Книговод

Борьба миров

Уэллс Герберт Джордж


Герберт Уэллс

Борьба миров

Роман

  

Государственное издательство детской литературы

Наркомпроса РСФСР

Москва 1945 Ленинград

ИЛЛЮСТРАЦИИ АЛЬВЭМ-КОРРЭА

   Сканировал Владимир Шустров
   Оригинал здесь: http://epizodsspace.airbase.ru/bibl/fant/wells/voyna-mirov/v-m45/01.html
  
   Герберт Уэллс, современный английский писатель, родился в 1866 году, в Лондоне. Литературную деятельность Уэллс начал как газетный фельетонист и очеркист.
   Его первым значительным научно-фантастическим произведением был роман "Машина времени" (1895 год), но мировую известность ему принесли романы: "Человек-невидимка" (1897 год) и "Борьба миров", вышедший в 1898 году.
   Уэллс написал также ряд реалистических романов, характеризующих быт современной Англии ("Киппс", "Мистер Полли", "Страстная дружба"), но у нас, в СССР, наибольшей известностью пользуются его научно-фантастические произведения: "Остров доктора Моро", "Первые люди на луне", "Освобожденный мир", "Война в воздухе", "Пища богов".
   В настоящем издании нами использованы старые иллюстрации бельгийского художника Альвэм-Коррэа.
   Отзывы и пожелания направляйте по адресу: Ленинград, внутри Гостиного Двора, помещение 55, Лендетгиз.

  

Книга первая

ПРИБЫТИЕ МАРСИАН

  

I

Канун войны

   Кто поверил бы в последние годы XIX столетия, что за жизнью людей зорко и пристально наблюдают разумные существа, своими познаниями и могуществом значительно превосходящие человека, хотя такие же смертные, как он; что людей, поглощенных своими каждодневными интересами, изучают почти так же внимательно, как биолог, вооруженный микроскопом, изучает жизнь крохотных организмов, снующих и размножающихся в капле воды? С бесконечным самодовольством люди копошились на поверхности земного шара, озабоченные своими мелкими делишками и безмятежно уверенные в собственной власти над материей. Весьма возможно, что инфузории под микроскопом тешат себя такими же иллюзиями. Никому не приходило в голову, что какая-либо опасность может грозить человечеству со стороны более старых миров, рассеянных в пространстве. Стоит напомнить здесь некоторые общераспространенные взгляды тех невозвратно минувших дней: в самом крайнем случае обитатели Земли соглашались допустить, что на Марсе живут какие-то твари, отчасти похожие на людей, но гораздо менее развитые и готовые радостно приветствовать всякую попытку их просветить. А в действительности, через бездну мирового пространства на Землю глядели завистливыми глазами разумные создания, стоящие настолько же выше нас, насколько мы стоим выше бессловесных животных, создания могучие, холодные и бесстрастные, которые медленно, но неуклонно обдумывали свои враждебные нам планы. И вот, в самом начале XX века нашему горделивому самомнению был внезапно нанесен жестокий удар.
   Вряд ли нужно напоминать здесь читателю, что Марс отстоит от Солнца в среднем на 228 000 000 километров и потому получает вдвое меньше тепла и света, чем наш земной мир. Если гипотеза о возникновении солнечной системы из большой центральной туманности верна хотя бы отчасти, то Марс гораздо старше Земли, и жизнь должна была возникнуть на его поверхности задолго до того, как наша планета успела выйти из полужидкого состояния. По своей массе он в семь раз меньше Земли, а потому гораздо скорее мог остыть до температуры, допускающей зарождение жизни. На Марсе есть воздух, вода и все другие условия, необходимые для существования органического мира.
   Но человек тщеславен, и это ослепляет его. До самого конца XIX века ни один писатель не высказал догадки, что умственное развитие на Марсе ушло далеко вперед и достигло гораздо более высокого уровня, чем на Земле. Никто не понимал и того, что если Марс старше Земли, меньше ее по размерам и беднее теплом и светом, то жизнь на его поверхности не только дальше от своего начала, но и ближе к своему концу.
   Излучение тепла в мировое пространство должно когда-нибудь сильно охладить и нашу планету. На Марсе этот процесс ушел, без сомнения, гораздо дальше. Хотя физические условия Марса еще во многом остаются для нас загадкой, мы все-таки знаем, что там даже на экваторе температура в полдень не выше, чем у нас в самую холодную зиму. Атмосфера Марса гораздо более разрежена, чем земная; усыхающие океаны покрывают только треть его поверхности.
   В течение долгой зимы около полюсов Марса скопляются огромные снежные массы, которые с наступлением весенней оттепели периодически затопляют умеренные поясы. Последняя стадия умирания планеты, невообразимо далекая для нас, у обитателей Марса сделалась злободневным вопросом. Под давлением неотложной необходимости их умственные способности изощрились, могущество выросло, сердца окаменели. Вооруженные такими инструментами и знаниями, о которых мы можем только мечтать, они видели в небесной шири, в 60 000 000 километров от себя, по направлению к Солнцу, утреннюю звезду надежды -- нашу более теплую планету, зеленоватую от растительности, серую от водных пространств, с туманной атмосферой, красноречиво свидетельствующей о плодородии, с поблескивающими сквозь облачную завесу широкими полосами населенных материков и узкими морями, где сновали суда.
   Мы -- люди, населяющие Землю, -- должны были казаться им такими же чуждыми и жалкими, как нам -- обезьяны и лемуры. Рассудком мы понимаем, что жизнь -- это непрерывная борьба за существование; очевидно, и в умах марсиан укоренилось то же самое убеждение. Их мир уже начал застывать, а на Земле все еще ключом бьет жизнь. Но, на взгляд марсиан, это жизнь каких-то ничтожных животных. Завоевать новый мир -- где-нибудь поближе к Солнцу -- в этом их единственное спасение от гибели, неуклонно надвигающейся с каждым новым поколением.
   Прежде чем осуждать их слишком строго, мы должны вспомнить, как беспощадно представители нашей собственной породы истребляли не только животных, вроде ныне исчезнувшего бизона или додо1, но и целые человеческие расы. Так, например, тасманийцы -- бесспорно, такие же люди, как мы, -- были вырезаны поголовно в истребительной войне, которую белые колонисты вели против них в течение пятидесяти лет. Неужели мы сами так свято исполняем заповеди милосердия, что имеем право возмущаться жестокостью марсиан?
  
   1 Додо -- вымершая птица из семейства дронтов.
  
   По-видимому, марсиане рассчитали свой десант с необыкновенной точностью, -- их математические познания явно превосходят наши, -- и они провели всю подготовительную работу с удивительным единодушием. Если бы наши инструменты были более совершенны, мы могли бы заметить надвигавшуюся беду задолго до конца девятнадцатого столетия. Некоторые ученые, например, Скиапарелли, наблюдали красную планету (разве не странно, кстати сказать, что в течение многих веков Марс считался звездой войны), но им не удавалось разъяснить происхождение дрожащих световых точек, которые они умели так хорошо наносить на свои карты.
   Все это время марсиане, очевидно, готовились к своему предприятию.
   Во время противостояния 1894 года на освещенной части диска был виден сильный свет, замеченный сначала Ликк-ской обсерваторией, затем Перротеном в Ницце, а затем и другими наблюдателями. Мы, англичане, впервые прочитали об этом в журнале "Nature" ("Природа"), в номере от 2 августа. Я склонен думать, что то был выстрел из громадной пушки, поставленной в глубине шахты на Марсе.
   Такие же странные световые вспышки, казавшиеся тогда необъяснимыми, наблюдались на том же самом месте и во время двух последующих противостояний.
   Гроза разразилась над нами шесть лет назад. Когда Марс приблизился к противостоянию, Ловелл из своей обсерватории на острове Яве сообщил по телеграфу в Международное астрономическое бюро сенсационную новость о громадном взрыве раскаленных газов на соседней планете. Взрыв произошел около полуночи 12-го числа. Спектроскоп, которым Ловелл не преминул воспользоваться, обнаружил массу воспламененных газов, главным образом водорода, двигавшуюся к Земле с чудовищной быстротой. Поток огня перестал быть видимым около четверти первого. Ловелл сравнил его со вспышкой раскаленных газов, вырывающихся из дула орудия.
   Сравнение было удачное. Однако на следующий день в газетах не появилось никакого сообщения об этом, если не считать небольшой заметки в "Daily Telegraph" ("Ежедневный Телеграф"), и мир не был своевременно предупрежден о самой серьезной из всех опасностей, когда-либо грозивших человечеству. Я тоже, вероятно, ничего не узнал бы об извержении на Марсе, если бы случайно не встретился с Оджилви, известным астрономом, проживавшим в Оттершоу. Оджилви был очень взволнован только что полученной новостью и от избытка чувств пригласил меня принять в ту же ночь участие в его наблюдениях над красной планетой.

Астроном Ловелл заметил поток раскаленных газов.

   Несмотря на все, что случилось после, я до сих пор вспоминаю наше ночное бдение: темная и тихая обсерватория; прикрытый фонарь в углу, бросающий слабый свет на пол: равномерное тиканье часового механизма в телескопе; большая щель в потолке -- продолговатая бездна, испещренная пылью звезд. Оджилви невидимкой двигался по обсерватории, и только шум шагов указывал на его присутствие. Заглянув в телескоп, можно было увидеть темно-синий круг с маленькой плававшей в нем круглой планетой. Она казалась такой крошечной, такой светлой, такой безобидной и мирной со своими едва заметными поперечными полосами, со слегка сплющенной окружностью. Она была так мала, так серебристо-тепла, эта световая булавочная головка! Казалось, будто она слегка покачивается, но в действительности это вибрировал телескоп от толчков часового механизма, удерживавшего планету в поле зрения.
   Наблюдая за звездочкой, я заметил, что она то уменьшается, то увеличивается, то приближается, то удаляется. На самом деле этого, конечно, не было, -- обманчивое впечатление вызывалось усталостью глаза. Больше шестидесяти миллионов километров пустого пространства отделяли от нас эту звезду. Немногие могут представить себе всю необъятность пустоты, в которой реют пылинки материальной вселенной.
   Вблизи планеты -- я помню -- виднелись три маленькие светящиеся точки: три телескопические звезды, бесконечно далекие, а вокруг -- неизмеримый мрак пустого пространства. Вы знаете, какой вид имеет эта бездна в морозную звездную ночь. В телескоп она кажется еще глубже. И вот из этой неизмеримой глубины, невидимо для меня, но стремительно и неуклонно, приближаясь на многие тысячи километров с каждой минутой, падало то, что должно было принести на Землю столько борьбы, страдания и смертей.
   Конечно, наблюдая планету, я ни о чем таком не догадывался. Да и никому на Земле не могла прийти в голову мысль об этом безошибочно направленном метательном снаряде.
   В эту ночь новый поток газа оторвался от далекой планеты. Я сам видел его. Красноватая вспышка появилась на краю диска в тот самый миг, когда хронометр пробил полночь. Я сказал об этом Оджилви, и он занял мое место. Ночь была теплая, и мне захотелось пить. Ощупью, неловко ступая в темноте, я побрел к столику, где стоял сифон с содовой водой, как вдруг Оджилви вскрикнул при виде несущегося к нам воспламененного газа.
   В эту ночь новый невидимый снаряд был пущен с Марса на Землю -- ровно через сутки, с точностью до одной секунды, после первого. Помню, я сидел за столом во мраке, и красно-зеленые пятна плавали у меня перед глазами. Хотелось курить, а спичек не было. Я не подозревал ни действительного значения этой мгновенной вспышки, ни того, что за ней последует. Оджилви продолжал свои наблюдения до часу ночи. В час он прекратил их; мы зажгли фонарь и отправились к нему на квартиру. Внизу, в темноте, чернели городки Оттершоу и Чертси, погруженные в мирный сон.
   Оджилви в эту ночь разглагольствовал об условиях жизни на Марсе и высмеивал вульгарное мнение, будто обитатели Марса подают нам сигналы. Он полагал, что на планету упал целый град метеоритов, или что там произошло огромное вулканическое извержение. Он доказывал мне, как мало вероятности, чтобы органическое развитие шло тем же самым путем на двух соседних планетах.
   -- Миллион шансов против одного, что на Марсе нет человекообразных существ, -- говорил он.
   Сотни наблюдателей видели пламя в эту и в последующую ночь, и так десять ночей подряд, каждый раз около полуночи. Почему выстрелы прекратились после десятой ночи, этого никто на Земле не пытался объяснить. Быть может, газ, распространявшийся при стрельбе, причинял какие-нибудь неудобства марсианам. Густые клубы дыма или пыли, замеченные в наиболее сильные земные телескопы в виде маленьких, серых, волнообразных пятен, расползались в чистой атмосфере планеты и затемняли ее хорошо знакомые очертания.
   Наконец все газеты заговорили об этих странных явлениях. Здесь и там начали печататься популярные статьи о деятельности вулканов на Марсе. Помнится, юмористический журнал "Punch" ("Петрушка") очень остроумно воспользовался этим для политической карикатуры. А между тем никому не ведомые снаряды летели с Марса к Земле через пустую бездну пространства, со скоростью многих километров в секунду, приближаясь с каждым днем, с каждым часом. Мне кажется теперь странным, как это люди могли 'волноваться своими мелочными заботами, когда над ними уже нависла гибель. Помню, как ликовал Маркхем, получив новый фотографический снимок планеты для иллюстрированного еженедельника, который он тогда издавал. Люди нашего времени вряд ли представляют себе, как многочисленны и предприимчивы были газеты в девятнадцатом столетии. Что касается меня самого, то я с величайшим рвением учился ездить на велосипеде и писал ряд статей, обсуждавших вероятное развитие нравственности в связи с прогрессом цивилизации.
   Однажды ночью (первый метательный снаряд уже находился тогда в 16 000 000 километров от нас) я вышел с женой погулять. Небо было звездное; я объяснял ей знаки Зодиака и показал Марс -- приближавшуюся к зениту яркую точку света, на которую было направлено теперь так много телескопов. Ночь была теплая. Толпа гуляющих из Чертси и Эйльворта, возвращаясь домой, пошла мимо нас с пением и музыкой. В верхних этажах горели огни, и люди ложились спать. С железнодорожной станции издалека доносился грохот маневрирующих поездов; смягченный расстоянием, он звучал почти как мелодия. Жена предложила мне полюбоваться на красные, зеленые и желтые сигнальные огни, повисшие, как узор, на фоне ночного неба. Все вокруг нас казалось таким спокойным и безопасным.
  

II

Падающая звезда

   Затем наступила ночь первой падающей звезды. Ее заметили на рассвете. В виде огненной полосы пронеслась она над Винчестером очень высоко, с запада на восток. Сотни людей видели ее и приняли за обыкновенный метеорит. По описанию Альбина, она оставляла за собой зеленоватый след, светившийся несколько секунд. Деннинг, наш величайший авторитет в вопросе о метеоритах, утверждает, что падающая звезда стала видимой уже на расстоянии ста пятидесяти километров. Ему показалось, что она упала на Землю приблизительно в полутораста километрах к востоку от того места, где он находился.
   Я в этот час был дома и писал у себя в кабинете. Но, хотя мои окна, достигавшие до самого пола, были обращены к Оттершоу и штора была поднята (в те годы я любил смотреть на ночное небо), я ничего не заметил. А между тем странный предмет, самый необычный из всех, когда-либо падавших на Землю из мирового пространства, упал в то время, как я сидел у себя, и я увидел бы его, если бы только поднял голову. Некоторые, видевшие этот полет, говорят, что он сопровождался свистящим звуком. Но сам я ничего не слышал. Многие жители Беркшайра, Серрея и
   Миддльсекса заметили падение снаряда и предположили, что упал новый метеорит. В эту ночь никто, кажется, не потрудился пойти взглянуть на упавшую массу.
   Но рано утром бедный Оджилви, тоже видевший падающую звезду и убежденный, что метеорит лежит где-то на лугах между Хорзеллом, Оттершоу и Уокингом, отправился на поиски. Вскоре после рассвета неподалеку от ям, где добывают песок, он нашел громадную воронку, вырытую упавшим телом. Песок и гравий со страшной силой разбросало среди вереска и кустарников, -- кучи видны были километра за два. К востоку от этого места вереск воспламенился, и тонкий голубой дымок поднимался навстречу утренней заре.
   Само упавшее тело зарылось в песок и лежало среди раскиданных обломков разбитой в щепы сосны. Его верхняя часть, поднимавшаяся над землей, имела вид громадного обгоревшего цилиндра; его поверхность была покрыта толстым чешуйчатым слоем темного нагара. В диаметре цилиндр достигал метров тридцати пяти, если не больше. Оджилви поспешил к этой массе, пораженный ее объемом и

Высоко в атмосфере показалась огненная полоса.

   очертаниями, так как обыкновенно метеориты бывают более или менее правильной шарообразной формы. Но цилиндр так раскалился при полете сквозь атмосферу, что близко подойти к нему было невозможно. Похожий на жужжание шум, слышавшийся внутри цилиндра, Оджилви приписал неравномерному охлаждению его поверхности. Тогда ему еще не пришло в голову, что цилиндр может быть полым.
   Оджилви стоял у края образовавшейся ямы, удивляясь необычной форме и цвету цилиндра, и уже начал смутно догадываться, что падение его отнюдь нельзя считать простой случайностью. Раннее утро было удивительно тихое, солнце, только что осветившее сосны вблизи Уэйбриджа, слегка пригревало. Оджилви не помнил, чтобы он слышал пение птиц в это утро; даже ветерок не шелестел в листве, и только внутри покрытого нагаром цилиндра что-то тихонько копошилось. На лугу не было видно ни души.
   Вдруг он с изумлением заметил, что слои нагара, серой коркой покрывавшего метеорит, отваливаются от закругленной верхушки. Они падали на песок, точно хлопья снега или капли дождя. Но вот отвалился большой кусок и так громко ударился оземь, что у Оджилви замерло сердце.
   В первую минуту он ничего не мог понять и, не обращая внимания на сильный жар, спустился в яму, к самому цилиндру, чтобы рассмотреть его получше. Он все еще полагал, что это загадочное явление вызывается остыванием метеорита. Но непонятно было, почему нагар спадает только с одного конца цилиндра.
   И тут он увидел, что круглая верхушка начала тихонько вращаться. Она двигалась очень медленно. Оджилви заметил ее перемещение только потому, что черная метка, находившаяся пять минут назад прямо против него, теперь очутилась на противоположной стороне. Все же он не вполне понимал, что такое здесь происходит, пока не услышал глухого, скребущего звука и не увидел, что черная метка продвинулась вперед почти на целый дюйм. Тогда внезапная догадка мелькнула в его уме: цилиндр был искусственный, полый, с отвинчивающейся крышкой. И кто-то отвинчивал ее изнутри.
   -- Боже мой! -- воскликнул Оджилви. -- Там сидит человек! Люди, зажаренные до полусмерти! Они пытаются выбраться оттуда...
   Вдруг его осенило: падение цилиндра он сопоставил со вспышкой на Марсе.
   Так жутко было думать о запертом в раскаленной коробке живом существе, что он, забыв про жар, подошел к цилиндру еще ближе, чтобы помочь отвернуть винт. Но, к счастью, дуновение горячего воздуха остановило его прежде, чем он успел обжечься о раскаленный металл. Оджилви постоял один миг в нерешительности, потом выкарабкался из ямы и побежал в Уокинг. Было около шести часов утра. Он встретил ломового извозчика и пытался растолковать ему, в чем дело. Но его слова и внешность были так дики, -- шляпу он потерял в яме, -- что извозчик, не останавливаясь, проехал мимо. Столь же безуспешно обратился он к трактирному слуге, который только что отворил ворота постоялого двора у Хорзеллского моста. Парень вообразил, что имеет дело с сумасшедшим, убежавшим из-под надзора, и хотел заманить его в трактир. Это немного отрезвило Оджилви. Увидев лондонского журналиста Гендерсона, работавшего у себя в садике, он обратился к нему через плетень, стараясь говорить по возможности спокойно.
   -- Гендерсон, -- начал он, -- видели вы вчера ночью падающую звезду?
   -- Ну и что же? -- откликнулся Гендерсон.
   -- Она теперь лежит на Хорзеллском лугу.
   -- Господи боже! -- воскликнул Гендерсон. -- Упавший метеорит. Это здорово!
   -- Нет, это не простой метеорит. Это цилиндр, искусственный цилиндр. И внутри его что-то есть.
   Гендерсон выпрямился с лопатой в руке.
   -- Что такое? -- переспросил он; он был глух на одно ухо.
   Оджилви рассказал все, что видел. Гендерсон на минуту задумался. Потом бросил лопату, схватил пиджак и вышел на дорогу. Оба поспешно отправились обратно на луг. Цилиндр лежал в том же положении. Но теперь звуки внутри его прекратились, и узкая полоса блестящего металла появилась между крышкой и корпусом цилиндра. Воздух или вырывался наружу, или входил внутрь с тонким шипящим звуком.
   Они прислушались, постучали палкой по нагару и не получив ответа, решили, что люди, прилетевшие в цилиндре, потеряли сознание или умерли.
   Конечно, вдвоем они ничего не могли сделать. Они крикнули несколько слов ободрения, обещали вернуться и отправились в город за помощью. Обсыпанные песком, возбужденные и растерянные, они бежали по узкой улице в тот ранний час, когда лавочники снимают ставни с витрин, а обыватели раскрывают окна своих спален. Гендерсон прежде всего отправился на железнодорожную станцию, чтобы сообщить новость по телеграфу в Лондон. Недавние статьи в газетах уже подготовили публику к этому ошеломляющему известию.
   Около восьми часов утра толпа мальчишек и всякого праздного люда отправилась на луг поглазеть на "мертвых людей с Марса". Именно в таких словах рассказывалась сперва вся эта история. Я впервые услышал ее от мальчугана-газетчика в начале девятого, когда вышел купить номep "Daily chronicle" ("Ежедневной Хроники"). Конечно, я был очень удивлен и немедленно направился через мост в Оттершоу к песочным ямам.
  

III

На Хорзеллском лугу

   Я застал там уже целую толпу, -- пожалуй, человек двадцать, собравшихся около огромной воронки, в которой лежал цилиндр. Я уже описывал внешний вид этого колоссального снаряда, до половины зарывшегося в землю. Дерн и гравий вокруг него обуглились, точно от внезапного взрыва. Очевидно, удар вызвал огненную вспышку. Гендерсона и Оджилви там не было. Вероятно, они рассудили, что до поры до времени ничего нельзя сделать, и ушли завтракать на дачу к Гендерсону.
   Четыре; или пять мальчиков сидели на краю ямы, болтая ногами. Они забавлялись, бросая камешки в гигантскую массу, пока я не остановил их. Тогда они начали играть в пятнашки, вертясь около взрослых.
   Среди зрителей были два велосипедиста, садовник, работавший поденно, -- иногда и я нанимал его, -- молоденькая женщина с грудным ребенком, мясник Грегг со своим малышом, несколько завзятых бездельников и мальчишек, подающих мячи при игре в гольф. Такого рода публика обычно шатается вблизи станции. Говорили мало. В Англии того времени простые люди имели очень смутное понятие об астрономии. Большинство спокойно посматривало на плоскую крышку цилиндра, находившуюся в том же положении, в каком ее оставили Оджилви и Гендерсон. Я думаю, что все были разочарованы, найдя неподвижный цилиндр вместо обуглившихся тел. Пока я стоял там, некоторые ушли домой, -- вместо них явились другие. Я спустился в яму, и мне показалось, что я слышу слабое движение у себя под ногами. Крышка несомненно перестала вращаться.

Цилиндр имел вид вкопанного в землю старого газометра.

   Только приблизившись почти вплотную к цилиндру, я по-настоящему понял, что это за штука. На первый взгляд он напомнил мне опрокинувшийся экипаж или омнибус, упавший на дорогу. Впрочем, это сравнение не совсем точно. Больше всего он походил на ржавый газовый резервуар, до половины закопанный в землю. Необходим был некоторый запас научных сведений, чтобы заметить, что серый нагар на цилиндре был не простой окисью и что желтовато-белый металл, поблескивавший под крышкой, имел отнюдь не обычную окраску. Слово "не земной" ничего не говорило воображению большинства зрителей.
   Я уже не сомневался, что цилиндр прилетел с Марса, но считал невероятным, чтобы в нем могло находиться какое-нибудь живое существо. Я предположил, что развинчивание совершалось автоматически. Несмотря на возражения Оджилви, я все еще продолжал верить, что на Марсе живут люди. Моя фантазия разыгралась: возможно, что внутри цилиндра спрятана какая-нибудь рукопись, -- сумеем ли мы ее прочесть и перевести? Найдем ли мы там монеты и медали? И так далее. Впрочем, цилиндр был, пожалуй, слишком велик для этого. Меня разбирало нетерпение увидеть его открытым. Около одиннадцати часов, убедившись, что ничего особенного не происходит, я вернулся к себе домой, в Мейбери. Но мне было трудно вновь приняться за работу, посвященную чисто отвлеченным вопросам.
   После полудня вид луга сильно изменился. Ранние выпуски вечерних газет взбудоражили весь Лондон огромными заголовками:

"ПОСЛАНИЕ С МАРСА"

"НЕОБЫЧАЙНОЕ СОБЫТИЕ В УОКИНГЕ"

   и так далее. Кроме того, телеграмма, которую Оджилви послал в Международное астрономическое бюро, всполошила все обсерватории Соединенного королевства.
   На дороге у песочных ям стояло более полудюжины таратаек со станции Уокинг, шарабан из Чобхема и чья-то шикарная коляска. Прикатило множество велосипедистов: несмотря на жаркий день, немало народа пришло пешком из Уокинга и Чертси, так что у песочной ямы собралась довольно внушительная толпа, среди которой я заметил даже изящно одетых дам.
   Было очень жарко. На небе ни облачка, внизу -- ни малейшего ветерка, и только под редкими соснами можно было найти клочок тени. Вереск уже не горел, но равнина до самого Оттершоу почернела, и над нею еще подымались отвесные струйки дыма. Предприимчивый торговец из бакалейной лавочки на Чобхемской дороге прислал своего сына с ручной тележкой, нагруженной недозрелыми яблоками и имбирным пивом.
   Подойдя к краю ямы, я увидел в ней человек шесть, в том числе -- Гендерсона, Оджилви и рослого волосатого джентльмена; как я узнал впоследствии, это был Стент, правительственный астроном. Он командовал несколькими рабочими, державшими в руках кирки и лопаты. Стент давал указания отчетливым, резким голосом. Он стоял на цилиндре, который, очевидно, уже остыл. Его лицо было красно, пот катился с него ручьями, и, как видно, он на что-то сердился.
   Большая часть цилиндра была откопана, но нижний конец его все еще находился в земле. Оджилви, увидев меня среди собравшейся на краю ямы толпы, окликнул меня по имени и попросил сходить к лорду Хильтону, владельцу этого участка.
   Он сказал, что непрестанно увеличивающаяся толпа и в особенности мальчуганы сильно мешают раскопкам. Необходимо обнести яму хотя бы временной оградой, чтобы оттеснить народ.
   Далее Оджилви сообщил мне, что порою внутри цилиндра по-прежнему раздается негромкий шум и что рабочим не удалось отвинтить крышку, так как им не за что схватиться. Стенки цилиндра, видимо, очень толсты, и весьма возможно, что слабые звуки, которые мы слышим, являются лишь заглушенными отголосками весьма энергичной возни.
   Я с величайшей готовностью согласился исполнить просьбу Оджилви, так как рассчитывал попасть в число привилегированных зрителей после того, как будет поставлена ограда. Я не застал лорда Хильтона, но мне сказали, что его ждут из Лондона с поездом, прибывающим с Ватерлооского вокзала в шесть часов. Часы показывали только четверть шестого. Поэтому я зашел к себе домой, выпил чаю и затем снова отправился на станцию, надеясь перехватить Хильтона по дороге.
  

IV

Цилиндр развинчивается

   Когда я вернулся на луг, солнце уже садилось. Разрозненные кучки любопытных спешили из Уокинга; кое-кто возвращался обратно. Толпа вокруг ямы все росла и чернела на лимонно-желтом фоне неба: собралось не менее двухсот человек. Слышался гул голосов, и казалось, что у ямы происходит какая-то борьба. Самые причудливые догадки приходили мне на ум. Приблизившись, я услышал голос Стента:
   -- Назад, осади назад!
   Пробежал какой-то мальчуган.
   -- Оно движется! -- кричал он. -- Все развинчивается и развинчивается! Мне это не нравится. Пойду-ка я лучше домой.
   Я приблизился к толпе. Здесь, действительно, собралось от двухсот до трехсот человек, работавших локтями и напиравших друг на друга. Две или три дамы не отставали в этом занятии от мужчин.
   -- Он упал в яму! -- крикнул кто-то.
   -- Назад, назад! -- твердили голоса.
   Толпа немного отступила, и я протолкался вперед. Все были сильно возбуждены. Я услышал своеобразный жужжащий звук, доносившийся из ямы.
   -- Да осадите же, наконец, этих идиотов! -- сказал Оджилви. -- Ведь мы не знаем, что прячется в этой проклятой штуке.
   Я увидел молодого человека, -- если не ошибаюсь, это был приказчик из Уокинга, -- который стоял на цилиндре и пытался выкарабкаться из ямы, куда его столкнула толпа.
   Верхнюю часть цилиндра отвинчивали изнутри. Уже обнажилось не менее двух футов блестящей винтовой нарезки. Кто-то пихнул меня сзади, и я едва не свалился на крышку цилиндра. Я обернулся; пока я смотрел в другую сторону, винт, должно быть, вывинтился весь до конца, и крышка со звоном упала на песок. Я ударил локтем стоявшего позади меня человека и снова повернулся к цилиндру. Один миг круглое пустое отверстие казалось совершенно черным. Солнце било мне прямо в глаза.
   Все ожидали, что изнутри покажется человек, быть может, не совсем похожий на нас, земных людей, но все-таки человек. Я, по крайней мере, ждал этого. Но, взглянув, увидел что-то копошившееся в темноте, сероватое, волнообразное, движущееся; два диска блеснули вместо глаз. Потом что-то похожее на маленькую серую змею, толщиной в трость, отделилось от шевелящейся кучи и, извиваясь кольцами, стало двигаться прямо ко мне.
   Меня охватила внезапная дрожь. Позади меня раздался громкий женский крик. Я обернулся, не спуская, впрочем, глаз с цилиндра, откуда выползли новые щупальца, и старался отдалиться от края ямы. На лицах окружающих недоумение сменилось ужасом. Со всех сторон доносились нечленораздельные вопли. Толпа шарахнулась. Приказчик все еще не мог выкарабкаться из ямы. Я остался один и видел, как на той стороне ямы убегали люди, в том числе Стент. Я снова взглянул на цилиндр, и неизъяснимый ужас охватил меня. Остолбенев на месте, я стоял и смотрел.

Огромная сероватая круглая туша медленно выбиралась из цилиндра.

   Большая сероватая круглая туша, величиной, пожалуй, с медведя, медленно и трудно вылезала из цилиндра. Когда она очутилась на свету, то заблестела, как мокрая кожа. Два большие темные глаза пристально глядели на меня. У чудовища было круглое тело или, точнее говоря, лицо. Под глазами находился рот, края которого пыхтели и дрожали, источая слюну. Тело судорожно дышало и пульсировало. Один мягкий придаток, вроде щупальца, ухватился за край цилиндра, другой -- описывал круги в воздухе.

   Тот, кто никогда не видел живых марсиан, вряд ли может представить себе все причудливое безобразие их внешнего облика. Своеобразной формы рот в виде римской цифры V, с заостренной верхней губой, полное отсутствие надбровных дуг и подбородка под клинообразной нижней губой, непрерывное дрожание рта, щупальца, как у спрута, шумное дыхание в непривычной атмосфере, неповоротливость и затрудненность движений -- результат большей силы притяжения Земли, и главное -- необычайно пристальный взгляд огромных глаз, -- все это, взятое вместе, вызывало ощущение, близкое к тошноте. Темно-коричневатая маслянистая кожа этих существ напоминала губчатые наросты на древесной коре. В неуклюжей обдуманности медлительных движений было что-то неизъяснимо страшное. При первой же встрече, с первого взгляда, я был охвачен отвращением и ужасом.
   Вдруг чудовище исчезло. Оно перевалилось через край цилиндра и упало в яму, шлепнувшись точно большой кожаный тюк. Я слышал, как оно издало какой-то особый, неясный крик, и вслед за первым из этих существ в сумраке отверстия показалось второе. Тут вызванное ужасом оцепенение вдруг покинуло меня. Я повернулся и побежал изо всех сил к деревьям, находившимся метров за сто от цилиндра; я бежал вкось и спотыкался, потому что не мог отвести взгляда от ямы.
   Я остановился, задыхаясь, среди молодых сосен и кустов дрока и стал ждать, что будет дальше. Весь луг вокруг песочных ям был усеян людьми, которые с таким же любопытством и страхом смотрели на чудовищ или, вернее, на кучи гравия, за которыми скрывались чудовища. И вдруг я с ужасом заметил что-то круглое и темное, высовывающееся из ямы. Это была голова свалившегося приказчика, казавшаяся совсем черной на ярком фоне заката. Уже обрисовались его плечи и бедра, но затем он снова соскользнул вниз; одна только голова осталась на виду. Потом он совсем скрылся, и мне послышался его слабый крик. В первый миг я хотел вернуться и помочь ему, но чувство страха взяло верх.

   Больше я ничего не видел: вся внутренность ямы была скрыта кучами песка, нагроможденными упавшим цилиндром. Прохожий, идущий по дороге из Чобхема или Уокинга, мог бы подивиться следующему необычайному зрелищу: целая сотня людей рассыпалась по канавам, за кустами, за воротами и изгородями, обменивалась отрывочными восклицаниями и пристально смотрела на песчаные кучи. Бочонок с имбирным пивом, покинутый на произвол судьбы, чернел на фоне сияющего неба, а у песочных ям стояли пустые экипажи; лошади ели овес из торб или рыли копытами землю.
  

V

Тепловой луч

   Внешний вид марсиан, выползавших из цилиндра, в котором они прилетели на Землю со своей планеты, казалось, парализовал мои движения. Я долго стоял по колен" в вереске и смотрел на песчаную насыпь, скрывавшую ужасных пришельцев. В моей душе страх боролся с любопытством.
   Я не решался снова приблизиться к яме, хотя мне очень хотелось заглянуть туда. Поэтому я начал кружить, отыскивая более удобный наблюдательный пункт и ни на минуту не спуская глаз с песочных ям, где засели гости с другой
   планеты. Один раз в блеске заката показались три каких-то черных конечности, вроде щупальцев восьминога, и тотчас же спрятались. Потом поднялась тонкая составная мачта, увенчанная сверху медленно вращавшимся диском.
   Что это они затевают?
   Большинство зрителей разбилось на две группы -- одна из них, поменьше, отступила к Уокингу, другая, побольше, -- к Чобхему. Очевидно, эти люди переживали ту же внутреннюю борьбу, что и я. Невдалеке от меня стояло несколько человек. Я подошел к одному из них, -- это был мой сосед по даче, хоть я и не знал его имени, -- и заговорил с ним. Впрочем, теперь было не до церемоний.
   -- Какие отвратительные гады, -- сказал он, -- боже, что за гады! -- он повторил это несколько раз.
   -- Видели вы человека в яме? -- спросил я.
   Но он ничего не ответил. Мы молча стояли рядом и смотрели, чувствуя себя вдвоем в большей безопасности. Потом я перенес свой наблюдательный пункт на бугор, высотою в один метр или около того.
   Оглянувшись, я увидел, что мой сосед идет по направлению к Уокингу.
   Сумерки уже сменили закат, а ничего нового не произошло. Толпа, стоявшая налево, ближе к Уокингу, казалось, увеличилась, и я слышал ее неясный гул. Кучка людей на Чобхемской дороге рассеялась. В яме не было заметно никакого движения.
   Все это приободрило толпу. Кроме того, я полагаю, что люди, только что пришедшие из Уокинга, своим примером увлекли за собою остальных. В сумерках на песчаных буграх началось медленное, непрерывное движение. А безмятежная вечерняя тишина вокруг цилиндра не нарушалась ничем.
   Черные вертикальные фигуры, по-двое и по-трое, двигались, останавливались, прислушивались и снова шагали, растягиваясь узким неправильным полумесяцем, рога которого понемногу охватывали яму. Я тоже начал продвигаться вперед.
   Потом я увидел, как некоторые извозчики и еще кое-кто смело подошли к яме, и услышал стук копыт и тарахтенье колес. Мальчик покатил тележку с яблоками. И затем метрах в тридцати от ямы я заметил черную кучку людей, идущих со стороны Хорзелла. Впереди кто-то нес развевающийся белый флаг.

   Это была делегация. Наскоро посовещавшись, решили, что марсиане, несмотря на свою безобразную внешность, очевидно, разумные существа, а потому надо показать им, что и мы тоже одарены разумом.
   Развевавшийся по ветру флаг склонился сперва вправо, потом влево. Я стоял слишком далеко, чтобы разглядеть кого-либо, но после узнал, что Оджилви, Стент и Гендерсон вместе с другими принимали участие в попытке завязать сношения с марсианами. Эта небольшая группа, подвигаясь вперед, так сказать, стягивала вокруг себя кольцом расположившийся народ, и много сливавшихся с полумраком черных фигур следовало за ней на почтительном расстоянии.
   Вдруг вспыхнул яркий свет, и блестящий зеленоватый дым вырвался из ямы тремя клубами, поднявшимися один за другим прямо к небу в неподвижном воздухе.
   Этот дым (слово "пламя", пожалуй, было бы здесь более уместно) светил так ярко, что темно-синее небо и бурая, простиравшаяся до самого Чертси равнина с торчащими кое-где соснами вдруг показались совсем черными. В то же время раздался какой-то слабый, шипящий звук.
   По ту сторону ямы стояла кучка людей с белым флагом, живая изгородь вертикальных темных теней над черной землей, оцепеневшая на месте при виде этого странного явления. Когда поднялся зеленый дым, из тьмы выступили на миг их бледно-зеленые лица и затем тотчас же снова исчезли.
   Шипение постепенно перешло в жужжание, потом в непрерывное, громкое гудение. Из ямы вытянулась горбатая тень, и от нее брызнул тонкий луч света.
   Тотчас же ослепительные огни пробежали по рассеянным кучкам зрителей, перепрыгивая от одного к другому. Словно невидимая струя ударила в них и тотчас же вспыхнула белым пламенем. Внезапно и мгновенно каждый человек превратился в огненный столп.

Одни падали, мгновенно воспламеняясь, другие бежали в разных направлениях.

   И при свете этого смертоносного пламени я увидел, как одни шатались и падали, а другие разбегались в разные стороны.
   Я стоял и смотрел, еще не вполне сознавая, что это смерть перебегает по толпе от человека к человеку. Я понял только, что случилось нечто очень странное. Почти бесшумная и ослепительная вспышка света, и человек падает ничком и лежит неподвижно. От невидимого жара загорались сосны, а сухой вереск вспыхивал ярким пламенем. Даже вдалеке, у Непхилла, осветились деревья, заборы, деревянные постройки.
   Эта огненная смерть, этот невидимый пылающий меч наносил мгновенные, неотвратимые удары. Я заметил, что луч приближается ко мне, так как по соседству со мной запылал кустарник, до которого он коснулся, но я был слишком поражен и ошеломлен, чтобы спасаться бегством. Я услышал треск огня в песочных ямах и внезапно оборвавшееся ржание лошади. Как будто чья-то невидимая, но пышащая жаром рука протянулась по лугу между мной и марсианами, и далеко вокруг песочных ям темная земля дымилась и трескалась. Что-то с грохотом упало слева -- там, где к лугу подходит дорога, ведущая на станцию. Шипение и гудение прекратились; черный куполообразный предмет медленно опустился в яму и исчез из вида.

Огненный меч марсиан медленно обходил вокруг ямы.

   Все это произошло так быстро, что я все еще стоял неподвижно, пораженный и ослепленный блеском огня. Если бы смерть описала полный круг, она неизбежно испепелила бы и меня. Но она скользнула мимо и пощадила меня, сделав окружающую тьму еще более жуткой и мрачной. Холмистый луг погрузился в кромешный мрак; только полоска шоссе серела под темно-голубым небом ранней ночи. Люди как будто исчезли в темноте. Вверху мерцали звезды, а на западе светилась бледно-зеленая полоса. На ней четко выделялись вершины сосен и крыши Хорзелла. Марсиане и их орудия были невидимы, лишь на тонкой мачте беспрерывно вращалось зеркало. Кустарники и стоявшие особняком деревья дымились и горели, а дома близ станции Уокинг окрашивали заревом пожара тихие сумерки.

   Ничто не изменилось, если не считать этой грозной неожиданности! Кучка людей с белым флагом была уничтожена, а вечерняя тишина казалась по-прежнему безмятежной.
   Потом я вспомнил, что стою здесь, на темном лугу, один, беспомощный, беззащитный. И страх обрушился на меня, словно какое-то тяжелое тело.
   С усилием я повернулся и спотыкаясь побежал через кустарники.
   Страх, который я испытывал, не был разумным страхом перед опасностью: это был панический ужас не только перед марсианами, но и перед окружающим мраком и тишиной. Я потерял всякое мужество и бежал, всхлипывая, как ребенок. Один раз я обернулся, но не смел остановиться.
   Помню, у меня было такое чувство, словно мной кто-то играет, и что вот теперь, когда я уже почти в безопасности, вдруг таинственная смерть, мгновенная, как вспышка огня, вырвется из ямы и уничтожит меня на месте.
  

VI

Тепловой луч на Чобхемской дороге

   До сих пор остается загадкой, каким образом марсиане могли умерщвлять людей так быстро и так бесшумно. Многие полагают, что им известен был способ концентрировать интенсивные тепловые лучи в совершенно непроницаемой для тепла камере. Эту конденсированную теплоту они направляли параллельными лучами на свои жертвы, пользуясь для этой цели полированным параболическим зеркалом, изготовленным из неведомого нам вещества. Примерно так параболическое зеркало маяка отбрасывает снопы света. Но никому не удалось выяснить эти подробности. Несомненно одно: здесь действовали тепловые лучи. Тепло, невидимое тепло, вместо видимого света. Все, что только могло гореть, превращалось в языки пламени от его прикосновения. Свинец растекался, как вода. Лучи размягчали железо и расплавляли стекло. А когда они падали на воду, она немедленно обращалась в пар.
   В эту ночь человек сорок лежало под звездами вокруг ямы, обугленные и обезображенные до неузнаваемости, -- и всю ночь луга между Хорзеллом и Мейбери были безлюдны и пылали заревом.
   В Чобхеме, Уокинге и Оттершоу, вероятно, в тот же вечер узнали об этой бойне. Все это случилось тогда, когда лавки в Уокинге уже закрылись, а кучки народа, -- торговцы и просто обыватели, -- взволнованные распространившимися с утра слухами о марсианах, слонялись по Хорзеллскому мосту и между изгородями по ведущей на луг дороге. Молодежь, вернувшись с дневной работы, конечно, увидела во всем этом происшествии удобный повод для прогулки и флирта.
   Вы можете себе представить, как гудели голоса на темной дороге.
   До сих пор в Уокинге лишь немногим было известно, что цилиндр открылся, хотя несчастный Гендерсон послал велосипедиста в почтовую контору со специальной телеграммой для вечерней газеты.
   Когда гуляющие по-двое и по-трое выходили на открытое место, они замечали кучки людей, которые возбужденно спорили и смотрели на вращающееся зеркало над песочными ямами; их волнение сообщалось и вновь пришедшим.
   Около половины девятого, когда делегация была уже обращена в пепел, здесь собралась толпа человек в триста или даже больше, не считая тех, которые свернули с дороги, чтобы подойти поближе к марсианам. Среди них находились три полицейских (один конный), которые старались, следуя указаниям Стента, оттеснить толпу и не допустить ее к цилиндру. Не обошлось, конечно, и без тех озорников, которые по всякому случаю рады пошуметь и позабавиться.
   Как только марсиане показались из своего цилиндра, Стент и Оджилви, предвидя возможность столкновения, телеграфировали из Хорзелла в казармы и просили прислать роту солдат, чтобы оградить эти странные существа от насилий толпы. После этого оба астронома вернулись к яме и стали во главе злополучной делегации. Рассказы об их гибели довольно близко совпадают с моим собственным впечатлением: три клуба зеленого дыма, глухое жужжанье и языки пламени.

Луч зажигал верхние этажи зданий.

   Толпе, однако, было труднее бежать, чем мне. Этих людей спас только песчаный вересковый холм, задержавший часть тепловых лучей. Если бы параболическое зеркало поднялось на несколько метров выше, не уцелел бы ни один из очевидцев события. Беглецы видели, как вспыхивал огонь, как падали люди, как незримая длань, поджигавшая кустарники, быстро приближалась к ним в полумраке. Со свистом, заглушавшим гул, раздававшийся в яме, поднялся луч и мелькнул над ними; он опалил вершины буков, окаймляющих дорогу, раскалывал кирпичи, разбивал вдребезги стекла, воспламенял оконные рамы и разрушил часть крыши одного из угловых домов.
   При треске и зареве пылавших деревьев охваченная паническим ужасом толпа несколько секунд колебалась.
   Искры и горящие сучья начали падать на дорогу, кружились огненные листья, загорались шляпы и платья. С луга доносились вопли.
   Все голосили и причитали. Конный полицейский, схватившись руками за голову, с криком поскакал среди общего смятения.
   -- Они идут! -- завизжала какая-то женщина.
   Тотчас же все повернулись и, расталкивая стоявших позади, стали прокладывать себе дорогу к Уокингу. Все разбегались вслепую, как стадо баранов. Там, где дорога становится уже и темнее, между высокими изгородями, толпа сгустилась, и началась отчаянная давка. Не обошлось, конечно, без жертв: две женщины и маленький мальчик были раздавлены и затоптаны. Их оставили умирать среди ужаса и мрака.
  

VII

Как я вернулся домой

   Что касается меня, то я помню лишь, что ушибался о деревья и спотыкался в кустарнике. Надо мной навис невидимый марсианский ужас. Этот безжалостный тепловой меч, казалось, вздымался, сверкая, над моей головой, прежде чем обрушиться и уничтожить меня. Я выбрался на шоссе между переездом через железнодорожное полотно и Хорзеллом и побежал к переезду.

