалистыхъ пещеръ прилегаютъ скрытыя бесѣдки. Густой лѣсъ вверхъ по возносящимся скаламъ. Фауста и Елены не видать. Хоръ лежитъ спящій вразсыпную.)

Форкіада.

             Какъ долго спали дѣвушки, не знаю я;
             И снится ли имъ то, что ясно я сама
             Глазами видѣла, тожъ неизвѣстно мнѣ.
             Такъ разбужу ихъ. Пусть дивится молодежь
             И вы, бородачи, что собрались внизу
             Чудесъ правдоподобныхъ увидать исходъ.
             Скорѣй! скорѣй! Стряхните сонъ съ кудрей своихъ!
             Глаза протрите! что моргать! да слушайте!
   

Хоръ.

             Говори, да разскажи-ка, что тамъ чуднаго случилось!
             Намъ послушать бы хотѣлось, что вполнѣ невѣроятно;
             Мы соскучились ужасно, на однѣ скалы глядѣть.
   

Форкіада.

             Чуть глаза еще протерли, дѣтки, что жъ такъ скучно вамъ?
             Ну, такъ слушать: въ этихъ гротахъ, да пещерахъ и бесѣдкахъ,
             Пріютились, какъ какая идиллическая пара,
             Князь и съ нашей госпожею.
   

Хоръ.

                                                     Какъ? Внутри тамъ?
   

Форкіада.

                                                                                   Удалившись
             Здѣсь отъ міра, для прислуги лишь меня они позвали.
             Удостоясь ихъ вниманья, какъ повѣренной прилично,
             Я на что-нибудь другое, все туда-сюда, глядѣла,
             Мховъ, кореньевъ все искала, силу дѣйствія ихъ зная;
             А они тамъ все одни.
   

Хоръ.

             По твоимъ разсказамъ, словно, цѣлый міръ внизу таится,
             Лѣсъ, луга, ручьи, озера; что за сказки ты плетешь!
   

Форкіада.

             Такъ, неопытныя дѣти! Все въ тѣхъ глубинахъ сокрыто:
             Сколько залъ, дворовъ обширныхъ; я вездѣ тамъ побывала,
             Вдругъ однажды слышу, хохотъ раздается по пещерамъ;
             Заглянула, скачетъ мальчикъ отъ колѣнъ жены да къ мужу,
             Отъ отца опять къ родимой; милованье и проказы,
             Перекоры изъ-за шутокъ, крикъ и хохотъ вперемежку
             Оглушили тутъ меня.
             Вотъ нагой, безкрылый геній, фавнъ, хоть звѣря въ немъ не видно,
             По землѣ тамъ скачетъ твердой; но земля его обратно
             Вверхъ подбрасываетъ сильно; при второмъ прыжкѣ и третьемъ,
             Достигаетъ свода онъ.
             Въ страхѣ мать кричитъ: "ты прыгай невозбранно сколько хочешь,
             Но летать ты не пускайся, не дано тебѣ летать".
             И отецъ увѣщаваеть: "вѣдь земли упругость мечетъ
             Вверхъ тебя, такъ ты ногами, хоть слегка касаясь долу,
             Какъ Антей, землей рожденный, будешь тотчасъ подкрѣпленъ".
             Такъ онъ прыгалъ на вершину той скалы и прямо съ краю
             На другую и обратно, какъ подбитый скачетъ мячъ.
             Вдругъ однакоже исчезнулъ онъ въ разсѣлинѣ утеса.
             Мы сочли его погибшимъ. Мать въ слезахъ, отецъ унылъ;
             Я стою, содвинувъ плечи. Но опять, что за явленье!
             Иль богатства тамъ сокрыты? Разноцвѣтныя одежды
             Онъ съ достоинствомъ надѣлъ.
             Рукава на немъ съ кистями, на груди трепещутъ ленты,
             Съ золотой въ рукѣ онъ лирой, совершенно Фебъ-малютка.
             Подошелъ къ обрыву смѣло, въ самый край: мы въ изумленьи,
             И родители въ восторгъ обнимать спѣшатъ другъ друга.
             Голова-то вѣдь сіяетъ! Что тамъ свѣтитъ? неизвѣстно.
             Золотой уборъ иль пламя молодыхъ духовныхъ силъ?
             Такъ выказывалъ онъ ясно, что ужъ въ мальчикѣ таится
             Жрецъ прекраснаго, въ которомъ нѣжный строй мелодій вѣчно
             Разливается по членамъ; но услышите вы сами,
             Но увидите вы сами все съ особеннымъ восторгомъ.
   

Хоръ.

                       Что же тугъ чуднаго
                       Видишь, дочь Крита?
                       Иль поучительныхъ ты
                       Пѣсенъ вовѣкъ не слыхала?
                       Не слыхала ты Іоніи,
                       Не слыхала Эллады ты,
                       Прародительскихъ былей
                       Про боговъ и героевъ?
   
                       Все, что и нынѣ
                       Въ мірѣ бываетъ,
                       Грустный лишь отзвукъ
                       Дней нашихъ дѣдовъ;
                       Далеко твоимъ разсказамъ
                       Отъ того, что ложью милой,
                       Вѣроятнѣй всякой правды,
                       Окружило сына Маи!
   
                       Нѣжный и мощный и только что
                       Новорожденный младенецъ,
                       Былъ онъ увитъ пеленами;.
                       Такъ сказальнями пышными
                       Сонмище нянекъ болтливыхъ
                       Запеленало его.
                       Мощно и ловко однако онъ,
                       Хитрый, выправилъ гибкіе,
                       Но упругіе члены
                       Вонъ,-- и оставя пурпурную
                       Оболочку, томящую,
                       Вмѣсто себя опочить,
                       Онъ мотыльку уподобился,
                       Что изъ стѣснительной куколки
                       Выползаетъ ужъ съ крыльями,
                       Чтобы въ сіяніи солнечномъ
                       На просторѣ подняться.
   
                       Такъ и онъ-то проворнѣйшій,
                       Чтобы ворамъ и обманщикамъ,
                       Всѣмъ искателямъ прибыли,
                       Стать благодѣтельнымъ демономъ,
                       Все подтверждаетъ немедленно,
                       Ловкимъ искусствомъ своимъ.
                       Крадетъ у бога морского онъ
                       Вмигъ трезубецъ, и ловко мечъ
                       Изъ ноженъ у Арея,
                       Лукъ и стрѣлы у Феба тожъ,
                       Даже клещи у Гефеста;
                       И у отца-то унесъ бы онъ
                       Молнію, если бъ огонь не жетъ;
                       Но побѣждаетъ Эрота онъ,
                       Ногу подставя въ борьбѣ ему.
                       И у Киприды, съ нимъ ласковой,
                       Поясъ онъ крадетъ съ груди.

(Прелестные, чисто мелодическіе звуки струнъ раздаются изъ пещеры. Всѣ вслушиваются и вскорѣ являются видимо тронутыми. Отсюда до отмѣченной паузы непремѣнно сопровождаетъ полнозвучная музыка.)

Форкіада.

             Звукамъ сладостным одина и владыку?
             Что мне мешает разнести в ответ
             Тебя и всю кошачью клику?
             К камзолу красному почтенья нет в тебе?
             Петушьего пера ты не узнала?
             Иль я лицо закрыл себе?
             Иль должно мне себя назвать сначала?
   

Ведьма

             Простите мне, хозяин, мой привет.
             Но -- лошадиного копыта нет,
             Два ворона куда девались?
   

Мефистофель

             На этот раз, я извинить готов.
             Действительно, прошло-таки годков,
             Что мы с тобою не встречались.
             Весь мир теперь культурой горд,
             Ей подчинился также чорт.
             Наш северный фантом уже не ходит явно;
             Рогов, хвоста, когтей -- нет и подавно,
             Хоть должен я иметь копыто все ж,
             С ним в обществе являться некрасиво,-
             Я заменил его, как наша молодежь,
             Уж много лет икрой фальшивой.
   

Ведьма

             И мысль и ум кругом идут!
             Сам сатана со мной вновь тут!
   

Мефистофель

             Меня так более, старуха, не зовут!
   

Ведьма

             А почему? что в имени дурного?
   

Мефистофель

             Давно попало в басни это слово,
             Хоть лучше от того не стала жизнь людей.
             Полны, как прежде, злом, отвергнув духа злого
             Зови меня: барон, так будет поскладней,
             Теперь я кавалер в стать прочим кавалерам,
             Ты ль усомнишься в знатности моей?
             Вот -- герб мой, я его ношу таким манером.

(Делает непристойное движение.)

Ведьма (хохочет неумеренно)

             Ха! ха! Ха! ха! Вот весь вы тут!
             Как были вы, все тот же плут!
   

Мефистофель

             Мой друг, ты можешь поучиться:
             Вот способ с ведьмами водиться,
   

Ведьма

             Скажите ж, господа, чем услужу вам я?
   

Мефистофель

             Большой стакан известного питья!
             Но что ни есть его старее,--
             Оно с годами все сильнее.
   

Ведьма.

             Охотно! Есть бутылка-чудо,
             Сама порой тяну оттуда,
             В ней вони больше нет ничуть.
             Там на стакан хороший станет.

(Тихо.)

             Но если этот гость не подготовлен и путь,
             Он, как известно нам, и часу не протянет.
   

Мефистофель

             Нет, это -- добрый друг, ему пойдет все впрок,
             Напиток лучший твой ему согласен дать я,
             Черти свой круг, скажи заклятья
             И полный дай ему глоток!
   

Ведьма
С причудливыми, жестами чертит круг и ставит в него странные вещи; между тем, стекла начинают звенеть, котел -- гудеть, что образует музыку. Под конец, она приносит большую книгу ставит в круг мартышек, которые должны служить ей пюпитром и держать факелы. Она кивает Фаусту, чтобы он встал рядом с ней.

Фауст (Мефистофелю)

             Что будет здесь, скажи заране?
             Безумный жест, бессмысленность кривляний,
             Обман нелепейший во всем,
             Что проклял я и с чем знаком.
   

Мефистофель

             Все шутки! чистая умора!
             Но ты не будь к ней слишком строг.
             Ей фокус, как врачу, -- подпора,
             Чтоб лучше зелья сок помог.

(Заставляет Фауста войти в круг.)

Ведьма
(очень напыщенно начинает декламировать по книге)

                       Ты должен взвесить!
                       Один будь десять,
                       Два будь отъяты,
                       Три будут в мире,--
                       Ты стал богатый,
                       Прими четыре,
                       Где пять и шесть,--
                       То ведьмы весть,
                       А в семь и восемь
                       Все мы вбросим.
                       Девять -- единица,
                       Десять -- в ноль годится.
                       И вот вся ведьмина таблица.
   

Фауст

             Мне кажется, старуха бредит.
   

Мефистофель

             И так она часами цедит.
             Я знаю книгу из конца в конец,
             Потратил много дней на эти речи,
             Но в ней ни мудрый ни глупец
             Не разберется ввек во тьме противоречий.
             Наука и нова и ведома давно.
             Мой друг, во все века бывало,
             Что три в одном и в трех одно
             Ложь в истину преображало.
             Болтают, учат так, и возражений нет.
             С глупцами в спор вступать кому охота?
             Услышав лишь слова, уж верит целый свет,
             А не мешало б и помыслить что-то
   

Ведьма (продолжает)

                       Скрыт высший смысл
                       Науки числ
                       От всех без исключенья.
                       Кто мысль не ткет,
                       Его без забот
                       Получишь в откровеньи.
   

Фауст

             Что там она твердит за шор?
             Ну, право, череп лопнуть хочет.
             Мне кажется, что целый хор
             В сто тысяч дураков бормочет.
   

Мефистофель

             Ну, будет, будет, ловкая сибилла!
             Давай питье, и чтобы было
             В стакан налито до краев.
             Приятелю оно не повредит нимало.
             Прошел он степеней немало
             И много добрых делывал глотков.
   

Ведьма
(Со множеством церемоний подает питье в бокале; когда Фауст подносит его к устам, вылетает легкое пламя)

Мефистофель

             Ну, разом пей! все до черты!
             Й сердцем тотчас ободришься.
             Ты с дьяволом теперь на ты,
             И пламени еще боишься?

(Ведьма раскрывает круг. Фауст выходит из него.)

Мефистофель

             Ну, разом в путь! стоять нельзя.
   

Ведьма

             Питье да будет вам здорово!
   

Мефистофель

             Коль быть тебе могу полезен я,
             В Вальпургшо скажи мне слово
   

Ведьма

             Вот песня, кто порой ее поет,
             На тех напиток действует отменно.
   

Мефистофель (Фаусту)

             Пойдем! позволь тебя увесть мгновенно.
             Ты пропотеть обязан непременно,
             И сок в тебя внутри и вне войдет,
             Здесь научу тебя я благородной лени,
             И ты почувствуешь в приливе наслаждений.
             Как Купидон в тебе скользит взад и вперед,
   

Фауст

             Дай кинуть в зеркало мне два-три взора.
             Тот женский лик был так хорош.
   

Мефистофель

             Нет, нет! Ты образец всех женщин скоро
             Живым ты пред собой найдешь.

(Тихо.)

             Увидишь (соку знаю цену)
             Ты в каждой женщине Елену.
   

VII
УЛИЦА

Фауст. Маргарита проходит мимо.

Фауст

             Прекрасная барышня! Предложить
             Могу ль вам руку и вас проводить?
   

Маргарита

             Не барышня и не прекрасна я,
             Не нужно провожатых для меня.

(Освобождается и уходит.)

Фауст

             Клянусь, прелестное дитя!
             Подобных в жизни не видел я.
             Так добродетельна, скромна
             И чуть насмешлива она.
             Уста -- рубин, ланиты -- снег,
             Не позабыть мне их вовек!
             Как мило опустила взор,--
             На сердце живо до сих пор;
             Как метко мне дала ответ,
             Восторг,-- другого слова нет!

(Мефистофель входит.)

Фауст

             Слушай! ту шлюху мне доставить.
   

Мефистофель

             Какую ж?
   

Фауст

                                 Пред ней сейчас я был.
   

Мефистофель

             Ту? Вышла эта от попа ведь,
             Он все грехи ей отпустил.
             К исповедальне я пристыл.
             Невиннейшая вещь совсем,
             Пошла на исповедь низачем.
             У меня над нею власти нет.
   

Фауст

             Не больше ей четырнадцати лет.
   

Мефистофель

             Ты говоришь, как Ганс Распутный,
             Кому желанен каждый цветок попутный,
             Кто думает, что чести нет
             И что в любви не для него запрет.
             Берегись такой дороги дельной.
   

Фауст

             Мы, господин магистр Похвальный.
             Без нравоучений обойдемся!
             Скажу короче и прямей:
             Коль этот юный цветок полей
             В ночь не прильнет к груди моей, --
             С тобой мы в полночь расстаемся,
   

Мефистофель

             Подумай, что могу я тут?
             Недели две, не меньше, уйдут
             Лишь на одни приготовленья.
   

Фауст

             Имей я семь часов досуг,
             Не нужно б чорта мне услуг,
             Чтоб соблазнить одно творенье.
   

Мефистофель

             Уже ты судишь как француз.
             Прошу тебя -- не увлекаться.
             Что пользы -- разом наслаждаться?
             То -- радости на худший вкус,
             Чем куколку и так и сяк,
             Чрез сотни разных передряг,
             И подготовить и подвести,
             Как в книжках можно то найти.
   

Фауст

             Во мне и так есть аппетит.
   

Мефистофель

             Теперь -- без шуток, без обид.
             Скажу -- прелестное дитя.
             Взять быстро никому нельзя.
             Побед здесь штурмом не добиться.
             Нам должно в хитрости пуститься.
   

Фауст

             Достань что-либо от неземной!
             Сведи меня в ее покой!
             Платок дай, грудь ласкавший ей,
             Подвязку прелести моей!
   

Мефистофель

             Чтоб видел ты, как для тебя
             Услужливо стараюсь я,
             Минуточки не упущу я,
             Сегодня к ней тебя сведу я.
   

Фауст

             Ее увидеть? ею владеть?
   

Мефистофель

             Нет! У соседки посидеть,
             Она пойдет. Ты ж, без помехи,
             Мечтай о будущей утехе,
             Насыться воздухом ее.
   

Фауст

             Идем же!
   

Мефистофель

                                 Не пора еще.
   

Фауст

             Достань подарок для нее. (Уходит.)
   

Мефистофель

             Уж дарит? Смело то! Он своего добьется.
             Мест мне известен целый ряд,
             Где клады старые лежат.
             Кой-что проведать в них придется. (Уходит.)
   

VIII
ВЕЧЕР

Маленькая опрятная комната.

Маргарита (заплетая и завязывая косу.)

             Дала б я много, кто б открыл,
             Кто господин тот нынче был.
             Так благороден он на вид,
             Конечно, к знати принадлежит.--
             Я по лицу то усмотрела,
             А то б не вел он себя так смело.

(Уходит.)

   

Мефистофель, Фауст

Мефистофель

             Тихонько! Но пора входить.
   

Фауст (после некоторого молчания)

             Прошу, дай одному мне быть.
   

Мефистофель (высматривая все вокруг)

             Не все так чисто умеют жить.

(Уходит.)

Фауст (оглядываясь кругом)

             О, здравствуй, нежный сумрак дня!
             Мое светилище покрой!
             Грусть нежная любви, войди в меня,
             Ты, что питаешься надежд росой!
             Здесь дышат вкруг покой и братство,
             Порядок, сколько совершенств!
             Здесь в бедности что за богатство!
             Здесь в келье что за мир блаженств!

(Он бросается в кожаное кресло у кровати.)

             Пусть примет и меня, как предков он
             В беде и счастьи ждал с открытыми руками!
             Как часто, ах! за этот дедов трон
             Цеплялись дети целыми рядами!
             Быть может, в благодарность, в Рождество,
             Здесь милая моя, с горящими щеками,
             Лобзала прадеду сухую длань его.
             Здесь, девушка, твой дух парит,
             Жужжит твой дух довольства и порядка,
             По-матерински он тебе твердит,
             Чтоб скатерть на столе лежала гладко,
             И под ногой твоей песок скрипит.
             О, ручка милая! божественная! ты
             Из хижины создашь мир красоты!
             А здесь!

(Поднимает полог постели.)

             Какой меня объемлет сладкий страх!
             Здесь быть часы мне было б мало!
             Здесь ангела ты воплощала,
             Природа, в легковейных снах!
             Дитя лежало здесь! и ротик милый,
             Ласкаясь, к нежной груди ник,
             И вот святой и чистой силой
             Здесь образ божества возник!
   
             А ты? Что привело тебя?
             Как в глубине взволнован я,
             Чего ты хочешь здесь? что давит грудь твою?
             Несчастный Фауст! я тебя не узнаю.
             Иль чарам мои поддался дух?
             Я рвался -- тотчас наслаждаться
             И вот мечтам любви готов предаться!
             Иль каждый ветерок нас мчит, как пух?
             Войди она, когда ты ждал,
             Чем был бы наглый твой порыв исправлен?
             Глупец великий, как ты мал!
             К ее ногам склонись, раздавлен!

(Мефистофель входит.)

Мефистофель

             Скорей! Она идет обратно.
   

Фауст

             Прочь! Прочь! Вовек я не вернусь,
   

Мефистофель

             Вот ящичек. Тяжел, клянусь,
             Его кой-где я взял, понятно.
             Поставь его ей прямо в шкап.
             Поверь, она ума лишится.
             Вещицей этакой могла б
             Какая хочешь соблазниться,
             Дитя -- всегда дитя, игра -- всегда игра,
   

Фауст

             Не знаю, смею ль?
   

Мефистофель

                                           Спрашивать пора!
             Хотите ль вещь себе оставить?
             Я б жадность вашу попросил
             Моих не тратить даром сил
             И от трудов меня избавить.
             Не думал, чтоб ты скрягой был!
             Что голову трудить и руки мне мозолить!

(Ставит ящик в шкап и опять запирает замок.)

             Ну, прочь! скорей!
             Чтоб милой деточке твоей
             Сам друг с мечтой и с сердцем быть позволить.
             А вы глядите в бок,
             Итти вам словно на урок,
             И мрачно ждут вас, встав у косяка,
             И Физика и Метафизика!
             Ну прочь!

(Уходит.)

Маргарита (с лампой)

Маргарита

             Так душно тут, так тяжело.

(Открывает окно.)

             А ведь наружи не так тепло.
             Сама не знаю, что со мной.
             Скорей бы маменька пришла домой,
             По всему телу проходит дрожь.
             Какая я трусиха все ж!

(Начинает петь, пока раздевается.)

             Король был Фульского края
             До гроба верен одной.
             Она ему, умирая,
             Дала бокал золотой.
   
             Ему был всего он дороже,
             На всех пирах служил;
             И взор его тмился от дрожи,
             Когда из него он пил.
   
             Он, холод чуя в жилах,
             Города свои сосчитал,
             Наследникам вручил их,
             Но -- кубка им не дал
   
             На пире восседали
             Король и рыцарей строй,
             В высокой дедовской зале,
             Там, в башне над глубью морской.
   
             И встал кутила согбенный,
             Выпил последний глоток
             И бросил кубок священный
             Он вниз, в шумящий ток.
   
             Как тот черпнул, склонился
             И скрылся вглубь, -- он следил,
             И взор его затмился,
             И больше он не пил.

(Отпирает шкап, чтобы убрать платье, и видит подаренный ящичек.)

             Как эта вещь сюда попасть могла б?
             Мне помнится, что заперла я шкап.
             Вот странности! Но что я там нашла б?
             Быть может, принесли в залог,
             Решилась маменька ссудить...
             Привязан ключик на шнурок.
             Мне думается, вправе я открыть.
             Что это? Боже в небе! Что за вид!
             На это не случалось мне смотреть.
             Вот прелесть! Знатной даме бы не стыд
             На лучший праздник то надеть.
             Как будет эта цепь на мне сидеть?
             Кто роскошью такой владеет в свете?

(Она наряжается в убор и идет к зеркалу.)

             Моими будь хоть серьги эти!
             Ах, я кажусь себе иной!
             Что в юности! что в красоте!
             Конечно, это дар благой,
             Но для других мы все ж не те!
             По жалости нас хвалят, тоном бледным.
             Все к деньгам льнут,
             Все денег ждут,
             Ах, горе бедным!
   

IX
ГУЛЯНЬЕ

Фауст ходит взад и вперед. К нему присоединяется Мефистофель.

Мефистофель

             Ты, презренная любовь! вы, адские стихии!
             Я худших клятв наговорил бы, знай такие!
   

Фауст

             Ну, что с тобой случилось там?
             С таким лицом я в жизни не встречался.
   

Мефистофель

             Я, право, чорту бы отдался,
             Когда бы не был чортом сам.
   

Фауст

             Иль в голове твоей мутится?
             Идет к тебе -- как бешеному злиться!
   

Мефистофель

             Подумай, тот убор, что Гретхен я достал,
             Его у них поп отобрал! --
             Не смела мать за вещь и взяться,
             Потом тайком стала бояться.
             Ах, у нее очень тонкий нюх,
             Все молитвенник читает вслух,
             И видит обо всем она,
             Свята ли вещь или грешна,
             А дело видно тут сначала,
             Что в этой штуке святости мало.
             "Дитя,-- лепечет, -- неправым добром
             Мы смущаем душу, губим дом.
             Отдадим его матери божьей,
             Манной небесной воздастся нам то же!
             Маргариточка надула губы.
             "Дареному коню не смотрит в зубы,--
             Подумала, -- чем безбожник тот,
             Кто так мило серьги принесет?"
             Мать между тем но на приводит.
             Без шуток к делу тот подходит,
             И им, с подобающей рожей:
             "Вы вполне правы,-- толкует он,--
             Кто отдает, тот награжден.
             У церкви желудок хороший,
             Она давно все страны съела
             И вот нисколько не заболела,
             Лишь церковь, дочь моя, со славой
             Переварит доход неправый".
   

Фауст

             Привычное то дело ей.
             Король то ж может да еврей.
   

Мефистофель

             Забрал колечки, цепь, весь убор,
   Как будто было это вздор,
             Не больше поблагодарил,
             Как если б короб орехов был,
             Обещал награду в небесах,
             И она была счастлива -- страх!
   

Фауст

             А Гретхен?
   

Мефистофель

                                           Потеряв покой,
             Не знает, что желать самой.
             Мечтает, что за подарок был,
             Об том же больше, кто дарил.
   

Фауст

             Бедняжки грусть мне ранит грудь.
             Скорей ей новый дар добудь!
             Был первый скромен для нее!
   

Мефистофель

             О да! для вас игрушки все!
   

Фауст

             Как я решил, ищи, трудись,
             К ее соседке подберись.
             Ты дьяволом, не кашей будь!
             Подарок новый ей добудь!
   

Мефистофель

             Так, сударь, рад душой стараться,

(Фауст уходит.)

             Дурак влюбленный так горит.
             Он солнце, месяц, звезды, может статься,
             Возлюбленной в забаву подарит.
   

X
ДОМ СОСЕДКИ

Марта (одна)

             Прости тебе господь, муж милый мой!
             Он плохо поступил со мной!
             Пошел но свету он гулять,
             Меня оставил пропадать.
             Ему я в жизнь не изменила,
             Бог видит, честно я любила.

(Она плачет.)

             Он, горе! мог и умереть!
             Хоть бы свидетельство иметь!

Маргарита появляется.

Маргарита

             Ах, Марта!
   

Марта

                                 Гретхенка, об чем?
   

Маргарита

             Ах, гнутся у меня колена!
             Смотри, я ящик из эбена
             Опять нашла в шкапу своем.
             В нем вещи -- чудо по красоте.
             Еще роскошнее, чем те.
   

Марта

             Ты матери не говори.
             Ведь вновь отдаст, в знак покаянья.
   

Маргарита

             Ты лишь взгляни! лишь посмотри!
   

Марта (наряжает ее)

             О ты, счастливое созданье!
   

Маргарита

             Но так нельзя, увы! мне появляться,
             На улице иль в церкви показаться.
   

Марта

             Ты приходи ко мне почаще,
             Убор тихонько надевай,
             Пред зеркалом часочек погуляй"
             Вот жизнь и будет нам послаще.
             Там случай выдастся, там праздник подойдет.
             Возможно будет показать в народ.
             Цепочку в первый раз, жемчуг серёг потом.
             Мать не заметит, иль -- мы что-нибудь сплети
   

Маргарита

             Но кто два ящика принес ко мне?
             Тут что-то чисто не вполне.

(Стучат.)

             Пришла не мать ли? Ангелы, храните!
   

Марта (заглядывая в дверное оконце)

             Мне незнакомый господин. -- Войдите.
   

Мефистофель (входит)

Мефистофель

             Вошел я прямо, без стесненья,
             Просить я должен извиненья

(Почтительно отступает перед Маргаритой.)

             Я Марту Швердтлейн хотел спросить.
   

Марта

             То -- я. Что вам угодно сообщить?
   

Мефистофель (тихо ей)

             Довольно, что я с вами теперь знаком,
             Но у вас сегодня важный прием.
             Еще раз извинить прошу я,
             После обеда опять зайду я.
   

Марта (громко)

             Подумай, каково, дитя!
             Он принял за барышню тебя.
   

Маргарита

             Я -- девушка простая.-- Боже,
             Вы чересчур добры со мной.
             Цепь не моя и перлы тоже.
   

Мефистофель

             Тут дело не в цепи одной.
             У вас осанка, острый взгляд.
             Остаться можно? я очень рад.
   

Марта

             Я слушаю. В чем ваша весть?
   

Мефистофель

             Желал бы лучшую принесть,
             Простите, что я вестник бед.
             Ваш умер муж и шлет привет,
   

Марта

             Он умер! Друг мой верный! Ах!
             Муж умер! Я изойду в слезах.
   

Маргарита

             Ах, Марта! не пугайте нас.
   

Мефистофель

             Печальный выслушайте рассказ.
   

Маргарита

             О, лучше не любить совсем,
             Чем, потеряв, страдать затем.
   

Мефистофель

             Скорбь с благом, благо с скорбью -- вот закон,
   

Марта

             Скажите мне, что было с ним?
   

Мефистофель

             Он в Падуе похоронен,
             Святым Антонием храним,
             Во граде пышном и отрадном,
             На ложе тихом и прохладном.
   

Марта

             Что поручил он передать?
   

Мефистофель

             Большую просьбу, говорю заране:
             Он триста месс просил вас заказать.
             Нет больше ничего в моем кармане.
   

Марта

             Как? ни подарка? ничего?
             В котомке что-нибудь ремесленник любой
             Хранит, чтоб отослать домой,
             Хотя б сам нищенствовал, голодал!
   

Мефистофель

             Мне это тяжелей всего.
             Но муж ваш, право, денег не мотал,
             Скорбел весьма о неуспехе он
             И был своим несчастьем удручен.
   

Маргарита

             Как люди все несчастливы! увы!
             Молиться буду я, чтоб не страдал покойный.
   

Мефистофель

             Вы в брак вступить немедленно ж достойны,
             Такой ребенок чудный вы!
   

Маргарита

             Нет! мне еще нельзя никак.
   

Мефистофель

             Будь муж, любовник будь, но всяк
             Признает неба высшим даром
             Такую прелесть обнять с жаром.
   

Маргарита

             Обычай не таков у нас.
   

Мефистофель

             Обычай или нет, бывает то подчас.
   

Марта

             Но расскажите ж.
   

Мефистофель

                                           Я стоял при смертном ложе,
             То был почти один навоз,
             Солома сгнившая; но был при нем Христос;
             Он клял свои грехи, чем даже должно, строже.
             "Как,-- восклицал,-- себя обязан осуждать я,
             Что бросил так жену, что бросил так занятья,
             Воспоминание казнит меня!
             Ах, если бы простить была в ней сила!" --
   

Марта (плача)

             Муж дорогой! тебе давно я все простила,
   

Мефистофель

             "Но, видит бог, она грешней, чем я".
   

Марта

             Он лжет! Как,-- лгать пред вечною разлукой!
   

Мефистофель

             Он бредил, видимо, томясь последней мукой,
             Коль я хоть чуть из знатоков.
             "Я жил,-- он говорил,--бесплодно не зевая,
             Сначала ей детей, там хлеб ей промышляя,
             И хлеб -- в широком смысле слов,
             Но никогда не мог съесть часть свою в покое".
   

Марта

             Он верность позабыл, любовь а все такое,
             Все хлопоты мои и день и ночь.
   

Мефистофель

             Нет, вспоминать об том он был не прочь.
             Он говорил: "Когда из Мальты мы пошли,
             Молился о жене и детях и бессонно,
             И было небо благосклонно,--
             Турецкий транспорт в море мы нашли;
             Он все сокровища Великого султана;
             Отвага вновь свою явила власть,
             И мне досталась, без обмана,
             Из них немаленькая часть".
   

Марта

             Что ж? Где же они? Не в землю ли зарыты?
   

Мефистофель

             Ах, как четыре ветра их лови ты!
             Им занялась красоточка одни,
             Когда в Неаполе ходил он на гулянья.
             Честь и любовь делила с ним она,
             Так что до смерти он хранил воспоминанья.
   

Марта

             Мошенник! Вор у своих близких!
             Нуждой, бедами удручен,
             Не изменил привычек низких!
   

Мефистофель

             Ну да, зато и умер он.
             Когда б я был на вашем месте,
             Я траур год бы лишь носил,
             Там -- с новым милым зажил бы по чести.
   

Марта

             Такого, как мой первый был,
             Найти на свете было б трудно;
             Из дурачков сердечных и не злых,
             Лишь странствовать любил он безрассудно,
             Вино чужое, жен чужих
             И распроклятую игру.
   

Мефистофель

             Ну, ну, все не такие страсти!
             И, если сам он, по добру,
             Вам тоже разрешил отчасти,--
             С таким условьем, сам, клянусь,
             Я с вами кольцами сменюсь.
   

Марта

             Я вижу, господин смеется.
   

Мефистофель (сам себе)

             Мне во-время пора бежать:
             На слове чорта норовит поймать.

(К Гретхен.)

             Об ком сердечко ваше бьется?
   

Маргарита

             Я не вполне пойму.
   

Мефистофель (сам себе)

                                           Невинное дитя!

(Громко.)

             Прощайте ж.
   

Маргарита

                                 Добрый день.
   

Марта.

                                                     Спросить хотела б я,
             Нельзя ль свидетельство иметь об том,
             Что милый схоронен, когда, где и при ком.
             Порядка другом и всегда была
             И весть в недельняке о смерти я б прочла.
   

Мефистофель

             Сударыня, довольно на суде
             Слов двух свидетелей везде.
             А у меня приятель есть;
             Он подтвердит меня. Привесть
             Его с собой?
   

Марта

                                           Прошу вас, да!
   

Мефистофель

             И барышня придет тогда?
             Он добрый малый, везде бывал
             И все любезности познал.
   

Маргарита

             Буду пред ним краснеть я несомненно.
   

Мефистофель

             Не пред одним королем вселенной!
   

Марта

             Итак за домом, в саду моем,
             Сегодня вечером, вас мы ждем.
   

XI
УЛИЦА

Фауст. Мефистофель

Фауст

             Но что? Идет? Как дело наше?
   

Мефистофель

             Bravo! Горите вы огнем?
             В недолгий срок быть Гретхен вашей.
             К соседке Марте мы сегодня в Сад пойдем
             Вот -- баба! словно создана
             Для своднические дел она.
   

Фауст

             Пусть так,
   

Мефистофель

                                 Но и от нас она услуги ждет.
   

Фауст

             Услуга за услугу это -- счет.
   

Мефистофель

             Свидетельство дадим мы двое,
             Что муж ее почил в покое
             В пределах Падуи святой.
   

Фауст

             Умно! Чтоб раньше нам поездка предстояла!
   

Мефистофель

             Sancta simplicitas! К нему нам труд такой?
             Подпишемся, и горя мало.
   

Фауст

             Коль в этом весь твой план, так начинай сначала.
   

Мефистофель

             Ты в этом весь, о муж святой!
             Или ни разу не давал ты
             Свидетельств ложных и в былом?
             Что бог, что мир, что силы движет в ней,
             Что человек, в душе, в уме своем
             Отважно не определял ты,
             Спокоен сердцем, смел умом?
             А если б дело разобрал ты,--
             Сознался б, что не больше знал ты,
             Чем об кончине Швердтлейна, -- об том!
   

Фауст

             Ты был и будешь ты лжецом, софистом.
   

Мефистофель

             Да, коль не быть поближе к знаньям истым,
             Не завтра ль ты иначе взглянешь
             И Гретхен бедную обманешь,
             Ей клятвы страсти сыпать станешь?
   

Фауст

             И от души.
   

Мефистофель

                                 Конечно, да!
             И вечная любовь, и верность,
             И вечной склонности безмерность --
             Придут, и от души всегда!
   

Фауст

             Оставь! -- Когда весь трепещу я,
             И это чувство, эту дрожь
             Назвать хочу и не могу я;
             Мир облетя в стремленьн быстротечном,
             Все высшие слова сбираю,
             И счастье, в коем я сгораю,
             Зову безмерным, вечным, вечным,--
             Ужель то дьявольская ложь?
   

Мефистофель

             Итак, я прав!
   

Фауст

                                 Слушай! Заметь вперед
             (Прошу, как человек, что легкие жалеет),
             Кто хочет правым быть и кто язык имеет,
             Тот верх возьмет.
             Пойдем! Наскучила мне болтовня.
             Ты прав уж потому, что должен верить я.
   

XII
САД

Маргарита пол руку с Фаустом. Марта и Мефистофель гуляют назад и вперед.

Маргарита

             Я знаю, вы из жалости одной
             Ко мне снисходите, мне стыдно.
             Вы путешественник; любой
             Привыкли вы довольствоваться, видно.
             Конечно, сведущих людей
             Не мне занять беседой без затей.
   

Фауст

             Один твой взгляд, одно из слов твоих
             Дороже истин мировых!

(Целует ее руку.)

Маргарита

             Не утруждайтесь! Как вам целовать охота?
             Моя рука груба, жестка.
             На мне лежит ведь всякая работа,
             А маменька весьма строга.

(Проходят.)

   

Марта

             Так, сударь, вы должны весь век скакать?
   

Мефистофель

             Нас нудят ремесло и долг скитаться,
             Из мест иных как грустно уезжать,
             Но все ж нельзя нигде остаться.
   

Марта

             В дни юности, туда -- сюда
             Свободно мерить мир широкий;
             Но злые подойдут года;
             Холостяком к могиле одинокой
             Итти -- для каждого беда.
   

Мефистофель

             Со страхом издали я вижу это.
   

Марта

             Так во-время послушайтесь совета.

(Проходят.)

Маргарита

             Да, с глаз долой -- из памяти долой!
             Любезность вам привычкой стала.
             И есть у вас друзей немало,
             Из них умней меня -- любой.
   

Фауст

             О, милая! То, что умом зовут,
             Нередко узость или суета.
   

Маргарита

             Как так?
   

Фауст

                       Невинность, ах, и простота
             Себя самих вовеки не поймут!
             Смиренье, кротость -- вот дары святые
             Существ, любви исполненных вполне,
   

Маргарита

             Подумайте хоть миг вы обо мне,
             Об вас же думать буду все часы я.
   

Фауст

             Вам часто быть приходится одной?
   

Маргарита

             О, да, наш дом хоть небольшой,
             Но требует присмотра за собой,
             Служанки нет у нас; на мне -- блюсти опрятность
             Варить, вязать и шить; весь день я на ногах;
             А маменька так любит аккуратность
             Во всех делах.
             Не то, чтоб были мы так в средствах стеснены.
             Мы жить не хуже всех могли бы без стесненья.
             Отец оставил нам прелестное владенье
             И домик с садиком у городской стены.
             Теперь настало время тишины.
             Ушел в солдаты брат,
             И умерла сестренка.
             Немало выпало хлопот мне для ребенка,
             Но рада б хлопотать я больше я сто крат,
             Живи дитя.
   

Фауст

                                 Как ты, наверно, ангел было!
   

Маргарита

             Ее вскормила я, она меня любила.
             По смерти папеньки она родилась;
             И при смерти мать находилась,
             Лежала тяжело больна,
             А поправлялась медленно она,
             И думать невозможно было,
             Чтоб крошку мать сама кормила.
             И так ее вскормила я
             Водой и молоком; она была моя;
             В моих руках она спала,
             Смеясь барахталась, взросла,
   

Фауст

             Конечно, счастье чистое ты знала.
   

Маргарита

             Но и, конечно, тяготы немало.
             Я на ночь придвигала колыбель
             К своей кровати; чуть дитя кидалось,
             Я просыпалась,
             Давала молоко, брала к себе в постель;
             A если не уснет, опять встаю я,
             Баюкаю, по комнате танцуя.
             Там, рано утром, постирать спешу я,
             На рынок там, на кухню там пора,
             И так всегда, сегодня как вчера.
             Порой почти недоставало силы,
             Зато обед и отдых были милы,

(Проходят.)

Марта

             Бранят усердно бедных женщин нас;
             Ведь старый холостяк не изменится.
   

Мефистофель

             Лишь встретит он похожую на вас,
             И рад он будет научиться.
   

Марта

             Признайтесь, сударь, вы кой-что сыскали,
             И сердце где-нибудь да приковали.
   

Мефистофель

             Издавна говорят нам; свой очаг
             Да добрая жена -- всех выше благ.
   

Марта

             Искали, видно, счастья вы напрасно,
   

Мефистофель

             О нет, я всюду принят был прекрасно.
   

Марта

             Серьезны ль были в вас влеченья, разумею
   

Мефистофель

             Над женщинами шутить я никак не смею.
   

Марта

             Нет, вы не поняли.
   

Мефистофель

                                           Жалею всей душой,
             Но понял я, что вы милы со мной

(Проходит.)

Фауст

             Меня узнала ты, едва я,
             О ангельчик, явился в сад, сюда?
   

Маргарита

             Вы видели, потупила глаза я,
   

Фауст

             И ты простишь, что дерзко так тогда
             Я говорил, так нестерпимо,
             Когда ты шла из церкви мимо?
   

Маргарита

             Смутилась я; то было в первый раз.
             Ведь обо мне никто здесь не злословит.
             Я думала, ужель во мне он ловит
             Нечестное иль дерзкое на-глаз.
             Решили вы так сразу обратиться
             И с этой девкой прямо сговориться.
             Признаться, я сама не знаю, что
             Мне в вашу пользу все же говорило,
             И на себя так зла была я, что
             Быть злой на вас мне невозможно было.
   

Фауст

             О милая!
   

Маргарита

                                 Оставьте!

(Срываем астру и обрывает лепестки, один за другим.)

Фауст

                                           Что? ты рвешь букет?
   

Маргарита

             Нет, лишь игра.
   

Фауст

                                 Во что?
   

Маргарита

                                           Вам будет только смех,

(Обрывает лепестки и бормочет.)

Фауст

             Что ты лепечешь там?
   

Маргарита (вполголоса)

                                           Он любит -- нет.
   

Фауст

             Ангел, прекраснейший из всех!
   

Маргарита (продолжает)

             Он любит -- нет, он любит -- нет.

(Оборвав последний лепесток, с наивной радостью.)

             Он любит, да!
   

Фауст

                                 Да, дитя! И будь ответ цветка
             Словами бога! Любит он!
             Пойми, что это значит! Любит он!

(Берет ее обе руки.)

Маргарита

             Я вся дрожу.
   

Фауст

                                 О, не страшись! Пусть этот взгляд,
             Пусть рук пожатье -- скажут,
             Что несказанно:
             Отдаться полно и блаженство
             Изведать, что должно быть вечным!
             Вечным! -- Его конец отчаянием был бы!
             Нет, без конца! да, без конца!

(Маргарита сжимает ему руку, освобождается и убегает. Он один миг стоит в задумчивости, потом следует за ней.)

Марта (входя)

             Подходит ночь.
   

Мефистофель

                                 Да, нам пора домой.
   

Марта

             Я попросила б вас остаться,
             Но город наш -- какой-то злой.
             Всем будто нечем заниматься,
             Иного дела нет,
             Как все подсматривать, куда пошел сосед.
             И, как уж водится, вас сплетня оплетет.
             А наша парочка?
   

Мефистофель

                                 Их образ где-то скрылся.
             Две милых бабочки!
   

Марта

                                           А он в нее влюбился.
   

Мефистофель

             Она в него. Так в мире все идет.
   

XIII
БЕСЕДКА

Маргарита впрыгивает в беседку, прячется за дверью, держит палец на губах и высматривает сквозь щелку.

Маргарита

             Идет!

(Фауст входит)

Фауст

                       Плутовка, дразнишь ты меня!
             Поймаю!

(Целует ее.)

Маргарита (обнимая его и возвращая поцелуи)

                                 Милый! как люблю тебя!

(Мефистофель стучится.)

Фауст (топая ногой)

             Кто там?
   

Мефистофель

                                 Друг добрый.
   

Фауст

                                                     Скот!
   

Мефистофель

                                                               Расстаться не пора ли?

(Марта входит.)

Марта

             Да, сударь, поздний час.
   

Фауст

                                                     Вас проводить нельзя ли?
   

Маргарита

             Мать забранит -- прощай!
   

Фауст

                                                     Так мне, моя любовь,
             Уйти? Прощай!
   

Марта

             Adieu.
   

Маргарита

                                 До скорого свиданья вновь!

(Фауст и Мефистофель уходят.)

             О боже! что за человек!
             Он думал, думал целый век.
             Стою пред ним полна стыда,
             На все я отвечаю "да".
             Ребенок я, несведущий вполне"
             И не пойму, что он нашел во мне"

(Уходит.)

   

XIV
ЛЕС И ПЕЩЕРА

Фауст (один)

             Высокий дух, ты дал мне, дал мне все,
             Об чем я умолял, И не напрасно
             Ты в пламени свой лик мне показал.
             Мне в царство дал ты дивную природу.
             Дал силы чувствовать ее, ценить.
             Лишь холодно дивиться ты позволил,
             Но в грудь ее глубокую смотреть
             Ты разрешаешь мне, как в сердце друга.
             Проводишь мимо ряд живых творений
             Ты предо мной, ты учишь видеть братьев
             В безмолвной роще, в воздухе, в воде.
             Когда в лесу гудит и воет буря,
             Валя соседок -- сосны вековые,
             Бросает в прах, круша соседей -- сучья,
             И вторит холм паденью гулко, глухо; --
             Меня ведешь к пещере верной, кажешь
             Мне самого себя, в моей душе
             Вскрывая глубь таинственных чудес.
             И вот пред взором чистый месяц всходит,
             Миротворя все вкруг; тогда слетают
             Со скальных стен ко мне, из влажной рощи
             Серебряные образы былого,
             Мягча восторг суровый созерцаний,
             Что совершенств для человека нет,
             Я вижу ныне. Дал ты в этом счастьи,
             Что ближе все меня к богам влекло,--
             Мне спутника; я без него не в силах
             Уж обойтись, хоть, холоден и нагл,
             Меня он низит предо мной, в ничто
             Твои дары одним словцом бросая.
             В моей груди он тщательно вздувает
             К прекрасному виденью дикий пламень.
             Шатаюсь от желаний к наслажденью,
             И в наслажденьи жажду я желании.

(Мефистофель входит.)

Мефистофель

             Такая жизнь наскучит скоро ль вам?
             Ей можно ль долго наслаждаться?
             Попробовать разок, пойму я сам,
             А там -- за новое приняться.
   

Фауст

             Ты не нашел игры другой,
             Как мучить в добрый день все тем же?
   

Мефистофель

             Ну, ну, охотно дам покой,
             Но в гневе гнать меня зачем же?
             Товарищ грубый, дикий, злой,--
             Потеря, право, велика ли?
             Дел полны руки день-денской,
             А что вам нравится и что -- долой,
             Постигнешь по-носу у вас едва ли.
   

Фауст

             Ты самый верный тон берешь!
             Благодари его за то, что он уныл!
   

Мефистофель

             Ах, жалкий сын земли, а все ж
             Ты как бы без меня прожил?
             Воображения свербеж
             В тебе не я ли исцелил?
             Не будь меня, и шар земной
             Давно б оставлен был тобой.
             Чего ж в пещерах, в скалах меж извилин,
             Один сидишь ты, словно филин?
             Какую в мху сыром, на гнойном камне скал,
             Как жаба, пищу ты сыскал?
             Прекрасный, милый жизни вид!
             Нет, доктор все в тебе сидит.
   

Фауст

             Поймешь ли ты, как много новых сил,
             Блуждая так в безлюдьи, я вкусил?
             Будь ты способен то отведать,
             В тебе нашелся б чорт, чтоб зависть к счастью ведать.
   

Мефистофель

             Да, сверхземное наслажденье --
             Во мгле, в росе лежать на скалах без движенья!
             И твердь и землю обнимать блаженно,
             Себя до божества взносить надменно!
             И в мозг земли в порыве проникая,
             Всех дней шести творенье в грудь взбирая,
             Могучим духом, чем-то насладиться,
             Любвевосторженно во всем разлиться,
             Что сын земли ты, позабыв,
             И должен вдохновения порыв --

(с неприличным жестом)

             Чем, -- говорить ли?-- завершиться.
   

Фауст

             Тьфу, на тебя!
   

Мефистофель

             Что? трудно вам привыкнуть?
             Вы вправе тьфу пристойное воскликнуть.
             Нельзя сказать то нравственным ушам,
             Что крайне любо нравственным сердцам.
             Короче, вам я не мешал бы строго
             При случае солгать себе немного.
             Но долго то не стерпишь ты,
             Уже теперь ты снова гнешься,
             А будь то дальше, и свернешься
             В безумие, иль в страх, в мечты.
             Довольно с тем! Возлюбленная бродит,
             И весь ей свет угрюм, уныл;
             Твой лик из мыслей не выходит,
             Ты ей непобедимо мил.
             Сперва любовью переполнен был ты,
             Как, в таянье снегов, ручей широк и смел;
             Любовь ей в сердце перелил ты,
             Но вновь ручей твой обмелел.
             Чем по лесам престолы возводить вам.
             По мне бы лучше, не шутя,
             То мило-юное дитя
             За всю любовь вознаградить вам.
             Она стоит у окна, следит облака,
             Что над старой стеной плывут издалека,
             "Будь я птичкой" поет,
             Целый день, чуть не ночь напролет,
             То весела, то печальна она,
             То начинает рыдать,
             То как будто тиха опять,
             И всегда влюблена.
   

Фауст

             Змея! змея!
   

Мефистофель (про себя)

             Пари! тебя поймаю я!
   

Фауст

             Проклятый, прочь отсюда! Шумно
             Не поминай той красоты!
             Не вызывай плотской мечты
             Опять,-- в душе полубезумной!
   

Мефистофель

             В чем суть? Ей кажется, что ты решил уйти,
             Да так оно и есть почти.
   

Фауст

             Я близок к ней... в какой ни будь стране.
             Нельзя ее забыть мне иль унизить.
             К христову телу зависть есть во мне,
             Когда к нему ей должно губы близить.
   

Мефистофель

             Так, друг мой! Часто зависть мне внушали
             Те двое близнецов, что в розах мир вкушали.
   

Фауст

             Прочь, сводник!
   

Мефистофель

                                 Мило! Брань. Но лишь смеюсь на брань я.
             Создав жену и мужа, бог
             Не дать им повода не мог --
             Исполнить высшее призванье.
             Идем! Спор странный, бесполезный!
             Тебя зовут в покой к твоей любезной,
             А не почти на эшафот.
   

Фауст

             Что за небесный рай -- ее объятья!
             О, если б мог в них отдыхать я,
             Забыв тоску ее забот!
             Кто я такой? беглец бездомный,
             Не человек, кому чужды покой и цель,
             Как горный водопад, что со скалы огромной
             Стремится жадно вниз, в разверзнутую щель.
             И вот -- Она, дитя без разуменья,
             В альпийской хижине на маленьком лугу;
             Ее домашние стремленья
             Заключены в одном кругу.
             Я, божеством проклятый,
             Доволен должен быть,--
             Рвать скалы и трикраты
             В осколки их дробить!
             Ее сгубить и всю ее отраду!
             Ужели ты должна стать жертвой аду?
             На помощь, дьявол! сократи дни страха;
             Что быть должно, свершится пусть скорей!
             Меня судьба ее пусть бросит в глубь с размаха
             Пусть я погибну вместе с ней!
   

Мефистофель

             Как вновь кипит он, как горит!
             Ступай, утешь ее, глупец!
             Где их головкам выход скрыт,
             Они сейчас кричат: конец!
             Хвала тому, кто бодр всегда!
             Одьяволился ты, лет возраженья;
             Но знай: нет ничего противней никогда,
             Как дьявол, знающий сомненья.
   

XV
КОМНАТА ГРЕТХЕН

Гретхен (за прялкой, одна)

             Мне покоя нет,
             Томлюсь всегда,
             Его не найти мне,
             Нет, никогда.
   
             Его где нет,
             Не мил мне свет,
             Все дни подряд
             Как будто яд,
   
             Мой бедный ум
             Померк от тоски,
             Мой бедный дух
             Разбит в куски.
   
             Мне покоя нет,
             Томлюсь всегда,
             Его не найти мне,
             Нет, никогда.
   
             Лишь за ним слежу и
             Из окна,
             Лишь за ним иду я
             Из дома, одна.
   
             Горда осанка,
             Уверен шаг,
             И уст улыбка,
             И власть в очах!
   
             И чары речи, --
             Ропот струй,--
             Руки пожатье,
             И ах! поцелуй!
   
             Мне покоя нет,
             Томлюсь всегда,
             Его не найти мне,
             Нет, никогда.
   
             Ах, жаждет сердце
             Его сыскать,
             Его обнять бы,
             Его держать!
   
             И целовать бы
             Его посметь,
             Под поцелуем
             Умереть,
   

XVI
САД МАРТЫ

Маргарита. Фауст.

Маргарита

             Мне, Генрих, обещай!
   

Фауст

                                           Что в силах, все,
   

Маргарита

             Скажи, с религией как ты живешь?
             Ты -- добрый, сердце искренно твое,
             Но кажется, в том беззаботен все ж.
   

Фауст

             Дитя, оставь то! Разве худо нам?
             Я за     На самой вышкѣ Уріанъ сидитъ.
             Чрезъ скалы, чрезъ броды, пошелъ!
             Валяйте, вѣдьмы, валяй, козелъ!
   

ГОЛОСЪ.

             Старуха Баубо летитъ одна,
             Подъ верхомъ у ней матерая свинья.
   

ХОРЪ.

             Честъ и слава ей подобаетъ!
             Пусть впереди насъ всѣхъ катаетъ!
             На боровѣ разъ сѣла мать,
             Полкъ вѣдьмъ не станетъ отставать.
   

ГОЛОСЪ.

             Откуда летишь?
   

ГОЛОСЪ.

                                           Изъ Ильзенъ горы
             Взглянула тамъ въ гнѣздо совы;
             Та ахнула только!
   

ГОЛОСЪ.

                                           Да подавись.
             Эй, тише, вы! Тише! не торопись!
   

ГОЛОСЪ.

             Какъ истерзала, меня -- гляди!
             Сочатся раны на груди.
   

ХОРЪ.

             Просторенъ путь, предлиненъ путь!
             Нельзя отъ давки и вздохнуть.
             Метламъ, виламъ нужно рвать!
             Ребенокъ задавленъ, лопнула мать.
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬ ВѢДЬМЪ (полъ-хора).

             Пролѣземъ кузнечикомъ въ щель- гляди!
             А бабы будутъ впереди!
             Коль къ злому въ гости, такъ гляди,
             Ужъ баба, навѣрно, впереди.
   

ДРУГОЙ ПОЛЪ-ХОРА.

             Такъ точно, но станемъ считаться;
             Гдѣ бабѣ съ мужчиной тягаться?
             Пока еще баба досеменитъ --
             Мужчина скокъ! скачкомъ слетитъ.
   

ГОЛОСЪ

             Вы съ озера! Къ намъ, къ намъ! Да ну!
   

ГОЛОСЪ (сверху).

             И мы стремимся въ высоту!
             Мы плещемся вѣчно, мы чисты, сдается,
             А все-жъ никакъ не удастся.
   

ОБА ХОРА.

             Вѣтры безмолвны, плачетъ звѣзда,
             Блѣдная кроется въ тучахъ луна.
             Искрами хоръ заколдованный скачетъ.
             Свищетъ, гогочетъ, воетъ и плачетъ.
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Этой! Стой!
   

ГОЛОСЪ (сверху).

                                 Изъ щели что за голоса?
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Возьмите меня! Возьмите меня!
             Я триста ужъ лѣтъ до вершины ползу --
             Все тщетно! Вершины достичь не могу!
             Хочу быть съ своими.
   

ОБА ХОРА.

             Костыль подъемлетъ, подъемлетъ метла,
             Козелъ подъемлетъ, подъемлетъ пила.
             Но тотъ, кто сегодня не можетъ подняться.--
             Тотъ вѣчно ничтожествомъ долженъ остаться.
   

ПОЛУ-ВѢДЬМА (снизу).

             Что мочи есть, бѣгу имъ вслѣдъ
             А ихъ, гляди,-- давно и нѣтъ!
             Дома сидѣть -- непонутру --
             А къ нимъ никакъ не попаду.
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

             Мазь вѣдьмамъ силу придаетъ,
             Тряпицу въ парусъ обернетъ.
             Корытце можетъ судномъ стать,
             Днесь коль не полетишь -- вѣкъ не летать.
   

ОБА ХОРА.

             Когда прибудемъ мы къ холму,
             То размѣститесь на лугу.
             Мѣста покройте тѣ кругомъ
             Очарованьемъ, колдовствомъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Толкаютъ, рвутъ, пищатъ, хохочутъ,
             Шипятъ, орутъ, сопитъ, гогочутъ;
             И пахнетъ страхъ нехорошо --
             Ужъ подлинно что волшебство!
             Держись-ка за меня! А то, гляди, ототрутъ.
             Гдѣ ты?
   

ФАУСТЪ.

                       Я здѣсь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Вѣдь такъ и рвутъ!
             Придется заявить хозяина права!
             Прочь! Мѣсто дьяволу! О милая толпа!
             Давай улепетнемъ -- неладно тутъ!
             Ну, докторъ, ухватись! Отлично!
             Здѣсь, даже для меня, совсѣмъ быть неприлично.
             Нотъ ярко что-то тамъ горитъ вдали!
             Меня туда зачѣмъ-то что-то тянетъ --
             Пойдемъ туда, вотремся -- ну иди!
   

ФАУСТЪ.

             Противорѣчья духъ! Ну что-жъ -- веди!
             Да стоило ли намъ сюда являться?
             На Брокенъ мы не для того пришли,
             Чтобъ добровольно тутъ уединяться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Огни какъ разноцвѣтно тамъ пылаютъ.
             Тамъ, видно, мелкій, по веселый кругъ;
             А въ мелкомъ одинокимъ не бываютъ.
   

ФАУСТЪ.

             Мнѣ больше нравилось тамъ наверху
             Водоворотъ, чадъ, жизнь кишитъ!
             А гдѣ къ недоброму толпа спѣшитъ,
             Тамъ и загадки пылкому уму.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Загадки тѣмъ скучны, что разъяснять ихъ можно.
             Брось! Пусть себѣ гніетъ тотъ цвѣтъ "большой".
             А мы устроимъ здѣсь кружокъ (между собой).
             Ужа. такъ давно ведется, я всѣ знаютъ,
             Что въ свѣтѣ ихъ большомъ я тамъ кружки бываютъ.
             А! Вѣдьмы! Молодыя-то голы,
             А старыя одѣты -- знать умны.
             Прошу: ты съ ними ласкова, будь!
             (Труда не будетъ; а не убудетъ)
             А нотъ я музыка гудитъ.
             Проклятый звукъ! Меня всегда онъ злитъ-
             Пойдемъ, пойдемъ! Тебя я имъ представлю,
             И въ полную ихъ пользу предоставлю.
             Что? Ты находишь, что тутъ мѣста мало?
             Помилуй! Славненькая зала!
             Тутъ пляшутъ, любятъ, варятъ, сплетничаютъ, жрутъ --
             Ну чѣмъ же не прекрасно тутъ?
   

ФАУСТЪ.

             Ты чѣмъ же чортомъ или шарлатаномъ
             Представишься этимъ чурбанамъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Хоть incognito быть предпочитаю.
             Но въ торжествахъ и орденъ надѣваю.
             "Подвязкой" хвастать не могу,
             Но и "Копытцо" здѣсь въ чету
             Гляди: улиточка ползетъ --
             Она чутьемъ ужъ подначальнымъ
             Узнала вѣдь меня: смотри какъ претъ!
             Тутъ невозможно быть лицомъ неофиціальнымъ!
             Но по огнямъ теперь пойдемъ!
             Я буду сватъ, ты будешь женихомъ

(Подходя къ группѣ у потухшаго костра).

             Имѣю честь! Зачѣмъ уединились?
             Устали, вѣрно, отъ содома?
             Вы бы съ толпой повеселились!
             Однимъ успѣешь быть и дома.
   

ГЕНЕРАЛЪ.

             Вздоръ, глупость довѣрять народу!
             (Для подлецовъ вѣдь радъ былъ въ петлю лѣзть!)
             У нихъ, какъ и у бабъ, такъ съ роду
             Молокососамъ только честь.
   

МИНИСТРЪ.

             Вотъ вамъ реформы! Очень мило.
             Еще толкуютъ -- "старина"!
             Когда мы были у кормила,--
             Тогда, де, были времена!
   

ВЫСКОЧКА.

             Мы были хоть не дураками,
             А все-жъ, случалось, ошибались!
             Теперь пошло все вверхъ ногами --
             Все, что мы удержать старались.
   

АВТОРЪ.

             Оставьте! Кто теперь читаетъ?
             И что читаютъ? Только вздоръ!
             А поглядишь на нихъ вѣдь что воображаютъ!
             А пишутъ: пакость, мерзость, соръ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Народъ созрѣлъ для свѣтопреставленья;
             Разъ мы!-- и то на Блокбергѣ! Вотъ мое мнѣнье.
             Ужъ по наклонной плоскости коль наша жизнь катится,
             Такъ, значитъ, суждено а міру провалиться.
   

ВѢДЬМА-ТОРГОВКА.

             Пожалуйте-съ, пожалуйте-съ, взойдите!
             По чтите-съ! Хоть взгляните, господинъ!
             Вѣдь распродажа! Дешево-съ, поймите!
             А ужъ товаръ какой!-- Сатинъ!
             Ассортиментъ такой, что не найдется
             Въ лавчонкахъ вашего шара,--
             И вѣдь въ убытокъ продается!
             Для человѣчества мы рады завсегда.
             Здѣсь не найдете вы кинжала,
             Простого; во всѣмъ кровь текла!
             Нѣтъ ни малѣйшаго бокала,
             Гдѣ бы отрава но была!
             Испытаны всѣ эти ожерелья;
             Сбиваютъ женщинъ всѣхъ съ пути!
             А это, лучшаго издѣлья.
             Все вѣроломные мечи:
             Всегда союзамъ измѣнили.
             Обманомъ друга убивали.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Э, тетка! Это все не современно.
             Ты этимъ прогоришь -- всенепремѣнно!
             Все это видѣли, все это испытали,
             Ты новенькаго дай, чего не ждали!
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ это ярмарка -- могу сказать!
             Такой ужъ не дождаться намъ опять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Гляди: поднялся вихрь подъ небеса.
             Вотъ мыслишь: "двигаешь".-- Нѣтъ! двигаетъ тебя.
   

ФАУСТЪ.

             А это кто?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Да Лилитъ.
   

ФАУСТЪ.

             Кто она?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Адама первая жена.
             Косы ея, братъ, берегись!
             Такой ужъ нѣтъ теперь -- не попадись!
             Коль ею юношу поймаетъ,
             Погубитъ!-- жалости не знаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Богъ вѣдьмы двѣ сидятъ; старушка да молодка.
             Устали спать; умаялись красотки!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Умаялись? Онѣ? Куда!
             Вотъ новый плясъ пойдемъ и мы туда.
   

ФАУСТЪ (танцуя ль молодой).

             Разъ чудный сонъ я увидалъ;
             Кустъ, точно дерево стоялъ,
             На велъ висѣли фрукта два,--
             И я сейчасъ полѣзъ туда.
   

ЮНАЯ ВѢДЬМА.

             Отъ яблочковъ и вы непрочь?
             Въ раю случилось такъ же точь.
             Есть яблочки въ моемъ саду --
             Хотите я васъ угощу?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (со старухой).

             Преподлый сонъ я увидалъ:
             Съ дупломъ большущимъ дубъ стоялъ...
   

СТАРУХА.

             Пріймите мой привѣтъ, mein Herr,
             Копытца плавный кавалеръ!
   

PROTOPHANTASMIST.

             Отродье глупое, поймите:
             Вѣдь вамъ доказано давно,
             Что духъ слабъ на ногахъ. Смотрите:
             А пляшутъ какъ и люди -- все равно!
   

ЮНАЯ ВЬДЬМА (танцуя).

             Чего онъ, чортъ, тутъ шляется?
   

ФАУСТЪ.

             Ну какъ вамъ объяснить? Шатается.
             Другіе пляшутъ плясъ, онъ разбираетъ.
             Онъ критикъ, значитъ, и все понимаетъ!
             Чего понять не можетъ,-- не годится.
             А ужъ впередъ пойдешь -- вотъ будетъ злиться!
             Вотъ развѣ пережевывать начнешь
             То, что умишкомъ онъ постигъ давно
             (Особенно вотъ если поднесешь!),
             Тогда, пожалуй, скажетъ: "это ничего".
   

PROTOPHANTASMIST.

             А ты все пляшешь, шутъ? Ну, милъ!
             Вѣдь я тебѣ, подлецъ, ужъ объяснилъ?
             Вотъ дерзость! Критику не признаетъ!
             Я говорю -- онъ ухомъ не ведетъ!
             Ужъ сколько лѣтъ одно имъ повторяю --
             И ничего! Какъ ихъ пронять, не знаю!
   

ЮНАЯ ВѢДЬМА.

             Чего ты пристаешь?-- не понимаю.
   

PROTOPHANTASMIST.

             Я, духи, намъ въ глаза скажу:
             Авторитетъ я вашъ не признаю!
             Мой умъ его не постигаетъ.

(Его не слушаютъ, а продолжаютъ плясать).

             Сегодня нѣтъ, не помогаетъ!
             Но это такъ я не оставлю,
             А все-жъ ихъ слушаться заставлю.
             Поэтъ ли, бѣсъ... ужъ я ихъ допеку!--
             Должны творить, какъ я хочу!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Придется въ лужѣ покупаться нашей шавкѣ.
             То несравненно помогаетъ больше словъ;
             Когда на задъ ему поставить пьявки,
             Тогда излечится онъ духомъ и здоровъ.

(Обращаясь къ Фаусту).

             Зачѣмъ красоточку ты бросилъ?
             Она тебѣ такъ сладко напѣвала.
   

ФАУСТЪ.

             Да! Но пока она мнѣ напѣвала,
             Изъ рта ея мышь красная сбѣжала!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ красная-жъ, не сѣрая,-- пойми!
             Не будь разборчивъ такъ въ часахъ любви,
             И сладкихъ сновъ ея очарованій.
   

ФАУСТЪ.

             Потомъ я видѣлъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Что?
   

ФАУСТЪ.

                                                     Мефисто, видишь? Тамъ
             Ребенокъ дивный. Одинокій, блѣдный,
             Онъ бродитъ, будто спутанъ по ногамъ,
             Какъ тѣнь между живыми. Бѣдный!
             Мнѣ что-то жаль его; мнѣ... мнѣ сдается,
             На Гретхенъ онъ похожъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да брось! Нашелъ на что зариться!
             То призракъ, мертвечина, вдоль, вздоръ.
             Тебѣ, смотри, еще приснится!
             Вѣдь трупа, братъ, потухшій взоръ
             Въ окаменѣлость обращаетъ! Понимаешь?
             Ты сказку о Медузѣ знаешь?
   

ФАУСТЪ.

             Да! Это мертвеца глаза. Ихъ не закрыла
             Родная, малая рука.
             На этой мнѣ груди такъ сладко было!
             Да, это тѣло дивное лелѣялъ я!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Очарованье тѣмъ и увлекаетъ,
             Что вѣчно всѣмъ "ее" напоминаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Какъ сладко снова мнѣ -- и какъ ужасно!
             Нѣтъ! Дай взглянуть въ послѣдній разъ
             Смотри! На шеѣ будто красно?
             Что это значатъ? Видишь? Полоса!
             О Богъ мой! Это отъ ножа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, всеконечно! Ясно вѣдь давно.
             Въ рукахъ носить главу ей. знать, разрѣшено
             (Персей объ этомъ хлопоталъ).
             Да что ты, точь безумный сталъ?
             Пойдемъ-ка лучше во -- туда!
             И Пратеру тамъ не чета!
             Да полно, братецъ мой, чудить!
             Смотри ка во: театръ стоитъ --
             Что это тутъ?
   

ГОТОВЫЙ КЪ УСЛУГАМЪ.

                                 Сейчасъ начнутъ.
             Семь пьесъ, изъ новенькихъ, пойдутъ.
             Ихъ диллетантъ писалъ (его всѣ знаютъ)
             И диллетанты же играютъ.
             Простите, но боюсь, что опоздаю,--
             Какъ диллетантъ я занавѣсъ спускаю.
   

ФАУСТЪ.

             Да Блоксбергѣ -- и тутъ онъ, диллетантъ, бываетъ!
             Да впрочемъ -- здѣсь ему и быть-то подобаетъ.
   

(INTERMEZZO).

СОНЪ ВЪ ВАЛЬНУРГІЕВУ НОЧЬ
ИЛИ
АБЕРОНА И ТИТАНІИ ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕРЪ.

             Настала отдыха пора!
             Одна лишь перемѣна:
             Долила мокрая, гори,
             И только -- ногъ вся сцена.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

             Золотую свадьбу разъ
             Праздновать мы будемъ;
             Оставимъ золота запасъ,--
             А ссоры позабудемъ.
   

ОБЕРОНЪ.

             Коль вы, духи, здѣсь,-- пора.
             Чтобъ вы намъ явились!
             Съ королевой, господа,
             Мы соединились.
   

ПУКЪ.

             Пукъ явился кувыркомъ. Хватъ
             Шаркаетъ вамъ ножкой!
             А за нимъ и тѣ спѣшатъ
             Тою же дорожкой.
   

АРІЕЛЬ.

             Арьель хоры поведетъ!
             Пѣсней всѣхъ разбудитъ,
             Явится хоть много мордъ --
             Но и "штучка" будетъ.
   

ОБЕРОНЪ.

             Какъ супругамъ жить въ ладу,--
             Ну-ка! -поучитесь!
             Я сейчасъ васъ научу --
             Вотъ что: разведитесь!
   

ТИТАНІЯ.

             Мужъ ворчитъ, шипитъ жена,
             Административно:
             Въ сѣверъ онъ, на югъ она --
             И выходитъ дивно!
   

ОРКЕСТРЪ (tutti fortissimo).

                       Хоботъ мухъ, носъ комара;
                       Сродичи ихъ франты;
                       "Квакъ въ травѣ", "Чирикъ въ лѣсу"
                       Вотъ и музыканты.
   

Solo.

                       Глядь! Волынь, дуда, труба,
                       Мыльный пузыренокъ!
                       Хрюхрюшка -- хрю-хрю, хрюкнетъ,
                       Ай да поросенокъ!
   

УМЪ (Пока еще въ зачатьи),

             Паука нога... животъ крота...
             Мошекъ окрыленье --
             Нѣтъ! Выходить чепуха!..
             Все-жъ стихотворенье!
   

ПАРОЧКА.

             Въ туманѣ розовомъ бредемъ;
             Прыжкомъ, шажкомъ -- ну, какъ придется --
             И ползать можемъ мы вдвоемъ.
             А вотъ летать -- не удается!
   

ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

             Что это: маскарадъ, иль сонъ?--
             Мнѣ просто непонятно;
             Неужто самъ богъ Аберонъ
             Здѣсь? Вѣдь невѣроятно.
   

КЛЕРИКАЛЪ.

             Хвоста нѣтъ; малъ ноготокъ --
             Все же безъ сомнѣнья,
             Какъ и греческій божокъ
             Чертикъ.-- Искушенье!!!
   

ХУДОЖНИКЪ (съ сѣвера).

             Этюдикъ! Вздоръ, эскизъ -- да ну!
             Не стоитъ; не трудитесь.
             Въ Италію вотъ попаду
             Ну ужъ тогда -- держитесь!
   

ПУРИСТЪ.

             Фуй! Вотъ попалъ, такъ ужъ попалъ!
             Шпицъ-балъ какой-то сальный.
             Изъ всѣхъ сихъ вѣдьмъ -- о скандалъ! -
             Лишь двѣ въ притескѣ бальной!
   

МОЛОДАЯ ВѢДЬМА.

             Пудра, платье росфуфе
             Идутъ лишь къ старой рожѣ --
             Мнѣ къ лицу быть на козлѣ
             Просто -- въ своей кожѣ.
   

МАТРОНА.

             Я слишкомъ, вѣрь, воспитана,
             Чтобъ грызться, дрянь, съ тобою.
             На! подавись, паршивая,
             Своею красотою.
   

КАПЕЛЬДИНЕРЪ (строго).

             Хоботъ мухъ! Носъ комара!
             Насъ развлекаютъ рожи!
             "Квакъ въ травѣ!" "Чирикъ!.. Да! да!"
             Тактъ держите строже!
   

ФЛЮГЕРЪ (поворачиваясь въ одну сторону).

             Здѣсь общество отборное,
             У дамъ что за манеры!
             Мужчины всѣ придворные
             Вотъ это -- кавалеры!

(Въ другую сторону).

             И терпитъ же чертей земли!
             Развратъ, позоръ, нахальство!
             Отправилъ бы ихъ всѣхъ -- туда!
             И что смотритъ начальство?
   

НАСѢКОМЫЯ.

             Въ честь и славу сатанѣ
             (Отъ кого родились),
             Навостривъ носы-щипцы,
             Вотъ и мы явились!
   

МОЛОДЫЕ ЦЫПЛЯТА
(питомцы Пеппинга, директора Веймарскаго театра).

             Публично можно-ль такъ играть?
             "Наивно"! Нѣтъ -- ужасно!
             А все же будутъ утверждать,
             Что ихъ душа прекрасна.
   

Musaget (поклонникъ музъ).

             Люблю и я въ толпѣ бродить
             Безъ всякаго стѣсненъя!
             Не штука вѣдьмъ заполонить,--
             Вотъ съ музами -- мученье!
   

Ci-devaut (признанный геній).

             Не бойтесь, выведемъ мы насъ!
             Ладить умѣть и ловкость.
             Намъ современный вѣдь Парнасъ
             Что Блокбергъ,-- тоже плоскость.
   

ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

             Позвольте васъ спросить:
             Кто этотъ господинъ?
             Вездѣ онъ нюхаетъ да всюду рыщетъ?
             "Оставьте! Іезуитовъ ищетъ".
   

ЖУРАВЛЬ.

             Смѣшно за публикой слѣдить.
             Святошъ, чертей смѣшенье --
             Да, впрочемъ, самъ во всѣхъ водахъ
             Ловлю -- безъ исключенья!
   

РАВНОДУШНЫЙ ЧЕЛОВѢКЪ.

             Святоши жаждой всѣ горятъ
             Основать учрежденье --
             Вотъ комитетъ, гдѣ учредитъ
             Для чорта попеченье.
   

ТАНЦОРЪ.

             Никакъ хоръ новый, господа?
             А! Хоръ тамбуриноровъ!
             Нѣтъ -- это шорохъ камыша
             Вторитъ шагамъ танцоровъ.
   

ТАНЦМЕЙСТЕРЪ.

             Ай, ай! Ногою какъ шалитъ!
             Не танцы, а брыканье.
             Въ прискочку кто, кто селенитъ;
             На видъ же -- ноль вниманья!
   

СКРИПАЧЪ.

             Нѣтъ-съ! Разношерстная-съ толпа
             Промежъ собой не ладитъ.
             Орфея пѣснь -- да-съ!-- дуда
             Способна лишь нагадить.;
   

ДОГМАТИКЪ.

             Критика, сомнѣнья
             Меня не обморочатъ.
             Есть же чертямъ значенье --
             Разъ чортомъ быть хлопочутъ!
   

ИДЕАЛИСТЪ.

             Фантазія въ моемъ умѣ
             Дымится, точно курень.
             Коль я то, что сдается мнѣ,
             Такъ я навѣрно дурень.
   

РЕАЛИСТЪ.

             И жить мнѣ прямо въ тяготу.
             Какимъ аршиномъ мѣрить?--
             Въ недоумѣніи стою,
             Не знаю по что вѣрить!
   

СУПЕРНАТУРАЛИСТЪ.

             Ночь эта для меня -- лафа.
             И радъ я безконечно:
             Разъ допустивши чорта -- да!--
             Такъ есть и духъ, конечно!
   

СКЕПТИКЪ.

             И можно-ль дурномъ такимъ быть!
             Вѣдь выдумалъ ученье!
             Съ чертями жить съ чертями ныть!
             Да здравствуетъ сомнѣнье!
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ (кричитъ).

             Квакъ въ травѣ! Чирикъ въ лѣсу!
             Порти! Дилетанты!
             Хоботъ мухъ! Носъ комара!
             Ну, ужъ музыканты!!
   

ЛОВКАЧИ.

             Безшабашнымъ мы полкомъ,
             Господа, зовемся;
             И гдѣ ужъ нельзя мытьемъ,
             Катаньемъ добьемся.
   

БЕЗПОКОЙНЫЕ.

             Мы много испытали бѣдъ --
             Такъ знать угодно Богу!
             Теперь, гляди, сапогъ ужъ нѣтъ --
             Валяй на босу ногу!
   

БЛУЖДАЮЩІЕ ОГНИ.

             Хоть изъ болотца нашъ-то родъ,
             Марать себя не станемъ!
             И ужъ, повѣрьте, отъ господъ
             Ничѣмъ мы не отстанемъ.
   

СКАТИВШАЯСЯ ЗВѢЗДА.

             Такія-ль знала времена!
             Мнѣ ли въ грязи валяться?1
             Да помогите-жъ, господа
             Мнѣ на ноги подняться!
   

ДОРОДНЫЕ.

             Мѣста, мѣста, господа!
             Трава и та тѣснится!
             Духъ идетъ -- ухъ, тѣснота!--
             Дайте-жь помѣститься!
   

ПУКЪ.

             Вотъ такъ ловкость! Да -- слона.
             Да ты, ей-Богу, дивенъ!
             Для этого, братъ, торжества
             Я, Пукъ, и то массивенъ.
   

АРІЕЛЪ.

             Коль способны вы летать,
             Крылья коль вамъ дали
             Духъ-отецъ, природа-мать,
             То летимъ!-- Тамъ звали.
   

ОРКЕСТРЪ (pianissimo).

                       Плывутъ тучи на востокъ;
                       Тучъ почти не стало.
                       Вѣтеръ, тутъ, тамъ вѣтерокъ
                       И все миновало.
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЪ.

Поле. Фаустъ, Мефистофель.

ФАУСТЪ.

   Въ нищетѣ! Въ отчаяньи! Скаталась, скиталась, несчастная, невѣдомо гдѣ, а теперь очутится въ темницѣ! Бѣдное, чистое, невинное созданіе -- и какъ преступницу, ее осудили на ужасныя, неслыханныя муки?-- Но до тѣхъ поръ! До тѣхъ поръ!-- И ты все это отъ меня скрывалъ, предательскій, недостойный духъ! Да, стой теперь, гляди на меня, мучь, крути своими подлыми глазами, раздражай меня своимъ гнуснымъ присутствіемъ! Въ темницѣ, въ горѣ, въ нищетѣ! Во власти тьмы, во власти безчувственнаго суда человѣческаго! И пока все это свершилось, ты морочилъ меня пошлыми забавами! Скрывалъ отъ меня ея горе, безпомощно давалъ ей погибать!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она не первая.
   

ФАУСТЪ.

   Собака! Звѣрь, чудовище! О Духъ безконечный. Верни этой твари его первобытный собачій образъ! Недаромъ правилось ему въ видѣ пса шляться повсюду, соваться бѣдному путнику подъ ноги, приставать къ тѣмъ, у кого не хватаетъ силъ отъ него отдѣлаться. О, преврати его вновь въ его первоначальный видъ; пусть онъ снова, въ пыли, ползаетъ на брюхѣ; о, дай мнѣ презрѣннаго растоптать моими ногами. "Она не первая!" Да, именно, "она не первая", а много ихъ, много, безконечно много погибшихъ въ этомъ омутѣ бѣдствій, искупившихъ предъ лицомъ Вѣчно-Прощающаго, муками и горемъ, прегрѣшенія другихъ. Отъ бѣдствій этой одной все существо мое содрогается -- а ты! Ты глумишься, трунишь надъ судьбою тысячъ несчастныхъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, готово, добрались опять до предѣла нашей смѣкалки; а дальше ужъ у людей умъ заходитъ за разумъ. Разъ у тебя силёнокъ не хватаетъ дойти до конца -- зачѣмъ пытаться дружить съ нами? Вѣдь           тоже -- хочетъ летать, а самъ подверженъ головокруженію! Скажи, сдѣлай милость: мы ли навязывали тебѣ -- или ты намъ?
   

ФАУСТЪ.

   Скалъ свои мерзкіе зубы! Мнѣ противно смотрѣть на тебя. Великій Божественный Духъ! О Ты, Котораго я узрѣть когда-то сподобился! О Ты, Кому cвѣдомы душа и сердце мое! О, зачѣмъ приковалъ Ты меня къ этой позорной, низкой твари, которая наслаждается лишь зломъ и ликуетъ отъ гибели другихъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кончилъ?
   

ФАУСТЪ.

   Спаси ее -- или горе тебѣ! Будь проклятъ ты на вѣки вѣчные!!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да развѣ я властенъ избавить се отъ цѣпей, открыть ей двери тюрьмы? "Спаси ее!" А кто, позволь спросеить, сбилъ ее съ пути истины? Ты или я?

(Фаустъ дико озирается кругомъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Грома, что ли, ищешь? Къ счастью, онъ вашему брату человѣчку не подвластенъ. Это, братъ, только тираны срываютъ свое сердце, громятъ невиннаго встрѣчнаго да поперечнаго такъ -- здорово живешь.
   

ФАУСТЪ.

   Веди меня къ ней! Освободимъ ее!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А опасность? Подумай, городъ еще помнитъ пролитую тобой кровь! Надъ могилой твоей жертвы витаютъ духи мщенья, поджидая убійцу.
   

ФАУСТЪ.

   Что тебѣ нужно! Смерть и кровь на твою голову! Веди меня, слышишь, освободи ее!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну слушай! Что можно -- сдѣлаю. Но развѣ я властенъ на небесахъ и на землѣ? Сторожа усыпить, достать ключи могу -- а тамъ выводи ее! Добыть волшебныхъ коней -- также берусь.-- Это въ моей власти.
   

ФАУСТЪ.

   Идемъ, идемъ!
   

НОЧЬ.

Открытое поле. Фаустъ и Мефистофель проносятся на вороныхъ копяхъ.

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ тамъ у плахи собрались они?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не вѣдаю что тамъ творятъ.
   

ФАУСТЪ.

             Налетаютъ, спускаются слова. Гляди!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Колдуютъ.
   

ФАУСТЪ.

             Къ добычѣ спѣшатъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Впередъ! Впередъ!
   

ТЕМНИЦА.

Фаустъ. Въ рукахъ у него фонарь и связка ключей. Въ фонѣ сцены видна желѣзная дверь.

ФАУСТЪ.

             Забытымъ чувствомъ содрогаюсь вновь душою.
             Всемірной немощью душа потрясена:
             Здѣсь Гретхенъ; за сырой этой стѣною;
             И краткій бредъ проступокъ весь ея.
             Меня страшитъ это свиданье,--
             Ея отчаянье, терзанье!
             Не медля, знаю, смерть зову сюда.

Берется за ключи. Слышенъ голосъ Маргариты.

МАРГАРИТА (поетъ).

                       Моя шлюха мать
                       Погубила меня;
                       Ей отецъ подъ-стать:
                       Растерзалъ меня.
                       А сестрёнка моя
                       Мои кости снесла
                       Въ яму. Тамъ я лежу --
                       Стану птичкой лѣсной,
                       Полечу! Полечу.
   

ФАУСТЪ (отпирая дверь).

             Что слышу: звукъ ея цѣпей;
             Что здѣсь я -- и не снится ей.

(Входитъ).

МАРГАРИТА (прячется).

             Идутъ! Идутъ! Смерть! Ужъ пришли они!
   

ФАУСТЪ.

             Молчи, молчи! Сейчасъ свободна будешь.
   

МАРГАРИТА.

             Коль человѣкъ ты, только -- пощади!
   

ФАУСТЪ.

             Да тише! ты тюремщиковъ разбудишь.
   

МАРГАРИТА (на колѣняхъ).

             Палачъ! Откуда власть ты ваялъ
             Придти столь раннею порою?
             И даже ночь не переждалъ!
             О сжалься, сжалься надо мною,
             Дай мнѣ прожить еще хоть до утра!

(Встаетъ).

             Я такъ, такъ молода, такъ молода!..
             И ты пришелъ!
             Я хороша была,-- сгубило то меня-
             Былъ другъ, любимый другъ!-- но онъ ушелъ.
             Цвѣты увяли, порванъ мой вѣнецъ...
             Такъ грубо не хватай! Зачѣмъ?
             Я не обидѣла тебя ничѣмъ.
             Тебя совсѣмъ я я не знаю.
             Да пощади же -- умоляю!
   

ФАУСТЪ.

             Все это пережить -- кто силы мнѣ пошлетъ?
   

МАРГАРИТА.

             Сейчасъ, сейчасъ! Но напередъ
             Ребенка дай мнѣ накормитъ.
             Ласкала дитятко всю ночь я напролётъ,
             Вѣдь взяли у меня его -- чтобъ досадить!
             Теперь толкуютъ всѣ, что я его убила!
             Я?! Я, которая такъ, такъ его любила!
             И пѣсню гнусную сложили про меня.
             (Есть въ старой сказкѣ и конецъ такой --
             Но смыслъ зачѣмъ давать другой?)
   

ФАУСТЪ (бросаясь на колѣни).

             Другъ преданный у ногъ твоихъ, и всѣ его мечты
             Освободить тебя отъ рабства власти тьмы.
   

МАРГАРИТА (тоже подражая ему).

             Помолимся святымъ. Да! Встанемъ на колѣни.
             Гляди! Вотъ эти вотъ ступени --
             Скрываютъ адъ.
             Тамъ пламя, чадъ!
             Тамъ бѣсъ насъ ждетъ
             И въ злобѣ безмѣрной
             И мечетъ, и рветъ!
   

ФАУСТЪ.

             Гретхенъ! Гретхенъ!
   

МАРГАРИТА (прислушиваясь).

             Это голосъ друга!

(Вскакиваетъ. Цѣпи падаютъ).

             Гдѣ? Гдѣ онъ? Звалъ онъ, называлъ меня!
             Свободна я опять! Не тронутъ ужъ меня.
             Къ нему сейчасъ я полечу,
             Въ его объятьяхъ отдохну!
             Онъ крикнулъ "Гретхенъ"! У дверей стоялъ!
             Хоть ядъ въ злобѣ дикой шумѣлъ, бушевалъ,
             Хоть злая насмѣшка все, все заглушала,
             Но милый, завѣтный я голосъ узнала!
   

ФАУСТЪ.

             Да, Гретхенъ, это я!
   

МАРГАРИТА (бросаясь къ нему).

                                           О милый, повтори!
             Ты? Да! да, это онъ. О другъ, скажи!
             Куда исчезли цѣпи, ужасъ заточенья?
             Пришелъ ты; и съ тобой пришло освобожденье.
             Свободна я!
             Вотъ улица. Ты помнишь?-- та,
             Гдѣ я увидѣла тебя впервые.
             Вотъ садъ. Здѣсь я
             Бывало съ Мартой жду тебя.
   

ФАУСТЪ.

             Бѣжимъ! Бѣжимъ скорѣй!
   

МАРГАРИТА.

                                                     Да погоди!
             Гдѣ любишь мѣшкать ты -- мнѣ сладко оставаться,
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, нѣтъ, спѣши!
             Пора рѣшаться;
             Иль будешь сожалѣть,-- придется вновь страдать.
   

МАРГАРИТА.

             Какъ? Ты! Ты ни умѣешь цѣловать?
             Ахъ, другъ мой! Только что со мною разлучился,
             Ужъ отучился!
             Зачѣмъ въ твоихъ объятіяхъ дрожу я?
             Выпало внемля, глядя на тебя,
             Всѣмъ небомъ обладала я!
             Такъ сладко душишь ты меня цѣлуя.
             Еще цѣлуй, любовь ноя!
             Не хочешь?! Поцѣлую я
             Тебя сама.

(Цѣлуетъ).

             О Богъ мой! Поцѣлуи твои холодны!
             Нѣмы они!
             И отнялъ кто,
             И для чего,
             Чары твоей любви?

(Отворачивается).

ФАУСТЪ.

             Скорѣй, пойдемъ, пойдемъ! Рѣшайся, мое счастье!
             Тебя оберегу я всюду отъ ненастья.
             Но только слушайся. Прошу тебя, молю...
   

МАРГАРИТА.

             Неужто это ты? Нѣтъ, вѣрить не могу.
   

ФАУСТЪ.

             Я -- поспѣши!
   

МАРГАРИТА.

                                 И ты оковы разбиваешь.
             Меня въ объятья заключаешь?
             Мой видъ тебя не устрашилъ?
             Да знаешь ли, кого освободилъ!?
   

ФАУСТЪ.

             Бѣжимъ скорѣй! Заря ужъ наступила.
   

МАРГАРИТА.

             Я мать, я мать свою убила,
             Ребенка утопила,
             Подарокъ твой -- она была твоя.
             Твоя; ну! и моя. Да -- это онъ!
             Дай руку мнѣ твою. Да. То не сонъ.
             О, милая рука! Ахъ, оботри:
             Она мокра, она въ крови!
             Ботъ тутъ, тутъ кровь. Нѣтъ, мнѣ не спится
             Тутъ кровь сочится.
             Ахъ, Господи! Ахъ, что надѣлалъ ты?!
             Спрячь, шпагу! спрячь ее въ ножны!
   

ФАУСТЪ.

             Оставь ты прошлое! Его не воскресить.
             Ты сердце хочешь мнѣ разбить.
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, нѣтъ! Ты долженъ обождать,
             Могилы нужно намъ избрать;
             Устроить ихъ пора.
             Ты хлопочи съ утра!
             Для матери получше отѣищи,--
             Да брата рядомъ положи --
             Хоть сбоку, все равно
             Лишь бы недалеко.
             Ребенка въ гробъ ко мнѣ; хочу его ласкать.
             Вѣдь некому вблизи меня лежать!
             Конечно, для меня большое утѣшенье
             Въ твоей близи, другъ мой, найти успокоенье.
             Но это счастье вѣдь не про меня?
             Ты Гретхенъ оттолкнулъ, и навсегда.
             Да! Даже онъ: гнушается онъ мной.
             А все-асъ ты милый, добрый мой!
   

ФАУСТЪ.

             Ты говоришь одна: я добръ,-- идемъ!
   

МАРГАРИТА.

             Куда?
   

ФАУСТЪ.

                       На волю.
   

МАРГАРИТА.

                                           Что мы тамъ найдемъ?
             Смерть манитъ насъ?-- Пойдемъ!
             Къ покою вѣчному согласна.
             Но помни! Больше никуда.
             О Гейнрихъ! Какъ бы мнѣ попасть туда?
   

ФАУСТЪ.

             Рѣшайся же скорѣй! Уже открыта дверь.
   

МАРГАРИТА.

             Я не могу уйти. Надежды нѣтъ теперь.
             Къ чему бѣжать? Они вѣдь стерегутъ.
             О! Тяжело просить о подаяньи;
             Особенно колъ совѣсть не чиста.
             Всю жизнь и всюду быть въ изгнаньи....
             И даже тамъ они найдутъ меня.
   

ФАУСТЪ.

             Тебя я не покину. Я съ тобой.
   

МАРГАРИТА.

                       Скорѣй, скорѣй!
                       Спѣши же къ ней!
                       Ребенка спаси!
                       По ручейку
                       Бѣги, бѣги!
                       Найдешь тропу.--
                       По ней иди!
                       Тамъ будетъ прудъ --
                       Вотъ! Тутъ, тутъ, тутъ!
                       Хватай. Хватай!
                       Какъ бьется оно!
                       Спасай! Спасай!
   

ФАУСТЪ.

             Мгновенье одно --
             Шагъ -- ты свободна навсегда,
   

МАРГАРИТА.

             Хоть скрылась бы скорѣй гора!
             На камнѣ тамъ моя мать сидитъ --
             Мои ноги дрожатъ подо мной --
             На камнѣ тамъ моя мать сидитъ,
             Качаетъ головой.
             Не обернется, не кивнетъ -- ея тяжела голова,
             Сна нарочно, о милый мой, такъ долго, такъ крѣпко спала,
             Заснула нарочно, чтобъ мы миловались --
             Блаженные дни -- о, куда вы умчались?
   

ФАУСТЪ (увлекая ее).

             Не помогаютъ ни мольбы, ни слезы --
             Тебя насильно уведу!
   

МАРГАРИТА.

             Оставь, прошу; на что угрозы?
             О, не бери меня силкомъ!
             Тебѣ и такъ послушна я во всемъ.
   

ФАУСТЪ.

             День наступаетъ! Гретхенъ! Гретхенъ!
   

МАРГАРИТА.

             День! Да, послѣдній день, конецъ!
             Сегодня свадебный одѣну я вѣнецъ
             Но только никому, что Гретхенъ ты знавалъ!
             Мой порванъ вѣнецъ!
             Ну -- и конецъ.
             Увидимся? Гласно?
             Нѣтъ! Я не согласна!
             Бѣжитъ толпа, спѣшитъ толпа,
             Вездѣ, повсемѣстно!
             Какъ тѣсно, тѣсно!
             Звонятъ, шумятъ -- свершилась судьба!
             Хватаютъ, берутъ, влекутъ меня!
             Топоръ сверкнетъ --
             Ай! шею снесетъ!
             То лезвіе, что меня сразило --
             Сразитъ весь міръ. Всюду смерть и могила.
   

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ родился я на свѣтъ!
   

Тѣже, Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ (входя).

             Пора! Или спасенья нѣтъ.
             Все бабьи толки, болтовня!
             Боятся кони мои дня --
             А день, гляди, ужъ настаетъ.
   

МАРГАРИТА.

             Что это изъ земли встаетъ?
             Тотъ? Онъ? Гони его, прошу!
             На мѣстѣ на святомъ не быть ему.
             Что ищетъ онъ? меня?!
   

ФАУСТЪ.

                                                     Должна ты жить!
   

МАРГАРИТА.

             На судъ Всевышняго я отдаю себя.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Идемъ! Не пропадать же тутъ. Пора!
   

МАРГАРИТА.

             Отецъ небесный! Я твоя!
             Святые ангелы, внемлите!
             О снизойдите, защитите!
             О Гейнрихъ! Гейнрихъ. Ужасаюсь я тобой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она осуждена.
   

ГОЛОСЪ (съ неба).

                                 Нѣтъ, спасена!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

                                                               За мной!

(Уходитъ).

ГОЛОСЪ (замирая).

             Гейнрихъ! Гейнрихъ!
   
которая бъ равна
             Ныла умомъ и сердцемъ, и красой
             Съ моею Гретхенъ, милою сестрой?"
             И въ общій крикъ сольются голоса:
             "Она всѣхъ женъ и дѣвушекъ краса!"
             И для похвалъ тутъ словъ не достаетъ,
             И въ честь ея пойдутъ стаканы въ ходъ.
             А ныньче что? Стыдомъ гори ты весь,
             Гни волоса и на стѣну хоть лѣзь,
             А всякій мнѣ бездѣльникъ упрекнетъ
             И мнѣ въ глаза презрѣніе пошлетъ;
             А ты сиди, молчи, хоть радъ-не-радъ,
             Какъ будто въ-самомъ-дѣлѣ виноватъ;
             И оттолкнуть ничѣмъ нельзя упрекъ,
             И каждаго язвитъ меня намёкъ.
             Ты дерзкому хоть черепъ размозжи,
             А все не уличишь его во лжи...
             Сюда идутъ. Да, крадутся тайкомъ...
             Коль не ошибся я, они вдвоемъ...
             Ахъ! еслибъ онъ... за шиворотъ бы взялъ,
             И съ мѣста онъ, конечно бъ, ужь не всталъ.
   

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

             Смотри, какъ свѣтъ лампады этой,
             Что передъ образомъ въ часовнѣ зажжена,
             На улицу ложится изъ окна;
             Но мракомъ окруженъ дрожащій отблескъ свѣта,
             И чѣмъ онъ далѣе стремится, тѣмъ слабѣй.
             Такой же мракъ разлитъ въ душѣ моей.
   

Мефистофель.

             А у меня какая-то истома,
             Вотъ какъ у кошки той порой,
             Когда по лѣстницѣ крутой
             Она ползетъ на кровлю дома,
             Иль по стѣнѣ, хитря, скользитъ
             И жертву ловко сторожить.
             Такъ и дрожатъ всѣ жилы,
             Мурашки ходятъ -- ну, точь-въ-точь
             Какъ-будто ужь пришла валпургіева ночь.
             Она вѣдь послѣ-завтра, другъ мой милый,
             Тамъ знаешь для какихъ не спишь ты штукъ.
   

Фаустъ.

             А, между-тѣмъ, тотъ кладъ уйдетъ изъ нашихъ рукъ,
             Что озаряется вонъ тамъ и вверхъ стремится.
   

Мефистофель.

             За-то ужь ящичекъ отъ насъ не отвертится
             И скоро можетъ быть тобою вынуть онъ.
             Мнѣ вздумалось въ него намедни покоситься:
             Ахъ, сколько талеровъ! и что за милый звонъ...
   

Фаустъ.

             Ужели мнѣ придти съ пустыми къ ней руками?
             Хотя колечко бы, иль перстенёкъ какой!
   

Мефистофель.

             Тамъ видѣлъ жемчугъ я межъ прочими вещами:
             И нитка длинная, и жемчугъ дорогой.
   

Фаустъ.

             Вотъ съ этимъ славно бы явиться къ ненаглядной!
             А такъ придти всегда бываетъ мнѣ досадно.
   

Мефистофель.

             Тутъ не о чемъ тужить, любезный мой,
             И волновать себя напраснымъ жаромъ,
             Когда потѣшиться порою можно даромъ.
             Теперь, когда весь сводъ небесъ горитъ въ звѣздахъ,
             Услышишь отъ меня ты пѣсенку такую,
             Гдѣ будетъ и мораль для ней въ словахъ.
             И очарую ей я душу молодую.

(Поетъ, акомпанируя на цитрѣ:)

                       "Для чего зарею утренней,
                                 Катя, ты не спишь,
                       И одна у двери милаго
                                 Грустная стоишь?
                       Брось всѣ замыслы: ты дѣвицей
                                 Въ эту дверь войдешь,
                       Но не дѣвицей изъ двери той,
                                 Милая, уйдешь.
   
                       "Берется, другъ мой, скользкаго
                                 Этого пути,
                       Иль всему, созданье бѣдное,
                                 Ты скажи прости!
                       Если жь вы другъ съ другомъ слюбитесь,
                                 Что вамъ до людей!
                       Ты носи колечко милаго
                                 На рукѣ своей!"
   

Валентинъ (выходя).

             А, чортъ-возьми, проклятый крысоловъ!
             Съ приманкой ты на свой выходишь ловъ!
             Во-первыхъ, къ чорту инструментъ; потомъ
             Раздѣлаюсь по своему съ пѣвцомъ!

(Разбиваетъ цитру.)

Мефистофель.

             Вся въ дребезги! но это ничего.
   

Валентинъ.

             Такъ черепа не будетъ твоего.
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ну, докторъ мой, смѣлѣй! не отступать!
             Поближе лишь ко мнѣ! мы отобьемъ охотку...
             Ну, вынимай свою селедку
             И выступай: я буду защищать.
   

Валентинъ.

             Ну защищайся же!
   

Мефистофель.

             И будемъ защищаться.
             Ну, ну, скорѣй!..
   

Мефистофель.

             Тутъ не въ чемъ сомнѣваться.
   

Валентинъ.

             Какъ-будто самъ дерется чортъ со мной.
             Что это: не владѣю я рукой?
   

Мефистофель (Фаусту).

             Коли!
   

Валентинъ (падая).

                       Ой! ой!..
   

Мефистофель.

                       Теперь поусмирится!
             Однако, маршъ, дружокъ, скорѣй намъ надо скрыться.
             Ты слышишь, подымается ужь крикъ.
             Я отъ полиціи отдѣлаюсь навѣрно:
             Я съ ней возиться ужь привыкъ;
             Но, уголовный судъ -- вотъ что, любезный, скверно!

(Уходятъ.)

Марта (у окна).

             Сюда! сюда!
   

Гретхенъ (у окна).

                       Огней! огней!
   

Марта (у окна).

             Тутъ брань и драка у людей.
   

Народъ.

             Вотъ тутъ одинъ лежитъ убитый.
   

Марта (выходя на улицу).

             Ужь скрылись.
   

Гретхенъ (выходя).

                       Кто убитъ?
   

Народъ.

                       Братъ Маргариты.
             Твой братъ, сынъ матери твоей.
   

Гретхенъ.

             Ахъ, Господи! ахъ страхъ какой!
   

Валентинъ.

             Я умираю... смерть придетъ скорѣй
             Всѣхъ этихъ словъ, мной сказанныхъ о ней.
             Что, бабы, вамъ стоять теперь и выть...
             Послушайте, хочу я говорить...

(Къ нему подходятъ.)

             Еще ты очень, Гретхенъ, молода,
             А голова безъ разума, пусто...
             Да, плохо ты ведешь свои дѣла,
             И если откровенность ужь пошла,
             То прямо мнѣ приходится сказать,
             Что всѣ тебя распутной станутъ звать,
             И, видно, такъ тебѣ ужь ею быть.
   

Гретхенъ.

             Братъ!.. Господи! за что же такъ срамишь?
   

Валентинъ.

             Нѣтъ, именемъ Господнимъ не шути!
             Да, да, я правъ... сама ты разгляди!
             Ахъ, то, чему случиться суждено,
             Навѣрное ужь сбудется оно.
             Сперва съ однимъ ты начала тайкомъ,
             Появятся и нѣсколько потомъ;
             А къ дюжинѣ приблизится твой счетъ,
             Тогда и городъ весь къ тебѣ придетъ.
             Когда порою, рождается -- ему
             Всегда въ покровъ даютъ ночную тьму;
             Его тайкомъ съ собой выносятъ въ свѣтъ
             И темнымъ покрываломъ онъ одѣтъ,
             И задушить тогда его хотимъ...
             А выростамъ, и станетъ онъ большимъ --
             Средь бѣла дня, весь страшно обнаженъ,
             Нахальствуя, разгуливаетъ онъ;
             И чѣмъ онъ отвратительнѣй, мерзѣй,
             Тѣмъ больше ищетъ свѣта и лучей...
             Да, время то ужъ близко, вижу я,
             Когда, какъ отъ заразы, отъ тебя
             Всѣ честные граждане побѣгутъ
             И дѣвкою распутной назовутъ.
             И будетъ все стыдомъ душа горѣть,
             Когда въ глаза начнутъ тебѣ смотрѣть.
             Цѣпочекъ ужъ тебѣ не надѣвать,
             Предъ алтаремъ невѣстой не стоять,
             И вечеромъ, за танцами, порой,
             Не щеголять косынкой кружевной.
             И, если Богъ проститъ тебя когда,
             Все жь на землѣ ты будешь проклята.
   

Марта.

             Не лучше ль поручить вамъ Богу жизнь съ душою,
             Чѣмъ умирать съ такою клеветою!
   

Валентинъ.

             Ахъ, еслибъ до тебя добраться могъ,
             Развратница... тогда, конечно, Богъ
             Ко мнѣ бы милосердѣй много былъ,
             И много бы грѣховъ мнѣ отпустилъ.
   

Гретхенъ.

             Братъ милый, мучаюсь я адскою тоской!
   

Валентинъ.

             Прочь слезы! прочь! что ихъ напрасно лить!
             Нѣтъ, честь уже тебѣ не воротить.
             Мнѣ въ сердце нанесенъ ударъ тобой
             И къ Богу я чрезъ сумракъ гробовой
             Перехожу отъ васъ теперь на вѣкъ,
             Какъ воинъ и какъ честный человѣкъ.
   

XX.
СОБОРЪ.

Служба. Органъ и пѣніе. Гретхенъ въ толнѣ. Злой духъ позади Гретхенъ.

Злой духъ.

             О, Гретхенъ! такъ ли ты, бывало,
             Душой невинная, стояла
             Предъ Божьимъ алтаремъ,
             Когда по книжкѣ этой
             Дрожащимъ голосомъ читала
             Молитвы, а въ душѣ твоей
             Жилъ Богъ одинъ да дѣтскія забавы?
             О, Гретхенъ!
             Гдѣ голова твоя? какое
             Сокрыто преступленье въ сердцѣ?
             Ты но пришла ль молиться
             За душу матери несчастной,
             Которую твоя вина
             Въ могилу уложила?
             Чьей кровью твой порогъ обрызганъ?
             Не чувствуешь ли ты
             Подъ сердцемъ трепетъ и движенье,
             Которые тебя приводятъ въ содроганье
             Предчувствіемъ ужаснымъ?
   

Гретхенъ.

             О, горе! Еслибъ я могла
             Избавиться отъ мыслей,
             Которыя меня
             Преслѣдуютъ повсюду!
   

Хоръ.

                       Dies irae, dies ilia
                       Solvet saeclum in favilla. (Звуки органа.)
   

Злой духъ.

             Гнѣвъ Божій надъ тобою!
             Ты слышишь: огласилось все трубою!
             Жилище мертвыхъ содрогнулось,
             И въ этотъ мигъ проснулась
             Отъ мира и покоя
             Твоя душа и, какъ изъ пепла,
             Вся въ трепетѣ возникла
             Для вѣчной муки ада.
   

Гретхенъ.

             Ахъ, еслибъ мнѣ уйдти!
             Мнѣ этотъ органъ прерываетъ
             Дыханіе въ груди,
             Мнѣ пѣнье сердце раздираетъ!
   

Хоръ.

                       Judex ergo cum sedchit,
                       Quidquid latet, adparebit,
                       Nil inultum remanebit.
   

Гретхенъ.

             О, задыхаюсь я!
             Тѣснятъ колонны, словно
             Весь сводъ церковный
             Валится на меня...
             На воздухъ!
   

Злой духъ.

             Сокройся! Грѣхъ и стыдъ
             Быть тайною не могутъ.
             А воздухъ? свѣтъ?
             О, горе! горе!
   

Хоръ.

                       Quid sum miser tuac dicturus?
                       Quem patronum rogaturus?
                       Cum vix juslus sit securus?
   

Злой духъ.

             Свой праведники ликъ
             Отъ грѣшной отвращаютъ
             И, въ гнѣвѣ, ужь къ тебѣ
             Руки не простираютъ.
   

Хоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus?
   

Гретхенъ.

             Вашъ пузырекъ, сосѣдка! (Падаетъ въ обморокъ.)
   

XXI.
ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

Гарцовы Горы.

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Не хочешь ли ты сѣсть верхомъ хоть на метлу?
             Что до меня касается, признаться,
             Я очень былъ бы радъ здоровому козлу;
             А такъ не скоро намъ добраться.
   

Фаустъ.

             Пока усталости не буду ощущать,
             Доволенъ и и этою дубиной.
             Что прибыли дорогу сокращать?
             Не удовольствіе ль идти намъ вдоль лощины,
             Порой карабкаться на дикія вершины
             Кремнистыхъ скалъ, откуда ключъ живой,
             Журча, бѣжитъ прозрачною волной?
             Все это въ душу льетъ невольно наслажденье
             И очаровываетъ путь.
             Въ березахъ ужъ весны замѣтно появленье,
             И чувствуетъ сосна ея прикосновенье --
             Такъ не должна ль она и къ намъ проникнуть въ грудь?
   

Мефистофель.

             По чести, ничего не чувствую такого.
             Я весь дрожу, зима въ моей груди,
             И нѣтъ во мнѣ желанія другаго,
             Какъ больше бы теперь намъ снѣгу на пути.
             И этотъ мѣсяцъ-то рогатый
             Не кстати поздно такъ встаетъ;
             Какъ тускло и печально льетъ
             На землю свѣтъ онъ красноватый!
             Такая тьма, хоть выткни глазъ.
             Да здѣсь, любезнѣйшій, какъ-разъ
             На пень наткнешься суковатый,
             Или, пожалуй, объ утесъ
             Себѣ расквасишь лобъ, иль носъ.
             По-крайней-мѣрѣ, ты хоть дай мнѣ позволенье
             Позвать блудящій огонёкъ!
             Я вижу, вонъ одинъ зажегся въ отдаленьи.
             Эй, эй! послушай-ка, дружокъ!
             Ты даромъ свѣтишь тамъ: нельзя ли къ намъ явиться
             И путь намъ озарить на гору потрудиться?
   

Блудящій Огонекъ.

             Я вамъ надѣюсь услужить
             И, вслѣдствіе душевнаго почтенья,
             Готовь мою натуру измѣнить:
             Вѣдь наше здѣсь всегда зиг-загомъ направленье.
   

Мефистофель.

             Все корчить бы людей ему!
             Нѣтъ, съ дьяволомъ бери дорогу ты прямую;
             Не то, какъ-разъ тебя задую!
   

Блудящій Огонекъ.

             Хозяинъ дома вы -- я вижу но всему,
             И постараюсь я вамъ сдѣлать угожденье;
             Но это требуетъ немного размышленья:
             Гора полна сегодня волшебствомъ
             И ворожбой, и кутермою,
             Сегодня все на ней вверхъ дномъ.
             Такъ, отправлялся за мною,
             Ужь не взыщите вы на мнѣ,
             Коль услужу вамъ не вполнѣ.
   

Фаустъ, Мефистофель и Блудящій Огонекъ (поютъ).

                       "Вотъ и въ кругъ очарованья
                       Мы вступили и идемъ.
                       Ну, веди же насъ съ стараньемъ!
                       Не ударься въ грязь лицомъ!
                       Чтобъ огромность разстоянья
                       Сократить другимъ путемъ!
                       Дерева за деревами
                       Мимо насъ такъ и летятъ;
                       Горы гнутся головами
                       И поклоны намъ творятъ;
                       Скалы длинными носами
                       Раздуваютъ и храпятъ.
   
                       "Черезъ дерны, чрезъ каменья
                       Тихо льются ручейки.
                       Лепетъ струй ли то? иль пѣнье?
                       Или ропотъ то любви?
                       Или голосъ то несется
                       Къ намъ изъ дальней стороны?
                       Только эхо раздается,
                       Какъ преданье старины.
   
                       "Крики филина! чу! ближе
                       Закричали грачъ съ совой.
                       А еще... иль все они же?
                       А вотъ это, подъ травой,
                       Это что шуршитъ такъ глухо?
                       То не ящеръ ли въ кустахъ,
                       Длинноногій, толстобрюхой?...
                       На землѣ и на скалахъ,
                       Словно гадины, коренья
                       Извиваются, ползутъ
                       По песку и чрезъ каменья,
                       Чтобъ схватить насъ и пригнуть.
                       Отъ деревьевъ свиловатыхъ,
                       Изъ-за мшистыхъ, старыхъ пней,
                       За прохожимъ трусоватымъ
                       Миліоны здѣсь вѣтвей,
                       Какъ полипы, растянулись...
                       Вотъ и мыши всѣхъ цвѣтовъ
                       Шумнымъ роемъ вдругъ проснулись
                       И чрезъ горы сѣрыхъ мховъ
                       Съ пискомъ, съ визгомъ потянулись.
                       Вслѣдъ за нею свѣтляки
                       Яркой рѣютъ полосою;
                       Мечутъ искры огоньки
                       И, тѣсняся, пролетаютъ,
                       И пробраться намъ мѣшаютъ.
   
                       "Что же? далѣе пойдемъ,
                       Иль до цѣли ужь добрались?
                       Все вертится колесомъ!
                       Какъ въ гримасахъ искривлялись
                       Дерева, скалы и пни!
                       Разметалися кругами
                       Всѣ блудящіе огни:
                       То возникнутъ пузырями,
                       То разсыплются они."
   

Мефистофель.

             Прошу покрѣпче за полу держаться!
             Здѣсь кручь горы. Отсюда посмотри,
             И удивишься ты, какія въ ней таятся
             Неоцѣненныя сокровища внутри.
   

Фаустъ.

             Какъ въ этихъ пластахъ дивно блещетъ
             Мутно-румяный утра спѣть!
             Онъ проникаетъ въ глубь далеко и трепещетъ
             Въ жерлѣ у пропасти, гдѣ дна, быть-можетъ, нѣтъ.
             Вотъ здѣсь, какъ-будто дымъ, несутся испаренья;
             Тамъ словно какъ пожаръ мнѣ видѣнъ сквозь туманъ;
             То онъ растянется, какъ нитка, на мгновенье,
             То вспыхнетъ и забьетъ, какъ огненный фонтанъ,
             То полосой его долина золотится.
             То яркими онъ жилками горитъ,
             То въ темномъ уголку внезапно раздробится
             И вотъ ужь онъ вблизи, разсѣянный, блеститъ,
             Какъ золотой песокъ, передъ глазами.
             Смотри, какъ эти высоты
             Угрюмыхъ скаль всѣ облиты,
             Какъ-будто заревомъ, горящими лучами.
   

Мефистофель.

             Не освѣщаетъ ли для праздника Мамонъ
             Дворецъ свой съ пышностью такою?
             Какъ счастливь ты, что все нодмѣчоно тобою!
             Чутьемъ я сильно убѣжденъ,
             Вотъ такъ мнѣ и сдается,
             Что бѣшеныхъ гостей ватага принесется.
   

Фаустъ.

             Какъ буря въ воздухѣ реветъ
             И хлещетъ, и въ затылокъ бьетъ!
   

Мефистофель.

             Ты за утесъ схватись руками,
             Не-то столкнетъ тебя она
             Въ могилу эту безо дна.
             Туманъ усилилъ мракъ бродящими парами...
             Чу! слышишь трескъ? то трескъ лѣсовъ.
             Испуганныя совы полетѣли...
             Столбы вздрогнули, заскрипѣли
             Тѣхъ вѣчно-зеленѣющихъ дворцовъ.
             То ломка сучьевъ, шумъ паденья,
             То грохотъ сломленныхъ деревъ.
             Корней могучихъ исторженье;
             Они валятся и трещатъ,
             Губя въ паденіи другъ друга;
             А тамъ въ ущельяхъ воетъ вьюга
             И вѣтры буйные свистятъ.
             А въ вышинѣ, надъ головою,
             Ты слышишь голоса? вблизи, вдали,
             Передъ тобой и за тобою,
             Повсюду слышатся они,
             Вездѣ, по всей горѣ, далеко
             Пѣснь чаръ таинственныхъ слышна,
             И разливается она,
             Какъ волны бурнаго потока.
   

Вѣдьмы (хоромъ).

                       Ужь вѣдьмы на Брокенъ ночною норой,
                       Спѣша, собираются шумной толпой.
                       Тамъ зеленъ посѣвъ и трава тамъ желта,
                       И первый надъ всѣми Урьянъ тамъ всегда.
                       Черезъ пни и каменья нашъ путь туда шелъ...
                       F. Т.-- колдунья, R. С.-- козелъ.
   

Голосъ.

                       Старуха Буабо сюда ползетъ,
                       Оно верхомъ -- свинья ее везетъ.
   

Голоса.

                                 Поспѣшимъ же принесть,
                                 Кому слѣдуетъ чость!
                                 Буабо на свинью,
                                 На свинью, и впередъ!
                                 Пусть она поведетъ
                                 Всю ватагу свою.
   

Голосъ.

                       Скажи, какими къ намъ путями?
   

Голосъ.

                       На Ильзенштейнъ. Да, видишь ли ты, что:
                       Взглянула я въ совиное гнѣздо,
                       И что же? такъ она и съѣла бы глазами.
   

Голосъ.

                       Ну, къ дьяволу! пусть онъ тебя возьметъ!
                       Зачѣмъ тебя, какъ словно вихрь, несетъ?
   

Голосъ.

                       Она въ меня вцѣпилася когтями;
                       Смотри, вѣдь вся покрыта я рубцами.
   

Хоръ вѣдьмъ.

                       Путь широко, далеко разстилается;
                       Шумно вездѣ и вездѣ толкотня.
                       Колетъ рожонъ и метла зацѣпляется...
                       Лопнула мать, задохнулось дитя.
   

Колдуньи (полухоромъ.)

                       Какъ словно улитка, нашъ рой подвигается.
                       Полкъ, женскій давно ужь впередъ весь удралъ.
                       Коль кто къ Вельзевулу изъ нихъ отправляется --
                       На сотни шаговъ тутъ мужчина отсталъ.
   

Другой полухоръ.

                       Ну, что же, все это не стоитъ вниманія:
                       Пусть сотни шаговъ у нея впереди,
                       Пускай поспѣшаетъ, напрасно стараніе:
                       Мужчина шагнетъ -- и она позади.
   

Голосъ (сверху).

                       Сюда, изъ озера, сюда! летите къ намъ!
   

Голоса (снизу).

                       Давно бы поднялись мы къ вамъ,
                       Мы полоскались все и мылись,
                       Да все напрасно мы трудились.
   

Оба хора.

                       Вѣтеръ затихнулъ, катится звѣзда.
                       Мѣсяцъ за облако прячется быстро.
                       Шумъ колдуновъ и вездѣ тѣснота,
                       И миліонами сыплются искры!
   

Голосъ (снизу).

                       Остановись, остановись!
   

Голосъ (сверху).

                       Чьи звуки такъ изъ скалъ кремнистыхъ раздались?
   

Голосъ (снизу).

                       Возьмите вы меня! возьмите вы меня!
                       Ужь слишкомъ триста лѣтъ карабкалася я,
                       А до вершины все добраться по могу я.
                       Съ подобными себѣ пожить хочу я.
   

Оба хора.

                       Палку уноситъ съ собою метла;
                       Вилы увозятъ съ собою козла;
                       Тотъ, кто не можетъ сегодня подняться,
                       Тамъ уже вѣчно ему оставаться.
   

Полу вѣдьма (снизу).

                       Ахъ, я давнымъ-давно плетусь;
                       Другіе далеко ушли своей дорогой;
                       И дома-то покоя мнѣ немного,
                       И, видно, здѣсь его я не дождусь.
   

Хоръ вѣдьмъ.

                       Храбрость для вѣдьмы вся въ мази сокрыта,
                       Парусомъ тряпка ей можетъ служить,
                       Быстрый корабль ей -- любое корыто.
                       Тому не летать, кто теперь не взлетитъ.
   

Оба хора.

                       Когда доберемся до горной вершины,
                       Тогда вы спускайтеся внизъ поскорѣй,
                       Разсѣйтесь по лону туманной долины
                       И рѣйте толпой чародѣйною въ ней!
   

Мефистофель.

             Какая давка, шумъ, шипѣнье и визжанье,
             И стукъ, и визгъ, и болтовня,
             И свѣтъ, и вонь, и искры отъ огня!
             Вотъ истинное вѣдьмъ собранье --
             Ихъ элементъ. Держись же за меня!
             Да крѣпче, а не-то придется разлучиться.
             Да гдѣ ты?
   

Фаустъ.

                                           Здѣсь.
   

Мефистофель.

                                                     Какъ ты успѣлъ тамъ очутиться?
             Нѣтъ, за хозяйскія нрава теперь возьмусь.
             Дорогу! дворянинъ Фоландъ идетъ: раздайся,
             О, чернь проклятая! А ты, смотри, хватайся
             Покрѣпче за меня, мой докторъ! такъ пробьемъ
             Однимъ прыжкомъ толпу съ тобою.
             И брата нашего коробитъ здѣсь порою...
             Вотъ чудный огонёкъ какой-то вспыхнулъ тамъ!
             Какъ-будто что влечетъ меня вонъ къ тѣмъ кустамъ...
             Идемъ, идемъ! туда бы лишь добраться.
   

Фаустъ.

             Ты духъ противорѣчія. Идемъ!
             На все готовъ я. Я признаться,
             Теперь мы дѣйствуемъ съ умомъ,
             Въ Вальпургіеву Ночь на Брокенъ отправляясь
             Уединенія искать.
   

Мефистофель.

             Смотри-ка: разными цвѣтами разливаясь,
             Какъ огоньки тамъ начали блистать...
             Да это цѣлый клубъ весельчаковъ на пирѣ.
             Никто неодинокъ и въ этомъ маломъ мірѣ.
   

Фаустъ.

             Но мнѣ хотѣлось бы взойти на верхъ горы.
             Тамъ вижу дымъ; разложены костры
             И тысячьми толпа вкругъ духа зла тѣснится.
             Тамъ не одна загадка разрѣшится.
   

Мефистофель.

             За-то вѣдь и задастся не одна.
             Пускай тамъ свѣтъ большой шумитъ-себѣ въ волненьи,
             А мы останемся съ гобой въ уединеньи.
             Вѣдь каждому извѣстно издавна,
             Что и большіе есть и маленькіе свѣты.
             Вотъ вѣдьмы молодыя: всѣ онѣ,
             Какъ, видишь, голыя; старушки лишь одѣты.
             Прошу тебя, хоть изъ любви ко мнѣ,
             Мнѣ удовольствіе любезностью доставить.
             Трудъ не великъ тебѣ, а насъ онъ позабавитъ.
             Вотъ слышится мнѣ инструментовъ звукъ...
             Проклятое, несносное гуденье!
             Тутъ надобны привычка и терпѣнье.
             Ну. ну, впередъ! нельзя жъ иначе, другъ!
             Мы приближаемся; тебя я тамъ представлю
             И новую услугу тѣмъ доставлю.
             Ну что же, каково пространство-то? взгляни!
             Что скажешь -- а? Едва дохватитъ глазъ до края.
             Повсюду, сотнями сверкая,
             Какъ по веревочкѣ растянуты огни.
             Болтаютъ, пляшутъ, пьютъ, влюбляются, смѣются,
             Варятъ и кипятятъ... Ну, отвѣчай же мнѣ,
             Гдѣ лучше наслажденія найдутся,
             Какъ въ этой милой сторонѣ?
   

Фаустъ.

             Ты не намѣренъ ли, чтобъ намъ туда пробиться,
             Взять роль волшебника, иль дьяволомъ явиться?
   

Мефистофель.

             Хотя къ инкогнито мнѣ здѣсь не привыкать,
             Однакожь ордена и украшенья
             Всегда на пиръ нехудо надѣвать.
             Нѣтъ у меня подвязки въ награжденье,
             За-то копыто здѣсь въ великомъ уваженьи.
             Вотъ видишь ли, ползетъ улитка тамъ?
             И подвигается, подслѣпая, все къ намъ;
             Она чутьемъ меня узнала
             И, какъ я не хитри, а для меня,
             Чтобъ скрыться здѣсь, труда не мало.
             Ну, ну, впередъ! отъ одного опія
             Намъ перейти къ другому надо.
             Ты будто-бы женихъ, а я возьму роль свата.

(Нѣкоторымъ, сидящимъ у погасающихъ огней.)

             А вы что здѣсь, почтенные мои?
             Не лучше ли бы вамъ со всѣми веселиться,
             Гдѣ молодость кипитъ и пляшетъ и кружится?
             И дома насидитеся одни!
   

Генералъ.

             Прошу довѣриться народу!
             Что хочешь дай ему -- все ничего.
             Народъ похожъ на женскую породу:
             Все молодежь въ почётѣ у него.
   

Министръ.

             Отъ правды всѣ далеко ныньче стали.
             Люблю я времена прошедшія душой:
             Конечно, ужь тогда, какъ всѣмъ мы управляли,
             Былъ вѣкъ счастливый, золотой.
   

Выходецъ.

             Тьфу къ чорту! да и мы не просты были
             И сплошь не за свое брались.
             Теперь вверхъ дномъ все здѣсь оборотили,
             И только бъ мы одни поправить все взялись.
   

Сочинитель.

             Гдѣ ныньче дѣльныя творенья?
             Кто книгу умную найдетъ?
             А молодое поколѣнье
             Все кверху носъ деретъ.
   

Мефистофель (являясь старикомъ).

             Да, вижу я, для страшнаго суда
             Народъ уже созрѣлъ, и больше никогда
             Я къ вѣдьмамъ не пойду на эту гору.
             И такъ-какъ мой боченокъ полонъ сору
             И замутился весь, такъ, стало-быть,
             Недолго остается міру жить.
   

Вѣдьма-торговка.

             Не проходите мимо, господа:
             И случая не упускайте даромъ.
             Хоть полюбуйтесь вы товаромъ;
             Все у меня найдете вы всегда.
             Но только ничего такого,
             Что величайшее бы зло
             Для смертнаго созданія земнаго
             Хоть разъ одинъ не принесло.
             Здѣсь нѣтъ ни одного кинжала,
             Съ котораго бы кровь ручьями не текла;
             Сосуда, гдѣ бъ отрава не была
             И лютой смерти не давала;
             Наряда пышнаго, въ которомъ бы хоть разъ
             Красавица въ развратъ не увлеклась;
             Меча, который бы союза страсти пылкой,
             Иль дружества узла не разсѣкалъ.
             Который бы соперника съ затылка,
             Врасплохъ не поражалъ.
   

Мефистофель.

             Сестрица милая въ разладѣ съ временами.
             Что сдѣлано -- прошло. Ты заготовь скорѣй
             Какъ можно больше новостей:
             Вѣдь увлекаются однѣми новостями.
   

Фаустъ.

             Не засмотрѣться бы! Ну, вотъ
             Такъ ярмарка!
   

Мефистофель.

             Ни дать, ни взять, водоворотъ.
             Кипитъ, кружится, оглушаетъ
             И, кажется, влечешь его съ собой --
             А онъ тебя, посмотришь, увлекаетъ.
   

Фаустъ.

             А это кто передо мной?
   

Мефистофель.

             Лилитъ. Ты пристальнѣй въ лицо ея вглядися.
   

Фаустъ.

             Кто?
   

Мефистофель.

                                 Первая Адамова жена.
             Но ты ея волосъ красивыхъ берегися;
             Не даромъ щеголяетъ въ нихъ она:
             Къ кому лишь ими прикоснется,
             Тотъ отъ нея не оторвется.
   

Фаустъ.

             А вотъ сидятъ старушка съ молодой.
             Навѣрно, наплясавшись, отдыхаютъ.
   

Мефистофель.

             Сегодня отдыха не знаютъ.
             Чу! музыка!... Возьмемъ ихъ танцовать съ собой.
   

Фаустъ (танцуя).

             Однажды мнѣ яблоня снилась
             И яблоки -- чудо-чудесъ!
             Такъ ими душа соблазнилась,
             Что вмигъ я на яблонью влѣзъ.
   

Красавица.

             Съ-тѣхъ-поръ, какъ простились вы съ раемъ
             Вамъ яблоки милы -- мы знаемъ;
             И ихъ у себя я въ саду
             Для васъ, ужь конечно, найду.
   

Мефистофель (танцуя со старухой).

             Однажды мнѣ дерево снилось.
             Я видѣлъ: оно раздвоилось,
             Большая дыра въ немъ была --
             Большая, но очень-мила.
   

Старуха.

             Я рыцарю съ конской ногою
             За это мой шлю поцалуй.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

Проктофантазмистъ.

             Ахъ, чернь проклятая! тебѣ не въ прокъ и время.
             Говорено, вѣдь, было много разъ,
             Что чортово безъ ногъ гуляетъ племя,
             А вы, вѣдь, пляшете, какъ пляшутъ и у насъ.
   

Красавица.

             Что надобно ему на балѣ нашемъ?
   

Фаустъ (танцуя).

             Во все онъ вмѣшиваться радъ.
             Онъ говоритъ, не такъ мы пляшемъ.
             По немъ, что шагъ, то не впопадъ.
             Всегда и всѣмъ онъ озабоченъ;
             Но, главное, сердитъ бываетъ очень,
             Коль впереди его кто есть.
             Тогда вертись хоть такъ, какъ онъ вертится
             На мельницѣ своей -- и тутъ едва-ль рѣшится
             Онъ одобренье произнесть.
   

Проктофантазмистъ.

             А вы еще все здѣсь? Неслыханное дѣло!
             Да пропадите съ глазъ вы прочь!
             И просвѣщенья свѣтъ не въ силахъ вамъ помочь --
             Такъ васъ невѣжество проклятыхъ одолѣло.
             Въ насъ, кажется, достаточно ума
             И мы немало хлопотали,
             Чтобъ предразсудки исчезали,
             А все такая жь грязь и тьма!
   

Красавица.

             Вы надоѣли намъ ужасно!
   

Проктофантазмистъ.

             Скажу вамъ, духи, прямо, ясно,
             Что былъ, и есть, и буду врагъ
             Я деспотическаго духа:
             Что даже деспотизмъ въ словахъ
             Для моего противенъ слуха.

(Танцы продолжаются)

             Ни въ чемъ успѣха нѣтъ, на что ни посмотрю;
             Но все воспользуюсь я этими часами:
             Надежда есть; быть-можетъ, усмирю
             Поэтовъ пламенныхъ съ чертями.
   

Мефистофель.

             И въ лужу сядетъ онъ сейчасъ --
             Такъ усмиряетъ каждый разъ
             Онъ гнѣвъ безумный и волненье;
             Тогда прощай и духи всѣ и духъ,
             Когда піявокъ сотня вдругъ
             Ему облѣпитъ все сидѣнье.

(Фаусту.)

             Скажи мнѣ, гдѣ жь пѣвица та,
             Съ которой танцовалъ? Куда она шмыгнула?
   

Фаустъ.

             Представь: какъ пѣла, изо рта
             У ней мышь красная прыгнула.
   

Мефистофель.

             Ну, вотъ великая бѣда!
             Доволенъ будь, что не сѣдая.
             И разбирать нужда тебѣ большая
             Въ тотъ часъ, когда взошла любви твоей звѣзда.
   

Фаустъ (задумчиво).

             Потомъ...
   

Мефистофель.

             Ну, что еще такое?
   

Фаустъ (задумчиво).

             Ты видишь, Мефисто, созданье молодое
             Вонъ тамъ, вдали?... Какъ хороша она!
             Но какъ изнурена, но какъ она блѣдна!...
             Чуть движется... какъ-будто-бы цѣпями
             Она опутана... Гляжу -- не нагляжусь.
             Своими дивными чертами
             Она напомнила мнѣ Гретхенъ -- и мечтами
             Невольно къ ней я уношусь.
   

Мефистофель.

             Оставь въ покоѣ призракъ чудный:
             Волшебный образъ предъ тобой;
             Его сковалъ сонъ смерти непробудный,
             И встрѣча съ нимъ грозить бѣдой.
             Онъ кровь оледенитъ, погаситъ жизни пламень
             И даже обратить онъ тѣло можетъ въ камень.
             Вѣдь о Медузѣ слышалъ ты?
   

Фаусть (задумчиво).

             Да, смертью скованы черты;
             Въ глазахъ безжизненныхъ разлита
             И скорбь, и гробовая мгла...
             Да, это грудь и тѣло Маргариты,
             Которыя любовь ея мнѣ предала.
   

Мефистофель.

             Все это чаръ волшебныхъ сила.
             Въ нихъ каждому мелькаетъ образъ милой.
   

Фаустъ.

             Какое выраженіе страстей
             И сладострастія, и скорби, и мученья!
             Нѣтъ, не могу я глазъ отнесть отъ ней...
             И что за странное на шеѣ украшенье;
             Полоска красная видна
             Не шире, какъ ножа тупая сторона.
   

Мефистофель.

             Я вижу тотъ же призракъ ложный.
             А, право, голову бы ей
             Носить подъ-мышкой очень-можно:
             Ей отрубилъ ее Персей.
             Пойдемъ! вѣдь это все химера.
             Вонъ тамъ -- ты видишь? гдѣ гора,
             Толпа шумитъ, какъ средь партера;
             И если не волшебства то игра,
             Такъ тамъ театръ и будетъ представленье.
             Желалъ бы знать я, что даютъ?
   

Skrvibilis.

             Сейчасъ послѣднюю комедію начнутъ
             Изъ всѣхъ семи -- новѣйшее творенье.
             Здѣсь семь всегда даютъ -- такое заведенье.
             Ее писалъ извѣстный дилеттантъ
             И дилеттанты разъиграютъ.
             Но извините -- начинаютъ...
             У каждаго свое призванье и талантъ --
             Мои: я занавѣсъ на сценѣ подымаю.
   

Мефистофель.

             И дѣло, дѣло, въ добрый часъ!
             Я отъ души васъ поздравляю.
             Другой здѣсь должности не можетъ быть для васъ.
   

XXII.
СОНЪ ВЪ ВАЛЬПУРГІЕВУ НОЧЬ, ИЛИ ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАНІИ.

(Интермедія.)

Директоръ театра.

             Сегодня, о дѣти Мидинга,
             Мы сладостный вкусимъ покой
             И сценой намъ будетъ долина
             Съ высокой, кремнистой горой.
   

Герольдъ.

             Чтобъ свадьба сбылась золотая
             Полвѣка ей срокъ у людей;
             Окончится долгая тяжба,
             И золото станетъ цѣннѣй.
   

Оберонъ.

             Коль здѣсь вы, незримые духи,
             Сюда призываю я васъ.
             Въ бракъ новый торжественно вступятъ
             И царь и царица сейчасъ.
   

Пуккъ.

             Кривляясь, ломаясь, прыжками
             Идетъ на пирушку и Нуккъ,
             И сотни за нимъ появятся
             Играть и плясать въ этотъ кругъ.
   

Аріель.

             Ужь сладкая пѣснь Аріеля
             Слышна, и онъ ей привлечетъ
             Толпу удивительныхъ масокъ
             И множество юныхъ красотъ.
   

Оберонъ.

             Чтобъ ладили вѣчно супруги,
             Примѣръ съ насъ берите скорѣй!
             Для пламенной страсти разлука
             Всего въ этомъ мірѣ нужнѣй.
   

Титанія.

             Супруга ли губы надуетъ,
             Затѣетъ ли ссору супругъ:
             Отправьте вы мужа на сѣверъ,
             Жену отошлите на югъ.
   

Оркестръ (fortissimo).

             Жуки, комары съ мушкарою,
             Кузнечики -- вся эта смѣсь,
             Жужжащая вѣкъ подъ травою --
             Вотъ вся наша музыка здѣсь.
   

Соло.

             Какъ мыльный пузырь, раздуваясь --
             Смотрите волынка идетъ
             И носомъ своимъ сиповатымъ
             Дичь поретъ и уши деретъ.
   

Духъ (только-что принимающій образъ).

             Ногами паукъ я, и жабы
             Огромный животъ у меня.
             Сынъ праха, я меньше звѣрочка.
             Ну, право, поэма, вѣдь, я.
   

Одна пара.

             Шагъ малый, скачки удалые,
             И, кажется, въ розахъ паришь,
             А только болтаешь ногами
             И кверху никакъ не взлетишь.
             Любопытный путешественникъ.
             Иль это обманъ маскарада?
             Иль это одинъ только сонъ?
             Не вѣрю глазамъ я: прекрасный
             Явился сюда Оберонъ.
   

Ортодоксъ.

             Не видны ни хвостъ мнѣ, ни когти,
             Но все же, сомнѣнія нѣтъ,
             Что также, какъ Греціи боги,
             Онъ чортомъ явился на свѣтъ.
   

Сѣверный художникъ.

             Коль правду сказать, лишь эскизы
             Чертилъ я до этого дня;
             Но скоро въ Италію, скоро,
             Намѣренъ отправиться я.
   

Пуристъ.

             Сюда завлеченъ я несчастьемъ.
             О боги! какой здѣсь развратъ!
             Двухъ вѣдьмъ только въ этомъ содомѣ
             Подъ пудрой встрѣчаетъ мой взглядъ.
   

Молодая вѣдьма.

             И пудра и пышныя юбки
             Для гадкихъ старухъ -- не для насъ.
             Я всѣмъ на козлѣ выставляю
             Нагую красу на-показъ.
   

Матрона.

             Мы свѣтскія знаемъ приличья,
             Не станемъ мы споръ заводить.
             Но все-таки, какъ ни прекрасны,
             А надобно будетъ вамъ сгнить.
   

Капельмейстеръ.

             Жуки, комары съ мушкарою!
             Вкругъ голой красы не летать!
             Смотрите: жужжа, подъ травою,
             Чтобъ въ музыкѣ тактъ соблюдать!
   

Флюгеръ (съ одной стороны).

             Вотъ общество, славное, право!
             И нѣтъ недостатка въ красѣ:
             Все прелесть, невѣсты и парни,
             Ребяты надежные всѣ.
   

Флюгеръ (съ другой стороны).

             Ну, если земля не разверзнетъ
             Всѣ бездны сейчасъ же для нихъ,
             Я брошусь торчмя головою
             Въ геенну кипящую въ-мигъ.
   

Ксеній.

             Съ клещами и лапками, вмѣстѣ
             Сюда всѣ слстаомся мы,
             Чтобъ праздновать день сатанинскій
             И честь воздавать духу тьмы.
   

Геннингсъ.

             Смотрите: и шумъ и кривлянье
             И шутокъ ребяческихъ рой,
             А послѣ навѣрно всѣ станутъ
             Хвалиться невинной душой.
   

Мессигетъ.

             Въ толпѣ этихъ вѣдьмъ затеряться
             Ну, право, люблю я подъ-часъ
             Съ колдуньями легче справляться,
             Чѣмъ съ музами, легче въ сто разъ.
   

Прежде-бывшій геній временъ.

             Съ людьми и выходятъ всѣ въ люди.
             Держись за меня, мой дружокъ!
             Блоксбергъ, какъ Парнасъ добрыхъ нѣмцевъ
             Просторенъ, широкъ и высокъ.
   

Любопытный путешественникъ.

             Кто этотъ педантъ? какъ раздулся!
             Ну, право, глядитъ пузыремъ.
             Все нюхая, вѣрно онъ ищетъ
             Вездѣ іезуитовъ чутьемъ.
   

Журавль.

             И въ свѣтлой водицѣ, и въ мутной
             Я рыбу ловлю. Почему жь?
             Вѣдь всѣмъ искушенья доступны,
             Не чуждъ ихъ и праведный мужъ.
   

Свѣтскій человѣкъ.

             Повѣрьте мнѣ, добрые люди,
             Что средство для насъ ханжество:
             На Блоксбергъ сбираются шайки,
             И вотъ почему торжество.
   

Танцовщикъ.

             Еще ль слышу хоръ громогласный
             И съ нимъ барабанъ вдалекѣ?
             Ахъ, нѣтъ! Я ошибся: то воетъ
             Несноснѣйшій выпъ въ тростникѣ.
   

Танцмейстеръ.

             Всѣ пляшутъ, въ ходу у всѣхъ ноги,
             Хотя и умѣнья въ нихъ нѣтъ:
             И воронъ вертится на лапкѣ,
             И дѣлаетъ козликъ курбетъ.
   

Скрипачъ.

             Они ненавидятъ другъ друга;
             Но къ звукамъ бѣжитъ эта тварь,
             Такъ точно, какъ звѣри къ Орфею
             На звуки сбиралися встарь.
   

Догматъ.

             Пускай разглашаютъ сомнѣнья,
             Но съ толку меня имъ не сбить.
             Вѣдь если ужь есть слово "дьяволъ",
             Такъ что-нибудь долженъ онъ быть.
   

Идеалистъ.

             Сегодня заносятъ высоко
             Кипучія грёзы меня;
             И если я то въ-самомъ-дѣлѣ,
             То вѣрно рехнулся ужь я.
   

Реалистъ.

             Я золъ на существенность ныньче;
             Во мнѣ и досада и страхъ;
             Я только лишь въ первый разъ въ жизни
             Нетвердо стою на ногахъ.
   

Супернатуралистъ.

             Мнѣ весело съ ними, и славно
             Я время мое провожу:
             Изъ дьяволовъ и заключенье
             О добрыхъ духахъ вывожу.
   

Скептикъ.

             Бѣгутъ они вслѣдъ за мерцаньемъ
             Какихъ-то невѣрныхъ огней.
             Сомнѣніе съ чортомъ риѳмуетъ --
             Я вѣренъ натурѣ моей.
   

Капельмейстеръ.

             Проклятые вы дилеттанты,
             Засѣвшіе въ травку, въ листки!
             Ну, вамъ ли попасть въ музыканты,
             Сверчки, комары и жуки?
   

Искусники.

             Здѣсь всѣ sans souci называютъ
             Твореній тѣхъ маленькихъ рой;
             На ноги оставлена мода
             И ходимъ мы внизъ годовой.
   

Неловкіе.

             Мы прежде, по милости лести,
             Всегда здѣсь бывали съ кускомъ,
             А ныньче, отбивши подошвы,
             Мы стали ходить босикомъ.
   

Блудящіе огни.

             Мы вышли изъ грязи болотной,
             Мы въ ней родились, а блистать
             Являемся также на праздникъ,
             Какъ свѣтскіе гранты, какъ знать.
   

Падучая звѣзда.

             Скатилась я съ неба въ сіяньи
             Въ лучахъ неземнаго огня,
             И вотъ на траву я упала,
             И кто же подыметъ меня?
   

Массивные.

             Дорогу! дорогу! дорогу!
             Согнитесь же травки! Идутъ
             Все духи; они же, хоть духи,
             А члены съ собою несутъ.
   

Пуккъ.

             Вы возитесь точно слонята;
             Несносенъ отъ ногъ вашихъ стукъ;
             За-то самый тучный отнынѣ
             Пускай растолстѣетъ, какъ Пуккъ.
   

Аріель.

             Когда благодатной природой
             И духомъ вамъ крылья даны,
             Летите за мною въ тѣ горы,
             Гдѣ розы -- царицы весны.
   

Оркестръ (pianissimo).

             Яснѣетъ подъ сводомъ небеснымъ;
             Туманы слетаютъ съ земли,
             И листикъ не дрогнетъ древесный,
             И вотъ все исчезло вдали...
   

XXIII.
ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ.

Поло.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

   Въ нищетѣ! въ отчаяніи! Страдавшая такъ долго на землѣ и, наконецъ, въ заточеніи, какъ преступница! Кроткое, милое созданіе! И вотъ къ чему все это привело!.. Предатель! отвратительный демонъ! и ты все скрывалъ отъ меня! Стой теперь, стой! Бросай вокругъ свои яростные, дьявольскіе взгляды. Стой и бѣси меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Схвачена, заключена въ тюрьму! терпитъ нестерпимыя муки и предана злымъ духамъ и безжалостному суду человѣческому! А ты, межь-тѣмъ, убаюкивалъ меня пошлыми удовольствіями, скрывалъ отъ меня ея возрастающее отчаяніе и оставлялъ ее гибнуть безъ защиты.
   

Мефистофель.

   Она не первая.
   

Фаустъ.

   Пёсъ! отвратительный извергъ! О, Духъ безконечный! Обрати его въ червя! дай ему образъ пса, въ какомъ онъ часто являлся ко мнѣ по ночамъ, подкатывался подъ ноги беззаботному страннику и бросался къ нему на шею, когда онъ падалъ. О, дай ему любимый его образъ, да пресмыкается онъ вѣчно въ прахѣ, попираемый моими ногами! Она не первая!... О, горе! горе! У каждаго содрогнется душа отъ одной уже мысли, что много найдется подобныхъ ей созданій, потонувшихъ въ такомъ же бѣдствіи, отъ мысли, для чего страданія первой жертвы не въ силахъ были искупить вины остальныхъ у Всепрощающаго! Одна ужъ эта мысль гложетъ сердце, проникаетъ въ мозгъ костей; а ты можешь, чудовище, спокойно смотрѣть на гибель тысячи подобныхъ ей!
   

Мефистофель.

   Кажется, мы достигли самой высшей степени остроумія, то-есть, той степени, когда у васъ обыкновенно заходитъ умъ за разумъ. Зачѣмъ же ты связываешься съ нами, если тебѣ наше общество не подъ-силу? Хочешь летѣть и боишься, чтобъ голова не закружилась. Кто къ кому навязывался: мы къ тебѣ, или ты къ намъ?
   

Фаустъ.

   Не скаль свои кровожадные зубы; мнѣ тошно отъ этого. Великій, Всемогущій Духъ! ты, нѣкогда благоволившій низойдти ко мнѣ, ты извѣдалъ мое сердце, мою душу; зачѣмъ же связывать меня съ такимъ гнуснымъ товарищемъ, который только жаждетъ бѣдствій и гибели другихъ?
   

Мефистофель.

   Кончилъ ли ты?
   

Фаустъ.

   Спаси ее, или горе тебѣ! Страшное проклятіе на тысячи лѣтъ!
   

Мефистофель.

   Я не могу разбивать оковы правосудія, не могу отпирать тюремныхъ замковъ. Спаси ее? А кто былъ виновникомъ ея гибели: ты или я?

(Фаустъ дико озирается кругомъ.)

   Ты бы схватился за громы! Да хорошо, что они не даны вамъ, жалкимъ людямъ. Извѣстная манера всѣхъ эгоистовъ-тирановъ -- уничтожать за самое невинное противорѣчіе, когда имъ нужно выйдти изъ какого-либо затруднительнаго положенія.
   

Фаустъ.

   Веди меня туда! Она должна быть свободна.
   

Мефистофилъ.

   А опасность, которой ты подвергаешься? Знай, что надъ городомъ тяготѣетъ еще убійство, свершенное твоей рукою, и надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ погибъ несчастный, носятся духи-мстители и выжидаютъ возвращенія убійцы.
   

Фаустъ.

   И ты мнѣ это говоришь! Убійство и смерть цѣлаго міра на тебя, чудовище! Говорю тебѣ, веди меня туда и освободи ее!
   

Мефистофель.

   Все, что я могу, сдѣлаю. Слушай: вѣдь я не властенъ надъ небомъ и землей. Тюремщика я могу повергнуть въ безчувственное состояніе; а ты, межь-тѣмъ, бери ключи и выводи ее вонъ своей человѣческой рукой. Я буду сторожить. Волшебные кони готовы, и я умчу васъ. Вотъ все, что я могу.
   

Фаустъ.

   Такъ нечего терять времени.
   

XXIV.
НОЧЬ.

Открытое поле. Фаустъ и Мефистофель несутся въ галопъ на вороныхъ кобылахъ.

Фаустъ.

             Что суетятся такъ у висѣлицы этой?
   

Мефистофель.

             Не знаю, что тамъ стряпаютъ они.
   

Фаустъ.

             То ходятъ, то нагнутся до земли...
   

Мефистофель.

             А! вѣдьмы собралися для совѣта.
   

Фаустъ.

             Навѣрно, посвященіе идетъ.
   

Мефистофель.

             Впередъ! впередъ!
   

XXV.
ТЮРЬМА.

Фаустъ (со связкою ключей и фонаремъ въ рукахъ передъ небольшою желѣзною дверью).

             Какой-то страхъ мнѣ въ душу проникаетъ...
             Вся скорбь земная овладѣла мной.
             Такъ здѣсь, за этою стѣною, обитаетъ
             Она, преступная лишь пылкою мечтой!
             А! ты дрожишь? тебя свиданье съ ней пугаетъ?
             А! ты теперь боишься встрѣчи съ ней?
             Впередъ! впередъ! смерть угрожаетъ ей!

(Онъ беретъ ключъ. Въ тюрьмѣ слышно пѣсня:)

                       "Какъ развратница-мать
                                 Извела меня,
                       Какъ разбойникъ-отецъ
                                 Съѣлъ свое дитя,
                       А малютка-сестра,
                                 Схоронивши въ тѣни,
                       Ото всѣхъ берегла
                                 Въ ямкѣ кости мои;
                       А потомъ стала птичкою я.
                                 Ну лети же ты птичка моя!"
   

Фаустъ (отворяя дверь).

             У ней и въ мысляхъ нѣтъ, что близко вѣрный другъ,
             Что слышитъ шорохъ онъ соломы, цѣпи звукъ... (Входить).
   

Маргарита (прячется на постели).

             Идутъ, идутъ... О, страшно умирать!
   

Фаустъ.

             Тс! Я пришелъ тебя отсюда взять...
   

Маргарита (на колѣняхъ).

             Когда ты человѣкъ, такъ сжалься надо мной!..
   

Фаустъ.

             Тс! тише! сторожей разбудитъ голосъ твой.

(Онъ старается развязать ея цѣпи).

Маргарита.

             Кто далъ тебѣ право, палачъ, надо мною?
             И въ полночь зачѣмъ ты приходишь сюда?
             О, сжалься надъ жизнью моей молодою!
             Дай жить мнѣ!.. Послушай; съ зарею
             Приди... Иль нельзя ужь тогда?
             Иль поздно ужь это?
             Смотри: молода еще я; въ эти лѣта
             Мнѣ рано въ могилу... Я очень была хороша;
             И это меня погубило...
             Тогда былъ со мною мой милый;
             Теперь отъ меня ужь далекъ онъ, далекъ...
             Разорванъ, увялъ, облетѣлъ мой вѣнокъ!..
             О, нѣтъ, пощади! не хватай такъ ужасно!
             Куда меня тащишь? что сдѣлала я?
             Уже ль я тебя умоляла напрасно?
             Вѣдь я никогда и нигдѣ не встрѣчала тебя.
   

Фаустъ.

             О, какъ устоять передъ скорбью такою!
   

Маргарита.

             Ты властенъ теперь надо мною;
             Но дай мнѣ ребенка еще покормить;
             Его я всю ночь у груди прокачала.
             Его унесли, чтобъ я больше страдала!
             И что же? всѣ стали теперь говорить,
             Что будто его я сама умертвила...
             Нѣтъ, мнѣ ужь веселой не быть никогда,
             И пѣсня у нихъ про меня сложена.
             Не правда ль, что злобы ихъ много тугъ было?
             Есть сказка, такой же конецъ у нея...
             Зачѣмъ же ко мнѣ примѣнили ее?
   

Фаустъ (бросаясь къ ея ногамъ).

             Смотри: на колѣняхъ любовникъ твой страстный;
             Тебя онъ спасетъ отъ неволи ужасной.
   

Маргарита (становясь на колѣни).

                       Да, да, на колѣни,
             И всѣхъ призовемъ мы святыхъ...
             Вонъ тамъ, гдѣ ступени,
             Вонъ тамъ, подъ порогомъ дверей запертыхъ,
             Ты слышишь, какъ адъ весь клокочетъ?
             Какъ зубы скрежещутъ? Какъ демонъ хохочетъ?...
   

Фаустъ (громко).

             Гретхенъ! Гретхенъ!
   

Маргарита (со вниманіемъ).

             О, это мнѣ милаго голосъ звучалъ!

(Она вскакиваетъ, цѣпи падаютъ).

             Но гдѣ же онъ? гдѣ же? Онъ звалъ меня, звалъ!
             Теперь я свободна! къ нему полечу я,
             У сердца его на груди отдохну я!
             Онъ "Гретхенъ" назвалъ;
             Вонъ, тамъ онъ стоялъ --
             Вонъ тамъ, на порогѣ...
             И въ адской тревогѣ,
             Средь демонскихъ криковъ и хохота ихъ.
             Средь ихъ завыванья и стоновъ глухихъ,
             Когда я отъ нихъ вся дрожала,
             Я милаго голосъ узнала.
   

Фаустъ.

             Да, это я; смотри, смотри!
   

Маргарита.

             О, этотъ звукъ еще, мой милый, повтори! (Обнимая его.)
             Онъ, онъ! И куда же дѣвались страданья,
             Тоска отъ тюрьмы и бряцанья
             Тяжелыхъ и ѣдкихъ цѣпей?
             О, да, спа я тебѣ!.. Это ты! Я едва могу повѣрить... Дай мнѣ твою руку! Это не сонъ! Твоя милая рука!.. Ахъ, но она влажна! Вытри ее! Мнѣ кажется, что на ней кровь... Ахъ, Господи. чти ты сдѣлалъ! Спрячь въ ножны шпагу -- умоляю тебя!
   

ФАУСТЪ.

   Оставь прошедшее быть прошедшимъ! Ты погубишь меня!


МАРГАРИТА.

   Нѣтъ, ты долженъ жить! Я опишу тебѣ могилы, о которыхъ тебѣ слѣдуетъ позаботиться завтра же. Лучшее мѣсто отдать матери, брата моего положить тугъ же рядомъ, меня немножко въ сторонѣ, только не слишкомъ ужъ далеко! А малютку -- у моей правой груди. Никто другой не будетъ лежать подлѣ меня!.. Прижиматься къ тебѣ было для меня сладкимъ, плѣнительнымъ счастіемъ. Но не наслаждаться мнѣ имъ больше!.. У меня такое чувство, какъ будто я около тебя противъ твоего желанія, какъ будто ты отталкиваешь меня... а между тѣмъ это ты, и взглядъ у тебя такой добрый, такой нѣжный!
   

ФАУСТЪ.

   Если ты чувствуешь, что это я, то идемъ!
   

МАРГАРИТА.

   Отсюда?
   

ФАУСТЪ.

   На волю!
   

МАРГАРИТА.

   Тамъ могила, тамъ сторожитъ смерть -- такъ идемъ! Отсюда на ложе вѣчнаго покои, и ни одного шага дальше!... Ты уходишь? О, Генрихъ, если бы я могла уйти съ тобой!
   

ФАУСТЪ.

   Ты можешь! Захоти только. Дверь открыта.
   

МАРГАРИТА.

   Я не смѣю уйти: мнѣ не на что надѣяться. Что пользы бѣжать! Они вѣдь стерегутъ меня. Ныть принужденной нищенствовать, да въ добавокъ еще съ нечистою совѣстью -- такое жалкое несчастіе! Скитаться на чужбинѣ -- такое жалкое несчастіе! И вѣдь все-таки въ концѣ концовъ они схватятъ меня!
   

ФАУСТЪ.

   Я останусь съ тобою.
   

МАРГАРИТА.

   Скорѣе, скорѣе! Спаси твоего бѣднаго ребенка! Бѣги! Все дорогой вдоль ручья, потомъ тропинкой въ лѣсъ, налѣво, гдѣ плотина, въ прудѣ. Сейчасъ же бери его! Онъ хочетъ подняться, онъ еще бьется!.. Спаси! Спаси!
   

ФАУСТЪ.

   Приди въ себя! Еще одинъ шагъ и ты свободна!
   

МАРГАРИТА.

   Миновать бы намъ только гору! Тамъ сидитъ на камнѣ мать моя... У меня холодѣетъ въ волосахъ! Тамъ мать моя сидитъ на камнѣ и трясетъ головой... Она не киваетъ, она не мигаетъ, голова у ней тяжела. Она такъ долго спала, спитъ и теперь. Она спала для того, чтобы давать намъ радоваться... То было счастливое время!
   

ФАУСТЪ.

   Если не помогаютъ никакія мольбы, никакія убѣжденія, то я насильно унесу тебя.
   

МАРГАРИТА.

   Оставь меня! Нѣтъ, я не выношу никакого насилія! Не хватай меня такъ грубо, точно разбойникъ! Вѣдь въ былое время я все дѣлала въ угоду тебѣ!
   

ФАУСТЪ.

   День занимается! Милая, милая!
   

МАРГАРИТА.

   День! Да, ужъ день! Послѣдній день проникаетъ сюда; это долженъ была, быть день моей свадьбы! Не говори никому, что ты уже приходилъ къ Гретхенъ. Горе моему вѣнку! Нѣтъ его больше!.. Мы еще свидимся съ тобой -- но не въ танцахъ. Толпа тѣснится, Голосовъ ея не слышно... Площадь, улицы не могутъ вмѣстить ее. Колоколъ зоветъ, судейская палочка сломана... О, какъ они вяжутъ и тащатъ меня!.. Вотъ я уже на плахѣ! Каждому кажется, что надъ его шеей дрожитъ топоръ, дрожащій надъ моей шеей!.. Точно могила онѣмѣлъ міръ!
   

ФАУСТЪ.

   О, для чего я родился на свѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [появляется въ дверяхъ].

   Бѣгите -- или вы погибли! Безполезная нерѣшительность! Колебаніе и болтовня! Мои лошади волнуются. Свѣтаетъ.
   

МАРГАРИТА.

   Что это выходитъ изъ-подъ земли? Онъ, онъ! Прогони его! Что нужно ему въ священномъ мѣстѣ? Онъ пришелъ за мной!
   

ФАУСТЪ.

   Ты должна жить!
   

МАРГАРИТА.

   Судъ божій! Тебѣ отдала я себя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Фаусту].

   Идемъ, идемъ! Или я кину тебя, и пропадай вмѣстѣ съ нею!
   

МАРГАРИТА.

   Я твоя. Отецъ! Спаси меня! Вы, ангелы, вы, святые сонмы, окружите и защитите меня!.. Генрихъ! Ты мнѣ страшенъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она осуждена!
   

ГОЛОСЪ [съ вышины].

   Спасена.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ. [Фаусту].

   За мной! [Исчезаетъ съ Фаустомъ].
   

ГОЛОСЪ [изъ тюрьмы, замирая].

   Генрихъ, Генрихъ!

(ОКОНЧАНІЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ).


ВТОРАЯ ЧАСТЬ.

Въ пяти дѣйствіяхъ.

   

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Красивая мѣстность.

ФАУСТЪ лежитъ на покрытомъ цвѣтами дернѣ, усталый, безпокойный, старающійся уснутъ. Сумерки. Въ воздухѣ вокругъ него носятся духи, маленькія граціозныя созданія.

   

АРІЕЛЬ
[поетъ съ аккомпанементомъ Эоловыхъ арфъ].

   Когда весенній дождь цвѣтовъ падаетъ струями на все живущее, когда зеленая благодать полей блещетъ для всѣхъ земнорожденныхъ, тогда маленькіе эльфы, въ величіи своего духа, спѣшатъ всюду, гдѣ они могутъ помочь; всякій человѣкъ въ несчастій, святой ли сердцемъ, злой ли, вызываетъ ихъ состраданіе.
   Вы, несущіеся воздушнымъ роемъ вокругъ этой головы, проявите здѣсь благородныя свойства эльфовъ: утишьте гнѣвное волненіе его сердца, устраните жгучія и горькія стрѣлы угрызенія совѣсти, очистите его душу отъ пережитыхъ ею ужасовъ. Четыре ступени имѣетъ ночной покой; проведите же по нимъ безъ промедленія и съ дружескимъ участіемъ лежащаго здѣсь. Сперва склоните его голову на прохладную подушку, потомъ выкупайте его въ росѣ изъ водъ Леты, и скоро расправятся судорожно напряженные члены, и встрѣтитъ онъ утро отдохнувшій и окрѣпнувшій. И вы исполните прекраснѣйшую обязанность эльфовъ -- возвратите его священному свѣту дня.

ХОРЪ
[поочередно одинъ голосъ, дна и многіе.]

SÉRÉNADE.

   Какъ только сумерки спустятся на покрытую зеленью землю, и прохладный воздухъ наполнится сладостными ароматами и покровами тумана -- начните тихо нашептывать ему сладостный миръ, убаюкайте сердце въ спокойствіи дитяти и закройте двери дня предъ глазами этого усталаго.
   

NOTTURNO.

   Наступила ночь, свято присоединяется звѣзда къ звѣздѣ, вблизи и вдали блещутъ большіе свѣточи, искрятся маленькіе огни; искрятся здѣсь, отражаясь въ морѣ, блещутъ въ вышинѣ, разливая ясную ночь; и надъ всѣмъ, запечатлѣвая счастіе глубочайшаго покоя, царитъ луна во всей красотѣ своей.
   

МATTUTINO.

   Канули уже въ вѣчность часы, исчезли печали и радости; предощути это, и ты исцѣлишься, жди съ спокойнымъ довѣріемъ наступленія новаго дня. Зеленѣютъ долины, тучнѣютъ холмы, покрываясь деревьями, готовящими отдохновеніе въ своей тѣни, и серебряными волнами течетъ посѣвъ къ жатвѣ.
   

RÉVEILLE.

   Чтобы душа твоя наполнилась желаніями. взгляни на загорающееся тамъ сіяніе! Оковы, лежащія на тебѣ, хрупки; сонъ -- только наружная оболочка, сбрось ее! Не медли смѣло приниматься за работу, между тѣмъ какъ толпа стоитъ въ нерѣшительномъ колебаніи; все можетъ сдѣлать благородный духъ, когда онъ понимаетъ и быстро схватываетъ.

[Страшный шумъ возвѣщаетъ приближеніе солнца].

АРІЕЛЬ.

   Внимайте, внимайте поднятой Горами бурѣ! Звуки ея раздаются въ ушахъ духовъ, возвѣщая рожденіе новаго дня. Съ трескомъ раскрываются двери утесовъ, громко стуча катятся колеса Феба; какой шумъ приноситъ съ собою свѣтъ! Грохотъ барабана, звуки трубъ; глазъ щурится отъ яркаго свѣта, и ухо изумляется, потому что неслыханное нельзя услышать. Спѣшите ускользнуть въ вѣнчики цвѣтовъ, прячьтесь все глубже и глубже, сидите тихо въ утесахъ, подъ листвою; если это все налетитъ на васъ, быть вамъ глухими!
   

ФАУСТЪ.

   Пульсы жизни бьются съ свѣжею силою, готовые дружески привѣтствовать эѳирный разсвѣтъ. Ты, земля, и эту ночь осталась неизмѣнною, и теперь, снова освѣженная, привольно дышетъ у моихъ ногъ. Ты начала уже окружать меня наслажденіями: ты порождаешь и движешь во мнѣ энергическую рѣшимость отнынѣ неустанно стремиться къ высочайшему Бытію, Въ сумеркахъ утренней зари міръ уже отверзается, лѣсъ звучитъ тысячеголосною жизнью, по долинѣ, во всѣхъ ея направленіяхъ, плывутъ волнистые туманы... Но возъ небесный свѣтъ проникаетъ въ глубины, и вѣтви деревьевъ, свѣжія и бодрыя, появляются изъ благоухающей бездны, на днѣ которой онѣ спали до этой минуты, и краска за краской отчетливо отдѣляется отъ поляны, на которую съ цвѣтовъ и листьевъ каплетъ дрожащій жемчугъ. Раемъ становится все окружающее меня.
   Подымитесь вверхъ, глаза мои!.. Исполинскія вершины горъ уже возвѣстили наступленіе торжественнѣйшаго часа. Имъ первымъ дано наслаждаться вѣчнымъ свѣтомъ, который уже потомъ спускается внизъ къ намъ. Но теперь и на зеленыя отлогости горъ милостиво проливается новый блескъ, новая ясность; мало-по-малу все освѣтилось вокругъ меня... Солнце выходитъ!-- и увы! я уже ослѣпленъ и отворачиваюсь съ острою болью въ глазахъ...
   Такъ, значитъ, бываетъ всегда, когда томящая душу надежда, перейдя путемъ внутренней борьбы въ возвышеннѣйшее желаніе, находить, наконецъ, широко открытыми передъ собою двери исполненія. Но вотъ изъ этихъ вѣчныхъ глубинъ вырывается безмѣрная масса пламени и мы останавливаемся, глубоко пораженные: мы хотѣли только зажечь здѣсь факелъ жизни, а насъ охватило цѣлое море огня, и какого огня! Любовь ли это, ненависть ли обвиваетъ насъ, сожигая и жестоко терзая то горемъ, то радостью, такъ что мы снова обращаемъ взоры къ землѣ, чтобы укрыться подъ покровомъ младенческаго невѣдѣнія?
   Пусть же остается солнце у меня за спиной! Передо мной шумно катится по скалѣ водопадъ -- на него смотрю я съ возрастающимъ восторгомъ. Со ступени на ступень обрушивается онъ, разливаясь тысячью и тысячью потоковъ, разбрасывая высоко къ воздухѣ пѣну за пѣной. но какъ великолѣпно стелется по небесному своду, порожденная этимъ бурнымъ дождемъ пестрая, постоянно мѣняющая свои Краски, дуга, то въ чистыхъ очертаніяхъ, то расплываясь въ воздухѣ и распространяя вокругъ благоуханно свѣжее трепетаніе. Она -- отраженіе человѣческихъ стремленіи. Подумай объ этомъ, созерцая ее, и ты яснѣе поймешь, что наша жизнь тоже отблескъ различныхъ красокъ.
   

Императорскій Дворецъ.

Тронная Зала.

Государственный Совѣтъ ожидаетъ императора. Трубы. Входить придворная свита въ великолѣпныхъ одеждахъ. ИМПЕРАТОРЪ садится на тронь; по правую руку отъ него АСТРОЛОГЪ; потомъ МЕФИСТОФЕЛЬ.

ИМПЕРАТОРЪ.

   Привѣтствую моихъ вѣрныхъ и милыхъ, собравшихся изъ близкихъ мѣстъ и издалека. Вижу около себя мудреца; но куда же дѣвался шутъ?
   

ПРИДВОРНЫЙ.

   Какъ разъ позади шлейфа твоего плаща онъ свалился съ лѣстницы; жирную тушу сейчасъ же унесли -- мертваго или пьянаго, неизвѣстно.
   

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ.

   Но тотчасъ же, съ удивительною быстротой, на его мѣсто предъявился другой. Одѣть онъ весьма роскошно, но такъ шутовски, что каждаго приводить въ изумленіе. Стража преградила ему на дорогѣ путь скрещенными алебардами... Однако, вотъ онъ! Пробрался таки, дерзкій шутъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[преклонивъ колѣни передъ трономъ].

   Что проклинается и постоянно встрѣчается словами; милости просимъ? Что очень желаютъ видѣть подлѣ себя и постоянно прогоняютъ? Что каждый принимаетъ подъ свое покровительство? Что сильно ругаютъ и обвиняютъ? Кого не слѣдуетъ тебѣ призывать? Чье имя каждый слышитъ охотно? Что можетъ подходить близко къ ступенямъ твоего трона? Что само себя подвергнуло изгнанію?
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   На этотъ разъ побереги свои слова; здѣсь загадки не у мѣста; это -- дѣло этихъ господъ. Имъ ты разрѣшай загадки; мнѣ оно будетъ пріятно. Мой старый шутъ, боюсь, отправился куда-то очень далеко. Займи его мѣсто и становись около меня. [Мефистофель входитъ по ступенямъ и становится по лѣвую руку].
   

ГОВОРЪ ВЪ ТОЛПѢ.

   Новый шутъ... На новую муку!.. Откуда онъ?.. Какъ онъ вошелъ?.. Старый палъ... Его пѣсня спѣта... То была бочка... Теперь спичка...
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Итакъ, вѣрные и милые, привѣтъ вамъ, пришедшимъ изъ близкихъ мѣстъ и издалека. Васъ собрала здѣсь благопріятная звѣзда; небесныя свѣтила возвѣщаютъ намъ счастіе и благодать. Но скажите, почему въ эти дни, когда мы освобождаемся отъ заботъ. маскируемся и хотимъ только наслаждаться веселіемъ -- почему въ эти дни намъ приходится мучить себя дѣловыми совѣщаніями? Но такъ какъ вы полагаете, что этого избѣжать нельзя, и мы уже собрались -- пусть будетъ по-вашему.
   

КАНЦЛЕРЪ.

   Высшая добродѣтель, какъ священное сіяніе, окружаетъ голову императора; только онъ одинъ можетъ достойно примѣнять ее на дѣлѣ; это -- справедливость! То, что любятъ всѣ люди, что всѣ требуютъ, желаютъ, лишаться чего тяжело для всѣхъ давать это народу можетъ онъ одинъ. Но, ахъ, какая польза человѣческому уму отъ разума, сердцу -- отъ доброты, рукѣ -- отъ готовности работать, когда государство насквозь потрясено бѣшеною горячкой, и одно зло высиживаетъ другое? Кто съ этихъ высотъ смотритъ внизъ на нашу обширную имперію, тому кажется, что онъ видитъ тяжелый сонъ, въ которомъ совершается чудовищная работа разрушенія, законно господствуетъ беззаконіе, и развертывается цѣлый міръ заблужденій.
   Этотъ грабительски похищаетъ стада, тотъ женщину, чашу, крестъ и подсвѣчники съ алтаря, и потомъ въ теченіе многихъ лѣтъ похваляется этимъ, оставаясь цѣлъ и невредимъ. Котъ врывается въ залу суда толпа истцовъ, и судья горделиво развалился на высокомъ сѣдалищѣ, между тѣмъ какъ потокъ возмущенія, безпрерывно увеличивающійся, катитъ свои гнѣвныя волны. Тотъ, кто находитъ себѣ опору въ соучастникахъ, можетъ смѣло похваляться своею гнусностью и своими преступленіями, и вы слышите приговоръ: "виновенъ!" тамъ, гдѣ невинность является единственною защитницею себѣ... Такимъ образомъ весь міръ желаетъ разбить себя въ куски, уничтожить то, что доля, о существовать по законному праву; какъ же тутъ развиваться здравому смыслу, который одинъ ведетъ насъ къ правдѣ и справедливости? Въ концѣ концовъ благонамѣренный человѣкъ поддается лести, подкупу; судья, у котораго отнята возможность наказывать, становится, наконецъ, товарищемъ преступника. Я нарисовалъ мрачную картину, но мнѣ было бы желательнѣе набросить на нее еще болѣе густой покровъ. [Пауза]. Государственные перевороты неизбѣжны: когда всѣ наносятъ вредъ, всѣ страдаютъ, тогда и само величество дѣлается добычею.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ АРМІЕЮ.

   Какой страшный шумъ въ эти дикіе дни! Этотъ бьетъ, того убиваютъ, и къ командѣ, глухи всѣ. Горожанинъ за своими стѣнами, рыцарь въ своемъ гнѣздѣ на утесѣ вступаютъ между собою въ заговоръ, чтобы противодѣйствовать нашей стойкости, и прочно берегутъ свои силы для самихъ себя. Наемный солдатъ теряетъ терпѣніе, съ грубою дерзостью требуетъ свое жалованье, и заплати мы ему все, онъ бы сейчасъ и навсегда убѣжалъ отъ насъ. Отказать въ томъ, чего хотятъ всѣ, значитъ потревожить гнѣздо осъ: государство, которое они должны были защищать, лежитъ ограбленное и опустошенное. Никто не мѣшаетъ имъ буйствовать, свирѣпствоватъ, и полміра уже не существуетъ. Есть еще тугъ и тамъ короли, но ни одному изъ нихъ не приходитъ въ голову, что дѣло касается именно ихъ.
   

КАЗНАЧЕЙ.

   Какъ полагаться на союзниковъ! Субсидіи, которыя были намъ обѣщаны, отсутствуютъ, какъ вода въ дождевыхъ трубахъ. И въ твоихъ обширныхъ владѣніяхъ, государь, въ чьи руки перешла собственность! Куда ни приди -- вездѣ новые хозяева, и каждый хочетъ жить независимо, а намъ приходится только смотрѣть, какъ они распоряжаются. Мы уступили столько правъ, что у насъ самихъ не остается больше ни одного права. Тоже и на партіи, какъ онѣ тамъ ни называются, въ настоящую пору совсѣмъ нельзя полагаться; враждебны ли онѣ намъ, дружески ли къ намъ относятся -- и любовь, и ненависть остаются одинаково равнодушными. Какъ гвельфы, такъ и гибеллины попрятались, чтобы отдохнуть; кто теперь станетъ помогать своему сосѣду? У каждаго есть о чемъ позаботиться для самого себя. Двери золотыхъ рудниковъ крѣпко-ка-крѣпко заперты; каждый выцарапываетъ, и копитъ, и собираетъ, и наши казначейства стоятъ пустыя.
   

МАРШАЛЪ.

   Сколько тяжелыхъ невзгодъ выпадаетъ и на мою долю! Каждый день мы намѣреваемся экономничать, и каждый день намъ надо все больше и больше денегъ. И съ каждымъ днемъ у меня новая мука. Повара покамѣстъ не терпятъ ни въ чемъ недостатка: кабаны, олени, зайцы, дикія козы, индѣйки, курицы, гуси и утки -- вся эта натуральная подать, доходъ вѣрный, поступаетъ къ намъ довольно исправно; но вотъ запасы вина, наконецъ, совсѣмъ истощились. Если въ прежнее время въ нашихъ погребахъ громоздились бочки на бочки съ виномъ лучшихъ виноградниковъ и лучшихъ сборовъ, то теперь безконечная жажда благородныхъ вельможъ вытянула все до послѣдней капли. Городской совѣтъ мы тоже заставили открыть свои склады; гости хватаетъ кружки, хватаютъ чаши, и пьяная компанія сваливается подъ столъ. А затѣмъ мнѣ приходится сводить счеты, всѣмъ платить. Жидъ не даетъ мнѣ пощады; онъ изобрѣтаетъ всякаго рода авансы, которые поѣдаютъ наши рессурсы за много лѣтъ впередъ. Свиньямъ не съ чего жирѣть, заложены даже постельныя перины, и на столъ подаютъ хлѣбъ, еще далеко не оплаченный.
   

ИМПЕРАТОРЪ
[послѣ нѣкотораго раздумья, Мефистофелю].

   Ну, а ты, шутъ, не знаешь ли тоже какого-нибудь бѣдствія?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я? Ни малѣйшаго. Стоитъ только посмотрѣть на этотъ блескъ, на тебя и на твоихъ! Можетъ ли отсутствовать довѣріе тамъ, гдѣ императоръ повелѣваетъ неограниченно, гдѣ власть, всегда наготовѣ, разсѣеваетъ все враждебное, гдѣ всегда подъ рукой добрая воля, укрѣпленная разумомъ и разнообразные дѣятельностью? Что можетъ сплотиться для зла, для тьмы тамъ, гдѣ блистаютъ такія звѣзды?
   

ГОВОРЪ ВЪ ТОЛПѢ.

   Вотъ-то плутъ!.. Онъ свое дѣло понимаетъ... Втирается сюда лганьемъ... Я ужъ вижу... что подъ этимъ кроется... и что дальше будетъ... Проектъ какой-нибудь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Есть ли на свѣтѣ такое мѣсто, гдѣ не было бы въ чемъ-нибудь недостатка? Тутъ недостаетъ этого, тамъ того, а у васъ здѣсь нѣтъ денегъ. На полу ихъ, правда, не подымешь; но мудрость умѣетъ добывать изъ-подъ земли. Въ ламахъ горъ, въ фундаментахъ стѣнъ найдется золото и чеканное, и нечеканное; а если вы меня спросите, кто извлечетъ его оттуда, я вамъ отвѣчу: даровитый человѣкъ силою своей натуры и своего духа.
   

КАНЦЛЕРЪ.

   Натура и духъ! Та къ не говорятъ христіанамъ. Атеистовъ сжигаютъ именно за то, что подобныя рѣчи въ высшей степени опасны. Натура грѣхъ, духъ -- дьяволъ, они вдвоемъ питаютъ и холятъ сомнѣніе, свое уродливое дитя... У насъ такимъ мыслямъ нѣтъ мѣста! Въ старыхъ владѣніяхъ императора образовались только два сословія, достойно охраняющія его престолъ: святое духовенство и рыцари. Они противустоятъ всякой грозѣ и въ награду получаютъ церковь и государство. Сопротивленіе имъ развивается въ заблуждающихся умахъ черни -- это еретики! колдуны! и они развращаютъ города и села, этихъ-то людей хочешь ты провести въ нашъ высокій кругъ своими дерзкими шутками! Вы, государь, любите приближать къ себѣ испорченныя сердца; они близко сродни шутамъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Узнаю по этимъ рѣчамъ ученаго мужа! Чего вы не осязаете, то на тысячи миль отъ васъ; чего не держите въ рукахъ, то для васъ совсѣмъ не существуетъ; чего вы не вычислите, то, по вашему мнѣнію, ложно; чего сами не взвѣсите, то для васъ не имѣетъ никакого вѣса; чего не отчеканите, то въ вашихъ глазахъ не имѣетъ никакой цѣны.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Всѣмъ этимъ, однако, не устраняется наша нужда. (Канцлеру). Къ чему намъ теперь твои великопостныя проповѣди? Мнѣ ужъ пріѣлись это вѣчные "какъ" и "почему"? У насъ нѣтъ денегъ, ну, хорошо, такъ добудь ихъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я добуду то, чего вы желаете, добуду и больше. Правда, это легко, но и легкое трудно. Деньги лежатъ готовыя, но получить ихъ -- въ этомъ-то и искусство; кто сумѣетъ приняться за дѣло? Вы только сообразите вотъ что. Въ тѣ страшные годы, когда людскіе потоки затопляли страну и народъ, многіе, конечно, смотря потому, на сколько тѣмъ или другимъ овладѣвалъ страхъ, зарывали кто здѣсь, кто тамъ, своя самыя дорогія вещи. Такъ дѣлалось искони во времена могущественнаго Рима, и такъ продолжалось до вчерашняго дня, продолжается и по сей день. Все это лежитъ спокойно похороненнымъ въ землѣ; земля принадлежитъ императору, слѣдовательно, онъ долженъ получать и лежащее въ ней.
   

КАЗНАЧЕЙ,

   Для шута рѣчи совсѣмъ недурныя. Дѣйствительно, это -- давнее право императора.
   

КАНЦЛЕРЪ.

   Сатана протягиваетъ вамъ золотыя сѣти; это противно истинной набожности.
   

МАРШАЛЪ.

   Достань онъ только для нашего двора желанные дары, я бы охотно согрѣшилъ немного.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Этотъ шутъ умный малый, всякому обѣщаетъ, чего ему хочется. Солдатъ вѣдь не спрашиваетъ, изъ какого источника онъ получаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А коли вы, можетъ быть, думаете, что я васъ обманываю, такъ вотъ вамъ человѣкъ -- спросите астролога. Онъ въ небесныхъ сферахъ знаетъ всѣ часы и уголки. Ну, скажи, что написано на небѣ?
   

ГОВОРЪ ВЪ ТОЛПѢ.

   Сошлись два плута... Другъ съ другомъ заодно... Шутъ и фантазеръ... Такъ близко отъ престола... Надоѣвшая стирая пѣсня... Дуракъ подсказываетъ... Мудрецъ говорить...
   

АСТРОЛОГЪ
[говоритъ, Мефистофель подсказываетъ].

   Солнце самое чистое золото; посолъ Меркурій служитъ за милости и плату; госпожѣ Венерѣ милы вы всѣ, и днемъ и ночью она любовно смотритъ на насъ; цѣломудренная Луна прихотливо капризничаетъ; Марсъ, если и не причиняетъ вамъ вреда, то постоянно пугаетъ васъ своею силой; по самымъ прекраснымъ свѣтиломъ остается Юпитеръ. Сатурнъ великъ, но для глаза далекъ и малъ; какъ металлъ, онъ нами не особенно почитается: цѣнность небольшая, только вѣсъ тяжелъ. Да, когда солнце дружески соединяется съ луною, серебро съ золотомъ, тогда въ мірѣ становится весело; все остальное добывается тогда легко. Дворцы, сады, женскія грудочки, румяныя щеки все это достанетъ высокоученый мужъ, способный дѣлать то, чего не можетъ сдѣлать ни одинъ изъ насъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Я слышу вдвойнѣ то, что онъ говоритъ, и однако же остаюсь неубѣжденнымъ.
   

ГОВОРЪ ВЪ ТОЛПѢ.

   Что намъ до этого?.. Встрепанное шутовство... Календарныя предсказанія... Алхимическія бредни... Это я уже неразъ слышалъ... Я надѣялся понапрасну... Да коли бы онъ и явился... все-таки это шутъ!..
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ они стоятъ и изумляются, и не вѣрятъ драгоцѣнной находкѣ! Одинъ болтаетъ на счетъ мандрагоръ, другой -- на счетъ чернаго пса, а вѣдь навѣрное этотъ же одинъ будетъ изощрять свое остроуміе, другой кричать, что тутъ колдовство, когда у нихъ вдругъ зачешется пятка, когда почувствуютъ они, что нетвердо держатся на ногахъ!
   Вы всѣ ощущаете тайную работу вѣчно дѣйствующей природы, и изъ самыхъ глубокихъ нѣдръ земли пробиваются наружу слѣды жизни. Когда начнется безпокойство во всѣхъ вашихъ членахъ, когда вы почувствуете, что вамъ не стоится на мѣстѣ, тогда немедленно и рѣшительно принимайтесь рыть и копать: тутъ-то и есть настоящее мѣсто, тутъ и лежитъ кладъ.
   

ГОВОРЪ ВЪ ТОЛПѢ.

   У меня въ ногѣ точно свинецъ... У меня руку сводитъ судорога... Это подагра... У меня большой палецъ на ногѣ занылъ... У меня вся спина разболѣлась... Судя по такимъ признакамъ, здѣсь скрыты самыя дорогія сокровища.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Скорѣе за работу! Ты больше не ускользнешь отъ меня, докажи, что твои слова не лживые мыльные пузыри, и укажи намъ сейчасъ же эти драгоцѣнныя мѣста. Я слагаю съ себя мечъ и скипетръ и хочу, если ты не лжешь, собственными руками исполнить работу, а если лжешь, отправить тебя въ адъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ сторону].

   Дорогу туда я во всякомъ случаѣ сумѣлъ бы и самъ найти. [Вслухъ]. Но я не перестану настоятельно провозглашать, какъ много схоронено повсюду въ землѣ, но имѣя собственника и ожидая, чтобы онъ явился. Крестьянинъ, проводящій плугомъ борозду. вскрываетъ бороной горшокъ съ золотомъ. Онъ надѣялся добыть селитру въ глинистой почвѣ, а въ жалкихъ рукахъ испуганнаго и обрадованнаго бѣдняка очутились золотые, что-ни-на-есть золотые свертки. Какіе своды приходится взрывать на воздухъ! Въ какія ущелья, какіе проходы, по сосѣдству даже съ подземнымъ міромъ, долженъ протискиваться знающій, что тамъ кладъ! Въ широкихъ, хорошо сохранившихся погребахъ онъ видитъ выставленныя рядами золотыя чаши, блюда, тутъ же стоять кубки изъ рубиновъ, и если онъ желаетъ ими воспользоваться, въ нѣсколькихъ шагахъ къ его услугамъ старое вино. Правда -- коли вы повѣрите знатоку -- окажется, что дерево бочокъ давно сгнило, что изъ виннаго камня образовалась для вина бочка. Не только золото и драгоцѣнные камни, но и эссенціи подобныхъ благородныхъ винъ окутываютъ себя тьмой и ужасомъ. Мудрецъ производитъ здѣсь свои изслѣдованія съ вѣрою въ успѣхъ. Узнать что-нибудь при дневномъ свѣтѣ -- пустяки; таинственное живетъ въ темнотѣ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Это я предоставляю тебѣ. Какой прокъ изъ темноты? Что имѣетъ цѣнность, то должно выносить на свѣтъ. Кто хорошо распознаетъ мошенника въ глубокую ночь? Ночью всѣ коровы черны, какъ всѣ кошки сѣры. Горшки, полные золотомъ, подъ землею; пройди споимъ плугомъ и выкопай ихъ оттуда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Возьми лопату и заступъ, копай самъ. Крестьянская работа возвеличитъ тебя, и стадо золотыхъ тельцовъ выйдетъ изъ-подъ земли. Послѣ этого ты безъ промедленія, съ восторгомъ, можешь покрыть украшеніями самого себя, свою возлюбленную; сверкающіе красками и огнями драгоцѣнные камни возвышаютъ какъ красоту, такъ и императорскій санъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Сейчасъ же, сейчасъ же за работу! Долго ли еще мнѣ ждать?
   

АСТРОЛОГЪ
[говоритъ, Мефистофель подсказываетъ].

   Государь, умѣрь такое настоятельное желаніе! Дай прежде пройти маскараднымъ веселымъ празднествамъ. Отсутствіе сосредоточенности не приведетъ насъ къ цѣли. Сперва мы должны успокоиться духомъ; то, что внизу, заслужить тѣмъ, что вверху. Кто хочетъ добра, будь сначала самъ добръ; кто хочетъ радостей, усмиряй свою кровь: кто требуетъ вина, выдавливай зрѣлый виноградъ: кто надѣется увидѣть чудо, укрѣпляй свою вѣру.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Хорошо, пусть это время пройдетъ въ весельѣ, а среда на первой недѣлѣ поста будетъ для насъ весьма пріятнымъ днемъ. До тѣхъ поръ станемъ на всякій случай праздновать еще веселѣе шумную масляницу.

(Трубы Exenut).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ сплетаются между собою заслуга и счастіе -- этого никогда не понимаютъ глупцы. Обладай они камнемъ мудрости, мудрость отсутствовала бы въ камнѣ.

Обширный золь съ боковыми комнатами, украшенный и приготовленный для маскарада.

ГЕРОЛЬДЪ.

   Не думайте, что вы теперь въ нѣмецкихъ земляхъ, гдѣ на масляницѣ пляшутъ черти, шуты и мертвецы; васъ ожидаетъ веселое празднество. Государь, во время своихъ поѣздокъ въ Римъ, перешелъ, себѣ на пользу, вамъ на удовольствіе, черезъ высокія Альпы и пріобрѣлъ для себя веселую страну. Императоръ сперва выпросилъ себѣ у священныхъ туфлей право властвовать, а когда отправился получить корону, то привезъ оттуда и шутовской колпакъ. Теперь мы всѣ точно вновь родились. Каждый свѣтскій человѣкъ съ удовольствіемъ натягиваетъ себѣ этотъ колпакъ на голову и на уши; колпакъ дѣлаетъ его схожимъ съ помѣшанными шутами, подъ колпакомъ онъ мудръ, на сколько можетъ быть мудрымъ. Я вижу уже. какъ они сходятся въ кружки, расходятся, шатаясь, интимно соединяются парами. Хоръ спѣшитъ примкнуть къ хору. Входите, выходите, не стѣсняйтесь ни въ чемъ. Въ концѣ концовъ вѣдь міръ, съ его сотней тысячъ шутовскихъ дурачествъ, остается тѣмъ же, чѣмъ былъ до сихъ поръ -- большимъ, большимъ глупцомъ.
   

САДОВНИЦЫ.
[Пѣніе, съ аккомпаниментомъ мандолинъ].

   Чтобы заслужить ваше одобреніе, мы для этой ночи нарядили и украсили себя: мы, молодыя флорентинки, послѣдовавшія сюда за великолѣпіемъ нѣмецкаго двора.
   Въ нашихъ темныхъ кудряхъ красуются веселые цвѣты; шелковыя ленты, шелковыя ткани тоже играютъ здѣсь свою роль,
   Потому что мы считаемъ, что это заслуга, что это достойно полной похвалы; наши цвѣты, блестящіе искусственно, цвѣтутъ цѣлый годъ.
   Всевозможнымъ пестрымъ лоскуткамъ симметрически отведено у насъ надлежащее мѣсто; каждый въ отдѣльности, можетъ быть, вызоветъ вашу остроумную насмѣшку, но цѣлое будетъ для васъ привлекательно.
   Мило смотрѣть на насъ, садовницъ и привѣтливыхъ: женская натура вѣдь въ такомъ близкомъ родствѣ съ искусствомъ.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Дайте взглянуть въ богатыя корзины, что вы несете на головахъ, и тѣ. что въ ихъ пестромъ нарядѣ красуются на вашихъ рукахъ. Выбирай каждый, что ему нравится. Торопитесь! Пусть подъ этими деревьями и въ этихъ аллеяхъ развернется цѣлый садъ; и продавщицы, и товаръ стоятъ того, чтобъ около нихъ тѣснилась толпа.
   

САДОВНИЦЫ.

   Пожалуйте, предлагайте вашу цѣну въ этихъ веселыхъ мѣстахъ, только не торгуйтесь, и пусть съ одного слова, умнаго и короткаго, каждый знаетъ, что онъ беретъ.
   

ОЛИВКОВАЯ ВѢТВЬ СЪ ПЛОДАМИ.

   Я не завидую никакому цвѣтнику, я избѣгаю всякихъ ссоръ -- это противно моей натурѣ; вѣдь я -- мозгъ сельской жизни и, какъ надежный залогъ, служу знакомъ мира на каждой нивѣ. Сегодня, надѣюсь, мнѣ посчастливится достойно украсить прекрасную голову.
   

ВѢНОКЪ ИЗЪ КОЛОСЬЕВЪ золотой.

   Дары Цереры, украсивъ васъ, мило и нѣжно придутся вамъ къ лицу; самое желательное изъ того, что полезно, да послужитъ вамъ и украшеніемъ!
   

ВѢНОКЪ изъ искусственныхъ растеній.

   Пестрые цвѣты, похожіе на мальвы, чудная гряда окруженная мхомъ -- съ натурой они не имѣютъ ничего общаго, но мода ввела ихъ въ употребленіе.
   

БУКЕТЪ изъ искусственныхъ цвѣтокъ.

   Назвать вамъ мое имя не дерзнулъ бы и Теофрастъ, но тѣмъ не менѣе я надѣюсь понравиться если не всѣмъ, то многимъ, поправиться той, которой я охотно согласился бы принадлежать, если бы она вплела меня въ свои волоса. или могла бы рѣшиться удѣлить мнѣ мѣсто у своего сердца.
   

ВЫЗОВЪ.

   Пусть эти пестрыя порожденія фантазіи цвѣтутъ въ угожденіе минутной модѣ, въ ихъ чудно прихотливой, тонкой отдѣлкѣ, какою никогда не занимается природа! Зеленые стебли, золотые колокольчики, выглядывайте себѣ изъ роскошныхъ кудрей! Но мы...
   

ПОЧКИ РОЗЪ.

   ...мы прячемся отъ взоровъ; счастливъ тотъ, кто открываетъ насъ въ нашей свѣжести. Когда лѣто возвѣщаетъ о своемъ наступленіи, почка розы пламенѣетъ; кто способенъ лишить себя такого блаженства? Обѣщаніе, исполненіе властвуетъ въ царствѣ Флоры и надъ умомъ, и надъ сердцемъ.

[Садовницы красиво раскладываютъ свой товаръ въ тѣнистыхъ аллеяхъ].

САДОВНИКИ
[пѣніе съ аккомпаниментомъ теорбъ].

   Любуйтесь на цвѣты, глядя, какъ спокойно они распускаются, какъ прелестно украшаютъ ваши головы. Плоды не соблазняютъ своимъ видомъ, они доставляютъ удовольствіе, когда вкушаютъ ихъ.
   Загорѣлыя лица предлагаютъ вамъ вишни, персики, королевскія сливы. Покупайте! потому что въ сравненіи съ языкомъ и нёбомъ глазъ -- плохой судья.
   Пожалуйте! Отвѣдайте со вкусомъ и удовольствіемъ самыхъ что-ни-на-есть зрѣлыхъ плодовъ. Розы воспѣваются стихами, яблоко надо укусить.
   Да будетъ намъ позволено присоединиться къ вашему роскошному цвѣту молодежи, и мы нарядно разложимъ по сосѣдству съ вами изобиліе сочнаго товара.
   Подъ веселымъ сплетеніемъ вѣтвей, въ тѣни нарядно украшенныхъ бесѣдокъ найдете въ одно и то же время все -- почки, листья, цвѣты, плоды.

[При очередномъ пѣніи съ аккомпаниментомъ гитаръ и теорбъ, продолжаютъ разставлять пирамидально свои товары и предлагаютъ ихъ публикѣ].

-----

Мать и Дочь.

МАТЬ.

   Дѣвушка моя, когда ты родилась на свѣтъ, я нарядила тебя въ чепчичекъ, у тебя было такое милое личико и такое нѣжное тѣльце. Уже тогда я тотчасъ же воображала себѣ тебя невѣстой, обрученной съ самымъ богатымъ человѣкомъ, видѣла тебя замужней женщиной.
   Ахъ, много съ тѣхъ поръ пролетѣло годовъ безъ всякаго проку; пестрая толпа жениховъ быстро пробѣжала мимо насъ, хоть съ однимъ ты ловко плясала, другого исподтишка подталкивала локтемъ.
   Какіе праздники ни выдумывали мы всѣ проходили задаромъ, игры въ фанты и въ "третьяго человѣка?-- никого не поймали. Сегодня дураки разгулялись; открой, милочка, свою шею пониже, какой-нибудь, пожалуй, и повиснетъ на ней.


ДѢВУШКИ-ПОДРУГИ.
[молодыя и красивыя собираются въ кружокъ, начинается интимная болтовня].

РЫБОЛОВЫ И ПТИЦЕЛОВЫ.
[Съ сѣтями, удочками и другими инструментами входить и присоединяются къ красивымъ дѣвушкамъ. Обоюдныя попытки поймать, вырваться, удержать подаютъ поводя, къ пріятнѣйшимъ діалогамъ].

ДРОВОСѢКИ [входятъ шумно и грубо].

   Мѣсто намъ! Игѣ долой! Намъ нужно много мѣста, мы рубимъ деревья, и они падаютъ съ трескомъ; а когда мы тащимъ ихъ на себѣ, берегись ушибовъ! Замѣтьте это себѣ намъ на похвалу, потому что, не дѣйствуй въ странѣ грубые ребята, какъ справлялись бы со своими дѣлами тонкіе господа при всемъ ихъ остроуміи? Знайте это, потому что если бы мы не попотѣли, вы бы замерзли.
   

ПОЛИШИНЕЛЬ
[неуклюжій, почти безсмысленный].

   Вы -- дураки, родившіеся съ согнутою спиною; мы -- умные, никогда ничего не носившіе на себѣ, потому что наши колпаки, куртки и тряпки носитъ легко. И съ удовольствіемъ мы, вѣчно праздные, въ туфляхъ обутые, по рынкамъ, улицамъ, повсюду бѣгаемъ, стоимъ зѣваками, межъ тѣмъ какъ каркаютъ на насъ прохожіе. Слушая такіе звуки, мы въ толпѣ и толкотнѣ какъ угри скользимъ, и скачемъ вмѣстѣ мы, и подымаемъ шумъ въ компаніи сноси. Вы можете хвалить насъ, вы можете бранить насъ -- намъ это все равно.
   

ПАРАЗИТЫ [льстиво-похотливо].

   Почтенные носильщики и ваши родственники угольщики -- вы наши люди. Потому что вѣдь всѣ низкіе поклоны, киванія головой въ знакъ согласія, запутанныя фразы, двойственное дуновеніе устъ -- все это согрѣваетъ или охлаждаетъ только смотря потому, какъ кто это чувствуетъ. Какая можетъ быть изъ этого польза? Сойди даже съ неба громаднѣйшая масса огня, никакого не вышло бы проку, не будь дровъ и угольевъ, чтобы растопить плиту на очагѣ. Вотъ ужъ грѣется и кипятится, варится и жарится, и истинный гастрономъ, облизыватель тарелокъ, носомъ слышитъ жаркое, предвкушаетъ рыбу: и это подвигаетъ къ энергической работѣ за столомъ милостивца.
   

ПЬЯНЫЙ [до самозабвенія].

   Ничто пусть не перечитъ мнѣ сегодня! Чувствую себя такимъ свободнымъ и такимъ молодцомъ! Свѣжій воздухъ и веселыя пѣсни я вѣдь самъ принесъ сюда съ собой. И я пью! Пью, пью! Эй вы, чокайтесь со мной! Дзинь, дзинь!.. Поди-ка сюда ты. что стоишь тамъ позади! Чокнемся -- и дѣлу конецъ!
   Женушка моя страшно разсердилась. кричала, ворочала носъ отъ этого пестраго кафтана, и какъ я ни топорщился, обругала меня маскарадной вѣшалкой. А я все-таки пью! Пью, пью! Стаканъ объ стаканъ! Дзинь, дзинь! Чокайтесь вы, маскарадныя вѣшалки! Когда стаканы звенятъ -- дѣлу конецъ!
   Вы не говорите, что я заблудился: я вѣдь тамъ, гдѣ мнѣ привольно. Коли не дастъ въ займы трактирщикъ, дастъ трактирщица, а въ концѣ концовъ дастъ и служанка. И я безъ устали пью! Пью, пью! Живо, ребята! Дзинь, дзинь! Чокайся одинъ съ другимъ, и такъ далѣе! По-моему тутъ и дѣлу конецъ!
   Какъ и гдѣ я веселюсь -- это все равно. Не мѣшайте мнѣ лежать тамъ, гдѣ я легъ, потому что я не могу больше держаться на ногахъ.
   

ХОРЪ.

   Пей, пей, всякій братъ! Кричите весело дзинь, дзинь! Сидите плотно на скамьяхъ и стульяхъ. А у того, который лежитъ подъ столомъ -- дѣлу конецъ.
   

ГЕРОЛЬДЪ.
[Возвѣщаетъ приходъ различныхъ поэтовъ, натуръ-поэтовъ, придворныхъ и рыцарскихъ пѣвцовъ, стихотворцевъ нѣжныхъ и восторженныхъ. Между конкурентами толкотня, и всѣ мѣшаютъ другъ другу декламировать; только одинъ изъ нихъ успѣваетъ сказать нѣсколько словъ].

САТИРИКЪ.

   Знаете, что настоящимъ образомъ порадовало бы меня, поэта? Возможность пѣть и говорить то, чего никто не хотѣлъ бы слышать.

[Поэты ночи и могилъ извиняются, что еще ничего не приготовили, потому что они какъ разъ въ это время ведутъ интересную бесѣду съ только-что возставшимъ изъ гроба вампиромъ, слѣдствіемъ чего, быть можетъ, будетъ возникновееіе новаго рода поэзіи. Герольдъ принимаетъ ихъ извиненіе и покамѣстъ вызываетъ греческую иппологію, которая, даже подъ миской новаго времени, не теряетъ ем своего характера, ни своей прелести].

Граціи:

АГЛАЯ.

   Мы приносимъ въ жизнь грацію; вносите грацію въ ваши дѣянія.
   

ГЕГЕМОНА.

   Вносите грацію въ полученіе даваемаго вамъ; исполненіе желанія такъ отрадно!
   

ЕВФРОЗИНА.

   И въ предѣлахъ тихой жизни да будетъ исполнена граціи ваша благодарность!
   

Парки:

АТРОПОСЪ.

   Меня, старѣйшую пряху, на этотъ разъ пригласили сюда; много думать, много размышлять заставляетъ непрочная нить жизни.
   Для того, чтобы она была для васъ удобна и пріятна, я выбрала самый тонкій ленъ; а сдѣлать ее гладкой, и гибкой, и ровной сумѣетъ мой искусный палецъ.
   Если среди веселія и плясокъ вы поддадитесь слишкомъ пылкому увлеченію, подумайте о предѣлахъ этой нити; берегитесь! она можетъ порваться.
   

КЛОТО.

   Знайте -- на этихъ дняхъ ножницы были довѣрены мнѣ, потому что поведеніемъ нашей старухи были не совсѣмъ довольны.
   Совершенно безполезнымъ тканямъ она даетъ пользоваться свѣтомъ и воздухомъ долгіе годы, а надежды благороднѣйшихъ существованій спѣшитъ перерѣзать и столкнуть въ могилу.
   Но и я, въ юношескомъ увлеченіи, уже сотни разъ ошибалась; чтобъ сдерживать меня сегодня, ножницы спрятаны въ футляръ.
   И мнѣ пріятно видѣть себя связанною, и я привѣтливо смотрю на эти мѣста. Вы, собравшіеся здѣсь, веселитесь беззаботно въ эти свободные часы.
   

ЛАХЕЗИСЪ.

   Мнѣ, единственной разсудительной, достался въ удѣлъ порядокъ. Моя прялка, всегда дѣятельная, еще ни разу не повернулась съ излишней поспѣшностью.
   Нити наматываются, нити прядутся, каждую направляю я по ея дорогѣ, ни одной не даю слишкомъ удлиняться, каждая должна у меня обойти правильно вокругъ веретена.
   Забудься я хоть одинъ разъ, мнѣ стало бы страшно за міръ; часы считаютъ время, годы проходятъ одинъ за другимъ, и ткачъ беретъ пряжу, когда она окончена.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Тѣхъ, которыя идутъ сюда теперь, вы не узнаете, какъ бы глубоко ни были вы свѣдущи въ старыхъ писаніяхъ; глядя на нихъ, сдѣлавшихъ въ мірѣ зло, вы привѣтствовали ихъ, какъ желанныхъ гостей.
   Никто не повѣритъ намъ, что это фуріи, эти красивыя, хорошо сложенныя, привѣтливыя, молодыя годами. Войдите съ ними въ сношеніе -- и вы испытаете, какъ по-змѣиному жалятъ такія голубки.
   Онѣ, правда, коварны, но сегодня, когда каждый дуракъ хвастается своими недостатками, онѣ тоже не претендуютъ на славу ангеловъ и не скрываютъ, что онѣ бичъ городовъ и селъ.
   

Фуріи:

АЛККТО.

   Что пользы вамъ въ этихъ предупрежденіяхъ? Вы все-таки довѣритесь намъ, потому что мы и хороши, и молоды, и льстивыя кошечки. Если есть у кого-нибудь изъ васъ милая подруга, мы до тѣхъ поръ будемъ почесывать у него за ухомъ, пока не посмѣемъ сказать ему съ глазу на глазъ, что она перемигивается въ одно и то же время съ тѣмъ и другимъ, что голова у ней глупая, спина кривая, что она хромаетъ и что если это его невѣста, то она никуда не годится.
   Точно также умѣемъ мы помучить и невѣсту: дружокъ-то ея, нѣсколько недѣль назадъ, презрительно говорилъ о ней вотъ такой-то! Коли они и примирятся, кое-что все-таки останется.
   

МЕГЕРА.

   Это все пустяки! Пусть только они поженятся, я беру дѣло на себя и сумѣю во всякомъ случаѣ посредствомъ капризовъ отравить желчью всякое счастіе. Человѣкъ измѣнчивъ, измѣнчивы и часы.
   И нѣтъ человѣка, который, крѣпко держа въ рукахъ желанное, не томился бы глупо по болѣе желанному съ высоты того счастія, къ которому онъ привыкъ. Отъ солнца онъ бѣжитъ и хочетъ согрѣть ледъ.
   Съ этими всѣми я умѣю управляться; я привожу съ собой моего вѣрнаго Асмодея, чтобы онъ въ надлежащее время посѣялъ недоброе, и такимъ образецъ гублю людскую породу чарами.
   

ТИЗИФОН А.

   Вмѣсто злыхъ языковъ я дѣлаю смѣсь изъ яда и кинжала, предназначая ее измѣннику. Люби другихъ -- рано или поздно тобою овладѣетъ ненависть.
   Сладчайшее данной минуты должно превратиться въ отраву и желчь! Тутъ никакихъ уступокъ, никакихъ сдѣлокъ; что посѣялъ, то и пожни.
   Не пой мнѣ никто о прощеніи! Утесамъ приношу я свою жалобу и -- слышите!-- эхо отвѣчаетъ мнѣ: мщеніе! И тотъ, кто измѣняетъ, не долженъ жить!
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Потрудитесь отодвинуться въ сторону, ибо то, что появляется теперь -- не изъ подобныхъ намъ созданій. Вы видите движущуюся сюда тору, гордо увѣшанную пестрыми мягкими коврами; голова съ длинными клыками, змѣиноподобный хоботъ. Таинственно, но я даю вамъ ключъ. На затылкѣ у нея сидитъ красивая, нѣжная женщина, ловко направляющая ее своею палочкой: высоко надъ головой стоитъ другая, чудно величественная, окруженная блескомъ, который слишкомъ сильно ослѣпляетъ меня. По бокамъ идутъ въ цѣпяхъ двѣ благородныя женщины: одна тревожно боязлива, другая радостна; одна желаетъ, другая чувствуетъ себя свободной. Пусть каждая изъ нихъ объявитъ, кто она.
   

БОЯЗНЬ.

   Дымящіеся факелы, лампы, свѣчи мерцаютъ на шумномъ празднествѣ: среди этихъ обманчивыхъ лицъ прочно удерживаютъ меня, увы, мои цѣпи!
   Прочь, вы, смѣшные хохотуны! Наше зубоскальство подозрительно мнѣ; всѣми моими противниками безвыходно окружена я въ эту ночь.
   Нотъ другъ, сдѣлавшійся врагомъ -- его маска мнѣ уже знакома; а вотъ тотъ хотѣлъ умертвить меня и теперь, уличенный, спѣшитъ скрыться.
   Ахъ, какъ охотно убѣжала бы я далеко какимъ бы то ни было путемъ! Но отовсюду грозитъ гибель, и я стою, скованная между мракомъ и ужасомъ.
   

НАДЕЖДА.

   Привѣтъ вамъ, любезныя сестры! И вчера тѣшились вы, и сегодня тѣшитесь маскарадными удовольствіями; но, я убѣждена, что всѣ вы завтра сбросите свои маски. И если при свѣтѣ факеловъ намъ по особенно привольно, то при яркомъ блескѣ солнца мы, повинуясь только собственной волѣ, будемъ то вмѣстѣ, то по одиночкѣ, свободно гулять по прекраснымъ лугамъ, отдыхать или дѣйствовать, какъ сами пожелаемъ, и въ беззаботной жизни никогда ничего не лишать себя, постоянно стремиться къ чему-нибудь. Всюду желанныя гостьи, мы смѣло входимъ сюда; несомнѣнно, что лучшее благо гдѣ-нибудь да должно найтись.
   

БЛАГОРАЗУМІЕ.

   Двухъ величайшихъ враговъ человѣчества -- боязнь и надежду, я держу скованными, чтобы не допустить ихъ въ вашу среду. Дайте мѣсто! Вы спасены.
   Я веду, какъ вы видите, живого колосса съ укрѣпленными на немъ башнями., и онъ надежно, шагъ за шагомъ, идетъ по крутымъ тропинкамъ.
   А на зубцахъ башни -- богиня съ могучими широкими крыльями, которыя носитъ ее по всему свѣту для побѣдъ. О!
   Блескъ и сіяніе окружаютъ ее, проливаясь далеко во всѣ стороны; и имя ей -- Побѣда, богиня всякой дѣятельности.
   

ЗОИЛО-ТЕРСИТЪ.

   Гу! Гу! Какъ разъ во-время прихожу я, чтобъ обругать всѣхъ васъ вмѣстѣ сквернавцами. Но то, что я избралъ себѣ главною цѣлью -- вонъ тамъ вверху, госпожа Побѣда! Со своею парой бѣлыхъ крыльевъ ей, конечно, воображается, что она орелъ и что куда бы она ни повернулась -- вездѣ и народъ, и страна принадлежатъ ей. Но когда кому-нибудь удается совершить славное дѣло, я тотчасъ же прихожу въ сильное раздраженіе. Видѣть низкое поднявшимся высоко, высокое упавшимъ низко, кривое сдѣлавшимся прямымъ, прямое кривымъ -- только это и придаетъ мнѣ здоровье, только этого и хочу я на всемъ земномъ шарѣ.


ГЕРОЛЬДЪ.

   Такъ пусть же поразитъ тебя, мерзкій песъ, мастерской ударъ моего жезла! Пустъ онъ сейчасъ же заставитъ тебя пресмыкаться и корчиться! Смотрите, какъ быстро эта двойная карличья фигура свертывается въ отвратительный клубокъ! Но какое чудо! Клубокъ превращается въ яйцо, а оно раздувается и лопается пополамъ! И оттуда выпадаетъ чета близнецовъ -- ехидна и летучая мышь; одна уползаетъ въ пыль, другая, черная, взлетаетъ къ потолку; обѣ спѣшатъ выбраться отсюда, чтобы потомъ заключить союзъ; я не желалъ бы быть въ немъ третьимъ.
   

ГОВОРЪ ВЪ ТОЛПѢ.

   Тамъ сзади уже танцуютъ; идемъ!-- Нѣтъ, мнѣ хотѣлось бы быть далеко отсюда.-- Чувствуешь ты, какъ насъ опутала эта семья привидѣній. У меня прошелестило въ волосахъ.-- Я почувствовалъ около своей ноги...-- Ни единъ изъ насъ не раненъ.-- Но всѣ страшно напуганы.-- Совсѣмъ испорчена забава!-- И все надѣлали эти твари!
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Съ тѣхъ поръ, какъ на меня по время маскарадовъ возложены обязанности герольда, я тщательно сторожу у дверей, чтобы къ вамъ въ этомъ веселомъ мѣстѣ не проскользнуло ничто пагубное; я твердъ и непреклоненъ. Тѣмъ не менѣе, однако, я боюсь, что въ окна пролетаютъ воздушныя привидѣнія, а отъ духовъ и волшебства не въ моихъ силахъ освобождать васъ. Только что васъ встревожилъ карликъ -- теперь тамъ позади насъ сильное волненіе. Открывать вамъ значеніе появляющихся здѣсь масокъ я бы очень желалъ, какъ того требуетъ моя должность; но то, что непостижимо, не умѣю и я объяснитъ. Придите вы всѣ мнѣ на помощь!.. Видите, что подвигается въ толпѣ? Великолѣпная, запряженная четверней колесница пробиваетъ себѣ дорогу; но она не заставляетъ толпу разсыпаться во всѣ стороны, нигдѣ я не вижу толкотни. Искры всевозможныхъ цвѣтовъ разлетаются далеко вокругъ; ярко блестятъ, блуждая по воздуху, разноцвѣтныя звѣзды, точно въ волшебномъ фонарѣ. Съ шумомъ урагана несется она. Мѣсто ей! Я трепещу!
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Стойте, кони! Опустите ваши крылья, почувствуйте привычную узду, сдерживайте себя, когда я васъ сдерживаю, летите впередъ, когда я воодушевляю васъ! Воздадимъ почтеніе этимъ мѣстамъ! Посмотрите, какъ вокругъ насъ все больше и больше увеличивается число пораженныхъ изумленіемъ людей... Къ дѣлу, герольдъ! По своему обыкновенію, прежде, чѣмъ мы ускачемъ отъ васъ, назови и изобрази насъ, потому что мы аллегоріи и, слѣдовательно, ты долженъ знать насъ.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Назвать тебя не сумѣю; скорѣе могъ бы описать тебя.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Ну, попытайся!
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Надо сознаться-прежде всего, ты молодъ и красивъ. Покамѣстъ ты еще полувзрослый отрокъ; но женщины желали бы видѣть тебя совсѣмъ взрослымъ. Ты мнѣ представляешься будущимъ волокитой, уже прирожденнымъ соблазнителемъ.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Это пріятно слышать! Продолжай, найди веселую разгадку загадки.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Въ глазахъ твоихъ черный блескъ, ночь кудрей весело освѣщается повязкою изъ драгоцѣнныхъ камней. А какая граціозная одежда, съ ея пурпурной обшивкой и блестящими украшеніями, спускается у тебя съ плечъ до пятокъ! Можно бы, не въ обиду тебѣ будь сказано, принять тебя за дѣвушку; но ты уже и теперь, къ добру ли, къ худу ли, нравился бы дѣвушкамъ; онѣ выучили бы тебя азбукѣ.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   А что ты скажешь о томъ, кто, какъ образъ чуднаго величія, красуется на тронѣ колесницы?
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Онъ кажется королемъ, богатымъ и кроткимъ; благо тому, кто можетъ снискать его благосклонность -- послѣ этого ему не къ чему больше стремиться! Гдѣ только ощущается недостатокъ -- туда обращается его взглядъ; и чистая радость, которую онъ находитъ въ томъ, чтобы давать, для него выше обладанія и счастія.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Этимъ ты не можешь ограничиться; ты долженъ описать его во всей подробности.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Истинно достойное не поддается описанію; но я могу сказать, что у него здоровое, круглое, какъ луна, лицо, сочныя губы, румяныя щеки, цвѣтущія подъ украшеніемъ тюрбана; въ падающей складками одеждѣ его какая богатая непринужденность! Чти сказать мнѣ объ его осанкѣ? Я, кажется, признаю въ немъ властителя.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Это Плутусъ, называемый богомъ богатства. Онъ явился сюда во всей своей пышности, потому что великій императоръ очень желаетъ его присутствія.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Теперь скажи о самомъ себѣ -- что и какъ?
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Я -- расточительность, я -- поэзія; я -- поэтъ, который заканчиваетъ себя, когда онъ расточилъ свое собственное добро. И я тоже безмѣрно богатъ и цѣню себя равнымъ съ Плутусомъ. Я оживляю и украшаю его танцы и празднества; то, чего ему недостаетъ, даю ему я.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Хвастовство очень тебѣ къ лицу; но покажи-ка намъ свои искусства.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Видите, мнѣ стоитъ щелкнуть пальцами -- и уже огни и искры разсыпаются вокругъ колесницы. Вотъ выскочило изъ нея жемчужное ожерелье. [Продолжаетъ щелкать пальцами]. Вотъ вамъ, берите, золотыя застежки для шеи и ушей, вотъ гребешки и коронки безукоризненнаго качества, вотъ въ кольцахъ драгоцѣннѣйшіе камни; по временамъ я выбрасываю и огоньки, ожидая, гдѣ они могутъ зажечь.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Какъ кидается на это все, какъ хватаетъ милая толпа! Дающаго совсѣмъ затолкали! Драгоцѣнности сыпятся изъ его пальцевъ точно во снѣ, и каждый въ этой обширной залѣ старается поймать что-нибудь. Но я вижу новыя продѣлки; вещи, которыя тотъ или другой такъ усердно ловитъ, на самомъ дѣлѣ очень плохо вознаграждаютъ его: жемчужное ожерелье разрывается, и въ рукѣ у бѣдняги барахтаются жучки: онъ сбрасываетъ ихъ, и они, жужжа, носятся вокругъ его головы. У другихъ, вмѣсто солидныхъ вещей, оказываются вѣтреные мотыльки. Этакій плутъ! Такъ много обѣщаетъ, а даетъ то, что только блеститъ, какъ золото!
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Описывать маски, я вижу, ты умѣешь, но узнать сущность того, что скрывается подъ оболочкой не дѣло придворнаго герольда; для этого потребенъ болѣе проницательный взглядъ. Но я избѣгаю всякихъ споровъ и ссоръ, и къ тебѣ, повелитель, обращаюсь съ вопросами И рѣчью. [Плутусу]. Скажи, вѣдь ты довѣрилъ мнѣ этихъ четырехъ коней, мчащихся, какъ невѣста вѣтра? Вѣдь я успѣшно управляю ими по твоимъ указаніямъ? Вѣдь я всегда тамъ, гдѣ ты прикажешь мнѣ быть? Вѣдь я сумѣлъ на смѣлыхъ крыльяхъ добыть тебѣ побѣдную пальму? Сколько разъ я ни сражался за тебя, всегда оставался побѣдителемъ; когда лавровый вѣнокъ украшаетъ твое чело, развѣ не мни умъ и не моя рука сплели его?
   

ПЛУТУСЪ.

   Если необходимо, чтобы я выдалъ тебѣ свидѣтельство, то я охотно заявляю: ты духъ моего духа. Ты постоянно дѣйствуешь по моему желанію, ты богаче, чѣмъ я самъ. Чтобы наградить твои услуги, я цѣню эту зеленую вѣтвь выше всѣхъ моихъ коронъ. И предъ всѣми здѣсь я провозглашаю по чистой правдѣ: мой милый сынъ, я вполнѣ доволенъ тобой.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА [толпѣ].

   Вы видите, что богатѣйшіе дары моей руки я разсыпалъ между вами. На той и другой головѣ горитъ огонекъ, кинутый мною; онъ перепрыгиваетъ отъ одного къ другому, на одномъ останавливается, отъ другого ускользаетъ, но рѣдко раздувается въ пламя и ярко блеститъ только короткое время; но у многихъ прежде, чѣмъ они замѣтили, онъ потухаетъ, печально выгорѣвъ.
   

БОЛТОВНЯ ЖЕНЩИНЪ.

   Тотъ, что стоитъ на-верху колесницы, навѣрно шарлатанъ. А вотъ тамъ, сзади, сидитъ на корточкахъ паяцъ, но такой тощій отъ голода и жажды, какимъ его еще никогда не видѣли; онъ, должно быть, даже когда его ущипнешь, не почувствуетъ.
   

ТОЩІЙ.

   Отстань, отвратительная бабья порода! Знаю, что я никогда не прихожусь тебѣ по вкусу. Еще въ то время, когда женщина занималась домашнимъ очагомъ, мое имя было Скупость; въ ту пору хорошо жилось вашему дому: въ домъ входило много, изъ него -- ничего! Я усердно оберегалъ сундуки и шкапы! Вѣроятно, это былъ порокъ съ моей стороны! Но когда въ самоновѣйшіе годы женщина отвыкла отъ бережливости и у нея, какъ у всякаго дурного счетчика, больше желаній, чѣмъ талеровъ -- мужчинѣ остается много страдать; куда бы онъ ни повернулся -- долги! Если она что-нибудь заработаетъ своей пряжей, то все потратитъ на свое тѣло, на своихъ любовниковъ; она тоже и ѣстъ лучше, и пьетъ еще больше, когда съ нею отвратительная армія ухаживателей. Это усиливаетъ для меня прелесть золота, и теперь я мужескаго рода, я Скупой!
   

СТАРШАЯ ЖЕНЩИНА.

   Скаредничай драконъ съ драконами! Въ концѣ концовъ, все это вѣдь обманъ и ложь! Онъ пришелъ сюда подстрекать противъ насъ мужчинъ, а они и безъ того достаточно неудобны для насъ.
   

ЖЕНЩИНЫ [въ массѣ].

   Пугало! Хвати его пощечиной! Угрожать намъ вздумала эта плачевная фигура! Бояться, изволите видѣть, должны мы его рожи! Драконы эти изъ дерева и картона. Смѣло впередъ и ударимъ на него!
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Именемъ моего жезла! Смирно! Но моя помощь едва-ли тутъ нужна. Смотрите, какъ разгнѣванныя чудища, подвигаясь впередъ въ быстро завоеванномъ ими пространствѣ, развернули двойную пару своихъ крыльевъ! Съ негодованіемъ поводятъ драконы своими чешуйчатыми, извергающими пламя пастями. Толпа бѣжитъ, мѣсто очистилось.

[Плутусъ сходить съ колесницы].

ГЕРОЛЬДЪ

   Онъ сошелъ; какой царственный видъ! Онъ дѣлаетъ знакъ, драконы сносятъ съ колесницы ящикъ съ золотомъ и сидящею на не'лъ"'купостью; вотъ ящикъ у его ногъ. Непостижимо, какъ это совершилось.
   

ПЛУТУСЪ [Возницѣ].

   Теперь ты избавленъ отъ черезъ чуръ обременительной тяжести, ты свободенъ, лети же въ свою сферу! Она не здѣсь! Здѣсь мы осаждены безпорядочной, пестрой, дикой толпой какихъ-то безобразныхъ фигуръ. Лети туда, гдѣ ты, самъ чистый, созерцаешь ничѣмъ не омраченную чистоту, гдѣ ты принадлежишь себѣ и вѣришь только въ самого себя, гдѣ нравится только прекрасное, доброе -- въ уединеніе! Тамъ создавай себѣ свой міръ.
   

ОТРОКЪ-ВОЗНИЦА.

   Слушая эти слова, я чту себя достойнымъ посланникомъ твоимъ, я люблю тебя, какъ ближайшаго родственника своего. Гдѣ ты, тамъ изобиліе: гдѣ я, тамъ каждый чувствуетъ себя среди самыхъ чудныхъ даровъ. И въ нелѣпой человѣческой жизни онъ часто колеблется, кому отдаться: тебѣ ли, мнѣ ли? Твои слуги могутъ, конечно, наслаждаться празднымъ покоемъ, но у тѣхъ, кто слѣдуетъ за мною, всегда найдется дѣло. Не тайкомъ совершаю я мои подвиги; стоитъ мнѣ только дохнуть, и я уже обличенъ. Прощай же! Ты отпускаешь меня къ моему счастію; но прошепни только призывъ, и я тотчасъ же возвращусь къ тебѣ. [Удаляется такъ же, какъ появился].


ПЛУТУСЪ.

   Настала минута освободить сокровища изъ заточенія. Я прикасаюсь къ замкамъ палочкой герольда, и ящикъ отворяется. Смотрите! Въ желѣзныхъ сосудахъ переливается и кипитъ золотая кровь: въ ней короны, цѣпи, перстни, и она грозить растопить, уничтожить ихъ.
   

КРИКИ ВЪ ТОЛПѢ.

   Смотрите, о, смотрите, какъ обильно струится золото, наполняя ящикъ до краевъ!-- Золотые сосуды расплавливаются, монетные свертки катятся! Червонцы прыгаютъ отчеканенные... О, какъ бьется сердце у меня въ груди! Какъ жадно смотрю я на все это!-- Вотъ они покатились по полу! Вамъ даютъ ихъ, берите же скорѣе; нагнитесь только, и вы разбогатѣли!-- А вотъ мы съ быстротою молніи завладѣемъ всѣмъ сундукомъ.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Что это вы, сумасшедшіе! Что вы дѣлаете? Вѣдь это только маскарадная игра. Сегодня вечеромъ только она и требуется. Неужто вы вправду повѣряли, что вамъ даютъ золото и драгоцѣнности? Да если бы вамъ здѣсь кидали вмѣсто этого простые жетоны, и то было бы слишкомъ много. Безтолковые! Хотите, чтобъ милый обманъ сейчасъ же превратился въ грубую правду! И для чего вамъ правда? За смутное заблужденіе вы хватаетесь со всѣхъ его концовъ... Замаскированный Плутусомъ герой маскарадный, прогони-ка отсюда этотъ народъ.
   

ПЛУТУСЪ.

   Твой жезлъ очень пригоденъ для этого, ссуди мнѣ его на короткое время... Я быстро погружаю его въ кипящій огонь... Ну, маски, берегитесь! Какъ сверкаетъ, какъ трещитъ, какъ разсыпается искрами! Вотъ и жезлъ уже загорѣлся. Кто подойдетъ слишкомъ близко, въ одну минуту будетъ безжалостно сожженъ. Теперь я начинаю свой обходъ.
   

КРИКИ И ТОЛКОТНЯ.

   Горе намъ! Мы погибли! Бѣги, кто можетъ убѣжать!-- Назадъ, назадъ, сосѣдъ! Мнѣ горячимъ брызжетъ въ лице.-- Меня давитъ тяжесть пылающаго жезла!-- Пропали мы всѣ до одного!-- Назадъ, назадъ, маски! Назадъ, назадъ, безсмысленная толпа!-- О, будь у меня крылья, я полетѣлъ бы отсюда!
   

ПЛУТУСЪ.

   Вотъ мѣсто и очистилось, и никто, кажется, не сожженъ. Толпа разбѣгается, я спугнулъ ее... но какъ залогъ этого порядка, я навертываю невидимый кругъ.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Ты совершилъ великолѣпное дѣло! Какъ я благодаренъ твоему мудрому могуществу!
   

ПЛУТУСЪ.

   Нужно имѣть еще немного терпѣнія, благородный другъ мой! Намъ грозитъ еще не одно шумное смятеніе!
   

СКУПЕЦЪ.

   Что ни говори, а на эту толпу, если есть охота, можно смотрѣть съ удовольствіемъ: потому что когда есть на что позѣвать, чѣмъ полакомиться -- женщины всегда впереди. Что касается меня, то я не совсѣмъ еще покрылся ржавчиной! Красивая женщина всегда красива; и сегодня, такъ какъ это мнѣ не будетъ стоить ни гроша, мы вволю приволокнемся. Но такъ какъ въ переполненномъ людьми мѣстѣ не всякое слово слышно всякому уху, то я буду дѣйствовать тонко и надѣюсь, что мнѣ удастся явственно выражать свои мысли посредствомъ пантомимы. Коли рука, нога, жесты окажутся недостаточны, придется прибѣгнутъ къ забавной штукѣ: я буду размягчать золото, какъ мокрую глину, потому что этотъ металлъ можно обращать во что угодно.
   

ГЕРОЛЬДЪ.

   Что это дѣлаетъ тощій дуракъ? У та кого высохшаго скелета вдругъ юморъ проявился! Онъ превращаетъ всякое золото въ тѣсто, оно размягчается подъ его руками; но какъ ни растягиваетъ онъ его, какъ ни свертываетъ, оно все-таки остается безформеннымъ. Вотъ онъ повернулся къ собравшимся тамъ женщинамъ; онѣ всѣ кричатъ, хотятъ бѣжать отсюда, ведутъ себя совершенно отвратительно. Этотъ плутъ готовъ, какъ видно, на всякое скверное дѣло; боюсь, что онъ захочетъ потѣшить себя оскорбленіемъ нравственности. На это я не могу смотрѣть безучастно; дай мнѣ мой жезлъ, я прогоню его.
   

ПЛУТУСЪ.

   Онъ не предчувствуетъ, что намъ грозитъ извнѣ. Оставь его, пусть продолжаетъ свое шутовство; скоро не останется мѣста для его дурацкихъ штукъ. Законъ могущественъ, сила необходимости -- могущественнѣе.
   

КРИКИ И ПѢНЬЕ.

   Дикая толпа стремится съ горныхъ высотъ и изъ глубины лѣсовъ неодолимо подвигается впередъ: они чествуютъ своего великаго Пана. Имъ извѣстно то, что не извѣстно никому; они врываются въ начертанный невидимый кругъ.
   

ПЛУТУСЪ.

   Я знаю васъ и вашего великаго Пана! Совмѣстно совершили вы смѣлый подвигъ! Я очень хорошо знаю то, что знаетъ не всякій, и, повинуясь долгу, открыв ъ ласковаго слова
             Во всю дорогу, -- будто замышлялъ онъ
             Противъ меня какое лихо: только,
             Когда пристали къ берегу, воскликнулъ
             Онъ воинамъ, какъ вдохновенный богомъ --
             Чтобъ выступали, становились строемъ,
             И муштровать ихъ началъ, наказавъ мнѣ;
             Ступай-де ты, достигни той равнины,
             Въ горахъ гдѣ видѣнъ градъ лакедемонскій,
             Вступи въ высокобашенныя князи
             Палаты, и въ хозяйство служекъ вникни
             И въ обиходъ правительницы старой,
             Она покажетъ-де тебѣ богатства
             Наслѣдныя отца и мной за-благо
             Войной пріобрѣтенныя и миромъ,
             И особливо, чтобъ по возвращенью --
             Владѣтель все нашолъ въ такомъ порядкѣ
             И въ цѣлости, какъ было; потому-что
             Никто ничто пошевелить не смѣетъ.
   

ХОРЬ.

                       И-такъ идя, утѣшь свой взоръ
                       Ты неисчисленнымъ богатствомъ!
                       Златая цѣпь -- главы уборъ --
                       Лежатъ надменно до тѣхъ поръ
                       Пока воздѣнутъ; но пріятствомъ
                       Краса ихъ трогаетъ задоръ.
                       Отрадно, любо для воззрѣнья
                       Когда богатству украшенья
                       Краса выходитъ въ перекоръ!
   

ЕЛЕНА.

             Потомъ король держалъ такое слово:
             Когда ты все найдешь въ своемъ порядкѣ,
             Тогда вели треножникъ на-готовѣ
             Поставить по обычаю священства
             Съ сосудами для жертвоприношенья.
             И воду изъ источника святого,
             И сохлое для пламени топливо,
             А -- острую сѣкиру для сѣченья;
             Про все другое не твоя забота.--
             Такъ мнѣ наказывалъ онъ, повелитель.
             Ничѣмъ не предвѣстя какую жертву
             Принесть богамъ въ угоду замышляетъ
             Боязно!.. только я не покручинюсь;
             Да будетъ воля свыше провидѣнья
             Свершающаго все своею мыслью!--
             Мы, смертные, въ угодность человѣку
             И въ-за добра и зла не мало терпимъ;
             Но часто ножъ надъ жертвою поднятый
             Отъ рокового тѣла отклонялся
             И и а далъ мимо; близость заступленья
             Судьбы свершить кровавое мѣшала.
   

ХОРЪ.

                                 Про это тщетно не труди
                                 Себя ты чаяньемъ, иди
                                 Безъ страху и въ покоѣ!
                                 Случается добро и злое
                                 Нежданно человѣку.--
                                 А тутъ худова нѣтъ намѣку;
                                 Была же смерть въ горѣлой Троѣ
                                 Намъ предъ глазами;
                                 Но мы, спасенныя богами,
                                 Живемъ съ тобою; чтобъ свѣтлое
                                 И благотворное небесъ свѣтило
                                 Тебѣ, красавицѣ въ красахъ,
                                 Тебѣ, счастливицѣ въ женахъ
                                 Во вѣкъ благоволило!
   

ЕЛЕНА.

             Что ни случись, вступаю въ королевскій
             Дворецъ -- дворецъ покинутый столь долго,
             Столь вожделенный, снова обрѣтенный!
             Не-вѣсть какъ предо мной онъ очутился?..
             Но, вотъ, ногой касаюсь чрезъ ступени
             Не такъ какъ перепрыгивала въ дѣтствѣ.

входитъ одна.

ХОРЪ.

                                 Кручину вы оставьте,
                                 Подруги, о своемъ оленѣ --
                                 О вашемъ горѣ въ душѣ;
                                 Вы только небеса славьте
                                 За благосчастіе Еленѣ
                                 За успѣшливость госпожѣ.
                                 Она пришла наконецъ
                                 Чрезъ долго-долго во дворецъ;
                                 И чѣмъ пришла она позднѣе,
                                 Тѣмъ радость ея полнѣе.
   
                                 Восхвалимте же боговъ
                                 Обороняющихъ насъ отъ бѣдъ.
                                 И кои отгоняли страхъ
                                 Указываютъ намъ сызновъ
                                 Съ утѣхами родимый кровъ!--
                                 Невольникъ изъ подъ замковъ
                                 Темницы ввпорхаетъ въ свѣтъ
                                 Какъ-бы изъ клетки птахъ,
                                 И забываетъ въ волѣ своей
                                 Запоры и гремь цѣпей.
   
                                 Но ее, скиталицу, Богъ
                                 Исхитилъ и приберёгъ
                                 Изъ Иліонскаго пожара
                                 И мусора и опять въ чертогъ
                                 Отеческій ея, старый,
                                 Принесъ здраво и невредимо.
                                 Мученіе прошло мимо;
                                 Лишь утѣшеніе невыразимо
                                 Ее ластитъ въ памятяхъ
                                 Объ ушлыхъ годахъ.
   

ПАНТАЛИСА-хороведа.

             Довольно пѣть о радостяхъ теперь;
             Пойдемте, глянемте за ней во дверь...
             Что вижу?.. ахъ что сталось королевѣ?
             Спѣшитъ назадъ смущенная, во гнѣвѣ!--
             О, что тебѣ! скажи, ужели страхъ
             Какой? ты вдругъ въ родныхъ стѣнахъ
             Поражена!.. не скроешь пораженья...
             Примѣчу слѣдъ борьбы сопротивленья
             Съ разгнѣванностію въ твоихъ чертахъ.
   

ЕЛЕНА,
оставляетъ двери полыми..

             Боязнь плебейская Зевеса дщери
             Не досягнетъ страшительной рукою;
             Но ужасъ, возлетающій изъ древлѣ
             Полуночи и мрака, многобрачный,
             Подобно раскаленымъ клубамъ жерла
             И грознымъ, потрясаетъ грудь героя.
             Такъ и меня стигійское бездушье
             Отталкиваетъ злобственно со страхомъ
             И ужастью отъ кровнаго порога, --
             Какъ будто загораживаетъ доступъ
             Въ палаты предъ отверженицей, мною!
             Но нѣтъ же! здѣсь, полудень -- и до сюда
             Лишь дерзостны неистовыя силы!...
             Чистительное курево изженитъ
             Хозяевамъ потрусы изъ покоевъ.
   

ПАНТАЛИСА.

             Открой рабынямъ намъ, какое зло
             Съ тобой, владычицей, произошло?
   

ЕЛЕНА

             Что видѣла я -- узрите то сами
             Когда злобразы въ пучину мрака
             И въ бездну чудищей не поглотились;
             Но, чтобы знали, выложу вамъ словомъ:
             Я думала про жертвоприношенье
             И шла чрезъ королевскія палаты
             Дивуясь молчаливости, какъ всюду
             Ни поступа, ни постука для слуха,
             Ни движности, ни копоши для глаза,
             Какъ не было ни ключницы, ни служекъ
             Столь верткихъ обычливо предъ чужими;
             Проникла эдакъ даже на поварню --
             Чуть углится... надъ пепелью угольевъ
             Въ закуткѣ смурой рослая старуха
             Сидитъ то прикорнула, то въ раздумьѣ;
             За ключницу почла ее, и къ дѣлу
             Понудила; но старая ни съ мѣста!
             Еще ей приказала -- нижу, что же?
             Едва поворотилась, взняла руку
             Какъ-будто мнѣ указывала двери!..
             Пошла я, и пришла оттуда въ гнѣвѣ
             Къ разубранному всходу плодоема
             Богатаго, сокровищницы подлѣ...
             Чудовище, гляжу, вскочило съ земи.
             Дорогу заступило -- глазъ кровавый,
             Усталый, впалый, испитая рослость
             И жолчпдя -- и въ бѣшеной тревогѣ!
             Нее говорю бездушной, но напрасно;
             Слова ходячій трупъ не пробудили.--
             Да вонъ она! дерзнула показаться
             И передъ свѣтомъ!.. мы однако дома
             Къ прибытью Менелая Фебъ лучами
             Столкнетъ въ бездонную исчадье ночи,

ФОРКІАДА.
выступила изъ дверей.

ХОРОВЕДА.

                       Пережила я много, хоть красы
                       Не потеряла -- вьются еще власы,
                       И много страшнаго мои очи
                       И бѣдствій видѣли, и о полночи
                       Какъ пала Троя...
                       Сквозь дымъ, средь боевыхъ тревогъ,
                       Я слышала какъ тамъ иной богъ
                       Взывалъ къ воинамъ тѣснимымъ,
                       И грохоталъ воемъ оглушимымь
                       Но улицамъ огнемъ рушимымъ
                       Возгласъ героя...
   
                       Еще, ахъ! не падалъ съ камня камень.
                       Лишь переметался съ дому на домъ
                       Пожаръ во мракѣ ночномъ, --
                       И въ широту раздувался пламень.
                       Своимъ пыломъ и своимъ чадомъ
                       Надъ Троей-градомъ, кругомъ.
   
                       Стремглавъ бѣжали отовсюда
                       Куда глаза глядятъ черезъ полымя
                       И боги и герои -- всѣ бѣгомъ.
                       Какіе-то образы носились, чуда,
                       Чудовища, великаны безъ имя --
                       Въ дыму опаляемые огнемъ.
   
                       Примѣтила я тамъ, вспоминаю,
                       Мнѣ экое чудище показалось
                       Какъ пугало страшное во снѣ!
                       Не утверждаю, только-что верстаю
                       То съ тѣмъ, кое сюда прокралось,
                       И будто уже кое видалось мнѣ.
                       Меня подлѣ когда бы съ краю
                       Оно стало, я бы не побоялась
                       Уже пугала о свѣтломъ днѣ.
   
                       Которая ты изъ Форкіадъ?
                       Какая ты изъ дочерей тьмы?
                       Изъ тѣхъ ли ты гадкихъ чадъ,
                       Коихъ презираемъ мы?
                       Ты- можетъ, самая та проказа
                       Что отродилась однозуба, одноглаза
                       Уродливою тройней, въ одномъ,
                       И чередуешься съ родней живьемъ?
   
                       Откудова такая дерзость!
                       Какъ смѣла эдакая мерзость
                       Стать возлѣ всесвѣтной красоты
                       И въ сіяньѣ Фебовой лѣпоты?
                       Не подвигайся, не глазолучь
                       На насъ! свѣтлый Фебія лучъ
                       Не зритъ гадостныхъ видѣній,
                       Онъ никогда не видалъ тѣни.
   
                       У насъ смертныхъ по всюду, ахъ!
                       Печальная судьбина въ пятахъ,
                       И погоняетъ насъ въ край изъ края.
                       И возбуждаетъ вѣчно нелюбая
                       Красы заиндость горечь въ очахъ.
                       Но, слушай, отродище ты бѣсовъ!
                       Проклятіе на тебя и плевъ,
                       Вся ругань и всѣ бранныя рѣчи
                       Изъ устъ счастливицы, не человѣчей
                       Коя породы, по племени боговъ!
   

ФОРКІАДА.

             Не ново слово, но прямы намѣки
             И смысленны; стыдливость, красота
             Столь тѣсныя, не вяжутся по вѣки, --
             Съ стари закоренѣла въ нихъ вражда;
             Ихъ встрѣчи духъ междоусобитъ нѣкій:
             Идетъ ли эта убѣгаетъ та, --
             По обѣ двинутся, идутъ: печальна,
             Грустна одна, другая же нахальна:
             Идутъ -- пока обѣихъ надо слѣдъ
             Обниметъ Оркъ, потьмы и ночи дѣдъ
             Коль старь не обняла еще ихъ лѣтъ.
             Да вы то что? откуда налетѣли
             Съ такимъ наянствомъ? словно журавли
             Тутъ раскивикались, тугъ оглупѣли
             Какъ лѣшій бы оглазилъ васъ въ дали!
             Кто вы такія? смѣете ль поганить
             Порогъ своими ступнями, буянить
             Какъ въ одури каплюги, и брѣхать
             На ключницу господскую -- какъ ненцы
             На мѣсяцъ лаютъ? мните что узнать
             Васъ не узнаю я что вы за молодицы?.
             Отродышь, вскормленица ты войны,
             Ты любозарница, ты блазнь, ты чечня --
             Ужь ты давно соблазнена, и вѣчно
             До неистовствъ тобой соблазнены
             Могучіе!.. Вы! саранча отъ-гибки,
             Прожоры вы, напасть на божій-даръ.
             Жадьба чужаго пота, сластолюбки,
             Благой устроенности вы пожаръ
             Истасканный вы прасоловъ товаръ --
   

ЕЛЕНА.

             Предъ госпожой кто служекъ посрамляетъ,
             Тотъ на ея господство посягаетъ.
             Лишь госпожа въ сноси прислугѣ нрава
             Одобрить доброе и охудить худое;
             Но я услужностью людей довольна,
             Они служили мнѣ какъ городъ-Троя
             Въ осадѣ палъ и легъ, сложили также
             Какь бѣдствіемъ гонимыя, мы плыли
             Домой -- что не стерпѣли бы другія;
             И дома жду я тожь услуги вѣрной:
             Но о слугѣ вопросъ, но какъ онъ служитъ?
             Такъ ужь молчи, и болѣе не скалься
             Надъ ними ты! коль въ домѣ все сохранно,
             То исполать тебѣ хозяйки вмѣсто;
             Хозяйка жь воротилась -- ты отъиди,
             Не-то упрямствомъ вынудить опалу.
   

ФОРКІАДА.

             Журить дворовыхъ надобно и нужно,
             Н барыня въ журьбѣ не стѣснена;
             Особенно коль ей на то досужью,
             И коль до ногтя знаетъ людъ она.
             Тебя я узнаю теперь наружно --
             Ты у себя, и властвовать вольна;
             Такъ получи изъ рукъ моихъ господство,
             Поправь запущенное домоводство!
             Но защити сперва старшую ты
             Отъ этѣхъ юлъ, холуйскаго уродства,
             Которые предъ блескомъ красоты
             Твой брюзжатъ, что чахлые изъ стаи --
             Предъ райской птицей -- попугаи!
   

ПАНТАЛИСА.

             Какъ мерзка близь красы такая мерзость.
   

ФОРКІАДА.

             Какъ дерзка близъ ума такая дерзость.

послѣ Хороведы начинаютъ дразнитъ Форкіаду
ХОРОИДЫ

ПЕРВАЯ.

             Ну, молвь о дряхлой Ночи, о родномъ Еревѣ.
   

ФОРКІАДА.

             Ты о родимой Сциллѣ молвь, о старой дѣвѣ.
   

ВТОРАЯ.

             Знать глубоко твое нисходитъ лихородье?
   

ФОРКІАДА.

             До Орка даже; тамъ найдешь свое отродье
   

ТРЕТЬЯ.

             Молодки тамъ -- не по-хрычовкиной особѣ.
   

ФОРКІАДА.

             Ихъ подособилъ хрычъ Тереліадъ по Злобѣ --
   

ЧЕТВЕРТАЯ.

             Твоя праправнучка вскормила Оріона.
   

ФОРКІАДА.

             Средь грязи Гарпіями ты сама вздрочона.
   

ПЯТАЯ.

             Да чѣмъ взлелѣяна твоя-то сухопарка?
   
   ФОРКІАДА
             Да ужь не кровію, до коей ты столь зарка.
   

ШЕСТАЯ.

             Мертвячка экая! знать падка къ мертвячинѣ?
   

ФОРКІАДА.

             Вампира экой зубъ! присталъ къ такой личинѣ.
   

ХОРОВЕДА.

             Я вырву твой коль выведу на свѣжу-воду...
   

ФОРКІАДА.

             Себя ты выведи сперва, изъ чьего роду...
   

ЕЛЕНА

             Не гнѣвно васъ хочу, но сердобольно
             Щунуть отъ непристойной перебранки.
             Нѣтъ хуже ничего въ господскомъ людѣ
             Какъ ссоры заведутся въ немъ и стары;
             Тогда не отдается дѣдомъ шибкимъ
             Господскихъ повелѣній отголосокъ;
             Тогда журя людей строптивый норовъ
             Самъ повелитель станетъ своенравнымъ;
             Не только то, но... ахъ! чего мнѣ стало!
             Безнравственныя челядинцевъ дрязги
             Накликала, вокругъ меня, изъ злобы
             Исчадіи страха -- образовъ боязни, --
             Что я сама -- роднѣ въ сопротивленье,
             Влекусь къ единородству будто Орка!
             Не такъ ли то? не смутъ ли это просто?
             Ужель была я -- есть -- и буду дальше
             Мечтой, призракомъ этѣхъ злонаносницъ?..
             Чернавки въ трепетѣ!, по ты, старшая,
             Не дрогнула -- дай путное мнѣ слово!
   

ФОРКІАДА.

             Какъ помечтать о счастіи быломъ,
             Такъ всѣ блага помстятся сномъ.
             Но ты была безвременно и чрезъ --
             Таланная любимица небесъ;
             Живя, стяжала ты одну любовь,
             Влюбляла, и влюбясь любила вновь.
             Тебя сперва похитилъ и увезъ
             Тезей, онъ былъ еще молокососъ...
   

ЕЛЕНА.

             А я годично къ десяти -- когда онъ
             Увезъ меня и въ Афидновѣ спряталъ
   

ФОРКІАДА.

             Ты Касторомъ, Поллуксомъ спасена.
             Потомъ героевъ было столь, что-на!
   

ЕЛЕНА.

             Изъ всѣхъ пришолъ по нраву, сознаюся.
             Патроклъ, единоличный Пелидону.
   

ФОРКІАДА.

             Тамъ Менелаю вручена отцомъ:
             А мужъ онъ мореходъ и скопидомъ,
   

ЕЛЕНА.

             И вручена съ землями, и отъ брака
             У насъ тогда родилась Герміона.
   

ФОРКІАДА.

             Въ отъѣздъ сожителя, къ тебѣ одной,
             Въ затишье, пробылъ Парисъ дорогой
   

ЕЛЕНА.

             Не поминай про это полувдовство!
             Лишь отъ него мнѣ всѣ бѣды и бѣдства.
   

ФОРКІАДА.

             Чрезъ выѣздъ и меня гнететъ судьба!
             Изъ Кретки вольной стала я раба.
   

ЕЛЕНА.

             Но ты сюда за ключницу вступила,
             И на руки здано тебѣ хозяйство.
   

ФОРКІАДА

             Какъ Трою отбыла ты средь огня,
             То вновь пристрѣло -- и пошла любая.
   

ЕЛЕНА.

             Не поминай про радости! лишь горе
             Терпѣла я съ того-и натерпѣлась!
   

ФОРКІАДА

             И ты тогда являлась въ одинъ могъ
             Въ Египтѣ, въ Иліонѣ что двойникъ.
   

ЕЛЕНА.

             Отложь пожалуй мысли суемудрость,
             Мнѣ эдакъ ужь -- сама не знаю что я!
   

ФОРКІАДА.

             Потомъ въ міру тѣней тобой Ахиллъ
             Увлекся еще пуще, чѣмъ любилъ
             Онъ заживо не внемлючи судьбамъ...
   

ЕЛЕНА.

             Я идольски съ нимъ, идоломъ, спозналась;
             Но то былъ сонъ... то словомъ осказалось...
             Я -- падаю!.. я идолъ здѣсь и тамъ --

упадаетъ на руки хороидамъ.

ХОРЪ.

                       Умолкни -- смолкни!
                       Злоглазлиная, злорѣчливая ты!
                       Что чорную-нѣмочь выдыхаетъ
                       Заразливая однозубка -- ты!
                       Лишь благовонный дыхъ зачумляеть
                       Со зловонючей намъ духоты!
   
                       Злородчивая! добрячкой въ юномъ
                       Люду мѣкаетъ себѣ въ кляпцы?
                       Зловолчій норовъ подъ руномъ
                       Смиренненькой будто овцы!
                       Не страхъ намъ и не ужасъ пса пасть
                       Треглавова, какъ ужасть эта и страсть!
                       И вотъ ждемъ мы, и сердце бьется!
                       Отъ страсти и ужасти -- когда
                       И гдѣ эта и какъ изрыгнется
                       Намъ злоковарливая бѣда?
   
                       Ты! чѣмъ бы утѣшливое слово
                       Сказать намъ рѣчью медовой,
                       Ты въ счастье житія былова
                       Вплетаешь болѣе наизлова
                       Наихудова, чѣмъ благова
                       И доброва -- чево-такова!
                       И ты омрачняешь впослѣдъ
                       Теперевова счастія свѣтъ
                       И въ послѣвомъ даже за-нѣтъ
                       Надежи вытираешь слѣдъ.
   
                       Умолкни -- смолкни!
                       Уже вотъ исходитъ госпожа,
                       И отлетѣть готова ея душа,
                       О! чтобы трупъ ее удержалъ, --
                       Еще сдержалъ бы выходъ ей зажалъ,
                       Онъ, этотъ трупъ чудочудесный
                       Изъ всѣхъ труповъ поднебесной
                       Какія Фебъ гдѣ освѣщалъ!
   

ЕЛЕНА.
очухивается и приходитъ въ себя.

ФОРКІАДА, Еленѣ.

             Изъ-за облакъ солнце встало, обомленье изженилось,
             И въ себя уже приходишь ослѣпительница -- ты!
             Видишь, какъ передъ, тобою, надъ тобою прояснилось!
             Пусть я гадкая мерзавка, я жь знатоха красоты
   

ЕЛЕНА

             Точно въ омутѣ была я! впрямъ изъ бездны будто встала!
             Успокоиться бъ скорѣе... ахъ, какая дрожь въ ногахъ!
             Но, прилично жь королевѣ -- даже всякому пристало
             Спохватиться если опась, убѣдится если страхъ.
   

ФОРКІАДА

             Предстоишь опять въ величіи своемъ -- ты, прелесть міра,
             Повелительность во взорахъ; повелѣть лишь соизволь!
   

ЕЛЕНА.

             Все вы шишкалися время -- торопитесь, у кумира
             Ставьте жертвенникъ скорѣе, какъ заказывалъ король!
   

ФОРКІАДА.

             Ужь готово все -- треножникъ, чаша, острая сѣкира
             И окурка и обрызга есть для жертвы, хоть изволь...
   

ЕЛЕНА.

             Не сказалъ король что жертва...
   

ФОРКІАДА

                                                     Льзя ль сказать? о, страхоты!
   

ЕЛЕНА.

             Что тебѣ за страхъ?
   

ФОРКІАДА

                                           Да какъ же? эта жертва -- это ты!
   

ЕЛЕНА.

             Я?
   

ФОРКІАДА

                       И этѣ!
   

ХОРОИДЫ.

                                 И мы? о, горе!
   

ФОРКІАДА

                                                     Ты падешь подъ топоромъ.
   

ЕЛЕНА.

             Ужасъ! чуяло мнѣ сердце.
   

ФОРКІАДА.

                                                     Не спастися животомъ
   

X О РОНДЫ

             Ахъ! что съ нами!
   

ФОРКІАДА.

                       Благородна будетъ смерть ей; но сударокъ,
             Васъ, возмутъ -- на шею петлю -- и развѣсятъ какъ гагарокъ
             По подкрышѣ, тамъ, гдѣ выше... болтыхайтеся потомъ!
   

ЕЛЕНА и ТРЯНКИ
стоять пораженныя до недвижности; умолкность что въ подземельѣ.

ФОРКІАДА.

             Что тѣни... что отерплыя творенья
             Стоятъ! трухнули разлучиться съ днемъ,
             Который не обязанъ имъ ни въ чомъ,
             И люди всѣ такія жъ при видѣнья,
             Не распростятся съ солнечнымъ лучомъ
             Пока ихъ не приторнешь въ подколенья.
             Ни вопля ради васъ, ни заступленья
             Не будетъ!-- вѣрьте, рѣшено на томъ!
             И такъ прощайтеся! а мы начнемъ
             Тотчасъ свое...

шлёпаетъ въ ладоши; около дверей ниотколь взялись маленькіе кругленькіе карапузики.

                                 Эй, Катышки зломордки!
             Къ намъ, къ намъ катитесь! расходитесь -- есть
             Вреда вамъ здѣсь не-вѣсть, да будьте вёртки!
             Сперва поставъ для главъ сыскавъ принесть;
             Тамъ ставъ треногій златорогій; въ ноги
             Ему примкнуть въ упоръ приборъ -- топоръ;
             Тогда нужда -- вода; -- намъ крови многій
             Смыть съ рукъ и съ ногъ припёкъ; коверъ на соръ --
             Не месть, какъ есть -- навесть доброприлично
             Для мертви -- жертвы личной безобычной,
             Язычной крали!-- Чуть глава долой --
             Ее за чупъ! и трудъ нести за мной!
   

ХОРОВЕДА.

             Что груди змѣи сосетъ у королевы!
             Что травка скошенная вянутъ дѣвы!
             Моя обязанность, какъ хороводы,
             Къ тебѣ, старѣйшей, запекать провѣды.
             Всевѣдка ты, премудра ты, умна,
             И къ намъ несчастнымъ расположена.
             Хоть столь безсмысленно опознана
             Ты дурами!.. скажи ты въ утѣшенье,
             Не льзя ль чего придумать на спасенье?
   

ФОРКІАДА.

             Легко сказать! отъ королевы то
             Зависитъ все; держаться -- вотъ вамъ что
             Необходимо -- и держаться стойко,
             И чтобы стойкость состоялась бойко.
   

ХОРОИДЫ.

             Ты премудрая сивилла, препочотная ты парка --
             Спрячь же ноженцы златые! спрячь, и дѣвицъ полюби!
             За твою любовь попляшемъ такъ что небу будетъ жарко;
             Уже плечики снуются, ножка хочутъ дыбь-дыби...
             Ахъ, смоги намъ, пособи!
   

ЕЛЕНА.

             Пусть тѣ боятся! боль я ощущаю
             Но не боязнь... дознала что къ спасенью:
             Награда -- благодарность; прозорливымъ
             И опытнымъ нерѣдко невозможность
             Возможности удачнѣй. Что на это?..
   

ХОРОИДЫ.

             Что на это скажешь? какъ бы намъ бѣды избѣгнуть тяжкой?
             Ужь веревки что дурныя ожерелья шеекъ вкругъ
             Обвилися, страшно душатъ -- будто, чуемъ мы бѣдняжки,
             Ахъ, задохнемся -- коль Рея не разрѣетъ нашъ испугъ.
             Не разжалобится вдругъ!
   

ФОРКІАДА.

                                           Терпѣнье! я межъ этимъ погляжу;
             По главное -- вамъ вотъ что предложу,
             Небольше: побывалщинку скажу.
   

ХОРОИДЫ.

             О! скажи, терпѣнья станетъ; между-этимъ поживемъ мы.
   

ФОРКІАДА.

             Блаженъ коль домъ свои гонтъ доможира,
             Онъ долго, безъ горя, живетъ съ семьей;
             Но, коль шатунъ -- глазѣй чужого мира
             Порыскавъ ѣдетъ изъ дали домой
             Онъ видитъ старое; но предъ глазами
             Или верхъ-дномъ все, либо верхъ-ногами.
   

ЕЛЕНА.

             Кчему намъ притчи? притчи знаетъ всякъ!
             Коль есть сказать -- скажи безъ обинякъ.
   

ФОРКІАДА.

             Да, бытость истинная, безъ укора!
             Вотъ дѣло въ чомъ: вѣдь благовѣрный твой
             Разбойничалъ долгонько среди моря,
             Богатство великонько сшибъ домой.
             Подъ Троей пробылъ десять лѣтъ потѣя
             Не-вѣсть какъ долго дома прожилъ онъ;
             Однако знамо ль, что у Тиндарея,
             Здѣсь, дѣется теперь со всѣхъ сторонъ?
             Благополучно ль обстоитъ и тихо?
   

ЕЛЕНА.

             Ты не разинешь рта не молвивъ лиха,
             Ты родилася только-что на бредни --
   

ФОРКІАДА.

             А сколько лѣтъ въ забросѣ долъ сосѣдній
             И въ забытьѣ стояли тѣ мѣста,
             Гдѣ округъ Спарты, тамъ -- послѣдній,
             Пережурчаетъ рѣчка Еврота, --
             Гдѣ всѣ твои лебёдки, лебедяне
             Купаются и рѣютъ по полянѣ?..
             Туда теперь пришли Кимеріаие,
             Осѣлись; замокъ выстроенъ, и людъ
             Туземный нашъ въ полонъ берутъ.
   

ЕЛЕНА.

             Когда же? какъ могли? не вѣрю; нѣтъ...
   

ФОРКІАДА.

             Имъ время было: два десятка лѣтъ!
   

ЕЛЕНА.

             Знать все грабители? кто жь атаманъ?
   

ФОРКІАДА.

             Нѣтъ, не грабителя; у нихъ есть панъ
             Такой что не судачу -- пусть въ карманъ
             Хотя бы онъ ко мнѣ заѣхалъ, къ дурѣ...
             Онъ могъ бы взять правежъ съ твоихъ землянъ;
             Но дань предпочитаетъ онъ въ натурѣ...
   

ЕЛЕНА.

             Какъ статью?
   

ФОРКІАДА.

                                 Ничего! по мнѣ же хватъ,
             Развязенъ, смѣлъ; при томъ витіеватъ;
             Такихъ искать и поискать въ Гречанахъ
             Толкуютъ вздоры о Кимеріянахъ
             Что будто варвары; а разузнать
             Поближе ихъ, такъ наши-то герои
             Выходятъ истые -- коли считать
             Какъ варварствовали они у Трои,
             Гдѣ человѣчину не брезговали жрать.
             И добръ! я на его великодушье
             Кладу все упованіе старушье.
             А замокъ!.. хоть пожалуй бы тебѣ!
             Не-то, что неуклюжая громада
             Твоихъ родимыхъ, кои тутъ себѣ
             Нагородили ни въ нужду ни въ надо.
             Какія глыбы! камни цѣликомъ
             Нагружены въ стѣнахъ; циклопамъ въ силу
             Наворачивать ихъ было! Тамъ рядкомъ,
             Рядкомъ все зиждено и но правилу...
             Снаружи видъ -- плененіе глазамъ!
             Все эдакъ величаво, стройно, гладко
             Восходитъ къ облакамъ, возноситъ къ небесамъ...
             Взглянуть такъ чувствуется сладко.
             Дворы -- удобство! и мѣста какъ-слѣдъ
             Для разныхъ нуждъ, для нужныхъ цѣлей;
             А сколь колоннъ, фигурныхъ капителей,
             Сводчатыхъ потолковъ... чего тамъ нѣтъ!
             Гербы --
   

ХОРОНДЫ.

                                 Что жь это?
   

ФОРКІАДА.

                                                     Аяксъ, первый, свой
             Украсилъ щитъ хвостъ-въ-голову змѣей,
             И это значилъ гербъ; и такъ пошли
             Щиты потомъ обозначать гербами.
             Въ щиту иномъ на небо отъ земли
             Летитъ богиня -- мѣсяцъ со звѣздами.
             Иль мечь въ рукѣ, иль -- пара сапоговъ,
             Или большущій ротъ на воду дуетъ;
             И нее то что-нибудь да знаменуетъ.
             Тамъ вы увидите медвѣдей, львовъ,
             Носы съ рогами, когти -- розы даже,
             И мотылечки влеплены туда же
             Съ хвостами павы, чудо все! и тамъ
             Все это чудо -- просто, по стѣнамъ
             Блеститъ въ лазури, серебрѣ да златѣ;
             Покои вотъ потанцевать бы вамъ!
             Недоплясать конца въ иной палатѣ.
             До толь пространны!
   

ХОРОИДЫ.

                                           Есть тамъ и танцоры?
   

ФОРКІАДА.

             Еще какіе! волосъ -- локонъ; взоры
             Жарчѣе солнца, юность -- ароматъ!
             Лишь Парисъ эдакъ пахъ о тѣхъ порахъ
             Какъ прибылъ къ королевѣ...
   

ЕЛЕНА.

                                                     Твой догадъ
             Безсмысленъ... чтожь на послѣдахъ?
   

ФОРКІАДА.

             Сама доскажешь, если молвишь -- да;
             А молвь -- и прочь съ тебя бѣда! тогда
             Къ услугамъ замокъ...
   

ХОРОИДЫ.

                                           О, произнеси
             Немудренькое да! себя и насъ спаси!..
   

ЕЛЕНА.

             Ужель столь сильна Менелая злоба.
             Что впрямь должно погибнуть головой?
   

ФОРКІАДА.

             Забыла знать когда была женой
             Ты брата Парисова, Денфоба, --
             Какъ онъ его, бѣднягу, истязалъ
             Чтобъ только овладѣть тобою?
             Обрѣзалъ носъ и уши обкарналъ
             Чтобъ только лебезить съ женою!
             Самой былъ ужасъ какъ его каралъ...
   

ЕЛЕНА.

             Ахъ, помню! волей было то моею...
   

ФОРКІАДА.

             Я говорю, тожь будетъ и съ тобою.
             Красу не дѣлятъ; въ чьихъ она рукахъ --
             Скорей убьютъ ее, растопчутъ впрахъ,
             А не уступятъ --

слышатся трубы; хоръ смутился.

                                 Какъ трещитъ въ ушахъ!
             Чуть-что не надрывается въ бокахъ!..
             Но душу въ мужѣ рветъ ревнивость хуже,
             Когда не на лицо, а въ чужѣ.
   

ХОРОИДЫ,

             Слышишь трубные ты звуки? видишь блески отъ оружій?...
   

ФОРКІАДА.

             Доброжаловать, король мой!.. все-про-все я донесу.
   

ХОРОИДЫ.

             Ахъ! а намъ что?..
   

ФОРКІАДА.

                                           Развѣ слѣпы что намъ гибель на носу?
             Не забудьте -- какъ гагарокъ... нѣтъ! ужь я васъ не спасу.

молчаніе.

ЕЛЕНА.

             Я думала: рѣшиться ль нерѣшиться?
             Предощущаю я, что ты ехидна, --
             Страшуся, доброе обернешь въ злое.
             Быть такъ! послѣдую я въ замокъ...
             Мнѣ все извѣстно... но у королевы
             Что глубоко въ душѣ таится, скрыто
             Ни кто не вѣдаетъ... Веди, старуха!
   

ХОРЪ.

                       Ахъ, радости! ахъ, иди
                       Ты, добрая и насъ веди
                       Туда по слову господыни!
                       У насъ погибель взади;
                       У насъ надежа впереди --
                       Высокія высь-твердыни
                       Недоступимыхъ стѣнъ!
                       Онѣ намъ крѣпкая оборона
                       Кабы крѣпь града-Иліона,
                       Не будь лишь полона, измѣнъ...

мрачнѣетъ, и мракомъ задергивается все -- коли угодно.

                       Ахъ, что? да какже это,
                       Подруженьки, теперь мы
                       Не видимъ бѣлова свѣта?..
                       Пристрѣли -- экія потмы!
                       Какой выдохнула морокъ
                       Вдругъ рѣченька Еврота,
                       Что глазикъ хотя и порокъ,
                       А таки ни эти!.. и та
                       Бѣлъ-лебеди вольная стая
                       Ни на полянѣ, ни на водѣ --
                       Запропастилась не-вѣсть гдѣ!
                       Слыхать только отъ тово края
                       Киви кивикаютъ!.. знать
                       Онѣ то, а гдѣ это онѣ -- не видать.
                       И все киви онѣ такъ перхливо
                       Кивикаютъ все и жалобливо,
                       Кабы смерть вѣщуютъ онѣ...
                       Ахъ, впрямь зловѣщіе тоны!
                       Ахъ, если на мѣсто обороны
                       Вѣщуютъ онѣ здѣсь, къ сторонѣ,
                       Намъ гибель отъ рукъ вражьихъ --
                       Безъ помину тогда, безъ слѣда
                       Пропали головушки -- бѣда!
                       Уже на шеечкахъ лебяжьихъ
                       Мы чуемъ, чуемъ... ахти! ахъ,
                       Что и но, думать страхъ!
   
                       Все въ темь стемнѣло,
                       Все въ мракъ смрачнѣло --
                       Не видимъ уже себя самихъ!
                       Да просто ли идемъ мы?
                       Не воздухомъ ли плывемъ мы?
                       Кабы мы ноженекъ своихъ
                       Не чуемъ поверхъ земи!..
                       Гляньте-ка, что это въ теми
                       Идетъ? не Ермій ли? о, Меркуръ
                       Съ златымъ жезломъ! помаваетъ
                       Велительно онъ намъ и чураетъ
                       Неутѣшительно насъ -- чуръ!
                       Забираться опять въ постылый,
                       Безрадостный и облыжнорылый
                       Пусть-омутъ да въ немилый
                       Вертёжъ и неисходный юръ!
   
             Вотъ внезапно мгла замглѣла. свѣтъ свѣтается безъ свѣта
             Съ темна въ сѣрый, съ сѣра въ бурый: стѣны вдоль и въ вышину
             Упираютъ намъ навстрѣчу... бѣздна ль, яма ль, крѣпь ли это?
             Страхи все-таки... о, ужасъ! о, сестрицы, мы въ плену,
             И въ такомъ плену, что-ну!..

открывается ограда замка; кругомъ чудовидныя зданія средневѣковаго зодчества.

ХОРОВЕДА.

             Мелютъ взря, болтютъ сглупа -- настоящія дѣвахи!
             Отъ поры-время завыситъ непогодье. Вамъ игра
             Благосчастья и злосчастья только ужасы да страхи?
             Ни терпѣнья въ васъ, ни духу, и ни -- на столько добра!
             Перекорятъ-себѣ шустро, тараторятъ иныхъ шпыня.
             Сладость, горечь, смѣхъ и горе на одинъ и тотже ладъ...
             Ну, молчите! погодите, какъ домыслитъ господыня,
             Для себя и насъ рѣшится, и объ чемъ ея до гадъ!
   

ЕЛЕНА.

             Гдѣ жрица наша? гдѣ ты, Питонисса?
             Да! изъ тяжелыхъ сводовъ вышелъ замокъ...
             Не ты ли къ чудовидному владѣльцу
             Ходила мнѣ просить гостепріимства?
             Коль ты -- благодарю тебя! веди же
             Скорѣй къ нему! Желаю повершенья
             Я странствіямъ, желаю я покою --
   

ХОРОВИДА.

             Тщетно ты глядишь повсюду, зришь напрасно королева,
             Воды дикіе изчезли, съ тѣмъ туманомъ изошли;
             Мы изъ этого тумана, что изъ пасмурнаго зѣва,
             Сѣменили какъ-то странно, чуть касалися земли!
             Можетъ статься рѣялъ морокъ дивомъ дивнымъ, чудомъ чуднымъ,
             Паръ склублялся, расклублялся и хоромы вознеслисься.
             Межъ привѣтомъ съ господиномъ и поклономъ обоюднымъ
             Намѣкнуть бы, эдакъ съ-коса, какъ онѣ произвелись?
             Погляди-ка, на верху тамъ, по широкой галлереѣ,
             По восходамъ, переходамъ и въ окошкахъ -- бѣготня!
             Густятся всюду люди, слуги въ праздничной ливреѣ
             Препочотно гостью примутъ, будетъ вѣрно и пирня --
   

ХОРЪ.

             О, сердце заныло! о, глянь-ка сестрица
             Какъ любо изъ воздуха нѣжнымъ пареньемъ
             Спускается къ низу полсть -- вереница
             Твореньицъ младыхъ! о, чьимъ изволеньемъ
             Они недоросточки вдругъ очертились?..
             О, если бы живчики въ-живь оживились!
             О, радости! родичи -- роди мальчужной...
             Премиленьки! сколь въ нихъ соблазну и вѣжи
             И сколько красивости въ холѣ наружной!
             И ямчаты- щечки! какъ персики свѣжи,
             И пухомъ подернулись!.. такъ бы паяла
             Съ пушкомъ откусила! да нѣтъ, не укусишь:
             Попробуй -- отвѣдаешь, до сердца струсишь
             Какъ вдругъ очитится на зубѣ -- зола!

вступаютъ и всѣ измѣняется.

   

ВЪ ЗАМКѢ ФАУСТА.

По воздуху несутся малютки;
все, дѣлается по словамъ пѣсни, которую поетъ

ХОРЪ.

                                 Малютки-людъ
                                 Откудъ идутъ --
                                 Что тутъ несутъ?
                                 Несутъ ступени
                                 Они подъ тронъ:
                                 Для возсидѣній
                                 Про двухъ персонъ;
                                 Несутъ ковры --
                                 Цвѣта пестры;
                       Несутъ окрышу къ балдахинѣ;
                                 А главный членъ --
                                 Ростъ по коленъ,
                                 Воздержитъ вѣнъ
                                 Надъ господыней...
                                 Нежданый видъ!
                                 Ужь водсѣдитъ
                                 Она на тронѣ
                                 Но цвѣтъ-коронѣ,
                                 На пухъ-подушкѣ!
                                 Но мы, подружки,
                                 Здѣсь подлѣ, вмѣстѣ
                                 Пристанемъ въ рядъ.
                                 Стократъ
                                 Владѣлецъ палатъ
                                 Достоинъ высокой нести
                                 И свыше наградъ!

ЕЛЕНА сидитъ на возвышеніи; кругомъ обступили ее тѣлохранители; изъ-зa тѣлохранителей является ФАУСТЪ въ богатомъ рыцарскомъ одѣяніи.

ХОРОПЕДА озирая Фауста.

             Если бъ этого героя ухорошили такъ боги
             Какъ онъ есть на долго-долго, то удача и успѣхъ
             Его были бы таланомъ среди воинъ въ большой тревогѣ,
             Средь красотъ въ великой брани.. ну всякихъ, и у всѣхъ
             Онъ успѣлъ бы безъ помѣхъ --
             Въ самомъ дѣлѣ не перста отъ передъ тѣми господами,
             Коихъ я знавала -- эдакъ: погляди да не вглядись!--
             Вотъ подходитъ именитый князь степенными шагами,
             Подступилъ подобочинно... королева! обернись,
             Хорошеничко всмотрись!

За Фаустомъ слѣдуетъ одинъ скованный цѣпями.

ФАУСТЪ предъ Еленой

             Подобострастнаго поклона вмѣсто,
             И вмѣсто достодолжнаго привѣта
             Къ стопамъ высокимъ повергаю черня.
             Который преступилъ противу долга
             Послуги вѣрной -- Падай на колени
             Ты передъ этой женщиной великой!
             Винись въ неисправимѣйшемъ проступкѣ!--
             Онъ тотъ, властительница, рабъ ничтожный,
             Что на высокой башнѣ, тамъ, поставленъ
             Досматривать окрестныя пространства
             И низъ и верхъ и мимо проходящихъ,
             Докладывать о прибылыхъ и пришлыхъ.
             Сегодня недосмотръ и небреженье!
             Мнѣ не далъ о прибытіи доклада;
             Высокой гостьѣ почестей пріема
             Не воздано. Такое святотатство
             Должно упасть подъ казнію нещадной
             И кровью изойти своей преступной...
             Но ты! одна лишь ты да соизволишь
             Несчастнаго простить, или повѣсить.
   

ЕЛЕНА.

             Мнѣ присвояешь право судіи,
             Властительницы? будь по твоему.
             Надѣюсь -- судіи права и долгъ
             Принявъ, могу потребовать въ допросъ
             Преступника.-- Внимаю, говори!
   

ЛИНЦЕЙ сторожевой.

                       Въ-смерть и жизнь я на колена
                       Предъ богиней долженъ пасть!
                       Ужь я преданъ ей, и плена
                       Чую выспреннюю власть.--
   
                       Въ утра солнца поджидалъ я
                       Все глядѣлъ, глядѣлъ -- темно:
                       Вдругъ, чего не ожидалъ я.
                       Съ полдня мнѣ взошло оно!
   
                       И туда направилъ взоры,
                       Вмѣсто -- чтобы надзирать
                       Поверхъ, понизь, лѣсъ и горы,
                       На него я только глядь,
   
                       Мои очи -- рысьи очки
                       Какъ ни силились прозрѣть,
                       Только не было имъ мочки
                       Дальше солнышка глядѣть.
   
                       Я невѣсть гдѣ очутился,
                       Съ башни вспорхнули мечты;
                       Но туманъ разсторонился --
                       Вышла вдругъ богиня, ты!
   
                       Повглядѣлся, и ни съ мѣста!
                       Впился весь, дыхая чуть...
                       Ахъ, такая слѣпь-прелеста
                       Ослѣпила глазъ и грудь!
   
                       Позабылъ и рогъ до кладный
                       Предъ тобой остолбенѣвъ!..
                       Казнью ты грози нещадной,
                       Но краса умѣритъ гнѣвъ.
   

ЕЛЕНА.

             Бѣду я эту принесла съ собой,
             Не смѣю наказать; но -- горе мнѣ!
             Какой повсюду злоковарный рокъ
             Меня преслѣдуетъ? вездѣ мужчинъ
             Сердца бѣснуются, не пощадятъ
             Себя. ниже достойности, они!
             Герои, боги -- демоны туда жь
             Бунтуютъ за достойность и меня
             Что по мытарствамъ тащатъ за собой!
             Я только разъ смутила свѣтъ; но вотъ
             Вдвойнѣ, втрикраты нанесла я бѣдъ...
             Пускай на волю выступитъ добрякъ!
             Его наитіе прощаю я.
   

ФАУСТЪ.

             Дивись, какою шибкою стрѣлою
             Подстрѣленный упалъ передъ тобою!
             Но онъ сражонъ одною; несь колчанъ
             Какъ страшный разразился ураганъ
             На грудь мою! сразилъ -- и перья съ пухомъ
             Взлетѣли въ воздухъ и упали въ-прахъ!
             Что сталъ теперь я? ты могучимъ духомъ
             Взмутила вѣрныхъ; я въ своихъ стѣнахъ
             Въ опасности; боюсь, мой полкъ побѣдный
             Ослышится -- и будетъ побѣжденъ,
             Непобѣдимою изъ всепобѣдныхъ жонъ;
             Мнѣ остается только отповѣдный
             Животъ повергнуть свой передъ тобой.
             Пусти же ты меня къ ногамъ упасть,
             Признать владычество твое и власть
             И въ промыслъ твой отдаться головой!
   

ЛИНЦЕЙ
подступаетъ съ ларцомъ; за нимъ несутъ кое-что другіе.

                       Богатый хватъ идетъ назадъ;
                       Ему же милостынька -- взглядъ!
                       При взглядѣ чувства говорятъ
                       Сколь онъ богатъ и скудноватъ.
   
                       Кто былъ я прежде, пылче кто?
                       Чего хотѣть мнѣ? дѣлать что?
                       Что рысій блескъ очей моихъ?
                       Онъ отблеститъ у ногъ твоихъ.
   
                       Съ востоку мы де ржали путь
                       На западъ, встрѣча! ни свернуть:
                       Два люда шли со двухъ сторонъ,
                       Одинъ другимъ быль разъярёнъ.
   
                       Одинъ упалъ, -- другой стоялъ,
                       А третій мечъ въ рукѣ держалъ:
                       Всякъ злился сѣчь и осилилъ; --
                       По кто сражалъ? никто не зналъ.
   
                       Тѣснились мы, врывалися --
                       Межъ ихъ кося, напасть неся:
                       А въ-вечеръ гдѣ приказъ отдамъ,
                       И въ рань вездѣ добыча намъ.
   
                       А ну! тотъ несъ себѣ что могъ,
                       Тотъ подъ шумокъ красотку влекъ,
                       Инъ гналъ скотину, скотъ любя --
                       Всю масть конину съ жеребя.
   
                       Я-жь подстерегъ и подберегъ
                       Себѣ въ зарокъ такой цвѣтокъ,
                       Что съ нимъ едва я слова два
                       Скажу, и все мнѣ трынь-трава!
   
                       Гдѣ золотцо: мѣкну карманъ --
                       Тамъ на лицо мнѣ чистаганъ!
                       А кину взглядъ: попалъ въ угадъ --
                       Содвину кладъ и сталъ богатъ!
   
                       Сокровищъ кучи: самоцвѣтъ --
                       Любая вещь, любой предметъ
                       На свѣтѣ; чтобъ у сердца, тутъ,
                       Тебѣ разцвель мой изумрудъ!
   
                       Рубинъ хладитъ облика видъ
                       И пылъ студитъ огня-ланитъ;
                       Но не смарагдъ, но не рубинъ
                       Тебѣ, я все съ морскихъ пучинъ!
   
                       Но я богатъ, и будетъ ладъ;
                       И я весь кладъ тащу, и радъ
                       Къ ногамъ жены сложить его,
                       Какъ плодъ войны, того-сего,
   
                       Вѣдь не легки ларцы-таки!
                       Но тяжелѣй есть сундуки...
                       Я ихъ цѣльемъ пригромозжу,
                       Да кладоемъ твои нагружу.
   
                       Возсѣла ты лишь на престолъ --
                       И разумъ сбрелъ, и чуть не вполъ
                       Передъ тобой -- предъ лѣпотой
                       Богачъ поникъ со всей казной.
   
                       Но я бъ на усъ казну мотнулъ,
                       Тебѣ бъ халюзъ-какой ввернулъ --
                       Въ самъ-дѣлѣ?... цѣнное мое
                       Все въ дѣлѣ стало пустячье!
   
                       И вотъ же нѣтъ! ужь такова
                       Моя чудачка -- трынь-трава.
                       О, тронься! трынь вознагради,
                       Ко мнѣ миленько погляди!
   

ФАУСТЪ.

             Неси назадъ сіи пріобрѣтенья,
             Не охуленныя, но безъ воззрѣнья!
             Ей повергать сокровища къ ногамъ
             Особой данью было бы напрасно;
             Здѣсь все сокрытое по тайникамъ
             Ужь достояніе жены прекрасной.--
             Ступай! сокровищницу разрывай,
             Укрась храмину; выспренніе роды
             Незримой роскоши ты прогадай
             Въ видахъ невиданныхъ, и храма своды
             Сведи въ небесный сводъ; придумай рай
             Ей изъ безжизненно-живой природы;
             Предупреждай что-шагъ, и разстилай
             Ковры красой трепещущихъ узоровъ --
             Чтобъ поступъ утопалъ, и чтобы взоровъ
             Внезапный блескъ всего не поражалъ,
             Лишь духъ бы отъ всего истаяваль.
   

ЛИНЦЕЙ.

                       На затѣи мысль не чуда,
                       Только вяла мысли сила!
                       Этой Феи спѣсь-причуда
                       Все объяла здѣсь, смутила --
                       Людъ-холопья чуть не глупы,
                       Стрѣлы, копья стали тупы;
                       Даже Феба свѣтъ дурнѣетъ,
                       Свѣтитъ съ неба и блѣднѣетъ;
                       Предъ красой же той все то
                       Препустой пустякъ, ничто!
   

ЕЛЕНА Фаусту,

             На пару словъ! хочу о кое-чомъ
             Спросить тебя; возсядь сюда, ко мнѣ!
             Пустое мѣсто -- господину честь,
             Съ него почествуетъ онъ госпожу.
   

ФАУСТЪ.

             Благоугодность женщины великой
             Пріемню на коленахъ... руку эту,
             Возведшую меня въ почотъ толикой
             Цалую... слава перейдетъ по свѣту
             Коль я, властительницы совластитель
             Безкрайнихъ, неизвѣданныхъ земель,
             Тебѣ пребуду навсегда -- отсѣлъ --
             Наперсникъ, дядька, рабъ, тѣлохранитель.
   

ЕЛЕНА.

             Я зрю, внемлю... сугубая чудесность!
             До крайности дивлюся... спросу много,
             Хочу навѣдаться... Зачѣмъ же говоръ
             Того звучитъ извольно мнѣ и хольно?
             Какъ-будто тонъ подноровляетъ тону!
             Едва средь уха пріютилось слово --
             Другое тутъ, и лебезится съ первымъ!
   

ФАУСТЪ.

             Тебя дивитъ людей моихъ рѣченье;
             Но усладитъ хольнѣй ихъ пѣснопѣнье
             И ощущенье всей души пройметъ.
             Рѣчей созвучья родитъ упражненье,
             Бесѣда наша ихъ произведетъ.
   

ЕЛЕНА.

             Скажи, могу ль такъ говорить и я
             Красно и складно?
   

ФАУСТЪ,

             О, пусть идетъ отъ сердца рѣчь твоя
             И будетъ ладно!--
             Коль грудь одну тоска одолѣваетъ,
             Другая -- что же?
   

ЕЛЕНА.

                                           тоже... ощущаетъ.
   

ФАУСТЪ.

             И-такъ любви участье -- сладострастье;
             А благо въ полной чашѣ?
   

ЕЛЕНА.

                                                     наше... счастье.
   

ФАУСТЪ,

             И -- благость велика!.. въ груди тоска
             Легка... порука чья?
   

ЕЛЕНА.

                                                     моя... рука.--
   

ХОРЪ

                       Кто заподозрилъ бы госпожу,
                       Чтобъ занялась она дѣльцемъ
                       Съ господиномъ владѣльцемъ?
                       Но дѣльцо-то я какъ обсужу,
                       И гляжу -- штука не мудрена!
                       Мы отъ паденія Иліона
                       Упали сами... уже не то
                       Намъ вольничанье; черезъ что
                       И натерпѣлись и потъ невольны,
                       И вотъ -- больно довольны
                       Коль насъ приголубитъ кто!.
                       Къ мужчинѣ надо приноровиться;
                       Но неново намъ хвалиться,
                       Мы выборахъ мужей плохи
                       Хотя-себѣ знатохи,
                       Не врѣдкость выпадетъ неуклюжій
                       Къ хорошенькой въ мужи;
                       Но за неуклюжимъ то она
                       Преблагополучная жена.
                       Иная словно обойдена!
                       Иной полюбится сатана
                       Лучше яснова сокола --
                       Кабы голубчика выбрать не могла.
                       Такъ вотъ что! Ужо сидятъ
                       Они другъ-о-друга, врядъ,
                       И вплоть плечи,
                       Нога съ ногой,
                       Рука съ рукой,
                       И говорятъ рѣчи
                       Невнятныя,
                       Потронулися грудью --
                       Знатныя
                       Утѣхи свои пріятныя
                       Ведутъ не по-простолюдью,
                       Забаву ведутъ свою
                       Въ-очью
   

ЕЛЕНА.

             Кабы я тамъ и здѣсь... какъ-будто я
             Хочу сказать -- да, здѣсь я, и твоя!
   

ФАУСТЪ.

             Какъ-бы то сонъ! дрожу, дышу едва...
             Безъ свѣта свѣтъ... не вяжутся слова.
   

ЕЛЕНА.

             Я изжилась... но вотъ. обновлена...
             Съ чужимъ сошлася и уже вѣрна!
   

ФАУСТЪ.

             Судьба насъ сблизила! и ты и я --
             Мы ощутили сладость бытія.
   

ФОРКІАДА вбѣгаетъ.

                       Вотъ-тѣ разъ! мои голубы,
                       Только азъ да буки съ губы,
                       Вѣди съ глазъ, глаголь про любы,
                       Но на зубы -- вѣсти есть...
                       Слышьте! завываютъ трубы,
                       Долетаетъ ропотъ грубый --
                       Отгадали ль что за вѣсть?
                       Въ этотъ край пришолъ оттуда
                       Менелай съ наплывомъ люда,
                       Онъ ужо задаетъ вамъ честь.
                       Не у мѣста зорить въ оба!
                       Ты, прелеста, ты же здоба
                       Помнишь кару Деифоба?..
                       Тебя злоба ждетъ и месть.
                       Встрѣть!.. упорна будетъ битва,
                       Наточонъ топоръ какъ бритва,
                       Злобной мести не отвесть!
   

ФАУСТЪ.

             Помѣха дерзкая! не потерплю я,
             Хоть опась, безтолковѣйшаго смута.
             Ты гадкая вѣщунья, вѣчно гадишь
             Отраднѣйшія вѣсти... ты злорадна
             Худому только и худымъ извѣтамъ!
             Но въ этотъ разъ тебѣ не удалося...
             Рыгни своимъ ты подыхомъ на воздухъ
             Чтобъ разошлося! это ли гроза намъ?
             Хотя гроза -- пройдетъ пустой угрозой.

изъ дали доносятся взрывы съ башенъ и прочая военная суматоха; къ Фаусту подходятъ его витязи.

ФАУСТЪ Еленѣ.

             Царица! неразрывный кругъ героевъ
             Передъ тобой. Благопріятства женщинъ
             Достоинъ тотъ, кто женщинъ защищая
             Опорой крѣпкой онъ умѣетъ стать.
   
             Вы, цвѣтъ и сила сѣвера и юга!
             Гдѣ шагъ шагнете вы -- земля стрясется,
             Гдѣ вы расходитесь -- грохочутъ громы:
             И такъ побѣда вѣрная васъ ждетъ.
   
             Отъ стѣнъ моихъ отбейте Менелая,
             Сразите на голову, сдвиньте къ морю --
             Пускай разбойничаетъ тамъ и грабитъ!
             Врага на морѣ доконаетъ рокъ.
   
             Уже герцогами васъ поздравляю;
             Намъ земля покореныя награда...
             Подъ скипетромъ спартанской королевы
             Владѣйте ими повинуясь ей.
   
             Вы заживете тамъ благоустройно;
             Извнѣ, по гранямъ, выставите громы
             И силы; въ Спартѣ королева будетъ
             Надъ вами властвовать и надо мной.

вступаетъ въ кругъ своихъ витязей и отдаетъ различныя повелѣнія.

ХОРЪ.

                       Красавицу оборонитъ тотъ
                       Кто про себя ее пасетъ.
          Мефистофель несутся на черныхъ коняхъ.

   Фаустъ. Чего тѣ вьются тамъ, надъ плахой?
   Мефист. Что стряпаютъ онѣ, что мастерятъ, не знаю.
   Фаустъ. Взовьются, отлетятъ, наклонятся, нагнутся,
   Мефист. То вѣдьмъ кагалъ.
   Фаустъ, Кропятъ и посыпаютъ,
   Мефист. Мимо! Мимо!
   

TЮPЬМА.

Фаустъ. (Со связкой ключей и свѣтильникомъ передъ желѣзной дверкой.)

             Меня охватываетъ трепетъ, мной давно забытый,
             Захватываетъ человѣчества вся злая доля!
             И здѣсь она живетъ, за этою сырой стѣной,
             А преступленіе ея -- заблудшееся доброе лишь чувство!
             Ты медлишь къ ней идти?
             Вновь свидѣться съ ней ты боишься?
             Иди! Медлительность твоя дастъ смерти подобраться.

(Хватается за замокъ.)

             Голосъ поетъ за дверью. Мать, блудница.
                       Извела меня,
                       Отецъ, обманщикъ,
                       Съѣлъ меня!
                       Моя сестренка малая
                       Собрала косточки мои
                       Въ студеномъ мѣстѣ!
                       Тогда я сталъ хорошенькой лѣсною пташкой;
                       Лети ты, улетай!
             Фаустъ (отпирая).
             Не чувствуетъ она, что милый близко.
             Звенятъ какъ цѣпи слышитъ, какъ шуршитъ солома.

(Входитъ.)

             Маргарита (прячась въ солому).
             Бѣда! бѣда! Идутъ. Смерть горькая моя!
             Фаустъ (тихо). О, тише! тише! Я пришелъ тебя освободить.
             Марг. (подползая къ нему).
             Коль человѣкъ ты. то почувствуй ты мою бѣду!
             Фаустъ. Ты крикомъ сторожей разбудишь!

(Хватаетъ цѣпи, чтобъ разомкнуть ихъ.)

             Маргарита (на колѣняхъ).
             Кѣмъ власть тебѣ, палачъ, дана
             Такая надо мной?
             На половинѣ ночь еще,
             А ты пришелъ уже за мною. Сжалься,
             Дай мнѣ пожить! Неужли утромъ рано
             Не будетъ времени довольно? (Встаетъ.)Такъ молода еще я!
             Такъ молода -- и мнѣ ужъ умирать!
             Красива тоже я была, и тутъ была моя погибель.
             Былъ возлѣ другъ, теперь далеко онъ;
             Вѣнокъ лежитъ разорванныя, раскиданы цвѣты.
             Ты не хватай меня съ такой силой!
             Ты пожалѣй меня! Что сдѣлала тебѣ я?
             Не дай ты мнѣ молить тебя напрасно!
             Тебя вѣдь въ жизнь мою я не видала!
             Фаустъ. Какъ устоять предъ ужасомъ такимъ!
             Маргарита. Я вся теперь по власти у тебя.
             Дай прежде только грудью мнѣ еще ребенка накормить.
             Голубила его я напролетъ всю эту ночь;
             Они же отняли его, чтобъ сдѣлать больно мнѣ.
             И говорятъ теперь -- я навела его.
             И никогда мнѣ больше радости не знать.
             Поютъ они и пѣсни про меня. Охъ, злые они люди --
             Такъ старая, кончаетъ сказка;
             Кто просить ихъ такъ толковать ее?
             Фаустъ (бросается ни колѣни.)
             Твой милый здѣсь у ногъ твоихъ,
             Чтобъ разомкнуть мучительныя узы.
             Марг. (кидаясь къ нему). О, на колѣняхъ мы давай святыхъ молить!
             Смотри, внизу, у этихъ ступеней,
             У самаго порога
             Адъ клокочетъ!
             Врагъ
             Въ страшной ярости
             Бушуетъ!
             Фаустъ (громко). Гретхенъ! Гретхенъ!
             Марг. (прислушиваясь). Да, это голосъ друга былъ!

(Вскакиваетъ. Цѣли падаютъ.)

             Гдѣ онъ? Я слышала, онъ звалъ!
             Свободна я! Никто не возбранятъ,
             Къ нему на шею броситься ючу я.
             Припасть къ его груди!
             Онъ Гретхенъ звалъ! Стоялъ онъ на порогѣ;
             Сквозь ревъ и ада стукъ.
             Сквозь яростный И дьявольскій я смѣхъ
             Узнала любящій, узнала сладкій голосъ.
             Фаустъ. Я это.
             Маргарита. Ты? О, разъ еще скажи!

(Хватаетъ его.)

             Онъ это! Онъ! Куда дѣвалась мука вся?
             Гдѣ страхъ тюрьмы? цѣпей?
             Ты это! Ты пришелъ спасти меня!
             Я спасена!--
             Вотъ улица опять,
             Гдѣ въ первый разъ тебя я увидала,
             И садъ веселый,
             Гдѣ ждемъ мы съ Маріею тебя.
             Фаустъ (увлекая ее съ собою). Идемъ. Идемъ!
             Маргарита. Побудь еще!
             Мнѣ такъ пріятно вѣдь быть тамъ, гдѣ ты! (Ласкаясь).
             Фаустъ. Спѣши!
             Коль ты не поспѣшишь,
             Придется дорого намъ поплатиться.
             Марг. Какъ? Ты не можешь больше цѣловать?
             Мой другъ, недолго такъ со мною врозь,
             И разучился цѣловать?
             Мнѣ отчего становится такъ страшно на груди твоей?
             Когда Отъ словъ твоихъ, отъ взглядовъ прежде,
             Бывало, небо все спускалося ко мнѣ.
             И цѣловалъ меня ты, словно задушить меня хотѣлъ.
             Цѣлуй же!
             Иль поцѣлую я тебя. (Обнимаетъ его.)
             О горе! губы холодны твои.
             Молчатъ.
             Куда жъ любовь твоя
             Дѣвалась?
             Кто отнялъ у меня ее? (Отворачивается отъ него.)
             Фаустъ. Идемъ! Идемъ да мною! Милая, мужайся!
             Я приголублю въ тысячу разъ горячѣй тебя;
             За мною только ты иди! о томъ тебя я только и прошу.
             Маргарита (оборачиваясъ къ нему).
             Ты ль это въ самомъ дѣлѣ? Вѣрно ли, что ты?
             Фаустъ. Я, я! Пойдемъ!
             Маргарита. Снимаешь ты оковы,
             Опять къ объятія меня берешь,
             Какъ сталось, что меня ты не боишься?--
             И знаешь ли, мой другъ, кому свободу ты даешь?
             Фаустъ. Идемъ! идемъ! Ужъ ночь глубокая уходитъ
             Марг. Мать спою я извела,
             Дитя свое я утопила.
             А развѣ не было оно тебѣ и мнѣ подаркомъ?
             Тебѣ вѣдь тоже?-- Это ты! мнѣ вѣрится съ трудомъ.
             Дай руку мнѣ твою?-- Нѣтъ, нѣтъ, не гонъ!
             Милая твоя рука!-- Ахъ, мокрая она!
             Ты оботри ее! Сдается мнѣ,
             Она въ крови.
             О, Боже! Что ты сдѣлалъ?
             Вложи свою ты шпагу.
             Прошу объ этомъ я тебя.
             Фаустъ, Оставь ты прошлое, оно прошло!
             Меня ты убиваешь.
             Марг. Нѣтъ, послѣ насъ остаться долженъ ты!
             Я опишу тебѣ могилы --
             Ты долженъ позаботиться о нихъ
             Сейчасъ же. завтра:
             Матери дашь лучшее ты мѣсто;
             Брату моему, сейчасъ же, рядомъ,
             Мнѣ немножко въ сторонѣ --
             Не очень ужъ далеко!
             А маленькаго мнѣ у правой груди положи.
             Со мною некому лежать другому!
             Къ тебѣ прижаться мнѣ
             Бывало сладко такъ -- блаженствомъ, счастьемъ!
             Но этому ужъ больше не бывать:
             Мнѣ чувствуется, будто я насильно жмусь къ тебѣ,
             Отталкиваешь будто ты меня.--
             И все жъ ты это! смотришь добро такъ, такъ непритворно.
             Фаустъ. Ты чувствуешь, что это я -- ну, такъ идемъ же!
             Маргарита. Туда?
             Фаустъ. Да, на свободу.
             Маргарита. Если тамъ могила,
             И смерть насъ сторожитъ, -- идемъ тогда!
             Отсюда къ ложу вѣчнаго покоя --
             Ни шагу дальше.
             Уходишь ты? О, Генрихъ, если бъ можно было мнѣ съ тобой!
             Фаустъ. О, можно! захоти лишь! Дверь открыта
             Марг. Нельзя уйти мнѣ; не на что надѣяться ужъ мнѣ.
             Бѣжать? зачѣмъ? Слѣдить они за мною будутъ,
             Такъ горько подаянія просить,
             Да и съ нечистой совѣстью къ тому жъ!
             Охъ, горько какъ скитаться на чужбинѣ;
             И все жъ они меня вѣдь схватятъ!
             Фаустъ. Съ тобой я буду.
             Маргарита, Скорѣй! скорѣй!
             Спасай своя ты бѣдное дитя!
             Бѣги! Дорожкой все
             По рѣчкѣ вверхъ,
             Мосточкомъ
             Въ лѣсъ.
             Налѣво, гдѣ доска стоитъ
             Въ пруду.
             Хватай его, скорѣе только --
             Оно подняться хочетъ,
             Еще барахтается, вонъ!
             Спасай! спасай!
             Фаустъ. Опомнись же!
             Одинъ лишь шагъ, и ты свободна!
             Маргарита. Пройти бы только гору намъ!
             Тамъ мать моя сидитъ на камнѣ --
             Мнѣ по спинѣ морозомъ пробѣжало!--
             Тамъ мать моя сидитъ на камнѣ,
             Качаетъ головой;
             Она ей не киваетъ, не манитъ: отяжелѣла голова:
             Спала такъ долго, больше не проснется;
             Спала, чтобъ весело намъ было:
             Счастливыя то были времена!
             Фаустъ. Безсильны всѣ мольбы, слова безсильны.
             Такъ я рѣшусь учесть тебя отсюда.
             Маргарита. Оставь меня, и не стерплю насилья!
             Убійственно меня такъ не хватай!
             Вѣдь я всегда жъ тебѣ все дѣлала въ угоду.
             Фаустъ. День брежжетъ! Милая! Голубка!
             Марг. День! Да. свѣтаетъ! пробивается сюда послѣдній день:
             Быть долженъ былъ бы днемъ онъ свадьбы!
             Не говори ты ни кому, что былъ уже у Гретхенъ.
             Вѣнокъ ты бѣдный мой!
             Ну что жъ, свершилось!
             Увидимся съ тобою мы опять --
             Но не ни танцахъ.
             Толпа тѣснится, не слыхать ея;
             И улицы и площадь
             Вмѣстить ее не могутъ;
             Ужъ колоколъ зоветъ и палочка сломилась;
             Меня какъ вяжутъ, какъ они хватаютъ!--
             Ужъ къ плахѣ подвели меня!
             Ужъ каждый у себя почувствовалъ надъ шеей лезвіе.
             Что рухнетъ мнѣ на шею --
             Міръ, какъ могила, нѣмъ лежитъ!
             Фаустъ. О, не рождаться бы на свѣтъ мнѣ!
             Мефистофель. (Показывается снаружи.)
             Идемъ! иль ни пропали.
             Все страхъ ненужный, мѣшкотня да болтовни!
             Кони мои дрожать,
             Ужъ брежжетъ утро-
             Марг. Что тамъ изъ-подъ земли встаетъ?
             Тотъ! Тотъ! Ушли его!
             На мѣстѣ на святомъ ему что нужно?
             За мной пришелъ!
             Фаустъ. Ты жить должна!
             Марг. Тебѣ, судъ Божій, предаю себя я.
             Мефистофель. (Фаусту).
             Идемъ! идемъ! Иль брошу я тебя тутъ съ нею.
             Марг. Твоя, Отецъ! Спаси меня!
             Вы, ангелы, Святыя Силы,
             Вокругъ меня охраной станьте!
             Тебя мнѣ страшно, Генрихъ!
             Мефист. Она осуждена!
             Голосъ (свыше). Спасена!
             Мефист. (Фаусту). Сюда, ко мнѣ!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ.)

             Голосъ (изнутри, замирая). Генрихъ! Генрихъ!
   

ПОЯСНЕНІЯ.

   Переходъ изъ среднихъ вѣковъ въ новое время совершался при большомъ подъемѣ духа. Умъ, окрѣпнувъ въ напряженной схоластической работѣ, почувствовалъ стремленіе познать ближе міръ, природу.
   Среди нахлыну шлихъ представленій изъ античнаго міросозерцанія, душа тревожно прислушивалась къ неумолчному въ глубинѣ ея голосу, говорившему о родныхъ богахъ, властныхъ надъ силами природы и повелѣвавшихъ нѣкогда сердцами людей.
   Народная душа медленно поступается своими богами; подъ давленіемъ наростающей культуры она претворяетъ ихъ во внѣшнихъ обликахъ, но, втайнѣ, въ тяжелую минуту продолжаетъ жить надеждой на помощь добрыхъ боговъ, а помыслы о наслажденіяхъ земными флагами ставитъ въ связь съ помощію злыхъ духовъ.
   И вотъ, къ народной фантазіи возникаютъ сказанія о неугомонныхъ людяхъ, жаждавшихъ наслажденія земными благами хотя бы цѣною небесныхъ благъ, и для того продававшихъ свою душу дьяволу.
   Сказанія эти постепенно, отъ поколѣнія къ поколѣнію, вбираютъ въ себя всѣ коренные вопросы о ходѣ мірозданія и о роли человѣка въ мірѣ. Они разрѣшаютъ ихъ сообразно душевному настроенію каждаго отдѣльнаго періода -- подъ вліяніемъ ли просвѣтляющагося разсудка, открывающаго все новые и новые пути къ земному благу,-- подъ вліяніемъ ли укоровъ совѣсти, когда встревоженный духъ начинаетъ страшиться развертывающаго свои силы разсудка. Мѣняются согласно этимъ душевнымъ настроеніямъ и изображенія конечной судьбы героевъ.
   Такъ, въ историческіе моменты, когда церковь осиливаетъ враждебныя начала, продавшій свою душу искупаетъ грѣхъ добрыми дѣлами.
   Такъ, въ эпоху Возрожденія, въ отпоръ формально-церковному міросозерцанію, единой спасительницей души представлялись искренняя вѣра, а надежда на искупленіе пресытившагося грѣховнаго наслажденія одними добрыми дѣлами представлялась ковами злого духа-искусителя. Тогда участь человѣка, продавшаго свою душу дьяволу являлась въ сказаніяхъ истинно трагическою: невозможно становилось искупленіе вины ни добрыми дѣлами, ни истязаніями грѣховной плоти.
   Наконецъ появилось сводное сказаніе о кудесникъ Фаустѣ, гдѣ сливаются воедино и титаническія черты, схваченныя изъ созерцанія античнаго міра, и низведенныя до характера бѣсовскаго нахожденія черты духовъ, властныхъ надъ силами природы.
   Дѣло истинно народнаго поэта было освѣтить своимъ геніемъ эти родные ему отголоски народной души, -- и вотъ Гёте въ своемъ "Фаустѣ" отлилъ въ одинъ незыблемый образъ всѣ черты, схваченныя народнымъ воображеніемъ.
   И въ этомъ образѣ предстало не только передъ германскимъ народомъ, но и передо всѣмъ человѣчествомъ прошлое его духа; въ этомъ же образѣ узрѣло оно выразившимися и всѣ тѣ силы, которыя, развертываясь, должны созидать все его будущее.
   Подобно "Божественной Комедіи" Данта, "Фаустъ" есть автобіографія геніальнаго поэта, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и произведеніе всего человѣчества, такъ какъ въ поэтѣ-геніи, какъ въ фокусѣ, сосредоточивается работа духа всего современнаго человѣчества.
   Все произведеніе въ своемъ цѣломъ рисуется передъ нами, какъ тѣ средневѣковые соборы, которые, начавшись въ романскомъ стилѣ и закончившись въ готическомъ. Захватываютъ насъ своими послѣдовательными моментами созиданія. Такъ, въ романскомъ стилѣ духъ еще. близокъ къ гармоніи природы, по круглый сводъ собора, небо надъ землей, ужъ начинаетъ подаваться кверху, терять свою округлость; въ готическомъ стилѣ сводъ уже надломился, и духъ стремительно, безъ оглядки, несется ввысь, чтобы потомъ, понимать недосягаемость высоты, опять, въ послѣдующіе вѣка, искать единенія земли и неба
   И нашего поэта мы видимъ несущимся ввысь и затѣмъ, какъ бы почерпнувши небесныхъ силъ, вновь спустившимся на землю. Здѣсь онъ проникается сознаніемъ, что замыслы Прометея -- божескіе замыслы, не бѣсовскіе, что сильный человѣкъ долженъ изжить природу, чтобы постигнуть ее. Утоляя свои страсти, онъ можетъ падать, но долженъ изъ потемковъ выбраться къ свѣту.
   Посвященіе. Гёте. полный легендарныхъ образовъ, навѣянныхъ изученіемъ народнаго творчества, неудовлетворенный жизнью и наукой того времени, пытается въ образѣ Фауста воплотить бушующій свой духъ.
   Юному періоду жизни Гёте принадлежатъ: первый монологъ Фауста, разговоръ его съ Вагнеромъ, отдѣльныя мѣста изъ прогулки за городъ, конецъ второго разговора съ Мефистофелемъ, разговоръ Мефистофеля съ ученикомъ и сцены съ Гретхенъ до собора, но безъ убіенія Валентина.
   Чѣмъ дальше уходило назадъ то время, когда Гёте въ своихъ отрывкахъ "Фауста" далъ выраженіе бродившимъ въ душѣ его Прометеевымъ замысламъ, чѣмъ богаче содержаніемъ становились его жизненныя представленія, сознательнѣе и уравновѣшеннѣе творчество, -- тѣмъ туманнѣе, тѣмъ болѣе колеблющимися воздушными видѣніями рисовались передъ нимъ эти замыслы.
   Гете былъ уже близокъ къ пятидесяти годамъ жизни, когда предъ и имъ вновь предстали образы сто юной фантазіи -- и онъ почувствовалъ себя вновь помолодѣвшимъ.
   Поэтъ переносится въ то время, когда кучка близкихъ ему друзей волновалась подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ отъ первыхъ отрывковъ "Фауста". Друзья отошли въ вѣчность, -- онъ чувствуетъ себя одинокимъ.
   Поэтическіе образы юной фантазіи, дорогіе сочувствіемъ друзей, влекутъ ввысь въ область чистыхъ, незыблемыхъ идеаловъ. Сердце, черствѣющее среди жизненныхъ тревогъ, чувствуетъ себя вновь мягкимъ, кроткимъ, и все, что въ суетѣ земной считало оно своимъ, отходитъ вдаль, а меркнувшіе, но вѣчно живые образы овладѣваетъ вновь душою -- становятся для нея дѣйствительностью.
   Прологомъ къ театръ поятъ высказываетъ свое отношеніе къ "Фаусту".
   Идеалы юности, свѣтлые по настроенію, но туманные по дѣйствительному, внутреннему своему составу, встрѣчаясь съ жизненными впечатлѣніями, -- съ неба спускаются на землю.
   "Фаустъ" долженъ охватить цѣлую жизнь человѣческую, со всѣми наростающими и просвѣтляемыми свыше интересами ея -- отразить въ себѣ всѣ сложные моменты, переживаемые человѣкомъ.
   Прологомъ въ небесахъ указывается на то положеніе, которое лежитъ въ основѣ произведенія: все преходящее истекаетъ изъ единаго высшаго, благого начала. На вѣчный, мучительный вопросъ о высшемъ смыслѣ страданій человѣчества можетъ быть давъ только одинъ отвѣтъ, а именно, что страданій есть блужданіе человѣка. томящагося неясностью своего существованія къ его отдѣльности.
   У Гете Мефистофелъ, искуситель, духъ отрицанія, является среди небесныхъ силъ. Онъ ничего не можетъ сказать ни о звѣздахъ, ни о силахъ природы, такъ какъ онѣ неизмѣнно исполняютъ разъ установленные законы во всей ихъ точности; онъ поднимаетъ, голосъ лишь въ нравственной области, пока блуждаетъ человѣкъ, и пока силою мірового порядка, силою положительнаго начала онъ по выведенъ на правый путь, не направился ко благу.
   Господь самъ указываетъ Мефистофелю на раба Своего -- Фауста. Но злой духъ уже давно слѣдитъ за нимъ: блужданье Фауста, томящагося неясностью своего существованія, Мефистофель принимаетъ за слабость нравственныхъ силъ и проситъ у Господа позволенія завладѣть Фаустомъ.
   
   Человѣкъ хорошій при Своемъ стремленьи смутномъ
   Все жъ правый путь въ сознаніи несетъ,
   
   -- поэтому Господь разрѣшаетъ бѣсу попытаться отвлечь духъ Фауста отъ Первоисточника его.
   Изъ духовъ всѣхъ, что отрицаютъ, плутъ -- лукавый -- не страшенъ: составляя самъ лишь звѣно нравственнаго строя, духъ этотъ не можетъ разрушить его; онъ вынужденъ лукавить, чтобы только продлить власть спою надъ человѣкомъ, пока тотъ блуждаетъ. Отрицаніе есть лишь моментъ въ развитіи жизненныхъ силъ, гдѣ высшая ступень неизмѣнно отрицаетъ собою низшую.
   Небеса замыкаются и поетъ раскрываетъ передъ нами душу своего Фауста.
   Фаустъ неудовлетворенъ схоластическою ученостью полагавшею возможнымъ, отрѣшившись отъ непосредственнаго созерцанія природы, уловить міровые законы построеніями человѣческаго разсудка; онъ жаждетъ единенія съ внѣшнимъ міромъ. Смутно создаетъ онъ, что лишь постигнувъ единый разумъ и въ вещахъ и въ душѣ человѣка онъ постигнетъ міръ во всемъ его цѣломъ и во всемъ разнообразіи явленій.
   Фаустъ обращается къ магіи. Магамъ, персидскимъ жрецамъ, издревле приписывалось геніальное прозрѣніе въ природу, помощью котораго они постигали таинственную связь явленій и получали возможность воздѣйствовать на нихъ. Магія средневѣковая приписывала себѣ то же зданіе и ту же силу,
   Единеніе всѣхъ живыхъ силъ въ міровомъ строѣ представлялось первобытному воображенію подчиненіемъ отдѣльныхъ духовъ, властвующихъ надъ отдѣльными явленіями, одному, царящему надъ всѣми, высшему духу. Благодаря своей духовности, человѣкъ могъ вступать въ сношеніе съ этими духами и черезъ нихъ дѣйствовать на природу.
   Для отвлекающаго мышленія это единеніе силъ представлялось сочетаніемъ чиселъ и миръ; въ свою очередь, въ силу основнаго свойства души человѣческой, эти сочетанія чиселъ и мѣръ созерцались въ соотвѣтствующихъ построеніяхъ; построенія эти пріобрѣтали символическое значеніе для возбужденной фантазіи, и такимъ образомъ создавались чарующія душу картины міроваго строя,
   Фаустъ хочетъ стать лицомъ къ лицу съ природою. Чтобы постигнуть ее, онъ за руководствомъ обращается къ творенію астролога Нострадамуса и вникаетъ въ начертанное имъ изображеніе макрокосма (міра во всемъ его объемѣ, великаго мірового порядка), гдѣ міръ представляется какъ одинъ цѣлостный организмъ. Согласно древневосточному и неоплатоническому созерцанію, тугъ представлялось собственно три отдѣльныхъ міра, поставленныхъ одинъ надъ другимъ, различныхъ по формѣ, но по своей сущности вяжущихся въ одно цѣлое: міръ, какъ идея; міръ, какъ дѣйствующая сила; міръ, какъ чувственное явленіе. Духи, вереницей сверху внизъ, передающіе Божескій свѣтъ въ нижніе міры и возносящіе земныя стремленія, изображены передающими другъ другу золотыя ведра. Фаустъ приходитъ въ восторгъ отъ этой картины единенія міровыхъ силъ, ощущаетъ присутствіе утихъ силъ въ себѣ изъ немъ возгорается отвага пуститься въ міръ,
   
   Нести земную боль, земное счастье.
   
   Въ немъ начинаютъ сказываться новыя чувствованія, но въ то же время является сознаніе, что для выясненія ихъ недостаточно однихъ его душевныхъ силъ, обособленныхъ отъ внѣшняго міра.
   И вотъ пылкому воображеніи) его уже рисуется, что онъ одолѣлъ природу и подобенъ въ силахъ съ самимъ Духомъ земли.
   Духъ Земли предстаетъ предъ нимъ. Но онъ объятъ пламенемъ, онъ грозенъ. Фаустъ проникается громадностью задачи; охватить всю совокупность жизненныхъ явленій и падаетъ ницъ. Духъ исчезаетъ.
   Къ Фаусту стучится его фамулусъ Вагнеръ.
   (Фамулусъ -- студентъ, живущій въ домѣ профессора, заботящійся о порядкѣ въ аудиторіи и являющійся посредникомъ между профессоромъ и студентами).
   Въ разговорѣ съ Вагнеромъ, Фаустъ высказываетъ все то, что служило евангеліемъ того періода, который исторія культуры зоветъ "Sturm und Drangperiode". Душа молодого поколѣнія что то періода не могла помириться съ нахлынувшей культурой греко-римскаго міра, гдѣ воля человѣка должна была подчиняться нравственному строю, выработавшемуся путемъ долгаго историческаго опыта, руководившагося разумомъ, но не проникшагося еще любовью, хотя она уже и была возвѣщена христіанствомъ.
   "Сердце ставить нравственныя требованія человѣку, каждому въ отдѣльности; сердце -- единственный руководитель чувствъ, помышленій и дѣлъ. Прислушиваясь къ велѣніямъ своего сердца, постигаетъ человѣкъ требованія другого сердца: согласуясь въ поступкахъ своихъ съ этими велѣніями, онъ вызываетъ и сочувствіе себѣ и содѣйствіе другихъ. Все остальное въ жизни настоящей и прошедшей лишь внѣшній источникъ впечатлѣній и, не пережитое сердцемъ, не переработанное собственнымъ умомъ, является кучкой пепла отъ пережитой чужой жизни, изъ которой выдуешь лишь жиденькое пламя. Сильный сердцемъ не страшится никакихъ преградъ, не пугаетъ сто познаніе истины".
   Вотъ пока еще смутное прозрѣніе къ истину, которое руководило тѣмъ поколѣніемъ, чувства котораго и искали настъ Фаустъ Вагнеру.
   Воззрѣніе это проясняется въ душѣ Фауста; онъ начинаетъ сознавать, что жизнь человѣка двоится: велѣніями разсудка она укладывается въ строй, гдѣ человѣкъ представляется лишь явленіемъ, -- и такимъ малымъ во всеобщемъ сплетеніи міровыхъ силъ. Въ то же время, тотъ же человѣкъ ощущаетъ въ себѣ силу разума, управляющаго міромъ,-- и онъ чувствуетъ себя великимъ -- частый Божества. Но Фаустъ видитъ, какъ построенные на этомъ чувствѣ идеалы быстро меркнутъ въ земной суетѣ, и какъ случайно счастливыя сплетеніи жизненныхъ силъ, давая временное уловлена твореніе, задерживаютъ стремленіе къ высшему, незыблемому благу:
   
   Когда мы до хорошаго достигнемъ въ этомъ мірѣ,
   То лучшее зовется ложью, бредомъ,
   Что дали жизнь намъ, чудныя тѣ чувства.
   Всѣ глохнутъ въ суетѣ земной,
   
   -- и воображеніе начинаетъ довольствоваться малымъ; тотчасъ же на сердцѣ начинаетъ гнѣздиться забота о сохраненіи этихъ преходящихъ благъ, а на душѣ, нарушая радость и покой, зарождается страхъ передъ невѣдомымъ грядущимъ, не освѣщеннымъ цѣлые, поставленной для жизни -- идеаломъ. Силы для созданіи незыблемаго идеала коренятся въ твоей душѣ, а ты вѣчно осужденъ оплакивать то, что вѣчно при тебѣ.
   Въ такомъ настроеніи Фаустъ чувствуетъ, что онъ
   
   ... на червя похожъ, что роется во прахѣ,
   
   -- въ удушливой пыли всей окружающей его массы книгъ.
   Онъ жаждетъ жизненной правды; изъ книгъ же, изъ болтовни на тысячи ладовъ онъ прочтетъ лишь, что всюду мучалися люди, что тутъ иль тамъ былъ счастливъ кто-то, и мозгъ, сбитый съ толку, въ тяжкихъ сумеркахъ блуждаетъ.
   Фаустъ убѣждается, что подойти къ правдѣ можно не по письменному преданію, не изученіемъ однихъ явленій помощью инструментовъ и снарядовъ, а изслѣдованіемъ законовъ міра, въ его настоящемъ и быломъ, подъ руководствомъ собственной мысли, поднявшейся до идеи; ему становится ясно, что мы овладѣваемъ только тѣмъ, къ чему приложимъ всѣ, дѣятельныя силы нашей души. Знаніе, не претворенное въ наше собственное убѣжденіе, тяготитъ, какъ лишнее бремя; только тѣмъ мы можемъ пользоваться, что сознано въ пережитомъ мгновеніи.
   Борются могучія силы въ душѣ Фауста, совершается переломъ. Передъ нимъ рисуются сферы зиждительныхъ высшихъ силъ, въ ихъ ясной для духа гармоніи, -- передъ его духовными очами
   
   Парить на крыльяхъ легкихъ колесница огневая,
   
   чтобы его восхитить чрезъ зеркальную громаду волнъ эѳира
   
   Въ новые предѣлѣ чистаго дѣянья,
   
   онъ готовъ принести въ жертву свое личное существованіе, чтобы слиться воедино со всеобщею жизнью вселенной. Смѣло одолѣваетъ онъ страхъ уничтоженья, не отступаетъ предъ тѣмъ переходомъ, чей узкій зѣвъ всѣмъ адомъ пламенѣетъ.
   Когда Фаустъ подноситъ ко рту кубокъ съ ядомъ, звучитъ пасхальный колоколъ, возвѣщающій, что въ побѣдъ надъ смертью наша жизнь!
   "Вѣры нѣтъ со мнѣ",-восклицаетъ Фаустъ, слыша пѣснь, вѣщающую о Христовомъ Воскресеніи,
   
   "А чудо вѣдь дитя любимѣйшее вѣры".
   
   Онъ знаетъ, что чудо есть построеніе напряженной волы подъ обаяніемъ священной для нея идеи, но онъ не сознаетъ еще, что и въ его душѣ именно совершается чудо, что въ образѣ предѣловъ новаго чистаго дѣянья начинаетъ носиться передъ его мысленнымъ взоромъ готовая охватить его волю свѣтлая идея, что не отреченіемъ отъ личнаго существованія вершится жизнь, а расширеніемъ его до отдачи себя на осуществленіе общаго блага на землѣ.
   Пѣснь о возставшемъ Христѣ умиротворяла въ юности его волновавшуюся душу.-- и теперь эта пѣснь зоветъ на подвигъ любви. Душа Фауста, витавшая въ предѣлахъ чистаго разума, открывается для дѣятельной любви въ широчайшемъ ея смыслѣ, со всѣми ея радостями, но и со всѣми ея страданіями.
   Слеза точится, и земля опять овладѣваетъ Фаустомъ.
   Контрастомъ настроенію Фауста въ пасхальный праздникъ рисуется намъ жизнерадостное, беззаботное настроеніе толпы. Весеннее возрожденіе природы согрѣваетъ душу Фауста, и онъ любовно вслушивается въ гамъ тоже пригрѣтаго солнцемъ и оживающаго люда.
   Природа богатствомъ струящейся въ чей жизни наводитъ Фауста на воспоминаніе о томъ душевномъ напряженьи, съ какимъ онъ и отецъ его отдавались алхиміи, стремясь проникнуть въ тайники жизни и овладѣть силами природы, чтобъ-придти на помощь страждущему человѣку.
   Великолѣпіе вечерней природы успокаиваетъ встревожившуюся опять душу Фауста, и онъ уносится мечтами вслѣдъ за утопающимъ свѣтиломъ: передъ его мысленнымъ взоромъ разстилается чарующій своимъ разнообразіемъ покровъ земли. Катеръ, слушая его. по въ силахъ подняться духомъ на ту а:о высоту; красота природы не трогаетъ его, онъ не можетъ отрѣшиться отъ прелестей кабинетной работы надъ книгой и пергаментомъ.--
   
   Ахъ, двѣ души живутъ въ моей груди,
   Одна все отдѣлиться хочетъ отъ другой,
   
   восклицаетъ Фаустъ, и это раздвоеніе мучаешь его: высшіе предѣлы, куда стремится одна душа, лучезарны, безплотны; другую влечетъ къ себѣ земное, со всею похотью любовной. въ глубинѣ, онъ чуетъ правду въ тѣсномъ единеніи этихъ душевныхъ силъ и взываетъ къ духамъ, что витаютъ между небомъ и землей, чтобъ унесли они его къ новой, пестрой жизни; Фаустъ жаждетъ объединяющей силы, которая бы, какъ ни волшебномъ плащѣ, подняла его отъ земли и со всѣмъ земнымъ понесла бы въ высшіе предѣлы. Тутъ-то подбирается къ нему черный пудель и не разстаться Фаусту съ чтимъ чернымъ пуделемъ до самой могилы!
   Не то Вагнеръ: живая душа ужъ обмерла среди кабинетныхъ занятій, и одна книжная, формальная мудрость манитъ ее; живыя силы непонятны ему, онъ не можетъ себѣ представить ихъ иначе, какъ зловѣщими духами, разсѣянными въ природѣ и подстерегающими человѣка.
   Ночь покрыла поля и луга; подъ обаяніемъ красотъ природы, почувствовавъ себя человѣкомъ среди ликующаго люда, сопровождаемый пуделемъ, возвращается Фаустъ домой; душа его открыта для любви и къ людямъ и къ Богу. Онъ ощущаетъ въ себѣ силу проникнуть къ первоисточнику всей жизни.
   Но пудель не дремлетъ. Фаустъ начинаетъ ясно слышать велѣніе разума пережить все земное, постигнуть этимъ путемъ міровой строй, чтобъ проникнуть до первоисточника жизни, но въ то же время чувствуетъ, что высокое настроеніе, охватившее его среди природы, уже готово покинуть его. Фаустъ бросается къ Евангелію: "въ началѣ было слово", сказано тамъ.
   Но нарождающееся въ Фаустѣ настроеніе наводитъ его на мысль объ иномъ источникѣ бытія: въ началѣ было не слово, логосъ, грековъ: самовысказывающійся разумъ, міровой законъ: не логоса александрійцевъ -- самосознаніе Божества, источникъ міра идей, посредникъ между Богомъ и чувственной природою.... нѣтъ, пишетъ Фаустъ: "въ началѣ было дѣло" -- свободная самоосуществляющаяся воля.
   Пудель громкимъ лаемъ не даетъ дальше работать, и Фаусту становится ясно, что это не простая собака: онъ начинаетъ добиваться, что за привидѣнье онъ занесъ къ домъ. Всѣ образы, въ которые до сихъ поръ укладывались для него явленія природы, оказываются не захватывающими этого явленія: нарождается сознаніе, что тутъ на лицо сила другого -- нравственнаго порядка {Въ средніе вѣка существовала волшебная книга для заговора духовъ; названіе ея: "Claviculae Solomonia" -- ключи Соломона. Стихійныя силы природы представлялись духами: духами огня -- саламандрами; духами воздуха -- сильфидами; духами воды -- ундинами: духами земли -- кобольдами, гномами, альпами; послѣднимъ давалось также названіе incubus -- налегающій, потому что онъ тяжелымъ гнетомъ налегаетъ на грудъ спящаго.}.
   Фаустъ поражаетъ звѣря знаменіемъ,
   
   Передъ которымъ выи
   Гнутъ черныя всѣ силы,
   
   -- и злой духъ, тщетно пытавшійся разлиться въ туманъ послѣ долгихъ усилій не обнаруживать себя, является покорнымъ слугою Фауста.
   
   Потѣть порядкомъ вы заставили меня,
   
   говоритъ Мефистофель, появляясь передъ Фаустомъ подъ видомъ схоласта {Въ средніе вѣка повсюду писались люди, большею частью недоучившіеся студенты, выдававшіе себя за мудрецовъ, предсказателей будущаго, духовидцевъ, и составляли такое зло, съ которымъ приходилось бороться церковнымъ соборамъ.
   Мышиный богъ -- дословный переводъ имени Вельзевула, противника Іеговы у евреевъ. Ариманъ, злое начало у персовъ, представлялся въ образѣ мухи, разносящей чумную заразу.} -- въ образѣ, указывающемъ на разсудочное происхожденіе понятія о зломъ духѣ.
   Какъ въ народномъ сказаніи о Фаустѣ Мефистофель самъ возвѣщаетъ Фаусту о всемогуществѣ Божіемъ, такъ и тутъ устами его сама истина говоритъ: что онъ --
   
   Часть силы той,
   Что вѣчно хочетъ зла и вѣчно доброе творитъ,
   
   т. е. что онъ лишь служебное начало въ нравственномъ строѣ міра, такъ какъ человѣкъ, лишь пройдя всѣ искусы чувственнаго наслажденія и критическаго разсудка, поднимается до сознанія высшей, всеединящей силы блага.-- до того высокаго чувства, что зоветъ онъ въ себѣ любовью; что онъ
   
   духъ, который отрицаетъ постоянно,
   
   и въ этомъ правъ, такъ какъ во всеобщемъ движеніи, при вѣчной смѣнѣ условій всякій послѣдующій моментъ есть для разсудка уже отрицаніе предшествовавшаго; что его стихія грѣхъ, т. е. та область духа, которой живущая въ человѣкѣ сила, повелѣвающая вѣчно стремиться къ осуществленію въ мірѣ идей высшаго порядка. боялась какъ грѣховной, пока человѣкъ не дошелъ до сознанія, что міръ во всемъ своемъ составѣ объединенъ силою Высшаго разума и что грѣхъ есть уже сознательное нарушеніе этого строя.
   Мефистофель злорадствуетъ, надъ тѣмъ, что человѣкъ въ броженіи своихъ духовныхъ силъ, въ своемъ обольщеніи, признаетъ себя особымъ, себѣ довлѣющимъ, въ себѣ замкнутымъ міромъ и тяготится всѣмъ его окружающимъ. по затѣмъ вынужденъ бываетъ сознать, что основы жизни у него общія со всѣмъ этимъ внѣшнимъ міромъ, со всѣми тѣлами вокругъ него.
   Дьяволъ глумится надъ свѣтомъ, который по сознанію человѣка все болѣе и болѣе озаряетъ его душу: бѣсу знакомъ лишь тотъ свѣтъ, который краситъ тѣла и съ ними вмѣстѣ погибаетъ.
   
   Такъ, вѣчно жизненной ты силѣ,
   Творящей благодатно,
   Свой дьявольскій кулакъ холодный кажешь.
   
   говорить Фаустъ Мефистофели) и думаетъ, что злой духъ уже вось высказался передъ нимъ, и что онъ позвалъ всю его ничтожность.
   Ему безразлично теперь встрѣчаться съ нимъ, гдѣ и какъ. Мефистофель же, высказавши свою роль въ общемъ строѣ мірозданья, хочетъ ближе подойти къ Фаусту, захватить его со стороны чувственныхъ наслажденій.
   Схоласту надо исчезнуть, и потому Мефистофель проситъ позволенія удалиться, чтобы въ другомъ образѣ явиться на состязаніе.


   Но выбраться изъ дома ему мѣшаетъ начерченная на порогѣ пентаграмма -- фигура, еще у пиѳагорейцевъ служившая символомъ гармоніи всѣхъ міровыхъ силъ и отношеній; средневѣковое суевѣріе приписывало ей силу охранять отъ вѣдьмъ и злыхъ духовъ.
   Пентаграмма оказалась не замкнутою Фаустомъ у входа снаружи и сила ея тѣмъ нарушенною: въ лазейку эту и прошмыгнулъ черный пудель. Изнутри же форма духовнаго построенія заключена, и злому духу пробраться негдѣ. Надо усыпить блюстителя этой формы и наслать живую силу разрушить начертаніе, а сила эта не дремлетъ и скребется неподалеку.
   Причудливой арабеской заплетающихся и расплетающихся мотивовъ убаюкиваютъ Фауста духи-соблазнители, и передъ очарованной душой спящаго
   Фауста развертывается роскошная картина пестрой жизни.
   Мефистофель предоставляетъ Фауста на нѣкоторое время самому себѣ. Мучительное бореніе душевныхъ силъ испытываетъ Фаустъ. Углубившись въ созерцали жизненнаго строя, онъ еще не въ состояніи разобраться въ томъ, что представляется ему противорѣчіемъ между духомъ человѣка, требующимъ немедленнаго приведенія въ исполненіе его отвлеченныхъ идеаловъ, и незыблемымъ строемъ вселенной, не допускающимъ никакого своевольнаго, наперекоръ этому строю, вмѣшательства человѣка.
   Душевная тревога сказывается въ окликѣ Фауста, когда Мефистофель стучится къ нему въ дверь: Фаустъ страшится всякой новой встрѣчи. Узнавъ голосъ Мефистофеля, котораго онъ считалъ лишь соннымъ бредомъ своей фантазіи, онъ смущается еще болѣе.
   Насмѣшливый тонъ Мефистофеля въ его требованіи троекратнаго разрѣшенія войти возвращаетъ Фаусту увѣренность въ себѣ, и въ такомъ настроеніи встрѣчаетъ онъ злого духа.
   Мефистофель является щеголемъ, въ блестящей одеждѣ, и сонетъ Фауста окунуться въ жизни.
   Фаустъ чувствуетъ невозможность отрѣшиться ось высокихъ требованій своего духа, а жизненный строй какъ будто требуетъ отреченія. Фаустъ еще не позналъ, что лишь путемъ этой духовной борьбы человѣчество, при многовѣковомъ опытѣ, улавливаетъ незыблемые законы мірового движенія.
   Фаустъ жаждетъ смерти.
   Мефистофель ловить ею на словѣ: высказываемое Фаустомъ желаніе смерти не мирится съ бьющей въ немъ ключемъ могучей жизненной силой.
   Тогда Фаустъ, въ страстно напряженномъ порывѣ, проклинаетъ всѣ узы, вяжущія свободный духъ, проклинаетъ весь разсудочный укладъ жизни; грудь его жаждетъ свободы для чувства.
   Всполошились всѣ силы души Фауста, и раздается пѣснь духовъ, взывающихъ къ нему, чтобы въ груди своей онъ построилъ міръ прелестнѣе разрушеннаго имъ: "путь новый жизненный начни ты съ яснымъ чувствомъ и пѣсни новыя вслѣдъ зазвучатъ!"
   Высоко поднятое настроеніе Фауста не смущаетъ Мефистофеля -- ему не понятно оно: къ пѣніи духовъ онъ слышитъ лишь призывъ къ настоящей по его мнѣнію жизни и спѣшитъ предложить свои услуги, чтобъ познакомить Фауста съ этой жизнью.
   Фаустъ не отказывается отъ его услугъ, но хочетъ знать, какою цѣною достанутся онѣ ему.
   Когда Мефистофель говорить о расплатѣ тамъ за услуги его здѣсь, на землѣ, то Фаустъ, только что обрушившійся съ проклятіями на этотъ міръ, чувствуетъ, какъ глубоко, неразрывно онъ связалъ съ нимъ, и признаетъ, что для него будетъ безразлично всякое другое существованіе, когда онъ разстанется съ этою землей и съ этимъ солнцемъ.
   Мефистофель ловитъ его на словѣ и предлагаетъ поступиться будущимъ міромъ, обѣщая за то всѣ блага на землѣ. Фаустъ, понимая, что не подняться Духу отрицанья до высоты его стремленій, иронизируетъ надъ преходящими благами земли и торжественно заявляетъ, что если въ немъ высшія стремленья ослабнутъ и онъ соблазнится преходящимъ наслажденьемъ, то почтетъ нарушенной свободу своего духа -- и тогда станетъ ему безразлично быть рабомъ бѣса или рабомъ кого другого.
   Какая же свобода манитъ Фауста?
   Передъ его духовнымъ созерцаніемъ
   
   Высшія непостижимыя созданья
   Чудесны, какъ и въ первый день.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Бушуютъ бури въ состязаньи
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И глубочайшаго цѣпь дѣйствія вокругъ.
   Свирѣпствуя, онѣ являютъ.
   (Прологъ въ небесахъ.)
   
   "Цѣпъ глубочайшаго дѣйствія вокругъ" исключаетъ своеволіе человѣка. Свобода же его въ сознаніи, что и въ немъ обрѣтается то, что вѣчно зиждется, что вѣчно дѣйствуетъ, живетъ и дастъ человѣку силу, въ мыслятъ непреложныхъ закрѣплять все, парящее въ явленьи зыбкомъ.
   Поэтому Фаустъ и говоритъ, что разъ человѣкъ успокоится на лонѣ нѣги и коснѣетъ -- онъ рабъ того, но имя чего онъ отказался отъ свободы вѣчно дѣйствовать.
   Мефистофель настаиваетъ на подписаніи договора съ нимъ и предлагаетъ подписать его кровью. Фаусту, лицомъ къ лицу со злымъ духомъ отрицанья, кажется, что онъ возмечталъ подняться уже слишкомъ высоко. Но все же ясно для него, что разсудочное знаніе его не удовлетворитъ, и что долженъ онъ проникнуть въ "невѣдомыя еще волшебныя сѣни"-- къ тѣмъ дѣятельнымъ во вселенной силамъ, выразителями которыхъ представляются ему клокочущія страсти въ человѣкѣ -- этомъ вѣнцѣ сочетанія міровыхъ силъ. Фаустъ въ своей душѣ жаждетъ пережить все, что радуетъ человѣчество и все, чѣмъ оно болѣетъ.
   Мефистофель глумится надъ этимъ порывомъ. Для разсудка несовмѣстимо въ одномъ существѣ -- въ одномъ явленіи -- все противорѣчивое разнообразіе душевныхъ силъ: не постигаетъ дьяволъ, что это противорѣчіе прекращается, какъ только станетъ человѣку ясно, что все разнообразіе явленій состоитъ лишь въ различномъ сплетеніи, при различномъ ихъ напряженіи, живыхъ силъ природы, выразителей единаго разума, и но именно въ тѣ моменты, когда человѣкъ ощущаетъ къ себѣ эту силу разума, объединяющую кажущіяся противорѣчія въ явленіяхъ, не можетъ онъ подняться до поэтическаго настроенія, до удовлетворяющаго его чувства красоты,
   Мефистофель глумятся надъ поэтическимъ творчествомъ, будто бы позволяющимъ поэту совмѣщать несовмѣстимое:
   
   Такого господина знать мнѣ-бъ самому хотѣлось.
   Назвалъ бы господиномъ микрокосмомъ *) я его.
   *) Микрокосмъ -- міръ въ маломъ -- терминъ натурфилософіи XVI столѣтія для человѣка въ его противопоставленіи макрокосму -- всему міру, въ его цѣломъ.
   
   Духъ отрицанія, помимо своей воли, указываетъ на истину, что дѣйствительно поэтъ претворяетъ всѣ впечатлѣнія, просвѣтленныя разумомъ, въ живые образы, и такимъ путемъ создаетъ мірокъ -- единый при всемъ своемъ кажущемся разнообразіи.
   Отуманенный злымъ духомъ, но все же глубоко проникнутый чувствомъ, что непосредственное общеніе съ жизнью есть источникъ познанія, Фаустъ рѣшается о-бокъ съ Мефистофелемъ ринуться въ свѣтъ.
   Увлеченный успѣхомъ, дьяволъ злорадствуетъ. Ему рисуется Фаустъ уже погрязшій въ чувственныхъ наслажденіяхъ; мощные порывы души представляются бѣсу ненасытностію, объ "утоленьи которой молить онъ будетъ тщетно".
   Злоба мутитъ разсудокъ Мефистофеля: забытъ смыслъ договора, забыть, что неутолимое наслажденіе будетъ все дальше и дальше увлекать Фауста -- и онъ не скажетъ мгновенію:
   
   Помедли -- ты прекрасно такъ!
   
   и не нарушить договора.

-----

   Въ разговорѣ съ ученикомъ Гёте, устами Мефистофеля, иронизируетъ надъ испытаннымъ имъ самимъ въ юности мертвящимъ вліяніемъ школьнаго знаніи, когда умъ, какъ бы скованный испанскими сапожками (орудіемъ средневѣковой пытки), искаженный, сторонится отъ жизненныхъ впечатлѣній.

-----

   Знакомство съ прелестями жизни подъ руководствомъ Мефистофеля Фаустъ начинаетъ съ виннаго погребка, гдѣ кутитъ молодежь. Духъ-искуситель надѣется, что вино возьметъ свое, по душѣ Фауста претитъ грубое веселье, и онъ охотно бы ушелъ.
   (Гансъ изъ Риппаха -- по одному толкованію, живодеръ въ Риппахѣ, недалеко отъ Лейпцига. По Дюнцеру Гансъ Артъ изъ Риппаха -- насмѣшливая кличка, равнозначная: "неотесанный болванъ", дававшаяся лейпцигскими жителями -- кичливо сравнивавшими Лейпцигъ съ Парижемъ -- всѣмъ, кто родомъ не изъ Лейпцига Фрошъ хочетъ неприличнымъ знакомствомъ кольнуть чужеземцевъ, видимо производившихъ на компанію впечатлѣніе людей, стоящихъ выше ихъ по положенію.)
   Послѣ кабачка мы видимъ Фауста съ Мефистофелемъ у вѣдьмы.
   Чуткая женщина съ вѣчно настороженною душой представлялась возбужденной фантазіи германца облеченною свыше даромъ прорицанія будущаго; она становилась жрицею благодѣтельныхъ боговъ, врачевавшею больныхъ, пекшеюся о раненыхъ.
   Христіанство обратило древне-германскихъ боговъ въ силы ада. За ними послѣдовали и жрицы боговъ.
   Разныя горныя высоты представляли собою нѣкогда мѣста жертвоприношеній древне-германскимъ богамъ; жертвоприношенія сопровождались весельемъ и плясками; тамъ же Происходили народныя собранія.
   Теперь, но народному повѣрью, на тѣхъ же высотахъ слетаются ни дикій шабашъ, верхомъ на помелѣ, на коалахъ, на свиньяхъ, нѣкогда мудрыя жрицы, нынѣ же злыя, безобразныя чудища -- вѣдьмы; въ кухняхъ своихъ онѣ парятъ волшебныя келья, въ которыхъ народная фантазія продолжаетъ видѣть страшный напитокъ, могущій дать всѣ благи на землѣ.
   Въ кухнѣ вѣдьмы какіе-то не-люди и не-звѣри бѣснуются вокругъ котла съ варевомъ:
   
   Мы нищенскіе, жидкіе супы варимъ.
   
   поясняютъ они Мефистофелю -- питаніе для духовно нищихъ.
   