  
   Вскоре я обессилел от волнения и быстрого бега, зашатался и упал возле железной дороги, невдалеке от моста через канал у газового завода. Я упал и лежал неподвижно.
   Пролежал я так, должно быть, немало.
   Потом приподнялся и сел в полном недоумении. В первую минуту я не мог сообразить, как я сюда попал. Недавний ужас как бы свалился с меня, словно одежда. Несколько минут назад для меня существовали только три реальные вещи: безмерность ночи и мирового пространства, мое собственное бессилие и страх и, наконец, близость неминуемой смерти. Теперь все как будто переменилось, и мое настроение вдруг улучшилось. Переход этот совершился незаметно. Я стал снова самим собой, таким, каким я бываю каждый день, -- обыкновенным скромным гражданином. Безмолвное поле, мое бегство, грозное летучее пламя казались теперь только сном.
   Неужели все это совершилось на самом деле? Я отказывался этому поверить.
   Я встал и нетвердыми шагами начал взбираться по крутому мосту. Голова моя работала плохо. Мои мускулы и нервы, казалось, потеряли всякую упругость.
   Над аркой моста обрисовалась чья-то голова, и показался рабочий с корзиной за плечами. С ним рядом бежал маленький мальчик. Рабочий прошел мимо, пожелав мне доброй ночи. Я хотел заговорить с ним и не мог. Лишь бессвязным бормотаньем ответил я на его приветствие и пошел дальше через мост.
   По Мейберийскому виадуку, направляясь на юг, пронесся поезд -- волнистая полоса белого огненного дыма и длинная гусеница светлых окон -- тук-тук... тук-тук... и исчез. Кучка людей беседовала у ворот одного из домов, составлявших так называемую "Восточную террасу". Все это было так реально, так знакомо. А те там, в поле! Это было так невероятно, фантастично. "Нет, -- подумал я,-- это все какое-то наваждение".
   Вероятно, я человек своеобразного душевного склада. Не знаю, совпадают ли мои ощущения с ощущениями других людей. Иногда я страдаю от странного чувства разобщенности с самим собою и окружающим миром. Я как-то извне наблюдаю за всем совершающимся: гляжу на него откуда-то издалека, вне времени, вне пространства, вне житейской борьбы, вне ее трагедий. Подобное ощущение было очень сильно во мне в ту ночь.
   Но в то же время меня смущало явное противоречие такой ясности духа с ужасными картинами, которые я видел так недалеко, в каких-нибудь трех километрах, -- там, где витала молниеносная смерть. Газовый завод шумно работал, и все электрические лампы горели. Я остановился возле беседующих.
   -- Какие новости с лугов? -- спросил я.
   У ворот стояли двое мужчин и одна женщина.
   -- Что? -- переспросил один из мужчин, оборачиваясь.
   -- Какие новости с лугов? -- повторил я.
   -- Да вы сами разве не оттуда? -- спросили они.
   -- Народ, кажется, совсем одурел из-за этих лугов, -- сказала женщина, глядя поверх калитки.
   -- Что такое там делается?
   -- Вы разве не слышали о людях с Марса? -- сказал я. -- О живых существах с Марса?
   -- Довольно, хватит с нас, -- ответила женщина из-за калитки. -- Спасибо!
   И все трое засмеялись.
   Я оказался в глупом положении. Раздосадованный, я попытался рассказать им о том, что я видел, но у меня ничего не вышло. Они только еще раз посмеялись над обрывками моих фраз.
   -- Вы еще услышите об этом! -- крикнул я и пошел домой.
   Я испугал жену своим видом. Прошел в столовую, сел, выпил немного вина и, собравшись с мыслями, сообщил ей обо всем, что случилось. Был подан обед -- уже холодный, -- но мы не притронулись к нему, пока я не досказал до конца свою историю.
   -- Только одно хорошо, -- заметил я, чтобы успокоить перепуганную жену. -- Это самые неповоротливые существа из всех, которых я когда-либо видел. Они могут ползать в яме и убивать людей, которые подойдут к ним близко, но они не в силах оттуда выбраться. Но как они ужасны!
   -- Не говори об этом, милый! -- воскликнула жена, хмуря брови и кладя свою руку на мою.
   -- Бедный Оджилви, -- сказал я. -- Подумать только, что он лежит там мертвый!
   Я заметил, как моя жена побледнела, и замолчал.
   -- Они могут добраться сюда, -- твердила она.
   Я заставил ее выпить вина и постарался успокоить ее.
   -- Они едва в состоянии двигаться, -- сказал я.
   Я начал утешать и её и себя, повторяя рассуждения Оджилви о том, что марсиане никогда не смогут приспособиться к земным условиям. Особенно напирал я на силу тяготения. На поверхности Земли сила тяготения втрое больше, чем на поверхности Марса. Поэтому всякий марсианин будет весить на Земле в три раза больше, чем на Марсе, между тем как его мускульная сила не увеличится. Его тело точно нальется свинцом. Таково было общее мнение. И "Times" ("Время") и "Daily Telegraph" ("Ежедневный телеграф"), например, писали об этом на следующее утро. Но, подобно мне, обе газеты упустили из виду два другие существенные обстоятельства.
   Атмосфера Земли, как мы теперь знаем, содержит гораздо больше кислорода и гораздо меньше азота, чем атмосфера Марса. Живительное действие этого избытка кислорода позволяло марсианам преодолевать непривычно мощную силу земного тяготения. Кроме того, мы позабыли, что при своей высокоразвитой технике марсиане могли обходиться и без мускульных усилий. Но я не учел этих двух обстоятельств, и потому все мои выводы оказались ложными. Под влиянием вина и еды, чувствуя себя в безопасности за своим столом и успокаивая жену, я и сам понемногу ободрился.
   -- Они совершили величайшую глупость, -- сказал я, щелкая ногтем по стакану. -- Они опасны, потому что обезумели от ужаса. Может быть, они совсем не ожидали найти здесь живые существа, особенно разумные живые существа. Но на худой конец одна граната, пущенная в яму, перебьет их всех.
   Сильное нервное возбуждение после пережитых событий, несомненно, изощрило мою восприимчивость. Я и теперь необычайно ясно помню этот обед. Нежное и встревоженное лицо моей милой жены, обращенное ко мне под розовым абажуром лампы, белая скатерть с серебром и хрусталем, -- в те дни даже писатели-философы могли позволить себе эту маленькую роскошь, -- темно-красное вино в стакане -- все это запечатлелось у меня в мозгу. В конце стола сидел я caм.
   Так какой-нибудь солидный додо на острове Св. Маврикия, чувствуя себя полным хозяином своего гнезда, мог бы обсуждать вопрос о прибытии безжалостных моряков, изголодавшихся по мясной пище.
   -- Завтра мы с ними разделаемся, моя милая.
   Я не знал тогда, как много необычайных и страшных дней должно пройти, прежде чем я снова буду обедать, как подобает цивилизованному человеку.
  

VIII

В ночь на субботу

   Среди всех странных и поразительных вещей, совершившихся в эту ночь, всего удивительнее кажется мне необычайная устойчивость повседневных общественных навыков: начало событий, которые должны были ниспровергнуть весь наш социальный строй, никак не отразилось на обычном укладе жизни. Если бы в пятницу ночью вы взяли циркуль и описали круг радиусом в восемь километров около Уокингских песочных ям, то, -- не считая родственников Стента и трех-четырех лондонских велосипедистов, которые лежали мертвыми на лугу, -- вы вряд ли нашли бы за пределами этого круга хоть одного человека, чьи чувства и привычки были затронуты появлением марсиан. Конечно, очень многие слышали о цилиндре и толковали о нем на досуге. Но, бесспорно, это событие не вызвало такой сенсации, какую, например, вызвал бы ультиматум, предъявленный Германии от имени британского правительства.
   Полученную ночью депешу бедного Гендерсона сочли в Лондоне за простую утку. Вечерняя газета, в которой он сотрудничал, запросила по телеграфу подтверждения и, не дождавшись ответа, так как Гендерсон был уже убит, решила не печатать экстренного выпуска.
   Внутри нашего восьмикилометрового круга большинство населения тоже ровно ничего не предпринимало. Я уже рассказывал, как вели себя мужчины и женщины, с которыми мне приходилось говорить. Во всем околодке обыватели мирно обедали и ужинали, отдыхали в садиках после дневного труда, укладывали спать детей, молодежь слонялась по переулкам и флиртовала; ученые сидели за своими книгами.
   Может быть, на улицах и толковали о случившемся; может быть, в трактирах появилась новая тема для разговоров. Кое-где мчавшийся с новостями посыльный или случайный очевидец событий вызывали своими рассказами волнение, суматоху, крик, но в большинстве случаев жизнь продолжала идти по заведенному с незапамятных
   времен порядку: работа, еда, питье, сон -- все чередовалось как всегда, словно никакого Марса вовсе не бывало на небе.
   То же самое наблюдалось даже в Уокинге, Хорзелле и Чобхеме.
   На узловой станции Уокинг до поздней ночи поезда останавливались и уходили или переводились на запасные пути; пассажиры толпились и ожидали. Мальчик, прибежавший из города, нарушая монополию Смита,1 продавал вечерние газеты. Звонки и шум на платформе и резкие свистки паровозов заглушали его выкрики о "людях с Марса". Около девяти часов на станцию стали прибывать взволнованные очевидцы с невероятными известиями, но привлекли к себе не больше внимания, чем какие-нибудь пьяные буяны. Пассажиры, ехавшие в Лондон, смотрели в темноту из вагонных окон и видели только редкие взлетающие искры около Хорзелла, красный отблеск и тонкую пелену дыма, застилавшую звезды, и думали, что это горит вереск. Только у самых лугов заметно было некоторое смятение; на окраине Уокинга запылало несколько дач. В трех соседних селениях окна домов, обращенные к лугам, были освещены, и жители не ложились спать до рассвета.
  
   1 Акционерному обществу "Смит и КR" принадлежит в Англии монопольное право продажи газет и журналов на станциях и в поездах железных дорог.
  
   Любопытные все еще толпились на Чобхемском и Хорзеллском мостах. Один или двое смельчаков, как потом выяснилось, отважились в темноте подползти совсем близко к марсианам. Назад они не вернулись. Светлый луч, похожий на прожектор военного корабля, скользил по лугу, а вслед за ним проносился тепловой луч. Обширный луг был тих и пустынен, и обугленные тела валялись неубранные всю ночь и весь следующий день. Многие слышали стук молотков, доносившийся из ямы.
   Таково было положение дел в пятницу ночью. В шкуру нашей старой планеты, как отравленная стрела, вонзился цилиндр. Но яд еще только начинал оказывать свое действие. Кругом расстилались дымившиеся кое-где луга с разбросанными на них черными, едва заметными скорченными трупами. Здесь и там горели деревья и кустарники. Далее простиралась зона смятения, но за эту черту пожар еще не распространился. В остальном мире поток жизни катился так же, как и прежде, с незапамятных времен. Лихорадка войны, которая должна была закупорить вены и артерии, умертвить нервы и разрушить мозг, едва успела начаться.
   Всю ночь марсиане возились и склепывали какие-то машины: порою вспышки зеленовато-белого дыма поднимались спиралью к звездному небу.

   Около одиннадцати часов вечера через Хорзелл прошла рота солдат и оцепила луг. Позднее через Чобхем прошла вторая рота и оцепила луга с севера. Несколько офицеров из Инкерманских казарм на рассвете отправились осматривать луга, и один из них, майор Иден, пропал без вести. Полковой командир появился у Чобхемского моста и расспрашивал толпу. Военные власти, очевидно, поняли серьезность положения. На следующее утро, часов в одиннадцать, газеты уже сообщили, что эскадрон гусар, два пулемета и четыреста человек Кардиганского пехотного полка выступили из Олдершота.
   Спустя несколько секунд после полуночи толпа, стоявшая на Чертсийской дороге, близ Уокинга, видела звезду, упавшую в сосновый лес на северо-западе. При падении она дала зеленоватую вспышку, похожую на зарницу. Это был второй цилиндр.
  

IX

Сражение начинается

   Суббота запечатлелась в моей памяти, как день томительного ожидания. Вдобавок, то был день жаркий, душный, отмеченный, как мне говорили, резкими колебаниями барометра. Жене моей удалось довольно скоро заснуть, но я спал очень мало и встал рано. Перед завтраком я вышел в сад и долго прислушивался; но с лугов доносилась только песнь жаворонка...
   Молочник явился как всегда. Я услыхал скрип его тележки и подошел к калитке узнать последние новости. Он рассказал мне, что ночью войска окружили марсиан и что теперь ждут только прибытия пушек. Вслед за этим послышался знакомый успокоительный грохот поезда, идущего в Уокинг.
   -- Их не станут убивать, -- сказал молочник, -- если только этого можно будет избежать.
   Я увидел соседа в его садике, поболтал с ним немного и отправился завтракать. Утро прошло без всяких происшествий. Сосед мой был уверен, что войска в тот же день захватят в плен или уничтожат марсиан.
   -- Жаль, что они держат себя такими недотрогами, -- заметил он, -- было бы интересно узнать, как они живут на своей планете. Мы могли бы кое-чему научиться.
   Он подошел к забору и протянул мне горсть земляники -- это был завзятый любитель садоводства и щедрый человек. Заодно он сообщил о пожаре соснового леса вблизи Байфлитского спортивного поля.
   -- Говорят, туда упала другая такая же штука, -- номер второй. Право, с нас довольно и одной. Страховым обществам это влетит в копеечку, -- и он добродушно засмеялся.
   По его словам, леса продолжали гореть. И он указал на пелену дыма.
   -- Торф и хвоя будут тлеть еще несколько дней, -- сказал он и состроил серьезную мину, вспомнив о "бедном Оджилви".
   После завтрака, вместо того чтобы сесть за работу, я отправился к лугам. У железнодорожного моста я увидел кучку солдат, -- кажется, это были саперы, -- в маленьких круглых шапочках, в грязных черных штанах и высоких сапогах, в расстегнутых красных мундирах, из-под которых виднелись синие рубашки. Они сообщили мне, что на ту сторону канала никого не пропускают. Действительно, взглянув на дорогу, ведущую к мосту, я увидел часового Кардиганского пехотного полка. Я заговорил с солдатами, рассказал им о моей встрече с марсианами вчера вечером. Солдаты еще не видали их, имели очень смутное понятие о своих будущих противниках и закидали меня вопросами. Они не знали, кто приказал вызвать войска. Сперва они думали, что произошли какие-то беспорядки в Конной гвардии. Саперы, более образованные, чем пехотинцы, с большим

БОРЬБА МІРОВЪ

РОМАНЪ
Г. УЭЛЛЬСА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
З. ЖУРАВСКОЙ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія И. В. Скороходова (Надеждинская, 43).
1898.

КНИГА I.
ПРИБЫТІЕ МАРСІАНЪ.

I.
Наканунѣ.

   Въ концѣ девятнадцатаго столѣтія никто не повѣрилъ бы, что за нами, людьми, внимательно и зорко наблюдаютъ существа болѣе высокаго умственнаго развитія, чѣмъ мы, хотя такія же смертныя; что, пока мы занимаемся своими дѣлами и дѣлишками, эти существа неотступно слѣдятъ за нами и изучаютъ васъ съ такимъ же любопытствомъ, съ какимъ мы разсматриваемъ въ микроскопъ каплю воды, въ которой кишатъ и плодятся миріады инфузорій. Ничего этого люди не подозрѣвали и продолжали устраивать свои дѣла, не заботясь объ остальномъ, спокойные, вполнѣ увѣренные въ своей власти надъ матеріей. Очень возможно, что инфузоріи подъ микроскопомъ дѣлаютъ то же. Никому и въ голову не приходило, что намъ можетъ угрожать какая-либо опасность со стороны міровъ болѣе древнихъ, чѣмъ наша планета; большинство отвергало самую мысль объ обитаемости этихъ разсѣянныхъ по вселенной міровъ, считая это невѣроятнымъ и невозможнымъ. Лишь немногіе допускали, что на Марсѣ есть люди, можетъ быть, менѣе интеллигентные, чѣмъ мы, и чающіе отъ насъ просвѣщенія. А между тѣмъ, витая мыслью надъ бездной пространства, существа, настолько же выше насъ по развитію, насколько мы выше животныхъ, съ умомъ обширнымъ, трезвымъ и эгоистичнымъ, съ завистью смотрѣли на нашу землю и медленно, но вѣрно вырабатывали планъ нападенія. Великое разочарованіе наступило на землѣ въ первыхъ годахъ двадцатаго вѣка.
   Едва ли нужно напоминать читателю, что планета Марсъ обращается вокругъ солнца за среднемъ разстояніи въ 140.000.000 миль, получая отъ него вдвое меньше свѣта и тепла, чѣмъ земля. Если туманная гипотеза сколько-нибудь справедлива, она гораздо старше земли, и жизнь на ней началась еще задолго до того, какъ наша планета перешла изъ расплавленнаго состоянія въ твердое. По объему она въ семь разъ меньше земли и потому должна была охладиться гораздо раньше. На ней есть воздухъ и вода, и все, что необходимо для жизни одушевленныхъ существъ.
   Но человѣкъ такъ тщеславенъ и такъ ослѣпленъ своимъ тщеславіемъ, что до самаго конца девятнадцатаго столѣтія ны одинъ авторъ не высказывалъ предположенія о возможности высокаго развитія, или хотя бы просто развитія умственной жизни гдѣ-нибудь, кромѣ земли. Мало кто даже понималъ, что, разъ Марсъ древнѣе нашей планеты, удаленнѣе отъ солнца и имѣетъ поверхность вчетверо меньшую, значитъ, жизнь на немъ не только началась раньше, но и ближе къ концу, чѣмъ на землѣ.
   Постепенное охлажденіе, которое въ концѣ концовъ готовитъ гибель землѣ, на Марсѣ зашло уже очень далеко. Физическія его условія намъ мало извѣстны, но все же мы знаемъ, напримѣръ, что, даже въ экваторіальной его области, средняя температура полудня не выше той, какая у насъ бываетъ только въ самыя холодныя зимы. Воздухъ тамъ болѣе разрѣженъ, въ моряхъ вода спала настолько, что они покрываютъ лишь треть всей поверхности; времена года смѣняются медленнѣе и, по мѣрѣ смѣны ихъ, у обоихъ полюсовъ накопляются и таютъ огромныя груды снѣговъ, періодически наводняя умѣренные поясы. Конечная стадія истощенія отъ насъ еще очень далека; для обитателей Марса это насущный вопросъ, злоба дня. Подъ гнетомъ необходимости развились ихъ умы. изощрились способности и ожесточились сердца. И вотъ, при помощи такого совершеннаго зрѣнія и орудій, какія вамъ и во снѣ не снились, они видятъ между собою и солнцемъ, на разстояніи всего 35.000.000 миль, утреннюю звѣзду надежды -- свою ближайшую сосѣдку, нашу планету,-- теплую, обильную водой и растительностью, съ облачной атмосферой, краснорѣчиво говорящей о плодородіи; видятъ сквозь просвѣты облаковъ обширныя пространства населенной земли и узкія ленты морей, усѣянныхъ кораблями.
   Мы, люди, обитатели этой земли, должны представляться имъ такими же чуждыми и визшими существами, какъ намъ обезьяны и лемуры. Человѣкъ уже призналъ, что жизнь есть непрерывная борьба за существованіе; повидимому, въ томъ же убѣждены и жители Марса. Ихъ планета близка къ охлажденію; наша еще полна жизни, но населена лишь существами, которыя они относятъ къ разряду низшихъ животныхъ. Что же имъ дѣлать, чтобы избавиться отъ гибели? Пойти войной на этихъ животныхъ -- вотъ единственный выходъ.
   Не слѣдуетъ судить ихъ слишкомъ строго. Вспомнимъ, какъ безжалостно истребляютъ сами люди не только животныхъ, въ родѣ вымершихъ додо и бизона, но и низшія расы одной съ ними породы. Тасманцы были такіе же люди, какъ мы, а между тѣмъ европейскіе эмигранты, за пятьдесятъ лѣтъ, положительно смели ихъ съ лица земли. Мы сами слишкомъ плохіе апостолы милосердія, чтобы жаловаться на жестокость марсіанъ по отношенію къ намъ.
   Марсіане разсчитали свой спускъ съ удивительной точностью,-- въ математикѣ они, очевидно, далеко опередили людей,-- и единодушно занялись приготовленіями. Будь наши телескопы получше устроены, мы, можетъ быть, еще въ началѣ девятнадцатаго вѣка замѣтили бы, что на нашемъ сосѣдѣ творится что-то недоброе. Люди въ родѣ Скіапарелли {Schiaparelli -- извѣстный астровомъ, спеціально занимавшійся изслѣдованіемъ Марса. Прим. пер.} и то слѣдили за этой красной звѣздочкой -- кстати, странно, что эта планета издревле слыветъ покровительницей войны,-- но не умѣли истолковать значенія колеблющихся свѣтовыхъ точекъ, которыя они такъ старательве заносили на карты. А марсіане тѣмъ временемъ готовились къ нападенію.
   Въ 1894 г., въ періодъ противостоянія (apposition) {Когда Марсъ находится на кратчайшемъ разстояніи отъ земли. Прим. }, на освѣщенной части диска замѣченъ былъ яркій свѣтъ, сначала съ Ликской обсерваторіи, потомъ Перротевомъ въ Ниццѣ и другими. Впервые объ этомъ было напечатано въ англійскомъ журналѣ Nature отъ 2 августа того же года. Я склоненъ думать, что это явленіе было результатомъ выстрѣла изъ колоссальной пушки, направленнаго въ нашу землю. Во время послѣдующихъ двухъ противостояній вблизи того мѣста, гдѣ впервые замѣченъ былъ свѣтъ, появились какія-то странныя точки, происхожденіе которыхъ такъ и осталось необъясненнымъ.
   Гроза разразилась шесть лѣтъ тому назадъ. Въ самомъ началѣ противостоянія Марса съ Землей, весь астрономическій міръ былъ взволнованъ сообщеніемъ Лявелля съ острова Явы о замѣченномъ имъ сильномъ взрывѣ бѣлокалильнаго газа на сосѣдней планетѣ. Явленіе было наблюдаемо 12 августа, около полуночи. Спектроскопъ показалъ, что потокѣ раскаленнаго газа состоитъ главнымъ образомъ изъ водорода и движется съ необычайной быстротой по направленію къ землѣ. Черезъ четверть часа явленіе прекратилось; по мнѣнію Лявелля, оно походило на "взрывъ газа при пушечномъ выстрѣлѣ".
   Сравненіе оказалось впослѣдствіи на рѣдкость удачнымъ, но въ то время газеты, за исключеніемъ Daily Telegraph оставили безъ вниманія телеграмму Лявелля, и люди продолжали жить по прежнему, не подозрѣвая о страшной опасности, угрожавшей человѣческой расѣ. Я бы, пожалуй, и совсѣмъ не узналъ объ изверженіи газа на Марсѣ, не встрѣться я съ Оджильви, извѣстнымъ астрономомъ изъ Оттершау. Онъ былъ страшно взволнованъ извѣстіемъ съ Явы я пригласилъ меня зайти къ нему вечеркомъ взглянуть на загадочное свѣтило.
   Несмотря на все, что случилось потомъ, эта ночь сохранилась въ моей памяти удивительно ясно: темная, тихая обсерваторія, затѣненный фонарь, бросающій слабый свѣтъ на полъ въ углу, мѣрное тиканье часового механизма, двигающаго телескопомъ, небольшое продолговатое отверстіе въ крышѣ, и въ немъ -- бездна, усѣянная звѣздной пылью. Оджильви что-то дѣлаетъ, переходитъ съ мѣста на мѣсто; я его не вижу, но слышу. Въ телескопъ виденъ темно-синій кружокъ, и въ немъ маленькая, круглая звѣздочка. Она кажется такой крошечной, тихенькой и невинной; она исчерчена чуть замѣтными поперечными линіями и слегка сплющена съ боковъ, такъ что поверхность ея представляетъ собой неправильный кругъ. Удивительно мала, и горитъ такимъ теплымъ серебристымъ свѣтомъ, точно свѣтящаяся булавочная головка! Мнѣ кажется, что она немножко дрожитъ, но на самомъ дѣлѣ это вибрируетъ телескопъ, приводимый въ движеніе часовымъ механизмомъ.
   Я все смотрю и мнѣ сдается, что звѣздочка то увеличивается, то уменьшается, становится то ближе, то дальше, но это просто результатъ усталости моего глаза. Сорокъ милліоновъ миль отдѣляютъ меня отъ нея! Сорокъ милліоновъ миль пустого пространства. Мало кто можетъ представить себѣ необъятность пространства, въ которомъ плаваютъ частицы міровой пыли.
   Вблизи Марса, помню, видны были еще три маленькихъ свѣтлыхъ точки, три безконечно далекихъ телескопическихъ звѣздочки; вокругъ -- бездонная темная бездна. Всѣ мы знаемъ, какимъ безконечно глубокимъ кажется небо въ морозную звѣздную ночь; а въ телескопъ оно представляется еще глубже. Я смотрѣлъ и не зналъ, что въ это мгновеніе изъ этой неизмѣримой дали, ко мнѣ летитъ, со скоростью нѣсколькихъ тысячъ миль въ минуту, нѣчто невидимое, брошенное намъ съ этой самой звѣгдочки нѣчто, несущее съ собой борьбу, горе и смерть бѣдной землѣ. Мнѣ и въ голову не пришло ничего подобнаго, да и кто бы на землѣ допустилъ возможность такого безошибочнаго разсчета?
   Въ эту ночь на далекомъ Марсѣ снова приключился взрывъ газа. Я самъ видѣлъ: на краю звѣздочки блеснулъ красноватый свѣтъ, чуть-чуть выдалась впередъ линія внѣшняго очертанія, какъ разъ въ это время пробило полночь. Я позвалъ Оджильви, и онъ занялъ мое мѣсто у телескопа. Ночь была жаркая, мнѣ хотѣлось пить; осторожно переставляя ноги, чтобы чего-нибудь не задѣть, я ощупью пробирался въ темнотѣ къ маленькому столику, гдѣ стоялъ сифонъ съ зельтерской водой, какъ вдругъ восклицаніе Оджильви заставило меня обернуться: новый потокъ газа вырвался съ поверхности наблюдаемой нами планеты.
   Въ эту ночь новый невидимый снарядъ былъ брошенъ Марсомъ Землѣ, ровно черезъ двадцать четыре часа послѣ перваго. Помню, какъ я присѣлъ въ темнотѣ на уголъ стола; передъ глазами у меня плавали красныя и зеленыя пятна; я мечталъ о спичкѣ, чтобъ закурить; не зналъ я тогда, что означаетъ видѣнный мной слабый свѣтъ и что онъ несетъ мнѣ съ собою. Оджильви смотрѣлъ въ телескопъ до часу ночи, потомъ отошелъ, зажегъ фонарь, и мы отправились домой. Внизу, подъ горой, выступали темныя очертанія Оттершау и Чертси; сотни людей покоились тамъ мирнымъ сномъ, не чая надвигающейся бѣды.
   Въ эту ночь Оджильви много разсказывалъ мнѣ о Марсѣ, потѣшаясь надъ простаками, допускающими, что на Марсѣ есть люди, и эти люди подаютъ намъ сигналы. Онъ, съ своей стороны, предполагалъ на сосѣдней планетѣ сильный ливень изъ метеоритовъ, или же колоссальное вулканическое изверженіе. Мысль, что на двухъ сосѣднихъ планетахъ органическая эволюція могла принять одно и то же направленіе, казалось ему невѣроятной.
   -- Милліонъ шанеовъ противъ одного, что на Марсѣ не можетъ быть человѣкоподобныхъ существъ!-- воскликнулъ онъ въ заключеніе.
   Сотни наблюдателей видѣли красный свѣтъ къ эту ночь и въ послѣдующую, и такъ десять ночей подъ рядъ, все около полуночи. Почему послѣ десятой ночи выстрѣлы превратились, никто на землѣ не могъ, да и не пытался объяснить. Очень можетъ быть, что частые взрывы газа причиняли неудобство самимъ жителямъ Марса. Густыя облака пыли, или дыма, представляющіяся съ земли, въ сильный телескопъ, рядомъ сѣрыхъ, колеблющихся полосокъ, заволокли дискъ сосѣдней планеты, нарушая ясность ея атмосферы и скрывая отъ насъ ея очертанія.
   Даже газеты, наконецъ, обратили вниманіе на это странное явленіе; тамъ и сямъ стали появляться замѣтки о вулканахъ на Марсѣ. Пончъ даже помѣстилъ по этому поводу весьма остроумную политическую каррикатуру. А снаряды, пущенные съ Марса, все мчались но направленію къ Землѣ, пролетая теперь нѣсколько миль въ секунду, день за днемъ и часъ за часомъ приближаясь въ цѣли. Теперь мнѣ кажется просто невѣроятнымъ, какъ это люди въ такіе дни, когда надъ ними былъ уже занесенъ мечъ, могли спокойно предаваться своимъ обычнымъ занятіямъ. Помню, напримѣръ, какъ ликовалъ Маркгэмъ, когда ему удалось заполучить новую фотографію интересной планеты для издаваемаго имъ иллюстрированнаго журнала. Въ наше время трудно представить себѣ, какое множество газетъ продавалось въ девятнадцатомъ вѣкѣ и на какія штуки пускались онѣ, чтобы побить своихъ конкуррентовъ. Я лично больше всего былъ занятъ своимъ велосипедомъ,-- я тогда какъ разъ учился ѣздить -- и чтеніемъ ряда брошюръ, трактующихъ о вѣроятномъ развитіи нравственныхъ идей соотвѣтственно прогресу цивилизаціи.
   Однажды вечеромъ (первый снарядъ находился тогда, вѣроятно, на разстояніи не болѣе 1.000.000 миль отъ Земли) мы съ женой пошли прогуляться. Ночь была теплая, звѣздная; я объяснялъ женѣ знаки Зодіака и, между прочимъ, показалъ ей Марсъ,-- яркое свѣтлое пятнышко, находящееся почти въ зенитѣ. Много телескоповъ было направлено на него въ эту минуту. По дорогѣ домой мы встрѣтили цѣлую компанію, возвращающуюся съ дальней прогулки, со смѣхомъ и пѣснями. Въ окнахъ верхнихъ этажей мелькали огоньки; люди укладывались спать. Съ желѣзнодорожной станціи долетали грохотъ колесъ и свисты локомотивовъ, на разстояніи казавшіеся даже мелодичными. Жена любовалась на красные, зеленые и желтые сигнальные фонарики, красиво выдѣлявшіеся на темномъ фонѣ неба. Все было такъ мирно, спокойно вокругъ, и это спокойствіе казалось такимъ прочнымъ!..
   

II.
Падучая звѣзда.

   И вотъ, наступила роковая минута. Подъ утро, надъ Винчестеромъ, высоко въ атмосферѣ появилась огненная полоса, быстро двигавшаяся внизъ, къ востоку. Сотни людей видѣли ее и приняли за обыкновенную падучую звѣзду. Альбинъ говоритъ, что она оставила за собой слѣдъ -- черту, въ теченіе нѣсколькихъ секундъ свѣтившуюся зеленоватымъ свѣтомъ. Деннингъ, важнѣйшій авторитетъ въ дѣлѣ метеоритовъ, утверждаетъ, что въ моментъ появленія она находилась на высотѣ 90--100 миль и, какъ ему показалось, упала миляхъ въ ста отъ него въ востоку.
   Я въ этотъ моментъ былъ дома, сидѣлъ у себя въ кабинетѣ и писалъ, на ничего не замѣтилъ, хотя окна мои выходятъ на Оттершау и шторы были подняты (я въ то время любилъ смотрѣть ночью на звѣздное небо). А между тѣмъ это удивительнѣйшее изъ всѣхъ постороннихъ тѣлъ, когда-либо падавшихъ на землю изъ внѣшнихъ сферъ, упало какъ разъ въ то время, когда я сидѣлъ въ кабинетѣ, и я могъ бы видѣть его полетъ, стоило мнѣ поднять глаза. Нѣкоторые изъ очевидцевъ утверждаютъ, что полетъ его сопровождался какимъ-то свистомъ. Я лично ничего подобнаго не слыхалъ. Большинство видѣвшихъ рѣшили, что это упалъ метеоритъ. Никто не поинтересовался сейчасъ же пойти взглянуть на упавшую массу.
   Никто, кромѣ бѣдняка Оджильви. Тотъ видѣлъ падучую звѣзду и, убѣжденный, что метеоритъ лежитъ гдѣ-нибудь на лугу между Хорселлемъ, Оттершау и Уокингомъ, чуть только разсвѣло, всталъ и отправился разыскивать его. Искать долго не пришлось; метеоритъ лежалъ недалеко отъ песочныхъ ямъ. При паденіи онъ вырылъ въ землѣ огромную яму; песокъ и гравій, выброшенные съ страшной силой изъ этой воронки, образовали по всѣмъ направленіямъ высокія кучи, видныя недалека, мили за полторы. Дальше къ востоку тлѣлъ и курился зажженный имъ верескъ; тонкій сизый дымъ вился кверху чуть замѣтный на фонѣ предразсвѣтнаго туманнаго неба.
   Таинственный метеоритъ былъ почти совершенно зарытъ въ пескѣ, между остатками сосны, разбитой имъ въ щепы при паденіи. Торчавшая изъ ямы верхушка его имѣла видъ колоссальнаго цилиндра, покрытаго толстымъ слоемъ какого-то чешуйчатаго темнаго налета. Въ діаметрѣ цилиндръ имѣлъ около тридцати ярдовъ {30 ярдовъ = 13 саженямъ.}. Оджильви подошелъ ближе, пораженный размѣрами и въ особенности формой таинственнаго цилиндра, такъ какъ метеориты бываютъ обыкновенно болѣе или менѣе круглые; но цилиндръ, нагрѣвшійся отъ полета черезъ атмосферу, былъ еще настолько горячъ, что подойти къ нему близко оказывалось невозможнымъ. Внутри слышался какъ-будто шумъ и движете, что Оджильви объяснилъ неравномѣрнымъ охлажденіемъ поверхности; въ то время ему еще не приходило въ голову, что цилиндръ могъ быть полымъ.
   Астрономъ стоялъ на краю ямы, разсматривая загадочный метеоритъ, дивясь его необычной формѣ и цвѣту и смутно догадываясь, что онъ попалъ сюда не спроста. Утро было удивительно тихое; солнце, всплывшее надъ вершинами Вэйбриджскихъ сосенъ, уже начинало припекать. Птицы всѣ что-то притихли, вѣтра не было и въ поминѣ, такъ что единственные звуки, доносившіеся до слуха Оджильви, исходили изъ цилиндра. На лугу, кромѣ него, не было ни души.
   Вдругъ онъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что сѣрый налетъ или нагаръ на верхушкѣ начинаетъ отпадать; мелкіе кусочки дождемъ сыпались на песокъ; потомъ отпалъ большой и ударился о землю съ рѣзкимъ шумомъ, отъ котораго у астронома екнуло сердце.
   Сначала онъ не могъ понять, что это значитъ и, несмотря на сильный жаръ, исходившій отъ цилиндра, спустился въ яму посмотрѣть поближе, въ чемъ дѣло. Даже и тутъ онъ пытался объяснить странное явленіе охлажденіемъ стѣнокъ, но этой догадкѣ противорѣчило то обстоятельство, что нагаръ отпадалъ только съ верхушки.
   Далѣе онъ замѣтилъ, что круглая крышка цилиндра начинаетъ вращаться вокругъ своей оси. Движеніе было такое медленное, что Оджильви не обратилъ бы на него вниманія, еслибъ не замѣтилъ, что черное пятнышко, недавно находившееся противъ него, передвинулось на другую сторону крышки. Даже и тутъ онъ не сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло, пока не услыхалъ глухого звука тренія и не увидалъ, что черное пятнышко опять передвинулось дюйма на два. Тутъ его будто осѣнило. Онъ понялъ, что цилиндръ сдѣланъ искусственно, что онъ полый и одинъ конецъ его отвинчивается. Внутри кто-то сидѣлъ и старался отвинтить крышку.
   -- Боже праведный!-- вскричалъ Оджильви.-- Тамъ человѣкъ -- люди. Они изжарятся заживо. Они пытаются освободиться.
   Мысленно онъ уже связывалъ паденіе метеорита съ страиными явленіями на Марсѣ.
   Мысль, что тамъ заперто живое существо, тамъ ужаснула астронома, что, забывъ о жарѣ, онъ бросился помогать отвинчивать мрышму. Къ счастью, лучи тепла, исходившіе отъ стѣнокъ, заставили его остановиться раньше, чѣмъ онъ обжегъ себѣ руки о раскаленный металлъ. Съ минуту онъ стоялъ въ нерѣшимости, потомъ повернулся, выкарабкался изъ ямы, оставивъ тамъ свою шляпу и, какъ безумный, помчался въ Уокингъ. Было около шести часовъ. Онъ встрѣтилъ извозчика и принялся разсказывать ему про метеоритъ, но и разсказъ, и самый видъ его были до того странны, что извозчикъ только пожалъ плечами и проѣхалъ мимо. Не повезло ему и съ другимъ встрѣчнымъ пьяницей, караулившимъ у кабачка возлѣ моста, когда откроютъ двери. Тотъ прямо принялъ его за сумасшедшаго и пытался запереть въ сѣняхъ кабака. Это немножко отрезвило астронома и, увидавъ Гендерсона, лондонскаго журналиста, работавшаго у себя въ палисадникѣ, онъ уже не накинулся на него сразу, а подготовилъ наводящими вопросами.
   -- Гендерсонъ, вы видѣли нынче ночью падучую звѣзду?
   -- А что?
   -- Она упала на Хорсельскій лугъ.
   -- Господи! Метеоритъ. Удивительно!
   -- Это будетъ получше метеорита. Это цилиндръ, искусственный цилиндръ, понимаете? И внутри кто-то есть.
   Геидерсонъ поднялся, съ лопатой въ рукѣ.
   -- Что такое?-- переспросилъ онъ. Онъ былъ глухъ на одно ухо.
   Оджильви разсказалъ ему все, что видѣлъ. Гендерсонъ въ первую минуту даже растерялся, потомъ бросилъ лопату, наскоро надѣлъ жакетку и вышелъ къ астроному. Оба поспѣшили назадъ, на лугъ. Цилиндръ оставался въ томъ же положеніи, но шумъ внутри прекратился, а между крышкой и тѣломъ виднѣлся блестящій металлическій нарѣзъ вмята. Слышно было слабое шипѣнье; это въ образовавшуюся скважину входилъ или выходилъ воздухъ.
   Оба прислушались, постучали палкой по крышкѣ и, не получивъ отвѣта, рѣшили, что человѣкъ, или люди внутри находятся въ безчувственномъ состояніе, или мертвы.
   Вдвоемъ они само собой ничего не могли подѣлать и потому побѣжали въ городъ за помощью. Воображаю, какъ потѣшался народъ, глядя на нихъ, когда они, взволнованные, перепачканные пескомъ и пылью, бѣгомъ бѣжали по улицѣ маленькаго городка, обращая на себя общее вниманіе. Это былъ часъ, когда отпираются магазины и открываются окна спаленъ. Гендерсонъ пошелъ прямо на станцію желѣзной дороги, чтобы послать телеграмму въ Лондонъ. Необходимо было приготовить читателей его газеты въ столь неожиданному и потрясающему извѣстію.
   Въ восемь часовъ гурьба мальчишекъ и праздношатающихся уже мчались на лугъ поглазѣть на "мертвецовъ съ Марса". Я узналъ сенсаціонную новость отъ своего газетчика, въ четверть девятаго, разумѣется, былъ пораженъ и, не теряя времени, направился черезъ Оттершаусскій мостъ, прямо въ песочнымъ ямамъ.
   

III.
На Хорсельскомъ лугу.

   Вокругъ огромной воронки, въ которой лежалъ цилиндръ, стояло человѣкъ двадцать. Я уже описывалъ внѣшній видъ этого колоссальнаго снаряда, зарывшагося при паденіи въ землю. Торфъ и гравій вокругъ были обожжены; очевидно, прикосновеніе его къ нимъ вызвало искру. Гендерсона и Оджильви уже не было. Они, должно быть, порѣшили, что пока дѣлать нечего, и пошли завтракать къ Гендерсону.
   Четыре, пять мальчугановъ сидѣли на краю ямы, свѣсивъ туда ноги и занимаясь бросаніемъ камней въ цилиндръ. Я остановилъ ихъ; они отошли прочь и принялись играть въ пятнашки, шныряя между ногами у взрослыхъ зрителей а страшно всѣмъ надоѣдая.
   Среди насъ было два велосипедиста, знакомый садовникъ, работавшій у меня поденно, нянька съ ребенкомъ, Греггъ, мясникъ, съ своимъ сынишкой и дватри разносчика, торгующихъ булками. Разговаривали мало. Простой народъ въ Англіи въ то время имѣлъ очень смутное понятіе объ астрономіи. Большинство внимательно разглядывали широкую столообразную крышку цилиндра. Должно быть, они разсчитывали увидать груду обугленныхъ тѣлъ и были очень разочарованы въ своихъ ожиданіяхъ. При мнѣ одни уходили, другіе приходили. Я спустился въ яму, и мнѣ почудилось подъ моими ногами легкое движеніе. Крышка, между тѣмъ, безусловно перестала вертѣться.
   Только очутившись вблизи снаряда, я могъ подмѣтить всѣ мелкія особенности его внѣшняго вида. Съ перваго взгляда онъ привлекалъ вниманіе ничуть не больше опрокинутой кареты, или дерева, свалившагося поперекъ дороги. Хуже того -- онъ походилъ на заржавленную и зарытую въ землю газопроводную трубу. Надо было имѣть кое-какія научныя знанія, чтобы замѣтить, что сѣрый налетъ на поверхности -- не обыкновенная вороненая сталь; и желтовато-бѣлый металлъ, блестѣвшій въ скважинѣ между самимъ цилиндромъ, и крышкой, не походитъ цвѣтомъ ни на одинъ изъ извѣстныхъ намъ. Для большинства зрителей эти тонкости не имѣли никакого значенія.
   Мнѣ было ясно, что загадочный снарядъ упалъ къ намъ съ сосѣдней планеты, но чтобы въ немъ было заключено живое существо -- это мнѣ представлялось совершенно невѣроятнымъ. Крышка могла отвинтиться автоматически. Наперекоръ Оджильви, я всегда вѣрилъ въ существованіе людей на Марсѣ. Можетъ быть, тамъ внутри рукописи -- вотъ-то трудно будетъ ихъ перевести!-- монеты, разныя модели... Только странно, для этого цилиндръ что то ужъ слишкомъ великъ. Мнѣ страшно хотѣлось, чтобы онъ поскорѣе открылся. Около одиннадцати, видя, что ничего новаго нѣтъ, я пошелъ домой, въ Мейббри, но рѣшительно ничѣмъ не могъ заняться, такъ меня преслѣдовали разныя догадки и предположенія, и скоро вернулся опять на дугъ.
   Теперь онъ имѣлъ другой видъ. Газеты уже донесли сенсаціонную новость до Лондона; сообщеніе Оджильви подняло на ноги всѣхъ астрономовъ трехъ соединенныхъ королевствъ,-- и у песочныхъ ямъ стояло больше дюжины экипажей, пролетки, плетеный шарабанъ, щегольская коляска и куча велосипедовъ. Цѣлая куча народу, несмотря на жаркій день, пришла пѣшкомъ изъ Уокинга и Чертси, такъ что у песочныхъ ямъ собралась цѣлая толпа; кое-гдѣ мелькали свѣтлыя женскія платья.
   Солнце палило немилосердно; на небѣ ни облачка, ни признака вѣтерка; укрыться въ тѣни можно было только подъ рѣдкими соснами. Верескъ погасъ, но земля подъ нимъ вся почернѣла и кое-гдѣ еще курилась. Предпріимчивый фруктовщикъ со станціи желѣзной дороги выслалъ сюда своего сына съ полной телѣжкой зеленыхъ яблокъ и имбирнаго пива.
   На самомъ краю ямы стояли отдѣльной кучкой человѣкъ шесть, въ томъ числѣ Оджильви, Гендерсонъ и высокій бѣлокурый господинъ, какъ я узналъ послѣ, астрономъ Стентъ, членъ королевскаго астрономическаго общества; поодаль ждали рабочіе съ заступами и мотивами. Стентъ звонкимъ высокимъ голосомъ отдавалъ приказанія. Онъ стоялъ на самомъ цилиндрѣ, который, очевидно, успѣлъ остыть; лицо у него было красное, все въ поту; онъ какъ будто на что-то сердился.
   Большая часть цилиндра была уже отрыта, хотя нижній конецъ все еще оставался въ землѣ. Замѣтивъ меня въ толпѣ зрителей, Оджильви сейчасъ же сдѣлалъ мнѣ знакъ подойти и спросилъ, не возьмусь ли я повидаться съ лордомъ Хильтономъ, владѣльцемъ этой земли.
   Толпа, по его словамъ, все прибывала и страшно мѣшала работать, особенно мальчики. Необходимо нескоро обнести цилиндръ оградой и пригласить полицію, которая бы сдерживала толпу. Внутри, по словамъ, Оджильви, все еще отъ времени до времени слышался шумъ, но рабочимъ не удалось отвинтить совсѣмъ крышку: не за что было ухватиться. Стѣнки цилиндра невообразимой толщины; очень возможно, что шумъ только намъ кажется слабымъ, а на самомъ дѣлѣ тамъ Богъ знаетъ что творится...
   Я былъ очень радъ исполнить его просьбу и черезъ это попасть въ число привилегированныхъ зрителей. Лорда Хильтона я не засталъ, но узналъ, что онъ вернется домой съ шести-часовымъ поѣздомъ изъ Лондона. Было всего четверть шестого; я сходилъ домой, напился чаю и пошелъ опять на станцію, встрѣчать лорда Хильтона.
   

IV.
Цилиндръ открывается.

   Солнце уже садилось, когда я вернулся на лугъ. Отдѣльныя кучки людей спѣшили туда изъ Уокинга; иные, наоборотъ, возвращались. Толпа вокругъ ямы вырисовывалась черной массой на желтобуромъ фонѣ неба; она замѣтно выросла; теперь собралось уже человѣкъ двѣсти. У края ямы, очевидно, была давка: слышались окрики, брань. Странныя мысли вертѣлись у меня въ головѣ. Подойдя ближе, я услыхалъ голосъ Стента:
   -- Назадъ! Подайся назадъ!
   Какой-то мальчуганъ, пробѣгая мимо, крикнулъ мнѣ на ходу:
   -- Онъ шевелится, развинчивается. Не нравится мнѣ это. Я лучше побѣгу домой, право слово!
   Я подошелъ ближе. Толкотня была страшная, причемъ женщины не отставали отъ мужчинъ.
   -- Онъ упалъ въ яму!-- крикнулъ кто-то.
   -- Отойдите! Назадъ!-- кричали другіе.
   Толпа отступила. Усиленно работая локтями, я успѣлъ пробраться впередъ. Всѣ были страшно возбуждены. Изъ ямы выходило какое-то странное жужжанье.
   -- Послушайте!-- крикнулъ мнѣ Оджильви;-- втолкуйте вы этимъ идіотамъ, чтобъ они держались подальше; вѣдь неизвѣстно, что сидитъ въ этомъ проклятомъ цилиндрѣ.
   Какой-то молодой человѣкъ,-- кажется, приказчикъ изъ Уокинга,-- стоялъ на крышкѣ цилиндра, стараясь выбраться изъ ямы. Толпа толкала его обратно.
   Крышка быстро отвинчивалась. Видны были уже около двухъ футовъ блестящаго винтового нарѣза. Кто-то, поскользнувшись, толкнулъ меня, и я чуть было не скатился на крышку. Я съ испугомъ обернулся; должно быть, какъ разъ въ эту минуту винтъ кончился, и крышка со ввономъ упала на песокъ. Цѣпляясь за сосѣда, чтобъ не упасть, я опять повернулъ голову къ ямѣ, но въ первую минуту ничего не увидалъ, кромѣ круглаго чернаго отверстія: солнце свѣтило мнѣ прямо въ глаза.
   Всѣ, вѣроятно, ожидали, что изъ цилиндра выйдетъ человѣкъ, можетъ быть, не совсѣмъ похожій на обитателей земли, но все же человѣкъ. Я по крайней мѣрѣ ждалъ именно этого. И вотъ -- внутри цилиндра что-то зашевелилось, что-то сѣрое, безформенное, волнообразное; потомъ показались два блестящихъ кружка, вродѣ глазъ; потомъ изъ всей этой каши выдвинулось что-то вродѣ небольшой сѣрой змѣи, толщиною съ трость, и, извиваясь въ воздухѣ, протянулась ко мнѣ; за ней другое.
   Дрожь пробѣжала у меня по спинѣ. Женщина, стоявшая позади меня, громко вскрикнула. Полуобернувшись, но не сводя глазъ съ цилиндра, изъ котораго высовывались все новыя и новыя щупальцы, я сталъ потихоньку отступать назадъ. На лицахъ моихъ сосѣдей удивленіе постепенно смѣнялось ужасомъ. Слышались безсвязныя рѣчи, восклицанія. Толпа подалась назадъ. Приказчикъ все еще никакъ не могъ выбраться изъ ямы. Минуту спустя я остался одинъ. Люди опрометью бѣжали отъ ямы, въ томъ числѣ и Стентъ. Я взглянулъ на цилиндръ и невыразимый страхъ сковалъ мои члены. Я застылъ на мѣстѣ, какъ вкопанный.
   Изъ отверстія цилиндра медленно и съ трудомъ лѣзло наружу что-то огромное, сѣрое, круглое, величиною съ медвѣдя. Поверхность его блестѣла на солнцѣ, какъ мокрая кожа. Два большихъ темныхъ глаза въ упоръ смотрѣли на меня. Чудовище имѣло округленную форму и что-то вродѣ лица. Подъ глазами находился ротъ, безгубые края котораго все время вздрагивали и подергивались, испуская слюну. Все тѣло его тяжело вздымалось и судорожно пульсировало. Одной мягкой щупальцеобразной конечностью оно ухватилось за край цилиндра; другая изгибалась въ воздухѣ.
   Кто никогда не видалъ живого обитателя Марса, не можетъ представить себѣ какое странное и отталкивающее впечатлѣніе онъ производитъ своей внѣшностью. Ротъ въ видѣ V, съ заостренной верхней и клинообразной нижней губою, постоянно вздрагивающій, отсутствіе бровей и подбородка, лучеообразно расположенныя группы щупальцевъ, какъ у спрута, шумное дыханіе, затрудненное, вслѣдствіе непривычнаго давленія чуждой атмосферы; неловкія, неуклюжія движенія, благодаря болѣе сильному тяготѣнію въ землѣ, и въ особенности, напряженный, пристальный взглядъ огромныхъ глазъ,-- все это вмѣстѣ противно до тошноты. Особенно отвратительна эта маслянистая темная кожа, напоминающая оболочку гриба, а неловкія, медленныя, но, очевидно, сознательныя движенія щупальцовъ имѣютъ въ себѣ что-то невыразимо ужасное. Съ первой минуты; съ перваго взгляда я былъ пораженъ страхомъ и отвращеніемъ.
   Внезапно чудовище скрылось. Оно переступило черезъ край цилиндра и, съ страннымъ, ни на что не похожимъ крикомъ, шлепнулось, какъ огромный кожаный мѣшокъ, на дно ямы. Тотчасъ же, изъ темнаго отверстія выглянуло другое такое же безобразное существо.
   Я, наконецъ, стряхнулъ съ себя оцѣпенѣніе и пустился бѣжать въ ближней группѣ деревьевъ, которая находилась ярдахъ въ ста отъ ямы, но бѣжалъ, спотыкаясь и бокомъ, потому что не могъ оторвать глазъ отъ чудовищъ.
   Добравшись до первыхъ сосенокъ, я притаился за кустомъ, чтобы передохнуть и посмотрѣть, что будетъ дальше. Весь лугъ былъ усѣянъ человѣческими фигурами, подобно мнѣ прикованными къ мѣсту какой-то невѣдомой силой; всѣ со страхомъ смотрѣли на чудовищъ, или, вѣрнѣе, на скрывавшія ихъ кучи песка и гравія. И вдругъ, я съ новымъ ужасомъ замѣтилъ на краю ямы что-то круглое, черное, то поднимавшееся, то исчезавшее. Это была голова приказчика, упавшаго въ яму. Вотъ показались плечи и одно колѣно, потомъ онъ, должно быть, опять поскользнулся, такъ что осталась видна одна голова. Еще мигъ -- и онъ совсѣмъ скрылся, и мнѣ почудился вдали слабый крикъ. Мнѣ захотѣлось броситься ему на помощь, но страхъ пересилилъ.
   Опять ничего не стало видно: песчаный валъ совершенно закрывалъ страшную яму. Всякій, кто проходилъ бы въ эту минуту по большой дорогѣ, былъ бы очень удивленъ такимъ зрѣлищемъ: куча народу, человѣкъ сто или больше, притаились въ канавахъ, за кустами, у воротъ и подъ заборами, почти не разговаривая другъ съ другомъ, обмѣниваясь лишь отрывочными, взволнованными восклицаніями, и смотрятъ во всѣ глаза на простыя кучи песку. Боченокъ съ имбирнымъ пивомъ, брошенный своимъ хозяиномъ, выдѣлялся чернымъ пятномъ на заревѣ заката; у песочныхъ ямъ попрежнему стоялъ рядъ пустыхъ теперь экипажей; лошади мирно ѣли овесъ изъ подвязныхъ мѣшковъ или рыли копытами землю.
   

V.
Тепловой лучъ.

   Съ той минуты, какъ я увидалъ марсіанъ, вылѣзающихъ изъ цилиндра, моя воля была точно парализована. Мучимый страхомъ и любопытствомъ, я стоялъ по колѣни въ верескѣ, смотрѣлъ во всѣ глаза -- и не могъ заставить себя двинуться съ мѣста.
   Вернуться къ ямѣ не хватало духу, хотя мнѣ страстно хотѣлось заглянутъ внутрь. Наконецъ я пошелъ назадъ окольнымъ путемъ, по кривой, стараясь все время оставаться подъ прикрытіемъ и не сводя глазъ съ песчаныхъ бугровъ. Разъ надъ ними показался пучекъ тонкихъ черныхъ плетей, подобныхъ конечностямъ осьминога, и тотчасъ же скрылся, потомъ изъ ямы выдвинулся длинный тонкій суставчатый шестъ съ круглымъ дискомъ на концѣ, который все время находился въ движеніи. Что тамъ такое происходило?
   Зрители разбились на двѣ группы: дна, побольше, стоила близъ Уокинга; другая, поменьше, по дорогѣ въ Чобхэмъ. Они, очевидно, раздѣляли мое недоумѣніе. Нѣсколько человѣкъ стояли по близости отъ меня. Къ одному я подошелъ -- я зналъ, что онъ мой сосѣдъ, хотя не зналъ его имени,-- и заговорилъ съ нимъ.
   -- Какія безобразныя,-- воскликнулъ онъ.-- Боже милостивый! Какія уродливыя животныя!-- Онъ могъ только повторять эту фразу снова и снова.
   -- Видѣли вы человѣка въ ямѣ?-- спросилъ я, но не добился отвѣта. Мы оба замолкли и нѣсколько времени стояли рядомъ, отчасти успокоенные близостью другъ друга. Потомъ я взобрался на небольшой пригорокъ -- оттуда было виднѣе -- и, обернувшись, увидалъ его уже идущимъ по дорогѣ въ Уокингъ.
   Солнце сѣло; стало смеркаться. Группа по дорогѣ въ Уокингъ какъ будто выросла, и говоръ сталъ слышнѣе; другая группа разсѣялась. Около ямы все было спокойно. Это нѣсколько ободрило толпу, да и прибытіе новыхъ лицъ изъ Уокинга, должно быть, придало ей храбрости. Какъ бы тамъ ни было, съ наступленіемъ сумерекъ на песчаныхъ буграхъ появились человѣческія фигуры, которыя медленно взбирались, кучками, по двое, по трое, останавливались, прислушивались и двигались дальше. Время шло, а марсіане не подавали никакихъ признаковъ жизни; на буграхъ все прибавлялось народу; я тоже началъ, не спѣша, подвигаться ближе къ ямѣ.
   Кучера отправились за лошадьми; слышенъ былъ топотъ копытъ, звяканье уздечекъ. Какой-то мальчишка влѣзъ на телѣжку съ яблоками. Въ тридцати ярдахъ отъ ямы, на Хорсельской дорогѣ показалась небольшая процессія; рослый мужчина, шедшій впереди, несъ большой флагъ.
   Это была депутація. Городскія власти наскоро устроили совѣщаніе и, порѣшивъ, что марсіане, несмотря на свою отталкивающую внѣшность, очевидно, существа разумныя, рѣшили показать имъ, что и мы въ этомъ отношеніи тоже въ грязь лицомъ не ударимъ.
   Флагъ медленно подвигался впередъ, склоняясь то направо, то налѣво. Депутаты были слишкомъ далеко отъ меня, чтобы можно было размотрѣть лица, но послѣ я узналъ, что въ числѣ ихъ находились и Стентъ, и Гендерсонъ, и Оджильви. Толпа вдали почти правильнымъ кольцомъ охватила яму; депутація прошла сквозь это кольцо и двинулась дальше; нѣсколько темныхъ фигуръ слѣдовали за ней, на почтительномъ разстояніи.
   Вдругъ, въ глубинѣ кольца блеснулъ свѣтъ, затѣмъ показались, одинъ за другимъ, три клуба свѣтящагося, зеленоватаго дыма, благодаря отсутствію вѣтра, поднимавшагося прямо къ небу.
   Этотъ дымъ или, лучше сказать, пламя, свѣтилъ такъ ярко, что глубокое синее небо и темная полоса луга близъ Чертси, съ черными силуэтами сосенъ,-- все какъ-то вдругъ потемнѣло при его появленіи, а когда онъ исчезъ, совсѣмъ потонуло во мракѣ. Въ то же время до меня донесся слабый шипящій звукъ.
   Надъ ямой застыли на мѣстѣ депутаты, растерявшіеся отъ неожиданности; издали фигуры ихъ выступали вертикальными черными палочками на темномъ фонѣ. Когда поднялся первый клубъ зеленаго дыма, лица на мигъ озарились фосфорическимъ свѣтомъ и снова исчезли во тьмѣ.
   Шипѣнье постепенно перешло въ жужжаніе, потомъ въ громкое, продолжительное гудѣнье. Потомъ изъ ямы медленно выдвинулось что-то вродѣ горбатаго ящика, откуда вырывался слабый, едва примѣтный лучъ свѣта.
   И вдругъ по темнымъ фигурамъ, разбросаннымъ на валу, запрыгали настоящія яркія искры. Словно невидимая струя, направленная въ нихъ, внезапно вспыхнула бѣлымъ пламенемъ. Каждая человѣческая фигура мгновенно превратилась въ огненный столбъ. Я видѣлъ, какъ одни падали, какъ другіе бросались бѣжать и гибли на полпути.
   Я смотрѣлъ во всѣ глаза, еще не соображая, что это смерть перескакиваетъ отъ одного человѣка къ другому. Я только чувствовалъ, что происходитъ нѣчто странное. То тамъ, то сямъ вспыхнетъ яркое пламя, и человѣкъ безъ крика, безъ стона, валится трупомъ на землю. Невидимый жаръ проносился надъ вершинами сосенъ, и деревья загорались, а кусты, мгновенно съ глухимъ трескомъ, превращались въ яркіе клубы пламени. Я видѣлъ, какъ вдали у Кнапхилля вспыхивали плетни, деревья, строенія, разливая вокругъ ослѣпительный свѣтъ.
   Эта пылающая смерть, невидимый и неотразимый огненный мечъ быстро и мѣтко поражалъ все вокругъ. Я видѣлъ, какъ онъ направлялся ко мнѣ, освѣщая путь свой пылающими кустами, но, остолбенѣвъ отъ ужаса и изумленія, я не въ силахъ былъ сдвинуться съ мѣста. Я слышалъ трескъ огня въ песочныхъ ямахъ, жалобное ржанье, которое тутъ же и стихло. Затѣмъ словно чей-то перстъ, невидимый, но пышущій нестерпимымъ жаромъ, провелъ раскаленную черту между мною и марсіанами и вдоль этой черты сама земля трещала и дымилась. Вдали, на дорогѣ, ведущей изъ Уокинга къ лугу, что-то съ трескомъ грохнулось о земь. Затѣмъ, шипѣнье и гудѣніе стихли, и темный, похожій на ящикъ, предметъ медленно скрылся въ глубинѣ ямы.
   Все это произошло такъ быстро, что я не успѣлъ опомниться, страхъ сковалъ мнѣ языкъ; я не могъ даже вскрикнуть, когда ослѣпительный свѣтъ рѣзнулъ меня по глазамъ. Вмѣсто того, чтобы бѣжать, я застылъ на мѣстѣ, какъ въ столбнякѣ. Если бы смертоносный огненный мечъ описалъ полный кругъ, онъ непремѣнно поразилъ бы меня; но онъ прошелъ мимо, оставивъ мнѣ жизнь, и вокругъ меня внезапно воцарилась непроглядная, жуткая тьма.
   Лугъ казался теперь почти чернымъ, кромѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ сѣрыми лентами извивались тропинки. Ужасно вдругъ стало темно и пусто. Надъ головой моей мерцали звѣзды; на западѣ еще виднѣлась полоска неба, блѣдно-голубая, почти зеленоватая. На этомъ фонѣ рѣзкими черными линіями вырисовывались верхушки сосенъ и кровли Хорселльскихъ домовъ. Марсіане скрылись вмѣстѣ со своей адской машиной; изъ ямы торчалъ только шестъ съ непрерывно вертѣвшимся на немъ зеркаломъ. Тамъ и сямъ дымились, догорая, отдѣльные кусты и деревья, зданія возлѣ желѣзнодорожной станціи выбрасывали кверху снопы искръ и яркаго пламени. Группа темныхъ фигуръ съ бѣлымъ флагомъ надъ ними была моментально стерта съ лица земли. Мнѣ казалось, что тишина вечера не нарушалась ни звукомъ, ни шумомъ.
   Я вдругъ сообразилъ, что стою на этомъ темномъ лугу, одинокій, безпомощный, беззащитный, сдѣлалъ надъ собой неимовѣрное усиліе и бросился бѣжать. Страхъ желѣзными клещами давилъ мнѣ сердце, не простой страхъ, но безумный, паническій ужасъ: я боялся не однихъ марсіанъ, но тишины и мрака, окружавшихъ меня; я до того упалъ духомъ, что бѣжалъ и тихо плакалъ, какъ напуганное дитя.
   Обернуться назадъ я не смѣлъ, но, помню, былъ вполнѣ убѣжденъ, что надо мной издѣваются, что именно теперь, когда я близокъ къ спасенію, таинственная смерть, быстрая, какъ молнія, выскочитъ изъ ямы, бросится за мной въ погоню, настигнетъ и положитъ на мѣстѣ.
   

VI.
Тепловой лучъ на Чобхэмской дорогѣ.

   До сихъ поръ неизвѣстно навѣрное, какимъ оружіемъ марсіане такъ быстро и безшумно убивали людей. Многіе думаютъ, что они ухитрялись добывать интенсивный жаръ въ камерѣ, абсолютно не проводящей тепла. Этотъ интенсивный жаръ, отраженный полированнымъ параболическимъ зеркаломъ, въ видѣ параллельныхъ лучей они направляли на какіе угодно предметы,-- вродѣ того, какъ параболическія зеркала на маякахъ отражаютъ лучи свѣта. Впрочемъ, это только предположеніе, никѣмъ не доказанное. Какъ бы тамъ ни было, одно несомнѣнно, что марсіане съумѣли превратить тепловой лучъ въ страшное оружіе: невидимый жаръ вмѣсто видимаго свѣта. При одномъ его прикосновеніи, всѣ горючія вещества гибли отъ огня, желѣзо размягчалось, свинецъ лился какъ вода; стекла трескались и плавились, вода мгновенно превращалась въ паръ.
   На утро около ямы наши сорокъ труповъ, обуглившихся, изуродованныхъ, неузнаваемыхъ; за ночь вся мѣстность между Хорселлемъ и Мэйбёри выгорѣла и превратилась въ пустыню.
   Вѣсть объ избіеніи дошла до Уокинга, Чобхэма и Оттершау, вѣроятно, почти одновременно и не скоро. Въ роковую минуту, когда марсіане прибѣгли въ дѣйствію теплового луча, въ Уокингѣ лавки были уже закрыты и толпа народу, главнымъ образомъ, молодежи, разгуливала по улицамъ и по дорогѣ, между изгородями, ведущей на лугъ. Они слыхали, что на лугу творится что-то необычайное и отнеслись въ этой новости, какъ ко всякой другой, увидавъ въ ней лишь предлогъ для прогулки и легкаго флирта. Шумная ватага молодежи, ничего не подозрѣвая, съ говоромъ и смѣхомъ, направлялась къ страшному мѣсту.
   Въ Уокингѣ мало кто зналъ, что цилиндръ ужъ открылся, хотя бѣдный Гендерсонъ отправилъ на почту посланца на велосипедѣ, съ телеграммой въ редакцію своей газеты.
   На лугу они нашли множество отдѣльныхъ небольшихъ группъ людей, о чемъ-то горячо толковавшихъ между собою, глядя на вертящееся зеркало, возвышавшееся надъ песочной ямой; ихъ волненіе скоро сообщилось новоприбывшимъ.
   Около половины девятаго, въ моментъ гибели депутатовъ, на дорогѣ находилось человѣкъ 300, не считая храбрецовъ, которые отправились поглядѣть вблизи на марсіанъ. Трое полицейскихъ, изъ нихъ одинъ конный, по приказанію Стента, прилагали всѣ старанія, чтобы осаживать толпу и не подпускать ее близко къ цилиндру. Публика ворчала, въ особенности сорви-головы и забіяки, для которыхъ всякое сборище только предлогъ пошумѣть и побалагурить.
   Стентъ и Оджильви, боясь столкновенія, лишь только появились марсіане, поспѣшили отправить телеграмму въ лагерь, съ просьбой выслать имъ роту солдатъ для охраны странныхъ переселенцевъ. Послѣ этого они вернулись на лугъ во главѣ депутаціи, не предчувствуя что идутъ навстрѣчу смерти. Описаніе ихъ гибели очевидцами вполнѣ совпадаетъ съ моими собственными впечатлѣніями: три клуба зеленаго дыма, глухое жужжанье и вспышки пламени.
   Но толпѣ гуляющихъ пришлось еще похуже моего. Ихъ спасло только то обстоятельство, что передъ ними высился песчаный бугоръ, поросшій верескомъ, который загородилъ дорогу нижней части теплового луча. Подними марсіане свое параболическое веркало нѣсколько выше, не осталось бы въ живыхъ ни души, чтобы разсказать эту исторію. Всѣ видѣли, какъ вспыхивало пламя, какъ падали люди; невидимая рука простиралась къ нимъ, по пути зажигая кусты. Зачѣмъ, съ пронзительнымъ свистомъ, заглушившимъ гудѣнье въ ямѣ, смертоносный лучъ пронесся надъ ихъ головами, воспламенилъ вершины придорожныхъ буковъ, выбилъ стекла въ окнахъ верхняго этажа, зажегъ рамы, сбросилъ на гемлю часть крыши углового дома и нѣсколько кирпичей, которые, при паденіи, разлетѣлись въ куски.
   Пораженная ужасомъ толпа застыла на мѣстѣ, но ненадолго. Трескъ и шипѣнье горящихъ вѣтвей скоро привели ее въ себя. На землю сыпались искры, пылающіе листья и вѣтви при паденіи зажигали шляпы и платья. Поднялся крикъ и шумъ. Въ эту минуту мимо проскакалъ конный полисменъ; онъ держался руками за голову и громко стоналъ.
   -- Идутъ!-- завопила не своимъ голосомъ какая-то женщина, и всѣ, перепуганные, какъ стадо овецъ, бросились бѣжать, сломя голову, по направленію къ Уокингу. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ дорога съуживается, проходя между высокими грядами холмовъ, поднялась страшная давка, задніе напирали на переднихъ, двѣ женщины и мальчикъ, задавленные, растоптанные, остались умирать на мѣстѣ, среди мрака и жуткаго безмолвія.
   

VII.
Какъ я добрался домой.

   Я лично совсѣмъ не помню своего бѣгства, знаю только, что я натыкался на деревья, спотыкался о верескъ, и все время мнѣ чудилось, что за мной гонятся марсіане, что смертоносный мечъ кружится надъ моей головой, словно играя и выжидая удобной минуты, чтобъ поразить меня. Я выбрался на дорогу между перекресткомъ и Хорселлемъ, добѣжалъ до перекрестка,-- и вдругъ силы меня оставили. Изнемогая отъ усталости и волненія, я упалъ у дороги, неподалеку отъ мостика, пересѣкающаго каналъ, и остался лежать неподвижно.
   Сколько времени я пролежалъ такъ,-- не знаю, но въ концѣ концовъ приподнялся и сѣлъ, въ какомъ-то странномъ раздумьѣ. Съ минуту я не могъ сообразить, гдѣ я и какъ попалъ сюда. Страхъ мой свалился съ меня, какъ одежда. Я потерялъ шляпу, запонку отъ рубашки; воротникъ мой отстегнулся. Нѣсколько минутъ тому назадъ, только три вещи казались мнѣ реальными: необъятность ночи, пространства и природы, моя собственная слабость и мучительный страхъ -- и близость смерти. Теперь точка зрѣнія круто перемѣнилась; я сразу перешелъ отъ одного состоянія къ другому. Я былъ опять самимъ собой, мирнымъ, добропорядочнымъ обывателемъ. Мрачный лугъ, превращенный въ пустыню, мое бѣгство, пожирающее пламя,-- все это показалось мнѣ сномъ. Я не вѣрилъ себѣ, спрашивалъ себя, да ужъ полно: было ли все это на самомъ дѣлѣ?
   Я поднялся и невѣрными шагами сталъ взбираться на мостъ. Въ головѣ у меня былъ страшный сумбуръ; ноги не слушались, нервы совсѣмъ развинтились; должно быть, я шатался, какъ пьяный. Изъ-за арки моста показалась голова, потомъ вся фигура рабочаго, съ корзиной въ рукахъ. Возлѣ него бѣжалъ маленькій мальчикъ; проходя мимо, онъ пожелалъ мнѣ доброй ночи. Я хотѣлъ заговорить съ нимъ и не могъ; на его поклонъ я отвѣтилъ какимъ-то невнятнымъ мычаньемъ.
   Около Мэйбёри я увидалъ поѣздъ: волнистая линія бѣлаго, пересыпаннаго искрами дыма, длинный рядъ освѣщенныхъ оконъ, стукъ, грохотъ -- и поѣздъ промчался мимо. У воротъ, хорошенькаго домика на восточной террасѣ стояла группа изъ нѣсколькихъ человѣкъ, мирно бесѣдовавшихъ между собою. Снова привычная, обыденная обстановка. А позади-то! Это какое-то безуміе, что-то неестественное, немыслимое!
   Можетъ быть, я человѣкъ не вполнѣ нормальный. Не знаю, всѣ ли такъ чувствуютъ, какъ я. У меня бываютъ странныя настроенія. Временами я какъ будто отрѣшаюсь отъ себя самого и отъ всего міра, стою гдѣ-то страшно далеко, внѣ времени и пространства, вдали отъ усилій и житейской борьбы,-- и наблюдаю.
   Въ этотъ вечеръ я ощупалъ это раздвоеніе особенно живо, но примириться съ невѣдѣніемъ этихъ людей -- я не могъ. Какъ они беззаботно спокойны, когда въ двухъ миляхъ отсюда витаетъ смерть! Съ газоваго завода доносился шумъ машинъ; тамъ кипѣла работа; электрическіе фонари весело поблескивали въ темнотѣ. Я подошелъ въ одной группѣ, состоявшей изъ двухъ мужчинъ и женщины.
   -- Какія вѣсти съ луга?-- спросилъ я.
   -- Что?-- обернувшись, переспросилъ одинъ изъ мужчинъ.
   -- Какія вѣсти съ луга?-- повторилъ я.
   -- А ты-то самъ развѣ не оттуда?
   -- Нынче всѣ съ ума посходили изъ-за этого дуга,-- замѣтила женщина.-- И что они тамъ нашли такого особеннаго?
   -- Вы развѣ не слыхали о людяхъ съ Марса?
   -- Наслушались; будетъ!-- отозвалась женщина. И всѣ трое захохотали.
   Они принимаютъ меня за дурака! Я разсердился и хотѣлъ разсказать имъ, что видѣлъ, но говорить связно не могъ; они пуще прежняго хохотали надъ моими отрывочными фразами.
   -- Ну, погодите, вы еще услышите о марсіанахъ,-- крикнулъ я имъ и поспѣшилъ домой.
   Жена, поджидавшая меня у дверей, испугалась -- такой у меня былъ безумный взглядъ и растерзанный видъ. Я пошелъ въ столовую, сѣлъ, выпилъ немного вина и только послѣ этого настолько пришелъ въ себя, что могъ разсказать женѣ все по порядку. Обѣдъ былъ давно поданъ, но мы и не дотрагивались до него, поглощенные страшной новостью.
   -- Одно только хорошо,-- сказалъ я, чтобъ хоть немного успокоятъ жену:-- они страшно неповоротливы. Будутъ себѣ сидѣть въ своей ямѣ и убивать тѣгь, кто подойдетъ близко, а выбраться изъ нея не съумѣютъ... Но, Боже, какіе ни отвратительные!
   -- Полно, голубчикъ, не говори о нихъ,-- сказала жена, сдвинувъ брови и взявъ меня за руку.
   -- Бѣдный Оджильви! Подумать, что онъ лежитъ тамъ мёртвый!
   Жена по крайней мѣрѣ вѣрила мнѣ. Увидавъ, какой смертельной блѣдностью покрылось ея лицо, я мгновенно прикусилъ языкъ.
   -- Они могутъ придти сюда!-- повторяла она со страхомъ.
   Я заставилъ ее выпить рюмку вина и успокоивалъ ее, говоря:
   -- Они едва могутъ двигаться.
   Я повторялъ ей все слышанное мною отъ Оджильви относительно невозможности для марсіанъ акклиматизироваться на землѣ. Сила тяготѣнія на землѣ втрое больше, чѣмъ на Марсѣ; слѣдовательно, марсіанинъ, переселенный на землю, будетъ вѣсить въ три раза больше, чѣмъ у себя дома, между тѣмъ какъ мышечная сила его останется прежней. Собственное тѣло будетъ препятствовать ему двигаться, будетъ давить его, какъ свинцовая шапка. Таково было общее мнѣніе. Times и Daily Telegraphy вышедшіе на другое утро, утверждали то-же, подобно мнѣ, забывая о двухъ важныхъ условіяхъ, значительно мѣняющихъ дѣло.
   Атмосфера земли, какъ намъ теперь извѣстно, содержитъ гораздо больше кислорода и гораздо меньше аргона, чѣмъ атмосфера Марса. Бодрящее и укрѣпляющее дѣйствіе этой атмосферы на марсіанъ въ значительной степени уравновѣшивало неблагопріятное вліяніе усилившагося тяготѣнія. Далѣе, мы всѣ забыли, что механическія приспособленія могутъ свести работу мыщцъ почти на нѣтъ, а марсіане, очевидно, обладали обширными свѣдѣніями въ механикѣ.
   Но въ то время я этого совсѣмъ не принималъ въ разсчетъ. Вино и пища, сознаніе, что находишься въ безопасности, у своего домашняго очага, и необходимость успокоить жену -- мало-помалу возвратили мнѣ бодрость и мужество.
   -- Наглупили они, вотъ что.-- разсуждалъ я, разглядывая на свѣтъ вино.-- Они оттого и опасны, что себя не помнятъ отъ страха. Можетъ быть, они вовсе не ожидали встрѣтить здѣсь живыя существа, по крайней мѣрѣ разумныя. Въ крайнемъ случаѣ, если дойдетъ до самаго худшаго, довольно одной бомбы, чтобы всѣхъ ихъ укокошить.
   Послѣ всего, пережитаго днемъ, я, естественно, находился въ крайне возбужденномъ состояніи, и это, должно бытъ, изощрило мою воспріимчивость ко всѣмъ внѣшнимъ впечатлѣніямъ. Я до сихъ поръ удивительно ясно помню мельчайшія подробности обстановки: милое, испуганное лицо моей жены, выглядывающее Изъ-за розоваго абажура, бѣлая скатерть, серебро и хрусталь на столѣ,-- въ тѣ дни даже философы позволяли себѣ маленькую роскошь въ житейскомъ обиходѣ,-- и пурпуровое вино въ стаканѣ,-- все это такъ и стоитъ у меня передъ глазами. Я сидѣлъ на концѣ стола; затягиваясь сигарой и грызя орѣхи, и сожалѣлъ объ излишней горячности, выказанной Оджильви, и порицалъ трусливость и непредусмотрительность марсіанъ.
   Такъ, можетъ быть, какой-нибудь почтенный дронтъ {Додо -- вымершая птица. Прим. пер.} на островѣ св. Маврикія, сидя въ гнѣздѣ, бесѣдовалъ съ своей подругой о прибытіи моряковъ, посѣтившихъ его владѣнія съ цѣлью полакомиться животной пищей, и самоувѣренно говорилъ ей:
   -- Да ты не бойся; мы ихъ завтра заклюемъ до смерти, моя дорогая!
   Не зналъ я тогда, какъ не скоро мнѣ придется снова обѣдать въ цивилизованной обстановкѣ и какъ много тревожныхъ и страшныхъ дней ждутъ меня впереди.
   

VIII.
Ночь съ пятницы на субботу.

   Изъ всего страннаго и необычайнаго, что произошло въ эту пятницу, всего больше удивляло меня отношеніе людей къ событіямъ, которыя угрожали разрушить весь нашъ общественный строй. Если бы, въ пятницу, вечеромъ, взять циркуль, разставить ножки его миль этакъ на пять и описать этимъ радіусомъ кругъ, взявши центромъ уокингскія песочныя ямы, врядъ ли бы внѣ этого круга нашелся хоть одинъ человѣкъ, сколько-нибудь потревоженный въ своихъ привычкахъ, или настроеніи внезапнымъ прибытіемъ жителей Марса. Исключеніе, разумѣется, составляли родственники Стента и трехъ-четырехъ лондонскихъ велосипедистовъ, которые лежали теперь мертвыми возлѣ ямы. Многіе, конечно, слыхали о цилиндрѣ и сами не прочь были потолковать о немъ въ свободное время, но ультиматумъ, поставленный нами Германіи, несомнѣнно произвелъ бы гораздо большую сенсацію.
   Телеграмма бѣдняги Гендерсона, описывавшаго постепенное развинчиваніе цилиндра, произвело въ Лондонѣ впечатлѣніе утки. Его газета обратилась къ нему за подтвержденіемъ и, не получивъ отвѣта,-- онъ въ ту пору былъ уже мертвъ,-- рѣшила не печатать сенсаціоннаго номера отдѣльнымъ изданіемъ.
   Даже и внутри круга большинство оставалось равнодушнымъ. Я уже говорилъ, какъ отнеслись къ моему разсказу встрѣченные много мужчины и женщины. Все шло своимъ чередомъ, какъ будто ничего не случилось: одни ужинали, другіе обѣдали; рабочіе въ видѣ отдыха копались съ своихъ садикахъ, дѣтей укладывали спать, влюбленныя парочки бродили по окрестностямъ, студенты сидѣли надъ книгами.
   Правда, на улицахъ и въ трактирахъ царило нѣкоторое оживленіе, благодаря новой интересной темѣ для разговора; кое-гдѣ появленіе посланца или очевидца съ мѣста дѣйствія вызывало цѣлую сенсацію, крикъ, шумъ, бѣготню; во въ общемъ, рутина не была нарушена. Люди работали, ѣли, пили и спали, не заботясь о Марсѣ, какъ будто такой планеты никогда и не появлялось на небѣ. Даже ближайшія къ ямѣ мѣста, Хорселль, Чобхэмъ и Уокингъ, не составляли исключенія.
   На желѣзнодорожной станціи приходили и уходили поѣзда, исчезали одни пассажиры и появлялись другіе, словомъ, все шло обычнымъ порядкомъ. Мальчишка разносчикъ продавалъ вечернія газеты, и рѣзкіе выкрики его: "Послѣдняя новость! Люди съ Марса!" перемѣшивались съ поѣздными свистками и грохотомъ тачекъ, на которыхъ перевозятъ багажъ. Въ девять часовъ на станцію прибѣжало нѣсколько очевидцевъ страшной драмы, взволнованныхъ, перепуганныхъ; они разсказывали невѣроятныя вещи, но на нихъ обратили столько же вниманія, сколько на какихъ-нибудь пьяныхъ. Пассажиры, направлявшіеся въ Лондонъ, вглядываясь въ темноту изъ оконъ вагоновъ, видѣли только снопы искръ возлѣ Хорселля, красное зарево на небѣ, да легкое облако дыма, заволакивающее звѣзды, и рѣшили, что ничего серьезнаго не случилось: загорѣлся верескъ, и только. Обычное теченіе жизни было нарушено только у окраины луга. Здѣсь горѣли около полудюжины дачъ, во всѣхъ сосѣднихъ домахъ видѣнъ былъ свѣтъ, и люди не ложились до свѣта.
   На обоихъ мостахъ стояли кучками любопытные; одни приходили, другіе уходили, но народу оставалось все-таки много. Два-три смѣльчака, подъ прикрытіемъ темноты, подкрались къ самой ямѣ поглядѣть на марсіанъ, но уже не вернулись назадъ; марсіане время отъ времени осматривали окрестность, направляя на окружающіе предметы лучъ свѣта, за которымъ всегда готовъ былъ послѣдовать тепловой лучъ. На пустынномъ лугу царило безмолвіе; обуглившіеся трупы пролежали неубранными всю ночь, при свѣтѣ звѣздъ, и весь слѣдующій день. Многіе слышали доносившійся изъ ямы стукъ молота.
   Всю ночь напролетъ марсіане провели за работой; они что-то ковали, готовили какія-то машины; по временамъ къ звѣздному небу поднимались клубы зеленовато-бѣлаго дыма.
   Около одиннадцати часовъ, черезъ Хорселль прошла рота солдатъ и оцѣпила южный край луга. Позже пришла другая рота, по Хорселльской дорогѣ и оцѣпила сѣверный край. Офицеры изъ Инкерманскихъ бараковъ еще раньше пріѣзжали осматривать лугъ, и оказалось, что одинъ изъ нихъ, майоръ Эденъ, пропалъ безъ вѣсти. Въ полночь самъ командиръ полка пріѣзжалъ на Чобхэмскій мостъ наводить о немъ справки. Военныя власти, видимо, сознавали опасность положенія: съ вечера на мѣсто дѣйствія высланы были изъ Ольдершота эскадронъ гусаръ, двѣ пушки и четыре сотни пѣхоты Кардиганскаго полка.
   Нѣсколько секундъ спустя послѣ полуночи, толпа, бродившая по Чертсейской дорогѣ, видѣла, какъ съ неба скатилась звѣзда и упала въ сосновый лѣсъ на сѣверо-западѣ. Въ воздухѣ осталась послѣ нея полоса зеленоватаго свѣта, вспыхнувшая словно молнія. Это былъ второй цилиндръ, новая отравленная стрѣла съ Марса, вонзившаяся въ кожу нашей старой планеты.
   

IX.
Борьба начинается.

   Суббота, сколько мнѣ помнится, прошла незамѣтно. Это былъ день отдыха и перемирія, томительно жаркій и душный; барометръ все время колебался. Я мало спалъ и всталъ рано, радуясь, что хоть женѣ-то удалось уснуть. Передъ завтракомъ я вышелъ въ садъ и сталъ прислушиваться, но съ луга доносилось только пѣніе жаворонка.
   Молочникъ явился въ обычное время. Я издали заслышалъ стукъ колесъ его телѣжки и пошелъ отворять ему ворота, чтобы узнать послѣднія новости. Онъ сообщилъ мнѣ, что ночью марсіанъ окружили войска; ждали прибытія пушекъ. Впрочемъ, убивать ихъ не приказано, если только можно будетъ обойтись безъ этого, добавилъ молочникъ.
   Въ эту минуту до меня донесся свистъ поѣзда, идущаго въ Уокингъ; этотъ привычный звукъ дѣйствовалъ чрезвычайно успокоительно.
   Я увидалъ въ саду сосѣда и подошелъ къ нему поболтать. Онъ былъ того мнѣнія, что за день солдаты непремѣнно изловятъ марсіанъ, или же взорвутъ ихъ на воздухъ.
   -- А жаль, что они окружили себя такой неприступностью. Любопытно было бы поразспросить, какъ имъ живется на другой планетѣ; пожалуй, можно было бы кое-чему у нихъ и поучиться.
   Онъ протянулъ мнѣ черезъ изгородъ пригоршню крупной спѣлой клубники; страсть въ садоводству не мѣшала ему быть очень радушнымъ хозяиномъ. При этомъ онъ сообщилъ, что около Байфлита тоже пылаютъ лѣса.
   -- Говорятъ, тамъ упала такая же проклятая штука,-- номеръ второй. Довольно бы и одной, за глаза. Въ копѣечку влѣзетъ эта исторія страховымъ обществамъ; лѣса то вонъ до сихъ поръ дымятся.-- Онъ, добродушно смѣясь, указалъ мнѣ на дымъ, столбомъ поднимавшійся къ небу.-- Туда теперь и не пройти: почва вездѣ торфяная, да и хвоя лежитъ толстымъ слоемъ.-- Потомъ онъ вспомнилъ о "бѣдномъ Оджильви" и сразу сдѣлался серьезенъ.
   Послѣ завтрака, вмѣсто того, чтобы сѣсть за работу, я рѣшился прогуляться на лугъ. Подъ желѣзнодорожнымъ мостомъ стояли солдаты, саперы, въ маленькихъ круглыхъ шапочкахъ, грязныхъ и разстегнутыхъ красныхъ курткахъ, въ синихъ рубахахъ, черныхъ штанахъ и сапогахъ до колѣнъ. Они объявили мнѣ, что по ту сторону никого пускать не приказано. Дѣйствительно, на мосту стоялъ часовой. Я вступилъ въ разговоръ съ солдатами, разсказалъ имъ, что видѣлъ наканунѣ и какое впечатлѣніе произвели на меня марсіане. Изъ нихъ никто не видалъ марсіанъ; вообще они имѣли очень смутное представленіе объ этихъ выходцахъ изъ другого міра, и засыпали меня вопросами. Они не знали, кто приказалъ двинуть сюда войска, но довольно разумно обсуждали исключительныя условія ожидаемой схватки съ марсіанами; саперы вообще значительно развитѣе и образованнѣе простыхъ солдатъ. Особенно заинтересовало ихъ дѣйствіе теплового луча.
   -- По моему бы подползти, подъ прикрытіемъ, къ ямѣ, да и ударить на нихъ врасплохъ,-- предлагалъ одинъ.
   -- Поди ты!-- возразилъ другой. Чѣмъ же это ты прикроешься отъ такого жара? Сгоришь и только! Выдумалъ тоже! Нѣтъ, надо подкрасться незамѣтно насколько возможно ближе, а потомъ рыть траншею.
   -- Ну ихъ въ чорту, твои траншеи. У тебя все траншеи. Тебѣ бы родиться кроликомъ, Сниппи.
   -- А шеи, выходитъ, у нихъ такъ-таки и нѣтъ?-- неожиданно вмѣшался въ разговоръ третій, низенькій брюнетъ съ задумчивыми глазами и трубкой въ зубахъ.
   Я вторично описалъ наружность марсіанъ.
   -- Осьминоги,-- рѣшилъ онъ: -- Чистые осьминоги. Вотъ такъ времячко настало: не люди жарятъ рыбъ, а рыбы людей!
   -- Этакую тварь и убить-то не грѣхъ, замѣтилъ первый.
   -- Бросить бы имъ туда хорошую бомбу, да и прикончить ихъ разомъ. Почемъ знать, какихъ они еще бѣдъ натворятъ!
   -- А пушки то гдѣ же?-- возразилъ первый.-- Да это и долгая исторія. Вотъ приступомъ взять, это дѣло иное -- и поскорѣе, не откладывая.
   Я оставилъ ихъ спорить и пошелъ на станцію за утренними газетами.
   Не стану утомлять читателя описаніемъ этого долгаго утра и еще болѣе медлительно тянувшихся часовъ послѣ полудня. Мнѣ не удалось даже поглядѣть на лугъ: обѣ колокольни, Хорсельская и Чобхэмская были заняты войсками. Никто не могъ сообщить мнѣ ничего новаго: солдаты сами ничего не знали, офицеры имѣли озабоченный видъ и напускали на себя таинственность. Въ городкѣ всѣ успокоились послѣ прибытія войскъ; содержатель табачной лавочки, Маршалль, сообщилъ мнѣ, что его сынъ погибъ на лугу вмѣстѣ съ другими, чего я раньше не зналъ. Солдаты ходили по окраинамъ Хорселя, убѣждая жителей запереть свои дома и уѣхать изъ города.
   Я пришелъ домой къ завтраку страшно усталый; день, какъ я уже говорилъ, былъ томительно жарокъ; я взялъ холодную ванну, чтобъ освѣжиться. Въ половинѣ пятаго я опять пошелъ на станцію за вечерней газетой, такъ какъ въ утреннихъ было помѣщено лишь весьма неполное описаніе кончины Стента, Оджильви, Гендерсона и др. Но и вечерняя газета не сказала мнѣ ничего новаго. Марсіане упорно не показывались. Они что-то работали, въ своей ямѣ,-- должно быть, готовились къ бою. "Была сдѣлана новая попытка установить сообщеніе, но безуспѣшно", говорили газеты. Одинъ изъ саперъ объяснилъ мнѣ, въ чемъ состояла эта попытка: кто-то, спрятавшись въ канавѣ, выставилъ оттуда длинный шестъ съ бѣлымъ флагомъ на концѣ; марсіане оставили этотъ сигналъ безъ вниманія.
   Долженъ сознаться, что всѣ эти приготовленія привели меня въ очень воинственное настроеніе. Я припомнилъ школьные годы, когда я мечталъ быть героемъ и строилъ самые дерзкіе планы нападенія. Одна бѣда: борьба представлялась мнѣ неравной; марсіане казались такими безпомощными въ своей ямѣ...
   Часовъ около трехъ послышались пушечные выстрѣлы со стороны Чертси или Аддльстона. Обстрѣливали пылающій сосновый лѣсъ, гдѣ лежалъ второй цилиндръ, въ надеждѣ уничтожить его раньше, чѣмъ онъ откроется. Орудіе, изъ котораго намѣревались бомбардировать первый цилиндръ, прибыло въ Чобхемъ лишь къ пяти.
   Подъ вечеръ, когда мы съ женой сидѣли за чаемъ въ теплицѣ, до насъ глухо донесся пушечный выстрѣлъ и тотчасъ же вслѣдъ за нимъ ружейный залпъ. Не прошло и минуты, какъ возлѣ самаго нашего дома что-то съ трескомъ рухнуло на землю; я бросился къ окну: верхушки деревьевъ возлѣ Восточной Коллегіи на моихъ глазахъ вспыхнули краснымъ пламенемъ; колокольня сосѣдней маленькой церкви лежала въ развалинахъ. Куполъ обвалился; крыша коллегіи имѣла такой видъ, будто послѣ жестокой бомбардировки. У насъ треснула одна изъ трубъ и упала на цвѣточную клумбу подъ окномъ моего кабинета, увлекая за собой при паденіи цѣлую груду черепицъ.
   Въ первую минуту мы съ женой растерялись. Потомъ я сообразилъ, что, послѣ паденія колокольни, Мэйбёри-Хиллъ остается безъ всякаго прикрытія и попадаетъ въ районъ дѣйствія теплового луча.
   Я схватилъ за руку жену и безъ церемоніи вытащилъ ее на улицу, потомъ вывелъ туда же служанку; она всполошилась изъ-за своего сундука; я обѣщалъ самъ принести его.
   -- Мы не можемъ здѣсь оставаться,-- убѣждалъ я ее. Не успѣлъ я договорить, какъ пальба послышалась снова.
   -- Куда же мы пойдемъ?-- съ испугомъ спрашивала жена.
   Я задумался, потомъ вспомнилъ, что у нея есть родные неподалеку.
   -- Въ Лезерхэдъ!-- крикнулъ я не своимъ голосомъ.
   На улицѣ становилось людно. Изъ оконъ выглядывали удивленныя, испуганныя лица.
   -- Какъ же намъ попасть въ Лезерхэдъ?
   Съ холма спускался небольшой отрядъ гусаръ; трое изъ нихъ уже въѣзжали въ открытыя настежь ворота Восточной Коллегіи, еще двое спѣшились и пошли по обывателямъ, перебѣгая отъ одного дома къ другому. Солнце сквозь дымъ, окутывавшій вершины деревьевъ, казалось краснымъ, какъ кровь; вся окрестность была залита зловѣщимъ багровымъ свѣтомъ.
   -- Стойте здѣсь,-- сказалъ я женѣ;-- здѣсь вы въ безопасности,-- а самъ побѣжалъ въ сосѣдній трактиръ: я зналъ, что у хозяина его есть лошадь и телѣжка. Я бѣжалъ, что было силы, угадывая, что еще черезъ нѣсколько минутъ весь поселокъ подымется за ноги. Трактирщикъ стоялъ за стойкой, не подозрѣвая даже, что творится позади его дома. Съ нимъ бесѣдовалъ кто-то, стоявшій ко мнѣ спиной.
   -- Меньше фунта не возьму.-- говорилъ трактирщикъ,-- да привести у меня некому.
   -- Я вамъ дамъ два фунта,-- крикнулъ я черезъ плечо незнакомца.
   -- Что такое?
   -- Два фунта, и къ полуночи доставлю обратно.
   -- Батюшки, да вы никакъ спятили.-- Я вѣдь свинью продаю. Два фунта, съ тѣмъ, чтобы привести ее обратно? Да что это съ вами?
   Я поспѣшилъ объяснить, что мнѣ нужно уѣхать и нанялъ у него телѣжку. Въ эту минуту мнѣ какъ-то

Уэллс Герберт

Борьба миров
The War of the Worlds, 1898

Перевод Э. К. Пименовой

  
   Источник текста: Уэллс Г. Борьба миров. - Л.: Прибой, 1927. - 188 с.
   Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла "Собака Баскервилей").
  