   Ну, публика у насъ большая будетъ,
   
   отвѣчаетъ Мефистофель.
   Какіе-то обрывки политическихъ, соціальныхъ, философскихъ мыслей и низменныхъ, похотливыхъ порывовъ мелькаютъ въ общей сутолкѣ.
   Передъ Фаустомъ развертывается вся сумятица неуравновѣшенной духовной природы человѣка, Мефистофель надѣется, что это дикое броженье силъ будетъ претить Фаусту, и что онъ всецѣло отдастся чувственному наслажденію, не разбираясь въ немъ. Злой духъ разжигаетъ его любовную похотливость, показывая въ зеркалѣ роскошный образъ женщины, и отуманиваетъ взоръ Фауста, какъ только тотъ хочетъ подойти ближе и отдать себѣ отчетъ во впечатлѣніи.
   Появляется вѣдьма. Мудрое варево, ушедшее изъ котла, чуть не спалило ее. Тутъ слышится иронія Гёте надъ крайностями просвѣтителей XVIII вѣка, яко бы истребившихъ, за ихъ нелѣпостью, народные миѳическіе образы; но образы эти, крѣпкіе споимъ основнымъ смысломъ, остались также невредимы, какъ и наша вѣдьма.
   Въ бѣшенствѣ, вѣдьма не узнаетъ сатаны: необычный нарядъ, плодъ того же просвѣщенья, какъ объясняетъ Мефистофель, ввелъ ее въ обманъ.
   (Два ворона -- Xуги, разсудокъ, и Муни, воспоминаніе -- отъ германскаго бога Одина перешли къ средне-вѣковому чорту),
   Мефистофель почти силою вводитъ Фауста въ кругъ очерченный вѣдьмой; послѣдняя творитъ заклинаніе, необходимое для приданія силы изготовленному ею напитку; пестрая арабеска изъ словъ проносится передъ Фаустомъ; разрозненныя мысли какъ будто стремятся къ какому-то единству;
   
   Противорѣчье коренное тайной вѣдь
   Останется и умнику, и дураку,
   
   говоритъ Мефистофель... но тайной, пока не ударитъ искра генія и не сольетъ это противорѣчіе воедино и не озаритъ міръ свѣтомъ высшей истины.
   (Сивиллы -- прорицательницы древности, которыхъ въ средніе вѣка сопоставляли съ еврейскими пророками).
   Когда Фаустъ выпилъ зелье, Мефистофель торопитъ его уходить: движенье, разогрѣтая кровь не дастъ ему углубиться въ себя и разобраться въ испытанномъ.
   Бездѣлье благородное цѣнить потомъ тебя и научу, заканчиваетъ Мефистофель, надѣясь, что купидонъ среди бездѣлья зашевелится въ Фаустѣ, и бѣсу учить его будетъ уже нечему.
   Фаустъ, съ вѣдьминымъ напиткомъ въ тѣлѣ, встрѣчаетъ Гретхенъ, идущую отъ исповѣди: она
   
   Обычаемъ и добродѣтелью богата
   
   и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чаруетъ свѣжестью жизненныхъ силъ. Въ Фаустѣ съ первой встрѣчи загорается любовь: чувственная вначалѣ, она быстро просвѣтляется, согрѣваетъ его душу, и онъ сознаетъ себя уже не одинокимъ среди мірозданья, -- въ немъ сказывается родственная связь со всѣмъ живымъ.
   Къ нѣкогда страшному для него Великому Духу Фаустъ обращается теперь съ добрымъ чувствомъ.-- съ благодарностью за то, что Онъ даетъ ему право проникать въ природу, какъ въ душу друга, что Онъ проводитъ передъ нимъ весь рядъ живыхъ существъ и учить познавать братьевъ въ тишинѣ куста, въ воздухѣ, въ водѣ.
   Но вмѣстѣ съ тѣмъ Фаусту сталъ уже необходимъ постоянный его спутникъ -- духъ отрицанія.
   Изъ словъ Мефистофеля видно, что мышленіе Фауста уже отрезвѣло: "сумятица воображенія", зарождавшая неосуществимые идеалы, улеглась; но за то порывы къ чувственному наслажденію овладѣваютъ имъ все чаще!
   Сознаетъ Фаустъ, что нравственной волѣ его уже не одолѣть чувственныхъ позывовъ, грозящихъ гибелью Гретхенъ:
   
   И мнѣ, отверженному Богомъ, мало было,
   Что скалы я хваталъ
   И ихъ громилъ до основанья;
   Мнѣ нужно было подъ нее, подъ миръ ея подрыться!
   
   Идеалъ чистой любви меркнетъ подъ напоромъ жажды наслажденія:
   
   Вы, силы ада. Жертва эта вамъ была нужна!..
   Ну, дьяволъ, помогай изжить мнѣ ужасъ поскорѣе
   
   -- участь Гретхенъ рѣшена...

-----

   Въ сказаніяхъ о шабашѣ чертей, колдуновъ и вѣдьмъ слышится осужденное христіанскимъ міросозерцаніемъ до-историческое германское прошлое, съ его борьбой" неясно сознанныхъ жизненныхъ стремленій, въ которой народная фантазія заставляла самихъ боговъ принимать горячее участіе.
   Вальпургіева ночь представляетъ намъ мятущуюся душу Фауста, ринувшагося бокъ-о-бокъ съ духомъ отрицанія въ омутъ пестрой жизни, гдѣ въ погонѣ за удовлетвореніемъ чувственныхъ позывовъ "толпа тянетъ къ злому", и гдѣ при нарушенномъ равновѣсіи силъ,
   
   Страшно спутавшись въ погромѣ,
   Въ кучу все нагромоздилось.
   
   Просвѣтляющаяся нравственная воля Фауста жаждетъ трезвыхъ идеаловъ для руководства жизнью, и онъ, надѣется, что на тѣхъ высотахъ, гдѣ
   
   Великій собирается кагалъ,
   
   съ самимъ сатаною во главѣ, "должна разрѣшиться не одна загадка", когда будетъ допита до дна чаша наслажденья.
   Туда же по пути ковыляютъ и половинныя существа. что, "взбираясь уже триста лѣтъ, не доберутся до вершинъ" -- (Гёте иронизируетъ надъ той наукою, что не можетъ выбраться изъ своей формалистики, какъ изъ разщелины, гдѣ она застряла); другія, такія же существа, "все полощатся внизу, насквозь всѣ чисты",-- то вѣчные критики, выполаскивающіе изъ творчества все содержаніе и осужденные потому на вѣчное безплодіе среди отмытыхъ ими формъ, чистыхъ, какъ кристалъ.
   Мефистофель боится ожидаемаго Фаустомъ разрѣшенія загадокъ; онъ увѣряетъ, что наверху
   
   ...и завяжется загадка не одна.
   
   и увлекаетъ Фауста въ сторонку отъ пути кверху, -- туда, гдѣ мастерятся малые мірки", и гдѣ можно "подомовничать" въ тиши, -- туда, гдѣ
   
   Болтаютъ, пляшутъ, парятъ, любятъ, пьютъ.
   
   Онъ берется вновь "разодолжить" Фауста, намекая тѣмъ на его прошлое съ Гретхенъ.
   Характерна для "мастерящихся" здѣсь маленькихъ мірковъ та улитка, что ползетъ навстрѣчу Мефистофелю: здѣсь еще вѣдь ко двору и лошадиное копыто чорта, и все отжившее, но сохранившееся въ смутномъ преданіи. Ползетъ улитка, нагрузивъ на себя весь свой до мокъ, а свѣтъ мчится мимо, оставляя въ сторонѣ ее, со всѣми ея присными: всѣ они. неспособные подняться до пониманія совершающагося въ мірѣ, ворчатъ, что и "довѣрять-то ужъ нельзя больше народамъ", и что
   
   Отъ настоящаго пути теперь далеко слишкомъ всѣ,
   
   а когда вотъ они были въ силѣ --
   
   Тогда впрямь время было золотое!
   
   Проскальзываетъ въ словахъ Parvenu признаніе, что къ свое время дѣлали они " чего бъ не подобало" -- не умѣли разобраться къ существенныхъ сторонахъ общественнаго строя: были ужъ черезчуръ умныкогда же. пошло все кругомъ, то хватились они все "упрочивать", но уже было поздно.
   Мефистофель, обратившись вдругъ въ очень древняго старика, глумится надъ ними: "свѣтъ пошелъ на склонъ, такъ какъ боченокъ его, старика, замутился" -- замутилось въ его старой головѣ.
   Фауста берегъ страхъ подпасть общему настроенію, а Мефистофель коварно подбиваетъ его, за невозможностью борьбы, отдаться охватывающему всѣхъ движенію,--
   
   Ты двинулъ, думаешь, анъ, двинули тебя!--
   
   и торопится пробраться съ нимъ въ самую кипятъ шабаша, гдѣ Фаустъ дѣйствительно одурманивается въ разгарѣ сладострастія, пока внезапно не воскресаетъ въ его душѣ яркимъ контрастомъ свѣтлый образъ Гретхенъ. На шеѣ у ней онъ видитъ красную полоску, не толще лезвія ножа, и его охватываетъ ужасъ: ему представляется бѣда, которая грозитъ Гретхенъ.
   Мефистофель увѣряетъ его. что это обольстительный образъ Медузы, цѣнепящій кровь, и почти силою уводить Фауста смотрѣть интермедію на театрѣ, чтобъ отвлечь его вниманіе въ другую сферу.
   

КЪ ВАЛЬПУРГІЕВОЙ НОЧИ.

   Уріанъ -- неизвѣстный -- имя, которое даютъ дьяволу, когда не хотятъ называть его настоящимъ именемъ
   Воладъ или Валантъ -- часто встрѣчающееся у поэтовъ XII и XIII столѣтія имя чорта.
   Блубо -- безстыжая кормилица Прозерпины, утѣшавшая Цереру послѣ похищенія ея дочери и разными неприличными рѣчами и движеніями заставлявшая се смѣяться.
   Лилита, Адама первая жена. Есть талмудическое сказаніе, что у Адама была первая жена, именемъ Лилита, не хотѣвшая повиноваться мужу; она поссорилась съ нимъ, улетѣла въ воздушное пространство и стала злымъ духомъ. Въ волосахъ ея гнѣздятся маленькіе чертенята, и съ помощію ихъ она старается совращать молодыхъ мужчинъ.
   Проктофантасмистъ -- заднимъ мѣстомъ прозрѣвающій духовъ. Такъ обозвалъ Гёте извѣстнаго въ свое время берлинскаго книгопродавца Николаи, который подъ вліяніемъ Лессинга оказалъ большія услуги просвѣщенію, но не могъ подняться до пониманія новыхъ формъ геніальнаго творчества, чѣмъ вызвалъ жестокія нападки на себя Шиллера, Гёте, Фихте и всей романтической школы. Для Гёте онъ сталъ особенно невыносимъ своей пародіей на "Страданія Вертера".
   Вышеуказанное. прозвище Гсге далъ ему послѣ того, какъ съ Николаи приключилась отравная исторія. Ему, считавшему себя трезвымъ наблюдателемъ явленій природы, одно время казалось цѣлыми днями, что вокругъ него, во образѣ привидѣній, вьются роемъ души умершихъ. Но скоро Николаи спохватился и понялъ, что это къ его головѣ приливала кровь: онъ поставилъ себѣ піявки, куда слѣдовало, и привидѣнія исчезли. Тогда Николаи въ широковѣщательномъ трактатѣ, прочтеннымъ имъ въ Берлинской Академіи Наукъ, возвѣстилъ міру о совершившемся событіи, чѣмъ и вызвалъ безчисленныя насмѣшки надъ собою. Въ томъ же трактатѣ издѣвался онъ надъ какой-то исторіей съ привидѣніями, которая, по его словамъ, случилась въ тегелѣ, родовомъ имѣніи Гумбольдтовъ.
   По Гомеру люди продолжаютъ жить въ загробномъ мірѣ въ качествѣ образовъ, тѣней -- и доловъ. Въ такомъ смыслѣ Мефистофель называетъ идоломъ представившійся Фаусту образъ Гретхенъ.
   Диллетантизмъ долго занималъ Гёте. Онъ иного писалъ о немъ, указывая на то, что для художника искусство представляетъ собою серьезную жизненную задачу, для дилетантизма же оно забава: dilettarsi значить по-итальянски забавляться. Впрочемъ, Гёте видѣлъ и свѣтлую, благодатную сторону въ диллетантизмѣ: онъ можетъ облагородить человѣка, давъ доступъ въ его душу требованіямъ высшаго духовнаго порядка.
   Servlbilis -- по натурѣ своей вѣчно готовый прислуживаться.
   Интермедія. Шиллеръ и Гете помѣстили въ Альмахъ музъ въ 1797 г., подъ названіемъ "ксеній" (гостинцевъ вродѣ тѣхъ, которые древними раздавались послѣ пира гостямъ, уносившимъ ихъ съ собою домой), рядъ эпиграммъ, частію къ отместку своимъ противникамъ, частью же объявивъ черезъ посредство ихъ войну всѣмъ литературнымъ посредственностямъ, въ отвѣтъ полилось на поэтовъ столько грязи, что они признали болѣе цѣлесообразнымъ для распространенія здравыхъ понятій вести борьбу помощью крупныхъ литературныхъ произведеній съ положительнымъ характеромъ.
   Приготовленными въ альманахъ 1798 года Ксеніями Гёте воспользовался для интермедіи, чтобы ввести въ нее рядъ уродливыхъ порожденій борьбы духовныхъ силъ конца вѣка среди насильственной ломки политическаго, а вмѣстѣ съ нимъ и нравственнаго строя жизни; и вотъ передъ нами проходятъ образы такихъ же половинныхъ существъ, какія Фаустъ нашелъ у потухавшихъ огней.
   Сцена представляетъ просто древнюю гору, да росистую долину, такъ что декораторамъ съ машинистами дѣлать нечего и можно отдохнуть. Называя ихъ сынами Мидинга, Гёте хочетъ оказать имъ большую честь, такъ какъ онъ очень цѣнилъ Мидинга, бывшаго долгое время машинистомъ и декораторомъ въ Веймарскомъ театрѣ, которымъ Гёте управлялъ почти 30 лѣтъ.
   Празднуя свою золотую свадьбу, Оберонъ, король эльфовъ, хочетъ отпраздновать также свое примиреніе съ женой послѣ долгой ссоры изъ-за похищеннаго ею ребенка -- индійскаго царскаго сына.
   Оберонъ созываетъ всѣхъ покорныхъ ему духовъ.
   Съ Пукомъ и Аріелемъ во главѣ слетаются эльфы на праздникъ.
   Пукъ, веселый, добрый шалунъ, поднявшись изъ земли.
   
   .... вертится колесомъ
   Играетъ въ хороводѣ.
   
   Аріель, воздушный, легкокрылый, ведетъ пѣніе въ небесно-ясныхъ звукахъ.
   Оркестръ живыхъ существъ въ травѣ и въ воздухъ, среди полной тиши, подъ луннымъ свѣтомъ, во всю мочь вторитъ воздушнымъ духамъ.
   Пѣніе Аріеля манить къ себѣ красавицъ, но "манитъ и много рожъ", корчащихъ изъ себя великихъ людей. Въ Общемъ напряженіи умственныхъ силъ, каждый себя считалъ тогда поэтомъ, каждый -- геніемъ.
   Вотъ идетъ, сопитъ тупымъ своимъ носомъ мыльный пузырь -- волынка, мнящая себя тоже музыкантомъ.
   Вонъ межеумочное созданьице -- завистливое, плотоядное, ни жаба, ни паукъ: нѣтъ у него крылышекъ, а были бы они, то хоть настоящаго звѣрка изъ него бы и не вышло -- поэтомъ бы ему не быть, а вышли бъ все-таки стишки.
   Или вотъ парочка -- поэтикъ съ музыкантомъ. Хочется имъ что-то смастерить: прыгаютъ они и скачутъ въ "росѣ душистой, медвяной", но имъ
   
   На воздухъ все-жъ не взвитыя!
   
   Любопытный путешественникъ -- опять тотъ же Николаи. Онъ громить духовъ, а, наперекоръ уму, душа его все же поражена волшебной прелестью бога сновидѣній, "бога Оберона", --
   
   И безъ когтей, и безъ хвоста,
   Но все же нѣтъ сомнѣнья.
   Что, какъ и греческіе боги.
   Онъ есть все тотъ же чортъ.
   
   провозглашаетъ правовѣрный.
   Тутъ же дѣлаетъ наброски всего, что видитъ, сѣверный путешественникъ -- самъ Гете; а разберется онъ по всемъ, когда въ Италіи научится смотрѣть, какъ слѣдуетъ.
   Пуристъ, что ищетъ одной лишь строго установленной формы приличія, попавъ тоже на Блоксбергъ, высказываетъ свое неодобреніе природѣ безъ прикрасъ:
   
   Вѣдьмъ полчище вѣдь въ сборѣ тутъ --
   Напудрены жъ двѣ только!
   
   Уже отживающая свой вѣкъ Матрона, завидуя крѣпкому тѣльцу молодой вѣдьмы, которая хвастается имъ, сидя голая на своемъ козлѣ, грозитъ ей:
   
   И молоды, и нѣжны вы.--
   Сгніете все жъ, надѣюсь.
   
   На нагое, свѣжее тѣло, своею жизненною силой освѣжающее чистую душу художника, здѣсь, на Глоксбергѣ, накидываются роемъ горе-музыканты и выбиваются изъ строя къ великому огорченью капельмейстера.
   Сбитый съ толку флюгеръ, вертящійся по вѣтру, отъ кого-то все въ восторгѣ и чего-то все боится.
   Сюда же толпой залетѣли и ксеніи. Острыя клешни ихъ натворили много бѣдъ, нанесли много боли, и все будто бы лишь для того, чтобъ потѣшить папашу сатану.
   Геппингсъ въ своемъ журналѣ "Геній Времени" поспалъ съ Ксеніями, не разобравшись въ ихъ калачѣ. Жестоко язвили ксеніи людей, лишенныхъ таланта. но тѣмъ не менѣе пускавшихся въ литературную работу; Геннингсъ же видѣлъ у авторовъ ихъ лишь злобу на опасныхъ соперниковъ, и вообще обвинилъ поэтовъ къ преслѣдованіи крайне низменныхъ интересовъ.
   Между тѣмъ въ "Музагетъ" -- предводителѣ музъ, альбомѣ, который Геппингсъ прикладывалъ къ своему журналу -- ему, строгому служителю музъ, вѣдьмы оказались больше по душѣ, и потому онъ здѣсь, на Блоксбергѣ,
   
   ... въ этой рати вѣдьмъ не прочь бы
   И затеряться былъ.
   
   Геппингсъ -- ci-devant геній времени, такъ какъ въ новое, 19-е, столѣтіе онъ вступилъ съ тѣмъ же своимъ журналомъ, но лишь переименовавъ его какъ бы въ отпоръ Ксеніямъ давалъ у себя въ журналѣ пріютъ всѣмъ мнимымъ стихотворцамъ. На Блоксбергѣ онъ тоже подбираетъ поэтиковъ и приглашаетъ ихъ держаться ему за полу, чтобъ за нимъ пробраться на вершину, которая такъ же широка, какъ и у нѣмецкаго Парнаса.
   Тутъ опять передъ нами просвѣтитель Николаи -- любопытный путешественникъ -- со своей сухой педантической осанкой.
   
   И нюхаетъ, что мочи есть:
   "Онъ чуетъ іезуитовъ",
   
   такъ какъ, за ясностью его просвѣтительныхъ началъ, съ нимъ, но его мнѣнію, могутъ не соглашаться лишь люди, подъ личиною благихъ помысломъ скрывающіе своекорыстные интересы.
   Жуpaвлемъ выступаетъ за нимъ длинная фигура Лафатера, когда-то мудрѣйшаго, добрѣйшаго и искреннѣйшаго изъ людей, но попавшаго ни Блоксбергъ вслѣдствіе зародившихся у него тщеславіи и жажды блеска.
   Въ сторонкѣ свѣтскій человѣкъ очевидно, самъ Гете -- посмѣивается надъ тѣмъ, что въ благочестіи своемъ, не всмотрѣвшись поглубже ни къ свою, ни въ чужую душу, люди часто и на Блоксбергѣ думаютъ "улаживать соборики".
   
   Танцоръ почуялъ своего брата -- плясуновъ;
   Тамъ новый, видно, хоръ идетъ?
   Вдали, чу, барабаны.
   
   Это гг. мнимые философы, которыхъ въ горячемъ спорѣ занесло на Блоксбергъ. Здѣсь ихъ однако единитъ волынка -- эта новая лира Орфея, единительница скотовъ.
   Формулы, выработанныя истыми мыслителями къ глубокомъ созерцаніи разума, подхвачены тутъ налету, и защищая ихъ, эти господа вертятся.
   
   Справляются, какъ могутъ,
   
   вступая другъ съ другомъ чуть не въ смертный бой.
   
   Другъ друга крѣпко ненавидитъ
   Вся эта наша сволочь,
   
   замѣчаетъ вкопали голова, руководящаяся въ жизни лишь своимъ личнымъ взглядомъ на вещи, не навязывая его никому другому.
   Громче всѣхъ кричитъ догматикъ: для него всѣ понятія, всѣ положенія разума всегда, во всемъ ихъ всеоружіи, обрѣтаются въ душѣ, родятся съ человѣкомъ; не замѣтилъ онъ, что замкнутъ къ кругѣ, пока не сталъ лицомъ къ лицу со всею чертовщиной:
   
   Все жъ что-нибудь чортъ долженъ быть --
   Иначе были бъ развѣ черти?
   
   Идеалистъ смущенъ: вѣдь все, что онъ ни встрѣтитъ въ мірѣ, есть созданіе его духа -- его я. Слѣдовательно и эта чертовщина на Блоксбергѣ есть его созданіе.
   Для реалиста же, все, что передъ нимъ является, есть сама дѣйствительность, сущность вещей; и вотъ у него голова идетъ кругомъ: все, что совершается въ Блоксбергѣ есть, значитъ, тоже сама дѣйствительность.
   Супернатуралистъ, не зналъ, какъ доказать существованіе особаго духовнаго міра внѣ природы. Увидавъ воочію чертей, онъ торжествуетъ:
   
   Вѣдь отъ чертей я заключить
   Могу и къ добрымъ духамъ.
   
   Для полноты картины пестрой жизни тутъ же: кишатъ толпой ловкачи, что, съ широкой совѣстью, при всякихъ обстоятельствахъ пробираются кверху хоть на головахъ, если не въ силахъ устоять на ногахъ; пригорюнились неуклюжіе, которые, напротивъ, не умѣютъ прилаживаться къ обстоятельствамъ; топорщатся блуждающіе огни -- проходимцы.
   Падучая звѣзда, богатая лишь заимствованнымъ свѣтомъ, свалилась съ высоты и ужъ безъ чужой помощи не подняться ей съ земли.
   Назойливо выступаютъ грузные, страшныя фигуры демагоговъ, не задумывающихся передъ ломкою жизненныхъ устоевъ, хотя ломка эта и грозитъ бѣдою всему свѣжему, лишая его почвы.
   Наконецъ исчезаютъ тяжелыя видѣнія и оркестръ живыхъ существъ pianissimo встрѣчаетъ брежжущій свѣтъ.
   
   
хъ,
             Въ нѣдрахъ обломками полныхъ ущелій.
             Слышишь: говоръ, крикъ и стонъ
             Тамъ и здѣсь вдругъ раздаются --
             На гору со всѣхъ сторонъ
             Гости шумные несутся.
   

ВѢДЬМЫ хоромъ

             На Брокенъ мы летимъ толпою;
             Въ травѣ хлѣбъ зеленъ, желтъ по снопу!
             Смотрите, Уріанъ собою
             Вѣнчаетъ главную толпу;
             Летятъ чрезъ холмы, черезъ долъ --
             И -- колдунья, и -- козелъ.
   

ГОЛОСЪ

             Вотъ, Баубо старая, стрѣлой
             На поросятницѣ несется матерой!
   

ХОРЪ

             Впередъ старуху! подобаетъ
             По праву ей большая честь:
             Кто поросятницу сѣдлаетъ,
             За тѣмъ мчись всякой, кто здѣсь есть.
   

ГОЛОСЪ

             А ты сюда какимъ путемъ махнула?
   

ГОЛОСЪ

             Чрезъ Ильзенштейнъ. Я тамъ въ гнѣздо къ совѣ взглянула;
             Она жъ мнѣ глазки сдѣлала, да какъ!
   

ГОЛОСЪ

             Чтобъ шею ты себѣ свернула!
             Охота жъ дурѣ мчаться такъ |
   

ГОЛОСЪ

             Она меня дорогою задѣла;
             Смотри -- ссадила кожу съ тѣла!
   

ВѢДЬМЫ хоромъ

             Дорога, кажется, для всѣхъ насъ не мала,
             А что за тѣснота -- на двинуться, ни стать!
             Тамъ колютъ вилы, тутъ царапаетъ метла;
             Вотъ сжали въ комъ дитя, вотъ придавили мать!
   

КОЛДУНЫ -- полухоръ

             Нашъ братъ улиткою бреди.
             А бабы вѣчно впереди:
             Когда на злое путь ведетъ,
             Имъ сто шаговъ дано впередъ.
   

ВѢДЬМЫ -- полухоръ.

             Положимъ, такъ: но вотъ въ чемъ дѣло:
             Что мы но сто шаговъ пройдемъ,
             Мущина то, натужась смѣло,
             Перемахнетъ однимъ прыжкомъ.
   

ГОЛОСЪ вверху

             И вы изъ трещинъ къ намъ сюда!
   

ГОЛОСЪ внизу

             Желали бъ очень, но бѣда:
             Опрятны мы и чистоплотны,
             Однакожь навсегда безплодны.
   

ОБА ПОЛУХОРА

             Нѣтъ вѣтру; звѣзды убѣгаютъ
             И тучи мѣсяцъ закрываютъ;
             А хоръ во тьмѣ гремитъ и блещеть
             И огневыя искры мещетъ.
   

ГОЛОСЪ внизу

             Постоите! бѣшеный народъ!
   

ГОЛОСЪ вверху

             Кто тамъ изъ трещины зоветъ!
   

ГОЛОСЪ внизу

             Возьмите и меня съ собой!
             Я триста лѣтъ ужъ, какъ брожу,
             А все съ дружиною родной
             На верхъ горы не попаду.
   

ОБА ПОЛУХОРА

             Теперь нагъ все везетъ -- метла,
             Жердь, волы и спина козла:
             Кто ныньче съ нами не взлетитъ,
             Внизу тотъ вѣчно просидитъ.
   

ПОЛУВѢДЬМА

             Какъ ни спѣши, какъ вы иди,
             Все остаюсь я назади!
             Бѣда: нѣтъ силъ въ дому сидѣть,
             За вѣдьмами жъ нельзя поспѣть!
   

ВѢДЬМЫ

             Натертыя бальзамомъ, мы легки;
             Для насъ корыта челноки.
             А тряпки -- паруса. Пропалъ,
             Кто вверхъ и выньте не попалъ!
   

ОБА ПОЛУТОРА

             Взвивайтесь летомъ на вершину;
             Потомъ всякъ на землю ступай,
             И всю нагорную равнину,
             Гдѣ какъ попалъ кто, занимай.

спускаются на землю.

МЕФИСТОФИЛЬ

             Тьфу всюду говоръ, шумъ возня,
             Визгъ, хохотъ, крики, толкотня,
             Огонь и дымъ и смрадъ -- прямой
             Разгулъ для сволочи шальной!
             Ко мнѣ прижмись, а то умчать невѣсть куда.
             Но гдѣ ты?
   

ФАУСТЪ въ отдаленіи

                                 Здѣсь.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                           Эге! ужъ занесенъ туда!
             Знать по хозяйски мнѣ пришлось распорядиться!
             Съ дороги! Я здѣсь! ну правѣй, лѣвѣй!--
             Дай руку, Фаустъ; не лучше ль поскорѣй
             Изъ тѣсноты намъ удалиться?
             Здѣсь слишкомъ шумно, даже для меня!
             Мнѣ какъ-то хочется туда: между кустами
             Престранный блескъ разносится струями --
             Посмотримъ кто тамъ у огня.
   

ФАУСТЪ

             Пожалуй, всюду я иду съ тобою, Духъ
             Протовурѣчія! да и умно, признаться:
             Пришли на шабашъ, чтобъ самдругъ
             Уединенію предаться!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Смотри-ка, сколько разныхъ огоньковъ!
             Здѣсь общество весельчаковъ;
             Мы не одни же, хоть гостей и мяло.
   

ФАУСТЪ

             Я лучше бы бродилъ по высотамъ --
             Тамъ задымилось, запылало.
             Толпа спѣшатъ на злое! много тамъ
             Должно загадокъ разрѣшиться!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             И много новыхъ породится!
             Пускай бушуютъ; мы, отъ шума далеки,
             Здѣсь въ тишинѣ побудемъ надосугѣ:
             Всегда вѣдь въ большемъ свѣта кругѣ
             Творятся меньшіе кружки.
             Смотри -- старухи: какъ закутаны исправно!
             А младшія какъ перстъ разоблеклись.
             Прошу, учтивѣй съ ними обойдись --
             Оно не трудно, а забавно.
             А, музыка? охота жъ ей скрипѣть!
             Но какъ быть, надобно терпѣть.
             Пойдемъ же, что тутъ думать! честно
             Тебя представлю я гостямъ --
             Понравится, увидитъ самъ.
             Не правда ли, что здѣсь не тѣсно?
             Конца не видно, лишь взгляни:
             Горятъ десятками огни;
             Вокругъ нихъ любятся, ѣдать, пьють, пляшутъ, врутъ;
             Гдѣ можетъ лучше быть, какъ тутъ!
   

ФАУСТЪ

             А какъ намѣренъ въ этомъ ты содомѣ
             Явиться -- чортомъ, или колдуномъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Хоть я инкогнито храню весьма охотно,
             Но можно въ праздникъ орденъ свой надѣть.
             Подвязки мнѣ еще не удалось имѣть,
             За то копыто здѣсь почетно.
             Да вотъ, улитка къ вамъ идетъ ползкомъ:
             Ужъ осязательнымъ глазкомъ
             Она прозрѣла, кто во мнѣ таится --
             Нельзя тутъ, если бъ и хотѣлось, скрыться.
             Ну, живо вдоль огней войдемъ;
             Я буду сватомъ, ты будь женихомъ.

къ старикамъ, сидящимъ у догорѣвшихъ уже огней

             Что, пожилые господа,
             Вы здѣсь творите? лучше бъ шли туда.
             Гдѣ молодежь пируетъ такъ роскошно --
             Однимъ сидѣть и дома можно.
   

ГЕНЕРАЛЪ

             Спасать отечество иди,
             А благородности не жди.
             Народъ на женщинъ сталъ похожи:
             Кто молодъ, тотъ имъ и хорошъ.
   

ЕКС-МИНИСТРЪ

             Какъ ныньче криво идутъ въ цѣли!
             То ль дѣло прежній путь прямой!
             Когда мы власть въ рукахъ имѣли,
             Тогда-то впрямь былъ вѣкъ златой!
   

PARVENU

             И мы, не бѣдняки умомъ,
             Не какъ велятъ, какъ хочется, мудрили,
             И все упрочить ужъ готовы были,
             Какъ вдругъ все стали кверху дномъ.
   

АВТОРЪ

             Теперь, чуть книга дѣльна и умна,
             Никто прочесть не хочетъ и начала;
             А молодежь -- ахъ, никогда она
             Заносчива такъ не бывала!
   

МЕФИСТОФИЛЬ вдругъ принимаетъ видъ дряхлаго старика

             Знать свѣтъ ужъ отслужилъ свой срокъ --
             Конца ждать должно всеминутно:
             Не свѣтелъ дней моихъ потокъ,
             Такъ стало быть и все на свѣтѣ мутно!
   

ВѢДЬМА ТОРГОВКА

             Постойте, господа и бары,
             Взгляните на мои товары --
             Подобной лавки въ мірѣ нѣтъ:
             Всего въ ней множество, а не найдешь предмета,
             Который для людей и свѣта
             Ужъ не служить на гибель или вредъ.
             Здѣсь, увѣряю, нѣтъ кинжала,
             Который не пробилъ у человѣка грудь;
             Нѣтъ мы единаго покала,
             Изъ коего не пилъ отраву кто нибудь;
             Нѣтъ ни наряда, ни убора.
             Который женщинѣ не былъ цѣной позора,
             И нѣтъ меча, который тайно, въ тылъ
             Врага иль друга не убилъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не знаетъ, тетка, ты снаровки:
             Что видано, ужъ то старо;
             Для насъ, что ново, то и благо и добро --
             Такъ и давай же намъ обновки!
   

ФАУСТЪ

             Здѣсь можно весь разсудокъ потерять.
             Ужъ шабашъ, нѣчего сказать!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Всѣ лѣзутъ вверхъ! кажись, идешь свободно,
             А движется, куда толпѣ угодно.
   

ФАУСТЪ

             Кто это?
   

МЕФИСТОФИЛЪ

                                 Присмотрись къ ней лучше.
   

ФАУСТЪ

             Кто она!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Лолитъ, первѣйшая жена. 107
             Страшись колосъ прекрасныхъ и густыхъ,
             Ея единаго убора:
             Кто разъ дотронется до нихъ,
             Тотъ отъ прелестницы не увернется скоро.
   

ФАУСТЪ

             Вотъ двѣ сидятъ -- старушка съ молодой;
             Опять, наплясались, отдыхаютъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Какой тутъ отдыхъ, снова начинаютъ.
             Пойдемъ-ка, братъ, и мы съ тобой.
   

ФАУСТЪ пляшетъ съ молодой вѣдьмой

             Маѣ снился совъ, нельзя милѣй.
             Я видѣлъ; яблонь и на ней
             Два яблочка. Ахъ, вотъ бы съѣсть,
             Подумалъ я, и ну къ нимъ лѣзть!
   

МОЛОДАЯ

             До пары яблокъ вы всегда
             Весьма охочи, господа;
             Я рада, что такой же плодъ
             И у меня въ саду растетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ пляшетъ съ старухой

             Мнѣ снился глупый сонъ вчера;
             Я видѣлъ: пѣнь и въ пнѣ --
             Хотя просторна и черна,
             И мнѣ поправилась она.
   

СТАРУХА

             Хромому рыцарю за сомъ
             И низкій отдаю поклонъ.
             Пускай онъ -- -- -- свой,
             Когда не трусить -- --.
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ

             Проклятый! мы ясно доказали,
             Что Духъ не можетъ на ногахъ стоять;
             Они жъ, прошу покорно, стала
             Не хуже нашего плясать!
   

МОЛОДАЯ ВѢДЬМА

             А этотъ здѣсь зачѣмъ на балѣ? вотъ хорошъ!
   

ФАУСТЪ

             О, этого вездѣ найдешъ!
             Другіе пляшутъ -- онъ о пляскѣ судитъ,
             И если шагъ какой разобранъ имъ не будетъ,
             Тотъ шагъ не ставитъ онъ и въ щетъ;
             Терпѣть не можетъ, чтобъ другіе шла впередъ;
             За то отъ сердца поселится "
             Когда кто, также какъ и онъ,
             На мѣстѣ мельницей вертится
             И, какъ судьѣ, ему отдастъ потомъ поклонъ.
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ

             Все пляшутъ -- право, мочи нѣтъ!
             Да сгиньте: мы ужъ просвѣтили свѣтъ!
             Мы такъ умны, а сволочь нашихъ правилъ
             И знать не хочетъ, все несетъ старинный бредъ.
             Давно, кажись, я всѣхъ на умъ наставилъ,
             А снова глупо все! ну, право, мочи нѣтъ.
   

ТА ЖЕ ВѢДЬМА

             Да полно! вотъ болтаетъ, какъ старуха!
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ

             Я говорю вамъ, Духи, ясно, вслухъ:
             Не признаю я силы духа,
             Зане безсиленъ собственный мой духъ.

пляска все продолжается по прежнему.

             Сегодня мнѣ удачи нѣтъ ни въ чемъ;
             Пойду, однако, слѣдомъ за толпами:
             Быть можетъ прежде, чѣмъ дойдемъ,
             Съ поэтами управлюсь и съ чертями.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Теперь онъ въ лужу бухнется -- таковъ
             Его отъ гнѣва облегчаться навыкъ,
             И какъ накормитъ -- и сотни пьявокъ,
             Забудетъ духъ свой и Духовъ.

къ Фаусту, который, между тѣмъ пе          ресталъ плясать

             А гдѣ жъ подружка нѣжная твоя,
             Что въ пляскѣ пѣла такъ прекрасно?
   

ФАУСТЪ

             Ахъ, изо рту мышонокъ красный
             У ней прыгнулъ среди пѣнья!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Такъ что же? ты и струсилъ какъ ребенокъ?
             Вѣдь красенъ, а не сѣръ мышенокъ!
             И какъ ты въ часъ любви намѣтить могъ его?
   

ФАУСТЪ

             Потомъ мой встрѣтилъ взоръ --
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                               Кого?
   

ФАУСТЪ

             Мефисто, видишь ты вотъ это, за кустами,
             Прелестное дитя? вдали отъ всѣхъ, одна,
             Кажись, что по землѣ она
             Скользитъ, не двигая ногами;
             И какъ блѣдна? я все какъ будто узнаю
             Въ ней Гретхенъ добрую мою.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Э, полно, это чувствъ обманъ,
             Волшебство, тѣнь, безъ жизни истуканъ.
             Отъ встрѣчи съ нимъ добра не жди:
             Недвижный взоръ застудить кровь въ груди,
             И чуть не камнемъ станетъ человѣкъ --
             Ты объ Медузѣ вѣдь не разъ слыхалъ въ свой вѣкъ?
   

ФАУСТЪ

             Да, мертвые глаза! и видно, что съ участьемъ
             Никто ихъ вѣждой не закрылъ!
             Вотъ грудь, на коей я восторги пилъ!
             Вотъ Гретхенъ, бывшая мнѣ радостью и щастьемъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Все чары. Вѣрь, что въ ней
             Всякъ видитъ образъ милочки своей.
   
             Душа томится радостью и горемъ --
             Я не могу разстаться съ этимъ взоромъ Î
             Но странно ли? на шейкѣ у нее
             Обвитъ одинъ снурочикъ алый,
             Не толще, какъ ножа бываетъ остріе --
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Ну, да: она возьметъ, пожалуй,
             И голову подъ мышку -- ей
             Отсѣкъ вѣдь голову Персей.
             Но полно бредить о пустомъ;
             Пойдемъ на горку -- тамъ собранье
             Точь въ точь какъ въ Вѣнѣ на гуляньѣ 108
             А! это что тамъ? за толкомъ,
             Смотри, устроенъ, мнѣ сдается,
             Театръ --
   

SERVIBILIS

                                 Тотчасъ опять начнется;
             Піеса новая, седьмая -- вотъ житье!
             Здѣсь семь, не меньше, разомъ представляютъ!
             Любитель смастерилъ ее,
             И все любители играютъ.
             А изъ любителей и самъ, извольте знать --
             Люблю въ срокъ занавѣсъ поднять;
             И такъ, щастливо оставаться!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Разумго, что вы всѣ сюда,
             На Блоксбергъ вздумали собраться:
             Вамъ здѣсь и мѣсто, господа!
   

СНОВИДѢНІЕ
ВЪ ВАЛЬПУРГСКУІО НОЧЬ
ИЛИ
ЗОЛОТАЯ СВАТЬБА
ОБЕРОНА и ТИТАНІИ.109

   

ИНТЕРМЕДІЯ

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РЕЖИССЕРЪ

             Чада Миддинга! 110 для васъ
             Сегодня нѣтъ работы:
             Сценой будутъ въ этотъ разъ
             Лишь горы да болота.
   

ГЕРОЛЬДЪ

             Жилъ полъ-вѣка мужъ съ женой;
             Чего жъ дожился? сватьбы!
             Ему за подвигъ столь большой
             Хоть лучшее что дать бы! 111
   

ОБЕРОНЪ

             Духи, здѣсь ли вы? пусть всякъ
             Промчится о ликуетъ:
             Царь съ царицей новый бракъ
             Сегодня торжествуетъ.
   

ПУККЪ

             Мчится Пуккъ съ жезломъ своимъ,
             Вертясь, кружа ногою;
             Сотни всякихъ лицъ за нимъ
             Слетаются толпою.
   

АРІЕЛЬ

             Пѣсню Аріель, какъ встарь,
             Волшебную затянетъ:
             Много сманятъ всякихъ харь,
             Но и красавицъ сманитъ.
   

ОБЕРОНЪ

             Для науки пусть на насъ
             Мужья и жены взглянутъ;
             Разлучи двоихъ -- тотчасъ
             Любить другъ друга станутъ.
   

ТИТАНІЯ

             Если жъ вновь начнутъ войну,
             То свѣтъ великъ: ихъ снова --
             На одинъ конецъ одну,
             А на другой другаго.
   

ОРКЕСТРЪ -- tutti, fortissimo

             Вотъ комарьи хоботки,
             Вотъ съ мушьей рожей франты;
             Вотъ лягушки и сверчка:
             Все это -- музыканты.
   

SOLO

             Вотъ и мыльный пузырекъ
             Волынкой къ намъ слетаетъ;
             Вотъ въ соломку, какъ въ рожокъ,
             Гудѣть ужъ начинаетъ!
   

ДУХЪ ТОЛЬКО ЧТО ОБРАЗУЮЩІЙСЯ

             Жабье брюхо, два крыла
             И ножечки какъ нити:
             Тварь тутъ выйти бъ не могла,
             Поэмка жъ можетъ выйти.
   

ДВОЕ

             Что за прыть! какъ высока
             Прыжки мои! любуйся --
             -- Да, ты ловокъ на прыжки;
             Летать же и не суйся.
   

ЛЮБОПЫТНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ

             Чудо! вѣрить ли глазамъ?
             Похоже вѣдь на сказки!
             Оберонъ ли это впрямь,
             Иль все -- обманъ и маски?
   

ОРТОДОКСЪ

             Хоть красивъ вашъ Оберонъ,
             Безхвостый и безрогій;
             Но вѣдь все же чортъ и онъ,
             Какъ древнихъ Грековъ боги.
   

СѢВЕРНЫЙ ХУДОЖНИКЪ

             Кисть слаба теперь моя,
             Таланту нѣтъ и слѣду;
             Но постойте -- скоро я
             Въ Италію поѣду,
   

ПУРИСТЪ

             Что творятъ! бѣда моей
             Здѣсь головѣ премудрой!
             Столько вѣдьмъ, а изо всей
             Гурьбы лишь двѣ подъ пудрой!
   

МОЛОДАЯ ВѢДЬМА

             Пудра въ старости нужна,
             Да тоже и уборы;
             Я и такъ, какъ рождена,
             Привлечь съумѣю взоры.
   

ВѢДЬМА

             Съ вами спорить стыдно намъ!
             Про старость вздоры врете,
             Сами жъ -- то-то будетъ срамъ --
             И молоды, сгніете.
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ

             Ей, комары! хоботки,
             Чуръ въ голыхъ не впиваться!
             Ей, лягушки и сверчки,
             Чуръ съ такту не сбиваться!
   

ФЛЮГЕРЪ съ одной стороны

             Чудо, что за молодежь:
             У дѣвицъ нравъ престрогой;
             Юноша жъ -- любой хорошъ,
             Всякъ обѣщаетъ много.
   

ФЛЮГЕРЪ съ другой стороны

             Да, и если ихъ пожрать
             Земля по хочетъ вскорѣ,
             Прямо въ адъ я убѣжать
             Отсель измѣренъ съ горя.
   

КСЕНІИ 112

             Вотъ и мы, букашекъ рой
             Съ преострыми клешнями --
             Пусть нашъ батюшка хромой
             Любуется здѣсь нами.
   

ГЕННИНГСЪ (журналистъ)

             Какъ жужжатъ себѣ! вполнѣ,
             Подумаетъ, радушны!
             Скоро скажутъ, что онѣ
             Отмѣнно добродушны!
   

МУЗАГЕТЪ (журналъ)

             Славно! вѣдьмамъ, колдунамъ
             Я радъ какъ бы собратамъ:
             Ихъ приличнѣй мнѣ, впрямъ,
             Чѣмъ Музъ быть меценатомъ.
   

БЫВШІЙ ГЕНІЙ СВОЕГО ВѢКА

             О, средь умныхъ всякъ умнѣй!
             Гуляй здѣсь молодецки:
             Блоксбергъ, видишь, не тѣснѣй,
             Какъ и Парнассъ нѣмецкій.
   

ЛЮБОПЫТНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ

             Кто онъ? хоть и гордъ на видъ,
             А все какъ пудель рыщетъ,
             Всюду нюхаетъ, глядитъ?
             -- Онъ Езуитовъ ищетъ --
   

ЖУРВАЛЬ

             Хоть чиста, хоть нѣтъ, вода --
             Я удить рыбъ стараюсь;
             Потому-то, господа,
             Я и съ чертями знаюсь.
   

СВѢТСКІЙ ЧЕЛОВѢКЪ

             У ханжей, гдѣ польза есть,
             Тамъ щетъ во всемъ короткій --
             Даже здѣсь они завесть
             Свои съумѣли сходки!
   

ПОЯСУНЪ

             Слышны бубны вдалекѣ --
             Знать гости вновь нагрянутъ?
             -- Да, то выпи въ тростникѣ
             Всѣ ту же нотку тянутъ.
   

ТАНЦМЕЙСТЕРЪ

             Вотъ рѣхнулись! то и знай,
             Чти пляшутъ, да портятся!
             Толстъ ли, хромъ ли кто -- валяй!
             Есть чѣмъ полюбоваться!
   

ВЕСЕЛЬЧАКЪ

             Всякъ изъ нихъ всегда готовъ
             Разбить другому рыло;
             Ныньчѣ жъ, какъ Орфей скотовъ,
             Ихъ скрыпка помирила.
   

ДОГМАТИКЪ

             Ври тамъ критика, а путь
             Я къ правдѣ знаю твердо:
             Чортъ вѣдь есть же что-нибудь --
             Иль не было бы чорта!
   

ИДЕАЛИСТЪ

             Знать фантазія моя
             Изволитъ забываться;
             Если все, что есть здѣсь --
             То глупъ же я, признаться!
   

РЕАЛИСТЪ

             Съ этой сволочью мнѣ страхъ
             Какъ тяжело ужиться:
             Здѣсь, впервые, на ногахъ
             Не твердо мнѣ стоится.
   

СУПЕРНАТУРАЛИСТЪ

             Я здѣсь съ радостью брожу,
             Хоть Духи здѣсь и злые:
             Видя злыхъ, я вывожу,
             Что есть, знать, и благіе.
   

СКЕПТИКЪ

             Видятъ пламя и спѣшатъ
             За кладомъ -- обольщенье!
             Я жъ тому отмѣнно радъ:
             Гдѣ чортъ, тамъ и сомнѣнье!113
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ

             Вы, лягушки и сверчки --
             Невѣжды-дилеттанты;
             Вотъ комарьи хоботки,
             Такъ тѣ ужъ музыканты!
   

ДОСУЖІЕ

             Удальцами насъ зовутъ
             И дѣльно -- мы преловки:
             Если ноги не несутъ,
             То пляшемъ на головкѣ.
   

НЕНАХОДЧИВЫЕ

             Были, ахъ, и мы ловки;
             Теперь же, въ горѣ нашемъ,
             Разплясавши башмаки.
             Мы босикомъ ужъ пляшемъ.
   

БЛУДЯЩІЕ ОГНИ

             Хоть родились средь болотъ,
             И тамъ мы пребываемъ,
             Но сюда явившись, вотъ,
             Побольше всѣхъ блистаемъ.
   

ПАДАЮЩАЯ ЗВѢЗДА

             По небу промчалась я
             Огнемъ во мракѣ ночи;
             Гдѣ жъ теперь вся прыть моя?
             Привстать съ земли нѣтъ мочи.
   

ТЯЖЕЛОВѢСНЫЕ

             Ей, съ дороги! врозь, вотъ тикъ;
             А то здѣсь будетъ тѣсно:
             Хоть и Духи мы, однакъ
             Народъ мы полновѣсный.
   

ПУККЪ

             Вы зачѣмъ сюда, слоны?
             Ну право, это скука!
             Ныньче всѣ здѣсь быть должны
             Не полновѣснѣй Пукка.
   

АРІЕЛЬ

             Если духъ съ природой вамъ
             Въ крышъ не отказали,
             Мчитесь но моимъ слѣдамъ
             Къ цвѣтущей горной дали.
   

ОРКЕСТРЪ -- pianissimo

             Вотъ, румянится востокъ,
             Виднѣй въ туманѣ стало;
             Вотъ, повѣялъ вѣтерокъ
             И все -- какъ небывало.

КОНЕЦЪ ИНТЕРМЕДІИ.

   

Пасмурный день.

Поле.

ФАУСТЪ, МЕФИСТОФИЛЬ,

ФАУСТЪ

   Въ бѣдствіи! въ отчаяніи! Послѣ долгаго, горестнаго по землѣ странствованія, теперь въ темницѣ! Заключена, какъ преступница, на лютыя муки -- нещастное, милое созданіе!-- И до того дошло! до того! И ты, подлый демонъ-предатель, ты мнѣ ни слова! Пріосанивайся теперь, ворочай своими яростными, бѣсовскими очами! Ругайся надо мною нестерпимымъ твоимъ присутствіемъ! Въ заключеніи, въ неусладимой горести! демонамъ-мстителямъ предана и безчувственному суду человѣческому! А меня между тѣмъ ты тѣшишь пошлостями и умалчиваешъ о возрастающемъ ея горѣ, оставляешь ее гибнуть безпомощно!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Она не первая.
   

ФАУСТЪ

   Извергъ! гнусная собака!-- О, возврати ему, выспренній Духъ, возврати ему прежній собачій видъ, въ которомъ онъ, бѣгая передо иною, любилъ взгрызаться въ ноги безвинному путнику, или вѣшаться на хребетъ падающаго! Возврати нечестивцу любимый его образъ, чтобъ онъ снова на чревѣ ползалъ во прахѣ, и я бы ногами попиралъ его, отверженнаго!-- Не первая!-- Горестная, невыносимая для человѣческой души мысль, что больше нежели одно созданіе впадаетъ въ такую глубину бѣдствія, что смертельныя муки первой не искупила вины всѣхъ опальныхъ предъ очами Всепрощающаго! Страданія этой одной мнѣ раздираютъ сердце, а ты, ты равнодушно осклабляешся, видя какъ гибнутъ тысячи!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Вотъ, мы опять на границѣ ума, тамъ, гдѣ вы, люди, бредить начинаете. Зачѣмъ же было лѣзть къ намъ въ братство, когда оно тебѣ не подъ силу? Хочетъ летать, а подверженъ головокруженію! Мы ли къ тебѣ навязывались, или ты къ намъ?
   

ФАУСТЪ

   Не скалься такъ на меня алчными своими зубами -- мнѣ дѣлается тошно!-- Великій, возвышенный Духъ, ты, почтившій меня своимъ присутствіемъ, видящій сердце и душу мою! Зачѣмъ приковывать меня къ нечестницу, который радуется только злу и веселится о гибели?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ну, все ли?
   

ФАУСТЪ

   Спаси ее, или горе тебѣ! злѣйшія тебѣ проклятія на несмѣтные вѣки!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Я не властенъ разорвать мстителевы оковы, раздвинуть его затворы -- Спаси!-- А кто довелъ ее до гибели -- я или ты?

ФАУСТЪ бросаетъ вокругъ себя дикіе взгляды

МЕФИСТОФИЛЬ

   Что, перуновъ ищетъ? Хорошо, что не даны они вамъ, жалкимъ смертнымъ! Поражать безвинно-противурѣчущаго есть для тирановъ обыкновенное средство прогонять свою досаду.
   

ФАУСТЪ

   Веди меня къ ней. Освободимъ ее непремѣнно.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   А собственная твоя опасность? На городѣ еще лежитъ кровавое дѣло руки твоей. Духи-мстители носятся надъ могилой падшаго и поджидаютъ убійцу.
   

ФАУСТЪ

   Ты постарался и объ этомъ? гибель цѣлаго міра на тебя, чудовище! Веди меня, говорю тебѣ, и освободи ее.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Хорошо. Слушай, вотъ все, что могу я сдѣлать -- не всесиленъ же я! Я отуманю чувства тюремщика, а ты бери ключи и спасай ее человѣческою рукою. Я буду на стражѣ, приготовлю волшебныхъ коней, увезу васъ. Въ этомъ я властенъ.
   

ФАУСТЪ

   Скорѣе же!
   

Ночь. Открытое полѣ.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФИЛЬ неcymcя на вороныхъ коняхъ

ФАУСТЪ

             Что эти тамъ снуютъ на лобномъ мѣстъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Не знаю -- видно что нибудь готовятъ.
   

ФАУСТЪ

             Взлетаютъ, слетаютъ, толпятся, кружатся.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Колдовство!
   

ФАУСТЪ

             Что-то сѣютъ, надъ чѣмъ-то кадятъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

             Пускай ихъ! ѣдемъ!
   

Тюрьма.

ФАУСТЪ, съ лампадой и съ связкой ключей подходить къ желѣзной двери.

ФАУСТЪ

             Меня объемлетъ страхъ давно незнанный мною;
             Врожденной жалости душа, какъ встарь, полна:
             Здѣсь страждетъ бѣдная, безгрѣшною мечтою
             Въ кровавый грѣхъ вовлечена! 114
             И встрѣча съ ней тебѣ страшна?
             Ты руку помощи ей не спѣшишь простертъ?
             Не медли: медленность здѣсь -- смерть!

берется за замокъ.

ГОЛОСЪ поетъ, въ тюрьмѣ

             Распутница-мать
             Убила меня;
             Отецъ-негодяй
             Заѣлъ онъ меня.
             Сестрица пришла,
             Мой остовъ нашла,
             Въ могилу меня закопала115
             И тотчасъ я пташкою стала,
             И вотъ, лечу
             Куда хочу.
   

ФАУСТЪ отпираетъ дверь

             У ней и въ мысляхъ нѣтъ, что другъ такъ близко къ ней,
             Что слышенъ другу звукъ ея цѣпей.

входитъ въ тюрьму.

ГРЕТХЕНЪ прячется въ постель

             Идутъ! О Боже, смерть страшна!
   

ФАУСТЪ тихо

             Тсъ! я здѣсь, я -- ты спасена!
   

ГРЕТХЕНЪ падаетъ ему въ ноги

             О, если человѣкъ ты, сжалься надо мной!
   

ФАУСТЪ

             Тсъ, не кричи -- проснется часовой!

начинаетъ отпирать цѣпи

ГРЕТХЕНЪ на колѣняхъ

             Кто могъ тебѣ, палачъ, такое
             Дать право надо мною?
             Ты въ полночь ужъ берешь меня!
             Дай мнѣ пожить, дождись хоть дня --
             Вѣдь будетъ время и тогда!

встаетъ

             Ахъ, я еще такъ молода,
             И вотъ, ужъ смерть, могила!...
             И хороша была я -- красота
             Меня и погубила!
             Былъ другъ, но онъ теперь далекъ;
             Снятъ съ головы, разбросанъ мой вѣнокъ!
             О, но хватай меня съ такою силой,
             Не будь жестокъ:
             Тебѣ я зла не сдѣлала ни мало --
             Тебя ни разу даже не видала!
   
             О скорбь, превыше всѣхъ скорбей! 116
   

ГРЕТХЕНЪ

             Теперь твоя власть; но постой минутку,
             Позволь мнѣ покормить малютку.
             Всю ночку нянчилась я съ ней;
             Они жъ ее, на зло мнѣ, взяли,
             И на меня же смерть ея всклепали --
             И не видать ужъ мнѣ веселыхъ дней!
             Меня корятъ и пѣснями -- какіе
             Они, помыслишь, злые!
             Про то есть сказка; но она
             Не обо мнѣ же сложена.
   

ФАУСТЪ становится на колѣни

             Твой другъ у ногъ твоихъ опять --
             Пришелъ съ тебя оковы снять.
   

ГРЕТХЕНЪ падаетъ тоже на колѣни

             Такъ, такъ, съ мольбами
             Падемъ передъ Богомъ!
             Смотри, подъ нами,
             Вотъ тамъ, подъ порогомъ,
             Адъ кипитъ!
             Ужасенъ, гремитъ
             Во гнѣвѣ злой духъ!
   

ФАУСТЪ громко

             Гретхенъ, Гретхенъ!
   

ГРЕТХЕНЪ внимательно

             Ахъ, голосъ друга? гдѣ же, гдѣ мой другъ?

встаетъ; цѣпи упадаютъ.

             Онъ звалъ меня! о, я на волѣ!
             Меня здѣсь удержать никто не можетъ болѣ!
             Да, я его найду,
             Къ нему на грудь паду!
             Онъ молвилъ: Гретхенъ! онъ здѣсь былъ!
             Средь воя адскихъ силъ,
             Среди ихъ хохота и гвала
             Я голосъ сладостный узнала!
   

ФАУСТЪ

             Я другъ твой!
   

ГРЕТХЕНЪ

                                 Ты? о, повтори
             Мнѣ это слово!

обнимаетъ его

             Онъ! онъ! гдѣ муки? гдѣ тюрьма, оковы?
             Ты здѣсь? спасешь меня? смотри,
             Я спасена!
             Вотъ улица, гдѣ мы впервой
             Другъ друга повстрѣчало;
             Вотъ садокъ, гдѣ вечернею порой
             Тебя мы съ Мартой ноджидали!

ФАУСТЪ ведетъ ее къ дверямъ.

             Пойдемъ.
   

ГРЕТХЕНЪ

                                 Останься! я всегда
             Съ тобою остаюсь охотно!
   

ФАУСТЪ

                                                     Когда
             Ты хочетъ быть свободна,
             Нельзя нашъ времени терять 117
   

ГРЕТХЕНЪ

             Какъ? ужъ не можешь и поцѣловать?
             Мой другъ! давно ль со мной простился,
             А цѣловать ужъ разучился!
             Зачѣмъ теперь мнѣ страшно такъ съ тобой?
             А прежде взоръ и голосъ твой
             Мнѣ были лучше рая,
             И ты почти душилъ меня, лаская!
             Ну, поцѣлуй же! нѣтъ? такъ вотъ,
             Начну сама я!

цѣлуетъ его

             Но ахъ, уста твои какъ ледъ!
             Безгласны!
             Куда жъ твой страстный
             Дѣвался пылъ?
             Кто охладилъ
             Тебя ко мнѣ нещастной?

отворачивается отъ него

ФАУСТЪ

             Пойдемъ! опомнись! страстно я тебя
             Люблю, любить не перестану;
             Послушайся жъ меня любя!
   

ГРЕТХЕНЪ всматривается въ него

             И это ты? ты точно? безъ обману?
   

ФАУСТЪ

             Я, я! пойдемъ
   

ГРЕТХЕНЪ

                                           Съ меня ты цѣпи снялъ;
             Меня все любишь и ласкаешь;
             Но какъ же ты гнушаться мной не сталъ?
             Подумалъ ли ты, другъ, кого освобождаешь?
   

ФАУСТЪ

             Пойдемъ, чтобъ день насъ не засталъ.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Я мать родную умертвила,
             Малютку утопила!
             Мою малютку и твою --
             Твою: вѣдь это ты? я все не узнаю!
             Дай руку! да, рука похожа;
             Но отчего же
             Теперь она
             Красна?
             Сотри съ ней эту влагу!
             Кровь! что ты сдѣлалъ? отойди,
             Спрячь шпагу!
             Мнѣ страшно, спрячь!
   

ФАУСТЪ

             О другъ мой! не буди
             Прошедшаго! меня ты убиваешь!
   

ГРЕТХЕНЪ

                                                               Нѣтъ,
             Тебѣ нельзя покинуть свѣтъ!
             Я разскажу, какъ закопать
             Тебѣ хоть завтра же должно бы
             Въ могилу наши гробы:
             На лучшемъ мѣстѣ ляжетъ мать;
             Братъ возлѣ ней, а всторонѣ
             Мѣстечко дай и мнѣ,
             Но только не далеко;
             Дитя жъ положишь къ правому мнѣ боку
             Другой не ляжетъ тамъ никто!
             Ахъ, льнуть къ тебѣ, мнѣ было
             Такъ сладостно, такъ мило!
             Но ужъ теперь не то:
             Теперь, кажись, тебѣ я опостыла,
             Должна къ тебѣ навязываться силой.
             Хоть все на взглядъ ты добръ и ласковъ!
   

ФАУСТЪ

                                                                         Да?
             Идемъ же, не противься болѣ!
   

ГРЕТХЕНЪ

             Куда?
   

ФАУСТЪ

             На волю!
   

ГРЕТХЕНЪ

             Да, если я тамъ гробъ найду
             И смерть -- пожалуй, я иду;
             Но только до могилы,
             Не дальше ты идешь мой милый?
             Ахъ, если бы могла и я пойти!
   

ФАУСТЪ

             Ты можетъ -- только захоти.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Нѣтъ, не могу -- тамъ будетъ хуже
             Что пользы уходить!
             Ахъ, горько милостыней жить,
             Да и съ нечистой совѣстью ктому же!
             Ахъ, горько у чужихъ вымаливать пріютъ!
             И чтожъ? меня вездѣ найдутъ!
   

ФАУСТЪ

             Нѣтъ, я съ тобой.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Скорѣй, поспѣшай,
             Малютку спасай!
             Бѣги же! тропой
             Все вдоль ручейка,
             Почти до лѣска;
             А послѣ туда,
             Гдѣ въ воды пруда
             Вдается доска.
             Скорѣе же! вотъ,
             Она еще бьется,
             Она взнырнетъ,
             Она очнется!
             Бѣги, торопись!
   

ФАУСТЪ

             Опомнись будь смѣлѣе!
             Одинъ лишь шагъ, и мы спаслись.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Намъ только бъ горку миновать скорѣе!
             На камнѣ тамъ старушка-мать сидитъ --
             Меня морозъ по кожѣ подираетъ --
             На камнѣ мать сидитъ
             И головой шатаетъ;
             Не взглянетъ, не мигнетъ; головка тяжела --
             Спитъ крѣпко и ужъ ей не встать, не пробудиться:
             Уснула, чтобъ могли мы веселиться!
             Щастливая тогда пора была!
   

ФАУСТЪ

             Не слушаетъ ни просьбы, ни совѣта,
             Такъ силу я употреблю.

хочетъ взять и унести ее

ГРЕТХЕНЪ

             Прочь! нѣтъ, я силы не стерплю!
             Не мучь меня! за то ли это,
             Что для тебя на все была готова я!
   

ФАУСТЪ

             Ужъ близокъ день! мой другъ, душа моя!
   

ГРЕТХЕНЪ

             День? да, послѣдній день! не такъ его ждала я!
             Онъ могъ бы быть мнѣ брачнымъ днемъ!
             Не сказывай, что ужъ грѣшна я,
             А то не быть мнѣ подъ вѣнкомъ!
             Но ужъ узнали,
             Вѣнокъ сорвали!..
             Мы встрѣтимся, а знаешь гдѣ? 118
             Толпа тѣснится, отъ народу
             Нѣтъ въ городѣ проходу,
             А не слыхать ни шороху нигдѣ;
             Звонятъ; меня схватили --
             Связали -- голову на плаху положили --
             Ужъ шеѣ каждаго грозятъ
             Топоръ, моей грозящій шеѣ,
             И все вокругъ молчитъ
             Могилы нѣмѣе!
   

ФАУСТЪ

             Зачѣмъ родиться присудилъ мнѣ рокъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ появляется у двери

             Скорѣй! не то, такъ вы и роняли!
             Да ну же, мало ли болтали!
             Ужъ кони чуютъ ранній вѣтерокъ.
   

ГРЕТХЕНЪ увидя Мифистофиля

             Ахъ, кто встаетъ тамъ изъ земли?
             Онъ, онъ! ушли его, ушли!
             За чѣмъ онъ на святомъ здѣсь мѣстѣ!
             За мною?
   

ФАУСТЪ

             Нѣтъ, тебя не выдамъ я.
   

ГРЕТХЕНЪ на колѣняхъ

             Тебѣ я предаюсь, небесный Судія!
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Идемъ, а то погибнешь съ нею вмѣстѣ.
   

ГРЕТХЕНЪ

             Спаси, о Боже! я Твоя!
             Вы, сонмы Ангеловъ, придите
             И защитите!
             Ты, Генрихъ, страшенъ мнѣ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

                                                               Она
             Осуждена.
   

ГОЛОСЪ свыше

             Нѣтъ, спасена. 119
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

             Сюда, за мною!

исчезнетъ 120 съ Фаустомъ.

ГОЛОСЪ изъ тюрьмы, чуть слышно

             Генрихъ, Генрихъ!

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

   

ПРИМѢЧАНІЯ КЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

   1. Точнѣе: "Попытаюсь ли въ этотъ разъ удержать васъ (т: е: дать явственное и прочное очертаніе зыбкимъ образамъ)? Еще ли чувствую въ себѣ прежнюю страсть къ тому?" Гете писалъ это, будучи, кажется, пятидесяти лѣтъ отъ роду. Въ 6-мъ стихѣ 3-й октавы слѣдовало бы сказать, точнѣе: "Самое одобреніе ихъ пугаетъ мое сердце"
   2. Въ подлинникѣ Lustige person (слово въ слово: весельчакъ, забавникъ) -- актеръ играющій роли забавныя, заставляющія смѣяться.
   3. Ближе: "Угодить толпѣ я желалъ бы весьма, тѣмъ болѣе, что она живетъ и жить даетъ." Lehen und leben lassen -- очень хорошо на нѣмецкомъ; русскій же буквальный переводъ выразилъ бы мысль и слабо и не ясно.
   4. Ближе: "я знаю, какъ задабриваютъ Духа толпы (публика)".
   5. Въ подлинникѣ: "предлагается столь же легко, какъ и изобрѣтается". Можетъ быть "предлагается" значитъ здѣсь "пишется"; кажется однако, что авторъ хотѣлъ намекнуть на игру актеровъ.
   6. Въ подлинникѣ сперва сказано: "не забудь, что ты долженъ колоть мягкое дерево" -- фигура, которую въ переводѣ выразить не удалось и потому она пропущена.
   7. Слово въ слово: "пусть рѣшительность тотчасъ же смѣло схватитъ за косу возможное (т: е: дѣло)".
   8. Второй прологъ переведенъ съ нѣкоторыми отступленіями и съ пропускомъ нѣсколькихъ стиховъ. Въ подлинникѣ три Чистые Духа поющіе Гимнъ, названы по именамъ; говорящій съ Мефистофилемъ тоже названъ. На русскомъ нѣкоторымъ рѣчамъ дана, по необходимости, иная форма; мысли же пролога сохранены почти вполнѣ -- изъ главныхъ не пропущено ни одной.
   9. Въ подлинникѣ эта часть Мефистофилевой рѣчи гораздо сильнѣе выражаетъ характеръ чорта, нежели въ переводѣ.
   10. Въ точности: "стремясь (т: е: впередъ)" или "домогаясь (т. е. желаемаго)". Въ подлинникѣ это выражено однимъ словомъ "streben".
   11. Эта мысль въ переводѣ развита болѣе, нежели въ подлинникѣ, а предъидущая рѣчь Мефистофиля въ подлинникѣ выражаетъ болѣе самоувѣренности.
   12. Здѣсь мысль сохранена, но она выражена въ подлинникѣ гораздо забавнѣе.
   13. Bin so klug als wie zuvor. Переводя слово въ слово, слѣдовало бы сказать: "уменъ (я, теперь) столькоже, сколько былъ прежде"; но тутъ идетъ рѣчь не объ умѣ, а объ знаніи, и слово klug значить знающъ, Подобнымъ образомъ говорится: man kann nicht daraus klug werden, т; e: это не поясняетъ дѣла, не доставляетъ о дѣлѣ достаточныхъ свѣденій. Словами: "я всё невѣжда" мысль подлинника выражается безъ всякаго измѣненія въ своей сущности; сильно или слабо? это другой вопросъ.
   14. Точнѣе: "что могу учить чему-либо дѣльному, служащему къ улучшенію и обращенію человѣка на путь истинный".
   15. Точнѣе: "какія-либо таинства".
   16. Нострадамусъ жилъ въ XVI вѣкѣ. Книга его прорицаній издана во Франціи, кажется, въ 1565 году.
   17. Разумѣется, что слово дѣянье поставлено здѣсь въ смыслѣ дѣяніе, во избѣжаніе слова дѣйствіе, какъ невольно возбуждающаго собою мысль о причинѣ.
   18. Чье это изрѣченіе, въ подлинникѣ не сказано -- вѣроятно Нострадамово.
   19. Слово въ слово: "другъ другу подаютъ златыя ведры". Полагаютъ, что фигура эта заимствована отъ извѣстнаго у нѣмцевъ обычая:становиться при тушеніи пожара въ рядъ и посредствомъ передачи другъ другу ведеръ доставлять воду въ горящему зданію.
   20. Ближе: "изъ моей сферы долго вбиралъ въ себя пищу".
   21. Въ подлинникѣ: "Увы! я не сношу тебя!"
   22. Въ точности: "Такъ работаю я за шумнымъ станкомъ времени и тку Божеству живую одежду."
   23. Подъ словомъ а краснорѣчіе" здѣсь разумѣется только искуство красно говорить, произносить рѣчь (vorlrag).
   24. Латынское изрѣченіе: "искуство длинно (требуетъ, для изученія, долгаго времени), жизнь коротка." На нѣмецкомъ оно переведено слово въ слово.
   25. Истопниками (Quellen) называются у нѣмецкихъ ученыхъ сочиненія (о какомъ-либо предметѣ) первоначальныя, а по тѣ, которыя составляются изъ другихъ сочиненій, о томъ же писанныхъ прежде. Таковы, относительно Исторіи, лѣтописи.
   26. Мысль съ перваго взгляду кажется не совсѣмъ ясною. Слово страдать (leiden) должно здѣсь разумѣть въ томъ значеніи, которое ему придается въ грамматикѣ, когда говорится: залогъ страдательный. Фаустъ хочетъ сказать: ходъ нашей жизни встрѣчаетъ себѣ препоны даже отъ дѣяній, исполняемыхъ но собственной нашей водѣ, не только отъ тѣхъ, которыя совершаются отъ насъ независимо, по имѣютъ на насъ вліяніе. Въ слѣдующихъ потомъ стихахъ мысль эта развита обстоятельнѣе.
   27. Слово въ слово: "что ты наслѣдовалъ отъ своихъ отцовъ -- стяжай то, чтобы обладать имъ. Что не служатъ намъ на пользу, то тяжелое бремя; можетъ же служить на пользу только то, что бываетъ порождено мгновеніемъ (настоящимъ)". Мѣсто это переведено -- по крайнему разумѣнію. Его можно толковать и иначе.
   28. Слово въ слово: "уничижайтесь передъ Тѣмъ, кто свыше помогать учить и помощь ниспосылаетъ".
   29. Точнѣе: "природу и ея священныя дѣянія онъ съ причудливыми усиліями толковалъ добросовѣстно, но на свой особенный ладь".
   30. Красный левъ, лилія, юная царица -- условныя выраженія, которыми алхимики называли различныя вещества.
   31. Въ подлинникѣ: "выплыть изъ этого моря заблужденій."
   32. Слово въ слово: "въ поля (въ область) высокихъ предковъ."
   33. Стихъ этотъ -- не недосмотръ, а попытка: слить въ одинъ слогъ двѣ короткія гласныя, когда то не противно слуху, то есть прибавить еще нѣкоторыя слитія къ тѣмъ, которыя въ употребленіи теперь, напр; ей вмѣсто ею, ью вмѣсто ію и т. п. Входить въ дальнія объ этомъ подробности здѣсь было бы неумѣстно.
   34. Въ точности: "насъ влечетъ къ потокамъ жизни, ахъ, къ жизни источнику."
   35. Слѣдующіе 8 стиховъ суть не переводъ, а изложеніе сущности тѣхъ мыслей, которыя въ подлинникѣ, въ 14 стихахъ, выражены нѣсколько пространнѣе и съ большею опредѣлительностію.
   36. Соломоновъ ключь -- книга, сочиненіе Евреевъ-каббаластовъ.
   37. Ближе: "Домоваго (kobold) трудиться, (работать, хлопотать)"; потомъ, въ самомъ заклинаніи: "Неси домашнюю помощь, Incobue". Incubas тоже, что kobold -- домовой, Духъ земли, подобію какъ Саламандра -- Духъ огня, Ундина -- Духъ водъ, а Сильфа -- Духъ воздуха.
   38. Въ подлинникѣ не "лукавый, злой", а иныя названія, на нѣмецкомъ языкѣ употребительныя.
   39. Въ подлинникѣ: "вещество украшаетъ (собою)."
   40. Пентаграмма -- магическій знакъ, посредствомъ котораго излагаются и снимаются чары.
   41. Въ слѣдующей пѣсни Духовъ очерки картинъ сохранены всѣ, съ большею или меньшею точностію, гдѣ какъ удалось, легкость и красоту выраженіи передать весьма трудно.
   42. Пора намъ ввести въ употребленіе красивое слово елей и замѣнить имъ долговязое деревянное масло.
   43. Точнѣе: "во всякой одеждѣ буду я ощущать мучительную тѣсноту земной жизни".
   44. Тутъ въ подлинникѣ повтореніе слова entbehren (нуждаться, обходиться безъ чего нибудь) составляетъ красоту непереводимую.
   45. Въ подлинникѣ вмѣсто общихъ выраженій, поставленныхъ въ переводѣ, названы двѣ сестры любви.
   46. Слово въ слово: "я не хочу освѣдомляться, извѣстны ли и въ будущемъ любовь и ненависть, и существуютъ ли въ тѣхъ сферахъ (подобно какъ здѣсь) горѣ и долу." Въ подлинникѣ Фаустъ начинаетъ рѣчь свою словами; "о будущемъ я забочусь малое; они пропущены, какъ заключающіе въ себѣ только повтореніе того, что говорится ниже.
   47. Точнѣе: "Тогда закуй меня въ цѣпи". Далѣе еще прибавлено: "тогда ты освобожденъ отъ своей службы".
   48. Точнѣе: "обдумай хорошенько, а то мы итого (условія) не забудемъ". Фаустъ же отвѣчаетъ: "Имѣешь на то полное право! Я не опрометчиво занесся: вѣдь -- и пр."
   49. Doctorschmans -- пирушка, которую обязанъ дать ученымъ своимъ сотоварищамъ каждый, подучившій докторскую степень.
   50. Точнѣе: "свѣтъ, въ потокахъ своихъ, не мчится ли все впередъ?"
   51. Въ точности: "Бдажснь, кто чисто носитъ въ груди своей вѣрность (своему слову); онъ не станетъ раскаиваться ни въ какой жертвѣ (принесенной для сдержанія слова)".
   52. Точнѣе: "совершенно особенный сокъ."
   55. Слово въ слово: "Подъ непроницаемыми покровами волшебства да будетъ тотчасъ готово всякое чудо (т: е: да творятся чудеса)."
   54. У насъ нѣтъ слова соотвѣтственнаго нѣмецкому Taumel, выражающему состояніе человѣка, у котораго кружится въ головѣ, который слоняется, какъ угорѣлый. Фаустъ говоритъ: "я посвящай" себя (т: е: хочу предаться) всему, что насъ оглушаетъ, потрясаетъ, болѣзненнѣйшему наслажденію, влюбленной ненависти, усладительной досадѣ". Далѣе же: "хочу хватиться за (т: е: объять) наивысшее и наиглубочайшее (т. е. все, что обнять человѣку возможно.)"
   55. Въ точности: "жевалъ эту жесткую пищу". Далѣе пища названа и "кислымъ тѣстомъ."
   56. Опять то же латынское изрѣченіе, о которомъ говорится въ прим: 24.
   57. Въ точности: "Такого господина желалъ бы увидѣть и и -- назвалъ бы его господиномъ микрокосмомъ."
   58. Въ подлинникѣ прибавлено: "въ которому стремятся всѣ мысли."
   59. Точнѣе: "это школяры провозглашаютъ повсюду и пр.
   60. ἐν χερσίν (εἰναι) само но себѣ значить: (быть) подъ рукою (т: е: близко); или: (быть) въ схваткѣ, т: е: ручной.
   61. Точнѣе: "на все имѣется пышное слово."
   62. Въ подлинникѣ: "что имѣешь чернымъ на бѣломъ (т: е: чернилами на бумагѣ), то, довольный и несешь себѣ домой."
   63. Въ подлинникѣ тутъ еще прибавлено: "горе тебѣ, что ты потомокъ!"
   64. Въ подлинникѣ здѣсь говорится не о философіи вообще, а объ одномъ особенномъ ея видѣ.
   65. Точнѣе: "зло сокрытое."
   66. Это только общій видъ мысли, которая въ подлинникѣ опредѣленнѣе и сильнѣе.
   67. Слово въ слово: "Вы изучите большой и малый міръ". Выраженіе это на нѣмецкомъ довольно ясно.
   68. Въ точности: "особенно научитесь управляться съ женщинами" то есть всѣ вѣчныя, неисчислимыя ихъ увы и ахъ исцѣлять всегда на одинъ и тотъ же ладъ".
   60. Въ подлинникѣ: "приметесь за всѣ siebensachen (семерныя вещи)" -- выраженіе на нѣмецкомъ весьма забавное.
   70. Въ подлинникѣ не "превыспренность", а выраженіе болѣе сильное.
   71. Въ точности: "мнѣ, длиннобородому."
   72. Въ подлинникѣ Фрошъ говоритъ: "вотъ тебѣ то и другое (т: е: глупость и свойство)". а Брандеръ отвѣчаетъ: "вдвойнѣ свинья". Это составляетъ на нѣмецкомъ игру словъ. впрочемъ незначительную.
   73. Точнѣе: "какъ будто любовь въ ней поселилась."
   74. Слово въ слово: "я повытаскаю у нихъ изъ носу червей столь же легко, какъ выдергиваютъ молочный зубъ" -- выраженіе на нѣмецкомъ языкѣ весьма употребительное.
   73, Въ точности: "народецъ не чуетъ чорта."
   70. "Герръ-Гансъ" говорится, какъ у насъ "Емеля-дурачокъ." Быть въ Раппахѣ, у Герръ-Ганса въ гостяхъ, значитъ -- попасть въ дураки.
   77. Пѣсня о блохѣ переведена вольно, съ сохраненіемъ однако основной мысли. При переводѣ точномъ она много бы потеряла по той причинѣ, что слово блоха (Flob) на нѣмецкомъ не женскаго, а мужескаго рода, и въ подлинникѣ блохѣ дана роль, приличная только мущинѣ.
   78. Въ точности: "какъ пяти сотнямъ свиней."
   79. Точнѣе: "развѣ природа и какой-либо благородный Духъ не изобрѣли какого-нибудь бальзама?"
   80. Это, какъ и еще кое-что въ рѣчахъ кошекъ, весьма не ясно. Туманныя выраженія переведены такъ, какъ поняты: нѣкоторыя почти на удачу, всѣ безъ дальнихъ изслѣдованій о переносномъ ихъ смыслѣ.
   81. Въ подлинникѣ выраженія сильнѣе
   82. Въ подлинникѣ два такія числа поименованы.
   83. Елена -- т: е: Менелаева жена -- значитъ здѣсь символъ красоты.
   84. Въ подлинникѣ Фаустъ называетъ Маргариту mein schönes Fräulein (ma belle demoiselle). По русски и "милая барышня" почти не говорится; употребить же выраженія "прекрасная" или "сударыня" или "красавица" невозможно при переводѣ потому, что они привѣтствуются только женщины такого разряда, къ которому никакъ нельзя причислить Маргариту.
   85. Въ подлинникѣ Мефистофиль отвѣчаетъ нѣсколько обстоятельнѣе.
   86. Слово въ слово: "ты говоришь уже почти какъ какой-нибудь французъ".
   87. Въ подлинникѣ шкатулка получаетъ иное назначеніе -- почему о весь разсказъ о ней долженъ былъ въ переводѣ нѣсколько измѣниться. Въ отвѣтѣ Фауста мысль изъ частной сдѣлана общею."
   88. Въ подлинникѣ: "на вашемъ мѣстѣ я, какъ подобаетъ, провелъ бы годъ въ траурѣ, а между тѣмъ подмѣтилъ бы себѣ новаго дружка". Форма мысли измѣнена потому. что у насъ прошедшія времена глаголовъ имѣютъ для разныхъ родовъ различныя окончанія.
   89. Въ подлинникѣ просто: "Гретхенъ скоро будетъ твоею."
   90. Святая простота.
   91. Въ подлинникѣ; "стряпать, мести, вязать, шить."
   92. Въ подлинникѣ: "лѣтнія пташки."
   93. Точнѣе: "предъ цѣломудренными вашими ушами нельзя говорить о томъ, безъ чего ваши же цѣломудренныя сердца обойтись не могутъ."
   94. Въ подлинникѣ мысль гораздо рѣзче
   95. И въ подлинникѣ послѣдніе въ куплетѣ два стиха повторяютъ почти совершенно ту же мысль, которая заключается въ двухъ первыхъ.
   96. Въ подлинникѣ: "пожатіе руки и, ахъ, поцѣлуй!"
   97. Въ подлинникѣ здѣсь помѣщено нѣсколько названій.
   98. Стихъ этотъ -- почти прибавка. Она допущена потому, что стихъ предъидущій выражаетъ мысль подлинника не довольно сильно.
   99. Уличенная въ безпорядочномъ поведеніи дѣвушки должна была приносить покаяніе въ церкви публично, причемъ надѣвалось на нее особенное платье, называвшееся грѣховнымъ (sünderhämdchen). Если такая грѣшница выходила потомъ замужъ, то холостяки имѣли право сорвать съ нея цвѣточный свадебный вѣнокъ, а дѣвушки -- насыпать въ день брака рубленой соломы у воротъ ея дома. Потому то въ послѣдней сцѣнѣ полупомѣшанная Гретхенъ все боится за вѣнокъ свой.
   100. Вотъ слово въ слово первые три куплета молитвеннаго монолога. (1. Ахъ, склони, Ты, Многоскорбная, милостиво ликъ свой къ моему бѣдствію! Съ мечемъ въ груди, съ тысячью мученій глядишь Ты на смерть своего Сына; къ Отцу взираешь и возсылаешь вздохи о своемъ и Его (сына) бѣдствіи.-- 2. Кто чувствуетъ, какъ свирѣпствуетъ въ костяхъ моихъ мука! Чего бѣдное мое сердце страшится, чѣмъ трепещетъ, чего желаетъ -- знаешь только Ты. Ты одна!-- 3. Куда бы я ни пошла, какъ тяжко, какъ тяжко, какъ тяжко у меня на груди! А чуть я одна -- я плачу, я плачу, я плачу, сердце мое разрывается".-- Два одностопные стиха во второмъ куплетѣ и повторенія однихъ и тѣхъ же словъ въ третьемъ составляютъ для переводчика трудности, которыя преодолѣть успѣшно едва ли есть возможность.
   101. Въ подлинникѣ: "Она украшеніе своего пола -- и хвалители другихъ умолкали; а теперь" и пр.
   102. Въ подлинникѣ: "Послѣ завтра Вальпургская ночь".
   103. Содержаніе пѣсни Гете взялъ изъ баллады, которую поетъ Офелія въ Шекспировомъ Гамлетѣ.
   104. Въ подлинникѣ выраженіе гораздо рѣзче.
   105. Почему мать во снѣ перешла именно "къ долгимъ мукамъ" -- въ подлинникѣ не объяснено ни чѣмъ.
   106. Въ подлинникѣ: "сосѣдка, вашу сткляночку! (т: е: спирту)."
   107. Въ подлинникѣ Лилитъ названа первою женою первѣйшаго изъ мужей, котораго поставлено и имя. Толкователи говорятъ, что Лилитъ есть лице древняго Еврейскаго преданія. божество Греческое, Арабское, и пр. и пр.; но что въ Фаустѣ значитъ Лилитъ и ея волоса -- не растолковано донынѣ.
   108. Точнѣе: "какъ въ Пратерѣ."
   109. Ссора и примиреніе Титаніи съ Оберономъ входятъ въ составъ Шекспировой драмы: Midsummernight dream. Гёте изъ Шекспира взялъ только названія четырехъ липъ (Оберонъ, Титанія, Пуккъ, Аріель); все же говорящееся въ интермедіи есть рядъ еши рамъ, относящихси большею пастію къ современности. Многія изъ нихъ теперь у тратили не только ѣдкость, но даже, самое значеніе,
   110. Миддингъ -- директоръ Веймарскаго театра, режиссеръ обращается не къ актерамъ, а къ прислужникамъ, устанавливающимъ на сценѣ декораціи и всякую утварь.
   111. Въ подлинникѣ мысль выражена плохой игрою словъ; golden, золотой; golden (правильнѣе же gulden) -- гульденъ (монета).
   112. Подъ названіемъ Ксеній издавалось собраніе епиграмъ.
   113. Въ подлинникѣ остроту куплета составляетъ мысль: "съ zweifel (сомнѣніе) рискуетъ только teufel (чорть)"
   114. Слово въ слово: "Меня объемлеть давно не испытанный трепетъ, объемлетъ всею силой своею жалость, человѣку врожденная. Здѣсь пребываетъ она (Гретхенъ), за этой влажной стѣною, и ея преступленіе было -- добрая мечта (т: е: добрая мечта была причиною преступленія)."
   115. Въ подлинникѣ: "Моя маленькая сестрица подняла кости на влажномъ мѣстѣ".
   116. Точнѣе: "возмогу ль я перенести эту горесть!"
   117. Въ точности; "Спѣши! если ты не поспѣшитъ, то дорого мы за это поплатимся."
   118. Въ подлинникѣ прибавлено: "но не при пляскѣ."
   119. Въ подлинникѣ просто: "спасена."
   120. Слово "исчезаетъ" подало нѣкогда поводъ къ забавному недоразумѣнію: многіе полагали, что Фаустъ отправился съ Мефистофилемъ въ адъ, и потому конецъ Первой Части почитали окончаніемъ всей Трагедіи.

Конецъ примѣчаній.

   

ИЗЛОЖЕНІЕ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

   

ДѢЙСТВІЕ I.

Красивое мѣстоположеніе.

ФАУСТЪ лежитъ на муравѣ усталый, безпокойный, одолеваемый дремотою. Смеркается.

МАЛЮТКИ-ДУХИ носятся въ воздухѣ.

АРІЕЛЬ

   Весна разсѣваетъ цв нѣ прекрасной не служилъ;
             Ниже меча, который бы за злато
             Не продалъ своего собрата
             Или врага коварно не сразилъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Баба дѣломъ не смекаетъ:
             Что свершилось, то прошло;
             Новизна теперь прельщаетъ,
             На газеты все пошло!
   

ФАУСТЪ.

             Вотъ шабашъ! голову теряешь;
             А рожи тутъ -- забавнѣе всего.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сдается, что другихъ пихаешь,
             А, между тѣмъ, пихаютъ самого.
   

ФАУСТЪ.

             А это кто?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Лилитъ.
   

ФАУСТЪ.

                                                     Да кто жь она?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Адама первая жена.
             О, берегись ея косы густой,
             Ея волосъ прекраснаго убора!
             Кто видѣлъ разъ, тотъ мужественно стой,
             А иначе, не увернется скоро.
   

ФАУСТЪ.

             А вотъ, старуха съ молодой,
             Смотри-ка, до чего устали.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             А все еще не доплясали;
             Начнутъ опять. Пойдемъ и мы съ тобой!
   

ФАУСТЪ (танцуя съ красоткой)

             Однажды сладко снилось мнѣ:
             Я видѣлъ яблоню во снѣ;
             Себѣ два яблочка досталъ
             И лучшихъ въ жизни не ѣдалъ.
   

КРАСОТКА.

             До яблочковь-то вы всегда
             Охочи были, господа!
             Мнѣ любо, что такой же плодъ
             Мой садикъ собственный даетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (танцуя съ старухой).

             Однажды гадко снилось мнѣ:
             Я видѣлъ старый пень, и въ мнѣ
             Большое, черное дупло;
             Оно просторно, но тепло.
   

СТАРУХА.

             Сонъ въ руку, господинъ баронъ!
             Примите низкій мой поклонъ;
             Вамъ отбитъ только пожелать,
             Меня теперь же....
   

ПРОКТОФАНТAЗМИСТЪ.

             Гдѣ видано, чтобъ чортово отродье
             На собственныхъ ногахъ могло стоять?
             А тутъ оно, какъ мы въ простонародьи,
             Да еще какъ, пусти лося плясать!
   

КРАСОТКА.

             А этотъ что на нашемъ балѣ?
   

ФАУСТЪ.

             Вы пляшете, а онъ сужденье подастъ,
             И ежели чего не разберетъ,
             Того какъ будто небывало,
             Того не ставитъ онъ и въ счетъ;
             Чужой успѣхъ его тревожитъ,
             А главное -- терпѣть не можетъ,
             Чтобы другіе шли впередъ.
             Проказпикъ, право, онъ гордится,
             Что на своихъ ногахъ стоитъ
             И, сохраняя важный видъ,
             На мѣстѣ мельницей вертится.
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

             Вы здѣсь еще? ну, право, нестерпимо!
             Мы такъ умны, мы просвѣтили свѣтъ,
             А вамъ -- уму непостижимо --
             До насъ какъ будто дѣла нѣтъ.
             Неслыханно, невыносимо!
   

КРАСОТКА.

             Да полноте жъ надоѣдать!
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ

             Я деспотизмъ духовный презираю,
             Я въ немъ себя не упражняю,
             И это вамъ въ глаза могу сказать.

(Пляска продолжается.)

             Сегодня мнѣ ничто не удается;
             Но буду дѣйствовать смѣлѣй,
             И мнѣ еще надежда остается
             Смирить поэтовъ и чертей.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Дай срокъ, онъ въ лужу угодитъ,
             И тамъ себя шавками обставитъ;
             Да если ихъ порядкомъ угостить,
             Тогда и насъ въ покоѣ онъ оставитъ.

(Фаусту, который вышелъ изъ кружка танцующихъ.)

             А гдѣ жь красавица твоя,
             Что напѣвала такъ прекрасно?
   

ФАУСТЪ.

             Ахъ, у нея мышонокъ красный,
             Во время самаго пѣнья,
             Изо рту выскочилъ....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Объ этомъ, въ добрый часъ, не ты бы говорилъ;
             Не сѣрый же мышонокъ этотъ былъ?
   

ФАУСТЪ (въ забвеніи).

             Мефисто!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Что?
   

ФАУСТЪ.

                                           Ты видишь въ отдаленьи,
             Вонъ эту дѣвушку, что въ сторонѣ, одна....
             Вонъ, это блѣдное, прелестное дитя?
             Задумчива и медленна въ движеньи,
             И будто скована, она
             Влачится -- не идетъ; влачась -- не выступаетъ,
             И -- будто Гретхенъ мнѣ напоминаетъ....
             Усопшей взглядъ....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Оставь! то волшебства игра,
             Бездушный призракъ, стѣнь! зловѣщая, добра
             Она собой не предвѣщаетъ;
             Дѣтоубійцы взоръ всю кровь оледенитъ
             И сердце въ камень обратитъ;
             Но о Медузѣ кто жь не знаетъ?
   

ФАУСТЪ (въ забвеніи).

             Обижена. Сдастся, въ смертный часъ
             Страдалицу ничья слеза не оросила,
             И этихъ добрыхъ, скорбныхъ глазъ
             Рука родная не закрыла....
             О, сколько въ нихъ! ну, да, я угадалъ,
             Вотъ та, которая меня боготворила,
             Съ которой я блаженство зналъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Повѣрь, какъ ты, узнаетъ всякій въ ней
             Изображеніе возлюбленной своей.
   

ФАУСТЪ (въ забвеніи).

             О, сколько грусти, сколько выраженья
             Въ ея истерзанныхъ чертахъ!
             Непонятой любви упреки на устахъ....
             И все бы, все бы въ напряженьемъ
             Я на нее глядѣлъ -- была пора...
             На шею глянь! какъ ей, прекрасной,
             Смотри, къ лицу шнурочекъ красный,
             Не шире спинки топора....
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, да, и мнѣ сдается, что плутовка
             Подъ мышкою могла бъ носить головку!
             Ее Персей, убійца, обезглавилъ.
             А ты, ее любя,
             Какъ я люблю тебя,
             Себя и дешево и славно позабавилъ!
             Но глянь, никакъ театръ? сдается,
             Какъ будто вѣнскій партеръ здѣсь?
             Какой разгулъ, какая смѣсь!
             А что даютъ?
   

SERVIBILIS.

                                 Сейчасъ начнется
             Послѣдняя піеса изъ семи;
             Ихъ разомъ меньше не играютъ.
             Любители ихъ сочиняютъ,
             И ими же разъиграны они;
             Я самъ любитель, самъ играю,
             Самъ занавѣсь, любя искусство, подымаю.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

             Ну, хорошо, что вы пришли сюда;
             Вамъ здѣсь и мѣсто, господа!
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ.

ПОЛЕ.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ.

ФАУСТЪ.

   Страждущая! въ отчаяніи! Послѣ долгаго, бѣдственнаго странствія по землѣ -- въ заключеніи! Какъ преступница, лютымъ мукамъ предана, -- милое, несчастное созданіе! Вотъ до чего дошло! И ты это скрывалъ отъ меня, негодный демонъ-предатель!? Стой себѣ, стой! Вращай свои сатанинскіе глаза! Ругайся надо много, своимъ отвратительнымъ присутствіемъ!-- Съ темницѣ! Въ невыразимыхъ страданіяхъ! Демонамъ мстителямъ предана и безчеловѣчному суду человѣческому!-- А меня ты, межь тѣмъ, убаюкиваешь ничтожными, пошлыми развлеченіями? Умалчиваешь о ея возрастающемъ бѣдствіи, оставляешь безпомощную на краю погибели?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она не первая.
   

ФАУСТЪ.

   Песъ! чудовище! О, духъ безконечный, обрати его въ прежній образъ пса, какимъ онъ нѣкогда являлся мнѣ, ползая у ногъ моихъ и ластяся ко мнѣ! возврати ему любимый его образъ! Да ползаетъ онъ по песку, глотая пыль! да попру ногами его, отверженнаго! Она не первая!? О, горе! о, бѣдствіе, непостижимое ни единой душѣ человѣческой! Страшная мысль,-- мысль о многихъ злополучныхъ, подобныхъ ей! Такъ мало было одной, для искупленія остальныхъ, для примиренія ихъ передъ очами Всепрощающаго? Такъ недостало мученій одной, для покрытія виновности другихъ? Или изъ глубины страшнаго бѣдствія, не долетали до Него вопли ея отчаянія, -- вопли жертвы, терзавшейся въ невыразимыхъ мученіяхъ! До мозга костей моихъ, до глубочайшихъ нѣдръ души, тронутъ я при мысли объ одной! а ты, чудовище, ты спокойный свидѣтель тысячей подобныхъ жребіевъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ мы опять на границѣ нашего остроумія; тамъ, гдѣ у тебѣ подобныхъ умъ за разумъ заходитъ. Зачѣмъ же братаешься съ нами, когда это братство тебѣ не попилечу? Хочешь летѣть, а боишься головокруженія? Ты къ намъ навязывался или мы къ тебѣ?
   

ФАУСТЪ

   Не скаль свои кровожадные зубы! меня тошнитъ! Великій, дивный духъ, удостоившій меня явленіемъ своимъ -- о, Ты, знающій мое сердце, мою душу, зачѣмъ было приковывать меня къ постыдному товарищу, къ нечестивцу, которому въ радость погибель, бѣдствіе другихъ?!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кончишь ли ты?
   

ФАУСТЪ.

   Спаси ее! или горе тебѣ! или злѣйшее проклятіе тебѣ, на времена неисчислимыя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я не властенъ разрѣшить оковы мстителя-судіи, раздвинуть его затворы.-- Спаси ее!-- А кто погубилъ ее? Я или ты?

(Фаустъ дико озирается.)

   Хватаешься за перуны? по счастію еще, они вамъ, жалкимъ смертнымъ, не были даны! Поражать невинно противорѣчащаго -- ухватка извѣстная, уловка тирановъ -- давать себѣ просторъ въ затруднительныхъ обстоятельствахъ.
   

ФАУСТЪ.

   Веди меня къ ней! она должна быть свободна!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А знаешь ли опасность, которой подвергаешься самъ? На городскихъ стогнахъ лежатъ еще не смытыя, кровавыя пятна отъ руки твоей. Духи-мстители носятся еще надъ могилой убитаго, и стерегутъ, поджидаютъ убійцу,
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ, опасность? Этого еще недоставало? Убійство и гибель цѣлаго міра на тебя, чудовище! Веди меня къ ней, говорю я, и освободимъ ее!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сдѣлаю, что могу. Слушай! развѣ всѣ силы неба и земли во власти моей? слушай! я отуманю чувства тюремщика, ты овладѣешь ключами, и выведешь ее изъ заключенія своею рукою, рукою человѣческою. Я буду на стражѣ; волшебные копи готовы; я вывезу васъ. Вотъ все, что могу.
   

ФАУСТЪ.

   Къ дѣлу! скорѣй!
   

НОЧЬ.

Открытое поле.

ФАУСТЪ и МЕФИСТОФЕЛЬ мчатся на вороныхъ коняхъ.

ФАУСТЪ.

             Эти тамъ что собралися на плачѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Кто ихъ знаетъ, что творятъ.
   

ФАУСТЪ.

             Подымаются, опускаются, нагибаются.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Вѣдьмы на сходкѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Сѣютъ -- заклинаютъ, вѣютъ -- накликаютъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Скорѣе, скорѣй!
   

ТЕМНИЦА.

ФАУСТЪ (со связкой ключей и съ фонаремъ передъ желѣзною дверью).

             О, скорбный часъ, ты всѣ людскія
             Въ себѣ мученія вмѣстилъ!
             О, человѣчество! Онъ всѣ твои земныя
             Страданія въ себѣ совокупилъ.
             За этой мрачною стѣною,
             Своей любовью лишь грѣшна,
             За чувство доброе, благое,
             Она въ казнь осуждена?
             Не злое же то было увлеченье...
             Скорѣй! минута ей -- и гибель и спасенье!

(Берется за замокъ.)

(Изнутри голосъ.)

                       Моя мать, -- ,
                       Отравила меня!
                       Мой отецъ, --
                       Онъ заѣлъ меня!
                       Сестрица родная,
                                 Ножку играя,
                       Вверхъ подняла,
                       А я молода я,
                       Пичушка лѣсная
                       Въ то время была!
   
                       И вотъ лечу,
                       Куда хочу!
   

ФАУСТЪ (отпрая замокъ).

             Она спасенія не чаетъ,
             Не вѣдаетъ, кто близокъ ей;
             Соломы шелестъ, звукъ цѣпей
             Ей лишь ужасное одно напоминаетъ!

(Отворяетъ дверь)

МАРГЕРИТА (на соломѣ, стараясь скрыться въ ней).

             О, Боже! смерть! они идутъ за мной!
   

ФАУСТЪ (тихо).

             Тс, тише!-- будешь спасена.
   

МАРГЕРИТА (падая передъ нимъ).

             Ты человѣкъ? такъ сжалься надъ сестрой!
   

ФАУСТЪ.

             Тс, не кричи -- услышать голосъ твой.
   

МАРГЕРИТА (стоя на колѣняхъ).

             Кто право далъ тебѣ такое,
             Палачъ, такъ рано приходить?
             Приходишь въ полночь ты за мною,
             Ахъ, дай хоть до утра дожить!

(Встаетъ.)

             Вѣдь я еще такъ молода!
             Такъ молода -- и умереть должна?
             И что бишь, я было забыла...
             Да, я и хороша была;
             Ахъ, красота моя, она-то и сгубила!
             А онъ-то мой, какъ я его любила!
             Но отъ меня мой другъ далекъ,
             Цвѣты поблекли, смять вѣнокъ....

(Фаустъ беретъ ее за руку.)

             О, не хватайся такъ сурово!
             Щади меня, дай сроку хоть на часъ;
             И что я сдѣлала? Вѣдь я тебѣ ни слова,
             И вижу, право, въ первый разъ.
   

ФАУСТЪ.

             Переживу ль ея мученья?!
   

МАРГАРИТА.

             Я во власти твоей; подожди же минутку,
             Накормить, напоить дай малютку!
             Всю ночь я няньчилася съ ней;
             Они пришли, малютку взяли,
             Потомъ меня же обвиняли
             Въ убійствѣ дочери моей!
   
                       Люди пѣсни поютъ, да какія!
                       На меня намекаютъ -- о, злыя!
   
             Есть сказка, правда; но она
             Не про меня же сложена....
   

          ФАУСТЪ (падая передъ нею).

             Узнай меня, твой другъ съ тобою!
   

МАРГЕРИТА (падая передъ нимъ).

             О, припадемъ къ Спасителю съ мольбою!
             Слышь! подъ поломъ грохотъ,
             И страшный хохотъ!
             Тамъ адъ кипитъ!
             Слыть! подъ порогомъ --
             Какъ онъ ужасенъ, какъ онъ шумитъ,
             Онъ, отверженный Богомъ!
   

ФАУСТЪ (возвышая голосъ).

             Гретхенъ! Гретхенъ!
   

МАРГЕРИТА (прислушиваясь).

             То голосъ друга былъ!

(Она встаетъ. Цѣпи спадаютъ.)

             Гдѣ же онъ? я свободна!
             Я въ объятія друга лечу!
             Я на немъ отдохнуть, имъ упиться хочу!
             Онъ звалъ: Гретхенъ!-- Сквозь облако смрада,
             Сквозь хохотъ и вопли кипящаго ада,
             Изъ глубины моей могилы,
             Я слышала голосъ плѣнительный, милый!
   

ФАУСТЪ.

             Это я!
   

МАРГЕРИТА.

             Это ты? О, повтори!

(Обнимаетъ его.)

             Это онъ! это онъ! гдѣ мученье?
             Гдѣ страхъ темницы и цѣпей?
             Съ тобой, съ тобой мое спасенье,
             Съ тобою радость нашихъ дней!
             А вотъ и удина, гдѣ я
             Тебя впервые повстрѣчала!
             А вотъ и садъ, гдѣ я тебя
             Съ сосѣдкой Марьой поджидала!
   

ФАУСТЪ (стараясь увлечь ее).

             Идемъ, идемъ!.
   

МАРГЕРИТА.

                                 Не оставляй меня!
             Не оставляла жъ я тебя?
   

ФАУСТЪ.

             Спѣши, не то погибли мы!
   

МАРГЕРИТА (ласкаясь къ нему).

             Какъ? цаловать ужь разучился?
             Возможно ли, давно ли ты
             Со мною разлучился?
             И знаешь ли, ты страшенъ мнѣ!
             Теперь не то, что прежде:
             Бывало, намъ такъ сладко въ тишинѣ,
             Въ избыткѣ счастія, въ надеждѣ
             На лучшій, неизмѣнный край!
             Въ твоихъ рѣчахъ
             Въ твоихъ глазахъ,
             Я знала рай!
             Цалуй же меня!
             Не то поцалую тебя!

(Обнимаетъ его.)

             О, какъ холодны губы твои!
             Скажи, что сталось,
             Куда дѣвалась
             Любовь твоя? О, ты -- не ты!

(Отворачивается отъ него.)

ФАУСТЪ.

             Идемъ! спѣши! я умоляю!
             Тебѣ я пламенной любовью заплачу!
   

МАРГЕРИТА (обращаясь къ немц).

             Ты -- точно ль ты? я это знать хочу!
   

ФАУСТЪ.

             Я Гейнрихъ твой! идемъ!
   

МАРГЕРИТА.

             Оковы ты снимаешь,
             Въ объятія зовешь меня....
             А знаешь ли, мой другъ, кого освобождаешь?
   

ФАУСТЪ (стараясь увлечь ей).

             Идемъ! спѣши! чтобъ не дождаться дня!
   

МАРГЕРИТА.

             Я мать родную погубила,
             Я дочь родную утопила....
             А вѣдь она
             Обоимъ намъ была подарена.
             Какъ, и тебѣ? Тутъ есть сомнѣнье...
             Дай руку! то не сновидѣнье,
             Твоя любезная рука!
             Но отчего жь она мокра?
             Поди и оботри скорѣй;
             Мнѣ кажется, есть кровь на ней.
             Боже, что ты совершилъ?
             Ты шпагу свою обнажилъ!
             Спрячь! спрячь!
   

ФАУСТЪ.

                                           Прошедшее забудь!
             Ты губишь насъ!
   

МАРГЕРИТА.

                                           Но ты живи!
             Я подробно означу мѣста:
             Братъ подлѣ матери ляжетъ,
             А я въ сторонѣ, но не слишкомъ далеко;
             Малютка со мною, на правой груди!
             По самъ ты ко мнѣ не ходи!
             Бывало, мнѣ съ тобою любо;
             А ныньче я боюсь тебя!
             Ты холоденъ, не хочешь знать меня;
             А съ виду, также добръ и миль,
             Какъ и въ былое время былъ --
   

ФАУСТЪ.

             О, если такъ, или за мной!
   

МАРГЕРИТА.

             Куда?
   

ФАУСТЪ.

                       На свободу.
   

МАРГЕРИТУ.

                                           Въ могилу?
             Въ сырую постелю, на вѣчный покой?
             И дальше -- ни шагу, мой милый!
             Идешь?... О, еслибъ мнѣ съ тобой!
   

ФАУСТЪ.

             Ты можешь -- отворена дверь!
   

МАРГЕРИТА.

             Не смѣю; для меня -- все кончено теперь;
             Что пользы? вѣдь все же поймаютъ....
             О, какъ тяжело подаяніемъ жить,
             Да къ тому же
             Нечистую совѣсть съ собою носить!
             Что пользы? вѣдь все же узнаютъ...
   

ФАУСТЪ.

             Такъ я остануся съ тобой!
   

МАРГЕРИТА.

             Скорѣй! скорѣй!
             Спасай дитя!
             Все подъ гору,
             Все вдоль ручья,
             Черезъ боръ.
             На долину,
             Гдѣ плотина,
             Гдѣ старый заборъ;
             Въ пруду, полѣвѣй,
             Скорѣе, скорѣй!
             Она еще бьется,
             Она всплыветъ,
             Она очнется,
             Хватай же, вотъ!
   

ФАУСТЪ.

             Опомнись! шагъ одинъ, и будешь спасена!
   

МАРГЕРИТА

             Ахъ, другъ мой, еслибъ я могла....
             Скорѣй бы гору миновать!
             На камнѣ тамъ сидитъ старуха-матъ...
             Какъ голова у ней повисла!
             На камнѣ тамъ сидитъ старуха-мать,.
             Меня знобитъ при мысли!
             Не кивнетъ, не мигнетъ, какъ-то дико глядитъ
             И хоть долго спала, а, кажись, еще спитъ,
             Какъ, бывало, спала, чтобъ и днемъ
             Намъ привольнѣе было вдвоемъ...
             Ахъ, счастливое было то время!
   

ФАУСТЪ.

             Не внемлешь просьбамъ, ни мольбамъ,
             Такъ силу я употребуію!
   

МАРГЕРИТА.

             Прочь! я насилья не стерплю!
             О, не хватайся такъ убійственно,
             Любила жь я тебя!
   

ФАУСТЪ.

             Свѣтаетъ! опомнись! бѣжимъ!
   

МАРГЕРИТА.

             Свѣтаетъ, свѣтаетъ,
             День свадьбы моей наступаетъ!
             Но ты никому, ты ни слова,
             Что прежде у Гретхенъ бывалъ....
             О, Боже мой, съ меня вѣнокъ упалъ!
   
             А! вотъ и площадь, все готово;
             Проходу нѣтъ, народъ валитъ...
             Идетъ, идетъ невѣста!
             Толпа волнуется, кипитъ....
             Ударилъ колоколъ!... стоятъ, никто ни съ мѣста.
             Они меня вяжутъ, хватаютъ,
             На плаху толкаютъ.... о, Боже!
             Я уступаю силѣ,
             Дрожу при видѣ лезвія....
             Вдругъ, всѣ затылки нагнулись, -- а я!
             Все тихо, какъ въ могилѣ....
   

ФАУСТЪ.

             О, лучше бъ не былъ я рожденъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (показывается снаружи).

             Мгла рѣдѣетъ, брезжетъ свѣтъ;
             Скорѣй! иль вы погибли.
             Напрасныя рѣчи! пустыя слова!
                       Дрогнули кони,
                       Заря занялась!
   

МАРГАРИТА.

             Что тамъ встаетъ изъ земли?
             Онъ! онъ! скорѣй отошли!
                       Наше мѣсто свято!
             О, защити!
   

ФАУСТЪ.

                                 Тебя не выдамъ я!
   

МАРГЕРИТА (падая на колѣни и въ полной памяти).

             Суда меня, небесный Судія!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (увлекая Фауста).

             Бѣжимъ! накликаешь бѣду!
   

МАРГЕРИТА (въ полной памяти).

             Отецъ милосердый, Тебѣ поручаю себя!
             Вы, сонмы ангеловъ, вы окружите сестру!
             Чиста и безгрѣшна молитва моя!

(Обращаясь къ Фаусту.)

             Гейнрихъ, мнѣ страшно тебя!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Бѣжимъ -- она осуждена!
   

ГОЛОСЪ (свыше).

             Спасена!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (увлекая Фауста).

             Ко мнѣ! за мною!
   

ГОЛОСЪ МАРГЕРИТЫ (изъ темницы, едва слышный).

             Гейнрихъ! Гейнрихъ!
   
дъ
             Чуждаться будетъ, какъ чумной,
             Бояться встрѣтиться съ тобой,
             Когда въ глаза не будешь смѣть
             Ты добрымъ людямъ посмотрѣть...
             Тебѣ не обходить налой,
             Тебѣ вѣнца не надѣвать,
             Тебѣ повязкой кружевной
             Среди подругъ не щеголять...
             Нѣтъ! Стыдъ, позоръ и нищета
             Тебѣ въ грядущемъ предстоитъ,
             И коль Господь тебя проститъ, --
             Будь на землѣ ты проклята!
   

Марта.

             Тебѣ бы лучше, чѣмъ браниться,
             Предъ смертью Богу помолиться!
   

Валентинъ.

             Когда бы до твоихъ костей
             Мнѣ, сводня гадкая, добраться,
             Мнѣ можно было бы скорѣй
             Грѣховъ прощенья дожидаться!
   

Гретхенъ.

             Какая мука! Стыдъ какой!
   

Валентинъ.

             Ты слышишь? Я сказалъ: не вой.
             Когда ты съ честію своей
             Простилась, было мнѣ больнѣй;
             А нынче, честно, какъ солдатъ,
             Отдать я Богу душу радъ (умираетъ)


ЦЕРКОВЬ.

Служба, органъ, пѣніе

Гретхенъ въ народѣ; Злой Духъ позади ея.

Злой духъ.

                       А помнишь ли, Гретхенъ,
                       Какъ съ чистой душой
                       Ты въ храмѣ стояла,
                       По книжечкѣ старой
                       Молитвы читая,
                       То Богъ, то забавы
                       Въ младенческомъ сердцѣ!
                       О, Гретхенъ!
                       Гдѣ сердце твое?
                       Какимъ преступленьемъ
                       Запятнана ты?
                       За душу ли матери молишься нынѣ,
                       Которую ты
                       Сгубила нежданно для мукъ безконечныхъ?
                       Чья кровь на порогѣ твоемъ?
                       А что шевелится
                       Подъ сердцемъ твоимъ,
                       Пугая тебя и себя
                       Присутствіемъ вѣщимъ?
   

Гретхенъ.

                       О горе мнѣ! горе!
                       Какъ думы прогнать,
                       Что сердце невольно
                       Мое наполняютъ?
   

Хоръ.

                       Dies irae, dies ilia,
                       Solvet saeclum in fa villa (органъ звучитъ).
   

Злой духъ.

                       Да, горе тебѣ!
                       Чу, грозно грохочутъ
                       Архангеловъ трубы,
                       Могилы зіяютъ,
                       И сердце твое,
                       Возникнувъ изъ персти
                       На вѣчную муку,
                       Отъ страха дрожитъ!
   

Гретхенъ.

                       Гдѣ бы укрыться?
                       Звуки органа
                       Душатъ меня;
                       Грозное пѣнье
                       Сердце пугаетъ...
   

Хоръ.

                       Judex ergo cum sedebit;
                       Quidquid latet, adparebit,
                       Nil inultum remanebit. (Органъ звучитъ).
   

Гретхенъ.

                       Мнѣ душно, мнѣ тяжко!
                       Суровыя стѣны
                       Дышать мнѣ мѣшаютъ,
                       Мрачные своды
                       Давятъ меня...
                       На воздухъ!
   

Злой духъ.

                       Сокройся! А грѣхъ и позоръ
                       Куда ты укроешь?
                       На воздухъ? На свѣтъ?
                       О горе тебѣ!
   

Хоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus,
                       Quem patronum rogaturus,
                       Cum vix justus sit securus?
   

Злой духъ.

                       Взоры свои
                       Чистые всѣ отъ тебя отвратили;
                       Грѣшницѣ руку подать
                       Страшно святымъ!
                       Горе!
   

Хоръ.

                       Quid sum miser tunc dicturus?
   

Гретхенъ.

                       Сосѣдка! Стклянку вашу!...

(Падаетъ въ обморокъ).


ВАЛЬПУРГІЕВА НОЧЬ.

Горы Гарца.

Мѣстность близь Ширке и Элендъ.

Фаустъ и Мефистофель.

Мефистофель.

             Тебѣ не надо ли на помощь помела?
             А я охотно бы усѣлся на козла;
             А то вѣдь колесить намъ остается много.
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, ноги еще служатъ мнѣ;
             Доволенъ палкой я вполнѣ,
             Да надо ль сокращать дорогу?
             По мнѣ, гораздо веселѣй
             То проходить во мглѣ долины,
             То подниматься на вершины,
             То слушать, какъ журчитъ ручей.
             Уже береза зеленѣетъ;
             Уже весной отъ сосенъ вѣетъ; --
             Мнѣ это силы придаетъ.
   

Мефистофель.

             А мнѣ ничуть! Наоборотъ,
             Мнѣ очень скверно; во сто кратъ
             Я болѣе морозу радъ.
             Какъ грустно мѣсяцъ запоздалый
             Свой тусклый свѣтъ на землю льетъ!
             Какая темь! Того и знай, что вотъ
             Наткнешься на бревно, ударишься о скалы!
             Постой, не лучше ль взять бы намъ
             Огонь блудящій на подмогу?
             Вотъ, кстати, онъ мерцаетъ тамъ...
             Послушай! Лучше бъ ты намъ посвѣтилъ дорогу,
             Чѣмъ жечь огонь по пустякамъ!
             Блуждающій огонь.
             Готовъ употребить я все мое старанье,
             Но трудно мнѣ свой шагъ природный измѣнить:
             Мыслетями привыкли мы ходить.
   

Мефистофель.

             Что это? Людямъ подражанье?
             Во имя дьявола, веди прямѣе насъ,
             Не то тебя задую я сейчасъ!
             Блуждающій огонь.
             Хозяина угадываю въ васъ,
             А потому я вамъ служить беруся...
             Но вы вѣдь знаете, что здѣсь теперь содомъ;
             Такъ, если я съ пути собьюся,
             То извиненія прошу нижайше въ томъ.
   

Фаустъ, Мефистофель и Блуждающій огонь попеременно напѣваютъ.

                       Въ область чаръ и сновидѣній,
                       Въ область грезъ мы входимъ нынѣ...
                       Будь же въ царство наслажденій,
                       Средь невѣдомой пустыни,
                       Намъ надежный провожатый!
   
                       Дики, голы, иль мохнаты,
                       Спятъ утесы-исполины...
                       Въ небѣ горы, горы, горы,
                       И невольно страшны взору
                       Ихъ далекія вершины.
   
                       Черезъ скалы, мхи и кочки
                       Плещутъ струйки, ручеечки...
                       Чѣмъ звучитъ ихъ тихій ропотъ?
                       Слышенъ въ немъ любовный шопотъ.
                       Пѣснь годовъ очарованья.
                       Пѣснь, что сердце вѣкъ плѣняетъ.
                       Отдаленно, какъ преданье,
                       Эхо пѣсню повторяетъ.
   
                       Слышенъ шелестъ, шумъ надъ ухомъ...
                       Встали филины и совы...
                       Средь кустарника густого,
                       Длинноноги, съ толстымъ брюхомъ,
                       Лѣзутъ ящерицы въ гору;
                       И корнями, какъ змѣями,
                       Заплетая передъ нами
                       Прихотливые узоры,
                       Сѣти лѣсъ намъ разставляетъ,
                       Намъ грозитъ и насъ путаетъ...
   
                       И откуда ни взялися,
                       Вслѣдъ намъ рѣчки разлилися;
                       Долгохвосты, разноцвѣтны,
                       Изъ полей толпой несмѣтной
                       Упыри бѣгутъ по степи;
                       Огоньковъ блудящихъ цѣпи
                       Тамъ и сямъ во тьмѣ мерцаютъ.
                       То блестятъ, то погасаютъ...
   
                       Сами мы,-- уже мы стали,
                       Или все то мчимся далѣ?
                       Все кружится; лѣсъ вѣтвями
                       Рожи строитъ передъ нами,
                       А блуждающихъ огней
                       Не сочтешь теперь, ей-ей!
   

Мефистофель.

                       Крѣпче за меня держися!
                       Мы къ вершинѣ поднялися...
                       Посмотри-ка, нашъ мамонъ,
                       Какъ на праздникъ, освѣщенъ!
   

Фаустъ.

             Какъ странно пламя въ безднѣ блещетъ,
             Точь въ точь денница въ облакахъ,
             И, отражался, трепещетъ
             На пропастяхъ и на скалахъ!
             А тамъ, вдали, гдѣ видны нивы
             Туманомъ отблескъ облеченъ;
             То вьется ниткою игривой,
             То, какъ ручей, исчезнетъ онъ,
             То мчится легкими волнами
             Его сверкающій извивъ;
             То съединяется мѣстами,
             Въ одно опять всѣ струйки сливъ...
             Въ песчинкахъ золото сверкаетъ;
             Его тамъ бездна -- не сочтешь!
             И вся гора предъ нами сплошь
             Ихъ отраженіемъ блистаетъ.
   

Мефистофель.

             А вѣдь красиво, въ самомъ дѣлѣ,
             Мамонъ дворецъ украсилъ свой!
             Удачно мы сюда поспѣли;
             Вонъ мчатся гости къ намъ толпой!
   

Фаустъ.

             Какъ буря страшно застонала,
             И какъ мнѣ вѣтеръ въ спину бьетъ!
   

Мефистофель.

             Держись, держись, смотри, за скалы,
             Не то онъ въ глубь тебя сорветъ!
             Въ туманѣ ночь еще темнѣе стала...
             Чу! вихорь яростный реветъ,
                       И совы въ лѣсахъ просыпаются,
                       И вѣчно зеленыхъ палатъ
                       Столпы вѣковые, какъ щепки, летятъ,
                       И крѣпкія вѣтви ломаются,
                       И рушится дубъ вѣковой,
                       И корни трясутся, зіяютъ,
                       И падаютъ сучья одинъ на другой,
                       Другъ друга деревья ломаютъ,
                       И между разбитыхъ громадъ
                       Неистово вѣтры летятъ.
                       Ты слышишь ли, яростный вой
                       Вблизи и вдали раздается?
                       То пѣсня волшебная мощно несется
                       Надъ нашей горой!..
   

Хоръ вѣдьмъ.

             На Брокенъ! Время наступаетъ, --
             Посѣвъ восходитъ полевой;
             На Брокенъ мы летимъ гурьбой,
             Тамъ Уріанъ насъ ожидаетъ;
             Туда, къ нему и старъ и младъ,
             Не чуя ногъ, теперь летятъ!
   

Голосъ.

             А тетка Баубо -- одна!
             На поросной свиньѣ она!
   

.

             Эй, мелочь! Тетушкѣ почетъ!
             Ну, тетка, поѣзжай впередъ;
             Съ тобою, по слѣдамъ твоимъ,
             Мы всѣ гурьбою полетимъ!
   

Голосъ.

             А ты откуда мчишься къ намъ?
   

Голосъ.

             На Ильзенштейнъ плелась, да тамъ
             Въ гнѣздо совиное взглянула,
             Да невпопадъ!
   

Голосъ.

                                 Чортъ васъ дери!
             Куда торопитесь?
   

Голосъ.

                                           Смотри,
             Мнѣ кожу до костей сцапнула!
   

Хоръ вѣдьмъ

             Длинна, просторна намъ дорога:
             Чего жъ толкаться? Мѣста много;
             А тутъ тѣснятся и кричатъ,
             И душатъ матери ребятъ.
   

Колдуны. Полухоръ.

             Мы, будто слизняки, полземъ,
             А бабы мчатся передомъ....
             Придется, видно, въ чертовщинѣ
             Отъ бабы отставать мужчинѣ.
   

Другая половина.

             А все въ накладѣ намъ не быть,
             Хоть и велика бабья прыть;
             Однимъ скачкомъ мы пролетимъ,
             Что въ сто шаговъ не сдѣлать имъ.
   

Голосъ.

             Эй вы! Чтобъ вамъ съ озеръ подняться!
   

Голосъ.

             Мы рады бы на шабашъ пошататься;
             Мы моемъ цѣлые года,
             А хоть и бѣлы мы, безплодны мы всегда.
   

Оба хора.

             Замолкнулъ вѣтръ; звѣзда мерцаетъ;
             Во мракѣ мѣсяцъ погасаетъ;
             Волшебный хоръ свиститъ, шумитъ.
             И тьмою искръ во мглѣ горитъ.
   

Голосъ (снизу).

             Стой! Стой!
   

Голосъ (сверху).

             Кто тамъ зоветъ насъ подъ скалой?
   

Голосъ (снизу).

             Возьми меня! Возьми съ собой!
             Я триста лѣтъ уже тружуся,
             А все внизу я, подъ горой,
             И на вершину не взберуся.
   

Оба хора.

             Мы мчимся, мчимся на козлахъ,
             На палкахъ, вилахъ, помелахъ.
             Кто дома въ эту ночь сидитъ,
             Тотъ никогда не полетитъ!
   

Полувѣдьма.

             Я много лѣтъ уже иду,
             А сзади всѣхъ! Какъ на бѣду,
             Покоя дома не нашла
             И здѣсь подняться не могла.
   

Хоръ вѣдьмъ.

             Мазь вѣдьмамъ силы оживитъ;
             Корыто будетъ имъ ладьей,
             А парусомъ -- лоскутъ любой....
             Погибъ, кто нынче не взлетитъ!
   

Оба хора.

             Близка желанная вершина...
             Слетимся стаей надъ горой
             И вдоль, и вширь, и вглубь долину
             Наполнимъ бурною толпой.

(Опускаются.)

Мефистофель.

             Шумятъ, толкаются, бранятся,
             Болтаютъ, шепчутся, кричатъ,
             Сбиваютъ съ ногъ другихъ, тѣснятся,--
             Ужъ подлинно, здѣсь настоящій адъ!
             Держися за меня, не то насъ разлучатъ!
             Гдѣ ты?
   

Фаустъ (издалека).

                       Я здѣсь!
   

Мефистофель.

                                 Ого, куда успѣлъ умчаться!
             Такъ, значитъ, надобно но-свойски расправляться!
             Дорогу, чернь! Дорогу сатанѣ!
             Сюда, мой милый! Руку мнѣ!
             Мы на просторѣ очутились...
             Ну, толкотня! Какъ будто всѣ взбѣсились!
             И даже у меня рябитъ въ глазахъ!
             Не лучше ли намъ гдѣ-нибудь въ кустахъ
             Отъ бѣшенаго полчища укрыться?
   

Фаустъ.

             Противорѣчья духъ, куда же намъ итти?
             Да смыслу не могу никакъ я въ томъ найти.
             Зачѣмъ на Брокенъ было намъ тащиться,
             Когда мы шли искать уединенья въ немъ?
   

Мефистофель.

             Смотри, смотри, костры зажглись кругомъ:
             У нихъ веселый клубъ собрался;
             Вотъ и не будемъ мы одни!
   

Фаустъ.

             А я повыше бы поднялся:
             Затеплились и тамъ огни;
             Туда толпа къ нечистому стремится;
             Тамъ можетъ не одна загадка разрѣшиться.
   

Мефистофель.

             И многое загадкою явиться.
             Нѣтъ, лучше свѣтъ большой оставимъ въ сторонѣ;
             Повеселимся въ мирѣ, въ тишинѣ:
             Вѣдь, всѣмъ уже давно извѣстно стало,
             Что мелочей и въ немъ немало.
             А ты на вѣдьмъ взгляни пока:
             Что помоложе, -- та нага:
             А та, которая состариться успѣла,
             Та желтое свое и старческое тѣло
             Старается костюмомъ прикрывать...
             Будь ласковъ съ ними, другъ мой! Право,
             Трудъ небольшой, да велика забава,
             Чу! началъ нашъ оркестръ играть!
             Вотъ уши-то деретъ! А надо привыкать:
             Вѣдь, все одно, не будетъ по другому...
             Пойдемъ, тебя я буду представлять;
             Все это общество отлично мнѣ знакомо...
             Что скажешь ты, мой другъ? Какой отсюда видъ!
             Вглядись! Вѣдь не увидишь края!
             А сколько здѣсь костровъ горитъ!
             А толкотня, возня какая!
             Гдѣ ты хоть что-нибудь подобное найдешь?
   

Фаустъ.

             А ты себя сегодня назовешь
             Волшебникомъ, иль дьяволомъ при входѣ?
   

Мефистофель.

             Хоть я къ инкогнито привыкъ,
             Но въ орденъ мнѣ одѣться слѣдъ въ народѣ.
             Подвязка здѣсь совсѣмъ не въ модѣ;
             Копыту моему за то почетъ великъ!
             Ты видишь, вонъ улитка къ намъ ползетъ?
             Она меня, не видя, узнаетъ
             И мнѣ издалека почтенье посылаетъ...
             Нельзя скрываться мнѣ: меня здѣсь всякій знаетъ!
             Пойдемъ! Вонъ тамъ вокругъ огня сидятъ...
             Ты будь женихъ; я буду сватъ.

(къ сидящимъ у костра)

             Вы что, здѣсь, старички, сидите?
             Я радъ, что мнѣ въ кружкѣ васъ видѣть довелось;
             Но что же вы, повѣсивъ носъ,
             Принять участія въ весельи не хотите?
   

Генералъ.

                       Что вашъ народъ? Ему въ угоду
                       Что сдѣлано, -- не перечтешь!
                       А какъ у женщинъ, у народа
                       На первомъ планѣ молодежь.
   

Министръ.

                       Всѣ нынче развращаться стали;
                       А то ли дѣло, -- старина!
                       Какъ мы, бывало, управляли,
                       Златыя были времена!
   

Выскочка.

                       И намъ случалось отличаться:.
                       Не ударяли въ грязь лицомъ!
                       Теперь же все пошло вверхъ дномъ,
                       И мы не въ силахъ удержаться.
   

Авторъ.

                       Кто нынче книгу подѣльнѣй,
                       Да посерьезнѣй взять рѣшится?
                       Нѣтъ, нѣтъ! Ни къ чорту не годится
                       Вашъ молодой народъ, ей-ей!
   

Мефистофель (превратившись въ старика).

             Созрѣлъ народъ до страшнаго суда;
             Въ послѣдній разъ я прихожу сюда;
             Гулять по Брокену мнѣ не подъ-силу стало...
             И свѣту время, знать, состариться настало!
   

Вѣдьма-торговка.

                       Эй вы, честные господа!
                       Взгляните-ка на часъ сюда!
                       Не мало рѣдкостныхъ вещей
                       Для васъ въ лавченкѣ есть моей;
                       Нигдѣ такихъ товаровъ нѣтъ,
                       Хоть обыщите цѣлый свѣтъ!
                       Нѣтъ вещи, чтобы силѣ зла
                       Между людей не помогла!
                       Ручаюся, здѣсь нѣтъ кинжала,
                       Въ крови невиннаго родной;
                       Нѣтъ кубка, чаши нѣтъ такой,
                       Въ которой яду не бывало;
                       Нѣтъ ожерелья, нѣтъ убора,
                       Не бывшаго цѣной позора;
                       Нѣтъ лезвея и нѣтъ клинка,
                       Чтобъ не сразилъ врасплохъ врага!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, тетка, плохо время знаешь!
             Что было, значитъ, то прошло:
             Или того не понимаешь,
             Что въ моду новое вошло?
   

Фаустъ.

             Нѣтъ, право, голова кружится у меня.
             Какая тѣснота! какая толкотня!
   

Мефистофель.

             Всѣ кверху, кверху напираютъ;
             Стараешься толкать, а самого толкаютъ.
   

Фаустъ.

             А это кто?
   

Мефистофель.

                                 Въ нее ты пристальнѣй всмотрися!
                       Она Лилитъ.
   

Фаустъ.

                                           Лилитъ? Но кто она?
   

Мефистофель.

                       Адама первая жена.
                       Смотри, ея косы прекрасной берегися,
                       Ея единственной красы, -- ея волосъ!
                       Кому въ сѣтяхъ ея запутаться пришлось,
                       Тотъ навсегда съ свободою простися!
   

Фаустъ.

             Смотри, сидятъ старуха съ молодою;
             Я чаю, ноги силъ не хватитъ имъ таскать!
   

Мефистофель.

             Нѣтъ, нѣтъ! Всю ночь не будетъ имъ покою!
             Чу, пляска вновь! Пойдемъ и мы плясать!
   

Фаустъ (танцуя съ красоткой).

                       Мнѣ сладкій сонъ однажды снился:
                       Я яблоню во снѣ видалъ,
                       Два яблочка на ней сыскалъ
                       И влѣзть на яблоню рѣшился.
   

Красотка.

                       До яблочковъ-то вы, я знаю,
                       Охотники еще изъ раю;
                       Но все же очень рада я,
                       Что есть они и у меня.
   

Мефистофель (танцуя со старухой).

                       Я какъ-то скверный сонъ видалъ:
                       Передо мною пень стоялъ,
                       А въ немъ виднѣлося дупло,
                       Меня къ себѣ оно влекло...
   

Старуха-

                       Примите мой поклонъ! Для васъ
                       Оно готово хоть сейчасъ;
                       Его я вамъ готова дать,
                       Лишь васъ бы имъ не испугать...
   

Проктофантазмистъ.

             Какъ смѣете вы, дьявольское племя?
             Чортъ на ноги не въ состояньи встать, --
             Извѣстно это всѣмъ и признается всѣми, --
             А вы еще пустилися плясать!
   

Красотка (танцуя).

             А этотъ для чего на балъ явился къ намъ?
   

Фаустъ (танцуя).

             Гдѣ нѣтъ его? Онъ сразу здѣсь и тамъ.
             Вы пляшете, -- онъ вашу пляску судитъ;
             А чуть который шагъ имъ обсужденъ не будетъ,--
             То будто не бывалъ и сдѣланъ вовсе онъ.
             Когда вы движетесь впередъ -- онъ раздраженъ;
             Когда жъ вертитесь вы и далѣе нейдете,
             Какъ онъ на старой мельницѣ своей,--
             Ему становится и легче и сноснѣй;
             Особенно, когда онъ самъ въ большомъ почетѣ.
   

Проктофантазмистъ.

             Исчезни, скройся, родъ проклятый!
             Вѣдь мы же просвѣщали васъ,
             Мы такъ умны, -- а чертенята
             И слушать не желаютъ насъ!
             Вѣдь нѣтъ васъ, нѣтъ! Но я твержу напрасно,
             И Тегель все кишитъ видѣньями!.. Ужасно!
   

Красотка.

             Да полно вамъ надоѣдать!
   

Проктофантазмистъ.

             Вамъ говорю я, духи, безусловно,
             Что деспотизмъ противенъ мнѣ духовный;
             Мой духъ его не можетъ признавать.

(Танцы продолжаются.)

             Сегодня мнѣ успѣха нѣтъ ни въ чемъ;
             Но странствовать отправлюсь я по свѣту,
             И, можетъ быть, въ концѣ-концовъ, потомъ
             Меня послушаютъ и черти и поэты.
   

Мефистофель.

             Засядетъ въ лужу онъ сейчасъ;
             Такой пріемъ ему полезенъ, вѣрно, будетъ,
             Піявками себя обложитъ и, какъ разъ,
             Испуститъ духъ и про духовъ забудетъ.

(Фаусту, который вышелъ изъ круга танцующихъ.)

             Зачѣмъ разстался ты съ красоткою своей,
             Что пѣла такъ за танцами прекрасно?
   

Фаустъ.

             Я видѣлъ, какъ мышенокъ красный
             Изъ горла выскочилъ у ней.
   

Мефистофель.

             Такъ что жъ? Бѣды большой тутъ нѣтъ;
             Лишь не былъ бы мышенокъ сѣдъ!
             Кто въ мигъ любовнаго забвенья
             Объ этомъ хочетъ знать?
   

Фаустъ.

                                 Потомъ, я видѣлъ тамъ...
   

Мефистофель.

             Что видѣлъ ты?
   

Фаустъ.

                                 Да посмотри ты самъ!
             Прекрасное дитя ты видишь въ отдаленьи?
             Какъ хороша она! Какъ мертвенно блѣдна!
             Какая медленность въ движеньи,
             Какъ будто скована она!
             Какъ полонъ взоръ ея глубокою тоскою!
             Мнѣ Гретхенъ бѣдную мою напомнилъ онъ.
   

Мефистофель.

             Опомнись-ка! Игрою чаръ пустою,
             Бездушнымъ призракомъ и тѣнью ты смущенъ!
             И встрѣча съ ней добра не предвѣщаетъ:
             Холодный взглядъ ея все въ камень обращаетъ.
             Ты о Медузѣ, чай, слыхалъ когда-нибудь?
   

Фаустъ.

             Какъ будто бы она послѣднимъ сномъ почила,
             И очи ей рука родная не закрыла!
             Вотъ это тѣло, эта грудь.
             Что я ласкалъ когда-то въ упоеньи!
   

Мефистофель.

             Оставь ее! Вѣдь, всякій видитъ въ ней
             Черты знакомыя возлюбленной своей!


Фаустъ.

             О, сколько счастья въ немъ и сколько въ немъ томленья!
             Онъ приковалъ меня, волшебный этотъ взоръ!
             Вкругъ шеи мертвенной, но дѣвственно прекрасной
             Снурокъ едва замѣтенъ тонкій, красный,
             Какъ будто остріемъ провелъ его топоръ.
   

Мефистофель.

             А я про что же говорю!
             Подъ мышкой голову свою
             Она носить, навѣрно, можетъ;
             Ее давно срубилъ Персей...
             Пусть призракъ болѣе твой разумъ не тревожить,
             И въ гору вслѣдъ за мной пойдемъ скорѣй!..
             Взгляни-ка: мы попали въ Вѣну
             И въ Пратерѣ гуляемъ, знать?
             Я вижу стульевъ рядъ и сцену...
             Да здѣсь театръ!
   

Servillibis.

                       Сейчасъ начнемъ опять
             Піесу мы послѣднюю играть.
             Ихъ семь, не болѣ и не менѣ,
             Сегодня мы даемъ на сценѣ;
             Ужъ такъ заведено у насъ;
             Любители ихъ сочиняютъ!
             Любители же ихъ играютъ...
             Простите, что покину васъ:
             Любитель я, и самъ играю,
             И долженъ занавѣсъ поднять.
   

Мефистофель.

             Я радъ, что васъ на Брокенѣ встрѣчаю,
             Вѣдь лучше мѣста вамъ, чѣмъ здѣсь, не отыскать!
   

СОНЪ ВЪ ВАЛЬНУРГІЕВУ НОЧЬ или ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАНІИ.

Интермеццо.

Директоръ театра.

             Сегодня, Мидинга сыны,
             Вамъ день отдохновенья:
             Гора съ долиной намъ должны
             Служить для представленья.
   

Герольдъ.

             Чета полвѣка цѣлыхъ ждетъ,
             Чтобъ свадьба стала золотою;
             Коль миръ со свадьбой совпадетъ,
             То золото дороже вдвое.
   

Оберонъ.

             Коль, духи, вмѣстѣ вы со мной,
             Спѣшите къ намъ явиться;
             Вашъ царь съ царицей, я съ женой
             Рѣшили помириться.
   

Пукъ.

             Къ вамъ Пукъ приходитъ на поклонъ
             Съ ужимками, съ прыжками
             И за собой приводитъ онъ
             Другихъ вослѣдъ толпами.
   

Аріель.

             Вослѣдъ за ними Аріель
             Съ веселой пѣсней прилетаетъ;
             Немало рожъ его свирѣль,
             Немало милыхъ лицъ сзываетъ.
   

Оберонъ.

             Когда хотите полюбить
             Одинъ другого два супруга,--
             Отъ насъ учитесь, какъ вамъ быть;
             Покиньте вы другъ друга.
   

Титанія.

             Коль мужъ сварливъ и зла жена,
             Скорѣй имъ надо разлучиться;
             Пускай отправится она
             На югъ, а онъ на сѣверъ мчится.
             Оркестръ tutti fortissimo.
             Вотъ нашъ оркестръ -- мушиный носъ
             Лягушки въ лужѣ тинной,
             Въ поляхъ чириканье стрекозъ
             И хоботъ комариный.
   

Solo.

             Съ надутой важностью какой
             Волынщикъ выступаетъ.
             И длиннымъ носомъ, какъ трубой,
             Сопитъ и подпѣваетъ!
   

Духъ образующійся.

             Животъ и ноги паука
             И крылья -- странное смѣшенье!
             Хоть не составилось звѣрка,
             Но есть стихотворенье.
   

Парочка.

             Хоть торопливъ, но малъ твой шагъ;
             Хоть ты и прыгаешь высоко.
             Тебѣ, однако, на прыжкахъ
             Не улетѣть далеко!
   

Любопытный путешественникъ.

             Что это? Маскарада шутка?
             Или лишился я разсудка?
             Какъ Оберонъ, прекрасный богъ,
             Ты мнѣ явиться въявѣ могъ?
   

Ортодоксъ.

             Хвоста, роговъ нѣтъ у него?
             Ему не легче оттого!
             Безспорно, какъ боговъ Эллады,
             Его къ чертямъ причислить надо.
   

Сѣверный художникъ.

             Что здѣсь схвачу карандашомъ, --
             Одни наброски, несомнѣнно;
             Но я сбираюсь въ Римъ потомъ
             И улучшаюсь постепенно.
   

Пуристъ.

             На кой чортъ я сюда попалъ?
             Какъ все вульгарно здѣсь, ей Богу!
             Изъ вѣдьмъ всего я двухъ видалъ,
             Напудренныхъ немного.
   

Молодая вѣдьма.

             Нѣтъ! къ пудрѣ, къ платьямъ прибѣгать
             Старухамъ я предоставляю;
             Сама же -- въ чемъ родила мать,
             По Брокену гуляю.
   

Матрона.

             Умна я очень и горда,
             Чтобъ на тебя за то сердиться;
             Но подожди: придутъ года,--
             Успѣешь сгнить и разложиться.
   

Капельмейстеръ.

             Довольно вамъ вкругъ голой льнуть,
             Комарики и мушки!
             У васъ же такту нѣтъ ничуть
             Въ игрѣ, стрекозы и лягушки!
   

Флюгеръ (въ одну сторону).

             Какое общество! Желать
             Нельзя отборнѣе такого!
             Рѣшительно, кого ни взять,--
             Одинъ достойнѣе другого!
   

Флюгеръ (въ другую сторону).

             Коль не раскроется земля,
             Чтобъ ихъ пожрать, сейчасъ подъ ними,--
             Самъ въ адъ готовъ бы спрыгнуть я,
             Не знаться бъ лишь съ людьми такими!
   

Ксеніи.

             Какъ насѣкомымъ, намъ даны
             Язвительныя жала,
             Чтобъ честь папаши-Сатаны
             Между людей не пала.
   

Геннингсъ.

             Ахъ, какъ наивны, мой Творецъ!
             Какъ ихъ невинны жала!
             А сами скажутъ наконецъ:
             Не злы-де мы ни мало.
   

Музагетъ.

             Мнѣ, право, съ нынѣшняго дня
             Пріятно съ вѣдьмами спознаться;
             Скорѣй, чѣмъ музъ, заставлю я
             Ихъ всѣхъ себѣ повиноваться.
   

Ci-devant Геній времени.

             Вслѣдъ за людьми легко для насъ
             Вездѣ пробить себѣ дорогу;
             На Брокенъ влѣзть, какъ на Парнассъ,
             Нетрудно: тамъ вѣдь мѣста много!
   

Любопытный Путешественникъ.

             Скажите, кто это такой
             Такъ ходитъ гордо и сердито,
             И носъ суетъ повсюду свой,
             И всюду ищетъ іезуита?
   

Журавль.

             Нерѣдко мутная вода
             Для рыбной ловли помогаетъ;
             Затѣмъ святоша иногда
             Въ сношенья съ дьяволомъ вступаетъ.
   

Свѣтскій человѣкъ.

             За что святоша ни возмись,--
             На дѣло все ему поможетъ;
             Они на Брокенъ собрались
             На сходку тайную, быть можетъ.
   

Танцоръ.

             Я слышу барабанный бой;
             Иль новый гдѣ оркестръ играетъ?
             Нѣтъ, это эхо за горой
             Крикъ выпи повторяетъ.
   

Танцмейстеръ.

             Ну, право, здѣсь съ ума сойдешь!
             Ломаетъ ноги всякъ, какъ можетъ;
             И какъ при этомъ онъ хорошъ,
             Его нисколько не тревожитъ.
   

Музыкантъ.

             Другъ друга бъ этотъ сбродъ пожралъ,
             Когда бъ возможно это было;
             Но, какъ Орфей звѣрей смирялъ,
             Ихъ музыки смиряетъ сила.
   

Догматикъ.

             Не можетъ въ этомъ быть совсѣмъ
             Ни отрицанья, ни сомнѣнья;
             Мнѣ ясно все: будь чортъ ничѣмъ,
             Какое бъ онъ имѣлъ значенье?
   

Идеалистъ.

             Теперь фантазія моя
             Во мнѣ возбуждена безмѣрно;
             Коль только это все -- самъ я,
             То я сегодня глупъ, навѣрно!
   

Реалистъ.

             Мнѣ цѣлый свѣтъ противенъ сталъ.
             Все на меня тоску наводить;
             Здѣсь въ первый разъ я испыталъ,
             Какъ почва изъ-подъ ногъ уходитъ.
   

Супернатуралистъ.

             Сюда попасть я очень радъ,
             Я чувствую себя прекрасно:
             Могу я, видя чертенятъ,
             Судить о добромъ духѣ ясно.
   

Скептикъ.

             Я кстати здѣсь: глупцы къ огнямъ
             Блудящимъ, ожидая клада,
             Бѣгутъ; гдѣ жъ привидѣнье, тамъ
             Сомнѣнье въ риѳму вставить надо.
   

Капельмейстеръ.

             Лягушки въ тинѣ и сверчки,
             Вы -- горе-диллетанты!
             Вы, мухи, мошки, пауки,--
             На славу музыканты!
   

Ловкіе.

             Зоветъ насъ sans souci весь свѣтъ;
             У насъ заботъ и горя нѣтъ;
             Коль на ногахъ плясать устанемъ,
             На головахъ ходить мы станемъ!
   

Неловкіе.

             И мы, вѣдь, тожъ не дураки,
             И намъ кусочки попадались:
             Но истоптались башмаки,
             И босы мы плясать остались!
   

Блуждающіе огни.

             Мы родословной не блестимъ,
             Родились мы въ болотѣ;.
             Но здѣсь, съ другими, состоимъ
             И мы въ большомъ почетѣ!
   

Упавшая звѣзда.

             Я съ блескомъ пышнымъ сорвалась,
             Катяся съ неба голубого,--
             И вотъ теперь попала въ грязь;
             Какъ въ небо мнѣ подняться снова?
   

Толстяки.

             Дорогу! Прочь, народъ, бѣги!
             Трава, къ землѣ склонися!
             На шабашъ духи-толстяки
             На Брокенъ собралися.
   

Пукъ.

             Вы тяжелы, а все же вамъ
             Гордиться нечѣмъ, право!
             Я нынче всѣхъ васъ толще самъ,
             Я -- самый худощавый!
   

Аріель.

             Всѣ тѣ, кому природа-мать
             Дала полетъ воздушный,
             За мной въ страну цвѣтовъ опять
             Взовьемся стаей дружной!
   

Оркестръ pianissimo.

             Уже денницы лучъ блеститъ,
             Мгла проясняться стала,
             Зефиръ листами шелеститъ, --
             И мигомъ все пропало!..
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ. ПОЛЕ.

Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

   Въ мукѣ! въ отчаяніи! Бѣдная, скиталась такъ долго по землѣ и теперь -- въ темницѣ! Въ темницѣ, на страшныя мученія заключена, невинное, несчастное созданіе! Вотъ до чего дошло! А ты отъ меня все это скрывалъ, недостойный измѣнникъ! Стой же, стой! Сверкай своими сатанинскими глазами! Стой и мучь меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Въ темницѣ! въ мукѣ невыразимой! Отдана злымъ духамъ и безчувственному суду человѣческому! А ты мнѣ отводишь глаза омерзительными развлеченіями, ты скрываешь отъ меня ея несчастія и оставляешь ее погибать безъ помощи!
   

Мефистофель.

   Она не первая.


Фаустъ.

   Песъ! Отвратительное чудовище! О безконечный духъ! Обрати его, обрати эту гадину опять въ образъ пса, какъ онъ когда-то ночью явился передо мною, пресмыкаясь у нога безпечнаго путника и вѣшаясь на плечи падающаго! Обрати его опять въ его любимый образъ, -- чтобы онъ опять валялся на землѣ, чтобъ я опять попиралъ ногами его, отверженца! Не первая! О горе, горе! Никакой душѣ человѣческой необъятное горе! И не одно только это созданіе погибло въ безднѣ несчастія! Или недовольно одной, чтобъ искупить вину всѣхъ другихъ своими смертными муками передъ очами Всепрощающаго! Умъ и сердце разрываются у меня при мысли о несчастій одной этой, а ты спокойно издѣваешься надъ участью тысячей!
   

Мефистофель.

   И вотъ мы на границѣ нашего остроумія, дальше которой у насъ, бѣдныхъ смертныхъ, умъ за разумъ заходитъ! Зачѣмъ же ты знаешься съ нами, когда ты не въ силахъ перейти этотъ предѣлъ? Хочешь летать и боишься головокруженія? Мы тебя искали, или ты насъ?
   

Фаустъ.

   Не скаль на меня свои прожорливые зубы; ты мнѣ противенъ. О великій, чудный духъ, удостоившій меня увидѣть твой образъ, знающій мое сердце и мою душу, зачѣмъ ты приковалъ меня къ позорному спутнику, который радуется несчастію и упивается гибелью!
   

Мефистофель.

   Кончишь ли ты?
   

Фаустъ.

   Спаси ее, или горе тебѣ! Ужаснѣйшее проклятіе пади на тебя вовѣки!
   

Мефистофель.

   Я не въ силахъ расторгнуть оковы мстителя, открыть его запоры. Спаси ее! А кто ввергнулъ ее въ гибель, ты, или я?

(Фаустъ дико озирается).

Мефистофель.

   Хватаешься за громы? Хорошо, что они не даны вамъ, бѣднымъ смертнымъ! Разгромить невиннаго возражателя -- извѣстный обычай тирановъ, чтобы выпутаться изъ затрудненія.
   

Фаустъ.

   Снеси меня туда! Она должна быть свободна!
   

Мефистофель.

   А опасность, которой ты подвергаешься? Знай, на городѣ еще лежитъ печать твоего убійства! Еще носятся духи-мстители надъ мѣстомъ злодѣянія, ожидая возврата убійцы.
   

Фаустъ.

   Что еще? Кровь и смерть всей вселенной пади на тебя, чудовище! Веди меня туда, говорю я, и освободи ее!
   

Мефистофель.

   Я поведу тебя, но слушай, что я могу сдѣлать? Развѣ мнѣ даны всѣ силы земли и неба? Я помрачу разумъ стража; овладѣй ключемъ и выведи ее человѣческою рукою, а я буду охранять васъ. Адскіе кони готовы, я помчу тебя. Вотъ все, что могу я.
   

Фаустъ.

   Скорѣе! въ дорогу!
   

НОЧЬ, ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ.

Фаустъ и Мефистофель мчатся на черныхъ коняхъ.

Фаустъ.

   Что тамъ у плахи они затѣваютъ?
   

Мефистофель.

   Стряпаютъ, что ли, варятъ ли, не знаю.
   

Фаустъ.

   Вверхъ поднимаются, внизъ опускаются, долу склоняются, вьются кругомъ.
   

Мефистофель.

   Вѣдьмы на сходкѣ.
   

Фаустъ.

   Вѣютъ надъ чѣмъ-то, иль что освящаютъ...
   

Мефистофель.

   Мимо! За мной!
   

ТЕМНИЦА.

Фаустъ со связкою ключей и лампой, передъ желѣзной дверью.

Фаустъ.

             Забытымъ трепетомъ душа моя полна;
             Вся скорбь земная въ ней теперь гнѣздится...
             Здѣсь, здѣсь она, безвинная, томится,
             Одной своей любовію грѣшна!
             Я трепещу опять предстать предъ нею,
             Боюся я ее освободить...
             Впередъ! Боязнію своею
             Ее могу я погубить. (Начинаетъ отпирать).
   

Пѣсня (внутри).

                       Вѣдьма-мать моя
                       Извела меня;
                       Мой отецъ-злодѣй,
                       Онъ заѣлъ меня;
                       А родная сестра
                       Кости въ яму снесла,
                       А я птичкой лѣсной
                       Изъ могилы сырой
                       Унеслась!..
   

Фаустъ (отпирая дверь).

             Не чувствуетъ она, что милый близокъ къ ней,
             Что слышитъ плачь ея и звонъ ея цѣпей.
   

Маргарита (вскочивъ).

             Идутъ, идутъ! Насталъ мой смертный часъ!
   

Фаустъ (тихо).

             Молчи! Свободна будешь ты сейчасъ!
   

Маргарита (бросаясь на колѣни).

             Кто бъ ни былъ ты, меня ты пощади!
   

Фаустъ.

             Потише! Стражу крикомъ не буди!
   

Маргарита (на колѣнахъ).

             Кто власть тебѣ, палачъ, далъ эту,
             Ко мнѣ такъ рано приходить?
             Еще такъ долго до разсвѣта!
             Я жить хочу! Дай мнѣ пожить!
             Успѣешь кончить все съ зарею;
             Еще жила такъ мало я! (встаетъ).
             Я прежде славилась красою,
             Но мнѣ на зло краса моя.
             Любила прежде друга я,
             Но кинулъ онъ меня въ печали...
             Вѣнокъ засохъ; цвѣты увяли...
             Не бей меня! Чѣмъ предъ тобой
             Виновна я? Ты мнѣ чужой!
             Не презирай моихъ моленій!
   

Фаустъ.

             Такихъ мнѣ не снести мученій!
   

Маргарита.

             Теперь уже въ твоей я силѣ!
             Дай накормить дитя: оно
             Всю ночь проплакало одно;
             Его украли и убили
             И въ томъ меня же обвинили...
             Мнѣ болѣ свѣтлыхъ дней не знать!
             Въ народѣ про меня слагать
             Ужъ пѣсни начали... За что же?
             Зачѣмъ такъ люди злы, о Боже?
             Хотя знавала въ старину
             Я сказку древнюю одну,
             Что такъ оканчивалась тоже,
             Да кто мнѣ скажетъ, что она
             О мнѣ нарочно сложена?
   

Фаустъ (бросается передъ ней на колѣна).

             Твой милый здѣсь, передъ тобой,
             Чтобъ вывести тебя изъ плѣна!
   

Маргарита (становясь на колѣни также).

                                 Палачъ на колѣна!
                                 Молися со мной!
                       Ты видишь ли, адское пламя
                                 Пылаетъ подъ нами?
                       Чу, стонъ нескончаемыхъ мукъ,
                                 И демоновъ хохотъ,
                       И адскихъ цѣпей несмолкающій грохотъ!
   

Фаустъ (громко).

             О, Гретхенъ, Гретхенъ!
   

Маргарита (внимательно).

                                           То промолвилъ другъ!

(Вскакиваетъ; цѣпи спадаютъ съ нея).

             Онъ здѣсь! Я слышу голосъ милый!
             Къ нему! И никакая сила
             Меня не можетъ удержать!
             Къ нему! Его хочу обнять,
             Хочу упасть на грудь его я!..
             Онъ звалъ меня; онъ здѣсь стоялъ...
             Адъ предо мною бушевалъ
             Вокругъ, въ безсильной злобѣ воя,
             Но слышала сквозь громъ его
             Я голосъ друга моего!
   

Фаустъ.

             Я здѣсь!
   

Маргарита.

                       О, такъ ли слышу я?
             Ты здѣсь опять! Гдѣ всѣ томленья?
             Гдѣ страхъ тюрьмы и заключенья?
             Ты здѣсь! Пришелъ спасти меня!
             Я вновь съ тобой! Свободна я!
             Темницы своды вѣковые
             Уже меня не тяготятъ;
             Вотъ улица, вотъ темный садъ
             И вотъ мѣста тѣ дорогія,
             Гдѣ мы видалися впервые!
   

Фаустъ (увлекая ее).

             Пойдемъ, пойдемъ!
   

Маргарита.

                                           О подожди!
             Съ тобой такъ сладко время льется.


Фаустъ.

             Нѣтъ, намъ раскаяться придется,
             Когда промедлимъ мы! Иди!
   

Маргарита (ласкаясь).

             Иль цѣловать ты разучился?
             Давно ль со мной ты разлучился,--
             И не умѣешь цѣловать!..
             Какъ страшно мнѣ тебя обнять...
             Ахъ, въ годы прошлые, бывало,
             Когда тебя я обнимала,
             Себя на небѣ ощущала,
             И такъ меня ты цѣловалъ,
             Какъ будто задушить желалъ!
             Цѣлуй меня,
             Иль поцѣлую я
             Тебя сама (цѣлуетъ его). Увы, твои уста, --
             Какъ будто ледъ...
             Твоя любовь теперь не та;
             Ты самъ не тотъ.
             Ты обманулъ меня (отвертывается отъ него).
   

Фаустъ.

                                           Другъ мой,
             Тебя, люблю я жарче, болѣ!
             Идемъ скорѣй со мной на волю!
   

Маргарита (обращаясь къ нему опять).

             Ты ль это? Точно ль ты такой?
   

Фаустъ.

             Да, да, я, самъ, я, точно я!
             Пойдемъ!
   

Маргарита.

                                 Съ меня оковы снялъ ты;
             Меня къ своей груди прижалъ ты;
             Иль не боишься ты меня?
             Кто я такая, ты не знаешь?
   

Фаустъ.

             Пойдемъ! Уже рѣдѣетъ мгла!
   

Маргарита.

             Я мать родную извела
             И дочь убила, -- ты ласкаешь
             Убійцу дочери во мнѣ...
             Ты ль это? Или я во снѣ?
             Дай руку мнѣ свою скорѣй!
             По отчего она сырая?
             Отри ее; гляди, на ней
             Еще алѣетъ кровь родная...
             Что сдѣлалъ ты? Спрячь отъ меня
             Кинжалъ свой: ты меня пугаешь.
   

Фаустъ.

             Не говори о томъ! Ты знаешь,
             Что въ мрачномъ прошломъ смерть моя!
   

Маргарита.

             Нѣтъ, нѣтъ, ты не умрешь, мой милый!
             Живи, исполни мой завѣтъ:
             Встань завтра поутру чѣмъ свѣтъ
             И вырой рядомъ три могилы;
             И въ первой, лучшей, ляжетъ мать;
             Съ ней вмѣстѣ будетъ братъ лежать;
             А тутъ же близко, въ сторонѣ
             Могилу выкопай и мнѣ,
             Но, ради Бога, недалеко!
             Въ ней спать я буду одиноко;
             Лишь положи дитя со мной, --
             Его лишь одного! Съ тобой
             Намъ вмѣстѣ не бывать ужъ болѣ
             Грудь съ грудью и душа съ душой.
             Теперь ужъ ты не тотъ! Какъ будто поневолѣ
             Ласкаешь ты меня; какъ будто бы спѣшишь
             Скорѣе отъ меня освободиться...
             Но, какъ и прежде, взоръ твой нѣжностью свѣтится,
             И ты, какъ прежде, ласково глядишь!
   

Фаустъ.

             О, если такъ, идемъ скорѣй!
   

Маргарита.

             Куда?
   

Фаустъ.

                                 На волю изъ цѣпей.
   

Маргарита.

             Да, если тамъ насъ ждетъ могила,
             Тогда пойдемъ туда, мой милый, --
             Ни шагу далѣе! Зачѣмъ уходишь ты?
             Зачѣмъ меня ты покидаешь?
   

Фаустъ.

             Пойдемъ со мною! Двери отперты,
             Свободна будешь ты, какъ только пожелаешь.
   

Маргарита.

             Не смѣю я; чего еще мнѣ ждать?
             Зачѣмъ бѣжать? Вѣдь, въ этомъ нѣтъ спасенья;
             Какая радость нищей стать,
             Терпѣть преступной совѣсти мученья,
             Между чужихъ свой цѣлый вѣкъ прожить
             И всѣ обиды ихъ безропотно сносить!
   

Фаустъ.

             Но я вѣдь буду тамъ съ тобою.
   

Маргарита.

                       Скорѣй, скорѣй
                       Спаси дитя родное!..
                       Черезъ ручей
                       И въ лѣсъ потомъ
                       Прямымъ путемъ;
                       Тамъ за мостомъ
                       Есть прудъ большой.
                       А въ прудѣ томъ
                       Малютка мой...
                       Взглянь, вотъ онъ, вотъ!
                       Онъ живъ, плыветъ,
                       Онъ борется съ волной...
                       Спаси, спаси!
   

Фаустъ.

                                           Опомнись! что съ тобою?
             Шагъ лишь одинъ -- свободна ты опять!
   

Маргарита.

             Ахъ, скоро ли мы будемъ за горою!
             Вонъ тамъ сидитъ на камнѣ мать,
             Вонъ тамъ сидитъ и, -- страшно мнѣ сказать, --
             Вонъ тамъ сидитъ на камнѣ мать
             И намъ киваетъ головою...
             Нѣтъ, намъ кивнуть не въ силахъ ужъ она!
             У ней отяжелѣли вѣки;
             Намъ счастье, -- спитъ она навѣки...
             Ахъ, вы давно прошли, златыя времена!
   

Фаустъ.

             Коль ты не тронешься мольбой,
             Тогда тебя возьму я силой!
   

Маргарита.

             Оставь меня, оставь, мой милый!
             Зачѣмъ ты сталъ такъ грубъ со мной?
             И безъ того тебѣ послушна я, ты знаешь.
   

Фаустъ.

             Смотри, заря! Погибнуть ты желаешь!
   

Маргарита.

             Заря, заря! Мой смертный часъ насталъ!
             Послѣдняя любви и счастія денница!
             Бѣги, чтобы никто не зналъ,
             Что Гретхенъ бѣдную въ темницѣ
             Ты ныньче ночью посѣщалъ!
             Поблекнулъ мой вѣнокъ вѣнчальный!
             Прощай! Мы встрѣтимся съ тобой,
             Но не на пляскѣ круговой!..
                       Чу, звонъ погребальный...
                       По улицамъ тѣснымъ бѣгутъ
                       Толпы за толпами...
                       Мнѣ руки скрутили цѣпями;
                       Меня къ эшафоту ведутъ...
                       Смерть близко! На плаху
                       Меня положили; съ размаху
                       Сверкаетъ топоръ надъ моей головой...
                       Весь міръ, какъ въ могилѣ, затихъ предо мной!
   

Фаустъ.

             О, для чего на свѣтъ родился я!
   

Мефистофель (входя).

             Пора! Лучи златые дня
             Надъ небесами ярко блещутъ,
             И кони адскіе трепещутъ...
             Не въ пору ваша болтовня!
   

Маргарита.

             Кто вышелъ тамъ изъ подъ-земли?
             Прочь, прочь его скорѣй по шли!
             Здѣсь мѣсто свято! Онъ за мною!
   

Фаустъ.

             Пойдемъ!
   

Маргарита.

                                 Творецъ, къ Тебѣ съ мольбою
             Взываю я!
   

Мефистофель (Фаусту).

                                 Идемъ скорѣй,
             Иль я тебя оставлю съ ней!
   

Маргарита.

             Къ Тебѣ зову съ мольбой смиренной:
             Въ мой смертный часъ меня храни!
             Толпою ангеловъ священной
             Меня отъ зла Ты осѣни!
             О Генрихъ, за тебя боюся я!
   

Мефистофель.

                                                     Она
             Должна погибнуть!
   

Голосъ (свыше).

             Спасена!
   

Мефистофель (Фаусту)

             Сюда! за мной!

(Увлекаетъ его изъ тюрьмы).

Гретхенъ (въ тюрьмѣ)

                       О, Генрихъ, Генрихъ!
   

КОММЕНТАРІИ КЪ ТРАГЕДІИ ГЕТЕ "ФАУСТЪ".

Составлены по Юрьеву, Куно Фишеру, Каро, Дюнцеру. Бойезену, Каррьеру и мн. др.

ОБЩІЙ ВЗГЛЯДЪ НА ТРАГЕДІЮ.

   Каждое произведеніе искусства, говоритъ Гёте, можетъ быть понято разсудкомъ только при посредствѣ сердца. Глаза сердца видятъ гораздо глубже, чѣмъ глаза разсудка; предъ ними открыты тайные источники жизни, которые сообщаютъ произведенію живой пульсъ и движеніе. Едва ли эти слова Гёте приложимы въ такой степени къ какому-нибудь другому произведенію искуствъ, какъ къ его же собственному творенію -- Фаусту.
   Фаустъ есть любимое дѣтище цѣлаго громаднаго періода развитія человѣческаго духа, отраженіе всего новаго времени; онъ возникъ изъ самыхъ завѣтныхъ стремленій человѣческаго духа, изъ самыхъ глубокихъ вопросовъ, занимавшихъ умы лучшихъ современныхъ людей, и породившихъ новую философію, новую науку, новые идеалы. Поэтому, чтобы понять всю его разностороннюю полноту, необходимо бросить взглядъ на всю предшествовавшую дѣятельность новаго человѣчества, на все броженіе умовъ, послѣ того какъ старыя стремленія, старыя вѣрованія были разрушены; надо прослѣдить, какъ образъ стремящагося Фауста постепенно развивался въ литературѣ, будучи зачатъ въ народномъ сказаніи, и постепенно возрасталъ въ умахъ лучшихъ людей Германіи до великаго Гёте.
   Типъ Фауста есть любимый типъ того блестящаго періода нѣмецкой литературы, который извѣстенъ подъ именемъ періода бурь и порывовъ (Sturm und Drangperiode).
   Это человѣкъ изъ того благороднаго и высшаго сорта людей, которые не могутъ оставаться хладнокровны къ окружающему ихъ міру, задумываются надъ глубокими и темными вопросами, которые задаетъ имъ природа, но не трусятъ проникать за предѣлы непостижимаго. Напротивъ, онъ желаетъ все познать, все открыть. Его манитъ и туманъ науки, и свѣтлый міръ поэзіи и бурная упоительная жизнь. Онъ хочетъ все узнать и испытать, все разгадать и перечувствовать, его мучитъ, невыразимо мучитъ жажда бытія и познанія. Онъ всю жизнь свою стремится за предѣлы науки, за грань искусства, за черту бытія; видя несовершенство земного, онъ сомнѣвается въ совершенствѣ небеснаго. Убѣдись въ пустотѣ предположеній и умозрѣній, онъ хочетъ вѣрить только осязательному, хочетъ подчинить духовный міръ математическимъ законамъ матеріи. Не вѣрить хочетъ онъ, а убѣдиться. Вмѣсто полноты жизни, онъ хочетъ сухого факта; вполнѣ отрѣшившись отъ жизни людей, онъ сосредоточивается въ своемъ собственномъ я. У него работаетъ только одинъ его холодный умъ; замкнутость и одиночество заморили его чувства. Для него закрыта жизнь, закрыто Божество, сіяющее въ полнотѣ ея своими лучами, доступное только цѣлому духу, только гармонически соединеннымъ всѣмъ духовнымъ силамъ человѣка. Отъ этого и происходятъ муки разлада его души. Въ этом рѣ.)

             Зачѣмъ ты тамъ,
             Къ его дверямъ,
             Катюша, тамъ
             Пришла одна съ денницей?
             Дѣвицѣ радъ,
             Онъ впуститъ кладъ;
             Но ужъ назадъ
             Ты не пойдешь дѣвицей!
             Бѣги-же вонъ!
             Какъ кончитъ онъ,
             Такъ добрый сонъ
             Бѣдняжкѣ пожелаетъ.
             Люби того,
             Кто до всего
             Тебѣ кольцо
             Предъ алтаремъ вручаетъ.
             Валент. (выходитъ). Молчи, проклятый мышеловъ!
             Я самъ довольно пѣсенъ знаю!
             Сперва гудокъ, а тамъ пѣвцовъ
             Я прямо къ чорту отсылаю.
             Меф. Эге! Гитара затрещала!
             Валент. Теперь и голова пропала!
             Меф. Ну, докторъ! будьте похрабрѣй!
             Сюда, ко мнѣ! я не сробѣю;
             Мечъ наголо! валяй живѣй!
             Парировать и я сумѣю.
             Валент. Парируй!
             Меф. Отчего же нѣтъ?
             Валент. И этотъ!
             Меф. Хоть сейчасъ, мой свѣтъ!
             Валент. Мнѣ кажется, самъ чортъ дерется?
             Рука въ крови и шпага гнется.
             Меф., (Фаусту). Ударь!
             Валенъ, (падая). Увы!
             Меф. Знать, присмирѣлъ теленокъ!
             Теперь уйдемъ! бываетъ часъ неровный.
             Уже орутъ разбой во всѣхъ концахъ.
             Съ полиціей я былъ всегда въ ладахъ,
             Зато мнѣ судъ противенъ уголовный.
             Марта, (у окна). Сюда скорѣй!
             Маргарита, (у окна). Сюда свѣчей!
             Марта, (какъ выше). Вотъ здѣсь былъ крикъ, дрались, ругались!
             Народъ. Да вотъ и мертвый у дверей.
             Марта, (выходя). А что, убійцы разбѣжались?
             Маргарита, (выходя). Кто здѣсь лежитъ?
             Народъ. Сынъ матери твоей.
             Маргар. О Господи, прости душѣ моей!
             Валентинъ. Что я умру, легко сказать,
             А легче умереть!
             Я что-то вамъ хотѣлъ сказать;
             Молчите, бабы! что ревѣть?

(Народъ собирается около него).

             Еще ты, Гретхенъ, молода;
             Но дура ты -- и въ томъ бѣда,
             Что прока нѣтъ въ тебѣ!
             Скажу тайкомъ, безъ клеветы,
             Ужъ если потаскушка ты,
             Такъ будь же ей вполнѣ.
             Маргарита. Мой братъ! о Боже! что такое?
             Валент. Оставь же ты меня въ покоѣ!
             Ужъ сдѣланъ грѣхъ! Что пользы тутъ?
             Пускай дѣла себѣ идутъ.
             Одинъ сегодня былъ съ тобой.
             А завтра будетъ и другой;
             И если дюжина была,
             Такъ ты весь городъ созвала.
             Сперва, какъ только стыдъ родится,
             Такъ свѣтъ отъ всѣхъ его таитъ,
             И человѣкъ его боится
             Его во мракѣ сторожитъ.
             Тогда убить его готовы;
             Но стыдъ себѣ растетъ, растетъ
             И голый среди дня идетъ;
             Хоть и не краше ликъ багровый
             И хоть похожъ онъ на чуму,
             Тѣмъ больше нуженъ свѣтъ ему.
             Смотри, наступитъ день одинъ,
             Гдѣ всякій честный гражданинъ,
             Когда рукой тебя коснется,
             Какъ отъ заразы отвернется.
             Тебѣ въ слезахъ страдать, терзаться,
             Какъ только взглянутъ на тебя;
             Въ златую цѣпь не наряжаться
             И не стоять у алтаря:
             Не быть на пляскѣ при народѣ
             Въ веселомъ, шумномъ хороводѣ.
             Но съ нищимъ по угламъ скрываться,
             Съ больнымъ бродягой пресмыкаться;
             И, если Богъ тебя проститъ,
             Грѣхъ на землѣ тебя стомитъ.
             Марта. Вамъ лучше Бога умолять,
             Чѣмъ на сестру свою пенять.
             Валент. Коль могъ бы ребра я твои
             Пересчитать, сѣдая баба,
             Я вѣрю, что грѣхи мои
             Господь всесильный мнѣ простилъ бы.
             Маргарита. О братъ, мой братъ! не мучь меня!
             Валент. Не плачь, я говорю тебѣ!
             Ты мнѣ могла ударъ нанесть,
             Забывъ свою дѣвичью честь;
             Я какъ солдатъ на смерть иду
             И съ честью къ Господу приду.


Соборъ.

Служба, органъ и пѣніе.
Маргарита между народомъ; за ней злой духъ.

             Злой духъ. Не такъ ты, Гретхенъ,
             Во дни былые
             Предъ алтаремъ
             Лепетала молитвы
             Изъ старой книги!
             То дѣтскія игры,
             То Богъ въ душѣ,
             Г ретхенъ!
             Гдѣ былъ твой умъ?
             Въ душѣ таится
             Кровавый грѣхъ.
             Ты не за мать-ли молишься? сама
             Ты постлала ей жесткую могилу.
             На твоемъ порогѣ кровь!
             Что дышетъ, что мучитъ
             Страшнымъ присутствіемъ
             Бѣлую грудь твою?
             Маргарита. Горе мнѣ!
             Убійственная дума
             Страшнымъ мстителемъ возстала
             На меня!
             Хоръ. Dies iræ, dies ilia
             Solvet saeclum in favilla.



             Злой духъ. Гнѣвъ на тебя!
             Труба гремитъ!
             Раскрылись гробы;
             Душа твоя
             Изъ пепла могилы
             Къ огненнымъ мукамъ
             Проснулась,
             Встаетъ!
             Маргарита. Прочь отсюда!
             Мнѣ воздухъ сперъ органъ,
             Я задыхаюсь!
             Святая пѣснь
             Мнѣ ломитъ душу!
             Хоръ. Judex ergo cum sedebit,
             Quidquid latet, apparebit,
             Nil inultum remanebit.
             Маргарита. Мнѣ душно здѣсь!
             Эти своды
             Меня тѣснятъ!
             Эти стѣны
             Давятъ!.. Душно!
             Злой духъ. О скройся, скройся!
             Грѣха и срама
             Не скроешь ты!
             Душно? Темно?
             Горе тебѣ!
             Хоръ. Quid sum miser tunc dicturus!
             Quem patronum rogaturus,
             Cum vix justus sit securus?
             Злой духъ. Лика Ангеловъ
             Ты не увидишь!
             Они руки
             Нечистой дѣвѣ
             Не подадутъ!
             Горе тебѣ!
             Хоръ. Quid sum miser tunc dicturus!
             Маргарита. Я умираю! помогите!

(Падаетъ безъ чувствъ).

   

Валпургіева ночь.

Гарцовыя горы.
Фаустъ, Мефистофель.

             Меф. Ну мочи нѣтъ! Я такъ усталъ,
             Что на метлѣ готовъ проѣхать
             И за козла бы деньги далъ.
             Намъ такъ до цѣли не доѣхать.
             Фаустъ. Нѣтъ, я и такъ могу добраться
             И палка мнѣ пришлась подъ стать.
             Къ чему дорогу сокращать?
             То по долинѣ пробираться,
             То на утесы подниматься,
             Откуда водопадъ съ стремленіемъ бѣжитъ,
             Все это путника въ дорогѣ веселитъ.
             Весна кругомъ! сосна зазеленѣла,
             Береза распускаетъ цвѣтъ.
             Знать, чорту бѣдному весна не грѣетъ тѣла.
             Меф. Во мнѣ весны и слѣда нѣтъ;
             Зима ко мнѣ въ животъ засѣла.
             Дался намъ мѣсяцъ красный на пути!
             Дрянной фонаришка! и свѣта не дождешься!
             Чуть-чуть горитъ; того гляди,
             Что гдѣ-нибудь да ушибешься.
             Кажись, тамъ пробѣжалъ блудящій огонекъ;
             Мы въ спутники его бы взяли.
             Эй, ты! послушай-ка, дружокъ,
             Наверхъ намъ посвѣтить нельзя ли?
             Зачѣмъ ты даромъ прогоришь?
             Ты лучше намъ въ дорогу посвѣтишь.
             Блудящій огонь. Я вашей милости въ угоду
             Готовъ перемѣнить методу;
              А то и вкривъ и вкось привыкли мы шагать.
             Меф. Не человѣку ли ты вздумалъ подражать?
             Ступай, да прямо! Ну же, къ --
             Не то я вмигъ тебя задую.
             Блудящій огонь. Знать, въ домѣ вы хозяинъ здѣсь?
             Я услужить вамъ постараюсь.
             Но право тяжело; у насъ такая смѣсь,
             Что я и на себя совсѣмъ не полагаюсь.
             Фаустъ, Мефистоф., Блудящій огонь (поютъ).
             Знать въ область сновидѣній,
             Въ край волшебный поселились!
             Ты веди насъ къ вѣрной сѣни,
             Чтобы мы здѣсь не заблудились
             Между дикими горами.
             Тамъ деревья передъ нами
             Быстро мимо промелькнули,
             Горы головы нагнули,
             Скалы длинными носами
             Захрипѣли и подули!
   
             Подъ каменьями сбѣгая,
             Ручеекъ журча несется.
             Слышу звуки! пѣснь родная,
             Пѣсня нѣги раздается!
             Что кто любитъ, что желаетъ.
             Какъ преданія былыя,
             Въ старой памяти живыя.
             Эхо долго отвѣчаетъ.
   
             Слышу крики, слышу зовы!
             Филинъ, нетопырь и совы,
             Всѣ слетѣлись, всѣмъ не спится!
             Жаба въ листьяхъ шевелится,
             Брюхо толсто, длинны ноги.
             Будто змѣи, корни вьются;
             Надъ песками вдоль дороги,
             По утесу лентой льются;
             Страхъ и сѣти намъ готовятъ,
             Непроходными путями,
             Свиловатыми вѣтвями
             Пришлеца въ пустынѣ ловятъ.
             Подъ травою вслѣдъ за ними
             Мыши пестрыми толпами!
             Червяки огнемъ блистаютъ,
             Въ цѣлыхъ кучахъ бѣгло рѣютъ.
             Вдругъ заблещутъ, затемнѣютъ
             И съ дороги насъ сбиваютъ.
   
             Растолкуй мнѣ, что мы ходимъ,
             Или съ мѣста не уходимъ?
             Лѣсъ и горы завертѣлись,
             Строятъ рожи пресмѣшныя,
             А во тьмѣ огни ночные
             Разбѣжались, разгорѣлись.
             Меф. Ухватись живѣй за полы;
             А теперь взгляни на долы:
             Въ серединѣ подъ горой
             Заблисталъ маммонъ златой.
             Фаустъ. Смотри, изъ мрачныхъ безднъ сверкаетъ
             Зари румяной мутный свѣтъ!
             Въ глухую пропасть проникаетъ;
             Ему нигдѣ преграды нѣтъ.
             Вотъ паръ густымъ столбомъ выходитъ.
             Въ туманѣ пламень возстаетъ;
             Здѣсь нити тонкія выводитъ,
             Тамъ вдругъ живымъ фонтаномъ бьетъ
             То въ жилахъ пламенныхъ стремится,
             По долу огненный потокъ,
             То вдругъ опять уединится,
             Сожмется въ тѣсный уголокъ.
             Вотъ ближе искры огневыя
             Мелкаютъ золотымъ пескомъ;
             А тамъ утесы вѣковые
             Облиты въ заревѣ ночномъ,--


             Меф. Да ради праздника такого
             Маммонъ огнями убралъ домъ,
             Взглянулъ ты кстати; дѣло въ томъ,
             Что гости тутъ, толпа готова,
             Фаустъ. Ты слышишь ли, какъ вихорь застоналъ?
             Онъ бьетъ меня могучими крылами.
             Меф. Держись за ребра старыхъ скалъ,
             Чтобъ не упасть; тамъ пропасть подъ ногами.
             Въ туманѣ окрестность лежитъ;
             Слышишь, какъ старый боръ трещитъ?
             Совы съ крикомъ летаютъ,
             Вихри своды ломаютъ
             Вѣчно зеленаго дома;
             Какъ подъ ударами грома
             Дубъ и стонетъ, и бьется;
             Вѣтвь отъ дерева рвется;
             Все съ шумомъ рушится подъ тобою,
             Корни треснули подъ грозою;
             А въ глубинѣ пещеры разбитой
             Роется вихорь сердитый.
             Слышишь голосъ надъ горами
             Дальше, ближе передъ нами?
             Вдоль утесовъ старыхъ скалъ
             Шумный говоръ пророкоталъ.
             Вѣдьма. Валитъ на Брокенъ вся толпа;
             Посѣвъ зеленый, трава желта.
             Куда кто могъ, туда побрелъ;
             И -- тѣ колдунья, воняетъ козелъ.
             Голосъ. Старуху Баубо вижу я,
             А подъ сѣдломъ у ней свинья.
             Хоръ. Старухѣ честь и похвала!
             Чтобъ Баубо передъ нами шла!
             Гдѣ на свиньѣ она летитъ,
             Тамъ весь содомъ за ней валитъ.
             Голосъ. Ты откуда на бѣду?.
             Голосъ. Я черезъ Ильзенштейнъ иду,
             Тамъ заглянулъ я къ совѣ въ гнѣздо.
             Та глаза таращитъ и смотритъ: кто?
             Голосъ. Чтобы чортъ тебя подралъ,
             Что такъ скоро ускакалъ.
             Голосъ. Меня она искусала,
             Ты ранъ моихъ не видала.
             Вѣдьмы, (хоромъ). Нашъ путь и дологъ, и широкъ.
             Какой здѣсь бѣшеный потокъ!
             Метла и вилы не подъ стать;
             Ребенка душитъ, лопнетъ мать.
             Колдуны, (полухоръ). Идемъ мы тихо цѣлый часъ,
             Всѣ женщины обгонятъ насъ,
             На тысячу шаговъ впередъ
             На злое женщина идетъ.
             Другая половина хора. И то сказать, безъ дальнихъ словъ,
             Идемъ мы тысячу шаговъ;
             А поглядишь, такъ все какъ разъ
             Мужчина въ шагъ обгонитъ насъ.
             Голосъ, (сверху). За нами, за нами изъ озера скалъ!
             Голосъ, (снизу). Никто дороги не показалъ!
             Бѣлились и чистились мы вездѣ,
             Зато, увы! и безплодны всѣ.
             Оба хора. Гроза молчитъ, звѣзда бѣжитъ,
             Луна за тучами лежитъ.
             Волшебный хоръ идетъ путемъ
             И пышетъ и кипитъ огнемъ.
             Голосъ, (снизу). Подождите!
             Голосъ, (сверху). Что вы тамъ въ скалахъ шумите?
             Голосъ, (снизу). Возьмите и меня съ собой!
             Ужъ триста лѣтъ я подъ скалой
             Ищу себѣ на верхъ прохода,
             Чтобъ быть у васъ среди народа
             Оба хора. Козелъ везетъ, вила везетъ
             И палка, и метла несетъ;
             И кто теперь не можетъ встать,
             Тому во вѣки тамъ лежать.
             Полувѣдьма, (внизу). Давно за ними я плетусь,
             А все до нихъ не доберусь;
             Хоть рано изъ дома пойду,
             А все не во время приду.
             Хоръ вѣдьмъ. Крѣпится мазью въ насъ душа;
             На парусъ тряпка хороша.
             Корыто судномъ побѣжитъ,
             Пропалъ, кто нынче не летитъ.
             Оба хора. Когда мы гору обойдемъ.
             Мы вдоль тихонько прополземъ;
             И вдругъ волшебною толпой
             Покроемъ поле предъ собой.

(Садятся)

             Меф. Шумятъ, бѣгутъ, свистятъ, тѣснятся,
             Ревутъ, шипятъ, влекутъ, толпятся,
             Горятъ, воняютъ, такъ что страмъ;
             Рой колдуновъ собрался тамъ.
             Побудь со мной, чтобъ не разстаться намъ,
             Ну, гдѣ ты?
             Фаустъ, (издали). Здѣсь.
             Меф. Ужъ ты туда попался!
             Постой, расправлюсь я сейчасъ.
             Съ дороги, чернь, долой! въ толпу къ вамъ чортъ вмѣшался!
             Здѣсь, докторъ, ухватись! какъ разъ
             Сойдемъ мы на просторъ съ дороги.
             Мнѣ самому не вынести тревоги!
             Не заглянуть ли намъ въ кусты?
             Тамъ что-то свѣтится огнистою чертою.
             Скорѣй туда! или за мною!
             Фаустъ. Веди меня, куда захочешь ты,
             Противорѣчія таинственное чадо!
             Не для забавы ли взошли на Брокенъ мы,
             А вздумали, куда умны!
             Что намъ уединиться надо.
             Меф. Взгляни на пестрые огни!
             Веселый клубъ въ кусты собрался.
             И здѣсь, мой другъ, мы не одни!
             Фаустъ. Я-бъ лучше наверху остался.
             Ужъ дымъ клубится тамъ столбомъ;
             Толпа увлечена грѣхомъ;
             Какъ много тамъ загадокъ разрѣшится!
             Меф. Зато и много ихъ родится.
             Намъ въ шумѣ свѣта пользы нѣтъ;
             Здѣсь, въ закоулкѣ наша мета
             Ужъ такъ ведется много лѣтъ,
             Что посреди большого свѣта,
             Подъ часъ творятъ и малый свѣтъ.
             Смотри, тамъ рѣзвая шалунья
             Раздѣлась до нага, чтобъ красотой блеснуть,
             А дальше старая колдунья,
             Умно прикрывъ себя, насъ хочетъ обмануть.
             Ну, будь поласковѣй! да сдѣлай одолженье!
             Трудъ не великъ, а шутка велика,
             Я вижу странное волненье,
             Я слышу грубый звукъ смычка.
             Пойдемъ, я къ нимъ тебя представлю
             И право снова позабавлю;
             Тебя потѣшитъ этотъ вздоръ.
             Ну, что? вѣдь мѣсто не обидно?
             Смотри, какой у насъ просторъ!
             Отсюда и конца не видно.
             Кругомъ огни потѣшные горятъ,
             Болтаютъ, любятъ, пьютъ, и пляшутъ, и варятъ,--
             Все есть чего не пожелаешь.
             Фаустъ. А какъ ты къ нимъ теперь придешь?
             Такъ просто чортомъ подойдешь,
             Или волшебника сыграешь?
             Меф. Да я-бъ incognito, пожалуй, сохранилъ,
             Не всѣ по праздникамъ свой орденъ надѣваютъ:
             И хоть подвязки я еще не получилъ,
             Зато у насъ копыто уважаютъ.
             Да вотъ улитка къ намъ ползетъ,
             Она по ощупи узнаетъ,
             Какого гостя путь ведетъ;
             Здѣсь чорта всякій распознаетъ.
             Мы отъ огня къ огню пойдемъ,
             Я сватомъ для тебя, ты будешь женихомъ.

(Подходя къ нѣкоторымъ, которые сидятъ около погасающихъ углей).

             Зачѣмъ вы, господа, сюда уединились?
             Да вы бы тамъ повеселились,
             Гдѣ молодость кружится и кипитъ.
             Кто хочетъ быть одинъ, пусть дома посидитъ.
             Генералъ. Кто ввѣрится теперь народу?
             Платите кровью за него,
             Народъ и женщины другую взяли моду,
             Имъ молодость нужнѣй всего.
             Министръ. Насталъ для правды вѣкъ плохой;
             Зато хвалю себѣ былое;
             То было время золотое,
             Когда мы правили кормой.
             Parvenu. И мы не дураки дались
             И что не нужно, то творили;]
             Когда жъ мы свѣтъ держать взялись.
             Такъ суматоху заварили.
             Авторъ. Кто книгу дѣльную, высокой думы плодъ,
             У насъ теперь еще читаетъ?
             Ахъ, этотъ молодой народъ
             Не въ мѣру крылья поднимаетъ!
             Меф. (являясь старикомъ).
             Да! для послѣдняго суда
             Я вижу признаки въ народѣ;
             Моя кадушка такъ мутна,
             Что стало быть и міръ въ исходѣ.
             Вѣдьма-торговка. Остановитесь, господа,
             Вы случая не пропускайте даромъ!
             Полюбоваться не всегда
             Придется вамъ такимъ товаромъ.
             Подобной лавки въ свѣтѣ нѣтъ.
             Такія вещи -- удивленье!
             На что ни взглянете, все наносило вредъ,
             Все совершило преступленье!
             Мои товары сущій кладъ;
             Послѣдній мой кинжалъ и тотъ въ крови купался
             Во всякой чашѣ тайный ядъ
             На гибель недруга скрывался
             Въ какой нибудь дрянной уборъ
             Младая дѣва наряжалась,
             Когда развратомъ на позоръ
             Преступной нѣги увлекалась.
             Здѣсь каждый мечъ союзу измѣнилъ
             И каждый подлостью противника убилъ.
             Меф. Ты, тетка, времени не знаешь.
             Что сдѣлано, того не воротить!
             Зачѣмъ ты новостей для насъ не покупаешь?
             Новинкой нужно заманить.
             Фаустъ. Среди проклятаго базара
             Я одурѣлъ, какъ отъ угара.
             Меф. Наверхъ стремится гвалтъ ужасный;
             Не ты, они тебя влекутъ.
             Фаустъ. Кто это тамъ?
             Меф. Лилитъ ее зовутъ;
             Всмотрись скорѣй!
             Фаустъ. Да кто она?
             Меф. Адама первая жена!
             Не тронь, страшись косы опасной,
             Ея единственной красы;
             Кто легкомысленно дотронется косы,
             Не избѣжитъ ея любви несчастной.
             Фаустъ. Вотъ парочка: съ молоденькой старушка.
             Онѣ напрыгались; наскучила пирушка.
             Меф. Сегодня негдѣ отдыхать;
             Пойдемъ и мы съ тобой плясать!
             Фаустъ (танцуетъ съ молодой). Прекрасный сонъ приснился мнѣ
             Я видѣлъ яблоню во снѣ;
             Плодовъ отвѣдать пожелалъ
             И взлѣзъ и яблоко сорвалъ.
             Красотка. До яблокъ падки вы всегда
             Еще изъ рая, господа...
             Я рада, что въ саду моемъ
             Мы тоже яблоки найдемъ.
             Меф. Разгульный сонъ приснился мнѣ;
             Я видѣлъ дерево во снѣ
             Съ большой -- --
             Но по -- и -- --
             Старуха. Я рыцарю съ кривой ногой
             Несу поклонъ усердный мой.
             Пусть только -- -- --
             Когда -- ему не въ страхъ.
             Проктофантасмистъ. Толпа проклятая! ну какъ ихъ не ругать?
             Не я-ль доказывалъ, что духи
             Живутъ безъ ногъ? Они же глухи!
             Не хуже нашего пошли еще плясать.
             Красотка (танцуя). А этотъ какъ сюда попалъ?
             Фаустъ, (танцуя). Спросите, гдѣ онъ не бывалъ.
             Онъ нашу пляску осуждаетъ,
             При немъ не нужно бы плясать.
             Шаговъ не станетъ онъ считать,
             Которыхъ самъ не замѣчаетъ.
             Но главная обида въ томъ,
             Когда другой впередъ стремится;
             Добро еще, когда вертясь кругомъ,
             Какъ самъ онъ въ мельницѣ вертится,
             Весь свѣтъ предъ нимъ почтительно склонится.
             Проктофантасмистъ. Вы здѣсь еще? превратный свѣтъ!
             Мы, кажется, довольно просвѣщали,
             Но черти правиламъ нисколько не внимали.
             Мы такъ умны, а пользы нѣтъ!
             И сколько мы дорогъ не прочищали,
             Все та же грязь, превратный свѣтъ!
             Красотка. Ну что онъ намъ надоѣдаетъ?
             Проктофантасмистъ. Вамъ, духи, говорю я здѣсь прямымъ лицомъ,
             Духовный деспотизмъ противенъ мнѣ во всемъ;
             Мой духъ его не допускаетъ.

(Пляска продолжается).

             Удачи нѣтъ сегодня въ этомъ;
             Но путь я далѣе держу
             И, можетъ быть, надъ чортомъ и поэтомъ
             Еще побѣду одержу.
             Меф. Теперь онъ въ лужѣ освѣжится;
             Піявку,-- такъ онъ сейчасъ готовъ;
             Онъ этимъ способомъ отъ духа и духовъ
             Въ одну минуту излѣчится...

(Фаусту, который оставилъ пляску).

             А гдѣ красавица твоя?
             Когда ты съ ней плясалъ, она такъ мило пѣла.
             Фаустъ. Во время пляски видѣлъ я,
             Что мышка красная сквозь зубы пролетѣла.
             Меф. И только? больше ничего?
             Добро еще, что красная попалась!
             И ты красавицу оставилъ отъ того?
             Вѣдь какъ она къ тебѣ ласкалась!
             Фаустъ. Еще я видѣлъ...
             Меф. Что?
             Фаустъ. Вдали, передо мною
             Тамъ дѣва блѣдная стоитъ
             И тихо движется дрожащею стопою,
             Какъ будто цѣпь на ней лежитъ.
             Ахъ, Маргариту образъ милый
             Напомнилъ мнѣ волшебной силой!
             Меф. То духъ безжизненный, волшебная игра.
             Но встрѣча съ нимъ не принесетъ добра.
             Ты не гляди! Медузу встрѣтишь ты
             Въ мертвящемъ образѣ печальной красоты!
             Онъ кровь твою оледенитъ
             И въ хладной камень превратитъ
             Фаустъ. Ужасный взоръ на мнѣ остановился.
             Никто съ участіемъ сихъ глазъ не закрывалъ!
             Вотъ грудь, къ которой я устами припадалъ!
             Вотъ тѣло пышное, которымъ насладился!
             Меф. Вѣдь въ томъ и волшебство, что всякій видитъ въ немъ,
             Свою красавицу въ безуміи своемъ.
             Фаустъ. Какой восторгъ! какое горе
             Въ ея нѣмомъ, печальномъ взорѣ!
             Какъ эта лента хороша,
             Что обвилась струей кровавой,
             Не шире остраго ножа,
             Вкругъ этой шеи величавой!
             Меф. Я видѣлъ этотъ знакъ на ней
             Съ тѣхъ поръ, какъ дерзкою рукою
             Сорвалъ ей голову Персей,
             Она подъ мышкою несетъ ее порою.
             Но что за вздоръ въ умѣ твоемъ?
             Теперь мы на гору взойдемъ,
             Насъ ждетъ другое наслажденье.
             Никакъ театръ готовъ для насъ?
             Что тамъ творятъ?
             Servibilis. Начну сейчасъ!
             Послѣднее, седьмое представленье.
             Таковъ обычай здѣсь у насъ.
             Что на седьмомъ всегда кончаютъ;
             Любитель сочиняетъ, любители играютъ.
             Мнѣ полюбилось занавѣсъ открыть --
             И потому вы извините!
             Меф. Что вы на Блоксбергѣ стоите.
             Такъ это хорошо; вамъ только тамъ и быть!



             Директоръ театра. Дѣти Мидинга, пора
             Отдохнуть на волѣ!
             Сцена -- старая гора,
             Мокрый долъ, да поле.
             Герольдъ. До нашей свадьбы золотой
             Доживемъ въ полвѣка;
             Золото, какъ минетъ бой,
             Милѣй для человѣка,
             Оберонъ. Если духи здѣсь при мнѣ,
             Пусть они слетаютъ!
             Царь съ царицей въ тишинѣ
             Въ новый бракъ вступаютъ.
             Пукъ. Пукъ идетъ вертясь кругомъ
             И въ пляскѣ бьетъ ногами;
             Съ нимъ шумя валитъ содомъ,
             Идутъ на пиръ толпами.
             Аріель. Пѣсню Аріель ведетъ
             И звукъ со струнъ сбѣгаетъ;
             Здѣсь урода привлечетъ,
             Тамъ прелесть призываетъ.
             Оберонъ. Чтобы супруги мирно жили.
             Мы для нихъ наука!
             Чтобъ другъ друга полюбили,
             Нужна для нихъ разлука.
             Титанія. Ворчитъ жена, бранитъ супругъ,
             На нихъ вы не глядите.
             Вы на сѣверъ мужа вкругъ,
             Жену на югъ сведите.
             Оркестръ. (Fortissimo). Комары и мухи къ намъ
             Со всей родней сбѣгаютъ;
             Вслѣдъ лягушкамъ и сверчкамъ
             Музыку сыграютъ.
             Духъ образующійся. Тѣло жабы, паука
             Ноги и движенье,
             Не составятъ вамъ звѣрка,
             Составятъ сочиненье.
             Парочка. Малый шагъ, большой прыжокъ
             Въ росѣ, въ цвѣтахъ душистыхъ;
             Можетъ быть, что ты ходокъ,
             Зато нѣтъ крылъ волнистыхъ.
             Любопытный путешественникъ. Это право маскарадъ!
             Чтобъ мнѣ не ошибаться!
             Я съ Оберономъ очень радъ
             Сегодня здѣсь встрѣчаться.
             Ортодоксъ. Нѣтъ хвоста и нѣтъ клещей,
             Но тѣ же все итоги,
             Что и онъ въ числѣ чертей,
             Какъ греческіе боги.
             Сѣверный художникъ. Здѣсь не привлечетъ ничто;
             Я очерки снимаю!
             Но въ Италію зато
             Я скоро отъѣзжаю.
             Пуристъ. Ахъ, въ какой я здѣсь бѣдѣ!
             Кругомъ все крикъ, да ссора!
             И напудрены лишь двѣ
             Изъ-за всего собора!
             Молодая вѣдьма. Пудра, юбка не по мнѣ;
             До нихъ старухѣ дѣло.
             Сижу нагая на козлѣ,
             Смотри, какое тѣло!
             Старуха. Мы воспитаны не такъ,
             Чтобъ здѣсь ругаться съ вами.
             Юность не спасетъ никакъ,
             И вы сгніете сами.
             Капельмейстеръ. Комары и мухи тамъ,
             Вкругъ голой не летайте!
             Сверчки, лягушки, я вѣдь вамъ
             Сказалъ ужъ: въ тактъ играйте!
             Флюгеръ, (съ одной стороны). Подобныхъ гдѣ гостей искать?
             Невѣсты молодыя;
             А женихи у нихъ подъ-стать,
             Все молодцы прямые.
             Флюгеръ (съ другой стороны). И если пропасти сейчасъ
             Не вскроются подъ ними.
             Такъ прямо въ адъ и я сейчасъ
             Спрыгну безъ шутки съ ними.
             Ксеніи. Съ клещами острыми въ рукѣ
             Какъ насѣкомыхъ стая,
             Пришли мы къ дѣду сатанѣ,
             Поклоны разсыпая.
             Геннингсъ. Для наивной болтовни.
             Сошлись сюда толпами;
             И думаютъ, что всѣ они
             Съ добрѣйшими сердцами.
             Музагетъ. Мнѣ очень весело межъ васъ
             Я лихо позабавлюсь;
             Скорѣе съ вами во сто разъ,
             Чѣмъ съ музами я справлюсь.
             Ci-devant (геній времени). Съ людьми,
             братъ въ люди выйдешь самъ
             На Блоксбергъ не далеко.
             Какъ на Парнасѣ нашемъ тамъ.
             Просторно и широко.
             Любопытный путешественникъ. Что за баринъ въ сторонѣ
             Тамъ гордымъ шагомъ рыщетъ,
             Трется, нюхаетъ вездѣ?
             "Онъ Езуитовъ ищетъ."
             Журавль. Чиста вода, мутна вода,
             Журавль за рыбой ходитъ,
             И баринъ добрый иногда
             Затѣмъ къ чертямъ заходитъ.
             Свѣтскій человѣкъ. Ханжи вездѣ себѣ найдутъ
             Мѣста для пребыванья;
             И здѣсь, пожалуй, заведутъ
             Они свои собранья.
             Танцовщикъ. Барабанъ гремитъ въ ушахъ,
             Еще толпа слетѣла;
             Однозвучно въ тростникахъ
             Это выпь запѣла.
             Танцовщикъ. Право, не жалѣютъ ногъ!
             Бѣгутъ, вертятся живо.
             Кривъ ли, хромъ ли, кто какъ могъ,
             Хотя и некрасиво.
             Скрипачъ. Враги здѣсь вмѣстѣ собрались,
             Одинъ другого злѣе;
             Всѣ на гудокъ они сошлись,
             Какъ звѣри при Орфеѣ.
             Догматикъ. Насъ критикой не обмануть;
             Сомнѣнья нѣтъ ни мало;
             Должны быть черти чѣмъ-нибудь,
             А то-бъ ихъ не бывало.
             Идеалистъ. Воображенье въ головѣ
             Сегодня перегрѣто;
             Я, право, не въ своемъ умѣ,
             Когда я самъ все это!
             Реалистъ. Весь этотъ бытъ разбѣситъ насъ!
             И какъ же не взбѣситься?
             Того гляди, что въ первый разъ
             Придется съ ногъ свалиться.
             Супернатуралистъ. Мнѣ весело безъ дальнихъ словъ,
             Я много замѣчаю
             И признаюсь, отъ злыхъ духовъ
             О добрыхъ заключаю.
             Скептикъ. За искрой вздумали идти;
             Имъ кладъ искать отрадно.
             Вотъ я какъ на прямомъ пути:
             Сомнѣнье съ чертомъ складно.
             Капельмейстеръ. Сверчки, лягушки, вотъ я васъ!
             Плохіе дилетанты!
             Мухи, комары у насъ
             Прямые музыканты.
             Проворные. Sans-souci не даромъ всѣ
             Нашъ легкій полкъ прозвали.
             Ходимъ мы на головѣ,
             А ноги отказали.
             Блудящіе огни. Изъ болота мы идемъ,
             Гдѣ прежде и родились.
             Зато въ нарядѣ щегольскомъ
             На праздникъ мы явились.
             Падучая звѣзда. Съ высоты слетѣла я
             Огненною стрѣлою.
             Но теперь какъ встану я,
             Лежа надъ травою?
             Массивные. Прочь съ дороги! мѣста намъ!
             Трава хруститъ подъ нами.
             Духи идутъ, духи къ вамъ
             Съ тяжелыми ногами.
             Пукъ. Вотъ нагрянули слоны!
             Гдѣ это такъ ведется?
             Нынче падать всѣ должны;
             Самъ Пукъ съ ноги собьется.
             Аріель. Если крылья вамъ даны,
             Легкою толпою
             Въ свѣтлый край другой страны
             Слѣдуйте за мною!
             Оркестръ. Тучи нѣтъ, туманъ бѣжитъ.
             На небѣ засвѣтлѣло;
             Вѣтеръ по полю шумитъ,
             Все мимо пролетѣло.



Пасмурный день.

Поле.

(Фаустъ, Мефистофель).

   Фаустъ.Въ нищетѣ! въ отчаяніи! сперва она скиталась по землѣ, бездомная страдалица! а теперь -- въ темницѣ. Это милое, бѣдное созданіе, какъ преступница, въ темницѣ, въ невыразимыхъ мученіяхъ! Вотъ до чего дошло!-- И это ты скрывалъ отъ меня подлый, предательскій духъ?-- Стой себѣ! Мечи съ яростію вокругъ свои сатаническіе взгляды! Стой и грози мнѣ упорнымъ присутствіемъ. Она въ темницѣ, въ невыразимыхъ страданіяхъ! Во власти черныхъ демоновъ и судящаго, безчувственнаго человѣчества! А меня ты между тѣмъ убаюкиваешь пошлыми забавами, скрываешь отъ меня ея ужасныя мученія и оставляешь ее безъ помощи!
   Меф. Она не первая.
   Фаустъ. Песъ! гнусное чудовище! о преврати его. духъ безконечный, преврати этого червя въ прежній образъ собаки, какъ онъ, бывало, бѣгалъ предо мной по ночамъ, кидался въ ноги безпечнаго странника или хватался за плечи падающаго! Преврати его опять въ этотъ любимый образъ, чтобы онъ въ пыли валялся предо мною, чтобы я могъ топтать ногами отверженнаго!-- Не первая?-- О горе, горе, невыносимое для души человѣческой! Ужели это одно созданіе, упавъ въ такую бездну несчастій, изгибаясь подъ изстязаніями смертныхъ мукъ, не выстрадала остальнымъ прощенія передъ глазами вѣчно-прощающаго? Однѣ ея мученія надрываютъ жизнь мою; а ты равнодушно гнусишь надъ судьбами цѣлыхъ поколѣній!
   Меф. Вотъ мы опять на границѣ нашего остроумія, тамъ, гдѣ у человѣка умъ за разумъ заходитъ. Зачѣмъ же было брататься съ нами, когда тебѣ это братство не подъ силу?-- Хочетъ летать, а боится круженія головы!-- Развѣ мы навязались къ тебѣ, а не ты къ намъ?
   Фаустъ. Скаль на меня свои кровожадные зубы! мнѣ тошно! Могучій, возвышенный духъ! ты удостоилъ меня своего присутствія, ты знаешь и сердце, и душу мою! Зачѣмъ было приковать ко мнѣ этого подлаго изверга, которому мученіе -- отрада, а гибель -- наслажденіе?
   Меф. Что, ты кончилъ?
   Фаустъ. Спаси ее, или горе тебѣ! Страшныя проклятія тысячелѣтій на главу твою!
   Меф. Не мнѣ разрывать узы мстителя, не мнѣ снимать его затворы!-- Спаси ее?-- Кто же ее довелъ до погибели? Я, или ты?

(Фаустъ дико оглядывается)

   Меф. Ты за громы хватаешься? Добро еще, что не вамъ, жалкимъ смертнымъ, онъ на руки отданъ! Вы бы раздробили того, кто вамъ осмѣлится возражать. Это общая привычка тирановъ въ случаѣ замѣшательства!
   Фаустъ. Веди меня къ ней! я хочу ее освободить!
   Меф. А опасность, которой ты подвергаешься? Помни, помни, что въ этомъ городѣ ты совершилъ кровавый грѣхъ!-- Мстительные духи стерегутъ могилу убитаго и поджидаютъ убійцу.
   Фаустъ. Еще и это? Смерть цѣлаго міра на тебя, чудовище! Веди меня къ ней и освободи ее!
   Меф. Изволь, я веду тебя; вотъ все, что я могу сдѣлать! Не всѣ же небесныя и земныя силы въ моихъ рукахъ! Пожалуй, я отуманю голову тюремщика, ты захвати ключи и выведи ее рукою человѣка. Я буду на стражѣ. Волшебные кони готовы; вотъ все, что я могу сдѣлать!
   Фаустъ. Идемъ!


Ночь.

(Открытое поле).
(Фаустъ, Мефистофель несутся на вороныхъ коняхъ).

             Фаустъ. Повѣдай, что тамъ вокругъ плахи творятъ?
             Меф. Откуда мнѣ знать, что готовятъ.
             Фаустъ. Рѣютъ, спускаются, вновь поднимаются.
             Меф. Колдуютъ!
             Фаустъ. Сѣютъ, бросаютъ, въ тиши посвящаютъ.
             Меф. Впередъ! впередъ!
             Темница.
             Фаустъ (съ фонаремъ и ключами передъ дверьми).
             Невольный ужасъ надо мною!
             Я на душѣ несу всѣ бѣдствія людей.
             Вотъ здѣсь она, за хладною стѣною.
             Безгрѣшная, грѣшна любовію своей.
             Мнѣ-ль подойти къ одру ея страданья,
             Къ одру нѣмыхъ ея скорбей?
             Мнѣ-ль слышать вздохъ предсмертнаго терзанья?
             Впередъ! твой страхъ -- погибель ей!

(Подходитъ къ дверямъ, внутри раздается пѣсня):

             Какъ негодница мать
             Убила меня;
             Какъ отецъ, старый плутъ,
             Съѣлъ родное дитя,
             Какъ малютка сестра
             Кости въ яму снесла;
             А какъ стала потомъ
             Легкой пташечкой я;
             Взвейся, пташка моя!
             Фаустъ (отпирая). Увы! въ тюрьмѣ она не знаетъ,
             Кто въ этотъ часъ такъ близокъ къ ней,
             Кто грустной жалобѣ внимаетъ
             И слышитъ звукъ ея цѣпей.

(Входитъ въ темницу)

             Маргарита (Прячется на постели). Они идутъ, мои убійцы!
             Идутъ! о смерть, какъ ты горька!
             Фаустъ (тихо). Твой другъ съ тобой! его рука
             Раскроетъ дверь твоей темницы.


             Маргарита (падаетъ передъ нимъ). Не мучь меня! кто бъ ни былъ ты!
             Фаустъ. Молчи! твой крикъ разбудитъ стражу.

(Снимаетъ цѣпи).

             Маргарита. Кто далъ вамъ власть сорвать мои оковы?
             Кто далъ вамъ право надо мной?
             Сегодня жить, палачъ суровый,
             А завтра -- смерть, убійца мой!

(Встаетъ).

             Я молода, щади же младость!
             Я хороша, во цвѣтѣ лѣтъ!
             Но красота мнѣ не на радость!
             Былъ другъ -- его давно ужъ нѣтъ!
             Мои цвѣты грозой побиты,
             Разорванъ пышный мой вѣнокъ,
             Вкругъ головы моей обвитый,
             Онъ на главѣ моей поблекъ.
             Не тронь холодными руками!
             Оставь меня, ты мнѣ чужой!
             Смотри, въ пыли передъ тобой
             Лежу я съ робкими мольбами!
             Фаустъ. Мнѣ этихъ мукъ не пережить!
             Маргарита. Палачъ, ты слышишь крикъ дитяти!
             Дай только мнѣ малютку накормить!
             Всю ночь изъ пламенныхъ объятій
             Ее отнять я не могла,
             Надъ ней всю ночь я не спала,
             Ее съ слезами цѣловала,
             Надъ ней смѣялась и рыдала.
             Они убить ее хотятъ!
             Готова дѣтская могила...
             Малютки нѣтъ... а говорятъ,
             Что я сама ее убила!
             На мать грѣшно имъ клеветать;
             Боюсь я пѣсни ихъ лукавой.
             Вольно имъ сказку толковать;
             Мнѣ чуждъ и страшенъ грѣхъ кровавый!
             Фаустъ (на колѣняхъ). Твой другъ у ногъ твоихъ лежитъ,
             Твой другъ оковы разгромитъ!
             Маргарита (возлѣ него на колѣняхъ). Палачъ, на колѣни!
             Дрожи и молись!
             Могильныя тѣни
             У крайней ступени
             Клубомъ свились!
             Ты слышишь ли хохотъ?
             Ты чуешь ли смрадъ?
             Сквозь трескъ и грохотъ
             Бѣснуется адъ!
             Фаустъ (громко). Гретхенъ! Гретхенъ!
             Маргарита (прислушиваясь). Голосъ друга? звуки рая!

(Вскакиваетъ, цѣпи падаютъ).

             Цѣпь упала, я иду,
             Я на грудь его, рыдая,
             Съ нѣгой страстной упаду!
             Онъ звалъ меня: Гретхенъ! сквозь облако смрада,
             Сквозь скрежетъ могильный, по хохоту ада.
             Сквозь смертные стоны и вопли тоски,
             Я слышала нѣжные звуки любви!
             Фаустъ. Я здѣсь!
             Маргарита. Ты здѣсь? о повтори
             Слова любви! въ замѣну муки
             Ты тихо ихъ проговори!
             Онъ здѣсь! и гдѣ печаль разлуки?
             Гдѣ страхъ темницы? боль цѣпей?
             Я спасена -- и нѣтъ печали!
             Раскрыта дверь тюрьмы моей
             И цѣпи тяжкія упали!
             Вотъ здѣсь мы встрѣтились съ тобой.
             Ты помнишь? здѣсь, на этомъ мѣстѣ!
             А вотъ и садъ, гдѣ въ часъ ночной,
             Мы съ Мартой тихо за стѣной
             Тебя бывало ждали вмѣстѣ.
             Фаустъ (увлекая ее). Уйдемъ скорѣй!
             Маргарита. Побудь со мной!
             Ахъ, я такъ рада быть съ тобой!
             Фаустъ. Молю тебя, уйдемъ скорѣе!
             Маргарита. Цѣлуй, цѣлуй меня живѣе!
             Но ты усталъ меня ласкать,
             Ты разучился цѣловать;
             Твоя любовь прошла съ разлукой --
             И страшно мнѣ, и съ тяжкой мукой
             Я на груди твоей лежу,
             Хочу обнять -- и не могу!
             Я помню жаркія лобзанья,
             Палящій взоръ, огонь рѣчей!
             Тогда безъ чувства безъ дыханья
             Я млѣла на груди твоей!
             Цѣлуй, ласкай меня, какъ я тебя ласкаю!

(Обнимаетъ его).

             Но ахъ! уста твои молчатъ!
             На нихъ лежитъ могильный хладъ,
             Я ужасъ гроба съ нихъ вдыхаю!

(Отворачивается).

             И ты бѣдняжку разлюбилъ!
             И ты, и ты ей измѣнилъ!
             Фаустъ. Молю тебя, иди за мною!
             О вѣрь, мой другъ, любви моей,
             Во мнѣ горитъ огонь страстей,
             Я обовью тебя любовію живою!
             Маргарита (смотритъ на него). Но ты ли здѣсь? да, это ты!
             Фаустъ. Я здѣсь! я твой! или за мною!
             Маргар. Ты цѣпь сорвалъ съ ноги моей,
             Меня къ груди ты прижимаешь.
             Остановись! Нѣтъ, ты не знаешь,
             Кто я?
             Фаустъ. Ужъ ночь! бѣги скорѣй!
             Маргарита. Родную мать убила я,
             Дитя родное утопила;
             Дитя, малютка, дочь твоя!
             Ее намъ небо подарило!
             Ты здѣсь, со мной! не бредъ любви
             Твой образъ милый! все яснѣе!
             Дай руку мнѣ... Она въ крови...
             О, оботри ее скорѣе!
             Родную кровь узнала я!.....
             Не обнажай кинжала снова!
             Фаустъ. Молю, не возмущай былого!
             Въ быломъ таится смерть моя!
             Маргар. Нѣтъ, ты живи, ты нуженъ мнѣ!
             Работы много, другъ мой милый!
             На утро, въ грустной тишинѣ,
             Для насъ ты вырой три могилы.
             На первомъ мѣстѣ мать моя;
             За нею братъ; а послѣ я,
             Сторонкой къ нимъ, но не далеко!
             На грудь дитя мое клади;
             Я буду спать съ нимъ одиноко --
             И не съ тобой! не на твоей груди!
             А прежде часто я, бывало,
             Объ этомъ думала.... но нѣтъ!
             Теперь съ тобой мнѣ страшно стало.....
             Поблекъ любви роскошный цвѣтъ!
             А ты такъ ласковъ, какъ и прежде,
             Съ такой же доброю душой.
             Фаустъ. Не измѣни жъ моей надеждѣ!
             О ввѣрься мнѣ! иди за мной!
             Маргарита. Куда?
             Фаустъ. На волю изъ темницы!
             Маргар. А гробъ готовъ-ли тамъ для насъ?
             А ждетъ-ли смерти страшный часъ
             На тихомъ днѣ моей гробницы?
             Я не могу, нѣтъ, Генрихъ, нѣтъ!
             Фаустъ. Смотри ты можешь; все открыто!
             Маргар. Давно завялъ надежды цвѣтъ.
             Я не могу! Чу!.. тихо, скрыто
             Тамъ ждутъ меня.... какъ убѣжать?
             Вѣкъ цѣлый по міру скитаться,
             Съ слезами черствый хлѣбъ сбирать
             И въ мукахъ совѣсти терзаться?
             Фаустъ. Вѣрь, не покину я тебя!
             Маргарита. Спаси скорѣе
                       Свое дитя!
                       Туда, лѣвѣе,
                       Не вдалекѣ,
                       Черезъ заборъ,
                       Вдоль по рѣкѣ,
                       Гдѣ темный боръ.....
                       Тамъ -- смерть и страхъ!
                       Дитя въ волнахъ!
                       Оно зоветъ.
                       Дрожитъ, живетъ,
                       Спаси, скорѣе!
             Фаустъ. Опомнись! шагъ -- и ты на волѣ!
             Маргар. Но гдѣ пройти? нога дрожитъ.
             На жесткомъ камнѣ, въ дикомъ полѣ
             Старушка мертвая сидитъ...
             Душа отъ страха замираетъ!
             Старушка мертвая сидитъ
             И головою мнѣ киваетъ
             Она меня не позвала,
             Глава отъ сна отяжелѣла!
             Дочь цѣловалась -- мать спала --
             А время все себѣ летѣло!
             Фаустъ. Она не тронется мольбой!
             Я увлеку ее съ собой!
             Маргар. Не тронь холодными руками!
             Страшна въ крови рука твоя.
             Тебя всегда любила я!
             Фаустъ. Пора!смотри, заря надъ нами!
             Маргарита. Заря? Но не заря любви!
             Она для насъ ужъ закатилась!
             А это смерть въ лучахъ зари
             На пиръ кровавый снарядилась.
             Да, это смерть! не говори,
             Что въ эту ночь ты былъ со мною.
             Но гдѣ, скажи мнѣ, мой вѣнокъ?
             Завялъ, поблекъ!
             Мы снова встрѣтимся съ тобою,
             Но не за пляской круговою.
             Что тамъ за шумъ? народъ бѣжитъ,
             Толпа тѣснится, суетится,
             А съ башни колоколъ гудитъ.
             Они ко мнѣ, схватили въ страхѣ,
             Шумятъ, влекутъ, толпа за мной!
             Вотъ отошли -- а я на плахѣ...
             Топоръ сверкнулъ надъ головой!
             И міръ, какъ гробъ, передо мной.
             Фаустъ. Увы! зачѣмъ родился я!
             Меф. (передъ дверьми). Скорѣй, впередъ! не кстати слезы,
             Любви безумной болтовня,
             Дрожь нѣги, вздохи, пени, грезы.
             Скорѣй! лихіе кони ржутъ
             И васъ стрѣлою понесутъ!
             Маргарита. Кто тамъ изъ пропасти выходитъ?
             Вотъ онъ ко мнѣ... идетъ, идетъ!
             Онъ ужасъ на душу наводитъ!
             Прочь отъ него!
             Фаустъ. Онъ насъ спасетъ.
             Маргарита. О Боже! я твое творенье!
             Да будетъ судъ твой надо мной!
             Меф. (Фаусту). Пойдемъ! не во время моленье!
             Не то, пропали мы съ тобой!
             Маргарита. О Боже! я твоя рабыня!
             Прими молитву слезъ моихъ!
             Да окружитъ меня святыня
             Блаженныхъ Ангеловъ твоихъ!
             О Генрихъ, страшно мнѣ съ тобою!
             Меф. Она на вѣкъ осуждена!
             Голосъ съ неба. Она молитвой спасена.
             Меф. (увлекая Фауста). Ко мнѣ! за мною!
             Голосъ изъ темницы. Генрихъ! Генрихъ!




Вторая часть Фауста.

(Библіотека для чтенія T. ХXXVIII, Отд. I, стр. 173).

   Полное понятіе всякаго художественнаго произведенія болѣе или менѣе зависитъ отъ изученія самой жизни художника.
   Передъ вами созданіе одного изъ великихъ жрецовъ искусства; вы наслаждаетесь всѣми его красотами; глубокія думы поэта, его пламенныя страсти, завѣтный вымыселъ его воображенія,-- все это ваше достояніе. Кажется поэтъ думалъ, чувствовалъ, страдалъ и плакалъ за васъ; онъ заключилъ для васъ въ стройные размѣры своего созданія все, что волновало, жгло и тревожило его въ минуты восторженнаго, поэтическаго уединенія и вамъ онъ отдалъ въ этомъ созданіи лучшую долю жизни, лучшія вдохновенія души. Но не останавливайтесь съ безусловнымъ благоговѣніемъ на этомъ не совсѣмъ оправданномъ самоотверженіи поэта. Хотите ли вы вполнѣ понять его произведеніе и разгадать всѣ тайныя пружины, которыя двигали его воображеніемъ въ творческую минуту? Переселитесь сами въ его положеніе, прослѣдите всѣ обстоятельства внутренней жизни, всѣ страсти и страданія поэта въ то время, когда онъ, кажется, творилъ для васъ,-- и вы увидите въ его созданіи глубокую исповѣдь его собственной жизни, его собственныхъ страстей; увидите, что онъ отдалъ вамъ въ этомъ произведеніи свое тайное горе, свои тайныя слезы, чтобы и вы страдали и плакали вмѣстѣ съ нимъ. Въ его самоотверженіи заключается самое гордое, самое благородное самолюбіе. Участіе необходимо для человѣка; оно облегчаетъ его страданія; безкорыстныя слезы другихъ, возбужденныя его слезами, тѣшатъ гордое самолюбіе и въ этомъ смыслѣ древніе справедливо называли печаль высшею радостію.
   Каждое произведеніе поэта невольная исповѣдь его души, тайное зеркало его жизни, совѣсть и обличитель передъ судомъ человѣчества. Это мнѣніе еще ближе и буквальнѣе примѣняется къ Гёте, который самъ говоритъ, что всѣ его произведенія, начиная съ трагедіи и романа до самаго мелкаго стихотворенія, писаны на случай, принимая это слово въ высшемъ, обширномъ его значеніи.
   Правда, Гёте скрывается отъ своихъ читателей; онъ прячется отъ нихъ за аллегоріями, и только намеками говоритъ о сокровенныхъ тайнахъ своей души, но въ этомъ и заключается главная задача для всѣхъ его толкователей; они должны идти за нимъ и вырвать изъ самой жизни его эти неразгаданныя тайны. Они должны подсмотрѣть всѣ эти случаи, которые возбуждали его вдохновенія и въ нихъ найдутъ самый вѣрный ключъ ко всѣмъ его намекамъ и аллегоріямъ. Но не такъ поступила большая часть его комментаторовъ. Они брали его произведенія и примѣряли къ нимъ свои собственныя понятія; они стягивали огромные размахи его колоссальнаго генія въ тѣсную сферу своего близорукаго ума. Они старались своими гипотезами объяснять его намеки, хотѣли замѣнить дитя исполина жалкимъ подкидышемъ карлика. Въ его аллегоріи они впутывали свои системы и этимъ тѣшили свое мелочное самолюбіе, въ то время, когда онъ, шутя, игралъ съ ними въ прятки. Эта манера разбирать -- всего очевиднѣе въ многочисленныхъ толкованіяхъ Фауста, между тѣмъ какъ это сочиненіе болѣе всѣхъ другихъ требовало для яснаго понятія того, что въ немъ заключено, постояннаго и пристальнаго сличенія съ жизнію Гёте, потому что оно провожало его отъ первыхъ лѣтъ необузданной юности до послѣднихъ дней его маститой старости. Фаустъ выросъ и состарился, вмѣстѣ съ нимъ и Гёте; еще въ послѣдній годъ своей жизни, онъ самъ говоритъ въ письмахъ къ Цельтеру, что онъ умеръ бы съ сожалѣніемъ, еслибъ не успѣлъ окончить Фауста.
   Что было въ Германіи въ то время, тогда Гёте издалъ первый отрывокъ своего любимаго произведенія? Это было въ исходѣ прошедшаго столѣтія. Кантъ только что озадачилъ всѣхъ умозрителей Германіи своей критикой ума., которая однимъ ударомъ разрушила всѣ прежнія системы. Лессингъ сдѣлалъ то же самое для литературы, что сдѣлалъ Кантъ для философіи. Общее бореніе умовъ отразилось яркими красками въ развитіи новыхъ идей, и законодатели этихъ идей сдѣлались идолами смѣлыхъ, молодыхъ головъ, которыя съ нетерпѣніемъ порывались къ новой, блистательной цѣли. Этому времени въ литературѣ Германіи дано характеристическое имя "Sturm- und Drang-Periode". Ядовитое остроуміе Вольтера, матеріальная философія энциклопедистовъ, увлекательное краснорѣчіе Руссо и новое, могущественное вліяніе Шекспира еще болѣе раздражали общее волненіе умовъ: Германія просыпалась отъ долгаго сна, и съ ненасытною жаждою предалась новой необузданной дѣятельности.
   Но эта борьба въ то же время погубила много дарованій. Сколько силъ истратилось и изнурилось въ дикомъ, неумѣренномъ стремленіи! Сколько пламенныхъ молодыхъ людей погибло въ этомъ общемъ броженіи умовъ! Сколько сильныхъ талантовъ вмѣстѣ съ несчастнымъ Ленцомъ заплатили сумасшествіемъ за свое необузданное изступленіе!
   Между участниками этой борьбы, между поборниками новыхъ идей и новыхъ попытокъ, находился одинъ, на которомъ глубоко отозвалось умственное движеніе этого періода и высказалось грозными звуками въ дивныхъ его созданіяхъ. Это былъ Гёте. Онъ сочувствовалъ всѣми силами пламенной души бурному перевороту, который прокладывалъ новымъ понятіямъ новую дорогу. Тогда Прометей и Фаустъ возбуждали его вдохновеніе, и на грозныхъ характерахъ этихъ титановъ отпечаталось его собственное бореніе; но онъ вышелъ невредимымъ изъ этой борьбы и возмужалый геній торжествовалъ свою побѣду безсмертными пѣснями.
   Въ это бурное время общаго броженія явился первый отрывокъ Фауста. Народное преданіе о дерзкомъ магѣ Германіи коснулось дикими звуками пламенной души молодого поэта, и она приняла въ себя этотъ мрачный образъ и перелила въ него свои собственныя страданія, свою борьбу и неудовлетворенную жажду знанія. Выборъ этого народнаго миѳа рѣзко высказываетъ непреоборимое влеченіе души, которая глядѣлась въ строптивомъ характерѣ Фауста, какъ въ неподкупномъ зеркалѣ. Поэтъ совершалъ надъ собою судъ лицомъ къ лицу съ преданіемъ, которое бросило ему навстрѣчу мрачныя черты строптиваго чернокнижника. Разумѣется, что этотъ отрывокъ не могъ заключать въ себѣ разрѣшенія той огромной задачи, которую въ немъ предложилъ себѣ поэтъ.


   Гёте высказалъ тогда только свое собственное положеніе, которое, въ самомъ разгарѣ внутренней борьбы, ярко отразилось на первомъ монологѣ Фауста, на явленіи духа земли и на разговорѣ съ Вагнеромъ. Второй монологъ и явленіе Мефистофеля относятся уже къ другому, болѣе покойному времени.
   Но зато Маргарита принадлежитъ почти безъ исключенія самому первому началу Фауста. И созданіе этого характера тѣмъ естественнѣе сливается съ самою жизнью Гёте, что въ немъ заключается трогательная исповѣдь его первой, глубокой любви. Въ то время встрѣтилась съ нимъ молодая, прекрасная женщина, полная любви и мечтательности; она бросилась въ его объятія и предалась ему съ неограниченнымъ самоотверженіемъ чистой души, и Гёте принялъ эту жертву, и любовь къ Фридерикѣ была, быть можетъ, единственною страстью его безстрастной жизни. Но это ослѣпленіе прошло, и онъ оставилъ Фридерику, какъ Фаустъ Маргариту, неудовлетворенный ея дѣтской любовью,-- и Фридерика умерла отъ огненнаго поцѣлуя любви, какъ умерла Маргарита. Гёте вообще укоряютъ въ безстрастіи и этотъ упрекъ тяжело лежитъ на его благородномъ характерѣ. Но кто же осмѣлится осудить исполина за то, что онъ пошелъ своимъ путемъ? Кто измѣритъ генія мѣркою обыкновенныхъ, ежедневныхъ характеровъ? Кто вмѣнитъ ему въ преступленіе, что онъ заключилъ себя въ святилище собственной мысли, и ей одной служилъ неподкупнымъ жрецомъ до конца дней? Буря страсти не должна была омрачить его величаваго спокойствія; она не могла отклонить его отъ великой цѣли, указанной ему Провидѣніемъ. Вторая часть Фауста носитъ на себѣ явный отпечатокъ этого величественнаго спокойствія.
   Но въ то время, когда Гёте написалъ первый монологъ Фауста и создалъ эту дивную исторію любви Маргариты, бурныя страсти и тайная огненная борьба еще сильно волновали его пылкое сердце, и тогда онъ говорилъ про себя устами Фауста:
   
             Бѣднякъ бездомный, я бѣжалъ
             Съ утеса на утесъ потокомъ водопада,
             И съ изступленіемъ искалъ
             Бездонной пропасти хохочущаго ада.
             Я погибалъ; а въ сторонѣ,
             Тревожной горести не зная,
             Она въ завѣтной тишинѣ
             Цвѣла, какъ роза полевая.
             Чиста, невинна, какъ дитя,
             Съ страстями свѣта незнакома,
             Въ заботахъ маленькаго дома
             Она жила еще шутя....
             А я, отверженный, въ борьбѣ съ моей судьбою,
             Не только на себя печали накликалъ,
             Не только дерзкою рукою
             О скалы скалы разбивалъ:--
             Я дѣву бѣдную встревожилъ,
             Явясь, какъ демонъ передъ ней,
             Я миръ души огнемъ страстей
             И взволновалъ, и уничтожилъ!
             Мнѣ страшно, бѣсъ! разсѣй мой страхъ!
             Пусть грозный жребій совершится!
             Пусть вмѣстѣ съ ней въ карающихъ громахъ
             Гроза небесъ надъ нами разразится!


   Главная идея первой части Фауста принадлежитъ первому періоду поэтическаго направленія Гёте. Онъ находился въ то время въ Страсбургѣ. Увлеченный общимъ броженіемъ, онъ кидался отъ науки къ наукѣ, искалъ разрѣшенія невозможныхъ задачъ, жаждалъ безусловнаго знанія,-- и на каждомъ шагу встрѣчалъ непреоборимыя препятствія. Отъ книгъ, которыя его не удовлетворяли, онъ переходилъ къ шумному обществу своихъ товарищей, и въ буйномъ разгулѣ пировъ топилъ свое горе. Но и тамъ, въ кругу своихъ друзей, за чашей вина, онъ не могъ веселиться такъ беззаботно, какъ веселились они. Душа его улетала отъ шумной оргіи, мысли бродили далеко. И эту внутреннюю борьбу его ясно высказываютъ и Вертеръ и Фаустъ. Онъ осмотрѣлся и познакомился съ науками, но науки его не удовлетворяли; онъ испыталъ уже многое и въ жизни, и она его отталкивала. СТЪ.

             Съ головой тутъ можно потеряться!
             Ну, ужь оргія безумная признаться!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Стремясь наверхъ, безумный сей потокъ
             Въ отвѣтъ твоимъ -- даетъ тебѣ толчокъ.
   

ФАУСТЪ.

             Кто это?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Вотъ вглядись!
   

ФАУСТЪ.

             Скажи мнѣ, кто она?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Лилитъ.-- Адама первая жена;
             Поберегись волны ея кудрей:
             Такія сѣти -- гибель для людей!
             Она закутана лишь въ это покрывало,--
             Запутался,-- навѣки все пропало!
   

ФАУСТЪ.

             Старушка тамъ съ молоденькой сидитъ,
             Какъ будто все подпрыгнуть норовитъ
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Покоя нѣтъ сегодня намъ.
             Вновь танцы,-- приглашайте дамъ.
   

          ФАУСТЪ -- (танцуя съ молодой).

                       Разъ спокойно я заснулъ
                       И увидѣлъ сонъ премилый:
                       Два плода меня манило,
                       Къ нимъ я руку протянулъ,--
   

КРАСАВИЦА.

                       Да, яблочко для насъ прельщенье
                       Еще со дней грѣхопаденья;
                       И я довольна, коль найду
                       Такихъ плодовъ въ моемъ саду.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (со старухой).

                       Однажды былъ мнѣ странный сонъ,
                       Я видѣлъ -- дубъ былъ расщепленъ --
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

СТАРУХА.

                       Мое нижайшее почтенье,
                       Когда вамъ это въ развлеченье.
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ПРОКТОФАНТАСМИСТЪ.

             Проклятый плебсъ! да что на васъ нашло?
             Вѣдь доказалъ я очень ясно:
             Ногъ нѣту у духовъ!-- зачѣмъ-же вы на зло,
             Подобно людямъ, пляшете прекрасно?
   

КРАСАВИЦА -- (танцуя).

             Зачѣмъ явился онъ на балъ?
   

ФАУСТЪ.-- (танцуя).

             Э! онъ всегда вездѣ бывалъ;
             Одни танцуютъ, веселятся,
             А онъ разцѣнку имъ даетъ,
             И въ чемъ не можетъ разобраться,
             То прямо бранью обдаетъ.
             Впередъ не любитъ онъ движенья;
             Еще онъ можетъ одобрять
             Кругообразное стремленье; --
             Какъ самъ привыкнулъ онъ гулять.
   

ПРОКТОФАНТАСМИСТЪ.

             И все вы здѣсь! нѣтъ, это нестерпимо!
             Изчезнуть вамъ -- законъ неумолимый!
             Вѣдь я дошолъ до выводовъ неложныхъ!
             Для бѣсовъ нѣтъ законовъ непреложныхъ!
             И вѣчно такъ! нѣтъ, это нестерпимо!
   

КРАСАВИЦА.

             Вотъ надоѣлъ! ступайте-ка вы мимо!
   

ПРОКТОФАНТАСМИСТЪ.

             Я, духи, прямо заявляю.
             Я деспотизма не стерплю.
             Я духомъ въ выси воспаряю,--

(его оттанцовываютъ назадъ).

             Все неудачи я терплю!
             Ну, въ путь коль такъ подъ новымъ флагомъ!
             Надѣюсь я послѣднимъ шагомъ
             Поэта съ чортомъ покорить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И прямо въ лужу угодить.
             Піявка, можетъ, въ задъ ему вопьется
             И онъ немножко съ духомъ соберется.

(Фаусту, котор. пересталъ танцовать).

             Тебѣ красотка напѣвала,
             А отъ нее ты улизнулъ?
   

ФАУСТЪ.

             Когда открыла ротикъ алый --
             Изъ губъ мышенокъ проскользнулъ
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, вотъ! разглядывать мышей!
   

ФАУСТЪ.

             И видѣлъ я --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Что?
   

ФАУСТЪ.

                                           О, взгляни скорѣй!
             О, Мефистофель! тамъ -- прекрасна и блѣдна,
             Несчастное дитя,-- чуть движется она!
             Какъ будто скована,-- мнѣ кажется, о, Боже!
             Она на Гретхенъ кроткую похожа!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Оставь ее! пускай себѣ идетъ!
             Въ ней жизни нѣтъ, простое изваянье,--
             Но каменѣетъ тотъ, кто близко подойдетъ.--
             Ты про Медузу слыхивалъ преданье?
   

ФАУСТЪ.

             Да, взоръ недвижный мертвеца,
             Застылъ одинъ, безъ утѣшенья.
             О, Гретхенъ! ты! черты ея лица.
             Вся прелесть милаго творенья!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Эхъ! какъ тебя колдунья-то смутила!
             Она для каждаго являетъ образъ милый!
   

ФАУСТЪ.

             Что за восторгъ! что за мученье!
             Какъ эта шейка хороша!
             Шнурочекъ красный,-- украшенье,
             Не шире лезвія ножа.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А вѣдь, по правдѣ-то, плутовка
             Могла бъ подъ-мышку взять головку,--
             Персей ей отрубилъ ее;
             Да что тебѣ-то до нее?
             Давай, на холмикъ тотъ взойдемъ:
             Вѣдь здѣсь немало развлеченій!
             Да вотъ театръ,-- ну, подойдемъ,--
             Какое будетъ представленье?
   

Servibilis.

             Сейчасъ опять мы начинаемъ:
             Піэса будетъ ужь седьмой;
             Седьмою мы всегда кончаемъ,--
             Обычай издавна такой.
             У насъ любители играютъ,
             Любитель пьэсу написалъ,
             Любитель занавѣсъ спускаетъ,--
             Я эту роль съ любовью взялъ.
             Прошу покорнѣйше прощенья,--
             Сейчасъ начнется представленье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Что васъ на Блоксбергѣ встрѣчаю,
             Весьма умѣстнымъ я считаю.
   

СОНЪ ВЪ ВАЛЬПУРГІЕВУ НОЧЬ
или
ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАНІИ

ИНТЕРМЕЦЦО.

РАСПОРЯДИТЕЛЬ ТЕАТРА.

             Молодцамъ пришлось моимъ
             Разгуляться нынѣ:
             Сцену намъ замѣнитъ лѣсъ
             Скалы и пустыни.
   

ГЕРОЛЬДЪ,

             Пятьдесятъ лѣтъ въ бракѣ жить --
             Свадьба золотая;
             Но я золото люблю,
             Въ споры не вступая
   

ОБЕРОНЪ.

             Если, духи, вы со мной
             Вмигъ сюда являться!
             Съ королевою король
             Будетъ обручаться!
   

ПУКЪ.

             Пукъ слетаетъ, будемъ мы
             Танцовать рядами!
             Сотни духовъ прилетятъ
             Веселиться съ нами.
   

АРІЭЛЬ.

             Аріэля голосокъ
             Серебристъ и кротокъ;
             Рожъ немало онъ прельщалъ,
             Также и красотокъ.
   

ОБЕРОНЪ.

             Въ насъ, супруги, вамъ примѣръ:
             Чтобъ въ жену влюбиться,
             Непремѣнно нужно намъ
             Съ нею разлучиться.
   

ТИТАНІЯ.

             Злится мужъ, ворчитъ жена:
             За руки возьмите,--
             И -- ее на югъ, его-жь
             Къ сѣверу гоните.
   

ОРКЕСТРЪ TUTTI.

fortissimo.

             Музыканты собрались,--
             Стрекозы, лягушки,
             Ихъ обширная родня,
             Комары и мушки.
   

Solo.

             И волынка залилась,
             Точно выдуваетъ
             Мыльный -- шнике-шнакъ -- пузырь,
             Такъ и завываетъ!
   

ДУХЪ, СЕБЯ НѢКОГДА СОЗДАВШІЙ.

             Часть крыла, крота животъ,--
             Это не творенье,
             Но возникнетъ изъ него
             Намъ стихотворенье.
   

ПАРОЧКА.

             Два шажка, одинъ прыжокъ,--
             Я на верхъ вздымаюсь
             Тороплюся очень я,
             Но не подвигаюсь,
   

ЛЮБОПЫТНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

             Неужели маскарадъ?
             Не обманъ-ли зрѣнья?
             Оберонъ! прекрасный богъ!
             Ахъ, я въ восхищеньи!
   

ПРАВОВѢРНЫЙ.

             Нѣтъ роговъ и нѣтъ хвоста,--
             Съ дьяволомъ не схоже!
             Но какъ грековъ божества
             Это -- демонъ тоже.
   

СѢВЕРНЫЙ ХУДОЖНИКЪ.

             Есть сюжеты, но не то!
             Какъ-то все этюдно!
             Нѣтъ! въ Италію скорѣй,
             Какъ-бы тамъ ни трудно!
   

ПУРИСТЪ.

             Ахъ, зачѣмъ сюда я шолъ?
             Мерзость, что такое!
             Вѣдь изъ цѣлой стаи вѣдьмъ
             Въ пудрѣ -- только двое.
   

МОЛОДАЯ ВѢДЬМА.

             Одежда съ пудрой созданы
             Для старыхъ, соколъ ясный!
             Мы на козлѣ верхомъ сидимъ,
             Хоть голы, да прекрасны!
   

МАТРОНА.

             Мы такъ тактичны и умны,
             Что ненавидимъ спора,
             Но я увѣрена, что вы
             Сгніете очень скоро.
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ.

             Эй, мухи! мошки! комары!
             На голыхъ не бросайтесь!
             Смотрите, жабы! кузнецы!
             Чуръ! съ такту не сбивайтесь!
   

ФЛЮГЕРЪ -- (съ одной стороны).

             Вотъ это общество, какъ разъ!
             Прелестныя невѣсты!
             И женихи, какъ на подборъ,--
             Не опозорятъ мѣста!
   

ФЛЮГЕРЪ -- (съ другой стороны).

             Коль не разверзнется земля,
             Чтобъ скрыть всѣ эти рожи,
             Готовъ я самъ на всемъ скаку
             Спрыгнуть въ геенну тоже.
   

КСЕНІИ.

             Насѣкомыми пришли
             Съ жаломъ невеликимъ,
             Чтобъ поздравить сатану
             Съ торжествомъ великимъ.
   

Sеnnіngs.

             Посмотрите-ка на нихъ!
             Какъ простосердечны!
             И увѣрены въ своей
             Добротѣ, конечно!
   

Musaget.

             Средь милыхъ вѣдьмъ, я нахожу,
             Бродить весьма пріятно!
             Когда-то ихъ я выдавалъ
             За музъ неоднократно!
             Ci-devant геній времени.
             Я съ молодцами уживусь!
             Держись-ка за макушку!
             Имѣетъ Блоксбергъ, какъ Парнассъ,
             Пространную верхушку.
   

ЛЮБОПЫТНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

             Кто сей дервянный господинъ?
             Идетъ съ преважнымъ видомъ
             И носъ по вѣтру держитъ свой,--
             "Охъ, пахнетъ езуитомъ"!
   

ЖУРАВЛЬ.

             Мы ловимъ рыбку въ ручейкахъ,
             И въ мутной лужѣ тоже,--
             Затѣмъ-то святости сыны
             Между чертями вхожи.
   

ДИТЯ СВѢТА.

             Для правовѣрныхъ, вѣрьте мнѣ,
             Все -- путь къ небеснымъ сферамъ!
             И могутъ здѣсь они служить
             Терпимости примѣромъ.
   

ТАНЦОРЪ.

             Ага! я слышу новый хоръ
             И трубы зазвучали!
             Ну! вновь за пляску поскорѣй
             Безъ горя и печали!
   

ТАНЦМЕЙСТЕРЪ.

             Тутъ всякій валитъ трепака:
             Калѣки и хромые!
             Имъ право, будто все равно,
             Что говорятъ другіе.
   

ВЕСЕЛЬЧАКЪ.

             Забыта чернію вражда,
             Сдружитъ волынка многихъ;
             Орфей смирялъ въ лѣсу звѣрей,
             А здѣсь -- скотовъ двуногихъ.
   

ДОГМАТИСТЪ.

             Я критикановъ не терплю!
             Сомнѣньямъ -- нѣту мѣста!
             Что чертъ есть -- нѣчто, это такъ!
             Но -- изъ какого тѣста?
   

ИДЕАЛИСТЪ.

             Какъ могъ фантазіи своей
             Я дать такъ разъиграться?!
             Вѣдь, если я -- все то, что здѣсь,
             Такъ глупъ-же я, признаться!
   

РЕАЛИСТЪ.

             Я огорченъ, я раздраженъ!
             Проклятыя созданья!
             Найти опору въ первый разъ
             И я не въ состояньи!
   

СУПЕРНАТУРАЛИСТЪ.

             А я доволенъ! я счастливъ!
             Здѣсь я чертей встрѣчаю,
             Но я по бѣсамъ о духахъ
             Небесныхъ заключаю.
   

СКЕПТИКЪ.

             Они бѣгутъ за огонькомъ,
             За правдою безъ дести,
             Но -- дьяволъ скептикъ, значитъ, я
             На настоящемъ мѣстѣ.
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ.

             Лягушка скверная! сверчокъ!
             Ахъ, черти-дилетанты!
             Вотъ только мушка съ комаромъ
             И есть, что музыканты.
   

ПРОВОРНЫЕ.

             Санъ-Суси зовемся мы;
             Легкими шагами
             Мы идемъ -- внизъ головой,
             Кверху-же ногами
   

БЕЗПОМОЩНЫЕ.

             Богъ велѣлъ -- терпѣли мы;
             Долго танцовали,
             И вотъ ходимъ босикомъ,--
             Обувь протоптали.
   

БЛУЖДАЮЩІЙ ОГОНЕКЪ.

             Изъ болотъ явились мы,
             Тамъ мы зародились,--
             Здѣсь по блеску между всѣхъ
             Первыми явились.
   

УПАВШАЯ ЗВѢЗДА.

             Я полетѣла съ высоты
             Огнемъ, звѣздой блестящей,
             И вотъ теперь лежу въ травѣ;
             На помощь, проходящій!
   

МАССИВНЫЕ.

             Мѣста! мѣста! сторонись!
             Твердыми стопами
             Духи идутъ! духи здѣсь!
             Все примнется нами!
   

ПУКЪ.

             Да не лѣзьте, какъ слоны!
             Что вы привалили?
             Пукъ силенъ, но вы его
             Чуть не задавили!
   

АРІЭKЬ.

             Дастъ природа, дастъ вамъ духъ
             Крыльевъ серебристыхъ,
             Полетите вы за мной
             Средь холмовъ душистыхъ.
   

ОРКЕСТРЪ.
(піаниссимо).

             Облака зашли, туманъ
             Тихо уплываетъ,
             Пробѣгаетъ вѣтерокъ
             И -- все изчезаетъ.
   

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ ПОЛЕ.

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

   Въ горѣ! въ отчаяніи! долго несчастная скиталась по землѣ и теперь посажена въ темницу! Милое, невинное созданіе! посажена въ тюрьму какъ преступница, обречена на страшныя муки! До чего дошло! до чего!-- Измѣнникъ! ничтожный духъ! ты все это отъ меня скрылъ! Ну стой! стой! вращай злобно своими дьявольскими глазами! Стой и мучь меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Въ темницѣ! Въ невыразимыхъ страданіяхъ! Предана злымъ духамъ и безчувственно-судящему человѣчеству! А ты убаюкиваешь меня отвратительными удовольствіями, скрываешь возростающее отчаяніе ея и оставляешь ее, безпомощную, на погибель.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она не первая.
   

ФАУСТЪ.

   Песъ! Гнусное чудовище! О, безконечный Духъ! преврати его, преврати этого червя снова въ собаку! Онъ часто любилъ являться въ этомъ видѣ передо мною, подкатываться подъ ноги и вскакивать падающему на плечи. Преврати его въ тварь, которая ему милѣе всего; пусть онъ ползаетъ передо мной на брюхѣ, а я его, проклятаго, буду топтать ногами!-- Не первая! О, горе! необъятное горе! не первая утонула въ безднѣ несчастія; недостаточно смертной тоски первой для того, чтобы искупить остальныхъ передъ очами Всепрощающаго! Мнѣ мозгъ и душу пронзаетъ несчастіе одной; а ты спокойно скалишь зубы надъ судьбами тысячъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, вотъ, мы снова на границѣ нашей мудрости, гдѣ у васъ, людей, пониманіе, какъ замкомъ, защелкивается. Къ чему лѣзть въ наше общество, если ты не въ силахъ выдержать до конца? Хочешь летѣть и боишься головокруженія? Мы тебѣ навязывались или ты намъ?
   

ФАУСТЪ.

   Не скаль такъ на меня твои кровожадные зубы! мнѣ противно! Великій, божественный Духъ! ты меня удостоилъ своимъ явленіемъ, ты знаешь мое сердце и мою душу,-- къ чему сковалъ ты меня съ позорнымъ товарищемъ, который радуется стыду и наслаждается погибелью?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты кончилъ?
   

ФАУСТЪ.

   Спаси ее или горе тебѣ! Проклятіе на тебя на тысячи лѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не могу я снять съ нее оковъ и отворить затворы темницы!-- Спаси ее! А кто ее привелъ къ погибели? ты или я?

(Фаустъ дико озирается кругомъ).

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты ищешь, нѣтъ-ли грома? Къ счастью, онъ не данъ жалкимъ смертнымъ. Истинно тиранскій способъ облегчить свою печаль, раздавивъ перваго невиннаго встрѣчнаго.
   

ФАУСТЪ.

   Губи меня, но она должна быть свободна!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Но ты подвергаешься опасности. Знай, что городу извѣстно твое кровавое дѣло. Надъ городомъ рѣютъ мстительные духи и поджидаютъ возвращенія убійцы.
   

ФАУСТЪ.

   И это я долженъ слышать отъ тебя? Смерть и убійство цѣлаго міра на тебя, чудовище! Говорю тебѣ, веди меня и освободи ее!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Пожалуй, поведу тебя и, что могу;-- сдѣлаю, но слушай: развѣ я всемогущъ на небѣ и на землѣ? Я могу помрачить сознаніе тюремщика; овладѣй ключемъ и выведи ее человѣческой рукой. Я буду сторожить васъ. У меня готовы волшебныя лошади, я увезу васъ. Вотъ все, что я могу.
   

ФАУСТЪ.

   На коней, и туда!
   

НОЧЬ, ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ

Фауста и Мефистофель на черныхъ лошадяхъ.

ФАУСТЪ.

   Чего снуютъ тамъ у вороньяго камня?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кто ихъ знаетъ, что они тамъ дѣлаютъ!
   

ФАУСТЪ.

   Взлетаютъ, опускаются, нагибаются, склоняются
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вѣдьмы!
   

ФАУСТЪ.

   Что-то сыплютъ и развѣваютъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мимо! мимо!
   

ТЮРЬМА.

   Фаустъ входитъ со связкой ключей и лампочкой; передъ желѣзной дверкой.

ФАУСТЪ.

             Давно забытый страхъ овладѣваетъ мной!
             Душа моя полна печалью міровой;
             Здѣсь за стѣной сырой, въ тяжеломъ заключеньи
             Она, виновная въ любви и увлеченьи!
             О, я дрожу! мнѣ страшно увидать!
             Иди! иди! палачъ не станетъ ждать!

(слышна изнутри пѣсня).

                                 Какъ развратная мать
                                 Задушила меня;
                                 А мошенникъ отецъ
                                 Съѣлъ свое дитя,
                                 Сестрица то крошка
                                 Нашла мою ножку
                                 И стала играть;
                                 А я, молодая,
                                 Я -- птичка лѣсная!
                                 Пора улетать!
   

ФАУСТЪ -- (отпирая дверь).

             Не знаетъ, бѣдная, что другъ пришелъ за ней,
             Что слышитъ стонъ ея и звукъ ея цѣпей (Входитъ).
   

МАРГАРИТА -- (прячась въ солому).

             Ай! ай! они пришли! приходитъ смерть за мной!
   

ФАУСТЪ.

             Молчи! я за тобой! пришолъ освободить --

(схватываетъ цѣни, чтобы ихъ разомкнуть).

МАРГАРИТА -- (на колѣняхъ).

             Ты человѣкъ! пойми,-- о сжалься надо мной!
   

ФАУСТЪ.

             Ты можешь крикомъ стражу разбудить!
   

МАРГАРИТА.

             Палачъ! палачъ! какая сила
             Велитъ такъ рано приходить?
             Еще и полночи не било!
             Ахъ, дай мнѣ до утра дожить!
             Вѣдь поздно никогда не будетъ, никогда!

(встаетъ).

             Взгляни, я молода, я очень молода,
             И завтра умираю!
             Красива я была,-- за то и погибаю...
             Былъ милый другъ,-- теперь далекъ.
             Взгляни, разорванъ мой вѣнокъ --
             Я не могу цвѣтовъ собрать;--
             Оставь! зачѣмъ меня хватать?!
             Передъ тобой я не грѣшна,--
             Мнѣ не пришлось тебя встрѣчать,--
             Молить напрасно-ль я должна?
   

ФАУСТЪ,

             Какъ устоять! какъ устоять!
   

МАРГАРИТА.

             Я во власти твоей... ну, постой-же минутку!
             Дай у груди покормить мнѣ малютку;
             Всю ночку мы съ крошкой моей проиграли;
             Вотъ злые-то люди! вѣдь сами украли,--
             Теперь говорятъ, я ее извела!
             Нѣтъ, больше не буду ужь я весела!
             И пѣсню поютъ,-- про меня вѣдь сложили!
             Ты сказочку знаешь? "разъ жили да были" --
             Такъ въ сказочкѣ точно такой-же конецъ,--
             Но что-жь это значитъ, скажи, наконецъ?
   

ФАУСТЪ.

             У ногъ твоихъ милый, твой другъ дорогой!
             Тебя изъ тюрьмы уведетъ онъ съ собой!
   

МАРГАРИТА.

             О, склонимъ колѣни, давай-же молиться!
             Взгляни,-- у порога дымится!
             Тамъ -- адъ кипитъ!
             Духъ злой
             Вонъ тамъ стоитъ!
             Ай, шумъ какой!
   

ФАУСТЪ -- (громко).

             Гретхенъ! Гретхенъ!
   

МАРГАРИТА -- (внимательно).

             А! милый!-- то милаго голосъ звучалъ!
             Да гдѣ-жь ты? меня ты сейчасъ называлъ!
             Никто не посмѣетъ -- вольная -- лечу!
             Тебя цѣловать, обнимать я хочу!
             Ты Гретхенъ позвалъ! на порогѣ стоялъ!
             Тамъ дымъ клубился! тамъ адъ пылалъ!
             Тамъ адскій хохотъ! рыданій звукъ!
             Твой милый голосъ я слышу, другъ!
   

ФАУСТЪ.

             Я это!
   

МАРГАРИТА.

                       Ты вправду? скажи, въ самомъ дѣлѣ?
             Ты это! ты это! куда-жь улетѣли
             Тяжелыя цѣпи, неволи мученье?
             Ты это! пойдемъ-же! съ тобой -- избавленье!
             Я спасена!-- вотъ мы съ тобой
             Здѣсь повстрѣчались въ первый разъ,
             А вотъ и садикъ, гдѣ мы васъ
             Встрѣчали съ Мартой, милый мой!
   

ФАУСТЪ -- (увлекая её).

             За мной! за мной!
   

МАРГАРИТА -- (ласкаясь).

                                           Нѣтъ, подождемъ!
             Хочу съ тобой побыть!
   

ФАУСТЪ.

                                           Идемъ!
             Скорѣй! мы можемъ поплатиться!
   

МАРГАРИТА.

             Какъ? цѣловать успѣлъ ужь разъучиться?
             Давно-ли все ко мнѣ ходилъ,--
             Теперь ласкаться позабылъ?
             Ахъ, тяжко мнѣ! сердце томится и ноетъ!
             Бывало, твой взоръ вмигъ меня успокоитъ!
             Ты слова два скажешь,-- и я какъ въ раю,
             Цѣлуешь такъ крѣпко, а я вся горю!
             Да цѣлуй-же меня!
             Не то -- зацѣлую тебя!

(обнимаетъ его).

             О, горе! какъ холодны губы твои!
             Какъ мраченъ ты сталъ!
             Гдѣ нѣжныя рѣчи? гдѣ ласки любви?
             Гдѣ любовь? кто любовь твою взялъ?

(отворачивается отъ него).

ФАУСТЪ.

             Пойдемъ, о, пойдемъ, моя радость, со мной!
             Тебя я люблю! я по прежнему твой!
             Прошу, умоляю -- за мною ступай!
   

МАРГАРИТА -- (оборачиваясь къ нему).

             Ты-ль это? ты-ль это? о, другъ! отвѣчай!
   

ФАУСТЪ.

             Я это! пойдемъ же!
   

МАРГАРИТА.

                                           Ты цѣпи снимаешь,
             Ты снова меня у груди согрѣваешь,--
             А -- слушай -- тебя не пугаетъ мой видъ?
             Ты знаешь, кто, милый, съ тобой говоритъ?
   

ФАУСТЪ.

             Идемъ-же! свѣтаетъ!
   

МАРГАРИТА.

                                           Вѣдь мать я убила.
             Вѣдь дитя я родное мое утопила,--
             А ребенокъ намъ вмѣстѣ былъ данъ,-- онъ былъ твой.
             Какъ и мой,-- онъ былъ твой,-- да! опять ты со мной!
             Дай мнѣ руку твою! дорогая рука!
             Но -- мой милый -- она и влажна и липка!
             Она въ крови! Господь съ тобой!
             Спрячь шпагу, милый, милый мой!
   

ФАУСТЪ.

             Оставь-же прошедшимъ прошедшее быть!
             О, мука твоя меня можетъ убить!
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, милый мой, долженъ ты жить,
             Ты долженъ къ могилкамъ ходить;
             Ты завтра съ утра и начни хлопотать:
             На лучшее мѣсто положите мать,
             А рядомъ пусть братъ почиваетъ,
             А мнѣ пусть немного въ сторонкѣ копаютъ,--
             Не очень далеко, смотри, не забудь!
             А крошку ко мнѣ положите на грудь;--
             Никто не захочетъ лечь рядомъ со мной!
             А правда? мы счастливы были съ тобой?
             Теперь-же во всемъ неудача пошла,
             Теперь ты холодный такой,
             Какъ будто я больше тебѣ не мила,--
             А все-жь это ты, мой безцѣнный, со мной!
   

ФАУСТЪ.

             Ты видишь, это я! иди-жь со мной!
   

МАРГАРИТА.

                                                               Куда?
   

ФАУСТЪ.

             На волю!
   

МАРГАРИТА.

                                 Есть тамъ гробъ? ну, да!
             Это смерть насъ зоветъ! ну, идемъ же съ тобой
             Отсюда -- туда, на вѣчный покой;
             Отсюда одинъ только путь мнѣ -- въ могилу,--
             Уходишь? уходишь? о, Генрихъ мой милый!
             О, если-бъ могла улетѣть я теперь!
   

ФАУСТЪ.

             Ты можешь, мой ангелъ! отворена дверь!
   

МАРГАРИТА.

             Нельзя мнѣ, мой милый! что пользы бѣжать!
             Они насъ повсюду съумѣютъ догнать!
             Къ тому-же, такъ тяжко просить подаянья!
             А если на сердцѣ еще злодѣянье,--
             Такъ тяжко въ чужбинѣ по милымъ вздыхать!
             Къ тому-же повсюду насъ могутъ догнать!
   

ФАУСТЪ.

             Я остаюсь --
   

МАРГАРИТА.

                                 Ступай! ступай!
                                 Дитя спасай!
                                 Вонъ тамъ -- дорожка,
                                 Потомъ лѣсокъ,
                                 Лѣвѣй немножко
                                 Тамъ прудъ, мостокъ
                                 Чуть-чуть въ сторонку --
                                 Хватай ребенка!
                                 Онъ всплылъ, онъ бьется!
                                 Спасай! спасай!
                                 Онъ захлебнется --
                                 Скорѣй хватай!
   

ФАУСТЪ.

             Опомнись! лишь шагъ,-- ты на волѣ опять!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, какъ-бы намъ гору скорѣй миновать!
             На камушкѣ мать тамъ сидитъ,--
             О, Господи! ужасъ какой!
             На камушкѣ мать тамъ сидитъ
             Качаетъ сѣдой головой;
             Ни кивнетъ, ни мигнетъ,-- голова тяжела;
             И проснуться не можетъ,-- такъ долго спала!
             Вѣдь чтобъ намъ не мѣшать и заснула она!
             Ахъ, счастливыя были тогда времена!
   

ФАУСТЪ.

             Безсильны мольбы, но тебя я спасу!
             Тебя я насильно съ собой унесу!
   

МАРГАРИТА.

             Оставь! не хочу! не хватай такъ меня!
             Тебѣ изъ любви вѣдь все сдѣлала я!
   

ФАУСТЪ.

             Дорогая! взгляни! вѣдь совсѣмъ разсвѣтаетъ!
   

МАРГАРИТА.

             Ахъ, день! послѣдній день! день свадьбы наступаетъ!
             Не нужно говорить, что Гретхенъ принимаетъ
             Тебя давно уже,-- пускай никто не знаетъ --
             Гдѣ вѣночекъ-то мой?
             Гдѣ его мнѣ съискать?
             Мы сойдемся съ тобой,
             Но нельзя танцовать!
             Какъ много народу! и всѣ-то молчатъ;
             Всю площадь, какъ волны, они заливаютъ,
             Всѣ улицы полны, еще прибываютъ,--
             Теперь къ панихидѣ звонятъ;
             О, Боже! какъ мучатъ, какъ вяжутъ меня!
             На плаху меня притащили --
             Ай! вижу! ай! слышу я лязгъ лезвія --
             И стихло все, точно въ могилѣ.
   

ФАУСТЪ.

             О, если-бъ не былъ я рожденъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (показывается снаружи).

             Пора!-- о чемъ вздыхаетъ онъ?!
             Нелѣпыя слезы! смѣшныя мученья!
             Ужь кони рвутъ землю давно въ нетерпѣньи!
             Свѣтаетъ! скорѣе идемъ!
   

МАРГАРИТА.

             Кто изъ земли тамъ появился?
             Чего онъ ищетъ здѣсь въ убѣжищѣ святомъ?
             Онъ! онъ! за мною онъ явился!
   

ФАУСТЪ.

             Ты будешь жить!
   

МАРГАРИТА.

                                           Иду на Божій судъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ -- (Фаусту).

             За мной! иль и тебя я съ ней покину тутъ!
   

МАРГАРИТА.

             Спаси меня, о, Боже мой!
             Святые ангелы, слетите!
             Меня отъ ада защитите!
             О, Генрихъ! страшно мнѣ съ тобой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Теперь она осуждена!
   

ГОЛОСЪ -- (сверху).

                                 Нѣтъ! спасена!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             За мной! за мной!-- (изчезаетъ съ Фаустомъ).
   

ГОЛОСЪ.-- (изнутри, слабѣя).

                       О, Генрихъ мой!

КОНЕЦЪ.

   
ла бы взялъ я подюжѣй.
             А этакъ колесить не мало намъ дороги.
   

Фаустъ.

             Покуда мнѣ еще такъ бодро служатъ ноги,
             Довольно палки мнѣ моей.
             Что пользы путь отыскивать прямой!
             Въ извилинахъ долинъ тихонько подвигаться,
             И на утесъ потомъ взбираться,
             Откуда этотъ ключъ свергается струей,
             Вотъ чѣмъ отраденъ путь такой!
             Весна ужъ просится повѣять отъ березы,
             Да и сосна душку пустила своего;
             А вешнія на насъ не дѣйствуютъ ли грезы?
   

Мефистофель.

             Не чую, право, ничего!
             Я полонъ скуки небывалой;
             Морозъ да снѣгъ мой оживили бъ духъ.
             Какъ грустно, восходя, краснѣетъ запоздалый
             Луны недовершенный кругъ,
             И плохо свѣтитъ; какъ незрящій,
             На дерево, скалу тутъ всякій набѣжитъ!
             Дай подзову огонь блудящій!
             Я. вижу, тамъ одинъ такъ весело горитъ.
             Эй! милый другъ! Послушай-ко любезный!
             Чѣмъ тратить пламень безполезный,
             Ужъ будь такъ добръ и вверхъ намъ посвѣти!
   

Блудящій огонь.

             Я постараюсь, вамъ въ угоду,
             Сдержать свою летучую природу;
             По сторонамъ мы мечемся въ пути.
   

Мефистофель,

             Эге! идешь людской стезею!
             Держи же прямо, чортъ съ тобою!
             Не то задую въ мигъ одинъ.
   

Блудящій огонекъ.

             Я чувствую, что здѣсь вы господинъ.
             Охотно вамъ готовъ служить.
             Но на горѣ теперь содомъ тутъ настоящій,
             И если долженъ васъ водить огонь блудящій,
             Нельзя взыскательному быть.
   

Фаустъ, Мефистофель и Блудящій огонь.
(Поютъ вмѣстѣ.)

                       Въ область сновъ и волхвованья
                       Мы, какъ кажется, вступили.
                       Приложи свѣтить старанье!
                       Чтобы мы скорѣй забыли,
                       Какъ пустынно здѣсь и дико!
   
                       За деревьями смотри-ко,
                       Какъ деревья пробѣгаютъ,
                       Какъ тамъ скалы присѣдаютъ,
                       И утесы, что надъ нами
                       Дуютъ и сопятъ носами!
   
                       Но каменьямъ межъ кустами
                       Ручеекъ и чистъ, и тѣсенъ.
                       Шумъ ли это? звуки ль пѣсенъ?
                       Или стонъ любви печальной,
                       Молодой, первоначальной?
                       Что мы любимъ, что намъ мило!
                       Только эха голосъ дальній
                       Какъ преданіе чудесенъ.
   
                       Угу! гаркнули съ просонка;
                       Сычъ, сова, сизоворонка,
                       Или въ сонъ васъ не клонило?
                       Саламандры знать въ опушкѣ?
                       Тонконожки! толстобрюшки!
                       Словно змѣи тамъ коренья
                       Изъ-подъ камней, надъ песками,
                       Завязалися узлами,
                       Намъ на страхъ и на смятенье;
                       Нити выпустивъ упрямо,
                       Какъ полипы, лѣзутъ прямо
                       На прохожихъ. И стадами,
                       Между травами и мхами,
                       Мыши пестрыя шныряютъ!
                       Свѣтляки жъ, вокругъ летая.
                       Словно туча огневая,
                       Хуже съ толку насъ сбиваютъ.
   
                       Но скажи, съ тобою вмѣстѣ
                       Мы идемъ или на мѣстѣ?
                       Все вертится ходуномъ.
                       А скалы, деревья тоже
                       Искривяся, корчатъ рожи
                       Предъ блудящимъ огонькомъ.
   

Мефистофель.

             Ухватись за плащъ мой длинный!
             На скалѣ мы серединной,
             Здѣсь увидишь, изумленъ.
             Какъ въ горѣ блеститъ мамонъ.
   

Фаустъ.

             Какъ странно въ глубинѣ мерцаетъ
             Какой-то отблескъ заревой!
             И даже словно проникаетъ
             И въ сумракъ бездны онъ самой.
             Тамъ точно паръ блеститъ сторонкой,
             Здѣсь пылъ такъ ярокъ и могучъ,
             Тамъ потянулся нитью тонкой,
             А тутъ сверкаетъ словно ключъ.
             Вотъ здѣсь по жиламъ онъ прелестнымъ
             Спѣшитъ въ долину низойти,
             А здѣсь, за поворотомъ тѣснымъ,
             Разъединился на пути.
             Какъ искры, розсыпь золотая
             Пескомъ разбросаннымъ блеститъ.
             Но посмотри, скала сплошная
             Во весь свой ростъ огнемъ горитъ.
   

Мефистофель.

             Не правда ль, какъ мамонъ отлично
             Дворецъ свой въ праздникъ освѣтилъ?
             Ты счастливъ, что при этомъ былъ;
             Хоть гости шумны неприлично.
   

Фаустъ.

             Какъ зтогь вихрь и кружитъ все и рветъ!
             Какъ онъ жестоко бьетъ меня по шеѣ!
   

Мефистофель.

             За ребра старыхъ скалъ держись смѣлѣе;
             Иначе онъ тебя въ тѣ пропасти столкнетъ.
             Туманъ кругомъ разлитъ.
             Послушай, какъ въ лѣсахъ трещитъ!
             Взлетаютъ испуганно совы.
             Въ осколки дробятся основы
             Зеленыхъ и вѣчныхъ дворцовъ.
             Ты слышишь ломанье суковъ,
             Стволовъ непреклонныхъ стенанье,
             Кореньевъ и трескъ, и зѣванье!
             Всѣ въ общемъ погромѣ тѣснятся,
             И дружка на дружку валятся,
             И вдоль заваленныхъ ущелій,
             Взвывая несутся мятели.--
             Слышишь ли ты говоръ дикій?
             И вдали и близко крики?
             Ужъ по всѣмъ ущельямъ горъ
             Заревѣлъ волшебный хоръ!
   

Вѣдьмы хоромъ.

             На Брокенъ вѣдьмамъ всѣмъ походъ;
             Хоть жнивье желто, зеленъ всходъ.
             Туда толпа поспѣть спѣшитъ,
             Гдѣ Уріанъ вверху сидитъ.
             По пнямъ, по каменьямъ гони, пошелъ!
             Колдунья и -- тѣ, воняетъ козелъ!
   

Голосъ.

             А старая Баубо осталась одна;
             Верхомъ на поросной свиньѣ она.
   

Xоръ.

             Честь честью, кому подобаетъ почетъ!
             Ты тетушка Баубо! ступай напередъ!
             Свинья поздоровѣй, да тетка верхомъ,
             Всѣ вѣдьмы за нею гурьбою пойдемъ.
   

Голосъ.

             Откуда ты?
   

Голосъ.

                       На Ильзенштейнъ летѣла!
             Совѣ въ гнѣздо тамъ посмотрѣла.
             Какъ глянетъ пара глазъ!
   

Голосъ.

             Эхъ, чтобъ то провалиться!
             Куда верхомъ такъ торопиться!
   

Голосъ.

             На раны глянь! сдуру,
             Ссадила всю шкуру.
   

Хоръ вѣдьмъ.

             Дорога долга и для всѣхъ широка;
             Какой васъ тутъ лѣшій толкаеть въ бока?
             Намъ вилы -- колоть, а метла чтобъ драть,
             Задохся ребенокъ и лопнула мать.
   

Колдуны (полухоръ).

             Нашъ какъ улитка медленъ ходъ;
             А бабы всѣ ушли впередъ.
             Гдѣ только царство злого ждетъ,
             Тамъ бабы за версту впередъ.
   

Другой полухоръ.

             Рѣшаетъ споръ одна черта:
             Имъ, женщинамъ, нужна верста,
             Но пусть спѣшатъ -- что толку въ томъ?
             Мужчина, глядь, догналъ прыжкомъ.
   

Голосъ (сверху).

             Сюда! тамъ съ горныхъ вы озеръ!
   

Голосъ (снизу).

             Мы рады бъ къ вамъ на выси горъ!
             Мы моемъ, чисты, какъ вода; (4)
             Зато безплодны навсегда.
   

Оба хора.

             Звѣзда скатилась, вѣтеръ спитъ;
             Ужъ мѣсяцъ спрятаться спѣшить;
             И искрами волшебный хоръ
             Горитъ, летя какъ метеоръ.
   

Голосъ (снизу).

             Стой! стой!
   

Голосъ (сверху).

             Кто тамъ кричитъ изъ-подъ скалы крутой?
   

Голосъ (снизу).

             Возьмите меня! Возьмите меня!.
             Карабкаюсь триста я лѣтъ,
             А все до вершины подняться
             Нѣтъ мочи; а горько остаться.
   

Оба хора.

             Везетъ метла, везетъ и колъ,
             Везетъ ухватъ, везетъ козелъ;
             Кто нынче ужъ не полетѣлъ,
             Тому ужъ положенъ предѣлъ.
   

Полувѣдьма (внизу).

             Топчусь, ужъ ноги отекли;
             А вишь другія какъ ушли!
             И дома ладу не найду,
             Да и сюда не попаду.
   

Хоръ вѣдьмъ.

             У вѣдьмъ для бодрости настой,
             На парусъ взялъ лоскутъ любой,
             Корыто лодка тоже чай;
             Кто нынче не летитъ -- прощай!
   

Оба хора.

             Какъ мы вершину облетимъ,
             Спускайтесь вы къ степямъ самимъ,
             Чтобъ весь уступъ, какъ глазъ глядитъ,
             Былъ всюду вѣдьмами покрыть!

(Опускаются.)

Мефистофель.

             Толкутся, суются, трещатъ!
             Болтаютъ, жмутся и шипятъ!
             И блескъ, и дымъ, и вонь, и чадъ!
             А вѣдьмамъ любо -- сущій адъ!
             Ты за меня держись! не то насъ разлучатъ.
             Ты гдѣ?
   

Фаустъ (издали).

                                 Я здѣсь!
   

Мефистофель.

                                           Ужъ вонъ куда оттерли?
             Нѣтъ, съ ними толковать начну съ ножомъ на горлѣ.
             Прочь! Видишь, самъ идетъ. Прочь, сволочь! чернь! пусти!
             Дай руку, докторъ, тутъ чтобъ разомъ намъ пройти,
             Пока толпа сильнѣе не нагрянетъ;
             Тутъ даже мнѣ, такъ тошно станетъ.
             Вонъ что-то свѣтится особеннымъ огнемъ,
             Вонъ въ тѣ кусты меня все тянетъ.
             Скорѣй! скорѣй! Туда юркнемъ.
   

Фаустъ.

             Противорѣчья духъ! какое поведенье!
             Иду съ тобой, хоть не пойму путемъ.
             Въ Вальпургіеву ночь на Брокенъ мы идемъ,
             Чтобъ тамъ искать уединенья.
   

Мефистофель.

             Смотри, что за огни цвѣтные!
             Веселый клубъ! Гляди какіе!
             И въ маломъ будешь не одинъ.
   

Фаустъ.

             Добраться лучше до вершинъ!
             Тамъ у огней въ дыму толпа видна.
             Гдѣ возсѣдаетъ зло, тамъ ей и сладко;
             Тамъ выйдетъ не одна разгадка
   

Мефистофель.

             Загадка тоже не одна.
             Оставь ты свѣтъ большой кружиться;
             Мы станемъ въ маломъ веселиться.
             Давно ужъ это не секретъ,
             Что малые мірки большой вмѣщаютъ свѣтъ.
             Вотъ молодая вѣдьма- воя нага,
             А вонъ старушка какъ хитро прикрылась.
             Любезенъ будь, хоть мнѣ-то сдѣлай милость;
             Трудъ не великъ, забава дорога.
             Ну, инструменты грянули! Досада!
             Проклятый хрипъ! А все привыкнуть надо!
             Пойдемъ! Пойдемъ! Я буду впереди;
             Необходимо мнѣ тебя ввести,
             Чтобъ было и тебѣ вольготнѣй.
             Что скажешь, другъ? Не маленькій просторъ
             Но всѣ концы едва хватаетъ взоръ!
             Огней пылаетъ больше сотни;
             Танцуютъ, врутъ, варятъ, смѣются, пьютъ;
             Скажи, гдѣ лучшій есть пріютъ?
   

Фаустъ.

             А ты себя, чтобъ выйти на просторъ-то,
             За колдуна имъ выдашь иль за чорта?
   

Мефистофель.

             Меня всегда инкогнито прельщаетъ;
             Но въ праздникъ всякъ свой орденъ надѣваетъ.
             Подвязки орденской хоть мнѣ недостаетъ;
             Но лошадиной тутъ ногѣ большой почетъ.
             Улитку видишь ли? Вонъ къ намъ она плетется;
             Хоть только ощупью вѣкъ свой,
             А что-то ей во мнѣ сдается.
             Здѣсь, хоть бы я хотѣлъ, не скроюсь, милый мой!
             Пойдемъ къ огнямъ, ко всѣмъ собратамъ,
             Ты какъ женихъ, я буду сватомъ.

(Къ нѣкоторымъ сидящимъ вокругъ углей.)

             Вы, старички, куда вы тутъ забились?
             Я бъ сталъ хвалить, когда бъ вы веселились,
             Пустясь въ развалъ, гдѣ молодежь, огни;
             И дома все сидѣли вы одни!
   

Генералъ.

             У націй ужъ такая мода!
             Заслугой ихъ не проберешь;
             У женщинъ, какъ и у народа,
             На первомъ мѣстѣ молодежь.
   

Министръ.

             А мнѣ любезна старина;
             Куда теперь заколесили?
             Какъ мы всѣмъ правили, такъ были
             И золотыя времена.
   

Parvenu.

             Случалося и намъ сбиваться кое въ чемъ,
             А все назвать нельзя насъ дураками;
             Теперь же все пошло вверхъ дномъ,
             И именно, когда все было подъ руками.
   

Авторъ.

             Ну, кто теперь прочтетъ что подѣльнѣй,
             Признайтесь-ко нелицемѣрно!
             А что касается до молодыхъ людей,
             Такъ носъ задрали непомѣрно.
   

Мефистофель (вдругъ становясь старикомъ).

             Пора на Страшный Судъ всѣмъ, вижу я,
             Послѣдній разъ иду на эту гору,
             И если жить мнѣ хуже день отъ дня,
             То міру знать конецъ приходитъ скоро.
   

Вѣдьма торговка.

             Вы, господа, куда пошли!
             Вы случая не упустите!
             Мои товары разглядите;
             Тутъ что угодно бы нашли.
             Недаромъ выхваляю лавку,
             Какой не встрѣтить на землѣ,
             Нѣтъ вещи, чтобъ она вдобавку
             Въ какомъ не побывала злѣ.
             Что ни кинжалъ, то кровь по немъ струилась,
             Здѣсь кубка нѣтъ, которому бъ вливать
             Горячій ядъ въ тѣла не приходилось.
             Что ни уборъ -- то женщинъ соблазнять.
             Привыкъ,-- что мечъ -- измѣнѣ послужившій,
             Хоть въ спину, напримѣръ, противника сразившій.


Мефистофель.

             Ты, тетка! плохо знать слѣдишь за временами!
             Что было,-- минуло давно!
             Торгуй-ко лучше новостями!
             Намъ нужно новое одно.
   

Фаустъ.

             Хоть самому бъ по затеряться!
             Вотъ это ярмарка, признаться!
   

Мефистофель.

             Все больше кверху напираютъ.
             Ты норовишь толкать, а самого толкаютъ.
   

Фаустъ.

             А это кто?
   

Мефистофель.

                                 Лилитъ.-- Сама она.
   

Фаустъ.

             Кто?
   

Мефистофель.

                       Первая Адамова жена.
             Ты берегись волосъ ея прекрасныхъ,--
             Единственный уборъ ея, замѣть.
             Кого изъ юношей поймаетъ въ эту сѣть,
             Не скоро вырвется тотъ изъ объятій страстныхъ.
   

Фаустъ.

             Вонъ двѣ сидятъ, старуха съ молодой;
             Ужъ вѣрно плясъ задали не плохой!
   

Мефистофель.

             Сегодня все идетъ кругомъ.
             Вотъ новый танецъ! что жъ, пойдемъ! и мы возьмемъ.
   

Фаустъ (танцуя съ молодой).

             Прекрасный сонъ приснился мнѣ,
             Я видѣлъ яблоню во снѣ,
             Два чудныхъ яблока на ней,
             За ними я полѣзъ скорѣй.
   

Красавица.

             До яблокъ падки вы всегда
             Еще изъ рая, господа.
             Я въ восхищеніи большомъ,
             Что есть они въ саду моемъ.
   

Мефистофель (со старухой).

             Томился я тяжелымъ сномъ;
             Я видѣлъ дерево съ дупломъ,
             И хоть..... на немъ была,
             Охота все меня брала.
   

Старуха.

             Прошу принять привѣтъ большой,
             Мой рыцарь съ конскою ногой!
             Держи исправно..... ты свой
             Коль не запуганъ ты.....
   

Проктофантасмистъ.

             Проклятый вы народъ! и непослушный -- страхъ!
             Иль по доказано давно, что въ самомъ дѣлѣ,
             Духъ никогда не крѣпокъ на ногахъ?
             А вы еще плясать, какъ люди захотѣли!
   

Красавица (танцуя).

             Зачѣмъ пришелъ онъ къ намъ на балъ?
   

Фаустъ (танцуя).

             Эхъ! онъ нигдѣ не отставалъ.
             Другой танцуетъ -- онъ обсудитъ.
             И если каждый шагъ имъ оцѣненъ не будетъ,
             То шагъ какъ будто не пройденъ.
             Движеніемъ впередъ онъ злѣй всего взбѣшенъ.
             Вотъ если бы при немъ все лишь кружиться,
             Какъ въ старой мельницѣ своей онъ то завелъ,
             Пожалуй слово бы онъ доброе нашелъ;
             Особенно, какъ тутъ ему же поклониться.
   

Проктофантасмистъ.

             А вы еще все здѣсь! Наладили одно!
             Исчезните! Вѣдь все давно просвѣщено!
             Вотъ чортовъ-то народъ не слушается правилъ;
             Мы такъ умны, а тутъ кто эту дрянь оставилъ?
             Всѣ предразсудки я повымелъ за порогъ!
             А все нечисто тутъ. Ну кто бъ повѣрить могъ!
   

Красавица.

             Ну, что онъ намъ надоѣдаетъ?
   

Проктофантасмистъ.

             Въ лицо вамъ, духи, говорю:
             Духовный деспотизмъ- его я не терплю;
             Мой духъ его не допускаетъ.

(Продолжаютъ танцовать.)

             Сегодня здѣсь моихъ не слушаютъ совѣтовъ.;
             Но путешествіе отбуду молодцомъ,
             Въ надеждѣ, что хотя передъ концомъ
             Сумѣю покорить чертей я и поэтовъ,.
   

Мефистофель.

             Пожалуй въ лужу онъ усѣсться соберется,
             Такъ облегчаетъ онъ обычно тяжкій трудъ --
             И если пьявокъ тамъ побольше присосется,
             Уймется духъ его и духи пропадутъ.

(Фаусту, выступившему изъ круга танцующихъ.)

             Зачѣмъ прекрасную дѣвицу ты оставилъ?
             Она ужъ пѣла все нѣжнѣй.
   

Фаустъ.

             Ахъ! вмѣстѣ съ пѣніемъ у ней
             Шмыгнулъ изъ устъ мышенокъ красный.
   

Мефистофель.

             Вотъ выдумалъ! какая жъ тутъ бѣда;
             Была вѣдь мышь-то не сѣда.
             Есть чѣмъ тревожить говоръ страстный!
   

Фаустъ.

             Потомъ я видѣлъ...
   

Мефистофель.

                                           Что?
   

Фаустъ.

                                                     Ты самъ вонъ погляди!
             Прекрасное дитя, вдали отъ всѣхъ одна,
             Такая блѣдная, не движется почти,
             Плыветъ, какъ будто ногъ не двигаетъ она.
             Скажу по совѣсти своей,
             Есть съ милой Гретхенъ сходство въ ней.
   

Мефистофель.

             Оставь ее! Она грозитъ бѣдой.
             То ликъ волшебный, идолъ по живой.
             Съ ней встрѣтиться -- напасть себѣ готовь;
             Отъ глазъ застывшихъ застываетъ кровь,
             Взглянулъ -- и тотчасъ камнемъ сталъ.
             Ты о Медузѣ-то слыхалъ?
   

Фаустъ.

             Ну, право, мертвецы одни глядятъ такъ вяло,
             Когда имъ глазъ никто изъ близкихъ по смыкалъ.
             Вотъ грудь, которую мнѣ Гретхенъ отверзала;
             Вотъ тѣло нѣжное, какимъ я обладалъ.
   

Мефистофель.

             Въ томъ все и волшебство, иль въ умъ тебѣ нейдетъ!
             Что каждый милую свою въ ней узнаетъ.
   

Фаустъ.

             О, что за счастье! За терзанье!
             Я глазъ свести не въ состояньи.
             Какъ изумительно присталъ
             Шнурочекъ красный къ тонкой шеѣ.
             Спины ножа не шире, не виднѣе!
   

Мефистофель.

             Такъ точно! Самъ я увидалъ.
             Ей голову, носить подъ мышкою удобно;
             Ей отрубилъ ее Персей богоподобный,
             Страсть у тебя къ мечтанію во всемъ!
             Вотъ на пригорокъ дай взойдемъ!
             Тутъ словно въ Пратерѣ движенье;
             И если нѣтъ обмана въ томъ,
             Театръ я вижу, безъ сомнѣнья.
             А что даютъ?
   

Servibilis.

                                 Сейчасъ опять начнемъ.
             Вещь новая! Седьмое представленье!
             Семь пьесъ всегда играютъ тутъ.
             То дилетанта сочиненье,
             И дилетанты все даютъ.
             Простите, господа, что васъ я оставляю;
             Какъ дилетантъ, поднять я занавѣсъ спѣшу.
   

Мефистофель.

             Я радъ, что я тебя на Блоксбергѣ встрѣчаю.
             Да гдѣ жъ и быть тебѣ? покорнѣйше спрошу.


Сонъ въ Вальпургіеву ночь
или
ОБЕРОНА И ТИТАНІИ ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА.

INTERMEZZO.


Режиссеръ.

             Нынче Мидинга сынамъ (5).
             Есть въ трудахъ замѣна;
             Холмъ да лугъ росистый намъ,
             Вотъ и вся тутъ сцена!
   

Герольдъ.

             Чтобы свадьбѣ золотой
             Стать -- полвѣка надо,
             Будь за трудъ мой мировой
             Золото награда.
   

Оберонъ.

             Полно, духи, вамъ порхать.
             Вы бы прислужились,
             Царь съ царицею опять
             Здѣсь соединились.
   

Пукъ.

             Если Пукъ прыжкомъ какимъ
             Въ пляскѣ отличится;
             Сотни бросятся за нимъ
             Въ хороводъ кружиться.
   

Аріель.

             Съ Аріелемъ запоешь
             Выйдетъ такъ пригоже;
             Много онъ приманить рожъ
             И красавицъ тоже.
   

Оберонъ.

             Каждой парѣ можетъ быть
             Нашъ примѣръ наука!
             Чтобъ другъ друга полюбить,
             Имъ нужна разлука.
   

Tитанiя.

             Взъѣлся мужъ, а на него
             Зло беретъ супругу,
             Мчите къ Сѣверу его,
             А ее вы къ Югу.
   

Весь оркестръ
(fortissimo).

             Эй, лягушки, ты, комаръ!
             Мухи! все таланты!
             Ты, кузнечикъ, пріударь!
             Вотъ и музыканты!
   

Соло.

             Вотъ сама волынка къ намъ!
             То пузырь лишь мыльный.
             Зареветъ, такъ лопнетъ самъ
             Отъ натуги сильной!
             Духъ начинающій образовываться.
             Къ жабѣ крылья, паука
             Ножки -- вотъ смѣшенье!
             Хоть не вышло такъ звѣрка --
             Есть стихотворенье.
   

Парочка.

             Мы пустились дружно въ плясъ,
             Вся роса слетаетъ;
             Но на воздухъ что-то насъ
             Все не подымаетъ.
   

Любопытный путешественникъ.

             Маскарадный, знать, чертогъ?
             Вотъ ужъ изумился!
             Оберонъ, прекрасный богъ,
             Ты ли мнѣ явился?
   

Ортодоксъ.

             Нѣтъ когтей, не при хвостѣ!
             Но и онъ въ итогѣ
             Все такой же чортъ, какъ тѣ
             Греческіе боги.
             Сѣверный художникъ.
             Что набросилъ я -- одни
             Очерки -- признаюсь;
             Но въ Италію всѣ дни
             Я подготовляюсь.
   

Пуристъ.

             Вѣдь не цѣнитъ этой, людъ
             Строгости премудрой!
             Изо всѣхъ волшебницъ тутъ
             Только двѣ подъ пудрой.
   

Молодая вѣдьма.

             Пудра съ платьемъ и тряпьемъ --
             Бабамъ перезрѣлымъ;
             На козлѣ я нагишомъ
             Щеголяю тѣломъ.
   

Матрона.

             Мы привыкли тонко жить,
             Вздорить не ведется.
             Молода, свѣжа, а сгнить
             Заживо придется.
   

Капельмейстеръ.

             Эй, вы, мухи, ты, комарь,
             Къ голой что пристали!
             Ты, кузнечикъ, пріударь!
             Тактъ вы потеряли!
   

Флюгеръ (въ одну сторону).

             Гдѣ подобный кругъ найдешь?
             Что ни шагъ -- невѣста!
             На подборъ и молодежь,
             Вся добьется мѣста.
   

Флюгеръ (въ другую сторону).

             Коль земля не поглотить
             Эту шваль сплошную,
             Самый адъ не устрашитъ,
             И туда спрыгну я.
   

Ксеніи (6).

             Насѣкомыми пришли
             Мы -- и клещи наши
             Мы на службу принесли
             Сатанѣ-папашѣ.
   

Геннингсъ (7).

             Смотрите, какъ ихъ тѣсенъ рядъ,
             Какъ шутки ихъ безпечны;
             Пожалуй скажутъ, что язвятъ
             Отъ доброты сердечной.
   

Музагетъ.

             Мнѣ этихъ вѣдьмъ мила семья,
             Толкался бъ между ними;
             Тутъ легче справился бы я,
             Чѣмъ съ Музами своими.
   

ci-devant Геній своего времени.

             Какіе люди все у васъ!
             Дай руку. Вотъ пролѣзъ-то!
             И Блоксбергъ, какъ и нашъ Парнассъ,
             Обширнѣйшее мѣсто;
   

Любопытный путешественникъ.

             Кто этотъ гордый, что притомъ
             Глядитъ такъ сановито?
             Онъ всюду нюхаетъ кругомъ.
             "Онъ ищетъ іезуита".
   

Журавль.

             И въ мутной я готовъ водѣ
             Попользоваться рыбкой.
             Хоть набоженъ, спѣшу вездѣ
             Чертей встрѣчать съ улыбкой.
   

Свѣтскій.

             Да, средство набожнымъ во всемъ,
             Чтобъ зло исправить въ корнѣ;
             Они на Блоксбергѣ самомъ
             Устроятъ все соборнѣ.
   

Танцующій.

             Знать новый хоръ звенитъ въ ушахъ
             Не бубны ль загремѣли?
             Нѣтъ, это выпи въ камышахъ
             Такъ глухо загудѣли.
   

Танцмейстеръ.

             И всякъ-то пляшетъ. Эка блажь!
             Кажись бы, до того ли.
             Хромой и увалень туда жъ,
             Не спросятъ, хорошо ли.
   

Гудочникъ.

             Вѣдь эта сволочь, ей же ей,
             Другъ дружку бъ задушила;
             Но какъ Орфей скликалъ звѣрей,
             Волынка ихъ смирила.
   

Догматикъ.

             Не сдамся критикѣ отнюдь,
             И спорить радъ до смерти.
             Чортъ долженъ быть же чѣмъ-нибудь;
             Откуда жъ были бъ черти?
   

Идеалистъ.

             Шалитъ фантазія моя,
             Чуть мѣры не утратилъ;
             Коль это все,-- все самъ же я,
             Такъ я сегодня спятилъ.
   

Реалистъ.

             Какъ надоѣла мнѣ сейчасъ
             Вся эта суматоха;
             И на ногахъ я въ первый разъ
             Стою довольно плохо.
   

Супернатуралистъ.

             А мнѣ такъ стало веселѣй,
             Хожу я торжествуя;
             О добрыхъ духахъ отъ чертей
             Ужъ заключать могу я.
   

Скептикъ.

             За огонькомъ бѣгутъ вездѣ,
             Все кладъ въ воображеньи.
             А и, я риѳму помню: гдѣ
             Видѣнье, тамъ сомнѣнье.
   

Капельмейстеръ.

             Вы, кузнечики -- смотри!
             Эхъ вы дилетанты!
             Что жъ вы, мухи, комары,
             Вы вѣдь музыканты!
   

Ловкіе.

             Sans souci слыветъ нашъ кругъ,
             Весело межъ нами.
             Отказались ноги вдругъ,
             Ходимъ вверхъ ногами.
   

Неловкіе.

             Пришлось и намъ хватать куски;
             Теперь чередъ не нашимъ!
             Мы протоптали башмаки
             И босикомъ ужъ пляшемъ.
   

Блудящіе огни.

             Всѣ мы вышли изъ болотъ,
             Родины смердящей,
             А посмотришь -- мы народъ
             Самый здѣсь блестящій.
   

Падучая звѣзда.

             Разлетѣлась я съ высотъ
             Какъ звѣзда большая,
             А теперь лежу я вотъ,
             Съ мѣста не вставая.
   

Массивные.

             Мѣста! мѣста! Тутъ примнешь
             Траву, какъ ни хуже.
             Мчатся духи, духи тожъ,
             Только неуклюжи.
   

Пукъ.

             Что вы, точно какъ слоны!
             Кажете намъ дюжесть.
             Уступить ужъ вы должны
             Пуку неуклюжесть!
   

Аріель.

             Если крылья вамъ даны
             Духомъ и рожденьемъ,
             Вы летѣть за мной должны
             Къ выспреннимъ селеньямъ!
   

Духи
(pianissimo).

             Тучекъ нѣтъ, туманъ поникъ,
             Сверху просіяло,
             Вѣтра вздохъ,-- заснулъ тростникъ,
             Вотъ и все пропало.



Фаустъ и Мефистофель.

Фаустъ.

   Въ нуждѣ! Въ отчаяньи! Скиталась съ горемъ долго по землѣ и вотъ задержана! Какъ преступница заключена въ темницу на страшную муку, прелестное, несчастное созданье! Вотъ до чего! до чего! Предательскій недостойный духъ, и это ты отъ меня скрывалъ! Стой, стой тутъ! Ворочай злобно своими дьявольскими глазами! Стой и вызывай меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Въ заключеньи! Въ неисправимомъ бѣдствіи! Преданная во власть злыхъ духовъ и безчувственнаго суда человѣческаго! А меня ты тѣмъ временемъ морочишь безсмысленными развлеченіями, скрываешь отъ меня ея возрастающее горе и оставляешь ее безпомощно погибать!
   

Мефистофель.

   Она не первая!
   

Фаустъ.

   Собака! Отвратительное чудовище! Преврати его ты, духъ безконечный! преврати этого змѣя снова въ его собачій видъ, въ какомъ часто нравилось ему ночною порою являться передо мною, катиться безпечному путнику подъ ноги и виснуть у наткнувшагося на плечахъ. Обрати его снова въ любимый его образъ, чтобы онъ на брюхѣ ползалъ передо мною на пескѣ, чтобы я ногами топталъ его, отверженца! Не первая! Горе! горе, ни въ какой человѣческой душѣ невмѣстимое, что болѣе чѣмъ одно созданіе потонуло въ глубинѣ этого бѣдствія, что первая не искупила вины всѣхъ остальныхъ своими предсмертными муками передъ лицомъ вѣчно Прощающаго! До мозга костей все существо мое проницаетъ бѣдствіе этой одной; а ты спокойно скалишься надъ судьбою тысячей!
   

Мефистофель.

   Вотъ мы и опять на границѣ нашей смекалки, гдѣ у васъ, людей, умъ за разумъ заходить. Зачѣмъ же ты братаешься съ нами, коли не въ силахъ довести этого до конца? Хочешь летать и подверженъ головокруженью? Мы навязались къ тебѣ или ты къ намъ?
   

Фаустъ.

   Не скаль такъ на меня свои прожорливые зубы! Мнѣ гадко! Великій, возвышенный духъ, удостоившій меня своего появленія, вѣдающій мое сердце и мою душу, зачѣмъ приковалъ ты меня къ этому позорному товарищу, который услаждается наносимымъ зломъ и радуется гибели?
   

Мефистофель.

   Ты кончилъ?
   

Фаустъ.

   Спаси ее! Или горе тебѣ! Страшнѣйшее тебѣ проклятіе на тысячелѣтія!
   

Мефистофель.

   Мстителя узъ я расторгнуть не могу, не могу отворить его затворовъ.-- Спасеніе!-- Кто же ввергнулъ ее въ бѣдствіе? Я или ты? (Фаустъ дико озирается.) Или ты ищешь грома? Хорошо, что онъ не данъ вамъ, несчастнымъ смертнымъ! Разгромить невиннаго встрѣчнаго -- вотъ способъ тирановъ, при стѣсненіи облегчить грудь.
   

Фаустъ

   Неси меня туда! она должна быть свободна!
   

Мефистофель.

   А опасность, которой ты подвергаешься? Знай, еще въ городѣ тебя ищутъ за пролитую кровь. Надъ могилой убитаго носятся духи мщенія, поджидая возврата убійцы.
   

Фаустъ.

   Еще этого отъ тебя недоставало? кровь и смерть цѣлаго міра на твою голову, чудовище! Веди меня туда, говорю я, и освободи ее!
   

Мефистофель.

   Я поведу тебя, но что могу я сдѣлать, слушай! Развѣ мнѣ дана полная власть на небѣ и на землѣ? Я усыплю сторожа; захвати ключи и выведи ее человѣческой рукой! Я стану на стражѣ. Волшебные кони, готовы и я васъ умчу. Вотъ все что могу я.
   

Фаустъ.

   Скорѣй и въ путь!



Ночь.

Открытое Поле.

Фаустъ и Мефистофель (проносятся на вороныхъ коняхъ).

Фаустъ.

             Что вьются надъ мѣстомъ тамъ казни онѣ?
   

Мефистофель.

             Не знаю, что дѣлаютъ, варятъ.
   

Фаустъ.

             Подымутся, спустятся, вьются, плывутъ.
   

Мефистофель.

             Слетѣлись колдуньи.
   

Фаустъ.

             И сѣютъ и мѣсто готовятъ.
   

Мефистофель.

             Впередъ! впередъ!



Темница.

Фаустъ (со связкой ключей и лампой у желѣзной двери).

             Давно забытый страхъ владѣетъ мною;
             Всемірнымъ я страданьемъ потрясенъ.
             Вотъ здѣсь она живетъ, за влажною стѣною,
             А весь ея проступокъ -- милый сонъ!
             Ты медлишь ее обнять!
             Боишься ее увидать!
             Скорѣй! спасенья часъ пока не промедленъ.

(Онъ берется за замокъ. Внутри поетъ.)

                       Ты, распутница-мать,
                       Извела ты меня!
                       Ты, разбойникъ-отецъ,
                       Ты зачѣмъ съѣлъ меня!
                       А сестрички меньшой
                       И могилки сырой
                       Не сыщу;
                       Тутъ я птичкою стала лѣсной,
                       Полечу, полечу!
   

Фаустъ (отпирая).

             Что милый здѣсь, ей не придетъ на умъ,
             Что слышитъ звукъ цѣпей онъ и- соломы шумъ.

(Онъ входятъ.)

Маргарита (прячась въ постели).

             Увы! увы! идутъ. Часъ горькій мой!
   

Фаустъ (тихо).

             Молчи! Сейчасъ на волѣ будешь.
   

Маргарита (падая къ его ногамъ).

             Коль человѣкъ ты,-- сжалься надо мной!
   

Фаустъ.

             Ты крикомъ сторожей разбудишь!

(Онъ беретъ ея цѣпи, чтобы отомкнуть.)

   

Маргарита (на колѣняхъ).

             Кто власть, палачъ, тебѣ могъ дать
             Здѣсь надо мной такую!
             Меня пришелъ ты въ полночь брать.
             Умилосердись,-- жить хочу и!
             Хоть до утра оставь:-- тогда...

(Встаетъ.)

             Я молода еще, такъ молода!
             И вдругъ могила!
             И хороша была, вотъ что сгубило.
             Другъ близокъ былъ, теперь вдали;
             Разорванъ мой вѣнокъ, цвѣточки отцвѣли.
             Зачѣмъ твоя рука такъ больно ухватила!
             О, пощади! чѣмъ я не угодила?
             Не дай напрасно умолять!
             Вѣдь мнѣ впервой пришлось тебя и увидать!
   

Фаустъ.

             Какъ съ этимъ горемъ совладать!
   

Маргарита.

             Теперь да будетъ власть твоя.
             Дай накормить дитя грудное.
             Надъ нимъ вся ночь прошла моя;
             Они отняли дорогое,
             И говорятъ, его убила я.
             Всю жизнь мнѣ проводить съ тоской.
             И пѣсни про меня сложили люди злые!
             У старой сказки есть конецъ такой;
             Зачѣмъ вставлять слова другія
   

Фаустъ (бросаясь на колѣна).

             У ногъ твоихъ здѣсь любящій, готовый
             Расторгнуть рабскія оковы.
   

Маргарита (бросаясь къ нему).

             О! предъ святыми станемъ на колѣни!
             Смотри! Куда пошли ступени,
             Вотъ у порога,.
             Тамъ въ адъ дорога!
             И злобный духъ,
             И злая прислуга,
             Какъ грянутъ вдругъ!
   

Фаустъ (громко).

             Гретхенъ! Гретхенъ!
   

Маргарита (ослушиваясь).

             То голосъ милаго друга!

(Она вскакиваетъ, цѣпи спадаютъ.)

             Гдѣ онъ? онъ звалъ меня сейчасъ.
             Теперь свободна я! Никто мнѣ но указъ.
             На шею къ нему полечу,
             На грудь къ нему пасть я хочу!
             Онъ крикнулъ мнѣ: "Гретхенъ!" Онъ былъ на порогѣ.
             Средь адскаго гама, въ смертельной тревогѣ,
             Подъ дьявольскій Смѣхъ и неистовый стукъ,
             Узнала я милый и сладостный звукъ.
   

Фаустъ.

             Вотъ я!
   

Маргарита.

                       Ты это! О, скажи еще въ другой!

(Хватаясь за него.)

             Онъ! это онъ! Куда дѣвался ужасъ мой?
             Весь страхъ тюрьмы, цѣпей, во что онъ обратился?
             Ты! чтобъ сласти меня явился!
             Я спасена!--
             Вотъ я и улицу узнала,
             Гдѣ въ первый разъ тебя я повстрѣчала,
             А вотъ и садикъ увидала,
             Гдѣ съ Мартою тебя мы поджидали.
   

Фаустъ (порываясь).

             Пойдемъ! Пойдемъ скорѣе!
   

Маргарита.

                                                     Не спѣши!
             Такъ рада я всегда побыть съ тобой.

(Ласково.)

Фаустъ.

             Спѣши!
             Минутою одной
             Погубишь все. Не медли долѣ.
   

Маргарита.

             Какъ? Ты ужъ не цѣлуешь болѣ?
             Мой другъ, давно ль я шла тебя встрѣчать,
             Ужъ разучился цѣловать?
             Зачѣмъ мнѣ страшно на груди твоей?
             Когда въ твоихъ рѣчахъ, въ глазахъ твоихъ, встрѣчая,
             Бывало, небеса храню въ душѣ моей,
             Ты цѣловалъ меня, какъ будто удушая.
             Поцѣлуй меня!
             Не то я стану цѣловать тебя!

(Обнимаетъ его.)

             Увы! твои остыли губы,
             Ты нѣмъ.
             Куда вся любовь, что я знала,
             Пропала?
             Кто отнялъ? Зачѣмъ?

(Отворачивается отъ него.)

Фаустъ.

             Скорѣй! Опомнись, милая! Бѣжимъ!
             Всѣмъ пыломъ страсти буду вновь твоимъ.
             Иди за мной! Прошу я объ одномъ!
   

Маргарита. (обращаясь къ нему).

             Да ты ли это? Ты ль? Скажи путемъ.
   

Фаустъ.

             Я! Я! Пойдемъ.
   

Маргарита.

                                           Ты цѣпи разорвешь,
             И на колѣни вновь меня возьмешь.
             Другъ, отчего ко мнѣ ты страха не питаешь?--
             Ты знаешь ли, кого освобождаешь?
   

Фаустъ.

             Скорѣй! Скорѣй! ужъ началъ день свѣтать.
   

Маргарита.

             Я убила родимую мать,
             Я дитя утопила свое.
             Вѣдь оно жъ и мое, и твое?
             И твое!-- Это ты!-- Это онъ.
             Дай мнѣ руку! Такъ это не сонъ!
             Эту милую руку!-- Но ахъ! посмотри,
             Какъ мокра! Ты ее оботри!
             На ней кровь.
             Боже! что это сдѣлалъ ты вновь!
             Эту шпагу вложи,
             Умоляю!-- Ты знаешь...
   

Фаустъ.

             Что прошло, ужъ о томъ не тужи!
             Ты меня убиваешь.
   

Маргарита.

             Нѣтъ, ты долженъ остаться, мой милый!
             Опишу я тебѣ всѣ могилы,
             Ты по утру ихъ вновь
             Изготовь:
             Мѣсто лучшее матери взято,
             Положи съ нею рядомъ и брата,
             А меня такъ-то съ бока,
             Да не слишкомъ далеко!
             Мнѣ ребенка на правую грудь.
             Лечь со мною они не рѣшатся!--
             Но къ тебѣ мнѣ, бывало, прижаться
             Было счастье, отрада моя!
             Но теперь нѣту прежняго болѣ;
             Словно льну я къ тебѣ поневолѣ,
             И тебѣ точно я не своя.
             А вѣдь все же ты здѣсь, съ этимъ добрымъ лицомъ,
   

Фаустъ.

             Коль меня узнаешь, такъ пойдемъ!
   

Маргарита.

             Чтобы я выходила?
   

Фаустъ.

             На волю.
   

Маргарита.

                                 Коль ждетъ тамъ могила,
             И смерть караулитъ, пойдемъ!
             Отсюда на вѣчный покой!
             И дальше ни шагу!-- Теперь ты уходишь?
             О, Генрихъ! когда бъ я могла за тобой!
   

Фаустъ.

             Ты можешь! Рѣшайся! отворена дверь.
   

Маргарита.

             Нельзя мнѣ. Надежды нѣтъ теперь.
             Что пользы бѣжать? Тамъ меня караулятъ.
             Какъ горько просить подаянья,
             Къ тому же страшась наказанья!
             И тамъ на чужбинѣ узнаютъ,
             Они меня снова поймаютъ!
   

Фаустъ.

             Я буду съ тобой.
   

Маргарита.

                       Скорѣй! скорѣй!
                       Къ ребенку своему поспѣй!
                       Бѣги! по пути,
                       Гдѣ по кладкамъ ручей
                       Перейти,
                       Все дальше въ лѣсъ,
                       Налѣво, гдѣ доска
                       Въ прудѣ.
                       Хватай въ водѣ!
                       Подняться хочетъ
                       И бьется оно!
                       Спаси! Спаси!
   

Фаустъ.

             Мгновенье одно!
             Лишь шагъ одинъ -- и будь свободной!
   

Маргарита.

             Вонъ къ той горѣ тропой обходной!
             На камнѣ мать сидитъ моя,
             Меня въ ознобъ кидаетъ!
             На камнѣ мать сидитъ моя,
             И головой качаетъ;
             И не кивнетъ, голова тяжела;
             Никакъ не проснется,-- такъ долго спала.
             Спала, чтобы мы миловались.
             Блаженные дни миновались!
   

Фаустъ.

             Коль нѣтъ ни въ моленьяхъ, ни въ просьбахъ пути,
             Такъ прямо рѣшаюсь тебя унести.
   

Маргарита.

             Оставь ты меня!-- не хочу я насилья!
             Зачѣмъ ты меня такъ хватаешь силомъ!
             Тебѣ угождать я старалась во всемъ.
   

Фаустъ.

             День близокъ! Другъ мой! милый друіъ!


Маргарита.

             День! Близокъ день! Послѣдній день насталъ;
             Днемъ свадьбы для меня онъ сталъ!
             Но сказывай, что ты уже у Гретхенъ былъ.
             Вѣнокъ мой бѣдный!
             Не помни былого!
             Увидимся снова!
             Но не на танцахъ.
             Толпа валитъ, ея не слыхать.
             На площади и повсемѣстно
             На улицахъ тѣсно.
             Раздался звонъ, идутъ и брать.
             Онъ вяжетъ меня и хватаетъ!
             Уже я у плахи стою роковой.
             Уже надо всѣми мелькаетъ
             Топоръ, что блеститъ надо мной.
             И міръ замолчалъ, какъ могши!!
   

Фаустъ.

             О, лучше бы я не родился!
   

Мефистофель (появляясь внѣ).

             Скорѣе бы ты торопился!
             Все медлятъ! болтаютъ! пустое твердятъ!
             Мои кони храпятъ,
             И утро мерцаетъ.
   

Маргарита.

             Что тамъ изъ земли возникаетъ?
             Тотъ! тотъ! Ушли его опять!
             Чего на святомъ ему мѣстѣ искать?
             Меня ему нужно!
   

Фаустъ.

                                           Ты жить должна!
   

Маргарита.

             Судъ Божій! Тебѣ я предана!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Скорѣй! Скорѣй! Не то васъ брошу я.
   

Маргарита.

             Твоя я, Отче! Ты спаси меня!
             Вы, Ангелы, всѣ прилетите,
             Святые меня защитите!
             Мнѣ страшно, Генрихъ, быть съ тобой!
   

Мефистофель.

             Ей нѣтъ спасенья!
   

Голосъ (свыше).

                                           Спасена!
   

Мефистофель (Фаусту).

                                                               За мной!

(Исчезаетъ съ Фаустомъ).

Голосъ (изнутри замираетъ).

             Генрихѣ! Генрихъ!



ПРИМѢЧАНІЯ-

   1) Астрологическій знакъ микрокосма, на подобіе кадрана часовъ, изображенъ въ книгѣ Sclieible, Das Kloster, стр. 932. Штутгартъ, 1846.
   2) По алхимической терминологіи Красный левъ означаетъ яркокрасный порошокъ, превращающій металлы въ золото.
   3) Лилія. Вѣроятно, тотъ серебрящій металлъ, бѣлый порошокъ, который у французскихъ алхимиковъ назывался fille blanche. Древне-французскія серебряныя копеечки были извѣстны подъ именемъ blancs à la fleur de lys. Лилейно-бѣлый металлъ -- серебро.
   4) Болтливость прачекъ придала нѣмецкому waschen значеніе болтать. Намекъ на журналистику.
   5) Директоръ театра характеризуетъ себя и машинистовъ, какъ сыновей Mieding'а, памяти котораго посвящено стихотвореніе Mieding (Octav-Ausg. 84).
   6) Мидингъ еще упоминается въ Goethe's Werke, В. XXXI, 1. 84. I. Мартинъ Мидингъ (|.1782) служилъ при Неймарскомъ театрѣ и отличался рвеніемъ къ дѣлу.
   6) Ксеніи отъ ξένιον, подразумѣвая (οῶρον) подарокъ гостю, въ ироническомъ смыслѣ, подарочекъ,-- сатирическое стихотвореніе. Употреблено у писателя Эвфоріона,
   7) Геннингсъ. Директоръ Веймарскаго театра во время Гёте.
   
v>
             Мы какъ улитки здѣсь полземъ,
             А женщины летятъ верхомъ,
             Когда худое насъ влечетъ,
             Дано имъ сто шаговъ впередъ.
   

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА-

             8625 Не значитъ это ничего.
             Вы жь не хулите своего.
             Вѣдь какъ ни быстро мы идемъ,
             Вы догоняете прыжкомъ.
   

ГОЛОСЪ (сверху).

             Идемъ, отъ Фельзензе, за нами!
   

ГОЛОСА (снизу).

             3630 Хотѣли бъ мы подняться съ вами.
             Мы чище и свѣтлѣе льда,
             Зато безплодны навсегда.
   

ОБА ХОРА.

             Улегся вихрь, звѣзда скользитъ,
             А мѣсяцъ тучами закрытъ.
             3635 Но хоръ летитъ сквозь мракъ и дымъ,
             Лишь искры сыплются подъ нимъ.
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Стой, стой!
   

ГОЛОСЪ (сверху).

             Кто тамъ зоветъ насъ за скалой?
   

ГОЛОСЪ (снизу).

             Ко мнѣ, ко мнѣ!-- ужь мочи нѣтъ!
             3640 Я кверху лѣзу триста лѣтъ
             И до вершины не могу добраться.
             Хотѣлось бы съ своими повидаться.
   

ОБА ХОРА.

             Несетъ метла, несетъ и колъ,
             Несутъ и вилы, и козелъ,
             3645 Но кто сегодня не леталъ,
             Навѣки тотъ уже пропалъ.
   

ПОЛУ-ВѢДЬМА (снизу).

             Спѣшу сюда уже давно я,
             А всѣ другія впереди!
             Мнѣ дома нѣтъ совсѣмъ покоя,--
             3650 И тутъ я вѣчно позади.
   

ХОРЪ ВѢДЬМЪ.

             Въ волшебной мази наша сила,
             Корыто служитъ кораблемъ,
             А тряпка каждая вѣтрило;
             Сегодня все летитъ кругомъ.
   

ОБА ХОРА.

             3655 Добраться только до вершины,
             А тамъ мы землю всю покроемъ,
             Усѣемъ весь утесъ пустынный
             Волшебнымъ, дикимъ нашимъ роемъ,

(Онѣ спускаются на землю.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Толкается, тѣснится, съ ногъ сшибаетъ,
             3660 Кипитъ, вертится и болтаетъ,
             Горитъ, и свѣтитъ, и воняетъ.
             Раздолье вѣдьмамъ тутъ сейчасъ!
             Держись плотнѣй!-- раздѣлятъ насъ.
             Да гдѣ же ты?
   

ФАУСТЪ (издали)

                                 Я здѣсь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Какъ! оттереть успѣли?
             3665 Придется мнѣ назваться въ самомъ дѣлѣ.
             Самъ Фоландъ здѣсь. Дорогу! дѣти, разступись!
             Здѣсь, докторъ. Ну, идемъ! и за меня держись!
             Изъ давки лучше намъ пока убраться снова,--
             Тутъ даже для меня ужь слишкомъ безтолково-
             3670 Вотъ что-то свѣтится совсѣмъ особымъ свѣтомъ,--
             Меня невольно манитъ къ тѣмъ кустамъ.
             Идемъ, идемъ, мы проберемся тамъ.
   

ФАУСТЪ.

             Противорѣчья духъ, спасибо и на этомъ!
             Мы средства лучшаго, конечно, не наймемъ:
             3675 Въ Вальпургіеву ночь на Брокенъ мы идемъ,
             Чтобъ тамъ пріятное найти уединенье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Смотри, какіе пестрые огни,--
             Здѣсь цѣлый клубъ устроили они.
             Вездѣ веселье, говоръ и движенье.
             ФАУСТЪ
             3680 Я предпочелъ бы быть на возвышеньѣ:
             Тамъ вижу пламя, быстро дымъ клубится,--
             Туда ко злому вся толпа стремится;
             Да, тамъ загадокъ многихъ разрѣшенье.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Но также и завяжутся онѣ,
             3685 Пусть свѣтъ большой шумитъ въ своемъ броженьѣ!
             Мы лучше здѣсь побудемъ въ тишинѣ,
             Въ большомъ же свѣтѣ издавна ведется,
             Что въ немъ рядъ малыхъ тотчасъ создается.
             Смотри, какъ голы вѣдьмы молодыя,
             3690 Зато умно закутаны другія.
             Тутъ будетъ каждая намъ рада,
             И стоитъ съ ними поболтать.
             Но музыка гремитъ опять;
             Проклятый хрипъ! къ нему привыкнуть надо.
             3695 Идемъ, идемъ! Трещитъ въ ушахъ, да ничего..--
             А я введу тебя исправно,
             Увидишь, будетъ презабавно.
             Не малый кругъ, что скажешь, каково?
             Взгляни туда -- конца какъ будто нѣтъ,
             3700 И тысячи огней бросаютъ яркій свѣтъ.
             Плясать, болтать, варить, любить и пить --
             Скажи мнѣ, другъ: что можетъ лучше быть?
   

ФАУСТЪ.

             Чтобъ съ этою толпой смѣшаться,
             Какъ думаешь ты самъ назваться?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3705 Люблю инкогнито и не терплю огласки,
             Но въ праздникъ можно и блеснуть подъ часъ.
             Не заслужилъ я ордена Подвязки,
             Но чтутся ноги конскія у насъ.
             Улитку видишь?-- къ намъ она ползетъ;
             3710 Хоть ощупью тащится, осторожно,
             А отъ нея мой санъ не ускользнетъ.
             И захотѣлъ бы скрыть, такъ невозможно.
             Идемъ же! отъ огня къ огню идемъ,
             Я -- сватомъ, ты-представься женихомъ.

(Къ сидящимъ у гаснущихъ углей.)

             3715 Эхъ, вы, почтенные, что тугъ засѣли?
             Вамъ въ серединѣ быть бы,-- ближе къ цѣли,
             Гдѣ молодежь шумя кружится;
             А такъ и дома каждый насидится!
   

ГЕНЕРАЛЪ.

             На націи надежды слабы,
             3720 Межъ ними правды не найдешь:
             Онѣ привыкли всѣ какъ бабы
             Цѣнить одну лишь молодежь.
   

МИНИСТРЪ.

             Да, измѣнилось все, къ несчастью,
             И то ли дѣло старина,
             8725 Когда мы пользовались властью --
             Вотъ золотыя времена.
   

ПАРВЕНЮ.

             Впередъ пробились мы съ трудомъ,
             Душой подъ часъ кривить умѣли;
             Вдругъ все теперь идетъ вверхъ дномъ,
             3730 Какъ разъ когда стоимъ у цѣли.
   

АВТОРЪ.

             Пропало въ публикѣ стремленье
             Къ хорошимъ книгамъ -- вотъ бѣда!
             А молодое поколѣнье
             Совсѣмъ не годно никуда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.
(Являясь вдругъ очень старымъ.)

             3735 Для страшнаго суда народы всѣ созрѣли,
             Я прихожу сюда въ послѣдній разъ;
             Въ моихъ глазахъ давно явленья потускнѣли,
             А это значитъ: свѣтъ вездѣ погасъ.
   

ВѢДБМА-ТОРГОВКА.

             Не проходите мимо, господа!
             3740 Тутъ случай есть такой, какъ никогда!
             Взгляните на мои товары,
             Найдетъ по вкусу молодой и старый.
             Взгляните, что за множество вещей,
             А между тѣмъ ни одного предмета,
             3745 Который зла не дѣлалъ для людей
             И не былъ гибеленъ для свѣта.
             Здѣсь нѣтъ ни одного кинжала,
             Съ котораго бы не струилась кровь,
             И чаша каждая здѣсь отравляла,
             3750 За каждый жемчугъ куплена любовь;
             Здѣсь каждый мечъ союзу измѣнилъ,
             Не то врага измѣною пронзилъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Кума, ты плохо понимаешь время:
             Что сдѣлано, то кончено, готово!
             3755 Ты подавай намъ только то, что ново,--
             Оно одно лишь тѣшитъ наше племя.
   

ФАУСТЪ.

             Что это, опьяненье иль угаръ?
             Вотъ это называется базаръ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Всѣ вверхъ спѣшатъ; ты думаешь, движенье
             3760 Даешь, а самого несетъ теченье.
   

ФАУСТЪ.

             А это кто?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Гляди внимательнѣй: Лилитъ --
             Адама первая жена.
             Покрыта вся кудрями золотыми, --
             Наряда нѣтъ у ней другаго.
             3765 Но если юношу уловитъ ими,
             Изъ нихъ не вырвется онъ снова.
   

ФАУСТЪ.

             А эти двѣ, что въ сторонѣ остались,
             Онѣ должно-быть вдоволь наплясались?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, всѣ теперь тутъ пляшутъ до упала.
             3770 Идемъ,-- кампанія намъ будетъ рада.
   

ФАУСТЪ (танцуя съ молодою).

             Я видѣлъ яблоню во снѣ,
             Два чудныхъ яблока на ней;
             Они такъ приглянулись мнѣ,--
             Я руку протянулъ скорѣй.
   

КРАСАВИЦА.

             3775 Опасны яблоки подъ часъ,
             Въ раю ввели они въ бѣду,
             Но все же рада я за васъ,
             Что есть они въ моемъ саду.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (со старухой)

             Мнѣ какъ-то снился скверный сонъ;
             3780 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

СТАРУХА.

             Почтенье и привѣтъ сердечный мой
             Примите, рыцарь съ конскою ногой!
             3785 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

             Проклятый родъ! да вы должно-быть глухи?
             Вѣдь вамъ давно ужь доказали,
             Что на ногахъ стоять по могутъ духи,
             3190 А вы какъ люди здѣсь еще плясали!
   

КРАСАВИЦА.

             Кои чортъ на балъ его занесъ?
   

ФАУСТЪ (танцуя).

             Да, онъ вездѣ суетъ свой носъ.
             Гдѣ пляшутъ всѣ -- онъ долженъ разсуждать,
             Про каждый шагъ онъ долженъ наболтать.
             3795 Не то -- его совсѣмъ не признаетъ;
             Но хуже, если двинемся впередъ.
             Коль вы на мѣстѣ будете кружиться,
             Какъ онъ на старой мельницѣ своей,
             Такъ съ на мы помирится онъ скорѣй,
             3800 Особенно коль вы рѣшитесь поклоняться.
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

             Какъ, вы все здѣсь еще? Нѣтъ, это слишкомъ смѣло!
             Исчезните скорѣй! На все есть объясненье,
             Но эта сволочь правилъ знать не захотѣла!
             Премудры мы, а все же бродятъ привидѣнья.
             3805 Я доказалъ, что все безумно въ нихъ и ложно,
             Они же тутъ какъ тутъ! Нѣтъ, это невозможно!
   

КРАСАВИЦА.

             Отстаньте, полно намъ надоѣдать!
   

ПРОКТОФАНТАЗМИСТЪ.

             Вы, духи, слушайте, я вамъ въ лицо скажу:
             Духовный деспотизмъ всѣхъ хуже нахожу;
             3810 Мой духъ его никакъ не можетъ воспріять.

(Танцы продолжаются.)

             Напрасно все теперь, и толка нѣтъ ничуть;
             Итакъ сегодня я отправлюсь лучше въ путь;
             А все же, прежде чѣмъ придется умереть,
             Поэтовъ и чертей надѣюсь одолѣть.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             3815 Сейчасъ онъ сядетъ въ лужу возлѣ травки,--
             Лѣчиться этимъ средствомъ любитъ онъ.

(Фаусту, который пересталъ танцовать.)

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Зачѣмъ одинъ ты странно такъ глядишь?
             3820 А дѣвочка твоя такъ цѣла мило.
   

ФАУСТЪ.

             Но изо рта у ней вдругъ проскочила
             Во время пѣнья красненькая мышь
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ахъ, вотъ въ чемъ дѣло! Въ часъ свиданья
             Не стоитъ вѣрить этимъ пустякамъ.
             3825 Кто обращаетъ на мышей вниманье?
   

ФАУСТЪ.

             Потомъ я видѣлъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Что?
   

ФАУСТЪ.

                                                     Мефисто, видишь тамъ
             Прекрасное дитя, вдали, одно?
             Едва-едва впередъ скользитъ оно,
             Какъ будто ногъ совсѣмъ не подвигая.
             3830 Лицо ея мнѣ кажется знакомо,
             Она стройна, какъ Гретхенъ дорогая
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Оставь ее! тутъ встрѣча съ ней плохая.
             Волшебное нѣмое отраженье,
             Когда ты мертвый взглядъ ея встрѣчаешь,
             3835 Какъ будто отъ Медузы приближенья
             Вдругъ стынетъ кровь, но можетъ сердце биться,
             И самъ готовъ ты въ камень обратиться.
   

ФАУСТЪ.

             Да, правда, это очи мертвеца,--
             Рука друзей закрыть ихъ не успѣла;
             3840 Но Это Гретхенъ; грудь, черты лица,
             Да, все ея плѣнительное тѣло.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Безумецъ, это только волшебство!
             Въ немъ каждый видитъ друга своего.
   

ФАУСТЪ.

             Что за приливъ страданій и блаженства!
             3845 Я глазъ съ нея теперь свести не смѣю.
             На эту тонкую плѣнительную шею
             Надѣть бы только красненькій шнурокъ,--
             Она явилась бы какъ совершенство!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ, такъ, я самъ бы это видѣть могъ,
             3850 Но голову не трудно ей снимать:
             Ее давно отсѣкъ уже Персей...
             Проснись же лучше поскорѣй!
             И мы наверхъ пойдемъ опять.
             Вѣдь тутъ не хуже Пратера играютъ,
             3855 И, если вѣрить мнѣ глазамъ,
             Театръ уже я вижу тамъ.
             Ну, что?
   

СЕРВИВИЛИСЪ.

                       Сейчасъ опять ужь начинаютъ...
             Семь пьесъ, какъ принято, даютъ у насъ,
             Теперь новѣйшую начнутъ сейчасъ.
             3860 Намъ дилеттантъ ее писалъ,
             Чтобъ дилеттантамъ разыграть.
             Простите, все я вамъ сказалъ
             И долженъ занавѣсъ поднять.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             На Блоксбергѣ я радъ увидѣть насъ,
             3865 Затѣмъ что тутъ и мѣсто вамъ какъ разъ.
   

СОНЪ ВЪ ВАЛЬПУРГІЕВУ НОЧЬ,
или
Золотая свадьба Оберона и Титаніи, Интермеццо.

РЕЖИССЕРЪ

             Нынче можно отдыхать,--
             Такъ легки всѣ сцены:
             Скалы, лугъ и лѣсъ опять,
             Нѣтъ и перемѣны!
   

ГЕРОЛЬДЪ.

             3870 Да, для свадьбы золотой
             И полвѣка скоро;
             Но всего милѣй порой
             Коль минула ссора,
   

ОБЕРОНЪ.

             Духи, если вы со мной --
             3875 Все сейчасъ готово,
             И теперь съ моей женой
             Я обвѣнчанъ снова.
   

ПУКЪ.

             Если я приду сюда
             И кружусь танцуя,
             3880 Всѣ ко мнѣ спѣшать всегда,--
             За собой влеку я.
   

АРІЕЛЬ.

             Аріель весь хоръ ведетъ,
             Въ небѣ запѣвало;
             Много рожь онъ привлечетъ
             3885 И красотъ не мало,
   

ОБЕРОНЪ.

             Коль другъ друга полюбить
             Мужъ съ женой желаютъ,
             Мы ихъ можемъ научить,--
             Пусть ихъ разлучаютъ.
   

ТИTАHIЯ.

             3890 Мужъ сердитъ, ворчитъ жена.
             Разведите ихъ до срока:
             Пусть на югѣ ждетъ она,
             Онъ на сѣверѣ далеко.
   

ОРКЕСТРЪ. Tutti (fortissimo).

             Намъ концертъ теперь даютъ
             3895 Комары, стрекозы, мушки;
             Музыкантовъ много тутъ,
             Квакаютъ лягушки!
   

СОЛО.

             Вотъ волынка къ намъ спѣшитъ,
             То пузырь лишь мыльный;
             3900 Но хранить онъ и свиститъ
             Своимъ носомъ сильно.
   

ДУХЪ ВНОВЬ ОБРАЗОВЫВАЮЩІЙСЯ

             Здѣсь крылатымъ паукомъ
             Духъ родится снова!
             Нѣтъ, положимъ, жизни въ немъ,
             3905 По строфа готова,
   

ПАРОЧКА

             Мы идемъ себѣ пѣшкомъ,
             Рады бы умчаться,
             Улетѣть однимъ прыжкомъ,
             Да нѣтъ силъ подняться,
   

          ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

             3910 Это все лишь маскарадъ
             Иль воображенье?
             Оберона былъ бы радъ
             Видѣть хоть мгновенье.
   

ПРАВОВѢРНЫЙ.

             Ни когтей нѣтъ, ни хвостовъ,
             3915 Но они, повѣрьте,
             Какъ весь циклъ чужихъ боговъ
             Всѣ, навѣрно, черти.
   

СѢВЕРНЫЙ ХУДОЖНИКЪ.

             Сегодня я едва успѣю
             Этюды набросать,
             ЗУ20 Зато въ Италіи сумѣю
             Картину написать.
   

ПУРИСТЪ.

             О, горе мнѣ, какой развратъ:
             Вездѣ распущенные кудри!
             Всѣ вѣдьмы голыя стоять,
             3925 И только двѣ есть въ пудрѣ
   

МОЛОДАЯ ВЬДЫІА.

             Приличны старымъ и сѣдымъ
             И пудра, и наряды;
             Мы жь на козлахъ какъ есть сидимъ
             И показаться рады,
   

МАТРОНА.

             3930 Мы слишкомъ дорожимъ собой,
             Чтобъ здѣсь ругаться съ вами:
             По погоди немножечко, постой,
             И вы сгніете сами.
   

КАПЕДБМЕЙСТЕРЪ.

             Комаровъ и мошекъ рой,
             3935 Голой не кусайте!
             Лучше слѣдуйте за мной,
             Такта не теряйте!
   

ФЛЮГЕРЪ (въ одну сторону).

             Одна прелестнѣе другой,
             Нигдѣ такого сбора!
             3940 А юноши что предо мной
             Герои будутъ скоро!
   

ФЛЮГЕРЪ (въ другую сторону).

             Землѣ, чтобъ поглотить развратъ,
             Пора бы разступиться,
             Но то и самъ готовъ я въ адъ
             3945 Скорѣе провалиться.
   

КСЕНІИ.

             Мы жужжимъ здѣсь безъ конца,
             Роемъ прилетаемъ,
             Сатану всѣ какъ отца
             Мы здѣсь уважаемъ.
   

ГЕННИНГСЪ.

             3950 Смотрите, тѣсный рой ихъ тутъ,
             Чтобъ только посмѣяться!
             А намъ потомъ онѣ соврутъ,
             Что оскорбить боятся.
   

МУЗАГЕТЪ.

             Я среди вѣдьмъ въ толпѣ густой
             3955 Вести себя умѣю;
             Бывало, признаюсь, порой
             Мнѣ съ музами труднѣе.
   

БЫВШІЙ ГЕНІЙ ВѢКА.

             Идемъ, я проведу всѣхъ васъ!--
             Стѣсняться нѣтъ причины;
             3960 Вѣдь Блоксбергъ какъ и нашъ Парнасъ
             Просторная вершина.
   

ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

             Кто этотъ строгій господинъ?
             Глядитъ онъ такъ сердито
             И чуетъ онъ одинъ
             3965 Вездѣ іезуита.
   

ЖУРАВЛЬ

             Мы при свѣтѣ и впотьмахъ
             Рыбу ловимъ сами,--
             Такъ порою и монахъ
             Водится съ чертями.
   

СВѢТСКІЙ ЧЕЛОВѢКЪ.

             3970 Да, ханжи вездѣ видны,
             Все уладятъ скоро,
             И на Блокебергѣ они
             Строитъ заговоры.
   

ТАНЦОРЪ.

             Вотъ идетъ къ намъ цѣлый хоръ
             3975 Съ звонкою трубою.
             Ничего, все это вздоръ!--
             Тростники тамъ надъ водою.
   

ТАНЦМЕЙСТЕРЪ.

             Свой танецъ каждый выбралъ самъ
             И пляшутъ всѣ на диво!
             3980 Кружатся тутъ, хромаютъ тамъ, --
             Пестро, хоть некрасиво.
   

СКРИПАЧЪ.

             Давно бы подрались они,
             Другъ друга не жалѣя,
             Но и волынка въ наши дни
             3985 Замѣнитъ имъ Орфея.
   

ДОГМАТИКЪ.

             Меня вамъ критикой не сбить,
             Напрасный трудъ -- повѣрьте:
             Чортъ чѣмъ-нибудь да долженъ быть,
             Коль есть на свѣтѣ черти.
   

ИДЕАЛИСТЪ.

             3990 Царитъ вездѣ какъ бы во снѣ
             Фантазіи причуда.
             Но если это все во мнѣ,--
             Проспаться мнѣ не худо.
   

РЕАЛИСТЪ.

             Онѣ противны такъ, что страхъ --
             3995 Одѣтыя, нагія;
             Себя не твердо на ногахъ
             Я чувствую впервые.
   

СУПЕРНАТУРАЛИСТЪ.

             А я, напротивъ, радъ здѣсь быть:
             Чертей встрѣчать пріятно:
             4000 Отъ нихъ мы можемъ заключить
             Объ ангелахъ обратно.
   

СКЕПТИКЪ.

             Они найти мечтаютъ кладъ,
             А видятъ только привидѣнья;
             Кругомъ лишь призраки стоятъ,--
             4005 Умѣстно здѣсь сомнѣнье.
   

КАПЕЛЬМЕЙСТЕРЪ.

             Хоръ лягушекъ и цикадъ,
             Горе-дилеттанты!
             Комаровъ и мошекъ рядъ,
             Вы вѣдь -- музыканты!
   

ЛОВКІЕ ЛЮДИ.

             4010 Санъ-суси зовется рать,
             Созданная нами;
             Намъ нельзя уже стоять,--
             Ходимъ вверхъ ногами.
   

БЕЗПОМОЩНЫЕ.

             И мы могли добыть кусокъ,
             4015 Но въ нашей горькой долѣ
             Теперь мы ходимъ безъ сапогъ,
             Босые поневолѣ.
   

БЛУЖДАЮЩІЕ ОГНИ

             Мы явились изъ болотъ,
             Гдѣ одни блуждаемъ.
             4020 Какъ танцоры въ хороводъ
             Мы теперь вступаемъ.
   

АЭРОЛИТЪ.

             Съ небесной дальней высоты
             Я свѣтлой палъ звѣздою
             На эти скалы и кусты,--
             4025 Какъ встать мнѣ надъ землею?
   

МАССИВНЫЕ.

             Мѣсто, мѣсто дайте намъ!--
             Все раздавимъ -- хуже.
             Духи идутъ по горамъ
             Тоже неуклюжи.
   

ПУКЪ.

             4030 Не ходите грузно такъ,
             Точно вы слонята!--
             Здѣсь носиться долженъ всякъ
             Словно духъ крылатый!
   

АРІЕЛЬ.

             Если милъ вамъ край родной,
             4035 Если духъ далъ крылья,
             Всѣ помчитесь вы за мной
             Къ небу безъ усилья!
   

ОРКЕСТРЪ (Pianissimo.)

             Небо рдѣетъ какъ опалъ,
             И туманъ бѣлѣе;
             4040 Все разсѣялъ и прогналъ
             Вѣтеръ тихо вѣя.
   

СѢРЫЙ ДЕНЬ, ПОЛЕ.

Фаустъ. Мефистофель.

ФАУСТЪ.

   Въ бѣдѣ! въ отчаяньи! Несчастная, она долго блуждала и теперь поймана! какъ преступница заключена въ темницу для ужасныхъ мученій, милое, несчастное созданье! Вотъ до чего дошло, вотъ до чего! Предательскій, презрѣнный духъ, я ты это скрылъ отъ меня! Стой, стой предо мною, злобно выкатывая бѣсовскіе глаза свои! Стой и дразни меня своимъ невыносимымъ присутствіемъ! Поймана! въ бѣдѣ безысходной! Предана злымъ духамъ и безчувственному человѣческому правосудію! А меня, между тѣмъ, ты убаюкиваешь безсмысленными развлеченьями, скрываешь ея возрастающее бѣдствіе и даешь ей погибнуть безпомощно!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она не первая.
   

ФАУСТЪ.

   Песъ! мерзкое чудовище! Ты, духъ безконечный, преврати его снова въ собачій образъ, въ которомъ онъ любилъ почвою порой бѣгать предо мной, тереться о ноги довѣрчиваго путника и виснуть у него на плечахъ! Преврати его снова въ его излюбленную форму, чтобъ онъ по песку ползалъ предо мной на брюхѣ и я топталъ бы ногами отверженнаго! Она не первая! Ужасъ! ужасъ какаго не вмѣститъ душа человѣческая, что погрузилась не одна жертва въ глубину этого бѣдствія, что недостаточно было первой въ ея смертельномъ вопіющемъ страданіи, чтобъ искупить вину всѣхъ остальныхъ въ глазахъ вѣчно прощающаго! Все существо мое, до мозга костей, проникаетъ страданье этой одной; ты спокойно смѣешься надъ участью тысячь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, вотъ мы опять на границѣ нашего пониманія, тамъ, гдѣ вамъ, людямъ, не хватаетъ смысла. Зачѣмъ ты встунаешь въ сношенія съ нами, если не можешь до конца провести ихъ? Ты хочешь летать, а у самого голова кружится? Кто навязался -- мы тебѣ или ты намъ?
   

ФАУСТЪ.

   Не оскаливай такъ своихъ прожорливыхъ челюстей, мнѣ противно! Великій духъ, ты удостоилъ мнѣ явиться, ты знаешь сердце и душу мою, зачѣмъ связывать меня съ этимъ постыднымъ товарищемъ, который питается зломъ и радуется погибели?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

   Ты кончилъ?
   

АУСТЪ.

   Спаси ее, или горе тебѣ! Злѣйшее проклятье тебѣ на тысячелѣтія!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я не могу разорвать узы отмщенья и отпереть замковъ его. Спаси ее!-- А кто повергъ ее въ бѣду? Ты или я?

(Фаустъ дико озирается.)

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты ищешь грома? Хорошо, что онъ не данъ вамъ, несчастнымъ смертнымъ, чтобы разбить имъ неповиннаго встрѣчнаго! Это -- средство тирановъ выйти изъ затрудненія.
   

ФАУСТЪ.

   Веди меня къ ней, она должна быть свободна!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А та опасность, которой ты подвергаешься? Знай, что надъ городомъ тяготѣетъ еще совершенное тобой убійство. Надъ могилой убитаго витаютъ еще духи отмщенья и стерегутъ возвращенье убійцы.
   

ФАУСТЪ.

   Какъ, и это отъ тебя? Чудовище! смерть и гибель міра надъ тобою,-- слышишь? Води меня туда и освободи ее!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я поведу тебя, и слушай, что я могу! Вѣдь я не всемогущъ на небѣ и на землѣ. Я отуманю чувства сторожа, захвати ключи и выведи ее человѣческою рукой! Я буду сторожить, волшебные кони готовы, я увезу васъ. Это я могу!
   