Часть I

ПОЯВЛЕНИЕ МАРСИАН

I

Канун войны

   Никто не поверил бы, даже в последние годы девятнадцатого столетия, что за человеческой жизнью на земле зорко и тщательно наблюдали разумные существа, такие же смертные, как человек, но стоящие на более высокой ступени развития, и что в то время, когда люди занимались своими повседневными делами, за ними следили и изучали их так же подробно, как человек изучает в микроскопе кратковременную жизнь существ, живущих и размножающихся в капле воды. С безграничным самодовольством сновали люди взад и вперед по земному шару, занимаясь своими маленькими делами, в счастливой уверенности в своем господстве над материей. Возможно, что и инфузории, видимые в микроскоп, ведут такое же суетливое существование.
   Никому не приходило в голову, что человечеству может грозить опасность со стороны старых миров, и даже самое предположение о возможности жизни на них отвергалось, как нечто неправдоподобное. Любопытно припомнить теперь некоторое из ходячих мнений минувших уже дней.
   Обитатели Земли допускали, что на Марсе могли жить живые существа, низшие по своему развитию, которые с радостью приветствовали бы нашу попытку исследовать их планету. А между тем по ту сторону зияющего мирового пространства за нами наблюдали умы, превосходящие нас так же, как ум человека превосходит ум животного, и завистливыми, враждебными глазами смотрели на нашу Землю. Они обдуманно и с верным расчетом ковали планы против нас, и вот в начале двадцатого века настал для людей момент великого разочарования.
   Мне едва ли нужно напоминать читателю, что планета Марс вращается вокруг Солнца на расстоянии приблизительно 140 000 000 миль и получает от него лишь половину того количества тепла и света, какое получает Земля. Если гипотеза туманного образования имеет хоть какое-нибудь основание, то Марс должен быть старше нашей Земли, и задолго до того, как застыла земная кора, на поверхности Марса уже началась жизнь. Тот факт, что он едва достигает объема земли, должен был ускорить его охлаждение до той температуры, при которой могла возникнуть жизнь. Не нужно также забывать, что Марс обладает водой и воздухом и всем необходимым для поддержания животного организма.
   Но так велико тщеславие человека и так он им ослеплен, что до конца девятнадцатого столетия ни один из писателей не подошел даже близко к мысли о возможности развития умственной жизни на Марсе, а тем более, что оно могло обогнать развитие ее на Земле. Однако из фактов, что Марс старше нашей Земли, что поверхность его равняется только четвертой части ее поверхности и он более удален от Солнца, не было все-таки сделано естественного заключения, что он не только больше отдален от начала жизни, но и ближе к ее концу.
   Вековой процесс охлаждения, предстоящий когда-нибудь и нашей планете, зашел уже довольно далеко на Марсе. И хотя его физические свойства представляют в целом еще тайну, но нам известно теперь, что даже в его экваториальных областях средняя температура еле-еле достигает температуры нашей самой суровой зимы. Воздух на Марсе более разрежен, чем у нас, а уровень воды в его морях настолько понизился, что они покрывают теперь едва ли более трети его поверхности, во время же длительной смены времени года на его полюсах образуются огромные залежи снега, которые, при таянии, периодически затопляют его умеренные пояса.
   Эта последняя стадия умирания, еще невероятно отдаленная от нас, стала для обитателей Марса злободневным вопросом. Гнет близкой опасности изощрил их умы, увеличил их силы и ожесточил их сердца. И вот, обозревая мировое пространство, вооруженные умом и такими инструментами, о которых мы еще и не мечтали, они увидали в ближайшем от них расстоянии, всего в 35000000 миль по направлению к Солнцу, зарю надежды -- нашу, более теплую, планету, покрытую растительностью, с синеющею массой воды, окруженную облачной атмосферой, что свидетельствовало о плодородии ее почвы. Сквозь просветы между бегущими облаками они увидели широкие пространства населенных стран и узкие полосы усеянных судами морей.
   Мы же, люди, населяющие эту планету, не казались ли им такими же чуждыми и низшими существами, какими нам кажутся обезьяны и лемуры? Ум человеческий допускает, что жизнь есть беспрерывная борьба за существование. Повидимому, это мнение разделялось и обитателями Марса. Охлаждение их планеты значительно подвинулось вперед. На Земле же еще кипела жизнь, но населена она была существами низшего порядка. И единственным способом для марсиан избавиться от гибели, -- которая из поколения в поколение все ближе подвигалась к ним, -- было переселиться ближе к Солнцу, то есть завоевать Землю.
   Прежде, чем осудить их слишком строго за это, мы должны припомнить, как безжалостно и жестоко наша собственная раса уничтожала не только животных, как, например, исчезнувших бизонов и додо, но и низшие человеческие расы.
   Тасманийцы, несмотря на свой человеческий облик, были стерты с лица земли европейскими переселенцами в течение лишь пятидесяти лет. Такие ли мы апостолы милосердия, чтобы иметь право роптать на то, что марсиане задумали вести такую же войну и против нас?
   Свое нападение на нашу планету марсиане рассчитали с поразительной точностью -- их математические познания, повидимому, далеко превосходят наши! -- и с полным единодушием довели свои приготовления до конца. Обладай мы более совершенными инструментами, мы бы уже в начале девятнадцатого столетия заметили надвигающуюся на нас опасность. Такие ученые, как Скиапарелли, наблюдали красную планету, -- кстати сказать, как это ни странно, Марс испокон веков считался звездою войны, - но они были не в состоянии объяснить происхождение дрожащих световых точек, которые они с такой точностью наносили на карты. В течение всего этого времени марсиане готовились к войне.
   Во время противостояния в 1894 году был замечен яркий свет на освещенной стороне диска Марса, сначала Ликской обсерваторией, потом Перретином в Ницце, а позднее также и другими наблюдателями. Англичане прочли об этом впервые в одном из номеров "Nature" 2 августа. Я придерживаюсь того мнения, что появление этого яркого света объясняется взрывом пушки, помещенной в одной из глубоких скважин их планеты, откуда они потом и стреляли в нас. Странные, еще до сих пор не получившие объяснений, пятна были замечены вблизи этого взрыва во время двух следующих противостояний.
   Гроза разразилась над нами шесть лет тому назад. Когда Марс стал приближаться к противостоянию, Лавелль на Яве привел в движение все телеграфные проволоки астрономических соединительных станций, чтобы сообщить о невероятном взрыве раскаленных газов на Марсе. Это произошло 12 августа, около полуночи. Спектроскоп, к которому он тотчас же обратился, показал массу горящего газа, преимущественно водорода, который с невероятной быстротой несся с Марса к Земле. Около четверти первого этот огненный поток стал невидим. Лавелль сравнил этот чудовищный огненный столб, внезапно вырвавшийся из недр планеты, с вырывающимся из пушки при выстреле горящим газом.
   Это сравнение оказалось удивительно точным. На следующий день в газетах не было больше никаких сообщений об этом удивительном явлении, исключая маленькой заметки в "Daily Telegraph". Мир пребывал в неведении относительно величайших опасностей, когда-либо угрожавших человечеству. Может быть, я ничего не знал бы об извержении, если бы не встретился с известным астрономом Огильви в Оттершоу. Он был ужасно взволнован явлениями на Марсе и предложил мне заняться совместно с ним ночью наблюдениями над красной планетой.
   Несмотря на все пережитое мною с тех пор, я ясно помню все мельчайшие подробности этого ночного бдения: темное, безмолвное здание обсерватории, затененный фонарь, отбрасывающий слабый свет на пол в углу, непрерывное тиканье часового механизма в телескопе и узкую щель в потолке в виде продолговатого углубления, через которое видно было небо с рассыпанными на нем звездами. Огильви ходил взад и вперед по комнате, невидимый мне, но слышный. Когда я посмотрел в телескоп, то увидел темно-синий кружок неба и маленькую, круглую планету на нем. Она казалась такой ничтожной и спокойной, и на ней слабо обозначались поперечные полосы. Чуть-чуть сплюснутая с двух сторон, она отступала от идеально круглой формы. Это была какая-то чуть заметная крапинка света! Она как будто дрожала слегка, но на самом деле это дрожал телескоп от часового механизма, удерживавшего планету в поле зрения.
   Когда я смотрел на планету, мне казалось, что она то увеличивается, то уменьшается, то приближается, то удаляется, но это объяснялось просто усталостью моих глаз. Сорок миллионов миль отделяло нас от нее. Значит, более сорока миллионов миль пустоты. Мало кто может ясно представить себе безграничность пространства, в котором носятся пылинки материального мира.
   Недалеко от Марса, в поле зрения, виднелись, я помню, три маленькие, светлые точки, -- три телескопических звезды, бесконечно далекие, а кругом них была непроницаемая тьма пустого мирового пространства. Всем известно, какою глубокою представляется эта темнота в морозную звездную ночь. В телескоп она кажется еще глубже. Невидимое мною, такое далекое и малое, нечто неслось, посланное нам марсианами, неуклонно и быстро пролетая невероятно огромное расстояние, приближалось ко мне с каждой минутой на многие тысячи миль. Это было то, что должно было принести на Землю столько борьбы, бедствий и смертей. Когда я тогда смотрел, я не думал об этом; да и никто на Земле не думал об этом приближающемся к ней и безошибочно направленном метательном снаряде.
   В эту ночь на Марсе произошел второй взрыв газа. Я наблюдал его. Красноватая вспышка на краю диска, очертания которого были чуть заметны. Это произошло как раз в тот момент, когда хронометр пробил полночь. Я сообщил об этом Огильви, и он занял мое место у телескопа. Ночь была очень жаркая, и мне захотелось пить. Неловко вытягивая ноги, я, ощупью, в темноте направился к маленькому столику, на котором стоял сифон. Огильви, между тем, пришел в страшное волнение, увидав волны горящего газа, которые неслись к Земле.
   В эту ночь второй невидимый снаряд полетел с Марса на Землю, ровно через двадцать четыре часа, без одной или двух секунд после первого. Помню, я сидел у стола, и красные и зеленые круги мелькали у меня перед глазами. У меня не было спичек, чтобы закурить папиросу, и это раздражало меня. Я совсем не думал о значении слабой вспышки, только что виденной мною, и не подозревал всего того, что она принесет мне с собой. Огильви продолжал свои наблюдения до часу, а потом мы зажгли фонарь, и направились к нему домой. Внизу, под нами, лежали Оттершоу и Чертси с их сотнями мирно спавших людей.
   Всю ночь Огильви строил разные предположения о свойствах Марса и смеялся над идеей, что на нем есть живые существа, сигнализирующие нам. По его мнению на Марсе могло происходить сильное вулканическое извержение, или же это были метеориты, падающие на планету. Он обратил мое внимание на неправдоподобность предположения, что на двух соседних планетах органическая эволюция могла пойти одним и тем же путем.
   -- Миллион шансов против одного, что на Марсе нет человекоподобных существ, -- говорил он мне.
   Сотни наблюдателей видели на Марсе огонь в эту ночь и в следующую ночь около полуночи и так десять ночей кряду. Почему после десятой ночи выстрелы прекратились, никто на Земле не пытался объяснить. Возможно, что газы, образовавшиеся при выстрелах, были причиной их прекращения. Густые облака дыма или тумана, казавшиеся даже в самый сильный телескоп маленькими серыми движущимися пятнышками, заволокли ясную атмосферу Марса и скрыли от нас его очертания.
   Даже газеты обратили наконец внимание на эти явления. Повсюду появились популярные статьи о вулканах на Марсе. Я помню, что юмористический журнал "Punch" сделал удачное применение этой темы в политических карикатурах. А неведомые для всех снаряды, посланные марсианами, неслись тем временем к Земле через бездну пустого пространства, приближаясь с каждым днем и часом. Теперь мне кажется почти невероятным, как могли люди заниматься своими маленькими делами под занесенным над ними мечом. Помню еще, как ликовал Маркгэм оттого, что ему удалось достать новую фотографию Марса для иллюстрированной газеты, которую он собирался издавать. Люди последнего поколения не могут даже представить себе того ажиотажа и духа предприимчивости, который царил в газетном мире в девятнадцатом столетии. О себе же скажу, что в то время я был занят упражнениями в езде на велосипеде и печатанием своих статей в различных журналах о вероятных формах развития моральных идей в период прогрессирующей цивилизации.
   Однажды вечером (первый снаряд марсиан был в то время не более как в 10 000 000 миль расстояния от нас), я вышел с женой погулять. Небо было звездное, и я объяснял ей знаки зодиака. Я показал ей также Марс, маленькую светящуюся точку, которая подвигалась к зениту и на которую теперь было направлено столько телескопов.
   Была теплая ночь. Нас обгоняли группы гуляющих из Чертси и Излеворта, с музыкой и пением. В верхних этажах домов, в окнах, виднелся свет; их обитатели ложились спать. Издали, со станции железной дороги, доносился грохот маневрирующих поездов. Смягченный расстоянием, он казался почти мелодичным. Моя жена обратила мое внимание на блеск красных, зеленых и желтых сигнальных огней, выделявшихся на темном фоне неба. Все кругом дышало таким покоем, такой безопасностью!..
  

II

Падающая звезда

   Но вот наступила ночь первой падающей звезды. Ее видели рано утром, когда она, описав огненную линию, пронеслась высоко над Винчестером, по направлению к востоку. Сотни людей видели ее и приняли за обыкновенную падающую звезду. Альбин, описывая ее, говорил, что она оставила после себя зеленоватый след, светившийся в течении нескольких секунд. Деннинг, один из величайших наших авторитетов по метеорологии, определил высоту ее полета в девяносто или сто миль. Он предполагал, что она упала на Землю приблизительно миль за сто от того места, где он находился в тот момент.
   В это время я был как раз дома и писал у себя в кабинете, и, хотя окна мои выходили на Оттершоу и шторы были подняты (в эти дни я любил наблюдать ночное небо), я все же ничего не заметил. А между тем этот странный предмет, -- самый странный из всего, что когда-либо попадало из воздушных сфер на Землю, -- должен был упасть именно тогда, когда я сидел у себя, и я бы его увидел, если бы поднял глаза, когда он пролетал. Те, кто его видел, утверждали, что его полет сопровождался свистящим звуком. Сам я этого не слышал. Многие в Беркшире, Суррее и Миддльсексе видели его падение, но подумали, наверно, что это опять упал метеорит. В эту ночь никто не потрудился пойти посмотреть на упавшую массу.
   На следующий день Огильви, который видел эту падающую звезду, поднялся на заре. Он был уверен, что это был метеорит, и надеялся найти его лежащим где-нибудь на полях, между Горселлем, Оттершоу и Уокингом. И действительно, он вскоре нашел его невдалеке от песочных ям. Кругом со страшной силой был разбросан песок и мелкий гравий, которые образовали довольно большие кучи, видимые за полторы мили. К востоку от этого места горел вереск, и дым тоненькой голубой струйкой поднимался к утреннему небу.
   Сам же таинственный предмет лежал глубоко в песке, среди разбросанных щепок сосны, которую он раздробил при своем падении. Та его часть, которая выступала наружу, имела вид гигантского цилиндра, сплошь покрытого толстой, чешуевидной, темно-коричневой корой, совершенно скрывавшей его очертания. Величина его в диаметре была приблизительно ярдов в тридцать. Подойдя ближе к лежащей массе, Огильви был крайне поражен ее величиной и еще больше ее формой, так как метеориты имеют обыкновенно более или менее закругленную форму.
   Но подойти к метеориту близко было невозможно, так как он еще не остыл после своего полета через атмосферу и был очень горяч. Жужжащий звук внутри цилиндра Огильви приписал неравномерному охлаждению его поверхности, -- тогда еще ему не приходило в голову, что цилиндр может быть полым внутри.
   Остановившись на краю ямы, вырытой упавшим телом, он в недоумении смотрел на этот странный предмет, не зная, чем объяснить его необыкновенную форму и цвет. Мысль о чем-то преднамеренном в его появлении на Земле уже тогда промелькнула в его сознании. Утро было удивительно тихое, и солнце, показавшееся над соснами Вейбриджа, уже достаточно грело. В это утро не было слышно пения птиц, даже ветерок не шелестел листьями, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был слабый шорох внутри горячего цилиндра. На поле не было ни души.
   Вдруг Огильви заметил с испугом, что кусок серого шлака пескообразной коры, покрывавшей метеорит, отделился от его закругленной верхушки. Он отпадал хлопьями и валился на песок. Но вот отвалился внезапно огромный кусок и упал с таким резким стуком на землю, что у Огильви замерло сердце.
   С минуту он стоял неподвижно, не понимая, что это значит. И, хотя жар, исходивший от метеорита, был еще очень силен, он все же спустился в яму, чтобы рассмотреть его поближе. Но даже и тогда он продолжал думать, что это явление объясняется неравномерным охлаждением цилиндра. Такому объяснению однако противоречил тот факт, что пепел отпадал только с верхушки цилиндра.
   Потом он заметил, что крышка цилиндра начала тихонько поворачиваться. Движение это было настолько медленное, что он его заметил только потому, что черная черта, которая пять минут тому назад была перед ним, находилась теперь на другой стороне крышки. Но даже и тогда он не вполне понимал, что это означало, пока не услышал глухой, скребущий звук и не увидел, что черная черта передвинулась еще на один дюйм дальше. Тогда его словно осенило что-то. Цилиндр был искусственный, полый внутри, с крышкой, которая отвинчивалась! Кто-то, сидящий в цилиндре, отвинчивал эту крышку!
   -- Там человек! -- вскричал Огильви. -- Их там много! Они наполовину испеклись и стараются вылезть оттуда!
   И внезапно, быстрым скачком мысли, он связал появление метеорита с огненной вспышкой на Марсе.
   Так ужасно было думать о заключенных там живых существах, что Огильви, забывая жар, который продолжал исходить от цилиндра, подскочил к нему, чтобы отвинтить крышку, но, к счастью, вовремя спохватился и потому не успел обжечь себе руки о раскаленный металл. Он остановился в нерешимости на одно мгновение, но затем повернулся, выкарабкался из ямы и со всех ног пустился бежать в Уокинг. Было около шести часов. Встретив на своем пути извозчика, он пытался объяснить ему то, что видел только что, но его рассказ, как и весь его вид -- он потерял свою шляпу в яме, -- показались вознице такими дикими, что он стегнул лошадь и поехал дальше. Такая же неудача посетила его с хозяином квартиры у Горселльского моста. Тот принял его за сбежавшего сумасшедшего и пытался даже запереть его в комнате. Это отрезвило Огильви немного и, когда на дальнейшем своем пути он увидел журналиста Гендерсона, работавшего в своем саду, он окликнул его и постарался спокойно рассказать ему все виденное им.
   -- Гендерсон! -- крикнул он. -- Вы наверное видели вчера падающую звезду?
   -- Ну? -- откликнулся Гендерсон.
   -- Она лежит теперь на Горселльском поле.
   -- Чорт возьми! -- крикнул Гендерсон. -- Упавший метеорит! Это недурно!
   -- Но он представляет из себя нечто почище простого метеорита. Это цилиндр -- искусственный цилиндр, дружище! И в нем находятся живые существа.
   Гендерсон, с лопатою в руке, немного нагнулся к нему.
   -- Что такое? -- переспросил он: он был глух на одно ухо. Огильви рассказал ему все, что видел. Гендерсон на минуту задумался над его рассказом, а затем, бросив лопату, схватил свою куртку и вышел на дорогу. Оба вместе бросились бежать на поле и увидели цилиндр все в том же положении. Шум, слышавшийся внутри, однако прекратился, и между крышкой и телом цилиндра показалась узкая полоса блестящего металла. В этом месте входил или выходил воздух со слабым тонким шипением.
   Минуту они прислушивались, постучали палкой по цилиндру и, не получая ответа, пришли к заключению, что человек или люди, сидящие внутри, потеряли сознание или умерли.
   Само собой разумеется, что оба они были не в состоянии что-либо предпринять. Они крикнули несколько слов ободрения и утешения сидящим в цилиндре и отправились в город за помощью.
   Можно себе представить, как они выглядели, когда, покрытые пылью, взволнованные и растерзанные, бежали по маленькой улице городка, при ярком солнечном свете, как раз в такое время, когда открывались лавки и проснувшиеся жители смотрели из окон. Гендерсон тотчас же отправился на станцию железной дороги, чтобы сообщить в Лондон по телеграфу сенсационную новость. Газеты уже подготовляли умы к восприятию этого известия.
   К восьми часам толпа мальчуганов и всякого праздного люда собралась на поле, чтобы посмотреть на "мертвых людей с Марса". В таком виде распространилось это известие. Я впервые услышал это от своего газетчика, когда вышел на улицу, чтобы купить "Daily Chronicle". Конечно, я был очень удивлен и, не теряя ни минуты, отправился через Оттершоуский мост к песочным ямам.
  

III

На Горселльском поле

   Небольшая кучка в двадцать человек стояла вокруг ямы, в которой лежал цилиндр. Вид гигантского, зарывшегося в землю тела я уже описал раньше. Кучи земли и песку казались выброшенными взрывом. Без сомнения, тут произошел взрыв, вызванный падением тела. Гендерсона и Огильви не было там. Я подозреваю, что они оба не знали, что предпринять в данную минуту, и поэтому отправились завтракать к Гендерсону.
   Четверо или пятеро мальчуганов уселись на краю ямы и, свесив ноги, забавлялись тем, что бросали камни в гигантскую массу, пока я не запретил им этого. Тогда они принялись играть в пятнашки, бегая вокруг группы собравшихся взрослых.
   Тут были два велосипедиста, садовник, работавший иногда у меня, девушка с ребенком на руках, мясник Грегг с маленьким сыном и двое или трое праздношатающихся бродяг. Разговоров почти не было слышно. Лишь у очень немногих из английского низшего класса были в то время кое-какие понятия об астрономии. Большинство же из присутствующих молча созерцало большую плоскую крышку цилиндра, который оставался все в том же положении, как его оставили Гендерсон и Огильви. Я думаю, что многие, ожидавшие увидеть здесь груду обугленных тел, были разочарованы видом бездушного колосса. Некоторые ушли, пока я был там; их заменили другие. Я опустился в яму, и мне казалось, что я чувствую под ногами слабое движение.
   Только подойдя вплотную к метеориту, я убедился в своеобразности его вида. На первый взгляд в нем не было ничего особенного, -- не больше, чем в опрокинутом экипаже или свалившемся дереве, заградившем дорогу. Больше всего он был похож пожалуй на ржавую газовую трубу. Требовалась известная степень научной подготовки, чтобы заметить, что серая кора, покрывавшая его, не была обыкновенной окисью, а желтовато-белый металл, блестевший между крышкой и цилиндром, имел какой-то особенный оттенок. Определение "вне-земной" было бы для большинства присутствующих пустым звуком.
   Тогда я был уже твердо уверен, что этот предмет явился к нам с планеты Марс. Но мне казалось невероятным, чтобы в нем находились живые существа. Движение крышки могло быть автоматическим. Вопреки мнению Огильви, я был уверен, что на Марсе есть живые существа. Полный фантастических предположений, я серьезно был озабочен мыслью, что в метеорите могли быть заключены рукописи, и представлял себе затруднения, которые должны были возникнуть при переводе их. В нем также могли находиться и образчики монет, медалей и т. д. Но для таких целей метеорит был все же немного велик. Меня разбирало нетерпение увидеть его открытым. В одиннадцать часов еще ничего не произошло нового, и я решил вернуться домой в Мейбюри. Но в этот день мне стоило больших усилий углубиться в свою работу, относящуюся к абстрактным исследованиям.
   После полудня вид Горселльского поля сильно изменился. Вышедшие накануне вечерние газеты напечатали крупными буквами в заголовке:

ПОСЛАНИЕ С МАРСА.
Удивительные вести из Уокинга.

   Конечно, это не должно было всполошить весь Лондон, и, кроме того, телеграфное сообщение Огильви на астрономическую станцию подняло на ноги все обсерватории трех королевств.
   На дороге, около песочных ям, стояло с полдюжины кабриолетов из Уокинга, легкий шарабан из Кобгэма, довольно шикарный собственный экипаж и целая армия велосипедов. Несмотря на жару, много народу пришло пешком из Уокинга в Чертси. В общем, собралась порядочная толпа и среди нее несколько нарядных дам.
   Солнце нестерпимо жгло, на небе не было ни облачка, ни дуновения ветерка, и только под одиноко стоящими соснами можно было найти немного тени. Горящий вереск наконец потушили, и вся равнина, по направлению к Оттершоу, почернела, и от нее все еще тянулись вверх струйки дыма. Какой-то предприимчивый купец из Кобгэма прислал своего сына с тележкой, нагруженной кислыми яблоками и имбирным пивом.
   Когда я подошел к краю ямы, я увидел там группу людей, человек шесть, в том числе Гендерсона, Огильви и какого-то высокого блондина. Как я потом узнал, это был астроном Стэнт, член Королевского астрономического общества. Он пришел с несколькими рабочими, вооруженными заступами и кирками. Стэнт отдавал приказания ясным, громким голосом. Он стоял на цилиндре, который теперь уже значительно остыл. Лицо его раскраснелось, и пот катил с него. Повидимому, он был чем-то раздражен.
   Большая часть цилиндра были теперь обнажена, но своим нижним концом она лежала еще глубоко в земле. Как только Огильви увидел меня в толпе зевак, стоявших на краю ямы, он крикнул мне, чтобы я сошел к нему, и попросил мена пойти к владельцу соседнего поместья, лорду Гильтону.
   -- Все увеличивающаяся толпа, -- сказал он мне, -- представляет серьезную помеху земляным работам, в особенности же мешают мальчуганы. Необходимо обнести яму решеткой, чтобы оттеснить толпу. -- Он рассказал мне также, что внутри цилиндра по временам все еще раздается слабый шорох, но рабочим не удается отвинтить крышку, так как она гладкая и не за что ухватиться. Стенки цилиндра были, повидимому, очень толстые, и поэтому весьма возможно, что слабые звуки, доносившиеся до нас, были лишь отзвуком происходящей внутри кутерьмы.
   Я с радостью взялся исполнить поручение, так как попадал, таким образом, в число привилегированных зрителей внутри предполагаемой ограды. К сожалению, я не застал лорда Гильтона дома, но мне сказали, что его ждут из Лондона с шестичасовым поездом. Было уже четверть шестого, и поэтому я зашел домой напиться чаю, а затем отправился на станцию, чтобы перехватить лорда на пути.
  

IV

Цилиндр открывается

   Когда я вернулся на поле, солнце уже садилось. Отдельные группы любопытных спешили из Уокинга, другие возвращались туда. Толпа вокруг ямы увеличилась и выделялась темным пятном на золотистом фоне вечернего неба. Всего тут было человек двести. Слышался гул спорящих голосов и у ямы происходило, повидимому, что-то вроде борьбы. Самые необыкновенные догадки мелькали у меня в голове. Когда я подошел ближе, я услыхал голос Стэнта:
   -- Назад! назад!
   Навстречу мне бежал какой-то мальчик.
   -- Он двигается! -- закричал он, пробегая мимо. -- Он все отвинчивается и отвинчивается. Мне это не нравится. Я лучше пойду домой.
   Я подошел к толпе. Там было не менее двухсот-трехсот человек. Все они ужасно толкались, стараясь протискаться вперед, и особенно энергично действовали дамы.
   -- Он упал в яму! -- закричал кто-то.
   -- Назад! -- кричали другие.
   Толпа раздалась немного, и я, воспользовавшись этим, протискался вперед с помощью локтей. Все были в страшном возбуждении. Из ямы доносились какие-то своеобразные, жужжащие звуки.
   -- Я прошу вас, -- кричал Огильви: -- помогите мне оттеснить этих идиотов! Мы еще не знаем, что находится в этой проклятой машине!
   Я увидал, что какой-то молодой человек, приказчик из Уокинга, стоял на цилиндре и старался выкарабкаться из ямы, куда его, очевидно, столкнули во время давки.
   Крышку цилиндра отвинчивали изнутри. Уже около двух футов блестящих нарезов винта стали видимы. Кто-то нечаянно толкнул меня сзади, и я чуть-чуть не полетел вниз, прямо на цилиндр. Я обернулся, и как раз в этот момент крышка цилиндра отвинтилась и со звоном упала на песок. Я оттолкнулся локтем от напиравших на меня сзади людей и обернулся лицом к лежащему колоссу. Блеск заходящего солнца ослепил мне глаза, и круглое отверстие цилиндра показалось мне на минуту совершенно черным.
   Я думаю, что каждый из присутствующих ожидал появления человека, отличающегося от земных людей, но все же человека. Я, по крайней мере, был в этом уверен. Но когда я вгляделся пристальнее, то заметил вдруг, что в темноте двигалось что-то серое, волнообразными движениями, одно над другим, а потом я увидел два блестящих круга, очевидно -- глаза. От этой копошащейся кучи отделилось нечто вроде маленькой серой змеи, величиной с тросточку. Оно устремилось в мою сторону, а за ней такая же другая.
   У меня мороз пробежал по коже. Сзади меня громко вскрикнула какая-то женщина. Полуобернувшись к толпе, но не отводя глаз от цилиндра, из которого высовывались все новые щупальцы, я стал протискиваться назад. Я видел, как на лицах людей удивление сменилось ужасом. Кругом раздавались дикие крики и испуганные возгласы. Началась всеобщая паника. Я видел, как приказчик из Уокинга еще старался вылезть из ямы. Люди, стоявшие на стороне ямы, бросились бежать, и между ними был мистер Стэнт. Я остался один.
   Взглянув на цилиндр, я окаменел от ужаса. Мои ноги словно приросли к земле. Я не мог пошевелиться, но не мог не смотреть.
   Огромное, серое, круглое тело, величиной с медведя, медленно и тяжело поднималось из цилиндра. Когда оно вылезло настолько, что на него упал свет, то я заметил, что все его тело блестело, как мокрая кожа. Большие темные глаза пристально смотрели на меня. У него было что-то вроде лица. Под глазами был рот, без губ, края которого непрерывно дрожали, и из него текла слюна. Все тело поднималось и опускалось от усиленного вдыхания. Одно щупальце уцепилось за цилиндр, другое болталось в воздухе.
   Тот, кто никогда не видал живого марсианина, не может себе представить ужасающего безобразия этих существ. Своеобразная форма рта в виде римской цифры V, с заостренным верхним концом, полное отсутствие надбровных дуг, отсутствие подбородка под клинообразным нижним краем рта, непрерывное дрожание рта, змеевидные щупальцы, громкое дыханье легких в чуждой атмосфере, а также бросающаяся в глаза тяжеловесность, затрудненность движений, -- результат большей силы притяжения на Земле -- и главное, -- упорный взгляд их огромных глаз, -- все это вызывало во мне чувство, близкое к обмороку. Было что-то грибообразное в этой маслянистой коричневой коже, а в неуклюжей обдуманности медленных движений марсиан лежало что-то невыразимо страшное. Уже с первой встречи, с первого взгляда отвращение и ужас наполнили мою душу.
   Чудовище вдруг скрылось. Оно перевалилось через край цилиндра и упало в яму с таким стуком, словно большой кожаный мешок ударился о землю. Я услышал странный, глухой крик, и в тот же момент в темном отверстии цилиндра показалось второе такое же существо.
   Тут столбняк мой разом прошел. Я повернулся и бросился бежать, как сумасшедший, к ближайшей группе деревьев, бывших на расстоянии ста ярдов от меня. Но я бежал зигзагами и спотыкался на каждом шагу, так как все время оглядывался на чудовище.
   Там, под молодыми соснами, за кустами дрока, я остановился, задыхаясь, и стал выжидать дальнейшего развития событий. Поле, вокруг песочных холмов, было усеяно людьми, которые, так же как и я, словно очарованные, в ужасе стояли и смотрели на невиданные существа или, вернее, на кучи камней у края ямы, в которой они копошились. Вдруг я увидел круглый черный предмет, который то поднимался над краем ямы, то снова исчезал. То была голова злополучного приказчика, который упал тогда в яму, голова, казавшаяся издали маленьким, черным пятном на фоне заката. Но вот показались его плечи и колени, а затем он опять, должно быть, соскользнул, так как видна была только его голова. Вскоре и она исчезла, и я услышал как будто слабый крик. Одну минуту я чуть не поддался импульсу бежать ему на помощь, но страх одержал верх...
   Теперь уже ничего не было видно, так как куча песку, набросанного при падении цилиндра, скрывала от глаз происходившее в яме. Всякий, кому пришлось бы проходить в это время по дороге из Кобгэма или Уокинга, был бы поражен необыкновенным зрелищем. Рассеянная толпа народа, человек в сто слишком, стояла неправильным кольцом, прячась в канавах, за кустами и изгородью. Никто не разговаривал друг с другом, и только иногда слышались короткие, возбужденные возгласы. Брошенная своим владельцем тележка с имбирным пивом вырисовывалась темным силуэтом на алеющем вечернем небе. У песочных ям стоял ряд опустевших экипажей, лошади которых ели овес из подвешенных торб и нетерпеливо взрывали землю копытом.
  

V

Тепловой луч

   С той минуты, когда я увидел марсиан, выползавших из цилиндра, в котором они прилетели со своей планеты к нам на Землю, какие-то чары сковали мою волю. Я продолжал стоять, как заколдованный, по колено в вереске и, не отрываясь, смотрел на песочные кучи, скрывавшие от меня этих чудовищ. Страх и любопытство боролись в моей душе.
   Я не решался вернуться к яме, но у меня было страстное желание заглянуть в нее. Я начал поэтому искать какой-нибудь удобный пункт для наблюдений, не спуская однако глаз с песочных куч, за которыми прятались эти странные пришельцы. Вдруг я увидел, как взметнулся кверху, по направлению к заходящему солнцу, какой-то тонкий, черный пучок, словно лапа полипа, и снова скрылся. Затем вытянулся, точно сустав за суставом, тонкий столб, на конце которого находился круглый диск, который все время вращался. Что могло происходить там?
   Большинство людей разделилось на две группы. Одна, поменьше, стояла в стороне Уокинга, другая кучка, побольше, -- в стороне Кобгэма. Очевидно, все они переживали такую же душевную борьбу, как и я.
   Несколько человек стояло около меня. В одном из них я узнал моего соседа, хотя имя его было мне неизвестно. Я подошел к нему и заговорил с ним. Но момент был совсем неподходящий для разумной беседы.
   -- Что за ужасные гады! -- сказал он. И он повторил это несколько раз.
   -- Видели вы человека в яме? -- спросил я его. Но он мне ничего не ответил на это. Мы долго молча стояли друг около друга и испытывали, казалось, некоторое облегчение оттого что были вместе. Затем я перешел на другое место, которое было выше на несколько футов и удобнее для наблюдений, а когда я оглянулся, то увидел, что мой сосед шел по направлению к Уокингу.
   Закат сменился постепенными сумерками, не принеся с собой никаких изменений. Вдали, налево от Уокинга, толпа как будто прибывала, и оттуда доносился неясный гул голосов. Около Кобгэма бывшая тем кучка людей совсем рассеялась. Вблизи ямы, где лежал цилиндр, не было заметно никаких признаков жизни.
   Это подействовало ободряюще на толпу, и возможно также, что новые зрители, подходившие из Уокинга, способствовали подъему настроения. Во всяком случае, с наступлением темноты возобновилось медленное, непрерывное движение по направлению к песочным ямам, которое все разрасталось, так как около ямы, где лежал цилиндр, продолжала царить тишина, и это придавало храбрости людям. Группы в два-три человека отваживались итти вперед, останавливались, пристально всматривались и снова продвигались дальше. Редким, неправильным полукругом растянулись люди около ямы. Я тоже начал медленно подходить к ней.
   Несколько кучеров и других каких-то людей отважились даже спуститься в песочные ямы. Я услышал стук колес и конских копыт. Молодой парень тащил обратно свою тележку с яблоками. А ярдах в тридцати от ямы, со стороны Горселля, показалась темная кучка людей, несущих белый флаг.
   Это была депутация. Как оказалось потом, в Горселле состоялось очень оживленное совещание. Так как марсиане, несмотря на свою отталкивающую наружность, были, повидимому, существа разумные, то решено было отправить к ним депутацию и как-нибудь, при помощи сигналов, дать им понять, что мы такие же разумные существа, как и они.
   Белый флаг развевался во все стороны. Я стоял слишком далеко, чтобы различить лица идущих, но потом я узнал, что в числе участников этой попытки завязать сношения с марсианами были также Огильви, Стэнт и Гендерсон. Эта маленькая группа людей вступила внутрь теперь уже почти сомкнувшегося круга. За нею, на почтительном расстоянии, следовало несколько темных фигур.
   Вдруг вспыхнул яркий свет, и туча светящегося, зеленоватого дыма потянулась вверх из ямы тремя ясно видимыми клубами. Столбы дыма, один за другим, поднимались вверх в тихом, безветренном воздухе, прямые, как свечи.
   Этот дым, - назвать его пламенем было бы, пожалуй вернее, -- светился так ярко, что темно-синее небо и все пространство коричневого поля, по направлению к Чертси, с разбросанными на нем черными соснами, погрузилось во мрак, когда поднялись эти клубы, а когда дым рассеялся, то стало еще темнее. Одновременно слышен был слабый свистящий звук.
   По другую сторону ямы остановилась депутация с белым флагом, пораженная этим явлением; это была маленькая, ничтожная кучка черных фигур на черной земле! Их лица, освещаемые вспышками зеленого дыма, казались зеленовато-бледными, как у мертвецов.
   Шипящий звук постепенно перешел в жужжание и, наконец, в громкое, протяжное гуденье. Из ямы медленно поднялась бесформенная фигура, и казалось, что из нее брызнул маленький световой луч.
   Вдруг по разбросанной человеческой толпе пробежали искры настоящего пламени, перескакивая от одного к другому. Казалось, что в них ударили невидимой струей света, который сейчас же превратился в белое пламя. Будто каждый, в кого попадала такая струя, мгновенно загорался.
   И при свете этого пламени, приносившего им гибель, я видел, как они метались и падали и как те, кто следовал за ними, обращались в бегство.
   Я стоял ошеломленный всем виденным, не понимая еще, что в той далекой группе людей носится смерть, выхватывая одного за другим. Я чувствовал только, что там происходит что-то особенное. Одна, почти неслышная, ослепительная вспышка света, -- и человек падал безжизненной грудой на землю, а над его головой невидимая огненная струя проносилась дальше, -- зажигая сосны, кусты дрока и превращая все на своем пути в огненный костер. Я видел, как вдали, под Нэпгиллем, загорелись вдруг ярким пламенем деревянные постройки, изгороди и деревья.
   Быстро и неуклонно носилась кругом огненная смерть, все поражая своим невидимым, неумолимым мечом. По пылающим кустам я догадался, что она подходит ко мне; но я был так ошеломлен и удивлен, что не мог двинуться, Я слышал треск огня в песочных ямах и внезапное лошади, которое тотчас же затихло. Казалось, что между мной и марсианами чья-то невидимая, раскаленная рука провела по полю огненную линию; повсюду вокруг песочных ям темная земля задымилась и затрещала. Вдали под Уокингом, где дорога со станции выходит в поле, что-то рухнуло со страшным треском. Тотчас же прекратилось гудение, и черный, куполообразный предмет медленно опустился в яму и скрылся из глаз.
   Все это произошло так быстро, что я стоял оглушенный и ослепленный, не будучи в состоянии двинуться с места. Если бы огненная смерть описала полный круг, то я бы погиб безвозвратно. Но она прошла мимо и пощадила меня, оставив во власти темной, жуткой ночи.
   Холмистое поле казалось теперь почти черным, и только местами, под темно-синим небом, чуть-чуть серели полосы дорог. Было темно и совершенно безлюдно. Вверху над моей головой постепенно загорались звезды, а на западной стороне неба все еще виднелась мерцающая, бледно-зеленая полоса, на которой резкими, темными контурами выделялись верхушки сосен и крыши домов Горселля. Марсиане и их приспособления оставались совершенно невидимыми, только высокий шест, на верхушке которого вертелся неутомимый диск, продолжал стоять. Отдельные кусты и одиноко стоящие деревья все еще горели и дымились, да в стороне Уокинга, у станции, от домов поднимались огненные столбы дыма, расплываясь в тихом ночном воздухе.
   Ничто не изменилось. Если бы только не это чувство ужасного, подавляющего изумления! Маленькая горсточка черных фигурок с белым флагом была вычеркнута из жизни и мирная тишина вечера как будто не нарушалась.
   Я вспомнил, что я остался один в этом мрачном поле, беззащитный, беспомощный. И внезапно, словно что-то пришедшее ко мне извне, на меня напал страх. С усилием я повернулся и, спотыкаясь о вереск, побежал прочь.
   Страх, обуявший меня, был не сознательный страх, а панический ужас не только перед марсианами, но и перед окружавшими меня мраком и тишиной. Подавленный этим ужасом, я бежал и тихо плакал, как дитя. Теперь, когда я отвернулся, я уже не решался оглянуться назад.
   Помню, что я испытывал тогда странную уверенность, что со мной кто-то играет и что, как только я буду в пределах безопасности, эта таинственная смерть -- быстрая, как свет -- выскочит из ямы, где лежит цилиндр, настигнет меня и убьет...
  

VI

Тепловой луч на Кобгэмской дороге

   Все еще остается загадкой, каким образом могли марсиане так быстро и бесшумно убивать людей. Многие придерживаются того мнения, что они доводят до очень высокого градуса температуру в запертой камере, абсолютно не проводящей тепла. Этот накопленный запас теплоты они направляют посредством параллельных лучей на любой намеченный ими предмет, с помощью отполированного параболического зеркала, подобно тому световому лучу, который распространяется параболическим зеркалом на маяках. Но никто еще не мог доказать верность всех этих предположений. Как бы то ни было, одно было несомненно -- что суть дела была в тепловом луче. Тепловая энергия, и притом невидимая, вместо видимой световой. Все воспламеняющееся горит при одном прикосновении этого луча. Свинец превращается в жидкость, железо становится мягким, стекло лопается и плавится; а когда такой луч попадает в воду, он превращает ее в пар.
   В ту ночь вокруг ямы лежало до сорока трупов, обугленных и обезображенных до неузнаваемости. Всю ночь на поле Горселле и Мейбургом бушевал огонь, и туда не показывалась ни одна живая душа. Только постепенно огонь затих.
   Весть о разыгравшейся трагедии облетела почти одновременно Кобгэм, Уокинг и Оттершоу. В Уокинге магазины были уже закрыты, когда произошло несчастье, и толпы праздношатающихся, лавочников и других людей, взволнованные рассказами о событиях, шли через Горселльский мост, вдоль дороги, ведущей в поле. Можно себе представить, с каким удовольствием собиралась молодежь после работы, пользуясь новостью дня, как и всякой другой, для совместных прогулок.
   Правда, очень немногие люди знали в Уокинге об открытии цилиндра, хотя бедняги Гендерсон послал на почту велосипедиста со срочной телеграммой для вечернего выпуска газеты. Когда вся эта масса гуляющих, отдельными группами в два-три человека, собралась в поле, они увидели там маленькие кучки людей, возбужденно разговаривающих и глазеющих на вертящееся зеркало над песочной ямой. Само собою разумеется, что это волнение вскоре передалось и новоприбывшим. В половине девятого, когда погибла депутация, на улице собралось около трехсот человек, а может быть и больше, исключая тех, которые отделились, чтобы подойти ближе к марсианам. Между первыми было также три полисмэна, один из них был верхом. Следуя предписаниям Стэнта, они добросовестно старались оттеснить толпу и не допустить ее близко к цилиндру. По их адресу раздавались свистки и насмешки, исходившие от слишком впечатлительных и сумасбродных людей, всегда готовых поскандалить. Когда марсиане вылезли из цилиндра, Стэнт и Огильви, предвидя возможность столкновения, тотчас же отправили из Горселля телеграмму в казармы, с просьбой прислать отряди солдат в ограждение чужеземцев от насилий. После того они вернулись, чтобы участвовать в злополучной депутации. Описание их гибели, как передавали о ней очевидцы, вполне совпало с тем, чему я сам был свидетелем: три столба зеленоватого дыма, громкое гудение и вспыхивающие искры огня.
   Но вся эта толпа избежала опасности гораздо более серьезной, чем я. Их спасло только то обстоятельство, что нижняя часть теплового луча наткнулась на преграду в виде песчаного бугра. Если бы шест с параболическим зеркалом был только на несколько ярдов выше, из толпы не спаслось бы ни одного человека. Они видели вспышки огня, наблюдали, как падали люди, как невидимая рука зажигала кустарники и деревья. Потом, со свистящим звуком, заглушившим гуденье в яме, страшный луч скользнул над их головами, зажег вершины буковых деревьев, которые окаймляли улицу, раздробил кирпичи, разбил окна, зажег оконные рамы и разрушил часть крыши в угловом доме.
   При этой неожиданной вспышке и ослепительном зареве горящих деревьев толпа заколыхалась в нерешимости.
   Искры, горящие сучья и листья падали на улицу. На людях стали загораться платья и шляпы. С поля доносились испуганные крики. В воздухе стояли стон и вой. Вдруг в толпу врезался конный полисмен; он поднял руки над головой и громко закричал.
   -- Они идут! -- завопила какая-то женщина, и мгновенно вся толпа повернула назад. Передние расталкивали задних, чтобы очистить дорогу к Уокингу. Толпа неслась по дороге, словно испуганное стадо овец. Там, где дорога суживается между высокими холмами, толпа остановилась, и началась давка. Не все могли спастись: две женщины и один маленький мальчик были задавлены, и их бросили умирать во мраке страшной ночи.
  

VII

Как я добрался домой

   Отдельные подробности моего бегства с поля стерлись в моей памяти. Помню только, как я натыкался на деревья и путался ногами в вереске. Все вокруг меня, казалось мне, было полно невидимой опасности, исходившей от марсиан. Мне чудилось, что над моей головой все еще носится тот безжалостный огненный меч и что вот-вот он опустится надо мной и убьет меня. Я достиг улицы, ведущей к Горселлю, и побежал по ней к перекрестку.
   Вдруг я почувствовал, что дальше итти не могу; я был измучен пережитыми волнениями и бегством. Я зашатался и упал. Это случилось недалеко от моста, в том месте, где у газового завода он пересекает канал. Здесь я упал и остался лежать.
   Должно быть, я пролежал тут некоторое время.
   Наконец я очнулся и сел, недоумевая, как я попал сюда. Мой страх пропал. Я потерял шляпу, я мой воротничок соскочил с запонки. Всего несколько минут назад для меня существовали только три реальные вещи: беспредельность ночи, пространства и природы, мое собственное ничтожество и страх и близость смерти. Теперь же как будто все изменилось во мне и кругом меня. Я бы не мог определить, произошел у меня переход от одного душевного состояния к другому. Я сразу стал самим собой, обыкновенным, скромным гражданином. Безмолвное поле, мое бегство, ужасные вспышки огня, все это казалось мне сном, и я спрашивал, действительно ли все это было? Я не мог поверить этому.
   Я встал и неверными шагами стал подыматься по крутому мосту. В моей душе было недоумение. Мои мускулы и мог нервы, казалось, потеряли всю эластичность. Я шатался, как пьяный.
   Над высокой дугой моста показалась сначала голова, а потом фигура рабочего, несшего корзину. Рядом с ним бежал маленький мальчик. Проходя мимо меня, он пожелал мне "доброй ночи". Я хотел заговорить с ним -- и не мог. На его приветствие я ответил каким-то бессмысленным бормотанием и пошел дальше.
   По Мейбургскому виадуку пронесся поезд, сверкнув на мгновение длинной вереницей освещенных окон и оставив за собой волнующиеся полосы белого, огненного дыма. Треск, грохот и звон -- и поезд исчез в ночной мгле. Небольшая кучка людей стояла болтая в воротах одного из хорошеньких домов, ряды которых образуют так называемую "Восточную терасу". Все это было знакомой, милой действительностью. А то другое, что лежало за мной, было безумным бредом и фантазией!
   Таких вещей, говорил я себе, не может быть!
   Возможно, что я человек исключительных настроений. Я не знаю, все ли испытывают то же, что я. Бывают дни, когда я чувствую странную оторванность от всего мира и от собственной личности. Мне кажется тогда, что я наблюдаю все окружающее откуда-то извне, из бесконечного далека, вне времени, вне пространства, по ту сторону горя и трагедии жизни. В ту ночь это чувство было особенно сильно во мне. То была другая часть моего сна.
   Но в то же время меня смущало явное противоречие такой ясности духа с ужасными картинами, которые я видел там, где витала молниеносная смерть, -- на расстоянии двух миль от меня. На газовом заводе кипела работа, и все электрические лампы были зажжены. Я остановился около болтающей группы людей.
   -- Что нового на поле? -- спросил я.
   Двое мужчин и одна женщина стояли у ворот.
   -- Что? -- отозвался один из мужчин, обратясь ко мне.
   -- Я спрашиваю, что нового на поле? -- повторил я.
   -- А разве вы не оттуда? -- в один голос спросили мужчины.
   -- Люди, кажется, совсем помешались из-за этого поля, -- заметила женщина. -- Что там собственно произошло?
   -- Разве вы ничего не слыхали о марсианах? -- спросил я. -- Про людей со звезды Марс?
   -- Более, чем достаточно, -- сказала женщина. -- Спасибо!
   И все трое засмеялись.
   Я чувствовал себя сконфуженным. Я попытался рассказать им то, что видел, и не мог. Они все время смеялись над моей бессвязной речью.
   -- Вы еще услышите об этом, -- сказал я и пошел домой. Дома жена моя испугалась, увидя мое осунувшееся лицо.
   Я прошел в столовую, сел и выпил немного вина. Когда пришел в себя, я рассказал жене то, что видел. Обед, состоявший из холодных блюд, остался нетронутым на столе во время моего рассказа.
   -- В одном я могу тебя успокоить, -- сказал я, видя ее волнение, возбужденное моим рассказом: -- это самые неповоротливые существа, которых я когда-либо видел. Они могут завладеть ямой и убивать всех людей, которые подойдут к ним близко; но вылезть из нее они не смогут... Но какие они ужасные!
   -- Не говори, милый! -- сказала жена, сморщив брови; она положила свою руку на мою.
   -- Бедный Огильви, -- проговорил я. -- Подумать только, что, может быть, он лежит там мертвый...
   Моя жена, по крайней мере, не нашла мой рассказ неправдоподобным. Но, заметив, как она побледнела, я круто оборвал свою речь.
   -- Они могут прийти и сюда, -- повторила она несколько раз.
   Я заставил ее выпить вина и старался успокоить.
   -- Они еле могут двигаться -- сказал я.
   Чтобы ободрить себя и ее, я начал повторять ей все, что говорил мне Огильви о невозможности для марсиан длительного пребывания не Земле. Особенное значение я придавал вопросу о силе притяжения. На поверхности Земли сила притяжения и три раза больше, чем на Марсе. Поэтому марсианин весит на Земле втрое больше, чем на Марсе, тогда как его мускульная сила остается такой же, как была. Таким образом, ему будет не под силу носить свое собственное тело. На самом деле, это было общее мнение. И "Times" и "Daily Telegraph", вышедшие на другой день, утверждали то же самое; но обе газеты, как и я, совершенно упустили из виду два фактора, менявшие дело.
   Как известно, атмосфера Земли содержит гораздо больше кислорода и гораздо меньше аргона, чем атмосфера Марса. Возбуждающее действие избытка кислорода на марсиан, бесспорно, является противовесом увеличению веса их тела. А во-вторых, все мы проглядели тот факт, что с такими механическими приспособлениями, какими обладали марсиане, они могли, в случае нужды, обойтись и без применения мышечной силы.
   Тогда я не принял во внимание этих соображений, и поэтому моя аргументация немного хромала. Подкрепившись пищей и вином, окруженный привычной домашней обстановкой и поддерживаемый сознанием необходимости успокоить свою жену, я и сам мало-по-малу стал спокойнее.
   -- Они сделали большую глупость, -- сказал я, отпивая вино из стакана. -- Они опасны только потому, что они сами обезумели от страха. Может быть, они не ожидали встретить здесь живых существ, и во всяком случае можно бросить бомбу в яму: она их всех убьет.
   Странное возбуждение после пережитых волнений, без сомнения, сильно обострило силу восприимчивости во мне. Я до сих пор необыкновенно живо помню наш обед. Милое, встревоженное лицо моей жены, выглядывавшее на меня из-под шелкового розового абажура лампы, белая скатерть, уставленная серебряной и хрустальной посудой (в те дни даже писатели-философы позволяли себе такую маленькую роскошь), пурпурно-красное вино в моем стакане, -- все это запечатлелось с фотографической точностью в моем мозгу. В конце стола сидел я сам, щелкал орехи, потягивал сигару, сожалел о неосторожности Огильви и осуждал близорукую трусость марсиан.
   Так, вероятно, рассуждал, сидя в своем гнезде, какой-нибудь почтенный додо на острове Маврикия, когда туда высадилась горсточка безжалостных матросов в поисках за животной пищей:
   -- Завтра мы заклюем их до смерти моя милая! -- говорил я.
   Я не знал тогда, что то был мой последний обед в культурной обстановке, перед началом целого ряда необычайных, ужасных дней.
  

VIII

В ночь на субботу

   Из всех странных и удивительных вещей, которые произошли в эту пятницу, самой странной была для меня несовместимость повседневного обихода жизни с первыми признаками начала целого ряда событий, которые должны были перевернуть вверх дном весь социальный строй этой жизни. Если бы кто-нибудь в пятницу ночью, вооружившись циркулем, провел мысленно круг с радиусом в пять миль вокруг песочных ям Уокинга, то я уверен, что вне этого круга не нашлось бы ни одного человека, за исключением лишь родственников Стэнта, двух или трех велосипедистов, да лондонцев, лежавших мертвыми на поле, чьи привычки и чье настроение были бы нарушены пришельцами с Марса. Многие, конечно, слышали о цилиндре и в свободные часы, может быть, даже беседовали об этом; но несомненно, что это событие не вызвало такой сенсации, какую вызвал бы, например, наш ультиматум Германии.
   В Лондоне телеграмма бедняги Гендерсона с описанием снаряда и его постепенного отвинчивания была принята за газетную утку, и редактор вечернего листка просил по телеграфу Гендерсона о подтверждении. Но, так как ответа не было получено, -- Гендерсон уже погиб тогда, -- то редакция решила не выпускать дополнительного номера с этим известием. Даже в пределах этого пятимильного круга большинство людей оставались равнодушными. Отношение женщин и мужчин к моему рассказу о событиях я уже описывал. Повсюду люди обедали и ужинали, как всегда; рабочие, по окончании работ на фабрике, копались у себя в саду, детей укладывали спать в обычный час, молодежь и нежные парочки гуляли по улицам, а ученые сидели за своими книгами.
   Возможно, что на улицах было больше оживления, что в кабаках и трактирах явилась новая тема для разговоров, что там и сям появлялся очевидец последних событий и вызывал своим рассказом крики и испуганные возгласы. Но в общем жизнь продолжала итти своим обычным, повседневным темпом, люди продолжали работать, есть, пить и спать, как раньше, -- как будто никакой планеты Марс и не существовало. То же самое было на станциях железных дорог в Уокинге, Горселле и Кобгэме.
   На узловом пункте в Уокинге поезда приходили, отходили и передвигались на запасный путь, пассажиры выходили и ждали на вокзале, -- словом, все шло своим заведенным порядком. Мальчишка-газетчик из города продавал, невзирая на монополию мистера Смитса, листки с последними известиями, и его выкрики "люди с Марса" смешивались со звоном и грохотом багажных тележек и резкими свистками паровозов. В девять часов на станцию прибежали несколько человек с невероятными рассказами о событиях на поле, но их появление так же мало нарушило общий порядок, как появление пьяных. Пассажиры, которые ехали в Лондон и выглядывал в темноту из окон вагона, видели странные, вспыхивающие то появляющиеся, то снова исчезающие, искорки света по направлению к Горселлю, видели красное пламя, с тянувшейся от него к звездам тонкой завесой дыма, и думали, что это горит вереск. Только на повороте, огибающем поле, можно было заметить, что случилось что-то неладное. На границе Уокинга горело с полдюжины дач. Во всех трех деревнях, в домах, обращенных окнами в поле, горел свет; их обитатели не ложились спать до зари.
   На Кобгэмском и Горселльским мостах всю ночь толпились любопытные. Люди приходили и уходили, но толпа не убывала. Некоторые смельчаки, как оказалось потом, решили прокрасться в темноте до самой ямы, где сидели марсиане. Эти смельчаки больше не возвращались никогда, так как световой луч, словно прожектор военного судна, от времени до времени пробегал по полю, а непосредственно за ним следовал и тепловой луч. За исключением этого, широкая площадь поля казалась пустой и безмолвной, и обуглившиеся трупы лежали на земле всю ночь и весь следующий день. Только из ямы доносился какой-то шум, словно стук молотков, который слышали многие.
   Таково было положение вещей в пятницу ночью. В центре этих событий находился цилиндр, который торчал, как отравленная стрела в теле нашей старой планеты. Но действие яда еще только начиналось. Кругом тянулась полоса безмолвного поля, местами дымившегося, с разбросанными на нем темными, неясными фигурами в неестественных позах. Там и сям горело дерево или куст. Кое-где среди живых людей царило волнение, но за пределы этого круга оно еще не распространялось. Во всем же остальном мире жизнь текла попрежнему. Лихорадка войны, которая должна была бы заморозить кровь в жилах, иссушить нервы и расстроить мозг, была еще впереди.
   Всю ночь стучали марсиане, приготовляя свои машины, и то и дело взвивались к звездному небу столбы зеленовато-белого дыма.
   Около одиннадцати часов через Горселль прошла рота солдат и выстроилась на краю поля, образуя кордон. Позднее через Кобгэм прошла вторая рота и оцепила поле с северной стороны. Несколько офицеров из Инкерманских казарм были на поле еще рано утром, и один из них, майор Иден, так и не вернулся. Командир около полуночи подъезжал к Кобгэмскому мосту подробно расспрашивал собравшуюся там толпу. Без сомнения, военные власти прекрасно понимали серьезность положения.
   На следующее утро газеты сообщили, что из Ольдершота был отправлен на место происшествия эскадрон гусар, два пулемета и до четырехсот человек Кардиганского полка.
   Через несколько секунд после полуночи толпа, стоявшая на дороге из Уокинга в Чертсей, видела звезду, которая упала в северо-западном направлении в сосновый лес. Полет ее сопровождался зеленоватым светом, похожим на сверкание молнии.
   То был второй цилиндр.
  

IX

Война начинается

   Суббота живет в моей памяти как день томительного ожидания. Это был жаркий, душный день, отмеченный, как мне передавали, резкими колебаниями барометра. Я спал очень плохо и встал рано. Перед завтраком я вышел в сад и постоял там, прислушиваясь. Но со стороны поля не было заметно никакого движения, и только жаворонок кружился в воздухе.
   Наш молочник явился в обыкновенное время.
   Услышав стук его тележки, я подошел к калитке, чтобы расспросить его о новостях. Он рассказал мне, что ночью марсиан окружили войсками и что теперь ожидают прибытия пушек. Тут я услышал знакомые успокоительные звуки: к Уокингу подходил поезд.
   -- Их не хотят убивать, -- сказал молочник, -- если только удастся обойтись без этого.
   Я увидел соседа, работавшего в своем саду. Мы поболтали немного, а потом я пошел завтракать. Утро начиналось как всегда. Мой сосед был того мнения, что войскам удастся в течение дня захватить марсиан или их уничтожить.
   -- Это очень жалко, - сказал он, - что марсиане держат себя так недоступно. Было бы интересно услышать, как они живут на других планетах, и мы могли бы узнать это от них.
   Он подошел к решетке и протянул мне горсть земляники, так как он был не только страстный садовод, но и щедрый хозяин. Одновременно он сообщил мне, что влево от Байфлита горит сосновый лес.
   -- Говорят, -- продолжал он, -- что упала вторая такая же штука. Но и одной было бы совершенно достаточно! Такое удовольствие будет стоить хорошенькой суммы денег нашим страховым обществам, пока все кончится. -- И он засмеялся с видом невозмутимого добродушия. -- Лес и теперь еще горит, -- продолжал он, указывая рукой на видневшуюся вдали полосу дыма. -- Почва долгое время будет горяча под ногами, так как ее покроет толстый слой тлеющих игл. -- Затем он сделался серьезным и заговорил об Огильви.
   После завтрака я отложил свою работу и решил итти на поле. Под железнодорожным мостом я встретил группу солдат -- сапер, как я думаю, -- в маленьких круглых кэпи и грязных расстегнутых красных куртках, оставлявших на виду их синие рубахи, в черных брюках и сапогах, которые доходили только до икр. Они сказали мне, что через мост никого не пропускают, и, действительно, взглянув туда, я увидал, что там стоит часовой, солдат Кардиганского полка. Я поговорил с этим солдатом некоторое время и рассказал им о своей встрече с марсианами прошлым вечером. Никто из них не видел марсиан, и они имели о них весьма неясное представление, поэтому они засыпали меня вопросами. Оказывается, что они не знали, кто распорядился послать войска, но полагали, что дело тут не обошлось без пререканий. Рядовой сапер гораздо развитее простого солдата, и они не без знания дела обсуждали условия предстоящей борьбы. Я описал им действие теплового луча, после чего каждый из них стал высказывать свое мнение, как повести атаку на марсиан.
   -- Нужно подкрасться к ним под прикрытием и затем кинуться на них, говорю я, -- сказал один.
   -- Брось! -- вмешался другой: -- прикрытие не защитит тебя при такой жаре. Разве только тебя легче будет зажарить! Нет, нам нужно подойти как можно ближе и затем вырыть траншею.
   -- К чорту твои траншеи! Ты только и знаешь твои траншеи. Тебе бы кроликом родиться, Сниппи.
   -- Неужели у них совсем нет шеи? -- неожиданно обратился ко мне третий, маленький, черный человечек с глубокомысленным видом, с трубкой в зубах.
   Я повторил мое описание.
   -- Осьминоги, стало-быть, -- сказал он. -- значит, теперь нам придется сражаться с рыбами.
   -- Нет никакого греха убивать таких гадов, -- заметил первый из собеседников.
   -- Почему не расстрелять их и сразу же не покончить с ними? -- предложил маленький, черный человек. -- Ведь никто не знает, какие еще каверзы они готовят нам!
   -- А где же твои бомбы? -- насмешливо заметил первый. Теперь -- уже поздно. Нужно произвести атаку,-- вот мой план, и сделать это не откладывая!
   Они еще долго беседовали в том же духе. Через которое время я расстался с ними и отправился на вокзал, чтобы накупить как можно больше утренних газет.
   Я не стану утомлять ч знанием дела обсуждали необычайные условия возможного боя. Я рассказал им о тепловом луче, и они начали спорить между собой.
   -- Подползти к ним под прикрытием и броситься в штыки, -- сказал один.
   -- Ну да, -- ответил другой. -- Чем же можно прикрыться от такого жара? Хворостом, что ли, чтобы лучше зажариться! Остается только подойти к ним возможно ближе и начать рыть окопы.
   -- К чорту твои окопы! Ты вечно мелешь об окопах. Тебе бы следовало родиться кроликом, Сниппи.
   -- Так у них, значит, совсем нет шеи? -- спросил вдруг третий, маленький смуглый молчаливый солдатик, куривший трубку.
   Я еще раз описал марсиан.
   -- Вроде осьминогов, -- сказал он. -- Значит, мы должны сражаться не с людьми, а с рыбами.
   -- Таких скотов и убивать не грех, -- сказал первый.
   -- Пустить в них гранату, да и прикончить разом,-- предложил маленький смуглый солдат. -- А то они еще что-нибудь натворят.
   -- Где же твои гранаты? -- возразил первый. -- Мы не можем ждать. Надо их атаковать, да поскорей, по-моему.
   Так спорили солдаты. Вскоре я оставил их и пошел на станцию за утренними газетами.
   Однако я не буду докучать читателю описанием этого томительного утра и еще более томительного дня. Мне не удалось поглядеть на луг, потому что даже колокольни в Хорзелле и Чобхеме находились под контролем военных властей. Солдаты, к которым я обращался, сами ничего не знали толком. Офицеры расхаживали с таинственным видом. Под охраной войск жители снова почувствовали себя в безопасности.
   Здесь я впервые услышал от Маршала, нашего табачного торговца, что его сын тоже погиб на лугу. На окраинах Хорзелла войска велели жителям запереть и покинуть дома.
   Я вернулся домой ко второму завтраку, около двух часов пополудни, очень усталый, потому что, как я уже говорил, день был жаркий и душный. Желая освежиться, я принял холодную ванну. Около половины пятого я отправился на железнодорожную станцию за вечерней газетой, -- в утренних газетах дано было лишь весьма неточное описание гибели Стента, Гендерсона, Оджилви и других. Однако и вечерние газеты не сообщали ничего нового. Марсиане не показывались. Они, видимо, были чем-то заняты в своей яме; оттуда по-прежнему слышались удары по металлу и вырывались клубы дыма. Надо думать, они тоже готовились к бою. "Новые попытки завязать сношения посредством сигналов оказались безуспешными", сообщали газеты. Сапер рассказал мне, что какой-то человек, спрятавшись в канаве, поднимал флаг на длинной жерди. Но на марсиан эти сигналы произвели не больше впечатления, чем на нас производит мычание коровы.
   Надо сознаться, военные приготовления очень взволновали меня. Мое воображение разыгралось, и я придумывал разные способы для уничтожения непрошенных гостей. Опять воскресли старые школьные мечты о битвах и подвигах. Но вдруг мне пришло в голову, что борьба наша с марсианами будет неравной и потому несправедливой: они казались такими беспомощными в своей яме.
   Около трех часов пушечные выстрелы, следовавшие один за другим через равные промежутки времени, начали доноситься со стороны Чертси или Эдльстона: артиллерия бомбардировала дымившийся сосновый лес, куда упал второй цилиндр. Важно было уничтожить его прежде, чем он раскроется. Но только к пяти часам первое полевое орудие было доставлено в Чобхем для действий против первого отряда марсиан.
   Около шести часов вечера, когда мы с женой сидели в беседке за чаем, оживленно разговаривая о предстоящей битве, я услышал отдаленный гул взрыва со стороны лугов

Из ямы слышались удары по металлу и вырывались клубы дыма.

   и вслед за тем ружейную трескотню. Несколько секунд спустя грохот обвала раздался так близко от нас, что земля задрожала. Я выскочил из дома и увидел, что вершины деревьев вокруг Восточной коллегии охвачены красным дымящимся пламенем, а колокольня небольшой церкви лежит в развалинах. Башенка на кровле коллегии обрушилась. Казалось, ее снесло двенадцатидюймовым снарядом. Одна из труб нашего дома тоже рухнула. Обломки кирпичей покатились по скату кровли и теперь большой грудой красных черепков лежали на цветочной грядке у окна моего кабинета.
   Я и жена стояли совсем ошеломленные. Потом я сообразил, что если коллегия разрушена, то это значат, что вершина Мейберийского холма уже попала в сферу действия теплового луча.
   Схватив жену за руку, я потащил ее на дорогу. Потом вызвал из дому служанку и сказал ей, что сам поднимусь в верхний этаж за ее сундуком, который она не хотела бросить на произвол судьбы.

   -- Здесь опасно оставаться, -- сказал я, и тотчас же вслед за этими словами со стороны лугов снова послышалась пальба.
   -- Но куда же мы пойдем? -- в ужасе спросила жена. Я задумался, потом вспомнил о ее кузинах, живших тогда в Лезерхеде.
   -- Лезерхед! -- крикнул я, стараясь перекричать гул. Жена посмотрела вниз по склону холма. Испуганные люди выбегали из домов.
   -- Как же нам добраться до Лезерхеда? -- спросила она.
   На склоне холма я увидел гусарский разъезд, проскакавший под железнодорожным мостом. Солдаты въехали в раскрытые настежь ворота Восточной коллегии; двое
   спешились и стали переходить из дома в дом. Диск солнца, маячивший в дыму подожженных деревьев, казался кроваво-красным и бросал на все окружающее непривычный багровый свет.
   -- Не трогайтесь с места, -- сказал я. -- Тут вы в безопасности.
   Я побежал в трактир "Пятнистая Собака", так как знал, что у хозяина есть лошадь и двухколесный шарабан. Я торопился, предвидя, что скоро начнется повальное бегство с нашей стороны холма. Хозяин трактира стоял у своей конторки. Он не подозревал, что творилось в двух шагах от его дома. Какой-то мужчина, стоявший ко мне спиной, разговаривал с ним.
   -- Меньше фунта нельзя, -- заявил трактирщик. -- Да и отвести ее некому.
   -- Даю два, -- сказал я через плечо незнакомца.
   -- За что?
   -- И доставлю обратно к полночи, -- добавил я.
   -- Боже, -- воскликнул трактирщик, -- что за спешка? Я продаю свинью. Два фунта, и сами доставите обратно? В чем дело?
   В немногих словах я объяснил, что мне надо уехать из дому, и таким образом нанял шарабан. В то время мне не приходило в голову, что вскоре сам трактирщик будет вынужден покинуть свое жилище. Я быстро запряг лошадь и, оставив ее под присмотром жены и служанки, вбежал в дом и уложил некоторые ценные вещи -- серебряную посуду и еще кое-что. Пока я укладывался, буковые деревья перед домом начали гореть, а железная решетка у дороги накалилась докрасна. В это время мимо пробегал один из спешившихся гусаров. Он заходил в каждый дом и предупреждал жителей, чтобы они уходили. Он уже удалялся, когда я вышел на крыльцо со своими сокровищами, завязанными в скатерть.
   -- Что нового? -- крикнул я ему вдогонку.
   Он повернулся, взглянул на меня и крикнул, что марсиане вылезают из ямы в каких-то штуках, похожих на крышки от мисок. После этого он направился к воротам дома, стоявшего на вершине холма. Внезапно клуб черного дыма пересек дорогу, и я больше уже не видел этого гусара. Я побежал к дверям соседа и постучал, желая убедиться, уехал ли он с женой в Лондон и запер ли квартиру. Потом, вспомнив о просьбе нашей служанки, снова вошел в дом, вытащил ее сундук, привязал его к задку
   шарабана и, схватив вожжи, вскочил на козлы. Через минуту мы уже выехали из дыма и грохота и быстро спускались по противоположному склону Мейберийского холма к Старому Уокингу. <

   Перед нами расстилался мирный, залитый солнечным светом ландшафт. Пшеничные поля тянулись по обе стороны от дороги, и вдали уже можно было различить покачивающуюся вывеску Мейберийской гостиницы. Перед нами ехал доктор в своей таратайке. У подножия холма я оглянулся назад. Густые столбы черного дыма, прорезанные красными языками пламени, поднимались в неподвижном воздухе и отбрасывали черные тени на зеленые вершины деревьев. Дым расстилался широко в обе стороны: до Байфлитских сосновых лесов на востоке и до Уокинга на западе. Вся дорога позади нас пестрела беглецами. Слабо, но отчетливо в знойном неподвижном воздухе слышалось смолкавшее по временам тарахтенье пулеметов и непрерывный треск винтовок.
   Очевидно, марсиане поджигали все, что находилось в сфере действия их теплового луча.
   Я плохой кучер и поэтому вынужден был все свое внимание посвятить управлению лошадью. Когда я снова обернулся, второй холм был уже скрыт от меня черным дымом. Я стал подхлестывать лошадь и гнал ее крупной рысью, пока Уокинг и Сенд не отделили нас от этого смятения и ужаса. Между Уокингом и Сендом я нагнал и перегнал доктора.
  

X

Ночная буря

   От Мейберийского холма до Лезерхеда около девятнадцати километров. На лугах за Пирфордом пахло сеном, по краям дороги цвела живая изгородь из шиповника.
   Спускаясь с Мейберийского холма, мы вдруг услышали орудийный гул. Он прекратился так же внезапно, как качался, и к девяти часам мы благополучно добрались до Лезерхеда. Я поужинал у родных и передал жену на их попечение. Лошадь моя тем временем успела отдохнуть.
   Всю дорогу жена была очень молчалива и казалась подавленной, как будто предчувствовала что-то недоброе. Я старался подбодрить ее, говоря, что марсиане привязаны к яме собственной тяжестью и что вряд ли им удастся оттуда выползти. Она отвечала односложно. Если бы не обещание, данное мною трактирщику, она уговорила бы меня остаться на ночь в Лезерхеде. О, почему я не остался! Я помню, что она была очень бледна, когда мы прощались.
   Что до меня, то весь этот день я провел в лихорадочном возбуждении. Та, особого рода, воинственная лихорадка, которая порой овладевает цивилизованным обществом, сжигала меня. Я почти радовался, что мне предстоит вернуться ночью в Мейбери. Я даже боялся, что прекращение ружейной стрельбы означает конец войны с марсианами. Мне страшно хотелось присутствовать при нашей победе над ними. Я собрался в дорогу часов в одиннадцать вечера. Ночь была очень темная. Когда я вышел из ярко освещенных сеней на двор, тьма показалась мне кромешной. Было по-прежнему жарко и душно. Вверху быстро неслись облака, хотя внизу не чувствовалось ни малейшего ветерка. Муж моей кузины зажег оба фонаря. К счастью, я хорошо знал дорогу.
   Жена стояла у освещенной двери, пока я не сел в шарабан. Потом вдруг повернулась и ушла в дом, покинув родных, желавших мне счастливого пути.
   Я отчасти заразился боязнью моей жены и сначала был в довольно унылом настроении, но потом мысли мои вернулись к марсианам. Я еще не знал никаких подробностей вечернего боя, не знал даже, какие обстоятельства ускорили столкновение. Проезжая через Окхем (я возвращался по этому пути, а не через Сенд и Старый Уокинг), я увидел на западной стороне неба кроваво-красное зарево, которое по мере моего приближения медленно разрасталось. Тучи надвигающейся грозы смешивались с клубами черного и багрового дыма.
   В Рипли-стрит никого не было. Деревня словно вымерла, лишь в одном-двух окнах виднелся свет. Но у поворота дороги к Пирфорду я чуть не врезался в кучку людей, стоявших ко мне спиной. Они ничего не сказали, когда я проезжал мимо. Не знаю, было ли им что-нибудь известно о том, что творилось по ту сторону холма, не знаю также, покоились ли мирным сном обитатели тех безмолвных домов, мимо которых я проезжал, или дома эти стояли пустые и покинутые во мраке и ужасе ночи. От Рипли до Пирфорда я ехал долиной Уэя, откуда не было видно красного зарева. Но когда я поднялся на небольшой холм за Пирфордской церковью, зарево показалось снова, и деревья зашумели под первым порывом надвигавшейся бури. Я услышал, как позади, на колокольне Пирфордской церкви, пробило полночь, а затем впереди появился силуэт Мейберийского холма с древесными вершинами и кровлями, четко выделявшимися на красном фоне. Я долго рассматривал эту картину. Вдруг яркая зеленая вспышка залила светом дорогу и озарила сосновый лес у Эдльстона. Я почувствовал, как натянулись вожжи, заметил, как зеленая полоса пламени прорезала тучи, осветила их хаос и упала слева от меня на поле. То была третья падающая звезда.
   Вслед за ней блеснула ослепительная, казавшаяся по контрасту совсем фиолетовой, молния начавшейся грозы; словно разрыв ракеты, прокатился удар грома. Лошадь закусила удила и понесла.
   Спуск, ведущий к подножию Мейберийского холма, не слишком крут, и мы помчались вниз. Вспышки молний следовали одна за другой с короткими промежутками, почти непрерывно.
   Частые раскаты грома сопровождались каким-то странным треском, скорее напоминавшим работу громадной электрической машины, чем грозу. Вспыхивающий свет ослеплял и мешал различать дорогу, а мелкий град больно хлестал по лицу.
   Сначала я смотрел только вперед на дорогу, но потом мое внимание привлекло нечто, спускавшееся по находившемуся прямо против меня склону Мейберийского холма. Сперва я принял этот предмет за мокрую крышу дома, но при блеске двух молний, сверкнувших почти одновременно, разглядел, что он быстро перемещается. То было мгновенное, ускользающее видение: одна секунда непроглядного мрака, затем нестерпимый блеск, превративший ночь в день; красное здание Сиротского приюта на гребне холма, зеленые вершины сосен и этот загадочный предмет обрисовывались четко и резко.

  
   И я увидел его! Как описать его? Чудовищный треножник, выше большинства домов, двигающийся посреди молодых сосен и ломавший их на своем пути; ходячая машина из блестящего металла, шагавшая теперь по вереску; стальные коленчатые тросы, извивающиеся по сторонам, -- и лязг, смешивающийся с раскатами грома. Вспыхнула молния, и четко обрисовались две ноги, поднятые в воздухе; они исчезли и появились опять при новой вспышке уже метров на сто ближе ко мне. Можете вы себе представить трехногий стул, сильно покачивающийся и переступающий по земле? Именно такое впечатление рождалось при мгновенных вспышках молний. Но вместо стула вообразите громадный механизм на трехногой станине!
   Затем внезапно деревья соснового леса передо мной раздвинулись, как раздвигаются камыши, сквозь которые пробирается человек; они ломались и падали, и впереди появился второй громадный треножник, направлявшийся, казалось, прямо ко мне. А я мчался во весь опор к нему навстречу. При виде второго чудовища нервы мои не выдержали. Не останавливаясь, чтобы поглядеть еще раз, я потянул вожжи круто вправо. Миг спустя шарабан перекинулся через лошадь, оглобли с треском сломались; я отлетел в. сторону и тяжело шлепнулся в неглубокую лужу.
   Почти тотчас же я выбрался из нее, хотя ноги мои оставались в воде, и присел, скорчившись, за кустом дрока. Лошадь лежала неподвижно (бедное животное сломало себе шею). При блеске молний я увидел черный кузов опрокинутого шарабана и силуэт медленно вращавшегося колеса. Еще секунда -- и гигантский механизм прошел мимо меня и стал подниматься к Пирфорду.
   Вблизи это сооружение показалось мне еще более удивительным, потому что это была не просто бесчувственная машина. Это была машина с металлическим звенящим ходом, с длинными гибкими щупальцами (одним из них она ухватила молодую сосну); щупальца качались и свешивались вниз. Треножник, видимо, выбирал дорогу, и прикрывавшая его сверху медная крышка поворачивалась в разные стороны, словно голова. За остовом машины висело гигантское сплетение из какого-то белого металла, похожее на огромное лукошко; клубы зеленого дыма вырывались из сочленений чудовища, когда оно шло мимо меня. Через минуту оно было уже далеко.
   Вот что я видел при неверном блеске молний, ослеплявшем мои глаза.
   Проходя мимо, чудовище издало ликующий вой, заглушавший раскаты грома: "Элу... элу..." -- и через минуту присоединилось к другому треножнику, остановившемуся возле какого-то предмета, лежавшего в поле на расстоянии одного километра от меня. Я не сомневаюсь, что то был третий из десяти цилиндров, посланных к нам с Марса.
   Несколько минут я лежал под дождем, во мраке; при вспышках молний я видел, как эти чудовищные металлические существа двигаются вдали, шагая через заборы. Пошел мелкий град; трехногие фигуры то расплывались во мгле, то вновь отчетливо вырисовывались, когда становилось яснее. В промежутках между молниями их поглощала ночь.
   Я весь промок, -- сверху град, внизу лужа. Прошло немало времени, прежде чем я настолько опомнился, что мог выбраться на сухое место и подумать о грозившей мне опасности.
   Невдалеке, на картофельном поле, стояла маленькая деревянная сторожка. Я побежал к ней, припадая к земле и пользуясь всяким прикрытием. Но тщетно я стучался в дверь. Ответа не последовало (вероятно, там никого не было). Тогда я перестал ломиться и, юркнув в канаву, дополз, не замеченный чудовищными машинами, до соснового леса у Мейбери. Под прикрытием деревьев, мокрый и продрогший, я встал на ноги и начал пробираться к своему дому. Я напрасно старался отыскать тропинку. В лесу стало очень темно, -- теперь молнии сверкали реже, а град низвергался потоком сквозь густую листву.
   Если бы я ясно понял истинное значение всего виденного мною, то немедленно пустился бы в обратный путь, через Байфлит и Стрит-Кобхем, к жене в Лезерхед. Но в ту ночь необычайность происходящего и физическое изнурение лишили меня способности соображать; я измучился, промок до костей, был ослеплен и оглушен грозой.
   Я думал лишь о том, как бы поскорей добраться до моего дома. Я плутал между деревьями, упал в яму, расшиб себе оба колена о какую-то доску и наконец вынырнул в переулок, спускающийся вниз, вдоль бокового флигеля коллегии. Я говорю: "вынырнул", потому что по песчаному склону холма несся бурный поток. Тут в темноте на меня налетел какой-то мужчина и ударил меня так, что я зашатался.
   Он вскрикнул, в ужасе отпрянул в сторону и скрылся, прежде чем я успел прийти в себя и заговорить с ним. Порывы бури были так сильны, что я с большим трудом взбирался на холм. Я брел, кое-как держась у изгородей.
   Невдалеке от гребня холма я споткнулся о что-то мягкое и при свете молнии увидел у своих ног кучу темной одежды и пару сапог. Я не успел рассмотреть лежащего: вспышка погасла. Я нагнулся и выждал следующей вспышки. Это был рослый мужчина в дешевом, но еще не поношенном костюме. Голова подвернулась под туловище, и он лежал, прижавшись к забору, как будто налетел на него с разбегу.
   Преодолевая отвращение, вполне естественное у человека, никогда не прикасавшегося к мертвецу, я наклонился и перевернул лежавшего, чтобы послушать, бьется ли еще сердце. Но он был мертв. Очевидно, он сломал себе шею. Молния блеснула в третий раз, и я увидел лицо покойника. Я отшатнулся. Это был трактирщик, хозяин "Пятнистой Собаки", у которого я нанял лошадь.
   Я осторожно переступил труп и стал пробираться дальше. Мимо полицейского участка и здания коллегии я прошел к своему дому. Пожар на склоне холма уже погас, хотя со стороны лугов все еще виднелось багровое зарево, и клубы красноватого дыма поднимались навстречу хлеставшему граду. Большинство домов, насколько я мог рассмотреть при свете молний, уцелело. Возле коллегии на улице валялась какая-то темная груда.

   Внизу на дороге, ведущей к Мейберийскому мосту, слышались чьи-то голоса и шаги, но у меня не хватило духу крикнуть или пойти навстречу. Я вошел в свой дом, отомкнув дверь американским ключом, запер ее на засов и в изнеможении опустился на ступеньки лестницы. Перед глазами у меня мелькали шагающие металлические чудовища и мертвец, лежащий у забора.
   Весь дрожа, я прислонился спиной к стене.
  

XI

У окна

   Я уже, кажется, говорил, что приступы сильного волнения проходят у меня довольно быстро. Я почувствовал, что промок и что мне холодно. На половике, разостланном вдоль лестницы, вокруг меня образовалась целая лужа. Я машинально встал, прошел в столовую и выпил немного виски, потом решил переодеться.
   Переменив платье, я поднялся к себе в кабинет; почему именно туда, я и сам не знаю. Из окна кабинета были видны деревья и железнодорожная станция вблизи Хорзеллского луга. В суматохе отъезда мы даже забыли закрыть окно. В коридоре было темно; комната тоже казалась темной по сравнению с пейзажем, рисовавшимся в рамке окна. Я остановился у дверей.
   Гроза миновала. Башни Восточной коллегии и окружающие ее сосны исчезли; вдали в красноватом свете виднелся луг с песочными ямами. На фоне зарева двигались гигантские черные тени.
   Казалось, все на этой стороне охвачено огнем. По широкому склону холма пробегали языки пламени, колебавшиеся и корчившиеся в порывах затихающей бури и отбрасывавшие красный отсвет на покрытое тучами небо. По временам дым близкого пожарища заволакивал окрестность и скрывал тени марсиан. Я не мог рассмотреть, что они делали. Их очертания вырисовывались неясно. Они возились около каких-то темных предметов, и мне не удалось различить, над чем именно они работают. Не видел я и ближайшего пожара, хотя отблеск его играл на стенах и на потолке кабинета. Резкий смолистый запах носился в воздухе.
   Я беззвучно затворил дверь и подкрался к окну. Передо мной открылась более широкая панорама от станции Уокинг до обуглившихся и почерневших сосновых лесов Байфлита. Вблизи виадука, на линии железной дороги, у самого подножья холма что-то ярко пылало. Многие дома на Мейберийской дороге и на улицах, примыкавших к станции, превратились в тлеющие груды развалин. Я сначала не мог разобрать, что именно горело на самом железнодорожном полотне. Огонь перебегал по какой-то черной груде, направо виднелось что-то желтое и продолговатое. Потом я разглядел, что это был потерпевший крушение поезд; передняя часть его была разбита и горела, а задние вагоны еще стояли на рельсах.
   Между тремя главными центрами света -- домами, поездом и пылающими лугами Чобхема -- вклинивались неправильные черные куски, разорванные кое-где полосами тлеющей и дымящейся почвы. Это было странное зрелище: черное пространство, усеянное огнями. Больше всего оно напоминало мне вид гончарных заводов в ночное время. Сначала я не заметил людей, хотя и вглядывался очень внимательно. Потом при зареве пожара у станции Уокинг я увидел несколько мечущихся темных фигурок.
   И этот огненный хаос был тем маленьким миром, где я столько лет жил так спокойно! Я не знал, что произошло в течение последних семи часов; я только начинал смутно догадываться, что есть какая-то связь между этими механическими колоссами и теми неповоротливыми чудовищами, которые на моих глазах выползли из цилиндра. С каким-то странным любопытством, не думая об опасности, я придвинул свое рабочее кресло к окну, уселся и начал наблюдать. Особенно заинтересовали меня три черных гиганта, расхаживавшие при блеске пожарища возле песочных ям.
   Казалось, они были чем-то заняты. Я недоумевал, что они там делают. Неужели это сознательные машины? Но ведь это невозможно! Очевидно, в каждой находится марсианин и управляет ею. Я стал сравнивать их с нашими машинами и в первый раз в жизни задал себе вопрос, чем должны казаться какому-нибудь умному животному наши военные корабли или паровозы.
   Гроза пронеслась, и небо очистилось. Над дымом пожарища, как тусклая булавочная головка, Марс уже склонялся к западу, когда какой-то солдат забрался в мой сад. Я услыхал легкое царапанье у забора и, пробудившись от своего оцепенения, заметил человека, перелезавшего через плетень. При виде другого человеческого существа я сразу очнулся и быстро высунулся в окно.
   -- Тсс... -- прошептал я.
   Он в нерешительности уселся верхом на заборе. Потом перелез и, согнувшись, подкрался через лужайку к углу дома.
   -- Кто там? -- шопотом опросил он, стоя под окном и глядя вверх.
   -- Куда вы идете? -- спросил я.
   -- Я и сам не знаю.
   -- Вы хотите спрятаться?
   -- Да.
   -- Войдите в дом, -- предложил я.
   Я сошел вниз и впустил его. Потом снова запер дверь. Я не мог видеть его лица. Он был в расстегнутом мундире и без фуражки.
   -- Боже! -- воскликнул он, когда я впустил его.
   -- Что случилось? -- спросил я.
   -- И не спрашивайте! -- Несмотря на темноту, я заметил, что он безнадежно махнул рукой. -- Они смели нас, просто смели, -- повторял он.
   Почти машинально он последовал за мной в столовую.
   -- Выпейте виски, -- предложил я, наливая ему изрядную порцию.
   Он выпил. Потом вдруг сел к столу, положил голову на руки и начал всхлипывать и плакать, как маленький мальчик. Забыв о собственном недавнем припадке отчаяния, я с удивлением смотрел на него.
   Прошло довольно много времени, пока он наконец справился со своими нервами и мог отвечать на мои вопросы. Он говорил прерывисто и сбивчиво. Он был артиллерийским ездовым и попал в бой лишь около семи часов вечера. В это время стрельба на лугу была в полном разгаре; говорили, что первая партия марсиан медленно ползет ко второму цилиндру под прикрытием металлического щита.

   Позднее этот щит был поднят на треножник и превратился в первую боевую машину, виденную мной. Орудие, при котором находился мой солдат, было поставлено на позицию у Хорзелла для обстрела песочных ям, и его прибытие ускорило развязку. Когда ездовые с зарядным ящиком отъезжали в сторону, лошадь моего собеседника оступилась в кроличью нору и упала, сбросив седока в какую-то выбоину. В ту же минуту пушка позади него разорвалась. Снаряды взлетели на воздух, все было охвачено огнем, и он очутился под грудой обгорелых трупов, людских и конских.
   -- Я лежал тихо, -- рассказывал он, -- полумертвый от страха. Меня придавила грудь лошади. Они нас смели. А запах, боже мой! Точно пригорело жаркое. Я расшиб себе спину при падении. Я лежал, пока мне не стало лучше. Всего минуту назад мы ехали точно на параде, и вдруг -- грохот, треск, свист... Нас смели, -- повторил он.
   Он долго прятался под трупом лошади, наблюдая исподтишка за всем происходящим. Кардиганский полк пытался броситься в штыки, но его истребили в один миг. После этого чудовище поднялось на ноги и начало расхаживать по лугу, преследуя тех, кто обратился в бегство. Его вертящийся колпак напоминал человеческую голову в капюшоне. Какое-то подобие руки держало сложный металлический аппарат, откуда вырывались зеленые искры и ударял тепловой луч.