ФАУСТЪ.

   Скорѣй, впередъ!
   

НОЧЬ, ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ.

Фаустъ, Мефистофель проносятся на вороныхъ коняхъ

ФАУСТЪ.

             Что дѣлаютъ они на лобномъ мѣстѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не знаю, стряпаютъ и варятъ что-то.
   

ФАУСТЪ.

             То вверхъ, то внизъ, то низко надъ землею.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             4045 Колдуютъ тамъ.
   

ФАУСТЪ.

             Кропятъ и сѣютъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Мимо! мимо!
   

ТЕМНИЦА.

Фаустъ со связкой ключей и съ лампой -- предъ желѣзною дверью.

ФАУСТЪ.

             Опять въ груди забытое волненье,
             Скорбь человѣчества передо мной.
             4050 Она за этой влажною стѣной;
             А милый бредъ все преступленье!
             Войти ты медлишь къ ней!
             Ее боишься увидать! скорѣй!
             Медленье смерть приноситъ за собой.

(Хватаетъ замокъ. За дверью слышится пѣнье.)

             4055 Мать моя...
             Та уморила меня!
             Отецъ мои пострѣлъ,
             Онъ меня ѣлъ,
             Крошка сестра
             4060 Уже вчера
             Стала ходить,
             Птичкой была я въ ту ночь,
             Эй, улетимъ же мы прочь!
   

ФАУСТЪ (отпирая).

             Она не чувствуетъ, что милый близко къ ней,
             4005 Что слышитъ онъ соломы шорохъ, звонъ цѣпей.

(Входитъ.)

МАРГАРИТА.

             Они идутъ на смерть меня вести.
   

ФАУСТЪ (тихо).

             Молчи! я прихожу тебя спасти.
   

МАРГАРИТА (падая предъ нимъ на колѣни).

             Ты -- человѣкъ, надъ скорбью сжалишься моей!
   

ФАУСТЪ.

             Молчи, молчи! разбудишь сторожей!

(Онъ хватаетъ цѣпи и хочетъ отомкнуть.)

МАРГАРИТА (на колѣняхъ).

             4070 Палачъ, кто далъ тебѣ такую силу
             И власть такую надо мной,
             Что въ полночь ты ведешь меня въ могилу?
             До утра погоди, постой!
             Успѣешь и тогда. (Вставая.)
             4075 А я такъ молода, такъ молода!
             Такъ рано умираю!
             Была красива, оттого и погибаю;
             Другъ близокъ былъ, теперь ужь онъ далекъ,
             Цвѣты разсыпались, разорванъ мой вѣнокъ.
             4080 Пусти меня! мнѣ больно, я устала!
             Не будь же глухъ къ моей мольбѣ,
             И что я сдѣлала тебѣ?
             Я никогда тебя и не видала!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, этого не пережить!
   

МАРГАРИТА.

             4085 Я вся твоя, никто не въ силахъ мнѣ помочь.
             Ребенка только дайте покормить,
             Его ласкала я всю ночь,
             Они его уносятъ силой
             И говорятъ, я утопила.
             4090 Мнѣ больше радости не знать,
             И пѣсни про меня сложили,
             Какъ это зло! И что за пѣсни были!
             Какъ ихъ понять?
   

ФАУСТЪ (падая къ ея ногамъ).

             Твой другъ у ногъ твоихъ! еще мгновенье --
             4095 Оконченъ плѣнъ, окончены мученья.
   

МАРГАРИТА (бросается къ нему).

             Пора молиться, на колѣни!
             Пусть намъ поможетъ Богъ!
             Взгляни подъ тѣ ступени,
             Тамъ, гдѣ порогъ.
             4100 Средь стона, крика,
             Со злобой дикой
             Весь адъ реветъ!
   

ФАУСТЪ (громко).

             Гретхенъ! Гретхенъ!
   

МАРГАРИТА (внимательно).

             Я слышу голосъ друга, онъ зоветъ!

(Она вскакиваетъ, цѣпи падаютъ.)

             4105 Гдѣ онъ, свободна я опять!
             Меня никто не можетъ удержать.
             Къ нему навстрѣчу я летѣть готова,
             Его обнять, къ нему прижаться снова!
             Онъ Гретхенъ звалъ, стоялъ онъ здѣсь со мной,
             4110 Сквозь ада вопли, стопъ и вой,
             Средь смѣха, рыданій, проклятій и мукъ
             Узнала я милый, ласкающій звукъ.
   

ФАУСТЪ.

             Я здѣсь!
   

МАРГАРИТА.

                                 Ты здѣсь? О, повтори опять! (Обнимая его.)
             Ты здѣсь, забытъ и ужасъ, и мученья,--
             4115 Тюрьма и цѣпь не могутъ удержать!
             Ты здѣсь! Ты хочешь моего спасенья?
             Я спасена! Опять передо мной
             Та площадь, гдѣ мы встрѣтились съ тобой;
             Вотъ милый садъ нашъ, гдѣ, бывало,
             4120 Тебя я съ Мартой ожидала.
   

ФАУСТЪ (стараясь увлечь ее).

             Идемъ! идемъ!
   

МАРГАРИТА.

             Постой, такъ рада я побыть съ тобой! (Ласкаетъ его).
   

ФАУСТЪ.

             Бѣжимъ!
             Нельзя терять мгновенья,
             4125 Поплатимся за промедленье.
   

МАРГАРИТА.

             Что жь не цѣлуешь ты? Скорѣй!
             Мой другъ, ты скоро возвратился,
             А цѣловать ужъ разучился?
             Но отчего мнѣ жутко на груди твоей?
             4139 Отъ взгляда и отъ словъ твоихъ, бывало,
             Мнѣ въ душу небо проникало,
             А цѣловать ты такъ умѣлъ,
             Какъ будто задушить хотѣлъ!
             Цѣлуй! не то тебя я поцѣлую. (Обнимаетъ его)
             4135 Напрасно жду я,
             Нѣмы уста твои,
             Угасъ твой нылъ.
             О, кто твоей любви
             Меня лишилъ? (Отворачивается отъ него.)
   

ФАУСТЪ.

             4140 За мною, милая, идемъ!
             Я, какъ любилъ, люблю тебя безмѣрно,
             Теперь бѣжимъ! прошу лишь объ одномъ!
   

МАРГАРИТА.

             Такъ это ты? Такъ это ты навѣрно?
   

ФАУСТЪ.

             Да, я! идемъ!
   

МАРГАРИТА

                                 Ты отомкнулъ оковы,
             4145 Меня берешь и обнимаешь снова.
             И не боишься ты? Но ты не знаешь,
             Кого теперь освобождаешь.
   

ФАУСТЪ.

             Идемъ! идемъ! сейчасъ начнетъ свѣтать.
   

МАРГАРИТА.

             Я отравила мать,
             4150 Дитя я утопила.
             Оно дано намъ было
             Обоимъ -- и тебѣ, коль это ты, постой!
             Дай руку... нѣтъ не сонь, о милая рука!
             Но отчего она влажна?
             4155 Скорѣе смой!
             Въ крови она.
             Ахъ, что ты сдѣлалъ! Боже мой.
             Молю тебя, мой милый,
             Брось шпагу, стой!
   

ФАУСТЪ.

             4160 Что было, то прошло, и не вернешь;
             Но ты меня убьешь!
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, долженъ ты остаться!
             Я опишу тебѣ могилы,
             И ими завтра же заняться
             4165 Ты долженъ будешь, милый;
             Ты мѣсто лучшее дашь матери моей,
             А брата положи ты рядомъ съ ней,
             Меня немного въ сторонѣ,
             Не слишкомъ далеко!
             4170 Младенца же на грудь ко мнѣ.
             Со мной не будетъ больше никого!
             Ахъ, еслибъ я къ тебѣ могла прижаться,
             Какое бы блаженство было!
             Но нѣтъ, его мнѣ не дождаться,
             4175 Мнѣ кажется, что я къ тебѣ проникла силой
             И гонишь ты меня небрежно;
             А это ты и такъ глядишь добро и нѣжно
   

ФАУСТЪ.

             Идемъ, коль ты меня узнала и любила!
   

МАРГАРИТА.

             Туда?
   

ФАУСТЪ

             4180 На волю.
   

МАРГАРИТА.

             Если тамъ могила
             И смерть -- идемъ туда,
             На мѣсто вѣянаго покои;
             Но больше никуда.
             Уходишь ты? о, еслибъ я могла съ тобой!
   

ФАУСТЪ.

             4185 Дверь отперта,-- ты можешь! только захоти.
   

МАРГАРИТА.

             Нѣтъ, для меня надежды нѣтъ, нельзя уйти.
             Къ чему бѣжать? они меня найдутъ опять.
             Нѣтъ, горько по міру блуждать,
             Свою вину къ тому же сознавая!
             4190 Такъ горько всѣмъ чужою быть,
             И все-таки попасться имъ должна я.
   

ФАУСТЪ.

             Но я съ тобой.
   

МАРГАРИТА.

                                 Скорѣй, скорѣе въ прудъ!
             Спаси дитя свое!
             Бѣги впередъ,
             4195 Тамъ за ручьемъ
             Есть спускъ
             Въ лѣсу...
             Налѣво плотъ,
             Въ пруду...
             4200 Хватай, сейчасъ оно всплыветъ,
             Вотъ, вотъ,
             Спаси его!
   

ФАУСТЪ.

             Въ себя войди!
             И шагъ одинъ --
             Ты спасена!
   

МАРГАРИТА.

             4205 Ахъ, только гору бы пройти!--
             Тамъ мать моя сидитъ одна,
             На камнѣ тамъ сидитъ она
             И головой качаетъ;
             Она не можетъ встать,
             4210 Не смотритъ, не зоветъ, не понимаетъ,
             Но пробудиться ей опять!..
             Она спала, чтобъ намъ побыть съ тобою.
             То было время золотое!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, убѣжденіемъ, мольбой нельзя спасти,--
             4215 И силою тебя я долженъ унести,
   

МАРГАРИТА.

             Пусти! пусти, къ чему тутъ сила?
             Пусти и не хватай меня такъ больно!
             За что? Я такъ тебя любила!
   

ФАУСТЪ.

             Свѣтаетъ! милая, пора! довольно!
   

МАРГАРИТА.

             4220 Свѣтаетъ! день послѣдній, блѣдный,
             День нашей свадьбы наступилъ!
             Не говори, что ты уже у Гретхенъ былъ.
             Вѣнокъ, вѣнокъ мой бѣдный!
             Теперь готово!
             4225 Съ тобой уже но въ хороводѣ
             Увидимся мы слова.
             Толпа тѣснится, всѣ молчатъ,
             Они чего-то ожидаютъ,
             Вездѣ народъ и всѣ спѣшатъ,
             4230 Надломленъ жезлъ, въ церквахъ звонятъ,
             Я связана, они меня хватаютъ!
             Меня на плаху тащатъ силой,
             И каждаго страшитъ
             Тотъ мечъ, что для меня одной блеститъ!
             4235 Весь міръ безмолвенъ какъ могила.
   

ФАУСТЪ.

             Зачѣмъ родился я на свѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (появляясь въ дверяхъ)

             Скорѣй, не то спасенья нѣтъ!
             Пустыя рѣчи, робость, колебанья!
             Кони дрожать и пугаются,
             4240 Въ небѣ заря загорается.
   

МАРГАРИТА.

             Что тамъ? Кто изъ земли встаетъ?
             Тотъ, тотъ! гони его прочь!
             Чего онъ на священномъ мѣстѣ ждетъ?
             Меня!..
   

ФАУСТЪ.

                       Онъ намъ пришелъ помочь!
   

МАРГАРИТА.

             4245 Пусть надо мной судъ Божій совершится!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (къ Фаусту).

             Пора! пора! не то тебя оставлю тоже.
   

МАРГАРИТА.

             Спаси и сжалься надо мною, Боже!
             Вы, ангелы святые, защитите!
             Вокругъ меня ряды свои сомкните!
             4250 Генрихъ! какъ страшно мнѣ съ тобой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Она погибла!
   

ГОЛОСЪ СВЕРХУ.

                                 Спасена!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ (къ Фаусту).

                                                     За мной! (Исчезаетъ съ Фаустомъ.)
   

ГОЛОСЪ (изнутри замирая.)

             Генрихъ! Генрихъ!
   
   Ужъ кони рвутъ землю давно въ нетерпѣньи!
             Свѣтаетъ! скорѣе идемъ!
   Маргарита. Кто изъ земли тамъ появился?
             Чего онъ ищетъ здѣсь въ убѣжищѣ святомъ?
             Онъ! онъ! за мною онъ явился!
   Фаустъ. Ты будешь жить!
   Маргарита. Иду на Божій судъ!
   Мефист. (Фаусту). За мной! иль тебя я съ ней покину тутъ!
   Маргарита. Спаси меня, о, Боже мой!
             Святые ангелы, слетите!
             Меня отъ ада защитите!
             О! Генрихъ! страшно мнѣ съ тобой!
   Мефист. Теперь она осуждена!
   Голосъ (сверху). Нѣтъ! спасена!
   Мефист. За мной! за мной! (исчезаетъ съ Фаустомъ).
   Голосъ (изнутри, слабѣе). О, Генрихъ мой!


   
ня! Стой только, стой! Ворочай своими дьявольскими и злыми глазищами! Стой и терзай меня своим невыносимым присутствием! Схвачена! В беде неисправимой! Предана злым духам и бесчувственному людскому правосудию! А в то же время ты убаюкиваешь меня отвратительными развлечениями, скрываешь от меня ее возрастающее бедствие и допускаешь ее погибать без всякой помощи!
   

Мефистофель

   Она не первая.
   

Фауст

   Собака! Отвратительное чудовище! -- Преврати его, бесконечный дух! Преврати этого червя снова в пса, под видом которого, еще до встречи со мною, он бешено кидался в ноги невинного странника и, поваливши его на землю, повисал на его плечах. Преврати его снова в его любимый образ, чтоб он ползал на брюхе в песке, чтобы я мог топтать его, отверженного, ногами! "Не первая"! Бедствие! Бедствие, которого не может охватить ни одна человеческая душа! Не достаточно ли было погибнуть в глубине этого бедствия уже первому существу, чтобы в глазах Вечнопрощающего искупились вины всех остальных? Бедствие этой единственной раздирает мне всю душу, а ты зубоскалишь, видя, как гибнут тысячи!
   

Мефистофель

   Вот мы снова достигли до пределов разума, когда у вас, людей, ум заходит за разум. Зачем же ты вожжаешься с нами, когда не в силах довести этого общения до конца? Хочешь летать и боишься головокружения? Мы ли лезли к тебе, или ты к нам?
   

Фауст

   Не огрызайся своими жадными зубами на меня; мне тошно! -- Великий, возвышенный дух, удостоивший меня своим появлением, знающий мое сердце и мою душу, зачем приковал меня к этому позорному товарищу, который наслаждается вредом и питается гибелью?
   

Мефистофель

   Ты кончил?
   

Фауст

   Спаси ее! Или горе тебе! На тысячелетия я поражаю тебя ужаснейшим проклятьем!
   

Мефистофель

   Я не могу развязать узы мстителя, открыть его затворы! "Спаси ее"! -- а кто низверг ее в погибель? Я или ты?

Фауст дико озирается.

   Ищешь грома? Как хорошо, что им не наделили вас, жалких смертных! Раздавить ни в чем не повинного первого встречного -- обычное           средство тиранов, с помощью которого они срывают свою злобу.
   

Фауст

   Веди меня к ней! Она должна быть свободной!
   

Мефистофель

   А опасность, которой ты подвергаешься? Знай, над городом еще тяготеет злодеяние, совершенное твоею рукой. Над местом убитого еще носятся духи мщения и прислушиваются к шагам возвращающегося убийцы.
   

Фауст

   Тебе ли говорить об этом? Да падут на тебя, чудовище, смертоубийства, совершаемые во всем свете! Веди меня к ней, повторяю тебе, и освободи ее!
   

Мефистофель

   Я сведу тебя, но, послушай, что же я могу сделать! Разве я обладаю мощью на небеси и на земли? Я могу затуманить чувства тюремщика, но ты овладей ключами и выведи ее из темницы своею человеческою рукою! Я покараулю! Волшебные кони готовы, и я отвезу вас. Это я огу сделать.
   

Фауст

   Идем!
   

НОЧЬ. ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ

Фауст, Мефистофель, несущиеся на вороных конях.

Фауст

             Что так снуют на лобном месте
   

Мефистофель

             Не знаю, что готовят там.
   

Фауст

             То всходят, то сходят, склоняются часто.
   

Мефистофель

             Собрание ведьм.
   

Фауст

             Как будто что сеют, как будто кадят.
   

Мефистофель

             Мимо! Мимо!
   

ТЕМНИЦА

Фауст со связкою ключей и с лампою, перед небольшою железною дверью.

Фауст

             Какой-то страх опять владеет мною;
             Вся скорбь людей -- теперь в душе моей.
             Вот здесь, за этою сырой стеною,
             Живет она, преступная одною
             Мечтой прекрасною своей!
             Ты мешкаешь? Ты стал бояться
             Проникнуть к ней, с ней повидаться?
             Вперед! Ты смерть готовишь ей!

Он берется за замок. В темнице Маргарита поет.

Голос Маргариты

                       Как распутная мать
                       Умертвила меня!
                       А мошенник-отец,
                       Мой отец, -- съел меня!
                       А сестричка моя
                       Та все кости собрала
                       И зарыла в тени.
                       Я красивою птичкою стала;
                       Ну же, птичка лесная, лети!
   

Фауст
(открывая дверь)

             Она не может и подумать,
             Что милый тут же, у дверей,
             Что слышит он соломы шорох
             И резкий стук ее цепей.

(Он входит.)

Маргарита
(прячась в своей постели)

             Они идут. Увы!.. О, смерть моя!
   

Фауст
(тихо)

             Потише! Ты свободна будешь.
   

Маргарита
(бросаясь перед ним на колени)

             Ты -- человек, ты пощадишь меня!
   

Фауст

             Ты криком стражников разбудишь!

(Берет цепи, чтобы снять их.)

Маргарита
(на коленях)

             Палач, кто мог тебе вручить
             Такое право надо мною!
             Ты в полночь приходишь за мною...
             О, сжалься, оставь меня жить!
             Оставь пожить хоть до утра!

(Встает.)

             Ах, я еще так молода, молода!
             И должна умирать.
             Я красивою прежде, когда-то, была,
             И за то надо мне погибать.
             Был со мной, но теперь он далеко, мой друг;
             А венок мой разорван совсем,
             И разбросаны все лепесточки вокруг.
             Ах, зачем ты хватаешь, зачем
             Так ужасно меня, пощади!
             Пусть не будут напрасны моленья мои!
             Я тебе никогда не чинила вреда,
             Не видала тебя никогда!
   

Фауст

             Могу ли скорбь перенести!
   

Маргарита

             Я теперь в твоей власти, лишилась всего,
             Но позволь ты ребеночка мне покормить;
             Я всю ночь целовала, ласкала его,
             Но они захотели меня огорчить
             И ребеночка прочь унесли моего
             И сказали, что я умертвила его.
             Я веселье свое потеряла совсем,
             А они про меня уже песни поют,
             Злые люди! Они это в сказке найдут,
             А ко мне применять-то зачем?
   

Фауст
(бросается перед нею)

             Возлюбленный у ног твоих,
             Тебя пришел избавить от мучений.
   

Маргарита
(бросается к нему)

             Да, да! Мы станем на колени
             И будем призывать святых.
             Смотри туда! Под ступенями
             И под дверями --
             Там ад кипит!
             Там злой потока дух
             В ужасном бешенстве шумит!
   

Фауст
(громко)

             Гретхен, Гретхен!
   

Маргарита
(внимательно прислушивается)

             То голос друга слышу я...

(Она соскакивает: цепи спадают.)

             Где он? Он звал сейчас меня.
             Свободна я, преграды нет
             К нему в объятия стремиться,
             Скорей на грудь его склониться!
             Он крикнул "Гретхен!" Я в ответ
             Бегу к нему. Стоял он там,
             У лестницы. Сквозь адский гам
             И треск огня, и смех нечистой силы
             Я услыхала голос милый.
   

Фауст

             Я здесь.
   

Маргарита

             Ты здесь! Еще мне повтори!

(Обнимая его.)

             Он здесь, он здесь! Где все мученья,
             Где цепи, ужас заключенья?
             Ты здесь! Пришел меня спасти!
             Я спасена!
             Та улица вновь предо мною,
             Где я увидалась впервые с тобою,
             И садик веселый, где с Мартой вдвоем
             Мы ждали, когда ты покажешься в нем!
   

Фауст
(увлекая ее)

             Пойдем же, пойдем!
   

Маргарита

             О, постой!
             Охотно я медлю, мой милый, с тобой.

(Ласкается.)

Фауст

             Спеши! Если будешь ты время терять,
             Себя и меня ты погубишь.
   

Маргарита

             Как? Ты не хочешь меня целовать?
             Меня ты и не приголубишь?
             Ну, долго ли был ты в разлуке со мной,
             А вовсе отвык от лобзанья?
             Но что это? Страшно мне, милый, с тобой!
             А прежде была я полна обаянья
             От речи твоей и от взоров твоих --
             Ведь целое небо я видела в них!
             И так ты со мной целовался,
             Как будто меня задушить собирался!
             Целуй меня!
             Или напрасно целую я?

(Обнимает его.)

             Ах! Уста твои, друг, холодны
             И немы.
             А любовь твоя где схоронилась?
             Да и как же я здесь очутилась?

(Она отворачивается от него.)

   

Фауст

             За мною следуй, милая моя!
             Я буду страстно целовать тебя.
             Иди за мной! О том мои мольбы.
   

Маргарита
(обращается к нему)

             Ах, это -- ты? Наверно, это -- ты?
   

Фауст

             Я, я! Пойдем за мною...
   

Маргарита

             Ты снимаешь
             С меня оковы прочь? Ты снова привлекаешь
             Меня? Но удивляюсь я тому,
             Что ты не в ужасе! Ты знаешь ли, кому
             Даешь свободу ты, кого спасаешь?
   

Фауст

             Спеши, летит полночный час.
   

Маргарита

             Я свою мать отравила
             И дитя я свое утопила;
             Оно было подарком для нас.
             Да, для нас. Это -- ты? А я верю с трудом!
             Дай мне руку! Мне все это кажется сном!
             Руку милую! Ах, что она так влажна?
             Надо вымыть ее, мне сдается, она
             Вся в крови. Боже мой!
             Что ты сделал, друг мой?
             Шпагу снова в ножны поскорее вложи!
             Ах, исполни ты просьбы мои!
   

Фауст

             Прошедшее прошедшим должно быть!
             Меня ты губишь.
   

Маргарита

             Нет! Ты останешься жить.
             Могилы тебе опишу, о которых
             Заботиться будешь ты скоро.
             Дай лучшее место родимой моей
             И брат пусть покоится рядышком с ней!
             Меня в стороне положи одиноко,
             Но только не очень далеко!
             Малютку у груди положишь ко мне,
             А то ведь я буду одна, в стороне!
             Счастливое времечко было, когда
             Так близко, так близко к тебе я была!
             Но этого больше не будет, и я
             Уже не могу обнимать так тебя!
             И кажется мне, что должна вынуждать
             Себя я к тому, чтоб тебя приласкать,
             Что ты оттолкнешь меня прочь!
             А ты ведь такой же, точь-в-точь, как тогда!
             Во взоре все та же видна доброта!
   

Фауст

             Тогда иди, куда тебя веду.
   

Маргарита

             Куда?
   

Фауст

             На свободу!
   

Маргарита

             Когда я найду
             Там смерть и могилу, тогда и пойду!
             Отсюда -- на вечное ложе покоя,
             Отсюда -- ни шагу на место иное!
             Ты, Генрих, уходишь? Мне можно с тобою идти?
   

Фауст

             Дверь отперта. Лишь захоти!
   

Маргарита

             Не смею. Надежды мне нет никакой.
             Что пользы бежать? Они смотрят за мной.
             Ужасно быть нищею и в то же время
             Нечистую совесть носить, словно бремя!
             Ужасно в далекой чужбине бродить:
             И там они могут меня захватить!
   

Фауст

             Я буду с тобою.
   

Маргарита

             Скорей, спеши!
             Ребеночка спаси!
             Туда, где ручей,
             Иди по тропинке
             В глубь леса, левей,
             Где плот над прудом.
             Схвати поскорей --
             Он виден под водою
             И бьется он так...
             Спаси, спаси!
   

Фауст

             Одумайся, опомнись! Только шаг,
             И ты свободной можешь стать!
   

Маргарита

             Нам только б гору миновать!
             Там наверху, на камне, мать
             Сидит... По телу дрожь проходит!..
             Сидит на этом камне мать
             И головой она качает;
             Но не зовет и не кивает;
             Ее голова тяжела, тяжела...
             Спала она долго и вновь не проснется,
             Спала она, только чтоб мы наслаждались...
             О, где вы, минуты златые, остались?
   

Фауст

             Здесь и мольбы, и речи, все бессильно,
             Так унесу тебя насильно!
   

Маргарита

             Оставь меня: не нужно грубой силы!
             Зачем схватил ты, как злодей, меня?
             К тебе влеклась одной любовью я.
   

Фауст

             Светлеет день над нами, друг мой милый!
   

Маргарита

             День! Будет день! Последний день... расплаты!
             Он должен быть днем свадьбы для меня!
             Не говори теперь: "у Гретхен был когда-то..."
             Венок мой облетел!
             Свершилось, что должно... Готова!
             С тобой мы увидимся снова,
             Но не для приятных нам дел.
             Толпа теснится, все молчат
             Вся площадь, улиц многих ряд
             Толпы той даже не вместят
             Взывает колокол, он будто сам взволнован;
             Жезл жизни надо мною сломан.
             Меня схватили, вяжут; я
             Уже у плахи. Каждому невольно
             На шее чувствуется больно
             Удар, что вдруг сразит меня...
             Народ безмолвен, как могила.
   

Фауст

             О, если б не родился никогда я!
   

Мефистофель
(появляется)

             Живей! Грозит вам участь злая!
             Ну, что за мешкотность! Ну, что за болтовня!
             Уж кони бесятся, дрожат здесь у меня,
             Прихода утра ожидая.
   

Маргарита

             Что там из бездны возникает?
             Ах, он? Гони его! Чего он здесь желает,
             На месте святом? Он за мной?
   

Фауст

             Ты жить должна.
   

Маргарита

             Господний Суд! Тебе я отдаюсь!
   

Мефистофель
(Фаусту)

             Живей! Иль я без вас умчусь!
   

Маргарита

             Твоя, Отец! Спаси меня!
             Вы, сонмы ангелов, кольцом
             Расположитеся кругом,
             Чтоб вами охранялась я!
             Боюсь я, Генрих, и тебя!
   

Мефистофель

             Она осуждена!
   

Голос
(сверху)

             Нет, спасена!
   

Мефистофель
(к Фаусту)

             Ко мне![44]

(Исчезает с Фаустом.)

Голос
(изнутри, заглушено)[45]

             Генрих! Генрих!
             
   

ТРАГЕДИИ ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Первое действие

ПРИЯТНАЯ МЕСТНОСТЬ

Фауст лежит, как на постели, на цветущем дерне, усталый, беспокойный, ищущий сна. Сумерки. Кружок духов, порхая, движется над ним; приятные маленькие образы.

Ариэль
(пение, сопровождаемое Эоловой арфой)

                       Когда на все весна роняет
                       Душистый дождь своих цветов,
                       Когда сынам земли сияет
                       Благословение лугов,
                       Малютки-эльфы мчатся вольно,
                       В них -- сострадание одно;
                       Несчастен кто, того довольно,
                       Свят он иль нет, им все равно.
   
             Вы, что здесь носитесь в воздушном хороводе,
             Свершайте все, что вам присуще по природе!
             Утешьте сердца ярый, злостный бой,
             Гоните стрелы жгучие упрека,
             Весь ужас прошлого снимите вы долой!
             Вам ночь дает свои четыре срока[46];
             Своею благостью заполните их все!
             Склоните голову для свежей перемены,
             Подвергните ее забвения росе!
             Вновь станут гибкими застынувшие члены;
             Он бодро встретит день во всей его красе.
             Вы, эльфы, следуйте чудесному завету:
             Верните вы его опять святому свету!
   

Хор
(поодиночке, по двое, вчетвером и более, меняясь, и все вместе)

                       В кольце из зелени поляна.
                       Тепло, благоуханно тут...
                       Сейчас покровами тумана
                       На землю сумерки падут.
                       Пусть к сердцу с тихими речами
                       Подходит сладостная лень,
                       Пусть пред усталыми очами
                       Свои врата закроет день.
   
                       Вот ночь спустилась над землею,
                       Теснятся звезды в вышине:
                       Большие, малые собою,
                       И ближе к нам, и в глубине.
                       Они все отразились в море,
                       Как в зеркале, сверкают в нем.
                       Восходит месяц на просторе
                       В великолепии своем.
   
                       Уже погасли те мгновенья:
                       Ни блага нет, ни зла теперь.
                       Ты чувствуешь выздоровленье,
                       Так дню грядущему поверь!
                       Долины вмиг позеленели,
                       Вот дым клубится по холмам:
                       Смотри, как нивы заблестели,
                       Заволновались здесь и там.
   
                       Чтоб вновь проникнуться хотеньем,
                       Вперяй в свет зрение свое.
                       Ты чуть охвачен усыпленьем;
                       Сок сонный в чаше -- брось ее!
                       Ты дорожи таким мгновеньем!
                       Пускай толпа лениво спит;
                       Лишь освященный дерзновеньем
                       На что готов, то совершит!

Страшный шум возвещает приближение Солнца.

Ариэль

                       Внимайте грохоту времен:
                       Вещает он, что день рожден;
                       Невыносим для духов он!
                       Врата со скрипом растворились,
                       Колеса Феба покатились.
                       О, что за шум приносит свет!
                       Пред трубным громом все немеет.
                       Глаз слепнет, слух ваш цепенеет:
                       Вам не снести тех звуков, нет!
                       Скрывайтесь в чашечки цветков --
                       Там, где спокойный есть альков,
                       Скрывайтесь в маках, под листвою!
                       Шум поразит вас глухотою!
   

Фауст

             Вокруг все дышит жизнью вдохновенной,
             Привет рассвету кротко возглашая.
             Земля! И ты осталась неизменной
             У ног моих, спокойствие внушая.
             Ты светом окружаешь вновь меня,
             Опять во мне родишь ты мощное решенье,
             Чтоб устремлялся к высшей доле я.
             Почуяло все света пробужденье:
             Лес полон песен звонких бытия,
             Ползут клочки тумана по долинам,
             Но свет небес проникнул в глубины,
             И сучья с ветвями, проспавши сном невинным,
             Опять воспрянули и бодрости полны;
             Цветы и листья ярче запестрели,
             Стряхнув жемчужины своей ночной росы;
             Вокруг восходят райские красы,
             Что отдохнуть и сил набрать успели.
   
             Смотри кругом! Вершины гор алеют,
             Всем возвещая миг торжественнейший дня;
             Изведать вечный свет они уже успеют,
             Пока еще дойдет потом он до меня.
             Альпийские луга заполнены сияньем,
             Оно уступами опустится и к нам.
             Я чувствую его, я ослеплен блистаньем
             И больше не могу довериться глазам.
   
             Не то же ль самое случается порою,
             Когда, желаньем высшим воспылав,
             Надежде вверившись, ворота пред собою
             Мы зрим отверстыми, труда не испытав;
             И вдруг из тьмы, навстречу к нам, ворвется
             Такое пламя, что вольно и ослепить.
             В обмане всяк невольно сознается:
             Хотел бы он лишь факел засветить,
             Но море пламени пред взором создается!
             Кто может знать, сокрыта ль в нем любовь
             Иль ненависть, иль та с другой мешаясь?
             Не лучше ли тогда к земле вернуться вновь,
             В покровы юности неопытной скрываясь?
             Нет, Солнце, ты останься за спиной!
             Смотреть на водопад я буду, восхищаясь,
             Как шумно со скалы он падает к другой,
             На тысячи частиц пред нами разбиваясь,
             Потоков новых столько же творя.
             Искрится пена там, над пеною шумя,
             А наверху, меняясь непрестанно,
             Сверкает радуги воздушный полукруг --
             То яркая вполне, то выглядит туманно,
             Прохладу и боязнь неся с собой вокруг.
             Да! Водопад -- людских стремлений отраженье,
             Взгляни ты на него, тогда поймешь сравненье:
             Здесь в яркой радуге нам жизнь предстала вдруг[47].
   
   

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ

Тронное зало. Государственный совет в ожидании Императора. Трубы. Выступает богато разряженная придворная челядь всякого рода. Император садится на трон: по правой его руке становится астролог.

Император

             Привет, привет всем верным мой,
             Всем, кто сюда прибыть старался!
             Мудрец мой рядышком со мной...
             Куда же дурень мой девался?
   

Юнкер

             Идя за мантией твоей,
             Он вдруг упал со ступеней;
             Ну, тушу мигом утащили...
             Пьян он иль мертв, мы не решили.
   

Второй юнкер

             Но вот с чудесной быстротою
             Его сменил дурак другой:
             Разряжен он весьма красиво,
             Но рожу корчит всем на диво.
             Две алебарды на пороге
             Ему скрестила стража в ноги.
             Да, вот он -- смелый дурень тот,
             О коем толк у нас идет!
   

Мефистофель

             Что все клянут, но принимают?
             Что, так желая, гонят вон?
             Что непрерывно защищают
             Да и бранят со всех сторон?
             Кого б ты сам позвал едва ли?
             Чье имя всяк произносил?
             Кто здесь, пред самым троном, в зале
             Свои колени преклонил?
   

Император

             На этот раз не будь до слов так падок,
             Не место здесь для всяческих загадок.

(Смеясь, указывает на советников и астролога.)

             Вот эти господа их задают исправно,
             Ты разрешай! Послушать -- презабавно;
             Боюсь, что мой дурак в далекой стороне[48]:
             Ты заместил его и будь соседом мне.

Мефистофель поднимается и становится по левую сторону Императора.

Говор толпы

             Еще дурак -- еще беда --
             Откуда? -- Как попал сюда? --
             Вот старый пал -- Знать, промах дал, --
             Тот -- бочка, этот щепкой стал.
   

Император

             Итак, все верные, все милые, спасибо
             За то, что собрались, живя и здесь, и там!
             Сошлись вы в добрый час, скажу вам это, ибо
             Расположенье звезд сулит удачи нам.
             Но для чего теперь, скажите. Бога ради,
             Когда заботы все успели мы сложить,
             Когда мечтали мы о славном маскараде,
             Чтоб как-нибудь себя и всех повеселить?
             Хотел бы я узнать в каком-нибудь ответе,
             К чему еще теперь терзаться нам в совете?
             Но если решено, так быть тому должно!
             Коль так задумано, свершится пусть оно!
   

Канцлер

             Как у святого, вкруг главы твоей
             Сияет высшая на свете добродетель:
             Ты, император, ближе всех нас к ней,
             То -- справедливость. Бог тому свидетель:
             Что любят так, чего так все желают,
             Что потерять несчастием считают,
             То все дано тебе в своих руках держать,
             Чтоб щедро все потом народу отдавать.
             Но, Боже мой, что значит ум во мне,
             И сердца доброта, и щедрость подаянья,
             Когда неистово свирепствуют в стране
             Одно лишь зло и все его деянья?
             Кто государство все окинет только взглядом
             Отсюда вниз, с отменной высоты,
             Тому покажется все сном иль просто адом,
             Где преступления родят свои плоды,
             Где беззаконие законы побеждает,
             Где заблуждение царит и произвол.
             Тот грабит очаги, тот чью-нибудь жену,
             Тот чаши иль кресты, подсвечники с престола;
             И жив он, и здоров, свершив свою вину,
             И совести своей не чувствует укола.
             Напрасно обивать судейские пороги,
             Увидишь лишь судью, что в кресло весь ушел...
             И все растут, растут народные тревоги.
             Восстанье, злость родит жестокий произвол.
             Живущие всегда позором, преступленьем
             Сильны своим естественным давленьем
             На соучастников; при ходе дел таком
             Окажется виновным тот, конечно,
             Кто не был виноват решительно ни в чем.
             Так свет начнет дробиться бесконечно,
             Погибнет все, чему придет черед.
             Ну, как здесь смыслу здравому развиться,
             Который лишь один на правду наведет?
             Благонамеренный, и тот придет склониться
             Пред тем, кто льстит, кто подкупом живет.
             Да и судья, не смея штрафовать,
             Не прочь и сам к преступникам пристать.
             Рисую мрачно я, но лучше бы всего
             Картину более густым завесить флером.

Пауза.

             Что суждено, не избежать того.
             Где все вредят, всем суждено страдать;
             Там и величию судьба грозит позором.
   

Военачальник

             Да, в буйные живем мы ныне дни:
             И всякий бьет, и всякий убивает;
             С командой не считаются они.
             И бюргер, что стенами защищаем,
             И рыцарь в замке над отвесною скалой --
             Как будто сговорились меж собой,
             Что нас они пересидеть сумеют.
             Наемники терпенья не имеют
             И денег требуют немедленно от нас;
             Ведь если бы еще мы им не задолжали,
             Они бы далеко отсюда убежали.
             Но закрепить попробуй только раз,
             Чего мы все давным-давно желали,
             Сейчас же попадешь в осиное гнездо.
             Мы наняли, конечно, их на то,
             Чтоб защищать, как должно, государство.
             Но сами видите -- разрушено оно
             И за мытарством терпит лишь мытарство.
             Орда безумная лишь все уничтожает,
             Все пустошит. Есть где-то короли --
             Но ведь никто из них не рассуждает,
             Что это зло дойдет до их земли.
   

Казначей

             А на союзников возможно ль полагаться?
             Где их субсидии, обещанные нам?
             Как в трубах дождевых воды, их не дождаться,
             Порою засухи отсутствующей там!
             Владенья у кого, скажи нам, повелитель,
             В твоей стране? В руках они каких?
             Куда ни глянешь, новый там властитель
             И независимым быть хочет от других.
             И нужно посмотреть, как пользуется властью!
             Мы столько прав повсюду надавали,
             Что сами ничего себе не удержали.
             На партии надеяться, к несчастью,
             Сейчас не можем мы. Враги ль они, друзья ль?
             Любовь и ненависть различны им едва ль!
             Все эти гвельфы, гибеллины[49]
             Сидят, попрятавшись, и ценят свой покой.
             И помощи соседской никакой:
             У всякого свои и цели, и причины.
             Совсем завалены ворота золотые:
             Всяк там старается, всяк ищет для себя,
             Всяк собирает только. У тебя
             Хоть кассы есть, но все они пустые.
   

Управляющий

             Да! Кой на что пожалуюсь и я!
             Мы ежедневно сберегаем,
             Но ежедневно же все больше расточаем:
             Так с каждым днем растет беда моя.
             На кухне нет еще подобной процедуры:
             Олени, кабаны, косули, зайцы, куры
             И гуси с утками, индюшки -- все идет,
             Как шло и ранее. Вина не достает.
             Когда бы в погребе стояли бочки с горы,
             Нагроможденные хотя б до потолка,
             Ведь не осталось бы от вин тех ни глотка,
             Опустошили бы все славные сеньоры...
             Да, сотрапезники бывают под столом,
             А мне платить приходится потом,
             Платить за всех, входить в дела с жидами,
             А это нелегко, как знаете вы сами.
             Жиды дают вперед, и в нынешнем году
             Съедается все то, чем в будущем бы жили;
             И свиньи не жиреют на беду,
             И даже тюфяки свои мы заложили.
             Объедки всякие нам подают на стол.
   

Император
(после некоторого раздумья Мефистофелю)

             Что, шут, не знаешь ли еще каких ты зол?
   

Мефистофель

             Я? Никаких! Кругом все так блестяще!
             Ты и твои! Совсем неподходяще
             Здесь было бы пенять пред силою такой!
             Беспрекословно я склоняюсь пред тобой.
             Где воля добрая, где крепкий разум есть,
             Где столь богатая всем предстоит работа,
             Кому беседовать о бедствиях охота
             И явно темноту светилам предпочесть?
   

Говор толпы

                       Ну, ловкий плут -- И умный плут --
                       Он льстит -- Но очень кстати тут --
                       Не так он прост -- Он не профан --
                       А сущность в чем? -- Имеет план.
   

Мефистофель

             Нет мест таких, где б всем довольны были;
             Чего-нибудь везде недостает;
             Здесь денег нет, и как бы там ни рыли,
             На глиняном полу никто их не найдет.
             Но в жилах гор, но в основаньях стен
             Есть смысл искать металлы и монеты.
             А если спросите, что их нарушит плен, --
             Природа, мощный дух -- вот вам мои ответы.
   

Канцлер

             Природа, дух -- то нехристя слова;
             За них безбожников жестоко мы караем
             Ввиду опасности, что скрыта в них едва:
             Природа -- грех, а духом называем
             Мы дьявола. Слова родят сомненье,
             Свое двуполое дитя.
             Страна у нас, конечно, исключенье,
             И за нее не опасаюсь я;
             Из нашего возникли населенья
             Два верные престолу поколенья:
             Духовные и рыцари. Беда
             Пусть нам грозит, коль нужно так, всегда
             Они заступятся и зло преодолеют.
             В награду же за то они страной владеют
             И вместе Церковью. Мутят простой народ,
             Подготовляя в нем сопротивленье,
             Еретики иль им подобный сброд:
             Их цель ясна -- устроить разоренье!
             И что же? Шуткой дерзкою своей
             Ты хочешь очернить высокие сословья?
             В сердцах испорченных есть для того условья,
             И самым дуракам они сродни, ей-ей!
   

Мефистофель

             Ученого в тебе я усмотрел прекрасно:
             Где сами не были, то далеко ужасно,
             Чего не держите, того и вовсе нет;
             Что не считали вы, не верите в ответ;
             Чего не взвесите, для вас без веса то;
             Что не в монетах лишь, по вашему, -- ничто.
   

Император

             От этого для нас не будет облегченья;
             Великопостные при чем здесь поученья?
             Я сыт от вечных слов и "если", и "когда";
             Здесь денег нет, подай нам их сюда!
   

Мефистофель

             Я дам и более чем нужно, господа!
             Легко, но легкого нет вовсе без труда.
             Лежит сокровище, но как его достать?
             Искусен тот, кто мог бы лишь начать.
             Все золото в земле сокрытым пребывает;
             Раз император той землею обладает,
             Так золото должно ему принадлежать.
   

Казначей

             Для дурака он рассуждает здраво:
             Наш старый государь на то имеет право.
   

Канцлер

             Раскинул Сатана вам золотые сети;
             Неблагочестием страдают штуки эти.
   

Управляющий

             Коль даст он для двора желанных нам даров,
             И на нечестие немножко я готов.
   

Военачальник

             Дурак неглуп, всем пользу принесет;
             Солдат не спросит нас, откуда что идет.
   

Мефистофель

             А коль насчет меня волнует вас тревога,
             Не вру ли я? Спросите астролога!
             Он знает все круги, и каждый день, и час.
             Ответь теперь при всех: как на небе у нас?
   

Говор толпы

                       Две шельмы -- спелись в унисон --
                       Шут, фантазер -- и близок трон --
                       И песнь стара -- старо звучит --
                       Шут подсказал -- мудрец гласит.
   

Астролог
(говорит, Мефистофель подсказывает)

             И Солнце самое блестит подобно злату:
             Меркурий весть несет за милость и за плату;
             Венера вам довольно ворожила,
             Придет опять и улыбнется мило;
             Луна, хоть девственна, причудливой бывает;
             Коль Марс не встретится, он нам не угрожает.
             Юпитер, как всегда, сиянием блистает;
             Сатурн, хоть и велик, но не таков на глаз:
             Он виден маленьким, да и далек от нас;
             И, как металл, у нас цены он не нашел,
             Добротность так себе, и слишком он тяжел.
             Вот если Солнышко с Луной соединятся
             Иль злато с серебром, так все развеселятся:
             Появятся дворцы и всякие садочки,
             И перси нежные, и розовые щечки;
             Достигнет этого ученый человек,
             Из наших никому не сделать и вовек.
   

Император

             Я слушаю вдвойне все то, что он болтает,
             Но все же он меня совсем не убеждает[50].
   

Говор толпы

                       Что мелет -- шутит он цинично --
                       То календарно -- то химично --
                       Я слушал, ждал -- один обман
                       Хоть и учен -- мошенник он[51].
   

Мефистофель

             Дивятся, словно спевшись в хоре,
             Моим словам не верят все:
             Кто думает о мандрагоре[52],
             А кто другой -- о черном псе[53].
             Тот подивится, кто лишь шутит да хохочет,
             Да и другой, что волшебство клянет,
             Когда у первого подошву защекочет,
             Второй же -- с места не сойдет!
             Вы чувствуете все влечение природы,
             Что действует из недр земных и на людей,
             Коль из земли сквозь тайные проходы
             Пройдет влеченье: то немного, то сильней, --
             Коль члены будут тяжестью объяты,
             Иль вдруг проявится в ногах какой разлад,
             Хватайтесь за кирки, беритесь за лопаты.
             Схоронен шпильман там? Копайте -- там и клад[54].
   

Говор толпы

                       Налились ноги, как свинцом --
                       Мне руку сводит костолом --
                       Большие пальцы на ногах
                       Так зачесались, просто страх --
                       Стена -- приметы все кричат, --
                       Что здесь зарыт громадный клад.
   

Император

             Живей! Тебя не отпущу я,
             Испробуй сам, что наболтал,
             Открой места, чтоб я видал.
             И меч, и скипетр свой сложу я
             И за работу сам примусь,
             Когда в тебе не ошибусь.
             Но если в лжи ты виноват,
             Пошлю тебя я в самый ад!
   

Мефистофель
(про себя)

             Туда я путь найти сумею...

(Вслух.)

             Но я понятья не имею,
             Где под землею что лежит.
             Идет крестьянин бороздою,
             О крепкий ком соха стучит;
             Он поднимает ком с землею
             И о селитре думать рад,
             Но там -- горшок, в горшке же этом
             Все слитки золота лежат
             И радуют своим приветом,
             Да им же вместе и страшат
             А сколько там различных сводов!
             А сколько трещин, переходов,
             Где драгоценности лежат,
             Вблизи дороги самой в ад!
             Рядами там стоят бокалы,
             Тарелки, всякие блюда;
             Там из рубинов есть фиалы,
             В них есть и влага иногда.
             Давно те доски стали худы,
             Что были в бочках с влагой той,
             Но винный камень сам собой
             Ей создал новые сосуды
             Не только золото, рубин
             Земля в нутре своем вмещает,
             Но и эссенции скрывает
             Старейших, драгоценных вин.
             Все, что земля в себе хранит,
             На нас таинственностью веет;
             Но только мудрый посмелеет,
             Как тайны все изобличит.
   

Император

             Все это темное меня не занимает;
             А что там ценное -- тащи его сюда!
             Кто в темноте мне шельму распознает?
             Все кошки в темноте не серы ли всегда?
             Вот эти-то горшки, наполненные златом,
             Тащи сюда, работу дав лопатам!
   

Мефистофель

             Возьми кирку, лопату сам порой:
             Работою простой себя возвысить надо!
             Полезет к нам из-под земли сырой
             Златых тельцов блистающее стадо[55].
             И, в восхищеньи от вещицы,
             Вручишь ты милой редкостный алмаз:
             Он может возвеличивать у нас
             И красоту, и сан императрицы.
   

Император

             Живей, живей! Несносно промедленье!
   

Астролог

             Ты, государь, смири столь страстное стремленье!
             Скорей покончим мы, как следует, с игрой!
             Разбрасываться так нельзя, не то потужим;
             Довольно с нас сперва и мысли лишь одной:
             Потом чрез меньшее и большее заслужим.
             Кто хочет доброго, пусть добрым будет сам;
             Кто хочет радости, сперва угомонися;
             Кто хочет пить, с тисками повозися;
             Кто хочет чудного, верь раньше чудесам!
   

Император

             Так время мы сперва заполним торжествами,
             Пока великий пост их прочь не отозвал:
             Сейчас к веселью склонны мы довольно сами,
             Так тем шикарнее пройдет наш карнавал!
             Трубы. Exeunt[56]. Уходят.
   

Мефистофель

             Сейчас заслуга[57] здесь и счастие совпали,
             А это дуракам едва ли б удалось:
             Пусть камнем мудрости они б и обладали,
             Да мудреца б у них для камня не нашлось!
   

ПРОСТРАННЫЙ ЗАЛ СО СМЕЖНЫМИ ПОКОЯМИ,
украшенный и разряженный для маскарада. В глубине сцены появляется Император с придворною челядью в качестве зрителей.

Герольд

             Не думайте о том, что в странах вы немецких,
             О плясках дьявольских, дурацких иль мертвецких;
             Вас ждет здесь зрелище приятнее того,
             Сейчас вы пред собой увидите его.
             Наш государь в походах итальянских
             Бродил средь Альп, поистине гигантских,
             На пользу для себя, для наслажденья вам.
             Он превеселое взял государство там
             И умолял, припав к туфлям священным[58],
             Чтоб вместо права власть он получил;
             Короновавшись там венцом своим бесценным,
             Для нас дурацкую он шапку захватил.
             Теперь мы все совсем переродились.
             Мужчины все, что видели людей,
             Ту шапку носят по приязни к ней,
             И ею головы и уши их накрылись,
             Все это делает их с виду дураками.
             Но все ж они умны, как только могут сами.
             Я вижу, как они вдали уже толпятся,
             Слегка качаются, но в парах быть стремятся;
             Как каждый хор придерживается хора!
             Вперед, народ! Без всякого задора.
             В конце концов, твердя и сотни тысяч шуток,
             Как было то всегда, да и осталось как
             До настоящих улетающих минуток,
             А все-таки весь свет -- один сплошной дурак.
   

Садовницы
(пенье под аккомпанемент мандолин)

                       Всю-то ночь мы потрудились,
                       Наряжаясь до утра,
                       И сегодня появились
                       В блеске здешнего двора.
   
                       Мы, младые флорентинки,
                       Поработали над тем,
                       Чтоб прелестней быть картинки,
                       Чтоб понравиться вам всем.
   
                       В темных локонах цветочки
                       Приютилися у нас:
                       Разноцветные кленочки
                       Дали целый нам запас.
   
                       С этим стоило возиться,
                       Мы предвидели вперед;
                       Можно цветикам гордиться:
                       Расцветают круглый год.
   
                       Все обрезочки цветные
                       Симметрично вплетены;
                       В частном можно не мириться,
                       В целом -- прелести полны.
   
                       На садовниц у собранья
                       Взоры всех устремлены:
                       Видно, женские созданья
                       И искусство так дружны!
   

Герольд

             Нам корзины покажите,
             Что у вас на головах;
             Да и в пестрые взгляните,
             Что несут они в руках!
             А кому что полюбилось,
             Забирайте нарасхват,
             Чтоб все зало превратилось
             Словно чудом в целый сад,
             Чтоб теснее все столпились
             Вкруг прелестных этих пар!
             Стоят те, что здесь явились,
             Стоит милый их товар!
   

Садовницы

                       Выбирайте же любые,
                       Не торгуйтесь, просим вас:
                       Всякий знает, что такие
                       Приобрел он здесь у нас.
                       Оливковая ветвь с плодами
                       Не завидую я Флоре,
                       Избегаю споров я;
                       Только в мирном разговоре
                       Есть и прелесть для меня.
                       На границах всех владений,
                       На межах любых полей
                       Я расту для примирений
                       В отношениях людей.
                       Так надеюсь я, что вскоре
                       Счастью быть моей листве --
                       Украшеньем стать в уборе
                       На прелестной голове.
   

Золотой венок из колосьев

                       И Цереры дар годится
                       Украшением как раз:
                       Что давно желанным мнится,
                       В чем полезное таится,
                       То украсит много вас.
   

Фантастический букет

                       Вам сказать мое названье
                       Отказался б Теофраст[59]:
                       Кто-нибудь -- мое мечтанье --
                       Здесь мне должное воздаст.
                       Чтоб вплели меня (желал бы)
                       В кудри милые свои,
                       О местечке я мечтал бы
                       Ближе к сердцу, на груди.
   

Провокация

                       Пусть вам пестрые безделки
                       Модный вкус увеселяют:
                       То -- красивые подделки,
                       Что в природе не бывают!
                       Там, где волосы густые,
                       Колокольцы золотые
                       Так красивы -- просто страх! --
                       На зеленых черенках!
   

Почки роз

                       Мы же держимся сокрыто;
             Счастлив тот, кто нас найдет!
             Вот как лето к нам придет,
             Развернутся все цветы-то!
             Не иметь нас -- вам лишенье:
             В нас обет и исполненье.
             Восхищает царство Флоры
             Не одни лишь только взоры,
             Но и чувства, и сердца
             От начала до конца.

Под зелеными галереями садовницы изящно украшают свою лавочку.

Садовники
(пенье с аккомпанементом теорб[60])

             Пусть цветочки расцветают,
             Это -- ваше украшенье;
             А плоды там умолкают,
             Где у вкуса все решенье.
   
             Здесь садовник загорелый[61]
             Предлагает покупать
             Разных фруктов ворох целый;
             Нужно вкусом выбирать.
   
             Фрукты сочны, ароматны;
             Сладко их съедите вы:
             Розы грезам так приятны,
             Просят яблоки еды.
   
             Вы позвольте приютиться
             Нам, красоточки, близ вас,
             Чтоб могли все соблазниться
             Тем товаром, что у нас.
   
             Собрались под кров зеленый
             В ароматные ряды
             И листочки, и бутоны,
             И цветочки, и плоды.

Между тем как продолжается пение под аккомпанемент то гитар, то теорб, оба хора продолжают строить пирамиды из своих товаров, чтобы предлагать их проходящим. Мать и ее дочь.

Мать

             На тебя, как родилась,
             Чепчик я надела;
             И лицом ты удалась,
             Не дурна и с тела.
             Вот я думала: она
             Богачу присуждена,
             Так того хотела!
             Ах! Летели вдаль года
             Так себе, без дела,
             Женихов твоих толпа
             Сильно поредела.
             Танцевала ты с одним,
             А другого в пляске с ним
             Локотком задела,
             Так все праздники прошли,
             А для нас пропали.
             И жгуты не помогли,
             Мужа не поймали.
             Здесь немало дураков:
             Принимайся за улов
             Без большой морали!

Товарки молодые и прекрасные присоединяются к ним, интимный шум становится громким. Рыбаки и птицеловы входят с сетями, удочками, прутиками, намазанными клеем, и прочими снарядами, смешиваются в толпе с красивыми детьми. Взаимные попытки приобрести, поймать, ускользнуть и удержать дают поводы к приятнейшим диалогам.

Дровосеки
(входят буйно и грубо)

             Нам место уступай!
             Побольше нам простора!
             Мы рубим в чаще бора
             Деревья; те летят
             И, падая, вопят,
             Когда мы их уносим.
             Тогда толчки наносим.
             Но -- нам то похвала! --
             Тут не бывает зла.
             Когда бы грубиянов
             Не ведала страна,
             Немало бы изъянов
             Изведала она:
             Ведь не было б тогда
             И этих деликатных,
             Что заняты всегда
             В беседах, вам приятных!
             Узнайте правду ту:
             Когда б не вырубали
             Деревьев мы в лесу,
             Вы все бы замерзали.
             Узнайте правду ту!
   

Полишинели
(неловко, неуклюже)

             Вы -- дурачье, и оттого-то
             Вы родились с горбами.
             Умны мы, ровно ничего-то
             Мы не носили сами;
             Все наши шапочки,
             Там кофты, тряпочки
             И все обноски
             Легки для носки.
             Вот потому-то,
             В туфлях обуто,
             Все наше племя
             Транжирит время:
             Везде шныряем,
             Везде ныряем
             Иль так глазеем,
             Где как умеем,
             Где потеснее,
             Скользнем угрями;
             Где веселее,
             Шалим мы сами;
             Вы нас хвалите
             Иль нас браните:
             Нам совершенно
             То равноценно.
   

Паразиты
(льстиво и жадно)

             Вы, дровосеки честные,
             И ваши свояки,
             Друзья уже известные,
             Вы очень нам близки.
             Все эти приседания
             И разные кривляния,
             Неясных фраз намеки
             Иль просто экивоки --
             От них ни для кого
             Не выйдет ничего.
             Вся дела суть в дровах
             Да, кроме них, в углях.
             Когда все это есть,
             Нетрудно приобрести
             На кухне огонька;
             А там пекут пока
             Да жарят кое-что
             И вместе варят то,
             Что следует варить.
             Тогда приятно быть
             Обжорой по призванью,
             Дать волю обонянью
             И нюхать иль жаркое,
             Иль рыбное какое,
             Чтоб все пожрать дотла
             С хозяйского стола.
   

Пьяный
(почти без сознанья)

             Прекословить мне нельзя,
             Вольному душою!
             Свежий воздух шутки я
             Притащил с собою.
             Значит -- пью я, пью и пью!
             Рюмочки, звончее!
             Ты отстал? Не потерплю!
             Звонче, веселее!
   
             С женкой просто сладу нет!
             Я ряжусь для бала,
             А она меня в ответ
             Чучелой назвала.
             Значит -- пью я, пью и пью!
             Чокайтесь звончее!
             Пьяных чучел -- страх люблю,
             С ними веселее!
   
             Вздору я совсем не нес,
             Шел, где нужно, знай-ка!
             Коль хозяин не поднес,
             Поднесет хозяйка!
             Значит -- пью я, пью и пью!
             Чокайся звончее!
             Цыц! Никто не отставай!
             Так нам веселее!
   
             Коли так я веселюсь,
             Что кому за дело,
             Если и под стол свалюсь?
             Стоя -- надоело!
   

Хор

             Братцы! Пей же, пей и пей!
             Только рюмочки звончей!
             За скамью свою держись,
             А не то -- под стол вались!

Герольд провозглашает различных поэтов, как поэтов природы и придворных рыцарских певцов, так и энтузиастов. В тесноте всяких конкурентов каждый мешает своему соседу выдвинуться вперед. Один только проскальзывает и произносит несколько слов.

Сатирик

             Известно ль то вам, чем меня
             Вы прямо б в раж вогнали?
             Чтоб говорил и пел то я,
             Чему бы не внимали.

Поэты ночи гробов просят простить их, так как они охвачены интереснейшим разговором с только что восставшим вампиром, из чего, может быть, появится новый род поэзии; Герольд вынужден примириться с этим и вызывает греческую мифологию, которая и в современной маске не утратила ни своего характера, ни своей привлекательности.

   

ГРАЦИИ

Аглая

             Мы прелесть в жизнь должны вливать,
             Прибавьте: прелесть подавать.
   

Гегемона

             Прибавьте: прелесть получать,
             Своих желаний достигать.
   

Евфросина

             Коль мирно жизни дней теченье,
             Всего милей -- благодаренье.
   

ПАРКИ

Атропос

             Мне, как старшей, довелося
             Ткать нить жизни для людей;
             Много чувствовать пришлося,
             Много думать мне над ней.
   
             Мягче, глаже не бывает
             Нити, кроме нити льна,
             Да по пальцу пробегает
             Предварительно она.
   
             Увлечений избегайте
             В танцах, в радости своей,
             Жизни нить не забывайте:
             Так легко порваться ей!
   

Клото

             В руки ножницы вручили
             Мне лишь по причине той,
             Что у старшей выходили
             Несуразности порой.
   
             Бесполезнейшие нитки
             С осторожностью прядя,
             Наносила всем убытки,
             Нитей чудных не щадя.
   
             И сама порой младою
             Я грешила, как школяр;
             Ныне стала я иною,
             Ножницы вложив в футляр.
   
             Мне не так уже свободно.
             Дружелюбней стала я;
             Веселитесь как угодно,
             Жизнью пользуйтесь, друзья!
   

Лахезис

             Я веду себя пристойно,
             Я порядку предана;
             Прялка движется спокойно,
             Не торопится она.
   
             Нити будут ровно виться,
             Каждой путь указан свой;
             Никогда я заблудиться
             Не позволю ни одной.
   
             Если я хоть раз, к примеру,
             Позабудусь, будет страх!
             Время счет ведет и меру,
             У ткача клубок в руках[62].
   

Герольд

             Вы не узнаете тех, что пройдут пред вами,
             Хотя бы в древностях начитаны вы были;
             Взглянув на тех, кто злобными прослыли,
             Вы их назвали бы желанными гостями.
   
             То -- фурии. Но вы полны сомненья!
             Стройны, прекрасны, молоды, приятны.
             Побудьте с ними, станут вам понятны
             Все их змеиные, все злые побужденья.
   
             Они коварны; в вихре дней текущих,
             Когда всяк дурень хвалится грехом,
             Не выставят себя за ангелов при том,
             Но скажут вам, что бич они всех сущих.
   

ФУРИИ

Алекто

             Предупрежденья -- вздор! Доверитесь попозже:
             Мы -- юны, недурны, в нас есть и лесть, и злоба;
             Тому нашептывать начнем одно и то же,
             О том, что мучиться придется с ней до гроба.
   
             Пока его наш шепот не настроит,
             Что милая его давно другим кивает,
             Что и глупа она, крива, да и хромает,
             И как невеста ничего не стоит.
   
             Наш шепот и невестин слух пробудит:
             Мы скажем -- друг ее пред некою особой
             Отозвался о ней с презреньем и со злобой;
             Хоть и сойдутся вновь, осадок горький будет.
   

Мегера

             Все это -- пустяки: они развяжут путы,
             А я возьмусь за то, чтоб самое их счастье
             Причудой отравить и превратить в ненастье:
             Изменчив человек, изменчивы минуты.
   
     любовь и жизнь и кровь отдам;
             Ни радостей, ни вер ничьих не стану мерить.
   

Маргарита

             Нет, ты не прав; должны мы верить.
   

Фауст

             Должны?
   

Маргарита

                       Когда б мое ты слушал слово!
             Ведь ты не чтишь причастия святого.
   

Фауст

             Я чту его.
   

Маргарита

                                 Но не желая,
             Чужд месс, на исповеди не бывая.
             Ты в бога веришь?
   

Фауст

                                 Друг, сказать кто может:
             Я верую в него?
             Священника и мудреца встревожит
             Вопрос твой, и ответ его
             Покажется насмешкой.
   

Маргарита

                                           Ты не веришь, значит.
   

Фауст

             Меня, мой ангел, не толкуй иначе.
             Кем был он назван?
             Кем был он понят?
             В него я верю?
             Кто это знает,
             Кто дерзает
             Сказать: не верю!
             Он, всеобъемлющий,
             Все охраняющий,
             Объемлет, хранит
             Тебя, и меня, и себя.
             Не держит ли сводом он небо?
             Земля не тверда ль под ногами?
             Не всходят ли, с радостным взглядом,
             Вечные звезды?
             Взор во взор не смотрю ль на тебя?
             Не льется ли все
             В ум, и в сердце, в тебя?
             Не объемлет ли вечная тайна
             Незримо и зримо тебя?
             Наполни сердце тем во всем его в объеме,
             И в миг, когда ты вся в восторженной истоме,
             Как хочешь именуй его,--
             Любовь! Блаженство! Сердце! Бог!
             Во мне же для него
             Нет имени! Все -- чувство.
             Что имя? -- звук во вне,
             Дым, застеливший небосвод.
             Маргарита
   

Все это хорошо вполне;

             Священник то ж преподает,
             Чуть-чуть другими лишь словами.
   

Фауст

             То твердится всеми сердцами
             Повсюду, где день в небесах,
             Но лишь на разных языках.
             Почему ж на своем не сказать мне?
   

Маргарита

             Тебя послушав, как все не признать мне!
             Но недостаток есть один:
             Ведь ты -- не христианин.
   

Фауст

             Дитя!
   

Маргарита

                       Мне тяжело совсем;
             Что все тебя я вижу с тем.
   

Фауст

             Как так?
   

Маргарита

                       Тот человек, -- всегда ты с ним,--
             До глубины души мне нестерпим.
             Никто в жизнь мою, -- послушай, --
             Так не язвил мне душу,
             Как противный вид знакомца твоего.
   

Фауст

             Ты, куколка, не бойся его!
   

Маргарита

             Его присутствие мучит меня.
             Добра всегда со всеми я,
             Но, как к тебе душой влекусь я,
             Так этого тайно боюсь я,
             И мне кажется, что он плут притом.
             Прости мне бог, коль неправа я в том.
   

Фауст

             Но и таким ведь жизнь досталась.
   

Маргарита

             С подобным бы я жить боялась,
             Он все, чуть в комнату войдет,
             С насмешкой взором обведет,
             Почти что злым,
             И видно, что ему все кажется чужим;
             Написано на лбу его,
             Что он не любит никого.
             В твоих объятьях сладко мне,
             Свободно так, я вся в огне;
             В его ж присутствии я вновь больна душой.
   

Фауст

             О, предугадчик-ангел мой!
   

Маргарита

             Так это все сильней, чем я,
             Что, только к нам он постучится,
             Сдается, больше не люблю тебя,
             Когда он здесь, я не могу молиться.
             Мне сердце гложет это все;
             Должно быть, Генрих, и твое,
   

Фауст

             В тебе к нему душевная вражда.
   

Маргарита

             Но мне пора.
   

Фауст

                                 Ужели никогда
             С тобой спокойно час не проведу я,
             Душа к душе, грудь к груди не прильну я?
   

Маргарита

             Ах, если б я спала одна,
             Я б нынче в ночь дверь запирать не стала.
             Но мать, -- так чутко спит она!
             А если б нас она застала,
             На месте умерла бы я,
   

Фауст

             Не страшно то, мое дитя.
             Вот стклянка! капли три
             Ей влей в питье, и, посмотри, --
             Она заснет, все забывая.
   

Маргарита

             Что не исполню для тебя я!
             То причинить не может вред?
   

Фауст

             Я дал ли бы такой совет?
   

Маргарита

             О лучший мой! тебя чуть вижу я,
             Тебе во власть душа вся отдается.
             Так много сделала я для тебя,
             Что сделать больше мне не остается.

(Уходит.)

Мефистофель входит.

Мефистофель

             Мартышка! уж ушла?
   

Фауст

             Ты вновь шпионом стал!
   

Мефистофель

             Да, я следил за каждым словом.
             Свой катехизис доктор отвечал;
             Надеюсь, это впрок пошло вам,
             Девицам нравится былой закал,
             Кто прост душой и кто благочестив:
             Им кажется, отдаст он все, здесь уступив.
   

Фауст

             Тебе ль, чудовищу, понять,
             Как чистой, любящей душой,
             Что верою полна,
             Той, что одно
             Спасенье ей, приходится страдать,
             В сознаньи, что погиб ее друг дорогая!
   

Мефистофель

             Сверхумный, умница влюбленный,
             Девчонкой за-нос проведен!
   

Фауст

             Шут, пламенем и грязью порожденный!
   

Мефистофель

             Физиогномики ей дар врожден.
             В моем присутствии неловко все ей там;
             Открыла тайный смысл ей масочка моя;
             Ей кажется, что или гений я
             Иль, может быть, и дьявол сам.
             Так нынче в ночь?
   

Фауст

                                           Тебе-то что?
   

Мефистофель

             И мне немного в радость то!
   

XVII
У КОЛОДЦА

Гретхен и Лизхен с кувшинами.

Лизхен

             Ты о Варварушке слыхала?
   

Гретхен

             Нет. В люди я не выхожу почти,
   

Лизхен

             Сибилла наверняк сказала;
             Та сбилась, наконец, с пути.
             Вот так гордячки-то.
   

Гретхен

                                           Что?
   

Лизхен

                                                     Запах есть.
             Ей на двоих теперь и пить и есть.
   

Гретхен

             Ах!
   

Лизхен

             Наконец, досталось ей, за дело.
             На парне так вот и висела!
             С ним она и гуляла,
             И на всех балах плясала!
             Хотела всюду первой быть,
             Получать пирожки да вина пить,
             Красотой мечтала всех затмить.
             И не стыдилась,-- став бесчестной!--
             Подарки брать, как всем известно.
             Все были ласки, все привет.
             Ну вот, цветочка-то и нет.
   

Гретхен

             Бедняжка!
   

Лизхен

                                 Что ее жалеть!
             За прялкой было нам сидеть,
             Нас ночью мать не выпускала,
             Она ж с милым дружком бывала,
             На лавочке, иль в темный уголок;
             Часы летели за краткий срок.
             Теперь погнись, признай свой грех
             В срамной рубахе, в церкви, при всех.
   

Гретхен

             Ее он, конечно, возьмет женой.
   

Лизхен

             Дурак бы был! Парень какой
             Везде утехи найдет с любой.
             Да он уехал,
   

Гретхен

             Дурно как!
   

Лизхен

                                 Женись он,-- попадет впросак!
             Порвут ей парни ее венок,
             Мы ж соломы насыпем ей на порог!

(Уходит.)

Гретхен (идя домой)

             Как прежде смело я судила
             Ту девушку, что согрешила!
             И как я для чужих грехов
             Не находила довольно слов!
             Будь черен грех, черню еще,
             Но мне он мало черен все.
             Величилась, крестя себя,--
             А вот теперь грешна и я!
             Но, боже,-- все, что жизнь смутило,
             Так было сладко! ах, так мило!
   

XVIII
ГОРОДСКАЯ СТЕНА

В стенной нише изображение Mater dolorosa; перед ним кувшины с цветами.

Гретхен (ставит свежие цветы s кувшины)

             Да смилосердится,
             О скорбиведица,
             Твой облик над моей тоской,
   
             В сердце пронзенная,
             Скорбью язвленная,
             Смерть сына зришь ты пред собой.
   
             К отцу взираешь ты,
             Вздох воссылаешь ты --
             Ввысь за удел его и твой.
   
             Кто знает,
             Как изнывает
             Душа, тоски полна?
             Как душа моя томится,
             Как трепещет, как боится!
             Знаешь ты, лишь ты одна.
   
             Куда бы ни пошла я,
             Всегда, всегда, всегда я
             Томлюсь и здесь и там.
             Ах! чуть не и а глазах я,--
             В слезах, в слезах, в слезах я,
             И сердце -- пополам!
   
             Цветы с моего окошка
             Слезами орошены,
             Как будто ранним утром
             Они все собраны.
   
             Чуть светло заблестела
             Мне в комнату заря,
             Уже в тоске сидела
             Там на постели я.
   
             От смерти и стыда укрой,
             О, скорбиведица!
             Да смилосердится
             Твой лик над моей тоской!
   

XIX
НОЧЬ

Улица перед дверью Гретхен.

Валентин
(солдат, брат Гретхен)

             Когда я на пирушках сидел,
             Где каждый хвастал, как хотел,
             И громко гости вкруг меня,
             Красоток-девушек ценя,
             Хвалили их, стакан в руке,--
             Склонясь на локти, в уголке,
             Спокойно я сидел в тени
             И слушал, как шумят они.
             Смеясь, я бороду ласкал,
             Стакан я полный тоже брал,
             Всем, говорил, воздам я честь.
             Но разве в целом крае есть,
             Кто с Гретой милою равна?
             С моей сестрой спорить годна?
             Топ-топ! клинг-кланг! так шло кругом
             Он прав! кричали нараспев,
             Она -- краса всех наших дев.
             И все смолкали за столом.
             Теперь,-- рвать волосы готов я,
             О стены биться от злословья,
             Грая, издевательств, град насмешек
             Терпеть я должен от всяких пешек!
             Как осужденный, я краснею.
             При каждой клевете немею!
             Свалить их мог бы в крайнем счете
             Но смею ль им сказать: вы лжете!
             Но кто идет? ползет кто к нам?
             Не ошибусь, их двое там.
             Ну, если это он,-- по чести,
             Останется он мертв на месте.
   

Фауст, Мефистофель.

Фауст

             Как в сакристии за окном
             Лампады вечной свет мерцает,
             И тихо-тихо убывает,
             А сумрак сторожит кругом,--
             Так и в душе -- все сумрак тоже.
   

Мефистофель

             Иль мы на тощего кота похожи,
             Что крадется по крыше, мимо труб
             И точит когти о древесный сруб;
             По-моему, за ним есть все права:
             Немного похоти, немного воровства.
             Заранее во мне струится
             Вальпургиева ночь; она
             Уж послезавтра состоится;
             Тогда есть толк бродить без сна.
   

Фауст

             А клад поднимется ль ко мне,
             Тот, что я видел в глубине?
   

Мефистофель

             Да, с наслаждением во взоре,
             Ларец ты выкопаешь вскоре.
             Недавно заглянул я сам:
             Тьма талеров прекрасных там.
   

Фауст

             А драгоценностей, перстней,
             Чтоб мне доставить милой веселье?
   

Мефистофель

             Там много разных есть вещей,
             Как, например, из перлов ожерелье.
   

Фауст

             Вот хорошо! Мне тяжелей
             Являться без подарка к ней.
   

Мефистофель

             Но нет причины вам сердиться --
             Порой задаром насладиться.
             Вот небо в звездах начало гореть!
             Вы образец услышите искусства.
             Хочу песнь нравственную спеть,
             Чтоб соблазнить верней в ней чувства.

(Поет под гитару.)

                       Зачем, открой,
                       У двери той,
                       Где милый твой,
                       Катринхен, ты с денницей!
                       Страшись теперь:
                       Войдешь ты в дверь
                       Девицей, верь,
                       А выйдешь не девицей.
   
                       Все примечай!
                       Возьмет он рай,
                       Потом -- "прощай",
                       Ах, бедная овечка!
                       Влюбленной будь,
                       Но не забудь,
                       К любви есть путь,
                       Лишь обменив колечко!
   

Валентин (выступает).

             Кого ты манишь? Чорта с два
             Щадить такого крысолова!
             К чертям твой инструмент сперва,
             К чертям потом певца лихого!
   

Мефистофель

             Гитара пополам, и не воскреснет.
   

Валентин

             Теперь же череп ловко треснет!
   

Мефистофель (Фаусту)

             Ну, доктор, не робей! Валяй!
             Со мной бок-о-бок, как и всюду!
             Свою шпажонку обнажай!
             Коли! Парировать я буду.
   

Валентин

             Парируй же!
   

Мефистофель

                                 За первый сорт.
   

Валентин

             А так?
   

Мефистофель

                                 Вот так!
   

Валентин

                                           Здесь бьется чорт!
             О, что со мной? В руке -- свинец.
   

Мефистофель (Фаусту)

             Коли же!
   

Валентин (падает)

                                 Горе мне!
   

Мефистофель

                                                     И приручен глупец.
             Теперь же прочь! Нам нужно скрыться скоро.
             Уж об убийстве подняли все крик.
             С полицией хоть ладить я привык,
             Но с уголовщиной встречаться мне неспоро.

(Уходят.)

Марта (в окне)

             Сюда! Сюда!
   

Гретхен (в окне)

                                 Огня с собой!
   

Марта (как выше)

             Здесь брань, и шум, и крик, и бой.
   

Народ

             Один уже убит! Сюда!
   

Марта (выходя)

             И что ж, уже бежал злодей?
   

Гретхен (выходя)

             Кто здесь лежит?
   

Народ

                                           Сын матери твоей.
   

Гретхен

             Всевышний! Какая беда!
   

Валентин

             Умру я! Коротко сказать.
             Короче совершить.
             Эй, бабы! что кричать, рыдать.
             Ко мне! и речь следить!

(Все подходят к нему.)

             Еще ты, Гретхен, молода,
             И ты разумна не всегда,
             Ты зря ведешь свой путь.
             Хочу тебе секрет сказать:
             Когда теперь ты стала .....
             Так ей вполне ты будь!
   

Гретхен

             Мой братец! Боже! Что такое?
   

Валентин

             Оставь ты господа в покое!
             Что совершилось, свершено,
             Пойдет все, как итти должно,
             Ты тайно начала с одним,
             Потом тебе итти к другим,
             Когда ж до дюжины дойдет.
             Тебя и город весь возьмет.
   
             На свет рождаясь, грех впервые
             Выходит тайно из пелен.
             На слух, на голову ночные
             Покровы надевает он.
             Сперва его убить согласны,
             Но он растет, он стал большой;
             И днем гуляет он нагой,
             Хоть вес настолько же прекрасный.
             Чем безобразней он лицом,
             Тем больше щеголяет днем.
   
             Предвижу я, что дни придут,
             И в городе весь честный люд
             На тебя, как на падаль, взглянет,
             Сторониться потаскушки станет,
             Тогда ты сердцем онемеешь,
             Чуть чей-нибудь ты встретишь взор.
             Золотую цепь надеть не посмеешь,
             Встать в церкви к алтарю на позор!
             В красивой кружевной косынке
             Ты не запляшешь на вечеринке!
             Ты в жалком уголке навеки
             Укроешься, где нищие да калеки!
             И если б бог простил тебе,
             Будь проклята ты на земле!
   

Марта

             Взывать вам к милости бога -- время!
             Теперь ли брать на душу бремя?
   

Валентин

             Когда б добраться до тебя,
             Бесстыжая ты сводня! Я
             Всем моим грехам наверно
             Прощенье б получил безмерно!
   

Гретхен

             О, что за муки ада! Брат!
   

Валентин

             Э! слез пускай катится град!
             Когда от чести ты отошла,--
             Удар мне в грудь ты нанесла.
             Чрез смертный сон я к богу рад
             Итти как храбрый и солдат.

(Умирает.)

   

XX
СОБОР

Служба, орган и пение.
Гретхен в толпе народа. Злой дух сзади Гретхен.

Злой дух

             Иное, Гретхен, было,
             Когда, еще невинной,
             Ты к алтарю придя,
             Молитвы лепетала
             По старой книжке,
             То игры детства,
             То бог в душе!
             Гретхен!
             Что с головой твоей?
             В тебе, на сердце,
             Какое прегрешенье?
             За душу ль матери твоя молитва.
             Кто через тебя уснула после долгих мук?
             Чья кровь там. на твоем пороге?
             И у тебя под сердцем
             Что движется, дрожа.
             Тебя, себя пугая
             Присутствием зловещим?
   

Гретхен

             Увы! увы!
             Когда б освободиться
             От дум, что здесь и там
             Меня гнетут!
   

Хор

             Dies Irae, dies illa
             Solvet saeclum in faviila.

(Звуки органа.)

Злой дух

             Ты в ужасе.
             Труба гремит!
             Вскрываются гроба!
             Твоя душа,
             Из мира праха
             Для мук огня
             Воскресшая,
             Встает.
   

Гретхен

             Уйти б отсюда!
             Орган как будто мне
             Дыханье прерывает,
             От пенья сердце
             Изнемогает.
   

Хор

             Iudex summus cum sedebit,
             Quidquid latet, apparebit,
             if Nil inultum remanebit.
   

Гретхен

             Так душно мне!
             Эти арки
             Меня теснят!
             Эти своды
             Давят! -- Задыхаюсь!
   

Злой дух

             Сокройся! Грех и стыд
             Не могут скрыться.
             Свет? Воздух?
             Горе!
   

Хор

             Quid sum miser timc dicturus?
             Quem patronum rogaturus,
             Cum vix iustus sit securus?
   

Злой дух

             Лик отвращают
             Святые от тебя;
             И праведники не протянут
             Руки тебе!
             Горе!
   

Хор

             Quid sum miser tune dicturus?
   

Гретхен

             Соседка! Вашу склянку!--

(Падает без сознания)

   

XXI
ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Горы Гарца, окрестности Ширке и Эленда.

Фауст, Мефистофель.

Мефистофель

             Тебе не надо ль ручки помела?
             Я рад бы сесть на дюжего козла,
             Цель далека еще здесь по дороге.
   

Фауст

             Пока мои еще не гнутся ноги,
             Мне палка толстая мила.
             Что толку, если то путь сократит?
             Спускаться в лабиринт долинный,
             Карабкаться на склон вершинный,
             Откуда, пенясь, книзу ключ летит --
             Вот радости, что путь такой сулит.
             Весна б листве березы вьется,
             Весною дышит и сосна.
             Ужель по нас она не разольется?
   

Мефистофель

             По правде, мне чужда весна!
             Я в теле -- зимний непременно,
             И на пути люблю я снег и лед.
             Как грустен в небе круг несовершенный,--
             Луны кровавый поздний всход!
             Нет, свет плохой; боюсь, пока привыкну,
             Мой шаг на ствол иль камень налетит.
             Огонь блудящий, разреши, я кликну,
             Один из них так весело горит.
             Эй, эй! мой друг! поди к нам втихомолку?
             Чего тебе светить без толку!
             Будь добр, чтоб нас до верху проводить.
   

Блудящий огонек

             Мне вам в угоду должно измениться,
             С моей природой легкой распроститься,--
             Зигзагами привыкли мы бродить,
   

Мефистофель

             Э, э! ты человека обезьянишь!
             Во имя дьявола итти ты станешь,
             Иль твой огонь я вмиг задую весь.
   

Блудящий огонек

             Я вижу, вы -- хозяин здесь,
             Вас слушаться готов я строго.
             Но помните! гора от чар, как не в уме.
             Когда свой путь доверили вы мне.
             Не требуйте вы слишком много.
   

Фауст, Мефистофель, Блудящий огонек
(поют попеременно),

                       В сферы чар и в мир видений
                       Мы, как кажется, попали.
                       Нас веди верней сквозь тени,
                       Чтоб скорей мы увидали
                       Те пустынные кочевья!
                       За деревьями деревья,
                       Быстро, сзади остаются,
                       Пики гнутся, скалы рвутся,
                       Длинные носы ущелий
                       Захрапели, зашипели!
   
                       Через камни, через хмели
                       За ручьем ручей несется.
                       Что журчит там? что поется?
                       То любовь в мечтах прелестных,
                       Или голос дней небесных?
   
                       Что мы любим, в что мы верим!
                       Но, как сага, раздается
                       Звук времен былых, чудесных!
                       Уху! Шуху! ближе, бойко!
                       Совы, чибисы и сойка
                       Все не спят со всяким зверем!
   
                       Саламандры в травах чинны,
                       Брюхо толсто, ноги длинны!
                       Словно змеи, вьются корми
                       Из-за скал там, из песка там,
                       Чтоб узлом, причудно сжатым,
                       Нас пугнуть, словить проворней.
                       От ствола отжившей липы
                       Тянут щупальцы полипы,
                       К путникам. Мышей несметных,
                       Неисчетных, разноцветных,
                       Тьма -- но мху, где нереск -- тоже;
                       Светляки летают роем,
                       И кружат сомкнутым строем,
                       Чтобы путь терял прохожий.
   
                       Но скажи, на месте ждем мы.
                       Иль еще вперед идем мы?
                       Все, ах, все вертится, тая,
                       Скалы, ветви, рожи злые
                       Корча, и огни ночные,
                       Умножаясь, вырастая.
   

Мефистофель

             За меня держись упрямо!
             Мы стоим в средине самой;
             Видно здесь, как, озарен,
             На горе блестит Маммон,
   

Фауст

             Как странно блещет чрез долины
             Неверно-алый блеск зари!
             Он и в глубокие стремнины
             Заходит далеко, смотри!
             Там лег туман, там пар клубится,
             Нo свет горит сквозь мглу и дым.
             Там в нити нежные слоится,
             Здесь ярко бьет ключом живым;
             Змеится в долах на просторе
             И сотней жилок кроет дно,
             Там в узеньком проходе вскоре
             Опять сливается в одно.
             Вкруг нас рой искр воспламенился,
             Летит, как золотой песок.
             Гляди! как сразу озарился
             Утес, огромен и высок.
   

Мефистофель

             На сходку озарил ночную
             Маммон роскошный свой чертог.
             Ликуй, что ты все видеть мог.
             Но бешеных гостей уже я чую.
   

Фауст

             Как зимний вихрь забушевал!
             Как сзади бьет меня немилосердно!
   

Мефистофель

             За ребра скал держись усердно,
             Не то тебя он свергнет в глубь, в провал.
             Сгущает туман темноту.
             Слушай, трещит как в лесу!
             Совы шныряют смущенно.
             Слушай, крушатся колонны
             Зеленого вечно чертога;
             Ветвей хрустенье, тревога,
             Стволов могучих стенанье,
             Корней скрип и трещанье!
             В страшной чудовищной свалке
             Друг на друга валятся балки,
             И сквозь извивы ущелья
             Вихрь ревет от веселья*
             Слышишь вопли там высоко?
             Где-то ближе, вновь далеко?
             Да! Стремит по склонам, яр,
             Вихрь неистовую песню чар!
   

Ведьмы (хором)

                       На Брокен ведьм летит волна.
                       Жнивье -- желто, новь -- зелена.
                       Толпа валит со всех сторон;
                       Сам Уриан воссел на трон.
                       Чрез камни, корни путь лежит;
                       Козел воняет, ведьма....
   

Голос

             Там Баубо старая одна,
             И на свинье верхом она.
   

Хор

                       Почет тому, кому почет!
                       Вперед, старуха! Пусть ведет!
                       Свинья и Баубо впереди,
                       И ведьмы сворой позади!
   

Голос

             Ты каким же путем?
   

Голос

                                           Мимо Ильзенштайна.
             На пути там в гнезде филин необычайный,
             Ах, как он посмотрел!
   

Голос

                                           Провалися ты до ада!
             Чего так спешить тебе надо!
   

Голос

             Меня оцарапала рьяно,
             Смотрите, вот рана!
   

Ведьмы (хором)

                       Наш путь широк, наш путь далек,
                       Но что за яростный поток!
                       Метле -- царапать, вилам -- рвать;
                       Дитя задушат, лопнет мать.
                       Колдун предводитель

(Полухор.)

                       Ползем мы, как улитка в дом,
                       А женщины бегут бегом.
                       Ведь если путь наш к злому в дом,
                       Так женщина -- вперед бегом!

(Второй полухор.)

                       Нас не встревожит женщин ход,
                       Им -- тысяча шагов вперед!
                       Пускай они себе бегут.
                       Мужчина -- скок, и разом -- тут!
   

Голос (сверху)

             Сюда! сюда! с горных озер!
   

Голос (снизу)

             Мы жаждем, рвемся на простор.
             Мы -- белы, мы мылись в волнах рек,
             Но мы -- бесплодные навек.
   

Она хора

                       Умолкнул вихрь, летит звезда,
                       Свет лунный скрылся без следа;
                       Но в гуле чародейный хор
                       Сто тысяч искр стремит в простор,
   

Голос (изнизу)

             Стойте! Стойте! Эй!
   

Голос (сверху)

             Кто зовет из пропастей?
   

Голос (внизу)

             Меня возьмите! меня возьмите!
             Уже стремлюсь я триста лет,
             А все далек к вершине путь!
             К себе подобным мне б примкнуть!
   

Она хора

                       Несет метла, несет нас кол,
                       И мчат нас вилы, мчит козел;
                       Кто нынче полететь не мог,
                       Навек тот безнадежно плох.
   

Полуведьма (внизу)

             Я семеню так много лет,
             Всех остальных простыл уж след.
             Покоя дома не найти
             Всё ж не могу никак приттн.
   

Хор ведьм

                       Дает нам, ведьмам, смелость -- мазь;
                       Вот тряпка парусом взвилась,
                       И стали лодки из корыт.
                       Летать кто может, тот летит.
   

Оба хора

                       Когда взлетим к вершине мы,
                       На землю сядем среди тьмы,
                       И пусть кустарник и трава
                       Исчезнут в рое ведовства!

(Опускаются на землю)

Мефистофель

             Бегут, спешат, шумят, клокочут!
             Свистят, звенят, вопят, стрекочут!
             Блестят, горят, воняют, дуют.
             Свою стихию ведьмы чуют!
             Теперь -- тесней ко мне! не то нас ототрет.
             Ты где?
   

Фауст (вдалеке)

                                 Здесь!
   

Мефистофель

                                           Как! уж мы стоим не дружно?
             В хозяйские права вступить мне нужно
             Дорогу! Фоланд здесь! Дорогу! эй, народ!
             Ну! доктор, вслед за мной! одним прыжком -- вперед
             ИЗ этой давки неудобной. i
             Здесь одуреет даже мне подобный.
             Вот странным что-то там блестит огнем,
             Я в тех кустах желал бы скрыться.
             За мной! за мной! туда юркнем.
   

Фауст

             Противоречий дух! Готов я покориться.
             Меня ведешь ты; я с тобой охотно шел.
             В Вальпургиеву ночь меня на Брокен вел
             Ты лишь затем, чтоб нам уединиться.
   

Мефистофель

             Но сколько там огней мелькает!
             Веселый клуб там заседает.
             Всяк меж немногих -- не один.
   

Фауст

             Я предпочел бы круг вершин!
             Уже я вижу свет и дым,
             Толпе путь к злому духу сладок,
             Решенье многих там загадок.
   

Мефистофель

             Загадок много новых с ним.
             Пусть свет большой шумит, волнуем,
             А мы в сторонке потолкуем.
             Издавна все сошлись на том,
             Что светы малые себе творят в большом.
             Вот ведьмочка, нага, гола,
             Старуха с ней, разумно приодета.
             Прошу, не пожалей привета!
             Труд не велик, потеха не мяла.
             Я слышу, музыка там раздается.
             Проклятый шум! с ним свыкнуться придется.
             Идем! Идем! Иначе быть нельзя.
             Войду я первым и введу тебя,
             Чтоб познакомить там с гостями.
             Что скажешь, друг? Не правда ль, тесно нам?
             Взгляни сюда! Конца не видно там.
             Там сто огней горят рядами.
             Едят, пьют, пляшут, любят, говорят.
             Получше что найдется где навряд?
   

Фауст

             Намерен ли, чтоб нам здесь показаться,
             Ты колдуном иль чортом проявляться?
   

Мефистофель

             Хоть очень я привык инкогнито бывать,
             Но должно в праздники свой орден надевать.
             Подвязки не могу нести.
             Но конское копыто здесь в чести.
             Улитку видишь ты? Ползя, сюда кочует.
             Рогатым личиком меня
             Она уже наверно чует.
             Хоть я б желал, здесь скрыться мне нельзя.
             Пойдем же! От огней -- к огням других;
             Вербовщик я, а ты жених.

(К некоторым, сидящим у потухающих угольев.)

             Что, господа, вы сели здесь угрюмо?
             Я похвалил бы вас, будь вы в средине шума,
             Теснясь к невестам молодым,
             И дома нам довольно быть одним.
   

Генерал

             Народа есть ли что неверней?
             Пусть много сделал для нее, а все ж,
             Как и у женщин, так у черни --
             Успех имеет только молодежь,
   

Министр

             Теперь сошло все со стези прямой.
             Хвалю я времена, что были.
             Когда одни мы были в силе,
             По правде, век был золотой.
   

Парвеню

             Мы были то ж не без ума,
             Нередко делали, чего не надо,
             Но вот теперь пошла вновь кутерьма,
             Когда устроить все мы были рады.
             Кто станет в наши дни читать
             Труд истинно серьезного закала?
             И что про молодежь сказать? --
             Столь дерзостной вовеки не бывало.
   

Мефистофель (который сразу кажется очень старым)

             Да, к страшному суду готов народ,
             В последний раз я взлез на эту гору.
             Коль мой боченок мутно льет,
             Так и весь мир погибнет скоро.
   

Ведьмя-ветошница

             Эй, господа, зевать нельзя
             И случая не упустите!
             Мои товары посмотрите!
             Вещиц есть много у меня.
             И ничего нет в этой лавке,--
             Что бесподобна в мире всем,--
             Не бывшего, по верной справке,
             Для человека и для света -- злом.
             Нет лезвия, что кровью не залито;
             Нет кубка, что в живую грудь не влил
             Отравы жгуче-ядовитой;
             Убора нет, что дев не совратил
             С пути; нет, не нарушившей присяги,
             Врага не поражавшей сзади,-- шпаги.
   

Мефистофель

             В толк, тетка, не взяла ты современный рынок.
             Что сделано, то свершено.
             Ты поискала бы новинок,
             Лишь новым все увлечено.
   

Фауст

             Я, право, словно как в угаре,
             Или стою я на базаре?
   

Мефистофель

             Поток к вершине дико ринут.
             Ты двигать думаешь, а сам ты двинут.
   

Фауст

             А это кто?
   

Мефистофель

                                 Вглядись-ка прямо:
             Лилит.
   

Фауст

                       Кто?
   

Мефистофель

                                 Первая жена Адама.
             Но берегись ее роскошных кос,
             Ее красы, ведь ей одной она пленяет.
             Чуть в них запутался молокосос,
             Она уже не скоро выпускает.
   

Фауст

             Вон две сидят, старуха с молодой,
             Напрыгались и бьют отбой,
   

Мефистофель

             Покой сегодня нестерпим.
             Запляшут вновь сейчас. Пойдем же к ним.
   

Фауст (танцуя с молодой)

             Приснился мне прелестный сон;
             Был яблонею я пленен.
             Два яблока висели там,
             Пленившись, влез я по сучкам.
   

Красотка

             Вид яблока всегда вам мил,
             Он и в раю вас соблазнил.
             Для вас я с радостью найду
             Такое и в своем саду.
   

Мефистофель (старухе)

                       Приснился мне потешный сон;
                       Дуплистым деревом пленен,
                       Я видел черную дыру,
                       И с ней затеял я игру.
   

Старуха

                       Привет охотно я воздам,
                       С копытом конским рыцарь, вам!
                       Дыра вполне вам отдана,
                       Когда по сердцу вам она.
   

Проктофантасмист

             Проклятый род! Когда ж мы умны будем?
             Вам вывод был представлен, строг:
             Дух не имеет настоящих ног!
             Вы ж пляшете, во всем подобясь людям!
   

Красотка (танцуя)

             Зачем же он пришел на бал?
   

Фауст (танцуя)

             Э, э! повсюду он бывал.
             Танцуют ли, судить спешит он;
             И если шаг им не был считан,
             То для него тот шаг и в счет нейдет.
             Особо злит его, когда идут вперед.
             Когда бы так на месте вы кружились,
             Как он на старой мельнице своей,
             Нашел бы это он милей,
             Притом, когда б его хвалить вы согласились
   

Проктофантасмйст

             Как, вы еще все здесь? Неслыханно оно!
             Исчезните! вам все разъяснено!
             Не знают черти к правилам почтенья:
             Мы так умны, а все ж на Тегеле виденья!
             Все эти глупости я опроверг давно!
             А длятся все! Неслыханно оно!
   

Красотка.

             Надоедать когда ж он перестанет?
   

Проктофантасмист

             В лицо вам, духи, говорю;
             Я деспотизма духа не терплю;
             Мой дух его сносить не станет.

(Танец продолжается)

             Сегодня не удастся, знаю,
             Но дальше в путь пойду бодрей.
             С последним шагом уповаю
             Разубедить поэтов и чертей.
   

Мефистофель

             Теперь он сядет в грязь в канавке,
             Так он себя всегда целит;
             Когда же в зад ему вопьются пьявки,
             И духов он и дух свой победит.

(К Фаусту, покинувшему танцы)

             Что ж ты покинул стан красотки,
             Что шла так мило с песней вкруг?
   

Фауст

             Ах! с пеньем выскочила вдруг,
             Мышь красная у ней из глотки.
   

Мефистофель

             Причина! Слишком строго ты глядишь.
             Довольно, сети серой не была та мышь,
             И в том ли дело в час подобной сходки!
   

Фауст

             Потом я видел --
   

Мефистофель

                                           Что?
   

Фауст

                                                     Мефисто, там, взгляни,
             Прелестный, бледный лик ребенка в отдаленьи
             Стоит, почти их двигаясь, в тени,
             Не как будто связаны движенья.
             Мне кажется, -- не утаю, --
             Что в ней я Гретхен узнаю
   

Мефистофель

             Оставь тот образ, он грозит бедой:
             Созданье чар, без жизни он, фантасм пустой.
             Добра с ним встреча не сулит;
             Он взором ледяным кровь леденит,
             Почт-что в камень обращает вас.
             Ты о Медузе слышал ведь рассказ,
   

Фауст

             По истине, -- взор мертвеца застылый,
             Что не закрыт был любящей рукой!
             То грудь, мне отданная, Гретхен милой,
             То тело Гретхен, нежимое мной!
   

Мефистофель

             Глупец обманутый! то -- волшебство!
             Для каждого то -- милая его.
   

Фауст

             Что за восторг! что за мученье!
             Не оторваться от виденья.
             Как странно шея у нее
             Обвита только лентой алой"
             Не шире лезвия кинжала!
   

Мефистофель

             Я тоже вижу это все,
             Под мышки голову порой берет плутовка,
             Персеем срубленную ловко.--
             Все твой пустой порыв к мечте!
             Идем! скорее к высоте!
             Там, словно Пратер,-- луг веселый,
             И, если не обманут глаз,
             Стоит театр на самом деле.
             Что здесь?
   

Sеrvibilis

                                 Опять начнем сейчас!
             Акт новой пьесы, из семи последней!
             Понашему, счет до семи хорош.
             Любитель написал намедни,
             Любители играют то ж.
             Простите господа, что ухожу я!
             Любитель я -- хоть занавес поднять.
   

Мефистофель

             Что здесь находитесь вы, нахожу я
             Естественным: вам быть на Блоксберге под стать.
   

XXII
СОН ВАЛЬПУРГИЕВОЙ НОЧИ
или
ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА ОБЕРОНА И ТИТАНИИ

Интермеццо

Директор театра

             Отдохнуть срок выпал вам,
             Мидинговы дети.
             Нынче сценой будут нам --
             Дол и скалы эти,
   

Герольд

             Ах, для свадьбы золотой
             Пятьдесят лет надо.
             Я ж скажу, отвергнув бой:
             Золото -- услада.
   

Оберон

             Здесь вы, духи? Дайте знать!
             Явитесь справа, слева!
             Обновили связь опять
             Король и королева.
   

Пук

             Пук идет, и пляшет в лзд,
             И в такт он ногу ставит.
             Сотни вслед за ним летят,
             С ним вместе радость сладят.
   

Ариэль

             Ариэля песнь слышна
             В напевах сладкогласных;
             Много манит рож она,
             Но манит и прекрасных.
   

Оберон

             Супруги! чтоб в согласья жить,
             Вы у нас учитесь!
             Чтоб друг друга вам любить,
             Раньше разлучитесь *.
   * Здесь переводчиком припущено четверостишье (см. примечания) Прим. ред.
   

Оркестр

(Tutti, fortissimo.)

             Морды мух, рты комаров,
             И все их адъютанты,
             Хор лягушек, тьмы сверчков,--
             Вот это музыканты!
   

Solo

             Вот волынки мерный шаг,
             Она -- пузырь из мыла!
             Слушай; шнеке-шнеке шнак,
             Выводит носом мило!
   

Дух (впервые появляющийся)

             Жабьих брюх, ног паука
             И крылышек сложенье.
             Правда, нет еще зверка,
             Но есть стихотворенье.
   

Парочка

             Малый шаг, высокий скок
             Сквозь пар в росе медвяной.
             Любо вертишься, дружок,
             Ко не взлетишь в туманы!
             Любопытный путешественник
             Маскарадный здесь кружок?
             Все правда ль пред глазами?
             Оберон, прекрасный бог,
             Появится ль пред нами?
   

Ортодокс

             Нет когтей, хвоста лишен,--
             Но нет сомненья все же:
             Как Эллады боги, он,
             Конечно, дьявол тоже.
             Северный художник
             Что здесь найдет мечта моя?
             Эскизы лишь, не боле.
             Помедлю; скоро буду я
             В Италии на воле.
   

Пурист

             Ай! вела меня беда:
             Какой кортеж немудрый!
             Много ведьм пришло сюда,
             Лишь две с следами пудры!
   

Молодая ведьма

             И пудра, как наряд любой,
             Старух изсохших дело!
             Я села на козла нагой,
             Кажу упругость тела!
   

Матрона

             Мы слишком научились жить,
             Чтоб спорить здесь мятежно,
             Будь свежи, юны вы, -- вам сгнить
             Придется неизбежно.
   

Капельмейстер

             Морды мух, рты комаров.
             Нагих не окружайте,
             Хор лягушек, тьмы сверчков,
             И вы такт соблюдайте!
   

Флюгер (в одну сторону)

             Вот -- общество! ласкает взор!
             Прелестные девицы!
             И юноши, все на подбор,--
             Сулят надежду лица!
   

Флюгер (в другую сторону)

             Коль не разверзнется земля,
             Чтоб их сглотнуть как надо,
             Готов бежать поспешно я
             И прыгнуть в бездну ада,
   

Ксении

             Мошки мы, у всех нас есть
             Преостренькие жала,
             Сатане папаше в честь
             Мы хвал споем немало.
   

Геннингс

             Смотрите, вьется рой колец,
             Смеются все наивно;
             Они воскликнут, наконец;
             Сердца в нас добры дивно!
   

Музагет

             В толпе из ведьм на вышине
             Приятно затеряться.
             Чем муз водить, милее мне --
             Вот с этими вожжаться.
   

Ci-devant Гений времени

             С людьми и ты взойдешь на кряж,
             Лишь будь, как я, упорен.
             Парнас немецкий, Блоксберг наш
             Достаточно просторен.
   

Любопытный путешественник

             Скажите, кто там -- тот, сухой,
             Шаг твердый и сердитый,
             Он ищет, шарит пред собой:
             "Не здесь ли иезуиты?"
   

Журавль

             Лов, как в чистых водах рек,
             Так в мути мне удобен.
             Благочестивый человек
             К чертям зайти способен.
   

Дитя мира

             Благочестивым все под стать,.
             Об этом нет и споров;
             На Блокеберге они созвать
             Готовы ряд соборов.
   

Танцовщик

             Чу, новый хор там вдалеке.
             То -- барабана трели.
             Нет, унисоном в тростнике
             То выпи захрипели.
   

Танцмейстер

             Пошли все ноги задирать
             Как могут, их заносят.
             Горбач -- скакать, толстяк -- плясать.
             Что выйдет, и не спросят.
   

Скрипач

             Друг друга разорвать готов
             Сброд, злобой пламенея;
             Мирит волынка; так зверков
             Смирял напев Орфея.
   

Догматик

             Меня ли критикой смутить?
             Сомнений нет, поверьте.
             Чорт чем-нибудь да должен быть,
             Иначе что же черти?
   

Идеалист

             Уже фантазия моя
             На этот раз чрезмерна.
             И, если это все -- есмь я,
             Безумен я, наверно.
   

Реалист

             Томленье -- существо для нас,
             Оно нас мучит точно.
             Стою как будто в первый раз
             Я на ногах непрочно.
   

Супернатуралист

             Я рад все это созерцать,
             И счастлив здесь не ложно.
             От чорта умозаключать
             И к добрым духам можно.
   

Скептик

             Идут за пламенем, и клад
             Найти хотят до смерти,
             На месте я! Ведь рифмы в лад:
             Где "черти", там "не верьте".
   

Капельмейстер

             Хор лягушек, тьмы сверчков,
             Тупые дилетанты?
             Морды мух, рты комаров,
             Вы -- наши музыканты!
   

Ловкачи

             Sans-souci -- веселый полк,
             Мы назвались сами.
             На ногах ходить что толк,
             Лучше -- вверх ногами!
   

Неспособные

             Хватали мы, бывало, куски,
             Теперь же -- ну их к богу.
             Изорвались у нас башмаки,
             Мы бежим на босу ногу.
   

Блудящие огни

             Из болота мы летим,
             Где нам -- страна родная;
             Стройным рядом здесь стоим,
             Изяществом блистая.
   

Падучая звезда

             Я упала с синевы
             Звездой, в огнистой дрожи.
             Здесь лежу в кустах травы:
             Мне встать поможет кто же?
   

Тяжеловесные

             Места, места! прочь кругом?
             Трава, склонись под нами!
             Духи идут, духи, да,
             С тяжелыми телами,
   

Пук

             Не валите тяжко так,
             Что орда слоновья!
             Всех тяжеле нынче быть,
             Плотный Пук, готов я.
   

Ариэль

             Если дал вам дух родной
             Иль природа крылья,
             К холму роз, за мной, за мной
             Мчитесь без усилья!
   

Оркестр (pianissimo)

             Туч гряда, пар вдалеке
             Озаряться стали.
             Вихрь в листве, ветр в тростнике,--
             Все и все пропали.
   

XXIII
СУМРАЧНЫЙ ДЕНЬ

ПОЛЕ

Фауст, Мефистофель

Фауст

   В несчастьи! Доведена до отчаянья! В жалком состоянии по земле блуждала долго, и вот -- в заключеньи! Как преступница, в тюрьму на жестокие муки брошена, она, благородное, злополучное создание! Дошло до этого, до этого! -- Коварный, ничтожный дух, и это ты скрыл от меня! -- Стой теперь, стой! Вращай свои дьявольские глаза, всаженные тебе в голову! Стой и отвечай мне лишь своим нестерпимым присутствием! В заточении! В невыносимом несчастии! Предана злым духам и чуждому правого суда человечеству! А меня между тем погружаешь ты в отвратительные развлечения, скрываешь от меня ее возрастающие беды, а ее оставляешь погибать без помощи.
   

Мефистофель

   Она не первая,
   

Фауст

   Пес! Гнусное чудовище!-- Обрати его, о дух бесконечный, обрати этого червя опять в его песий облик, который он часто любил ночною порой, чтобы бегать предо мной, вертеться под ногами беспечного путника и вешаться на плечи к поверженному! Обрати его вновь в его любимейший вид, чтобы он пресмыкался предо мною на брюхе во прахе, чтобы я толкал ногами его, отверженного! -- Не первая! -- Горе! Горе! невыносимое ни для какой человеческой души, что много таких созданий погибло во глуби такого бедствия, что не первая искупила вину всех остальных, в своей томительной агонии,-- пред очами вечно прощающего! Мне пронзает насквозь и мозг и жизнь -- страдания этой единственной; ты же спокойно насмехаешься над судьбою тысяч.
   

Мефистофель

   Ну, вот, теперь мы снова дошли до пределов нашего остроумия, -- где у вас, людей, теряется разум. Зачем же ты вступаешь в сношения с нами, если не можешь выдержать их до конца? Хочешь летать и не защищен от головокружения. Мы ли к тебе рвались или ты к нам?
   

Фауст

   Не скаль так на меня свои кровожадные зубы! Мне это противно!-- Великий, могущественный дух, ты, кто меня удостоил мне показаться, ты, кто ведаешь мое сердце и мою душу! Зачем было приковывать меня к этому постыдному сотоварищу, что питается бедами и наслаждается гибелью!
   

Мефистофель

   Кончишь ты?
   

Фауст

   Спаси ее! Или горе тебе! Тягчайшее проклятие на тебя на тысячелетия!
   

Мефистофель

   Я не в силах разрывать узы мстителя, раскрывать его затворы.-- Спаси ее!-- А кто был, ввергнувший ее в погибель? Я или ты?

(Фауст дико озирается)

   Ты бы схватился за громы? Благо, что они не даны вам, несчастным смертным! Сокрушить неповинного возражателя, это -- прием тиранов, то, что они делают, когда в замешательстве.
   

Фауст.

   Перенеси меня туда! Она должна быть свободна.
   

Мефистофель

   А опасность, которой ты подвергаешь себя? Знай, что над городом еще тяготеет кровавое преступление твоей руки. Над местом убийства витают мстящие духи и подстерегают возвращение убийцы.
   

Фауст

   Это еще от тебя? Убийство и смерть целого мира -- на тебя, чудовище! Веди меня туда, говорю я, и освободи ее!
   

Мефистофель

   Я сведу тебя, а что я могу сделать, слушай. Разве в моей власти все силы неба и земли? Я помрачу ум тюремщика; овладей ключами и выводи ее на волю человеческой рукой! Я-- на страже; волшебные кони готовы, я увожу вас. Это я могу.
   

Фауст

   На коня, и -- туда!
   

XXIV
НОЧЬ

ОТКРЫТОЕ ПОЛЕ

Фауст, Мефистофель пролетают на черных конях.

   

Фауст

             Что реют они у виселицы там?
   

Мефистофель

             Не знаю, что -- варят, готовят.
   

ъ внемлите;

             Сказки надо позабыть!
             Старыхъ вы боговъ не ждите,
             Ихъ покиньте! имъ не жить.
             Васъ никто не понимаетъ;
             Къ цѣли высшей насъ манитъ:
             Только сердце порождаетъ
             То, что сердцу говоритъ.

(Она уходите къ скалѣ.)

Хоръ.

             Если, страшное творенье,
             Пѣсней ты увлечена,
             То для насъ въ ней возрожденье,
             Насъ до слезъ томитъ она.
             Пусть и солнца блескъ затмится,
             На душѣ лишь былъ бы свѣтъ!
             Въ сердцѣ собственномъ родится,
             То, чего и въ мірѣ нѣтъ.

Елена, Фаустъ, Эвфоріонъ (въ выше описанномъ костюмѣ).

Эвфоріонъ.

             Пѣсни ль дѣтскія польются,
             Рады слушать вы пѣвца;
             Запляшу ли въ ладъ, забьются
             И въ родителяхъ сердца.
   

Елена.

             Счастье людямъ, дать прямое,
             Сводитъ ихъ любовь вдвоемъ,
             Но блаженство неземное
             Мы вкушаемъ лишь втроемъ.
   

Фаустъ.

             Смыслъ тогда отысканъ точный:
             Ты моя, а самъ я твой;
             Мы стоимъ четою прочной --
             Можно ль жизнью жить иной!
   

Хоръ.

             Многихъ лѣтъ блаженныхъ сила,
             На ребенкѣ отразясь,
             И чету преобразила.
             Умилительна ихъ связь!
   

Эвфоріонъ.

                       Пустите прыгать,
                       Пустите мчаться!
                       Хочу на воздухъ
                       Я весь подняться;
                       Во мнѣ лишь этотъ
                       Призывъ одинъ.
   

Фаустъ.

                       Но тише! тише!
                       Безъ увлеченья,
                       Чтобъ не случилось
                       Съ тобой паденья,
                       Не погубилъ бы
                       Насъ милый сынъ!
   

Эвфоріонъ.

                       Не стану болѣ
                       Внизу тутъ ждать я,
                       Пустите руки,
                       Пустите платье,
                       Пустите кудри,
                       Я въ нихъ воленъ.
   

Елена.

                       О! вспомни только,
                       Чье ты дитя-то!
                       Страшна насколько
                       Для насъ утрата!
                       Вся наша радость
                       Я, ты, да онъ!
   

Хоръ.

                       Боюсь, исчезнетъ
                       Прекрасный сонъ!
   

Елена и Фаустъ.

             Сдерживай, сдерживай,
             Намъ ты въ угоду,
             Слишкомъ кипучую
             Страстью природу!
             Здѣсь веселиться
             Можешь у насъ!
   

Эвфоріонъ.

             Буду крѣпиться
             Только для васъ.

(Извиваясь между хоромъ и увлекая его къ танцамъ.)

             Легче мнѣ съ дѣвами;
             Веселъ ихъ полъ.
             Съ тѣми ль напѣвами
             Къ вамъ я пришелъ?
   

Елена.

             Точно все справишь ты,
             Милыхъ заставишь ты
             Стать въ хороводъ.


Фаустъ.

             Скоро ль умаются!
             Вовсе не нравится
             Мнѣ этотъ сбродъ.
   

Эвфоріонъ и Хоръ.
(Танцуя и распѣвая сплетаются въ хороводѣ.)

                       Какъ помаваешь ты
                       Мягко руками,
                       Какъ потрясаешь ты
                       Въ пляскѣ кудрями,
                       Если и ноги въ ладъ
                       Чуть по землѣ скользятъ,--
                       Полны томленія
                       Тѣлодвиженія --
                       Уже достигъ вѣнца
                       Тѣмъ ты, дитя,
                       Ты и увлекъ шутя
                       Наши сердца.

(Пауза.)

Эвфоріонъ.

                       Васъ тутъ безъ счету,
                       Легкія лани;
                       Мы здѣсь охоту
                       Затѣемъ съ вами!
                       Вы всѣ дичина,
                       Охотникъ -- я.
   

Хоръ.

                       Ты насъ лови-то
                       Не такъ проворно;
                       У насъ въ крови-то --
                       Тебя покорно
                       Принять въ объятья,
                       Краса моя!
   

Эвфоріонъ.

                       Въ лѣса бѣгите!
                       По пнямъ скачите!
                       Одной игрою
                       Но заманятъ;
                       Что взято съ бою,
                       Тому я радъ.
   

Елена и Фаустъ.

             Что за буйство въ этой силѣ!
             Тутъ и удержу не будетъ;
             Ужъ не трубы ль протрубили
             По долинамъ, за горами.
             Что за гамъ! и что за крикъ!
   

Хоръ (быстро обѣгая поодиночкѣ).

             Убѣжалъ отъ насъ онъ вскорѣ,
             Словно онъ побрезгалъ нами,
             Съ самой дикой въ цѣломъ хорѣ
             Онъ сцѣпился, баловникъ!
   

Эвфоріонъ (внося молодую дѣвушку).

             Волоку я эту крошку,
             Чтобъ насильно насладиться;
             Мнѣ отрадно прижимать
             Грудь, что ищетъ враждовать.
             Цѣловать такихъ люблю:
             Силу воли проявлю.
   

Дѣвушка.

             Отпусти! не мучь ты болѣ,
             Сила есть во мнѣ къ борьбѣ,
             И во мнѣ такая жъ воля,
             Не поддамся я тебѣ.
             Ты на силу уповаешь!
             Гдѣ жъ тебѣ меня сломить?
             Ты держи меня, какъ знаешь,
             Мнѣ легко тебя спалить.

(Она вспыхиваетъ и уносится вверхъ пламенемъ.)

             Ты за мною въ высь нѣмую,
             Ты за мною въ глубь земную,
             Цѣль летучую ловить.
   

Эвфоріонъ (отрясая послѣднее пламя).

             Лѣсомъ завѣсило,
             Скалы тѣснятъ меня,
             Быть тутъ не весело!
             Молодъ и боекъ я.
             Вѣтры свистать пошли.
             Волны шумятъ вдали,
             Внятно ихъ слышу самъ;
             Быть бы мнѣ тамъ.

(Онъ скачетъ все выше.)

Елена, Фаустъ и хоръ.

             Хочешь съ серной, что ль, равняться?
             Упадешь,-- а намъ терпѣть.
   

Эвфоріонъ.

             Надо выше подыматься,
             Надо дальше мнѣ глядѣть.
             Знаю теперь, гдѣ я,
             Вижу земли края;
             Пелопса край родной
             Близокъ вполнѣ морской.
   

Хоръ.

                       Ты бы въ лѣсахъ у насъ
                       Жилъ безъ печали,
                       Мы бъ виноградъ сейчасъ
                       Тутъ разыскали.
                       Яблокъ, плодовъ златыхъ
                       Ты не забудь.
                       Въ милой странѣ родныхъ,
                       Милый, побудь!
   

Эвфоріонъ.

             Миръ и во снѣ у васъ!
             Снись онъ вамъ въ добрый часъ.
             Я на войну иду!
             Тамъ я побѣды жду:
   

Хоръ.

                       Кто средь покоя
                       Кличетъ войну назадъ,
                       Тотъ изъ счастливыхъ
                       Міра изъятъ.
   

Эвфоріонъ.

             Всѣхъ кто рожденъ тутъ былъ,
             Съ горя на горе жилъ,
             Воленъ, безмѣрно смѣлъ,
             Лить свою кровь умѣлъ,
             Подъ самовластіемъ
             Думы святой,--
             Пусть же ихъ счастіемъ
             Кончится бой!
   

Хоръ.

                       Какъ высоко онъ поднялся!
                       Все же онъ не малъ на взглядъ.
                       Словно въ латы онъ убрался,
                       Мѣдь и сталь на немъ горятъ.
   

Эвфоріонъ.

             Ни оградъ, ни укрѣпленья,
             Лишь отваженъ каждый будь!
             Крѣпче замка, безъ сомнѣнья,
             Въ мѣдь закованная грудь!
             Жить не хочешь покоренный,--
             Взялъ доспѣхъ и прямо въ бой!
             Амазонки ваши жены,
             Что ни мальчикъ, то герой!
   

Хоръ.

                       Пѣсня священная;
                       Ты, вдохновенная,
                       Яркой звѣздой одна
                       Будь съ высоты видна!
                       Все жъ ты доходишь къ намъ,
                       Все жъ ты земнымъ сынамъ
                       Вѣчно слышна.
   

Эвфоріонъ.

             Нѣтъ, не ребенкомъ неумѣлымъ,
             Борцомъ я юношей предсталъ!
             Въ союзѣ съ сильнымъ, вольнымъ, смѣлымъ,
             Отъ нихъ я въ духѣ не отсталъ.
             Впередъ!
             Тамъ ждетъ
             Ко славѣ путь; его я ясдалъ!
   

Елена и Фаустъ.

             Къ жизни призванный недавно,
             Міра -- новый гражданинъ,
             Рвешься къ безднѣ своенравно
             Ты съ обманчивыхъ вершинъ!
             Иль родной
             Сталъ чужой?
             Иль союзъ нашъ сонъ одинъ?
   

Эвфоріонъ.

             Тотъ громъ вы слышите ль надъ моремъ,
             И по долинамъ громъ опять!
             Въ пыли и на волнахъ мы споримъ,
             Хотя бъ и муки испытать.
             Смертный стонъ --
             Намъ законъ;
             Это слѣдуетъ понять.
   

Елена, Фаустъ и хоръ.

                       Что за ужасъ! за несчастье!
                       Смерть ужель тебѣ законъ?
   

Эвфоріонъ.

                       Иль смотрѣть мнѣ безъ участья?
                       Нѣтъ! туда -- гдѣ смертный стонъ.
   

Прежніе.

                       Тучи надвинулись!
                       Смерть позвала.
   

Эвфиріонъ.

                       Все жъ!-- И раскинулись
                       Вдругъ два крыла!
                       Тамъ нанесемъ ударъ!
                       Медлить нѣтъ силъ!

(Онъ бросается на воздухъ, одѣяніе поддерживаетъ его на мгновеніе, голова его сіяетъ, свѣтлый слѣдъ бѣжитъ за нимъ.)

Хоръ.

                       Все ты, Икаръ, Икаръ,
                       Все погубилъ!

(Прекрасный юноша падаетъ къ ногамъ родителей. Въ мертвомъ признаютъ знакомыя черты; но тѣлесное тотчасъ исчезаетъ, ореолъ кометой возносится къ небу, на землѣ остаются мантія и лира.)

Елена и Фаустъ.

                       Горе нахлынуло,
                       Радость смѣня.
   

Эвфоріонъ (изъ глубины).

                       Хоть все и минуло,
                       Мать, не покинь меня!

(Пауза.)


Хоръ (печальное пѣніе).

                       Не покинь!-- О, безъ сомнѣнья
                       Наше горе безъ конца.
                       Ахъ! и въ часъ исчезновенья
                       Ты увлекъ съ собой сердца.
                       По тебѣ нашъ плачъ напрасный,
                       Намъ завиденъ жребій твой:
                       Въ ясный день ты и въ ненастный
                       Пѣснью гордъ былъ и душой.
   
                       Ахъ! для счастья ты родился,
                       Знатныхъ предковъ мощный сынъ,
                       Но увы! мгновенно скрылся
                       Юный цвѣтъ родныхъ долинъ;
                       Взглядъ на міръ живой и ясный,
                       Благородный сердца жаръ,
                       Лучшихъ женщинъ выборъ страстный,
                       И мятежный пѣсенъ даръ.
   
                       Но, стремясь неудержимо,
                       Въ сѣть свободы уловленъ,
                       Ты попралъ неукротимо
                       Все -- и нравы, и законъ.
                       Но къ концу твой духъ повѣялъ,
                       Въ сердцѣ мужество зажглось,
                       Ты великое лелѣялъ,
                       Но оно не удалось.
   
                       А кому удастся? тщетно
                       Вопрошать судьбу о томъ,
                       Въ день, когда такъ безотвѣтно
                       Смолкъ народъ въ крови кругомъ.
                       Но была бъ въ душѣ готова
                       Снова пѣснь,-- такъ не бѣда!
                       Породитъ земля ихъ снова,
                       Какъ рождала ихъ всегда.

(Полная пауза. Музыка умолкаетъ.)

Елена (къ Фаусту).

             Сбылись на мнѣ, увы! старинныя слова,
             Что счастье долго съ красотой не можетъ жить.
             Разорвана вся жизнь, какъ и союзъ любви;
             Оплакавъ ихъ, прощаюсь горько съ ними я!
             И вновь бросаюсь я въ объятія твои.
             Прими, Персефонея, сына и меня.

(Она обнимаетъ Фауста; тѣлесное исчезаетъ, платье и покрывало остаются въ его рукахъ.)

Форкіада (Фаусту).

             Держи ты то, что уцѣлѣть могло,
             Не выпускай ты платья. За концы
             Ужъ демоны схватились, чтобъ сто
             Увлечь въ Аидъ. Такъ крѣпче ты держи!
             Богиню ты утратилъ, нѣтъ ея,
             Но это вотъ божественно. Храни
             Высокій даръ и возвышайся самъ!
             Тебя надъ низкимъ станетъ возносить
             Онъ къ небесамъ, пока ты будешь живъ!
             Вдали съ тобой увидимся опять.

(Одежды Елены разрѣшаются облаками, окружаютъ Фауста, подымаютъ и уносятъ его.)

Форкіада (подымаетъ съ земли платье Эвфоріона, мантію и лиру, выходитъ на авансцену, приподымаетъ вверхъ останки и говоритъ).

             Довольно счастливо сыскала!
             Конечно пламя-то пропало,
             Но міру нечего тужить:
             Тутъ будетъ чѣмъ подбить поэтовъ милыхъ,
             По цехамъ зависть заводить;
             И если, я талантовъ дать не въ силахъ,
             Могу хоть платье сохранить.

(Садится на авансценѣ у колонны.)


Панталисъ.

             Скорѣе, дѣвушки! Избавится мы
             Отъ чаръ тяжелыхъ ѳессалійскихъ старыхъ вѣдьмъ,
             И отъ бренчанья сложныхъ этихъ звуковъ всѣхъ,
             Что слухъ смущаютъ, да и пуще самый умъ.
             Скорѣй въ Аидъ! Царица же туда сошла.
             Вполнѣ спокойна. По ея стопамъ должны
             Немедленно служанки вѣрныя идти.
             Она у трона неисповѣдимой ждетъ.
   

Хоръ.

                       Да, царицамъ повсюду пріемъ;
                       Даже въ Аидѣ онѣ во главѣ
                       Между равными гордо стоятъ,
                       Съ Персефоною въ дружбѣ прямой;
                       Намъ же поодали,
                       Въ асфоделоса равнинахъ,
                       Подъ тополями,
                       Рядомъ съ безплодными ивами,
                       Намъ-то чѣмъ развлекаться?
                       Словно летучимъ мышамъ лишь
                       Глухо пищать, тоскливо и странно.
   

Предводительница хора.

             Кто имени, высокъ душой, не заслужилъ;
             Принадлежитъ стихіямъ. Такъ ступайте къ нимъ;
             Я пламенно стремлюсь съ царицей быть своей:
             Не службу лишь, и вѣрность я блюсти должна.

(Уходить.)

Всѣ.

                       Возвращены мы къ свѣту денному;
                       Хоть и не лица мы,
                       Это мы чувствуемъ,
                       Но не вернемся больше къ Аиду!
                       Вѣчно живая природа
                       Духъ нашъ усвоитъ,
                       Какъ вполнѣ мы усвоимъ ее.
   

Одна часть хора.

             Здѣсь мы въ тысячахъ болтливыхъ сучьевъ, шепчущихъ тихонько,
             Мило шутимъ, манимъ тихо по корнямъ источникъ жизни
             До вѣтвей; и незамѣтно то листвой, то пышнымъ цвѣтомъ,
             Украшаемъ шаткій волосъ на веселый, вольный ростъ.
             Упадетъ ли плодъ, сейчасъ же люди и стада сберутся,
             Подхватить и насладиться всякъ спѣшитъ, и всѣ толпятся;
             Какъ бывало предъ богами, всякъ предъ нами преклоненъ.
   

Другая часть.

             Мы къ стѣнамъ высокимъ этимъ скалъ, какъ зеркало блестящимъ,
             Приникаемъ, колыхаясь нѣжной, ласковой волной;
             Чутко внемлемъ птицъ мы пѣнью, тростника протяжнымъ звукамъ:
             Грянетъ страшный голосъ Пана, нашъ отвѣтъ сейчасъ готовъ.
             Свиснетъ гдѣ, и мы засвищемъ; загремитъ, мы пустимъ громы,
             Повторимъ ихъ вдвое, втрое, даже въ десять разъ затѣмъ.
   

Третья часть.

             Сестры! мы душой подвижной мчимся далѣе съ ручьями;
             Насъ плѣняютъ поневолѣ тѣ ряды холмовъ далекихъ.
             Все по склону, все мы глубже поливаемъ, извиваясь,
             То долину, то лужайку, то предъ самымъ домомъ садъ.
             Путь нашъ виденъ по вершинамъ кипарисовъ, что возносятъ
             Надъ прибрежьемъ и волнами въ воздухъ стройный рядъ вершинъ.
   

Четвертая часть.

             Тамъ вы будьте гдѣ угодно, мы шумимъ и окружаемъ
             Холмъ, засаженный повсюду зеленѣющей лозой.
             Тамъ по всякій часъ мы видимъ виноградаря заботу,
             И трудовъ его усердныхъ столь сомнительный успѣхъ.
             То съ лопатой, то съ киркою, -- куча, рѣжа, подчищая,
             Всѣхъ боговъ онъ умоляетъ,-- бога солнца паче всѣхъ.
             Вакхъ нѣженка -- очень мало о слугѣ своемъ печется,--
             Радъ въ бесѣдкахъ да пещерахъ съ младшимъ фавномъ онъ болтать.
             Что ему для грозъ пріятныхъ, въ полухмелѣ, только нужно,
             Это все еще отъ вѣка и въ мѣхахъ и въ старыхъ кружкахъ,
             Да въ сосудахъ справа, слѣва, по пещерамъ онъ найдетъ.
             Но когда всѣ боги вмѣстѣ, Геліосъ же передъ всѣми,
             Грѣя, вѣя, орошая, гроздій сочныхъ припасутъ --
             Тамъ, гдѣ рылся виноградарь, все мгновенно оживаетъ,
             Зашумятъ въ бесѣдкѣ каждой отъ лозы спѣша къ лозѣ;
             Трескъ корзинъ и говоръ ведеръ за тяжелыми лотками,
             Все спѣшить къ огромной кади, гдѣ танцуетъ винодѣлъ;
             Такъ пойдутъ святыню чистыхъ, сочныхъ ягодъ дерзновенно
             Попирать; клубясь и пѣнясь все раздавлено въ чану.
             И пойдутъ гремѣть кимвалы вмѣстѣ съ мѣдными тазами;--
             Потому что Діонисій изъ мистеріи возникъ;
             Онъ приводитъ козлоногихъ, съ хороводомъ козлоножекъ,
             И реветъ притомъ Силена длинноухій сѣрый звѣрь --
             Нѣтъ пощады! Топчутъ нравы всѣ копытомъ раздвоеннымъ --
             Чувства всѣ въ затменьи -- больно, оглушительно ушамъ.
             Къ кружкамъ тянутся хмельные -- головѣ и брюху тяжко;
             Кто пока еще хлопочетъ -- множитъ только безпорядокъ;
             Всякъ подъ новый сокъ желаетъ старый мѣхъ опорожнить!

(Занавѣсъ падаетъ. Форкіада исполински подымается на авансценѣ,-- сходитъ съ котурновъ, снимаетъ маску и покрывало, и является Мефистофелемъ, чтобы въ случаѣ нужды объяснить пьесу въ эпилогѣ.)



Горный хребетъ. Могучія зубчатыя скалы.
Облако приближается, прилегаетъ, спускается на выдающуюся площадку.
Оно разверзается.

Фаустъ (выступаетъ изъ облака).

             Пустынное молчанье здѣсь у ногъ моихъ;
             Вотъ бережно на край вершинъ я становлюсь,
             И отпускаю облако, которымъ я
             Черезъ моря и сушу днемъ перенесенъ.
             Оно тихонько отъ меня отходитъ прочь;
             Къ востоку глыба движется большимъ комкомъ.
             За нею изумленный глазъ вослѣдъ глядитъ:
             Оно идя волнуется измѣнчиво.
             Но образуясь. Да, глаза мои не лгутъ!--
             На озаренномъ ложѣ чудно распростертъ,
             Хоть исполинскій, ликъ божественной жены,
             Съ Юноной сходный, съ Ледою, съ Еленою;
             Какъ царственно онъ на моихъ глазахъ плыветъ!
             Ахъ! сдвинулось! безформенно нагромоздясь,
             Все поплыло къ востоку снѣжной цѣпью горъ,
             Какъ яркій отблескъ смысла мимолетныхъ дней.
             Но въ свѣтлой, нѣжной пряди обдаетъ туманъ
             Живой прохладой мнѣ еще чело и грудь.
             Вотъ медленно возносится все выше онъ;
             Вотъ слился. Или это ликъ обманчивый,
             Первоначальныхъ и давно минувшихъ благъ?
             Сердечныхъ всѣхъ богатствъ забили вновь ключи:
             Любви Авроры легкокрылой признаю.
             Мгновенный, первый и едва понятный взглядъ,
             Который ярче всѣхъ сокровищъ пламенѣлъ.
             Какъ красота душевная, прелестный ликъ
             Не разрѣшаясь, все подъемлется въ эѳиръ,
             И лучшее души моей уноситъ вдаль.

(Шлепаетъ семимильный сапогъ; затѣмъ слѣдуетъ другой. Мефистофель сходить. Сапоги быстро уходятъ.)

Мефистофель.

             Вотъ это шагомъ назову я!
             Но ты скажи-ка, что съ тобой?
             Спустился въ мерзость ты такую,
             Гдѣ камни зѣвъ разверзли свой?
             Мнѣ все знакомо съ перваго тутъ взгляда;
             Вѣдь собственно дномъ это было ада.
   

Фаустъ.

             Легендъ дурацкихъ ты не занимаешь;
             И вотъ опять такую предлагаешь.
   

Мефистофель (серьезно).

             Когда Господь -- я знаю и зачѣмъ --
             Насъ съ воздуха загналъ во глубь земную,
             Гдѣ сдавленный и запертый совсѣмъ
             Огонь разросся, силу взявъ большую,
             То при такомъ безмѣрномъ освѣщеньи
             Пришлось намъ быть въ неловкомъ положеньи.
             Тутъ черти разомъ страшно заперхали;
             И внизъ и вверхъ всѣ отдуваться стали;
             Сперся въ аду ужасный запахъ сѣрный:
             Вотъ газъ-то былъ! Отъ силы безпримѣрной
             Кора земли, вся плоская сначала,
             Какъ ни толста, надсѣвшись, затрещала!
             Всѣхъ перемѣнъ одна и та жъ причина;
             Что было дномъ -- теперь вершина.
             И вотъ они на этомъ строятъ сами
             Ученія все ставить вверхъ ногами.
             Изъ рабскихъ жгучихъ безднъ пришлось бѣжать
             Намъ, чтобъ воздушнымъ царствомъ обладать:
             И откровенье этой тайны всей
             Должно дойти лишь поздно до людей.
   

Фаустъ.

             Утесъ стоитъ,-- и благородно нѣмъ;
             Я не спрошу, откуда и зачѣмъ?
             Когда природа строй свой утверждала,
             Она и шаръ земной вполнѣ скругляла,
             И были любы ей еще съ тѣхъ поръ,
             И пропасти, и рядъ скалистыхъ горъ;
             Затѣмъ съ холмовъ, съ округлой ихъ вершины,
             Она тихонько перешла въ долины:
             Тамъ все цвѣтетъ, и вотъ ея награда,
             Но глупой ломки вовсе ей не надо.
   

Мефистофель.

             По-вашему! все это ясно вамъ;
             Но не тому, кто былъ при этомъ самъ.
             Я былъ при томъ, какъ пламень неусталый
             Все пучился и яростно пылалъ,
             А молотокъ Молоха, строя скалы,
             Обломки горъ далеко разметалъ.
             Не мало ихъ повсюду взоръ встрѣчаетъ;
             Кто жъ раствырялъ ихъ по лицу земли?
             Философа тутъ знанье не хватаетъ;
             Скала лежитъ, лежи она какъ знаетъ.
             Мы до болѣзни въ думахъ тутъ дошли.
             Одинъ простой народъ все разгадалъ,
             Его понятій съ толку не собьете;
             Давно премудрость онъ позналъ:
             Тутъ чудеса,-- и сатана въ почетѣ.
             На костылѣ хромаетъ вѣры спросту
             На чортовъ камень съ чортова онъ мосту.


Фаустъ.

             Въ своемъ конечно любопытно родѣ,
             Какого мнѣнья черти о природѣ.
   

Мефистофель.

             Природы тутъ въ расчетъ мы не беремъ.
             Тутъ честь нужна: чортъ значитъ былъ при томъ!
             Къ великому стремятся наши силы:
             Разгромъ, насилье, безтолочь намъ милы!
             Но чтобъ тебя спросить вполнѣ понятно,
             Встрѣчалъ ли ты, что для тебя пріятно?
             Ты поглядѣлъ, какъ легкую забаву,
             Земныя царства всѣ, и всю ихъ славу.
             Но ненасытный между тѣмъ,
             Не увлекался ли ты чѣмъ?
   

Фаустъ.

             Ну что жъ! большого я взалкалъ.
             Ну, отгадай!
   

Мефистофель.

                                 Я отгадалъ.
             Столицу выбралъ бы я вотъ,
             Чтобъ посреди кишѣлъ народъ,
             Стѣснились улицы нелѣпо,
             На тѣсномъ рынкѣ лукъ и рѣпа,
             Мясныя лавки, гдѣ роями
             Толкутся мухи надъ лотками;
             Всегда довольно встрѣтишь ты
             И вони тамъ, и суеты.
             Затѣмъ, за площадью спесивой,
             Широкихъ улицъ рядъ красивый.
             И наконецъ, гдѣ нѣтъ воротъ,
             Предмѣстье безъ границъ пойдетъ.
             Тамъ я въ каретѣ бъ все катался,
             Движеньемъ пестрымъ наслаждался,
             Что не даетъ на мигъ единый
             Покоя кучкѣ муравьиной.
             Я ѣду иль верхомъ гуляю --
             Всѣхъ тысячъ центръ я составляю,
             И это всѣхъ-то мнѣ почетъ.
   

Фаустъ.

             Напрасно этимъ ты прельщаешь.
             Ты радъ, что множится народъ,
             Что онъ достаточно живетъ,
             Пожалуй учится,-- и вотъ
             Бунтовщиковъ лишь воспитаешь.
   

Мефистофель.

             Такъ на веселомъ мѣстѣ бъ могъ
             Я пышный выстроить чертогъ:
             Холмы и лѣсъ промежъ долинъ
             Я совмѣстилъ бы въ садъ одинъ,
             Гдѣ стѣны зелены, живыя,
             Дороги какъ струна прямыя,
             Каскады по скаламъ, ключи,
             Воды различные лучи;
             Тамъ вверхъ она несется, о бокъ съ нами
             Шипитъ и плещетъ мелкими струями.
             Тутъ я бъ прекрасныхъ женщинъ успокоилъ,
             И домиковъ прелестныхъ имъ настроилъ;
             И счетъ я позабылъ бы дней,
             Въ уединеньи миломъ средь гостей!
             Я "женщинъ" говорю; ихъ идеалъ
             Во множествѣ всегда я принималъ.
   

Фаустъ.

             Вздоръ модный, мой Сарданапалъ!
   

Мефистофель.

             Какъ отгадать, къ чему ты устремился?
             Къ высокому чему-нибудь!
             Къ лунѣ ты ближе возносился,
             Знать къ ней пошло тебя тянуть?
   

Фаустъ.

             Нисколько.-- На землѣ найду
             Я, гдѣ за подвитъ взяться смѣло.
             Великое свершится дѣло,--
             И силу чувствую къ труду.
   

Мефистофель.

             Итакъ, ты жаждешь славы нынѣ?
             Ты прямо вѣдь отъ героини.
   

Фаустъ.

             Власть, собственность влекутъ мой взоръ.
             Лишь подвигъ все, а слава вздоръ!
   

Мефистофель.

             А все жъ иной поэтъ, быть-можетъ,
             Тебѣ во славу пѣсню сложитъ,
             И глупость глупостью встревожитъ.
   

Фаустъ.

             Никакъ ты не поймешь вовѣкъ.
             Чего алкаетъ человѣкъ.
             Ты рѣзокъ, золъ и ѣдокъ самъ
             Гдѣ жъ знать тебѣ, что нужно намъ?
   

Мефистофель.

             Тебѣ повиноваться буду.
             Раскрой же мнѣ вполнѣ свою причуду.
   

Фаустъ.

             Я обращалъ глаза свои на море;
             Оно само въ себѣ все возвышалось,
             Затѣмъ, сравнявшись на большомъ просторѣ,
             Оно на берегъ плоскій въ бой помчалось.
             Мнѣ стало грустно, что кичливость вновь
             Свободный духъ съ его сознаньемъ правъ,
             Въ пылу страстей, волнующихъ ей кровь,
             Насилуетъ, покой его поправъ.
             Я думалъ -- случай; напрягаю взглядъ,
             Волненье стало и пошло назадъ,
             Отъ гордой цѣли убѣгая вспять;
             Но часъ придетъ- и та жъ игра опять.
   

Мефистофель ad spedatorеs.

             Мнѣ новости не любопытны эти:
             Я это знаю тысячи столѣтій.
   

Фаустъ (продолжаетъ страстно).

             Волна ползетъ по всѣмъ изгибамъ края,
             Безплодная, безплодность расточая;
             Вотъ поднялась, растетъ, и залила
             Пустынный край, который забрала.
             Волна волну тамъ нагоняетъ только,--
             Отхлынула -- а пользы нѣтъ нисколько.
             Стихіи власть въ отчаянье приводитъ
             Меня, когда безцѣльно колобродитъ!
             Тогда мой духъ себя опережаетъ:
             Онъ биться радъ, онъ побѣдить желаетъ.
             И это все возможно! Хоть сильна,
             Но мимо всѣхъ холмовъ идетъ волна;
             Какъ тамъ она надменно ни несется --
             А что повыше, то надъ ней смѣется,
             И углубленьемъ ходъ ей вѣрный данъ.
             Вотъ я себѣ въ душѣ составилъ планъ:
             Высокое познай ты наслажденье!
             Отнять у моря береговъ владѣнье,
             Широкой влаги обуздать коварство
             И далеко въ ея ворваться царство!
             Я шагъ за шагомъ все обдумалъ это:
             Вотъ цѣль моя; не пожалѣй совѣта!

(Барабаны и военная музыка за спиной зрителей вдали, съ правой стороны.)

Мефистофель.

             Вѣдь какъ легко! Иль барабаны бьютъ?
   

Фаустъ.

             Опять война! Уму не радость тутъ.
   

Мефистофель.

             Война иль миръ -- умно одно стремленье
             На пользу свесть любое положенье.
             Тутъ карауль, минутки не зѣвай;
             Вотъ случай подошелъ! Ну, Фаустъ, хватай!
   

Фаустъ.

             Избавь! Загадочной не нужно болтовни.
             Короче, въ чемъ вопросъ? Ты лучше объясни!
   

Мефистофель.

             Во время странствія я вновь замѣтилъ вскорѣ,
             Что императора томитъ большое горе;
             Его ты знаешь, какъ его мы веселили,
             Да мнимымъ лишь богатствомъ надѣлили,
             И свѣта тутъ не взвидѣлъ онъ;
             Онъ молодымъ вступилъ на тронъ,
             Ему могло еще казаться,
             Что совмѣщается вполнѣ
   

Мефистофель.

             И привлекательно вдвойнѣ:
             И править всѣмъ, и наслаждаться.
   

Фаустъ.

             Большой обманъ! Кто долженъ власть пріять,
             Тотъ властью будь блаженъ необычайной;
             Высокой волей долженъ онъ дышать,
             Но мысль его другимъ должна быть тайной:
             Что на ухо шепнулъ вѣрнѣйшимъ онъ,
             Исполнено -- и міръ весь изумленъ:
             И такъ пребудетъ, властью онъ гордясь,
             Достойнѣйшимъ!-- А наслажденье грязь,
   

Мефистофель.

             Онъ не таковъ! онъ наслаждался самъ!
             А государство гнило по частямъ;
             Великъ и малъ взаимно враждовали,
             И граждане другъ друга убивали,
             На городъ городъ нападалъ,
             Цехъ на дворянство возставалъ,
             Епископъ съ капитуломъ въ спорѣ;
             Куда ни глянешь, всѣ въ раздорѣ.
             Въ церквахъ убійства, у градскихъ воротъ
             Страхъ и купца, и путника берегъ.
             Во всѣхъ нахальство дерзкое росло;
             Всякъ защищаясь жилъ. Такъ дѣло шло.
   

Фаустъ.

             Шло хромо. Падало, вставало трясъ,
             И шлепнулось такъ, что не разберешь.
             Никто не смѣлъ бранить среду ихъ хилой,
             Всякъ могъ казаться и казался силой;
             Малѣйшій красовался тожъ;
             Но лучшимъ это стало не втерпежъ.
             Заговорили всѣ они заразъ:
             Тотъ будь главой, кто успокоитъ насъ.
             Нашъ императоръ этого не можетъ!
             Мы выберемъ другого.-- Онъ. поможетъ
             Намъ встать, онъ личность оградитъ,
             Онъ государство обновитъ,
             И миръ и правду пріумножитъ.
   

Фаустъ.

             Поповскій голосъ!
   

Мефистофель.

                                           Да попы и есть;
             Они привыкли лакомо поѣсть,
             Они тутъ часть большую захватили.
             Возстаніе они же освятили;
             Вотъ государь нашъ и идетъ войной,
             И, можетъ, здѣсь въ послѣдній вступить бой.
   

Фаустъ.

             Мнѣ жаль его; въ немъ добрая есть воля,
   

Мефистофель.

             Пойдемъ взглянуть! Надежда -- смертныхъ доля,
             Спасемъ его вотъ въ этой мы тѣснинѣ!
             Спасенный разъ; задышитъ онъ отнынѣ.
             Какъ знать, чей жребій вынется судьбами?
             Будь счастливъ онъ,-- придутъ вассалы сами.

(Они подымаются надъ среднимъ возвышеніемъ и осматриваютъ боевую линію въ долинѣ. Барабанный бои и военная музыка раздаются снизу.).

Мефистофель,

             Позиція, я вижу, безупречна;
             Мы подойдемъ, онъ побѣдитъ конечно.
   

Фаустъ.

             Чего тамъ можно ожидать?
             Обманъ да колдовство опять!
   

Мефистофель.

             Военной хитрости не хочешь?
             Хотя о важномъ ты хлопочешь,
             Но цѣль ты главную пойми;
             Когда престолъ и край спасемъ мы смѣло,
             Склони колѣни и прими
             Въ даръ ты прибрежье безъ предѣла.
   

Фаустъ.

             Ты дѣлъ продѣлалъ -- не сочтешь;
             Вотъ выиграй сраженье тожъ!
   

Мефистофель.

             Его ты выиграешь самъ;
             Тебѣ начальство передамъ.
   

Фаустъ.

             Вотъ эта высота прямая:
             Повелѣвать, вещей не понимая!
   

Мефистофель.

             Для этого и штабъ устроенъ,
             Чтобы фельдмаршалъ былъ покоенъ.
             Войну зачуя, въ добрый часъ
             Совѣть военный я припасъ;
             Народъ -- все горные кряжи;
             Кто ихъ избралъ -- тотъ не тужи!
   

Фаустъ.

             Кто тамъ въ оружіи идетъ?
             Иль скликалъ горный ты народъ?
   

Мефистофель.

             Нѣтъ! Но подобную имъ рать
             Самъ Петръ бы Сквенцъ не могъ набрать.

Три сильныхъ (появляются).

Мефистофель.

             Взгляни на молодцовъ моихъ!
             Въ лѣтахъ ихъ разница большая,
             Съ другимъ оружьемъ всякъ изъ нихъ;
             По тройка эта разлихая.

(Къ зрителямъ.)

             Надѣть ребенокъ нынче радъ
             И шлемъ, и рыцарскія шпоры,
             Такъ вамъ подавно угодятъ
             Аллегорическіе воры.
   

Забіяка (молодъ, легко вооруженъ, пестро одѣтъ).

             Кто смѣетъ мнѣ въ глаза взглянуть,
             Тому я кулакомъ всю морду всковыряю,
             А кто захочетъ улизнуть,
             Того за чубъ сейчасъ поймаю!
   

Забирай (мужественъ, хорошо вооруженъ, богато одѣтъ).

             Пустыя драки вздоръ напрасный,
             День пропадаетъ ни при чемъ;
             Бери гдѣ можешь ежечасно,
             О прочемъ спрашивай потомъ.
   

Держи-крѣпче (въ лѣтахъ, сильно вооруженъ, безъ плаща).

             И въ этомъ тоже толку мало!
             Добра сейчасъ какъ не бывало,
             И ты опять безо всего,
             Брать хорошо, по удержать важнѣе;
             За старика держись дружнѣе,
             Ужъ не отнимутъ твоего.

(Всѣ они спускаются въ долину.)



На предгорьи.
(Барабаны и военная музыка снизу. Разбиваютъ императорскую палатку.)
Императоръ, главнокомандующій, драбанты.

Главнокомандующій.

             Мнѣ кажется, мы дѣльно поступили,
             Что съ цѣлымъ этимъ войскомъ вотъ,
             Въ долину тихо отступили;
             Надѣюсь, счастіе насъ ждетъ.
   

Императоръ.

             Что выйдетъ, то и будетъ видно;
             Но полубѣгство это мнѣ обидно.
   

Главнокомандующій.

             Взгляни на правый флангъ нашъ отдаленный!
             Такого мѣста ищетъ умъ военный:
             Холмы не круты, но довольно крупны,
             Намъ выгодны, врагамъ же неприступны;
             Даетъ пріютъ намъ мѣстности волна,
             А конницѣ чужой она страшна.
   

Императоръ.

             Мнѣ остается любоваться;
             Рукамъ тутъ есть гдѣ разгуляться.
   

Главнокомандующій.

             Здѣсь посреди долины тѣснымъ строемъ
             Стоитъ фаланга, пышущая боемъ.
             И пики ихъ поверхъ туманной мглы
             На воздухѣ сіяньемъ дня свѣтлы.
             Какъ мощно весь волнуется квадратъ!
             Изъ этихъ тысячъ каждый битвѣ радъ.
             На силу ихъ ты можешь положиться;
             Съ ней вражья сила вѣрно сокрушится.
   

Императоръ.

             Чудесный видъ! Я не встрѣчалъ такихъ.
             Такое войско отбитъ двухъ другихъ.
   

Главнокомандующій.

             Нашъ лѣвый флангъ мы утвердить успѣли;
             Тамъ на скалѣ все храбрецы засѣли.
             Уступы, что оружіемъ блестятъ,
             Ту важную тѣснину защитятъ.
             Сдается мнѣ, что вражескія силы
             Нежданныя тамъ обрѣтутъ могилы.
   

Императоръ.

             Вонъ и моя роденька! Вѣдь когда-то
             Во мнѣ то дядю видѣли, то брата,
             А между тѣмъ, шатая власть закона,
             Достоинство все расхищали трона,
             Затѣмъ, враждуя, край опустошали,
             И вотъ теперь всѣ на меня возстали!
             Колеблется толпы невѣрный духъ,
             Да за волною общей хлынетъ вдругъ.
   

Главнокомандующій.

             Вонъ человѣкъ, что посланъ былъ отъ насъ
             Лазутчикомъ, спѣшитъ; ну, въ добрый часъ!
   

1-й лазутчикъ.

                       Дѣло наше справилъ ладно,
                       Ловко, смѣло въ каждый слѣдъ
                       Я навѣдывался жадно;
                       Но вѣстей хорошихъ нѣтъ.
                       Многихъ, съ рвеньемъ благороднымъ,
                       Находилъ я эти дни;
                       Но волненіемъ народнымъ
                       Извиняются они.
   

Императоръ.

             Свои для эгоистовъ близки нужды,
             Но благодарность, долгъ и честь имъ чужды.
             Ну какъ же всякъ того-то не пойметъ:
             Горитъ сосѣдъ, такъ до него дойдетъ?
   

Главнокомандующій.

             Вотъ и второй спускается не смѣло
             Отъ устали дрожитъ его все тѣло.
   

2-й лазутчикъ.

                       По началу я дивился
                       Всѣмъ нелѣпымъ чудесамъ;
                       Вдругъ нежданно появился
                       Императоръ новый тамъ.
                       По полямъ путемъ нежданнымъ
                       Всѣ толпами понеслись;
                       И за знаменемъ обманнымъ
                       Какъ бараны погнались!
   

Императоръ.

             На пользу мнѣ подложный государь;
             Теперь я только понялъ, что я царь!
             Лишь какъ солдатъ я панцирь надѣвалъ;
             Но нынѣ цѣль я высшую позналъ.
             Я средь пировъ богатъ былъ не вполнѣ;
             Опасности недоставало мнѣ.
             Совѣта вашъ былъ, украсить боемъ пиръ,
             И сердце билось, снился мнѣ турниръ;
             И если бы не вашъ совѣтъ лукавый,
             Давно бъ я былъ покрытъ, военной славой.
             Во мнѣ порывъ могучій пробудился,
             Когда при васъ въ огнѣ я очутился;
             Шелъ на меня стихіи грозный пылъ;
             То призракъ былъ, но призракъ грозенъ былъ.
             О битвахъ сталъ, о славѣ я мечтать;
             Пополню все, что могъ я прогулять!

(Снаряжаются герольды для вызова ложнаго императора.)

Фаустъ (въ бронѣ, съ полуопущеннымъ забраломъ шлема). Три сильныхъ (вооруженные и одѣтые какъ прежде).

Фаустъ.

             На нашъ приходъ не станутъ же сердиться,
             Вѣдь осторожность всюду пригодится.
             Ты знаешь, свой у горцевъ разумъ есть,
             Дано имъ камней письмена прочесть.
             А духи, какъ съ равнины удалились,
             Къ горамъ еще сильнѣе пристрастились:
             И дѣйствуютъ въ пещерахъ безысходныхъ,
             Вдыхая газъ металловъ благородныхъ;
             При опытахъ разъединеній, слитій,
             Ихъ цѣль одна -- идти путемъ открытій.
             Воздушными перстами тайнъ владыки
             Прозрачные втиши слагаютъ лики;
             Они въ кристаллѣ и въ его молчаньи
             Земную жизнь провидѣть въ состояньи.
   

Императоръ.

             Я слышу все и вѣрю я вполнѣ;
             Но ты скажи, на что все это мнѣ?
   

Фаустъ.

             Знай: некромантъ изъ Норики, въ Сабинѣ,
             Слуга твой вѣрный, преданный понынѣ;
             Судьба ему жестоко угрожала,
             Хвороста пылалъ и пламя полыхало,
             Чтобъ по сухимъ полѣньямъ вверхъ пройти,
             Пропитаннымъ смолою; ужъ спасти
             Ни человѣкъ не могъ, ни Богъ, ни черти;
             Величество расторгло узы смерти.
             То было въ Римѣ. Онъ къ тебѣ питаетъ
             Любовь, и все въ твою судьбу вникаетъ;
             Съ того же часу онъ, забывъ себя,
             Глядитъ на звѣзды лишь изъ-за тебя.
             Онъ насъ послалъ, приказывая строго
             Быть при тебѣ. Въ горахъ такъ силы много;
             Природѣ властной вольный тамъ пріюта,
             Попы-глупцы то колдовствомъ зовутъ.


Императоръ.

             Въ день радости, гостей своихъ встрѣчая,
             Мы веселы, когда толпа живая
             Растетъ, одинъ спѣшитъ другому вслѣдъ,
             Такъ что въ просторныхъ залахъ мѣста нѣтъ;
             Но тотъ безмѣрно дорогъ долженъ быть,
             Кто помощь намъ явился предложить
             Въ часы заботъ, когда надъ головою
             У насъ вѣсы колеблемы судьбою.
             Но не касайтесь мощною рукой
             Меча свободно поднятаго мной;
             Почтите мигъ, въ который всякъ стремится
             Иль за меня или со мной сразиться!
             Справляйся самъ! кто хочетъ тронъ обрѣсть,
             Самъ заслужить такую долженъ честь.
             Пусть призракъ тотъ, что противъ насъ поднялся
             И императоромъ земли назвался,
             Вождя и ленныхъ правъ присвоивъ силу,
             Моей рукой низринется въ могилу!
   

Фаустъ.

             Что бъ ни было, но увлеченъ игрою,
             Напрасно ты рискуешь головою;
             Къ чему на шлемѣ гребень и султанъ?
             Онъ смѣлой головѣ въ защиту данъ.
             Безъ головы на что всѣ члены нужны?
             Она заснетъ и всѣ они недужны;
             Больна она, все тѣло нездорово;
             Оправилась -- и ожило все снова:
             Рука въ права могучія вступаетъ,
             Подъемлетъ щитъ и черепъ защищаетъ,
             Спѣшитъ и мечъ о долгѣ не забыть,
             И отклони ударъ опять разить;
             Нога хранить со всѣми вѣрно связь,
             Убитому на шею становясь.
   

Императоръ.

             Таковъ мой гнѣвъ; я сталъ бы не блѣднѣя
             Какъ на скамью, на голову злодѣя!
   

Герольды (возвращаясь).

             Мало вѣсу, мало чести,
             Тамъ у нихъ мы испытали,
             Намъ на звукъ достойной вѣсти
             Только смѣхомъ отвѣчали:
             "Императоръ вашъ отпѣтый,
             Вмѣстѣ съ эхомъ онъ отбылъ.
             Помянувъ о вѣсти этой,
             Скажетъ сказка: ""жилъ да былъ.""
   

Фаустъ.

             Сбылись желанья преданныхъ людей,
             Что при особѣ состоятъ твоей.
             Вонъ врагъ идетъ, мы дышимъ силой ратной;
             Вели начать намъ въ мигъ благопріятный.
   

Императоръ.

             Повелѣвать отказываюсь я.

(Къ главнокомандующему.)

             Ты, князь, веди, обязанность твоя.
   

Главнокомандующій.

             Такъ пусть нашъ правый флангъ вступаетъ въ бой!
             И лѣвый флангъ врага, что наступаетъ,
             Пока еще проходитъ подъ горой,
             Всю нашихъ силъ отвагу испытаетъ!
   

Фаустъ.

             Такъ ты позволь, чтобъ этотъ вотъ герой
             Сейчасъ вступалъ съ твоими вмѣстѣ въ строй;
             Въ твоихъ рядахъ онъ посреди другихъ
             Проявитъ всю могучесть силъ своихъ.

(Онъ указываетъ вправо.)

Забіяка (выступаетъ).

             Кто мнѣ лицо покажетъ, такъ ему
             Расковыряю тотчасъ морду всю я;
             Кто спину обратитъ ко мнѣ, тому
             Чубъ, голову и шею отверну я.
             Когда же мечъ я подыму,
             И ринутся всѣ съ тою же любовью,
             То станетъ врагъ одинъ по одному
             Своей захлебываться кровью.

(Уходитъ.)

Главнокомандующій.

             Фалангѣ тихо двигаться впередъ;
             Пускай она врага всей силой ждетъ!
             Вонъ тамъ направо кстати ужъ успѣли
             Отвагой наши повредить ихъ цѣли.
   

Фаустъ (указывая на средняго).

             Такъ пусть и онъ, куда велишь, пойдетъ.
   

Забіяка (выступаетъ).

             Хоть войско мужествомъ пылаетъ,
             Пусть о добычѣ помышляетъ,
             И всякъ изъ насъ ворваться ждетъ
             Въ ихъ императорскій наметъ.
             Недолго тамъ ему покрасоваться;
             Я впереди фаланги стану драться.
   

Скорохватка (маркитантка, увязывается за нимъ).

             Хоть я ему и не жена,
             Но какъ любовнику вѣрна.
             Намъ эта осень благодать!
             Пустите женщину хватать,
             Она блаженна грабежомъ;
             Какъ побѣдятъ, запрета нѣтъ ни въ чемъ.

(Оба уходятъ.)

Главнокомандующій.

             На лѣвый флангъ нашъ, какъ я ожидалъ,
             Налегъ ихъ правый. Каждый возжелалъ
             Противостать ихъ буйному почину,
             Не давши имъ ворваться въ ту тѣснину.
   

Фаустъ (указывая налѣво).

             И этотъ вотъ вамъ можетъ пригодиться;
             Не лишнее и сильнымъ подкрѣпиться.
   

Держи-крѣпче (выступаетъ).

             На лѣвый флангъ надѣйтесь смѣло!
             Гдѣ я, тамъ наше будетъ цѣло;
             Старикъ при дѣлѣ тутъ знакомомъ:
             Что схватитъ, не отбить и громомъ.

(Уходить.)

Мефистофель (спускаясь сверху).

             Вы поглядите-ка за нами:
             Изъ каждой пасти скалъ съ зубцами
             Вооруженные стремятся,
             По всѣмъ тропинкамъ шевелятся,
             Въ забралахъ, панцыряхъ, съ мечами
             За нами выросли стѣнами,
             И знака ждутъ сразиться смѣло.

(Тихо обращаясь къ знающимъ.)

             Откуда всѣ? Не ваше дѣло.
             Конечно я ужъ не зѣвалъ,
             Всѣ арсеналы обобралъ;
             Тамъ всякъ изъ нихъ, кто пѣшъ, кто конный,
             Стоялъ какъ властелинъ законный;
             Цари да рыцари былые,
             Теперь улитки лишь пустыя;
             Въ нихъ привидѣнья забрались пока
             Напомнить средніе вѣка.
             Какой бы чортъ въ нихъ ни торчалъ,
             Эффектъ на этотъ разъ не малъ.

(Громко.)

             Прислушайтесь, какъ злится стая,
             Толкаясь словно жесть пустая;
             Клоки штандартовъ тамъ заколыхались,
             Радехоньки, что вѣтерка дождались.
             Подумайте, тутъ древній весь народъ
             Охотно въ распрю новую идетъ.

(Страшный трубный звукъ сверху, въ непріятельскомъ войскѣ замѣтное волненіе.)

Фаустъ.

             Весь горизонтъ затмился ясный
             Лишь тамъ и сямъ какой-то красный
             Блескъ начинаетъ проступать;
             Оружье все какъ бы кроваво;
             Скала, и воздухъ, и дубрава.
             И небо не хотятъ отстать.
   

Мефистофель.

             Нашъ правый флангъ стоить упорно,
             Но вижу -- выше всѣхъ, гдѣ драка,
             Нашъ великанъ-то Забіяка,
             Онъ тамъ работаетъ проворно.
   

Императоръ.

             Одна рука сперва тамъ билась,
             Теперь ихъ дюжина явилась!
             Непостижимо для меня.
   

Фаустъ.

             Иль никогда не слышалъ ранѣ
             О сицилійскомъ ты туманѣ?
             Днемъ возникаютъ въ той странѣ,
             Почти до облакъ подымаясь,
             Въ средѣ воздушной отражаясь,
             Явленья чудныя вполнѣ.
             Тамъ города, сады порою,
             Одна картина за другою,
             Парятъ въ эѳирной вышинѣ.
             Императоръ.
             Но что за странность! Блескъ великій
             Распространяютъ наши пики;
             У всей фаланги то и знаютъ
             По копьямъ огоньки порхаютъ:
             Вѣдь что-то призрачное тутъ!
   

Фаустъ.

             Не погнѣвись, то безъ сомнѣнья
             Слѣды духовнаго значенья:
             То Діоскуровъ отраженья,
             Пловцамъ извѣстныя явленья;
             Они съ остаткомъ силъ идутъ.
             Императоръ.
             Кому жъ обязанъ я, скажи ты,
             Коль тайны, что въ природѣ скрыты,
             Со всѣхъ сторонъ на насъ текутъ?
   

Мефистофель.

             Конечно мудрецу тому же,
             Что занятъ такъ твоей судьбой!
             Враговъ не признаетъ онъ хуже
             Твоихъ -- и изболѣлъ душой.
             Желаетъ онъ спасти тебя,
             Хотя бы погубивъ себя.
   

Императоръ.

             Былъ пышный въѣздъ почтить мою особу;
             Я былъ въ чести; вотъ я задумалъ пробу
             И порѣшилъ, что кстати одарю я
             Живой прохладой бороду сѣдую.
             Священству я испортивъ развлеченье,
             Не заслужилъ его расположенья.
             Ужель судьба чрезъ столько лѣтъ велѣла
             Мнѣ дѣйствія познать благого дѣла?
   

Фаустъ.

             Благодѣянью долго жить;
             Смотри, что тамъ вверху летаетъ!
             Не знаменье ль онъ посылаетъ.
             Оно жъ себя и объяснитъ.
   

Императоръ.

             Тамъ въ высотѣ орелъ парящій,
             А вслѣдъ за нимъ грифонъ грозящій.
   

Фаустъ.

             Все это къ счастію, повѣрь.
             Грифонъ вѣдь баснословный звѣрь;
             Ну какъ же могъ онъ такъ забыться,
             Чтобы съ орломъ ему сразиться?
   

Императоръ.

             Теперь они все вверхъ взмываютъ
             Кружась.-- И оба въ тотъ же мигъ
             Впились другъ въ друга. Копи ихъ
             Врага отчаянно терзаютъ.
   

Фаустъ.

             Замѣть, какъ гадкій-то грифонъ
             Избитъ, истерзанъ очутился,
             И львиный хвостъ склонивши, онъ
             Въ вершины лѣса покатился.
             Императоръ,
             Какъ тутъ предвѣщано, такъ будь!
             Дивлюсь, но не смущенъ ничуть.
   

Мефистофель (вправо).

             Ваши бойко лѣзутъ драться,
             Врагъ не можетъ удержаться;
             Вотъ полѣзла ихъ орава,
             На своихъ сбиваясь вправо,
             Этимъ дѣло съ толку сбили,
             Лѣвый флангъ свой оголили.
             А фаланга наша живо
             Вправо бросилась ретиво,
             Гдѣ ряды враговъ не полны.
             Вонъ, какъ яростныя волны,
             Сшиблись съ грохотомъ и воемъ
             Обѣ рати равнымъ боемъ.
             Вотъ чудесное движенье;
             Разобьемъ ихъ безъ сомнѣнья!
   

Императоръ (къ лѣвой сторонѣ, Фаусту).

             Глянь, сдается, тамъ не ладно;
             Нашимъ тамъ стоять накладно,
             Камней сверху не бросаютъ;
             По скаламъ уже взлѣзаютъ,
             А вершины опустѣли;
             Вонъ -- враги-то налетѣли
             Цѣлой тучей къ намъ въ долину.
             Ужъ не взяли ли тѣснину?
             Вотъ безбожья плодъ ужасный!
             Ваши чары всѣ напрасны!

(Пауза.)

Мефистофель.

             Моихъ два ворона вонъ вмѣстѣ;
             Какія мчатъ они намъ вѣсти?
             За наше дѣло страшно мнѣ.
   

Императоръ.

             Что пользы въ птицахъ этихъ черныхъ?
             Несутся на крылахъ проворныхъ
             Съ полей сраженія онѣ.
   

Мефистофель (воронамъ).

             Къ ушамъ моимъ плотнѣй прильните!
             Спасенъ, кого вы защитите;
             Разуменъ вашъ совѣта вполнѣ.
   

Фаустъ (императору).

             О голубяхъ ты слышалъ вѣрно,
             Что такъ летаютъ непомѣрно,
             Гнѣздомъ птенцовъ привлечены.
             Тутъ ходъ событій обнаруженъ:
             Почтовый голубь въ мирѣ нуженъ --
             А воронъ почта для войны.
   

Мефистофель.

             Меня смущаетъ донесенье.
             Смотри, ужасно положенье
             Героевъ нашихъ по скаламъ;
             Врагъ занялъ нижнія вершины,
             И если входъ займетъ тѣснины,
             Держаться трудно будетъ намъ.
   

Императоръ.

             Итакъ, обманъ всѣ чары эти,
             Меня вы заманили въ сѣти;
             Давно ужъ страхъ меня беретъ.
   

Мефистофель.

             Мужайся! Можетъ быть исходъ.
             Съ терпѣньемъ штучки тутъ возможны!
             Въ дѣлахъ всего труднѣй кончать.
             Мои гонцы благонадежны;
             Вели ты мнѣ повелѣвать.
   

Главнокомандующій (который между тѣмъ подошелъ).

             Съ тѣхъ поръ какъ съ ними ты связался,
             Все время этимъ я терзался;
             Не можетъ въ чарахъ счастья быть.
             Мои тутъ силы не хватаютъ;
             Н /dd>
сена я рукою твоей!
             Вотъ улица, гдѣ я тебя увидала;
             Вотъ садъ, гдѣ не разъ
             Я съ Мартой тебя ожидала
             Въ условленный часъ.
   

Фаустъ.

             Пойдемъ же, мой ангелъ, со мною.
   

Маргарита.

             Останься! И здѣсь хорошо мнѣ съ тобою. (Она ласкаетъ ею.)
   

Фаустъ.

             Скорѣй! иль нельзя ужь намъ будетъ бѣжать.
   

Маргарита.

             Иль ты ужь не можешь меня наловить?
             Уже ли съ-тѣхъ-поръ, какъ со мной разлучился
             Мой другъ, цаловать онъ меня разучился?
             Откуда жь берется тоска
             Въ то время, какъ жметъ меня къ сердцу рука?
             Бывало, слова твои, взгляды,
             Лобзанье, которымъ меня ты душилъ,
             Восторгомъ ихъ въ душу ты лилъ
             Мнѣ цѣлое небо отрады.
             Цалуй же! иль я цаловать тебя буду!

(Кидается къ нему на шею.)

             Но холодны губы, но нѣмы уста...
             О, кѣмъ же та страсть у меня отнята?
   

Фаустъ.

                       Идемъ со мною, другъ прекрасный!
             Я цаловать тебя все такъ же буду страстно;
             Я такъ же все люблю тебя. Идемъ.
   

Маргарита (всматривается въ него).

             Но ты ли это, другъ? увѣренъ ли ты въ томъ?
   

Фаустъ.

             Да, да; но слѣдуй же за мною!
   

Маргарита.

             И ты разорвать мои хочешь оковы,
             И къ сердцу горячему жмешь меня снова?
             Но какъ же ты въ ужасъ теперь не придешь:
             Ты знаешь, кому ты свободу даешь?
   

Фаустъ.

             Ужь ночь на исходѣ, мой ангелъ, идемъ!
   

Маргарита.

             Вѣдь мать я родную убила,
             Родное дитя утопила!
             Вѣдь твой былъ ребенокъ, равно какъ и мой --
             Да, твой!.. а вѣдь ты... О, едва я лишь вѣрю...
             Дай руку свою! Нѣтъ, не призракъ то сна!
             О, какъ влажна вся она!
             Скорѣй оботри ее. О, мнѣ сдается,
             Что кровь все на ней остается...
             О, Боже! что сдѣлалъ ты, милый? Молю:
             Въ ножны поскорѣе спрячь шпагу свою.
   

Фаустъ.

             Что сдѣлано, то безъ возврата...
             Иль смерти моей тебѣ надо?
             Зачѣмъ вспоминать о быломъ?
   

Маргарита.

             Нѣтъ, надобно жить тебѣ, милый.
             Тебѣ разскажу я про наши могилы,
             А ты позаботься о томъ.
             Дай лучшее мѣсто для матери: рядомъ
             Пускай она будетъ тамъ съ братомъ.
             Поодаль могилу ты выроешь мнѣ,
             Но только не очень-далеко.
             Съ ребенкомъ моимъ на груди одиноко
             Мы ляжемъ въ нѣмой тишинѣ.
             Кому же охота лечь родомъ со мною?
             Бывало все счастье: быть вмѣстѣ съ тобою.
             Льнуть къ милаго груди, его цаловать;
             Но этого счастья ужь мнѣ не видать!
             Повѣришь ли: много мнѣ надобно силы,
             Чтобъ броситься снова въ объятья твои...
             Мнѣ, кажется, милый,
             Что ты отвергаешь и ласки мои.
             А ты, вѣдь, все тотъ же, итакъ же всѣ взгляды
             И нѣжны, и полны отрады.
   

Фаустъ.

             Когда меня ты узнаешь,
             Иди жь за мной!
   

Маргарита.

                                           Идти? Куда же?
   

Фаустъ.

             На волю, другъ.
   

Маргарита.

                                           Тамъ гробъ и смерть на стражѣ!
             Ну, что жь? готова я. Пойдемъ!
             Но только прямо лишь отсюда
             На ложе то, гдѣ безъ пробуда
             Спятъ вѣчнымъ и покойнымъ сномъ.
             Идемъ! Ни шагу только дальше.
             Ты, Генрихъ, ужь идешь? а я?
             Зачѣмъ же чмѣ уйдти нельзя?
   

Фаустъ.

             Ты также можешь, другъ; оставь лишь страхъ свой ложный.
             Рѣшайся! дверь ужь отперта...
   

Маргарита.

             Нѣтъ, невозможно, невозможно!
             Ужь вся надежда отнята.
             Куда бѣжать? Слѣдятъ за нами,
             И страшно совѣсть тяготитъ,
             И страшно подаяньемъ жить,
             И подъ чужими небесами
             Остатокъ дней своихъ влачить.
             Нѣтъ, мнѣ не скрыться!
   

Фаустъ.

                                                     Такъ съ тобою
             Я остаюсь.
   

Маргарита.

                       Скорѣе роднаго
                       Ребенка спасай!
                       Все вдаль, по потоку
                       Тропинкой ступай:
                       За маленькимъ мостомъ,
                       Налѣво, въ лѣсу,
                       У берега пруда
                       Ты доску найдешь.
                       Скорѣе, скорѣе
                       Его ты хватай!
                       Онъ живъ еще, бьется,
                       Онъ силится всплыть...
                       Спасай его, спасай!
   

Фаустъ.

             Опомнись, другъ! Лишь шагъ одинъ -- и ты свободна.
   

Маргарита.

             О, еслибъ скорѣе мы гору прошли!
             Тамъ мать моя -- видишь? на камнѣ, вдали...
             Меня все морозъ подираетъ...
             На камнѣ сидитъ, головою киваетъ;
             Глаза неподвижны; какъ камень она...
             У ней голова тяжела это сна...
             Она, вѣдь, такъ долго дремала
             Для прихотей нашей любви...
             Счастливые были тѣ дни!
   

Фаустъ.

             Когда не могъ склонить тебя мольбами,
             Я силой унесу тебя.
   

Маргарита.

             Нѣтъ, безъ насилія! Оставь, пусти меня!
             Такъ звѣрски не хватай меня руками!
             Вѣдь все, что ты хотѣлъ, все исполняла я.
   

Фаустъ.

             Мой другъ, посмотри: разсвѣтаетъ!
   

Маргарита.

             Да, небо пылаетъ зарёй;
             Послѣдняго дня уже свѣтъ проникаетъ
             Сюда... Въ этотъ день намъ вѣнчаться съ тобой!
             Смотри же, мой милый, ни слова,
             Что съ Гретхенъ ты видѣлся снова.
             Растоптанъ, разбитъ мой вѣнецъ:
             Но все же мы свидимся, другъ, наконецъ,
             Но только не въ пляскѣ на праздникѣ пышномъ...
             Тѣснится толпа... ничего въ ней не слышно...
             Всѣ улицы полны, безмолвенъ народъ...
             Повсюду набата разносятся звуки...
             Вотъ хрупнула палка... вотъ вяжутъ мнѣ руки...
             Хватаютъ и тащатъ -- и вотъ
             Меня положили на плаху...
             У каждаго дрогнуло сердце отъ взмаху
             Сѣкиры надъ бѣдной моей головой --
             И міръ весь, какъ гробъ, сталъ нѣмой...
   

Фаустъ.

             Зачѣмъ родился я!
   

Мефистофель (показываясь въ дверяхъ).

             Ко мнѣ! Иль сгубите себя
             Своей пустою болтовнею.
             Ужь небо вспыхнуло зарею
             И кони возжи рвутъ, храпя.
   

Маргарита.

             О, кто изъ земли такъ выходитъ?
             Что надобно въ мѣстѣ святомъ для него?
             Гони его, Генрихъ! Мнѣ страшно его.
             Да, онъ это, онъ; онъ за мною приходитъ.
   

Фаустъ.

             Ты будешь жива, увѣряю тебя!
   

Маргарита.

             Судъ Божій! тебѣ я вручаю себя!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ко мнѣ! иль брошу васъ обоихъ.
   

Маргарита.

             Отецъ! я твоя, я твоя!
             Спаси и помилуй меня!
             Вы, Божіи ангелы,
             Вы, силы небесныя --
             О, осѣните меня!..
             Ты страшенъ мнѣ, Генрихъ!
   

Мефистофель.

                                                     Она осуждена!
   

Голосъ съ вышины.

             Она спасена!
   

Мефистофель (Фаусту).

             Ко мнѣ! (Исчезаетъ съ Фаустомъ).
   

Голосъ извнутри (ослабѣвая).

             Генрихъ! Генрихъ!...

КОНЕЦЪ.

   
аю для васъ этотъ узкій кругъ. Но да сопровождаетъ васъ счастливая удача! Вѣдь самыя большія чудеса возможны. Они не знаютъ, куда идутъ; они не сообразили того, что можетъ предстоять имъ.
   

ДИКОЕ ПѢНЬЕ.

   Разряженный народъ, блестки мишуры! Смотрите -- они идутъ, неотесанные, идутъ грубые; высокими прыжками, быстрымъ бѣгомъ подвигаются они -- живые, смѣлые и бодрые.
   

ФАУНЫ.

   Фауновъ рой, въ веселой пляскѣ, съ дубовымъ вѣнкомъ въ кудрявыхъ волосахъ, тонкое заостренное ушко, сквозящее сквозь кудри головы, тупой носикъ, широкое лицо -- все это не вредитъ у женщинъ. Самая красивая. когда фаунъ протянетъ ей лапу, не откажется протанцевать съ нимъ.
   

САТИРЪ.

   А Сатиръ скачетъ позади другихъ своею козлиной ступней, сухощавой ногой; ему нужны онѣ сухія и жилистыя. И какъ сернѣ на горныхъ высотахъ, ему весело оглядываться кругомъ. И освѣженный воздухомъ свободы, онъ начинаетъ издѣваться надъ ребенкомъ, и женщиной, и мужчиной, которые тамъ, глубоко внизу, въ дыму и туманѣ долины, добродушно воображаютъ, что они тоже живутъ, тогда какъ вѣдь только ему принадлежитъ здѣсь, въ вышинѣ, весь міръ, въ его чистотѣ и неприкосновенности.
   

ГНОМЫ.

   Вотъ сѣменитъ ножками кучка маленькихъ людей, не любящая ходить въ порядкѣ парами. Въ своихъ мшистыхъ платьяхъ, съ ярко горящими лампочками, они быстро движутся одинъ наперерывъ передъ другимъ, и каждый работаетъ самъ за себя, киша, точно свѣтящіеся муравьи; усердно бѣгаютъ они туда и сюда, вкривь и вкось, занятые своимъ дѣломъ.
   Близкіе родственники набожныхъ кобольдовъ, хорошо извѣстные, какъ горные хирурги, мы пускаемъ кровь высокимъ горамъ, мы черпаемъ изъ ихъ сочныхъ жилъ. Грудами извлекаемъ мы оттуда металлы, и насъ встрѣчаютъ дружескими напутствіями, которыя говорятся отъ чистаго сердца, потому что мы друзья добрыхъ людей. И однако жъ мы выносимъ золото на свѣтъ, для того, чтобы люди могли сводничать и воровать, чтобы не было недостатка въ желѣзѣ у надменнаго человѣка, выдумавшаго всеобщее убійство. А кто нарушаетъ три заповѣди, тому нѣтъ никакого дѣла до другихъ. Во всемъ этомъ мы не виноваты, поэтому имѣйте терпѣніе, какъ имѣемъ мы его.
   

ВЕЛИКАНЫ.

   Ихъ прозвище -- дикіе люди, они хорошо извѣстны въ горахъ Гарца. Нагіе, какъ дѣти природы, въ своей древней силѣ идутъ они вмѣстѣ толпою великановъ. Въ правой рукѣ стволъ сосны, вокругъ тѣла толстый поясъ, грубѣйшій передникъ изъ вѣтвей и листьевъ -- лейбъ-гвардія, какой нѣтъ у папы.
   

ХОРЪ НИМФЪ [онѣ окружаютъ великаго Пана].

   Нотъ идетъ и онъ! Все вселенной представлено въ великомъ Панѣ. Вы, самыя радостныя, окружите его, носитесь вокругъ него въ прихотливой пляскѣ, потому что онъ, серьезный и при этомъ добрый, любитъ, чтобъ все веселилось. Подъ голубымъ сводомъ неба онъ постоянно бодрствуетъ, отгоняя отъ себя сонъ; но ручейки бѣгутъ къ нему съ тихимъ журчаніемъ, вѣтерки нѣжно убаюкиваютъ его къ покою -- и когда онъ въ полдень засыпаетъ, ни одинъ листокъ не шевелится на вѣткѣ, бальзамическое благоуханіе здоровыхъ растеній наполняетъ безмолвный тихій воздухъ, нимфа не смѣетъ рѣзвиться и погружается въ сонъ тамъ, гдѣ стояла въ эту минуту. Но когда затѣмъ неожиданно и мощно раздается его голосъ, какъ грохотъ грома и ревъ моря, всѣ, какъ растерянные, не знаютъ, куда имъ кинуться; храброе войско бѣжитъ въ разбродъ по полю битвы, и герой трепещетъ въ общемъ смятеніи. Чтите же того, кому подобаетъ честь! Привѣтъ тому, кто привелъ насъ сюда!
   

ДЕПУТАЦІЯ ГНОМОВЪ [великому Пану].

   Зная, что блестящій богатый металлъ проходитъ нитями въ глубинѣ горныхъ ущелій и открываетъ свои лабиринты только предъ волшебнымъ жезломъ.
   Мы, какъ троглодиты, строимъ свое жилище въ темныхъ пещерахъ, а ты милостиво раздаешь добытыя нами сокровища при ясномъ свѣтѣ солнца.
   Теперь мы открыли вблизи отсюда чудный источникъ, обѣщающій, безъ труда съ нашей стороны, дать то, что было почти недостижимо.
   Это дѣло можешь совершить ты. Возьми же его, владыка, подъ свое покровительство! Всякое сокровище въ твоихъ рукахъ идетъ на благо всему міру.
   

ПЛУТУСЪ [Герольду].

   Намъ нужно теперь вооружиться высокимъ спокойствіемъ и дать безпрепятственно совершиться тому, что совершится. Ты всегда вѣдь былъ полонъ самаго непоколебимаго мужества -- и вотъ сейчасъ произойдетъ нѣчто въ высшей степени ужасное; міръ и потомство будутъ упорно отрицать это, ты же запиши все, какъ было, въ своемъ протоколѣ.
   

ГЕРОЛЬДЪ
[беретъ жезлъ, который Плутусъ держитъ въ своей рукѣ].

   Карлики тихо ведутъ великаго Пана къ огненному источнику; онъ, кипя, вырывается изъ глубочайшей бездны, потомъ снова падаетъ на дно ея, и мрачно зіяетъ открытая пасть; затѣмъ опять пламя и кипѣніе. Великій Панъ стоитъ въ хорошемъ настроеніи, радуется удивительному чуду, а вправо и влѣво разлетается жемчужная пѣна. Какъ можетъ онъ повѣрить подобному явленію? И онъ наклоняется очень глубоко, чтобы посмотрѣть; но борода его падаетъ въ источникъ. Кто же можетъ быть этотъ человѣкъ съ бритымъ подбородкомъ? Рука его закрываетъ лицо отъ нашихъ глазъ... Но за этимъ слѣдуетъ большая бѣда -- борода загорѣлась и вылетаетъ обратно, она зажигаетъ корону, и голову, и грудь; веселье превращается въ страданіе... Толпа сбѣгается тушить, но пламя не щадитъ никого, и чѣмъ больше суетятся и усердствуютъ, тѣмъ сильнѣе вспыхиваетъ все новый и новый огонь. Охваченное стихіею, множество масокъ сгораетъ. Но что я слышу? Какая вѣсть проносится изъ уха въ ухо, изъ устъ въ уста? О навѣки несчастная ночь, какую муку принесла ты намъ! Завтрашній день объявитъ то, чего никто не могъ бы услышать безъ огорченія. Но вотъ я уже слышу повсюду крики: "Эти муки терпитъ императоръ!" О, если бы было справедливо что-нибудь другое, а не это! Императоръ горитъ со своими приближенными! Да будутъ прокляты тѣ, которые соблазнили его одѣться въ смолистый хворостъ и при пѣніи, похожемъ на звѣриный ревъ и вой, надѣлать здѣсь шумный переполохъ на общую погибель! О молодость, молодость, неужели ты никогда не будешь ставить надлежащіе предѣлы твоему веселью? О величество, величество, неужели ты никогда не будешь въ своихъ дѣйствіяхъ соединять съ всемогуществомъ благоразуміе?
   Вотъ уже объятъ пламенемъ лѣсъ, оно подымается острыми лижущими языками къ деревяннымъ связямъ этого потолка; намъ грозитъ общій пожаръ. Мѣра бѣдствія переполнилась, не знаю, кто спасетъ насъ. Грудою пепла одной ночи будетъ лежать завтра роскошное императорское великолѣпіе.


ПЛУТУСЪ.

   Достаточно надѣланнаго страха! Теперь пора подать помощь. Сила священнаго жезла, ударь такъ, чтобъ задрожала и застонала земля! Ты, широкое пространство воздуха, наполнись свѣжимъ благоуханіемъ! Подвиньтесь сюда, туманные пары; чреватыя дождемъ тучи, повисните надъ огненнымъ хаосомъ! Струитесь, свистите, облачка! Скользите волнистымъ путемъ, испаряйтесь, побѣдоносно тушите все горящее! Вы. облегчающія, вы, влажныя, превратите, въ грозу эту суетную игру пламени!.. Когда духи грозятъ причинить намъ вредъ, магія должна приняться за дѣло.

-----

Садъ.

Утреннее солнце. ИМПЕРАТОРЪ, его свита, мужчины и женщины; ФАУСТЪ, МЕФИСТОФЕЛЬ, одѣтый прилично, не эксцентрично, по-современному; оба они преклоняютъ колѣни.

ФАУСТЪ.

   Простишь ли ты мнѣ, государь, маскарадный пожаръ?
   

ИМПЕРАТОРЪ [давая знакъ встать].

   Я желалъ бы видѣть много подобныхъ шутокъ... Я вдругъ очутился въ огненной сферѣ; мнѣ почти показалось, что я Плутонъ. Предо мною лежала темная груда угольевъ, въ которой искрились огоньки. То изъ одной, то изъ другой бездны вылетали столбами тысячи дико причудливыхъ огней, сливавшихся вверху въ одинъ сводъ; языки пламени подымались къ вершинѣ высочайшаго купола, который постоянно держатся и постоянно пропадалъ. На датскомъ пространствѣ, занятомъ извивающимися огненными столбами, я видѣлъ длинные ряды народовъ. Они толпами устремлялись въ обширный кругъ и воздавали мнѣ честь, какъ дѣлали это всегда. Между ними я узналъ нѣсколько своихъ придворныхъ; я имѣлъ видъ государя тысячи саламандръ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Таковъ ты на самомъ дѣлѣ, повелитель! Ибо каждая стихія признаетъ императорскую власть неограниченною. Ты испыталъ только-что послушаніе огня. Кинься въ море въ томъ мѣстѣ, гдѣ оно бушуетъ наиболѣе неистово -- и едва ты ступишь ногою на обильное жемчугомъ дно, какъ образуется, волнуясь, великолѣпный кругъ. Надъ собою и подъ собою ты увидишь свѣтло-зеленыя, пурпуромъ окаймленныя волны, легко катящіяся для того, чтобы соединиться въ чудное жилище вокругъ тебя, средоточія. Куда бы ты ни двинулся, тебя всюду сопровождаютъ дворцы. Даже стѣны живутъ, кишатъ съ быстротою стрѣлы, мчатся взадъ и впередъ. Морскія чудища стекаются толпами на новое для нихъ. прелестное зрѣлище; они льнутъ къ стѣнамъ, но ни одно не дерзаетъ проникнуть внутрь. Тутъ играютъ яркоцвѣтные, золоточешуйчатые драконы; жадно смотритъ на тебя акула, а ты смѣешься ей въ зіяющую пасть. Какова бы ни была картина двора, съ восторгомъ окружающаго тебя въ эту минуту, но подобнаго сборища ты не видѣлъ еще никогда. Не отсутствуютъ тамъ, однако, и самыя милыя созданія: вотъ приближаются къ великолѣпному, полному вѣчной свѣжести жилищу любопытныя Нереиды -- самыя молодыя робко и похотливо, какъ рыбы, болѣе взрослыя -- съ благоразумною осторожностью. Вѣсть объ этомъ дошла уже и до Ѳетиды; она предлагаетъ второму Пелею свою руку и свои уста, а затѣмъ и сѣдалище въ обители Олимпа...
   

ИМПЕPАТОРЪ [перебивая его].

   Воздушными пространствами предоставляю пользоваться тебѣ; вступать на тотъ престолъ всегда достаточно рано.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   А землею, высочайшій повелитель, ты владѣешь уже теперь.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Какая счастливая судьба привела тебя сюда непосредственно изъ "Тысячи и одной ночи?" Если по плодовитости ты схожъ съ Шахразадой, то я обѣщаю тебѣ самыя великія милости. Будь постоянно готовъ, на тотъ случай, когда ваша житейская повседневность, какъ это часто случается, покажется мнѣ особенно отвратительною.
   

МАРШАЛЪ [поспѣшно входить].

   Всепресвѣтлѣйшій, я не думалъ, что мнѣ когда-нибудь въ жизни придется приносить вѣсть прекраснѣе и счастливѣе той, которая въ настоящую минуту счастливитъ меня и наполняетъ восторгомъ въ твоемъ присутствіи: всѣ счеты уплачены, когти ростовщиковъ усмирены, я освобожденъ отъ этихъ адскихъ мукъ. Въ небѣ не можетъ быть большей радости.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ АРМІЕЮ [входитъ также поспѣшно].

   Большая часть жалованія роздана, все войско вновь приняло на себя обязательство служить, ландскнехтъ пріободрился, трактирщикъ и служанки вполнѣ довольны.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Какъ привольно дышетъ ваша грудь! Какъ просвѣтлѣло сморщившееся лицо! Съ какою поспѣшностью являетесь вы сюда!
   

КАЗНАЧЕЙ [очутившійся тутъ же].

   Спроси тѣхъ, которые совершили это дѣло.
   

ФАУСТЪ.

   Доложить о происшедшемъ подобаетъ канцлеру.
   

КАНЦЛЕРЪ [подходя медленнымъ шагомъ].

   Счастіе посѣтило меня въ мои старые дни... Внимайте и созерцайте чреватый будущими судьбами листъ, превратившій все бѣдствіе въ благоденствіе. [Читаетъ]. "Да будетъ вѣдомо каждому, желающему знать, что настоящая бумага имѣетъ цѣнность въ тысячу кронъ; вѣрнымъ обезпеченіемъ ей служитъ безчисленное количество сокровищъ, зарытыхъ въ императорскихъ владѣніяхъ. Приняты мѣры къ тому, чтобы эти сокровища, немедленно по извлеченіи изъ земли, послужили къ уплатѣ".
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Я подозрѣваю здѣсь преступленіе, чудовищный обманъ! Кто поддѣлалъ подпись императора? Такое преступленіе неужели осталось безнаказаннымъ?
   

КАЗНАЧЕЙ.

   Вспомни! Ты подписалъ собственноручно; не дальше, какъ сегодня ночью. Ты представлялъ великаго Пана; канцлеръ, вмѣстѣ съ нами, сказалъ тебѣ: "Доставь себѣ высокое праздничное удовольствіе осчастливитъ народъ нѣсколькими росчерками пера". Ты сдѣлалъ ихъ, затѣмъ въ эту же ночь тысячи художниковъ быстро воспроизвели ихъ въ тысячахъ снимковъ. Для того, чтобы благодѣяніе немедленно пошло въ пользу всѣмъ, мы разомъ напечатали цѣлую серію билетовъ въ десять, тридцать, пятьдесятъ, сто кронъ. Посмотрите на вашъ городъ, недавно полуразлагавшійся въ рукахъ смерти,-- какъ теперь все живетъ въ немъ и шумно отдается наслажденію! Хотя твое имя давно дѣлаетъ счастливымъ міръ, но никогда еще не созерцали его такъ любовно. Азбука становится отнынѣ ненужною; въ этой подписи каждый находитъ блаженство.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   И мои подданные принимаютъ это, какъ чистое золото? Войску, двору это достаточно для полной уплаты должнаго ямъ? Какъ ни удивленъ я, но препятствовать не могу.
   

МАРШАЛЪ.

   Да и невозможно было бы поймать этихъ бѣглецовъ; съ быстротой молніи разсѣялись они повсюду. Двери мѣняльныхъ конторъ открыты настежь, всякому билету тамъ оказываютъ почетъ золотомъ и серебромъ, правда, со сбавкой. Оттуда дорога къ мяснику, булочнику, шинкарю; половина міра, повидимому, думаетъ только о томъ, какъ бы попировать, тогда какъ другая чванливо расхаживаетъ въ новомъ платьѣ. Торговецъ отрѣзываетъ матерію, портной шьетъ. При кликахъ "да здравствуетъ императоръ" вино рѣкою льется въ погребахъ, и варятъ, и жарятъ, и стучатъ тарелками.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кто пойдетъ въ одиночествѣ прогуляться по террасамъ, встрѣтитъ тамъ красавицу, великолѣпно разодѣтую; прикрывъ одинъ глазъ гордымъ перомъ изъ павлиньихъ перьевъ, она игриво улыбается намъ и кидаетъ взгляды на такой билетикъ -- и обильнѣйшія щедроты любви пріобрѣтаются такимъ путемъ быстрѣе, чѣмъ посредствомъ остроумія и краснорѣчія. Нѣтъ больше надобности обременять себя кошельками и мѣшочками: маленькій листокъ легко носить на груди, тамъ онъ удобно помѣщается рядомъ съ любовными письмами. Священникъ набожно храпитъ его въ молитвенникѣ, а солдатъ, чтобы не было помѣхи быстротѣ его движеній, спѣшитъ освободить отъ тяжелой монеты свой кожаный поясъ, Ваше величество благоволите простить мнѣ за то, что я, повидимому, унижаю высокое дѣло, изображая его въ мелочахъ.
   

ФАУСТЪ.

   Изобиліе сокровищъ, которое неподвижно хранится въ глубинѣ твоихъ земель, остается непроизводительнымъ. Самая широкая мысль есть самое жалкое вмѣстилище для такого богатства; фантазія, въ ея отважнѣйшемъ полетѣ, никогда не будетъ достаточна, какъ бы ни напрягалась она: но духи, достойные проникать взорами въ глубину, питаютъ къ безпредѣльному безпредѣльное довѣріе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Подобная бумага, замѣняющая золото и жемчугъ, вѣдь такъ удобна! Знаешь, что имѣешь; нѣтъ надобности ни взвѣшивать, ни мѣнять; можешь сколько угодно упиваться любовью и виномъ. Хочешь звонкой монеты -- мѣняла къ твоимъ услугамъ, а не получишь ее у него, покопай нѣсколько времени въ землѣ. Бокалы и цѣпи пущены въ продажу съ аукціона -- и бумага тотчасъ же погашена къ стыду скептика, дерзко издѣвающагося надъ нами. Разъ, что къ этому привыкли -- ничего другого не хотятъ. Такимъ образомъ съ этихъ поръ во всѣхъ императорскихъ владѣніяхъ не будетъ недостатка въ драгоцѣнностяхъ, золотѣ, бумагѣ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Высокимъ благоденствіемъ обязано вамъ наше государство; награда должна по возможности соотвѣтствовать услугѣ. Вамъ обоимъ мы ввѣряемъ внутренность земли въ имперіи, вы становитесь достойнѣйшими стражами сокровищъ. Вамъ извѣстны мѣста, гдѣ надежно хранятся они, и раскопки должны производиться не иначе, какъ по вашему указанію. Соединитесь же теперь вы, хозяева нашей казны, исполняйте съ усердіемъ обязанности, сопряженныя съ вашею должностью, благодаря чему вступятъ между собою въ союзъ міръ надземный и міръ подземный, счастливые въ своемъ единеніи.
   

КАЗНАЧЕЙ.

   Отнынѣ не должно существовать между нами ни малѣйшаго разногласія: мнѣ пріятно имѣть своимъ коллегой волшебника [Уходитъ съ Фаустомъ].
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Начиная теперь одѣлять подарками всѣхъ моихъ придворныхъ, я желаю, чтобъ каждый признался мнѣ, какое онъ сдѣлаетъ употребленіе изъ того, что онъ получитъ.
   

ПАЖЪ [принимая подарокъ].

   Я заживу весело, беззаботно, всѣмъ довольный.
   

ДРУГОЙ [также].

   Я сейчасъ накуплю своей возлюбленной цѣпочекъ и колецъ.
   

КАМЕРАРІЙ [получая].

   Съ этихъ поръ я стану пить лучшія вина въ двойномъ размѣрѣ.
   

ДРУГОЙ [также].

   Игральныя кости уже зудятъ у меня въ карманѣ.
   

НАЧАЛЬНИКЪ СОБСТВЕННАГО ОТРЯДА [разсудительно].

   Я очищу отъ долговъ мой замокъ и мои земли.
   

ДРУГОЙ [также].

   Это драгоцѣнность; я присоединю ее къ другимъ моимъ драгоцѣнностямъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Я надѣялся встрѣтить охоту и бодрость для новыхъ подвиговъ; но кто васъ знаетъ, тому легко отгадать васъ. Ясно вижу, что среди изобилія сокровищъ вы остаетесь и останетесь такими же, какими были до сихъ поръ.
   

ШУТЪ [входить].

   Мы раздаете дары, позвольте и мнѣ получить что-нибудь.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   А ты опять живъ? Вѣдь ты сейчасъ пропьешь.
   

ШУТЪ.

   Волшебные листки! Ничего въ нихъ не понимаю.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Я не сомнѣваюсь въ этомъ, потому что ты не знаешь, какъ слѣдуетъ употреблять ихъ.
   

ШУТЪ.

   Вотъ еще и еще! Не знаю, что съ ними дѣлать.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Бери, только бери! Вѣдь они достались на долю тебѣ [Уходить].
   

ШУТЪ.

   Пять тысячъ кронъ у меня въ рукахъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Двуногій винный мѣхъ, ты опятъ воскресъ?
   

ШУТЪ.

   Это со мной часто случается, но никогда не воскресать я такъ пріятно, какъ теперь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты радуешься такъ, что тебя въ потъ бросило.
   

ШУТЪ.

   Посмотрите, однако, это въ самомъ дѣлѣ имѣетъ такую же цѣнность, какъ золото?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   На это ты можешь пріобрѣсти все, чего желаютъ твоя глотка и твое брюхо.
   

ШУТЪ.

   И я могу купить землю, домъ и скотъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Разумѣется! Предложи только цѣну, никогда ни въ чемъ не будетъ недостатка.
   

ШУТЪ.

   И замокъ съ лѣсомъ, и охотой, и рыбной ловлей?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

   Конечно! Хотѣлось бы мнѣ повидать тебя строгимъ помѣщикомъ!
   

ШУТЪ.

   Сегодня же вечеромъ буду покоиться въ моей поземельной собственности!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [Одинъ].

   Кто станетъ еще сомнѣваться въ остроуміи нашего шута?

-----

Темная Галлерея.

ФАУСТЪ И МЕФИСТОФЕЛЬ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Зачѣмъ увлекаешь ты меня въ эти мрачные переходы? Развѣ не достаточно весело тамъ, въ густой пестрой толпѣ придворныхъ, гдѣ есть столько случаевъ позабавиться и обмануть?
   

ФАУСТЪ.

   Не говори мнѣ такихъ вещей, вѣдь тебѣ самому это все надоѣло до пресыщенія, и теперешнее твое виляніе то въ ту, то въ другую сторону -- нечто иное, какъ нежеланіе мнѣ дать прямой отвѣтъ. А между тѣмъ меня мучатъ настояніями дѣйствовать; маршалъ и камерарій неотступно пристаютъ ко мнѣ. Король желаетъ, чтобъ это было сдѣлано немедленно; онъ хочетъ увидѣть передъ собою Елену и Париса, Хочетъ созерцать въ явственныхъ формахъ высшій образецъ какъ мужчины, такъ и женщины. Скорѣе къ дѣлу! Я не могу нарушить данное мною слово.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

   Нелѣпо было обѣщать такъ леткомысленно.
   

ФАУСТЪ.

   Ты, пріятель, не подумалъ, куда приведутъ насъ твои хитрыя штуки; сперва мы сдѣлали его богачемъ, теперь должны увеселять его.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты воображаешь, что это можетъ быть исполнено немедленно? Намъ предстоятъ крутыя ступени; ты входишь въ совершенно чуждую область и съ преступною неосмотрительностью принимаешь на себя новыя обязательства: тебѣ кажется, что вызвать Елену такъ же легко, какъ призраки бумажныхъ денегъ. Уродами-вѣдьма мы, всякими привидѣніями, забавными карликами я могу служить тебѣ каждую минуту, но возлюбленныя чертей, не въ обиду имъ будь сказано, за героинь сойти не могутъ.
   

ФАУСТЪ.

   Ну, запѣлъ опять старую пѣсню! Съ тобою постоянно попадаешь въ неизвѣстность, ты отецъ всякихъ препятствій, за каждое предложенное тобой средство тебѣ нужна новая награда. И теперь, я знаю, ты немного поворчишь, а затѣмъ, не успѣемъ мы оглянуться. какъ вызываемыя лица будутъ уже передъ нами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Съ языческимъ міромъ у меня нѣтъ ничего общаго -- онъ живетъ въ своемъ собственномъ аду. Но есть средство.
   

ФАУСТЪ.

   Говори, и безъ промедленія!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Неохотно открываю я высшую тайну... Есть богини, величественно царящія въ уединеніи; вокругъ нихъ нѣтъ пространства, еще менѣе -- времени. Когда говоришь о нихъ, чувствуешь тревожное смущеніе. Это -- Матери.
   

ФАУСТЪ [съ испугомъ].

   Матери!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ты ужаснулся?
   

ФАУСТЪ.

   Матери! Матери! Какъ странно звучитъ это слово!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Такъ оно и на самомъ дѣлѣ. Это богини, вамъ, смертнымъ, невѣдомыя, нами неохотно называемыя. Чтобы достигнуть ихъ жилища, тебѣ придется проникнуть въ самыя сокровенныя глубины. Ты самъ виноватъ, что онѣ намъ понадобились.
   

ФАУСТЪ.

   Гдѣ дорога?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Никакой дороги! Путями, которыхъ не попирала ничья нога и не будетъ попирать; путями въ недоступное до сихъ поръ и недоступное въ будущемъ. Готовъ ты?.. Тебѣ не придется ни открывать замки, ни отодвигать засовы; изъ одного уединенія, будешь ты переходить въ другое. Имѣешь ты понятіе о пустотѣ и уединеніи?
   

ФАУСТЪ.

   Незачѣмъ тебѣ, полагаю, тратитъ даромъ такія рѣчи. Отъ нихъ отзывается кухнею вѣдьмъ, давно прошедшими временами. Развѣ я не вращался по неволѣ между людьми, не научался самъ пустотѣ, не училъ самъ ей другихъ! Когда я, какъ мнѣ представлялось, говорилъ разумно, противорѣчіе раздавалось въ два раза громче; отъ непріятныхъ ударовъ я даже долженъ былъ не разъ уходитъ въ уединеніе, въ пустыню, и чтобъ не жить всѣми покинутымъ, совершенно одинокимъ, отдался, наконецъ, чорту.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Если бы ты поплылъ по океану, отдался бы созерцанію безпредѣльнаго, то по крайней мѣрѣ ты увидѣлъ бы волну, набѣгающую на волну; увидѣлъ бы, даже охваченный страхомъ погибнуть, хоть что-нибудь; въ зеленой глубинѣ успокоившагося моря ты видѣлъ бы скользящихъ дельфиновъ, ни: дѣлъ бы проносящіяся облака, солнце, луну и звѣзды. Но ничего не увидишь ты въ вѣчно пустой дали, не услышишь собственныхъ шаговъ, не найдешь ничего твердаго, на чемъ можно бы отдохнуть.
   

ФАУСТЪ.

   Ты говоришь, какъ первый изъ всѣхъ мистагоговъ, какіе когда-либо обманывали вѣрующихъ неофитовъ; только наоборотъ. Ты посылаешь меня въ пустоту, для того чтобы тамъ я усовершенствовалъ свое искусство и увеличилъ свою силу; ты хочешь, чтобы я, какъ кошка въ баснѣ, таскалъ для тебя каштаны изъ огня. Но пусть такъ! Я рѣшаюсь. Въ твоемъ ничто я надѣюсь найти все.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Долженъ похвалить тебя прежде, чѣмъ мы разстанемся; я вижу, что ты знаешь своего чорта. Вотъ ключъ, возьми.
   

ФАУСТЪ.

   Такой маленькій!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сперва возьми его и не придавай ему ничтожную цѣну.
   

ФАУСТЪ.

   Онъ растетъ въ моей рукѣ! Онъ свѣтится, блещетъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Теперь ты начинаешь замѣчать, чѣмъ обладаешь, получивъ его? Этотъ ключъ чутьемъ отыщетъ надлежащее мѣсто; слѣдуй за нимъ, онъ поведетъ тебя къ Матерямъ.
   

ФАУСТЪ [вздрагивая].

   Матерямъ! Это слово все еще поражаетъ меня какъ ударъ! Что жъ это за слово, котораго я не могу слышать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Неужели ты такъ ограниченъ, что новое слово смущаетъ тебя? Неужели ты хочешь слышатъ только то, что уже слышалъ? Какія бы слова ни произносились предъ тобою, ничто не должно смущать тебя, давно привыкшаго къ самымъ непостижимымъ вещамъ.
   

ФАУСТЪ.

   Но я не ищу своего спасенія въ равнодушной неподвижности; трепетъ есть лучшая часть человѣка; какъ ни дорого заставляетъ его свѣтъ платиться за проявленіе чувства, но, только испытывая волненіе, онъ глубоко чувствуетъ безпредѣльное.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И такъ, опустись во внутренность земли! Я могъ бы точно такъ же сказать: подымись въ вышину! Это одно и то же. Бѣги изъ міра дѣйствительности въ свободныя области образовъ; наслаждайся тѣмъ, что давно уже не существуетъ! Какъ гряды облаковъ, переплетаются между собою эти призраки. Помавай ключомъ въ воздухѣ, держи его подальше отъ тѣла.
   

ФАУСТЪ [съ воодушевленіемъ].

   О, сжимая его, я чувствую въ себѣ новую силу, грудь моя расширяется для великаго дѣла.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Огненный треножникъ, наконецъ, дастъ тебѣ знать, что ты находишься въ глубочайшей, недосягаемо глубочайшей глубинѣ. При свѣтѣ его ты увидишь Матерей; однѣ сидятъ, другія стоять и ходятъ, какъ придется. Созданіе формы, пересозданіе -- вѣчное занятіе вѣчнаго духа, вокругъ котораго дарятъ образы всего сотвореннаго. Онѣ не увидятъ тебя, потому что видятъ только призрачные образы. И такъ вооружись мужествомъ, ибо опасность велика. И направляйся прямо къ этому треножнику, прикоснись Къ нему ключомъ! [Фаустъ дѣлаетъ ключомъ рѣшительное и повелительное движеніе]. Прекрасно! Тогда треножникъ пристанеть къ ключу и послѣдуетъ за нимъ, какъ вѣрный рабъ. Ты спокойно станешь подыматься вверхъ, счастіе будетъ возносить тебя, и прежде чѣмъ онѣ успѣютъ замѣтить, ты уже будешь дома. А разъ что ты принесешь его сюда, герой и героиня будутъ вызваны изъ тьмы тобою -- первымъ, который отважился на такой подвигъ! Онъ совершенъ, и совершилъ его ты. Затѣмъ, посредствомъ волшебства, пары ѳиміама превратятся въ боговъ.
   

ФАУСТЪ.

   А теперь что я долженъ сдѣлать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Теперь пусть твое существо стремится кинзу. Топни ногой, чтобы опуститься; топнувъ ногой, ты снова подымешься вверхъ.

[Фаустъ топаетъ ногой и исчезаетъ].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Лишь бы только ключъ сослужилъ ему добрую службу! Любопытно мнѣ -- вернется ли онъ обратно?

-----

   Залы, ярко освѣщенныя.

ИМПЕРАТОРЪ и КНЯЗЬЯ, МЕФИСТОФЕЛЬ. Дворъ въ волненіи.

КАМЕРАРІЙ [Мефистофелю].

   За нами еще долгъ -- сцена духовъ. Давайте ее! Государь въ нетерпѣніи.
   

МАРШАЛЪ.

   Императоръ только-что спрашивалъ объ этомъ. Не медлите, чтобъ не оскорбить его величество.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да мой товарищъ по этому дѣлу и отправился. Онъ ужъ знаетъ, какъ приняться, и работаетъ втихомолку, взаперти; ему нужно тутъ приложить особенное усердіе, потому что тотъ, кто хочетъ добытъ высшее сокровище, красоту, долженъ прибѣгнуть къ высочайшему искусству -- магіи мудрецовъ.
   

МАРШАЛЪ.

   Какія искусства вы пустите въ ходъ -- это намъ все равно; императоръ желаетъ, чтобъ все было немедленно исполнено.
   

БЛОНДИНКА [Мефистофелю].

   Одно слово! пожалуйста! Вы видите, что у меня совсѣмъ чистое лицо, но въ несносную лѣтнюю пору оно мѣняется: тутъ выступаетъ сотня коричневато-красныхъ пятнышекъ, которыя, къ большой досадѣ моей, покрываютъ бѣлую кожу. Дайте средство!
   

МЕФИ СТОФЕЛЬ.

   Жаль! Такое свѣтлое сокровище -- и въ маѣ разукрашивается, точно кожа пантеры! Возьмите лягушечьяго клёву, жабьихъ языковъ, тщательно дистилируйте ихъ при свѣтѣ полной луны, и когда она пойдетъ на ущербъ, чистенько помажьте лицо этою смѣсью; придетъ весна, и пятнышекъ какъ не бывало.
   

БРЮНЕТКА.

   Толпа осаждаетъ васъ со всѣхъ сторонъ. Я тоже прошу дать мнѣ средство. Отморозки на ногѣ мѣшаютъ мнѣ и ходить, и танцовать; даже дѣлать книксенъ мнѣ неловко.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Позвольте мнѣ нажать вашу ногу моею.
   

БРЮНЕТКА.

   Что жъ! Это часто дѣлается между влюбленными.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Прикосновеніе моей ноги, дитя мое! имѣетъ болѣе серьезное значеніе. Одинаковое одинаковымъ -- лучшій способъ лѣченія всѣхъ болѣзней. Нога излѣчиваетъ ногу; тоже и со всѣми членами. Подойдите поближе! Внимайте! Мнѣ вы не должны отвѣчать тѣмъ же.
   

БРЮНЕТКА.

   Ай, ай! Горитъ! Ужасно больно! Т очно лошадиное копыто наступило на ногу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вы излѣчены. Теперь ты можешь танцовать сколько тебѣ угодно и подъ столомъ нѣжно любезничать со своимъ дружкомъ.
   

ДАМА [протискиваясь сквозь толпу].

   Пропустите меня къ нему! Мои боли слишкомъ сильны, онѣ, какъ колючій огонь, проникаютъ до самой глубины моего сердца! Вчера еще онъ находилъ блаженство въ моихъ взорахъ, сегодня уже болтаетъ съ нею, а ко мнѣ поворачиваетъ спину.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это дѣло серьезное; но выслушай меня. Ты должна близко подойти къ нему такъ, чтобы онъ не замѣтилъ: возьми этотъ уголь, проведи имъ черту на его рукавахъ, плащѣ, плечахъ, какъ придется; онъ почувствуетъ въ сердцѣ нѣжный уколъ раскаянія. Но уголь проглоти немедленно и послѣ этого не прикасайся губами ни къ вину, ни къ водѣ. Сегодня же ночью онъ будетъ вздыхать предъ твоею дверью.
   

ДАМА.

   Но это не ядъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [съ негодованіемъ].

   Уваженіе тому, кому оно подобаетъ!.. Но за такимъ углемъ вамъ придется бѣжать далеко. Онъ изъ того костра, который мы нѣкогда зажигали съ большимъ усердіемъ.
   

ПАЖЪ.

   Я влюбленъ, а на меня смотрятъ, какъ на ребенка.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ сторону].

   Не знаю ужъ, кого и слушать [Пажу]. Вамъ не слѣдуетъ пытать счастія съ самыми молодыми. Пожилыя сумѣютъ оцѣнить васъ. [Другія тѣснятся къ нему]. Еще и еще! Вотъ-то напоръ! Придется, наконецъ, призвать себѣ на помощь правду. Помощь самая скверная! Но положеніе отчаянное! О Матери! Матери! Отпустите Фауста! [Осматриваясь кругомъ]. Свѣчи въ залѣ уже тускнѣютъ. Весь дворъ двинулся. Я вижу, какъ ряды ихъ тянутся по длиннымъ переходамъ, отдаленнымъ галлереямъ. Вотъ собираются они въ обширномъ пространствѣ старой рыцарской залы; она едва можетъ вмѣстить ихъ. Широкія стѣны увѣшаны коврами; углы и ниши украшены оружіемъ. Тутъ, кажется, нѣтъ надобности ни въ какихъ волшебныхъ заклинаніяхъ; духи могутъ явиться сюда и сами, по собственному желанію.

-----

Рыцарская зала.

Сумеречное освѣщеніе. ИМПЕРАТОРЪ и ДВОРЪ.

ГЕРОЛЬДЪ.

   Мою старую служебную обязанность возвѣщать предстоящее зрѣлище мѣшаетъ мнѣ исполнить, какъ слѣдуетъ, таинственная работа духовъ. Напрасно отваживаешься доводами разума объяснять себѣ эти смутныя явленія. Кресла, стулья уже поставлены; императора посадили какъ разъ передъ стѣной: на коврахъ онъ можетъ спокойно разсматривать битвы великихъ временъ. Вотъ всѣ усѣлись по мѣстамъ -- государь и дворъ; диваны тѣсно сдвинуты на заднемъ планѣ, и въ призрачномъ полусвѣтѣ влюбленная чета нѣжно нашла себѣ мѣстечко другъ подлѣ друга. И теперь, когда всѣ сидятъ, гдѣ каждому подобаетъ, мы готовы. Духи могутъ явиться!

[Трубы].

АСТРОЛОГЪ.

   Да начнется немедленно ходъ драмы! Такъ повелѣлъ государь. Вы, стѣны, раздвиньтесь! Ничто больше не препятствуетъ, магія къ нашимъ услугамъ. Ковры падаютъ точно свернутые пожаромъ, стѣна треснула, перевернулась, передъ нами глубокая театральная сцена, таинственный свѣтъ озаряетъ насъ, и я вхожу на просценіумъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.
[Высовывая голову изъ суфлерской будки].

   Отсюда я надѣюсь заслужить общую благосклонность. Суфлированіе есть ораторское искусство чорта. [Астрологу]. Ты знаешь тактъ, въ какомъ движутся звѣзды, и мастерски поймешь мое подсказываніе.
   

АСТРОЛОГЪ.

   Силою чуда возстаетъ здѣсь предъ нашими глазами, въ довольно массивныхъ размѣрахъ, древній храмъ. Подобно Атланту, нѣкогда поддерживавшему своими плечами небо, идетъ рядомъ немалое количество колоннъ. Ихъ достаточно было бы для цѣлой скалистой массы, такъ какъ уже двѣ могли бы поддержать огромное зданіе.
   

АРХИТЕКТОРЪ.

   Повашему, это антично! Я его не могу одобрить; неуклюжимъ и тяжеловѣснымъ слѣдовало бы назвать его. Грубое называютъ благороднымъ, мизерное великимъ. Мнѣ нравится колонна стройная, стремящаяся ввысь, безпредѣльная; остроконечный зенитъ возвышаетъ духъ; подобное зданіе дѣйствуетъ на васъ самымъ назидательнымъ образомъ.
   

АСТРОЛОГЪ.

   Принимайте съ почтеніемъ часы, благосклонно посылаемые намъ звѣздами; разумъ да будетъ связанъ магическимъ словомъ; и, напротивъ того, фантазія, роскошная и смѣлая, пусть свободно уносится въ необозримую даль. Теперь созерцайте глазами то, что вы дерзнули пожелать; это невѣроятно, и именно потому заслуживаетъ вѣры.

Съ другой стороны просценіума на него подымается ФАУСТЪ.

АСТРОЛОГЪ.

   Въ жреческомъ одѣяніи, увѣнчанный, является предъ вами чудесный человѣкъ, исполнившій теперь то, что онъ мужественно предпринялъ. Съ нимъ вмѣстѣ подымается изъ пустой бездны треножникъ. Я слышу уже несущееся изъ стоящей на немъ чаши благоуханіе ѳиміама. Онъ готовится благословить великое дѣло; отнынѣ здѣсь можетъ совершаться только счастливое.
   

ФАУСТЪ [торжественно].

   Призываю ваше имя, о Матери, вы, царящія въ безпредѣльности, вѣчно живущія одинокими и при этомъ однако общительныя! Вокругъ вашей головы парятъ образы жизни, дѣятельные, но безжизненные. Все, когда-нибудь существовавшее, движется тамъ въ своемъ полномъ блескѣ и своей видимости, ибо оно хочетъ быть вѣчнымъ. И вы, всемогущія силы, распредѣляете эти образы между шатромъ дня и сводомъ ночи. Однихъ увлекаетъ за собою милое теченіе жизни, другими овладѣваетъ смѣлый магъ, и, полный увѣренности въ себѣ, онъ щедро даетъ каждому увидѣть желательное для него чудо.


АСТРОЛОГЪ.

   Едва горячій ключъ коснулся чаши треножника, туманные пары наполняютъ пространство; они ползутъ, они плывутъ, какъ облака, расширяются, свертываются, скрещиваются, разсѣиваются, соединяются. А теперь посмотрите, какую удивительную штуку продѣлываютъ духи! Они движутся -- и ихъ движеніе вызываетъ музыку, изъ воздушныхъ звуковъ струится что-то особенное, на ихъ пути все становится мелодіей. Звучитъ колоннада, звучитъ и триглифъ; мнѣ сдается даже, что весь храмъ поетъ. Туманъ расплывается; изъ легкой дымки мѣрной походкой выступаетъ красавецъ-юноша. Здѣсь оканчивается моя служба. Мнѣ нѣтъ надобности назвать его -- кто не знаетъ прекраснаго Париса!
   

ДАМА.

   О, какой блескъ цвѣтущей юношеской силы!
   

ВТОРАЯ.

   Точно персикъ свѣжій и сочный!
   

ТРЕТЬЯ.

   Какъ тонко очерчены, прелестно округлены губы!
   

ЧЕТВЕРТАЯ.

   Ты бы съ удовольствіемъ хлебнула изъ такого кубка?
   

ПЯТАЯ.

   Онъ совсѣмъ красавецъ, но не особенно изященъ.
   

ШЕСТАЯ.

   Не мѣшало бы ему немного больше гибкости.
   

РЫЦАРЬ.

   На мой взглядъ все въ немъ обличаетъ пастуха; ничего княжескаго, никакихъ придворныхъ манеръ.
   

ВТОРОЙ.

   Полунагой, этотъ юноша, правда, красивъ; но надо бы посмотрѣть, каковъ онъ будетъ въ рыцарскомъ вооруженіи!
   

ДАМА.

   Онъ садится на землю непринужденно, граціозно.
   

РЫЦАРЬ.

   Вамъ, конечно, было бы удобно у него на груди?
   

ВТОРАЯ ДАМА.

   Какъ красиво онъ положилъ руку на голову!
   

КАМЕРГЕРЪ.

   Мужичье! Я считаю это непозволительнымъ!
   

ДАМА.

   Вы, господа мужчины, во всемъ найдете, что осудитъ.
   

КАМЕРГЕРЪ.

   Растянуться въ присутствіи императора!
   

ДАМА.

   Это въ его роли: ему кажется, что онъ совсѣмъ одинъ.
   

КАМЕРГЕРЪ.

   Здѣсь и актеръ на сценѣ долженъ бытъ вѣжливъ.
   

ДАМА.

   Сонъ тихо сошелъ на милаго юношу.
   

КАМЕРГЕРЪ.

   Сейчасъ онъ и захрапитъ. Это вѣдь естественно! Прекрасно!
   

МОЛОДАЯ ДАМА [въ восторгъ].

   Какое это благовоніе, смѣшавшись съ куреніемъ ѳиміама, освѣжаетъ мнѣ сердце до самой глубины?
   

ПОЖИЛАЯ.

   Дѣйствительно! Какое-то дуновеніе проникаетъ глубоко въ сердца. Это его дыханіе!
   

СТАРУХА.

   Это цвѣтъ роста, распускающійся въ юношѣ, какъ амброзія, и разливающій благоуханіе въ воздухѣ вокругъ него.

Появляется Елена.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Такъ вотъ она какова! Ну, съ этой я не потерялъ бы покоя. Красавица она, не спорю, но мнѣ не по вкусу.
   

АСТРОЛОГЪ.

   Мнѣ на этотъ разъ больше нечего дѣлать; какъ честный человѣкъ, сознаюсь въ этомъ. Красавица приближается, и будь у меня даже огненные языки... Красоту искони много воспѣвали. Кому она появляется, тотъ ея обаяніемъ уносится изъ самого себя; кому она принадлежала, хоть испыталъ высочайшее блаженство.
   

ФАУСТЪ.

   При мнѣ ли еще глаза мои? Не вливается ли глубоко въ мою душу широкими волнами источникъ красоты? Блаженнѣйшая награда за мое страшное путешествіе! Какъ ничтоженъ, закрытъ былъ для меня міръ до этой минуты! Какъ измѣнился онъ послѣ моего священнодѣйствія! Только теперь онъ достоинъ желанія жить въ немъ, только теперь онъ проченъ, непоколебимъ! Да уничтожится сила моего дыханія, если я когда-нибудь отвращусь отъ тебя! Милый образъ, нѣкогда приводившій меня въ восторгъ, надѣлявшій блаженствомъ въ своемъ волшебномъ отраженіи, былъ только слабымъ отблескомъ такой красоты!.. Тебѣ посвящаю я движеніе всѣхъ моихъ силъ, всю страсть, желанія, любовь, обожаніе, безуміе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [изъ суфлерской будки].

   Да придите вы въ себя и не выходите изъ роли!
   

ПОЖИЛАЯ ДАМА.

   Высока ростомъ, хорошо сложена, только голова слишкомъ мала.
   

МОЛОДАЯ.

   Вы взгляните только на ея ноги! Можно ли быть болѣе неуклюжей?
   

ДИПЛОМАТЪ.

   Мнѣ приходилось видѣть принцессъ въ такомъ родѣ; помоему, она съ головы до ногъ прекрасна.
   

ПРИДВОРНЫЙ.

   Она приближается къ спящему съ лукаво кроткимъ видомъ.
   

ДАМА.

   Какъ она отвратительна рядомъ съ этимъ юношески чистымъ образомъ!
   

ПОЭТЪ.

   Онъ лучезарно освѣщенъ ея красотою!
   

ДАМА.

   Эндиміонъ и Лула! Точно нарисованы!
   

ПОЭТЪ.

   Совершенно вѣрно! Богиня какъ будто спускается со своей вышины, она наклоняется надъ нимъ, чтобы пить его дыханіе... Какъ не позавидовать!.. Поцѣлуй... Мѣра переполнена.
   

ДУЭНЬЯ.

   На виду у всѣхъ!.. Это ужъ совсѣмъ безумно!
   

ФАУСТЪ.

   Такая благосклонность къ юношѣ... Я въ ужасѣ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не волнуйся! Молчи! Предоставь дѣлать, что хочетъ.
   

ПРИДВОРНЫЙ.

   Она тихо, на цыпочкахъ отходитъ; онъ проснулся.
   

ДАМА.

   Она повернулась, чтобы снова взглянуть на него; я такъ и думала.
   

ПРИДВОРНЫЙ.

   Онъ въ изумленіи. Все, происходящее съ нимъ, кажется ему чудомъ.
   

ДАМА.

   Для нея къ томъ, что она видитъ, нѣтъ никакого чуда.
   

ПРИДВОРНЫЙ.

   Вотъ она вполнѣ прилично возвращается къ нему.
   

ДАМА.

   Я замѣчаю, что она беретъ его къ себѣ въ ученье. Въ подобныхъ случаяхъ всѣ мужчины глупы; ему тоже, конечно, кажется, что онъ у нея первый.
   

РЫЦАРЬ.

   Не мѣшайте мнѣ любоваться ею! Царственно хороша!
   

ДАМА.

   Непотребная! Это, помоему, грубое безстыдство!
   

ПАЖЪ.

   Какъ бы я хотѣлъ быть на его мѣстѣ!
   

ПРИДВОРНЫЙ.

   Кто не попался бы въ такую сѣть!
   

ДАМА.

   Драгоцѣнность-то эта прошла уже не чрезъ однѣ руки; да и позолота достаточно поистерлась.
   

ДРУГАЯ.

   Уже съ десятилѣтняго возраста она ничего не стоила.
   

РЫЦАРЬ.

   Каждый пользуется случаемъ, чтобы захватить лучшій кусокъ; я удовольствовался бы этими прекрасными остатками.
   

УЧЕНЫЙ.

   Я вижу ее явственно, но долженъ сознаться, что сомнѣваюсь, подлинная ли она. Когда видишь своими глазами, то склоненъ преувеличивать; я прежде всего держусь написаннаго. А въ написанномъ читаю: она дѣйствительно очень нравилась всѣмъ сѣдобородымъ мужчинамъ Трои. И какъ мнѣ кажется, это вполнѣ подходитъ сюда. Я не молодъ, но мнѣ она нравится.
   

АСТРОЛОГЪ.

   Вотъ онъ уже не отрокъ! Смѣлымъ героемъ обнимаетъ онъ ее. и она почти не въ силахъ сопротивляться. Сильною рукою поднялъ онъ ее. Ужъ не унесетъ ли?
   

ФАУСТЪ.

   Дерзкій безумецъ! Ты осмѣливаешься! Ты не слушаешь меня! Оетаноновись! Это ужъ слишкомъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да вѣдь ты самъ устроилъ эту дурацкую комедію съ духами!
   

АСТРОЛОГЪ.

   Еще одно только слово! По всему, что произошло, я называю пьесу: "Похищеніе Елены".
   

ФАУСТЪ.

   Какъ похищеніе? Развѣ я здѣсь ни при чекъ? Развѣ этотъ ключъ не въ моей рукѣ? Онъ провелъ меня сквозь ужасы и воды, и волны уединенныхъ пространствъ, сюда, на твердую землю. И я сталъ здѣсь прочною ногой! Здѣсь дѣйствительность, отсюда духъ можетъ вести борьбу съ духами и готовить себѣ обладаніе великимъ двойнымъ царствомъ! Такъ далеко была она отъ меня -- и вотъ теперь можно ли быть ближе! Я спасаю ее, и она вдвойнѣ моя. Прочь робость! О Матери, Матери, вы должны внять мнѣ! Кто разъ позналъ ее, не можетъ уже существовать безъ нея!
   

АСТРОЛОГЪ.

   Что дѣлаешь ты. Фаустъ! Фаустъ!.. Онъ насильно обнимаетъ ее... Видѣніе тускнѣетъ... Онъ повернулъ ключъ къ юношѣ, прикоснулся къ нему ключомъ!.. Горе намъ, горе!.. Вотъ, вотъ!..

Взрывъ. Фаустъ падаетъ на землю. Духи расплываются парами.

МЕФИСТОФЕЛЬ
[взваливая Фауста себѣ на плечи].

   Вотъ вамъ и развязка! Навязать себѣ на шею дурака -- въ концѣ концовъ вредно даже для чорта.

Темнота. Смятеніе.


   


ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Готическая комната, узкая, съ высокими сводами; бывшій кабинетъ Фауста въ прежнемъ видѣ.

МЕФИСТОФЕЛЬ
[выходитъ изъ-за занавѣса. Когда онъ поднимаетъ его и оглядывается назадъ, виденъ Фаустъ, лежащій на стародавней кровати].

   Лежи здѣсь, несчастный, запутавшійся въ трудноразрываемыхъ узахъ любви! Кого парализировала Елена, къ тому не такъ легко возвращается разсудокъ. [Оглядывается кругомъ]. Смотрю я вверхъ, внизъ, туда, сюда -- нигдѣ никакой перемѣны, никакой порчи; пестрыя стекла въ окнахъ, какъ мнѣ кажется, потускнѣли, паутинъ больше, чѣмъ прежде, чернила засохли, бумага пожелтѣла -- но все осталось на своемъ мѣстѣ; даже вотъ и перо, которымъ Фаустъ подписалъ договоръ съ чортомъ. Да, въ стволѣ его, на донушкѣ, осталась еще капелька крови, которую я выманилъ у него. Штучка единственная въ своемъ родѣ! Съ пріобрѣтеніемъ ея и поздравилъ бы самаго рьянаго собирателя рѣдкостей! Вотъ и старая шуба виситъ на крючкѣ; глядя на нее, вспоминаю тѣ дурачества, которыя я нѣкогда разсказывалъ ученику-мальчику и надъ которыми онъ, теперь уже юноша, все продолжаетъ ломать голову. У меня, право, явилось желаніе, соединившись съ тобою, грубая и теплая оболочка, еще разъ выступитъ доцентомъ, спѣсиво надутымъ въ сознаніи своей непогрѣшимости. Ученые умѣютъ принимать такой видъ; чортъ Давно разучился. [Снимаетъ съ крючка шубу и встряхиваетъ ее: оттуда высыпаются жучки, мотыльки и разныя насѣкомыя].
   

ХОРЪ НАСѢКОМЫХЪ.

   Привѣтъ тебѣ, привѣтъ, старый патронъ! Мы порхаемъ и жужжимъ, и знаемъ тебя хорошо. Это ты насадилъ насъ здѣсь по одиночкѣ, и вотъ теперь мы тысячами пляшемъ вокругъ тебя, отецъ. Хитрость такъ глубоко прячется въ груди, что увидѣть ее труднѣе, чѣмъ вшей, зарывшихся въ шубу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ радуетъ меня неожиданное появленіе этой молодой твари! Сѣй только -- со временемъ пожнешь! Сколько ни трясу старый мѣхъ, все вылетаетъ что-нибудь то здѣсь, то тамъ. Летайте. кружитесь, милые! Спѣшите попрятаться по сотнѣ тысячъ угловъ, тамъ -- между старыми коробка мы, здѣсь -- въ пожелтѣломъ пергаментѣ, въ пыльной глинѣ старыхъ горшковъ, въ глазныхъ отверстіяхъ этихъ череповъ. Въ такомъ царствѣ хлама и гнили должны вѣчно жить насѣкомыя. [Надѣваетъ шубу]. Ну, прикрой мнѣ плечи еще разъ! Сегодня я снова принципалъ. Да, но носить это названіе недостаточно; гдѣ люди, которые признаютъ мое господство? [Дергаетъ звонокъ, издающій рѣзкій, пронзительный звукъ, отъ котораго дрожатъ стѣны и настежь открываются двери].
   

ФАМУЛУСЪ
[входитъ нетвердою походкой изъ длиннаго темнаго коридора).

   Какой звонъ! Какъ страшно! Лѣстница шатается, стѣны трясутся; сквозь дрожаніе пестрыхъ стеколъ я вижу грозовыя молніи. Полъ подпрыгиваетъ, и сверху сыпется известка и мусоръ. Двери, плотно запертыя на замокъ, распахнула какая-то чудесная сила... А тамъ! Какой ужасъ! Великанъ стоитъ въ старой шубѣ Фауста! Передъ его взглядами, передъ его движеніями у меня сгибаются колѣни... Бѣжать ли мнѣ? Остаться? Ахъ, что будетъ со мною!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [дѣлая ему знакъ].

   Подойдите, пріятель! Насъ зовутъ Никодемъ?
   

ФАМУЛУСЪ,

   Достопочтенный господинъ, это мое имя... Oremus.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это лишнее.
   

ФАМУЛУСЪ.

   Какъ я радъ, что вы меня знаете.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Очень хорошо знаю васъ, старикъ -- и еще студентъ, мхомъ покрывшійся мужъ! Ученый человѣкъ постепенно продолжаетъ учиться, потому что не можетъ жить иначе. Такимъ образомъ строишь себѣ скромный карточный домъ. Однако, и величайшій умъ не можетъ довести эту постройку до полнаго конца... Но вашъ учитель -- вотъ обладающій глубокими познаніями мужъ! Кому неизвѣстенъ онъ, благородный докторъ Вагнеръ, въ настоящее время первый въ ученомъ мірѣ! Онъ одинъ поддерживаетъ его цѣлость, ежедневно умножаетъ запасъ мудрости. Жаждущіе знаній слушатели толпой собираются вокругъ него. Онъ одинъ блещетъ на каѳедрѣ; ключомъ владѣетъ онъ, какъ св. Петръ, міръ земной открываетъ такъ же, какъ и горній. Разливаемое имъ сіяніе такъ велико, что ни одна громкая извѣстность, ни одна слава не устоятъ противъ него. Даже имя Фауста затмилось. Онъ одинъ открылъ неоткрытое.
   

ФАМУЛУСЪ.

   Простите, достопочтенный господинъ, если я скажу вамъ, если я осмѣлюсь вамъ противорѣчить. Обо всемъ этомъ нѣтъ и рѣчи; скромность -- выпавшее ему на долю качество. Отъ непостижимаго исчезновенія великаго человѣка онъ не можетъ прійти въ себя; о его возвращеніи молитъ, какъ объ утѣшеніи и спасеніи. Комната доктора Фауста, неприкосновенная съ тѣхъ поръ, какъ онъ покинулъ ее, ожидаетъ своего стараго хозяина. Я едва дерзаю проникать въ нее. Что должно совершиться въ этотъ часъ по опредѣленію небесныхъ свѣтилъ? Стѣны, казалось мнѣ, шатались отъ страха; двери дрожали, замки соскочили; иначе вы сами не вошли бы сюда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да куда дѣвался вашъ учитель? Сведите меня къ нему или приведите его сюда.
   

ФАМУЛУСЪ.

   Ахъ, его запретъ слишкомъ строгій, не знаю, смѣю ли я. Цѣлые мѣсяцы онъ, занятый великою работой, живетъ въ самой ненарушимой тишинѣ. Этотъ опрятнѣйшій изъ всѣхъ ученыхъ мужей теперь похожъ на угольщика, выпачканъ сажей отъ ушей до носа, глаза красные отъ огненныхъ пузырей: и онъ жадно ждетъ наступленія каждой новой минуты, слушая бряцаніе своихъ щипцовъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Неужели онъ откажется принять и меня? Я человѣкъ, могущій ускорить удачу его работы. [Фамулусъ уходитъ. Мефистофель съ важностью садится]. Едва я занялъ свой постъ, какъ уже тамъ сзади зашевелился гость, мнѣ знакомый. Но на этотъ разъ онъ изъ самыхъ новыхъ и выкажетъ смѣлость безграничную.
   

БАККАЛАВРЪ
[шумно врываясь изъ коридора].

   Всѣ двери нахожу я настежь открытыми. Ну, можно, значитъ, наконецъ, надѣяться, что живой не будетъ больше, какъ до сихъ поръ, истлѣвать, точно мертвецъ, въ пыли и гнили, и умирать заживо.
   Эти стѣны наклоняются, грозятъ паденіемъ, и если мы не поспѣшимъ уйти, то можемъ сдѣлаться жертвами разрушенія. Смѣлѣе меня нѣтъ никого на свѣтѣ, но сдѣлать еще нѣсколько шаговъ впередъ не заставить меня никто.
   Однако, что это предстоитъ мнѣ узнать сегодня? Вѣдь именно сюда, много лѣтъ назадъ, я. только-что испеченный невинный студента, входилъ съ робостію и смущеніемъ; здѣсь я съ вѣрою внималъ этимъ бородатымъ мужамъ и черпалъ назиданіе въ ихъ болтовнѣ!
   Изъ старыхъ заплѣсневѣвшихъ книгъ лгали они мнѣ то. что знали -- что знали и чему сами не вѣрили,-- отравляя жизнь и себѣ, и мнѣ... И что же? Здѣсь въ полутьмѣ, опять сидитъ въ своемъ креслѣ одинъ изъ нихъ!
   Съ изумленіемъ вижу я, приближаясь, что это дѣйствительно онъ, въ своей коричневой шубѣ, совершенно такой, какимъ я оставилъ его, попрежнему укутанный въ грубый мѣхъ! Но въ ту пору, когда я еще не понималъ его, онъ казался мнѣ очень ученымъ; сегодня ему не поймать меня. Ну. ударимъ на него, держись!
   Почтенный старецъ, если мутныя воды Леты не затопили еще вашу отяжелѣвшую. лысую голову, то вы признаете во мнѣ нашего ученика, въ настоящее время уже сбросившаго съ себя академическія цѣпи. Васъ я нахожу такимъ же, какимъ видѣлъ тогда; я же предъ вами иной.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я радъ, что мой звонъ призвалъ васъ сюда. Я и въ ту пору былъ о насъ хорошаго мнѣнія; уже въ гусеницѣ, хризалидѣ, предвидишь будущаго блестящаго мотылька. Ваша кудрявая голова и кружевной воротничекъ тѣшили васъ, какъ ребенка. Вѣдь вы, сколько помню, никогда не носили косы?.. Сегодня я вижу васъ въ шведской прическѣ; видъ у васъ рѣшительный и бравый: только совѣтую вамъ воздерживаться отъ абсолютности.
   

БАККАЛАВРЪ.

   Почтенный старецъ, мы здѣсь, правда, на старомъ мѣстѣ, но не забывайте, что новое время идетъ все впередъ, и не тратьте двусмысленныхъ словъ; мы смотримъ теперь на вещи совсѣмъ иначе, чѣмъ прежде. Тогда вы дурачили добраго преданнаго ученика, и вамъ безъ труда удавалось то, на что теперь никто не отважится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Когда молодежи говоришь правду, она очень не нравится молокососамъ; когда же, много лѣтъ спустя, они больно испытаютъ все это на собственной шкурѣ, то имъ воображается, что эти истины они выдумали своимъ умомъ, и затѣмъ рѣшается, что учитель былъ дуракъ.
   

БАККАЛАВРЪ.

   Можетъ быть, плутъ! Развѣ есть такой учитель, который говоритъ намъ прямо въ лицо правду? Всякій умѣетъ и увеличить ее, и умалить, высказать то серьезно, то съ умною шутливостью, какъ наивно вѣрующимъ дѣтямъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Для ученья есть, конечно, свое время: для учительства вы, какъ я замѣчаю, уже сами готовы. За нѣсколько полнолуній и нѣсколько поворотовъ солнца вы успѣли пріобрѣсти огромный опытъ!
   

БАККАЛАВРЪ.

   Опытъ! Пѣна и дымъ! И по происхожденію ниже человѣческаго духа! Сознайтесь: вѣдь то, что знали искони, не стоитъ, чтобъ его стремились узнать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [послѣ минутнаго молчанія].

   Я ужъ давно такъ думаю. Я былъ глупецъ, а теперь представляюсь самому себѣ совершенно пустымъ и нелѣпымъ.
   

БАККАЛАВРЪ.

   Это очень меня радуетъ! Вотъ разумныя рѣчи! Первый старикъ, въ которомъ я нахожу здравый смыслъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я искалъ скрытаго золотого сокровища и вынесъ только отвратительные уголья.
   

БАККАЛАВРЪ.

   Сознайтесь тоже: вашъ черепъ, ваша лысина не цѣннѣе вотъ тѣхъ пустыхъ череповъ, что стоятъ здѣсь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [добродушно].

   Ты, мой другъ, вѣроятно, не знаешь, какой ты грубіянъ!
   

БАККАЛАВРЪ.

   Нѣмецъ лжетъ тогда, когда онъ вѣжливъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[придвинувъ свое кресло на колесахъ ближе къ авансценѣ и обращаясь къ партеру].

   Здѣсь наверху у меня отымаютъ свѣтъ и воздухъ; надѣюсь, я найду пріютъ у васъ?
   

БАККАЛАВРЪ.

   Я нахожу притязательнымъ желаніе человѣка, дожившаго до самыхъ скверныхъ лѣтъ, быть чѣмъ-нибудь, когда онъ уже обратился въ ничто. Человѣческая жизнь живетъ въ крови, а въ комъ кровь течетъ такъ, какъ въ юношѣ? Это -- живая кровь въ расцвѣтѣ силы, творящая себѣ новую жизнь изъ жизни. Тутъ все движется, тутъ является возможность дѣлать что-нибудь; слабость падаетъ, сила выступаетъ впередъ. Между тѣмъ, какъ мы завоевали полміра, что же вы сдѣлали? Вы думали, размышляли, грезили, соображали; планы и планы безъ конца! Да, безспорно, старость -- холодная горячка, мерзнущая въ капризной необходимости жить. Когда человѣку минуло тридцать лѣтъ, онъ все равно, что мертвецъ; лучше всего было бы убивать васъ своевременно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Чорту здѣсь нечего больше говорить.
   

БАККАЛАВРЪ.

   Чорта не можетъ быть, если я того не хочу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ сторону].

   А чортъ очень скоро подставитъ тебѣ ножку.
   

БАККАЛАВРЪ.

   Въ этомъ благороднѣйшее призваніе молодости! Свѣтъ не существовалъ прежде, чѣмъ я создалъ его; солнце вывелъ изъ моря я; измѣнчивый ходъ луны начался со мною. И на моемъ пути день одѣвался въ красивый уборъ, земля зеленѣла, цвѣла навстрѣчу мнѣ; по моему мановенію, въ первую ночь развернулось все великолѣпіе звѣздъ. Кто, кромѣ меня, освободилъ васъ отъ всѣхъ оковъ, отъ филистерски сдавленныхъ мыслей? А я, свободный, слѣдуя внушенію моего духа, радостно иду, куда ведетъ меня мой внутренній свѣтъ, и быстро, полный высшаго восторга, подвигаюсь впередъ, имѣя предъ собою лучезарность, позади себя -- темноту. [Уходитъ].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Живи себѣ, оригиналъ, въ своей шумной кичливости!.. Какъ огорчился бы ты. если бъ сообразилъ: можетъ ли у кого явиться такая глупая, или такая умная мысль, какая въ минувшія времена уже не приходила на умъ кому-нибудь?.. Но и это не должно насъ тревожить; чрезъ нѣсколько лѣтъ все перемѣнится. Какъ бы нелѣпо ни бродили дрожжи, въ концѣ концовъ все-таки изъ насъ выйдетъ какое-нибудь вино. [Обращаясь къ сидящимъ въ партерѣ и ни аплодирующимъ молодымъ людямъ]. Васъ мои слова оставляютъ холодными, и я не сержусь на васъ, добрыя дѣти! Подумайте: чортъ старъ, поэтому состарьтесь и вы, чтобъ понимать его!
   

Лабораторія

въ средневѣковомъ стилѣ; большіе, неуклюжіе аппараты для фантастическихъ цѣлей.

ВАГНЕРЪ [у очага].

   Колоколъ звучитъ; страшный звонъ его проникаетъ трепетомъ почернѣвшія отъ сажи стѣны; томительность самаго серьезнаго ожиданія не можетъ болѣе продолжаться. Мракъ уже проясняется; на днѣ склянки уже загарается что-то, какъ живой уголъ, даже какъ великолѣпнѣйшій карбункулъ, пронизывающій яркими молніями темноту. Вотъ показался ясный, бѣлый свѣтъ! О, если бы на этотъ разъ я не потерпѣлъ неудачи!.. Ахъ, Господи, что это зашумѣло у двери?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [входитъ].

   Привѣтъ вамъ! Я съ добрыми намѣреніями.
   

ВАГНЕРЪ [тревожно].

   Привѣтъ -- въ указанный звѣздами часъ! [шопотомъ]. Только сдерживайте крѣпко во рту слова и дыханіе: великое дѣло совершается въ настоящую минуту.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [тише].

   Что же это такое?
   

ВАГНЕРЪ [тише].

   Сотворяется человѣкъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Человѣкъ? Какую же влюбленную чету вы засадили въ эту дымную дыру?
   

ВАГНЕРЪ.

   Боже упаси! Прежнюю моду твореніи людей мы теперь признали за пустую забаву. Нѣжный источникъ, изъ котораго била жизнь, милая сила, которая пробила себѣ дорогу извнутри, и брала и давала, имѣя назначеніе дѣйствовать безъ посторонней помощи, сама собою, присвоивать себѣ сперва то, что находится въ ближайшемъ сосѣдствѣ, потомъ чужое -- все это въ настоящее время утратило свою цѣну. Если животному это продолжаетъ еще доставлять удовольствіе, то человѣкъ съ высокими дарами, которыми онъ надѣленъ, долженъ и мѣть болѣе чистое, болѣе высокое Происхожденіе. [Повернувшись къ очагу]. Видите -- свѣтится!.. Теперь, слѣдовательно, можно дѣйствительно надѣяться, что если намъ изъ нѣсколькихъ сотенъ веществъ, посредствомъ смѣшенія ихъ -- ибо здѣсь дѣло въ смѣшеніи -- удастся составить человѣческое вещество, закупорить его въ колбѣ и надлежащимъ образомъ дистилировать -- то Дѣло сдѣлано [Снова повернувшись къ очагу]. Свершается! Движущаяся масса становится все свѣтлѣе, мое убѣжденіе -- все тверже и тверже! То, что считали глубокой тайной природы, мы отваживаемся изслѣдовать посредствомъ разума, и то, что она производила, какъ организмъ, мы производимъ кристаллизаціей.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кто долго жилъ, тотъ много испыталъ; для него не можетъ быть на свѣтѣ ничего новаго. Мнѣ, въ годы моихъ странствій, приходилось уже встрѣчать кристаллизированныхъ людей.


ВАГНЕРЪ
[не перестававшій внимательно смотрѣть на колбу].

   Подымается, блеститъ, скопляется! Еще минута -- и все кончено! Великое предпріятіе въ началѣ кажется безразсуднымъ: но мы съ этихъ поръ не будемъ бояться игры случая, и такимъ образомъ впередъ каждый мыслитель будетъ имѣть возможность создавать мозгъ, обладающій способностью мыслить ясно и здраво. [Съ восторгомъ смотря на колбу]. Стекло звонитъ, потрясаемое очаровательн               Обаялъ же такой дока
                       Прелесту, что ужь иной
                       Не сыщешь другой такой!
                       Но онъ не надѣйся прока:
                       Найдется иной дока, встрѣтитъ
                       Ее, да себѣ и подканфетитъ;
                       А подканфетитъ да и улетитъ
                       За тридевять съ нею; не льзя знать!
                       Витязямъ нашимъ исполать;
                       Но нашему князю слава!
                       Его крѣпка мудрая поправа;
                       Великіе его проворны,
                       Пословны ему и покорны,
                       И исполняютъ его велѣнья
                       Для кое какова поползновенья --
                       Для славы своей и его;
                       Не изъ спасиба же одного.
                       Да кто же бы -- какой тать
                       Ее смѣлъ отъ сильнаго отнять?
                       Ему она сужена-ряжена
                       Ему же ей и принадлежать;
                       Она здѣсь почтена и уважена,
                       И съ нами въ крѣпкія стѣны
                       Къ охрану даже посажена, --
                       И насъ вкругъ стража наряжена
                       Стеречь отъ вражей измѣны.
   

ФАУСТЪ подлѣ Елены.

             Прекрасны и богаты этѣ страны,
             Которыми я дарствую героевъ, --
             Пускай идутъ и овладѣютъ ими,
             И тѣмъ обезопасятъ насъ вокругъ.
   
             Но родина твоя -- о, королева,
             Страна благословенная подъ солнцемъ,
             Тебѣ принадлежитъ! и достояньи
             Ты отчее чужому предпочти!
   
             Она передъ тобою возродилась.
             Возстала изъ-подъ вѣтхаго покрова;
             И верху холмы одѣлися лѣсами, --
             Внизу пасутся рѣзвыя стада.
   
             Уже въ горахъ разсѣлися пещеры;
             Со скалъ бѣгутъ журчащіе потоки
             И духи благодѣтельно блюдутъ все,
             И Феи все таинственно живятъ.
   
             Повсюду жизнь и блага изобилье;
             Повсюду благоденственно народы
             Живутъ, и всякъ по-своему безсмертенъ;
             Былаго запустѣнья нѣтъ слѣда.
   
             Пусть прошлое останется за нами!
             Намъ новое ущедрено блаженство;
             Почувствуй то, единственная въ свѣтѣ.
             Что отпрыскъ ты единственный боговъ.
   
             Не этотъ, замокъ мой, твоя столица;
             Намъ чувственный укромъ и пребыванье
             Аркадія, сосѣдственница Спарты,
             Аркадія -- блаженства вертоградъ!

занавѣсъ опучкается.

   

ВЪ АРКАДІИ.

Рядъ пещеръ подъ зеленеющими свисями; супротивъ ихъ тѣнистая рощица; въ глубинѣ густой зелени затаились ФАУСТЪ и ЕЛЕНА; хоръ разъединился; каждая дѣва покоится одиночкой расположась на муравѣ.

ФОРКІАДА.

             Не знаю, долго ли-то спятъ дѣвахи?
             Знать грезы только имъ о чудесахъ,
             Что подглядѣла я на ихъ глазахъ...
             Дай-разбужу, ужо распустятъ ахи
             Когда увидятъ на яву -- Эй, мы!
             Пора вставать! ну, что за потягота?
             Протрите глазки, сонъ изъ головы --
             Скорѣй, я разскажу вамъ что то!
   

ХОРОИДЫ.

             Разскажи -- скажи -- какое приключилося тамъ чудо?
             Слушать рады, а повѣрить -- не повѣримъ мы, покуда;
             Ты разсказомъ поразсѣй намъ скуку смертную въ скалахъ.
   

ФОРКІАДА.

             Чуть прокуксилися, дѣтки, и скучаете отъ лѣни!--
             Но, послушайте! въ томъ гротѣ, въ той пещерѣ и въ той тѣни
             Господину съ господыней такъ пріятственно что-страхъ!
   

ХОРОИДЫ

             Что жъ они тамъ?
   

ФОРКІАДА.

                                 Тамъ они промежъ собою на особѣ;
             Никово... лишь я одна у нимъ въ услугѣ и въ способѣ.--
             Вотъ стою у нихъ, по-одаль, какъ слугѣ должно стоять.
             И стою я! постояла и пощла тутъ отъ бездѣлья
             Поискать, какъ травовѣдка, корешковъ -- инова зелья
             И оставила однихъ ихъ: для чево молъ имъ мѣшать.
   

ХОРОИДЫ.

             Ты заводишь, будто въ гротахъ у тебя тамъ ахти-свѣты --
             Рѣки, долы, лѣсъ, болота! все видала знать во снѣ ты?
   

ФОРКІАДА.

             Да, конечно! вы, глупашки, вы не смыслите какъ тамъ
             Врядъ покои, дворъ, задворья -- что не вѣрится глазамъ!
             Вдругъ хи-хи-хи! вдругъ ха-ха-хи! эдакъ чую, изъ-за тѣней...
             Обернулась, вижу -- мальчикъ прыгъ къ нему съ ея коленей!
             А отъ батьки снова къ маткѣ!.. и опять промежъ собой
             Передразни да назова, гули, радость, блажь умора!
             Вновь и вновь берутъ малютку! я качнула головой.
             Что-тѣ фофанчикъ безкрылый онъ нагишкой скоро-скоро
             Прыгъ да попрыгъ на полу: а полъ какъ гибкая ресора
             Все отпрядываетъ и:ъ верху!.. вдругъ по третьему скачку --
             Скокъ -- и скокнулъ къ потолку!
             Мать и вскрикни, испугалась: ты де эдакой скакучка!
             Ты скачи тутъ, если любо, но ускокнутъ берегись; --
             А отецъ возми и тѣшь его: въ землѣ-дескать прыгучка,
             Ты-де прыгай, коль по нраву, о земь ножкой лишь упрись,
             Эдакъ!-- Ну, и сталъ онъ прыгать и отпрыгивать какъ мячикъ,
             Съ низу къ верху, съ верху на земь, по горамъ и по скаламъ,
             Черезъ пади, чрезъ ущелья!.. только послѣ долгихъ скачекъ
             Вдругъ бултыхъ въ такую пропасть, что ни дна кажися тамъ!
             Мать -- ахти! отецъ -- авось! а я стою, трясусь плечами, --
             Все глядимъ-глядимъ и чудо! вдругъ опять онъ передъ нами!
             Но ужъ больше не нагишкой:
             Очутись въ одежкѣ цвѣтной съ бахромами и съ кистями --
             Стань премиленькимъ малышкой!
             Въ ручкѣ лира золотая -- словно фебчикь ненаглядный;
             И явись такимъ изъ пади дивомъ, что по надивись!
             А родителямъ сердешнымъ отъ восторга столь отрадно!..
             Свѣтъ не свѣтъ вокругъ головки, а блеститъ что не вглядись;
             Украшенье ль то златое, пламя ль нѣкое -- кто знаетъ?
             Ну, и ходитъ на кругахъ онъ! малъ, а много предвѣщаетъ,
             Будто душенька въ немъ пѣсни спозаранку запѣваетъ,
             И сердечко ладитъ звуки... вотъ наслушаетесь! вотъ
             Надивуетесь вы дивомъ! говорю вамъ напередъ...
   

ХОРЪ.

                       Тебѣ то диво? но оно ни мало
                       Изъ насъ не дивуетъ никово;
                       Ты вѣрно слыхомъ не слыхала
                       Про дива стародавнія ничево?
                       Ахъ! что древлѣ, о старицѣ,
                       Содѣялось до тебя и до насъ --
                       То о севоднемъ днѣ -- и во-снѣ
                       Все маленькій побасъ во глазъ!
                       А твой вяленькій разсказъ, про насъ,
                       Не стоитъ нашихъ побасенокъ
                       Наивѣрнѣе вѣрнова склада:
                       Какъ Маіи младое чадо --
                       Сынокъ-Ладо, еще изъ пеленокъ
                       Стрекнулъ вподнебесъ и чудесъ
                       Вездѣ натворилъ потомъ!
                       Какъ онъ у родителя тайкомъ
                       Похитилъ громъ и долго Зевесъ
                       Сево-послѣ, безъ тово грома,
                       Сидѣлъ какъ безъ рукъ -- дома.
                       Чево и чево не напрокудилъ!
                       Въ задорѣ у Посидона вскорѣ
                       На морѣ трезубецъ онъ заудилъ
                       И долго буянило потомъ море;
                       Поддѣлъ тоже у Арея мечъ,
                       И долго тотъ безъ тово меча
                       Не могъ ни рубить ни сѣчь;
                       Стянулъ тоже, пору улучв,
                       И самострѣлы онъ у Феба --
                       И долго стояла позѣвота
                       Богамъ, какъ сумерничало небо;
                       И подкобенилъ онъ еще Ерота
                       И поборолъ эдакъ ево хвать --
                       Что на долго привелось хромать;
                       И подбубенилъ онъ Кипридѣ лясы,
                       Лестилъ да и пустилъ безъ опоясы
                       Ее -- снялъ изъ-подъ самой груди!
                       И долго боги ее и тоже люди
                       Видали какъ ходила неряхой,
                       Простолюдимскою дѣвахой.

прислушиваются; въ пещерѣ начинаетъ наигрывать усладительная мусикія; всѣ разчувствовались; звуки становятся совершеннѣе.

ФОРКІАДА

                       Экъ, далися вамъ зазвоны
                       Про старье боговъ, довольно!
                       Слышьте -- чу! какіе тоны,
                       Растоскуешься невольно...
   
                       И что больше вы хотите?
                       Знать того не ощутите --
                       Что отъ сердца истекаетъ.
                       То за сердце задѣваетъ?
   

ХОРЪ.

                       Тутъ, чудовищное лихо,
                       Хуже всякой намъ занозы!
                       Мы разчувствовались -- тихо
                       Ноетъ сердце, рады въ слезы.
   
                       Ахъ, пусть солнце исчезаетъ
                       Коль въ душѣ зарей свѣтаетъ!
                       Намъ міры чего не дали,
                       То мы въ сердцѣ отыскали.

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ, МАЛЮТКА-ЕВФОРІОНЪ.

ЕВФОРІОНЪ.

                       Если пѣсенку начну я --
                       Къ шутку вамъ она поется?
                       Если къ пѣсенкѣ скакну я --
                       Въ васъ сердечко встрепенется.
   

ЕЛЕНА.

                       Счастье любящихъ прямое
                       То, когда ихъ только двое;
                       Но блаженство многолѣтій
                       У двоихъ вѣнчаетъ третій --
   

ФАУСТЪ.

                       И тогда мы ублажились!
                       Ты моя, я твой, и прочно
                       Межъ собой мы союзились,
                       И блаженство ваше точно.
   

ХОРЪ.

                       Этимъ дѣточкомъ любимымъ
                       Счастье долгое къ родимымъ,
                       Къ отцу-матери примкнется
                       И отъ насъ не оторвется.
   

ЕВФОРІОНЪ.

                                 Теперь я прыгну!
                                 Теперь я шмыгну!
                                 На верхъ хочу я;
                                 До толь достигну,
                                 Прыгъ -- долечу я
                                 Въ одинъ ускокъ!
   

ФАУСТЪ.

                                 Не такъ проворно.
                                 Не такъ задорно!
                                 Еще повстрѣтишь
                                 Предѣлъ упорной --
                                 И впрахъ низлетишь
                                 Ты, свѣтъ-сынокъ!
   

ЕВФОРІОНЪ.

                                 О, какъ ни мудри.
                                 Мнѣ не до скуки!
                                 Не гладьте кудри,
                                 Не троньте руки,
                                 Пустите платье!
                                 Вѣдь то -- мое.
   

ЕЛЕНА.

                                 О, не внимаешь
                                 Чье ты дитятко
                                 Насъ огорчаешь.
                                 Какъ тебѣ шатко
                                 Добро-понятье:
                                 Мой, твои, свое!
   

ХОРЪ.

                                 Пока дитятко --
                                 У нихъ занятье,
                                 А вмигъ ничье.
   

ЕЛЕНА и ФАУСТЪ.

                                 На часъ смири ты
                                 Порывъ любимой,
                                 Ахъ, снорови ты
                                 Четѣ родимой!
                                 Простору столько
                                 Играть тебѣ!
   

ЕВФОРІОНЪ.

                                 На часъ просимый
                                 Для васъ я только
                                 Смирюсь-себѣ.

пускается плясать съ хоромъ.

ЕЛЕНА.

                                 Ну -- такъ смѣлѣе,
                                 Ступай, съ дѣвочекъ
                                 Начни игру!
   

ФАУСТЪ.

                                 Кончай скорѣе!--
                                 Мнѣ то, сыночекъ,
                                 Не то-нутру.
   

ХОРЪ
продолжаетъ пляску съ Евфоріономъ.

                       Когда легко и ловко
                       Ты ручкой ковыляешь,
                       Кудрявчатой головкой
                       На шеечкѣ болтаешь --
                       Объ земь своею ножкой
                       Дотронешься немножко,
                       И круто развернешься,
                       И вихоремъ кружнешься --
                       Тогда достигнулъ цѣли
                       Ты рѣзвостью младой!
                       Мы бъ всѣ тебя хотѣли
                       И сердцемъ и душой.

стали, и мѣшкаютъ.

ЕВФОРІОНЪ.

                                 Тутъ легконогой
                                 Насъ лани много!
                                 Въ игрѣ, съ почина,
                                 Хочу шальнуть я;
                                 Вы -- будь дичина.
                                 Охотникъ будь я.
   

ХОРЪ

                                 Ты намъ ловушка,
                                 Не будь вострушка!
                                 Чрезъ пни и ямы
                                 Игру подпишемъ,
                                 Впослѣдъ тебя мы
                                 Любя обнимемъ.
   

ЕВФОРІОНЪ.

                                 Изъ рощи въ поле.
                                 Гдѣ рытвинъ болѣ!
                                 Но, мнѣ не мило
                                 Что дается само,
                                 Люблю всей силой
                                 То, что упрямо.
   

ФАУСТЪ и ЕЛЕНА.

                       Эка рѣзвость! эка шалость!
                       Не смирится ни на малость!
                       Будто звукъ трубы несется
                       Изъ-за горъ, -- кабы сдается
                       Крикъ и визгъ? какая дичь!
   

ХОРОИДЫ, вбѣгаютъ по-одиночкѣ.

                       Право, это не стерипмо!
                       Мы хотѣли... онъ же мимо,
                       За ерзой бѣжитъ и рвется --
                       Ну, успѣлъ ли-то достичь?
   

ЕВФОРІОНЪ тащить дѣвушку.

                       Вотъ, охотился, и милой
                       Кусъ себѣ я добылъ силой!
                       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       Разцалую же съ устатку!
                       Ужь теперь не увернется,
                       Какъ ни бейся и ни зычь!
   

ДѢВУШКА.

                       Да пусти же! экой ёра,
                       Экъ-те вдругъ загомозило
                       Нѣтъ и нѣтъ, не дамся скоро!
                       У меня есть также сила;
                       Не мечтаешь ли принудить?
                       Полно! нечего прокудить;
                       Дурню блажь не удается --
                       Натка -- дурь себѣ разсычь!

превращается въ пламя и взлетаетъ къ верху.

                       Вишь какъ я могу причудить!
                       Вотъ, горю, и пламя вьется,
                       Потрудись теперь настичь!

исчезаетъ.

ЕВФОРІОНЪ

                                 Средь этой тѣснины
                                 Все лѣсъ да лѣсины;
                                 Міръ тихій и малый,
                                 Я здѣсь не хочу!
                                 Гдѣ вѣтры бушуютъ,
                                 Гдѣ волны бунтуютъ,
                                 И бьются объ скалы,
                                 Туда полечу!

вспрыгиваетъ на утесы.

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ, ХОРЪ.

                       Хочешь съ серной поравняться?
                       Упадешь! намъ будетъ жаль.
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Выше я хочу взобраться,
                       Погляжу оттуда въ даль...
                                 О, что это? гдѣ я?
                                 Пелопсова земля!
                                 О, вѣрится едва --
                                 Заливы, острова!
   

ХОРЪ

                                 Сойди ты подъ гору,
                                 Побудь у насъ въ миру!
                                 Здѣсь запахъ, ароматъ
                                 И сладкій виноградъ,
                                 И персикъ золотой,
                                 И яблокъ наливной --
                                 Тебѣ все то вокругъ!
                                 Побудь въ миру съ родной
                                 Четой, любимый Другъ!
   

ЕВФОРІОНЪ.

                                 Средь мирной стороны
                                 Про миръ у насъ и сны,
                                 Я жь -- битву заведу,
                                 Побѣда мнѣ въ виду!
   

ХОРЪ.

                                 Кто въ миръ и тишину
                                 Смышляетъ про войну,
                                 Тотъ не любъ никому,
                                 И счастья нѣтъ тому.
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Тамъ войною и бѣдами
                       Потрясается земля,
                       И кровавыми ручьями
                       Обагряются поля --
                       И несется голосъ клича
                       Тамъ: побѣда и добыча!
   

ХОРОИДЫ.

                       Гляньте, жъ его -- взмостился!
                       Малъ, а великанъ на взглядъ:
                       Будто въ битву снарядился --
                       Эдакъ доспѣхи блестятъ!
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Стѣны -- рвы и земляная
                       Крѣпь, защиты только видъ.
                       Грудь героя -- грудь стальная
                       Противъ всѣхъ громовъ стоитъ!
                       Если вы не полонёны --
                       Двиньтесь на кровавый бой!
                       Героини будьте -- жоны,
                       Всякъ ребснокъ будь герой!
   

ХОРъ.

                                 О, поэзія святая!
                                 Вознесшся ты до рая,
                                 До небесной высоты,
                                 И звучи пріятно ты
                                 Намъ оттолѣ, озаряя
                                 Наши темныя мечты!
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Я не дитя предъ вами болѣ,
                       Я возмужалъ -- вооружонъ!
                       Я другъ великихъ, воинъ въ полѣ!
                       Побѣдой я одушевленъ --
                                 Впередъ!
                                 Ужь вотъ
                       Мнѣ путь ко славѣ проложенъ!
   

ЕЛЕНА и ФАУСТЪ.

                       Едва поднялся ты на дыбки,
                       Едва ты губки обсушилъ
                       Какъ нарываешься на сшибки
                       И про побѣды заблажилъ!
                                 Что впрямъ
                                 Ты намъ?
                       Союзъ ты только намъ подрылъ.
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Надъ моремъ чу! прогрохотало;
                       Въ бору прядаетъ громъ и ной,
                       И все кругомъ противустало --
                       Волна съ волной, толпа съ толпой;
                                 И смерть
                                 Простертъ
                       Спѣшитъ символъ заповѣдной!
   

ЕЛЕНА и ФАУСТЪ.

                       О, что за ужасы, мой свѣтъ!
                       Ужели смерть тебѣ завѣтъ?
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Да не глазѣть же стану -- нѣтъ,
                       Участникъ буду битвъ и бѣдъ!
   

ТѢ ЖЕ.

                       Наянство экое, что страхъ!
                       О, смерть уже ему въ пятахъ!..
   

ЕВФОРІОНЪ.

                       Я на крылахъ -- туда хочу
                       Направить взмахъ, и я взлечу!
                       Мой долгъ впередъ меня зоветъ --
                       Благословите мой полеть!

взлетаетъ олучезаренный къ верху, но одѣяніемъ задерживается въ воздухѣ; полетъ обозначился свѣтлою полосою.

ХОРЪ.

                                 Икаръ! о, горе!...

къ ногамъ Фауста и Елены низпадаетъ прекрасный отрокъ; въ немъ узнаютъ Евфоріона: его тѣлесное возлетаетъ кометой опятъ къ верху; на землѣ кромѣ лиры и одѣянія ничего не остается.

ЕЛЕНА и ФАУСТЪ.

                       О, можно ль было предузнать
                       При счастьѣ это горе!
   

ГОЛОСЪ.

                       Не покидай ты сына, мать!
                       Увидимся мы вскорѣ...
   

ХОРЪ.

                       Еслибъ вѣдалъ ты объ этомъ
                       Какъ кручинны мы душой!
                       Рано ты простился съ свѣтомъ;
                       Ахъ зачѣмъ мы но съ тобой?
                       Столько жалостно канючимъ,
                       Плачемъ столько объ тебѣ!
                       Ты дѣяньицемъ трескучимъ
                       Подсолилъ своей судьбѣ!
                       Ты жь для счастія родился
                       Отцу-матери -- роднымъ;
                       Но жить началъ, не ужился
                       Съ ними ни съ собой самимъ.
                       Свѣтъ тебѣ казался тѣсенъ,
                       Не въ-поры пылила кровь;
                       Воспѣвалъ ты хоромъ пѣсенъ
                       Только дѣвицъ да любовь;
                       Ни съ закономъ, ни съ обыкомъ
                       Не хотѣлъ ты быть въ ладу,
                       Н противъ всего ты крикомъ
                       Себѣ скликалъ лишь бѣду;
                       Безъ ума былъ на послѣдѣ,
                       И еще въ отлетный мигъ
                       Былъ помѣшанъ на побѣдѣ
                       Но чего же ты достигъ?
                       Побѣдить! не вѣрь надеждѣ;
                       Если мнишь что побѣдить,
                       Такъ живи, учись и прежде
                       Побѣди младую прыть.--
                       Но не все же намъ немала,
                       Перестанемъ мы скорбѣть!
                       Прежде пѣсни тожь пѣвали,
                       Ихъ поютъ и будутъ пѣть.
   

ЕЛЕНА Фаусту.

             Краса и счастіе -- между собою
             Не вѣчно связаны; любви и жизни
             Союзъ разорванъ; съ жалостью къ обѣимъ
             Сказать послѣднее прости должна я
             И разъ еще въ твои упасть объятья --
             О, Перзефонія! теперь я къ сыну
             Иду! прими его, прими со мной!

исчезаетъ; въ объятіяхъ Фауста остается лишь одежда и покрывало.

ФОРКІАДА Фаусту.

             Прижми ты крѣпче этѣ тряпки!
             Вишь, сколько налетѣло демонятъ?
             Мазурики ужь протянули лапки,
             Теребятъ -- ой, слизнуть себѣ хотятъ
             Твое наслѣдство! не зѣвай, держи,
             Такимъ сокровищемъ подорожи!
             Я говорю -- то лучшій самолетъ:
             Тебя онъ, захоти лишь, вознесетъ
             Превыше всѣхъ высотъ -- подъ синій сводъ
             И ты лети; не черезъ-чуръ высоко
             Не залетай!.. Насъ далеко-далёко
             Судьба опять по старому столкнетъ.

одежда Елены растворяется въ облако и вмѣстѣ съ Фаустомъ уносится въ воздухъ; лиру и платье Евфоріона поднимаетъ съ полу Форкіада.

ФОРКІАДА.
держа лиру и платье.

             Находка рѣдкая, и даже кстати!
             Конечно, пылъ простылъ, и нѣтъ
             Въ ней жару -- не бѣда! вѣдь свѣтъ
             И такъ тепелъ отъ теплыхъ братій
             Поэтовъ огневыхъ... Коль не рожу
             Я истыхъ геніевъ иной приманкой,
             Коль головамъ таланта не пложу,
             То духъ бренчалкою такой взбужу,
             Да пообвѣю -- эдакой изнанкой...
             Авось успѣхи будутъ! погляжу.

садится у колонны.

ХОРОВЕДА.

             Скорѣй, дѣвонюшки, прославимъ день!
             Мы спасены отъ лиха чародѣйства.
             Что та гармонія? лишь дребедень!
             Насъ звуки оплетали хуже змѣйства.
             Скорѣй въ свой омутъ! королева тамъ
             Уже царитъ; мы вѣрныя ей служки,
             Должны за нею всюду по пятамъ.
             Пошевелитесь же, мои подружки!
   

ХОРОИДЫ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но дѣвы
             Мы, бѣдненькія, тамъ, во глубинѣ
             Бродя по захолустью Асфодела
             Среди зыбучихъ лишь трясинъ,
             Среди скрипучихъ лишь осинъ, --
             Не думай про забавы, только-дѣла
             За жабъ да за кукушекъ отвѣчай:
             Пищи то въ писки нетопырьи,
             То въ верески иные шнырьи,
             Да эдакъ-знай другихъ стращай.
   

ХОРОВЕДА.

             Вы безъимянницы, принадлежите
             Стихіямъ; оставайтесь гдѣ хотите!
             Я не разстанусь съ королевой; вѣрной
             Ей буду всюду я нелицемѣрной.

уходитъ.

ВСѢ.

                       Возвращенъ намъ бѣлый свѣтъ
                       Намъ, безъ образнымъ образамъ!
                       Не пойдемъ мы въ омутъ! нѣтъ --
                       Тамъ разсыплемся мы разомъ
                       Средь природы всей живой,
                       Гдѣ сіяетъ свѣтъ дневной!
   

ОДНѢ изъ хора.

             Мы разсядемся по древамъ на зеленыя пруточки,
             Будемъ холить ихъ и ростить, ухорашивать листочки,
             Чтобъ скорѣй цвѣли цвѣточки, да скорѣй бы вышелъ плодъ,
             А поспѣетъ плодъ, тогда мы раскачаемся -- и съ вѣтокъ
             Благодать полетитъ на земь: матерей, отцовъ и дѣтокъ
             Мы разлакомимъ, и то-то намъ поклонится народъ!
   

ДРУГІЯ.

             Мы вскарабкаемся выше, мы въ утесы поселимся.
             Передъ нами будетъ море, волны -- то-то наглядимся!
             Станемъ слушать птицъ напѣвы, чуять шелестъ камышей.
             Крикни лѣшій -- отдадимся, хохотни онъ -- отхохочемъ,
             Гикъ отгикнемъ, вой отвоемъ, грому втрое отгрохочемъ,
             И чѣмъ глушѣе затишье, тѣмъ откликнемся слышнѣй.
   

ТРЕТЬИ.

             Мы, подруженьки, такъ рѣзвы какъ источникъ ручеистый,
             Подружимтеся съ водами и ныряемъ въ потокъ струистый;
             Быстринѣ мы все напротивъ, да все глубже поплывемъ!
             И отхлынемъ въ водополье, черезъ садъ и черезъ поле
             По долинамъ, и съ волнами разгуляемся на волѣ,
             Напитаемъ мать-сырую -- и опять во глубь нырнемъ.
   

ЧЕТВЕРТЫЯ.

             Вы живите гдѣ хотите, мы любое изберемъ.
             Мы на тѣ холмы взберемся, гдѣ злачнѣютъ винограды;
             Тамъ нерѣдко прилежанье труженикъ безъ вознаграды
             Видитъ все свое, -- намъ надо порадѣть его судьбѣ?
             Цѣлый день трудяся въ потѣ и богамъ моляся неба
             Проситъ онъ у всѣхъ помоги, просятъ милости у Феба;
             Бахусъ-нѣженка не внемлетъ своего раба мольбѣ,
             Прикорнулъ-себѣ и дремлетъ въ тѣни; фофанчикъ злорѣзвый
             Навѣваеть ему грезы въ дрыхъ лѣнивый полутрѣзвый;
             Зюзѣ горя нѣтъ коль съ боку у него всегда сосудъ,
             И кругомъ вездѣ запасы впрокъ готовятъ и пасутъ.

уходятъ.

ФОРКІВДА
является великаномъ; сбрасываетъ съ себя маску и покрывало, и такимъ способомъ изъ Форкіады становятся опять Мефистофелемъ.

   

ДѢЙСТВІЕ IV.

ГОРНЫЙ ХРЕБЕТЪ

Каменистое и дикое мѣсто.

Мимопроходящее облако задѣваетъ о скалу и осѣдаетъ; изъ облака является ФАУСТЪ, потомъ облако подымается и несется далѣе.

ФАУСТЪ.

             Глуши пустынной глубину я доступилъ
             Теперь своей пятой. Чрезъ океанъ и твердь,
             Сквозь ночь и день несло меня и принесло
             Сюда, въ пустыню, Облако-возничій. Тамъ
             Сгустилось -- тянется къ востоку вновь оно;
             Его расклубъ волнистый поражаетъ взоръ --
             Какъ зыблетъ снѣговымъ сугробомъ; блескъ лучей
             Сребритъ пуховые края; -- въ великій ростъ
             Прекрасной женщины возстала тѣнь -- я зрю
             Клены сходство, Леды станъ, Юноны видъ!
             Я вижу -- всколебалось, на громоздилось все
             И встало все, подобясь ледянымъ горамъ,
             И кажетъ все великій смыслъ текущихъ дней"
             Вокругъ меня крѣпительно теперь сквозитъ
             Струя тумана... легче стало груди... вотъ
             Полной качается, всплываетъ выше вверхъ
             Легчайшій паръ... ахъ, отражается на немъ
             Блаженно-юныхъ дней изжитое добро!..
             Сокровищъ задушевныхъ истекаетъ ключъ
             Любовью утра, легкостью порыва, чуть
             Разгаданнаго взгляда -- близкаго душѣ
             Очей блистательнѣе всякихъ благъ земныхъ.
             Увы! отсвѣтъ красотъ завѣтныхъ возносясь
             Не измѣняетъ очерковъ живыхъ, въ ефиръ
             Съ собой уноситъ лучшее души моей...

СЕМИМИЛЬНЫЙ САПОГЪ ступаетъ передъ Фауста, ДРУГОЙ шагаетъ въ слѣдъ за первымъ; съ сапоговъ слезъ МЕФИСТОФЕЛЬ, а тѣ пошли далѣе.

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Куда-какъ славно эдакъ успѣвать!
             Но, что те дернуло? чево-тѣ стало?
             Засѣлъ въ такую глушь да падь,
             Что волосъ дыбится! вѣдь здѣсь бывало
             Когда-то, помнится, давнымъ-давно
             Наипрестрашной пеклы дно....
   

ФАУСТЪ.

             Еще не вычерпалъ своихъ легендъ?
             Опять настраиваешь инструментъ
             На ладъ свой завиральный?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, здѣсь доводъ документальный
             Что дно тутъ было адское. Когда
             Шарахнулися съ верху злые черти,
             То чебурахнуло ихъ всѣхъ сюда;
             Я самъ объ адскій зубъ, тогда,
             Чуть-чуть не звякнулся до смерти.
             Въ тотъ разъ полымё вздулось черезъ-чуръ,
             Жарынь зардѣла, бѣсы съ перетуръ
             Чуть не подохли средь своихъ кануръ, --
             И кихъ и чихъ и плёвъ такой родился
             Что преисподній воздухъ заразился!
             Стопанье ада спёръ бѣсовскій смрадъ,
             Затаялъ чадъ -- и земляная корка
             Разсѣлась -- крахъ! и тутъ нашъ-братъ
             Со нарывомъ изъ-подъ этого пригорка
             Летнулъ и радъ -- куда глаза глядятъ!
             Съ тѣхъ поръ чертей обратно въ ядъ
             Не заворотишь ты въ четыре плети:
             Имъ горя пропасть о другомъ о чомъ!--
             Такъ низъ и выпучился вверхъ огнемъ.
             Что, сомнѣваешься? повѣрь, и въ свѣтѣ
             Тожь многое становится верхъ-дномъ,
             И о высокомъ иногда предметѣ
             Толкуютъ низменнымъ умомъ
   

ФАУСТЪ.

             Скалы молчатъ; но эдакого рода
             Я отъ тебя не требую довода.--
             Когда родясь, сама въ себѣ, природа
             На ось свалилась и поворотилась
             Тогда -- сама собою округлилась;
             Хребты, утесы, пропасти и пади
             Слеглись, и стали долы, логовины;
             Что было спереди, то вышло сзади.
             И-такъ мы видимъ гладкія равнины,
             Древа, крутизны, степи и растенья
             Что все не стоятъ даже изученья.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Тебѣ то все кажися винегретомъ
             Иначе знаетъ тотъ, кто былъ при этомъ,
             А тотъ-то самый я! да, я видалъ
             Какъ пасть пузырясь и храпя разсѣлась,
             Какъ хлынулъ огненный наружу валъ
             И до красна земля подъ нимъ нагрѣлась,
             Какъ тамъ Молохъ твердыни горъ ковалъ
             И изъ-подъ молота его швырялись
             Не искры, а обломки цѣлыхъ скалъ!
             Слѣды, мы видимъ, вѣковать остались;
             Возмется ль изучать ихъ философъ?
             Да! онъ такихъ наскажетъ четверговъ,
             Что съ голоду съ семьей не расхлебаешь.
             Нѣтъ, что ты тамъ не осмышляешь,
             А смыслъ народа все-таки вѣрнѣй
             И основательнѣй; -- но-вамъ потѣхи
             Когда, примѣромъ, молвятъ про чертей,
             Вы вѣры не приложите; а у людей
             Есть чортовъ мостъ, есть чортъ-бородобрей,
             Чертополохъ и чортовы-орѣхи.
   

ФАУСТЪ.

             А какъ-то черти смотрятъ на природу?
             Вотъ любопытно что!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           Ступай къ народу
             Полюбопытствуй! черти, какъ людъ,
             Посматриваютъ да въ кулачки бьютъ,
   

ФАУСТЪ

             А знаешь что?.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                 Не знаю; льзя ль, узнай?
   

Фаустъ

             Сбираюсь диво дивное создать...
             Какое, отгадай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Не отгадать.
             По-мнѣ -- я выстроилъ бы городокъ;
             Уставилъ бы обыкъ филистимлянской.
             И самъ бы выбравъ по-себѣ кружокъ.
             Чудесно зажилъ на ногѣ дворянской!
             Завелъ бы домочадцевъ; отъ-досугъ
             Ходилъ бы, либо ѣздилъ на прогулки:
             Глядя на шумъ я веселѣлъ бы духомъ,
             И мнѣ, проѣздомъ гдѣ по закоулку,
             Снималъ бы всякій шапку съ пухомъ...
   

ФАУСТЪ.

             Но я бъ не веселился.-- Да!
             Всякъ восхищаться радъ, когда
             Народъ множится и по своему
             Живетъ и научается уму;
             Но взвеселись ты, если недоучка
             Иной вертитъ умы? по-моему
             Вотъ въ этомъ-то и закарючка!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ я завелъ бы загородный дочь,
             Поля, луга, пруды -- сады кругомъ;
             Вездѣ бы мнѣ пестрѣло, зеленѣло,
             Гасло, цвѣло, несло доходъ, и въ годъ
             Подался бъ въ тѣло и не зналъ заботъ
             А такъ бы времечко не надоѣло --
             Покоенъ, съ боку на бокъ изъ-за дѣла
             Покатывайся словно брысый котъ!
             Въ пруду -- отрада -- рыбокъ стады:
             Доволься ихъ игрой, и удь порой;
             Въ саду -- прохлада -- водопады:
             Ты холься ихъ струёй и будь самъ-свой.
             Тамъ соловей засвистивалъ бы въ клѣткѣ --
             Ты упивайся трелью межъ красотъ,
             Поваливаясь въ потайной бѣсѣдкѣ; --
             Я говорю красотъ, за тѣмъ, что счетъ
             Ихъ въ обиходъ -- на дюжину идетъ.
   

ФАУСТЪ.

             Позорь тебѣ, сарданапалъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, такъ теперь я отгадалъ!..
             Да, стоитъ, право, предпринять --
             Ты хочешь на луну слетать?
             Твой глазъ всегда гуляетъ по верхамъ,
             Умъ-разумъ все приклепанъ тамъ?
   

ФАУСТЪ.

             Нисколь! къ великому стремиться
             Земная твердь подъ нами не вотще.
             Да, диво дивное должно свершиться!
             Я силой, стойкостью могучъ еще.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Э! хочешь славы, да тово-сево?..
             Какъ-будто сынъ какого благородства!
   

ФАУСТЪ.

             Пріобрѣту имущество, господство!
             Вся слава въ дѣлѣ -- въ славѣ ничего.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какъ ничего?.. піита буесловъ
             Непреминетъ гуртомъ трескучихъ словъ
             Въ потомство подвигъ твой протараторить,
             Чтобъ глупость тупостію раззадорить.
   

ФАУСТЪ.

             Да что ты знаешь! не твоимъ умомъ
             Смѣнять что нужно человѣку; сродный
             Тебѣ отверженецъ -- негодный --
             Рѣшительно незнаетъ ни о чомъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пускай! плевокъ я молча разотру?
             Ты мнѣ довѣришь же свою хандру.
   

ФАУСТЪ помолчавъ.

             Послушай! я глядѣлъ на море. Полны
             Вздуваясь зыбались все выше -- выше,
             И быстрью берегъ потряся привольный
             Въ тревогѣ пятились все тише -- тише?
             Потомъ раскачиваясь вновь вздымались,
             И снова, пятясь, въ шумѣ улегались,
             И надувались сызновъ въ часъ урочный.--
             Смотрѣть досадно было! эдакъ точно
             Кичливый вольнодумецъ, въ буѣ страсти,
             Увлекшись слѣпо волей безтолковой
             Встаетъ и хочетъ (потрясти основы
             Мышленья добраго и доброй власти
             Набѣгъ стихіи -- случай, мнѣ казалось;
             Смотрю, волна слилась и уравнялась!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ зрителямъ.

             Но-мнѣ тутъ новаго ни слѣду нѣтъ,
             Я это зналъ ужь за сто сотенъ лѣтъ.
   

ФАУСТЪ съ увлеченіемъ.

             Тутъ вдругъ опять безплодная стихія
             Растетъ, раздвинулась и потопляетъ
             Пустынный округъ -- берега пустыя,
             И тамъ раскинулась въ толпы густыя!
             Сугробомъ валъ поднялся, пробѣгаетъ --
             Встрѣчаетъ полны, бьетъ -- и разшибаетъ,
             И самъ подъ новымъ исчезаетъ валомъ.
             Вотъ необузданный порывъ безъ цѣли!
             Я пересталъ смотрѣть, и въ обуяломъ
             Моемъ терпѣніи мечты прозрѣли...
             Себя превыше возлетѣлъ мои геній!
             Я воевать хочу -- мнѣ рядъ сраженіи
             Съ стихіей выможетъ у моря страны.
             О, мнѣ задастся! вѣрны мои планы:
             Валовъ набѣги крѣпь остановляетъ,
             Волны разливы глубь воспринимаетъ
             Я укрощу громадный плескъ валовъ,
             Я волны сдвину съ этихъ береговъ
             И морю прочныя положу грани!--
             Вотъ мысль моя и верхъ моихъ желаній,
             Могучъ свершить и предпринять готовъ!

изъ-подъ горы слышится трубная музыка и барабанный бой.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И кстати! вотъ, послушай какъ гудятъ!
   

ФАУСТЪ.

             Опять война? чего жь они хотятъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пускай; лишь было бы умно хотѣнье,
             А счастье будетъ. Много неудачъ
             Искупитъ вдругъ удачное мгновенье."
             Что жь, Фаустъ, кинься, озадачь?
   

ФАУСТЪ.

             Чего? скажи яснѣе! какъ ты гадокъ
             Съ своей безсмыслицей загадокъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ФАУСТЪ.

             Не правда, враки! кто повелѣваетъ
             Тотъ къ повелѣньѣ благо ощущаетъ,
             И грудь того полна высокой воли.
             Мы, люди, расповѣдать не дерзаемъ
             Въ высокой волѣ ни малѣйшей доли;
             Мы въ соизволенности только знаемъ
             Что свѣтъ дивуется ей цѣлый.--
             Такъ повелитель есть и будетъ веліи.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Межъ-этимъ стали въ царствѣ своеволья;
             Великій съ малымъ вышелъ на дреколья --
             Братъ съ братомъ разбранился до зарѣза,
             Градъ съ градомъ не отбился безъ желѣза!
             И мастеръ -- ниже Значитъ подмастерья,
             И пасторъ чуть не плачетъ у придверья;
             Грабежъ -- дележъ, насиліе но храмахъ;
             Торгашъ багажъ запрятываетъ въ ямахъ
             И прочая. Да, гибнетъ цѣлый край!
             Выходитъ, что жива да не плошай.
   

ФАУСТЪ.

             Что жь! вышла -- пали, отлежались -- встали
             И битые домой поковыляли.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И кто на буйство смѣетъ посудачить?
             Всякъ умница желаетъ умнымъ значить,
             Мальчишка даже хочетъ быть мальчугой;
             Самъ сильный обезсилѣлъ съ перепуга!
             Могучіе смоглись, однако -- встало --
             Большой совѣтъ созвали и кричали,
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ФАУСТЪ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             И Кесарь свой народъ теперь ведетъ
             На бой со злыми -- чуть ли не падетъ?
   

ФАУСТЪ.

             Какъ жаль! онъ добръ и искрененъ душой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Пойдемъ, посмотримъ, человѣкъ живой
             Не безъ надеждъ; спасемъ его изъ бѣдъ,
             Вѣдь чуешь тамъ какая передряга?
             Не-вѣсть, удастся ли еще послѣдъ?
             Коли удастся намъ -- ему же благо.

спускаются съ горы и осматриваютъ положеніе войскъ въ долинѣ; барабанный грохотъ и музыка продолжаются.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Гляди-ка! онъ вѣдь выгодно стоитъ?
             Подступимъ мы -- навѣрно побѣдитъ.
   

ФАУСТЪ.

             Но чѣмъ бы ты помогъ? Подняться хочешь
             На чары, блазнь -- едва ли опорочишь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какой тутъ морокъ? выиграть войну --
             Мудри, хитри и зри насквозь и вкось!
             Ты самъ смудряешь въ головѣ одну
             Затѣю хитрую?-- пожди, авось
             Пособимъ Кесарю и ты потомъ
             Про взморье бей ему челомъ,
             Ей-ей велитъ отмежевать!
             Тогда ненадо съ моремъ воевать.
   

ФАУСТЪ.

             Ты храбровалъ и знаешь старину --
             Такъ выиграй, пожалуй, ты войну!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Нѣтъ, ты выигрываешь, я спокоенъ?
             На сей-разъ ты Аника-воинъ.
   

ФАУСТЪ.

             Нѣтъ, это черезъ-чуръ... боюсь,
             Въ командованьѣ я не вразумлюсь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

             Пустое! предоставь другимъ; команда
             Пойдетъ на славу, я тебѣ толкую:
             Военну косточку ужь сформирую,
             Я подъ подошвой кой-кого ужь чую --
             Карабкается -- чудо что за шлянда!
             Хоть стати плёвой да угаръ бѣдовой.
   

ФАУСТЪ.

             Что вижу? копья, сабли!.. и готовы
             Герои въ полной формѣ къ наступленью!..
             Да какъ ты это горцевъ возмутилъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Не возмутилъ, а только возмолилъ
             По-шучьему-велѣнью,

передъ Мефистофелемъ являются
ТРОЕ МОГУТНЫХЪ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ну, вотъ мои усастые рубаки!
             Они не одинаки вростъ, и знаки
             Ихъ храбраго достоинства трояки;
             Тотъ эдакъ, этотъ такъ: а среди драки
             Оскалятъ зубъ что всѣ твои собаки!
             Но ты не бойсь, тебя не загрызутъ, --
             Они твою команду поведутъ.
   

СОРВИ-ГОЛОВА,
молодецъ легко вооруженный, въ пестрой лопатинѣ.

             Пускай-ка кто затронетъ мою честь,
             Я шельмѣ взрою кочки въ образинѣ!
             А смѣй глаза таращить -- я разинѣ
             И справа хлесть и слѣва охлепесть!
   

ХАПЪ-ЗАГРЁБА,
мужчина хорошо водруженный, въ знатномъ нарядѣ.

             И значитъ день валандался въ зазорѣ!
             Нѣтъ, вотъ замашка мудрено строга:
             Повстрѣться что съ-мога -- я за рога,
             А о разборѣ -- послѣ-завтра горе.
   

СЕБѢ-НА УМѢ,
старичокъ въ сильномъ вооруженіи, безъ видимой одежды.

             Но такъ лафа не много навезетъ;
             Дойдетъ къ порогу и опять въ дорогу,
             И ты въ обманѣ; мой вѣрнѣй расчетъ:
             Беру по малу -- берегу по многу,
             И старика никто не проведетъ.

спускаются всѣ подъ гору.

   

НА ПРЕДГОРЬѢ.

Въ углубленіи равнины разбиваютъ палатку для Кесарева соперника; изъ далека доносятся звуки барабановъ и музыка.

КЕСАРЬ, ВОИТЕЛЬ, РЫЦАРИ,

ВОИТЕЛЬ.

             Теперь не до того, чтобъ наступать...
             Должно распоряжать, подручную всю рать
             Прикрыть межъ горъ... тутъ много норъ,
             Застѣнокъ, именно, благопріятный.
   

КЕСАРЬ.

             Какъ ни разуменъ ты, какъ ни хитеръ,
             Не довелось бы только на попятный...
   

ВΟИΤΕЛЬ.

             А вотъ, владыка, не угодно ль тутъ?
             Удобно палъ -- и выгодно войскамъ!
             Холмокъ не крутъ, а подыматься втрудъ:
             Своимъ спасенье -- западня врагамъ,
             Мы изъ-за скалъ, что черезъ крѣпкій валъ,
             Всѣхъ распугаемъ дерзкихъ наповалъ!
   

КЕСАРЬ.

             Тебѣ могу я только удивляться...
             Здѣсь въ самомъ-дѣлѣ можно потягаться!
   

ВОИТЕЛЬ.

             Тебѣ же видно все изъ-за горы.--
             Гляди, какъ воины стараться рады!
             Сверкаютъ копья, блещутъ, топоры.
             И какъ пестры могучія армады!
             Ихъ тысячи идутъ не на животъ...
             Гроза такая даже безъ надсады
             Врага возметъ и вгрязь сомнетъ.
   

КЕСАРЬ.

             Меня сей взводъ, на право, восхищаетъ;
             Велю -- и шапками всѣхъ забросаетъ.
   

ВОИТЕЛЬ.

             Про лѣвый взводъ я умолчу пока.
             Герои, тамъ, вступили за утесы...
             До нихъ врагамъ дорога высока;
             А кверху входъ чрезъ узкіе откосы.
             Уже предчувствую, могу сказать,
             Что тамъ врагамъ не сдобровать.
   

КЕСАРЬ помолчавъ.

             О, какъ родные лживы и коварны!
             Племянникъ, дядя, сватъ -- какіе есть
             Возстали и хотятъ меня низвесть:
             Престолъ стрясли и скипетръ свѣтозарный
             Попрали, -- подрались между-собой,
             И на меня жь еще выходятъ въ бой!
             Толпа колеблется, народъ въ сомнѣньѣ.
             Стремится взря куда несетъ стремленье.
   

ВОИТЕЛЬ.

             Тотъ -- эвонъ, тамъ, чрезъ перелогъ,
             Съ вѣстями скачетъ... дай-то Богъ!
   

СОГЛЯДАТАЙ.

                       Мы задали имъ пылу,
                       Мы ратовали ладно,
                       И съ переду и съ тылу
                       Ихъ били безпощадно;
                       Одно случись накладно:
                       Всѣ поданные слуги
                       Хотя не лицемѣрны,
                       Но имъ все недосуги --
                       Они въ томъ не вѣрны,
                       Такіе слуги скверны.
   

ВОИТЕЛЬ.

             Другой! но тотъ не скачетъ, еле-еле
             Добрелъ -- трясется въ цѣломъ тѣлѣ.
   

ДРУГОЙ.

                       Мы задали имъ пылу,
                       Мы драли ихъ какъ волки
                       Что кровь лилась по рылу;
                       Но тутъ, прямые тёлки!
                       Мычать пустили толки
                       Что воцарился новый --
                       Собралъ съ народу дани,
                       Созвалъ, толпы готовы,
                       Плегутся чрезъ елани
                       На бой, прямые дряни!
   

КЕСАРЬ.

             Врага побить обязанность моя.
             Теперь восчувствовалъ что Кесарь я!
             Какъ рядовой, среди кровавыхъ сѣчъ,
             Теперь я самъ окровеню свой мечъ.
             Пиры и блескъ меня избаловали.
             При всемъ опасности не угрожали.
             Когда вы мнѣ бороться не давали,
             Мнѣ сердце билось -- чуяло турниръ;
             Когда бъ отъ браней вы не отклоняли,
             Я былъ бы пресловутъ на цѣлый міръ.
             Уже тогда я мочь свою спозналъ --
             Какъ въ карнавалъ подлѣ меня пылалъ
             Пожаръ потѣшный; буйная стихія
             Напечатлѣлась въ груди; то былъ вздоръ,
             Но вздоръ великій былъ! отъ этихъ поръ
             Побѣда, слава -- грезы всенощныя.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посылаютъ Глашатаевъ вызывать непріятеля.
Предъ Цесаря является ФАУСТЪ въ рыцарскомъ вопруженіи; за нимъ
ТРОЕ МОГУТНЫХЪ.

ФАУСТЪ.

             Да будетъ знамо Кесарю-надёжѣ:
             Безъ нужды осторожность нужна тоже:
             Да будетъ вѣдомо, что людъ въ горахъ
             Читаетъ всю природу на скалахъ.
             Давно равнинъ не полюбили духи,
             Но на горахъ объ нихъ бываютъ слухи.
             Тамъ копошатъ они въ своихъ норахъ
             Въ чаду серебряномъ, въ златыхъ парахъ;
             И тамъ въ ущельяхъ неприкосновенныхъ
             Взращаютъ зерна камней драгоцѣнныхъ,
             И отражается имъ въ хрусталѣ
             Все, что ни дѣлается на землѣ.
   

КЕСАРЬ.

             Давно намъ вѣдомо, что ты доносишь;
             Но молви, добрый гость, о чемъ ты просишь!
   

ФАУСТЪ.

             Нѣмчинскій волхвъ сабинъ волхитъ
             Тебѣ къ услугамъ вѣрнымъ предстоитъ:
             Все памятуетъ какъ однажды въ Римѣ
             Ты спасъ его отъ пламени, когда
             Ему на смерть -- внезапная бѣда
             Костеръ вздувала, гдѣ въ огнѣ-полымѣ
             Великій волхвъ погибъ бы навсегда!
             Повсюду онъ въ долгу невозмѣстимомъ
             Тебя съ заботой по стопамъ слѣдитъ,
             Онъ долгоденственностью дорожитъ
             Твоей что и своей; въ невозмутимомъ
             Радѣньѣ для тебя онъ у планетъ
             Въ помогѣ дѣломъ положилъ обѣтъ.
             И вотъ предсталъ съ своими, не отринь!
             Чудесность горъ породствустъ Горынь,
             Горыни свѣтъ осиливаютъ горный.--:
             Нелѣпъ, кто бытъ Духовъ, безспорный,
             Считаетъ за иную -- трынь.
   

КЕСАРЬ.

             Мы кланяемся дорогимъ гостямъ
             Въ веселый день, и веселимся сами.
             Когда оны не церемонны съ нами,
             Не подсыпаютъ сахару къ словамъ;
             Но доброжаловать такому мужу.
             Который выпровѣдавъ нашу нужу
             Помогой скорою предсталъ предъ насъ.
             Да будетъ воля рока въ добрый часъ!
             И такъ почтятся тихимъ умиленьемъ
             Минуты роковаго дня,
             Гдѣ тысячи шагаютъ ополченьемъ
             Противъ меня и за меня!
             Ты, гость судьбы и силъ явитель,
             Тебѣ почетъ и почесть, пороки
             Чтобъ самозванецъ, мой грабитель,
             Погрязъ и потонулъ въ своей крови!
             Или -- главу сѣдую размозжу
             Когда побѣды не свершу!
   

ФАУСТЪ.

             Свершишь, во что-нистанегъ; между-тѣмъ
             Кчему главу тебѣ закабалять
             На головѣ съ перомъ и гребнемъ шлемъ
             Претитъ Герою духомъ умывать,
             Безъ головы что могутъ руки эти?
             Одолитъ сонъ, онѣ лежатъ какъ плети;
             Осилитъ боль -- и руки терпятъ муки,
             А поправляется -- живѣй и руки!
             Когда опасность головѣ грозитъ --
             Надъ ней рука воздѣвывастъ щитъ:
             Рука врагу противуставитъ мечъ,
             Разитъ, и голову срубаетъ съ плечъ;
             Рука ее вторгаетъ на копье,
             И ты ликуешь счастіе свое.
   

КЕСАРЬ

             О, какъ бы я возликовалъ.
             Когда бъ ты голову врагу сорвалъ!
   

ГЛАШАТАИ возвращаются.

                       Не долго мы гостили,
                       Не пили винъ ни браги,
                       Насъ въ шею протурили,
                       Ужъ ты ихъ отбоярь!
                       Тебѣ готовитъ таску
                       Грабитель, а бродяги
                       Выдумываютъ сказку
                       На это: жилъ-былъ царь
   

ФАУСТЪ

             Пламѣнный вызовъ недруга понятенъ!
             Но вѣрныхъ слугъ я зрю тебя вокругъ;
             Разбить мятежныхъ мигъ благопріятенъ;
             Командуй, пусть нагрянутъ вдругъ!
   

КЕСАРЬ.

             Теперь командовать мнѣ недосугъ --

Воителю.

             На князя эту должность возлагаю.
   

ВОИТЕЛЬ.

             Ребята маршъ! о, ни съ какого краю
             Не смять злосердому усердныхъ слугъ!
             Попятить имъ, конечно, надо --
             Гдѣ вдругъ надвинется осада?
   

ФАУСТЪ.

             Благоволи, къ защитѣ отъ бѣды,
             Чтобы сей воинъ сталъ въ сіи ряды,
             Понесъ вравнѣ побѣдные труды,
             И спасъ бы честь любимой бороды!

указываешь на перваго изъ Могутныхъ.

СОРВИ-ГОЛОВА.

             Ухъ, расхожусь -- не сбердятъ кулачки!
             Увижу рожу -- растварожу въ крошки!
             Подвернетъ тылъ -- въ клочки въ пучки въ тычки
             Вспѣтушу душу, что протянетъ ножки!
             Всякъ, пору улуча, съ-обща -- съ плеча
             Пусть предъ собой въ убой разбои колотитъ!
             И въ грязь и въ трясь потонетъ саранча,
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

уходитъ.

ВОИТЕЛЬ.

             Средина нашихъ что-то пріуныла
             И мѣшкаетъ насунуться... я чай,
             Напоперекъ дороги вражья сила
             Иль подступила -- невзначай?
   

ФАУСТЪ второму.

             Такъ ты ступай, дорогу омощай!
   

ХАПЪ-ЗАГРЕБА.

             Иду! недолго хищнику царить --
             Заломитъ-лихъ за поясницу пятки!
             И покутить намъ будетъ и пожить:
             Добыча есть!.. богатыя палатки
             Распотрошить умѣю до заплатки;
             Гдѣ только до чего коснуся -- хапъ!
             И всякій тутъ мнѣ глядя -- цапъ!

подвертывается полевая-щепетильница.

ПОДБИРОХА.

             А я -- что лучше -- цапъ царапъ!
             Вѣдь ты, мой муженекъ, ты бабій рабъ,
             Самъ знаешь наше женско-дѣл d>
ѣты; поля зеленѣютъ дарами небесъ. Мы поспѣшаемъ всюду, гдѣ нужна помощь: добръ ли онъ, золъ ли -- одинаково намъ жалокъ нещастливецъ.
   Вы, носящіеся надъ симъ смертнымъ, облегчите его сердце, отклоните стрѣлы само-упрековъ, очистите душу отъ пережитой горести. Усыпите его, омойте водою забвенія -- и онъ возстанетъ, бодрый и укрѣпленный.
   

ХОРЪ ДУХОВЪ

   Сумерки дышутъ благоуханіемъ. Сомкните вѣжды усталаго, навѣйте покой ему на сердце.
   Спустилась ночь. Сверкая, глядятся въ озеро звѣзды; мирно и величаво сіяетъ полная луна.
   Часы текутъ. Исчезли радости и горе -- ты исцѣленъ; довѣряй новому бытію. Все вокругъ полно жизни и растительности --
   Пробудись; въ лучахъ зари почерпни новыя желанія. Не медли, дерзай -- все достижимо для смѣло-предпріимчиваго.

повсемѣстный громовой трескъ возвѣщаетъ приближеніе солнца.

АРІЕЛЬ

   Въ бурѣ часовъ раждается новый день. Съ скрежетомъ грянули врозь скалистыя врата; торжественно звуча, течетъ Фебова колесница. Что за громогласные раскаты! Сокройтесь отъ оглушающаго треска.

Духи прячутся въ цвѣты и подъ скалы.

ФАУСТЪ пробуждается

   Свѣжо и живо бьются пульсы жизни, привѣтствуя грядущую денницу. Ты, земля, и послѣ этой ночи дышишь съ обновленными силами; ты поселяешь во мнѣ бодрость, воздвигаешь мощную рѣшительность стремиться впередъ, къ наивысшему существованію.-- Сумракъ рѣдѣетъ; лѣсъ звучитъ тысячегласной жизнію; туманами одѣты долы; но и къ нимъ нисходитъ свѣтъ -- въ благоухающей глубинѣ ихъ возникаютъ, явственно рисуются вѣтви и листья, пробужденные, блестящіе жемчужной росою: прекрасна, какъ рай, возстаетъ изъ мрака окрестность.
   А въ вышинѣ! Главы горъ возвѣщаютъ торжественный часъ -- онѣ ранѣе насъ наслаждаются свѣтомъ! Сіяніе сходить отъ вершинъ ниже и ниже; вотъ, солнце!... и, увы, ослѣпленный, уже отвращаю я отъ него заболѣвшіе глаза свои!
   Таково исполненіе великой надежды, достигнутое жарчайшими нашими желаніями! Дверь отверста; изъ вѣчныхъ хранилищъ въ нее врывается громада пламени; мы изумляемся, хочемъ зажечь факелъ жизни -- и вкругъ насъ огненное море! Любовь ли то, вражда ли -- все радость и горе столь мощны, что для защиты отъ нихъ опять мы ищемъ на землѣ какого-либо покрова.
   Отвращусь же отъ солнца! Полюбуюсь этимъ водопадомъ: прядая съ скалы на скалу, онъ разливается тысячами потоковъ; высоко взвиваются брызги, разсѣвая окрестъ благовонную влагу, въ зыбкомъ ихъ облакѣ играетъ цвѣтистая радуга, то неопредѣленно, то явственно и ярко. Вотъ подобіе человѣческой суетливости! Помыслы и поймешь, что эта воздушная игра красокъ изображаетъ жизнь нашу.1
   

Дворецъ нѣмецкаго Кайзера.

   Собраніе двора. Мефистофоль врывается во дворецъ почти насильно и становится на мѣстѣ придворнаго шута, неявившагося по причинѣ внезапной болѣзни.
   Спрашивается: что за необходимость томить себя дѣлами въ дни карнавала, когда люди веселятся, забывая всѣ заботы? Въ отвѣтъ на это разныя лица разсказываютъ о затруднительности обстоятельствъ, о требованіи наемными войсками уплаты по договору, о всеобщемъ безденежьи. Мефистофиль говорить: горю пособить можно! въ землѣ лежитъ множество сокровищъ: въ смутныя времена переселенія народовъ всякъ старался укрыть свое достояніе, зарывалъ въ безопасныя мѣста все цѣнное и негніющее. И все это покоится безъ употребленія, все, какъ самая земля, есть собственность общественная. Не вѣрите? спросите у астролога! -- и Мефистофиль тихо подсказываетъ, а астрологъ громко произносить рѣчь о солнцѣ и планетахъ, о вліяніи ихъ на землю и отношеніи къ драгоцѣннымъ металламъ.-- Странно, замѣчаетъ одинъ изъ присутствующихъ: слышу слова его вдвойнѣ, а не убѣждаюсь ими насколько!-- Другіе изъявляютъ неудовольствіе.-- Что, восклицаетъ Мефистофиль, удивляетесь? почитаете это колдовствомъ? не всѣ ли вы ощущаете таинственное дѣйствіе силъ природы? знайте: на мѣстѣ, гдѣ всякъ какъ будто самъ не свой, гдѣ у всякаго какъ будто ходитъ что-то по жиламъ -- ройте тамъ, тамъ найдете клалъ! -- При этой выходкѣ бѣса въ толпѣ раздается шопотъ: у меня отяжелѣли ноги -- судороги въ рукѣ -- зудитъ палецъ -- болитъ спина -- судя по этимъ признакамъ видно, что здѣсь кладамъ числа нѣтъ!-- Указывай же мѣста, говорятъ Мефистофилю!-- Найдемъ отвѣчаетъ онъ: мало ли драгоцѣнностей вырывають изъ земли, пахая, земледѣльцы! только надобно будетъ поразрушить старинные погреба, поразбить стѣны о своды -- тамъ сыщется всякая всячина.-- Работу хотятъ начать тотчасъ же; но астрологъ, опять но подсказу Мефистофиля, совѣтуетъ сперва къ тому, какъ слѣдуетъ, приготовиться. Собраніе расходится, въ ожиданіи, вечеромъ, карнавальнаго маскарада. Мефистофиль, оставшись одинъ, говоритъ:
   
             Непостижимо для такихъ головъ,
             Что щастіе всегда съ заслугой дружно
             Положимъ, найдемъ камень мудрецовъ;
             Что жъ? мудрецовъ искать для камня нужно2!
   

Дворецъ.

Обширная, богатоубранная зала, къ которой примыкаютъ многія другія комнаты. Маскарадъ 3

ГЕРОЛЬДЪ

   Не думайте, что у насъ, въ нѣмецкой сторонѣ, водятся привидѣнія или совершаются какія либо чары; это, просто, увеселеніе, заведенное здѣсь по римскому обычаю: всякъ наряжается во что хочетъ, шутитъ и дурачится, какъ умѣетъ. И весь свѣтъ вѣдь есть не что оное, какъ одинъ большой шутъ!
   

ЦВѢТОЧНИЦЫ поютъ

   Цвѣты наша поддѣльны, но за то они не блекнутъ; при томъ же все искуственное женщинамъ приличію и сродно.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Покажите-ка корзинки; пусть всякъ выбираетъ себѣ любое.
   

ЦВѢТОЧНИЦЫ

   И находитъ значеніе того, что выбралъ.
   

ОЛИВКОВАЯ ВѢТВЬ

   Я сѵмволъ мира и потому -- лучшее изъ украшеній.
   

ВѢНОКЪ ИЗЪ КОЛОСЬЕВЪ

   Я даръ Цереры. Украшаетъ наиболѣе -- полезное.
   

НЕРАСПУСТИВШІЯСЯ РОЗЫ

   Мы еще подъ покровомъ, какъ прекрасная надежда. Щастливъ, для кого разцвѣтетъ она!
   

САДОВНИКИ съ плодами

   Цвѣты услаждаютъ зрѣніе; плоды льстятъ вкусу. Берите, кому что угодно.
   

МАТЬ къ своей дочери

   Любовалась я тобой, малюткой; радовалась, воображая, какъ ты взрастешь, сдѣлаешся супругою. До сихъ поръ попытки были неудачны; постарайся хоть теперь, въ маскарадѣ. заловить кого-либо въ мужья себѣ!

приходитъ рыбаки и птицеловы, затѣваются разныя игры.

ДРОВОСѢКИ

   Груба и тяжела наша работа! Утешаемся въ томъ, зная, что многіе позамерзли бы въ зимній холодъ, если бъ мы надъ нею не потѣли.
   

ПУЛЬЧИНЕЛЬ

   Намъ на свѣтѣ лучше; мы дурачимся, вьемся между народомъ и ни о чѣмъ не заботимся.
   

ПАРАЗИТЫ

   Дровосѣки и угольщики -- преполезные люди: ихъ трудами питается на кухнѣ огонь, варится кушанье; а мы пируемъ за столомъ у милостивцевъ
   

ПЬЯНИЦА

   Вотъ жизнь, вотъ раздолье! пью, пою и горя мнѣ нѣтъ! Худо ли дома, кричитъ ли жена -- я веселъ, пока въ долгъ пить даютъ: пляшу, пока ноги носятъ, а тамъ лягу да и лежу себѣ!

Герольдъ возвѣщаетъ разныхъ поэтовъ -- пѣвцовъ природы, двора, рыцарства; нѣжныхъ и ентузіастовъ. Каждый изъ нихъ хочетъ говорить первый и мѣшаетъ другимъ; удается сказать нѣсколько словъ только сатирику.

САТИРИКЪ

   Знаете, когда бы я, какъ поэтъ, порадовался? когда бы могъ пѣть и говорить то, чего никто слушать не хочетъ.

Пѣвцы ночи и могилъ извиняются тѣмъ, что заняты презанимательною бесѣдой съ недавно вышедшимъ изъ земли вампиромъ, а это можетъ образовать новый родъ поэзіи. Герольдъ увольняетъ ихъ отъ рѣчи и вызываетъ греческую миѳологію. 4

ГРАЦІИ

   Всему придаемъ мы прелесть -- и даянію благотворителя и радости облагодѣтельствованнаго и чувствамъ его благодарности.
   

ПАРКИ: ПЕРВАЯ

   Я пряду; забочусь, чтобы нить была гибка и тонка. Будьте осторожны, а то порвется.
   

ВТОРАЯ

   Ножницы поручены мнѣ, потому что старшая сестра ваша ошибалась, рѣзала нити нужныя, оставляла безполезныя. Но и я надѣлала промаховъ! сегодня ножницы спрятаны въ чехолъ: веселитесь, пока ихъ не вынутъ оттуда.
   

ТРЕТЬЯ

   Я распоряжаю работой, привожу нити въ порядокъ. Оплошай я -- все перепутается!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Этихъ, что идутъ теперь, никто не узнаетъ по наружности: хотя молоды и прекрасны, но онѣ фуріи, и не таятся въ томъ! Ныньче каждый глупецъ почитаетъ за долгъ хвастать своими недостатками.
   

АЛЕКТО

   Однакожъ намъ вѣрятъ! Въ женихѣ и невѣстѣ клеветою поселяемъ мы взаимную ревность; чета ссорится; а если потомъ и примирится, то отъ ссоры все же что нибудь да останется,
   

МЕГЕРА

   А послѣ брака? Человѣкъ всегда недоволенъ своимъ, ищетъ новаго; пользуясь этой слабостью, я поселяю между четой тысячи неудовольствіи и тѣмъ отравляю ея щастіе.
   

ТИЗИФОНА

   Я же искусно отклоняю примиреніе, ожесточаю вражду, вопію о мести, готовлю ядъ и кинжалъ въ наказаніе за измѣну.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Съ дороги! видите, какъ нѣкая гора приближается длиннозубая, змѣиновласая, исполинская голова! На затылкѣ возницею сидитъ женщина; другая, крылатая, въ пышномъ сіяніи, стоитъ на темѣ; еще двѣ, привязанныя къ головѣ цѣпями, идутъ по сторонамъ -- первая боязненно, вторая весело. Пусть каждая говорить, кто она.
   

БОЯЗНЬ

   Прочь вы, смѣющіяся личины! подъ вами скрываются злые умыслы и измѣна! И я не могу бѣжать! должна, прикованная, мучиться безпрерывными опасеніями!
   

НАДЕЖДА

   Здравствуйте, милыя сестры! люблю я видѣть васъ и переодѣтыхъ, а когда откроете лицо, сколько найду въ васъ привѣтливости и пріязни! Ожиданія мои не напрасны -- есть же гдѣ нибудь щастіе!
   

БЛАГОРАЗУМІЕ

   Я держу на цѣпи двухъ первѣйшихъ враговъ человѣчества, боязнь и надежду , я управляю ходомъ живаго колосса, на вершинѣ котораго сіяетъ Побѣда, богиня, готовая наградить всякую дѣятельность.
   

ЗОИЛО-ТЕРСИТЪ

   Уфъ! противны мнѣ всѣ, особенно же Побѣда! Она гордится крыльями, почитаетъ себя владыкою всего; но гдѣ совершается что-либо достославное, тамъ готова и хула моя -- все очерню, потѣшусь отлично!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   А, негодяй! вотъ мы тебя жезломъ нашимъ: что, съежился въ комокъ? По вотъ чудо! комокъ превращается въ яйцо, распадается, порождаетъ -- ехидну и нетопыря!
   

ТОЛПА шопотомъ

   Никакъ тамъ, подалѣе, затѣялась пляска? Что намъ за охота здѣсь пугаться да смотрѣть на гадости -- пойдемъ!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Что это? не понимаю! Везомая крылатой четверней, движется среди толпы колесница; по ней мелькаютъ огоньки, какъ отъ волшебнаго фонаря. Престранно! Посторонитесь:
   

МАЛЬЧИКЪ-ВОЗНИЦА

   Стой. Вотъ, уже стеклось множество зрителей. Мы -- аллегоріи; твое дѣло, герольдъ, объяснять насъ.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Назвать не съумѣю; могу только описывать.
   

ВОЗНИЦА

   Такъ описывай.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Ты хорошъ собой и хотя еще очень молодъ, однако жъ женщины не откажутся почесть тебя за взрослаго.
   

ВОЗНИЦА

   Хорошо; далѣе.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Черноглазый, черноволосый, ты разряженъ почти какъ дѣвушка, во кажется, что уже можетъ преподавать дѣвушкамъ азбуку.
   

ВОЗНИЦА

   А этотъ, красующійся на колесницѣ такъ великолѣпно?
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Онъ имѣетъ видъ нѣкоего владыки, почитающаго за величайшую радость -- разсыпать вокругъ себя дары.
   

ВОЗНИЦА

   Далѣе!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Цвѣтущій здоровьемъ и красотой, онъ внушаетъ уваженіе ликомъ и осанкой.
   

ВОЗНИЦА

   Это Плутусъ, богъ богатства, гость, желанный повсюду.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   А ты?
   

ВОЗНИЦА

   Я Расточительность, Поэзія; я поетъ, который совершенствуется, расточая богатства своего духа. Я не бѣднѣе Плутуса и дополняю дары его.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   На примѣръ?
   

ВОЗНИЦА щелкаетъ пальцами

   А вотъ, щелкну -- и во всѣ стороны летятъ перлы, золото, дорогіе камни; иногда же и огоньки, если нужно поджечь что нибудь.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Дѣйствительно летятъ! и какъ жадно ловитъ ихъ толпа! и у всякаго пойманное исчезаетъ въ рукахъ! потѣха!
   

ВОЗНИЦА

   Проникнуть значеніе замысловатаго -- не Герольдово дѣло!

къ Плутусу

   Къ тебѣ обращаюсь, повелитель! Скажи: не я ли управляю колесницей по твоей волѣ. тебѣ во лаву? не моею ли рукой пожаты лавры, украшающіе чело твое?
   

ПЛУТУСЪ

   Да, ты духъ моего духа. Ты богаче меня: лавръ цѣню я выше всѣхъ сокровищъ.
   

ВОЗНИЦА

   Смотрите, вотъ лучшій изъ даровъ моихъ: на головѣ нѣкоторыхъ изъ васъ носится огонекъ, перелетая отъ одного къ другому. У немногихъ остается онъ; у наибольшей части потухаетъ скоро.
   

ЖЕНЩИНЫ

   Этотъ, на колесницѣ, вѣрно -- шарлатанъ! А за нимъ что за тощій чудакъ! вотъ высохъ -- ущипнетъ, такъ не почувствуетъ!
   

ТОЩІЙ

   Да, конечно, я вамъ не по сердцу! когда женщины бережливо занимались хозяйствомъ, мое имя было -- Скупость; теперь же, когда хозяйки умѣютъ только расточать да беззаботно накоплять долги, теперь я мущина и называюсь Скряжничествомъ.
   

ЖЕНЩИНЫ

   Уродъ! хочетъ противу насъ подстрекнуть мущинъ, съ которыми и то уже трудно ладить! Что онъ задумалъ! Ну-ка, разомъ всѣ, хорошенько его!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Эй, что вы? Но вотъ, драконы расправляютъ крылья, грозятъ пастью -- толпа ужъ разбѣжалась! Величественно сходитъ Плутусъ съ колесницы, усмиряетъ драконовъ; у ногъ его ставятъ ящикъ наполненный драгоцѣнностями.
   

ПЛУТУСЪ къ возницѣ

   Теперь, освобожденный отъ безпокойнаго груза, лети въ свою сферу, въ область добраго и изящнаго, въ уединеніе.
   

ВОЗНИЦА

   Гдѣ ты, тамъ изобиліе; гдѣ я, тамъ самодовольствіе. И многіе колеблются между мной и тобою! Твои послѣдователи наслаждаются праздностію; мои находятъ пріятность въ трудѣ. Прощай; когда нужно будетъ, шепни -- ни явлюсь къ тебѣ.
   

ПЛУТУСЪ

   Теперь вскройся, неистощимый ящикъ; разсыпайтесь, сокровища!
   

ТОЛПА

   Что за бездна драгоцѣнностей, камней, золота! берите, хватайте! да залучить бы намъ къ себѣ и самый ящикъ!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Полно, глупцы вы! вѣдь это маскарадъ, шутка! Да разгони ихъ, пріятель-Плутусъ!
   

ПЛУТУСЪ

   Дай-ка мнѣ жезлъ свой; я окуну его въ огонь. Теперь берегитесь; сожгу, кто стянетъ тѣсниться!
   

ТОЛПА

   Бѣда -- жжетъ, терзаетъ! спасайтесь!
   

ПЛУТУСЪ

   А, разбѣжались! чтобъ не нагрянула опять, мы очертимся невидимымъ кругомъ.
   

СКРЯЖНИЧЕСТВО

   Теперь, когда стало просторнѣе, можно кое кого и поразсмотрѣть; женщины же всегда впереди. Поволочиться я охотникъ, а особенно даромъ. Но издали слова не слышны; стану выражаться знаками, да чтобъ то было еще яснѣе, примусь выдѣлывать фигуры изъ золота -- оно вѣдь во все превращается удобно.
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Каковъ шутъ! лѣпитъ что-то изъ золота, какъ изъ глины -- женщины вскрикиваютъ и отворачиваются. Лучше прогонимъ его!
   

ПЛУТУСЪ

   Скоро и самъ уйдетъ -- нужда сильнѣе всякаго закона.
   

ГОЛОСА

   Шумно палить огромная толпа, сопровождая великаго Пана. Ей извѣстно, чего никто не знаетъ.
   

ПЛУТУСЪ

   Знаю я толпу и великаго Пана; знаю и кое что, извѣстное не всякому. Отворю кругъ. Теперь прошу пожаловать!
   

ФАВНЫ

   Широколицы, курносы, остроухи и курчавы, мы однакожъ нравимся женщинамъ и живемъ превесело.
   

САТИРЪ

   Беззаботно, какъ серна, прыгаю я на козлиныхъ своихъ ложкахъ но горамъ, презираю долины и ихъ вялыхъ жителей.
   

ГНОМЫ

   Какъ свѣтящіеся муравьи толпимся мы, малютки, въ одеждѣ изъ мху, съ лампадкою въ рукѣ. Наше дѣло -- добывать изъ рудниковъ металлы на пользу человѣку; наша ли вина, что онъ употребляетъ ихъ на вредъ себѣ?
   

ВЕЛИКАНЫ

   Съ сосной въ рукахъ вмѣсто трости, грозно идемъ мы въ величественной наготѣ -- гвардія, какой нѣтъ даже у папы!
   

НИМФЫ окружающія Пана

   Вотъ, идетъ онъ, великій Панъ, представитель общности всего міра! И все радостно повинуется ему, доброму среди величія! Онъ смежитъ вѣжды -- и ничто не шелохнетъ: онъ возгласитъ -- и у всякаго дрогнетъ сердце. Честь и слава мощному повелителю!
   

НѢКОТОРЫЕ ИЗЪ ГНОМОВЪ къ Пану

   Великая находка! открыть новый, дивный источникъ, обѣщающій несмѣтныя богатства. Прими его подъ власть свою: всякое сокровище, раздаваемое твоею рукою, служить міру на пользу.
   

ПЛУТУСЪ къ Герольду

   Покоримся необходимости чему быть, того не минуетъ! А будетъ тутъ нѣчто неслыханное, неимовѣрное. Смотри!
   

ГЕРОЛЬДЪ

   Гномы ведутъ Пана къ колодцу; жерло колодца то изрыгаетъ огонь, то вдругъ потухаетъ, то снова клокочетъ пламенемъ. Панъ изумляется; вотъ, онъ наклонился, чтобы разсмотрѣть чудо яснѣе; ахъ! въ колодецъ падаетъ Панова борода, вылетаетъ оттуда обратно объятая пламенемъ, зажигаетъ платье! Толпа суетится, тушитъ -- пламя распространяется на всѣхъ! крики, тревога) Пожаръ, пожаръ повсюду! Вотъ вамъ и увеселеніе! Но кто-бы такой былъ одѣтъ Паномъ? видно лице значительное. 5
   

ПЛУТУСЪ

   Теперь довольно всѣ понапуганы -- пора подумать о помощи. Ударь по землѣ жезломъ.
   Воздухъ, напитайся влагою! Разразитесь дождемъ, облака!-- Вотъ, ужъ огонь усмиряется; все потухло.
   

Садъ при Дворцѣ.

Дворъ; ФАУСТЪ и МЕФИСТОФИЛЬ -- оба одѣты прилично и со вкусомъ.

   Фаустъ и Мефистофиль сознаются, что вчерашняя огненная потѣха въ маскарадѣ была ихъ дѣломъ, и получаютъ благодарность за пріятную выдумку. Тутъ же открывается, что въ деньгахъ надобности, покаместъ, не предстоитъ, что противъ этого принята мѣра, а именно: для обращенія въ народѣ выдаются записки, по которымъ уплата будетъ дѣлаться по мѣрѣ добыванія изъ земли кладовъ -- чѣмъ и предполагается заняться немедленно. Такимъ образомъ дѣло оканчивается къ общему всѣхъ удовольствію. 6
   

Темная Галерея.
ФАУСТЪ и МЕФИСТОФИЛЬ

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ну, что тамъ?
   

ФАУСТЪ

   Ты увертывается, а ко мнѣ пристаютъ: Кайзеръ непремѣнно хочетъ видѣть Париса и Елену, образцовыхъ мущину и женщину. Похлопочи объ этомъ теперь же -- мнѣ нельзя не сдержать слова.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ты думаешь, дѣло легко! Это потруднѣе, нежели устроить маскарадъ или выдумать записки!
   

ФАУСТЪ

   Старая пѣсня! отговаривается, а поворчавши согласишьcя!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Да герои-то и героини древніе совсѣмъ не по моей части -- они въ своемъ особенномъ аду. Впрочемъ средство есть.
   

ФАУСТЪ

   Говори же, какое.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Неохотно открываю я высшія таинства. Слушай: одиноко, въ ничемъ ненаселенной пустотѣ, тамъ, гдѣ нѣтъ ни мѣста ни времени, пребываютъ богини, о которыхъ и говорить боязно; это -- Родительницы.
   

ФАУСТЪ въ ужасѣ

   Родительницы!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Что, испугался?
   

ФАУСТЪ

   Родительницы? странно!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   И очень: богини, невѣдомыя вамъ, смертнымъ, но охотно именуемыя нами. Въ ихъ обитель долженъ ты проникнуть -- иначе нельзя.
   

ФАУСТЪ

   Какими путями?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Нѣтъ путей къ никѣмъ недостигнутому, недостижимому ни для кого, никакими мольбами! Не препятствія тамъ встрѣтитъ -- будешь поглощенъ безпредѣльностью. Имѣешь ли ты понятіе о совершенномъ всего отсутствіи, о совершенной пустотѣ?
   

ФАГОТЪ

   Сказки! это похоже на давнишнее, на кухню вѣдьмы! Не долженъ ли я быль, живучи въ свѣтѣ, учиться и учить пустому, не долженъ ли былъ бѣжать отъ свѣта въ Пустыню, и наконецъ предаться чорту, чтобы не быть совсѣмъ безъ всякаго общества?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Къ пустыню! заберись хоть на самую средину океана, все будетъ видѣть волны, небо -- видѣть что нибудь: тамъ же, въ вѣчно-пустой дали, не узришь ничего, не услышитъ шаговъ своихъ, не найдешь на что опереться.
   

ФАУСТЪ

   Морочишь, пріятель! за дѣломъ, стало быть за чѣмъ-то, посылаетъ туда, гдѣ, говоришь, нѣтъ ничего! Согласись, что ты прости хочешь чужими руками жаръ загребать! Пожалуй, я готовъ пуститься въ твое ничто, потому, что въ немъ надѣюсь все найти.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Тебя, видно, не обманешь! въ вотъ тебѣ ключъ.
   

ФАУСТЪ

   Какой маленькой! Но вотъ, онъ растетъ, блеститъ, сверкаетъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Слѣдуй, куда поведетъ онъ -- дойдешь прямо до Родительницъ.
   

ФАУСТЪ

   Родительницы! странное слово! отъ чего оно всякой разъ такъ потрясаетъ меня?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Человѣкъ, ты, кажется, бывалый, а все хочешь слышать только слышанное прежде, тревожится отъ новаго слова
   

ФАУСТЪ

   И радъ, что могу тревожиться; способность чувствовать есть лучшая часть человѣка.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ступай же, опускайся! я могъ бы сказать: возносись! тутъ это все равно. Мчись изъ области всего порожденнаго въ безграничное пространство, къ давно уже неимѣюшемуся. Крѣпче держи ключь.
   

ФАУСТЪ

   Держу и ощущаю въ себѣ новыя силы.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Когда очутишся въ наибольшей глубинѣ, найдешь раскаленный треножникъ; при мерцаніи его увидитъ Родительницъ: однѣ сидятъ, другія стоятъ или ходятъ, какъ случится -- это безпрерывное видоизмѣненіе, вѣчное дѣяніе вѣчной причины. Окруженныя образами всего созданнаго, онѣ созерцаютъ только призраковъ, тебя же не увидятъ. Тогда -- помни, что опасность велика -- собери всю свою бодрость, прикоснись къ треножнику ключомъ.

ФАУСТЪ становится въ повелительномъ положеніи.

   Да, вотъ такъ! Треножникъ прилѣпится къ ключу, пойдетъ за тобою; прежде, чѣмъ родительницы то замѣтятъ, ты будешь съ нимъ здѣсь; а владѣя здѣсь имъ, вызоветъ изъ ночи Париса и Елену. На такое дѣло не отваживался еще никто -- ты совершитъ его первый.
   

ФАУСТЪ

   Съ чего же мнѣ начать?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Топни ногой -- погрузишься; опять топни -- взлетишь обратно.

Фаустъ топаетъ ногою и проваливается сквозь землю.

   Удалось бы только!-- желательно знать, возвратится ли то онъ!
   

Яркоосвешенный залы.

Дворъ; МЕФИСТОФИЛЬ.

ПРИДВОРНЫЙ

   Что жъ, представленіе?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Товарищъ мои его устраиваетъ.

къ Мефистофилю тѣснятся разныя лица съ вопросами.

БѢЛОКУРАЯ ДАМА

   Не знаете ли лекарства отъ веснушекъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Потритесь взваромъ изъ лягушечьяго клёку.8
   

ЧЕРНОВОЛОСАЯ

   Я приморозила ногу -- танцую и даже хожу съ трудомъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Исцѣлитесь, только позвольте пожать ножку.

наступаетъ ей на ногу; дама вскрикиваетъ и убѣгаетъ, жалуясь ни сильную боль.

ДРУГАЯ ДАМА

   Я въ горѣ; нѣкто вчера на меня только и глядѣлъ, а сегодня совсѣмъ не смотритъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Прикоснитесь къ нему вотъ этимъ уголькомъ, а потомъ уголекъ проглотите, да ничемъ не закусывайте -- будете любимы по прежнему.
   

ПАЖЪ

   Я влюбленъ, а меня почитаютъ ребенкомъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Влюбитесь въ пожилую.

къ Мефистофилю тѣснятся еще болѣе.

   Еще! охъ, бѣда! Отпустите, Родительницы, Фауста!
   

Полутемная зала, убранная въ рыцарскомъ вкусѣ.

Дворъ: МЕФИСТОФИЛЬ

ГЕРОЛЬДЪ

   Зрители собрались и усѣлись. Гдѣ же обѣщанные Духи? ждемъ ихъ.
   

АСТРОЛОГЪ

   Магически разступается стѣна: открывается театръ. Я выхожу на просценіумъ.

МЕФИСТОФИЛЬ выглядываетъ изъ суфлерской будки

   Подшептывать -- дѣло чортово.

къ астрологу

   Ты, разгадывающій звѣзды, вѣрно и меня понять съумѣешь.
   

АСТРОЛОГЪ

   Смотрите -- храмъ въ древнемъ вкусѣ, съ колоннами!
   

АРХИТЕКТОГЪ

   Тяжелъ! толи дѣло тонкіе столбы, да острые своды!
   

АСТРОЛОГЪ

   Да будетъ разсудокъ связанъ волшебнымъ словомъ! то, что мы увидите, есть созданіе необузданной фантазія: оно невозможно и потому-то достойно вѣроятія.

ФАУСТЪ возникаетъ изъ подъ земли на другой сторонѣ просценіумы.

АСТРОЛОГЪ

   Въ жреческой одеждѣ возстаетъ изъ подъ земли искусникъ, и съ нимъ дымящіися треножникъ.
   

ФАУСТЪ торжественно

   Во имя ваше Родительницы, владычествующія въ безпредѣльности, вѣчно-одинако и однакожъ общественно! Окрестъ васъ образы жизни, движущіеся, по безжизненные -- все, единожды произшедшее, непреходящее, въ полной красотѣ своего вида. И вы, могучія, одно посылаете подъ наметъ дня, къ жизни, другое же храните подъ сводомъ ночи -- и только Магія можетъ показать его взору. 9
   

АСТРОЛОГЪ

   Онъ дотрогивается до треножника ключомъ; поднимается темное, волнующееся облако, раздаются пріятные звуки. Вотъ, мгла рѣдѣетъ: изъ ней выходитъ юноша -- это Парисъ.
   

ДАМЫ одна за другою 10

   Прелестенъ!-- Свѣжъ какъ персикъ!-- Что за уста!-- Сложенъ хорошо, но не довольно нѣжно!-- И могъ бы быть поразвязнѣ.
   

РЫЦАРЬ

   Сразу видно, что пастухъ: надѣнь-ка на него латы!
   

ДАМА И ПРИДВОРНЫЙ поперемѣнно

   Садится, склоняется головой на руку.-- Весьма невѣжливо.-- Предполагается, что онъ здѣсь одинъ.-- Все не хорошо.-- Засыпаетъ.-- Захрапѣлъ: какъ это приличію!
   

МОЛОДАЯ ДАМА

   Что за усладительный запахъ разливается въ воздухѣ!
   

ПОЖИЛАЯ

   Восхитительный! это отъ него!
   

СТАРУШКА

   Да, благоуханіе разцвѣтающей юности!

входитъ на сцену ЕЛЕНА.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Такъ вотъ она? хороша, но не по моему вкусу.
   

АСТРОЛОГЪ

   Прелестная идетъ -- я нѣмѣю!
   

ФАУСТЪ

   Глазами ли я только смотрю, или потокъ красоты разлился въ самой глубинѣ души моей? какъ ничтоженъ былъ для меня міръ! теперь только, со времени моего жречества, сталъ онъ прочнымъ, надежнымъ, желаннымъ! О, образъ, видѣнный мною нѣкогда въ волшебномъ зеркалѣ и меня щастливившій -- онъ только тѣнь твоя! тебѣ посвящаю я всѣ силы, всѣ наклонности, всю любовь, неодолимую страсть душа моей, и да изсякнетъ во мнѣ дыханіе, если къ тебѣ я охладѣю!
   

МЕФИСТОФИЛЬ изъ будки

   Что ты? совсѣмъ выходишь изъ своей роли!
   

ДАМЫ одна за другою

   Стройна, но голова мала не по росту.-- А что за неуклюжая нога!-- Подходитъ къ спящему.-- Какъ, въ сравненіи съ нимъ, безобразна!
   

ПОЭТЪ

   Дивная озаряетъ его своею красотою; наклоняется къ нему -- поцѣлуй! о щастливецъ!
   

ПОЖИЛАЯ ДАМА

   Сумасшедшая -- передъ всѣми!
   

ФАУСТЪ

   Онъ за эту роковую ласку...
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Да полно, не мѣшай!
   

ПРИДВОРНЫЙ И ДАМА поперемѣнно

   Она отходить, онъ пробуждается.-- Оглянулась, ну такъ и есть!-- Онъ въ изумленіи.-- А она ни мало.-- Она возвращается.-- Хочетъ, кажется, просвѣтить его! въ такихъ случаяхъ всякой мущина глупъ, думаетъ, что онъ первый!-- Какъ ею не плѣниться!-- Видно, что бывалая!--
   

УЧЕНЫЙ

   Да точно ли это она? постой! Написано -- а писаному я вѣрю больше, чѣмъ глазамъ своимъ: Еленою прельщались всѣ троянскіе старики. Мнѣ она нравится, и я не молодъ -- слѣдственно должно быть, что это она.
   

АСТРОЛОГЪ

   Смотрите: не какъ юноша, какъ герой обнимаетъ онъ ее, поднимаетъ мощною рукою! не похитить ли хочетъ?
   

ФАУСТЪ

   Дерзновенный! ни съ мѣста!
   

ACTPOЛОГЪ

   Да, драма эта, видно -- Похищеніе Елены.
   

ФАУСТЪ

   Похищеніе! А я развѣ не здѣсь? развѣ не владѣю ключомъ, вынесшимъ меня изъ пустоты, сюда, на твердую землю, къ существенности! отсюда духъ человѣка можетъ бороться съ Духами, стяжать владычество въ областяхъ ихъ! Не я ли призвалъ ее? я ее и спасу, и вдвойнѣ будетъ она моею! Рѣшено! Вы попустите Родительницы! вы должны испустить это! узнавши ее, безъ ней жить не возможно. 12
   

АСТРОЛОГЪ

   Что онъ? хватаетъ ее, прикасается къ юношѣ ключомъ -- ахъ!