   Через несколько минут на лугу уже не осталось ни одного живого существа. Кусты и деревья, еще не успевшие обратиться в почернелые остовы, продолжали гореть. Гусары стояли на дороге за холмом, и рассказчик их не видел. Некоторое время он слышал треск пулеметов, потом все смолкло. Сначала гигант пощадил станцию Уокинг и окрестные дома. Потом скользнул тепловой луч, и городок превратился в груду пылающих развалин. Чудовище прикрыло тепловой луч и, повернувшись спиной к артиллеристу, заковыляло к дымившемуся сосновому лесу, где упал второй цилиндр. Тотчас же после его ухода другой сверкающий титан поднялся из ямы.
   Второе чудовище последовало за первым, и тогда артиллерист осторожно пополз по горячему пеплу вереска к Хорзеллу. Ему удалось доползти до канавы, тянувшейся вдоль края дороги, и таким образом он добрался до Уокинга. Далее история, которую он рассказывал, стала запутываться. Через Уокинг нельзя было пройти. Уцелевшие жители, казалось, сошли с ума; многие сгорели заживо или были обожжены. Мой артиллерист свернул в сторону, чтобы избежать огня, и спрятался в развалинах, когда вернулся один из гигантов. Он видел, как чудовище погналось за одним из беглецов, схватило его своими стальными щупальцами и размозжило ему голову о ствол сосны.
   Наконец, уже после наступления ночи, артиллерист выбрался оттуда и перешел через железнодорожную насыпь. Потом он стал пробираться дальше, в сторону Мейбери, надеясь, что ближе к Лондону окажется в большей безопасности. Люди прятались в канавах и погребах, и многие из уцелевших бежали по направлению к деревням Уокинг и Сенд. Его мучила жажда, пока, наконец, вблизи железнодорожного моста, он не наткнулся на лопнувшую водопроводную трубу, из которой вода ручьем хлестала на дорогу.

Другой марсианин стал на треножник и последовал за товарищем.

  
   Такова была история, которую мне удалось вытянуть у него слово за словом. Он немного успокоился, рассказывая о своих похождениях и стараясь описать как можно нагляднее все то, что видел. В начале рассказа он сообщил мне, что ничего не ел с самого полудня. Поэтому я, отыскав в кладовой кусок баранины и хлеб, принес то и другое в столовую. Лампы мы не зажигали, опасаясь привлечь внимание марсиан, и наши руки то и дело соприкасались над хлебом или мясом. Он еще не успел закончить свой рассказ, когда окружавшие нас предметы начали неясно выступать из мрака, а истоптанные кусты и сломанные штамбовые розы стали уже отчетливо видны за окном. Можно было подумать, что толпа людей или целые стада животных промчались через поляну. Теперь я мог рассмотреть почерневшее и изможденное лицо моего собеседника. Такое же лицо, без сомнения, было и у меня.
   Закусив, мы осторожно поднялись ко мне в кабинет, и я снова выглянул в открытое окно. За одну ночь цветущая долина превратилась в долину смерти. Пожар догорал. Там, где раньше бушевало пламя, теперь чернели клубы дыма. Бесчисленные руины опустошенных и покинутых домов, наклонившиеся обугленные деревья, скрытые ранее мраком, вставали теперь, тощие и страшные, в беспощадном свете утренней зари. Кое-что уцелело чудом: белый железнодорожный семафор, часть оранжереи. Никогда еще в истории войн не было такого полного разгрома. И, поблескивая в лучах зари, разгоравшейся на востоке, три металлических гиганта стояли около ямы. Их колпаки поворачивались в разные стороны, как будто они любовались произведенным опустошением.
   Мне показалось, что теперь яма стала гораздо шире. Вспышки зеленого пара беспрерывно взлетали навстречу восходящему, но еще не видимому солнцу, клубились, падали и исчезали.
   Около Чобхема вздымались столбы пламени. С первым лучом дня они превратились в столбы кровавого дыма.
  

XII

Как были разрушены Уэйбридж и Шеппертон

   Когда совсем рассвело, мы отошли от окна, из которого наблюдали за марсианами, и тихонько спустились вниз.
   Артиллерист согласился со мной, что в доме оставаться опасно. Он намеревался итти в сторону Лондона и там присоединиться к своей батарее 12 конной артиллерии. Я же хотел вернуться в Лезерхед. Так сильно поразило меня могущество марсиан, что я решил увезти жену в Ньюхевен и вместе с нею покинуть страну. Мне было ясно, что прежде, чем чудовища будут уничтожены, окрестности Лондона неизбежно станут ареной опустошительной войны. Однако между нами и Лезерхедом лежал третий цилиндр, охраняемый гигантами. Будь я один, я, вероятно, решился бы попытать счастья и двинулся напрямик. Но артиллерист разубедил меня.
   -- Мало будет пользы вашей жене, если вы сделаете ее вдовой, -- сказал он.
   В конце концов я согласился итти вместе с ним, под прикрытием лесов, к северу до Стрит-Кобхема. Оттуда, чтобы попасть в Лезерхед, я должен был сделать большей круг через Ипсом.
   Я хотел тотчас же двинуться в путь, но мой товарищ недаром состоял на действительной военной службе и потому был опытнее меня. Он заставил меня перерыть весь дом и отыскать флягу, в которую налил виски. Мы набили карманы сухарями и ломтиками мяса. Потом вышли из дома и пустились бегом вниз по размытой дороге, по которой я шел накануне ночью. Дома казались вымершими. На дороге лежали рядом три обуглившихся' тела, сраженные тепловым лучом. Повсюду валялись вещи, оброненные во время бегства: часы, туфля, серебряная ложка. На лугу, у почтовой конторы, стояла маленькая повозка, нагруженная сундуками и домашним скарбом, но без лошади и с отвалившимся колесом. Тут же валялась шкатулка для денег, очевидно вскрытая впопыхах и брошенная среди обломков. Кроме приютской сторожки, которая все еще горела, ни один дом не подвергся здесь значительным повреждениям. Тепловой луч, разрушив лишь дымовые трубы, двинулся дальше. И все же, не считая нас, в Мейбери не было видно ни одной живой души. Большинство жителей попряталось или искало спасения в бегстве к Старому Уокингу, по той самой дороге, по которой мы с женой ехали в Лезерхед.
   Мы спустились по переулку, прошли мимо трупа мужчины, одетого в черный костюм, и у подножья холма углубились в лес. Лесом мы пробрались до железной дороги, не встретив ни души.
   По ту сторону железнодорожной колеи лес представлял собою груды исковерканного обуглившегося дерева: большая часть сосен повалилась, а от тех, которые остались стоять, уцелели лишь унылые серые стволы с темно-коричневыми иглами вместо зеленых.
   Но на нашей стороне огонь только опалил крайние деревья и не произвел особенного опустошения. В одном

  
   месте лесорубы работали еще в субботу. Свежевырубленные и очищенные от коры деревья лежали на просеке, среди кучи опилок, возле паровой пилы. Далее виднелась пустая лачуга. Все было тихо; воздух казался неподвижным, даже птицы куда-то исчезли. Мы с артиллеристом переговаривались шопотом и часто оглядывались. Раз или два мы останавливались и прислушивались.
   Скоро мы приблизились к шоссейной дороге и услышали стук копыт. По направлению к Уокингу медленно ехали три кавалериста. Мы окликнули их, и они остановились. Мы быстро подошли к ним. Это были лейтенант и двое рядовых 8-го гусарского полка с каким-то прибором вроде теодолита.1 Артиллерист объяснил мне, что это гелиограф.2
  
   1 Инструмент, употребляемый при съемке планов и других геодезических работах.
   2 Аппарат из призматических зеркал, отражающий солнечные лучи и служащий для подачи световых сигналов.
  
   -- Вы первые люди, которых я встретил на этой дороге сегодня утром, -- сказал лейтенант. -- Что тут такое происходит?
   Он казался озабоченным. Солдаты смотрели на нас с любопытством. Артиллерист спрыгнул с насыпи на дорогу и отдал честь.
   -- Наше орудие разорвало прошлой ночью, сэр. Я спрятался. Хочу догнать батарею, сэр. Вы увидите марсиан, я думаю, если проедете еще с полмили по этой дороге.
   -- На какого чорта они похожи? -- спросил лейтенант.
   -- Великаны в броне, сэр. Ростом футов в сто. Три ноги; тело похоже на алюминиевое, с огромной головой в колпаке.
   -- Рассказывай! -- воскликнул лейтенант. -- Что за чепуха?!
   -- Сами увидите, сэр. У них в руках что-то вроде ящика, сэр; из него вылетает огонь и убивает на месте.
   -- Вроде пушки?
   -- Нет, сэр. -- И артиллерист стал говорить о тепловом луче.
   Лейтенант прервал его и обернулся ко мне. Я все еще стоял на насыпи у дороги.
   -- Вы тоже видели это? -- спросил лейтенант.
   -- Это чистая правда, -- ответил я.
   -- Ну, -- сказал офицер, -- я думаю, и мне не мешает взглянуть на это. Слушайте, -- обратился он к артиллеристу, -- нас отрядили сюда, чтобы очистить дома от жителей. Вы лучше явитесь лично к бригадному генералу Mapвину и донесите ему обо всем, что видели. Он находится в Узйбридже. Вы знаете дорогу?
   -- Я знаю, -- сказал я.
   Офицер снова повернул свою лошадь к югу.
   -- Вы говорите, полмили? -- спросил он.
   -- Самое большее, -- ответил я и указал на вершины деревьев к югу.
   Он поблагодарил меня и поехал вперед. Больше мы их не видели.
   Немного подальше, у домика рабочего, мы натолкнулись на трех женщин и двух детей, нагружавших ручную тележку узлами и домашним скарбом. Все они были так поглощены своим делом, что не захотели даже разговаривать с нами.
   У станции Байфлит мы вышли из соснового леса. В сиянии утреннего солнца деревня казалась такой мирной! Здесь мы были уже за пределами действия теплового луча. Если бы не опустевшие дома, не суета нескольких беженцев, укладывавших свои вещи, и не кучка солдат, стоявших на виадуке над полотном железной дороги и
   смотревших вдаль по линии к Уокингу, -- день походил бы на обычное воскресенье.
   Несколько телег и повозок со скрипом двигались по дороге к Эдльстону; через ворота в изгороди мы увидели на лугу шесть двенадцатифутовых орудий, аккуратно поставленных на равном расстоянии одно от другого и направленных в сторону Уокинга. Прислуга бодрствовала возле них в полной готовности, зарядные ящики были отведены на должную дистанцию за фронт батареи. Солдаты держались как на смотру.
   -- Вот это хорошо, -- сказал я. -- Во всяком случае они дадут здоровый залп.
   Артиллерист в нерешительности постоял у ворот.
   -- Я пойду дальше, -- сказал он.
   Ближе к Уэйбриджу, как раз за мостом, солдаты, в белых рабочих куртках, насыпали длинный вал, за которым виднелись новые пушки.
   -- Это все равно, что лук и стрелы против молнии, -- сказал артиллерист. -- Они еще не видели огненного луча.
   Те из офицеров, которые в эту минуту ничем не были заняты, стояли и вглядывались в лесные вершины на юго-западе. Солдаты, отрываясь от работы, тоже часто посматривали в этом направлении.
   Байфлит был в смятении. Жители укладывались, и двадцать человек гусар, одни на конях, другие пешие, торопили их. Три или четыре черных казенных фургона с крестом в белом кружке и какой-то старый омнибус нагружались на улице в числе других экипажей. Многие жители приоделись по-праздничному. Солдатам стоило большого труда растолковать им всю опасность положения. Какой-то старичок сердито требовал от капрала, чтобы в фургон поставили принадлежащий ему большой ящик и дюжины две цветочных горшков с орхидеями, которые капрал ни за что не хотел погрузить. Я подошел и дернул старичка за рукав.
   -- Знаете вы, что там делается? -- спросил я, указывая на вершины соснового леса, скрывавшего марсиан.
   -- Что? -- обернулся он. -- Я говорю им, что этого нельзя бросать.
   -- Смерть! -- крикнул я. -- Смерть приближается! Смерть!
   Не знаю, понял ли он мои слова; я поспешил за артиллеристом.
   На углу я обернулся: солдат ушел от старичка, который стоял возле своих горшков с орхидеями и растерянно глядел в сторону леса.
   Никто в Уэйбридже не мог сказать нам, где помещается штаб. Такой беспорядочной суеты я до тех пор не видел ни в одном городе. Повсюду самая причудливая упряжь, повозки, экипажи и лошади всех мастей. Наиболее уважаемые обыватели местечка, спортсмены в костюмах для игры в гольф и гребли, их нарядно одетые жены -- все укладывались. Дети шумели и были очень довольны такой поразительной переменой в их воскресном времяпрепровождении. Среди всеобщей суматохи почтенный викарий,1 ни на что не обращая внимания, служил раннюю обедню с колокольным звоном. Мы с артиллеристом присели на ступеньку у колодца и очень недурно закусили захваченной из дома провизией. Патрули, -- уже не гусары, а гренадеры в белых мундирах, -- предупреждали жителей и просили их уходить, или прятаться в погребах, как только начнется стрельба. Переходя через железнодорожный мост, мы заметили большую толпу около станции. Платформа кишела народом и была завалена ящиками и узлами. Обычное расписание было изменено, вероятно, для того, чтобы очистить путь к Чертси для войск и орудий. Впоследствии я слышал, что там произошла дикая свалка, вызванная борьбой за места в экстренных вечерних поездах.
  
   1 Приходский священник англиканской церкви.
  
   К двенадцати часам мы были уже у Шеппертонского шлюза -- там, где Темза сливается с Уэем. Немало времени мы потратили, чтобы помочь двум старушкам нагрузить тележку. Устье Уэя, как известно, имеет три рукава. Здесь теснились лодки, и ходил паром. На том берегу, под деревьями шеппертонских садов, виднелась харчевня с лужайкой, и дальше -- колокольня шеппертонской церкви, ныне замененная шпилем.
   Здесь мы встретили возбужденную и шумную толпу беженцев. Хотя бегство еще не стало паническим, все же желающих переправиться через реку было гораздо больше, чем могли вместить лодки. Люди шли, пыхтя под тяжелыми ношами. Одна супружеская пара тащила небольшую входную дверь собственного дома, на которой был сложен разный домашний скарб; какой-то мужчина сказал нам, что он хочет попытаться сесть в поезд на Шеппертонском вокзале.
   Много было крику, и даже выискался какой-то шутник. Большинство собравшегося здесь народа полагало, что марсиане -- великаны, похожие на людей: они могут напасть на город и разорить его, но, разумеется, в конце концов должны погибнуть. Любопытные часто поглядывали через Уэй на луга, расстилавшиеся возле Чертси. Но там не видно было ничего особенного.
   На том берегу Темзы, кроме того места, где причаливали лодки, тоже все было спокойно -- полный контраст по сравнению с Серреем. Люди, выходившие из лодок, брели по поселку. Большой паром только что перевалил через реку. Три или четыре солдата стояли на лужайке возле харчевни и подшучивали над беженцами, не предлагая своей помощи. Харчевня была закрыта, так как в воскресенье торговать не полагалось.
   -- Что там?! -- крикнул вдруг один лодочник.
   -- Тише, дура! -- унимал возле меня какой-то мужчина лаявшую собаку.
   Звук повторился, на этот раз со стороны Чертси; заглушённый гул -- выстрел из пушки.
   Сражение началось. Почти тотчас же батареи на той стороне реки, по правую руку от нас, невидимые под защитой деревьев, приняли участие в хоре, оглушительно стреляя одна за другой. Какая-то женщина вскрикнула. Все замерли на месте, пораженные шумом боя, такого близкого к нам, хотя мы и не могли его видеть.
   Перед нами были только плоские луга, коровы, продолжавшие равнодушно пастись, и серебристые ивы, неподвижные под лучами горячего солнца.
   -- Солдатики прогонят их, -- неуверенно проговорила какая-то женщина рядом со мною.
   Над лесом взвился легкий дымок.
   И вдруг мы увидели -- далеко вверх по течению реки -- клуб дыма, взлетевшего и повисшего в воздухе. Почва под ногами у нас задрожала, и оглушительный взрыв потряс воздух, разбивая стекла в соседних домах. Все оцепенели от изумления.
   -- Вот они! -- закричал какой-то мужчина в синей фуфайке. -- Вон там! Видите? Там!
   Вдали, один за другим -- один, два, три, четыре -- над деревьями среди чертсийских лугов показались на своих треножниках марсиане и проворно зашагали к реке. Сначала они казались маленькими фигурками в колпаках. Они словно катились на колесах и перемещались с быстротою летящих птиц. А сбоку к ним приближался пятый.
   Марсиане направились к орудиям, и их бронированные тела заблистали на солнце. Казалось, они вырастали с каждым шагом. Самый дальний из гигантов, шедший левее остальных, высоко поднял в воздухе какой-то огромный ящик. Ужасный призрачный тепловой луч, который я уже видел в ночь на субботу, скользнул по направлению к Чертси и поразил город.
   При виде этих странных, быстрых и грозных созданий толпа на берегу реки оцепенела от ужаса. Ни возгласов, ни криков -- мертвое молчание. Потом хриплый ропот, топанье ног и всплески на воде. Какой-то мужчина, слишком перепуганный, чтобы бросить чемодан, который он тащил на плече, повернулся и концом своей ноши так сильно ударил меня, что я пошатнулся. Какая-то женщина уцепилась за меня. Я побежал вместе со всеми, хотя и не потерял способности здраво рассуждать. Я думал об ужасном тепловом луче. Уйти под воду! Это казалось лучше всего.
   -- Полезайте в воду! -- тщетно кричал я.
   Я обернулся и побежал навстречу приближавшемуся марсианину, прямо вниз по песчаному отлогому берегу. Кое-кто последовал моему примеру. Пассажиры опрокинувшейся лодки ползли мне навстречу. Камни под моими ногами были скользкими от тины, а река так мелка, что, пробежав по воде около шести метров, я едва успел погрузиться до пояса. Но когда марсианин уже возвышался у меня над головой, -- метрах в двухстах, не более, -- я быстро нырнул. В ушах у меня, как удары грома, раздавались всплески от падения людей, прыгавших в реку. На обоих берегах народ поспешно выбирался из лодок.
   Но марсианская машина обращала на людей не больше внимания, чем человек -- на муравьев, снующих в муравейнике, на который он наступил ногой. Когда, наполовину захлебнувшись, я поднял голову над водой, колпак марсианина был обращен к батареям!, обстреливавшим реку; приближаясь, он держал наготове какой-то аппарат, очевидно, генератор теплового луча.
   В следующее мгновение марсианин был уже на берегу и затем шагнул через реку. Концы его передних ног уперлись в противоположный берег. Еще мгновенье -- и он выпрямился во весь свой рост у самой деревни Шеппертон. Тотчас же шесть орудий -- никто не подозревал об их

Снаряд разорвался метрах в шести от колпака марсианина.

  
   присутствии, так как они были скрыты за окраиной деревни,-- дали залп с правого берега. От сильного сотрясения сердце мое учащенно забилось. Чудовище уже поднимало камеру теплового луча, когда первый снаряд разорвался в шести метрах над его колпаком.
   Я вскрикнул от волнения. Я забыл про остальных марсианских чудовищ: все мое внимание было отвлечено происходившим. Почти одновременно с первым два других снаряда разорвались в воздухе вблизи туловища марсианина. Колпак его наклонился, но не успел увернуться от четвертого снаряда.
   Снаряд ударил прямо в лицо марсианину: колпак треснул и разлетелся на множество исковерканных кусков красного мяса и сверкающего металла.
   -- Есть, -- не то вскрикнул, не то взвизгнул я.
   В ответ послышались крики людей, стоявших в воде невдалеке от меня. От восторга я готов был выскочить на сушу.
   Обезглавленный треножник пошатнулся, как пьяный великан, но не упал, сохранив каким-то чудом равновесие. Никем не управляемый, с высоко поднятой камерой, испускавшей тепловой луч, он быстро, но не твердо, зашагал по Шеппертону. Его воплощенный разум -- марсианин, сидевший под колпаком, -- был убит, разорван в клочья, и чудовище стало теперь слепой сложной машиной, которая неслась навстречу собственному разрушению. Треножник шагал никем не управляемый, по прямой линии, но вдруг натолкнулся на колокольню шеппертонской церкви, раздробил ее, словно таран, отшатнулся и с грохотом рухнул в реку.
   Раздался взрыв, и целый смерч воды, пара, ила и обломков металла взлетел высоко к небу. Камера теплового луча погрузилась в воду, и вода закипела. В следующий миг огромная волна, такая горячая, что в ней почти можно было свариться, покатилась по берегу вверх против течения. Я видел, как люди барахтались и старались выбраться на сушу, и слышал их кряки и вопли, заглушаемые шипеньем кипящей воды и громыханьем бившегося треножника.
   Не обращая внимания на жар, забыв про опасность, я оттолкнул какого-то мужчину в черном костюме и поплыл по бурлящей реке, пока не добрался до поворота. Штук шесть пустых лодок качались беспомощно на волнах. Упавший марсианин лежал поперек реки немного дальше вниз по течению. Почти весь целиком он был под водой.
   Густые облака пара поднимались над местом его падения. Сквозь туманную пелену я разглядел гигантские члены чудовища, бившегося в воде и выбрасывавшего в воздух фонтаны жидкой грязи и пены. Щупальца вздымались и бились, как руки, и если бы не беспомощная бесполезность этих движений, то можно было бы подумать, что какое-то раненое существо борется за жизнь среди волн. Густая струя красновато-коричневой жидкости била вверх из машины.
   Мое внимание было отвлечено от этого зрелища ужасным ревом, напоминавшим рев паровой сирены. Какой-то человек, стоя по колени в воде, невдалеке от тропинки, по которой ходят с бечевой, что-то кричал мне и на что-то указывал. Оглянувшись, я увидел другого марсианина, огромными шагами приближавшегося к реке со стороны Чертси. Пушки из Шеппертона тщетно стреляли в него.
   Я нырнул и поплыл, пока не стал мучительно задыхаться. Вода бурлила и быстро нагревалась.
   Когда на секунду я высунул голову, чтобы перевести дух, откинул спустившиеся на лоб волосы и протер глаза, то увидел, что кругом белыми клубами поднимается пар, скрывший марсианина. Шум был оглушительный. Потом я заметил две серые колоссальные фигуры, казавшиеся сквозь туман еще огромнее. Они прошли мимо меня и остановились над пенящимися и бьющимися останками своего товарища.
   Третий и четвертый марсианин стояли возле него в воде, один метрах в двухстах от меня, другой -- дальше к Лелхему. Генераторы теплового луча были высоко подняты, и шипящие лучи скользили то туда, то сюда.
   Воздух гудел от оглушительного хаоса звуков: пронзительный крик марсиан, грохот рушащихся домов, шипенье охваченных пламенем деревьев, заборов, сараев, вой и треск огня. Густой черный дым поднимался кверху и смешивался с паром, клубящимся над рекой. Когда тепловой луч начал скользить по Уэйбриджу, каждое его прикосновение отмечалось белою вспышкою, за которой следовала дымная пляска багрового пламени. Ближайшие дома все еще стояли нетронутые, ожидая своей участи, сумрачные, бледные, на огненном зыбком фоне.
   Быть может, минуту стоял я по самую грудь в почти кипящей воде, совсем ошеломленный, потеряв всякую надежду на спасение. Сквозь пар я видел, как люди перебирались через камыши на берег, словно лягушки, удирающие по траве при появлении человека, и, охваченные Ужасом, разбегались в разные стороны.
   Вдруг белые вспышки теплового луча стали приближаться ко мне. Дома рушились от его прикосновения, и их охватывало пламя, деревья с шумом превращались в огненные столпы. Луч скользил вверх и вниз по прибрежной тропе, сметая разбегавшихся людей, и наконец спустился до самой воды, метрах в пятидесяти от того места, где я стоял. Потом он перенесся на другой берег к Шеппертону, вода под ним закипела и стала превращаться в пар. Я бросился к берегу.

Марсианин держал генератор теплового луча.

   В следующую минуту огромная волна, горячая как кипяток, обрушилась на меня сзади. Я закричал и, полуслепой, обваренный, вне себя от боли начал карабкаться на берег. Поскользнись я, все было бы кончено. Наконец, совсем обессилев, я упал на глазах у марсиан на широкой песчаной отмели при слиянии Темзы и Уэя. Я считал себя уже погибшим.
   Как сквозь сон помню марсианина, который прошел метрах в двадцати от моей головы, увязая ногами в гравии. Потом, после долгого промежутка два марсианина пронесли останки своего товарища. То совсем смутно, то немного отчетливее обрисовывались они сквозь пелену дыма, расползавшегося по реке и лугам. Только тогда я догадался, да и то не сразу, что каким-то чудом избежал гибели.
  

XIII

Как я встретился с викарием

   Неожиданно получив урок, доказавший им силу земного оружия, марсиане отступили к своей первоначальной позиции на Хорзеллском лугу и второпях, обремененные останками поверженного товарища, вероятно, проглядели много таких же единичных и незначительных жертв, как я. Если б они бросили свою ношу и двинулись дальше, то на всем пути своем до Лондона встретили бы лишь несколько батарей двенадцатифутовых орудий. Они, наверное, появились бы в столице раньше, чем туда могла достичь весть об их приближении, и их неожиданный приход был бы так же губителен и ужасен, как землетрясение, разрушившее Лиссабон1 сто лет назад.
  
   1 Это страшное землетрясение произошло 1 ноября 1755 года.
  
   Но они не торопились. Цилиндр следовал за цилиндром в межпланетном пространстве, и каждые двадцать четыре часа приносили им подкрепление. А тем временем наши военно-морские власти, уяснив себе наконец все грозное могущество противника, работали с бешеной энергией. Ежеминутно новые пушки прибывали на позиции, и еще до наступления сумерек за каждой рощицей, за каждым рядом пригородных дач на холмистых склонах между Кингстоном и Ричмондом уже скрывались подстерегающие черные жерла орудий.
   На всем обугленном и опустошенном пространстве в пятьдесят квадратных километров вокруг лагеря марсиан на Хорзеллском лугу, среди куч пепла и развалин, под черными и обгорелыми остатками сосновых лесов, прятались отважные разведчики с гелиографами, которые должны были тотчас же предупредить канониров о приближении марсиан. Но марсиане поняли тактику нашей артиллерии и опасность близости людей: всякий, кто пытался подойти к одному из цилиндров ближе, чем на полтора километра, расплачивался за это своей жизнью.
   По-видимому, гиганты потратили все утро на переноску груза из второго и третьего цилиндров -- второй упал у Эдльстона, третий у Пирфорда -- к своей яме на Хорзеллском лугу. Над почерневшим вереском и разрушенными строениями стоял на часах один марсианин. Остальные спустились со своих боевых машин в яму. Они работали до поздней ночи, и из ямы вырывались вспышки густого зеленого дыма, который был виден с холмов Мирроу и даже, как говорят, из Бенстеда и Ипсома.
   В то время как марсиане позади меня готовились к новой вылазке, а впереди человечество собиралось дать им отпор, я с величайшими трудностями и мучениями пробирался из пылающего Уэйбриджа к Лондону.
   Увидев плывшую вниз по течению пустую лодку, я сбросил большую часть своей промокшей одежды, поплыл за лодкой, догнал ее и спасся таким образом от гибели. Вёсел не было. Обожженными руками я подгребал, сколько мог, вниз по течению к Голлифорду и Уолтону, подвигаясь очень медленно и боязливо оглядываясь назад. Я предпочел водный путь, так как на воде легче было спастись в случае, если бы гиганты воротились.
   Вода, разогревшаяся от падения марсианина, текла вниз по реке, и потому берега почти на протяжении километра были окутаны паром. Впрочем, один раз я различил несколько черных фигур, торопливо шагавших через луга со стороны Уэйбриджа. Голлифорд казался вымершим, несколько домов горело у самого берега. Странно было видеть под знойным голубым небом спокойное и безлюдное селение, над которым взлетали языки пламени и клубились облака дыма. Первый раз в жизни видел я пожар, не сопровождавшийся суетою толпы. Сухой камыш на отмели тоже дымился и горел, и огонь упорно подбирался к стогам, стоявшим на лугу.

   Нравственно и физически измученный пережитыми ужасами и веявшим от воды жаром, я отдался на время течению. Однако страх оказался сильнее усталости, и я снова стал грести руками. Солнце жгло мою обнаженную спину. Наконец, когда за поворотом показался Уолтонский мост, начавшаяся лихорадка и слабость победили страх. Я причалил к низкому берегу Мидлсекса и в изнеможении растянулся на траве. Было около четырех или пяти часов пополудни. Я встал очень скоро, прошел около километра, не встретив ни души, и снова улегся в тени изгороди. Припоминаю, что я как будто разговаривал сам с собой; помню также, что меня томила жажда, и я сожалел, что не напился вдоволь из реки. Интересно отметить, что я сердился на свою жену. Меня, конечно, нельзя осуждать за это: бессильное желание добраться до Лезерхеда раздражало меня.
   Не помню уже, каким образом появился викарий. Кажется, я задремал. Я увидел, что он сидит рядом со мной, в сюртуке, в запачканной сажей рубашке, запрокинув кверху гладко выбритое лицо, и смотрит на слабые отблески, пляшущие в небе. Небо было покрыто барашками, то есть рядами легких перистых облаков, чуть окрашенных летним закатом.
   Я встал, и он обернулся ко мне.

   -- Нет ли у вас воды? -- спросил я, не поздоровавшись. Он покачал головой.
   -- Вы целый час все просите пить, -- сказал он.
   Мы помолчали с минуту, рассматривая друг друга. Надо полагать, внешность моя показалась ему довольно странной: я был почти голый -- на мне остались только насквозь промокшие брюки и носки, -- красен от ожогов, с лицом и шеей, черными от дыма. Он, видимо, совсем пал духом: нижняя челюсть его отвисла, и волосы льняными завитками ниспадали на низкий лоб. Глаза у него были большие, светло-голубые, растерянные. Он говорил отрывисто, глядя куда-то в сторону.
   -- Что это значит? -- спросил он. -- Что значит все это?
   Я поглядел на него и ничего не ответил. Он протянул ко мне белую тонкую руку и заговорил жалобно:
   -- Почему дозволяются такие вещи? Чем мы согрешили? Сегодня, после ранней обедни, я вышел на улицу, чтобы погулять немного и освежиться. И вдруг -- огонь, землетрясение, смерть! Содом и Гоморра! Все наши труды пропали даром. Кто такие эти марсиане?
   -- А кто такие мы сами? -- ответил я, откашливаясь. Он обхватил руками колени и снова повернулся ко мне. С полминуты он рассматривал меня молча.
   -- Я прогуливался по дороге, чтобы освежиться, -- сказал он. -- И вдруг огонь, землетрясение, смерть!
   Снова он замолчал. Подбородок его почти касался колен. Потом он заговорил опять, размахивая рукой.
   -- Все труды. Все воскресные школы. Чем мы провинились? В чем виноват Уэйбридж? Все исчезло, все разрушено. Церковь! Мы только три года тому назад ее перестроили, -- она исчезла, стерта с лица земли! Почему?
   Новая пауза. И снова он забормотал, как слабоумный.
   -- Дым от ее пожарища будет вечно подниматься к небу! -- воскликнул он.
   Его глаза блеснули; костлявым пальцем он указывал на Уэйбридж. Я начал догадываться, что передо мной душевнобольной. Ужасная трагедия, свидетелем которой он был, -- очевидно, он спасся бегством из Уэйбриджа, -- потрясла его рассудок.
   -- Далеко ли отсюда до Сенбери? -- спросил я деловым тоном.
   -- Как же нам быть? -- возразил он. -- Неужели эти твари встречаются повсюду? Неужели Земля отдана им во власть?
   -- Далеко ли до Сенбери?
   -- Ведь только сегодня утром я служил раннюю обедню.
   -- Обстоятельства переменились, -- сказал я спокойно. -- Не отчаивайтесь. Еще есть надежда.
   -- Надежда?!
   -- Да, надежда, несмотря на все эти разрушения.
   Я стал излагать ему свой взгляд на наше положение.
   Сперва он слушал с интересом, но скоро впал в прежнее мрачное равнодушие и отвернулся. Его взгляд снова начал блуждать по сторонам.
   -- Это начало конца, -- прервал он меня. -- Конец. Великий и страшный день господа нашего.
   Я старался разубедить его и, встав, положил руку ему на плечо.
   -- Будьте мужчиной, -- сказал я. -- Вы просто потеряли голову. Хороша вера, если она не может устоять перед несчастием! Подумайте, сколько раз в истории человечества повторялись землетрясения, потопы, войны и извержения вулканов. Почему бог должен сделать исключение для Уэйбриджа? Ведь он не агент страхового общества. Он слушал молча и вдруг спросил:
   -- Но как мы можем спастись? Они неуязвимы, они безжалостны...
   -- Ни то, ни другое, может быть, -- ответил я. -- Но чем могущественнее они, тем бдительнее и тверже должны быть мы. Один из них убит три часа тому назад.
   -- Убит! -- воскликнул он, взглянув на меня. -- Разве можно убить посланца божия?
   -- Я сам видел это, -- продолжал я.-- Мы с вами угодили как раз в самую свалку, только и всего.
   -- Что это за миганье в небе? -- вдруг спросил он.
   Я объяснил ему, что это сигналы гелиографа -- небесное знамение человеческой силы и воли к борьбе.

   -- Мы находимся как раз посредине, -- сказал я. -- Пока все спокойно. Но это миганье в небе возвещает о приближающейся грозе. Там находятся марсиане, а в стороне Лондона, за холмами около Ричмонда и Кингстона, под прикрытием деревьев роют окопы и ставят пушки. Марсиане пойдут по этой дороге...
   Я не успел кончить, как он вскочил и остановил меня движением руки:
   -- Слушайте, -- сказал он.
   Из-за реки, со стороны низких холмов донесся глухой гул далеких орудий и какой-то странный слабый крик. Потом все стихло. Майский жук жужжа пролетел над изгородью мимо нас. Высоко на западе, над дымящимся пожарищем Уэйбриджа и Шеппертона и знойным великолепием заката, висел в небе тусклый и бледный молодой месяц.
   -- Нам лучше пойти по этой тропинке к северу, -- сказал я.
  

XIV

В Лондоне

   В то время, когда в Уокинге упал первый цилиндр, мой младший брат находился в Лондоне. Он был студентом-медиком и готовился к экзамену. До самой субботы он ничего не слыхал о появлении марсиан. Утренние субботние газеты, в дополнение к длинным научным статьям о Марсе, о жизни на планетах и тому подобных вещах, напечатали краткую, в довольно неясных выражениях составленную телеграмму, производившую сильное впечатление именно своей лаконичностью.
   "Марсиане, напуганные приближением толпы, убили несколько человек из скорострельной пушки", гласила телеграмма. Заканчивалась же она следующими словами: "При всей своей кажущейся мощи, марсиане до сих пор не покинули ямы, в которую свалились. Очевидно, они не способны сделать это. Вероятно, им мешает сила земного тяготения". Для успокоения публики авторы передовых статей особенно упирали на это обстоятельство. -- Конечно, все студенты, собравшиеся в биологической аудитории университета, куда пришел в тот день и мой брат, чрезвычайно заинтересовались этим сообщением, но на улицах не заметно было никакого особенного волнения. Вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками, но сообщали только о продвижении войск к Хорзеллскому лугу и о пожаре сосновых лесов между Уокингом и Уэйбриджем. В восемь часов "St. James's Gazette" ("Сент-Джемская газета") в экстренном выпуске кратко сообщила о перерыве телеграфных сообщений. Предполагалось, что линия повреждена упавшими от пожара соснами. Ночью еще не было получено никаких известий о сражении. А это была та самая ночь, когда я ездил в Лезерхед и обратно. Мой брат не беспокоился о нас, так как знал из газет, что цилиндр упал по меньшей мере в трех километрах от моего дома. Он собирался поехать ко мне, чтобы -- как он говорил -- поглядеть на эти существа с Марса, пока их не умертвили. Около четырех часов он послал мне телеграмму и остаток вечера провел в каком-то мюзик-холле. Телеграммы этой я так и не получил.
   В Лондоне в ночь под воскресенье также разразилась гроза, и брат мой поехал на Ватерлооский вокзал на извозчике. Прождав некоторое время на платформе, с которой отправляется ночной две не пришло въ голову, что и трактирщику не мѣшало бы выселиться поскорѣе. Я сакъ заложилъ лошадь, подъѣхалъ въ дону и сталъ наскоро укладывать въ телѣжку кое-какія вещи, фарфоръ, серебро и т. под. По дорогѣ уже пылали деревья и изгороди. Одинъ изъ гусаръ подъѣхалъ ко мнѣ; онъ объѣзжалъ дома, уговаривая жителей поспѣшить выселеніемъ. Я окликнулъ его:
   -- Что новаго?
   Онъ обернулся, прокричалъ: "вылѣзаютъ наружу въ какихъ-то корзинахъ", и поскакалъ дальше; скоро онъ исчезъ въ облакѣ дыма. Я подбѣжалъ въ двери сосѣдняго дома и попробовалъ отворить ее, для очистки совѣсти, такъ какъ зналъ, что сосѣдъ съ женой уѣхалъ въ Лондонъ и дверь заперта. Затѣмъ, исполняя свое обѣщаніе, я вытащилъ сундукъ нашей служанки, взгромоздилъ его на телѣжку, взялъ возжи и вскочилъ на козлы, рядомъ съ женой. Черезъ минуту мы уже спускались по склону Мейбёри-Хилля, оставивъ дымъ и огонь позади.
   Передъ нами разстилался мирный, залитый солнцемъ пейзажъ; по бокамъ дороги тянулись поля; вдали раскачивалась вывѣска Мэйбёрійской гостиницы. Насъ опередилъ докторъ, тоже въ телѣжкѣ. Спустившись съ холма, и оглянулся назадъ. Ва востокъ до Байфлитскихъ лѣсовъ и на западъ до Уокинга, вся окрестность была окутана дымокъ; вершины деревьевъ тонули въ густой тѣни; мѣстами сквозь дымъ прорывалось красное пламя. Дорога кишела народомъ; каждый спѣшилъ уйти отъ опасности. Издали донесся слабый, но явственный звукъ выстрѣла изъ механическаго ружья и за нимъ перемежающаяся трескотня карабиновъ; марсіане, очевидно, выжигали все, что находилось въ районѣ дѣйствія ихъ теплового луча.
   Я не особенный искусникъ править, и скоро мнѣ пришлось все свое вниманіе посвятить лошади. Когда я снова обернулся назадъ, изъ-за второго холма уже не стало видно дыма. Я стегнулъ лошадь кнутомъ и скоро обогналъ доктора.
   

X.
Подъ грозой.

   Лезерхэдъ лежитъ въ двѣнадцати миляхъ отъ Мэйбери-Хилля. За Пирфордомъ воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ сочныхъ луговыхъ травъ, изгороди усыпаны цвѣтами шиповника. Пальба прекратилась такъ же внезапно, какъ и началась, и ничто болѣе не нарушало вечерней тишины. Въ девяти часамъ мы безъ всякихъ приключеній добрались до Лезерхэда. Я далъ лошади часокъ отдохнуть и самъ пошелъ закусить съ двоюроднымъ братомъ жены.
   Всю дорогу жена молчала, словно угнетаемая тяжелымъ предчувствіемъ. Я старался ободрить ее, шутилъ надъ неповоротливостью марсіанъ, но она отвѣчала лишь односложными словами. Еслибъ не данное мною трактирщику обѣщаніе привести назадъ лошадь, она навѣрно стала бы умолять меня остаться ночевать въ Лезерхэдѣ. И какъ жаль, что я этого не сдѣлалъ! Помню, она была блѣдна, какъ полотно, когда прощалась со мной.
   Я, наоборотъ, весь день находился въ сильномъ возбужденіи. Что-то вродѣ боевой лихорадки, свойственной иногда и цивилизованнымъ людямъ, заставляло кровь быстрѣе течь въ моихъ жилахъ и я въ душѣ не очень-то досадовалъ, что мнѣ придется ночью вернуться въ Мэйбёри. Я даже побаивался, не потому ли превратилась пальба, что наши противники съ Марса уже уничтожены. Попросту говоря, меня тянуло заглянуть въ лицо смерти.
   Было уже около одиннадцати, когда я собрался домой. Ночь неожиданно оказалась очень темной и такой же душной и жаркой, какъ день. По небу быстро скользили густыя тучи, хотя вѣтра не было ни малѣйшаго. Къ счастью, я хорошо зналъ дорогу. Жена стояла въ дверяхъ, вся на свѣту, и не сводила съ меня глазъ, пока я не сѣлъ въ телѣжку. Тогда она круто повернулась. и вошла въ домъ, предоставивъ кузенамъ пожелать мнѣ счастливой дороги.
   Страхъ жены сообщился и мнѣ, такъ что я выѣхалъ грустный, но скоро мысли мои обратились опять въ марсіанамъ. Я не имѣлъ понятія о томъ, чѣмъ кончилась схватка, не зналъ даже, что именно вызвало столкновеніе. Проѣзжая черезъ Окгемъ (я возвращался по другой дорогѣ), я замѣтилъ на западномъ краю горизонта кроваво-красное зарево, которое постепенно поднималось выше и выше. Сгущавшіяся грозовыя тучи перемѣшивались тамъ съ облаками чернаго и краснаго дыма.
   Дорога была пустынна; если не считать двухъ-трехъ освѣщенныхъ оконъ, деревушка Рипили не подавала и признака жизни. Огибая уголъ, я чуть было не наткнулся на группу людей, стоявшихъ ко мнѣ спиной; они молча проводили меня глазами. Не знаю, было ли имъ извѣстно, что произошло за холмомъ не знаю также, были ли дома, мимо которыхъ я проѣзжалъ, покинуты и пусты, покоились ли ихъ обитатели мирнымъ сномъ, или же бодрствовали, съ тоской поджидая разсвѣта.
   Отъ Рипили до Пирфорда дорога идетъ лощиной; оттуда зарева не было видно, но лишь только я выѣхалъ на гору возлѣ Пирфордской церкви, какъ небо снова стало багровымъ, и деревья надъ моей годовой зашумѣли подъ дыханіемъ надвигавшейся бури. Какъ разъ въ эту минуту часы на церковной башнѣ пробили полночь, и на красномъ фонѣ неба выступили очертанія Мэйбери-Хилля, съ темными силуэтами деревьевъ и остроконечными черными крышами.
   Внезапно зеленый свѣтъ блеснулъ предо мною, оваривъ мой путь и опушку дальняго лѣса. Точно молнія прорѣзала тучи, освѣтила ихъ безпорядочный бѣгъ и звѣздою скатилась на поле налѣво. Я вздрогнулъ отъ ужаса. Это была третья падучая звѣзда, третій цилиндръ!
   Тотчасъ же вслѣдъ за тѣмъ, въ небѣ сверкнула настоящая молнія, по контрасту показавшаяся мнѣ фіолетовой, и надъ головой моей загрохоталъ громъ. Лошадь моя закусила удила и помчалась вскачь съ горы.
   Молніи бороздили небо; громъ гремѣлъ почти безпрерывно, съ какимъ-то страннымъ трескомъ, напоминавшимъ стукъ гигантской электрической машины. Мелкій градъ хлесталъ меня въ лицо; блескъ молній слѣпилъ глаза; въ промежуткахъ тьма казалась еще непрогляднѣе.
   Вначалѣ я слѣдилъ только за лошадью, боясь, какъ бы не опрокинуться, но внезапно вниманіе мое привлекъ какой-то предметъ, быстро двигавшійся по противоположному склону Мэйбёри-Хилля. Сперва я принялъ это за мокрую крышу дома, но при блескѣ молніи скоро разсмотрѣлъ, что оно быстро движется. Жутко было смотрѣть -- непроглядная тьма, и вдругъ все станетъ видно, какъ днемъ: красныя постройки пріюта у самаго гребня, зеленыя верхушки сосенъ и загадочный движущійся предметъ
   Я видѣлъ его, но какъ описать, что это было? Чудовищный треножникъ, ростомъ выше иного дома, шагалъ между молодыхъ сосенъ, раздвигая ихъ въ стороны; весь металлическій, онъ сверкалъ, когда молнія оваряла его; какія-то суставчатыя стальныя цѣпи свѣшивались съ него, ударяясь объ него на ходу, и звонъ ихъ смѣшивался съ рокотомъ грома. Блеснетъ молнія и видишь, какъ онъ занесъ одну ногу, оставивъ двѣ другія на воздухѣ; мигъ -- и все исчезло; еще мигъ -- и видишь его уже на сто ярдовъ ближе.
   Вдругъ передо мной чья-то рука раздвинула сосны, словно камышъ, и появился другой треножникъ, направлявшійся, какъ мнѣ показалось прямо ко мнѣ. И я, безумецъ, самъ стремился ему навстрѣчу! При видѣ второго чудовища нервы мои не выдержали. Я круто повернулъ лошадь направо, мигъ,-- и телѣжка опрокинулась вмѣстѣ съ лошадью, оглобли съ трескомъ лопнули; самъ я отлетѣлъ въ сторону и грузно шлепнулся въ какую-то лужу.
   Впрочемъ, я почти тотчасъ же вылѣзъ, хотя ноги мои все еще оставались въ водѣ, и скорчившись усѣлся подъ кустомъ, дрожа. Лошадь лежала безъ движенія, (она, бѣдная, сломала себѣ шею); при блескѣ молніи я различалъ темную массу телѣжки и силуэтъ колеса, которое продолжало медленно вертѣться. Минуту спустя, загадочная машина прошла мимо, чуть не задѣвъ меня, и направилась къ Пирфорду.
   Вблизи все это было еще невѣроятнѣе: дѣло въ томъ, что треножникъ оказывался не простой безчувственной машиной, пущенной въ извѣстномъ направленіи. Т. е. это несомнѣнно была машина, металлическая, двигавшаяся со стукомъ и звономъ, снабженная длинными и гибкими блестящими щупальцами (одно изъ нихъ вырвало съ корнемъ молодую сосну); эти щупальца-руки звенѣли и гремѣли, ударяясь о треножникъ. На ходу она ощупывала дорогу; прикрывавшая ее мѣдная шапка поворачивалась взадъ и впередъ: такъ и казалось, что подъ ней сидитъ голова. Пониже головы, сзади, было что-то вродѣ колоссальной плетеной корзины изъ бѣлаго металла; оттуда, равно какъ и изъ всѣхъ сочлененій чудовища вырывались клубы зеленаго дыма. Оно мгновенно исчезло во мракѣ.
   Немного погоди послышался его ликующій ревъ: "Эху! Эху!", заглушившій раскаты грома, а еще черезъ минуту я увидалъ, какъ оно, въ полумилѣ отъ меня, сошлось со своимъ товарищемъ и наклонилось надъ чѣмъ-то лежавшимъ посреди поля. Я не сомнѣвался, что они нашли третій цилиндръ.
   Я лежалъ подъ дождемъ, въ темнотѣ, при свѣтѣ, перемежающихся молній, разглядывая страшныхъ металлическихъ чудовищъ, шагавшихъ черезъ заборы. Градъ то переставалъ, то хлесталъ меня снова; гигантскія фигуры то стушевывались, то выступали изъ мрака. Молнія вдругъ прекратилась и снова непроницаемая тьма окутала землю.
   Я промокъ до костей, но былъ слишкомъ ней ученъ, чтобы поискать себѣ сухого мѣстечка, или подумать, что мнѣ грозитъ неминучая гибель.
   Невдалекѣ находилась маленькая избушка поселенца и при ней огородикъ, засѣянный картофелемъ. Я, наконецъ, поднялся на ноги и, скорчившись въ три погибели, пользуясь всякимъ прикрытіемъ, пробрался туда. Я принялся колотить въ дверь, но мнѣ не отвѣтили (можетъ быть, никого въ домѣ и не было); пришлось отказаться отъ надежды на кровъ и отдыхъ Я влѣзъ въ канаву и ползкомъ, незамѣченный чудовищными машинами, добрался до сосноваго лѣса близъ Мейбёри.
   Прячась за деревья, дрожа, весь мокрый, я ощупью пробирался къ своему собственному дому. Я все старался найти тропинку и не находилъ; въ лѣсу было страшно темно; молніи сверкали теперь не такъ уже часто; градъ превратился въ ливень, низвергавшій на меня цѣлые потоки воды сквозь просвѣты между сосенъ.
   Будь я въ состояніи обдумать, какъ слѣдуетъ, видѣнное, я бы прямо отсюда выбрался черезъ Байфлитъ на Чобхэмскую дорогу и кое-какъ добрелъ бы до Лезерхэда. Но все, что я видѣлъ, было такъ странно; притомъ же физически я чувствовалъ себя совершенно разбитымъ, я усталъ, озябъ, промокъ до костей, уши и глаза дѣйствовали изъ рукъ вонъ плохо.
   Меня инстинктивно тянуло домой, и я шелъ, хотя причинъ идти туда не было. Я натыкался на деревья, упалъ въ канаву, разбилъ себѣ колѣно о какую-то доску, наконецъ, выбрался изъ лѣсу и зашлепалъ по дорогѣ. Говорю: зашлепалъ, потому что песчаная тропинка послѣ грозы превратилась въ грязный потокъ. Въ темнотѣ на меня наскочилъ какой-то человѣкъ, опрокинулъ меня навзничь, а самъ отскочилъ въ сторону и убѣжалъ раньше, чѣмъ я оправился настолько, что могъ заговорить съ нимъ. Вѣтеръ былъ такъ силенъ, что я лишь съ величайшимъ трудомъ взобрался на холмъ, и то держась изгороди и цѣпляясь за сучья.
   У самой вершины я наступилъ на что-то мягкое; молнія озарила лежащую у моихъ ногъ кучу платья и пару сапогъ. Прежде чѣмъ я различилъ фигуру лежавшаго, молнія исчезла. Я стоялъ и ждалъ слѣдующей; при свѣтѣ ея я увидалъ коренастаго мужчину, одѣтаго въ дешевое, но приличное платье; онъ лежалъ ничкомъ, у самой изгороди, словно кто швырнулъ его туда съ размаху.
   Преодолѣвъ отвращеніе, естественное въ человѣкѣ, который никогда не дотрогивался до мертвеца, я перевернулъ его и пощупалъ сердце: оно не билось; голова его подогнулась подъ туловище; вѣроятно, онъ сломалъ себѣ шею. Молнія сверкнула въ третій разъ и озарила лицо мертвеца. Я вскочилъ на ноги: это былъ тотъ самый трактирщикъ, у котораго я взялъ лошадь.
   Осторожно перешагнувъ черезъ трупъ, я пошелъ дальше. На холмѣ пожаръ превратился, или его не было; но надъ лугомъ еще стояло красное зарево, и съ той стороны даже сквозь дождь пробивался запахъ дыма. Насколько можно было судить при вспышкахъ молніи, дома вокругъ остались невредимыми. У воротъ коллегіи лежала, загораживая дорогу, какая-то темная масса.
   По дорогѣ въ мосту слышны были голоса и шаги, но у меня не хватило духу ни окликнуть, ни подойти. Нащупавъ дверь своего дома, я отперъ ее особымъ ключемъ, вошелъ, заперъ дверь изнутри и задвинулъ засовомъ. Воображеніе рисовало мнѣ движущихся металлическихъ чудовищъ и мертвое тѣло, разбившагося объ изгородь.
   Я опустился на первую же ступеньку и, дрожа всѣмъ тѣломъ, прислонился къ стѣнѣ.
   