сильный взрывъ. Привидѣнія исчезаютъ; Фаустъ падаетъ безъ чувствъ.

МЕФИСТОФИЛЬ поднимаетъ Фауста

   Вотъ те на! нѣтъ, съ дуракомъ связаться и чорту накладно!

мракъ и смятеніе.

КОНЕЦЪ 1-ГО ДѢЙСТВІЯ.

   

ДѢЙСТВІЕ II.

Фаустова университетская готическая комнатка, совершенно въ прежнемъ ея видѣ.

МЕФИСТОФИЛЬ выходитъ изъ-за предпостельнаго занавѣса, за которымъ виденъ ФАУСТЪ, въ безчувствіи лежащій на кровати.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Лежи, бѣдняжка! попался ты! кого оморочитъ Елена, не скоро тотъ возвратится къ разсудку!

озирается

   Здѣсь все но старому. Немножко темнѣе, кажется, стали окопныя стекла; побольше накопилось паутины; бумага пожелтѣла, высохли чернила; но ни что не тронуто съ мѣста: вотъ и перо, которымъ Фаустъ подписалъ со мною условія; да, и въ перѣ капелька засохшей крови -- дорогая для антикварія рѣдкость! Вотъ и шуба, въ которую одѣтый поучалъ я школьника! пережеваны ли то мои уроки?-- Надѣну ее опять, еще разъ прикинусь профессоромъ.

снимаетъ со стѣны и встряхиваетъ шубу; изъ ней высыпается множество насѣкомыхъ разнаго вида.

НАСѢКОМЫЯ

   Здорово, благодѣтель! видишь какъ, заведенныя тобою, мы здѣсь размножились!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Здорово, плодовитое племя! Да сколько васъ! правду говорятъ, что сѣющій и пожнетъ со временемъ! Ну, расходитесь, поселяйтесь въ ученой утвари -- въ ней вамъ и мѣсто!

надѣваетъ шубу

   Вотъ опять я здѣсь хозяинъ! но что въ томъ? Кто признаетъ меня за хозяина?

потрясаетъ колокольчикомъ; раздается пронзительный звонъ, отъ котораго вздрагиваютъ стѣны и растворяются двери.

ФАМУЛУСЪ идетъ по корридору

   Что за страшный звукъ! все вздрогнуло, засверкали ойна, распахнулись запертыя двери! А здѣсь -- о ужасъ -- закутавъ въ Фаустову шубу, сидитъ какой-то великанъ -- зоветъ меня --

МЕФИСТОФИЛЬ манитъ его рукою

   Подойдите. Вы -- Никодемусъ?
   

ФАМУЛУСЪ

   Такъ точно, высокопочтеннѣйшій; радуюсь, что меня знать изволите.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Знаю: состарѣлись, а все еще студентъ! чтожъ? и ученый человѣкъ продолжаетъ учиться, поелику безъ того уже обойтись не можетъ: никто вѣдь вполнѣ недостроиваетъ своего карточнаго домика! Бываютъ однако мужи особенные, какъ напримѣръ пресловутый Вагнеръ, глава ученаго міра, оракулъ жаждущихъ всезнанія: онъ, свѣтило мудрости, затаилъ собою всѣхъ, даже самаго Фауста.
   

ФАМУЛУСЪ

   Осмѣлюсь замѣтить, что онъ о томъ и не думаетъ, а все, какъ отрады, ждетъ возвращенія великаго человѣка, исчезнувшаго такъ непостижимо. И въ комнатѣ учителя не велѣлъ ничего трогать. Странно, что теперь отворились двери.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Какъ бы съ нимъ увидѣться?
   

ФАМУЛУСЪ

   Трудно -- престрого запретилъ входить къ себѣ; по цѣлымъ мѣсяцамъ сидитъ запершись въ лабораторіи, занятый великимъ дѣломъ: сталъ черепъ какъ трубочистъ, да и глаза-то отъ огни какъ покраснѣла!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Меня приметъ -- и облегчу успѣхъ его работы.

Фамулусъ уходитъ.Мефистофиль садится

   А, вотъ еще знакомый -- этотъ другаго разбора.
   

БАККАЛАВРЪ бѣжитъ по корридору

   Двери отперты -- авось наконецъ здѣсь провѣтрится! и пора! все обветшало до крайности, того и гляди, что рухнется.-- Ахъ, сюда нѣкогда прошелъ я, робкій мальчикъ, съ полнымъ довѣріемъ къ ученымъ; здѣсь они перевирали мнѣ то, что знали сами, чему сами повѣрили.-- Что вижу? сидитъ въ креслахъ тотъ, къ которому я обратился первому и въ той же шубѣ, какъ тогда сидѣлъ! но теперь онъ меня не оморочитъ!-- узнайте ли, милостивецъ, прежняго вашего ученика? Вы, какъ вижу, не перемѣнились ни мало, а я -- я сталъ совершенно другимъ человѣкомъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Я и тогда умѣлъ цѣнить васъ, предвидѣлъ въ гусеницѣ будущую бабочку. Теперь вы возмужали, глядите молодцомъ.
   

БАККАЛАВРЪ

   Почтеннѣйшій! мѣсто здѣсь прежнее, но времена перемѣнились! теперь избавьте себя отъ труда, а меня отъ туманныхъ вашихъ изрѣченій.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Молокососы не любятъ слышать чистую истину; по томъ же, узнавши кое-что на щетъ собственной кожи, полагаютъ, что надѣлали открытій сами и кричатъ: учитель былъ дуракъ!
   

БАНКАЛАВРЪ

   А можетъ быть и плутъ! кто изъ наставниковъ говоритъ истину прямо, не искажая ее прибавками и убавками?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   На все есть время. Вы учились; теперь, ставши опытнымъ, сами учить можете.
   

БАККЛЛАВРЪ

   Опытность? вздоръ! сознайтесь: что мы знаемъ, того знать не стоитъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Я подозрѣвалъ это издавна; теперь же вижу, что я, просто, глупецъ: искалъ сокровищъ, а находилъ уголья.
   

БАККЛЛАВРЪ

   Право? какъ я радъ: въ первый разъ изъ устъ старикр слышу разумное слово!
   

МЕФИСТОФИЛЬ ласково

   Вамъ не замѣтно, что отвѣть вашъ есть -- грубость?
   

БАККАЛАВРЪ

   Лжетъ тоть, кто по-нѣмецки выражается учтиво!
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ партеру

   Тяжело мнѣ здѣсь! между вами вѣрно было бы лучше.
   

БАККЛЛАВРЪ

   Стирики хотятъ жить, отживши свое время. Кровь есть пружина жизни; потому-то одна только молодежъ, въ своей кипящей кровію, дѣйствуетъ и производись; а старики что? болтаютъ да бредятъ, какъ въ лихорадкѣ! кому за тридцать лѣтъ, того лучше бы тотчасъ же въ могилу!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Чортъ на это совершенно согласенъ.
   

БАККЛЛАВРЪ

   Чортъ есть, пока я того хочу; а не захочу, такъ и нѣтъ чорта.
   

МЕФИСТОФИЛЬ всторону

   Постой, подшутитъ онъ надъ тобою!
   

БАНКАЛАВРЪ

   Да, таково высокое признаніе юности! не моя ли мысль создастъ міръ, выводить на небосклонъ свѣтила? и подъ стонами моими процвѣтаетъ земля, и я, руководимый внутреннимъ свѣтомъ, самодоволенъ и щастливъ.

уходить.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Чудакъ! какъ бы онъ огорчился узнавши, что какая ни порождается въ человѣкѣ мысль -- все равно, умна ли она или глупа -- всякая уже и другимъ, прежде его, приходила въ голову! но и онъ перемѣнится съ годами: перебродится сусло -- будетъ вино!

къ младшимъ изъ зрителей, которые, не апплодируютъ

   Васъ его не шевелить? не пеняю вамъ; прошу однако замѣтить вотъ что: чортъ старъ; поймете его... когда состарѣетесь сами!
   

Лабораторія, загроможденная многосложными и неуклюжими аппаратами, во вкусѣ среднихъ вѣковъ.

ВАГНЕРЪ у печки

   Звучитъ колоколъ, потрясаются своды -- настаетъ конецъ неизвѣстности и ожиданіямъ. Въ ретортѣ мерцаетъ свѣтъ, все ярче, все бѣлѣе! О, удалось бы хоть теперь! О Боже! кто тамъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ входитъ

   Свой. Здорово!
   

ВАГНЕРЪ боязливо

   Здорово -- пожаловали въ самую пору; но прошу васъ, тише, осторожнѣе -- совершается великое дѣло, производится человѣкъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Э!
   

ВАГНЕРЪ

   Не но старому -- это отнынѣ предоставляется неразумнымъ животнымъ; человѣкъ же будетъ имѣть чистѣйшее, благороднѣйшее начало.

смотритъ въ печь

   Свѣтится! Да, теперь позволено надѣяться, что посредствомъ смѣшеніи веществъ -- въ смѣшеніи-то вся и хитрость -- возможно образовать вещество, составляющее человѣка.

опять смотритъ

   Свѣтлѣй и свѣтлѣе! совершается! Разгадано дѣяніе природы! что она образуетъ, то у насъ производитъ кристаллизація.
   

МЕФИСТОФИДЬ

   Для многоопытнаго не ново ничто: кристаллизированныхъ людей уже видалъ я!
   

ВАГНЕРЪ все смотритъ на реторту

   Бродить, сверкаетъ! Вмигъ все будетъ кончено: докажется, что порядочный мыслитель и произвесть мыслителя можетъ!

въ восторгѣ

   Реторта звучитъ! тускнѣетъ! свѣтлѣетъ опять! совершилось: въ ней барахтается красивенькій человѣчекъ! Побѣда! чего же болѣе? таинство проникнуто! Чу, звуки! слова!
   

ГОМУНКУЛЪ въ ретортѣ, къ Вагнеру

   А, Батюшка, здоровъ ли? обними меня, только поосторожнѣе, а то стекло разобьетъ, будетъ бѣда: естественное едва вмѣщается въ цѣломъ мірѣ; искусственное требуетъ пространства ограниченнаго.

къ Мефистофилю

   и ты здѣсь, сродинчокь? весьма кстати. Существуя, я хочу и дѣйствовать, предпринять что нибудь -- помоги мнѣ.
   

ВАГНЕРЪ

   Постой! ко мнѣ пристаютъ съ множествомъ вопросовъ, а я стыжусь, не знаю, что отвѣчать! скажи хоть напримѣръ: какимъ образомъ душа и тѣло находится и въ столь тѣсномъ между собою соединеніи, и въ безпрерывномъ раздорѣ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Спросимъ лучше, отъ чего жены не ладятъ съ мужьями! задача это трудная, есть надъ чѣмъ похлопотать, а малютка того-то и хочетъ.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Надъ чѣмъ хлопотать?
   

МЕФИСТОФИЛЬ указываетъ на боковую дверь, которая тутъ же отворяется -- виденъ Фаустъ, лежащій въ безчувствіи.

   А вотъ надъ чѣмъ!

реторта улетаетъ изъ рукъ Вагнера и носится надъ Фаустомъ, освѣщая его.

ГОМУНКУЛЪ съ удивленіемъ

   Презамѣчательно! прекрасно! рощи, свѣтлыя воды, купающіяся Нимфы! одна изъ нихъ кажется передъ всѣми царицею, богиней?-- Тревога! всѣ разбѣжались; только она спокойно и привѣтливо смотритъ на подплывшаго и ласкающагося къ ной стройнаго лебедя! И вотъ, все подернулось облакомъ! 13
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Краснобай! разсказываетъ чудеса, а я не вижу ничего.
   

ГОМУНКУЛЪ

   И не можетъ видѣть скверными своими главами, привыкшими къ сумраку. Здѣсь, напримѣръ, что за унылая канура! Если этотъ

указываетъ на Фауста

   пробудится здѣсь, нагрѣзивишсь о купаньи и лебедяхъ, то съ тоски умретъ. Всякъ долженъ быть на своемъ мѣстѣ. Знаешь, теперь, я припоминаю, настаетъ классическій шабашъ -- туда его!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   О классическомъ я еще не слыхивалъ.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Конечно -- ты романтикъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Гдѣ же онъ бываетъ?
   

ГОМУНКУЛЪ

   У подошвы Фарсала, на берегахъ Пенея.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Охъ, Греція! нестерпимо мнѣ скучны эти крошечныя монархіи и республики! то и дѣла, что дерутся, а спроси; за что? сами не знаютъ.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Людей вѣдь не передѣлаешь! Но тутъ вопросъ: какъ исцѣлить вотъ этого. Если умѣешь, попробуй ты, а не то, предоставь мнѣ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Попробовать бы можно; но лучше обратиться къ Грекамъ: у нихъ какъ-то игривѣе фантазія, хотя самый народъ никогда не былъ чѣмъ-либо порядочнымъ. И такъ?
   

ГОМУНКУЛЪ

   Пустимся къ Ѳессалійскимъ вѣдьмамъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Пожалуй. Я ищу ихъ давно; не желалъ бы быть съ ними долго, а повидаться не худо.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Раскидывай же свой плащъ-самолетъ, бери пріятеля. Летимъ -- я стану свѣтить.
   

ВАГНЕРЪ печально

   А я?
   

ГОМУНКУЛЪ

   У тебя есть дома дѣла важнѣйшія. Разбирай хартіи, да предписаннымъ порядкомъ прилаживай одно къ другому жизненныя начала, обдумывая каждое что, особенно же каждое какъ. А я между тѣмъ порыскаю по свѣту -- авось открою что нибудь дѣльное. Прощай.
   

ВАГНЕРЪ еще печальньнѣе

   Прощай. Грустно! Предчувствую, что мы уже болѣе не увидимся,
   

МЕФИСТОФИЛЬ къ Гомункулу

   Ну, отправляемся -- ты впереди, я за тобою.--

къ зрителямъ

   Всякъ, извольте видѣть, попадаетъ наконецъ въ зависимость къ своей твари.
   

Классическій шабашъ

Фарсальское полѣ. Мракъ.

ЕРИХТОНА

   На празднество страшной сей ночи прихожу я нынѣ и, мрачная, но не столь отвратительная, какъ меня изображаютъ поэты, познающіе мѣры ни въ хвалѣ, ни въ порицаніи.-- Вижу: долина бѣлѣется отъ ставокъ воинскаго стала -- это призракъ грознаго событія, великой борьбы, въ которой сильный одолѣлъ противоставшую ему силу, завоевалъ владычество. Подобныя брани возобновлялись часто, будутъ возобновляться вѣчно: человѣкъ всегда почитаетъ себя способнымъ управлять другими, хотя и надъ собою властвовать не умѣетъ.
   Сіяніе сторожевыхъ огней отражается въ пролитой крови. Привлеченные красотою ночи, слетаются легіоны Еллинскихъ преданій, миѳическіе древніе образы. Восходить луна -- исчезъ призракъ стана, потускли огни.
   Но что за вещественный метеоръ несется сюда? я чую жизнь! Удалюсь -- близость моя къ чему-либо живому вредна ему и безполезна самой мнѣ.

уходитъ.

ГОМУНКУЛЪ въ высотѣ.

   Облетимъ поле еще разъ.--
   

МЕФИСТОФИЛЬ тоже

   И здѣсь призраки не красивѣе, чѣмъ на сѣверѣ.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Опусти-ка на землю твоего витязя. Онъ все тонетъ жить въ сказочномъ мірѣ, стало быть здѣсь очнется мигомъ.
   

ФАУСТЪ коснувшись земли

   Гдѣ она?
   

ГОМУНКУЛЪ

   Не знаемъ, пораспросимъ здѣсь. Поищи и самъ между огоньками: кто побывалъ у Родительницъ, тотъ всюду идти можетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   И я помогу. Пойдемъ каждый въ иную сторону, и когда надобно будетъ сойтиться, ты позвонишь.

расходятся.

ФАУСТЪ одинъ

   Гдѣ она? Здѣсь! здѣсь Греція, ея отечество! я почувствовалъ это, какъ скоро къ землѣ прикоснулся! Иду искать ее.

уходить.

МЕФИСТОФИЛЬ озираясь

   Странно и ново для меня: многіе крылаты, всѣ больше чѣмъ полунаги! И вѣдьмы наши не строги въ приличіяхъ; но этихъ все бы попріодѣть не мѣшало. Стану знакомиться. Здравствуйте! Какъ поживаете? 16
   

МУРАВЬИ КОЛОССАЛЬНАГО РОСТУ

   Мы накопили много золота, а Аримаспы насъ ограбили.
   

ГРИФЫ

   Мы заставимъ ихъ возвратить добычу.
   

АРИМАСПЫ

   Не теперь, а развѣ послѣ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ садится около сфинксовъ

   О, да я и языкъ ихъ понимаю!
   

СФИНКСЪ къ Мефистофилю

   Какъ тебя зовутъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Различно. У англичанъ -- они, всемірные путешественники, вѣроятно и здѣсь найдутся -- являлся и въ старинныхъ драмахъ подъ именемъ: old iniquity; почему, самъ не знаю.
   

СФИНКСЪ

   Ты знаешь толкъ въ звѣздахъ?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Что къ нимъ взбираться! мнѣ и здѣсь хорошо. Задай мнѣ загадку, я стану разгадывать.
   

СФИНКСЪ

   Разгадай самъ себя! "Потребный и доброму человѣку и злому, на помощь обоимъ, Зевсу на потѣху!"
   

ГРИФЫ сердито

   Этотъ не изъ нашихъ! не хотимъ его здѣсь!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ссориться? Да и у меня есть когти!
   

СФИНКСЪ ласково

   Зачѣмъ ссориться! здѣсь не по тебѣ -- и самъ не захочешь долго оставаться,

Сирены запѣваютъ въ вѣтвяхъ деревьевъ.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Это что за пѣвчія птицы?
   

СИРЕНЫ

   Оставь этихъ чудовищь, насъ послушай! Среда насъ не вражда и зависть, а лучшія изъ радостей.
   

СФИНКСЪ

   А ястребиныя когти наши?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Голоса хороши, но сердца моего не трогаютъ.
   

СФИНКСЪ

   Сердце, у тебя? развѣ съежившійся кожаный мѣшокъ!

ФАУСТЪ подходить, озирается, указываетъ на сфинксовъ, сиренъ, муравьевъ и грифовъ.

   Сколько возбуждается мыслей! Объ Едипѣ, Улиссѣ, завѣтномъ сокровищѣ, его стражахъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Все занимательно тамъ, гдѣ есть надежда найти любимую женщину.
   

ФАУСТЪ къ сфинксамъ

   Не видалъ ли кто изъ васъ Елены?
   

СФИНКСЫ

   Нѣтъ -- мы гораздо древнѣе ея. Спроси у Хирона, если съумѣешъ остановить его, рыщущаго въ эту ночь безпрерывно.
   

СИРЕНЫ

   Побудь съ вами -- поговоримъ объ Улиссѣ.
   

СФИНКСЪ

   Не слушай ихъ, ищи Хирона.

Фаустъ уходитъ.

МЕФИСТОФИЛЬ съ досадою

   Что это свиститъ, мелькая въ воздухѣ?
   

СФИНКСЪ

   Быстрокрылыя Стимфилиды.
   

МЕФИСТОФИЛЬ какъ бы въ страхѣ

   И шипитъ что-то!
   

СФИНКСЪ

   Отсѣченныя головы Лернайскаго змія. Но что ты такъ безпокойно озирается? А, увидѣлъ Ламій! милы, не правда ли? Позабавься съ ними, а мы посидимъ здѣсь, какъ сидѣли уже не одно тысящелѣтіе.

Мефистофиль уходить.

   

Пеней, окруженный нимфами.

ПЕНЕЙ

   Что-то прервало сонъ мой. Нашепчите на меня снова дремоту, тростники, аеръ и осока!
   

ФАУСТЪ подходя къ рѣкѣ

   Слышу въ рощахъ человѣческій голосъ? какъ будто говоритъ рѣка!
   

НИМФЫ къ Фаусту

   Лягъ, отдохни! мы усыпимъ тебя.
   

ФАУСТЪ

   Сонъ ли это? воспоминаніе ли? Среди зелено плещутъ свѣтлыя поды; копается толпа юныхъ дѣвъ; онѣ тревожатся -- прелестная картина! Но взоръ мой стремятся подъ сѣнь нависшихъ вѣтвей -- не тамъ ли скрывается царица?-- Вотъ плыветъ стая лебедей; красивѣйшій онъ нихъ удаляется подъ сѣнь; другіе преслѣдуютъ испуганныхъ нимфъ -- 17
   

НИМФЫ

   Чу, конскій топотъ!
   

ФАУСТЪ

   Ось него дрожитъ земля! Ахъ, на бѣломъ конѣ мчатся всадникъ! нѣтъ, не всадникъ: это онъ, сынъ Филоры, Хиронъ!-- остановись!
   

ХИРОНЪ (кентавръ -- полу-человѣкъ, полуконь)

   Не могу.
   

ФАУСТЪ

   Такъ возьми меня съ собою.
   

ХИРОНЪ

   Садись. Если хочешь, перевезу черезъ рѣку.
   

ФАУСТЪ садится на Хирона

   Благодарю тебя, великій наставникъ героевъ поэтическаго міра!
   

ХИРОНЪ

   Да, слушаются они наставленій!
   

ФАУСТЪ

   Великій врачъ --
   

ХИРОНЪ

   Врачество мое перешло къ знахарямъ
   

ФАУСТЪ

   Скроменъ, какъ истинно-великій человѣкъ.
   

ХИРОНЪ

   Умѣетъ льстить!
   

ФАУСТЪ

   Ты видалъ всѣхъ героевъ своего времени; скажи; кого изъ нихъ всѣмъ другимъ предпочитаетъ?
   

ХИРОНЪ

   Каждый имѣетъ свои особенныя достоинства; но не было подобнаго Геркулесу.
   

ФАУСТЪ

   А изъ женщинъ -- которая всѣхъ прекраснѣе?
   

ХИРОНЪ

   Женская красота сама по себѣ не значить ничего; только прелестью выраженія она плѣнительна и всепобѣждающа. Такова была Елена, когда ее везъ я, какъ тебя везу.
   

ФАУСТЪ

   О восторгъ! здѣсь сидѣла она! Ахъ, скажи, откуда везъ, куда?
   

ХИРОНЪ

   Увозилъ къ Діоскурамъ отъ разбойниковъ, черезъ Елевзинскія болота. Какъ восхитительна была она, когда благодарила меня, соскочивши на землю!
   

ФАУСТЪ

   И только семи лѣтъ отъ роду!
   

ХИРОНЪ

   Филологическія бредни! Поэты, говоря о героиняхъ, всегда перепутываютъ время.
   

ФАУСТЪ

   Она независима отъ законовъ времени! Нашелъ же ее Ахиллесъ, всѣ всякихъ временъ, на зло судьбѣ! Найду нынѣ и я, вѣчноюную! къ ней стремятся всѣ мои желанія; безъ ней жить не могу.
   

ХИРОНЪ

   По человѣчески говоря, ты влюбленъ; по нашему же -- рѣхнулся. Хорошо, что я долженъ заѣхать къ Манто, Ескулаповой дочери: попрошу ее исцѣлить тебя.
   

ФАУСТЪ

   Не хочу я исцѣленія! исцѣленіе постыдно!-- Гдѣ мы?
   

ХИРОНЪ

   Гдѣ Римъ боролся съ Греціей -- между Пенеемъ и Олимпомъ. Вотъ и храмъ.
   

МАНТО дремавшая въ храмѣ, пробуждается

   Топотъ!-- здравствуй! ты все рыщешь?
   

ХИРОНЪ

   А ты все сидишь дома?
   

МАНТО

   Это кто?
   

ХИРОНЪ

   Сумазбродъ; хочетъ овладѣть Еленой. Полечи его.
   

МАНТО

   Люблю, кто желаетъ невозможнаго!

Хиронъ между тѣмъ ускакалъ

   Ну, причудливая голова: пойдемъ подъ Олимпъ, къ Перзефоніи.

уходятъ въ подземелье.

   

Берега Пенея, какъ прежде.

СИРЕНЫ

   Погрузимся въ волны, станемъ плавать и плескаться -- безъ воды нѣтъ удовольствія.-- По ахъ! трепещетъ земля, воды воздымаются, бѣгутъ вспять, бушуютъ! спасайтесь, уходите отсюда въ пріютъ спокойный, на берегъ моря!
   

СИЗМОСЪ (землетрясеніе) ворочаясь подъ землею

   Еще усиліе, и я на поверхности!
   

СФИНКСЫ

   Что за смятеніе! Дрожитъ и поднимается земля! -- видно опять въ глубинѣ работаетъ старецъ, на плечахъ своихъ нѣкогда выдвинувшій изъ моря островъ Делосъ! Вотъ, онъ появляется, поднялся до половины тѣла -- такъ и останется.
   

СИЗМОСЪ

   Много придала, я красоты и разнообразія земной поверхности, воздвигнувъ горы, сѣдалища боговъ; бросалъ нѣкогда, играя съ титанами, Оссу и Пеліонъ, какъ легкіе мячи; теперь образую новую гору. Населите ее.
   

СФИНКСЫ

   Удивительно! гора только что возникла и уже, какъ древняя, одѣта лѣсомъ и полями!
   

МУРАВЬИ

   И въ ущеліяхъ блестятъ золото! Живо, принимайтесь за работу -- добудемъ, очистимъ золото!
   

ГРИФЫ

   Добывайте, мы станемъ стеречь сокровище.
   

ПИГМЕЯ

   И мы здѣсь! сами не зная, откуда взялось, мы поселяемся въ новоустроившихся пріютахъ: гдѣ есть ущеліе, тамъ о жить можно.
   

ДАКТИЛИ

   Ботъ и мы: при малыхъ всегда найдутся меньшіе.
   

СТАРШІЕ ИЗЪ ПИГМЕЕВЪ

   Начинайте! устраивайте кузницы, куйте оружіе. Муравьи, добывайте металлы; и вы, Дактили, приготовляйте уголье.
   

ГЕНЕРАЛИССИМУСЪ ПИГМЕЕВЪ

   Вооружайтесь! видите: тамъ, у пруда, стая цапель -- бейте ихъ, всѣхъ до единой!
   

ИВИКОВЫ ЖУРАВЛИ летятъ

   Крики убійцъ, стопы умирающихъ! Бѣдныя цапли, гибнутъ, погибли, перебиты -- не спаслась ни одни! И перья ихъ уже развѣваются на шлемахъ хищниковъ! мщеніе, мщеніе нечестивымъ!

разлетаются.

МЕФИСТОФИЛЬ на равнинѣ

   Въ этой сторонкѣ не то, что на Блоксбергѣ! тамъ все какъ было, такъ и есть; а здѣсь не успѣлъ оглянуться, какъ ужъ изъ земли выскочила на равнину гора -- перелѣзай теперь черезъ нее, чтобы опять попасть къ сфинксамъ! А, кое гдѣ свѣтятся огоньки; вотъ, пляшетъ толпа красавицъ -- не надо упускать находки.
   

ЛАМИ манятъ къ себѣ Мефистофиля

   Убѣгайте, сестры, заманивайте за собой хромоногаго! пусть поплатится за старые грѣхи.
   

МЕФИСТОФИЛЬ останавливается

   Глупо! старость видно вправду не придаетъ ума: я обманывался тысячу разъ, а какъ есть случай, то опять готовъ обмануться! Однакожъ не попробовать нельзя! не будь вѣдьмъ -- кой чортъ захотѣлъ бы быть чортомъ!
   

ЛАМІИ

   Онъ одумывается; стойте, маните его.
   

ЕМПУСА тѣснясь къ Ламіямъ

   Примите и меня!
   

ЛАМІИ

   Не надо ея -- вѣчно намъ мѣшаетъ!
   

ЕМПУСА къ Мефистофилю

   Здорово, сродничекъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Раздолье! Куда ни покажись, вездѣ родня!
   

ЕМПУСА

   Я ношу на себѣ разныя головы; сегодня, въ честь тебѣ, надѣла ослиную.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Не желалъ бы такой чести!
   

ЛАМІИ

   Оставь ее! ненавистница всего, что кажется прекраснымъ, она безобразитъ все своимъ присутствіемъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Подозрительны и вы! Глядишь -- красивы, а каковы то въ сущности?
   

ЛАМІИ

   Испытай, лови любую.-- А, ловитъ! ну, сбрасывайте ласки!
   

МЕФИСТОФИЛЬ ловитъ Ламій; каждая въ рукахъ его превращается въ урода.

   Вотъ эта получше всѣхъ -- ай, рожа! -- Ну, эта -- уродъ!-- А эта -- чудовище! Ну, еще одну, послѣднюю -- брр... гаже всѣхъ!
   

ЛАМІИ бросаются на Мефистофиля

   Хорошенько его, вѣдьмина сына!
   

МЕФИСТОФИЛЬ отряхается

   По дѣломъ мнѣ -- пора быть умнѣе! Заблужденіе подчасъ пріятно, но здѣсь оно ужъ слишкомъ кратковременно.

блуждая между камней и скалъ

   Гдѣ я? былъ на равнинѣ, а тутъ камни да крутизны! Какъ бы попасть къ сфинксамъ? кто бъ подумалъ, что здѣсь на шабашъ приносятъ съ собою свой Блоксбергь!
   

ОРЕЙ изъ скалы

   Всходи сюда. Неизмѣнно стою и издревле, послѣдній отрогъ Пинда; сосѣдка же, гора-призракъ, какъ появилась, такъ и исчезнетъ скоро.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Хвала и честь тебѣ, маститый старецъ! Постой, что тамъ въ кустахъ свѣтится? А, Гомункулъ! откуда, пріятель?
   

ГОМУНКУЛЪ

   Все рыскаю. Я желалъ бы родиться на свѣтъ вполнѣ; но выйти изъ реторты, послѣ всего что въ свѣтѣ видѣлъ, никакъ не отваживаюсь. Теперь гонюсь за двумя философами. Они все толкуютъ о природѣ -- видно знаютъ ее хорошо: авось, думаю, наставятъ меня.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Вздоръ! если хочешь родиться, то родись самъ собою. Кто не ошибается, тотъ и ума не наживетъ.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Дѣло.

Мефистофиль уходить.

   

АНАКСАГОРЪ къ Ѳалесу

   Ты и теперь не убѣждаешься, что эта гора превзошла отъ дѣйствія огня?
   

ѲАЛЕСЪ

   Нѣтъ, я увѣренъ что она порождена дѣйствіемъ воды. Да что объ этомъ спорить -- морочить другихъ, а самомъ терять время!
   

АНАКС ъ и заключается вина его, какъ трагическаго героя, вина, состоящая въ разрушеніи гармоніи его душевныхъ силъ, или гармоніи нормальнаго теченія жизни. И въ силу этого на немъ долженъ осуществиться законъ природы жизни, состоящій въ томъ, что изъ противуестественнаго дѣла происходятъ и противуестественныя послѣдствія. Вина Фауста должна быть отмщена на немъ самомъ, и поэтому Фаустъ въ первой части трагедіи является въ полномъ смыслѣ такимъ трагическимъ героемъ, претерпѣвающимъ возмездіе за чрезмѣрность своихъ безконечныхъ стремленій, переходящихъ мѣру человѣческой природы.

   Но безконечность стремленій къ истинѣ не есть дѣло, противное природѣ человѣка, а существенная положительна;! сила его бытія, и Гёте не губитъ своего Фауста. Эта положительная сила живетъ внутри самого Фауста; она-то и должна спасти его въ минуту гибели, возстановить гармонію въ жизни его духовныхъ силъ; только ей надо побороть въ человѣкѣ эгоистическое направленіе его душевныхъ стремленій, эгоистическую отрѣшенность его отъ прочихъ людей, потому что это -- нравственное извращеніе природы человѣка, источникъ его разрушенія.
   Въ первой же сценѣ трагедіи, Фаустъ, терзаемый муками этой неестественности, думаетъ найти исходъ, призвавши Духа Земли. Ему хочется окунуться въ житейскія волны земного міра, хочется испытать все горе, все счастіе земли, извѣдать на себѣ блаженство и невзгоды всего человѣчества. Но его страстное желаніе переступаетъ человѣческіе предѣлы и выходитъ за рамки человѣческой природы. Кто бросается въ мірскія треволненія, чтобы утолить свою жгучую жажду, кто хочетъ пережить ихъ во всей полнотѣ, тотъ не пользуется ими, подпадаетъ подъ ихъ вліяніе, увлекается ихъ потокомъ и падаетъ, не будучи въ силахъ бороться противъ него. Ослѣпленный чувствомъ своей силы, Фаустъ слишкомъ далеко зашелъ въ своихъ требованіяхъ и, внезапно поставленный передъ полнотою міровой жизни, онъ отъ страха передъ міромъ съ дрожью отворачивается отъ явившагося Духа. Духъ Земли даетъ ему почувствовать всю разницу между жизнью, проводимой среди книгъ, отчужденный отъ дѣйствительнаго міра, и жизнью, обнимающею и двигающею природу и человѣчество, жизнью, не подверженной перемѣнѣ и тлѣнности. Между кабинетнымъ столомъ и животворной бурей дѣянія, между отдѣльнымъ человѣкомъ, этой ничтожной частью мірового тѣла, и жизненной полнотой цѣлаго, лежитъ громадная пропасть: это -- разница между Фаустомъ и Духомъ Земли.
   Не въ магіи сила, соединяющая человѣка съ Духомъ Земли, а въ полнотѣ жизненныхъ явленій; магія можетъ только показать Духа и всю разницу между нимъ и Фаустомъ; поэтому вызванный Духъ тотчасъ исчезаетъ.
   Но все-таки это не недосягаемый идеалъ, это естественная цѣль человѣчества, вполнѣ ему достижимая, но достижимая только возможно полнымъ развитіемъ всѣхъ сторонъ человѣческаго духа. И Фаустъ, какъ представитель, какъ первенецъ и олицетвореніе человѣчества, долженъ къ тому придти, въ постоянныхъ заблужденіяхъ, правда, но все-таки не прельстившись окончательно никакимъ призрачнымъ, мишурнымъ блескомъ. Зародышъ этого стремленія есть вмѣстѣ и залогъ исполненія стремленій человѣка; надобна только ему дорога, надобно развитіе, -- и человѣкъ придетъ къ своей завѣтной цѣли. Въ этомъ-то отношеніи Фаустъ и можетъ быть названъ побѣдною пѣсней человѣческаго духа.
   Мефистофель напрасно въ прологѣ осмѣиваетъ эту возвышенную сторону человѣка, -- разумъ, по его словамъ, только отблескъ небеснаго огня, ни къ чему не приводящій, и помогающій человѣку только "всѣхъ скотовъ въ скотствѣ опередить". На его насмѣшку надъ забавной ролью, которую приходится играть человѣчеству, и надъ его безуспѣшными стремленіями Господь отвѣчаетъ упоминаніемъ о Фаустѣ и такимъ образомъ производитъ Фауста, такъ сказать, въ представители, въ типы человѣчества. Въ самомъ дѣлѣ, прирожденное возвышенное стремленіе Фауста, его страсть къ познанію, преданность таинственному (магіи и ея силамъ), выражающаяся въ неудовлетворенности наукой, -- что можетъ быть лучше для фактическаго посрамленія Мефистофеля, только-что насмѣхавшагося надъ подобными качествами человѣка и вотъ въ душѣ Фауста рѣшается вопросъ о судьбѣ и жизни всего человѣчества. Если подобныя стремленія, возникшія изъ собственной силы и направленныя въ высочайшему, только бредъ, игрушка, блуждающій огонь, если они могутъ быть уничтожены и задушены, и человѣкъ станетъ, по словамъ Мефистофеля, "прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться",-- тогда, значитъ, въ человѣческомъ мірѣ не существуетъ ничего поистинѣ возвышеннаго, тогда жизнь человѣческая пустая шутка, всякое стремленіе безуспѣшно; тогда человѣкъ чрезъ него не возвышается, а постоянно падаетъ. Что это.не правда, что человѣчество призвано къ рѣшенію божественной міровой задачи, что это призваніе обнаруживается въ этихъ стремленіяхъ, -- все это и подтверждаетъ. Господь на дѣлѣ, указывая на Фауста. Но чѣмъ было бы человѣческое стремленіе, если бы не было испытанія мірскихъ треволненій? Чѣмъ было бы это испытаніе безъ искушеній? Если Господь долженъ быть правъ, то дьяволъ долженъ быть побѣжденъ, а потому онъ долженъ вести войну съ цѣлымъ ополченіемъ подвластныхъ ему силъ. Духъ искушенія принадлежитъ къ чувственному міру и невольно помогаетъ дѣлу творенія; стремленіе, которое не извѣдало наслажденія и искушеній міра, не боролось съ ними и не одержало надъ ними побѣды, падаетъ въ полнѣйшемъ изнеможеніи. Жажда знанія есть также жажда мірского.
   Натура, подобная Фаусту, должна пережить мірскія треволненія; она идетъ путемъ могучихъ страданій черезъ лѣсъ заблужденій, охватывается мірскими искушеніями и глубоко запутывается въ грѣхѣ; она можетъ падать, но въ силу своего возвышеннаго стремленія не можетъ упасть окончательно; она должна, пробиваясь черезъ мракъ жизни, направить свои стремленія къ свѣту и очищенію. И это законъ ея собственнаго развитія, который объявляется въ прологѣ словами Господа, прежде чѣмъ онъ исполнится на дѣлѣ въ жизни Фауста.
   Этимъ обусловливается союзъ Фауста съ искусителемъ. Но такъ какъ очищеніе Фауста есть необходимая цѣль, то условіе между нимъ и дьяволомъ не можетъ быть договоромъ на какой-нибудь опредѣленный срокъ, по истеченіи котораго Фаустъ безвозвратно принадлежитъ аду и дьяволу. Фаустъ можетъ погибнуть только въ одномъ случаѣ: если онъ потеряется, если онъ оставитъ свою борьбу и свои стремленія, если его сила схоронитъ себя, заглохнетъ или задохнется въ мірскихъ наслажденіяхъ, если онъ будетъ упорствовать въ наслажденіи, которое всегда имѣетъ свои границы, если онъ поработитъ себя удовольствію, которое всегда мимолетно, словомъ, если мѣсто возвышенныхъ стремленій заступитъ угожденіе своимъ собственнымъ удовольствіямъ.
   Этого нельзя устроить договоромъ, но только испытаніемъ, такимъ испытаніемъ, которое обнимало бы всю жизнь. Поэтому съ одной стороны является Фаустъ съ своими возвышенными стремленіями, которымъ Мефжтофель удовлетворить не въ силахъ; съ другой стороны, Мефистофель разсчитываетъ на нетвердость человѣческой природы, которую легко совратить съ пути къ ея высокимъ цѣлямъ, легко удовлетворить низкими наслажденіями, заставить забыть эти высокія цѣли. Вопросъ заключается въ томъ, выдержитъ ли Фаустъ это испытаніе, найдетъ ли онъ хоть минуту счастія въ томъ, что ему можетъ доставить Мефистофель, останется ли вѣренъ своимъ высокимъ идеаламъ, и если да, то какимъ путемъ осуществитъ ихъ. Вели Фауста удовлетворятъ призрачныя блага, предлагаемыя Мефистофелемъ, значитъ, онъ проигралъ пари, онъ долженъ погибнуть, и все разрѣшается. Если же нѣтъ, то или минута, которая удовлетворитъ Фауста, никогда не наступитъ, и тогда задача остается неразрѣшенной; или если она наступитъ, эта минута удовлетворенія, такъ она должна наступить на пути истиннаго удовлетворенія, такъ какъ она должна наступить, чтобы закончить цѣль жизни и дѣйствій, чтобы привести пари къ окончательному разрѣшенію; тогда Фаустъ, повидимому, проигрываетъ это пари, но въ дѣйствительности выигрываетъ его; то, что его удовлетворяетъ теперь, лежитъ не въ сутолокѣ мірскихъ развлеченій и наслажденій; это бытіе до того очищенное, до того возвышенное собственными силами, что дьяволъ уже съ самаго начала проигралъ свою игру. Это-то предвѣчное очищеніе человѣка, нахожденіе имъ счастія въ жизни, осуществленіе своихъ великихъ стремленій и составляетъ предметъ Іётевской поэмы; въ этомъ Фаустъ и сходенъ съ "Божественной Комедіей".
   Самый искуситель вполнѣ таковъ, какого именно нужно для исполненія этихъ цѣлей. Мефистофель не царь тьмы, являющійся во всемъ величіи и неодолимой, безъ помощи свыше, силѣ зла, какимъ онъ изображается у другихъ поэтовъ. Это частица самого Фауста, его отрицательная сторона, стремящаяся неудачно разрушать и оскорблять все высокое и святое. Поэтому и во внѣшнемъ образѣ, такъ сказать, въ воплощеніи своемъ, онъ является трагикомическимъ лицомъ, отрицательной силой, стремящейся разрушать, но на самомъ дѣлѣ созидающею; силой, которую Фаустъ, носящій въ себѣ врожденную божественную силу, не можетъ не презирать. Фаустъ не можетъ не смотрѣть съ презрѣніемъ на эту кривляющуюся обезьяну Бога, какъ назвалъ дьявола Лютеръ, холопа, только передразнивающаго своего Господа, но на самомъ дѣлѣ служащаго его цѣлямъ. Самый договоръ съ Фаустомъ обращается для него въ путы; такъ что во второй части трагедіи онъ становится въ такія комическія положенія, въ которыхъ онъ, обязанный договоромъ, вынужденъ безпрерывно трудиться, въ противность его собственной природѣ, на исполненіе такихъ желаній Фауста, изъ которыхъ, ясно для него, должно истекать добро или которымъ онъ вынужденъ сознаться въ своемъ безсиліи. По природѣ онъ нѣсколько родственъ Духу Земли, -- онъ принадлежитъ къ разряду духовъ, "витающихъ межъ небомъ и землею", демоновъ изъ земныхъ факторовъ, близко знающихъ земную породу людей съ ея слабостями, страстями и самообманами. Онъ хорошо знаетъ, куда влечетъ раздраженная и жадная жажда наслажденій, и довольно полно высказываетъ программу своей дѣятельности въ монологѣ послѣ договора. Онъ пойдетъ рядомъ съ опрометчивыми, не сдерживаемыми разумомъ стремленіями Фауста, который далъ волю своимъ влеченіямъ и уже идетъ по скользкому пути. Съ этимъ Фаустомъ легко покончить; онъ пресытился разумомъ, онъ уже жаждетъ. Мефистофель погонитъ эту жажду отъ наслажденія къ наслажденію, никогда не дастъ ей отдохнуть, никогда не утолитъ ея для того, чтобы только она была раздраженнѣе и ненасытнѣе, пока она не обратится въ прахъ. Погибель для Фауста въ этомъ случаѣ вѣрна. И дѣйствительно, во второй половинѣ первой части трагедіи ему удается раржечь до апогея эгоизмъ Фауста, заставить Фауста принести въ жертву себѣ невинное созданіе, преступное только своею чистою, безкорыстною, беззавѣтною любовью къ нему. Такой разгаръ эгоизма дѣлается для Фауста адомъ, и въ этомъ адѣ мы оставляемъ Фауста въ послѣдней сценѣ первой части. Но торжество дьявола недолго. Во второй части трагедіи Фаустъ является въ круговоротѣ общественной жизни; его чувство и мысль направлены къ идеаламъ красоты, правды и счастья въ жизни людей, объяты и управленія стремленіемъ къ наслажденію этими идеалами и осуществленію ихъ въ жизни человѣчества. Въ его душѣ, разбуженной вліяніемъ на него любви Гретхенъ, постепенно просыпаются какъ бы спавшія новыя живыя силы, ведущія его къ единенію съ природой. По мѣрѣ его нравственнаго совершенствованія слабѣетъ въ немъ прежній эгоизмъ; онъ проникается желаніемъ внести гармонію и счастіе въ жизнь людей и открыть просторъ для ихъ творческихъ силъ. Изъ громителя неба Фаустъ становится побѣдителемъ земли и, въ предвкушеніи осуществленія рая на землѣ, находитъ счастливѣйшую минуту жизни. Такимъ образомъ, задача разрѣшена. Мефистофель въ силу договора стремится овладѣть душой Фауста, но въ ней нѣтъ уже ничего отрицательнаго, въ ней царитъ одно положительное, и духу отрицанія нечего взять. Въ эпилогѣ душа Фауста возносится на небо, гдѣ Гретхенъ своими молитвами предъ Царицею небесной, помогаетъ Фаусту расти и восходить изъ силы въ силу и подниматься въ высшія сферы вѣдѣнія и радости.
   Фаустъ былъ любимымъ дѣтищемъ Гёте; онъ писалъ его впродолженіе 30 лѣтъ, выражалъ въ немъ яркими образами воспринятое его душою, все пережитое имъ и обработанное его мыслью и чувствами. Такимъ образомъ возникло это высоко-художественное произведеніе, и такое возникновеніе его отразилось не только на формѣ, но и на самомъ характерѣ героя -- Фауста. Въ геніальномъ средневѣковомъ ученомъ, какъ въ зеркалѣ, то и дѣло отражается самъ Гёте съ тѣмъ или другимъ своимъ воззрѣніемъ, съ тою или другою своею мыслью. Мало того, Гёте, возводя Фауста въ типы, въ представители человѣчества, создалъ его такъ, чтобы ходъ его внутренняго развитія былъ аналогиченъ тому, какому слѣдовало сознаніе человѣчества отъ среднихъ вѣковъ до новѣйшаго времени, отъ средневѣковой схоластики и аскетической мистики, которой подавлялся человѣкъ, и отъ пониманія жизни среди людей какъ источника зла, до идеаловъ нашего времени -- преобразовать эту жизнь по началамъ правды. Въ силу этого Гёте и взялъ героя для своей драмы въ кельѣ средневѣковаго ученаго, что бы привести къ синтезу жизни, къ сознанію полнаго удовлетворенія и блаженства, къ дѣятельной работѣ на осуществленіе идеаловъ правды, красоты и счастья въ жизни человѣчества. Въ первыхъ сценахъ Фаустъ является намъ какъ бы вторымъ Нарацельсомъ; отъ средневѣковой схоластики онъ обращается къ природѣ, которую во средніе вѣка считали во власти дьявола и духовъ нейтральныхъ, "витающихъ межъ небомъ и землею". Движимый силою своего ума, не нашедшаго удовлетворенія въ самомъ себѣ, и возбужденнаго желанія проникнуть умомъ въ тайны жизни, изучать ея явленія и дѣла и потомъ погрузиться въ пучину движеній и волненій міра, отреченія отъ котораго требовала аскетика римской церкви, Фаустъ переживаетъ тотъ же переломъ, который переживало человѣчество въ вѣкъ Возрожденія, обновившій идеалы человѣчества изученіемъ античнаго міра и сознаніемъ правъ человѣка на свободу, независимость и самостоятельность, -- переломъ, приведшій къ постановкѣ и рѣшенію задачъ общественной жизни, къ примиренію идеаловъ добра и красоты съ свободою и требованіями жизни дѣйствительной. Эту параллель Гёте всегда имѣетъ въ виду и пользуется всѣми подробностями легенды о Фаустѣ для образнаго выясненія путей нравственнаго развитія народовъ и человѣчества. Будучи самъ однимъ изъ лучшихъ людей новаго времени, онъ въ художественныхъ образахъ заключилъ свои вззляды на будущность человѣчества, сдѣлавъ свою трагедію, такъ сказать, апокалипсисомъ, предрекающимъ его будущность. Сообразно съ этимъ значеніемъ Фауста Гёте придаетъ ему чрезвычайно своеобразную форму, пренебрегши формою драмъ своего времени и давъ намъ, такъ сказать, драматическую біографію своего героя. Фантастическій элементъ поэмы, переплетаясь съ реальнымъ, не покидаетъ драмы до конца; такой характеръ драмы, а также и ея форма даютъ поэту полную свободу, не стѣсняясь обстановкой, временемъ, мѣстомъ, проявить свой геній въ его полной красотѣ и блеснуть глубиной изображенія, ѣдкостью сатиры, легкостью фантазіи и простотой и величавостью поэтическихъ картинъ.
   Тотъ громадный и разнообразный матеріалъ, который представляли различныя подробности легенды о Фаустѣ. Гёте размѣстилъ слѣдующимъ образомъ. Трагедія открывается прологомъ въ небесахъ, гдѣ завязывается пари между Господомъ и Мефистофелемъ относительно смысла человѣческаго стремленія, при чемъ человѣчество олицетворяется въ Фаустѣ. Въ первыхъ сценахъ, слѣдующихъ за прологомъ, мы видимъ Фауста, страдающаго вслѣдствіе отрѣшенія отъ живой естественной жизни; ему хочется извѣдать жизнь съ ея страстями и бурями, но магія не можетъ ему помочь, и Духъ Земли съ презрѣніемъ отворачивается отъ него. На помощь къ исполненію его страстнаго стремленія, а также для искушенія его постоянства и духовной высоты, является Мефистофель, духъ лукавый и отрицающій, желающій смѣшать съ грязью полубога, стремящагося овладѣть безконечнымъ. Между ними возникаетъ договоръ, въ силу котораго Фаустъ долженъ принадлежать Мефистофелю послѣ первой счастливой минуты, которую Мефистофель доставитъ, чтобы удовлетворить стремящагося Фауста. Мефистофель долженъ ему предлагать все, чѣмъ онъ располагаетъ, долженъ показать ему всѣ разнообразные фазисы жизни, начиная съ нижайшихъ и грубѣйшихъ ея ступеней, съ погреба Ауэрбаха и кухни вѣдьмы до безконечнаго океана ея, волнующагося въ средѣ тѣхъ, которые дѣлаютъ судьбу человѣчества. Въ маленькой сценѣ, слѣдующей вслѣдъ за договоромъ, Мефистофель, отъѣзжая съ Фаустомъ изъ Фаустовой кельи, обѣщаетъ показать ему сначала малый, а потомъ большой свѣтъ. Этимъ набрасывается планъ дальнѣйшаго хода трагедіи, планъ, въ силу котораго трагедія сама собой распадается на двѣ половины.
   Въ первой части Фаустъ взятъ въ его особенной отъ всѣхъ другихъ людей жизни, жизни, запертой въ свое эгоистическое я. Это -- могучій волей, чувствомъ и умомъ геніальный духъ, титаническая природа котораго погружена въ сам^Гсебя, въ свои ничѣмъ неудержимыя стремленія проникнуть въ тайны Божества и природы, насильственно и побѣдоносно вторгнуться въ ея таинственныя глубины мірозданія не для чего иного, какъ для удовлетворенія страстныхъ стремленій своего я,-- стремленій, цѣли которыхъ лежатъ за предѣлами, доступными для человѣка. Весь видимый міръ для него не болѣе, какъ предметъ для операцій ума, какъ средство для цѣлей, лежащихъ за міромъ этихъ явленій. Для людей онъ только предметъ суевѣрнаго благоговѣнія предъ его ученостью и благодарности за мнимую пользу, будто бы приносимую имъ. Взаимнаго душевнаго сліянія, любви между нимъ и остальными людьми нѣтъ. Онъ живетъ только для себя,-- онъ одинокъ. Въ этой жизни нѣтъ для него удовлетворенія: въ такомъ состояніи онъ самъ -- сила разрушительная, и въ концѣ всѣхъ его стремленій и желаній -- безнадежность и отчаяніе. Удовлетвореніе ждетъ его только въ жизни, общей съ человѣчествомъ, жизни, которой онъ сначала учится въ малыхъ размѣрахъ, въ маломъ мірѣ, жизни, въ которую онъ входитъ сначала только съ эгоистическимъ чувствомъ плотской любви къ ребенку-Маргаритѣ. Но потомъ эта жизнь широкимъ колесомъ захватываетъ его, и вотъ онъ во второй части трагедіи въ центрѣ историческихъ событій, въ центрѣ сферъ, объемлющихъ жизнь и судьбы народовъ. Тутъ онъ весь погруженъ въ думы объ идеалахъ красоты и совершенства въ жизни, его душа полна неутомимой жаждой и неодолимой энергіей стремленія открыть глубокіе источники первичныхъ силъ, преобразующихъ жизнь человѣка по этимъ идеаламъ. Онъ живетъ не для себя, а для человѣчества, для счастья людей, и потому самъ превращается въ творческую силу, пролагающую путь къ этому счастію, и въ этомъ находитъ свое личное счастье, находитъ своего Бога. Въ этомъ и заключается послѣднее слово великаго мыслителя-художника, завершившаго свое міросозерцаніе.
   Такимъ образомъ, чтобы прослѣдить ходъ событій въ первой части трагедіи, мы должны разсмотрѣть сначала прологъ въ небѣ, какъ увертюру трагедіи, затѣмъ первыя сцены, изображающія первоначальное состояніе Фауста и его договоръ съ Мефистофелемъ, наконецъ, прохожденіе Фаустомъ различныхъ ступеней жизни,-- ауэрбаховскаго погребка, кухни вѣдьмы, обновленіе его любовью Гретхенъ, бурную оргію Вальнургіевой ночи, до сцены въ темницѣ, стоящей заключеніемъ перваго періода жизни Фауста и обусловливающей переворотъ его дальнѣйшей дѣятельности, изображаемой во второй части.
   

ВСТУПЛЕНІЕ КЪ ТРАГЕДІИ. ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБЕСАХЪ.

   "Фаустъ" начинается меланхолическимъ посвященіемъ, въ которомъ Гёте, принимаясь вновь за свой давно заброшенный юношескій трудъ, съ тайной грустью вспоминаетъ тѣ далекіе годы, которыми были навѣяны первыя картины его созданія. Двадцать четыре года протекло съ того времени, какъ мысль о Фаустѣ впервые зародилась въ умѣ Гёте. Извѣстно, съ какимъ отвращеніемъ Гёте принимался за работу, разъ уже брошенную. Онъ называлъ ее "лоскутомъ изношеннаго платья, старой сброшенной кожей змѣи" и говаривалъ, что если бы онъ замѣтилъ какой-нибудь недостатокъ въ произведеніи, уже опубликованномъ, то исправленіе его стало бы для произведенія большимъ недостаткомъ. Послѣ путешествія въ Италію онъ до того возросъ, до того отдалился отъ своихъ юношескихъ произведеній, что могъ смотрѣть на нихъ не иначе, какъ свысока, не исключая даже и высоко цѣнимаго Шиллеромъ отрывка изъ Фауста. Насколько низко онъ цѣнилъ послѣдній, ясно изъ того, что онъ въ своихъ письмахъ къ Шиллеру называетъ его "варварствомъ", шуткой и т. д. Теперь же, когда онъ вновь принялся за него, ему чужда публика, передъ которой должно явиться его твореніе, и онъ обращается къ былому съ священнымъ трепетомъ благоговѣнія передъ тѣмъ міромъ, который находится внѣ предѣловъ чувственнаго, и гдѣ онъ надѣется встрѣтить былое и близкихъ его сердцу людей.
   Приступая къ трагедіи, Гёте считаетъ нужнымъ предпослать ей нѣкоторое "извинительное письмо", какъ Фишеръ называетъ "Прологъ въ театрѣ". Этотъ прологъ не относится непосредственно къ трагедіи, но выражаетъ взглядъ Гёте на поэта, публику, творчество и на свое послѣдущее произведеніе! Подобнымъ же прологомъ сопровождается "Сакунтала", индійская драма, глубоко цѣнимая Гёте; тамъ также директоръ театра, призывая одну изъ актрисъ, сообщаетъ ей названіе пьесы и выражаетъ сомнѣніе, понравится ли эта пьэса публикѣ, на что актриса отвѣчаетъ пѣсней, въ которой говорится, что драма должна непремѣнно угодить всеобщему вкусу. Подобно этому, Гёте выводитъ также директора театра съ его корыстными цѣлями и зрителей, представителемъ которыхъ служитъ комикъ, нѣчто въ родѣ ГансъВурста на нѣмецкомъ народномъ театрѣ, заботящійся только о смѣшномъ и занимательномъ въ драмѣ. Рядомъ съ ними является поэтъ, въ рѣчахъ котораго нетрудно узнать голосъ самого Гёте. Житейская философія первыхъ не можетъ ужиться съ восторженнымъ идеальнымъ воззрѣніемъ поэта, и въ отвѣтъ на вызовъ директора дать ему драму, способную привлечь массу публики, открывается самая трагедія, которая хотя по внѣшности и соотвѣтствовала бы требованіямъ директора театра и могла
   
   Зрителя сводить подрядъ
   Съ высотъ небесъ чрезъ землю въ адъ,
   
   но внутренними своими качествами нимало не подходитъ къ его желаніямъ.
   Прологъ въ небѣ составляетъ самую завязку трагедіи. Гёте взялъ его изъ книги Іова, гдѣ Сатана также является Господу и говоритъ ему, что обошелъ землю. И сказалъ ему Господь: Видѣлъ-ли ты раба моего Іова? Вѣдь, нѣтъ никого такого, какъ онъ на землѣ. И отвѣчалъ Сатана: ужели ты думаешь, что Іовъ даромъ боится тебя? Простри руку твою и коснись плоти его и кости его, и онъ предъ лицомъ твоимъ отречется отъ тебя. И сказалъ Господь Сатанѣ: Вотъ пусть все, что есть у него, будетъ въ рукѣ твоей, но только его самого да не коснется рука твоя. И отошелъ Сатана отъ Господа. Подобную же картину рисуетъ и Гёте въ "Прологѣ". Является Господь, окруженный добрыми духами, и три архангела прославляютъ міротвореніе. Рафаилъ прославляетъ небесныя свѣтила, "громомъ вѣковѣчнымъ" поющія хвалу Творцу. Идея "вѣковѣчнаго грома", производимаго солнечнымъ круговоротомъ, открываетъ намъ высокую, чрезвычайно живую и выразительную картину. Это мастерской мазокъ художника-реалиста, чрезвычайно своеобразно индивидуализирующій всю сцену. Гавріилъ воспѣваетъ движеніе земли и постоянство ея основъ въ ея вѣковѣчномъ вращеніи и движеніи. Михаилъ сосредочиваетъ вниманіе на стихійныхъ явленіяхъ, которыя "кипятъ порукой круговой", и всѣ чтутъ ненарушимую гармонію, которая всюду царствуетъ, несмотря на то, что
   
   Грохочутъ громы, разсыпаясь.
   И блещутъ сѣрные огни.
   
   Въ заключеніе всѣ трое повторяютъ хоромъ послѣднее четверостишіе первой строфы, въ которой особенно подчеркивается идея вѣчной правильности и порядка вселенной. идея "кроткаго дня" Божія:
   
   Творецъ! какъ въ первый день созданья
   Прекрасенъ, чуденъ міръ весь твой!
   
   Среди этой сцены небесной гармоніи является Мефистофель -- духъ отрицанія, сынъ Хаоса. Ему непонятны все сіяніе, весь блескъ творенія, который воспѣваютъ ангелы, онъ начинаетъ пародировать ихъ, для него міръ не ч;^денъ, а чудёнъ, и онъ въ юмористическомъ тонѣ указываетъ Господу, какой жалкой тварью сдѣлалъ Богъ царя своего творенія:
   
   Миніатюрное земное божество
   Чудно какъ въ первый день созданья.
   
   Тутъ невольно приходитъ мысль, что поэтъ въ этой пѣсни не ограничился только представленіемъ и широкой картиной движенія небесныхъ сферъ, а провелъ нѣкоторую моральную антитезу, обнаруживающуюся въ появленіи Мефистофеля, которая непремѣнно предсказываетъ конецъ и смыслъ поэмы. Кромѣ ея поверхностной, очевидной мысли, эта сцена имѣетъ еще глубокое символическое значеніе и даетъ ключъ къ пониманію дальнѣйшаго хода драмы. Если въ физическомъ, внѣшнемъ мірѣ безконечная вереница небесныхъ тѣлъ управляется вѣчными, непоколебимыми законами, такъ что, не смотря на ихъ безконечное разнообразіе, они предохранены отъ всякаго рода столкновеній; то не разсудительно ли вѣрованіе, что такіе же законы, какіе царствуютъ въ видимыхъ противорѣчіяхъ и внѣшнемъ безпорядкѣ человѣческаго бытія, управляютъ и внутреннею его стороною, хотя наше око и слишкомъ слабо, чтобы ихъ усмотрѣть? Если "кроткій день" пощаженъ и почтенъ громами и молніями, то и въ нравственномъ мірѣ, среди индивидуальныхъ страданій, бѣдствій и погибели, не властвуетъ ли законъ развитія и безконечнаго перехода изъ одного въ другое лучшее состояніе? И если неправда, будто разумъ человѣческій такъ жалокъ, какъ его рисуетъ Мефистофель, будто съ нимъ человѣкъ только "всѣхъ скотовъ въ скотствѣ опередилъ", будто возвышенныя стремленія человѣка только сбиваютъ его съ обычнаго плотскаго и скотскаго пути и не могутъ возвысить его до божественнаго, такъ что онъ только, какъ сверчокъ.
   
   Не ходитъ онъ, хотя и не летаетъ,
   
   будто они, повидимому, только губятъ человѣка, и человѣкъ
   
   Добро бъ еще въ травѣ спокойно онъ сидѣлъ, --
   Нѣтъ, каждый мигъ онъ въ лужу залѣзаетъ,
   
   то всѣ нападенія силы, враждебной разуму, враждебной возвышенному стремленію человѣка, также останутся безуспѣшными и безполезными, какъ бури и громы, стремящіеся помрачить "кроткій день" Господа. Поэтому когда Мефистофель отпускаетъ насмѣшку надъ забавной ролью человѣчества. Господь прямо указываетъ ему на Фауста; на Фаустѣ, котораго Господь называетъ своимъ достойнымъ слугой, долженъ исполниться этотъ законъ; а онъ какъ разъ подходитъ къ этому сорту людей. Мефистофель самъ его именно такъ характеризуетъ.
   
   Да, надо честь отдать, онъ не подъ стать другимъ.
   Безумецъ, неземнымъ все думаетъ питаться
   И, жаждой къ недоступному томимъ,
   Въ безуміи своемъ не хочетъ сознаваться.
   Свѣтлѣйшую звѣзду давай съ небесъ ему
   И высочайшія земныя наслажденья,
   И ненасытному уму
   Едва ли цѣлый міръ дать въ силахъ утоленье.
   
   Такимъ образомъ, передъ нами является основная черта характера Фауста,-- онъ титанъ, сынъ земли, стремящійся сорвать покровъ съ небеснаго. На эту черту Фауста Мефистофель разсчитываетъ для его погибели, но на нее же смотритъ Господь, какъ на путь къ спасенію Фауста. Мефистофель думаетъ исказить ее, разрушить ее ею же самой, заставить привести Фауста къ тому, что онъ вмѣсто высокаго, чистаго, святого, съ такой же страстной жадностью "будетъ прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться, точь въ точь пріятель мой извѣстный райскій змѣй". Господь же, напротивъ, увѣренъ въ немъ; онъ знаетъ, что "блуждаетъ человѣкъ, покуда онъ стремится", и это заблужденіе неразрывно связано со стремленіемъ; оно продолжается, пока длится земное бытіе человѣка, пока дѣйствуетъ сила стремленія.
   Но спасеніе Фауста есть плодъ его естественнаго развитія и оно непремѣнно. Въ стремленіи своемъ онъ постепенно очищается, и если онъ продолжаетъ заблуждаться, то потому, что очищеніе не есть непогрѣшимость; оно не исключаетъ изъ себя заблужденія и стремленія, но исключаетъ возможность попасть окончательно въ сѣти искусителя. Поэтому, пока есть стремленіе, есть заблужденіе; въ жизни стремящагося человѣка нѣтъ ни одного момента, въ который онъ былъ бы выше заблужденія; надежда на его погибель тѣмъ вѣрнѣе должна казаться сатанѣ, такъ какъ чувственный человѣкъ изъ одного искушенія впадаетъ въ другое и походитъ на добычу, которая никогда не ускользаетъ и съ которой можно играть, какъ кошка съ мышкой. И если между Господомъ и Мефистофелемъ возникаетъ пари въ этомъ случаѣ, то Мефистофель долженъ будетъ непремѣнно проиграть, потому что онъ, самъ того не понимая, есть только орудіе въ Божіихъ рукахъ, орудіе для того, чтобы дьявольски разжигать въ человѣкѣ страсти, будить его духовныя силы и "тѣмъ вести къ добру, хоть служитъ злу онъ самъ". Фаустъ долженъ противостоять искушеніямъ и выйти къ свѣту изъ заблужденій, чтобы оправдать честь, оправдать слово Господа, поручившагося за него; и что онъ это сдѣлаетъ, показываетъ дальнѣйшее развитіе поэмы, -- этой теодицеи новаго времени. Свои слова Господь заключаетъ обращеніемъ къ ангеламъ, въ которомъ Онъ поощряетъ ихъ преуспѣвать въ любви и въ объединеніи отрывочныхъ явленій жизни связью разума, -- двухъ средствъ, которыми познается Онъ самъ, -- единство началъ и смыслъ мірозданія.
   
   А вы, сыны блаженные мои,
   Любуйтеся живой красой созданья,
   Все сущее объемля гранью
   Всепримиряющей любви.
   А что въ минутномъ видимо явленьи,
   Скрѣпляйте узами мышленья.
   
   Послѣ этого небо закрывается, и оставшійся Мефистофель отпускаетъ насмѣшливую шутку относительно своихъ бесѣдъ съ Богомъ, шутку, какъ бы заставляющую думать, что поэтъ въ концѣ концовъ погубитъ своего героя; но такой пріемъ, разъ уже употребленный въ заключительныхъ словахъ директора въ "Прологѣ на театрѣ", есть одинъ изъ любимыхъ пріемовъ Гёте; онъ часто прибѣгаетъ къ такому эффекту, чтобы глубже оттѣнить передъ читателемъ и, такъ сказать, подчеркнуть окончательную развязку.
   

ПЕРВАЯ СЦЕНА. ДУХЪ ЗЕМЛИ. ВАГНЕРЪ.

   Первыя строки монолога, которымъ открывается первая часть трагедіи, уже показываютъ намъ Фауста человѣкомъ съ энциклопедическимъ знаніемъ, человѣкомъ, изучившимъ omne scibile, всю сокровищницу современной науки. Въ негодованіи Фауста на слабость человѣческаго знанія слышны отголоски кукольной комедіи, откуда этотъ монологъ заимствованъ, но безжизненный призракъ народнаго сказанія преобразился и ожилъ подъ руками молодого и цвѣтущаго поэта. Гёте вдохнулъ въ него свою собственную титаническую, страстную душу, и въ его груди стало биться человѣческое Сердце, стали трепетать и дѣйствовать человѣческія чувства. Фаустъ въ томъ видѣ, какимъ мы его имѣемъ теперь, есть такой вѣчный, чисто человѣческій типъ, который не обусловливается какимъ-нибудь временемъ или мѣстомъ, но является во всѣхъ вѣкахъ и народахъ, пока человѣчество живетъ и таитъ въ своей груди Прометеевскую искру. И этотъ титанъ прикованъ къ жизни въ книжной пыли, жизни въ безплодныхъ умствованіяхъ. Его геніальная душа исполнена горячей жажды знанія, въ ней жила постоянная надежда, что пыль современемъ поуляжется и откроется наконецъ источникъ, который утолитъ эту жажду, усладитъ эту жизнь, полную постоянныхъ иллюзій и лишеній, насильно подавляющую изъ любви къ правдѣ всѣ порывы и стремленія молодой веселости, приковывающую себя къ рабочему столу, какъ къ галерѣ. Но наконецъ наступаетъ моментъ, когда подобная натура становится не въ силахъ выносить такого мученія, скидываетъ съ себя оковы, стряхиваетъ пыль, и стремленіе къ жизни и природѣ, подобно огненному потоку, неудержимо прорывается наружу. Съ такого момента начинается трагедія и именно этимъ вдохновлены первыя строки монолога Фауста. Онъ терзается ненасытной, неумолкающей жаждой знанія, жаждой проникнуть въ тайны природы; но путь цеховой учености съ каждымъ шагомъ отдаляетъ его отъ нея. Онъ ничего не достигъ, кромѣ обмана и пустыхъ призраковъ и, мало того, онъ долженъ притворствовать въ этой внутренней бѣдности, которую онъ видитъ насквозь, и прикрывать наготу мнимою важностью. Только однимъ онъ впереди: онъ отлично видитъ все ничтожество мелочной учености, которую другіе выставляютъ на показъ, которой они прикрашиваются и гордятся. Это -- увѣренность въ полнѣйшемъ отчаяніи, которая больше не имѣетъ ни малѣйшихъ сомнѣній, которая вмѣстѣ со страхомъ все разбиваетъ въ прахъ и ничего не оставляетъ у себя, кромѣ чувства полнѣйшей жизненной пустоты, чувства, нескрашиваемаго даже наслажденіемъ внѣшними благами. Его влечетъ магія, обѣщающая ему открыть "святыя тайны бытія", жизни въ природѣ; лунный лучъ, трепетно проникающій въ его келью, говоритъ ему о широкошумный полнотѣ жизни, окружающей стѣны его темницы, о роскоши, среди которой человѣкъ поставленъ природой; онъ манитъ его на просторъ, на горныя вершины, въ хоры таинственныхъ духовъ природы. Но этотъ внутренній голосъ властвуетъ надъ нимъ и покоряетъ его себѣ, а другой могущественно заглушаете всѣ другія пламенныя стремленія его сердца и, владычествуя безконечно надъ его духомъ, неодолимо влечете его не въ среду жизни, не къ наслажденіямъ всѣхъ прочихъ созданій, а за предѣлы міра явленій, въ тѣ таинственныя безпредѣльныя пространства, гдѣ исчезаютъ всѣ осязаемыя формы, гдѣ таятся всѣ сѣмена жизни, гдѣ совершается первое движеніе живыхъ силъ, ткущихъ непосредственно осязаемую человѣкомъ живую одежду невѣдомой всеобъемлющей сущности. Этотъ міръ можете быть ему открытъ только магіей, и ключемъ къ нему Фаустъ избираетъ книгу Нострадама.
   Эту книгу Гёте приписалъ Пострадаму совершенно безъ всякаго основанія. Нострадамъ (Michel de Notre Dame, по латыни Nostradamus) былъ приблизительно современникъ Фауста (1503--1566); онъ былъ французскимъ придворнымъ врачемъ и. кромѣ календаря съ предсказаніями погоды и собранія пророчествъ, выраженныхъ въ риѳмованныхъ четверостишіяхъ, никакихъ сочиненій не оставилъ. Впрочемъ, онъ пользовался славою пророка и волшебника; такъ, ему приписывались многія другія книги.
   Раскрывая книгу Нострадама, Фаустъ на первомъ листѣ ея видитъ изображеніе Макрокосма. По мистико-кабаллистическому ученію существуютъ два міра: Макрокосмъ, великій міръ -- вся вселенная и Микрокосмъ, малый міръ -- человѣкъ. Эти два міра стоятъ лицомъ къ лицу, симпатизируютъ другъ Другу и дѣйствуютъ другъ на друга. Макрокосмъ образуютъ три міра: стихійный, небесный и сверхнебесный или духовный, ангельскій міръ. Все, что находится въ каждомъ изъ этихъ трехъ міровъ, имѣете себѣ подобіе въ прочихъ, и всѣ три находятся въ постоянномъ взаимномъ общеніи. Божественная сила, обитающая въ ангельскомъ мірѣ, проливается одухотворенными лучами въ небесный, а оттуда въ стихійный міръ; въ свою очередь оба послѣдніе міра стремятся присущимъ имъ стремленіемъ въ первый, и такимъ образомъ возникаетъ постоянное движете вверхъ и внизъ, прекрасно изображенное поэтомъ въ видѣ передачи сосудовъ жизни жизненными силами. При видѣ этой картины Фаустъ поражается всюду царствующей гармоніей міровъ и проникается завѣтомъ мудреца никогда не отчаиваться въ поискахъ духовнаго міра.
   
   Незапертъ міръ духовъ, но дремлетъ разумъ твой
   И сердце мертвенной холодностью закрыто.
   Воспрянь алкающій, безтрепетной стопой
   И грудью перстною, въ лучахъ зари омытой.
   
   Омытіе въ лучахъ зари означало на каббалистическомъ языкѣ посвященіе въ высшее таинственное знаніе, присущее второму міру -- міру духовъ, гдѣ такое знаніе сіяетъ какъ свѣтъ зари, порождаясь истеченіемъ божественной воли, создавшей міръ духовъ. Въ такомъ знаніи книга и приглашаетъ Фауста искупать свою душу.
   Но прекрасная картина сплетенія и взаимодѣйствія всѣхъ силъ вселенной есть только холодный знакъ, образъ, призракъ, доступный уму, непитающій чувства, не поднимающій и не расширяющій, а подавляющій его силы. Источники жизни, все наполняющіе, для него недоступны, и съ этимъ горькимъ сознаніемъ онъ перевертываетъ страницу.
   Онъ видитъ изображеніе Духа Земли -- олицетвореніе жизни природы во всей ея великой полнотѣ. Этотъ духъ ему понятнѣе, ближе Макрокосма, и тѣмъ сильнѣе охватываетъ его желаніе испытать радость и горе земли, стать лицемъ къ лицу передъ всей полнотой міровой жизни. Собственной своей погибелью заклинаетъ его Фаустъ явиться, страстнымъ зовомъ души онъ призываетъ Духа,-- не по какому-нибудь предписанію магической книги, не по какой нибудь кабаллистической формулѣ, по единственно силой натуральной магіи человѣка, неотразимой силой воли, сердечнымъ желаніемъ, совершенно овладѣвшимъ всѣми духовными силами жизни и направляющимъ ихъ къ одной цѣли. Такая воля покоряетъ Духа; онъ является Фаусту; но Фаустъ трепещетъ и отвертывается, хотя онъ долго и страстно стремился его видѣть. Человѣкъ, какъ существо конечное, не въ силахъ стать лицомъ къ лицу съ абсолютной правдой; только въ вдохновенномъ прозрѣніи на одинъ мигъ можетъ онъ увидѣть. Но такъ какъ человѣкъ только часть, только одинъ звукъ великаго аккорда природы, поэтому онъ только часть Духа Земли и частію подобенъ ему. А подобное, по ученію греческихъ философовъ, познается только подобнымъ, и Фаустъ не можетъ обнять Духа. Между кабинетнымъ столомъ и животворной бурей дѣянія въ вѣчнобушующемъ морѣ созданія слишкомъ большая разница; но разница количественная, а не качественная. Человѣкъ можетъ постигнуть Духа Земли, потому что онъ на него походитъ, а походитъ онъ на него потому, что Духъ ему понятенъ. Дѣти -- плоть и кровь своего созданья; и если этотъ создатель безконечно больше каждаго изъ своихъ безчисленныхъ дѣтей, то по существу своему онъ все таки одно съ ними. Фаустъ правъ, признавая въ себѣ равенство съ нимъ въ самомъ существѣ своемъ, но жалокъ и ничтоженъ въ сравненіи съ безконечной мощью, раздѣляющею каждое отдѣльное существо отъ существа всѣхъ существъ.
   Тотчасъ послѣ исчезновенія Духа, къ Фаусту является его famulus Вагнеръ, типъ самодовольной посредственности, одинъ изъ буквоѣдовъ, въ ряды которыхъ поставилъ себя нѣкогда Фаустъ и которыхъ онъ теперь отъ души ненавидитъ и презираетъ. Это -- противоположность Фаусту, сухой эмпирикъ, ученый, постоянно заботящійся объ увеличеніи своихъ познаній, не замѣчающій мелочности своихъ поисковъ, потому что это вполнѣ согласно со вкусомъ его посредственности. Вагнеры учатся и учатся цѣлые вѣка, но никогда не достигаютъ истины. Они "ищутъ кладъ рукою жадной и рады, находя червей". Такъ какъ они сами никогда ничего новаго не открыли, не придумали, они старательно собираютъ открытое и придуманное другими. Вагнеръ приходитъ къ Фаусту только потому, что онъ, услышавъ восторженный голосъ Фауста, подумалъ, что Фаустъ декламируетъ греческую трагедію, и пришелъ поучиться декламаціи. Онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія объ изліяніи сильныхъ природныхъ чувствъ; если онъ слышалъ, что Фаустъ разговариваетъ вслухъ, то ему не можетъ не придти мысль о декламаціи, какъ весьма полезномъ и пригодномъ искусствѣ. Жалко и смѣшно его стремленіе научиться дѣйствовать на людей, кропотливо набранными громкими словами, нанизанными на нихъ идеями, похищенными у другихъ. Появленіе такого представителя заурядной, цеховой учености въ минуту сильнѣйшаго паѳоса, глубочайшихъ потрясеній духа, стремящагося въ самую глубину основъ мірозданія и жизни, но оставленнаго на рубежѣ, отдѣляющемъ человѣка отъ безконечнаго, открываетъ всю бездну, отдѣляющую мертвое знаніе отъ того, которое изливаетъ вокругъ себя неизсякаемый потокъ жизни. Сознаніе этой бездны теперь еще глубже поражаетъ Фауста при видѣ тупого надменнаго себялюбца, воображающаго, что владѣетъ знаніемъ. "Иль это значитъ знать?" восклицаетъ онъ;
   
                                       Сокрытую отъ вѣка,
   Кто смѣетъ истину напрасно разглашать?
   Немногихъ тѣхъ, кому пришлось ее узнать.
   И кто ее толпѣ безумно открываетъ, --
   Тѣхъ жгли за то, да распинали!
   
   Но Вагнеру нѣтъ дѣла до этого верховнаго знанія, онъ хочетъ своего обычнаго зауряднаго пережевыванія чужихъ мыслей, и эти слова, выходящія изъ самой глубины души, исполненной горя и отвращенія, онъ принимаетъ за учебную бесѣду.
   
   А я хоть до утра не прочь
   Въ ученомъ спорѣ упражняться
   
   говоритъ онъ. Ему нужно все заученное, все вычитанное изъ книгъ; онъ каждый день заучиваетъ что-нибудь новое, и если бы можно было, онъ собралъ бы всю ученость въ одну кучу,--
   
   Хоть я и очень много знаю,
   Но мнѣ бъ хотѣлось все узнать!
   
   Тотчасъ за уходомъ Вагнера слѣдуетъ второй монологъ Фауста. Двойная противоположность рѣзко чувствуется въ его душѣ. Стремленіе къ первобытной природѣ вызываетъ Духа Земли, и уничтожается при видѣ творческой полноты, чувствуя свою безпомощность; но съ одной стороны Духъ Земли, съ другой стороны мыслитель-мечтатель, просвѣщенный всякой ученостью и всякими изслѣдованіями, одновременно и жаждущій, и боящійся мірскихъ треволненій, вотъ первая противоположность. Непосредственно за ней, какъ бы въ дополненіе, слѣдуетъ другая: контрастомъ съ геніальнымъ мыслителемъ является ученая, самодовольная, пропитанная книжной пылью, какъ бы какимъ-то цѣлительнымъ бальзамомъ, олицетворенная неестественность. Между этими двумя безднами стоить Фаустъ, одинокій во всей необъятной для него пустынѣ -- вселенной. Но онъ долженъ быть еще благодаренъ Вагнеру; Вагнеръ ему ярко показалъ, какъ ничтожны всѣ его стремленія къ высшему знанію; истиннаго познанія для человѣка нѣтъ, а тѣ жалкія игрушки, которыя занимаютъ людей, въ родѣ Вагнера, -- не сейчасъ ли онъ ихъ такъ горько презиралъ? а все-таки онъ не можетъ помириться съ сознаніемъ своего безсилія.-- "Я, образъ Божества!" повторяетъ онъ слова, вырвавшіяся у него тотчасъ послѣ явленія духа.--
   
   Я, образъ божества, себя воображавшій
   Передъ зерцаломъ правды вѣковой,
   Сіянье свѣта вѣчнаго впивавшій
   И съ духа мощнаго совлекшій прахъ земной,
   Я, выше ангела избыткомъ бурныхъ силъ.
   Стремившійся въ природѣ воплотиться,
   Съ ея живящей силой съединиться,--
   Какъ тяжко долженъ былъ за то я поплатиться!
   Какъ громомъ онъ меня сразилъ!
   
   За свои высокія стремленія онъ осужденъ на безысходное мученіе. Жизнь и природа горько надъ нимъ иронизируютъ. Онъ не знаетъ поддаваться-ли этимъ стремленіямъ, существованіе которыхъ онъ, правда, считаетъ залогомъ возможности ихъ исполненія. Но онъ слишкомъ глубоко чувствуетъ, что матерія будетъ постоянно мѣшать порывамъ духа къ возвышенному познанію, и наши дѣла, какъ и наши страданія, отягощаютъ ихъ. Съ одной стороны,-- какъ бы могущественно ни было наше стремленіе, оно подавляется желаніемъ насладиться пріобрѣтеннымъ, такъ что мы высшее начинаемъ считать недосягаемымъ идеаломъ, и крылья нашего стремленія опускаются. Съ другой стороны, наши страданія пробуждаютъ въ насъ желаніе предохраниться отъ нихъ впередъ цѣною извѣстныхъ пожертвованій. Мысль о своемъ ничтожествѣ предстаетъ Фаусту во всей своей силѣ:
   
   Нѣтъ, нѣтъ! Богамъ я не могу равняться,--
   Я слишкомъ ясно это сознаю:
   Подобенъ я презрѣнному червю,
   Котораго судьба -- во прахѣ пресмыкаться.
   
   Если даже магія, съ ея сокровенными знаніями, не можетъ открыть ему тайны природы, то что значитъ все остальное знаніе, что значитъ весь научный хламъ, громоздящійся въ его кабинетѣ? Можетъ ли онъ помочь его ненасытной жаждѣ? Того, что природа скрываетъ отъ очей духа, не узнаешь никакими внѣшними способами. Вонъ изъ этой темноты! Приспѣла для Фауста минута разломать эти давящія его тѣснины, дерзко сорвать запоры съ этихъ вратъ, скрывающихъ вѣчность. Съ страстнымъ чувствомъ Фаустъ беретъ въ руки Драгоцѣнный кубокъ, нѣкогда блиставшій на пирахъ его дѣдовъ, чтобы налить въ него ядъ. Пылая воодушевленіемъ, онъ уже воображаетъ себя свободнымъ духомъ, творчески проносящимся по всей необъятной широтѣ природы. Неизвѣстность того, что насъ ждетъ за гробомъ, должна смущать его такъ же мало, какъ и вѣчная кара, которую церковь обѣщаетъ самаубійцамъ. Онъ долженъ рѣшиться на этотъ шагъ, хотя бы въ смерти ждало его уничтоженіе. Но въ ту минуту, какъ онъ подносить ядъ къ устамъ, колокольный звонъ и пасхальное пѣніе останавливаютъ его, давно знакомые сладкіе звуки волнуютъ его душу, и онъ невольно поддается ихъ обаянію. Воспоминанія нахлынули со всѣхъ сторонъ, и, подкупленный ими, онъ рѣшается оставить ядъ.
   
   О, сколько счастья, радостей невинныхъ
   Мнѣ этотъ звонъ когда-то возвѣщалъ!
   Мой шагъ послѣдній призракъ дней старинныхъ
   Воспоминаньемъ сладкимъ оковалъ...
   Лети жъ, лети, глаголъ небесъ святой!
   Слеза дрожитъ въ очахъ... Земля, я снова твой!
   
   СЦЕНА ЗА ГОРОДСКИМИ ВОРОТАМИ. ЯВЛЕНІЕ МЕФИСТОФЕЛЯ.
   Свѣтлое чувство, осѣнившее Фауста въ звукахъ пасхальной пѣсни свѣтомъ младенческой чистоты, укротило титаническіе порывы его души. Оно затронуло въ сердцѣ его такія струны, пробудило въ немъ такія душевныя силы, что ему доступно стало наслажденіе зрѣлищемъ людского веселья. Онъ идетъ за городскія ворота и любуется толпой.
   
   -- Я сталъ человѣкомъ, я смѣю имъ быть!
   
   восклицаетъ онъ отъ полноты новаго невѣдомаго ему сладостнаго ощущенія -- быть человѣкомъ среди людей. Но его ограниченный спутникъ не раздѣляетъ его радости; духъ мертвой учености отвращается отъ движеній жизни.
   
   Въ прогулкѣ съ вами для себя
   И пользу, и почетъ я вижу;
   Но будь одинъ, -- ушелъ бы я;
   Я слишкомъ грубость ненавижу,
   Ихъ кегель стукъ, ихъ брань и крики
   Моимъ ушамъ противны, дики...
   Кричитъ, бѣснуется народъ,--
   И это пѣніемъ зоветъ!
   
   заявляетъ онъ Фаусту. Но вотъ къ Фаусту подходитъ толпа крестьянъ, подносящихъ ему заздравный кубокъ. Вагнеръ завидуетъ почету, которымъ Фаустъ пользуется въ средѣ народа; а душа Фауста уже омрачена темнымъ воспоминаніемъ. Передъ нимъ встаютъ тѣ дни. когда онъ, еще богатый надеждами и полный горячей вѣры, напрасно молилъ небеса послать помощь противъ свирѣпствующей чумы. Съ этимъ воспоминаніемъ въ душѣ Фауста воскресаетъ другое, -- онъ помнитъ, что онъ съ своимъ отцомъ во время чумы принесъ гораздо больше вреда, чѣмъ пользы. Въ тѣхъ очертаніяхъ, какими онъ рисуетъ своего отца, замѣчается невольное, хотя и поверхностное сходство съ Пострадамомъ, тщетно боровшимся съ чумой въ Провансѣ въ 1525 г. По правиламъ тогдашней медицины, Фаустъ съ его отцомъ брали добытое изъ золота мужское металлическое сѣмя, -- краснаго льва, имя, которымъ иногда называлось золото, иногда красная окись ртути, соединяя его съ "лиліей", -- женскимъ металлическимъ сѣменемъ; въ колбѣ получали "философскій камень" или "юную царицу", сперва желтаго, потомъ краснаго, наконецъ, шафрановаго цвѣта, который будто бы имѣлъ силу не только всѣ металлы превращать въ золото, но исцѣлять всѣ болѣзни (панацея) и дѣлать человѣка безсмертнымъ. Фаустъ хорошо помнитъ, какъ недѣйствительны оказались въ черный день всѣ ихъ мнимыя знанія. Напрасно Вагнеръ старается утѣшить его филистерскими воззрѣніями на прогрессъ науки. Фаустъ хочетъ забыться, глядя на картину весенняго вечера. Его охватываетъ могучее стремленіе полетѣть вслѣдъ за удаляющимся солнцемъ, чтобы вѣчно впивать его сіяніе; мало-по-малу это стремленіе переходитъ въ другое, сходное съ первымъ; онъ чувствуетъ, что даже утоленная жажда наслажденій никогда не успокоитъ порыва, который охватываетъ его душу, такъ какъ этотъ порывъ гораздо выше чувственнаго міра.
   
   Ахъ, двѣ души, двѣ жизни, двѣ любви
   Живутъ во мнѣ, враждуя межъ собою!
    Привязана къ землѣ одна изъ нихъ,
   И грубыя ей милы наслажденья;
   Чужда другая радостей земныхъ
   И высшаго исполнена влеченья.
   
   Поэтому онъ долженъ пережить мірскія страсти, но онъ желалъ бы пережить ихъ на лету, не скованный любовью къ земной юдоли, не скованный цѣпями жизненнаго долга.
   
   О духи! Вы, что въ синей вышинѣ
   Витаете межъ небомъ и землею,--
   Я васъ зову! спуститеся ко мнѣ
   И дайте жизнью подышать иною!
   Будь только плащъ волшебный у меня,
   Въ чемъ могъ бы я летать, не вѣдая границы,--
   Его на пурпуръ царской багряницы.
   На цѣлый міръ не промѣнялъ бы я!
   
   Суевѣрный Вагнеръ пугается этого призыванія; воздушные духи давно извѣстны и ничего кромѣ дурного никому не приносятъ, ихъ не слѣдуетъ призывать. Но мольба Фауста услышана, въ тотъ же мигъ является Мефистофель въ видѣ чернаго пуделя, согласно легендѣ, гдѣ онъ также появляется въ видѣ пса.
   Въ слѣдующей сценѣ мы видимъ Фауста въ кабинетѣ, вернувшагося съ прогулки. Подъ вліяніемъ вспыхнувшаго въ груди его свѣтлаго чувства, въ немъ зажглась любовь къ Богу, любовь къ человѣку. Заговорилъ разумъ, заговорила надежда, и душа Фауста стремится къ высшимъ наслажденіямъ жизнію и къ открытію источника жизни, -- Божества, --
   
   Туда, гдѣ жизни рѣки льются
   И гдѣ источникъ жизни скрытъ.
   
   Но при всей доброй волѣ Фауста изъ груди его не истекаетъ удовлетворенія. Откуда возьмется то святое знаніе, котораго жаждетъ его душа? Нужно откровеніе свыше, а оно нигдѣ ярче не блистаетъ, какъ въ книгѣ Новаго Завѣта. Пасхальное пѣніе и праздничная толпа сильно потрясла душу Фауста. Высокое, торжественное чувство, охватившее его атмосферой былого и картины минувшихъ дней пробудили въ немъ христіанина и философа. Такая впечатлительная натура, какъ Фаустъ, не устояла противъ нахлынувшихъ чувствъ, и, не смотря на то, что онъ такъ недавно пытался достигнуть абсолютной истины раціональнымъ мышленіемъ, и также подъ впечатлѣніемъ появленія Земного Духа, наказавшаго его такимъ презрѣніемъ, -- Фаустъ ищетъ прибѣжища въ откровеніи и пытается передать его смыслъ на родномъ языкѣ. Но едва лишь онъ принимается за это, критическая сила ума снова поднимаетъ свой голосъ. Въ искреннее желаніе почерпнуть разумѣніе сущаго изъ чистаго божественнаго источника и добросовѣстно передать слово жизни на родномъ языкѣ, ничего не примѣшивая отъ себя, вторгается незамѣтно и самоувѣренно критическая мысль и побораетъ его. Передъ Фаустомъ лежитъ текстъ евангелія "Въ началѣ было Слово" -- камень преткновенія и яблоко раздора богослововъ. Понимая слово, какъ извѣстный актъ Божіей воли, выразившійся внѣшнимъ образомъ, Фаустъ не можетъ признать слово первоначальною причиною міротворенія. По его мнѣнію, движенію воли предшествовалъ разумъ -- творческая мысль, идея, планъ творенія. Но едва онъ замѣняетъ евангельское Слово Разумомъ, въ душѣ его снова возникаютъ сомнѣнія. Идеѣ творенія предшествовало бытіе силы, которая, ища пути выразиться внѣшнимъ образомъ, дала зарожденіе идеѣ. Слѣдовательно, первенство въ этомъ случаѣ принадлежитъ силѣ, которую Фаустъ и хочетъ поставить въ началѣ творенія. Его мышленіе идетъ далѣе; Разумъ и Сила, зарождаясь взаимно, другъ другу способствуютъ и выражаются въ дѣяніи -- внѣшней сторонѣ творчества. Въ немъ они изливаются вполнѣ и, такъ сказать, поглощаются имъ. Поэтому Божество все выразилось во внѣшнемъ своемъ образѣ и только въ немъ доступно человѣку; поэтому завершенное Дѣло должно быть поставлено во главѣ творчества предпочтительно передъ разумомъ и силой, и съ послѣдними человѣку нѣтъ нужды имѣть дѣло. Въ такомъ выводѣ мы снова видимъ Фауста -- титана, стремящагося божество измѣрить математически и подчинить его внѣшнимъ законамъ, и мы видимъ какъ бурно подхватывается его прирожденными сторонами и наклонностями его разумъ, шагъ за шагомъ подвигавшійся логически.
   
   Но я прозрѣлъ! Мнѣ ясно все опять, --
             И Дѣло я рѣшаюсь написать!
   
   восклицаетъ онъ. Теперь, когда, откинувъ привитое благочестиво-мирное настроеніе, Фаустъ снова сталъ самъ собой, Мефистофель за печкою начинаетъ сильнѣе безпокоиться, какъ бы напоминая Фаусту о себѣ и побуждая его попросить его помощи. А когда Фаустъ хочетъ прогнать безпокойнаго сосѣда, Мефистофель принимаетъ чудовищный образъ Слона, готовясь разойтись въ туманѣ. Фаустъ направляетъ на него ключъ Соломона, -- употрибительнѣйшее въ средніе вѣка заклинаніе противъ всякаго рода духовъ и привидѣній. Хоръ стихійныхъ духовъ, въ видѣ которыхъ въ средніе вѣка олицетворяли силы природы, перелетаютъ мимо и говорятъ на ходу о помощи Мефистофелю. Хотя эти духи нейтральны сами по себѣ и, какъ силы природы, готовы въ одинаковой степени служить добру и злу, но въ этомъ случаѣ, предчувствуя начинающуюся борьбу и сознавая превосходство Мефистофеля, которому долженъ поддаться Фаустъ, они держатъ его сторону. Фаустъ, желая испытать, какого рода духъ пойманъ имъ, беретъ заклинаніе для стихійныхъ духовъ.
   
   Коли ты Саламандра, -- то вспыхни огнемъ;
   Коль Ундина, -- волною разлейся;
   Коль Сильфида, -- въ поднебесья взвейся,
   И сокройся въ землѣ, коль ты Гномъ!
   
   Но, оказывается, что пойманный духъ не принадлежитъ ни къ одному изъ поименованныхъ четырехъ родовъ стихійныхъ духовъ. Фаустъ догадывается, что это адскій духъ и грозитъ ему знаменіемъ креста. Въ предупрежденіе такой угрозы, изъ тумана, -- символа сомнѣнія, -- является Мефистофель, въ видѣ странствующаго схоластика. Подъ именемъ странствующихъ схоластиковъ (scholastici vagantes) въ средніе вѣка извѣстны были бродячіе ученые, большею частью некончившіе студенты, которые, претендуя на глубокія познанія, занимались предсказаніемъ, гаданіемъ и другого рода мошеничествомъ. Такой образъ вполнѣ приличенъ Мефистофелю, въ программѣ котораго погибель Фауста основывается на призрачномъ удовлетвореніи его духовныхъ потребностей.
   На вопросъ Фауста, кто онъ такой, Мефистофель, отпуская шутку относительно попытки Фауста освоиться съ значеніемъ евангельскаго Слова, рекомендуется, какъ
   
             частица части той,
   Что дѣлаетъ добро, хоть зла всегда желаетъ.
   
   Это непонятно Фаусту, для котораго непостижима тайна жизни, превращающей зло въ добро, силу разрушенія въ источникъ созиданія; эта загадка, неразрѣшимая для него, привыкшаго вѣрить въ истинность выводовъ отвлеченно формальнаго мышленія; въ его сознаніи непримиримо логическое противорѣчіе между зломъ и добромъ такъ, чтобы послѣднее стало результатомъ перваго. Мефистофель опредѣленнѣе объясняется, что онъ -- духъ отрицанія, и правъ въ своемъ отрицаніи, такъ какъ все существующее годно только для того, чтобы уничтожиться, и потому разрушеніе и зло -- его стихія: это втайнѣ согласуется съ мучительнымъ сознаніемъ Фауста въ своемъ ничтожествѣ, и потому онъ спрашиваетъ Мефистофеля:
   
   Ты мнѣ сказалъ: я часть, но весь ты предо мной!
   
   На это получается отвѣтъ, убійственный по своей ироніи надъ гордыми мечтами человѣка.
   
   Тутъ правду скромность украшаетъ.
   Одинъ лишь человѣкъ мірокъ дурацкій свой
   За что-то цѣлымъ величаетъ;
   А я -- частица части той,
   Что всѣмъ была когда-то, въ вѣкъ былой;
   Частица тьмы, родившей свѣтъ,
   Что за пространство съ тьмой родимой
   Борьбой кипитъ непримиримой.
   
   Понятіе о духѣ зла, какъ о голомъ отрицаніи, а не противополагаемой добру вѣчной положительной тьмѣ, есть одна изъ главнѣйшихъ особенностей творческаго замысла Гёте, выразившагося въ образѣ Мефистофеля. Но можно сказать, что если же пустота, это ничто, эта тьма, съ которой Мефистофель отождествляетъ себя, и существовала до возникновенія свѣта, то она все-таки не есть положительное начало, положительное существо, а только отсутствіе свѣта, слѣдовательно, понятіе отрицательное: какъ можно изобразить въ живомъ образѣ идею отрицанія, понимаемую только какъ отсутствіе бытія? Бытіе отрицательное есть противорѣчіе само по себѣ,-- а именно этимъ намъ является Мефистофель. Вѣритъ ли онъ въ свое собственное опредѣленіе, которое онъ только что сдѣлалъ Фаусту? По всей вѣроятности, нѣтъ. Положительную правду въ этомъ случаѣ можно узнать изъ двухъ отрицательныхъ: во-первыхъ, эти слова говоритъ чортъ, существо отрицательное; во-вторыхъ, онъ говоритъ то, во что самъ не вѣритъ. Онъ приноравливается съ минуту къ состоянію Фауста, храбро щеголяетъ въ своемъ отвѣтѣ такой безстрашной, рѣшающей логикой, которая должна чрезвычайно освѣжающе подѣйствовать на ученаго, долго и напрасно пытавшагося разрѣшить эти туманныя проблемы. Онъ называетъ себя "частицей силы тьмы", т.-е. частичнымъ воплощеніемъ силы, индивидуумомъ. Сила не имѣетъ неограниченнаго бытія въ какомъ-нибудь одномъ центральномъ существѣ, являющемся такимъ образомъ, ея представителемъ, а разсѣяна въ тысячахъ индивидуумовъ. Слѣдовательно, Мефистофель въ этомъ же отвѣтѣ признаетъ зло, какъ положительную силу, несмотря на то, что только что объявилъ себя духомъ отрицанія. Гёте понималъ, что допусти онъ олицетвореніе отрицанія, существо, стремящееся все разрушать, приводить все къ собственному состоянію, -- это олицетвореніе получило бы тотчасъ же положительный характеръ и мало бы отличалось отъ христіанскаго понятія о духѣ зла, какъ противникѣ добру; а этого Гёте не хотѣлъ. Поэтому онъ разрѣшилъ эту задачу настолько, насколько возможно было ея разрѣшеніе. Мефистофель открыто объявляетъ себя духомъ отрицанія и въ этомъ смыслѣ дѣйствуетъ въ продолженіе всей драмы. А какова его дѣйствительная роль, въ томъ нѣтъ никакого противорѣчія, такъ какъ въ Прологѣ на небесахъ Господь говоритъ:
   
   Тебѣ подобными не буду я гнушаться.
   Изъ отрицающихъ духовъ
   Охотнѣй всѣхъ терпѣть я хитреца готовъ.
   Коль человѣкъ въ трудѣ ослабѣваетъ,
   Поддавшись праздности и мелочнымъ страстямъ.
   Съ охотою ему товарища я дамъ,
   Что дьявольски его и дразнитъ и прельщаетъ,
   И тѣмъ ведетъ къ добру, хоть служитъ злу онъ самъ.
   
   Поэтому, по Гёте Богъ не ненавидитъ зло, а признаетъ его, какъ необходимый элементъ въ организмѣ вселенной. Зло, какъ попущеніе Божіе, есть понятіе очень поверхностное; нѣтъ, зло предусмотрѣно въ божественномъ планѣ творенія, не какъ нѣчто противное ему, а какъ дѣятель, способствующій прогрессу человѣчества. Зло -- интриганъ въ драмѣ человѣческой исторіи; въ этомъ случаѣ оно похоже на тѣ яды, которые, будучи введены въ человѣческій организмъ, цѣлебно на него дѣйствуютъ. Вообще, это не есть понятіе абсолютное, а Относительное по самому своему существу.
   Совершенно согласуется съ его отрицательнымъ характеромъ и заявленіе Мефистофеля, что пламя -- единственная родственная ему стихія, потому что оно одно не хранитъ зачатки жизни и не способствуетъ ихъ развитію. Его самоопредѣленію соотвѣтствуетъ также ненависть ко всякой благотворной, положительной дѣятельности; а такъ какъ отрицательный принципъ является здѣсь, какъ и въ нашей обыденной жизни въ образѣ ограниченности, -- въ бытіи нашемъ и въ природѣ мы строго ограничены, и первоначальная вина Фауста и состояла не въ чемъ иномъ, какъ въ его стараніяхъ и попыткахъ проникнуть за эти границы къ безконечному. то на постоянномъ возбужденіи этого стремленія въ Фаустѣ Мефистофель и расчиталъ свою побѣду. Раздразнивъ въ Фаустѣ эту жажду самоувѣренностью своего отрицанія, онъ иронизируетъ надъ ограниченностью положительнаго начала -- свѣта.
   
   Всегда и всюду слитъ онъ съ тѣломъ,
   Повсюду онъ стѣсненъ предѣломъ,
   Тѣламъ онъ красоту даетъ,
   Тѣла ему стѣсняютъ ходъ,
   И скоро, я предполагаю,
   Съ тѣлами прахомъ онъ пойдетъ.
   
   При этихъ словахъ въ душѣ Фауста снова раскрываются раны со жгучей болью; въ его отвѣтѣ плохо скрывается впечатлѣніе, произведенное на него страшной критикой безплодной борьбы съ силой разрушающей. Ему мучительно захотѣлось познакомиться съ тѣмъ отрицательнымъ началомъ, но имя котораго Мефистофель враждуетъ съ положительнымъ свѣтомъ, началомъ, въ бытіе котораго Фаустъ самъ не вѣритъ. Но Мефистофелю надо дать этой жаждѣ возрасти въ душѣ Фауста до той крѣпости и силы, которая нужна для его дьявольскихъ расчетовъ. Поэтому теперь онъ торопится покинуть Фауста. Фаустъ, желая удержать его, проситъ потѣшить его хоть сказкой, -- хоть на минуту утолить проснувшіяся терзанія. Мефистофель соглашается на это, и нейтральные стихійные духи усыпляютъ Фауста своимъ пѣніемъ. Они навѣваютъ ему рядъ картинъ, рядъ невыразимо сладостныхъ грезъ. Эти грезы поднимаются передъ Фаустомъ какъ бы въ туманѣ, въ нихъ нѣтъ ничего положительнаго, ничего опредѣленнаго; они не даютъ ничего его уму, а дѣйствуютъ только на внѣшнія чувства; это -- тѣ жалкіе остатки чувства жизни, засвѣтившагося въ Фаустѣ во время прогулки, -- чувства братскаго отношенія къ людямъ, чувства довѣрія къ верховной силѣ, властвующей надъ міромъ, чувства, разбитаго духомъ отрицанія и теперь въ душевной пустотѣ уцѣлѣвшаго только въ чувственныхъ раздраженіяхъ, возбуждаемыхъ чувственными представленіями его воображенія. Но это не удовлетвореніе, это только забвеніе, и поэтому душевная жажда мучаетъ Фауста еще сильнѣе, когда онъ просыпается и замѣчаетъ исчезновеніе Мефистофеля.
   

ДОГОВОРЪ. СЦЕНА СЪ УЧЕНИКОМЪ. ОТЪѢЗДЪ.

   Чувственныя грезы, которыя мерещились Фаусту, еще болѣе раздражили его ненасытную жажду жизни. Тоска отчаянія сильнѣе бушуетъ въ немъ; его кабинетъ, -- его душная нора,-- сталъ ему еще противнѣе. Какъ разъ кстати является снова Мефистофель; его костюмъ, а также его приглашеніе, съ котораго онъ начинаетъ бесѣду съ Фаустомъ, уже ясно показываютъ цѣль его прихода, -- увлечь Фауста въ кипучій круговоротъ жизни. Въ отвѣтѣ Фауста звучатъ опять тѣ же ноты неудовлетворенности, доходящей до отчаянія, которыя слышны были еще въ первомъ его монологѣ.
   
   Умѣй терпѣть! Умѣй лишаться!--
   
   Вотъ тотъ припѣвъ, которымъ насъ жизнь постоянно услаждаетъ,
   
   Который каждый бьющій часъ
   Намъ неизмѣнно повторяетъ.
   
   Жизненная философія Фауста есть по существу своему философія эвдемоничеекая. Его желанная цѣль есть счастіе, а подъ счастіемъ онъ разумѣетъ наслажденіе, личное благосостояніе. Поэтому неудивительно, что онъ нашелъ въ своихъ философскихъ и научныхъ трудахъ такъ мало удовлетворенія. Будь онъ, какъ онъ самъ о себѣ думаетъ, подвинутъ горячимъ стремленіемъ къ истинѣ, онъ имѣлъ бы въ виду не одну только конечную недостижимую цѣль, но и каждый шагъ на пути къ ней непремѣнно доставлялъ бы ему наслажденіе. Въ этомъ отношеніи Вагнеру, съ его узкимъ, невозмутимымъ педантизмомъ, надо отдать предпочтеніе. О наслажденіи, происходящемъ отъ сознательной полезности въ извѣстномъ ограниченномъ кругѣ дѣйствія, Фаустъ еще пока не имѣлъ никакого понятія. Онъ цѣнитъ свои собственные таланты и способности не въ отношеніи] ихъ полезности для другихъ, а въ степени удовлетворенія, которое они могутъ ему доставить; а такъ какъ имъ не суждено дать ему счастія, къ которому онъ такъ страстно стремился, онъ ихъ считаетъ никуда не пригодными. Считать себя однимъ изъ милліоновъ работниковъ для достиженія великой всеобщей цѣли, которая находится еще внѣ его умственнаго кругозора, -- не въ его натурѣ. Даже глубина его взгляда мѣшаетъ его счастію, такъ какъ она уничтожаетъ иллюзію, которой наше счастіе обязано въ наибольшей своей части. Необъятная широта его умственнаго горизонта ставитъ его въ необходимость смотрѣть на самого себя и на свое существованіе со всеобщей міровой точки зрѣнія, -- и это служитъ дальнѣйшимъ источникомъ его бѣдствій. Аналитическая тенденція его ума вынуждаетъ его разлагать и разбирать впередъ всякое наслажденіе, которое ему предстоитъ испытать, -- и, убѣдившись въ его пустотѣ, онъ отбрасываетъ его.
   
   Лишь день зажжется, ночь смѣня,--
   Въ моей груди кипятъ рыданья:
   Я знаю, ни одно желанье
   Онъ не исполнитъ для меня;
   Но и преддверье наслажденья
   Разборомъ злобнымъ затемнитъ
   И сердца лучшія творенья
   Насмѣшкой ѣдкой уязвитъ.
   
   Убѣдившись такимъ образомъ въ суетѣ и ничтожествѣ мірскихъ удовольствій, Фаустъ приходитъ къ выводу, что цѣль человѣческой жизни недостижима путемъ одной умственной дѣятельности.
   
   Богъ, у меня въ груди живущій,
   Волнуетъ страсти въ сердцѣ мнѣ;
   Но, надо мною всемогущій,
   Ничѣмъ не властенъ Онъ извнѣ.
   
   Поэтому онъ жаждетъ смерти, небытія, уничтоженія. Онъ завидуетъ счастливцамъ, похищеннымъ смертью въ пріятную для нихъ минуту. На замѣчаніе Мефистофеля, что именно въ такую-то минуту онъ и испугался смерти, въ Фаустѣ закипаетъ досада на то, что его обмануло самое святое изъ испытанныхъ имъ ощущеній; поэтому онъ посылаетъ страстное энергическое проклятіе всѣмъ обманчивымъ призракамъ, въ погонѣ за которыми онъ растратилъ свои силы:
   
   Проклятье шлю я самомнѣнью.
   Которымъ духъ нашъ обольщенъ;
   Мечты коварной ослѣпленью,
   Которымъ разумъ помраченъ,
   И славы лживому сіянью
   Во мглѣ грядущаго густой
   И жалкимъ радостямъ стяжанья
   Съ рабомъ! сохой, семьей, женой...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И влагѣ гроздъ, и опьяненью,
   Надеждѣ, вѣрѣ и любви;
   Но больше всѣхъ тебѣ, терпѣнье,
   Я шлю проклятія свои!
   
   Тотчасъ вслѣдъ за проклятіемъ раздается хоръ стихійныхъ духовъ, какъ бы голосъ природы, страдающей за человѣка, отвергшаго ея лучшіе дары; эти невидимыя существа сожалѣютъ о томъ, что человѣкъ разрушилъ для себя всѣ блага, даруемыя природ Тогда соблазнилъ и привлекъ его суровый чародѣй преданія, который рѣшился жить, несмотря на горе жизни, рѣшился искать своей далекой цѣли, несмотря на всѣ неудачи. И Гёте создалъ идею Фауста въ ея первобытной простотѣ, идею того Фауста, который стремится, ищетъ и борется, который съ отчаяніемъ кидается въ объятія демона, заглушаетъ внутренній голосъ души нѣгой чувственныхъ наслажденій и съ горькимъ упрекомъ говоритъ самъ себѣ:
   
             Ахъ, двѣ души, двѣ вражескія тѣни,
             Живутъ въ груди моей, горятъ въ моей крови!
             Одна любовію земною,
             Срослась съ землей цѣпями бытія,
             Другая свѣтлою мечтою
             Стремится къ прадѣдамъ въ небесные края!
   
   Но въ то время Гёте еще не зналъ, какъ разрѣшить задачу, которую онъ самъ предложилъ себѣ въ первой части Фауста. Онъ изложилъ въ ней біографію своей души, онъ оживилъ своею жизнію, своимъ дыханіемъ характеръ Фауста и сдѣлалъ его своимъ изображеніемъ. Гёте былъ молодъ; страсти волновали его душу, онъ чувствовалъ, боролся и страдалъ, и все, что его волновало, онъ сложилъ въ свое созданіе. Вотъ почему въ первой части Фауста преобладаетъ теплая поэзія чувства; вотъ почему она носитъ яркій отпечатокъ истины, сознанной въ горькомъ опытѣ жизни, и произвела такое огромное впечатлѣніе въ Германіи, которая узнала въ этой страшной картинѣ борьбы свое собственное положеніе.
   Чтобы вѣрнѣе опредѣлить отношеніе первой части ко второй и ихъ взаимную связь, я повторю въ немногихъ словахъ содержаніе первой.
   Передъ нами Фаустъ въ минуту полнаго, горькаго разочарованія. Онъ узналъ на дѣлѣ, что всѣ попытки человѣческаго ума стѣснены непреоборимыми препятствіями, онъ узналъ, ежели хотите, всю неудовлетворительность умозрительныхъ истинъ. Онъ, котораго судьба поставила въ живую сферу природы, промѣнялъ этотъ дивный даръ боговъ на туманныя воззрѣнія, на неоправданныя догадки, которыми болѣзненное воображеніе старалось пояснить темныя страницы природы. Душа его рвется изъ шумныхъ стѣнъ на волю, на просторъ. Она хочетъ обнять въ бесѣдѣ съ живой природою "живыя силы бытія, причины тайныя міровъ". Фаустъ любуется на дивное изображеніе этой необъятной природы, онъ видитъ въ немъ:
   
             Какъ въ цѣломъ часть ко части льнетъ,
             Одно въ другомъ творитъ, живетъ,
             Какъ силы горнія встаютъ,
             Другъ другу ведра подаютъ,
             Благословенными крылами
             Нашъ бѣдный міръ животворятъ,
             И въ дальнихъ пажитяхъ надъ нами
             Въ живыхъ созвучіяхъ гремятъ.
   
   Но въ тоже время онъ убѣждается, что эта необъятная, творческая природа закрыта отъ него непроницаемою завѣсою. Эти силы, приводящія въ движеніе цѣлыя миріады міровъ не подойдутъ подъ тѣсные размѣры человѣческаго ума. Природа, въ своемъ необъятномъ, божественномъ значеніи никогда не откроется передъ нимъ.
   
             Къ ея сосцамъ не припадать устами,
             Откуда жизни ключъ живой,
             Питая цѣлый міръ, струится предо мной
             Живыми, полными волнами!
   
   И Фаустъ съ негодованіемъ переходитъ къ тѣсной сферѣ земли. Здѣсь его колыбель, его будущая могила. Земля, родная, близкая земля не отвергнетъ его отчаянной мольбы, и онъ заклинаетъ духа земли; но и земля, какъ ни мала она въ общей связи міровъ, остается неразрѣшимою загадкою для человѣка, который, повѣряя тысячелѣтіями одинъ изъ таинственныхъ іероглифовъ земной природы, создаетъ для нея цѣлыя системы, и пустыми догадками поясняетъ ея завѣтныя тайны. Бѣдный, самонадѣянный Фаустъ сознаетъ, наконецъ, свое совершенное ничтожество. Жалкія попытки его ума -- потерянный трудъ. Въ это время къ нему является демонъ -- искуситель. Онъ совершаетъ его разочарованіе, дразнитъ его самолюбіе, смѣется надъ затѣями человѣческой мудрости. Онъ указываетъ Фаусту на другую цѣль, на другую веселую сторону жизни, сулитъ ему очаровательный жребій и безпрерывныя наслажденія. Фаустъ съ презрѣніемъ принимаетъ его предложеніе. Условіе, на которое соглашается Мефистофель, невыполнимо. Фаустъ глубоко убѣжденъ, что наслажденія чувственности и мнимыя упоенія жизни не заглушатъ внутренняго голоса души, не удовлетворятъ его самолюбія. Онъ не боится судьбы, и вотъ его условіе:


             ..... если я скажу мгновенью!
             Тебѣ я радъ! остановись!
             Я отдаюсь уничтоженью,
             И ты надъ жертвой веселись!
             Пускай тогда твой плѣнъ прервется,
             Мой смертный часъ пробьетъ стеня,
             Пусть маятникъ съ часовъ сорвется,
             Пусть минетъ время для меня!
   
   Мефистофель выводитъ бѣднаго ученаго изъ пыльнаго кабинета въ новый, незнакомый міръ. Шумныя пѣсни и разгульные пиры встрѣчаютъ Фауста. Демонъ воспламеняетъ его страсти, возбуждаетъ чувственность. И вотъ Маргарита, чистая, невинная Маргарита, съ молитвенникомъ въ рукѣ, проходитъ мимо него. Роковая, урочная встрѣча! Новая страсть заговорила въ душѣ Фауста, и онъ требуетъ отъ Мефистофеля Маргариту. Демонъ торжествуетъ. Онъ медленно подготовляетъ наслажденія любви и тѣмъ ужаснѣе раздражаетъ чувственность Фауста, тѣмъ вѣрнѣе готовитъ ему погибель. Наконецъ простодушная, довѣрчивая и обманутая Маргарита въ объятіяхъ своего любовника. Она вся предалась ему въ первомъ поцѣлуѣ любви, и ни одно сомнѣніе не закралось въ ея чистую душу. Но скоро прошло минутное ослѣпленіе Фауста. Чувственность удовлетворена, страсть насыщена. Простодушная любовь бѣдной Маргариты не наполнила его души, жадной до новыхъ впечатлѣній и умственной дѣятельности. Фаустъ бѣжитъ отъ обманутой дѣвушки, скрывается въ пустынѣ, мечтаетъ, груститъ. Мефистофель, которому не нравится мрачное уединеніе Фауста, напоминаетъ ему имя Маргариты и укоряетъ его въ равнодушіи. Фаустъ возвращается. Но преступная любовь его пошла въ огласку. Сосѣди пальцами указываютъ на Маргариту; подруги стыдятся бѣдной дѣвушки, и, наконецъ, братъ узнаетъ изъ язвительныхъ намековъ товарищей о двусмысленномъ поведеніи сестры. Онъ не въ состояніи уничтожить молвы и съ дикимъ мщеніемъ подстерегаетъ любовника. Фаустъ въ глубокую ночь приходитъ на свиданіе съ Маргаритой, и рука его, направленная Мефистофелемъ, убиваетъ брата обманутой дѣвушки. Демонъ опять торжествуетъ и силою уводитъ Фауста съ печальнаго мѣста его кроваваго преступленія. А Маргарита, лишенная добраго имени, оставленная тѣмъ, кому она такъ довѣрчиво отдала свою судьбу, съ ужасомъ просыпается отъ сладкаго сна любви, и въ первый разъ понимаетъ, что эта любовь грѣшна передъ Богомъ и передъ людьми. И какъ ужасно это сознаніе грѣха для бѣдной дѣвушки! Оно преслѣдуетъ ее, какъ тѣнь, шепчетъ укоры, когда она молится, пугаетъ за работой и будитъ во время сна. И въ храмѣ Божіемъ возлѣ нея стоитъ неотступный демонъ, неумолкающая совѣсть. Наконецъ кровавая смерть брата и его послѣдніе, страшные упреки довершаютъ несчастіе Маргариты. Ужасное, неиспытанное горе потемняетъ ея разсудокъ, и она въ безуміи убиваетъ свое дитя, невинный плодъ преступной любви. Въ это время Мефистофель, который съ умысломъ скрывалъ ужасное положеніе бѣдной оставленной женщины, но которому не удалось и уничтожить страшныхъ угрызеній совѣсти, наконецъ проснувшейся въ груди несчастнаго Фауста, поражаетъ его извѣстіемъ, что Маргарита въ темницѣ, какъ убійца своего ребенка. Фаустъ съ яростью проклинаетъ Мефистофеля и требуетъ освобожденія Маргариты. Они приходятъ въ темницу; безумная Маргарита наконецъ узнаетъ своего любовника, но при появленіи Мефистофеля она умираетъ съ раскаяніемъ въ сердцѣ, съ молитвою на устахъ. Замирающій голосъ жалобно зоветъ Фауста къ Маргаритѣ. Но Мефистофель увлекаетъ его за собой, и словами демона: "Ко мнѣ! за мной"!-- оканчивается первая часть.


   Въ лирическомъ характерѣ этой дивной картины мы встрѣчаемъ вѣрное изображеніе молодого человѣка, котораго волнуютъ дикія страсти. Въ этихъ суровыхъ звукахъ раздается горькая жалоба борьбы, слышится глубокій стонъ негодованія. Это -- созданіе молодого поэта на первыхъ ступеняхъ жизни. Вторая часть имѣетъ совсѣмъ другой характеръ. Планъ ея относится къ зрѣлому возрасту гётевой жизни, а самое исполненіе совершено только въ послѣдніе годы. Путешествіе въ Италію, величественныя развалины классической древности и изученіе пласти ческой красоты въ греческихъ образцахъ произвели сильный переворотъ въ умственномъ направленіи Гёте, и съ нихъ начинается второй періодъ его поэтическаго развитія,-- созданіе Ифигеніи, Торквато Тассо и, наконецъ, идея второй части Фауста. Въ первой части мы встрѣтили вопросъ, во второй находимъ отвѣтъ. Въ это время Гёте имѣлъ уже полное понятіе о существѣ и направленіи своего дарованія, и онъ ясно высказалъ новый переворотъ, который надъ нимъ совершился.


   Тамъ, на развалинахъ древности, въ роскошной Италіи, гдѣ Ифигенія вдохновила поэта, гдѣ посѣтила его невоспѣтая тѣнь Торквато, Гёте снова возвратился къ своему любимому произведенію. Не черта, которая въ это время всего болѣе поразила его въ преданіи Фауста, вполнѣ характеризуетъ второй періодъ его поэтическаго развитія. Это было соединеніе чернокнижника среднихъ вѣковъ съ Еленой классической Греціи. Гёте отмѣтилъ съ полнымъ сочувствіемъ эту страницу преданія, и третій актъ второй части Фауста былъ оконченъ гораздо раньше другихъ и явился еще при жизни поэта, Эта дивная аллегорія его фантастической драмы, въ которой душа Фауста, очарованная прелестями Елены, сливается съ этой олицетворенной поэзіей Греціи, носитъ на себѣ яркій отпечатокъ гордаго, внутренняго сознанія, что Гёте первый оживилъ и вызвалъ духъ классическаго міра и соединилъ его съ духомъ и направленіемъ романтической поэзіи. Этотъ третій актъ составляетъ зерно второй части Фауста, изъ котораго впослѣдствіи развилось цѣлое созданіе. Но въ самомъ окончательномъ исполненіи, мы видимъ третій періодъ поэтическаго развитія Гёте. Необузданное стремленіе юности, уступило ясному и покойному созерцанію преклонной старости. Мудрое, величавое спокойствіе замѣнило буйныя страсти. Старецъ, испытанный всѣми переворотами жизни, богатый опытомъ и знаніемъ, не покушается болѣе переступить за ненарушимые предѣлы, поставленные человѣческому уму. Характеръ этого третьяго періода, которому принадлежитъ окончательное исполненіе Фауста, составляетъ безстрастное созерцаніе самого себя. Это не тотъ идеалъ второго періода, на которомъ отразились классическіе образы Греціи. Поэтъ самъ дѣлается средоточіемъ своихъ произведеній. Все что выходитъ изъ-подъ пера его имѣетъ болѣе или менѣе явное отношеніе къ его собственной жизни, развитію, судьбѣ и дѣятельности. Въ ясномъ сознаніи поэта, сильнаго гордымъ безстрастіемъ, оживаютъ пестрыя явленія прошедшаго и чудные символическіе образы облекаютъ спокойныя мнѣнія настоящаго. Но эти огромныя аллегоріи обнимаютъ цѣлый міръ науки и жизни, повѣренной богатою жизнію поэта. Онъ складываетъ въ нихъ результатъ своего безстрастнаго самопознанія. Гёте понялъ свое историческое значеніе, и онъ вызываетъ самого себя на судъ передъ собою и передъ человѣчествомъ. Въ идеѣ первой части Фауста мы встрѣтили картину бурнаго стремленія человѣка, который, уповая на собственныя силы, хочетъ своимъ ограниченнымъ умомъ разрѣшить неограниченныя тайны природы. Утомленный, уничтоженный неудачами, онъ кидается въ объятія демона, который разслабляетъ его нѣгой и наслажденіями. Но выполнилъ ли Мефистофель условіе, по которому Фаустъ дѣлается его достояніемъ? Нѣтъ! И Фаустъ въ темницѣ Маргариты еще болѣе, чѣмъ прежде удалился отъ роковой цѣли, къ которой его приводитъ Мефистофель. Измученный упреками совѣсти, подавленный бременемъ грѣха, Фаустъ еще не ложился съ самодовольствіемъ на ложе лѣни, еще не говорилъ мгновенію: остановись! тебѣ я радъ! Въ идеѣ второй части мы видимъ возрожденіе Фауста. Направленіе его измѣняется, поэтическая душа очищается красотами классическаго міра. Въ усиліяхъ прямого труда ему открывается новая цѣль. Вѣчная дѣятельность, полное употребленіе силъ, данныхъ человѣку природою, составляютъ его назначеніе. Вотъ въ чемъ заключается главная идея второй части Фауста, а вмѣстѣ съ тѣмъ и настоящее понятіе поэта о назначеніи человѣка.
   Первый актъ второй части открывается аллегорическою сценою, которая указываетъ на связь и отношенія къ первой половинѣ созданія. Заря занимается; утомленный Фаустъ спитъ непокойнымъ сномъ на роскошномъ лугу, окруженный благоуханіемъ цвѣтовъ. Къ его изголовью слетаетъ Аріель, духъ пѣсенъ и воздуха; за нимъ легкій рой послушныхъ эльфовъ. Тихая сила поэзіи смягчаетъ страданіе человѣка, и вотъ назначеніе Аріеля.
   
             Какъ дохнетъ весна златая
             Благовоніемъ цвѣтовъ,
             Тихо, весело мелькая
             Въ свѣжей зелени луговъ:
             Силой эльфовъ міръ утѣшенъ
             И безмолвствуетъ печаль;
             Кто-бъ онъ ни былъ, чистъ иль грѣшенъ.
             Эльфамъ страждущаго жаль.
   
   Тихіе звуки поэзіи смиряютъ борьбу души и смываютъ прежнее горе волнами Леты съ измученнаго сердца Фауста. Онъ просыпается и съ обновленною душою привѣтствуетъ раннее утро:
   
             Полнѣе дышетъ жизненная сила,
             Зарю небесъ привѣтствуетъ она;
             И въ эту ночь земля не измѣнила:
             У ногъ моихъ воспрянула отъ сна,
             И въ грудь мою желанія вселила,
             И духъ окрѣпъ и вновь стремлюся я
             На крайнія ступени бытія.
             Мерцаньемъ дня озарены вершины.
             Проснулся лѣсъ и жизнію гремитъ;
             Туманъ бѣжитъ съ долины на долины,
             Но Божій день и долы озаритъ.
   
   Однако, этотъ яркій солнечный свѣтъ ослѣпляетъ бѣднаго Фауста и напоминаетъ ему прежнее состояніе души, когда онъ въ самонадѣянномъ стремленіи воображалъ, что для человѣка нѣтъ ничего невозможнаго. Теперь онъ видитъ, что Мефистофель правъ: только въ привычной смѣнѣ дня и ночи судьба назначила жить человѣку. Фаустъ, наконецъ, отказывается отъ гордаго стремленія за предѣлы здѣшняго міра. Онъ видитъ изображеніе жизни въ бурномъ водопадѣ, стремящемся съ утеса на утесъ: онъ любуется свѣтлыми брызгами радуги, этимъ символомъ поэзіи, который раскинулся надъ водопадомъ. Гёте почти тѣми же словами говоритъ гдѣ-то {См. Werke. Bd. 50, S. 161.} о самомъ себѣ. Вотъ почему этотъ монологъ Фауста имѣетъ близкое отношеніе къ положенію самого поэта, который вмѣстѣ съ нимъ отказывается отъ того гордаго стремленія къ непосредственному разрѣшенію высшихъ задачъ человѣческой жизни, на которое и онъ покушался въ бурные годы юности. И надъ нимъ совершилось то же самое поэтическое возрожденіе, которое теперь совершается надъ Фаустомъ. Поэзія изгладила горькія впечатлѣнія прошедшаго, и Фаустъ съ обновленною душою встаетъ для новой жизни и дѣятельности. Но прежняя, тѣсная сфера не удовлетворяетъ его болѣе; ему нуженъ просторъ и обширное поприще. Онъ сталъ спиною къ прошедшему; но передъ нимъ открывается будущее, въ которомъ онъ ищетъ новой цѣли и новыхъ трудовъ.
   Вторая сцена приводитъ насъ ко двору императора. Преданіе о Фаустѣ относится къ эпохѣ Максимиліана. Но императору, который теперь является передъ нами, мы не должны приписывать никакого историческаго характера. Онъ представляетъ только общее олицетвореніе римскаго императора среднихъ вѣковъ. Окруженный своимъ дворомъ, онъ принимаетъ канцлера, маршала, военачальника, казначея, которые горькими жалобами изображаютъ разстроенное положеніе того времени. Не достаетъ придворнаго шута. Мефистофель замѣняетъ его. Онъ самъ рекомендуетъ себя слѣдующими словами:
   
             Кого клянутъ, кого желаютъ,
             Кого и гонятъ и манятъ,
             Кого повсюду защищаютъ
             И обвиняютъ и бранятъ;
             Кто незванный къ тебѣ приходитъ,
             Чье имя весело звучитъ;
             Кто нынѣ самъ къ тебѣ подходитъ,
             Кто самъ потомъ тебя бѣжитъ.
   
   Пользуясь правомъ придворнаго шута, Мефистофель издѣвается надъ общими жалобами. Всѣ онѣ происходятъ отъ одной причины, и эта причина -- недостатокъ денегъ. Мефистофель указываетъ на сокрытыя сокровища земли, которыя одни въ состояніи удовлетворить всѣ нужды двора и народа. Его слова возбуждаютъ общія надежды и успокаиваютъ взволнованные умы. Дворъ возвращается къ прерваннымъ удовольствіямъ карнавала. Затѣйливый аллегорическій маскарадъ замѣняетъ строгое совѣщаніе. Рыбаки, дровосѣки, садовники, поэты, пестрыми толпами являются на сценѣ. Ихъ смѣняютъ граціи, парки и фуріи. Эти явленія греческой миѳологіи напоминаютъ объ общемъ характерѣ самого созданія. Вотъ мальчикъ-возничій, который управляетъ пышною колесницей Плутуса. Этотъ мальчикъ, олицетвореніе поэзіи, живой и дѣятельной, несвязанной тѣсными условіями мѣста, времени или лица. Вотъ наконецъ и великій Панъ, окруженный фавнами, нимфами, сатирами. Пестрое движеніе этого блистательнаго праздника изображено яркими красками.


   Въ слѣдующей сценѣ императоръ благодаритъ Фауста, который былъ учредителемъ праздника, за этотъ волшебный маскарадъ. Въ то же время маршалъ, военачальникъ, казначей, съ торжествующими лицами объявляютъ объ общемъ благосостояніи народа, котораго нужды удовлетворены умными распоряженіями Мефистофеля. Демонъ управился на этотъ разъ съ финансами и предупредилъ своею выдумкою позднѣйшую изобрѣтательность Лау. Общее спокойствіе возстановлено. Удовольствія могутъ смѣнить прежнія заботы. Фаустъ, учредитель дивнаго маскарада, долженъ оказать новыя услуги двору. Императоръ требуетъ отъ него явленія Париса и Елены.
   Это необыкновенное требованіе пугаетъ даже самого Мефистофеля.
   Меф. Зачѣмъ ты ведешь меня подъ эти темные своды? Не веселѣе ли тамъ, въ пестромъ, тѣсномъ движеніи двора, гдѣ столько случаевъ къ обману и проказамъ?
   Фаустъ. Не говори мнѣ этого, я тебя знаю. Ты теперь отъ того только увертываешься, чтобы избавиться отъ разговора со мною. Не трудись по-пустякамъ; меня замучили придворные. Императоръ требуетъ немедленнаго представленія Елены и Париса. Онъ хочетъ видѣть своими глазами эти идеалы мужской и женской красоты. Проворнѣе же къ дѣлу! Я не могу нарушить даннаго слова.



   Меф. Ты далъ безумное обѣщаніе.
   Фаустъ. А не твои ли насъ затѣи погубили?
             Объ этомъ не подумалъ ты.
             Сперва мы ихъ обогатили,
             Теперь ихъ забавлять должны.
   Меф. Ты думаешь, что это такъ легко; нѣтъ, здѣсь передъ нами крутыя ступени. Ты заходишь въ чужую область и наконецъ безсмысленно обременишь себя новыми долгами. Заклинаніе Елены не такъ легко, какъ изобрѣтеніе нашихъ вексельныхъ сокровищъ. Колдовство всякаго рода привидѣнія, уродливые карлики, -- къ твоимъ услугамъ. Но красавицы сатаны, какъ бы хороши онѣ ни были, въ героини не годятся.
   Фаустъ. Ты опять запѣлъ на старый ладъ. Отъ тебя никогда не узнаешь ничего вѣрнаго. Ты -- отецъ всевозможныхъ препятствій, а за каждое средство требуешь новой награды. Я тебя знаю; ты сдѣлаешь дѣло и безъ того, чтобы ворчать. Не успѣешь оглянуться, а Елена тутъ какъ тутъ.
   Меф. До язычниковъ мнѣ никакого дѣла нѣтъ; у нихъ свой особенный адъ; впрочемъ, средство есть.
   Фаустъ. Говори скорѣе!
   Меф. Передаю тебѣ я неохотно
             Тѣхъ страшныхъ тайнъ; есть дикая пустыня,
             Тамъ царствуютъ высокія богини;
             Вокругъ нихъ нѣтъ ни времени, ни мѣста
             И говорить неловко мнѣ о нихъ.
             То матери!
   Фаустъ (вздрогнувъ). Матери!
   Меф. Или тебѣ страшно стало.
   Фаустъ. Матери! Матери!-- какъ страненъ этотъ звукъ.
   Меф. Все это такъ. То -- дивныя богини;
             И вамъ онѣ нисколько незнакомы,
             А мы о нихъ не любимъ толковать.
             Подъ бездной ихъ невѣдомые домы;
             Ты виноватъ, что ихъ не миновать.
   Фаустъ. Куда дорога?
   Меф. Дороги нѣтъ. Тамъ не было и не будетъ ноги человѣка. Дорога къ непрошенному и неумолимому. Готовъ ли ты? Тамъ нѣтъ ни замковъ, ни затворовъ. Ты переходишь отъ уединенія къ уединенію. Понимаешь ли ты, что такое -- пустота и уединеніе?
   Фаустъ. Кажется, можно бы оставить эти пустые разговоры. Они отзываются кухнею вѣдьмы и напоминаютъ давно прошедшее время. Развѣ я не шатался по свѣту? Развѣ самъ не учился и не училъ пустякамъ? Бывало, кажется, сказалъ умно,-- а противорѣчіе становится тѣмъ громче. Да не я-ли самъ убѣжалъ отъ этихъ вздоровъ въ уединеніе, въ пустыню, и наконецъ предался тебѣ -- чорту?
   Меф. Проплыви весь океанъ, чтобы понять безпредѣльность; и тамъ ты видишь какъ идетъ волна за волной, хотябы даже тебѣ грозила погибель. Ты все-таки увидишь хоть что-нибудь. Увидишь плавающихъ дельфиновъ по зеленой равнинѣ затихшаго моря, увидишь, какъ мимо тебя проходятъ облака, солнце, луна и звѣзды. А тамъ, въ вѣчно пустой дали, ты не увидишь ничего; не услышишь шороха твоихъ шаговъ, не найдешь твердаго мѣста, гдѣ-бы отдохнуть.
   Фаустъ. Ты говоришь настоящимъ мистагогомъ, который обманываетъ простодушныхъ неофитовъ. Только обратно. Ты посылаешь меня въ пустоту, чтобы я тамъ увеличилъ свое искусство и силу. Ты для себя заставляешь меня, какъ кошку, вынимать каштаны изъ-подъ горячихъ углей. Впередъ! я допытаюсь и увѣренъ что найду все, въ твоемъ ничто.
   Меф. Я долженъ тебѣ отдать справедливость, прежде нежели мы разстанемся; я вижу ты коротко познакомился съ чортомъ. Вотъ тебѣ ключъ, возьми его съ собой.
   Фаустъ. Эту бездѣлицу?
   Меф. Сперва возьми его въ руки, а тамъ осуди.
   Фаустъ. Онъ растетъ въ моей рукѣ; онъ сверкаетъ, блеститъ.
   Меф. Теперь ты знаешь, чѣмъ владѣешь. Этотъ ключъ укажетъ тебѣ настоящую дорогу; ступай за нимъ, онъ приведетъ тебя къ матерямъ.
   Фаустъ, (вздрогнувъ). Всякій разъ -- громовый ударъ! Что-же это за слово, котораго я слышать не могу.
   Меф. Ужели ты такъ простъ, что каждое новое слово тебя пугаетъ? Ужели ты хочешь слышать только то, что слыхалъ уже и прежде? Не пугайся впередъ ничего, какъ-бы оно ни звучало; ты, кажется, давно пріученъ къ разнымъ диковинкамъ.



   Фаустъ. Но я не ищу спасенія въ холодномъ оцѣпенѣніи. Дрожь и трепетъ -- лучшая доля человѣка. Пусть свѣтъ уничтожитъ всѣ его чувства; но все огромное, безпредѣльное, его всегда глубоко поражаетъ.
   Меф. Пламенный треножникъ тебѣ наконецъ докажетъ, что ты достигъ до самаго послѣдняго, крайняго дня. При свѣтѣ этого треножника ты увидишь матерей. Однѣ сидятъ; другія ходятъ или стоятъ, какъ пришлось. Образованіе и превращеніе! Вѣчной мысли вѣчная бесѣда! Окруженныя изображеніями всего созданія, онѣ тебя не увидятъ, потому что видятъ одни только очерки. Тогда ты смѣло подойдешь къ треножнику, коснешься его ключомъ!
   Фаустъ, (держа ключъ, принимаетъ повелительное положеніе).
   Меф. Вотъ такъ. Онъ пристанетъ, пойдетъ за тобой какъ вѣрный рабъ. Ты покойно возстанешь, счастіе тебя подниметъ. Онѣ еще не успѣютъ тебя замѣтить, а ты ужъ возвратился. Тогда ты, первый кто рѣшился на такое дѣло, вызываешь героя и героиню; и самый ѳиміамъ магическими способами превратится для тебя въ боговъ.
   Фаустъ. Что же теперь?
   Меф. Теперь погрузись въ пропасти; топни и провалишься; потомъ топнешь еще разъ, и опять придешь назадъ.
   Фаустъ, (исчезаетъ).
   Меф. Поведетъ ли этотъ ключъ его къ добру? Мнѣ очень хочется узнать, возвратится-ли онъ къ намъ?
   Названіе матерей Гёте почерпнулъ изъ Плутарха. Идея, которую онъ разумѣлъ подъ этимъ словомъ, сама по себѣ довольно ясна, несмотря на ея отвлеченное выраженіе. Одинъ изъ послѣдователей Гегеля, основываясь на этомъ загадочномъ выраженіи, воображалъ, что Гёте намекалъ въ этомъ мѣстѣ своего произведенія на отвлеченныя метафизическія категоріи, заключающіяся въ логикѣ Гегеля! Но Фаустъ и Гёте давно отказались отъ всякой умозрительной дѣятельности.
   Матери имѣютъ другое значеніе. Гёте указываетъ на свое собственное поэтическое возрожденіе, на переходъ къ идеаламъ классической красоты. Съ невольнымъ трепетомъ онъ убѣдился въ необходимости этого переворота. Отъ стремленія къ новому идеалу зависитъ переломъ всей дѣятельности Фауста и начинается новое направленіе, новый періодъ его жизни. Очищеніе души, на которое въ первой сценѣ указываютъ благодѣтельные духи поэзіи, теперь дѣйствительно совершается надъ Фаустомъ. Но это возрожденіе требуетъ полнаго, безусловнаго превращенія всей его прежней жизни. Онъ долженъ погрузиться въ самого себя, въ невидимыя, глубокія нѣдра собственнаго духа, куда Мефистофель не можетъ указать ему дороги и гдѣ скрываются первыя начала творческой дѣятельности человѣка, эти матери всѣхъ его созданій. Вся эта сцена взята изъ собственнаго опыта поэта. Письма илъ Италіи указываютъ на эту эпоху его нравственнаго преобразованія, на переходъ отъ мутныхъ страстей юности къ ясному сознанію возмужалыхъ лѣтъ, къ усвоенію новаго идеала, олицетвореннаго подъ образомъ Елены! И Гёте, подобно Фаусту, сошелъ въ невѣдомыя глубины своей души, къ этимъ таинственнымъ матерямъ и тамъ, съ самоотверженіемъ отрекаясь отъ прежняго образа мыслей, отъ прежнихъ страстей и склонностей, онъ силою добылъ для себя магическій треножникъ, посредствомъ котораго оживилъ въ стройныхъ звукахъ новой поэзіи дивные образы классической древности.
   Странное противорѣчіе съ таинственною дѣятельностью Фауста представляетъ слѣдующая сцена при дворѣ. Дамы и пажи окружаютъ Мефистофеля. Требованіямъ нѣтъ конца. Одна отморозила ножку, другая потеряла любовника, у третьей веснушки. Всѣ ждутъ волшебнаго представленія, придворные торопятъ, Мефистофель хлопочетъ.
   Наконецъ, въ богатой рыцарской залѣ собирается дворъ въ нетерпѣливомъ ожиданіи любопытнаго представленія; Мефистофель занимаетъ мѣсто суфлера. Фаустъ является на сцену:
   Фаустъ. Васъ зову, о матери, царицы безпредѣльности, всегда одинокія и всегда вмѣстѣ. Вокругъ васъ летаютъ изображенія жизни, движущіяся безъ жизни. Что было разъ, то тамъ живетъ въ полномъ блескѣ и сіяніи, потому что оно ищетъ вѣчности. А вы, всемогущія силы, раздѣляете эти картины на дневной шатеръ и на своды ночей; однѣ исчезаютъ въ свѣтломъ потокѣ жизни; смѣлый магъ идетъ за другими, и въ роскошной жатвѣ, съ полнымъ довѣріемъ открываетъ людямъ свои чудеса.
   Послѣ необходимыхъ пріуготовленій совершается волшебное явленіе Париса и Елены. Дамы восхищаются свѣжею, естественною красотою Париса, рыцари съ сладострастіемъ любуются Еленой. Но Фаустъ пораженъ дивнымъ явленіемъ; передъ нимъ открывается новый міръ; онъ видитъ олицетворенный идеалъ, къ которому такъ смутно стремилась душа! Маргарита и Елена! Какой огромный промежутокъ между этими двумя идеалами красоты! Возрожденіе Фауста ужетеперь вознаграждается дивными плодами этого явленія:
   
             Гдѣ взять глаза? Въ видѣніи прекрасномъ
             Скрывается начало красоты.
             За страшный шагъ на поприщѣ ужасномъ
             Меня стократъ вознаграждаешь ты!
             Земля была для глазъ моихъ закрыта,
             Теперь она полна живой мечты,
             Тверда, прочна, желаніямъ открыта; --
             И до конца моихъ послѣднихъ дней,
             Какъ вѣрный рабъ, я не разстанусь съ ней.
             Въ волшебномъ зеркалѣ я помню образъ милый;
             Но какъ ничтоженъ онъ предъ этой красотой!
             Тебѣ я отдаю любовь и страсть и силы,
             Мольбы, безуміе, надежды и покой!


   Между тѣмъ Парисъ подходитъ къ Еленѣ, обнимаетъ ее и, кажется, увлекаетъ за собою. Астрологъ замѣчаетъ по этому случаю, что представленію надо дать названіе: "Похищеніе Елены".
   Фаустъ. Не допущу я злого похищенья!
             Нѣтъ, я ключомъ не даромъ завладѣлъ!
             Онъ велъ меня по тьмѣ уединенья
             Назадъ къ землѣ, на твердый мой предѣлъ.
             Теперь существенность лежитъ передъ глазами;
             Какъ мощный духъ надъ безднами стоя,
             Великое, двойное царство я
             Пріобрѣту въ борьбѣ съ духами!
             Сперва далекая, теперь она близка;
             Спасу -- и назову вдвойнѣ ее моею!
             Пустите, матери! отвага велика;
             Кто разъ ее узналъ, не разстается съ нею!



   Онъ кидается на сцену. Громовый ударъ потрясаетъ зданіе; Фаустъ падаетъ; видѣнія исчезаютъ въ облакѣ дыма; зрители разбѣгаются; Мефистофель на плечахъ выноситъ Фауста.
   Второй актъ приводитъ насъ изъ шумнаго круга блистательной придворной жизни въ старый, уединенный кабинетъ Фауста. Самое превращеніе сцены доказываетъ, что новое стремленіе его къ достиженію новаго идеала должно произойти путемъ труда и науки. Одно сознаніе идеала требовало полнаго превращенія духа въ первыхъ его основаніяхъ. Фаустъ проникъ для этой цѣли въ завѣтную, таинственную глубину своего внутренняго существа, въ безпредѣльную обитель матерей. Но отъ сознанія этого новаго идеала до полнаго владѣнія,-- огромный шагъ. Гёте узналъ на опытѣ всю трудность такого переворота. Когда онъ понялъ свое новое назначеніе, онъ предался безпрерывному изученію природы, искусства и древностей; онъ проникъ во всѣ тайны греческаго міра и извлекъ изъ него свое художественное преобразованіе. Второй актъ -- аллегорическое изображеніе этихъ трудовъ, ихъ содержанія, развитія и значенія.


   Сцена въ пыльномъ кабинетѣ Фауста представляетъ фантастическую картину ученаго мира. Дѣйствія внѣшней, механической стороны науки совершаются передъ нами, между тѣмъ какъ духовный ея представитель, Фаустъ, покоится въ сторонѣ. Кабинетъ нисколько не измѣнился; все, отъ кафтана доктора до пера, которымъ Фаустъ подписалъ договоръ съ Мефистофелемъ, осталось на прежнемъ мѣстѣ. Горькая сатира на неподвижность механической учености! Изъ разговора ученика съ Мефистофелемъ мы узнаемъ, что Вагнеръ, прежній ученикъ Фауста, между тѣмъ прославился въ ученомъ мірѣ и занялъ почетное мѣсто. Въ это самое время онъ приводитъ къ окончанію какой-то великій, загадочный трудъ.
   Между тѣмъ какъ Мефистофель собирается посѣтить знаменитаго Вагнера, является ученикъ, котораго чортъ такъ хитро дурачилъ въ первой части. Ученикъ выросъ, нахватался разной мудрости и приходитъ теперь надутымъ бакалавромъ, со всею спѣсью недоучившагося студента, чтобы въ свою очередь похохотать надъ старымъ докторомъ. Разговоръ его съ Мефистофелемъ имѣетъ горькую связь съ жизнью поэта. Гёте изобразилъ въ немъ свое собственное отношеніе къ одной части юнаго поколѣнія, которая съ черною неблагодарностью воспользовалась его идеями и потомъ возстала противъ него; напиталась искрами его генія и обратила ихъ противъ своего наставника. Съ невольнымъ трепетомъ читаешь эти строки, въ которыхъ великій старецъ, не щадя самого себя, съ холодною ироніею высказываетъ желчныя нападки своихъ современниковъ. Гордая спѣсь незрѣлаго поколѣнія щетинится передъ нимъ въ образѣ баккалавра, пока Гёте не останавливаетъ его ледянымъ вопросомъ, который такъ ужасенъ въ его устахъ: "Кто выдумаетъ что-нибудь глупое или умное, чего бы не выдумали прежде насъ?".
   
             Wer kann was dummes, wer was kluges denken,
             Das nicht die Vorwelt schon gedacht?
   
   И этотъ страшный вопросъ такъ равнодушно произноситъ мудрецъ, которому все знаніе человѣчества досталось на долю, который почти цѣлое столѣтіе прожилъ на землѣ, собирая сокровища науки и подвигая ихъ впередъ, силою собственнаго, всеобъемлющаго генія!
   
   Мефистофель уходитъ въ лабораторію Вагнера. Въ этой сценѣ Гёте осмѣялъ безотчетныя, туманныя умозрѣнія своихъ соотечественниковъ. Вагнеръ, при постоянномъ изслѣдованіи химическихъ началъ, дошелъ наконецъ до странной гипотезы, что посредствомъ химическихъ соединеній можно произвести человѣка и что этотъ ученый способъ рожденія гораздо благороднѣе обыкновеннаго. Мефистофель прямо попадаетъ на эту химическую фабрикацію людей, которая, наконецъ, не безъ помощи лукаваго, болѣе или менѣе удается. Въ стеклянномъ сосудѣ является странный образъ Гомункула. Нельзя причислить этого фантастическаго созданія къ огненнымъ духамъ Парацельса, у котораго Гёте занялъ одно только названіе: но еще менѣе принадлежитъ оно одной только химической дѣятельности Вагнера. Участіе Мефистофеля было необходимо, а еще важнѣе присутствіе спящаго Фауста. Этотъ Гомункулъ -- изображеніе незрѣлой мысли, неконченнаго созданія, которое всѣми силами стремится къ полному, дѣйствительному осуществленію,-- олицетворенное состояніе души Фауста, которая борется, стремясь къ творческому возрожденію. Самая привязанность Гомункула къ Фаусту доказываетъ ихъ взаиммое отношеніе. Стекло вырывается изъ рукъ испуганнаго Вагнера и сверкая летитъ къ постели спящаго Фауста. Онъ видитъ сонъ, а Гомункулъ разсказываетъ его содержаніе, потому что онъ самъ этотъ сонъ, это смутное ощущеніе души, которое ищетъ и предчувствуетъ близкое достиженіе цѣли. Но что же снится спящему Фаусту? Густая роща, прозрачная рѣка, прекрасныя полунагія жены; но между ними одна, дитя боговъ, какъ царица, въ полномъ блескѣ обворожительныхъ прелестей; нога ея вступила въ прозрачныя воды; благородное тѣло, согрѣтое жизненною теплотою, ищетъ прохлады въ прозрачныхъ волнахъ... Счастливому Фаусту снилась красавица Греціи.


   Отъ этой сцены поэтъ приводитъ насъ къ своей классической валпургіевой ночи, которая, сама по себѣ, единственная въ своемъ родѣ поэтическая картина. Но значеніе ея, въ отношеніи къ цѣлому созданію, объясняется стремленіемъ Фауста къ достиженію своего идеала. Для этого онъ долженъ проникнуть въ греческій міръ и изъ самой глубины классической поэзіи похитить свое достояніе. Гёте переноситъ насъ на фарсальскія поля и чудными красками оживляетъ передъ нами поэтическіе образы греческаго міра. Эрихто, эта мрачная прорицательница, которая возвѣстила погибель помпеевой партіи, открываетъ картину:
   
             На мрачный пиръ полуночи, какъ прежде я,
             Суровая и мрачная, являюсь вновь;
             Не такъ страшна, какъ жалкіе пѣвцы меня
             Въ стихахъ своихъ честятъ подъ часъ:-- всегда у нихъ
             Хула иль лесть.-- Бѣлѣется долина вся,
             Покрытая собраніемъ сѣдыхъ шатровъ,
             Картиною ужаснѣйшей изъ всѣхъ ночей.
             Какъ часто повторяется судьба людей
             И повторится вновь она до вѣчности!
             Завидна власть: завидуютъ тому, кто самъ
             И силою добылъ ее и царствуетъ;
             А потому, что всякій, кто не можетъ самъ
             Собой владѣть, тотъ въ гордости по-своему
             Старается повелѣвать сосѣдами.
             Но здѣсь была великаго примѣра брань,
             Какъ сила противъ сильнаго горой встаетъ,
             Какъ люди рвутъ изъ тысячи живыхъ цвѣтовъ
             Свободою составленный святой вѣнокъ,
             Какъ вьется лавръ вокругъ главы властителя,
             Здѣсь славы день предвидѣлся Великому,
             Тамъ слышалъ Кесарь сладкій шопотъ льстивыхъ словъ;
             Помѣрились -- и міръ узналъ, кто побѣдилъ!


   Но прорицательница чувствуетъ приближеніе живыхъ существъ и исчезаетъ. Въ это время воздушные плаватели, Фаустъ, Мефистофель и Гомункулъ спускаются на землю. Первый вопросъ Фауста,-- гдѣ она?
   Гомункулъ. Отвѣта ты отъ насъ не ожидай.
             А впрочемъ здѣсь не трудно допроситься.
             Пока не разсвѣло, ищи, да не зѣвай.
             И отъ огня къ огню ступай:
             Кто былъ у матерей, тому чего страшиться?
   По предложенію Мефистофеля, они расходятся, каждый своею дорогой, для достиженія своей силы. Фантастическія группы, взятыя изъ греческой миѳологіи, наполняютъ сцену. Сфинксы, аримаспы, ламіи, эмпузы тѣснятся около Мефистофеля, который, какъ умный, свѣтскій человѣкъ, нисколько не затрудняется въ обращеніи съ незнакомыми демонами классическаго міра; онъ ищетъ между ними себѣ новыхъ друзей и, наконецъ, сближается съ форкіадами. Но въ этомъ обществѣ Фаустъ не найдетъ проводниковъ къ Еленѣ, въ чемъ сфинксы и сами сознаются, отправляя его къ Хирону, котораго онъ встрѣчаетъ на очаровательныхъ берегахъ Пенея. Сирены и нимфы, купаясь въ прохладныхъ волнахъ, сладкими пѣснями манятъ къ наслажденіямъ нѣги. Фаустъ, очарованный роскошными прелестями этой новой картины, умоляетъ своего проводника указать ему скорѣе дорогу къ Еленѣ; но Хиронъ не въ состояніи удовлетворить его желанія; онъ приводитъ его къ благодѣтельной дочери Эскулапа. Манто, въ тихомъ, ненарушимомъ покоѣ, окруженная теченіемъ вѣчнаго времени, ведетъ Фауста по темнымъ сводамъ къ подземному царству Персефоны, гдѣ и Орфей нѣкогда нашелъ свою Евридику. Но какимъ образомъ Фаустъ достигаетъ тамъ своей цѣли, этотъ актъ творческаго возрожденія остается тайною. Поэтъ намекаетъ только на разрѣшеніе этой загадки и высказываетъ ее болѣе или менѣе въ похожденіяхъ Мефистофеля и Гомункула.
   Въ двухъ сценахъ, между которыми находится рѣзкое противорѣчіе, изображается двоякій процессъ происхожденія, соотвѣтствующій и Мефистофелю и Гомункулу и олицетворенный поэтомъ въ двухъ противоположныхъ теоріяхъ вулканистовъ и нептунистовъ. Въ первой сценѣ Гёте съ язвительною ироніею насмѣхается надъ системою вулканистовъ, которую онъ всегда ненавидѣлъ. Между дѣйствующими лицами этой пестрой картины являются Анаксагоръ и Ѳалесъ.
   Анаксагоръ. Такъ ты не хочешь согласиться?
             Давно пора бы убѣдиться.
   Фалесъ. Подъ вѣтромъ клонится волна:
             Но отъ скалы бѣжитъ она.
   Анаксагоръ. Огонь утесы производитъ.
   Ѳалесъ. Вся жизнь изъ влаги происходитъ.
   Гомункулъ (между ними). Позвольте возлѣ васъ идти.
             Я самъ хочу произойти.
   Разговоръ между представителями двухъ главныхъ теорій мірового происхожденія убѣждаетъ Гомункула въ неосновательности вулканическаго процесса: по этому онъ переходитъ на сторону Ѳалеса и отправляется вмѣстѣ съ нимъ для того, чтобы наконецъ, разбить звонкій кристаллъ, въ которомъ заключено его неполное, неразвитое существованіе. Вторая сцена происходитъ въ бухтѣ Эгейскаго моря и украшена всѣми прелестями поэзіи. Въ пышной картинѣ морского праздника, поэтъ прославляетъ нептуническую теорію, которую онъ самъ предпочиталъ другимъ. Сирены, нереиды, тритоны оглашаютъ берега роскошными пѣснями. Протей, въ видѣ дельфина, уноситъ Гомункула на встрѣчу къ торжественной процессіи, сопровождающей Галатею: она сидитъ на престолѣ, составленномъ изъ раковинъ. Стекло, въ которомъ заключенъ Гомункулъ, блеститъ и сверкаетъ и, наконецъ, разбивается и падаетъ на ступени этого престола. Тѣсная оболочка разрушилась; Гомункулъ освобожденъ; перерожденіе совершилось.


   Красота природы увлекала Фауста въ первой части. Олицетвореніемъ этой красоты была Маргарита. Во второй части онъ искалъ другой духовной красоты и она осуществилась для него въ художественныхъ идеалахъ классической древности. Перерожденіе совершилось. Духъ греческой поэзіи воскресъ и переселяется въ образѣ Елены въ новый міръ романической поэзіи. Геній художника заклинаетъ дивныя явленія далекаго времени, и древній міръ покорствуетъ творческой кисти. Третій актъ проникнутъ духомъ греческой поэзіи. Глубокое внутреннее сочувствіе создало эту картину и воскресило стройные образы древности дыханіемъ новой жизни.
   Первая сцена третьяго акта происходитъ въ Спартѣ, передъ дворцомъ Менелая. Хоръ возвѣщаетъ разрушеніе Иліона. Елена возвратилась. Она передъ нами въ полномъ величіи пластической красоты. Но судьба ея покрыта таинственнымъ мракомъ. Какая участь готовится ей? Возвратилась ли она женой и царицей, или злоба обиженнаго супруга отмститъ на ней долгія несчастія Греціи. На порогѣ дома ее привѣтствуетъ безобразная Форкіасъ. Хоръ съ ужасомъ отступаетъ отъ нея. Она приноситъ страшныя вѣсти, Менелай готовитъ торжественное приношеніе и жалобы хора высказываютъ ужасное впечатлѣніе, которое произвели слова безобразной старухи. Хоръ умоляетъ ее о пощадѣ и Форкіасъ-Мефистофель не скрываетъ возможности спасенія. Есть новое молодое поколѣніе, полное силъ и отваги, которое укроетъ Елену за твердою оградой своихъ неприступныхъ крѣпостей. Елена спрашиваетъ, кто глава этого поколѣнія и хорошъ-ли онъ собой.



   Форкіасъ. Не дуренъ; мнѣ онъ нравится; онъ веселъ, смѣлъ и образованъ, и между греками немного такихъ. Народъ его называютъ варварами; но между этими варварами едва ли найдутся такіе изверги, которые могли бы равняться съ неистовыми героями Иліона. Я уважаю великодушіе этого предводителя и довѣрилась бы ему. А замокъ его? Посмотрите сами. Это -- не грубыя строенія вашихъ предковъ, которые наваливали камни на камни, какъ Циклопы, безъ всякаго разбора; тамъ все стройно и правильно. А снаружи? Замокъ восходитъ къ облакамъ, прямой, гладкій какъ сталь; никому не придетъ въ голову вскарабкаться по стѣнамъ. Внутри огромные, широкіе дворы, со всѣми удобствами и пристройками. Тамъ вы увидите колонны и столбики, своды и сводики, алтари, галлереи и гербы.
   Близкая опасность рѣшаетъ судьбу Елены; она соглашается на предложеніе безобразной старухи.
   Хоръ. Весело мы съ нею идемъ.
             Легкой стопою,
             Смерть за спиной,
             А впереди опять
             Крѣпости грозной
             Стѣнъ неприступныхъ громада.
             О, защити и ее Грозно какъ Иліонъ;
             Только хитрости
             Гнусной онъ, наконецъ, уступилъ.


   Декорація перемѣняется; богатый фантастическій замокъ среднихъ вѣковъ замѣняетъ древній домъ Тиндарея.
   Фаустъ, окруженный пажами въ рыцарскомъ одѣяніи, встрѣчаетъ Елену.
   Фаустъ. Я долженъ былъ съ торжественнымъ привѣтомъ
             Тебя принять, но не привѣтъ покорный,--
             Раба въ цѣпяхъ я привожу къ тебѣ;
             Онъ позабылъ обязанность святую.
             Склонись во прахъ, сложи свою вину
             На грозный судъ къ стопамъ жены высокой.
             Царица, стражъ преступный предъ тобой;
             Слѣдить съ высокой башни зоркимъ глазомъ
             Онъ долженъ былъ широкія пространства,
             Земли и неба, доносить не медля,
             Что происходитъ по горамъ и доламъ,
             Стада ли мирныя по нимъ идутъ,
             Или войска; мы защищаемъ стадо,
             А грозный мечъ войскамъ навстрѣчу носимъ.
             Сегодня онъ виновенъ предъ тобою.
             Явилась ты -- онъ царственнаго гостя
             Торжественнымъ пріемомъ не почтилъ
             И не донесъ. Онъ жизни не достоинъ;
             Но казни я надъ нимъ не совершилъ:
             Она въ твоихъ рукахъ -- карай, иль милуй!



   Елена милуетъ преступника, который былъ до того ослѣпленъ ея красотою, что позабылъ объ исполненіи своихъ обязанностей.
   Воинственная музыка возвѣщаетъ приближеніе враговъ. Фаустъ собираетъ свою дружину и магическою силою отражаетъ нападеніе Менелая. Побѣда укрѣпляетъ за Фаустомъ полное владѣніе сокровищемъ, въ которомъ онъ видитъ осуществленіе всѣхъ думъ и желаній. Въ тѣнистой рощѣ совершается таинственный бракъ романическаго міра съ классическимъ.
   Изъ дивнаго сочетанія двухъ міровъ рождается необыкновенное дитя. Мальчикъ-возничій, Гомункулъ и Эвфоріонъ, сынъ Фауста и Елены,-- по существу одно и то же олицетвореніе поэзіи въ томъ видѣ, какъ понималъ ее великій художникъ, когда онъ на развалинахъ древности проникъ въ высокія тайны искусства и духомъ классической Эллады оживилъ свои собственныя созданія. Но лицо Эвфоріона имѣетъ еще другое, ближайшее, значеніе. Дивный мальчикъ, едва родясь, вырывается изъ объятій отца и матери; онъ полонъ силы и отваги. Какъ легкая серна, едва касаясь земли, онъ бѣжитъ со скалы на скалу. Его не удерживаютъ ни страхъ родителей, ни жалобы хора. Съ высоты утеса онъ кидается на воздухъ; но крыльевъ ему не дано, одежды его поддерживаютъ; еще минута, и прекрасный юноша падаетъ къ ногамъ испуганныхъ родителей. Лицо умирающаго напоминаетъ знакомыя черты. Слабѣющій голосъ Эвфоріона умоляетъ, чтобы его не покинули одного въ темномъ царствѣ.


   Хоръ. Не покинемъ, гдѣ бы ты ни былъ; мы узнали тебя. Ты уходишь отъ сіянія дня, кто же разстанется съ тобой? Мы не смѣемъ даже роптать; намъ завиденъ жребій твой. Велика и прекрасна была пѣснь твоя, была твоя отвага и въ свѣтлые и въ мрачные дни.
   Ты былъ рожденъ для счастія земного; отрасль древняго дома, полный великихъ силъ, ты слишкомъ скоро былъ потерянъ для самого себя; ты погасъ въ цвѣтѣ лѣтъ. Тебя отличали и вѣрный взглядъ на міръ и сочувствіе ко всѣмъ печалямъ сердца и любовь высокихъ женъ и собственная пѣснь.
   Но ты свободно, не видя преградъ, кинулся въ невольныя сѣти и насильственно нарушилъ связь съ закономъ и обычаемъ. И только послѣдній великій замыселъ далъ новую силу чистому духу. Ты добивался высокаго подвига, но этотъ подвигъ тебѣ не удался.
   Кому удастся онъ?-- Грустный вопросъ, отъ котораго прячется судьба, когда въ урочный часъ, въ крови утопая, молчитъ народъ. Но удалите печали, возобновите пѣсни; земля порождаетъ ихъ снова, какъ порождала всегда.
   Кто не узнаетъ и въ этой жалобѣ хора и въ самой смерти Эвфоріона печальной судьбы мрачнаго генія Британіи? Происшествія, которыя въ новѣйшее время перенесли знамя войны на поля древней Эллады и возбудили надежду на возрожденіе Греціи, благородное участіе, принятое Байрономъ въ судьбѣ этой войны, служили, можетъ быть, первымъ поводомъ, по которому Гёте ввелъ мрачный, но возвышенный характеръ этого дерзкаго титана поэзіи въ свою великолѣпную картину.
   Но самая идея Фауста странно сближается съ характеромъ Байрона и внутреннее значеніе преданія ни на одномъ историческомъ явленіи не отразилось такъ вѣрно и рѣзко, какъ на строптивомъ и необъятномъ духѣ британскаго поэта. Кто не прислушивался къ очаровательнымъ звукамъ его волшебныхъ пѣсенъ? Кого не увлекали онѣ непостижимою, магическою силою? Но кто въ то же время не чувствовалъ съ невольнымъ ужасомъ, что на этихъ прекрасныхъ созданіяхъ лежитъ таинственное проклятіе, что мрачныя вдохновенія поэта отравлены ядовитымъ дыханіемъ злого, отверженнаго демона?-- На Байронѣ, какъ на Фаустѣ, высказалась страшная истина, что есть преступленіе мысли, ужасный грѣхъ ума, передъ которыми блѣднѣетъ самое кровавое дѣло убійцы.
   Явленіе Байрона странно поразило безстрастнаго Гёте. Этотъ мрачный характеръ, эта смѣсь надменнаго самолюбія и благороднаго самоотверженія, эти огромныя страсти изумили его. Онъ слѣдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ за блистательнымъ развитіемъ британскаго поэта, онъ удивлялся пламенному генію Байрона, но никогда не дружился съ его су. ровымъ взглядомъ на природу и человѣчество. Гёте съ искреннимъ привѣтомъ встрѣтилъ эту новую лиру, которая поражала его такими чудными звуками: онъ провожалъ ее своими благословеніями, и, когда наконецъ Байронъ умеръ за благородное дѣло Греціи, Гёте воздвигнулъ ему трогательный памятникъ на страницахъ своего любимаго произведенія.
   Смерть Эвфоріона влечетъ за собою и другую разлуку, не менѣе тяжкую для Фауста. Елена прощается съ нимъ; она выполнила свое назначеніе и теперь возвращается за сыномъ своимъ въ царство Персефоны. Но присутствіе Елены произвело свое полное впечатлѣніе. Она отогрѣла и очистила душу Фауста; онъ нашелъ въ ней высокій идеалъ, къ которому такъ пламенно стремился; и это художественное преобразованіе принесло богатые плоды, которые нисколько не зависѣли отъ непосредственнаго присутствія Елены.
   Какъ художественное произведеніе, третій актъ занимаетъ одно изъ первыхъ мѣстъ въ литературѣ всѣхъ вѣковъ и народовъ. Никто не достигалъ до этой ясной отчетливости въ мысляхъ, до этого вѣрнаго очертанія характеровъ, до этого совершенства формъ. Здѣсь каждое сравненіе вѣрно. И вмѣстѣ съ тѣмъ все созданіе проникнуто духомъ истиннаго греческаго искусства, начиная отъ дивнаго характера Елены до превосходныхъ пѣсенъ трагическаго хора; все оживлено дыханіемъ классической древности; все полно, все пластически-прекрасно!
   Четвертый актъ заключаетъ въ себѣ новую исповѣдь поэта. Онъ изложилъ въ немъ свои понятія о жизни и назначеніи человѣка. Въ этомъ отношеніи идея четвертаго акта Фауста повторяется въ другомъ произведеніи Гёте, въ которомъ онъ также высказалъ главные результаты своей поэтической жизни. Я говорю о Вильгельмѣ Мейстерѣ. И здѣсь герой романа переходитъ отъ совершенно идеальнаго направленія въ сферу положительной практической жизни. И здѣсь признаетъ онъ наконецъ практическую дѣятельности. Въ ея присутствіи онъ упивался высшими наслажденіями жизни; душа его перелетѣла въ прекрасный міръ поэзіи, окружила себя мечтами, высокими и роскошными, но всё-таки только мечтами. Пора поэтическаго творчества прошла; вмѣстѣ съ Еленой разлетѣлись поэтическіе сны; но живое воспоминаніе прекраснаго осталось навсегда неразлучнымъ спутникомъ Фауста! Оно спасло его отъ отчаянія; оно убѣдило его въ томъ, что каждый возрастъ имѣетъ свои права и свое назначеніе, оно, наконецъ, привело его къ неизбѣжной цѣли, къ благоразумной, дѣятельной жизни.


   Гёте и дѣломъ и словомъ служилъ этой мысли, въ которой заключается причина его собственнаго образа жизни. Положительное направленіе было для него необходимо; но онъ въ то же время не отвергалъ и идеальнаго значенія жизни, а нападалъ только на преувеличенную мечтательность своихъ современниковъ и ненавидѣлъ людей, которые, не слыша земли подъ собою, проживали себѣ въ какихъ-то туманныхъ областяхъ, ими же выдуманныхъ для собственнаго домашняго употребленія. Таковы были результаты практической философіи Гёте, которую онъ изложилъ не въ запутанныхъ системахъ, которую преподавалъ не толстыми книгами, а самою жизнію.
   Первая сцена четвертаго акта переноситъ насъ на высокую крутую скалу; Фаустъ на классическомъ облакѣ спускается на выдающійся утесъ; облако отступаетъ, расходится и снова сливается въ чудные фантастическіе образы, которые напоминаютъ Фаусту его прошедшія радости. Къ нему подходитъ Мефистофель. Онъ допытывается, что новаго задумалъ Фаустъ.
   Меф. Нельзя ль узнать, на что ты устремился?
             Твое желаніе должно-быть высоко;
             Теперь ты къ мѣсяцу поближе поселился;
             Ужъ не къ нему ль тебя влекло?
   Фаустъ. Нѣтъ, славныя дѣла еще простору много
             И на землѣ себѣ найдутъ.
             Великому и здѣсь не заперта дорога,
             Я силы чувствую на новый смѣлый трудъ.
   Меф. Такъ слава -- новое желанье?
             Знать, навела тебя Елена на него.
   Фаустъ. Мнѣ власть нужна, мнѣ нужно достоянье.
             Лишь дѣло -- все, а слава -- ничего.



   Меф. Зато найдутся поэты, которые возвѣстятъ потомству о славныхъ подвигахъ твоихъ, чтобы глупостями возбудить новыя глупости.
   Фаустъ. Все это для тебя недоступно. Ты не можешь знать, что нужно человѣку. Твоя гадкая, желчная, горькая натура не пойметъ его желаній.
   Меф. Пусть будетъ такъ; открой же мнѣ всѣ свои бредни.
   Фаустъ. Я смотрѣлъ на открытое море; оно колыхалось, громоздилось; вотъ отошло, вотъ опять потрясло волнами и затопило плоскіе берега. Досадно стало мнѣ; не такъ ли пустая спѣсь, страстями, взволнованною кровью смущаетъ свободный духъ, который дорожитъ всѣми правами? Я принялъ это за случай и сталъ смотрѣть внимательнѣе; волна стояла, потомъ отхлынула и гордо удалилась отъ достигнутой цѣли; но часъ придетъ -- она повторитъ свою игру.
   Меф. Тутъ нѣтъ ничего для меня; все это мнѣ сто тысячъ лѣтъ знакомо.


   Фаустъ. Вотъ крадется волна; на тысячи концахъ,
             Безплодная сама, безплодіе приноситъ,
             Кипитъ, ростетъ, водой на берегахъ
             Пустыню чахлую заноситъ.
             Полна могучихъ силъ здѣсь царствуетъ волна;
             Прошла, но ничего не совершила.
             И горько мнѣ и мнѣ страшна
             Стихіи бѣшеной безсмысленная сила.
             Смѣлѣй душа впередъ стремится;
             Хочу бороться здѣсь, хочу здѣсь побѣдить!
   И это возможно! гдѣ бы ни протекала волна, она огибаетъ каждый холмикъ; какъ бы гордо она ни разливалась, самое незначительное возвышеніе ее останавливаетъ, самая ничтожная глубина привлекаетъ. И вотъ въ головѣ у меня рождается планъ за планомъ: хочу вкусить! высокое наслажденіе, удалить властительное море отъ береговъ, стѣснить границы! важнаго пространства и далеко отвести. ихъ назадъ. Я зналъ, какъ все это устроить. Вотъ мое желаніе, исполни-же его.

(Звукъ барабановъ, и военная музыка.)

   Меф. Это очень легко! Ты слышишь барабаны?
   Фаустъ. Ужель опять война? Кто уменъ, тотъ ея не любитъ.
   Меф. Война или міръ,-- умно старанье извлечь для себя выгоды изъ всѣхъ возможныхъ обстоятельствъ. Глядишь и выжидаешь всякое благопріятное мгновеніе. Вотъ тебѣ случай, пользуйся имъ.
   И въ самомъ дѣлѣ, случай представился, страшный, сильный соперникъ тѣснитъ императора, которому Фаустъ служилъ уже прежде; государство въ опасности; Мефистофель убѣждаетъ Фауста принять участіе въ правомъ дѣлѣ императора. Фаустъ соглашается и магическими силами одерживаетъ побѣду. Императоръ награждаетъ вѣрныхъ сподвижниковъ брани и надѣляетъ Фауста тѣмъ самымъ берегомъ моря, который въ предыдущей сценѣ обратилъ на себя его вниманіе.
   Довольно значительный промежутокъ времени отдѣляетъ четвертый актъ отъ пятаго. Неутомимая дѣятельность Фауста, устремленная на прямую, положительную цѣль, наполняетъ этотъ промежутокъ. Онъ отнялъ у моря кусокъ земли, затопленный ея волнами, обработалъ и населилъ его.
   Первая сцена пятаго акта переноситъ насъ на открытое мѣсто передъ моремъ. Приходитъ странникъ.
   Странникъ. Вотъ они -- густыя липы,
             Тѣ же въ старости своей;
             И опять я ихъ встрѣчаю
             Послѣ многихъ, долгихъ дней.
             То же мѣсто, та же хата;
             Тамъ радушная семья,
             Утопавшаго въ пучинѣ
             Гостемъ приняла меня.
             Гдѣ то нынѣ эти люди?
             Гдѣ хозяева мои?
             Ахъ! давно уже, быть можетъ,
             Въ тихомъ гробѣ спятъ они.
             Добры были эти люди;
             Постучусь-ли снова въ дверь?
             Можетъ-быть они всё тѣ же;
             Гостю рады и теперь?

(Сѣдая старушка).

   Бавкида. Добрый странникъ, тише, тише!
             Ты разбудишь старика!
             Долгимъ сномъ онъ отдыхаетъ
             Для короткаго труда.
   Странникъ. Ты ли, добрая старушка?
             И тебя-ли вижу я?
             Помнишь, какъ меня спасла ты,
             Какъ лелѣяла меня?

(Выходитъ мужъ).

             Вотъ и онъ, радушный старецъ,
             Мой спаситель Филемонъ.
             Все добро, мои богатства
             Изъ пучины вырвалъ онъ.
             Подойду къ сѣдому морю
             Къ безпредѣльному склонюсь;
             Грудь полна живого чувства,
             Упаду и помолюсь.
   Филемонъ. Тамъ, гдѣ ты въ пучинѣ моря
             Беззащитно утопалъ,
             Садъ раскинулся цвѣтами;
             Влажный берегъ садомъ сталъ
             Вотъ пока ослабли силы
             У сѣдого старика,
             Море людямъ уступило,
             И отхлынула волна.
             Умныхъ баръ лихіе слуги
             Растянули рядъ плотинъ,
             Рыли рвы и вмѣсто моря
             Вышелъ новый господинъ.
             Тамъ село, здѣсь лугъ и рощи,
             Тамъ роскошныя поля.
             И раскинулась садами
             Плодородная земля.


Маленькій садикъ.

(Всѣ трое сидятъ за накрытымъ столомъ).

   Бавкида (страннику). Зачѣмъ молчишь? Что не отвѣдаешь нашего хлѣба? Ты долженъ быть голоденъ?
   Филемонъ. Ему хочется узнать о чудесахъ, которыя здѣсь совершились. Вѣдь ты любишь болтать, разскажи же ему.
   Бавкида. Да! это было точно чудо. И теперь еще я не могу успокоиться, потому что все это дѣлалось не совсѣмъ чисто.
   Филемонъ. Пустяки! онъ получилъ это мѣсто законнымъ образомъ. Мы сами слышали объ этомъ всенародное объявленіе. Тамъ, недалеко отъ насъ, начались работы, раскинули шатры, построили хаты; а теперь, смотри, тамъ воздвигается цѣлый дворецъ.
   Бавкида. По пустякамъ стучали слуги во время дня топорами и лопатами; тамъ, гдѣ по ночамъ бѣгали огни, утромъ стояла плотина; люди умирали жертвами нечистаго дѣла. По ночамъ раздавались глухіе вопли; къ морю стекали огненные потоки* а утромъ -- явился каналъ! Нѣтъ; баринъ -- безбожникъ. Онъ добирается до нашей бѣдной хаты, до нашей рощи; онъ щетинится, какъ богатый сосѣдъ и требуетъ отъ насъ поклоновъ.
   Филемонъ. Что-же? онъ предложилъ намъ хорошее мѣсто на новой землѣ.
   Бавкида. Не вѣрь ты этому водяному краю, оставайся лучше на нашей безопасной вершинѣ,
   Филемонъ. Подойдемъ къ часовнѣ нашей,
             Будемъ солнце провожать,
             Богу старому молиться
             И на Бога уповать.
   
   Вторая сцена происходитъ передъ новымъ дворцомъ. Фаустъ, въ глубокой старости, задумчиво прохаживается; солнце садится; послѣдніе корабли съ богатыми товарами входятъ по каналу въ гавань. Въ это время раздается звонъ вечерняго колокола въ бѣдной часовнѣ Филемона и Бавкиды.
   Фаустъ. Проклятый звонъ! Какъ онъ меня смущаетъ! Впереди мое владѣніе, кажется, безконечно; а тутъ, за спиной, меня мучитъ досада; завистливые звуки напоминаютъ мнѣ, что мое владѣніе не полно, что эти липы, эти старыя хаты, эта бѣдная часовня, -- не мои. Захочу ли тамъ отдохнуть, меня пугаютъ чужія тѣни.


   Фаустъ, который такъ неутомимо стремится къ цѣли, завидуетъ бѣднякамъ; ихъ скудное владѣніе, этотъ жалкій кусокъ земли, на которомъ они живутъ и молятся, колятъ ему глаза. Между тѣмъ корабли вошли въ гавань; они привезли богатые товары; сокровища міра сдѣлались достояніемъ Фауста, а онъ завидуетъ клочку земли! Его не радуютъ всѣ эти сокровища.
   Меф. Съ наморщеннымъ челомъ, съ мрачными взглядами ты слышишь радостныя вѣсти о своемъ счастіи, между тѣмъ какъ умъ одержалъ побѣду и море примирилось съ берегами. Отъ береговъ быстрымъ бѣгомъ уходятъ корабли въ открытое море; отъ этого дворца ты простираешь сильную руку надъ землею. Отсюда началась власть твоя; здѣсь стоялъ первый деревянный шатеръ; здѣсь выкопали первую яму; а теперь по широкому каналу раздаются громкіе удары веселъ. И не твоя ли высокая мысль, не твой ли трудъ одержали побѣду надъ моремъ и землею? Отсюда...
   Фаустъ. Проклятое отсюда! Оно меня и бѣситъ. Тебѣ, оборотливому демону, я долженъ открыть, что меня такъ мучитъ и чего я всё-таки стыжусь. Я бы не хотѣлъ, чтобы эти старики тамъ оставались на верху. Я бы желалъ имѣть эти липы; немногія деревья портятъ все мое владѣніе. Я бы выстроилъ на мѣсто нихъ высокую башню, открылъ бы глазу широкое пространство и видѣлъ бы оттуда все, что я совершилъ. Однимъ бы взглядомъ я окинулъ огромный подвигъ человѣческаго ума; отсюда я бы придумалъ и устроилъ все что нужно.
   О, какъ ужасно чувство малѣй /dd>
         Желанное сдержать ведь люди не умели,
             Чего-нибудь всегда их сердце вновь желало:
             Их греет солнышко, но этого им мало,
             Они хотят, чтоб их морозы грели.
   
             В подобных случаях умею я справляться,
             На помощь подойдет мой Асмодей чудесный,
             Чтоб здесь несчастие посеять в миг известный:
             Так станет род людской попарно истребляться.
   

Тизифона

             Злые, но одни слова то,
             Придаю лишь смерти цену:
             Хоть и любишь, за измену
             Подойдет к тебе расплата!
   
             Желчи должен ты напиться
             За сладчайшие мгновенья,
             Тут ни капли снисхожденья:
             Будет, что должно свершиться!
   
             Песнь, не ведай состраданья!
             Скалы слышат это пенье,
             Эхо вторит: "Мщенье! Мщенье!"
             Яд, кинжал -- вот наказанья!
   

Герольд

             Вам не угодно ль в сторону сдвигаться:
             С тем, кто идет, никак вам не сравняться!
             Вы видите? Там движется гора,
             Весь белый цвет скрыт пестрыми коврами,
             Вот голова с огромными клыками
             И змеевидный хобот. Мне пора
             Сказать вам кое-что, но только по секрету:
             Взгляните-ка наверх, на даму эту!
             Она мила и палочкой своей
             Умеет управлять горой громадной сей;
             А выше там виднеется другая:
             Она стоит, величием сверкая,
             Но этот блеск так ярок для очей!
             Две женщины идут в цепях по сторонам:
             Одна испуганной какой-то мнится вам,
             Другая шествует с веселием во взоре...
             Узнаете вы все в дальнейшем разговоре.
             Одна с посланьями, а та от них свободна.
             Скажите нам, кто вы, коль это вам угодно?
   

Страх

             На празднике уныло так мерцают
             Где лампа, факел, где свеча...
             Все лица здесь меня пугают,
             Бежала б я, но цепь тяжка.
   
             Прочь! Вы, насмешники лихие!
             Подозреваю смех ваш я:
             Мои враги собрались злые
             И стерегут везде меня.
   
             Мой друг врагом здесь оказался,
             Его под маской чую вид;
             Другой убить меня старался,
             Но, уличенный, вдаль скользит.
   
             Бежала бы в одно мгновенье
             Куда-нибудь подальше я,
             Но там грозит уничтоженье,
             А здесь лишь ужас для меня.
   

Надежда

             Сестры милые, привет вам!
             И сегодня, как вчера,
             Светит маскарадный свет вам,
             Вот такая здесь пора.
             Завтра -- маскарад я знаю --
             Маски сбросите с себя,
             И сама так поступаю
             Непременно завтра я.
             Копоть факелов, конечно,
             Изменяет нас лицом;
             Завтра встретимся беспечно
             В освещении дневном,
             Станем бегать в одиночку
             Или группами везде
             По прекрасному лужочку,
             Как понравится нам где.
             Отдыхать мы будем в поле
             Иль работать там начнем,
             Подчиняясь только воле,
             Не стесняемой ни в чем.
             Наша жизнь так беззаботна,
             И лишений нет у ней,
             Побежимте же охотно
             К цели искренней своей.
             Гостю всякий отзовется;
             Заглянули мы сюда:
             Где-нибудь для нас найдется
             Благо высшее всегда!
   

Благоразумие

             Я держу от всех отдельно
             Страшных недругов людских,
             Страх, надежду -- не бесцельно
             И в цепях держу я их.
   
             Отходите для спасенья!
             Подо мной шагает слон;
             В башнях весь, сопротивленья
             Не оказывает он.
   
             Так он бродит шаг за шагом
             По различным крутизнам:
             По тропинкам, по оврагам,
             Руководству внемлет сам.
   
             На слоне ведь не одна я:
             Вот -- стоит богиня там,
             Крылья мощно расправляя
             По различным сторонам.
   
             Видишь -- блеск какой исходит!
             Знай -- Победа имя ей:
             И богиня руководит
             Всей работою людей.
   

Зоило-Терсит[63]

             Ого! Я кстати поспеваю!
             Сейчас я всех вас изругаю!
             На этот раз себе к обеду
             Я выбрал госпожу Победу.
             Имея белых два крыла,
             Она себя считает за орла;
             Куда она-де обратится,
             Все то ей живо покорится.
             Вот все подобные стремленья
             Меня выводят из терпенья.
             Мне видеть низкое -- высоким,
             Высокое ж -- в падении глубоком,
             Кривым считать все то, что прямо,
             Прямым кривое -- вот все то,
             Что делает меня здоровым несомненно,
             Что видеть на земле хочу я непременно.
   

Герольд

             Вот сволочь! Если б кто-нибудь
             Мог посохом тебя отдуть!
             О, если б члены все твои
             Сейчас закорчиться могли!
             Вы карлу видели сейчас, совсем урода?
             Он массой стал сомнительного рода.
             Вот -- чудеса! Из массы той яйцо:
             Оно вздувается, вот лопнуло оно,
             И вышли из яйца два близнеца -- змея
             И мышь летучая, одна другой родня.
             Змея скользит по пыли, как обычно,
             Другая к потолку вздымается привычно;
             И обе к выходу стремятся норовить.
             Я не желал бы третьим с ними быть!
   

Говор толпы

             Живее! -- Там танцуют в зале --
             Нет! Я желал бы быть подале --
             Не чувствуешь вокруг ты никаких сплетений?
             Нас оплетает сеть различных привидений. --
             Шумело у меня тут что-то в волосах --
             Я это чувствовал сейчас в своих ногах --
             Никто из нас не ранен, вот отрадно! --
             Но все мы струсили и струсили изрядно! --
             Испорчено все наше ликованье --
             К тому клонилося, знать, скотское желанье.
   

Герольд

             С тех пор, как здесь, на маскараде,
             Мне роль герольда вручена,
             Смотрю на дверь покоя ради.
             Веселья зала нам дана,
             Но не хочу, чтоб в этой зале
             На вас несчастия напали;
             Я не колеблюсь, не бегу,
             Но зорко вас я стерегу.
             Боюсь, чтоб в окна, словно мухи,
             К нам не проникли злые духи,
             И чтоб избавить всех вас смог
             Я от неведомых тревог.
             Я карлу сам ведь испугался...
             Но что за шум опять раздался?
             Какой-то новый там фантом,
             И ничего сказать о нем,
             Хоть должен я, но не могу;
             К себе на помощь всех зову я.
             Там что-то лезет сквозь толпу,
             Но что? И сам не разберу.
             А, вот! Четверка, колесница...
             И преприятная собой...
             Она-то, видно, и стремится
             Без остановки пред толпой...
             И, знаете, -- она не тело;
             Толпы совсем ведь не задела,
             И только искр цветных каскад
             Она бросает, словно ад.
             Их, может, тысячи сейчас
             Сверкают здесь и там вкруг нас.
             Иной из вас все то потом
             Сравнит с волшебным фонарем...
             Она шумит, как бури стон.
             Народ! Дрожу я!
   

Мальчик-возница

             Стой, дракон!
             Теперь сложи крылья,
             Оставь свои усилья,
             Умерен будь, как я умерен.
             Несись, когда нестись намерен;
             Но к месту отнесись с почтеньем,
             Оно заполнено скопленьем
             Народа: полон изумленьем,
             Теснится он вокруг тебя.
             Герольд! Тут очередь твоя:
             Пока мы прочь не унесемся,
             Ты объясни, как мы зовемся,
             И опиши нас, как умеешь:
             Об аллегориях понятие имеешь.
   

Герольд

             Коль не могу тебя назвать,
             Позволь мне раньше описать.
   

Мальчик-возница

             Изволь!
   

Герольд

             Сознаться, приступив,
             Я должен в том, что ты красив,
             Полу-дитя, но женский пол
             Тебя и взрослым бы нашел:
             Ты к волокитству склонен, а потом
             Ты станешь прирожденным львом.
   

Мальчик-возница

             Пусть так! Но продолжай живее,
             Чтоб вскрыть загадку веселее.
   

Герольд

             Сиянье темное очей
             И кудри черные с повязкою блестящей!
             А этот плащ, до пяток доходящий
             С каймой пурпурною и яркою своей!
             Тебя б за девочку я принял непременно,
             Но головы свернуть ты можешь им мгновенно:
             Поди-ка, вышел ты из школы юных дев
             И азбуку твердил за ними нараспев?
   

Мальчик-возница

             А кто на колеснице восседает,
             Подобный изваянью божества?
   

Герольд

             То -- добрый царь, богатством обладает,
             Тот счастлив милостью, кому он посылает!
             Ему, должно быть, не к чему стремиться,
             Стремленья все он перерос давно,
             Он радость высшую имеет лишь делиться:
             То -- более чем власть, чем счастие само.
   

Мальчик-возница

             Не ограничивайся тем,
             Но опиши его совсем.
   

Герольд

             Достоинство не терпит описанья.
             Цветущее лицо так кругло, как луна;
             А яркий цвет ланит далек от увяданья,
             Но все же их краса не полностью видна:
             Часть их скрывается завесою тюрбана.
             А складки платья как богаты, как пышны!
             Следы величия в осанке всей видны --
             Все о могуществе его вещает сана!
   

Мальчик-возница

             То -- Плутус, главный бог богатства,
             В великолепии своем;
             Сам император хочет в нем
             Снискать себе благоприятства.
   

Герольд

             Скажи нам о себе: и что ты, да и как?
   

Мальчик-возница

             Я -- Расточительность, скажу тебе я так:
             Поэзия, поэт, что видит суть призванья
             В растрате своего большого состоянья.
             Я -- равен Плутусу Бесчисленно скопленье
             Моих богатств, и оттого
             Его пиров -- душа я, украшенье,
             И то даю, чего нет у него.
   

Герольд

             Ты -- мастер хвастать, без сомненья,
             Но покажи свои уменья!
   

Мальчик-возница

             Лишь щелкнет пальцами возница,
             Посыплет искры колесница;
             Вот вам -- жемчужная хоть нить,

(Все время щелкая пальцами.)

             Вот вам из золота -- спешите лишь ловить --
             Аграфы дивные, вот серьги для ушей,
             Вот гребешки, коронки -- просто диво!
             Вот в перстне бриллиант -- сверкает как игриво!
             А вот немножечко и маленьких огней,
             Пускай себе по прихоти повьются!
             Кто с ними встретится, о них и обожгутся.
   

Герольд

             Как рвется милая толпа!
             Дающий сам стеснен толпою;
             Он сыплет щедрою рукою
             Богатств блестящих короба.
             Но замечаю здесь уловку:
             Кто б ни хватал усердно их,
             Не награждаем за сноровку,
             Богатств лишается своих.
             Нить жемчугов держал руками --
             Смотри: ведь этой нити нет;
             Его рука полна жуками,
             А жемчугов простыл и след.
             Бросает он жуков противных,
             Вкруг головы жужжат они;
             Там вместо ценностей предивных
             Летают только мотыльки.
             Вот шельма! Много обещает,
             Но то дает, что лишь блистает,
             Но между золотом и тем
             Нет даже близости совсем!
   

Мальчик-возница

             Умеешь маски объяснить,
             Но не проникнешь к сути дела;
             Двора герольдом мало быть,
             Тут роль важнее подоспела.
             Не буду спорить я с тобой.
             Могу ль тебя спросить я, повелитель мой?

(Обращается к Плутусу.)

             Не ты ли мне препоручил
             Четверку пламенную эту?
             Не я ль ее везде водил,
             Внимая твоему завету?
             И разве не был я счастлив,
             Не достигал всегда удачи?
             Тебя же пальмами покрыв,
             Не я ли все решал задачи?
             Когда я бился за тебя.
             Не мне ли счастье улыбалось?
             Когда чело твое все лаврами венчалось,
             Кто добывал их, как не я?
   

Плутус

             Коль нужно так тебе, чтоб я был здесь свидетель,
             Скажу тебе: ты дух от духа моего,
             Ты замыслов моих всегда благой радетель,
             Богатство все мое беднее твоего.
             Хотел бы наградить тебя я выше слов,
             По ветви дав тебе от всех своих венков;
             От сердца своего скажу тебе реченье:
             Ты сын мой, и к тебе мое благоволенье.
   

Мальчик-возница

             Дары все лучшие я раскидал кругом.
             Вы это видели. Веселым огоньком,
             Сверкающим над той, над этой головою,
             Я наделил вас сам, своею же рукою.
             Несется он от одного к другому:
             Здесь удержался он, а там его и нет,
             Но редко к пламени стремится он большому,
             Недолго светит он, и невелик тот свет.
             У большинства из вас, не вспыхнувших огнем,
             Сгорел он и потух: угасла радость в нем.
   

Женская болтовня

             На колеснице, словно пан,
             Сидит, наверно, шарлатан.
             Скелет плетется там за ним,
             Он жаждой, голодом томим.
             Такого мы ни разу не видали,
             И ущипнуть его удастся нам едва ли.
   

Тощий

             Пустейшее бабье, подальше от меня!
             Я знаю хорошо, что не по вкусу я.
             Я звался Скупостью, когда моя жена
             Была лишь очагу родному предана.
             Тогда наш дом был очень недурен:
             Все шло в него, ничто не плыло вон;
             Я сам хранил ключи шкапов и сундуков,
             И было у меня достаточно трудов!
             Но женушка моя отвыкла сберегать,
             И было то совсем недавно, так сказать.
             И как у всякого, кто счет ведет беспечно,
             Желаний более, чем талеров, конечно,
             В подобных случаях муж терпит за грехи:
             Где прозевает он, глянь -- там уже долги!
             Жена не знает тут, куда ей и деваться,
             Приходится тогда с любовником спознаться:
             И лучше есть, и больше пить,
             Да и возлюбленных кормить.
             Тут золото меня прельщать все больше стало:
             Мужчина я, во мне ведь алчности немало!
   

Главная женщина

             Соломенный вдовец! Пощечину давайте!
             Чего то чучело от нас еще желает?
             Такая рожа нас не запугает!
   

Женщины в толпе

             Драконы -- что? Поделки из бумаги!
             Не нужно здесь иметь нам никакой отваги:
             Живее на него, дружнее наступайте!
   

Герольд

             Клянуся палицей! Не трогайте! Спокойно!
             Но будто нет нужды и в действиях моих?
             Взгляните на чудовищ, как достойно
             Они раскрыли пары крыл своих!
             Как пышут пасти их огнем своим чудесно!
             Толпа бежит... И здесь не стало тесно.

Плутус сходит с колесницы.

             Великолепно сходит он,
             Драконов мощный повелитель;
             Сундук, златых богатств хранитель,
             Вниз с колесницы низведен;
             Стоит у ног его сундук:
             Здесь совершилось чудо вдруг
   

Плутус
(к вознице)

             Свободен ты от тяжести великой,
             Теперь несись к воздушным сферам ты!
             Не то у нас: здесь в сутолоке дикой
             Шумят кругом нелепые толпы.
             Несись вперед, туда, на созерцанье
             Недосягаемой для всех их чистоты!
             Там верою в себя исполнен будешь ты.
             Там красота и благо лишь кумир!
             В уединеньи создавай свой мир!
   

Мальчик-возница

             Считаю я себя ниспосланным тобою,
             Тебя люблю любовью я родною.
             Там полнота, где б только ни был ты;
             Где я, там всюду счастье обладанья.
             Как часто человек, исчадье слепоты,
             Меж мною и тобой исполнен колебанья!
             Твои всегда жить будут безмятежно,
             Моим всегда отыщутся дела;
             Не скрытен я; дыханьем неизбежно
             Я уничтожу тайны все дотла.
             Прощай, прощай! Меня ты отпускаешь
             Блаженствовать, замкнувшись лишь в себе,
             Но, если шепотом позвать вновь пожелаешь,
             Сейчас вернусь, вернусь опять к тебе.

(Удаляется, как и прибыл.)

Плутус

             Пришла пора богатствам расковаться:
             Коснусь ключей герольдовым жезлом.
             Раскрыто все. Спешите любоваться!
             Златая кровь здесь бьет живым ключом.
             Вещицы разные видны в местах иных:
             Того гляди, что жар растопит их.
   

Перемежные крики толпы

                       Смотрите, как течет оно! --
                       Как все здесь до краев полно! --
                       Как все сосуды растопляет! --
                       Как все монеты расплавляет! --
                       Дукаты лезут в тесноте --
                       Как это грудь стесняет мне! --
                       Здесь все стремления мои! --
                       Они так близко у земли! --
                       Немного только потрудиться,
                       Над этой массой наклониться! --
                       У всех теперь одно влеченье:
                       Возьмем сундук в свое владенье!
   

Герольд

             Что вы хотите затевать?
             Глупцы! Тут все -- одни затеи;
             Иного нечего и ждать
             От маскарадной ахинеи.
             Ужель вы думали, что вам
             Давать здесь станут состоянья?
             Но уместится ль столько там
             Простых жетонов для собранья?
             Глупцы! Готовы вы признать
             За правду лишь пустую шутку;
             А что вам правда может дать?
             Подумайте одну минутку!
             Как сумасшедшие, вперед
             Вы рветесь в грубом исступленьи!
             Гони прочь, Плутус, в заблужденьи
             Сюда собравшийся народ!
   

Плутус

             Твой жезл на это пригодится,
             Дай ненадолго мне его! --
             Он в сплав сейчас же погрузится;
             Остерегайтесь все того!
             Как он блестит, как он искрится,
             Как накалился сразу он!
             Кто лишь сюда приблизит харю,
             Того безжалостно ударю,
             Начну обход со всех сторон.
   

Крики и толкотня

                       Увы! Он начал им стегать --
                       Беги, кто может убежать! --
                       Назад! Не напирай на нас! --
                       В лицо он брызнул мне как раз! --
                       А палка здорово стучит! --
                       Нам всем погибель предстоит! --
                       Назад, коль быть желаешь цел! --
                       Будь крылья, я бы улетел!
   

Плутус

             Ну, натиск бешеный пропал,
             Надеюсь, что никто не пострадал.
             Толпа бежит,
             Когда ее что устрашит;
             Но все же, беспорядком не рискуя,
             Волшебный круг себе здесь очерчу я.
   

Герольд

             Большое дело здесь увидел я:
             За мощь твою благодарю тебя!
   

Плутус

             Мой благородный друг, не покидай терпенья,
             Еще нам предстоят различные волненья.
   

Скупой

             Порой с приятностью любуюсь я толпою,
             Не безразличен к ней совсем;
             Тут женщины всегда берут местечко с бою;
             Есть поглазеть на что, полакомиться чем.
             Я не успел притом заржаветь безвозвратно:
             Коль женщина мила, всегда мила она.
             Приволокнусь-ка я, сегодня тут бесплатно,
             И воля полная желающим дана.
             Народу пропасть здесь; несутся речи мимо,
             Попробую сперва разумно говорить,
             А не удастся речь, удастся пантомима,
             И ею иногда возможно убедить.
             Коль жестами сейчас я дела не подвину.
             Кто помешает мне и штучкой щегольнуть?
             Я золото могу использовать, как глину,
             И превратить смогу металл во что-нибудь.
   

Герольд

             Смотри на тощую скотину!
             Нога в гробу, а действует хитро:
             Он жмет все золото, как глину,
             И между пальцами мокро.
             Его он жмет, катает живо,
             Но безобразное творит;
             Вот он у женщин; он игриво
             Сейчас им что-то говорит.
             Они кричат, толпа отходит,
             Чтоб быть подальше от него;
             Он их на гадкое наводит,
             И ждать возможно здесь всего.
             Он встречен всеми без различья
             Неодобрительно. Боюсь,
             Чтоб не нарушил он приличия;
             Спокойным я не остаюсь.
             Верни мне жезл поскорей:
             Я прогоню его, ей-ей!
   

Плутус

             Не чувствует того, что здесь нам угрожает,
             Пускай дурачится и фокусом играет!
             Сейчас он будет сбит с позиции своей,
             Силен закон, а страх его сильней[64].
   

Шум и пенье

                       С высоких гор, из чащ лесных
                       Бежит орда: не сдержишь их.
                       Они свершают торжество;
                       Великий Пан, их божество,
                       За ними следует и сам.
                       Что и неведомо всем нам,
                       Открыто им, и все толпой
                       Они несутся в круг пустой.
   

Плутус

             Я знаю вас с великим Паном вашим!
             Свершили вы здесь смелый подвиг вдруг[65],
             Я знаю то, что неизвестно нашим[66];
             Сюда, сюда в волшебный этот круг!
             Большие чудеса здесь могут совершиться;
             Судьба счастливая пусть им благоволит!
             Они не ведают, что может приключиться,
             Ведь им заранее никто не говорит.
   

Дикое пенье

                       В нарядах, в блестках мишуры,
                       Хоть несуразны, грубоваты,
                       Где побегут, где прыгнут хваты,
                       Но живы, смелы и бодры!
   

Фавны

             Веселые фавны,
             В дубовых венках
             На мягких кудрях,
             Для танцев забавны.
             Остры их уши и далеко
             Торчат из шелковых кудрей;
             Их носик туп, лицо широко,
             А дамам с ними веселей:
             И только лапу фавн протянет,
             Красотку живо к танцам сманит.
   

Сатир

             Сатир вот скачет за толпой,
             С козлиной, тонкою ногой.
             И худ и жилист он собой,
             Зато по горным крутизнам
             Шныряет он и здесь, и там,
             Как серна, он неуловим.
             Как презирает он мужчин,
             А с ними женщин и ребят,
             Что глубь долины заселят,
             Там где пары и дым ползут,
             И мнят, что и они живут;
             Меж тем как чистый, мирный свет
             Сатиру только шлет привет.
   

Гномы

             И гномы топают сюда,
             Не ходят в парах никогда.
             Из мха у гномов весь наряд,
             Их ярко лампочки горят,
             Мелькая здесь, мелькая там,
             Всяк за себя ответит сам.
             Как светлячки, они блестят,
             Снуют туда, снуют сюда,
             Работой заняты всегда.
   
             Богатством тайным мы сродни,
             Мы, как хирурги, искони,
             Трудясь без устали, без смены,
             Вскрываем гор высоких вены
             И почерпаем то, что в них.
             Мы в восклицаниях своих
             Желаем добрым людям счастья;
             Они сердечного участья
             Достойны. Давней старины
             У нас обычаи сильны.
             То золото, что мы достали,
             Воров и сводников влечет.
             Железо также вам едва ли
             Большие радости несет.
             Кто три обета[67] презирает,
             Тот и других не уважает;
   
             И мы ль виновны в деле тьмы?
             Терпите так, как терпим мы.
   

Исполины

             Их дикарями называют,
             На Гарце их повсюду знают:
             В своей естественной красе
             Они повсюду бродят все;
             В руках их ствол, вкруг бедр -- повязка,
             Передник -- листьев, веток связка;
             Такой могучей, бравой стражи,
             Ведь не найти и Папе даже.
   

Хор нимф
(они окружают великого Пана)

             Вот ты -- наш Пан!
             Сюда, прекрасные, спешите,
             Веселый танец заводите!
             Серьезен, добр он; сверх сего
             Веселье радует его.
             Под небом синим в час ночной
             Охотясь, будь же бодр собой!
             Пусть ручейки ему журчат,
             Зефиры сладостно шумят!
             О, пусть, когда он в полдень спит,
             На ветке листик не шумит!
             Благоухание цветов
             Овеет пусть его альков!
             О беге нимфа да не мнит;
             Пусть, как стояла, так стоит!
             Но, если голос вдруг его
             Среди молчания всего
             Раздастся сразу, словно гром
             Иль рев в волнении морском,
             Постигнет всякого испуг,
             И грозный враг исчезнет вдруг...
             Трепещет втайне сам герой.
             Да будет честь тому, кто той
             Достоин чести! И хвала
             Той власти, что нас собрала!
   

Депутация гномов
(к великому Пану)

                       Если кроется в граните
                       Нить богатств, что не найти,
                       Жезл покажет этой нити
                       Прихотливые пути.
   
                       Воздвигаем под землею
                       Троглодитами свой дом,
                       Ты же делишь то рукою,
                       Что добудем мы трудом.
   
                       Вот почти мы отыскали
                       Чудодейственную нить:
                       Изо всех, что раньше знали,
                       Столько б нам не получить.
   
                       Совершить ты можешь это,
                       Покровителем будь ей:
                       Все то будет благом света,
                       Что есть дар руки твоей.
   

Плутус
(к герольду)

             Мы все должны сносить вполне спокойно,
             Что б ни случилось, ждать конца достойно;
             Ты до сих пор всегда достойно шел.
             Сейчас должно ужасное свершиться,
             Чему не веря, будут все дивиться;
             Ты только занеси все точно в протокол.
   

Герольд
(хватается за жезл, который Плутус держал в своей руке)

             К источнику огня путь гномы устремили,
             Туда же за собой и Пана потащили.
             Источник тот клокочет в глубине,
             И вдруг очутится почти совсем на дне,
             Лишь черное отверстие зияет;
             Но снова там кипит и дым распространяет.
             Великий Пан, чужд всякому смущенью,
             Глядит в лицо чудесному явленью,
             А пена жемчугов сверкает здесь и там.
             Как может верить он подобным чудесам?
             Он наклонился сам, а борода упала:
             Тень безбородая кого б напоминала?
             Он подбородок свой закрыл рукой своей,
             Сейчас скрывается все от моих очей...
             Но, Боже мой! Несчастье предо мною:
             В огне вся борода, корона с головою
             И грудь! Поистине забава превратилась
             В одну печаль. Толпа зашевелилась,
             Все побежали пламя то тушить.
             Оно не тушится; ну, как теперь с ним быть?
             И много масок им уже опалено.
             Но что за весть бежит -- я слышу там --
             От уст в уста и от ушей к ушам?
             О, ночь несчастная, отныне навсегда!
             Какое зло могла ты занести сюда!
             Ужаснейшая весть распространится днем!
             Услышат то, не слушали б о чем:
             Сам император -- жертва злой стихии!
             Ах, отчего те слухи, не другие?
             Горит он сам, а с ним горит и двор!
             Пусть будет проклят этот гарцский хор,
             Что, и беснуясь тут, и песни распевая,
             Повлек его туда, где гибель роковая
             Ждала его, в нем возбудив задор!
             О, юность, юность! Или навсегда
             Не хочешь радостям границы ты поставить?
             И ты, величие, ужели никогда
             При всемогуществе умней не станешь править?
   
             Вот загорелся лес[68], все лижет пламя злое
             И лезет к потолку; там дерево сплошное.
             Грозит пожар, страшны его размеры;
             Несчастье наше выше всякой меры
             Не знаю, кто нас мог бы и спасти?
             Одно осталось нам -- сказать всему "прости!"
             Да грудой пепла станет, наконец,
             Весь императорский, богатый весь дворец!
   

Плутус

             Ужасам довольно быть,
             Нужно горю пособить.
             Сила, скрытая в жезле,
             Дай трясение земле!
             Ароматный ветерок,
             Освежи ты наш чертог!
             Вы, туманы, испаренья,
             Собирайтесь для тушенья!
             Лейтесь, тучи дождевые,
             На собрания сплошные
             Перепуганных людей!
             Облачка, сюда скорей!
             Лейтесь медленно над нами,
             Раздувайтесь после сами!
             Постепенным нужно быть:
             Сразу все не затушить!
             А потом вы изменяйтесь,
             В бурю мощную сбирайтесь!
             Так покончите гуртом
             Вы с искусственным огнем --
             Против духов злых сильна
             Только магия одна.
   

УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫЙ САД

Утреннее Солнце. Император, его придворный штат, мужчины и женщины. Фауст, Мефистофель, одетые прилично, не вызывающе, по-современному, оба стоят на коленях.

Фауст

             Простишь ли, государь, за пламя маскарада?
   

Император
(давая знак, чтобы они встали с колен)

             Так хорошо. Таких мне игр и надо.
             Вдруг очутился я в стихии огневой;
             Казался я себе Плутоном, не собой.
             Из бездны, где был мрак, где уголья лежали,
             Внезапно пламени порывы вылетали;
             Сперва там тысячи сверкали огоньков,
             Потом сливались все, и был порыв готов.
             Величественный свод я видел над собою:
             То воздвигался он, то исчезал порою;
             И меж колоннами горящими мелькали
             Толпы людей, что шумно величали
             Меня, как с давних пор привыкли величать.
             Успел придворного, другого там узнать,
             И мне казалось вдруг, что сам я князь волшебный
             Каких-то саламандр, мне певших гимн хвалебный.
   

Мефистофель

             Ты -- государь на то. Создание любое
             Бесспорно признает величие такое:
             Уже испробовал покорность ты огня,
             Так бросься в море же, где, яростно шумя,
             В каком-то бешенстве свирепствует волна;
             Еще не ощутишь ты под собою дна,
             Как дивный свод увидишь над собою;
             Заслоном массы волн пурпурного свеченья
             Построят над тобой, как центром их движенья,
             Великолепный твой дворец. Куда ты ни пойдешь,
             Повсюду за собой дворец тот поведешь.
             Хрустального дворца мятущиеся стены,
             Как будто радуясь, ускорят перемены,
             Звуча торжественно, спеша с тобой вперед,
             Морские чудища, встречая твой приход,
             Ход остановят свой; спокойствие твое
             Их изумит, страшить привыкших все.
             Драконы, золотом сверкая чешуи,
             Начнут описывать игривые круги;
             Над яростью акул ты станешь лишь смеяться,
             Увидев, как они задумают бросаться,
             Разинув пред тобой прожорливую пасть.
             Все там живущее твою почует власть.
             Тебе известен вид глубокого почтенья
             Двора обычного; того же окруженья,
             Что будет у тебя в подводной глубине,
             Ни разу не видал ты даже и во сне.
             Не будешь под водой с приятнейшим нисколько
             В разлуке ты. Увидишь сам ты, сколько
             Прелестных, любопытных нереид
             Сберутся ко дворцу: одни смиренный вид
             Храня, -- я говорю о тех, что постарей годами, --
             Другие же, блестя прекрасными телами,
             Невольного соблазна все полны.
             Прохладен их чертог во глубине морской,
             И скоро слух пройдет во всей державе той
             О появлении новейшего Пелея,
             Слух юных Нереид тревожа и лелея.
             Слух живо разнесут повсюду Нереиды,
             Он быстро долетит и до ушей Остиды,
             Она отдаст тебе и руку, и любовь;
             Откроется Олимп пред новым богом вновь[69].
   

Император

             Пространства воздуха и моря -- уступаю:
             Мне рано восходить на эти высоты.
   

Мефистофель

             Великий Государь! Землей владеешь ты.
   

Император

             Из сказки, что ль, какой тебя я здесь встречаю?
             Шехерезаду ты напоминаешь мне,
             Тем милость высшую ты заслужил вполне.
             Будь около меня, когда вся злоба дня
             Окажется совсем несносной для меня!
   

Управляющий
(входит быстро)

             О, пресветлейший! Думал я всегда,
             Что счастья мне не будет никогда
             Такую весть приятную доставить,
             Как ту, что я пришел тебе представить.
             Я счастлив сам, я полон восхищенья;
             Счета оплачены, процентов нет давленья,
             Нет адских мук, что так меня терзали;
             Ведь даже на небе отраднее едва ли!
   

Военачальник
(входит быстро за ним)

             Солдатам деньги все уплачены сполна;
             Все войско служит, как в былые времена,
             Ландскнехты вдруг помолодели.
             Трактирщики и девки все запели.
   

Император

             Как дышит ваша грудь вольготно!
             Как смотрят лица беззаботно!
             Как быстро все вы заходили!
   

Казначей
(быстро очутившийся тут)

             Спроси у тех, кто это совершили.
   

Фауст

             Прилично канцлеру об этом доложить.
   

Канцлер
(который входит медленно)

             Пришлось на старости до радости дожить --
             Да внемлет всяк, коль только хочет он!
             Билет сей сравнен с тысячею крон.
             Огромное богатство, что скрывает
             В себе земля имперская, являет
             Сей ценности незыблемый замок.
             Все меры приняты, чтоб клад быть вырыт мог
             И целиком пошел на погашенье[70].
   

Император

             Чудовищный обман и даже преступленье!
             Кто смел подделать подпись здесь мою?
             Без наказания обмана не стерплю!
   

Казначей

             Припомни, государь, что сам ты подпись дал
             Сегодня ночью. Ты уже стоял,
             Великим Паном только нарядился.
             Мы подошли, и канцлер обратился
             К тебе, сказав подобную тираду:
             "Великий Государь! Доставь себе отраду
             Для праздника, народ же верный свой
             Ты осчастливь лишь подписью одной".
             Ты подписал. И самой ночью той
             Копировальщики усердье проявили:
             Из подписи одной миллион их оттеснили.
             А чтобы милость та была для всех равна,
             Билетам разным -- разная цена:
             На десять есть монет, на тридцать ли в начале,
             А там на пятьдесят, на сотню и так дале;
             Так на известное количество монет
             Всяк может получить желаемый билет.
             Не можешь ты себе представить впечатленья,
             Произведенного на массу населенья!
             Ведь город твой почти что умирал,
             Теперь и он неузнаваем стал!
             Хоть имя самое твое давно ценили,
             Но никогда его так сильно не любили;
             Теперь и алфавит им целый нипочем:
             Довольно им тех букв, что в имени твоем[71]
             То имя сделалось синонимом блаженства:
             Достиг ты подписью такого совершенства.
   

Император

             Народ весь приравнял бумажку эту к злату?
             И двор, и воины берут ее в уплату?
             Тут как бы ни пытался я дивиться,
             А с очевидным должен согласиться.
   

Управляющий

             Билетов разлетевшихся поймать
             Немыслимо, как молнии не взять.
             От утра до ночи менял открыты лавки,
             Приносят золото да серебро средь давки
             И выдать им бумажек умоляют,
             И цену золота да серебра сбивают
             Их получив, бегут иль в лавки мясников,
             Иль к пекарям, иль в двери кабаков.
             Полсвета занято лишь мыслями о пьянстве,
             Тут режет продавец, там шьет уже портной.
             В пивных всех пиво пенится рекой,
             Кричат тебе повсюду "Hoch!" толпой.
             В других местах в ходу плита и грелки
             Да день-деньской гремят без устали тарелки.
   

Мефистофель

             А как террасою пойдешь вдали от света,
             Красотка тут как тут, шикарно разодета;
             Павлиньим веером прикрыв один свой глаз,
             Она другим мигнет тебе не раз,
             И так без лишних слов и без острот
             Она проделает любовный эпизод.
             У новых денег плюс еще таков,
             Что избавляет нас от грузных кошельков.
             Билетик у груди нетрудно приютить,
             С любовною запиской совместить;
             Священник свой билет в молитвенник кладет
             И этим набожность, как следует, блюдет,
             С тяжелым поясом расстанется солдат
             И будет этому, конечно, очень рад.
             Прости, о государь, что мелочь разбираю
             И дело крупное тем будто уменьшаю.
   

Фауст

             Во глубине земель твоих необозримых
             Лежит запас богатств неисчислимых.
             В них пользы нет. Но самой смелой мысли
             Когда бы мы сказали: "Их исчисли",
             Ей непосильно было б порученье;
             Совсем бессильно тут воображенье.
             И лишь одни высокие умы,
             Что в глубь вопросов заглянуть властны,
             И то, лишь бесконечность повстречают,
             Ей бесконечным же доверьем отвечают.
   

Мефистофель

             Бумажки, что в себе все ценности вмещают,
             Удобствами притом большими обладают.
             Имея их, ты знаешь, что оне;
             Вопросов нет о торге, о цене.
             Знай пей себе, любовью наслаждайся,
             А нужно золото, к меняле обращайся,
             Нет у него, так в почве покопайся,
             В их погашении не будет затрудненья:
             Коль надобно, на то годны все украшенья.
             Кто против нас, над нами кто смеется,
             В конце концов на этом обожжется.
             Привыкнув к новому, не захотят другого.
             В конце до вывода доходим мы такого:
             В твоих землях найдется без натяжек
             Довольно ценностей, и злата, и бумажек.
   

Император

             Вам государство все обязано спасеньем:
             Награда равною должна быть с вашим рвеньем.
             Доверю вам нутро земель необозримых;
             Вы -- стражи лучшие всех кладов, здесь хранимых;
             Известно вам поистине прекрасно,
             Где клады все хранятся безопасно.
             Почин раскопок всех зависит лишь от вас:
             Распоряжайтесь же, работайте для нас!
             Несите бодро вы все иго порученья,
             Которым вас облек я в знак благоволенья;
             Сольются пусть в работе вдохновенной
             Мир видимый и мир нам сокровенный!
   

Казначей

             Меж нами распря да не вспыхнет ни одна!
             Приятно быть коллегой колдуна.

(Уходит с Фаустом.)

Император

             Я одарю здесь каждого сейчас;
             На что истратите, не скройте лишь от нас!
   

Паж
(принимая)

             Я радостно отныне буду жить.
   

Другой
(так же)

             Желаю милой цепь с колечком я купить.
   

Камергер
(принимая)

             И вдвое буду пить, и лучшее вдвойне.
   

Другой
(так же)

             Нет от костей совсем покоя нынче мне.
   

Знаменосный барон[72]
(пораздумав)

             Я поле, замок свой избавлю от долгов.
   

Другой
(так же)

             К запасам прежним я прибавлю сей улов.
   

Император

             Я думал возбудить к работам новым рвенье,
             Но знающему вас немыслимо сомненье;
             Как щедро бы мы вас сейчас ни одарили,
             А вы останетесь все теми же, чем были.
   

Дурак
(приходя)

             Тут сыплют милости: достанется и мне?
   

Император

             Ты жив еще! Пропьешь их на вине.
   

Дурак

             Листки волшебные! Их понимаю тупо.
   

Император

             Понятно! Потому ты их растратишь глупо.
   

Дурак

             Они летят, а мне неясны цели.
   

Император

             Лови их все: они к тебе слетели.

(Уходит.)

Дурак

             Пять тысяч крон сейчас в моих руках!
   

Мефистофель

             Двуногий винный мех, ты снова на ногах?
   

Дурак

             Случалось часто то, но в первый раз так славно.
   

Мефистофель

             Ты пропотел от радости исправно.
   

Дурак

             Так им такая же, что золоту, цена?
   

Мефистофель

             Для брюха с горлом будет глубина.
   

Дурак

             На них могу купить я пашню, дом и скот?
   

Мефистофель

             Твое желание препятствий не найдет
   

Дурак

             И ловлю рыбную, охоту, замок с лесом?
   

Мефистофель

             На барство я твое взглянул бы с интересом!
   

Дурак

             Сегодня ж вечером приобрету именье!

(Уходит.)

Мефистофель

             У дурака есть ум; уместно ли сомненье?
   

МРАЧНАЯ ГАЛЕРЕЯ

Фауст. Мефистофель.

Мефистофель

             Зачем влечешь меня ты к мрачным коридорам?
             Ужели наслажденья нет вне их --
             В стремленьи к надуванью, к всяким вздорам
             Среди толпы придворных записных?
   

Фауст

             Такая речь мне страшно надоела,
             Как старая подошва, что сопрела;
             Твои виляния то в сторону, то вспять
             Ведут к тому, чтоб слова не сдержать.
             И камергер, и управляющий томят
             И мне все порученья говорят,
             Что император наш желает всей душой
             Париса повидать с Еленой пред собой
             Как образцы античной красоты;
             Задачу поскорей исполнить должен ты.
             Я слово дал и должен я сдержать.
   

Мефистофель

             Но неразумно же легко так обещать!
   

Фауст

             Коллега, был ты слишком тороватым,
             Не думая о том, куда ведет уклон:
             Сперва мы сделали с тобой его богатым,
             Теперь забавы хочет он.
   

Мефистофель

             Ты думаешь, свершить то нипочем?
             Но мы с тобой на ступенях крутейших:
             Ты сделал, как глупец, что, ставши богачом,
             Долгов опять насотворил новейших.
             Легко мне справиться с тьмой ведьм и привидений,
             Зобатых карликов и всех таких явлений;
             Хоть ведьмы кое-что имеют за себя,
             Но с героинями равняться им нельзя.
   

Фауст

             Я слышу вновь разбитую струну:
             С тобой, наверное, идти я не рискну,
             Поистине отец ты всяческой преграды,
             За каждый шаг ты новой ждешь награды.
             А, между тем, известно мне бесспорно,
             Что можешь все проделать ты проворно.
             Мефистофель
             К язычникам не смею прикасаться;
             У них свой ад. Но случай все ж найдется...
   

Фауст

             Так говори и перестань ломаться!
   

Мефистофель

             Мне тайну важную тебе открыть придется:
             Богини властвуют в стране уединенья,
             Пространства нет у них, а времени подавно,
             И разговор о них немыслим без смущенья.
             То -- Матери!
   

Фауст

             То -- Матери?
             Мефистофель
             Никак, струхнул исправно?
   

Фауст

             То -- Матери![73]
   

Мефистофель

             Немудрено. Понятие туманно
             О них у смертных; нам настолько чуждо,
             Что имя самое не назовем без нужды.
             Чтоб к ним попасть, сойдешь ты в глубину,
             И сам сойдешь ты за свою вину.
   

Фауст

             А путь какой?
   

Мефистофель

             Пути нет никакого:
             Не мог бы ты ответа ждать иного.
             Ты помни, что идешь к недостижимому,
             Придешь с мольбой к неумолимому;
             Ломать замков тебе там не придется,
             Затворов никаких там не найдется,
             Охвачен будешь ты лишь чувством пустоты
             И одиночества: знаком ли с этим ты?
   

Фауст

             Таких бы ты речей остерегался:
             В них запах кухни ведьм и до сих пор остался,
             Что мне напомнило прошедшее давно.
             Ужель мне к пустякам вернуться суждено?
             Учиться пустякам и пустякам учить?
             Когда разумно я пытался говорить,
             Противоречия неслись мне громче вдвое;
             Чтоб бросить все тяжелое, пустое,
             Обрек себя уединенью я.
             И, чтоб совсем не выкинуть себя
             И не остаться, так сказать, за бортом,
             Связаться, наконец, решил я даже с чертом.
   

Мефистофель

             Когда б ты вздумал плыть за океан,
             Ты с безграничностью и там бы повстречался,
             Но все бы видел волн мятежный стан,
             И чем-нибудь невольно любовался;
             Затихло б все кругом, но все же пред тобой
             Из зелени воды дельфины бы явились,
             Неслись бы облака, иль звездочки искрились,
             Иль Солнце, иль Луна влекли бы взор собой.
             Но в пустоте, где должен ты явиться,
             Не будет ничего сверх этой пустоты:
             Своих шагов там не услышишь ты,
             Там будет не к чему тебе и прислониться.
   

Фауст

             Как мистагог[74] ты говоришь со мной,
             Что издевается над преданной толпой,
             Но лишь наоборот: ты в место шлешь пустое
             Меня, чтоб стал я там искусней вдвое;
             Как кошку в басне, заставляешь ты меня,
             Чтоб я тебе набрал каштанов из огня.
             Ну, что ж? Попробую! Где ничего не ждется,
             Там, я надеюся, немалое найдется.
   
             Мефистофель
             С победою тебя, да и большого сорта!
             Заметил я, что ты отлично знаешь черта.
             Владей ключом[75]!
   

Фауст

             Ничтожным пустяком!
   

Мефистофель

             Сперва бери, оценивай потом.
   

Фауст

             Растет в руке и светит, как зарница.
   

Мефистофель

             Теперь заметил ты, что это за вещица?
             Он место верное заране чует сам;
             Иди за ним: сведет он к Матерям!
   

Фауст
(содрогаясь от ужаса)

             Да, к Матерям! Мне страшно это слово!
             Как слышу я, так трепещу я снова!
   

Мефистофель

             Иль ограничен так, что новых слов боишься?
             Ты слышишь мирно то, к чему привыкнул сам.
             Когда же с этим недугом простишься?
             Ведь ты привык к чудеснейшим вещам.
   

Фауст

             Бесчувственность не есть еще спасенье,
             Считаю ужас преимуществом людским;
             Жизнь дорого берет за это ощущенье,
             Но к чрезвычайному мы ближе только с ним.
   

Мефистофель

             Ну, опускайся или выходи!
             Тут все равно. Покинь все за собою,
             Где жизни мощь горит еще в груди!
             Иди туда, где смерть перед тобою,
             Где только то, что жило вдалеке,
             Где вкруг тебя сгустятся привиденья!
             Держи покрепче ключ в руке
             И разгоняй им смутные явленья!
   

Фауст
(воодушевленно)

             Сжимая ключ, я становлюсь сильнее,
             Вольнее дышит грудь, я к подвигу склоннее!
   

Мефистофель

             Треножник там пылающий один
             Даст знать тебе, что ты достиг глубин.
             Увидишь Матерей ты при его огне:
             Сидят, стоят и ходят там оне.
             Явленье форм иль их исчезновенье --
             То Духа Вечного живое проявленье.
             Вкруг них витают абрисы созданий;
             Они живут лишь в мире созерцаний;
             Ты сам незрим. Тот миг всего страшнее:
             Тогда иди к треножнику смелее,
             Коснись его ключом!
             Фауст решительно манипулирует своим ключом.
             Ты стал неподражаем!
             Треножник прирастет к ключу, и с ним тогда
             Взлетай спокойно ты и счастливо сюда!
             Ты будешь снова здесь всего в одно мгновенье,
             И то от Матерей сокроется явленье.
             Так вызывай тогда Париса и Елену;
             Ты первый отыскал подобную арену,
             Так дело это совершай ты сам:
             При заклинаниях туманный фимиам
             Все примет формы, что присущи божествам.
   

Фауст

             С чего начать?
   

Мефистофель

             Ты топни лишь ногой
             И, топнув вновь, ты возлетишь домой!
             Фауст топает ногой и проваливается.
             О, если б ключ ему нес службу аккуратно!
             А любопытно знать, вернется ль он обратно?
   

ЯРКО ОСВЕЩЕННЫЙ ЗАЛ

Император и князья. Двор заметно оживлен.

Камергер
(к Мефистофелю)

             Вы сцену с духами поставить обещали;
             Так шевелитеся, чтоб долго вас не ждали.
   

Управляющий

             Его Величество сейчас справлялся тоже:
             Заставить ждать его еще -- совсем негоже.
   

Мефистофель

             Мой компаньон на то и удалился;
             Он знает, как начать; уединился
             И, запершись, занялся в тишине,
             Ведь у него серьезная работа:
             И, коль прекрасное смотреть у всех охота,
             Без магии его не видеть и во сне.
   

Управляющий

             До этого нет дела никакого:
             Желает он, чтоб было все готово.
   

Блондинка
(к Мефистофелю)

             Словечко, господин! Мое лицо все бело,
             А летом -- Боже мой! Как это надоело! --
             Веснушек летом сотни вырастают
             И кожу белую собою покрывают.
             Есть средство?
   

Мефистофель

             Жаль, что личико Венеры
             Весною кроется вдруг кожею пантеры!
             Лягушечьей икры найдите
             И с языками жаб ее соедините,
             Конечно, на спирту, а при луне блестящей
             Продистиллируйте в сосудик подходящий
             И ваши пятнышки вы смачивайте этим:
             Весна придет, веснушек не заметим.
   

Брюнетка

             Со всех сторон толпа вас осаждает,
             Но обращусь за средством к вам и я:
             Простужена нога, мне танцевать мешает,
             И реверанс не так выходит у меня.
   

Мефистофель

             Позвольте вам на ножку наступить.
   

Брюнетка

             Все это водится меж милыми обычно.
   

Мефистофель

             Дитя, об этом мне не дело говорить.
             "Подобное подобным"[76] нам привычно
             Излечивать; нога болит -- ногой
             Иль членом подходящим -- член другой.
             Внимание! Не возражайте снова!
   

Брюнетка

             Ой-ой, горит! То -- конская подкова![77]
             Ну и нажим!
   

Мефистофель

             Излечитесь вы им
             И натанцуетесь, сударыня, потом,
             И наиграетесь вы ножкой под столом.
   

Дама
(проталкиваясь)

             Пустите-ка меня! Страданья велики!
             Терзают сердце, полное тоски!
             Еще вчера искал в очах моих спасенье,
             Сегодня все -- другой, а мне пренебреженье!
   

Мефистофель

             Да, знаменательно... но выслушай меня.
             Вот с этим угольком ты подкрадись к нему,
             Черкни по рукаву, плечу иль по плащу,
             И он раскается: тебе ручаюсь я.
             Тот уголек ты проглоти потом,
             Не запивая ни водою, ни вином.
             Сегодня ночью же он у заветной двери
             Начнет вздыхать по поводу потери.
   

Дама

             Тут яду нет?
   

Мефистофель

             Почтения нельзя ли?
             Вам уголек такой бы не достать!
             Его случайно удалось прибрать:
             Он -- от костра, что мы с трудом вздували[78].
   

Паж

             Влюблен я, но меня невзрослым посчитали.
   

Мефистофель

             Не знаю, право, справлюсь я едва ли.
Фауст

             Взлетают, слетают, клонятся и никнут.
   

Мефистофель

             Чары деют.
   

Фауст

             Священнодействуют, сеют.
   

Мефистофель

             Мимо! Мимо!
   

XXV
ТЮРЬМА

Фауст (с связкой ключей и фонарем перед железной дверью).

Фауст

             Давно безвестный страх меня объемлет;
             Все горе человечества -- во мне.
             Она там, за стеной промозглой, дремлет;
             Безумье светлое -- в ее вине!
             Что ж ты войти к ней -- не решишься?
             Ее увидеть вновь -- боишься?
             Спеши! медлить -- убить ее вполне.

(Хватает связку ключей. Внутри слышна песня)

Песня

                       Распутница мать
                       Меня погубила!
                       Отец негодяи
                       Меня пожрал,
                       Сестренка моя
                       Кости собрала
                       В прохладном местечке;
                       Если б я милой птичкой была.
                       Улетела б я, улетела б я!
   

Фауст (отпирая)

             Не чувствует, что близко друг знакомый
             И слышит звон целей, шуршание соломы.
   

Маргарита (прячась на постели)

             Увы! Пришли! Час смертный мой.
   

Фауст (тихо)

             Молчи! Я здесь, и ты свободна будешь,
   

Маргарита (бросаясь к его ногам)

             Коль человек ты, сжалься надо мною
   

Фауст

             Ты криком стражей ото сна пробудишь!

(Хватает цепи, чтобы отомкнуть их).

Маргарита (на коленях)

             Кто дал тебе такую власть,
             Палач, надо мною?
             Ночь хочешь у меня украсть-
             Сжалься, оставь меня живою!
             Успеешь утром прийти сюда!

(Встает)

             Так молода я! так молода!
             И умереть должна я!
             Была красива, и гибель в том нашла я.
             Со мной был друг; теперь далек;
             Разорваны цветы, измят венок,
             Меня так злобно не хватай!
             Что сделала тебе я? Жалость знай!
             Ужель напрасно я умоляла?
             Ведь я с тобою в жизни не встречалась!
   

Фауст

             Как сердце от тоски не разорвалось!
   

Маргарита

             Теперь вполне вся власть твоя.
             Позволь ребенку хоть раз дать груди!
             Его всю ночь качала я;
             Меня чтоб мучить, его взяли люди.
             А говорят, его убила я.
             Не быть веселой мне никак.
             Поют песнь про меня! Ведь злые -- повсеместно,
             Та песенка поется так,
             А что им известно?
   

Фауст (бросается к ее ногам)

             Твой милый -- здесь, у ног, готовый
             Сорвать с тебя твои оковы!
   

Маргарита (бросается к нему)

             О, на колени! и к святым с мольбами!
             Смотри! под этими камнями,
             Там у порога,
             К аду дорога!
             Лукавый,
             С чудовищною силой,
             Гремит своею славой!
   

Фауст (громко)

             Гретхен! Гретхен!
   

Маргарита (прислушиваясь)

             То -- друга голос милый!

(Вскакивает: цепи спадают)

             Где он? его зов я расслыхала.
             Свободна я! преград не стало.
             К его шее приникнуть!
             На его груди поникнуть!
             Он вскрикнул: Гретхен! стоя у порога!
             Где грохот ада, где в ад дорога,
             Где чудовищный дьявольский рев,
             Узнала я нежный возлюбленный зов.
   

Фауст

             Я здесь.
   

Маргарита

                                 Ты здесь? О повтори еще!

(Обнимая его)

             Ты здесь! здесь! Где ж мучение мое.
             Темницы ужас где? где оковы?
             Ты здесь! Пришел спасти меня снова!
             Я спасена.
             Вот улица передо мной,
             Где в первый раз я встретилась с тобой,
             И светлость сада,
             Где с Мартой ждать тебя была услада,
   

Фауст (увлекая ее)

             Идем! Идем!
   

Маргарита

                                 Еще побудем!
             Мне быть так сладко, где он будет.

(Ласкаясь)

Фауст

             Не забудем:
             Спешить минута нудит,
             Промедлить -- дорого нам стоит!
   

Маргарита

             Как? поцелуем меня не удостоит?
             Мой друг, со мной недавно разлучился,
             И целовать ты разучился,
             На груди твоей откуда этот страх?
             Когда-то мне вскрывалось счастье рая
             В твоих речах, в твоих очах,
             Ты обнимал меня, как задушить желая!
             Целуй меня!
             Иль поцелую я тебя.

(Обнимает его)

             Увы! твои губы холодны,
             Молчат,
             Где найду я вновь
             Твою любовь,
             Кто мне отдаст ее назад?

(Отстраняется от него)

Фауст

             Идем! О милая! Спеши за мной!
             Люблю тебя со страстностью двойной;
             Лишь об одном молю! спешим туда!
   

Маргарита (оборачиваясь к нему)

             Но это ты? Ты в самом деле? да?
   

Фауст

             Да, я! Идем!
   

Маргарита

                                 Ты цепи снял,
             Опять меня к своей груди прижал.
             Но как же я тебе, друг, не страшна?
             Ты знаешь, кто здесь освобождена?
   

Фауст

             Идем! Идем! Уж начало светать.
   

Маргарита

             Убила я свою мать,
             Утопила свое дитя,
             Нашли его мы, ты и я!
             Ты тоже! Ты ль это? Ум смущен,
             Дай руку мне. Нет, все не сон.
             Дай руку милую! -- Ах, влажна!
             Вытри ее! она
             Не в крови ли?
             Боже! кого мы убили?
             Меч свой спрячь,
             Умоляю я!
   

Фауст

             Что было, -- в прошлом! Об том не плачь!
             Ты мучишь меня!
   

Маргарита

             Нет, ты должен остаться,
             Тремя гробами должен заняться!
             Готовь завтра могилы эта
             На рассвете:
             Мать,-- на прекраснейшем месте,
             Брата -- по близости, вместе,
             Тут же меня в уголке,
             Но не вдалеке!
             А ребенка -- мне по правую грудь.
             И рядом -- никого безусловно!
             К тебе припадать любовно,
             То было нежнейшей из всех услад!
             Но больше это мне невозможно,
             Когда к тебе я стремлюсь тревожно,
             Ты словно толкаешь меня назад-
             Но это -- ты, столько ласки во взоре твоем
   

Фауст

             Ты чувствуешь, что это я,-- идем!
   

Маргарита

             Вперед?
   

Фауст

             На волю.
   

Маргарита

                                 Там гроб нас ждет,
             Зияет смерть? тогда идем!
             Отсюда к ложу вечного покоя,
             Но больше ни стопы одной! --
             Уходишь, Генрих? Если б мне с тобой!
   

Фауст

             Ты можешь! Пожелай! Дверь отперта.
   

Маргарита

             Я не должна; надежда отнята.
             К чему бежать? они ведь стерегут!
             Так тягостно жить подаяньем,
             Притом с тяжелым сознаньем!
             Так тягостно бродить на чужбине;
             Да, все равно, меня схватят ныне!
   

Фауст

             Я остаюсь с тобой.
   

Маргарита

                       Спеши! Спеши!
                       Свое дитя спаси!
                       Прочь! тем путем,
                       Где ручей,
                       И мостом --
                       В лес, в тень ветвей.
                       Там слева -- доска
                       Над прудом!
                       Скорей ухвати!
                       Дрожит слегка
                       И трепещет.
                       Спаси! Спаси!
   

Фауст

             В себя приди!
             Лишь шаг, -- свободна ты опять!
   

Маргарита

             О, только б гору нам миновать!
             Моя мать там на камне сидит!
             О, какой полна я тоскою!
             Моя мать там на камне сидит,
             Качает головою;
             Не мигнет, не кивнет, голова тяжела"
             Спит, не слышит она, так долго спала.
             Спит, чтоб были мы счастливы двое,
             О, блаженное время былое!
   

Фауст

             Слова, плач, все бесплодно б было,
             Так уведу ее я силой!
   

Маргарита

             Оставь! Нет, насилья б не снесла я!
             Меня так жестоко не бери!
             Ведь все совершила я из любви,
   

Фауст

             День скоро! Дорогая! дорогая!
   

Маргарита

             День! Да, настанет день! Мой день последний.
             Моя свадьба после обедни!
             Не говори, что ты уж с Гретхен был!
             О, мой венок!
             Конец всей сказке!
             Мы вновь увидимся, дружок!
             Но не на пляске.
             Толпа теснится; тишь со всех сторон,
             На площади известной,
             На улице им тесно,
             Жезл сломан, колокольный звон.
             Меня связали, кто-то тянет,
             Влекут на эшафот,
             Сейчас над каждой шеей глянет
             Нож, что над моею -- упадет.
             Безмолвен мир, как гроб.
   

Фауст

             О, если б не родиться!
   

Мефистофель (появляясь снаружи)

             Скорей! иль вам не возвратиться!
             Что толку медлить, роптать, бороться,
             Моим коням не ждется;
             День настает.
   

Маргарита

             Что там из земли встает?
             Он! он! его отошли во тьму!
             На месте святом, что нужно ему?
             Он хочет меня?
   

Фауст

                                 Жить должна ты!
   

Маргарита

             Правосудие божье! Примешь меня ты!
   

Мефистофель (Фаусту)

             Идем! Идем! иль здесь тебя покину я.
   

Маргарита

             Твоя, отец, я! Защити меня!
             Роем святым меня окружите*
             Вы, ангелы, меня защитите
             Генрих! Мне страшно с тобой!
   

Мефистофель

             Погибла!
   

Голос (свыше)

                       Она спасена!
   

Мефистофель (Фаусту)

                                           За мной!

(Исчезает с Фаустом)

Голос (изнутри, ослабевая).

             Генрих! Генрих!
   
   Перевод закончен 12 мая 1920 г.
   

КОММЕНТАРИИ

I. ПРИЛОЖЕНИЕ К ТЕКСТУ "ФАУСТА"

   Из всего огромного посмертного архивного материала набросков к "Фаусту" пришлось ограничиться следующим: I -- из "Пра-Фауста", который, за исключением приводимой здесь сцены, целиком, хотя и в переработанном виде вошел и окончательную редакцию. II -- из набросков к плану всей трагедии. III -- из набросков "Вальпургиевой ночи", которые дают представление о первоначальном гораздо более обширном и композиционно более удачном замысле (см. примечания).
   

I *.

* Перевод А. Г. Габричевского.

   Большая дорога. У дороги крест, справа на холме -- старый замок, вдали крестьянская хижина.
   
   Фауст: Куда спешишь, Мефисто? Стой!
   Что пред крестом потупил очи?
   Мефистофель: Я знаю, предрассудок то пустой,
   Но не могу -- противно мне -- нет мочи.
   

II *.
(Из набросков к плану всей трагедии)

* Тоже.

   1. Идеальное стремление к воздействию и вчувствованию во всю природу.
   2. Явление духа как мирового и действенного гения.
   3. Спор между формой и бесформенным. Предпочтение бесформенному содержанию перед пустой формой. Содержание приносит с собой форму. Никогда нет формы без содержания. Вместо того, чтобы примирять эти противоречия, сделать их еще разительней. Ясное холодное научное стремление -- Вагнер. Смутное, горячее научное стремление -- ученик.
   4. Наслаждение жизнью личности, рассматриваемое снаружи -- первая часть. Смутная страстность.
   5. Наслаждение действием во вне -- вторая (часть) и сознательное наслаждение. Красота. Творческое наслаждение изнутри.
   6. Эпилог в хаосе по пути в Ад.
   

III *.
(Наброски к Вальпургиевой ночи)

* Перев. Н. А. Холодковского.

   1. Призыв на Вальпургиеву ночь. На месте. Женщины -- о театральных пьесах. Мужчины -- о ломбере. Крысолов из Гаммельна. Ведьма из кухни (интермеапо). После интермеццо. Одиночество. Пустыня. Звуки труб. Молния, гром сверху, огненные столбы, дым, чах Скала выступающая из всего этого. Это Сатана. Множество пароля кругом. Опоздание. Средство пробиться. Повреждение. Песня. Они стоят в ближайшем кругу. Жара едва выносима. Кто стоит с ними рядом в кругу. Речь Сатаны. Аудиенции. Награды. Полночь. Явление проваливается. Вулкан. Беспорядочное бегство. Грохот и буря.
   2. Вершина. Ночь. Огненный Колосс. Ближайшее окружение. Толпы. Группы Речь.
   

Сатана

             Козлы все правее,
             Все козы -- левее!
             Пусть эти воняют.
             А те обоняют!
             Будь вонь ваша даже,
             Козлы, еще гаже,--
             В вас, козы, конечно,
             Нуждались бы вечно!
   

Хор

             Владыку почтите,
             Склонитеся ниц!
             Он учит народы
             И благ без границ!
             Внемлите ученью,
             Чтоб в нем почерпнуть
             Закон жизни вечной,
             Природы всю суть.
   

Сатана (обращаясь направо)

             Два чудные дара
             Вам милы всегда:
             Блестящее злато
             . . . . . . . . .
             Одно все дает нам,
             Все тонет в другой
             Кто оба имеет,--
             Избрал путь благой.
   

Голос

             Что молвил владыка?
             Стою и далече,
             Неясно я слышу
             Премудрые речи;
             Темно мне ученье,
             Не мог я схватить
             Природы и жизни
             Священную нить.
   

Сатана (обращаясь налево)

             Два дивные дара
             Вам счастье дают:
             Блестящее злато,
             . . . . . . . . .
             О женщины! Злато
             Любите ж всегда,
             Но больше, чем злата,
             . . . . . . . . .
   

Хор

             Склонитеся низко
             На месте святом!
             Блажен, кто все близко
             Слыхал целиком?
   

Голос

             Стою я далече
             И слух навостряю;
             Но все же из речи
             Я много теряю
             Кто ясно мне скажет,
             Поможет схватить
             Природы и жизни
             Чудесную нить!
   

Мефистофель (к молоденькой девушке).

             Зачем, малютка, ты так плачешь там?
             Не место здесь, на празднике, слезам.
             Тебя толкают? В давке слишком тесно?
   

Девушка

             Ах, нет! Владыка что-то интересно
             О золоте,......
             Сказал, и радость вижу я везде,
             Понятия, верно, взрослым лишь беседа?
   

Мефистофель

             Не надо же, дитя мое, рыдать;
             Когда ты хочешь чорта разгадать, --
             ........ты только у соседа.
   

Сатана (прямо перед собой).

             Вы, девушки, стали
             Как раз посредине;
             Я вижу -- на метлах
             Примчались вы ныне.
             Весь день будьте чисты,
             Свините всю ночь, --
             Вот лучшее средство,
             Чтоб счастью помочь.
   

3. Отдельные аудиенции

X

             И если здесь свободу нам дарят,
             И быть вполне открытым я дерзаю
             Тогда, хоть я душой и демократ,
             Тебе, тиран, я когти лобызаю!
   

Церемониймейстер

             Лишь когти? Нет, почет нам этот мал!
             Идите дальше, демократ великий!
   

X

             Что ж мне велит священный ритуал?
   

Церемониймейстер

             Облобызать часть заднюю владыки!
   

X

                       Мне все равно: я очень рад
                       Лобзать и спереди и в зад.
             О, если там, вверху, чрез все миры
             Проходит нос владыки несравненный, --
             То здесь, внизу, во тьме его дыры
             Вместиться было б можно всей вселенной?
             Какой в ней бесподобный аромат!
             В раю такого аромата нету!
             О как бы я был бесконечно рад
             Когда бы мог в дыру вползти я эту
             О, что еще!
   

Сатана

                                 Довольно, мой вассал,
             Мильоны душ дарю тебе заране!
             Кто... чорта так живописал,--
             Не затруднится в лести и обмане

-----

4.

             "От грязи ведьм себя избавим,
             Когда мы к югу путь направим;
             Но жить на юге будь готов
             Меж скорпионов и попов".
   

5.

   Смятение. Они влезают на дерево. Разговоры в толпе. Раскаленная почва, Явление (Маргариты) обнажено. Руки на спине. Непокрыты лицо и пол. Пение, Голова надает. Кровь брызжет и тушит огонь. Ночь. Шуршание. Болтовня килезобиков (Klelkröpfe). Отсюда Фауст узнает. Фауст -- Мефистофель.

-----

6. Видение казни

             Горячей крови тяжкий пар
             Хорош, пригож дли всяких чар.
             И мрачных, черных братьев рой
             На подвиг свой идет толпой,
             Где речь про кровь,-- нам сладко там;
             Где льется кровь, -- приятно нам;
             Огонь и кровь, и мы кругом:
             В огонь пусть кровь течет ручьем!
             Жена мигнет, -- довольно с нас;
             Кутила пьет,-- на казнь сейчас!
             За смелый взор, за пьяный крик --
             Кинжал востер, -- зарежет вмиг!
             Струится крови ручеек,
             Еще ручей, еще поток,
             Еще, еще,-- из ручейка
             Течет кровавая река!
   

II. ИЗ ВЫСКАЗЫВАНИЙ ГЕТЕ О "ФАУСТЕ"*

* Перевод А. Г. Габричевского.

   Из многочисленных высказываний Гете о "Фаусте", разбросанных в его дневниках, письмах и автобиографических сочинениях, собранных впервые Пнновером (Otto Pniowcr, Goetnes Faust. Zeugnisse und Exkurse zu seiner Entstchimgsgeschichte, Berlin, 1899), a затем Грефом (Haas Gerhard Gräf, Goethe Übcr seine Dichtungen.. Zweller Tell, 2. Band. Krankftirt a. M. 1904), здесь приводятся лишь несколько наиболее существенных, касающихся либо общей идеи драмы и отношения к ней автора, либо характеризующие первую часть. К сожалению пришлось совершенно отказаться от тех цитат, которые относятся к истории возникновения "Фауста" или касаются отдельных мест, главным образом второй части. Отрывки 1--5 относятся к первой части, остальные -- к трагедии в целом.
   

1.

   Тщательнее всего я скрывал от него [Гердера] свой интерес к некоторым вещам, которые во мне укоренились и имели тенденцию слагаться в поэтические образы. Это было -- "Гётц фон Берлихинген" и "Фауст". Жизнеописание {Имеется в виду автобиография рыцаря Гетца фон Берлихингена "железная рука" начала XVI века, которая и легла в основу гетевской драматической хроники, вышедшей в 1773.} первого меня глубоко захватило. Образ грубого, благонамеренного человека, полагающегося только на свои собственные силы и дикую анархическую эпоху, вызывал во мне живейшее сочувствие. Многозначительная кукольная повесть о другом звучала и жужжала во мне на многие голоса. Подобно ему и я вращался во всех областях знания и очень рано убедился в его суетности. И я в своей жизни многое испробовал и всегда возвращался все более и более неудовлетворенный и измученный. Все это, да и многое другое, я вынашивал и себе и наслаждался им в часы одиночества, ничего, однако, из всего этого не записывая. В особенности же я скрывал от Гердера свою мистико-каббалистическую химию и все что к этому относилось, хотя я все еще продолжал тайно ею заниматься, с тем, чтобы добиться более последовательной ее разработки, чем это мне было завещано традицией.
   ["Поэзия и правда" 2-я часть, 10-я книга, из описания Страсбургского периода 1770--1771 годов].
   

2.

   Мерк {Гете познакомился с военным советником Иоганном Генрихом Мерком в Дармштадте в 1772 г. Это была одна из самых горячих дружеских привязанностей юного Гете. Характер сдержанного, высоко культурного и вместе с тем холодного скептика Мерка контрастировал и дополнял собою безудержный темперамент Гете-Фауста эпохи бури и натиска. Многие черты его несомненно запечатлелись о образе Мефистофеля.} и я мы были всегда вместе, как Фауст и Мефистофель. Так, например, он издевался над одним письмом моего отца из Италии, в котором он жаловался на дурные условия жизни, на неправильную еду, на тяжелое вило и на москитов, и Мерк никак не мог простить ему, что такие незначительные вещи как еда, питье и мухи могли его беспокоить и такой чудесной стране и великолепной обстановке.
   Этот дразнящий задор Мерка бесспорно вырастал на фундаменте высокой культуры; однако, так как он был не продуктивен, но наоборот имел решительно отрицательное направление, он был всегда готов не столько хвалить, сколько порицать и невольно выискивал все то, что давало пишу этому его позыву {Чрезвычайно существенная характеристика, для понимания образа и идеи Мефистофеля.}.
   [Разговор с Эккерманном {С 1823 года и до смерти Гете Эккерманн состоял его личным секретарем и издал после смерти поэта свои знаменитые "Разговоры Гете" которые не только блестяще характеризуют облик и жизнь Гете в последние годы его жизни, но и являются очень ценным источником для понимания его мировоззрения в эту эпоху (русский перевод Аверкиева т. т. 1--2. 2-е изд., СПБ, 1905).} 27 марта 1831 года].
   

3.

   О "Фаусте" он [Ампер] {Жан Жак Ампер (1800--1804) -- французский историк и литератор, поместивший в журнале "Глобус" (Globe) рецензию на французские переводы Штапфера из Гете.} высказывается не менее остроумно рассматривая не только мрачное, неудовлетворенное стремление главной фигуры, но также и глумления и едкую иронию Мефистофеля, как части моего собственного существа,
   [Разговор с Эккерманном 3 мая 1827 года].
   

4.

   Сегодня у Гете за столом разговор вскоре снова коснулся "демонического" и он для более точного выяснения этого понятия, прибавил следующее: "Демоническое,-- говорил он,-- это то, что неразложимо ни разумом, ни рассудком. В моей природе оно не заложено, но я ему подчинен".-- "А разве в Мефистофеле, сказал я [Эккерманн}, нет демонических черт?" -- "Нет,-- ответил Гете,-- Мефистофель слишком отрицательное существо; демоническое же проявляется в чисто положительной деятельности" {Понятие "демонического" -- чрезвычайно существенная черта гетевского мировоззрения. Оно обозначает сверхличное стихийное начало, которое, однако, проявляется и осуществляется в форме личности, это как бы ее индивидуальный закон, которые в некоторых случаях приобретает характер роковой одержимости, определяющей судьбу человеке. Действие этого личного "демона" (отнюдь не в смысле морально доброго или злого, а скорее в смысле природной силы) одинаково может привести как к высшим достижениям так и к разрушению личности. Сам Гете испытывал "демоническое" в определенные периоды своей жизни и как бы преодолевал его в себе и поэтических образах (напр. Эгмонт). Живым воплощением "демонического" являлся, по мнению Гете, Наполеон.}.
   [Разговор с Эккерманном 2 марта 1831 года.]
   

5.

   Вот уже скоро тридцать лет, как они [публика, критики] бьются с помелами Вальпургиевой ночи и обезьяньими разговорами в кухне ведьмы, однако интерпретирование и аллегоризирование этих драматически-юмористических бессмыслиц что-то плохо удается. По истине следует в молодости доставлять себе удовольствие ловить их на удочку такой чертовщины. Даже такая остроумная женщина, как госпожа де-Сталь {Известная французская писательница (1706--1817) познакомившаяся с Гете в 1804 г, во время своего путешествия в Германию и написавшая книгу "о Германии".} была в претензии за то, что я в хоре небесных сил противопоставил богу-отцу такою добродушного чорта; что же это будет если она его встретит еще этажом выше или чего доброго на небе {Намек на первоначальный замысел окончания трагедии (?).}.
   [Разговор с Фальком {И. Д. Фальк (1768--1826). Сатирический писатель, поселившийся в Веймаре с 1806 года, друживший с Гете и оставивший после своей смерти воспоминания и записи разговоров, напечатанные после смерти Гете в 1832 г. Исследователи часто сомневаются в безусловной достоверности его сведений.}, июнь 1816 года.]
   

6.

   Впрочем, немцы странные люди!-- Они себе жестоко затрудняют жизнь своими глубокими мыслями и идеями, которые они всюду ищут и всюду вкладывают. Да имейте же, наконец, смелость отдаваться впечатлениям! Дать себя позабавить, растрогать, возвысить, даже поучить и вдохновить, воспламенить на что-нибудь большое; но только не думать постоянно, что все суета, если это не абстрактная мысль или идея! Вот приходят и спрашивают: какую идею я хотел воплотить в своем "Фаусте"? -- Как будто я сам это знаю и могу выразить! -- "С небес чрез мир, до ада" -- это еще туда-сюда; но это не идея, а ход действия {Ср. "Пролог на театре" ст. 210 и приложение к тексту II, a также соответствующие примечания.}. И даже то, что чорт проигрывает пари и что человек, на глубоких заблуждений непрерывно стремящийся к лучшему, должен быть искуплен -- это действенная, многое объясняющая, хорошая мысль, но это не идее, лежащая в основе целого и каждой сцены в отдельности. К тому же, хорошенькая бы получилась вещь, если бы и богатую, пеструю и в высшей степени многообразную жизнь, как я ее представил в "Фаусте", вздумал нанизать на тощую нить какой-нибудь одной проходящей идеи!
   Вообще мне не было свойственно как поэту стремиться к воплощению чего-либо абстрактного. Я воспринимал впечатления и притом впечатления чувственные, жизненные, нежные, пестрые бесконечно разнообразные, какие мне только могло даровать живое воображение, и мне как поэту ничего больше и не нужно было делать, как в себе округлять и развивать эти созерцания и впечатления и так их выявлять при помощи живого изображения, чтобы другие получали те же впечатлении при слушании или чтении моего изображения... Чем поэтическое произведение несоизмеримее и для рассудка необъятнее, тем лучше.
   [Разговор с Эккерманном 6 мая 1827 года].
   

7.

   Область любви, ненависти, надежды, отчаяния или каких бы то ни было состояний или страстей души поэту прирождены и изображение их ему удастся. Но ведь Порядок судопроизводства, парламентского заседания или коронования -- никому не прирождены; и чтобы не погрешить против правды в таких вещах поэт должен усвоить их себе через опыт или чужие свидетельства. Так путем аниципации (предвосхищения) я в "Фаусте" вполне был во власти как мрачного состояния героя, разочаровавшегося в жизни, так и любовных переживаний Гретхен; однако, чтобы, например, сказать;
   
   Как грустен в небе круг несовершенный.
   Луны кровавой поздний всход *
   * XXI, 17--18.
   
   необходимо было некоторое наблюдение природы".
   "Но ведь во всем "Фаусте", -- сказал я [Эккерманн] нет ни строки, которая бы не несла на себе явной печати тщательного исследования мира и жизни, и ни что не наводит на мысль, что это все далось вам просто так, помимо богатейшего жизненного опыта". "Очень может быть", -- ответил Гете, -- однако если бы я в себе не вмещал всего мира через антиципацию я, с открытыми глазами остался бы слепым и всякое исследование и испытывание оказались бы не чем иным как мертвым и бесплодным старанием. Свет существует и цвета нас окружают, однако, если бы мы не несли света и цвета в собственном глазу, то мы бы и во вне ничего подобного не воспринимали" {Разговор этот между прочим характеризует одну существеннейшую черту в жизни и творчестве Гете; изумительную гармонию между восприятием и творчеством, между объектом и субъектом. Он сам эта сознавал и сознание это определяло как многие его философские воззрения (космическая полнота личности, предустановленное сродство между воспринимаемым и воспринимающим, символическая значительность единичного, как представителя целого и т. п.), так и убеждение его, что он часто в своих произведениях предвосхищал события собственной жизни.}.
   [Разговор с Эккерманном 26 февраля 1824 года.]
   

8.

   [Успехом своим первая часть "Фауста"] может быть, обязана одному редкому своему качеству, а именно, что она навсегда запечатлела определенный период развития человеческого духа, когда его мучает все то, от чего страдает человечество, когда он волнуется всем тем, что его беспокоит, связан тем, что оно ненавидит и вдохновляется его мечтой, В настоящее время состояния эти очень далеки от поэта, да и мир выдерживает иные бои; а между тем человеческое состоянье и радости и горе остается по большей части равным себе и потомство найдет всегда причину заинтересоваться тем, чем наслаждались и страдали до него, для того, чтобы до известной степени примириться с тем, что предстоит и ему.
   [Из рецензии на французский перевод "Фауста" Штапфера с иллюстрациями Делакруа, помещенной в издававшемся Гете журнале "Искусство и древность", т. VI, май 1828.]
   

9.

   Первая часть почти всецело субъективна: она вся возникла из более связанного, страстного состояния индивидуума; полумрак этот может быть и нравится людям. Во второй же части почти нет ничего субъективного; здесь обнаруживается более высокий, обширный, ясный и беспристрастный мир, и всякий, кто мало видел на своем веку и мало пережил, окажется перед ней беспомощным.
   [Разговор с Эккерманном 17 февраля 1831 года.]
   

III. ПРИМЕЧАНИЯ *

   * Ввиду краткости настоящих примечаний, обусловленной размером и характером издания, пришлось отказаться от ссылок как на главнейшие существующие комментарии, которые широко использованы для истории текста и для реальных примечаний, так и на вступительную статью "Гете и Фауст", знакомство с которой является необходимым условием пользования этим комментарием.
   

ПОСВЯЩЕНИЕ

   Написано 21 нюня 1707 года, когда Гете, по настоянию Шиллера, вновь приступил к работе над Фаустом. Независимо от того, понимать ли заглавие, как посвящение читателю или как посвящение ушедшим друзьям юности, стихотворение это обращено к полузабытым образам трагедии, которые все сильней и настойчивей овладевают воображением поэта и требуют воплощения, несмотря на грустные воспоминания о невозвратимой молодости и на горькое чувство отчужденности от современного читателя. В бумагах Гете сохранилось стихотворение, которое еще не удалось точно датировать и которое, повидимому, является наброском посвящения:
   
   In goldnen Frühlings Sonnen-Stunden
   Lag ich gebunden
   An dfes Gesicht.
   In holder Dunkelheit der Sinnen
   Konnt ich wohl diesen Traum beginnen,
   Volienden nicht.
   
   (В золотые солнечные часы весны -- лежал я прикованный -- к этому видению.-- В блаженном смятении чувств -- я мог начать этот сон, -- но не окончить его). По окончании первой части Гете одно время, по всей вероятности, думал об "эпилоге" и "прощании", которые должны были соответствовать посвящению и, может быть, прологу в театре. Два посмертных стихотворения ("Abkündigung" и "Abschied"), относящихся приблизительно к 1800 году, очевидно, предназначались для этой цели. Посвящение написано октавами, формой, излюбленной Гете для элегической лирики.
   5 "Туманами и мглой" -- часто повторяющееся выражение Гете в эпоху его классицизма, для обозначения тех романтических образов германской культуры, которые были ему чужды после его итальянского путешествия, но в которые он вновь окунулся в эпоху совместного с Шиллером сочинения баллад и новой работы над Фаустом.
   17 Как, напр., сестра Корнелия, Мерк, Ленд и др., которых уже не было в живых.
   22-24 Клингер, Гердер, Якоби и др. некогда близкие, а теперь далекие и чуждые, а также может быть образы его возлюбленных; Фредерика, Лотта Кестнер, Лили Шенсманн и др.
   28 Эол -- греческий бог ветров, эолова арфа -- музыкальный струнный инструмент, который надавал гармонические звуки под дуновением ветра.
   

ПРОЛОГ В ТЕАТРЕ

   Относится, повидимому к тому же времени, т. е. к 1797 году. В нем прежде всею запечатлелся огромные опыт Гете как театрального директора, и те болезненные конфликты между публикой и поэтом, театром и драматургом, которые ему так часто приходилось наблюдать и испытывать. Поскольку в Гете реально совмещался театральный деятель и поэт, неправильно толковать только фигуру поэта, как автопортрет. Гете здесь, как и во всех своих драматических и эпических произведениях, объективирует свои внутренние конфликты в диалектическом противоположении характеров, в данном случае поэта, с одной стороны, шута и директора -- с другой. Разрешением антитезы является само драматическое произведение как образец новой драматической поэзии. Сцена эта, как на это впервые указал Гейне, повидимому, навеяна прологом "Сакунталы", пьесы древне-индусского поэта Калидасы, который был переведен на немецкий язык и прославлен Гете в одном двустишьи. В "Сакунтале" директор совещается с актрисами и точно так же обсуждает характер публики и возможные успехи пьесы (ср. "Драмы Калидасы" изд. Сабашникова). Фигура шута, или, вернее, комика, столь характерная для пьес Шекспира, отчасти предвосхищает образ Мефистофеля, точно также как поэт во многом напоминает Фауста. Все три фигуры замыслены автором как равноправные,-- он сам в эту эпоху нередко указывал, что истинное художественное произведение возникает только как равнодействующая трех сил: гения (поэт), искусства как мастерства (шут), и искусства как ремесла (директор). Автор как бы предполагает, что пьеса его должна удовлетворить всех трех. Аналогичные беседы на театральные темы -- в "Ученических годах Вильгельма Мейстера".
   33-42 Комментаторы спорят, имел ли здесь Гете в виду вечность художественного произведения, непонятого современниками, как медленное его созревание в процессе творчества, что характерно для методов работы зрелого Гете ("Фауст", "Ифигения", "Тассо", "Мейстер"). Текст подлинника говорит в пользу первого толкования.
   68 "Рагу" -- кушание из мелконарезанных кусочков мяса, зелени и пр. Здесь в смысле мешанины, смеси разнородных элементов. Купюры и переделки режиссера, который не считается с цельностью художественного произведения.
   71 "Чистеньких" -- иронически.
   87 Гете постоянно указывал на опошляющее действие газет и журналов, которые рассеивают, вместо того чтобы сосредоточивать.
   162-185 Этот вдохновенный гимн поэту очень близок некоторым речам Тассо, в особенности:
   
   Повсюду чутким слухом ловит он
   Чудесную гармонию природы;
   Что нам дает история и жизнь, --
   Все, все своим он сердцем обнимает;
   Отдельное умеет он собрать
   И чувством оживляет неживое;
   То, что казалось низшим и простым,--
   Умеет он вознесть, облагородить,
   И многое, что мир привык ценить, --
   Порой пред ним является ничтожным.
   (Пер. H. А. Холодковского.)
   
   109 точнее: чтобы обратно в сердце поглотить весь мир.
   110-111 точнее: Когда природа равнодушно наматывает бесконечную нить на послушное веретено (ср. ниже, прим. к I, 155, IV, 394).
   112-113 точнее: Когда нестройная толпа всех существ в досадном хоре перебивает друг друга.
   122 "из листьев дерева простого" -- разумеется лавра.
   124 Имеется в виду не столько примирение враждующих богов, сколько то, что поэт сохраняет миф для своего народа в едином художественном образе, завершает и кристаллизирует картину мира на неосознанных в разрозненных элементов народного мифического творчества. Гете, конечно, прежде всего подразумевает Гомера.
   152-165 Поэт, в данном случае, автор, вспоминает свое юношеское творчество (ср. Посвящение).
   153 "такой", т. е. в состоянии становления.
   166-181 Шут противополагает бурному излиянию поэта идею зрелого, вечно-юного мастерства.
   182-198 Директор в свою очередь настаивает на мысли, что не настроение владеет поэтом, а он им. Чрезвычайно типично для творческой дисциплины Гете и для его необычайной работоспособности, нисколько не убывавших с годами.
   198-209 Характеристика "Фауста" как постановочной пьесы, рассчитанной для театра.
   203 "Большой и малый свет" -- солнце и луна.
   210 Стих этот вызывал ряд сомнений. Имел ли Гете в виду тот план, согласно которому, судя по его сохранившемуся наброску (ср. приложение к тексту, I, 6) действие всей трагедии кончалось в Аду ("Эпилог в Хаосе по пути в Ад") или он просто намекал на трехэтажное построение сцены в средневековой мистерии и на традиционную схему истории о жизни и гибели Фауста или, наконец, им уже был намечен конец второй части, в которой, правда, лишь эпизодически в момент смерти Фауста разверзается адская пасть. В пользу последнего говорят записи Эккерманна от 6 мая 1827 года (ср. выше из высказываний "Гете о Фаусте" No 6).
   

ПРОЛОГ В НЕБЕ

   Написан после 1800 года. Так же как первый пролог, он возник из желании символического и философского углубления сюжета и относится ко всей трагедии, а не только к первой части. Вместе с заключительной сценой второй части он образует мифологическое и метафизическое обрамление всего произведения. Как на это указывал сам Гете, пролог навеян аналогичной сценой в книге Иове. И там и здесь дьявол лишь искуситель и, в конечном счете, лишь исполнитель воли божьей. Имя Мефистофеля Гете заимствовал из легенды, сам не будучи уверен в его этимологии, которая и до сих пор не выяснена. Повидимому -- это искусственное словосочетание, сочиненное в средние века по созвучию с еврейскими именами ангелов и демонов. Из главнейших гипотез можно упомянуть следующие: мефиз-тофель (евр.) -- разрушитель-лжец; ме-фаусто-филес (греч.) -- не Фауста друг, ме-фото-филес (греч.) -- не света друг и др.
   1-1 Музыка сфер, очень древнее представление, восходящее ни меньшей мере к пифагорейству, для которого число, как сущность бытия, как его организующее начало, одинаково лежит в основе как музыки, так и всего мироздания. Представления эти, возродившиеся в немецкой мистике на эпоху романтизма, были перенесены романтиками в область художественного восприятия, для которого считалось существенный сродство зрительных, слуховых и других ощущений, напр. архитектура как застывшая музыка. Оба момента переплетаются в мировоззрении Гете. Представление о солнечной системе как об органическом целом, о планетах как о живых существах, и о связи солнечной системы с организмом человека, которые были развиты на протяжении всей античной, средневековой и возрожденческой философии, получили своеобразное метафизическое истолкование у романтиков и немецких идеалистов. Наиболее интересная концепция у Гете в образе Макарии ("Года странствий Вильгельма Мейстера"). Грохот восходящего солнца -- излюбленный образ Гете (ср. первую сцену второй части), которые встречается впрочем и в народных книжках о Фаусте. По свидетельству Тацита, то представление было распространено у древних германцев.
   28 "Вестники" -- точный перевод греческого слова ангелы.
   58-59 Мефистофель дзет блестящую характеристику Фауста в его, как ему кажется, бесцельном стремлении; для господа самое наличие этого, хотя бы и смутного стремления, есть признак и залог нормального органического развития. Характерен для Гете образ растения и садовника.
   73-75 Мефистофель властен над человеком только на земле, так как он олицетворяет собою те материальные преграды и задержки, которые возникают на пути всякого идеального стремления, однако Гете постоянно настаивал на том, что всякое искажение этого стремления не только неизбежно, но может явиться плодотворной задержкой на пути к цели. В стихах 75 и 86--87 формулируется все оптимистическое воззрение Гете на сущность человеческое природы. Исход заклада этим уже предрешен.
   81-87 Господь не вмешивается в жизнь Фауста, ибо для Гете представление о всемирном божестве, отделенном от природы и на нее воздействующем извне, из какой-то иной реальности, было глубоко чуждо, поэтому человек, который стремится к высшему. т. е. органически растет и развивается, этим самым уже выполняет, свое, заложенное а нем, божественное назначение. Имманентное природе божество было, конечно, драматически неизобразимо, поэтому Гете заимствовал уже данные мифические формы, в несколько юмористическом и условном стиле.
   94-97 Вновь подтверждает, что никакой изначальной борьбы между добром и злом, как метафизическими или космическими началами, Гете не мыслил.
   98-101 Рисуют относительную и вместе с тем плодотворную роль отрицания, сомнения и рассудка: "Как дьявол" (!).
   101-108 Эти четыре стиха чрезвычайно характерны для метафизики Гете. Точный перевод: "Становящееся, которое вечно действует и живет, да объемлет вас благостными гранями любви, и все, что колеблется в шатких явлениях, да укрепится в устойчивых мыслях". В мире явлений живое становление всегда находится в борьбе с уже ставшим мертвым (символ этой борьбы: Фауст и Мефистофель). Если слепое влечение и косный рассудок всегда друг другу противоречат, то в пределах божества или, что тоже,-- в пределах творческой природы в целом, движение и покой, любовь и разум -- одно. Вечно устойчивые идеи -- не отвлеченные мысли и не мертвые вещи, -- они составляют гармоническое разумное единство живых существ, связанных живой любовью. В этих стихах впервые зазвучала основная тема всей трагедии, тема любви как мировой силы, преодолевающей все полярности и прежде всего раскол между становящимся и ставшим, что для реального в натурфилософа Гете было всегда одной из основных проблем его мировоззрения.
   

ТРАГЕДИИ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. Ночь

   Сцена эта состоит из двух частей, написанных в разное время: первый монолог, вызов духа и диалог с Вагнером (1--244, 249--257) с очень незначительными стилистическими изменениями целиком воспроизводят текст первого франкфуртского наброска 1774--1775 годов, так наз. Пра-Фауста (Urfaust); четыре вставных стиха, вводящие пасхальный мотив (245--248), второй монолог и хоры (249--254) написаны после 1797 года в эпоху окончательной обработки первой части. Основные мотивы первого монолога: разочарование в университетской науке, обращение к магии и вызов духа заимствованы Гете из легенды. Кроме того в этой сцене широко использована обширная магическая, каббалистическая и теософическая литература, с которой. Гете был знаком еще во Франкфурте в 1769 году в период своего увлечения новыми мистическими течениями тогдашней Германии. Трудно указать, какой именно источник оказал на него наибольшее влияние. Новейшие исследователи останавливаются на именах Парацельса (1403--1511), а главное Сведенборга (ум. 1772), шведского мистика, современника Гете. Характерно, что и тот и другой имеют главным образом в виду так называемую "белую" или натуральную магию, т. е. познание природы и овладевание ею путем воспитания в себе соответствующих способностей, а не "черную" магию, предполагающую общение со злыми силами при помощи тех или иных приемов заклинаний. По представлению Сведенборга вселенная строится как гармоническое сообщество духов, оживляющих отдельные планеты, в том числе и землю (Дух земли в Фаусте). Человек может добиться личного общения с этими духами и даже уподобиться им, если только в нем откроется внутреннее видение. Этот, е одной стороны, космический, с другой индивидуалистический характер современной Гете мистики и некоторых традиций неоплатонизма, гностики и возрождения, которые она впитала, вполне соответствовал той эмоциональной жажде познания природы, которой пылал молодой Гете, его стремлению объять все, утверждая и расширяя свою личность. Но уже в Страсбурге, под влиянием Гердера, а впоследствии чтения Спинозы, Гете все больше и больше отходил от магии и теософии и постепенно стал вырабатывать себе свою пантеистическую метафизику и свои методы научного исследования. Поэтому, каковы бы ни были историко-культурные связи первых сцен Фауста, они для нас -- прежде всего -- памятник того необычайного пафоса познания и страстной любви к жизни и к природе, которыми было охвачено новое человечество в конце XVIII века в лице его величайшего представителя, юного Гете. Первая половина сцены -- один из наиболее ярких и вдохновенных образцов гетевского стиля эпохи "бури и натиска".
   1-4 Перечисление факультетов; философского, медицинского, юридического и богословского сохраняется во всех вариантах легенды,
   7 Бакалавр, магистр, доктор -- три тогдашних ученых степени.
   31 "Зерна" -- точнее "семя", ходячее выражение у алхимиков для обозначения тех основных элементов или сущностей, из которых слагается мир.
   10-11 Эти стихи проникнуты духом Оссиана, вымышленного кельтского поэта, под именем которого был напечатан знаменитый "Фингал" Макферсона в 1762 году. Поэзия бурной, туманной северной природы была особенно по душе поколению "бури и натиска" и нашла себе отзвук во многих произведениях Гете (напр. в "Бергере"), который даже его частично переводил.
   18 Цветные стекла, применявшиеся в готических постройках.
   65 "Мир иной" -- точнее: "Простор земли" (weite Land) -- живая природа, недоступная ограниченной школьной науке и открывающаяся в непосредственном общении с ее духовными силами.
   67 Михаил Нотредзм (1503--1566) современник исторического Фауста, автор известных предсказаний. Следовало бы ожидать другое имя, напр. Сведенборга, которого, однако. Гете не мог упомянуть во избежание анахронизма.
   68-73 Беседа духов друг с другом и открывает, по Сведенборгу, строение мироздания. Человек может внять этой речи, поскольку его внутреннее существо сродни духам стихий.
   87 сл. Знак макрокосма. Между мирозданием в целом, -- макрокосмом и микрокосмом-человеком существует, согласно использованному здесь кругу идей, внутреннее сродство и аналогия. Познание мира в целом есть высшая ступень человеческого познания, равняющая его с божеством. Характерно для реализма Гете, что Фауст с самого же начала отказывается от этого, признавая, что познание космоса доступно человеку лишь в образе (101). Размышления Фауста над знаком макрокосма слагаются для Гете во вдохновенный гимн природе.
   88 сл. "Мудрец" -- Сведенборг. Четыре следующих стиха -- вымышленная цитата в его духе.
   91 Т. е. в твоем сердце, в твоих мыслях, покуда тебе этот мир еще не открылся.
   93 "Заря" -- высший символ вечно возраждающегося мира для Сведенборга (ср., напр., знаменитое сочинение немецкого мистика Якова Бёме "Утренняя заря").
   94-100 Необыкновенно яркий образ живой вселенной, может быть навеянный библейским образом лестницы Якова. Фауст погружается в эстетическое созерцание вечно-действенной природы, но сразу же, очнувшись, понимает, что это не познание, а "зрелище".
   101 Может быть, воспоминание о знаменитой статуе Дианы Эфесской, все туловище которой покрыто множеством грудей.
   170 сл. "Знак Духа земли". Существует огромная литература по вопросу о значении Духа земли. Так, например, Гегель видел в макрокосме символ познающего разума, в противоположность Духу земли, как символу разума действенного и наслаждающегося. Однако, исходя из круга идей, близких Гете в эпоху написания этой сцены, скорее следует придерживаться общераспространенного среди натурфилософов поздней античности и возрождения представления о Духе земли (Archeus teirae), как об индивидуальной силе, и о всей земле, как о человекоподобном организме. Для Гете, это, конечно, прежде всего -- поэтический образ, насыщенный чисто гетевской, неотразимой и неисчерпаемой жизненной силой и жадной любовью ко всему земному. Дух земли отвергает Фауста, который мог его вызвать поскольку он ему сродни (108, 158), но не мог его удержать, так как жизнь он знает только теоретически (271--272). Образ Духа земли, повидимому, в первоначальном замысле был центральным мотивом трагедии: не только Мефистофель был его посланцем, но и, может быть, он должен был снова появиться в конце трагедии, как заступник Фауста. Позднейшая символическая обработка и пролог в небе низвели Духа земли до предварительного эпизода, поскольку воплощенный в нем круг переживаний был для Гете преодоленной ступенью собственного развития на одном рисунке Гете Дух земли изображен юношей типа Аполлона, позднее, для берлинской постановки Фауста в 1819 году, Гете предлагал гигантскую голову Зевса Отриколийского.
   181 Дословно: "ты долго сосал от моей сферы". Этот яркий образ встречается у Сведенборга, согласно которому, некоторые духи, входя в общение с человеком, вызывают ощущение насоса, втягивающего в себя голову человека.
   187 Термин "сверхчеловек", сделавшийся популярным и на других языках со времени Ницше, возник, повидимому, в теософской немецкой литературе XVII века; здесь же он применяется Гете в ироническом смысле
   118-136 Другой гимн природе, Ср. отрывок о природе 1780 года переведенный в книге Лихтенштата: Гете (Гиз, 1920.)
   133-156 Часто встречающийся у Гете образ природы как гигантского ткацкого станка (ср. "Пролог в театре", 110; IV, 394), a также исключительный интерес Гете к ткацкому производству в "Годах странствий Вильгельма Мейстера". Самое слово "weben", ткать, сновать, реять -- Гете обычно применяет для обозначения всякого стихийного ритмического движения.
   159 Не качественная, а количественная несоизмеримость Фауста и Духа. Здесь, согласно первому замыслу может быть, уже имеется в виду Мефистофель, как мелкий дух, подчиненный Духу земли. Намек этот, конечно, отпадает в настоящей редакции при наличии пролога на небе.
   165 Фамулус -- ассистент при профессоре, обыкновенно из студентов, который в качестве ученика был и на личной службе у профессора.
   169-201 Фауст обличает пустую риторику, которая господствовала в Германии как в церковной жизни, так и в правилах французского ложно-классицизма.
   177 "Музей" -- первоначально: обитель муз,-- употреблялось в смысле кабинета ученого.
   192 Вагнер цитирует Квинтилиана, знаменитого римского ритора.
   205-232 Фауст, в противовес архивным методам исторического исследования или применения истории для нравоучительных целей, проповедует новую концепцию истории, выдвинутую Гердером, согласно которой дух времени может быть объективно постигнут путем живого вчувствования в историческое целое природы и человечества.
   205-266 Известное изречение греческого врача Гиппократа.
   231-98 "Прагматические максимы" -- нравоучительные сентенции, которыми обычно заканчивалась кукольные комедии.
   233-240 Любимая мысль Гете в эпоху "бурных стремлений" о безнадежной борьбе гения с косной толпой, лишь только он познанную нм истину и пламень своего сердца выносит за пределы своей личности. Эта идея легла в основу всех его драматических произведений и набросков этого времени; Гетц, Магомет, Цезарь, Сократ, Прометей, Христос в "Вечном Жиде" и др.
   233 сл. Второй монолог Фауста, написанный зрелым Гете, значительно отличается от предыдущего как по стилю, так и по гораздо более холодному, несколько рефлектирующему тону. Это отсутствие единства, а также повторение многих мыслей первого монолога, и к тому же в ослабленном виде, часто ставилось этой сцене в упрек. Кроме того здесь чувствуется совершенно иное отношение к проблеме личности: интерес переместился от ее космического значения к чисто моральным вопросам. Тем не менее сцена эта не только углубляет характер Фауста, но играет значительную роль в драматическом построении пьесы, усложняя и обогащая психологические предпосылки для появления Мефистофеля. Фауст созрел и постарел после видения Духа: Гете здесь с невероятной силой сгущает, то, что он сам пережил на расстоянии 20 лет. Как всюду в "Фаусте", внутреннее творческое единство преодолевает некоторые внешние непоследовательности.
   81-298 Опять мотив косности материн и человечества, накладывающей свои путы на всякое стремление; он выступает здесь в форме заботы; забота гнетуще действует на психику и принижает человека, над которым материя получает таким образом все больше и больше власти. Образ "заботы" развит в пятом акте второй части.
   320-322 Эти знаменитые стихи часто подвергались лжетолкованиям, в особенности физиологом Дюбуа-Реймоном, который видел в этом полный отказ Гете от эксперимента, Но, вопервых, это говорит Фауст, в данный момент отчаявшийся в науке, а не сам Гете, всю жизнь себя ей посвятивший. Вовторых, Фауст здесь восстает против всяких попыток вскрыть "тайны" природы при помощи сложных приборов и операций-- Дело в том, что Гете как реалист и человек зрительного склада всегда ратовал против противопоставления внутреннего и внешнего в природе, он постоянно указывал на то, что в природе нет ни ядра, ни оболочки, что сами явления суть уже теория, что в природе лет такой тайны, которая бы не раскрылась внимательному наблюдателю (ср. Лихтенштата). Он действительно в этом смысле ставил наблюдение выше эксперименту вернее он не долюбливал не столько экспериментов, которые он великолепно умел поставить, сколько сложные приборы, ибо он человеческие органы чувств считал самыми совершенными приборами (напр. глаз). Объясняется это тем, что он, как художник, был в области природоведения прежде всего наблюдателем и что именно этим синтетическим путем он и совершил все свои открытия (междучелюстная кость, позвоночная теория черепа, роль листа в образовании цветка). Этим же объясняется и его страстная и нередко несправедливая полемика с Ньютоном в области теории цвета.
   328-333 Первый намек на введенную Гете в сюжет тему отца Фауста, алхимика, завешавшего ему свое искусство и лабораторию. Тема эта развивается я следующей сцене (II, 723 сл.).
   337 "Фиал" -- собственно плоская чаша, но искаженно: немецкое "Phiole" обозначала не чашу, а бутылочку вроде слезницы.
   360 "Мощь", -- в оригинале; достоинство, что типично для гуманизма зрелого Гете.
   381 "В тебя" -- Фауст переливает яд из "фиала" в чашу.
   481 сл. Хоры звучат на соседнего собора и по всей вероятности сопровождают обычное в католическое церкви пасхальное представление. Написаны они в сложных размерах, так называемых логаэдических, и напоминают древние церковные песнопения, а также лирику второй части, в особенности заключительное сцены. Много спорили о том, не является ли Мефистофель режиссером всей этой сцены, поскольку смерть Фауста совершенно не входит в его расчеты (в легенде он точно так же его спасает от самоубийства). Если бы не изумительная по своему чувству лирика этих песнопений, в которой нет ни тени чертовщины, в пользу этого предположения можно привести слова Мефистофеля, и которых он приписывает спасение Фауста себе (IV, 50--51; VIII, 198--199).
   112 Для церковно неверующего Фауста, пение это, со всей остротой детского воспоминания, звучит как призыв к жизни, как символ его воскресения из бездны отчаяния и сомнения. (416 -- "но все же").
   148-151 Живое делание как залог спасения предвосхищает основную идею трагедии, как она раскрывается во второй ее части. Точный перевод последних, стихов: "Вам, длительно его прославляющим, любовь оказывающим, братски кормящим, проповедуя путешествующим, блаженство сулящим, к вам близок учитель, для вас он здесь".
   

II. У городских ворот

   Время написания точно не установлено, по всей вероятности около 1800 года. Сцена резко контрастирует с предыдущей и последующей. Она написана в сочных, реалистических тонах, но вместе с тем широкая обобщающая манера и стремление не с только к индивидуальному сколько к типическому свидетельствуют о зрелом периоде гетевского творчества. В первой половине дана яркая картина того "малого мира", в пределах которого развертывается действие первой части; целая галерея блестяще охарактеризованных социальных типов: бюргеры, студенты, сводня, нищий, солдаты, крестьяне и пр. Действие развертывается панорамически, в форме прогулки Фауста, чем нарушается традиционное натуралистическое представление о единстве театральной обстановки; но конечно нет надобности в подвижной декорации, как об этом думают некоторые комментаторы. "Охотничий дом", "Мельница", "Пруд", "Бургдорф" -- окрестности Франкфурта, использованные, однако, здесь чисто типически.
   21 Ученик -- егудент.
   31-32 С 29 на 30 ноября согласно немецкому народному поверью, если помолиться св. Андрею, покровителю девушек, является суженый.
   73 Гадание на кристаллах, очень распространенное в старину наряду с зеркалом, ентом и т. п.
   96 сл. Образец величайшего мастерства Гете в словесной передаче зрительных впечатлений.
   111 сл. Первый стих этой песни упоминается в "Ученических годах Вильгельма Мейстера", т. е. она была написана до 1795 гола.
   132 Образ отца, врача и алхимика может быть навеян тем, что и Парацельс был сыном врача и постоянно боролся с шарлатанской медициной своего времени (в легенде Фауст -- сын крестьянина).
   232 сл. Несмотря на все старания комментаторов увидать в этом описании точную передачу какого-нибудь определенного алхимического рецепта, приходится признать, что мы здесь имеем не более как поэтическое воссоздание типического опыта и фантастической терминологии алхимиков. Характерно антропоморфное истолкование природных явлений. Химический процесс уподобляется органическому. Красный Лев -- золото или сера, Лилия -- серебро или ртуть, Юная царица -- так называемая панацея, т. е. всеисцеляющее средство.
   233 Адепты -- приверженцы, посвященные,
   234 Черная -- поскольку церковь рассматривала алхимию как чернокнижие.
   269 сл. Этот вдохновенный лирический отрывок развертывает образ полета, в котором Гете очень часто воплощал свою жизненную и творческую динамику.
   235-242 Знаменитая характеристика "фаустовской" души. Представление о двух, враждующих в человеке началах имеет здесь, независимо от древней традиции, специфически гетевский смысл. Это ничего не имеет общего например с восточным манихейским дуализмом добра и зла, темного и светлого. Оба влечения -- лишь два неизбежных диалектических этапа по пути к синтезу. Дуализм этот имеет не столько моральный, сколько космический характер и находит себе примирение в понятии жизни. Отказ как от материального (самоубийство Фауста), так и от духовного ( ачало ихъ -- такъ пусть кончаютъ;
             Желаю жезлъ свой возвратить.
   

Императоръ.

             Ты сохрани его въ день грустный.
             Ждать будемъ счастья своего.
             Мнѣ страшенъ малый этотъ гнусный,
             Боюсь я вороновъ его!

(Къ Мефистофелю.)

             Жезла теперь не домогайся;
             Въ тебѣ не то, что быть должно.
             Повелѣвай и постарайся
             Спаси -- и будь, что суждено!

(Уходить въ палатку съ главнокомандующимъ.)

Мефистофель.

             Пусть жезлъ тупой его спасаетъ!
             Намъ пользы онъ не доставляетъ,
             Тамъ крестъ какой-то виденъ былъ.
   

Фаустъ.

             Что жъ дѣлать?
   

Мефистифелъ.

                                           Все я порѣшилъ.
             Ну, братцы черные, летите
             Къ ундинамъ горнымъ, попросите
             Снабдить насъ призраками водъ!
             Онѣ искусство женщинъ знаютъ --
             Отъ правды призракъ отдѣляютъ,--
             И всякъ клянется: правда вотъ.

(Пауза.)

Фаустъ.

             Дѣвицамъ водянымъ ужъ вѣрно
             Польстили вороны безмѣрно;
             Вонъ начинаетъ протекать.
             Въ сухихъ мѣстахъ, гдѣ камни лишь торчали,
             Ключи вездѣ заклокотали,
             Теперь ужъ тѣмъ не сдобровать.
   

Мефистофель.

             Привѣтъ любезный припасенъ --
             Кто первымъ лѣзъ, и тотъ смущенъ.
   

Фаустъ.

             Уже ручей въ ручей стремглавъ спадаетъ,
             Вдвойнѣ ихъ бездна возвращаетъ;
             А вонъ потокъ дугой исшелъ;
             Вдругъ плотно онъ къ скалѣ ложится,
             И въ тотъ и въ этотъ бокъ стремится,
             И по ступенямъ мчится въ долъ.
             Что пользы стойко упираться --
             Ихъ волны смыть совсѣмъ грозятся,
             И на меня приливъ ихъ страхъ навелъ.
   

Мефистофель.

             Не вижу я воды кипящей ложно;
             Однихъ людей дурачить такъ возможно,
             Я вижу смѣхъ одинъ во всемъ.
             Они бѣгутъ огромными толпами,
             Боясь исчезнуть подъ волнами,
             Тогда какъ на землѣ стоятъ они ногами,
             И такъ смѣшно какъ бы гребутъ руками.
             Теперь смятеніе кругомъ.

(Вороны возвращаются.)

             Я буду васъ хвалить передъ, владыкой;
             Но чтобы подвигъ совершить великій,
             Ступайте въ кузницу, гдѣ пламень
             У гномовъ, гдѣ металлъ и камень
             Сверкаютъ искрами во тьмѣ;
             Просите, не жалѣя слова,
             Огня блестящаго, большого,
             Какого ярче нѣтъ въ умѣ.
             Хотя зарницы въ отдаленьи
             И звѣздъ внезапное паденье
             Не рѣдкость лѣтомъ по ночамъ;
             Но по кустамъ зарницъ миганье
             И звѣздъ, шипящихъ содроганье
             Едва ли видывалъ кто самъ.
             Итакъ ступайте, и просите,
             А нѣтъ, такъ прямо прикажите.

(Вороны улетаютъ, исполняется какъ сказано.)

Мефистофель.

             Теперь враги сиди впотьмахъ!
             Чтобъ страшно было сдѣлать шагъ!
             Огни блудящіе, и сразу
             Такой ужъ свѣтъ, что больно глазу!
             Все это прелесть,-- благодать;
             Но надо звономъ ихъ пугать.
   

Фаустъ.

             Пустое то изъ залъ вооруженье,
             Провѣтрившись, пришло опять въ движенье;
             Тамъ наверху и стукотня, и звонъ --
             Престранный и фальшивый тонъ.
   

Мефистофель.

             Да! Презадорны всѣ, хоть стары;
             Какъ громки рыцарей удары;
             Все какъ водилось съ давнихъ поръ.
             Ручныя и ножныя шины
             Какъ Гвельфы и какъ Гибелины,
             Возобновили вѣчный споръ.
             Въ нихъ духъ наслѣдственный таится,
             Они не могутъ примириться;
             Тамъ звонъ и гулъ во весь просторъ.
             На торжествахъ чертовскихъ тоже
             Злость партій намъ всего дороже:
             Она все дѣло ускорить;
             То крикомъ грянетъ вдругъ воинскимъ,
             То чѣмъ-то рѣзкимъ, сатанинскимъ
             Въ долинахъ страшно зазвучитъ.

(Воинственный громъ въ оркестрѣ подъ конецъ переходитъ въ веселую военную музыку.)



Шатеръ враждебнаго императора, тронъ, богатая обстановка.
Забирай, Скорохватка.

Скорохватка.

             Вѣдь вотъ мы первые какъ разъ!
   

Забирай.

             И воронъ не обгонитъ насъ.
   

Скорохватка.

             О сколько тутъ добра кругомъ!
             Съ чего начать? Кончать на чемъ?
   

Забирай.

             Кругомъ повсюду благодать!
             Не знаешь даже что хватать.
   

Скорохватка.

             А вотъ возьму коверъ цвѣтной;
             Моя постель жестка порой.
   

Забирай.

             Вонъ тамъ стальной кистень виситъ;
             Давно по немъ душа болитъ.
   

Скорохватка.

             Вотъ красный плащъ-то съ галуномъ,
             Мнѣ снилось, что хожу я въ немъ.
   

Забирай (снимая оружіе).

             Вотъ съ этимъ долго не болтай;
             Убилъ его да и ступай.
             Ты такъ ужъ много набрала,
             А что получше но взяла.
             Оставь-ка лучше эту дрянь,
             Бери-ка ящикъ тотъ вонъ, глянь!
             Войскамъ тутъ жалованье; въ немъ
             Одно мы золото найдемъ.
   

Скорохватка.

             Тяжелъ онъ больно на вѣсу!
             Не подыму я, но снесу.
             Забирай.
             Да ты нагнись, подставь-ка спину;
             Тебѣ на горбъ его я вскину.
   

Скорохватка.

             О горе! знать пришелъ конецъ;
             Онъ мнѣ переломилъ крестецъ!

(Ящикъ падаетъ и раскрывается.)

Забирай.

             Вотъ груда золота -- ай, ай!
             Скорѣе съ полу подбирай!
   

Скорохватка (присѣла на-земь).

             Въ подолъ проворно подберу!
             Не пропадать же такъ добру.
   

Забирай.

             Довольно! уноси! не стой!

(Она встаетъ.)

             О горе!-- фартукъ-то съ дырой!
             Куда идешь и гдѣ стоишь,-
             Ты все богатствами соришь.
   

Драбанты (нашего императора).

             Какой вамъ слѣдъ сюда ходить?
             Чего въ казнѣ вамъ царской рыть?
   

Забирай.

             Своимъ отвѣтили горбомъ,
             Добычи часть свою беремъ.
             Въ шатрѣ врага всегда дѣлежъ,
             Мы, кажется, солдаты тожъ.
   

Драбанты.

             Нѣтъ, намъ вы были бы въ укоръ:
             Солдатъ и въ то же время воръ;
             А кто по службѣ намъ собратъ,
             Тотъ честный долженъ быть солдатъ.
   

Забирай.

             Мнѣ ваша честность вся видна;
             Не контрибуція ль она?
             И каждый-то изъ васъ таковъ:
             Давай! вотъ вашъ обычный зовъ.

(Скорохваткѣ.)

             Ну, прочь! и что взяла, тащи!
             На угощеньи не взыщи!

(Уходятъ.)

Первый драбантъ.

             Скажи, сейчасъ ты отчего
             Не съѣздилъ по уху его?
   

Второй.

             Ну вотъ, не стало силъ моихъ:
             Есть что-то призрачное въ нихъ.
   

Третій.

             Мнѣ затуманило въ глазахъ.
             Блеститъ, не вижу какъ впотьмахъ.
   

Четвертый.

             Да, какъ-то все, не знаю самъ,
             День цѣлый было жарко намъ.
             Такъ жутко, такъ тебя томитъ,
             Тотъ падаетъ, а тотъ стоитъ.
             Бьешь наугадъ, какъ бы впотьмахъ,
             Ударишь -- повалился врагъ,
             Въ глазахъ твоихъ туманъ стоитъ,
             Въ ушахъ шумитъ, гудитъ, шипитъ:
             Такъ все и шло, и вотъ дошли.
             А какъ -- и толку не нашли!

Является императоръ съ четырьмя князьями. Драбанты удаляются.

Императоръ.

             Тамъ что бы ни было, мы кончили побѣдно --
             Разбитый врагъ бѣжалъ, разсѣявшись безслѣдно.
             Вотъ онъ предательскій и опустѣвшій тронъ,
             Коврами убранный стоитъ нагроможденъ.
             А мы, средь воиновъ отборнѣйшихъ въ отрядѣ,
             Ждемъ царственно пословъ народныхъ о пощадѣ.
             Со всѣхъ сторонъ спѣшитъ отрадная къ намъ вѣсть:
             Покойно царство все, и въ немъ любовь къ намъ есть.
             Хотя въ сраженіе и чары замѣшались,
             Но наконецъ-то все жъ одни вѣдь мы сражались.
             Случайность иногда на пользу для борцовъ.
             Кровавый дождь съ небесъ, иль камень на враговъ.
             Вдругъ звуки чудные въ горахъ въ часы сраженья,
             Восторгъ у насъ въ груди, въ груди врага смятенье.
             Надъ тѣмъ кто побѣжденъ насмѣшки безъ конца --
             А кто побѣдой гордъ, благодаритъ Творца,
             И въ голосъ всѣ одинъ, забывши всѣ уроны,
             "Хвалите Господа!" воскликнутъ милліоны.
             Теперь въ смиреніи потщуся заглянуть,
             Что прежде забывалъ, я въ собственную грудь.
             Князь юный можетъ быть безпеченъ отъ природы,
             Но важный мигъ цѣнить его научатъ годы.
             И вотъ немедля вамъ достойнымъ четыремъ
             Я царство поручить желаю, дворъ и домъ.

(Первому.)

             Ты, князь, устраивалъ весь распорядокъ въ войскѣ,
             Затѣмъ ты въ главный мигъ водилъ его геройски,
             И въ мирѣ будь готовъ немедля зло пресѣчь;
             Ты будь фельдмаршаломъ, прими ты этотъ мечъ.
   

Фельдмаршалъ.

             Когда войска твои, страны всей оборона,
             Границы утвердятъ незыблемо для трона,
             Дозволь, чтобъ посреди твоихъ отцовскихъ залъ,
             Великолѣпный пиръ передъ тобой предсталъ.
             Мечъ этотъ наголо тогда держать я стану,
             Чтобы навѣкъ почетъ державному былъ сану.
   

Императоръ (второму).

             Съ твоей отвагою, съ твоимъ искусствомъ жить,
             Ты будь гофмаршаломъ. Не такъ легко имъ быть.
             Ты станешь во главѣ придворной всей прислуги,
             А при раздорахъ ихъ я вѣчно безъ услуги;
             Ты долженъ съ честію служить всѣмъ образцомъ,
             Какъ мнѣ, двору и всѣмъ пріятнымъ быть лицомъ.
   

Гофмаршалъ.

             Слуга державныхъ думъ отыщетъ путь къ благому:
             Онъ въ помощь лучшему, и не во вредъ плохому.
             Безъ лести ясенъ онъ, покоенъ правотой!
             Я счастливъ, если я таковъ передъ тобой.
             Но если возмечтать о пирѣ томъ дерзну я,
             Когда возсядешь ты, тогда къ тебѣ приду я,
             Съ лоханью золотой, и перстни всѣ приму,
             Чтобъ руки освѣжилъ ты къ счастью моему.
   

Императоръ.

             Хоть думать о пирахъ мнѣ въ важный часъ некстати.
             Пусть такъ! Веселость другъ великихъ предпріятій.

(Третьему.)

             Ты будешь стольникомъ! Прими подъ свой надзоръ
             Охоту, хутора, и царскій птичій дворъ!
             Блюди, чтобъ круглый годъ, какъ время наступило,
             Любимое мое готово блюдо было.
   

Стольникъ.

             Строжайшій постъ блюсти даю себѣ обѣтъ,
             Пока любимыхъ яствъ передъ тобою нѣтъ;
             Съ прислугой кухонной я буду самъ стараться,
             Ни отдаленностью, ни срокомъ не стѣсняться.
             Къ новинкамъ выписнымъ въ столѣ не падокъ ты;
             Простое, сочное, вотъ всѣ твои мечты.
   

Императоръ (четвертому).

             Ужъ если рѣчь ведетъ насъ къ празднику большому,
             Быть чашникомъ тебѣ, герою молодому.
             И въ этомъ званіи заботься объ одномъ --
             Чтобъ погребъ былъ снабженъ отличнѣйшимъ виномъ;
             Ты самъ воздерженъ будь, но слишкомъ забавляйся,
             И случаемъ къ тому никакъ не соблазняйся!
   

Чашникъ.

             И юность, Государь, коль довѣряютъ ей,
             Нерѣдко предстаетъ со зрѣлостью мужей.
             И я о торжествѣ томъ славномъ помышляю,
             И царскій твой буфетъ въ умѣ я устрояю,
             Гдѣ бъ кубокъ золотой въ серебряныхъ мелькалъ;
             Но выберу сперва любимый твой бокалъ:
             Венеціанское стекло его сверкаетъ,
             Вино острѣе въ немъ и вѣкъ не охмеляетъ.
             Иного качество такое соблазнитъ;
             Твоя жъ умѣренность вѣрнѣй тебя хранитъ.
   

Императоръ.

             Чѣмъ жаловалъ я васъ, въ минуты размышленья,
             Вы сами отъ меня узнали безъ сомнѣнья,
             И слово царское велико такъ само;
             Но чтобъ скрѣпить его, потребно намъ письмо,
             Нужна печать. Чтобъ ходъ дать дѣлу настоящій,
             Я вижу, мужъ сюда подходитъ надлежащій.

Входитъ архіепископъ-канцлеръ.

Императоръ.

             Кто зданье возводя, вставляетъ въ сводъ замокъ,
             Держаться въ цѣлости навѣкъ всему помогъ.
             Ты видишь, четырехъ князей мы тутъ избрали;
             Что нужно для двора и дома, мы сказали.
             Но то, чѣмъ царство все мы въ цѣлости хранимъ,
             То полновѣсно мы вручаемъ пятерымъ.
             Обиліемъ земель придамъ я имъ значенье;
             Поэтому сейчасъ расширю ихъ владѣнье
             Насчетъ наслѣдства тѣхъ, кто отпадалъ отъ насъ.
             Васъ, вѣрныхъ, надѣло я землями сейчасъ,
             И правомъ къ случаю расширить нажитое
             Путемъ наслѣдственнымъ, покупкой и мѣною;
             Затѣмъ да будетъ вамъ безспорно вручено
             Все, что законному владѣльцу блюетъ должно.
             Вашъ судъ рѣшеніемъ въ дѣлахъ конецъ положитъ
             И жалобъ на него затѣмъ ужъ быть не можетъ.
             Налоги, подати, взиманье за проходъ,
             Соль, горный промыселъ, монета -- вашъ доходъ.
             Вамъ я признательность свою тѣмъ знаменую,
             Что къ власти царской васъ ближайшими причту я.
   

Архіепископъ.

             Отъ имени всѣхъ насъ несу тебѣ поклонъ;
             Ты, укрѣпляя насъ, свой укрѣпляешь тронъ.
   

Императоръ.

             Вамъ пятерымъ еще права предоставляю,
             Я живъ и царствую и жить еще желаю;
             Но отъ грядущаго великихъ предковъ рядъ
             Угрозой смертности мой отвлекаетъ взглядъ.
             Мнѣ съ дорогими тожъ придетъ пора разстаться;
             Вашъ долгъ наслѣдника тогда избрать стараться.
             Его вѣнчаннаго взведите вы на тронъ,--
             Что бурно началось, пусть мирно кончить онъ!
   

Канцлеръ.

             Смиренно преклонясь и гордые душою,
             Первѣйшіе князья стоять передъ тобою.
             Покуда наша кровь свершаетъ вѣрный кругъ,
             Мы -- тѣло, коимъ твой повелѣваетъ духъ.
   

Императоръ.

             И въ довершеніе, все что опредѣляемъ,
             Навѣки закрѣпить мы подписью желаемъ.
             Хоть быть владѣльцами вамъ выпало на часть,
             Но лишь съ условіемъ, чтобъ не дѣлить ту власть;
             Какъ ни расширите вы своего имѣнья,
             Пусть первородный сынъ получить всѣ владѣнья.
   

Канцлеръ.

             На листъ пергамента мгновенно занесутъ
             На счастье намъ и всей странѣ такой статутъ.
             А приложить печать -- тутъ дѣло не велико --
             Священной подписью ты все скрѣпишь, владыко.
   

Императоръ.

             Я отпускаю васъ, чтобъ о великомъ днѣ
             Могли, вы сообща обдумать все вполнѣ.

(Свѣтскіе князья удаляются.)

Архіепископъ (остается и говоритъ патетически).

             Нѣтъ канцлера съ тобой; епископъ лишь остался,
             И ждетъ, чтобы твой слухъ къ рѣчамъ его склонялся.
             Душою отчей онъ изъ-за тебя скорбитъ.
   

Императоръ.

             Скажи: что такъ тебя, въ веселый часъ страшитъ?
   

Архіепископъ.

             Какъ горько видѣть мнѣ въ подобный часъ, не скрою,
             Священное чело въ союзѣ съ сатаною!
             Ты прочно утвердилъ невидимому тронъ,
             Но имъ, увы, Господь, имъ Папа посрамленъ.
             Послѣдній, все узнавъ, возмездья не отложитъ --
             Священнымъ гнѣвомъ онъ грѣхъ царства уничтожить.
             Онъ не забылъ еще, какъ ты въ избыткѣ силъ
             Въ день коронаціи волшебника простилъ.
             Лучъ твоего вѣнца безбожно, беззаконно
             Проклятой головы коснулся благосклонно.
             Но въ грудь себя ударь и съ грѣшнаго пути
             Ко счастью, лепту ты святынѣ возврати:
             Тотъ холмъ, гдѣ твой шатеръ когда-то красовался,
             Гдѣ духамъ злобы ты въ защиту отдавался,
             Гдѣ князю лжи внимать ты ухо преклонялъ,--
             Его, покаявшись, подъ храмъ бы ты отдалъ;
             Съ горами, гдѣ лѣса раскинулись обширно,
             Съ холмами, пастбища склоняющими мирно,
             Съ плесами рыбными сверкающихъ озеръ,
             Со множествомъ ручьевъ, бѣгущихъ на просторъ,
             Затѣмъ и самый долъ съ богатствомъ населенья:
             Явясь раскаяннымъ, получишь отпущенье.
   

Императоръ.

             Проступокъ тяжкій мой меня кидаетъ въ дрожь;
             Границу означай, какъ нужнымъ то сочтешь.
   

Архіепископъ.

             Сперва пусть скверное то мѣсто преступленья
             Молить Всевышняго получитъ назначенье.
             Ужъ стѣны прочныя духовный видитъ взоръ,
             Вотъ солнце раннее весь озарило хоръ;
             Крестообразное расширилось строенье
             И зданье высится, для вѣрныхъ умиленье.
             Текутъ поклонники къ вратамъ со всѣхъ сторонъ,
             Впервые по горамъ гудитъ призывный звонъ
             Съ летящихъ къ небесамъ высокихъ колоколенъ,
             И грѣшникъ предстоитъ, и жизнью вновь доволенъ.
             Дню освященія,-- да сбудутся мечты!--
             Твое присутствіе добавитъ красоты.
   

Императоръ.

             Въ высокомъ дѣлѣ пусть проявится стремленье
             Прославить Господа и получить прощенье.
             Довольно! ты сумѣлъ мнѣ мысли, вознести.
   

Архіепископъ.

             Какъ канцлеръ помогу я формы соблюсти.
   

Императоръ.

             Формальный документъ церковнаго владѣнья
             Представь, я подпишу съ восторгомъ умиленья.
   

Архіепископъ (откланялся, по при выходѣ возвращается снова).

             Когда возникнетъ храмъ, ему ты отъ души
             И десятинный сборъ, и подать припиши
             Навѣкъ. Вѣдь надобно поддерживать строенье,
             И отбитъ дорого благое управленье.
             Чтобы застроился скорѣй тотъ дикій край,
             Ты изъ добычи часть намъ золота отдай.
             Къ толу жъ потребно тутъ и съ самаго начала
             И лѣсу, и сланцу, и извести не мало.
             Подводы дастъ народъ, съ амвона слыша рѣчь,
             И церковь станетъ тѣхъ, кто служитъ ей, беречь.

(Уходитъ.)

Императоръ.

             Дѣйствительно тяжелъ и страшенъ грѣхъ мой главный.
             Кудесники ввели меня въ убытокъ славный.
   

Архіепископъ (возвращаясь снова, съ глубокимъ поклономъ).

             Прости мнѣ, государь! Тому, кто такъ мудренъ,
             Прибрежье отдалъ ты.-- Онъ будетъ отлученъ,
             Коль ты, какъ слѣдуетъ раскаянному сыну,
             И тамъ не повелишь дать въ церковь десятину.
   

Императоръ (досадливо).

             Земли тамъ нѣтъ еще, ее изъ моря брать.
   

Архіепископъ.

             Кто получилъ права, съ терпѣньемъ можетъ ждать.
             Намъ слово дорого твое, а не мытарство.

(Уходить.)

Императоръ (одинъ).

             Вѣдь этакъ я могу раздать все государство.



Актъ пятый.

Открытая мѣстность.

Странникъ.

             Да, могу не ошибаясь
             Къ старымъ липамъ тѣмъ дойти.
             Я призналъ ихъ, возвращаясь
             Изъ далекаго пути!
             Вонъ и хижина мелькнула,
             Что давала мнѣ пріютъ,
             Какъ волной меня швырнуло
             На пустынный берегъ тутъ!
             Встрѣчу ль я хозяевъ снова,
             Сердцемъ равной пары нѣтъ;
             Вѣдь они во дни былого
             Ужъ преклонныхъ были лѣтъ.
             Ахъ! какіе люди это!
             Постучаться ли? Узнать!
             Все ль они, полны привѣта,
             Также рады помогать?
   

Бавкида (очень древняя старушка).

             Тише, тише, странникъ милый!
             Мужъ мой спитъ еще вотъ тутъ;
             Долгій сонъ снабжаетъ силой
             Старика на краткій трудъ.
   

Странникъ.

             Все ли, матушка, ты та же,
             Что меня тогда нашла
             И съ супругомъ добрымъ даже
             Жизнь мнѣ, юношѣ, спасла?
             Ты ль Бавкида, что сумѣла
             Дать мнѣ пищи въ добрый часъ?

(Выходить мужъ.)

             Филемонъ ли ты, что смѣло
             Мнѣ добро изъ моря спасъ?
             Помню я огонь вашъ ясный,
             Помню колокола звонъ,
             Приключенья часъ ужасный
             Только вами разрѣшенъ.
             Дайте жъ къ морю обратиться,
             На него опять взглянуть;
             Дайте мнѣ упасть, молиться --
             Такъ моя стѣснилась грудь.

(Онъ идетъ въ раввинѣ.)

Филемонъ (Бавкидѣ).

             Столъ накрыть тебѣ придется,
             Гдѣ цвѣты въ саду вонъ тамъ.
             Пусть бѣжитъ и ужаснется,
             Не повѣрить онъ глазамъ.

(Идетъ за нимъ. Стоя съ нимъ рядомъ.)

             Что грозило цѣлымъ адомъ,
             Гдѣ несло тебя волной,
             Видишь, стало чуднымъ садомъ,
             Нынѣ это рай земной.
             Стали съ вѣкомъ руки хилы,
             Гдѣ ужъ, старцу, мнѣ спасать;
             Какъ мои ослабли силы,
             Отошло и море вспять.
             Умъ владыкъ, рабочихъ сила
             Понадѣлали плотинъ,
             Чтобы тамъ, гдѣ море выло,
             Человѣкъ сталъ властелинъ.
             На раздолье оглянися,
             Селъ, полей, лѣсовъ не счесть!
             Но пойдемъ и подкрѣпися;
             Скоро солнце хочетъ сѣсть.--
             Вонъ, бѣлѣя по лазури,
             Мчатся въ пристань корабли!--
             Словно птицы въ страхѣ бури
             На гнѣздо тянуть пошли.
             Такъ сперва увидишь море
             Синей лентой,-- а потомъ
             Справа, слѣва на просторѣ
             Населенный край кругомъ.



Въ садикѣ.
Всѣ трое за столомъ.

Бавкида (страннику).

             Что жъ сидишь ты молчаливо?
             Въ ротъ крохи не хочешь взять?
   

Филемонъ.

             Хоть узналъ бы онъ про диво:
             Ты вѣдь рада поболтать.
   

Бавкида.

             Точно! Диво это было!
             И понынѣ не очнусь;
             Все, что здѣсь происходило,
             Не добромъ сошло, боюсь.
   

Филемонъ.

             Развѣ, берегъ уступая,
             Императоръ погрѣшилъ?
             Вѣдь герольдъ же, проѣзжая,
             Всѣмъ про это протрубилъ.
             Здѣсь у насъ, вблизи отъ моря,
             Первый выкидали валъ,
             Ставки, хижины!-- Но вскорѣ
             И дворецъ средь поля всталъ.
   

Бавкида.

             Днемъ напрасно лишь копали,
             Хоть лопатъ, мотыкъ не счесть;
             Гдѣ жъ въ ночи огни мелькали,
             Глядь, плотина утромъ есть.
             Кровныхъ жертвъ знать пало много,
             Ночью стонъ ихъ возникалъ;
             Къ морю шла огней дорога,
             Утромъ смотришь -- тамъ каналъ.
             Онъ безбожникъ, онъ алкаетъ
             Нашей хатой овладѣть;
             Какъ сосѣдъ онъ напираетъ,
             Вамъ-де слѣдуетъ терпѣть.


Филемонъ.

             Къ мѣсту звалъ же-онъ другому
             Насъ, чтобъ жили мы вольнѣй!
   

Бавкида.

             Охъ! не вѣрь ты дну. морскому,
             Высоты держись своей!
   

Филемонъ.

             Ужъ пойдемъ къ часовнѣ съ нами,
             При закатѣ прозвонить;
             На колѣняхъ со слезами
             Бога древняго молить!



Дворецъ.
Просторный, пышный садъ; длинный прямой каналъ.
(Фаустъ въ глубокой старости; идетъ задумчиво.)

Линцей, стражъ на башнѣ.

(Въ рупоръ.)

             Садится солнышко, къ причалу
             Вступаютъ въ пристань корабли.
             Вотъ съ грузной баркою къ каналу
             Чтобы сюда идти пришли.
             Уже на мачту парусъ давитъ,
             Флагъ разноцвѣтный вознесенъ,
             Тебя веселый кормчій славитъ,
             Ты полнымъ счастьемъ одаренъ.

(Колоколъ звонитъ, на отмели.)

Фаустъ (вздрагивая).

             Проклятый звонъ! разитъ жестоко
             Онъ словно выстрѣлъ зоревой;
             Моихъ границъ не видитъ око,
             А тутъ досада за спиной.
             Тая насмѣшку плутовато,
             Тѣхъ звуковъ мнѣ твердятъ струи,
             Что липы, темная та хата,
             И та часовня -- не мои.
             Пойду ль гулять по той дорогѣ,
             Чужая тѣнь мнѣ тамъ бѣда;
             Мнѣ колетъ глазъ, мнѣ колетъ ноги,
             О! хоть бѣжалъ бы я куда!
   

Стражъ (какъ прежде).

             Какъ вѣтеръ по равнинѣ водъ
             Къ намъ барку пеструю несетъ!
             На ней поверхъ горы тюковъ
             Ряды мѣшковъ и сундуковъ!

(Великолѣпная барка, богато и пестро нагруженная произведеніями чужихъ странъ.)

Мефистофель. Три сильныхъ товарища.

Хоръ.

                       А вотъ и берегъ,
                       Мы идемъ
                       И честь владыкѣ
                       Воздаемъ.

(Они выходятъ и выгружаютъ товары.)

Мефистофель.

             Мы дѣло справили какъ разъ,
             Пусть самъ патронъ похвалитъ насъ.
             На двухъ мы корабляхъ ушли,
             А двадцать въ портъ мы привели.
             Какъ много дѣла было намъ,
             Пускай товаръ разскажетъ самъ.
             Въ свободномъ морѣ духъ вольнѣй;
             Тамъ надо размышлять живѣй!
             Тамъ кто проворенъ -- тотъ схватилъ,
             Корабль какъ рыбку подцѣпилъ;
             А тамъ ужъ, дѣйствуя втроемъ,
             Легко четвертый взять багромъ;
             Тутъ пятый укрощай свой нравъ,
             Коль ты сильнѣе, ты и правъ.
             Тамъ спросятъ: что? не: что такой?
             Я знаю море, море грубо.
             Война, торговля и разбой
             Такая троица, что любо.
   

Три сильныхъ товарища.

                       Привѣта нѣтъ!
                       Патронъ не радъ!
                       Какъ будто мы
                       Веземъ не кладъ!
                       Онъ такъ взглянулъ,
                       Лицо скривилъ,
                       Какъ будто даръ
                       Ему не милъ.
   

Мефистофель.

                       Чего еще
                       Награды ждать!'
                       Вы часть свою
                       Успѣли взять.
   

Товарищи.

                       Такой пустякъ
                       Отъ скуки чай;
                       По части равной
                       Всѣмъ давай.


   

Мефистофель.

                       Сперва разставьте
                       Въ залахъ мнѣ
                       Всѣ драгоцѣнности
                       Вполнѣ!
                       Какъ это все!
                       Онъ тамъ найдетъ,
                       То самъ подробно
                       Все сочтетъ;
                       Вѣдь онъ срамиться
                       Не гораздъ,
                       И вѣрно флоту
                       Пиръ задастъ.
                       А пестрыхъ птицъ ждать завтра надо,
                       Ужъ будетъ ихъ душѣ отрада.

(Грузъ убираютъ.)

Мефистофель (Фаусту).

             Съ угрюмымъ взоромъ и челомъ
             О счастьи внемлешь ты своемъ.
             Премудрый, все ты побѣдилъ
             И море съ сушей примирилъ.
             Пріемлетъ море отъ земли
             На бѣгъ веселый корабли.
             Сказать, отсюда изъ дворца
             Ты міръ объемлешь безъ конца.
             Вотъ здѣсь ты дѣло начиналъ,
             Здѣсь первый балаганъ стоялъ,
             Канавка чуть замѣтно шла,
             Гдѣ нынче брызги отъ весла.
             Твой мощный умъ и трудъ чужой
             Сумѣли море взять съ землей,
             Здѣсь...
   

Фаустъ.

                       Проклинаю это здѣсь!
             Я имъ ужъ истомился весь.
             Тебѣ, бывалому, признаюсь,
             Изныло сердце, я крушусь;
             Невыносимо я терзаюсь!
             И какъ скажу, такъ устыжусь.
             Тѣхъ стариковъ смѣстить бы надо,
             Въ тѣхъ липкахъ я хочу сидѣть;
             И безъ того малютки-сада
             Противно свѣтомъ мнѣ владѣть.
             Я, чтобы вдаль глядѣть, тамъ кстати
             Въ вѣтвяхъ устроилъ бы полати,
             Свободнымъ взоромъ все обнять,
             Что удалось мнѣ здѣсь создать;
             Чтобъ видно было мнѣ кругомъ,
             Какъ человѣческимъ умомъ,
             Къ концу все дѣло сведено,
             Народамъ жительство дано.--
             Но тутъ-то всѣмъ мечтамъ предѣлъ:
             Въ богатствѣ чувствуешь пробѣлъ.
             И запахъ липъ, и этотъ звонъ,--
             Ну, словно я похороненъ.
             Такъ, всемогущій лишь на видъ,
             На этомъ я пескѣ разбитъ.
             Когда жъ я съ этимъ развяжуся!
             Чуть зазвонятъ -- и я бѣшуся.
   

Мефистофель.

             Вполнѣ понятно для меня,
             Что жизнь отравлена твоя.
             Кто станетъ спорить! Тамъ, гдѣ звонъ,
             Духъ благородный оскорбленъ,
             И это биш-бамъ-бумъ клятое
             Лишь портитъ небо голубое,
             И съ первыхъ дней до погребенья
             Во всѣ вмѣшалось отправленья,
             Какъ будто между бимъ и бумъ
             Вся жизнь лишь призракъ сонныхъ думъ.
   

Фаустъ.

             Упрямство и строптивость ихъ
             Мнѣ отравляютъ каждый мигъ,
             И подъ конецъ привыкши ныть,
             Устанешь справедливымъ быть.
   

Мефистофель.

             Чѣмъ тутъ себя ты такъ стѣсняешь?
             Впервые ль ты переселяешь?
   

Фаустъ.

             Ступай же, устрани ихъ прямо!
             Тотъ хуторокъ ты знаешь самъ,
             Что я готовилъ старикамъ.
   

Мефистофель.

             Перенесутъ ихъ да и только;
             И не почувствуютъ нисколько.
             Красивой собственности видъ
             Ихъ и съ насильемъ примиритъ.

(Онъ рѣзко свищетъ.)

Тѣ трое являются.

Мефистофель.

             Пойдемте! Данъ приказъ прямой,
             А завтра флоту пиръ горой.
   

Трое.

             Хоть сухъ былъ старика пріемъ,
             Но на пиру за то гульнемъ.
   

Мефистофель (ad spectatores).

             И здѣсь все то жъ, что съ древнихъ дней,
             Твой виноградникъ Навуѳей.



Глубокая ночь.

Линцей, башенный стражъ.
(Поетъ на вышкѣ.)

                       Глядѣть я родился,
                       Все взоромъ локтю,
                       Я съ башней сроднился,
                       Весь свѣтъ я люблю.
                       И все предо мною,
                       Куда я ни глянь,
                       И звѣзды съ луною
                       И роща, и лань.
                       Всей этой раздольной
                       Любуюсь красой,
                       И всѣмъ я довольный
                       Доволенъ собой.
                       Счастливыя очи,
                       Что бъ ни было тамъ,
                       Прекрасное всюду
                       Встрѣчалося вамъ!

(Пауза.)

             Но не все для наслажденья
             Здѣсь высоко я стою;
             Что за страшное видѣнье
             Я во мракѣ узнаю!
             Кто-то искрами моргаетъ
             Изъ-подъ липъ во мглѣ двойной,
             Все сильнѣе раздуваетъ
             Злое пламя вѣтръ ночной.
             Ахъ! избушка вся пылаетъ,
             Хоть и влажнымъ мхомъ покрыта
             Знать никто не выручаетъ,
             Да кому спасать вдали-то?
             Ахъ, старинушки, что съ вами!
             Какъ огня они страшились.
             Иль пожретъ ихъ это пламя?--
             Что за страсти приключились!
             Пламя пышетъ пыломъ краснымъ,
             Только черный остовъ сзади;
             Ужъ удастся ли несчастнымъ
             Уцѣлѣть въ подобномъ адѣ!
             Засверкало языками
             Вверхъ по листьямъ, межъ суками;
             Все, что сухо, занялося,
             Вотъ ужъ рухнуло; какъ жаль!
             Что увидѣть-то пришлося
             Мнѣ за то, что вижу вдаль!
             И часовню раздавила
             Тяжесть рухнувшихъ вѣтвей;
             Вотъ макушки освѣтило,
             Къ нимъ огонь взбѣжалъ какъ змѣй.
             Вонъ стволы красны отъ зною,
             До корней горитъ дупло,

(Долгая пауза. Пѣніе.)

             Что манило красотою,
             Со столѣтьями -- легло.
   

Фаустъ (на балконѣ лицомъ къ отмели).

             Кто сверху тамъ поетъ тоскуя?
             Здѣсь поздно пѣть иль говорить.
             То поетъ стражъ; и не могу я
             Въ душѣ поспѣшныхъ не бранить.
             Но пусть сгорѣвшихъ липокъ нынѣ
             Стволы истлѣвшіе торчатъ,
             Поставлю вышку на равнинѣ,
             Чтобъ въ безконечность несся взглядъ.
             Тамъ будетъ видно мнѣ жилище
             Той пары добрыхъ стариковъ,
             Сердца которыхъ стали чище
             Отъ благодѣтельныхъ трудовъ.
   

Мефистофель и тѣ трое (внизу).

             Несемся рысью мы сюда;
             Прости! Случилась тамъ бѣда.
             Стучались мы, я въ дверь толкалъ.
             Но намъ никто не отпиралъ;
             Какъ налегли мы пуще вновь,
             Гнилая дверь сошла съ крюковъ;
             Мы стали кликать, угрожать,
             Никто не думалъ отвѣчать.
             И какъ бываетъ тутъ всегда,
             Мы убѣждаемъ,-- такъ куда!
             Но, не теряя словъ пустыхъ,
             Проворно мы убрали ихъ.
             Испугъ ихъ долго не томилъ
             Онъ пару сразу уложилъ.
             А странникъ, что у нихъ былъ скрытъ,
             Полѣзъ на драку -- и убитъ.
             Какъ эту свалку завели,
             Упали угли и зажгли
             Солому.-- Вотъ теперь костромъ
             Жилище стало всѣмъ имъ тремъ.
   

Фаустъ.

             И вы-то глухи видно тожъ!
             Обмѣнъ былъ нуженъ -- не грабежъ.
             Вашъ подвигъ дерзкій, роковой
             Кляну! Дѣлите межъ собой.
   

Хоръ.

             Давно извѣстно слово намъ:
             Насилью подчиняйся самъ!
             А если храбръ и принялъ бой,
             Отвѣтишь домомъ и собой.

(Уходить.)

Фаустъ (на балконѣ).

             Померкли звѣзды въ поздній часъ,
             Огонь совсѣмъ почти погасъ,
             И вѣтерокъ, едва пахнетъ,
             Ко мнѣ и дымъ и чадъ несетъ.
             Скоръ былъ приказъ и скоръ исходъ
             Что это тѣнью возстаетъ?



Полночь.
Входятъ четыре мрачныхъ женщины.

Первая.

             Зовусь Недостачей.
   

Вторая.

                                           Я Долгомъ зовусь.
   

Третья.

             Зовусь я Заботой.
   

Четвертая.

                                           Зовусь я Нуждой.
   

Втроемъ.

             Тутъ заперты двери; напрасно мы ждемъ,
             Живетъ тутъ богатый -- къ нему не войдемъ.
   

Недостача.

             Тамъ стану я тѣнью.
   

Долгъ.

                                           Тамъ стану ничѣмъ.
   

Нужда.

             Глядѣть на меня тамъ не станутъ совсѣмъ.
   

Забота.

             Вамъ, сестры, придется убраться отсель:
             Забота жъ пролѣзетъ въ замочную щель.

(Забота исчезаетъ.)

Недостача.

             Вы, сестры сѣдыя, уйдите скорѣй!
   

Долгъ.

             Къ тебѣ я пристану какъ можно плотнѣй.
   

Нужда.

             А вслѣдъ за тобою нужда побредетъ.
   

Втроемъ.

             Все звѣздное небо отъ тучекъ въ затменьи,
             А сзади-то, сзади, совсѣмъ въ отдаленьи,
             Знать наша сестрица и смерть ужъ идетъ.
   

Фаустъ (во дворцѣ).

             Пришли четыре, три ушли:
             Ко мнѣ ихъ рѣчи не дошли.
             Нужда, я словно разобралъ
             Да слово смерть я услыхалъ;
             Какъ призраковъ исполненъ звукъ глухой.
             Не выбьюсь я никакъ на путь прямой:
             Когда бъ я могъ отъ магіи укрыться.
             Всѣмъ заклинаньямъ вовсе разучиться,
             Лицомъ къ лицу съ тобой природа жить,
             То стоило бъ и человѣкомъ быть.
             Таковъ я былъ, пока во мглѣ не рылся,
             Пока на міръ и на себя не злился.
             Теперь видѣнья всюду на пути,
             И ужъ не знаешь какъ отъ нихъ уйти.
             Хоть ясный день ихъ и угонить прочь,
             Опять въ видѣньяхъ спутаетъ насъ ночь.
             Я веселъ съ поля вешняго иду,
             Вдругъ птица каркнетъ. Что сулитъ? Бѣду.
             Насъ предразсудокъ день и ночь томить,
             Сбывается, вѣщаетъ и грозитъ,
             И такъ стоишь, и страхъ тебя беретъ.
             Дверь заскрипѣла, а никто нейдетъ.

(Содрогаясь.)

             Тутъ есть ли кто?
   

Забота.

                                           Отвѣтъ нужно: да!
   

Фаустъ.

             Но кто же ты?
   

Забота.

                                           Явилась я сюда.
   

          Фаустъ.

             Уйди ты прочь!
   

Забота.

                                 Какъ разъ тутъ мѣсто мнѣ.
   

Фаустъ (сперва раздраженъ, затѣмъ успокоясь, про себя).

             Не заклинай опять по старинѣ.
   

Забота.

                       Ухо пусть меня не слышитъ,
                       Все же мною сердце дышитъ;
                       Въ разныхъ видахъ я одна
                       Мучить каждаго властна.
                       Но дорогѣ, надъ волнами
                       Я, мучительница, съ вами;
                       Не искавъ, меня найдешь,
                       Льстить начнешь, иль проклянешь!
                       Иль ты заботы не знавалъ?
   

Фаустъ.

             Я свѣтъ-то только пробѣжалъ,
             За волоса всѣ похоти хваталъ я,
             Что было не по мнѣ,-- бросалъ я,
             Что ускользало -- не ловилъ;
             Я лишь хотѣлъ, да исполнялъ,
             И вновь желалъ,-- и такъ пробушевалъ
             Всю жизнь; сначала мощно, шумно,
             Теперь иду обдуманно, разумно.
             Земля давно извѣстна мнѣ;
             А взглядъ туда намъ прегражденъ вполнѣ.
             Глупецъ! Кто ищетъ слабыми глазами
             Подобья своего надъ облаками!
             Здѣсь утвердись, да оглянись, межъ тѣмъ
             Предъ доблестнымъ міръ видимый не нѣмъ.
             Зачѣмъ ему по вѣчности носиться!
             Что онъ позналъ, тѣмъ можетъ насладиться.
             Такъ станетъ день за днёмъ онъ проходить
             И духовъ блажь его не въ силахъ сбить;
             Блаженствъ и мукъ пусть ищетъ онъ въ стремленьи,
             Онъ -- ненасытный въ каждое мгновенье.
   

Забота.

                       Разъ кого я побѣдила,
                       Въ мірѣ все тому не мило.
                       Солнце скроется куда-то,
                       Ни восхода, ни заката;
                       При сознаньи полномъ внѣшнемъ
                       Все во мракѣ онъ кромѣшномъ;
                       Хоть богатствомъ онъ владѣетъ,
                       Имъ онъ править не умѣетъ.
                       Въ счастьи, въ горѣ онъ скучаетъ,
                       Въ изобильи голодаетъ;
                       Скорбь иль радость вдругъ предстанетъ,
                       Гнать онъ ихъ на завтра станетъ,
                       Такъ къ грядущему все рвется
                       И конца онъ не дождется.
   

Фаустъ.

             Молчи! Тебѣ не сдамся я!
             Твой вздоръ мнѣ только слухъ тревожить.
             Ступай! Пустая литія
             И умнаго сбить съ толку можетъ.
   

Забота.

                       Уходить? Иль воротиться?--
                       Вѣкъ не можетъ онъ рѣшиться;
                       Посреди большой дороги
                       Онъ на ощупь движетъ ноги.
                       Озираяся пугливо,
                       Онъ всѣ вещи видитъ криво,
                       И собой и всѣмъ стѣсняясь,
                       Не дыша, а задыхаясь;
                       Онъ, хоть жизнью и томится,
                       Не воспрянетъ, не смирится.
                       Такъ наладитъ безразсудно,
                       Бросить жалко, дѣлать трудно,
                       То отпуститъ, то придушить,
                       То вздремнетъ, то сонъ нарушитъ,
                       Все ни съ мѣста до упаду,
                       Такъ готовится онъ къ аду.


Фаустъ.

             Жестокія видѣнья! Такъ людей
             Ведете вы чрезъ тысячи страданій
             И сводите чреду обычныхъ дней
             На чепуху гнуснѣйшую терзаній.
             Намъ демоновъ никакъ не отпугнуть;
             Упорна цѣпь духовная, я знаю:
             Но какъ забота вкрадчива ни будь,
             Твоей я власти не признаю.
   

Забота.

                       Узнай ее, замѣтишь тутъ
                       Мое проклятье въ мигъ единый!
                       Слѣпцами люди вѣкъ живутъ;
                       Ты, Фаустъ, ослѣпни предъ кончиной!

(Дышитъ на него.)

Фаустъ (слѣпнетъ).

             Спускаетъ ночь завѣсу роковую,
             Но духъ мой яркимъ свѣтомъ озаренъ;
             Что я задумалъ довершить хочу я;
             Властительное слово всѣмъ законъ.
             Рабы, вставайте! Риньтеся толпой
             Осуществить отважный замыслъ мой.
             Сильнѣй трудись и заступъ, и лопата!
             Что тычками обставлено -- то взято.
             Порядокъ строгій, быстрый трудъ
             Награду дивную найдутъ.
             Въ великомъ дѣлѣ духъ преобладаетъ,
             На тысячи онъ рукъ одинъ хватаетъ.



Большой дворъ дворца.
Факелы.

Мефистофель (въ качествѣ смотрителя).

             Сюда, сюда, скорѣй, скорѣй!
             Вы, дряблые лемуры,
             Изъ жилъ, тесемокъ и костей
             Сплетенныя натуры!
   

Лемуры (хоромъ).

             Мы у тебя тутъ подъ рукой
             И словно намъ сдается,
             Что преогромною страной
             Намъ обладать придется.
             Жердей зачищенныхъ запасъ
             И цѣпь для мѣры съ нами,
             Но почему позвали насъ,--
             Мы позабыли сами.
   

Мефистофель.

             Тутъ нѣтъ искусства; дѣло просто --
             Держитесь собственнаго роста,
             Кто подлиннѣй ложись-ка на-земь вдоль,
             А прочіе кругомъ вы дернъ обрѣжьте,
             Пріемомъ не замысловатымъ
             Врѣзайтесь длиннымъ вы квадратомъ!
             Такъ изъ дворца да въ тѣсный домъ,
             Все глупость та жъ, съ однимъ концомъ.
   

Лемуры (роютъ съ насмѣшливыми ужимками).

             Какъ молодъ былъ я люобилъ,
             Мнѣ жизнь была въ усладу,
             Гдѣ чашъ веселый звонъ стоялъ --
             Плясалъ я до упаду.
   
             Но злая старость костылемъ
             Своимъ меня хватила --
             И я на гробовую дверь
             Споткнулся -- и въ могилу!--
   

Фаустъ (выходя изъ дворца, ощупываетъ притолку).

             Какъ звонъ лопатъ отраденъ мнѣ!
             Онъ о толпѣ рабочихъ извѣщаетъ,
             Что землю съ ней самой же примиряетъ,
             Границу указавъ волнѣ
             И море затѣснивъ кругомъ.
   

Мефистофель.

             Для насъ же занятъ ты трудомъ,
             Твои плотины да причалы --
             Нептуну праздникъ небывалый.
             Чортъ водяной имъ будетъ радъ!
             Какъ вы ни бейтесь -- вы пропали,--
             Стихіи къ намъ въ союзъ пристали,
             И истребленіемъ грозятъ.
   

Фаустъ.

             Смотритель!
   

Мефистофель.

                                 Здѣсь!
   

Фаустъ.

                                           Рабочихъ разыщи,
             Сгоняй громаду за громадой,
             Бери ты строгостью, наградой --
             Плати имъ, увлекай, тащи!
             И каждый день мнѣ узнавать придется,
             Насколько вдаль канава подается.
   

Мефистофель (вполголоса).

             Не о канавѣ знать народъ,
             А о могилѣ рѣчь ведетъ.
   

Фаустъ.

             Болото тянется къ горамъ,
             И заражаетъ все, что мы добыли;
             Спустить бы грязь гнилую только намъ
             Вотъ этимъ бы мы подвигъ завершили.
             Мы бъ дали мѣсто многимъ милліонамъ
             Зажить трудомъ, хоть плохо ограженнымъ!
             Стадамъ и людямъ по зелёнымъ нивамъ
             На цѣлинѣ придется жить счастливымъ,
             Сейчасъ пойдутъ селиться по холмамъ,
             Что трудовой народъ насыплетъ самъ.
             Среди страны здѣсь будетъ свѣтлый рай,
             А тамъ волна бушуй хоть въ самый край,
             И гдѣ буруны только входъ прогложутъ,
             Тамъ сообща сейчасъ изъянъ заложутъ.
             Да, этотъ смыслъ мной подлинно усвоенъ,
             Нея мудрость въ томъ, чтобы познать
             Что тотъ свободы съ жизнью лишь достоинъ,
             Кто ежедневно долженъ ихъ стяжать.
             Такъ проживетъ здѣсь, побѣждая страхъ,
             Ребенокъ, мужъ и старецъ вѣкъ въ трудахъ.
             При видѣ этой суеты
             Сбылись бы всѣ мои мечты,
             Тогда бъ я могъ сказать мгновенью:
             Остановись! Прекрасно ты!
             И не исчезнутъ безъ значенья
             Земные здѣсь мои слѣды,--
             Въ предчувствіи такого счастья я
             Достигъ теперь вершины бытія.

(Фаустъ падаетъ навзничь. Лемуры подымаютъ его и кладутъ на землю.)

Мефистофель.

             Все жаждетъ счастья онъ и благъ иныхъ,
             И похоти одна другой смѣняетъ;
             Пустой, дрянной, послѣдній жизни мигъ,
             Несчастный задержать желаетъ.
             Со мной такъ мощно бился онъ,
             Но время царь, старикъ лежитъ сраженъ.
             Часы стоятъ.
   

Хоръ.

                                 Стоятъ! Молчатъ какъ ночь.
             И спала стрѣлка.
   

Мефистофель.

                                           Спала; не помочь!
   

Хоръ.

             И все прошло!
   

Мефистофель.

                                 Прошло! преглупый звукъ.
             Зачѣмъ прошло?
             Прошло и чистое ничто, вполнѣ равно!
             Къ чему намъ вѣчно созиданье
             И вслѣдъ затѣмъ въ ничто срыванье!
             "Вотъ и прошло" -- что бъ это означало?
             Да что его какъ бы и не бывало,
             А кружится, какъ словно бы и было.
             Затѣмъ-то мнѣ пустое -- вѣчно мило.
             Положеніе во гробъ.
   

Лемуръ (соло).

             Кто плохо такъ состроилъ домъ
             Желѣзною лопатой?
   

Лемуры (хоромъ).

             Ты, гость въ покровѣ холщевомъ,
             Тебѣ онъ пребогатый.
   

Лемуръ (соло).

             Кто залу плохо такъ убралъ?
             Гдѣ стулья? Какъ убого!
   

Лемуры (хоромъ).

             И то на краткій срокъ онъ бралъ;
             Заимодавцевъ много.


Мефистофель.

             Плоть здѣсь лежитъ; захочетъ духъ бѣжать,
             Листъ предъявлю, что кровью мы писали.--
             Къ несчастью, средствъ тамъ много отыскали
             У чорта души отнимать.
             Старинный путь для насъ запалъ,
             Насъ не манятъ и новыя дороги;
             Что я одинъ, бывало, совершалъ,
             Къ тому ступай искать подмоги.
             Во всѣхъ дѣлахъ мы стѣснены!
             Обычай, право старины,
             Все зашаталось подъ ногами.
             Бывало вздохъ послѣдній сторожишь;
             И, какъ проворнѣйшую мышь,
             Ее ты цапъ!-- и ухватилъ когтями.
             Теперь она все медлитъ покидать
             Обитель трупа гадкаго, гнилую,
             Пока стихіи наконецъ, враждуя,
             Ее съ позоромъ станутъ изгонять.
             Хоть истомись я цѣлый день, несчастный,
             Когда? и какъ? и гдѣ? вопросъ напрасный;
             Смерть потеряла силу быстроты;
             И точно ль? даже не узнаешь ты;
             Смотрѣть на трупъ мнѣ жадно приходилось;
             То былъ обманъ, глядишь -- зашевелилось.

(Фантастически флигельманскія тѣлодвиженія.)

             Скорѣй сюда! удвойте шагъ большой,
             Чины прямого и кривого рога!
             Прислужники бѣсовскаго чертога,
             Несите пасть геенны вы съ собой.
             Хотя у ада много, много пастей,
             И по чинамъ привыкъ онъ всѣхъ глотать;
             Но въ будущемъ и этого отчасти
             Уже въ расчетъ не станутъ принимать.

(Ужасный адскій зѣвъ разверзается слѣва.)

             Разверзлись зубы, изъ гортани жаркой
             Дохнуло пламя на меня,
             И въ глубинѣ, гдѣ пылъ-то самый яркій,
             Я вижу городъ вѣчнаго огня.
             Вотъ до зубовъ волна огней плеснула,
             И грѣшники, подплывъ, спасенья ждутъ,
             Но страшная геенна ихъ жевнула
             И вспять они по пламени текутъ.
             И по угламъ премного мукъ кромѣшныхъ,
             Хоть ужасамъ и не великъ пріютъ!
             Прекрасно, что пугаете вы грѣшныхъ,
             Они все это лживымъ сномъ сочтутъ.

(Къ толстымъ чертямъ короткаго, прямого рога.)

             Вы, брюханы, въ огнѣ раздуты пылкомъ,
             Въ васъ адской сѣрѣ клокотать просторъ;
             Вы, чурбаны, съ негнущимся затылкомъ!
             Блюдите низъ, не скажется ль фосфоръ:
             То душенька, то крылья мчатъ психею;
             Ихъ вырвите -- и дрянь червякъ она;
             Ее клеймомъ своимъ запечатлѣю,
             И будь она гееннѣ отдана.
             Предѣловъ нижнихъ слѣдъ держаться
             Вамъ, бурдюки, и наблюдать:
             Угодно ль тамъ ей оставаться --
             Нельзя навѣрное сказать.
             Всего вѣрнѣй она въ пупкѣ живетъ;
             Такъ не зѣвать, оттуда ускользнетъ.

(Къ худощавымъ чертямъ длиннаго, кривого рога.)

             Ей, великаны, что торчать шестами!
             Глядите вверхъ на воздухъ, дурачье,
             Готовьте руки съ острыми когтями,
             Когда порхнетъ,-- хватайте вы ее!
             Но вѣрно ей ужъ старый домъ претитъ,
             А геній-то все кверху норовить.

(Сіяніе сверху справа.)

Небесныя силы.

                       Вейтесь посланцы,
                   ой силой; оно то тускнѣетъ, то проясняется; такъ и должно быть! Вотъ зашевелилась красивая фигурка граціознаго человѣка... Ну, чего же еще хотѣть намъ, чего еще хотѣть міру? Тайна разоблачена. Прислушайтесь только къ этимъ звукамъ -- вы услышите голосъ, услышите слова.
   

ГОМУНКУЛУСЪ [въ колбѣ Вагнеру].

   Здравствуйте, папенька, какъ здоровье? Значитъ, это была не шутка? Ну, прижми меня понѣжнѣе къ своему сердцу! Только не слишкомъ крѣпко, чтобъ стекло не лопнуло. Таково свойство вещей; то, что создано природой, едва можетъ вмѣстить въ себѣ вся вселенная; созданное искусствомъ требуетъ замкнутаго пространства [Мефистофелю]. А, и ты здѣсь, плутъ, дядюшка мой почтенный! Благодарю тебя -- ты пришелъ какъ разъ во-время. Счастливая звѣзда привела тебя къ намъ сюда. Разъ я существую, то долженъ и дѣйствовать. Мнѣ хотѣлось бы сейчасъ же приняться за работу. Ты настолько искусенъ, что можешь сократить мнѣ пути.
   

ВАГНЕРЪ.

   Еще только одно слово! До этихъ поръ мнѣ не разъ было стыдно, когда и старъ и младъ осаждали меня проблемами. Вотъ одинъ примѣръ: никто еще не могъ понять, какимъ образомъ душа и тѣло такъ прекрасно прилажены другъ къ другу, такъ крѣпко соединены, какъ будто имъ не предстоитъ никогда разстаться -- а между тѣмъ то и дѣло отравляютъ другъ другу существованіе. Затѣмъ...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Остановитесь! Пнѣ хочется лучше спроситъ, почему мужчина и женщина такъ скверно ладятъ между собой? На этотъ вопросъ, мой другъ, ты никогда не найдешь яснаго отвѣта. Но здѣсь предстоитъ другая работа; именно ее желаетъ малютка.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Что нужно сдѣлать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [указывая на баковую дверь].

   Вотъ здѣсь покажи свои дарованія!
   

ВАГНЕРЪ [не переставая разглядывать по лбу].

   По истинѣ ты очаровательный ребенокъ!

[Боковая дверь отворяется; виденъ Фаустъ, лежащій на кровати].

ГОМУНКУЛУСЪ [въ изумленіи].

   Важно! [Колба выскользнула изъ рукъ Вагнера, летаетъ надъ Фаустомъ и освѣщаетъ его]. Прекрасная обстановка! Прозрачная вода въ густой рощѣ; раздѣвающіяся женщины... прелестныя! Все лучше и лучше! Но одна блистательно выдѣляется между остальными; она изъ высочайшаго рода героевъ, пожалуй даже -- боговъ. Вотъ она опустила ногу въ прозрачную гладь; чудное пламя жизни благороднаго тѣла освѣжается въ гибкомъ кристаллѣ волны. Но, что это за шумъ быстро мчащихся крыльевъ, что это за бурный свистъ, плескъ въ гладкомъ зеркалѣ? Дѣвушки въ испугѣ бѣгутъ; только королева стоитъ спокойно и съ гордымъ удовольствіемъ женщины смотритъ, какъ прильнулъ къ ея колѣнямъ царь лебедей, предпріимчивый, но еще робкій... Повидимому, онъ начинаетъ привыкать... Но вотъ внезапно подымаются пары и набрасываютъ густосотканный покровъ на очаровательную сцену.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Чего только ты не разскажешь! Насколько ты малъ, настолько же и большой фантазеръ. Я не вижу ничего...
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Вѣрю. У тебя, сѣверянина, родившагося въ вѣкѣ тумановъ, въ пыльномъ мусорѣ рыцарства и поповства, можетъ ли глазъ быть свободнымъ здѣсь? Ты у себя дома только въ темнотѣ. [Оглядывается кругомъ]. Почернѣвшій камень, покрытый плѣсенью, отвратительный, остроконечный, съ причудливыми завитками, низкій!.. Если этотъ спящій проснется -- новая бѣда: онъ умретъ на мѣстѣ. Лѣсные источники, лебеди, голыя красавицы -- все это было у него только полный предчувствій сонъ! Какъ же онъ можетъ привыкнутъ къ здѣшней обстановкѣ? Я самое покладистое существо, и то едва выношу ее... Ну, прочь съ нимъ отсюда!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Такой исходъ меня радуетъ.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Воина посылай въ битву, дѣвушку веди къ танцамъ -- и тогда все въ порядкѣ. Именно теперь, какъ я быстро сообразилъ, классическая Вальпургіева ночь -- самое лучшее, что могло встрѣтиться. Мы унесемъ его въ его стихію.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Никогда въ жизни я не слышалъ объ этомъ.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Да какъ же оно могло дойти до вашихъ ушей! Вамъ извѣстны только романтическія привидѣнія; но истинное привидѣніе можетъ быть и классическимъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какимъ же путемъ, однако, мы должны направиться? Мнѣ уже заранѣ противны античные коллеги.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Твоя любимая область. Сатана, лежитъ на сѣверо-западѣ; но на этотъ разъ мы поплывемъ къ юго-востоку. По большой равнинѣ спокойно протекаетъ Пеней, окруженный кустарниками и деревьями, въ тихихъ и влажныхъ извилина хъ, равнина тянется доущельевъ горъ, а вверху лежитъ Фарсалія, старая и новая.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, горе мнѣ! Подальше отсюда! Оставь ради меня въ сторонѣ эти бранные раздоры между тиранствомъ и рабствомъ. Мнѣ это надоѣло, потому что чуть одна такая война кончилась, они принимаются за нее съизнова, и никто не замѣчаетъ, что вѣдь это дразнитъ ихъ Асмодей, спрятавшійся у нихъ за спиной. Мы деремся -- говорятъ они -- за права свободы, а всмотрись поближе -- это борьба рабовъ съ рабами.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Оставь людямъ ихъ драчливую натуру; каждый долженъ защищаться, какъ можетъ; ребенокъ въ концѣ концовъ становится взрослымъ, у насъ здѣсь вопросъ только о томъ -- чѣмъ можно вылѣчить вотъ этого человѣка. Если есть у тебя средство -- попробуй его; если ты не въ состояніи, предоставь дѣйствовать мнѣ,.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я могъ бы попробовать не одну изъ штучекъ, что употребляются на Брокенѣ, по засовы язычества задвинуты для меня. Греческій народъ никогда не былъ особенно годнымъ на что-нибудь хорошее! Но онъ ослѣпляетъ васъ свободною игрою чувственности, соблазняетъ человѣческое сердце на веселые грѣхи, тогда какъ наши грѣхи всегда будутъ находить мрачными... Однако, что же мы станемъ дѣлать?
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Ты вѣдь вообще не робкаго десятка; и если я заговорилъ о еессалійскихъ вѣдьмахъ, то, полагаю, сказалъ что-нибудь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [похотливо].

   Ѳессалійскія вѣдьмы! Прекрасно! Это особы, насчетъ которыхъ я долго справлялся. Съ ними прожить ночь за ночью, не думаю, чтобъ было пріятно; но попробую сдѣлать этотъ визитъ.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Давай плащъ и набросимъ его на рыцаря; тряпка понесетъ васъ обоихъ, какъ носила до сихъ поръ: я буду летѣть впереди и свѣтить.
   

ВАГНЕРЪ [тревожно].

   А я?
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Ну, ты оставайся дома дѣлать самую важную работу. Развертывай старые пергаменты, собирай по рецепту жизненные элементы и осторожно прилаживай одинъ къ другому; размышляй о томъ, что есть, и еще болѣе о томъ, какъ оно произошло. Въ моемъ странствіи по частичкѣ свѣта я, вѣроятно, открою точку на і; тогда великая цѣль будетъ достигнута. Такую награду заслуживаетъ такое стремленіе; за него можно отдать золото, честь, славу, здоровую долгую жизнь и -- можетъ быть, тоже -- науку и добродѣтель. Прощай!
   

ВАГНЕРЪ [печально].

   Прощай! Сердце мое сжимается отъ боли. Я боюсь, что никогда больше не увижу тебя.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Теперь живо къ Пенею! Моимъ любезнымъ родственникомъ пренебрегать не слѣдуетъ. [Ad epemtores]. Въ концѣ концовъ мы все-таки зависимъ отъ существъ, которыхъ мы же сотворили.

-----

Классическая Вальпургіева Ночь. Фарсальскія Поля.

Темнота.

ЭРИХТО.

   На страшное празднество этой ночи прихожу, какъ не разъ уже приходила, я, Эрихто, не такая, однако, отвратительная, какою выше всякой мѣры изображаютъ меня жалкіе клеветники-поэты... Вѣдь у нихъ нѣтъ конца ни похвалѣ, ни порицанію... Побѣлѣвшею отъ волны сѣрыхъ шатровъ представляется мнѣ уже эта долина; то отблескъ полной ужаса и тревоги ночи. Какъ часто повторялось уже это! И будетъ постоянно, вѣчно повторяться... Ни одинъ не хочетъ уступить государство другому; никому не уступаетъ его тотъ, кто силою пріобрѣлъ его и силою владычествуетъ въ немъ. Ибо каждый, не умѣющій управлять своимъ внутреннимъ "я", очень желалъ бы управлять волею своего сосѣда сообразно внушеніямъ собственнаго гордаго ума... Здѣсь произошла битва, показавшая великій примѣръ того, какъ сила вступаетъ въ борьбу съ превосходящею ее силою, какъ прекрасный, тысячецвѣтный вѣнецъ свободы разбивается, какъ несгибающійся лавръ обвивается, однако вокруіъ головы властителя. Здѣсь мечталъ Magnus о цвѣтущихъ дняхъ своего прежняго величія; тамъ бодрствовалъ, слѣдя за колеблющеюся стрѣлкою вѣсовъ, Цезарь! Они помѣряются еще разъ. Свѣтъ знаетъ, на чьей сторонѣ побѣда.
   Сторожевые огни сверкаютъ, разливая красное пламя; земля дымится отблескомъ пролитой крови, и, привлеченный страннымъ волшебнымъ блескомъ ночи, собирается легіонъ эллинской саги. У каждаго огня нерѣшительно носится въ воздухѣ или удобно сидитъ на землѣ баснословный образъ древней поры... Луна, еще не полная, но яркая, подымается, разливая повсюду кроткое сіяніе; обманчивая картина шатровъ исчезаетъ, огни горятъ голубымъ свѣтомъ.
   Но какой неожиданной метеоръ надъ моею головою? Онъ блеститъ и освѣщаетъ шаръ съ человѣческимъ тѣломъ. Я чую жизнь. Мнѣ не подобаетъ приближаться къ живому, которому я приношу вредъ. Это доставляетъ мнѣ дурную славу и невыгодно для меня. Удалюсь съ благоразумною осторожностью. [Отходить].

[Воздушные путники въ вышинѣ.].

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Облетимъ еще разъ вокругъ этого страшнаго скопленія огней и ужасовъ; и въ долинѣ, и въ глубинахъ видишь только какіе-то призраки.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я, точно сквозь старое окошко, вижу въ пыли и мусорѣ сѣвера совершенно отвратительныя привидѣнія; здѣсь, какъ и тамъ, я у себя дома.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Смотри! Вотъ передъ нами широко шагаетъ какая-то длинноногая.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Она какъ-будто испугана, видя насъ летающими въ воздухѣ.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Пусть себѣ шагаетъ! Опусти на землю твоего рыцаря -- и къ нему тотчасъ же вернется жизнь, потому что онъ ищетъ ее въ сказочномъ царствѣ.
   

ФАУСТЪ [прикоснувшись къ землѣ].

   Гдѣ она?
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Мы не сумѣемъ сказать, но здѣсь ты вѣроятно справишься о ней. Спѣши, прежде чѣмъ разсвѣло, переходить отъ огни къ огню, отыскивая ея слѣды. Кто дерзнулъ сойти къ Матерямъ, для того не осталось ничего нее преодолимаго.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И у меня тоже есть здѣсь своя работа, но я полагаю, что для нашей общей пользы самое лучшее, чтобъ каждый изъ насъ отправился сквозь огни на свои собственныя приключенія. А затѣмъ, чтобъ намъ опять соединиться, ты, малютка, прольешь свѣтъ и звукъ изъ твоего фонаря.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Вотъ какъ онъ блеснетъ, вотъ какъ зазвучитъ! [Стекло издаетъ громкія звукъ и ярко блеститъ]. А теперь живо къ новымъ чудесамъ!
   

ФАУСТЪ [одинъ].

   Гдѣ она?.. Теперь не разспрашивай больше... Если не здѣсь земля, носившая ее, не здѣсь волна, катившаяся ей навстрѣчу, то здѣсь воздухъ, говорившій ея языкомъ. Здѣсь! Чудомъ перенесенный сюда, въ Грецію, я тотчасъ же почувствовалъ почву, которой коснулась моя нога. Во снѣ какой-то духъ живительно прожегъ меня, и въ туже минуту я сталъ Антеемъ по душевной силѣ. И хотя бы мнѣ предстояло встрѣтить здѣсь собраніе самаго необычайнаго, я тщательно изслѣдую этотъ лабиринтъ огней. [Удаляется].


МЕФИСТОФЕЛЬ [въ поискахъ].

   Брожу я между этими огоньками, но чувствую себя здѣсь совсѣмъ чужимъ. Почти все голое, только то ту гъ, то тамъ надѣта рубашка. Безстыдные сфинксы, безстыдные грифоны; да еще сколько всякихъ волосатыхъ и крылатыхъ видитъ глазъ и спереди, и сзади! Правда, и наша братья неприлична самымъ безцеремоннымъ образомъ; но античное я нахожу ужъ слишкомъ живымъ: его бы слѣдовало подчинить новѣйшему вкусу и вымазать по модѣ на разныя манеры... Отвратительный народъ! Но это не должно мѣшать мнѣ, какъ новому гостю, прилично привѣтствовать ихъ... Всего хорошаго, красавицы-женщины, умные старцы!
   

ГРИФОНЪ [гнусливо].

   Но старцы! А грифоны! Никто не любитъ, чтобъ его называли старцемъ!
   

МУРАВЬИ [колоссальнаго роста].

   Вы говорите о золотѣ; мы много собрали его, тайно зарыли въ ущельяхъ скалъ и пещерахъ; но Аримаспы пронюхали, гдѣ оно лежитъ, и вотъ видите -- этотъ народъ посмѣивается теперь, что ограбилъ насъ.
   

ГРИФОНЪ.

   Ну, мы заставимъ ихъ сознаться въ кражѣ.
   

APИMАСПЫ.

   Только не сегодня, въ ночь свободнаго веселья. До завтрашняго утра все будетъ припрятано. На этотъ разъ, надѣемся, дѣло удастся намъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[усѣвшись между двумя Сфинксами].

   Какъ легко и охотно я свыкаюсь здѣсь! Это потому, что понимаю всѣхъ васъ.
   

СФИНКСЪ.

   Мы издаемъ дыханіемъ наши звуки -- звуки духовъ: ваше дѣло -- облегать ихъ въ плоть и кровь. Теперь назови себя, пока мы не узнали тебя поближе.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Меня называютъ многими именами. Есть здѣсь англичане? Они вѣдь вообще много путешествуютъ, чтобы осматривать поля битвъ, водопады, обрушившіяся стѣны, классически скучныя мѣста. Здѣсь они нашли бы для себя достойную цѣль. При этомъ они могли бы и засвидѣтельствовалъ, что въ ихъ старыхъ пьесахъ меня видѣли въ роли Old Iniquity.
   

СФИНКСЪ.

   Какъ это пришло имъ въ голову?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Самъ не знаю.
   

СФИНКСЪ.

   Пусть такъ!.. Умѣешь ты читать въ звѣздахъ? Что скажешь ты о теперешнемъ часѣ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [ смотря въ высь].

   Звѣзда скользитъ за звѣздой, отрѣзокъ луны свѣтитъ ясно, и мнѣ хорошо на этомъ уютномъ мѣстѣ. Я грѣюсь у твоей львиной кожи. Забираться туда въ вышину было бы напрасной тратой времени. Оставь свои загадки, предлагай лучше шарады.
   

СФИНКСЪ.

   Ты только разоблачи самъ себя -- это будетъ уже загадка. Попробуй хоть разъ искренно снять съ себя маску: "Нуженъ набожному человѣку такъ же, какъ злому: первому нагрудникъ для фехтованія своимъ аскетизмомъ; второму -- товарищъ во всякихъ безобразіяхъ; а все -- только для того, чтобъ забавлять Зевса".
   

ПЕРВЫЙ ГРИФОНЪ [гнусливо].

   Это мнѣ не по вкусу!
   

ВТОРОЙ ГРИФОНЪ [гнуся еще сильнѣе].

   Чего нужно отъ насъ этому?
   

ОБА.

   Мерзкой фигурѣ не мѣсто здѣсь.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [грубо].

   Ты, можетъ быть, думаешь, что ногти вашего гостя царапаютъ не такъ же хорошо, какъ твои острые когти? Попробуй!
   

СФИНКСЪ [кротко].

   Оставайся, пожалуй; только ты самъ захочешь уйти изъ нашей среды. Въ твоей сторонѣ тебѣ хорошо живется, но здѣсь, если я не ошибаюсь, на душѣ у тебя не ладно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Смотрѣть на твою верхнюю часть очень аппетитно, но нижняя -- животное, приводитъ меня въ ужасъ.
   

СФИНКСЪ.

   Фальшивое созданіе, ты прошелъ сюда на горькую муку себѣ, потому что наши лапы здоровы, а тебѣ съ твоей кривой лошадиной ногой очень неловко въ нашей компаніи.
   

СИРЕНЫ
[дѣлаютъ вверху прелюдію къ своему пѣнію].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Что это за птицы качаются на вѣтвяхъ рѣчныхъ тополей?
   

СФИНКСЪ.

   Вы только берегитесь! И самыхъ сильныхъ побѣждало уже такое пѣніе.
   

СИРЕНЫ.

   Ахъ, зачѣмъ вы уживаетесь съ этимъ міромъ отвратительныхъ чудесъ! Внимайте намъ! Мы прилетѣли сюда цѣлымъ роемъ и съ гармоническими звуками, какъ подобаетъ сиренамъ.
   

СФИНКСЫ
[издѣваясь надъ ними, тѣмъ же напѣвомъ].

   Заставьте ихъ сойти внизъ! Онѣ скрываютъ въ вѣтвяхъ свои гадкія ястребиныя крылья, которыми погубятъ васъ, если вы преклоните слухъ къ ихъ пѣнію.
   

СИРЕНЫ.

   Прочь ненависть! Прочь зависть! Будемъ собирать чистѣйшія радости, разсѣянныя подъ небесами! На водѣ, на землѣ, пусть радостно движется все, встрѣчая задушевный привѣтъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Все это миленькія новѣйшія изобрѣтенія! Изъ горла, со струнъ вылетаютъ звуки, переплетающіеся одинъ съ другимъ. На меня эти рулады не производятъ никакого дѣйствія; въ ушахъ онѣ, правда, щекочатъ, но въ сердце не проникаютъ.
   

СФИНКСЫ.

   Не говорите вы о сердцѣ! Это совсѣмъ лишнее! Истрепанный кожаный мѣшочекъ вамъ больше къ лицу, чѣмъ сердце.
   

ФАУСТЪ [подходя].

   Удивительное зрѣлище! Съ удовольствіемъ смотрю я на окружающее меня. Въ безобразномъ великія, прекрасныя черты. Я предчувствую уже благопріятную судьбу. Куда переноситъ меня это величавое созерцаніе? [Указывая на Сфинксовъ]. Передъ такими нѣкогда стоялъ Эдипъ [Указывая на Сиренъ]. Передъ такими корчился въ льняныхъ оковахъ Улиссъ [Указывая на Муравьевъ]. Такими были собраны драгоцѣнныя сокровища [Указывая на Грифоновъ]. Эти вѣрно и безукоризненно сохраняли ихъ... Я чувствую проникновеніе въ себя свѣжаго духа. Великіе образы, великія воспоминанія!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ былое время ты съ проклятіями отогналъ бы отъ себя все это; но теперь оно, повидимому, тебѣ нравится; это оттого, что тамъ, гдѣ ищешь возлюбленную свою, тамъ даже чудовищъ встрѣчаешь съ удовольствіемъ.
   

ФАУСТЪ [Сфинксамъ].

   Вы, женскіе образы, должны мнѣ дать отвѣтъ: видѣлъ ли кто изъ васъ Елену?
   

СФИНКСЫ.

   Нашъ родъ не доходитъ до ея времени; самыхъ послѣднихъ изъ насъ убилъ Геркулесъ. Ты можешь справиться о ней у Хирона. Въ эту ночь привидѣній онъ скачетъ здѣсь взадъ и впередъ; если онъ для тебя остановится, твое дѣло подвинется далеко впередъ.
   

СИРЕНЫ.

   Доставимъ мы тебѣ и это!.. Когда Улиссъ не поспѣшилъ проплыть мимо насъ, а нѣкоторое время прожилъ съ нами, онъ сумѣлъ много кой-чего разсказать намъ. И мы все это открыли бы тебѣ, согласись ты пойти въ нашу сторону у зеленаго моря.
   

СФИНКСЪ.

   Не поддавайся обольщенію, благородный! Вмѣсто того, чтобы дать связать себя подобно Улиссу, пусть свяжетъ тебя нашъ добрый совѣтъ; если удастся тебѣ найти великаго Хирона, ты узнаешь все, что я тебѣ обѣщалъ.

[Фаустъ удаляется].

МЕФИСТОФЕЛЬ [сердито].

   Что это пролетаетъ, каркая и шумя крыльями? Такъ быстро, что не успѣваешь разглядѣть, и непрерывно одинъ вслѣдъ за другимъ! Охотника они утомили бы.
   

СФИНКСЪ.

   Подобныя бурному полету зимняго вѣтра, онѣ мчатся такъ, что ихъ едва могутъ настигнуть стрѣлы Алкида; это быстрыя Стимфалиды, и ихъ карканье дружескій привѣтъ. Со своими ястребиными клювами и гусиными лапками, онѣ очень бы желали войти въ нашъ кругъ, какъ близкія родственницы.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [какъ будто оробѣвъ].

   Вотъ зашипѣла еще какая-то тварь!
   

СФИНКСЪ.

   Этихъ-то вамъ нечего пугаться. Это головы лорнейской змѣи, отдѣленныя отъ туловища и воображающія, что онѣ все еще что-нибудь... Но скажите, что вы думаете дѣлать съ собой? Что значатъ эти безпокойныя движенія? Куда вы хотите направиться? Идите, идите отсюда! Я вижу, вы то и дѣло вертите шею въ ту сторону, гдѣ вотъ тотъ хоръ. Не принуждайте себя, идите туда, можете привѣтствовать тамъ не одно красивое личико. Это Лакіи, ловкія воздушныя дѣвчонки, съ улыбающимися губами и наглымъ лбомъ, такія, какихъ любитъ племя Сатировъ. Козлиная нога можетъ тамъ позволить себѣ все.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Но вѣдь вы останетесь здѣсь? Я хотѣлъ бы найти васъ, когда вернусь.
   

СФИНКСЪ.

   Да! Иди. смѣшайся съ толпою воздушныхъ бродягъ. Мы, вышедшіе изъ Египта, давно привыкли къ тому, чтобы одинъ изъ нашихъ царствовалъ въ продолженіе тысячелѣтія. И лишь бы только чтили наше положеніе -- мы будемъ направлять ходъ дней луны и солнца. Мы возсѣдаемъ передъ пирамидами. какъ верховные судьи народовъ, наводненій, войны и мира -- и лица наши остаются при этомъ неподвижны.

-----

Пеней,

окруженный водами и Лимфами.

ПЕНЕЙ.          

   Зашелести, тростникъ; тихо дохни ты, сестра его, осока; зашумите, легкіе листья ивъ; зашепчите, вѣтви трепещущихъ тополей; навѣйте снова на меня прерванныя грёзы! Какое-то страшное предчувствіе, какой-то таинственный, все потрясшій толчокъ пробудилъ меня отъ покоя, которымъ были объяты волны мои!
   

ФАУСТЪ [подходя къ рѣкѣ].

   Если слухъ не обманываетъ меня, то за густымъ навѣсомъ этихъ вѣтвей, за этими кустарниками раздаются звуки, похожіе на человѣческій го, лось. Волна точно бесѣдуетъ съ кѣмъ-то, вѣтерокъ точно шепчетъ шутливыя рѣчи.
   

НИМФЫ [Фаусту].

   Лучше всего для тебя лечь, чтобъ усталые члены въ этой прохладной тѣни отдохнули; здѣсь наслаждался бы ты тихимъ покоемъ, который бѣжитъ отъ тебя; мы бы струились къ тебѣ, мы бы журчали, мы бы шептали!
   

ФАУСТЪ.

   Да, это не сонъ! О, не исчезайте, несравненные образы, проходящіе предъ моими глазами! Какимъ чуднымъ ощущеніемъ проникнута я! Грёзы это? Или воспоминанія? Однажды ты уже испыталъ такое блаженство. Воды пробираются, скользя, по свѣжести густыхъ, тихо колеблемыхъ кустарниковъ; онѣ не шумятъ, онѣ едва струятся; бѣгущіе со всѣхъ сторонъ сотни источниковъ сливаются въ одно прозрачное, углубленное для купанія пространство. Влажное зеркало плѣняетъ глазъ двойнымъ видомъ здоровыхъ, молодыхъ женскихъ тѣлъ; весело погружаются онѣ въ воду; однѣ смѣло плаваютъ, другія боязливо подвигаются впередъ; крики, битвы!.. Мнѣ слѣдовало бы довольствоваться этимъ зрѣлищемъ, глазамъ моимъ -- испытать полное наслажденіе, но духъ мой стремится все дальше и дальше, взоръ усиливается проникнуть въ ту чащу, подъ роскошный навѣсъ зеленой листвы, скрывающій прекрасную царицу.
   Какое чудо! Нотъ и лебеди выплываютъ на просторъ въ своей величественной бѣлизнѣ; спокойно несутся они. нѣжно привѣтливые, но гордые и самодовольные, шевеля шеей и клювомъ... Но одинъ изъ нихъ повидимому больше всѣхъ кичится собой; онъ быстро опережаетъ всѣхъ остальныхъ, перья его величаво раздуваются, и, погоняя волну за волной, онъ проникаетъ въ священное мѣсто... Другіе плаваютъ взадъ я впередъ на спокойныхъ и блестящихъ крыльяхъ, но скоро и они затѣваютъ живую, великолѣпную битву съ дѣвушками, и тѣ, испугавшись, бѣгутъ, забывъ свою служебную обязанность и думая только о собственной безопасности.
   

НИМФЫ.

   Приложите, сестры, ваше ухо къ зеленой покатости берега; если слухъ меня не обманываетъ -- это стукъ лошадиныхъ копытъ. Очень знать бы хотѣлось, кто мчится съ быстрой вѣстью сюда въ эту ночь?
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ чудится, что земля гудитъ подъ быстро несущимся конемъ. Обратись туда, мой взоръ! Неужели счастіе уже теперь достается мнѣ на долю? О. безпримѣрное чудо! На ослѣпительно бѣлой лошади скачетъ сюда всадникъ, повидимому надѣленный умомъ и отвагой... Я не ошибаюсь, я узнаю его, знаменитаго сына Филиры!.. Остановись, Хиронъ, остановись! Я имѣю тебѣ сказать...
   

ХИРОНЪ.

   Что такое? Въ чемъ дѣло?
   

ФАУСТЪ.

   Умѣрь быстроту своего бѣга!
   

ХИРОНЪ.

   Я не останавливаюсь.
   

ФАУСТЪ.

   Такъ возьми меня съ собою, прошу тебя!
   

ХИРОНЪ.

   Садись! Такимъ образомъ я могу свободно спрашивать. Куда ты держишь путь? Здѣсь ты на берегу; я готовъ перенести тебя черезъ рѣку.
   

ФАУСТЪ [садясь на Хирона].

   Куда хочешь. Я навѣки тебѣ благодаренъ, великій мужъ, благородный педагогъ, который на славу себѣ воспиталъ народъ героевъ, прекрасный сонмъ благородныхъ Аргонавтовъ, и всѣхъ, создавшихъ міръ поэта.
   

ХИРОНЪ.

   Это пусть остается въ своемъ мѣстѣ! Даже Паллада, какъ менторъ, не удостаивается чести по заслугамъ; ученики въ концѣ концовъ поступаютъ по своему усмотрѣнію, точно они и не обязаны кому-нибудь своимъ воспитаніемъ.
   

ФАУСТЪ.

   Врача, знающаго каждое растеніе, того, кому извѣстны самыя затаенныя свойство цѣлебныхъ корней, кто приноситъ больному излѣченіе, раненому облегченіе, обнимаю я здѣсь въ его духовной и тѣлесной силѣ!
   

ХИРОНЪ.

   Когда подлѣ меня падалъ раненый герой, я умѣлъ подавать ему помощь и совѣтъ; но кончилъ тѣмъ, что предоставилъ мое искусство знахаркамъ-Бабамъ и попамъ.
   

ФАУСТЪ.

   Ты тотъ по истинѣ великій человѣкъ, который не можетъ слышать восхваленій, скромно старается уклониться отъ нихъ и поступаетъ такъ, какъ будто на свѣтѣ были люди подобные ему.
   

ХИРОНЪ.

   Ты кажешься мнѣ искуснымъ лицемѣромъ, умѣющимъ льстить и государю, и народу.
   

ФАУСТЪ.

   Однако, ты долженъ сознаться мнѣ, что видѣлъ величайшихъ мужей своего времени, въ дѣйствіяхъ своихъ стремился идти по слѣдамъ благороднѣйшихъ, жизнь свою провелъ въ серьезныхъ трудахъ полубога. Но изъ всѣхъ героическихъ личностей кого считаешь ты самымъ доблестнымъ?
   

ХИРОНЪ.

   Въ свѣтломъ кругу Аргонавтовъ каждый былъ доблестенъ посвоему и могъ, смотря по силѣ, одушевлявшей его, пополнять то, чего недоставало другимъ. Діоскуры постоянно одерживали побѣду имъ, гдѣ преобладаніе на сторонѣ полноты, молодости и красоты. Рѣшимость и быстрота дѣйствій на благо другихъ были прекрасными качествами Бореадовъ. Разсудительно, энергически, умно, покладисто въ совѣщаніи властвовалъ Язонъ, пріятный женщинамъ. Затѣмъ -- Орфей, нѣжный и всегда скромный, осторожный, всѣхъ превосходившій искусствомъ бряцать на лирѣ; проницательный Линкей, днемъ и ночью проводившій между подводныхъ камней священный корабль. Опасность испытывается только въ обществѣ; когда одинъ дѣйствуетъ, всѣ другіе хвалятъ.
   

ФАУСТЪ.

   О Геркулесѣ ты ничего не скажешь?
   

ХИРОНЪ.

   Увы! Не возбуждай моего душевнаго томленія!.. Я никогда не видалъ Феба, не видалъ Арееа, Гермеса, какъ они называются; и вдругъ узрѣлъ стоящимъ предъ моими глазами то, что всѣ люди почитаютъ божественнымъ. То былъ прирожденный царь, порази тельной красоты юноша, вѣрноподданный своего старшаго брата, а также и милѣйшихъ женщинъ. Такого второго не создастъ уже Геа, не введетъ въ небесную обитель Геба; напрасно трудятся надъ прославленіемъ его пѣсни, напрасно мучатъ люди мраморъ.
   

ФАУСТЪ.

   Сколько ни работаютъ надъ нимъ ваятели, никогда еще не вышелъ онъ изъ ихъ рукъ такимъ чуднымъ, какимъ ты описалъ его... Ты говорилъ о томъ, кто превосходить красотою всѣхъ мужчинъ; говори теперь о той, которая прекраснѣе всѣхъ женщинъ.
   

ХИРОНЪ.

   Что женская красота! Она ничего не значитъ, она слишкомъ часто нечто иное, какъ безжизненный образъ. Только тому существу могу я придавать высокую цѣну, изъ котораго ключемь бьетъ живая и радостная жизнь. Красота довлѣетъ сама себѣ; неопреодолимо покоряющею другихъ дѣлаетъ ее грація; такою была Елена, когда я несъ ее.
   

ФАУСТЪ.

   Ты несъ ее?
   

ХИРОНЪ.

   Да, на этой спинѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Неужели моему волненію суждено еще усилиться? Сидѣть тамъ, гдѣ она сидѣла -- какое блаженство!
   

ХИРОНЪ.

   Она схватилась за мои волосы точно такъ же, какъ ты теперь.
   

ФАУСТЪ.

   О, я совсѣмъ схожу съ ума! Разсказывай все. Она -- единственное мое желаніе!.. Ахъ, говори, откуда, куда несъ ты ее?
   

ХИРОНЪ.

   На этотъ вопросъ отвѣтить легко. Въ ту пору Діоскуры освободили свою сестренку изъ разбойничьихъ рукъ. Но похитители, не привыкшіе терпѣть пораженіе, отважно устремилась въ погоню. Быстрый путь братьевъ встрѣтилъ преграду въ болотахъ у Элевзиса; они увязли въ грязи, я кинулся туда и вплавь перенесъ ее на сушу: тугъ она соскочила съ меня и гладила мою влажную гриву, и говорила льстивыя слова, и благодарила мило, умно и съ чувствомъ собственнаго достоинства. Какъ очаровательна была она! Молодая, обаятельная для старика...


ФАУСТЪ.

   Всего десятый годъ ей пошелъ!..
   

ХИРОНЪ.

   Узнаю филологовъ; они обманули тебя точно такъ-же, какъ самихъ себя. Миѳологическая женщина -- дѣло совсѣмъ особенное. Поэтъ вводитъ ее въ такомъ видѣ, въ какомъ находитъ для себя нужнымъ: никогда она не совершеннолѣтняя, никогда не старуха, постоянно аппетитная фигура; въ ранней молодости ее похищаютъ, въ старости за нею еще ухаживаютъ; словомъ, поэтъ не связанъ никакимъ временемъ.
   

ФАУСТЪ.

   Пусть же и ее не связываетъ никакое время! Вѣдь нашелъ же ее Ахиллесъ на Ѳерѣ даже внѣ всякаго времени! Какое рѣдкое счастіе -- добиться любви вопреки судьбѣ! И неужели же мнѣ не суждено силою пламеннѣйшаго желанія вызвать къ жизни этотъ несравненный образъ! Вѣчное существо, богамъ равное, столько же великое, сколько нѣжное; столько же лучезарное, сколько очаровательно милое -- ты видѣлъ нѣкогда; сегодня видѣлъ ее я -- столько же прекрасною, сколько обольстительною, столько же прекрасною, сколько вожделѣнною. Всѣ мои чувства, все мое существо съ этой минуты въ ея неодолимой власти; нѣтъ для меня жизни, если она останется недостижимой для меня.
   

ХИРОНЪ.

   Чужестранецъ мой! Какъ человѣкъ, ты видишь себя въ восторженномъ настроеніи. но среди духовъ это кажется помѣшательствомъ. Дѣло, однако, устраивается къ твоему счастію. Каждый годъ, я всего на нѣсколько минуть захожу къ Манто, дочери Эскулапа; въ тиши она молитъ своего отца, чтобы онъ. къ чести своей, просвѣтилъ, наконецъ, умъ врачей и не допускалъ ихъ до безбоязненнаго умерщвленія людей. Она для меня самая пріятная изо всего цеха Сивиллъ; не корчится въ уродливыхъ конвульсіяхъ, благотворна и кротка; если ты нѣсколько времени пробудешь у нея. ей. вѣроятно, удастся зельями радикально вылѣчить тебя.
   

ФАУСТЪ.

   Я не хочу вылѣчиться! Мой духъ мощенъ! Иначе я былъ бы такая же дрянь, какъ другіе!
   

ХИРОНЪ.

   Не медли найти свое спасеніе въ благородномъ источникѣ! Скорѣе книзу! Вотъ мы и на мѣстѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Скажи! Въ какую мѣстность перенесъ ты меня мрачной ночью чрезъ влажные пески?
   

ХИРОНЪ.

   Здѣсь Римъ и Греція, имѣя справа Пеней, слѣва Олимпъ, боролись изъ-за величайшаго государства, теряющагося въ пескахъ. Государь бѣжитъ, гражданинъ торжествуетъ.. Взгляни! Здѣсь, очень близко отъ насъ, стоитъ, освѣщенный луною, вѣчный храмъ.
   

МАНТО [внутри храма, въ грезахъ].

   Стукъ лошадиныхъ копытъ отдается на священномъ помостѣ... Приближаются полубоги...
   

ХИРОНЪ.

   Совершенно вѣрно! Ты только открой глаза!
   

МАНТО [пробудившись].

   Привѣтъ тебѣ! Я вижу, ты не запропастился куда-нибудь.
   

ХИРОНЪ.

   Да и твой храмъ все стоитъ на томъ же мѣстѣ.
   

МАНТО.

   А ты все неутомимо носишься взадъ и впередъ?
   

ХИРОНЪ.

   Что жъ! Тебѣ пріятно жить въ тишинѣ и покоѣ, а для меня удовольствіе странствовать.
   

МАНТО.

   Я въ выжиданіи, меня окружаетъ время. А это кто?
   

ХИРОНЪ.

   Проклятая ночь своимъ вихремъ принесла его сюда. Елену ищетъ онъ, какъ помѣшанный. Елену хочетъ добыть для себя и не знаетъ ни какъ, ни гдѣ за дѣло приняться: паціентъ самый достойный для Эскулапа.
   

МАНТО.

   Я люблю того, кто желаетъ невозможнаго. [Хиронъ унесся уже очень далеко]. Войди, дерзкій, и радуйся! Темный проходъ ведетъ къ Персефонѣ. Въ пустой внутренности подножія Олимпа тайкомъ все ждетъ она запретнаго привѣта. Сюда я впустила нѣкогда Орфея; воспользуйся этимъ удачнѣе его. Идемъ! Смѣлѣе! [Спускаются].

-----

У верхняго Пенея, какъ прежде.

СИРЕНЫ.

   Киньтесь въ волны Пенея! Тамъ подобаетъ намъ плавать, плескаясь; пѣсни, одна за другой, запѣвать, людямъ несчастнымъ на благо! Свѣтлымъ мы роемъ помчимся къ Эгейскому морю, гдѣ насъ всякія радости ждутъ.

[Землетрясеніе].

СИРЕНЫ.

   Пѣнясь, волна отливаетъ назадъ, въ русло свое течь перестала; земля трясется, вода мятется; берегъ и камень, треснувъ, дымятся. Бѣжимъ! Всѣ скорѣе отсюда! Никому это чудо не служитъ къ добру.
   Прочь отсюда, благородные, веселые гости, на свѣтлый праздникъ морской, туда, гдѣ дрожащія волны, искрясь и тихо вздымаясь, плещутъ о берегъ: туда, гдѣ луна свѣтитъ вдвойнѣ и насъ увлажаетъ священной росою. Тамъ свободная, бодрая жизнь, здѣсь, въ страхъ повергая, трясется земля. Спѣшите, всѣ благоразумные, отсюда! Ужасъ господствуетъ въ этихъ мѣстахъ!
   

СЕИЗМОСЪ
[ворча и шумя въ глубинѣ земли].

   Еще одинъ сильный толчокъ, еще разъ усердно двинуть плечами -- и мы наверху, гдѣ все должно покориться намъ!
   

СФИНКСЪ.

   Какое отвратительное трясеніе! Какая гадкая, ужасная буря! Какое колебаніе, какое дрожаніе, какъ все шатается во всѣ стороны, сталкивается! Невыносимая непріятность! Мы, однако, не двинемся съ мѣста, хотя бы весь адъ ринулся на насъ!
   Но вотъ чудо -- подымается сводъ. Это тотъ самый старикъ, давно посѣдѣвшій, который построилъ островъ Делосъ, вынесъ его изъ волнъ на поверхность моря ради любви къ стонавшей въ родильныхъ мукахъ. Толкая, напирая, напряженно вытянувъ руки, согнувъ спину, подобный Атланту въ своихъ движеніяхъ, онъ подымаетъ почву, дернъ, землю, камень, и песокъ, и глину, тихое ложе нашего берега. Вкривь и вкось разрываетъ онъ спокойный покровъ долины. Усиленно работающій, никогда не устающій, онъ, колоссальная каріатида, еще сидя въ землѣ по грудь, уже несетъ на себѣ страшную массу камня; но дальше не пойдетъ онъ -- мѣсто заняли сфинксы.
   

СЕИЗМОСЪ.

   Все это совершилъ я одинъ должны же будутъ, наконецъ, въ томъ сознаться! И не потрясай, не разрушай я, какъ могъ бы этотъ міръ быть такимъ прекраснымъ? Какимъ образомъ ваши горы высились бы въ великолѣпной, чистой лазури эѳира, не выдвинь я ихъ для живописной восхитительной картины въ то время, когда предъ лицомъ нашихъ высочайшихъ предковъ, Ночи и Хаоса, я проявлялъ свою силу и въ сообществѣ Титановъ игралъ, какъ мячомъ, Пеліономъ и Оссою? Съ юношескимъ жаромъ сумасшествовали мы въ этой работѣ, пока, наконецъ, она надоѣла намъ и мы дерако надѣли обѣ горы, точно двойную шапку, на Парнасъ... Тамъ весело живетъ себѣ теперь Аполлонъ съ хоромъ своихъ блаженныхъ Музъ. Даже для Юпитера и его громовъ я высоко вознесъ его сѣдалище. Точно также и теперь, съ невѣроятными усиліями пробился я наверхъ изъ бездны и громко призываю къ новой жизни радостныхъ обитателей этихъ мѣстъ.
   

СФИНКСЫ.

   Очень древнимъ слѣдовало бы признать этого неожиданнаго гостя, если бъ мы не видѣли собственными глазами, какъ онъ старался выкарабкаться изъ земли. Густой лѣсъ разстилается вокругъ него, утесъ надвигается на утесъ; но Сфинксъ не направится туда -- мы не даемъ потревожить себя на нашемъ священномъ ложѣ.
   

ГРИФОНЫ.

   Въ щеляхъ скалъ, вижу я. дрожитъ золото въ листахъ, золото въ блесткахъ. Не отдавайте на расхищеніе такое сокровище! Впередъ, муравьи, на добычу его!
   

ХОРЪ МУРАВЬЕВЪ.

   Гигантами поднято оно на поверхность земли; вы, быстро сѣменящіе ножками, скорѣе наверхъ! Спѣшите, спѣшите туда! Въ такихъ щеляхъ каждая щепотка дорога. Открывайте какъ можно скорѣе самое мельчайшее во всѣхъ углахъ; работайте, не покладая рукъ, мы, кишащіе рои; тащите все золото, какое есть! А гора пусть себѣ остается безъ него!
   

ГРИФОНЪ.

   Туда, туда! Сгребайте золото кучами! Мы наложимъ на него свои копи -- это замки, какихъ лучше нѣтъ. Съ ними самое драгоцѣнное сокровище въ полной сохранности.
   

ПИГМЕИ.

   Мы, дѣйствительно, заняли мѣсто, а какъ это случилось -- сами не знаемъ. Разъ что мы ужъ здѣсь -- не спрашивайте, откуда мы пришли. Для веселаго житья всякая страна пригодна. Чуть образовалась въ скалѣ щель -- карликъ уже тутъ, какъ тутъ. Карликъ и карлица, живо за работу! Каждая чета будь образцовой! Не знаю, точно также ли было уже въ раю, но здѣсь намъ какъ нельзя лучше, и мы съ благодарностью благословляемъ нашу звѣзду, потому что какъ на востокѣ, такъ и на западѣ, мать-земля охотно производитъ на свѣтъ.
   

ДАКТИЛИ.

   Если она въ эту ночь произвела на свѣтъ малютокъ, то родитъ и самыхъ крошечныхъ, которые въ свою очередь найдутъ себѣ подобныхъ.
   

СТАРѢЙШІЙ ПИГМЕЙ.

   Спѣшите расположиться на своихъ мѣстахъ, и скорѣе за работу! Быстрота замѣна силѣ. Теперь еще время мирное; но вы стройте кузницу, чтобы ковать въ ней для войска броню и оружіе.
   Вы, Муравьи, усердные работники, добывайте намъ металлъ! А вамъ, крошечнымъ Дактилямъ, которыхъ здѣсь такъ много, приказывается сносить сюда дрова! Чтобъ добыть намъ угля, разводите скрытые огни въ кострахъ.
   

ГЕНЕРАЛИССИМУСЪ.

   Съ лукомъ и стрѣлой смѣло впередъ! Въ этомъ прудкѣ бейте мнѣ цаплей, несчетно гнѣздящихся здѣсь, надменно кичащихся! Бейте заразъ всѣхъ, какъ одну! Бейте, чтобъ вышли мы въ бой въ шлемахъ съ перьями!
   

МУРАВЬИ И ДАКТИЛИ.

   Кто спасетъ насъ! Мы добываемъ желѣзо, они куютъ цѣпи. Освободиться отъ нихъ еще не наступило для насъ время; поэтому будемъ терпѣливо покорны.
   

ИВИКОВЫ ЖУРАВЛИ.

   Крики "убійство!" и стоны умирающихъ! Тревожное хлопаніе крыльевъ! Что за вздохи, что за вопли доносятся до нашихъ высотъ? Всѣ они уже умерщвлены, море обагрено ихъ кровью. Безобразная кровожадность отымаетъ у цапли ея благородное украшеніе; вотъ оно уже развѣвается на шлемахъ этихъ толстопузыхъ, кривоногихъ негодяевъ. Васъ, союзниковъ нашего войска, цѣпью перелетающихъ черезъ море, васъ призываемъ мы для мщенія въ такомъ родственномъ намъ всѣмъ дѣлѣ! Да не щадить никто своей силы и крови! Вѣчная вражда съ этой породой! [Съ криками разлетаются по воздуху].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ равнинѣ].

   Сѣверныхъ вѣдьмъ я хорошо умѣлъ обуздывать; съ этими чужими духами мнѣ какъ-то неловко. Блокебергъ остается помѣщеніемъ очень удобнымъ; куда ни повернись, вездѣ ты какъ дома. Госпожа Ильза бодрствуетъ за насъ на своемъ камнѣ; Генрихъ бодро стоитъ на своей вышкѣ -- и все это обезпечено на тысячи лѣтъ. Развѣ знаетъ здѣсь кто-нибудь, куда онъ идетъ и на чемъ стоитъ? Увѣренъ кто-нибудь, что подъ нимъ не вздувается земля? Я весело брожу по гладкой долинѣ -- и вдругъ позади подымается гора, правда, такая, что ее почти нельзя назвать горою, но все-таки достаточно высокая для того, чтобы разобщить меня съ моими Сфинксами... Здѣсь, внизъ по долинѣ, дрожатъ еще огни, освѣщая разныя чудесныя приключенія... Передо мною, маня къ себѣ, шутовски шаля, еще носится и пляшетъ блудливый рой. Потихоньку, полегоньку впередъ! Коли привыкъ къ лакомишь кусочкамъ, гдѣ бы они ни встрѣтились, то стараешься воспользоваться всякимъ удобнымъ случаемъ.
   

ЛАМІИ [увлекая за собой Мефистофеля].

   Скорѣе, скорѣе! И все дальше! По временамъ останавливаясь, смѣясь, болтая... Вѣдь такъ весело тащить за собой стараго грѣшника! На тяжелое покаяніе плетется онъ, колченогій, Ковыляя и спотыкаясь, и тащитъ свою ногу, едва поспѣвая за нами.
   

МКФИСТОФЕЛЬ [остановившись].

   Проклятая судьба! Вѣчно обманываемые мужчины! Со временъ Адама попадающее въ просакъ дурачье! Съ годами всякій становится старше, но кто дѣлается умнѣе? Мало тебя, чти ли, до сихъ поръ водили за носъ? Вѣдь извѣстно, что эта порода ровно ничего не стоитъ: стянутое тѣло, накрашенное лицо, ничего здороваго отъ нихъ въ замѣнъ не получишь; въ какомъ мѣстѣ ни дотронься до нихъ -- гниль во всѣхъ членахъ... Знаешь это, видишь, осязать можешь -- и все-таки чуть эта стервятина засвиститъ, принимаешься плясать.
   

ЛАМІН [остановившись].

   Стой! Онъ что-то обдумываетъ, колеблется, остановился. Спѣшите навстрѣчу ему, чтобъ онъ не ускользнулъ отъ насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [продолжая идти].

   Впередъ! И не попадайся, какъ дуракъ, въ сѣти сомнѣнія; вѣдь, не будь на свѣтѣ вѣдьмъ, кто, чортъ побери, захотѣлъ бы быть чортомъ?
   

ЛАМІИ [очень привѣтливо].

   Понесемся въ пляскѣ вокругъ этого героя; въ сердцѣ его непремѣнно загорится любовь къ одной изъ насъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не спорю, что при этомъ смутномъ освѣщеніи вы кажетесь красавицами, и поэтому не буду отвѣчать вамъ бранью.
   

ЭМПУЗА [врываясь въ кругъ Ланій].

   И мнѣ тоже! Какъ такая же красавица, прошу васъ принять меня въ свое общество.
   

ЛАМІИ.

   Она совсѣмъ лишняя въ нашемъ кругу -- всегда только портить намъ игру.
   

ЭМПУЗА [Мефистофелю].

   Привѣть тебѣ отъ тетушки Омпузы, подружки съ ослиной ногой! У тебя только лошадиная нога, и, не смотря на это, сердечнѣйшій привѣтъ тебѣ, милый родственникъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я думалъ, что встрѣчу здѣсь только незнакомыхъ, но, къ сожалѣнію, нахожу близкую родню. Приходится перелистывать старую книгу: отъ Гарца до Эллады все родственники!
   

ЭМПУЗА.

   Я умѣю дѣйствовать быстро и рѣшительно, способна на многія превращенія; но въ честь васъ я сегодня приставила себѣ ослиную головку.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я замѣчаю, что у этого народа родство очень много значитъ; но что бы ни случилось, отъ ослиной головы и отрекаюсь.
   

ЛАМІИ.

   Оставь эту уродину; она наводитъ страхъ на все, что кажется прекраснымъ и милымъ: стоитъ ей подойти къ тому, что прекрасно и мило -- и оно исчезаетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мнѣ, признаться, подозрительны и всѣ эти сестрички, нѣжныя и томныя; и подъ розами ихъ щечекъ я боюсь найти тоже какія-нибудь метаморфозы.
   

ЛАМІИ.

   Все-таки попытайся! Насъ много. Хватай любую! И если ты счастливъ въ игрѣ, получишь самый лучшій выигрышъ. Къ чему твоя похотливая болтовня! Ты жалкій волокита: чванишься, корчишь изъ себя важную персону!.. Ну, вотъ онъ. наконецъ, вошелъ въ нашъ кружокъ. Снимайте одна за другой маски и покажитесь ему въ своемъ настоящемъ видѣ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я выбралъ себѣ самую красивую... [Обнимаетъ ее]. О, горе мнѣ! Какая жесткая метла! [Хватаетъ другую]. А эта?.. Позорная физіономія!
   

ЛАМІЯ.

   Ты развѣ заслуживаешь лучше? Не воображай себѣ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ эту малютку хочется мнѣ забрать... Ящерица выскользнула у меня изъ рукъ; гладкая коса -- змѣиная!.. Ну, возьму въ замѣнъ ея высокую... Что это? Тирсъ съ сосновой шишкой вмѣсто головы!.. Что же выйдетъ изъ всего этого?.. Сдѣлаю попытку еще съ толстой; можетъ быть, она утѣшитъ меня. Рискну въ послѣдній разъ -- будь, что будетъ! Рыхло, лягушковато. На это дорого платятъ на Востокѣ... Ахъ! Лопнулъ дрянной дождевикъ!
   

ЛАМІИ.

   Въ разсыпную! Носитесь, летайте, какъ молніи; чернымъ роемъ окружите этого сына вѣдьмъ, дерзнувшаго пробраться къ намъ! Призрачный, ужасающій кругъ! Молчаливокрылыя летучія мыши!.. Онъ еще слишкомъ дешево отдѣлался отъ насъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [отряъаясь].

   Повидимому, я не сталъ особенно умнѣе. Нелѣпо здѣсь, нелѣпо на сѣверѣ; привидѣнія здѣсь такъ же безобразны, какъ тамъ; народъ и поэты несутъ чепуху. Маскарадъ, пляска чувствительности здѣсь, какъ всюду! Я погнался за миловидными масками -- и въ моихъ рукахъ очутились существа, отъ которыхъ мнѣ страшно стало... Продолжайся это только подольше -- я охотно вдавался бы въ обманъ. [Заблудившись между скалами]. Гдѣ же это я? Куда приведетъ меня? То была тропинка, теперь ни пути, ни дороги. Пришелъ я сюда гладкими дорогами, теперь стоятъ передо мной каменныя груды. Напрасно взбираюсь я наверхъ, сползаю внизъ. Гдѣ найду я снова моихъ Сфинксовъ? Такой сумасшедшей неурядицы я не могъ представить себѣ. Этакая гора въ одну ночь! Это я назвалъ бы скачкою вѣдьмъ, которыя возятъ съ собою свой Блоксбергъ.
   

ОРЕАДА [съ утеса].

   Сюда наверхъ ко мнѣ! Моя гора стара, она стоить въ своемъ первобытномъ видѣ. Чти крутыя скалистыя тропинки, послѣднія отрасли Линда. Такимъ несокрушимымъ стояла я уже тогда, когда Помпей перебирался черезъ меня въ своемъ бѣгствѣ. Вокругъ меня призраки, создаваемые воображеніемъ, исчезаютъ уже при первомъ крикѣ пѣтуха. Подобныя сказки часто возникаютъ на моихъ глазахъ и потомъ внезапно пропадаютъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Почетъ тебѣ, досточтимая глава, осѣненная мощью высокихъ дубовъ! Самое яркое сіяніе луны не проникаетъ въ эту темноту. Но что это? Вдоль кустарника тянется свѣтъ, очень скромно проливающій свои лучи. Да, точно, это Гомункулусъ! Куда направляешься, маленькій товарищъ?
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Я вотъ все перелетаю съ мѣста на мѣсто и очень бы хотѣлъ сдѣлаться живымъ существомъ въ лучшемъ смыслѣ, горя нетерпѣніемъ разбить стекло, въ которомъ я заключенъ. Но то, что я видѣлъ до сихъ поръ, не соблазняетъ меня рискнуть на общеніе съ нимъ. По секрету только скажу тебѣ: я двигаюсь по слѣдамъ двухъ философовъ. Слышалъ я, какъ они говорили: природа! природа! Вотъ съ ними я не хочу разстаться. Они вѣдь должны хорошо знать земное существо, и я, вѣроятно, узнаю въ концѣ-концовъ, куда для меня будетъ наиболѣе благоразумно направиться.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ этомъ случаѣ поступай по своему собственному усмотрѣнію. Ибо тамъ, гдѣ заняли мѣсто привидѣнія, философъ тоже желанный гость; для того, чтобы доставлять удовольствіе своимъ искусствомъ и своею благосклонностью, онъ тотчасъ же создаетъ дюжины новыхъ призраковъ. Если ты не будешь заблуждаться, то никогда не достигнешь разума. Хочешь сдѣлаться настоящимъ существомъ -- дѣлайся имъ безъ посторонней помощи.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Хорошимъ совѣтомъ тоже не слѣдуетъ пренебрегать.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, такъ отправляйся!.. Мы посмотримъ, что еще здѣсь есть. [Они разстаются].
   

АНАКСАГОРЪ [Ѳалесу].

   Твой упрямый умъ не хочетъ уступить; неужели нужно еще что-нибудь, чтобы убѣдить тебя?
   

ѲАЛЕСЪ.

   Волна охотно подчиняется каждому вѣтру, но отъ крутого утеса держится въ отдаленіи.
   

АНАКСАГОРЪ.

   Силою огненныхъ паровъ возникъ этотъ утесъ.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Во влажности зарождается живое.
   

ГОМУНКУЛУСЪ [между обоими].

   Позвольте мнѣ идти рядомъ съ вами; мнѣ самому весьма хочется сдѣлаться живымъ существомъ.
   

АНАКСАГОРЪ.

   Вывелъ ли ты, о Ѳалесъ, когда-нибудь подобную гору изъ ила въ теченіе одной ночи?
   

ѲАЛЕСЪ.

   Никогда работа природы и ея жизненныхъ теченій не была ограничена какимъ-нибудь днемъ, ночью, часомъ. Природа создаетъ въ стройномъ порядкѣ одну форму за другою, и даже въ ея творчествѣ земныхъ явленій нѣтъ насильственности.
   

АНАКСАГОРЪ.

   Однако, здѣсь она была! Плутоническое гнѣвное пламя, страшный взрывъ эоловыхъ паровъ пробили старую кору плоской почвы, вслѣдствіе чего немедленно должна была возникнуть новая гора.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Какіе же дальнѣйшіе выводы можно дѣлать изъ этого? Гора есть -- и нечего больше толковать объ этомъ. Въ подобныхъ спорахъ теряешь даромъ время и трудъ, и результатъ только тотъ, что водишь за носъ терпѣливый народъ.
   

АНАКСАГОРЪ.

   Быстро наполняется гора мирмидонами, селящимися въ расщелинахъ скалъ, пигмеями, муравьями, мальчиками съ пальчикъ и другими работящими маленькими существами. [Гомункулусу]. Ты никогда не стремился въ область великаго, довольствуясь отшельнически ограниченною жизнью; если ты можешь пріучить себя господствовать, я вѣнчаю тебя царемъ.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Что скажетъ мой Ѳалесъ?
   

ѲАЛЕСЪ.

   Не хочу тебѣ совѣтовать. Съ маленькими совершаютъ и маленькія дѣла; съ великими малый становится великимъ. Смотри сюда, на эту черную тучу журавлей! Она грозитъ возбужденному народу и точно также грозила бы царю. Острыми клювами, когтями налета ютъ они на малыхъ, и приговоръ рока уже сверкаетъ, какъ грозовая молнія. Преступленіе умертвило цаплей, ютившихся вокругъ спокойнаго пруда. Но этотъ дождь смертоносныхъ стрѣлъ создалъ возмездіе страшнаго кроваваго мщенія, вызвалъ въ близкихъ родственникахъ бѣшеную жажду преступной крови пигмеевъ. Что пользы теперь отъ щита. и шлема, и копья? Чѣмъ помогли карликамъ вонзившіяся въ цаплей стрѣлы? Какъ торопятся спастись Дактили и Муравьи! Колеблется, бѣжитъ, опрокинуто ихъ войско!
   

АНАКСАГОРЪ [послѣ паузы торжественно].

   Если до сихъ поръ я могъ восхвалять подземныя силы, то въ настоящемъ случаѣ обращаюсь въ вышину... Тебя, вѣчно не старѣющаяся, трехименная и трехобразная, тебя призываю я въ страданіяхъ моего народа. Діана, Луна, Геката! Ты, нашу грудь распирающая, мыслью въ сокровеннѣйшія глубины уходящая, ты, спокойно свой свѣтъ проливающая, могущественная и таинственная, раскрой страшную бездну твоихъ тѣней, да проявится старая мощь твоя безъ помощи колдовства!.. [Пауза]. Неужели слишкомъ скоро услышанъ я? Неужели мольба моя въ ту высь нарушила порядокъ природы? И все болѣе и болѣе увеличиваясь, близится уже округленный престолъ богини, ужасный для глаза, громадный! Мрачно багровѣетъ его огонь... Остановись, грозно могущественный шаръ! Ты погубишь насъ, и сушу, и море! Стало быть, правда, что ѳессалійскія женщины. преступно увѣренныя въ силѣ волшебства, заставили тебя своими обольщеніями сойти съ дороги, выпытали у тебя самыя пагубныя тайны?.. Свѣтлый дискъ потемнѣлъ... Вотъ онъ разорвался, и мечетъ молнія, и искрится! Какой трескъ! Какое ли мнѣніе! И раскаты грома, бѣшеный вой вѣтра! Смиренно повергнувшись къ ступенямъ трона, молю о прощеніи! Это мною вызвано! [Повергается ницъ].
   

ѲАЛЕСЪ.

   Чего только не слышитъ и не видитъ этотъ человѣкъ! Я не совсѣмъ понимаю, что тутъ случилось, и не испыталъ тѣхъ ощущеній, что были у него. Надо сознаться, что творится что-то безтолковое, а между тѣмъ Лупа совершенно спокойно покачивается на своемъ мѣстѣ попрежнему.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Взгляните туда, гдѣ расположились Пигмеи! Гора была кругла, теперь она остроконечна. Я слышалъ какой-то страшный трескъ; изъ Луны выпалъ утесъ и тотчасъ же, не спрашивая ни у кого позволенія, раздавилъ, уничтожилъ и друга, и врага. Но я не могу не отнестись съ похвалой къ подобному искусству, которое творчески, въ одну ночь, работая въ идно и то же время сверху и снизу, соорудило зданіе этой горы!
   

ѲАЛЕСЪ.

   Успокойся! Это была только фантазіи. Пропади эта гнусная порода! Что ты не сдѣлался царемъ--это хорошо. Ну, теперь поспѣшимъ на веселое морское празднество! Тамъ ждутъ и чтутъ гостей изъ міра чудесъ. [Удаляются].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
[взлѣзая съ противоположной стороны].

   Вотъ приходится мнѣ карабкаться по крутымъ ступенямъ утесовъ, по жесткимъ корнямъ старыхъ дубовъ! На моемъ Гарцѣ въ воздухѣ пахнетъ смолою, и этотъ запахъ для меня самый пріятный послѣ сѣры... Здѣсь, у этихъ грековъ, не нюхнешь и слѣда чего-нибудь подобнаго. Любопытно мнѣ было бы, однако, развѣдать, чѣмъ они разводятъ огонь въ своемъ аду.
   

ДРІАДА.

   Въ твоей странѣ ты, какъ туземецъ, все знаешь и понимаешь, а на чужбинѣ тебѣ не совсѣмъ ловко. Перестань обращаться мыслью къ своему отечеству и чти здѣсь величіе священныхъ дубовъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Всегда думаешь о томъ, съ чѣмъ разстался; то, къ чему привыкъ, навсегда остается раемъ. Но скажите что это за тройня сидитъ на корточкахъ вонъ тамъ въ пещерѣ, при слабомъ освѣщеніи?
   

ДРІАДА.

   Форкіады! Отважься подойти туда и заговори съ ними, если тебѣ не страшно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

   Отчего же нѣтъ?.. Я смотрю и изумляюсь! Какъ я ни гордъ, но долженъ сознаться самому себѣ,: ничего подобнаго я еще никогда не видѣлъ; онѣ вѣдь еще хуже мандрагоръ... Послѣ того, какъ увидѣлъ это тройное чудовище, станешь ли находить хоть мало-мальски безобразными первородные тяжкіе грѣхи? Мы не потерпѣли бы ихъ на порогахъ самыхъ страшныхъ изъ нашихъ адовъ. И это пустило корни здѣсь, въ странѣ красоты, которую съ прославленіями называютъ античной!.. Онѣ зашевелились, повидимому, почуяли меня. Зашипѣли и засвистѣли летучія мыши-вампиры.
   

ФОРКІ АДА,

   Подайте мнѣ, сестры, глазъ, чтобы онъ освѣдомился, кто это дерзаетъ такъ близко подойти къ нашему храму.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Досточтимыя! Дозвольте мнѣ приблизиться къ вамъ и испросить ваше тройственное благословеніе. Я являюсь, правда, еще какъ незнакомый, но, если не ошибаюсь, какъ дальній родственникъ. Древнихъ почтенныхъ боговъ я уже лицезрѣлъ здѣсь, передъ Опсомъ и Реей преклонился съ глубочайшимъ почтеніемъ; даже Паркъ, сестеръ Хаоса и вашихъ сестеръ, видѣлъ вчера -- или третьяго дня; но подобныхъ вамъ никогда не встрѣчалъ; теперь молчу и чувствую себя въ восторгъ.
   

ФОРКІАДЫ.

   Этотъ духъ, повидимому, уменъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Меня только удивляетъ, почему никакой поэтъ не прославляетъ васъ... И скажите, какъ это случилось, какъ могло случиться? Въ скульптурномъ изображеніи я никогда не видѣлъ васъ, мои глубокоуважаемыя. Рѣзцу же слѣдовало бы стараться воспроизводить васъ, а не Юнону, Палладу, Венеру и тому подобныхъ.
   

ФОРКІАДЫ.

   Нашей троицѣ, погруженной въ уединеніе и глубочайшую ночь, это до сихъ поръ никогда не приходило на мысль.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да и какъ могло оно прійти? Такъ какъ вы удалены отъ свѣта, то здѣсь вы никого не видите, и васъ никто не созерцаетъ. Поэтому вамъ слѣдуетъ жить въ такихъ мѣстахъ, гдѣ великолѣпіе и искусство возсѣдаютъ на одномъ и томъ же престолѣ, гдѣ каждый день, ускореннымъ шагомъ, мраморная глыба вступаетъ въ жизнь въ видѣ героя, гдѣ...
   

ФОРКІАДЫ.

   Замолчи и не вселяй въ насъ вожделѣній! Что пользы было бы намъ узнать еще больше -- намъ, въ ночи рожденнымъ, ночному родственнымъ, которыя почти незнакомы самимъ себѣ и совсѣмъ незнакомы всему міру.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Въ такомъ случаѣ вамъ не стоитъ дорожить своею личностью; можно собственное я передавать и другимъ. Для васъ трехъ достаточно одного глаза, достаточно одного зуба; такъ вотъ -- это было бы и въ миѳологическомъ духѣ,-- если бы въ двухъ соединили существо трехъ, а образъ третій предоставили мнѣ на короткое время.
   

ОДНА ИЗЪ ФОРКІАДЪ.

   Какъ вамъ кажется? Это можно?
   

ОСТАЛЬНЫЯ.

   Попробуемъ! Но безъ глаза и зуба.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ вы и отымаете самое лучшее; какъ же можетъ быть безъ этого полнѣйшее сходство!
   

ОДНА.

   Зажми одинъ глазъ -- это сдѣлать легко, потомъ сейчасъ же выстави на показъ свой клыкъ, и ты тотчасъ же сдѣлаешься съ профиля похожимъ на насъ, какъ братъ на сестру.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Много чести! Да будетъ такъ!
   

ФОРКІАДЫ.

   Да будетъ такъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [съ профиля Форкіада],

   Вотъ я и готовъ, какъ возлюбленный сынъ Хаоса!
   

ФОРКІАДЫ.

   А что мы дочери Хаоса -- это безспорно.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Теперь, о, позоръ! меня будутъ ругать гермафродитомъ!
   

ФОРКІАДЫ.

   Въ новой троицѣ сестеръ какая красота! У насъ два глаза, два зуба.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Придется мнѣ теперь прятаться отъ всѣхъ глазъ и пугать чертей въ адскомъ болотѣ. [Уходить].

-----

Скалистый заливъ Эгейскаго моря.

Луна, остановившаяся въ зенитѣ.

СИРЕНЫ
[лежатъ на утесахъ, играютъ и поютъ]:

   Если недавно, среди ночныхъ ужасовъ, ѳессалійскія, колдуньи прекрасно привлекли тебя на землю, то теперь смотри спокойно со свода твоей ночи! на кротко блистающій рой трепещущихъ волнъ и озаряй подымающееся изъ нихъ движеніе. Будь, прекрасная Луна, благосклонна къ намъ, готовымъ на всякую услугу тебѣ!
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ [въ видѣ морскихъ чудовищъ].

   Пусть раздаются громко ваши рѣзкіе звуки, заставляя дрожатъ широкое море! Зовите сюда жителей подводной глубины! Когда буря раскрыла свои страшныя бездны, мы уплыли на безмолвнѣйшее дно, но милое пѣніе снова привлекло насъ на поверхность.
   Смотрите, какъ мы, въ высокомъ восторгъ своемъ, украсили себя золотыми цѣпями! Къ коронамъ и драгоцѣннымъ камнямъ присоединились запястья и кушаки. Все это добыто вами, Сокровища, поглощенныя здѣсь кораблекрушеніемъ, вызваны для насъ съ морского дна вашимъ пѣніемъ, демоны нашего залива!
   

СИРЕНЫ.

   Мы хорошо знаемъ, что въ водяной свѣжести рыбамъ привольно вести свою пловучую, чуждую страданій жизнь; но, встрѣчая сегодня вашу празднично оживленную толпу, намъ хотѣлось бы узнать, что вы больше, чѣмъ рыбы.
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   Прежде, чѣмъ приплыть сюда, мы уже объ этомъ подумали. Поторопимся же теперь, сестры, братья! Сегодня достаточно самаго короткаго путешествія для полнѣйшаго доказательства, что мы больше, чѣмъ рыбы. [Удаляются].
   

СИРЕНЫ.

   Исчезли въ одно мгновеніе! Уплыли прямо въ Самоѳракію, унеслись, благодаря попутному вѣтру. Что думаютъ сдѣлать онѣ въ царствѣ могущественныхъ Кабировъ? То боги! Чудно своеобразные, безпрерывно сами себя рождающіе и никогда не знающіе, что они такое.
   О, кроткая Луна, оставайся милостиво на твоихъ высотахъ! Пусть продолжается ночь, пусть не наступаетъ день, который долженъ разогнать насъ!
   

ѲАЛЕСЪ [на берегу Гомункулусу].

   Я охотно сведу тебя къ старику Порею. Мы, правда, недалеко отъ его пещеры, но у противнаго брюзги упрямая голова. Весь человѣческій родъ ничѣмъ не угодитъ этому ворчуну. Но ему открыто будущее, и зато всѣ относятся къ нему съ уваженіемъ и чтутъ его на занимаемомъ имъ посту. Да онъ и сдѣлалъ людямъ не мало добра.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Попробуемъ и постучимся къ нему! За это вѣдь не поплачусь я своимъ стекломъ и огнемъ.
   

НЕРЕЙ.

   Не человѣческіе ли голоса слышитъ мое ухо? Какъ тотчасъ же гнѣвъ зашевелился въ глубинѣ моего сердца! Люда! Образы, стремящіеся сравняться съ богами и однако осужденные вѣчно походитъ только на самихъ себя! Уже много-много лѣтъ могъ бы я пребывать въ покоѣ боговъ, но меня постоянно влекло желаніе дѣлать добро лучшимъ; а когда я въ концѣ концовъ обозрѣвалъ совершившіеся факты, то оказывалось, что все сдѣлалось такъ, какъ будто я не давалъ ровно никакого совѣта.
   

ѲАЛЕСЪ.

   И, однако же, о, старецъ моря, тебѣ довѣряютъ; ты мудрецъ; не прогоняй насъ отсюда! Взгляни на это пламя, похожее на человѣка; оно вполнѣ безусловно отдается твоимъ совѣтамъ.
   о; --
             Коли что бабѣ въ житницу назрѣло,
             У ней ни крюкъ изъ рукъ, ни въ ротъ не....
             Взорветъ и рветъ пока не надоѣло;
             А ужъ до туль, покуда надоѣстъ,
             Она пудовье соликамки съѣстъ.
             Иди, сожитель мой, да смѣло!

Уходитъ съ Хапъ-загребою.

ВОИТЕЛЬ.

             На лѣвомъ наши славно отступили!
             Надѣюсь, устоятъ, и черезъ валъ
             Не пустятъ непріятеля до скалъ,
             Хоть то кажись всѣ всякой силы.
   

ФАУСТЪ.
указываетъ на третьяго.

             Такъ соизволь, чтобъ я распорядилъ --
             Внѣ силы силу сильнымъ подкрѣпилъ!
   

СЕБѢ НА-УМѢ.

             Гдѣ я пасу, тамъ въ спасѣ благо;
             Я за сохранность лучше всѣмъ порукъ:
             Ни плутъ ни воръ ни лихъ ни передряга
             Не вырветъ ничего изъ моихъ рукъ.

уходитъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ спускается съ горы.

             Теперь глядите -- по скаламъ, вокругъ,
             Изъ трещинъ, поръ, ущелій, падей, дыръ
             Наверхъ выскакиваютъ -- пиръ да фыръ --
             Съ мечешь, щитомъ усастыя фигуры!..
             Какая тьма! и все валомъ валитъ!
             Впрямь безшабашны эти бѣдокуры,
             Науськать только -- лядъ не устоитъ

про себя.

             Да, мнѣ была забота велика, --
             Изрылъ всѣ оружейныя палаты
             Въ старинныхъ замкахъ; съ потолка
             До полу ржавѣютъ -- гніютъ вѣка
             Сѣкиры-самосѣки, бей-булаты,
             Гуляй-дубинки, непробои-латы
             И самотыки-пики; врядъ ли кто
             Опричъ меня упомнилъ бы про то
             Какъ привидѣнья средневѣковыя
             Стоятъ тамъ чучелы, въ углахъ,
             Снаряжены въ доспѣхи боевыя
             Стоймя -- иль сидя на коняхъ
             Набитыхъ сѣномъ! въ глупыхъ чучелъ
             Я дунь -- и всякъ заглазопучилъ;
             Турнулъ, и понеслись отвсюдь ордой
             Похрабровать на бой силёнкою былой

вслухъ.

             Чу-чу, какъ латники разретивились!
             Желѣзо дребезжитъ, бряцаетъ жесть --
             Бьютъ, давятъ! къ нашимъ съединились
             Еще бойцы какіе-то не-вѣсть...
             И какъ стѣна предъ ними повалились
             Твои измѣнники, головъ не счесть!

съ высотъ раздается тревога; у непріятеля примѣтный безпорядокъ.

ФАУСТЪ.

             Уже подернулся со всѣхъ сторонъ
             Тяжолымъ мракомъ небосклонъ,
             Во мглѣ вспылалъ огонь багровый.
             Булатный мечъ окровавленъ.
             Потокомъ крови округъ напоенъ...
             Холмы, луга и лѣсъ уже готовы
             Подслушивать войны трезвонъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             А погляди-ка, этотъ взводъ каковъ?
             Не даромъ, тутъ сорви-головъ...
             Постой, развернется еще не такъ:
             Дай только раскачать кулакъ.
   

КЕСАРЬ.

             Рука сперва -- одною мнѣ кажись!
             Гляжу, ихъ вдругъ десятокъ очутись!
             Ужь не кудесничаетъ ли поганый?
   

ФАУСТЪ.

             Ты слыхивалъ про тѣ туманы,
             Что за морями облегаютъ страны,
             Гдѣ вдругъ стемнѣютъ небеса
             И станутъ чуднѣйшія чудеса?
             Явленья явятся и безъ причины
             Невиданные причинятъ виды:
             Столицы, горы, города, долины,
             Войну -- живыя прочія картины?
             И все изъ воздуха да изъ воды!
   

КЕСАРЬ.

                       Но тутъ диковины чуднѣй!
                       Дыбится скотъ! И изъ ноздрей
                       Пылится пламя -- изъ ушей
                       Клубится дымъ -- у усачей
                       На самихъ кончикахъ мечей
                       Сверкаютъ искорки огней --
                       Ужѣ это мнѣ не натурально!
   

ФАУСТЪ.

                       Прости! незнающихъ мутятъ
                       Огни блистающихъ плеядъ:
                       Они ярчѣй теперь блестятъ,
                       Здѣсь усачей, твоихъ солдатъ
                       Посредь лучей узрѣть хотятъ,
                       Врагамъ и хищнику грозятъ
                       Съ небесъ тревогой погребальной
   

КЕСАРЬ.

                       Но молвь, кому теперь я радъ
                       Что звѣзды мнѣ благоволятъ
                       И чудеса природы дальной?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Кому какъ не тому, что тамъ высоко
             Судьбой твоею правитъ? зло враговъ
             Твоихъ прогнѣвало его глубоко;
             Онъ мститъ насилію и злу порока.
             За-то тебя спасаетъ отъ оковъ.
   

КЕСАРЬ.

             Враги -- о, самъ я имъ давалъ потачку!
             Ихъ рѣчь опутывала волю, но --
             Себя осилить было не грѣшно:
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Теперь я въ духѣ и хочу, въ поминъ.
             Побѣды, милостивить этотъ чинъ;
             Ущедрю всѣхъ правами, а одинъ
             Надъ всѣми буду зоркій стражъ.
   

ФАУСТЪ.

             Блага души въ порывѣ духа -- блажь.
             Но, повелитель, зритъ ли твое око
             То знаменье вверху? оно безъ словъ,
             Но ясень смысли его глубокой.
   

КЕСАРЬ.

             О -- да, орелъ царитъ межъ облаковъ!
             Когтистый грифъ тѣснитъ съ боковъ...
   

ФАУСТЪ

             Смотря, какъ зыблется его размахъ!
             Грифонъ однако баснословный такъ,
             Не можетъ и не смѣетъ забываться
             Съ орломъ естественнымъ тягаться.
   

КЕСАРЬ.

             Уже они очерчиваютъ кругъ,
             Другъ въ друга машутъ шибкими крылами,
             Опять встрѣчаются... вотъ оба вдругъ
             Рванулись въ бой носами и когтями.
   

ФАУСТЪ.

             Уже расхохленъ грифъ на цѣлый ростъ,
             Пробита грудь, и пухъ летитъ клочками --
             И вотъ конецъ! И вотъ свой львиный хвостъ
             Поджалъ и палъ за горными лѣсами...
   

КЕСАРЬ.

             Теперь дивуюсь, смыслъ великій простъ
             Да будетъ! онъ осмыслится дѣлами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ смотритъ направо.

                       Если рать сильнѣй наступить,
                       Непремѣнно врагъ отступитъ.
                       Съ лѣва въ право поворотитъ
                       И собьется; тамъ, по схваткѣ
                       Съ цѣлой ратью, въ безпорядкѣ
                       Онъ своихъ же приколотитъ.
                       Между-этимъ наши взводы
                       Быстрымъ натискомъ въ уходы
                       Непріятелямъ нагрянутъ;
                       Тѣ измучатся, устанутъ,
                       А иначѣ быть тутъ худу:
                       Заварятъ такую кашу...
                       Но, кажись, побѣда всюду
                       Клонитъ на сторону нашу.
   

КЕСАРЬ Фаусту.

                       Нѣтъ, теперь примѣчу ясно,
                       Мѣсто ратниковъ опасно!
                       Не кидаютъ внизъ камнями,
                       Не грозятся бердышами.
                       Съ низу недругъ осаждаетъ,
                       Храбрыхъ съ верху прогоняетъ;
                       Ну!.. чего еще тутъ ниже?
                       Хищникъ все и все борзѣе
                       Двинетъ подъ утесы ближе!
                       Можетъ, нашу онъ лазѣю
                       Ужь своею занялъ силой...
                       Для чего хитрить вамъ было?
                       Хитрость мнѣ не пособила.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Сюда летитъ мой чорный-Воронъ --
             Летитъ стрѣлой -- о, какъ проворенъ
             И слѣдомъ каркаетъ другой!

Воронамъ.

             Поближе къ уху! вы къ защитѣ
             Моей спѣшите -- такъ скажите
             Какая вѣсть у васъ съ собой?
   

КЕСАРЬ.

             Чего ты съ вороньемъ стакнулся?
             Я чуть предъ нимъ не содрогнулся!
             Что ждать отъ птицы полевой?
   

ФАУСТЪ.

             Ты слыхивалъ про вереницы
             Изъ-за морей пролетной птицы,
             Про голубей -- слыхалъ объ нихъ?
             Нерѣдко вѣсть изъ странъ далекихъ
             О мирѣ шлютъ на сизобокихъ,
             А о войнѣ -- на вороныхъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, соглядатаи крылаты,
             А опоздали вѣсть принесть.
             Дѣла-то вышли плоховаты!
             Мы не могли на то расчесть:
             Героямъ тамъ пришлося туго,
             Ихъ высоты войска не-друга
             Заняли прытью тамъ и тутъ;
             Н если входъ до нихъ пробьютъ
             Ну, живы воины не встанутъ!
   

КЕСАРЬ.

                       И стало быть я въ васъ обмануть?
                       Не даромъ мнѣ уже сперва
                       Отъ вашихъ словъ звенѣла голова.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Потерпимъ! счастье не въ потерѣ:
             Хитри по мѣрѣ, жди по вѣрѣ.
             Кто навзничъ палъ -- орла видалъ;
             Худой конецъ не портитъ дѣла,
             На птахъ моихъ надѣюсь смѣло --
             Позволь, чтобъ я имъ приказалъ?...
   

ВОИТЕЛЬ
является въ-попыхахъ.

             Ты повязался съ колдунами"
             Ужь богу-вѣсть что будетъ съ нами!
             Ихъ вижу -- самъ-себѣ не радъ;
             Хочу командовать -- мѣшаютъ...
             Ты далъ начать имъ: пусть кончаютъ
             И, вотъ мой жезлъ, возми назадъ!
   

КЕСАРЬ

             Пусть сохранится до тѣхъ моръ онъ
             Въ твоихъ рукахъ, покуда часъ
             Прозвукнетъ счастіемъ для насъ.
             Тотъ страшенъ мнѣ и его воронъ,
             Хотѣлъ бы выпроводить съ глазъ...

Мефистофелю.

             Въ жезлѣ тебѣ отказъ! расплохомъ
             Узнали мы, что ты съ подвохомъ;
             Кончай, и вонъ изъ нашихъ мѣстъ]

уходятъ въ палатку.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Имъ жезлъ -- что Кесарска-дубинка!
             Ужь защитить! на немъ вершинка
             Мнѣ мудрена, какъ будто крестъ?
   

ФАУСТЪ.

             Что жь мы теперь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                           А потеперимъ!
             Случился промахъ и похѣримъ.--
             Гей! воры-Вороны -- приказъ:
             Къ Ундинамъ! кланяться отъ насъ.
             Просить тотчасъ потопъ до власъ
             Не-другу Кесареву -- въ казнь!
             На спросъ отвѣтъ: за непріязнь;
             Потому нѣтъ -- пустую бллзнь,
             А той не слѣдъ -- водобоязнь!
             Служить и знать; врагу не-другу.
             Спѣшите вспять! васъ за услугу
             Пущу -- въ затылкѣ поскрести.--
             О, этѣ бабы знаютъ домъ вести:
             Прольютъ корыто, корабли спасти!

Вороны улетаютъ; дѣлается какъ по писанному.

ФАУСТЪ.

             Звать птицы-вороны твоихъ Ундинъ
             И "чествовали -- знали подфигурить?
             Смотри-ка, звонъ изъ-за тѣхъ стремнинъ
             Какъ веселенько начинаетъ чурить!
             Чудно! скала какъ голая ладонь
             А льетъ рѣкой!.. что ни резонъ,
             Утонутъ всѣ въ утонь.
   
             Уже рѣка разводянилась въ прудъ,
             Все ширится, со всѣхъ сторонъ озёра
             Шумятъ, бурлятъ, торами волны бьютъ;
             Того гляди потопомъ хлынетъ скоро!
             Нѣтъ! какъ они-себѣ тамъ ни способъ,
             Ничто не будетъ намъ въ пособь
             Утопитъ всѣхъ въ утопь.
   
             Вотъ ужасъ пронялъ рыцарей до пятъ.
             Трясутся, доспѣхи съ себя бросаютъ;
             Какъ рыбы мечутся и всплыть хотятъ,
             Рукой гребутъ, ногою подпираютъ, --
             Рыгаютъ, вопятъ, пьютъ -- о! что ни ной
             А воздухъ сперъ ихъ подъ водой,
             Упьются всѣ въ упой!
   
             Дивлюсь --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Чему тутъ удивляться!
             Вѣдь воздухомъ изобрѣли жъ купаться?
             Небось не сгинутъ, -- только-что сзади
             Ихъ дурь похлещетъ; одурь похлепещетъ
             Да въ очки сѣрый морокъ немерещитъ.
             Вишь бѣсь взяла! но это, погоди,
             Цвѣточки; ягодки-то впереди.

возвращающимся Воронамъ.

             Гей, птица вольная воръ-Воронъ!
             Приказъ про васъ: изъ этихъ сторонъ
             Летѣть во всѣ вороньи крылья
             Чрезъ степь, бурьянъ, черезъ кобылья,
             За круть-крутизны, за высь-горы.
             Въ тѣ даль-далекія глубь-норы,
             Гдѣ въ темь-темскую горынята
             Чудь-чуда, злята -- пострѣлята
             Всю день-денскую раздуваютъ
             Горный пламень, расплавляютъ
             Руды и камень! спрось у встрѣчныхъ;
             Отлить сотняжку пуль картечныхъ
             Съ предлинно-длинными хвостами,
             Съ пыхъ-пыхъ искрами пылъ огнями,
             Чтобъ лучъ-стрѣлами прилетѣли
             И въ стрѣль и щолкъ и шипъ шумѣли,
             Чтобъ все палило всѣхъ подъ рыло,
             Всѣмъ оки-очки заслѣпило!--

Вороны улетаютъ; дѣлается какъ по писаному

ФАУСТЪ.

             Дивлюсь --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Чему тутъ удивляться!
             Вѣдь страждутъ же куриной слѣпотой?
             Небось прокуксятъ!.. Видишь ли какой
             Тамъ уголёкъ сталъ змѣйками являться
             И ковыляться, -- морокъ подыматься,
             Огонь взвиваться, темять развиваться?
             И вотъ-тѣ тьма и блескъ и трескъ и мракъ --
             Потопъ по самый лобъ и слѣпъ подъ глазомъ!
             Еще подъ уши чуши имъ, такъ разомъ
             Ошеломилъ бы вшмякъ щелмакъ --
   

ФАУСТЪ.

                                                               Да, такъ
             Должно и надо! въ подземельяхъ стали --
             Мечей, пращей -- шеломной греми много;
             Заставь, чтобъ встала -- забренчали
             Имъ въ слухъ и въ духъ тревогой.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             И будетъ впрёга!... Стань попятъ-дорогой
             Имъ звонъ и звень и зыкъ и бомъ и тень
             Да всякой дребедень, да трень!

по слову и дѣло.

                       Если уши наостришь --
                       Сколько чуши -- только слыть --
                       Пострукъ мельницъ, стукъ толчей.
                       Брякъ задвижекъ, звякъ ключей,
                       Грохотъ всѣхъ желѣзныхъ крышъ.
                       Брызгъ булатный, взвизгъ мечей,
                       Мызгъ набатный съ каланчей --
                       Дрязги, дребезгъ, брязги лишь.
                       Что въ горячкѣ не приснишь.
   

ФАУСТЪ.

             Гремящій плескъ!.... герой и воинъ всталъ!
             Что мочный шквалъ нагналъ шумящій валъ --
             Тутъ вдругъ напалъ воитель исполинскій...
             О гельфовъ щитъ звучитъ ужь гибелинскій
             Звенящій мечъ -- и щитъ трещитъ -- и палъ
             Тутъ Гельфъ, и ревъ онъ поднялъ сатанинскій!
             И испужаль... и убѣжалъ
             Набродъ воинскій.

Трубы и барабаны: грохотня переходитъ въ веселые           звуки.

   

ПАЛАТКА,

оставленная непріятелемъ, до того кесарева.

Въ палаткѣ куча богатствъ.

ХАПЪ ЗАГРЕБА и ПОДБИРОХА.

ПОДБИРОХА.

             Вездѣ мы прежде поспѣваемъ.
   

ХАНЪ-ЗАГРЕБА.

             Мы шибче вороновъ летаемъ
   

ПОДБИРОХА.

             О, эту кладь не перебрать!
             Съ чего начать и чѣмъ кончать?
   

ХАПЪ-ЗАГРЕБА.

             О, грузу здѣсь де перечесть!
             Чего загресть и что учесть?
   

ПОДБИРОХА.

             Мнѣ этотъ ковричокъ присталъ, --
             Постелька такъ ужь кажетъ фигу!
   

ХАПЪ-ЗАГРЕБА.

             Давнымъ-давно себѣ желалъ
             Вотъ эту -- свѣтлую кичигу!
   

ПОДБИРОХА

             Тотъ златошвейный балахонъ
             Мнѣ часто снился, въ руку сонъ!
   

ХАПЪ-ЗАГРЕБА беретъ булаву.

             Съ такою тростой свѣтъ пройдешь,
             Того собьешь -- сего сомнешь!
             Ты, баба -- просто безъ ума --
             Берешь сама не-вѣсть -- дарма!
             Оставь людямъ ладящій хламъ,
             Важнѣй дѣлишко -- та кубышка!
             Возми-ка! тамъ достанетъ намъ
             И ребятишкамъ на житьишко.
   

ПОДБИРОХА.

             Ой, какъ мертвецки тяжела!.
             Ни взять ни вздвигнуть нео могла.
   

ХАПЪ-ЗАГРЕЮА.

             Нагнись, сугорбясь, полно врать?
             Дай я взниму на спину, вздвину...
   

ПОДБИРОХА

             Ой-ой, ахти! чугунъ не кладь!
             Ой нѣтъ, ломаетъ спину -- сгину...

ящикъ падаетъ и разбивается.

ХАПЪ-ЗАГРЕБА.

             У, сколько тысячъ тутъ! раздолъ!
             Скорѣй клади -- греби горстями!
   

ПОДБИРОХА

             Куда? но что? нешто въ подолъ?
             И, не прожить намъ и съ гостями!
   

ХАПЪ-ЗАГРЕБА.

             Ну, ужь довольно съ насъ, за-глазъ.
             Скорѣй, домой... э, вотъ-тѣ разъ!
             Подолъ-то твой съ дырой -- постой
             Ты разсоришь все за собой!.
   

РЫЦАРИ.

             Какой проступокъ беззаконны";
             Что дѣла вамъ въ казнѣ казенной?
   

ХАПЪ-ЗАГРЕБА.

             Ужь ты, пожалуй, не грубо!
             Мы за своей пришли добычей.
             Противъ враговъ таковъ обычай;
             Одинъ руби, другой греби.
   

РЫЦАРЬ.

             Какой позоръ -- какой порокъ
             Солдату воромъ стать и лживымъ:
             Служить идешь -- клади зарокъ
             Быть съ честью совѣстью служивымъ.
   

ХАНЪ-ЗЛГРЕБА.

             Солдату честь: пожива есть --
             И мѣть на голый зубъ: а совѣсть:
             Съ-мога -- и цѣль, да знай унесть
             Подальше; вотъ-тѣ вся и повѣсть!

Подбирохѣ.

             Пойдемъ, довольно съ насъ, тащи!
             Здѣсь хлѣба-соли не ищи.

уходятъ

РЫЦАРЬ другому.

                       Что жь ты не далъ этой рожѣ
                       Зуботычину -- иль плюху?
   

ДРУГОЙ.

                       Это бѣсъ!... на то похоже
                       Размахнулъ не стало духу!
   

ТРЕТІЙ.

                       Мнѣ такъ драло по-закожѣ,
                       Какъ глядѣлъ на эту шлюху!
   

ЧЕТВЕРТЫЙ

                       Мнѣ такъ стало непригоже --
                       Словцо ёршъ плясалъ по брюху!,
   

ПЕРВЫЙ.

             Да что намъ это цѣлый день?
             Такая тягость -- лѣнь не лѣнь!
             На зною нѣтъ, я душно, жаръ;
             Въ глазахъ рябитъ, во лбу угаръ,
             И швырь и шнырь кругъ головы
             Но, такъ и сякъ, мы будто львы
             Дрались и скопище валилось...
             Не вразумлюсь, скажите вы
             Какъ дѣло экое случилось?

удаляются.

   

ВЪ ПАЛАТКѢ.

КЕСАРЬ и ЧЕТЫРЕ KНЯЗЯ.

КЕСАРЬ.

             Какъ бы то ни было, а битву мы
             О кончили благополучно; врагъ
             Разсѣялся куда глаза глядятъ.
             Уже отъ всѣхъ народовъ посланцы
             Намъ вѣсти добрыя доносятъ; миръ
             И тишина опять по городамъ,
             И такъ! какъ бы то ни было, одни
             Мы побѣдили сильнаго врага,
             Одни стояла за себя; въ позоръ,
             На посмѣянье побѣжденный палъ.
             Но побѣдитель славятъ небеса.
             И вѣрные его побѣдный гласъ
             Горѣ возносятъ; радостями ихъ
             Онъ умиленъ до глубины души.--
             Ч пору дней былыхъ не оцѣнилъ.
             Имъ цѣну опытъ указалъ теперь.
             Подорожайте днями! я на васъ
             Кладу заботы и ввѣряю вамъ
             Пещись о царствѣ, о моемъ добрѣ,
             Я буду только надо-всѣми стражъ.

первому князю.

             Ты битву велъ разумно; на волнѣ
             Въ минуту тяжкую мои полки
             Ты ободрялъ и спасъ: почетный мечъ
             Мы жалуемъ тебѣ, правитель будь
             У насъ, и правь какъ требуется въ миръ.
   

ПРАВИТЕЛЬ.

             Ты сердцемъ радуешься въ эту пору
             Ущедрить трона своего подпору; --
             Но, повели, въ сей день благоизвольный
             Задать веселіе и пиръ застольный!
   

КЕСАРЬ всторону.

             Ты храбро воевалъ, и рать моя
             Во всемъ довольна; казначеи у насъ
             Ты будь, какъ старшій въ челяди моей:
             Межъ ней примѣчу ненадежныхъ слугъ.
             Ты въ чести честностію сноровлий
             Какъ мы потребуемъ, и тожь двору.
   

КАЗНАЧЕЙ.

             Къ добру приводитъ всякая сноровка;
             И, въ милости, не сноровлять неловко
             Первѣйшимъ по себѣ... въ преуспѣянье
             Всего позволь устроить ликованье!
   

КЕСАРЬ третьему.

             Уже потребность ощущаю я
             Уладить праздникъ; ты будь звономъ
             Въ твоемъ отвѣть жизненный припасъ
             Всего двора; любыя яствы намъ
             Давай по изобилію поры.
   

ЭКОНОМЪ

             Я посвящусь на постъ и воздержанье!
             Но знаю, государь мой въ столованье
             Не жалуетъ обилья дорогова?--
             Простая яства сытна и здорова.
   

КЕСАРЬ четвертому.

             Устроить поръ необходимо; -- ты
             Моложе всѣхъ, будь кравчій ото-днѣсь.
             Въ своемъ смотрѣньѣ наши погреба
             Блюди, чтобъ было доброе вино
             Безъ недочота -- убыли; и самъ
             Не провиняйся подъ веселый часъ,
             Мы юношѣ вины не извинимъ.
   

КРАВЧІЙ.

             Мой князь! не по годамъ бьютъ, а по ребрамъ.
             Ты узришь свой буфетъ въ порядкѣ добромъ,
             Напиткомъ погребъ будетъ преисполненъ,
             И кубокъ твой всегда по край наполненъ,
             Хотя блюдешь ты строго воздержанье;
             Но обрати на празднество вниманье!
   

КЕСАРЬ.

             И такъ что сказано, да будетъ такъ!
             Мы сами грамоты на все скрѣпимъ
             И васъ пожалуемъ; совѣтникъ мой
             Ихъ сочинитъ -- да вотъ онъ самъ идетъ.

является Совѣтникъ и Кардиналъ, за одно чинъ свѣтскій и духовный.

КЕСАРЬ.

             Основа крѣпкая тяжелый сводъ
             Вѣка поддерживаетъ. Мы теперь
             Пеклися про себя и про своякъ.
             На государство наложили мы
             Повсюду поголовный пятичотъ:
             Участки вотчинные, что досель
             Чужіе было, взяли мы назадъ.
             И грани наши нынче далеко
             На вашъ удѣлъ отписаны уже
             Угодья, земли; полномочны вы
             Множить свои владѣнія, смотря
             Но промыслу и способамъ инымъ,
             На васъ обязанность я возложилъ
             По государству податный правежъ
             Вносить и соблюдать мою казну.
   

КАРДИНАЛЪ.

             Благодаренья общаго возгласъ
             Великому довлѣетъ!.. усиляешь
             Себѣ подпору, ты, скрѣпляя насъ;
             Свою могучесть тѣмъ усовершаешь!
   

КЕСАРЬ.

             Хочу еще на старыхъ дняхъ пожить
             И свѣтъ порадовать... не заживусь
             Однако, кости положу какъ всѣ...
             Тогда достойнѣйшаго на престолъ
             Моихъ прадѣдовъ возведете вы,
             И миромъ увѣнчается конецъ.
   

ЧИНЪ-СВѢТСКІЙ.

             Мы, поникаемъ долу предъ тобой,
             Князья могучіе вселенной цѣлой!..
             Пока въ насъ крови есть родникъ живой
             Мы кость твоя! мы движемъ твое тѣло!
   

КЕСАРЬ

             Итакъ даю вамъ области въ удѣлъ.
             Скрѣпляю грамоты своей рукой...
             Изъ рода въ родъ съ угодьями земля
             Пребудетъ вотчиною не въ-делёжъ.
             По родовому праву старшій сынъ
             Отъ васъ наслѣдуетъ лишь то, что вы
             Пріобрѣли за-благо. Насъ теперь
             Я отпускаю. Кончены дѣла.

князья уходятъ кромѣ одного.

КАРДИНАЛЪ, съ жаромъ.

             Мой свѣтскій-чинъ ушолъ... передъ тобой
             Стоитъ духовный, внутренно тревожимъ
             Боязнію за жребій твой.
   

КЕСАРЬ.

             Что за тревога? молвь! авось поможемъ.
   

КАРДИНАЛЪ.

             Ты попустилъ -- о, какъ невыносимо мнѣ!
             Свою -- главу свою попутать сатанѣ --
             И душу поручилъ ты сатанинской лапѣ
             Во гнѣвъ святымъ, во зло и я не пятому папѣ.
             О, села старче нашъ провѣдаетъ о томъ --
             Тебя и земли впрахъ сразитъ святымъ огнемъ!
             Онъ лихъ еще за то, когда въ свое вѣнчанье
             Ты колдуну простилъ костеръ и истязанье,
             И -- вѣры ко вреду -- на клятаго излилъ
             Щедроты первый лучъ! о, какъ ты погрѣшилъ!
             Прострися ницъ! съ добра непрямо нажитого
             Излишки откажи для трудится святого?
             Скорѣе повели то мѣсто-между горъ,
             Гдѣ твой шатёръ стоялъ, гдѣ свелъ переговоръ
             Ты съ нечистью -- вели, души во очищенье,
             Отцамъ отмежевать на вѣчное владѣнье!
             Къ обители приложь на святовѣрный скитъ
             Луга, лѣса, поля, рѣку и -- Богъ проститъ!
   

КЕСАРЬ

             Ошибкою своей я пораженъ глубоко.--
             Назначь ты межи, сколь и какъ идутъ далеко.
   

КАРДИНАЛЪ.

             Сперва то мѣсто, гдѣ попуталъ ты грѣхомъ;
             Смиренья домъ и храмъ созиждутся на немъ.
             Ужо провижу -- какъ тамъ кельи возведутся,
             Какъ ранніе лучи сквозь окна разольются,
             И гулъ колоколовъ услышится повсюдъ- --
             Подъ кровлею святой найдетъ себѣ пріютъ
             Заблуждшая овца и грѣшникъ закоснѣлый,
             И слава дню! когда, въ дѣяньяхъ состарѣлый,
             Съ смиренною душой ты самъ въ смиренный домъ
             Пріидешь окончить дни молитвой и постомъ.
   

КЕСАРЬ

             Такъ пусть по-твоему созиждется обитель
             И Божій храмъ! меня проститъ мой Искупитель,
             Я чувствую, во мнѣ духъ началъ воспарять...
   

КАРДИНАЛЪ.

             Какъ свѣтскій-чинъ прошу формально окончать.
   

КЕСАРЬ.

             Ты грамоту составь о выдѣлѣ съ раченьемъ,
             А я ужъ подпишу ее съ благоговеньемъ.
   

КАРДИНАЛЪ
уходитъ и возвращается.

             Потомъ ты отсуди съ земель отъ этихъ поръ
             На братство и отцовъ десятичотный сборъ
             На вѣчны-времена; хозяйство будетъ строго,
             Но строгость поддержатъ потребуется много.
             На первый обиходъ казной ты одолжи;
             А тамъ, чтобъ шла скорѣй работа, закажи
             Но скудости вблизи -- возитъ изъ отдаленья
             Строительный припасъ, известку и каменья,
             Людей и лошадей дастъ набожный народъ:
             Блаженъ, кто на дѣла спасенія идетъ!

уходитъ.

КЕСАРЬ.

             Тягчайшимъ я грѣхомъ накликалъ этѣ пытки;
             Волхвы ввели меня въ тяжолые убытки.
   

КАРДИНАЛЪ
воротился и преклоняется.

             Прости! ты подарилъ у моря берегъ тотъ
             Презренному рабу -- котораго клянетъ
             Святыня; повели съ него на санъ причотный
             Взимать оброкъ и Дань И сборъ десятичотный!
   

КЕСАРЬ со досадою.

             Но это все вода! доходовъ не несетъ!..
   

КАРДИНАЛЪ.

             Кто ею овладѣлъ тотъ выгоды найдетъ.
             Дай слово на нее, и слово пригодится!

уходитъ.

КЕСАРЬ одинъ.

             Такъ вся моя земля порою расточится,
   

ДѢЙСТВІЕ V.

ВЗМРЬЕ.

ОТКРЫТАЯ СТОРОНА.

Домики и липовая рощица.

СТРАННИКЪ.

             Липы тѣ же, -- примѣчаю ,
             Та же зелень, тотъ же цвѣтъ!
             Все по прежнему встрѣчаю
             Черезъ столь и столько лѣтъ,
             Да! и вѣтхій подъ скалою
             Домикъ держится досель?
             Помню, какъ морской волною
             Былъ я за-мертво на мель
             Брошенъ среди утихъ краевъ
             И безъ помощи лежалъ, --
             Ветхой хижинки хозяевъ
             Богъ на спасенье послалъ;
             Люди старенькіе, въ дымной
             Хаткѣ дали мнѣ пріютъ
             И постой гостепріимный...
             Какъ-то бѣдные живутъ?
             Все ль по-доброму? помога
             Не нужна ли старикамъ?
             Постучусь у ихъ порога
             Подойду. Богпомочь вамъ!

изъ дверей домика является.

СТАРУШКА.

             Тише, тише гость прохожій!
             Спитъ старикъ покуда мой --
             Пусть скрѣпится! будетъ гожій
             Человѣкъ на трудъ дневной.
   

СТРАННИКЪ.

             Да, родная, вашей хаты
             Снова и ступилъ во дверь;
             За добро свое -- отплаты
             Неоткажетесь теперь?...
             О, тогда была на ниткѣ
             Жизнь моя! но Богъ помогъ --

входитъ старикъ

             Вы спасли... мои пожитки
             Даже спасъ ты и сберегъ!--
             За чужимъ, тогда, вы горе
             Вмѣстѣ приняли ходить...
             Дайте жь мнѣ на это море
             Посмотрѣть и помолить!

уходитъ къ скалѣ.

СТАРИКЪ старухѣ.

             Накрывай-ка столъ, да живо.
             Вонъ -- подъ деревами, тамъ!..
             Пусть идетъ, уводитъ диво:
             Не повѣрится глазамъ,

слѣдуетъ за гостемъ.

             Что? гдѣ море, гдѣ бывали
             Чуть не канулъ въ воду ты?
             Да, дивися, вотъ не стало
             Больше моря, лишь сады!
   
             Былъ я старъ, а не безъ дѣла,
             Людъ по силамъ вымогалъ;
             Но какъ мочка ослабѣла --
             Море вышло, берегъ сталъ.
             Умныхъ баръ народъ разумныя
             Накопалъ каналовъ -- рвовъ,
             И крутой разливъ и шумный
             Вышелъ съ этихъ береговъ.
             Вишь -- сады, жильё и поле,
             Лѣсъ, луга и ходитъ скотъ!
             Но, пойдемъ ко хлѣбу-соли,
             Солнце тотчасъ западетъ...
             Далѣ, видишь? подплываютъ
             Корабли съ чужихъ морей, --
             Птицы насѣсть свою знаютъ:
             Пристань тамъ для кораблей.
             Удивишься ты какъ море
             До тѣхъ мѣстъ удалено,
             Какъ по взморью на просторѣ
             Нынче все заселено.
   

ПОДЪ ДЕРЕВАМИ.

СТАРУШКА страннику.

             Все сидишь такъ молчаливо?
             Закуси чѣмъ Богъ послалъ!
   

СТАРИКЪ.

             Знать раздумался про диво
             Разскажи, чтобы онъ зналъ.
   

СТАРУШКА.

             Да, ужь диво, что покою
             И теперь не дастъ, оно!
             Все какъ-будто не людскою
             Силой то сотворено.
   

СТАРИКЪ.

             Кесарь далъ ему подморье, --
             Тѣмъ же онъ не сгрѣховалъ?
             Далъ, и вѣстникъ на подворье
             Наше вѣсть про то кричалъ.
             И тогда отъ нашей грани
             Стали рыть, вести заборъ.
             Ставить хаты -- на полянъ
             Ужь готовъ и барскій дворъ.
   

СТАРУШКА.

             День шумитъ народъ рабочій,
             Тяпъ и ляпъ до пѣтуховъ;
             Гдѣ огни блестятъ о ночи --
             Утромъ запрудь, либо ровъ.
             Сколько муки, поту, крови
             Днемъ, и крику ввечеру!..
             Ночью вновь огонь багровый,
             Глядь -- канава по утру!
             И безбожникъ все желаетъ
             Насъ, отсюдова, смѣстить!
             Нѣтъ! чего ни затѣваетъ --
             Мѣста не льзя уступить.
   

СТАРИКЪ.

             Онъ за то хотѣлъ отмѣрять
             Новоземи лучшій пай.
   

СТАРУШКА.

             Дну морскому не льзя вѣрить;
             На своемъ держися-знай.
   

СТАРИКЪ

             Солнце хочетъ закатиться,
             Мы въ часовенку пойдемъ.
             Время Богу помолиться;
             Воля Божія во всемъ!
   

ХОРОМЫ ФАУСТА.

пространный широкій и длинный каналъ.

ФАУСТЪ, уже обремененный старостью, прогуливается въ глубокой задумчивости, на сторожевой башнѣ

ЛИНЦЕЙ,
съ говорную трубу.

             Заходитъ солнце? съ моря корабли
             Къ намъ, въ гавань, весело пошли.
             Одинъ большой комыгъ по-малу
             Подходитъ къ нашему каналу; --
             На мачтѣ вѣетъ пестрый флагъ.
             Товары прибыли благополучно.
             И служитъ весело тебѣ морякъ-
             И счастіе тебѣ сподручно.

съ часовни послышалось гуденіе колокола.

ФАУСТЪ смутился.

             Опять звонятъ! мнѣ это вѣчно
             Какъ ножъ, какъ мучащая казнь...
             Отсель мое владѣнье безконечно,
             Оттолѣ -- нескончаемая дразнь!
             Завистный колоколъ унылой вѣстью
             Трезвонитъ тамъ какъ бы въ укоръ
             Мнѣ о добрѣ нажитомъ чрезъ нечестье
             Зачѣмъ тѣ липы, тотъ негодный дворъ
             И та часовни не мое помѣстье?
             Пойду ль туда -- забыться иногда --
             Чужая тѣнь мнѣ страхъ, моя угроза,
             Бѣльмо въ глазу, въ ногѣ заноза.,
             О, кто же приковалъ меня сюда?
   

ЛИНЦЕЙ съ башни.

             Все ближе подплываетъ онъ...
             И радость полная подъ парусами,
             Весь загружонъ -- загроможденъ
             Мѣшками, ящиками и кулями.

показывается великолѣпное судно съ грузомъ изъ чужихъ странъ; съ судна выступаетъ

МЕФИСТОФЕЛЬ и ТРОЕ МОГУТНЫХЪ

ХОРЪ

                                 Нашъ господинъ
                                 Удачливый;
                                 Ему -- люли!
                                 Причалили
                                 Вы грузъ одинъ
                                 Задачливый...

судно начинаютъ выгружать.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Такъ изъ попытки сдѣлали дѣлишко
             На славу, что не сдѣлаешь славнѣй:
             Туда имѣли два лишь кораблишка,
             Сюда пригнали двадцать кораблей
             На вольномъ морѣ въ мореходѣ
             Свободенъ духъ и самъ я на свободѣ,
             Избавленъ много думать да гадать.
             Несусь съ одною цѣлію повсюду
             Безъ размышленія -- смышлять!
             Какъ рыболовъ закидываю уду
             На карася и жду... корабль клюетъ?
             Ну, клёвъ на уду! на одномъ не буду:
             Заужу два, а третій ставлю въ счетъ --
             Дескать... тово-бишь: домъ не строится.
             Чтобъ было дважды два: я прихвачу
             Четвертый -- и число покроется;
             Предъ пятымъ на-понятъ не сворочу,
             И такъ осилюсь, и мнѣ право всякъ
             Тогда даетъ на что, а не на какъ.
             Я мореходомъ вѣрно бы не сталъ
             Когда бъ британской мудрости не зналъ,
             Что торгъ морской, война, пиратство --
             Благоустроенное панибратство.
   

МОГУТНЫЕ.

                                 Спасиба нѣтъ,
                                 Ни то, ни сё!
                                 И намъ отвѣтъ
                                 За трудъ и все --
                                 Чело моргнулъ,
                                 Кисло взглянулъ;
                                 Какъ бы ему
                                 Причалили --
                                 Не-вѣсть, чуму!
                                 Мы знали ли
                                 Что не во вкусъ
                                 Богатый грузъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                 Я не плачу
                                 Награды вамъ,
                                 Магарычу
                                 Не надо вамъ
                                 Ужь все давно
                                 Уплачено.
   

МОГУТНЫЕ

                                 Да что? да какъ
                                 То не платёжъ,
                                 То на табакъ
                                 Да на картёжъ
                                 Ты намъ подай
                                 Условный пай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                                 Ну, кладь носить
                                 По комнатамъ,
                                 Слагать, валить
                                 И тутъ и тамъ;
                                 Богатства видъ
                                 Глаза смутитъ,
                                 И намъ тотчасъ
                                 Онъ будетъ радъ.
                                 Похвалить васъ
                                 И дастъ награды;
                                 И день отъ дня
                                 Дойдетъ пирня.
             Тѣ вступятъ завтра по утру --
             Про нихъ заботы на себя беру.

грузъ разнашиваютъ по комнатамъ и разстановляютъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ Фаусту.

             Нахмурилъ лобъ, насупилъ взглядъ.
             Сталъ будто счастію не радъ?..
             Ты мудрость смертныхъ увѣнчалъ,
             Твой берегъ морю руку далъ,
             И море носитъ корабли
             Съ твоей земли по всей дали.
             Ты сталъ ногою здѣсь на илъ,
             Но свѣтъ отселѣ очертилъ;
             Отсель ты дѣять предпринялъ,
             И домикъ первый здѣсь стоялъ.
             И тамъ, гдѣ вились ручейки,
             Теперь проходятъ челноки.
             Твой смыслъ и трудъ пріобрѣли
             Моря и славу всей земли,
             И здѣсь --
   

ФАУСТЪ.

                                 Я проклинаю это здѣсь!
             Меня мертвитъ, гнететъ оно до днесь.
             Ты опытенъ... о, надо иль не надо
             Тебѣ -- однако -- признаюсь!
             Здѣсь нѣтъ терпѣнія, не уживусь,
             Не изнесу я мукъ... беретъ досада
             Что и сказать тебѣ стыжусь!
             Тамъ -- эта старая семья
             Мое сосѣдство попустить должна;
             Та роща липовая мнѣ нужна;
             Тѣ дерева, не собственность моя
             Противятъ всѣ мои владѣнья;
             Я ихъ себѣ хочу... велю на нихъ
             Поставить изъ вѣтвей простыхъ
             Бесѣдку, и отходѣ, съ возвышенья
             Я обозрю всѣ отдаленья
             Моихъ границъ, трудовъ моимъ;
             Оттоль нагляжусь до убѣждены!
             На геніальный плодъ ума,
             Что и стихія сильная сама
             Безсильна противу его творенья
             Я эту твердь создалъ для населенья
             Но -- роща та мнѣ горе да бѣда,
             И тѣ мѣста -- мученіе всегда...
             Ахъ, при богатствѣ тяжелѣй нужда!
             Колоколовъ трезвонъ и липъ пахучесть
             Меня объемлетъ какъ могильный страхъ,
             И мысли произвольная могучесть
             На этихъ разшибается пескахъ.
             Какъ этой пытки отвяжусь?
             Взвываетъ колоколъ, а я бѣшусь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Да, онъ-то пущая досада! онъ
             Тебѣ все отравляетъ бытіе;
             До нельзя ухо благородное твое
             Бичуется подъ колокольный одинъ.
             И намъ ли сносенъ бомъ и тень?
             Онъ воетъ надъ людскихъ бытомъ
             Съ купели по отходный день --
             Какъ бы вся жизнь подъ тень и бомъ
             Уязвлена смертельнымъ сномъ.
   

ФАУСТЪ.

             Упрямцы мнѣ въ сопротивленье
             Отринули вознагражденье:
             Теряю все глубокое терпѣнье
             И справедливость долженъ подавить.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ты сжился здѣсь; мое обыкновенье
             Не толковать бы много, сбыть...
   

ФАУСТЪ.

             Такъ сбудь же, сдѣлай одолженье!
             Ты знаешь тѣ угодья, тамъ?..
             Я ихъ назначилъ старикамъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Ихъ стоитъ взять да поселить;
             А тамъ -- пускай ихъ злятся ί
             Поропщутъ да опять смирятся.
             Коль новосельемъ удовлетворятся,
             И станутъ потихоньку жить.

свищетъ.

ТРОЕ МОГУТНЫХЪ.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             По слову господина -- дѣло! вамъ
             Пирушка завтра предстоитъ навѣрно.
   

МОГУТНЫЕ.

             Но господинъ насъ принялъ скверно,
             Попировать же надо намъ.

уходятъ.

МЕФИСТОФЕЛЬ

             За все давай назюзиться пронырамъ!
             Но міръ добро и зло вѣнчаетъ пиромъ.
   

ПОЗДНЯЯ НОЧЬ

на сторожевой башнѣ,
поётъ

ЛИНЦЕЙ.

                       Мой жребій всегдашній
                       Смотрѣть и глядѣть;
                       Мнѣ нравится съ башни
                       На свѣтъ поглазѣть.
                       Гляжу тамъ далеко,
                       И вблизь кину взоръ:
                       Тамъ мѣсяцъ высоко,
                       Здѣсь поросль и боръ,
                       И эдакъ я правлюсь
                       Какъ правиться слѣдъ;
                       Я самъ себѣ нравлюсь
                       Коль нравится свѣтъ;
                       А свѣтъ поднебесный
                       Вездѣ такъ хорошъ!
                       И я своей пѣсней
                       Пою-себѣ тожь.

вдругъ смолкнулъ и глядитъ въ сторону.

                       Ты поставленъ здѣсь высоко
                       Не къ тому чтобы глумить...
                       Кой всполохъ меня, далеко
                       Тамъ, поднялся всполошить?
                       Сыплютъ искры! да, я пышетъ
                       Пылъ-огонь чрезъ липы тѣ!
                       Все сильнѣй горитъ, колыхнетъ
                       Вѣтерь пламя въ темнотѣ...
                       Ахъ, та старенькая хата
                       Загорѣлась!.. точно, вотъ
                       И горитъ, кругомъ объята!
                       Ни помоги!.. кто спасетъ?
                       А вѣдь какъ ни береглися
                       Старики пожару -- лихъ
                       Приключился, не спаслися --
                       Ихъ сожгетъ еще самихъ!..
                       Летятъ угли, головешка,
                       Дверь горитъ, въ огнѣ порогъ;
                       Ахъ, хотя бы чрезъ окошки
                       Богъ имъ выскочить помогъ!
                       Нѣтъ, огонь надъ деревами
                       Пышетъ, стелетъ полосами;
                       Сучья, вѣтви -- все углями
                       И искрами внизъ палятъ...
                       Зрю ль своими я глазами,
                       Или жь сталъ я дальновидъ?
                       Да -- часовенка свалилась;
                       Вкругъ -- валятся дерева!
                       И все вмѣстѣ затопилось.
                       Вдругъ вспылилось какъ дрова.
                       Какъ поленья! отъ горенья
                       Тугъ и пенья и коренья
                       До истленья изгорятъ.

оторопѣлое молчаніе.

                       Что стояло, то наврядъ
                       Во столѣтокъ возвратятъ.
   !

ДИКОЕ ПѢНІЕ.

ФАУСТЪ

на балконѣ, супротивъ пожара.

             Какіе звуки!.. что за голосня?
             Но, звуковъ прежде слово долетѣло.
             Канючитъ сторожъ на верху; меня
             Тревожитъ ожиданье дѣла.
             Тѣ дерева во весь пылаютъ ростъ.
             Сгорятъ онѣ, исчезнутъ скоро
             На этомъ возвышеньѣ для обзора
             Всѣхъ странъ сооружу помостъ.
             Тамъ!.. старики переслятся
             Въ жилище новое, тамъ ощущая
             Великодушіе -- да насладятся
             Они послѣдней жизнію благословляя
             Судьбу и изобилье края.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ
является торопливо съ МОГУТНЫМИ.

                       Ура! пригнали -- знай по трёмъ!
                       Съ двора не взяли пай добромъ;
                       Стучали тамъ -- кричали гамъ.
                       Но дверь въ-отперь не дали намъ:
                       Мы подтрясли -- она стряслась,
                       Мы подлегли -- она слеглась;
                       Сызновъ кричать жильцовъ сзывать.
                       Но нѣту-стать -- отвѣту здать!
                       Мы ждали, кляли -- то и сё,
                       Ни слуху -- глухо было все...
                       Пошли искать, нашли врасплохъ:
                       Доспѣлся лихъ -- ни ахъ, ни охъ!
                       Ихъ сбыли... третій подъ столомъ
                       Лежалъ ничкомъ и всталъ скочкомъ,
                       Взрычалъ и драться-было сталъ;
                       Началъ тягаться -- тыломъ палъ!
                       Я тамъ своимъ мигни -- они
                       Къ дровамъ сухимъ зажгни огни:
                       Поднялся дымъ -- обнялся дворъ
                       И сталъ троимъ одинъ костёръ.
   

ФАУСТЪ.

             Но, ты былъ глухъ къ моимъ словамъ?
             Мѣны хотѣлъ я, не хотѣлъ разбою!
             Анаѳема насильству!.. по поламъ
             Дѣлите межъ собою.
   

ХОРЪ.

                       Намъ жгучка-пѣсня не нова!
                       Могучка есть -- и есть права;
                       А смѣлый въ томъ, умѣлый въ семъ --
                       Рискуй добромъ и животомъ!

уходятъ.

ФАУСТЪ одинъ, на балконѣ.

             Смеркаютъ звѣзды, скрылася луна;
             Но тухнетъ медленно пожаръ жилища.
             Боязнью вѣтеръ вѣетъ на меня, --
             Доноситъ гарь и чадъ отъ пепелища.
             Въ обумъ велѣлъ я, взря совершено...
             Тамъ -- что за тѣни надо мной?

время глубокой полночи.

ЧЕТЫРЕ ВѢЩІЯ СТАРУХИ, КАКЪ ЛУНЬ, СѢДЫЯ

ПЕРВАЯ.

             Зовуся я Нужда.
   

ВТОРАЯ

                                           Зовусь я Долги!
   

ТРЕТЬЯ.

             Зовуся Забота.
   

ЧЕТВЕРТАЯ.

                                           Зовусь Нищета.
   

ВСѢ, кромѣ Заботы.

             Ноги тутъ не вцѣль -- хоть отсель убѣги!
             Богатый живетъ, дверь для насъ заперта.
   

НУЖДА.

             Я буду здѣсь въ тѣни.
   

ДОЛГИ.

                                           Я стану въ ничомъ.
   

НИЩЕТА

             Ко мнѣ не повернутся даже лицомъ.
   

ЗАБОТА.

             Намъ не льзя, не пустятъ; Забота-сестра
             Пролѣзетъ; ей двери -- въ замочкѣ дыра.

Забота исчезаетъ.

НУЖДА.

             Здѣсь права сестра -- вамъ отправа съ двора!
   

ДОЛГИ.

             Я вплоть ноплету ея бокъ-о-бокъ съ тобой.
   

НИЩЕТА.

             Я вбродъ потащуся пята-за-пятой.
   

ВТРОЕМЪ.

             Черны облака: стала вихоремъ верть...
             Тамъ сзади-позади трясется съ клюкой
             Все ближе, туда хочетъ руку простертъ
             Она наша сватья, идетъ она --
                                                               Смерть
   

ФАУСТЪ у себя.

             Пришли четыре... три пошли обратно;
             Тутъ говорили таило, непонятно...
             Казалось, подразумѣвалось -- стертъ!
             И звуку будто откликалось -- смерть --
             Такъ отдавалось глухо, полувнятно...
             Нѣтъ! я на волю стези не пробилъ;
             Когда бъ я тайны колдовства забылъ,
             Слова волшбы -- и чары разучилъ,
             Тогда бъ по-человѣчески я жилъ
             И былъ бы человѣкъ -- стократно...
             Я былъ! и я во мракѣ недоступномъ
             Не вѣдалъ доступа!.. но тяжкій мракъ
             Я разразилъ проклятіемъ преступнымъ:
             И вотъ, слилося все въ одинъ призракъ,
             Тревожитъ все какъ злообразный врагъ!
             Чуть день обрадуетъ, мысль прояснится
             И передъ свѣтомъ возмужаетъ умъ --
             Полночью вновь чудовищное снится,
             Нагонитъ въ голову ребячьихъ думъ;
             Щебечетъ птица -- что? бѣду навѣрно.
             Какую? какъ ее отторгнуть прочь?--
             Такъ мучится разсудокъ суевѣрный
             Обуреваемъ страхомъ день и ночь...
             Ну! дверь скрипитъ... но, шагу -- нѣтъ!

содрогнулся.

             Тутъ есть кто?
   

ЗАБОТА

                                 Есть! на спросъ отвѣть.
   

ФАУСТЪ.

             Кто жь ты?
   

ЗАБОТА

                                 А то, что я пришла.
   

ФАУСТЪ.

             Уйди!
   

ЗАБОТА.

                                 Я здѣсь гнѣздо свила.
   

ФАУСТЪ бѣсится и смиряетя.

             Оставь волшбы слова!
             Молвь, кто ты такова?
   

ЗАБОТА.

                       Тебѣ я въ сердцѣ рана,
                       Ушамъ твоимъ далека;
                       Бездушна я -- при волѣ,
                       Тщедушна при неволѣ,
                       И стать моя -- ворчать.
                       Съ тобою, поздно-рано,
                       Я съ бока что припека;
                       То проклята то въ холѣ,
                       И вся въ измѣнной долѣ
                       Ни дать я и ни взять.
             Заботу не изволилъ ты знавать?
   

ФАУСТЪ.

             Не шолъ я съ міромъ, я стремглавъ бѣжалъ.
             Всѣхъ прихотей за волоса цѣплялся;
             Что не по нраву было -- упускалъ,
             А за упущеннымъ уже не гнался;
             И только-что желалъ и достигалъ
             Да вновь алкалъ... и такъ смотался
             Со всею жизнію въ одной борьбѣ --
             Могучъ собою -- и великъ въ себѣ!
             Но мудрость ли бороться вѣчно?
             Теперь не то я думаю, конечно;
             Мнѣ хорошо извѣстенъ міръ земной...
             Виды туда -- ахъ, нѣтъ имъ надо мной!
             Глупецъ, коль устремлялся глазами
             Туда, на высь, мнишь мыслію своей
             Осмыслить равнаго надъ облаками!
             Стой здѣсь! смотри вокругъ себя...
             И этотъ свѣтъ тебѣ не безсловесный!
             Что залетать высоко, въ міръ небесный?
             Позналъ что здѣсь -- довольно для тебя.
             Такъ странствуй поприще земное,
             Иди впередъ, минуй все некощное;
             Ты счастье, муки -- сряду обрѣтешь,
             Но ни на мигъ довольства не найдешь.
   

ЗАБОТА.

                       Со мной ты міры свѣта
                       Путемъ себѣ не числи --
                       То темные призраки:
                       И солнце не планета --
                       Тамъ чудятся по мысли
                       Твоей потьмы и мраки,
                       Ты съ благомъ и добромъ
                       Готовъ лишь въ обиняки.
                       По счастью, по несчастью
                       Хандришь ты и дичаешь
                       И алчешь средь избытка;
                       Съ отрадой и съ напастью
                       Сегодня не оправдаешь,
                       А завтра -- таже пытка.
                       Такъ все тебѣ, во всемъ,
                       Во вѣкъ одна попытка.
   

ФАУСТЪ.

             Умолкни! не у мѣста распѣванья...
             Я не привыченъ слушать вздоръ такой;
             Уйди! съ оезсмыслсинаго причитанья
             И умъ великій станетъ самъ-несвои.
   

ЗАБОТА.

                       Уходишь ли приходишь --
                       Тебя я всюду двину,
                       Тебѣ я ставлю ноги;
                       Ты, средь своей дороги,
                       То край, то середину
                       Все ищешь не находишь.
                       Тебѣ глаза одѣты, --
                       Косятся всѣ предметы:
                       Себя, другихъ стѣсняешь,
                       Самъ еле-еле въ тѣлѣ:
                       При дыхѣ бездыханенъ,
                       При тихѣ отчаяненъ, --
                       Вѣкъ жизнію играешь
                       На словѣ ты -- на дѣлѣ
                       И въ волѣ угнетенный
                       Самъ долей зло хотящей,
                       Въ изволѣ не скрѣпленный
                       Самъ холей благомнящей,
                       Полбдящіи ты, полспящій
                       Самъ адъ себѣ встрѣчаешь
                       И рано, и въ постелѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Такъ мучите вы злобныя бездушья
             Родъ человѣческій до издыханья...
             Такъ изъ его жь упорнѣйшаго равнодушья
             Плетете путаницу истязанья!
             Пусть! не избѣгну демоновъ напасти,
             Они враждуютъ съ частію духовной;
             Но ужь твоей вельми мудреной власти
             Не сознаю -- и не сознаю ровно!
   

ЗАБОТА

                       Сознаешь же коль скоро
                       Тебя пущу съ придачей --
                       И распрощусь безъ слѣду.
                       Иной глядитъ въ два взора,
                       А цѣлый вѣкъ не зрячій --
                       Ослѣпни ты къ послѣду!

дыхаетъ на Фауста.

ФАУСТЪ слѣпнетъ.

             Да! ночь спускается темнѣй -- чернѣе,
             Но проясняется въ душѣ -- свѣтлѣе...
             Пришло на мысль... окончатъ до утра!
             Приказъ господскій святъ для простолюдья
             Съ постелей! гей, работники! пора
             Къ трудамъ, живѣй беритесь АГОРЪ

   Смотри, какое множество на новой горѣ разныхъ жителей! да какіе все крошечные.!

къ подлетѣвшему Гомункулу

   Ты донынѣ жилъ пустынникомь, за большимъ не гнался; хочешь, я сдѣлаю тебя царемъ этаго народа?
   

ГОМУНКУЛЪ

   Фалесъ какъ ты думаешь?
   

ѲАЛЕСЪ

   Не совѣтую. Съ малыми не совершишь ничего великаго; съ великими самъ великъ станешь.-- Смотрите, смотрите! Быстро несется стая журавлей, опускается, нападаетъ на пигмеевъ; сражаются -- это мщеніе за убитыхъ цапель! Пигмеи побѣждены, бѣгутъ!..
   

АНАКСАГОРЪ торжественно

   Къ тебѣ взываю, трособразная, троеимянная богиня, Діана-Луна-Геката! Разверни пучину твоей тѣни, спаси народъ мой!

по нѣкоторомъ молчаніи

   Уже ль мольба моя услышана? Уже ль не ложь, что ты, богиня, внимала заклинаніямъ Ѳессалійскихъ женъ, исполняла ихъ просьбы? О чудо! Шарообразный тронъ твой приближается, краснѣетъ, темнѣетъ! Молнія! ударь грома! и я, я атому виною!

падаетъ ницъ.

ѲАЛЕСЪ

   Что ему мерещится? Правда, и мнѣ показалось, какъ будто произошло что-то особенное; по луна по прежнему свѣтитъ спокойно.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Взгляни на гору: вершина была кругла, а теперь остроконечна! Грохотъ слышалъ и я: съ луны упала скала, передавила и друзей и враговъ!
   

ѲАЛЕСЪ

   Туда имъ и дорога!-- Теперь пойдемъ на берегъ моря -- тамъ большое собраніе.

уходятъ.

МЕФИСТОФИЛЬ взбирается на гору

   Вотъ, карабкайся но скаламъ да но корнямъ дубовъ! У насъ въ Гарцовыхъ горахъ хоть смолой пахнетъ, понюхать пріятно; а здѣсь и того нѣтъ -- не знаю, что у нихъ въ аду горитъ!
   

ДРІАСЪ

   На чужбинѣ не вѣжливо хвалить родину.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Свое всегда хорошо. Не знаешь ли, кто это здѣсь, въ темной пещерѣ? трое ли ихъ, или у меня въ глазахъ троится?
   

ДРІАСЪ

   Форкіады. Подойди, если не боишся.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Что за чудеса! Признаюсь со стыдомъ, я рѣшительно не видывалъ ничего подобнаго! И здѣсь, говорятъ, отечество красоты! У насъ такого уродства не только въ адъ не примутъ, подойти къ аду не допустятъ! -- А, зашевелились, видно меня почуяли!
   

ФОРКІАДЫ

   Дайте мнѣ глазъ сестры -- кто-то идетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Почтеннѣйшія! я хотя незнакомецъ, но чуть-ли не съ родни вамъ. Здравствуйте! повидавши другихъ боговъ, имѣю честь представиться и вашей милости.
   

ФОРКІАДЫ

   Говоритъ не глупо.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Странно, что васъ не воспѣли поэты, не изобразили ваятели. Конечно, здѣсь никто васъ не видитъ; вотъ, еслибъ вы жили въ мѣстѣ людномъ, гдѣ царствуютъ искуства --
   

ФОРКІАДЫ

   Полно! во мракѣ рожденное, никому, почти даже самому себѣ неизвѣстное, троеличіе наше никогда не думало о свѣтѣ, не желаетъ вотще знать о другой, лучшей участи.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Справедливо и умно. Послушайте: у васъ втроемъ одинъ глазъ и одинъ зубъ; нельзя ли вамъ троимъ вмѣститься въ двухъ, а обратъ третей одолжить мнѣ на время?
   

ФОРКІАДЫ

   Почему нѣтъ! только безъ глаза и безъ зуба.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Хорошъ же я буду!
   

ФОРКІАДЫ

   Зажмурь одинъ свой глазъ да выставь одинъ клыкъ -- съ боку совершенно на насъ похожъ станетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Согласенъ.

превращается да Форкіаду.

ФОРКІАДЫ

   Славно! Теперь у насъ два глаза и два зуба!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Отлично! теперь я гожусь -- чертей пугать!

уходить.

   

Скалистая бухта Эгейскаго моря.

Луна въ зенитѣ.

СИРЕНЫ на скалахъ.

   Будь благосклонна, богиня-Луна! озаряй насъ кроткомъ твоимъ свѣтомъ!
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ

   Трубите, вызывайте жителей глубины, да придутъ послушать здѣсь усладительныхъ пѣсенъ.
   

СИРЕНЫ.

   Безбѣдна рыбья жизнь; но вы, кажется, не совсѣмъ рыбы.
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ

   Поспѣшимъ, докажемъ, что мы болѣе, нежели рыбы.

удаляются.

СИРЕНЫ

   Удалились, поплыли къ Самоѳракіи, въ обитель Кабировъ. Что они затѣваютъ?
   

ѲАЛЕСЪ на берегу, къ Гомункулу

   Повелъ бы я тебя къ Нерею -- вотъ его пещера -- старикъ знаетъ будущее, и охотно дѣлаетъ добро; но онъ вообще весьма не любить людей.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Ничего, попробуемъ.
   

НЕРЕЙ

   Никакъ здѣсь говорятъ люди? Противны они мнѣ: все хотятъ уподобиться богамъ и все подобны -- самимъ себѣ. Подавалъ я совѣты многимъ, лучшимъ изъ нихъ -- и всегда понапрасну!
   

ѲАЛЕСЪ

   Не прогоняй насъ, мудрый старецъ! вотъ это человѣкоподобное пламя просить твоего совѣта и въ точности ему послѣдуетъ.
   

НЕРЕЙ

   Не вѣрю! Уговаривалъ я Париса не увозить Елены; Улисса, не слушать Цирцеи -- къ чему это послужило?
   

ѲАЛЕСЪ

   Признательность одного вознаграждаетъ мудреца за неблагодарность множества другихъ. Этотъ, полу рожденный, желалъ бы родиться вполнѣ.
   

НЕРЕЙ

   Сегодня я жду дочерей моихъ, Доридъ. На Нептуговыхъ коняхъ приплывутъ онѣ всѣ, приплыветъ и прекраснѣйшая всѣхъ, Галатея, наслѣдница Киприды. Не хочу теперь, въ веселый часъ, бранить васъ; отпускаю мирно: идите; Протей скажетъ вамъ, какъ должно раждаться и превращаться.

уходитъ къ морю.

ѲАЛЕСЪ

   Неудача! Пойдемъ искать Протея, хотя и видѣть я понимать его одинаково трудно.

уходятъ.

СИРЕНЫ

   Смотрите, плывутъ обитатели моря, несутъ боговъ, подателей помощи жертвамъ кораблекрушенія.
   

НЕРЕИДЫ и ТРИТОПЫ

   Несемъ къ вамъ трехъ Кабировъ; четвертый не пошелъ. Остальные трое, вѣроятно, теперь на Олимпѣ, гдѣ есть и осьмой, о которомъ никто не помышляетъ. Всѣ они безпрерывно стремятся къ недостижимому.
   

ПРОТЕЙ невидимый

   Это презанимательно, и чѣмъ страннѣе, тѣмъ достойнѣе уваженія.
   

ѲАЛЕСЪ

   Протей, гдѣ ты?
   

ПРОТЕЙ невидимый, то вблизи, то вдали

   Здѣсь! о здѣсь!
   

ѲАЛЕСЪ

   Полно шутить!
   

ПРОТЕЙ какъ будто вдалекѣ

   Прощай!
   

ѲАЛЕСЪ тихо къ Гомункулу

   Проказникъ возлѣ насъ. Свѣтись ярче -- онъ любопытенъ, какъ рыба и очень любитъ пламя.
   

ПРОТЕЙ въ образъ огромной лягушки

   Что это свѣтить?
   

ѲАЛЕСЪ закрываетъ Гомункула

   Если хочетъ посмотрѣть вблизи, то прими человѣческій образъ.
   

ПРОТЕЙ въ образѣ человѣка, съ удивленіемъ

   Свѣтящійся карла!
   

ѲАЛЕСЪ

   Бѣдняжка только полу-рожденъ, не имѣетъ тѣлесности, можетъ жить лишь въ этой стклянкѣ. Онъ желалъ бы родиться вполнѣ.
   

ПРОТЕЙ

   А, онъ, какъ сынъ дѣвушки -- есть прежде, чѣмъ быть долженствовалъ!
   

ѲАЛЕСЪ тихо

   Да и неизвѣстно, какого пола.
   

ПРОТЕЙ

   Тѣмъ лучше -- попадетъ, въ какой окажется годнѣйшимъ. Но здѣсь онъ не дождется ничего; надобно отправиться въ море: тамъ все начинается съ малаго, поглощаетъ меньшее себя, растетъ и наконецъ совершенствуется.
   

ГОМУНКУЛЪ

   Какой здѣсь пріятный запахъ!
   

ПРОТЕЙ

   Тамъ будетъ еще пріятнѣйшій. Пойдемъ.

подходятъ къ морю. Родосскія Тельхины плывуть на морскихъ коняхъ и драконахъ; переднія, держатъ Нептуновъ трезубецъ.

ХОРЪ

   Нами скованъ трезубецъ, которымъ Нептунъ укрощаетъ волны. Нынѣ богъ мори вручилъ намъ скиптръ свой, да не возмутитъ нашего празднества измѣнчивая стихіи.
   

СИРЕНЫ

   Привѣтствуемъ васъ, посвященные Фебу обитатели спѣта!
   

ТЕЛЬХИНЫ

   Хвала Фебу, всеозаряющему, всеживящему! Мы первые изобразили его, бога, въ человѣческомъ видѣ.
   

ПРОТЕЙ къ Гомункулу

   Поютъ, да выдалбливаютъ кумировъ, и думаютъ, что заняты преважнымъ дѣломъ! оставь ихъ! на землѣ не достигнешь ни до чего; море для жизни благопріятнѣе. Садись, поплывемъ. Сочетайся съ океаномъ.

превращается въ дельфина; Гомункулъ садится на него.

ѲАЛЕСЪ

   Начинай созданіе съизнова, дѣйствуй, измѣняйся сообразно съ вѣчными законами -- человѣкомъ станетъ ты не скоро.
   

ПРОТЕЙ

   Да и спѣшить нѣчего: станетъ человѣкомъ, такъ и все кончено.
   

ѲАЛЕСЪ

   Инымъ человѣкомъ быть тоже не дурно.
   

ПРОТЕЙ

   Такимъ, напримѣръ, какъ ты? да, такіе не скоро пропадаютъ; мы тебя видимъ уже не одно столѣтіе.
   

СИРЕНЫ на скалахъ

   Смотрите -- бѣлымъ облакомъ вьется около луны стая Паѳосскихъ голубей. Празденство наше оканчивается.
   

ПСЕЛЛЫ И МАРСЫ плывутъ на морскихъ быкахъ, телятахъ и овнахъ

   Любуйтесь! въ Кипридиной колесницѣ плыветъ, невидимо для новаго поколѣнія, наша повелительница, Галатея.
   

СИРЕНЫ

   Величава какъ богиня, плѣнительна, какъ красота смертная.
   

ДОРИДЫ проплывая на дельфинахъ мимо Нерея

   Родитель! представляемъ тебѣ юношей, спасенныхъ нами отъ кораблекрушенія. За жизнь они должны платить намъ любовію. Соизволяешь ли, да сообщимъ имъ безсмертіе наше?
   

НЕРЕЙ

   Такой даръ дается только Зевсомъ. Любовь не надежна, какъ волны, когда страсть пройдетъ, отпустите плѣнниковъ на землю.
   

ДОРИДЫ

   Должно разстаться -- богамъ такъ угодно.
   

ЮНОШИ

   Никогда бы мы не желали никакой другой участи.
   

ГАЛАТЕЯ на раковинной колесницѣ

   Родитель! -- Помедлите, дельфины, дайте на него насмотрѣться.
   

НЕРЕЙ

   Дочь моя! -- Ахъ! она удаляется, но и одинъ на нее взглядъ вознаградилъ годовое ожиданіе.
   

ѲАЛЕСЪ

   Вижу и утверждаюсь въ увѣренности: все произведено водою; ты, Океанъ, питаешь облака и потоки, ты жизни первѣйшій хранитель.
   

ЭХО -- всеобщій хоръ

   Ты жизни первѣйшій производитель.
   

НЕРЕЙ

   Они ужъ далеко, а все еще, какъ звѣзда, блеститъ среди толпы тронъ Галатеи. Милое всегда близко!
   

ГОМУНКУЛЪ

   Прекрасно все, что я здѣсь ни освѣщаю.
   

ПРОТЕЙ

   И только здѣсь свѣтишь ты сладкозвучно.
   

НЕРЕЙ

   Что за явленіе? У ногъ Галатеи нѣчто свѣтитъ ярко и привѣтно, будто зажженное любовію!
   

ѲАЛЕСЪ

   Это Гомункулъ, обольщенный Протеемъ. Бѣдняжка томится желаніемъ -- онъ разобьется о тронъ богини! Такъ точно -- вспыхнулъ, сверкнулъ, разливается!
   

СИРЕНЫ

   Волны блещутъ! все сіяетъ, все объято пламенемъ! да владычествуетъ же Еросъ, всего начало! Хвала вамъ, море и пламя!
   

ВСЕОБЩІЙ ХОРЪ

   Хвала вамъ, воздухъ и земля! Хвала четыремъ стихіямъ! 48

КОНЕЦЪ 2-ГО ДѢЙСТВІЯ.

   

ДѢЙСТВІЕ III.

Спарта. Мѣсто передъ дворцомъ Менелая.

ЕЛЕНА и ХОРЪ Троянскихъ плѣнниць; предводительница хора -- ПАН АЛИСА.

ЕЛЕНА 49

   Я Елена; иду съ берега, на которомъ Менелай празднуетъ свои возвращеніе въ отечество. Привѣтствую тебя, мой отчій домъ! въ твоихъ покояхъ взросла я! у твоихъ воротъ встрѣтила нѣкогда жениха-Менелая; вхожу въ нихъ теперь, какъ исполнительница повелѣній моего супруга; входя, оставляю за собою воспоминаніе всего, что произошло со времени похищенія меня Фригійцемъ, что столь много и невѣрно въ свѣтѣ разсказываютъ, а я слушаю столь неохотно.
   

ХОРЪ

   Не презирай, Царица, всесвѣтной извѣстности, щастіемъ тебѣ дарованной. Слава красоты завиднѣе всякой другой славы.
   

ЕЛЕНА

   Что мыслить супругъ, царицу ли вплоть во мнѣ, или плѣнницу -- не знаю. Во все время пути былъ онъ угрюмъ, ни разу не порадовалъ меня ласковымъ словомъ; вышедши же на берегъ сказалъ вдругъ, какъ будто внушенный нѣкимъ богомъ: иди во дворецъ, прими тамъ все въ свое вѣденіе; домоправительница укажетъ тебѣ сокровища, собранныя твоимъ отцемъ, мною умноженныя.
   

ХОРЪ

   Иди, любуйся сокровищами, затьми ихъ лѣпотою твоего лика. Пріятно видѣть драгоцѣнности, побѣжденныя въ состязаніи съ красотою.
   

ЕЛЕНА

   Менелай продолжалъ: вели приготовить все, что нужно для жертвоприношенія -- сосуды, воду, дрова, ножъ. Но онъ не сказалъ, какую намѣренъ принести жертву. Такая скрытность не предвѣщаетъ добра; я однако спокойна: да будетъ, что повелятъ боги.
   

ХОРЪ

   Не смущайся напрасно. Боги милостивы -- они и насъ спасли отъ видимой гибели.
   

ЕЛЕНА

   Что бы ни послѣдовало, иду во дворецъ. Ахъ, не такъ весело, какъ прыгала въ дѣтствѣ, всхожу я теперь на знакомыя ступени!
   

ХОРЪ

   Забудьте, сестры, свое горе; веселитесь съ царицей о ея возвращеніи съ отечество: пріятна свобода послѣ неволи.
   

ПАНТАЛИСА

   Смотрите; царица въ гнѣвѣ и изумленіи поспѣшно возвращается изъ дворца! Что это значитъ?
   

ЕЛЕНА оставивъ вороты отпертыми

   Страхъ не приличествуетъ дочери Зевса; но есть ужасы, потрясающіе даже сердца героевъ. Стигійскія силы воспрещаютъ мнѣ входъ во дворецъ! отъ нихъ бѣгу я; но довольно, остановлюсь -- сюда, въ область дни, не посмѣютъ они меня преслѣдовать.
   

ХОРЪ

   Что сдѣлалось?
   

ЕЛЕНА

   Никто не встрѣтилъ меня во дворцѣ; тамъ все безмолвно и пусто; только, вижу, у потухающаго очага сидитъ, закутана въ покрывало, огромнаго роста женщина; зову ее -- не слушаетъ; грожу ей -- подаетъ мнѣ рукою знакъ удалиться. Разгнѣвана такою дерзостію, хочу я войти въ почивальню -- вдругъ она вскакиваетъ, заступаетъ мнѣ дорогу, чудовище тощее, кровавоглазое, ужасное! Но смотрите, вотъ! оно дерзнуло выйти на свѣтъ, въ область солнца!

Форкіада появляется въ воротахъ.

ХОРЪ

   Много страшнаго довелось видѣть мнѣ въ день паденія Трои: при шумѣ битвы, среди пламени пожара, носились нѣкіе ужасные образы! но тогда, можетъ быть, мнѣ только такъ мечталось; теперь же это чудовище вижу я дѣйствительно!-- Кто ты? не одна ли изъ Форкіадъ? какъ дерзаетъ появиться породъ взоромъ Феба, не терпящимъ безобразія? Будь ты проклято, страшилище!
   

ФОРКІАДА

   Правду говорятъ, что красота и стыдъ не уживаются вмѣстѣ, даже ненавистно убѣгаютъ другъ отъ друга при встрѣчѣ! Что вы, наглыя, нахлынули сюда, какъ стая крикливыхъ журавлей? Что здѣсь буяните, какъ опьянѣлыя, кричите на домоправительницу, какъ лающія на луну собака? Знаю я васъ, сластолюбивое порожденіе войны, истребительная саранча, товаръ истасканный мѣновщиками!
   

ЕЛЕНА

   Порицающій служительницъ похищаетъ права хозяйки. Я довольна ими -- смотрю, какъ повелительница, не на личность ихъ, а на службу; и такъ замолкни и передай мнѣ управленіе домомъ, соли оно теперь въ рукахъ твоихъ.
   

ФОРКІАДА

   Хозяйка вправѣ журить домашнихъ. Прими надъ всемъ господство, но защити меня отъ этихъ, которыя передъ тобой тоже, что неуклюжіе гуси передъ стройнымъ лебедемъ.
   

ПАНТАЛИСА

   Какъ безобразно, возлѣ красоты, безобразіе!
   

ФОРКІАДА

   Какъ глупа, возлѣ ума, глупость!
   

ТРОЯНКИ ИЗЪ ХОРА

   Исчадіе ты Ерева 50 -- страшилище -- бродящій трупъ!
   

ФОРКІАДА

   Поколѣніе вы Орково, кровожадныя питомицы мерзостныхъ гарпій!
   

ЕЛЕНА

   Полно: раздоръ служителей постыденъ для хозяевъ -- онъ препятствуетъ эху исполненія отвѣтствовать на голосъ приказаній. Полно -- безумными вашими рѣчами вы взволновали мою душу, какъ будто самую меня перенесло къ Орку. Воспоминаніе ли это? мечта ли? было ли такъ, есть, или будетъ?-- Троянки въ ужасѣ; ты, старѣйшая, не устрашена -- скажи мнѣ разумное слово.
   

ФОРКІАДА

   Постоянно-щастливому кажется наконецъ мечтою величайшее щастіе. Ты въ жизнь свою видѣла только готовыхъ на все для тебя обожателей. Во первыхъ Тезей --
   

ЕЛЕНА

   Увезъ меня, десятилѣтнюю, въ Аттику.
   

ФОРКІАДА

   Касторъ и Поллуксъ оттуда освободили -- тогда любви твоей искали многіе герои.
   

ЕЛЕНА

   Я предпочла Патрокла.
   

ФОРКІАДА

   Но отцемъ была отдана Менелаю.
   

ЕЛЕНА

   У насъ родилась Герміона.
   

ФОРКІАДА

   Въ отсутствіе супруга у тебя появился прекрасный гость.
   

ЕЛЕНА

   Зачѣмъ вспоминать это полувдовство, причину страшнаго бѣдствія?
   

ФОРКІАДА

   Изъ Крита привезъ меня Менелай плѣнницей.
   

ЕЛЕНА

   И поручилъ тебѣ управленіе домомъ.
   

ФОРКІАДА

   Ты потомъ удалилась въ Иліонъ; говорятъ, однако, что въ тоже время видели тебя и въ Египтѣ.
   

ЕЛЕНА

   Не смущай мнѣ вконецъ разсудка! та ли я, или другая -- сама не знаю теперь!
   

ФОРКІАДА

   Увѣряютъ еще, что изъ области тѣней къ тебѣ приходилъ Ахиллесъ, на зло приговору судьбы любившій тебя еще прежде.
   

ЕЛЕНА

   Я, какъ идолъ, предалась ему, идолу. Ясно, что это былъ только сонъ! Ахъ, я теряю чувства, сама себѣ кажусь идоломъ!

падаетъ безъ чувствъ на руки полухора.

ХОРЪ

   Умолкай, злобная, волкъ въ одеждѣ агнца! Тѣнью прошедшихъ золъ ты омрачаешь настоящее и будущее! Умолкни, да не умчится душа царицы изъ прекраснѣйшаго подъ солнцемъ ея тѣла.

Елену приводятъ въ чувство.

ФОРКІАДА

   Выйди изъ за тучи, прелестное свѣтило! Я безобразна, но красоту цѣнить умѣю.
   

ЕЛЕНА

   Я такъ утомлена, что рада бы была опять отдохнуть въ безчувствіи; но бодрость есть долгъ каждаго.
   

ФОРКІАДА

   Что повелишь?
   

ЕЛЕНА

   Приготовь все, что нужно для жертвоприношенія.
   

ФОРКІАДА

   Все готово; но гдѣ жертва?
   

ЕЛЕНА

   Менелай ничего не сказалъ о томъ.
   

ФОРКІАДА

   Не сказалъ? о горе! Жертва -- ты!
   

ЕЛЕНА

   Я?
   

ФОРКІАДА

   Ты и этѣ!
   

ЕЛЕНА

   Ужасно, но я то предчувствовала!
   

ХОРЪ

   О горе! и мы?
   

ФОРКІАДА

   Она умретъ смертію благородною; васъ -- ожидаетъ висѣлица.

всѣ стоятъ неподвижны отъ изумленія.

   Что, остолбенѣли? страхъ не спасетъ отъ смерти!

подаетъ знакъ; у воротъ появляются замаскированные карлы.

   Вы, уроды, подавайте жертвенникъ, сосуды; разстилайте коверъ, на который падетъ обезглавленная царица.
   

ПАНТАЛИСА

   Ужели нѣтъ средства къ спасенію?
   

ФОРКІАДА

   Есть. Оно зависитъ отъ рѣшительности царицы.
   

ЕЛЕНА

   Я объята смущеніемъ, не страхомъ; за избавленіе однако буду благодарна.
   

ХОРЪ

   Говори, мудрая Сивилла, о, говори, какое есть средство!
   

ФОРКІАДА

   Уменъ, кто сидитъ дома! Отлучающійся находитъ по возвращеніи многое не такъ, какъ оставилъ. Десять лѣтъ провелъ Менелай подъ Троей; многіе годы странствовалъ, хищничая, на обратномъ пути; а здѣсь между тѣмъ, въ его царствѣ, немного сѣвернѣе Спарты, поселился новый народъ, пришедшій отъ Киммерійской ночи -- воздвигнулъ себѣ неодолимую твердыню и изъ ней простираетъ надъ краемъ угнѣтеніе.
   

ЕЛЕНА

   Удивительно! одинъ ли вождь у хищниковъ, или многіе?
   

ФОРКІАДА

   Одинъ, и онъ на хищника не похожъ.
   

ЕЛЕНА

   Хорошъ гобою?
   

ФОРКІАДА

   Не дуренъ; храбръ, уменъ и привѣтливъ, какъ немногіе изъ Грековъ: ему я довѣряю, вполнѣ на него полагаюсь. А замокъ его! не то, что тяжелыя наши зданія -- все тамъ стройно и легко, изукрашено высокими столбами и сводами; вездѣ гербы --
   

ЕЛЕНА

   Что такое гербы?
   

ФОРКІАДА

   Сѵмволическія изображенія на щитахъ, какіе виданы уже и у греческихъ воителей. Щиты развѣшены въ залахъ пространныхъ до невѣроятности -- въ нихъ есть гдѣ поплясать!
   

ХОРЪ

   И есть кому плясать?
   

ФОРКІАДА

   Есть -- златовласые юноши, не хуже самаго Париса.
   

ЕЛЕНА

   Ты забываешь сущное. Скажи послѣднее, рѣшительное слово.
   

ФОРКІАДА

   Сама скажи рѣшительное да, и я укрою тебя въ замкѣ.
   

ХОРЪ

   Согласись, царица; спаси себя и васъ!
   

ЕЛЕНА

   Уже ли Менелай будетъ такъ жестокъ ко мнѣ?
   

ФОРКІАДА

   Не жди отъ него сожалѣнія! Красота недѣлима... потерять, даже погубить ее легче, нежели уступить другому.

вдали раздаются звуки трубъ.

   Слышите -- трубы звучатъ: такъ раздается голосъ ревности въ сердцѣ оскорбленнаго! Царь приближается -- готовьтесь къ смерти.
   

ЕЛЕНА послѣ нѣкотораго молчанія

   Я размыслила и рѣшилась. Мало тебѣ довѣряю, но въ замокъ иду -- остальное знаю я одна. Веди.
   

ХОРЪ

   Идемъ, поспѣшимъ! Но ахъ, смотрите, мгла покрываетъ окрестности, все темнѣе, все къ намъ ближе! Гдѣ мы очутились? вокругъ насъ зданія, стѣны!
   

ЕЛЕНА

   Гдѣ вожатая?
   

ПАНТАЛИСА

   Исчезла; но вотъ, среди зданій движется толпа служителей -- добрый знакъ!
   

ХОРЪ

   Радуйтесь -- пріемъ мирный и почтительный! Въ стройномъ порядкѣ идутъ прекрасные, богатоубранные юноши; младшіе устраиваютъ тронъ; царица садится; станьте, сестры, на ступеняхъ!

ФАУСТЪ въ рыцарскомъ уборѣ, выходитъ изъ чертоговъ, за нимъ ЛИНЦЕЙ въ цѣпяхъ.

ПАНТАЛИСА

   Это, видно, вождь -- какъ прекрасенъ и величественъ!
   

ФАУСТЪ подходитъ съ Линнеемъ къ трону

   Вмѣсто должнаго привѣтствія представляю тебѣ скованнаго преступника, стража, который съ вершины башни обязанъ былъ блюсти окрестности. Онъ не возвѣстилъ о твоемъ приближеніи и за то повиненъ смерти; но одна ты властна здѣсь карать и миловать.
   

ЕЛЕНА

   Пользуюсь предлагаемою мнѣ властію -- какъ судія выслушиваю виновнаго. Говори,
   

ЛИНЦЕЙ

   Располагай, царица, моею участью. Издалека завидѣлъ я тебя, богоподобную -- взглянулъ, и ослѣпленный дивной твоей красотою, ничего уже болѣе не видѣлъ и не помнилъ. Карай, вотъ вина моя.
   

ЕЛЕНА

   Горе мнѣ! какая суровая судьба поселяетъ ко мнѣ такое слѣпое влеченіе въ сердцѣ всѣхъ -- героевъ, боговъ, даже демоновъ!-- Не могу наказать преступника, вигы котораго сама я была причиною.-- Освободи скованнаго.
   

ФАУСТЪ

   Не его одного пронзили неотразимыя стрѣлы красоты твоей; всѣхъ разятъ онѣ и меня болѣе, нежели кого-либо. Что остается мнѣ теперь, какъ не признать тебя владычицей себя и всего здѣсь сущаго, тобою уже покореннаго единымъ взглядомъ!
   

ЛИНЦЕЙ подноситъ ящикъ; за нимъ служители несутъ другіе ящики

   Царица! воюя, покоряя народы, всякъ изъ насъ пріобрѣталъ добычу, которую почиталъ за наиболѣе цѣнную. Я жаждалъ сокровищъ, собралъ множество драгоцѣнностей -- прими ихъ отъ раба твоего.
   

ФАУСТЪ

   Кчему приношенія частныя? не все ли здѣсь принадлежитъ ей? Иди, расточай сокровища на украшеніе ея жилища.

ЛИНЦЕЙ уходитъ.

ЕЛЕНА къ Фаусту

   Сядь возлѣ меня на праздное мѣсто
   

ФАУСТЪ

   На колѣняхъ благодарю за слово, которымъ возвышаешь меня до равенства съ собою.
   

ЕЛЕНА

   О многомъ хочу я спросить тебя. Скажи, во первыхъ, отчего рѣчь этаго человѣка такъ пріятна уху какими-то особенными сочетаніями звуковъ?
   

ФАУСТЪ

   Если тебѣ нравится рѣчь нашихъ народовъ, то пѣніе понравится еще болѣе.
   

ЕЛЕНА

   Могу ли я научиться говорить столь же складно?
   

ФАУСТЪ

   Весьма легко -- говори отъ сердца. Когда оно полно, то желается -- 52
   

ЕЛЕНА

   Раздѣлить наслажденіе съ другими.
   

ФАУСТЪ

   Тогда настоящій мигъ есть --
   

ЕЛЕНА

   Наше щастіе.
   

ФАУСТЪ

   И въ томъ порукою --
   

ЕЛЕНА

   Моя рука.
   

ХОРЪ

   Дружественно бесѣдуютъ царица и витязь -- сидятъ плечо съ плечомъ, рука съ рукою. Владыки не скрываютъ отъ народа слояхъ удовольствій.
   

ЕЛЕНА

   Я чувствую себя столь далекою отъ тебя и однако къ тебѣ близкою; отжившею и возрожденною къ новой, для тебя, жизни.
   

ФАУСТЪ

   Я одна самъ себя помню, едва знаю что я и гдѣ я.
   

ФОРКІАДА вбѣгая

   Полно, теперь не время нѣжничать! Менелай приближается съ войскомъ; готовьтесь къ защитѣ!
   

ФАУСТЪ

   Досадная помѣха! но опасности здѣсь нѣтъ.

слышенъ стукъ оружія и военная музыка; проходятъ войска.

   Царица, вотъ твои защитники!-- Идите, гроза народовъ, мощные воители, отразите силы Менелая, владѣйте завоеванными странами -- Германцы Коринѳомъ, Готѳы Ахайею, Франки Елидой, Норманны Аргосомъ; Спарту предоставляю я себѣ -- отсюда царица будетъ править мною и вами.
   

ХОРЪ

   Обладатель сокровища всегда долженъ быть готовъ на борьбу для его защиты, Царица безопасна; вкругъ насъ стѣны, а въ полѣ храбрые полки.
   

ФАУСТЪ

   Пусть идутъ воители, каждый въ назначенную ему страну; мы останемся здѣсь. Да будетъ родина твоя ощастливлена предъ всѣми странами! Вижу; скаты горъ ея одѣваются злакомъ и лѣсами; по берегамъ потоковъ пасутся несмѣтныя стада; всюду царствуетъ изобиліе, обитаетъ прекрасное, могучее поколѣніе!-- Да закроется для насъ прошедшее! Насладимся щастіемъ, но не здѣсь, а на цвѣтущихъ поляхъ сосѣдственной Аркадіи.

видъ перемѣняется и представляетъ рядъ пещеръ, къ которымъ примыкаютъ зеленыя бесѣдки; рощи одѣваютъ скаты высотъ, увѣнчанныхъ скалами. Елены и Фауста не видно; женщины, составляющія хоръ) спятъ между зеленью.

ФОРКІАДА

   Полно вамъ спать! пробудитесь, слушайте, разскажу чудо!
   

ХОРЪ -- всѣ пробуждаются

   Что сдѣлалось?
   

ФОРКІАДА

   Видите эти несмѣтные гроты, пещеры, рощи? Здѣсь, удалясь отъ свѣта, обитаютъ владыка и владычица наши. Однажды подхожу я къ нимъ и вижу: у нихъ -- сынъ, прелестный малютка; они нѣжатъ его и ласкаютъ; но онъ вырывается изъ родительскихъ объятій, начинаетъ прыгать, все выше и выше, не смотря на увѣщанія -- вдругъ исчезаетъ за высокой скалою и чрезъ мигъ появляется оттуда въ живописной, цвѣтистой одеждѣ, съ лирою въ рукахъ, съ яркимъ вкругъ головы сіяніемъ! Такъ растетъ онъ, будущій царь изящнаго, дышущій сладкозвучіемъ.
   

ХОРЪ

   И тебѣ это удивительно? ты, видно, не слыхала нашихъ преданій о томъ, какъ сынъ Майи, убѣжавъ изъ пеленъ своихъ, похитилъ даже громъ у Зевса и поясъ у Киприды! Ахъ, настоящее -- есть только слабый отголосокъ давнопрошедшаго!

Изъ пещеры слышны звуки лиры, сопровождаемые звуками другихъ инструментовъ. Всѣ тронуты.

ФОРКІАДА

   Полно вамъ толковать объ устарѣлыхъ божествахъ вашихъ! Слушайте: что идетъ отъ сердца, то и дѣйствуетъ на сердце.

уходитъ.

ХОРЪ

   И доставляетъ наслажденіе превыше всѣхъ иныхъ наслажденій.

входятъ ФАУСТЪ, ЕЛЕНА и ЕВФОРІОНЪ

ЕЛЕНА

   Любовь человѣчески щастливитъ двоихъ; по божественные восторги для нихъ раждаются только съ третьимъ.
   

ФАУСТЪ

   Тогда совершенъ союзъ, полно стяжаніе.
   

ХОРЪ

   Благословенный союзъ!
   
   

ЕВФОРІОНЪ

   Пустите -- не хочу ходить по землѣ; хочу въ вышину, хочу прыгать, все дальше, все выше!
   

ФАУСТЪ И ЕЛЕНА

   Осторожнѣе, милый сынъ, умѣрь свою живость, помысли о нашей любви къ тебѣ, о нашей горести въ случаѣ нещастія!
   

ЕВФОРІОНЪ

   Повинуюсь; но пляски вы мнѣ не запрещаете?

пляшетъ съ хоромъ.

ЕЛЕНА

   Нѣтъ -- забавляйся.
   

ФАУСТЪ

   Скорѣй бы кончилась эта забава!
   

ХОРЪ

   Прелестны, милое дитя, всѣ твои движенія! лови насъ -- каждая желаетъ быть пойманною.
   

ЕВФОРІОНЪ

   Нѣтъ, уходите, бѣгите -- не люблю я легкой побѣды.

убѣгаетъ съ хоромъ.

ФАУСТЪ И ЕЛЕНА

   Что за бѣготня, что за хохотъ!
   

ХОРЪ -- женщины возвращаются поодиночкѣ

   Оставилъ всѣхъ насъ, поймалъ самую пугливую.
   

ЕВФОРІОНЪ ведетъ молодую дѣвушку

   Вырывается, обороняется! пріятно преодолѣть упорство!
   

ДѢВУШКА

   Пусти! у меня тоже есть силы, есть и воля! Думаетъ, что я побѣждена? Глупецъ! теперь настигай меня!

превращается, въ пламя и улетаетъ въ высоту.

ЕВФОРІОНЪ

   Тѣсно мнѣ здѣсь! хочу на просторъ! хочу туда, гдѣ шумятъ вѣтры, гдѣ плещутъ волны! хочу возноситься все выше, видѣть все далѣе! Гдѣ я? въ странѣ Пелопса!

прыгаетъ все выше.

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ И ХОРЪ

   Тише, осторожнѣе! останься мирно здѣсь, въ странѣ изобилія!
   

ЕВФОРІОНЪ

   Мирно? хочу брани, хочу побѣды!
   

ХОРЪ

   Желающій брани -- разстался уже съ надеждой!
   

ЕВФОРІОНЪ

   Брань закипѣла! сюда всѣ мужественные, воспитанные среди опасностей!
   

ХОРЪ

   На какой онъ высотѣ! а кажется издали не малымъ, и какъ будто вооруженъ!
   

ЕВФОРІОНЪ

   Что въ твердыняхъ? онѣ не такъ крѣпки, какъ грудь храбраго! Ратуйте за независимость, въ полѣ, съ легкимъ оружіемъ! героями станутъ даже женщины и дѣти!
   

ХОРЪ

   Святая поэзія! она возносится до небесъ; посвѣтитъ намъ и оттуда, и оттуда слышенъ ея голосъ!
   

ЕВФОРІОНЪ

   Я не дитя, я вооруженный юноша, союзникъ могучихъ! Туда спѣшу я -- тамъ слава!
   

ЕЛЕНА И ФАУСТЪ

   Едва рожденъ къ жизни, а уже стремится въ горестную даль! Ужель ничто для тебя и мы и привязанность наша?
   

ЕВФОРІОНЪ

   Слышите ль на водахъ громъ битвы? смерть стала заповѣдію! Не зрителемъ буду я, участливомъ въ трудахъ и бѣдствіи!
   

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ И ХОРЪ

   Смерть тебѣ стала заповѣдію? и ты хочешь --
   

ЕВФОРІОНЪ

   Я окрыляюсь -- лечу! лечу!

поднимается въ вышину; вкругъ головы его сіяютъ яркіе лучи; путь означается съ воздухѣ свѣтлой полосою.

ХОРЪ

   Икаръ, Икаръ! о горе!

къ ногамъ родителей падаетъ прекрасный юноша. Тѣлесное исчезаетъ; свѣтлый метеоръ, какъ комета, взлетаетъ къ небесамъ; на землѣ остаются одежда и лира.

ЕЛЕНА И ФАУСТЪ

   За радостію такое горе!
   

ГОЛОСЪ ЕВФОРІОНА изъ глубины

   Не оставь меня, матерь, не оставь одного въ мрачной странѣ!
   

ХОРЪ

   Одинъ ты не будетъ нигдѣ -- съ тобою сердца наши! Горюя, завидуемъ мы тебѣ, одаренному всемъ, что нужно для земнаго щастія -- способностію постигать, чувствовать, нравиться и пѣть, пѣть неподражаемо! но, самонравный, ты долго жилъ въ раздорѣ съ людьми и законами, пожелалъ наконецъ достигнуть великаго блага, и не достигнулъ желаемаго -- кому въ свѣтѣ оно досгижимо?-- Однако полно намъ скорбѣть! земля породитъ новыя пѣсни, какъ всегда ихъ пораждала.
   

ЕЛЕНА къ Фаусту

   Красота, говорятъ, не долго уживается съ щастіемъ. Испытываю это на себѣ: разорваны узы жизни и любви! оплакивая ихъ, говорю тебѣ печальное просто!-- Персефонія, прими и меня, какъ приняла ты моего сына!

обнимаетъ Фауста; тѣлесное исчезаетъ; остается одежда и покрывали.

ФОРКІАДА къ Фаусту

   Держи это платье крѣпче, а то демоны тотчасъ унесутъ въ преисподнюю! Воспользуйся наслѣдствомъ богини -- оно тебя вознесетъ надъ всемъ пошлымъ, будетъ поддерживать въ ефирѣ, сколько самъ захочешь. Прощай -- мы увидимся далеко отсюда.

одежда Елены превращается въ облако и уносить Фауста въ высоту.

ФОРКІАДА поднимаетъ одежду и лиру Евфоріона

   Хорошая находка! пламя улетѣло, но и этого оставшагося достаточно, чтобы надѣлить ращетливымъ вдохновеніемъ всю братію поэтовъ-ремесленниковъ! стану ссужать ихъ если не геніемъ, то хоть кафтаномъ поэзіи.

садится на подножіе колонны.

ПАНТАЛИСА

   Очарованіе разрушено. Поспѣшимъ къ царицѣ въ область тѣней.

ХОРЪ

   Царицѣ хорошо тамъ, всеуважаемой; на насъ же никто и посмотрѣть не захочетъ!

ПАНТАЛИСА

   Безславно жившій есть стихій добыча! я заслужила мѣсто при царицѣ если не дѣяніями, то вѣрностію.

уходитъ.

ХОРЪ

   Не въ область тѣней пойдемъ мы, но пребудемъ къ области дня, разольемся въ живой природѣ.
   

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ХОРА

   Мы поселяемся въ деревьяхъ, станемъ управлять ихъ растительностію.
   

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

   Мы -- въ пещерахъ: будемъ эхомъ отвѣчать на всѣ слышимые звуки.
   

ТРЕТЬЯ

   Мы съ волнами потоповъ помчимся въ море.
   

ЧЕТВЕРТАЯ

   Мы избираемъ жилищемъ виноградныя дозы, шипящимъ нектаромъ потщимся вознаграждать труды винодѣлателя. 24

Занавѣсъ опускается; Форкіада, оставшись на просценіумѣ, превращается въ Мефистофиля.

КОНЕЦЪ 3-ГО ДѢЙСТВІЯ.

   

ДѢЙСТВІЕ IV.

Скалистая вершина высокаго хребта горъ. Пролетаетъ облако; изъ него на выдавшуюся изъ утеса площадку выходитъ ФАУСТЪ.

ФАУСТЪ

   Здѣсь, въ глубокомъ уединеніи, останавливаюсь я, отпускаю облако, несшее меня надъ морями и сушею. Вотъ, оно удаляется, летитъ къ востоку, волнуется; вотъ, принимаетъ видъ исполинской, прекрасной женщины! но не надолго; оно разширяется, укладывается на восточномъ горизонтѣ подобно цѣпи далекихъ горъ и ослѣпительно отражаетъ въ себѣ великій смыслъ протекающихъ дней!... А здѣсь, возлѣ меня, поднимается легкій паръ, летитъ вышей выше, густѣетъ, получаетъ очертаніе: ахъ, это тотъ восхитительный образъ, завѣтное, давножеланное благо юности!... вновь возраждаются раннѣйшія сокровища сердца, первый неясный, но быстропонятый взоръ, озарявшій собою все въ свѣтѣ! Вотъ незабвенный образъ уносится высоко въ ефиръ, увлекаетъ съ собою лучшую часть души моей.

На площадку ступаетъ семимилевой сапогъ; вслѣдъ за нимъ другой. Съ сапоговъ сходитъ МЕФИСТОФИЛЬ; сапоги же отправляются далѣе.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Славно эдакъ шагать! -- Вотъ куда ты забрался! знаешь ли, что этѣ скалы были -- дно ада?
   

ФАУСТЪ

   Вотъ вздоръ какой!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Нѣтъ, ни вздоръ: огненное море однажды раскипѣлось до того, что корка земная не выдержала, лопнула! такимъ образомъ дно стало вершиною: мало ли что въ свѣтѣ кверху дномъ становится!
   

ФАУСТЪ

   Ну, что ты говоритъ? земная поверхность приняла теперешній видъ свой отъ вращенія шара вкругъ его оси.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Толкуйте вы! и видѣлъ, какъ Молохъ разметывалъ скалы, а философы, объясняя положеніе обломковъ, порютъ такую дичь, что слушать стыдно. Преданія объ истинѣ сохранились только у простаго народа, который и нынѣ говоритъ: чортова скала, чортовъ мостъ.
   

ФАУСТЪ

   У чертей, видно, есть своя геологія?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Разумѣется. Но скажи, приглянулось ли тебѣ что нибудь изъ видѣннаго въ воздушномъ путешествіи?
   

ФАУСТЪ

   Да, и нѣчто великое предпринимаю я. Угадай.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Хочетъ построить большой городъ, или великолѣпный дворецъ?
   

ФАУСТЪ

   Нѣтъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Такъ не на лунѣ ли что затѣваешь?
   

ФАУСТЪ

   Нѣтъ; для великихъ дѣлъ есть еще мѣсто и на землѣ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   А, хочешь славы?
   

ФАУСТЪ

   Важность въ подвигѣ, а не въ славѣ. Но тебѣ не угадать ни нуждъ, ни желаній человѣка! Слушай. Я глядѣлъ на море. Волны воздымались и раскачавшись выплескивались далеко на отлогій берегъ; потомъ мчались обратно. Черезъ нѣсколько времени происходило тоже самое; еще спустя вы много -- опять тоже. Мнѣ стало досадно! необузданная стихій дѣйствуетъ безъ цѣли и безъ пользы -- безплодная сама, распространяетъ безплодіе и на землѣ. Здѣсь, подумалъ я, стоило бы вступить въ борьбу, одержать побѣду! И это возможно! я рѣшился отнять у моря прибрежныя его владѣнія. Помоги мнѣ.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ничего нѣтъ легче.

вдали, внизу, слышна военная музыка.

   -- А, трубы? война подоспѣла весьма кстати.
   

ФАУСТЪ

   Какъ это? что за война?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Вотъ видишь: неудовольствія и смуты, прекращенныя на минуту выдуманнымъ нами новаго рода изобиліемъ, возрасли до явныхъ смятеній -- кончилось тѣмъ, что нашъ Кайзеръ идетъ войною на избраннаго противною партіею другаго Кайзера. Поможемъ ему одержать побѣду; въ награду за это ты получишь во владѣніе морской берегъ и тогда станешь воевать съ моремъ.-- Хочетъ, будь сегодня полководцемъ. 25
   

ФАУСТЪ

   Я! непонимая дѣла?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ничего! незнаніе прикроется успѣхомъ, а успѣхъ вѣренъ съ такими, какъ у меня, молодцами. Посмотри-ка.

входятъ ТРИ СИЛЬНЫЕ.

1-й РАУФЕНБОЛЬДЪ (т: е: нападай), очень молодой, легковооруженный

   Кого ни встрѣчу, поколочу.
   

2-й ГАБЕНБАЛЬДЪ (т: е: забирай) возмужалый, въ богатомъ вооруженіи

   Что ни найду, заберу.
   

3-й ГАЛЬТЕНФЕСТЪ (т: е: не давай) пожилой, тяжело вооруженный, безъ одежды

   Забирать -- не важность; главное -- забраннаго изъ рукъ не выпускать.

всѣ сходятъ со скалы въ долину.

   

Предгоріе. На возвышеніи Кайзерская палатка; въ долинѣ играетъ военная музыка.

ВОЕНАЧАЛЬНИКИ, стража. 26

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ къ другимъ

   Да, позиціи хороша -- всѣ выгоды на нашей сторонѣ, невыгоды на непріятельской: ущеліе, что противъ лѣваго крыли, прикрыто такъ, что противники наши напрасно бы старались овладѣть имъ.

входитъ ФАУСТЪ въ латахъ; за ними ТРИ СИЛЬНЫЕ.

ФАУСТЪ

   Мы приходимъ къ вамъ какъ союзники и надѣемся что не будемъ отринуты. Въ горахъ, какъ извѣстно, обитаютъ еще духи, которыхъ уже давно не встрѣчается въ долинахъ. Тамъ перерабатываюсь они минералы, очищаютъ металлы; оттуда видятъ происходящее на земной поверхности.
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ

   Говорятъ, что такъ; но позвольте спросить: какое тутъ до этого дѣло?
   

ФАУСТЪ

   Вотъ какое: Негроманть, котораго Кайзеръ спасъ въ Римѣ отъ бѣды, помнитъ это одолженіе и въ знакъ благодарности посылаеть ему въ помощь своихъ горцевъ.
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ

   Помощь примется въ благодарностію же.
   

ВѢСТНИКЪ прибѣгаетъ

   Непріятель приближается.
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ

   Слушайте и исполняйте! Пусть правое крыло двинется впередъ и первое начнетъ схватку.
   

ФАУСТЪ

   Позволь присоединиться къ нему вотъ этому юношѣ.

Рауфенбольдъ уходить.

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ

   Вслѣдъ за тѣмъ вступитъ въ дѣло центръ.
   

ФАУСТЪ

   И съ центромъ вотъ этотъ.

Габебальдъ уходить.

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ

   Непріятель вѣрно обратитъ наибольшія силы на лѣвое наше крыло: оно должно держаться.
   

ФАУСТЪ

   Этотъ не уступитъ никому.

Гальтефестъ уходитъ; военачальникъ тоже. МЕФИСТОФИЛЬ сходить съ горы

МЕФИСТОФИЛЬ

   Славный вспомогательный корпусъ! я поопорожнилъ всѣ рыцарскія залы, двинулъ всѣ стоявшія въ нихъ старинныя вооруженія. Внутри оно пусты; движутся, не стану говорить чьею, силою; но какое до того дѣло!
   

ФАУСТЪ

   Войска сближаются; сраженіе началось. Какъ потемнѣлъ и кое-гдѣ побагровѣлъ воздухъ! кажись въ борьбѣ участвуетъ самая природа.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Правое крыло работаетъ лихо! не дремлетъ и Рауфебольдъ.
   

ОДИНЪ ИЗЪ СВИТЫ

   Онъ какъ будто не одинъ -- вдругъ виденъ въ разныхъ мѣстахъ! что за чудо?
   

ФАУСТЪ

   Оптическій обманъ, въ родѣ сицилійскаго марева
   

ТОТЪ ЖЕ

   На остріяхъ копій блестятъ огоньки!
   

ФАУСТЪ

   Доказательство, что объ насъ не забылъ Негромантъ. Вотъ и еще признакъ его вниманія!
   

ТОТЪ ЖЕ

   Надъ горами летятъ орелъ и грифъ! они бросаются другъ на друга -- грифъ падаетъ мертвый!
   

ФАУСТЪ

   Предвѣстіе для васъ побѣды.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Хорошо! лѣвое крыло ихъ уже почти смято! вотъ подоспѣваетъ нашъ центръ -- скоро все будетъ кончено.
   

ТОТЪ ЖЕ

   Но худо вотъ тамъ, на нашемъ лѣвомъ крылѣ: непріятель занялъ уже высоты, тѣснитъ жестоко, хочетъ овладѣть ущеліемъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Вотъ мои вороны -- новаго рода военная почта. Что скажете?

вороны садятся къ нему на плечи и каркаютъ.

   Плохо! высоты потеряны; если потеряемъ и ущеліе, то бѣда! Но еще не должно отчаиваться.
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ прибѣгаетъ

   Вотъ и шарлатанство ваше, ваша волшебная помощи! Вы начали дѣло, кы и оканчивайте!

уходитъ въ кайзерскую палатку,

ФАУСТЪ

   Какъ тутъ быть?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   А вотъ какъ: я пошлю вороновъ на большое горное озеро къ Ундинамъ, попросить, чтобы онѣ одолжили намъ наводненіе, лучше же сказать призракъ наводненія: женщины всегда умѣютъ кажущееся выдавать за сущее.

къ воронамъ

   Летите, живо!

вороны улетаютъ; молчаніе.

ФАУСТЪ

   Какая исправность! смотри, со скалъ уже начали бить потоки; весь скатъ горы превращается въ одинъ огромный водопадъ! какъ онъ прядаетъ по уступамъ, какъ уноситъ нападающихъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Я, неподверженный этому для человѣческихъ глазъ обману, вижу не воду, а только бѣдняжекъ непріятелей, которые, какъ угорѣлые, кувыркаются въ оврагъ! потѣха!

къ воронамъ, которые между тѣмъ уже возвратились.

   Хорошо; теперь летите къ нашимъ горнымъ кузнецамъ, велите имъ сыпать въ непріятельское войско искры -- для увеселенія глазъ; мы же позаботомся о удовольствіи ушей.

вороны улетаютъ.

ФАУСТЪ

   Пустыя вооруженія разгулялись на просторѣ, подняли такую стукотню, что хоть кто испугается.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Непріятель бѣжитъ безъ оглядки.
   

Палатка непріятельскаго Кайзера.

ГАБЕБАЛЬДЪ и МАРКИТАНТША.

МАРКИТАНТША

   Все же мы здѣсь первые! Бери, что попало.
   

ГАБЕБАЛЬДЪ

   Полно нагружаться вздоромъ! вотъ сундукъ съ деньгами; наклонись, я взвалю его тебѣ на плечи.
   

МАРКИТАНТША

   Охъ, тяжелъ -- не снесу!

сундукъ падаетъ и разбивается; изъ него сыплются червонцы.

ГАБЕБАЛЬДЪ

   Набирай въ карманы, куда можно! Эхъ, худо: въ карманѣ дыра!
   

ТРАБАНТЫ вбѣгаютъ

   Что вы? Какъ вы смѣете?
   

ГАБЕБАЛЬДЪ

   Отщитываемъ себѣ за службу жалованье. Ну, пойдемъ -- съ ними не сладишь!

уходитъ съ Маркитантшей.

ТРАБАНТЪ

   Что это за черти?
   

ДРУГОЙ ТРАБАНТЪ

   Точно на людей не похожи! Я хотѣлъ-было припугнуть ихъ, да стало боязно.
   

ПЕРВЫЙ

   Сказать правду и сраженіе-то было не похоже на сраженіе: мерещилось и глазамъ и ушамъ невѣсть что; побѣдили мы, сами незнаемъ, какъ!
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ входитъ съ другими

   Непонятно, это правда; по дѣло въ томъ, что побѣда рѣшительна и совершенна. Война кончена, противная партія проситъ прошенія и пощады.-- Кайзеръ щедро наградилъ каждаго изъ насъ; иностранцу же далъ во владѣніе приморское мѣсто на большое вдоль берега пространство. На холмѣ, гдѣ стояла палатка, будетъ построена часовня. 27

КОНЕЦЪ 4-ГО ДѢЙСТВІЯ.

   

ДѢЙСТВІЕ V

Открытое мѣстоположеніе.

ПѢШЕХОДЪ

   Знакомыя мѣста! вотъ липовая роща, вотъ и хижина, въ которую приняли меня добрые люди, спасши отъ кораблекрушенія! живы ли-то они?

изъ хижины выходить старуха; вслѣдъ за нею и старикъ.

   Вы ли это, мои избавители? ахъ, постарѣли вы! Прихожу поблагодарить васъ еще разъ, навѣстить почтенныхъ благодѣтелей; но позвольте сперва взглянуть на море, едва не ставшее мнѣ тогда могилой.

удаляется къ морю.

СТАРИКЪ идетъ за нимъ

   Какъ ты изумишься, увидѣвъ, что далеко отступили воды, пустынный же берегъ и даже морское дно превратились въ цвѣтущіе сады, поля, луга и рощи. Смотри, все населено, а тамъ пристань для кораблей. Вотъ что сдѣлалось волей мудраго человѣка и усиліями усердныхъ служителей его!

входить съ гостемъ въ примыкающій къ хижинѣ садикъ; оба садятся за столъ вмѣстѣ, съ старухою.

СТАРУХА

   Ты молчишь, гость нашъ, ничего не кушаешь?
   

СТАРИКЪ

   Любопытствуетъ, видно, знать, какъ произошло такое чудо. Разскажи ему.
   

СТАРУХА

   Подлинно, что чудо -- сдѣлалось не по человѣчески! Какъ скоро вступилъ во владѣніе берегомъ теперешній нашъ сосѣдъ, нагрянуло сюда множество работниковъ: по днямъ они трудились, правда; но по ночамъ на мѣстѣ работъ носились огоньки, слышались стоны -- съ разсвѣтомъ же появлялась то готовая плотина, то готовый капалъ! Теперь сосѣдъ остритъ зубы на нашу хижину, на рощицу и часовню -- видно все еще не доволенъ!
   

СТАРИКЪ

   Не даромъ онъ, впрочемъ, брать хочетъ -- предлагаетъ хорошую въ новой землѣ замѣну.
   

СТАРУХА

   Не вѣрь морскому дну; оставайся лучше при томъ, что имѣешь.
   

СТАРИКЪ

   Пойдемъ въ часовню, принесемъ вечернюю молитву.
   

Палаты Фауста.

Вокругъ палатъ садъ; съ саду пролегаетъ каналъ. ФАУСТЪ, дряхлый старикъ, идетъ по саду, едва передвигая ноги.

ЛИНЦЕЙ на башнѣ.

   Солнце садится; послѣдніе корабли входять въ гавань; по каналу плыветъ челнъ.

вдали слышится звонъ небольшого колокола.

ФАУСТЪ

   Несносный звонъ! онъ мнѣ -- ножъ въ сердце! Съ этой стороны моимъ владѣніямъ конца нѣтъ, а тамъ -- тамъ чужое: роща, хижина, часовня! чужое! это нестерпимо -- бѣжалъ бы отсюда!

челнъ въ канала, пристаетъ къ берегу; выходятъ на пристань МЕФИСТОФИЛЬ и ТРИ СИЛЬНЫЕ, начинаютъ выгружать изъ челна товары, въ тюкахъ и ящикахъ.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Каково? было два корабля, а теперь ихъ двадцать! про товары и говорить нѣчего!-- Морской промыселъ лучше всякаго другаго -- ловишь, что попадется: рыба, такъ рыбу, а корабль, такъ корабль; возвращается домой честнымъ купцомъ, промышленникомъ, и если грузъ хорошъ, никто не спрашиваетъ, какъ онъ добытъ!
   

ТРИ СИЛЬНЫЕ

   Но господинъ нашъ глядитъ, кажется, на привезенные товары безъ всякаго удовольствія.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Разложите ихъ въ залахъ -- поразсмотрить, такъ понравится.

грузъ уносятъ въ палаты.

МЕФИСТОФИЛЬ къ Фаусту

   Равнодушно и угрюмо смотритъ ты на щастливый успѣхъ великихъ предначертаніи. Мудрой твоей волею родилась и обогатилась новая страна, новая пристань населена судами. Здѣсь были начаты первый работы; отсюда теперь простираетъ ты руку на край свѣта; отсюда --
   

ФАУСТЪ

   Будь оно проклято, это мѣсто! именно оно не выносимо для моего взора! отсюда я вижу нѣчто чужое, вотъ эту рощу, хижину! тамъ, на холмѣ, хотѣлъ бы я построить каланчу; оттуда обозрѣвалъ бы мои владѣнія -- такъ нѣтъ, холмъ принадлежатъ не мнѣ! Стыжусь самъ, сознаваясь, что съ ума отъ этого схожу! богатство хуже нищеты, если оно не помогаетъ пріобрѣсть то, чего желаешь. Въ добавокъ ко всему еще этотъ проклятый колоколъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Дѣйствительно досадно: то и дѣлаютъ, что звонятъ, будто на похороны какія! но я не понимаю, зачѣмъ ты такъ снисходителенъ къ старикамъ: тебѣ вѣдь позволено дѣлать улучшенія.
   

ФАУСТЪ

   Правда! ступай, постарайся переселить ахъ, знаетъ, на ту прекрасную усадьбу, которая уже была имъ предложена.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Какъ пообживутся тамъ, то сами будутъ благодарить за мѣну, хотя и не совсѣмъ добровольную.

свиститъ; приходятъ СИЛЬНЫЕ.

   Ей, вы идёмъ ни работу, и завтра во флотѣ пиръ.
   

СИЛЬНЫЕ

   Пусть хоть это вознаградилъ насъ за дурной пріемъ отъ господина.
   

Темная ночь.

ЛИНЦЕЙ на башнѣ палатъ

   Веселая жизнь моя! То и дѣла, что гляди, любуйся красотами неба и земли. Богъ же далъ мнѣ зоркіе глаза -- вижу хорошо и вблизи и вдали!

послѣ нѣкотораго молчанія

   Но не все мнѣ любоваться! пришлось, видно, и ужаснуться! Тамъ, надъ рощицей, свѣтлѣетъ: сыплются искры, появляется пламя -- хижина стариковъ въ огнѣ! Бѣдные добрые люди, спаслись бы хоть сами! Вотъ загорѣлась и часовня и роща! и нѣтъ спасенія, все, все погибнетъ --

послѣ долгаго молчанія

   все погибло, всего какъ небывало!
   

ФАУСТЪ на балконѣ

   Что тамъ вверху за жалобный голосъ? А, сторожъ, знать, завидѣлъ пожаръ! Я и самъ недоволенъ своимъ поступкомъ; но теперь уже дѣло сдѣлано. И что за бѣда? у стариковъ будетъ новое, лучше прежняго, хозяйство, а я построю на холмѣ каланчу, стану смотрѣть на все мнѣ принадлежащее и тоже на ихъ благоденствіе.
   

МЕФИСТОФИЛЬ входитъ съ Сильными

   Прости намъ! безъ бѣды не обошлось. Старики предложеній твоихъ и слушать не хотѣли; надлежало употребить силу; тутъ какой-то молодецъ, гостившій въ хижинѣ, вздумалъ защищаться и былъ, но неосторожности, убитъ; старикъ же и старухи умерли со страху. Въ суматохѣ какъ-то загорѣлась раскиданная по полу солома -- теперь горитъ все.
   

ФАУСТЪ

   Развѣ вы были глухи? Я желалъ мѣны, а не насилія! сто проклятій вамъ, окаянные!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Старая пѣсня; добровольно повинуйся силѣ!
   

ФАУСТЪ

   Помрачелось небо; пожаръ потухаетъ; отъ него вѣетъ вѣтерокъ -- мнѣ что-то страшно.
   

Передъ палатами Фауста.

Полночь.

ЧЕТЫРЕ СТАРУХИ подходятъ къ палатамъ

ПЕРВАЯ

   Я нужда.
   

ВТОРАЯ

   Я мать долговъ.
   

ТРЕТЬЯ

   Я забота.
   

ЧЕТВЕРТАЯ

   Я нищета.
   

ВСѢ КРОМѢ ЗАБОТЫ

   Мимо -- здѣсь живетъ богачъ.
   

ЗАБОТА

   Забота проникаетъ всюду.

исчезаетъ.

ТРИ СТАРУХИ

   Идемъ далѣе. Небо покрывается тучами; смотрите: изъ за нихъ, издалека, идетъ -- идетъ она, сестра наша! идетъ смерть!

удаляются.

ФАУСТЪ въ комнатѣ, у окна

   Пришли четыре, а уходятъ только три! что говорили, я не разслушалъ: кажется однако, что глухо раздалось слово: смерть!
   Нѣтъ, еще я не выбился на волю! о, еслибъ можно было удалить отъ себя все магическое, позабыть всѣ волшебныя слова, быть какъ другіе, простымъ человѣкомъ -- да, тогда бы стоило быть человѣкомъ! Я былъ такимъ -- и надобно же мнѣ было преступнымъ словомъ созвать проклятіе на себя самаго и ни все, меня окружающее, отравить вокругъ себя самый воздухъ! Теперь все меня тревожить, если не днемъ, то ночью: прокричитъ птица -- въ голосѣ ея мнѣ слышится дурное предвѣстіе; взгляну на что нибудь нечаянно -- пугаюсь, мучимый суевѣріемъ! Что это? дверь заскрипѣла, а никто не входитъ!

озирается безпокойно

   Кто здѣсь?
   

ЗАБОТА

   Я.
   

ФАУСТЪ

   Кто ты? поди прочь!
   

ЗАБОТА

   Не пойду, я здѣсь -- дома.
   

ФАУСТЪ про себя

   Не разсердиться бы мнѣ, не сказать бы какого либо волшебнаго слова!
   

ЗАБОТА

   Я сопутница человѣка, никогда нежеланная, но неизбѣжная. Зналъ ли ты когда Заботу?
   

ФАУСТЪ

   Я не шелъ, а бѣжалъ по жизненному пути; не старался ловить именно тѣ или другія изъ наслажденія, а хваталъ, какія попадали подъ руку -- желалъ, получалъ и желалъ потомъ снова; была для меня пора величія и могущества -- теперь пришла пора благоразумія и осмотрительности: этотъ свѣтъ знаю я хорошо; а простирать виды далѣе его -- намъ загражденія дорога. Да и глупъ тотъ, кто устремляетъ туда взоры! зачѣмъ мечтать о вѣчности? лучше держаться вѣдомаго, осязаемаго, идти на землѣ поземному, не довольствуясь ничѣмъ все подвигаться впередъ, и въ томъ самомъ находить щастіе и муку.
   

ЗАБОТА

   Кѣмъ я единожды овладѣю, для того уже по существуетъ щастіе, тому ничто не служить на пользу! полный мрака въ душѣ, онъ голодаетъ среди изобилія, все думаетъ о дняхъ будущихъ, всегда страдаетъ отъ этой думы.
   

ФАУСТЪ прерываетъ ее

   Полно! я тебѣ недоступенъ. Уходи, а то болтовня твоя хоть кого сведетъ съ ума.
    ой, и призываютъ его къ возсозданію для себя разрушеннаго міра. Къ пѣнію духовъ присоединяетъ свой голосъ и Мефистофель, снова повторяющій Фаусту приглашеніе спознаться поближе съ жизнью. За это онъ требуетъ пустяшную плату -- обладанія Фаустомъ въ будущей жизни. Будущая жизнь, разумѣется, для Фауста не имѣетъ никакого значенія, если онъ не нашелъ смысла и въ этой:
   
   Что будетъ тамъ, не спорю я объ этомъ.
   Дай прежде силы мнѣ покончить съ этимъ свѣтомъ.
   Потомъ ужъ создавай другой!
   Одна земля мои надежды всѣ лелѣетъ,
   Мои мученія земное солнце грѣетъ;
   А внѣ ея -- что будетъ, будь со мною!
   
   Дѣло не въ этомъ; но Фаустъ самъ не вѣритъ въ тѣ жизненные дары, которые онъ только что проклялъ. Его душу, жаждущую истинно высокаго, истинно святого, не насытитъ дьявольское, животное опьяненіе чувственностью, подобно тому какъ, по миѳическому повѣрью, пища колдуновъ и чертей не насыщаетъ. Но Фаустъ, несмотря на это, готовъ испробовать предлагаемое, готовъ рѣшиться, хотя и заранѣе презираетъ его.
   
   Такъ дай мнѣ этотъ плодъ, до времени гнилой,
   Цвѣтокъ, увядшій прежде расцвѣтанья!
   
   Положимъ, онъ проклялъ эти радости, не испытавши ихъ, но онъ твердо увѣренъ, что ими не удовлетворится, не снизойдетъ до той ступени, до какой обѣщается низвести его Мефистофель въ "Прологѣ въ небесахъ", когда
   
   Онъ будетъ прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться.
   
   Поэтому на предположеніе Мефистофеля, что онъ пресытится ими, онъ гордо предлагаетъ заключить пари, цѣною котораго онъ долженъ быть самъ:
   
   Едва лишь я на ложе лѣни
   Паду, довольный самъ собой,
   Едва, въ туманѣ наслажденій.
   Коварной ложью обольщеній
   Обманешь ты меня, -- я твой!..
   Едва лишь я скажу мгновенью:
   "Постой, прекрасно ты! Постой!" --
   Тогда я твой безъ замедленья,
   Тогда я твой, навѣки твой!
   
   Въ самомъ дѣлѣ, если Фаустъ забудетъ свои стремленія, оставитъ борьбу, если онъ задохнется въ мірскихъ наслажденіяхъ, которыя онъ самъ только что призналъ недостойными человѣка и проклялъ, -- то онъ погибъ самъ по себѣ, и Мефистофель можетъ торжествовать. Такимъ образомъ и самый договоръ между Фаустомъ и Мефистофелемъ принимаетъ форму пари, а рѣшеніе этого пари опредѣляется испытаніемъ, такимъ испытаніемъ, которое обнимало бы всю жизнь Фауста. Поэтому и письменный договоръ, котораго Мефистофель требуетъ отъ Фауста, нелѣпъ и смѣшонъ, и Фаустъ сознаетъ это. Что можетъ сдѣлать пустая росписка послѣ того, что рѣшитъ самый ходъ дѣла?
   
   Какъ обѣщаньемъ я свяжу себя пустымъ,
   Коль жизненный потокъ струей широкой мчится?
   
   Такимъ образомъ, предметомъ спора является самъ Фаустъ, его внутреннее существо, и Мефистофелю нечего заботиться о внѣшнихъ условіяхъ. Той счастливой минуты, которую Мефистофель обѣщается доставить Фаусту, послѣдній самъ желалъ бы всей душой. Вѣдь, для него больше ничего не остается дѣлать. Его пламенныя попытки въ умственныхъ поискахъ послужили ему лишь къ убѣжденію, что со всѣхъ сторонъ онъ ограниченъ несокрушимыми преградами; онъ не можетъ возвыситься надъ своимъ земнымъ, человѣческимъ положеніемъ въ качественномъ отношеніи, онъ не можетъ приблизиться къ непреложно божественному.
   
   Я думалъ о себѣ высоко,
   Но равенъ я едва-едва съ тобой!..
   Унизилъ мощный духъ меня глубоко;
   Врата природы скрыты предо мной;
   Познаніемъ я сытъ до пресыщенья;
   Мышленія во мнѣ порвалась нить...
   
   Но если онъ въ противоположность обитающему въ немъ живому божественному сознанію своего могущества не можетъ возвыситься до Божества,-- онъ хочетъ стать представителемъ человѣчества. Онъ рѣшается броситься въ кипучую сутолоку человѣческой жизни, собрать въ своей груди всю сумму того, что человѣкъ можетъ испытать, расширить свое собственное "я", свое собственное бытіе до бытія человѣчества.
   
   Я не одной лишь радости ищу;
   Хочу я сладостнымъ страданіемъ упиться,
   Хочу мучительной отрадой обновиться,
   Вкусить любви и злобы я хочу;
   Отъ жажды знанія свободною душою
   Хочу земныя всѣ мученія познать,
   Хочу извѣдать все, со всею полнотою.
   Что смертному возможно испытать!
   
   Этотъ титаническій порывъ вполнѣ достоинъ такой натуры, самые недостатки которой возвышеннѣе, чѣмъ добродѣтель простыхъ смертныхъ. Фаустъ хочетъ полнѣйшаго отсутствія иллюзіи, хочетъ узнать самыя высокія и самыя низкія формы жизни, хочетъ пройти всѣ фазисы чувственнаго наслажденія въ поискахъ за счастьемъ, котораго онъ не нашелъ въ наукѣ.
   
   Такъ укажи мнѣ путь въ пучинѣ вожделѣнья
   Огонь порывовъ страстныхъ потушить!
   Въ туманѣ волшебства глубокомъ
   Дай волю чарамъ всѣмъ твоимъ!
   Пусть время шумнымъ катится потокомъ,
   Одно событіе смѣняется другимъ,
   Пускай страданіе смѣняетъ наслажденье,
   Печаль навстрѣчу радости идетъ,--
   Лишь не смолкало бъ вѣчное движенье
   И вѣчный не стихалъ круговоротъ!
   
   Предостереженіе Мефистофеля, что такой всеобъемлющій опытъ невозможенъ для индивидуума, Фаустъ прерываетъ восклицаніемъ: Но все же я хочу!-- А такъ какъ человѣкъ созданъ такимъ образомъ, что сумма его впечатлѣній опредѣлена и ограничена темпераментомъ и одна категорія ощущеній исключаетъ другую; такъ какъ жизнь, отражаясь извѣстнымъ образомъ въ холерическомъ темпераментѣ, имѣетъ совершенно другой видъ для флегматическаго, то смѣшеніе и комбинація такихъ противоположныхъ ощущеній другъ съ другомъ или произвела бы уничтоженіе индивидуума, или потребовала бы возведенія его въ высшій порядокъ, -- въ типъ, подобно тому какъ извѣстная картина различнымъ образомъ отражается въ выпукломъ и вогнутомъ зеркалѣ и понятія выпуклости и вогнутости исключаютъ взаимно другъ друга. Это и хочетъ сказать Мефистофель въ своемъ отвѣтѣ, совѣтуя Фаусту для исполненія его замысловъ познакомиться съ поэтомъ, который совмѣстилъ бы въ его лицѣ всѣ противоположности.
   
   Пусть крѣпость льва съ оленьей быстротою
   Припишетъ онъ тебѣ восторженной мечтою,
   И пламень сына южныхъ странъ
   Сольетъ съ холодной мощью сѣверянъ, --
   Ну, словомъ, если бъ въ свѣтъ тотъ идеалъ явился,
   Я бъ Микрокосмомъ звать его не затруднился.
   
   Во всякомъ случаѣ, не обѣщая невозможнаго, Мефистофель старается ухватиться за слабую сторону патуры Фауста и небезуспѣшно. Онъ рисуетъ яркими красками чувственныя радости и наслажденія, отъ которыхъ Фаустъ отрекался прежде во имя своихъ несбыточныхъ стремленій къ титанической цѣли, а между тѣмъ теперь такъ горячо къ нимъ стремится, хотя и не ради ихъ самихъ, -- и убѣждаетъ Фауста проститься съ безсмысленными умозрѣніями и броситься прямо въ жизнь, въ круговоротъ событій.
   
   Повѣрь, кто въ умозрѣнья погруженъ.
   На звѣря тотъ голоднаго походитъ,
   Котораго злой духъ въ степи безплодной водитъ,
   Межъ тѣмъ какъ кормъ цвѣтетъ со всѣхъ сторонъ.
   
   Фаустъ рѣшается на попытку, и Мефистофель, твердо увѣренный въ своемъ успѣхѣ, въ короткомъ монологѣ, который онъ произносить, оставшись одинъ, излагаетъ программу своей дальнѣйшей дѣятельности.
   
   Да! Научись лишь разумъ презирать,
   Отвергни даръ познанья благодатный,
   Въ сѣть волшебства дозволь себя поймать,
   Поддайся духу лжи, -- и мой ты безвозвратно!
   
   Духъ лжи старается скрыть нищету своей конечной цѣли иллюзіей и обманомъ. Онъ самъ знаетъ, какъ низка и ничтожна та заманчивая чувственность, въ которой онъ думаетъ запутать Фауста; даже больше, онъ знаетъ, что если онъ предоставитъ Фауста его собственному нынѣшнему пламенному стремленію къ истинѣ, то Фаустъ, несмотря на всѣ заблужденія, выйдетъ на настоящую дорогу. Поэтому онъ будетъ постоянно раздражать въ Фаустѣ жажду чувственности, онъ погонитъ ее отъ наслажденія къ наслажденію, не дастъ ей отдохнуть, никогда не утолитъ ея вполнѣ, чтобы она становилась все-раздраженнѣе, ненасытнѣе, пока она сама собою не обратится въ прахъ. Тогда погибель Фауста вѣрна даже и безъ руководителя.
   
   Онъ долженъ міръ ничтожества познать
   И плоской пошлостью томиться;
   Онъ будетъ рваться, ползать, биться
   И вѣчной жаждою страдать.
   Въ желаньяхъ огневыхъ, измученный, голодный.--
   Онъ утоленье будетъ звать безплодно:
   Хоть пища будетъ передъ нимъ,
   Но сытости онъ не узнаетъ болѣ,--
   И чорту по своей не передайся волѣ,
   Онъ былъ бы все равно моимъ!
   
   Слѣдующая сцена, гдѣ Мефистофель, переодѣвшись въ платье Фауста, толкуетъ со студентомъ, только что прибывшимъ въ университетъ, представляетъ язвительную сатиру на всю современную науку. Дьяволъ, -- вѣрный и въ этомъ случаѣ программѣ, только что набросанной имъ для Фауста, -- такъ догматически-непреложно поучаетъ юношу, а послѣдній съ такимъ почтительнымъ страхомъ и благоговѣніемъ, съ такою наивною довѣрчивостью слушаетъ его уроки, что невольно приходитъ на умъ сравненіе съ волкомъ и Красной Шапочкой. Молодой человѣкъ еще не освоился съ мертвечиной. царствующей въ наружности школы: его тянетъ на волю, въ жизнь, его привлекаютъ удовольствія и развлеченія, но отъ нихъ онъ долженъ отказаться, если желаетъ быть заправскимъ
   
   Ученымъ, мудрымъ и извѣстнымъ
   И всѣ науки изучить
   И о земномъ, и о небесномъ.
   
   Внутренняя мертвечина его, конечно, къ этому пріучитъ; и если его не привлекаетъ какая-нибудь наука въ частности, а просто ученая слава, -- тѣмъ лучше.-- "Это -- путь прямой!" восклицаетъ Мефистофель; дѣйствительно, это тотъ самый путь, по которому идутъ и на которомъ выработываются Вагнеры. А какъ они выработываются изъ живыхъ людей, -- изъ симпатичныхъ, теплыхъ юношей, въ родѣ присутствующаго, -- Мефистофель даетъ вѣрный рецептъ:
   
   Вотъ мой совѣтъ, -- безъ дальныхъ думъ
   Итти въ Collegium logicum.
   Тамъ вамъ разсудокъ промуштруютъ,
   Въ колодки разумъ зашнуруютъ,
   Чтобъ такъ и сякъ онъ не вилялъ,
   И шелъ готовыми путями,
   Не увлекался пустяками,
   И вправо -- влѣво не зѣвалъ.
   
   И разсудокъ, мало-по-малу отлученный отъ своей живости, наконецъ привыкнетъ къ формальному мертвому мышленію, привыкнетъ къ той формулѣ, по которой двѣ положительныя истины выводятъ за собой третью, и привьетъ эту формулу къ каждому движенію своей души и своего ума. И какъ это просто:
   
   Разъ! два! и три!-- и въ шляпѣ дѣло.
   
   Благодаря такой простотѣ воздвигаются цѣлыя логическія системы, до которыхъ никогда не дошелъ бы разумъ, не посвященный въ таинства казенной логики. Къ сожалѣнію, эти системы падаютъ отъ всякаго свѣжаго жизненнаго дуновенія,-- что бы это значило? Дѣло объясняется очень просто; гдѣ живой разумъ не приложилъ своей печати, гдѣ царствуетъ сухой формализмъ, научная мертвечина, тамъ не можетъ быть жизни. Система мышленія, созданная такимъ искусственнымъ путемъ, фальшива и невѣрна сама по себѣ. Раздѣленіемъ на три момента каждаго единичнаго дѣйствія въ ней убивается все живое, какъ оно убивается ножемъ естествоиспытателя, стремящагося изслѣдовать жизненныя начала въ животномъ, когда передъ нимъ только трупъ. Претендовать на непогрѣшимость отвлеченнаго мышленія такъ же смѣшно и глупо, какъ смѣшно претендовать химику на открытіе въ безжизненномъ трупѣ encheiresin naturae -- животворной силы природы. Теперь, конечно, ученикъ не пойметъ всей безсмыслицы этого; но онъ очень ясно увидитъ эту безсмыслицу, когда, подобно Фаусту, познаетъ глубину пауки, если по дорогѣ не превратится въ Вагнера.
   А сдѣлаться Вагнеромъ ученику предстоитъ полная возможность. Мефистофель опять-таки рисуетъ полную картину постепеннаго отупѣнія юноши подъ вліяніемъ академическихъ порядковъ. Надо только строго покоряться имъ, а главное, нельзя допускать ни малѣйшаго невниманія, ни малѣйшаго недовѣрія къ тому, что говорится и проповѣдуется съ каѳедры; это все надо знать, помнить и чтить,
   
   Какъ непосредственное слово
   Святого Духа самого.
   
   Но ученикъ долженъ избрать факультетъ. Его нерасположеніе къ юриспруденціи даетъ Мефистофелю поводъ разразиться сарказмомъ по адресу этой науки:
   
   Изъ края въ край, изъ рода въ родъ
   Законъ наслѣдственный идетъ,--
   Болѣзнь народа родовая.
   
   Наука возится съ нимъ, кропотливо разбираетъ его, а между тѣмъ, подъ вліяніемъ измѣнившихся условій мѣста и времени, то, что было благомъ для одного поколѣнія, становится зломъ для другого. А въ погонѣ за этими относительными, условными правами, наука упускаетъ главное;
   
                                        О правахъ.
   Присущихъ съ дѣтства человѣку,
   И рѣчи не было отъ вѣку!
   
   Богословіе тоже не пользуется милостями Мефистофеля. Въ немъ очень трудно разобраться, что тамъ хорошо, что дурно, гдѣ ядъ и гдѣ лѣкарство. Единственное спасеніе -- полагаться на авторитеты и придерживаться словъ -- терминовъ. Чѣмъ безсмысленнѣе, чѣмъ нескойственнѣе человѣческому разуму понятіе, выражаемое словомъ, тѣмъ важнѣе самое слово. Смыслъ, который то или другое слово должно выражать, совсѣмъ необязателенъ; достаточно термина.
   
   Гдѣ смысла нѣтъ, тамъ безъ труда
   Его мы словомъ замѣняемъ.
   
   Наконецъ, ученикъ спрашиваетъ о медицинѣ. Тутъ Мефистофель рѣшается явиться сатаной, -- ударить мощнымъ аккордомъ по всѣмъ постыднымъ страстямъ человѣка. Онъ рисуетъ ученику заманчивую картину, какъ послѣдній, прикрываясь докторскимъ титуломъ, будетъ тайкомъ щекотать мелкія тайныя страстишки у своихъ паціентокъ и пользоваться этимъ для своихъ личныхъ выгодъ. Отвратительная перспектива эта прельстила ученика; ядъ запалъ въ юношескую душу, и Мефистофель торжествуетъ. На заключительную просьбу ученика, написать ему что-нибудь въ альбомъ, дьяволъ пишетъ совѣтъ райскаго змѣя: Eritis sicut Deus scientes bonum et malum, -- будьте, какъ Богъ, зная добро и зло, -- замѣняя библейское боги болѣе приличнымъ случаю Богъ.
   Вслѣдъ за уходомъ ученика снова является Фаустъ, уже готовый въ дорогу. Куда же мы? спрашиваетъ онъ. Мефистофель отвѣчаетъ:
   
                                 Куда желаешь.
   Лишь только вотъ тебѣ совѣтъ.
   Узнай сначала малый свѣтъ,
   Потомъ уже большой узнаешь.
   
   Этими словами онъ опредѣляетъ программу дальнѣйшаго хода драмы. Фаустъ долженъ узнать жизнь во всей ея полнотѣ. Для этого онъ долженъ начать ее сначала, съ низшихъ ступеней, постепенно возвышаясь въ высшіе и высшіе предѣлы ея. Онъ долженъ изучать ее, такъ сказать, съ азовъ, -- сперва узнать ее въ прежде уже установившихся формахъ: потомъ перейти къ созданію этихъ жизненныхъ формъ по своему желанію и разумѣнію. Первый отдѣлъ такого познаванія жизни и есть малый міръ, въ который Мефистофель обѣщаетъ ввести Фауста сначала; онъ составляетъ первую часть трагедіи и кончается сценою въ тюрьмѣ, пробуждающею въ Фаустѣ сознаніе того ада, въ которомъ онъ очутился, и вмѣстѣ съ сознаніемъ желаніе пересоздать свою жизнь по новымъ, болѣе совершеннымъ образцамъ. Этимъ переворотомъ въ Фаустѣ начинается вторая часть трагедіи, изображающая Фауста въ большомъ свѣтѣ.
   Первая часть начинается сценами въ погребѣ Ауэрбаха и въ кухнѣ Вѣдьмы.
   

ДВѢ ОСТАНОВКИ ПО ДОРОГѢ. СЦЕНА ВЪ ПОГРЕБѢ. КУХНЯ ВѢДЬМЫ.

   Первый фазисъ чувственнаго наслажденія, въ который Мефистофель вводитъ Фауста, есть попойка въ погребкѣ Ауэрбаха, гдѣ Мефистофель забавляетъ, а потомъ пугаетъ своимъ волшебствомъ кутящую молодежь. Это, какъ Мефистофель самъ рекомендуетъ Фаусту,--
   
                                 Веселый міръ.
   Гдѣ жизнь катится безпечально,
   Гдѣ людямъ, что ни день, то пиръ.
   Превесело живутъ ребята,
   Хотя и съ небольшимъ умомъ;
   На мѣстѣ кружатся одномъ,
   Гонясь за остренькимъ словцомъ,
   Какъ за хвостомъ своимъ котята.
   
   Въ самомъ дѣлѣ, эти пьянствующіе студенты -- добрый, искренній и даже, въ извѣстномъ смыслѣ, честный народъ. Порукою этому ихъ веселость безъ оглядки, безъ всякой мысли о будущемъ, откровенная наивность ихъ шутокъ и легкость, съ которою они способны переходить отъ недовѣрчивости и гнѣва къ добродушному, дружелюбному чувству. Фаустъ смотритъ на нихъ свысока, не можетъ скрыть своего отвращенія и презрѣнія къ нимъ и едва ли говоритъ два слова въ продолженіе всей сцены. Плоскія шутки пьяныхъ глупцовъ не представляютъ для него ничего привлекательнаго; онъ хочетъ бѣжать оттуда, но Мефистофель его удерживаетъ:
   
   Нѣтъ, подожди, дай проявиться
   Скотству во всей своей красѣ!
   
   И дѣйствительно, сперва глупой пѣсней, потомъ чудеснымъ извлеченіемъ вина изъ стола и, наконецъ, дьявольскимъ навожденіемъ, онъ заставляетъ выказаться во всей полнотѣ грязь и безсмысленность такой жизни.
   Но Фаустъ заключилъ свой договоръ съ Мефистофелемъ, очевидно, только въ минуту отчаянія и нравственнаго усыпленія. Для человѣка, котораго характеръ благороденъ по самому своему существу, который до того времени дѣйствовалъ и жилъ въ чистой атмосферѣ искренняго мышленія, невозможно такое внезапное духовное паденіе. Первый его проступокъ, открывающій возможность паденію, еще не губитъ его окончательно; правда, онъ дѣлаетъ второй болѣе легкимъ, но все-таки это облегченіе чрезвычайно невелико. Утонченныя требованія вкуса и привычки, являющіяся слѣдствіемъ долгой жизни, полной стремленія къ высокой цѣли, снова возьмутъ свое и подкрѣпятъ его въ ^борьбѣ съ искусителемъ. Мы видимъ, что Фаустъ до сихъ поръ питалъ положительное отвращеніе къ тѣмъ формамъ чувственности, которыми пытался его соблазнить Мефистофель. Поэтому надо сдѣлать, чтобы въ Фаустѣ не осталось и слѣда ни его педантической осторожности, ни угрызеній совѣсти. Надо найти средство, которое измѣнило бы его нравственно, заставило его не брезгать чувственностью.
   
   И къ праздности его пріятной пріучило.
   Чтобы ему понятно было,
   Какъ зарождается плутишка-Купидонъ,
   И какъ растетъ, и какъ играетъ онъ.
   
   Надо ввести его въ такую среду, которая оказала бы на него такое вліяніе, -- и вотъ Мефистофель приводитъ его въ кухню Вѣдьмы.
   Итакъ, кухня Вѣдьмы есть вторая сфера жизни, куда Мефистофель вводитъ Фауста. Поэтому она должна, согласно плану поэмы, быть сферой высшей, чѣмъ погребъ Ауэрбаха; она должна изображать дальнѣйшую ступень того воспитательнаго процесса, который долженъ пережить Фаустъ. Изображая человѣческую жизнь въ чрезвычайно сжатой совокупности. Гёте, по своему обыкновенію, обставилъ эту сцену такимъ разнообразіемъ аллегорическихъ масокъ и въ ея узкихъ рамкахъ изобразилъ такую широкую жизненную картину, что сжатость и аллегорическое разнообразіе чрезвычайно затрудняютъ ея пониманіе. Чтобы уяснить себѣ, что именно должна изображать эта сцена, надо обратить вниманіе на цѣль, съ какой Мефистофель привелъ сюда Фауста, а также на смыслъ того разговора, какой онъ ведетъ съ царицей этого круга -- Вѣдьмой; это дастъ ключъ къ пониманію остальныхъ аллегорій сцены.
   Цѣль Мефистофеля, какъ уже было сказано выше,-- есть пріученіе Фауста къ пріятной праздности, которая бы возбудила въ немъ чувственность. Слѣдовательно, крутъ, въ который онъ вводитъ Фауста, есть прежде всего кругъ праздности, кругъ скрытой чувственности, кругъ, особенности котораго, хотя и возникшія по иниціативѣ дьявола, возросли органически въ продолженіе цѣлаго большого періода времени и составили изъ себя атмосферу такой густоты и удушливости, что самъ духъ отрицанія, заронившій въ людей зерно этого зла. считаетъ себя неспособнымъ собственными силами создать его въ такой полнотѣ;
   
   Я самъ! Вотъ мило! Въ этотъ срокъ
   Я бъ тысячъ пять мостовъ сложить, навѣрно, могъ!
   Тутъ мало одного искусства и умѣнья,
   Тутъ надобно еще терпѣнье.
   Съ годами крѣпнетъ волшебство,
   И времени на это нужно много...
   
   Что это за кругъ, -- помогутъ намъ отгадать слова Мефистофеля къ Вѣдьмѣ:
   
   Барономъ я теперь зовуся;
   Я кавалеръ, не хуже я другихъ,
   И кровью знатною горжуся,
   И гербъ имѣю наконецъ!
   
   Итакъ, кругъ этотъ оказался свѣтскимъ кругомъ. Посмотримъ теперь, что обозначаютъ аллегорическія фигуры.
   Прежде всего намъ въ этомъ мірѣ являются мартышки -- существа, считавшіяся въ средніе вѣка полулюдьми, полуживотными, существа, живущія преимущественно подражаніемъ. Нетрудно догадаться, что подъ этимъ видомъ Гёте хотѣлъ изобразить людей, старающихся во всемъ походить на другихъ, обдѣлывать весь свой внѣшній бытъ такъ, какъ это принято уставами среды, въ которой они вращаются,-- опять-таки преимущественно свѣтскихъ людей. Но это не тотъ "большой свѣтъ", съ которымъ Фаустъ долженъ познакомиться потомъ; здѣсь люди не устраиваютъ свою жизнь по собственнымъ желаніямъ и законамъ, а, напротивъ, рабски служатъ разъ заведенному порядку. Въ этомъ смыслѣ Мефистофель и называетъ мартышекъ слугами; ихъ Вѣдьма приставила стеречь котелъ, чтобы находящееся въ немъ варево, вскипѣвъ, не перелилось черезъ край. Въ этомъ котлѣ варится супъ для бѣдняковъ -- Bettelsuppe; такимъ именемъ Гёте называлъ иногда въ своихъ критическихъ отзывахъ произведенія, пошлыя и бѣдныя по содержанію; и здѣсь это выраженіе, очевидно, тоже употреблено въ смыслѣ жалкой и безсодержательной умственной пищи для людей, слабыхъ духомъ и бѣдныхъ умомъ. Такая стряпня не ведетъ ни къ чему и ничего не производитъ, -- изъ котла поднимаются пары, въ которыхъ появляются только призрачные, скоро исчезающіе образы. Но охотниковъ до нея много, какъ вообще много людей, которыхъ удовлетворяетъ безсмысленное существованіе. Поэтому Мефистофель правъ, замѣчая:
   Гостей не мало будетъ къ вамъ.
   Вокругъ этого котла старыя и молодыя мартышки грѣютъ лапы. Мартышка-самецъ подходитъ къ Мефистофелю съ просьбой поиграть съ нимъ въ кости и обогатить его; этимъ онъ надѣется выиграть много въ общественномъ мнѣніи, потому что въ этомъ призрачномъ міркѣ все основано на слѣпой удачѣ, на лоттерейномъ, такъ сказать, счастіи, а не на дѣйствительныхъ достоинствахъ. Между тѣмъ молодыя мартышки заняты игрой: онѣ катаютъ большой стеклянный шаръ. Этотъ шаръ пусть, но онъ гремитъ и блеститъ, и мартышки радуются этому грому и блеску. Мартышка-отецъ тоже любуется шаромъ; для него этотъ шаръ -- свѣтъ, но, уже испробовавъ жизни, онъ знаетъ, это этотъ шаръ пустъ. Тѣмъ не менѣе онъ совѣтуетъ дѣтямъ быть поосторожнѣе; одинъ толчокъ, -- и блестящій шаръ разлетится въ куски, разлетятся всѣ радости блестящаго и громкаго переливанія изъ пустого въ порожнее; тогда погибель неминуема для нихъ, только и живущихъ этимъ блескомъ и громомъ.
   Между тѣмъ Мефистофель обращаетъ вниманіе на сито, въ которое, по увѣренію мартышки, можно было бы узнать вора. Дѣйствительно, мартышка, глядя въ сито, узнаетъ въ Мефистофелѣ что-то недоброе, но, чуя въ немъ силу, запрещаетъ своей самкѣ говорить про это. Таковъ характеръ и разборчивость нравственнаго чувства у людей этого круга. На вопросъ Мефистофеля, что у нихъ за горшокъ, мартышкасамка возмущена, какъ онъ не знаетъ горшка,-- того самаго сосуда, въ которомъ готовится пища общественной жизни. Но грубость Мефистофеля дѣйствуетъ на мартышекъ такъ внушительно, что они съ почтеніемъ сажаютъ его въ кресло.
   Въ это время Фаустъ не можетъ оторвать глазъ отъ волшебнаго зеркала: онъ увидѣлъ тамъ женщину ослѣпительной красоты. Да и что бы ему дѣлать въ этомъ мірѣ полулюдей, откуда Фаустъ такъ же бѣжалъ бы, какъ и изъ погреба Ауэрбаха, не будь онъ пораженъ этимъ возвышеннымъ образомъ женской красоты во всемъ томъ блескѣ, какой можетъ изобрѣсти вкусъ, изощренный тщеславіемъ и роскошью. Въ этомъ обществѣ, гдѣ все вниманіе главнымъ образомъ обращено на внѣшность, вся нравственная дѣятельность женщины преимущественно сосредоточена на созданіи для себя блестящей оболочки, одѣвающей ее такимъ обаятельнымъ сіяніемъ, что она кажется существомъ, соединяющимъ въ себѣ цѣлый прекрасный міръ, существомъ котораго недостойна земля. Но это только внѣшній блескъ, видный издали; при ближайшемъ разсмотрѣніи она стремится скрыть какимъ-бы то ни было способомъ ту грязь, то ничтожество, которое скрывается подъ этой небесной наружностью. Поэтому Фаустъ видитъ въ зеркалѣ свое чудное видѣніе только издали; а вблизи оно покрывается туманомъ. Этотъ чудный образъ засвѣтилъ въ Фаустѣ пламенное чувство любви, создалъ въ его сердцѣ идеалъ женщины и зажегъ въ немъ снова желаніе насладиться людскимъ счастіемъ.
   Мефистофель, между тѣмъ, сознаетъ себя царькомъ этого міра; ему недостаетъ только короны -- внѣшняго знака того властнаго преимущества передъ другими, на который онъ, какъ членъ этого мірка, имѣетъ право. Этотъ недостатокъ смущаетъ все общество мартышекъ, и онѣ рѣшаются кровью и потомъ людей добыть эту корону, утвердить эту власть. Но корона эта чуть держится и скоро разбивается; значитъ, не быть этимъ полулюдямъ вершителями судебъ вселенной. Такая неудача совсѣмъ обезкуражила мартышекъ: онѣ пляшутъ, поютъ что-то безсвязное и наконецъ сами сознаютъ свое безсмысліе,--
   
   Что намъ удалося,
   Что въ риѳму пришлося,
   Въ заслугу считается намъ, --
   
   такъ что даже у Мефистофеля вызываютъ насмѣшку надъ своей неумѣстной откровенностью.
   Между тѣмъ, пока мартышки занимались политическими дѣлами, въ родѣ доставленія Мефистофелю короны,-- котелъ ими былъ заброшенъ; пѣна его, не снимаемая по обыкновенію ложкой приличія, растетъ, какъ сплетня, и вспыхиваетъ яркимъ скандаломъ. Это прежде всего отражается на царицѣ этого круга -- Вѣдьмѣ; разгорѣвшееся пламя сжигаетъ ее, и она, съ бранью влетая черезъ трубу, брызжетъ пѣною на мартышекъ,-- такимъ образомъ, прежде всего отдаетъ ихъ въ жертву возросшей общественной сплетнѣ. Увидя постороннихъ, она еще яростнѣе набрасывается на нихъ; но Мефистофель теперь показываетъ себя тѣмъ, что онъ есть на самомъ дѣлѣ; бьетъ посуду и ставитъ вверхъ дномъ весь скарбъ Вѣдьмы. Вѣдьма въ ужасѣ отступаетъ передъ нимъ и проситъ прощенія, -- она не узнала въ Мефистофелѣ дьявола; у него нѣтъ больше ни копыта, ни вороновъ, которые въ средніе вѣка считались непремѣнными аттрибутами сатаны. Мефистофель отвѣчаетъ, что теперь времена измѣнились,
   
   Культура, обходя весь свѣтъ, и на чертяхъ
   Свою печать, конечно, положила,--
   И демонъ-пугало свой вѣкъ уже отжило;
   Нѣтъ нужды ни въ хвостѣ, ни въ рожкахъ, ни въ когтяхъ.
   Что до ноги, такъ, -- надо полагать,--
   Она мнѣ повредитъ въ народѣ,
   А потому, какъ это нынче въ модѣ,
   Поддѣльную икру я началъ надѣвать,
   
   Онъ даже не велитъ называть его по имени, потому что оно
   
   Въ преданія записано давно;
   Хоть, впрочемъ, людямъ все равно:
   Пусть отрицаютъ духа злого,--
   Вѣдь зло останется при нихъ!
   Барономъ я теперь зовуся;
   Я кавалеръ, не хуже я другихъ,
   И кровью знатною горжуся,
   И гербъ имѣю, наконецъ!
   
   При неприличномъ движеніи, которое тутъ дѣлаетъ Мефистофель, Вѣдьма заливается хохотомъ.
   
   Вотъ можешь у меня, мой другъ, учиться,
   Какъ нужно съ Вѣдьмой обходиться.
   
   замѣчаетъ Мефистофель Фаусту, -- можешь изучить, что болѣе всего нужно въ этомъ мірѣ, -- цинизмъ и наглая дерзость. Но въ этотъ міръ надо ввести и Фауста; для этого нужна женщина,-- и вотъ Вѣдьма къ услугамъ дьявола. Фаустъ долженъ вступить въ тотъ заколдованный кругъ, которымъ это общество ограничено, исполнить массу безсмысленныхъ обрядовъ, которыми обставлена эта жизнь; онъ долженъ, наконецъ, получать такое же духовное питаніе, какъ этотъ кругъ, -- выпить питье, составленное Вѣдьмою по непреложнымъ законамъ, царствующимъ здѣсь, окрѣпшее въ этомъ удушливомъ мракѣ въ продолженіе долгихъ-долгихъ лѣтъ. Все это вмѣстѣ должно одурманить Фауста, опьянить его. свести его на уровень полулюдей-мартышекъ,-- и тогда только возможно его увлеченіе чувственностью, его перерожденіе, его вторая молодость. Напрасно Фаустъ протестуетъ противъ безсмысленныхъ обрядовъ, безсмысленнаго бреда Вѣдьмы: Мефистофель насмѣшливо ему отвѣчаетъ, что это всегда такъ ведется, --
   
   Все это, милый мой, нестаро и неново:
   Обычай, ложь за правду выдавать, --
   Одно за три, или, обратно,
   Три за одно считая непонятно, --
   Существовалъ во всѣ вѣка,
   
   и къ подобной же безсмыслицѣ Фаустъ самъ еще недавно приковывалъ свою жизнь изъ-за призрака знанія. Какъ бы въ отвѣтъ на эти слова, Вѣдьма читаетъ:
   
   Высокую силу
   Познанья святого
   Судьбина сокрыла
   Отъ ока земного;
   Ктожъ правды не ищетъ съ усердіемъ, тотъ
   Нерѣдко ее безъ труда узнаетъ.
   
   Напоивъ Фауста зельемъ, Вѣдьма даетъ ему пѣсенку, которую онъ долженъ иногда пѣть для большаго успѣха снадобья. Фаустъ хочетъ еще разъ взглянуть на волшебный образъ въ зеркалѣ, но Мефистофелю уже теперь нѣтъ нужды прельщать Фауста идеальной красотой призрака; онъ готовитъ ему болѣе низменное удовлетвореніе, а потому и увлекаетъ его вонъ, обѣщая показать живьемъ образецъ всѣхъ женщинъ.
   

ЗНАКОМСТВО СЪ МАРГАРИТОЙ. СЦЕНА ВЪ ЛѢСУ И ПЕЩЕРЪ. ПАДЕНІЕ ГРЕТХЕНЪ.

   Между предыдущей сценою и сценами съ Гретхенъ лежитъ очевидно, большой промежутокъ времени. Напитокъ Вѣдьмы подѣйствовалъ на Фауста; сбылось предсказаніе Мефистофеля что онъ будетъ
   
   Елену видѣть въ каждой бабѣ встрѣчной.
   
   Такимъ только переворотомъ въ душѣ Фауста и можно объяснить его грубую, животную поспѣшность, съ какою онъ требуетъ у Мефистофеля, послѣ встрѣчи съ Маргаритой, "достать ему красотку".
   Едва ли когда-нибудь драматическое искусство древняго или новаго времени произвело что-либо симпатичнѣе Гретхенъ, этой бѣлокурой, довѣрчивой, простодушной дѣвушки, отмѣченной безжалостнымъ, роковымъ перстомъ судьбы. Въ ея простыхъ безыскуственныхъ рѣчахъ такъ и слышатся то первое щебетаніе весеннихъ птичекъ, когда любовь только что зарождается въ ея младенческомъ сердцѣ, то полнозвучные. глубокіе аккорды страсти, то элегическая соловьиная пѣсня. А между тѣмъ Гёте вовсе не изобразилъ въ ней идеала женственности, какъ думаютъ нѣкоторые критики; также нѣтъ основанія предполагать, что онъ хотѣлъ изъ ея жизни сдѣлать типическую трагедію всей категоріи подобныхъ ей. Въ полной драмѣ, -- если смотрѣть, разумѣется, на обѣ части ея, -- появленіе Гретхенъ имѣетъ болѣе характеръ эпизода. И хоть ужасна сама по себѣ мысль о принесеніи въ жертву одного индивидуума ради усовершенствованія другого, но это процессъ, постоянно практикуемый природой. Стало почти общимъ мѣстомъ положеніе, что природа расточительна въ отношеніи индивидуумовъ, но заботлива въ отношеніи типовъ. А Фаустъ, какъ мы видимъ, является представителемъ расы. И вотъ нѣжный, тихій, слабый ручеекъ жизни Гретхенъ увлекается съ неудержимой силой бурнымъ потокомъ жизни, болѣе глубокой и богато одаренной; и ея собственная самобытность слишкомъ слаба, чтобы противостать круговороту силъ, стремящемуся къ опредѣленной, извѣстной цѣли, все шире и глубже захватывая жизнь.
   Вышесказанное относится, конечно, не къ органической цѣлостности характера Гретхенъ, а къ тому, что этотъ характеръ всецѣло подчиненъ поэтому ходу драмы. Фаустъ долженъ познать жизненное зло не только въ теоріи, но какъ дѣятельную силу, по своему собственному опыту. Стремясь совмѣстить въ своемъ существѣ жизнь всего человѣчества, онъ долженъ раздѣлить и его паденіе. Есть только одно слабое мѣсто, гдѣ онъ уязвимъ, и тамъ Мефистофель долженъ сдѣлать первую брешь въ нравственной крѣпости характера Фауста. Въ Фаустѣ бушуютъ человѣческія страсти, и теперь, послѣ своего возрожденія, онъ болѣе, чѣмъ когда-либо, наклоненъ повиноваться внушеніямъ дьявола. Эту похоть, разыгравшуюся въ Фаустѣ при видѣ Гретхенъ. Мефистофель и надѣется сдѣлать первою ступенью для его нравственнаго низведенія. Но обаяніе чистоты и невинности смягчаетъ животныя стремленія Фауста. Въ сценѣ въ комнаткѣ Гретхенъ мы видимъ Фауста далеко не такимъ, какимъ онъ показался послѣ первой встрѣчи съ Гретхенъ. Проникнувшись атмосферой чистоты, порядка и довольства, онъ изливается въ страстной рѣчи, въ нѣжныхъ картинахъ тихаго счастія;
   
   Природа! Здѣсь, средь легкихъ сновидѣній
   Взрастила ты любимицу свою!
   Здѣсь утро бытія дитя твое встрѣчало,
   И жизнію ты грудь младенца наполняла:
   Здѣсь изъ чистѣйшихъ соковъ вещества
   Слагался образъ божества!...
   
   Въ послѣдующихъ сценахъ, съ каждымъ шагомъ быстро развивающагося дѣйствія, плотская страсть, первоначально зародившаяся въ Фаустѣ, мало по малу переходитъ въ возвышенное, честное, чисто-человѣческое чувство любви, завершающееся поэтической сценой въ саду и любовнымъ объясненіемъ Фауста.
   Но тихое счастіе любви не въ характерѣ Фауста; въ немъ слишкомъ много раздвоенности, чтобы удовлетвориться имъ, Его безпокойная натура охватываетъ его снова дикимъ порывомъ; онъ бѣжитъ, боясь своимъ неудержимымъ стремленіемъ разрушить счастіе своей возлюбленной. Въ лѣсу, въ пещерѣ одиноко предается онъ созерцанію природы. Какъ выражается Мефистофель, въ немъ пробуждается снова докторъ: ему нужна "суровая отрада размышленья".
   Въ уединеніи Фаустъ взываетъ къ Духу Земли:
   
   Великій Духъ! Ты далъ, ты далъ мнѣ все,
   О чемъ тебя просилъ я. Не напрасно
   Твой образъ мнѣ во пламени являлся.
   Ты даровалъ природы царство мнѣ,
   Ты далъ мнѣ силъ обнять ее душою
   И наслаждаться ей. Не безучастной.
   Холодною ты мнѣ явилъ ее;
   Открыта грудь ея моимъ очамъ,
   Какъ сердце друга. Мимо предо мной
   Проводишь ты ряды живыхъ созданій,
   Внушаешь мнѣ собратій находить
   Въ тиши лѣсовъ, и въ воздухѣ, и въ морѣ.
   
   'Трудно рѣшить, любовь ли его даровала ему эту силу прозрѣнія, или длинный рядъ чувственныхъ впечатлѣній. Во всякомъ случаѣ, его возвышенная духовная натура не могла оставаться въ бездѣйствіи, какъ это можетъ показаться, во все это время, и его опытъ сталъ ему драгоцѣннымъ урокомъ. Его упоеніе чувственными наслажденіями изощрило въ немъ сознаніе родства съ другими живыми существами, разоблачило его собственное органическое соотношеніе съ одушевленной и неодушевленной природой. Дѣятельный эмпиризмъ, счастливо соединенный въ душѣ Фауста съ поэтическою созерцательностью, не переставалъ открывать ему единство міровыхъ законовъ, повидимому. такъ разрозненныхъ и разнообразныхъ.
   Но Фаустъ еще до сихъ поръ не разрѣшилъ загадки бытія. по крайней мѣрѣ въ томъ смыслѣ, въ какомъ Гёте считаетъ это разрѣшеніе возможнымъ. Настолько понятная сама но себѣ истина -- "человѣку не суждено извѣдать совершенства" -- дорого стоила Фаусту. Признай онъ ее при началѣ своего поприща, вся та длинная вереница впечатлѣній, которую онъ пережилъ, была бы не нужна; но зато не развилась бы въ такой полнотѣ и разносторонности его натура. Въ теперешней стадіи его развитія признаніе этой истины показываетъ, что Фаустъ научился умѣрять свои стремленія разумной постановкой границъ. Онъ уже не тратитъ силъ на попытки добиться недостижимаго; но путь, на которомъ онъ достигнетъ полнаго духовнаго и нравственнаго развитія, ему еще не ясенъ. Будучи эвдемонистомъ по существу, онъ предполагаетъ его въ поискахъ за личнымъ благосостояніемъ. Послѣдняя цѣль его мышленія и дѣятельности есть все-:таки собственное блаженство. Открытіе "въ своей же собственной душѣ за чудомъ чуда" кажется ему безполезнымъ познаніемъ, пока онъ еще направляетъ свои силы къ достиженію этой своекорыстной цѣли.
   Какъ выше сказано, Фаустъ обращаетъ свой монологъ къ Духу Земли, и вполнѣ понятно, что онъ именно къ нему могъ излиться въ этомъ глубокомъ созерцаніи органическаго единства природы. Едва ли можно обращеніе "Великій Духъ" приписать Богу, такъ какъ во всей драмѣ нельзя найти намека, что пари между Господомъ и Мефистофелемъ было извѣстно Фаусту. А такъ какъ Фаустъ называетъ Мефистофеля его посланникомъ, то здѣсь возникаетъ серьезное противорѣчіе, объясняемое тѣмъ, что, по первоначальному плану трагедіи, Мефистофель долженъ быть посланъ Фаусту Духомъ Земли. Фаустъ жалуется, что Мефистофель сталъ частью его собственнаго существа, и онъ съ нимъ уже не можетъ разстаться. Распаляя его страсти, онъ все-таки не даетъ Фаусту окончательнаго удовлетворенія, и сердце Фауста жаждетъ даже въ самомъ наслажденіи:
   
   Онъ раздуваетъ въ сердцѣ у меня
   Къ прекрасному созданью пламень бурный,
   И я стремлюсь въ желаньяхъ къ наслажденьямъ.
   И въ наслажденьяхъ я ищу желаній:
   
   Является искуситель съ такимъ рѣзкимъ обличеньемъ, на какое онъ никогда еще не осмѣливался раньше. Сначала онъ клеймитъ Фауста за его докторскія наклонности, потомъ сожалѣетъ свои потраченные на услуги Фаусту труды, наконецъ цинически осмѣиваетъ разрѣшеніе выспреннихъ стремленій Фауста. Но на Фауста, въ его нынѣшнемъ созерцательномъ настроеніи, не дѣйствуетъ такое заигрываніе съ чувственностью. Тогда Мефистофель затрогиваетъ нѣжнѣйшую струнку его сердца.-- онъ разсказываетъ, какъ тоскуетъ покинутая Гретхенъ:
   
   Она въ окошко все глядитъ,
   За вольнымъ ходомъ тучъ слѣдитъ,
   На стѣну смотритъ городскую,
   Да цѣлый день поетъ, тоскуя:
   "Когда-бъ я птичкою была!"...
   
   На стонъ пробудившейся въ Фаустѣ страсти, Мефистофель отвѣчаетъ безстыднымъ упоминаніемъ о близнецахъ серны, съ которыми "Пѣснь Пѣсней" сравниваетъ грудь женщины. Яркостью сладострастныхъ картинъ онъ въ конецъ увлекаетъ Фауста и послѣдній рѣшается возвратиться къ Гретхенъ, проклиная судьбу, на которую онъ возлагаетъ вину своей слабости.
   Его слѣдующее свиданіе съ Гретхенъ начинается ея вопросомъ Фаусту о его религіи. Большая часть комментаторовъ Гёте видятъ въ отвѣтѣ Фауста изложеніе собственныхъ вѣрованій и религіозныхъ воззрѣній Гёте. Но Гёте слишкомъ глубоко чтилъ истину, чтобы заключить ее въ тѣсныхъ рамкахъ фразы, изъ которыхъ она должна современемъ непремѣнно вырасти. Всякое формулированіе религіозныхъ вѣрованій было, на его взглядъ, одно простое субъективное выраженіе того, во что тотъ или другой человѣкъ, или цѣлое общество людей вѣровало въ извѣстное время.
   По первому взгляду кажется, что религія Фауста, какъ она выразилась въ попыткѣ опредѣлить неопредѣлимое,-- религія чисто эстетическая, совершенно исключающая этическій элементъ, служащій основаніемъ вѣрованій Маргариты. Можетъ быть, самъ поэтъ имѣлъ намѣреніе придать ему такую окраску, чтобы ярчѣ оттѣнить тотъ переворотъ въ душевной жизни Фауста, къ которому его приведетъ впослѣдствіи время -- нахожденіе счастія въ добровольномъ заботливомъ трудѣ для блага другихъ. Но и вообще такое эстетическое вѣрованіе не лишено нравственнаго элемента. Если человѣкъ восходитъ на такую высоту міровоззрѣнія, то онъ высоко поднимается надъ своей низменной природой и не такъ легко достижимъ для низкихъ страстей. Конечно, Фаустъ можетъ пасть, несмотря на высоту своихъ вѣрованій, такъ же, какъ и всякій простой смертный. Философія, какъ и положительная религія, не предохраняютъ человѣка совершенно отъ заблужденія. Но не надо забывать, что паденіе Фауста было разсчитано Мефистофелемъ на любви, состраданіи и сочувствіи,-- благороднѣйшихъ движеніяхъ человѣческой души.
   Съ этой сцены начинается гибель Гретхенъ. Быстро слѣдуетъ ея паденіе, невольное убійство ею матери, смерть ея брата. А пока несчастная Гретхенъ невыразимыми муками искупаетъ свою невинную любовь, Мефистофель увлекаетъ Фауста въ бурную оргію Вальпургіевой ночи.
   

ВАЛЬНУРГІЕВА НОЧЬ. ИНТЕРМЕЦЦО.

   По германскому народному повѣрью, всѣ вѣдьмы и колдуны сбираются въ ночь на 1-е мая (день св. Вальнурги) на на одну изъ вершинъ Гарца -- Брокенъ справлять свой годичный шабашъ. На этотъ-то праздникъ чертовщины и приводитъ Мефистофель Фауста. Здѣсь тѣ страсти, съ которыми мы встрѣчались въ погребѣ Ауэрбаха и въ кухнѣ Вѣдьмы, являются намъ на высшей степени своего развитія и не ограничиваются тѣсными кругами жизни. Тщеславный эгоизмъ и жажда наживы, господствующіе въ домѣ Вѣдьмы, здѣсь переходятъ въ неутолимую страсть демоническаго честолюбія и въ страсть къ золоту и обогащенію; а плотскій потѣшный разгулъ въ кабакѣ Ауэрбаха -- въ ненасытимую жажду плотскихъ наслажденій до окончательнаго утопанія въ нихъ и превращенія человѣка въ скота. Фаустъ съ того времени, какъ Мефистофель ему сопутствуетъ, сдѣлалъ, очевидно, большіе успѣхи на поприщѣ чувственности. Мы видѣли, съ какой брезгливостью относился онъ къ ней въ погребкѣ и въ кухнѣ Вѣдьмы. Съ тѣхъ поръ произошла въ немъ большая перемѣна; постоянное общество Мефистофеля и тѣ преступленія, которыя онъ совершилъ полудобровольно, пріучили его ко злу. Въ этой сценѣ онъ въ первый разъ принимаетъ участіе въ дьявольскихъ удовольствіяхъ, предлагаемыхъ Мефистофелемъ, бросаясь въ безумный водоворотъ шабаша и доходя до того, за что онъ въ глубинѣ души долженъ былъ себя презирать. Можетъ, быть, Гёте хотѣлъ изобразить такимъ мнимымъ отсутствіемъ въ Фаустѣ угрызеній совѣсти его кажущуюся готовность поддаться ухищреніямъ искусителя. Но и лучшія человѣческія натуры склонны къ запретнымъ наслажденіямъ. послѣ которыхъ часто снова возвращаются на настоящій путь; пока длится такая реакція, врата спасенія не бываютъ закрыты. Но если злодѣяніе является естественнымъ плодомъ испорченной натуры, если душа человѣка уже потеряла возможность обращенія, -- то она находитъ въ злодѣяніи свое инстинктивное, логическое выраженіе. Что Фаустъ не таковъ, доказываетъ конецъ сцены, и Гёте хотѣлъ появленіемъ призрака Гретхенъ съ кровавой полосой на шеѣ, который Фаустъ видитъ среди пляски, символизировать угрызенія совѣсти, неотступно преслѣдующія Фауста даже и въ бѣшенствѣ дьявольской оргіи.
   Въ началѣ сцены мы видимъ Фауста съ Мефистофелемъ, медленно поднимающихся изъ ущелья въ гору, около деревень Ширке и Элендъ, -- послѣднихъ, самыхъ высокихъ пунктовъ человѣческаго жилья на Брокенѣ. Фаустъ восхищается признаками наступающей весны, -- зеленѣющей березой и запахомъ сосенъ; онъ бодро идетъ впередъ и отказывается отъ помела, предлагаемаго ему Мефистофелемъ. Послѣдній, напротивъ, далеко не радъ веснѣ; его отрицающей натурѣ противно видѣть возрожденіе природы, и ему нравится больше морозъ. Ночь дѣлается темнѣе; Мефистофель подзываетъ Блуждающій огонь и во имя дьявола приказываетъ ему вести ихъ, угрожая въ противномъ случаѣ задуть его совсѣмъ. По народному повѣрью, блуждающіе огни -- злые духи, которые заводятъ путника вовсе не туда, куда слѣдуетъ. Появляющійся здѣсь Огонекъ имѣетъ такой же характеръ и привыкъ ходить мыслетями; но угроза Мефистофеля подѣйствовала на него, и онъ, угадывая въ Мефистофелѣ хозяина, обѣщается вести прямо, насколько это позволитъ ему его природа.
   Путники дорогой напѣваютъ поперемѣнно. Поэтъ не указалъ, кто изъ нихъ какую строфу поетъ; но по смыслу можно догадаться, что первую и четвертую поетъ Мефистофель, вторую Огонекъ, а третью и пятую Фаустъ. Такимъ образомъ они достигаютъ возвышеннаго пункта, откуда Мефистофель предлагаетъ Фаусту полюбоваться зрѣлищемъ:
   
   Посмотрика, нашъ Мамонъ,
   Какъ на праздникъ, освѣщенъ!
   
   Мамонъ -- дьяволъ богатства -- раскрываетъ внутри горы свое золотое жилище, наполненное драгоцѣнностями. Помѣщеніе жилища Мамона въ срединѣ горы имѣетъ то значеніе, что богатство разжигаетъ въ человѣкѣ страсть себялюбія, жажду стоять выше всѣхъ, властолюбіе и стремленіе къ плотскимъ наслажденіямъ, доставляя возможность удовлетворять всему этому. Показывая Фаусту блескъ Мамона, Мефистофель не можетъ удержаться отъ восклицанія:
   
   Мы счастливо сюда поспѣли!
   
   потому что поднимается буря, ломаются и трещатъ деревья, воютъ вѣтры, волшебная пѣсня гремитъ дикимъ стономъ, и на шабашъ несутся гости.
   
   На Брокенъ! Время наступаетъ,
   Посѣвъ восходитъ полевой;
   На Брокенъ мы летимъ гурьбой,
   Тамъ Уріанъ насъ ожидаетъ,
   Туда, къ нему, и старъ и младъ,
   Не чуя ногъ, теперь летятъ!
   
   Вѣдьмы и колдуны, ближайшіе служители царствующаго здѣсь Уріана, какъ въ средніе вѣка называли сатану, несутся на вершину Брокена, къ подножію его престола, въ вихрѣ страстныхъ желаній стать ближе къ тому, кто въ безконечной гордынѣ задумалъ нѣкогда вытѣснить Бога. Эгоистическій инстинктъ проявляется въ нихъ съ сокрушительной силой страстнаго стремленія подняться выше другихъ, безпощадно подавить ихъ собой. Впереди всей этой толпы, мчащейся на козлахъ, вилахъ, помелахъ и палкахъ, ѣдетъ Баубо -- миѳическая кормилица богини Деметры, извѣстная своею наглостью; она ѣдетъ на поросной свиньѣ, которая, какъ и ея всадница, является олицетвореніемъ безстыдства. Хоръ избираетъ Баубо своею предводительницей. Спѣша, вѣдьмы толкаютъ другъ друга, ранятъ вилами и душатъ своихъ дѣтей, которыхъ, по народному повѣрью, онѣ берутъ съ собой на Брокенъ.
   Слѣдомъ за ними несутся колдуны. Во всѣхъ страстныхъ движеніяхъ, добрыхъ или злыхъ, женщина впереди мужчинъ, потому что преобладающій элементъ въ ея природѣ -- страстность чувства. На первыхъ порахъ страстнаго движенія за ней не можетъ угнаться мужчина; за то вспыхнувшая неестественнымъ огнемъ энергія страсти въ женщинѣ оставляетъ ее скорѣе, чѣмъ мужчину, тогда какъ медленно возрастающая изъ колебаній страстность послѣдняго болѣе и болѣе набирается мощью силы, -- и онъ сразу, наконецъ, однимъ мощнымъ шагомъ становится впереди женщины и идетъ безтрепетно, безъ устали и упорно впередъ, оставляя ее позади,--
   
   Однимъ скачкомъ мы пролетимъ.
   Что въ сто шаговъ не сдѣлать имъ,
   
   поютъ колдуны. Летящія вѣдьмы зовутъ отставшихъ:
   
   Эй вы! Чтобъ вамъ съ озеръ подняться!
   
   Но тѣ хотятъ прежде вымыться, привести себя въ приличный видъ. Онѣ не такъ безстыдны, какъ первыя; онѣ -- вѣдьмы болѣе слабыя. Хотя онѣ и одинаковой природы съ передовыми вѣдьмами, но у нихъ нѣтъ въ достаточной степени безстыдства и наглости -- силъ, поднимающихъ на вѣдьмовскую высоту; имъ нужно казаться чистыми. А вотъ одна вѣдьма застряла въ разсѣлинѣ скалы и съ отчаяннымъ воплемъ зоветъ на помощь:
   
   Я триста лѣтъ уже тружуся.
   А все внизу я, подъ горой.
   
   Кто эта вѣдьма, -- комментаторы Гёте расходятся въ толкованіяхъ: одни видятъ въ ней олицетвореніе науки, съ возрожденія которой прошло уже триста лѣтъ, но которая еще и въ наше время не двинулась впередъ, а увязла въ педантизмѣ, какъ въ щели. Другіе утверждаютъ, что Гёте разумѣлъ здѣсь духовенство протестантской церкви, или лучше клерикализмъ его, отдавшій протестантство подъ власть государства, такъ что оно увязло въ кулакѣ государственной власти.
   Далѣе, мы видимъ полувѣдьму, медленно плетущуюся вверхъ; ей нѣтъ покоя дома и нѣтъ удачи здѣсь. Она могла только наполовину сдѣлаться вѣдьмой, наполовину отдаться вѣдьмовскому желанію и старанію стать выше другихъ. Нужда и домашнія заботы, которыхъ она не можетъ отклонить отъ себя, держатъ ее внизу насильно; вѣроятно, она представляетъ собою классъ бѣдныхъ людей, которые съ завистью смотрятъ на богатые классы. Вся эта чертовщина опускается на вершину гору и наполняетъ ее; начинается празднество и, какъ говоритъ Мефистофель,
   
   Шумятъ, толкаются, бранятся,
   Болтаютъ, шепчутся, кричатъ,
   Сбиваютъ съ ногъ другихъ, тѣснятся.--
   Ужъ подлинно здѣсь настоящій адъ!
   
   Онъ ищетъ Фауста, а Фауста уже оттѣснили далеко отъ него. Покорный всеобщему потоку Фаустъ стремится туда же, куда и всѣ, -- къ самой вершинѣ горы, гдѣ возсѣдаетъ Уріанъ. Онъ желаетъ видѣть это лицомъ къ лицу, разгадать его, какъ онъ желаетъ разгадать причины всего существующаго. Тамъ онъ можетъ удовлетворить своему стремленію -- проникнуть въ загадку бытія, хотя бы съ одной стороны; тамъ онъ можетъ найти ея разоблаченіе. Для этого-то Фаустъ и явился на Брокенъ; но Мефистофель вовсе не намѣренъ исполнить желанія Фауста. Онъ не желаетъ, чтобы Фаустъ доискивался корня зла, чтобы онъ уразумѣлъ его сущность, такъ какъ зло само по себѣ не имѣетъ бытія, а существуетъ лишь, какъ отрицаніе добра и правды, и только какъ отрицаніе, не имѣющее ничего поставить на мѣсто отрицаемаго. Онъ отговариваетъ Фауста, утверждая, что
   
   Тамъ можетъ многое загадкою явиться.
   
   Въ самомъ дѣлѣ, Фаустъ, понявъ безсодержательность зла. поставилъ бы себѣ новый вопросъ, новую загадку: какъ же этотъ безсодержательный призракъ, эта ложь можетъ править жизнью? Разрѣшеніемъ этой загадки раскрылась бы для Фауста и сама истина: а Мефистофель этого совсѣмъ не хочетъ. Можетъ быть также, соревнованіе стать выше другихъ могло быть обращено въ хорошую сторону благородной натурой Фауста; а это не по сердцу духу отрицанія, обѣщавшемуся пріучить Фауста "прахъ глотать и прахомъ тѣмъ гордиться". Но только онъ увлекаетъ Фауста прочь, къ сферамъ болѣе низкимъ, въ среду людей, духовная сторона которыхъ подавлена плотскою, поглощена животностью. Онъ ведетъ его сперва въ кружокъ людей, обманутыхъ жизнью, сброшенныхъ ею съ пути ихъ эгоистическихъ стремленій, не удержавшихся на той высотѣ, которой они достигли, -- людей представителей регресса. Передъ нами уволенный министръ генералъ въ отставкѣ, выскочка, потерявшій королевскую благосклонность, и забытый авторъ вспоминаютъ доброе старое время. Въ насмѣшку надъ ними Мефистофель самъ принимаетъ образъ старика и пародируетъ ихъ жалобы. Этимъ людямъ ничего болѣе неостается, какъ умирать, или, пока живы, тѣшиться какими-нибудь плотскими удовольствіями; все живое у нихъ залито себялюбіемъ, которому они служили всю свою жизнь. Вѣдьма-торговка старается за-дешево сбыть никуда негодный товаръ: быть можетъ, эти старички не прочь будутъ прибѣгнуть къ средствамъ, которыя прежде для нихъ были дѣйствительны, а теперь потеряли всякое значеніе.
   Между тѣмъ какъ Фаустъ теряетъ голову въ этой массѣ наплывающей чертовщины, является Лилитъ, по сказанію раввиновъ, это была первая жена Адама, считавшая себя равною съ нимъ по происхожденію, а потому нежелавшая ему покоряться и вступившая потомъ въ сношеніе съ дьяволомъ. Въ германскихъ народныхъ сказаніяхъ этимъ именемъ называется бабушка дьявола. Ея появленіе, очевидно, опьяняетъ и Фауста; это доказывается его безстыдными рѣчами въ пляскѣ съ вѣдьмой-красоткой, между тѣмъ какъ Мефистофель танцуетъ со старухой. Яркимъ контрастомъ происходящему является Проктофантазмистъ, громогласно за являющій:
   
   Какъ смѣете вы, дьявольское племя?
   Чортъ на ногахъ не въ состояньи встать, --
   Извѣстно это всѣмъ и признается всѣми!--
   А вы еще пустилися плясать!
   
   Слово Проктофантазмисъ -- греческое; оно означаетъ видящій духовъ спиною. Подъ этимъ именемъ Гете вывелъ Фр. Николаи, берлинскаго книгопродавца и писателѣ-раціоналиста. Николаи страдалъ странной болѣзнью: онъ даже въ состояніи бодрствованія видѣлъ галлюцинаціи. Отъ этой болѣзни онъ вылѣчился, приставляя себѣ сзади піявки, которыя препятствовали приливу крови къ головѣ. Какъ мыслитель, онъ былъ врагомъ Канта, Фихте, Тика, Шлегеля и Гёте. Поэтому Гёте и возвелъ его въ типъ мыслителя такого направленія, которое, величая себя философіей здраваго смысла, отвергало и признавало несуществующимъ все, что выше самой обыденной разсудочности, -- мыслителя, неспособнаго подняться до идеи. Проктофантазмистъ видитъ духовъ и сердится, что они тутъ, когда доказано, что они не только плясать, а и на ногахъ стоять не могутъ. Для него реально и истинно только то, что можно видѣть, слышать и осязать; для него не существуютъ никакія духовныя силы.
   
   -- А этотъ для чего на балъ явился къ намъ?
   
   спрашиваетъ красотка, -- Гдѣ нѣтъ его? отвѣчаете Фаустъ, т.-е. гдѣ нѣтъ людей съ такимъ пошлымъ образомъ мыслей? Они всюду и суютъ носъ вездѣ; между тѣмъ Проктофантазмистъ продолжаетъ сердиться:
   
   Исчезни, скройся, родъ проклятый!
   Вѣдь мы же просвѣщали васъ;
   Мы такъ умны, -- а чертенята
   И слушать не желаютъ насъ!
   Вѣдь нѣтъ васъ, нѣтъ! Но я твержу напрасно,
   И Тегель все кишитъ видѣньями! Ужасно!
   
   Тегель -- помѣстье Гумбольдтовъ около Берлина, извѣстное своими привидѣніями. Наконецъ, уставши, Проктофантазмистъ удаляется, надѣясь впослѣдствіе уничтожить чертей и поэтовъ, которые способствуютъ вѣрованію въ духовъ.
   Появленіе Проктофантазмиста, которое при всей своей комичности не могло не произвести нѣкотораго отрезвляющаго впечатлѣнія на Фауста; а также мышь, выскочившая изо рта танцовавшей съ нимъ вѣдьмы, -- предзнаменованіе бѣдствія, -- пробуждаютъ въ Фаустѣ высокое внутреннее "я", которое было заглушено въ немъ бѣснованіемъ оргіи. Послѣ опьяненія чувственностью, какъ мрачное похмелье, являются угрызенія совѣсти. Фаустъ указываетъ Мефистофелю на появляющійся вдали призракъ.
   
   Прекрасное дитя ты видишь въ отдаленьи?
   Какъ хороша она! Какъ мертвенно блѣдна!
   Какая медленность въ движеньи,
   Какъ будто скована она!
   Какъ полонъ взоръ ея глубокою тоскою!
   Мнѣ Гретхенъ бѣдную мою напомнилъ онъ...
   
   Напоминаніе о Гретхенъ въ такую минуту непріятно Мефистофелю. Но онъ напрасно старается пугать Фауста призракомъ Медузы, превращающей въ камень всякаго, кто на нее посмотритъ. Фаустъ продолжаетъ любоваться привидѣніемъ.
   
   О, сколько счастья въ немъ и сколько въ немъ томленья!
   Онъ приковалъ меня, волшебный этотъ взоръ!
   Вкругъ шеи мертвенной, но дѣвственно прекрасной
   Снурокъ едва замѣченъ тонкій, красный,
   Какъ будто остріемъ провелъ его топоръ...
   
   Тогда Мефистофель рѣшается отвлечь его вниманіе спектаклемъ, о которомъ только что объявляетъ Servillibis (служебный духъ). Неизвѣстно, привлекло ли вниманіе Фауста это зрѣлище; но душевное волненіе, поднявшееся въ Фаустѣ при видѣ призрака, заставляетъ думать, что Фаустъ не захотѣлъ смотрѣть интермеццо.
   Интермеццо это не имѣетъ никакого отношенія къ ходу пьесъ, а является только сборникомъ Ксеній (эпиграммъ) Гёте на разныхъ современниковъ. Оберонъ, царь эльфовъ, герой Шекспировской драмы "Сонъ въ лѣтнюю ночь", помирившись съ своей супругой Титаніей, празднуетъ свою золотую свадьбу. Директоръ театра радуется, что для нынѣшняго представленія не требуется мѣнять декорацій, и машинисты, -- сыны Мидинга (Мидингъ -- директоръ Веймарскаго театра во времена Гёте),-- могутъ сегодняшній день оставаться въ покоѣ. Герольдъ возвѣщаетъ празднованіе золотой свадьбы Оберона и Титаніи и выражаетъ радость по случаю ихъ примиренія. Оберонъ сзываетъ эльфовъ на праздникъ. Является Пукъ, -- духъ-плутъ, въ родѣ домового; является Аріель, прекрасный поэтическій духъ-дитя, сзывающій своею пѣснью массу разныхъ лицъ, хорошихъ и дурныхъ, портреты которыхъ изображены въ слѣдующихъ четверостишіяхъ. Въ заключеніе перваго отдѣла, Оберонъ и Титанія высказываютъ приличную случаю мораль относительно возможности супружескаго счастья только въ разлукѣ. Оркестръ, составленный изъ мухъ, комаровъ, лягушекъ и сверчковъ, гремитъ, съ нимъ чередуется соло -- волынщикъ. Новоиспеченный геній -- Духъ образующійся -- стряпаетъ въ честь празднества стихотвореніе, чѣмъ возбуждаетъ насмѣшку своей "Парочки". Такимъ образомъ, празднество открыто, и на него, привлеченные пѣснью Аріеля, являются гости.
   Всю серію портретовъ этихъ "гостей", можно раздѣлить на четыре группы. Прежде всего передъ нами являются люди искусства. Любопытный путешественникъ -- тотъ-же Николаи, котораго мы видѣли въ Практофантазмистѣ, -- удивляется, какъ могъ ему въявѣ явиться Оберонъ, въ котораго онъ не вѣритъ. Ортодоксъ обиженъ эпитетомъ "прекраснаго бога", которымъ Любопытный путешественникъ наградилъ Оберона; по мнѣнію Ортодокса, онъ не болѣе, какъ чертъ. Этимъ Гёте осмѣиваетъ разсужденіе Штольберга по поводу баллады Шиллера "Боги Греціи", гдѣ Штольбергъ находитъ неприличнымъ давать имя боговъ миѳическимъ богамъ Греціи, признаннымъ отцами церкви за демоновъ. Далѣе является Сѣверный Художникъ, свысока смотрящій на германское искусство и считающій его только приготовленіемъ къ изученію античнаго.- Потомъ является Пуристъ -- Кампе, ратовавшій за очищеніе нѣмецкаго языка. Какъ моралистъ и педагогъ, онъ не можетъ выносить такого вульгарнаго и безстыднаго общества, какое онъ встрѣтилъ здѣсь; всего двѣ вѣдьмы позаботились о сохраненіи приличій и немного напудрились. На это нравоученіе нахально отвѣчаетъ молодая Вѣдьма, что, обладая прекраснымъ тѣломъ, не для чего его скрывать. Вѣдьма-Матрона обижается такимъ замѣчаніемъ. Послѣдними двумя эпиграммами поэтъ, должно быть, намекалъ на возникшіе въ то время споры о наготѣ въ античномъ искусствѣ. Сладострастные музыканты не даютъ покоя голой вѣдьмѣ и вызываютъ замѣчаніе капельмейстера. Флюгеръ, поворачиваясь по вѣтру, говоритъ въ одну сторону одно, въ другую -- другое; въ этомъ видятъ эпиграмму на Штольберга, который былъ другомъ юности Гёте, и сначала отличался черезъ чуръ либеральными взглядами, а потомъ перешелъ на сторону клерикаловъ.
   Слѣдующій рядъ ксеній даетъ намъ изображеніе того благочестиво-набожнаго настроенія, которымъ была тогда проникнута извѣстная часть нѣмецкаго общества. Этотъ рядъ открывается Ксеніями Шиллеровскаго "Альманаха Музъ", которыя хвалятся своимъ сатанинскимъ происхожденіемъ. Ихъ самохвальство возмущаетъ Геннингса, который въ своихъ "Лѣтописяхъ страдающаго человѣчества" обвинялъ Шиллеровскія Ксеніи въ "санкюлотствѣ, оскорбляющемъ каждое святое чувство", въ "жалкомъ злорадствѣ". Геннингсъ выступаетъ здѣсь еще подъ именемъ "Генія времени" и "Музагета", -- заглавія двухъ его сочиненій. Въ обѣихъ этихъ ксеніяхъ, онъ ждетъ на Брокенѣ большихъ успѣховъ, чѣмъ въ литературѣ. Николаи, въ качествѣ Любопытнаго путешественника, снова появляется; онъ вмѣстѣ съ Бристеромъ въ Берлинѣ имѣлъ манію всюду видѣть происки іезуитовъ, такъ что за ними даже утвердилось прозвище "искателей іезуитовъ". Приходитъ Журавль -- кличка, данная Гёте Лафатеру; онъ пришелъ на Брокенъ ловить рыбу въ мутной водѣ. Его осмѣиваетъ Свѣтскій Человѣкъ, -- сынъ міра, какъ называлъ себя Гёте въ одномъ своемъ стихотвореніи, обращенномъ къ Лафатеру и Базедову.
   Но вотъ слышится новый приближающійся шумъ, который Танцоръ принимаетъ за новый оркестръ. Являются новыя лица, приводящія въ смущеніе танцмейстера своимъ необычнымъ поведеніемъ. Музыкантъ находитъ, что, если бы не сила гармоніи, этотъ народецъ пожралъ бы другъ друга, до того враждебно они другъ къ другу относятся. Это -- философы, представители разныхъ школъ, по-своему обсуждающіе то, что происходитъ кругомъ ихъ на Брокенѣ. Ихъ споры сбиваютъ съ толку самый оркестръ, такъ что капельмейстеръ снова дѣлаетъ музыкантамъ замѣчаніе.
   Наконецъ, является четвертая группа -- типы недавнихъ политическихъ переворотовъ-французской революціи. Являются Ловкіе, послѣ паденія трона немедленно перешедшіе на противную сторону; и Неловкіе, которые не сумѣли этого сдѣлать и потеряли свой главный жизненный элементъ. Блестятъ Блуждающіе Огни, -- выскочки, люди вчерашняго дня. Упавшая Звѣзда, -- потерпѣвшее ни на что неспособное дворянство, -- никакъ неможетъ приспособиться къ своему новому положенію. А вотъ -- люди революціи, благодаря ей пріобрѣвшіе силу, -- Духи-Толстяки. Интермедія заключается шуткой Пука. Аріель приглашаетъ всѣхъ, имѣющихъ крылья, вслѣдъ за собой въ волшебный край цвѣтовъ, и оркестръ pianissimo оканчиваетъ представленіе.
   

ПОСЛѢДНІЯ СЦЕНЫ ПЕРВОЙ ЧАСТИ ТРАГЕДІИ.

   Съ той минуты, какъ Фаустъ покинулъ Брокенъ, въ его жизни окончился кризисъ; онъ снова идетъ своею прежнею дорогой, и Мефистофель не имѣетъ надъ нимъ никакой силы. Если дьяволу удалось вовлечь его въ грязь порока, то все-таки онъ не имѣлъ силы извратить душу Фауста въ самомъ ея корнѣ. Совѣсть въ Фаустѣ все еще бодрствуетъ, великодушіе и благородство все еще поддерживаютъ ее. Онъ бѣжалъ отъ Гретхенъ, вѣроятно, не зная ея положенія, только для того, чтобы спасти свою собственную жизнь. Теперь, когда онъ это узналъ, онъ не хочетъ слышать голоса самосохраненія, онъ хочетъ быть около нея. Мефистофель напрасно старается сдержать его благородный порывъ; напрасно онъ напоминаетъ Фаусту, что она не первая, что постыдно сожалѣть о погибели одной незначительной жизни ему, кто желалъ бурь и грозъ, волновавшихъ человѣчество съ самаго начала его существованія, кто желалъ извѣдать радость и горе милліоновъ. "Зачѣмъ же ты знаешься съ нами, если ты слишкомъ слабъ для этого?" говоритъ Мефистофель. "Хочешь летать, а боишься головокруженія?" Фаустъ отвѣчаетъ проклятіемъ и проситъ Духа Земли обратить Мефистофеля въ его прежній образъ пса.
   Глядя со стороны, нельзя не отрицать, что въ словахъ Мефистофеля есть нѣкоторый оттѣнокъ справедливости, но и въ душѣ Фауста лежитъ какое-то неясное сознаніе, изливающееся въ его бурныхъ проклятіяхъ. Сѣть, въ которую онъ попалъ съ открытыми глазами, запутала его, и онъ не можетъ выйти изъ нея. Когда-то въ прогулкѣ съ Вагнеромъ, онъ призывалъ духовъ, которые могли бы ему "дать жизнью подышать иною". Онъ презиралъ узкій удѣлъ обыкновеннаго смертнаго, онъ страстно стремился вникнуть въ жизнь, извѣдать ея горе и радости; но онъ для этого долженъ былъ стать выше обыкновеннаго человѣческаго уровня; онъ долженъ былъ проклясть
   
           Радости стяжанья,
   Съ рабомъ, сохой, семьей, женой.
   
   А между тѣмъ, по словамъ Мефистофеля, для такой жизни Фаустъ оказался слишкомъ слабъ; онъ не отрѣшился еще отъ любви и состраданія, чувствъ, привязывающихъ его къ тому узкому жребію, который такъ презирала его гордая душа. Видимо справедливый выводъ Мефистофеля имѣетъ однако слабую сторону. Вѣрнѣе было бы сказать: если исполненіе твоего желанія требуетъ отъ тебя жертвы той, которая для тебя всего дороже въ жизни, то и желаніе твое ложно и безсмысленно. Если Фаустъ самъ не пришелъ къ такому выводу, то только потому, что ему помѣшала глубина его отчаяннаго горя.
   Эта сцена нѣсколько грѣшитъ противъ сообразности времени въ драмѣ. Рожденіе Маргаритой ребенка, убійство его, судебное слѣдствіе и смертный приговоръ -- все это заняло времени по крайнѣй мѣрѣ годъ. А между тѣмъ. Вальнургіева ночь происходила чрезъ два дня послѣ смерти Валентина, а эта сцена слѣдуетъ непосредственно за Вальнургіевой ночью. Но это нисколько не вредитъ впечатлѣнію, какъ не вредитъ ему исполненіе на сценѣ въ одинъ вечеръ драмы, дѣйствіе которой обнимаетъ годъ или болѣе.
   Въ слѣдующей сценѣ Фаустъ съ Мефистофелемъ скачутъ на черныхъ копяхъ мимо эшафота, приготовленнаго для Гретхенъ, Фаустъ кого-то видитъ вокругъ плахи. Онъ спрашиваетъ Мефистофеля: "что тамъ у плахи они затѣваютъ? Вверхъ поднимаются, внизъ опускаются, долу склоняются, вьются кругомъ". Мефистофель презрительно отвѣчаетъ: "Вѣдьмы на сходкѣ"! Фаустъ продолжаетъ наблюденія. "Вѣютъ надъ чѣмъ-то иль что освящаютъ". Тогда Мефистофель насильно увлекаетъ его: Мимо! мимо!
   Несмотря на свою краткость, сцена полна выраженія. Въ самомъ дѣлѣ тто-ли, это вѣдьмы вкругъ плахи? Но тогда зачѣмъ оый^,_угать Фауста новымъ призракомъ послѣ всего того, чего онъ насмотрѣлся на Вальнургіевой ночи? Зачѣмъ Мефистофель такъ старается, такъ торопится замять разговоръ о нихъ? Вѣрнѣе, что это не демоны тьмы, а ангелы свѣта вѣютъ надъ мѣстомъ, гдѣ завтра будетъ казнена невинная, и освящаютъ его. Потому-то Мефистофель и старается, видя ихъ, скрыть свое волненіе оскорбительнымъ восклицаніемъ: Вѣдьмы на сходкѣ! Потому-то онъ и спѣшитъ отвлечь отъ нихъ вниманіе Фауста, торопя его: Мимо! мимо!
   Но вотъ они и въ темницѣ: Мефистофель усыпляетъ сторожей и Фаустъ отпираетъ двери.
   
   Забытымъ трепетомъ душа моя полна;
   Вся скорбь земная въ ней теперь гнѣздится!
   
   Онъ достигъ цѣли, къ которой онъ стремился, онъ взялъ на себя всѣ радости и все горе человѣчества. Но какая разница между дѣйствительнымъ страданіемъ и горемъ и теоретическимъ предчувствіемъ его въ умѣ философа! Что онъ достигъ своими стараніями совмѣстить міровую жизнь въ самомъ себѣ? Онъ только разбилъ единственную жизнь, которая ему была дорога.
   Онъ на дѣлѣ испыталъ ощущеніе, которое никогда не рисовало ему его изобрѣтательная фантазія, -- ощущеніе мучительнаго сознанія, что онъ разбилъ безвозвратно жизнь дорогого ему существа. Это сознаніе и заставляетъ его медлить передъ дверью тюрьмы, откуда слышится безсмысленная пѣсня бѣдной помѣшанной дѣвушки:
   
   Вѣдьма -- мать моя
   Извела меня;
   Мой отецъ -- злодѣй, --
   Онъ заѣлъ меня...
   
   Гретхенъ принимаетъ его за палача; упрашиваетъ дать ей пожить, Фаустъ слышитъ эти рѣчи, похожія на бредъ, но не находитъ въ нихъ ни одного упрека ему -- ея убійцѣ. Дѣвушка мечтаетъ о свободѣ, о своемъ разорванномъ вѣнкѣ, о своемъ ребенкѣ. Шолный тоски и отчаянія, Фаустъ бросается передъ ней на колѣна; Гретхенъ понимаетъ это, какъ приглашеніе къ предсмертной молитвѣ, ей чудится адъ съ его муками,--
   
   Ты видишь ли, адское пламя
   Пылаетъ подъ нами?
   Чу, стонъ нескончаемых шаго недостатка для богача! Звонъ этого колокола, благовоніе липъ для меня нестерпимо. И здѣсь разрушается все мое могущество; какъ избавиться отъ этой мысли! Колоколъ гудитъ, а я въ отчаяніи!
   Меф. Разумѣется, какая-нибудь досада должна же отравлять твои наслажденія. Я согласенъ; всякому благородному уху непріятенъ этотъ рѣзкій звонъ.
   Фаустъ. Упорное сопротивленіе стариковъ, ихъ своенравіе, портитъ мнѣ все. Я наконецъ устану быть справедливымъ.
   Меф. Да и что тебя останавливаетъ? Тебѣ давно пора заводить колоніи.
   Фаустъ. Ступай же и отведи стариковъ, ты знаешь прекрасное мѣстечко, которое я для нихъ выбралъ.
   Но Мефистофель не раздѣляетъ филантропическихъ идей Фауста, который уже боится грѣха. Присутствіе Мефистофеля влечетъ за собою проклятіе. Демонъ страшно исполняетъ данное порученіе: онъ поджигаетъ бѣдную хату стариковъ, которые вмѣстѣ съ гостемъ своимъ дѣлаются жертвами пламени, въ то время, когда несчастный Фаустъ мечтаетъ о новомъ, покойномъ жилищѣ, устроенномъ для нихъ. Густой дымъ, который поднялся надъ развалинами хижины, расходится и превращается въ четыре страшныя привидѣнія: они приближаются къ дворцу въ видѣ безобразныхъ старухъ.
   Первая. Я недостатокъ.
   Вторая. А я вина.
   Третья. Я забота.
   Четвертая. А я нужда.
   Всѣ. Дверь заперта; мы не можемъ войти;
             Тамъ живетъ богачъ; къ нему нѣтъ пути!
             Недостатокъ. Я въ тѣнь превращусь.
   Вина. А я въ ничто.
   Нужда. Отъ меня богачъ отвернетъ лицо.
   Забота. Вы, сестры мои, не можете дойти до него; одна забота доберется и до богача.

(Она исчезаетъ).

   Недостатокъ. Старыя сестры, спѣшите за мной.
   Вина. Я не отстану отъ тебя.
   Нужда. И я пойду по твоимъ слѣдамъ.
   Всѣ. Тучи проходятъ; звѣзды гаснутъ; а тамъ, позади, издалека приходитъ братъ, приходитъ ....смерть.
   Фаустъ (во дворцѣ). Я видѣлъ четырехъ, а ушли только три. Я не могъ понять, о чемъ онѣ говорили. Въ ихъ словахъ упоминалась нужда, и смерть отвѣчала на этотъ звукъ. И все это было такъ глухо, такъ отзывалось привидѣніями!... Ахъ! я еще отъ этого не освободился, еще не могъ удалить отъ своего пути колдовства, еще не разучился, какъ заклинаютъ духовъ. О, если бы я могъ одинъ стоять передъ тобой, природа, тогда бы еще стоило быть человѣкомъ.
   И я имъ былъ въ то время, когда еще блуждалъ въ туманѣ, еще не проклялъ страшнымъ словомъ и себя, и людей. А теперь воздухъ напитанъ привидѣніями, и я не знаю, какъ отъ нихъ освободиться. Удастся ли прожить одинъ хорошій, ясный день,-- ночь запутаетъ въ свои сновидѣнія. Мы идемъ домой съ цвѣтущаго поля,-- вдругъ каркаетъ птица; о чемъ она каркаетъ? о несчастій! Суевѣріе и рано и поздно запутываетъ насъ въ свои таинственныя сѣти, привязывается къ намъ, пугаетъ и грозится; мы, испуганные, останавливаемся и дрожимъ.... Дверь заскрипѣла, а никого нѣтъ. (Вздрогнувъ). Есть ли здѣсь кто нибудь?
   Забота. Есть.
   Фаустъ. Но кто же ты?
   Забота. Я здѣсь.
   Фаустъ. Удались!
   Забота. Я здѣсь на своемъ мѣстѣ.
   Фаустъ. Остерегись, не произноси волшебныхъ заклинаній.
   Забота. Если ухо и не услышитъ твоего имени, сердце чуетъ мое присутствіе. Въ какомъ бы видѣ я ни являлась, я всегда страшна и могуча. По дорогамъ, надъ волнами я печальный товарищъ. Никто меня не ищетъ, а всѣ находятъ; всѣ проклинаютъ и всѣ мнѣ льстятъ. Ты никогда не зналъ Заботы?


   Фаустъ. Я свѣтъ лишь мелькомъ пробѣжалъ,
             За наслажденіе безсмысленно хватался;
             Что было не по мнѣ, съ тѣмъ скоро разставался,
             Что ускользало, отпускалъ.
             И только требовалъ и только совершалъ.
             А тамъ опять желалъ, а тамъ опять пытался;
             И бурно прожилъ жизнь, сперва могучъ и смѣлъ,
             Теперь, умно и осторожно;
             Я этотъ міръ вполнѣ уразумѣлъ,
             А то, что тамъ, намъ видѣть невозможно.
             Тотъ глупъ, кто съ мыслію пустой
             Глядитъ туда безумными глазами
             И думаетъ найти своихъ за облаками.
             Здѣсь мѣсто для тебя! Здѣсь только твердо стой!
             Зачѣмъ въ такую даль пускаться?
             Кто самъ силенъ, тому и міръ не нѣмъ;
             Что онъ пойметъ, за то онъ можетъ взяться:
             И пусть доволенъ будетъ тѣмъ!



   Забота. Кѣмъ я только завладѣю, для того нѣтъ помощи на свѣтѣ. Его обниметъ вѣчный мракъ; солнце для него не взойдетъ и не закатится. Онъ не умѣетъ обладать сокровищами. Радость и горе становятся въ глазахъ его пустыми бреднями; среди избытка и роскоши онъ умираетъ отъ голода. И наслажденіе и слезы онъ откладываетъ на слѣдующій день, живетъ только въ будущемъ и никогда не кончитъ дѣлъ своихъ.
   Фаустъ. Перестань! Ты этимъ меня не обманешь. Я не хочу слышать твоихъ нелѣпостей. Ступай; такая безсмыслица хоть кого съ ума сведетъ.
   Забота. Онъ не знаетъ, идти ли или остаться, ему не достаетъ рѣшимости. Среди гладкой дороги, онъ ходитъ ощупью, неровными шагами; теряется больше и больше; на все смотритъ криво; онъ и себѣ и другимъ въ тягость; ему душно, онъ задыхается, но не задохнется; не покоряется и не отчаявается.
   Фаустъ. Отверженные демоны! Такъ издѣваетесь вы надъ человѣчествомъ; самые покойные дни вы запутываете страданіями. Трудно избавиться отъ демоновъ, трудно разорвать таинственную связь; но твоего могущества, Забота, я не признаю.
   Забота. Такъ узнай же его прежде, чѣмъ я съ проклятіями тебя оставлю. Люди во всю жизнь свою жалкіе слѣпцы; ослѣпни же и ты на закатѣ дней своихъ. (Исчезаетъ).
   Фаустъ (слѣпой). Темная ночь посѣтила меня; но тамъ во мнѣ самомъ горитъ яркій свѣтъ. Спѣшу совершить, что я задумалъ. Одно только слово властителя имѣетъ вѣсъ. Вставайте, слуги! Исполняйте замыслы мои!
   Здѣсь, наконецъ, просыпается въ Фаустѣ горькое сознаніе проклятія, которымъ обременяетъ его страшное присутствіе демона. Фаустъ чувствуетъ необходимость нравственнаго очищенія. Самыя благія намѣренія его превращаются въ преступленія отъ страшнаго содѣйствія Мефистофеля. Недаромъ стучится Забота въ двери несчастнаго богача; но тяжело ея присутствіе для Фауста; чары ему надоѣли; онъ отрекается отъ магіи, которая погубила его; отрекается отъ суетнаго стремленія за предѣлы здѣшняго міра, отъ познанія того, что недоступно прямому наблюденію, что предоставлено другому времени, другой жизни.


   Фаустъ дышетъ свободнѣе; волшебный міръ духовъ уже не имѣетъ надъ нимъ привычнаго вліянія; будущее его не смущаетъ; ревностное исполненіе настоящихъ обязанностей успокоиваетъ дѣятельнаго слѣпца. Онъ трудится для человѣчества, и въ исполненіи своихъ благодѣтельныхъ намѣреній находитъ полную награду за благородные безкорыстные труды. И среди этой дѣятельности къ нему приходитъ смерть. Она застаетъ его за исполненіемъ его послѣдняго желанія,
   Фаустъ. Болото тянется вдоль по горамъ: оно заражаетъ все, до чего я добился. Мое послѣднее желаніе состоитъ въ томъ, чтобы отвести отъ моихъ владѣній это вредное болото. Тогда-бы я открылъ новыя области цѣлымъ милліонамъ людей, и они бы поселились тамъ въ дѣятельной свободѣ, хотя и не безопасно, на зеленыхъ, плодородныхъ поляхъ; привольно было-бы людямъ и стадамъ на новой землѣ, на холмахъ, взгроможденныхъ трудами человѣка; внутри раскинется роскошная земля; пускай разъяренное море нахлынетъ волнами, оно уступитъ общему сопротивленію и отойдетъ. Я весь преданъ этой мысли; въ ней заключается крайній выводъ человѣческой мудрости. Только тотъ достоинъ жизни и свободы, кто каждый день долженъ ихъ завоевать для себя. Такъ младенецъ, мужъ и старецъ прожили-бы здѣсь, окруженные опасностями, свои назначенные сроки. На такую толпу хотѣлъ бы я взглянуть; съ вольнымъ народомъ стоять на свободной землѣ! Тогда-бы я могъ сказать мгновенью: Остановись! Тебѣ я радъ!-- И цѣлыя столѣтія не уничтожили бы слѣдовъ моего существованія.-- Въ предчувствіи этого высокаго счастія я вкушаю теперь высшее мгновеніе жизни!
   Роковое слово, на которомъ былъ основанъ договоръ съ Мефистофелемъ, произнесено; срокъ наступилъ и Фаустъ умираетъ. Мефистофель, окруженный Лемурами, принимаетъ свою добычу.
   Меф. Никакое наслажденіе его не насытило, никакое счастіе его не удовлетворило; бѣднякъ, который такъ долго боролся со мною, хотѣлъ удержать послѣднее, дрянное мгновеніе. Время воцарилось; старикъ умеръ; часы остановились.
   Хоръ. Остановились; они молчатъ какъ полночь; стрѣлка падаетъ.
   Меф. Падаетъ; все совершилось.
   Хоръ. Все прошло.
   Меф. Прошло? Какое глупое слово? Зачѣмъ прошло? Все одно, что прошло, что не было?--
   Мефистофель окружаетъ себя цѣлымъ легіономъ демоновъ, для того чтобы, вѣрнѣе удержать душу Фауста. Но имѣетъ-ли онъ право на эту душу? Выполнилъ-ли онъ условія договора? удовлетворилъ-ли желанія Фауста? успокоилъ-ли его чувствомъ самодовольствія?-- Нѣтъ! Фаустъ на закатѣ дней понялъ свое назначеніе, и съ этихъ поръ вліяніе Мефистофеля потеряло надъ нимъ всю свою силу; неутомимая дѣятельность, употребленная на пользу человѣчества, строгое исполненіе обязанностей, которыя достались на его долю, успокоили Фауста въ послѣдніе дни его жизни.
   Небесные ангелы спускаются на землю и уносятъ душу Фауста къ престолу вѣчнаго милосердія. Демонъ тьмы, пораженный красотою чистыхъ ангеловъ свѣта, не можетъ удержать добычи, которую онъ неправедно присвоилъ себѣ.
   Хоръ ангеловъ встрѣчаетъ душу Фауста.
   Спасенная грѣшница молится за него теплыми слезами: Маргарита, очищенная раскаяніемъ отъ своего невольнаго преступленія, теперь пришла заступницей Фауста къ подножію вѣчнаго трона, и ея молитвой, ея слезами, бѣдный труженикъ находитъ успокоеніе отъ тяжкихъ трудовъ земного странствія, отъ бурныхъ страстей и отъ сомнѣній, которыя вездѣ его преслѣдовали.
   Вся эта картина спасенія Фауста проникнута трогательнымъ стремленіемъ души человѣческой, для которой земля только временная обитель. Душа -- только гость на землѣ; ее ожидаетъ другая родина и она, освободясь отъ бренной одежды праха, улетаетъ на лоно любви и милосердія.


   

ПРИМѢЧАНІЯ

Посвященіе и прологъ.

   Въ посвященіи поэтъ обозначаетъ свое личное отношеніе къ трагедіи. Подъ старость онъ досказываетъ намъ созданіе юности. Чудный новому поколѣнію, онъ воспоминаетъ прежніе годы и прежнихъ друзей; при нихъ развивалась дума поэта. Ихъ нѣтъ! однихъ разнесла буря жизни по широкому лицу земли, другихъ не стало! бѣдный поэтъ довѣряетъ свое созданіе, свои слезы и радости новому поколѣнію; его страшатъ рукоплесканія чужой толпы; но тайная сила вдохновенія увлекаетъ его къ прошедшему и въ пестромъ морѣ воспоминаній исчезаетъ печальная существенность.
   Прологъ показываетъ отношеніе поэта къ внѣшнему міру. Характеръ трехъ дѣйствующихъ лицъ развитъ съ необыкновеннымъ искусствомъ; это вѣрный списокъ съ природы. Расчетливая спекуляція директора приводитъ въ негодованіе независимую, гордую душу поэта; а юморъ, въ видѣ комика, становится посредникомъ между поэтическимъ и существеннымъ бытомъ человѣка. См. Falk, стр. 320.
   

Первая сцена въ кабинетѣ.

   Мы видимъ глубокомысленнаго ученаго, который, прошедъ всю область человѣческаго знанія, удостовѣрился въ ограниченности жалкихъ ислѣдованій ума. Ненасытная жажда истины, соединяясь съ творческимъ воображеніемъ поэтической души, указываетъ ему новый путь въ невидимомъ мірѣ духовъ. Чувствуя таинственную связь существъ, сопряженныхъ неразрывною цѣпью на различныхъ ступеняхъ бытія, онъ восклицаетъ: Тебѣ доступенъ міръ духовъ!
   Книга Нострадама укажетъ ему дорогу въ высшія сферы. Онъ видитъ изображеніе духа природы; но его обширная, творческая дѣятельность навсегда останется недоступною человѣческому уму; онъ заклинаетъ духа земли, но подавленный, пораженный словами мощнаго видѣнія, онъ падаетъ съ горькимъ чувствомъ собственной немощи. Приходъ Вагнера спасаетъ его отъ отчаянія. Вагнеръ -- живая каррикатура мертваго, книжнаго знанія, прямое противорѣчіе Фаусту, бездушный образецъ жалкой, самодовольной учености. Гинрихсъ, стр. 73, видитъ въ немъ представителя эмпирическихъ наукъ, а въ Фаустѣ представителя философіи. Разговоръ съ Вагнеромъ убѣждаетъ Фауста еще болѣе въ ничтожности земныхъ покушеній. Жизнь дразнитъ его уродливыми личинами тысячи заботъ Ему наскучило быть игрушкою неразрѣшимыхъ сомнѣній; смерть раскроетъ ему неразгаданный узелъ жизни; онъ рѣшился и твердою рукою подноситъ ядовитое зеліе къ устамъ. Ззонъ колоколовъ съ ближняго храма его останавливаетъ. Дѣтскія воспоминанія оживляются. Остатокъ религіознаго чувства, удерживаетъ его отъ погибели. См. Вебера стр. 71, Лейтбехера. стр. 261 Дюнцера, стр. 29.
   Р. 28 1. 10. Михаилъ Пострадамусъ, р. 1503 у 1566. придворный медикъ Карла IX и знаменитый прорицатель Франціи. Книга его издана въ 1555 г. подъ заглавіемъ: Les prophecies de М. Michel Nostradamus. Dont il у en а troi cens, qui n'ont encores jamais esté imprimées, trouves en une bibliothèque délaissez par l'autbeur. A Troyes par Pierre Chevillot. l'imprimeur du roi См Morhof. Polyhistor 1. 10.
   P. 28 1. 21. Макрокосмусъ, духъ природы, духъ вселенной;
   Р. 30 1. 1. Микрокосмусъ, духъ земли; отраженіе духа вселенной въ тѣсныхъ предѣлахъ нашей планеты. Гёте заимствовалъ эти два лица изъ теозофіи и космогоніи среднихъ вѣковъ. Книги Парацельса. Агриппы. Гельмонта и другихъ, представляютъ намъ странную смѣсь древнихъ, орфическихъ преданій, идей Платона и гностиковъ и нелѣпыхъ, каббалистическихъ выдумокъ.
   

Сцена за городскими воротами.

   Изъ тѣснаго кабинета, отъ мертвой утвари ученаго, этого символа безжизненнаго воззрѣнія на науку, Фаустъ переходитъ въ открытое поле, на свѣтлый пиръ весенней природы. Въ противоположность безпокойному, внутреннему боренію души, мы переходимъ къ шумному, деревенскому празднику. Въ живой картинѣ кипящаго народа мы встрѣчаемъ то же безотчетное стремленіе, то же движеніе впередъ. Вся эта сцена обрисована свѣжими красками жизни. Фаустъ, недовольный незаслуженными похвалами народа, удаляется отъ толпы. Воспоминаніе чумы снова убиваетъ его сознаніемъ человѣческой немощи. Въ немъ опять просыпается стремленіе къ иному міру; онъ опять призываетъ духовъ и таинственный пудель магическими кругами приближается къ нему.
   Р. 57 1. 25. Алхимическіе составы среднихъ вѣковъ.
   Р. 62 1. 12. Преданіе упоминаетъ тоже о собакѣ Фауста, называя ее Prestigiar.
   Р. 62 1. 12. Это мѣсто объясняется мыслями Гёте о монадахъ. Пудель, слѣдуя дѣйствію какой-то невидимой силы, (дѣйствію верховной монады) болѣе и болѣе приближается къ Фаусту. Такимъ образомъ высшая монада привлекаетъ другія слабѣйшія, подчиняя ихъ сферѣ собственной дѣятельности. Falk, стр. 226
   

Вторая сцена въ кабинетѣ.

   Фаустъ возвращается въ сопровожденіи пуделя. Созерцаніе природы успокоило бурныя волненія души. Въ торжественномъ расположеніи духа исчезаетъ мелкая страсть Пудель ворчитъ. Ему не нравится одинокая бесѣда успокоеннаго философа; Фаустъ замѣчаетъ наконецъ необыкновенныя движенія пуделя. Подозрѣвая значеніе страннаго гостя, онъ заклинаетъ его магическими формулами. Пудель распадается въ туманѣ и въ видѣ странствующаго студента является Мефистофель. Самый колоссальный характеръ этой трагедіи есть Мефистофель. Проникнутый живою, творческою мыслію поэта, онъ представляется въ ясномъ образѣ дѣйствительной жизни. Всякое сомнѣніе въ невѣроятности и невозможности подобнаго явленія исчезаетъ передъ убѣдительною силою изображенія. Въ Мефистофелѣ нѣтъ ничего неестественнаго. Мы бы не удивились, встрѣчая подобный характеръ въ пестрыхъ явленіяхъ жизни. А между тѣмъ въ немъ проявляются темныя стихіи демона съ такою силою очевидной истины, что мы молча принимаемъ олицетвореннаго сатану, какъ необходимое, естественное явленіе. Въ философическомъ смыслѣ гётева созданія, Мефистофель представляетъ начало зла, какъ нравственную необходимость.
   Въ немъ сосредоточиваются всѣ видимыя отрицанія въ природѣ и въ индивидуальномъ характерѣ каждаго человѣка. Онъ является только тогда, когда Фаустъ потерялъ уже путеводную нить своего назначенія. Мефистофель представляется въ видѣ обыкновеннаго человѣка. Въ немъ, повидимому, повторяются тѣ же страсти, слабости и добродѣтели; но и самая привязанность, самое состраданіе, которое иногда въ немъ проявляется отравлено ядовитымъ дыханіемъ отрицанія. Кому удалось сдружиться съ мыслію о необходимости зла, тому является оно въ мудромъ домоводствѣ Божіемъ, какъ условная сила, содѣйствующая по предначертаніямъ вѣчнаго закона къ движенію благой, непостижимой цѣли. См. Weber, стр. 35. Falk, стр. 229. Deyks, стр. 21. Enk, стр. 34.
   Р. 67 1. 10. Ключъ Соломона, магическая книжка. составленная европейскими каббалистами. См. Adelungs Geschichte der menschlichen Thorheit. Часть 4, стр. 332.
   P. 68 1. 19 Это заклинаніе основано на трактатѣ глубокомысленнаго, но суевѣрнаго Парацельса: de Num phis Sylphis, Pigmaeis, et Salamaiidris et de ceteris spiritidus. Заклиная пуделя, Фаустъ обращается къ четыремъ главнымъ духамъ, которые могли въ немъ скрываться, къ духу огня (Саламандра), къ духу воды (Ундина), къ духу воздуха (Сильфа) и къ духу земли, къ домовому (Incubus). См. Leutbecher, стр. 269 и Weber, стр 85.
   Р. 74 1. 9. По ученію магіи Пентаграмма или Пентильфа представляетъ изображеніе земли и ада. Она бываетъ двоякаго рода. Одинъ употребляется для заколдованія. между тѣмъ какъ другой снимаетъ чары. См. Grotefend, въ Allgemeine Encyciopädie von Ersch und Gruber. Часть III, стр. 81.
   

Сцена условія.

   Фаустъ, отверженный могущественнымъ явленіемъ духа земли, измученный безпрерывнымъ повтореніемъ напраснаго стремленія, съ презрѣніемъ принимаетъ предложеніе Мефистофеля. Онъ знаетъ, что чортъ не можетъ удовлетворить его духовнаго стремленія, знаетъ, что этимъ путемъ онъ не дойдетъ до высокой цѣли человѣческаго назначенія; но утомленный тщетными усиліями ума. онъ хочетъ утолить мучительную, духовную жажду наслажденіями чувственности. Договоръ совершается и Мефистофель торжествуетъ; но чортъ на этотъ разъ ошибается въ своихъ разсчетахъ. Ослѣпленіе человѣка, который всѣми силами высокаго ума искалъ разрѣшенія тайнъ природы, не можетъ быть продолжительно. Чувственныя наслажденія не наполнятъ дѣятельной, умственной жизни.
   Р. 98 1. 17. Эти слова примѣняются къ пребыванію Гёте въ Лейпцигѣ, но въ нихъ заключается и общая иронія на безжизненныя словопренія ученыхъ, на бездушное разложеніе частей безъ уразумѣнія духовнаго смысла цѣлаго.
   Р. 100 1. 9. Мы, можетъ-быть, и здѣсь найдемъ примѣненія къ метафизикѣ кантовой школы, предполагая эти слова слѣдствіемъ опасеній, возбужденныхъ въ Гёте полемикой Гердера и Гаманна противъ Канта. См. Leutbecher, стр. 272.
   

Погребъ Ауербаха.

   Эта сцена, какъ и слѣдующая, находится въ неразрывной связи съ предыдущими. Мефистофель, увлекая Фауста изъ тѣснаго кабинета на шумное поприще чувственной жизни, дѣйствуетъ по собственному, предварительному соображенію, выраженному словами:
   
             Я увлеку его дорогой жизни шумной,
             Путемъ ничтожности пустой.
   
   Аллегорическое значеніе этой сцены указываетъ, можетъ быть, на вторую шлезвигскую школу, которая наполняла Германію грозными произведеніями необузданнаго воображенія. Основаніемъ сцены послужило самое преданіе.
   

Кухня вѣдьмы.

   Въ этой сценѣ Мефистофель разгорячаетъ воображеніе Фауста, возбуждая чувственность его волшебными напитками. Чортъ вѣренъ и непоколебимъ въ своихъ намѣреніяхъ. Онъ дѣйствуетъ на страсти, на чувственную сторону Фауста. Искуситель представляетъ ему роскошное изображеніе женщины, рисуетъ ему наслажденія нѣги и все болѣе и болѣе завлекаетъ его въ свои соблазнительныя сѣти. Разсматривая эту сцену, какъ каррикатуру нелѣпостей литературнаго міра, мы находимъ въ ней ѣдкую сатиру, направленнную преимущественно противъ журналистовъ того времени. Переписка Шиллера и Гёте объясняетъ намъ въ этомъ случаѣ многія темныя мѣста и выраженія. Рейхардъ, Поссельтъ, Гсннигсъ. Бютъ, Генцъ и другіе играютъ забавныя роли въ этомъ соборѣ безумія и нелѣпостей. Котъ-журналистъ, жадный до платы и денегъ, можетъ и въ наше время служить образцомъ литературныхъ торгашей. Нелѣпая декламація вѣдьмы тоже похожа на напыщенныя выраженія мнимыхъ философовъ, которые пользовались по своему объѣдками Канта. Фихте и другихъ великихъ мыслителей того времени. См. Weber, стр. 94. Lentbecher. стр. 274.
   

Фаустъ и Маргарита.

   Встрѣча Фауста съ Маргаритой пріуготовлена предыдущей сценою. Эта дивная исторія любви представлена поэтомъ съ ужасающей истиной. Характеръ Маргариты -- высокій образецъ дѣвственной чистоты. Гёте украсилъ его всѣми прелестями простоты и невинности. Маргарита одно изъ тѣхъ поэтическихъ созданій, которыя, нисколько не выходя изъ предѣловъ нашей природы, привлекаютъ насъ всѣмъ очарованіемъ идеальнаго міра. Я не знаю, кромѣ Шекспира другого поэта, который былъ бы такъ искусенъ въ изображеніи женскихъ характеровъ, какъ Гёте. Чувственность сводитъ Фауста съ Маргаритой. Любовь и довѣріе губятъ бѣдную дѣвушку. Но въ ясномъ зеркалѣ этой чистой, дѣвственной души отражается мрачное изображеніе преступнаго любовника: онъ боится этого милаго существа, которое дѣтскою простотою торжествуетъ надъ нимъ. Но демонъ, къ которому онъ прикованъ, поджигаетъ страсти, торопитъ къ наслажденію, ближе и ближе стягиваетъ лукавыя сѣти и топитъ въ необдуманномъ преступленіи. Все развитіе этой любви, паденіе Маргариты, смерть брата, убитаго Фаустомъ, страшная сцена въ соборѣ, гдѣ внутреннему карающему голосу души отвѣчаетъ строго церковное пѣніе, все это возбуждаетъ невольное участіе глубокою, поражающею истиною.
   

Валпургіева ночь.

   Мефистофель увлекаетъ Фауста от погибающей Маргариты. Стараясь заглушить въ немъ внутренній голосъ души, онъ приводитъ его на шумный праздникъ волшебнаго міра. Въ этомъ грязномъ, нестройномъ хаосѣ онъ хочетъ разорвать послѣднія пружины, связывающія Фауста съ человѣчествомъ. Эта сцена сама по себѣ представляетъ разрѣшеніе одной изъ самыхъ трудныхъ поэтическихъ задачъ, ежели только поэзія допускаетъ задачи. Передъ нами совершается дивное олицетвореніе небывалаго, фантастическаго міра. Брокенъ, въ мрачномъ костюмѣ своемъ, какъ исполинъ волшебнаго преданія, открываетъ намъ пеструю картину ли каго праздника. Блудящіе огни, духи металла, совы, вѣдьмы, вѣшу мной пляскѣ, съ громкимъ хохотомъ мелькаютъ передъ глазами. Все дышетъ, все кипитъ какою-то волшебною жизнію. Съ другой стороны, представляется намъ ѣдкая сатира литературнаго міра, политическихъ и философическихъ мнѣній того времени. Многія изъ этихъ колкихъ выходокъ обнаружены, другія, можетъ быть, навсегда останутся загадками.
   Р. 227 1.21. Баубо -- достойная представительница вѣдьмъ, элевзинская дочь земли, олицетвореніе самаго дерзкаго безстыдства. См. Weber, стр. 101.
   Р. 234 1.1. Подъ именемъ генерала, Гёте хотѣлъ изобразить судьбу Дюмурье и другихъ, подобныхъ ему мужей, которые, переживъ свою эпоху, испытали черную неблагодарность народа, забывшаго всѣ ихъ заслуги.
   Р. 234 1.6. Министръ представляетъ легимитистовъ до 1789 года.
   Р. 234 1.11. Подъ этимъ именемъ Гёте изобразилъ революціонеровъ, которые, изгнавъ аристократію изъ ея наслѣдныхъ дворцовъ, сами поселились въ нихъ, безъ труда привыкая къ нѣгѣ и роскоши въ этомъ быстромъ переходѣ отъ нищеты къ богатству.
   Р. 2361.7. Лилитъ -- миѳическое лицо стараго еврейскаго преданія. Самое названіе тождественно съ названіемъ Илитіи (Ειλήϑυια, Ελείϑυια, Eleutho). Понятіе евреевъ не противорѣчитъ первоначальному значенію этого древняго греческаго божества. Сюда оно въ свою очередь, вѣроятно, перешло изъ вавилонскихъ и арабскихъ преданій. Крейцеръ выводитъ это заключеніе изъ сходства словъ: Lilith, Alilat, Mylitta. Эти выраженія соотвѣтствуютъ понятіямъ Ночи и Родовъ, (Seiden de Oils syris). Какъ богиня родовъ Илитія имѣетъ почти то же значеніе, какъ и Латона (λαϑω, ληϑὼ). Она древнѣе Крона (Pausanias VIII, 21). Самый хаосъ не превосходитъ ея въ этомъ отношеніи, или лучше сказать сливается съ нею въ одно понятіе. Какъ богиню родовъ мы встрѣчаемъ ее уже въ Иліадѣ (XIX, 103). Преданіе говоритъ, что она пришла изъ странъ гиперборейскихъ въ Делосъ, чтобы помогать Латонѣ въ ея занятіяхъ. У буддистовъ Мая имѣетъ то же значеніе.
   Р. 1371.18. Буквальное значеніе слова указываетъ на книгопродавца и ученаго Фридриха Николая, помѣстившаго въ Бистровой Neuer Berliner Monatsschrift въ 1799 году статью подъ заглавіемъ: Beispiel einer Erscheinung mehrerer Phantasien nebst einigen erläuternden Anmerkungen, въ которой доказывалъ, что различныя фантастическія видѣнія, возмущавшія его въ 1791 г., были ни что иное, какъ слѣдствіе геморроидальной болѣзни. Этотъ человѣкъ возбуждалъ противъ себя общее негодованіе всѣхъ благомыслящихъ людей своими опрометчивыми и дерзкими сужденіями о многихъ современныхъ ему знаменитостяхъ.
   

Сонъ въ Валпургіеву ночь.

   Эта интермедія заимствована изъ шекспирова "Сна въ лѣтнюю ночь"; въ ней изображено нѣсколько литературныхъ и философическихъ портретовъ; поэтъ, повидимому утаилъ, многіе куплеты; по крайней мѣрѣ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ мы видимъ явные промежутки. Можетъ быть время и Эккерманъ откроютъ намъ когда-нибудь таинственный, валпургскій мѣшокъ, о которомъ упоминалъ Гёте въ разговорахъ съ Фалькомъ. См. Falk, стр. 92.
   Р. 245 1.6. Мидингъ былъ директоромъ веймарскаго театра; къ нему относится и стихотвореніе, напечатанное въ полномъ собраніи гётевыхъ сочиненій.
   Р. 246 1.3. Фантастическое лицо въ свитѣ Оберона. См. "Сонъ въ лѣтнюю ночь" Шекспира.
   Р.246 1.8. Воздушный геній въ услугахъ мага Проспера. См. "Бурю" Шекспира.
   Р. 274 1.14. Еще выходка противъ книгопродавца Николая.
   Р. 247 1.23. Въ стихотвореніи die Götter Griechenland's, Шиллеръ жалуется на бездушное, холодное воззрѣніе современныхъ поэтовъ на природу и съ горькимъ упрекомъ вспоминаетъ живую, греческую миѳологію. Это стихотвореніе навлекло на бѣднаго Шиллера негодованіе многихъ богослововъ, которые, не разумѣя истинной мысли поэта, провозгласили его атеистомъ.
   Р. 248 1.1. Судя по одной изъ гётевыхъ ксеній, этотъ куплетъ относится къ художнику Карстену.
   Р. 248 1. 6. Неудачные опыты Кампе. очистить нѣмецкій языкъ отъ иностранныхъ словъ, произвели этотъ куплетъ.
   Р.249 1.11. Геннингсъ былъ издателемъ двухъ журналовъ: Генія времени и Музагета; онъ нападалъ на Шиллера и Гёте за сочиненіе ксеній.
   Р. 250 1.5. Еще выходка противъ Николая и Бистера, которые въ своихъ сочиненіяхъ безпрерывно толковали о тайныхъ дѣйствіяхъ уничтоженнаго ордена іезуитовъ.
   Р. 251 1.22. Лафатеръ. См. Eckerinann's Gespräche mit Göthe II. стр. 70
   P. 252 1.5. Острота этого куплета состоитъ въ непереводимой игрѣ словъ, основанной на созвучіи выраженій Teufel и Zweifel.
   

Послѣдняя сцена.

   Путешествіе по Брокену не произвело желаннаго впечатлѣнія на Фауста. Узнавъ о несчастномъ положеніи Маргариты, онъ съ ужасомъ спѣшитъ въ ея темницу, желая освободить несчастную жертву своей любви. Сцена въ темницѣ принадлежитъ къ самымъ чистымъ и трогательнымъ произведеніямъ драматической поэзіи. Характеръ безумной Маргариты обрисованъ яркими красками. Простота языка необыкновенная, даже въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ бѣдная страдалица, близкая смерти, возвышается до лирическаго одушевленія Я не умѣлъ передать высокихъ красотъ оригинала; я въ нѣкоторыхъ мѣстахъ даже отступалъ отъ него, думая болѣе о смыслѣ, нежели о словахъ подлинника. Буквальный переводъ не всегда бываетъ и точнымъ переводомъ; по моему мнѣнію славное достоинство хорошаго перевода состоитъ въ томъ, что онъ по возможности производитъ то же впечатлѣніе, какъ и подлинникъ.
   Я перевелъ только первую часть Фауста, которая, касаясь всѣхъ вопросовъ жизни, въ поражающей картинѣ всѣхъ страстей и слабостей человѣка, имѣетъ особую занимательность и сама по себѣ представляетъ стройное цѣлое. Вторая часть, богатая красотами символической поэзіи, не имѣетъ того живого, драматическаго движенія. До 1831 года мы знали только первую часть съ весьма немногими отрывками изъ второй, которая принадлежитъ послѣднимъ годамъ гётевой жизни. Обѣ эти части, сохраняя ту же идею и то же направленіе, представляютъ между собою отношеніе юношескаго пыла и старческаго спокойствія одного и того же человѣка.
   
   

(К пажу)

             Вам от молоденьких подальше нужно быть;
             Старейшие вас могут оценить.
             Теснятся другие.
             Еще идут!.. Труд тяжек у меня!
             Быть может, правдою скорей избавлюсь я?
             Не нравится: мне ложью жить милее...
             Верните, Матери, мне Фауста скорее!

(Осматриваясь кругом.)

             Тускнеют свечи в зале. Двор в волненьи.
             Я вижу всех придворных: в нетерпеньи
             Ряды их длинные идут по переходам.
             Они все в рыцарский попасть желают зал;
             Старинный зал, с трудом он их вобрал,
             Он переполнен стекшимся народом.
             Висят ковры -- стен древних украшенья,
             В углах и нишах -- блеск вооруженья;
             Не нужно, кажется, чтоб духов вызывали,
             Они живут, как дома, в этом зале.
   

РЫЦАРСКИЙ ЗАЛ

Слабое освещение. Император и двор на местах.

Герольд

             Занятье старое -- спектакли возвещать,
             Но духи тут меня немножечко смущают;
             Такие темные вопросы объяснять
             Мне обстоятельства подобные мешают
             Есть кресла, стулья, император сам
             Сидит как раз напротив нашей сцены;
             Да созерцает он ковры, что кроют стены.
             Они мысль увлекут к далеким временам!
             За ним сидят все господа и двор,
             А прочие расселись в углубленьи.
             За милыми ослаблен здесь надзор,
             И все зато в уютном настроеньи;
             Раз все расселись, значит, нам тогда
             Пора и начинать, и духов звать сюда!

Трубы.

Астролог

             Приказано сейчас начаться драме.
             Раздвиньтесь, стены! Ждать нельзя!
             Вся магия у нас с собою под руками.
             Ковры крутятся, словно от огня.
             Стена, взвиваясь, поддается;
             Отверзла сцена глубь свою,
             По ней таинственный свет льется...
             На авансцене я стою.
   

Мефистофель
(выглядывает из суфлерской будки)

             Ищу у вас я снисхожденья,
             Подсказ -- все чертовы реченья.

(К астрологу.)

             Ты такт светил давно, как должно, знаешь,
             А посему подсказы все поймаешь.
   

Астролог

             Волшебной силою -- античный храм пред вами.
             Массивен он. Как нес Атлант плечами
             Своими небо, так ряды колонн
             Всю тяжесть у него несут со всех сторон:
             Довольно было б только две таких,
             Чтоб тяжесть вся покоилась на них.
   

Архитектор

             Ну и антик! Не похвалю его:
             Тяжел и неуклюж -- вот свойства у него.
             Нельзя же грубое считать и благородным,
             Нельзя огромное великим признавать.
             Мой вкус склоняется к стремлениям свободным,
             Что с легкостью стрельчатость могут дать.
             Зенит, что угол острый лишь венчает,
             В нас чувства лучшие один и вызывает.
   

Астролог

             Решенье звезд примите все с почтеньем,
             Пусть слово волшебства рассудок ваш скует;
             Лишь в этих случаях и пред воображеньем
             Полет свободный предстает!
             Смотрите то, что ждали вы без меры.
             Для непонятного побольше нужно веры.
             Фауст поднимается на другой стороне авансцены.
             В венке вам виден, в жреческой одежде,
             Чудесный человек; он верен той надежде,
             Что в вас вселил. Треножник водрузился,
             Он с ним из бездны мрачной появился;
             Доносятся ко мне с него благоуханья.
             А жрец готовится начать свои воззванья:
             Осуществит он все свои желанья.
   

Фауст
(торжественно)

             Во имя ваше, Матери, что вечно
             Живете в бесконечности, в пустыне,
             Вокруг которых реют быстротечно
             Все жизни образы, хоть неживые ныне!
             Что на земле у нас существовало,
             Стремится быть у вас: ему былого мало,
             Все жившее стремится вечно жить.
             Вы сами властны их распределить
             Иль в свете дня, иль под ночною сенью;
             Одних затянет жизнь к обычному теченью,
             Других же вызовет один лишь смелый маг;
             Он, зная, делает, бесспорно, верный шаг
             И, отвечая лишь одним желаньям лестным,
             Он даст вам то, что нужно звать чудесным.
   

Астролог

             Лишь ключ сверкающий треножника коснулся,
             Как сладостный туман повсюду встрепенулся,
             Везде ползет он, словно облака:
             Где он сгущается, где сгладится слегка.
             И удивительно влиянье силы тайной:
             Туман мелодией проникся чрезвычайной.
             Те звуки веселы; где их происхожденье?
             С движеньем облаков совместно их явленье.
             Триглифы, колоннада -- все поет;
             Мне кажется, и храм те звуки издает.
             Туман расходится. И к нам под такт мотива
             Выходит юноша. Он выглядит красиво.
             Тут чувствую, что роль кончается моя:
             Кто не узнает в нем Париса без меня?

Входит Парис.

Дама

             О, что за блеск расцветшей юной силы!
   

Вторая

             Как свеж и сочен, словно персик милый!
   

Третья

             Какие тонкие и чувственные губки!
   

Четвертая

             Желала б ты испить в таком прекрасном кубке?
   

Пятая

             Красив он, но изящного в нем мало.
   

Шестая

             Ему б и ловкости немного не мешало!
   

Рыцарь

             Как долго ни смотрю, но до сих пор пока
             Я вижу пред собой лишь только пастуха;
             В нем княжеских следов не вижу, например,
             Да и придворных не заметил я манер.
   

Другой

             Он голым к нам пришел, мальчишка -- ничего,
             Но в латах я б хотел увидеть здесь его.
   

Дама

             Вот он присел -- так мило, грациозно.
   

Рыцарь

             Вам на колени бы к нему хотелось слезно?
   

Другая

             Он руку заложил за голову красиво.
   

Камергер

             Невежа он: ведь это неучтиво.
   

Дама

             Мужчины все найдут, чтоб разругать во вся.
   

Тот же

             В присутствии монарха так нельзя!
   

Дама

             Играющий себя одним лишь может мнить.
   

Тот же

             Тут драма ни при чем: он должен вежлив быть.
   

Дама

             Как сон прекрасного спокоен идеально!
   

Тот же

             Он захрапел; вполне то натурально.
   

Молодая дама
(в восхищении)

             Что к ароматному куренью примешалось
             И сердцу моему столь милым показалось?
   

Пожилая дама

             Конечно, этот дух и сердцу сообщится:
             Он веет от него...
   

Еще более пожилая дама

             Избыток сил струится;
             Он, как амброзия, у молодых бывает
             И атмосферу всю собою заполняет.

Входит Елена.

Мефистофель

             Так вот она! К такой я не влекуся;
             И хороша, да не в моем лишь вкусе!
   

Астролог

             Здесь больше ничего не входит в часть мою;
             Как честный человек, об этом заявлю.
             Пришла красавица. О, если б я имел
             Побольше языков, и всяк из них горел!
             Ее краса давно уже воспета;
             Пред кем появится краса живая эта,
             Тот может вдруг и позабыть себя.
             А с нею связанный -- счастливец бытия.
   

Фауст

             Ее ли вижу я? Иль то воображенье
             Излило полностью источник красоты?
             Ужасный путь мне дал вознагражденье!
             Был мир весь для меня лишь местом пустоты!
             А что с ним сталось после жреческого шага?
             Родилась вдруг в душе какая-то отвага,
             Я от нее и взора отвратить
             Не в силах без последнего дыханья! --
             Та красота, что мне очарованье
             Внушила в зеркале, была одной лишь тенью
             Того, что здесь предстало лицезренью!
             К твоим ногам сейчас я все слагаю:
             Всю страсть, которою я весь к тебе пылаю,
             И все мои безумные желанья,
             И весь порыв живого обожанья!
   

Мефистофель
(из суфлерской будки)

             Одумайтесь и роли не вредите!
   

Пожилая дама

             Прекрасно сложена она и высока,
             Но голова ее совсем невелика.
   

Молоденькая

             А ноги... неуклюжи... посмотрите!
   

Дипломат

             Я видел у принцесс такие же... Напрасно!
             От головы до ног все у нее прекрасно!
   

Придворный

             Крадется как она -- и кротко, и лукаво!
   

Дама

             Пребезобразная, а юность так невинна!
   

Поэт

             Он озарен ее красою, право!
   

Дама

             Эндимион с Дианою -- картинно!
   

Тот же поэт

             И правильно! Богиня с возвышенья
             Спустилась и над ним склонилась, чтоб попить
             Его дыхание -- как зависти не быть?
             Что? Поцелуй? Тут факт переполненья!
   

Дуэнья

             Безумие! При всех! Покорнейше прошу!
   

Фауст

             Как много милостей такому малышу!
   

Мефистофель

             Поуспокойтеся! Оставьте привиденье!
             Пусть исполняет все во все свое хотенье!
   

Придворный

             На цыпочках отходит; он проснулся.
   

Дама

             Вот оглянулся; я того ждала.
   

Придворный

             Он изумляется, не чудом ли была.
   

Дама

             Ее же взор на чудо не наткнулся.
   

Придворный

             Степенно возвращается назад.
   

Дама

             Она сбирается быть для него Минервой:
             В подобных случаях мужчина -- простоват;
             Ему все кажется, что он, конечно, первый.
   

Рыцарь

             Хочу ее ценить: она так величава!
   

Дама

             Она -- всеобщая: о ней такая слава!
   

Паж

             Хотел бы я занять Париса положенье!
   

Придворный

             От этаких сетей никто б не убежал!
   

Дама

             Та драгоценность -- многих рук владенье,
             И позолоты блеск достаточно пропал.
   

Другая

             Она и девочкой негодною слыла.
   

Рыцарь

             Всяк любит захватить себе кусочки сладки,
             Я взял бы для себя прекрасные остатки.
   

Ученый

             Ее я вижу сам, но, чтоб она была
             Еленою надменной, встречается сомненье;
             Преувеличивать способно лицезренье,
             Так я считаюсь с тем, что книжка мне дала.
             Читаю: нравилась всегда сия жена
             По преимуществу мужчинам с сединою;
             Подходим к выводу: простился я с весною,
             Поскольку мне так нравится она.
   

Астролог

             Не мальчик более, а смелый он герой,
             Схватил ее, в ней нет сопротивленья;
             Он поднял вверх ее могучею рукой:
             Похитил что ль ее?
   

Фауст

             Нелепое творенье!
             Как ты осмелился? Не слушаешь меня?
             Держи его! Ведь это слишком смело!
   

Мефистофель

             Не сам ли ты затеял это дело?
   

Астролог

             Еще словцо: всю эту штуку я
             Готов звать "похищение Елены".
   

Фауст

             Как похищение? Иль позабыл меня?
             А этот ключ не значит перемены?
             Ведь он меня сквозь ужасы и воды
             Пространств уединенных вновь привел
             На почву здешнюю, в действительность природы;
             Теперь я почву крепкую обрел.
             Отсюда с духами, как дух, я стану воевать
             И царством духов буду обладать.
             Елена, бывшая далеко от меня,
             Теперь мне стала самой близкой:
             Я спас ее; она вдвойне моя!
             И не поддамся робости я низкой!
             О, Матери! Свыкайтесь с мыслью сею:
             Познав ее, жить можно только с нею!
   

Астролог

             О, Фауст, Фауст! Что он натворил!
             Схватил ее... виденья сгинут вскоре...
             Он ключ на юношу внезапно обратил,
             Касается его... О, горе нам! О, горе!

Взрыв. Фауст лежит на земле. Духи рассеиваются в тумане.

Мефистофель
(берет Фауста на плечи)

             Вот видели? Связаться с дураком
             И черту самому не будет пустяком!
             Темнота. Смятение.
   
             

Второе действие

УЗКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ КОМНАТА.

Старый кабинет Фауста, без изменений.

Мефистофель
(входя за занавес. Когда он поднимает и отдергивает его, видно Фауста, распростертого на дедовской постели)

             Лежи, несчастный! Знать, скрутила
             Тебя любви повязка глубоко;
             Кого Елена поразила,
             Приходит в разум нелегко.

(Осматривается.)

             Во все тут стороны гляжу я
             И перемен не нахожу я,
             И вместе порчи никакой,
             Так кое-что, пустяк какой:
             Цветные стекла в окнах будто потускнели,
             А паутин прибавилось еще,
             Чернила высохли, бумаги пожелтели,
             А в остальном как будто то же все.
             Да вот передо мной лежит и то перо,
             Которым подписал он чертову расписку,
             И крови капелька еще в стволе его;
             Вещицу славную я получил без риску,
             Такую редкость приобрел я в ней --
             Любой бы антиквар мой похвалил трофей!
             Вот шуба старая тут свесилась с крючка;
             Я на нее смотрю, а память воскрешает,
             Какую чушь я вбил тогда в ученика,
             Над коей до сих пор он голову ломает!
             Заняться хочется мне вновь экспериментом.
             Хочу облечься вновь в тебя, мой малахай,
             И в шкуре сей вновь щегольнуть доцентом,
             Непогрешимостью кичася через край.
             Любой ученый с видом тем сдружился,
             Вот только черт маленько разучился.

(Встряхивает снятую с крючка шубу, и оттуда высыпаются мотыльки, жуки и всякие насекомые.)

Хор насекомых

                       Здорово, здорово,
                       Наш старый патрон!
                       Жужжим и порхаем,
                       Тебя же мы знаем
                       С давнишних времен.
                       Ты нас в одиночку
                       Посеял тайком;
                       Нас тысячи вышли
                       И пляшут кругом.
                       И хитрость сумеет
                       Так скрыться в груди,
                       Что, словно вшей в шубе,
                       Ее не найти.
   

Мефистофель

             Как твари молодой приятно появленье!
             Вы сейте лишь, пожнете все потом!
             А меха старого полезно им трясенье:
             Что ни трясу, а все валит валом.
             Летайте, милые, кружитесь где угодно!
             Запрячьтесь в тысячи незримых уголков --
             Меж старыми коробками свободно,
             Среди пергамента, в пыли среди горшков,
             В глазах всех этих черепов!
             Не может быть, чтоб вас не приютили
             Богатства хлама, с ним и всякой гнили!

(Закутывается в шубу.)

             Пойди ко мне, прикрой мне плечи снова!
             Желаю быть вновь принципалом в ней,
             Но мало мне лишь прозвища такого,
             А нужно и признание людей.

Дергает звонок, издающий резкий, пронзительный звук, от которого дрожат стены и настежь открывается дверь.

Фамулус[79]
(выходит нетвердой походкой из длинного мрачного коридора)

             Что за звуки! Не бывало,
             Чтобы лестницу шатало,
             Чтоб и стекла потряслись!
             Сквозь дрожанье стекол пестрых
             Вижу блески молний острых;
             Знать, стихии разошлись.
             Половицы ходят хлестко,
             Сверху сыплется известка;
             Двери, плотно запертые,
             Распахнулись, как живые.
             Экий ужас! Что за вид?
             В шубе Фауста стоит
             Великан. Он на меня
             Смотрит так, что трушу я,
             Что от взглядов и движений
             У меня дрожат колени.
             Что ж? Бежать? Остановиться?
   

Мефистофель
(кивая ему)

             Поди сюда. Зовешься Nicodemus[80]?
   

Фамулус

             Да, точно так, мой господин... Oremus[81]
   

Мефистофель

             Ну, это лишнее.
   

Фамулус

             Я рад, что вам знаком.
   

Мефистофель

             Еще студент, а смотришь стариком
             И покрываешься успешно мхом.
             Ученый человек, себе ты верен:
             Науке жизнь отдать намерен.
             Иль, выражаяся простейшим языком,
             Из карт себе ты начал строить дом,
             Но не было еще на свете молодца,
             Что мог бы довести постройку до конца.
             Вот ваш учитель сведущ безгранично!
             Он всем да и везде известен преотлично!
             To -- доктор Вагнер. Кто его не знает?
             Он место первое в науке занимает:
             Лишь он один все может совмещать
             И мудрость с каждым днем успешно умножать;
             Кто жаждет знания, теснится вкруг него,
             Светило он предмета своего!
             Как Петр, он в руках с ключами,
             И низкий мир, и горний перед вами
             Он открывает; славой так гремит,
             Что здесь никто его не затемнит:
             В сравненьи с ним и Фауст ни к чему:
             Все Вагнера обязаны уму!
   

Фамулус

             Позвольте, досточтимый, вам сказать,
             Хоть стану тем в противоречье с вами,
             Об этом всем приходится молчать:
             Он полон скромности, скажу я между нами,
             И до сих пор придти в себя не может,
             Как Фауст скрылся с глаз долой;
             Его отсутствие великого тревожит,
             Он молит каждый день, чтоб тот пришел домой;
             И кабинет его все в том же положеньи,
             Как будто ждет, когда наступит час;
             Я сам вхожу в него в особенном волненьи.
             Что нам сулят создания сейчас?
             Казалось мне, что стены зашатались,
             Дрожали двери, отскочил запор;
             Без этого и вы бы до сих пор
             Сюда, конечно, не пробрались.
   

Мефистофель

             Куда же Вагнер спрятался, куда?
             Иль я пойду к нему, иль он придет сюда!
   

Фамулус

             Ах! Очень строг его запрет,
             С ним нынче просто сладу нет!
             Он месяцы сидит в уединеньи,
             Всецело погрузившийся в творенье;
             Преаккуратнейший из здешних всех созданий,
             Он, словно угольщик, измазался сейчас
             От носа до ушей; от долгих раздуваний
             Стал красным цвет его усталых глаз.
             Он ждет чего-то каждое мгновенье
             И в стуканье щипцов -- его все развлеченье.
   

Мефистофель

             Ужели он не примет и меня?
             Ему ведь счастие могу доставить я.
             Фамулус уходит; Мефистофель опускается величественно на место.
             Едва я на посту почтенном очутился,
             Как гость, знакомый мне, вдали зашевелился.
             Теперь он полн идей новейших
             И будет сильным из сильнейших.
   

Бакалавр[82]
(шумно врывается в коридор)

             Открыто все, портал и двери,
             Надеюсь я, и в полной мере,
             Что не будет, наконец,
             Тлеть живущий, как мертвец,
             При жизни в порче изнывая
             И постепенно умирая.
   
             Все эти стены, потолки
             Грозятся рухнуть напрямки,
             И, если мы не удалимся.
             То в их руинах сокрушимся.
             Я посмелее всех считаюсь,
             Но умирать не собираюсь.
   
             К чему сегодня зван сюда?
             Прошло немало лет, когда,
             Явившись новоиспеченным,
             И боязливым, и смущенным, --
             Как будто в смысл живых речей,
             Я верил в чушь бородачей.
   
             Из старых, обветшавших книг
             Суть знаний черпая своих,
             Они не верили и сами
             Тому, о чем болтали с нами...
             Вот в скудном освещеньи дня
             Один из них там ждет меня.
   
             Я приближаюсь в изумленьи:
             Ужель он вновь в моих очах?
             Все в том же грубом облаченьи?
             Все в той же шубе на плечах?
             Но в нем, конечно, в те мгновенья
             Я видел кладезь поученья,
             Ну, а теперь -- не попадусь,
             Смелее, сразу навалюсь!
   
             Когда, старик, из лысой головы
             Вам память всю не затопила Лета,
             Узнаете ученика, быть может, вы,
             Что перерос студенческие лета.
             С тех пор остались вы, как были, все таким,
             А я к вам прихожу совсем другим.
   

Мефистофель

             Приятно мне, что звон мой вызвал вас сюда.
             О вас я доброе имел в ту пору мненье:
             Ведь в хризолите[83] мы провидим иногда
             Блестящее грядущих дней творенье.
             Вас кудри тешили, при них воротнички,
             Как малого ребенка; в юны дни
             Вы никогда косу, сдается, не носили?
             Сейчас вы волосы совсем укоротили,
             Решителен, отважен взор у вас;
             Лишь придержите абсолютности запас.
   

Бакалавр

             Старик почтенный! Мы на месте старом,
             А время все бежит вперед;
             Так слов двусмысленных вы не теряйте даром:
             Что так сходило вам, то больше не сойдет;
             Дурачить вы могли учеников тогда,
             Теперь вам не достичь того же без труда,
             Да вряд ли кто на это и дерзнет.
   

Мефистофель

             Коль правду юношам кто говорить начнет,
             Она молокососов не прельщает,
             Но коль на собственной кто шкуре испытает
             Всю правду ту чрез несколько годков,
             Он думает, что все само собой бывает
             И что учитель был дурак из дураков.
   

Бакалавр

             Не проще ль -- плут? Ну, кто из них когда
             Нам правду говорить в глаза мог без труда?
             По большей части в тех беседах с детворою
             Он правду говорил и шутками порою.
   

Мефистофель

             Как нужно время, чтоб учиться,
             Так точно так же, чтоб учить.
             Пришлося многим суткам совершиться,
             Чтоб опыт дал вам курс свершить.
   

Бакалавр

             Что -- опыт? Пустяки одни!
             И с духом нет ему сравненья:
             То, что узнали люди искони,
             Ужели стоило труда их и стремленья?
   

Мефистофель
(после паузы)

             Я думал так давно, но я был просто глуп:
             Теперь я сознаюсь, что беспросветно туп.
   

Бакалавр

             Мне это радостно! Со стариком связался,
             Что в первый раз разумным оказался!
   

Мефистофель

             Я все искал себе сокровищ золотых,
             Но груды находил лишь угольев простых.
   

Бакалавр

             Теперь сознайтесь и о лысине вы вашей.
             Что этих черепов она совсем не краше.
   

Мефистофель
(добродушно)

             Мой друг и грубости своей не сознает?
   