XI.
У окна.

   Когда волненіе мое немножко улеглось, я замѣтилъ, что платье мое все отсырѣло, а на половикѣ возлѣ меня стоятъ лужи. Дрожа отъ озноба, я почти автоматически поднялся на ноги, прошелъ въ столовую, выпилъ глотокъ виски и отыскалъ сухое платье.
   Переодѣвшись, я, самъ не зная зачѣмъ, прошелъ въ кабинетъ. Окно его выходитъ на полотно желѣзной дороги и Хирселльскій лугъ. Мы такъ торопились уйти, что оставили его открытымъ. Въ корридорѣ было темно и, рядомъ съ этой тьмой, картина, вставленная въ рамку окна, поражала своей яркостью. Я замеръ на порогѣ.
   Гроза миновала. Башни Восточной Коллегіи и деревья, закрывавшія окрестность, исчезли безъ слѣда; теперь вдали ясно видѣнъ былъ лугъ, освѣщенный заревомъ пожара, песочныя ямы и озабоченно бродившія около нихъ высокія, черныя фигуры причудливой формы.
   Въ этой сторонѣ, казалось, вся окрестность пылала; огненные языки лизали склоны холма, трескъ и шипѣнье пламени смѣшивались съ послѣдними завывавіяміг удалявшейся бури; красный отблескъ ложился на небо, освѣщая безпорядочный бѣгъ облаковъ. Время отъ времени клубы дыма застилали отъ меня фигуры марсіанъ. Я не могъ разсмотрѣть, что они дѣлаютъ, не различалъ даже хорошенько ихъ очертаній и не понималъ, гдѣ горитъ, хотя горѣло несомнѣнно вблизи, такъ какъ отблески пламени играли на потолкѣ и стѣнахъ моего кабинета. Острый, смолистый запахъ носился въ воздухѣ.
   Я безшумно притворилъ дверь и подкрался къ окну. Рамки картины постепенно расширялись: по одну руку видны были дома возлѣ станціи, но другую,-- обуглившіеся, почернѣвшіе лѣса Байфлита. На полотнѣ, у подножья холма, виденъ былъ какой-то странный свѣтъ; большинство домовъ за улицахъ и по Мейберійской дорогѣ представляли собой пылающія груды развалинъ. Меня заинтересовалъ странный свѣтъ на полотнѣ, около него лежала какая-то темная масса, а сбоку тянулся рядъ длинныхъ желтыхъ ящиковъ. Это былъ потерпѣвшій крушеніе поѣздъ; передніе вагоны были совсѣмъ разбиты и въ огнѣ, задніе еще стояли на рельсахъ.
   Между этими тремя главными источниками свѣта, развалинами домовъ, по<испорчено> и охваченной огнемъ мѣстностью <испорчено>ома, тянулись неправильной формы темныя полосы, мѣстами усѣянныя дымящимися строеніями. Удивительно странное зрѣлище представляли собой эти чередующіяся полосы мрака и ситѣа. Людей я сначала совсѣмъ не замѣтилъ, хотя старательно отыскивалъ ихъ глазами; потомъ свѣтъ горящихъ вагоновъ озарилъ множество темныхъ фигуръ, торопливо перебѣгавшихъ черезъ рельсы.
   И этотъ огненный хаосъ -- тотъ самый тихій уголокъ, гдѣ я мирно прожилъ многіе годы! Я не зналъ, что произошло за время моего отсутствія и лишь смутно угадывалъ, какая связь существуетъ между механическими колоссами и неуклюжими, неповоротливыми чурбанами, на моихъ глазахъ выползшими изъ цилиндра. Я присѣлъ къ окну, напряженно вглядываясь въ очертанія трехъ гигантскихъ черныхъ треножниковъ, отчетливо выступавшихъ на красномъ фонѣ неба.
   Они, видимо, были чѣмъ-то очень заняты и безпрестанно переходили съ мѣста за мѣсто. Я спрашивалъ себя, что это такое, и не находилъ отвѣта. Неужели интеллигентные механизмы? Нѣтъ, это невозможно. Или въ каждомъ изъ нихъ сидитъ марсіанинъ, и управляетъ его движеніями, какъ мозгъ управляетъ нашимъ тѣломъ? Я началъ сравнивать треножники съ машинами, изобрѣтенными человѣкомъ, и въ первый разъ въ жизни задался вопросомъ, какими представляются наши броненосцы и паровозы, одареннымъ разумомъ низшимъ животнымъ.
   Гроза совсѣмъ прошла, небо очистилось, и на западѣ, надъ горизонтомъ замерцала сквозь дымъ крошечная свѣтящаяся точка -- планета Марсъ. Въ эту минуту я услыхалъ шумъ подъ окномъ, какое-то царапанье и треевъ сучьевъ; это пробудило меня отъ оцѣпененія, я посмотрѣлъ внизъ и увидалъ темную человѣческую фигуру, перелѣзавшую черезъ плетень. При видѣ другого человѣческаго существа я совсѣмъ оживился, высунулся изъ окна и тихонько свистнулъ.
   Незнакомецъ отшатнулся-было назадъ, потомъ перелѣзъ и направился черезъ лужайку къ углу дома. Онъ шелъ согнувшись, осторожно переставляя ноги.
   -- Кто здѣсь?-- спросилъ онъ шепотомъ, остановившись подъ окномъ.
   -- Куда вы идете?-- спросилъ я, въ свою очередь.
   -- Одинъ Богъ знаетъ, куда.
   -- Вы хотите спрятаться?
   -- Ну, конечно.
   -- Такъ идите въ домъ.
   Я сошелъ внизъ, впустилъ его и снова заперъ дверь на замокъ. Мой гость былъ, повидимому, солдатъ. Лица его я не могъ разсмотрѣть. Онъ былъ безъ шляпы, въ разстегнутой курткѣ.
   -- Боже мой!-- простоналъ онъ, входя.
   -- Что случилось?
   -- Что случилось?-- Онъ съ отчаяніемъ махнулъ рукой.-- Они смели насъ, какъ соръ, стерли съ лица земли!
   Повторяя эту фразу, онъ машинально послѣдовалъ за мною въ столовую.
   -- Выпейте виски,-- предложилъ я и налилъ ему большую рюмку.
   Онъ выпилъ, потомъ вдругъ тяжело упалъ на стулъ, уронилъ голову на руки и разрыдался, какъ ребенокъ. Я стоялъ возлѣ и съ удивленіемъ смотрѣлъ на него, забывая, какому отчаянію самъ я предавался еще недавно.
   Много времени прошло, прежде чѣмъ онъ успокоился настолько, чтобъ удовлетворить мое любопытство, да и то отвѣчалъ отрывистыми фразами и задумываясь надъ каждымъ вопросомъ. Онъ былъ артиллеристъ, состоялъ при орудіи и попалъ въ дѣло только къ семи часамъ вечера, какъ разъ когда стали обстрѣливать лугъ. Говорятъ, марсіане въ это время ползли отъ перваго цилиндра ко второму, прикрываясь металлическими щитами. Потомъ эти щиты взгромоздились на треножники.
   Орудіе, при которомъ онъ состоялъ, сняли съ передковъ возлѣ Хорселля и поставили на возвышеніи, откуда оно господствовало надъ песочными ямами. Прибытіе его ускорило катастрофу. Не успѣла прислуга отъѣхать назадъ съ передкомъ, какъ лошадь, на которой мой гость ѣхалъ верхомъ, попала ногой въ кроличью норку и повалилась, увлекая за собой всадника. Въ эту минуту за его спиной разорвало пушку; все загорѣлось кругомъ, а онъ очутился подъ грудой обуглившихся лошадиныхъ и человѣческихъ тѣлъ.
   -- Я лежалъ смирно,-- разсказывалъ онъ;-- лошадь такъ придавила мнѣ голову, что у меня отшибло память... Смели насъ, какъ соръ. А ужъ валахъ -- Господи Боже! Словно жареная говядина! Лошадь копытомъ угодила мнѣ въ спину -- едва отлежался... Выѣхали какъ на парадъ и вдругъ... этакъ-то пропасть ни за что,-- развѣ не обида!-- Вымели, словно соръ!
   Онъ долго прятался подъ мертвой лошадью, украдкой оглядывая окрестность. Кардиганцы подступили, въ боевомъ порядкѣ, къ ямѣ, чтобы взять ее штурмомъ, но были мгновенно стерты съ лица земли. Тогда чудовище встало на ноги и начало разгуливать по лугу, поворачивая во всѣ стороны свой шлемъ, напоминающій голову монаха въ клобукѣ. Въ чемъ-то вродѣ руки, вытянутой впередъ, оно держало металлическій ящикъ, надъ которымъ вспыхивало зеленоватое пламя.
   Черезъ нѣсколько минутъ на лугу не осталось живой души; кусты и деревья пылали или уже превратились въ черные, обуглившіеся пни. За поворотомъ дороги стояли гусары, но ихъ солдатику не было видно. Въ послѣднюю минуту гигантъ направилъ тепловой лучъ на желѣзнодорожную станцію и небольшой городовъ позади ея мгновенно превратился въ груду развалинъ. Послѣ этого чудовище закрыло свой ящикъ и, повернувшись спиной въ артиллеристу, двинулось къ тлѣвшему сосновому лѣсу, гдѣ лежалъ другой цилиндръ.
   Изъ ямы вылѣзло второе чудовище, стало на треножникъ и послѣдовало за первымъ. Солдатикъ выбрался на свободу и осторожно поползъ по горячему вереску къ Хорселлю, потомъ, скрываясь въ канавѣ, добрался до Уокинга. По улицамъ не было проходу, дома пылали; немногіе уцѣлѣвшіе жители, казалось, обезумѣли. Артиллеристъ спрятался за какой-то развалиной и видѣлъ, какъ вернулся одинъ изъ марсіанъ, какъ онъ погнался за человѣкомъ, поймалъ его своимъ стальнымъ щупальцемъ и разбилъ ему голову о стволъ сосны. Когда совсѣмъ стемнѣло, солдатикъ вышелъ изъ своего убѣжища и двинулся къ Мэйбери, надѣясь оттуда пробраться въ Лондонъ.
   По дорогѣ ему не попадалось людей; часть оставшихся въ живыхъ пряталась по погребамъ и канавамъ, большинство разбѣжалось. Его томила жажда, у желѣзнодорожнаго моста онъ нашелъ лопнувшую водопроводную трубу; изъ отверстія била фонтаномъ вода; онъ пригнулся къ струѣ и напился.
   Вотъ что мой гость разсказалъ мнѣ, или, вѣрнѣе, что мнѣ удалось выпытать отъ него понемножку. Мало-по-малу онъ успокоился. Оказалось, что онъ съ утра ничего не ѣлъ; я отыскалъ въ кладовой хлѣбъ и кусокъ баранины, и мы принялись ѣсть. Лампы мы не зажигали, изъ страха привлечь вниманіе марсіанъ. Кругомъ насъ постепенно свѣтлѣло; очертанія розовыхъ кустовъ подъ окномъ явственно выступали изъ мрака. Они были помяты, какъ будто мимо пробѣжала толпа людей, или стадо животныхъ. Я могъ теперь видѣть его лицо, измученное, потемнѣвшее, съ дикимъ взглядомъ. Вѣроятно, и мое было не лучше.
   Насытившись, мы пошли въ кабинетъ, и я опять выглянулъ въ окно. За одну ночь цвѣтущая долина превратилась въ пепелище. Пожаръ потухалъ; надъ развалинами вмѣсто огня, вились клубы дыма. Руины домовъ, обгорѣлые, почернѣвшіе древесные пни,-- вся эта печальная картина разрушенія казалась еще ужаснѣе при безпощадномъ свѣтѣ вари. Мѣстами отдѣльные предметы уцѣлѣли какимъ-то чудомъ,-- сигнальный столбъ, тепличка, заново выкрашенная въ бѣлое, били въ глаза на фонѣ догоравшихъ развалинъ. Во всей исторіи войнъ я не знаю случая, гдѣ бы люди такъ уничтожали вокругъ себя все безъ разбора. А надъ ямой, въ розоватомъ блескѣ зари, стояли три металлическихъ гиганта, поворачивая во всѣ стороны свои головы-шлемы, словно любуясь картиной опустошенія.
   Мнѣ показалось, что яма стала шире; изъ нея выходилъ ярко-зеленый паръ; временами онъ клубился, спирально взвивался къ небу и исчезалъ безъ слѣда.
   Огненные столбы близъ Чобхэма съ первымъ лучемъ разсвѣта превратились въ столбы кроваваго дыма.
   

XII.
Что я видѣлъ въ Вэйбриджѣ и Шеппертонѣ.

   Какъ только разсвѣло, мы отошли отъ окна и спустились внизъ.
   Артиллеристъ былъ согласенъ со мной, что оставаться здѣсь невозможно. Онъ предполагалъ пробраться въ Лондонъ и разыскать свою батарею,-- No 13, конной артиллеріи; я же намѣревался вернуться въ Лезерхэдъ. Марсіане нагнали на меня такого страху, что я рѣшилъ увезти жену въ Ньюгевенъ, а оттуда, пожалуй, и заграницу. Я предвидѣлъ, что Лондону предстоитъ сдѣлаться центромъ отчаянной борьбы; такіе господа, какъ марсіане, дешево не продадутъ своей жизни.
   Къ сожалѣнію, между нами и Лезерхэдомъ лежалъ третій цилиндръ, который сторожили чудовища. Будь я одинъ, я, вѣроятно, рискнулъ бы пробраться мимо, но артиллеристъ удержалъ меня, говоря, что "хорошую женщину жалко оставить вдовою". Я далъ себя убѣдить и рѣшилъ идти съ нимъ лѣсомъ до Чобхэма, а оттуда окольнымъ путемъ, черезъ Идсомъ, въ Лезерхэдъ.
   Мнѣ-бы не пришло въ голову запастись провизіей на дорогу, но мой товарищъ не даромъ служилъ въ военной службѣ. Онъ велѣлъ мнѣ отыскать фляжку и наполнить ее водкой, потомъ мы набили карманы сухарями и жаренымъ мясомъ. Крадучись, мы выбрались изъ дому и пустились бѣжать, что было духу. Дома, казалось, всѣ были пусты. Въ одномъ мѣстѣ мы наткнулись на груду мертвыхъ тѣлъ; на дорогѣ валялись разные предметы, оброненные бѣглецами,-- часы, туфля, серебряная ложка и т. под. У почтовой конторы стояла, накренившись на бокъ, небольшая телѣжка, безъ лошадей, нагруженная сундуками и мебелью; рядомъ валялся наскоро взломанный и брошенный несгораемый шкафъ.
   За исключеніемъ пылавшихъ до сихъ поръ пріютскихъ построекъ, дома здѣсь не особенно пострадали; тепловой лучъ задѣлъ только крыши и печныя трубы. Тѣмъ не менѣе на Мэйбери-хиллѣ мы не встрѣтили ни души. Жители разбѣжались или прятались въ потаенныхъ убѣжищахъ.
   Мы прошли мимо трупа трактирщика, мокраго, смытаго съ мѣста дождемъ, и вступили подъ защиту рощи, росшей у подножія холма. Такъ мы дошли до желѣзной дороги. И здѣсь все было такъ же пустынно. По другую сторону полотна виднѣлись жалкіе остатки лѣса. На мѣстѣ большинства деревьевъ торчали обгорѣлые пни; иныя уцѣлѣли, но листья на нихъ всѣ высохли, почернѣли и сморщились.
   Съ той стороны, гдѣ мы находились, пострадали только деревья у опушки. Въ одномъ мѣстѣ мы наткнулись на свѣжую порубку; срубленныя и свѣже ободранныя деревья лежали рядкомъ на прогалинѣ; поодаль стояла механическая пила и кучами лежали опилки. У прогалины виднѣлась брошенная сторожка. Вѣтра совсѣмъ не было, всюду царила какая-то странная тишина, даже птицы молчали. Мы сами говорили шепотомъ и безпрестанно оглядывались черезъ плечо. Раза два мы останавливались, чтобы прислушаться.
   До слуха вашего долетѣлъ стукъ копытъ, и, подойдя въ опушкѣ, мы увидали трехъ всадниковъ, ѣхавшихъ шагомъ по дорогѣ въ Уокингъ. Мы окликнули ихъ; они пріостановились. Это былъ лейтенантъ и двое рядовыхъ 8-го гусарскаго полка. Они везли съ собой какой-то приборъ въ родѣ теодолита; артиллеристъ объяснилъ мнѣ, что это геліографъ.
   -- За все утро вы первые попались намъ навстрѣчу,-- сказалъ лейтенантъ.-- Что тутъ такое творится?
   Онъ видимо горѣлъ нетерпѣніемъ ринуться въ бой; спутники его смотрѣли на насъ съ любопытствомъ. Артиллеристъ спрыгнулъ на дорогу и сдѣлалъ подъ козырекъ.
   -- Пушку вчерась разорвало, сэръ. Я скрывался. Теперь иду отыскивать батарею. Марсіане отсюда будутъ такъ въ полумилѣ.
   -- Каковы они изъ себя?
   -- Великаны, закованные въ броню, сэръ. Ста футовъ росту. Три ноги и тѣло вродѣ какъ аллюминіевое, а голова огромнѣйшая и въ колпакѣ.
   -- Поди ты!-- вскричалъ офицеръ.-- Вотъ мелетъ вздоръ!
   -- Сами увидите, сэръ. Они носятъ съ собой ящикъ, изъ котораго пышетъ огонь и убиваетъ мгновенно.
   -- Ты хочешь сказать -- орудіе?
   -- Никакъ нѣтъ, сэръ.-- И артиллеристъ принялся съ жаромъ описывать дѣйствіе теплового луча. Офицеръ не далъ ему докончить и воззрился на меня.
   -- Вы тоже видѣли это?
   -- Онъ говоритъ сущую правду.
   -- Ну ладно, коли такъ, и мы посмотримъ,-- весело вскричалъ офицеръ.-- Мы посланы сюда,-- обратился онъ къ артиллеристу,-- чтобы велѣть жителямъ очищать дома. Ты бы лучше пошелъ къ бригадному генералу Марвину и отрапортовалъ ему все, что видѣлъ. Онъ въ Вэйбриджѣ. Дорогу знаешь?
   -- Я знаю,-- отвѣтилъ я, и онъ повернулъ лошадь къ югу.
   -- Вы говорите, въ полумилѣ отсюда?-- переспросилъ онъ еще разъ.
   -- Самое большее,-- отозвался я. Онъ поблагодарилъ и поскакалъ, за нимъ солдаты; больше мы ихъ не видали.
   Далѣе мы наткнулись на группу женщинъ и дѣтей, выбиравшихся изъ крестьянскаго коттэджа. Онѣ гдѣ-то раздобыли ручную телѣжку и нагружая ее какими-то грязными узлами и ломаной мебелью. Онѣ были слишкомъ заняты, чтобы обратить на насъ вниманіе; мы, молча, прошли мимо.
   У Байфлитской станціи лѣсъ кончился; передъ нами разстилался мирный, залитой солнцемъ пейзажъ. Здѣсь мы были вдали отъ района дѣйствія теплового луча, и, еслибъ не безмолвные покинутые дома, не суета и шумъ укладки въ другихъ, да не сторожевой постъ на мосту, этоіъ день ничѣмъ не отличался бы отъ обыкновеннаго воскресенія.
   По дорогѣ въ Аддльстонъ тянулись, скрипя, тяжело нагруженныя фуры и телѣги, въ раскрытыя настехъ ворота виднѣлись разставленныя на лугу, на разномъ разстояніи другъ отъ друга, шесть двѣнадцати-фунтовыхъ орудіи, обращенныхъ дулами къ Уокингу. Возлѣ орудій ждали приказаній канониры; на надлежащей дистанціи стояли зарядные ящики; порядокъ вездѣ удивительный, какъ на смотру.
   -- Вотъ это хорошо!-- сказалъ я.-- Ужъ эти ихъ угостятъ на славу.
   У воротъ мой спутникъ замедлилъ было шагъ, потомъ рѣшилъ:
   -- Нѣтъ, пойду дальше.
   Около Вэйбриджа, надъ самымъ мостомъ, солдаты въ бѣлыхъ рубахахъ выводили длинную насыпь, валъ, за которымъ опять-таки виднѣлись пушки.
   -- Это все равно, что стрѣлы и лукъ противъ молніи,-- покачалъ головой мой артиллеристъ.-- Они еще не знаютъ, что такое огненный лучъ.
   Въ Байфлитѣ мы застали страшное смятеніе. Обыватели укладывались; эскадронъ гусаръ,-- иные спѣшившись, иные верхомъ, объѣзжали дома и выпроваживали жителей. На улицѣ стояли три черныхъ лазаретныхъ фуры съ чернымъ крестомъ въ бѣломъ кругу, старый омнибусъ и множество другихъ экипажей; за нихъ нагружали вещи. Вокругъ толпился народъ; иные, подвыпивъ, нарядились въ лучшее платье; солдаты напрасно старались выяснить имъ серьезность положенія. Какой-то сморщенный старикашка, стоя возлѣ огромнаго сундука, сплошь уставленнаго горшками орхидей, бранился съ капраломъ, который не хотѣлъ взять его вещей. Я остановился и схватилъ его за руку.
   -- Знаете ли вы, что тамъ такое?-- спросилъ я, указывая на сосновый лѣсъ, гдѣ скрывались марсіане.
   -- А? Что?-- обернулся онъ.-- Нельзя же бросать такіе цвѣты; вѣдь они дорогіе.
   -- Смерть!-- крикнулъ я ему.-- Смерть идетъ! Смерть!-- И, предоставивъ ему обдумать на досугѣ мои слова, поспѣшилъ вслѣдъ за артиллеристомъ. На поворотѣ я обернулся. Капралъ ушелъ; старикъ все еще стоялъ надъ своими орхидеями, безсмысленно глядя въ сторону лѣса.
   Въ Вэйбриджѣ никто не могъ указать намъ главной квартиры; я въ жизнь свою не видалъ такого смятенія, какое царило здѣсь. Повсюду экипажи: фуры, кареты, телѣги, почтенные обыватели и нарядныя дамы собственноручно укладывали свои вещи; имъ дѣятельно помогали крючники съ пристани; ребятишки вертѣлись подъ ногами, волнуясь и радуясь столь необычному воскресному развлеченію. Среди всей этой суматохи, викарій невозмутимо служилъ раннюю обѣдню, и звуки колокольчиковъ покрывали говоръ толпы.
   Мы съ артиллеристомъ присѣли на ступеньки фонтана и довольно сносно позавтракали провизіей, взятой съ собой. Военный патруль,-- только здѣсь не гусары, а бѣлые гренадеры,-- обходилъ дома, убѣждая жителей выселяться или спрятаться въ погреба, какъ только начнется кановада. Переходя черезъ мостъ, мы видѣли кучу народа на станціи; вся платформа была завалена кладью. Обычное движеніе было прекращено; ходили одни военные поѣзда, перевозившіе войска и пушки въ Чертси: послѣ я узналъ, что въ этихъ поѣздахъ происходили отчаянныя схватки изъ-за каждаго свободнаго мѣста.
   Мы оставались въ Вэйбриджѣ до полудня, помогая двумъ старушкамъ укладывать вещи въ маленькую телѣжку. Въ двѣнадцати мы очутились возлѣ Шеппертонскаго шлюза, гдѣ Вэй сливается съ Темзой. Вей впадаетъ въ Темзу тремя рукавами; въ этомъ мѣстѣ есть пристань для лодокъ и черезъ рѣку ходитъ паромъ. На Шеппертонскомъ берегу стоитъ гостинница, а за нею высится надъ деревьями колокольня Шеппертонской церкви; впослѣдствіи она была замѣнена шпицемъ.
   На берегу мы застали толпу народу. Страхъ еще не перешелъ въ панику, но бѣглецовъ все-таки было больше, чѣмъ сколько могло помѣститься на лодкахъ и паромѣ. Многіе кряхтѣли и пыхтѣли подъ тяжелыми ношами; одна чета -- мужъ съ женою,-- тащили вдвоемъ цѣлую дверь, на которой были навалены ихъ пожитки. Одинъ все увѣрялъ, что онъ непремѣнно уѣдетъ на поѣздѣ.
   Надъ рѣкой стонъ стоялъ отъ разговоровъ; иные смѣялись и шутили. Здѣсь марсіанъ считали просто людьми гигантскаго роста и силы, которые могутъ напасть на городъ и разграбить его, но въ концѣ концовъ несомнѣнно будутъ перебиты. То одинъ, то другой нервно поглядывали въ сторону Чертси, но тамъ пока все было тихо.
   На другой сторонѣ Темзы также все было спокойно, разумѣется, за исключеніемъ пристани. Видно было, какъ выскакивавшіе изъ лодокъ бѣглецы торопливо уходили по улицѣ. Только-что къ берегу присталъ огромный паромъ. Нѣсколько человѣкъ солдатъ, стоя на лужайкѣ передъ гостинницей, подтрунивали надъ бѣглецами, но не предлагали имъ помощи. Гостинница была заперта.
   -- Что это?-- воскликнулъ вдругъ лодочникъ; другой, стоявшій рядомъ со мной, прикрикнулъ на залаявшую было собаку: "Заткни глотку, болванъ!" Странный звукъ донесся снова, на этотъ разъ со стороны Чертси; это былъ отдаленный пушечный выстрѣлъ.
   Бой начался. Почти тотчасъ же вслѣдъ за тѣмъ невидимыя батареи, за рѣкою направо,-- невидимыя потому, что онѣ были скрыты за деревьями,-- дали залпъ, и началась отчаянная пальба. Какая-то женщина зарыдала. Жутко было сознавать, что невдалекѣ люди сражаются, и ничего не видишь, кромѣ пышныхъ луговъ, мирно пасущагося на нихъ скота и серебристыхъ изъ, грѣвшихся подъ лучами яркаго солнышка.
   -- Солдаты ихъ не пустятъ сюда,-- неувѣреннымъ тономъ выговорила моя сосѣдка.
   Надъ деревьями поплылъ какой-то туманъ, потомъ вверху взвился огромный клубъ дыма и повисъ въ воздухѣ; земля затряслась у надъ подъ ногами; воздухъ наполнился оглушительнымъ гуломъ; въ двухъ-трехъ домахъ полопались окна. Мы ничего не понимали.
   -- Вотъ они!-- крикнулъ человѣкъ въ синей блузѣ.-- Глядите! Видите вы ихъ? Вотъ они!
   Вдали, скоро-скоро одинъ за другимъ показались четыре закованныхъ въ броню марсіанина и черезъ лугъ двинулись по направленію къ рѣкѣ. Издали они казались маленькими фигурками въ клобукахъ; они не шли, а словно катились, быстро, что твои птицы
   Наискось отъ насъ и наперерѣзъ имъ шелъ пятый марсіанинъ. Покрытыя бронею тѣла ихъ блестѣли на солнцѣ; они направлялись прямо въ пушкамъ, выростая съ каждымъ шагомъ. Крайній налѣво немного отсталъ отъ товарищей, поднялъ кверху уже знакомый мнѣ большой ящикъ, направилъ губительный лучъ на Чертси, и городокъ тотчасъ былъ объятъ пламенемъ.
   При видѣ этихъ странныхъ, и ужасныхъ созданій толпа оцѣпенѣла отъ ужаса. Ни криковъ, ни стоновъ,-- молчаніе. Потомъ -- хриплый шепотъ, шарканье ногъ и всплески воды. Всѣ бросились къ лодкамъ. Многіе, съ перепуга, и не подумали освободиться отъ своей ноши. Одинъ субъектъ сильно задѣлъ меня чемоданомъ. Какая-то женщина, пробѣгая мимо, дернула меня за руку. Я бѣжалъ за другими, но не настолько испугался, чтобъ потерять голову. Меня преслѣдовала мысль о страшномъ лучѣ. Что дѣлать? Нырнуть въ воду -- вотъ гдѣ спасеніе!
   -- Въ воду! Въ воду бросайтесь!-- крикнулъ я не своимъ голосомъ и, кубаремъ скатившись съ каменистаго берега, кинулся въ воду, внизъ головой. Многіе послѣдовали моему примѣру. Ноги мои скользили по мокрымъ, мшистымъ камнямъ; рѣка была такъ мелка, что я прошелъ около двадцати футовъ всего только по поясъ въ водѣ. Затѣмъ, увидавъ одного марсіянина всего въ двухстахъ ярдахъ отъ берега, я безъ дальнихъ размышленій нырнулъ. Изъ лодокъ прыгали прямо въ воду; всплески отдавались въ моихъ ушахъ раскатами грома.
   Но марсіане обращали такъ же мало вниманія на всю эту суету, какъ человѣкъ, нечаянно наступившій на муравейникъ -- на смятеніе муравьевъ. Полузадохшись, я наконецъ высунулъ голову изъ воды, я увидалъ марсіанина, двигавшагося прямо на батареи, еще еще палившія черезъ рѣку; камера съ тепловымъ лучемъ болталась у него за цѣпочкѣ.
   Очутившись за берегу, онъ согнулся, однимъ взмахомъ переднихъ ногъ перешагнулъ черезъ рѣку и тотчасъ же выпрямился во весь ростъ у самаго Шеппертона. Шесть орудій, скрытыхъ въ засадѣ возлѣ деревни, неожиданно дали по немъ дружный залпъ. Чудовище уже подняло кверху камеру съ тепловымъ лучемъ, когда первая бомба разорвалась надъ его головой.
   Я вскрикнулъ отъ удивленія. Два другихъ снаряда лопнули около туловища; марсіанинъ повернулъ шлемъ, и четвертый снарядъ угодилъ ему прямо въ лицо.
   Градъ кусковъ окровавленнаго мяса и блестящаго металла посыпался на землю.
   -- Попалъ!-- крикнулъ я, не то со смѣхомъ, не то съ рыданіемъ.
   Бѣглецы отвѣчали мнѣ радостными возгласами; я пришелъ въ такой восторгъ, что готовъ былъ выскочить изъ воды.
   Обезглавленный колоссъ зашатался, какъ пьяный, но не упалъ. Какимъ-то чудомъ онъ ухитрился сохранить равновѣсіе, хотя не могъ уже руководить своими движеніями, и, судорожно сжимая въ рукѣ камеру теплового луча, быстро зашагалъ по направленію къ Шеппертону. Онъ шелъ напрямикъ, не разбирая дороги, ударился, словно таранъ, о колокольню, обрушилъ ее, шатнулся въ сторону, споткнулся и рухнулъ прямо въ рѣку.
   Раздался всплескъ, грохотъ взрыва,-- и огромный столбъ воды, ила, пара и обломковъ металла взлетѣлъ на воздухъ. Лишь только камера теплового луча коснулась воды, эта послѣдняя превратилась въ паръ. Огромная, грязная волна, словно во время прилива, только горячая, всколыхнула всю рѣку до дна и опрокинула лодку; крики и вопли заглушили гулъ взрыва.
   Я забылъ объ опасности и, не чувствуя обжоговъ, отталкивая тѣхъ, кто попадался на пути, бросился къ марсіанину. Съ полдюжины опрокинутыхъ лодокъ безпомощно колыхались на волнахъ; колоссъ лежалъ поперекъ рѣки, на двѣ трети подъ водою.
   Надъ нимъ клубились облака горячаго пара; я смутно видѣлъ, какъ трепетало его огромное тѣло, какъ онъ билъ по водѣ своими руками-щупальцами, пѣня воду и выкидывая со дна комки ила. Еслибъ не безпомощная безцѣльность этихъ движеній, ихъ можно было бы принять за напрасныя усилія раненаго, борющагося за свою жизнь среди волнъ. Изъ машины били фонтаномъ струи красно-бурой жидкости.
   Вниманіе мое было внезапно отвлечено пронзительнымъ ревомъ, похожимъ на звуки сирены. Кто-то кричалъ мнѣ, на что-то указывалъ. Я обернулся и увидалъ остальныхъ марсіанъ, гигантскими шагами приближавшихся къ берегу со стороны Чертси. Шеппертонскія пушки опять дали залпъ, но на этотъ разъ никого не видѣли.
   Я снова нырнулъ и, задерживая дыханіе, шелъ подъ водой, пока хватило силы, спотыкаясь на каждомъ шагу, съ мучительной болью въ груди. Вода вокругъ меня пѣнилась и съ каждымъ мгновеніемъ становилась горячѣе.
   Я высунулъ голову, чтобы передохнуть, но ничего не увидѣлъ: надъ рѣкой клубился бѣлый туманъ, скрывавшій марсіанъ. Я едва различалъ ихъ гигантскія сѣрыя фигуры, казавшіяся величественными подъ покровомъ тумана. Они прошли мимо меня; двое нагнулись надъ еще трепетавшимъ трупомъ товарища; двое другихъ остались стоять въ водѣ,-- одинъ не дальше какъ въ 200 шагахъ отъ меня, другой возлѣ Пальхема. Оба держали въ рукахъ генеративныя камеры, какъ бы выметая страшными лучами окрестность.
   Въ воздухѣ стонъ стоялъ отъ множества звуковъ: бряцанье брони марсіанъ, грохотъ падающихъ домовъ, трескъ и шипѣнье огня -- все сливалось въ оглушительный гулъ. Густой черный дымъ столбомъ стоялъ надъ рѣкой, смѣшиваясь съ паромъ, тепловой лучъ отмѣчалъ свой путь вспышками бѣлаго пламени, на мѣстѣ котораго сейчасъ же появлялись огненные языки. Близкіе дома, еще не тронутые, покорно дожидались своей участи, окутанные завѣсою пара.
   Съ минуту я стоялъ въ нерѣшимости, по грудь въ горячей водѣ, не надѣясь на избавленіе. Мои товарищи по несчастью растерянно метались по берегу, или же лѣзли изъ воды въ тростники, какъ лягушки скачутъ въ траву, завидя человѣка.
   Вдругъ передъ моими глазами запрыгали бѣлыя искры губительнаго пламени. Прикосновеніе его сбрасывало крыши, раздвигало стѣны домовъ, превращало деревья въ огненные столбы. Лучъ прошелся по берегу, потомъ перескочилъ черезъ рѣку къ Шеппертону, и вода мгновенно закипѣла.
   Высокая волна, горячая, какъ кипятокъ, захлестнула меня, я вскрикнулъ отъ боли и обожженный, полуослѣпленный, бросился къ берегу. Стоило мнѣ поскользнуться, я бы погибъ. На виду у марсіанъ я выбрался на берегъ, на косу, лежащую между Вэемъ и Темзой, и упалъ въ изнеможеніи. Я уже не ждалъ ничего, кромѣ смерти.
   Смутно помню, какъ нога марсіанина наступила на камень, невдалекѣ отъ моей головы; потомъ была долгая пауза, потомъ четыре гиганта подняли и понесли останки товарища, то выступая отчетливо, то исчезая въ облакѣ дыма. Мнѣ казалось, что этому шествію не будетъ конца. Много времени прошло, прежде чѣмъ я сообразилъ, что на этотъ разъ я какимъ-то чудомъ спасся отъ смерти.
   