Бакалавр

             Да немец вежлив, лишь когда он врет.
   

Мефистофель
(передвинувшись в своем кресле на колесах вперед по авансцене, обращается к партеру)

             Лишает молодежь меня и воздуха, и света:
             И черта лысого она не признает!
             Надеюсь, что у вас не буду без привета?
   

Бакалавр

             Чрезмерным нахожу, коль зимнею порой
             Жить хочет тот, в ком жизни никакой.
             Вся жизнь в крови, а кровь-то горячей
             Не будет ли всегда у молодых людей?
             Живая кровь кипит, живая кровь в расцвете
             Из жизни создает жизнь новую на свете;
             Тут все в движении, тут сила есть творец,
             А слабому пора убраться, наконец.
             Теперь мы, например, полмиром овладели,
             У вас-то были ли когда такие цели?
             Вы думали, вы столько размышляли,
             Вы планы строили, вы все соображали!
             Да, старость вообще -- холодная горячка,
             Каприза жить бессмысленная спячка.
             Кому исполнилось, положим, тридцать лет,
             Довольно жить: в том жизни больше нет;
             Таких людей я стал бы убивать[84].
   

Мефистофель

             Ни слова черту здесь не нужно прибавлять.
   

Бакалавр

             Коль я не захочу, не будет черта тоже.
   

Мефистофель

             А все же черт тебе подставит ножку позже.
   

Бакалавр

             В том юности великое призванье!
             Ведь света не было, он создан мной;
             Из моря вывел я и Солнце на сиянье,
             И создал изменения с Луной.
             День на пути моем красиво наряжался.
             Цвела земля и шла навстречу мне.
             Небесный свод звездами убирался
             В своей далекой вышине.
             Кто, как не я, освободил ваш ум
             От угнетающих, мещански пошлых дум?
             Покорен я лишь духу своему.
             Ведом вперед лишь внутренним я светом.
   

ЛАБОРАТОРИЯ[85]

Вагнер
(у очага)

             О, что за звон, и как он проникает
             Сквозь стенки черные от копоти своей!
             Истома ждать меня одолевает,
             Но близится конец и ей.
             Был в колбе мрак, но там, на дне, светает,
             Как уголь пламенный иль огненный гранат,
             Он темноту лучами прорезает,
             Как тучи черные -- блестящих молний ряд.
             Вот появляется и чистый белый свет;
             О, если б он блистал теперь не зря мне!
             Ах, Боже мой! Кто там стучит дверями?
   

Мефистофель
(входя)

             Здоровы будьте! Дружеский привет!
   

Вагнер
(боязливо)

             Так здравствуйте и вы, коль то светил веленье!

(Тихо.)

             Но сдерживайте речь, дыханье заодно;
             Явились вы в особое мгновенье:
             Ведь нечто дивное свершиться здесь должно.
   

Мефистофель
(тише)

             А что у вас?
   

Вагнер
(тише)

             Тут человек творится.
   

Мефистофель

             Неясно мне, пока не объяснится:
             Какая здесь и как возлюбленная пара
             Могла застрять у вас средь этого угара?
   

Вагнер

             Избави Бог! Пора старинный метод
             Творения людей забавой счесть пустой!
             Коль силу некую давал нам метод этот,
             Что пробивала путь себе самой
             И все брала себе: сперва, что близко было,
             Затем и дальнее, -- все это нам постыло!
             Пусть наслаждаются животные! Другой
             Быть должен избран путь рожденья человека:
             Дарами высшими он наделен от века,
             И чистым быть должно явление его!

(Обращаясь к очагу.)

             Взгляните же, как там уже светло!
             Надежда есть на то, что если мы смешаем
             Сот несколько веществ, -- их нужно все смешать! --
             И так материи людской насобираем
             Да в колбу заключим, да станем фильтровать,
             Так с делом и покончим в тишине!

(Снова обращается к очагу.)

             Творится! Масса все яснее
             И все становится плотнее!
             Знать, совершится все вполне:
             Что было тайною в природе изначала,
             То силой разума свершим мы своего,
             И, что природа нам, как организм, давала,
             Кристаллизацией добьемся мы того!
   

Мефистофель

             Кто долго жил, в том знаний понабралось
             И нового ему не встретить в жизни сей:
             Мне в странствиях своих встречать уже случалось
             Кристаллизованных людей[86].
   

Вагнер
(до сих пор все еще внимательно смотрящий на колбу)

             Вздымается, сверкает и плотнеет,
             Еще мгновенье, и все поспеет!
             Великое сперва нам мнится сумасбродным,
             Но мы случайности сумеем побеждать.
             Мыслитель может впредь заране выбирать
             Тот мозг, что будет превосходным.

(Смотря на колбу с восхищеньем.)

             Вот сила милая в сем звоне проявилась;
             Стекло тускней -- и вновь светлей оно:
             Так должно быть, и там зашевелилась
             Фигурка милая, мной жданная давно.
             Чего еще желать нам остается?
             Разоблачил я тайну естества;
             Внемлите шуму, что там раздается:
             Вы в нем услышите, конечно, и слова.
   

Гомункул
(из колбы к Вагнеру)

             Папаша, здравствуй! Как дела? Не шутки?
             Так обними меня в подобные минутки
             Да понежней, чтоб не разбить стекла!
             Природа всех вещей повсюду такова:
             Что создано природой, для того
             Вселенной целой мало для вмещенья;
             Что создано искусством, помещенья
             Совсем немного нужно для него.

(К Мефистофелю.)

             Как, плут, мой родственник, и ты забрел сюда?
             Вот вовремя пришел, здесь есть в тебе нужда:
             Счастливый случай -- сущая награда!
             Я существую, действовать мне надо;
             К работе у меня большие аппетиты,
             Ты под рукой, мне сократишь пути ты.
   

Вагнер

             Хочу промолвить слово лишь одно:
             Мне до сих пор стыдиться приходилось.
             И стар, и млад загадками полны,
             Все на меня с вопросами валилось --
             Скажи нам то иль это, например:
             Как тесно связаны в одно душа и тело,
             Как эта связь взаимная крепка,
             И мнится, что разлада никогда
             Не может быть, а ссоры то и дело!..
             И борются они, мешая той борьбой
             Друг дружке... Но вопрос имеется другой...
   

Мефистофель

             Достаточно! Меня вопрос тревожит:
             Зачем так плохо ладят меж собой
             Мужчина с женщиной? Что вам вопрос такой?
             Тут дельце есть: малютка нам поможет.
   

Гомункул

             Что нужно?
   

Мефистофель
(показывая на боковую дверь)

             Покажи свое нам дарованье!

Боковая дверь открывается, виден Фауст, распростертый на постели.

Гомункул
(изумленный)

             Значительно!

Колба выскальзывает из рук Вагнера, носится над Фаустом и освещает его.

             Прелестное виденье!
             Густая роща... Чистое теченье --
             Вот женщины... они разоблачились...
             Во всей красе и прелести явились...
             Но всех из них прелестнее одна,
             Из рода героинь или богинь она,
             Спускает ногу в ясное теченье,
             И в гибком зеркале сверкает отраженье
             Живого пламени, изгибов идеальных.
             Но что за шум над лоном вод кристальных?
             То крыльев шум, то свист, то плеск воды,
             В испуге девушки попрятались в кусты,
             И лишь одна, не показав волнений,
             Глядит, как лебедь-царь скользнул в ее колени;
             Он предприимчивый, но робок в новизне;
             Но вот, как кажется, свыкается вполне[87] --
             И вдруг туман спустился над водою
             И сцену милую закрыл собою.
   

Мефистофель

             Чего-чего нам не расскажешь ты!
             Ты мал, но у тебя обширные мечты.
             Не вижу ничего.
   

Гомункул

             Но все понятно мне:
             На севере, в туманах, под снегами,
             Твой взор не мог свободным быть вполне,
             Где рыцари смешалися с попами!
             Ты лишь ко тьме отлично приучен.

(Осматриваясь.)

             Здесь каменный мешок, он плесенью покрытый,
             В нем ужас заключен,
             Он затхлостью пропитан.
             Проснется спящий, тут и сгинет он.
             Источники, красавицы нагие
             И лебеди, все это -- его сон;
             Восторжен он, уверен и красив,
             В нем есть предчувствие нездешних перспектив.
             Я сам неприхотлив, но все же дни свои я
             Не мог бы проводить в такой, как здесь, стране;
             Скорее прочь ему, а вместе с ним и мне!
   

Мефистофель

             Такому выводу я только очень рад.
   

Гомункул

             Доволен битвами солдат,
             Прельстится дева хороводом,
             Доволен всяк в себе приятнейшим исходом.
             Я понял, для чего тут подойдет точь-в-точь
             Античная Вальпургиева ночь;
             Таким исходом, думаю, и он
             Останется, конечно, восхищен.
   

Мефистофель

             О ночи этакой я что-то не слыхал.
   

Гомункул

             Неудивительно, где б ты о ней узнал
             Вы к привидениям привыкли романтичным,
             Но настоящее быть может и античным.
   

Мефистофель

             Какой же путь туда избрать нам нужно
             К коллегам-классикам не отношусь я дружно.
   

Гомункул

             Nord-West ты любишь. Сатана;
             Мы поплывем к юго-востоку.
             Равнина там лежит одна,
             Простор дает она потоку:
             Течет Пеней в кустах, в лесах.
             На живописных берегах
             Лежит спокойных бухт немало,
             Равнина тянется до скал,
             Там древний-новый есть Фарсал.
   

Мефистофель

             Ну, вот чего не доставало!
             Борьбы тиранов и рабов!
             Все эти войны без концов:
             Прошла одна, пришла другая;
             Дерутся все, не замечая,
             Что всех их дразнит Асмодей,
             Незримо скрытый от людей.
             Свободы заняты правами,
             Дерутся лишь рабы с рабами.
   

Гомункул

             Тебя ль людская рознь тревожит?
             Всяк защищается, как может:
             Так из ребенка, наконец,
             Выходит бравый молодец.
             У нас же здесь вопрос один,
             Чтоб стал здоров сей господин[88].
             Коль средство ты свое имеешь,
             Лечи его, как сам умеешь,
             А если средства нет того,
             Так предоставь же мне его.
   

Мефистофель

             На Брокене найдусь я так и сяк,
             А у язычников я не найдусь никак.
             Был греческий народ негодным ни к чему!
             Они слепят вас чувственным началом,
             Влекут к грехам, но только слишком малым,
             Забавным и пленительным к тому,
             Тогда как здешние грехи
             Всегда останутся тяжки.
             Так что ж, начнем?
   

Гомункул

             На Брокене ты маху не давал;
             Но, говоря о фессалийских ведьмах, я
             Тебе немногое, но кое-что б сказал.
   

Мефистофель
(похотливо)

             Неясны эти ведьмы для меня!
             Недаром я о них всегда узнать пытался;
             Не думаю, чтоб очень наслаждался
             За ночью ночь с такими проводя.
             Но попытаемся...
   

Гомункул

             Накидывай живей
             Ты плащ на рыцаря. Спасет сия тряпица
             Двоих, как в пору прежних дней.
             Я двигаюсь вперед и стану там светиться.
   

Вагнер
(боязливо)

             А я?
   

Гомункул

             Ты занимай свои апартаменты,
             Работай в них над тем, что поважней.
             Пергаменты читай, что постарей,
             Да собирай все жизни элементы,
             Друг с другом осторожно сопрягая;
             Обдумывай и что, и как еще смотри.
             А, может быть, я сам, но свету разгуляя,
             Открою как-нибудь и точку буквы i.
             Так ты своей достигнешь высшей цели,
             Что и труды твои достигнуть не успели.
             Наградою тебе то будет достиженье
             За постоянное, упорное стремленье;
             Возможно за него отдать и все богатство,
             И честь со славою, и все благоприятство,
             Жизнь долгую -- я не один свидетель, --
             Науку всю, а с ней и добродетель.
             Прощай!
   

Вагнер
(опечаленный)

             Прощай! Сжимают сердце боли:
             Я чувствую, с тобой не свидимся мы боле.
   

Мефистофель

             Теперь живей к Пенею свистнем!
             Пренебрегать родным не след.

(Ad Spectatores, к зрителям.)

             Бывает так, что мы от тех зависим,
             Кого мы сами создали на свет.
   

КЛАССИЧЕСКАЯ ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Фессалийские поля. Темнота.

Эрихто[89]

             Я прихожу на праздник этой ночи,
             Как приходила я, Эрихто мрачная, не раз,
             Конечно, не такою безобразной, как меня
             Изображали все клеветники-поэты;
             Они ведь никогда не соблюдают меры
             Ни в похвалах своих, ни в порицаньях. Мне
             Долина кажется изрядно побелевшей
             От волн по ней раскинутых шатров;
             То -- отблеск полной ужасами ночи.
             Как часто здесь все то же повторялось
             И будет вечно повторяться вновь!..
             Никто не хочет власть над государством
             Другому передать; не хочет никому
             Отдать ее, кто захватил власть силой
             И силой же владычествует в нем.
             Ведь каждый, кто не может управлять
             Самим собой, желал бы править волей
             Соседа своего, чтоб он согласовался
             С внушеньем гордого и властного ума...
             Свершилось здесь подобное сраженье,
             Оно примером может послужить,
             Как на сильнейшего вооружился сильный,
             Как разбивается венец тысячесветный
             Свободы гибнущей, как лавр, прямой обычно,
             Сгибается вокруг главы победной.
             Великий[90] здесь мечтал, что возвратятся снова
             Его величия воскреснувшие дни;
             Там Цезарь, бодрствуя, следил за ходом стрелки
             Изменчивых весов. Все это повторится,
             Узнает свет того, за кем удача будет.
   
             Горят огни сторожевые всюду,
             Далеко красным пламенем сверкая;
             Земля дымится кровью, здесь пролитой,
             И, привлекаемый волшебным светом ночи,
             Здесь саги эллинской мелькает легион.
             У каждого костра по воздуху несется
             Иль на земле сидит волшебный образ
             Героя древнего поры от нас далекой.
             Луна неполная, но ярко озаряет
             Своим сияньем кротким все вокруг.
             Шатров картина тихо исчезает,
             Горят огни все светом голубым.
   
             Но что за метеор несется надо мной?
             Блестит он сам и освещает шар,
             А в шаре том я вижу человека,
             Я чую жизнь; к живому прикасаться
             Я не могу, ему не навредив,
             Себе ж могу снискать дурную славу.
             Он опускается, и скроюсь я отсюда.

(Удаляется.)

             Путешествующие наверху по воздуху.
   

Гомункул

             Облетим еще скопленья
             Этих ужасов, огней.
             И верхи, и углубленья
             Полны призрачных людей.
   

Мефистофель

             Словно из окна владений
             В пыльном мусоре здесь я.
             Вижу мерзких привидений,
             Словно дома у себя.
   

Гомункул

             Зашагала перед нами
             Долговязая сильней.
   

Мефистофель

             Не спугнули ли мы сами
             Тем, что носимся над ней?
   

Гомункул

             Пусть идет она ретиво,
             Ты же рыцаря спускай:
             К жизни он вернется живо,
             Лишь ночует этот край.
   

Фауст
(касаясь земли)

             А где она?
   

Гомункул

             Того не можем знать,
             Но здесь, должно быть, можно разыскать.
             Спеши, пока день не начался только,
             Так от огня и шествуй до огня.
             Кто к Матерям пробрался, тот нисколько
             Не встретит здесь препятствий для себя.
   

Мефистофель

             Да и меня устроит это славно.
             Удобней нет условия того,
             Чтоб всяк искал, что нужно для него,
             Среди костров блуждая презабавно,
             А чтобы нам собраться вместе вновь,
             Ты, милый, свет и звук нам заготовь!
   

Гомункул

             Светить, звучать так стану вам.
             Стекло сильно звучит и светит.
             Теперь навстречу к новым чудесам!
   

Фауст
(один)

             А где она? Не спрашиваю боле...
             Не этой ли земли касалася она?
             Не эта льнула ль к ней свободная волна,
             Иль не ее язык создался здесь на воле?
             Ты здесь, Эллада, дивный край чудес!
             Тебя почувствовал я сразу, как воскрес.
             Какой-то дух во сне прожег меня,
             По силе стал тогда Антеем я.
             Чего бы я в земле ни встретил сей,
             Пойду вперед сквозь лабиринт огней.

(Удаляется.)

Мефистофель
(в поисках)

             Средь этих огоньков без устали бродя,
             Я здесь почувствовал совсем чужим себя.
             Все тут кругом красуются нагими:
             Бесстыжи сфинксы, грифы вместе с ними.
             И сколько всяческих чудовищ волосатых,
             А между ними сколько и крылатых
             Мой видит взор средь этой полутьмы!
             Приличьем не похвалимся и мы,
             Но все же древние -- излишне откровенны;
             Они должны быть боле современны,
             Хоть размалеваны на тот-иной фасон!..
             Ну, и народ! С души воротит вон!
             Не может же служить мне, гостю, странность эта
             Препятствием для должного привета?
             Конечно, нет! Приветствовать готов
             Я милых дам, игривых старичков!
   

Гриф[91]
(гнусливо)

             Не "старички игривы" мы, а грифы!
             Противно "старички", противно и "игривы".
             Возможно сплесть слова со всякой чепухою:
             Суть в этом "гр", здесь "гр" всему виною;
             Игривый, грифы, грамота, грибы,
             Грубы, грязнехоньки, аграфы и гробы
             В этимологии хоть это и похоже,
             Но с нашим званием то смешивать негоже.
   

Мефистофель

             А если слово "гриф" связать со словом "грабить"?
   

Гриф
(тем же тоном)

             Конечно. Те слова возможно сопоставить.
             Хоть принято грабеж поругивать порой,
             Но чаще говорят об этом с похвалой:
             Ведь грабят золото, венцы, девичью честь:
             В Фортуне к грабежам благоприятство есть.
   

Муравьи
(гигантского роста)[92]

             Вы поминаете и золото? Собрали
             Его мы множество в пещерах и скалах,
             Но Аримаспы[93] как-то разузнали
             И все смеются, нагоняя страх,
             Что, утащив его, свезли далеко даже,
             Но мы заставим их сознаться в этой краже.
   

Аримаспы

             Но не сегодня лишь, в таинственную ночь,
             А завтра все схороним мы под спудом,
             Исполним все, как думали, точь-в-точь.
   

Мефистофель
(усевшись между сфинксами)

             Охотно и легко свыкаюсь с этим людом
             Все это оттого, что вас я узнаю.
   

Сфинкс[94]

             Мы, духи, только выдыхаем речь свою,
             Ей воплощение уже людьми дается,
             Как звать тебя, скажи? Знакомство так начнется.
   

Мефистофель

             Различными меня зовут все именами.
             Здесь нет ли англичан? Они везде, всегда:
             Там битв поля глядят, здесь смотрят водопады,
             Руины стен иль скучные места;
             На многое взглянуть они здесь были б рады,
             Да кстати бы они сказали вам тогда,
             Что в старых пьесах их я выступал всегда
             Под прозвищем, что мне изобрести
             Они сумели: Old Iniquity[95].
   

Сфинкс

             Как вышло то?
   

Мефистофель

             Сам пред загадкой тою.
   

Сфинкс

             Ну, ладно... В звездах ты умеешь ли читать?
             Что можешь ты о часе нам сказать?
   

Мефистофель
(смотря вверх)

             Звезда скользит по небу за звездою,
             Мир освещен неполною луною,
             Местечко выбрал я по вкусу своему
             И греюсь я, прижавшись к меху твоему;
             А все верхи мне эти не в отраду;
             Задай загадку мне, или скажи шараду.
   

Сфинкс

             Открой себя: загадки нет такой;
             Побудь хоть раз самим собой!
             Попробуй разгадать: что нужно наравне
             Благочестивому и грешнику вполне?
             Для первого -- чтоб был такой нагрудник,
             Куда бы тыкать мог рапирою своей;
             Для грешного -- товарищ и сотрудник
             Его пустых и беззаконных дней,
             А в общей сумме только для того,
             Чтоб забавлять тем Зевса самого[96].
   

Первый гриф
(гнусливо)

             Не по нутру.
   

Второй гриф
(еще гнусливее)

             Чего он будет ждать?
   

Оба

             Фигуру мерзкую недурно бы прогнать!
   

Мефистофель
(грубо)

             Ты думаешь, что коши у меня
             Слабей твоих? Разубеди себя!
             Попробуй-ка!
   

Сфинкс
(кротко)

             Коль хочешь, оставайся,
             Но ты захочешь сам покинуть нас!
             Тебе в своей стране живется хорошо,
             А здесь тебе неважно? Сознавайся!
   

Мефистофель

             Любуюсь вашею я верхней половиной,
             Но в ужас прихожу от нижней -- от звериной.
   

Сфинкс

             Созданье лживое! На муки ты пришел:
             Владеем силою мы в лапах пребольшою.
             А ты к компании совсем не подошел
             С кривою конскою ногою.

Сирены[97] начинают, летая наверху, прелюдию к своему пенью.

Мефистофель

             Какие птицы закачались меж ветвей
             Прибрежных здешних тополей?
   

Сфинкс

             Из осторожности подалее от них!
             Их пенье побеждало не таких!
   

Сирены
(Мефистофелю)

                       Ах, зачем вы подружились
                       С этим миром чудищ гадких?
                       Целым роем мы явились
                       С сонмом звуков дивных, сладких,
                       Как сиренам подобает.
   

Сфинксы
(насмехаясь над ними, тем же напевом)

                       Ах, заставьте их спуститься!
                       Коготков там ястребиных
                       Много в листьях тополиных!
                       Ими вас и распластуют,
                       Если пеньем очаруют
   

Сирены

                       Злобу, зависть прочь гоните!
                       Светлых радостей ищите,
                       Здесь возросших искони!
                       Пусть веселости движенья
                       Ждут себе благоволенья,
                       Где б ни встретились они!
   

Мефистофель

             Вот изобретенья бывают!
             Знать, струны в горлах их бряцают,
             Сливаясь в арии одни.
             Они меня ведь не морочат,
             Легонько уши лишь щекочут,
             Но сердце мне не трогают они.
   

Сфинкс

             О чем заговорили тоже!
             Такой пустяк вас не займет:
             Потрепанный мешок из кожи
             К лицу скорей вам подойдет.
   

Фауст
(выступая вперед)

             Чудесно все! Один лишь вид приятен.
             Мне элемент великого понятен,
             Когда он в безобразное включен.
             Конец удачный мною предвкушен.
             Куда влечет меня хоть это созерцанье?

(Указывая на сфинкса.)

             Стоял Эдип когда-то перед ним.

(Указывая на сирен.)

             Веревкой связанный, Улисс внимал таким.

(Указывая на муравьев.)

             Такими собраны огромные запасы
             Сокровищ всяких.

(Указывая на грифов.)

             Те их сберегали
             И безупречную тем верность показали...
             Проник в меня какой-то дух живой,
             Воспоминания витают надо мной.
   

Мефистофель

             Теперь тебе все кажется занятным,
             Чего бы прежде ты с проклятьем избежал,
             С тех пор как здесь искать красотку стал,
             Так и чудовище готов признать приятным.
   

Фауст
(к сфинксам)

             Вы, лики женские, должны мне дать ответ,
             Видал ли кто из вас Елену или нет?
   

Сфинкс

             Наш род до времени Елены не доходит:
             С последними из нас сражался Геркулес.
             Хирон вам скажет все: он в эту ночь чудес
             Взад и вперед повсюду колобродит;
             Коли для вас минутку он найдет,
             Так ваше дело двинется вперед.
   

Сирены

                       Мы б кой-что порассказали:
                       Ведь Улисс-то не уплыл,
                       Все же гостем нашим был;
                       Много от него узнали...
                       Если б ты проник сюда,
                       Где зеленая вода[98].
   

Сфинкс

             Благородный, не поддайся!
             На обман не попадайся! --
             Как связал себя Улисс,
             Нашим словом повяжись!
             Как Хирона ты добудешь,
             Слов моих не позабудешь.
             Фауст удаляется.
   

Мефистофель
(раздраженно)

             Что там прокаркали и крыльями шумят?
             Их мудрено понять -- едва бы кто решился.
             И друг за дружкою проносятся подряд;
             Охотник из-за них совсем бы утомился.
   

Сфинкс

             Подобно бурям злого вида,
             Они несутся, как всегда,
             И стрелы самого Алкида
             Их не настигли б никогда.
             То стаи быстрых Стимфалид[99];
             Они по клювам ястребиным
             Да и по лапам их гусиным
             Напоминают грифов вид.
   

Мефистофель
(как будто заробев)

             Там тварь какая-то шипит
   

Сфинкс

             Такие вовсе не страшны:
             То -- головы Лернейской гидры[100];
             От тела прочь отделены,
             Они теперь воображают,
             Что до сих пор еще страшны...
             Но что намерены с собою
             Вы предпринять, скажите мне?
             Для вас как будто нет покою
             И в нашей милой стороне?
             Идите вы куда угодно!
             Вы шею вертите туда,
             Где этот хор. К нему свободно
             Вы направляйтеся тогда!
             У нас остаться вас никто не принуждает,
             А там вас миленьких немало поджидает.
             То -- Ламии[101] воздушные девчонки.
             Наглы их лбы, в улыбках их губенки;
             Сатиры их другим предпочитают,
             Там козлоногие препятствий не встречают.
   

Мефистофель

             А вы останетесь? Я снова вас найду?
   

Сфинкс

             Ступай, там путайся с бродяжками своими!
             Но мы воспитаны приемами другими.
             В Египте свыклись мы, чтобы из нас один
             Лет тысячу царил в стране, как властелин.
             Лишь чтили б нас, иных условий мы не ставим,
             А мы год солнечный и лунный год направим.
             Мы восседали там пред сонмом пирамид,
             Как судьи высшие народов, наводнений,
             И мира, и войны, и всяческих волнений,
             И сохраняли свой невозмутимый вид.
   

Пеней[102]
(окруженный водами и нимфами)

             Зашелести, тростник! И ты, осока,
             Сестра его, вздыхай, как ранее вздыхала!
             Вы, листья ив, шумите вновь слегка!
             Свой шепот, тополи, начните же сначала!
             Навейте грезы снова на меня!
             Предчувствием каким-то я взволнован,
             Проснулся от толчка раздавшегося я,
             Когда был грезами покоя зачарован.
   

Фауст
(подходя к реке)

             Коль обману не поддался,
             Чей-то голос здесь раздался;
             За навесами ветвей
             Слышны звуки мне речей:
             Не волна ли с ветерком
   Мефистофель) означает смерть, искажает лик божественной природы.
   313 Состояние Фауста сделало его восприимчивым к общению со стихийными духами. Согласно представлению Сведенборга он, не произнеся ни одного заклинания, фактически уже вызвал Мефистофеля.
   342 Согласно легенде Фауст имел при себе большого черного пуделя. Гете свободно использовал этот мотив.
   359 В добавлении к "Учению о цветах" Гете писал в 1823 году: "Темный предмет, выйдя из поля зрения, оставляет в глазу потребность увидеть ту же форму светлой" и далее, цитируя всю сцену с пуделем, он прибавляет: "Это было мною написано давно в некоем поэтическом предвосхищении и лишь полусознательно, и вот я однажды и сумерках увидал черного пуделя, пробежавшего по улице за моим окном; он оставил за собой светлое сияние: неясный, оставшийся в глазу образ его промелькнувшей фигуры. Такого рода явления нас тем более приятно поражают своей неожиданностью, что они возникают наиболее живо и красиво тогда, когда зрение наше находится в бессознательно-пассивном состоянии".
   

III. Комната занятий

   Сцена эта написана, повидимому, около 1800 года. В эту эпоху Гете перечитывал "Фауста" Пфитцера, одну из последних обработок легенды в XVII в., вызов духа из-за печки во многом напоминает Пфитцера.
   6 Сентиментальная, еще не деятельная любовь к людям.
   7 Чисто интеллектуальная любовь к божеству, которая на творческом пути Фауста должна еще пройти через горнило плотской страсти и через любовь к красоте.
   17-60 "Слово" -- греч. "Логос" -- одно из основных понятий всей идеалистической философии, начиная с античности, обозначает в самом общем своем смысле божественный разум, самораскрывающийся или выражающий себя в своих творениях. Христос как Логос есть творческое обнаружение божества в посредник между богом и человеком. В основе этого лежит понимание слова как посредника между разумом и чувственностью. Еще Гердер добивался нового перевода этого термина и предлагал", мысль, воля, дело, любовь. Фауст одинаково отвергает как слишком отвлечение идеалистическое толкование; ум, смысл, замысел, -- так и слишком материалистическое; сила, а останавливается на центральном в мировоззрении Гете понятии дела, творческой жизни, вокруг которого и вращается вся проблема человека. Вот почему он с самого же начала отказался от переводя; слово, которое для него -- лишь один из видов творческого акта. Фауст-исследователь здесь достиг понимания своей сущности, что крайне беспокоит Мефистофеля, который своим поведением вновь увлекает его на путь магии. "Ключ Соломонов" -- древняя еврейская книга заклинаний элементарных духов, которая переводилась вплоть до XVIII века. Она посвящена исключительно натуральной, белой магии и даже кончается словами: "Все природное -- божественно, все божественное -- природно". Согласно преданиям Талмуда Соломон считался втечение всего средневековья могучим волшебником.
   32 сл. "Духи-спутники" -- слуги Мефистофеля, которые хотят его спасти от заклятия Фауста (см. ниже).
   36 сл. Заклятие Четырех, т. е. стихий: Саламандра, амфибий с огненными пятнами (зоол.), который по преданию в огне не горит. отсюда (?) название для духов огня; сильфы (греч. -- моль) -- духи воздуха; ундины (от лат. unda -- волна) -- духи воды; кобольды -- духи земли.
   100-105 Основной принцип натуральной магии, согласно которому власть над стихиями доступна лишь тому, кто пережил и поборол в себе соответствующие страсти.
   112 Слово "Кобольд", отсутствующее в тексте и составляющее лишний стих, вставлено переводчиком. Intubus -- возлежащий, налегающие -- тот же кобольд, которые и хранит клады, и сродни домовому, и душит во сне.
   122 Очевидно начальные буквы имени Христа: INRI, Иисус Назареянин Царь Иудейский. Знак этот встречается и на знаменитой гравюре Рембрандта с изображением Фауста, которой Гете может быть и вдохновлялся, так как он сам приложил ее к изданию "Фрагмента" 1780 года.
   142 Знак Троицы.
   145 сл. Первый диалог Фауста и Мефистофеля, как и все последующие -- одновременно: и сопоставление двух живых характеров, и беседа, которая развертывается как бы внутри самого Фауста, и диалектическое противоположение двух мировых принципов.
   148 Бродячий схоласт -- как раз тот социальный элемент, из которого набирались новые полуученые, полушарлатаны типа Парацельса и исторического Фауста (так называемые ваганты бродяги). Костюм Мефистофеля указывает на ту возможность, которая заложена в самом Фаусте.
   151 Намек на ст. 49, Мефистофель так и не сообщает Фаусту своего имени.
   157 Разные имена, христианского чорта, выражающие его природу. Бог мух иереи, с сер. Бээль-Зебуб (Вельзевул) семитское божество, охраняющее от мух, а затем и ими повелевающее. Губитель -- перевод греческого Аполлион, еврейского Аваддон (Откр. 9, 11), Лжец (Иоан. 8, 44).
   159 Основная характеристика Мефистофеля с точки зрения общего замысла (ср. Пролог на небе, 98 ст.).
   170-171 Прославление материи-ночи, которая индуалистической ступени гетевевской диалектики противополагает себя творческому началу жизни -- свету, и которая в отдельности есть ничто и в ничто стремится. Антитеза эта снимается в живом акте творческой, космической любви, и в рождении цвета из встречи света и тьмы (ср. юношескую космогонию Гете в VIII книге "Поэзии и правды", а также стихотворение "Wlederfinden" в "Западно-восточном Диване".)
   285 сл. Для Мефистофеля мир есть только "нечто", ставшее и несовершенное; он в чем видит только страдания и неудачу, и не замечает творческого пронесся в природе и человеке. Отсюда его нигилизм.
   292 сл. Фауст пока неуязвим для Мефистофеля. Он чувствует себя носителем творческой стихии жизни.
   207-10 Распаливши теоретически пыл Фауста, Мефистофель знает, что Фауст его не отпустит.
   118 сл. Пентаграмма, пятиугольная звезда, древние магический знак, заимствованный из восточной и античной мистики, был истолкован христианством как знак Христа: начальные буквы его греческого имени Иисус Христос Сын Бога Спаситель размещались по пяти углам. Нет ничего удивительного, что у мага-Фауста на пороге был начертан этот знак, действенность которого, как всякого магического знака, зависела от правильности его начертания: Мефистофель смог войти потому что один из углов был открыт. Мефистофель здесь явно кокетничает, желая привлечь любопытство Фауста, который, только чтобы его удержать, уже предлагает ему договор. Фаусту кажется, что он уже поймал чорта, на самом деле он уже с ним связался.
   252 сл. Мефистофель при помощи своих духов прежде всего старается разбудить дремлющую чувственность Фауста. Мастерское изображение сновидения, гармонически захватывающего все органы чувств и слагающегося в образы античного блаженства, которые как бы предвосхищают Аркадию третьего акта второй части. Над ним работал Гете как раз в эпоху написания этой сцены.
   339 Представление о чорте, как о повелителе мелкой животной нечисти, свойственно всей христианская демонологии.
   

IV. Комната занятий

   Между этой сценой и предыдущей ясно чувствуется пробел. В легенде Мефистофель тоже появляется два раза, но это объясняется тем, что он в промежутке отправляется к Сатане испросить разрешение на заключение договора. Судя по сохранившимся наброскам, Гете первоначально предполагал заполнить этот пробел сценой, изображающей ученый диспут, на котором должен был выступить Мефистофель в образе странствующего схоласта и в качестве оппонента и Фауст как защитник докторанта и на котором должны были обсуждаться ряд натурфилософских вопросов, волновавших в это время самого Гете. Сцена IV состоит из трех частей, написанных в разное время и спаянных, очевидно, не настолько искусно, чтобы комментаторы не находили противоречий, 1--240 стихи написаны в последний период работы над первой пастью, т. е. около 1800 года, 241--338, т. е. до появлении у четка, составляют часть "фрагмента", изданного в ]790 г., и наконец сцена с учеником, входившая в "Пра-Фауст", была уже включена во "фрагмент" в сильной стилистической переработке, в каком виде она без изменений была перенесена в окончательную редакцию. В начале сцены Фауст готов для заключения договора, он дошел до высшей точки отчаяния, всякое стремление кажется ему бесплодным, всякая радость жизни омраченной заботой. Кульминационная точка сцены -- проклятие Фауста, сюжетная завязка всей драмы --договор. В диалоге после речи Фауста (212 сл.), начиная со старого текста (241), отмщалась перемена настроения: вместо отчаяния и решения погрузиться в стихию чувственности опять титаническая жажда творчески объять весь мир; в этом усматривалось противоречие; на самом деле здесь нет ничего ни драматически, ни психологически невероятного.
   5 Новый костюм Мефистофеля, перешедший, кстати, в оперное либретто, вполне соответствует его намерению -- увлечь с собою Фауста в жизнь.
   30 Точнее: "отказывайся", "смиряйся"-- один из основных моментов мировоззрения зрелого Гете.
   37 сл. Бесплодность стремления была всегда для Гете самым тягостным состоянием. Отсюда его неприятие романтизма.
   33, 36, 37 Намеки на сцену самоубийства в пасхальную ночь.
   34 Дух земли.
   70 Мамон (с халдейского) -- клад, как символ богатства и алчности.
   78-98 Этот хор вызывает до сих пор бесконечные споры комментаторов. Как могут духи, подвластные Мефистофелю, говорить вполне серьезные вещи? Но, может быть, они иронизируют? Может быть, что добрые духи? Говорили даже о разных голосах, на которые этот хор разбивается. Предполагали здесь и романтическую вставку от автора. Наконец усматривали в хоре как бы объективацию некоторого смутного чувства самосожаления, которое возникает в Фаусте сейчас же после проклятия, своего рода реакцию, предвосхищающую дальнейший его путь. Последнее предположение, пожалуй, самое правдоподобное, тем более, что оно подчеркивается чисто художественной функцией этих стихов, которые дают необходимое поэтическое и музыкальное облегчение и разрешение после страшного напряжения проклятия. Содержание же хора совершенно ясно: Фауст разбил свои юношеские иллюзии и мечты и на обломках их может построить новый мир. Как понимают этот мир сами духи -- совершенно не важно, важно то, как понимает его Мефистофель, и какие выводы он делает из этого толкования -- предлагает свои услуги Фаусту.
   137 Мефистофель предлагает чисто формальную редакцию договора, ни словом не упоминая падения Фауста здесь, что только и должно явиться условием его власти над ним там. Мефистофель, с одной стороны, уверен в своей победе, с другое -- играет на психологии Фауста, которого в данном состоянии волнует только здесь.
   131-141 Помимо посюстороннего настроения Фауста, в этом отрывке чрезвычайно существенно для Гете вообще его отношение к сверхчувственному миру, который имел для него значение лишь как идеальный, действенный фактов и лишь постольку, поскольку он плодотворен, т. е. побуждает к жизни и творчеству, а не парализует их. Отсюда его резкое неприятие всякого, в том числе и христианского, аскетизма.
   136 сл. Фауст хочет сказать, что Мефистофель не только не в силах удовлетворить высшие потребности человека, -- за этим он к нему и не обращается, -- но даже не властен над необратимой сменой наслаждения и пресыщения.
   163 сл. Заключение договора и основная формулировка проблемы "прекрасного мгновения", как высшего достижения и как высшего соблазна.
   181 Намек на диспут (см. выше).
   200 "Воску" -- печати; "коже" -- пергамента.
   211 Фауст дает подписанный договор (ремарка переводчика).
   213-230 Фауст всецело отдает себя во власть своему стремлению к жизни во всей его чувственной исключительности. Он требует наслаждения и власти, хотя бы для этого и пришлось прибегнуть к волшебству. Жажда познания, действия и восхождения в нем молчит. Остается лишь форма переживания: подвижность и безмерность. Мефистофель на это и рассчитывает. (231-235).
   236 сл. Мастерски сделанный переход к написанному раньше диалогу, в котором вновь выступает Фауст, как титан эпоха "бури и натиска", с бесконечным стремлением расширить свое я до мира, ср. 245; точнее: с тем чтобы расширить свою сущность (самость) до их сущности (самости).
   235 Ср. прим. к I, 205--206.
   273 Ср. прим. к III, 170--171 и I, 87 сл.
   286 Как будто противоречит договору, где Мефистофель как раз рассчитывает на чувственное удовлетворение Фауста. Действительно, монолог этот, включенный во "Фрагмент", написан до первой части сцены. Здесь, повидимому, просвечивает более ранняя концепция, согласно которой Мефистофель надеется на разрушение личности титана-Фауста, который гибнет от неудовлетворенности.
   381 сл. Сцена с учеником в значительно переработанном виде целиком перенесена из "Пра-Фауста", где вместо "Ученик" значилось "Студент". Это еще одна вариация на двойную тему: идеалист -- скептик. В этой сцене, в особенности в ее первой редакции, много университетских впечатлений юного Гете.
   382 Курс логики, е которого начиналось обучение в тогдашних университетах. Блестящая сатирическая картина выродившейся схоластической логики, с которой здравый смысл, молодого Гете никак не мог примириться с первых же дней университетской жизни.
   384 "Испанский сапог" -- орудие пытки.
   389-398 Эти стихи использованы были впоследствии Гете для одного натурфилософского стихотворения: "Антэпиррема" (ср. Лихтенштат), в котором ткачом является не ум, а природа (ср. прим. к I, 555-156).
   107-112 Типичная для Гете, в особенности для его юности, резкая критика механистически-рассудочных методов исследования природы.
   110 "Духовной Части" -- точнее "связки".
   111 "Encheiresis naturae" -- греческий термин старой химии -- прием, способ действия природы. Разложить живое вещество на составные элементы легко, но снова получить из них жизнь -- невозможно, ибо живой "прием" природы невоспроизводим, он -- тайна. Термином этим, записанным им на лекциях по химии проф. Шпильмана в Страсбурге в 1770 г., Гете пользовался охотно и впоследствии для обозначения тех творческих природных сил, которые точной науке недоступны.
   113-116 "Редуцировать" -- логическая операция сведения понятий к основным категориям "классифицировать" -- распределение понятий по классам.
   119-121 Уничтожающая характеристики школьной метафизики конца XVIII в. да и всякого отвлеченного словесного философствовании вообще, которое всегда было глубоко ненавистно Гете.
   132-142 Точнее: "для всего -- влезает ли оно в голову или нет -- всегда к услугам громкое слово".
   440 Вздох юноши Гете, который по настоянию отца проделал всю карьеру юриста.
   441-450 Мефистофель здесь без всякой иронии, как бы от лица Гете, намекает на проблему положительного и естественного права, волновавшую весь XVIII век, дает яркую картину страданий народа, которому тупые юристы навязывают чуждые правовые нормы (в данном случае римского права) и предвосхищает точку зрения исторической школы.
   457-458 Всякая ересь или реформа (лекарство), восстающая против противоречий догмата или его несоответствия совести (отрава), создает новые догматы и впадает в новые противоречия.
   461-471 Бунт реалиста Гете против деспотизма застывших условных словесных формул.
   480 сл. Практик Гете всегда относился с величайшим интересом и уважением к медицине, начиная от увлечения ею в Страсбурге и кончая глубокой старостью (ср. "Годы странствий Вильгельма Мейстера"). Несмотря из весь цинизм речи Мефистофеля, который сбросил маску профессора, в ней чувствуется та страстная тяга к конкретной живой жизни, которой был одержим молодой Гете, и которая формулируется в знаменитом афоризме Мефистофеля (508--509).
   152 "Свет" -- вернее: "мир", ибо здесь, повидимому, имеется в виду природа (макрокосм) и человек (микрокосм).
   317 Латинский перевод слов змия, соблазняющего Еву, в книге бытия: "Будете как боги (у Гете -- бог), знающие добро и зло".
   322 Узкий бюргерский мир маленького городка первой части и широкое придворное, государственное и историческое поле деятельности во второй части.
   339 Согласно комментаторам -- отражение того страстного интереса, который Гете проявлял к первым воздухоплавательным опытам братьев Монгольфье в 1783 голу. Шары наполнялись согретым воздухом.
   

V. Погребок Ауэрбаха в Лейпциге

   Сцена эта относится к 70-м годам и входит в "Пра-Фауст". Гете ее сильно переработал и смягчил. Прозу заменил стихами, а главное, в то время как в первой редакции фокусы проделывает сам Фауст, а последней версии Гете эту роль передал Мефистофелю и подчеркнул равнодушие и отвращение Фауста, что, конечно, более соответствует характеру Фауста и указывает на первую неудачу Мефистофеля. Все три чуда: добывание вина из стола, видение лоз и полет на бочке (последнее было изображено на фресках в Ауэрбаховском погребке в Лейпциге, относящихся к 1652 году и сохранившихся до сих пор, так что Гете их несомненно часто видел) заимствован из легенды. Сочная картина грубых студенческих нравов. Блестяще охарактеризован квартет студентов. Фрош -- первокурсник, так называемых фукс, Бранер -- средних семестров, Альтмейер -- уже не молодой, Зибель -- "вечный" студент, густой бас, толстопузый и лысый. Ср. Зибель в опере!
   26 Избрание папы -- обычная питейная церемония,
   40 Кобольд -- см. прим. III, 96 сл., 112.
   41 Перекресток дорог -- место нечастое, удобное для заклинаний,
   42 Блоксберг -- название Брокена, гора в Гарце, на которой по народному поверью происходил шабаш; ср. Лысая гора (ср. прим. к XV).
   100 В конце XVIII века Лейпциг действительно слыл за маленький Париж. Здесь, конечно, иронически. Этого места в первой редакции нет.
   112 Со времени Возрождения чорт все чаще и чаще приобретает человеческий облик, сохраняя одну лошадиную ногу, как признак своей звериной природы.
   118-119 Ганс-дурачок из Риппаха (село между Лейпцигом и Наумбургом) -- местное выражение, обозначавшее во времена Гете нескладного увальня.
   137 сл. Песнь о блохе характеризует тогдашнее бюргерство, враждебно настроенное к монархии и двору.
   201-202 Насмешка над преувеличенной ненавистью к французам, которой особенно отличался круг Клопштока.
   221 Каннибалы -- людоеды.
   

VI. Кухня ведьмы

   Сцена эта написана в 1788 году в Риме и впервые была напечатана в "Фрагменте" 1790 г. Она является связующим звеном между первыми сценами и историей любви Фауста и Маргариты; (ср. приложение к тексту 1 в прим.) и в ней в первый раз вступает тема любви (образ Елены). Отношение Гете к фантастике здесь совершенно иное, чем в "Пра-Фаусте" -- не магия, а всякая нелепая чертовщина, которая используется (впервые в "Фаусте") в сатирических целях (литературные и политические намеки). Обезьяна издревле причислилась к нечистым животным. Игры мартышек могли быть отчасти навеяны сценами на картинах голландских жанристов XVII века, напр. Тенирса и др. Даже самые игрушки повторяются: стеклянный шар, лото и т. п. Мефистофелю необходимо пробудить в Фаусте всю силу похоти, поэтому он ему советует "омолодиться" (Фаусту оказывается 50 лет), чтобы этим путем изведать всю полноту жизни.
   18-25 Не лишенный иронии намек на опрощенство типа Руссо.
   30-41 Прибавление последней редакции для большей мотивировки роли ведьмы.
   35 Народное представление о чорте как о строителе мостов, в особенности естественных мостов в горах и т. п.
   35-37 Недоброкачественный литературный и художественный материал, который пользуется успехом у современной публики. Добавлено в последней редакции.
   63 Азартная игра. Накануне революции в особенности в Италии было много игорных домов, содержимых государством.
   66-79 Может быть намек на политическое состояние дореволюционной Европы с ее внешним блеском и внутренней пустотой
   71 Здесь переводчиком пропущено три стиха: Hier glängt aie sehr,-- und hier noch mehr,-- Jch bin lebendig! в дословном переводе: "Здесь он сильно блестит,-- а здесь еще больше,-- я жив!". Обычное гадание с решетом для нахождения вора. При произнесении имени подозреваемого в краже, навешенное решето начинает вращаться.
   90 Обычное представление о волшебном зеркале, в котором отражается будущее, далекое или желанное. Комментаторы настаивают на том, что Фауст видит в зеркале прекрасный женский образ типа Венер Тициана или Джорджоне, о отнюдь не Маргариту или Елену; однако в пользу Елены говорит весь замысел Фауста в целом, а также стих 265, который принято толковать о переносном смысле. Фаусту открывается образ женской красоты до принятия напитка, благодаря чему последнее сводится почти что к условной церемонии.
   103-116 Как бы предчувствие французский революции.
   119-121, 124, 125 Сатира на мелких стихоплетов, у которых мысль в стихах появляется в виде счастливой неожиданности, но которые в этом не признаются.
   131 Два ворона -- атрибут христианского чорта, унаследованный им от германского языческого бога Водана.
   139 сл. Совсем в духе французских просветителей. Мефистофель сам не верит в народного чорта.
   171 Тот или иной фаллический символ, по всей вероятности "фига".
   201 сл. Сам Гете искренно смеется над комментаторами, пытавшимися расшифровать "тайный" смысл этой шутовской таблицы умножения, которая как раз и является сатирой на всякого рода мистическую игру с символикой чисел. (Ср. стр. 239.)
   215 сл. Мефистофель как истинный сын века немало потратил времени на критику священного писания и окончательно убедился в нелепости догмата троичности как, впрочем, сам Гете, который говорил, что это учение претит его прирожденному чувству истинности.
   218 Сибиллы -- прорицательницы древнего мира, в предсказаниях которых христианская церковь находила намеки на будущее пришествие Христа.
   243 Бакалавр, магистр, доктор.
   251 Вальпургиева ночь 30 апреля, в которую происходит шабаш (см. прим. к XV).
   252 Песня -- какая-нибудь грамотка со стихотворным заговором.
   254-255 Необходим моцион как после минеральных вод.
   263 Ср. прим. к 90 сл.
   

VII. Улица

   Начиная с этой сцены до конца, все, кроме сцены: "Лес и пещера", смерти Валентина и Вальпургиевой ночи было написано в 70-х годах и входило в "Пра-Фауст". Несмотря на модность темы "Детоубийцы" в социальных драмах и романах эпохи "бури и натиска", трагедия Маргариты возникла из глубочайших личных переживаний Гете и теснейшим образом связана с основной проблемой Фауста, не говоря уже о том, что, по непосредственности и силе чувства, это одно из самых сильных созданий мировой литературы.
   1 "Барышня", Fraülein -- обращение в те времена только к лицам дворянского происхождения. Маргарита -- из бюргерской среды.
   13 Неверный перевод слова Dirne, которое здесь употреблено не в ругательном, а в первоначальном, народном, скорее ласкательном, смысле: славная девка, или девчонка.
   24 Прилагательное как типизирующее имя собственное Ганс, вроде, нашего Ванька, брат, здесь равносильно -- господин. Ср. Степка-Растрепка.
   26 Магистр Похвальный. Ироническое типизирующее имя собственное из прилагательного, прибавлявшегося к собственному имени в качестве ученого или духовного титула; ср. святейший, почтеннейший и т. п.
   36 Т. е. дай мне как-нибудь насладиться этим неземным созданием.
   71-72 Чорту подвластны все зарытые клады.
   

VIII. Вечер. Маленькая опрятная комната

   Мастерское поэтическое, изображение обстановки и атмосферы окружающих Гретхен и перелом во всем ее существе поели ухода Фауста и Мефистофеля.
   28 Точнее; чтобы песок у твоих ног располагался узором. -- Имеется в виду не Маргарита, идущая по дорожке, а Маргарита, посыпающая пол песком по старому деревенскому обычаю.
   83 сл. Фула, по римскому преданию, сказочный город крайнего севера. Хотя Маргарита и поет песнь, не думая о словах, тем не менее мотив верности и трагический исход баллады создают тяжелое предгрозовое настроение.
   

IX. Гулянье

   Заглавие в "Пра-Фаусте": Аллея. Обычная сатира на алчность духовенства. В то время как в других стереотипных пьесах на тему "Детоубийца" мать жертвы -- обычно и сводня. Гете передает эту роль соседке Марте, как бы не желая ничем осквернить непосредственного окружения Гретхен.
   

Х. Дом соседки

   Стареющая, но не сдающаяся, падкая до мужчин соседка Марта, может быть навеяна аналогичными типами в комедиях Ганса Закса. Поражает реалистическое мастерство двадцатилетнего Гете. Муж Марты -- наемный воин, ландекнехт.
   11 Эбен -- черное дерево. Мефистофель достал второй ящик.
   37 Мефистофель прямо начинает с комплимента.
   61 Собор св. Антония в Падуе. Св. Антоний -- покровитель скота.
   130 Сифилис. Пофранцузски -- неаполитанская болезнь.
   149 "Недельник" -- еженедельная газета. Анахронизм.
   

XI. Улица

   Разгорающаяся страсть Фауста заставляет его пойти на лжесвидетельство.
   13 Sancia simplicitas! -- Святая простота, восклицание Иоганна Гуса на костре.
   28 "Да, ты был бы прав, если бы я не знал наверное, что ты завтра..." и т. д.
   42 Точнее: "ты прав, в особенности потому, что я должен" -- т. е. должен тебе подчиниться, потому что не могу бороться со своей любовью.
   

XII. Сад

   Мастерское сценическое использование любимого гегевского приема парных характеристик.
   

XIII. Беседка

   Прошло несколько дней, Фауст и Маргарита уже на ты. Для берлинской постановки эта сцена была несколько удлинена и переделана к худшему, в оперном стиле.
   8 Adieu -- франц. с богом, прощай. В тексте немецкая форма Ade.
   

XIV. Лес и пещера

   Можно было бы составить целый том из комментариев, написанных на эту сцену. Стихи 125--152 входмлм в "Пра-Фауст" и следовали почти непосредственно за монологом Валентина, т. е. рисовали состояние Фауста после падения Гретхен. Во "Фрагмент" вошла сцена в том стиле, как она сейчас печатается, т. е. сначала: монолог, написанный в Риме в 1788 году, затем длинный диалог Фауста и Мефистофеля, который непосредственно переходил в стихи, взятые из "Пра-Фауста", и наконец -- четыре заключительных стиха Мефистофеля. Однако она помещалась во "Фрагменте" 1790 года между сценой "У колодца" и сценой "В соборе". При последней редакции Гете передвинул сцену еще больше назад, может быть потому, что спокойный монолог Фауста мало вероятен после грехопадения Маргариты, точную хронологию которого едва ли когда-либо удастся установить комментаторам, несмотря на все их любопытство. Тем не менее следы первого замысла, несомненно проглядывающие в этой сцене, вызывают ряд противоречия. Фауст как будто снова вернулся к исследованию природы, во всяком случае он за короткое время своего знакомства с Мефистофелем достиг в этой области большого удовлетворения и досадует на своего спутника, что тот, распаляя в нем чувственность, отвлекает его от созерцания. А главное, первые слова Фауста как будто обращены к Духу земли (ст. 1.) и он прямо говорит (ст. 25), что Мефистофель послан ему этим Духом. Все это вполне правдоподобно в пределах "Пра-Фауста" и "Фрагмента", но несомненно нарушает развитие сюжета в последней редакции, хотя, с другой стороны, вполне вероятно, что Фауст (а не зритель) считает Мефистофеля посланцем Духа земли, и вся сцена легко может быть оправдана как передышка и как напоминание о другой, как будто совсем умолкнувшей, стихии в душе Фауста (см. синоптическую таблицу на стр. 341), Очень возможно, что Гете вполне сознавал все эти затруднения, но считал их несущественными, какими они действительно являются с чисто художественной точки зрения, тем более что сцена эта не только изобилует поэтическими красками, но и значительно обогащает характеристику Фауста и Мефистофеля. Если сравнить этот гимн природе с дифирамбами первой сцены, то сразу ощущаешь тот огромный путь, который пройден Гете-Фаустом от бурного овладения природой порывом чувства к мудрому ее созерцанию, тот перелом, который произошел в Гете после первых веймарских годов, а главное после путешествия в Италию. Это уже не пантеизм чувства, а пантеизм как плод созерцания "подвижного закона" в живой форме, в которой развертывается процесс становления природы как истории (20--23). Однако Фауст все же пребывает в состоянии раскола он еще далек, как и Гете в эпоху классицизма, от идеи делания и любви, как того начала, который связует разум и чувственность и преодолевает их борьбу. Поэтому Мефистофель тотчас же появляется, как только в нем пробуждаются желания (24--34).
   29 "Уныл" -- надоедает, пристает.
   32-33 Хотя бы тем, что в Фаусте чувственность и чувство отслоились от разума и рассудка, и то время как они и в молодом Гете и в Фаусте первых сцен являли собою нерасчлененное, бурлящее единство жизненного порыва.
   33 Жест, символизирующий совокупление.
   81-82 Мефистофель тщательно поддерживает в Фаусте ту "двойную бухгалтерию", которая является нормальным состоянием для всякого мещанства и которую как раз Гете всю жизнь старался преодолеть в себе.
   119-120 Груди -- образ в духе Песни песней.
   

XV. Комната Гретхен

   Этот лирико-драматический монолог по силе нарастающего чувства и по совершенству фирмы -- одна из вершин мировой лирика. Из всех многочисленных попыток положить его на музыку остается одна -- гениальная и конгениальная песня" написания семнадцатилетним Шубертом.
   33 В "Пра-Фаусте" -- "лоно".
   

XVI. Сад Марты

   Сцена эта содержит знаменитую пантеистическую исповедь юного Гете в эпоху "бури и натиска". "Чувство -- все" -- говорит молодой Гете (43). Только оно может проникнуть в средоточие мира, ибо оно ему сродни. Ио средоточие это, вечный источник живой жизни, невыразимо в словах или в деле, ибо оно само есть все слова и вес учения, ибо из него возникает все. Высший единственный орган познания есть любовь, ибо любовь есть сущность всего. Так раскрывается Фаусту на первой, еще только эмоциональной ступени тот принцип, который к кошту трагедии является искупительной силой, снимающей все противоречия. Но на этой, так сказать, эгоистической ступени фаустовский эротический пантеизм бесплоден в неминуемо приводит к гибели любимого существа. Фауст, не прошедший через искус самоограничения, обречен на то, чтобы разрушать, а не создавать. Он не может понять внешне ограниченной веры Гретхен и потому, сокрушая эти границы, уничтожает и возлюбленную. Зато Гретхен сразу чувствует внутренние границы Фауста, его рассудочную природу, олицетворяемую Мефистофелем, чувствует и всю душ нее страшную силу этих граней (56).
   28 сл. Напиток,-- очевидно, изобретение Мефистофеля.
   124 Физиогномика -- наука узнавания внутренних свойств человека по внешним чертам -- очень увлекала Гете как раз в эпоху работы над "Пра-Фаустом". Проблема живой формы, как отпечатка жизненного процесса, была всегда в центре его природосозерцання. Он в это время очень дружил с мистиком и проповедником Лафятером (1741--1804), который издавал большой труд по физиогномике. Гете подбирал материал и сотрудничал, но скоро разочаровался в дилетантских методах Лафатера, для которого физиогномика была не наукой, а практическим средством "уловлять души"
   127 Гений -- центральное понятие нового учения о личности выдвинутое поколением "бури и натиска".
   

XVII. У колодца

   Внебрачная беременность жестоко каралась церковным покаянием и гражданским судом. Отсюда множество детоубийств и популярность этой темы в эпоху все возрастающего свободолюбия.
   31-32 До сих пор сохранившийся обычай срывать во время венчания венок с головы невесты, лишившейся девственности до замужества. Посыпание порога соломой соответствует русскому обычаю мазать ворота дегтем.
   

XVIII. Городская стена

   Mater dolorosa -- мать скорбящая, изображение Марии у креста с пронзенной грудью, распространенный, начиная с XVI века, способ изображения, примыкающий к знаменитому гимну Якопоне из Тоди XIII века. Наряду с первым монологом Маргариты за прялкой -- одно из совершеннейших созданий гетевской лирики. В конце второй части Гретхен, встречающая Фауста на небесах, поет:
   
   О мать святая?
   В лучах блистая
   Склонись над радостью моей!
   Мой прежний милый
   Он с новой силой
   Вернулся, чужд земных скорбей.
   (Пер. Н. Холдковского).
   
   Это показывает, какое значение автор придавал образу Гретхен для идеи искупления через любовь. Потрясающая по трогательности своей любви и преданности Маргарита вырастает до пределов космического символа.
   

XIX. Ночь

   Эта сцена, состоявшая в "Пра-Фаусте" из монолога Валентина и из короткого диалога, большая часть которого перенесена в XIV (125--152), помещалась после сиены в соборе. Остальное (27--30, 41--156) добавлено для последней редакции. Имя Валентина, честного солдата, брата Гретхен, навеяно песенкой Офелии в Гамлете, которая и явилась прототипом песенки Мефистофеля (63--78). Гете не скрывал заимствования и отвечал на упреки Байрона, что незачем было ему стараться сочинить новое, когда Шекспир сказал именно то, что нужно было.
   1 Монолог Валентина четко построен на двух контрастирующих отрывках, 1--18 -- раньше, 19--26 -- теперь, что вполне соответствует его прямолинейной, не мудрствующей натуре.
   11 Сакристия -- ризница и помещенне для церковного служителя.
   12 Указание на сцену XXI.
   13 В Вальпургиеву ночь можно найти клад. Мефистофель обещал Фаусту найти таковой для подарка Маргарите.
   32 Намек из веревку, которая надевалась на шею блудницы, привязанной к позорному столбу (?).
   33 Намек на известие предание о крысолове на Гаммельна, который сманивал толпы детей вместо крыс.
   36-37 Может быть потому, что уголовное судопроизводство сопровождалось религиозными обрядами.
   137 сл. Согласно франкфуртским полицейским распоряжениям XVI в. проституткам было запрещено носить золотые цепи, изрядные платья и входить в церковь.
   

XX. Собор

   В "Пра-Фаусте" непосредственно за сценой у городской стены и со сценической ремаркой: "Похороны матери Гретхен", которой уже нет во "Фрагменте". "Смерть матери" переносится на более ранний срок, так как Гете, повидимому, исходил из мысли, что мать Гретхен умерла вскоре после ее падения. В соборе же Гретхен уже беременна. Очень трудно уяснить, как Гете себе представлял точную хронологию событий. Во всяком случае мало убедительно, что Вальпургиева ночь происходит на следующие день после убийства Валентина (XIX, 42); в этом смысле расстановка сцен в "Пра-Фаусте", где сцена Валентина помещается после сцены в соборе, удачнее. Но, может быть, Гете хотел усилить отчаяние Гретхен о соборе, заставив оплакивать две смерти (ст. 14, вставленный в последней редакции). Дух в этой сцене конечно не Мефистофель, как в опере Гуно, а олицетворение угрызений совести. Гретхен его не видит (он сзади нее), видит ли его публика -- вопрос спорный и в конце концов не существенный. Латинские песнопения -- отрывки из знаменитого гимна о страшном суде XIII в., включенного в католический реквием (заупокойную службу). Слова злого духа подхватывают мысль песнопения.
   22-24 "День гнева испепеляет мир".
   38-40 "Когда воссядет высший судия, все скрытое обнаружится, ничто не останется неотомщенным".
   50-52 "Что скажу я тогда, несчастный? К какому защитнику припаду, когда даже праведник трепещет?"
   53 См. 55.
   59 Склянка с пахучими солями или нашатырем -- средство для приведения в чувство. Соседка -- Марта?
   

XXI. Вальпургиева ночь

   Гете работал над этой сценой в 1800--1801 гг., но замысел ее, повидимому, относится к гораздо более ранней поре. Сцена эта так и осталась незаконченной. Сохранилось множество посмертных набросков, свидетельствующих о более обширном замысле (см. прибавление к тексту III и прим.). Но даже в своей настоящем виде сцена шабаша является критические моментом в разводи действия, а именно Фауст близок к падению, но его спасает видение возлюбленной. В работе над этой сценой Гете широко использовал, с одной стороны, ведовскую литературу XVI--XVIII вв., с другой -- собственные впечатления от своих трех путешествий в Гарц; гора Брокен, на которой якобы празднуется шабаш 30 апреля, была ему хорошо известна, так как он сам проделал восхождение на ее вершину, Вальпурга, или Вальпургия была английская монахиня, игуменья одного баварского монастыря в VIII в.; день ее праздновался первого мая, как это часто бывает, ее имя связалось с языческими весенними обрядами, которые в глазах христианской церкви являлись бесовскими действиями (ср. ночь на Ивана-Купала). Ширке и Эленд -- селения у подножия Брокена. Первая часть сцены изображает подъем, вторая происходит на площадке в стороне от вершины; самой вершины, где восседает Сатана, Фауст и Мефистофель в окончательной редакции не достигают.
   21 Блуждающие, болотные огни, обманывающие путника и по преданию обладающие человеческим голосом, считались на службе у нечистой силы.
   81, 100 Ср. IV, 70. Точнее: "в горе". Здесь золотая руда, олицетворенная бесом алчности -- Мамон, который изжигает свой чертог для Сатаны.
   125 Уриан -- нижненемецкое название для чорта.
   128 Баубо -- в античном мифе кормилица Деметры, которая развеселила непристойными шутками свою госпожу, грустившую после похищения ее дочери Персефоны. Здесь -- как типичная предводительница бесстыжих ведьм. Гете заимствовал античное имя отчасти потому, что германские ведьмы безымянны, а отчасти, может быть, вдохновленный каким-нибудь, античным изображением.
   131 Одна из скал на Брокене.
   132-135 Может быть -- намек на ложное целомудрие или ханжество, может быть--на ревнителей чистоты языка и на бесплодность их стараний.
   162-167 Триста лет. -- Намек на протестантизм?
   169 Название "полуведьма" -- выдумка Гете. Может быть он здесь имел в виду разные степени ведовских чинов или дилетантизм.
   170 Пародия на песню архангелов в "Прологе в небе". Мазь -- всюду упоминаемое средство, которым ведьмы умащались перед полетом на шабаш.
   183 Старо-немецкое название чорта.
   287 Орден подвязки -- высший английский орден.
   288 сл. Генерал, министр, парвеню (выскочка), автор -- представители бесплодного, брюзжащего консерватизма.
   280 сл. Шабаш как большая ярмарка. Ведьма -- ветошница предлагает устарелый товар. Мефистофель прогрессивен в своем деле.
   281 сл. Согласно талмудическому преданию, Лилит (евр. "ночная"; -- первая жена Адама, дьяволица и соблазнительница, часто упоминаемая в ведовской литераторе.
   387 сл. Старуха -- ведьма из сцены VI?
   306 сл. Проктофантасмист -- от греч. proktös задница фантасма -- видение. Тип тупого просветителя и позитивиста. Сатира на берлинского издателя Николаи, который в свое время выпустил глупую пародию на "Бергера" и который, борясь с мистицизмом, объявил на заседании берлинской Академии наук в 1799 г,, что он вылечился от мучивших его призраков при помощи пиявок, которые он себе ставил на задницу. Шиллер, Гете и романтики придрались к этому случаю и беспощадно издевались нал ним. Сопоставление крайнего рационализма и похотливой сцены Фауста с молодой ведьмой подчеркивает ют дуализм, которого добивается Мефистофель.
   332 "Тегель" -- слух о сверхестественных явлениях в имении Гумбольта "Тегель" и послужил поводом для выступления Николаи. Точнее не "на", а "в" Тегеле.
   245 сл. Ср. Приложение к тексту III, 5, 6 и прим. В настоящей редакции действие явления призрака значительно ослаблены последующими сатирическими вставками.
   352 Фантазм -- призрак, видение,
   356-370 Античное чудовище, которое своим взглядом обращало в камень. Герой Персей отрубил ей голову, которой украсил свой щит.
   373 Пратер -- городской парк и гулянье в Вене.
   376 Servibilis -- "услужливый" -- тип диллетанта, Шиллер и Гете в своем журнале "Горы" (Часы) вели ожесточенную борьбу против всякого рода дилетантизма. Поэтому и дилетантскому театру -- место на шабате.
   378 Насмешки над мистическим числом семь.
   

XXII. Сон Вальпургиевой ночи или Золотая Свадьба Оберона и Титании. Интермеццо

   В 1796 г. Шиллер и Гете сочинили множество сатирических четверостишии, которые были ими опубликованы в "Альманахе муз" пол названием "Ксении" (дары гостеприимства), и вызвали бурю негодоваиия, так как высмеивали всю пошлость тогдашней культурной жизни. В следующем году Гете приготовил следующую серию, но так как Шиллер решил за этот раз воздержаться Гете объединил их в виде фантастической кантаты якобы в честь примирении властителей эльфов Оберона и Титании, которым заканчивается комедия Шекспира "Сон в летнюю ночь" (оттуда же фигура веселого эльфа Лука). Впоследствии он решил включить эту группу эпиграмм, отбросив некоторые и включая новые, в состав Вальпургиевой ночи. В последней редакции первой части оказался неосуществленным весь конец сцены на Брокене, и потому настоящая вставка, вместо легкого остроумного интермеццо, оказалась ненужным, никакого отношения к сюжету неимеющим придатком.
   Мидинг -- декоратор и машинист первого любительского веймарского театра. Гете посвятил его памяти большую элегию 1782 г.
   1 Герольд -- как у Шекспира.
   13 Пук -- ведет согласно своему характеру хоровод комических масок.
   17 Ариэль -- воздушный добрый гений из "Бури" Шекспира -- предводительствует и красивыми масками.
   24 Здесь переводчиком пропущено след. четверостишье.
   

Titania.

   Schmollt der Mann und grillt die Frau,
   So fasst sie nur behende,
   Part mir nach dem Mlttag Sie
   Und Ihn nach Nordens Ende.
   
   "Титания. Если муж брюзжит, а жена капризничает, хватайте же их скорей обоих; ее отведите на юг, а его на север".
   29 Навеяно образами чудовищных волынок на ножках и играющих на собственном носе, как их изображают нидерландцы XVI и XVII вв. на своих фантастических картинах,
   32 Точнее: "дух, который только еще образуется".
   32 Может быть, намек на противоестественную фантастику и несовершенство, которые всегда претили Гете в романтической поэзии.
   34 Сотрудничество двух мало даровитых авторов? Каждому по два стиха.
   41 Николаи -- см. XXI, 306 и прим.
   43 Ортодокс -- правоверный. Сатира на графа Штольберг, бывшего приятеля юности, который, впавши в крайний католицизм, резко выступил против стихотворения Шиллера "Боги Греции".
   49 Мысли Гете после итальянского путешествия.
   53 Старомодный академик, поборник ложноклассицизма.
   57 Восстановляет связь с шабашом.
   61 Великосветская ханжа.
   75 Появление голой ведьмы взволновало всех.
   71 сл. Оппортунисты, держащие нос по ветру.
   77 Ксении -- эпиграммы Шиллера и Гете, жалящие как насекомые.
   81 Издатель журнала "Гений времени", выступавшего против "Гор" и "Альманаха муз", издаваемых Шиллером и Гете. Геннингс говорит о "Ксениях".
   85 Заглавие сборника стихов Геннингса, которому от "Ксений" не поздоровилось.
   89 Ci-devant -- бывшие. Журнал Геннингса закрылся в 1802 году.
   92 Четверостишие произносит не сам Николаи, которому, как настоящему просветителю, всюду мерещатся иезуиты.
   97 Лафатер, с которым Гете из-за его ханжества давно порвал (см. XVI, 124).
   101 Weltkind -- так называл себя вольнодумец Гете в эпоху дружбы с Лафатером. Дитя вселенной -- в противовес формуле французского просвещения: гражданин вселенной.
   105 сл. Танцоры возвещают прибытие новой группы -- философов, гротескного шествия, выступающего под звуки скрипки.
   116 Орфей -- древне-греческий сказочный мудрен и певец, украшавший зверей игрой на лире.
   117 Представитель докантовского, некритического догматизма.
   121 Идеалист типа Фихте.
   128 Не без иронии автора на самого себя.
   129 Супернатуралист типа Якоби -- убежденный в существовании сверхчувственного мира.
   133 Из этого видно, что философы, руководимые блудящим огнем, ищут зарытого клада, который, согласно поверью, может быть найден в эту ночь.
   137 Музыканты задремали пол разговор философов. Выступает группа политических масок.
   141 "Без заботы" -- лозунг приспособляющихся.
   143 Неприспособившиеся -- главным образом эмигранты.
   149 Выскочки во время резолюции.
   153 Демагог с блестящей, но кратковременной карьерой.
   157 Тяжеловесная толпа, чернь, которую трудно раскачать, но которая, однажды раскачавшись, все сокрушает.
   161 Пук, Ариэль и оркестр -- заключительные строфы. Совершенно очевидно, что здесь пробел и что Вальпургиева ночь на этом закончиться не могла (ср. Приложение к тексту III, 5, 6 и прим.).
   

XXIII. Сумрачный день

   Сцена эта почти без изменений взята из "Пра-Фауста"; мало того -- она единственная во всем "Фаусте" оставлена в прозе. Гете писал Шиллеру, что прозаические сцены "Пра-Фауста" невыносимы по своей силе и реализму, рядом с другими, поэтому он занялся их стихотворной переработкой, "чтобы идея просвечивала как через флер"; так он поступил со сценой в погребке и в тюрьме. Почему он остановился перед этой сценой -- трудно сказать, но, по всей вероятности ему не хотелось ослаблять всей силы отчаяния Фауста, вдруг, протрезвевшего после вальпургиевой ночи.
   15 "Дух бесконечный" подтверждает предположение, что в "Пра-Фаусте" Мефистофель -- посланец Духа земли,
   16 "Песий облик" -- первый замысел предполагал, очевидно, иное и более частое появление Мефистофеля в облике пуделя (ср. стр. 34)
   35 "Великий, могущественный дух" -- ср. XIV.
   48 "Я не в силах..." ср. XIX, 96 сл.
   

XXIV. Ночь, открытое поле.

   Дословное воспроизведение текста "Пра-Фауста". Место будущей казни Гретхен. Более точный перевод сцены;
   Фауст: Что реют они там вокруг вороньего камня [т. е. плaхи]?
   Mеф: Не знаю, что они варяг и над чем хлопочут.
   Фауст: Они взвиваются, снижаются" склоняются, сгибаются,
   Меф: Это собранье [тоже: цех] ведьм.
   Фауст: Они посыпают и посвящают.
   Меф. Мимо! Мимо!
   

XXV. Тюрьма

   Одно из самых сильных трагических вдохновении юного Гете, не уступающее Шекспиру. Стихотворная обработка чрезвычайно удачна и ли в чем не ослабила первой редакции.
   3-16 Из народной песни и сказки.
   181 Судья ломает жезл перед казнью в знак смертного приговора.
   204 "Она спасена, за мной" -- добавлено в окончательной редакции, Указывает на символическую роль Маргариты в трагедии и на дальнейшую судьбу Фауста, при котором остается его спутник.
   205 "Голос" -- Маргариты?
   

ПРИЛОЖЕНИЯ К ТЕКСТУ

   I. Это четвертая сцена в "Пра-Фаусте", единственная, которая совсем не вошла ни во "Фрагмент", ни в окончательную редакцию. Она помещалась между сценами погребка и первой встречи с Маргаритой. Точное описание ландшафта в сценической ремарке типично для реализма молодого Гете. Вся сцена -- импрессионистическая картинка, в которой сконцентрировав мотив странствий Фауста и Мефистофеля.
   II. Этот очень беглый, но чрезвычайно существенный набросок дает ряд точнейших формулировок основных идей трагедии. Набросок этот относится к 1800 г., т. е. к тому времени, когда Гете окончательно группировал и обработывал юношеский материал, философски его осознавая и подчиняя его общему замыслу.
   1 Характеристика первого монолога.
   2 Определение роли Духа земли.
   3 План внутреннего диалектического развития действия, главным образом, повидимому, диалогов с Мефистофелем, обрамленных двумя крайними противоположностями: Вагнером и учеником.
   4 Характеристика первой части как эгоистического этапа в развитии Фауста. Стадия эта, как уже преодоленная, рассматривается автором "снаружи". Лирический материал "Пра-Фауста" требует более объективной обработки.
   5 Характеристика второй части: а) внешняя деятельность Фауста и "большом мире", напр. при дворе, б) красота -- т. е. эпизод Елены, в) высшая ступень творчества -- полезное действие -- автору уже даны "изнутри".
   6 Ср. прим. к "Прологу в театре" 210.
   111 Здесь приводятся главнейшие из многочисленных отрывков, относящихся к первоначальному, впоследствии значительно сокращенному, плану Вальпургиевой ночи. Согласно этим наброскам, действие, распадавшееся на три главных эпизода (1. Подъем на Брокен и интермеццо, 2. Явление Сатаны. 3. Обратный путь и видение казни), развертывалось примерно следующим образом; достигнув вершины, Фауст и Мефистофель смешиваются с толпой, из которой автор вырисовывает ряд сатирических картинок. После вошедшего в окончательную редакцию интермеццо звуки труб созывают народ на прием к Сатане. Толпа вся устремляется к его тропу, так что отставшие Фауст и Мефистофель с трудом пробиваются к нему. Происходит пародия страшного суда и приема при дворе (2 и 3). В полночь все проваливается под грохот вулканического извержения. Ведьмы и колдуны возвращаются восвояси. Фаусту надоела северная чертовщина, и Мефистофель предлагает ему отправиться на юг, где, однако, есть и свои неудобства (4). Мефистофель отправляется седлать призрачных коней, оставляет Фауста одного и вызывает хор, для его обольщения. Фауст не поддастся искушению и сердится на Мефистофеля, который не скрывает своих намерений; по дороге спутники попадают на место призрачной казни, которая описана в наброске (5) и в жутком "кровавом хоре" (6). Это, конечно, прообраз казни Гретхен, но Фауст узнает о ее судьбе только после того, как видение рассеялось, и он в полумраке подслушал топот какой-то нечисти. В ненаписанном диалоге с Мефистофелем он, очевидно, требовал немедленного возвращения к Маргарите и ее спасения. Этим самым переход к следующим сценам был значительно лучше мотивирован, чем в окончательной редакции, где Вальпургиева ночь чрезвычайно неудачно заканчивается лирическим интермеццо.
   III, 1 Женщины увлекаются театральными сплетнями, а мужчины картами (игра -- ломбер) Крысолов из Гаммельна -- ср. XIX, 80.
   3 Сатира на трусливых демократов. Может быть под X. Гете подразумевает какого-нибудь литератора.
   4 Очевидно итальянские воспоминания.
   5 Килезобики -- перевод Холодковского -- дети чорта и ведьмы?
   

IV. СИНОПТИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

ПОРЯДОК СЦЕН В "ПРА-ФАУСТЕ", "ФРАГМЕНТЕ" И ПЕРВОЙ ЧАСТИ


   

V. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ ОБЗОР

   Литература о "Фаусте" необозрима. Не говоря о специальных исследованиях, комментариях и т. п., почти во всяком общем труде, посвященном жизни и творчеству Гете или истории немецкой литературы, "Фаусту" естественно отводится значительное место. В связи же с возрастающим интересом к Гете за последнее время объем библиографических указателей фаустовской литературы увеличивается с каждым месяцем. Вот почему приходится здесь ограничиться самыми общими указаниями.
   Уже вскоре после появления "Фрагмента" в 1790 г. передовая Германия в лице романтиков и философов-идеалистов признала в "Фаусте" эстетически -- образец новой поэзии, теоретически -- величайшую философскую поэму, в которой изображены все основные проблемы волновавшие тогдашнюю мысль, и практически--неисчерпаемый источник вдохновения для нового человека и новых путей познания: В 1802 году одновременно выступают Фр. Шлегель, который в салят берлинских; лекциях даст художественную оценку величайшего романтического произведения, и Шеллинг, который в своей "Философии искусства" пишет: "...Если можно вообще назвать поэму философской, то это единственно приложимо к "Фаусту" Гете. Прекрасный дух, совмещающий исключительную поэтическую силу с глубокомыслием философа, открыл в этом произведении для науки вечно юный источник, которого одного было бы достаточно, чтобы омолодить науку нашего времени, вдохнуть в нее свежую струю новой жизни. Всякий, кто хочет проникнуть в подлинное святилище природы, да внемлет этим звукам из высшего мира и пусть смолоду впитает в себя ту силу, которая в потоке света излучается из этой поэмы и является внутренним двигателем мира". "Фауст" очевидно настолько ярко и без остатка воплощал в себе самочувствие и мирочувствие человечества на грани XVIII и XIX вв., что Гегель в 1807 г. в своей "Феноменологии духа", этом первом наброске своей системы, воспользовался примером "Фауста" для построения диалектики Разума. Появление полной первой части в 1808 году окончательно закрепило за ней роль величайшего создания национального гения. Даже старик Виланд, выросший на ложноклассической эстетике, должен был признать, что "ничего подобного этой барочно-гениальной трагедии некогда не было и не будет". Однако кроме анализов, данных Шлегелем в 1811 году в его "Лекциях по драматическому искусству" и Гегелем в его лекциях по эстетике, где он называл "Фауста" -- "абсолютной философской трагедией",-- для толкования и понимания "Фауста" было сделано сравнительно немного. Мало того, стало появляться все больше и больше всякого рода аллегоризирующих интерпретаций; полных ложного глубокомыслия и остроумия, которые в вызывали иронию и негодование со стороны самого Гете. Количество такого рода лжетолкований еще больше возросло по выходе второй части, которая отчасти давала для этого повод, а главное же была поэтически мало доступна нарождавшемуся реалистическому поколению. Однако наряду с этим, главным образом в среде гегельянской эстетики, начинается более серьезная работа над изучением "Фауста": Вейссе (1837), Кестлин (1860). Фр. Фишер (1857, 1876, 1881), Каррьер (1869) и Куно Фишер (1878, 1904). Здесь наряду с эстетическим и идеологическим анализом естественно все чаще и чаще всплывают проблемы критики и истории текста к начинает обсуждаться вопрос о предполагаемом первоначальном замысле. Со времени первых работ В. Шерера (1879) критика "Фауста" переходит в руки филологов и историков литературы, которые решительно отказываются от эстетического толкования в пользу исторической и имманентной критики. Особенно знаменателен 1866 год, год открытия гетевского архива в Веймаре и выхода в свет первого тома полного собрания сочинений Гете, издаваемого Веймарским гетевским обществом: так называемое "Издания эрцгерцогини Софии". Вместе со всем литературным наследием Гете, обнаружился и так называемый "Пра-Фауст", вследствие чего критика текста сразу же стала на твердую почву и благодаря старанию многих десятков ученых, мы обладаем целым рядом образцовых филологических и реальных комментариев, по сравнению с которыми все написанное до 1886 года естественно устарело, по крайней мере в отошении критики и истории текста. Однако, несмотря на все ее заслуги, филологическую школу справедливо упрекали в мелочном крохоборстве, педантичности и, что действительно приложимо ко многим ее представителям, в философской и эстетической наивности и тупости. Начиная с 90-х годов и в связи как со многими современными поэтическими течениями (вплоть до экспрессионизма), так и с исканиями более целостного мировоззрения, все равно -- будь оно реалистического или идеалистического характера, все громче и громче раздавались голоса, требовавшие цельного Гете и цельного "Фауста", цельный образ человека и художника, вместо мертвых филологических препаратов и биографических безделушек. И вот одна за другой появляются попытки синтетических характеристик Гете. На первом месте, по крайней мере по времени, стоят блестящие лекции Германна Гримма, прочитанные в 1895 году и вышедшие седьмым изданием в 1903 г. И лишь после войны, когда интерес к Гете еще более возрос, вышли три книги, которые действительно, каждая в своем роде, составляют эпоху в гетевской литературе -- Гундольф (F. Gundоlf. Goethe. Berlin, 1916) дает лучшую характеристику Гете как поэта, Зиммель (G. Simmel, Goethe, 5-te Aufl., Leipzig, 1923) тончайший философский анализ его мировоззрения и Людвиг (E. Ludwtg. Goethe. 2-te Aufl. 2 Bände. 1926) -- первую попытку реалистического портрета живого человека, а не только полумифического гения-олимпийца. Эти книги естественно рассматривают "Фауста" только в общей связи личности и творчества Гете, однако всякое будущее синтетическое исследование трагедии должно будет строиться на фундаменте, заложенном этими трудами. Такой характеристики "Фауста" мы вправе ожидать от ближайшего будущего.
   

На немецком языке:

   Текст -- Полное академическое издание, включающее все варианты, наброски и т. п.:
   Goethe. Faust, herag. von Erich Schmidt B. 14-15 der Weimnarer "Sophien-Ansgabe" (существует отдельное издание -- Weimar, 1899. 3 Bändе).
   

Лучшие комментарии

   1. Кunо Fischer. Goethcs Faust. Über die Entstehung und Komposition des Gedichts, 4. Autl Heidelberg, 1902--1904. 4 Bände.
   2. K. J. Schröer. Goethcs Faust. 1. Tell, 5. Aufl. Leipzig, 1907, 2. Teil, 3. Aufl., Leipzig, 1896.
   3. Eriсh Schmidt. Goethes Faust. Cottaische Jubiläums Ausgabe von G's Werken. B. 13--14, Stuttgart, 1904--1906 (особенно ценно большим количеством параллельных мест и критическим аппаратом).
   4. I. Minor, Goethes Faust 1. Teil. Entstehungsgeschichte und Erklärung. 2 Bände. Stuttgart, 1900 (один из лучших комментариев 1-й части).
   5. G. Witkowski. Goethes Faust. 2 Bände Leipzig, 1912. 4-te Aufl. (лучший комментарий).
   6. A. Trendelenburg. Goethes Faust 2. Bände. Berlin und Leipzig 1922 (особенно интересен филологический комментарий ко второй части).
   7. R. Steiner. Комментарий к естественно-историческим сочинениям Гете, Goethcs Werke В. XXXIII--XXXVI (Kürschners Deutche Nationel-Lileratur, Berlin, Stuttgart). Ценно, как единственный комментарий ко всем научным сочинениям Гете.
   

Высказывание Гете о Фаусте

   1. Otto Pniower. Goethes Faust Zeugnisse und Excurse zu sciner Entstehuтgsgeschichte. Berlin, 1899.
   2. Hans Gerрard Gräf: Goethe über sein Dichtungen II. Tell. 2. Band. Frankfurt a. M. 1904 (исчерпывающий сборник).
   См. также статьи, посвящаемые "Фаусту" в "Jahrbuch der Goethe Gesellschaft", выходящего с 1887 г.
   

На русском языке

   1. Гете "Поэзия и правда -- из моей жизни". Автобиография Гете (переведена во всех полных собраниях его сочинений. Вышла отдельным изданием в Гиз, 1922 г.)
   2. "Разговоры с Гете, собранные Эккерманном", пер. Аверкиева, ч. 1--2, изд. 2-е. СПб, 1905.
   3. Е. М. Ш. "Первоначальный Фауст" (с переводом отрывков) -- "Новый журнал иностранной литературы", 1899, No 11 (единственное издание отрывков из так наз. "Пра-Фауста").
   

Биографии:

   Льюис Д. Г. Жизнь И. В. Гете, пер. Неведомского, ч. 1--2 СПБ, 1867 (несколько устарела; блестящая характеристика юного Гете и предвзятое отрицательное отношение к последнему периоду его творчества).
   Бельшовский А. Гете, его жизнь и творчество, пер. под редакцией Вейнберга, т. 1-2, СПБ, 1898--1903 (необходимое пособие. Обстоятельная, живо написанная биография, с большим количеством цитат).
   

Исследования:

   Шахов А. Гете и его время. СПБ, 1908 (удачные историко-литературные обзоры. Неглубокое и часто неверное понимание "Фауста" и в особенности второй части).
   Шепелевич Л. Ю. "Фауст" Гете, опыт характеристики. СПБ. 1902 г.
   Иванов Вячеслав. Гете на рубеже двух столетий. В "Истории западноевропейской литературы". т. I, изд. тов. "Мир". М., 1912 (мастерски написанная, тонкая и глубокая характеристика).
   Франк С. Гносеология Гете "Русская мысль" VIII. 1910.
   Метнер Э. Размышления о Гете. М., изд. "Мусагет", 1914, (очень тонкие анализы естественно-исторических и философских взглядов Гете. К сожалению, в большей своей части книга посвящена полемике [со Штейнером], и учение Гете иногда искажается в духе неокантианства).
   А. Белый, Рудольф Штейнер и Гете. M., 1917. (Как исследование книга в значительной степени обесценена резкими полемическими выходками против книги Метнера и очень неясным изложением).
   Лихтенштат. Гете. Борьба за реалистическое мировоззрение. Гиз, 1920 (очень интересная, но несколько односторонняя характеристика Гете как реалиста. Особенно ценна превосходными переводами из естественно-исторических сочинений Гете).
   Жирмунский В. М. Проблема "Фауста", вступительная статья к переводу Н. А. Холодковского. Гиз, 1922 (необходимое пособие как введение в изучение "Фауста").
   Горнфельд А. Г. Предисловие к переводу "Вертера" И. Мандельштама. Гиз, 1922.
   В. М. Фриче. Очерк развития западно-европейской литературы. Гиз. М. 1922.
   П. С. Коган. Очерки по истории западно-европейской литературы. Т. I. Изд. 8, Гиз. М. 1923.
   

Переводы "Фауста"

   Ср. полный список е первом томе перевода Н. А. Холодковского. Гиз. 1922.
   Перевод А. Фета, несмотря на некоторые поэтические удачи, в общем чрезвычайно далек от подлинника. Лучшие переводы Н. Голованова. 1898 и Н. Холодковского, Гиз, 1922;      Неба избранцы,
                       Дайте просторъ!
                       Грѣшныхъ прощаетъ,
                       Прахъ оживляетъ!
                       Каждой природѣ
                       Къ свѣтлой свободѣ
                       Путь пролагаетъ
                       Медлящій хоръ.
   

Мефистофель.

             Нескладица, противное блеянье
             Въ недобрый день несется сверху къ намъ;
             Женоподобныхъ шельмецовъ оранье,
             Такое, что лишь по сердцу ханжамъ.
             Вы знаете, когда мы измышляли
             Людскую гибель въ распроклятый часъ:
             Все, что мы гнуснаго сыскали,
             Молитвѣ любо ихъ какъ разъ.
             Обманетъ сволочь, схватитъ налетая!
             Мы не впервой предъ ними въ дуракахъ --
             Оружьемъ нашимъ насъ же поражая,
             Они все тѣ же черти, въ пеленахъ.
             Навѣки стыдъ поддаться нынѣ тоже;
             Къ могилѣ всѣ и будьте насторожѣ!
   

Хоръ Ангеловъ (сѣя розы).

                       Розы блестящія,
                       Сладко дышащія,
                       Тихо парящія,
                       Жизнья дарящія,
                       Въ листьяхъ крылатыя,
                       Въ почкахъ зачатыя,
                       Время вамъ цвѣсть!
                       Міръ расцвѣчайте
                       Зеленью весь!
                       Рай навѣвайте
                       Спящему здѣсь!
   

Мефистофель (сатанамъ).

             Не гнись, не жмись! Въ аду-то развѣ такъ?
             Держитесь, пусть ихъ разсѣваютъ,
             Исправенъ будь на мѣстѣ всякъ!
             Цвѣточнымъ снѣгомъ, что ль, мечтаютъ
             Они чертей горячихъ закидать?
             Въ дыханьи вашемъ таетъ весь пустякъ.
             Вы, поддувалы, дуйте! Полно, стой!
             Вы дунули и блекнетъ легкій рой.
             Что крѣпко такъ? Хоть морды бы заткнули!
             Вы слишкомъ сильно ужъ подули;
             И мѣры-то никто не сохранитъ!
             Не только жмется, сохнетъ все, горитъ!
             Вотъ ядовитымъ пламенемъ слетѣло!
             Смѣлѣй стоять, держись другъ дружки смѣло!
             Исчезла мощь, волненье по рядамъ;
             Умильный жаръ почуялся чертямъ.
   

Ангелы.

                       Цвѣтики честные,
                       Пламя небесное,
                       Полны любви они,
                       Сердцу сулятъ они
                       Радости сѣнь.
                       Слово о мирѣ --
                       Въ чистомъ эѳирѣ
                       Шире и шире
                       Блещущій день!
   

Мефистофель.

             О срамъ! О стыдъ! Что сталось съ вами?
             И сатаны внизъ головами!
             Пошли болваны кувыркомъ,
             И въ адъ стремглавъ летятъ купаться.
             Часъ добрый париться огнемъ!
             Одинъ рѣшился я держаться.--

(Сражаясь съ горящими розами.)

             Прочь! не порхай, блудящій огонекъ!
             Тебя схвати, такъ гадкій ты комокъ.
             Чего пристали? Больно вы ужъ пылки!
             Меня печетъ какъ сѣрой на затылкѣ.
   

Хоръ Ангеловъ.

                       Чего чуждаетесь,
                       Къ тому не льните;
                       Чѣмъ возмущаетесь,
                       Вы не терпите.
                       Передъ насиліемъ
                       Стойте съ усиліемъ!
                       Любящій любящихъ
                       Только зоветъ!
   

Мефистофель.

             Жжетъ голову и грудь, и печень мнѣ!
             Въ сверхдьявольскомъ горю огнѣ!
             Кипѣть въ аду не такъ ужасно!
             Вотъ почему такъ громогласно
             Вопите вы, влюбленные, когда
             Измѣнницы вы ищете слѣда.
   
             И я! Зачѣмъ въ ту сторону гляжу я?
             Вѣдь съ ними вѣкъ я жилъ враждуя.
             На взглядъ привыкъ враговъ въ нихъ узнавать.
             Иль чѣмъ-то чуждымъ грудь моя объята?
             Вы милы мнѣ, прелестные ребята;
             И отчего васъ не могу ругать?--
             Но если я поддамся ихъ обманамъ,
             Кого же звать мы станемъ дуракомъ?
             А къ ненавистнымъ мальчуганамъ,
             Я чувствую, влечетъ меня тайкомъ!--
   
             Желалъ бы, дѣточки, узнать я,
             Не Люциферъ ли породилъ и васъ?
             Вы милы, васъ хотѣлъ бы цѣловать я:
             Вы словно кстати здѣсь какъ разъ.
             Мнѣ такъ естественно, привольно,
             Какъ будто васъ видалъ я съ давнихъ дней!
             Какъ кошечка, я ластюсь къ вамъ невольно;
             Взгляну на васъ,-- вы все милѣй, милѣй.
             Приблизьтесь же ко мнѣ, склоните взглядъ!
   

Ангелы.

             Вотъ мы къ тебѣ, а ты чего назадъ?
             Мы близимся, ты не бѣги смущенъ.

(Ангелы, летая, занимаютъ все пространство.)

Мефистофель (отодвинутый на авансцену).

             Браните насъ вы злобными духами,
             А колдуны вы прямо сами;
             Чтобъ соблазнять мужей и женъ.--
             Что за предательское дѣло!
             Ужъ не любовь ли тутъ шалитъ?
             Въ огнѣ какъ будто бы все тѣло;
             Чуть слышу я, что на плечахъ горитъ!-
             Вы носитесь, такъ вы сюда слетайте,
             Прелестнымъ членамъ свѣтской воли дайте!
             Вполнѣ прекрасна строгость въ васъ;
             Но улыбнитесь же хоть разъ;
             Да, этимъ бы я восторгался вѣчно.
             Ну, какъ влюбленные глядятъ -- конечно,
             Съ оттѣночкомъ у рта, вотъ весь и сказъ.
             Ты, длинный, всѣхъ милѣй мнѣ безъ сомнѣнья;
             Поповское оставь ты выраженье,
             Немножко страстно на меня взгляни!
             Ходить бы вамъ приличнѣй обнажась;
             Сорочки эти длинны такъ напрасно,--
             Вотъ, вотъ летятъ, спиной оборотись!
             Бездѣльники вѣдь лакомы ужасно!--
   

Хоръ Ангеловъ.

                       Ты просіялъ бы,
                       Пламень любовный!
                       Такъ и грѣховный
                       Правду позналъ бы,
                       Чтобы отъ злого
                       Спасшись земного,
                       Въ горней обители
                       Счастье найти!


Мефистофель (приходя въ себя).

             Но что со мной! Какъ Іова покрыло
             Меня всего болячками; но нѣтъ!
             Я торжествую и при видѣ бѣдъ;
             Въ себя, въ свою породу вѣрить слѣдъ.
             Возрождена чертовскихъ членовъ сила!
             На кожу вышелъ весь любовный бредъ,
             Огнемъ я гнуснымъ больше не пылаю,
             И всѣхъ я васъ, какъ должно, проклинаю!
   

Хорь Ангеловъ.

                       Пламя святое!
                       Кто имъ овѣянъ,
                       Ризой одѣянъ
                       Тотъ не земною.
                       Выше и шире!
                       Пойте вокругъ!
                       Чище въ эѳирѣ,
                       Взвѣйся ты, духъ!

(Они возносятся, унося Фаустово безсмертное.)

Мефистофель (озираясь).

             Но что жъ? Куда они дѣвались?
             У малолѣтокъ я попалъ впросакъ!
             Они съ добычей къ небесамъ умчались;
             Вотъ почему къ могилѣ льнули такъ!
             Великій кладъ, безцѣнный потерялъ я:
             Возвышенную душу, что стяжалъ я,
             Они ее подтибрили-то какъ!
             Гдѣ жалобу мою хоть слушать станутъ?
             Кто отстоитъ права мои въ борьбѣ?
             На старости ты лѣтъ теперь обманутъ;
             Ты заслужилъ, что плохо такъ тебѣ.
             Я все сгубилъ ошибкой несомнѣнной,
             Плода усилій страшныхъ я лишенъ;
             Любовью глупой, похотью презрѣнной
             Чортъ закаленный проведенъ.
             Коли въ такія дѣтскія дѣла
             Вдался такой бывалый неумѣло,
             То глупость ужъ конечно не мала,
             Которая къ концу имъ овладѣла.



Горныя ущелья, лѣсъ, скала, пустыня.
Святые анахореты, отдѣльно по горѣ, расположась между пропастями.

Xоръ и Эхо.

                       Рощи качаются,
                       Скалы смежаются,
                       Корни впиваются,
                       Сосны вздымаются;
                       Брызжетъ волна волнѣ,
                       Пропасть таитъ вполнѣ;
                       Львы къ намъ являются,
                       Молча ласкаются,
                       Чтутъ безгрѣховную
                       Пристань любовную.
   

Pater ecstaticus (паря внизъ и вверхъ).

                       Вѣчныхъ блаженствъ струи,
                       Пламенность изъ любви,
                       Грудь вся горящая,
                       Богомъ кипящая.
                       Стрѣлы, разите насъ,
                       Копья, пронзите насъ.
                       Млаты, дробите насъ,
                       Молніи, жгите насъ,
                       Чтобъ все мгновенное
                       Рушилось тлѣнное,
                       Звѣздно сіяй одно
                       Вѣчной любви зерно.
   

Pater profundus (низшая область).

             Какъ здѣсь у ногъ моихъ ущелье
             Въ глубокой пропасти лежитъ;
             Какъ тысяча ручьевъ въ весельи
             И въ пѣнѣ въ бездну пасть спѣшитъ;
             Какъ силой, вверхъ его несущей,
             Древесный стволъ въ эѳиръ влечетъ,--
             Такъ и любовью всемогущей
             Все создается, все живетъ.
   
             Вокругъ меня погромъ жестокій,
             Лѣсъ словно ходить со скалой!
             А все жъ любовно такъ потоки
             Стремятся къ пропасти глухой,
             Долину оросить имъ надо;
             А молніямъ, что внизъ летятъ,
             Очистить воздухъ весь отъ яда,
             Что испаренія таятъ.--
             То вѣстники любви вѣщаютъ
             О томъ, что зиждетъ все вокругъ.
             Пусть и во мнѣ воспламеняютъ
             Они холодный, смутный духъ,
             Что цѣпь мучительную тоже
             Еще не въ силахъ былъ стрясти.
             Смири Ты помыслы, о Боже!
             Мое Ты сердце просвѣти!
   

Pater Seraphicus (средняя область).

             Что за облачко струится
             Надъ вершиною лѣсной?
             Что сокрыто въ немъ? А мнится,
             Это духовъ юный рой.
   

Хоръ блаженныхъ мальчиковъ.

             Ахъ, отецъ, куда мы мчимся?
             Кто мы? добрый, намъ открой!
             Мы довольны; веселимся
             Бытія живой игрой.
   

Pater Seraphicus.

             Дѣти ночи преходящія,
             Недозрѣвшія мечты,
             Для родителей пропащія,
             Прибыль Ангельской среды!
             Если любящаго чистыхъ
             Вы признали,-- такъ сюда!
             Но путей земныхъ, тернистыхъ
             Въ васъ, счастливцы, ни слѣда.
             Въ органъ глазъ моихъ вступите,
             Это органъ міровой;
             Какъ бы въ свой въ него глядите
             Вы на этотъ видъ земной!

(Принимаетъ ихъ въ себя.)

             Это -- лѣсъ, а тамъ -- по скаламъ
             То потокъ, надъ крутизной,
             Низвергая валъ за валомъ,
             Путь выгадываетъ свой.
   

Блаженные мальчики (изнутри).

             Мощный видъ, но видъ суровый;
             Трудно намъ его снести,
             Насъ объемлетъ ужасъ новый,
             Доблій, добрый, насъ пусти!
   

Pater Seraphicus.

             Возноситесь, понемногу
             Возрастая каждый часъ,
             Какъ отъ вѣка близость къ Богу
             Укрѣпляетъ силы въ насъ.
             Духъ питаетъ дуновенье,
             Что въ эѳирѣ лишь витаетъ;
             Вѣчной жизни откровенье,
             Что къ блаженству призываетъ.
   

Хоръ блаженныхъ мальчиковъ
(кружась надъ высшими вершинами).

                       Руки сплетайте
                       Въ радостный хоръ живой,
                       Пойте, летайте
                       Съ пѣснью любви святой!
                       Внявъ о святынѣ,
                       Слѣдъ уповать,
                       Чтимаго нынѣ
                       Вамъ созерцать!
   

Ангелы (парящіе въ высшей атмосферѣ, унося Фаустово безсмертное).

             Часть благородную отъ зла
             Спасъ нынѣ міръ духовный:
             Чья жизнь стремленіемъ была,
             Тотъ чуждъ среды грѣховной.
             А если и любовь объять
             Его слетаетъ свѣтомъ,
             Блаженный хоръ его встрѣчать
             Спѣшитъ своимъ привѣтомъ.
   

Падшіе Ангелы.

             Эти розы, что держали
             Покаянныхъ грѣшницъ руки,
             Намъ въ побѣдѣ помогали,
             Облегчали наши муки.
             Кладъ души мы сей стяжали,
             Ими злыхъ мы закидали.
             Черти врозь, какъ въ нихъ попало.
             Вмѣсто адскихъ мукъ, познала
             Ихъ среда любви мученья.
             Сатана и тотъ въ смятеньи,
             Какъ стрѣлой пронзенъ горячей.
             Возликуйте надъ удачей!
   

Болѣе совершенные Ангелы.

             Бренныхъ останковъ гнетъ
             Несть намъ такъ больно:
             Самый азбестъ -- и тотъ
             Чистъ не довольно.
             Коль мощь духовная
             Прильнетъ къ стихіи
             Во узы кровныя,
             Даже святые
             Не разрѣшатъ двойной
             Жизни сближенье:
             Въ вѣчной любви одной
             Ихъ разрѣшенье.
   

Младшіе ангелы.

             Какъ дуновенія
             Въ выси верховной,
             Чую волненія
             Жизни духовной.
             Тучекъ свѣтлѣй края,
             Вижу блаженныхъ я
             Мальчиковъ хоры;
             Ихъ не томитъ земной,
             Тягостный сонъ.
             Тѣшитъ ихъ взоры
             Міръ красоты иной,
             Въ блескъ погруженъ.
             Будь онъ сожитіемъ,
             Съ вѣчнымъ развитіемъ,
             Къ нимъ пріобщенъ!
   

Блаженные мальчики.

             Благо личинкой могъ
             Стать этотъ чаемый;
             Ангельскій въ немъ залогъ
             Такъ получаемъ мы.
             Снимемте приди всѣ
             Бытности тлѣнной,
             Ужъ онъ возросъ вполнѣ
             Къ жизни священной.
   

Doctor Marianus.
(Въ высшей, чистѣйшей кельи.)

             Здѣсь такъ свободенъ я
             Духомъ подняться.
             Женъ тамъ паритъ семья,
             Выше стремятся;
             И неневѣстная
             Межъ нихъ сіяетъ,
             Царица небесная
             Все озаряетъ.

(Восторженно.)

             Ты, владычица міровъ!
             Дай мнѣ зрѣть въ пустынѣ,
             Гдѣ небесъ синѣетъ кровъ,
             Тайнъ твоихъ святыни.
             Не отвергни, что въ груди
             Мужа строго дышитъ,
             Что влечетъ къ тебѣ идти
             И любовью пышетъ.
             Сколько мощи въ насъ самихъ
             При твоемъ велѣньи;
             Но огонь нашъ гаснетъ вмигь
             Въ свѣтломъ примиреньи.
             Дѣва-мать, изъ всѣхъ одна,
             Чтимая всечасно;
             Ты въ царицы намъ дана,
             Богу сопричастна!
             Къ ней бѣлоснѣжныхъ
             Льнетъ тучекъ стая:
             То грѣшницъ нѣжныхъ
             Семья нѣмая,
             Къ ея колѣнямъ
             Сердца приносить,
             Пощады проситъ.
             Предъ недосягаемой,
             Предъ тобой открыто,
             Что для искушаемой
             Ты одна защита.
             Трудно слабымъ устоять,
             И искать спасенья;
             Кто же въ силахъ самъ порвать
             Цѣпи вожделѣньяў
             Какъ легко нога скользнетъ
             По отлогой глади!
             Кто въ безумство не впадетъ
             Вздоховъ, взглядовъ ради?
   

Mater gloriosa (паритъ по воздуху).

Хоръ кающихся грѣшницъ.

             Паря къ селеньямъ
             Нагорнымъ рая,
             Внемли моленьямъ,
             Ты всесвятая,
             Ты всеблагая!
   

Magna Peccatris.

             Ради той любви, что много
             Слезъ къ стопамъ лила съ елеемъ
             Твоего же Сына -- Бога,
             Не смущаясь фарисеемъ;
             Ради урны, что струями
             Благовонье изливала,
             Ради той, что волосами
             Мягко ноги отирала...
   

Mulier Samaritаnа.

             Ради кладезя, гдѣ жадно
             Авраама паства жалась;
             Ради той бадьи, что хладно
             Устъ Спасителя касалась;
             Ради чистаго потока,
             Что оттуда избѣгаетъ,
             Вѣчно ясно и широко
             Мірозданье обтекаетъ!--
   

Maria Aegyptiaca (acta Sanctorum),

             Ради мѣстъ священныхъ вѣрѣ,
             Гдѣ Господь былъ положенъ;
             Ради длани, коей въ двери
             Входъ мнѣ строго возбраненъ;
             Ради жизни покаянья,
             Сорокъ лѣтъ въ степи, въ тоскѣ;
             Ради словъ, что на прощанье
             Я писала на пескѣ...


Втроемъ.

             Ты, которая взираешь
             На великихъ грѣшницъ окомъ,
             Имъ стяжать не возбраняешь
             Свѣтъ въ смиреніи высокомъ,
             И душѣ ты доброй этой,
             Что ошиблась въ мигъ забвенья,
             Но вмѣняй ей, не посѣтуй,
             Отпусти ей прегрѣшенья!
   

Una poenitenium.
(называвшаяся прежде Гретхенъ, присоединяется къ нимъ).

             Съ выси чистой
             Много лучистый,
             Ликъ свой пречистый
             На это счастье обрати!
             Давно любимый,
             Ужъ не смутимый,
             Ко мнѣ въ пути!
   

Блаженные мальчики
(приближаясь въ кругообразномъ движеніи).

             Онъ переросъ ужъ насъ
             Могучимъ тѣломъ,
             Пойдетъ вослѣдъ какъ разъ
             Призывамъ смѣлымъ.
             Мгновенной жизни сонъ
             Здѣсь насъ не мучить;
             Но онъ учился, онъ
             И насъ научитъ.
   

Одна изъ кающихся
(прежде называвшаяся Гретхенъ).

             Средь хора, гдѣ блаженство льется,
             Пришлецъ пока и самъ не свой,
             По жизни свѣжей лишь коснется,
             Въ святомъ онъ сонмѣ станетъ свой.
             Какъ оболочку онъ земного,
             Земныя узы отрѣшилъ,
             Какъ изъ эѳирнаго покрова
             Вновь проступила юность силъ!
             Дозволь мнѣ быть ему примѣромъ!
             Еще онъ блескомъ ослѣпленъ.
   

Mater gloriosа.

             Приди! Взносись ты къ высшимъ сферамъ!
             Тебя учуя, вслѣдъ и онъ.
   

Doctor Mariamus (павши ницъ).

             На спасенье киньте взоръ
             Въ покаяньи нѣжномъ,
             Чтобъ объялъ блаженный хоръ
             Миромъ васъ безбрежнымъ!
             Лучшій помыслъ чтобъ не гасъ,
             Насъ съ тобой сближая!
             Дѣва, мать, царица, насъ
             Защити, святая!
   

Corus mysticus.

             Все преходящее --
             Только сравненье;
             Сномъ лишь парящее,
             Здѣсь исполненье;
             Здѣсь все безбрежное
             Въ явной порѣ;
             Женственно-нѣжное
             Взноситъ горѣ.

FINIS.


   

Объясненіе второй части.


АКТЪ ПЕРВЫЙ.

   Успокоеніе Фауста, его пробужденіе и намѣренія. Открывающаяся сцена не служитъ прямымъ переходомъ отъ послѣдней сцены тюрьмы. Фаустъ, очевидно, какъ и въ первой части, искалъ освѣженія на лонѣ безлюдной природы. Знакомый намъ изъ шекспировской Бури, тонкій и умный представитель элементарныхъ духовъ, Аріель, приглашаетъ благодѣтельныхъ эльфовъ, дыханіемъ вешняго вечера освѣжить измученнаго Фауста. Тацитъ сообщаетъ о вѣрованіи германцевъ, что въ извѣстный моментъ заходящее солнце издаетъ звукъ. Изумительно это миѳическое указаніе на сродство свѣтовыхъ и звуковыхъ явленій. Аріель называетъ звуки, приносимые восходящимъ солнцемъ, неслыханными, въ смыслѣ невыносимыхъ для слуха. Подкрѣпленный сномъ, Фаустъ пробуждается въ райской мѣстности, при описаніи которой Гёте, по собственному признанію передъ Экертомъ, имѣлъ въ виду берега озеръ четырехъ Кантоновъ. Невыносимый блескъ солнца напоминаетъ ему страшную границу людскихъ стремленій, представшую ему нѣкогда въ образѣ духа земли. Въ водопадѣ онъ видитъ подобіе людской жизни, съ ея вѣчнымъ общимъ стремленіемъ, несмотря на мгновенность индивидуума. Въ этомъ образѣ Фаустъ узнаетъ жизненность собственнаго порыва. Онъ готовъ на новые поиски.
   Мефистофель въ государственномъ совѣтѣ. Мефистофель переноситъ Фауста въ большой свѣтъ и даже прямо въ императорскій дворецъ, гдѣ надѣется осѣтить его честолюбіемъ, но близкое въ слабыхъ рукахъ эгоизма къ распаденію государство не представляетъ Фаусту ничего привлекательнаго. Мефистофель долженъ сперва приготовить Фаусту путь ко двору и пользуется случаемъ заступить мѣсто шута, безъ котораго, равно какъ и безъ ученаго астролога, императоръ не можетъ обойтись. Мефистофель врывается во дворецъ съ загадкой, разгадка которой заключается въ словѣ шутъ. Толпа, боящаяся голоса правды, хотя бы изъ шутовской формѣ,-- волнуется. Императоръ, опираясь на счастливое предсказаніе астролога, желалъ бы предаться маскараднымъ удовольствіямъ и только не охотно уступаетъ просьбамъ сановниковъ приступить къ совѣщанію съ государственными цѣлями. Главные представители власти -- архіепископъ-канцлеръ, главнокомандующій, государственный казначей и кастелянъ послѣдовательно жалуются на государственное неустройство, не указывая ни малѣйшаго средства къ исправленію зла. Ловкій Мефистофель, къ которому императоръ съ безсильной ироніей обращается съ вопросомъ: не знаетъ ли онъ еще какого зла,-- становится на сторону льстиваго астролога и, видя одно величіе, блескъ и могущество, указываетъ, какъ на ничтожное обстоятельство, на недостатокъ денегъ. По обороту его рѣчи толпа догадывается, что у Мефистофеля готовъ проектъ.
   Никто изъ близорукихъ и эгоистическихъ блюстителей власти не можетъ понять, что благосостояніе страны основано на органическомъ содѣйствіи всѣхъ къ правильной разработкѣ таящихся въ ней силъ, а не въ механическомъ обиліи золота, которое, служа только внѣшнимъ выраженіемъ органическаго труда и довольства, тотчасъ же отливаетъ туда, гдѣ господствуетъ обиліе продуктовъ. Мефистофель ловко пользуется ихъ слѣпой вѣрой въ золото, хотя знаетъ, что доставленіемъ денежныхъ знаковъ, онъ, удовлетворивъ общей жаждѣ на время, только увеличитъ затрудненія. Жаждущимъ золота онъ указываетъ на то, что его много въ видѣ руды въ горахъ и въ видѣ монеты въ старинныхъ стѣнахъ, откуда ихъ можетъ извлечь только по природѣ мощный духъ. Слова природа и духъ смущаютъ архіепископа-канцлера, какъ антирелигіозныя, и онъ упрекаетъ Мефистофеля въ революціонномъ ученіи. Мефистофель отклоняетъ упреки шуткой надъ учеными; но императоръ нетерпѣливо требуетъ разгадки обѣщанія денегъ. Мефистофель указываетъ на то, что въ минуты воинскихъ бѣдствій, начиная съ переселенія народовъ, всѣ старались зарывать свои богатства въ землю, а все зарытое въ землѣ принадлежитъ по закону императору. Всѣ радуются такому направленію дѣла, а Мефистофель вступаетъ въ сообщество съ астрологомъ, чтобы устами ученаго говорить двору то, что сочтетъ въ данную минуту для себя полезнымъ. Онъ ссылается на положительные пріемы астрологіи, въ которой небесная сфера раздѣлена на 12 отдѣловъ, называемыхъ домами. Находящійся на крайнемъ востокѣ горизонта считается 12-мъ домомъ, а непосредственно за нимъ, скрытый за горизонтомъ,-- первымъ, въ извѣстный день и часъ (Dr. Sonleiden, Populäre Vorträge, 1855, ст. 223). Астрологія въ своемъ напыщенномъ истолкованіи положенія свѣтилъ, поддерживаетъ общее мнѣніе о всемогуществѣ драгоцѣнныхъ металловъ, свидѣтельствуя, что небесное солнце само чистое золото, а луна -- серебро. Императоръ замѣчаетъ подсказываніе Мефистофеля, а толпа бранитъ составителей календарей (астрологовъ). Мефистофель, издѣваясь надъ недовѣріемъ толпы, говоритъ про таинственныя указанія природы, посредствомъ испытываемыхъ нами вблизи кладовъ ощущеній зуда и тягости въ ногахъ. Висѣльникъ (вырѣзанный изъ корня растенія Мандрагоры -- Alraune) -- помогаетъ открывать клады; оберегали ихъ черныя собаки, змѣи и драконы. Императоръ требуетъ указанія кладовъ, угрожая въ противномъ случаѣ Мефистофелю смертью. Мефистофель еще болѣе раздражаетъ его желанія описаніемъ сокрытыхъ сокровищъ, которыя иногда попадаются и простому крестьянину на бороздѣ, и совѣтуетъ требовательному императору лично взяться за лопату. Императоръ готовъ приняться за трудъ, но астрологъ, подъ предлогомъ необходимой сосредоточенности при такомъ трудѣ, предлагаетъ отбыть сначала шумный карнавалъ. Такое предложеніе по сердцу ищущаго развлеченій императора, а Мефистофель радъ случаю поглумиться надъ глупцами, воображающими, что цѣль человѣчества, отдавшись праздности, покупать на золото тѣ продукты, которые бываютъ лишь плодомъ громаднаго труда.
   Маскарадъ, въ которомъ Фаустъ появляется въ костюмѣ Плутуса, бога богатства, результата умственныхъ и нравственныхъ силъ, указываетъ на прямую противоположность Фауста съ императоромъ, ослѣпленнымъ окружающимъ его мишурнымъ блескомъ. Герольдъ объявляетъ, что маскарадъ не будетъ мрачнымъ воспроизведеніемъ нѣмецкой фантазіи о мертвецахъ, чертяхъ и шутахъ, а по примѣру Италіи, куда императоръ ѣздилъ короноваться, будетъ представлять легкую и осмысленную забаву. Изъ дальнѣйшаго хода уясняется, что Фаустомъ и Мефистофелемъ начертанъ весь планъ маскарада.
   Первое отдѣленіе относится къ внѣшнимъ жизненнымъ благамъ и направленнымъ на нихъ условіямъ. Эти блага представлены въ видѣ цвѣтовъ и плодовъ. При этомъ оливковая вѣтвь съ плодами и вѣнокъ изъ колосьевъ указываетъ на пользу, а фантастическій вѣнокъ и фантастическій букетъ -- на искусственную красоту, силящуюся превзойти самую природу, чему розы противопоставляютъ свою значительность. Теофрастъ -- отецъ древней ботаники. Неаполитанскіе садовники просятъ флорентинскихъ цвѣточницъ придать своими цвѣтами красоты ихъ полезнымъ плодамъ.
   Если цвѣты и плоды служатъ выраженіемъ внѣшнихъ благъ, то слѣдующія маски представляютъ зависимость отъ внѣшнихъ благъ. Мать и Дочь, и прекрасныя ея подруги среди рыбаковъ и птицелововъ, изображающихъ жениховъ, служатъ общихмъ выраженіемъ той вѣчной ловли жениховъ, за которой таится желаніе матеріальнаго обезпеченія женщины.
   Дровосѣки и полишинели -- представители вѣчной неравномѣрности распредѣленія благъ земныхъ, причемъ праздные еще и насмѣхаются надъ трудящимися.
   Паразиты (латинскіе scurrae) и пьяница -- представители рабскаго отношенія людей къ земнымъ благамъ. Первые -- рабы хлѣбосоловъ, а вторые -- собственнаго порока. Съ подобнымъ же оттѣнкомъ являются и придворные поэты, старающіеся другъ у друга оспорить первенство. Хотя сатирикъ и принимаетъ видъ свободнаго карателя нравовъ, но въ сущности онъ тотъ же льстецъ желанію толпы услыхать худое про другого. Оставляя въ сторонѣ несговорчивыхъ Прутковыхъ, герольдъ вызываетъ греческую миѳологію.
   Граціи выражаютъ благосклонность, сближающую людей и смягчающую ихъ отношенія. Гсзіодъ называетъ трехъ Грацій: Аглаю (блескъ), Талію (счастье) и Гвфрозипу (веселость). Но въ виду того, что Талія общеизвѣстное имя одной изъ 9 музъ, Гёте замѣнилъ его именемъ Гегемоны (повелительницы). Аѳиняне чтили 2-хъ грацій: Гегемону и Ауксо (Αὐξώ) (возростаніе).
   Парки -- представительницы нравственной правомѣрности. Ихъ имена указываютъ, что Іхлото (пряха) прядетъ нить жизни, Лахезисъ (снабдителыища) ее продолжаетъ, а Атропосъ (неотвратимая) ее перерѣзаетъ. Гёте заставилъ Клото и Атропосъ на время помѣняться ролями, въ виду того, что нерѣдко блестящія надежды погибаютъ. По вызову герольда,
   Фуріи, являясь въ милой маскарадной формѣ, тѣмъ не менѣе, подобно другимъ маскамъ, высказываютъ свое существо. Алекто (никогда не успокоивающаяся) представляетъ первое недовѣріе и охлажденіе къ предмету любви, таящееся въ сердцѣ и послѣ примиренія. Мегера (неблагопріятная) -- представительница ненасытности, смущающей сердечные союзы и ведущей къ дѣйствительной невѣрности. Тизифона (кровомстительница) воплощенная супружеская месть.
   Засимъ слѣдуетъ изображеніе благоустроеннаго государства, въ которомъ вегъ соединяются для содѣйствія общему благу. Тяжелый слонъ, увѣшанный коврами, песетъ на хребтѣ своемъ башню, со стоящей на ней Викторіей, богиней всякаго дѣянья.
   Благоразуміе, сидя на затылкѣ исполина, управляетъ имъ небольшой палочкой, какъ это дѣлаютъ карнаки. Благоразуміе, управляющее государствомъ, заковало двѣ враждебныя ему силы. Боязнь за успѣхъ всякой правильной государственной дѣятельности въ самой залѣ видитъ всюду одно ей враждебное. Прямой ей противоположностью является легкомысленная надежда на внѣшнее, ничѣмъ не заслуженное благо. Ясная обдуманность, сводящая всѣ силы къ общей дѣятельности, въ образѣ богини побѣды, руководитъ государствомъ.
   Рядомъ съ ней поэтъ выводитъ ничтожныя побужденія завистливыхъ демагоговъ, поносящихъ все высокое, которое они желали бы принизить до собственнаго уровня. Выведенный здѣсь Зоилоѳирситъ собственно не принадлежитъ къ выступившему кортежу, а только ворвался въ него, по наущенію злобнаго Мефистофеля. Гёте позаимствовалъ двойное имя съ одной стороны у придирчиваго грамматика третьяго столѣтія до Р. Хр. Зоила, стяжавшаго прозваніе бича Гомера, а съ другой -- у безобразнаго Ѳирсита Иліады, и какъ нѣкогда Одиссей унялъ Ѳнрсита жезломъ, такъ и здѣсь герольдъ поражаетъ Зоилоѳирсита, изъ котораго свертывается яйцо, выпускающее изъ себя ехидну и нетопыря, эмблемы злобы и безобразія, пугающія гостей къ радости Мефистофеля. Герольдъ, опасающійся, чтобы въ окна не ворвались еще подобные злые гости, видитъ новое явленіе. Приближается избытокъ, являющійся слѣдствіемъ и наградой мудраго, прозорливаго и могущественнаго государственнаго управленія. Влетаетъ колесница на четвернѣ драконовъ и, никого не задѣвая, останавливается среди толпы. И это явленіе принадлежитъ къ маскараду, такъ какъ Фаустъ рѣшился принять въ немъ участіе въ образѣ Плутуса. Драконами правитъ мальчикъ, а на колесницѣ сидитъ царственная особа. Мальчикъ вызываетъ герольда назвать то и другое аллегорическое лицо; но герольдъ описываетъ ихъ внѣшнимъ образомъ. Мальчикъ обзываетъ своего повелителя богомъ богатства, котораго такъ желаетъ императоръ. Плутусъ, подъ которымъ скрывается Фаустъ, изображаетъ достатокъ, проистекающій изъ счастливаго государственнаго управленія Викторіи. Себя мальчикъ обзываетъ расточительностью -- поэзіей, въ смыслѣ общаго служенія прекрасному въ свободныхъ искусствахъ. Въ смыслѣ искусства онъ связанъ съ Плутусомъ, какъ предшествующимъ основаніемъ художествъ. Свое расточительное богатство онъ заявляетъ ребяческими щелчками, превращающимися въ драгоцѣнности, среди которыхъ прорываются и огоньки, западающіе въ людскія сердца. Но когда всѣ раздаваемыя драгоцѣнности въ непосвященныхъ рукахъ превращаются въ жуковъ и мотыльковъ, то герольдъ видитъ во всемъ только насмѣшки мальчика надъ толпой. Видя неспособность толпы понять его значеніе, мальчикъ проситъ своего повелителя свидѣтельствовать о немъ. Плутусъ признаетъ его духомъ своего духа, постоянно осуществляющимъ его высшія мечты и обладающимъ богатствомъ, съ которымъ Плутусово не выдерживаетъ сравненія, хотя и служитъ матеріальнымъ основаніемъ художественному богатству и всяческому духовному развитію, а по наоборотъ. Огоньки истинной поэзіи гаснутъ на непосвященныхъ головахъ. Непосредственнымъ доказательствомъ низменныхъ интересовъ толпы служитъ болтовня собравшихся поглядѣть на маскарадъ бабъ, которыхъ все вниманіе привлекъ исхудалый Мефистофель, сидящій на запяткахъ у Плутуса, какъ олицетворенный его контрастъ въ образѣ скупца. Имъ хочется его ущипнуть, но онъ отвѣчаетъ имъ бранью. Бабы собираются бить скупца, но, испуганныя огнедышащими драконами, разбѣгаются.
   Хотя искусство, опирающееся на избыткѣ, и служитъ послѣднему лучшимъ украшеніемъ, но оно можетъ достигнуть вершины своего развитія, только
   36. отрѣшась отъ мірскихъ суетъ въ уединеніи. При прощаніи съ Плутусомъ мальчикъ указываетъ на различіе между судьбой поклонниковъ богатства и служителей искусствъ. Что за исхудалымъ скрывается Мефистофель, а за Плутусомъ Фаустъ -- очевидно изъ всего хода маскарада. Но Гёте самъ положительно высказалъ это Экерману и тѣмъ устранилъ всякія иныя толкованія.
   Вслѣдъ за сопровождавшимъ избытокъ искусствомъ, являются, и сопровождающіе его пороки: жажда денегъ и наслажденій, нарушеніе правъ и нравственности. Разступившаяся толпа съ жадностію приступаетъ ко вскрытому герольдовымъ жезломъ сундуку, въ которомъ золото кипитъ горячимъ ключомъ. Когда же свертки монеты выскакиваютъ изъ сундука и разсыпаются по полу, то часть толпы старается нахватать червонцевъ, а другая захватить весь сундукъ. Напрасно герольдъ хочетъ образумить толпу увѣреніями, что это не настоящія, а маскарадныя богатства; онъ вынужденъ просить Плутуса разогнать всѣхъ силой. Послѣдній, окунувъ жезлъ въ кипящій сундукъ, разгоняетъ призрачнымъ огнемъ толпу. Но приходится оградиться и невидимою преградой законнаго наказанія отъ необузданной жадности толпы. На благодарность герольда Плутусъ (очевидно Фаустъ, устроившій дальнѣйшій ходъ маскарада съ императоромъ, въ видѣ Пана, во главѣ) отвѣчаетъ ожиданіемъ еще новаго замѣшательства.
   Заканчивающая этотъ отдѣлъ неприличная выходка Мефистофеля указываетъ на безнравственность, вытекающую изъ алчности къ деньгамъ. Онъ изъ золота лѣпитъ неприличныя фигуры, какъ это позволяютъ себѣ дѣлать полишинели римскаго карнавала. Не карая Мефистофеля, Плутусъ намекаетъ на предстоящую смуту, когда самая законная охрана становится безполезною. Таковъ таинственный смыслъ стиха:

"Законъ могучъ, еще сильнѣй нужда".

   Въ заключеніе маскарада является изображеніе разрушенія, вызваннаго личными стремленіями властителя и его приближенныхъ къ беззавѣтной роскоши и удовольствіямъ. Новая толпа дикихъ фавновъ, сатировъ и великановъ, сопровождающихъ великаго Пана, хоромъ возвѣщаетъ объ извѣстной ей тайнѣ,-- намекая на то, что подъ маской Пана скрывается самъ императоръ. Вся эта беззавѣтная группа представляетъ прямую противоположность съ характеромъ Плутуса, -- разумною дѣятельностью достигнутаго избытка. Устраивая съ Фаустомъ эту часть маскарада, Мефистофель очевидно разсчитывалъ на легкомысленное смущеніе императора, которому онъ надѣялся подъ шумокъ подсунуть къ подписи указъ объ ассигнаціяхъ.
   Фавны -- представители плотскихъ вожделѣній. Сатиры -- того надменнаго эгоизма, который свысока смотритъ на жизнь всѣхъ остальныхъ, считая себя центромъ вселенной.
   Гномы -- крошечные обитатели горъ и рудниковъ, здѣсь представители алчности къ богатству, которое считаетъ себя въ правѣ нарушать всѣ законы, начиная съ трехъ главныхъ: не укради, не прелюбодѣйствуй, не убей.
   Великаны, живущіе, по преданію, на Гарцѣ, часто изображаются у нижнегерманскихъ князей въ гербахъ подъ именемъ дикихъ людей (wilde Männer), держащихъ въ рукахъ вырванное съ корнемъ дерево. Здѣсь они представители грубыхъ совѣтниковъ безусловнаго насилія.
   Одно появленіе императора въ образѣ орфическаго Пана (всей вселенной) достаточно указываетъ на то, что онъ считаетъ себя не главой и руководителемъ, а настоящимъ государствомъ.
   Нимфы -- представительницы лести, отвлекающей властителя отъ его великаго труда въ потокъ наслажденій. Богъ Панъ охотится по ночамъ за дичью, въ полдень онъ отдыхаетъ, и съ нимъ засыпаетъ вся природа. На войнѣ онъ возбуждаетъ своимъ крикомъ ужасъ, получившій названіе паническаго. Если льстивыя нимфы поддерживаютъ лѣниваго Пана въ его бездѣйствіи, то депутація гномовъ еще болѣе укрѣпляетъ въ немъ эгоизмъ,-- объясненіемъ, что все народное богатство является прямымъ его достояніемъ и лишь изъ рукъ его получаетъ значеніе. Гномы противопоставляютъ, живущему въ блескѣ дня, императору свое подземное житье, называя его троглодитскимъ, въ смыслѣ эѳіопскихъ троглодитовъ (Herod. IV, 185). Панъ, увлекаемый льстивыми рѣчами, вполнѣ предается своимъ эгоистическимъ стремленіямъ и тѣмъ вызываетъ несчастіе. Плуту съ сообщаетъ герольду, прикосновеніемъ къ жезлу, какъ бы магнитическую силу, для послѣдовательной передачи страшнаго событія. Императоръ. наклоняется, чтобы поглубже заглянуть въ кипящій золотомъ сундукъ; при этомъ борода его маски воспламеняется и зажигаетъ его маскарадный вѣнокъ, состоящій у Пана преимущественно изъ сосновыхъ вѣтокъ. Напрасно окружающіе его стараются потушить огонь: ихъ горючія одежды только увеличиваютъ общій пожаръ. Подобное событіе разсказано въ исторической хроникѣ Готфрида (Абелина) о королѣ французскомъ Карлѣ VI, въ 1394 г. Только при крикѣ "самъ государь вѣдь пострадалъ" -- герольдъ, узнавъ, что императоръ скрывался подъ маской Пана, проклинаетъ пособниковъ такого легкомыслія. Уже загораются всѣ декораціи и все должно невозвратно погибнуть, но волшебствомъ Фауста-Плутуса укрощается разрушительное пламя. Герольдъ разрушаетъ, по приказанію Фауста, томительную иллюзію пожара. Близко ознакомившись съ содержаніемъ придворнаго быта, Фаустъ не могъ найти удовлетворенія въ политической средѣ.
   Аудіенція въ саду. Фаустъ и Мефистофель, умѣвшіе высказаться императору въ качествѣ волшебниковъ, просятъ, стоя на колѣняхъ въ залѣ придворнаго сада, прощенія за испугъ, причиненный маскараднымъ пожаромъ. Императоръ съ удовольствіемъ вспоминаетъ эту проказу, въ которой даже среди огней видѣлъ обычное высокопочитаніе толпы. Мефистофель пользуется его фразой о саламандрахъ, для изысканной лести о покорности императору всѣхъ стихій. Наконецъ онъ возводитъ его даже на Олимпъ. Но императоръ отклоняетъ такую честь, въ видахъ насущныхъ земныхъ наслажденій, и приглашаетъ волшебниковъ быть подъ рукой, чтобы разогнать скуку своими фокусами.
   О необычайныхъ послѣдствіяхъ вмѣшательства волшебниковъ въ государственныя дѣла императоръ тотчасъ же узналъ отъ своихъ приближенныхъ, сообщающихъ о чудотворномъ дѣйствіи бумажныхъ денегъ. Архіепископъ-канцлеръ, относившійся такъ враждебно къ шуту, заговорившему о природѣ и духѣ, съ восторгомъ оглашаетъ формулу ассигнацій. Императоръ, инстинктивно чувствующій недоброе дѣло, основанное на отдачѣ въ залогъ несуществующихъ предметовъ и ведущее прямо къ извращенію прямыхъ отношеній труда къ достатку и богатству, сначала выражаетъ свое негодованіе, но, убѣдясь, что самъ онъ узаконилъ это дѣло и въ виду блестящихъ результатовъ, успокоивается.
   Основную мысль ассигнацій высказываетъ главный волшебникъ, Фаустъ. Но по уклончивости общихъ его выраженій видно, что онъ самъ не довѣрялъ средству, пущенному въ ходъ лукавымъ Мефистофелемъ. Послѣдній выручаетъ Фауста, продолжая выхвалять удобства ассигнацій, хотя въ похвалахъ его просвѣчиваютъ дурныя стороны дѣла.
   Говоря, что, имѣя ихъ въ рукахъ, не нужно торговаться, онъ очевидно сравниваетъ ихъ не съ деньгами, а съ вещами, мѣняемыми на золото, и продолжаетъ ироническимъ совѣтомъ покопать немножко, когда въ дѣйствительности золота не оказывается. Гёте несомнѣнно имѣлъ въ виду банкъ шотландца Джона Ло во время регентства герцога Орлеанскаго. Не менѣе памятна была поэту и печальная судьба республиканскихъ ассигнацій.
   Императоръ награждаетъ волшебниковъ, дѣлая ихъ хранителями подземныхъ сокровищъ. Всѣ радуются предстоящей возможности пользоваться богатствомъ безъ труда, и императоръ приходитъ къ убѣжденію, что даже новый приливъ богатствъ никому не помогъ ступить на новый путь съ того, который погубилъ общее достояніе. Одинъ шутъ оказывается умнымъ. Онъ пользуется эфемеридами, чтобы, пока имъ вѣрятъ, промѣнять ихъ на дѣйствительныя цѣнности. Прежній шутъ снова занялъ свое мѣсто, на которомъ Мефистофель одурачилъ весь дворъ.
   Нисхожденіе къ матерямъ. Сцена происходитъ вечеромъ, тогда какъ предшествующая происходила до обѣда. Жаждущій развлеченій императоръ требуетъ, чтобы волшебникъ-Фаустъ вызвалъ ему тѣни Елены и Париса. Давъ слово, Фаустъ возлагаетъ его исполненіе на Мефистофеля, который, въ качествѣ духа отрицанія вообще, и представителя средневѣковыхъ преданій, чувствуетъ отвращеніе къ положительной красотѣ древняго міра и сознается въ своемъ безсиліи надъ язычниками.
   Тѣмъ не менѣе, но извѣстной долѣ всевѣдѣнія, Мефистофель указываетъ Фаусту на единственный путь сближенія съ классическими образами, предоставляя ему самому спуститься къ матерямъ.
   Въ своемъ воздушномъ описаніи матерей, Гёте, по собственному признанію, придерживался того мѣста въ Плутархѣ (Маи. 20), гдѣ о небольшомъ, но древнемъ городѣ Сициліи, Энгіонъ, говорится, что онъ знаменитъ появленіемъ богинь, именуемыхъ матерями. Построеніе ихъ храма приписываютъ критянамъ. Но въ другомъ мѣстѣ у Плутарха (de orac. def. 22) говорится: "Есть 183 міра, расположенныхъ въ формѣ треугольника; на каждой сторонѣ но 60 міровъ, остальные три стоятъ въ углахъ; въ такомъ порядкѣ они слегка соприкасаются и кружатся какъ бы въ пляскѣ. Внутренняя площадь треугольника какъ бы представляетъ общій очагъ и называется полемъ истины. на ней неподвижно лежатъ основы, образы и первообразы всѣхъ вещей когда-либо существовавшихъ и будущихъ. Ихъ окружаетъ вѣчность, изъ которой время потоковъ изливается въ міръ". Гётевскія матери суть первообразы вещей, покоящіяся идеи, изъ которыхъ исходятъ всѣ, поступающія въ жизнь, явленія. Не внѣшними средствами Фаустъ вызываетъ явленія Париса и Елены, прототиповъ героической эллинской красоты, а собственнымъ самоуглубленіемъ вдохновенной ими души. Его нисхожденіе къ матерямъ не что иное, какъ пробужденіе таящейся въ немъ самомъ идеи полнѣйшей красоты. Имя матерей, связанное съ мистическимъ процессомъ зарожденія, заставляетъ Фауста содрогнуться. На замѣчаніе Фауста о странной таинственности такого имени, Мефистофель подтверждаетъ такую таинственность и говоритъ о трудности доступа къ богинямъ.
   51. Таинственныя описанія пустоты въ устахъ Мефистофеля только раздражаютъ нетерпѣливаго Фауста, которому снова мерещится и кухня вѣдьмы съ ея непонятными мистеріями, и собственная жизнь, не давшая отвѣтовъ на завѣтные вопросы.
   Онъ говоритъ Мефистофелю, что хотя послѣдній, какъ мистическій учитель (мистагогъ) и старается озадачить новичка (неофита) мудреными словами, но мистагогъ выдаетъ свою пустоту за высшую мудрость, тогда какъ Мефистофель прямо указываетъ на пустоту, въ которой Фаустъ долженъ достигнуть высшей истины, причемъ Мефистофель самъ нейдетъ въ эту пустоту, а посылаетъ въ нее Фауста, какъ Лафонтеновская обезьяна -- кошку за горячими каштанами. Мефистофель иронически хвалитъ недовѣрчивость Фауста, знающаго, что Мефистофель лжецъ. Онъ вручаетъ Фаусту ключъ, какъ эмблему жречества, и Фаустъ въ теченіе всей дальнѣйшей сцены является въ видѣ жреца.
   Матери-идеи сидятъ, неподвижно стоятъ наготовѣ къ движенію или дѣйствительно идутъ въ міръ явленій, смотря по обстоятельствамъ. Треножникъ представляетъ непроницаемую, тайну вѣчно творческой силы, матерямъ свойственной. Образованье и преобразованье вещей составляютъ вѣчный предметъ помысловъ матерей, окруженныхъ образами отжившихъ и нарождающихся вещей. Сами онѣ, будучи духовными, не видятъ тѣлесныхъ предметовъ. Опасность нерѣшительности, про которую говоритъ Мефистофель, мы объяснили себѣ такъ. Фаустъ является представителемъ жречества искусства. Безъ сомнѣнія, человѣчеству предстояло не мало ученыхъ трудовъ и философскаго раздумья для того, чтобы изъ міра готическихъ преданій всецѣльно погрузиться въ античный міръ красоты; но вся эта приготовительная работа, воспитавшая художника, должна оставить его въ рѣшительную минуту творчества, иначе ему грозитъ опасность погибнуть въ качествѣ жреца свободнаго искусства. Виртуозу, дающему концертъ, не время думать о гаммахъ.
   Выраженіе: всѣмъ существомъ спускаться ясно указываетъ на духовное углубленіе въ область идей.
   Мефистофель, какъ волшебный врачъ. Вмѣсто задушевно стремящагося въ сумрачной галлереѣ къ высшимъ идеаламъ Фауста, передъ нами въ яркоосвѣщенной залѣ придворная толпа со своимъ вѣчнымъ стремленіемъ къ чувственности. Императоръ ждетъ только сценическаго представленія. Не успѣлъ Мефистофель на время отдѣлаться отъ назойливыхъ требованій кастеляна, уже со всѣхъ сторонъ къ нему, какъ къ знахарю, стремятся съ просьбами избавить отъ золъ, мѣшающихъ обычнымъ удовольствіямъ. Чѣмъ страннѣе и неожиданнѣе лѣченіе, тѣмъ болѣе на него спроса, особенно со стороны прекраснаго пола, такъ что Мефистофель рѣшается избавиться отъ докучныхъ, переставъ ихъ обманы56. вать и заговоривъ правду. Отъ взоровъ его не ускользаетъ таинственно строгій стиль рыцарской залы, какъ бы располагающій къ духовидѣнію.
   Появленіе Париса и Елены. Герольдъ, смущенный таинственностью ожидаемаго, отказывается отъ объясненій и ограничивается внѣшнимъ описаніемъ. Императоръ сидитъ передъ стѣной, завѣшанной коврами; слѣдовательно, никакого театра нѣтъ. Трубный звукъ по распоряженію Мефистофеля подаетъ знакъ начала представленія. Астрологъ, состоящій и на этотъ разъ въ союзѣ съ Мефистофелемъ, магически приготовляетъ сцену и самъ выходитъ на авансцену для объясненій происходящаго. Описаніе появляющагося древне-дорическаго храма возбуждаетъ порицанія со стороны средневѣкового архитектора, исключительно увлекающагося готическимъ стилемъ. Астрологъ особенно выставляетъ на видъ, что все, долженствующее совершиться, принадлежитъ области фантазіи, наперекоръ разуму. Изъ торжественнаго заклинанія жреца-Фауста мы видимъ, что всѣ, отраженные первообразами, матерями, образы выходятъ въ міръ явленіи, гдѣ, совершивъ назначенный кругъ развитія, снова возвращаются въ царство матерей, которыхъ окружаютъ. Находящихся подъ пологомъ дня, т.-е. въ видѣ явленій, нечего вызывать, и потому Магія старается овладѣть таящимися подъ пологомъ ночи, превращая возможность въ дѣйствительность. Образованіе поэтическихъ образовъ сопровождаетъ общая гармонія. Слѣдующій затѣмъ разговоръ высказываетъ односторонность воззрѣній толпы на истинно-прекрасное. Дамъ увлекаетъ или непосредственное присутствіе юноши, или требованіе условной утонченности. Въ мужчинахъ сказывается зависть. Мефистофелю не можетъ нравиться положительная античная красота Елены. Астрологъ отказывается отъ дальнѣйшаго объясненія. Фаустъ находитъ въ ней чистый идеалъ, затмевающій все, что онъ зналъ прекраснаго въ жизни. Мефистофель долженъ ему наполнить, что онъ самъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ. Зрители, женщины и мужчины, въ своихъ сужденіяхъ естественно мѣняются ролями. Дамы не прощаютъ
   62. Еленѣ преданія о раннемъ похищеніи ея Тезеемъ при помощи Пиритоя. Такая тема вызываетъ ученаго филолога на обычный ему трудъ доказывать подлинность факта письменными свидѣтельствами. Онъ указываетъ на III, 156 ст. Иліады, гдѣ старцы свидѣтельствуютъ о ея красотѣ. Замѣчаніе астролога о похищеніи Елены намекаетъ на преданіе о ея похищеніи Парисомъ на охотѣ или при жертвоприношеніи. Ревнующій Фаустъ вспоминаетъ о магическомъ ключѣ и, не взирая на увѣщанія Астролога, хватаетъ Елену и касается ключомъ Париса. Гёте воспользовался подобною же сценой въ разсказѣ Гамильтона L'enchanteur Faustus, гдѣ заклинатель вызываетъ передъ королевой Елисаветой рядъ знаменитыхъ красавицъ, и гдѣ дѣло кончается ужаснымъ взрывомъ, когда Фаустъ вслѣдъ за Еленой, Маріамной и Клеопатрой вызывалъ соотечественницу королевы, прекрасную Розамунду, и королева захотѣла обнять ее. Состоящіе при королевѣ Эссексъ и Сидней находятъ глаза Елены не выразительными, а послѣдній порицаетъ форму ея ногъ. Но вездѣ преданіе о Фаустѣ получаетъ подъ рукой поэта общечеловѣческое значеніе, и взрывъ указываетъ на невозможность похотливыхъ отношеній къ идеальной красотѣ.
   Мефистофель не щадитъ пораженнаго Фауста своей насмѣшкой.
   

АКТЪ ВТОРОЙ.

   Мефистофель въ рабочемъ кабинетѣ Фауста. Соблазнитель переноситъ Фауста въ его прежнее жилище, гдѣ контрастъ его первобытнаго состоянія съ настоящимъ выступаетъ еще ярче. Конечно, на высокое стремленіе къ идеалу красоты, Мефистофель смотритъ какъ на глупость и болѣзненное состояніе. Въ кабинетѣ все по-старому, до мѣховой мантіи доцента, висящей на крюкѣ. При воспоминаніи о быломъ наставленіи ученика, его беретъ охота снова надѣть мантію, съ которой въ глазахъ толпы связана вся премудрость. Изъ старой шубы вылетаютъ насѣкомыя, между прочимъ Farfaietta, но-итальянски родъ бабочекъ, а въ переносномъ значеніи причуды. Farfarello (французск. farfadet -- домовой). Уже въ первой части Мефистофель провозглашаетъ себя повелителемъ непріятныхъ для человѣка насѣкомыхъ и животныхъ. Поэтому хоръ появляющихся насѣкомыхъ тотчасъ же признаетъ въ немъ своего нитрона и отца, который разсыпаетъ ихъ по всѣмъ угламъ мертвеннаго жилища.
   Мефистофель и Фамулусъ. Чтобы пробудить омертвѣлое жилище, Мефистофель звонитъ въ кодоколъ, отъ громовыхъ звуковъ котораго все зданіе потрясено и двери разверзаются. Въ испугѣ прибѣгаетъ Фамулусъ (помощникъ) ставшаго на мѣсто Фауста профессоромъ, Вагнера. Даже, послѣ того какъ Мефистофель назвалъ его какъ знакомаго по имени (вѣрующаго Апостола), Фамулусъ началъ-было читать католическую молитву, начиная со слова Oremus (помолимся), что конечно не нравится Мефистофелю, который начинаетъ выхвалять сперва прилежанье самого собесѣдника, а затѣмъ его профессора Вагнера, бывшаго фамулуса Фауста. Петромъ онъ обзываетъ пану и признаетъ Вагнера первосвященинкомъ науки, отпирающимъ верхъ и низъ, физику и метафизику. Говоря, что Фаустъ уже забытъ, а все открыто только Вагнеромъ, Гёте, быть-можетъ, намекаетъ на то, какъ Фихте совершенно изгладилъ воспоминаніе о своемъ предшественникѣ, Рейнгольдѣ, и высказался, что кажется открылъ путь, на которомъ философія способна стать очевидною наукой. Фамулусъ выставляетъ скромность Вагнера, оставившаго неприкосновеннымъ кабинетъ высокочтимаго имъ Фауста, куда Фамулусъ едва рѣшается вступить, по случаю вскрывшихся отъ ужаснаго сотрясенія дверей. Поэтому онъ спрашиваетъ объ астрономическомъ звѣздномъ часѣ, чтобы быть въ состояніи донести Вагнеру съ точностью о случившемся. На просьбу Мефистофеля допустить его до свиданія съ Вагнеромъ, Фамулусъ не рѣшается доложить объ этомъ Вагнеру, который, обратясь къ алхиміи, какъ истый philosophus per ignem уже нѣсколько мѣсяцевъ занятъ у очага лабораторіи, никого къ себѣ не допуская. На увѣренія Мефистофеля, что послѣдній можетъ стать хорошимъ пособникомъ Вагнеру, Фамулусъ идетъ попробовать счастья.
   Мефистофель и Баккалавръ. Сцена эта -- пародія на трансцендентальный идеализмъ философіи Фихте, господствовавшей въ Іенѣ съ 1794 г. Г-жа фонъ-Кальбъ разсказываетъ, что лѣтъ за 12 до появленія на сценѣ первой части (180S) Гёте читалъ ей сцену между Мефистофелемъ и отчаяннымъ идеалистомъ, щеголявшимъ своею абсолютностью. При этомъ Кальбъ помнитъ рѣчи объ избіеніи всѣхъ тридцатилѣтнихъ. Такимъ идеалистомъ является здѣсь Баккалавръ (недоучка, остановившійся на первой ученой степени), неспособный самобытно справиться съ идеализмомъ и воображающій себя въ правѣ порицать все, что повидимому не подходитъ подъ одностороннія понятія, возникающія изъ чужихъ словъ, принимаемыхъ на вѣру. Заслыша потрясающіе звуки, онъ радостно несется глядѣть на общее разрушеніе, воображая, что при этомъ ему будетъ хорошо. Увидавъ прежняго наставника, онъ радъ, что пріобрѣлъ извѣстную діалектику, при помощи которой онъ можетъ высказывать свое пренебреженіе къ наукѣ, опыту и вообще ко всякому положительному труду, не замѣчая высокаго комизма собственныхъ выходокъ. На его хвастовство происшедшею въ немъ перемѣной, Мефистофель тонко указываетъ на перемѣны, происходившія въ его прическахъ, и играетъ словомъ абсолютно. Баккалавръ, понявъ иронію, сердится. Напрасно Мефистофель указываетъ на фактъ, что горькій опытъ жизни подтверждаетъ намъ слова нашихъ наставниковъ, казавшіяся намъ сначала невѣроятными, а впослѣдствіи оказывающіяся справедливыми до пошлости. Но Баккалавръ, не зная что отвѣчать на такую несомнѣнную истину, прибѣгаетъ къ обычной уловкѣ говорить въ сущности совершенно о другомъ въ видѣ опроверженія тезиса. Мефистофель говоритъ о судьбѣ наставленій, а Баккалавръ бранитъ наставниковъ. Съ пренебреженіемъ относится онъ и къ опытности. Мефистофель иронически смиряется, признаваясь, что въ его рукахъ кладъ, какъ у неискусныхъ кладокопателей, превращался въ уголья. Баккалавръ оправдываетъ свою грубость нѣмецкимъ чистосердечіемъ. Мефистофель ищетъ защиты у партера, какъ это, напр., дѣлаетъ, у Аристофана въ Облакахъ, побѣжденная Неправдой Правда. Нѣкоторыя слова Фихте о тридцатилѣтіемъ возрастѣ были истолкованы въ смыслѣ избіенія 30-лѣтнихъ, что, по мнѣнію Мефистофеля, чорту съ руки. При имени чорта идеалистъ увлекается сумасбродною мыслію объективнаго творчества видимаго и невидимаго міра изъ человѣческаго сознанія. Не будучи въ состояніи понять отношеній субъекта къ объекту, онъ слѣпо ухватился за одну половину дѣла, какъ за неслыханную новинку. Но Мефистофель хорошо знаетъ, что ничего глупаго или умнаго подумать невозможно, о чемъ бы не думали до насъ. Онъ утѣшаетъ насъ мыслію, что опытъ -- наилучшій исправитель сумбурныхъ ученій и утопій.
   Гомункулъ. Извѣстный (1775--1841) въ Вюрцбургѣ тупоумный натур. философъ I. Я. Вагнеръ, задававшійся научнымъ возбужденіемъ вегетаціи безъ обсѣмененія и организмовъ посредствомъ кристаллизаціи, навелъ Гёте на мысль превратить своего филолога Вагнера въ алхимика.
   Гёте только воспроизводитъ передъ нами искусственное зарожденіе Гомункула (человѣчка), какъ о томъ мечталъ Парацельзъ и другіе алхимики до послѣдователей Месмера (1791) включительно. Эти homunculi должны, по словамъ Парацельза, быть людьми исполненными тайныхъ знаній, такъ какъ искусство, въ силу ихъ искусственнаго происхожденія, вошло у нихъ въ плоть и кровь. Гёте воспользовался Гомункуломъ къ воплощенію задушевнаго стремленія Фауста къ высшему идеалу красоты; его Гомункулъ со своею инстинктивною потребностью дѣятельности и потребностью изъ сознательной силы произойти въ видѣ конкретнаго существа -- вполнѣ выражаетъ такое художественное стремленіе. Хотя индивидуализированный Гомункулъ, подобно Фаусту, Еленѣ и друг. лицамъ, представляетъ самобытное историческое или сказочное (для поэзіи безразлично) лицо, но, въ виду всемірнаго значенія драмы, мы вынуждены слѣдить и за его историко-философскимъ значеніемъ. Хотя тупоумный Вагнеръ и считаетъ, что онъ произвелъ Гомункула, но Мефистофель, насмѣхаясь надъ безуміемъ Вагнера, впускаетъ въ реторту Гомункула, но не въ видѣ подвластнаго чертенка, а въ видѣ насмѣшки надъ алхимическими бреднями. Здѣсь мы стоимъ передъ однимъ изъ тончайшихъ и глубочайшихъ моментовъ творчества Гёте, умѣющаго самымъ прямымъ и нагляднымъ образомъ разрѣшать самое сложное. Мы скоро убѣдимся, что всадившій Гомункула въ реторту Мефистофель, со своимъ остроумнымъ, но одностороннеплотскимъ скептицизмомъ, не въ состояніи былъ понять нравственной стороны Гомункула, который, находясь передъ лицомъ зрителя въ ретортѣ, въ сущности зародился въ душѣ самого Фауста. Если же мы хоть на минуту зададимся вопросомъ: какъ могъ Мефистофель распоряжаться тѣмъ, чего въ сущности не понимаетъ,-- то ежедневный опытъ безчисленными примѣрами отвѣтитъ на такой вопросъ положительно. Мефистофель, желавшій только подтрунить надъ Вагнеромъ, попадаетъ въ собственныя сѣти, оправдывая пословицу: "чему посмѣешься, тому и поработаешь". Стоящій духомъ не только выше Вагнера, но и самого Мефистофеля -- Гомункулъ заставляетъ Мефистофеля идти въ высшей степени непріятнымъ для него путемъ, по которому стремится душа Фауста.
   Вагнеръ, Гомункулъ и Фаустъ. Заслыша необычайный звонъ, Вагнеръ въ лабораторіи толкуетъ его въ пользу своей задачи. Мефистофель еще болѣе возбуждаетъ его надежды возникающимъ въ ретортѣ явленіемъ. Неожиданно появляясь, онъ притворяется незнающимъ въ чемъ дѣло, и получаетъ въ отвѣтъ матеріальное объясненіе никому невѣдомой тайны зарожденія организма. Мефистофель подъ видомъ одобренія трунитъ надъ кристаллизаціей организмовъ. Гомункулъ съ перваго слова издѣвается надъ нелѣпымъ папашей Вагнеромъ, воображающимъ замѣнить ограниченнымъ искусствомъ безграничную природу. Мефистофеля Гомункулъ, будучи самъ демонической природой, обзываетъ братцемъ, который способенъ тотчасъ же отыскать цѣль для его жажды дѣятельности. Вагнеръ задаетъ Гомункулу существеннѣйшіе вопросы, на которые не находитъ отвѣтовъ; но Мефистофель, поднимая его на смѣхъ, указываетъ на то, что Гомункулу предстоятъ не словопренія, а дружественное дѣло въ оздоровленіи Фауста, о которомъ Мефистофель, въ силу договора, долженъ заботиться. При видѣ лежащаго на кровати Фауста Гомункулъ изумленъ и увлеченъ значительностью этого образа. Онъ вмѣстѣ съ байкой вырывается изъ рукъ Вагнера и, освѣщая Фауста, какъ бы озаряетъ его сонныя мечты, и громко ихъ высказываетъ. Фаусту грезится моментъ зачатія Елены отъ Леды и Юпитера въ образѣ лебедя. Средневѣковый чортъ Мефистофель не можетъ видѣть идеаловъ чистаго греческаго искусства я обзываетъ Гомункула фантастомъ. Послѣдній не удивляется слѣпотѣ глазъ, привыкшихъ къ грубой средневѣковой обстановкѣ, и, страшась новыхъ потрясеній пробужденнаго Фауста, требуетъ немедленнаго перенесенія его въ среду, соотвѣтствующую его духовной жаждѣ. При указаніи Фарсальской долины, Мефистофель выражаетъ свою антипатію къ Греціи и классическимъ грекамъ вообще, хотя долженъ признаться, что въ данномъ случаѣ не можетъ исцѣлить Фауста и вынужденъ подчиниться Гомункулу, который утѣшаетъ его напоминаніемъ о знаменитыхъ въ древности ѳессалійскихъ вѣдьмахъ, изъ коихъ одна, именно Эрихто, появляется въ прологѣ классической Вальпургіевой ночи. Ясно, что сказочному Фаусту въ своей погонѣ за Еленой некуда больше обратиться какъ въ царство классическихъ тѣней, хотя бы и самое кратковременное и призрачное, какимъ оно является на посидѣлкахъ одной ночи, названной для краткости и но соотношенію съ народной легендой Вальпургіевою (наканунѣ 1-го мая).
   Еще въ 1758 году М-lle de Lassan написала Veillées de Thessalie. Мефистофель на этотъ разъ долженъ только пассивно служить своимъ волшебнымъ плащомъ, въ который завертывается вмѣстѣ съ больнымъ Фаустомъ, предоставляя Гомункулу освѣщать путь своимъ свѣтомъ. Остающагося ни при чемъ Вагнера Гомункулъ обращаетъ снова къ старымъ пергаментамъ, пока самъ постарается найти точку на і, разумѣя подъ этимъ свое завѣтное произойти, т.-е. осуществить, воплотить духовное стремленіе Фауста къ идеально прекрасному. При этомъ Гомункулъ обѣщаетъ алхимику, чего они обыкновенно добиваются: золота, долголѣтія и знанія, хотя и здѣсь иронически относится къ мысли, связующей добродѣтель съ знаніемъ, такъ какъ подобная мысль только свидѣтельствуетъ о неспособности людей отдѣлять область познанія и разума отъ совершенно отдѣльной области воли. Но Вагнеры на это глухи.
   Классическая Вальпургіева ночь распадается на пять отдѣленій, изъ коихъ два разыгрываются на верхнемъ Пенеѣ, одно на нижнемъ, послѣднее на прибрежьи и волнахъ Эгейскаго моря, а первое въ Фарсальской долинѣ. Фаустъ ищетъ Елену, Гомункулъ желаетъ тѣлесно произойти, Мефистофель ищетъ сродственныхъ существъ. Прежде всѣхъ удаляется Фаустъ, а происхожденіемъ, воплощеніемъ Гомункула, изображающаго духовное стремленіе Фауста, завершается отдѣльное цѣлое.
   Написанный трагическими триметрами прологъ вложенъ въ уста ѳессалійской вѣдьмы Эрихто, живущей на Гемусѣ или Гемѣ (Балканахъ), которую Секстъ Помпей вопрошалъ объ исходѣ сраженія. Гёте заставляетъ Эрихто жаловаться на преувеличенія поэтовъ, а именно на Лукана, который въ мрачныхъ краскахъ изображаетъ ее въ VI книгѣ своихъ Фарсалъ. У Гёте она принуждена каждый годъ являться въ ночь наканунѣ битвы, уничтожившей римскую свободу, и присутствовать при возобновленіи всего ужаса. Сюда же стекаются и образы древне-эллинской саги, такъ какъ битва эта имѣла своимъ по  

НЕРЕЙ.

   Какіе тамъ совѣты? Развѣ совѣтамъ люди придавали когда-нибудь значеніе? Доброе слово такъ и замираетъ въ глухомъ ухѣ. Да и съ фактами то же самое: какъ часто они жестоко посрамляютъ сами себя, а эта порода все остается такою же упрямой, какой была до тѣхъ поръ! Сколько разъ я отечески предостерегалъ Париса, прежде чѣмъ чужеземная женщина запутала въ сѣти его вожделѣніе! Полный отваги, стоялъ онъ на греческомъ берегу, а я открывалъ ему то, что видѣлъ въ своемъ духѣ: наполненный дымомъ воздухъ, широко разливавшееся зарево, горящія зданія, внизу убійство и смерть, судный день Трои, запечатлѣнный стихомъ поэта, оставшимся на тысячелѣтія столько же стройнымъ, сколько извѣстнымъ каждому! Слова старика казались отчаянному смѣльчаку пустой игрой; онъ повиновался своему желанію, и Иліонъ палъ исполинскій трупъ, окоченѣвшій послѣ долгихъ мукъ, желанная трапеза для орловъ Пинда! А Улиссу -- развѣ я тоже не предсказывалъ коварство Цирцеи, жестокости циклоповъ, его особенную медлительность, легкомысліе его приближенныхъ и мало ли что еще? Что жъ? Принесло это ему пользу, пока, наконецъ, но уже довольно поздно, доброжелательныя волны, много покачавъ его на себѣ, не вынесли на гостепріимный берегъ?
   

ѲАЛЕСЪ.

   Мудраго человѣка такое поведеніе огорчаетъ, но добраго оно не останавливаетъ, и онъ дѣлаетъ новую попытку. Одинъ золотникъ благодарности доставляетъ ему высокое удовольствіе и перевѣшиваетъ центръ неблагодарности. То, о чемъ мы пришли молить тебя, дѣло не маловажное: вотъ этотъ ребенокъ разумно желаетъ родиться на свѣтъ.
   

НЕРЕЙ.

   Не портите мнѣ очень рѣдкаго для меня хорошаго расположенія духа! Совсѣмъ иное предстоитъ мнѣ еще сегодня: я созвалъ сюда всѣхъ моихъ дочерей, Грацій моря, Доридъ. Ни на Олимпѣ, ни на вашей землѣ нѣтъ красивыхъ созданій, которыя могли бы сравниться съ ними въ прелести движеній. Съ граціознѣйшею живостью перекидываются онѣ со спины водяного дракона на коней Нептуна, такъ легко соединенныя съ стихіею, что, кажется, даже пѣна приподымаетъ ихъ. Богъ на играющей красками раковинной колесницѣ Венеры несутъ Галатею, красивѣйшую изъ всѣхъ теперешнихъ красавицъ, ее, которую съ тѣхъ поръ, какъ Киприда оставила насъ, въ Паѳосѣ чтутъ, какъ богиню. И такимъ образомъ это милое созданіе давно уже владѣетъ, какъ наслѣдница, храмовымъ городомъ и колесничнымъ трономъ.
   Уходите! Не подобаетъ отцу, въ часъ его радости, ненависть въ сердцѣ, слово брани на устахъ. Идите къ Протею! Спросите этого кудесника -- какъ происходить на свѣтъ и какъ превращаться. [Удаляется въ сторону моря].
   

ѲАЛЕСЪ.

   Мы ничего не выиграли этой попыткой. Протей, если его и найдешь, сейчасъ же улетучится; а коли останется съ вами, то напослѣдокъ скажетъ что-нибудь такое, что изумятъ и собьетъ съ толку. Но тебѣ нуженъ его совѣтъ; что жъ, попробуемъ и пойдемъ дальше нашей дорогой. [Удаляются].
   

СИРЕНЫ [вверху на скалѣ].

   Что это видимъ мы издали скользящимъ по царству волнъ? Точно несущіеся по волѣ вѣтра бѣлые паруса, сверкаютъ своею бѣлизною просвѣтленныя женщины мори. Спустимся внизъ -- вѣдь вы слышите ихъ голоса.
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   То, что мы несемъ на рукахъ, должно всѣмъ вамъ нравиться. На исполинскихъ щитахъ Хелоны блеститъ отраженіе строгихъ образовъ. Боговъ принесли мы вамъ: пойте торжественныя пѣсни!
   

СИРЕНЫ.

   Малые ростомъ, великіе мощью! Терпящихъ въ морѣ крушеніе спасители, отъ вѣчности чтимые боги!
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   Мы принесли вамъ Кабировъ, чтобы праздникъ прошелъ безмятежно: гдѣ святое присутствіе ихъ. тамъ Нептунъ дружелюбно привѣтливъ.
   

СИРЕНЫ.

   Мы уступаемъ вамъ мѣсто. Когда разбивается судно, неодолимою силой спасаете мы экипажъ.
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   Троихъ принесли мы съ собою, четвертый идти отказался; сказалъ, что онъ главный межъ ними, что думаетъ онъ-то за всѣхъ.
   

СИРЕНЫ.

   Богъ надъ богомъ насмѣхаться воленъ; вы же чтите всѣхъ ихъ благодать, и отъ всѣхъ ихъ пагубы страшитесь.
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   Ихъ собственно семь.
   

СИРЕНЫ.

   Гдѣ жъ трое осталось?
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   Не умѣемъ сказать: справиться надо о томъ на Олимпѣ. Тамъ, вѣроятно, живетъ и восьмой, о коемъ доселѣ не думалъ никто. Къ нимъ они всѣ благосклонны, но не всѣ еще готовы.
   Эти несравненные все впередъ, впередъ стремятся, голодомъ томимые по недостижимому.


СИРЕНЫ.

   Мы вездѣ, гдѣ царитъ божество -- на лунѣ ли, на солнцѣ ль привыкли молиться; это пользу приноситъ всегда.
   

НЕРЕИДЫ И ТРИТОНЫ.

   Какой яркій блескъ придало нашей славѣ устройство этого празднества!
   

СИРЕНЫ.

   Такой славой не пользовались и герои древности, какъ ни доблестны были ихъ подвиги. Если они добыли Золотое Руно, то вы добыли Кабировъ,
   

ВСѢ [повторяютъ, какъ припѣвъ].

   Если они добыли Золотое Руно, то мы (вы) добыли Кабировъ!

[Нереиды и Тритоны проплываютъ дальше].

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Эти чудища представляются мнѣ дрянными земляными горшками; а ученые мудрецы колотятся о нихъ и разбиваютъ свои крѣпкіе лбы.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Да вѣдь этимъ-то и интересуются: цѣнность монетѣ придаетъ ржавчина.
   

ПРОТЕЙ [невидимый].

   Такія вещи весело слушать мнѣ, старому пустомелѣ! Чѣмъ чуднѣе штука, тѣмъ и почтенія ей больше.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Гдѣ ты, Протей?
   

ПРОТЕЙ
[голосомъ чревовѣщателя, то вблизи, то издали].

   Здѣсь! И здѣсь!
   

ѲАЛЕСЪ.

   За старыя шутки не сержусь на тебя. Но для друга оставь пустыя слова! Я знаю, что ты не тамъ, откуда говоришь.
   

ПРОТЕЙ [какъ бы издалека].

   Прощай!
   

ѲАЛЕСЪ [тихо Гомункулусу].

   Онъ совсѣмъ близко. Посвѣти-ка поярче! Онъ любопытенъ, какъ рыба. и въ какомъ бы видѣ ни прятался, огонь приманитъ его сюда.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Сейчасъ пролью струи свѣта, но осторожно, чтобы мое стекло не лопнуло.
   

ПРОТЕЙ [въ образѣ гигантской черепахи].

   Что это свѣтится такъ мило и красиво?
   

ѲАЛЕСЪ [закрывая Гомункулуса].

   Вотъ и прекрасно! Если тебѣ желательно, можешь посмотрѣть поближе. Не пожалѣй маленькаго труда и появись намъ на человѣческихъ двухъ ногахъ. Кто хочетъ видѣть то, что мы прячемъ, долженъ заслужитъ нашу благосклонность и наше согласіе.
   

ПРОТЕЙ
[въ благородномъ человѣческомъ образѣ].

   Ты все еще не забылъ глубокомысленныхъ ухищреній?
   

ѲАЛЕСЪ.

   А тебѣ принимать разные образы все еще доставляетъ удовольствіе? [Открываетъ Гомункулуса].
   

ПРОТЕЙ [въ изумленіи].

   Свѣтящійся карликъ! Никогда еще не видѣлъ ничего подобнаго!
   

ѲАЛЕСЪ.

   Онъ проситъ совѣта -- очень бы желалъ окончательно родиться. Явился онъ на свѣтъ, какъ я узналъ отъ него, весьма страннымъ образомъ и только вполовину. Въ духовныхъ свойствахъ у него недостатка нѣтъ, но осязательно прочное совершенно отсутствуетъ. До сихъ поръ вѣсъ даетъ ему только стекло, но онъ Пылъ бы очень радъ какъ можно скорѣе облечьI ея въ плоть и кровь.
   

ПРОТЕЙ.

   Ты истинный сынъ дѣвственницы: прежде, чѣмъ тебѣ слѣдовало родиться, уже родился!
   

ѲАЛЕСЪ [тихо).

   Помоему, къ нему надо отнестись критически и съ другой стороны: я полагаю, не гермафродитъ ли онъ?
   

ПРОТЕЙ.

   Въ такомъ случаѣ тѣмъ скорѣе удастся окончательное рожденіе; какимъ бы способомъ онъ ни явился на свѣтъ, дѣло устроится. Но тутъ нѣтъ надобности долго обдумывать. Начать свое доразвитіе ты долженъ въ широкомъ морѣ. Тамъ зарождаются маленькіе организмы, они съ удовольствіемъ поглощаютъ самые малые и, такимъ образомъ постепенно возростая, становятся существами болѣе высокаго порядка.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Здѣсь вѣетъ такимъ мягкимъ воздухомъ, разстилается такая зелень, и мнѣ такъ пріятно это благоуханіе!
   

ПРОТЕЙ.

   Вѣрю, мой милѣйшій мальчикъ! А еще пріятнѣе будетъ дальше; на этой узкой береговой полосѣ благоуханіе еще обаятельнѣе. Оттуда мы увидимъ достаточно близко процессію, подплывающую сюда. Идемъ!
   

ѲАЛЕСЪ.

   Я слѣдую за нами.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Трижды изумительное шествіе духовъ!

[Подплываютъ Тельхини Родосскіе на гиппокампахъ и морскихъ драконахъ, съ трезубцемъ Нептуна].

ХОРЪ.

   Мы выковали трезубецъ Нептуна, которымъ онъ усмиряетъ самыя бурныя волны. Когда Громовержецъ развертываетъ чреватыя тучи, Нептунъ отвѣчаетъ страшному грохоту, и между тѣмъ, какъ вверху сверкаютъ, змѣясь, молніи, внизу разсыпаютъ брызги волна за волной, и все, что между ними, въ ужасѣ борется съ грозой, долго перебрасывается съ мѣста на мѣсто и, наконецъ, поглощается пучиной. Нотъ почему онъ сегодня вручилъ намъ свой скипетръ -- и мы плывемъ въ праздничномъ настроеніи, успокоенные и легкіе.
   

СИРЕНЫ.

   Вамъ, посвященнымъ Геліосу блаженнымъ избранникамъ свѣтлаго дня, привѣтъ въ этотъ часъ торжественнаго чествованія Луны!
   

ТЕЛЬХИНЫ.

   О плѣнительная богиня! Съ высоты твоего свода ты съ восторгомъ внемлешь восхваленію своего брата; ты преклоняешь слухъ къ благословенному Родосу. Оттуда возносится къ нему вѣчный пэанъ. Начинаетъ ли онъ свой обычный нутъ, оканчиваетъ ли его -- постоянно устремленъ на насъ его пламенный и лучезарный взглядъ. Горы, города, берегъ, волны нравятся богу, они ласкаютъ взоръ и залиты свѣтомъ. Никакой туманъ не обволакиваетъ насъ, а если онъ и прокралется, то одинъ лучъ, одно дуновеніе воздуха -- и островъ чистъ! Тамъ Дивный видитъ себя въ сотнѣ изображеніи -- юношей, гигантомъ, великимъ, кроткимъ. И мы было первые, представившіе могущество боговъ въ благородномъ человѣческомъ образѣ.
   

ПРОТЕЙ.

   Пусть ихъ поютъ, пусть болтаютъ! Передъ священными животворящими лучами солнца мертвыя произведенія пустая забава. Работаютъ эти ваятели, смѣло и рѣшительно плавятъ металлъ, и когда вылили его въ чугунную форму, воображаютъ себѣ, что создали что-то. А въ концѣ концовъ чти выходитъ изъ этого самомнѣнія? Изображенія боговъ стояли въ своемъ величіи -- одинъ толчокъ земли разрушилъ ихъ; я давно ужо пришлось снова переливать ихъ.
   Земная работа, какова бы она ни была, всегда не что иное, какъ безплодная возня; для жизни водяная стихія полезнѣе. По вѣчнымъ волнамъ понесетъ тебя Протей-Дельфинъ. [Превращаясь]. Вотъ и готово! Тамъ предстоитъ тебѣ полнѣйшая удача. Я беру тебя къ себѣ на спину и обручу тебя съ океаномъ.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Уступи похвальному желанію начать дѣло сотворенія съ первичной формы! Будь готовъ къ быстрому дѣйствію. Повинуясь вѣчнымъ законамъ, ты будешь проходить чрезъ тысячи и тысячи формъ, а до человѣка у тебя еще довольно времени.

[Гомункулусъ садится на Протея-Дельфина].

ПРОТЕЙ.

   Пойдемъ со мною, безтѣлесный, въ влажное пространство; тамъ ты сейчасъ же начнешь жить и вдоль, и вширь, двигаться, какъ захочешь. Только не стремись въ болѣе высокія сферы, ибо разъ что ты станешь человѣкомъ, пѣсня твоя спѣта.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Это смотря, какъ; быть дѣльнымъ человѣкомъ въ свое время тоже недурно.
   

ПРОТЕЙ [Ѳалесу].

   Да, человѣкомъ твоего пошиба! Такіе еще могутъ продержаться нѣкоторое время; тебя, напримѣръ, я вижу въ блѣдныхъ сонмахъ духовъ уже многія сотни лѣтъ.
   

СИРЕНЫ [на скалѣ].

   Что это за кольцо изъ облачковъ такъ пышно окружаетъ Луну? То голуби, воспламененные любовью, съ бѣлыми, какъ свѣтъ, крыльями. Паѳосъ прислалъ сюда рой своихъ похотливыхъ птицъ; этимъ завершенъ нашъ праздникъ, безмятежное наслажденіе полно и ясно!
   

НЕРЕЙ [подходя къ Ѳалесу].

   Ночной путникъ назвалъ бы эту придворную свиту Луны воздушнымъ явленіемъ; но мы, духи, совсѣмъ иного и единственно правильнаго мнѣнія: это голуби, сопровождающіе мою дочь въ ея поѣздѣ на раковинѣ -- чудный, совсѣмъ особеннаго рода полетъ, къ которому они дрессированы съ незапамятныхъ временъ.
   

ѲАЛЕСЪ.

   И я тоже вполнѣ предпочитаю то, что нравится почтенному путнику -- тихое, теплое гнѣздо, въ которомъ ютится всегда живою святость.
   

ПСИЛЛЫ И МАРЗЫ
[на морскихъ быкахъ, морскихъ тельцахъ и баранахъ].

   Въ суровыхъ глубинахъ пещеръ Кипра, богомъ моря не заливаемые, Сейзмоеомъ не потрясаемые, вѣчными вѣтерками обвѣваемые, и какъ въ древнѣйшіе дни, въ спокойно сознательной безмятежности, охраняемъ мы колесницу Киприды и при шопотѣ ночей по милой ткани волнъ, невидимые новому поколѣнію, веземъ очаровательную дочь. Безъ шума дѣятельные, мы не боимся ни орла, ни крылатаго льва, ни Креста, ни Луны, гдѣ бы вверху надъ нами ни жили и ни царствовали они, сколько бы ни соперничали и боролись между собою, прогоняли и умерщвляли другъ друга, истребляли посѣвы и города. Мы дѣлаемъ свое дѣло -- веземъ сюда очаровательную владычицу.
   

СИРЕНЫ.

   Легко плывя, съ умѣренной" поспѣшностью, то образуя около колесницы кругъ за кругомъ, то сплетаясь одна съ другой въ змѣеобразные ряды, приблизьтесь къ намъ, Нереиды, сильныя здоровыя женщины, привлекательно дикія; несите сюда, нѣжныя Дориды, Галатею, портретъ ея матери; вы въ своей серьезности схожи съ богами, достойный безсмертія, но вмѣстѣ съ тѣмъ полныя обольстительной прелести милыхъ женщинъ человѣческаго племени.
   

ДОРИДЫ
[проплывая мимо Нерея, всѣ на дельфинахъ].

   Ссуди намъ, Луна, твой свѣтъ и твои тѣни, озаряютъ цвѣтъ юности. Ибо мы съ мольбою представляемъ нашему отцу возлюбленныхъ супруговъ своихъ. [Нерею]. Это юноши, которыхъ мы спасли отъ злыхъ зубовъ морской бури, уложили на тростникѣ и мхѣ, отогрѣвъ, вернули къ жизни и свѣту. И вотъ теперь они должны жаркими поцѣлуями нѣжно отблагодарить насъ. Взгляни благосклонно на милыхъ!
   

НЕРЕЙ.

   Высоко должна цѣниться двойная выгода: быть милосердымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ себѣ доставлять наслажденіе.
   

ДОРИДЫ.

   Если, отецъ, ты одобришь нашъ поступокъ, если хочешь милостиво доставить намъ заслуженную радость, то пусть они вѣчно, безсмертно покоятся на нашей вѣчно молодой груди!
   

НЕРЕЙ.

   Можете наслаждаться вашей прекрасной добычей и изъ юноши сдѣлать мужа; но не въ моей власти дать то, чѣмъ можетъ надѣлить только Зевесъ. Качающая васъ волна не дѣлаетъ и любовь прочною, и если ваша склонность только подшутила надъ вами, то вынесите ихъ потихоньку на берегъ и оставьте тамъ.
   

ДОРИДЫ.

   Милые юноши, вы дороги намъ, но мы съ грустью должны разстаться. Мы желали вѣчной вѣрности -- боги не допускаютъ ея.
   

ЮНОШИ.

   Лишь бы вы и впередъ такъ же, какъ теперь, лелѣяли насъ, смѣлыхъ моряковъ -- больше намъ ничего не надо; никогда не было намъ такъ хорошо, и ничего лучше мы не желаемъ.

[ГАЛАТЕЯ приближается въ раковинной колесницѣ].

НЕРЕЙ.

   Это ты, моя возлюбленная!
   

ГАЛАТЕЯ.

   О, отецъ! Какое счастіе! Остановитесь, дельфины! Меня оковываетъ этотъ взглядъ.
   

НЕРЕЙ.

   Мимо, мимо плывутъ они, уносясь по быстрому теченію! Что имъ за дѣло до глубокаго сердечнаго чувства! Ахъ, отчего не взяли они меня съ собой! Но одинъ минутный взглядъ доставляетъ такое наслажденіе, что вознаграждаетъ за цѣлый годъ.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Слава! Слава! И снова слава! Какъ пламенно радуюсь я, проникнутый прекраснымъ и истиннымъ! Все произошло изъ воды! Все держится водою! Океанъ, не лишай насъ вѣчной работы своей! Если бы ты не посылалъ облаковъ, не проливалъ богатыхъ источниковъ, не творилъ тугъ и тамъ рѣкъ, не создавалъ потоковъ, что были бы горы, что были бы раввины и міръ? Самую свѣжую жизнь поддерживаешь ты одинъ.
   

ЭХО [повсемѣстный хоръ].

   Самая свѣжая жизнь истекаетъ изъ тебя одного!
   

НЕРЕЙ.

   Вдали возвращаются они, качаемые волнами, но взоры наши уже не могутъ встрѣтиться, согласно порядку праздника; безчисленный рой извивается широко раскинувшимися цѣпями. Но раковинный тронъ Галатеи все вижу и вижу я, какъ звѣзда сіяетъ онъ сквозь толпу. Блескъ того, что дорого мнѣ, проникаетъ сквозь густое сборище. Какъ ни далеко оно. но свѣтитъ ясно и чисто, всегда близкое и истинное.
   

ГОМУНКУЛУСЪ.

   Въ этой милой влагѣ все, что я освѣщаю, восхитительно прекрасно.
   

ПРОТЕЙ.

   Въ этой животворной влагѣ и твоя лампада блеститъ съ чудесною звучностью.
   

НЕРЕЙ.

   Какая новая тайна раскрывается предъ нашими глазами среди всей этой толпы? Что это горитъ вокругъ раковины, у ногъ Галатеи? То оно ярко пылаетъ, то свѣтитъ кротко, нѣжно, точно колеблемое біеніемъ пульса любви.
   

ѲАЛЕСЪ.

   Это Гомункулусъ, обольщенный Протеемъ... Тутъ симптомы властительнаго желанія; мнѣ слышатся тревожные дребезжащіе стоны; онъ разобьется о блестящій престолъ... Вотъ онъ пылаетъ, сверкаетъ, вотъ уже разливается.
   

СИРЕНЫ.

   Какое огненное чудо освѣтило наши волны, которыя, искрясь, разбиваются одна о другую? Блескъ, трепетное колебаніе, яркое пламя... Тѣла зажигаются на покрытыхъ ночною темнотою путяхъ, и все вокругъ объято огнемъ. Да властвуетъ же Эросъ, начало всего! Слава морю! Слава волнамъ, по которымъ разлился священный огонь! Слава водѣ! Слона огню! Слава чудному событію!
   

ВСѢ И ВСЮДУ.

   Слава кротко вѣющему воздуху! Слава богатымъ таинственностью глубинамъ! Высоко будьте прославлены здѣсь вы всѣ, четыре стихіи!



ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

Передъ дворцомъ Менелая въ Спартѣ.

[Выходятъ Елена и Хоръ плѣнныхъ троянокъ. Предводительница хора Панталида].

ЕЛЕНА.

   Много восхваляемая и много порицаемая, я, Елена, прихожу съ берега, у котораго мы только-что пристали, прихожу, еще опьянѣвшая отъ безпрерывной качки волнъ, которыя съ фригійскихъ равнинъ, на своихъ вздымающихся высокихъ хребтахъ, по милости Посейдона и силою Эвроса, принесли насъ въ родную гавань. Тамъ, внизу, радуется въ эту минуту царь Менелай, вмѣстѣ съ храбрѣйшими изъ своихъ воиновъ, нашему возврату. Прими меня, какъ желанную гостью, и ты, благородный домъ, который Тиндареемъ, отцомъ моимъ, но возвращеніи сюда, былъ построенъ близъ склона холма Паллады, и въ ту пору, когда я росла, весело рѣзвясь съ сестрой Клитемнестрой и съ Касторомъ и Поллуксомъ, превосходилъ всѣ дома Спарты своими великолѣпными украшеніями! Привѣтъ вамъ, желѣзныя ворота! Вы, нѣкогда гостепріимно раскрывшись настежь, были причиною того, что изъ многихъ избранныхъ Менелай ярко блеснулъ передо мною въ образѣ жениха. Раскройте". для меня снова, чтобы я вѣрно исполнила спѣшный приказъ царя, какъ подобаетъ супругѣ. Впустите пеня во дворецъ, и пусть останется позади меня все роковое, обуревавшее меня до нынѣшняго дня! Ибо съ тѣхъ поръ, какъ я беззаботно оставила эти мѣста для посѣщенія, по священному долгу, храма Цитеры, но тамъ была схвачена фригійскимъ разбойникомъ -- случилось много такого, что такъ охотно разсказываютъ другъ другу люди, но неохотно слушаетъ тотъ, молва о которомъ, все больше и больше разростаясь, обратилась, наконецъ, въ сказку.
   

ХОРЪ.

   Не пренебрегай, о, славная жена, почетнымъ обладаніемъ высочайшаго блага! Ибо величайшее счастіе тебѣ одной дано въ удѣлъ! Слава красоты, превосходящая всѣ другія славы. Герою предшествуетъ его громкое имя, оттого гордо шествуетъ онъ: но и самый непоколебимый человѣкъ тотчасъ же преклоняетъ духъ предъ всепобѣждающею красотой.
   

ЕЛЕНА.

   Довольно! Съ моимъ супругомъ приплыла я сюда, и имъ теперь послана я впередъ въ его городъ. Но что замыслилъ онъ -- я не угадываю. Кѣмъ являюсь я сюда? Супругою? Царицей? Жертвой за горькую скорбь государя и за несчастія, грековъ такъ долго удручавшія? Покорена ли я, плѣнница ли -- не знаю, ибо отъ безсмертныхъ двусмысленную славу и двусмысленную у часть получила я этихъ опасныхъ спутниковъ тѣлесной красоты, которые даже на этомъ порогѣ своимъ угрожающимъ присутствіемъ тревожатъ меня. Уже на кораблѣ супругъ мой только изрѣдка взглядывалъ на меня, и ни одного утѣшительнаго слова не сказалъ онъ мнѣ; точно замышляя недоброе дѣло, сидѣлъ онъ противъ меня. Но когда мы въѣхали въ глубокую гавань Эврота, и какъ только носы переднихъ кораблей привѣтствовали берегъ, онъ, какъ будто подвигнутый божествомъ, сказалъ: "Здѣсь въ установленномъ порядкѣ высаживаются мои воины, и я сдѣлаю имъ смотръ на морскомъ берегу. Ты же продолжай путь дальше; подвигайся все вдоль обильнаго плодами священнаго берега Эврота, направляя коней по украшенію влажнаго луга, до тѣхъ поръ, пока не достигнешь прекрасной равнины, гдѣ построенъ Лакедемонъ -- нѣкогда плодоносное широкое поле, тѣсно окруженное суровыми горами. Пойди тогда въ высокобашенный царскій домъ и сдѣлай смотръ служанкамъ, которыхъ я оставилъ тамъ вмѣстѣ съ умной старой управительницей. Она пусть покажетъ тебѣ сокровищъ богатое собраніе, которое оставилъ твой отецъ и которое я самъ, въ войнѣ и мирѣ постоянно умножая, скопилъ. Все найдешь ты стоящимъ въ порядкѣ, ибо въ томъ преимущество государя, что все въ своемъ домѣ, возвращаясь туда, находить онъ нерушимо стоящимъ на томъ же мѣстѣ, гдѣ оставилъ его; ничего измѣнить не имѣетъ власти рабъ".
   

ХОРЪ.

   Услаждай же чудными, постоянно умножаемыми, сокровищами грудь и глаза твои; пышныя цѣпи, драгоцѣнныя короны гордо покоятся тамъ, воображая, что онѣ что-то важное; но войди и потребуй ихъ къ себѣ, онѣ тотчасъ же будутъ къ твоимъ услугамъ. Меня радуетъ видѣть красоту въ борьбѣ съ золотомъ и жемчугомъ и драгоцѣнными камнями.
   

ЕЛЕНА,

   И затѣмъ послѣдовали дальнѣйшія властителя властительныя слова: "Когда ты такимъ образомъ все по порядку осмотришь, возьми столько треножниковъ, сколько сочтешь нужнымъ, и разные сосуды, которые приносящій жертву долженъ имѣть подъ рукой, совершая священный праздничный обрядъ; возьми также котлы и чаши, и плоскія блюда. Чистѣйшая вода изъ священнаго источника пусть наполнитъ высокіе кувшины; приготовь кромѣ того сухихъ дровъ, быстро воспринимающихъ огонь; наконецъ, не забудь хорошо отточенный ножъ; нее же остальное предоставляю твоей заботливости". Такъ сказалъ онъ, торопя меня разстаться съ нимъ; но ничего, надѣленнаго живымъ дыханіемъ и предназначеннаго имъ къ убіенію въ честь Олимпійцевъ, не указалъ мнѣ повелѣвавшій. Это заставляетъ задуматься; но я не тревожусь, и да будетъ все предоставлено на волю высокихъ боговъ, которые довершаютъ то, что зародилось въ ихъ мысли. Одобряютъ ли это люди, или порицаютъ -- мы, смертные, должны безропотно сносить. Уже не разъ случалось, что совершавшій жертвоприношеніе подымалъ тяжелый топоръ надъ склоненной къ землѣ шеей животнаго -- и не могъ выполнить обрядъ, встрѣтивъ препятствіе или въ близости врага, или во вмѣшательствѣ божества.
   

ХОРЪ.

   Что произойдетъ, тебѣ не придумать. Входи, царица, бодро и смѣло! Доброе и злое неожиданно къ человѣку приходитъ. Даже заранѣ возвѣщенному намъ не вѣримъ мы. Горѣла вѣдь Троя, видѣли вѣдь мы предъ глазами смерть, позорную смерть -- и, однако же, развѣ не собрались мы здѣсь вокругъ тебя, развѣ не созерцаемъ благоговѣйно ослѣпительное солнце неба и то, что всего прекраснѣе на землѣ -- тебя, мы, счастливыя!
   

ЕЛЕНА.

   Будь, что будетъ! Что бы ни предстояло, мнѣ подобаетъ немедленно войти въ домъ царя, давно мною покинутый, и много тоски по себѣ вызывавшій, и почти потерянный -- и вотъ снова, не знаю какъ, стоящій предо мною. Но не такъ ужъ бодро несутъ меня ноги по этимъ высокимъ ступенямъ, которыя я перепрыгивала ребенкомъ!
   

ХОРЪ.

   Отбросьте, о, сестры, вы, печальныя плѣнницы, далеко всѣ скорби! Раздѣляйте счастіе царицы, раздѣляйте счастіе Елены, что къ очагу дома отцовскаго ногой, правда, поздно возвращающеюся, по тѣмъ болѣе твердою, радостно приближается.
   Славьте святыхъ боговъ, счастіе возстановляющихъ и на родину возвращающихъ! Вѣдь тотъ, кто освобожденъ изъ неволи, паритъ, какъ на крыльяхъ, надъ вселяющими ужасъ вещами; узникъ же въ мучительномъ томленіи напрасно простираетъ руку за зубчатыя стѣны своей темницы.
   Но ее, бѣжавшую, схватилъ богъ и изъ развалинъ Иліона принесъ опять сюда въ старый, новоукрашенный отцовскій домъ, чтобы, послѣ несказанныхъ радостей и мукъ, она, освѣженная, пору ранней юности своей вспоминала.
   

ПАНТАЛИДА [предводительница хора].

   Оставьте радостями окруженную стезю пѣсни и обратите ваши взоры къ створамъ дверей. Что вижу я, сестры? Не возвращается ли сюда къ намъ быстрыми шагами царица? Что потрясающее, великая царица, могла встрѣтить ты подъ сводами твоего дома вмѣсто привѣта твоихъ близкихъ? Скрыть это нельзя, ибо на челѣ твоемъ я вижу отвращеніе, вижу благородный гнѣвъ, борющійся съ изумленіемъ.
   

ЕЛЕНА
[оставившая двери открытыми, въ волненіи].

   Дочери Зевса не приличествуетъ обыкновенный страхъ, и легкая рука мимолетнаго испуга не можетъ ее коснуться; но ужасъ, который, выйдя въ началѣ созданія изъ нѣдръ древней Ночи, продолжаетъ въ множествѣ различныхъ образовъ возставать, какъ раскаленныя облака изъ огненной пасти горы -- ужасъ потрясаетъ и грудь героя. Такъ сегодня ужасомъ объемлющія силы стигійскія указали мнѣ путь въ домъ для того, чтобы я, подобно непринятому гостю, быстро удалилась, покинувъ толъ порогъ, который такъ часто переступала я, но которому такъ долго тосковала. Но нѣтъ! Я вернулась сюда къ свѣту дня, и дальніе уже не прогнать меня вамъ, силы, кто бы вы ни были. Я совершу обрядъ освященія, и тогда очищенное пламя очага встрѣтитъ привѣтомъ и супругу, и ея господина.
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   Открой, благородная жена, твоимъ служительницамъ, почтительно окружающимъ тебя, что случилось.
   

ЕЛЕНА.

   То, что видѣла я, можете увидѣть и вы собственными глазами, если только старая Ночь не поспѣшила снова поглотить свое созданіе въ глубинѣ своего чудодѣйственнаго лона. Но чтобы вы узнали это, разскажу вамъ словами. Когда я. имѣя въ мысляхъ предстоявшій мнѣ долгъ* торжественно вступила въ величавыя сѣни царскаго дома, изумило меня безмолвіе пустыхъ галлерей. Не долетали до слуха звуки шаговъ хлопотливыхъ людей, не встрѣчалъ взоръ быстрой и поспѣшной работы, не появлялась предо мною ни одна служанка, ни одна домоправительница, обыкновенно встрѣчающія очень привѣтливо всякаго чужого. Но когда я приближалась къ очагу, то увидѣла сидѣвшую на полу, у тепловатыхъ остатковъ потухшаго пепла, какую-то высокую, укутанную женщину, похожую не на спящую, а скорѣе на погруженную въ задумчивость. Повелительными словами призываю я ее къ работѣ, думая, что это домоправительница, которой, быть можетъ, предусмотрительность моего супруга назначила оставаться въ этомъ мѣстѣ; но она продолжаетъ сидѣть неподвижно, все подъ своимъ покрываломъ. Но вотъ, наконецъ, въ отвѣтъ на мои угрозы, она пошевелила правой рукой такъ, какъ будто прогоняла меня отъ очага и изъ покоевъ. Гнѣвно отворачиваюсь я отъ нея и поспѣшно направляюсь къ ступенямъ, наверху которыхъ помѣщается, нарядно украшенный, таламосъ, я рядомъ съ нимъ -- комната, гдѣ хранятся сокровища. Но чудище быстро подымается съ пола, повелительно загораживаетъ мнѣ дорогу и появляется въ своей тощей громадности роста, съ кроваво-мрачнымъ взглядомъ, странною фигурой, приводящею въ смятеніе взоръ и мысль. Но я трачу слова на воздухъ, потому что слово безсильно творчески возсоздавать образы. Взгляните сами! Вотъ она дерзнула выйти даже сюда, на свѣтъ! Здѣсь мы властвуемъ до прибытія господина и царя. Страшныя порожденія Ночи другъ красоты, Фебъ, прогоняетъ въ ихъ пещеры, или укрощаетъ,

[На порогѣ въ дверяхъ показывается ФОРКІАДА].

ХОРЪ.

   Много пережила я, хотя вьются кудри юныя вкругъ головы моей! Страшнаго видѣла много я -- бѣдствія брани военной, ночь Иліона въ пору паденія его.
   Сквозь облака пыли, скрывавшія шумно сражавшихся воиновъ, слышала я зовъ боговъ ужасающій, слышала голосъ желѣзный Раздора, несшійся громко вдоль поля, по направленію къ стѣнамъ.
   Ахъ, стояли еще онѣ, стѣны Иліона, но пламя пожара носилось уже отъ сосѣда къ сосѣду, разстилаясь все шире и шире силою бурнаго вѣтра надъ окутаннымъ ночью городомъ.
   Видѣла я, убѣгая, сквозь дымъ и сверканіе, сквозь извивавшійся языками огонь, приближеніе разгнѣванныхъ боговъ, шествіе чудныхъ образовъ, исполински великихъ, въ дыму, со всѣхъ сторонъ освѣщенномъ пламенемъ.
   Видѣла ли я это, или охваченный тревогою духъ мой рисовалъ мнѣ такія смутныя видѣнія -- сказать не могу; но что теперь вижу я здѣсь собственными глазами это отвратительное существо- въ томъ нѣтъ для меня никакого сомнѣнія. Даже руками осязать могла бы я его, не удерживай меня страхъ.
   Только которая изъ дочерей Форкиса ты? Ибо къ этой семьѣ приравниваю я тебя. Быть можетъ, ты одна изъ рожденныхъ сѣдыми, одинъ глазъ и одинъ зубъ имѣющими и тотъ и другой поперемѣнно другъ другу передающими Граціями? И ты осмѣливаешься, чудовище, являться рядомъ съ красотою передъ взорами знатока ея, Феба? Но можешь себѣ подвигаться впередъ все дальше и дальше -- онъ не смотритъ на безобразное, точно такъ же, какъ никогда не видѣлъ его священный глазъ тѣни.
   Но насъ, смертныхъ, увы! заставляетъ печальная наша судьба терпѣть несказанную глазную боль, которую причиняетъ любящимъ красоту, все мерзкое, вѣчно проклятое!
   Такъ слушай же ты, дерзко выступающая намъ навстрѣчу, слушай проклятія, слушай брань и угрозы изъ клеймящихъ устъ тѣхъ счастливыхъ, которыхъ создали боги!
   

ФОРКІАДА.

   Старо изреченіе, но высокимъ и вѣрнымъ остается смыслъ его -- что никогда стыдливость и красота не шествуютъ вмѣстѣ, рука объ руку, по зеленой стезѣ земли. Глубоко вкорененная, живетъ къ обѣихъ старая ненависть, такъ что гдѣ бы онѣ ни встрѣтились, каждая тотчасъ же поворачивается спиною къ своей противницѣ, и затѣмъ обѣ ускоряютъ, свой дальнѣйшій путь -- стыдливость печально, красота же дерзко и надменно, и идутъ онѣ до тѣхъ поръ, пока не объемлетъ ихъ, наконецъ, глухая ночь Орка, если уже до этого не смирила ихъ старость. И вотъ теперь предо мною вы, наглыя, изъ чужбины со своею заносчивостью притекшія, похожія на громко и хрипло звучащую стаю журавлей, которая, длинною тучей проносясь надъ нашею головой, шлетъ внизъ свое карканье, звуки котораго заставляютъ безмолвнаго путника поднять вверхъ глаза. Но они тянутся дальше своею дорогой, онъ идетъ своею; то же самое будетъ съ нами.
   Но кто же вы, осмѣливающіяся въ высокомъ царскомъ дворцѣ шумѣть, точно дикія Менады, точно пьяныя? Кто вы, воющія на домоправительницу, какъ стая собакъ на Луну? Не воображаете ли вы, что отъ меня скрыто, къ какому племени принадлежите вы? О, ты, въ войнѣ рожденная, въ битвахъ вскормленная молодая порода! Ты, на мужчинъ падкая, сама соблазняемая и другихъ соблазняющая, силы и воина, и гражданина истощающая! Нидя васъ столпившимися въ кучу, мнѣ кажется, что это рой саранчи обрушился на зеленѣющій посѣвъ полей. Расточительницы чужого трудолюбія! Обжорливыя потребительницы зарождающагося благосостоянія! Завоеванный, на рынкѣ проданный, обмѣненный товаръ!
   

ЕЛЕНА.

   Кто въ присутствіи хозяйки бранитъ служительницъ, тотъ дерзко нарушаетъ домашнія права владѣтельницы; ибо ей одной подобаетъ хвалить достойное похвалы, равно какъ наказывать предосудительное. Я же вполнѣ довольна услугами, которыя онѣ оказывали мнѣ, когда великая сила Иліона была осаждена, и пала, и погибла; не менѣе и въ то время, когда мы вмѣстѣ переносили тяжелыя невзгоды страннической жизни, при которыхъ каждый остается самымъ близкимъ самому себѣ. И здѣсь ожидаю я того же отъ бодраго кружка; господинъ не спрашиваетъ, что такое его рабъ, а только -- какъ онъ служитъ. Поэтому замолчи и перестань скалить на нихъ зубы! Если ты хорошо охраняла домъ царя въ отсутствіе хозяйки, то это служитъ тебѣ въ похвалу; но теперь возвратилась она сама, и ты должна уступить ей мѣсто, чтобы не понести наказанія вмѣсто заслуженной награды.
   

ФОРКІАДА.

   Угрожать домашнимъ -- неизмѣнное великое право, которое многолѣтнимъ мудрымъ управленіемъ пріобрѣтаетъ себѣ высокая супруга богами осчастливленнаго владыки. И такъ какъ ты, нынѣ признанная, снова занимаешь старое мѣсто царицы и хозяйки, то бери давно опущенныя бразды, властвуй, прими въ свое обладаніе сокровища и всѣхъ насъ. Прежде всего, однако, защити Женя, старѣйшую, отъ этой кучки, которая въ сравненіи съ лебедемъ твоей красоты не что иное, какъ стадо общипанныхъ, гогочущихъ гусынь.
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   Какимъ безобразнымъ является безобразіе рядомъ съ красотою!
   

ФОРКІАДА.

   Какимъ неразумнымъ является неразуміе рядомъ съ умомъ!

[Съ этой минуты Хоретиды возражаютъ, но одиночкѣ выступая изъ хора].

ХОГЕТИДА 1-Я.

   Разскажи намъ о твоемъ отцѣ Эребѣ, о твоей матери Ночи.
   

ФОРКІАДА.

   Ну, а ты -- о Сциллѣ, кровномъ чадѣ твоей сестрицы!
   

ХОРЕТИДА 2-Я.

   По твоему родословному дереву подымается вверхъ не мало чудовищъ.
   

ФОРКІАДА.

   Ступай въ Оркусъ -- тамъ поищи свою родню.
   

ХОРЕТИДА 3-Я.

   Тѣ, что тамъ живутъ, для тебя всѣ слишкомъ молоды.
   

ФОРКІАДА.

   Къ Тирезію старику или предложить себя въ любовницы.
   

ХОРЕТИДА 4-Я.

   Кормилица Оріона была твоя правнучка.
   

ФОРКІАДА.

   Тебя, я полагаю, вскормили Гарпіи въ своихъ нечистотахъ.
   

ХОРЕТИДА 5-Я.

   А ты чѣмъ кормишь свою выхоленную худобу?
   

ФОРКІАДА.

   Не кровью, на которую ты такъ похотлива.
   

ХОРЕТИДА 6-Я.

   Трупы -- вотъ на что жадно кидаешься ты, сама отвратительный трупъ!
   

ФОРКІАДА.

   У тебя въ наглой пасти сверкаютъ зубы вампира.
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   А твою пасть я заткну, если скажу, кто ты.
   

ФОРКІАДА.

   Такъ прежде назови себя, и загадка будетъ разгадана.
   

ЕЛЕНА.

   Не гнѣвно, а съ грустью становлюсь я между вами и кладу запретъ на необузданность такого спора. Ибо для властителя ничто не можетъ быть вреднѣе тайно нарывающей между его вѣрными слугами вражды. Тутъ ужъ эхо его повелѣній не возвращается благозвучно къ нему въ видѣ быстро исполненнаго дѣла. Нѣтъ, самовольно шумятъ и дерутся вокругъ него, сбивая его самого съ толку, заставляя его даромъ тратить выговоры и порицанія. Но это еще не все. Въ вашемъ безнравственномъ гнѣвѣ вы вызвали сюда страшные и зловѣщіе образы, которые такъ тѣснятъ меня, что я чувствую себя увлекаемой къ Орку, наперекоръ полямъ и нивамъ моей родины. Что же это? Воспоминаніе? Обманъ ли воображеніи охватилъ меня? Была я всѣмъ этимъ? Или все это я въ настоящее время? Буду ли я въ грядущемъ сновидѣніемъ и страшнымъ призракомъ опустошителей городовъ? Дѣвушка мои въ ужасѣ; ты же, старѣйшая, стоишь спокойно; я жду отъ тебя разумнаго слова.
   

ФОРКІАДА.

   Кто носитъ въ памяти долгіе годы разнообразнаго счастія, тому высшая милость боговъ кажется въ концѣ концовъ сновидѣніемъ. Но ты, взысканная безъ мѣры и безъ предѣла, ты на пути своей жизни встрѣчала только страстныхъ любовниковъ, быстро кидавшихся въ самыя отважныя предпріятія всякаго рода. Уже Тезей, этотъ сильный, какъ Геркулесъ, великолѣпно и прекрасно сложенный мужъ, рано овладѣлъ тобою въ жадномъ вожделѣніи своемъ.
   

ЕЛЕНА.

   Десятилѣтнею стройною ланью была я, когда онъ похитилъ меня, и замокъ Афиднуса принялъ меня въ свои стѣны.
   

ФОРКІАДА.

   Но скоро послѣ того, освобожденная Касторомъ и Поллуксомъ, ты стала предметомъ искательствъ сонма отборныхъ героевъ.
   

ЕЛЕНА.

   Но изъ всѣхъ ихъ -- охотно сознаюсь въ этомъ тайное предпочтеніе мое выпало на долю Патрокла, его, бывшаго образомъ и подобіемъ Пелида.
   

ФОРКІАДА.

   Воля отцовская, однако, сдѣлала тебя женой Менелая, смѣлаго мореплавателя, и вмѣстѣ съ тѣмъ хранителя домашняго очага.
   

ЕЛЕНА.

   Онъ отдалъ ему дочь, отдалъ и управленіе государствомъ; плодомъ брачнаго сожительства была Герміона.
   

ФОРКІАДА.

   Но между тѣмъ какъ онъ, вдали отъ родины, доблестно завоевывалъ наслѣдіе Крита, къ тебѣ, одинокой, явился слишкомъ ужъ красивый гость.
   

ЕЛЕНА.

   Зачѣмъ вспоминаешь ты объ этомъ полувдовствѣ? И о тѣхъ страшныхъ бѣдахъ, которыя навлекло оно на меня?
   

ФОРКІАДА.

   И для меня, освобожденной критянки, этотъ походъ былъ причиной плѣна, долговременнаго рабства.
   

ЕЛЕНА.

   Онъ тотчасъ же сдѣлалъ тебя здѣсь домоправительницей, много довѣрилъ тебѣ и дворецъ, и отважно пріобрѣтенныя сокровища.
   

ФОРКІАДА.

   Которыя ты покинула ради многобашеннаго города Иліона и неисчерпаемыхъ наслажденій любви.
   

ЕЛЕНА.

   Не вспоминай о наслажденіяхъ! Безконечность жестокихъ страданій пролилась на грудь и голову мою.
   

ФОРКІАДА.

   Но говорятъ, что ты являлась тогда двойникомъ -- тебя видѣли въ одно и то же время и въ Иліонѣ, и въ Египтѣ.
   

ЕЛЕНА.

   Не спутывай въ конецъ моихъ и безъ того сбитыхъ съ толку мыслей! Даже теперь не знаю я, кто же я такая.
   

ФОРКІАДА.

   Говорятъ еще, что и Ахиллесъ, пылая страстью, поднялся изъ бездоннаго царства тѣней и соединился съ тобою, уже раньше любимою имъ вопреки всѣмъ предопредѣленіямъ судьбы!
   

ЕЛЕНА.

   Я, какъ призракъ, соединилась съ нимъ, какъ призракомъ. То было сновидѣніе, -- вѣдь и разсказъ подтверждаетъ это... Я лишаюсь чувствъ и становлюсь сама для себя призракомъ.

[Падаетъ на руки хора].

ХОРЪ.

   Замолчи, замолчи, ты взглядомъ своимъ пагубная, ты, злорѣчивая! Изъ такого отвратительнаго рта однозубаго, изъ страшной чудовищной бездны такой что же можетъ вырываться иное?
   Злой, притворяющійся благодѣтельнымъ, кровожадность волка подъ овечьимъ руномъ для меня гораздо ужаснѣе пса трехголоваго пасти. Тревожно прислушиваясь, стоимъ мы здѣсь; когда, какъ, откуда только могло подкрасться сюда чудовище такого коварства!
   Да, вмѣсто обильнаго утѣшеніемъ, дружески проливающаго струи Леты, полнаго милой кротости слова, ты откапываешь въ прошедшемъ больше самаго дурного, чѣмъ хорошаго, и вмѣстѣ съ блескомъ настоящаго омрачаешь и кротко мерцающій свѣтъ надежды въ будущемъ.
   Замолчи, замолчи! Чтобы душа царицы, уже улетѣть готовая, осталась здѣсь, чтобы въ неприкосновенности сохранила она самую прекрасную красоту, какую когда-либо освѣщало солнце.

[Елена оправилась и снова стоить въ срединѣ хора].

ФОРКІАДА.

   Выступи изъ легкихъ облаковъ, чудное солнце нынѣшняго дня, уже подъ покровомъ восхищавшее насъ, теперь же ослѣпительно царствующее въ полномъ блескѣ своемъ! Какъ развернулся міръ предъ тобою -- это ты видишь само свѣтлыми очами своими. Пусть себѣ бранятъ меня безобразной -- красоту я, однако, хорошо понимаю.
   

ЕЛЕНА.

   Колеблющимися шагами выхожу я изъ пустоты, окружавшей меня во время обморока, и охотно предалась бы отдохновенію, потому что очень устали члены мои; не царицамъ подобаетъ, какъ подобаетъ и всѣмъ людямъ, крѣпиться, мужаться, что бы неожиданное ни угрожало имъ.
   

ФОРКІАДА.

   Теперь стоишь ты передъ нами въ твоемъ величіи, твоей красотѣ; взглядъ твой говоритъ, что ты отдаешь повелѣніе. Что же повелѣваешь ты? Скажи.
   

ЕЛЕНА.

   Будьте готовы вознаградить время, потерянное въ вашихъ дерзкихъ распряхъ; спѣшите совершить жертвоприношеніе, какъ приказалъ мнѣ царь.
   

ФОРКІАДА.

   Все готово въ домѣ -- чаша, треножникъ, острая сѣкира; все для окропленія, для куренія, покажи назначенное къ принесенію въ жертву.
   

ЕЛЕНА.

   Царь не указалъ его.
   

ФОРКІАДА.

   Не указалъ? О, плачевный отвѣтъ!
   

ЕЛЕНА.

   Какою печалью охвачена ты?
   

ФОРКІАДА.

   Царица, въ жертву предназначена ты!
   

ЕЛЕНА.

   Я!
   

ФОРКІАДА.

   И эти.
   

ХОРЪ.

   Горе и ужасъ!
   

ФОРКІАДА.

   Подъ сѣкирою упадешь ты.
   

ЕЛЕНА.

   Ужасно! Но я предчувствовала это, несчастная!
   

ФОРКІАДА.

   Неизбѣжнымъ кажется это мнѣ.
   

ХОРЪ.

   Увы! А съ нами что же будетъ?
   

ФОРКІАДА.

   Она умретъ благородной смертью. Вы же, вотъ на томъ высокомъ бревнѣ, которое поддерживаетъ фронтонъ крыши, повиснете рядомъ, какъ дрозды въ силкахъ.

ЕЛЕНА и ХОРЪ, въ изумленіи и ужасѣ, стоятъ симметрическіе расположенною группою.

ФОРКІАДА.

   Призраки! Подобно оцѣпенѣвшимъ фигурамъ, испуганнымъ предстоящею разлукою съ свѣтомъ дня, который не принадлежитъ вамъ, стоите вы. Люди эти, такіе же, какъ и вы, призраки, тоже не охотно разстаются съ лучезарнымъ сіяньемъ солнца; но никто не проситъ за нихъ, и никто не спутаетъ ихъ отъ послѣдней развязки.-- Это знаютъ они всѣ, правится же оно только немногимъ. Однимъ словомъ -- вы погибли. И такъ, живо, за работу! [Хлопаетъ въ ладоши; по этому знаку къ дверяхъ появляются замаскированные карлики, которые затѣмъ быстро исполняютъ отдаваемыя имъ приказанія]. Сюда, ты, мрачное, шарообразное чудовище! Катитесь сюда -- здѣсь надѣлать вреда можно, сколько душѣ угодно! Мѣсто жертвеннику золоторогому! На серебряномъ краю его пусть ляжетъ сверкающая сѣкира; наполните водою кувшины -- предстоитъ обмыть то. что будетъ страшно осквернено черной кровью; драгоцѣнный коверъ разстелите на пыльной землѣ, чтобы жертва опустилась на колѣни царственно и зачѣмъ, завернутая въ него, правда, съ отрубленной головой, но прилично я достойно погребена была.
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   Царица стоитъ въ глубокой задумчивости, дѣвушки вянутъ, какъ скошенная трава луговая, но я, старшая межь ними, считаю священнымъ долгомъ обмѣняться словомъ съ тобою, старѣйшею. Ты опытна, мудра, повидимому, благорасположена къ намъ, хотя на первыхъ порахъ нашъ кружокъ безсмысленно возсталъ противъ тебя. Скажи же, что считаешь ты возможнымъ для нашего спасенья?


ФОРКІАДА.

   На это отвѣтить легко: отъ царицы, и только отъ нея, зависитъ спасти самое себя и васъ къ ней въ придачу. Тутъ необходима рѣшительность, и при томъ безотлагательная.
   

ХОРЪ.

   Достопочтеннѣйшая изъ Паркъ, мудрѣйшая Сивилла, не смыкай своихъ золотыхъ ножницъ и затѣмъ возвѣсти намъ свѣтлый день и спасеніе, ибо мы чувствуемъ, какъ трясутся, качаются, отдѣляются отъ насъ нѣжные члены наши, которымъ отраднѣе было бы весело носиться въ пляскѣ и послѣ того покоиться на груди возлюбленнаго.
   

ЕЛЕНА.

   Оставь этихъ трусливыхъ! Я не страхъ ощущаю, а скорбь. Но если тебѣ вѣдомо средство къ спасенію, съ благодарностью примемъ мы его. Мудрому, дальновидному вѣдь невозможное часто представится возможнымъ. Говори же, скажи, какое средство?
   

ХОРЪ.

   Говори, говори! Скажи скорѣе, какъ избѣжать намъ страшныхъ, отвратительныхъ петель, которыя, какъ самый скверный уборъ, грозятъ стянуть наши шеи? Уже заранѣ чувствуемъ мы, несчастныя, что задыхаемся, и погибнуть намъ, если ты, Рея, всѣхъ боговъ великая матерь, не сжалишься надъ нами!
   

ФОРКІАДА.

   Хватитъ у васъ терпѣнія безмолвно выслушать длинную нить рѣчи моей? Тутъ разсказовъ будетъ много.
   

ХОРЪ.

   Хватитъ вдоволь! Вѣдь, слушая, мы въ это время будемъ продолжать жить.
   

ФОРКІАДА.

   У того, кто, сидя у себя дома, хранитъ благородныя сокровища и умѣетъ содержать въ цѣлости стѣны высокаго жилища, такъ же, какъ и оберегать крышу отъ напора дождей, у того благополучно проходятъ всѣ дни его жизни. Но кто легкомысленно и преступно переступаетъ быстрыми шагами свой священный порогъ, тотъ, снова вернувшись домой, найдетъ, правда, старое мѣсто, но все на немъ -- измѣнившимся, если не совсѣмъ разрушеннымъ.
   

ЕЛЕНА.

   Къ чему здѣсь эти давно извѣстныя изреченія? Ты хотѣла разсказывать; не вызывай непріятныхъ воспоминаній.
   

ФОРК1АДА.

   Это историческій фактъ, отнюдь не упрекъ. Хищнически переплывалъМеяелай изъ гавани въ гавань. На берега и на острова совершалъ онъ враждебные набѣги и возвращался съ добычей, которая теперь накоплена въ этомъ дворцѣ. Передъ Иліономъ цѣлыхъ десять лѣтъ провелъ онъ, но сколько лѣтъ пошло на возвращеніе въ отчизну -- не знаю. Но въ какомъ же положеніи находилъ онъ здѣсь мѣсто, на которомъ стоитъ величественный домъ Тиндарея? Въ какомъ положеніи все окрестное государство?
   

ЕЛЕНА.

   Неужели бранчивость такъ тѣсно сроднилась съ тобою, что безъ порицанія ты не можешь пошевелить губами?
   

ФОРКІАДА.

   Столько долгихъ лѣтъ оставалась покинутою гористая долина, которая тянется вверхъ къ сѣверу отъ Спарты, имѣя въ тылу Тайгетъ, откуда веселымъ потокомъ бѣжитъ Эвротасъ. широко разливаясь потомъ по нашей долинѣ, вдоль тростниковъ, гдѣ струи его кормятъ вашихъ лебедей. И позади. въ горной долинѣ, выйдя изъ киммерійской ночи, поселилось смѣлое племя, воздвигнувшее себѣ недоступносильную крѣпость, откуда оно тѣснилъ и угнетаетъ, сколько хочетъ, страну и народъ.
   

ЕЛЕНА.

   И это могли они сдѣлать? Совсѣмъ неправдоподобно.
   

ФОРКІАДА.

   Времени было у нихъ довольно; лѣтъ вѣдь двадцать прошло съ тѣхъ поръ.
   

ЕЛЕНА.

   Есть у нихъ одинъ повелитель? Много ли этихъ разбойниковъ? Великъ ихъ союзъ?
   

ФОРКІАДА.

   То не разбойники, но одинъ между ними повелитель надъ остальными. О немъ я не отзываюсь дурно, хотя мнѣ и пришлось пострадать отъ него. Мигъ онъ, конечно, взять все, но довольствовался немногими, какъ онъ назвалъ ихъ, добровольными подарками, а не данью.
   

ЕЛЕНА.

   Каковъ онъ собой?
   

ФОРКІАДА.

   Недуренъ! Мнѣ по крайней мѣрѣ онъ нравится. Это живой, отважный, хорошо образованный, какихъ мало между греками, разумный человѣкъ. Это племя бранятъ варварами, но я не думаю, чтобъ хоть одинъ изъ нихъ могъ сравниться жестокостью съ многими героями, которые передъ Иліономъ выказали себя такими людоѣдами. Я цѣню его великодушіе и ему довѣрилась. А крѣпость его! Слѣдовало бы вамъ своими глазами взглянуть на нее! Это не то, что неуклюжія стѣны, которыя ваши отцы нагромоздили, какъ попало, по-циклопски, какъ строятъ циклопы, кидая сплеча одинъ неотесанный камень на другой. Тутъ все перпендикулярно, горизонтально и правильно. Посмотрите на нее снаружи! Возносится къ небу, такая прямая, такъ славно сплоченная, зеркально гладкая, какъ сталь! Подумать взлѣзть на нее -- такъ ужъ одна мысль объ этомъ скользить внизъ. А внутри -- широкіе дворы, окруженные зодчествомъ всякаго рода и для всякихъ цѣлей. Тугъ вы увидите колонны, колонки, арки, арочки, балконы, галлереи, изъ которыхъ видишь и внутрь, и наружу, гербы.
   

ХОРЪ.

   Что такое гербы?
   

ФОРКІАДА.

   Да вѣдь и у Аякса, какъ вы сами видѣли, были изображены на щитѣ, переплетаясь между собой, змѣи. Семеро противъ Ѳивъ носили каждый на своемъ щитѣ богатыя и полныя глубокаго значенія изображенія. Тутъ были луна и звѣзды на ночномъ небесномъ сводѣ, также богиня, герои, лѣстницы, мечи, факелы, и все опасное, что злобно грозитъ добрымъ городамъ. Такія изображенія находятся и у нашего сонма героевъ, получившихъ ихъ, во всемъ блескѣ красокъ, въ наслѣдство отъ своихъ прапраотцевъ. Тамъ віл увидите львовъ, орловъ, когти и клювы, буйволовы рога, крылья, розы, павлиньи хвосты, также полосы золотыя, и черныя, и серебряныя, голубыя и красныя. Все это виситъ рядами въ залахъ, залахъ безграничныхъ, широкихъ, какъ міръ. Вотъ тамъ могли бы вы потанцовать!
   

ХОРЪ.

   А скажи, тамъ и танцоры есть?
   

ФОРКІАДА.

   Самые наилучшіе! Золотокудрые свѣжіе юноши; отъ нихъ пахнетъ молодостью! Такой запахъ шелъ отъ Париса, когда онъ слишкомъ близко подошелъ къ царицѣ.
   

ЕЛЕНА.

   Ты совсѣмъ выходишь изъ роли; скажи мнѣ послѣднее слово!
   

ФОРКІАДА.

   Послѣднее слово тебѣ принадлежитъ: Произнеси серьезно и внятно "да!" -- и я тотчасъ же окружу тебя тою крѣпостью.
   

ХОРЪ.

   О, произнеси это короткое слово, и спаси себя и насъ!
   

ЕЛЕНА.

   Какъ! Неужели я должна страшиться, что царь Менелай такъ жестоко поступитъ мнѣ на пагубу?
   

ФОРКІАДА.

   Развѣ ты забыла, какъ онъ неслыханно изувѣчилъ брата убитаго въ битвѣ Париса, твоего Деифоба, который упорствомъ добился того, что завладѣлъ тобою и сдѣлалъ своею наложницей? Онъ обрѣзалъ ему носъ и уши и изуродовалъ еще болѣе; страшное было зрѣлище!
   

ЕЛЕНА.

   Да, такъ поступилъ онъ съ нимъ, и поступилъ такъ изъ-за меня.
   

ФОРКІАДА.

   Изъ-за того же поступилъ онъ точно такъ же съ тобою. Красота недѣлима; кто обладалъ ею всецѣло, предпочитаетъ уничтожить ее, проклиная всякій дѣлежъ съ другимъ. [Въ отдаленія трубы: хоръ вздрагиваетъ]. Какъ рѣзкіе звуки трубы раздирательно врываются въ уши и кишки, такъ ревность крѣпко впивается въ грудь человѣка, который никогда не забываетъ того, чѣмъ онъ нѣкогда обладалъ и что потомъ потерялъ, что не принадлежитъ ему болѣе.
   

ХОРЪ.

   Слышишь звуки роговъ? Видишь сверканіе оружія?
   

ФОРКІАДА.

   Привѣтъ владыкѣ и царю! Охотно отдамъ я ему отчетъ.
   

ХОРЪ.

   Но что же будетъ съ нами?
   

ФОРКІАДА.

   Вы это хорошо знаете. Предъ вашими глазами смерть ея, въ этой смерти усматривайте и вашу; нѣтъ, спасти васъ нельзя.

[Пауза.]

ЕЛЕНА.

   Я обдумала, на что должна отважиться немедленно. Ты враждебный демонъ -- это я чувствую, и боюсь, что добро ты обратишь въ зло. Но прежде всего я послѣдую за тобой въ крѣпость; что мнѣ дѣлать дальше -- знаю. Таинственно скрытое глубоко въ груди царицы да не будетъ доступно никому. Старуха, веди насъ!
   

ХОРЪ.

   О, какъ охотно идемъ мы спѣшными шагами! Позади насъ смерть, впереди -- высокой крѣпости неприступныя стѣны. Да охранятъ онѣ насъ такъ же надежно, какъ былъ охраненъ Иліонъ, который если, наконецъ, палъ, то вѣдь только благодаря гнусному коварству, [Разстилается туманъ, обволакивающій задній фонъ, а также -- смотря по желанію, и авансцену]. Но что это? Что это? Сестры, оглянитесь кругомъ! Вѣдь былъ совсѣмъ ясный день! Изъ священныхъ водъ Эврота тянутся вверхъ зыбкія полосы тумана: исчезъ уже изъ глазъ милый, тростникомъ увѣнчанный берегъ; не вижу я тоже, увы, свободно, красиво, гордо, плавно скользящихъ дружною и веселою стаею лебедей!... Но нѣтъ, нѣтъ, я слышу ихъ" слышу въ отдаленіи ихъ хриплые крики. Смерть предвѣщаютъ они. Ахъ, лишь бы только и намъ, вмѣсто обычнаго спасенія, не возвѣстили они смерти -- намъ, лебедеподобнымъ, съ гибкой, прекрасной, бѣлой шеей, и ей, отъ лебедя рожденной! Горе намъ, горе, горе!
   Все вокругъ насъ покрылось уже туманомъ; мы даже не видимъ другъ друга! Что происходить? Идемъ мы? Или только паримъ, легко касаясь земли? Ты ничего не видишь? Не парить ли впереди насъ самъ Гермесъ? Не блеститъ ли тамъ его золотой жезлъ, повелительно возвращающій насъ снова въ безотрадный, мрачный, полный неосязаемыхъ образовъ, переполненный и вмѣстѣ съ тѣмъ вѣчно пустой Аидъ?
   Да, вдругъ стало темно, туманъ разсѣевается, не уступая мѣста свѣту, мрачно сѣроватый, цвѣтомъ коричневой стѣнѣ подобный. Навстрѣчу взору, свободному взору высятся стѣны. Дворъ это? Или глубокая яма? Что бы ни было -- страшно, страшно! Ахъ, сестры, мы въ плѣну, въ такомъ плѣну, въ какомъ никогда не были!...

-----

Внутренній дворъ замка.

окруженный богатыми фантастическими зданіями въ средневѣковомъ стилѣ.

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   Истая вы женская порода, опрометчивая и безразсудная, отъ минуты зависящая, игралище всякой перемѣны погоды, счастія и несчастія! Ни то, ни другое, не умѣете вы переносить спокойно. Одна постоянно съ рѣзкостью противорѣчитъ другой, всѣ остальныя спорятъ съ нею; только въ радости и въ печали вы воете и смѣетесь на одинъ и тотъ же тонъ. Замолчите! И выслушайте, что царица въ высокой мудрости своей рѣшитъ относительно себя и васъ.
   

ЕЛЕНА.

   Гдѣ ты, Питонисса? Каково бы ни было твое имя, выступи изъ-подъ этихъ сводовъ мрачнаго замка. Если ты отправилась объявить о моемъ приходѣ таинственному вождю героевъ, чтобы приготовить мнѣ хорошій пріемъ, то прими мою благодарность и скорѣе веди меня къ нему. Конца моихъ треволненій желаю я; желаю только покоя.
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   Напрасно, царица, оглядываешься ты по сторонамъ; непріятный призракъ исчезъ; быть можетъ, остался въ томъ туманѣ, изъ лона котораго мы -- не знаю какъ -- пришли сюда быстро и не сдѣлавъ ни одного шага. А можетъ быть, она бродитъ, заблудившись, въ лабиринтѣ этого замка, изъ многихъ чудно соединившихся въ одинъ, отыскивая властителя, чтобы приготовитъ тебѣ царственный пріемъ. Но смотри -- тамъ вверху, въ галлереяхъ, у оконъ, въ порталахъ суетливо движется уже толпа слугъ; это значитъ, что гостей ожидаетъ торжественная и радушная встрѣча.
   

ХОРЪ.

   Сердце мое радостно бьется! О, смотрите, съ какимъ достоинствомъ спускается внизъ неторопливыми шагами и въ стройномъ порядкѣ молодой и прекрасный сонмъ! Какимъ образомъ, по чьему повелѣнію могло появиться такъ правильно и такъ рано сформировавшееся это великолѣпное племя юношей? Чему удивляться мнѣ наиболѣе? Красивой ли походкѣ, кудрямъ ли на ослѣпительно бѣломъ челѣ, щечкамъ ли, какъ персики румянымъ и какъ персики мягкимъ пушкомъ подернутымъ? Охотно бы я ихъ укусила, но боюсь, потому что бывали подобные случаи, когда ротъ -- страшно сказать!-- наполнялся золою.
   Но красивѣйшіе уже приближаются къ намъ. Что это несутъ они? Ступени для трона, коверъ и сѣдалище, занавѣсъ съ шатрообразными украшеніями; широко развернулся онъ, какъ облака изъ вѣнковъ, надъ головой, нашей царицы, ибо она, приглашенная, сѣла уже на великолѣпную подушку. Подымитесь вы туда со ступени на ступень, станьте величественно въ рядъ около нея. О, да будетъ достойно, трижды достойно благословенъ такой пріемъ!

[Все, что поетъ хоръ, постепенно исполняется. Отроки и оруженосцы спускаются длинною процессіею. Вслѣдъ за ними появляется на верху лѣстницы, въ средневѣковомъ рыцарскомъ придворномъ одѣяніи, Фаустъ: онъ величественно сходить внизъ].

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА [внимательно смотря на него].

   Если боги не ссудили этому человѣку только на короткое время -- какъ это они часто дѣлаютъ -- достойный удивленія образъ, величественную наружность, плѣнительное выраженіе, то будетъ ему каждый разъ удаваться все, что предприметъ онъ -- въ битвахъ ли съ мужами, въ маленькихъ ли войнахъ съ красивѣйшими женщинами. По истинѣ долженъ онъ быть предпочтенъ многимъ другимъ, хотя и имъ высокую придавали цѣну видѣвшіе ихъ глаза мои. Величаво медленными, сдержанными почтительными шагами приближается властелинъ. О, взгляни на него, царица!
   

ФАУСТЪ
[подходитъ: подлѣ него плѣнникъ въ оковахъ].

   Вмѣсто торжественнѣйшаго привѣтствія, какъ подобало бы, вмѣсто почтительнаго "добро пожаловать", я привожу тебѣ крѣпко скованнаго въ цѣпи раба, который, нарушивъ свои долгъ, отторгнулъ меня отъ моего. Склони колѣни передъ этою державною женой и сдѣлай ей признаніе въ своей винѣ. Это, великая царица, человѣкъ, одаренный рѣдкою зоркостью глазъ, должность котораго состояла въ томъ, чтобы съ высокой башни обозрѣвать всю окрестность, бдительно слѣдить на пространствѣ небесномъ и на шири земной все, что можетъ появиться здѣсь и тамъ, все, что только зашевелится по направленію отъ ряда холмовъ въ долинѣ къ нашему укрѣпленному замку, будь то волною надвигающіяся стада, или многочисленное войско; первыхъ мы охраняемъ, со вторымъ вступаемъ въ битву. Сегодня, какое упущеніе! Ты приближаешься, онъ не даетъ знать объ этомъ, и вотъ не состоялся почетнѣйшій, подобающій такой высокой гостьѣ пріемъ. Преступленіемъ своимъ лишился онъ права жить, и уже лежалъ бы въ крови своей, понеся заслуженную смерть; но только тебѣ одной дано карать и миловать, какъ пожелаешь.
   

ЕЛЕНА.

   Высшую власть ты предоставляешь мнѣ, какъ судьѣ, какъ государынѣ, и если даже ты дѣлаешь это -- какъ я могу предполагать -- только чтобъ испытать меня, то я исполняю первый долгъ судьи -- выслушать обвиняемаго. Говори же!
   

БАШЕННЫЙ СТРАЖЪ ЛИНКЕЙ.

   Дай мнѣ упасть на колѣни, дай мнѣ ее созерцать, дай умереть мнѣ, дай жить мнѣ, ибо я весь уже преданъ этой женѣ богоданной.
   Я ждалъ благодатнаго утра, съ востока его приближенье слѣдилъ, но солнце, о, чудо! внезапно на югѣ, всходить начало.
   Въ ту сторону взоръ обратилъ я, и вмѣсто ущелій, вмѣсто высотъ, вмѣсто всей шири земной и небесной, только ее, несравненную, зрѣлъ предъ собой.
   Зоркостью глазъ одаренъ я, какъ рысь на вершинѣ древесной; но тутъ мнѣ пришлось надъ собою усиліе дѣлать, какъ послѣ глубокаго, мрачнаго сна.
   Не могъ я себѣ дать отчета -- и гдѣ я, и что предо мною? Зубчатыя стѣны?
   Врата затворенныя? Башня? Туманы носились, туманы исчезли, и вотъ появилась такая богиня!
   Глазами и грудью къ ней обращенный, я ушшался кроткимъ сіяньемъ; красотой, ослѣпляющей все, былъ я, несчастный, совсѣмъ ослѣпленъ.
   Сторожа долгъ позабылъ я, клятву въ свой рогъ затрубить позабылъ. Грози же меня уничтожить: всякій гнѣвъ усмиритъ красота!
   

ЕЛЕНА.

   Зло, мной причиненное, карать я не въ правѣ. Горе мнѣ! Какой жестокій преслѣдуетъ меня удѣлъ -- всюду такъ отуманивать сердца людей, что они не щадятъ ни самихъ себя, ни всего другого, достойнаго уваженія! Грабя, обольщая, сражаясь, полубоги, герои, боги, даже демоны заставляли меня блуждать по свѣту. Въ единомъ образѣ я вносила смущеніе въ міръ, въ двойномъ -- еще больше; теперь въ тройномъ, въ учетверенномъ я приношу бѣдствіе за бѣдствіемъ. Отпусти этого добраго человѣка, возврати ему свободу. Богами ослѣпленнаго да не клеймитъ никакой позоръ!
   

ФАУСТЪ.

   Съ изумленіемъ, о царица, вижу я здѣсь вмѣстѣ и мѣтко поражающую, и пораженнаго. Я вижу лукъ, пустившій стрѣлу, и того, кто раненъ ею. Стрѣлы слѣдуютъ за стрѣлами, попадая въ меня. Всюду чую я ихъ свистящій полетъ по землѣ и окружающему его пространству. Что я теперь? Въ одно мгновеніе ты дѣлаешь бунтовщиками моихъ вѣрнѣйшихъ слугъ, шаткими -- мои стѣны. И я начинаю уже бояться за орудья!
             Начатое умно -- окончиться должно;
             При распорядкѣ строгомъ наше рвенье
             Съ цѣной возмездною сопряжено.--
             Пять тысячъ рукъ въ одно одушевленье
             Окончатъ величайшее творенье'
   

ОГРАДА

предъ хоромами Фауста.

ЛЕМУРЫ, духи предковъ, входятъ съ факелами, впереди

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                       Скорѣй, мнѣ за пятами,
                       Трясучливые гости --
                       Вы, жилами, кишками
                       Починенныя кости!
   

ЛЕМУРЫ.

                       Идемъ тебѣ услуги для;
                       Однако, намъ вдается --
                       Здѣсь нея широкая земля
                       Намъ въ дачу отдается?
   
                       А этотъ межевой припасъ,
                       Кчему онъ съ мотыками?
                       И ты почто накликалъ насъ,
                       Что смѣриватъ цѣпями?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             То не про насъ смастерено;
             Здѣсь мѣряй всякъ своимъ правиломъ.
             Ты долговязый, лягъ затылокъ!
             Ты, пустоглазый, крой дерно,
             А сбродъ чумазый -- рой, покуда
             Надземь вполроста станетъ груда,
             Подземъ ввесь ростъ углублено
             Такъ, не таща хрыча ко храму,
             Мы изъ хоромъ да прямо въ яму...
             Вздохнетъ иной, а мнѣ смѣшно.
   

ЛЕМУРЫ
копаютъ и курныкаютъ.

             Я младъ былъ хватъ, и жилъ любилъ
             Мнѣ жизнь казалась сладость;
             Бокалъ гдѣ пилъ, гдѣ гудъ гудилъ
             Въ ногахъ моталась радость.
   
             Шолъ день за днемъ; года чредомъ
             Прошли -- поддѣла старость,
             И хлопъ во гробъ! И вслѣдъ потомъ
             Истлѣла сухопарость.
   

ФАУСТЬ
въ двери, ощупывается о косякъ.

             Всякъ веселъ гдѣ трудятся и поютъ,
             Рабочій людъ тѣмъ облегчаетъ трудъ;
             Меня же радуетъ работа тутъ...
             Какъ примиряется земля съ землей!
             Какъ вытѣсняется полна волной!--
             Все дальше мой округъ береговой!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ про себя.

             Ужо помогутъ крѣпи и плотины!
             Того гляди, подымутся изъ тины
             Всѣ водяные... раскачаютъ море
             И запируютъ снова -- на просторѣ.
             Уже стихіи потакнулись съ нами
             Твои затѣи срыть и смытъ волнами;
             И я не прочь, пожалуй хоть тотчасъ..,
             Такъ надсажался только ты для насъ!
   

ФАУСТЪ.

             Дозорный!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

                                 Здѣсь.
   

ФАУСТЪ.

                                           Тебѣ препорученье!
             Сколь есть рабочихъ -- подряжай,
             Плати, -- наводкой награждай,
             Всѣхъ понуждай, всѣхъ наряжай
             И самъ давай мнѣ извѣщенье
             О томъ, могли ли впродолженье...
   

МЕФИСТОФЕЛЬ полуслышно.

             Да извѣщенье тутъ не о "могли ли",
             Тутъ вѣщія вѣстили -- о могилѣ.
   

ФАУСТЪ.

             Отъ тѣхъ холмовъ зыбучее болото
             Все заражаетъ. неудобно жить;
             Гнилую мокрясть надо осушить,
             То, наконецъ, важнѣйшая работа.
             Здѣсь миліоны обрѣтутъ житье,
             Хоть не безъ опаси, -- однако
             Трудолюбивымъ вольное бытье...
             Земь плодоносная съ обильемъ злака
             Къ новоселитьбѣ привлечетъ
             Изъ тѣсныхъ областей народъ, --
             Онъ обживется здѣсь и мало-горя!
             Пусть упирастся ему тогда
             О берега -- клокочущее море
             И пролизнетъ, случится -- не бѣда,
             Толпа его отпрудитъ вскорѣ.
             Но этой мысли справедливъ доводъ:
             И жизни и свободы стоитъ тотъ,
             Кто ихъ себѣ вседневно осиляетъ.--
             Итакъ подлѣ опасностей промаетъ
             Свой вѣкъ прилежнѣйшій народъ!..
             О, если бы можить средь круга трудового --
             Тогда я былъ бы съ жизнію согласенъ!
             Тогда бъ я произнесъ мгновенью Слово:
             Помедли! мигъ твой такъ прекрасенъ...
             Нѣтъ -- я спасенъ забвенья вѣкового!
             И слѣдъ оставилъ, онъ пребудетъ ясенъ.
             О, жизнь!.. въ предощущеніи святого
             Блаженства высшимъ благомъ услаждаюсь
             И благостію -- свыше -- ублажаюсь...

упадаетъ,; Лемуры подхватываютъ и кладутъ на землю.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Жилъ -- померъ, тѣмъ и поминай!
             При насыщеньѣ онъ не насыщался,
             При всѣхъ благахъ онъ только-знай
             Что за измѣнчивое все хватался;
             На что пустѣй послѣдній мигъ?
             Бѣднякъ и за не го-было поймался!
             Да нѣтъ -- могучій противникъ
             Ужь старъ, отъ времени не отлягался.
             Лежи! -- Часы стоятъ...
   

ХОРЪ.

                       Стоятъ, молчатъ
                       Что молчь-полночь,
                       Слегло число --
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

                       Молчатъ, вѣстятъ:
                       Свершилось вточь
                       И все смогло --
   

ХОРЪ.

                       И все прошло!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ЛЕМУРЫ
хоронятъ Фауста и поютъ.

ОДИНЪ.

                       Кто предъ собой
                       Такой Земной
                       Покой вскопалъ убогой?
   

ДРУГІЕ

                       Онъ, гость нѣмой
                       На твой покой
                       Земной досталъ за-много.
   

ОДИНЪ.

                       Кто за собой
                       Скоплялъ домъ свой
                       Таковъ -- гдѣ хламъ убогой?
   

ДРУГІЕ

                       То скарбъ житой.
                       Отнялъ чужой --
                       Долговъ считалось много.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

Въ вышинѣ проявляется свѣтозарное сіяніе.

ВЫСШІЯ СИЛЫ
хоромъ.

                       Неба посланники,
                       Правды избранники
                       Долу парите;
                       Духу прощаніе
                       Праху вѣнчаніе
                       Съ горнихъ несите;
                       Сердце смущенное,
                       Благомъ спасенное
                       Въ свѣтъ ублажите!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Какіе слышу звуки!.. голоса
             Лепечутъ съ верху? чую -- вижу
             Не чудо -- чудеса!.. и небеса
             Свое сіяніе какъ-будто жижу
             По вышинѣ разлили!.. тонъ
             Медовосладенскій -- моимъ ушамъ
             Противенъ онъ что похоронъ трезвонъ
             Да полно вамъ гласить по пустякамъ,
             И хлопотать изъ-за такой душонки!..
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Развѣсь вамъ уши, выняль только глазъ
             И глядь! вы подхватили -- и урыли!..
             Но чортъ же самъ погладить по усамъ!
             Здѣсь оплошать -- во вѣки былъ бы срамъ
             Эй, други, ближе потѣснись къ могилѣ!--
   

БЛАЖЕННЫЕ ДУХИ
разсыпають цвѣты.

                       Благоуханные,
                       Сердцу желанные
                       Злаки избранные --
                       Вмигъ разцвѣтите,
                       Цвѣтъ распахните!
                       Вы ослѣпитѣльны,
                       Тайно-живительны.
                       Тѣлохранительны --
                       Въ доброе дхните,
                       Зло потушите;
                       И исцѣленному,
                       Успокоенному --
                       Духу нетленному
                       Раемъ блесните,
                       Свѣтъ укажете!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ своимъ.

             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

БЛАЖЕННЫЕ ДУХИ.

                       Свѣтъ разцвѣтающій,
                       Блескомъ пылающій,
                       Радость сливающій
                       Въ творчествѣ новомъ.
                       Цвѣтъ утѣшающій,
                       Всѣхъ возлюбляющій,
                       Грѣхъ отметающій
                       Праведнымъ словомъ.
                       Цвѣтъ воскрѣшающій,
                       Въ чистомъ сіяющій,
                       Тлѣнъ окрывающій
                       Вѣчнымъ покровомъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ своимъ.

             О, черти, бѣсы! ни впередъ, ни въ взадъ!
             Позоръ вамъ, прорва отъ башки до пятъ
             Во вѣки вѣчные!.. да хоть рогами
             Бодните!.. трусы!.. нѣтъ-таки... огнякъ
             Вахляямъ вамъ навзрачимъ! головнякъ
             Вамъ халуямъ!............ сами -- сами
             Живьемъ своимъ смердячимъ, верхъ ногами.
             Шарахнулись съ горячимъ тыломъ въ пасть
             Геены... Чтобъ вамъ тамъ ни дна ни крышки!--
             И жь постою! украсть, или попасть...

отмахивается отъ сыплющихся цвѣтовъ.

             Прочь метлячьё! что мухи льнутъ на сласть.
             Глаза слѣпятъ, кисельныя чепыжки...
             Да отвяжись!.. ухъ, этотъ вострокрылъ
             Мой тылъ съ затылъ что варомъ обварилъ!
   

ДУХИ СВѢТА.

                       Что намъ не слѣдуетъ,
                       Прочь отшатинтеся;
                       Что васъ преслѣдуетъ,
                       Вточь вы гнѣвитеся
                       Губимъ святѣйшею
                       Властію губящихъ,
                       Любимъ чистѣйшею
                       Страстію любящихъ
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

             Горитъ мой мозгъ, пылаетъ сердце...
             О, это не чертовскій жиръ!.. о, каюсь,
             Горитъ горклѣе головни кромѣшной!--
             Такъ вотъ съ чего горюютъ неутѣшно
             Злосчастные любовники -- терзаясь
             Но миленькимъ которыя свернули
             Имъ голову и въ сердцѣ пылъ раздули?..
             Мнѣ тожь! о, что же въ самомъ-дѣлѣ,
             Какъ не хочу -- верчу все головой туда!
             Да гдѣ жь разрывъ нашъ вѣковой, вражда?
             У насъ же споръ промежъ-собой всегда!
             Ужель ихъ силы сольнымъ овладѣли,
             Сквозь цѣло-тѣло стрѣлью пролетѣли?
             Хоть бы малышекъ милыхъ увидать!
             Ахъ, кто возмогъ языкъ мнѣ приковать,
             Что проклинать не смѣю, ни ругать?.
             Ну, коль теперь вздурачу я себя --
             Какой дуракъ ославится на-предки?
             Какъ-быть! скажу, любя иль не любя.
             Мнѣ нравятся тѣ -- любо-дѣтки...
                       Вы ребятишечки,
                       Вы жь тѣ-и-сѣ,
                       Такія пышечки,
                       Въ такой красѣ!
                       Кто бы, жизнёночки.
                       Мнѣ говорнулъ --
                       Кто васъ на ноженьки
                       Такихъ создалъ?
                       Вы столь пригоженьки,
                       Я бъ васъ обнялъ,
                       Да взялъ въ губеночки
                       И цаловнулъ!
             Какъ-быть! я правду сущую сказалъ,
             Я такъ естественно радушенъ сталъ!
             Я будто ихъ даннымъ-давно видалъ --
             Ужь я кошачьи-тайно любопытенъ
             Увидѣть старыхъ... даже былъ бы радъ!
             Безъ жажды жажду, даже ненасытенъ...
             О, мигъ -- и новой красотой блестятъ!
             Приблизьтесь! ахъ, одинъ -- единый взглядъ!
   

ДУХИ СВѢТА.

             Мы подступаемъ, ты жь не дожидаешь;
             Мы близимся, зачѣмъ ты отступаешь?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ пятится.

             Но вамъ мы, правда, духи-льщеній;
             По правдѣ же вы сами столь умны.
             Что съ вашихъ сладкозычныхъ пѣній
             Вспылитъ любовь у мужа для жены.
             Не есть ли и во мнѣ любви начала?
             Горю -- и самость вся моя вспылала,
             Не чую даже, что затылокъ жжотъ!--
             Вы рѣете такъ шумно взадъ, впередъ;
             Но тумность въ лѣпотѣ смиреннодѣтской
             У васъ къ лицу -- опуститесь же ко мнѣ!
             Немножечко недостаетъ въ васъ свѣтской
             Развязности, немножечко въ устнѣ
             Улыбки... о, когда бъ вы улыбнулись!
             Я восхитился бъ, обрадѣлъ на вѣкъ...
             Что жь? если губки мило натянулись --
             Межъ непривычныхъ то любви намѣкъ.
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ДУХИ СВѢТА.

                       Къ свѣту врата ты
                       Пламя любящее,
                       Въ зломъ освѣти ты
                       Сердце блудящее,
                       Чтобъ изцѣлилось
                       Оно утѣшеніемъ,
                       Чтобъ искупилось
                       Оно всепрощеніемъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ внѣ себя.

             О, какъ мнѣ!.. впрямь я тотъ многострадальный.
             Который самъ-себя собой страшить,
             Но торжествуетъ коль въ себя прозритъ,
             Коли положится на родъ свой дальный
             Себѣ довѣрясь... да! спасенъ -- спасенъ
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Страстишку онъ развѣялъ ужь какъ сонъ
             А какъ пылили! вотъ же пылъ погасъ!
             Теперь самимъ я отпылю, чтобъ васъ...
   

ДУХИ СВѢТА.

                       Пламя святѣйшее
                       Міръ освящаетъ,
                       Благо живѣйшее
                       Жизнь ощущаетъ;
                       Тамъ намъ свѣтлѣется,
                       Всякъ возносися.
                       Воздухъ яснѣется,
                       Духъ оживися!

возлетаютъ унося душу.

МЕФИСТОФЕЛЬ
озирается.

             Гдѣ? какъ? куда они устреконули?
             И ни добычи!.. вихремъ поднялись
             На высь! вѣдь свой носъ мнѣ натянули,
             Такіе глуздыри!.. и вотъ, гонясь
             За швырью летной, рысь -- либо на дрянѣ,
             На мертви крюкъ свой отупляй съ натугъ!
             Чего жь теперь мнѣ, старой обезьянѣ?
             Смѣкалъ ли ранѣ о такомъ изъянѣ?
             Да, упустилъ сокровище изъ рукъ...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             Насильно взято... гдѣ жь свои права
             Я предъявлю? въ насильствѣ у кого же
             Пожалоблюсь? ухъ! знобь деретъ по кожѣ.
             Ну стая жь ты башка -- не голова!
             Безмозглый же ты хрычъ не старый бѣсъ!
             На старость лучше бы ты въ петлю лѣзъ,
             И стоишь!.. все испортилъ чортъ, и самъ
             Себя живьёмъ употребилъ во зло.--
             Глупцу любезничать на умъ взбрело,
             Помолодечествовать вздумалъ тамъ,
             Откуда въ срамъ огрѣли по пятамъ.
             Да, если блажь найдетъ на мудреца
             Смудряться надъ немудростью ребячей.
             То впрямь сглупитъ, и глупостью ходячей
             Потомъ промаетъ вѣкъ свои до конца.
   

ЭПИЛОГЪ.

ПЕЩЕРЫ, ДУБІРОВЫ, СКАЛЫ,
пустыни.

АНАХОРЕТЫ и ОТШЕЛЬНИКИ.

ХОРЪ.

                       Зыблетъ дремучій боръ,
                       Высь тяготѣетъ горъ.
                       Тихо средь темныхъ норъ;
                       Роютъ въ землѣ- просторъ
   
                       Корни маститыхъ древъ;
                       Хищный губитель левъ
                       Свой усмиряетъ зѣвъ,
                       Свой укрощаетъ ревъ;
   
                       Рѣетъ изъ лѣси въ лѣсъ
                       Міръ поживотный весь.
                       Чтитъ нерушимо днесь
                       Мѣсто святое здѣсь.
   

ОТЕЦЪ-БЕРНАРДЪ.

                       Лучъ возлюбляется.
                       Духъ окриляется --
                       Въ свѣтъ устремляется j
                       Грудь истязается,
   
                       Стрѣлы идутъ въ меня,
                       Копья бодутъ меня,
                       Молніи жгутъ меня --
                       Громы побьютъ меня!
   
                       Все жь человѣчное
                       Въ мірѣ протечное?
                       Благо конечное --
                       Житіе вѣчное.
   

ОТЕЦЪ-ЮЛІЙ

             Какъ бездна тверди подъ ногами
             Въ глуби всей тяжестью лежитъ.
             Какъ водъ источникъ рукавами
             Шумя въ одинъ притокъ бѣжитъ,
             Какъ отъ земли густая пуща
             Крѣпясь сама собой стоитъ --
             Такъ и любовь небесъ могуща,
             Все продолжаетъ, все живитъ.
   
             Вокругъ меня въ тревогѣ дикой
             Клокочетъ бездна, воетъ лѣсъ;
             Но въ благотворности великой
             Все то одна любовь небесъ.
             Пройдутъ ли долу шумомъ волны
             И почву злакомъ возрастятъ;
             Пробьетъ ли воздухъ пламя молніи
             И поземъ свой изчадитъ ядъ.
   
             То сила вѣщая той силы,
             Что все творя вращаетъ насъ.
             О, если бъ громъ мой духъ остылый
             Въ груди и нутрь мою потрясъ,
             Гдѣ горемъ онъ во мракъ разбитый
             Не зритъ стези на правый путь...
             Творецъ! моленію внемли ты,
             Созижди духъ, облегчи грудь!
   

ОТЕЦЪ-ФРАНЦИСКЪ,

             Тамъ облачко вдругъ въ вышинѣ
             Склубляется -- клонитъ ко мнѣ,
             Смотрю я и въ груди свѣтлѣй;
             Ахъ. зрю я блаженныхъ дѣтей!
   

ПΡАВЕДНЫЕ МАЛЮТКИ
низпаряютъ.

             Повѣдай намъ, отче, кто мы?
             Повѣдай намъ, добрый, что мы?
             Блаженные мы житіемъ,
             Смиренные мы бытіемъ.
   

ОТЕЦЪ-ФРАНЦИСКЪ.

                       Дѣти! полночью раждались.
                       Въ полумысли духа бысть,
                       Роду-племени не дались,
                       Стали ангеловъ корысть.
                       Близко вы любви отецкой:
                       Васъ привѣтствую -- сюда!
                       Но, въ пустынѣ, жизни свѣтской
                       Нѣтъ блаженнымъ ни слѣда.
                       Расположитесь въ мое зрѣнье,
                       Какъ своимъ прозрите имъ
                       Здѣсь, въ святое запустѣнье,
                       По стремнинамъ вѣковымъ!-

въ духѣ малютокъ.

                       Горы, скалы, лѣсъ -- за мною
                       Водопадъ свергаясь въ круть
                       Неизмѣрной быстротою
                       Сокращаетъ мѣрный путь.
   

МАЛЮТКИ,
въ духѣ отшельника.

             Здѣсь старцамъ отцамъ все велико,
             Здѣсь малымъ малюткамъ все дико;
             Ты старче -- намъ здѣсь по свести:
             Ты добрый, скорѣй насъ пусти!
   

ОТЕЦЪ-ФРАНЦИСКЪ

                       Такъ туда вы вознеситесь.
                       Непримѣтно возраститесь,
                       Вѣчнымъ свѣтомъ осѣнитесь.
                       И предъ Богомъ укрѣпитесь!
                       Душъ безсмертныхъ насыщены
                       Къ вольномъ прядаетъ эфирѣ:
                       То блаженства откровенье,
                       То завѣтъ о вѣчномъ мірѣ.
   

          ПРАВЕДНЫЕ МАЛЮТКИ.

                       На святость спасаемы
                       Свѣтлымъ ученьемъ --
                       Горѣ лётъ направимъ мы
                       Всѣ съ восхищеньемъ!
                       Святое восхвалимъ мы
                       Радостнымъ пѣньемъ;
                       Въ кого уповаемъ мы
                       Узримъ воззрѣньемъ:
   

ДУХИ СВѢТА
несутъ душу Фауста.

                       Спасенъ живаго чистый членъ
                       Отъ злаго пораженья!
                       Но всякій борющійся тленъ
                       Не пройдетъ искупленья;
                       Любовь небесная въ него
                       Низпала вѣчнымъ спѣтомъ,
                       И встрѣтилъ чинъ святой его
                       Спасительнымъ привѣтомъ.
   

БЛАЖЕННЫЕ ДУХИ

                       Этотъ цвѣтъ, взращенный холей
                       И любовью трудницъ правыхъ.
                       Намъ помогъ снятою волей
                       Членъ тотъ вырвать у лукавыхъ,
                       Подвигъ свой мы окончали,
                       Дѣло въ благѣ совершилось?
                       Окаянныхъ цвѣтомъ гнали,
                       Окаянство расточилось; --
                       Вмѣсто пытки безпощадной
                       Огнь ихъ мучилъ соотрадно,
                       А старѣйшина ихъ жадно
                       Былъ проникнутъ наипаче --
                       Возликуйте! мы въ удачѣ
   

ДУХИ ХРАНИТЕЛИ.

                       Я персть его земная
                       Подъ нашею охраной.
                       Безжизненность плотская
                       Угнетена поганой
                       Стихіей, неразлучна
                       Отъ гнета некощнаго.
                       Ее намъ несподручно
                       Отъединить отъ злаго;
                       Она жь отъединится
                       Вселюбящею силой,
                       Она жь не сокрушится
                       Тяжелою могилой.
   

БЛАЖЕННЫЕ ДУХИ.

                       Въ высшемъ пареніи
                       Видимъ въ движеніи
                       Облачковъ грудки --
                       Вотъ проясняются,
                       Къ намъ приближаются
                       Духи -- малютки:
                       Въ мракѣ родилися,
                       Въ свѣтѣ явилися
                       Чисты -- душами.
                       Вѣчность готовая,
                       Радость имъ новая
                       Будетъ межъ нами.
   

ПРАВЕДНЫЕ МАЛЮТКИ.

                       Чистые младостью,
                       Рады вамъ радостью
                       Въ тихой святынѣ:
                       Святость привѣтная.
                       Жизнь благодѣтная
                       Дѣтямъ отнынѣ.
                       Духъ окриляется,
                       Въ вѣкъ просіяется
                       Въ ангелемъ чинѣ.
   

ОТЕЦЪ-ΜΑΡΙΑНЪ ПРЕМУДРЫЙ
подъ лазурною сѣнію.

                       Я духомъ къ возмездной
                       Стремлюсь благостынѣ,
                       Зрю женственны-лики
                       Парятъ надъ главой!
                       Подъ радугой звѣздной
                       Царица въ срединѣ,
                       И свѣточъ толикій
                       Окрылъ ликъ святой.
   
                       Высшая міра царица!
             Дай мнѣ, подъ сѣнью лазурной,
             Ликъ твой узрѣть сокровенный,
             Милость принять уготовь!
             Что мнѣ на сердцѣ таится,
             Что на душѣ лежитъ бурной,
             Все то тебѣ, вожделенной,
             Все то святая любовь.--
             Духъ непопранный живится
             Вдругъ предъ сіяющимъ ликомъ.
             Пылъ очистительный тише
             Въ груди предъ окомъ твоимъ.
             Дѣва, вселенной царица, --
             Матерь въ значеньѣ великомъ,
             Ты, что сіяешь превыше,
             Сниди къ моленьямъ моимъ!
   
                       Къ подножію трона
                       Царицы верховной
                       Души покаянья
                       Въ эфирѣ текутъ;
                       Съ усердьемъ преклона
                       Въ напасти грѣховной
                       Волны упованья
                       Прощенія ждутъ.
   
             Ты возсѣдишь несмущона!
             Грѣшницы вѣрой духовной
             Въ милость твою и даянья
             Вкупѣ надежду имутъ.
   
             Скоро въ порокъ увлеченье,
             Долго и трудно спасенье, --
             Мощность грѣха безотвязна;
             Кто же въ порокъ не впадалъ?
             Скользко житья прехожденье,
             Круто и шибко паденье, --
             Кто же плотскаго соблазна
             Въ плоти живя избѣжалъ?
   

КАЮЩІЯСЯ.

                       Ты горѣ царствуя,
                       Милости дарствуя
                       Грѣшнымъ земли --
                       Намъ всеблаженная
                       Ты, безсравненная,
                       Намъ ты внемли!..
   

ПЕРВАЯ.

             Какъ съ сердобольемъ на нози
             Богомъ явленному Спасу
             Мѵромъ изсякнули слезы
             Въ зло Фарисееву гласу,
             Какъ осушала власами
             Части свитыя съ мольбами,
             Какъ помазала елеемъ
             Передъ не внемлющимъ дѣемъ.
   

ВТОРАЯ.

             Какъ у студенца, гдѣ стадо
             Слалъ Авраамъ къ водопою,
             Богомъ явленное надо
             Жаждь утолилъ ключевою
             Благой изъ мірска-сосуда.
             Какъ чудотворно оттуда
             Вѣчный потокъ истекаетъ.
             Святостью міръ напояетъ --
   

ТРЕТЬЯ.

             Какъ указала пустыни
             Грѣшницѣ мышца святая
             Богомъ явленнаго сына,
             Долгій обѣтъ завѣщай --
             Какъ въ четыредесять лѣта
             Тайна свершилась обѣта.
             Какъ изъ пустынь протекала,
             Бытость въ пескѣ написала --
   

ВСѢ ТРОЕ.

             Такъ ты, владычица свѣта,
             Падшимъ душамъ на прощенье
             Стала прощенымъ доступна,
             Внемлешь моленіямъ ихъ;
             Такъ отпусти ты и этой
             Доброй душѣ прегрѣшенье,
             Коя незнамо преступна
             Противъ даяній твоихъ!
   

КАЮЩАЯСЯ,
въ житействѣ Гретхенъ.

                       Склони, склони
                       Ты щедродарная,
                       Ты свѣтозарная
             Свой образъ къ радостямъ моимъ!
   
                       Взгляни, взгляни!
                       Давно полюбленный,
                       Во тьму погубленный
             Онъ воротился въ свѣтъ благимъ --
   

ПРАВЕДНЫЕ МАЛЮТКИ.

                       Онъ въ свѣтъ притекаетъ,
                       Крѣпчаетъ, взрастаетъ
                       Святой благостыней;
                       Его ждали въ эти
                       Селенья мы, дѣти:
                       Онъ станетъ отнынѣ
                       Младыхъ наставитель
                       Учитель -- водитель
                       Но вѣчной святынѣ.
   

КАЮЩАЯСЯ
Гретхенъ.

             Пришлецъ, себѣ едва примѣтный.
             Небеснымъ хоромъ окружонъ --
             Не чуетъ въ купѣ благосвѣтной
             Какъ жизнью новой освѣжонъ.
             Взгляни, какъ узы онъ земныя,
             Покровъ житейскій разорвалъ
             И облаченный въ свѣтъ младыя
             На вѣкъ онъ силы воспринялъ!
             Ахъ, дай его мнѣ въ наученье --
             Онъ столь сіяньемъ ослѣпленъ!
   

ГЛАСЪ

             Несись же въ высшее паренье!
             Коль узрятъ, не отстанетъ онъ.
   

ОТЕЦЪ-МАРІАНЪ ПРЕМУДРЫЙ,
молится ницъ.

                       Взоры воздѣньте къ спасающей
                       Къ ней, въ полнотѣ упованья,
                       Грѣшныя души прощающей
                       Всѣмъ въ чистотѣ покаянья!
                       Сердцемъ и мыслію чтимая
                       Матерь-царица да будетъ;
                       Дѣва -- всевѣчно хвалимая,
                       Въ благѣ и славѣ пребудетъ
   

НЕВИДИМЫЙ ХОРЪ.

                       Что переходчиво.
                       Только сѵмволъ;
                       Что ненаходчиво --
                       Геній нашолъ.
                       Все неизречное
                       Здѣсь онъ изрекъ:
                       Женственно вѣчное
                       Свято во вѣкъ.

КОНЕЦЪ.

   

ИМЕНА ОСОБЪ,
благоволившихъ подписаться на полученіе предлежащей книги.

   Свѣтлѣйшій Князь Александръ Аркадіевичъ Италійскій, Графъ Суворовъ-Рымникскій, Рижскій Военный Губернаторъ и Генералъ Губернаторъ Лифляндскій, Эстляндскій и Курляндскій -- 2
   
   Акишевъ, Шт. Кап. -- 1
   Алифановъ П. М. -- 3
   Алифановъ Е. М. -- 1
   
   Графъ Карлъ Борхъ -- 1
   фонъ Брокель Гаральдъ Владим., Колл. Сов. -- 1
   Барклай де-Толли Эдвардъ, канд. Правов. -- 1
   Бадаевъ Алексѣй Семен., Капитанъ; въ Камсковоткинскомъ Зав., Вятск. Губ. -- 1
   Бельхергъ Карлъ Ив., Тит. Сов. -- 1
   Бельхергъ 2 -- 1
   Бакалдинъ Bac. Александр. --2
   Брахманъ Вильгельмъ -- 1
   Блохинъ Вас. Демент., купецъ Екатеринбургскій -- 2
   Беренсъ Е., Губ. Секр. -- 1
   Баташковъ В. В. -- 1
   Байкинъ И. К. -- 1
   Большековъ С. -- 1
   
   Врангель Романъ Егоровичъ, Генералъ-Лейтенантъ -- 1
   Версиловъ Андрей Павловичъ -- 1
   Виллонъ Карлъ Феодоровичъ, Подполковникъ -- 1
   Верманъ Варвара Павловна. урожд. Купреянова -- 2
   Вильмъ Шарлотта Карловна, Г-жа Колл. Асессорша -- 1
   В-- П. А. -- 1
   Вестборгъ, Г-нъ Бургомистръ -- 2
   фонъ Вейсенфельдъ Владим. -- 1
   Вильмъ Карлъ Андр. -- 1
   Вильмъ Никол. Андр. -- 1
   Вальницкій Н. -- 1
   Вейсъ Теодора -- 1
   Вороновъ Прапорщ. -- 1
   Волгинъ С. -- 1
   Вилошевъ Иванъ -- 1
   Виноградовъ Феод. Петр. -- 1
   Великановъ Денисъ -- 1
   
   Гессе Иванъ Христіановичъ, Дѣйствительный Статскій Совѣтникъ -- 2
   Грошопфъ, Крлл. Сов. -- 1
   Геипенеръ Н. -- 1
   Гернгросъ Н. -- 1
   Гартунгъ, Прав. Канц. Стр. Комм. -- 1
   Гарденакъ, Архитекторъ -- 2
   Гальмейстеръ -- 1
   Ганъ, Гражд. Инж. -- 1
   Гапотелъ Петръ Ивановичъ -- 1
   Горшковъ Александръ Борис., Штаблекарт; въ Богословѣ, Перм. Губ -- 1
   Гольдгаммеръ -- 1
   фонъ Горстъ, Колл. Рег. -- 1
   Гросманъ, Г-нъ чиновн. -- 1
   Гунъ Рудольфъ Оттов. -- 1
   Глаголевъ Александръ -- 1
   
   Доппельмаиръ Гавріилъ Гавриловичъ, Дѣйствительный Статскій Совѣтникъ -- 1
   Долматовъ Иванъ Александровичъ -- 1
   Дубровинъ, Колл. Секр. -- 1
   
   Жилинскій Г. -- 1
   
   Графъ Зибертъ, Генрихъ -- 1
   
   Баронъ Икскуль-Гильденбондъ, Полковникъ -- 1
   Баронъ Икскуль Юл. Карл., Тит. Сов -- 1
   Баронъ Икскуль, Инж. Подпоручикъ -- 1
   Измайловъ, Подполковникъ -- 1
   
   фонъ Кубе Леонтій Ивановичъ. Дѣйствительный Статскій Совѣтникъ -- 2
   Купреяновъ Павелъ Яковлевичъ, Генералъ-Лейтенантъ -- 2
   Графъ Келлеръ -- 2
   Каменскій Иванъ Осиповичъ, Статскій Совѣтникъ -- 1
   фонъ Китеръ Конст. Александровичъ, Колл. Сов. -- 1
   фонъ Китеръ А. А., Профессоръ Докторъ; въ С. П. Б. -- 1
   Кенигъ Богданъ Ивановичъ, Подполковникъ; въ Богословѣ Перм. Губ. -- 1
   фонъ Клейнъ -- 1
   Карповъ Николай Павловичъ, Подполковникъ; въ Богословѣ, Перм. губ. -- 1
   Клеггъ О. -- 1
   Комаровъ К., Тит. Сов.; въ Богословѣ, Перм. губ. -- 1
   фонъ Крузенштернъ Теодоръ -- 1
   Компрехтъ -- 1
   Кригеръ К. Р. -- 1
   Калита, Прапорщ. -- 1
   Камаринъ -- 2
   Клау Иванъ, Губ. Секр. -- 1
   Кульманъ Гуго -- 1
   Кильдышь Михаилъ -- 1
   Кижеуровъ Пав. Д -- 1
   Кислиткинъ А. -- 1
   Константиновичъ -- 1
   
   Лиліенфельдъ Феодоръ Андреевичъ, Статскій Совѣтникъ -- 2
   Лингенъ Александръ Ивановичъ, Генералъ-Лейтенантъ -- 1
   Лалетинъ, Шт. Кап.; въ Богословѣ, Перм. губ. -- 1
   Лангъ Феодоръ -- 1
   Леонтьевъ Александръ -- 1
   Лисицмнъ Алекс. Ив. -- 1
   Ланцовъ Ив. Яковл. -- 1
   Лаврентьевъ А. -- 1
   Лопапинскій Колл. Рег. -- 1
   Лебедевъ Ф. -- 1
   Логиновъ И. -- 1
   
   Мердеръ, Адъютантъ Поручикъ -- 1
   Михаэлисъ, Секр. Пал. Имущ. -- 1
   Мончановичъ Флор. Григ., Инж. Капитанъ -- 1
   Мейеръ Феод. Андр. Тит. Сов. -- 1
   Маяковъ Н. Г -- 1
   Мицкевичъ А. -- 1
   Миттельштрасъ Отток. Авг. -- 1
   Моръ Ф. ,Г-нъ чиновникъ -- 1
   
   Напіерскій, Секр. Губ. Правл. -- 1
   Несадомовъ В. Т -- 1
   Нѣмчиновъ А. -- 1
   
   Обакевичъ Я. -- 1
   Ораповскій, Тит. Сов. -- 1
   Ореніусь, Колл. Секр. -- 1
   Овчиниковъ Ив. Петр.; въ Богословскомъ Заводѣ -- 1
   
   Петерсонъ, Петръ Петровичъ -- 2
   Пассекъ, Подполковникъ Генер. Штаба -- 1
   Графъ Платеръ А., Г. С. -- 1
   Пезе-де-Корваль Н. -- 1
   Перелыгинъ, Тит. Сов. и Кавалеръ -- 1
   Папинъ Пан. Кузм. -- 2
   Поповъ Павл. Сав. -- 2
   Пфабъ Е. Н. -- 2
   Патрикеевъ, Тит. Сов. -- 1
   Петраковъ Як. Андр -- 1
   
   фонъ Рейхардъ Архипъ Борисовичъ, Полковникъ -- 2
   фонъ Рейхардъ Іос. Арх., Колл. Секр. -- 1
   Редеръ Альбинусъ, Секр. Пр. Общ. Пр. -- 1
   Редеръ Эдуардъ, Колл. Секр. -- 1
   Романовъ Вас. Ипат., Полковникъ; въ Камсковоткинскомъ Зав., Вятск. Губ -- 1
   Рубцовъ, Инж. Поручикъ. -- 1
   Рудаковъ, Колл. Секр. -- 1
   Рудаковъ Павелъ -- 1
   Руновъ Николай -- 1
   Рущицъ Алекс. Лит., Губ. Секр. -- 1
   Рущицъ Карлъ -- 1
   Roschinski Johann in Granau, Екатериносл. губ. -- 1
   
   Сухановъ, Dr. -- 1
   Свиртумъ Людом., Губ. Секр. -- 1
   Стелландо-де-Капачіо -- 1
   Савицкій П., Колл. Рег. -- 1
   Соколовъ Гр. -- 1
   
   Тидебель Л. Л. -- 1
   Твердинскій Андр. Петр -- 1
   Тальбертъ -- 1
   Тальбергъ К. -- 1
   Топорковъ Пав. Ив.; въ Богословѣ, Перм. губ. -- 1
   Томсонъ. Г-нъ учитель -- 1
   Терешенковъ И. Д. -- 1
   Теренковъ А. -- 1
   Терентьевъ М. -- 1
   
   Улрихъ Готфридъ -- 1
   
   Баронъ Фиркесъ -- 1
   Фе, Надв. Сов. -- 1
   Фонвизинъ, Адьютантъ Ротмистръ -- 1
   Фридландеръ Феодоръ Карловичъ -- 2
   фонъ Фрей, Шт. Кап. -- 1
   Франкъ Константинъ -- 1
   Фроммъ, Г-нъ учитель -- 1
   Фогель Юліусъ -- 1
   Френкель -- 1
   
   Хархевъ, Инж. Прапорщ..-- 1
   Халтуринъ Ник. Павл. -- 1
   Хомиховскій И., Губ. Секр. -- 1
   
   Циммерманъ Влад. Никол. -- 1
   Циммерманъ А., Губ. Секр. -- 1
   
   Чорба Андрей Васильевичъ, Дѣйствительный Статскій Совѣтникъ -- 1
   
   Шварцъ, Г-нъ Первенств. Бургомистръ -- 1
   Штенеръ Борисъ Феодоровичъ -- 1
   Шульцъ Ив. Ив., Полковникъ въ Екатеринбургѣ -- 1
   Штофрегенъ Рейнгольдъ, Магистръ. -- 1
   Штофрегенъ Августъ -- 1
   фонъ Штейнъ Егоръ Андр., Поруч. -- 1
   фонъ Штейнъ Германъ -- 1
   Г-жа Шелухина Александра Алексѣевна -- 1
   Шелухинъ Конст. Тим. -- 1
   Г-жа Шутова Варвара Васильевна -- 1
   Шутовъ Серг. Игн. -- 3
   Шуваловъ Игн. Петр. -- 2
   Шелухинъ Венедиктъ -- 1
   Шведе А., Г-нъ художн. -- 1
   Шабловскій, Губ. Секр. -- 1
   Шипилло, Гражд. Инженеръ -- 1
   Шляховъ, Прап. -- 1
   Шварцъ А. -- 1
   
   Эссенъ Максимъ Антоновичъ, Дѣйствительный Статскій Совѣтникъ -- 2
   Энгельгардъ, Г-нъ Архитекторъ -- 1
   Леви Дмитрій Матвѣевичъ, Статскій Совѣтникъ -- 1
   Зелеръ Карлъ, Г-нъ Dr. -- 1
   Cавастѣевъ Петръ Ивановичъ, Пот. Поч. Гражд. -- 1
   Большаковъ Ив. Макар -- 1
   Перницъ Феодоръ Еремѣевичъ, Потомств. Почетный Гражданинъ -- 8
   де-Брэйнъ Александръ -- 1
   Moдинъ Никол. В. -- 1
   Спренгеръ, Колл. Секр. -- 1
   Спрингеръ Л. -- 1
   Непѣнинъ, Г-нъ Пом. Арх. -- 1
   
ign="center">

ЗАБОТА продолжая

   Рабъ нерѣшительности, онъ безпрестанно предпринимаетъ и раздумываетъ, хватается за жалкія полумѣры, колеблется между упованіемъ и отчаяніемъ, томится въ безполезной съ самимъ собою борьбѣ, и не трогаясь съ мѣста, предвкушаетъ заранѣ, не смотря на все свое щастіе, муки адскія.
   

ФАУСТЪ

   Такъ, злобные, терзаете вы родъ человѣческій! Отъ демоновъ, я знаю, избавиться трудно -- духовныя узы неразрѣшимы; но твоей власти, забота, я никогда не признаю.
   

ЗАБОТА

   Испытай ее на прощаньи! Другіе бываютъ слѣпы во всю жизнь; ты, Фаустъ, ослѣпни передъ смертью!

дуетъ на Фауста.

ФАУСТЪ ослѣпшій

   Какая темнота! Но въ душѣ моей тѣмъ свѣтлѣе! Спѣшу исполнить задуманное. Ей, вы, работники, снаряжайтесь, приступайте къ дѣлу, осуществите мои мысли. Готовьтесь всѣ, до послѣдняго -- воля одного даетъ занятіе тысячамъ.
   

Дворъ передъ палатами.

ЛЕМУРЫ, съ факелами, впереди ихъ МЕФИСТОФИЛЬ, какъ надсмотрщикъ.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Ей, вы, жилами связанныя кости!
   

ЛЕМУРЫ

   Готовы! намъ, кажется, отводится новое владѣніе; вотъ колья и цѣпь -- что нужно мѣрить?
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Обойдется и безъ инструментовъ! Пусть одинъ изъ васъ -- самый рослый -- ляжетъ, а остальные снимутъ съ него на землѣ мѣрку и роютъ продолговатую по той мѣркѣ яму. Изъ палатъ въ могилу -- все одна и та же глупая исторія!
   

ЛЕМУРЫ роютъ и поютъ

   Бывъ парнемъ, я любилъ, любилъ, 29
   Веселый зналъ часокъ,
   И думалъ: вѣкъ мнѣ будетъ пиръ!
   Анъ тутъ-то и крючокъ!
   
   Колдунья-старость шагъ да шагъ --
   Пришла яга съ клюкой,
   И вотъ теперь изволь-ка лѣзть
   Въ могилу на покой!
   

ФАУСТЪ выходитъ ощупью изъ двери палатъ

   Какъ весело слышать стукъ заступовъ, голоса работниковъ! О, стѣсню я море!
   

МЕФИСТОФИЛЬ ветерану

   Незнаетъ онъ, глупецъ, что трудится въ нашу же пользу! Стихіи за насъ, и все это кончится уничтоженіемъ.
   

ФАУСТЪ

   Надсмотрщикъ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Здѣсь!
   

ФАУСТЪ

   Торопись, понуждай людей строгостью и наградами; каждый день извѣщай меня объ успѣхѣ работъ на новомъ каналѣ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ въ поголоса

   Хорошъ тутъ каналъ!
   

ФАУСТЪ

   Тамъ, у горъ, есть гнилое болото. Надобно осушить его, милліонамъ людей доставить мѣсто для жизни если не безопасной, то по крайней мѣрѣ дѣятельной. Я весь предаюсь этой мысли. Послѣдній выводъ мудрости состоитъ вотъ въ чемъ: жизнь и лучшіе дары ея должны быть, въ каждомъ человѣческомъ возрастѣ, наградою безпрерывныхъ трудовъ, ежедневной, опасной борьбы съ препятствіями. О, какъ бы я желалъ жить среди цѣлаго народа такихъ свободно-ревностныхъ дѣятелей! Тогда я могъ бы сказать мгновенію: "не улетай, ты такъ прекрасно -- слѣдъ мой на землѣ не исчезнетъ впродолженіе вѣковъ"!-- Въ предъощущеніи столь высокаго блаженства наслаждаюсь я теперь наивысочайшимъ мгновеніемъ. 30

упадаетъ; Лемуры берутъ его и укладываютъ у могилы.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Его не насыщаетъ никакое удовольствіе, не удовлетворяетъ пока кое благополучіе -- все новыя затѣи! Даже теперь бѣднякъ хочетъ приудержать послѣднее, жалкое, ничтожное мгновеніе! И его, столь мощно мнѣ противустоявшаго, одолѣло время, одолѣла старость! Часы стали --
   

ЛЕМУРЫ

   Стали, безмолвствуютъ какъ полночь! стрѣлка падаетъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Падаетъ -- все совершилось.
   

ЛЕМУРЫ

   Все прошло.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Прошло? глупое слово! зачѣмъ: прошло?-- прошло и ничто -- совершенно одно и тоже! стоить ли же надъ чѣмъ нибудь трудиться? Прошло, то есть какъ будто бы вовсе не существовало! Давай же мнѣ, лучше, всегдашнее, совершенное ничтожество!
   

ЛЕМУРЫ кладутъ тѣло въ могилу

   Тѣсенъ домъ и не убранъ; взятая на прокатъ утварь возвращена займодавцамъ; тебѣ же, нѣмой гость, и этого довольно!
   

МЕФОСТОФИЛЬ

   Тѣло лежитъ; если же захочетъ улетѣть духъ, тотчасъ предъявлю ему написанное кровью мое право! Теперь, однако, есть много средствъ отжилить у чорта душу -- надобно позвать помощниковъ, а то, пожалуй, еще упуститъ!
   Худо намъ стало -- нельзя положиться ни на давнишнее право, ни на старинный обычай! Бывало -- чуть вылетѣлъ послѣдній вздохъ, и душа уже въ когтяхъ моихъ; теперь же, вотъ, она медлить, ждетъ пока будетъ выгнана изъ тѣла враждующими между собою стихіями! Трудись, хлопочи, а потомъ еще пойдутъ вопросы: когда, какъ, гдѣ?
   Ну, сюда, рогатые молодцы! несите съ собою и адскую пасть!

появляется множество уродливыхъ чертей; въ сторонѣ разверзается пылающая пасть.

   Охъ, да какъ она зіяетъ! какъ тамъ, внутри, клубится пламя! какъ барахтаются осужденные! А живые грѣшники все это почитаютъ обманомъ!
   Вы, толстяки, караульте по землѣ, а вы, долговязые, вверху, чтобъ душа никуда ускользнуть не могла.

въ вышинѣ появляется сіяніе.

НЕБЕСНЫЕ ДУХИ

   Несите, вѣстники неба, несите грѣшнику прощеніе Всемилосердаго! Разлейте на всѣ существа дѣйствіе вашего присутствія
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Что за противные звуки? что за сіяніе? А, летятъ тѣ, которые у меня отняли уже не одну добычу! Вы, черти, держите ухо остро!
   

НЕБЕСНЫЕ ДУХИ разсыпаютъ разцвѣтшія бѣлыя розы

   Разсыпайтесь, живительныя розы небесной Любви, розы вышней Благодати! несите почившему вѣсть спасенія, вѣсть рая!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Что вы вертитесь, черти! Пусть ихъ сыплютъ! Вы только подуйте, какъ разъ цвѣтки засохнутъ! Вотъ такъ -- нѣтъ, не такъ, полно! Эхъ, ни въ чемъ вы не знаете мѣры -- такъ дунули адской атмосферой, что цвѣтки загорѣлись и падаютъ на васъ же!--
   Крѣпитесь, говорю вамъ, ее пугайтесь! Ахъ трусы, негодяи! вертятся, кувыркаются какъ шальные, и вотъ всѣ до единаго въ адъ улепетнули! Я однако не изъ такого десятка --

отбиваешь летящія на него розы

   Прочь, вы, блудящіе огни! прочь, говорю вамъ! охъ, да какъ жжетъ мнѣ затылокъ!
   

НЕБЕСНЫЕ ДУХИ

   Удаляйтесь отъ несроднаго вамъ: любовь пріемлетъ только любящихъ.
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Какая жара -- пуще адской, точно какъ на сердцѣ у безнадежно-влюбленнаго! Но что со мною? зачѣмъ я гляжу на нихъ? зачѣмъ ихъ проклинать не йогу? Малые малютки! охъ, да попаду я черезъ нихъ въ дураки! А какіе они хорошенькіе! Да приблизьтесь, улыбнитесь мнѣ!
   

НЕБЕСНЫЕ ДУХИ

   Сіяй свѣтло, пламя Любви! заблуждшихся обрати къ истинѣ!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Я самъ себя не узнаю, такъ разнѣжился! но нѣтъ, это пустяки! прочь, морока любви прочь, вотъ я опять прежній Духъ-отрицатель!
   

НЕБЕСНЫЕ ДУХИ

   Возноситесь, хваля и славя Бога!

улетаютъ съ безсмертною частію Фауста.

МЕФИСТОФИЛЬ

   Гдѣ они? Умчались, унесли добычу! пропало мое сокровище, завѣщавшаяся мнѣ душа! прошью безвозвратно! И виноватъ самъ я, глупецъ, пошлый дуракъ не смотря на всю свою опытность! 31
   

Скалистыя горы.

АНАХОРЕТЫ, въ палаткахъ, разсѣянныхъ между скалами и лѣсомъ.

ХОРЪ

   Мирно пребываемъ мы здѣсь, въ убѣжищѣ святой Любви и созерцанія! здѣсь кротки даже лютые звѣри.
   

PATER EXSTATICUS

   Проникни меня, пламенное ощущеніе восторга! придите, муки, истязанія, очистите меня отъ всего бреннаго, ничтожнаго, да возсіяетъ душа моя чистою Любовію!
   

PATER PROFUNDUS

   Оживи, Боже, душу мою святою Любовію, какъ влага живитъ растѣнія! Очисти мысли и сердце мое, какъ бури очищаютъ воздухъ!
   

PATER SERAPHICUS

   Что за облачко носится надъ вершиною лѣса? ахъ, точно, это сонмъ юныхъ безплодныхъ!
   

ХОРЪ БЛАЖЕННЫХЪ МАЛЮТОКЪ

   Скажи отецъ, кто мы? куда летимъ мы, щастливые уже тѣмъ, что существуемъ -- существованіе такъ пріятно!
   

PATER SERAPHICUS

   Рожденные во мракѣ, съ чувствами еще не развившимися, вы были потеряны для нашихъ родителей, но сохранены для небесъ. Вы, однако, ощущаете присутствіе мое, близость существа любящаго; хотите ли моими очами взглянуть на землю, еще вами невиданную?

воспринимаетъ въ себя малютокъ

   Вотъ скалы, лѣса, воды.
   

МАЛЮТКИ

   Прекрасно, но мрачно. Пусти насъ, отецъ!
   

PATER SERAPHICUS

   Летите, растите духомъ, питайтесь Любовію, созрѣвайте для блаженства.
   

МАЛЮТКИ уносясь въ вышину

   Полны упованія, радостно ждемъ мы обѣтованнаго.
   

ЧИСТЫЯ ДУХИ вознося въ вышину безсмертную часть Фауста

   Избавленъ отъ злаго благородный членъ духовнаго міра! Безпрерывно-ищущій можетъ быть искупленъ -- его не оставитъ Любовь всевышняя!
   

МЛАДШІЕ ЧИСТЫЕ Д.УХИ

   Мы разсыпали розы, взращенныя кающимися грѣшницами; въ страхѣ убѣжали кромѣшные, и онъ спасенъ отъ власти лукаваго.
   

ДУХИ БОЛѢЕ СОВЕРШЕННЫЕ

   Но только одна небесная Любовь отдѣлить отъ него слѣды земнаго, возвратитъ ему чистоту совершенную.
   

МЛАДШІЕ

   Смотрите! блаженные малютки освобождаютъ уже отъ тяжести всего, принадлежащаго праху, возлегаютъ къ покой жизни. Да присоединится и онъ къ юному хору.
   

МАЛЮТКИ

   Съ радостію принимаемъ духъ, отъ узъ бренныхъ освобождаемый.
   

DOCTOR MARIANUS на вершинѣ горы

   Здѣсь не стѣсненъ взоръ и возвышеннѣе чувствуетъ себя душа. Вижу: въ высотѣ парятъ покаявшіяся грѣшницы, а надъ ними, увѣнчана короною изъ лучезарныхъ звѣздъ, сіяетъ Великая Посредница.
   Владычица міра! Удостой меня своего лицезрѣнія, наполняющаго душу сладостію несказанною! Ты, Всечистая, преклоняетъ взоръ къ молящимся Тебѣ съ упованіемъ, Ты подъемлешь падшихъ, не могущихъ возстать собственными силами. И кто изъ смертныхъ не падалъ? Кто не нуждался въ Твоемъ предстательствѣ, достославная Дѣва-Матерь!
   

MATER GLORIOSA появляется въ вышинѣ.

ХОРЪ КАЮЩИХСЯ ГРѢШНИЦЪ

   Внемли намъ, Благая! не оставь насъ, Милосердая!

Magna peccatrtx, Mutier samaritana и Maria Aegyptiaca составляютъ хоръ.

ХОРЪ

   Ты, неотринувшая великихъ грѣшницъ, искренне покаявшихся! прости и этой, забывшейся только единожды, по незнанію!
   

КАЮЩАЯСЯ, которая на землѣ называлась: Гретхенъ

   Склони, Всеславная, взоръ свой къ моей радости! Возвращается, очищенный, тотъ, кому на землѣ я отдала сердце.
   

БЛАЖЕННЫЯ МАЛЮТКИ

   Онъ растетъ, переростаетъ насъ, будетъ нашимъ руководителемъ.
   

КАЮЩАЯСЯ (Гретхенъ)

   Какъ онъ освобождается отъ всѣхъ покрововъ, какъ возстаетъ въ первоначальной юношеской силѣ! Позволь мнѣ, Милосердая, быть наставницей его, еще ослѣпленнаго сіяніемъ новой жизни.
   

MATER GLORIOSA

   Возносись со мною въ вышнія сферы. Если онъ ощущаетъ твое присутствіе, то послѣдуетъ за нами.
   

DOCTOR MARIANUS падая ницъ

   Вознесите, всѣ кающіеся, взоръ вашъ ко взору Милующей. Не оставь насъ, Всечистая Владычица!
   

CHORUS MYSTICUS

   Все преходящее есть только сѵмволъ: здѣсь достигается казавшееся недостижимымъ, совершается невыразимое; сюда возноситъ насъ вѣчно-женственное. 32

КОНЕЦЪ

   

ПРИМѢЧАНІЯ

КО ВТОРОЙ ЧАСТИ.

   1. Хоръ сокращенъ не мною. Монологъ Фауста переведенъ вполнѣ. Въ подлинникѣ онъ написанъ такъ называемыми terza rima, т: е: пятистопными стихами, по три стиха на одну риѳму.
   2. Сцена эта составляетъ около 350-ти риѳмованныхъ стиховъ, 4-хъ и 5-ти стопныхъ. Въ ней есть нѣсколько остротъ, довольно рѣзкихъ.
   3. Маскарадъ сокращенъ значительно, во мыслей пропущено не много, и то неважныхъ. Для примѣра, вотъ точный переводъ пѣсни цвѣточницъ (послѣ первой рѣчи Герольда):
   "Чтобы пріобрѣсти ваше одобрѣніе, нарядились нынѣшней ночью мы, молодыя Флорентинянки, и вмѣшались въ пышную свиту нѣмецкаго Двора."
   "Темныя кудри наши украшены блестящими цвѣтами; шелковыя нити, шелковыя кисти играютъ тоже здѣсь свою роль."
   "Это почитаемъ мы за дѣльное и весьма похвальное: цвѣты наши, блистая искуственно, цвѣтутъ впродолженіе всего года."
   "Всякаго рода цвѣтные лоскутки расположены въ нихъ симметрически: вы можете насмѣхаться надъ той или другой частію; цѣлое же привлекательно."
   "Пріятно смотрѣть на насъ, ловкихъ садовницъ: до такой степени природа женщинъ сродна съ искуствомъ."
   Весь маскарадъ составляетъ болѣе 900 стиховъ.
   4. Все, что курсивомъ говорится о поэтахъ, переведено вполнѣ, безъ всякихъ измѣненіи.
   5. Здѣсь разумѣется самъ Кайзеръ.
   6. Сцена эта составляетъ около 600 стиховъ. Въ ней не мало остротъ.
   7. Отсюда до конца сцена переведена тщательно -- только два или три мѣста выражены съ большею, нежели въ подлинникѣ, сжатостію,
   8. Вотъ еще, для примѣра, близкій переводъ;
   

БѢЛОКУРАЯ ДАМА

   Позвольте, два слова. Видите, какъ чисто мое лицо; но не таково оно бываетъ въ нещастное лѣтнее время; тогда высыпаютъ сотни темнокрасныхъ пятнышекъ и къ досадѣ моей покрываютъ бѣлую кожу. Средство!
   

МЕФИСТОФИЛЬ

   Жаль, что такое свѣтленькое личико дѣлается въ Майѣ пѣгимъ, какъ шкура леопарда! Возьмите лягушечьяго клёку, лягушечьихъ языковъ, смѣшайте, дистилируите старательно въ самое время полнолунія, а когда настанетъ ущербъ, то хорошенько вымажьтесь. Придетъ весна -- веснушки не появятся.
   9. Монологъ этотъ переведенъ вполнѣ.
   10. Въ подлинникѣ каждое лицо говоритъ одинъ пятистопный стихъ, а иное -- два стиха. Послѣ появленіе Елены -- тоже
   11 и 12. Обѣ рѣчи переведены вполнѣ
   13. Въ первомъ Дѣйствіи всего около 1950 риѳмованныхъ стиховъ; размѣръ различный, большею же частію пятистопный.
   14. Сцена эта сокращена, съ удержаніемъ, кажется, всего, значительнаго сколько нибудь и въ какомъ нибудь отношеніи.
   15. Гомункулъ видитъ сновидѣніе Фауста, мечтающаго о Еленѣ.
   16. Здѣсь пропущенъ недлинный разговоръ Мефистофиля съ грифами, основанный въ подлинникѣ на игрѣ: словъ: Greif, грифъ и Greis, старикъ.
   17. Фаустъ въ подлинникѣ начинаетъ свои монологъ такъ:
   "Я не сплю! О, не исчезайте, несравненные образы, если вы и произведены только моимъ взоромъ! Какъ удивительно я проникнутъ! (?) Мечты ли это? воспоминанія ли? И былъ уже однажды такъ ощастливленъ. Среди прохлады густыхъ, тиходвижимыхъ кустовъ прокрадываются воды; онѣ не шумятъ, а чуть журчатъ; со всѣхъ оторопь десятки источниковъ соединяются въ чисто-свѣтломъ, для купанья плоско-углубленномъ мѣстѣ. Влажное зеркало посылаетъ глазу удвоенное изображеніе юныхъ, цвѣтущихъ здоровьемъ красавицъ! толпою онѣ купаются, смѣло плаваютъ, боязливо идутъ въ глубину; наконецъ, вотъ -- крикъ, водяная борьба! Можно бы было, кажется, довольствоваться этой картиною, могла бы досыта насладиться ею мои глаза; но все дальше стремится мой духъ, и взоръ хочетъ проникнуть подъ тотъ нокровъ: богатая сѣнь пышной зелени скрываетъ высокую царицу. Удивительно! вотъ и лебеди" и пр.
   18. Второе Дѣйствіе почти такъ же длинно, какъ и Первое. При сокращеніи рѣчей было приложено всевозможное стараніе не пропустить ничего существеннаго и не затемнить аллегорій, которыя индѣ сами по себѣ уже весьма не ясны.
   19. Разговоръ тутъ писанъ 6-ти стопными ямбами, безъ риѳмы и цезуры; хоры то же безъ риѳмы, но стихами разнаго размѣра, большею частію короткими. Елена начинаетъ рѣчь свою такъ:
   "Многославимая и многопорицаемая, Елена, иду я съ берега, къ которому мы пристали, еще не опомнившись отъ безпрерывной качки волнъ, милостію Посейдона и силою Евроса перенесшихъ насъ отъ Фригійскихъ равнинъ къ отечественнымъ бухтамъ на высоковоздымающихся хребтахъ своихъ.
   Тамъ, ли берегу, Царь Менелай празднуетъ, съ храбрѣйшими изъ воиновъ, свое возвращеніе. Но ты привѣтствуй меня, высокій домъ, построенный Тиндареемъ, моимъ родителемъ, на скатѣ Палладина холма и украшенный имъ паче всѣхъ Спартанскихъ домовъ во время, когда я братски съ Клитемнестрой, съ Касторомъ и Поллуксомъ играя, возрастала. Привѣтствую васъ, желѣзныхъ вратъ растворы" и пр.
   20. Въ подлинникѣ здѣсь не одинъ, а семь разъ Троянки съ бранью говорятъ Форкіадѣ, каждый разъ по одному стиху; она отвѣчаетъ тоже по одному стиху.
   21. Линцей говоритъ стихами риѳмованными и потому-то его рѣчи кажутся Еленѣ столь пріятными.
   22. Тутъ Елена три раза отвѣчаетъ короткими изрѣченіями въ риѳму къ стиху, сказанному Фаустомъ.
   23. Слѣдующія рѣчи, до паденія Евфоріона, писаны короткими стихами -- иныя даже двустопными.
   24. Части хора говорятъ осьмистопными стихами безъ риѳмы, довольно пространно: одно описаніе винодѣлія занимаетъ около тридцати стиховъ. Третье Дѣйствіе короче двухъ предъидущихъ; въ немъ однако болѣе полуторы тысячи стиховъ.
   25. Въ эту рѣчь Мефистофиля сокращены довольно пространные толки о войнѣ и причинахъ войны, о положеніе Кайзера и ходѣ дѣлъ подъ его управленіемъ.
   26. Слѣдующая сцена сокращена весьма значительно -- пропущены подробности распоряженій и самой битвы.
   27. Этой небольшой рѣчью военачальника замѣнена вся сцена Кайзера съ разными сановниками, заключающая въ себѣ раздачу наградъ и нѣкоторыя распоряженія, до Фауста не касающіяся. Въ четвертомъ Дѣйствіи всего стиховъ тысяча.
   28. Въ подлинникѣ старухи называютъ себя: первая -- недостатокъ; вторая -- долгъ. Въ изложеніи "нужда" и "мать долговъ" сказано для ясности.
   29. Пѣсню Лемуровъ Гете заимствовалъ изъ Шекспирова Гамлета -- только отбросилъ третій куплетъ, да нѣсколько измѣнилъ второй.
   30. Это выраженіе переведено слово въ слово: ich geniesse dec höchsten Augenblick. Рѣчи Фауста въ пятомъ Дѣйствіи вообще сокращены весьма немного, съ строгимъ сохраненіемъ мыслей.
   31. Изъ рѣчей Мефистофиля исключены нѣкоторыя подробности; отъ двухъ предпослѣднихъ устраненъ цинизмъ, противный до отвратительности.
   32. Послѣдній хоръ переведенъ слово въ слово; все остальное въ послѣдней сценѣ посокращено. Въ пятомъ Дѣйствіи всего болѣе 1000 стиховъ.

Конецъ примѣчаній.

   

ОБЗОРЪ ОБѢИХЪ ЧАСТЕЙ ФАУСТА.

ОБЗОРЪ

   Преданіе о Докторѣ Фаустѣ было обрабатываемо многими писателями: число сочиненій, которымъ оно послужило основою, простирается почти до полусотни. Фаустъ вездѣ представленъ чародѣемъ, продавшимъ свою душу чорту за мірскія удовольствія и гибнущимь при концѣ условленнаго срока.
   Гете изъ преданія заимствовалъ только имена, да нѣкоторыя незначительныя подробности; касательно же самой сущности предмета онъ возъимѣлъ смѣлую мысль: превратить біографію ученаго колдуна въ исторію внутренней жизни человѣчества -- мысль, которой вполнѣ удовлетворительное развитіе едва ли не превышаетъ силы всякой человѣческой геніяльности.
   Фаустъ писанъ въ многіе присѣсты, съ весьма большими промежутками времени. Главныя сцены Первой Части созданы, отрывчато, 23 лѣтнимъ поэтомъ въ 1772 году и 15 лѣтъ мигомъ оставались нетронутыми. Только 1-го Марта 1788 года Гете писалъ изъ Рима, что прибавилъ къ нимъ еще одну сцену, да составилъ полный планъ піесы. Далѣе дѣло шло такими же прыжками. Первая часть пополнена въ 1801-мъ году и еще пересмотрѣна въ 1806-мъ. Когда именно начата Вторая, въ точности не извѣстно: въ запискахъ своихъ, продолжавшихся до 1823 года, Гете не упоминаетъ о ней вовсе, хотя исчисляетъ тамъ свои работы весьма подробно -- должно, слѣдственно, полагать, что Вторая Часть начата послѣ прекращенія записокъ; окончена же она, какъ увѣряютъ біографы, наканунѣ послѣдней годовщины Гетева рожденія, то есть 27 Августа 1832 года, спустя 60 лѣтъ послѣ того, какъ начальные стихи трагедіи положены было на бумагу.
   Первая Часть при появленіи своемъ въ свѣтъ произвела впечатленіе всеобщее и неслыханно сильное. Исполинскими достоинствами ея были потрясены умы всей читающей Европы; нѣмецкихъ же ученыхъ, философовъ и литераторовъ, объяло изумленіе, смѣшанное съ досадою и ужасомъ: убійственная сатира, пложенная въ уста Фауста и Мефистофиля, не пощадила ни одного факультета, и сверхъ того нѣкоторыя знаменитыя лица узнали себя въ каррикатурахъ, выставленныхъ на посмѣяніе аллегорически. Никто однако -- столь могущественна власть таланта -- никто не посмѣлъ роптать гласно; оскорбленные проглотили пилюлю, смирились и принялись -- толковать Фауста.
   Второю Частію ученые были, напротивъ того, весьма обрадованы, потому что нашли въ ней цѣлый пространный міръ, населенный не столько существами живыми, сколько олицетворенными умозрѣніями. Для толкователей это -- раздолье! Толкованія посыпались со всѣхъ сторонъ, отъ послѣдователей всякихъ философическихъ системъ, такъ усердно, что нынѣ и общая мысль піесы и частности -- значеніе вставныхъ аллегорій, смыслъ выраженій туманныхъ, предметы намёковъ на современность -- все уже объяснено наиподробнѣйшіе; за то -- странное дѣло -- объясненія почти во всемъ между собою несогласны, а часто и совершенно одно другому противурѣчатъ.
   Гдѣ же причина такой разности и даже противуположности выводовъ, извлеченныхъ изъ однихъ и тѣхъ же данностей! Разумѣется, что она должна заключаться или въ самомъ предметѣ, или въ способѣ воззрѣнія на предметъ различными его изслѣдователями. Существуетъ ли, или нѣтъ, относительно Фауста, первый илъ сихъ двухъ случаевъ, мы обстоятельно разсмотримъ ниже; въ существованіи же втораго нельзя, къ нещастію, и сомнѣваться. Страсть все растолковывать, находить во всемъ смыслъ иносказательный, сдѣлалась епидемическою болѣзнію нашего вѣка, одолѣла трудящихся не только на поприщѣ словесности и философіи, ни и въ области наукъ гораздо болѣе точныхъ. Изъ безчисленныхъ тону примѣровъ припомнимъ только, что цѣлый сонмъ писателей, слѣпо подражая разсудительному Нибуру, безпрестанно усиливается всѣ всплошь преданія древности превратить въ символическія басни; припомнимъ еще, что недавно одинъ Французскій астрономъ опередилъ даже самого заносчиваго Дюпюи, объяснилъ почти всю миѳологію посредствомъ созвѣздій и движенія свѣтилъ небесныхъ -- какъ будто древніе видѣли въ цѣломъ мірѣ однѣ только звѣзды, не обращая никакого вниманія на собственныя свои чувствованія и страсти, на всю душевную жизнь человѣчества! Односторонность и пристрастіе такихъ приверженцевъ сѵмволизма превосходитъ всякое вѣроятіе: для нихъ ничего не значить перепутать вѣка и народы, отбросить событіи подъ принятую систему не подходящія, остальныя же устроить на свой ладъ, съ видимой натяжкою, пользуясь всякимъ случайнымъ сходствомъ произшествіи и названій, всякимъ малѣйшимъ правдоподобіемъ, безотчетно и произвольно. И говорунамъ часто вѣрятъ на слово -- у кого достанетъ терпѣнія и охоты повѣрять ихъ собственными изслѣдованіями!
   Естественно, чти при такой наклонности ученыхъ нашего времени, не ушелъ отъ толковъ Фаустъ, твореніе многобъемлющее, не чуждое иносказательности уже по самому своему предмету, а еще болѣе по формѣ, авторомъ для изложеніи избранной. Тутъ, впрочемъ, дѣйствовала и причины частныя, современныя. Гете прослылъ великимъ и глубокимъ мыслителемъ -- какъ же было толковникамъ не щегольнуть собственнымъ глубокомысліемъ, не прикинуться видящими далѣе толпы, понимающими таинственный смыслъ каждаго мѣста, въ особенности же мѣста неяснаго? Имя Гете сдѣлалось у философовъ неопровержимымъ авторитетомъ -- какъ же было послѣдователямъ какой бы то но было философической школы не стараться о превращеніи Фауста въ подпору своего ученія? И дѣйствительно: если слушать мистиковъ, то Фаустъ ясно и неоспоримо написанъ въ духѣ мистицизма; если слушать отъявленныхъ враговъ ихъ, приверженцовъ Гегеля, то Гете Фаустомъ нанесъ мистицизму ударъ рѣшительный! Разсматривая сужденія тѣхъ и другихъ, не трудно впрочемъ найти магическій жезлъ, ударомъ котораго извлекается изъ Фауста все желаемое; чудотворное орудіе это есть, просто -- Подразумѣніе! Посредствомъ подразумѣнія изъ всего на свѣтѣ можно вывесть все, что кому угодно. Пусть кто-нибудь возьметъ хоть сказку о Бовѣ-Королевичѣ, да станетъ поступать, какъ толковники поступаютъ съ Фаустомъ, то есть: прямой и естественный смыслъ любаго мѣста почитать за грубую наружную оболочку мысли; подъ этой оболочкою подразумѣвать, смотря по надобности, тотъ или другой смыслъ отдаленный, переносный; придумывать, наконецъ, важное значеніе для каждаго слова, хотя бы то слово было, видимо, поставлено только для круглоты оборота -- нѣтъ сомнѣнія, что и изъ Бовы-Королевича выйдетъ подтвержденіе какой угодно философической системы!
   На первый взглядъ кому-либо можетъ показаться, что подразумѣвательная сѵмволистика есть только игра, хотя пустая и безплодная, но по крайней мѣрѣ безвредная. Пусть, скажутъ намъ, чудаки объясняютъ, что и какъ имъ вздумается; пусть, пожалуй, и Наполеона, сына Летиціи, принимаютъ за Аполлона, дитя Свѣта, а двенадцать его маршаловъ за двенадцать зодіакальныхъ знаковъ; пусть, словимъ сказать, дряхлѣющій умъ забавляется калейдоскопомъ мудрствованія, какъ одѣтинѣвшій старикъ тѣшится постройкой карточныхъ домиковъ -- зачѣмъ мѣшать его удовольствію?-- Мѣшать, конечно, не стоило бы труда, если бы игра оставалась при одномъ играющемъ; но происходитъ совсѣмъ не то: кривые толки сбиваютъ съ толку публику, особенно же увлекаютъ младшую часть публики, всегда довѣрчивую, всегда прельщаемую таинственностію. Такимъ образомъ распространяется множество сужденій загадочныхъ, а предметъ сужденій не только не поясняется, но напротивъ, затемняется въ самыхъ ясныхъ частяхъ своихъ. Чего не сказано о Гетевомъ Фаустѣ! Онъ, мы слышимъ, есть произведеніе и "понятное только для посвященныхъ въ глубочайшія таинства философіи" и "могущее быть понятнымъ не теперь, а только въ будущее время, при большемъ усовершенствованіи человѣчества" и, наконецъ ""непонятное вовсе"! Кому же вѣрить? Какъ узнать, что такое есть Фаустъ на самомъ дѣлѣ, точно ли онъ лишенъ общепонятности, этаго первѣйшаго достоинства произведеній геніяльныхъ?
   Мы -- виноваты -- ставимъ Гете, по уму и таланту, гораздо выше всѣхъ его толковниковъ, и потому мы рѣшаемся вѣрить по имъ, а самому Гете, то есть; видѣть въ Фаустѣ только то, что дѣйствительно и явственно въ немъ находится -- видѣть не менѣе того, но и не болѣе. Такъ, съ безпристрастными читателями, пройдемъ мы обѣ части піесы, строго придерживаясь текста, отнюдь не позволяя себѣ никакихъ пополнительныхъ подразумѣній. Замѣтимъ сперва, какого именно мысль Гете предположилъ себѣ развить, и потомъ станемъ смотрѣть: что въ піесѣ съ этой мыслію и между собою сообразно, и что не сообразно; что гдѣ для насъ понятно, и что нѣтъ; что, наконецъ, вставлено въ піесу по необходимости, и что по произволу автора, или по крайней мѣрѣ безъ видимой на то причины. При обзорѣ мы позабудемъ даже о самомъ существованіи какихъ-либо философическихъ системъ, а по мѣрѣ силъ нашихъ постараемся руководствоваться единственно -- здравымъ разсудкомъ: этотъ вождь надежнѣе всякаго другаго; по приговору этого нелицемѣрнаго судіи остается жить или умираетъ все, что ни создается какъ умомъ, такъ и воображеніемъ.
   Совѣтоваться съ комментаріями мы не станомъ вовсе. Они, конечно, могли бы намъ пояснить значеніе мѣстъ, относящихся къ чему-либо современному; но такія вставки -- если въ нихъ мысль изъ частной не сдѣлана общею -- нынѣ уже утратили всю свою занимательность; что же касается до всего остальнаго, то слушаться ихъ, значило бы приписывать нерѣдко автору такіе помыслы, которыхъ можетъ быть ему вовсе не приходило въ голову. Правда, что Гете любилъ иногда въ совершенно ясную мысль вставлять словцо, придающее ей мнимую таинственность значенія, и очень забавлялся возбужденными чрезъ то въ ученомъ мірѣ толками; также правда, что въ сочиненіяхъ его встрѣчаются неясности неумышленныя -- онъ и самъ сознавался въ этомъ, какъ то видно изъ слѣдующаго анекдота, разсказаннаго писателемъ, вполнѣ заслуживающимъ всякое довѣріе. {Eludes de Philologie et de Critique, par М. Ouvaroff. S. Pétersbourg. 1843. Страница 347.} Старшій Шлегель, переписывая однажды, въ присутствіи Гете, какіе-то его стихи, остановился и почтительно спросилъ о точномъ смыслѣ одного мѣста, перетолкованнаго уже въ Германіи во всѣ стороны. Гете засмѣялся и отвѣчалъ; "полно-те, незатрудняйтесь такими загадочностями; писавши эти стихи, я полагалъ, что въ нихъ есть какой-то смыслъ -- вотъ все, что и теперь вамъ сказать могу." -- Неясности, повторяемъ, есть -- кто изъ пишущихъ можетъ похвалиться, что выразилъ каждую мысль свою вполнѣ опредѣлительно? но пособить тутъ нѣчемъ -- онѣ и останутся неясностями: къ чему послужили бы намъ пояснительныя догадки, даже самыя удачныя, даже основанныя на извѣстности авторовыхъ намѣреній? Какая польза узнавать, что гдѣ авторъ сказать хотѣлъ, если онъ не сказалъ того дѣйствительно? Передъ нами лежитъ его произведеніе въ томъ видѣ, какъ оно было написано и окончательно выправлено -- мы и судамъ о произведеніи, я не объ намѣреніяхъ автора.
   Не допуская при обзорѣ никакихъ подразумѣній, мы постоянно должны заботиться еще объ одномъ; не смѣшивать сущности предмета съ его поэтической обстановкою, не придавать, то-есть, особеннаго вѣсу мѣстамъ и сценамъ вспомогательнымъ, продуманнымъ только для доставленія піесѣ жизни и естественности. Пояснимъ это хоть одномъ слѣдующимъ промѣромъ. Сцена въ кабинетѣ Фауста съ пуделемъ прекрасна и не представляетъ собою никакой съ чѣмъ-либо несообразоости; но если мы примемъ ее за существенную частицу въ развитіи главной мысли, то выйдетъ неразгадочная путаница: бѣсъ повинуется сѵмволу Распятаго; тутъ Фаустъ видитъ дѣйствіе сѵмвола, однакожъ и потомъ въ душѣ Фауста -- нѣтъ Вѣры! Просимъ понять это! -- Подобныя трудности встрѣтятся и тогда, если мы станемъ почитать за аллегорію все выраженное фигурально, или въ каждой аллегоріи искать смысла многосложнаго, соотвѣтствующаго всѣмъ ея подробностямъ.
   Сказавъ, что и какъ намѣрены мы дѣлать, приступаемъ теперь къ самому обзору, сперва хода трагедіи вообще, а потомъ замѣчательнѣйшихъ характеровъ и нѣкоторыхъ сценъ отдѣльно.
   Начинаемъ съ Втораго Пролога -- въ немъ, какъ въ Увертюрѣ Веберова Стрѣлка, немногими, но явственными чертами обозначена вся сущность задуманной авторомъ піесы. Мы видимъ слѣдующее.
   Чистые Духи воспѣваютъ красоту дѣлъ Создателевыхъ; Мефистофиль находитъ на землѣ дурнымъ все, вообще и въ частностяхъ. Далѣе говорится, что Фаустъ, влекомый въ даль внутреннимъ броженіемъ, пренебрегаетъ земными яствами, жаждетъ наслажденій полныхъ и ничѣмъ не можетъ утолять своей жажды; что въ такомъ стремленіи (или, по принятому въ переводѣ выраженію, мудрствуя {Слово мудрствовать, взятое отдѣльно, не можетъ служить переводомъ нѣмецкаго streben; но въ настоящемъ случаѣ оно, кажется, выражаетъ мысль подлинника довольно вѣрно, и потому мы удержимъ его, за недостаткомъ лучшаго, впродолженіе всего обзора.}, нельзя не заблуждаться, что среди покоя въ человѣкѣ скоро уснула бы дѣятельность и потому Мефистофилю позволяется нести Фауста (своимъ путемъ); но что усилія чорта будутъ напрасны, поелику неясное стремленіе доброй души всегда найдетъ путь истинный и душу Фауста скоро Богъ одѣнетъ свѣтомъ. Вотъ всѣ данности для послѣдующаго хода піесы. Разсмотримъ ихъ внимательно.
   Что такое Фаустъ? Отвѣчаемъ словами текста: Фаустъ есть человѣкъ, пренебрегающій земными яствами, ищущій наслажденіи полныхъ, заблуждающійся въ своихъ искательствахъ -- человѣкъ, то есть, мудрствующій по врожденному влеченію къ тому, или, говоря еще короче и проще, Фаустъ есть человѣкъ, въ самомъ общемъ смыслѣ этого слова. Въ Прологѣ авторъ не привязалъ его во къ какому мѣсту, ни къ какой епохѣ земнаго міра: онъ чрезъ то самъ возложилъ на себя обязанность сохранить, при дальнѣйшемъ развитіи піесы, въ характерѣ Фауста всѣ черты, общія человѣчеству во всѣ вѣка и у всѣхъ народовъ. Съ этой точки и станемъ мы смотрѣть на лице Фауста -- нѣмецкимъ ученымъ Докторомъ представленъ онъ только потому, что авторъ, писавшій драму, а не диссертацію, и слѣдственно обязанный придать Фаусту какую нибудь индивидуальность, почелъ для него этотъ образъ приличнѣйшимъ всякаго другаго.
   Что такое Мефистофиль? Сличивши все, сказанное имъ о себѣ въ Прологѣ и при первомъ съ Фаустомъ свиданіи, находимъ, что Мефистофиль есть олицетворенное Отрицаніе, существо, для котораго зло есть благомъ, а благо зломъ, которое вѣчно ставить преграды творящей всеблагой Силѣ, но чрезъ свое тщетное противудѣйствіе производитъ не зло, а благо. Это опредѣленіе достаточно полно и высказано авторомъ весьма ясно -- мы не имѣемъ права переиначивать его, или пополнять какими либо вашими добавками.
   Что авторъ себѣ предположилъ касательно хода и окончанія піесы? На это находимъ въ Прологѣ отвѣтъ самый положительный. Мефистофиль будетъ вести Фауста своимъ путемъ, но до цѣли своей не достигнетъ: Фаустъ найдетъ путь истинный -- найдетъ именно тогда, когда перестанетъ мудрствовать. Замѣтимъ это послѣднее Положеніе -- когда перестанетъ мудрствовать; оно неизбѣжно истекаетъ изъ двухъ предъидущихъ -- изъ того, что "мудрствуя, нельзя не заблуждаться" и что душу Фауста "Богъ одѣнетъ свѣтомъ". И такъ впродолженіе піесы Фаустъ долженъ: сперва, мудрствуя, идти путемъ Мефистофилевымъ, а потомъ перестать мудрствовать и, слѣдуя неясному своему стремленію, найти путь истинный, озариться свѣтомъ.
   Таковы данности піесы. Онѣ выряжены въ Прологѣ столь явственно, что тутъ, кажется, нѣтъ мѣста никакому недоразумѣнію, никакимъ дальнѣйшимъ толкамъ. Приступаемъ теперь къ самой трагедіи -- пройдемъ вкратцѣ существенныя части ея, пропуская все епизодическое, прямо къ главной мысли не принадлежащее.
   Въ начальномъ монологѣ, и потомъ въ разговорахъ съ Вагнеромъ и Мефистофилемъ, Фаустъ высказываетъ свои главныя мысли и чувствованія: въ немъ живутъ двѣ душа -- одна, страстно льнущая къ земному, другая, изъ праха стремящаяся горѣ; въ жизни же не находитъ онъ пищи ни для той, ни для другой -- встрѣчаетъ безпрерывныя лишенія и не видитъ возможности удовлетворить свою любознательность. Потребность "души лучшей" чувствуется однако сильнѣе, нежели жажда мірскихъ удовольствій -- желаніе и надежда постигнуть таинства природы посредствомъ сношеній съ силами безплотными заставляютъ Фауста приняться за магію. Раскрывъ Нострадамову книгу, новый магикъ смотритъ во первыхъ на сѵмволическое изображеніе Духа вселенной -- восхищается стройностію картины, по тутъ же чувствуетъ, что всю природу обьять невозможно. Сообразнѣе съ человѣческими силами кажется ему частица великаго Цѣлаго, Духъ земли -- и Духъ вызванъ; по огненное видѣніе обходится съ Фаустомъ презрительно, говоритъ ему "ты подобенъ Духу, котораго постигаетъ, а не мнѣ и и исчезаетъ самовольно, безъ позволенія магика. Такъ разрушается великая Фаустова надежда: магія не откроетъ ему ничего, безплотные отвергаютъ его сообщество -- какой ударъ для гордости, познавшей предѣловъ споимъ притязаніямъ! "Я, образъ Божества, и даже не тебѣ (подобенъ)" восклицаетъ униженный мечтатель, и не устаиваетъ на ногахъ отъ отчаяннаго изступленія. Разговоръ съ Вагнеромъ, близорукимъ педантомъ "жалчайшимъ изъ земнородныхъ" укрощаетъ на минуту его горесть -- человѣку всегда пріятно находить себя выше кого-либо; но вслѣдъ за тѣмъ возстаютъ думы: что дѣлать? слѣдовать ли внутреннему влеченію, или остановиться, удовольствоваться обыкновенной жизнію, подобно червю пресмыкаться въ прахѣ?
   Мучимый тягостнымъ раздумьемъ, Фаустъ невольно направляетъ взоръ свой все на одно и то же мѣсто, на стклянку съ ядомъ: въ душѣ его мгновенно раздается, растетъ и зрѣетъ намѣреніе -- умереть, "стать въ новый крутъ чистой дѣятельности". Безстрашно, хотя безъ совершенной увѣренности въ безсмертіи души, онъ подносить къ устамъ отраву, какъ вдругъ раздается колокольный звонъ и пѣніе -- насталъ праздникъ Святой Пасха. Растроганный воспоминаніемъ о щастливыхъ временахъ дѣтства, Фаустъ плачетъ и самоубійство не совершается.
   Тутъ мы водимъ изъ собственнаго сознанія Фауста, что въ душѣ его нѣтъ Вѣры. Желательно знать: съ которыхъ поръ? Сличимъ съ монологомъ о Пасхѣ разговоръ за городомъ о чумѣ. Оказывается вотъ что: Фаустъ въ годы дѣтства вѣровалъ смиренно, съ наслажденіемъ; въ первой молодости вѣровалъ горячо, даже заносчиво -- надѣялся мольбами своими прекратить свирѣпствовавшую въ краѣ заразу; возмужалый, угорѣвшій отъ чаду знанія, теперь онъ вовсе не вѣруетъ -- по крайней мѣрѣ полагаетъ, что невѣруетъ вовсе, и потому въ Воскресной Пѣсни слышитъ не смыслъ словъ, а только звуки, напоминающіе ему какъ отраду вѣрованія, такъ и праздникъ весны, праздничныя забавы, одномъ словомъ, то время, когда въ жизни находили себѣ пищу обѣ души его.
   Дѣйствіе воспоминаній продолжается и въ слѣдующій день. Среди народа Фаустъ чувствуетъ себя человѣкомъ, находитъ возможность быть человѣкомъ; онъ желаетъ уже не проникнуть въ таинства природы, а только наслаждаться созерцаніемъ красотъ ея, на крыльяхъ пташки летѣть вслѣдъ за солнцемъ -- плащъ-самолетъ кажется ему дороже всего на снѣгѣ. Въ это время появляется пудель-Мефистофиль, которому, конечно, медлить не слѣдуетъ, а то, пожалуй, можно и опоздать! Фаустъ сперва въ рыщущемъ животномъ подозрѣваетъ нѣчто сверхъ-естественное, а потомъ соглашается съ матеріалистомъ Вагнеромъ, что это просто ученая собака, и какъ собаку, беретъ пуделя къ себѣ.
   Дома мысли Фауста принимаютъ еще утѣшительнѣйшее направленіе: въ душѣ, себя извѣдавшей, свѣтлѣетъ; въ успокоенномъ сердцѣ начинаетъ цвѣсти надежда, возраждается жажда нить изъ клочка жизни. Какъ невѣрующій, Фаустъ почитаетъ это слѣдствіемъ ночной тишины и кабинетнаго уединенія; но почему же тишина и уединеніе не оказывали подобнаго дѣйствія прежде, напримѣръ въ ночь предъидущую? Мы, посторонніе, причину настоящаго расположенія Фаустовой души находимъ въ событіяхъ изложенныхъ выше -- во впечатленіи произведенномъ Воскресной Пѣснію и поддержанномъ чрезъ соприкосновеніе съ народомъ, съ обществомъ вѣрующихъ. Расположеніе это Мефистофилю не нравится -- пудель мечется, лаетъ, начинаетъ измѣнять свой подъ. Сперва, предполагая въ немъ полубѣса, Духа стихійнаго, Фаустъ заклинаетъ его стихійными словами; потомъ, когда это не подѣйствовало, прибѣгаетъ къ сѵмволу Искупителя. Духъ отрицанія повинуется, принимаетъ человѣческій образъ, объявляетъ, что онъ за существо, и проситъ позволенія удалиться. Фаустъ, пользуясь случайно пріобрѣтенною надъ чортомъ властію, удерживаетъ его при себѣ -- удерживаетъ не съ какими либо видами, а такъ, для забавы; но будучи "еще не въ силахъ совладать съ чортомъ" засыпаетъ подъ напѣвъ невидимаго хора и чрезъ то подаетъ Мефистофилю средство уйти; пробудившись же полагаетъ, что чортъ ему приснился, а пудель между тѣмъ бѣжалъ. Въ слѣдующей сценѣ однако онъ встрѣчаетъ Мефистофиля, какъ знакомаго -- это даетъ намъ знать, что у нихъ были свиданія промежуточныя, которыя авторомъ пропущены, какъ не заключающіе въ себѣ ничего особеннаго.
   Остановимся здѣсь на минуту, сообразимъ пройденное. Фаусть, выведенный изъ терпѣнія поверхностностію знаніи, принимается за магію. Послѣ неудачной попытки сблизиться съ вышними силами природы здѣсь, отъ рѣшается умереть, въ надеждѣ найти новую дѣятельность тамъ. Отъ смерти его удерживаетъ Благовѣстъ Спасенія: отрадные звуки пробуждаютъ слабый остатокъ Вѣры, незамѣтно для него самого кроющійся въ глубинѣ сердца; душа чувствуетъ, что ей потребно Откровеніе, хотя впрочемъ умъ все еще хочетъ постигнуть непостижимое, назвать невыразимое. Тутъ Мефистофиль начинаетъ свое дѣло -- даетъ знать о своемъ присутствіи и отвлекаетъ тѣмъ Фауста отъ дальнихъ размышленій. Все это стройно, все въ общихъ чертахъ понятно и сообразно съ изложенными въ Прологѣ данностями піесы, если только мы сами отъ нихъ не отступимъ -- если будемъ видѣть: въ Фаустѣ просто человѣка мудрствующаго; въ Мефистофилѣ просто -- Духа отрицанія, а не что либо иное, въ подробностяхъ -- сценическую обстановку. Остается разобрать: почему Мефистофиль принимаетъ видъ пуделя? зачѣмъ попадаетъ подъ власть Фауста? вообще же: почему именно такова обстановка? Посмотримъ, до какой степени она нужна или произвольна.
   Мы видѣли, что Мефистофиль получилъ позволеніе недопускать Фауста до пути, который добрая душа находить въ неясномъ своемъ стремленіи, что, слѣдственно, затѣвается борьба между добрымъ и злымъ началами. Не зная еще, какъ она будетъ ведена, мы можемъ, или лучше сказать непремѣнно должны, отъ автора требовать одного: чтобы равносиліе борющихся доказалъ онъ намъ ясно, при самомъ началѣ ихъ сношеній -- иначе вся борьба не будетъ въ нашихъ глазахъ имѣть никакой занимательности. Исполнилъ ли же онъ въ піесѣ наше требованіе? Исполнилъ, равенство противниковъ доказалъ тѣмъ, что Фаустъ властенъ не отпустить отъ себя Мефистофиля, а Мефистофиль властенъ освободиться, и освобождается, хитростію. Почему желаемая цѣль достигнута такъ, а не иначе -- мы не имѣемъ права и спрашивать: въ выборѣ средствъ авторъ былъ совершенно воленъ; избравши же плѣнъ и освобожденіе Мефистофиля, онъ не могъ не представить плѣна слѣдствіемъ случайности, потому что Мефистофиль не могъ имѣть охоты попасть подъ власть Фауста умышленно, а Фаустъ не только не желалъ завладѣть Мефистофилемъ, но и не думалъ о немъ вовсе до самаго пуделева видоизмѣненія. Словомъ сказать: цѣль достигнута -- стало быть авторъ правъ. Не станемъ тоже изыскивать, почему пудель предпочтенъ другимъ животнымъ, почему онъ подбѣгаетъ къ Фаусту спиральной дугою, почему принимаетъ видъ странствующаго студента, и пр. и пр. Разумѣется, что обдумывая обстановку, авторъ бралъ тѣ образы, которые помоталъ наиболѣе сообразными съ главнымъ направленіемъ піесы и не отвергалъ при томъ навернувшихся ему на умъ аллегорій частныхъ, какъ украшающихъ цѣлое орнаментовъ; но къ сущности-то дѣла все это не принадлежитъ вовсе! Что же касается до самыхъ прикрасъ взятыхъ отдѣльно, то мы тутъ разъ навсегда отказываемся отъ всякихъ поясненій: ясныя аллегоріи ихъ не требуютъ, а темныя -- не стоютъ. Обѣ сцены, за городомъ и въ кабинетѣ, прекрасны во всѣхъ отношеніяхъ -- удовольствуемся этимъ и пойдемъ далѣе.
   Фаустъ опять въ отчаяніи, опять желаетъ смерти. Со времени знакомства съ Мефистофилемъ въ немъ исчезли всѣ утѣшительныя мысли; онъ даже проклинаетъ все, что привязываетъ человѣка къ жизни. Тутъ Мефистофиль совѣтуетъ ему "дать волю чувствамъ" и предлагаетъ свои услуги. Послѣ нѣкоторыхъ толковъ, заключается договоръ слѣдующій; Мефистофиль будетъ здѣсь рабомъ Фауста, постарается доставить ему наслажденія, не только скоропреходящія -- пищу ненасыщающую -- но и другія, прочнѣйшія; Фаустъ же изъявляетъ готовность погибнуть и тамъ быть рабомъ Мефистифиля, съ той поры, когда найдетъ покой на ложѣ лѣни, когда, самодовольный, забудется въ нѣгѣ наслажденій и скажетъ настоящему мгновенію "не улетай, ты такъ прекрасно!" При окончаніи переговоровъ Фаустъ пополняетъ изображеніе своего характера чертою весьма разительною: отваживая будущность души какъ нѣчто малозначущее, онъ желаетъ за то на землѣ не радостей, а подъ названіемъ наслажденій разумѣетъ безпрерывную дѣятельность, сильныя ощущенія всякаго рода, какъ сладостныя, такъ и мучительныя -- ему желалось бы переиспытать все, что испытывать суждено всему человѣчеству.
   По заключеніи сдѣлки Мефистофиль совѣтуетъ пуститься поскорѣе въ свѣтъ, сначала въ меньшій, потомъ въ большій; говоря же одинъ, про тебя, раскрываетъ планъ своимъ дѣйствій: увлечь Фауста къ пошлостямъ, къ разгульной жизни, чтобъ онъ все видѣлъ только мимоходомъ, чтобы всегда находя передъ собою пищу, алкалъ тѣмъ болѣе, чтобъ наконецъ онъ погибъ независимо отъ договора. Выиграть закладъ, то есть насытить Фаустову жажду ощущеній, чортъ не изъявляетъ при томъ ни надежды, ни даже намѣренія. Изъ этого важнаго обстоятельства мы заключаемъ несомнѣнно, что закладъ въ глазахъ Мефистофиля есть не болѣе, какъ средство попасть къ Фаусту въ прислужники-руководители; сущное же для него дѣло: завлечь желаемую свою жертву въ губящія душу преступленія.
   Странствованіе начинается посѣщеніемъ пирушки беззаботныхъ гулякъ; но Фауста подобныя забавы не привлекаютъ вовсе, и вотъ, Мефистофиль поитъ его въ кухнѣ вѣдьмы волшебнымъ питьемъ, возвращающимъ человѣку молодость, а между тѣмъ показываетъ ему въ вѣдьминомъ зеркалѣ призракъ, идеалъ женской красоты, замѣчая про себя, что помолодѣлому мудрецу послѣ такого напитка любая женщина покажется Еленой.
   Слѣдуетъ встрѣча Фауста съ Маргаритой -- завязывается и быстро течетъ къ печальному концу своему драма, кипящая жизнію, въ высочайшей степени естественная. Фаустъ, при первомъ взглядѣ на Маргариту, воспламеняется только желаніемъ; но въ неиспорченномъ его сердцѣ тотчасъ же поселяется чувство болѣе глубокое, любовь -- любовь, покаместъ, чувственная, слѣдственно и своекорыстная. Невинное, простосердечное дитя, Маргарита падаетъ, едва подозрѣвая, что такое значитъ паденіе женщины. Вслѣдъ за тѣмъ опомнившійся Фаустъ покидаетъ свою жертву, удаляется въ пустыню, предается тамъ созерцанію природы и собственной души своей. Но для Мефистофиля недостаточно одного паденія Маргариты; онъ желаетъ завлечь Фауста далѣе, снова разжигаетъ чувственность въ его сердцѣ, и Фаустъ возвращается къ Маргаритѣ, хотя видитъ, что губитъ тѣмъ ее и себя самаго.
   Послѣдствія возвращенія ужасны: мать Маргариты умираетъ отъ слишкомъ сильнаго, или можетъ быть частаго, пріема опіуму; Валентина убиваетъ Фаустъ; Маргарита дѣлается матерью, утапливаетъ свое дитя и какъ убійца осуждается на смерть. Между тѣмъ Мефистофиль заманиваетъ Фауста на шабашъ вѣдьмъ и "тѣшитъ тамъ его пошлостями" то есть, говоря яснѣе, увлекаетъ въ грязные вертепы разврата. Фаустъ однако не закоснѣлъ въ порокѣ; и среди шабашнаго разгулья онъ угадываетъ бѣдственное положеніе Маргариты; умственнымъ окомъ видитъ ее, неподвижную, мертвоглазую, съ красной на шеѣ чертою, намёкомъ на ударъ палачовой сѣкиры; видитъ, и спѣшить къ ней на помощь. Препятствіемъ къ избавленію служить сама Маргарита: полупомѣшанная отъ горя, она медлить; время проходитъ, настаетъ утро -- Фауста уводить Мефистофиль, Маргарита остается во власти общественнаго суда, карающаго убійство смертію.
   Такъ оканчивается Первая Часть трагедіи. Фаустъ побывалъ въ обществѣ гулякъ, испилъ чашу чувственности, сперва утонченной, потомъ грубой -- словомъ, прошелъ свѣтъ меньшій. Покоя онъ не нашелъ, въ наслажденіяхъ незабылся, не сказалъ мгновенію "не улетай, ты такъ прекрасно"; зато сталъ уже преступникомъ и виною преступленіи. Мефистофиль, слѣдственно, могъ бы похвалиться. что сдѣлалъ значительный шагъ къ достиженію своей цѣли; однако жъ онъ тѣмъ не хвалится -- онъ видитъ, что вмѣстѣ съ гибельною для Маргариты страстію въ сердцѣ Фауста пробудились и другія чувствованія, вовсе для чорта не желательныя: страхъ, жалость, даже раскаяніе. Разсмотримъ, естественнымъ да образомъ они возникли, окинемъ взоромъ Фаустову внутреннюю жизнь съ того мѣста, гдѣ выше мы остановились, то есть съ заключенія договора.
   Огчуждясь, какъ мы видѣли, со времени знакомства съ Мефистофилемъ, отъ всѣхъ своихъ отрадныхъ мыслей, Фаустъ почитаетъ закладъ весьма для себя выгоднымъ: тамъ -- "пусть будетъ, что должно и можетъ быть", для него все равно, проигрышъ не страшенъ; здѣсь -- его презрѣлъ Высокій Духъ, предъ нимъ затворены нѣдра природы; давай же здѣсь сильныхъ ощущеніи, давай переиспытывать всевозможное, течь на пропалую "въ потокѣ дней, въ волнахъ событій!" Куда умчитъ его потокъ, какія послѣдуютъ столкновенія его ладьи съ ладьями другихъ пловцовъ, сколько при томъ другіе могутъ потерпѣть -- обо всемъ этомъ онъ не заботится, неудовлетворенный въ притязаніяхъ и оскорбленный въ гордости своей мудрствователь сдѣлался, съ утратою Вѣры, совершеннымъ эгоистомъ. Такимъ онъ и остается до окончательнаго сближенія своего съ Маргаритою, а потомъ вдругъ чуть-чуть не проигрываетъ заклада: покинувъ Маргариту, почти блаженствуетъ въ пустынѣ, радушно смотритъ на всѣ окрестные предметы, проникаетъ взоромъ въ грудь природы какъ бы въ сердце друга, раскрываетъ тайны собственной души -- жалѣетъ только, что ему сталъ необходимъ хулитель-Мефистофиль.
   Это мѣсто піесы -- монологъ въ пещерѣ -- заслуживаетъ особеннаго вниманія. Что произвело въ Фаустѣ столь большой переворотъ? что въ глазахъ его преобразило весь міръ? Самъ Фаустъ приписываетъ это Духу, явившемуся предъ нимъ во пламени; но со дня появленія Духа прошло уже много времени -- почему-же дѣйствіе появленія ощущается такъ нескоро и такъ внезапно? Здѣсь, какъ вездѣ, мы не позволимъ себѣ никакихъ, догадокъ, а станемъ держаться текста піесы, въ увѣренности, что авторъ не могъ впасть въ ошибку хуже нежели ученическую, не могъ оставить невыраженною причину перемѣны Фаустовыхъ чувствованій -- причина эта непремѣнно должна содержаться въ чемъ-либо, случившемся съ Фаустомъ въ послѣднее время. Но случилось только одно: Фаустъ, прельстившись Маргаритою съ перваго взгляда, потомъ сильно привязался къ ней, полюбилъ ее. Мысль автора, слѣдственно, не подвержена никакому сомнѣнію: любовь есть тотъ "могучій Духъ", который Фаусту "далъ способность природу чувствовать, природой наслаждаться"; любовь оживотворила его одеревенѣвшее сердце. Съ мыслью этой, прекрасною и справедливою, вполнѣ сообразны всѣ выраженные въ текстѣ поступки и ощущенія Фауста. Онъ покидаетъ Маргариту -- покидаетъ потому, что съ любовью сталь знать и жалость, видѣть преступность своего поведенія, стыдиться своего эгоизма. Далѣе: подаетъ ли любовь ему и силы удержаться отъ зла впредь. Можетъ быть подала бы, но не дремлетъ Мефистофиль, "необходимый" человѣку невѣрующему сопутникъ: Фаустъ не устаиваетъ противъ сатанинскаго искушенія -- мучится раскаяніемъ, и не смотря на то мчится навстрѣчу событій очертя голову, чтобы только и "сократить муку", чтобы "неизбѣжное совершилось скорѣе". Въ немъ, по возвращеніи его къ Маргаритѣ, оказывается важное послѣдствіе новоиспытанныхъ чувствованій -- кротость и лучшее направленіи мыслей: онъ чтитъ таинства Вѣры, онъ къ самому вѣрованію едва ли не ближе теперь, нежели былъ въ ту минуту, когда въ кабинетѣ ворчалъ и лаялъ пудель; но все это заглушается событіями, устроенными Мефистофилемъ -- къ концу піесы Фаустъ сохраняетъ только мягкость и теплоту сердца, человѣку врожденныя.
   Нельзя не сознаться, что нить ходъ внутренней Фаустовой жизни, съ самаго начала піесы, почерпнутъ изъ человѣческой природы. Фаусть -- человѣкъ, въ полномъ смыслѣ слова; другія лица -- тоже люди; мы самаго Мефистофиля принимаемъ, не усомнясь, за человѣка живаго, даже какъ будто намъ знакомаго -- принимаемъ по волѣ автора, который для всѣхъ лицъ нашелъ вполнѣ человѣческіе образы, всѣхъ ихъ одарилъ полною индивидуальною жизнію и чрезъ то, немало не мѣшая развитію главной мысли, позволилъ намъ наслаждаться своимъ произведеніемъ, какъ занимательною, прекрасной драмою. Если, вопреки автору. превратимъ мы людей его въ олицетворенныя идеи, то мгновенно исчезнетъ драма, а съ всю и наше наслажденіе -- останется длинная аллегорія, холодная и сбивчивая, какъ всѣ аллегоріи многосложныя. Хвала поэту, старательно избавляющему насъ отъ такого непріятнаго разочарованія! Онъ умѣлъ сохранить естественность даже тамъ, гдѣ долженъ былъ прибѣгнуть къ иносказанію -- въ сценахъ у вѣдьмы и на Блоксбергѣ. Но что такое Кухня вѣдьмы и Шабашъ? Разсмотримъ это со вниманіемъ.
   Мефистофиль возбуждаетъ въ Фаустѣ жажду наслажденій чувственныхъ -- вотъ что въ піесѣ должно быть облечено въ драматическую форму. Авторъ, сверхъ того, отнялъ бы и правдоподобіе и красоту у своихъ изображеній, еслибъ представилъ Фауста или молодымъ человѣкомъ ори началѣ піесы, или человѣкомъ пожилымъ во время его сердечныхъ сношеній съ Маргаритою -- слѣдственно помолодить Фауста надобно было непремѣнно. У автора это дѣлается съ помощію чортовой рабы вѣдьмы, посредствомъ питья, которое умертвило бы человѣка, къ нему не приготовленнаго, но не вредить Фаусту, проглотившему "уже не одинъ глотокъ"; въ сущности же: Мефистофиль доставляетъ невѣрующему Фаусту молодость искуственную -- разжигаетъ въ его сердцѣ чувственность. Осуществленіе чортовыхъ продѣлокъ выражается, при томъ, понятно, подъ видомъ обрядовъ колдовства, общеизвѣстныхъ по многимъ преданіямъ. Такъ вмѣстѣ удовлетворяются обѣ потребности піесы и мы тѣмъ довольствуемся охотно. Не станемъ же ни вѣдьмы ни ея напитка затемнять дальнѣйшими догадочными толками, для которыхъ въ текстѣ не находится никакихъ явственныхъ данностей!
   Отъ гибнущей Маргариты Мефистофиль увлекаетъ Фауста къ утѣхамъ грубымъ. Авторъ не хотѣлъ выставить на сценѣ отвратительную наготу разврата и сѵмволомъ его избралъ Вальпургскую ночь на Блоксбергѣ. Чтобы увѣриться въ гакомъ значеніи шабаша, стоить только припомнить разговоръ Фауста и Мефистофиля съ вѣдьмами во время пляски: тутъ рѣзкость рѣчей и прозрачность аллегоріи устраняютъ отъ насъ всякое недоразумѣніе. Столько же понятенъ и призракъ Маргариты, появляющійся Фаусту тотчасъ послѣ того, какъ изъ устъ вѣдьмы-красавицы вылетѣли какое-то недвусмысленное словцо въ видѣ краснаго мышонка -- понятно, но атому, что такое въ отношеніи къ Фаусту значитъ шабашъ и зачѣмъ онъ въ піесѣ нуженъ. О подробностяхъ какъ сцены въ кухнѣ такъ и шабаша поговоримъ мы при концѣ обзора, а теперь приступимъ къ похожденіямъ Фауста въ свѣтѣ большемъ.
   Вторая Часть трагедіи начинается исцѣленіемъ Фауста отъ душевной усталости, слѣдствія испытанныхъ имъ многихъ ощущеній. Послѣ тревожной дремоты онъ пробуждается бодрый и спокойный, съ новыми силами на новую дѣятельность, кругомъ которой избирается дворъ нѣмецкаго Кайзера (римскаго императора).
   Ко Двору Мефистофиль идетъ сперва одинъ -- шутя, вмѣшивается въ государственное дѣло, предлагаетъ найти сокрытые въ землѣ клады и чрезъ то пособить всеобщему безденежью Въ слѣдующемъ на тѣмъ маскарадѣ изображается аллегорически, а на другой день дѣйствительно осуществляется Мефистофилева финансовая мѣра -- замѣна денегъ росписками на клады, еще не отысканные. Тутъ при Дворѣ уже виденъ и Фаустъ, какъ колдунъ-фокусникъ, сотоварищь Мефистофиля. Онъ, по желанію Кайзера, обѣщаетъ показать двору Париса и Елену, образцовыхъ мущину и женщину. Мефистофиль говоритъ, что для этого должно совершить подвигъ никогда еще не бывалый -- посѣтить "Родительницъ", богинь, пребывающихъ въ пустотѣ, тамъ, гдѣ нѣтъ ни времени, ни мѣста. Что такое значатъ Родительницы -- разсмотримъ мы ниже; теперь достаточно будетъ сказать, что это какія-то силы, у которыхъ Фаустъ, съ опасностію жизни, уноситъ какой-то треножникъ, и чрезъ то заставляетъ появиться Париса и Елену. Онъ въ Елену влюбляется смертельно при первомъ на нее взглядѣ, хочетъ ее отнять у Париса и падаетъ безъ чувствъ отъ взрыва, произведеннаго прикосновеніемъ къ Парису волшебнаго ключа.
   Безчувственнаго Фауста Мефистофиль переноситъ въ прежнее его университетское жилище. Тамъ Вагнеръ, бывшій адьюнктъ Фауста, химически производитъ Гомункула, искуственнаго человѣка, или лучше сказать нѣчто человѣкообразное, могущее жить только въ своей ретортѣ. Гомункулъ предлагаетъ перенесть Фауста, для исцѣленія, въ Грецію, гдѣ, кстати, долженъ праздноваться классическій шабашъ. Это Мефистофиль исполняетъ. На шабашѣ Фаустъ проходить въ чувства, ищетъ Елены среди лицъ греческой миѳологіи и не находитъ. Ескулапова дочь уводитъ его подъ Олимпъ, къ Персефоніи (Прозерпинѣ), а Мефистофиль принимаеть видъ Форкіады.
   Идемъ далѣе. Елена возвращается изъ Трои въ Спарту Форкіада-Мефистофиль увѣряетъ царицу, что Менелай намѣренъ принести ее въ жертву, уговариваетъ спастись въ сосѣднемъ замкѣ, гдѣ господствуетъ -- рыцарь Фаустъ. Елена слѣдуетъ благому совѣту, дѣлается гостьей, владычицей, супругой Фауста. У нихъ раждается сынъ, Евфоріонъ; дитя быстро растетъ, рѣзвится, прыгаетъ сперва какъ всѣ дѣти, а потомъ все выше и выше; наконецъ хочетъ летѣть въ Грецію, но при первой попыткѣ падаетъ на землю мертвымъ, въ видѣ юноши -- тѣлесная часть его исчезаетъ, духовная возносится къ небесамъ. Тотчасъ потомъ и Елена, печально простясь съ Фаустомъ, удаляется вслѣдъ за сыномъ, къ Персефоніи.
   Пора остановиться, дать себѣ отчетъ въ первыхъ трехъ Дѣйствіяхъ. Въ нихъ заключается пребываніе Фауста при Дворѣ и -- дѣло главное -- похожденія его съ Еленою. Въ Первой Части Фаустъ чувствуетъ и дѣйствуетъ по человѣчески, среди лицъ, имѣющихъ человѣческую индивидуальность -- потому-то мы слѣдили за ходомъ піесы такъ легко, понимая въ ней нсе существенное, останавливаясь только кое-гдѣ надъ подробностями, на первый взглядъ не довольно ясными. Во Второй Части живой міръ мало по малу исчезаетъ; на мѣстѣ его появляется міръ иносказательный, вполнѣ аллегорическія событія и лица, среди которыхъ даже Фаустъ и Мефистофиль теряютъ свои прежній знакомый намъ образъ -- мы, слѣдственно, тутъ безпрестанно должны разгадывать притчи, переводить иносказанія на языкъ общепонятный. Нѣчего дѣлать -- примемся за эту египетскую работу, станемъ отыскивать смыслъ аллегорій, начиная съ главнѣйшихъ.
   Елена сама себя называетъ ""красотою"; Евфоріонъ, по словамъ хора, есть "поэзія"; стало быть похожденія Фауста съ Елевой должны бы были, въ общности, имѣть значеніе слѣдующее: "Фаустъ пристращается къ красотѣ, то есть человѣкъ къ изяществу; отъ сочетанія обоихъ пораждается поэзія". Нѣтъ, авторъ умышленно и явственно превратилъ Фауста изъ представителя человѣчества вообще, въ представителя среднихъ вѣковъ, да и Елена носитъ на себѣ печать не вообще красоты, а красоты именно древне-греческой. Основываясь на этомъ и на нѣкоторыхъ чертахъ даннаго Евфоріону характера, можно бы было сказать такъ: "Рыцарство въ соединеніи съ классицизмомъ производитъ поэзію романтическую" -- и то нѣтъ! Нельзя не принять въ уваженіе, что Евфоріонъ хочетъ летѣть въ Грецію (мальчишка позабылъ, что онъ и безъ того уже находится въ Греціи), хочетъ сражаться тамъ, въ союзѣ съ храбрыми, за независимость края; особенно нельзя упустить изъ виду Елегію, въ которой хоръ оплакиваетъ паденіе летателя: изъ того и другой слѣдуетъ ясно, что Евфоріонъ есть не романтическая поэзія вообще, а въ частности... Лордъ Байронъ!!! Во что же долженъ для насъ еще разъ превратиться Фаустъ, и что, въ сущности дѣла, значатъ похожденія его съ Еленою? Но разрѣшится ли этотъ вопросъ, если мы, какъ говорится, проникнемъ въ предметъ глубже, то есть отнимемъ у лицъ не только индивидуальность, но и личность иносказательную -- ближайшій смыслъ каждой аллегоріи примемъ за новую аллегорію, и станемъ искать въ ней смысла другаго, отдаленнѣйшаго? Посмотримъ -- скажемъ: Елена есть не Елена-лице и даже не Елена-красота, а частица самаго Фауста, то есть Фаустъ-красота, Фаустъ-изящное; точно также: Мефистофиль есть -- Фаустъ-хандра; Вагнеръ -- Фаустъ-дуракъ; Фамулусъ -- Фаустъ-оселъ; Гомункулъ -- Фаустъ-вычура, произведенный на свѣтъ Фаустомъ-дуракомъ. Такимъ образомъ выйдетъ, что Фаустъ, съ помощію Фауста-хандры и Фауста-вычуры, женится на Фаустѣ-красотѣ; у нихъ раждается -- Лордъ Байронъ. Нѣтъ! чрезъ это вовсе не поясняется ни Фаустъ-цѣлое, ни его похожденія -- выходитъ, напротивъ, еще большая путаница!
   Не дѣлая дальнѣйшихъ усилій найти опредѣлительный смыслъ тамъ, гдѣ многое между собою не согласуется, а остальное зыбко и туманно, мы по необходимости станемъ смотрѣть сквозь пальцы на всѣ несообразности частныя и значеніе трехъ первыхъ Дѣйствій выразимъ такъ: "Фаустъ принимается за дѣятельность политическую, потомъ обращается къ изящному, потомъ покидаетъ и этотъ кругъ дѣйствія". Конечно, политическая дѣятельность Фауста ничтожна и, можно сказать, не существуетъ вовсе; покидаетъ же не Фаустъ Елену, а Елена Фауста -- слѣдственно правильнѣе бы было написать: "Фаустъ ничего не дѣлаетъ на политическомъ поприщѣ, а пристращается къ изящному; потомъ изящное его покидаетъ"; но послѣднее это толкованіе было бы малопонятно; а намъ, право, хочется въ первыхъ трехъ Дѣйствіяхъ понять хоть что-нибудь касательно главной мысли! Подробностей мы -- чтожъ дѣлать -- не разумѣемъ; отказываемся тоже и отъ уразумѣнія начальнаго монолога въ 4-мъ Дѣйствіи, гдѣ, просимъ припомнить: облако, образовавшееся изъ Елинина платья, переноситъ Фауста въ Германію, улетаетъ на востокъ, сперва тамъ принимаетъ исполинскій образъ прекрасной женщины, а потомъ разстилается на горизонтѣ въ видѣ цѣпи горъ и отражаетъ въ себѣ "великій смыслъ преходящихъ дней", между тѣмъ, какъ оставшійся около Фауста легкій паръ принимаетъ "восхитительный образъ, завѣтное благо юности" и уносится въ эфиръ, увлекая съ собою лучшую часть Фаустовой души...Уфъ! Пойдемъ далѣе.
   Фаустъ, возвратясь въ области Кайзера, задумываетъ дѣло трудное и потому для него особенно привлекательное -- хочетъ поставить преграды морю, далеко раскатывающему свои волны но отлогому берегу. Для исполненія замысла надобно на владѣніе берегомъ имѣть право; къ щастію, пріобрѣсти такое право тотчасъ же представляется случай -- война Кайзера съ партіею недовольныхъ, избравшихъ себѣ другаго Кайзера. Мефистофиль предлагаетъ помочь Кайзеру о дѣйствительно помогаетъ ему одержать надъ непріятелемъ побѣду; за это Кайзеръ даритъ Фаусту большое пространство шорскаго пустыннаго берега.
   Въ короткое время на морскомъ берегу происходятъ, съ помощію Мефистофиля, большія чудеса -- появляются плотины, каналы, а вмѣстѣ съ тѣмъ и жители, изобиліе, торговля: такимъ образомъ Фаустова затѣя прекращается въ дѣло, вещественно для людей полезное. Самаго Фауста мы тутъ видимъ уже дряхлымъ старикомъ, въ которомъ поражается жадная любостяжательность: видъ чужаго лоскута земли колетъ богачу глаза -- надобно пріобрѣсти его! И Мефистофель устраиваетъ способъ пріобрѣтенія такъ искусно, что владѣльцы имѣнійца гибнутъ вмѣстѣ съ своимъ жилищемъ. Вслѣдъ за тѣмъ Фауста ослѣпляетъ забота; но въ слѣпцѣ еще больше возрастаетъ уже не своекорыстная, а чисто-утилитарная дѣятельность: онъ надѣется своими усиліями доставить милліонамъ людей средства жить и трудами добывать благоденствіе; онъ говоритъ, что тогда (то есть, еслибъ удалось это исполнить) онъ могъ бы сказать мгновенію "не улетай, ты такъ прекрасно"; теперь же, въ предъощущеніе столь "высокаго" блаженства, наслаждается "наивысочайшимъ" мгновеніемъ. При послѣднемъ словѣ своей рѣчи онъ умираетъ. Мефистофиль, полагаясь на договоръ, хочетъ принять душу умершаго въ свое вѣденіе; но тутъ Чистые Духи слетаютъ съ небесъ, сѣютъ розы любви, приносятъ Фаусту прощеніе -- Мефистофиль ощущаетъ минутное дѣйствіе розъ, засматривается на Духовъ, и въ это время Духи улетаютъ съ душою Фауста. Въ горней обители прощеннаго грѣшника радостно встрѣчаетъ покаявшаяся и прощенная грѣшница, Маргарита.
   Трагедія кончена. Послѣднія два ея Дѣйствія выражаются такъ: Фаустъ, отъ нѣчего дѣлать, затѣваетъ борьбу съ могущественной стихіею, съ моремъ, и чрезъ то вдастся въ утилитарность, при которой и остается до самой своей смерти. По смерти онъ прощенъ.
   Прежде, нежели станемъ разсматривать, соблю ъ мукъ,
   И демоновъ хохотъ,
   И адскихъ цѣпей несмолкающій грохотъ!
   
   Позабывъ всѣ предосторожности, Фаустъ называетъ ее по имени. Звуки любимаго голоса пробуждаютъ разсудокъ дѣвушки, передъ ея глазами исчезаетъ трагическая дѣйствительность.
   
   Ты здѣсь опять! Гдѣ всѣ мученья?
   Гдѣ страхъ тюрьмы и заключенья?
   Я вновь съ тобой! Свободная!
   Темницы своды вѣковые
   Уже меня не тяготятъ...
   Вотъ улица, вотъ темный садъ,
   И вотъ мѣста тѣ дорогія,
   Гдѣ мы видалися впервые!
   
   Въ ея дѣтской душѣ чрезвычайно скоръ переходъ отъ горя къ радости. Но Фаустъ не въ состояніи думать о счастіи, не въ состояніи отвѣчать ея дѣтской болтовнѣ. Его холодность мучитъ Гретхенъ:
   
   Иль цѣловать ты разучился?
   
   спрашиваетъ она его; но онъ снова умоляетъ ее бѣжать. Упоминаніе о бѣгствѣ опять возвращаетъ ее къ ужасной мысли о своемъ преступленіи, мучительныя видѣнія опять ее мучаютъ и отуманиваютъ ея разумъ. Картины одна другой страшнѣе встаютъ передъ ея глазами; ей невозможно бѣжать, --
   
   Ахъ, скоро ли мы будемъ за горою!
   Вонъ, тамъ сидитъ на камнѣ мать,
   Вонъ, тамъ сидитъ и, -- страшно мнѣ сказать,--
   Вонъ тамъ сидитъ на камнѣ мать
   И намъ киваетъ головою...
   
   Фаустъ хочетъ взять ее насильно. Гретхенъ защищается со всѣми усиліями отчаянія; среди мрака, обнимающаго ея душу, непоколебимо сохраняется одно свѣтлое, хотя неясное сознаніе, что ея смерть будетъ искупленіемъ ея вины. Что ей на землѣ?
   
   Зачѣмъ бѣжать? Вѣдь, въ этомъ нѣтъ спасенья.
   Какая радость нищей стать,
   Терпѣть преступной совѣсти мученья,
   Между чужихъ свой цѣлый вѣкъ прожить
   И всѣ обиды ихъ безропотно сносить?
   
   Отталкивая, такимъ образомъ, руку помощи, предложенную Фаустомъ, и выбирая добровольно, хотя и полу-безсознательно, казнь, которую она, хотя бы и по варварскимъ законамъ того времени, заслуживаетъ только на половину, Гретхенъ, какъ героиня, не по принужденію, свободно приноситъ себя въ жертву. Эта добровольная смерть, несмотря на ея помѣшательство и преступленіе, высоко поднимаетъ ее въ нашихъ глазахъ, и ангельскій голосъ, возвѣщающій въ концѣ сцены, что она спасена, только подтверждаетъ приговоръ нашей собственной души. Ея смерть является для нея необходимостью; иначе ей не будетъ покоя и счастья на землѣ; смертью она искупитъ свою вину и будетъ чиста передъ судомъ Бога. Этотъ источникъ утѣшенія, котораго не существуетъ для Фауста, подкрѣпляетъ ее въ послѣднія минуты.
   Затѣмъ появляется Мефистофель, строго произносящій надъ ней приговоръ: Она должна погибнуть! На что голосъ свыше отвѣчаетъ: Спасена! Мефистофель властнымъ тономъ приказываетъ Фаусту слѣдовать за нимъ, а изъ тюрьмы слышится испуганный голосъ Гретхенъ: О, Генрихъ, Генрихъ!
   Этимъ кончается первая часть трагедіи. Несчастная дѣвушка, для которой занимается заря ея послѣдняго дня, не перестаетъ нѣжно заботиться о человѣкѣ, который привелъ ее къ погибели, но котораго она страстно и неизмѣнно любитъ. Ея испуганный зовъ, полный состраданія, кажется зовомъ того великаго невидимаго нѣчто, которое совмѣщаетъ въ себѣ безчисленное множество чувствующихъ и живущихъ человѣческихъ сердецъ. Онъ становится символомъ многихъ мучительныхъ вопросовъ, сопровождающихъ на новое поприще огромной многообнимающей дѣятельности человѣка, удрученнаго преступленіями. И такимъ образомъ, вдвойнѣ справедлива пѣсня Ангеловъ въ концѣ второй части, говорящая, что "человѣка всегда охраняетъ любовь свыше".
   
   
           Речь заводит кой о ком?
   

Нимфы[103]
(Фаусту)

                       Нет! Лучшей тебе перемены
                       Не может и быть,
                       Как здесь истомленные члены
                       В тени и прохладе склонить.
                       Покоем бы здесь наслаждался;
                       Покой тот, с которым расстался,
                       Ты снова вернул бы себе,
                       А мы бы журчали,
                       А мы бы шептали,
                       А мы бы струились к тебе!
   

Фауст

             Нет, я не сплю. О, дивные виденья,
             Продлите мне ту прелесть наслажденья,
             Что здесь моим представилась очам!
             Не знаю я, что ощущаю сам:
             То грезы ли? Или воспоминанья?
             Их, помню, испытал очарованье.
             В тиши кустарников, среди их колыханья,
             Сверкает вод недвижное стекло;
             Со всех сторон их много натекло,
             Создав бассейн глубокий для купанья.
             Здоровьем дышат женские тела,
             И влаги зеркало в себе их отражает,
             И умиленный взор прельщает.
             Весельем вся картина ожила;
             Одни плывут вперед без опасенья,
             Другие медленно, как будто из смущенья;
             Кричат они в борьбе между собой.
             Довольно было б мне картины дивной той,
             Довольно было б взорам восхищенья,
             Но дух не может удержать влеченья,
             И взор проникнуть дальше норовит:
             Ему все кажется, что там, где чащи вид,
             Где пышный тот навес, что тихо шевелится,
             Сокрылася его красавица-царица.
   
             Не чудо ли? Вот лебеди; красиво
             Блестя своей роскошной белизной,
             Они плывут спокойною толпой,
             Приветливы, нежны, но горделиво
             Сгибают шеи, клювы выставляя.
             Один из них плывет быстрей других,
             Всех за собой далеко оставляя;
             В священной чаще он уже без них...
             Другие плавают еще неторопливо,
             Сверкая перьями своими; вдруг они,
             В пылу затеянной девицами возни,
             На них накинулись неистово, кичливо;
             Все кинулись бежать,
             О том лишь думая, как им себя спасать.
   

Нимфа

                       Сестрицы! Уши приложите
                       Вы к возвышенью бережка;
                       Я не ошиблась ли, скажите:
                       Вдали я слышу ездока.
                       Кто погоняет так коня,
                       Весть неотложную храня
   

Фауст

             Мне чуется -- гудит земля
             Под быстрым топотом коня.
             Меня влечет туда, маня.
             Там нынче вся судьба моя...
             Ужель достигну вожделенья?
             О, это счастье вне сравненья!
             Несется всадник -- видно мне --
             На белом, блещущем коне.
             Умен по виду своему,
             Да и отважен он к тому.
             Я не ошибся, это -- он,
             Химеры славный сын, Хирон[104].
             Хирон, постой! Хочу сказать...
   

Хирон

             Что надо, что?
   

Фауст

             Не нужно гнать.
   

Хирон

             Не медлю я.
   

Фауст

             Тогда меня
             Возьми с собою на коня!
   

Хирон

             Садись! Тогда приятней нраву
             С тобою будет говорить.
             Скажи, где лучше проскочить --
             Здесь иль махнуть чрез переправу?
   

Фауст
(садясь на Хирона)

             Куда желаешь, муж великий, ты
             Туда направься. Благородный педагог,
             Гордиться б ты достойно мог
             Плеядою геройственной толпы!
             Об аргонавтах мыслю и о тех, кто дал
             Поэзии живой материал.
   

Хирон

             Все это мы оставим так, как есть;
             Палладе-ментору[105] не воздается честь,
             Хотя ее заслуги безграничны.
             Ученики всегда эгоистичны
             И думают, что воспитанье их
             Свершилося само, без помощи других.
   

Фауст

             В твоем лице духовно и телесно
             Я чувствую врача, которому известно
             Растений имя, свойство их корней,
             Который приносил больным всем исцеленье,
             Всем раненым давал страданий облегченье
             Глубокой мудростью своей.
   

Хирон

             Коль близ меня -- случалось то порой --
             Бывал когда и раненый герой,
             Я помощь приносил и свой совет давал,
             Но кончил тем, что передал
             Занятье то знахаркам да попам.
   

Фауст

             Ты, думаю, поистине велик;
             Не можешь выносить хвалений,
             Ты избегаешь их и поступаешь так.
             Как будто бы без всяких исключений
             На свете так же поступает всяк.
   

Хирон

             А ты мне кажешься льстецом такого рода,
             Что льстит и в честь князей, а с ними -- и народа.
   

Фауст

             Но все же должен ты сознаться,
             Что с величайшими людьми
             Тебе пришлось встречаться,
             Что подражал ты первым из первейших.
             Кого же ты из этих всех людей
             Считаешь первым доблестью своей?
   

Хирон

             Из аргонавтов каждый был хорош
             По доблести своей, а коль чего ж
             Одним из них порой недоставало,
             То знание другого восполняло.
             Так, Диоскуры всюду побеждали,
             Где молодость и красота решали;
             Свои же качества у Бореадов были:
             Решимость с быстротой они соединили;
             Прекрасно выглядел в компании Язон:
             Приятным женщинам всегда казался он;
             Орфей был скромным, нежным, энергичным,
             Бряцал на лире он с искусством сверхобычным;
             А проницательный, все видевший Линкей
             И днем, и ночью вел корабль среди камней.
             Лишь в обществе людей заслуги процветают:
             Один свершил, другие восхваляют.
   

Фауст

             О Геркулесе ты не скажешь ничего?
   

Хирон

             Увы! Не возбуждай томленья моего!
             Ни разу не видал ни Феба, ни Гермеса,
             Как их зовут; не видел и Ареса.
             Но вдруг передо мной предстал стоящим тот,
             Кого божественным давно признал народ,
             Тот светлый юноша, красою одаренный,
             Сиял, как царь, для царства и рожденный:
             Он верным был слугой и брату своему,
             И милым женщинам, что нравились ему.
             Подобного ему земля не породит,
             И Геба не введет в небесную обитель;
             Напрасно и поэт воспеть его спешит,
             И скульптор трудится, глыб мраморных мучитель.
   

Фауст

             Такого образа, какой ты нам здесь дал,
             Ваятелям создать еще не удавалось:
             Мужчину лучшего ты нам нарисовал,
             А что для женщины прекраснейшей осталось?
   

Хирон

             Что? Очень часто женской красотой
             Зовут одни безжизненные лица;
             Я цену придаю лишь красоте такой,
             В которой жизнь сама живым ручьем струится.
             Обычно красота себе самой довлеет,
             Лишь грация ее достаточно согреет.
             Подобной прелестью Елена отличалась,
             Когда она на мне вот так же мчалась.
   

Фауст

             Ты нес ее?
   

Хирон

             На этой же спине.
   

Фауст

             Да разве не довольно счастья мне?
             Когда-то и она спины твоей касалась.
   

Хирон

             За те же кудри и она держалась,
             Как ты теперь.
   

Фауст

             Пойми мое волненье!
             Рассказывай! Она одна -- мое стремленье.
             Скажи, куда, откуда нес ее?
   

Хирон

             На это я могу ответить все.
             Из рук разбойников сестру спасали Диоскуры,
             Но похитители, привыкнув побеждать,
             В погоню бросились, чтоб вновь ее поймать
             Отважно, про свои не помышляя шкуры.
             Но бегу братьев встретилась преграда
             В болотах Элевзина, там их ил
             И засосал. Тогда, как было надо,
             Я бросился туда, болото переплыл
             И перенес сестру на сушу моментально.
             Спрыгнувши со спины, она своей рукой
             Мне гриву гладила, залитую водой,
             Благодаря меня за помощь идеально,
             И мило, и умно, себя не уронив
             И прелестью своей меня обворожив.
   

Фауст

             Седьмой ей год пошел.
   

Хирон

             Филологи тебя,
             Как и самих себя, жестоко обманули:
             Знай, к женщинам мифическим нельзя
             Тех мерок применять, к каким иных примкнули.
             Поэт свободен здесь смотреть, как хочет сам,
             Значенья не придаст он никаким годам.
             Где лет созревших нет, там старость не бывает.
             Фигура милая всегда всех привлекает,
             Ей в ранней юности подходит восхищенье,
             Ей в старости все то же поклоненье.
             Знай навсегда: где мифы и поэт,
             О времени вопросов вовсе нет.
   

Фауст

             Забудем для нее мы обо всякой мере.
             Ведь мог же и Ахилл найти ее на Фере
             И даже от нее взаимность получить,
             Когда по времени ей не пришлось и жить.
             Ужели пылом я стремленья своего
             Не в силах жизни дать для образа того?
             Он -- вечен, он -- велик, он -- нежен безгранично:
             И он, и божество бессмертны безразлично.
             Ведь ты видал ее когда-то лучезарной,
             Очаровательной, милейшею из всех;
             И я из слов твоих увидел без помех
             Ее -- прекраснейшей, нежнейшей, благодарной
             И вожделенною безмерно для меня!
             Ей весь с минуты сей во власть отдался я!
             И если существо то мне недостижимо,
             Тогда и жизнь моя пускай проходит мимо!
   

Хирон

             Ты, чужестранец, будто бы сейчас
             Находишься в экстазе, в Эмпирее;
             У духов не глядят на это, как у вас,
             Средь них тебя сочтут помешанным, скорее.
             Но дело клонится к успеху твоему.
             Я каждый год исправно захожу
             К Манто -- сивилле, дщери Эскулапа;
             Она в тиши все молит, чтобы папа
             Ум просветил, как следует, врачей,
             Им воспретив так зло морить людей.
             Она -- приятней всех из цеха своего:
             Не корчится, кротка и благотворна.
             Коль время некое употребишь на то,
             Она с твоим недугом справится проворно
             И зельями тебя избавит от него.
   

Фауст

             Лечиться не хочу; мой дух вполне хорош,
             Иначе был бы я на всех других похож.
   

Хирон

             Не медли получить отраду исцеленья!
             Скорее вниз! Вот и конец стремленья!
   

Фауст

             Скажи, куда, к какому средоточью
             Меня ты перенес через болото ночью?
   

Хирон

             Здесь Рим и Греция боролись меж собой[106]
             Из-за империи, песчаной полосой
             Отрезанной от стран, лежащих вне.
             Направо здесь Пеней, на левой стороне
             Олимп возвысился. Тогда здесь царь бежал,
             А бюргер, победив, триумф торжествовал.
             Взгляни сюда: увидишь при Луне
             И вечный храм в недальней стороне.
   

Манто
(внутри храма, в грезах)

             От конских подков
             Звенит священный кров,
             Герои, знать, близки.
   

Хирон

             Да, совершенно верно!
             Но все же ты смотри!
   

Манто
(пробуждаясь)

             Приветствую тебя! Ты, вижу я, не сгинул.
   

Хирон

             Храм места своего, как видно, не покинул.
   

Манто

             А ты все носишься, не зная утомленья?
   

Хирон

             Что делать? Ты живешь в тиши уединенья,
             Но в странствии себе ищу отрады я.
   

Манто

             Я в ожидании, лишь время вкруг меня.
             А это -- кто?
   

Хирон

             Да вихрем затащила
             Его к нам ночь. Елену ищет он.
             До сумасшествия она его пленила,
             Но где ее искать, с каких начать сторон,
             Того сам до сих пор еще не знает он.
             Вот -- пациент, достойный исцеленья.
   

Манто

             А мне тот мил, чьи странные стремленья
             Не могут никогда достигнуть исполненья.
             Хирон унесся уже далеко.
             Войди же, дерзкий! Радуйся! Проход
             Во тьме ведет в чертоги Персефоны;
             Там у подножия она Олимпа ждет,
             Кто сотворит пред ней запретные поклоны[107].
             Когда-то там я провела Орфея.
             Удачней будь его! Проворнее! Живее![108]

Спускаются.

   

У ВЕРХОВЬЕВ ПЕНЕЯ, КАК ПРЕЖДЕ

Сирены

                       Бросимся в воды Пенея,
                       Станем плескаться, играть,
                       Песни свои распевать,
                       Чтобы жилось веселее
                       Тем, кто был должен страдать!
                       Роем живым поплывем
                       К морю, ища развлеченья!
                       Там мы его и найдем!

Землетрясение.

                       Пенясь, волны своротили,
                       Не текут там, где всегда,
                       Берег, камни заходили,
                       Страшно мечется вода.
                       Камень треснул и дымится,
                       Убежим скорее прочь!
   
                       Оставаться не годится,
                       Этим горю не помочь!
                       Прочь отсюда, гостьи, живо,
                       Благородные, живые!
                       Все туда, где так игриво
                       Волны плещутся морские,
                       И вздымаясь, и искряся,
                       Где луна горит вдвойне,
                       Где роса, распространяся,
                       Увлажняет нас вполне!
                       Там и бодрость, и свобода!
                       Здесь же страх родит во мне
                       Эта грозная природа
                       В неприветливой стране.
                       Кто умней, спеши ко мне!
   

Сейсмос[109]
(ворча и шумя в глубине Земли)

                       Вот еще один толчок,
                       Я плечами приналег,
                       А сейчас -- и вверх еще,
                       Там уж в нашей власти все!
   

Сфинкс

             Что за мерзкое трясенье,
             Что за странное смятенье!
             Все колеблется, дрожит,
             И столкнуться норовит
             Неприятно это все!
             Но не двинемся сейчас,
             Хоть весь ад пойдет на нас!
   
             Что за чудо! Целый свод
             Воздвигается пред нами;
             Это -- мощный старец тот,
             Весь покрытый сединами,
             Что построил остров Демос,
             Приподняв его из волн;
             Состраданья был он полн
             К той, что сильно натерпелась
             От родильных тяжких мук[110].
             Все толкая, напрягая,
             Не сгибая мощных рук,
             Он, Атланту подражая,
             Чудеса творит вокруг
             Поднимает брег Пенея
             Вместе с глиной и песком,
             Он творит, сил не жалея,
             И без устали притом.
             Колоссален он по виду
             И стоит в земле по грудь,
             И собой кариатиду
             Он напомнит, коль взглянуть.
             Посмотрите, что за вес-то
             Он выносит -- ничего!
             А повыше нет и места:
             Сфинксы заняли его.
   

Сейсмос

             Все это я свершил один,
             Должны же в этом все признаться!
             А не наделай я руин,
             Мир мог ли чудным вам казаться?
             Не высилось бы ваших гор
             В лазури чистого Эфира,
             Когда бы я с давнишних пор
             Не поработал в пользу мира.
             Трудился я давным-давно
             Пред ликом ваших предков главных
             Хаоса с Ночью -- заодно
             В сообществе титанов славных.
             Как будто в мячики играл
             Я с ними, Оссой с Пелионом,
             Пока труд этот забавлял.
             Когда же он не тешил нас,
             Как шапку, Оссу с Пелионом
             Мы взгромоздили на Парнас:
             Живут там музы с Аполлоном,
             Жильем довольны посейчас.
             Да и для Зевса я вознес
             И для его громов и гроз
             Высокое довольно ложе;
             Вот и сейчас работал тоже,
             Чтоб с безднами совсем расстаться
             И к вам наверх сюда забраться,
             Чтоб милых жителей призвать
             Жизнь ныне новую начать.
   

Сфинкс

             Мы бы древностью признали
             Эту выскочку бесспорно,
             Если б сами не видали,
             Как он лез сейчас упорно.
             Темный лес трещит везде-то,
             И утесы все в движеньи;
             Не посмотрим мы на это,
             Будем в прежнем положеньи.
   

Грифы

             Видим золота крупицы,
             Видим слитки из щелей.
             Чтоб сокровищ не лишиться,
             Муравьи, сюда скорей!
   

Хор муравьев

                       Все великаны сдвинули,
                       Что крылося в земле.
                       Вы, топтуны, где сгинули?
                       Наверх сбегайтесь все!
                       Спокойствия не жаждая,
                       Спешите все туда:
                       В щели щепотка каждая
                       Безмерно дорога.
                       За всякими вы крошками
                       Обшарьте уголки,
                       Скорей топчите ножками,
                       Кишащие рои!
                       Тащите больше золота,
                       Забравши все с собой;
                       Гора же и без золота
                       Останется горой.
   

Гриф

             Туда, туда, сгребайте в кучи!
             А коготки у нас могучи:
             Замков подобных не найти,
             Чтоб вам сокровище спасти.
   

Пигмеи

                       Собрались мы, но как, не знаем:
                       Не все ль равно, где мы бываем?
                       Нам быть везде всегда в охоту:
                       Ну, карлы, живо за работу!
                       Мы, карлик с карлицей вдвоем,
                       Работу живо поведем!
                       Не знаем, будет так в раю,
                       Но здесь -- отлично, повторю!
                       Поем привет своей звезде:
                       Земля родит еще везде,
                       И нет на свете мест таких,
                       Чтоб не рождалось нечто в них.
   

Дактили[111]

                       Коль в эту ночь произвела
                       Земля малюток, без сомненья,
                       Родит и крошечек тогда,
                       А те -- свои произведенья.
   

Старейший пигмей

                       Все по местам располагайтесь
                       И за работу принимайтесь!
                       Замена силе -- быстрота.
                       Хотя и мирная пора,
                       Но стройте кузницу, ребята,
                       Чтобы ковать усердно в ней
                       Брони побольше да мечей,
                       Чтоб войско было всем богато.
                       Народ рабочий -- муравьи,
                       Металлов нам сюда тащи!
                       А скромным дактилям сейчас
                       Придется дров тащить запас.
                       Раздуйте нам в кострах угли,
                       Чтоб мы огня себе нашли!
   

Генералиссимус пигмеев

                       С луком, стрелами вперед!
                       Вас в пруду добыча ждет.
                       Пропасть цапель в нем спесивых,
                       Бейте всех их, как одну.
                       Чтоб идти нам на войну
                       В шлемах с перьями красивых!
   

Муравьи и дактили

                       Кто доставит нам спасенье?
                       Много тратим сил, терпенья,
                       Чтоб железо им добыть,
                       А они все снова, снова
                       Из него куют оковы!
                       Видно, время не настало
                       Сбросить чуждое начало;
                       Терпеливо нужно жить
                       И покорно все сносить!
   

Ивиковы журавли[112]

                       Стоны раненых и сечи,
                       Ужасающие речи,
                       Крыльев трепетные взлеты,
                       Вопли, стоны на высоты
                       К нам доносятся. О, горе!
                       Все они убиты. Море
                       Обагрилось кровью их.
                       Перьев, всех красот своих
                       Цапли сразу же лишились --
                       Кровожадные польстились;
                       Кривоноги, толстопузы,
                       Негодяи-карапузы,
                       На узоры их забрали,
                       Все их в шлемы повтыкали.
                       К вам, союзным нам, взываем,
                       Вас для мщенья призываем:
                       Из-за моря прилетите,
                       За войну им отомстите!
                       Не жалейте крови, рвенья,
                       Силы ради отомщенья,
                       Пусть грозит им всем всегда
                       Ваша вечная вражда!

(С криком разлетаются по воздуху.)

Мефистофель
(на равнине)

             Ведьм северных обделывал я ловко,
             А с этими совсем не та сноровка.
             Удобен Блоксберг в смысле помещенья:
             На камне Ильза там бессменна ради бденья,
             И Генрих будет все на той же вышке
             Лет тысячи еще стоять без передышки.
             А здесь уверен ли, скажите, кто-нибудь,
             Куда идти и где себя приткнуть?
             Брожу сейчас, довольно весел я,
             Но вдруг за мной поднимется гора:
             Она не то чтоб очень высока,
             Но все же разобщит со сфинксами меня.
             Внизу достаточно, положим, и огня
             Для освещения любого приключенья.
             Сейчас передо мной, совсем без утомленья,
             Уносится, по плутовски шаля,
             Блудливый рой; танцует, убегает,
             Меня вперед все увлекает.
   

Ламии
(увлекая за собой Мефистофеля)

                       Скорее, скорее!
                       Все дальше вперед!
                       А в миг остановки
                       Веселье пройдет!
                       А старый-то грешник
                       За нами плетется,
                       Совсем колченогий,
                       А все ж не уймется, --
                       Бежит, ковыляя,
                       Едва поспевая.
   

Мефистофель
(останавливается)

             Проклятая судьба обманутых мужчин!
             Все в дураках они еще со времени Адама!
             Стареют все, умнеет ли один?
             Иль мало над тобой поиздевались дамы?
             Порода эта вся не стоит ничего:
             Все тело стянуто, накрашено лицо,
             Здорового у них ни крошки не найдешь ты,
             Во всех местах, куда ни ущипнешь ты,
             Все тлен и гниль, отлично это знаешь
             И даже, так сказать, руками ощущаешь,
             А засвистит тебе стервятина такая,
             Сам побежишь за ней, едва не приседая.
   

Ламии
(остановившись)

             Остановился он, задумавшись стоит;
             Пойдем к нему, не то и убежит.
   

Мефистофель
(продолжая идти)

             Вперед! Сомненье неуместно.
             Коль не пришлось бы ведьм встречать,
             Черт побери! -- то всем известно, --
             Кто б согласился с чертом спать?
   

Ламии
(очень грациозно)

             Потанцуем при герое!
             Может статься, что сейчас
             В нем забьется ретивое
             Для кого-нибудь из нас.
   

Мефистофель

             На фоне тусклом освещенья,
             У вас довольно оболыценья;
             За то бранить не стану вас!
   

Эмпуза[113]
(врываясь в круг Ламий)

             Не брани меня, и я
             Ведь такая же красотка!
             Мне приятна эта сходка!
   

Ламии

             Она здесь лишняя в кругу!
             Изгадит всякую игру!
   

Эмпуза
(к Мефистофелю)

             Привет от тетушки Эмпузы,
             Подружка я с ослиною ногой,
             Ты -- с лошадиной, милый мой;
             Итак, связали нас с тобой,
             Племянник, родственные узы.
   

Мефистофель

             Я думал, встретил лишь чужих
             И незнакомых здесь одних,
             Но, к сожаленью, узнаю
             Я здесь и близкую родню.
             Припомнишь старые тирады:
             Все родственно от Гарца до Эллады!
   

Эмпуза

             Решительно могу я поступать
             И формы новые внезапно изменять;
             Так в вашу честь я сделаю обновку --
             Возьму себе ослиную головку.
   

Мефистофель

             Заметил я, что цените так вы
             Родство; возможно с тем не соглашаться,
             Но -- как угодно -- от ослиной головы
             Готов заране отказаться.
   

Ламии

             Оставь уродину! Она тут не нужна;
             Наводит страх на все, что красотой прельщает:
             И стоит лишь, чтоб подошла она,
             Как все прекрасное сейчас же исчезает.
   

Мефистофель

             Да и на вас смотрю я, полный подозренья,
             Сестрички нежные и милые мои:
             Под розанами щек боюсь у вас найти
             Мне нежелательные превращенья.
   

Ламии

             Ну, попытайся! Нас немало:
             Хватай любую ты себе!
             Коль счастье для игры настало,
             Так лучший выигрыш тебе!
             Чего болтаешь похотливо?
             Ведь волокитство -- роль твоя,
             А держишь ты себя спесиво
             И корчишь что-то из себя!
             Ну, вот он в круг попался пляски;
             Теперь снимайте ваши маски,
             Разоблачите все себя!
   

Мефистофель

             Вот самую красивую судьба мне принесла...

(Обнимая ее.)

             О, горе мне, о, горе! То -- жесткая метла!

(Хватает другую.)

             А это -- что? Препакостная рожа!
   

Ламии

             Да лучшей стоишь ли? Подумай, сам ты -- что же?
   

Мефистофель

             Малютку эту бы мне только загрести!
             Что ж? Ящерица вдруг скользнула из руки!
             Змееподобная коса... Погонимся за новой,
             Высокою... Что ж? С шишкою сосновой
             Высокий торс... Нет вовсе головы...
             Ведь так, ей-ей, все пропадут труды.
             Вот с толстенькой, быть может, успокоюсь...
             Попробую... быть может, и устроюсь...
             В последний раз... что будет, то и дело...
             Лягушковато, рыхло... Это тело
             Там, где-нибудь вдали, в странах Востока,
             Поди-ка, ценится особенно высоко...
             Поганый дождевик! Все разом улетело!
   

Ламии

             Рассыпьтесь! Молнией носитесь,
             Вкруг сына ведьмы разделитесь!
             Как он дерзнул явиться вдруг
             В наш призрачный, в наш страшный круг?
             Зовем сюда нетопырей
             Бесшумнокрылых поскорей!
             Отделался ты пустяками.
   

Мефистофель
(отряхиваясь)

             Не стал умнее я с годами.
             На севере и здесь, на юге,
             Нелепо так же в этом круге;
             Все привидения и там,
             И здесь -- один и тот же хлам!
             Народ, поэты вздор кричат,
             И здесь такой же маскарад!
             Вот я за масками погнался
             Да на таких существ нарвался,
             Что страшно даже самому...
             Тянул бы эту кутерьму,
             И до сих пор обман бы длился.

(Заблудившись между скалами.)

             Вот где теперь я очутился?
             И выйду я сейчас куда?
             Была тропинка... Ни черта!
             Шел гладким я путем сюда,
             А тут сейчас на груде груда.
             То вверх взбираюсь тщетно я,
             То вниз потащит путь меня.
             Где сфинксов мне своих найти?
             Где есть подобные пути?
             Прошла ночная лишь пора,
             И сразу выросла гора!
             Не видел скачки ведьм такой,
             Что тащит Блоксберг за собой!
   

Ореада[114]
(с утеса)

             Сюда, сюда, наверх ко мне!
             Сродни глубокой старине
             Моя гора. Круты дороги:
             То Пинда старого отроги.
             Я -- современница тех дней,
             Когда бежал сюда Помпеи,
             Здесь призраки воображенья
             Бесследно гибнут в те мгновенья,
             Когда лишь закричит петух.
             И на моих глазах, бывало,
             Здесь много сказок возникало,
             Но и терялось так же вдруг.
   

Мефистофель

             Почет тебе, священная глава,
             Вся осененная могучими дубами!
             Как ни сиял бы месяц, он едва
             Прорезать может сень твою лучами.
             Но что я вижу? Там какой-то свет,
             Он вдоль кустов мелькает... Ты не знаешь?
             Гомункул то! Скажи-ка мне в ответ,
             Товарищ маленький, куда путь направляешь?
   

Гомункул

             Из места одного несусь я до другого,
             Хотелось сделаться мне существом живым
             В прекрасном смысле сказанного слова.
             Я нетерпеньем был охвачен и томим --
             Разбить стекло, а с ним и заключенье,
             Но все, что до сих пор мне представляет свет,
             Прикончило во мне то сильное влеченье.
             Скажу тебе свой маленький секрет:
             Я двух философов сейчас сопровождаю,
             "Природа" -- все твердят между собой они;
             Из вида выпустить тех лиц я не желаю:
             Земное существо должно быть им сродни.
             В конце концов, от них удастся и узнать,
             Куда мне путь разумней направлять[ 115].
   

Мефистофель

             Здесь поступай, как разум твой подскажет;
             Где привидения, всегда философ тут,
             Искусство же свое он тем всегда покажет,
             Что новых призраков создаст хоть целый пуд.
             А если ты совсем не будешь заблуждаться,
             Так разума тебе вовеки не дождаться.
             Коль хочешь стать ты существом живым,
             Без помощи других, сам сделайся таким.
   

Гомункул

             Совет хороший -- дело не дурное.
   

Мефистофель

             Ну, и лети! И я кой-что другое
             Здесь посмотрю, когда здесь есть такое.

Они разлетаются.

Анаксагор[116]
(Фалесу)

             Твой ум упрямо уступить не хочет;
             Что надобно еще, чтоб убедить тебя?
   

Фалес[117]

             Волна ветрам всем подчинит себя,
             Но от утеса далее отскочит.
   

Анаксагор

             Возник утес от огненных паров.
   

Фалес

             Лежит в воде всеобщее начало.
   

Гомункул
(между обоими)

             Я рядом с вами следовать готов:
             Живым быть существом мне хочется немало.
   

Анаксагор

             Ты видел ли когда, Фалес, такую гору,
             Возникшую в одну ночную пору?
   

Фалес

             Природа действовать не станет никогда,
             Справляясь с днем иль нормою иною;
             Творит природа исподволь всегда
             В порядке стройном форму за другою,
             И в этом творчестве, как в цельности возьмешь,
             Насильственности ты ни крошки не найдешь.
   

Анаксагор

             Но здесь она была: Эоловы пары,
             Аида гневное горенье
             Пробили взрывом часть земной коры,
             И новая гора возникла в заключенье.
   

Фалес

             К каким же выводам еще придешь ты дале?
             Гора здесь налицо, о чем же говорить?
             В подобных спорах мы б и время потеряли,
             Да за нос и людей мы стали бы водить.
   

Анаксагор

             На той горе селятся миллионы
             В расщелинах ее любой скалы --
             Пигмеи, муравьи и даже легионы
             Различных крохотных работников горы.

(Гомункулу.)

             К великому ты вовсе не стремился,
             Жил как отшельник ты, на прочих и не зря;
             Когда б господствовать ты поучился,
             Я б увенчал тебя короною царя.
   

Гомункул

             Что скажет мой Фалес?
   

Фалес

             Советовать тебе охота не пришла.
             Обычно с малыми -- и малые дела,
             С великими -- великим малый станет.
             Смотри сюда, на тучу журавлей!
             Она грозить сейчас не перестанет
             Народу возбужденному; царей
             Она бы так же вовсе не щадила;
             С когтями острыми и клювами они
             Летят к пигмеям. Сочтены их дни,
             Погубят их; как молния средь гор,
             Блистает их грозящий приговор.
             Они преступно цапель умертвили,
             Что у воды покойно, мирно жили.
             Когда же лился дождь их поражавших стрел,
             Возмездья приговор неудержимо зрел:
             Родные, близкие всех тех, кто погибали,
             Пигмеев крови дружно ждали.
             Что пользы им теперь и в копьях, и в щитах,
             И в шлемах, что на их покоятся главах?
             И разве им их перья пригодились?
             Вот посмотри -- они заторопились,
             Торопятся спасти разбитые рои,
             Той тучей журавлей побеждены они.
   

Анаксагор
(после паузы, торжественно)

             К подземным до их пор неслись мольбы мои,
             Теперь взываю к вышним я.
             В страданьях общих я зову тебя,
             Триликая, что трижды прозвана:
             Диана ты, Геката и Луна![118]
             Ты грудь нам ширишь силою своей,
             Спокойно свет свой тихий проливаешь,
             Раскрой мне, если ты внимаешь,
             Таинственную глубь твоих теней!
             Пусть твоего мощь существа
             Проявится без тени колдовства!

Пауза.

             Ужель услышан я?
             Ужель мольба моя
             Нарушила собой
             Природы дивный строй
             Все близится престол богини округленный
             И, ширясь и растя, невыносим для глаз,
             Огонь его багровей все для нас...
             Остановись же, шар окровавленный!
             Погубишь нас и с морем, и с землей!
             Пожалуй, правдой будет слух такой,
             Что фессалийки силой волшебства
             Тебя сманили прочь с орбиты,
             И тайны все твои им сделались открыты?
             Диск потемнел, виднеется едва...
             Он разорвался, страшно он искрится...
             Какой там мрак! Как страшно гром ярится!
             И ветер воет с силою какой!
             Я повергаюсь ниц перед тобой!
             Молю тебя, чтоб ты простила мне!
             Свершилось это по моей вине!

(Повергается ниц.)

Фалес

             Что видит и что слышит он?
             Не понял ничего я в том, что совершилось,
             А что он ощущал, того мне и не снилось.
             В одном признаться принужден,
             Что бестолковщина здесь явно происходит,
             А, между тем. Луна на том же месте бродит.
   

Гомункул

             Взгляните-ка туда, пигмеи где стояли,
             Где было кругло, там верхушки остры стали.
             Я слышал страшный треск: с Луны утес упал
             И, не спросясь о том, убил всех наповал.
             Но все ж не в силах похвалиться
             Искусством тем, которым в ночь одну
             Подобная гора могла соорудиться, --
             Работой творческой и снизу, и вверху!
   

Фалес

             Спокойным будь! Фантазия здесь только;
             Порода гнусная пропала поделом;
             Что ты не стал царем, недурно то нисколько[119].
             Займемся-ка морским веселым торжеством:
             Гостей чудесных много ждут на нем!

Удаляются.

Мефистофель
(влезая с противоположной стороны)

             Тут все карабкаться по острым скалам надо
             Иль путаться в корнях развесистых дубов.
             На Гарце у меня и воздух не таков:
             Так пахнет там смола! Смола -- моя отрада,
             Ее особенно я после серы чту.
             У греков ничего такого не сыскать,
             Но любопытно все ж мне было бы узнать,
             На чем разводится у них огонь в аду.
   

Дриада[120]

             В своей стране тебе так все знакомо,
             А здесь, у нас, твой жребий не таков;
             Не вспоминай у нас о том, что бросил дома,
             Но чти величие священных здесь дубов!
   

Мефистофель

             Невольно думаю о том, с чем сжился я,
             К чему привык, то -- нечто вроде рая.
             Но кто у вас в пещерном углубленьи
             Сидит на корточках при слабом освещеньи?
   

Дриада

             То -- форкиады[121]. Если не боишься,
             Быть может, с ними ты разговоришься.
   

Мефистофель

             А почему и нет?
             Смотрю, глазам не веря:
             Как я ни горд, но должно все ж сказать,
             Что ничего подобного видать
             Не приходилось мне, скажу не лицемеря.
             Они -- ужаснее, чем даже мандрагоры...
             Мне мнится, первородные грехи
             Уже не так ужасны и гадки,
             С тех пор, как форкиад мои узрели взоры.
             Не потерпели бы такой нечистоты
             И на порогах наших худших адов,
             А тут, в стране античной красоты,
             Разводится порода этих гадов!
             Зашевелились и задвигались оне,
             Забеспокоились, должно быть, обо мне:
             Шипят, свистят нетопыри-вампиры.
   

Форкиада

             Сестра, подайте глаз, чтоб повидать могла я,
             Кто к храму нашему приблизился, дерзая?
   

Мефистофель

             Достопочтенные! Дозвольте приближенье,
             Чтоб получить от вас втройне благословенье;
             Я приближаюся как незнакомец к вам,
             Как дальний родственник, скажу точнее сам.
             Богов древнейших здесь встречать мне приходилось:
             Пред Опсом с Реею уже я падал ниц[122],
             Сестер Хаоса, Парку, ваших же сестриц
             Вчера ль, позавчера ль -- встречать мне доводилось[123],
             Но вам подобных не видал ни разу,
             И я молчу, и близок я к экстазу.
   

Форкиады

             У духа этого ума заметен след.
   

Мефистофель

             Я удивляюся, что ни один поэт
             Вас не воспел. Как то могло случиться?
             В скульптуре до сих пор вам не пришлось явиться:
             Кого бы, как не вас, копировать им надо?
             У них Венера все, Юнона иль Паллада
             И все подобное.
   

Форкиады

             Среди уединенья,
             В кромешной тьме, такого помышления
             Вся наша троица иметь и не могла.
   

Мефистофель

             Конечно, мысль такая не могла
             Придти всем в головы, вы далеки от света:
             Не видят вас, и вы не видите людей;
             Здесь место не для вас, пустынно место это,
             Вам нужно было б жить всей троицей своей,
             Где пышность заодно с искусством на престоле,
             Где каждый день родятся поневоле
             Из глыбы мрамора геройские черты,
             Где...
   

Форкиады

             Замолчи и вожделений ты
             В нас не вселяй; не нужно этих знаний
             В ночи рожденным, родственным ночному,
             И о себе самих нет в нас сознаний,
             И миру мы безвестны остальному.
   

Мефистофель

             В подобном случае вам личностью своею
             Не стоит дорожить, а поделиться ею
             Хоть с кем-нибудь другим. Вам всем троим
             Доволен глаз один, доволен зуб один.
             Ведь было б кое-что иное,
             Когда бы всех троих изображали двое,
             А третий образ мне б на время дали.
   

Одна из форкиад

             А это можно? Что бы вы сказали?
   

Остальные

             Попробуем -- без зуба и без глаза.
   

Мефистофель

             Не может быть тогда о сходстве вовсе сказа!
   

Одна

             Ты глаз закрой! Ведь это же легко!
             И выставь клык! И с профиля зато
             Похожим станешь ты на нас в минуту ту,
             Как может быть похож брат на сестру.
   

Мефистофель

             Мне много чести, но да будет так!
   

Форкиады

             Да будет так!
   

Мефистофель
(с профилем Форкиады)

             Вот выгляжу я как!
             Я стал Хаоса сыном именитым.
   

Форкиады

             Бесспорно лишь одно: мы -- дочери его!
   

Мефистофель

             Позор! Все станут звать меня Гермафродитом[124]!
   

Форкиады

             А в новой троице какое совершенство!
             Два глаза и два зуба! О, блаженство!
   

Мефистофель

             Придется мне всех избегать людей
             И в луже адовой быть пугалом чертей!

Уходит.

   

СКАЛИСТЫЙ ЗАЛИВ ЭГЕЙСКОГО МОРЯ

Луна, остановившаяся в зените.

Сирены
(лежат на утесах, играют и поют)

             Коль недавно фессалийки
             Ночью ужасов, чудес
             Совлекли тебя преступно
             Прямо на землю с небес,
             Так теперь смотри спокойно
             На сверкающий залив,
             Освещай его движенье,
             Весь лучами озарив!
             Будь, Луна, к нам благосклонна,
             Мы же все верны тебе,
             Мы готовы на услуги,
             И не мысля о себе!
   

Нереиды[125] и тритоны[126]
(в виде морских чудовищ)

             Пусть громко звуки раздаются,
             И море все дрожит от них;
             Все обитатели сберутся
             Из глубочайших бездн морских!
             Как буря бездны разверзала,
             Мы все попрятались на дно,
             Но пенье с самого начала
             Нас на поверхность привлекло.
             И мы в своем порыве счастья
             Убрались в золото цепей,
             Есть и короны, и запястья,
             И кушаки в огнях камней.
             Все это сами мы достали,
             Что было в кораблях на дне,
             А ваши песни помогали
             Добыть нам это в глубине.
   

Сирены

                       Нам хорошо уже известно,
                       Что рыбам счастие в воде:
                       Там им страданье неизвестно,
                       Там так свободно им везде.
                       Привет наш вам, столь оживленным
                       На нашем славном торжестве!
                       Хотелось быть нам убежденным,
                       Что больше вы, чем рыбы все.
                       Нереиды и тритоны
                       Уже мы думали об этом,
                       И не успев сюда приплыть.
                       Так, сестры, братья, к вам с советом
                       Осмелились мы поспешить:
                       И небольшой наш путь докажет,
                       И убедитесь в этом вы, --
                       Он, без сомненья, вам покажет,
                       Что более чем рыбы мы.
   

Сирены

                       Исчезли все в одно мгновенье;
                       Попутный ветер их влечет.
                       Их в Самофракию[127] теченье,
                       Конечно, быстро принесет.
                       В страну Кабиров[128] за делами
                       Какими двинулись они?
                       То боги прочим не сродни,
                       Они родятся вечно сами,
                       Не зная сами, кто они.
                       Свети нам, кроткая Луна,
                       И пребывай в своем зените!
                       Пусть ночи длится тишина!
                       Лучи дневные, не спешите!
                       Пусть дня поздней настанет час,
                       Не то он всех разгонит нас!
   

Фалес
(на берегу Гомункулу)

             Охотно б свел тебя к Нерею-старику[129] я.
             Мы недалеко, правда, от него,
             Но нет людей упрямее его,
             Брюзгу такого не найду я,
             Никто не угодит седому ворчуну,
             Но в будущем он все читает ясно,
             И оттого относятся согласно
             Все с уважением к нему.
             Да, на своем посту -- сказать о том пора --
             Он сделал кой-кому немало и добра.
   

Гомункул

             Попробую сейчас я постучать к нему:
             Ведь то не повредит ни свету, ни стеклу.
   

Нерей

             Ужель встревожен я людскими голосами?
             Зашевелился гнев вновь в сердце у меня.
             Вот существа! Стремятся быть богами,
             Но вечно лишь похожи на себя.
             Как много лет я мог бы жить в покое,
             В покое том, что свойствен божествам!
             Но все меня влекло желание другое --
             Соделать доброе всем тем, кто лучше сам.
             Но вот, когда увидел на исходе
             Все, что свершил для них (что я легко узнал),
             Все делалось, как будто по природе,
             Как будто я советов не давал.
   

Фалес

             Ты, старец моря, все же мудр от века;
             К тебе доверие, не прогоняй нас прочь!
             Взгляни на пламя то, подобье человека:
             Оно осуществит советы все точь-в-точь.
   

Нерей

             Что за советы? Разве люди придавали
             Когда значенье им? Все добрые слова
             В глухих ушах обычно замирали.
             А факты нам не то ль твердят всегда?
             Срамятся люди часто чрезвычайно,
             Но до сих пор -- упрямство их удел,
             И не изменится порода их случайно.
             Ведь сколько раз Парису я ни пел,
             Пока чужая женщина плетенья
             Не создала ему сетями вожделенья,
             Отважно он стоял на нашем берегу.
             А я ему открыл, что духу моему
             Во сне явилося пожара пламя злое;
             Там страшный дым, там здания в огне,
             Внизу убийства, смерть, то день, грозящий Трое;
             Стихом поэта он запечатлен --
             И строен он и так известен он!
             Отчаянный смельчак слова счел за пустое,
             Он лишь желал... И что же? Пала Троя,
             Труп исполинский, после долгих мук,
             Для Пиндовых орлов питательный продукт!
             Иль не предсказывал я также Одиссею
             Коварство, указавши на Цирцею,
             Циклопов злых, медлительность его,
             И легкомыслие всех бывших вкруг него,
             И многое ему сказал еще другое,
             Но было ль от того последствие какое?
             И внял ли он тому, что я ему изрек?
             Ведь пользы не было, покуда волны поздно
             И, наказав его при этом очень грозно,
             Не бросили его на Феанийский брег!
   

Фалес

             То мудрого, конечно, огорчает,
             Но доброго с пути не отвлекает;
             Стремится он добро еще раз испытать.
             Крупицу благодарности воздать
             Ему способно тем, что сразу перевесит
             Неблагодарность всю, как там она ни весит.
             По делу малого нам нужен твой совет:
             Разумным хочет он родиться вновь на свет.
   

Нерей

             Не портите мое расположенье.
             Оно прекрасное. Не то мне предстоит.
             Я дочерей своих позвал чрез приглашенье,
             Прекрасных Граций моря, иль Дорид.
             Ни на Олимпе нет, ни на земле созданья,
             Что было б равно им по силе обаянья;
             И с живостью, и с грацией оне
             Способны переброситься вполне
             Со спин морских драконов на коней
             Нептуновых[130], и в резвости своей
             Они так родственны стихии в этот миг,
             Что пена, кажется, приподнимает их.
             Вот на пестреющей цветами колеснице
             Венериной провозят Галатею[131]:
             Никто по красоте и не сравнится с нею:
             Ей поклоняются в Пафосе, как царице,
             С тех пор, как нас покинула Венера.
             Уйдите прочь! Отцу не подобает
             В час радостный иль ненависть питать.
             Иль злобно говорить. Протей[132] вас ожидает,
             Идите вы к нему, чтоб у него узнать.
             Кудесник этот может рассказать,
             Как иль на белый свет являться,
             Иль, появившись, превращаться.

(Удаляется в сторону моря.)

Фалес

             Мы ничего сим шагом не добились.
             Протея хоть найдем, он скроется как раз;
             А если б мы в беседу с ним пустились,
             Он мог бы изумить, иль с толку сбил бы нас.
             Но, если у тебя влеченье есть к совету,
             Тогда пойдем, постранствуем по свету.

Удаляются.

Сирены
(наверху, на скалах)

                       Что видим издалека?
                       Скользит что одиноко?
                       То мчится парусами,
                       Что правятся ветрами:
                       Так чудной белизной
                       Сверкает женщин рой,
                       Разумных жен морских.
                       Послушаем же их!
                       Мы спустимся пониже;
                       Их голоса все ближе.
   

Нереиды и тритоны

                       Что на руках несем,
                       Тем радость всем даем;
                       В щите Хелоны отраженья
                       Находят строгие явленья:
                       Приносим к вам на нем богов.
                       Так гимны петь всяк будь готов!
   

Сирены

                       Ростом вы малы,
                       Силой удалы!
                       В бурю, в крушенье
                       В вас все спасенье!
                       Слава всем вам --
                       Вечно чтимым богам!
   

Нереиды и тритоны

                       Кабиров вам на счастье
                       Мы принесли сюда:
                       Там, где есть их участье,
                       Нептун наш друг всегда!
   

Сирены

                       Мы -- ниже вас:
                       Корабль разобьется,
                       Но вами спасется
                       Его экипаж.
   

Нереиды и тритоны

                       Мы принесли всего троих,
                       Идти четвертый отказался.
                       Что ж, ведь главнейший он из них
                       И думать он за всех остался.
   

Сирены

                       Бог над богами
                       Волен и шутить,
                       Честь, мольба за нами --
                       Милость сохранить.
   

Нереиды и тритоны

                       Их семеро всего считалось.
   

Сирены

                       А где же трое их осталось?
   

Нереиды и тритоны

                       Не сможем и сказать,
                       Олимп об этом знает.
                       Восьмой -- как это знать? --
                       Там также пребывает;
                       Он там -- уединенный,
                       Невидимый вполне;
                       Они все благосклонны,
                       Готовы, но не все.
                       А эти -- несравнимые,
                       Как голодом, томятся:
                       Так все недостижимое
                       Достичь они стремятся.
   

Сирены

                       Будь, божество, везде,
                       На Солнце, на Луне;
                       Мы молимся ему:
                       Полезно так всему!
   

Нереиды и тритоны

                       Какой достигли славы мы,
                       Устроив этот праздник!
   

Сирены

                       Да, и герои древности
                       Подобный не имели,
                       Хотя бы многой доблестью
                       Их подвиги гремели.
                       Они достали лишь руно,
                       А мы -- самих кабиров!
   

Все
(повторяют как припев)

                       А мы -- самих кабиров!

Нереиды и тритоны проплывают дальше.

Гомункул

             Сравню, смотря на чудищ сих,
             С плохими их горшками;
             Стучатся мудрецы о них,
             Но бьются крепко лбами[133].
   

Фалес

             Ведь это все, чего они желают:
             От ржавчины в цене монеты вырастают.
   

Протей
(незаметный)

             Болтун я старый, слушать мне
             Подобные приятно выраженья:
             Чем штучка позабористей в себе,
             Тем больше требует она почтенья.
   

Фалес

             Протей, где ты?
   

Протей
(на манер чревовещателя: то вблизи, то далеко)

             Здесь я, здесь я!
   

Фалес

             За шутку старую готов простить тебя,
             Пусть пустословие лишь друга не коснется.
             Я знаю, ты не там, откуда речь несется.
   

Протей
(как будто издалека)

             Прощай!
   

Фалес
(тихо Гомункулу)

             Ага! Он очень близок к последний несмотря на многие поэтические банальности, части очень близко передает смысл оригинала. При более детальном изучении текста, лучше всего пользоваться прозаическими переводами: А. Соколовского, СПБ, 1902 и П. И. Вейнберга, СПБ, 1904. Печатаемый здесь перевод В. Я. Брюсова, законченный в 1920 году, является огромным шагом вперед -- тем, что переводчик всюду передал поэтические формальные особенности подлинника (размер, расположение рифм, аллитерации и т. п.). Кроме того часто очень удачно передается стилистическое многообразие оригинала. Так, напр., первый монолог и вызов духа земли является крупным достижением переводного искусства.
   

VI. ИЗБРАННЫЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ ДАТЫ

   1749. 28 августа. Гете родился во Франкфурте на Майне.
   1765--68. Гете -- студент Лейпцигского университета. Лирические стихотворения и две комедии ("Норов влюбленного" и "Совиновники"). Первые уроки рисования. Любовь к Кетхен Шёнкопф. Болезнь.
   1765--1770. Франкфурт. Выздоровление. Занятия алхимией. Первый замысел "Фауста"?
   1770--1771. Страсбург. Знакомство с Гердером. Любовь к Фредерике Брион. Лирика. Увлечение средневековьем, готикой и национальной стариной. Начало эпохи "бури и натиска". Докторская диссертация.
   1771--1772. Франкфурт. Адвокат.
   1772. В Вецларе на юридической практике. Любовь к Лотте Буфф. "О немецком зодчестве". Речь о Шекспире,
   1773. Франкфурт. "Гетц фон Берлихинген".
   1774. Сатирические драматические отрывки и сцены. Лирика. "Прометей", "Магомет", "Вечный жид", "Вертер", "Клавиго", "Стела", "Фауст" ("Пра-Фауст"), Дружба с Лафатером, и Якоби, работы по физиогномике,
   1775. Обручение с Лили Шенеман. Путешествие в Швейцарию с братьями Штольберг. "Пра-Фауст". 7 ноября отъезд в Веймар по приглашению герцога Карла Августа. Встреча с Виландом и Шарлоттой фон Штейн.
   1776. Комедии.
   1777. Путешествие в Гарц. Начало работы над "Вильгельмом Мейстером".
   1779. Первая прозаическая редакция в представление "Ифигении". Второе путешествие в Швейцарию.
   1780. Первая прозаическая, утерянная, редакция "Тассо". "Письма из Швейцарии".
   1782. Начало геологических занятий. Дворянское звание.
   1783. "Эльпенор", баллады. Второе путешествие в Гарц.
   1781. Междучелюстная кость. Третье путешествие в Гарц.
   1786. 9 сентября -- бегство в Италию. "Ифигения", "Навзикая".
   1788. "Кухня ведьмы" и монолог из сцены "Лес и пещера". Возвращение в Веймар. Связь с Христианой Вульпиус. "Римские элегии". "Эгмонт".
   1790. "Тассо", "Фауст", "Фрагмент", "Метаморфоза растений". Поездка в Венецию. Венецианские эпиграммы.
   1791. Директор театра. Занятия оптикой.
   1792. Участие в французском походе. Битва при Вальми.
   1793. Комедии. "Рейнекс Лис". Осада Малица.
   1794. Встреча с Шиллером, Журнал "Горы".
   1795. "Вильгельм Мейстер" 1-й и 2-й том. "Ксении".
   1796. "Вильгельм Мейстер" 3-й и 4-й том. Баллады.
   1797. "Германн и Доротея". Возобновление работы над "Фаустом", посвящение, пролог в театре. Третье путешествие в Швейцарию.
   1798. Журнал "Пропилеи".
   1800. Работа над "Фаустом". Фрагмент "Елены".
   1801. Тяжелая болезнь.
   1802. "Незаконная дочь". 1806. Смерть Шиллера.
   1806. Окончание первой части "Фауста". Женитьба на Христиане.
   1807. Сонеты. "Избирательное сродство", "Пандора".
   1808. Выход в свет первой части "Фауста". Встреча с Наполеоном в Эрфурте.
   1810. "Учение о Цветах".
   1811. "Поэзия и правда" 1-я часть.
   1812. "Поэзия и правда" 2-я часть.
   1814. Начало "Западно-восточного Дивана", "Поэзия и правда" 3-я часть.
   1615. Любовь к Марианне фон Виллимер. Лирика.
   1816. Смерть жены. Журнал "Искусство и древность".
   1819. Выход в свет "Западно-восточного Дивана".
   1821. Первая часть "Годов странствий Вильгельма Мейстера".
   1823. Эккерманн. Любовь к Ульрике фон Леветцов, "Мариевбадская элегия".
   1825. Начало работы нал второй частью "Фауста",
   1826. Окончание "Елены" (3-го акта второй части "Фауста").
   1827. Выход "Елены".
   1828. Смерть герцога.
   1829. Окончание "Годов странствий".
   1830. "Классическая Вальпургиева ночь" (2-ой акт второй части "Фауста").
   1831. Окончание 1-й книги "Поэзии и правды" в "Фаусте".
   1832. Зоологические статьи.

22 марта -- Смерть Гёте.

   
   
слѣдствіемъ паденіе классическаго міра.-- При видѣ странныхъ воздухоплавателей, освѣщаемыхъ фонаремъ Гомункула, Эрихто удаляется, страшась новыхъ нареканій. Гомункулъ, при видѣ самыхъ звѣрообразныхъ представителей эллинизма, не узнаетъ цѣли своихъ стремленій и не вдругъ рѣшается спуститься и положить Фауста на классическую землю древнихъ сказокъ. Очнувшись въ странѣ своихъ мечтаній, Фаустъ выражаетъ свое стремленіе съ перваго слова: "А гдѣ она?" Мефистофель совѣтуетъ каждому хлопотать о своемъ и только проситъ Гомункула подавать сигналы къ сбору. Фаустъ отправляется на поиски.
   Въ верховьи Пенея. Надписи нѣтъ, но дальнѣйшая ссылка указываетъ на это. Въ ней сказано: верховье Пенея какъ прежде и кромѣ того встрѣчаются тѣ же грубѣйшіе образы первобытной саги. Мы находимъ Мефистофеля въ кругу звѣроподобныхъ образовъ, частію для него привлекательныхъ, частію же смущающихъ его своею здоровою откровенностью. Ему пріятнѣе было бы встрѣтить, какъ онъ выражается, заклейстеренное звѣрство, говорящее чувственности, а это черезчуръ античное холодно. Тѣмъ не менѣе приходится раскланиваться. Сперва онъ встрѣчается съ перешедшими къ грекамъ съ востока четвероногими птицами Грифами (Плиній), къ которымъ, какъ атрибуты, принадлежатъ Муравьи и Аримаспы. Грифы сердятся на то, что Мефистофель обзываетъ ихъ старичками игривыми, ссылаясь на непріятное этимологическое вліяніе звука гр. Тутъ Гёте пользуется случаемъ осмѣять этимологическія объясненія, лишенныя исторической почвы.
   По поводу золота Гёте пользуется сказаніемъ Геродота (III, 102, 116) объ Аримаспахъ и муравьяхъ. Одноглазые Аримаспы спорятъ съ грифами изъ-за охраняемаго послѣдними золота. Въ отдаленномъ углу Индіи исполинскіе муравьи, ростомъ съ собаку или лисицу, роя себѣ подземныя норы, вырываютъ золотой песокъ, который индѣйцы уносятъ въ дни наступающихъ жаровъ, когда Аримаспы прячутся въ свои пещеры. Если индійскіе грифы служатъ представителями чисто звѣриныхъ образовъ, то Египетскіе Сфинксы уже являются сочетаніемъ человѣческаго образа съ животнымъ. Дѣвственные бюсты звѣроподобныхъ сфинксовъ (со львиными крылатыми тѣлами) привлекаютъ Мефистофеля сѣсть между ними. Но загадочные сфинксы знаютъ, что онъ, руководясь однимъ животнымъ инстинктомъ, не въ силахъ понять ихъ миѳическаго значенія, которое они называютъ духовными звуками, и хотятъ вывести его вопросами на чистую воду. Отвѣчая уклончиво на вопросъ объ имени, онъ не упускаетъ случая подтрунить надъ старинными англійскими представленіями, такъ-называемыми моралитетами, въ которыхъ рядомъ съ чортомъ появлялся порокъ (The old vice или Iniquity) въ длинномъ пестромъ одѣяніи съ деревяннымъ кинжаломъ и бичомъ, которымъ стегалъ чорта, заставляя его громко ревѣть. Вынужденный признаться что онъ зло, Мефистофель старается придать этому признанію историческую форму. Сфинксъ спрашиваетъ его, понимаетъ ли онъ, подобно имъ, что-либо въ звѣздахъ. Ничего не понимая, онъ старается склонить разговоръ хоть на тему загадокъ. Узнавъ изъ прозрачной загадки сфинкса, кто передъ ними, строгіе грифы стараются прогнать Мефистофеля. Спокойные сфинксы объясняютъ Мефистофелю, что въ царствѣ средневѣковыхъ вѣдьмъ le beau c'est le laid, уродливость Мефистофеля не могла быть препятствіемъ успѣху, но здѣсь даже среди полуживотныхъ ему съ его копытомъ будетъ плохо. Стремленіе къ истинной красотѣ, еще сильнѣе чѣмъ въ сфинксахъ, выражается въ Сиренахъ, появлявшихся въ древнѣйшемъ искусствѣ прелестными женщинами съ птичьими ногами; лишь позднѣй являются онѣ въ образѣ птицъ съ женскими головами. Сфинксы напрасно предостерегаютъ Мефистофеля отъ сиренъ, такъ какъ онъ и самъ находитъ мало привлекательнаго въ нихъ и въ ихъ пѣніи. Намекъ на громозвучную музыку, лишенную мелодіи.
   Совершенно противоположную ноту вноситъ Фаустъ, со своимъ возвышеннымъ стремленіемъ къ идеальной красотѣ; соприкосновенье съ нею онъ угадываетъ даже въ предстоящихъ ему чудовищныхъ ликахъ.
   На вопросъ Фауста у сфинксовъ, не видали ли они Елены, они отвѣчаютъ, что, будучи убиты Геркулесомъ еще до ея рожденія, ничего о ней не знаютъ (Гёте позволяетъ имъ говорить это на основаніи преданія объ избавленіи Геркулесомъ земли отъ всѣхъ чудовищъ вообще). Сфинксы отсылаютъ Фауста къ Хирону, представляющему все еще сліяніе животнаго элемента съ человѣческимъ, хотя въ болѣе одухотворенной формѣ. Сирены, по своей природѣ, стараются увлечь Фауста, но онъ, по совѣту сфинкса, уходитъ. Къ Мефистофелю стремятся исключительно уродливыя созданія фантазіи, въ которыхъ и у древнихъ не было недостатка. Надъ головой его проносятся дѣти нимфы Стимфалы, хищныя птицы, покрытыя мѣдными перьями, которыми онѣ поражали животныхъ и людей. Геркулесъ перестрѣлялъ ихъ на лету, пугая ихъ съ мѣста врученной ему Аѳиною трещоткой. Гёте представляетъ ихъ какъ болотныхъ птицъ съ гусиными лапами. Онѣ въ смыслѣ чудовищъ могли бы счесть себя родственными почтеннымъ сфинксамъ. За ними слѣдуютъ головы Гидры, отрубленныя въ болотѣ близъ Лерны Геркулесомъ (внукомъ Алкея). Если Мефистофеля пугаютъ эти чудища, то его сильно привлекаютъ площадныя, чувственныя Ламіи, которыхъ позднѣйшія греческія сказанія представляли поглощающими дѣтей. Онѣ способны были принимать всякіе виды, между прочимъ и дѣвушекъ. Аполлоній Тіанскій обзываетъ ламіей публичную женщину, за то, что она высосала у юноши деньги изъ кармана и кровь изъ жилъ. Мефистофель охотно пользуется совѣтомъ сфинкса, пріударить за ламіями и лишь изъ вѣжливости спрашиваетъ, найдетъ ли онъ сфинксовъ на прежнемъ мѣстѣ, на что тѣ отвѣчаютъ, что, будучи эмблемами мудрости и силы, онѣ отличаются неподвижностію.
   У нижняго Пенея. Слова нижній нѣтъ въ подлинникѣ. Рѣчной богъ и нимфы потоковъ, хотя еще вполнѣ сливаются съ тѣмъ, чему служатъ олицетвореніемъ, но своей человѣчностью указываютъ на область чистаго искусства, въ которой можетъ появиться Елена, если не собственнымъ лицомъ, то хоть въ разсказѣ Хирона. Тихо почіющій Пеней просыпается, зачуявъ что-то недоброе въ водяномъ трепетѣ, предшественникѣ землетрясенія. Фаустъ изумленъ, слыша человѣческую рѣчь въ прибрежномъ тростникѣ. Нимфы склоняютъ его на отдыхъ.
   Подъ вліяніемъ чудной мѣстности Фаустъ поддается галлюцинаціи, дозволяющей ему видѣть зарожденіе Елены, которое видѣлъ только во снѣ. Только въ непосредственномъ мірѣ красоты, онъ можетъ вступить въ общеніе съ Еленой въ разсказѣ Хирона. Онъ тотчасъ узнаетъ въ благородномъ всадникѣ, приносящемъ (кому-нибудь) вѣсть въ эту ночь, ожидающаго Хирона. Хотя послѣдній наполовину звѣрообразенъ, но уже, какъ дѣятель, наставникъ и врачъ, принадлежитъ къ поколѣнію чистыхъ героевъ. Такъ какъ Хиронъ въ постоянныхъ разъѣздахъ, то, чтобы разспросить его, Фаустъ вынужденъ сѣсть къ нему на спину. Хиронъ скромно отклоняетъ похвалы Фауста, обращенныя къ нему, какъ къ воспитателю и врачу, тѣмъ, что дѣло воспитателя не благодарно, а врачебное упало. Онъ считаетъ Фауста льстецомъ, а когда тому удается заставить его говорить, то Хиронъ вкратцѣ описываетъ ему аргонавтовъ: Діоскуровъ, Кастора и Поллукса, Бореадъ (сыновей Борея и Оритіи), Калая и Зета, освободившихъ Пенея отъ гарпій, Язона, Орфея и кормчаго Линцея, причемъ объясняетъ удачу взаимнымъ ихъ довѣріемъ. Въ молодомъ Геркулесѣ онъ видитъ идеалъ мужественной красоты. Навопросы Фауста объ идеалѣ женской красоты, Хиронъ вспоминаетъ какъ онъ несъ Елену. При этомъ онъ пользуется канвой преданія, по которому Тезей похитилъ несовершеннолѣтнюю Елену и заперъ въ замкѣ Афиднѣ, за что братья ея Діоскуры, похитивъ ее изъ заточенія, опустошили Аттику. На замѣчанія Хирона о произвольномъ отношеніи преданія и поэтовъ къ миѳическимъ красавицами Фаустъ воспламеняется мыслію, что Ахиллесъ нашелъ же ее на Ферѣ, уже послѣ смерти, постигшей его подъ Троей, и, слѣдовательно, уже находясь внѣ условій времени, поэтому и она принуждена будетъ высокою къ ней любовью Фауста -- жить внѣ временныхъ условій. Спокойный Хиронъ смотритъ на Фауста какъ на поврежденнаго умомъ, которому помочь можетъ развѣ сама дочь Эскулапа -- Манто (Предсказательница). Поэтическая вольность Гёте называетъ Манто дочерью Эскулапа, тогда какъ она дочь прорицателя Тирезія и состоитъ на службѣ Аполлона, а не Эскулапа.-- На вопросъ Фауста: куда примчалъ его Хиронъ, тотъ указываетъ на мѣсто битвы при Пиднѣ (168 г.), гдѣ царь Персей былъ разбитъ гражданиномъ Л. Эмиліемъ Павломъ. Македонія (здѣсь представительница Греціи), вслѣдствіе этого сраженія превращена въ Римскую провинцію. Гёте помѣщаетъ Манто въ знаменитомъ Олимпійскомъ храмѣ Аполлона, такъ-называемомъ Пиѳіонѣ, бывшемъ средоточіи прорицаній. Мудрая Манто, остающаяся въ храмѣ, не взирая на круговоротъ временъ, тотчасъ признаетъ и оцѣниваетъ стремленіе Фауста къ невозможному (идеалу) и совѣтуетъ ему вступить въ тайный ходъ къ Персефонѣ, въ которомъ она, лишенная дневного свѣта, ждетъ животворныхъ его лучей.
   Гёте заставляетъ Орфея сходить у Манто въ адъ у Олимпа, тогда какъ онъ сходилъ въ Лаконіи у Тенара, но, не послушавшись наставленій Плутона, оглянулся и потерялъ Эвридику навѣки. На это-то непослушаніе и намекаетъ Манто словами: "Воспользуйся ты лучше!"
   У верховья ТІснея. Гёте былъ жаркимъ противникомъ ученія вулканнстовъ, производящихъ образованіе земной поверхности отъ насильственныхъ переворотовъ, происходящихъ отъ подземнаго огня. Считая въ числѣ своихъ противниковъ и знаменитаго Гумбольдта, онъ придерживается мнѣній нептунистовъ, приписывающихъ образованіе земной поверхности въ общемъ постепенному развитію, при которомъ позднѣйшіе перевороты могли имѣть лишь частное значеніе. Въ спокойномъ развитіи пребывающей природѣ поэта равно противны были какъ почвенные, такъ и государственные перевороты. Онъ вездѣ ожидалъ успѣха лишь отъ тихаго развитія. Такъ и здѣсь, насмѣхаясь надъ безумнымъ вулканизмомъ, онъ производитъ своего Гомункула обычнымъ нептуническимъ путемъ.
   Мы возвращаемся къ мѣсту, на которомъ оставили грифовъ, сфинксовъ и сиренъ, на вулканической почвѣ. Сирены тотчасъ же выражаютъ свое нерасположеніе къ этому мѣсту: на спасительныхъ волнахъ онѣ желаютъ утѣшалъ пѣснями несчастный народъ (вулканистовъ). Въ предчувствіи приближающагося землетрясенія онѣ стремятся къ спасительному морю. Разрушительное явленіе всѣмъ грозитъ бѣдою.
   Сейсмосъ (землетрясеніе) въ образѣ ворчливаго старика приподымаетъ плечами землю; но неподвижные сфинксы, въ данномъ случаѣ представители косности, являются противниками насильственнаго переворота. Они узнаютъ старика Сейсмоса, который когда-то, внявъ мольбѣ Латоны и выдвинувъ изъ морской пучины островъ Делосъ, далъ ей возможность разрѣшиться отъ бремени Аполлономъ и Діаной, такъ какъ ревнивая Юнона взяла клятву съ земли, что та не дастъ нигдѣ пріюта ея беременной противницѣ. Делосъ же во время клятвы еще не существовалъ. Хотя сфинксы и видятъ, что Сейсмосъ разорвалъ долину, но утѣшаются мыслію, что не всю, а лишь отчасти и дальше ни силъ его не хватитъ, ни сфинксы (косность матеріи) этого не допустятъ.
   Сейсмосъ, представитель вулканизма, приписываетъ себѣ одному все внѣшнее устройство земли. Онъ хвалится своими выходками въ сообществѣ титановъ Отоса и Эфіалта, когда они навалили Оссу на Пеліонъ, а Олимпъ на Оссу, а расшутившись, даже прикрыли Парнассъ двумя горами въ видѣ двурогой шапки. Въ настоящую минуту, выдвигая новую гору изъ нѣдръ земныхъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ создаетъ новую среду жизни.
   Грифы указываютъ муравьямъ на золото, сверкающее въ разсѣлинахъ горы. Хоръ муравьевъ, способныхъ сносить по крошкѣ золотые блестки, подъ конецъ выражаетъ, что самая гора, какъ мѣстное явленіе, не имѣетъ никакого общаго значенія для происхожденія земной поверхности.
   Кромѣ золота, гора содержитъ и желѣзо, приводя и обывателей, способныхъ къ его разработкѣ. Но на ней появляются Пигмеи (Кулачки), крошечные горные работники, соотвѣтствующіе средне-вѣковымъ гномамъ. Съ этимъ именемъ далѣе связывается гомеровское сказаніе (Иліада, III. 3), по которому журавли:
   
   "Съ крикомъ стадами летятъ черезъ быстрый потокъ океана,
   Бранью грозя и убійствомъ мужамъ малорослымъ, Пигмеямъ".
   
   94. Рядомъ съ ними мать-земля нарождаетъ и Дактилей (мальчикъ-съ-пальчикъ), еще меньшихъ противъ Пигмеевъ ростомъ. Старшій Пигмей, въ виду неизбѣжной вражды представителей вулканизма съ нептунистами, болотными птицами, хотя наружный миръ еще не нарушенъ, распредѣляетъ воинственныя приготовленія, и поручаетъ своимъ пигмеямъ строить кузницы для ковки оружія, муравьямъ добывать металлъ, а дактилямъ готовить дровъ и угольевъ для ковки. Здѣсь указаніе на идейскихъ дактилей, знаменитыхъ въ древности членовъ жреческой общины, искусной въ медицинѣ и всякихъ механическихъ работахъ. Даже во времена высшаго развитія греческаго просвѣщенія, гадательно объясняли ихъ имя тѣмъ, что они жили близъ горы Иды (которой?) и по искусству своихъ пальцевъ получили названіе Дактилей; что во время лѣсного пожара они открыли способъ обработки металловъ, приносили жертвы богамъ на грубыхъ каменныхъ алтаряхъ и современенъ сами причислены къ лику боговъ.
   Генералиссимусъ ведетъ свою мелкую рать на болотныхъ цапель, чтобы черноватыми хохолками ихъ убрать свои шлемы. Оставшись одни, муравьи и дактили сѣтуютъ на свою подчиненность и зависимость отъ товарищей, но до времени не рѣшаются изъ нея выступать.
   Ивиковы журавли Шиллера носились въ воображеніи Гёте въ видѣ постоянныхъ воздушныхъ обличителей всякаго совершающагося неправа. О помощи родственнымъ цаплямъ, гибнущимъ отъ стрѣлъ пигмеевъ, они взываютъ къ кочующимъ черезъ море другимъ журавлямъ (нептунистамъ), объявляя вѣчную вражду безобразному, временно торжествующему вулканизму. Чувствующій къ ламіямъ влеченіе Мефистофель изумленъ переворотомъ, произведеннымъ такъ неожиданно Сейсмосомъ. Онъ выхваляетъ каменное постоянство своего Брокена, гдѣ по преданію Барышня (Fräulein) Ильза вѣчно сидитъ на своемъ камнѣ, каменная гряда (Heinrichshölie) Гейнрихова высота остается такъ же неподвижна, какъ и двѣ гранитныя скалы близъ Ширке, получившія отъ шума покрывавшихъ ихъ лѣсовъ названіе Храпуновъ (Schnarcher), тогда какъ здѣсь возникшая гора заслонила его знакомыхъ сфинксовъ. Въ долинѣ еще не потухли огни, озаряющіе образы древней эллинской саги, среди которыхъ чувственный Мефистофель узнаетъ ламій. Ламіи, въ образѣ публичныхъ красавицъ, притворно убѣгая, увлекаютъ Мефистофеля, который, хорошо зная ихъ дѣйствительную цѣну, все-таки не можетъ удержаться. Къ Мефистофелю, какъ отрицанію истинной красоты, стремятся самые безобразные образы классической древности.
   Такъ появляется и подземная служительница Гекаты Эмпуза (одноножка), нѣчто въ родѣ вампира, высасывающаго кровь у спящихъ. Она способна принимать всякіе образы и потому трудно ее узнать, но, узнавъ, легко прогнать. Одноножкой она называется потому, что у ней одна человѣческая нога, а другая ослиная или изъ навозу. Намекая на превращенія ламій, она смѣется надъ Мефистофелемъ, добровольно впадающимъ подъ вліяніемъ похоти въ сильную глупость.
   Обманутый и осмѣянный Мефистофель ищетъ сфинксовъ между новыми скалами, которыя кажутся ему Блоксбергомъ, принесеннымъ вѣдьмами.
   Ореада, горная нимфа (воплощеніе горы), хвалится древнимъ происхожденіемъ своего утеса и ссылается на то, что черезъ него, по разсказу Лукана, бѣжалъ Помпей въ Лариссу, кинувъ прощальный взглядъ на мѣсто проигранной битвы; тогда какъ горы, возникшія по прихоти волшебной ночи, исчезнутъ при пѣніи пѣтуховъ. Привычный къ сѣвернымъ лѣсамъ, Мефистофель, тѣмъ не менѣе, хвалитъ осѣняющія гору дубравы, у опушки которыхъ встрѣчаетъ Гомункула. Говоря о своемъ желаніи произойти, Гомункулъ признается, что видѣнное имъ до сихъ поръ не могло привлечь его, и онъ привязался къ двумъ мудрецамъ, способнымъ безъ сомнѣнія указать ему надлежащій путь. Мефистофель смѣется надъ людьми, для которыхъ природа является не предметомъ изученія истины, а лишь орудіемъ проведенія собственныхъ воззрѣній и убѣжденій, и совѣтуетъ Гомункулу возникать собственными усиліями. Но тотъ заинтересованъ совѣтомъ умныхъ людей. Анаксагоръ, много занимавшійся механическимъ объясненіемъ землетрясеній, затменій и метеоровъ, является здѣсь сторонникомъ механической теоріи земныхъ переворотовъ (вулканистомъ), въ противоположность нептунисту Ѳалесу, производившему все изъ воды. Не отвергая мѣстнаго явленія горы, Ѳалесъ не придаетъ ему, какъ исключенію, мірового значенія. Анаксагоръ, судя о Гомункулѣ по небольшому его объему, предлагаетъ ему быть царемъ Мирмидоновъ (отъ Μύρμηξ -- муравей) и пигмеевъ. Но Ѳалесъ не совѣтуетъ ему останавливаться на такой мелочи, при которой онъ не можетъ ожидать великаго. При этомъ онъ указываетъ на гибель самихъ пигмеевъ, истребляемыхъ журавлями.
   Продолжая насмѣшку надъ вулканистами, Гёте воочію проводитъ еще теорію образованія поверхности земли, вслѣдствіе паденія аэролитовъ, причемъ вспоминаетъ, что Анаксагоръ предсказалъ паденіе аэролита съ солнца въ Эгоспотамосѣ. Въ то же время поэтъ указываетъ на то, что многія ученія держатся единственно воображаемыми призраками. Анаксагоръ, видя гибель своихъ пигмеевъ, въ отчаяніи обращается съ мольбой къ Гекатѣ. Мистическій и мракомъ сокрытый образъ этой богини впервые встрѣчается у Гезіода. Несмотря на многихъ, приписываемыхъ ей, отцовъ и матерей, въ числѣ которыхъ находятся и Зевесъ съ Герой, она происхожденія титаническаго и одна изъ титановъ была на сторонѣ Зевеса, за что не была низвергнута съ другими въ тартаръ, а получила отъ Зевеса великую власть на небѣ, на землѣ и въ подземномъ царствѣ. Троякая власть ея сообщала ей множество именъ, указывающихъ на тройственность, сближающую ее съ троеликой луной (по тремъ фазамъ). Сближая и въ своей молитвѣ видимую на небѣ луну съ чародѣйною Гекатой, Анаксагоръ молитъ ее о проявленіи гнѣва, на защиту пигмеевъ. Безъ особенныхъ чаръ она появлялась обыкновенно въ сопровожденіи воющихъ собакъ. Въ способность еессалійскихъ чародѣекъ мистическими (священными) пѣснопѣніями совлекать свѣтила небесныя съ ихъ путей вѣрила вся древность. Въ настоящемъ мѣстѣ просвѣчиваетъ и убѣжденіе Анаксагора, что небесныя тѣла суть раскаленныя металлическія массы. Анаксагоръ видитъ уже мгновенное исполненіе его молитвы, въ ужасающемъ приближеніи раскаленнаго луннаго диска, и падаетъ въ отчаяньи, что самъ же накликалъ бѣдствіе. Ѳалесъ видитъ въ немъ больного энтузіаста.
   Между тѣмъ Гомункулъ замѣтилъ, что дѣло не обошлось одной мечтой Анаксагора, а что громаднымъ аэролитомъ раздавило и правыхъ, и виновныхъ. Ѳалесъ, объявивъ и метеорологическое объясненіе столь же призрачнымъ, какъ и вулканическое, приглашаетъ Гомункула къ морю (нептунизму). По мнѣнію Ѳалеса, только море можетъ сочувственно принять такихъ гостей, какъ Гомункулъ, съ его чуднымъ стремленіемъ къ зарожденію.
   Мефистофель ворчитъ на отсутствіе смолистыхъ деревьевъ; а Дріада упрекаетъ его въ неспособности справиться съ мѣстными условіями. На его вопросъ: что онъ видитъ въ мрачной пещерѣ, нимфа поясняетъ, что это (Форкіады, дочери Форіса (мрака) и Влето (пещеры), коихъ имена Дейно, Нефредо и Эніо намекаютъ на страшный ихъ видъ. Извѣстныя также подъ именемъ Грей, сѣдыхъ, онѣ родились сѣдыми, съ однимъ глазомъ и однимъ зубомъ у всѣхъ трехъ.
   Хотя Мефистофель и пораженъ ихъ безобразіемъ, но дальше онъ самъ сознаетъ свое съ ними духовное сродство, но имя котораго и испрашиваетъ ихъ благосклонности. Хотя Форкіады и встрѣчаются (Prom. Aesch. 794--796) у древнихъ, но какъ слѣды мрачной фантазіи, а не какъ идеалы искусства, какими желалъ бы ихъ представить льстивый Мефистофель. Онъ упоминаетъ Рею, жену Сатурна и мать Зевса, и сливающуюся съ нею у итальянскихъ народовъ Опсъ, чтобы показать, что считаетъ Форкіадъ древнѣйшими божествами. Выраженіе: двойной шагъ указываетъ на Дедала, раздвоившаго йоги статуй и тѣмъ придавшаго имъ движеніе. Мефистофель совѣтуетъ Форкіадамъ, за невозможностью покинуть мрачную пещеру, чтобы лично вступить въ живую область искусства, перенести свою сущность на другого, т.-е. на него.
   При этомъ онъ соображаетъ, что, принимая образъ, хотя и уродливыхъ женщинъ, онъ представитъ смѣшеніе половъ, хотя какъ духъ онъ въ сущности не имѣлъ пола.
   Эгейское море. Гомункулъ достигаетъ полнаго развитія сліяніемъ съ высшей красотой. Гёте воспользовался случаемъ провести греческое искусство по всѣмъ ступенямъ развитія. Веселый праздникъ морской представляетъ яркую противоположность съ разными сценами: выдвиганія горъ и паденія громадныхъ аэролитовъ. Тамъ Анаксагоръ заклиналъ грозную Гекату. Здѣсь сирены тоже обращаются къ лунѣ, но испрашиваютъ ея благосклонности. Первыми появляются Нереиды и Тритоны въ смыслѣ грубыхъ морскихъ чудищъ, полурыбъ и полулюдей. Какъ истые дикари, они способны только обвѣшиваться произведеніями искусства, попавшими въ пучину съ корабельщиками, привлеченными пѣніемъ сиренъ. Сирены именно въ этомъ смыслѣ возбуждаютъ въ нереидахъ и тритонахъ сознаніе ихъ собственнаго достоинства, предлагая косвенный вопросъ о существованіи у нихъ высшихъ, религіозныхъ потребностей. Дикари спѣшатъ утвердительно отвѣтить на щекотливый вопросъ фактомъ и отправляются на островъ Самоѳракію, которой смутныя и спорныя божества Кабиры были, по Крейцеру, исходною точкой всей греческой миѳологіи. Называя Кабировъ странными богами, которые, непрестанно создавая себя, не знаютъ сами кто они такіе, сирены намекаютъ на споры миѳологовъ о числѣ и сущности Кабировъ.
   Ѳалесъ, приведя Гомункула къ берегу моря, совѣтуетъ ему обратиться къ старцу Нерею, олицетворенію самого моря, непрестанно доставляющему людямъ новыя свѣдѣнія. Гомункулъ хотя и слышитъ, что Нерей брюзга, но надѣется, что тотъ въ сердцахъ не разобьетъ его фонаря. Нерей указываетъ на безполезность всякихъ совѣтовъ тамъ, гдѣ люди руководятся не разумомъ, а волей, и намекаетъ на свои прорицанія Парису (оды Горація 1, 15). Орлами Линда Нерей обзываетъ грековъ, разрушителей Трои. На новую просьбу Ѳалеса наставить Гомункула, Нерей отвѣчаетъ отказомъ по причинѣ предстоящаго свиданія съ дочерьми Доридами и главною изъ нихъ, Галатеей. Дочери Нерея и Дориды носятъ въ древности названіе Нереидъ. Если древнѣйшее искусство охотно представляло морскія шествія на колесницѣ изъ раковины, обожаемой на островѣ Кипрѣ въ гор. Паѳосѣ -- Аеродиты (Киприды), то въ позднѣйшее время такъ изображалась Галатея. Вѣрный постепенности всяческаго развитія, Гёте всюду держится перехода грубой животной формы въ человѣческую, до высшаго проявленія красоты въ Галатеѣ, избѣгая Олимпійцевъ, какъ чисто божественнаго элемента. Въ этомъ смыслѣ не Венера, а Галатея, какъ идеалъ красоты, является цѣлью конечнаго стремленія Гомункула (Фауста) и какъ бы прелюдіей къ Еленѣ. Гёте держался описанія тріумфа Галатеи у Филострата, котораго держался и Рафаэль въ своей картинѣ. Такимъ образомъ передъ нами историческій фактъ, что Гомункулъ (стремленіе человѣчества къ идеалу высшей культуры) вынужденъ былъ воплотиться, произойти у ногъ Галатеи. Безъ античной Елены нѣтъ культурнаго Фауста, нѣтъ фантастическаго Эвфоріона. Нерей отсылаетъ просителей къ Протею. Ѳалесъ, зная измѣнчивость и лживость Протея, не ждетъ удачи, но совѣтуетъ испробовать счастія.
   Сирены возвѣщаютъ приближеніе еще высшей формы развитія въ образѣ просвѣтленныхъ Самоѳракійскими Кабирами нереидъ и тритоновъ. Они несутъ не самихъ Кабировъ, а полированные щиты изъ исполинской черепахи, въ которыхъ отражаются сумрачные боги.
   Сирены выхваляютъ силы малыхъ на видъ боговъ, которыхъ въ видѣ карликовъ Геродотъ видѣлъ въ Мемфисскомъ храмѣ -- и упоминаютъ о главномъ ихъ качествѣ, спасителей пловцовъ. Сирены сами признаютъ превосходство Кабировъ надъ ними.
   Кабиры. Страбонъ въ 10 кн. § 39 пишетъ:
   "Аргивецъ Акузилай утверждаетъ, что Кабира родила отъ Вулкана сына Камила; сыновья этого Камила были три Кабира; отъ нихъ родились три дочери Кабириды".
   Ферекидъ говоритъ, что "Ритія родила отъ Аполлона девять Корибантовъ, жившихъ въ Самоеракіи, а Кабира, дочь Протея, родила отъ Вулкана трехъ Кабировъ и столькихъ же нимфъ Кабиридъ. Тѣмъ и другимъ посвящено было особое богослуженіе (имена ихъ таинственны и потому назвать ихъ не могу)". Мназей называетъ эти имена: Аксіеръ, Аксіокерза и Аксіокерсъ, а Діонисодоръ присовокупляетъ четвертаго Касмила. У Гёте насмѣшка изъ устъ Нереидъ относится къ тріумфу Шеллинга надъ Крейцеромъ. Крейцеръ производитъ имена первыхъ трехъ Кабировъ изъ египетскаго, причемъ другъ его Мюнтеръ замѣчалъ Шеллингу, что справедливость такого производства не страдаетъ отъ того, что четвертое имя до сихъ поръ не поддается такому производству изъ египетскаго. Шеллингъ, напротивъ, торжественно доказывалъ, что такъ какъ три первыхъ производятся отъ финикійскаго, то и Насмилъ весьма легко производится отъ родственнаго еврейскаго. Нереиды и тритоны указываютъ на то, что Насмилъ разсудительнѣе всѣхъ и найдетъ на фальшивое истолкованіе. Сирены совѣтуютъ быть осторожнымъ съ богами, такъ какъ неизвѣстно, на какую степень поставятъ его миѳологи. Подъ ихъ искусной рукой низшій богъ можетъ получить высшее мѣсто и смѣяться надъ другими приниженными. Такъ какъ по Ферекиду Кабировъ и Кабиридъ шесть, то съ Касмиломъ ихъ выходитъ семь, къ коимъ Крейцеръ еще причисляетъ осьмымъ самого Гефеста, котораго никто не называетъ Кабиромъ, и котораго приходится искать не въ Самоѳракіи, а на Олимпѣ. Шеллингъ остановился на семи Кабирахъ, ищущихъ возсоединенія въ единствѣ Зевса. Низшій изъ Кабировъ, Аксіеръ по имени, обозначаетъ Голодъ, бѣдность, съ дальнѣйшимъ значеньемъ желанія, стремленія къ сокровеннымъ тайнамъ. Сирены являются сторонницами Крейцера, который всю греческую миѳологію сводитъ на восточное поклоненіе свѣтиламъ.
   Нереиды и Тритоны, принесшіе изъ Самоѳракіи Кабировъ (миѳологи, придающіе имъ такое важное значеніе), ожидаютъ торжественныхъ гимновъ въ честь своему открытію. Сирены утверждаютъ, что миѳологи (Тритоны) даже затмили славу Аргонавтовъ, у которыхъ въ рукахъ только золотое руно, тогда какъ у первыхъ Кабиры. Въ Египтѣ Кабиры происходятъ отъ могучаго творца вселенной (деміурга) Пта, имѣющаго сходство съ греческимъ Гефестомъ. Онъ изображался небольшого роста съ огромнымъ брюхомъ, ушами, глазами и ртомъ, съ головой, прикрытой половиной яичной скорлупы. Такія формы перешли и на Кабировъ, которыхъ Крейцеръ представляетъ себѣ кружечными богами, въ формѣ пузатыхъ горшковъ. Ѳалесъ и Протей указываютъ на пристрастье ученыхъ къ вопросамъ не по мѣрѣ ихъ значительности, а лишь по мѣрѣ ихъ затруднительности и странности. Протей указываетъ Гомункулу на море, какъ на среду постепеннаго органическаго развитія. Гёте безъ сомнѣнія припоминалъ ученіе Анаксимандра, считавшаго море родиной человѣка, жившаго въ немъ наподобіе рыбы; только когда люди достигли полнаго развитія и способности жить на сушѣ, море выбросило ихъ на берегъ. Поэтому рыбъ должно считать родоначальниками людей. Если сблизить съ этимъ мнѣніе Окена и слова Дарвина о человѣческомъ зародышѣ, то поневолѣ скажешь съ Мефистофелемъ:
   
   Что кто-жъ умно иль глупо думать можетъ,
   О томъ, о чемъ не мыслили вѣка?
   
   Протей хочетъ сказать, что Гомункулъ такъ неожиданно родился, какъ дѣвичій сынъ, и находитъ даже въ его безполости удобство, такъ какъ морская среда не встрѣтитъ затрудненія воспользоваться имъ, какъ придется. Гомункулъ уже слышалъ освѣжительный органическій запахъ моря.
   Протей приглашаетъ его на узкій мысъ, гдѣ онъ близко увидитъ морское торжество.
   Телъхины родосскіе представляютъ послѣднюю ступень человѣческаго развитія, которому недостаетъ только идеальности. Они древнѣйшіе обитатели Родоса, дѣти Талассы (моря) и славились своимъ колдовствомъ и умѣніемъ обработывать металлы и лить статуи, изъ коихъ многія извѣстны были какъ произведенія. Нептунъ снабдилъ ихъ на этотъ разъ своимъ трезубцемъ, чтобы укрощать волны моря.
   Тельхины привѣтствуютъ свѣтлую Діану во имя брата ея Аполлона, котораго они на Родосѣ чтутъ непрестанными пѣснопѣніями (пеанами) и множествомъ статуй, отъ малыхъ до исполинскаго колосса, служащаго маякомъ, освѣщающимъ островъ послѣ захожденія солнца (Аполлона).
   Протей не безъ основанія смѣется надъ мертворожденными произведеніями рукъ человѣческихъ по сравненію ихъ съ вѣчной природой. При этомъ онъ намекаетъ на землетрясеніе 224 года до Р. Хр., разрушившее колоссъ Родосскій, котораго громадные остатки увезены арабами въ половинѣ VI вѣка. Онъ уноситъ Гомункула въ область моря. На совѣтъ Ѳалеса, пройдя тысячи формъ, дойти до человѣка, Протей, какъ богъ измѣнчивости этихъ формъ, очевидно не можетъ желать, чтобы Гомункулъ скоро дошелъ до послѣдней человѣческой, послѣ которой путь прогресса формъ невозможенъ.
   Ѳалесъ понимаетъ развитіе въ духовномъ смыслѣ и скромно приписываетъ генію временное значеніе Протей соглашается на исключенія въ пользу людей, подобныхъ Ѳалесу, котораго онъ видитъ уже нѣсколько столѣтій въ прославленномъ сонмѣ греческой саги. Ѳалесъ и Анаксагоръ, какъ истые носители греческой мудрости, съ полнымъ правомъ выступаютъ въ классической Вальпургіевой ночи.
   Въ настоящемъ тріумфѣ Галатея занимаетъ мѣсто Афродиты, поэтому въ числѣ атрибутовъ богини красоты и любви сирены замѣчаютъ и голубей, носящихъ ея воздушную колесницу. Нерей отвергаетъ будничное толкованіе чуднаго явленія паѳосскихъ голубей; и Ѳалесъ любуется глубокимъ жизненнымъ значеніемъ миѳа.
   Псилы и Маузы -- представители волшебной силы чувства прекраснаго, глубоко таящейся въ душѣ человѣка. Маузы -- итальянскій народъ заклинателей змѣй. По Плинію, Псиллы -- африканскій народъ такихъ же заклинателей змѣй, исцѣлявшій укушенія змѣй высасываніемъ. Гёте, перенося ихъ на островъ Кипръ, дѣлаетъ ихъ таинственными хранителями колесницы Афродиты, вмѣсто которой они теперь вывозятъ прелестную дочь Нерея. Никакія увлеченія новыхъ поколѣній, никакія внѣшнія торжества враждебныхъ силъ и народностей (римлянъ въ образѣ орла, венеціанцевъ въ образѣ крылатаго льва, турокъ и христіанъ подъ эмблемами луны и креста) не сдерживаютъ таинственнаго шествія вѣчной красоты.
   Сирены приглашаютъ единоутробныхъ Доридъ, приблизясь къ Галатеѣ, напоминать ей собою ея божественную мать Дориду, дочь Океана и Ѳетиды; тѣмъ не менѣе онѣ указываютъ на привлекательность Галатеи въ смыслѣ земной женщины. Идеальное сліяніе человѣческаго съ божественнымъ воплощается въ любви богинь Доридъ къ дѣтямъ моряковъ, потерпѣвшихъ крушеніе.
   Нерей, отказываясь даровать безсмертіе возлюбленнымъ его дочерей, полагаетъ конечнымъ срокомъ развитія красоты возрастъ возмужалости.
   Едва восторженный Нерей завидѣлъ Галатею, какъ ее уже умчали дельфины. Высшій идеалъ красоты предстаетъ во всей чистотѣ лишь въ рѣдкія мгновенія передъ духовными взорами даже истиннаго художника.
   Ѳалесъ въ восторгъ признаетъ въ Галатеѣ высшую красоту и истину природы (ибо красота есть высказанная истина), исшедшую, согласно его ученію, изъ воды. Онъ славитъ океанъ, какъ источникъ всей органической жизни.
   Хотя Дориды и удалились настолько, что взоры ихъ не могутъ встрѣтиться со взорами Нерея, но послѣдній и въ отдаленіи не спускаетъ глазъ съ колесницы Галатеи.
   Гомункулъ, вдали отъ Нерея, на спинѣ Протея-дельфина въ морѣ, не можетъ противостоять прелести Галатеи. Его склянка страстно сверкаетъ и звенитъ. Онъ все ниже склоняется къ ногамъ Галатеи и, разбившись о ея тронъ, проливаетъ въ море свой огонь.
   Сирены провозглашаютъ и славятъ эротическое сліяніе огня и воды, заимствуя свое изображеніе у фосфорическихъ явленій, сопровождающихъ подъ водою въ тихія ночи плавателей по Средиземному морю.
   Общій хоръ присоединяетъ хвалы вѣтрамъ, оживляющимъ море, и землѣ, въ пещерахъ которой хранилась колесница Афродиты (Галатеи), такъ что торжество завершается хвалой всѣмъ зиждительнымъ началамъ.
   

АКТЪ ТРЕТІЙ

   представляетъ соединеніе Фауста съ Еленой 12 сентября 1800 г. Гёте сообщилъ Шиллеру, что Елена наконецъ появилась. Шиллеръ написалъ своему другу: "Благородный, высокій духъ древней трагедіи вѣетъ въ монологѣ и тихой мощью возбуждаетъ сокровеннѣйшія глубины души. Если вамъ удастся этотъ синтезъ благороднаго съ варварскимъ, то будетъ найденъ и ключъ къ остальной части цѣлаго, и вамъ уже не трудно будетъ какъ бы аналитически съ этой точки опредѣлить и распредѣлить смыслъ и духъ остальныхъ частей; ибо эта вершина, какъ вы сами ее называете, должна быть видна со всѣхъ точекъ цѣлаго и озарить ихъ всѣ". По поводу общаго значенія цѣлаго, Гёте самъ выразился: "Пора примириться наконецъ страстной распрѣ между классиками и романтиками. Наше образованіе есть главная потребность; откуда мы почерпнемъ образованіе, было бы безразлично, если бы мы не должны были страшиться искаженія по дурнымъ образцамъ. Вѣдь все-таки болѣе широкому и свѣтлому взгляду въ содержаніе и сущность греческой и римской литературы мы обязаны освобожденію, между XV и XVI вѣками, отъ монашескаго варварства". Онъ присовокупляетъ, что все, сообщаемое имъ, онъ вынесъ изъ опыта жизни, и потому надѣется, что найдутся желающіе пережить снова и его поэтическія созданія.
   Трудно что-либо прибавить къ этимъ немногимъ словамъ величайшихъ мастеровъ.
   Елена, чтимая на ея родинѣ въ Лаконскомъ городѣ Ѳерапнѣ какъ богиня красоты, была первоначально существомъ небеснымъ, миѳически перешедшимъ на историческія лица. Уже одно имя ея напоминаетъ Селену (луну). Она постоянно дочь владыки неба, Зевса, и сестра Діоскуровъ, спасителей въ бурной ночи. Въ своей миѳологіи Преллеръ указываетъ, что луна часто представляется въ образѣ прекрасной женщины, и ея передвиженія и фазы представляютъ поводъ къ исторіямъ похищеніи.
   Такимъ образомъ похищеніе и возвратъ составляютъ главное зерно преданій о Еленѣ. Такъ какъ по преданію она скрывалась одновременно и въ Троѣ, и въ Етитѣ, откуда ее тоже вывелъ Менелай, то Стезихоръ и Эврипидъ представляютъ это такъ, что только призракъ ея послѣдовалъ за Парисомъ, а сама она осталась на Нилѣ и тамъ найдена супругомъ. Мы уже говорили о ея похищеніи Тезеемъ и освобожденіи братьями, равно какъ о тѣни Ахилла, соединившейся съ ея призракомъ на островѣ Левке (у Гёте Фера).
   Погрузившійся въ мірѣ греческаго искусства Фаустъ -- самъ Гёте. Отбросивъ всякіе романтическіе подходы, онъ прямо выводитъ передъ нами Елену, въ тѣхъ самыхъ формахъ жизни, какими окружали ее греческая трагедія и преданія. Во всемъ предстоящемъ передъ нами образѣ нѣтъ черты не обоснованной на глубокомъ изученіи классической древности, а намъ въ пору изучать дѣло настолько, чтобы понять значеніе того или другого, повторяя слова Гёте къ будущимъ своимъ критикамъ: такъ онъ это захотѣлъ сдѣлать. (So wollt er' s machen).
   Греческая трагедія возникла изъ религіозныхъ хоровъ на праздникахъ Діонисія. Предводитель хора вступалъ въ разговоры со своими соучастниками о судьбахъ Вакха, изображеннаго отдѣльнымъ лицомъ. Такимъ образомъ хоръ явился представителемъ народнаго голоса, толкователемъ общаго впечатлѣнія, переживающимъ самыя страданія и смерть героя. Гёте выводитъ передъ нами Елену со всѣми атрибутами Софокловой трагедіи, и такъ какъ онъ только все воспроизводитъ, ничего не сочиняя, то мы не можемъ сказать, что это не Елена.
   Появленіе и ужасъ Елены. Елена появляется передъ дворцомъ своего супруга Менелая въ Спартѣ въ сопровожденіи плѣнныхъ троянокъ, во главѣ которыхъ Панталисъ отличается своею привязанностью къ госпожѣ.
   На большой картинѣ знаменитаго Политота въ Дельфахъ, Елена представлена была не задолго до ея возвращенія изъ Трои, причемъ двухъ сопровождающихъ ее служанокъ называли именами: Панталисъ и Электра.
   Елена, достигнувъ Спарты при помощи юго-восточнаго вѣтра Эвра, обсуждаетъ свое положеніе при вступленіи снова во дворецъ, выстроенный отцомъ ея Тиндареемъ, когда онъ вернулся изъ Аѳинъ (съ Холма Паллады). Здѣсь выросла она съ Клитемнестрой и братьями Діоскурами. Въ ея собственномъ сознаніи она -- жертва злобнаго рока и сказочныхъ навѣтовъ, обратившихъ ея плѣненіе разбойникомъ въ добровольное бѣгство. Не вступая на порогъ супружескаго дома, она надѣется оста120. вить всю роковую бурю за спиной. Здѣсь, какъ въ Софокловомъ Филоктетѣ, выступаетъ строфа хора, за которой, послѣ новой рѣчи Елены, слѣдуетъ антистрофа, и заключительное пѣніе (эпода).
   Въ своемъ художественномъ воспроизведеніи древней трагедіи Гёте избираетъ для хоровъ размѣры, лишь вполнѣ подающіеся условіямъ нѣмецкаго, а слѣдовательно и русскаго стиха. Мы были еще сдержаннѣй и трезвѣе.
   Напрасно хоръ старается ее утѣшить высокимъ значеніемъ ея красоты, заставляющей преклоняться и героя, и мудреца. Она впадаетъ въ раздумье по поводу страннаго, молчаливаго поведенія Менелая во время плаванія.
   Хоръ антистрофы выражаетъ надежду увидать ее вскорѣ во всемъ царственномъ убранствѣ; но Елена впадаетъ въ мрачное раздумье, вспоминая, что Менелай, приказавъ ей все приготовить для жертвоприношенія, не указалъ на самую жертву. Въ концѣ ея рѣчи слышится намекъ на спасенную Ифигенію.
   Въ Троянкахъ Эврипида греки передаютъ Менелаю Елену для наказанія, и онъ увозитъ ее на кораблѣ для того, чтобы дома предать смерти.
   Въ эподѣ хоръ утѣшаетъ царицу собственнымъ примѣромъ. Вѣдь сами же троянки пережили гибель Трои. Елена уходитъ во дворецъ.
   Греческая трагедія, не взирая на видимую сдержанность, свойственную всему классическому искусству, богата въ хорахъ лирическимъ буйствомъ и сценическими пріемами, которымъ немногіе изъ новѣйшихъ умѣли подражать. Какъ напр., въ Іоаннѣ Грозномъ гр. Толстого шумные и веселые скоморохи врываются на сцену въ минуту нежданной смерти Грознаго, такъ и въ древней трагедіи радостные хоры нерѣдко предшествуютъ мрачнымъ событіямъ, возвышая значеніе послѣднихъ. Въ данномъ случаѣ хоръ преисполненъ высокимъ счастіемъ царицы, идущей изъ тяжкой неволи навстрѣчу полному счастію. Хоръ не обращается ни къ какому лицу, а выражаетъ общій радостный порывъ.
   Панталисъ, предводительница хора, спрашиваетъ возвращающуюся Елену: что могло ее такъ смутить въ собственномъ домѣ. Безстрашная дочь Зевса (по Гомеру) говоритъ, что изъ мрака бездны, откуда когда-то произошли чудища въ родѣ Химеры, Тифея и т. д., и теперь исходятъ чудовища, подобно облакамъ дыма изъ огнедышащей горы, способныя потрясти и героя. Стигійскіе подземные боги встрѣтили ее такимъ ужасомъ, что она готова бѣжать изъ дому.-- Но отрезвленная видомъ бѣлаго дня, она хочетъ освятить домъ, чтобы жить въ немъ съ супругомъ. Разсказъ Елены о страшномъ явленіи напоминаетъ подобное мѣсто въ Эвменидахъ Эсхила.
   При дальнѣйшемъ описаніи расположенія дома по Гомеру, Гёте очевидно держался Фоссова плана, приложеннаго имъ къ переводу Одиссеи.
   За мощенымъ переднимъ и среднимъ дворами, находится въ глубинѣ мужская комната съ очагомъ, представляющимъ средоточіе дома. Въ высокую кладовую рядомъ съ супружеской опочивальней (ϑάλαμος) надобно подыматься позади мужской комнаты.
   
   "Вверхъ по ступепямъ высокимъ поспѣшно взошла Пенелопа;
   (Одиссея, Жуковскаго XXI, ст. 5).
   
   "Рабы спали въ пыли около огня".
   (Одисс. XI, ст. 190).
   
   Мефистофель, появляющійся на порогѣ дворца въ образѣ Форкіады, радъ, въ качествѣ представителя безобразія, смущать и запугивать прекрасные образы классической древности.
   Хоръ, при видѣ такого безобразія, проникается лирическимъ чувствомъ всего страшно пережитаго, при разрушеніи Трои (Энеида II, 310--317). Страшный крикъ боговъ по Гомеру. Подъ раздоромъ можно разумѣть и Эриду (богишо раздора), и сражающихся. Въ Иліадѣ гл. XVIII, 222.
   
   "Трои сыны лишь услышали мѣдяный гласъ эакидовъ".
   
   Всѣ бѣдствія, пережитыя плѣнными троянками, кажутся имъ какимъ-то тяжкимъ сномъ, изъ котораго выплываетъ въ дѣйствительности предстоящее передъ ними чудовище, которое онѣ несомнѣнно считаютъ происшедшимъ отъ мрачнаго Форкиса, отца Горгонъ и Форкіадъ (Грай). Съ точки зрѣнія свѣта, озаряющаго положительную красоту міра, безобразіе только отрицаніе, какъ тѣнь, которая видна только со стороны. Счастливыя своею богоподобною красотой, троянки въ ужасѣ проклинаютъ приближающееся къ нимъ чудовищное безобразіе.
   Форкіада, въ духѣ древней трагедіи, принимаетъ за основаніе своей рѣчи пословицу и, упрекнувъ хоръ въ безстыдствѣ, сравниваетъ его сперва со стадомъ журавлей (Иліада III, 3), затѣмъ съ прожорливой саранчей и подъ конецъ указываетъ на ихъ рабское положеніе рыночнаго товара..
   Елена вступается за вѣрныхъ троянокъ, но Форкіада проептъ защитить ее, старую служанку, отъ крикливаго хора.
   Предводительница хора выражаетъ свое отвращеніе къ безобразію "Форкіады и тѣмъ даетъ поводъ къ перебранкѣ отдѣльными стихами (стихомпош), столь свойственной древней трагедіи.
   Эребъ -- воплощеніе хаотической ночи, отецъ парокъ и родоначальникъ всѣхъ нуждъ и бѣдствій. Странно, что по отдаленному ходу мыслей въ числѣ послѣднихъ находится и дружба.
   Тирезій -- извѣстный ѳивскій прорицатель, одаренный Зевесомъ семью сроками человѣческой жизни. Любимецъ Прозерпины, онъ одинъ сохранилъ въ тартарѣ разумное сознаніе.
   Оріонъ -- исполинъ-охотникъ, сынъ Посидона и Эвріалы, ставшій извѣстнымъ созвѣздіемъ. Его нянька была пословицей глубокой старости.
   Гарпіи -- дочери морского чудовища, въ родѣ крылатыхъ Сгимфалидъ, питались, по преданію, собственными нечистотами.
   Предводительница хора Панталисъ, выпущенная Персефоной на время изъ ада, для извѣстныхъ цѣлей, знаетъ отъ нея, что подъ личиной ключницы Форкіады скрывается Мефистофель, и въ минуту раздраженія грозится разоблачить его тайну; на что Форкіада-Мефистофель приглашаетъ ее объявить свое имя и призваніе, т.-е. полученное отъ Персефоны знаніе, чѣмъ раскроется общая ихъ тайна.
   Замѣшательство Елены, обморокъ и новый ужасъ. Не столько непріятная ссора, сколько упоминаніе о подземныхъ образахъ, на которые преднамѣренно ссылалась Форкіада, уносятъ Елену изъ дѣйствительности къ мрачнымъ картинамъ минувшаго, созданнаго вокругъ ея сложившеюся сагою, такъ что она и сама не знаетъ, клевета ли это или дѣйствительное былое, передъ которымъ должно умолкнуть ея внутреннее сознаніе собственной невинности.
   Форкіада, подъ видомъ участія, приводя опредѣленныя событія, еще болѣе старается придать сомнительной особѣ несомнѣнно обвинительное значеніе. Съ походомъ Менелая въ Критъ, она соединяетъ и начало собственнаго рабства и уходъ Елены съ Парисомъ. Но когда дѣло доходитъ до ея призрачной двойственности въ Египтѣ и Троѣ единовременно, Елена, глядя на свою призрачность, лишается сознанія.
   Въ слѣдующей пѣснѣ, состоящей изъ прооды (предварителъ". пѣсни), пары строфъ (ст. 6--13 и 14--21) и эподы, хоръ начинаетъ впечатлѣніемъ ужаснаго безобразія Форкіады, указываетъ на ея злостное отношеніе къ царицѣ, и кончаетъ впечатлѣніемъ высокой красоты послѣдней. Когда Елена снова приходитъ въ сознаніе, Форкіада-Мефистофель, воздавая честь ея красотѣ, подходитъ къ конечному разрѣшенію своей роли, состоящему въ томъ, чтобы, побуждаемая ужасомъ, Елена сама искала спасенія у средневѣкового Фауста. Мы готовы видѣть въ этомъ поэтическое возсозданіе перехода греческой образованности въ Западную Европу, вслѣдствіе турецкаго нашествія (1453).
   Приступая къ исполненію повелѣній царицы, Форкіада приводитъ дѣло къ объясненію, что Менелай обрекъ и ее, и хоръ троянокъ на смерть. Казнь служанокъ приводитъ на память Одисс. XXII, ст. 458. Адская прислуга, подобно Мефистофелю, не могущая появиться въ классической трагедіи въ настоящемъ видѣ, является закутанною.
   Рѣшимость Елены. Преданная своей царицѣ, предводительница хора, убѣдясь въ угрожающемъ бѣдствіи, старается смирить Форкіаду и спросить о средствѣ къ спасенію. Отвѣтъ послѣдней, что все зависитъ отъ быстраго рѣшенія Елены, заставляетъ и хоръ, и самую Елену обратиться къ Форкіадѣ. Ножницы парки Атропосъ -- золотыя, подобно всѣмъ принадлежностямъ боговъ. Форкіада, начавъ издалека, сводитъ къ тому, что въ теченіе долгихъ лѣтъ отсутствія Менелая и Елены, къ сѣверу отъ Спарты у подошвы Тайгета, въ долинѣ истока Эврота успѣлъ засѣсть народъ изъ полночныхъ странъ (киммерійцы у Гомера и Геродота) и, построивъ неприступную твердыню, властвуетъ страной. Дальнѣйшее описаніе народа и его повелителя нравится Еленѣ и въ особенности хору. Въ ленномъ государствѣ во главѣ стоитъ одинъ. Послѣ завоеванія Константинополя франками-германцами и венеціанцами (1201г.) весь Пелопопезъ былъ розданъ леннымъ баронамъ. Отъ владыки замка Геракисъ на Эвротѣ зависѣли шесть ленныхъ владѣтелей. Гёте изучалъ это завоеваніе Греціи какъ разъ когда создавалъ Елену. Приношеніемъ были дары, которыми средневѣковые города, монастыри откупались отъ нападеній сильныхъ рыцарей. О людоѣдствѣ героевъ Иліады говорится въ виду угрозы Ахилла (Иліада XXII, ст. 345). На Веймарской вазѣ, въ изображеніи похищенія Кассандры, на щитѣ Аякса виденъ узелъ изъ змѣй. Изображенія на щитахъ семерыхъ героевъ подъ Ѳивами упоминаются у Эсхила (ст. 337). Въ гербахъ всѣ цвѣты называются розами.
   Но царица все еще не вѣритъ такой мести со стороны Менелая, и когда Форкіада напоминаетъ ей страшную казнь Деифоба (Вирг. Энеида VI, ст. 494), то она объясняетъ ее любовью къ ней. Форкіада указываетъ на неизбѣжность этой мести вслѣдствіе того, что Деифобъ обладалъ Еленою.
   Трубными звуками, раздавшимися вдали по волѣ Форкіады-Мефистофеля, послѣдній вынуждаетъ ее на рѣшимость. Какъ ни глубоко ея отвращеніе къ безобразной Форкіадѣ, Елена рѣшается послѣдовать за нею съ затаенною мыслію о самоубійствѣ въ крайнемъ случаѣ.
   Переходъ Елены и пріемъ ея Фаустомъ. Чудесное перенесеніе въ средневѣковой замокъ сопровождается хоромъ, состоящимъ изъ двухъ строфъ и эподы. Поднимающійся съ Эврота туманъ быстро покрываетъ рѣку и плавающихъ по ней, связанныхъ съ преданіемъ о зачатіи Елены, лебедей. Хрипливые голоса послѣднихъ кажутся дѣвушкамъ-лебедушкамъ предсмертнымъ знаменіемъ, какъ для нихъ, такъ и для дочери Лебедя-Зевсса. Онѣ не могутъ разобрать, сами ли онѣ несутся впередъ или земля бѣжитъ подъ ихъ ногами. Имъ уже мерещится Гермесъ-Психопомпъ (погонщикъ душъ), сопровождающій ихъ обратно въ Аидъ, изъ котораго онѣ лишь на время выпущены Персефоною. Туманъ разсѣивается, и хоръ, увидавъ себя среди тѣснаго двора, окруженнаго мрачными стѣнами, считаетъ себя попавшимся въ плѣнъ. Здѣсь рисуется замокъ XIV и XV столѣтія съ воронкообразнымъ дворомъ, окруженнымъ высокими четырехъ-этажными строеніями, тогда какъ собственно средневѣковые замки были гораздо просторнѣе. Предводительница хора упрекаетъ дѣвушекъ въ страстности ихъ увлеченія. Елена напрасно ищетъ глазами Форкіаду, долженствующую довести дѣло до конца и представить ее владѣтелю замка. Но по средневѣковой любезности, женщина не можетъ отыскивать владѣльца замка, а онъ долженъ ее встрѣтить съ почетомъ. Фаустъ долженъ оклеветанную, но невинную Елену принять какъ средневѣковой рыцарь, согласно рѣшенію Персефоны, не на нѣмецкой землѣ, а явиться за нею въ Спарту со своимъ войскомъ. Дворецъ Тиндарея и замокъ, въ который онъ превращается, только волшебные призраки; но появленіе Фауста въ Спартѣ, гдѣ возникаетъ Елена, должно съ точки зрѣнія трагедіи считаться дѣйствительностью.
   Предводительница хора замѣчаетъ поднявшееся въ замкѣ движеніе. Хоръ плѣненъ юною красотой кортежа; онъ описываетъ мгновенное строеніе трона, на который восходитъ Елена и прославляетъ великолѣпный пріемъ. Въ словахъ предводительницы хора выражается впечатлѣніе граціознаго достоинства, отличавшаго средневѣковое рыцарство. Съ ея приглашеніемъ Елены обратить вниманіе на Фауста оканчивается античная часть трагедіи Елены, что видно даже по размѣру стиховъ, ибо вмѣсто триметровъ начинаются новѣйшіе пятистопные ямбы и вмѣсто свободныхъ лирическихъ размѣровъ -- риѳмованные трохеи и ямбы и лишь въ немногихъ мѣстахъ, соотвѣтственно античному духу, возвращаются и древніе метры.
   Въ духѣ рыцарскаго почтенія къ женщинѣ Фаустъ, извиняясь передъ Еленой въ несвоевременности почетнаго пріема, приводитъ къ ней на судъ стража, заслужившаго смерть своей оплошностью.
   Елена, незнакомая съ такимъ высокимъ положеніемъ женщины, тѣмъ не менѣе желаетъ, въ качествѣ судьи, выслушать обвиняемаго. Линцей, стражъ на башнѣ.-- котораго имя для выраженія зоркости, происходя отъ Хоуе (рысь), заимствовано у кормчаго Аргонавтовъ, о которомъ говорено (стр. XI),-- объясняетъ свое смущеніе необычайною красотой Елены.
   Мысль о казни изъ-за нея пробуждаетъ въ Еленѣ воспоминанія всѣхъ невольно перенесенныхъ ею бѣдствій. Фаустъ самъ признаетъ ея власть надъ собой и всѣмъ его достояніемъ.
   Линцей приноситъ Еленѣ въ даръ драгоцѣнности, накопленныя имъ во время переселенія народовъ.
   Фаустъ приказываетъ Линцею убрать богатствами залы для пріема царицы. Елена приглашаетъ Фауста занять подобающее ему мѣсто рядомъ съ нею на тронѣ.
   Пораженная необычайностью риѳмованной рѣчи, Елена желала бы владѣть ею, и Фаустъ объясняетъ ей внѣшнее созвучіе словъ внутреннею симпатіей говорящаго. Хоръ, стоящій на своей античной почвѣ и потому состоящій изъ двухъ строфъ и эподы, объясняетъ привѣтливость царицы къ Фаусту плѣнною зависимостью. По мнѣнію хора плѣнницъ, женщины хотя и тонко отличаютъ красоту отъ безобразія, но по обстоятельствамъ предоставляютъ и послѣднему власть надъ собою. Хоръ кончаетъ заявленіемъ, что и властители не прочь выказать свое счастіе передъ толпою.
   Исполнясь романтическимъ чувствомъ, Елена уже говоритъ риѳмами. Она называетъ себя отжившей въ томъ смыслѣ, что сбрасываетъ съ себя все пережитое горе.
   Защита со стороны Фауста и блаженство любви. За изображеніемъ романтической рыцарской любви является изображеніе рыцарской отваги и силы.
   Форкіада-Мефистофель радуется возможности причинить новый, хотя и неосновательный испугъ и мученіе Еленѣ. Глумясь надъ любовною симпатіей, которой не понимаетъ, онъ возвѣщаетъ о грозномъ приближеніи мстительнаго Менелая.
   Въ средніе вѣка въ Греціи существовали франкскіе, нѣмецкіе и венеціанскіе лены. Держась чисто внѣшней связи текста, мы вынуждены объяснить существованіе такихъ ленныхъ владѣній вовремя троянской войны волей Персефоны, которая не средневѣкового Фауста отодвинула хронологически назадъ, а дозволила своей Еленѣ со всей ея обстановкой выйти изъ Аида черезъ 2000 лѣтъ навстрѣчу Фаусту. Но въ переносномъ смыслѣ, придающемъ именно 2-й части ея міровое значеніе, дѣло произошло именно такъ, какъ оно олицетворено въ самой трагедіи. Классическая красота и образованность не могла сама вторгаться въ грубый міръ Запада, а нужно было напротивъ Западу, при помощи арабовъ, выносить Фауста, взалкавшаго этой красоты и вынужденнаго переживать лично всю героическую эллинскую сагу.
   Когда Голтей спросилъ Гёте, что это обозначаетъ, что Фаустъ раздѣляетъ страны между отдѣльными военачальниками, поэтъ отвѣчалъ: "Да, да, милыя дѣти, если бы вы не были только такъ глупы" и оставилъ его, убѣдившись, что человѣкъ, взявшійся на слѣдующій день читать Елену, судя по такому вопросу, мало въ ней понимаетъ.
   Всѣмъ тремъ Пелопонезскимъ городамъ, носящимъ имя Пилоса, приписываютъ рожденіе Нестора.
   При вѣсти о враждебности одного Менелая, среди общаго покоренія Греціи германцами, Фаустъ приказываетъ отбросить этого морского разбойника къ морю и раздѣляетъ весь Делопонезъ между начальниками германскихъ племенъ, оставляя Еленѣ, какъ главѣ леннаго государства, ея родную Спарту и прелестную сосѣднюю Аркадію. Приведенныя здѣсь народныя имена имѣютъ по корнесловію слѣдующее значеніе: германы (военные люди), готеы (храбрые), франки (свободные), саксы (осѣдлые), норманны (сѣверные люди).
   Со своей точки зрѣнія, хоръ въ двухъ строфахъ и эподѣ восхваляетъ мудрость и силу властелина, который и царицу, и служанокъ ея принялъ подъ вѣрную защиту.
   Указавъ на прелесть почвы, породившей идеальную красоту, Фаустъ, садясь рядомъ съ Еленой, приглашаетъ ее оставить за собой, забыть все мученіе, вытекающее изъ воли, предавшись исключительно безболѣзненному чувству художественнаго созерцанія, осуществляемому пребываніемъ въ Аркадіи.
   Пещера, въ которую удаляется Фаустъ съ Еленой, ближе всего напоминаетъ Тюрингское сказаніе о пещерѣ Венеры.
   Эвфоріонъ является плодомъ сочетанія Фауста съ Еленой.
   Форкіада будитъ спящій у входа въ пещеру хоръ и обращается въ то же время къ болѣе серьезнымъ зрителямъ съ невѣроятнымъ разсказомъ о появленіи и качествахъ Эвфоріона, который, такъ сказать, на ея глазахъ превращается изъ подвижного, бойкаго младенца въ жреца новой лирической поэзіи.
   Хоръ, котораго пѣсня состоитъ изъ 2-хъ парныхъ строфъ, останавливается только на внѣшней необычайности разсказа и съ этой стороны совершенно правъ, говоря, что поэтическое воображеніе никогда не можетъ превзойти того, что уже создано эллинскою сагой. Но въ его пѣснѣ для насъ многозначительно именно то, что хоръ, говоря о поучительности поэзіи, подразумѣваетъ поученіе искліочительно въ смыслѣ красоты, а не въ томъ, какой у насъ обыкновенно придается этому выраженію; не въ смыслѣ нравственнаго поученія. Приводимое имъ сказаніе о Вакхѣ, будучи безспорнымъ примѣромъ ловкости и хитрости, не можетъ служить примѣромъ нравственности.
   При мелодической музыкѣ, сопровождающей до конца сцену Эвфоріона, даже Форкіада-Мефистофель, стоящій, при отрицательномъ своемъ характерѣ, все-таки ближе къ романтическому строго, чѣмъ къ классическому, выражаетъ конецъ античнаго міра и начало новаго самою формой риѳмованной рѣчи. Но его удаленіи, хоръ проникается тѣмъ же романтическимъ духомъ. Словами: "пусть и солнца свѣтъ затмится" онъ намекаетъ на кончину древняго поэтическаго строя, уступающаго мѣсто романтизму. Конечно и классическая поэзія не была совершенно чужда задушевности, иначе романтизмъ и не прильнулъ бы къ ней такъ неразрывно.
   Мы не удивляемся, что Кюнцель предлагаетъ играть въ театрѣ всю сцену Эвфоріона за дымками, въ виду того, что для Елены и Фауста Байронъ отдаленное будущее, такъ какъ на фантастическое этой сцены указываетъ сопровождающая ее музыка. Но для читателя, ищущаго поэтической правды прежде всякой хронологической и понимающаго, что какъ бы великій поэтъ ни скрывался за средневѣковымъ Фаустомъ и троянской Еленой, все-таки и къ Фаусту, и къ Еленѣ, и къ Байрону нисходилъ онъ самъ -- и для него все одинаково прошедшее или скорѣе настоящее.
   Появляющіеся Елена, Фаустъ и Евфоріонъ высказываютъ отраду семейнаго счастія, хоръ раздѣляетъ это чувство. Скоро, однако, внутренняя стремительность и порывъ на высоты высказывается въ геніальномъ младенцѣ.
   Просьбы родителей на время удерживаютъ его на землѣ, но за то онъ бросается въ хоръ дѣвушекъ, увлекая ихъ къ рѣзвости, докучающей Фаусту.
   Хотя надпись и гласитъ, что Эвфоріонъ танцуетъ и постъ съ хоромъ, но очевидно всѣ двѣнадцать слѣдующихъ стиховъ принадлежатъ одному хору, изображающему грацію Эвфоріона, который, отдохнувъ отъ игры, затѣваетъ новую, причемъ преслѣдуетъ очарованныхъ имъ дѣвушекъ какъ дичину; увлекающійся лишь тѣмъ, что берется съ бою, онъ догоняетъ самую рѣзвую, пренебрегая остальными.
   152. Но сопротивляясь насильственнымъ ласкамъ, тропика -- выходецъ изъ Лида,-- уносится пламенемъ, насмѣшливо приглашая его ловить ее. Здѣсь кончается изображеніе первыхъ, неукротимыхъ и неудовлетворенныхъ стремленій молодости Байрона.
   Возносясь все выше и пріобрѣтая все болѣе широкій кругозоръ, Эвфоріонъ озираетъ Пелопонезъ, окруженный моремъ. Хоръ, не понимающій его безпредметныхъ стремленій, старается удержать его въ мирныхъ поляхъ Аркадіи, но ему грезится война и побѣда. Полный благородныхъ преданій вольнолюбивой Эллады, Эвфоріонъ переноситъ этотъ воинственный духъ и на современныхъ грековъ въ ихъ борьбѣ за независимость. Громъ битвы за освобожденіе все болѣе воспламеняетъ Эвфоріона. Онъ летитъ раздѣлить участь бойцовъ и вдохновенный принимаетъ свое развѣвающееся платье за крылья.
   Хоръ оплакиваетъ новаго Икара, который падаетъ мертвый къ ногамъ родителей. Тѣло, носящее черты Байрона, исчезаетъ, ореолъ въ видѣ кометы возносится къ небу, а плащъ и лира, какъ поэтическіе атрибуты, остаются на землѣ. Въ предисловіи къ первому изданію мы уже высказали наше личное воззрѣніе на эту сцену. Всякое разсужденіе о первоначальной ея концепціи имѣетъ въ глазахъ нашихъ лишь историческое значеніе. Передъ нами она въ окончательномъ своемъ видѣ и, намъ кажется, въ наиболѣе значительномъ. Хотя самъ Байронъ, какъ лицо, исчезъ, но ореолъ его поэзіи будетъ вѣчно сіять. Все выражаемое надгробною пѣснью хора, до того характерно въ примѣненіи къ Байрону до паденія Мисолунги включительно, что видѣть въ Эвфоріонѣ что-то другое -- болѣе чѣмъ странно. Разлука, распаденіе хора. Немногими триметрами Елена же объявляетъ Фаусту о своемъ возвращеніи къ Персефонѣ вослѣдъ за сыномъ. Она исчезаетъ, оставляя на рукахъ Фауста свои покровы, которые, по словамъ Форкіады, во всю его жизнь станутъ возносить его надъ всѣмъ низкимъ. Излишне прибавлять, что тутъ подразумѣвается, независимо отъ содержанія, та манера приходить къ природѣ и человѣку, которой мы преемственно научились у Гомера и его послѣдователей. Форкіада-Мефистофель не можетъ упустить случая посмѣяться надъ безсильными подражателями Байронизму.
   Вѣрная Панталисъ, томившаяся все время совершенно чуждымъ ей романтическимъ вліяніемъ -- единственно изъ преданности госпожѣ, съ чувствомъ успокоенія и исполненія долга сходитъ снова вслѣдъ за Еленой въ Андъ, къ трону неисповѣдимой Персефоны.
   Но жизнелюбивый хоръ указываетъ на ту разницу, о которой говоритъ В. Фонъ-Гумбольдтъ: "Есть духовная индивидуальность, которой однако не всякій достигаетъ, и она-то, какъ самобытная духовная форма, вѣчна и не преходяща. Но что не въ силахъ сформироваться такимъ образомъ, должно, пожалуй, вернуться къ общей жизни природы". Хоръ, вѣрный подробностямъ гомерическаго созерцанія Аида (Одиссея X, 510, XI, 539, 573), не желаетъ возвращаться въ эту однообразно-безцвѣтную скуку. Асфоделосъ, асфодиллъ -- растеніе изъ породы лилій, мелкоклубныя коренья котораго составляли пищу бѣдняковъ. Нѣчто въ родѣ древняго картофеля. Одисс. Жук. XXIV, 5--8.
   
   "Полетѣли за Эригіемъ тѣни
   Съ визгомъ; какъ мыши летучія, въ нѣдрѣ глубокой пещеры,
   Цѣпью къ стѣнамъ прилѣпленныя -- если одна оторвавшись,
   Свалится на-земь съ утеса -- визжатъ, въ безпорядкѣ порхая".
   
   Одна часть хора превращается въ дріадъ (древесныхъ нимфъ), другая -- въ ореадъ (горныхъ нимфъ), третья -- въ наядъ (ключевыхъ нимфъ), четвертая -- въ виноградныхъ нимфъ.
   Зная, что у истинныхъ художниковъ вдохновеніе предшествуетъ рефлексіи, мы не спрашиваемъ, почему Гёте кончаетъ свою Елену вакхическою картиной, а стараемся лишь понять и объяснить себѣ, почему это такъ вышло. Поэтъ, такъ сказать, хоронитъ свою Елену, а онъ самъ въ первой венеціанской эпиграммѣ говоритъ, что древніе украшали свои саркофаги и урны самыми жизненными и разгульно-вакхическими сценами.
   Пришедшій къ грекамъ, со своимъ мистически-разгульнымъ культомъ съ Востока, Діонисій мало-по-малу не только разрушительно дѣйствовалъ на ихъ трезвый, религіозный и семейный строй, но увлекъ и самое искусство и поэзію на соблазнительно опасные пути. Если въ концѣ классической Вальпургіевой ночи мы, какъ бы прелюдіей къ Еленѣ, видимъ въ Галатеѣ высшее развитіе греческаго искусства, то здѣсь передъ нами возникаетъ его паденіе, подъ вліяніемъ разгульнаго вакхическаго культа. Передъ нами внутренняя причина смерти Елены, т. е. эллинскаго міра. Позволимъ себѣ сказать болѣе. То, что вѣчно присуще душѣ человѣка, нельзя, обозвавши историческими моментами, устранить и сбыть съ рукъ. Вѣчный опытъ показываетъ, что такъ-называемые послѣдовательные моменты -- рядомъ живутъ въ духѣ человѣчества, принимая лишь новые оттѣнки.
   Окончательная невозможность раціональнаго разрѣшенія вопросовъ о зарожденія жизни и о вѣчномъ стремленіи къ индивидуальной свободѣ привела древнѣйшій Востокъ къ мистеріямъ. Эллинскій міръ понялъ эти стремленія совершенно съ внѣшней, чувственной и потому опасно разрушительной стороны, и лишь болѣе сосредоточенному Сѣверу предстояло всѣмъ строемъ своей религіи, искусства и науки уйти за тѣмъ внутреннимъ идеальнымъ мистицизмомъ, которымъ нашъ поэтъ кончаетъ своего Фауста.
   

АКТЪ ЧЕТВЕРТЫЙ.

   Фаустъ и Мефистофель. Исполненный стремленія къ новой, могучей дѣятельности, Фаустъ несется на облакѣ, образовавшемся изъ одежды- Елены. Подъ сильнымъ впечатлѣніемъ прожитой античной жизни, онъ ведетъ свой монологъ триметромъ, описывая caмое дѣйствіе, какъ это въ обычаѣ древней драмы.. Спустивъ его на уступъ скалистыхъ горъ, облако уносится, принимая образы древнихъ красавицъ. Охватывающій его легкій туманъ, подымаясь и нѣжно сливаясь, напоминаетъ ему первыя, неясныя грёзы любви къ Гретхенъ, которыя онъ называетъ "любовью Авроры".
   Появленіе Мефистофеля въ семимильныхъ сапогахъ, вмѣсто античныхъ котурновъ, указываетъ, что мы снова на почвѣ средневѣковой легенды. Браня Фауста, спустившагося среди каменныхъ грудъ, Мефистофель утверждаетъ, что базальтъ скалъ былъ первоначально дномъ ада, который выдвинутъ наверхъ только вулканическимъ переворотомъ. Нептунистъ Фаустъ обзываетъ эту мысль дурацкой легендой и заставляетъ Мефистофеля объяснить, какъ произошло все дѣло.
   Мефистофель полукомически объясняетъ переселеніе чертей изъ адской бездны въ воздушныя пространства. На замѣчаніе Фауста, что легкія измѣненія обще-круглой поверхности земли лежали искони въ потребности самой природы, Мефистофель отвѣчаетъ увѣреніями, что самъ присутствовалъ при переворотѣ, оставившемъ слѣды въ видѣ разбросанныхъ обломковъ гранита и базальта, присовокупляя, что лишь простой народъ понимаетъ присутствіе при этихъ явленіяхъ дьявольской силы. Въ заключеніе онъ спрашиваетъ: неужели Фаустъ, носящійся по свѣту, не нашелъ ничего для себя привлекательнаго?
   На утвердительный отвѣтъ Фауста, онъ пускаетъ въ догадки и, мечтая вслухъ за Фауста, выбираетъ сперва столичный городъ, въ родѣ Парижа, въ которомъ былъ бы самъ центромъ общаго почета и вниманія; затѣмъ нѣчто въ родѣ Версаля (съ его Рагсaux-cerfs) Людовика XV, гдѣ властолюбивая Помпа165. дуръ готовила ему ежедневныя жертвы. Когда Фаустъ отвергаетъ и этотъ модный развратъ, Мефистофель ищетъ его идеаловъ на лунѣ, но Фаустъ отвѣчаетъ, что и на землѣ достаточно мѣста для благой дѣятельности могучаго труда. Когда грубый Мефистофель полагаетъ, что Фаустъ взалкалъ славы и почестей, послѣдній объясняетъ, что онъ дорожитъ властью и собственностью, синонимами, безъ которыхъ никакой великій подвигъ немыслимъ. Собственность и есть полная возможность употребить все свое умѣнье и силы на извѣстное дѣло. Мефистофель полагаетъ, что каковы бы ни были побужденія сильнаго владыки, найдутся лиры для его прославленія.
   Фаустъ объясняетъ, что видъ морского прилива на отлогомъ берегу навелъ его на мысль отнять у моря то громадное пространство, которое оно дѣлаетъ совершенно безплоднымъ и непроизводительнымъ, періодически захватывая его своей прихотью.
   Фаустъ желаетъ насыпями и плотинами отбить у моря часть его владѣній и требуетъ обычнаго содѣйствія Мефистофеля. Раздается военная музыка, и Мефистофель, не взирая на отвращеніе Фауста къ войнѣ, объясняетъ ему, что наступила благопріятная минута для осуществленія заявленнаго послѣднимъ плана. Обогащенный на время волшебникомъ, добродушный императоръ, оставаясь вѣрнымъ своему желанію править и наслаоісдаться, довелъ государство снова до величайшей опасности. Фаустъ, порицая такое ложное пониманіе верховной власти, выставляетъ идеалъ властителя, котораго замыслы дѣлаются извѣстными только по приведеніи ихъ въ исполненіе. Замѣчательно, что когда Мефистофель, описывая всѣ бѣдствія, истекающія для народа изъ бездѣйствія власти, объясняетъ избраніе анти-императора желаніемъ лучшихъ людей видѣть во главѣ государства перваго встрѣчнаго, способнаго защищать личность и собственность, -- Фаустъ прямо восклицаетъ: "поповскій голодъ!", угадывая, что для сторонниковъ избирательства важна не самая гарантія, заключающаяся въ избираемомъ,-- которая настолько же загадочна, какъ всякое будущее,-- а замѣна незыблемой наслѣдственности случайностью, при которой ловкому эгоизму открывается обширное поле дѣйствія. Фаустъ согласенъ подать помощь императору въ битвѣ съ противником , что мое войско подчинится волѣ побѣдоносной и непобѣдимой женщины. Что остается мнѣ, какъ не отдать во власть тебѣ и самого себя, и все, что я считалъ своею собственностью? Позволь же мнѣ, свободному и вѣрному, у ногъ твоихъ признать тебя властительницей, которая, едва появилась здѣсь, какъ уже сдѣлалась обладательницей и престола, и государства.
   

ЛИНКЕЙ
[съ ящикомъ; за нимъ люди, несущіе другіе ящики].

   Ты видишь меня, царица, возвратившимся! Богачъ проситъ милостыни, одного взгляда; онъ смотритъ на себя -- и тотчасъ же чувствуетъ себя и бѣднымъ, какъ нищій, а богатымъ, какъ царь.
   Чѣмъ былъ я до этихъ поръ? Что я теперь? Чего хотѣть? Что дѣлать? Что пользы въ самой пронзительной молніи глазъ? Она безсильно отскакиваетъ отъ твоего трона.
   Съ Востока пришли мы сюда -- и Западъ погибъ. Далеко вширь и вдаль тянулся народъ; шедшій первымъ не зналъ послѣдняго.
   Первый палъ, второй устоялъ, копье третьяго было наготовѣ; каждый видѣлъ себя стократно подкрѣпленнымъ; на тысячи умерщвляемыхъ никто не обращалъ вниманія.
   Мы пробивались впередъ, мы бурно очищали себѣ дорогу, всюду мы становились господами; и гдѣ сегодня властительно повелѣвалъ я, тамъ завтра воровалъ и грабилъ другой.
   Мы дѣлали осмотръ -- онъ длился недолго; этотъ хваталъ самую красивую женщину, тотъ -- крѣпконогаго быка; лошадей забирали всѣхъ безъ исключенія.
   Я же любилъ выискивать самое что ни-на-есть рѣдчайшее; а то, чѣмъ владѣлъ также другой, было для меня сухая трава.
   Я шелъ по слѣдамъ всякихъ сокровищъ; руководимый только своимъ острымъ зрѣніемъ, я заглядывалъ во всѣ карманы, и всякій сундукъ былъ для меня прозраченъ.
   И кучи золота дѣлались моею собственностью, но всему предпочиталъ я драгоцѣнные камни; изъ нихъ только изумрудъ достоинъ зеленѣть на твоей груди.
   Пусть тоже качается между твоимъ ртомъ и ухомъ яйцеобразная капля изъ морской глубины; а рубины въ большомъ смущеніи: передъ румянцемъ твоихъ щекъ они совсѣмъ поблѣднѣли.
   И вотъ драгоцѣннѣйшія сокровища приношу я сюда, предъ твое сѣдалище; къ твоимъ ногамъ да будетъ повергнута жатва многихъ кровавыхъ битвъ.
   Мною ящиковъ притащилъ я сюда, но много есть у меня желѣзныхъ сундуковъ; дозволь мнѣ слѣдовать по твоему пути, и я наполню твои сводчатыя кладовыя.
   Ибо едва ты вступила на тронъ, какъ уже разумъ, и богатство, и сила склоняются, падаютъ ницъ предъ единственнымъ въ мірѣ образомъ твоимъ.
   Все это тщательно хранилъ я, какъ мою собственность; но теперь, чаровница, оно твое; считалъ его цѣннымъ рѣдкостнымъ, настоящимъ богатствомъ; теперь вижу, что оно ровно ничего не стоило.
   Исчезло то, чѣмъ я владѣлъ; это теперь скошеная, завянувшая трава. О, возврати ему однимъ свѣтлымъ взглядомъ всю его прежнюю цѣнность!
   

ФАУСТЪ.

   Убери скорѣе добытый смѣлою отвагою грузъ, убери безъ порицанія, правда, но и безъ награды. Ей принадлежитъ уже все, чіч!) замокъ хранитъ въ своемъ лонѣ. Предлагать ей что-нибудь особенное -- безполезно. Иди и громозди въ порядкѣ сокровище на сокровище. Выставь передъ нею чудную картину невиданной роскоши. Пусть своды блещутъ, какъ безоблачное небо; устрой райскія обители, полныя неодушевленной жизни. Предшествуя ей, разстилай для ея шаговъ усыпанные цвѣтами ковры за коврами; пусть нога ея попираетъ мягкую почву; пусть взглядъ ея встрѣчаетъ всюду самый яркій блескъ, только боговъ не ослѣпляющій.
   

ЛИНКЕЙ.

   Не трудная работа то, что приказываетъ господинъ; для слуги исполненіе ея -- сущій пустякъ: вѣдь и надъ нашимъ достояніемъ, и надъ нашей кровью властвуетъ гордое величіе этой красоты. Все войско держитъ себя смирно и тихо, всѣ мечи притупились и ослабѣли; передъ ея дивнымъ образомъ даже солнце тускло и холодно; предъ богатствомъ ея лица все пусто и все ничто [Уходитъ].
   

ЕЛЕНА [Фаусту].

   Я желаю говорить съ тобою, но подымись на ступени и сядь подлѣ меня. Пустое мѣсто ждетъ своего господина и, будучи занято, обезпечиваетъ мнѣ мое.
   

ФАУСТЪ.

   Сперва, высокая жена, дозволь мнѣ, преклонивъ колѣни, засвидѣтельствовать тебѣ мою вѣрность и преданность; дозволь поцѣловать эту руку, подымающую меня, чтобы поставить рядомъ съ тобою. Утверди меня соправителемъ твоего безграничнаго царства; пріобрѣти себѣ почитателей, слугъ, стражей всѣхъ въ лицѣ одного.
   

ЕЛЕНА.

   Множество чудесъ вижу я, слышу я. Изумленіе овладѣваетъ мною, о многомъ хотѣла бы разспросить я. Но прежде всего желаю я узнать, почему рѣчь этого человѣка звучала для меня такъ странно, странно и пріятно. Одинъ звукъ, повидимому, гармонируетъ съ другимъ, и чуть одно слово коснулось уха, другое, ласкаясь, слѣдуетъ за нимъ.
   

ФАУСТЪ.

   Если уже нарѣчіе нашихъ народовъ нравится тебѣ, о. значитъ, и пѣніе навѣрно приведетъ тебя въ восторгъ, доставитъ глубочайшее удовлетвореніе твоему слуху и твоей душѣ. Но чтобъ удостовѣриться въ томъ, попробуемъ сейчасъ же; обмѣнъ рѣчей Приманиваетъ, вызываетъ эти созвучія.
   

ЕЛЕНА.

   Скажи же, что должна я сдѣлать, чтобъ тоже заговорить такъ красиво?
   

ФАУСТЪ.

   Это очень легко; надо, чтобы рѣчь исходила изъ сердца. И когда грудь переполнена сладостнымъ томленіемъ, тогда оглядываешься кругомъ себя и спрашиваешь...
   

ЕЛЕНА.

   Кто дѣлитъ со мной наслажденіе?
   

ФАУСТЪ.

   И въ эти минуты духъ нашъ не глядитъ ни впередъ, ни назадъ; только въ настоящемъ...
   

ЕЛЕНА.

   Наше счастіе.
   

ФАУСТЪ.

   Въ немъ наше сокровище, драгоцѣнное пріобрѣтеніе, обладаніе и залогъ. Кто порукой тому?...
   

ЕЛЕНА.

   Моя рука.
   

ХОРЪ.

   Кто поставитъ въ вину нашей царицѣ, что она относится къ владѣтелю этого замка съ дружеской привѣтливостью? Вѣдь согласитесь: мы плѣнницы, какими ужъ часто бывали со времени послѣдней гибели Иліона и съ тѣхъ поръ, какъ начались наши лабириптскія печальныя странствія. Женщины, привыкшія къ любви мужчина., выбора не дѣлаютъ, но онѣ знаютъ толкъ въ этомъ дѣлѣ, и какъ золотокудрымъ пастухамъ, такъ и чернощетинистымъ фавнамъ -- смотря по тому, какой представляется случай -- предоставляютъ полное и одинаковое право надъ своимъ нѣжнотрепещущимъ тѣломъ.
   Вотъ они все ближе и ближе придвигаются другъ къ другу, плечо къ плечу, колѣно къ колѣну; сплетясь руками, качаются они, какъ въ колыбели, на великолѣпныхъ подушкахъ трона. Царскій санъ не стѣсняется горделиво обнаруживать передъ глазами народа свои тайныя наслажденія.
   

ЕЛЕНА.

   Я чувствую себя такъ далеко и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ близко, и съ искреннею радостью говорю: Здѣсь я! здѣсь!
   

ФАУСТЪ.

   Я едва дышу, слова мои дрожатъ и замираютъ... Это сонъ... Исчезли и время, и мѣсто.
   

ЕЛЕНА.

   Я кажусь себѣ отжившей и въ то же время, однако, живущей новой жизнью, сплетенной съ тобою, вѣрной незнакомому человѣку.
   

ФАУСТЪ.

   Не ломай головы надъ обсужденіемъ этой странной судьбы. Существованіе -- долгъ, хотя бы оно длилось одно мгновеніе.
   

ФОРКІАДА [стремительно входя].

   Вы тутъ по складамъ читаете азбуку любви, играючи, занимаетесь мудрствованіемъ о томъ, что такое любовь, мудрствуя, продолжаете заниматься любовью,-- но теперь совсѣмъ не время для этого. Неужели вы не чувствуете, что надвигается гроза? Не слышите громкихъ звуковъ трубъ? Погибель недалеко. Менелай идетъ на васъ съ волнами народа. Готовьтесь къ жестокой борьбѣ! Окруженный со всѣхъ сторонъ толпою побѣдителей, изуродованный, какъ Деифобъ, ты поплатиться за эту женскую свиту. Сперва перевѣшаютъ дешевый товаръ, а затѣмъ и для этой готова у жертвенника заново отточенная сѣкира.
   

ФАУСТЪ.

   Дерзкая помѣха! Отвратительно врывается она сюда! Я и въ опасности врагъ безсмысленной необузданности. Самаго красиваго вѣстника обезображиваетъ вѣсть о несчастій. Ты же, безобразная изъ безобразныхъ, любишь являться только съ дурными вѣстями. Но на этотъ разъ не будетъ тебѣ удачи; потрясай себѣ воздухъ пустымъ дыханіемъ! Здѣсь нѣтъ опасности, и даже на опасность мы посмотрѣли бы, какъ на ничтожную угрозу. [Сигналы, взрывы ца башняхъ, трубы и литавры, военная музыки, прохожденіе огромнаго войска]. Нѣтъ, немедленно увидишь ты собравшимся здѣсь неразрывный кругъ героевъ; тотъ только достоенъ благосклонности женщинъ, кто умѣетъ доблестно защищать ихъ. [Къ военачальникамъ, отдѣлившимся отъ строевыхъ колоніи, и приблизившимся къ нему]:
   Съ сдержаннымъ молчаливымъ бѣшенствомъ, которое навѣрно доставитъ вамъ побѣду, идите въ бой вы, юный цвѣтъ Сѣвера, вы, цвѣтущая сила Востока!
   Въ сталь облеченные, лучами оружія сверкающіе, выступаютъ сонмы воиновъ, разрушавшихъ царство за царствомъ -- выступаютъ, и земля дрожитъ; идутъ дальше, и громъ грохочетъ имъ вослѣдъ.
   Вышли мы на берегъ въ Пилосѣ -- и стараго Нестора какъ не бывало, и всѣ маленькіе союзы царей разбиваетъ неукротимое войско.
   Немедля ни минуты, оттѣсните Менелая отъ этихъ стѣнъ обратно къ морю! Пусть онъ тамъ блуждаетъ, грабитъ, подстерегаетъ добычу; это всегда было его склонностью и удѣломъ..
   Герцогами привѣтствую васъ по повелѣнію спартанской царицы; повергните теперь къ ея ногамъ горы и долины, и вамъ будетъ принадлежать завоеванное царство.
   Ты, германецъ, защищай валами и стѣнами заливы Коринѳа; твоей упорной охранѣ, готѳъ, поручаю я Аханію съ сотнею ея ущелій.
   Въ Элиду пусть двинутся войска франковъ. Ыесссна достанься на долю саксамъ; норманъ очищай моря и создай величіе Арголиды.
   И тогда каждый будетъ жить у себя дола и направлять за свои предѣлы силу и громы; но Спарта, съ давнихъ лѣтъ мѣстопребываніе царицы, будетъ господствовать на всѣми вами.
   Каждаго изъ васъ будетъ видѣть царица счастливымъ обладателемъ страны, ни въ чемъ не терпящей недостатка; у ногъ ея съ увѣренностью ищите утвержденія вашихъ правъ, и справедливости, и свѣта. [Сходить внизъ, князья окружаютъ его, чтобъ обстоятельнѣе выслушать распоряженія и приказанія].
   

ХОРЪ.

   Кто хочетъ обладать красавицей изъ красавицъ, долженъ прежде всего разумно позаботиться о своемъ вооруженіи. Лестью онъ, правда, добылъ себѣ то, что есть самаго драгоцѣннаго на землѣ, но спокойно владѣть имъ не можетъ: льстецы коварно отымутъ ее у него посредствомъ лести, разбойники отважно похититъ ее; чтобы воспрепятствовать этому, долженъ онъ всегда стоять настражѣ.
   Нашего государя славлю я за то, за то цѣню его выше другихъ, что онъ такъ храбро и умно находилъ себѣ союзниковъ, что самые могущественные повинуются каждому мановенію его. Приказанія его выполняютъ они честно, каждый себѣ на собственную пользу, повелителю своему на то, чтобъ онъ награждалъ его своею признательностью, обоимъ на великую славу.
   Ибо кто отыметъ ее теперь у мощнаго обладателя? Ему принадлежитъ она, его собственностью да признается она, и вдвойнѣ признается нами, которыхъ онъ вмѣстѣ съ нею окружилъ внутри надежнѣйшими стѣнами, извнѣ могущественнѣйшимъ войскомъ.
   

ФАУСТЪ.

   Дары, пожалованные этимъ воинамъ -- каждому богатая страна -- велики и роскошны; пусть отправляются! Мы останемся управлять въ центрѣ.
   И они будутъ, наперерывъ другъ передъ другомъ, защищать тебя, омываемый со всѣхъ сторонъ рѣзвыми волнами полуостровъ, легкою цѣпью холмовъ связанный съ послѣднею отраслью горъ Европы.
   Да будетъ для каждаго племени вѣчно счастливою, счастливѣе всѣхъ другихъ странъ.эта страна, доставшаяся теперь въ обладаніе моей царицѣ, раньше всѣхъ увидѣвшая ее въ тотъ мигъ, когда она, при шопотѣ тростниковъ Эврота, лучезарно вышла изъ скорлупы яйца, затмивъ блескъ глазъ своей высокой матери и братьевъ.
   Эта страна, на одну тебя взирающая, подноситъ тебѣ все, что есть въ ней самаго драгоцѣннаго; предпочти же всѣмъ землямъ, которыя принадлежатъ тебѣ, твое отечество!
   Если зубчатая голова на туловищѣ здѣшнихъ горъ и страдаетъ отъ того,
   что солнце шлетъ на нее холодныя стрѣлы, то на утесахъ взоръ встрѣчаетъ зелень, и коза лакомится тамъ своею скудной пищей.
   Ключи бьютъ, ручьи, сливаясь вмѣстѣ, бѣгутъ съ высотъ, и зазеленѣли уже овраги, склоны, лужайки; на перерѣзанныхъ сотнею холмовъ равнинахъ передъ твоими глазами тянутся на широкомъ пространствѣ густорунныя стада.
   По одиночкѣ, осторожно, размѣреннымъ шагомъ подвигается рогатый скотъ къ крутому обрыву; но для всѣхъ ихъ приготовлено убѣжище:сотни сводчатыхъ пещеръ образовала въ себѣ скала.
   Панъ охраняетъ ихъ тамъ, нимфы жизни населяютъ влажныя, полныя свѣжести мѣста въ поросшихъ кустарникомъ ущельяхъ, и томимыя стремленіемъ въ горнія области, высятся, тѣснясь другъ къ другу, вѣтвистыя деревья.
   То древніе лѣса! Мощно вросъ въ землю дубъ, и кротко, полный сладкаго сока, стройно несется въ вышину кленъ, играя лежащимъ на немъ бременемъ.
   И матерински, въ безмолвной тѣни, струится теплое молоко для дѣтей и ягнятъ; не далеко и плоды, зрѣлые дары равнинъ, и изъ дуплистыхъ пней сочится медъ.
   Благосостояніе здѣсь наслѣдственное, щеки рдѣютъ такъ же, какъ уста, каждый на своемъ мѣстѣ безсмертенъ, всѣ довольны и здоровы,
   И вотъ такъ, подъ этимъ чистымъ небомъ, нѣжное дитя развивается въ мощнаго мужчину. Мы дивимся этому, и все еще спрашиваемъ: боги это или люди?
   Такъ Аполлонъ принималъ образъ пастуховъ, и съ другой стороны одинъ изъ красивѣйшихъ между ними былъ похожъ на него, потому что тамъ, гдѣ природа работаетъ въ ничѣмъ не омрачаемой средѣ, всѣ міры переплетаются между собой.

[Садится рядомъ съ Еленой].

   Такъ счастіе улыбнулось мнѣ, улыбнулось тебѣ; прошедшее да останется позади насъ! О, почувствуй себя рожденною отъ высочайшаго божества! Только первозданному міру принадлежишь ты.
   Не заключитъ тебя въ своихъ стѣнахъ укрѣпленный замокъ! Для насъ, для нашей блаженной жизни вдвоемъ существуетъ еще полная вѣчной юношеской силы, еосѣдкаСпарты --.Аркадія.
   Соблазненная желаніемъ жить на этой благодатной почвѣ, ты нашла здѣсь самую свѣтлую долго. Въ зеленую бесѣдку превратятся троны, и аркадски свободно да будетъ наше счастіе!

Мѣсто дѣйствія перемѣняется. Къ ряду вырытыхъ въ скалѣ пещеръ примыкаютъ запертыя бесѣдки. Тѣнистая рота тянется до крутизны окружающихъ все пространство утесовъ. Фауста и Елены не видно. Хоръ саитъ, лежа отдѣльными группами.

ФОРК1АДА.

   Сколько времени спятъ дѣвушки, не знаю. Снилось ли имъ то, что я видѣла несомнѣнно и ясно своими глазами, мнѣ тоже неизвѣстно. Поэтому разбужу ихъ. Удивится молодой народъ, да и вы, бородатые, что сидите тамъ внизу, ожидая, чѣмъ, наконецъ, разрѣшится заслуживающее вѣры чудо... Вставайте, вставайте! И живо встряхните кудри! Прочь изъ глазъ сонъ! Не мигайте такъ и слушайте, что я вамъ скажу.
   

ХОРЪ.

   Говори же, разсказывай, разсказывай, какое случилось чудо! Пріятнѣе всего было бы услышать то, чему мы никакъ не могли бы повѣрить, потому что скучно стало все видѣть предъ собой эти скалы.
   

ФОРКІАДА.

   Едва протерли глаза, дѣти мои, и уже заскучали? Такъ узнайте же. Въ этихъ пещерахъ, этихъ гротахъ, этихъ бесѣдкахъ нашли себѣ защиту и пріютъ, какъ идиллическая влюбленная чета, нашъ господинъ и наша госпожа.
   

ХОРЪ.

   Какъ, вотъ тамъ?
   

ФОРКІАДА.

   Уединившись отъ свѣта, только меня одну позвали они, чтобы служить имъ. Удостоенная высокой почести стояла я къ сторонѣ, но, какъ подобаетъ довѣреннымъ лицамъ, занималась совсѣмъ другимъ. Ходила туда и сюда, искала коренья, мохъ, кору, зная всѣ ихъ цѣлебныя свойства -- и такимъ образомъ они оставались одни.
   

ХОРЪ.

   Шелушатъ тебя, такъ тамъ внутри помѣщается цѣлый міръ -- лѣса, ручьи, озера... Что за сказки плетешь ты?
   

ФОРКІАДА.

   Да, конечно, неопытные вы, тамъ глубины неизвѣданныя! Залу за залой, дворъ за дворомъ открыла я, задумчиво проходя по этимъ мѣстамъ. Но вдругъ по пещерѣ проносится смѣхъ; я смотрю -- и вижу, что съ колѣнъ женщины къ мужчинѣ, отъ отца къ матери скачетъ мальчикъ; ласки, шалости, дурачества безумной любви, шутливые крики, веселыя восклицанія поочередно оглушаютъ меня. Нагой, похожій на генія безъ крыльевъ, фавнообразный безъ животности, прыгаетъ онъ на твердый полъ, но полъ, противодѣйствуя, отбрасываетъ его въ воздушную высь, и вторымъ и третьимъ прыжкомъ онъ касается потолка свода. Тревожно кричитъ мать: "Прыгай сколько хочешь, но берегись летать; свободный полетъ запрещенъ тебѣ!" И любящій отецъ тоже увѣщеваетъ: "Въ землѣ лежитъ та упругость, которая подбрасываетъ тебя кверху; прикоснись только къ ней пальцемъ ноги, и ты тотчасъ же сдѣлаешься силенъ, какъ сынъ земли Антей". и прыгаетъ онъ по всему этому утесу, съ одного края на другой, носится взадъ и впередъ, точно кидаемый мячъ -- но вотъ вдругъ исчезъ въ расщелинѣ мрачной пропасти. Мы считаемъ его погибшимъ. Мать въ отчаяніи, отецъ утѣшаетъ, я стою, въ страхѣ, пожимая плечами. Но снова какое зрѣлище! Ужъ не были ли тамъ зарыты сокровища? Онъ появился въ украшенной гирляндами цвѣтовъ одеждѣ, вдоль рукъ спускаются кисти, вокругъ груди развеваются ленты, въ рукахъ золотая лира, точно маленькій Фебъ; весело и бодро подходитъ онъ къ самому краю пропасти, къ выступу, мы въ изумленіи, и родители въ восторгъ кидаются въ объятія другъ къ другу. Но что это ярко блещетъ вокругъ его головы? Трудно сказать -- золотое ли это украшеніе, пламя ли необычайной духовной силы? А движенія, жесты предвѣщаютъ уже въ ребенкѣ будущаго владыку въ области всего прекраснаго, по жиламъ котораго текутъ вѣчныя мелодіи. И сейчасъ вы услышите его, вы увидите его къ безмѣрному изумленію своему.
   

ХОРЪ.

   И это ты, въ Критѣ рожденная, называешь чудомъ? Никогда, стало быть, не внимала ты поучительному слову поэта? Никогда не доходило до твоего слуха божественное и героическое богатство праотцевскихъ сказаній Іоніи и Эллады?
   Все, что совершается нынѣ, есть печальный отголосокъ дивной поры нашихъ предковъ; не сравнится твой разсказъ съ тѣмъ, что плѣнительный вымыселъ, болѣе достовѣрный, чѣмъ правда, пѣлъ о сынѣ Майи.
   Этого нѣжнаго, но вмѣстѣ съ тѣмъ сильнаго, только-что родившагося младенца, заворачиваетъ въ чистѣйшія пуховыя одѣяла, стягиваетъ драгоцѣнными пеленками, но глупой привычкѣ, толпа болтливыхъ нянекъ. Но нѣжный и сильный плутишка хитро освобождаетъ свои гибкіе и упругіе члены и спокойно оставляетъ вмѣсто себя пурпуровую, непріятно давившую его оболочку -- подобно сформировавшемуся мотыльку, который быстро ускользаетъ изъ державшей его въ неволѣ куколки и, расправивъ крылья, смѣло и рѣзко порхаетъ въ пронизанномъ солнечными лучами воздухѣ.
   Такъ и онъ, проворнѣйшій изъ проворныхъ, тотчасъ же доказываетъ самыми ловкими штуками, что въ немъ будутъ имѣть вѣчно покровительствующаго демона воры и мошенники, словомъ всѣ, ищущіе своей выгоды. Быстро крадетъ онъ у владыки моря его трезубецъ, даже у Ареса вытаскиваетъ изъ ноженъ мечъ, у Феба похищаетъ лукъ и стрѣлы, у Гефеста -- щипцы; у самого Зевса, отца, утащилъ бы онъ громы, если бъ не боялся огня; но надъ Эросомъ одерживаетъ онъ побѣду, подставивъ ему ножку въ игрѣ въ кольца, да и у Киприды въ то время, какъ она ласкаетъ его, стаскиваетъ съ груди поясъ.

Изъ пещеры доносится восхитительная, мелодическая игра ни струнномъ инструментѣ. Всѣ внимательно слушаютъ и невидимому глубоко тронуты. Съ этой минуты до слѣдующей паузы музыка не прекращается.

ФОРКІАДА.

   Слушайте прелестные звуки, спѣшите освободиться отъ своихъ басенъ. Бросьте старую толпу вашихъ боговъ; ихъ время прошло.
   Никто уже не хочетъ понимать васъ, мы требуемъ болѣе высокой цѣнности, ибо изъ сердца должно исходить то, чему предстоитъ дѣйствовать насердце.

[Удаляется къ скалѣ].

ХОРЪ.

   Если ужъ ты, страшилище, съ удовольствіемъ слушаешь эти ласкающіе звуки, то мы, только-что получившія исцѣленіе, тронуты до радостныхъ слезъ.
   Пусть исчезаетъ блескъ солнца, если свѣтло въ душѣ; въ собственномъ сердцѣ мы находимъ то, въ чемъ отказываетъ намъ цѣлый міръ.

Появляются ФАУСТЪ, ЕЛЕНА, ЭВФОРІОНЪ въ вышеописанномъ одѣяніи.

ЭВФОРІОНЪ.

   Слушая дѣтскія пѣсни, вы сами ощущаете такую же радость; когда вы смотрите, какъ я въ тактъ прыгаю передъ вами, въ груди вашей также прыгаетъ родительское сердце.

ЕЛЕНА.

   Любовь, для того, чтобы доставлять человѣческое счастіе, сближаетъ благородную чету; но чтобы сдѣлать наслажденіе божественнымъ, она создаетъ чудесную троицу.
   

ФАУСТЪ.

   Значитъ, все теперь найдено: я твой, и ты моя, и мы соединены другъ съ другомъ; да иначе не могло бы быть!
   

ХОРЪ.

   Отрада многихъ лѣтъ сосредоточилась на этой четѣ въ миломъ образѣ ребенка. О, какъ трогателенъ для меня ихъ союзъ!
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Не мѣшайте мнѣ скакать, не мѣшайте мнѣ прыгать. Жажда унестись въ высь, въ воздушныя пространства, уже охватываетъ меня!
   

ФАУСТЪ.

   Умѣрь, умѣрь свой порывъ! Не надо отчаянной смѣлости! Паденіе, несчастіе угрожаютъ тебѣ, и ты можешь совсѣмъ погубитъ насъ, дорогой сынъ!
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Я не хочу больше быть прикрѣпленнымъ къ полу. Оставьте мои руки, оставьте мои кудри, оставьте мое платье -- вѣдь это все мое!
   

ЕЛЕНА.

   О, подумай, о, подумай, кому ты принадлежишь! Подумай, какъ огорчаешь ты насъ, какъ разрушаешь ты прекрасно достигнутое соединеніе меня, тебя и его!
   

ХОРЪ.

   Скоро, боюсь я, расторгается этотъ союзъ.
   

ЕЛЕНА И ФАУСТЪ.

   Укроти, укроти, изъ любви къ родителямъ, незнающіе естественныхъ предѣловъ, бурные порывы! Мирнымъ сельскимъ весельемъ украшай эти мѣста.
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Только чтобъ угодить вамъ, сдержу себя. [Пробѣгаетъ въ середину хора и увлекаетъ его въ пляску]. Легко ношусь я съ вами, веселое племя! Что жъ, эта музыка, эти движенія по вкусу?
   

ЕЛЕНА.

   Да, это прекрасно; веди за собой этихъ красавицъ въ изящномъ хороводѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Скорѣй бы это кончилось! Мнѣ такое шутовство совсѣмъ не по сердцу.
   

ЭВФОРІОНЪ и ХОРЪ
[танцуютъ и поютъ, сплетясь руками].

   Когда ты граціозно шевелишь руками; когда встряхиваешь ты ярко блестящими кудрями твоей головы; когда такъ легко скользитъ по землѣ твоя нога, и въ стройной гармоніи движутся твои члены тогда достигнута твоя цѣль, милое дитя; всѣ наши сердца склоняются къ тебѣ.

[Пауза].

ЭВФОРІОНЪ.

   Много васъ здѣсь, легконогихъ ланей! Бѣжимъ отсюда далеко на новыя игры! Я охотникъ, бы дичь.
   

ХОРЪ.

   Если ты хочешь насъ ловить, то тебѣ незачѣмъ торопиться, потому что вѣдь у насъ въ концѣ концовъ только одно желаніе -- обнять тебя, чудный красавецъ!
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Только бѣжать черезъ рощи, перепрыгивать черезъ пни, черезъ камни! Добываемое безъ труда мнѣ противно! Только то, что добылъ силой, еще кое-какъ тѣшитъ меня!
   

ЕЛЕНА И ФАУСТЪ.

   Какое своеволіе, какая бѣшеная пылкость! Тугъ не жди никакой сдержанности!.. Нотъ ужъ точно звуки роговъ разносятся по лѣсамъ и долинамъ! Какой шумъ и гамъ! Какіе крики!
   

ХОРЪ
[по одиночкѣ быстро возвращается].

   Онъ перегналъ насъ; презрительно издѣваясь надъ нами, онъ изъ всей нашей толпы тащитъ за собой самую дикую.
   

ЭВФОРІОНЪ
[несетъ на рукахъ молодую дѣвушку].

   Если я тащу эту упрямую малютку, чтобы принудить ее доставить мнѣ удовольствіе, наслажденіе; если прижимаю къ себѣ ея строптивую грудь; если цѣлую сопротивляющіяся уста -- то этимъ заявляю свою силу и волю.
   

ДѢВУШКА.

   Оставь меня! Въ этой оболочкѣ тоже есть смѣлый и сильный духъ: мою волю, какъ и твою, не такъ легко сломить. Не воображаешь ли ты, что завладѣлъ мною? Слишкомъ ужъ довѣряешься ты своимъ рукамъ! Держи меня какъ хочешь крѣпко -- я сожгу тебя, глупца, на забаву себѣ. [Она загорается и пламенемъ уносится вверхъ].
   Слѣдуй за мной въ легкій воздухъ, слѣдуй за мной въ неподвижную глубь земли, лови исчезнувшую цѣль!
   

ЭВФОРІОНЪ
[отражая упавшее на него Пламя].

   Тѣсно мнѣ здѣсь среди груды скалъ, среди лѣсныхъ кустарниковъ. Я вѣдь молодъ и свѣжъ! Тамъ свистятъ вѣтры, тамъ шумятъ волны! И этотъ свистъ, и этотъ шумъ я слышу издалека. Такъ хотѣлось бы быть ближе къ нимъ!

[Прыгаетъ все выше и выше по скалѣ].

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ И ХОРЪ.

   Ты хочешь подражать сернамъ? Въ ужасъ приводитъ насъ возможность твоего паденія.
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Все выше и выше долженъ я подыматься! Все дальше и дальше окидывать взглядомъ!.. Теперь я знаю, гдѣ я! Посрединѣ острова, посрединѣ страны Пелопса, землѣ и морю родственной.
   

ХОРЪ.

   Если не желаешь ты спокойно пребывать въ лѣсу и горахъ, то пойдемъ сбирать грозди винограда на покатостяхъ холмовъ, пойдемъ рвать фиги и золотыя яблоки. Ахъ, въ милой землѣ оставайся, милый!
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Вы въ грёзахъ о дняхъ мира? Пусть грезитъ, кто можетъ грезить! Война -- вотъ лозунгъ! Побѣда -- вотъ немолчно раздающееся слово!
   

ХОРЪ.

   Кто въ дни мира желаетъ возвращенія войны, toiъ разстается съ надеждой на счастіе.
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Тѣмъ, которыхъ родила эта страна, изъ опасности кидавшимся въ опасность съ безграничнымъ, свободнымъ мужествомъ, расточительно проливавшимъ кровь свою, полнымъ ничѣмъ не подавляемаго, святого духа, всѣмъ сражающимся -- да пошлется побѣда!
   

ХОРЪ.

   Смотрите наверхъ, какъ высоко поднялся онъ! И все-таки не кажется намъ маленькимъ! Точно въ латахъ и панцирѣ онъ, точно къ побѣдѣ готовый, точно блещетъ желѣзомъ и сталью!
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Не нужно стѣнъ, не нужно укрѣпленій! Каждый только сознавай свою собственную силу! Желѣзная грудь мужа -- самая прочная крѣпость.
   Если хотите остаться незавоеванными, спѣшите, хотя и легко вооруженные, въ бой! Женщины станутъ амазонками, и каждое дитя -- героемъ.
   

ХОРЪ.

   Святая поэзія! Да вознесется она къ небесамъ! Да сіяетъ она, прекраснѣйшая звѣзда, далеко и все дальше и дальше! До насъ она все-таки достигнетъ, и никогда не перестанемъ мы слышать ее, слышать съ наслажденіемъ.
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Нѣтъ, не ребенкомъ являюсь я; юноша во всеоружіи передъ вами! Товарищъ сильныхъ, свободныхъ, смѣлыхъ, онъ уже въ мысляхъ совершилъ подвигъ!.. Впередъ! Туда! Открывается путь къ славѣ.
   

ЕЛЕНА И ФАУСТЪ.

   Едва призванный въ жизнь, едва отданный ясному свѣту дня, ты уже стремишься съ головокружительныхъ ступеней въ полное скорбей пространство? Неужели же мы для тебя ничто? Неужели милый союзъ нашъ -- сонъ?
   

ЭВФОРІОНЪ.

   А вы не слышите раскаты грома на морѣ? Гремитъ имъ въ отвѣтъ въ долинахъ; въ пыли и волнахъ сшибается войско съ войскомъ; въ страшной свалкѣ стремятся они навстрѣчу горестямъ и мученіямъ. И смерть сдѣлалась закономъ. Кто не пойметъ этого?
   

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ И ХОРЪ.

   Какой ужасъ! Неужели же смерть для тебя законъ?
   

ЭВФОРІОНЪ.

   И мнѣ смотрѣть на это издалека? Нѣтъ, я раздѣлю съ ними тревоги и бѣдствія!
   

ЕЛЕНА, ФАУСТЪ И ХОРЪ.

   Гордая отвага и опасность! Гдѣ соединились онѣ, тамъ удѣлъ -- смерть.
   

ЭВФОРІОНЪ.

   Пусть такъ!.. Вотъ развернулись у меня два крыла... Туда! Я долженъ, долженъ!.. Не мѣшайте моему полету!

[Онъ устремляется въ воздухъ; одежда поддерживаетъ его нѣсколько минутъ: голова его окружена сіяньемъ; полоса свѣта тянется вслѣдъ за нимъ].

ХОРЪ.

   Икаръ! Икаръ!.. Сколько страданій!

[Прекрасный юноша падаетъ къ ногамъ родителей; присутствующимъ кажется, что въ трупѣ они видятъ знакомый образъ; но тѣлесная оболочка исчезаетъ; сіяніе возносится, какъ комета, къ небу; одежда, плащъ и лира остаются на землѣ],

ЕЛЕНА И ФАУСТЪ.

   За радостью слѣдуетъ тотчасъ же жестокая мука!
   

ЭВФ ОРІОНЪ [изъ-подъ земли].

   Въ мрачномъ царствѣ, мать, не оставь меня одного!

[Пауза].

ХОРЪ [погребальное пѣніе].

   Нѣтъ, одинъ не останешься ты, гдѣ бы ты ни пребывалъ, ибо мы думаемъ, что знаемъ тебя. Ахъ, ты спѣшишь разстаться со свѣтомъ дня, но ничье сердце не разлучится съ тобою. Мало станемъ мы сѣтовать о тебѣ и будемъ съ завистью воспѣвать твой жребій; и въ свѣтлые, и въ мрачные дни прекрасны и велики были твоя пѣсня и твое мужество.
   Ахъ, рожденный для земного счастія, отъ высокихъ предковъ, надѣленный великою мощью, рано, увы! погубилъ ты себя, рано отлетѣлъ цвѣтъ молодости! Зоркій взглядъ для созерцанія міра, сочувствіе всякому сердечному движенію, пламенная любовь лучшихъ женщинъ и пѣсни, какія пѣть могъ только ты! Но неудержимо и свободно кинулся ты въ неповинную въ твоей гибели сѣть и этимъ объявилъ открытую войну общественнымъ условіямъ и закону. Свѣтлый умъ, однако, указалъ, наконецъ, надлежащую дорогу благородному мужеству; ты хотѣлъ совершить чудно-великое, но это не удалось тебѣ.
   Кому же удается оно?.. Мрачный вопросъ, предъ которымъ судьба накидываетъ на себя густой покровъ, когда въ злополучнѣйшіе дни безмолвствуетъ, истекая кровью, цѣлый народъ...
   Но запойте новыя пѣсни, подымите глубоко склоненныя головы, ибо земля будетъ снова рождать пѣсни, какъ искони рождала ихъ!

[Полное молчаніе. Музыка умолкаетъ].

ЕЛЕНА [Фаусту].

   Сбывается, къ сожалѣнію, на мнѣ старое слово, что счастіе и красота не соединяются надолго. Разорваны узы мои съ жизнью и любовью; оплакивая ту и другую, болѣзненно говорю я имъ; прости! и въ послѣдній разъ бросаюсь въ твои объятія, Персефона! Прими мое дитя и меня! [Она обнимаетъ Фауста, тѣлесная оболочка исчезаетъ, платье и покровъ остаются въ его рукахъ].
   

ФОРКІАДА [Фаусту].

   Держи крѣпко то немногое, что осталось у тебя. Не выпускай изъ рукъ ея одежды. Демоны уже дергаютъ ее за края и очень бы хотѣли утащить къ себѣ въ подземное царство. Держи крѣпко! Это уже не богиня, которую ты потерялъ, но оно все-таки божественно. Воспользуйся высокой, неоцѣненной милостію и вознесись! До тѣхъ поръ, пока ты будешь въ состояніи держаться за эти покровы, они будутъ быстро нести тебя по эѳиру, надъ всѣмъ пошлымъ и грубымъ. Мы свидимся съ тобой, далеко, очень далеко отсюда.

Одежда Елены расплывается въ облака; они окружаютъ Фауста подымаютъ его на воздухъ и уносятся вмѣстѣ съ нимъ.

ФОРКІАДА
[Беретъ съ земли одежду, плащъ и лиру Эвфоріона, выходитъ на просценіумъ, высоко поднимаетъ экзувіи и говоритъ].

   Счастливая, что ни говори, находка! Пламя, правда, исчезло, но я объ этомъ нисколько не горюю. Здѣсь осталось достаточно много для того, чтобы посвящать людей въ поэты, создавать цеховую и профессіональную зависть. И если я не могу надѣлять талантами, то буду по крайней мѣрѣ ссужать одеждой. [Садится на просценіумѣ у подножія колонны].
   

ПАНТАЛИДА.

   Торопитесь, дѣвушки! Мы вѣдь освободились, наконецъ, онъ чаръ, отъ мерзкихъ оковъ, которыя наложила на нашъ духъ старая ѳессалійская тварь; освободились и отъ шумной трескотни нестройныхъ звуковъ, приводящихъ въ смятеніе слухъ, а еще болѣе -- внутреннее чувство. Скорѣе спустимся въ Аидъ! И вѣдь царица уже поспѣшила туда торжественнымъ шагомъ. По ея стопамъ да слѣдуютъ неотступно вѣрныя прислужницы. Мы найдемъ ее у престола Неисповѣдимой.
   

ХОРЪ.

   Царицамъ, конечно, вездѣ хорошо; онѣ и въ Аидѣ стоялъ на первомъ мѣстѣ, гордо помѣщаясь рядомъ съ равными себѣ, въ тѣсной дружбѣ съ Персефоной. Но у насъ, въ глубинѣ поросшихъ асфоделомъ луговъ, въ товариществѣ съ длинными, вытянувшимся тополями и безплодными ивами -- какое препровожденіе времени? ІГищать, какъ летучія мыши, шептаться между собой уныло, точно призраки!
   

ПРЕДВОДИТЕЛЬНИЦА ХОРА.

   Кто не пріобрѣлъ себѣ имени и не стремится къ благородному, тотъ принадлежитъ стихіямъ. Идите же! Быть съ моей царицей горячо желаю я. Не только заслуга, но и вѣрность служитъ охранительницей нашей личности.
   

ВСѢ.

   Снова отданы мы дневному свѣту, хотя мы уже не живыя лица; это чувствуемъ. это знаемъ мы. Но въ Аидъ мы никогда не вернемся. Вѣчно живая природа предъявляемъ полныя права на насъ, духовъ, мы -- на нее.
   

ОДНА ЧАСТЬ ХОРА.

   При шопотѣ этой тысячи трепещущихъ вѣтвей, при лихомъ шелестѣ листьевъ, мы шаловливо привлекаемъ, тихо приманиваемъ отъ корней къ почкамъ источники жизни; то листьями, то цвѣтами изобильно украшаемъ мы свободно развѣвающіеся волосы для радостнаго урожая. Упадетъ плодъ -- и тотчасъ же весело собираются люди и стада хватать, лакомиться; спѣшатъ, усердно тѣснятся, и, какъ предъ первыми богами, все передъ нами преклоняется.
   

ДРУГАЯ ЧАСТЬ.

   А мы прильнули къ блещущему на далекомъ пространствѣ зеркалу этихъ скалистыхъ стѣнъ и колыхаемся тихими волнами; каждому звуку, пѣнью птицъ, шелесту тростника внимаемъ мы; раздается ли страшный головъ Пана -- нашъ отвѣть тотчасъ же готовъ; на шелестъ мы отвѣчаемъ шелестомъ; загремитъ -- мы катимъ наши громы вдвое, втрое, вдесятеро оглушительнѣе.


ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ.

   Сестры! Мы, болѣе подвижныя, быстро несемся впередъ съ ручьями, потому что насъ соблазнительно манитъ эта даль съ рядами богато украшенныхъ холмовъ; все ниже и ниже, все глубже и глубже льемся мы, и, меандрически извиваясь, орошаемъ то лугъ, то поляну, то разстилающійся вокругъ дома садъ. И вдоль по нашему теченію высятся надъ всею мѣстностью, надъ берегомъ, надъ зеркаломъ водъ стройныя верхушки кипарисовъ, устремляясь въ эѳиръ.
   

ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ.

   Странствуйте всѣ вы, гдѣ хотите, мы же шумно обовьемъ густо поросшій холмъ, на которомъ зеленѣетъ виноградная лоза. Тамъ каждый день и часъ видимъ мы страстную работу виноградаря, неувѣреннаго въ успѣхѣ своего любовнаго трудолюбія. То съ заступомъ, то съ лопатой, копая, обрѣзывая, связывая, молится онъ всѣмъ богамъ, и прежде всего -- богу солнца. Нѣженкѣ Бахусу мало дѣла до своего вѣрнаго слуги; онъ отдыхаетъ себѣ въ бесѣдкахъ, лежитъ въ пещерахъ, шалитъ съ молоденькимъ Фавномъ. Все, что только понадобится ему, чтобъ отдаться грёзамъ въ своемъ полуопьяненіи, хранится для чего вѣчныя времена въ мѣхахъ, кружкахъ, сосудахъ, по правой и лѣвой сторонѣ прохладныхъ подземелій. Но когда всѣ боги, когда особенно Геліосъ, посредствомъ вѣтровъ, дождей, теплоты, зноя, наполнили до края ягодный рогъ изобилія, тогда тамъ, гдѣ въ тиши работалъ виноградарь, разомъ все оживляется. Проносится шумъ по всей листвѣ, переходитъ стукъ отъ лозы къ лозѣ, трещатъ корзины, дребезжатъ ведра, стонутъ кадки, все спѣшитъ къ большому чану, гдѣ усердно пляшутъ давильщики и дерзко растаптывает ея священное изобиліе чистыхъ, сочныхъ ягодъ; пѣнясь, брызжа, смѣшались онѣ, отвратительно раздавленныя, въ одну массу. И вотъ поражаютъ слухъ мѣдные звуки кимваловъ и тимпановъ -- это Діонисъ сбросилъ съ себя покровъ мистерій. Шествуетъ онъ, сопровождаемый козлоногими мужчинами и шатающимися козлоногими женщинами, а рядомъ съ ними дико реветъ сѣрое ушастое животное Силена. Ничему нѣтъ пощады! Раздвоенныя копыта попираютъ всякое приличіе, всѣми чувствами овладѣло бѣшеное головокруженіе, ухо безобразно оглушено. Ощупью хватаются за чашу пьяные, переполнены головы и желудки, кое-кто еще увѣщеваетъ остальныхъ, но этимъ только усиливаетъ сумятицу: чтобъ влить новое вино, быстро опоражнивается старый мѣхъ!

Занавѣсь падаетъ. Форкіада на просценіумѣ подымается великаномъ, но сходитъ съ котурна, Сбрасываетъ съ себя маску и покрывало, и является въ образѣ Мефистофеля, чтобы, на сколько то понадобилось бы, объяснить пьесу въ эпилогѣ.


ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Высокій горный хребетъ.

Рядъ зубчатыхъ скалистыхъ вершинъ. Облачко подплываетъ къ горѣ и опускается на выступающую впередъ площадку. Оно расходится, и изъ него выступаетъ Фаустъ.

ФАУСТЪ.

   Созерцая подъ моими ногами бездонную глубину пустынныхъ мѣстъ, прохожу я осторожными шагами но краю этихъ вершинъ, разставшись съ моимъ облакомъ, которое въ свѣтлые дни тихо и спокойно проносило меня надъ сушею и моремъ. Медленно, не расплываясь, оно удаляется отъ меня. Къ востоку стремится шарообразная масса, и съ изумленіемъ устремляется взоръ вслѣдъ за нею. Плыветъ она, разрываясь, колыхаясь, какъ волна, измѣняясь; но вотъ, повидимому, принимаетъ опредѣленную форму... Да, глазъ не обманываетъ меня!.. На озаренныхъ солнцемъ подушкахъ великолѣпно распростерся исполинскій, правда, но богоподобный женскій образъ. Я вижу его! Похожій на Юнону, Леду, Елену, какъ величественно и прелестно колеблется онъ предъ моими глазами!.. Но, ахъ, вотъ уже и нѣтъ его, разрушился! Безформенною широкою массой покоится облако на востокѣ, подобное отдаленнымъ ледянымъ горамъ, и ослѣпительно отражаетъ для меня великій смыслъ прошедшихъ дней... Но нотъ обволокла меня нѣжная, прозрачная полоса тумана, освѣжая, привѣтливо лаская мою грудь и голову; вотъ легко и нерѣшительно подымается она все выше и выше, сплотилась... Не возстаетъ ли предо мною обманчивымъ призракомъ восхитительный образъ, какъ давно утраченное, величайшее благо первой молодости? Схороненныя въ глубинѣ сердца сокровища самыхъ раннихъ дней снова забили ключемъ; любовь зари моей жизни, легко прикоснувшись ко мнѣ въ своемъ полетѣ, воскресила предо мною первый взглядъ, быстро прочувствованный, едва понятый взглядъ, который, запечатлѣвшись въ душѣ, затмевалъ своимъ блескомъ всѣ драгоцѣнности. Подобно душевной красотѣ, возносится ввысь милое видѣніе, оно не разбивается, летитъ въ эѳиръ и увлекаетъ за собою лучшую часть моего внутренняго міра.

[Появляется, топоча, семимильный сапогъ-скороходъ; за нимъ немедленно другой. Изъ нихъ выходить Мефистофель. Сапоги бѣгутъ дальше].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ это такъ ходьба! Но скажи, пожалуйста, что это тебѣ вздумалось? Спуститься къ самую середину такихъ ужасовъ, въ кучу отвратительно зіяющихъ камней! Мнѣ это все хорошо знакомо, но не на этомъ мѣстѣ; потому что, собственно говоря, здѣсь было дно ада.
   

ФАУСТЪ.

   У тебя никогда нѣтъ недостатка въ дурацкихъ легендахъ; теперь ты опять начинаешь пускать ихъ въ ходъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [серьезно].

   Когда Господь Богъ -- и я хорошо знаю, почему изгналъ насъ изъ воздушныхъ сферъ въ глубочайшія бездны, туда, гдѣ въ огненномъ центрѣ земли вѣчное пламя сожигало само себя, мы, при этомъ черезчуръ яркомъ освѣщеніи, очутились въ очень стѣсненномъ и неудобномъ положеніи. Всѣ черти начали кашлять, шумно отдуваться сверху и снизу; адъ вздулся отъ вонючей сѣры и кислотъ. Вогьто газъ образовался! Просто чудовищный! Такъ что спустя очень немного времени плоской корѣ земли, какъ ни толста она была, пришлось съ трескомъ лопнуть. Тутъ мы и совершили перемѣщеніе: что было прежде дномъ, теперь сдѣлалось вершиной. На этомъ они и строятъ свое ученіе о томъ, что находящееся въ самомъ низу переворачивается на самый верхъ, такъ какъ мы выскочили изъ рабской и жаркой бездны и переселились въ неограниченное царство свободнаго воздуха. Это -- явная тайна, тщательно хранимая, и которая будетъ открыта народамъ только гораздо позже. [Посл. къ Ефес. 6, 12].
   

ФАУСТЪ.

   Громады горъ дли меня благородно нѣмы; я не спрашиваю -- откуда? почему? Когда природа формировала сама себя, она округлила земной шаръ, радовалась, глядя на образовывавшіяся вершины и пропасти, прислоняла скалу къ скалѣ и гору къ горѣ; потомъ удобно расположила холмы и по ихъ мягкимъ склонамъ проложила путь въ долины. Тамъ все зеленѣетъ и растетъ, и чтобъ наслаждаться плодами своихъ трудовъ, ей нужны бѣшеные перевороты.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мы такого мнѣнія! Вамъ это кажется ясно, какъ день! Но иное знаетъ тотъ, кто самъ былъ свидѣтелемъ. Я присутствовалъ еще въ ту пору, когда тамъ, внизу, бездна, кипя, вздувалась и извергала потоки пламени; когда молотъ Молоха, приковывая утесъ къ учесу, разбрасывалъ на далекое пространство обломки горъ. Землю до сихъ поръ еще давятъ наносныя громадныя массы. Кто объяснитъ такую силу разметыванія? Философу не понять этого. Стоить скала -- ну, и надо предоставить ей стоять; много ужъ мы надъ этимъ передумали -- такъ много, что даже стыдно... Только наивный простой народъ и понимаетъ, въ чемъ дѣло, и съ того, въ чемъ онъ убѣжденъ, его не собьешь. Его мудрость давно созрѣла: тутъ чудо, и честь его принадлежитъ Сатанѣ! Мой пилигримъ, опираясь на свой костыль вѣры, тащится, ковыляя, къ Чортову Камню, къ Чортову Мосту.
   

ФАУСТЪ.

   Очень интересно, однако, знакомиться со взглядами чертей на природу.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Что мнѣ за дѣло до этого! Будь себѣ природа, какою хочетъ! Тутъ только вопросъ чести: чортъ присутствовалъ! Нашъ братъ способенъ творить великія дѣла. Шумная сумятица, насиліе и безсмысленная ломка! Доказательства передъ глазами!.. Но пора мнѣ, наконецъ, заговорить совсѣмъ понятно. Неужели до сихъ поръ ничто не понравилось тебѣ на поверхности земли? Въ неизмѣримыхъ пространствахъ ты окидывалъ взоромъ "царства міра и славу ихъ" [Отъ Матѳ. 4]. Но ни въ чемъ не находя себѣ удовлетворенія, ты, вѣроятно, не ощущалъ никакихъ желаній и стремленій?
   

ФАУСТЪ.

   Напротивъ! Нѣчто великое привлекало меня. Отгадай!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это очень легко. Я бы выбралъ себѣ для житья столицу; по самой серединѣ каменный безобразный домина для кормленія горожанъ, кривыя и узкія улички, остроконечныя крыши, тѣсный рынокъ, и на немъ капуста, рѣпа, лукъ; лотки съ мясомъ, на которыхъ роятся мухи, лакомясь жирнымъ угощеніемъ; тутъ ты непремѣнно найдешь во всякое время вонь и дѣятельность. А дальше большія площади, широкія улицы, съ притязаніемъ на величественный видъ; и, наконецъ, тамъ, гдѣ не ставятъ преградъ никакія ворота -- безконечно тянущіяся предмѣстья. И я услаждался бы стукомъ катящихся экипажей, шумнымъ снованіемъ взадъ и впередъ, вѣчной бѣготней туда и сюда разсѣяннаго повсюду кишащаго муравейника. И гдѣ бы я ни проѣзжалъ, въ коляскѣ ли, верхомъ ли, вездѣ я являлся бы, какъ центръ движенія, почтительно привѣтствуемый сотнями тысячъ.
   

ФАУСТЪ.

   Меня это не удовлетворило бы! Радуются, что народонаселеніе увеличивается, что оно пользуется посвоему житейскими удобствами, даже образовывается, учится -- и этимъ только воспитываетъ бунтовщиковъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, такъ я построилъ бы, собственно для самого себя, въ веселой мѣстности, грандіозный увеселительный замокъ. Лѣсъ, холмы, лужайки, равнины, поле -- все это, превращенное въ великолѣпный садъ. Вдоль стѣнъ зелени бархатныя клумбы, прямыя дорожки, художественно сдѣланные тѣнистые уголки, падающіе со скалы на скалу каскады и самые разнообразные водометы: тутъ величественно взлетаетъ вверхъ одинъ, а по сторонамъ пищитъ и журчитъ тысяча мелочей... Для женщинъ, самыхъ красивыхъ, я построилъ бы уютные домики, и проводилъ бы безконечные часы въ прелестномъ уединеніи среди этого общества. Я говорю "для женщинъ", потому что -- разъ навсегда -- красоту я представляю себѣ не иначе, какъ во множественномъ числѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Скверно и въ новомъ вкусѣ! Сарданапалъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Ну, врядъ ли кто угадаетъ, къ чему же ты стремишься! Должно быть, цѣль возвышенная и смѣлая. Въ своемъ полетѣ ты почти что приблизился къ лунѣ; ужъ не на нее ли жаждешь ты забраться?
   

ФАУСТЪ.

   Нисколько. На этомъ земномъ шарѣ еще довольно мѣста для великихъ подвиговъ. Нѣчто изумительное должно быть совершено мною. Я чувствую въ себѣ силу для смѣлаго труда.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Значитъ, хочешь стяжать славу? Это видно, что ты явился сюда изъ общества героинь.
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ нужна власть, нужна собственность! Дѣло -- все, слава -- ничто.
   

МЕ ФИСТОФЕЛЬ.

   Однако, найдутся поэты для возвѣщенія потомству твоего блеска, для воспламененія глупости глупостью.
   

ФАУСТЪ.

   Все это тебѣ недоступно. Развѣ, знаешь ты, чего желаетъ человѣкъ? Знаетъ твоя отвратительная натура, полная горечи и злости, что нужно человѣку?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ

   Ну, пусть будетъ потвоему! Открой мнѣ весь объемъ твоихъ причудливыхъ затѣй.
   

ФАУСТЪ.

   Мой взоръ былъ устремленъ на открытое море. Оно вздымалось, громоздясь само на себя, потомъ успокоилось и посылало свои волны на осаду широкаго плоскаго берега. И это сердило меня, какъ своеволіе раздражаетъ свободный духъ, чтущій всѣ права и, при видѣ взволнованной страстями крови, ощущающій въ своихъ чувствахъ печальное недовольство. Я счелъ это отдѣльнымъ случаемъ -- и началъ смотрѣть пристальнѣе. Волна останавливалась, потомъ бѣжала назадъ, удалялась отъ гордо достигнутой цѣли; наступитъ часъ, и повторится та же самая игра.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [ad spectatores].

   Въ этомъ нѣтъ для меня ничего новаго; это я знаю уже сотню тысячъ лѣтъ.
   

ФАУСТЪ [продолжаетъ].

   Тихо подкрадывается волна къ берегу съ тысячи сторонъ, сама безплодная H неся съ собой безплодіе; вотъ она вздулась, и ростетъ, и катится, и заливаетъ отвратительную полосу пустыннаго берега. Одухотворенныя мощью, властвуютъ, бѣгутъ одна за другою волны, и уплываютъ обратно, и нѣтъ никакой пользы отъ этого! Вотъ что тревожитъ меня до отчаянія! Бездѣльная сила необузданныхъ стихій! Въ эти минуты мой духъ отваживается воспарить выше самого себя; здѣсь хотѣлъ бы я бороться, это хотѣлъ бы побѣдить!
   И это возможно! Какъ ни стремительно несется она, но каждый холмъ заставляетъ ее смиренно огибать его; съ какой бы надменностію ни катилась она впередъ, малѣйшее возвышеніе гордо ставитъ ей преграду, малѣйшая глубина могущественно втягиваетъ ее въ себя. И вотъ въ умѣ моемъ быстро возникли планъ за планомъ: добыть себѣ чудное наслажденіе -- прогнать властительное море отъ берега, съузить предѣлы влажной шири и отодвинуть его далеко въ свои собственныя границы. Шагъ за шагомъ обдумалъ я все это. Таково мое желаніе, дерзай содѣйствовать его исполненію!

[Въ тылу зрителей барабаны и военная музыка; звуки доносятся издалека, съ правой стороны].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Какъ это легко!.. Слышишь въ отдаленіи барабаны?
   

ФАУСТЪ.

   Опять война! Умный этого не любитъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Война или миръ. Умно стараніе извлечь себѣ выгоду изъ всякаго обстоятельства. Подстерегаешь, замѣчаешь самую благопріятную минуту. Случай теперь представляется; пользуйся имъ, Фаустъ.
   

ФАУСТЪ.

   Избавь меня отъ такихъ пошлыхъ загадокъ. Коротко и ясно -- въ чемъ дѣло? Объяснись.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Во время моихъ странствій не осталось для меня скрытымъ, что добрый императоръ въ очень затруднительномъ положеніи. Ты вѣдь его знаешь. Когда мы забавляли его, сыграли ему въ руку фальшивыми богатствами, онъ вообразилъ, что можетъ купить весь міръ. Молодымъ вѣдь получилъ онъ въ удѣлъ тронъ, и ему благоугодно было прійти къ ложному заключенію, что очень возможно въ одно и то же время царствовать и наслаждаться, и что это желательно и прекрасно.
   

ФАУСТЪ.

   Большое заблужденіе! Кому суждено повелѣвать, тотъ долженъ находилъ блаженство въ самомъ повелѣваніи. Грудь его волна высокой воли, но чего онъ хочетъ -- это не можетъ быть открыто ни одному человѣку. Шепнетъ онъ что-нибудь на ухо самымъ вѣрнымъ слугамъ своимъ -- и это немедленно исполнено, и весь міръ дивится. Только такъ дѣйствуя, всегда онъ будетъ оставаться высочайшимъ, достойнѣйшимъ; наслажденіе же опошляетъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Онъ не таковъ. Онъ сталъ наслаждаться -- да еще какъ! А между тѣмъ имперія впала въ анархію, малъ и великъ дрались между собой такъ и этакъ, братья изгоняли, умерщвляли другъ друга, замокъ воевалъ съ замкомъ, городъ съ городомъ, цехи съ дворянствомъ, епископъ съ капитуломъ и общиной. Кого бы я ни встрѣчалъ, все это были враги. Въ церквахъ убійство и разбой, за городскими воротами каждаго купца, каждаго путешественника ожидала погибель. И у всѣхъ наглая смѣлость росла въ немалой степени, потому что жить значило защищаться... Тѣмъ не менѣе однако -- все шло себѣ, да шло.
   

ФАУСТЪ.

   Шло, хромало, падало, снова вставало на ноги и, наконецъ, обрушилось, покатилось кучей мусора.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И порицать такое положеніе дѣлъ никто не имѣлъ права. Каждый могъ, каждый хотѣлъ пользоваться значеніемъ; самая мелкая сошка считалась важною персоной. Но лучшіе люди нашли, наконецъ, что безуміе зашло слишкомъ далеко. Дѣльные энергически возстали и сказали: "Властелинъ тотъ, кто доставляетъ намъ спокойствіе; императоръ не способенъ на это, не хочетъ этого -- выберемъ новаго императора, чтобъ онъ вдохнулъ въ государство новую душу и, обезпечивъ безопасность каждаго, сочеталъ въ возрожденномъ мірѣ спокойствіе и справедливость".
   

ФАУСТЪ.

   Это звучитъ совсѣмъ по-поповски.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да вѣдь попы-то и заговорили такъ: имъ надо было обезпечить свое благоупитанное чрево; въ этомъ они были заинтересованы больше, чѣмъ всѣ другіе. Возмущеніе разросталось, возмущеніе получило санкцію -- и нашъ императоръ, которому мы доставили столько удовольствія, идетъ теперь сюда, быть можетъ, на свою послѣднюю битву.
   

ФАУСТЪ.

   Мнѣ жаль его, онъ былъ такой добрый, съ такой открытою душою.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Пойдемъ, посмотримъ, что тамъ дѣлается. Кто живетъ, долженъ надѣяться. Попытаемся освободить его изъ этой узкой долины. Спасенный одинъ разъ спасенъ на тысячу разъ впередъ. Кто знаетъ, какъ еще выпадутъ въ игрѣ кости! А коли будетъ у него удача, будутъ и вассалы.

[Они добираются на сосѣднюю гору и осматриваютъ расположеніе войска въ долинѣ. Снизу доносятся звуки барабановъ и военной музыки].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Позиція, какъ я вижу, выбрана хорошо. Теперь надо намъ примкнуть къ нимъ и полная побѣда несомнѣнна.
   

ФАУСТЪ.

   Чего можно ожидать отъ этого? Обманъ! Одурачиваніе колдовствомъ! Пыль въ глаза!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Это тоже военная хитрость, чтобъ выигрывать сраженіе. Укрѣпись въ твоемъ великомъ замыслѣ, обдумывая свою цѣль. Если мы сохранимъ императору его тронъ и земли, то ты преклонишь предъ нимъ колѣни и получишь въ ленное владѣніе безпредѣльный берегъ.
   

ФАУСТЪ.

   Многое ты уже продѣлалъ; ну теперь еще выиграй сраженіе!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ, это ты выиграешь! На этотъ разъ главнокомандующій ты.
   

ФАУСТЪ.

   Весьма подходящая ко мнѣ высокая честь -- командовать тамъ, гдѣ я ничего не понимаю!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Предоставь заботиться обо всемъ генеральному штабу -- и фельдмаршалъ можетъ быть вполнѣ спокоенъ. Бѣдствія этой войны я давно чуялъ и заранѣ уже составилъ военный совѣтъ изъ первобытныхъ людей этихъ первобытныхъ горъ; благо тому, кому удалось собрать ихъ вмѣстѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Кого это я вижу тамъ съ ружьемъ? Не поднялъ ли ты на ноги весь горный народъ?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Нѣтъ! Но подобно Питеру Сквенцу изъ всей кучи взялъ квинтъ-эссенцію.

Входитъ ТРИ БОГАТЫРЯ.
[Сам. II, 23, 8].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ и мои парни! Видишь, они очень различнаго возраста, различная одежда, различное вооруженіе, съ ними дѣло у тебя пойдетъ недурно. [Ad spectatores]. Каждый ребенокъ въ настоящее время любитъ панцирь и рыцарскій воротникъ; и хоть эти ребята -- аллегоріи, но именно поэтому должны понравиться.
   

ЗАБІЯКА
[молодой, въ легкомъ вооруженіи, пестро одѣтый].

   Посмотри мнѣ кто-нибудь въ глаза -- я сейчасъ же заѣду ему въ рыло кулакомъ; а захочетъ убѣжать отъ меня какой-нибудь трусъ -- я схвачу его за послѣдніе волосы, какіе у него останутся.
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ
[мужественный видъ, хорошо вооруженъ, богато одѣтый].

   Всѣ эти пустыя ссоры и драки -- вздорная забава; на нихъ только даромъ тратишь время. Не уставай дѣлать только одно -- брать; на счетъ всего другого справляйся уже впослѣдствіи.
   

ДЕРЖИ-КРЪПКО.
[старикъ, сильно вооруженъ, безъ одежды].

   Этимъ тоже не много возьмешь! Большое богатство скоро уплываетъ -- потокъ жизни съ шумомъ уноситъ его. Правда, брать очень хорошо, но еще лучше сберегать. Предоставь только дѣйствовать сѣдому молодцу, и никто ничего не отыметъ у тебя.

Всѣ трое спускаются въ долину.

-----

На предгорьѣ.

Барабанный бой и военная музыка снизу. Разбиваютъ шатеръ императора. Входятъ Императоръ, Главнокомандующій, Драбанты.

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Я продолжаю находить вполнѣ обдуманнымъ нашъ планъ стянуть въ этой узкой долинѣ все войско; имѣю твердую надежду, что этотъ выборъ принесетъ намъ счастье.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Что изъ этого выйдетъ, увидимъ; но я очень недоволенъ нашимъ полубѣгствомъ, отступленіемъ.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Взгляни, мой государь сюда, на нашъ правый флангъ; такая мѣстность очень желательна въ планѣ войны. Холмы не круты, но и не слишкомъ покаты, для нашихъ выгодны, для врага опасны; мы на этомъ волнообразномъ пространствѣ на половину скрыты, конница не отважится двинуться сюда.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Мнѣ только и остается, что хвалить; здѣсь рука и грудь могутъ попытать свои силы.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   А тутъ, на серединѣ плоскаго луга, ты видишь фалангу, жаждущую сразиться. Копья сверкаютъ, искрясь, въ воздухѣ, озаренныя солнечнымъ блескомъ, пробивая благоухающій утренній туманъ. Какими темными волнами движется могучее каре! Въ тысячахъ здѣсь горитъ желаніе великаго подвига. По этому ты можешь судить о силѣ массы; я не сомнѣваюсь, что она разобьетъ силу непріятеля.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Въ первый разъ еще я вижу такое прекрасное зрѣлище. Подобная армія стоитъ двойного ея числа.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   О нашемъ лѣвомъ флангѣ я не имѣю ничего сказать; крутой утесъ заняли доблестные герои. Каменная стремнина, теперь сверкающая оружіемъ, защищаетъ важный проходъ узкаго ущелья. Я предчувствую, что здѣсь, не предвидя опасности, погибнуть въ кровавой стычкѣ непріятельскія силы.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Вотъ приближаются съ той стороны сюда эти фальшивые родственники, которые называли меня дядей, кузеномъ, братомъ, съ каждымъ днемъ позволяли себѣ все больше и больше, у скипетра отымали силу, у престола -- подобающее ему почтеніе. А потомъ, въ раздорѣ между собою, стали опустошать государство и теперь, соединившись, возмутились противъ меня. Толпа всегда колеблется, не зная, на что рѣшиться, -- наконецъ, плыветъ туда, куда уноситъ ее потокъ.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Вотъ спѣшно спускается со скалы вѣрный человѣкъ, посланный на рекогносцировку. Дай Богъ, чтобъ онъ привезъ хорошія вѣсти!
   

ПЕРВЫЙ ЛАЗУТЧИКЪ.

   Пробраться въ разныя мѣста съ помощью хитрости и храбрости намъ удалось, но мало хорошаго принесли мы вамъ. Многіе, какъ вѣрные воины, присягнули въ чистой преданности тебѣ, но это только предлогъ къ бездѣйствію; всюду внутреннее броженіе, опасность со стороны народа.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Принципомъ эгоизма всегда было и будетъ самосохраненіе, а не благодарность и пріязнь, долгъ и честь. Развѣ вы не понимаете, что если у васъ и обстоитъ все благополучно, то пожаръ у сосѣда долженъ истребить и васъ?
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Вотъ и второй; онъ спускается медленно и такъ усталъ, что у него дрожатъ всѣ члены.
   

ВТОРОЙ ЛАЗУТЧИКЪ,

   Сначала мы съ удовольствіемъ усмотрѣли дикую сумятицу и неурядицу. Неожиданно, внезапно явился новый императоръ, и толпа устремляется по долинѣ указанными ей путями; за развернутыми знаменами лжеца слѣдуютъ всѣ... Баранья натура!
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Выступленіе самозванца-императора на пользу мнѣ! Только теперь чувствую, что я императоръ. Какъ простой солдатъ, облекся я въ панцирь; теперь онъ на мнѣ для болѣе высокой цѣли. На всѣхъ празднествахъ, самыхъ блестящихъ, когда ни въ чемъ не было недостатка, мнѣ не доставало одного -- опасности. Вы, сколько васъ ни есть, совѣтовали мнѣ принимать участіе въ играхъ въ кольца, и сердце у меня билось, я жилъ и дышалъ турнирами, и, не воздерживай вы меня постоянно отъ войны, я теперь блисталъ бы уже въ славѣ геройскихъ подвиговъ. Въ ту минуту, какъ я увидѣлъ свое отраженіе въ царствѣ огня, чувство самостоятельности запечатлѣлось въ моей груди; ужасомъ охватила меня ринувшаяся на меня стихія. То была только игра, но игра возымѣла великое дѣйствіе. Смутно грезилъ я о побѣдѣ и славѣ -- теперь восполняю то, чѣмъ преступно пренебрегалъ до сихъ поръ.

Герольды посылаются для вызова на бой анти-императора Появляется Фаустъ въ вооруженіи, съ полу-опущеннымъ забраломъ. Вслѣдъ на нимъ Три богатыря, вооруженные и одѣтые, какъ прежде.

ФАУСТЪ.

   Мы появляемся и надѣемся, что не встрѣтимъ порицанія; если въ осторожности и нѣтъ надобности, она все-таки полезна. Ты знаешь, что у горнаго племени въ натурѣ размышлять и соображать, что оно свѣдуще въ письменахъ природы и каменныхъ скалахъ. Духи, давно покинувъ плоскія равнины, теперь болѣе, чѣмъ когда-либо взлюбили скалистыя возвышенности. Они въ тиши работаютъ въ лабиринтѣ ущелій, въ благородныхъ газахъ богатыхъ металлическихъ испареній; постоянно отдѣляя, изслѣдуя, соединяя, они стремятся только къ одному -- открыть что-нибудь новое. Легкими пальцами безплотныхъ силъ они создаютъ прозрачныя фигуры, и потомъ въ этомъ кристаллѣ и его вѣчномъ безмолвіи видятъ то, что происходитъ въ верхнемъ мірѣ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Я выслушалъ тебя и вѣрю тебѣ; но скажи, славный человѣкъ, что намъ изъ этого здѣсь?
   

ФАУСТЪ.

   Некромантъ изъ Нурціи, сабинянинъ -- твой вѣрный, почтительный слуга. Однажды несказанно страшная участь угрожала ему: хворостъ трещалъ, огненные языки уже взвивались, сухія полѣнья, наваленныя на кострѣ, были перемѣшаны со смолою и сѣрой; ни человѣкъ, ни богъ, ни дьяволъ не могли спасти его; ты, государь, разбилъ огненныя оковы. Это было въ Римѣ. Онъ остается глубоко обязаннымъ тебѣ и съ постоянною заботливостью слѣдитъ за каждымъ твоимъ шагомъ Съ того часа онъ совершенно забылъ себя, онъ вопрошаетъ звѣзды, вопрошаетъ глубокія бездны только ради тебя. Намъ поручилъ онъ, какъ неотложно спѣшное дѣло, явиться къ тебѣ на помощь. Горныя силы велики; тамъ природа дѣйствуетъ съ неограниченной свободой; тупоуміе поповъ обзываетъ это колдовствомъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Въ дни празднествъ, когда мы привѣтствуемъ гостей, которые весело приходятъ къ намъ, чтобъ въ волю повеселиться, намъ доставляетъ удовольствіе смотрѣть, какъ каждый протискивается впередъ, какъ отъ многолюднаго сборища людей дѣлается тѣсно въ залахъ. Но въ высшей степени желаннымъ гостемъ долженъ быть тотъ благородный, который энергически приходитъ къ намъ на помощь въ утренній часъ, полный тревожной неизвѣстности, потому что вѣсы судьбы колеблются надъ нимъ. Отведите однако въ, эту торжественную минуту вашу могучую руку отъ готоваго сразиться меча; чтите моментъ, когда многія тысячи идутъ биться за меня или противъ меня. Человѣкъ долженъ стоятъ самъ за себя. Кто желаетъ обладанія престоломъ и короной, пусть будетъ лично достоенъ этой чести. И этотъ призракъ, возставшій противъ насъ, называющій себя императоромъ и властителемъ нашихъ земель, главою арміи, леннымъ господиномъ нашихъ вельможъ, да будетъ низверженъ въ царство мертвых
дено ли въ обѣихъ Частяхъ трагедіи единство мысли, бросимъ взглядъ на развязку сношеній Фауста съ Мефистофилемъ.
   Въ послѣдней рѣчи Фауста весьма туманно выраженіе (переведенное съ подлинника буквально): "въ предъощущеніи высокаго блаженства наслаждаюсь наивысочайшимъ мгновеніемъ"; тамъ однако ясно вотъ что; Фаустъ тогда-то сказалъ бы мгновенію "не улетай"; слѣдственно теперь онъ того не говоритъ, слѣдственно онъ заклада не проигралъ. Самъ Мефистофиль, повидимому, знаетъ это, потому что говоритъ: "его не удовлетворяетъ никакое благополучіе; его, столь мощно мнѣ противустоявшаго, одолѣло время, одолѣла старость"; на чемъ же, вслѣдъ за тѣмъ, чортъ основываетъ свою увѣренность, что договоръ превратился для него въ право на душу Фауста? Не понимаемъ. Во всякомъ случаѣ Мефистофиль или грубо ошибается, или хвастаетъ. То и другое не въ его характерѣ; но нужды нѣтъ, пусть бы было и такъ; зачѣмъ, однако, вся послѣдующая за смертію Фауста сцена написана въ такомъ духѣ, что вопросъ о закладѣ кажется если не явно разрѣшеннымъ въ пользу чорта, то по крайней мѣрѣ -- не разрѣшеннымъ. Тутъ уже нельзя не понять -- что въ піесу вкралась большая несообразность!
   Обратимся теперь къ главной мысли. Во Второмъ Прологѣ мы видѣли, что Фаустъ долженъ перестать мудрствовать и, слѣдуя своему неясному стремленію, найти путь истинный. въ піесѣ находимъ слѣдующее: при концѣ жизни Фаустъ чувствуетъ, что связавшись съ волшебствомъ онъ проклялъ тѣмъ себя самаго и все, его окружающее; мучимый "суевѣріемъ" (?) онъ всего страшится и въ тоже время полагаетъ, что далѣе здѣшняго міра простирать видовъ не должно; онъ желаетъ "выбиться на волю" посредствомъ утилитарности и умираетъ, мечтая о достиженіи своей утилитарной цѣли. По смерти Фаусть прощенъ. Когда же онъ перестаетъ мудрствовать? когда находить путь истинный? Разглагольствовать тутъ нѣчего: піеса, ясно и явственно, пришла не къ тому концу, къ которому придти долженствовала -- единства мысли въ нее нѣтъ. Авторъ это видѣлъ о для поправленія дѣла сказалъ въ послѣдней сценѣ, что прощеніе заслуживается "безпрерывностью исканія". Дѣло чрезъ то не поправлено ни мало, а между тѣмъ въ замѣну прежняго Положенія (душа находить путь истинный) введено въ піесу Положеніе новое, о которомъ дотолѣ не было и помину. Положеніе это можетъ быть оспариваемо съ большою основательностію; независимо же отъ своей зыбкости оно вовсе по согласуется съ прочими данностями піесы, выраженными въ Прологѣ; попробуемъ поставить его на мѣстѣ Положенія прежняго -- выйдетъ, что Мефистофилю нѣчего и хлопотать о Фаустѣ, потому что безпрерывность Фаустова исканія чортъ ужъ знаетъ, слѣдственно навѣрное знаетъ и будущій неуспѣхъ свой.
   Зачѣмъ же авторъ привелъ піесу къ такому концу, который у ней отнимаетъ единство мысли? Откуда вывелъ новое для піесы Положеніе? Не заключается ли причина всего этого въ чемъ либо, существенно принадлежащемъ къ Фаустову характеру? посмотримъ -- перейдемъ къ обзору нѣкоторыхъ лицъ и сценъ отдѣльно.
   Фаустъ. Въ Первой Части Фаустъ изобразивъ столь опредѣлительно, что автору не осталось возможности сдѣлать малѣйшее въ характерѣ его измѣненіе, не впадая въ какую-либо несообразность со сказаннымъ прежде. Выше мы слѣдили за внутреннею Фаустовой жизнію до конца Первой Часто и были довольны естественностію ея хода -- станемъ слѣдить далѣе.
   При исцѣленіи своемъ отъ душевной усталости Фаустъ утрачиваетъ всѣ врожденныя человѣку чувствованія, которыя пробудились-было въ его сердцѣ вмѣстѣ съ любовію, дѣлается опять ко всему холоднымъ и чуждымъ жалости; онъ равнодушно, скучая, помогаетъ Мефистофилю морочить Кайзера, хотя полагаетъ, что затѣянное дѣло весьма зловредно по своимъ послѣдствіямъ. Почему отъ исцѣленія произошло такое дѣйствіе, для насъ не весьма понятно; еще менѣе понятно, почему дѣятельность Фауста при Дворѣ выставлена ничтожною и подчиненною произволу Мефистофиля. Естественнѣе бы, кажется, было, еслибъ послѣ чувственныхь утѣхъ Фаустъ пожелалъ власти, или лестной для человѣка славы завоевателя, правителя, законодавца. Подстрекнуть его къ тому могъ Мефистофиль съ тою же цѣлію, съ которою прежде подстрекалъ къ чувственности. Но авторъ почелъ это за ненужное -- Фаустъ прямо пристращается къ изящному, влюбляется въ Елену. Сообразно ли или несообразно съ своимъ характеромъ онъ поступаетъ во все время сношеній съ Еленою, мы не знаемъ, потому что тутъ Фаустъ есть уже не человѣкъ, а призракъ, обращающійся въ кругу призраковъ, похожій на мертвеца, движимаго галванизмомъ. Мы не можемъ ни принимать въ немъ участіе, ни повѣрять его побужденія нашими собственными, и въ этомъ мы не виноваты: человѣкъ, возвышаясь духомъ до идеала изящности, позабываетъ иногда міръ дѣйствительный; если же онъ отъ дѣйствительнаго міра отдѣляется совершенно, то теряетъ право на названіе человѣка, а вмѣстѣ съ тѣмъ и на нее человѣческое сочувствіе.
   Живымъ созданіемъ опять дѣлается Фаустъ по возвращеніи своемъ въ области Кайзера. Тутъ онъ для собственной выгоды попускаетъ Мефистофиля усилить кровопролитіе войны, просто, разомъ погубить цѣлое войско -- ужели отъ любви къ Кленѣ въ сердцѣ его остался только безчувственный эгоизмъ и ничего болѣе? Ужели такъ, а не иначе, дѣйствуетъ на человѣка изящное? Не понимаемъ.-- Скажемъ прямо: во все продолженіе первыхъ четырехъ Дѣйствій мы прежняго Фауста узнаемъ только два раза -- сперва, на одну минуту, въ монологѣ послѣ исцѣленія; потомъ, тоже на минуту, въ затѣѣ бороться съ моремъ. Затѣя эта такъ сообразна съ неукротимостью его внутренняго броженія! и какъ была бы она умѣстна, еслибъ породилась послѣ утомленія ихъ дѣятельности въ большомъ размѣрѣ, послѣ усилій переиспытать все "присужденное всему человѣчеству" -- словомъ сказать, еслибъ для Фауста дѣйствительно "была пора величія и могущества!" Но похожаго на такую пору въ текстѣ нѣтъ ничего; при Дворѣ Фаустъ былъ ничтожнымъ фокусникомъ, Мефистофилевымъ подмастерьемъ, а потомъ жилъ въ области мечтаній, или въ собственной душѣ своей, или гдѣ угодно, только не въ мірѣ дѣйствительномъ. Отъ этого борьба съ моремъ теряетъ много; она, однакожъ, все остается мыслью прекрасною.
   Далѣе: переходъ къ лобостяжательности, а отъ ней къ утилитарности, естественъ и понятенъ; но всего важнѣе вопросъ слѣдующій: отчего мысли Фауста принимаютъ наконецъ такое направленіе, какимъ оно выражено въ піесѣ? Направленіе это, конечно, обозначено весьма не удовлетворительно; Фаустъ горюетъ о томъ, что проклялъ себя "преступнымъ словомъ", однако же простирать взоръ далѣе земнаго міра почитаетъ за глупость; исполненія же своихъ утилитарныхъ замысловъ желаемъ горячо, какъ такого времени, въ которое онъ могъ бы сказать мгновенію "не улетай, ты такъ прекрасно." Тутъ объяснить надобно бы было многое, а текстъ не объясняетъ намъ ничего; въ текстѣ ясно только вотъ что: Фаустъ горячо желаетъ -- проиграть Мефистофилю закладъ свой. Почему, повторяемъ, мысли его принимаютъ такое направленіе? Причинъ тому мы не находимъ ни въ чемъ: авторъ, видно, находилъ ихъ въ самомъ себѣ, видно полагалъ, чти Фаустъ предъ смертію необходимо долженъ думать такъ, а не иначе -- безъ того онъ не рѣшился бы дать трагедіи нынѣшнюю ея развязку, разрушающую въ цѣломъ единство мысли, какъ то уже показано выше. Мы такому мнѣнію Гете-старца противупоставляемъ мнѣніе самаго же Гете -- Гете-мужа, сказавшаго въ Прологѣ, что Фаустъ долженъ перестать мудрствовать, найти путь истинный, озариться свѣтомъ. Пусть всякъ соглашается съ тѣмъ или другимъ изъ нихъ, какъ кому угодно; мы соглашаемся съ Гете-мужемъ и отъ души жалѣемъ, что Гете-старецъ дошелъ до столь строптиваго образа мыслей, что многолѣтнія умствованія до такой степени подавили въ немъ внутреннее "неясное стремленіе".
   Мефистофиль. Духъ отрицанія выставленъ съ изумительною истиной и силою. Осуществленная ложь, онъ, замѣтимъ, никогда не унижается до лжи пошлой, искажающей событія -- онъ только на все смотритъ и все представляетъ со стороны дурной, дьявольской, хотя впрочемъ и другая сторона предмета ему весьма хорошо извѣстна: потому-то выходка его такъ мѣтки и такъ неотразимы. Еще замѣтенъ, что изъ всегдашняго своего безстрастія онъ выходитъ только дважды, и то на одинъ мигъ, не долѣе: разъ сердится по поводу шкатулки; въ другой разъ оказывается почти тронутымъ, когда говоритъ Фаусту о невозможности разширить свой духъ на весь объемъ человѣчества. Удивляясь искуству, съ которымъ во всей Первой Части трагедіи авторъ выдержалъ столь особенный характеръ, мы не можемъ не сказать, что потомъ Мефистофиль видится чортомъ уже поустарѣлымь -- остроты его дѣлаются рѣдкими и притомъ не всегда удачными. Такъ самая финансовая мѣра, будучи разсмотрѣна внимательно, перестаетъ казаться дьявольско-злымъ изобрѣтеніемъ, потому что обличаетъ къ выдумщикѣ совершенное незнаніе финансовой науки: насмѣшка невѣжды падаетъ на собственную его невѣжественную голову. Языкъ чорта тоже измѣняется сильно, дѣлается цвѣтистымъ и многословнымъ. Въ Изложеніи нашемъ этого почти не видно -- рѣчи тамъ посокращены значительно; вотъ, для примѣра, въ близкомъ переводѣ, начало извѣщенія Фауста и Елены о приближеніи Менелаева войска: "Слагайте въ склады азбуку любви; тѣштесь, мудрствуя о нѣжничаньи; нѣжничайте въ вашихъ мудрствованіяхъ; но теперь не время и пр.-- Такъ ли говорилъ Мефистофиль въ Первой Части?
   Во время похожденій на классическомъ шабашѣ, особенно же въ Спартѣ и въ Фаустовомъ рыцарскомъ замкѣ, Мефистофиль иногда совсѣмъ перестаетъ быть чортомъ, за то по смерти Фауста онъ дѣлается уже не просто чортомъ, а чортомъ мерзавцемъ! Мы, впрочемъ, старались не высказывать этого въ Изложеніи очень явственно: гадости нигдѣ и никогда не могутъ быть умѣстными. Объ недоразумѣніи относительно заклада уже говорено; прибавимъ здѣсь, что Мефистофиль, сходя съ сцены, вполнѣ остается при своемъ странномъ хвастовствѣ, или, вѣроятнѣе, при своемъ грубомъ заблужденія: бѣдняга видно подъ старость позабылъ, какое сдѣлано при закладѣ условіе.
   Маргарита, Валентинъ, Марта. Всѣ три характера не нуждаются ни въ разборѣ, ни въ похвалахъ нашихъ. Совершенство ихъ одинаково, но по полнотѣ и изяществу созданія впереди другихъ двухъ стоитъ Маргарита -- лице, предъ которымъ блѣднѣютъ даже многія женщины Шекспировы.
   Вагнеръ. Вагнеръ изображенъ мастерски и въ Первой Части и во Второй; но одинъ ли и тотъ же это человѣкъ? Тамъ для Вагнера наука есть цѣль; здѣсь -- средство; тамъ онъ блаженствуетъ, копаясь въ книгахъ, разбирая свитки; здѣсь, мыслитель самъ, хочетъ произвесть мыслителя, обдумываетъ "каждое что и каждое какъ". Такое преобразованіе "жалчайшаго изъ земнородныхъ" есть со стороны автора весьма лестная похвала безсмысленному педантству; жаль только, что оно совершенно невозможно и потому похвала уничтожается сама собою, а въ піесѣ, вмѣсто одного, остаются два Вагнера.
   Родительницы. Собравъ въ одно цѣлое главныя черты, которыми изображаютъ Родительницъ Фаустъ и Мефистофиль, мы находимъ вотъ что: Родительницъ можно бы было принять за сокровенныя силы человѣческой души, дающія жизнь помысламъ изящнымъ; но авторъ какъ будто боялся оставить свою аллегорію общепонятною и затемнилъ ее добавками: таковы, напримѣръ, намеки на недостижимость, на пустоту и на магію. Самъ ли онъ видѣлъ предметъ неявственно, или неявственностію изображенія хотѣлъ придать вымыслу таинственность и большую важность, мы не знаемъ; видимъ только, что подробности аллегоріи отняли у ней простоту и ясность.
   Гомункулъ. По словамъ текста, говоря вообще, Гомункулъ есть искуственный человѣкъ, произведенный ученымъ, но глуповатымъ мыслителемъ, посредствомъ смѣшенія веществъ и кристаллизаціи, свѣтящійся въ своей ретортѣ, и внѣ ея жить не могущій. Все это было бы довольно понятно -- подобные Гомункулы издаются въ свѣтъ учеными мужами весьма часто; но далѣе слѣдуетъ цѣлая исторія: Гомункулъ, присовѣтовавъ перенесть на классическій шабашъ Фауста, летитъ туда и самъ; онъ, полурожденный, желаетъ родиться вполнѣ и для этого, по совѣту Ѳалеса, отправляется въ море на хребтѣ дельфина-Протея, прилѣпляется къ Галатеѣ, разшибаетъ объ ея тронъ свою реторту, разливается по волнамъ въ видѣ пламени -- послѣ чего хоръ поетъ: "Да владычествуетъ Еросъ, всего начало! Хвала четыремъ стихіямъ!" Разгадывать эту многосложную притчу мы не намѣрены -- во первыхъ потому, что она зѣло запутана и успѣхъ весьма сомнителенъ, а во вторыхъ потому, что не нашедши въ любви Фауста къ Еленѣ смысла точнаго и опредѣленнаго, мы разбирательство аллегорій во 2-мъ и 3-мъ Дѣйствіяхъ почитаемъ за дѣло безполезное.
   Пирушка въ погребѣ Ауербаха. При самомъ началѣ странствованія по свѣту. Мефистофиль хочетъ познакомить Фауста съ разгульнымъ народомъ -- вотъ для чего помѣщена въ піесѣ пирушка; Фаустъ сказалъ, что въ свѣтѣ станетъ призывать себѣ на помощь "силу волшебныхъ обаяній" -- вотъ почему въ пирушкѣ допущена Мефистофилева шутка съ гуляками. Сцена жива, приправлена сатирою и естественна. Въ прямомъ смыслѣ она означаетъ -- бытъ беззаботныхъ лѣнивцевъ и ихъ пьяныя грезы; въ переносномъ -- что кому угодно.
   Кухня вѣдьмы и Валѣпургская ночь. Выше уже сказано, почему обѣ эти сцены для піесы нужны. Авторъ усыпалъ ихъ эпиграммами, украсилъ богатою живописною обстановкою, особенно же шабашъ: всходъ на гору и чертога Маммоны -- картины прелестные, которыми польза довольно налюбоваться; шабашная сволочь и ея занятія -- мастерское изображеніе животной жизни, въ которую Мефистофиль увлекаетъ Фауста. И Фаустъ, готовый погрузиться въ этотъ нечистый омутъ, слышитъ пѣснь любви, отголосокъ незабвенныхъ дней, прощаніе сердца съ наслажденіями лучшими; погрузившись же въ него, видитъ призракъ доброй своей Гретхенъ -- прекрасно! Весьма жаль, что тутъ нѣкоторыя мѣста напоминаютъ о мелочныхъ какихъ-то современныхъ автору личностяхъ, до которыхъ ни намъ, ни піесѣ, вовсе нѣтъ никакого дѣла. Гдѣ по поводу личности породилась острота общепонятная (какъ напримѣръ въ эпиграммахъ на Проктофантазмиста), тамъ мы тѣшимся остротою и забываемъ о ея происхожденіи; но гдѣ частность осталась частностью -- напримѣръ въ словцѣ объ Ильзенштейнской совѣ -- тамъ она кажется излишней вставкою и нарушаетъ стройность цѣлаго. Еще жаль, что на шабашъ попала непонятная Лилитъ съ своими непонятными волосами -- ей бы было приличнѣе разгуливать на шабашѣ классическомъ!
   Что же подробности кухни и шабаша означаютъ въ смыслѣ переносномъ? Мы -- не угодно ли припоя нить, разсматриваемъ въ Фаустѣ только то, что безспорно въ немъ находится, а не то, что авторъ сказать могъ, или даже хотѣлъ, но чего по сказалъ явственно; мы, слѣдовательно, не имѣемъ надобности видѣть во всемъ иносказаніе. Конечно, дополняя Первую Часть трагедіи, авторъ уже былъ увлекаемъ сѵмволизмомъ, къ которому онъ столь сильно пристрастился въ послѣдствіи, и потому могъ дѣйствительно разумѣть что нибудь особенное подъ рѣчами кошекъ, вѣдьмъ, полу вѣдьмъ, вѣдьмы-торговки и пр.; но въ такомъ случаѣ отъ него вѣдь зависѣло накинуть на свои мысли не подбитое ватою одѣяло, а прозрачный флёръ, какъ то сдѣлалъ онъ въ пѣніи вѣдьмъ при пляскѣ и въ призракѣ Маргариты! Порадуемся впрочемъ, что, не смотря на все это, сцены въ кухнѣ и на шабашѣ блестятъ румянцемъ жизни, а не пугаютъ насъ мертвою блѣдностію иносказаній; погорюемъ, напротивъ того, о всѣхъ намекахъ на современныя лица и мнѣнія; въ Фаустѣ они неумѣстны столько же, какъ было бы неумѣстно, еслибы ваятель, создавшій группу Лаокоона, вырѣзалъ гдѣ-нибудь на ней каррикатурные портреты своихъ недруговъ.
   Интермедія. Вставка эта не имѣетъ къ піесѣ никакого отношенія и именно потому весьма замѣчательна: она доказываетъ, что подъ старость Гете сталъ смотрѣть на своего Фауста, какъ на складочное мѣсто, въ которе можно сваливать все, что ни придетъ въ голову. Хорошо, что Первая Часть тогда были уже написана: въ ней отъ такого авторова воззрѣнія на предметъ немножко потерпѣли только сцены въ кухнѣ да на Блоксбергѣ -- все наводненіе мыслей обратилось на Вторую Часть піесы.
   Маскарадъ. При Дворѣ затѣвается маскарадъ по случаю карнавала. Мефистофиль, пользуясь тѣмъ, устраиваетъ аллегорическое представленіе своей финансовой выдумки. Безъ всего этого весьма можно бы было обойтиться -- піеса, нимало не потерявъ полноты, сдѣлалась бы короче стиховъ почти на тысячу; за то, конечно, читатель потерялъ бы много аллегорій, изъ которыхъ иныя такъ неясны, что сами чувствуютъ необходимость назвать себя по имени. Всѣ лица въ маскарадѣ весьма не скупы на слова, какъ то можно видѣть изъ рѣчи цвѣточницы, помѣщенной въ примѣчаніи 3-мъ.
   Классическій шабашъ. Значеніе классическаго шабаша относительно Фауста выражается слѣдующими слонами: "Фаустъ ищетъ Елены въ древнемъ классическо-миѳологическомъ мірѣ"; подробности суть, частію -- повтореніе уроковъ изъ курса миѳологіи, частію же -- олицетворенныя теорія и предположенія о разныхъ разностяхъ. Все это связано между собою посредствомъ нитей столь запутанныхъ, что цѣлое представляется настоящимъ гордіевымъ узломъ, въ который попали и кое-какія волокна, принадлежащія къ щекѣ; мудрено ли же, что толковники, не будучи въ состояніи распутать узелъ, разсѣкаютъ его какъ кто хочетъ и можетъ? Мы имъ подражать но станемъ -- намъ дли выводовъ нужны данности положительный.
   Похожденія Фауста съ Еленою. О сущности Четвертаго Дѣйствія въ отношеніи къ піесѣ мы уже говорили; взглянемъ теперь на него относительно самаго исполненія. На сценѣ мы видимъ призраковъ, тѣней, аллегоріи, все что угодно, только не людей. Авторъ хотѣлъ имъ, бездушнымъ, продать какое-то подобіе жизни; но безуспѣшныя его усилія имѣли послѣдствіе вовсе по желаемое -- отняли у лицъ естественность условную, сдѣлали ихъ похожими на статуи, раскрашенныя подъ человѣческое тѣло. Формы языка въ Четвертомъ Дѣйствій весьма разнообразны; возвращеніе Елены изъ Трои написано стихами античными, на ладъ греческихъ трагиковъ -- о слогѣ этомъ можно получить нѣкоторое понятіе изъ отрывка, помѣщеннаго въ примѣчаніи 19-мъ; далѣе встрѣчаются стихи короткіе и длинные, вольные и въ куплетахъ, съ риѳмами и безъ риѳмъ, а наконецъ прыгучіе осьмистопные хореи. Не смотря на измѣненія размѣра, пріятныхъ впечатленій при чтеніи получается мало; непріятныя возбуждаются особенно двумя обстоятельствами -- вовсе не чертовскою степенностію Мефистофиля-Форкіады и несомнѣннымъ сходствомъ Евфоріона съ Лордомъ Байрономъ.
   Война. Междоусобіе Нѣмцевъ есть отчасти послѣдствіе финансовой мѣры, придуманной Мефистофилемъ въ Первомъ Дѣйствіи; война, сверхъ того, подаетъ Фаусту средство получить право на владѣніе морскимъ берегомъ -- стало быть война введена въ піесу не произвольно, а по нуждѣ. Подробности ея не занимательны, потому что слишкомъ сложны и длинны. Мы говоримъ о подлинникѣ -- въ Изложеніи нашемъ онѣ посокращены значительно; мы впрочемъ сознаёмся, что чрезъ сокращеніе потеряны нѣкоторыя эпиграммы, довольно мѣткія.
   Заключеніе. Окинемъ предъидущее однимъ взглядомъ.
   Въ Первой Части Фауста опредѣлена главная мысль трагедіи, обозначены немногими чертами ея ходъ и окончаніе; потомъ слѣдуетъ значительная часть самаго хода. Исполненіе естественно, съ основными данностями согласно и (кромѣ нѣкоторыхъ мелочей) общепонятно. Дѣйствіе составляетъ собою живую драму, въ которой излишни только Интермедія, да нѣсколько мѣстъ въ сценахъ у вѣдьмы и на шабашѣ.
   Вторая Часть заключаетъ въ себѣ продолженіе и окончаніе трагедіи. Въ ней часто возникаютъ недоразумѣнія, встрѣчаются непонятности; наконецъ піеса приходитъ не къ той свѣтлой мысли, которая была принята за основную, а къ другой, новой, темной и спорной. Въ пополненіи многое дотого туманно, что можетъ быть перетолковано въ любую сторону; драматической жизни нѣтъ вовсе; излишнихъ мѣстъ множество; растянутости почти безпрерывны.
   Языкъ подлинника въ Первой Части иногда жестковатъ и небреженъ, но всегда сжать, соленъ и сообразенъ съ характеромъ лица говорящаго; во Второй правиленъ, цвѣтистъ, щеголеватъ и крайне многословенъ -- всѣ лица говорятъ одинаково, нерѣдко затемняя (а иногда и замѣняя мысли кудрявыми выраженіями.
   Такимъ образомъ двѣ Части трагедіи не составляютъ одного цѣлаго по мысли и нимало одна на другую не похожи но изложенію.
   Обзоръ нашъ конченъ; но тутъ спрашивается невольно: какъ могъ Гете, одинъ и тотъ же человѣкъ, написать два произведенія, изъ которыхъ первое заключаетъ въ себѣ множество сатирическихъ стрѣлъ, направленныхъ какъ будто именно во второе? Привести къ поясненію этого вопроса можетъ, безспорно, только одинъ путь -- разсмотрѣніе умственной и литературной жизни автора; а изъ записокъ и воспоминаній Гете на русскій языкъ не переведено ничего -- посему мы полагаемъ, что неизлишне будетъ помѣстить здѣсь вкратцѣ важнѣйшія изъ его сказаній о самомъ себѣ и своихъ занятіяхъ.
   Въ 1811 году 62-хъ лѣтній филосовъ-поэтъ по совѣту друзей началъ и кончилъ, а въ 1821-мъ еще пополнилъ книгу, подъ заглавіемъ: "Изъ моей жизни, поэзія и истина"; спустя потомъ два года написалъ другую: "Поденныя и годичныя Тетради."
   Первая автобіографія начинается съ самаго рожденія автора и съ многими подробностями продолжается до его переселенія въ Веймаръ (1775); вторая кратко обозрѣваетъ время до возвращенія изъ Италіи (1788), а потомъ, нѣсколько пространнѣе. проходитъ одинъ годъ, за другимъ до 1823-го. Ни той ни другой, конечно, не должно вѣрить во всемъ -- трудно положиться на безпристрастіе старика, говорящаго о своей молодости; въ обѣихъ однако не подвержены сомнѣнію: во первыхъ событія, во вторыхъ тѣ черты, на которыя авторъ смотрѣлъ, какъ на прежніе свои недостатки. Изъ сличенія мѣстъ вѣроятнѣйшихъ видно слѣдующее.
   Въ Гете рано началъ проявляться самобытный поэтъ и мыслитель. Съ самой первой молодости ему было противно господство общепринятыхъ въ литературномъ мірѣ тѣсныхъ теорій, равно какъ и слѣпое уваженіе къ произведеніямъ, называвшимся тогда образцовыми. Никому не подражая, но стараясь проникать въ человѣческую природу собственнымъ взоромъ, онъ во всякомъ сочиненіи за важное и главное почиталъ сущность, единство, смыслъ, направленіе; все же остальное, отдѣлку и языкъ, называлъ одеждою, которая можетъ быть сдѣлана такъ или иначе, лучше или хуже, безъ значительнаго вліянія на достоинство цѣлаго. При томъ, замѣтимъ, молодой поэтъ ставилъ выше всего природу, слѣдственно и естественность: даже по части живописи занимало его преимущественно тѣ картины, въ которыхъ изображенные предметы можно было сравнивать съ природою, а восхищали тѣ, въ которыхъ искуство побѣдило природу.
   Еще раньше, нежели самостоятельныя сужденія, развернулась въ Гете страсть, или лучше сказать неодолимая потребность: высказывать на бумагѣ все передуманное и перечувствованное -- то прямо отъ себя, въ мелкихъ піескахъ лирическихъ, то черезъ посредство лицъ вымышленныхъ, въ видѣ повѣсти, романа, драмы. Въ послѣднихъ случаяхъ онъ за основу піесы всегда бралъ что-нибудь произшедшее дѣйствительно, или передъ его глазами, или во времена минувшія; но бралъ не болѣе, какъ за основу: мѣткій взоръ его генія усматривалъ ясно требованія предмета относительно полноты и единства, находилъ, что именно должно измѣнить въ событіяхъ и характерахъ -- по обработкѣ разсказъ піесы дѣлался вымышленнымъ, мысли и чувствованіи оставались почерпнутыми изъ природы, а все вмѣстѣ оказывались преобразованнымъ въ стройное твореніе поэтическое.
   Такъ созданы двѣ драгоцѣнности нѣмецкой литературы -- Гетцъ фонъ Берлихингенъ и Вертеръ. Освоившись съ предметомъ мысленно, претворивъ повѣствованіе хроникъ въ живыя картины, Гете началъ, продолжалъ и кончилъ Гетца безъ всякаго предварительнаго плана. Слабость этого произведенія, написаннаго наудачу, самъ онъ увидѣлъ тотчасъ, и потому тутъ же, не трогая первой рукописи, всю піесу передѣлалъ отъ начала до конца, предполагая впослѣдствіи заняться такимъ же трудомъ еще разъ. Предположеніе, къ щастію, не исполнилось -- Гетцъ остался въ видѣ второй обработки. Вертеръ обдуманъ и написавъ вполнѣ въ четыре недѣли времени. И имъ Гете былъ недоволенъ, и его хотѣлъ передѣлывать, но удержался отъ того по совѣту Гердера. Большое спасибо Гердеру!
   Въ эту эпоху, до 1775 года, кромѣ многихъ мелкихъ піесокъ и рецензій, написано еще нѣсколько драмъ, который впослѣдствіи уничтожены, за исключеніемъ, кажется, только двухъ: "Причуды влюбленнаго" и "Совиновные". Сверхъ того начаты и болѣе или менѣе подвинуты впередъ: Ифигенія, Тассо, Эгмонтъ, Ервинъ и Ельмира, Учебные годы Вильгельма Мейстера. Наконецъ тогда же (1772 и 1773) созданы главныя сцены Первой Части Фауста.
   Въ слѣдующіе 12 лѣтъ Гете, наиболѣе занятый службою при Веймарскомъ Дворѣ, написалъ много піесь мелкихъ и на разные случаи, но не произвелъ ничего замѣчательнаго. Въ 1786-мъ онъ поѣхалъ въ Италію, гдѣ и пробылъ почти два года, постоянно отдавая друзьямъ отчетъ въ своихъ впечатлѣніяхъ и занятіяхъ. Письма оттуда изданы впослѣдствіи подъ заглавіемъ: и Путешествіе въ Италію" и "Второе пребываніе въ Римѣ". На нихъ основываемъ мы слѣдующее изложеніе переворота, произшедшаго въ Гетевомъ образѣ мыслей; изъ нихъ, съ означеніемъ года и числа, дѣлаемъ краткія выписки.
   Увидѣть Италію хотѣлось Гете съ давняго времени. "Въ послѣдніе годы -- пишетъ онъ изъ Венеціи -- я ни могъ взять въ руки никакого древняго автора, мучился, если что-нибудь мнѣ объ Италіи напоминало. Желаніе быть здѣсь усилилось наконецъ до такой степени, что я просто бы погибъ, еслибъ теперь его не исполнилъ (1786. Окт. 12)".
   И вотъ, завѣтная мечта осуществилась! Гете ѣдетъ изъ Венеціи въ Римъ, оттуда въ Неаполь, оттуда въ Сицилію; потомъ опять возвращается въ Неаполь и поселяется въ Римѣ на довольно долгое пребываніе. Во все это время онъ работаетъ неутомимо: осматриваетъ природу и произведенія искуства -- зданія, картины, статуи; посѣщаетъ народныя сборища и празднества; учится живописи, перспективѣ, ваянію -- рисуетъ ландшафты и человѣческія фигуры, лѣпить бюсты, отдѣльные члены; занимается по части ботаники отыскиваніемъ растенія-первообраза (urpflanze), по части оптики цвѣтистостью лучей свѣта. Сверхъ того, кромѣ частыхъ и длинныхъ писемъ къ друзьямъ, онъ пишетъ почти безпрерывно -- продолжаетъ и передѣлываетъ свои сочиненія прежнія, предпринимаетъ новыя.
   Чѣмъ пространнѣе была дѣятельность Гете, тѣмъ больнѣе видѣть, что во всемъ сужденія его вдругъ сдѣлалась односторонними и пристрастными. Послушаемъ, во-первыхъ, отзывовъ объ Италіи, а у кого "есть глаза, тотъ въ Италіи долженъ сдѣлаться прочномыслящимь (1786. Нояб 10)". Только въ "Италіи учусь я понимать и разгадывать многія явленія въ природѣ, многія запутанности мнѣній (1787, Мар. 16)". "Въ искуствѣ я долженъ успѣть столько, чтобы все для меня сдѣлалось созерцательнымъ знаніемъ, чтобъ ничто не осталось преданіемъ и именами. Достигнуть до этого можно только въ Римѣ и нигдѣ болѣе (1787. Авг. 28)". Наконецъ: "Только въ Италіи дѣлается понятно, какъ людямъ пришло въ голову -- пахать землю". (1787. Мар. 17)". Еще замѣчательнѣе словцо, написанное къ друзьямъ изъ Палермо: "Италія безъ Сициліи не составляетъ въ душѣ образа -- Сицилія содержитъ въ себѣ ключь ко всему. (1787. Апр. 13)".-- Имѣяй уши слышати -- да слышитъ!
   Мѣсяца полтора спустя по пріѣздѣ въ Римъ, путешественникъ начинаетъ думать, что тамъ человѣкъ "долженъ, такъ сказать, переродиться", что "оттуда всякой смотритъ на прежнія свои понятія, "какъ на дѣтскіе башмаки, что тамъ даже обыкновеннѣйшій изъ людей дѣлается чѣмъ-то и если не усвоиваетъ себѣ, то по крайней мѣрѣ пріобрѣтаетъ понятіе необыкновенное (1786. Дек. 13)". Самъ онъ въ Римѣ перераждается тотчасъ же. Объ этомъ въ письмахъ говорится весьма положительно и подробно, напримѣръ: "перерожденіе, преобразовывающее меня изнутри, продолжается постоянно. Я думалъ, что научусь здѣсь кое-чему дѣльному, но вовсе не полагалъ, что мнѣ придется столь многому разъучиваться и переучиваться. Я, какъ зодчій, положившій башнѣ дурное основаніе, долженъ разрушить все сдѣланное, улучшить планъ и созидать сызнова. (1786. Дек. 20)". Далѣе, переродившійся "съ точностію узнаетъ, что ему сродно и что чуждо: "безпрестанно воспринимая многое извнѣ, растетъ изнутри; очищается и усиливается духомъ (1787. Іюня 16); ставитъ ногу на порогъ святилища, врата котораго уже отверзты (1787, Сент. 6); дѣлается, относительно искуства, увѣреннымъ во всемъ главнѣйшемъ -- получаетъ несомнѣнное и ясное поднятіе объ окончаемо-безконечномъ (1787. Дек. 1)"; наконецъ убѣждается вполнѣ, что онъ "находится "на истинномъ пути ученія и созерцанія" (1788 Февр. 6).
   Само собою разумѣется, что прежнія понятія новаго человѣка уже брошены "какъ дѣтскіе башмаки": "удивленіе къ готической архитектурѣ превратилось, слава Богу, въ презрѣніе (1786. Окт. 8)"; "восторгъ энтузіаста къ изящнымъ произведеніямъ искуства уступилъ мѣсто строгому взгляду истиннаго знатока (1787. Дек. 25)", для котораго отвратительно слушать толки о художествахъ отъ всякаго, кто самъ работать не можетъ (1788. Февр. 9.)". Какъ естествоиспытатель, Гете "уже весьма и весьма близокъ къ таинству: растеніе-первообразъ почти найжено! Это будетъ дивное созданіе, въ которомъ ему (т: е: Гете) позавидуетъ сама природа -- создайніе, съ помощію котораго можно будетъ легко сочинятъ сколько угодно растѣній новыхъ, природою не производимыхъ, до безконечности (1787. Мая 17)". Какъ поэтъ -- о, какъ поэтъ онъ сдѣлался идеалистомъ, но на идеализмѣ не остановился, а пустился въ сѵмволизмъ, и не въ простои сѵмволизмъ, а въ высшій, такъ сказать двойной, требующій, чтобъ всякій аллегорическій образъ представлялъ не олицетворяемую имъ мысль, а другую. болѣе сокровенную. Это не довольно понятно -- приведемъ въ примѣръ стихи, написанные въ Генварѣ 1788 года. Вотъ, сокращенно, ихъ содержаніе: "Купидонъ, шалунъ! ты у меня выпросилъ пріютъ кратковременный, а вотъ, загостился долго -- всемъ распоряжается, все ставитъ вверхъ дномъ, проказничаетъ такъ, что хоть я изъ дому бѣги!" За стихами слѣдуетъ поясненіе: "подъ именемъ купидона тутъ должно разумѣть не пошлаго божка любви, а сборище духовъ дѣятелей, обуревающихъ человѣческую душу и увлекающихъ ее отъ одного предмета къ другому". Почему купидонъ долженъ значить именно это, а не что нибудь другое -- неизвѣстно. Еще, относительно поэзіи, сдѣлано открытіе весьма важное -- найдено, что "положительнаго, то есть изучаемаго и передаточнаго, въ искусствѣ есть гораздо болѣе, нежели то полагается обыкновенно: существуютъ многіе практическіе пріемы, посредствомъ которыхъ, дѣйствуя умно, можно производить сильные эффекты умственные. Кому такія ухватки (kunstgriffe) извѣстны, тотъ, шутя и играя, творить, просто, чудеса." (1787. Дек. 8).
   Вотъ мнѣнія, къ которымъ къ короткое время привелъ перерожденнаго "истинный путь ученія и созерцанія". Достойною имъ добавкою можетъ служить слѣдующее: "Вокругъ меня опять собрался кружокъ людей, которые всѣ добры и всѣ идутъ по пути истинному; и чѣмъ истиннѣе ихъ путь, тѣмъ пріятнѣе и веселѣе имъ быть со мною, потому-что во мнѣ нѣтъ ни терпимости, ни состраданія ко всѣмъ тѣмъ, которые или заблуждаются, или бредутъ какъ попало: такихъ я преслѣдую насмѣшками дотолѣ, пока они не измѣнятся, или вовсе отъ меня не отстанутъ (1787. Дек. 25)".
   Взглянемъ теперь на поэтическіе плоды Гетева пребыванія въ Италіи. Кромѣ мелочей, произведено слѣдующее; совершенно съизнова передѣланы Ифигенія и Эгмонтъ -- друзья не были довольны ни одной піесою, ни другою, но едва смѣли писать объ этомъ даже слегка, околичностями и намёками; два дѣйствія Тассо переложены изъ прозы въ стихи и по ближайшемъ разсмотрѣніи брошены -- коренная передѣлка начата и продолжена значительно, но не кончена; начисто отдѣлана Ервинъ и Ельмира; написана Клаудина. Удерживаясь отъ сужденія о піесахъ передѣланныхъ, мы не можемъ не пожалѣть, что Ифигенія, Эгмонтъ и Тассо не сохранились для насъ въ первоначальномъ видѣ, хоть отрывками: кто знаетъ, не были ли они похожи на Гетца!
   Въ Италіи подвинулся впередъ и Фаустъ, но тутъ оказывается особенность неимовѣрная: передѣлывая все, неоконченное прежде, лучше же сказать все начатое бросая и начиная сызнова, Гете -- ничего не передѣлалъ въ Фаустѣ! Изъ "Тетрадей" видно, что піеса замышлена еще въ 1770-мъ году и что въ 1772-мъ она "уже подвинулась", между тѣмъ какъ Гетцъ только что обдумывался, а объ Вертерѣ еще не было и помину. Въ письмѣ изъ Рима, отъ 1 Марта 1788, находимъ возъ что: "сдѣланъ планъ Фауста -- надѣюсь, что онъ мнѣ удался. Разумѣется, другое дѣло дописывать піесу теперь, или за пятнадцать лѣтъ предъ симъ; она, надѣюсь, ничего чрезъ то не потеряетъ, особенно потому, что я, какъ полагаю, опять прежнюю нить нашелъ. И что касается до и тона въ цѣломъ -- я доволенъ; теперь отдѣлана "уже одна новая сцена, и если позакоптить листы, то ее, кажется, никто не отличить отъ сценъ прежнихъ. Рукопись лежитъ передо иною въ своемъ первоначалномъ видѣ, въ главныхъ сценахъ, написанныхъ сразу, безъ плана; она такъ пожелтѣла и пр." -- Чтобы въ одинъ пріемъ пройти все до Фауста относящееся, скажемъ теперь же, что 13 лѣтъ спустя, Гете "опять взялся за Фауста и мѣстами отдѣлалъ то, что въ рисовкѣ и очеркахъ давно уже передъ нимъ лежало (Тетр. 1801)". Наконецъ, спустя еще пять лѣтъ "Фаустъ, въ теперешнемъ своемъ видѣ, повыправленъ мѣстами (Тетр. 1806)". Болѣе ни въ какихъ запискахъ не говорится о писаніи Фауста ничего -- ни на чемъ, слѣдственно, не основано мнѣніе, что Гете занимался Фаустомъ беперестанно. Напротовъ того, мы видимъ, что послѣ первоначальной работы онъ принимался за піесу, въ 33 года, только три раза; въ промежуткахъ же не вспоминалъ о ней по многимъ годамъ сряду. Впрочемъ тутъ, повторяемъ, важно то, что Фаустъ все дополнялся, а не передѣлывался: стократъ благодаримъ Гете за особенное уваженіе къ геніяльному созданію его первой молодости! Какъ знать, чего бы мы лишились, еслибъ по пережденіи затѣялась передѣлка!
   О дальнѣйшей дѣятельности Гетевой почерпаемъ мы свѣденія изъ "Тетрадей," да сверхъ того изъ записокъ, изданныхъ подъ заглавіемъ "Походъ во Францію" и "Путешествіе въ Швейцарію". Прилѣжаніе неутомимаго труженика не умалялось, а возрастало. До поѣздки въ Италію изучены были: юриспруденція, медицина, анатомія, рисованье, гравированье; по возвращеніи оттуда съ жаромъ продолжались занятія по части ботаники, оптики, остеологіи, физіогномики, черепословія, математики -- всего не припомнишь! Главнымъ ихъ слѣдствіемъ было "полное раскрытіе таинствъ организаціи растительной и животной", да еще положительная увѣренностъ въ истинѣ теоріи касательно цвѣтистости лучей свѣта. Обо всемъ этомъ говорится безъ боиняковъ въ "Тетрадяхъ" и разныхъ статьяхъ, изданныхъ подъ общимъ заглавіемъ: "Къ познанію природы". Что ни одно изъ мнимыхъ открытій не признано впослѣдствіи за дѣльное, и что всѣ они въ ученомъ мірѣ уже забыты -- разумѣется само собою. Посмотримъ на труды литературные.
   Мѣсяца за два до переѣзда въ Германію Гете писалъ изъ Рима (1788. Мар. 22): "Вседневно мнѣ дѣлается яснѣе, что я рожденъ собственно для поэзіи" и что "въ слѣдующій десятокъ лѣтъ -- въ который только и можно мнѣ еще работать -- я долженъ произвесть кое-что хорошее, потому что прежде имѣлъ же я успѣхъ съ однимъ только жаромъ молодости, безъ дальняго поученія".
   На дѣлѣ оказалось совсѣмъ не то; переродившійся работалъ потомъ не десять, а сорокъ пять лѣтъ, все "съ полною увѣренностію въ правотѣ своего направленія (1792. Ноября)"; однакоже не произвелъ ничего не только равнаго созданіямъ своей молодости, но даже хоть сколько нибудь на нихъ похожаго. И не мудрено: въ молодости Гете создавалъ, не подчиняя творящей силы таланта своего ни чему, кромѣ самыхъ простыхъ законовъ вкуса и здраваго разсудка; послѣ перерожденіи, будучи увѣренъ, что постигъ каждое что и каждое какъ, онъ только сочинялъ свои произведенія. Тутъ творящая сила таланта у него была уже не болѣе, какъ покорною рабою ума, начавшаго почитать себя если не всеобъемлющимъ, то по крайней мѣрѣ безошибочнымъ: содержаніе и форма піесъ выискивалась на досугѣ, улаживались долго, преобразовывались изъ одного иносказательнаго вида въ другой и наконецъ дѣлались чѣмъ-то новымъ, неимѣющимъ съ первоначальной мыслію піесы почти ничего общаго. Такъ, напримѣръ, изъ знаменитаго при французскомъ Дворѣ процесса объ ожерельи произошла комедія "Гросъ-Кофьта") изъ французской революціонной войны другая комедія "Гражданскій Генералъ" -- піесы, въ одинаковой степени скучныя и ничтожныя. Такъ эмиграція французовъ произвела эпическую поэму "Германъ и Доротея", а продѣлки придворныхъ, видѣнныя авторомъ вовремя французскаго похода, высказалась въ баснѣ о хитростяхъ лисицы (Reinecke Fuchs). О достоинствахъ той и другой судить мы не беремся, по причинѣ весьма уважительной: содержаніе поэмы можетъ помѣститься въ дюжинѣ строчекъ, а разсказъ составляетъ двѣ тысячи гекзаметровъ; басня же состоитъ изъ пяти тысяча гекзаметровъ!
   Важнымъ поясненіемъ пестроты и многословія, которыми отличаются плоды Гетевой старости, служатъ слѣдующее сознаніе: "Я привыкаю писать такъ, какъ мнѣ предметы кажутся и какъ я объ нихъ думаю, не требуя отъ себя ни точнѣйшихъ надъ ними наблюденій, ни зрѣлаго ихъ обсужденія. Объ употребленіи написаннаго не забочусь -- когда все сдѣлано, то оно можетъ потомъ служить матеріаломъ дли работъ послѣдующихъ (1797 Авг. 8)". Замѣчательно однако, что подобныя работы потомъ уже ни были предпринимаемы ни разу -- написанное осталось, какъ было, отрывками безъ стройности и единства. Впрочемъ весьма можетъ статься, что послѣдующею обработкою Гете назвалъ "сплетеніе разнородныхъ частицъ въ одно цѣлое посредствомъ романтической нити": чрезъ такое сплетеніе, говоритъ онъ, составлена Вторая половина Вильгельма Мейстера (Тетр. 1807); но нить тутъ проведена такъ хитро, что и при ней въ книгѣ нѣтъ никакого складу. О "западно-восточномъ Диванѣ" надлежитъ сказать то же самое, съ прибавкою только, что его частицы, размалеванныя мнимо-восточными красками по указаніямъ какого-то оріенталиста-педанта, наичаще поддѣльны и вообще ничтожны даже сами по себѣ. Но положимъ, что частицы были бы прекрасны; будетъ ли прекрасно сплетенное изъ нихъ цѣлое? Вмѣсто отвѣта на вопросъ этотъ разскажемъ нѣчто, случавшееся, какъ увѣряютъ, въ Аѳинахъ. При расчисткѣ Акрополиса было отрыто множество ваятельныхъ обломковъ. Какой-то скульпторъ, умный и трудолюбивый Нѣмецъ, получивъ позволеніе возиться съ ними, сколько душѣ угодно. Вотъ, онъ отобралъ болѣе сотни кусковъ, принадлежавшихъ къ разнымъ женскимъ фигурамъ во весь ростъ -- долго мѣрилъ, подбиралъ, прилаживалъ и наконецъ, снявъ алебастровыя копіи со всего, что ему показалось нужнымъ, составилъ изъ нихъ полную статую. Что же вышло? не смотря на красоту и цыркульную соразмѣрность частей, въ цѣломъ вышелъ неуклюжій уродъ, котораго устыдился бы самый плохой ваятель. Надъ артистомъ компилаторомъ стали насмѣхаться, а онъ улыбался самодовольно и говорилъ своимъ пріятелямъ: невѣжды не понимаютъ дѣла -- не видятъ, что въ статуѣ все изящно и расположено по самымъ строгимъ академическимъ правиламъ.
   По системѣ "сплетенія" составилось и послѣднее произведеніе Гетева старческаго многомыслія -- Вторая Часть Фауста. То, что въ ней казалось намъ при обзорѣ неумѣстнымъ и несообразнымъ съ основною мыслію піесы, есть, просто, слѣдствіе беззаботности "объ употребленіи написаннаго". До единства автору уже вовсе не было дѣла: онъ громоздилъ въ одну кучу, что и какъ думалъ, особенно же, почитая неоцѣненнымъ сокровищемъ все, что касалось до него самаго, сплеталъ въ одно цѣлое свои личные помыслы и умствованія всякаго рода. Такъ Мефистофилева финансовая выдумка заимствована изъ французской Исторіи; въ приключеніяхъ съ Еленою Фаустъ весьма похожъ на сѵмволъ самаго Гете, переродившагося и объидеализированнаго; подъ именемъ Елены едва ли не должно разумѣть общность впечатлѣній, произведенныхъ на Гете Италіею, какъ выше мы обязаны было принять Купидона за сборище духовъ-дѣятелей; Евфоріонъ есть неудачно-понятый Лордъ Байронъ, плохо прицѣпленный родствомъ къ Гете, а еще плоше къ Еленѣ; даже окончательнымъ направленіемъ Фпустовой дѣятельности выставлена утилитарность вѣроятно только потому, что Гете самъ подъ конецъ пристрастился къ утилитарности, какъ то видно изъ технологическихъ уроковъ (о тканьѣ и другихъ ремеслахъ), вставленныхъ цѣликомъ въ Продолженіе Вильгельма Мейстера.
   Въ чемъ же заключаются достоинства Второй Части Фауста? Что именно въ ней высоко цѣнится тѣми, которые ее предпочитаютъ и Первой Части и всему на свѣтѣ? Хвалители отвѣчаютъ: глубина мыслей. По ближайшемъ распросѣ они впрочемъ сознаются, что въ піесѣ не понимаютъ весьма многаго. Не пускаемся въ споры съ ними; замѣтимъ только, что мутная вода всегда кажется глубокою, а истинно-глубокая -- не бываетъ мутною. Еще говорятъ; прекрасны стихи. Не споримъ -- стихи красивы, скажемъ однако, выражаясь собственною Гетевой аллегоріею, что несмотря ни на сомнительное глубокомысліе мѣстъ отдѣльныхъ, ни на звучность стиховъ, въ цѣломъ Вторая Часть есть не что иное какъ -- "Гомункулъ, произведенный посредствомъ смѣшенія веществъ и кристаллизаціи, не могущій жить внѣ свой реторты".
   Да, въ наше время уже позволительно сознать, что непомѣрно высокое мнѣніе о Второй Части породилось и еще кое-какъ поддерживается только потому, что она есть -- сочиненіе Гете. Чтобъ видѣть, чѣмъ былъ Гете для Нѣмцевъ, вспомнимъ одно мѣсто изъ Второй же Части. Передъ возвращеніемъ Фауста отъ Родительницъ авторъ говоритъ публикѣ устами Герольда: "Да будетъ разсудокъ связанъ волшебнымъ словомъ"; то, что вы уводите, "невозможно, и потому-то достойно вѣроятія". Теперь выходка эта кажется какою-то плохою шуткою; но было время, когда Гете могъ себѣ позволить все: первоначальныя его произведенія, умѣнье всему придать красивую форму, необыкновенная обширность ума, ѣдкая насмѣшливость и самоувѣренность къ сужденіяхъ -- все это вмѣстѣ придало его имени силу по истинѣ волшебную, связывавшую у людей разсудокъ! Онъ на все сдѣлался авторитетомъ, все рѣшалъ однимъ словомъ. Выслушавши приговоръ, ученые шептали; αὐτὸς ἔᾦα (старшой сказалъ), и тѣмъ оканчивалось всякое преніе. Съ годами очарованіе исчезло; разсудокъ освободился изъ постыдныхъ узъ мудрствующаго ума; Гомункулъ гоститъ на классическомъ шабашѣ, а въ образованномъ мірѣ подъ названіемъ Гетева Фауста разумѣется только Первая Часть трагедіи. Какъ знать, найдется ли когда нибудь человѣкъ, способный написать подъ пару къ ней Вторую, окончить Фауста сообразно съ первоначальной Гетевой мыслію!

КОНЕЦЪ.

   
нам!
             Да посвети поярче, посветлее!
             Он любопытен, словно рыба: сам
             Покажется, как будет свет сильнее.
   

Гомункул

             Я свет пролью, и будет тут светло,
             Боюсь лишь одного: не лопнуло б стекло.
   

Протей
(в виде гигантской черепахи)

             Что это светится приятно и прекрасно?
   

Фалес

             Вот хорошо! Коль хочешь, так сюда,
             Поближе к нам, придвинься, и все ясно
             Увидишь сам! Не пожалей труда:
             Явись на двух ногах, как людям подобает;
             Кто видит, что мы прячем тут,
             Тот сам у нас и милость добывает,
             И ждет, когда согласие дадут.
   

Протей
(в благородном человеческом виде)

             Ты не забыл своих всех ухищрений?
   

Фалес

             А ты любителем остался превращений?

(Открывает Гомункула.)

Протей
(изумленный)

             Так значит, карлик здесь сверкает?
             Я ничего такого не видал.
   

Фалес

             Совета просит он -- родиться б он желал,
             Явился он на свет как будто вполовину --
             Так о себе он сам мне рассказал,
             Имея для того особую причину.
             В духовных свойствах нет в нем недостатка,
             Но осязать не может ничего,
             И вес дает ему сейчас одно стекло.
             Но было бы ему, конечно, очень сладко
             Родиться так, как следовало вновь,
             Облечься поскорей и в плоть свою, и кровь.
   

Протей

             Ты -- настоящий сын девицы:
             Родился раньше ты, чем должен был родиться!
   

Фалес
(тихо)

             Взглянуть бы на него еще нам и критично:
             Я думаю, в нем есть кой-что гермафродично[134].
   

Протей

             Так даже будет лучше для него.
             Как ни родился б он, добьется он всего;
             И думать много здесь об этом не придется,
             Все доразвитие лишь на море начнется.
             Там организмов мелких пропасть есть,
             И поглощают там они еще мельчайших.
             И так растут, стремяся приобресть
             Все формы высшие, создав из форм нижайших!
   

Гомункул

             Здесь мягче у меня идет процесс дыханья!
             Здесь столько зелени, а с ней благоуханья!
   

Протей

             Я верю в то, милейший мальчик мой!
             Вполне согласен я с тобой.
             Там должно для тебя дышать еще приятней:
             На узкой полосе и воздух ароматней;
             И там совсем мы близко подойдем
             К процессии, плывущей к нам. Идем!
   

Фалес

             За вами двигаюсь и я вперед.
   

Гомункул

             О, трижды дивный духов ход!

Подплывают Тельхины Родосские на гиппокампах и морских драконах, с трезубцем Нептуна[136].

Хор

             Трезубец Нептуну сковали мы полный,
             Он им рассекает бурные волны.
             Когда Громовержец разверзнет тучи,
             Нептун отвечает ему с водной кручи;
             Вверху извиваются молнии, блещут,
             Внизу же волны, свирепствуя, хлещут.
             И все, что меж ними, все бьется с грозою
             И падает с места на место другое,
             И все поглотится пучиной одной.
             Сегодня вручает он скипетр свой,
             И вот отчего мы так празднично веем,
             В себе же покой мы и легкость лелеем.
   

Сирены

                       Вам, посвященным Гелиосу,
                       Вам, что блаженства полны,
                       Свой мы привет преподносим
                       В час почитанья Луны.
   

Тельхины

             Богиня прелестная!
             С дивной своей высоты
             Брату хваления радостно слушаешь ты.
             Ты и к Родосу внимательней множества стран:
             Остров священный поет ему вечный пеан.
             Путь ли он свой начинает, кончает ли путь свой когда,
             Взгляд лучезарный он свой на Родосе покоит тогда.
             Нравятся горы ему, города, самый берег морской.
             Солнечный блеск заливает Родос золотой.
             Нет и тумана у нас; коль появится он,
             Луч лишь один, дуновенье -- туман удален.
             Дивный имеет там сотни своих изваяний,
             Возрастов разных и разных своих состояний;
             Стали мы первые статуи ставить богам,
             Их уподобив по виду людям прекрасным.
   

Протей

             Пусть поют себе, болтают!
             Ведь забаву представляют
             В блеске яркого сиянья
             Эти мертвые созданья.
             Смел, решителен ваятель:
             Порасплавил он металл,
             В форму он его вогнал
             И кичится, как создатель,
             Но один толчок земли --
             И упали изваянья!
   
             Нет! Работы все земные
             Не годятся никуда!
             Все -- у водяной стихии,
             Что полезнее всегда!
             По волнам тебя бегущим
             Понесет Протей-Дельфин.

(Превращается.)

             Видишь -- только миг один!
             Обеспечен ты грядущим!
             На себя тебя возьму,
             С океаном обручу.
   

Фалес

             Будь верен своему желанью
             Начать с первичной формы труд!
             Готовься к быстрому ваянью!
             Законы неизменны тут
             И чередуются все строго;
             Пройдешь ты тысячи видов,
             До человеческих основ;
             Ты времени имеешь много.

Гомункул садится на Протея-Дельфина.

Протей

             Войдем же в воду, бестелесный!
             Там сможешь ты сейчас же жить,
             И вдаль, и вширь, как хочешь, плыть.
             Не ограничься сферой тесной;
             Когда же человеком станешь,
             На том и петь ты перестанешь.
   

Фалес

             А это как сказать: быть человеком дельным
             Порой бы счел я очень небесцельным.
   

Протей
(Фалесу)

             Да, человеком быть таким, как ты,
             Так можно дольше продержаться;
             С тобою мне приходится встречаться
             Немало сотен лет, немало поколений
             Средь сонма ваших бледных теней.
   

Сирены
(на скалах)

                       Что за кольцо из облачков
                       Луну как нимбом окружает?
                       Рой белокрылых голубков,
                       Горя любовью, к нам слетает.
                       Пафос прислал к нам в довершенье
                       Птиц похотливых целый рой,
                       Тем возвышая наслажденье,
                       Что праздник наш принес собой!
   

Нерей
(подходя к Фалесу)

             Назвал бы странник нам ночной
             Все это воздуха явленьем;
             У нас же, духов, взгляд другой.
             С одним и правильным мы мненьем:
             То -- просто стая голубей,
             То -- пояс дочери моей.
             Полет сей нами изучен
             Уж с незапамятных времен.
   

Фалес

             И я вполне предпочитаю то,
             Что спутник мой небесный избирает:
             Там -- тихое и теплое гнездо,
             Где реализм легенды не свергает[137].
   

Псиллы и Марзы[138]
(на морских быках, тельцах и баранах)

             На Кипре мы в пещерных глубинах,
             Не заливает нас водою,
             Нам незнаком перед Сейсмосом страх,
             И обвевает нас все тою же струею
             Знакомых ветерков. Там, как и в оны дни,
             В спокойствии храним Киприды колесницу.
             И по ночам по ткани волн -- одни
             Киприды возим дочь, прекрасную царицу.
             И те поездки мы всегда творим,
             Незримы поколеньям молодым.
             Мы действуем без шума, не страшны
             Нам ни Орел, ни Лев, ни Крест, ни серп Луны.
             Пусть там они над нами
             Иль царствуют, иль бьются меж собой
             И губят в той борьбе посевы с городами --
             Мы заняты задачею одной,
             Она все та же, что всегда;
             Мы возим лишь владычицу сюда.
   

Сирены

             Плывя вперед, со скоростью невидной,
             Вкруг колесницы делая круги
             Иль вместе все сплетаясь змеевидно,
             Приблизьтесь к нам, гоня свои струи,
             О, Нереиды, вы сильны, дики!
             О, нежные Дориды, к нам несите
             Вы Галатею, вылитую мать!
             В своей серьезности богинями глядите,
             Способными бессмертие познать,
             Но вы и прелестью влекущей одарены,
             Как человеческие жены.
   

Дориды
(проплывая мимо Нерея, все на дельфинах)

             Нас, Луна, ссуди лучами
             Да и тенями твоими:
             Мы теперь отцу с мужьями
             Здесь представимся своими.

(Нерею.)

             Этих юношей спасли мы
             От зубов жестоких бурь,
             В тростники их уложили,
             Там теплом их и спасли мы,
             Там им стали ощутимы
             Снова Солнце и лазурь.
             Поцелуями своими
             Пусть же нас благодарят;
             Благосклонным будь ты с ними,
             Брось свой милостивый взгляд!
   

Нерей

             Двойная выгода! Как не считаться с нею?
             И милость оказать, и наслаждаться ею!
   

Дориды

             Коль ответишь одобреньем,
             Дай нам радость впереди:
             Пусть они, не знаясь с тленьем,
             Будут живы упоеньем,
             На всегда младой груди!
   

Нерей

             Вам добычею столь ценной
             Не упиться почему же?
             И из юноши мгновенно
             Отчего не сделать мужа?
             Но не могу создать чудес:
             Властен в том один Зевес!
             Ведь колеблемые волны
             И любовь дают неполной.
             Если склонность подшутила,
             Вы сложите то, что мило,
             Где-нибудь по берегам
             И оставьте мирно там.
   

Дориды

             Достойны нас вы, милые созданья,
             Но разлучимся в грустный миг:
             Мы к вечности влекли свои желанья,
             Но боги отрицают их.
   

Юноши

             О, если бы и впредь вот так же, как теперь,
             Лелеять вы могли нас, моряков отважных!
             Так сладко-хорошо нам не было, поверь,
             И нет у нас других желаний, боле важных!
             Галатея приближается в колеснице из раковины.
   

Нерей

             Возлюбленная, ты!
   

Галатея

             Отец мой! Вот отрада!
             Замедлите! Что за оковы взгляда!
   

Нерей

             Мимо, ах, мимо они уплывают,
             Быстрым несомы теченьем,
             Знать же они ничего не желают
             О сильном сердечном волненьи.
             Ах! Отчего меня вместе не взяли?
             Впрочем, и взгляд -- наслажденье!
             Взглядом одним уже только мне дали
             На целый год упоенье!
   

Фалес

             Слава, слава, снова слава!
             Я восторгом пламенею,
             Правду, радость я имею:
             Все исходит от воды,
             Все -- ее одной труды.
             Океан, всегда работай!
             Ведь твоею лишь заботой
             Много есть и облаков,
             И потоков, и ручьев.
             Что бы сталось без тебя
             И с горами, и с долами,
             Да и с миром вместе с нами?
             Все законы бытия
             Истекают из тебя!
   

Эхо
(хор всех кругов)

             Все законы бытия
             Истекают из тебя!
   

Нерей

             Они плывут уже назад,
             Вдали качаемы волнами,
             Но им не встретиться вновь с нами:
             Так нормы праздника велят.
             И их неисчислимый рой
             Вдруг стал богатым шириной,
             Но Галатеи пышный трон
             Блестит, толпой не затенен.
             Звездой чрез сборище густое
             Сияет все мне дорогое;
             Хотя оно и далеко,
             Но ясно светит мне оно.
             Оно и близко также мне,
             И вместе -- истинно вполне.
   

Гомункул

             В этой милой влаге,
             Что освещаю я,
             Все дивно для меня.
   

Протей

             В сей животворной влаге,
             Звуча, горит лампада,
             Как чудная цикада.
   

Нерей

             Что за тайна перед нами
             Разверзается в толпе?
             Что горит перед ногами
             Галатеи в уголке?
             То вдруг ярко разольется,
             То сияет кротко вновь,
             Словно пульс неровно бьется
             Там, где действует любовь!
   

Фалес

             То, Протеем обольщенный,
             Мой Гомункул... Бьется в нем
             Властной волею внушенный
             Угрожающий симптом.
             Я тревогу чую стона,
             Дребезжание его;
             Там-то у подножья трона
             Разобьет его всего...
             То пылает, то сверкает,
             Вот и влагу разливает[139].
   

Сирены

             Что за пламенное чудо озаряет наши волны,
             Что, друг друга разбивая, сильно искрясь, жизни полны?
             Блеск и трепет колебанья, вот и пламя столбовое...
             Зажигаются тела все, что сокрыты темнотою...
             Посмотри -- вокруг все ярко, все тем пламенем объято.,
             Так владычествует Эрос, это Эросом зачато!
                       Слава морю и волненью
                       С разлитым на нем огнем,
                       И воде, и озаренью,
                       И свершившемуся в нем!
   

Все и всюду

                       Слава веяньям воздушным!
                       Слава тайным глубинам!
                       Слава, слава вездесущным
                       Четырем стихиям -- вам!
   
   

Третье действие

ПЕРЕД ДВОРЦОМ МЕНЕЛАЯ В СПАРТЕ

Выходят Елена и хор пленных троянок. Предводительница хора Панталида.

Елена

             Елена, многими хвалима и бранима,
             Я с берега пришла, где мы сейчас пристали.
             Опьянена я долгой качкой волн,
             Что принесли меня с равнин фригийских,
             На вечно вверх стремящихся хребтах,
             В родную гавань, волей Посейдона
             И силой Эвроса[140]. А там, внизу, ликует
             Царь Менелай с храбрейшими своими.
             Возврату нашему он несказанно рад.
             Прими меня своей желанной гостьей
             Ты, благородный дом, что Тиндареем,
             Моим отцом, построен по возврате
             Близ склона самого Палладина холма,
             И в пору ту, когда я в нем росла,
             Резвяся весело с сестрою Клитемнестрой
             И с братьями Кастором и Поллуксом,
             Превосходил дома другие Спарты
             Великолепием своих всех украшений!
             Привет мой вам, железные ворота!
             Когда-то вы, радушно распахнувшись,
             Причиной сделались событию тому,
             Что Менелай среди других избранных
             Предстал мне ярко в виде жениха.
             Раскройтесь снова для меня вы ныне,
             Чтоб точно мне приказ исполнить спешный
             Царя, как то всегда жене необходимо;
             Меня впустите во дворец, и пусть
             Останется за мной все роковое,
             Что до сих пор меня обуревало!
             С тех пор, как я все здешние места
             Покинула довольно беззаботно,
             Чтоб посетить Цитеры храм[141] по долгу,
             Но там похищена разбойником фригийским[142],
             Свершилось много дел таких, о коих
             Охотно говорят друг другу люди,
             Но слушает так неохотно тот,
             Молва о коем, больше разрастаясь,
             Соткать успела постепенно сказку.
   

Хор

                       О, госпожа! Возьми в почетное владенье
                       То благо высшее, что должно быть твоим!
                       Тебе ведь суждено особенное счастье!
                       Ведь слава красоты -- славнейшая из всех.
                       Гремя, предшествует герою имя славы --
                       Вот почему так гордо он идет.
                       Но и герой, всегда непобедимый,
                       Свой склонит дар пред славной красотой.
   

Елена

             Довольно! С супругом своим я сюда приплыла,
             Супругом своим я отправлена ранее в город.
             Но что он замыслил? Об этом я вовсе не знаю.
             И кем я сюда появилась? Супругой? Царицей?
             Иль жертвою только за горькую скорбь государя,
             За беды, столь долгое время терзавшие греков?
             Иль я покоренная пленница только? Не знаю.
             Бессмертные славой меня наделили двойною,
             Двойную, знать, участь они заготовили мне,
             Приставив двух служников грозных к фигуре красивой,
             Которые даже и здесь, и на этом пороге,
             Присутствием мрачным своим угнетают меня.
             Еще пребывая со мной в корабле, мой супруг
             Лишь изредка взглядывал в сторону, где я сидела,
             И мне не сказал ни единого слова утехи;
             Как будто недоброе мысля, сидел он напротив.
             Но только вошли мы в глубокую гавань Эврота,
             И наших носы кораблей к стране обращались с приветом,
             Сказал он, как будто к тому божеством побуждаем:
             "Здесь воины выйдут мои все в обычном порядке,
             Устрою им смотр я сейчас на морском берегу.
             А ты направляйся вперед по священному брегу
             Эврота, что так изобилен плодами, коней
             Заставив бежать но влажному лугу,
             До тех пор, пока не достигнешь прекрасной равнины,
             На коей стоит Лакедемон, когда-то широкое поле,
             Плодами богатое, сжатое тесно горами
             Суровыми. Там ты немедля войди во дворец мой
             С высокими башнями, смотр соверши всем служанкам,
             Которых оставил я с ключницей старой и умной.
             Она пусть покажет тебе все собранье большое
             Сокровищ; отчасти его мне оставил отец твой.
             Отчасти и я прикопил, умножая его постоянно
             И в мирную нору, а также во время войны.
             Там все ты найдешь пребывающим в старом порядке:
             Ведь в том превосходство царя состоит, что, вернувшись
             В свой дом, он находит все то, что оставлено было,
             В порядке таком же, в каком все направлено было:
             Порядка того изменить раб власти своей не имеет".
   

Хор

                       Сокровищем чудным, к тому ж постоянно растущим,
                       Себе успокаивай грудь, успокаивай взоры!
                       Там гордо покоятся цепи златые, короны,
                       И мнят о себе, что-то значат такое,
                       Но кто-то вошел и потребовал их для себя,
                       И быстро они все сдаются.
                       Нам радостно видеть бывает борьбу красоты,
                       Что ею ведется порой с золотыми вещами
                       И с грудою перлов, и с грудой камней самоцветных.
   

Елена

             И далее властное слово вещало:
             "Когда ты, как должно, осмотришь все то по порядку,
             Треножников столько возьми,
             Сколько нужным сама сосчитаешь,
             Возьми и сосудов, что должен иметь под руками,
             Кто жертву приносит, свершая священный обряд,
             Возьми и котлы там, и чашки, и плоские блюда.
             Чистейшей водою, священным источником данной,
             Кувшины высокие должно наполнить, затем
             Ты дров приготовь, но сухих, чтоб дрова те скорей
             Огонь восприяли; потом не забудь в заключенье
             Взять остро отточенный нож, остальное
             Готов предоставить я все твоему попеченью".
             Властитель вещал так, меня торопя с ним расстаться;
             Но он не назначил к закланию в честь Олимпийцев
             Того существа, что б дыханьем живым обладало.
             Над этим я думаю, только совсем не тревожусь:
             Пусть будет все то предоставлено воле богов,
             Высокие сами пускай довершают все то,
             Что в мысли у них зародиться могло в свое время:
             Как люди посмотрят, приятно им то или нет, --
             Не все ли равно? Пусть без ропота все и выносят.
             Не раз ведь бывало, что жертву свершающий сам
             Тяжелый топор заносил над склоненною выей,
             Обряда же самого выполнить вовсе не мог,
             Препятствие встретив иль в близком соседстве врага,
             Иль даже в помехе, чинимой самим божеством.
   

Хор

                       Что будет, тебе не придумать.
                       Входи же, царица,
                       Смело входи!
                       Зло и добро к человеку
                       Приходят нежданно:
                       Заранее нам возвещенному
                       Не верим мы.
                       Пылала ведь Троя;
                       Своими глазами мы видели
                       Позорную смерть;
                       И разве не здесь мы,
                       В общеньи с тобою,
                       Служа тебе с радостью, --
                       Не видим, что ль, в небе
                       Блестящего Солнца?
                       Всего же прекрасней --
                       Тебя видим, счастливая!
   

Елена

             Пусть будет то, что будет!
             Что б ни предстояло,
             Мне нужно в дом войти немедленно, царем
             Давно покинутый, тоски предметом бывший,
             Уже потерянный почти что навсегда
             И снова вдруг стоящий предо мною,
             Не знаю, как. Но не несут так резво
             Мои же ноженьки меня по тем ступеням,
             Чрез кои прыгала я, будучи ребенком.

(Входит в дверь дома.)

Хор

                       Отбросьте вы, сестры,
                       Печальные пленницы,
                       Все скорби далеко!
                       Делите счастье госпожи,
                       Делите счастие Елены,
                       Что радостно близится
                       К родному очагу,
                       Ногой, правда, позднею,
                       Но тем боле твердою.
   
                       Святых божеств славьте,
                       Дающих вновь счастье,
                       Назад возвращающих!
                       Парит, как на крыльях,
                       Свободным кто сделался,
                       Над самым суровым;
                       А узник в молении
                       За стены зубчатые
                       Темницы своей
                       Напрасно все руки
                       Свои простирает
   
                       Схватил ее бог,
                       Уже убежавшую
                       Из Трои разрушенной,
                       Принес вновь сюда.
                       В старый, украшенный
                       Отцовский дом,
                       Чтоб, пережив и радости, и муки,
                       И освежившися от них,
                       Могла здесь пору юности
                       Опять вспоминать.
   

Панталида
(предводительница хора)

             Покиньте песни радостной стезю
             И к створам двери взоры обратите!
             Что вижу, сестры, я? Иль быстрыми шагами
             Царица возвращается сюда?
             Великая царица, что могла
             Под сводами родительского дома
             Ты вместо радостных приветствий
             Тебе здесь близких, встретить что-нибудь,
             Что потрясло тебя? От нас не скроешь ты:
             Чело твое вещает отвращенье
             И благородный гнев, что бьется с изумленьем.
   

Елена
(оставившая створы дверей открытыми, взволнованная)

             Зевеса дочери обычный страх негоден,
             Испуга беглая рука ее не тронет;
             Но ужас тот, что в пору мирозданья
             Из недр глубоких вышел древней Ночи,
             Как облака горячие выходят
             Из огненной горы, подобный ужас
             И грудь героя потрясти способен.
             Сегодня ужасом владеющие силы
             Стиксовые[143] мне указали путь
             В мой дом, чтоб из него ушла я быстро снова,
             Как гость незваный, тот порог покинув,
             Через который часто так переступала
             И о котором столько тосковала.
             Но нет! Вернувшися дню светлому навстречу,
             Не уступлю вам, силы, кем бы вы ни были!
             Но совершу я в нем обряд священный,
             И пламя чистое родного очага
             Пусть встретит госпожу, а с ней и господина!
   

Предводительница хора

             Открой нам, благородная жена,
             Своим служанкам, что вокруг тебя
             С почтеньем собралися, что случилось?
   

Елена

             Что я увидела, самим вам видеть можно,
             Коль ночь исконная не поспешила только
             Во глубине чудеснейшего лона
             Свое созданье снова поглотить.
             Но, чтоб вы поняли, я расскажу словами.
             Когда я, в помыслах о предстоявшем долге,
             Торжественно вступила в стены дома,
             Меня безмолвие галерей всех изумило.
             До слуха моего не долетали звуки
             Людей хлопочущих, и взор мой не встречал
             Нигде работы быстрой и поспешной;
             Не встретилось мне там служанки ни одной,
             Ни ключницы, что с ласковым приветом
             Встречают всякого вступающего в дом.
             Когда же к очагу я приближалась,
             Увидела сидевшей на полу
             У тепловатых очага остатков
             Высокую, укутанную личность
             Какой-то женщины; она была не спящей,
             Но погрузившейся в задумчивость глубоко.
             Я обратилась к ней немедля с приказаньем,
             Ее к работе призывая. Я
             Сочла ее за ключницу, которой,
             Быть может, муж велел здесь дожидаться;
             Но женщина все так же продолжала
             Сидеть, закрытая все тем же покрывалом.
             Она в ответ на все мои угрозы
             Пошевелила правою рукой,
             Как будто тем меня от пепла отгоняла.
             Отворотившись с гневом от нее,
             Поспешно я направилась к ступеням,
             Где наверху лежит нарядный таламос[144],
             А рядом в комнате сокровища хранятся.
             Но чудище[145] вдруг с пола поднялось
             Во весь свой рост, с кроваво-мрачным взглядом,
             Со странною фигурою своей,
             В смятенье приводящей взор и мысли,
             И быстро мне дорогу преградило.
             Но даром трачу я слова свои;
             Бессильно слово воссоздать виденье.
             Взгляните сами! Вот она дерзнула
             Сюда придти и выглянуть на свет!
             Здесь до прибытия царя и господина
             Мы властвуем, а порожденья Ночи
             Сам Феб, друг красоты, иль загоняет
             В пещеры мрачные, иль просто укрощает.

На пороге в дверях показывается Форкиада.

Хор

                       Много, много пережито,
                       Хотя кудри молодые
                       Вьются у моих висков!
                       Много видела я страхов,
                       Много тяжких бедствий брани,
                       Илиона ночь паденья.
   
                       Из-за облачков пыли,
                       Шумных воинов скрывавшей,
                       Зов богов слыхала грозный,
                       Голос слышала раздора,
                       Разносившийся вдоль поля
                       К городским стенам.
   
                       Ах! Тогда еще стояли
                       Эти стены Илиона,
                       Но пожар уже носился
                       От соседа до соседа,
                       Расстилаясь шире, шире
                       От порывов бури ночью.
   
                       Видела я, убегая,
                       Сквозь сверкание, сквозь дым,
                       Сквозь огонь, что извивался,
                       Гневных шествие богов,
                       Исполинские виденья,
                       Все в дыму, со всех сторон
                       Освещенные пожаром.
   
                       Видела ли это я,
                       Или смутные виденья
                       Дух тревожный рисовал?
                       Не могу теперь сказать я.
                       Но, что вижу я сейчас --
                       Это гнусное созданье, --
                       В том сомненья нет во мне.
   
                       Осязать могла б его
                       Я своими же руками,
                       Если б страх мне не мешал.
                       Но которая же дочь
                       Ты из дочерей Форкиса?
                       Ибо к этому семейству
                       Приравняла я тебя.
                       Не одна ли ты из тех,
                       Что родилися седыми,
                       Глаз один и зуб один
                       Лишь имеющих совместно
                       И по очереди ими
                       Вечно пользующихся Грай?
   
                       Как осмелилась ты вдруг,
                       Чудищем являясь,
                       Стать здесь рядом с красотой,
                       Столь ценимой Фебом?
                       Как ни двигайся вперед.
                       Как ни выдвигайся.
                       Он не взглянет на тебя:
                       На уродство он не смотрит;
                       Так его священный глаз
                       Не видал и тени.
   
                       Но смертным нам -- увы! -- печальная судьба
                       Боль тяжкую глазную причиняет
                       Терпеть все мерзкое, проклятое, когда
                       Так любим в то же время красоту мы.
                       Так слушай ты, что дерзко так навстречу
                       Нам выступила, слушай же проклятья.
                       Брань слушай и угрозы уст клеймящих
                       Счастливцев тех, что созданы богами.
   

Форкиада

             Стары слова, но смысл высок и верен,
             О том, что никогда Стыдливость с Красотою
             Не шествуют вдвоем по зелени земли,
             В согласьи меж собою. Вкоренилась
             В них ненависть старинная в обеих,
             И только встретятся, сейчас одна к другой
             Спиною повернутся непременно,
             И каждая торопится потом
             Своим путем идти вперед отдельно:
             Стыдливость продолжает путь печально,
             А Красота и дерзко, и надменно.
             И шествуют они вперед, пока
             Их Орка[146] ночь глухая не объем лет,
             Коль до того их не смирила старость.
             И вот теперь передо мною вы.
             Вы, наглые посыльницы чужбины;
             Своей заносчивостью очень вы похожи
             На стаю журавлей, которая несется
             Над нашей головой, крича так громко, хрипло.
             Что путник мирный, гарканью внимая.
             Глаза свои невольно поднимает.
             Но вот они летят своей дорогой,
             А он идет своим путем; и с нами
             Не то же ли свершается теперь?
             Но кто же вы, что во дворце высоком.
             Шуметь осмелились, как дикие Менады[147]?
             Как пьяные? Скажите мне, кто вы.
             Что на дворецкую завыли так, как псы
             Порою воют на Луну? Ужели
             Вам кажется, что скрыто от меня,
             К какому племени относитесь вы сами?
             Войной рожденная порода молодая.
             Ты в битвах вскормлена, ты до мужчин падка.
             Ты соблазняема, но и несешь соблазны,
             И силы истощать умеешь ты
             И воина, и гражданина вместе.
             Здесь видя вас столпившимися в кучу.
             Могу сравнить вас с роем саранчи.
             Что вдруг обрушился на свежие посевы.
             Вы расточаете чужое трудолюбье!
             Вы истребляете растущее добро
             Обжорливо! Войной приобретенный.
             На рынке проданный, смененный там товар!
   

Елена

             Тот, кто при госпоже бранит ее служанок.
             Сам дерзко рушит тем хозяйские права;
             Одной лишь ей хвалить то подобает.
             Что стоит похвалы, и взыскивать за то.
             Что стоит порицанья. Я довольна
             Вполне услугами, которые они
             Оказывали мне в те времена.
             Как над великой силой Илиона
             Стряслась осада, как он пал, когда
             Разрушен был; не меньше и в ту пору.
             Когда мы вместе тяжкие невзгоды
             Переносили страннической жизни.
             Невзгоды, при которых человек
             Лишь на себя заботы направляет.
             От бодрого кружка забот я жду и здесь;
             Не все ль равно обычно господину.
             Кто раб его? Важнее -- как он служит.
             Так замолчи, не скаль свой зуб на них!
             Коль долг царя в отсутствие хозяйки
             Ты хорошо, как должно, соблюдала.
             Послужит это в похвалу тебе;
             Но вот теперь хозяйка воротилась,
             И ты должна ей место уступить.
             Чтоб вместо заработанной награды
             Не довелось тебе и кары понести.
   

Форкиада

             Домашним угрожать -- великое то право,
             Что мудрым многолетним управленьем
             Себе высокая супруга господина.
             Счастливого богов соизволеньем.
             Приобретает. Так как ныне ты
             Вновь заняла свое былое место
             Царицы и хозяйки, так бери
             Себе бразды правленья, что давно
             Опущены тобой; как прежде, снова властвуй
             И в обладание сокровища прими,
             А с ними нас. Но ранее всего
             Меня ты защити, старейшую, от кучки.
             Которая в сравненьи с прелестью
             Твоей лебяжьей здесь не более, как стадо
             Общипанных, гогочущих гусынь.
   

Предводительница хора

             Сколь безобразно безобразье рядом с красотою!
   

Форкиада

             А близ ума как неразумно неразумье!

С этой минуты Хоретиды[148] возражают поодиночке, выступая из хора.

Хоретида 1-я

             Скажи нам об отце Эребе[149], о родимой Ночи.
   

Форкиада

             Поведай нам о Сцилле[150] ты, о детище сестрицы.
   

Хоретида 2-я

             Средь праотцев твоих довольно есть чудовищ.
   

Форкиада

             Ты в Орку загляни, там поищи родню.
   

Хоретида 3-я

             Все там живущие -- так юны для тебя.
   

Форкиада

             В любовницы к Терезию ступай ты!
   

Хоретида 4-я

             Правнучка, знать, твоя была кормилкой Ориона.
   

Форкиада

             Тебя вскормили гарпии в своих, знать, нечистотах.
   

Хоретида 5-я

             А чем питаешь ты свой выхоленный остов?
   

Форкиада

             Не кровью, видно, до которой так похотлива ты.
   

Хоретида 6-я

             Ты трупы ешь, да и сама ты труп.
   

Форкиада

             А в пасти у тебя блестят вампира зубы.
   

Предводительница хора

             Заткну я пасть твою сейчас, скажу лишь только, кто ты.
   

Форкиада

             Так назови вперед себя: загадку разрешишь ты.
   

Елена

             Не с гневом, с грустию я стану между вами
             И положу запрет на эту резкость спора.
             Ведь для властителя что может быть вредней
             Нарыва тайного вражды средь верных слуг?
             Его веления уже не возвратятся
             К нему, как эхо, в виде исполненья.
             Нет, вкруг него шумят все и дерутся,
             Сбивая с толку самого его
             И заставляя тратить понапрасну
             И порицания, и выговоры все.
             Но здесь не все. В своем порочном гневе
             Вы вызвали сюда ряд образов зловещих,
             Которые меня так страшно потеснили,
             Что чувствую себя влекомой прямо в Орку,
             Назло полям и нивам дорогим мне.
             Воспоминанье, что ли, здесь какое? Иль обман
             Воображенья охватил меня? Была ли
             Такою я? Иль становлюсь теперь лишь?
             Иль буду я в грядущем сновиденьем
             И страшным призраком всех тех, что города
             Опустошают? Девушки в испуге,
             А ты, старейшая, стоишь себе спокойно,
             И слова от тебя разумного не слышу.
   

Форкиада

             Кто годы долгие в себе несет воспоминанье
             О счастии различном, тот в конце концов
             И милость божества сочтет за сновиденье.
             Ты на пути своем изласкана без меры
             И без границ, встречала только страстных
             Любовников, кидавшихся всегда
             В перипетии разных приключений.
             Уже Тезей, столь сильный, как Геракл,
             Муж, сложенный вполне великолепно,
             Так рано овладел тобой в экстазе вожделенья.
   

Елена

             Десятилетней ланью я была,
             Когда меня он, стройную, похитил,
             И замок Афидна[151] меня в свои взял стены.
   

Форкиада

             Когда же Кастор с Поллуксом тебя
             Освободили вскоре, стала ты предметом
             Искательств сонма лучших из героев.
   

Елена

             Не скрою от тебя: охотней всех других
             Я предпочла б себе Патрокла, он ведь был
             Подобием и образом Пелида.
   

Форкиада

             Но воля отчая тебя связала с Менелаем,
             Что смелым мореплавателем был
             И свой очаг домашний так хранил.
   

Елена

             Он дал ему и дочь, и государство,
             Была плодом союза Гермиона.
   

Форкиада

             Но в пору ту, когда от родины далеко
             Он завоевывал себе наследье Крита,
             К тебе, в дому оставшейся одною,
             Явился чересчур красивый гость.
   

Елена

             Зачем напомнила о том полувдовстве,
             О бедах тех, что из него явились?
   

Форкиада

             И для меня, критянки урожденной,
             Поход сей самый был причиной плена
             И долговременного рабства.
   

Елена

             Домоправительницей сделал он тебя
             Здесь во дворце, доверив и дворец,
             И все сокровища, отважно добытые.
   

Форкиада

             А ты покинула их из-за Илиона,
             Что башнями обильно был украшен,
             И из-за нег любви неистощимых.
   

Елена

             Не вспоминай о негах мне любви!
             Пролился мне на грудь и голову мою
             Запас бесчисленный томительных страданий.
   

Форкиада

             Но говорят, что ты жила тогда вдвойне[152]:
             Жила и в Трое ты, а вместе и в Египте.
   

Елена

             Не спутывай вконец моих разбитых мыслей:
             Не знаю и сама я до сих пор, кто я.
   

Форкиада

             Ведь говорят, Ахилл, к тебе пылая страстью,
             Сам поднялся к тебе из области теней
             И здесь с тобой соединился.
             Ведь он любил тебя давно,
             Всем вопреки судьбы определеньям.
   

Елена

             Как призрак я соединилась с ним,
             Как с призраком! То было сновиденье,
             Ведь и рассказ все это подтверждает...
             Я чувствую, что я лишаюсь чувств,
             Что для себя самой я призраком являюсь.

(Падает на руки полухора.)

Хор

                       Замолчи, замолчи
                       Ты, сглазить готовая, ты, злоречивая!
                       Из гнусного рта однозубого,
                       Из бездны ужасной такой
                       Что может и выйти иное?
   
                       Злой, что прикинется добрым,
                       Волк под овечьим руном,
                       Кажется мне беспощадней
                       Пасти трехглавого пса.
                       Тревожно внимая, мы все здесь стоим,
                       И мучает всех нас все тот же вопрос:
                       Когда, как, откуда чудовищу злому
                       Забраться сюда удалось?
   
                       Да вместо слов, что бы дали утеху,
                       И дружески пролили Леты струи,
                       Да вместо полного кротости слова,
                       Ты в прошлом откапывать хочешь дурное,
                       И блеск настоящего тем омрачая,
                       Ты злобою гасишь мерцающий свет
                       И слабой надежды в грядущем.
   
                       Замолчи, замолчи!
                       Пусть царицы душа,
                       Готовая всех нас покинуть,
                       Останется здесь, чтоб могла соблюсти
                       Нетронутой вовсе свою красоту,
                       Что редко под Солнцем бывала.

Елена пришла в себя и снова стоит посредине.

Форкиада

             Из легких облаков к нам выгляни ты снова,
             О, Солнце чудное сегодняшнего дня!
             Ты восхищало нас, и под своим покровом
             Теперь ты царствуешь, нас ослепляя вновь!
             Как разверзнулся мир опять перед тобою,
             Само ты видишь светлыми очами.
             Пускай бранят меня все безобразной,
             Но красоту я также понимаю.
   

Елена

             Неровными шагами выхожу я
             Из пустоты, меня вдруг окружившей
             Во время дурноты; охотно б отдохнула
             Из-за большой усталости всех членов,
             Но и царицам, как и прочим, нужно
             Крепиться сколь возможно и мужаться,
             Что б там нежданное ни угрожало им.
   

Форкиада

             Теперь опять стоить ты перед нами
             В своем величии и в красоте своей;
             Взгляд твой гласит, что ты повелеваешь, --
             Скажи, что ты повелеваешь нам?
   

Елена

             Готовьтесь время то вознаградить,
             Что вы потратили здесь в дерзких ваших спорах.
             Спешите совершить вы жертвоприношенье,
             Исполните веление царя.
   

Форкиада

             Уже готово все: и чаша, и треножник,
             И острая секира; сверх того и все,
             Что нужно для крапленья, для куренья.
             Так укажи, что в жертву приносить?
   

Елена

             Царь не сказал.
   

Форкиада

             Он не сказал? Увы! Ответ печальный!
   

Елена

             Какая же печаль тебя крушит?
   

Форкиада

             Царица, жертвою назначена сама ты!
   

Елена

             Сама?
   

Форкиада

             И эти.
   

Хор

             Горе! Ужас!
   

Форкиада

             Под секирой
             Ты упадешь.
   

Елена

             Ужасно! Все же я,
             Несчастная, предчувствовала это!
   

Форкиада

             Считаю я конец тот неизбежным.
   

Хор

             Увы, увы! А с нами что же будет?
   

Форкиада

             Умрет она, но смертью благородной,
             А вы на том бревне, поддержке для фронтона,
             Повиснете все рядом, как дрозды в силках.

Елена и хор в изумлении и ужасе стоят, расположенные симметрично группою.

Форкиада

             О, призраки! Как вы оцепенели!
             Вы перепуганы разлукой предстоящей
             Со светом дня, но этот свет не ваш.
             И люди, призраки такие же, как вы,
             Ведь так же неохотно расстаются
             С сияньем Солнца: но никто за них
             Не просит, и никто их не разводит
             С развязкою последней. Всем известно это,
             Но нравится немногим. Кратко выражаясь --
             Погибли вы. Ну, живо за работу!

(Хлопает в ладоши; по этому знаку появляются в дверях замаскированные карлики, которые быстро исполняют отдаваемые им приказания.)

             Сюда, шары-чудовища, катитесь!
             Наделать зла тут можно, сколько влезет!
             Поставим здесь треножник златорогий;
             Здесь на краю серебряном его
             Секира пусть лежит Наполните кувшины --
             Придется замывать, что страшно осквернится
             Здесь черной кровью; дорогой ковер
             Вы расстелите по земле, чтоб жертва
             По-царски опустилась на колени,
             И чтоб была завернута в него,
             И чтоб потом -- хотя без головы --
             Была погребена прилично и достойно.
             Предводительница хора
             Царица думою глубокою объята,
             Л вянут девушки, как скошенная травка;
             Я -- старшая меж ними и считаю
             Священным долгом словом обменяться
             С тобой, старейшею. Ты опытна, мудра,
             К нам расположена как будто,
             Хотя кружок наш с самого начала
             Поднялся на тебя. Скажи же нам,
             Что есть возможного для нашего спасенья?
   

Форкиада

             Ответить на вопрос совсем немудрено:
             Лишь от царицы, только от нее
             Зависит самое себя спасти
             И всех еще в придачу. Здесь нужна
             Решительность, она же неотложна.
   

Хор

             Достопочтеннейшая ты из Парк,
             Ты, из Сивилл мудрейшая, к тебе
             Взываем: не смыкай ты ножниц золотых
             И возвести нам светлый день спасенья.
             Мы чувствуем, как члены наши все
             Трясутся, отделяются от нас;
             Отрадней было бы носиться всем им в пляске
             И после отдыхать на милой нам груди.
   

Елена

             Оставь трусливых! Ведь во мне не страх,
             А скорбь. И если средство знаешь ты спасенья,
             Его мы с благодарностию примем.
             Кто мудр и дальновиден, для того
             И невозможное представится возможным.
             Так говори же нам! Скажи, какое средство?
   

Хор

             Говори, говори! Расскажи поскорее,
             Как избегнуть нам петель ужасных,
             Что грозят затянуть наши шеи,
             Как мерзейший, гнуснейший убор?
             Мы заранее чуем, бедняжки,
             Задыхаться уже начинаем,
             И погибнуть нам, верно, придется,
             Коль над нами не сжалится Рея,
             Величайшая матерь богов!
   

Форкиада

             Терпенья станет ли достаточно у вас,
             Чтоб выслушать нить длинную беседы?
             Рассказов будет здесь немало.
   

Хор

             Терпенья хватит. Слушая тебя,
             Мы в это время все же будем жить.
   

Форкиада

             Кто, сидя дома у себя, хранит
             Свои сокровища и держит крепко стены
             Высокого жилища, вместе кровлю
             От наступающих дождей оберегая,
             Во все дни жизни тот благополучен.
             Но тот, кто легкомысленно, преступно
             Переступает быстрыми шагами
             Священный свой порог, тот, вновь вернувшись
             Домой, найдет хоть место то же,
             Но много в нем свершится изменений,
             А может, и разрушится оно.
   

Елена

             К чему все эти старые реченья?
             Сейчас рассказывать сама ты собиралась.
             Не вызывай дурных воспоминаний.
   

Форкиада

             Тут факт истории, но вовсе не упрек.
             Как хищник, плавал Менелай повсюду:
             На острова, на побережья также
             Он совершал враждебные набеги
             И возвращался он с добычей постоянно,
             Что вся скопилася теперь здесь, во дворце.
             Провел он десять лет пред самым Илионом:
             Не знаю, сколько лет ушло на возвращенье.
             В каком же положеньи он нашел
             То место, где стоит дом Тиндарея славный?
             И каковым застал он государство?
   

Елена

             Бранчливость, видимо, сроднилася с тобой:
             Ты, не бранясь, не шевельнешь губами?
   

Форкиада

             Там много лет покинутой лежала
             Гористая долина, что на север
             От Спарты тянется;
             В тылу ее -- Тайгет,
             Откуда весело бежит Эврот, потом
             Широко разливается у нас
             Вдоль тростников, там, где струи его
             Дают обильный корм для ваших лебедей.
             Вот позади, в той горной-то долине,
             Из киммерийской ночи появившись,
             Осело племя смелое; оно
             Воздвигло крепость мощную себе,
             Из коей и теснит, и угнетает,
             Как хочет лишь, и местность, и народ.
   

Елена

             Но как смогли? То неправдоподобно.
   

Форкиада

             А времени у них на то довольно было,
             С тех пор уже прошло ведь целых двадцать лет
   

Елена

             Имеется ль у них единый повелитель?
             И много ли всего разбойников найдется?
             И как велик сложившийся союз?
   

Форкиада

             То не разбойники, но есть один меж ними,
             Что повелителем является для прочих.
             О нем не отзовусь я дурно, хоть немало
             Пришлось и пострадать мне от него.
             Он мог взять все, но был доволен малым:
             Доволен был подарками, не данью.
   

Елена

             Каков собой?
   

Форкиада

             Он недурен собою.
             По крайней мере, нравится он мне.
             Он жив, отважен, много образован,
             Разумный человек, каких у греков мало.
             Их называют варварами бранно,
             Но я не думаю, чтоб кто-нибудь из них
             Сравниться мог жестокостью своею
             Со многими героями из греков,
             Что людоедами вели себя под Троей.
             Великодушен он; ему я доверялась.
             А крепость у него? Своими бы глазами
             Взглянуть вам на нее! Она совсем не то,
             Что стены неуклюжие, которых
             Нагромоздили столько ваши предки;
             Они ведь строили все зданья циклопично,
             Как их циклопы воздвигать привыкли,
             Сплеча кидая камни, как попало,
             Одну скалу кидая на другую.
             О, нет! У них все перпендикулярно,
             Горизонтально все и правильно вполне.
             Взгляните на нее, хотя бы лишь снаружи!
             Она пряма, плотна и, словно сталь, гладка;
             Вздымается же к небу прямо, стройно.
             Подумать влезть по ней -- одна лишь мысль о том
             Уже скользит, как будто тянет книзу.
             А что внутри! Широкие дворы,
             Все зодчеством украшены богато --
             И формы разные и цели их различны.
             Тут вы увидите колонны и колонки,
             Там -- арки, арочки, балконы, галереи,
             С которых можно видеть и наружу,
             И внутрь, и многие гербы...
   

Хор

             Что за гербы?
   

Форкиада

             Да вот возьмем хотя бы у Аякса --
             Вы сами видели, конечно, щит его;
             Там на щите его переплетались
             Друг с дружкой две змеи. У семерых,
             Что против Фив ходили, также
             У каждого щита изображенья были,
             Глубокого значения полны;
             Там и Луна была, и звезды в небесах,
             Богиня на одном, а на другом -- герой,
             Там -- лестницы, здесь -- факелы, мечи,
             Ну, словом, все, что грозно и опасно
             Для мирных, безобидных городов.
             Подобные эмблемы вы найдете
             У этих современных нам героев,
             Они их в красках ярких получили
             В наследство от пра-праотцов своих:
             Там львов увидите, орлов иль когти, клювы,
             И буйволов рога, и крылья, есть и розы,
             Хвосты павлиньи, полосы цветные --
             Где цвета черного, где ярко-голубого,
             Где красного, где даже золотого,
             Иные сделаны совсем под серебро.
             Все это яркими развешано рядами
             По залам их, огромным, словно мир.
             Вот в них-то вы потанцевать могли бы!
   

Хор

             Скажи, ужель средь них имеются танцоры?
   

Форкиада

             Отличные. То юноши с кудрями золотыми;
             От них пленительно так молодостью пахнет!
             Такой же запах шел от самого Париса,
             Когда он подошел к царице слишком близко.
   

Елена

             Из речи ты своей совсем уже выходишь:
             Скажи мне, наконец, последнее лишь слово!
   

Форкиада

             Но ты владеешь лишь последним этим словом;
             И я тебя вмиг окружу тогда
             Той самой крепостью, о коей говорила.
   

Хор

             Произнеси короткое то слово,
             Спаси себя и нас с тобою вместе!
   

Елена

             Ужели я должна еще страшиться,
             Что Менелай поступит мне на гибель?
   

Форкиада

             Ужель забыла ты, как изувечил он
             Неслыханно жестоко Деифоба[153],
             Убитого в Парисином бою?
             За то, что Деифоб, упорством добиваясь,
             Все ж овладел тобой и сделал из тебя
             Свою наложницу, ему он нос и уши
             Обрезал и еще уродство учинил;
             Сама же помнишь, как ужасно было!
   

Елена

             Из-за меня так поступил он с ним.
   

Форкиада

             Из-за того ж поступит так с тобою.
             Знай, красота ведь неделима; тот,
             Кто ею обладал всецело, предпочтет
             Ее скорее уничтожить, проклиная
             Дележ с другим.

В отдалении трубы; хор вздрагивает.

             Как эти звуки труб
             Врываются и в уши, и в кишки,
             Так ревность неотцепливо ворвется
             В грудь человека, что не может позабыть,
             Чем он владел и что утратил безвозвратно.
   

Хор

             Ты слышишь звук рогов, мечей сверканье видишь?
   

Форкиада

             Привет владыке и царю! Охотно
             Ему готова я отдать отчет во всем.
   

Хор

             Но что же будет с нами?
   

Форкиада

             Вам хорошо известно. Смерть ее
             У вас перед глазами. В этой смерти
             Усматривайте вы начало и своей.
             Спасти иначе вас возможности не вижу.

Пауза.

Елена

             Я все обдумала, на что должна решиться.
             Враждебный демон ты, я это ощ ъ. Знакомый Меланхтона, Фаустъ изъ Нундлинга, хвастался, что доставилъ въ Италіи силой колдовства императорскому войску побѣду. Особенно приписывали вліянію волшебника побѣду Карла V при Павіи. Мефистофель, указавъ Фаусту на расположеніе императорскаго войска, предвидитъ, что, получившій волшебную помощь въ битвѣ, императоръ вознаградитъ Фауста широкимъ морскимъ прибрежьемъ, необходимымъ послѣднему для его цѣлей. Поэтому Фаустъ, рѣшительно отказывающійся отъ предводительства войсками, не можетъ уклониться отъ участія въ битвѣ. Мефистофель ободряетъ его, иронически обзывая трехъ сильныхъ (вызванныя его волшебствомъ воплощенія насилія) военнымъ совѣтомъ. Гёте заимствовалъ мысль о трехъ сильныхъ изъ Книги Царствъ (II. 23. 8), а имена ихъ изъ Исаіи (8. I, 3) по переводу Лютера Raubebald и Eilebeute, оставленные въ русскомъ переводѣ Библіи подлинникомъ: Магер-шелал-хам-базъ (спѣшитъ грабежъ, ускоряетъ добыча).
   Петръ Сквенцъ или Петръ Евнице -- тотъ плотникъ, который у Шекспира въ драмѣ Сонъ въ лѣтнюю ночь набираетъ могучихъ аѳинскихъ рабочихъ, чтобы разыграть съ ними трагедію Пирама и Тисбе.
   Помощь Фауста. Главнокомандующій объясняетъ, императору выгоды расположенія большого войска, видъ котораго внушаетъ императору довѣріе. Но лазутчики возвращаются съ вѣстями: одинъ объ отказѣ союзниковъ дать помощь, на основаніи домашнихъ народныхъ волненій, а другой -- объ избраніи анти-императора. Опасность возбуждаетъ всю энергію изнѣженнаго императора, какъ во время маскараднаго пожара. Въ эту минуту вооруженный Фаустъ приходитъ съ тремя сильными предложить таинственную помощь горцевъ, которые научены горными духами читать смыслъ формацій и кристаллизацій ископаемаго царства, по общему соотвѣтствію явленій природы провидѣть въ нихъ и внѣшнія историческія событія. Изумительна художественная правда во всѣхъ объясненіяхъ Фауста императору происходящихъ вокругъ чудесъ. Чудеса всѣ исходятъ изъ Мефистофеля, и потому Фаустъ самъ старается объяснить ихъ себѣ, а тѣмъ болѣе императору, чтобы не отталкивать его мыслію о вліяніи нечистой силы.
   Въ Некромантѣ изъ Норики въ Сабинѣ нѣкоторые толкователи видѣли Георгія Сабеллія Фауста Младшаго, о которомъ мы говорили въ предисловіи къ первому изданію. Дюнцеръ, напротивъ, указываетъ, что въ біографіи Беневенуто-Челлини горы Норики, между Сабиномъ и Сполето, обозначены какъ избраннѣйшія мѣста колдовства. Гёте самъ говоритъ, что въ этомъ смыслѣ о нихъ часто упоминаютъ въ романахъ. Императоръ, при всей благодарности Фаусту за участіе, отклоняетъ чуждую помощь, разсчитывая на собственную энергію, и намѣренъ покончить дѣло съ анти-императоромъ единоборствомъ. Фаустъ доказываетъ императору, что глава государства не долженъ подвергаться подобному риску.
   Герольдъ сообщаетъ о томъ, что вызовъ на единоборство принятъ въ лагерѣ противника насмѣшками. Замѣчательно, что только что кипѣвшій минутнымъ одушевленіемъ императоръ въ минуту начала битвы отказывается отъ предводительства войскомъ, сваливая его на главнокомандующаго.
   Фаустъ прикомандировываетъ своихъ трехъ сильныхъ: Забіяку, Забирая и Держи-Крѣпче, къ которымъ присоединяется, какъ дилетантка грабежа, Скорохватка.
   Мефистофель, собравъ по арсеналамъ старинное вооруженіе, засадилъ въ него злыхъ духовъ, чтобы шумомъ и звономъ пустого оружія смутить непріятеля. Во мракѣ начинаютъ сверкать зловѣщіе огни, которые Фаустъ тоже объясняетъ сицилійской фата-моргана, а блескъ пикъ -- огнемъ Св. Эльма, приписываемымъ вліянію Діоскуровъ. Когда императоръ вспоминаетъ объ освобожденіи имъ съ костра некроманта, послѣдній (наподобіе Иліады XII, 200) посылаетъ видимое знаменье въ воздушной битвѣ -- орла съ баснословнымъ грифономъ; тѣмъ не менѣе, при видѣ худого оборота битвы, императоръ падаетъ духомъ и упрекаетъ волшебниковъ.
   Мефистофель преднамѣренно увеличиваетъ смущеніе императора, указывая на своихъ вороновъ, появляющихся уже въ первой части въ кухнѣ вѣдьмы. Вороны Одина въ христіанскомъ мірѣ отошли къ сатанѣ.
   Окончательно потерявшіе присутствіе духа, императоръ и главнокомандующій уходятъ въ палатку, сдавая команду Мефистофелю, но безъ передачи фельдмаршалскаго жезла, украшеннаго крестомъ.
   Самъ Фаустъ спрашиваетъ, что дѣлать. Но Мефистофель уже все рѣшилъ. Онъ знаетъ природу человѣка, на которую мнимое дѣйствуетъ гораздо сильнѣе дѣйствительнаго. Поэтому онъ напускаетъ на противниковъ мнимое наводненіе, призрачный огонь изъ кузницы гномовъ и призрачный шумъ пустого оружія. Веселая военная музыка возвѣщаетъ о побѣдѣ императорскаго войска.
   Въ покинутый шатеръ анти-императора являются Забирай и Скорохватка, какъ олицетвореніе грабежа. Имперскіе драбанты прогоняютъ ихъ, но въ то же время въ словахъ ихъ слышно сознаніе вмѣшательства въ побѣду чего-то сверхъестественнаго, подъ вліяніемъ котораго побѣдители дѣйствовали какъ въ, чаду.
   Новое устройство государственнаго управленія. Гёте снова выводитъ предъ нами процессъ распаденія нѣмецко-римской имперіи, какъ онъ же говоритъ о немъ въ пятой книгѣ Поэзія и Правда (Dichtung und Wahrheit). Отдѣльные князья, вмѣсто совокупной защиты трона и государства, помышляютъ только о расширеніи собственной власти въ ущербъ верховной, хотя показываютъ видъ, что озабочены лишь успокоеніемъ и охраной главы государства.
   Выслушавъ отдѣльно каждаго, мы найдемъ, что императоръ пополненъ благородной, такъ сказать, національной гордости. Вопреки очевидности, онъ хочетъ приписать побѣду одной доблести войска и объясняетъ видимо сверхъестественныя явленія случайной игрой природы. Онъ не только возвышается до ироніи надъ самымъ фактомъ побѣды, но сознаетъ, что вполнѣ пріобрѣтенная имъ сила должна служить исходною точкой разумныхъ и благихъ преобразованій. Голоса окружающихъ его доказываютъ, что эти люди, вполнѣ понимая высокое значеніе верховной власти, желаютъ, чтобы даже каждый актъ частной жизни владыки былъ окруженъ символами могущества и высокопочитанія. Чего же лучше? Но связавъ всѣ рѣчи, выраженныя чопорными александрійскими стихами, мы исполняемся глубокаго комизма. Оказывается (гони природу въ дверь, она влетитъ въ окно), что для императора попрежнему пиры и забавы составляютъ главную цѣль, для которой государство является средствомъ, а его окружающіе полагаютъ, что служеніе престолу и отечеству состоитъ исключительно въ ношеніи меча наголо, держаніи перстней и заботѣ о кухнѣ, за каковыя заслуги слѣдуетъ получить какъ можно большее вознагражденіе въ видѣ самостоятельной власти.
   Архіепископъ-канцлеръ поддерживаетъ мнѣніе: "Ты, укрѣпляя насъ, свой укрѣпляешь тронъ". Когда императоръ своимъ статутомъ узаконилъ всѣ злоупотребленія феодализма, Архіепископъ, пугая побѣдителя гнѣвомъ папы и вѣчнымъ мученіемъ за соучастіе въ волшебствѣ, требуетъ приношенія мѣстности побѣды въ даръ церкви, для сооруженія храма. Холмъ, на которомъ стоялъ шатеръ императора, мало, по-малу превращается въ устахъ Архіепископа въ цѣлую ленную область.
   Императоръ соглашается на все, и Архіепископъ раскланивается, но, возвращаясь, требуетъ не только постройки храма на счетъ государства, по вѣчной десятины доходовъ и часть золота, доставшагося побѣдителю. Императоръ и на это согласенъ, хотя уже чувствуетъ убытокъ, причиненный ему кудесниками.
   Архіепископъ, возвращаясь, снова требуетъ, чтобы и Фаустъ давалъ ему десятину дохода съ полученнаго въ даръ прибрежья, и когда императоръ замѣчаетъ, что тамъ еще ходитъ море, у котораго предстоитъ брать дно, то Архіепископъ справедливо возражаетъ, что было бы право на полученіе того, что другой производитъ трудомъ и усиліями, такъ можно терпѣливо ждать. Императоръ самъ видитъ безграничность требованій.
   

АКТЪ ПЯТЫЙ.

   Филемонъ и Бавкида. Имена и характеры заимствованы поэтомъ изъ Метаморфозъ Овидія (книга VIII, 626--724), гдѣ гостепріимные старики, одни изо всей деревни пріютившіе Юпитера и Меркурія, пощажены этими богами, погрузившими всю деревню въ болото и превратившими хижину стариковъ въ храмъ, въ которомъ они до окончательнаго безсилія оставались жрецами, а затѣмъ, по испрошенной ими у боговъ милости, не видали взаимныхъ могилъ, а единовременно превращены въ два дерева: онъ въ дубъ, она въ липу.
   На холмѣ у самаго прибрежья, завоеваннаго искусствомъ и усиліями Фауста у моря, въ хижинѣ подъ липками проживаетъ старческая пара, пріютившая нѣкогда странника, потерпѣвшаго крушеніе. Вся ихъ идиллія представляетъ яркую противоположность съ неукротимымъ стремленіемъ Фауста, которому они могли бы сказать, что на землѣ дѣйствительно достаточно мѣста для добрыхъ дѣлъ въ маломъ видѣ, когда нѣтъ силъ на большіе размѣры. Филемонъ объясняетъ изумленному страннику блестящую перемѣну, произведенную на прибрежьи человѣческимъ геніемъ; но болтливая и суевѣрная Бавкида разсказываетъ про канализацію, со своей точки зрѣнія объясняя все чернокнижіемъ и даже человѣческими жертвами; причемъ видитъ въ Фаустѣ завистника, желающаго завладѣть ихъ собственностью. Надѣющійся на древняго бога Филемонъ зоветъ всѣхъ при закатѣ солнца на молитву къ часовнѣ.
   Мученье Фауста. Прямой противоположностью благодушной пары является Фаустъ въ своемъ дворцѣ, окруженномъ садомъ, куда съ моря проходитъ широкій каналъ. Несмотря на глубокую старость, Фаустъ остался мужемъ желаній, и его флотъ, везущій къ нему сокровища далекихъ странъ, какъ о томъ возвѣщаетъ въ рупоръ башенный стражъ (тоже въ знакъ зоркости прозванный Я лицеемъ), не удовлетворяетъ его стремленія къ полновластію. Его возмущаетъ мысль, что Филемонъ и Бавкида упорно отказываются промѣнять свое бѣдное жилище съ часовней на болѣе удобное, предлагаемое Фаустомъ.
   Мефистофель съ Тремя Сильными подымается къ баркѣ, нагруженной сокровищами, по каналу къ дворцу. Хотя поэтъ прямо называетъ его Мефистофелемъ, но, очевидно, Фаустъ видитъ въ немъ довѣреннаго предводителя флота; Мефистофель не скрываетъ, что подъ его руководительствомъ морская торговля перешла въ морской разбой. Явный намекъ на морской деспотизмъ Англіи.
   Мефистофель смягчаетъ ропотъ своихъ подчиненныхъ перспективой пира, который Фаустъ задастъ флоту, при появленіи пестрыхъ птицъ, т. е. разнокалиберныхъ моряковъ остальныхъ кораблей.-- Разжигая неудовольствіе Фауста на Филемона и Бавкиду,
   Мефистофель вызываетъ его согласіе на насильственное переселеніе стариковъ, хотя отъ его злорадства не ускользаетъ смыслъ дѣйствія, заключавшійся еще въ исторіи Навуѳея, не уступавшаго царю Ахаву своего виноградника; за это насиліе при помощи подведенныхъ царицей Іезавелью лжесвидѣтелей: Навуѳей убитъ каменьями, а Ахавъ овладѣлъ его виноградникомъ (Кн. Царствъ III, 21).
   Стражъ Линцей, вполнѣ погруженный своимъ родомъ жизни въ созерцаніе, почерпаетъ изъ него лишь безболѣзненное отношеніе къ красотамъ міра; но и тутъ ему приходится быть зрителемъ потрясающихъ сценъ. Въ данную минуту онъ различаетъ вдали пожаръ хижины и липокъ Филемона и паденіе часовни.
   Фаустъ, вслушавшійся въ жалобы стража и увидавшій съ балкона пожаръ у стариковъ, хотя и сожалѣетъ о подобномъ исходѣ дѣла, но радъ осуществленію давнишняго своего желанія. Мефистофель, прибѣгающій со своими спутниками съ пожара, объясняетъ, что при насильственномъ удаленіи стариковъ изъ хижины, завязалась борьба, въ которой защищавшій ихъ странникъ убитъ, а хижина отъ разбросанныхъ углей сгорѣла; сами же старшей умерли вслѣдствіе мгновеннаго испуга.
   Фаустъ проклинаетъ насиліе исполнителей, которые, не смущаясь проклятіемъ, отвѣчаютъ хоромъ, что сопротивленіе силѣ всегда приводитъ къ гибели.
   Подъ вліяніемъ чувства собственной вины, Фаустъ чуетъ приближеніе какихъ-то тѣней.
   Фаустъ слѣпнетъ. Гёте, представлявшій себѣ Фауста столѣтнимъ старикомъ, долженъ бы былъ въ прозѣ сказать, что, и ослѣпнувъ отъ старости, онъ до конца остался мужемъ желанія. Въ драматической картинѣ поэтъ вынужденъ былъ выразить медленный процессъ утраты зрѣнія въ одномъ данномъ моментѣ и потому воспользовался миѳической формой.
   Олицетворенная забота является не у однихъ лириковъ, какъ Горацій и Гейне, но и у драматическихъ писателей. Гёте только подъ видомъ четырехъ мрачныхъ женщинъ выводитъ рядомъ съ заботой и другихъ нравственныхъ мучителей человѣка, не стѣсняясь даже мужскимъ родомъ Mangel -- Недостача, у насъ Schuld, который мы перевели не виной, но идущей здѣсь къ дѣлу, а долгомъ, въ смыслѣ несостоятельности передъ заимодавцемъ.
   Очевидно, что ни недостачи, ни долговъ, ни проистекающей изъ нихъ нужды не можетъ быть у богача, но тѣмъ вѣрнѣе доступъ къ нему заботы -- и въ перспективѣ, какъ у всѣхъ, смерть.
   Разслушавъ только мрачныя слова: забота и смерть, Фаустъ, повидимому давно разставшись съ Мефистофелемъ, сожалѣетъ о связи своей со сверхъестественнымъ міромъ, исполненнымъ таинственныхъ страховъ и предразсудковъ. Онъ радъ бы разучиться магическимъ заклинаніямъ.
   Когда неотступная забота называетъ себя по имени, Фаустъ силится доказать, что забота надъ нимъ безсильна, такъ какъ онъ весь поглощенъ насущной дѣятельностью.
   Безсильная воздѣйствовать на духъ, забота оставляетъ видимый знакъ своего могущества, ослѣпляя Фауста.-- Но и лишась зрѣнія, человѣкъ желаній еще съ большей стремительностью относится къ задуманной цѣли.
   Смерть (Фауста. Мефистофель, въ качествѣ смотрителя за работами, не безъ злобной ироніи, исполняетъ приказанія слѣпого Фауста. Lémures, Лемуры, ночныя привидѣнія древнихъ римлянъ, тощіе и разслабленные остовы. Созванные Мефистофелемъ въ видѣ копачей, они, при видѣ жердей и землемѣрской цѣпи, воображаютъ, что дѣло идетъ о новомъ захватѣ земель, но въ разслабленности забываютъ и цѣлъ своего прихода. Вмѣсто хитрыхъ гидравлическихъ работъ, Мефистофель заставляетъ ихъ копать могилу, которую они роютъ съ пѣсней, напоминающей пѣсню могильщиковъ въ Гамлетѣ Шекспира.
   Слѣпой Фаустъ, выходя ощупью изъ дворца, съ восторгомъ прислушивается къ звяканью лопатъ, говорящихъ о спѣшности труда. Мефистофель, измѣряющій духовные подвиги бренными результатами, конечно правъ, указывая на ту же смерть на водѣ и на сушѣ. Нетерпѣливый Фаустъ поручаетъ смотрителю Мефистофелю сгонять всѣми средствами рабочихъ для прорытія канавы, требуя ежедневнаго донесенія объ успѣшности работы. Осушеніе вреднаго болота завершитъ, по его словамъ, все великое дѣло, доставивши безбѣдное, хотя и трудовое существованіе многимъ милліонамъ людей.
   На этомъ мѣстѣ критики отыскиваютъ перерывъ и противорѣчіе въ драматической концепціи, указывая, что выше ослѣпнувшій Фаустъ говоритъ объ осуществленіи своего отважнаго замысла, который на самомъ дѣлѣ оказывается простымъ прорытіемъ канала, имѣющимъ только завершить уже давно осуществленное дѣло Дѣйствительно, держась буквы, можно придти къ такому открытію, но, вникнувъ глубже въ основной характеръ человѣка желаній, не станемъ удивляться, что въ Фаустѣ цѣль его стремленій теряетъ свою привлекательность по мѣрѣ устраненія препятствій и возрастаетъ по мѣрѣ ихъ возникновенія. Фаустъ алкалъ собственности и власти и не могъ вынести препятствія, представляемаго ничтожной хижиной Филемона. Устранивъ это препятствіе, онъ, какъ мы видѣли, не только разочаровался въ предметѣ желанія, но и почувствовалъ угрызеніе совѣсти. Ясно, что неожиданное физическое препятствіе, слѣпота, дало новый толчокъ его желаніямъ, и онъ, какъ видно изъ дальнѣйшихъ его словъ, уже влагаетъ въ свою работу не личное чувство власти, а чувство дѣятельности во благо многихъ милліоновъ. Съ этой точки зрѣнія самая работа представилась ему и новымъ замысломъ, и дѣйствительнымъ вѣнцомъ всякой честной дѣятельности человѣка на землѣ.
   Возникающая передъ Фаустомъ картина облагодѣтельствованныхъ имъ милліоновъ людей возноситъ его на вершину блаженства, при которомъ онъ готовъ, какъ говорится въ первой части, сказать мгновенью:

"Остановись! прекрасно ты!"

   Мефистофель, держащійся буквы договора и считающій смерть Фауста въ эту минуту ловушкой, въ которую ему наконецъ удалось поймать Фауста, не постигаетъ, что его земной повелитель не слѣпо покорствовалъ то одному, то другому желанію, а, пройдя цѣлый ихъ рядъ, отъ самаго низменнаго разгула до высочайшаго стремленія къ служенію человѣчеству, самобытно ушелъ изъ-подъ власти дьявола. Мефистофель, увѣренный въ побѣдѣ, торжествуетъ, повторяя со своимъ хоромъ слова Фауста въ договорѣ:

"Часы стоятъ" и "спала стрѣлка".

   Слова хора: "и все прошло", онъ справедливо съ духовной точки зрѣнія называетъ глупыми. Напоминающій пѣсню могильщика въ Гамлетѣ, хоръ гробокопателей Лемуровъ выражаетъ ту же тщету человѣческой жизни. На вопросъ Лемура о скудномъ убранствѣ залы -- даже безъ стульевъ,-- хоръ отвѣчаетъ, что блага земныя даются лишь въ ссуду на время жизни, и затѣмъ многочисленные заимодавцы все отбираютъ у должника-мертвеца.
   Битва Мефистофеля съ Ангелами изъ-за души Фауста. Мефистофель становится надъ могилой, чтобы тотчасъ же, согласно договору, подписанному кровью, принять душу Фауста; тѣмъ не менѣе его смущаетъ мысль о затрудненіяхъ, возникшихъ въ новѣйшее время при полученіи подобнаго долга.
   Прежній путь вылетанія души изо рта замѣненъ исходомъ ея изо всего тѣла, но въ какомъ именно мѣстѣ, онъ еще самъ хорошо не знаетъ. Даже до минуты разложенія нельзя съ достовѣрностью судить о самой смерти. Въ силу этого онъ вынужденъ поставить къ могилѣ цѣлый караулъ низкорослыхъ и великановъ чертей. Первымъ нужно наблюдать за выдѣленіемъ души изъ нижнихъ частей тѣла, а вторымъ -- изъ головы. Для полноты атрибутовъ онъ приказываетъ принести съ собой и пасть геенны (Исаіи 5. 14).
   О городѣ вѣчнаго огня говоритъ Дантъ (8. 67--72):
   
   И вождь: "Мой сынъ, ужъ виденъ градъ въ туманѣ,
   Зовомый Дисъ, гдѣ, воя и стоня,
   Проклятые столпилися граждане".
   И я: "Ужо предстали предъ меня
   Багровыя мечети въ дымномъ смрадѣ,
   Возставшія какъ-будто изъ огня".
   
   Раздутымъ брюханамъ Мефистофель велитъ наблюдать книзу за проявленіемъ фосфора въ первой стадіи разложенія -- пестрыми пятнами. Этотъ-то фосфоръ и есть, по мнѣнію Мефистофеля, душа, у грековъ въ образѣ бабочки -- Психеи.-- Гёте смѣется надъ спорами о главномъ мѣстопребываніи души, тѣмъ паче надъ помѣщеніемъ ея въ пупокъ или подъ ложечку, на томъ основаніи, что, кромѣ обычнаго образа чтенія, ясновидящіе читаютъ этимъ мѣстомъ. Чертямъ-великанамъ приказывается ловить душу на лету когтями, такъ какъ у геніальнаго Фауста она пожалуй попросится вверхъ.
   Небесныя силы приглашаютъ Ангеловъ помогать грѣшнымъ проложить себѣ путь къ свободѣ и спасенію отъ праха. Такой хоръ очевидно кажется Мефистофелю страшною какофоніей, звучащей совершенно некстати. Онъ возмущенъ мыслію, что самые отвратительнѣйшіе грѣхи, измышленные чертями на гибель человѣчества, именно и составляютъ предметъ Ангельскихъ молитвъ въ видахъ избавленія грѣшныхъ. Приближающіеся Ангелы разсѣваютъ розы взятыя изъ рукъ кающихся грѣшницъ, чтобы умиротворить ими измученную желаніями душу. Но небесныя эмблемы всепримиряющей любви, падая на чертей, производятъ на нихъ противоположное дѣйствіе и жгутъ ихъ невыносимымъ огнемъ, только разгорающимся отъ нечистаго дуновенія. Между тѣмъ, и при болѣзненномъ воздѣйствіи на злобно отрицающихъ, небесныя розы приносятъ и служителямъ зла незнакомое имъ разслабляющее умиленіе. Черти вверхъ пятами летятъ въ адъ, одинъ Мефистофель остается вѣренъ борьбѣ. Но и онъ испытываетъ власть любви, проявляющуюся у него самой циническою стороной. Убѣдись въ безплодности своихъ новыхъ порывовъ и истерзанный болью, Мефистофель еще рѣшительнѣй возвращается къ своей антипатіи ко всему чистому и проклинаетъ духовъ свѣта.
   Заключительный хоръ Ангеловъ возвѣщаетъ объ окончательномъ очищеніи воздуха ниспадающими розами, вслѣдствіе чего духъ Фауста можетъ безпрепятственно возноситься.-- Мефистофель, потерявшій плоды всѣхъ своихъ усилій, и тутъ не понимаетъ всего самобытнаго преуспѣянія Фауста и приписываетъ неудачу своему любовному порыву, заставившему его прозѣвать добычу.
   Вознесеніе Фауста. Хоръ анахоретовъ, повторяемый эхомъ, воспѣваетъ тѣ кельи, которыя размѣщаются по горнымъ ущеліямъ, соотвѣтственно отрѣшенности отшельника отъ всего земного;-- такъ какъ самыя горы (Аѳонъ или испанскій Монсерратъ), по мѣрѣ подъема становясь все пустыннѣй, представляютъ все менѣе житейскихъ удобствъ. Еще Исаія говоритъ о благодатномъ мирѣ, когда "левъ будетъ ѣсть солому какъ быкъ, а змѣя будетъ ѣсть землю".
   Исполненный религіознаго восторга, Pater ecstaticus представляетъ намъ не вполнѣ оконченную духовную борьбу съ житейскими побужденіями. Оттого эта борьба такъ стремительна. Три затѣмъ слѣдующихъ анахорета соотвѣтствуютъ тремъ главнымъ поясамъ святой горы. Въ низшемъ -- соименный ему Pater profundus, представитель того періода духовной жизни, когда, въ силу одной земной мудрости, человѣкъ доходитъ до простого пониманія, что въ цѣпи причинности одно звено не хуже другого, и что жизнь зиждется на разрушеніи. Что поэтому безумно искать въ природѣ того зла, которое кажется лишь въ сознательной душѣ человѣка, и успѣшно бороться со зломъ можно только подъ наитіемъ благодати, независящей отъ воли человѣка, хотя бы онъ пламенно, какъ Pater profundus, и молилъ о ней.
   Pater Seraphicus хотя уже вступилъ въ область благодати, но не забываетъ земныхъ страдальцевъ, стремящихся вознестись духомъ. Вотъ почему онъ любовно относится къ хору дѣтей, рожденныхъ и умершихъ въ ту же ночь. Такъ какъ передъ вступленіемъ въ небо, они не испытали никакихъ земныхъ страданій и даже не видали природы, то Pater Seraphicus предлагаетъ имъ вступить въ органъ его глазъ, такъ какъ глаза новорожденныхъ еще не приспособились къ различенію предметовъ. Гёте безъ сомнѣнія имѣлъ въ виду Сведенборга (1689--1772), который, состоя въ сношеніяхъ съ небесными и земными духами, принималъ ихъ въ свои глаза и другіе члены, чтобы дать имъ возможность земныхъ ощущеній. Потрясеннымъ грозными явленіями горной природы мальчикамъ Pater Seraphicus совѣтуетъ возноситься къ Богу, хотя начиная съ нижайшей области.
   Ангелы, возносящіе душу Фауста, хотя и объясняютъ благопріятныя условія его быстраго воспаренія, но еще не вознесли его до горныхъ вершинъ, надъ которыми парятъ блаженные мальчики. Хотя младшіе Ангелы и торжествуютъ свою побѣду надъ духами зла, при помощи эмблематическихъ розъ, но болѣе совершенные Ангелы не скрываютъ, какъ тяжело имъ вознести въ абсолютную чистоту душу Фауста, обремененную еще частью земного, которое, будь оно даже изъ азбеста (ископаемаго льна, изъ котораго ткани очищаютъ огнемъ), сравнительно не довольно чисто. Когда воля, оставивъ свой абсолютно-чистый источникъ, выразилась въ явленіи человѣческой особи и здѣсь, всего внутреннею силой слившись съ желательными стихіями, прилѣпилась къ тому, въ чемъ индивидуумъ находилъ свое благо, то сохраненіе такой индивидуальности и по смерти, но съ отрѣшеніемъ отъ подобныхъ индивидуальныхъ благъ, является противорѣчіемъ, разрѣшаемымъ только божественной благодатно.
   Младшіе Ангелы, завидя нижайшихъ по духовному развитію блаженныхъ мальчиковъ, радуются, что Фаустъ въ хорѣ ихъ можетъ начать свое собственное.
   Блаженные мальчики смотрятъ на Фауста, какъ на личинку, которая, переставъ быть червемъ, еще не преобразилась въ мотылька, и принимаютъ его отъ ангеловъ, какъ залогъ собственнаго своего духовнаго служенія ищущимъ спасенія. Снимая земныя пряди личинки, они созерцаютъ развитіе мотылька.
   Doctor Marianus, получившій свое имя отъ исключительнаго служенія высшему женственному принципу въ лицѣ Дѣвы Маріи, воспѣваетъ благодатное вліяніе этого элемента на мужественное творчество.
   При видѣ кающихся грѣшницъ, онъ высказываетъ ту опасность, которой въ земной жизни подвергается этотъ элементъ, въ силу своей сущности.
   Три раскаянныхъ грѣшницы умоляютъ Богоматерь простить невольное прегрѣшеніе бывшей Гретхенъ.
   Magna peccatrix умоляетъ во имя той сцены, о которой повѣствуетъ Лука VII. 36.
   Malier Samaritana -- та самаритянка, которая, перемѣнивъ пять мужей, жила въ безбрачныхъ отношеніяхъ и, отказывая Іисусу въ водѣ изъ наслѣдственнаго отъ Іакова (и Авраама) колодца, не хотѣла понять, о какомъ источникѣ живой воды говоритъ Спаситель.
   Житія Святыхъ подъ 2-е апрѣля повѣствуютъ о Маріи, семнадцать лѣтъ предававшейся предосудительной жизни въ Александріи и даже на пути въ Іерусалимъ на торжество воздвиженія Креста. Но при входѣ во храмъ она какъ бы почувствовала отталкивающую ее отъ дверей невидимую руку и услыхала голосъ, что она найдетъ успокоеніе по ту сторону Іордана. Вслѣдствіе этого она провела 48 лѣтъ въ пустынѣ и лишь въ послѣдній годъ удостоилась причаститься у монаха Зосимы, которому передъ смертью написала на пескѣ просьбу: похоронить и помянуть ее.
   Небесная пѣсня Гретхенъ, почти буквально тождественная по тону и выраженію съ той, въ которой она, въ первой части, изливала свои страданія передъ Скорбящей Богородицей, является торжествомъ творчества. Тамъ дѣло происходитъ на землѣ. И самъ высшій идеалъ любви стоитъ у подножія креста Сына своего и, переживающая моментъ самоотреченной любви, Гретхенъ чувствуетъ, что любовь на землѣ требуетъ жертвъ и страданія. Здѣсь же, въ безотносительномъ мірѣ, самозабвеніе любви не требуетъ никакихъ уже по сущности дѣла невозможныхъ жертвъ и потому является полнымъ торжествомъ примиреннаго духа.
   Фаустъ переросъ уже развитіемъ духовнымъ блаженныхъ мальчиковъ, которые отъ общенія съ нимъ ожидаютъ недостающей имъ мудрости.
   Мысль, безсознательно сказавшаяся въ блаженной пѣснѣ Гретхенъ, сознательно высказывается теперь его при видѣ увлекшей ее нѣкогда юности силъ Фауста, проявляющихся здѣсь его готовностью къ вѣчному усовершенствованію, хотя онъ еще ослѣпленъ небеснымъ блескомъ и нуждается въ наглядномъ поученіи Гретхенъ.
   Mater Gloriosa, призывая самую Гретхенъ въ высшія сферы, указываетъ и на симпатію, въ силу которой Фаустъ послѣдуетъ за возносящейся.
   Возвѣстившій о появленіи Богоматери Doctor Marianus приглашаетъ кающихся прибѣгнуть къ источнику любви.
   Chorus mysticus, какъ подобаетъ хору, въ краткихъ и общихъ словахъ выражаетъ основы отношеній вещественнаго міра явленій къ трансцендентному. Гдѣ нѣтъ явленій, не можетъ быть и сравненій; гдѣ все временно, не можетъ быть окончательнаго исполненія; что по безбрежности явленій недосягаемо, перестаетъ быть такимъ тамъ, гдѣ нѣтъ пространства. Остается одна суть: мужественная воля и влекущая сила женственности.


   
   
ъ моею собственной рукою!
   

ФАУСТЪ.

   Какъ ни славно совершить великое дѣло, но ты не хорошо поступаешь, рискуя такъ своею головой. Развѣ шлемъ не украшенъ гребнемъ и перьями? Онъ защищаетъ ту голову, которая вселяетъ въ насъ восторженное мужество. Что безъ головы могутъ сдѣлать члены? Задремлетъ она--ослабѣваютъ всѣ они; нанесли рану ей -- всѣ они тотчасъ же ранены; и какъ только она выздоровѣла, къ нимъ возвращается свѣжесть и бодрость. Рука быстро получаетъ возможность пользоваться своимъ правомъ сильнаго; она подымаетъ щитъ для защиты черепа, мечъ немедленно исполняетъ свой долгъ, мощно отстраняетъ нападеніе и наноситъ одинъ за другимъ удары. Крѣпкая нога принимаетъ участіе въ ихъ удачѣ -- она побѣдоносно опускается на затылокъ поверженнаго во прахъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Таковъ и мой гнѣвъ, именно такъ хотѣлъ бы я поступить съ нимъ -- превратить гордую голову въ скамейку для моихъ ногъ!
   

ГЕРОЛЬДЫ [возвращаются].

   Малой чести, малаго значенія удостоились мы тамъ. Нашъ благородный и рѣшительный вызовъ они осмѣяли, какъ и устой фарсъ: "Вашъ императоръ исчезъ; разсѣялся, какъ эхо въ узкой долинѣ. Коли намъ случается вспомнить о немъ, такъ это, какъ въ сказкѣ говорится: жилъ былъ когда-то"...
   

ФАУСТЪ.

   Исполнилось то, чего желали лучшіе, непоколебимо и вѣрно окружающіе тебя. Вогь приближается непріятель, наши жаждутъ сразиться съ нимъ. Вели атаковать, минута благопріятная.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Командовать здѣсь я отказываюсь. [Главнокомандующему]. Въ твоихъ рукахъ, князь, пусть будетъ твоя обязанность.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Въ такомъ случаѣ -- впередъ, правое крыло! Лѣвый флангъ непріятеля, именно въ настоящую минуту подымающійся въ гору, долженъ, еще прежде, чѣмъ сдѣлаетъ послѣдній шагъ, уступить испытанной вѣрности нашей храброй молодежи.
   

ФАУСТЪ.

   Дозволь же этому смѣлому герою немедленно стать въ твои ряды, тѣсно слиться съ ними и въ этой компаніи пустить въ ходъ свою могучую силу. [Указываетъ направо].
   

ЗАБІЯКА [выступаетъ впередъ].

   Кто посмотритъ мнѣ въ лицо, не уйдетъ иначе, какъ съ разбитой" нижнею и верхнею челюстью; кто повернется ко мнѣ спиной, у того сразу повиснутъ и отвалятся шея, голова и коса! И пусть только твои люди колотятъ такъ же бѣшено, какъ я, мечами и палицами -- непріятель, весь до одного человѣка, ляжетъ и утонетъ къ своей собственной крови. [Уходитъ].
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   Фалангѣ, что въ центрѣ, идти во слѣдъ; при встрѣчѣ съ непріятелемъ дѣйствовать осторожно, но всею силою, Вонъ тамъ, немного правѣе, нашъ боевой отрядъ, ожесточившись, уже разстроилъ ихъ планъ.
   

ФАУСТЪ.
{указывая на стоящаго посрединѣ богатыря].

   Да исполнить и этотъ твое приказаніе.
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ [выступаетъ впередъ].

   Съ геройскимъ мужествомъ императорскихъ войскъ должна сочетаться жажда добычи. И пусть всѣ поставятъ себѣ цѣлью -- богатый шатеръ анти-императора. Не долго придется ему кичиться на своемъ сѣдалищѣ; я становлюсь во главѣ фаланги.
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ. [маркитанка, ласкаясь къ нему].

   Хоть я и не повѣнчана съ нимъ, онъ все-таки самый мой дорогой любовникъ. Эта осенняя жатва созрѣла для меня съ нимъ! Женщина зла. когда хватаетъ; безпощадна, когда грабитъ. Впередъ на побѣду! И все позволено! [Оба уходятъ].
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ.

   На наше лѣвое крыло, какъ слѣдовало предвидѣть, стремительно нападаетъ ихъ правое. Наши всѣ поголовно будутъ сопротивляться ихъ бѣшеному усилію занялъ узкій проходъ на полевой дорогѣ.
   

ФАУСТЪ [указывая налѣво].

   Прошу, государь, обратить вниманіе и на этого. Когда сильные получаютъ подкрѣпленіе -- это не вредно.
   

ДЕРЖИ-КРѢПКО [выступаетъ впередъ].

   Лѣвому крылу не о чемъ тревожиться! Тамъ, гдѣ я -- за сохраненіе добытаго можно поручиться. Старикъ въ этомъ человѣкъ испытанный; никакая молнія не расщепитъ того, что я держу въ рукахъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [спускаясь сверху].

   Смотрите теперь, какъ на заднемъ планѣ, изъ каждаго зубчатаго ущелья скалъ, тѣснятся впередъ вооруженные, дѣлая узкія тропинки еще болѣе тѣсными. Со своими шлемами и панцырями, мечами, щитами они образовали въ тылу у насъ стѣну и ожидаютъ знака, чтобы ударить на врага. [Тихо къ узнавшимъ его]. Откуда это взялось, не спрашивайте. Я, конечно, не терялъ времени, очистилъ всѣ окрестные арсеналы. Тамъ стояли эти воины, кто пѣшій, кто верхомъ, съ такимъ видомъ, точно они и до сихъ поръ еще властелины земли. Нѣкогда это были рыцари, короли, императоры; теперь они нечто иное, какъ пустыя скорлупы улитокъ; многія привидѣнія нарядились въ эти доспѣхи и своимъ видомъ воскрешаютъ средніе вѣка. Но какіе бы чертенка ни залѣзли туда -- на этотъ разъ зрѣлище во всякомъ случаѣ эффектное. [Вслухъ]. Послушайте, какъ они уже заранѣ кипятятся, сталкиваются другъ съ другомъ, дребезжа жестью! А на штандартахъ развѣваются лоскутья знаменъ, нетерпѣливо ждавшіе дуновенія свѣжаго воздуха. Имѣйте въ виду, что здѣсь передъ вами старое племя, охотно готовое принять участіе и въ новой брани.

Сверху доносятся оглушительные звуки литавръ; въ непріятельскомъ войскѣ замѣтное колебаніе.

ФАУСТЪ.

   Горизонтъ потемнѣлъ, только кое-гдѣ ярко искрится красный, много предвѣщающій свѣтъ; по оружію разлился уже кровавый блескъ; скалы, лѣсъ, атмосфера, все небо сливаются воедино.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Правый флангъ держится твердо. Посреди ихъ, вижу я, выдѣляется, превосходя всѣхъ ростомъ, Гансъ Забіяка, проворный великанъ; онъ живо работаетъ посвоему.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Сперва я видѣлъ только одну поднявшуюся руку; теперь вижу, что неистовствуетъ цѣлая дюжина. Это не натурально.
   

ФАУСТЪ.

   Развѣ ты не слышалъ о полосахъ тумана, которыя носятся надъ берегами Сициліи? Тамъ, явственно паря при чистомъ дневномъ свѣтѣ, уносясь къ среднимъ слоямъ воздуха, отражаясь въ какихъ-то особенныхъ испареніяхъ, появляются странныя видѣнія: то двигаются взадъ и впередъ города, то подымаются и опускаются сады, и образъ за образомъ выдѣляется въ эѳирѣ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Но творится что-то необычайное! Я вижу блистаніе на всѣхъ остріяхъ поднятыхъ кверху пикъ; на копьяхъ нашей фаланги пляшутъ быстрые огоньки. Мнѣ это кажется ужъ слишкомъ волшебнымъ.
   

ФАУСТЪ.

   Прости, о, государь -- это слѣды исчезнувшихъ безплотныхъ существъ, отраженіе Діоскуровъ, которыми нѣкогда клялись всѣ мореходцы; здѣсь они собираютъ свои послѣднія силы.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Но скажи, кому мы обязаны тѣмъ, что природа, направивъ къ намъ свою помощь, проявляетъ здѣсь соединеніе самыхъ необычайныхъ чудесъ?
   

ФАУСТЪ.

   Кому же, какъ не тому великому мужу, который въ. своей груди носитъ твою судьбу? Сильныя угрозы твоихъ враговъ взволновали его до глубины души. Его благодарность требуетъ, чтобъ онъ спасъ тебя, хотя бы ему самому пришлось погибнуть при этомъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Они съ ликованіями устроили мнѣ пышный и торжественный пріемъ. Въ ту пору я значилъ что-нибудь, хотѣлъ провѣрить это на опытѣ и нашелъ удобнымъ, не долго думая, подарить сѣдой бородѣ свѣжій воздухъ. Духовенству я испортилъ этимъ всякое удовольствіе и, конечно, не снискалъ себѣ его благорасположенія. И неужели теперь, столько лѣтъ спустя, суждено мнѣ испытать дѣйствіе добраго дѣла?
   

ФАУСТЪ.

   Великодушное благодѣяніе вознаграждается съ богатой лихвой. Вознеси свои взоры вверхъ! Мнѣ кажется, что онъ посылаетъ намъ знаменье. Обрати вниманіе -- оно уже здѣсь, и объяснить его легко.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Орелъ паритъ въ небесныхъ высотахъ, за нимъ мчится съ дикою угрозою грифонъ.
   

ФАУСТЪ.

   Обрати вниманіе: это знаменье я нахожу очень благопріятнымъ. Грифонъ -- баснословное животное; какъ можетъ онъ забыться до такой степени. чтобы дерзнуть помѣриться съ настоящимъ орломъ?
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Вотъ теперь, описывая широкіе круги, они облетаютъ другъ друга; вотъ въ одно мгновеніе ринулись одинъ на другого, чтобы растерзать грудь и шею противника.
   

ФАУСТЪ.

   Теперь замѣть, какъ жалкій грифонъ, общипленный. растерзанный, встрѣчаетъ только пораженіе и съ опущеннымъ львинымъ хвостомъ, загнанный къ лѣсу, исчезаетъ за верхушками деревьевъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Да исполнится предзнаменованіе! Я съ изумленіемъ принимаю его.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.
[Повернувшись въ правую сторону].

   Натиску и непрекращающимся ударами должны уступить наши враги, и, сражаясь безъ увѣренности въ успѣхѣ, они устремляются къ своему правому крылу и такимъ образомъ вносятъ смятенье въ лѣвое крыло своего главнаго корпуса. Стойкая голова нашей фаланги направляется вправо и какъ молнія врѣзывается въ слабую сторону... Теперь, подобно вздымаемой бурею волнѣ, дико неистовствуютъ во взаимной схваткѣ равныя силы. Никогда не было выдумано ничего великолѣпнѣе! Нами выиграна эта битва!
   

ИМПЕРАТОРЪ [смотря влѣво, Фаусту]

   Смотри! Тамъ, мнѣ кажется, дѣло портится. Наша позиція въ опасности. Я не вижу летающихъ камней, на нижніе утесы взобрался непріятель, верхніе уже оставлены. Вотъ враги цѣлыми массами напираютъ все ближе и ближе; можетъ быть, проходъ уже занять ими... Заключительный исходъ неблагочестивой попытки! Ваши ухищренія безплодны!

[Пауза].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Вотъ летятъ мои два ворона. Какія вѣсти могутъ нести они? Очень боюсь, что дѣло наше плохо.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Что нужно этимъ сквернымъ птицамъ? Изъ жаркой битвы на скалѣ онѣ направляютъ сюда свои черные паруса.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [воронамъ].

   Подлетите совсѣмъ близко къ моимъ ушамъ. Кому вы покровительствуете, тотъ не погибнетъ, потому что ваши совѣты разумны.
   

ФАУСТЪ [Императору].

   Ты, конечно, слышалъ о голубяхъ, которые изъ отдаленнѣйшихъ странъ возвращаются къ птенцамъ и пищѣ родного гнѣзда. Здѣсь то же самое, но съ важною разницей: голубиная почта въ услуженіи у мира, воронья почта на посылкахъ у воины.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Можетъ произойти большое несчастіе! Смотрите, въ какомъ стѣсненномъ положеніи наши герои на крутой стѣнѣ! Ближайшія вершины заняты непріятелемъ, и если онъ овладѣетъ проходомъ, намъ придется очень плохо.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Значитъ, въ концѣ концовъ я обманутъ! Вы вовлекли меня въ сѣть, мнѣ страшно съ той минуты, какъ она опутала меня.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Мужайтесь! Дѣло еще не потеряно. Нужны терпѣніе и хитрость для того, чтобы развязать послѣдній узелъ. Въ концѣ обыкновенно все объясняется. Мои вѣрные послы при мнѣ; прикажите, что я имѣю право приказывать.
   

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩІЙ [между тѣмъ возвратившійся].

   Ты соединился вотъ съ этими, и этотъ союзъ все время мучилъ меня. Фиглярствомъ не созидается прочное счастіе. Какъ повернуть сраженіе -- я рѣшительно не знаю; они его начали, они пусть и кончаютъ; я возвращаю свой жезлъ.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Удержи его до лучшихъ часовъ, которые, быть можетъ, еще принесутъ намъ счастіе. Меня въ ужасъ приводитъ этотъ мерзкій малый и его близкая дружба съ воронами. [Мефистофелю].
   Жезлъ я не могу вручить тебѣ, не нахожу тебя подходящимъ для этого человѣкомъ. Распоряжайся и старайся насъ освободить. Пусть будетъ, что будетъ! [Уходитъ въ шатеръ съ главнокомандующимъ].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да защищаетъ его тупой жезлъ! Нашему брату онъ принесъ бы мало пользы. На немъ было нѣчто въ родѣ креста.
   

ФАУСТЪ.

   Что теперь дѣлать?
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Уже сдѣлано! Ну, черные братцы, живо за работу! Къ большому горному озеру! Поклонитесь отъ меня Ундинамъ и попросите ихъ устроить призрачное наводненіе. Благодаря женскимъ ухищреніямъ, которыя трудно разгадать, онѣ умѣютъ отдѣлять дѣйствительность отъ видимости, такъ что каждый клянется, что видимое -- дѣйствительность.

[Пауза].

ФАУСТЪ.

   Вѣроятно, наши вороны вполнѣ основательно поухаживали за водяными барышнями: вотъ уже тамъ начинаетъ струиться, на многихъ сухихъ и голыхъ мѣстахъ скалъ развертываются полные, быстрые источники; побѣда непріятеля рушилась.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Удивительный встрѣтилъ онъ пріемъ! Самые смѣлые изъ тѣхъ, что ползли вверхъ, сконфужены.
   

ФАУСТЪ.

   Съ шумомъ стремительно ниспадаютъ и сливаются вмѣстѣ ручьи за ручьями; удвоенной массой бѣгутъ они обратно изъ разсѣлинъ. Вотъ метнулъ потокъ лучами радуги, вотъ вдругъ улегся онъ на плоской шири утесовъ, и шумитъ и кипитъ во всѣ стороны, и ступенями низвергается въ долину. Что пользы отъ храбраго, геройскаго сопротивленія? Могущественная волна сметаетъ его со своей дороги. Мнѣ самому страшно это дикое броженіе.


МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Я этого обманнаго наводненія не вижу; только человѣческіе глаза позволяютъ себя обморочивать, и меня забавляетъ этотъ чудной случай. Они ринулись цѣлыми толпами, дураки воображаютъ, что они тонутъ, между чѣмъ какъ они дышатъ полной грудью на твердой землѣ и забавно бѣгутъ, дѣлая плавательныя движенія. Теперь смятеніе повсемѣстное. [Вороны возвращаются]. Я съ похвалой доложу о васъ верховному начальнику. А если вы желаете сами испытать себя, какъ мастера дѣла, то поспѣшите въ огненную кузницу, гдѣ племя карликовъ, никогда не устающее, дробитъ въ искры металлъ и камень Потребуйте тамъ, пустивъ въ ходъ болтливое многоглаголанье, огня яркаго, сверкающаго, трескучаго огня, какимъ представляетъ его себѣ самое широкое воображеніе. Молніи въ большомъ отдаленіи, съ быстротою взгляда падающія съ недосягаемой высоты звѣзды -- это мои,но видѣть каждую лѣтнюю ночь; но молніи въ густомъ кустарникѣ и звѣзды, съ шипѣніемъ пролетающія по влажной почвѣ -- зрѣлище, не такъ легко встрѣчающееся. И такъ, не особенно муча себя, вы сперва но просите, а потомъ и прикажите.

[Вороны улетаютъ. Все исполняется согласно предписанію].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Погрузить непріятеля въ густую темноту, лишить увѣренности каждый шагъ его, зажечь во всѣхъ концахъ блуждающіе огни, чтобы внезапнымъ освѣщеніемъ ослѣпить его -- все это было бы очаровательно; но намъ нужны еще устрашающіе звуки.
   

ФАУСТЪ.

   Пустые воинскіе доспѣхи, вынесенные изъ арсенальныхъ склеповъ, чувствуютъ себя окрѣпшими на свѣжемъ воздухѣ. Тамъ уже давно трескъ, дребезжанье удивительно фальшивая музыка.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Совершенно вѣрно! Ихъ уже не обуздаешь, воздухъ оглашается шумомъ рыцарскихъ схватокъ, какъ въ милое старое время. Налокотники, также какъ и наколѣнники, въ подражаніе гвельфамъ и гибеллинамъ, быстро возобновляютъ вѣчный споръ. Непоколебимые въ своихъ унаслѣдованныхъ чувствахъ, они оказываются непримиримыми. Далеко и широко разносится шумъ и гамъ. Вѣдь на всѣхъ бѣсовскихъ празднествахъ самую большую долю ужасовъ доставляла партійная ненависть! Несутся въ долину, наполняя ее страхомъ, отвратительно паническіе, пронзительные и рѣзко сатанинскіе звуки!

[Шумная боевая музыка въ оркестрѣ, въ концѣ переходящая въ веселые военные мотивы].

   

Шатеръ Анти-императора.

Тронъ, богатая обстановка.

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ, СТЕРЕГИ-ДОБЫЧ У.

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.

   Мы, стало быть, здѣсь все-таки первые!
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ.

   Ни одинъ воронъ не летитъ такъ быстро, какъ мы.
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.

   О, какая куча сокровищъ навалена тутъ! Съ чего мнѣ начать? На чемъ кончить?
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ.

   Да, вся палатка переполнена. Не знаю, на что наложить руку.
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.

   Коверъ былъ бы мнѣ очень кстати: постель у меня часто совсѣмъ скверная.
   

ХВЛТАЙ-СКОРѢЕ.

   Тутъ виситъ стальная булава; мнѣ давно уже хотѣлось имѣть такую.
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.

   А этотъ красивый плащъ, обшитый золотомъ! Я видѣлъ во снѣ кое-что въ этомъ родѣ,
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ [беретъ булаву].

   Съ этимъ дѣло скоро дѣлается: убьешь человѣка и идешь себѣ дальше... Ты ужъ такъ много стащила, а въ мѣшкѣ все-таки нѣтъ ничего цѣннаго. Оставь этотъ хламъ на своемъ мѣстѣ, унеси вотъ одинъ изъ этихъ сундуковъ. Тутъ предназначенное войску жалованье; его чрево набито золотомъ.
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.

   Убійственно тяжелый вѣсъ! Я не подыму, не донесу.
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ.

   Нагнись живѣе! Да нагнись же, иначе нельзя! Я взвалю это тебѣ на здоровую спину.
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.

   Ой! ой! Пришелъ мой конецъ! Отъ этой тяжести крестецъ сломится!

[Сундукъ падаетъ на землю и раскрывается].

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ.

   Ботъ цѣлая куча чеканнаго золота! Живо подбирай его!
   

СТЕРЕГИ-ДОБЫЧУ.
[усѣвшись на карточки].

   Живо насыплю въ подолъ, сколько войдетъ! Во всякомъ случаѣ, съ меня будетъ достаточно!
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ,

   Ну, довольно! Да поторопись же! [Она встаетъ]. О, горе! Въ передникѣ дыра! Куда ты ни пойдешь, гдѣ ни остановиться -- вездѣ будешь щедро сѣять золото.
   

ДРАБАНТЫ НАШЕГО ИМПЕРАТОРА.

   Вы что распоряжаетесь въ этомъ священномъ мѣстѣ? Чего роетесь въ царской казнѣ?
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ.

   Мы продали свои тѣла и теперь беремъ свою часть добычи. Въ непріятельскихъ палаткахъ такъ обыкновенно дѣлается, а мы съ ней тоже солдаты.
   

ДРАБАНТЪ.

   Это не въ нашихъ правилахъ -- быть солдатомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ грязнымъ воришкой. Кто близокъ къ нашему императору, будь честный солдатъ.
   

ХВАТАЙ-СКОРѢЕ.

   Знаемъ мы эту честность! Ей названіе -- контрибуція. Всѣ вы на одинъ покрой. "Давай!"... вотъ вашъ цеховой лозунгъ. [Стереги-добычу]. Идемъ, и тащи, что набрала. Здѣсь мы не желанные гости. [Уходятъ].
   

ПЕРВЫЙ ДРАБАНТЪ.

   Окажи, отчего ты не хватилъ сейчасъ же по рожѣ этого наглаго бездѣльника?
   

ВТОРОЙ.

   Не знаю, у меня не хватило силы; оба они были такъ похожи на привидѣній!
   

ТРЕТІЙ.

   У меня помутилось въ глазахъ, какіе-то огоньки бѣгали, мѣшали мнѣ видѣть, какъ слѣдуетъ.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

   Я и не знаю, какъ сказать. Цѣлый день было такъ жарко, такъ тяжело дышать, такъ душно! Одни стояли, другіе падали, въ одно и то же время подвигались впередъ ощупью и наносили удары; при каждомъ ударѣ валился противникъ; передъ глазами носилась какая-то дымка, потомъ въ ушахъ началось жужжаніе, и свистъ, и шипѣніе. Такъ продолжалось все время и вотъ мы теперь здѣсь, и сами не знаемъ, какъ это случилось.

[Входятъ императоръ и четыре князя, драбанты удаляются].

ИМПЕРАТОРЪ.

   Какъ бы то ни было -- сраженіе выиграно нами. Бѣжавшій въ разсыпную непріятель разсѣялся по широкой плоскости поля. Здѣсь стоитъ пустой тронъ; драгоцѣнности измѣнника, скрытыя подъ коврами, загромоздили все пространство. Мы, съ подобающею почестью, подъ защитой нашихъ собственныхъ драбантовъ, царственно ожидаемъ пословъ отъ нашихъ народовъ. Со всѣхъ сторонъ приходятъ сюда добрыя вѣсти: государство успокоено, радостно признаетъ наше господство. Если въ нашу войну и вмѣшалось шарлатанство колдуновъ, то въ концѣ концовъ сражались съ врагомъ только мы, и никто больше. Сражающимся вѣдь помогаютъ случайности: то упадетъ съ неба камень, то на непріятеля польетъ кровяной дождь, изъ пещеръ въ скалахъ несутся могучіе чудесные звуки, расширяющіе нашу грудь, стѣсняющіе грудь непріятеля. Побѣжденный палъ и останется вѣчнымъ посмѣшищемъ; побѣдитель, блистая въ своей славѣ, восхваляетъ благосклоннаго къ нему Бога, и нѣтъ надобности ему приказывать, чтобы все вторило ему: "Тебе, Бога, хвалимъ!" милліонами устъ. Но, чтобы довершить прославленіе, я обращаю набожный взглядъ въ мою собственную душу, что до сихъ поръ случалось со мною рѣдко. До поры до времени молодой, беззаботный государь можетъ праздно расточать свои дни; годы научатъ его цѣнить значеніе данной минуты. И поэтому я теперь же, немедля, вступаю въ союзъ съ вами, четырьмя достойнѣйшими, для управленія моимъ домомъ, и дворомъ, И Государствомъ. [Къ первому]. Тебѣ, князь, мы обязаны искуснымъ расположеніемъ войска и затѣмъ, въ главный моментъ, героически смѣлымъ направленіемъ его. Дѣйствуй же и въ мирное время такъ, какъ того потребуютъ обстоятельства. И назначаю тебя верховнымъ маршаломъ и вручаю тебѣ мечъ.
   

ВЕРХОВНЫЙ МАРШАЛЪ.

   Когда твое вѣрное войско, до сихъ поръ занятое внутри государства, упрочитъ твою власть и твой престолъ также на границѣ, тогда да будетъ намъ дозволено, при громадномъ стеченіи народа на празднество, устроитъ для тебя, въ обширныхъ залахъ дворца предковъ, торжественный пиръ. Тамъ, предшествуя тебѣ, понесу я обнаженнымъ этотъ мечъ, обнаженнымъ буду держать его подлѣ тебя, какъ вѣчнаго охранителя самой высшей верховной власти.
   

ИМПЕРАТОРЪ [второму].

   Ты, въ которомъ храбрость соединяется съ деликатностью и любезностью, будь оберъ-камергеромъ! Должность не легкая. Ты начальникъ всего домашняго штата, въ которомъ, благодаря постояннымъ распрямъ, я нахожу дурныхъ слугъ. Твой примѣръ да будетъ отнынѣ высокимъ указаніемъ, какъ быть пріятнымъ государю, двору и всѣмъ.
   

ОБЕРЪ-КАМЕРГЕРЪ.

   Исполненіе великихъ мыслей государя даетъ благую возможность помогать лучшимъ, не вредить даже дурнымъ, быть прямымъ безъ хитрости и спокойнымъ безъ притворства. Если ты, государь, проникъ въ меня своимъ взглядомъ -- мнѣ больше ничего не надо. Дозволено ли будетъ моему воображенію занятая предполагаемымъ празднествомъ? Когда ты будешь шествовать къ столу, я поднесу тебѣ золотую лохань, я буду держать снятые съ пальцевъ твоихъ перстни, чтобы въ эту минуту сладостной нѣги руки твои освѣжились такъ, какъ твой взглядъ радуетъ меня.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Правду сказать, я настроенъ слишкомъ серіозно для того, чтобы думать о празднествахъ, но пусть будетъ такъ! Они тоже содѣйствуютъ благороднымъ начинаніямъ. [Третьему]. Тебя я назначаю оберъ-форшнейдеромъ. Такимъ образомъ тебѣ будутъ подчинены отнынѣ охота, птичій дворъ и ферма. На тебя возлагается постоянный выборъ моихъ любимыхъ блюдъ, сообразно времени года, и тщательное ихъ приготовленіе.
   

ОБЕРЪ-ФОРШНЕЙДЕРЪ.

   Строжайше поститься да будетъ для меня самою пріятною обязанностію.
   

ФАУСТЪ.

   До той минуты, пока не доставитъ тебѣ удовольствія поставленное передъ тобой вкусное блюдо! Кухонная прислуга соединится со мною для того, чтобы сократить разстояніе отъ отдаленныхъ мѣстъ, ускорять наступленіе того или другого времени года. Для тебя не служатъ приманкою тѣ продукты дальнихъ странъ и тѣ новинки, которыми щеголяетъ обѣденный столъ, твой вкусъ требуетъ простого и здороваго.
   

ИМПЕРАТОРЪ [къ четвертому].

   Такъ какъ здѣсь неизбѣжно идетъ рѣчь о пирахъ, то преобразись ты, молодой герой, въ шенка, въ оберъ-шенка! Забиться, чтобъ наши погреба были изобильнѣйшіе снабжены хорошимъ виномъ. Самъ же ты будь умѣренъ и не позволяй соблазну случая увлекать Тебя за предѣлы веселости.
   

ОБЕРЪ-ШЕНКЪ.

   Мой государь, молодые люди, когда имъ оказываютъ довѣріе, обращаются въ зрѣлыхъ мужей прежде, чѣмъ успѣешь оглянуться. И я тоже переношусь мыслью въ предстоящее великое празднество. Императорскій буфетъ я украшу какъ можно лучше роскошными сосудами -- золотыми и серебряными; но дли тебя выберу прежде всего прелестнѣйшій кубокъ -- изъ чистаго венеціанскаго стекла, въ которомъ пріютилась отрада, вино становится на вкусъ крѣпче и никогда не опьяняетъ. Этому чудодѣйственному сокровищу часто довѣряютъ ужъ выше мѣры; но твоя воздержность, о высочайшій, еще болѣе надежное ручательство.
   

И МПЕРАТОРЪ.

   Нее, что я поручилъ вамъ въ этотъ важный часъ, вы съ довѣріемъ услышали изъ устъ, на которыя можно положиться. Слово императора велико и обезпечиваетъ всякій даръ. Но для подтвержденія нужно еще благородное письменное свидѣтельство, нужна подпись. Сдѣлаетъ это въ надлежащей формѣ именно человѣкъ, который какъ разъ въ пору является сюда.

[Входитъ Архіепископь-Архиканцлеръ].

ИМПЕРАТОРЪ.

   Когда сводъ довѣрчиво примкнетъ къ своему ключу, тогда можно поручиться за прочность его на вѣчныя времена. Здѣсь ты видишь четырехъ князей! Мы только-что объяснялась съ ними на счетъ того, чти нужно для устройства и содержанія нашего дома и двора. Теперь же все то, что относится къ общимъ потребностямъ государства, да будетъ, возложено всею своею тяжестью и силою на пятерыхъ. Землями своими они должны блистать ярче всѣхъ остальныхъ; для этого я немедленно расширю предѣлы ихъ владѣній наслѣдіемъ тѣхъ, кто отпалъ отъ насъ. Вамъ, вѣрные мои, присуждаю я многія прекрасныя земли и вмѣстѣ съ тѣмъ -- полное право распространять ихъ еще больше, смотря по представляющимся случаямъ, унаслѣдованіемъ, покупкой и мѣной. Затѣмъ опредѣлительно предоставляется вамъ безпрепятственно пользоваться тѣми юридическими правами, которыя принадлежатъ вамъ, какъ поземельнымъ собственникамъ. Въ качествѣ судей вы будете постановлять окончательные приговоры, апелляція на вашу высшую инстанцію не будетъ допускаема. Сверхъ того, вамъ принадлежатъ отнынѣ подати, пошлины и налоги, ленныя привилегіи и право имѣть почетную свиту, таможенные сборы, горныя, соляныя и монетныя регаліи. Ибо для того, чтобы доказать вамъ мою признательность во всей ея полнотѣ, я возвысилъ васъ до непосредственной близости съ нашею императорскою особой.
   

АРХІЕПИСКОПЪ.

   Во имя всѣхъ приносится тебѣ глубочайшая благодарность; ты дѣлаешь насъ сильными и крѣпкими и укрѣпляешь твое могущество.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Васъ пятерыхъ я хочу надѣлить еще болѣе высокими почестями. Покамѣстъ, я еще живу для моего государства и очень желаю жить; но цѣпь высокихъ предковъ моихъ заставляетъ мой задумчивый взглядъ обращаться отъ кипучей дѣятельности къ тому, что грозитъ впереди. Въ свое время разстанусь и я съ моими дорогими. Тогда пусть будетъ вашимъ долгомъ назначить мнѣ наслѣдника; короновавъ его, вознесите высоко на священный алтарь, и да окончится тогда мирно то, что въ настоящее время было такъ бурно.
   

АРХІЕПИСКОПЪ [какъ канцлеръ].

   Съ гордостью въ глубинѣ души, со смиреніемъ въ движеніяхъ стоятъ, преклонясь предъ тобой, князья, первые на землѣ. Доколѣ вѣрная кровь будетъ наполнять наши жилы, мы -- тѣло, легко приводимое въ движеніе твоею волею.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   И такимъ образомъ, въ заключеніе, да будетъ все, до сихъ поръ нами постановленное, подтверждено на всѣ грядущія времена подписью и печатью. Владѣть вашею собственностью вы можете вполнѣ свободно, съ условіемъ, однако, что она будетъ нераздѣлима. Какъ бы ни увеличили вы то, что теперь получили отъ насъ, старшему сыну все должно достаться въ такомъ же объемѣ.
   

АРХІЕПИСКОПЪ [какъ канцлеръ].

   Съ радостію довѣрю я сейчасъ же пергаменту, на благо государства и наше, это важнѣйшее постановленіе; перепиской начисто и приложеніемъ печати займется канцелярія, священной подписью скрѣпишь ты, государь.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   А теперь я отпускаю васъ, чтобы каждый могъ, сосредоточившись, поразмыслить объ этомъ великомъ днѣ.

[Свѣтскіе князья удаляются].

АРХІЕПИСКОПЪ [остается и говоритъ съ паѳосомъ].

   Канцлеръ удалился, епископъ остался, необходимость серіознаго предостереженія влечетъ его къ твоему слуху. Его отеческое сердце боится за тебя.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Чего можешь ты бояться въ этотъ радостный часъ? Говори.
   

АРХІЕПИСКОПЪ.

   Съ какою горькою скорбію нахожу я въ этотъ часъ твою высокосвященную главу въ союзѣ съ Сатаной! Правда, ты, повидимому, прочно утвердился на престолѣ, но увы! въ поруганіе Господа Бога, отца-папы! Какъ только папа узнаетъ объ этомъ, онъ немедленно покараетъ тебя, священною молніею отлученія онъ уничтожитъ твое грѣховное царство. Ибо не забылъ онъ еще, какъ ты въ торжественнѣйшій день своего коронованія избавилъ отъ смерти колдуна. Первый лучъ милости изъ твоей діадемы упалъ, къ вреду христіанства, на проклятую голову. Бей же себя въ грудь и изъ преступно добытаго счастія отдай умѣренную лепту святынѣ. Тому широкому протяженію холмовъ, гдѣ стоялъ твой шатеръ, гдѣ злые духи соединились для твоей защиты, гдѣ ты охотно преклонилъ слухъ къ рѣчамъ князя лжи -- дай, вернувшись къ благочестію, священное назначеніе. И къ нимъ прибавь гору и густой лѣсъ на всемъ ихъ пространствѣ, возвышенія, покрывающіяся зеленью для постоянныхъ пастбищъ, обильныя рыбой прозрачныя озера, ручьи безъ числа, быстрыми извивами низвергающіеся въ долину; наконецъ, и самую долину съ ея лугами, полянами, оврагами. Этимъ выскажется твое раскаяніе, а ты обрѣтешь милость и спасеніе.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Такъ глубоко испуганъ я моимъ тяжелымъ грѣхомъ, что предоставляю тебѣ самому, по своему усмотрѣнію, опредѣлить границы.
   

АРХІЕПИСКОПЪ.

   Во-первыхъ -- оскверненное мѣсто, на которомъ совершился такой грѣхъ, должно быть немедленно посвящено на служеніе Высочайшему! Быстро воздвигаются въ моемъ воображеніи мощныя стѣны, взоръ утренняго солнца освѣщаетъ уже хоры, въ формѣ креста все болѣе и болѣе расширяется строющееся зданіе, среднее пространство увеличивается въ длину и вышину на радость вѣрующихъ; съ пламеннымъ рвеніемъ текутъ они волною въ величественный порталъ; вотъ пронесся по горамъ и долинамъ первый призывный звукъ колокола, летятъ эти звуки съ высокихъ, устремляющихся къ небу башенъ, идетъ кающійся для вступленія въ новосозданную жизнь, и въ высокій день освященія -- да наступитъ онъ скорѣе!-- твое присутствіе будетъ лучшимъ украшеніемъ праздника!
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Да возвѣстить столь великое дѣло о набожномъ желаніи моемъ воздавать хвалу Господу Богу и да искупитъ оно грѣхи мои! Довольно! Я чувствую уже, какъ возвышается духъ мой!
   

АРХІЕПИСКОПЪ.

   Въ качествѣ канцлера я прошу теперь уполномочія исполнить всѣ формальности.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Поднеси мнѣ формальный документъ о закрѣпленіи всего этого за церковью, и я съ радостью подпишу его.
   

АРХІЕПИСКОПЪ
[откланивается, но передъ уходомъ возвращается ].

   Сверхъ всего сказаннаго ты отдаешь на вѣчныя времена возникающему храму всѣ мѣстные доходы; десятинныя подати, пошлины, налоги. Много средствъ нужно для того, чтобы содержать это дѣло въ достойномъ видѣ, и большихъ расходовъ требуетъ тщательное управленіе. Даже для быстрой постройки на такомъ пустынномъ мѣстѣ ты выдашь намъ нѣсколько золота изъ твоей военной добычи. Понадобится также -- не могу умолчать объ этомъ -- привозить издалека дерево, и известку, и шиферъ, и тому подобный матеріалъ. Возить будетъ народъ, призываемый къ тому съ проповѣднической каѳедры; церковь благословляетъ того, кто служить ей своими трудами.
   

ИМПЕРАТОРЪ.

   Великъ и тяжелъ грѣхъ, которымъ я обременилъ себя! Жестоко пострадалъ я изъ-за этихъ скверныхъ колдуновъ!
   

АРХІЕПИСКОПЪ
[снова возвращаясь съ глубокимъ поклономъ].

   Прости, государь! Этому крайне безбожному человѣку ты отдалъ во владѣніе береговое пространство государства; но его постигнетъ отлученіе, если ты въ раскаяніи своемъ не отдашь и тамъ святой церкви десятинныя подати, пошлины и всѣ доходы.
   

ИМПЕРАТОРЪ [съ досадой].

   Эта земля еще не существуетъ, она пока вся въ морѣ.
   

АРХІЕПИСКОПЪ.

   У кого есть право и терпѣніе, тотъ дождется рано или поздно своего. Для насъ нужно только, чтобы въ силѣ оставалось ваше слово!
   

ИМПЕРАТОРЪ [одинъ].

   При такихъ порядкахъ мнѣ, пожалуй, пришлось бы въ концѣ концовъ сдѣлалъ дарственную запись на все государство!


ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Открытая мѣстность.

ПУТНИКЪ.

   Да, это онѣ, темныя липы, во всей силѣ ихъ старости, и мнѣ суждено снова увидѣть ихъ, послѣ столь долгихъ странствій! Да, это то же самое старое мѣсто, это та же хижина, которая пріютила меня, когда бурною волной я былъ выброшенъ на этотъ песчаный берегъ. Хотѣлось бы мнѣ благословить моихъ хозяевъ, славную, всегда готовую помочь чету, которая уже и въ ту пору была слишкомъ стара для того, чтобъ я могъ встрѣтить ее сегодня. Ахъ, набожные это были люди!.. Постучаться мнѣ къ нимъ? Позвать?.. Привѣтъ вамъ, если вы, гостепріимные, и теперь еще наслаждаетесь счастіемъ дѣлать добро!
   

БАВКИДА [очень древняя старушка].

   Милый гость! Тише, тише! Не помѣшай спать моему мужу. Долгій сонъ даетъ старику силу работать въ часы его короткаго бдѣнія.
   

ПУТНИКЪ.

   Скажи, матушка, ты ли именно та самая, которая можетъ принять мою благодарность за то, что сдѣлано нѣкогда тобою и твоимъ мужемъ для жизни юноши? Ты ли та Бавкида, чьи заботы освѣжили полумертвыя уста? [Мужъ выходить изъ комнатъ]. Ты ли это, Филемонъ, чья мощная рука вырвала у волнъ мои сокровища? Живому огню вашего маяка, серебристымъ звукамъ вашего колокольчика было дано благополучно окончить то страшное приключеніе... А теперь дайте мнѣ подвинуться впередъ, посмотрѣть на безграничное море, дайте мнѣ упасть на колѣни, дайте мнѣ помолиться! Дыханіе сперлось у меня въ груди... [Идетъ впередъ по берегу].
   

ФИЛЕМОНЪ [Бавкидѣ].

   Поспѣши накрыть на столъ, тамъ, гдѣ въ садикѣ много веселыхъ цвѣтовъ. А онъ пусть себѣ побѣгаетъ, пусть съ испугомъ подивится, потому что онъ вѣдь не повѣритъ своимъ глазамъ. [Слѣдуетъ за нимъ и потомъ останавливается подлѣ него]. Это море, такъ злобно поступившее съ вами, нагонявшее на васъ одну за другой дико пѣнящіяся волны, теперь, какъ видите, обращено въ садъ; передъ вами райская картина. Я, старикъ, не могъ уже работать, не былъ готовъ, какъ въ былое время, оказывать помощь, и по мѣрѣ того, какъ уходили мои силы, уплывала все дальше и дальше вода. Смѣлые слуги мудрыхъ господъ копали канавы, строили плотины, ограничивали права моря, чтобы дѣлаться здѣсь властителями вмѣсто его. Смотри на тянущіеся другъ за другомъ зеленые луга, пастбища, сады, деревни и лѣсъ. Смотри и наслаждайся, потому что солнце скоро зайдетъ... Но вотъ вдали скользятъ паруса; они ищутъ на ночь вѣрной пристани -- птицы вѣдь знаютъ свое гнѣздо!-- потому что въ томъ мѣстѣ теперь гавань. И такимъ образомъ только въ отдаленіи видишь ты голубую кайму моря, а вправо и влѣво разстилается во всю ширину густонаселенное людьми пространство.
   

Въ садикѣ.

За столомъ Всѣ трое.

БАВКИДА [гостю].

   Ты все молчишь? И ни одного куска не подносишь къ проголодавшемуся рту?
   

ФИЛЕМОНЪ.

   Да ему хотѣлось бы узнать о здѣшнихъ чудесахъ. Ты такъ любишь говорилъ, разскажи ему.
   

БАВКИДА.

   Охотно! Да, дѣйствительно чудо совершилось! Оно и до сихъ не оставляетъ меня въ покоѣ, потому что произошло это все совсѣмъ не такъ, какъ слѣдовало бы похорошему.
   

ФИЛЕМОНЪ.

   Что жъ, развѣ императоръ согрѣшилъ, отдавъ ему во владѣніе берегъ? Развѣ герольдъ не провозгласилъ это. проходи здѣсь, съ трубными звуками? Первое поселеніе было сдѣлано недалеко отъ нашихъ дюнъ палатки, хижины... Но скоро воздвигнулся среди зелени дворецъ.
   

БАВКИДА.

   Днемъ слуги шумно работали, безпрерывно работали заступомъ и лопатою, но безъ пользы; зато тамъ, гдѣ ночью бѣгали огоньки, на слѣдующее утро уже стояла плотина. Человѣческія жертвы истекали кровью, по ночамъ раздавались вопли мученій, къ морю текли потоки огня, а утромъ на этомъ мѣстѣ былъ уже каналъ. Этотъ человѣкъ безбожникъ; онъ зарится на нашу хижину, нашу рощу; и такой онъ кичливый сосѣдъ у насъ, что по неволѣ становишься подданнымъ ему.
   

ФИЛЕМОНЪ.

   Но вѣдь онъ намъ предложилъ прекрасный участокъ на этой новой землѣ!
   

БАВКИДА.

   Не вѣрь морскому дну, держись своего жилища на высотѣ.
   

ФИЛЕМОНЪ.

   Пойдемъ въ часовню любоваться послѣднимъ взглядомъ солнца! Будемъ звонить въ колоколъ, преклонять колѣни, молиться и предавать себя волѣ стараго Бога.
   

Дворецъ.

Обширный и разукрашенный садъ; большой, прямо идущій каналъ. Фаустъ, глубокій старикъ, ходитъ въ задумчивости.

ЛИНКЕЙ
[башенный стражъ, говоритъ въ рупоръ].

   Солнце заходитъ, послѣдніе корабли рѣзво вбѣгаютъ въ гавань; большое судно подплываетъ и скоро будетъ здѣсь въ каналѣ. Пестрые флаги весело развеваются, вытянувшіяся мачты стоятъ готовыя для работы. Боцманъ въ твоихъ радостяхъ нашелъ свою высокую отраду, счастіе привѣтствуетъ тебя въ эту прекраснѣйшую минуту.

[На дюнѣ раздаются звуки маленькаго колокола].

ФАУСТЪ [вспыльчиво].

   Проклятый звонъ! Постыдно ранятъ онъ меня, какъ коварный выстрѣлъ; впереди меня мое царство безконечно, сзади дразнитъ меня чувство досады, напоминаетъ мнѣ завистливыми звуками, что мои громадныя владѣнія не безусловно мои. Липовая роща, темный домикъ, полуразвалившаяся часовня -- принадлежатъ не мнѣ! И когда мнѣ хочется пойти отдохнуть въ этихъ мѣстахъ, чужая древесная тѣнь наводитъ на меня ужасъ. Это спица въ моихъ глазахъ, спица въ моихъ подошвахъ. О, какъ бы я желалъ быть далеко отсюда!
   

ЛИНКЕЙ [какъ выше].

   Какъ весело плыветъ пестро разукрашенное судно, гонимое свѣжимъ вечернимъ вѣтромъ! Какъ нагружено оно въ своемъ быстромъ бѣгѣ ящиками, сундуками, мѣшками!

[Великолѣпная лодка, богато нагруженная произведеніями чужихъ странъ. МЕФИСТОФЕЛЬ И ТРИ БОГАТЫРЯ].

ХОРЪ.

   Вотъ и мы пристали, вотъ мы ужъ здѣсь! Всего лучшаго хозяину, нашему патрону!

[Выходять изъ лодки, привезенный грузъ сносятся на берегъ].

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Славно поработали мы и будемъ очень довольны, если патронъ похвалитъ насъ. Вышли мы въ море всего съ двумя кораблями, а вотъ вошли въ гавань съ двадцатью. Какія великія дѣла мы совершили -- это видно по нашему грузу. Открытое море даетъ свободу духу, ни у кого нѣтъ и рѣчи о разсудительной осторожности. Тутъ даетъ удачу только быстрая ловля; поймалъ рыбу, поймалъ корабль, и когда въ рукахъ три штуки, попадетъ на крючекъ и четвертая, и плохо придется пятой. У кого сила, у того и право. Спрашиваютъ, что? а не какъ? Я отказался бы отъ всякаго мореплаванія, если бы война, торговля и пиратство не были тріедины, нераздѣльны.
   

ТРИ БОГАТЫРЯ.

   Ни спасибо, ни привѣта! Ни привѣта, ни спасибо! Точно мы привезли хозяину вонючую дрянь! На лицѣ у него отвращеніе; истинно царская добыча ему не нравится.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Не ждите еще какой-нибудь награды. Вѣдь вы свою часть уже получили.
   

БОГАТЫРИ.

   Это намъ такъ, ни за что, ни про что; мы всѣ требуемъ себѣ за работу по равной части.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Сперва разставьте тамъ вверху по всѣмъ заламъ привезенныя драгоцѣнности. И когда онъ сдѣлаетъ осмотръ этимъ богатствамъ, когда произведетъ болѣе точную оцѣнку, то навѣрно не будетъ скаредничать и начнетъ задавать флоту праздникъ за праздникомъ. Пестрыя птицы будутъ здѣсь завтра; о нихъ я позабочусь какъ можно лучше. [Грузъ уносятъ. Къ Фаусту]. Съ наморщеннымъ лбомъ, съ мрачнымъ взглядомъ смотришь ты на свое величественное счастіе. Твоя высокая мудрость увѣнчана, берегъ примирился съ моремъ, море охотно принимаетъ съ берега корабли, чтобы пускать ихъ въ быстрый путь. Ты можешь сказать себѣ, что простертая изъ этого дворца рука твоя объемлетъ весь міръ. Началась работа съ этого мѣста; здѣсь былъ построенъ первый досчатый домъ, маленькій ровъ былъ выкопанъ тамъ, гдѣ теперь весла усердно разбрасываютъ брызги. Твоя высокая мысль, прилежный трудъ твоихъ слугъ получили въ награду себѣ море и землю. Здѣсь...
   

ФАУСТЪ.

   Проклятое здѣсь! Оно именно лежитъ на мнѣ досаднымъ бременемъ. Тебѣ многоопытному долженъ я сказать это; въ сердце мнѣ наносится уколъ за уколомъ, выносить долѣе для меня невозможно! Мнѣ и говорить объ этомъ стыдно. Живущіе тамъ наверху старики должны быть удалены; ихъ липы я желаю сдѣлать мѣстомъ своего отдохновенія; тѣ немногія деревья, которыя не моя собственность, портятъ мнѣ обладаніе міромъ. Тамъ, чтобъ имѣть возможность смотрѣть широко вокругъ, я хотѣлъ бы возвести постройку изъ нагроможденныхъ вѣтвей, открыть взору далекіе горизонты, созерцать все то, что мною сдѣлано, окидывать однимъ взглядомъ образцовое произведеніе человѣческаго духа, своею разумною дѣятельностью доставившаго народамъ возможность селиться на обширныхъ пространствахъ.
   Жесточайшая мука для насъ -- въ богатствѣ чувствовать, чего не достаетъ намъ. Звонъ маленькаго колокола, запахъ липъ обдаютъ меня ощущеніемъ церкви и могилы. Рѣшеніе, принимаемое волею всемогущаго человѣка, разбивается на этомъ пескѣ! Какъ освободиться мнѣ отъ этого душевнаго настроенія! Раздается звонъ маленькаго колокола -- и я прихожу въ бѣшенство.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Натурально, что такая капитальная непріятность должна отравлять тебѣ жизнь. Кто станетъ отрицать это? Каждому благородному уху противенъ этотъ звонъ. И проклятое бимъ-бомъ-бумъ, заволакивающее туманомъ чистое вечернее небо, вмѣшивается во всѣ событія жизни, отъ перваго купанья до погребенья, точно между бимъ и бамъ жизнь была не что иное, какъ пустой сонъ.
   

ФАУСТЪ.

   Сопротивленіе, упорство портитъ обладаніе самыми роскошными богатствами, и на злую, жестокую муку себѣ въ концѣ концовъ по неволѣ устаешь быть справедливымъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Да изъ-за чего же тебѣ здѣсь стѣсняться? Вѣдь ты давно уже занялся колонизаціей.
   

ФАУСТЪ.

   Ну, такъ ступайте и уберите ихъ! Ты вѣдь знаешь то прекрасное имѣньице, которое я выбралъ для стариковъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   И унесутъ ихъ, и опять спустятъ на землю, и прежде, чѣмъ они успѣютъ оглянуться, будутъ уже водворены на мѣстѣ. Послѣ испытаннаго насилья, ихъ умиротворитъ красота новаго жилища. [Издаетъ пронзительный свистъ; входить Трое]. Идите исполнять приказаніе господина, а завтра онъ даетъ своему флоту празднество.
   

ТРОЕ.

   Старый господинъ принялъ насъ дурно, на роскошное празднество мы имѣемъ право.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [ad Spectatorea].

   И здѣсь дѣлается то, что давно уже дѣлалось: виноградникъ Навуѳая вещь не новая.

[Кн. Царствъ I, 21].

   

Глубокая Ночь.

ЛИНКЕЙ [на башнѣ, поетъ]:

   Рожденный для того, чтобы видѣть, поставленный здѣсь для того, чтобъ наблюдать, присягнувшій служить на башнѣ, я смотрю на свѣтъ съ удовольствіемъ. Я устремляю взоръ въ даль, я вижу, что дѣлается вблизи, луну и звѣзды, лѣсъ и дикую козу. Такъ во всемъ вижу я вѣчную красоту, и какъ нравится мнѣ она, такъ нравлюсь я и самъ себѣ. Что бы ни приходилось когда-либо видѣть вамъ, счастливые глаза мои, все было такъ прекрасно! [Пауза]. Однако, не для того только, чтобы доставить себѣ удовольствіе, поставленъ я такъ высоко! Какіе зловѣщіе ужасы грозятъ мнѣ изъ этого міра темноты? Брызжущее искрами пламя пробиваетъ двойную ночь липъ; все сильнѣе и сильнѣе бушуетъ пожаръ, раздуваемый сквознымъ вѣтромъ. Ахъ, это горитъ стоявшая въ чащѣ, обросшая влажнымъ мхомъ избушка! Необходима быстрая помощь, но нѣтъ никакого спасенія! Ахъ, бѣдные старики, всегда такъ боявшіеся огня и теперь сдѣлавшіеся добычею пожара! Какое страшное происшествіе! Пламя пылаетъ, докрасна раскалились мшистыя стѣны; удалось бы только этимъ добрымъ людямъ спастись изъ дико разгорѣвшагося ада! Огненными языками подымаются яркія молніи между листьями, между вѣтвями; сухіе сучья быстро вспыхиваютъ и, охваченные пламенемъ, валятся на землю. Вотъ что суждено было увидѣть моимъ глазамъ! Зачѣмъ родился я такимъ дальнозоркимъ! Часовенка обрушилась подъ бременемъ упавшихъ на нее вѣтвей; водъ уже охвачены острыми змѣеобразными огнями верхушки деревьевъ; до корней пылаютъ дуплистые пни, багровые въ охватившемъ ихъ заревѣ... [Длинная пауза. Опять поетъ]. Все то, что взоръ здѣсь услаждало, съ прошедшими надъ нимъ столѣтіями пропало!
   

ФАУСТЪ
[на обращенномъ къ дюнамъ балконѣ].

   Что за плаксивое пѣніе доносится сверху? Посылать сюда слова, звуки слишкомъ поздно. Это сокрушается мой башенный сторожъ; меня, въ глубинѣ души, тоже сердитъ несдержанный терпѣніемъ поступокъ. Но пусть уничтожена липовая роща, превращенная теперь въ мрачную кучу полу обуглившихся пней -- за то скоро воздвигнется башня, съ которой откроется видъ въ безконечную даль. Оттуда буду я видѣть также новое жилище, пріютившее въ себѣ старую чету, которая, въ сознаніи оказанной имъ великодушной милости, будетъ тамъ радостно наслаждаться своими послѣдними днями.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ И ТРОЕ [внизу].

   Вотъ и мы прискакали полною рысью! Простите! Дѣло не обошлось вполнѣ благополучно. Мы стучали, мы колотили въ двери -- намъ все не открывали. Стали мы сильнѣй трясти, сильнѣй стучать -- гнилая дверь повалилась на землю. Но сколько мы ни кричали во все горло, сколько ни посылали тяжелыхъ угрозъ, они, какъ обыкновенно бываетъ въ такихъ случаяхъ, не слышали, не хотѣли слышать. Мы же не медлили, мы быстро избавили тебя отъ нихъ. Чета мучилась недолго; отъ страха они оба упали бездыханные. Какого-то чужого, который спрятался тамъ и хотѣлъ драться съ нами, мы уложили на мѣстѣ; а пока шла короткая и отчаянная борьба, солома, вокругъ которой были разсыпаны уголья, загорѣлась. И въ эту минуту все свободно пылаетъ, какъ костеръ для троихъ.
   

ФАУСТЪ.

   Да вы были глухи, что ли, къ моимъ словамъ? Я хотѣлъ обмѣна, отнюдь не желалъ грабежа. Безсмысленному дикому поступку мое проклятіе! Можете раздѣлить его между собой!
   

ХОРЪ.

   Старое слово, старое слово опять раздается; силѣ повинуйся по доброй волѣ! А коли ты смѣлъ и рѣшаешься выдержать натискъ -- то рискуй своимъ домомъ, и дворомъ и -- самимъ собой. [Уходить].
   

ФАУСТЪ [на балконѣ],

   Звѣзды накидываютъ покровъ на свои свѣтлые лучи; огонь гаснетъ и горитъ слабо; трепетный вѣтерокъ шевелитъ его и доноситъ сюда дымъ и чадъ. Поспѣшно было приказано, слишкомъ поспѣшно исполнено!.. Кто это, какъ тѣни, подвигается ко мнѣ?
   

Полночь.

Выходятъ Четыре сѣдыя женщины.

ПЕРВАЯ.

   Мое имя Недостатокъ.
   

ВТОРАЯ.

   Мое имя -- Долгъ.
   

ТРЕТЬЯ.

   Мое имя -- Забота.
   

ЧЕТВЕРТАЯ.

   Мое имя -- Нужда.
   

ТРИ ИЗЪ НИХЪ.

   Дверь заперта, мы не можемъ войти туда; тамъ живетъ богачъ, намъ не пробраться къ нему.
   

НЕДОСТАТОКЪ.

   Тамъ я становлюсь тѣнью.
   

ДОЛГЪ.

   Тамъ я превращаюсь въ ничто.
   

НУЖДА.

   Тамъ избалованный отвращаетъ отъ меня лицо.
   

ЗАБОТА.

   Вы, сестры, не можете и не имѣете права входить туда; Забота же проберется сквозь замочную скважину.

[Исчезаетъ].

НЕДОСТАТОКЪ.

   Уходите отсюда, сѣдыя сестры.
   

ДОЛГЪ.

   Я присоединюсь къ тебѣ, буду идти съ тобой рядомъ.
   

НУЖДА.

   По пятамъ за вами будетъ слѣдовать Нужда.
   

ВСѢ ТРИ.

   Плывутъ тучи, исчезаютъ звѣзды! Оттуда, оттуда, издалека, издалека идетъ сюда онъ, братъ нашъ, идетъ онъ... Смерть!
   

ФАУСТЪ [во дворцѣ].

   Четырехъ видѣлъ я пришедшими, и только три уходятъ. Смыслъ ихъ словъ не могъ я понять; послышалось мнѣ что-то похожее на "бѣда", и за этимъ послѣдовала мрачная риѳма -- смерть. Глухо, точно голосъ привидѣній, звучали эти рѣчи... До сихъ поръ еще я не завоевалъ себѣ свободной дѣятельности! О, если бъ могъ я удалить съ моей дороги магію, забыть навсегда колдовскія заклинанія! Если бы могъ я, наконецъ, природа, стоятъ передъ тобою только какъ человѣкъ! Тогда стоило бы труда быть человѣкомъ!
   Человѣкомъ и былъ я когда-то. прежде, чѣмъ началъ чего-то искать во мракѣ, преступными словами проклинать себя и міръ. Теперь воздухъ такъ полонъ этими волшебными чарами, что ипкто не знаетъ, какъ избавиться отъ нихъ. Если порою и улыбнется намъ свѣтло и разумно день, то ночь опутаетъ насъ паутиною сновидѣній. Весело возвращаемся мы съ цвѣтущей поляны -- но закаркала птица; что означаетъ ея карканье? Бѣду! Съ утра до вечера держитъ насъ въ своихъ сѣтяхъ суевѣріе; оно стоить передъ нами, идетъ за нами слѣдомъ, предостерегаетъ насъ; и, охваченные страхомъ, стоимъ мы одиноки... Дверь скрипнула, но никто не входить. [Тревожно]. Есть здѣсь кто-нибудь?
   

ЗАБОТА.

   Вопросъ вызываетъ отвѣть: да!
   

ФАУСТЪ.

   А кто же ты?
   

ЗАБОТА.

   Я здѣсь -- и этого довольно.
   

ФАУСТЪ.

   Удались!
   

ЗАБОТА.

   Я на своемъ мѣстѣ.
   

ФАУСТЪ.
[сперва гнѣвно, потомъ сдержавъ себя].

   Такъ имѣй въ виду, что я не хочу слышать никакихъ колдовскихъ словъ.
   

ЗАБОТА.

   Если отказывается слушать меня ухо, то я проникаю шумно и грозно въ сердце. Въ разнообразныхъ видахъ дѣйствую я своею злобной силой. На сушѣ, на водѣ я вѣчно тревожащій спутникъ, котораго постоянно находятъ подлѣ себя и никогда не ищутъ, которому столько же льстятъ, сколько посылаютъ проклятья. Неужели ты никогда не зналъ Заботы?


ФАУСТЪ.

   По міру я только пробѣгалъ, схватывая за волосы каждое свое желаніе, давая проходить мимо тому, что не удовлетворяло меня, не удерживая того, что ускользало изъ моихъ рукъ. Я только желалъ и только исполнялъ желаемое, и затѣмъ снова желалъ -- и такимъ образомъ властно и бурно гналъ впередъ свою жизнь; сперва широко и могущественно неслась она, теперь идетъ мудро, идетъ осторожно. Земной круговоротъ достаточно извѣстенъ мнѣ; а видѣть то, что за предѣлами его, не дано намъ. Безумецъ тотъ, кто. щурясь, обращаетъ туда взоры свои; кто мнитъ, что за облаками найдетъ подобныхъ себѣ. Стой онъ твердо на землѣ и оглядывайся вокругъ! Для сильнаго и крѣпкаго этотъ міръ не остается нѣмымъ. Какая надобность ему уноситься въ вѣчность? Что онъ познаётъ, то дается ему въ руки. Вотъ такъ долженъ онъ совершать свой земной путь, идти своей дорогой, не обращая вниманія на смущающихъ его привидѣній; въ своемъ стремленіи впередъ пусть обрѣтаетъ онъ муку и счастіе -- онъ, ни на одну минуту не находящій себѣ удовлетворенія.
   

ЗАБОТА.

   Разъ, что я кѣмъ-нибудь завладѣла безполезнымъ для него становится весь міръ. Вѣчный мракъ окутываетъ его; солнце не восходитъ и не заходить; при полной ясности внѣшнихъ чувствъ, внутри темнота, и не умѣетъ онъ завладѣть ни однимъ изъ сокровищъ; счастіе и несчастіе дѣлаются прихотью; среди изобилія онъ голодаетъ; блаженство ли, мученіе ли -- онъ все откладываетъ на слѣдующій день: только къ будущему обращены его мысли -- и, живя такимъ образомъ, никогда не достигаетъ онъ цѣли.
   

ФАУСТЪ.

   Замолчи! Такими рѣчами тебѣ не поймать меня! Не хочу слышать подобную безсмыслицу. Уходи! Эти дрянныя причитанія могутъ сбить съ толку даже самаго умнаго.
   

ЗАБОТА.

   Идти ему впередъ? Вернуться назадъ? Всякая рѣшимость отнята у него. На серединѣ проложенной дороги онъ двигается шаткими полу-шагами, ощупью. Все глубже и глубже теряется онъ, въ болѣе и болѣе превратномъ свѣтѣ видитъ всѣ вещи, тяжело обременяетъ себя и другихъ; дыша, задыхается; не бездыханный и безжизненный; не отчаивающійся и не покорный судьбѣ. И это неудержимое перебрасываніе изъ стороны въ сторону, болѣзненное бездѣйствіе, отвращеніе къ тому, что должно дѣлать, то освобожденіе, то порабощеніе, полусонъ и мучительное пробужденіе -- приковываютъ его къ своему мѣсту и готовятъ для ада.
   

ФАУСТЪ.

   Проклятыя привидѣнія! Вотъ какъ поступаете вы тысячи разъ съ человѣческимъ родомъ! Даже простые, обычные дни вы превращаете въ гнусное сплетете сѣтью опутанныхъ мукъ. Отъ демоновъ, знаю я, освобождаться трудно; тѣхъ крѣпкихъ узъ, чти связываютъ насъ съ міромъ духовъ, не порвешь; но твою могущественно подкрадывающуся власть, о Забота, я не признаю!
   

ЗАБОТА.

   Испытай же ее въ ту минуту, когда я спѣшу съ проклятіемъ отвернуться отъ тебя! Люди слѣпы всю свою жизнь; ты, Фаустъ, стань слѣпымъ Въ концѣ ея! [Дуетъ на него].
   

ФАУСТЪ [ослѣпнувъ].

   Ночь, повидимому, все глубже и глубже спускается на меня, но внутри блеститъ яркій свѣтъ. Что я задумалъ -- спѣшу исполнить; вѣсъ и значеніе имѣетъ только слово господина. Вставайте съ постели, слуги мои! Сюда -- всѣ! Пусть счастливо осуществится мой смѣлый замыселъ! Беритесь за орудія, пустите въ ходъ заступы и лопаты. Намѣченная работа должна немедленно двинуться впередъ. Строгій порядокъ, неутомимое прилежаніе получаютъ прекраснѣйшую награду. Для того, чтобы совершилось величайшее дѣло, достаточенъ одинъ духъ на тысячу рукъ.
   

Большой дворъ передъ дворцомъ.

Факелы. Мефистофель въ качествѣ смотрителя за работами.

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Идите, идите! Сюда, сюда, вы, трясущіеся Лемуры, кое-какъ сшитыя изъ связокъ, жилъ, когтей полу-существа!
   

ЛЕМУРЫ [хоромъ].

   Мы немедленно къ твоимъ услугамъ, и, сколько намъ удалось понять, дѣло идетъ о большомъ пространствѣ земли, которое должно перейти въ нашу собственность.
   Заостренные колья уже готовы, готова и длинная цѣпь для измѣренія! А почему позвали насъ, это мы забыли.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Тутъ по нужно никакихъ искусственныхъ приспособленій; работайте вашими собственными средствами! Самый длинный изъ васъ пусть протянется на землѣ во весь свой ростъ, вы, остальные, выполите вокругъ него траву, какъ это дѣлалось для нашихъ предковъ, и выройте продолговатый четыреугольникъ. Изъ дворца въ тѣсный домъ -- вотъ чѣмъ глупо оканчивается все!
   

ЛЕМУРЫ
[копая съ насмѣшливыми ужимками].

   Когда я былъ молодъ, и жилъ, и любилъ, мнѣ сдается -- такъ сладко мнѣ было; чуть услышу гдѣ звуки веселья -- туда мчатъ сейчасъ же меня мои ноги.
   А теперь вотъ коварная старость меня костылями своими пришибла; я споткнулся -- и въ двери могилы попалъ; кто жъ велѣлъ имъ открытыми былъ въ ту минуту?
   

ФАУСТЪ
[выходя изъ дворца, ощупью найдя дверь].

   Какъ радуетъ меня стукъ лопать! Это трудится толпа, которая исполняетъ заданную мной работу, примиряетъ землю съ самой собою, волнамъ ставитъ предѣлы, море сдерживаетъ прочными оковами.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [въ сторону].

   Своими плотинами, своими укрѣпленіями ты трудишься вѣдь только для насъ, потому что этимъ приготовляешь большое пиршество водяному чорту Нептуну. Стихіи въ заговорѣ съ нами, и дѣло окончится уничтоженіемъ.
   

ФАУСТЪ.

   Смотритель!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Здѣсь!
   

ФАУСТЪ.

   Добывай рабочихъ сколько можно больше, цѣлыми толпами! Подбадривай ихъ и доставленіемъ удовольствій, и строгостью! Плати, соблазняй, настаивай! Каждый день хочу я получать свѣдѣніе, на сколько вытянулся въ длину копаемый ровъ.
   

Мефистофель [въ полголоса].

   Толкуютъ, какъ я слышалъ, не о рвѣ, а о могилѣ.
   

ФАУСТЪ.

   Вдоль горы тянется болото, заражающее все, уже добытое мною: уничтоженіе гнилой трясины было бы послѣднимъ, высшимъ пріобрѣтеніемъ. Я открываю пространство для многихъ милліоновъ, чтобы они могли жить тамъ -- если не въ полной безопасности, то въ свободной дѣятельности. Зелены, плодоносны поля; людямъ и стадамъ приволье на ихъ новой землѣ, и быстро разселились они вдоль могущественныхъ холмовъ, воздвигнутыхъ смѣлымъ и трудолюбивымъ народомъ; внутри страны -- рай; а извнѣ пусть бѣшено доносятся волны до самаго края! Если же ей приходитъ охота насильственно прорвать преграду, всѣ спѣшатъ общими усиліями задѣлать отверстіе. Да, этой мысли вполнѣ предался я, она -- послѣднее слово мудрости. Свободы и жизни достоенъ только тотъ, кто долженъ ежедневно завоевывать ихъ и въ такой дѣятельности, окруженный опасностями, благородно проходить свои годы, какъ дитя, мужъ и старецъ. Вотъ такую кипучую жизнь хотѣлъ бы я увидѣть, хотѣлъ бы стоять на свободной землѣ со свободнымъ народомъ, и тогда я имѣлъ бы право сказать минутѣ: "Не уходи, ты такъ прекрасна!" Слѣды моей земной жизни не погибли бы въ зонахъ... Въ предчувствіи такого высокаго счастія, я наслаждаюсь теперь высшимъ мгновеніемъ своимъ! [Падаетъ; Лемуры хватаютъ его и кладутъ на землю].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ,

   Его не насыщаетъ никакое удовольствіе, его не удовлетворяетъ никакое счастіе; точно волокита, гоняется онъ за измѣняющимися образами; послѣднюю, скверную, пустую минуту желаетъ бѣднякъ удержать при себѣ. Тотъ, кто такъ упорно сопротивлялся мнѣ, нашелъ во времени своего владыку; старикъ лежитъ здѣсь на пескѣ; часы остановились...
   

ХОРЪ.

   Остановились! Молчатъ, какъ полночь. Стрѣлка упала.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Упала, свершилось.
   

ХОРЪ.

   Все кончено!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Кончено! Глупое слово! Отчего кончено? Кончено и полное ничто -- это совершенно одно и то же! Какой же намъ прокъ изъ вѣчнаго творчества, когда все сотворенное должно въ концѣ концовъ уноситься въ ничто? "Кончено!" Что прочтешь въ этомъ словѣ? Оно все равно, что "не было", а между тѣмъ шумитъ и снуетъ, точно дѣйствительно было! Нѣтъ, я предпочитаю этому вѣчную пустоту.
   

ПОЛОЖЕНІЕ ВЪ ГРОБЪ.

ЛЕМУРЪ [соло].

   Кто это построилъ заступами и лопатами такой скверный домъ?
   

ЛЕМУРЫ [хоръ].

   Для тебя, мрачнаго жильца въ льняной одеждѣ, онъ вышелъ еще слишкомъ хорошимъ.
   

ЛЕМУРЪ [соло].

   Кто это такъ скверно обставилъ комнату? Куда дѣвались столъ и стулья?
   

ЛЕМУРЫ [хоръ].

   Они были ссужены на короткое время, а кредиторовъ оказалось такъ много!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Тѣло лежитъ, а если духъ захочетъ улетѣть, я ему тотчасъ же предъявлю подписанный кровью документъ. Но, къ сожалѣнію, въ настоящее время есть такъ много средствъ вырвать у чорта душу! На старомъ пути спотыкаешься о препятствія; на новомъ насъ совсѣмъ не жалуютъ. Прежде, бывало, я исполнилъ бы эту работу одинъ; теперь долженъ звать помощниковъ.
   Плохо приходится нашему брату во всѣхъ вещахъ! Ни на традиціонную привычку, ни на ста /dd>
ущаю
             И опасаюся, что ты мне обратишь
             Добро во зло. Но все же за тобою
             Пойду я в крепость. Дальше что, не знаю.
             И да не будет то доступно никому,
             Что скрыто глубоко в груди самой царицы.
             Решилась я. Веди, старуха, нас!
   

Хор

                       О, как охотно идем мы,
                       Нимало не медля!
                       Смерть -- позади, впереди же --
                       Крепости возвышенной
                       Стены неприступные.
                       Пусть эти стены и нас
                       Так же надежно хранят,
                       Как был Илион охраняем,
                       Который, хоть пал,
                       Но гнусного ради коварства.

Расстилается туман, заволакивающий задний фон, а также -- смотря по желанию -- и авансцену.

                       Что это? Что?
                       Сестры, смотрите кругом!
                       День был, не правда ли, ясный?
                       Тянется плотный туман
                       Из вод священных Эврота;
                       Из глаз исчез уже милый
                       Тростниками увенчанный берег;
                       Не вижу уже я -- увы! --
                       Красиво и гордо, и плавно
                       Скользящих веселой и дружной
                       Стаей своей лебедей!
   
                       Но все же, ах, все же
                       Их хриплые крики
                       Я слышу теперь в отдаленьи!
                       Смерть предвещают они.
                       Ах, лишь бы только и нам,
                       Вместо обета спасенья,
                       Не предвестили ее же
                       Нам, лебедям же подобным,
                       С гибкой, прекрасной
                       И белою шеей,
                       А вместе и ей --
                       Рожденной от лебедя!
                       Горе нам, горе!
                       Все вкруг нас уже в тумане,
                       Мы не видим и друг дружку...
                       Что такое происходит?
                       Мы идем или парим,
                       Чуть касаясь до земли?
                       Ты не видишь ничего?
                       Не парит ли перед нами
                       Сам Гермес? И не блестит ли
                       Золотой там жезл его,
                       Возвращающий нас снова
                       В безотрадный, мрачный, полный
                       Лишь видений невесомых,
                       Значит, и пустой Аид?[154]
   
                       Да! Темно вдруг как-то стало;
                       Хоть расходится туман,
                       Не дает он места свету;
                       Мрачно-серый, цветом схожий
                       Он с коричневой стеной,
                       А навстречу нашим взорам
                       Стены высятся одни.
                       Двор это, что ль? Иль глубокая яма?
                       Страшно! -- ах, страшно, что б ни было здесь!
                       Ах, сестры! В плену мы, в плену мы таком,
                       В каком еще мы не бывали доныне!..
   

ВНУТРЕННИЙ ДВОР ЗАМКА, ОКРУЖЕННЫЙ БОГАТЫМИ ФАНТАСТИЧЕСКИМИ ЗДАНИЯМИ В СРЕДНЕВЕКОВОМ СТИЛЕ

Предводительница хора

             Вот истая вы женская порода:
             Вы опрометчивы и безрассудны,
             Зависите вы только от минуты,
             Игралище вы всякой перемены,
             И счастья, и несчастья. Ничего
             Спокойно вы переносить не в силах.
             Одна другой противоречит резко,
             А прочие сейчас же спорят с ней;
             Вы воете и в радости и в горе,
             Да и смеетесь вы на тот же самый лад.
             Теперь умолкните и выслушайте то,
             Что в мудрости своей решит царица
             По отношению к себе, а также к вам.
   

Елена

             Где, пифонисса, ты? Как звать тебя, не знаю![155]
             Выдь из-под этих мрачных сводов замка!
             Коль ты пошла к вождю героев, чтобы
             О появлении моем ему сказать
             И тем прием мне добрый подготовить.
             Тогда прими мою ты благодарность
             И поскорей веди меня к нему!
             Желаю я конца моих тревог.
             Желаю я лишь одного покоя.
   

Предводительница хора

             Напрасно ты глядишь по сторонам, царица:
             Уже исчез наш призрак неприятный;
             Быть может, он остался в том тумане,
             Откуда вышли мы не знаю как:
             Пришли сюда, не сделавши ни шага.
             Быть может, он и бродит где-нибудь,
             Здесь, в лабиринте замка заблудившись --
             Из многих он составился один, --
             Властителя отыскивая всюду,
             Чтоб сделать мог тебе он царственный прием.
             Но посмотри наверх: у окон, в галереях,
             В порталах слуг толпа проворно суетится;
             Ведь это значит, что гостей тут ожидает
             Радушная, торжественная встреча.
   

Хор

             Как радостно бьется сейчас мое сердце!
             Взгляните сюда: как достойно, как тихо
             И в стройном порядке каком
             Спускается сверху по лестнице этот
             Младой и прекраснейший сонм!
             Как это случилось, и чьим повеленьем
             Сошлось это славное юное племя?
             Не знаю я даже, чему удивляться?
             Красивой ли этой походке? Кудрям ли,
             Что свесились дивно на белом челе?
             Щекам ли, как персики, сочно-румяным
             И, словно они же, покрытым пушком?
             Сама я охотно бы их укусила,
             Но только боюсь: ведь нередко бывало,
             Что рот наполнялся внезапно золой.
   
                       Что всех их красивей,
                       Те близятся к нам;
                       Несут они что-то:
                       Ступени для трона,
                       Ковер и сиденье,
                       И занавес пышный.
                       Что весь в украшеньях,
                       Подобных шатру.
                       Быстро раскинулся
                       Он, словно облако,
                       Все из венков
                       Над головою
                       Нашей царицы.
                       Села она.
                       Знать, к тому приглашенная,
                       На дивной подушке.
                       А вы поднимайтесь
                       По этим ступеням
                       И стройтеся в ряд
                       Все близ нее!
                       Да будет достойно,
                       И трижды достойно,
                       Подобный прием
                       Благословен!

Все, что поет хор, одно за другим исполняется. Отроки и оруженосцы спускаются длинною процессией. Вслед за ними появляется на верху лестницы в средневековом рыцарском придворном одеянии Фауст; он величественно сходит вниз.

Предводительница хора
(внимательно смотря на него)

             Коль боги дали не на краткий срок,
             Как то нередко делается ими,
             Ему и образа, дивящего собою,
             И вида, дивного величием своим,
             И выраженья, что нас всех собой пленяет, --
             Тогда ему должно удаться все.
             И каждый раз, что он бы ни предпринял, --
             Будь это битвы с сильными мужами
             Иль войны крохотные с женскою породой,
             Притом с красивейшими дамами из всех, --
             Он должен быть другим и многим предпочтен,
             Хотя бы их ценила я высоко,
             Когда-то их видавшая в глаза.
             Как величаво, сдержанно, почтенно
             Идет сам властелин! Глянь на него, царица!
   

Фауст
(подходит, подле него пленник в оковах)

             Я вместо всякого приветствия тебе,
             Как подобало бы, и вместо
             "Добро пожаловать", привел к тебе
             Раба, в цепях закованного крепко,
             Который, долг нарушив свой, меня
             Тем отклонил от долга моего,
             Склони колена здесь перед женой державной
             И сделай ей признание в вине.
             Ведь этот человек, великая царица,
             Отлично зоркими глазами одарен;
             А должность у него вся состоит лишь в том,
             Чтоб, стоя на верху высокой башни,
             Окрестность всю обозревать как надо,
             Следить за всем, что на пространстве неба
             Иль на земле появится внезапно,
             Что зашевелится в долине от холмов
             По направленью к нашим укрепленьям,
             Будь просто стадо то, иль воинство большое:
             Мы стадо охраним, с врагом же вступим в битву
             И вот представь, какое упущенье!
             Ты приближаешься сегодня к нам, а он
             Не дал нам знать об этом приближеньи:
             Вот почему почетнейший прием,
             Какой высокой гостье подобал бы,
             Не состоялся. Этим преступленьем
             Лишился права он на жизнь свою,
             И он уже в своей крови лежал бы,
             Заслуженную кару понеся,
             Но лишь тебе одной принадлежит то право --
             Казнить иль миловать, как пожелаешь ты.
   

Елена

             Мне, как судье и как царице, ты
             Власть высшую сейчас предоставляешь,
             И если делаешь так только для того,
             Чтоб испытать меня, как я предполагаю, --
             Я первый долг судьи осуществить желаю:
             Его я выслушать готова. Говори!
   

Башенный сторож Линкей

                       Дай колени мне склонить!
                       Любоваться невозбранно!
                       Умереть мне дай иль жить:
                       Ей я предан, богоданной!
   
                       Утра дивного я ждал
                       На востоке появленье,
                       Но на юге увидал --
                       Чудо! -- Солнца восхожденье.
   
                       Обратился я туда:
                       Ни ущелья нет, ни дали.
                       Перед взорами тогда
                       Лишь красы ее блистали.
   
                       Вижу зорко, словно рысь
                       С высоты своей древесной,
                       Но глаза заволоклись
                       Словно пеленой чудесной.
   
                       И в былые времена
                       То ни разу не случилось --
                       Зренье словно притупилось
                       После тягостного сна.
   
                       То зубцы или врата,
                       Башня виделась большая,
                       То -- туманы, пустота...
                       И богиня вдруг такая!
   
                       К ней одной лишь обращен,
                       Я сияньем упивался
                       И, красою ослеплен,
                       Я слепым почти остался.
   
                       Стражи долг пришел в забвенье,
                       Рог заклятый не трубит...
                       Пусть грозит мне умерщвленье:
                       Всякий гнев краса смирит.
   

Елена

             Зло, где причиной я, не вправе я карать.
             Судьба жестокая преследует меня --
             Так затуманивать сердца людей повсюду,
             Что не щадят они и ни самих себя,
             И ни других, достойных уваженья!
             Герои, боги, демоны -- и те
             Меня блуждать по свету заставляют,
             При этом сами -- грабя, обольщая
             Или сражаясь. В едином виде я
             Вносила в мир достаточно смущенья,
             В двойном вносила я его еще сильнее,
             Теперь в тройном, в учетверенном я
             За бедствием одним несу сейчас другое[156].
             Его ты отпусти, верни ему свободу!
             Пусть не клеймит позор того,
             Кто ослеплен самими был богами.

Линкей уходит.

Фауст

             Царица! С изумленьем вижу я
             Здесь вместе ту, что метко поражает,
             И пораженного. Я вижу лук,
             Стрелу пустивший, вижу и того,
             Кто ранен ею. Стрелы за стрелами
             Несутся непрерывно, попадая
             В меня. Я их полет свистящий
             Повсюду чувствую -- и по земле,
             И по воздушному кругом меня пространству.
             Теперь я что? В одно мгновенье ты
             Бунтуешь всех моих вернейших слуг
             И шаткими мои становишь стены.
             Я не на шутку стал уже бояться,
             Что женщине и войско покорится,
             Победоносной и непобедимой.
             Тогда и мне останется -- что делать,
             Как не отдать тебе и самого себя,
             И все, что я имею в обладаньи?
             Позволь же мне, свободному досель,
             Признать тебя владычицей своею!
             Едва явилась здесь, как обладаешь ты
             Престолом, вместе с ним и государством.
   

Линкей
(выходит с ящиком: за ним люди, несущие другие ящики)

                       Царица! Вновь я у тебя:
                       Лишь взгляда умоляю я.
                       И беден я, как нищий брат,
                       И вместе княжески богат.
   
                       Чем раньше был и чем я стал?
                       Чего бы я теперь желал?
                       Пусть мечет молнии взор мой:
                       Все ж он бессилен пред тобой.
   
                       С Востока мы пришли сюда,
                       И Запад гибнуть стал тогда;
                       Мы растянулись: впереди
                       Не знали, кто там позади.
   
                       Из наших первый сразу пал,
                       Второй из наших устоял,
                       А третий тут как тут с копьем;
                       Всяк в массе чувствовал подъем.
   
                       Ведь поневоле всяк из нас
                       Считал себя сильней в сто раз;
                       На тысячи, что погибали,
                       Вниманья мы не обращали.
   
                       Мы пробивались все вперед,
                       Мы бурно очищали ход;
                       В местах, оставшихся за нами,
                       Мы становились господами.
   
                       Где я сейчас повелевал,
                       Другой там завтра воровал
                       Иль грабил как он сам хотел --
                       Так быстро шел ход наших дел.
   
                       Осмотр не долгим наш бывал:
                       Один красотку забирал,
                       Другой -- быка, что посильней,
                       Но все тащили лошадей.
   
                       Я брал редчайшее себе:
                       Что брал другой, то не по мне,
                       Чем обладал уже другой,
                       Казалось мне сухой травой.
   
                       Хоть кучи золота я брал,
                       Но камни все ж предпочитал;
                       Лишь изумруд из массы всей
                       Быть может на груди твоей.
   
                       И пусть качается меж ртом
                       И ухом -- маленьким яйцом
                       Вот эта капелька одна:
                       Дала их моря глубина.
   
                       Рубины сильно смущены,
                       Они совсем здесь не видны:
                       Румянец щек твоих так ал,
                       Что цвет рубиновый пропал.
   
                       Всем этим ценным нагружен,
                       Туда пришел я, где твой трон,
                       И жатву битв, что снял я сам,
                       Слагаю я к твоим стопам.
   
                       Успел я ящиков нанесть,
                       Но сундуков немало есть;
                       Все прослежу твои стопы я
                       И все заполню кладовые.
   
                       Едва лишь ты на трон вступила,
                       Как все богатства, разум, сила,
                       Все пало ниц челом своим
                       Пред дивным образом твоим.
   
                       Все, что берег я для себя,
                       Все, чаровница, отдал я.
                       Мне было ценным, редким то,
                       Что стало для меня ничто.
   
                       Все, чем владел я до сих пор, --
                       Трава завянувшая, сор;
                       Ты мигом взгляда одного
                       Верни всю ценность для него![157]
   

Фауст

             Скорее убери отвагой нажитое
             Без порицания, но также без награды!
             Ведь ей уже все то принадлежит,
             Что замок весь в своем содержит лоне.
             Особенное ей при этом предлагать,
             Конечно, совершенно бесполезно.
             Ступай и громозди всю роскошь друг на друга,
             Картину выстави, не виданную ею!
             Пусть своды блещут, как безоблачное небо,
             Устрой ей райские обители повсюду,
             Заполни их созданьями искусства!
             Предшествуй ей и пред ее проходом
             Раскидывай ковры повсюду за коврами,
             Усыпанные пестрыми цветами,
             Чтоб шаг ее касался мягкой почвы!
             Пусть взор ее встречает всюду блеск,
             Что лишь одних богов не ослепляет!
   

Линкей

             Пустяки -- такой приказ,
             Он исполнится как раз:
             Мы вполне подвластны все
             Только гордой сей красе.
             И войска все присмирели,
             И мечи их ослабели,
             Стало Солнце, как пятно, --
             Слабо светом, холодно.
             Пред богатством красоты
             Остальные все пусты.

(Уходит.)

Елена
(Фаусту)

             Желаю я с тобою говорить.
             Ты поднимись и рядом сядь со мною!
             Пустое место господина ждет,
             Быв занятым, -- мое мне обеспечит.
   

Фауст

             Сперва, высокая, позволь перед тобой,
             Склонив колени, в верности поклясться
             И руку ту, которою меня
             Возводишь ты, позволь поцеловать мне.
             Неограниченного царства своего
             Назначь меня своим ты сорегентом:
             В моем лице себе приобретешь ты
             Всех почитателей, и стражей всех, и слуг.
   

Елена

             Как много чудного я вижу здесь и слышу!
             О многом бы тебя хотела расспросить,
             Но перво-наперво узнать бы я хотела
             О той причине, по которой речь
             Здесь говорившего звучала мне так странно,
             Так странно и приятно вместе с тем.
             Со звуком звук сливался гармонично:
             Коснется слово ласкового уха,
             И вдруг другое следует за ним[158].
   

Фауст

             Когда наречие уже народов наших
             Понравилось тебе, тогда, наверно, пенье
             Их приведет тебя в восторг, душе твоей
             И слуху твоему дав удовлетворенье
             Глубокое. Но, чтоб в том убедиться,
             Попробуем сейчас обмен речей мы применить,
             И вызовет то сладкие созвучья.
   

Елена

             Скажи ты мне, что делать я должна,
             Чтоб так же разговаривать красиво?
   

Фауст

             А это так легко: лишь надо, чтобы речь
             Из сердца исходила непременно.
             Когда же грудь полна вся сладостным томленьем,
             Ты лишь оглянешься вокруг себя с вопросом...
   

Елена

             Кто делится сейчас со мною наслажденьем?
   

Фауст

             Тогда нам дух не ищет ничего
             Ни в прошлом времени, ни даже в предстоящем...
   

Елена

             Все счастье наше только в настоящем.
   

Фауст

             Блаженство, обладанье и залог.
             А кто бы мог порукой быть пока?
   

Елена

             Порукою тому моя рука.
   

Хор

                       Кто винить царицу станет
                       За любезность и привет,
                       Что она так проявляет
                       К господину этих мест?
                       Пленницы мы, не забудьте:
                       Таковыми же бывать
                       Со времен паденья Трои
                       Приходилось нам не раз:
                       Ведь тогда и появился
                       Наших бедствий лабиринт
   
                       Женщины, к любви мужчин
                       Попривыкшие довольно,
                       Выбора не станут делать,
                       Но отлично знают толк
                       И, по случаю смотря,
                       Пастырям ли златокудрым
                       Или фавнам черногривым
                       Право полное дают
                       Над своим изящным телом.
   
                       Вот они все ближе, ближе
                       Придвигаются друг к дружке,
                       Все тесней плечо к плечу,
                       И колени все теснее;
                       На подушках чудных трона,
                       Словно дети в колыбели.
                       Знай качаются они
                       И сплетаются руками.
                       Царский сан ни перед кем
                       Не стесняется нисколько
                       Обнаруживать свои
                       Наслаждения любви.
   

Елена

             Я чувствую себя и далеко, и близко,
             И радостно твержу: я здесь! Я здесь, с тобой!
   

Фауст

             Едва дышу, а на устах слова
             Дрожат и замирают... Это -- сон...
             Нет для меня сейчас ни времени, ни места.
   

Елена

             Себе кажусь отжившей я, но вместе
             Еще живущею и новой жизнью, что
             С тобою сплетена, и я вполне верна
             Тебе, хотя ты мне еще неведом.
   

Фауст

             И головы своей ты не ломай над мыслью
             О странностях судьбы, но верь лишь одному:
             Существованье -- долг, хоть на одно мгновенье.
   

Форкиада
(стремительно входя)

             Читаете вы по складам
             Здесь азбуку любви,
             Трактуете по пустякам
             О той же все любви.
             Но время таково ль сейчас?
             Не слышите, что ль, вы,
             Что надвигаются на вас
             Все ужасы грозы?
             Не слышите, что ль, трубный глас?
             Погибель к вам близка:
             Сам Менелай идет на вас,
             А с ним его войска.
             Борьба жестокая грозит,
             Повсюду окружен,
             Врагами будешь ты побит
             С своею свитой жен,
             Он изуродует тебя,
             Как Деифоба, не щадя.
             Их перевешают сперва --
             Дешевенький товар,
             А там и эта голова
             Изведает удар;
             Не для нее, так для кого ж
             Отточен остро нож!
   

Фауст

             Помеха дерзкая! Как ворвалась она?
             Я и в опасности -- враг выходок нелепых.
             И вестников прекрасных безобразит
             Известье о несчастий... А ты --
             Пребезобразная из всяких безобразных --
             Являться любишь с гадкими вестями.
             На этот раз останешься ни с чем,
             И потрясай себе пустым дыханьем воздух!
             Здесь нет опасности, а если б и была,
             Ее б я счел ничтожною угрозой.

Сигналы, взрывы на башнях, трубы и литавры, военная музыка, прохождение огромного войска.

             Увидишь ты без замедленья
             Нерасторжимый круг бойцов.
             Достоин женщин поощренья,
             Кто защищать их сам готов.

(К военачальникам, отделившимся от строевых колонн и приблизившимся к нему.)

             Без слов, с неистовством покоя,
             Что даст вам силу сокрушать,
             Грядите, Севера герои,
             Цветущая Востока рать!
   
             В сталь облаченные, с лучами
             Оружий блещущих своих
             Идут, и страны за странами
             Все рушатся от мощи их.
   
             Земля дрожит под их стопами,
             Идут, и гром гремит им вслед.
             В Пилос мы выступаем с вами,
             А старца Нестора уж нет;
             Союзы маленьких царей
             Крушит сей сонм богатырей.
   
             Обратно к морю Менелая
             Гоните прочь от этих стен,
             Пусть грабит там, подстерегая
             Добычу: он известен тем!
   
             Царица Спарты повелела
             Вас герцогами объявить.
             В местах, что вы возьмете смело,
             Вы сами будете царить.
   
             И все Коринфские заливы.
             Германец, ты оборони,
             А гор Ахейские массивы
             Ты, гот, надежно охрани!
   
             Пусть франк возьмет себе Элиду,
             Мессена саксам будет вся,
             Норман, себе взяв Арголиду,
             Пускай очистит все моря!
   
             Пусть всяк из вас распространяет
             Всегда вокруг себя войну --
             И только Спарту уважает,
             Как первоклассную страну!
   
             Когда из вас счастливым станет
             Своей властителем страны,
             Где и всего, и вся достанет,
             Где недостатки не видны.
   
             Найдете вы благословенье
             Царицы и ее привет,
             И прав законных утвержденье,
             И правду чистую, и свет![159]

Сходит вниз, князья окружают его, чтобы обстоятельнее выслушать распоряжения и приказания.

Хор

                       Владеть прекрасною кто хочет,
                       Тот, прежде всяких прочих дел,
                       Пусть позаботится разумно
                       О всеоружии своем.
                       Он, правда, лестию добыл,
                       Что на земле всего прекрасней,
                       Но обладать спокойно тем
                       Не может он: льстецы коварно
                       Все той же лестью заберут,
                       Разбойники возьмут отвагой.
                       Чтоб воспрепятствовать тому,
                       Всегда он должен быть на страже.
   
                       Я славлю нашего царя,
                       За то ценю его высоко,
                       Что он союзников себе
                       Всегда умно так набирает,
                       Что мановению его
                       Готовы те повиноваться,
                       Которые сильнее всех.
                       Все приказания его
                       Они так честно выполняют,
                       На пользу каждый для себя,
                       А повелителю на то,
                       Чтоб награждал его, как должно,
                       Во славу высшую обоих.
   
                       И кто у мощного царя
                       Теперь отнять ту славу может?
                       Принадлежит ему одна,
                       Его же собственность она,
                       И дважды признанная нами,
                       Которых вместе с нею он
                       Внутри огородил стенами,
                       Извне же -- воинством своим.
   

Фауст

             Дары им чудные даны --
             У каждого страна златая,
             Пусть всяк и держится страны.
             Мы будем в центре, управляя.
   
             Как бы в борьбе между собой
             Они все станут для защиты
             Тебя, о полуостров мой,
             Морями дивными омытый
             И легкой цепью гор давно
             С Европой связанный в одно!
   
             Счастливейшею под Луною
             Да будет эта сторона!
             Ведь увидала пред собою
             Ее всех ранее она!
   
             Когда она, в лучах блистая,
             Под легкий шепот тростника,
             И мать, и братьев затмевая,
             Разбила скорлупу яйца[160].
   
             Лишь на тебя одну взирая,
             Сия страна приносит все;
             Так пусть не будет лучше края,
             Как лишь отечество твое!
   
             Хоть по вершинам здешних гор
             Лучи негреющие бродят,
             На скалах зелень видит взор,
             И козы лакомство находят.
   
             Ручьи, сливаяся, свергаются с вершин,
             Овраги зелены и склоны хоть куда,
             И средь обильных возвышеньями равнин
             Пасутся густорунные стада.
   
             Поодиночке, тихо, осторожно
             К оврагам тянется рогатый скот;
             Укрыться им всегда в убежище возможно:
             Укроет их собой в скале пещерный свод.
   
             Их охраняют Пан и нимфы по кустам,
             Средь влажных, полных свежести теней;
             Стремяся вверх богатыми ветвями,
             Деревья тянутся друг к другу все тесней.
   
             То -- древние леса, глубоко там внедрен
             В родную землю крепкий корень дуба
             И, полон соком сладким, кроткий клен
             Играет зеленью тяжелою упруго.
   
             В тени безмолвной млеко там струит
             И для детенышей, для маленьких детей;
             И зрелый плод пасть в руки норовит,
             И каплет мед из всех дуплистых пней.
   
             Наследственно здесь благосостоянье,
             Здесь щеки рдеют так же, как уста,
             Бессмертным дышит здесь живущее созданье,
             Здоровы все, довольны всем всегда.
   
             Под этим небом нежное дитя
             Перерождается в мужчину постепенно.
             Дивимся мы и молвим, не шутя:
             То люди ли иль боги несомненно?
   
             Там Аполлон бывал под видом пастуха,
             Один из пастухов мог за него считаться:
             Ведь в тех местах, где так чиста среда,
             Миры легко могли перемешаться.

(Садится рядом с Еленой.)

             Так улыбнулось наше счастье нам,
             Прошедшее пускай останется за нами!
             Познай себя родною божествам!
             Ты с первозданными близка так временами!
   
             И пусть тебя не оградит стена,
             Не заключит мой замок укрепленный!
             Аркадия -- вот лучшая страна
             Для нас, для пары, счастьем упоенной.
   
             Так жить сама имела ты стремленье.
             Даст долю лучшую подобная страна,
             Аркадским будет пусть и наше упоенье,
             Не трон -- беседка нам нужна!

Место действия переменяется. К ряду вырытых в скалах пещер примыкают запертые беседки. Тенистая роща тянется до крутизны окружающих все пространство утесов. Фауста и Елены не видно. Хор спит, лежа отдельными группами.

Форкиада

             Как долго спят девицы, я не знаю,
             Мне неизвестно также, снилось ли им то,
             Что ясно видела своими я глазами,
             Так я их разбужу Пусть молодой народ
             Весь удивится, да и вы, бородачи,
             Что там внизу сидите, ожидая,
             Чем разрешится, наконец, то чудо,
             Что веры все ж заслуживает полной...
             Вставайте все, вставайте и встряхните
             Свои вы кудри! Сон гоните с глаз!
             И не мигайте! Слушайте лишь то,
             Что я намерена сейчас вам сообщить.
   

Хор

             Так говори, скажи, что там за чудо!
             Приятней было бы услышать нам лишь то,
             Чему бы мы не стали вовсе верить:
             Нам стало скучно видеть эти скалы.
   

Форкиада

             Вы только что глаза протерли, дети,
             Как сразу же сейчас и заскучали!
             Так знайте все: в пещерах этих, в гротах,
             В беседках здесь нашли себе приют,
             А с ним защиту, как чета влюбленных,
             Наш господин и наша госпожа.
   

Хор

             Да что ты?
   

Форкиада

             Ото всех уединившись,
             Меня одну заставили служить.
             Я, удостоена такой высокой чести,
             Как подобает делать то доверенным особам,
             Стояла в стороне и занималась
             Совсем другим: бродила здесь и там,
             Искала мох, коренья и кору,
             Их ведая целительные свойства, --
             Они же оставались здесь вдвоем.
   

Хор

             Так, по словам твоим, там целый мир внутри
             Леса, ручьи, озера?.. Что за сказки!
   

Форкиада

             Неопытные! Там неведомого много!
             Задумчиво бродя по тем местам,
             Я открывала там за залом зал
             И за двором другой подобный двор.
             И вдруг пронесся по пещере смех;
             Смотрю и вижу, что там скачет мальчик
             С колен у женщины к мужчине на колени,
             К отцу от матери. Дурачества любви
             Безумные, веселья восклицанья
             Меня едва совсем не оглушили.
             Нагой и гению подобный, хоть без крыльев,
             Без всякого намека на животность,
             Фавнообразный, он вскочил на твердый пол,
             Но пол, противодействуя ему,
             Его наверх отбросил; в два-три раза
             Он долетел до сводов потолка.
             А мать кричит: "Ты прыгай, сколько хочешь,
             Но бойся лишь летать, тебе ведь воспрещен
             Полет свободный!" Любящий отец
             Увещевает также, говоря ему:
             "В земле самой лежит упругость та,
             Что так тебя подбрасывает кверху;
             Ты прикоснись к ней пальцами ноги --
             И будешь ты силен, как сын земли Антей".
             И прыгает он по всему утесу,
             И носится туда-сюда, как мячик,
             Кидаемый рукою. Только вдруг
             Он исчезает в пропасти ужасной,
             Мы думаем, что он уже погиб.
             В отчаянии мать, отец все утешает,
             А я стою, плечами пожимая.
             Но что за зрелище опять передо мною?
             Уж не были ли там сокровища зарыты?
             Он появился вновь, теперь уже в одежде,
             Украшенной гирляндами цветов.
             Вдоль рук его спускались книзу кисти,
             А вкруг его груди все ленты развевались;
             Он сам, как Аполлон, был с золотою лирой.
             С развязной бодростью он к пропасти подходит,
             Мы изумляемся; родители его
             Бросаются в объятия друг к другу.
             Но что за блеск вокруг его главы?
             То золотое, что ли, украшенье
             Иль пламя силы внутренней, духовной?
             Его движенья, жесты все его
             В ребенке предвещают и теперь
             Владыку будущего в области всего
             Прекрасного, с мелодьями в крови,
             Звучащими по жилам непрерывно.
             Сейчас и вы услышите его,
             Увидите его, безмерно изумляясь.
   

Хор

                       И это ты зовешь, критянка, чудом?
                       Ты, значит, не внимала никогда
                       Поэта поучительному слову?
                       До слуха твоего не доходило, значит,
                       Богатство дивное сказаний предков дальних
                       Ионии и всей Эллады в целом?
   
                       Все, что свершается ныне,
                       Есть отголосок печальный
                       Только поры стародавней;
                       Нет, твой рассказ не сравнится
                       С тем, что прелестная сага
                       О Майи сыне[161] вещает
   
                       Нянек немало болтливых
                       Лишь увидавшего свет,
                       Нежного, но уже сильного
                       Майи сына -- младенца,
                       Стягивать стали пеленками,
                       Кутать еще одеялами
                       Нежных пуховых материй,
                       Глупому навыку следуя.
                       Нежный, но сильный плутишка
                       Ловко освобождает
                       Гибко-упругие члены,
                       Сбросивши смело с себя
                       Бывшее тяжким ему
                       Цвета пурпурного тельце.
                       Так мотылечек готовый,
                       Быстро скользнув из державшей
                       Крепко его в заключеньи
                       Куколки, крылья расправив,
                       Смело и резво порхает
                       В воздухе. Солнцем пронизанном.
   
                       Вот точно так же и он,
                       Шустрый из самых шустрейших,
                       Сразу же всем доказал
                       Ловкими штуками, что
                       Будут искать в нем защиты
                       Воры, мошенники -- все,
                       Кто лишь о выгодах мыслит.
                       Быстро ворует трезубец
                       Он у владыки морского,
                       Тащит у Ареса меч,
                       Стрелы и лук Аполлона
                       И у Гефеста щипцы;
                       Он бы у самого Зевса
                       Громы стащил непременно,
                       Если б огня не боялся.
                       Эроса он побеждает,
                       Ножку подставив ему,
                       С ним разыгравшимся в кольца.
                       Даже у самой Киприды,
                       Ласки ее ощущая,
                       Тащит он пояс заветный.

Из пещеры долетает восхитительная, мелодичная игра на струнном инструменте. Все настораживаются и, по-видимому, глубоко тронуты. С этой минуты до следующей паузы музыка не прекращается.

Форкиада

             Звукам прелестным внимайте,
             Сказок отбросьте ярмо,
             Старых богов покидайте:
             Время богов тех ушло.
   
             Никто понимать вас не может,
             Мы ценности большей хотим:
             Пусть сердце лишь то потревожит,
             Что сердцем дается самим.

(Удаляется к скале.)

Хор

                       Если даже чадо тьмы
                       Этим звукам внемлет сладко,
                       Исцелившись, льем все мы
                       Слезы радости украдкой.
   
                       Пусть погаснет Солнца свет,
                       Лишь в душе б он оставался;
                       В сердце будет тот привет,
                       Что внутри нас оказался.

Появляются Фауст, Елена, Эвфорион в вышеописанном одеянии.

Эвфорион

             Детским песенкам внимайте --
             Станет весело и вам;
             Прыгайте, как я, играйте,
             Радость сделайте сердцам.
   

Елена

             Любовь, чтоб счастье дать земное,
             Чету в единое сольет,
             Но счастье высшее, иное
             Одна лишь троица дает
   

Фауст

             Так, значит, все мы отыскали,
             Я -- твой, а ты зато моя,
             С тобою мы единым стали...
             На всю бы пору бытия!
   

Хор

                       Отрада счастия всего
                       На сей чете отобразилась
                       В лице малютки одного,
                       Союзом сим я умилилась!
   

Эвфорион

             Не мешайте мне скакать,
             Не мешайте прыгать мне!
             В воздухе побывать,
             Побывать в вышине:
             Жажда страстная такая
             Все томит меня, пылая!
   

Фауст

             Умерь, умерь свои порывы!
             Не будь ты смелым через край!
             Тебе несчастье угрожает:
             Ты нам погибели не дай!
             Не падай, сын мой дорогой!
   

Эвфорион

             К почве прикрепленным
             Быть я не желаю.
             Не держите руки,
             Не держите кудри,
             Не держите платье --
             Это не мое!
   

Елена

             Ты подумай, ты подумай,
             Сын, кому принадлежишь!
             Так, пожалуй, единенье
             Нас троих ты истребишь.
   

Хор

                       Скоро, скоро, я боюсь,
                       Ваш расторгнется союз.
   

Елена и Фауст

             Укроти, ах, укроти,
             Нас, родителей, любя,
             Ты замашки все свои
             Сверхъестественные!
             Мирно веселись, дитя,
             В недрах сельского житья!
   

Эвфорион

             Только, только ради вас
             Я готов сдержать себя.

(Проскальзывает в хор и увлекает его в пляску.)

             Мне легко средь вас верченье,
             Молодое племя!
             Эта музыка, движенье,
             Ведь для вас не бремя
   

Елена

             Да, это нравится,
             Пусть и красавицы
             В танце пройдутся!
   

Фауст

             Кончить скорее бы
             Было б милее бы
             Гаерства эти --
             Зло по примете!

Эвфорион и хор танцуют и поют, сплетаясь руками.

Хор

                       Когда так прелестно
                       Ты движешь руками,
                       Когда так чудесно
                       Трясешь ты кудрями,
                       Когда, наша крошка,
                       Скользит твоя ножка,
                       И все твои члены
                       Живой полны смены,
                       До цели дойдешь ты --
                       Нас всех увлечешь ты!

Пауза.

Эвфорион

             Вас много здесь, ланей,
             Проворных ногами,
             На новые игры
             Помчимтеся с вами!
             Охотником буду,
             Вы -- дичью моей!
   

Хор

                       Коль хочешь поймать нас,
                       Спешить не придется;
                       У нас всех желанье
                       Одно и найдется --
                       Обнять тебя страстно,
                       Краса всех очей!
   

Эвфорион

             Но только чрез рощи,
             Чрез пни, через камни!
             Что требует мощи,
             То много забавней:
             Что силой достану,
             То тешит меня!
   

Елена и Фауст

             Вот своеволие, вот бешеные штуки!
             В нем удержу не будет ни на миг!
             Как будто слышатся речей повсюду звуки.
             Какой там шум! Какой там гам и крик!
   

Хор
(быстро входя поодиночке)

                       Он перегнал без устали всех нас,
                       Презрительно над нами издеваясь;
                       Он утащил дичайшую сейчас
                       Из нашей всей толпы, над нею забавляясь.
   

Эвфорион
(неся на руках молодую девушку)

             Если я тащу упрямую малютку,
             Чтоб она дала мне наслажденье;
             Если грудь ее строптивую к своей
             Груди я так жадно прижимаю;
             Если я целую все ж уста,
             Хоть они противятся неволе,
             Этим я упорно заявляю
             И о силе, и о сильной воле.
   

Девушка

             Оставь меня! У этой оболочки
             Дух так же смел и так же он силен;
             Ту волю ты не сломишь на кусочки,
             Над нею ты, поверь мне, неволен.
             Ты думаешь, что завладел ты мною?
             Ты чересчур доверился себе.
             Держи меня крепчайшею рукою:
             Я учиню сейчас пожар тебе.

(Она загорается и пламенем уносится вверх.)

             Меня теперь в пространстве приголубь!
             Стремись за мной в недвижимую глубь!
             Ищи ту цель, которой нет уже!
   

Эвфорион
(стряхивая упавшее на него пламя)

             Тесно мне средь столпившихся скал,
             Средь кустарников этих лесных --
             Ну какое мне дело до них?
             Я так молод, так свеж я, хоть мал.
             Ветры свистят в дальнем поле,
             Волны шумят там на воле;
             Звукам внимая таким,
             Ближе хочу я быть к ним!

(Прыгает все выше и выше по скале.)

Елена, Фауст и хор

             Сернам, что ли, подражаешь?
             Ты паденьем угрожаешь.
   

Эвфорион

             Все выше я буду вздыматься:
             Все больше мне чем любоваться.
             Теперь отыскал себя я,
             На острове вижу себя,
             В средине Пелопса страны;
             Ей море и суша родны.
   

Хор

                       Если ты миру не рад
                       В здешних лесах и горах,
                       Будем сбирать виноград
                       Мы на покатых местах,
                       Финики будем там рвать,
                       Яблоки станем сбирать;
                       Злато их радует глаз...
                       Милый, останься у нас!
   

Эвфорион

             Вы грезите о мирных днях...
             Пускай, кто может, грезит всяк!
             Но лозунг есть еще -- война;
             Влечет победою она.
   

Хор

                       Нет! Кто во время мира
                       Мечтает о войне,
                       С надеждою на счастье
                       Прощается вполне.
   

Эвфорион

             Всем у нас родившимся,
             В опасностях развившимся,
             С полною отвагою,
             Кровью, словно влагою,
             Землю всю полившим,
             Крови не щадившим,
             Злом не угнетаемым,
             Духом окрыляемым --
             Ниспошли победу!
   

Хор

                       Посмотрите, как он взвился!
                       Стал, каким хотел он быть.
                       Словно в панцирь нарядился,
                       Словно рвется победить!
   

Эвфорион

             Не надо стен, не надо укреплений,
             Свою пусть силу каждый сознает:
             Стальная грудь мужчины вне сравнений,
             В ней самый прочный крепости оплот.
             И от врагов не нужно обороны,
             Коль сами вы несетесь все в поля,
             Коль амазонками все стали ваши жены,
             Героем -- каждое дитя!
   

Хор

                       Поэзия святая,
                       Несись ты к небесам!
                       Сияй, звезда златая,
                       Для нас все ярче там!
                       И свет к нам донесется,
                       И чистый голос твой:
                       Тот голос не прервется,
                       Чаруя нас собой!
   

Эвфорион

             И не ребенком я пред вами появился,
             Но юношей, что весь вооружен;
             Я другом сильных, смелых почитаюсь:
             В идее подвиг мой свершен.
             Вперед, туда!
             И лишь тогда
             Откроется дорога к славе!
   

Елена и Фауст

             Едва ты к жизни народился,
             Едва совсем немного испытал,
             Как в страшный путь идти решился,
             В исполненный скорбей провал!
             А мы-то что?
             Ужель ничто?
             И наш союз мечтою стал?
   

Эвфорион

             Иль вы не слышите в морях раскаты громовые?
             Гремят долины им в ответ.
             В волнах, в пыли толпы сошлись людские,
             Сошлись навстречу вихрям бед.
             Для двух сторон
             Здесь смерть -- закон,
             И непонятного здесь нет.
   

Елена, Фауст и хор

                       О, ужас! Нам приходится сознаться,
                       Что смерть -- закон и для тебя!
   

Эвфорион

             Не издали ж на них я стану любоваться!
             Тревоги, бедствия переживу и я!
   

Елена, Фауст и хор

                       Отвага гордая с опасностью столкнулись:
                       Здесь смерть -- естественный удел.
   

Эвфорион

             Пусть так! Вот крылья развернулись...
             Туда, туда! Вот я и полетел!

Он устремляется в воздух; одежда поддерживает его па мгновенье; голова его окружена сиянием, вслед за ним тянется полоса света.

Хор

                       Икар, о, Икар!
                       Ах, сколько страданий!

Прекрасный юноша падает к ногам родителей; присутствующим кажется, что в трупе они видят знакомый им образ; но телесная оболочка исчезает; сияние возносится, как комета, к небу; одежда, плащ и лира остаются.

Елена и Фауст

             Радостных дней в заключенье --
             Эта жестокая суть!
   

Эвфорион
(голос из-под земли)

             В мире, где тихие тени,
             Мать, обо мне не забудь![162]

Пауза.

Хор
(погребальное пенье)

                       Где б ты ни пребывал, тебя мы не забудем.
                       Мы все же думаем, что знаем мы тебя!
                       Всегда с тобой сердцами вместе будем,
                       Хотя ты и спешишь расстаться с блеском дня.
                       Но о тебе и сетовать мы станем,
                       И с завистью твой жребий воспевать.
                       В дни мрачные горел твой ярко пламень,
                       Сияла песен дивных благодать.
   
                       Ты был рожден для счастия земного,
                       Высоких предков мощью ты владел,
                       Но ты сгубил себя, и цвета молодого
                       Убор прекрасный рано облетел.
                       Твой зоркий взгляд для созерцанья мира,
                       Сочувствие всему, что сердцем внушено,
                       И лучших женщин страсть, и сладостная лира,
                       Владеть которою тебе лишь суждено!
   
                       Но кинулся ты сам неудержимо
                       В ту сеть, что не была для гибели твоей,
                       Тем самым двинулся войной неотвратимой
                       Ты на закон, на мнения людей.
                       Хотя твой светлый ум и указал дорогу,
                       На коей множество нашло б исход себе,
                       На коей бы свершил великого ты много,
                       Но то -- увы -- не удалось тебе!
   
                       Кому удастся то? Вот он -- вопрос несчастный;
                       Пред ним сама Судьба, и та лик обернет
                       В густой покров, народ же, как безгласный,
                       Безмолвствует, хоть кровью изойдет...
                       Но песни новые запеть пришло мгновенье,
                       Не надо более склонять голов своих.
                       Те песни новые родит земное вдохновенье,
                       Как искони оно рождало их.

Полная пауза. Музыка прекращается.

Елена
(Фаусту)

             На мне сбывается старинное реченье,
             Что счастье с красотой недолго проживут;
             Все узы порваны и с жизнью, и с любовью.
             Оплакивая их, им говорю: прости!
             В последний раз в объятия твои
             Бросаюсь, Персефона, со словами:
             Прими мое дитя, прими с ним и меня!

(Обнимает Фауста; ее телесная оболочка исчезает, платье и покрывало остаются в его руках.)

Форкиада
(Фаусту)

             Держи ты крепко то, что у тебя осталось
             Ото всего, не выпускай из рук ее одежды.
             Знай: крепко демоны влекут ее края,
             Хотелось бы им всю забрать ее в Аид.
             Держи же крепко: это -- не богиня,
             Но все-таки божественное нечто!
             Пока ты только будешь в состояньи
             Держаться хоть за это покрывало,
             Оно тебя носить высоко будет
             В пространстве по Эфиру надо всем,
             Что пошло так и грубо в то же время.
             Увидимся с тобой мы далеко отсюда.

Одежда Елены расплывается в облака: они окружают Фауста, поднимают его на воздух и уносятся вместе с ним.

(Поднимает с земли одежду, плат и лиру Эвфориона, выходит на просцениум, высоко поднимает экзувии.)

             Что там ни говори, находка хоть куда!
             Нет, правда, пламени, но это не беда!
             Осталось все-таки достаточно предметов,
             Чтоб из людей могла наделать я поэтов
             И цеховую зависть развивать.
             Талантами я наделять не в силах,
             Так стану хоть одеждой наделять.

(Садится на просцениум у подножия колонны.)

Панталида

             Спешите, девушки! Освободились мы
             От волшебства, от мерзких тех оков,
             Которые на наш свободный дух
             Старуха-фессалийка наложила;
             Свободны мы от шумной трескотни
             Нестройных звуков, слух наш приводящих
             И наши чувства в полное смятенье.
             Теперь скорее спустимся в Аид!
             Туда царица наша поспешила
             Торжественности полными шагами.
             Прислужницы, ей верные, и мы
             Последуем туда все по ее стопам.
             Она зрит пред собой престол Непостижимой[163].
   

Хор

                       Хорошо везде царицам:
                       И в Аиде, знать, они
                       Первым местом завладели,
                       Поместившись, словно с ровней,
                       По соседству с Персефоной.
                       Что там станем делать мы,
                       Поселившись в глубине
                       Асфоделевых полян[164],
                       В тесной дружбе с тополями
                       Иль в среде бесплодных ив?
                       Нам придется там пищать,
                       Как мышам летучим, или
                       Словно призракам, шептаться.
   

Панталида

             Кто имени себе еще не приобрел,
             Кто не стремится к целям благородным,
             Удел того -- принадлежать стихиям.
             Идите же своей дорогой! Я
             Стремлюся горячо с царицей оставаться:
             Ведь нашу личность, знайте, охраняет
             И верность также, не одна заслуга.

(Уходит.)

Хор

             Возвращены мы вновь дневному свету,
             Хотя теперь не личности мы боле;
             Мы это чувствуем и знаем это мы;
             В Аид же мы вернуться не желаем.
             На нас, как духов, полные права
             Свои природа вечная имеет,
             Как их и мы имеем на нее[165].
   

Одна часть хора

             Средь тысяч шепчущихся меж собою веток,
             При тихом шелесте листочков шаловливо
             Мы привлекаем, тихо привлекаем
             От корней к почкам жизненные силы;
             Мы украшаем волосы, что ветер
             Свободно по желанью развевает,
             Иль листьями, иль из цветов венками,
             Чтоб веселей был праздник урожая.
             Когда же падают своей порой плоды,
             Так весело сберутся отовсюду
             И люди, и стада; всяк лакомиться хочет,
             Спешат они, теснятся перед нами,
             Как перед первыми склоняются богами.
   

Другая часть

             А мы прильнули к блещущим зеркалам
             Скалистых стен, всем видных издалека,
             И колыхаемся здесь тихими волнами;
             На каждый звук мы быстро отвечаем:
             Будь это пенье птиц иль шелест тростника,
             Иль страшный голос Пана, мы внимаем;
             На шелест шелестом мы только и ответим,
             На гром же мы свои громы покатим,
             В два раза, в три и в десять раз могучей.
   

Третья часть

             Мы, сестры, поживей других и быстро мчимся
             Вперед, нас манит так к себе неудержимо
             Вот эта даль с цветущими холмами.
             Все глубже льемся мы, Меандром[166] извиваясь,
             И на пути своем поляну орошаем,
             Иль луг, иль сад, что пышно окружает
             В нем затерявшийся, запрятавшийся дом.
             Вдоль нашего теченья кипарисы,
             В воде зеркальной ярко отражаясь,
             Вершинами стремятся все в Эфир.
   

Четвертая часть

             Вы странствуйте все там, где только захотите,
             А мы все обовьем поросший густо холм,
             Где зеленеют лозы винограда.
             Там каждый день и час мы созерцаем
             Труд виноградаря, что не уверен вечно
             В успехе трудолюбья своего.
рое право, ни на что нельзя больше положиться. Въ прежнее время душа вылетала съ послѣднимъ дыханіемъ, я подстерегалъ ее, и цапъ-царапъ! въ одно мгновеніе уже держалъ, точно самую быстроногую мышь, въ крѣпко вцѣпившихся когтяхъ. А теперь она медлитъ, не хочетъ разстаться съ мрачнымъ жилищемъ, съ отвратительнымъ помѣщеніемъ въ скверномъ трупѣ; и только ненавидящія другъ друга стихіи, наконецъ, позорно выгоняютъ ее оттуда. Пучься и терзайся я цѣлые часы и дни -- нѣтъ конца вопросамъ; когда умеръ? какъ и гдѣ? Старая смерть потеряла своя" быструю силу; сомнительнымъ остается даже -- дѣйствительно ли умеръ? Не разъ похотливо смотрѣлъ я на окоченѣвшіе члены; но это было обманъ: они снова начинали шевелиться, двигаться. [Дѣлаетъ фантастическіе заклинательные жесты]. Живо сюда! Удвойте шаги, вы, господа съ прямымъ рогомъ, съ кривымъ рогомъ, черти стараго чекана! Несите сюда скорѣе пасть адову! Правда, у ада много, много пастей; онъ пожираетъ ими, смотря по общественному положенію и значенію каждаго; но въ будущемъ и при этой послѣдней операціи уже не будутъ дѣйствовать съ такой осторожной разборчивостью. [На лѣвой сторонѣ раскрывается страшная пасть ада].
   Челюсти зіяютъ; со свода этой бездны бѣшено стремится нотокъ пламени, и въ дымныхъ клубахъ задняго фона я вижу огненный городъ въ его вѣчномъ пожарѣ. Багровое пламя пробивается до самыхъ зубовъ.
   Осужденные грѣшники, надѣясь на спасеніе, подплываютъ къ выходу; но колоссальная геенна, смыкаясь, поглощаетъ ихъ -- и снова печально пускаются они въ свой горячій путь. Много другого можно открыть въ углахъ; столько ужаснѣйшаго на такомъ тѣсномъ пространствѣ! Вы очень хорошо дѣлаете, что пугаете грѣшниковъ: вѣдь они все это считаютъ ложью, обманомъ, грёзою. [Къ толстымъ чертямъ съ короткимъ и прямымъ рогомъ]. Ну, пузатые бездѣльники съ огненными щеками, разжирѣвшіе такъ сильно отъ горячей адской сѣры, бревноподобные, короткіе, вѣчно неподвижные затылки! Всмотритесь-ка пристально, тутъ внизу не свѣтится ли что-то въ родѣ фосфора? Это душонка, Психея съ крыльями; какъ ощипете вы ее, останется только гадкій червякъ. Я приложу къ ней свою печать, и затѣмъ неситесь съ нею отсюда въ огненномъ вихрѣ.
   Сторожите: толстобрюхіе, въ нижнихъ областяхъ тѣла -- это ваша обязанность; тамъ ли ей угодно было обитать -- это съ полной точностью неизвѣстно. Любитъ она избирать себѣ мѣсто въ пупкѣ; смотрите, чтобъ она не ускользнула отъ васъ съ этой стороны. [Къ тощимъ чертямъ съ длиннымъ и привыкъ рогомъ]. Вы, паяцы, колоссальные тамбуръ-мажоры, сторожите въ воздухѣ, работайте безъ отдыха, вытянувъ лапы, держа наготовѣ острые когти, чтобъ поймать порхунью, бѣглянку! Ей, безъ сомнѣнія, скверно въ своемъ старомъ домѣ, и духъ стремится скорѣе воспарить въ вышину.
   

СЪ ПРАВОЙ СТОРОНЫ ВВЕРХУ СІЯНІЕ.

НЕБЕСНЫЕ СОНМЫ.

   Небу родные, неба посланники, спокойнымъ полетомъ спускайтесь на землю, чтобъ грѣшнымъ прощать и прахъ оживлять. Въ тихомъ пареньѣ свѣтлаго сонма всѣмъ созданнымъ тварямъ вы оставляйте радости слѣдъ!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Фальшивые звуки, мерзкое бренчаніе слышу я; сверху идутъ они вмѣстѣ съ ненавистнымъ свѣтомъ дня. Это та жалкая пискотня полу-мальчиковъ и полу-дѣвочекъ, которая приходится по вкусу ханжамъ. Вы знаете, какъ мы, въ самые проклятые часы, измышляли уничтоженіе человѣческаго рода, и гнуснѣйшее изъ того, что изобрѣтено нами, оказалось вполнѣ угоднымъ вашей набожности.
   Лицемѣрно подбираются сюда олухи! Не одного уже отбили они у насъ такимъ же точно образомъ, сражаясь съ нами собственнымъ нашимъ оружіемъ: вѣдь они тѣ же черти, только въ рясахъ. [Бѣсамъ]. Проиграть дѣло здѣсь было бы для васъ вѣчнымъ позоромъ; скорѣй къ могилѣ и твердо держитесь у краевъ ея!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ [разсыпая розы].

   Розы ослѣпительныя, ароматы льющія, порхающія въ воздухѣ, таинственно живящія, листками окрыленныя, налившіяся почками, спѣшите расцвѣтать!
   Весна, явись, блистаючи и пурпуромъ, и зеленью! Несите рай усопшему!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [бѣсамъ].

   Что же вы корчитесь, что дрожите? Въ обычаѣ это развѣ въ аду? Держитесь крѣпко, и пусть себѣ сыплютъ! Стойте, дурачье, каждый на своемъ мѣстѣ! Они воображаютъ, что такими цвѣточками заметутъ, какъ снѣгомъ, горячихъ чертей! Пустое! Все растаетъ и пропадетъ отъ вашего дыханія. Дуйте же, мѣхи раздувальные!... Довольно, довольно! Отъ однихъ паровъ, что вы испускаете, блѣднѣетъ этотъ летающій рой... Не такъ сильно! Замкните свои пасти и носы! Слишкомъ ужъ сильно вы задули; никогда не знаете надлежащей мѣры!.. Вонъ цвѣты не только съежились, а совсѣмъ потемнѣли. горятъ! Летятъ на насъ ядовито яркими огнями... Обороняйтесь, напирайте дружно!.. Ихъ силы слабѣютъ, пропало все мужество... черти почуяли соблазнительный жаръ чего-то чужого.
   

АНГЕЛЫ.

   Цвѣты блаженные, огни привѣтные, любовь разсыпаютъ они, блаженство готовятъ они, сколько желаетъ душа. Въ чистомъ эѳирѣ правды слова сонмамъ безсмертнымъ свѣтъ разливаютъ повсюду!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   О, проклятые, о, позоръ такимъ болванамъ! Черти перевернулись вверхъ ногами, вертятся неуклюжія твари колесомъ и летятъ, з--цами впередъ, въ адъ. Угости васъ тамъ по заслугамъ горячая баня! Я же останусь на своемъ мѣстѣ... [Отбиваясь отъ падающихъ на него розъ]. Прочь, блуждающій огонь! Свѣти, свѣти, сколько хочешь, въ рукахъ у меня ты ни что иное, какъ отвратительная, никуда негодная слизь! Ну, чего ты порхаешь? Уберешься ли, наконецъ?.. Щемитъ у меня въ затылкѣ, точно сѣра и смола.
   

АНГЕЛЫ [хорь].

   Того, что не ваше, избѣгать вы должны; что вашей природѣ противно -- гоните его отъ себя. А если ворвется насильно, защита и помощь -- нашъ долгъ; только любящихъ вводитъ въ небо любовь!
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.

   Горитъ у меня голова, горитъ сердце, печень! Это какая-то сверхъ-дьявольская стихія! Гораздо острѣе адскаго огня! Оттого и мучитесь такъ вы, несчастные влюбленные, которые, будучи отвергнуты, готовы свернуть себѣ шею, чтобъ имѣть возможность кинуть взглядъ на возлюбленную.
   Неужели то же самое и со мною? Что тянетъ мою голову въ ту сторону? Вѣдь я же съ нею въ заклятой войнѣ; вѣдь ихъ видъ былъ для меня до сихъ поръ рѣзко ненавистенъ... Неужели глубоко проникло въ меня нѣчто чуждое? Я чувствую желаніе посмотрѣть на этихъ милѣйшихъ дѣтокъ... Что удерживаетъ меня отъ проклятій?.. Но ужъ если я дамъ себя одурачить, то кого съ этихъ поръ можно будетъ называть дуракомъ?.. Вѣдь вотъ -- ненавижу я этихъ проказниковъ-ребятъ, а какъ они нравятся мнѣ теперь!
   Скажите, прекрасныя дѣти, ужъ вы не изъ Люциферова ли тоже племени? Вы такъ красивы, хочется, право, васъ поцѣловать, и я нахожу, что вы явились сюда очень кстати. У меня на сердцѣ такъ привольно, такъ натурально, какъ будто я видѣлъ васъ уже тысячу разъ; такія секретно кошачьи вожделѣнія! Съ каждымъ взглядомъ нахожу васъ все болѣе и болѣе прекрасными. О, приблизьтесь, о, подарите меня хоть однимъ взглядомъ!
   

АНГЕЛЫ.

   Вотъ мы, отчего же ты отступаешь назадъ? Мы приближаемся, и если ты можешь, останься. [Разлетаясь, занимаютъ все пространство].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ.
[Оттѣсненный къ просценіуму].

   Вы обзываете насъ проклятыми духами, а сами-то и есть настоящіе колдуны, потому что соблазняете и мужчину, и женщину... Какое проклятое приключеніе! Неужели это -- стихія любви? Огнемъ охвачено все тѣло, такъ что я едва-едва чувствую, что у меня горитъ въ затылкѣ... Вы порхаете то сюда, то туда, опуститесь же пониже, дайте вашимъ хорошенькимъ членамъ задвигаться немножко больше по-свѣтскому. Правда, серіозность вамъ очень и очень къ лицу, но мнѣ хотѣлось бы увидѣть васъ хоть разъ улыбающимися; это привело бы меня въ вѣчный восторгъ. Улыбнулись бы вотъ какъ влюбленные, когда они мигнутъ глазкомъ, губы чуть-чуть подернутся -- и дѣло кончено... Вотъ ты, длинный мальчишка, мнѣ больше всѣхъ нравишься, только поповская мина тебѣ совсѣмъ не къ лицу; взгляни ты на меня хоть немножко похотливо. Слѣдовало бы вамъ тоже, не оскорбляя приличія, быть пообнаженнѣе; эта длинная рубашка въ складкахъ черезчуръ ужъ нравственна... Вотъ они повернулись... Посмотрѣть сзади -- плутишки весьма, весьма аппетитны!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

   Къ чистому свѣту пламя любви обратись! Грѣшныя души правда спасетъ! Ею они отъ лукаваго радостно будутъ избавлены и въ единеніи общемъ блаженство свое обрѣтутъ.
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [прійди въ себя].

   Что это со иной!.. Подобно Іову я весь отъ ногъ до головы покрытъ чирьями, такъ что самому на себя смотрѣть страшно, но въ то же время торжествую, когда насквозь вижу себя, когда полагаюсь на свою натуру и на свой родъ. Благородныя чортовы части спасены, любовное навожденіе задѣло только кожу; проклятые огни уже выгорѣли, и, какъ подобаетъ, я проклинаю всѣхъ васъ вмѣстѣ!
   

ХОРЪ АНГЕЛОВЪ.

   Пламень священный! Кто имъ охваченъ. чувствуетъ въ жизни себя съ добрыми всѣми блаженнымъ. Въ тѣсномъ союзѣ теперь въ высь воспаримъ, славословя! Воздухъ очищенъ; дыши, освободившійся духъ! [Возносятся ни небо, унося безсмертную часть Фауста].
   

МЕФИСТОФЕЛЬ [оглядываясь кругомъ].

   Что же это такое? Куда скрылись они? Поддѣли вы меня, малолѣтки -- улетѣли съ добычею на небо! Оттого-то и зарились они на эту могилу! Отнято у меня большое, единственное сокровище! Вырвали у меня плутовски высокую душу, отдавшую себя мнѣ въ залогъ! Кому теперь пожаловаться на нихъ? Кто возвратитъ мнѣ мое законно пріобрѣтенное право? Обманутъ ты на старости лѣтъ, положеніе твое жестоко скверное, но ты заслужилъ его. Позорно велъ я себя, постыдно потраченъ даромъ большой запасъ труда! Пошлая похоть, нелѣпое волокитство пробрались въ засмоленнаго чорта, и такими-то ребячески-дурацкими вещами занимался умный и опытный малый! Не мала, по истинѣ, та глупость, которой позволяешь овладѣть тобою уже въ самомъ концѣ дѣла!
   

Горныя ущелья. Лѣсъ, Скалы, Пустыня.

Святые Анахореты, разсѣянные нагорныхъ высотахъ я расположившіеся въ ущельяхъ.

ХОРЪ И ЭХО.

   Качаются вѣтви лѣсныя, утесы на нихъ налегли, корни вцѣпилися въ землю, тѣснятся другъ къ другу стволы, брызжетъ волна за волною, въ глубокой пещерѣ встрѣчая отпоръ: безмолвно и дружески крадутся львы вокругъ насъ, чтя освященное мѣсто, священный любови пріютъ.
   

PATER ЕСSТАTICUS [подымаясь и опускаясь въ воздухѣ].

   Вѣчное пламя блаженства, жгучія узы любви, боль кипящая въ груди, вспѣненная жажда Бога! Стрѣлы, пронзите меня; копья, сразите меня; палицы, размозжите меня; молньи, сожгите меня -- чтобъ все ничтожное безслѣдно исчезнуло, только блестѣла бъ звѣзда неугасимая, вѣчной любови зерно!
   

PATER PROFUNDUS [въ низшей сферѣ].

   Какъ груда скалъ у ногъ моихъ лежитъ всей тяжестью на пропасти глубокой, -- какъ тысячи ручьевъ сверкающихъ текутъ, чтобъ въ бѣшеномъ потокѣ пѣны слиться.-- какъ собственнымъ влеченіемъ стволы деревъ несутся мощно въ воздухъ -- такъ всемогущая любовь все создаетъ, всему охраной служитъ.
   Вокругъ себя я слышу дикій шумъ, какъ будто катятъ волны лѣсъ и скалы -- но рядомъ съ нимъ, привѣтливо журча, обильная вода бѣжитъ въ низины, съ призваніемъ долину орошать. И тѣ струи, и молніи огонь, слетѣвшій, чтобъ очистить атмосферу, носившую ядъ и зловредный паръ въ груди своей -- то вѣстники любви, вѣщающіе намъ о силѣ той, что, вѣчно сотворяя, насъ объемлетъ.
   О, если бы и внутренній мой міръ они зажгли, въ которомъ духъ, холодный, мятущійся терзается, стѣсненный границами наружныхъ грубыхъ чувствъ, подъ болью отъ цѣпей, его сдавившихъ! О, Боже! дай успокоенье мыслямъ и жаждущее сердце облегчи!
   

PATER SERAPHICUS [средняя сфера].

   Утреннее облачко витаетъ въ полосахъ колеблющихся сосенъ; что живетъ внутри его? могу ли угадать? То юныхъ духовъ рой.
   

ХОРЬ БЛАЖЕННЫХЪ МЛАДЕНЦЕВЪ.

   Скажи намъ, Отецъ, куда мы несемся! Кто мы такіе, Добрый, скажи? Счастливы мы: всѣмъ, всѣмъ созданьямъ сладостно такъ существовать!
   

PATER SERAPHICUS.

   Дѣти, рожденныя въ полночь, съ полураскрытыми духомъ и чувствами, вы, для родителей тотчасъ погибшіе, ангеламъ прибылью ставшіе! Если вы чувствовать можете, что здѣсь присутствуетъ любящій, то приближайтесь. Счастливыя! Нѣтъ никакихъ въ васъ слѣдовъ жесткой дороги земной, спуститесь же въ очи мои -- по-земному построенный органъ, и коль можете ими владѣть, какъ своими -- взирайте на Землю! [Принимаетъ ихъ въ себя]. Это деревья, это утесы, это потокъ, что несется съ высотъ и необузданно грознымъ стремленьемъ крутые пути сокращаетъ себѣ.
   

БЛАЖЕННЫЕ МЛАДЕНЦЫ [внутри его].

   Видъ величественный, правда, но ужъ слишкомъ мрачно мѣсто; страхъ и ужасъ насъ объяли; отпусти насъ, добрый, милый!
   

РАТЕИ SERAPHICUS.

   Возноситесь вы въ высшія сферы, незамѣтно самимъ возрастайте, укрѣпляясь присутствіемъ Бога, вѣчно чистою жизнью живя! Ибо это есть пища для духовъ, разлитая въ свободномъ эѳирѣ -- откровеніе вѣчной любви, въ коемъ свѣтлый источникъ блаженства!
   

БЛАЖЕННЫЕ МЛАДЕНЦЫ
[витающіе вокругъ высочайшихъ вершинъ].

   Радостно руки сплетите въ тѣсномъ союзѣ и нойте, полные чувствомъ святымъ! Отъ Бога пріявъ поученье, твердо вы можете вѣрить, что узрите чтимаго вами.
   

АНГЕЛЫ
[парящіе въ высшей атмосферѣ и несущіе безсмертную часть Фауста].

   Обрѣлъ благородный членъ міра духовъ спасенье отъ злого! Кто въ жизни стремится впередъ неустанно, того избавляемъ отъ гибели мы. А если еще и любовь въ немъ свыше участіе приметъ, то сонмы блаженныхъ его встрѣчаютъ съ сердечнымъ привѣтомъ.
   

МЛАДШІЕ АНГЕЛЫ.

   Розы, что руками кающихся грѣшницъ, сдѣлавшихся силой ихъ любви святыми, разсыпались съ неба -- мощно помогли намъ побѣдить, исполнить нашъ великій подвигъ, завладѣть душою этой драгоцѣнной. Отъ цвѣтовъ летѣвшихъ злые сторонились, прогоняло бѣсовъ ихъ прикосновенье, вмѣсто ихъ обычной жажды адской кары, духи тѣ терзались муками любви. Даже престарѣлый Сатана верховный былъ насквозь проникнутъ этой острой болью. Возликуйте! Дѣло кончилось удачей!
   

БОЛѢЕ СОВЕРШЕННЫЕ АНГЕЛЫ.

   Часть персти земной остается у насъ, и ее тяжело намъ нести; если бъ даже была изъ азбеста она, не было бъ въ ней чистоты. Когда сочетаетъ съ собою стихіи духовная мощная сила, натуры той двойственной связь разорвать не могутъ и ангелы даже. Разъединить ихъ другъ съ другомъ возможно лишь вѣчной любви.
   

МЛАДШІЕ АНГЕЛЫ.

   Въ дымкѣ туманной, надъ скалъ вершинами здѣсь близко витающей, жизнь духовъ я чувствую. Проясняются облачки, я вижу парящій сонмъ блаженныхъ младенцевъ. Отъ гнета земного свободные и въ кругъ съединенные, они наслаждаются новымъ блистаньемъ и пышностью горняго міра. Да будетъ и онъ. въ началѣ полета въ небесныя выси, къ нимъ пріобщенъ!
   

БЛАЖЕННЫЕ МЛАДЕНЦЫ.

   Радостно мы принимаемъ его -- нынѣ еще въ состояніи куколки; въ немъ мы залогъ получаемъ отъ ангеловъ. Снимемъ съ него пелены бременящія; вотъ уже онъ и великъ, и прекрасенъ, къ жизни святой возродясь!
   

DOCTOR MARIANUS
[въ самой высшей и самой чистой кельѣ].

   Здѣсь глазу свободный просторъ, здѣсь высоко возносится духъ! Вотъ проносятся, въ высь воспаряя, женщины мимо меня. Въ сонмѣ я вижу Чудесную, въ вѣнцѣ изъ сіяющихъ звѣздъ; Царицу Небесъ узнаю я по яркому блеску Ея. [Въ экстазѣ]. Владычица высшая міра! Дозволь мнѣ въ небесномъ татрѣ голубомъ, надо мной широко распростертомъ, тайну Твою созерцать! Прими съ благосклонностью то, что грудь человѣка глубоко и нѣжно волнуетъ и съ чистой священной любовью возноситъ къ Тебѣ! Несокрушимо мужество наше, когда лучезарно господствуешь Ты; внезапно смиряется пылъ нашъ мятежный, когда успокоить являешься Ты! Дѣва, чистая въ прекраснѣйшемъ смыслѣ! Мать досточтимая наша! Избранная нами Царица! Равная родомъ съ богами!
   Вокругъ Нея сплетаются грядою легкой облачки; то кающихся грѣшницъ собрался нѣжный сонмъ, вокругъ Ея колѣней эѳиромъ упиваясь, моля о милосердьи.
   Ты, Неприкосновенная, къ себѣ безъ опасенія Ты можешь допускать идущихъ съ упованіемъ соблазна легкихъ жертвъ.
   Ихъ, увлекаемыхъ слабостью, трудно бываетъ слагать; кто цѣпи земныхъ вожделѣніи собственной силой порветъ? Долго ль ногѣ поскользнуться на гладкомъ, неровномъ полу? Кто отуманенъ не будетъ взглядомъ и словомъ привѣта, жаркимъ дыханіемъ лести?

[MATER GLORIOSA парить въ высотѣ].

ХОРЪ КАЮЩИХСЯ ГРѢШНИЦЪ.

   Ты, парящая въ высяхъ вѣчнаго царства, внемли моленью Ты, безсравненная, милостью щедрая!
   

MAGNA PECCATRIS [отъ Луки VII, 36].

   Ради той любви, что проливала слезы, какъ бальзамъ, на ноги Сына Твоего, не боясь насмѣшки злобной.
   Фарисеевъ; ради тѣхъ сосудовъ, изъ коихъ на нихъ капали такъ щедро струйки аромата; ради тѣхъ кудрей, которыя такъ нѣжно осушали влагу на священныхъ членахъ...
   

MULIER SAMARITANA [отъ Іоанна IV].

   Ради колодца, куда со стадами въ оное время ходилъ Авраамъ; ради ведра, что сподоблено было студёно коснуться Спасителя устъ; ради потока, который оттуда льется теперь изобильной волной, вѣчно прозрачной, весь міръ орошая...
   

MARIA AEGYPTIACA [Acta Sanctorum].

   Ради высокосвященнаго мѣста, гдѣ положили Спасителя тѣло; ради руки, оттолкнувшей меня отъ дверей; ради того покаянья, которому я сорокъ лѣтъ вѣчной осталась въ пустынѣ; ради прощальныхъ молитвенныхъ словъ, что я на пескѣ написала...
   

ВСѢ ТРИ.

   Ты, которая грѣшницъ великихъ быть съ Тобою вблизи допускаешь, и достигшее цѣли желанной покаяніе въ вѣчность возносишь сжалься также надъ этою доброй душою, только разъ позабывшей себя, безсознательно грѣхъ совершившей; даруй ей безусловно прощеніе свое!
   

UNА POENITENTICUМ [прежде называвшаяся Гретхенъ].

   Склони, о, склони Ты, безсравненная, Ты, лучезарная, благостно ликъ Свой къ моему счастію! Въ годы былые любимый, больше ничѣмъ не смущаемый, онъ возвратился ко мнѣ!
   

БЛАЖЕННЫЕ МЛАДЕНЦЫ
[кружась въ воздухѣ, приближаются].

   Переростаетъ онъ насъ мощностью членовъ своихъ; щедрой наградой воздастъ за наши о немъ попеченья. Рано изъ круга живыхъ насъ удалили; ни этотъ многому самъ научился, научитъ и насъ.
   

ОДНА ИЗЪ КАЮЩИХСЯ
[прежде называвшаяся Гретхенъ].

   Окруженный хоромъ благородныхъ духовъ, не успѣлъ онъ, новый, самъ себя узнать, не успѣлъ почуять свѣжесть новой жизни -- а священнымъ сонмамъ ужъ подобенъ онъ. Посмотри, какъ быстро всѣ земныя узы, оболочку старую онъ съ себя совлекъ, какъ опять наружу, изъ одеждъ эѳирныхъ, молодости первой выступаетъ мощь! Дай мнѣ дозволенье поучать его: ослѣпленъ еще онъ этимъ новымъ свѣтомъ!
   

MATER GLORIOSA.

   Услышана ты! вознесись къ высшимъ сферамъ; онъ, почуявъ тебя, за тобою во слѣдъ полетитъ!
   

DOCTOR MARIANUIS
[съ молитвой падая ницъ].

   Созерцайте спасительный взоръ, покаянныя съ нѣжной душой, благодарно готовя себѣ, воспріятіе жизни блаженной! И да будутъ всѣ лучшія чувства отданы на служенье Тебѣ! Не оставь насъ Своей благодатью. Дѣва. Царица, Мать, Божество!
   

CHORUS MYSTICUS.

   Все преходящее есть только символъ; недостижимое здѣсь достигается, невыразимое здѣсь совершается; вѣчно женственнымъ къ небу возносимся мы.

FINIS.

   
             То с заступом он там, то со своей лопатой.
             Копая землю, срезывая ветви
             Иль связывая их, он молит всех богов
             И Гелиоса более всего.
             Но Бахусу, как неженке, нет дела
             До своего слуги, что служит так усердно.
             В беседах он лежит, в пещерах отдыхает
             Иль с фавном маленьким балует беззаботно.
             Все, что ему понадобиться может
             Для сладких грез в туманном опьяненьи,
             Хранится для него в прохладных подземельях
             Всегда в мехах, в сосудах или в бочках.
             Но вот когда все боги, а меж ними
             Главнее всех, конечно, Гелиос,
             Путем дождей, ветров, тепла и зноя
             Наполнят до краев рог изобилья ягод,
             Тогда и там, где было все так тихо,
             Где в той тиши работал виноградарь,
             Все как-то разом словно оживится.
             И шум разносится в листве досель спокойной:
             Повсюду стук несется меж лозами,
             Трещат корзины, ведра дребезжат
             И стонут кадки; все тогда спешат
             К большому чану, где усердно пляшут
             Давильщики, топча ногами дерзко
             Обилие священных, сочных ягод.
             Там с пеной, с брызгами смешалися они
             В одну невзрачную раздавленную массу.
             И поражают слух кимваны и тимпаны --
             То Дионис покров мистерий скинул.
             Он шествует, толпой сопровождаем
             Мужчин и женщин козлоногих, пьяных,
             А рядом с ними знай себе ревет
             Ушастое животное Силена:
             Пощады не дается никому!
             Двойным копытам скоро удается
             Приличье всякое неистово попрать:
             Одолевает головокруженье,
             А уши всех совсем оглушены.
             За чашу пьяные уж ощупью берутся,
             Желудки, головы у всех полным-полны,
             А кто задумает других увещевать,
             Тот лишь сумятицу усиливает только;
             Торопятся мех старый опорожнить,
             Чтоб молодым вином его заполнить снова.

Занавес падает, Форкиада на просцениуме поднимается, как великан, но сходит с котурн, сбрасывает с себя маску и покрывало и является в образе Мефистофеля для того, чтобы объяснить пьесу в эпилоге, насколько бы это понадобилось[167].

   

Четвертое действие

ВЫСОКИЙ ГОРНЫЙ ХРЕБЕТ

Зубчатые, скалистые вершины. К горе подплывает облако и опускается на выступающую вперед площадку. Оно разделяется.

Фауст
(выходит из облака)

             Пустынных видя мест тут бездны под ногами,
             Бреду обдуманно я по краям вершин.
             Расстался с облаком, которое меня
             В дни ясные спокойно проносило
             Над сушею, над морем. Не спеша,
             Не расплывался на части, с каждым мигом
             Оно уносится все дальше от меня.
             Стремится на восток, как шар клубяся, масса,
             Мой изумленный взор стремится вслед за ней;
             Плывет она, волною колыхаясь,
             То разрывайся, то снова изменяясь,
             Но вот теперь, мне кажется, она
             Уже как будто форму принимает...
             Мои глаза меня не обманули!..
             Передо мной простерся на подушках,
             Сейчас лучами Солнца озаренных,
             Хоть исполинский, но богоподобный,
             Чудесный образ женщины. Его
             Я вижу! Он напоминает видом
             Юнону, Леду иль Елену. Он
             Передо мной колеблется прелестно!..
             Но вот и нет его! Уже расплылся он!..
             Спокойно облако простерлось на востоке
             Широкою бесформенною массой,
             Похожее вдали на ледяные горы,
             Что ослепительно так смысл мне отражают.
             Весь смысл моих уже протекших дней...
             Но вот меня обволокла собою
             Прозрачная и нежная струя
             Тумана, мне и грудь, и голову лаская
             Приветливо, и свежестью даря.
             Как будто нехотя, она уходит вверх
             Все выше, выше,
             Там она сплотилась...
             Не призрак ли обманчивый восстал
             Передо мною дивного созданья,
             Уже давно утраченного мною,
             Как блага высшего дней молодых моих?
             Сокровища далеких ранних дней,
             Что сердце в глубинах своих хоронит,
             Забили вновь ключом; и первая любовь,
             Что жизни мне зарю волшебно озарила,
             Ко мне в своем полете прикоснувшись,
             Передо мною ярко воскресила
             Тот первый взгляд, что понял я лишь чувством,
             Но что, в душе моей запечатлевшись,
             Мне драгоценности все блеском затмевает
             Подобное душевной красоте,
             Виденье милое уносится к высотам;
             Не расплываяся, летит оно в эфир
             И за собой туда же увлекает
             Частицу лучшую и духа моего.

Появляется с топотом семимильный сапог-скороход, за ним сейчас же другой. Из них выходит Мефистофель, сапоги бегут дальше.

Мефистофель

             Вот это назову я -- проскакал!
             А ты, скажи, на что решился?
             Застыл средь груды мерзких скал
             И в центре ужасов как раз и поместился!
             Подобных мест я знаю не одно;
             На этом месте было ада дно.
   

Фауст

             Легенды глупые влекли твое воображенье.
             Ты вновь взялся за их распространенье?
   

Мефистофель
(серьезно)

             Когда сам Бог-Господь -- причины мне известны
             Нас из воздушных сфер изгнал
             И нами заселил зияющие бездны,
             Где вечный был огонь, что сам себя сжигал,
             Тогда при страшно ярком освещеньи
             Мы очутились все в стесненном положеньи:
             Все черти стали кашлять, отдуваться,
             От серы и кислот стал газ тут развиваться
             Да и какой! Чудовищный, и только!
             При толщине своей земной коре нисколько
             Выдерживать напор такой не удалось,
             Короче, лопнуть с треском ей пришлось.
             Перемещения то сделалось причиной:
             Что было дном, то стало вдруг вершиной.
             На этом строится у них и их ученье:
             Что-де внизу, тому передвиженье
             На верх-де самый предстоит.
             Судьба же наша это подтвердит:
             Сперва мы в бездне в тесноте томились,
             Потом и в воздухе свободном очутились.
             Здесь тайна бытия хранится,
             Позднее тайна та всем людям возвестится.
             (Посл. к Эфес, VI, 12).
   

Фауст

             Безмолвны горы слуху моему,
             Не вопрошаю их: откуда, почему?
             Когда природа все в себе творила,
             Она и шар земной сначала округлила
             И, радуясь вершинам, пропастям,
             Сама же прислоняла здесь и там
             Скалу к скале, к горе другую гору,
             Холмы устроила потом, в иную пору,
             По мягким склонам их раскинула пути,
             Зазеленело все и принялось расти.
             Чтоб наслаждаться ей плодами дел своих,
             Переворотов ей не нужно никаких.
   

Мефистофель

             Так говорите вы. Вам все, как Солнце, ясно;
             Свидетель я, а вам скажу: напрасно.
             Я жил уже тогда, когда та пропасть вся,
             Кипя, вздуваясь, пламя извергала,
             Когда Молох, утесы громоздя,
             Раскидывал обломков гор немало;
             И много до сих пор таких громадных масс
             Осталось на земле, давя ее без нужды.
             Кто выбросы те объяснит из вас?
             Философу вопросы эти чужды.
             Стоит скала -- ну пусть бы и стояла.
             Об этом думали ужасно много мы,
             Так много, что нам даже стыдно стало...
             Простые люди, что умудрены,
             Их сбить с позиции -- неслыханное дело,
             Ведь мненье их давным-давно созрело,
             С того их не собьешь, в чем раз убеждены.
             Здесь чудо, несомненно, есть,
             И Сатане принадлежит вся честь!
             Мой пилигрим проковыляет сам
             И к месту чертову и к чертовым скалам.
   

Фауст

             Да, любопытны в своем роде
             Чертей сужденья о природе.
   

Мефистофель

             Что мне природа? Будь там, как желает!
             Меня вопрос тут чести занимает:
             Присутствовал при этом деле черт,
             Мы делали дела -- первейший сорт!
             Шум и насилие, нелепые разрухи...
             А доказательства? Иль слепы вы, иль глухи?..
             Но мне пора заговорить понятно:
             Ужели ничего, что было бы приятно,
             Ты не нашел, скитаясь здесь и там?
             Твоим же представлялось все глазам,
             Все "царства мира, слава их"[168], ужели
             Они своей не достигают цели?
             Иль у тебя все эти созерцанья
             Не вызвали ни цели, ни желанья?
   

Фауст

             Совсем напротив. Нечто есть большое,
             Чем увлекался я. Скажи мне, что такое?
   

Мефистофель

             Нетрудно угадать. Я для житья себе
             Столицу выбрал бы. По самой середине
             Стоит нелепый дом, и в этом-то домине
             Все отдалось кормления нужде.
             Кривые улочки, и тесные при этом,
             Не слишком избалованные светом;
             Вот рынок небольшой, на нем всегда капуста,
             Лук, репа, с мясом есть лотки,
             Над мясом тем роятся мухи густо:
             К себе влекут их жирные куски.
             Тут вонь всегда и много суматохи,
             А дальше -- плацы, улицы широки
             С претензией на величавый лад,
             А там, совсем вдали, где нет уже преград, --
             Предлинные форштадты. Тут меня,
             Конечно б, очень услаждали
             Шум экипажей, эта беготня
             И все тому подобные детали.
             И где б ни ехал я -- в конях или верхом, --
             Шумел бы муравейник весь кругом,
             И сотни тысяч знаками почтенья
             Меня встречали бы, как центр всего движенья[169].
   

Фауст

             Все это не по вкусу моему.
             Все радуются так, не ведая чему:
             Что население в количестве растет,
             С удобствами житейскими живет
             И даже учится. И свет уже таков --
             В своей среде плодит бунтовщиков!
   

Мефистофель

             Ну, я построил бы для самого себя
             В веселой местности хоть замок несусветный;
             Леса, холмы, лужайки и поля
             Я превратил бы в сад великолепный.
             Вдоль стен из зелени я б клумбы засадил,
             Дорожек, уголков тенистых натворил,
             Наделал бы каскадов, так стараясь,
             Чтоб со скалы они свергались на скалу,
             Чтобы один из них бил прямо в вышину,
             Величием над всеми превышаясь,
             А чтобы мелочи кругом него пищали
             Иль, словно ручейки, мечтательно журчали.
             А для красоток в дивном месте том
             Настроил бы я домиков укромных,
             И проводил бы в обществе таком
             Немалое число часов уединенных.
             Сказал "красоток" я, и снова повторяю:
             Я красоту из множества слагаю.
   

Фауст

             И скверно, и не ново... Да ты -- Сарданапал![176]
   

Мефистофель

             Мне кажется, никто б не угадал,
             К чему стремишься ты! Та цель, сдается мне,
             И слишком высока, и чересчур отважна?
             В своем полете ты приблизился к Луне:
             Не хочешь ли на ней теперь рассесться важно?
   

Фауст

             Нисколько. На земле возможно совершить
             Великих подвигов еще совсем не мало.
             Мне предстоит всех чем-то изумить,
             И сил моих на это бы хватало.
   

Мефистофель

             Стремишься к славе ты? Как я не догадался?
             Недаром с героинями якшался!
   

Фауст

             Мне власть нужна и собственность притом:
             Считаю дело -- всем, а славу -- пустяком.
   

Мефистофель

             Начнут поэты блеск твой воспевать,
             Чтоб глупостью на глупость возбуждать.
   

Фауст

             Все это недоступно для тебя.
             И где тебе понять людские пожеланья?
             Натура гнусная и злая, как твоя,
             Из своего не выйдет состоянья.
   

Мефистофель

             Пусть будет так! Но ты открой скорей
             Объем своих причудливых затей.
   

Фауст

             Я созерцал перед собою море.
             Оно вздымалось долго, громоздясь
             Лишь на себя на всем своем просторе.
             Потом, как будто сразу отрезвясь,
             Оно направило все волны на осаду
             Песчаной отмели. Я чувствовал досаду:
             Досадует так дух, что на свободе взрос,
             Что все права правами почитает,
             В себе он недовольство ощущает,
             Зря пред собой страстей разнузданных хаос.
             Отдельным случаем признал я факт такой
             И пристальнее стал смотреть перед собой.
             Остановившися, до цели долетев,
             Назад волна всегда бежала;
             Проходит миг, и тот же все напев:
             Глядишь, она опять на берег набежала.
   

Мефистофель
(к зрителям)

             Ни капли нового, по-моему, здесь нет,
             Я вижу то же сотни тысяч лет.
   

Фауст
(продолжая)

             Крадется к берегу со всех сторон волна,
             Бесплодие неся, бесплодная сама;
             Вот вновь вздувается и катится вперед,
             Глядишь -- и берег тот она опять зальет.
             Могучи волны те, бегут и уплывают
             И пользы никакой собой не прибавляют.
             Бесцельность силы вижу в этом я.
             В такие-то тяжелые мгновенья
             Мой достигает дух высокого прозренья:
             Желал бы я борьбы, чтоб море победить!
             Как хочешь там, но это может быть.
             Как ни стремилась бы отчаянно волна,
             Она перед холмом смирения полна,
             Она его бессильно огибает.
             Ей возвышение преграду представляет,
             Хотя само оно не так уже высоко.
             А встретится же место, что глубоко,
             Оно волну сейчас в себя вбирает.
             И планы разные в уме моем мелькали:
             Вот наслаждение: от берега подале
             И море самое с волнами отодвинуть,
             Пределы силы водной потеснить,
             В свои пределы море удалить.
             Хочу умом я сильно пораскинуть.
             Вот что желательно стремленью моему!
             Дерзни же посодействовать тому!

Барабаны и военная музыка; звуки доносятся издалека, с правой стороны.

Мефистофель

             Легко!... Ты слышишь звуки, вероятно?
   

Фауст

             Опять война! То умным неприятно[171].
   

Мефистофель

             Война иль мир... Умно не пренебречь
             Тем иль другим, чтоб выгоду извлечь.
             Подстерегай лишь лучшее мгновенье.
             Вот, Фауст, пред тобой подобное явленье:
             Воспользуйся же им.
   

Фауст

                                           Загадки надоели,
             Ты ясно, коротко мне расскажи о деле.
   

Мефистофель

             Во время странствия я вынес наблюденье,
             Что императора прескверно положенье.
             Ты знаешь хорошо: его мы забавляли,
             Фальшивыми богатствами играли,
             И он вообразил, что может мир купить.
             Ведь юным на престол ему пришлось вступить,
             И к ложному пришел он заключенью,
             Что царство не помеха наслажденью,
             Что можно царствовать и вместе наслаждаться,
             Что очень хорошо, коль может так удаться.
   

Фауст

             Вот заблуждение! Кого судьба зовет
             Повелевать, тот в деле управленья
             Себе и наслаждение найдет
             Он воли высшей полн, но все его стремленья
             Не могут быть открыты никому
             Он на ухо шепнет лишь только одному
             Из верных слуг своих, и то сейчас свершится,
             И целый мир тому явлению дивится.
             Так только действуя, воспримет он успех,
             Как высочайший и достойнейший из всех.
             А наслаждение заставит опошляться.
   

Мефистофель

             Он не таков. Он начал наслаждаться --
             Да как еще! Империя ж его
             В анархию влетела от того;
             Мал и велик дрались между собою,
             На братьев братья двигались войною,
             Тут замок с замком воевал,
             На город -- город восставал,
             С дворянством воевали цехи,
             Епископу же не было помехи
             С капитулом и общиной сражаться.
             С кем мне ни приходилось повстречаться,
             То были лишь враги. Убийства и разбой
             В церквах свершалися. За городской стеной
             Купца иль путника погибель ожидала.
             Знать, смелость наглая людей всех обуяла.
             И нечему здесь вовсе удивляться:
             Жить значило тогда -- умело защищаться.
             Но, тем не менее, все шло себе да шло.
   

Фауст

             Шло, ковыляло, падало и снова
             Вставало на ноги до часа рокового,
             Который, как-никак, а пробил всем назло:
             Все то, что шло, вдруг сразу развалилось
             И кучей мусора куда-то покатилось.
   

Мефистофель

             А порицать то положенье дел
             Никто совсем и права не имел.
             Иметь значенье всяк хотел порою оной,
             И сошка мелкая -- быть важною персоной.
             Но люди лучшие в конце концов нашли,
             Что все безумия границы перешли;
             Тогда они с энергией восстали:
             "Тот властелин, кто нам спокойствие дарует,
             А наш монарх в сей области пасует
             Иль просто не желает дела так вести.
             Так нужно нам другого обрести,
             Чтоб душу новую он царству сообщил.
             И, каждому спокойствие отдавши,
             Он возрожденье мира совершил,
             Спокойствие и правду сочетавши".
   

Фауст

             От этих слов так и несет попами.
   

Мефистофель

             Попы же их и говорили сами,
             Им приходилося первей всего спасать
             Свое благоупитанное пузо;
             Вопрос такой их должен задевать
             Сильнее всякого сословья иль союза.
             Меж тем все возрастало возмущенье,
             Санкционировалось им,
             И император наш, вкушавший наслажденье,
             Вопросом вынужден заняться был другим:
             Уж не идет ли он в последнее сраженье?
   

Фауст

             Мне жаль его: он добрый был такой,
             Он обладал открытою душой.
   

Мефистофель

             Пойдем же, поглядим, какие там картины.
             Уж коли кто живет, надеждой должен жить.
             Попробуем его сейчас освободить
             Из узкой для него, стеснительной долины.
             Кто раз спасен, спасен на много раз
             Вперед. Кто ведает, как кости обернутся?
             Быть может, для него пробьет удачи час:
             А если будет так, вассалы наберутся!

Они взбираются на соседнюю гору и осматривают расположение войска в долине. Снизу доносятся звуки барабанов и военной музыки.

             Позиция здесь выбрана отменно;
             Пристанем к ним -- победа несомненна.
   

Фауст

             От этого, скажи мне, ждать чего?
             Обман, дураченье иль просто колдовство?
             Одна лишь пыль в глаза!
   

Мефистофель

             Без хитрости военной
             Победа, может быть, не будет несомненной.
             Ты в замысле великом укрепись,
             Обдумай цель свою и цели той держись!
             Коль сохраним ему владенья мы и трон,
             Преклонишь ты пред ним тогда свои колена
             И сразу же получишь в виде лена
             Обширный берег тот; расстанется с ним он.
   

Фауст

             Немало замыслов привел ты в исполненье;
             Исполни новый мне и выиграй сраженье!
   

Мефистофель

             Ты выиграешь сам сраженье, а не я:
             Ведь главная команда у тебя.
   

Фауст

             Высоко званье то, но только не уместно!
             Как мне командовать, где все мне неизвестно?
   

Мефистофель

             Заботится о том пусть штаб твой генеральный,
             Фельдмаршал может быть спокойным идеально.
             Задолго чуял я все бедствия войны,
             Составил свой совет; в совет тот введены
             Из первобытных гор и люди-примитивы:
             Кто может их собрать, те истинно счастливы!
   

Фауст

             Кто это там сюда с оружием идет?
             Не поднял ли ты горный весь народ?
             Мефистофель
             Нет! Но, подобно Питер Сквенцу[172],
             Из кучи взял я квинт-эссенцу

Входят Три богатыря[173]

(Сам., II, 23, 8).

             Вот и мои явились пареньки!
             Различных возрастов, одежд, вооружений...
             Коль с ними весть дела ты станешь напредки,
             Пойдет недурно все -- нет никаких сомнений.

(К зрителям.)

             Теперь ребенок любит эти латы,
             Воротники от рыцарственных дней;
             Хоть аллегории одни сии ребята,
             Понравиться зато должны они скорей.
   

Забияка
(молодой, в легком вооружении, пестро одетый)

             Кто мне в глаза лишь поглядит,
             Я в рыло закачу,
             А кто, как трус, прочь побежит,
             Пусть клок всего волос --
             И за него схвачу.
   

Хап-Загреба
(мужественный вид, хорошо вооружен, богато одетый)

             Задор такой -- одна забава,
             Лишь только времени потрава;
             Не уставай побольше брать,
             Там можно после разобрать.
   

Скопидом
(старик, сильно вооружен, без одежды)

             И этим не возьмешь ты много:
             Ведь нет богатства там большого,
             Чтоб вдаль его не унесло;
             Недурно брать -- куда ни шло,
             Но сберегать куда вернее.
             Пусти лишь действовать того, кто поседее,
             И не упустишь ничего
             Из обладанья своего.

Все трое спускаются в долину.

   

НА ПРЕДГОРЬЕ

Барабанный бой и военная музыка снизу. Разбивают шатер Императора. Входят: Император, Главнокомандующий, драбанты.

Главнокомандующий

             Я все-таки наш план обдуманным считаю:
             В долине узкой войско все стянуть.
             И я надежду твердую питаю,
             Что может план наш счастием блеснуть.
   

Император

             Что выйдет здесь, увидим мы затем,
             Но все ж я недоволен очень тем,
             Что отступили мы и будто бы бежали.
   

Главнокомандующий

             От фланга правого жди, государь, добра ты,
             Наш выбор местности вполне бы всяк желал:
             И не круты холмы, не очень и покаты,
             Нам выгодны они, а недругам -- провал;
             Здесь, где, как волны, высятся холмы,
             Наполовину даже скрыты мы,
             И конница не бросится сюда.
   

Император

             Мне остается все расхваливать тогда:
             Руке и груди здесь достаточная воля.
   

Главнокомандующий

             А посмотри-ка там, посередине поля!
             Фалангу видишь ты? Как рвется в бой она!
             Сверкающими копьями полна,
             Она туман тем блеском пробивает,
             Туман тот утренний, что так благоухает.
             Волнами темными задвигалось каре,
             Здесь тысячи сердец желают одоленья,
             А в массе каковы тогда желанья те?
             Врагам здесь не избегнуть пораженья.
   

Император

             Я вижу в первый раз здесь зрелище такое;
             Такая армия ведь стоит ровно вдвое.
   

Главнокомандующий

             О левом фланге мне сказать тут что такое
             Крутой утес, на нем -- герой все на герое.
             Стремнина та, блестя вооруженьем,
             Является ущелья загражденьем.
             Предчувствую, что враг сюда направит силы,
             Не ведая, что им готовы уж могилы.
   

Император

             Вот и фальшивые родные замелькали,
             Уж как они меня еще не называли?
             И дядюшкой, и братцем, и кузеном,
             А между тем тащили лен за леном,
             Все с каждым днем себя обогащая,
             У скипетра всю силу отнимая,
             У трона -- должное почтенье.
             Затем меж ними вышло разделенье,
             Все государство начало страдать.
             Собравшись снова, все задумали восстать
             И на меня. Толпа в недоуменьи,
             Не ведая о правильном решеньи,
             И, наконец, всегда туда плывет,
             Куда ее теченье унесет.
   

Главнокомандующий

             Вот спешно со скалы разведчик наш идет:
             Даст Бог, он добрые нам вести принесет!
   

Первый лазутчик

                       Хитрость, храбрость помогали
                       Нам по разным быть местам,
                       Но хорошего достали
                       Мы совсем немного вам.
                       Присягнуло, правда, много
                       Храбрых воинов всего,
                       Но ведь это для предлога,
                       Чтоб не делать ничего.
                       И везде внутри броженье,
                       И народа опасенье.
   

Император

             Ведь эгоизм всегда силен был в том,
             Что говорило самосохраненье.
             Долг, честь, приязнь тут вовсе ни при чем,
             И благодарность -- верно это мненье.
             Иль не понятна вам здесь истина того,
             Что у тебя хоть все сейчас отменно,
             Но лишь пожар соседа твоего
             Грозит тебе бедою несомненно?
   

Главнокомандующий

             Вот и второй, он медленно плетется
             И так устал, что весь сейчас трясется.
   

Второй лазутчик

                       Взор наш с радостью вперился
                       В суматоху по местам,
                       Но внезапно появился
                       Император ложный там.
                       И условными тропами
                       Все полезли за лжецом,
                       Как бараны лезут сами
                       За бараньим вожаком.
   

Император

             На пользу мне явился узурпатор!
             Я лишь теперь познал, что сам я -- император.
             Я, как простой солдат, облекся в панцирь сей,
             Послужит цели он возвышенной моей.
             На наших праздниках, блиставших мишурой,
             Недоставало мне опасности одной.
             Вы, сколько вас ни есть, советовали мне
             Хоть в кольца поиграть с другими наравне[174].
             И сердце билось так, я весь дышал турниром;
             И, если б вы меня не завлекали миром,
             Я славой подвигов давно б везде гремел.
             С тех пор, как я среди огня узрел
             Одно свое лишь отраженье,
             Самостоятельность в себе я ощутил,
             Меня всего тот ужас охватил,
             Что мне внушало страшное горенье,
             Хоть то была не боле, как игра.
             Но действие свое игра та возымела:
             Осмыслилась туманная пора --
             Преступно избегал великого я дела.

Появляются герольды для вызова на бой анти-императора. Появляется Фауст в вооружении, с полуопущенным забралом. Вслед за ним Три богатыря, вооруженные и одетые, как прежде.

Фауст

             Явились мы сюда, не ждем неодобренья.
             Хоть в осторожности здесь надобности нет,
             Но осторожным быть -- полезный мой совет.
             У горцев всех в натуре размышленья,
             Они все сведущи в различных письменах
             Природы и на каменных скалах.
             Давно покинув плоские равнины,
             Взлюбили духи больше мест других
             Ущелья гор и горные вершины;
             Там и работают в тиши ущелий их,
             Средь металлических богатых испарений,
             Анализируя там суть соединений,
             Соединяя вновь простейшие тела.
             Стремятся лишь к тому, чтоб новость там была.
             Перстами легкими бесплотных сил своих
             Они там создают прозрачности такие,
             И в тех прозрачностях, в самом безмолвьи их,
             Все видят пред собой событья сверхземные.
   

Император

             Я выслушал тебя, тебе я верю смело,
             Но нам-то здесь сейчас до них какое дело?
   

Фауст

             Есть некромант[175] из Нурции, собой
             Сабинянин он родом, верный твой
             Почтительный слуга. Ему раз угрожала
             Ужасная беда. Под ним уже трещала
             И груда хвороста, и злые языки
             Огня уже взбирались на верхи,
             Поленья на костре и сами были сухи,
             Да и смешали их услужливые руки
             И с серою, а также со смолой.
             Ни человек, ни Бог, ни дьявол от смерти,
             Ему грозившей, уж не мог его спасти.
             Ты, государь, разбил огня злоумышленья.
             То было в Риме. Этого спасенья
             Не может он забыть, и с этого-то срока
             Себя обязанным тебе он мнит глубоко.
             И, непрерывною заботою томим,
             Следит за каждым шагом он твоим.
             Забыл он совершенно о себе:
             И к звездам неба он вопросы обращает,
             И бездны все глубокие пытает
             С одной лишь думою -- и только о тебе.
             Сабинянин и нам дал порученье
             Спешить к тебе и на твое спасенье.
             Ведь силы горные безмерны, необъятны,
             Природа там не связана ни в чем;
             Тупым попам те мысли не понятны:
             Они зовут все это колдовством.
   

Император

             В дни празднеств мы приветствуем гостей,
             Сходящихся за тем, чтоб время веселей
             Там провести, где ждут увеселенья;
             Нам доставляет много наслажденья
             Смотреть, как всяк протискаться спешит,
             Как зала каждая уже кишмя кишит.
             Но в высшей степени желанен гость нам тот,
             Что с благородною энергией идет
             На помощь к нам в час утра, в час сомнений
             И неизвестности, и всяческих волнений,
             Когда весы судьбы колеблются над ним.
             Но познакомлю вас я с помыслом своим.
             Вы отклоните руку от меча,
             Уже готового сразиться сгоряча,
             И чтите те высокие мгновенья,
             Когда готовы тысячи людей
             Иль за меня в разгаре пасть сраженья,
             Иль против личности моей.
             Но всякий за себя обязан постоять;
             Кто хочет троном и короной обладать,
             Тот должен быть достойным чести сей.
             И этот призрак, что на нас восстал,
             Что императором теперь себя назвал,
             Земель всех наших полным властелином,
             Главою армии и ленным господином
             Вассалов наших -- да погибнет он,
             Моею собственной рукою поражен!
   

Фауст

             Великое свершить -- понятен взгляд такой,
             Но рисковать своею головой!
             К чему мы шлем обычно украшаем?
             Мы шлемом голову все ту же защищаем,
             Что в нас вселяет мужество собой;
             Что члены прочие без головы одной?
             Она задремлет, все и ослабеют.
             Она поранена -- ту рану все имеют.
             Она поправится -- все члены молодеют.
             Рука вновь право сильного возьмет
             И череп защищать щитом своим начнет,
             И меч сейчас же долг свой исполняет:
             Он нападенье быстро отстраняет
             И сам начнет удары наносить.
             В союзе с ними крепкая нога,
             И, лишь удастся им преодолеть врага,
             Она опустится, затылок попирая
             Поверженного в прах, победу завершая.
   

Император

             Мой гнев таков, я так бы поступил:
             Я б голову врага в скамейку превратил
             Для ног своих.
   

Герольды
(возвращаются)

                       Малой честью и вниманьем
                       Удостоили нас там,
                       Отнеслися с посмеяньем
                       К благороднейшим словам.
                       "Император ваш -- лишь слово,
                       Что к нам ветер доносил,
                       Коль его и вспомним снова,
                       Так припевом: "жил да был".
   

Фауст

             Теперь уже исполнилось, чего
             Желали лучшие из круга твоего.
             Вот неприятель начал приближаться,
             И все твои так жаждут с ним сражаться.
             Вели атаковать, минута бесподобна.
   

Император

             Мне здесь командовать, конечно, неудобно.

(Главнокомандующему.)

             Князь, у тебя -- обязанность твоя.
   

Главнокомандующий

             В подобном случае распоряжаюсь я:
             Эй, правое крыло... вперед!
             Их левый фланг сейчас наверх идет,
             Но ранее, чем он последний шаг свершит,
             Как наша молодежь его и победит.
   

Фауст

             Дозволь же этому отважному герою
             Немедля стать в ряды, что устремились к бою,
             Сплотиться с ними, слиться в унисон
             И силу в ход пустить, какой владеет он.

(Указывает направо.)

Забияка
(выступает вперед)

             Кто только заглянуть в лицо мое посмеет,
             Тому я челюсти жестоко сворочу,
             А кто покажет мне, что спину он имеет,
             Тому я голову и шею отхвачу!
             И пусть дерутся с той же силой рвенья
             Мечами, палками и воины твои,
             Полягут недруги, и все без исключенья
             Утонут в собственной крови.

(Уходит.)

Главнокомандующий

             Центральная фаланга правой вслед!
             Будь осторожным, силы не жалейте!
             Там наш отряд, немного поправее,
             Весь вражий план свел, видимо, на нет.
   

Фауст
(указывая на богатыря, стоящего посредине)

             Пусть этот твоему последует приказу.
   

Хап-Загреба
(выступает вперед)

             От мужества геройского ни разу
             Не отделяй к добыче жажды ты:
             Пусть в цель одну сольются все мечты --
             Шатер обманщика с богатствами своими.
             Недолго он кичиться будет ими!
             Недолго быть ему осталось в первом ранге!
             Я становлюсь здесь во главе фаланги.
   

Маркитантка
(ласкаясь к Хап-Загребе)

             Хоть не венчана я с ним,
             Больше всех он мной любим.
             Жатва осени созрела,
             Ради нас она поспела!
             Женщина обычно зла,
             Коль хватать что начала,
             И ее там не уймешь,
             Где затеется грабеж.
             На победу поспешим!
             Все дозволено нам с ним!

(Оба уходят.)

Главнокомандующий

             На наше левое, что ждать и надлежало,
             Их правое крыло стремительно напало.
             Все силы наши будут напрягать,
             Чтоб не могли враги проход сюда занять.
   

Фауст
(указывая налево)

             Взгляни, О, государь, на это появленье:
             Невредно никогда для сильных подкрепленье.
   

Скопидом
(выступая вперед)

             Пусть левое крыло тревогой не томится:
             Где я, добыча там отлично сохранится!
             Я стар и опытен вполне в таких делах:
             И молнии самой не расщепить того,
             Что я забрал себе, что уж мое добро,
             Что крепко я держу уже в своих руках.
   

Мефистофель
(спускаясь сверху)

             Смотрите-ка теперь туда, как в отдаленьи,
             Теснясь из каждого ущелья этих скал,
             Спешит вперед в своем вооруженьи
             Всяк, хоть проход еще теснее стал.
             Они все в шлемах, в панцирях, с мечами,
             Их руки заняты тяжелыми щитами;
             Они в тылу у нас забор образовали
             И ждут того, чтоб только приказали
             Им сразу двинуться отважно на врагов.

(Тихо к узнавшим его.)

             Не спрашивайте вы про этих чудаков.
             Конечно, времени затратил я немало,
             И, кажется, нет больше арсенала
             Во всех окрестностях, чтоб не очистил я:
             Фаланга славная собралась у меня.
             Там все они недвижимо стояли,
             Кто пешим, кто верхом, так, как туда попали,
             Притом у них у всех такие были мины,
             Как будто все они и ныне властелины.
             То были -- рыцари когда-то, короли
             Иль императоры. Их времена прошли,
             Теперь они уже не что иное,
             Как скорлупы; нутро у них пустое.
             И привиденья все, что только там водились,
             В доспехи всякие проворно нарядились
             И воскресили вдруг нам средние века.
             Какой бы черт там ни сидел пока,
             Не все ль равно? Зато колоратурно!

(Громко.)

             Послушайте, как кипятятся бурно
             Они заранее, как бьются меж собой,
             Своею амунициею звон подняв какой!
             А на штандартах их -- все лоскутки знамен;
             Они давно нетерпеливо ждали,
             Чтоб ветерки их живо колебали.
             Здесь старшее пред вами из племен,
             Но крепкие еще иные длани;
             Оно участье примет в нашей брани.

Сверху доносятся оглушительные звуки литавр; в неприятельском войске заметно движение.

Фауст

             Уж темен горизонт, но кое-где искрится
             Прекрасный свет: в нем лучшее таится.
             А по оружью словно зарево разлилось;
             Лес, скалы, небеса -- все как-то словно слилось.
   

Мефистофель

             А правый фланг выдерживает бой;
             Средь них я вижу Ганса Забияку,
             Он выше всех, как великан какой,
             И превосходно учиняет драку.
   

Император

             Сперва я видел там лишь поднятую руку,
             Теперь их -- дюжина. Да, этакую штуку
             Признать естественной довольно мудрено.
   

Фауст

             Тебе неведомо явление одно.
             Иль не слыхал о полосах тумана,
             Что видимы в Сицилии порой?
             Там явственно бывают в час дневной,
             В слоях срединных воздуха вздымаясь,
             В каких-то испареньях отражаясь,
             Виденья странные: как будто города
             Задвижутся туда, задвижутся сюда,
             Появятся сады, вздымаясь, опускаясь,
             Фигуры разные, в эфире выделяясь[176].
   

Император

             Но необычное тут все-таки творится!
             Блистание какое-то искрится
             На остриях у копий поднятых;
             Вон пляшут огоньки живые у моих,
             У всей фаланги; видишь, сколько их?
             Здесь кроется как будто волшебство.
   

Фауст

             О, государь! Здесь вовсе нет его!
             Тут видишь ты следы исчезнувших давно
             Существ бесплотных -- Диоскуров братий[177];
             Когда-то имена их брали для заклятий
             Все моряки. А здесь, средь нашей схватки,
             Они сбирают сил своих остатки.
   

Император

             Кому обязаны мы тем, что здесь природа,
             Желая нам, конечно, помогать,
             Могла немалые количества собрать
             Чудес невиданных, чудес такого рода?
   

Фауст

             Кому ж другому, если не тому[178],
             Кто у себя в груди блюдет твою судьбу?
             Его твои враги жестоко напугали,
             Во глубине его всю душу взволновали.
             Долг благодарности велит теперь ему
             Спасти тебя, хоть сгинуть самому.
   

Император

             Они -- я помню -- с восхищеньем
             Свершили пышный мне прием.
             Я обладал тогда значеньем,
             Желал и убедиться в нем.
             Не стал я думать да гадать,
             А бороде почтенной дать
             Решил я свежий воздух снова,
             Чем удовольствие сурово
             Я духовенству отравил
             И не снискал расположенья
             За то, что это совершил.
             Ужели доброго мгновенья
             И до сих пор остался след,
             Хотя прошло немало лет?
   

Фауст

             Вознаграждается с лихвой
             Великодушный акт такой.
             Ты в небо погляди вперед:
             Оно знамение нам шлет.
             Ты обрати свое вниманье:
             Тому, что там, излишне толкованье.
   

Император

             Орла я вижу там, парит высоко он,
             За ним с угрозою проносится грифон.
   

Фауст

             Ты, государь, лишь обрати вниманье:
             Я вижу здесь благое указанье.
             Ведь баснословное животное грифон,
             Но как отважился, как позабылся он,
             Что силами дерзнул помериться с орлом!
   

Император

             Теперь они друг друга облетают,
             Широкие круги в пространстве совершают,
             А вот и ринулись -- в мгновение притом,
             Чтоб растерзать друг другу грудь и шею.
   

Фауст

             Я кое-что сказать еще имею.
             Заметь: общипанный, растерзанный грифон
             Здесь потерпел позорно поражение,
             С опущенным хвостом несется к лесу он
             И за верхушками деревьев исчезает.
   

Император

             Конец удачный это предвещает!
             Дивлюсь знаменью я и вместе -- принимаю.
   

Мефистофель
(повернувшись в правую сторону.)

             И натиску, и длительным ударам
             Должны же уступить враги, в конце концов.
             Уверенности нет, бросают же недаром
             На левое крыло они своих бойцов,
             Тем в правое крыло уже внося смятенье.
             На нашей стороне -- иное положенье:
             Фаланги нашей сильная глава
             Направо двинулась и врезалась она,
             Как молния, в ту часть, что стала вдруг слабее;
             Подобно бурею вздымаемой волне,
             Схватились силы, равные вполне,
             И борются неистовей, живее --
             Великолепия такого не приснится!
             Победой нашей битва завершится!
   

Император
(смотря налево, Фаусту)

             Смотри! Там, кажется мне, дело наше -- дрянь,
             Позиции опасность угрожает.
             Камней летающих мой взор не замечает,
             Утесы нижние враги забрали -- взглянь!
             А верхние оставлены, знать, нами;
             Вот массами враги сильнее напирают,
             А, может быть, проход они же занимают...
             Неблагочестив исход сей, без сомненья,
             Не привели к добру все ваши ухищренья!

Пауза.

Мефистофель

             Летят ко мне два ворона мои.
             Какие вести мне несут они?
             Боюсь я, что неладное творится.
   

Император

             Чего хотят здесь пакостные птицы?
             Они направились на черных парусах
             Сюда из жаркой битвы на скалах[179].
   

Мефистофель
(воронам)

             К моим ушам поближе подлетите.
             Не сгинет тот, кому вы ворожите,
             В советах ваших разум есть всегда.
   

Фауст
(Императору)

             Ты слышал, может быть, о голубях, когда
             Те возвращаются к птенцам своим порою.
             Здесь то же самое, но с разницей одною:
             Что голуби у мира в услуженьи,
             А эти -- на посылках у войны.
   

Мефистофель

             Здесь может быть несчастие в сраженьи,
             Герои наши сильно стеснены
             Там, на крутой стене; вершины у врагов.
             Возьмут проход, тогда конец наш плох.
   

Император

             Так, значит, я в конце концов обманут!
             Вы в сеть меня, наверно, вовлекли.
             Ужасные минуты подошли
             С тех пор, как сетью вашей я затянут.
   

Мефистофель

             Мужайтесь, не проиграно же дело,
             Здесь хитрость и терпение нужны.
             Последний узел мы развяжем смело.
             Вопросы все в конце всегда ясны.
             Легаты верные мои сейчас со мною:
             Велите, чтобы я повелевал борьбою.
   

Главнокомандующий
(в это время вернувшийся)

             Ты с этими двумя в момент такой связался,
             Такой союз смущает все меня,
             Фиглярством никогда успех не достигался;
             Как выйти из беды, совсем не знаю я.
             Они все начали, на них конец слагаю,
             Фельдмаршальский свой жезл тебе я возвращаю.
   

Император

             Ты удержи его до тех часов, что нам
             Вернут, быть может, снова наше счастье.
             Мне страшен, право, этот шарлатан.
             И к воронам какое-то пристрастье...

(Мефистофелю.)

             Я не могу вручить тебе жезла,
             Считая для него тебя неподходящим.
             Распоряжайся ты, была иль не была,
             Что быть должно, пусть будет настоящим.
   

Мефистофель

             Тупым жезлом не защитим его!
             Не много помощи нам было б от того;
             На нем виднелося подобие креста.
   

Фауст

             А как теперь нам действовать пока?
   

Мефистофель

             А дело сделано! Вы, братцы, поспешите!
             К большому озеру вы горному летите!
             Ундинам мой поклон и просьба в довершенье;
             Устроить здесь для вида наводненье --
             Их женских хитростей не всякий разберет
             Их трудно разгадать бывает,
             Всяк видимость за точный факт сочтет
             И клятвенно при этом утверждает,
             Что видимость есть факт

Пауза.

Фауст

             А вороны зело
             Девицам, видно, угодили:
             Вон там источники забили[180],
             Где было сухо и голо.
             Победа их ушла далече.
   

Мефистофель

             Дивятся все подобной встрече!
             Сконфужены смелейшие из них,
             Что вверх ползли, опередив своих.
   

Фауст

             Свергаются стремительно ручьи,
             Сливаются в поток, то льются нераздельно,
             Обратно массами бегут уже они,
             Добравшись до свободы из расселин.
             Лучами радуги сейчас поток играл,
             Но вот уже улегся он на плоскогорье,
             А вот уступами в долину вдруг ниспал,
             Шумя неистово, кипя на все предгорье.
             Геройство здесь и храбрость ни к чему,
             Волна могучая сметает все с дороги;
             Становится мне страшно самому
             От возбуждаемой в душе моей тревоги!
   

Мефистофель

             Потоков ложных тех совсем не вижу я,
             Одни глаза людей обманам поддаются;
             Лишь случай сей чудной забавен для меня.
             Они толпами целыми несутся,
             Вот дурачье: все мнят, что утопают,
             Меж тем, как все они на суше, все их груди
             Вбирают воздух. Презабавны люди:
             Вон, будто плавая, руками загребают;
             Теперь смятение забрало всех собой.

Вороны возвращаются.

             О вас я доложу с большою похвалой
             Верховному начальнику; летите,
             Как ловкие гонцы, скорей спешите
             Вы в кузницу, где крохотный народ
             Дробить до искр совсем не устает
             Металл и камень, молотом звеня.
             Потребуйте у них вы яркого огня,
             Огня трескучего, чтобы пугало зренье,
             Огня, что пылкое творит воображенье.
             Ведь молний, что сверкают вдалеке,
             И падающих звезд, что летними ночами
             Довольно много вы понаблюдали сами,
             Но молнии в каком-нибудь кусте
             И звезды, что шипя, несутся над теченьем,
             Должны быть сочтены особенным явленьем,
             Которое и встретить нелегко.
             Не мучая себя, сперва о том просите,
             Потом, коль нужно так, вы прямо прикажите.

Вороны улетают. Все исполняется согласно предписанию Мефистофеля.

Мефистофель

             Врагов окутаю густою темнотой,
             Чтоб шагу своему не доверял иной,
             Зажгу во всех концах гудящие огни,
             Чтоб были ими вдруг ослеплены они.
             Все это хорошо, для довершенья муки
             Здесь были б недурны ужаснейшие звуки.
   

Фауст

             Доспехи глупые, что вызваны тобой
             На белый свет из склепов арсенальных,
             На свежем воздухе подняли треск такой,
             Такую музыку из звуков завиральных!
   

Мефистофель

             Ты прав. Теперь не обуздаешь их,
             Как в пору схваток рыцарских лихих,
             Они шумят как в милую ту пору.
             И склонность к вечному возобновляют спору
             Ручные и ножные шины[181],
             Как гвельфы и как гибеллины.
             Наследья чувств непримиримы,
             Привычки непоколебимы,
             Разносятся повсюду шум и гам:
             То свойственно бесовским празднествам.
             Там ужасов всегда творили горы
             Партийной ненависти споры.
             Они разносятся далеко по долам
             И страх панический распространяют там;
             Не всякому их резкость перенесть:
             В них что-то дьявольское есть.

Шумная боевая музыка в оркестре, переходящая в конце в веселые военные мотивы.

   

ШАТЕР АНТИ-ИМПЕРАТОРА

Трон. Богатая обстановка. Хап-Загреба, маркитантка.

Маркитантка

             А все же мы скорее всех явились.
   

Хап-Загреба

             Да, вороны -- быстры, но с нами б не сравнились.
   

Маркитантка

             Какая тут сокровищ благодать!
             Не знаю я, с чего бы мне начать?
             На чем бы кончить?
   

Хап-Загреба

             Мудрено решить,
             На что б мне руку наложить?
   

Маркитантка

             Ковер мне был бы очень кстати:
             Плохи дела моей кровати.
   

Хап-Загреба

             Любуюсь я стальною булавой:
             Давно хотелось мне такой.
   

Маркитантка

             А этот чудный плащ с златою бахромою!
             Я грезила во сне одеждою такою.
   

Хап-Загреба
(берет булаву)

             Вот с этим дело живо с плеч долой,
             Убьешь кого, иди себе домой...
             Нахапала себе ты множество всего.
             А ценного в нем все же ничего.
             Оставь весь этот хлам без всяких лишних слов,
             Тащи-ка хоть один из этих сундуков.
             Тут жалованье воинству всему,
             Набили золотом утробу всю ему
   

Маркитантка

             Убийственно тяжелый вес его;
             Мне не поднять, мне не снести его.
   

Хап-Загреба

             Нагнись живей! Нагнись! А я его взвалю
             На спину здоровенную твою.
   

Маркитантка

             Ой-ой! Пришел, знать, мой теперь конец!
             От этой тяжести проломится крестец!
             Сундук падает на землю и раскрывается.
   

Хап-Загреба

             Вон -- груда золота! Ты подбирай его!
   

Маркитантка
(усевшись на корточки)

             Не пощажу подола своего:
             Насыплю, сколько лишь сумею я,
             И этого довольно для меня.
   

Хап-Загреба

             Довольно! Торопись!

Маркитантка встает.

             В переднике дыра!
             Теперь, куда бы ты отсюда ни пошла,
             И где бы ни пришла стоять тебе охота,
             Ты будешь сеять золото без счета.
   

Драбанты
(нашего Императора)

             Чего вы здесь распоряжаться стали?
             Чего тут роетесь? Что тут вы потеряли?
   

Хап-Загреба

             Мы продали тела в свершившейся борьбе,
             Зато добычи часть берем теперь себе.
             В палатках вражеских так действовать пригоже,
             А с нею мы солдаты тоже.
   

Драбант

             Не разрешается то нашим уговором:
             Солдатом быть и вместе -- грязным вором.
             Кто к императору желает близким быть.
             Тот должен честности служить.
   

Хап-Загреба

             Мы знаем эту честность тут,
             Что контрибуцией зовут.
             Вы все ведь на один покрой.
             "Давай!" -- ваш лозунг цеховой.

(К маркитантке.)

             Идем, тащи, что тут набрала!
             Нас тут не чествуют нимало.

Уходят.

Первый драбант

             Скажи, пожалуйста, мне: отчего же
             Ты не хватил бездельника по роже?
   

Второй

             Сил не хватило, что ль, для этого решенья --
             Похожи были так они на привиденья!
   

Третий

             Все помутилось у меня в глазах,
             Кругом все было словно в огоньках
             И видеть мне как следует мешало.
   

Четвертый

             Со мной похожего ни разу не бывало.
             Мне было целый день так тяжело дышать!
             Кто падал, кто же мог еще стоять
             И ощупью почти что продвигаться,
             Удары нанося несчетные врагам.
             Валился враг и здесь, и там,
             Носилась словно дымка пред глазами.
             А там -- уж знаете вы сами --
             Жужжанье, свист, шипенье начались;
             Так время шло, и вот мы здесь сошлись,
             Но как случилось то, не ведаем и сами.

Входят Император и четыре князя, драбанты удаляются.

Император

             Что там ни говори, а все ж мы победили.
             Враги рассеяны, мы в битве захватили
             Всю площадь поля. Тут же -- трон пустой:
             Сокровища врага, что скрыты под коврами,
             Всю внутренность шатра наполнили собой.
             Хранимые драбантов бердышами,
             Мы с честью ждем, с величием -- послов.
             И вести добрые со всех сторон несутся,
              Царит покой, и всеми признаются
             Достоинство и сила наша. Мы
             В конце концов сражалися с врагами,
             И больше никого, хотя вмешались с нами
             В сраженье шарлатаны -- колдуны.
             Случайности в войне нередко помогают,
             То падают с небес иль камни, или кровь,
             Иль звуки из пещер скалистых вылетают,
             Стесняя грудь врага, нас ободряя вновь.
             Пал враг, посмешищем останется он вечным.
             А победитель, славою увенчанный своей,
             Свои колени склонит пред Предвечным
             И станет восхвалять его, Царя Царей.
             Приказывать того нам не придется,
             Из миллионов уст далеко разнесется
             "Те Deum". Но, чтобы кончить с прославленьем,
             На душу я свою взираю со смиреньем,
             Что делал до сих пор довольно редко я.
             Ведь юный государь, в беспечности живя,
             Спокойно в праздности и годы расточает,
             Но мудрости его то время назначает:
             Он начинает жить, и данный миг ценя.
             И вот теперь я с вами, с четырьмя,
             Того достойными, союз свой заключаю:
             Двором, дворцом и государством я
             Правленье вместе с вами разделяю.

(К первому.)

             Тебе, князь, мы обязаны прекрасным
             Расположеньем войск и направленьем их.
             Геройски смелым в тот главнейший миг,
             Что можно было б нам считать вполне опасным.
             И мирною порой ты действуй, как и тут,
             К чему тебя событья приведут.
             Я маршалом тебя верховным назначаю
             И меч тебе торжественно вручаю.
   

Верховный маршал

             Все войско верное твое еще в стране
             И занято внутри. Когда же совершится
             Престола украшение и вид,
             И будет власть твоя тверда и на границе,
             Так будет нам дозволено тогда
             Устроить пир в твоих обширных залах,
             Где предки веселилися всегда,
             Где будешь пировать ты при своих вассалах,
             Тогда я понесу торжественно меч свой.
             Нести его я буду обнаженным
             И шествовать все рядышком с тобой,
             Его считая свыше одаренным
             Хранить твою верховнейшую власть.
   

Император
(второму)

             Теперь твою определяю часть.
             Ты деликатности являешься примером
             При храбрости своей; будь обер-камергером!
             Но должность та заботами чревата:
             Начальник моего домашнего ты штата.
             Благодаря в нем распрям постоянным,
             Я нахожу в нем слуг дурных совсем.
             Да будет твой пример указом непрестанным,
             Как угождать царю, двору и прочим всем.
   

Обер-камергер

             Твоих всех замыслов высоких исполненье
             Дает возможность мне всем лучшим помогать,
             Да и дурным вреда не причинять,
             Правдивым быть, отбросив ухищренья,
             Спокойным быть, не притворяясь в том.
             Как ты проник в меня своим орлиным зреньем,
             Нужды не ощущаю я ни в чем.
             Ты разреши и мне своим воображеньем
             Заняться предстоящим торжеством.
             Когда к столу изволишь ты идти,
             Из золота лохань я должен поднести
             И кольца, снятые с перстов твоих, блюсти,
             Чтоб в те отрадные мгновенья
             Так чудно руки бы твои достигли освеженья,
             Как взор твой радует меня.
   

Император

             Настроен чересчур серьезно я,
             Чтоб я теперь о празднествах мечтал.
             Да будет так, как ты сейчас сказал!
             И эти самые мечтанья
             В себе несут благие начинанья.

(Третьему.)

             Обер-форшнейдером да будешь ты моим!
             Охота, птичий двор и ферма вместе с ними
             Под наблюденьями пусть состоят твоими.
             Любимые блюда мои ты выбираешь,
             Сообразуйся с сезонами для них,
             И вместе с тем ты зорко наблюдаешь,
             Чтоб тщательно приготовляли их.
   

Обер-форшнейдер

             Строжайший пост отныне будет мне
             Приятным долгом до того мгновенья,
             Как блюдо вкусное и сытное вполне
             Доставит и тебе немало наслажденья!
             С прислугой кухонной стараться буду я,
             Чтоб стали многих мест короче отдаленья,
             Чтоб и сезонов разных наступленья
             Не оставляли ждать нас долго. Для тебя
             Продукты дальних мест не цели достиженья,
             Другие пусть в еде и алчут обновленья, --
             Простые любишь ты, здоровые блюда.
   

Император
(четвертому)

             Раз речь пошла здесь о пирах, тогда
             Ты, молодой герой, будь шенком, обер-шенком!
             Чтоб наших погребов не устыдиться стенкам,
             Заботься более всего ты об одном:
             Чтоб были снабжены всегда они вином,
             Вином хорошим. Сам же оставайся
             Всегда умеренным, соблазну не поддайся
             Переступить веселости границы.
   

Обер-шенк

             Мой государь! Есть молодые лица,
             Когда с доверием относятся лишь к ним,
             То зреют ранее, чем мы вообразим.
             Но думаю и я про пир и про обед;
             Я изукрашу императорский буфет
             Роскошными сосудами: богато
             Там будут выглядеть и серебро, и злато;
             Но для тебя охота мне пришла
             Взять штоф венецианского стекла,
             Чудесный штоф, а в нем вино,
             Хотя и крепче, вовсе не пьяно.
             Сокровищу такому изуверы
             Порою верят свыше всякой меры.
             Но высшее ручательство над тем --
             Твоя воздержность, ведомая всем.
   

Император

             Все, что вручили вам мы в этот важный час,
             Вы все с доверьем слышали от нас,
             На наши же слова возможно положиться,
             Всяк дар лишь может ими утвердиться.
             Но могут подтвердить подобное даянье
             Еще свидетельство, а с ним и подписанье.
             Все это сделает тот человек для вас,
             Что так ко времени является сейчас.

Входит Архиепископ-Архиканцлер.

Император

             Коль своему ключу свод крепко доверяет,
             На веки вечные он прочным пребывает.
             Здесь видишь пред собой ты четырех князей.
             Кончали с ними мы еще минутой сей
             Вчиненный нами же совместный уговор,
             Как совершать наш долг, как содержать наш двор.
             Но до имперской что касается заботы,
             На всех вас пятерых возложатся работы
             Всей тяжестью, всей силою своей.
             Так эти пятеро стоят над массой всей.
             Владенья пятерых должны блистать пред всеми,
             Я увеличу их еще землями теми,
             Что были за отпавшими от нас.
             О, верные мои! Я одаряю вас
             Землями чудными и правом безграничным
             Их расширять по поводам различным --
             Наследством ли, покупкою ль иль меной.
             Не изменяю ни малейшей переменой
             И юридически я прав и преимуществ,
             Что обладателям земельных всех имуществ
             Присущи искони. В судебном положеньи
             Вся сила будет в вашем лишь решеньи,
             И апеллировать негоже на него:
             Теперь вы -- высшая инстанция всего.
             Еще дарю прерогативы многи:
             Сбирайте подати вы, пошлины, налоги,
             Почетной свитою себя вы окружайте
             И сборы разные себе вы собирайте,
             И бейте у себя монету вы свою.
             Чтоб всем вам доказать признательность мою,
             Я всех вас уравнял, по милости особой,
             С своею императорской особой.
   

Архиепископ

             Глубокое от всех тебе благодаренье;
             Ты всем даруешь нам большое укрепленье
             И самым тем крепишь могущество свое.
   

Император

             Но с вами я, пятью, тем не закончил все,
             Еще вас высшими дарю я почестями:
             Живу я до сих пор -- как видите вы сами --
             Для государства, и я жить еще желаю очень.
             Однако предков доблестных ряды
             Меня порой влекут от суеты,
             Грядущим я бываю озабочен.
             Придет пора, и мне тогда придется
             Покинуть тех, к кому так сердце рвется.
             Тогда ваш первый долг -- наследника избрать,
             Его торжественно короною венчать
             И на алтарь священный вознести,
             И будет мирно все тогда идти,
             Что вылилось в столь бурных возмущеньях.
   

Архиепископ
(как канцлер)

             Мы с гордостью в душе, смиренные в движеньях,
             Мы, первые князья, склонились пред тобой.
             Покуда мы повязаны все верной кровью той,
             Мы -- тело, что твоей покорно воле.
   

Император

             Да будет все, что сказано здесь нами,
             Записано, печатью скреплено.
             Имуществом владейте смело сами,
             Но неделимым пусть останется оно.
             И как бы вы ни вырастили то,
             Что вам от нас сегодня выпадает,
             В объеме полном старший сын его
             Наследством тем один завладевает.
   

Архиепископ
(как канцлер)

             Важнейшее сие постановленье
             Сейчас же я пергаменту предам.
             На благо всей империи и нам:
             А копии его, печати приложенье --
             Все это подготовит секретарь,
             Скрепишь же подписью своей ты, государь.
   

Император

             Я отпускаю вас, все совершив вполне,
             Чтоб вы могли размыслить в тишине
             О том, что только что свершалось[182].

Светские князья уходят.

Архиепископ
(остается и говорит с пафосом)

             Нет канцлера, епископ лишь остался.
             Я осторожности ни разу не гнушался
             И так желаю, чтобы ты мне внял:
             Мне страх великий сердце обуял.
   

Император

             Чего боишься ты в такой отрадный час?
             Я выслушать тебя готов, хоть и сейчас.
   

Архиепископ

             Я глубоко скорблю, что головы священной
             Твоей союз я вижу с Сатаной!
             Ты прочен на престоле несомненно,
             Но Бог поруган и Отец Святой!
             Лишь только Папа сведает об этом,
             Тогда тебя накажет он за все
             И молнией священною, запретом
             Он уничтожит царство все твое.
             Не мог он равнодушным быть к тому,
             Как ты в великий день коронованья
             Жизнь даровал -- кому же? -- колдуну!
             То первый луч венчанного сиянья,
             То милость первая -- над кем? Над колдуном!
             Христовой вере новый терн терзанья!
             Так бей же в грудь себя в отчаяньи своем!
             И из преступно добытого счастья
             Отдай лишь лепту малую святым.
             Раздув в себе огонь священного участья
             И благочестием вновь возгорев былым,
             Отдай холмов большое протяженье,
             Где твой шатер развернутый стоял,
             Где духи злые на твое спасенье
             Соединялися, где ты свой слух склонял
             К решенью князя лжи, -- святое назначенье.
             Прибавь еще к ним гору, лес густой
             И пастбища, богатые травой,
             И рыбою обильные озера,
             И без числа ручьи, стремящиеся скоро
             К долине, чтобы пасть извивами в нее.
             Включи в число даров долину самое
             С оврагами, полянами, лугами, --
             Тогда подобными богатыми дарами
             Проявится твое, как должно, сокрушенье
             И обретешь себе ты милость и спасенье.
   

Император

             Так глубоко сейчас испуган я
             Своим грехом поистине ужасным,
             Что возлагаю все охотно на тебя,
             Решай и помогай, я буду лишь согласным.
   

Архиепископ

             Во-первых, место, что осквернено,
             Служенью Господу должно быть отдано.
             Уж воздвигает мне мое воображенье
             Могучих стен обширное строенье,
             Я вижу хоры в утреннем сияньи,
             Я вижу крест у храма в основаньи,
             Я вижу, как растет в длину и в ширину
             Пространство среднее, что отдано ему,
             На радость всех, кто верою влекомы,
             Что все в портал спешат, усердием зовомы.
             Вот в первый раз по весям и долинам
             Пронесся колокола всех зовущий звон,
             Летит с верхов, с высоких башен он,
             Стремящихся к тем голубым равнинам,
             Идет туда и грешник с покаяньем,
             Где жизнь нова под этим новым зданьем.
             И в день святой той церкви освященья
             Ты был бы наилучшим украшеньем
             Для праздника великого того!
             Скорее бы дождаться нам его!
   

Император

             Такой поступок должен возвестить
             О набожном моем и искреннем стремленьи
             Хвалу Всевышнему воздать и искупить
             То зло, что совершил в своем я преступленьи.
             Довольно! И теперь уже я ощутил,
             Как дух мой пробужденный воспарил.
   

Архиепископ

             Как канцлер я прошу лишь твоего веленья
             Исполнить все формальности решенья.
   

Император

             Формальный документ дай о даренье том,
             Я с радостью сейчас и распишусь на нем.
   

Архиепископ
(откланивается, но перед уходом возвращается)

             И кроме этого -- формальности ведь строги --
             Ты храму новому уступишь навсегда
             И все доходы те, что надлежат сюда,
             Как -- десятину, пошлины, налоги
             И подати. Во много обойдется,
             Чтоб храм в достойном виде содержать;
             Правленье должное -- и то так не дается.
             А чтоб на пустыре достойный храм создать,
             Отпустишь золота ты из казны военной.
             Нельзя же о нужде не молвить непременной
             В известке, в дереве там, в камне и ином,
             Что нужно будет нам, чтоб строить Божий дом.
             Возить материал народ нам не откажет,
             На то ему и кафедра укажет:
             Ведь церковь все труды благословляет,
             Коль человек их церкви Божьей посвящает
   

Император

             Велики и тяжки священные вины;
             И будут памятны мне эти колдуны.
   

Архиепископ
(снова возвращается с глубоким поклоном)

             Прости, О, государь, безбожнику такому
             Ты отдал берег целый, но его
             Постигнет отлученье, коль того
             Не сделаешь, раскаясь, по иному:
             Пусть подать, десятины, все доходы
             И с берега того питают церкви своды.
   

Император
(с досадою)

             Но той земли ведь нет еще: она
             Пока еще водой поглощена[183].
   

Архиепископ

             Коль право есть, а с ним запас терпенья,
             Добьется тот всегда и своего решенья.
             А нам ведь ничего не надобно иного,
             Лишь в силе бы своей твое осталось слово!

(Уходит.)

Император
(один)

             Да, при таких делах не нужно сомневаться --
             И без империи легко остаться.
   
   

Пятое действие

ОТКРЫТАЯ МЕСТНОСТЬ

Путник

             Да, эти липы темные все те же
             В могучей силе старых лет своих.
             Не думал я, что после странствий мне же
             Вновь будет суждено застать на месте их!
             Да, это место то же, что и было,
             Жилище то же, что уже меня
             От бурных волн когда-то приютило,
             Когда здесь на берег был брошен бурей я.
             Хотел бы я благословить владельцев,
             Чету прекрасную, что всем помочь рвалась,
             И столь тогда уж старых земледельцев,
             Что вряд ли встреча б удалась.
             Какие набожные были это люди!
             Не постучаться ли теперь на случай к ним?
             Привет вам, добрые чьи, ласковые груди
             Находят счастие, творя добро другим!
   

Бавкида
(очень древняя старушка)

             Милый путник! Тише, тише!
             Иль встревожишь мужа сон:
             Старцу сон ниспослан свыше,
             Чтобы мог работать он[184].
   

Путник

             Ты ли, матушка та, ты ли,
             Коей так обязан я
             За все то, что совершили
             Ты и муж твой для меня?
             Ты ль, Бавкида, той порою
             Освежила мне уста?

Филемон входит.

             Филемон! Твоей рукою
             Жизнь моя ведь спасена?
             Маяка огонь приветный,
             Резкий колокола зов
             Принесли покой заветный
             Здесь нашедшему свой кров.
             Дайте несколько мгновений
             Мне, чтоб на море взглянуть!
             Дайте пасть мне на колени,
             Облегчить молитвой грудь!

(Идет вперед по дюнам.)

Филемон
(Бавкиде)

             Где цветов веселых боле,
             Стол накрой скорей ему!
             Пусть побегает на воле,
             Удивляется всему!
             Мудрено поверить взору!

(Идет за ним и затем останавливается около него.)

             Море, злобное что ад
             Для тебя в былую пору,
             Превратилось ныне в сад.
             Видишь райскую картину?
             Стариком я вовсе стал
             И не в силах гнуть так спину,
             Как я ранее сгибал.
             Перестал я быть готовым
             Помощь людям оказать.
             Но с упадком сил суровым
             Море стало отступать.
             Люди барские не спали:
             Понастроили плотин,
             Да канав понакопали --
             Мудр их очень господин!
             Море старых прав лишилось,
             Власть вся к людям перешла;
             Много, много изменилось,
             Посмотри на их дела!
             Видишь пастбища с лугами,
             Лес, деревни и сады?
             Полюбуйся же очами
             На полезные труды!
             Солнце близится к закату,
             Ждать недолго, как зайдет!..
             Парус там скользит к возврату,
             К верной пристани идет.
             Где гнездо, то знает птица:
             Там и порт у нас ютится,
             И теперь совсем далеко
             Голубая даль видна,
             А у нас кишит широко
             Населением страна.
             В садике. За столом трое.
   

Бавкида
(гостю)

             Ты молчишь все, ни куска ты
             Не кладешь в голодный рот.
   

Филемон

             Он все ждет того, когда ты
             Порасскажешь эпизод.
   

Бавкида

             Да, тут чудо совершилось!
             Чувства до сих пор мои
             Не осталися в покое:
             Совершилось то, другое,
             И при этом, как сказать...
             То хорошим -- не назвать.
   

Филемон

             Разве кайзер согрешил,
             Что сей берег подарил?
             Иль герольд, трубя в трубу,
             Не разнес о том молву?
             Первыми из поселений
             Были хижины одни.
             Но затем среди растений
             И дворец возник в тени.
   

Бавкида

             Слуги мирно днем трудились,
             Целый день копали, рылись,
             Но без пользы. Только там,
             Где мелькали по ночам
             Огоньки, там вместо тины
             Утром выросла плотина.
             Там, где кровью истекали,
             Где ночами стон стоял,
             Где огня столбы пылали,
             Утром был готов канал.
             Человек он злой, бездушный,
             Так и зарится на нас:
             Домик, садик наш уютный
             Заберет себе как раз.
             И кичлив неимоверно
             Завидущий наш сосед:
             Гнет, как подданных примерно,
             Хоть на то и права нет.
   

Филемон

             Все ж участком, по-другому,
             Мы обязаны ему.
   

Бавкида

             Я не верю дну морскому,
             Предпочла бы высоту.
   

Филемон

             Пойдем в часовню уловить
             Захода миг последний.
             Там будем в колокол звонить,
             Склоним свои колени,
             Чтобы молитве там отдаться
             И воле Вышнего предаться.
   

ДВОРЕЦ

Обширный, разукрашенный сад; большой, прямо идущий канал. Фауст, глубокий старик, ходит в задумчивости.

Линкей
(башенный сторож говорит в рупор)

                       Заходит Солнце, корабли
                       Несутся, словно запоздали.
                       Большое судно невдали
                       И скоро будет здесь, в канале.
                       Пестреют, вьются флаги все,
                       И мачты вытянулись стройно.
                       О, боцман, радуйся спокойно!
                       Нашел отраду ты себе!
                       В мгновенья, лучше коих нет,
                       Тебе шлет счастье свой привет!

На дюнах раздаются звуки маленького колокола.

Фауст
(вспыльчиво)

             Проклятый звон! Меня он ранит
             Так, как коварная стрела;
             Там, впереди, владенье манит,
             А сзади... вновь тоска взяла.
             Такими звуками досадно
             Она напоминает мне,
             Что хоть владенье и громадно,
             И хоть мое, но не вполне.
             Часовни старенькой остатки,
             И хижина в той стороне,
             И роща лип еще в придатке --
             Принадлежат, увы, не мне.
             Когда желание приходит
             Пройтись на отдых в те края,
             Меня в досаду, в ярость вводит
             Та мысль, что тень там -- не моя.
             В моих глазах то -- как соринка,
             Как гвоздь в подошве у меня.
             О, как хотел бы очутиться
             В минуты те далеко я!
   

Линкей
(как выше)

                       Как разукрашенное судно
                       Гонимо свежим ветерком!
                       Товар велик, идти с ним трудно,
                       Оно ж несется как бегом.
   

Хор

                       Вот мы и пристали!
                       Вот путь наш и свершен!
                       Счастие хозяину,
                       Да здравствует патрон!

Они выходят из лодки, привезенный груз сносят на берег.

Мефистофель

             Работали мы славно. Наш патрон
             Похвалит нас. Мы в путь морской пустились
             С двумя судами. Путь наш совершен;
             Мы с двадцатью обратно воротились.
             Мы совершили крупные дела.
             Там рассудительность не ценится и даром,
             Лишь ловля быстрая одна дает удачу:
             Как ловят рыбу, ты суда лови;
             К трем и четвертое приходит на придачу,
             И пятому несладко впереди.
             Коль сила у кого, так у того и право.
             Обычно спросят вас: что взяли вы? Не -- как?
             От мореходов я бы отказался, право,
             Когда б не знал того, что знаю так:
             Война, торговля и разбой
             Неразделимы меж собой.
   

Три богатыря

             Ни привета, ни спасибо! Ни спасибо, ни привета!
             Словно дрянь добыча эта!
             Недовольства вид являет:
             Знать, добыча не прельщает!
   

Мефистофель

             Не ждите вы себе награды,
             Своей вы части будьте рады!
   

Три богатыря

             Это -- лакомства лишь, сласти,
             Мы желаем равной части!
   

Мефистофель

             Сперва расставьте там, вверху, по залам
             Все драгоценности. Там он осмотрит их,
             Оценит поточнее и за малым
             Не станет гнаться. Моряков своих
             Обрадует, конечно, празднествами,
             И все довольны будете вы сами.
             А птицы пестрые прибудут в эти дни[185]
             В накладе не останутся они.

Груз уносят.

Мефистофель
(Фаусту)

             Насупившись, в очах с ненастьем,
             Ты повстречался с дивным счастьем.
             Ведь мудрость высшая твоя
             Теперь увенчана прекрасно:
             Твоя в спокойствии земля,
             И море ей не так опасно.
             Они не ссорятся ничуть,
             Ее суда приемлет море,
             Чтоб посылать их в быстрый путь
             На необъятном всем просторе.
             Ты можешь сам себе сказать,
             Что мир тебе -- рукой подать.
             Отсюда труд наш появился,
             Здесь был сколочен первый дом.
             Там -- ров галерный углубился,
             Где весла бряцают кругом.
             И мысль твоя, что я приемлю,
             И слуг покорнейших орда
             Себе в награду море, землю
             Уж получили навсегда.
             Здесь...
   

Фауст

             Здесь! Проклятое то слово
             На мне лежит, как бремя, снова!
             Ты опытен, тебе скажу:
             Уколы вечные сношу --
             Не в силах больше их сносить!
             Мне даже стыдно говорить!
             Те старики мне не нужны,
             Пусть будут прочь удалены.
             Их липы с их приятной тенью
             Пусть моему отдохновенью
             Отныне служат. Черт возьми!
             Конечно, роща небольшая,
             Но то лишь, что она чужая,
             Владенья портит все мои.
             Чтоб там иметь для обозренья
             Возможно больший кругозор,
             Где б мог гулять свободно взор,
             Я род устрою возвышенья,
             Чтоб мне оттуда созерцать
             Те образцовые творенья,
             Что дух свободный мог нам дать,
             Что людям дал для поселенья
             Земли такую благодать.
             Сознание о том, чего
             Недостает нам, -- муки злые.
             Звон колокольчика того
             И ароматы лип густые
             Мне ощущения дают --
             Как будто церкви и могилы.
             Решенья необъятной силы
             Свою ничтожность сознают.
             Как мне прогнать то ощущенье?
             Едва раздастся только звон,
             В душе иное настроенье,
             Я равновесия лишен.
   

Мефистофель

             Естественно, что неприятность
             Такая может отравлять,
             Кто чувства этого превратность
             Теперь бы вздумал отрицать?
             Какому развитому слуху
             Приятным будет этот звон?
             Да благороднейшему уху
             Противным лишь быть может он.
             Будь проклят этот "бим-бам-бом"!
             Когда доносит ветерком,
             Он на море туман наводит,
             Во все событья жизни входит,
             Начавши с первого купанья,
             Кончая актом зарыванья,
             Как будто между "бим" и "бом"
             Вся жизнь является лишь сном!
   

Фауст

             Упрямство, факт сопротивленья
             Мне портят здесь все наслажденья,
             И поневоле, став сварливым
             И страшно мучая себя,
             Быть перестанешь справедливым,
             В конце концов, как ныне я.
   

Мефистофель

             Из-за чего ж тебе стесняться?
             Колонизацией давно
             Уже ты начал заниматься.
   

Фауст

             Так убери их все равно!
             Ты знаешь милый уголок,
             Куда я сам их приволок?
   

Мефистофель

             Ну, уберут их, спустят ниже,
             Живехонько так, что они же
             И оглянуться не успеют,
             Как в место новое поспеют.
             А их за это испытанье
             Утешит красота, что будет там.

(Издает пронзительный свист; входят Три богатыря.)

             Исполнить господина приказанье!
             А завтра празднество задаст он морякам.
   

Три богатыря

             Нас встретил господин довольно дурно, право.
             На это торжество мы все имеем право.
   

Мефистофель
(к зрителям)

             А здесь проделана история былая:
             Припомним виноградник Навуфая[186].
             (Книга царств, III, 21.)
   

ГЛУБОКАЯ НОЧЬ

Линкей
(на башне поет)

                       Чтоб видеть рожденный,
                       Поставлен сюда,
                       Смотрю, восхищенный,
                       На свет я всегда.
                       Тут все предо мною,
                       Ну как моя длань:
                       И звезды с луною,
                       И роща, и лань.
                       Краса предо мною
                       Всегда и везде.
                       Любуюсь красою
                       И нравлюсь себе.
                       Скажу не напрасно
                       Счастливым очам:
                       Как все то прекрасно,
                       Что виделось вам!

Пауза.

                       Не прекрасным любоваться
                       Лишь одним поставлен ты:
                       Могут ужасы встречаться
                       В этом мире темноты.
                       Пламя грозно освещает
                       Рощу лип, где ночь темней;
                       Ветер пламя раздувает
                       Все сильнее и сильней.
                       Это хижина пылает,
                       Что покрыта старым мхом.
                       Помощь быстрая спасает,
                       Только нет ее кругом!
                       Старички как будто знали,
                       Их страшил всегда пожар.
                       И огня добычей стали.
                       Это страшно, как кошмар!
                       Раскалились камни, стены,
                       Удалось ли из геенны
                       Убежать хоть им самим?
                       Языки огня взбежали
                       И гуляют в вышине,
                       Вот и листья запылали
                       И слетают вниз в огне.
                       Я-то зрением хвалился!
                       Вот теперь что вижу им!
                       Для чего на свет родился
                       Дальнозорким я таким?
                       Вот часовенка свалилась
                       Под напором тех ветвей,
                       Что обрушились. Обвилось
                       Пламя выше и сильней,
                       До корней пни запылали,
                       Краснотой огней своих...

Продолжительная пауза. Опять поет.

                       Вот красоты все пропали
                       И пора, что знала их!
   

Фауст
(на балконе, обращенном к дюнам)

             Кто там, вверху, поет тоскливо?
             То не слова тревожны -- мрачен тон.
             Мой сторож башенный. Ретиво
             Беду оплакивает он.
             И сам я, в глубине души своей,
             Решеньем скороспелым возмущаюсь --
             От рощи пусть осталась груда пней,
             Обугленных и мрачных, утешаюсь
             Я мыслью той, что будет башня там,
             Откуда будет даль открыта предо мною:
             С той башни я смогу еще увидеть сам
             И домик, снова занятый четою.
             В сознаньи милости, оказанной вновь ей,
             Пусть дни последние и в старости своей
             Она проводит с радостью былою.

Мефистофель и Три богатыря (внизу.)

Мефистофель

             Мы полною рысью сюда прискакали.
             Прости нас! Не вышло, как мы бы желали.
             Мы в двери стучали, мы в них колотили,
             И все-таки двери для нас не открыли.
             Тогда мы их стали сильно трясти,
             И двери гнилые на землю -- слети!
             Кричали мы, глотки своей не щадили,
             Угрозами всякими мы им грозили;
             Они оставляли все то без ответа,
             Как в случаях данных все делают это.
             Тогда, не теряя минуток своих,
             Тебя мы избавили сразу от них.
             Они и не мучились долго при этом,
             А сразу от страха расстались со светом.
             Запрятан у них был какой-то чужой,
             Тот вздумал за них заступиться борьбой,
             И мы уложили на месте его.
             А в пору живого сраженья того
             Солома, что близко с углями лежала,
             Отчаянно разом от них запылала.
             Теперь все свободно пылает у них,
             Ну словно костер для погибших троих.
   

Фауст

             К словам моим глухи остались вы, что ли?
             Ведь я лишь обмена простого хотел,
             А мысли злодейской совсем не имел!
             Грабеж -- проявленье разнузданной воли!
             Проклятье бессмысленной, дикой борьбе!
             Возьмите его, разделите себе!
   

Хор

                       Старо то явленье и мощно гласит:
                       Сдавайся ты силе, как сила велит!
                       А если ты смело займешься борьбой,
                       Рискуешь жилищем, двором и собой.

(Уходят.)

Фауст
(на балконе)

             Скрывают звезды блеск свой и сиянье,
             Огонь -- и он уж тоже затухает,
             Его шевелит ветерок, и в сад
             Ко мне доносит дым и чад.
             Поспешен был приказ, поспешно исполненье!..
             Какие там ко мне подкрадываются тени?
   

ПОЛНОЧЬ

Четыре седые женщины.

Первая

             Зовусь Недостатком.
   

Вторая

             Я Долгом зовусь.
   

Третья

             Зовусь я Заботой.
   

Четвертая

             Нуждой я зовусь.
   

Три из них

             Дверь заперта: нам туда не войти,
             Нам у богатых закрыты пути.
   

Недостаток

             Я сделаюсь тенью.
   

Долг

             Ничем становлюсь.
   

Нужда

             Лицо отворотит, коль я появлюсь.
   

Забота

             Войти вы не в силах, да вам и нельзя.
             Замочною щелью проникну лишь я.

(Исчезает.)

Недостаток

             Сестры! Прочь уйдем отсюда!
   

Долг

             Рядом мне с тобой не худо.
   

Нужда

             А за вами по пятам будет следовать нужда.
   

Все трое
(вместе)

             Тянутся тучи... Блеск звезд потухает...
             Далеко, далеко, сюда к нам шагает
             Сестрица родимая -- Смерть.

(Уходят.)

Фауст
(во дворце)

             Я видел четверых, а три уходят... Да,
             Я смысла разобрать их слов не мог, конечно,
             Но доносилось будто бы "нужда"
             И вскоре "смерть". Как речи привидений,
             Звучали их слова. Увы мне! До сих пор
             Я в действиях своих так и не знал свободы!
             О, если б магию я выбросил, как сор!
             О, если б колдовство не портило природы!
             Нужда! Как бы хотел я пред тобой
             Стоять, как человек! Для цели же такой
             Труда бы стоило быть человеком. Я-то
             Им был когда-то, прежде, чем начать
             Свои искания, проклятьями играть.
             Теперь же гадами так все вокруг богато,
             Что ведь никто той тайны не постиг,
             Как мог бы он избавиться от них!
             И если нам порой даст сумму впечатлений
             Разумных, светлых день, то сетью сновидений
             Окутает нас ночь. Идем в весельи мы
             С поляны радостной, закаркает вдруг птица;
             Что в карканье том коренится?
             Беда? С утра и до ночи в сетях
             Своих нас крепко держит суеверье:
             Оно -- пред нами всюду на путях
             И сзади нас, вселяя в душу страх,
             В нем коренится целое поверье.
             И одиноки мы... Дверь скрипнула сейчас,
             Из-за нее никто не кажет глаз.

(Тревожно.)

             Скажите, не вошел ли кто сюда?
   

Забота

             На твой вопрос должна ответить: да!
   

Фауст

             А кто же ты?
   

Забота

             Я -- здесь. При чем тут имена?
   

Фауст

             Уйди же прочь!
   

Забота

             Нет, здесь я быть должна.
   

Фауст
(сперва гневно, потом сдержав себя)

             Тогда имей в виду,
             Что слов тут колдовских я слышать не желаю.
   

Забота

             Коль ухо я словами не пройму,
             Так грозно в сердце я людское проникаю.
             Разнообразны формы, нет другой подобной,
             Какою пользуюсь я в деятельности злобной.
             Тревожный спутник я на суше, на воде;
             То льстят мне, то мне шлют проклятья.
             Ужели до сих пор не получил понятья
             Ты обо мне? Заботы не познал?
   

Фауст

             По миру я лишь только пробежал,
             Хватая за волосы все свои желанья,
             Давая прочь отправиться тому,
             Что оправдать не в силах ожиданья,
             И не стремясь держать в своем плену
             Того желания, что сразу ускользало
             Из рук моих. Я только лишь желал.
             Чего желал, то сразу исполнял,
             И снова вдруг желанием томился;
             Так бурно я всегда вперед стремился,
             И бурно гнал я жизнь свою вперед;
             Сперва она неслась широко и тревожно,
             Сейчас она идет разумно, осторожно.
             Известен мне земной круговорот,
             А видеть за пределами его
             Я не могу, нам это не дано.
             Кто, щурясь, взор свой дальше обращает,
             Кто ждет себе подобных там,
             Безумец тот. Пусть твердо он шагает
             Здесь, по земле, не лезет к облакам.
             Для сильного хорош и этот свет.
             Кто знает, как кому на том придется?
             Что он познал, то здесь ему дается,
             И дать ему могу я свой завет:
             Иди вперед дорогою земною,
             На привидения напрасно не смотри,
             И счастье здесь имей, и муки претерпи,
             Что нам даются на земле порою.
   

Забота

             Но для того, кем я завладеваю,
             Пребудет бесполезным этот свет,
             Я в вечный мрак такого повергаю:
             Ему восхода и заката нет.
             Все чувства хоть ясны, внутри же темнота,
             Сокровищ он уже совсем не собирает.
             Несчастье, счастье -- прихоть лишь одна,
             Средь изобилия он все же голодает.
             Блаженство ли, мученье ли грозит --
             На следующий день сложить он норовит;
             К грядущему его все мысли отлетели,
             Но только и о нем он думает без цели.
   

Фауст

             Молчи! Тебе меня так не поймать!
             И слышать не хочу подобного я слова!
             Прочь уходи! Начав так причитать,
             Ты можешь с толку сбить и умницу любого.
   

Забота

             Идти ль ему вперед? Вернуться ли с пути?
             Решимости былой в себе он не находит,
             Он ощупью, полушагами бродит,
             Где раньше мог решительно идти.
             Теряется он более и боле,
             В превратном виде представляет все,
             Бранит себя и ближних поневоле,
             Дыша, дыхание теряет он свое.
             Почти безжизненный, почти что бездыханный,
             Он все ж не покоряется судьбе,
             Он мечется то там, то здесь, везде
             Бездействуя, однако же, недужно,
             Не делая того, что было б делать нужно.
             То будто бы порой освобождаясь,
             То снова и сильней порабощаясь,
             Испытывая словно полусон,
             За ним тяжелое и злое пробуждение.
             Тем к месту своему приковывается он,
             Готовяся на адское мученье.
   

Фауст

             О, будьте прокляты вы, злые привиденья!
             Как поступаете с породой вы людской!
             Все дни обычные своею простотой
             Вы превращаете в ужасные сплетенья
             Жестоких мук, опутывающих их.
             От демонов освобождаться трудно,
             С их миром не порвать сплетений нам своих,
             Но власть твою, ко мне крадущуюся нудно,
             Забота, ни за что я не хочу признать!
   

Забота

             Так должен ты ее невольно испытать,
             Когда с проклятием тебя я покидаю!
             Слепы всю жизнь иные люди, знаю;
             В конце ее слепым ты должен стать!

(Дует на него.)

Фауст
(ослепнув)

             Мне кажется, что ночь глубокая нисходит,
             Но все ж внутри меня свет яркий не исчез.
             Что лишь задумал я, пускай то в свет выходит,
             Владыки слово здесь -- значенье все и вес.
             С постелей, слуги, подымайтесь!
             Сюда, ко мне! Мой замысел пройдет!
             За заступы, лопаты принимайтесь!
             Немедленно работу всю вперед!
             Порядок и при этом прилежанье
             Награду чудную получат в воздаянье.
             Чтоб мысль великая осуществлялась вдруг,
             На сотни рук один быть должен дух.
   

БОЛЬШОЙ ДВОР ПЕРЕД ДВОРЦОМ

Факелы. Мефистофель в качестве смотрителя за работами.

Мефистофель

             Сюда, сюда! Идите вы, трясучие лемуры[187]
             Собранье связок, жил, костей, совсем полу-натуры!
   

Лемуры
(хором)

                       Мы на услуги все твои.
                       И, сколько нам понятно,
                       Речь о большом куске земли,
                       Для нас то вероятно.
                       И копья все заострены,
                       И цепь мы притащили!
                       Вот для чего явились мы,
                       Об этом мы забыли.
   

Мефистофель

             Не нужно прибегать тут ни к какой затее,
             Я к вашим средствам лишь зову:
             Один из вас, что ростом подлиннее,
             Пускай растянется, полите вкруг траву,
             Как это делала седая старина.
             Продолговатая тут яма лишь нужна.
             Здесь эмиграция в межу изо дворца;
             Что может быть глупей подобного конца!
   

Лемуры
(копая с насмешливыми ужимками)

                       Пока был молод, жил, ласкал,
                       Казалось, было сладко;
                       Чуть где я музыку слыхал,
                       Плясал там до упадка.
                       Пришибла старость тут меня
                       Своими костылями,
                       Споткнулся -- ив могиле я.
                       Зачем тогда она была
                       С открытыми дверями?
   

Фауст
(выходит из дворца, ощупью находя дверь)

             Как мне сейчас приятен стук лопат!
             То трудится толпа, заказ мой исполняя,
             С самой собою землю примиряя,
             Пределы морю ставя из преград,
             Оковы прочные на море налагая.
   

Мефистофель
(в сторону)

             Плотинами и всяким укрепленьем
             Готовишь ты Нептуну торжество,
             Работаешь на наше естество --
             Мы со стихией в тесном единеньи,
             И делу твоему грозит уничтоженье.
   

Фауст

             Смотритель!
   

Мефистофель

             Здесь.
   

Фауст

             Ты добывай людей,
             Возможно более, хоть целыми толпами!
             И строго поступай ты с ними, как с рабами,
             И удовольствия для них ты не жалей!
             Плати, настаивай и соблазняй! А я
             Жду каждый день известий для себя,
             Насколько ров прибавился в длине.
   

Мефистофель
(вполголоса)

             Тут о могиле речь, а вовсе не о рве.
   

Фауст

             Тут тянется болото вдоль горы
             И заражает гнилью все собою,
             Что с тягостным трудом уже добыто мною.
             Гнилой трясины той уничтоженье
             Я счесть готов за новое владенье,
             При этом лучшее. Я открываю тем
             Пространство новое для миллионов новых.
             Пусть там живут, хотя бы не совсем
             И в безопасности, в условиях суровых,
             Но отдавался свободному труду!
             Поля зеленые, удобные плоду;
             И людям, и стадам на той земле вольготно;
             Все расселилися вдоль тех холмов охотно,
             Что смелостью, трудами созданы;
             В стране их -- рай, а там, за их страною,
             Пусть бешено волна несется за волною:
             Они им будут больше не страшны.
             Когда ж они лишь только пожелают
             Преграду ту насильственно прорвать,
             Пусть сообща отверстья открывают.
             Последним словом мудрости назвать
             Могу я мысль; я предан ей всецело.
             Лишь только тот, кто весь уходит в дело
             И каждый день успехи брать готов
             Среди опасностей, пусть ожидает смело
             Свободной жизни он от тягостных трудов,
             Что он творит ребенком, мужем, старым.
             Вот о каких трудах и о какой свободе
             В стране свободной, о каком народе
             Мечтал я. Ведь тогда сказал бы я недаром
             Мгновенью: "Стой, мгновенье! Ты -- прекрасно!"
             И жизнь моя не пропадет напрасно!..
             В предчувствии такого наслажденья
             Считаю, что достиг я высшего мгновенья![188]

(Падает. Лемуры хватают его и кладут на землю.)

Мефистофель

             Нет удовольствия такого, чтобы он
             Им сыт был, счастья нет такого;
             Где изменяемость зависит от сторон,
             От точек зрения, он жаждет уж другого,
             Как волокита; удержать он хочет за собой
             Последнее, прескверное мгновенье.
             Тот, кто всю жизнь боролся так со мной,
             Нашел во времени конечное решенье.
             И тело старика безмолвно повалилось.
             Часы не ходят
   

Хор

             Да! Они стоят.
             Упала стрелка.
   

Мефистофель

             Да, упала, все свершилось.
   

Хор

             Все кончено.
   

Мефистофель

             Зачем те глупости твердят?
             Коль кончено, так полное ничто --
             Значенья этих слов не различают даже.
             Тогда ответьте мне: а творчество -- на что,
             Когда все сущее уносится в ничто?
             Что в слове "кончено" ты можешь прочитать?
             Понятие "не было" ему почти равновелико,
             А между тем, что "не было" -- шумит,
             Как будто жизнь в нем многолика...
             Вот с "вечной пустотой" и смысл меня мирит.
   

ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ

Лемур
(соло)

             Кто это заступом, лопатой
             Такой прескверный строил дом?
   

Лемуры
(хор)

             Да гостю, что в льняной одежде,
             Отлично жить здесь и в таком.
   

Лемур
(соло)

             Кто комнату обставил дурно?
             Ну, где хоть стулья со столом?
   

Лемуры
(хор)

             Ссудили их на время только,
             А кредиторов тьма кругом.
   

Мефистофель

             Здесь тело, если ж дух задумает вспорхнуть,
             Я предъявлю ему кровавую расписку.
             Но, к сожалению, есть много средств без риску
             Душе от черта ускользнуть.
             По старому пути -- о что-нибудь споткнешься,
             На новом нас пути не жалуют совсем;
             Бывало, лишь один с работой обернешься,
             Теперь помощники нужны за делом тем.
             Теперь приходится во всех вещах нам плохо,
             Ни на преданья, ни на право старины
   
             Теперь мы полагаться не должны.
             Бывало, ждали мы последнего лишь вздоха,
             В подобных случаях душа сейчас ушла б;
             Я уж стерег ее и сразу -- цап-царап --
             Держал в когтях, как быстрого мышонка.
             Теперь же медлит так негодная душонка,
             Ей расставаться с трупом словно жаль,
             Пока враждебные друг другу элементы
             Ее не выгонят из той квартиры вдаль.
             Вот тут проделывать изволь эксперименты.
             Здесь путает нам карты медицина
             И спорная случается картина.
             Терзайся, мучайся часы и даже дни.
             Вопросов тьма: когда скончалися они,
             И как, и где? Смерть потеряла силу,
             И самый факт сомнителен ее[189].
             Смотрел не раз сам я на ждущего могилу,
             И мне казалося, что движется в нем все,
             Но это был обман.

(Делает фантастические, заклинательные жесты.)

             Живее вы сюда,
             С прямым, с кривым ли рогом старого фасону!
             Пасть адову несите поскорей!
             У ада, правда, несколько пастей,
             И каждая из них в работе по закону:
             Глотает грешников согласно их чинам,
             Но скоро разбирать не будут их и там[190].

На левой стороне раскрывается страшная пасть ада.

             Вот полости зияют; тут со свода
             Бежит расплавленный поток,
             Там в глубине краснеет городок,
             Пожар -- его обычная природа.
             И пламя грозное -- алеет до зубов.
             А грешники, надеясь на спасенье,
             Знать, думают, что выход им готов,
             Но пасть приходит вновь в движенье
             И снова поглощает их собой:
             Вновь опускаются те в путь горячий свой.
             А сколько рук в углах ужасно копошится!
             Обмана много здесь, но многое вершится!
             Пугая грешников, вы действуете верно:
             Они же думают, что это все химерно.

(К толстым чертям с коротким и прямым рогом.)

             А вы, пузатые лентяи со щеками,
             Раздутыми от адской серы так,
             Вы, деревянные затылки, что там, как?
             Не светит ли в аду где фосфор огоньками,
             Психея с крыльями[191] душонка эта? Но,
             Лишь крылья ей вы только оборвете,
             Вы червя гадкого перед собой найдете.
             Ее я припечатаю при вас
             И в вихре огненном прошу умчать тотчас.
   
             Вам, толстобрюхим, зоркими глазами
             Следить за душами -- обязанность сейчас.
             Жила ли там душа, не знаем мы и сами,
             Но забирается в пупок она как раз.
             Смотрите лишь, чтоб этими местами[192]
             Она не вздумала вдруг ускользнуть от вас.

(К тощим чертям с длинным и кривым рогом.)

             Вы, длинные паяцы, сторожите
             По воздуху, и лапы протяните
             С когтями острыми, чтоб было чем поймать
             Беглянку юркую, коль вздумает удрать.
             Ей скверно быть должно при долгом кипяченьи,
             Она начнет искать исхода в воспареньи.

С правой стороны вверху открывается небо с лучезарными сонмами ангелов.

   

Небесные сонмы

                       Небу родимые,
                       Неба посланники,
                       Невозмутимые
                       Воздуха странники!
                       Тихо с небес к земле
                       Путь совершайте,
                       Грех вновь прощайте,
                       Прах оживляйте
                       И оставляйте,
                       Тихим пареньем
                       Свет разливайте,
                       Всяким твореньям
                       Радости след!
   

Мефистофель

             Бренчанье мерзкое с фальшивой пискотней
             Доносится с несносными лучами.
             Не девочки пищат, не мальчики толпой --
             Вот музыка, любимая ханжами![193]
             Вы знаете, как мы в проклятые часы
             Готовили всем людям истребленье;
             Гнуснейшее из гнусных измышленье
             Нашло сочувствие у набожной красы.
             Там олухов понабралося -- страх!
             Оружьем нашим против нас сражаясь,
             Сманили наших многих, ухищряясь:
             Они ведь -- черти те же, но только в пеленах[194]

(Бесам.)

             Позором вечным все бы мы покрылись,
             Когда б, увидя их, от дела отстранились.
             Смелее же к могиле все, живей!
             Держитесь твердо перед ней!
   

Хор ангелов
(рассыпая розы)

                       Розы слепящие,
                       Сладко дышащие,
                       Плавно парящие,
                       Как окрыленные,
                       В почках рожденные,
                       Время вам есть
                       Спешно расцвести!
                       Дай, весна, времени
                       Пурпура, зелени!
                       И созидай
                       Почившему рай!
   

Мефистофель
(бесам)

             Чего вы корчитесь, чего вы задрожали?
             Таких обычаев в аду у нас не знали!
             Держитесь крепко, пусть их закопают!
             Лишь душу мне не провороньте, дурачье,
             У них воображение свое:
             Они цветочками, как снегом, замышляют
             Засыпать вас, чертей! Но тщетны их старанья:
             Растает все как раз от вашего дыханья,
             Ну, дуйте, раздувайте мехи!
             Достаточно, довольно! От паров
             Бледнеет рой летящих с облаков...
             Не сильно так! Зажмите все носы и пасти!
             Задули так ужасно -- просто страсти!
             Вы меры соблюсти ни разу не умели;
             Цветы вон ежатся и сразу потемнели,
             А вот уже горят и все на нас летят
             Уж ядовито яркими огнями...
             Обороняйтесь, напирайте сами!..
             Нет, черти так работать не хотят...
             Их силы слабнут... Хочется иного...
             Учуяли, знать, жар чего-нибудь чужого.
   

Ангелы

                       Цветики заветные,
                       Огоньки приветные,
                       Вы любовью сеете,
                       Счастье вы навеете,
                       Сколько захотите.
                       В чистом эфире
                       Речи о мире.
                       Сонмам небесным
                       Светом чудесным
                       Ярко горите!
   

Мефистофель

             Проклятие! Позор таким болванам!
             Перевернулись вверх ногами, колесом
             Слетают в ад, держась вперед задком.
             Там баню зададут подобным истуканам!
             А я останусь на посту своем...

(Отбиваясь от падающих на него роз.)

             Долой, огонь блудящий, ты светись,
              Светись, пожалуй, сколько хочешь!
             В моих руках ты -- пакостная слизь.
             Чего порхаешь ты? О чем ты здесь хлопочешь?
             Ты сгинешь ли, проклятая юла?..
             Щемят в затылке сера и смола.
   

Ангелы
(хор)

                       Всего, что чужое,
                       Должны избегать вы;
                       Что гадкое, злое,
                       Должны прогонять вы.
                       Одна лишь любовь
                       Открыть может вновь
                       И небо родное!
   

Мефистофель

             Горит и голова, и сердце, и печенка,
             Вот сверхчертовский элемент!
             Огонь в аду -- простая побасенка!
             А любопытен ваш эксперимент;
             Не оттого ль влюбленные шуты
             И мучатся так страшно при отказе;
             Свернут и голову они в своем экстазе
             Чтоб повидать возлюбленной черты.
             Не то же ль самое творится и со мной?
             Зачем в ту сторону верчу я головой?
             Ведь с тою стороной в заклятой я войне,
             Ведь до сих пор их вид противен так был мне...
             Ужели чуждое мне вторгнулось в меня?
             На деток миленьких все озираюсь я...
             И что меня сейчас хранит от скверно словья?
             Нет, коли я, из нашего сословья,
             Сваляю дурака, -- так не дурак ли я?
             Проказников-ребяток не терплю я.
             Но -- верите ли? -- ныне сознаю я,
             Что все они приятны для меня!
             Скажите, деточки -- возвышенная сфера,
             Вы тоже не из рода ль Люцифера?
             Вы так милы, что хочется мне вас
             Расцеловать, вы кстати появились;
             Как будто тысячу по крайней мере раз
             Я видел вас. Во мне вдруг проявились
             Кошачьи вожделения, привольно
             И натурально в сердце у меня!
             Я с каждым взглядом нахожу невольно
             Вас все милей, чем раньше думал я.
             Приблизьтесь, милые! Взгляните на меня!
   

Ангелы

             Вот мы приблизились, зачем ты отступаешь?
             Вот мы приблизились -- ты место покидаешь.

(Раздвигаясь, занимают все пространство.)

Мефистофель
(оттесненный к просцениуму)

             По-вашему, мы -- адские чины,
             А разве сами вы не колдуны?
             От вас идет соблазн один --
             Равно для женщин, для мужчин.
             Подлейшее ведь вышло приключенье!
             Ужель во мне любовное влеченье?
             Огнем охвачено все тело,
             В затылке же моем как будто не горело...
             Вы все порхаете туда или сюда,
             Спуститесь чуточку пониже,
             Не погнушайтеся труда
             Ходить по светскому, тогда
             И я увижу вас поближе.
             Серьезность, правда, очень к вам подходит,
             Но, если б вы мне улыбнулись раз,
             В восторге вечном был бы я от вас.
             Вот так, как у влюбленных то выходит:
             Мигнут глазком, подернут чуть губами,
             И дело кончено. Вот, если б так же с вами!
             Особенно ты, длинный мальчугашка,
             Мне нравишься, но все же у тебя
             Осталася одна прескверная замашка,
             То -- физия поповская твоя.
             Взгляни ты на меня немножко похотливо!
             И было бы прилично и красиво,
             Когда бы вы немножко обнажились;
             Рубашка в складочках моральна чересчур.
             Вот все они ко мне спиной поворотились...
             Преаппетитное сложение фигур!
   

Хор ангелов

                       Те, что любовью пылают,
                       К небу свой пыл устремляют;
                       Те, что себя проклинают,
                       Душу свою очищают,
                       Радостно зло избывая, --
                       Внемлет им правда святая!
                       Праведных всеединенье
                       Грешным дарует спасенье!
   

Мефистофель
(придя в себя)

             И что со мной! я с головы до ног,
             Как Иов, струпьями покрыт, и страшно мне
             На самого себя смотреть, но в тишине --
             Я сам себя познать отлично мог --
             И на природу, и на род свой полагаясь,
             Я торжествую, втайне наслаждаясь.
             Черты чертовские все мной сохранены,
             А наваждение любовное задело
             Одну лишь кожу мне; все то, что в ней горело,
             Потухло вновь, и силой Сатаны
             Мои проклятия на вас обращены!
   

Хор ангелов

                       Пламень священный!
                       Кто им пылает,
                       В сонм тот блаженный
                       С нами вступает
                       Купно пребывая,
                       Бога прославляя,
                       Возлетим дружней!
                       Воздух освежился,
                       Дух освободился...
                       О, дыши вольней!
   

Мефистофель
(оглядываясь)

             Как? Все они отсюда улетели?
             Добычу захватив, они меня поддели!
             Вот поэтому они и льнули все к могиле!
             Сокровища меня огромного лишили:
             Стащили плутовски возвышенную душу,
             Что заложилась мне! Как я их лов разрушу?
             Кому пожалуюсь? Кто право мне вернет?
             Обманут ты! Ты пострадал жестоко!
             И поделом, безмозглый идиот!
             В свершившемся ты виноват глубоко:
             Позорно вел себя! Большой запас труда
             Затратил зря! Ударился куда,
             Смоленый черт? Представьте -- в волокитство!
             Увлекся пошлой похотью своей,
             И, умный малый, словно дуралей,
             Занявшись ерундой, вдруг влопался в ехидство,
             В ловушку глупую попался!
             Была та глупость велика,
             Которая тебя схватила за бока,
             Когда один конец от дела оставался.
   

ГОРНЫЕ УЩЕЛЬЯ

Лес, скалы, пустыня. Святые анахореты, рассеянные на горных высях и расположившиеся в ущельях.

Хор и эхо

             Ветви деревьев качаются,
             Скалы там нагромождаются,
             Корни за землю цепляются,
             Сосны, теснясь, возвышаются.
             Брызжет волна за волною в упор,
             Только в пещере встречает отпор,
             Молча крадется и дружески лев,
             Не страшен здесь льва угрожающий зев;
             Львы все то место священное чтут,
             Тихую пристань любви и приют
   

Pater ecstaticus[195]
(порхая в воздухе вверх и вниз)

             Вечное пламя тревоги,
             Жгучие узы любви;
             Жажда искания Бога
             В ноющей вечно груди!
             Стрелы, меня вы пронзите!
             Копья, меня вы разите!
             Палицы крепкие, бейте!
             Молний, огня не жалейте!
             Пусть во мне сгинет, уйдет,
             То, что любви не дает!
             Пусть негасимой звездой
             Я остаюся с тобой!
             Вечной любви очаг
             Ярко светит в очах!
   

Pater profundus[196]
(в низшей сфере)

             Как груда скал у ног моих лежит
             Всей тяжестью над бездной онемелой,
             Как множество ручьев сверкающих бежит,
             Чтоб слиться с пеной ярко-белой,
             Как все стволы стремятся в вышину
             Своею силою, природою им данной,
             Так всемогущая любовь творит, всему
             Ей сотворенному являяся охраной.
   
             Кругом себя я слышу грохот, треск,
             Как будто воды мчат и скалы, и растенья,
             Но вместе с тем так ласков тихий плеск
             Воды, катящейся в низы для орошенья.
             То звуки музыки волшебной и свободной,
             То -- вестники любви взаимной и бездонной...
             О, если бы они мир принесли для дум моих,
             В которых бьется дух холодный,
             Стесненный гранями чувств грубых и пустых,
             С цепями тяжкими ведущий спор бесплодный!
             О, Боже! Мыслям дай моим успокоенье
             И сердцу бедному сошли ты озаренье!
   

Pater seraphicus[197]
(средняя сфера)

             Утра облачко витает
             Над колеблемой сосной.
             Что внутри его? Кто знает?
             Мнится -- духов юных рой.
   

Хор блаженных младенцев[198]

             Отче! Мы куда стремимся?
             Кто мы? Можешь нам открыть?
             Все мы счастливы, дивимся,
             Как созданьям сладко жить!
   

Pater seraphicus

             Дети! В полночь вы родились
             И тогда же вы скончались:
             Дух и чувства не развились,
             Полускрытыми остались.
             Приближайтесь вы ко мне,
             О, блаженные вполне!
             От житейского пути
             И следов-то не найти!
             Так спуститесь в мои очи,
             Это -- орган мой земной;
             Коль владеть найдется мочи,
             Так владейте вещью той!

(Принимает их в себя.)

             Это -- скалы перед вами,
             Вот -- деревья, вот -- поток,
             Что скорейшими путями
             Совершает свой проток.
   

Блаженные младенцы
(внутри)

             Вид величественный, верно,
             Но уж слишком мрачен он,
             Нам здесь страшно, нам здесь скверно.
             Добрый! Выпусти нас вон!
   

Pater seraphicus

             В сферы высшие взлетайте!
             Незаметно для себя
             В сфере дальней возрастайте,
             В сфере Божья бытия,
             Жизнью чистою живя!
             Пища духов там витает,
             Где царит один эфир,
             Где любовь та созревает,
             Что дарит блаженством мир.
   

Хор блаженных младенцев
(кружась близ высочайших вершин)

             Радостно руки сплетайте
             Вы в хороводе своем!
             Богу хвалу воспевайте
             Дружно в восторге святом!
             Свыше приняв поученье,
             Веруйте твердо в одно --
             Чтимого столь лицезренье
             Будет вам свыше дано.
   

Ангелы
(парящие в высшей атмосфере и несущие бессмертную часть Фауста)

             Часть благородная спаслась,
             Отвергнув силу злую;
             Всю жизнь свою вперед рвалась:
             Как не спасти такую?
             А коль любовь его притом
             Своим лучом осветит,
             Весь сонм святых в кругу своем
             Его сердечно встретит
   

Младшие ангелы

             Розы сброшены руками
             Ставших здесь святыми,
             С неба сыпались пред нами
             Тучами густыми.
             Тех цветов распространенья
             Бесы сторонились,
             Словно их прикосновенья
             Все они страшились.
             Вместо жажды их обычной
             Кары безусловной,
             Бесы страстью непривычной
             Мучались -- любовной;
             Даже сам их вождь верховный
             Из бесов старейший,
             Жаждой был прожжен любовной
             Словно болью злейшей.
             Возликуйте в заключенье --
             Славно завершенье!
   

Более совершенные ангелы

             Часть горсти земной
             Здесь можно найти,
             И тяжко с такой
             Нам душу нести.
             И если б была
             Она из асбеста,
             Она бы дала
             Для нечисти место.
             Где дух проникает
             В материю плотно,
             Их не разрывает
             И ангел бесплотный.
             Той слитности тесной
             Разрушить звено
             Одной лишь небесной
             Любви суждено.
   

Младшие ангелы

             В дымке тумана,
             Вдали, в вышине
             Духовного стана,
             Жизнь чуется мне.
             Туманов мгновенных
             Суть стала ясна!
             Малюток блаженных
             Несет к нам она.
             От гнета земного
             Свободны вполне,
             Блистанья иного
             Полны в сей стране!
             Да будет и он
             В начале паренья --
             В наши селенья
             Отныне включен!
   

Блаженные младенцы

             Мы его, как хризолиду,
             В сонм свой радостно возьмем;
             В нем залог приобретем
             Мы от ангелов. По виду,
             После снятия пелен,
             Так велик, прекрасен он!
             Возродился он собой
             К жизни новой и святой.
   

Doctor Marianus[199]
(в самой высшей и чистой келье)

             Здесь глазу широкий
             Открыт кругозор,
             И дух одинокий
             Здесь чует простор.
             Вот в высь воспаряя,
             Проносятся жены;
             Их сонм созерцая,
             Я зрю, пораженный,
             Венец Неохватный
             Царицы небесной.

(Восторженно.)

             Мира Всевышняя Мать!
             Дай мне в шатре голубом,
             Здесь распростертом кругом,
             Тайну Твою созерцать!
             Будь благосклонна ко мне!
             Что в сердце глубоком и нежном
             В порыве кипит безмятежном,
             С любовью священною смежным,
             То все возношу я к Тебе!
   
             Когда лучезарно над нами
             Стоишь Ты, Владычица, сами
             Мы, силой Твоею водимы, --
             Воистину несокрушимы.
             Когда Ты являешься Нежной,
             Смиряется дух наш мятежный,
             В нас зреют покоя мечты;
             И Дева Чистейшая -- Ты,
             И Матерь, воспетая нами,
             Царица над всеми мирами,
             Рожденьем равна Ты с богами[200].
   
             Облачка сплетаются
             Вкруг Тебя грядою:
             Жены те, что каются,
             Собрались толпою.
             Все несут к Твоим коленям
             Робкое моленье,
             Совместив в одно с моленьем --
             Сердца сокрушенье.
             То -- жертвы легкого соблазна.
             Ты, Недоступна, допускать
             К Себе властна: они миазмы
             Тебе не могут передать.
             Преступность всех их увлечений
             В их слабости. Кто их спасет?
             Кто цепь телесных вожделений
             Рукою сильною порвет?
             Кто не рискует поскользнуться
             На скользкой ровности полов?
             Кто в силах сразу же очнуться
             От взглядов ложных, льстивых слов?

Mater gloriosa парит в высоте.

Хор кающихся грешниц

             Ты в вечном пареньи
             Над высями рая,
             Внемли их моленью,
             О Ты, Всесвятая!
             О Ты, Всеблагая!
   

Magna Peccatrix[201]
(от Луки, VII, 36.)

             Ради той любви, что слезы
             Проливала, как бальзам,
             Смело, не страшась угрозы
             Фарисеев, бывших там;
             Ради аласторов, ливших
             Струйки дивные духов,
             И кудрей, собой сушивших
             Ноги Сына Твоего...
   

Mulier samaritana[202]
(от Иоанна, IV)

             Ради кладезя того,
             Что когда-то со стадами
             Посещал и Авраам,
             И ведра, что Сын Твой Сам,
             Прикоснулся раз устами;
             Ради самого потока,
             Из которого широко
             Изобильною волной,
             Напоивши мир собой,
             Льется вечная вода...
   

Maria Aegyptica[203]
(Acta sanctorum)

             Ради пресвятой Гробницы,
             Где Христово тело было,
             И руки той, что блудницу
             В Храм войти не допустила;
             Ради лет многострадальных,
             Что в пустыне проводила,
             Ради слов моих прощальных,
             Что песку я поручила...
             Все трое
             Ты, что грешниц допускаешь
             Быть в общении с Собою
             И заслугу их считаешь
             Даже в вечности живою,
             Ты прости то прегрешенье,
             Что свершил он только раз!
             О, прими мольбу от нас
             И даруй ему прощенье!
   

Una poenitentium[204]
(называвшаяся ранее Гретхен)

             Склони,
             Свой лик склони,
             О, Несказанная,
             Лучесиянная,
             Теперь Ты к радостям моим!
             Прежде любимый,
             Невозмутимый,
             Идет сюда. Я буду с ним!
   

Блаженные младенцы

             Он нас перерастает
             Могучестью сложенья:
             Тем нас он награждает
             За наши попеченья.
             Ход жизни нашей длился
             Мгновенье -- и погас;
             Он многому учился,
             Научит он и нас.
   

Одна из кающихся
(называвшаяся ранее Гретхен)

             Сонмом духов окруженный,
             Он себя не сознает:
             К жизни новой вознесенный,
             Он привыкнуть к ней не мог.
             Но уже и видом внешним,
             Скинув, что дал прежний мир,
             Стал подобен сонмам здешним
             Он, облекшися в эфир.
             Дай мне только дозволенье
             Поучить еще его:
             Слишком сильно ослепленье
             Мира нового сего!
   

Mater gloriosa

             Услышана, несись ты к сфере высшей:
             Учуявши тебя, он понесется ввысь.
   

Doctor Marianus
(с молитвой падая ниц)

             Созерцайте миг спасенья,
             Сонмы сокрушенных!
             То для вас подготовленье
             К жизни всех спасенных!
             Допусти Ты к восприятью
             Наши помышленья!
             Осени Ты благодатью
             Наши совершенья!
             Дева, Мать, цариц всех краше,
             Божество Ты наше!
   

Chorus mysticus

             Все преходящее -- уподобление,
             Лишь сверхземное дает совершение:
             Недостижимое здесь достигается,
             Невыразимое здесь совершается;
             В мир же, где правда одна пребывает,
             Женственно-вечное[205] нас увлекает
   

FINIS

             Канун сочельника.
             23 дек. 1918 года или 5 янв. 1919 г.
   

КОММЕНТАРИИ ПЕРЕВОДЧИКА

   [1] Здесь сказался отзвук легенды древних о музыке сфер, в силу которой каждая из планет при своем движении издает особенный звук, а все их звуки, вместе взятые, создают гармонию движения.
   [2] Mephistoheles и производное от него Mephisto y староанглийских поэтов изображалось в форме Mephostophilus, что остроумно производится от греческих слов: те (что значит "не") + phos (свет) и philus (любящий), так что самое имя Мефистофеля обозначало духа, не любящего света, -- темного, злого духа, дьявола.
   [3] Подтверждением и исполнением этих слов является окончание всей трагедии.
   [4] Здесь разумеется змея, искусившая в раю Еву.
   [5] Так мы перевели слова подлинника: "und leider auch Theologie". Для такой пытливой души, которой отличался Фауст, изучение схоластических дисциплин должно было составлять мучение, и "верхом мученья" -- тщательное штудирование схоластического богословия (теологии). Без всякого отношения к вопросу о том, сохранились ли в это время у Фауста связи с религией или он порвал их, изучением чего были серьезно заняты германские комментаторы.
   [6] Нострадам (Nostradamus) -- знаменитый астролог (1503--1566), живший при дворе Екатерины Медичи и Карла IX. У проф. Ильи Александровича Шляпкина был в "Комнате Фауста" (см. Предисловие переводчика -- Ред.) и современный экземпляр "Нострадамовы творенья". Там были и те изображения, которые упоминаются в трагедии Гете. Особенно славился сборник Нострадамовых предсказаний, изданных под заглавием "Conturies".
   [7] Под макрокосмом разумеется Вселенная. По мистико-каббалистическому учению всего существуют три мира: стихийный (или земной), небесный и сверхнебесный, или духовно-ангельский; все эти три мира составляют вместе Вселенную, или макрокосм. Призывая духов, что было распространено в средние века, Фауст воображал постигнуть тайны Вселенной, но, быстро разочаровавшись, успокоился на той мысли, что мир Земли (микрокосм) ему будет более доступен, почему он и вызвал духа микрокосма. Явившийся на вызов Фауста дух заявил ему, что постигнуть он может только равного себе: "Похож на духа ты, доступного тебе, -- не на меня".
   [8] В подлиннике: "das ist mein Famulus". Фамулусами назывались студенты, состоявшие ближайшими помощниками того или иного профессора.
   [9] См. в нашей книжке "Средневековый город и его обитатели" очерк под заглавием "Городские увеселения" (в 1996 г. книга переиздана под названием "Многоликое средневековье", изд. "Алетейя". -- Ред.).
   [10] Перевод Священного Писания в средние века считался делом запретным. Фауст, преступая официальный и строгий запрет средневековья (за ослушание ему могло грозить сожжение на костре), обнаружил в себе живую душу, не мирившуюся с окружавшей действительностью.
   [11] На пороге было изображение пентаграммы, называемой еще иначе пентальфой, так как ее изображение напоминает пять заходящих друг в друга альф. Получается пентаграмма удлинением сторон правильного пятиугольника до их взаимного пересечения. Требовалось, проводя линию из данной точки, делать изображение одним разом, чтобы линия возвращалась обратно в ту же точку. Изображению этому на порогах, как изображению перевернутой подковы, употребляемому и теперь, приписывалась волшебная сила отгонять от жилища ведьм и злых духов.
   [12] Способ действия природы (лат.)
   [13] Будете, как Бог, знать и плохое, и хорошее (лат.). По библейской легенде, этими словами змей-искуситель соблазнил Еву отведать плодов с "древа познания".
   [14] В ночь на день Св Вальпургии, по народному поверью, на горе Блоксберг справлялся шабаш ведьм. Сказание это коренится в обрядах, которые когда-то были тесно связаны с язычеством. Христианская церковь поставила все это в тесную связь с чертом. Блоксберг, иначе Брокен, -- высочайшая из группы так называемых Гарцских гор. Пустынное и мрачное место это покрыто до сих пор густым сосновым лесом и скалами причудливых форм. Гете не ограничился изображением Вальпургиевой ночи как таковой, но приурочил к ней много сатирических намеков и аллегорий, из которых многие утратили в настоящее время всякое значение. Но такова воля классика.
   [15] Под именем Проктофантазмиста осмеян книгопродавец и плохой публицист-критик Николаи, современник Гете. Раз он заболел приливом крови к голове, при чем подвергался галлюцинациям. От болезни он вылечился, приставив, по собственным словам в описании своей болезни, пиявки "к теневой стороне своей особы" (an der Schattenseite seines Daseins). Отсюда произошло данное ему в насмешку прозвище "Stessgerterscher", что значит буквально "духовидец задом". Гете переделал это выражение в греческое "проктофантазмист", обозначающее собою то же самое, что и немецкое. В своих последующих сочинениях Николаи горячо восставал против веры в реальное существование духов и привидений, почему Гете, выведя его на шабаш, и влагает в его уста соответствующие заявления.
   [16] Человек услужливый (лат.).
   [17] Гете относился отрицательно к любительским спектаклям. По его собственному выражению: "Любитель (дилетант) так же относится к искусству, как не записанный в цех ремесленник к ремеслу".
   [18] Вставленная здесь в трагедию интермедия не имеет с нею никакой связи и попала сюда случайно. К 1798 году Гете написал сатиру на современные литературные и иные житейские вопросы, имея в виду поместить ее в "Альманах Муз" (Musenalmanach), издаваемый Шиллером. Шиллер не нашел возможным напечатать это произведение в своем альманахе ввиду резкости, с которою оно написано. В свое время Гете согласился с этим, но потом, несколько смягчив тон своей сатиры, все же ввел ее в свою трагедию в качестве интермедии. Содержание ее навеяно комедией Шекспира "Сон в летнюю ночь", где изображается ссора царя и царицы эльфов, Оберона и Титании. В интермедии Гете изображено их примирение по случаю золотой свадьбы. Если гетевская сатира имела живой материал в свое время, в настоящее время этого достоинства она не имеет и представляет собою в трагедии досадную вставку.
   [19] Иоганн Мидинг (Mieding) -- директор театра в Веймаре (1782). (Судя по комментариям Н. Вилъмонта и А. Аникста, "талантливый бутафор" театра, на смерть которого Гете написал в 1792 г. стихотворение "Auf Miedings Tod". Однако именно по этому стихотворению можно судить, что роль Мидинга в театре никак не ограничивалась бутафорией. Он был и художником, и постановщиком, и автором текстов, по современной терминологии -- художественным руководителем. В любом случае "Мидинга сыны" -- это актеры. -- Ред.).
   [20] Пук -- глуповатый кобольд. Заимствован, как и Оберон с Титанией, из шекспировского "Сна в летнюю ночь".
   [21] Ариэль -- воздушный, песнеобильный дух, заимствован из шекспировской "Бури".
   [22] В этом четверостишии осмеяны плохие стихокропатели.
   [23] Насмешка над авторами слащавых любовных стихотворений.
   [24] Под именем любопытствующего путешественника изображен пресловутый Николаи (Проктофантазмист), описавший путешествие по Германии и Швейцарии.
   [25] Под кличкой "Правоверный" выведен Фр. Штольберг (Fr. Stohlberg), напавший на стихотворение Шиллера "Боги Греции" и стоявший на точке зрения католической церкви, что мифические боги -- только переряженные дьяволы.
   [26] Художники, признававшие только одну итальянскую живопись.
   [27] Под именем "Пуриста" выведены художники, требовавшие от картин соблюдения приличий с светской точки зрения. К приличиям причислялось и обязательное употребление пудры.
   [28] Молодая ведьма выражает художественное направление, требовавшее от художников лишь изображения натуры.
   [29] Под названием "Ксений" разумеется изданный Шиллером и Гете "Альманах Муз" -- сборник остроумных эпиграмм против современных (1797 г.) направлений и отдельных лиц.
   [30] Геннингс -- датский писатель и камергер, выступавший в 1798 и 1799 гг. против "Ксений", не находя в них ничего, кроме злорадства.
   [31] "Музагет" -- заглавие сочинения Геннингса, изданного против "Ксений".
   [32] "Гений Времени" -- журнал, где Геннинге помещал свои произведения. Тогда понятным становится совет, чтобы Музагет держался за полу кафтана Гения Времени.
   [33] Все тот же Николаи, искавший везде иезуитов.
   [34] Журавлем назван Лафатер за свою худощавость и привычку ходить, несколько сгорбившись. Двуличность Лафатера бичуется в "Ксениях" под заглавием "Пророк".
   [35] Именем Weltkind (Дитя Мира) называет себя Гете в одном из своих стихотворений.
   [36] Как в этой, так и в следующих строфах осмеяны философы различных направлений.
   [37] По Фихте, главе идеалистической школы, весь внешний мир явлений есть только продукт нашего "Я".
   [38] Так как видимое им вокруг себя противоречит реальной действительности.
   [39] Супернатуралисты считали истины веры сверхразумными, полагая, что постижение их достигается только путем откровения. Видя собственными глазами чертей, они приходят к выводу о существовании и ангелов.
   [40] "Ловкими" названы те, которые с переменою обстоятельств меняются и сами, чтобы сохранить свое положение.
   [41] Уволенные от службы придворные.
   [42] Поднявшиеся авантюристы.
   [43] Свергнутая знать или знаменитость.
   [44] Властный тон Мефистофеля свидетельствует об его уверенности в том, что Фауст вполне подчинился его могуществу.
   [45] Голос Маргариты сообщает утешительное предчувствие (die tröstliche Ahnung), что все благородное, имеющееся в природе Фауста, вызовет несомненное участие спасительной силы любви.
   [46] Римляне разбивали время с 6 часов вечера до 6 часов утра на четыре стражи (vigiliae), содержание которых показано в следующих стихах и изображено в четырех строфах хора. В оригинале эти четыре срока названы: Serenade, Notturno, Matutino, Reveille.
   [47] Стремление человека есть нечто длительное в сравнении с изменчивостью его материи. Как пестрая радуга в сравнении с бурным движением водопада, и как радуга является разноцветным отблеском Солнца, так истинное содержание жизни есть многоразличное отражение единого (единосоставного) вечного.
   [48] Т. е. на том свете.
   [49] Гвельфы -- сторонники Папы, гибеллины -- сторонники императора в борьбе за господство в Италии XII--XV веков.
   [50] Император слышит вдвойне, т. е. и речь астролога, и подсказки Мефистофеля.
   [51] Последняя строка относится к тому "ученому человеку", о котором говорит Мефистофель, т. е. к Фаусту.
   [52] Мандрагора -- наркотическое растение, в кореньях которого еще тогда находили сходство с человеческим видом, а потому и приписывали ему волшебные свойства. В средние века из этого корешка выделывали человеческие фигурки, которых считали весьма полезными при искании кладов или при вскрытии замков, замыкавших те или другие сокровища, которыми желали воспользоваться.
   [53] В средние века думали, что злые духи охраняли клады при помощи черных псов, откуда и сохранилась поговорка, перешедшая в наш язык: "Так вот где собака зарыта! " По словам Мефистофеля, часть слушателей совершенно не верит ему, а другие думают, что клады можно будет разыскивать с помощью корешка мандрагоры или находимых трупов черных собак.
   [54] В средние века существовало поверье, что зарытые в земле сокровища проявляют свое действие на некоторых людей во время их странствий, так как своими нервами они чувствуют места нахождения металлов. Таким человеком, ощущающим нахождение в земле металлов (ein Metallfühler), был итальянец Кампетти, с которым устраивали свои опыты физики Мюнхенской Академии еще в начале XIX века. Выражение оригинала "Da liegt der Spielmann" (там лежит шпильман, жонглер) употреблялось в виде поговорки, используемой в тех случаях, когда кто-либо спотыкался. Верили, что зарытый жонглер заставляет всех проходивших в этом месте людей выделывать па или танцевать.
   [55] Мефистофель отождествляет выкапываемые из земли сокровища с библейским золотым тельцом.
   [56] Как здесь, так и в других местах второй части трагедии, встречаются ремарки для сценариуса на латинском языке, как это делалось в старину, в особенности у английских драматургов. (Приведенная ремарка "Exeunt" означает "на исходе", "в конце". -- Ред.).
   [57] Под заслугою Мефистофель разумеет труды и старания.
   [58] При целовании императором туфель папы перед своим коронованием.
   [59] Теофраст -- философ лесбосской школы, ученик Платона и Аристотеля, автор "Характеров", написал также "Естественную историю растений".
   [60] Теорбы -- многострунные лютни большого размера, с более глубоким диапазоном.
   [61] По домыслам критиков садовники наряжены были неаполитанцами.
   [62] Лахезис говорит здесь о необходимости для ткача человеческой жизни необычной пунктуальности: меру и счет ведет время, а ткачу выдается клубок определенного и точного размера по количеству намотанных на него нитей.
   [63] Зоил -- греческий грамматик, живший в III в. до Р. X., был прозван за поношение Гомера "бичом Гомера". Терсит -- поноситель гомеровских героев, отличавшийся уродливой внешностью.
   [64] В оригинале "силен закон, нужда его сильней". Под законом Плутус-Фауст разумеет очерченный им магический круг. Он удержал толпу, но еще сильнее сдержат ее ожидаемые ужасы.
   [65] Войдя в заколдованный круг.
   [66] Т. е. что под видом великого Пана скрывается сам император.
   [67] Три обета, согласно с предыдущими строками, таковы: не красть, не сводничать, не убивать.
   [68] Весь этот грандиозный пожар был вызван Плутусом-Фаустом искусственно. Магией он был вызван, при посредстве магии должен был прекратиться. Поводом к написанию Гете этой сцены мог послужить пожар, происшедший 1 июля 1810 года в Париже, на празднике князя Шварценберга, где целый зал сделался добычей пламени из-за воспламенения легкого флера. Конечно, ему известно было из хроники Готтфрида и то несчастье, которое произошло во Франции при короле Карле VI в 1393 году. Сам король и шесть его жонглеров были наряжены в гарцские костюмы. Пожар произошел по той причине, что герцог Орлеанский держал свой факел слишком близко к лицу короля. Четверо из товарищей короля сгорели. В саге о Фаусте последний устраивает турецкому султану "огненное зрелище" с громом и молнией.
   [69] Подобная же лесть встречается в речи Мамартина императору Константину Великому. Впрочем, примеров лести можно найти в истории более чем нужно.
   [70] Образцом Гете послужила финансовая реформа шотландца Джона Лоу (John Law), неудачно проведенная во Франции в пору регентства Филиппа, герцога Орлеанского.
   [71] В подлиннике читается так:
   
   Das Alphabet ist nun erst überzählig.
   In diesem Zeichen wird nun Jeder selig.
   
   Место из темных и вызывало разные толкования комментаторов. Одно из них заслуживает внимания разве своею странностью : теперь денег так много, что не стоит и учиться, а следовательно, не обучаться даже и азбуке. Из этих мнений мы сочли наиболее осмысленным то, сущность которого выражена в нашем переводе. Это же мнение принято и А. Л. Соколовским в его прозаическом переводе Фауста. Не совсем ясно передано это место в прозаическом переводе Петра Вейнберга и в стихотворном -- А. Фета:
   
   И азбука из дела уж выходит,
   Лишь в этих знаках счастие приходит.
   
   [72] Bannerherr -- из крупных баронов, которые приводили к своим сюзеренам значительные военные отряды со своим собственным знаменем.
   [73] Место в трагедии, нуждающееся в объяснении. В "Разговорах о Гете, собранных Эккерманом" (изд. 1896 г., 2-й том, стр. 218 и след.) записаны следующие слова, сказанные Эккерману: "Я сообщу вам только то, что я нашел у Плутарха: в древности о Матерях говорили, как о богинях. Вот все, что я заимствовал из предания. Остальное -- мое воображение". В "Жизнеописании Марцелла" у Плутарха сказано только, что небольшой, но очень древний город Сицилии Энгиум славился явлениями богинь, называющихся Матерями. Там же рассказано о событии, в котором могущество этих богинь проявилось особенно наглядно. В одной из статей, приписываемых Плутарху, нет названия Матерей, но говорится об обширном пространстве -- поле истины, в котором недвижно пребывают основы, тени первообразов всех вещей, которые когда-либо существовали и будут существовать. Их окружает вечность, из которой время, в виде потока, изливается в 183 мира, окружающих это место. В то же время Гете было хорошо известно то представление Платона, по которому над миром чувственным существует мир идей, слабым отблеском которого является наш Мир. "Рассматривая, -- говорит Бойезен, -- деятельность природы в ее целом и частностях, мы замечаем, что она следует определенным правилам и закону. Спрашивается: откуда заимствует природа этот закон? Очевидно, он не может лежать в материи и должен находиться вне ее, она же должна быть подчинена ему, для того, чтобы не расплыться в бесформенном. Вот тут-то и является как нельзя кстати поэтическое представление, по которому формы вещей заранее формируются высшими силами и посылаются ими в мир действительности для того, чтобы впоследствии они возвратились к ним снова. Эти-то высшие силы и олицетворяются Матерями. Чтобы выведенные им Матери не расплылись окончательно в абстракции, Гете волей-неволей принужден был придать также и им некоторые конкретные свойства. Так, они обитают в определенном месте, под землею или в преисподней, хотя место это и не имеет границы; там они сидят, стоят или ходят, занятые вечным творчеством и преобразованием, вечным делом своего вечного разума. Вокруг них парят образы всех родов, всех созданий, и лишь те из них доступны зренью, которые начертаны здесь, как схемы, или вернулись вновь сюда, окончив свое земное существование". Бойезен, Гиальмар. "Фауст" Гете. Комментарий к поэме", СПб, 1899.
   [74] Посвящающий других в таинства (мистерии).
   [75] Ключ издавна служил символом жреческого достоинства; поэтому Фауст и появляется далее (в сцене "Рыцарский зал") в жреческом белом одеянии, с треножником и ключом, как жрец таинственных богинь Матерей. "В переносном смысле, -- говорит Бойезен, -- ключ нужно рассматривать здесь как символ вдохновенья, путем которого художники находят доступ к вечным идеям".
   [76] Согласно известному положению гомеопатии "Similia similibus curantur" -- "Подобное врачуется подобным".
   [77] У Мефистофеля под искусно сделанной обувью было скрыто присущее черту лошадиное копыто.
   [78] Угольки, оставшиеся от костров, на которых сжигались несчастные жертвы инквизиции, считались волшебными, и всякие шарлатаны торговали ими по большим ценам.
   [79] Здесь появляется помощник или ассистент Вагнера, ставшего теперь уже профессором.
   [80] Это имя Фамулуса выбрано Гете, очевидно, по той простой причине, что оно рифмуется с последующим латинским словом "Oremus".
   [81] Возглас священника в мессе значит "помолимся!", Мефистофелю, конечно, не понравился.
   [82] Бакалавр -- низшая академическая степень, введенная в Парижском университете в XIII столетии. Бакалавром стал к этому времени тот ученик, над которым когда-то иронизировал Мефистофель (см. "Кабинет"). Теперь он совершенно переродился под влиянием учения Фихте об абсолюте. Все эта сцена направлена против заносчивости молодежи, опьяненной новыми, только что вошедшими в обиход и еще непривычными элементами образования.
   [83] Хризолит -- ценный камешек зеленовато-желтоватого цвета; кристалл, сквозь который можно, якобы, увидеть будущее.
   [84] Тридцатилетний срок, назначаемый бакалавром как предел, за которым дальнейшее развитие человеческих способностей будто бы приостанавливается, живо напоминает об одном много раз цитированном выражении Фихте, высказывавшегося в том же смысле (Бойезен, Гиальмар. "Фауст" Гете. Комментарий к поэме").
   [85] Эта часть трагедии Гете, под именем "Лаборатория", нуждается в комментарии.
   Профессор Вагнер, представитель средневековой схоластики, подобно целым поколениям средневековых алхимиков, увлекся мыслью об искусственном создании человека или, как выражались в то время "человечка", или гомункула (Homunculus -- человечек). Теофраст Парацельс (1493--1541), кроме других своих трудов, оставил сочинение "О происхождении вещей", в котором дает указание, как химическим путем сделать гомункула так, чтобы он "жил, двигался и шевелился". Говоря современным языком, он считал возможным из элементов неорганического мира создать явление мира органического. Мысль эта жила в головах отдельных ученых еще при жизни Гете (1749--1832 гг.).
   В трагедии профессору Вагнеру удается после страшных усилий создать гомункула-человечка, который живет, говорит и светит, которому дана способность ясно видеть сновидения другого лица, а также понимать отдаленные времена и разнообразные культуры (в том числе -- эллинскую культуру), но который не может существовать вне заключающей его и способствовавшей его созданию колбы. Такова фабула.
   Внешняя сторона объясняется таким образом очень просто. Гораздо труднее ответить на вопрос о том, что Гете имеет в виду изобразить своей поэтической картиной, какую мысль выразил или, точнее, хотел выразить ею. Тут чрезвычайно легко приписать поэту и то, чего он и не думал. Уместно припомнить здесь слова самого Гете: "Вообще, я, как поэт, никогда не стремился к воплощению какого-нибудь абстракта. Я собирал в душе впечатления, и притом впечатления чувственные, полные жизни, приятные, пестрые, многообразные, какие мне давало возбужденное воображение; затем, как поэту, мне оставалось только художественно округлять и развивать эти образы и впечатления, и при помощи живого изображения проявлять их, дабы и другие, читая или слушая изображенное, получили те же самые впечатления. Если же, как поэту, мне хотелось изложить какую-нибудь идею, то я делал это в небольших поэмах, где легко может господствовать и стать очевидным определенное единство, например, в "Метаморфозах животных или растений". Единственное произведение большего объема, где я сознательно работал над проведением одной идеи, было мое "Избирательное средство". Роман через это стал понятным для ума, но я не скажу, чтоб он оттого стал лучше" ("Разговоры Гете, собранные Эккерманом", СПб, 1891, т. 1, стр. 353-- 354).
   Такое категорическое заявление великого поэта не избавило, однако, его произведений, и в особенности "Фауста", от бесчисленного множества проницательных и более или менее остроумных комментариев.
   По отношению к Гомункулу в реторте приведем здесь такое более или менее остроумное толкование. Естествоведение проявилось на исходе средних веков. Но для настоящего развития ему необходимо было: 1) порвать свою связь со схоластикой и 2) проникнуться идеей о решительной необходимости для научного развития полной свободы. Если Фауст рвался в Элладу, чтобы найти там завладевшую всеми силами его существа Елену, Гомункул бросился туда же с пылким стремлением доделаться. Он и доделывается, разбивая свою реторту о трон богини красоты Галатеи и заливая все окружающее ярким, ослепительным блеском. Связь средневековой науки со схоластикой (ретортой) была навсегда порвана, наука испытала непосредственное соприкосновение со свободой и чистой красотой возрожденной Эллады и лишь с этого момента стала истинной наукой, обильно проливающею свой свет.
   [86] Людей, затвердевших в своих чувствах и понятиях.
   [87] Сновидение Фауста, видимое Гомункулом и передаваемое им, изображает мифологическую сцену обольщения жены спартанского царя Тиндарея -- Леды -- Зевсом, принявшим вид лебедя. Плодом этого союза царя богов со смертною была прекрасная Елена. Таким образом Фауста не покидают и во сне мысли об Елене, заполонившей собою его существо.
   [88] Т. е. больной Фауст.
   [89] Эрихто -- фессалийская волшебница, искусством которой пользовался Секст Помпеи для того, чтобы предузнать об исходе битвы при Фарсале. Чтобы исполнить пожелание Помпея, Эрихто оживила принесенный к ее пещере труп, а последний предсказал помпеянцам ожидающее их поражение.
   [90] Великий -- прозвание, данное Помпею Суллой.
   [91] Грифы -- баснословные звери, с львиным туловищем и огромною головой, обитавшие, по сказанию, в Рипейских горах (одни усматривают в них Альпы, другие -- западные отроги Уральских гор). Пребывая между гипербореями и одноглазыми аримаспами, они стерегли золото севера. Аримаспы приезжали к ним на конях и сражались с ними из-за золота, откуда и возникли сказания о вражде между конем и грифом. Представление о грифах произошло впервые на востоке. Так, по мнению ориенталистов, жители Востока представляли себе грифов мудрыми, надменными и враждебно настроенными по отношению к людям существами; Гете воспользовался этими чертами, чтобы дать, под видом грифов, сатиру на "этимологов" своего времени, ученых, скучных, брезгливых и фыркающих на всех людей.
   Место это в оригинале звучит слишком по-немецки и в буквальном смысле как на русский язык, так и на другие языки, непереводимо. П. И. Вейнберг отказался от перевода этого места даже в своем точном прозаическом переводе ("Вольфганг Гете. Фауст. Трагедия. Перевод в прозе Петера Вейнберга с примечаниями переводчика", СПб, 1904 г.). Решившись на передачу этого места, автор настоящего перевода пожертвовал здесь близостью перевода к подлиннику для передачи его смысла.
   [92] Колоссальные муравьи, по Геродоту, водятся в Индии и занимаются там собиранием золота; следовательно, они исполняли в Индии ту же роль, которою руководились в своей деятельности баснословные грифы в Европе.
   [93] Аримаспы -- баснословный одноглазый народ, живший в Сарматии и похищавший, по рассказу Геродота, у своих соседей, грифов, золото. Название этого народа заимствовано из монгольского языка, на котором оно означает горцев. Легенда об их одноглазости могла возникнуть из обычая укреплять на лбу источник света, необходимый при работе в горных шахтах и предоставляющий полную свободу рукам. Мне лично всегда напоминают сказания об аримаспах наших специалистов по ушным, носовым и горловым болезням.
   [94] Сфинкс -- чудовище с туловищем льва и головою человека: у египтян -- мужского рода, у греков же по большей части женского (соответственно чему он изображался у них с головою и грудью молодой девушки). У египтян сфинкс заключал в себе идеи охраны, а следовательно, и молчания, в греческой же легенде об Эдипе сфинкс выступает в образе чудовища, живущего на скале, близ Фив, и предлагающего приходящим путникам загадки, неразрешение которых грозило им гибелью.
   [95] The Old Iniquity (Старая Неправда, Старое Криводушие), Old Vice (Старый Ворон), Old Nick (Старый Ник) -- типичное лицо старых английских моралитэ, т. е. аллегорических театральных пьес нравственного содержания. Слово old (старый) употреблялось в данном случае в смысле: общий, искони существовавший.
   [96] Несмотря на некоторую уклончивость, проявившуюся в двух первых строках своего ответа, сфинкс задает Мефистофелю загадку, ответом на которую может быть только слово "черт".
   [97] Сирены -- дочери водяного бога Ахелоя и музы Терпсихоры. Изображались наполовину девушками, с девичьими лицами и корпусом, наполовину же рыбами или птицами, часто с флейтою или трубою в руках. Они завлекали своим пением мореплавателей и затем умерщвляли их. По Гомеру (Одиссея XII, 39 и след.) их двое, здесь же они выведены во множественном числе.
   [98] Сирены завлекают Фауста, чтобы погубить его, ложно уверяя его в том, что Улисс гостил у них.
   [99] Стимфалиды -- мифические птицы с железными крыльями, обитавшие на Стимфалийских болотах в Аркадии.
   [100] Лернейская гидра -- многоголовая змея с Лернейского озера -- болота в Арголиде. Наносила людям страшный вред, оставаясь при том сама совершенно неуязвимой. С ее крайне вредным существованием покончил Геркулес (по греч. произношению Геракл), отрубивший у нее все головы и прожегший их при содействии своего друга Иолая.
   [101] Ламия, дочь Бема, первого царя Вавилона, и Ливии, возлюбленной Зевса, превращенной ревнивою Герой в чудовище, похищавшее и пожиравшее детей. Отсюда возникло сказание о ламиях, или эмпузах, призрачных вампирических существах, с наружностью прекрасных девушек, завлекавших к себе юношей и высасывавших из них кровь. У турок существовало, а может быть, и существует еще сказание о девушках-вампирах, так называемых гулях. Лично нас сказание это преследовало с детского возраста и даже мучило в сновидениях, пока мы не положили его в основу своих драматических сцен, в 4-х действиях, с эпилогом, под заглавием "Нурредин" (См. Стихотворения К. А.Иванова, СПб. 1906 г., стр. 449--510).
   Ламиям приписывалась способность к превращениям, чем Гете и воспользовался в данном случае.
   [102] Пеней -- олицетворение реки в виде ее бога. К этому месту должна относиться пропущенная Гете ремарка "На низовьях Пенея".
   [103] Нимфы -- девушки-богини, олицетворявшие живые, творческие силы природы во всех областях ее деятельности и населявшие собою землю, горы и рощи, луга и поля, источники и реки, долы и гроты. Здесь разумеются наяды, нимфы реки Пеней.
   [104] Хирон -- сын Кроноса и дочери Океана -- Филиры. Мудрейший из кентавров, бывший воспитателем славных героев древности: Ахилла, Кастора и Поллукса, Амфиарея и др.
   [105] Паллада -- здесь как наставница.
   [106] Здесь разумеется битва при Пинде (168 г. до Р. X.), в которой македонский царь Персей был разбит римским полководцем Элиспием Павлом.
   [107] Персефона, или Прозерпина -- дочь Цереры, была похищена Гадесом, или Плутоном. Постоянно грустила она по невольно покинутой ею земле и встречала с радостью у подножия Олимпа спускавшихся в ад живых людей, чтобы получить от них вести об оставшейся на земле Церере, получить запретные для нее поклоны от матери.
   [108] Орфей спускался в Аид, чтобы вывести оттуда свою супругу Эвридику, но, выведя ее оттуда, не выполнил условия не оглядываться назад, почему и потерял ее снова, на этот раз безвозвратно.
   [109] Сейсмос -- по-гречески землетрясение, олицетворение землетрясения в виде дьявольского божества гор. Сейсмос является здесь специально представителем вулканизма, т. е. учения о механическом поднятии гор путем действия внутренних подземных сил.
   Как эта сцена, так и следующие, выражают геологические воззрения Гете, стоявшего на стороне учения о возникновении и развитии земли из воды. "Понять этот ряд сцен, -- говорит Куно Фишер, -- в их мотивах и разветвлении этих последних можно только в том случае, если смотреть на них, как на сатирическую драму, средоточие и мишень которой составляет вулканизм, или -- чтобы поставить вопрос так же конкретно, как изобразил его автор, -- гора, выкинутая на поверхность землетрясением, внезапно взгроможденная богом Сейсмосом, и около которой группируются все лица и события нашей сатирической драмы -- грифы и муравьи, сфинксы и сирены, пигмеи и дактили, цапли и журавли, Мефистофель и ламии, затем и Гомункул, и философ Фалес, и Анаксагор. Рассматриваемое с этой точки зрения, все является в связи, каждое слово понятно и производит свое действие. Но место ли такой сатирической драме (продукт личных воззрений и симпатий к античности автора) во второй части Фауста и в классической Вальпургиевой ночи, с темою и целью которых она не имеет решительно ничего общего, -- это другой вопрос, на который, конечно, следует ответить отрицательно".
   [110] Сейсмос выдвинул из глубины моря остров Демос, чтобы Лето, возлюбленной Зевса и скрывавшейся от преследований Геры, было, где родить Аполлона.
   [111] Дактили с Иды (от греческого слова dactilos, т. е. палец) -- то же, что мальчик-с-пальчик наших сказок, древние фригийские демоны, жившие на горе Ид; еще меньшего роста, чем пигмеи, очень искусные в обработке металлов, так что им приписывали открытие и первые опыты обработки железа. Дактили были порабощены пигмеями, но помышляли о своем освобождении.
   [112] Ивик из Региума в Нижней Италии, лирический греческий поэт, живший около 63-й Олимпиады (528 г. до Р. X.). Писал частью стихи на мифологические темы, частью эротические стихотворения. По преданию, был убит разбойниками во время пути на Истлийские игры, и смерть его была открыта журавлями, называвшимися уже у древних греков "Ивиковыми журавлями". Журавли и их войны с карликами играли и в фантазии древних большую роль. Гете выводит их здесь ради пародии на войны и сраженья между людьми.
   [113] Эмпуза -- чудовище из свиты Гекаты, вышедшее из царства вечного мрака. Она имела только одну ослиную ногу и ослиную же голову; высасывала, подобно вампиру, из людей кровь и могла, по произволу, принимать тот или другой вид.
   [114] Горная нимфа.
   [115] Гомункул был томим стихийным стремлением к дальнейшему развитию начавших действовать в нем сил природы. Хотя Вагнер (представитель схоластики) и сумел соединить эти силы в своей колбе, но не смог сделать большего. Вот почему Гомункул, стремясь стать живым существом, и обратился за советом к философам.
   [116] Анаксагор (500--428 до Р. X.) родился в Клозоменах (в Лидии), был в Афинах в эпоху господства Перикла, с которым близко сошелся, бежал оттуда, обвиненный в безбожии, и умер в Лампсаке (в Мизии, у Дарданельского пролива). Заслуга его как философа заключается не только в том, что он перенес философию из Малой Азии в Афины, но и в том, что он первый заговорил о духовном начале всего сущего, о Божественном Разуме. Он учил о Солнце, как об огненной массе, о Луне как о теле темном с горами и долинами, но освещаемом солнцем. Гете изобразил его, без достаточного основания, представителем вулканизма, или огненной теории, которую сам он отвергал.
   [117] Фалес родился в Милете в 639 году и умер в 546 до Р. X. В своей натурфилософии он объявил первичною причиною всего видимого мира воду. Имя его уже в древности сделалось синонимом мудреца вообще. Сведения о его жизни разноречивы и недостоверны. Гете изобразил его представителем защищаемого им самим мировоззрения, по которому вода (точнее -- океан) составляла при образовании Земли единственную основу и движущую силу и продолжает играть ту же роль и теперь по отношению ко всем тем переменам, которые происходят на земле. Отсюда слова Фалеса: "Лежит в воде всеобщее начало". По этому взгляду, Гете является сторонником геолога А. Г. Вернера (1750--1817), от системы которого он отступает только в редких случаях. Поэтому у Гете Фалес изображается с некоторым пристрастием: далее Гомункул вынужден питать к нему особенную симпатию; Протей же хвалит его как человека, деятельность которого имела обширное и неизгладимое влияние.
   [118] Артемида (Диана), Луна, Геката -- одна и та же богиня в трех видах: владычествующая как Геката -- в глубине Земли или преисподней, как Артемида (Диана) -- на земле и как Луна -- на небе. Под именем Дианы она считалась богинею охоты, под именем Луны или Селены рассматривалась как царица ночи и богиня целомудрия. В противоположность кротким проявлениям этих двух видов, она в преисподней считалась богинею грозною, владычицей демонов. Анаксагор взывает к ней, прося защитить излюбленных им пигмеев, населявших гору, которая, по его теории, была воздвигнута силою огня. Дальнейшие слова пришедшего в экстаз Анаксагора свидетельствуют о том, что ему показалось, будто Луна собирается упасть на землю. И в предполагаемом падении Луны он усмотрел гнев Луны-Гекаты, вознамерившейся наказать землю по его мольбе. По своей вулканической теории образования земли, Анаксагор, между прочим, учил, что поверхность земли могла изменяться и от падения на нее других небесных тел. На самом деле, как видно далее, упал на землю огромный метеорит, но тем кардинальных перемен не вызвал.
   [119] Незадолго до этого Анаксагор предполагал сделать королем пигмеев Гомункула, существо вполне безобидное, не успевшее еще сделаться настоящим человеком.
   [120] Дриада -- лесная нимфа.
   [121] Форкиады, иначе называемые Граями, дочери бога моря Форкиса, служили олицетворением ужасов мрака, а также женского старческого возраста, почему и представлялись они обычно в виде седовласых старух. Под личиною, заимствованною у них, Мефистофель, не появляющийся в последней части классической Вальпургиевой ночи, фигурирует после этого в течение всего третьего действия трагедии. Их три сестры, обладающих одним общим глазом и одним общим зубом. У Форкиса, кроме них, были еще сестры-горгоны, одна наружность которых превращала людей в камни.
   [122] Опс -- римская богиня богатой жатвы. Когда Сатурна отождествили с Кроносом, богиню One смешали с Реей.
   [123] На костюмированном вечере у императора.
   [124] Заимствуем следующий комментарий у А. Л. Соколовского: "Нимфа Салмакида, крепко обняв сына Гермеса и Венеры, Гермафродита, слилась с ним в одно двуполое существо (Овидиевы "Превращения"). Мефистофель, сделавшись похожим на одну из Форкиад, говорит, что боится, как бы не случилось того же и с ним". Немецкие комментаторы договариваются до таких толкований: "Мефистофель -- Эгоизм и Клевета: он -- гермафродит, т. е. существо двух родов" (мужского рода -- Эгоизм и женского рода -- Клевета). Здесь пол сливается с грамматическим родом.
   [125] Нереиды -- дочери морского старца Нерея и Дориды.
   [126] Хритоны, выступающие здесь вместе с нереидами, отличаются от них лишь полом, как существа мужского пола; сыновья Посейдона и Амфитриды; изображались наполовину людьми, наполовину рыбами.
   [127] Остров в северной части Эгейского моря.
   [128] Кабиры, сыновья Гефеста и нимфы Кабиры, были сначала низшими божествами на Лемносе и Самофракии, но впоследствии стали великими божествами самофракийского тайного учения. Где Гете заставляет говорить о Кабирах сирен, нереид и тритонов, он дает волю своему юмору, насмехаясь над современными ему филологами (Шеллингом, Крейцером и др.), тратившими массу труда и усилий на изыскания о происхождении Кабиров, определении имен и числа их и тому подобные вопросы.
   [129] Нерей, сын Понта и Геи, отец нереид, обладавший даром прорицания морской бог, враждебно настроенный по отношению к людям вследствие того, что они никогда не хотели слушаться его советов.
   [130] Дельфинов. Так античное искусство изображало нереид.
   [131] Галатея -- прекраснейшая из нереид и красивейшая из богинь после Венеры, вместо которой она почиталась в Пафосе, средоточии культа Афродиты (Киприды) на острове Кипр; в мифологии Галатея являлась символом спокойного сверкающего моря. Изображаемое здесь торжественное шествие Галатеи как бы навеяно фреской Рафаэля "Триумф Галатеи" или картиной Карраччи "Галатея на море".
   [132] Протей -- одаренный даром прорицания морской старец. Обладал необычайною способностью к превращениям и большим любопытством.
   [133] Кабиры изображались иногда в виде глиняных кружек.
   [134] Половое различие совершается у зародыша в более позднем периоде его развития, а так как Гомункул еще не развился окончательно, Фалес и считает его как бы бесполым существом, которое может выразиться в двуполом гермафродите.
   [135] Научная теория зарождения первичных организмов из морской воды существовала уже во время Гете. По словам Протея, эта присущая морской воде жизненная сила должна помочь доразвиться и Гомункулу. (Комментарий А. Л. Соколовского).
   [136] Тельхины Родосские -- вулканические духи морского дна, бывшие по преданию первыми обитателями острова Родоса. Они выковали Посейдону (Нептуну) его трезубец. Им приписывались волшебные свойства, особенно в области метеорологии.
   [137] Своими словами Фалес хочет сказать, что ему нравится, если естественное объяснение явлений допускает сосуществование объяснений мифических.
   [138] Псиллы -- племя, обитавшее в средней части Киренайки (в северной Африке) и пользовавшееся славою заклинателей змей; чтобы сохранить у себя воду, Псиллы принуждены были бороться с южными ветрами, почему Гете причисляет их к водяным духам.
   Марзы -- народец в Лациуме (в средней части Апеннинского полуострова), также заклинали змей и были известны предсказанием будущего.
   И тех, и других Гете помещает на о-ве Кипр. Здесь владычествовали сперва римляне (орел), затем -- венециане (крылатый лев), за ними другие христианские народы (Крест) и, наконец, турки (Луна).
   [139] Стеклянная темница, в которой заключен Гомункул, разбивается о трон Галатеи, т. е. высшей красоты. Пламя, из которого он состоит, разливается в море, чем совершается соединение до сих пор бестелесного Гомункула с морем, т. е. телесным миром, так как морская вода, по научной теории, о которой сказано выше, -- источник зарождения всяких организмов. Это вызывает и гимн в честь Эроса, бога любви, которая есть начало и суть всей жизни. Во всех этих подробностях Гете является горячим сторонником Нептунической теории.
   [140] Эврос -- северо-восточный ветер.
   [141] Цитеры храм -- храм Афродиты или Венеры. Знаменитый храм ее был на острове Цитеры, у берегов Лаконии.
   [142] Парисом, сыном царя Приама. Фригия -- древняя область Малой Азии, где была Троя.
   [143] Силы богов преисподней, где протекает река Стикс.
   [144] Спальня.
   [145] Это был Мефистофель под видом Форкиады.
   [146] Оркус, Орк -- латинское название преисподней (греч. Гадес, Аид).
   [147] Вакханки.
   [148] Лица, составляющие хор в античной драме и в данном случае изображавшие пленных троянок.
   [149] Детьми Хаоса были Эреб и Ночь.
   [150] Сцилла -- лающее и воющее морское чудовище, поглощающее корабли (по Гомеру); позднее изображалась в виде девушки с телом собаки, как символом бесстыдства.
   [151] Афидн был друг Тезея. d>   [152] По сказанию, приводимому Геродотом, истинная Елена была увезена Гермесом в Египет, Парис же похитил и увез в Трою лишь двойник Елены, лишь ее призрак. Под этим впечатлением Елене делается дурно, но Форкиада-Мефистофель сбивает ее с толку с определенною целью толкнуть ее в руки Фауста, о котором скоро и заходит речь.
   [153] Деифоб -- брат Париса, а после его смерти -- муж Елены; впоследствии был варварски изувечен Менелаем.
   [154] Одна из обязанностей Гермеса заключалась в том, что он служил провожатым душ, направляющихся в преисподнюю; золотой жезл в его руке указывал именно на эту обязанность.
   [155] Слова Елены свидетельствуют об ее растерянности. Вместо настоящего имени предводительницы хора (Панталиды) она зовет ее пифониссой, пифией, т. е. дельфийской пророчицей.
   [156] В словах Елены подразумевается вся ее история: как она смутила сперва Париса, затем, появясь (по легенде) в Египте в виде призрака, наделала этим бед разом в двух местах (т. е. вдвойне). Очаровав тень Ахилла, утроила их и, наконец, даже теперь, будучи вызвана в мир из царства мертвых, учетверила приносимое ею людям горе, став причиной грозящей Линкею смерти.
   [157] Линкей разыграл перед Еленой то, что в средние века называлось интермедией (см. мой "Средневековый замок и его обитатели"). Интермедия эта полна намеков на покорение Европы варварами и затем на Возрождение, вызванное соприкосновением новых народов с культурой античного мира. Это -- основная мысль всего эпизода о соединении Фауста с Еленой.
   [158] Линкей говорил рифмованными стансами. Так как греческой поэзии рифма была не известна, слух Елены сразу же уловил ее. В дальнейшем разговоре с Фаустом она пытается ответить рифмою.
   [159] Раздел Греции представляет собой фантазию Гете.
   [160] Елена, дочь Зевса и Леды, вылупилась на свет из яйца.
   [161] Майя -- мать Гермеса.
   [162] Заслуживает особенного внимания эпизод с Эвфорионом. Плодом союза таких противоположных начал, как романтизм (Фауст) и классическая античность (Елена), явился божественный младенец Эвфорион. В образе Эвфориона Гете олицетворил Байрона и его поэзию. "Я никого, кроме Байрона, -- говорит Гете, -- не мог избрать представителем новой поэзии, потому что он, конечно, величайший талант нашего века. И притом Байрон ни классик, ни романтик; он был -- само нынешнее время. Такой мне и требовался. Сверх того он подходит и по своему воинственному стремлению, благодаря чему и погиб в Миссолонги". По первоначальному замыслу, Эвфорион должен был олицетворять собою поэзию вообще, подобно мальчику-вознице в сцене маскарада. Однако впоследствии, когда вся фигура была уже готова, Гете, пораженный вестью о смерти лорда Байрона в Миссолонги, под свежим впечатлением этой утраты, вновь переработал и видоизменил своего Эвфориона, придав ему некоторые черты безвременно умершего великого поэта. "В настоящем своем виде Эвфорион, -- по словам Бойезена, -- представлен символом гибели божественного дарования вследствие внутреннего саморазложения -- ранней зрелости, таящей в себе зародыш смерти, необычного роста и бурного, превышающего естественные пределы стремления. Божественное, унаследованное им от матери, и человеческое -- от отца, остаются в нем несогласованными: у него есть крылья, но он не умеет ими пользоваться. Незадолго до своей гибели он пророчески видит будущую судьбу Греции и, охваченный энтузиазмом, готовится принести в жертву великому делу жизнь свою". Метко характеризует Эвфориона и хор в своем погребальном пении, следующем непосредственно за трагической кончиной его.
   [163] Персефоны.
   [164] Асфодели -- единственные цветы, которые живут в Аиде. Ими древние греки украшали саркофаги и урны.
   [165] Последние три строки находятся в связи с предыдущими словами предводительницы хора: "Кто имени себе еще не приобрел, кто не стремится к целям благородным, удел того -- принадлежать стихиям" и со словами Вильямса Гумбольдта, которые вполне разделял и Гете: "Существует духовная индивидуальность, до которой, однако, достигает не всякий, и она, как своеобразная форма, которую принимает дух, вечна и непреходима. Все, что не способно принять такую форму, пусть себе возвращается в общую жизнь природы". Елене ее достоинства и величие обеспечивают личное существование и за пределами земной жизни; Хоретиды, составляющие ее свиту, -- создания, лишенные индивидуальности и имени, у них нет никаких более или менее высоких жизненных целей, и сообразно с этим они устраивают свою дальнейшую судьбу по указанию своей предводительницы: "Кто имени себе еще не приобрел..." и т. д. С этих пор они будут жить в союзе с природой, как стихийные духи, и откажутся от личного существования. Часть хора превращается в деревья (станет дриадами), другая -- в духов гор (станет ореадами), третья -- в духов рек и источников (сделается наядами), четвертая превратится в химер виноградника.
   [166] Меандр -- река в Малой Азии, отличавшаяся извилистым теченьем.
   [167] Эпилог этот остался не написанным Гете.
   [168] Матф. IV.
   [169] Застав Фауста "средь груды мерзких скал", ощущая приподнятость его настроения, Мефистофель старается поддеть Фауста на приманку в виде перспективы политической власти и мировой славы: по его мнению, высокое положение в государстве давало бы Фаусту отличные случаи очутиться в обстановке материальных удобств и житейского благополучия вообще.
   [170] Последний царь старо-ассирийского царства, соединивший в себе, по представлению древних, могучую силу с женственною изнеженностью. Так как в предшествующих стихах Мефистофель намекает на образ жизни Людовиков XIV и XV, то Фауст и пользуется именем Сарданапала как вошедшим в поговорку.
   [171] "В этих словах Фауста, -- читаем мы у Бойезена, -- мы находим снова одно из выражений субъективных взглядов самого Гете, отрицательно относившегося к политике вообще и к войне в частности". Скромный переводчик великого творения вполне присоединяется к мнению его автора.
   [172] Питер, или Петер Сквенц -- лицо из комедии Шекспира "Сон в летнюю ночь". Исполняя свою роль, Сквенц набирает актеров для представления комедии перед Тезеем, при чем говорит, что выбрал самых способных. Это заявление и пародирует Мефистофель.
   [173] Идею появления этих богатырей Гете заимствовал из 2-й Книги Царств (гл. 23, ст. 8 и сл.), где сказано, что в войске Давида, собранном против фимистимлян, находилось трое "храбрых", а именно: Исбосеф, Елеазар и Шамма. Гете переименовал их так: Raufbold, Habebald и Haltefest. Первое имя обозначает забияку, буяна, второе -- быстро хватающего, забирающего в свое обладание, третье -- скопидома, т. е. человека, который умеет сохранять добытое. В переводе А. Л. Соколовского имена эти переданы словами: Нападай, Забирай и Сберегай. В переводе П. И. Вейнберга первое имя переведено правильно словом Забияка, что и обозначает немецкое слово Raufbold, но второе и третье неуклюже переведены словами: Хватай-Скорее и Держи-Крепко. Мы искали наиболее выразительных слов: первое имя передали буквально словом Забияка, третье -- словом Скопидом, а для второго "богатыря", нашли, по нашему мнению, очень подходящее слово: Хап-Загреба, позаимствовав из так называемого перевода второй части Фауста А. Овчинникова. ("Фауст. Полная немецкая трагедия Гете, вольнопереданная по-русски А. Овчинниковым". Рига, 1851.)
   Это -- редкая и в высшей степени курьезная книга. В этой курьезности все ее значение, хотя она и была издана с самыми серьезными и благими намерениями. Нет ничего убедительнее примера, а потому мы и приводим первое попавшееся четверостишие в переводе Овчинникова:
   
   "Нарядный люд -- простой народ, --
   Нога что пуд -- а в тих нейдет:
   Шагнет и прыг! Бегнет и шмыг!
   И ступнет -- дряг! И топнет -- дрыг!"
   
   Покойный проф. И. А. Шляпкин чрезвычайно дорожил этой книжкой как занимательным в своем роде литературным курьезом. (Другой пример из "перевода" Овчинникова см. в статье И. Алексеевой "Бесконечность постижения" в настоящем издании. -- Ред.).
   [174] Игра в кольца (Ringspiel) состояла в том, что всадники снимали копьями привешенные на столбах кольца. Далее император вспоминает о маскараде.
   [175] Заклинатель мертвых, волшебник.
   [176] Описывая случающийся в Мессинском проливе мираж, Фауст старается успокоить императора, встревоженного тою мыслью, что перед ним проявляются приметы какого-то волшебства. Фауст уверяет императора, что он видит перед собою хотя и редкие, но естественные явления природы.
   [177] Известное физическое явление огней Св. Эльма, вспыхивающих на остриях башен или на мачтах плывущих кораблей, Фауст в своем объяснении императору приписывает действию Диоскуров, которые в древности считались покровителями моряков.
   [178] Все тому же некроманту из Нурции (см. сноску 175. -- Ред.).
   [179] По средневековой демонологии, вороны считались обслуживающими чертей и ведьм.
   [180] В средние века одним из дел магии считалось возбуждение искусственного наводнения ради смятения, вызываемого таким явлением в неприятельском лагере.
   [181] Не только в людях былых времен, но даже в их старых налокотниках и наколенниках (т. е. в ручных и ножных шинах) возбуждается старое стремление к вражде.
   [182] Вся сцена беседы императора с князьями и архиепископом отличается сатирическим характером, выставляя нравственное ничтожество имперских князей с императором во главе, а вместе с тем и корыстолюбие высшего духовенства. Призывая князей помогать ему в управлении государством, император сходил с объявленного им положения на рутину, поручая им, вместо серьезных дел, заботы о своем столе и винном погребе. Другие распоряжения императора навеяны знаменитой Золотой буллой, изданной Карлом IV в 1356 году, только вместо Золотой буллы здесь фигурируют четверо и архиепископ-архиканцлер. Гетевский император напоминает Максимилиана I.
   [183] Разумеется часть морского побережья, данная императором Фаусту.
   [184] Когда Гете создавал милые образы Филемона и Бавкиды, он находился под несомненным очарованием Овидиевой "Метаморфозы", но между героями последней и четою, изображенной Гете, никакого прямого отношения нет.
   [185] Корабли с пестрыми флагами.
   [186] Ахав, царь Самарии, пожелал приобрести прилегавший к своему дворцу виноградник израильтянина Навуфая, предлагая ему за уступку этого виноградника другой, лучший. Дорожа своим наследием, Навуфай отказался от мены, но, благодаря коварству жены Ахава Иезавели, был побит камнями.
   [187] Лемуры (Lémures) -- у римлян то же, что ларвы (Larvae), т. е. души умерших злых людей, сами мучимые и мучившие живых и мертвых. Они составляют таким образом контраст с ларами, добрыми духами добрых умерших. Лемуров представляли себе в виде скелетов и вообще странных привидений, которых следовало отвращать от себя посредством очистительных и умилостивительных жертв. Для умилостивления лемуров отцы семейств совершали 9-го, 11-го и 13-го мая особенные обряды. Гете выводит лемуров здесь в роли могильщиков.
   [188] В последних предсмертных словах Фауста, -- говорит г. Соколовский, -- и этой реплике на них Мефистофеля -- развязка и изъяснение смысла всей трагедии. Фауст сознал возможность сказать мгновенью: "Стой, мгновенье! Ты -- прекрасно!", и потому, по заключенному договору с Мефистофелем, должен попасть в его руки. Но оказалось, что хитрый черт, как он ни был умен, на этот раз ошибся. Со своей низменной, развратной натурой он не понимал, что кроме низких, эгоистических наслаждений, существуют еще другие, когда человек наслаждается не собственными радостями, но радостями других. Фауст достиг именно такого блаженства. Но в сфере этой этики у Мефистофеля власти не было -- не было по той простой причине, что он не мог такой взгляд даже понять, что и высказал в своей реплике на последние слова Фауста. В высшем судилище взглянули на дело иначе. Постигший тайну жизни и ее назначение Фауст был спасен, а низменный, развратный черт посрамился. Низость и ничтожность его натуры прекрасно изображены далее в споре, который пытается он поднять за душу Фауста с ангелами.
   [189] В сетованиях Мефистофеля на трудность получать души умерших заключается намек на то, что во время Гете медицина стала осмотрительнее в вопросах констатирования смерти из-за боязни принять за смерть летаргический сон, чего в прежнее время не делалось.
   [190] Насмешка Гете над старинными эпитафиями, перечислявшими чины, должности и знаки отличия, полученные покойными. Старые эпитафии отличались таким формулярным характером и у нас.
   [191] Психеей с крыльями называет Мефистофель душу по аналогии с изображением ее в античном искусстве, которое изображало ее в виде ребенка или молоденькой девушки с крылышками.
   [192] В этих словах Гете насмехается над существовавшим в его время спором ученых по вопросу о том, в каком месте тела пребывает у человека душа. Они помещали ее в различных местах тела, причем одни ученые не соглашались с другими. По теории открытого в то время животного магнетизма, душе отводилось место около пупка.
   [193] Ангелы представлялись бесполыми существами, не то юношами, не то девами. Слова о "музыке, любимой ханжами", заключают в себе намек на папских певчих, кастратов.
   [194] С христианством дела чертей в этом отношении ухудшились, так как пришлось иметь дело с ангелами.
   [195] Так назывались анахореты, приходившие в восторженное религиозное состояние. Легенды приписывают им способность подниматься в экстазе молитвы на воздух. Pater extaticus ищет в любви того, по сравнению с чем все прочее не имеет никакой цены, никакой силы. Ради любви он готов идти на мученья.
   [196] Pater profundus изображает всемогущество любви в жизни природы и ее спасительную силу по отношению к людям. Под именем Pater profundus здесь выведены Гете те христианские подвижники, которые, несмотря на свою святую жизнь, не дошли еще до полного просветления и поэтому стояли еще как бы на низшей ступени по пути к блаженству, и этим объясняется и самое название этого типа подвижников -- словом "profundus", что обозначает лицо, стоящее пока на более глубоком или низком месте.
   [197] В средние века название "Pater seraphicus" присваивали тем христианским подвижникам, взгляды которых на религию отличались особенно мистическим направлением. Выведенный Гете Pater seraphicus проявляет деятельную любовь, пекущуюся о благе других. Восприятие блаженных младенцев органами своего собственного зрения отдает учением шведского мистика Сведенборга (1688--1772).
   [198] Блаженными младенцами назывались дети, родившиеся в полночь и тогда же умершие, еще не знавшие жизни. Католические легенды причисляли их к лику ангелов.
   [199] В средние века несколько схоластов (в их числе Иоанн Дуне Скотт, живший в конце XIII и начале XIV века) получили прозвание Marianus за особенное почитание Девы Марии. В данном случае, как и в трех случаях, упомянутых выше, и Doctor Marianus выведен Гете в качестве типа, без всякого отношения к определенной исторической личности.
   [200] В словах "Göttem ebenbürtig" (Рожденьем равна Ты с богами) ясен намек на догмат Непорочного Зачатия (Immaculatae conceptionis), возбужденный и развившийся задолго до его провозглашения в 1870 году папою Пием IX.
   [201] Великая грешница -- Мария Магдалина.
   [202] Жена-самаритянка.
   [203] Мария Египетская.
   [204] Одна из кающихся -- душа Гретхен.
   [205] "Вечная женственность, т. е. любовь, -- говорит проф. Шепелевич, -- помогла Фаусту постигнуть смысл жизни и спасла его. Благодаря ей, т. е. любви, которую он питал и которую к нему питали, Фауст постиг истину и стал близок к тайне бесконечной". "Фауст" -- произведение, которое можно сравнивать только с "Божественной комедией" и по замыслу, и по исполнению. Подобно Данте, Гете совместил в своей поэме лучшие сокровища своего ума и сердца. Это -- род сокровищницы, в которую великий поэт и человек опускал свои золотые мысли и чувства". "Смысл жизни -- по Гете -- простой и ясный; он определяется опытом многих поколений. Он -- в самопожертвовании, в служении обществу на христианских началах".
   
>
Ко всем произведениям автора К списку авторов