XIII.
Какъ я встрѣтился съ викаріемъ.

   Неожиданно убѣдившись такимъ образомъ въ могуществѣ земного оружія, марсіане отступили на свою первоначальную позицію -- Хорсельскій лугъ. Они очень торопились и, кромѣ того, должны были нести останки погибшаго товарища; это вынудило ихъ пропустить безъ вниманія и пощадить многихъ заблудившихся одиночекъ, вродѣ меня. Въ данный моментъ между ними и Лондономъ находилось лишь нѣсколько двѣнадцати фунтовыхъ орудій; если бы они бросили убитаго и продолжали двигаться впередъ, они навѣрное пришли бы въ столицу раньше, чѣмъ вѣсть объ ихъ приближеніи, и нападеніе ихъ было бы столь же внезапно, ужасно и губительно, какъ землетрясеніе, сто лѣтъ тому назадъ разрушившее Лиссабонъ.
   Но имъ спѣшить было некуда. Цилиндръ за цилиндромъ летѣлъ на землю съ Марса; каждые двадцать четыре часа они получали новыя подкрѣпленія. Тѣмъ временемъ на землѣ морскія и военныя власти, успѣвшія на опытѣ оцѣнить грозную силу своихъ противниковъ, въ свою очередь, не дремали и работали съ лихорадочной энергіей. То и дѣло прибывали новыя орудія, новые запасы зарядовъ; еще до сумерекъ всѣ загородныя виллы, расположенныя по склонамъ холмовъ Кингстона и Ричмонда, всѣ бугры и пригорки были превращены въ укрѣпленія, за которыми прятались, выжидая, черныя пасти пушекъ. Вокругъ главнаго лагеря марсіанъ, на Хорсельскомъ лугу, по обожженной безлюдной пустынѣ, занимавшей пространство, приблизительно, въ двадцать квадратныхъ миль, между развалинами сгорѣвшихъ деревень, между дымящимися пнями, остатками еще недавно зеленыхъ сосновыхъ рощъ, сновали самоотверженные развѣдчики, снабженные геліографами и готовые предупредить артиллерію о приближеніи марсіанъ. Но марсіане уже поняли опасность близкаго сосѣдства съ людьми, и подойти ближе, чѣмъ на милю, къ любому изъ цилиндровъ значило идти на вѣрную смерть.
   Большую часть времени послѣ полудня марсіане посвятили переноскѣ различныхъ вещей изъ второго и третьяго цилиндра (второй упалъ въ Аддльстонѣ, третій -- въ Пирфордѣ) въ главную квартиру, на Хорсельскій лугъ. Покончивъ съ переноской, они сошли съ своихъ боевыхъ машинъ и спустились въ яму; надъ почернѣвшимъ верескомъ и развалинами домовъ возвышалась лишь одна гигантская фигура -- фигура часового. Почти всю ночь они провели за работой; клубы густого зеленаго дыма, выходившаго изъ ямы, можно было видѣть не только изъ Мерроу, но даже, говорятъ, изъ Инсома и Банстэда.
   Пока, позади меня, марсіане готовились въ новой вылазкѣ, а впереди человѣчество собиралось съ силами для страшнаго боя, я, съ безконечнымъ трудомъ и усиліями, прокладывалъ себѣ путь отъ пожарища къ Лондону.
   Вдали, на рѣкѣ, я увидалъ брошенную лодку, медленно плывшую по теченію; я на половину раздѣлся, пошелъ за ней, настигъ ее и въ ней спасся отъ гибели. Веселъ не было; я отталкивался шестомъ, замѣнявшимъ руль, насколько мнѣ это позволяли мои обожженныя руки, подвигаясь впередъ страшно медленно и безпрестанно оглядываясь назадъ. Я рѣшилъ, что, въ случаѣ возвращенія марсіанъ, больше всего шансовъ спастись все-таки въ водѣ.
   Рѣка все еще была окутана горячимъ паромъ, такъ что я проплылъ полмили, почти не видя береговъ. Разъ только я разглядѣлъ черныя фигуры, гуськомъ бѣгущія черезъ лугъ по направленію отъ Вэйбриджа. Первое мѣстечко, попавшее мнѣ на пути, Галлифордъ, было, повидимому, покинуто населеніемъ; часть домовъ, выходившихъ фасадами въ рѣкѣ, пылали. Странно было видѣть, подъ яркимъ синимъ небомъ, эту картину полнаго покоя и безлюдья, клубы дыма и пламени, поднимавшіеся прямо кверху, въ знойномъ воздухѣ полудня. Никогда еще мнѣ не приходилось видѣть пожара безъ взволнованной, суетящейся и кричащей толпы. Неподалеку дымились и тлѣли тростники; огонь медленно и упорно прокладывалъ себѣ дорогу вглубь страны, къ оставшемуся нескошеннымъ лугу.
   Я чувствовалъ такую усталость и боль во всемъ тѣлѣ, что скоро пересталъ грести импровизированнымъ весломъ и предоставилъ моей лодкѣ плыть по теченію; но потомъ страхъ опять одолѣлъ меня, и я снова принялся, какъ могъ и умѣлъ, помогать теченію. На рѣкѣ было страшно жарко; солнце жгло мою обнаженную спину. Наконецъ, уже въ виду Уольтонскаго моста, я до того изнемогъ, что причалилъ въ Мидльсекскому берегу и замертво повалился на высокую траву. Должно быть, это было между четырьмя и пятью часами пополудни. Почти тотчасъ же я вскочилъ, прошелъ съ полмили, не встрѣтивъ ни души, и снова прилегъ отдохнуть въ тѣни изгороди. Помню, что я бредилъ на яву; меня мучила жажда и я горько сожалѣлъ, что, будучи на рѣкѣ, не напился, такъ сказать про запасъ. Странно, что я въ то же время сердился на жену, ужъ не знаю, за что; вѣроятно, это было результатомъ моего безсильнаго желанія напасть въ Лезерхэдъ.
   Прихода священника хорошенько не помню; должно быть, я задремалъ. Я увидалъ его уже сидящимъ неподалеку, безъ сюртука, съ запачканными сажей рукавами рубашки, съ гладко выбритымъ лицомъ, обращеннымъ къ небу, покрытому легкими, перистыми облачками, позолоченными лучами заката.
   Я приподнялся; мое движеніе спугнуло его; онъ быстро обернулся.
   -- Есть у васъ вода?-- былъ мой первый вопросъ.
   Онъ покачалъ головой.
   -- Вы все время бредили водой.
   Съ мявуту мы оба молчали, разглядывая другъ друга. Надо сознаться, что я представлялъ изъ себя довольно странную фигуру -- полунагой, въ однихъ мокрыхъ чулкахъ и панталонахъ, обожженный, съ закоптившимся лицомъ и плечами. Онъ былъ свѣтлый блондинъ, съ бѣлой кожей, большими блѣдно-голубыми глазами и срѣзаннымъ подбородкомъ; его почти льнянаго цвѣта волосы падали завитками на низкій лобъ. Онъ безсмысленно смотрѣлъ вдаль и говорилъ отрывистыми, короткими фразами.
   -- Что это значитъ? Что все это означаетъ?
   Я уставился на него и не отвѣтилъ.
   Онъ протянулъ впередъ тонкую бѣлую руку и заговорилъ жалобнымъ тономъ:
   -- Какъ можно позволять такія вещи? Чѣмъ мы согрѣшили? Я отслужилъ обѣдню, пошелъ пройтись, чтобы освѣжиться, приготовиться къ вечерней проповѣди, и вдругъ -- пожаръ, землетрясеніе, смерть! Словно казнь Содома и Гоморры! Все погибло, всѣ наши труды пошли прахомъ... Что такое эти марсіане?
   -- Что такое мы съ вами?-- отвѣтилъ я вопросомъ.
   Онъ обхватилъ руками колѣни и, обернувшись, долго, пристально смотрѣлъ на меня.
   -- Я вышелъ пройтись, освѣжиться,-- повторилъ онъ.-- И вдругъ, пожаръ, землетрясеніе, смерть!
   Онъ умолкъ и опять наступила долгая пауза; подбородокъ его почти упирался въ колѣни.
   Вдругъ онъ замахалъ рукой:
   -- Всѣ труды пропали даромъ, всѣ воскресныя школы!.. Что мы сдѣлали -- чѣмъ грѣшенъ Вэйбриджъ? Все погибло, разрушено! А церковь! Ее перестроили всего три года назадъ. И вдругъ -- стерта съ лица земли! За что?!
   Снова наступило молчаніе и снова онъ завопилъ, какъ помѣшанный, сверкая глазами и указывая длиннымъ, тонкимъ пальцемъ по направленію къ Вэйбриджу.-- Дымъ отъ ея пожара вознесется къ престолу Всевышняго!
   Я начиналъ понимать, въ чемъ дѣло. Передо мной, очевидно, былъ бѣглецъ изъ Вэйбриджа; страшная трагедія, происшедшая у него на глазахъ, помутила его разсудокъ.
   -- Далеко отсюда до Сэнбери?-- спросилъ я дѣловымъ тономъ.
   -- Что намъ дѣлать?-- говорилъ онъ, не слушая.-- Неужели эти твари разсѣяны повсюду? Неужели земля отдана имъ во владѣніе?
   -- Далеко отсюда до Сэнбери?
   -- Не далѣе, какъ сегодня утромъ я служилъ раннюю обѣдню...
   -- А теперь все перемѣнилось,-- спокойно докончилъ я.-- Главное, не падайте духомъ. Будемъ надѣяться...
   -- Надѣяться?
   -- Ну да. Они натворили много бѣдъ, но вѣдь еще не все потеряно.
   Я началъ высказывать ему свои взгляды на наше положеніе. Вначалѣ онъ слушалъ съ интересомъ, потомъ снова отвернулся отъ меня, и глаза его приняли прежнее безучастное выраженіе.
   -- Это, должно быть, начало конца,-- молвилъ онъ, перебивая меня.-- Конецъ! Великій и страшный день судный, день, когда люди будутъ говорить горамъ: падите на насъ!-- и холмамъ: покройте насъ, укройте насъ отъ лица Сидящаго на тронѣ!
   Для меня все стало ясно. Разсуждать съ нимъ не стоило, Я съ трудомъ поднялся, подошелъ къ нему и положилъ ему руку на плечо.
   -- Будьте мужчиной! Придите въ себя; вы совсѣмъ обезумѣли. Чего же стоитъ ваша вѣра, если она не поддерживаетъ васъ въ годину бѣдствія? Вспомните, сколько человѣчество уже выстрадало отъ потоповъ, землетрясеній, ивзерженій вулкановъ и войнъ. Почему вы полагаете, что Богъ долженъ былъ сдѣлать исключеніе для Вэйбриджа...
   Съ минуту онъ тупо молчалъ.
   -- Но какъ же спастись?-- выговорилъ онъ вдругъ.-- Они неуязвимы, они безжалостны...
   -- Первое невѣрно, а, можетъ быть, и второе тоже,-- возразилъ я.-- Чѣмъ они сильнѣе, тѣмъ мы должны быть бдительнѣе и благоразумнѣе. Одинъ уже убитъ не далѣе, какъ три часа тому назадъ.
   -- Убитъ!-- воскликнулъ онъ, диво озираясь кругомъ.-- Какъ могутъ быть убиты посланники Божіи?
   -- Я самъ видѣлъ. Мы случайно попали въ самую суматоху.
   -- Что это за свѣтъ скользитъ по небу?-- спросилъ онъ вдругъ.
   Я объяснилъ ему, что это развѣдчики подаютъ сигналы посредствомъ геліографа; слѣдовательно, человѣческая помощь близка.
   -- Мы съ вами находимся въ центрѣ борьбы,-- продолжалъ я,-- даромъ, что кругомъ все спокойно. Этотъ свѣтъ на небѣ предвѣстникъ надвигающейся грозы. Позади насъ марсіане, а впереди, по дорогѣ въ Лондону,-- вонъ тамъ, подъ прикрытіемъ Ричмондскихъ холмовъ и деревьевъ, выводятъ земляные окопы, устанавливаютъ орудія; скоро марсіане опять двинутся по этой дорогѣ...
   Я не успѣлъ договорить, какъ онъ вскочилъ на ноги и жестомъ остановилъ меня.
   -- Слышите?..
   Изъ за низкихъ зарѣчныхъ холмовъ глухо донеслась пальба и какой-то нечеловѣческій вопль. Потомъ все стихло. Мимо насъ, жужжа, пролетѣлъ майскій жукъ и скрылся за изгородью; высоко на небѣ, съ западной стороны, надъ дымомъ пожаровъ и яркимъ закатомъ блѣдный и узкій молодой мѣсяцъ лилъ мягкій свѣтъ...
   -- Пойдемте-ка мы лучше вонъ по этой дорожкѣ, на сѣверъ,-- предложилъ я.
   

XIV.
Въ Лондонѣ.

   Во время нападенія марсіанъ на Уокингъ мой младшій братъ, студентъ-медикъ, находился въ Лондонѣ. Онъ усиленно готовился къ экзаменамъ и ничего не звалъ о случившемся вплоть до субботы, когда въ утреннихъ газетахъ наряду съ длинными спеціальными статьями о планетѣ Марсъ, о жизни на планетахъ вообще и т. под., появилась коротенькая и путанная телеграмма, еще болѣе удивительная, благодаря ея краткости.
   Въ телеграммѣ говорилось, что марсіане, напуганные приближеніемъ людей, перебили множество народу изъ какого-то скорострѣльнаго орудія. "Впрочемъ,-- гласила она,-- несмотря на свой грозный видъ и могущество, марсіане до сихъ поръ не выходятъ изъ ямы и, повидимому, не въ состояніи этого сдѣлать. Причина, по всей вѣроятности, большая, сравнительно съ Марсомъ, сила тяготѣнія на землѣ". Передовая статья, составленная въ очень успокоительномъ духѣ, была посвящена обсужденію именно этого свойства земли и его вліянія на марсіанъ.
   Разумѣется всѣ студенты, въ томъ числѣ и мой братъ, были очень заинтересованы этимъ краткимъ сообщеніемъ, но на улицахъ особеннаго оживленія не замѣчалось. Газеты, вышедшія среди дня, принесли весьма микроскопическія новости подъ огромными заголовками. Онѣ говорили только о передвиженіяхъ войскъ и лѣсномъ пожарѣ между Хокингомъ и Вэйбриджемъ. Въ восемь вечера вышло экстренное изданіе Сентъ-Джемской газеты, сообщавшее голый фактъ -- о перерывѣ телеграфнаго сообщенія съ Уокингомъ, что объяснялось тѣмъ же пожаромъ, т. е. поврежденіемъ проволоки упавшими деревьями. И только! Во время нашего бѣгства въ Лезерхэдъ, въ Лондонѣ никто еще ничего не зналъ о битвѣ.
   Братъ не безпокоился за насъ, зная изъ газетъ, что цилиндръ лежитъ на. разстояніи добрыхъ двухъ миль отъ нашего дома. Онъ рѣшилъ однако вечеркомъ съѣздить ко мнѣ, чтобы, какъ онъ выражался, взглянуть на залетныхъ гостей, прежде чѣмъ ихъ укокошатъ. Чтобы предупредить меня, онъ въ четыре часа дня отправилъ мнѣ телеграмму, которая такъ и не дошла по назначенію, а самъ пошелъ въ какой-то концертъ.
   Въ Лондонѣ, въ ночь съ субботы на. воскресенье, также разыгралась гроза и брату пришлось взять кэбъ, чтобы ѣхать на Ватерлоосскую станцію. На платформѣ, съ которой отправляются ночные поѣзда, ему объявили, что сообщеніе въ Хокингомъ прекращено, вслѣдствіе несчастнаго случая. Подробныхъ разъясненій онъ не добился; желѣзнодорожное начальство и само хорошенько не знало, какого рода былъ этотъ несчастный случай. На станціи никто особенно не волновался, никому и въ голову не приходило, что произошло нѣчто болѣе важное, чѣмъ простое крушеніе поѣзда между Хокингомъ и Байфлитомъ. Служащіе хлопотали о переводѣ на кружный путь театральныхъ поѣздовъ, обыкновенно ходившихъ черезъ Хокингъ, и дѣлали приготовленія въ измѣненію маршрута Воскресной Лиги, устраивающей по праздникамъ экскурсіи въ Портсмутъ и Соутгэмптонъ. Какой-то газетный репортеръ принялъ брата за начальника движенія, на котораго онъ очень похожъ, и вздумалъ учинить ему ночное интервью. Кромѣ желѣзнодорожныхъ служащихъ, очень немногіе винили въ несчастій марсіанъ.
   Въ одномъ мемуарѣ о нашествіи марсіанъ говорится, что въ воскресенье, утромъ, "весь Лондонъ былъ наэлектризованъ извѣстіями изъ Хокинга". Это большое преувеличеніе; на дѣлѣ ничего подобнаго не было. Большинство жителей Лондона до утра понедѣльника, т. е. до наступленія паники, и не слыхали о марсіанахъ. По воскресеньямъ въ Лондонѣ мало кто читаетъ газеты, а кто и прочелъ спѣшно и безтолково составленныя воскресныя телеграммы, не сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло.
   Къ тому же, лондонцы такъ глубоко убѣждены въ собственной безопасности и сенсаціонныя извѣстія въ газетахъ для нихъ такая обычная вещь, что читавшіе нисколько не волновались за себя лично. Между тѣмъ, утреннія воскресныя газеты гласили слѣдующее: "Вчера вечеромъ, около семи часовъ, марсіане вышли изъ цилиндра; двигаясь подъ прикрытіемъ брони изъ металлическихъ щитовъ, они совершенно разрушили станцію Уокингъ съ прилегающими къ ней домами и уничтожили цѣлый пѣхотный баталіонъ Кардиганскаго полка. Подробности неизвѣстны. Броня дѣлаетъ ихъ неуязвимыми для ружейныхъ выстрѣловъ; полевыя орудія ими подбиты. Конница спаслась бѣгствомъ въ Чертси. Марсіане, повидимому, медленно подвигаются къ Чертси или Виндзору. Въ Западномъ Сурреѣ сильное волненіе; наскоро воздвигаютъ земляные окопы, чтобы преградить врагамъ путь въ Лондону". Эта телеграмма была помѣщена въ "Sunday Sun", а въ "Referee" появилась весьма остроумная "руководящая" статья, гдѣ вся исторія сравнивалась съ похожденіями звѣринца, внезапно вырвавшагося на свободу въ мирной деревушкѣ.
   Въ Лондонѣ никто не имѣлъ правильнаго представленія о закованныхъ въ броню марсіанахъ; всѣ почему-то были глубоко убѣждены въ неповоротливости чудовищъ; въ тогдашнихъ газетахъ ихъ то и дѣло именуютъ "пресмыкающимися" или "ползунами". Должно быть, сообщенія доставлялись изъ третьихъ рукъ, а не очевидцами. Воскресныя газеты, по мѣрѣ полученія извѣстій, а иногда и безъ всякой надобности, выходили все новыми и новыми изданіями. Между тѣмъ до вечера говорить имъ, въ сущности, было не о чемъ. Подъ вечеръ появилось оффиціальное сообщеніе о томъ, что жители Уольтона, Вэйбриджа и окрестныхъ селеній большими партіями движутся по направленію къ Лондону.
   Утромъ въ воскресенье братъ мой, все еще ничего не зная о происшедшемъ, отправился на церковь воспитательнаго дома, гдѣ служили молебенъ объ избавленіи отъ нашествія иноплеменниковъ. На обратномъ пути онъ купилъ нумеръ "Referee", прочитавъ его, сильно встревожился и снова пошелъ на Ватерлоосскую станцію справиться, возстановлено ли сообщеніе съ Уокингомъ. По улицамъ сновали кэбы, омнибусы, велосипедисты; тротуары были запружены гуляющими въ праздничныхъ костюмахъ; странныя новости, выкрикиваемыя продавцами газетъ, ни на кого, повидимому, не производили особеннаго впечатлѣнія. Интересовались многіе, но безпокоились только тѣ, у кого были родственники въ тѣхъ мѣстахъ. На станціи онъ впервые узналъ, что сообщеніе съ Виндзоромъ и Чертси также прекращено. Носильщики разсказывали, что утромъ изъ Байфлита и Чертси пришло нѣсколько важныхъ телеграммъ, но затѣмъ всякія извѣстія вдругъ прекратились, должно быть, вслѣдствіе поврежденія проволоки. Точныхъ свѣдѣній добиться отъ нихъ было трудно; въ общемъ, братъ резюмировалъ все слышанное одной фразой: "Гдѣ-то около Вэйбриджа дерутся".
   На станціи все пришло въ разстройство; порядокъ движенія поѣздовъ былъ нарушенъ. На платформѣ собралась толпа горожанъ, ожидающихъ прибытія родныхъ и друзей съ юго-западныхъ станцій. Какой-то сѣдой старикъ горько жаловался брату на правленіе юго-западныхъ желѣзныхъ дорогъ, увѣряя, что его "необходимо подтянуть".
   Пришло нѣсколько поѣздовъ изъ Ричмонда, Путнея и Кингстона, привезшихъ назадъ лондонскихъ обывателей, которые выѣхали рано утромъ, съ цѣлью покататься на лодкѣ и половить рыбу, но, найдя шлюзы запертыми и почувствовавъ, что въ воздухѣ пахнетъ паникой, сочли за лучшее вернуться домой. Одинъ изъ нихъ, въ матросскомъ, синемъ съ бѣлымъ костюмѣ, разсказывалъ престранныя вещи.
   Масса народу изъ Мольси, Вэйбриджа и Уольтона перебирается въ Кингстонъ. Вся дорога запружена телѣгами, бричками, фурами, нагруженными всякимъ домашнимъ скарбомъ. Въ Чертси, говорятъ, палили изъ пушекъ; по всѣмъ деревнямъ разъѣзжаютъ конные солдаты и всѣмъ велятъ выселяться, потому что идутъ марсіане. Мы сами слышали пальбу, но думали, что это громъ. Что за чортъ! Что все это значить? Развѣ марсіане могутъ вылѣзть изъ своей ямы?
   На этотъ вопросъ братъ не могъ ему отвѣтить.
   Смутное чувство тревоги сообщилось пассажирамъ подземныхъ желѣзныхъ дорогъ; члены воскресной лиги необычайно рано возвратились изъ своихъ обычныхъ загородныхъ экскурсій. Никто еще не зналъ ничего опредѣленнаго, но всѣмъ было не по себѣ.
   Около пяти часовъ собравшіеся на станціи были несказанно удивлены открытіемъ движенія по соединительной вѣтви между юго-западными и юго-восточными дорогами,-- вѣтви, почти всегда закрытой,-- затѣмъ появленіемъ товарныхъ платформъ съ пушками и вагоновъ, биткомъ набитыхъ солдатами. Это везли орудія изъ Вульвича и Чатама въ Кингстонъ. Пошли разспросы, шутки: -- "Да васъ тамъ съѣдятъ!" -- "Вотъ они, укротители!" и т. под. Немного погодя на станцію прибылъ взводъ полицейскихъ съ приказаніемъ очистить платформы, и мой братъ, въ числѣ прочихъ, снова очутился на улицѣ.
   Звонили къ вечернѣ. По Ватерлоо-роду съ пѣніемъ двигался женскій отрядъ арміи спасенія. На мосту толпа зѣвакъ съ любопытствомъ разглядывала странную темную пѣну, пятнами плывшую по рѣкѣ. Солнце садилось, контуры зданій мягко выступали на золотомъ фонѣ неба, прорѣзаннаго длинными косыми полосами пурпура. Но настроеніе людей не соотвѣтствовало этой мирной картинѣ. Толковали о плывущемъ по волнамъ трупѣ. Одинъ изъ зрителей, резервистъ. сказалъ брату, что видѣлъ на западѣ сигналы, подаваемые геліографомъ.
   На Веллингтонъ-стритѣ братъ повстрѣчалъ пару дюжихъ молодцовъ, только что выскочившихъ изъ типографіи съ еще сырыми листами газетъ и разноцвѣтными объявленіями.-- "Страшная катастрофа!" -- кричали они другъ другу.-- "Сраженіе при Вэйбриджѣ! Полное описаніе. Марсіане отбиты. Лондонъ въ опасности!"
   Братъ купилъ за три пенса газету и, только прочтя ее, могъ оцѣнить до извѣстной степени могущество и силу марсіанъ. Онъ понялъ, что передъ нами дѣйствительно грозный врагъ,-- не какіе-то жалкіе ползуны, но существа мыслящія, разумныя, создавшія себѣ огромное искусственное тѣло, обладающія способностью передвигаться съ необычайной быстротой и губительной силой, съ которой не въ состояніи соперничать самыя крупныя пушки.
   Въ газетѣ о нихъ говорилось: "Это огромныя паукообразныя машины, около ста футовъ вышины, двигающіяся съ быстротой курьерскаго поѣзда и стрѣляющія интенсивнымъ тепловымъ лучомъ". Далѣе сообщалось, что вся мѣстность около Хорселльскаго луга и въ особенности между Лондономъ и Уокингомъ была защищена замаскированными батареями, преимущественно изъ полевыхъ орудій, но что всѣ эти батареи уничтожены тепловымъ лучомъ. Ядра не попадали въ цѣль; изъ шести машинъ разрушена только одна, и то благодаря счастливой случайности; остальныя пять видѣли направляющимися къ Темзѣ. Приведена была цифра потерь, очень крупная, но, въ общемъ, тонъ депеши былъ все же оптимистическій.
   Марсіане отбиты; они не неуязвимы; они отступили къ своимъ цилиндрамъ, образующимъ треугольникъ вокругъ Уокинга. Ихъ со всѣхъ сторонъ оцѣпили геліографами. Изъ Виндзора, Портсмута, Ольдершота, Вульвича, даже съ сѣвера, спѣшно подвозятъ пушки, въ томъ числѣ длинныя проволочныя девяносто-пяти-тонныя орудія. Уже около 116 орудій выставлены на позицію, главнымъ образомъ съ цѣлью прикрытія Лондона. Никогда еще въ Англіи не было примѣра такого спѣшнаго сосредоточенія боевыхъ силъ въ одномъ мѣстѣ и въ такомъ огромномъ количествѣ.
   Надо надѣяться, что послѣдующіе цилиндры, если они упадутъ, немедленно будутъ разрушены сильными взрывчатыми веществами, которыя спѣшно фабрикуются и разсылаются повсемѣстно. Положеніе, безспорно, необычно и весьма серьезно, но все же населеніе не должно поддаваться паникѣ. Какъ ни страшны марсіане, не надо забывать, что ихъ не больше двадцати противъ нашихъ милліоновъ.
   Судя по величинѣ цилиндровъ, есть полное основаніе думать, что каждый цилиндръ можетъ вмѣстить не болѣе пяти чудовищъ -- итого пятнадцать. Одно уже убито, а можетъ быть, и больше. Лондонцы будутъ заблаговременно предупреждены о приближеніи марсіанъ; приняты всѣ мѣры для защиты населенія юго-западныхъ областей, наиболѣе подвергающихся опасности. Все заканчивалось увѣреніями, что собственно Лондону не грозитъ никакая опасность, что жители его должны вполнѣ положиться на правительство, которое съумѣетъ съ честью выйти изъ затрудненія.
   Эта quasi прокламація была напечатала огромными буквами и занимала цѣлый газетный листъ большого формата, только что вышедшій изъ подъ станка; весь остальной газетный матеріалъ былъ безжалостно скомканъ на оборотѣ.
   Огромные розовые листы развертывались и прочитывались тутъ же на улицѣ. За первыми двумя піонерами послѣдовали другіе; скоро Страндъ наводнила цѣлая армія газетчиковъ, оглашая воздухъ своими криками. Публика страшно волновалась; прежней апатіи какъ не бывало. Въ картографическомъ заведеніи на Страндѣ открыли ставни, и брать самъ видѣлъ въ окно, какъ господинъ въ праздничномъ костюмѣ и лимоннаго цвѣта перчаткахъ, торопливо наклеивалъ на стекло изнутри карты и планы Суррея.
   Проходя по Странду въ Трафальгоръскверу, съ газетой въ рукѣ, братъ повстрѣчалъ семейство бѣглецовъ изъ западнаго Суррея. Мужъ катилъ передъ собой телѣжку, въ какихъ развозятъ свой товаръ веленщиви, нагруженную разнымъ домашнимъ скарбомъ; за нимъ шли жена и двое дѣтей. Далѣе, на возу изъ подъ сѣна возсѣдали пять-шесть почтеннаго вида джентльменовъ, съ узлами и сундуками. Блѣдныя, испуганныя лица и вообще внѣшность ихъ представляла разительный контрастъ съ праздничными физіономіями и костюмами лондонцевъ. Изъ оконъ омнибусовъ и кэбовъ высовывались головы, съ любопытствомъ разглядывавшія бѣглецовъ. Они остановились на площади, какъ бы не зная, куда ѣхать дальше, и, наконецъ, свернули на востокъ, по Странду. Немного погодя проѣхалъ мужчина, въ рабочей блузѣ, на старинномъ трехколесномъ велосипедѣ съ маленькимъ переднимъ колесомъ, весь блѣдный и забрызганный грязью.
   Братъ свернулъ въ улицу Викторіи, гдѣ бѣглецы попадались чуть не на каждомъ шагу, смутно надѣясь увидать въ числѣ ихъ меня. Ему бросилось въ глаза необычайное количество полицейскихъ, регулировавшихъ движеніе. Нѣкоторые изъ бѣглецовъ обмѣнивались новостями и впечатлѣніями съ пассажирами конокъ. Одинъ увѣрялъ, что самъ своими глазами видѣлъ марсіанъ. "Это какіе-то котлы на ходуляхъ, а шагаютъ, какъ люди". И разсказчикъ, и слушатели были страшно взволнованы.
   Въ трактирахъ торговля шла бойко. По угламъ и перекресткамъ кучками стояли лондонскіе обыватели, читая газеты, оживленно толкуя между собой или разглядывая необычныхъ воскресныхъ гостей. Подъ вечеръ движеніе усилилось, и улицы, по словамъ брата, приняли видъ Ипсомскаго шоссе въ день скачекъ. Братъ заговаривалъ то съ тѣмъ, то съ другимъ изъ бѣглецовъ, но не многіе давали удовлетворительные отвѣты.
   Объ Уокингѣ никто ничего не могъ сообщить ему, кромѣ одного, увѣрявшаго, что въ Уокингѣ наканунѣ ночью не осталось камня на камнѣ.
   -- Я самъ изъ Байфлита,-- говорилъ онъ,-- нынче рано утромъ черезъ наше мѣстечко проѣхалъ человѣкъ на велосипедѣ; онъ останавливался у каждаго дома и всѣмъ совѣтовалъ выселяться. Потомъ пришли солдаты. Мы всѣ высыпали на улицу, но на югѣ ничего не было видно, кромѣ густаго дыма. Потомъ въ Чертси стали палить изъ пушекъ, народъ повалилъ къ намъ изъ Вэйбриджа... Я заперъ домъ и поспѣшилъ убраться по добру по здорову.
   Лондонцы волновались еще больше и громко бранили властей за то, что они не съумѣли предупредить этого нашествія или, по крайней мѣрѣ, устроить поудобнѣе бѣглецовъ.
   Часамъ къ восьми въ южныхъ частяхъ Лондона стала слышна каноннада. Уличный шумъ заглушалъ ее, но, выйдя къ рѣкѣ, братъ могъ явственно различить пушечные выстрѣлы. итателя описанием длинного утра и не менее длинного дня. Мне так и не удалось бросить хотя бы один взгляд на поле, так как даже церковные колокольни в Горселле и Кобгэме были заняты войсками. Солдаты, к которым я обращался с расспросами, ничего не знали. Офицеры имели очень таинственный и озабоченный вид. Городские жители чувствовали себя, как я видел, в большей безопасности под охраною военной силы. Тогда я впервые услыхал от Маршаля, хозяина табачной лавки, что его сын был среди убитых на поле. Солдаты принудили обитателей предместий Горселля запереть свои дома и покинуть их.
   Около двух часов дня я вернулся домой усталый, прямо к завтраку. Как я уже говорил, день был очень жаркий, и, чтобы освежиться, я принял холодную ванну. Приблизительно около половины пятого я снова отправился на вокзал чтобы купить себе вечерний выпуск газеты, так как утренние газеты содержали весьма неточное описание смерти Стэнта, Огильви, Гендерсона и других. Да, и кроме того, там не было ничего такого, чего бы я уже не знал. Марсиан не было видно. Они засели в своей яме и были, повидимому, очень заняты, так как стук молотков не прекращался, и над ямой непрерывно поднимались столбы дыма. Было ясно, что они готовятся к борьбе. "Были сделаны новые попытки достигнуть соглашения при помощи сигналов, но безуспешно", -- так гласила стереотипная формула газет. Один из саперов рассказывал мне, что на этот раз пробовали сигнализировать из канавы, высовывая длинный шест с флагом, но марсиане обратили на это столько же внимания, как мы на мычание коровы.
   Я должен сознаться, что вид военных приготовлений до крайности возбудил меня. Фантазия моя разыгралась, и в своем воображении я поражал врагов тысячами способов. Во мне снова проснулись мои школьные грезы о битвах, о героях. Но на этот раз бой был неравным. Таким беспомощным казался мне неприятель в своей яме.
   В три часа мы услышали со стороны Чертси или Оддльстона через правильные промежутки первые пушечные выстрелы. Как оказалось, это обстреливали горевший сосновый лес, куда упал второй цилиндр, в надежде уничтожить его прежде, чем он откроется. В Кобгэм только к пяти часам прибыла полевая пушка, предназначенная для военных действий против первой партии марсиан.
   В шесть часов вечера, когда я с женой сидел в беседке за чаем и горячо обсуждал предстоящую битву, я вдруг услышал со стороны поля заглушенные раскаты выстрела, и непосредственно за этим началась стрельба. Вслед за этим раздался такой оглушительный треск, что дрогнула земля. Выскочив на лужайку, я увидел, что верхушки деревьев, около Восточного колледжа, пылают ярким пламенем, а колокольня соседней маленькой церкви обрушилась. Купол церкви исчез, а крыша колледжа имела такой вид, как будто ее обстреливали из пушек в сто тонн. В нашем доме разлетелась труба как от удара бомбы, кирпичи с грохотом посыпались на крышу и образовали на цветочной гряде, перед окном моего кабинета, целую груду красных обломков.
   Я и моя жена остановились, как вкопанные. Затем я вдруг сообразил, что теперь, когда колледж был почти разрушен, гребень Мейборгского холма попадал в круг действия теплового луча марсиан.
   Я схватил мою жену под руку и, не раздумывая больше, выбежал с ней на улицу. Затем я побежал за служанкой, обещая ей снести ее сундук, с которым она не хотела расставаться.
   -- Мы ни в каком случае не можем оставаться здесь, -- сказал я. И не успел я договорить, как пальба на поле возобновилась.
   -- Но куда же мы отправится? -- спросила моя жена в ужасе.
   Я молча начал соображать, и вдруг я вспомнил об ее родственниках в Лизсерхеде.
   -- В Лизсерхед! -- крикнул я, стараясь перекричать грохот выстрелов.
   Она отвернулась и смотрела вниз вдоль улицы. Испуганные люди выбегали из домов.
   -- Как мы доберемся до Лиэсерхеда? -- спросила она.
   У подножья холма я увидел кучку гусаров, проскакавших под железнодорожным мостом. Трое въехали в открытые ворота Восточного колледжа, двое других -- спешились и побежали по дороге, заходя из дома в дом.
   Солнце светило сквозь дым, подымавшийся от верхушек горящих деревьев, и казалось кроваво-красным, бросая на все окружающее какой-то непривычный тусклый свет.
   -- Подожди меня здесь, -- сказал я жене: -- здесь ты в безопасности. -- Сам же я, не теряя времени, побежал в трактир "Пятнистая Собака", хозяин которого, как я знал, имел лошадь и шарабан. Я бежал изо всех сил, так как был уверен, что в короткое время по эту сторону холма соберется все население. Я нашел хозяина трактира, стоящего за буфетом в полном неведении того, что происходило за его домом. Какой-то человек, который стоял спиной ко мне, разговаривал с ним.
   -- Вы мне должны заплатить один фунт, -- сказал хозяин. -- Но я не могу вам дать кучера.
   -- Я вам дам два фунта, - крикнул я через плечо незнакомца.
   -- За что?
   -- И к двенадцати часам ночи я вам доставлю обратно ваш шарабан, -- прибавил я.
   -- Почему такая спешка, сэр? -- возразил хозяин. -- Я продаю свою часть свиньи. Вы даете два фунта и беретесь доставить мне ее обратно. Что же еще случилось?
   Я наскоро объяснил ему, что мне нужен шарабан, потому что я уезжаю. В ту минуту меня совершенно не смущала необходимость отъезда для него самого. Я дождался, чтобы шарабан заложили, проехал в нем вдоль улицы и оставил его на попечение моей жены и служанки. Затем я побежал обратно в дом, собрал некоторые ценные вещи, серебро и прочее и захватил их с собой. Тем временем загорелась буковая роща, пониже нашего дома, и садовые решетки вдоль дороги. Пока я еще укладывался, явился один из гусар. Он ходил из дома в дом, предупреждая жильцов, чтобы они уезжали. Он уже убежал, когда я вышел из дверей дома, нагруженный своими сокровищами, завязанными в скатерть.
   Я закричал ему вслед:
   -- Что нового?
   Он обернулся, посмотрел на меня и проворчал мне что-то о "ползании в какой-то штуке, вроде крышки от блюда". Затем он побежал дальше через ворота дома, стоявшего на верхушке гребня. Я бросился к дому моего соседа и, постучавшись в дверь, удостоверился в том, в чем я был уверен, что сам он и его жена уехали в Лондон и заперли дом. Верный своему обещанию, я снова вернулся в дом за сундуком моей прислуги, вытащил его и прикрепил рядом с нею на задок повозки. Схватив вожжи, я вскочил на сиденье, рядом со своей женой, и в следующую минуту мы уже были вне круга огня и грохота и мчались по противоположному склону холма к Старому Уокингу.
   Перед нами расстилался мирный залитый солнцем ландшафт. По обе стороны дороги тянулось пшеничное поле, и можно было уже рассмотреть висячую вывеску гостиницы в Мейбюри. Перед нами ехал экипаж доктора. У подножья я оглянулся. Густые клубы черного дыма, прорезанные красными языками пламени, подымались в неподвижном воздухе, отбрасывая черную тень на зеленые верхушки деревьев на востоке, Дым расходился в двух направлениях: к до самого Байфлитского леса, и к западу, до Уокинга. Дорога была усеяна людьми, бежавшими по одному направлению с нами. И теперь в тихом, жарком воздухе раздавались слышно, но очень ясно, треск пулеметов и выстрелы винтовок. Очевидно, марсиане зажигали все, что находилось в пределах действия их теплового луча.
   Я был неопытным кучером, и поэтому мне пришлось обратить все свое внимание на лошадь. Когда я обернулся, то уже не видел черного дыма, который скрылся за вторым холмом. Я стегнул лошадь, заставив ее бежать рысью, пока мы не оставили далеко за собой тот ужасный кошмар, от которого бежали. Доктора я обогнал между Уокингом и Сендом.
  

X

В грозу

   Лизсерхед находится на расстоянии двенадцати миль от Мейбургских холмов. Запах свежего сена носился над сочными лугами за Пирфордом, а изгороди по бокам дороги пестрели яркими цветами диких роз. Резкий грохот орудий, который мы слышали, спускаясь с Мейбургских холмов, прекратился так же внезапно, как начался, и ничто не нарушало мирной тишины вечера. Часам к девяти мы добрались до Лизсерхеда без всяких приключений. Надо было дать отдохнуть лошади, и я воспользовался этим, чтобы поужинать с нашими родственниками и поручить мою жену их заботам.
   Всю дорогу моя жена была странно молчалива и теперь еще, видимо, продолжала находиться под гнетом злых предчувствий. Я пытался успокоить ее, доказывал ей, что марсиане прикованы к яме, благодаря своей неповоротливости, и только в лучшем случае они смогут слегка выползти из нее. Но она давала только односложные ответы. Не будь я связан словом, которое я дал хозяину трактира, она, наверно, уговорила бы меня остаться на эту ночь в Лизсерхеде. Если бы и сделал это тогда! Я помню, как она была бледна, прощаясь со мной.
   Я же, напротив, был сильно возбужден весь этот день. В моей крови горела лихорадка войны, которая иногда овладевает цивилизованными обществами, и я не был особенно огорчен перспективой возвращаться ночью в Мейбург. Я даже опасался, что тот последний пушечный выстрел, который мы слышали, мог означать уничтожение пришельцев с Марса. Лучше всего я выражу мое душевное состояние, если скажу, что меня непреодолимо тянуло туда, на поле битвы, чтобы присутствовать при их гибели.
   Было уже почти одиннадцать часов, когда я пустился в обратный путь. Ночь была очень темная. Когда я вышел из ярко освещенного дома моих родственников, ночь показалась совершенно черной. И было так же жарко и душно, как днем. По небу носились облака, но внизу не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Слуга наших родственников зажег оба фонаря у шарабана. К счастью, дорога была мне хорошо известна. Моя жена стояла в освещенных дверях подъезда и смотрела на меня, пока я садился в шарабан. Тогда она вдруг повернулась и ушла, предоставив своим родственникам пожелать мне счастливого пути.
   Беспокойство моей жены передалось и мне, и вначале я был в подавленном настроении, но вскоре мои мысли опять вернулись к марсианам. Я был тогда в полной неизвестности относительно исхода вечернего боя и не знал даже, что послужило поводом к столкновению. Проезжая Окгэм (ибо я возвращался другой дорогой, минуя Сенд и Старый Уокинг), я увидел на западе, на самом краю горизонта, кроваво-красную полосу, которая, по мере моего приближения, медленно ползла по небу. Быстро несущиеся облака надвигавшейся грозы сливались с клубами черного и красного дыма.
   Рипли-стрит опустел, и, кроме нескольких освещенных окон, ничто не указывало на признаки жизни в селе. Однако, на повороте в Пирфорд я чуть не наехал на кучку людей, стоявших спиной ко мне. Никто из них не окликнул меня, и я не знал, насколько они были осведомлены о событиях, происходивших по ту сторону холма. Я знал также и того, что означало это безмолвие домов. Погружены ли были эти дома, мимо которых я проезжал, в мирный сон, или же они были брошены своими обитателями, оставлены на произвол ужасов ночи?..
   От Рипли до Пирфорда дорога шла по долине Уэя, и красное зарево скрылось от меня. Когда я поднялся на маленький холм по ту сторону, за Пирфордскою церковью я снова увидел его, и в ту же минуту вокруг меня зашумели деревья от первого натиска собиравшейся грозы. Часы на Пирфордской колокольне пробили полночь. Передо мной выступил силуэт Мейбургскрго холма с верхушками деревьев и крышами, резко черневшими на багровом небе.
   Вдруг вся дорога передо мною озарилась бледно-зеленым светом и осветила далекий лес около Эдльстона. Я почувствовал, как дернула лошадь, и крепче схватился за вожжи. В этот самый момент мчащиеся по небу тучи прорезало что-то вроде огненной стрелы, светившейся зеленоватым светом, и упало в поле, налево от меня. То была третья падающая звезда.
   Вслед за тем сверкнула первая молния налетевшей грозы, казавшаяся по контрасту ярко-лиловой, за которой последовал удар грома. Лошадь закусила удила и понесла.
   К подножью Мейбургского холма ведет отлогая дорога, по которой мы мчались теперь. Гроза разыгралась, и молния сверкала за молнией. Удары грома следовали один за другим с каким-то странным шумом, походившим скорее на работу гигантской электрической машины, чем на раскаты грома. Блеск молнии слепил мне глаза, а в лицо хлестало мелким градом, когда я несся по спуску.
   Некоторое время я смотрел только на дорогу, но вдруг мое внимание было привлечено странным предметом, быстро двигавшимся по противоположному склону Мейбургского холма. В первый момент я принял его за крышу дома, но при свете чередующихся молний я увидел, что он движется вращательным движением. Это было ускользающее явление, которое то появлялось при ярком блеске вспыхивающих молний, то снова пропадало в наступавшей темноте. Но вот казались красные стены приюта, на гребне холма зеленые вершины сосен, и, наконец, этот загадочный предмет выступил ясно и отчетливо передо мной.
   Как мне описать его? Треножник чудовищного размера, выше, чем многие дома, двигался по молодому сосняку, разбрасывая деревья во все стороны. Ходящая машина из сверкающего металла, со свешивающимися по сторонам стальными коленчатыми канатами. Блеск молнии ясно осветил этот странный предмет, то исчезающий, то снова появляющийся и приблизившийся уже на сотню ярдов.
   Неожиданно вдруг раздвинулись деревья передо мной, сломанные стволы полетели в разные стороны, и появился второй гигантский треножник, катившийся, как мне казалось, прямо на меня. При виде этого второго чудовища нервы мои не выдержали, я круто повернул коня направо, и через минуту шарабан перевернулся и накрыл упавшую лошадь, а меня отбросило в сторону, и я тяжело шлепнулся в лужу.
   Но я тотчас же выполз на более сухое место, хотя ноги мои оставались в воде, и присел, скорчившись, за кустом дрока. Лошадь лежала неподвижно (она убилась на-смерть), и при свете молнии я увидел черную массу опрокинутого экипажа и колесо, которое все еще продолжало тихонько вертеться. В следующую же минуту гигантская машина прошла мимо меня и стала подыматься в гору, по направлению к Пирфорду.
   Вблизи она казалась еще более удивительной. Это была простая, бесчувственная машина. При движении она издавала звенящий, металлический звук, а по бокам у нее извивались гибкие металлические щупальцы (я видел, как одним из них она схватила сосну). Эта машина сама себе прокладывала дорогу, а покрывавший ее медный колпак двигался в разные стороны и производил впечатление головы. В задней части главного корпуса машины находился какой-то чудовищный предмет из белого металла, который походил огромную корзину. Клубы зеленого дыма вырывались из ее сочленений, когда он проходил мимо меня. Через минуту уже исчез.
   Вот что я видел при неверном блеске молний, слепивших мне глаза!..
   Проходя мимо меня, гигант издал торжествующий, оглушительный вой, покрывший громовый раскаты: "Алоо! алоо!" Секунду спустя он соединился с другим таким же гигантом. Пройдя полмили, они оба остановились среди поля, наклонившись над каким-то предметом. Я уверен теперь, что предмет этот был третий из десяти цилиндров, отправленных к нам с Марса.
   Несколько минут я лежал под дождем и наблюдал при вспышках молнии за движениями металлических гигантов. Пошел град, за пеленой которого лишь смутно выделялись их очертания, выступавшие еще ярче, когда сверкала молния.
   Я промок насквозь, так как ноги мои все еще были в воде, а сверху меня поливало дождем, смешанным с градом. Прошло некоторое время, прежде чем я пришел в себя от своего оцепенения настолько, чтобы сделать попытку выбраться на сухое место и подумать об опасности, которая мне угрожала.
   Осмотревшись кругом, я увидел неподалеку от меня среди картофельного поля, маленькую деревянную хижину лесника. Поднявшись с усилием на ноги, согнувшись и прячась за кустами, я пустился бегом к этой хижине и стал колотить в дверь, но мне никто не открыл. Очевидно, там никого не было. Тогда я, пользуясь канавой, как прикрытием, стал пробираться ползком, чтобы не быть замеченным врагом, -- к Мейбургскому лесу.
   Под прикрытием деревьев, промокший и продрогший, я решил направиться к своему дому. Я шел наугад среди деревьев, отыскивая тропинку. В лесу было совершенно темно, молния сверкала все реже, и в просветы между деревьями лил дождь вместе с градом.
   Если бы в то время я отдавал себе отчет в значении всех тех явлений, свидетелем которых я был, то, не теряя ни минуты времени, я повернул бы назад, и окольной дорогой, через Байфлит и Стрит-Кобгэм, вернулся бы к своей жене в Лизсерхед. Но в ту ночь странность моих переживаний и мое жалкое физическое состояние лишили меня способности соображения.
   У меня было только одно сильное желание -- добраться до своего дома. Я шел, натыкаясь на деревья, упал в лужу, расшиб себе колени о доску и выбрался, наконец, на дорогу к колледжу. В темноте я столкнулся с каким-то человеком, который чуть не сшиб меня с ног.
   С криком испуга он отскочил от меня в сторону и, как сумасшедший, побежал дальше, не дав мне времени окликнуть его. Как раз в этом месте напор ветра был настолько силен, что мне стоило величайших усилий одолеть подъем. Я шел, цепляясь руками за решетку ограды колледжа с левой стороны, и таким образом кое-как выбрался наверх.
   Около вершины холма я споткнулся обо что-то мягкое и при блеске молнии увидел у своих ног кучу черного платья и пару сапог. Прежде чем я успел разглядеть, в каком состоянии находится лежащий тут человек, все снова погрузилось в темноту. Я остался стоять около него, ожидая следующей молнии. Она сверкнула опять, и я увидел, что это был человек крепкого сложения, просто, но хорошо одетый. Он лежал скорчившись и подогнув голову вплотную около ограды, как будто его с силой отшвырнули туда.
   Превозмогая чувство отвращения, присущее всякому, кто никогда не прикасался к трупу, я нагнулся; повернул его на спину и ощупал его сердце. Он был мертв. Повидимому, у него был сломан шейный позвонок. В третий раз сверкнула молния и осветила лицо лежащего. Я подскочил от неожиданности. Передо мной лежал хозяин трактира "Пятнистая Собака", у которого я нанял повозку!..
   Я осторожно перешагнул через труп и отправился дальше. Миновав колледж и полицейский участок, я подошел к своему дому. На вершине холма все было спокойно, но в поля пылало зарево, и густые клубы красно-желтого боролись с ливнем. Насколько я мог рассмотреть при уже вспышках молнии, большинство домов оставалось неповрежденными. На улице перед колледжем лежала какая-то темная груда.
   Около Мейбургского моста раздавались голоса и шаги, но у меня не хватило духа пойти туда. Добравшись до своего дома, я отворил дверь бывшим при мне ключом, заперся, задвинув засов у ворот, и, нащупав в темноте лестницу, уселся на ступеньку. Мое воображение было полно шагающими по полю страшными гигантами и скорченным мертвым телом, отброшенным к ограде.
   Сидя у подножья лестницы, я прижался спиной к стене, скорчившись и дрожа, как в лихорадке.
  

XI

У окна

   Я уже говорил, что, несмотря на сильные душевные переживания, я обладал свойством быстро успокаиваться. Через некоторое время я почувствовал, что озяб, и заметил, что на покрывавший лестницу ковер натекли с меня целые лужи воды. Почти машинально я встал на ноги и пошел в столовую, чтобы выпить виски. Только тогда я почувствовал необходимость переменить платье.
   Переодевшись, я поднялся к себе в кабинет, но для чего я это сделал, не знаю. Из окна моего кабинета, которое мы забыли закрыть впопыхах отъезда, были видны деревья и полотно железной дороги, вплоть до Горселльского поля.
   Я остановился в дверях комнаты.
   Гроза стихла. Башни Восточного колледжа и окружавшие его деревья исчезли. Вдали виднелось поле вокруг песочных ям, освещенное красным заревом. И в этом ярком освещении хлопотливо сновали взад и вперед гигантские черные тени, смешные и странные.
   Казалось, что вся местность в этом направлении была в огне. По всему широкому склону перебегали огненные языки, извиваясь под порывами затихающей бури и озаряя красным отблеском несущиеся по небу тучи. Временами окно застилалось облаком дыма и скрывало от меня тени марсиан. Я не мог видеть, что они делали, и не мог даже ясно различить их фигур; не мог также понять, что это был за предмет, которым они так деятельно занимались. Мне не видно было пламени ближайшего пожара, хотя отражение его играло на стене и на потолке моего кабинета, и в воздухе несся от него резкий смолистый запах.
   Я тихонько закрыл дверь и прокрался к окну. Чем ближе я подходил, тем более расширялся вид из него. С одной стороны я мог видеть дома около вокзала в Уокинге, я с другой -- обуглившиеся деревья Байфлитского леса. Внизу подножья холма, на полотне железной дороги, виднелся яркий свет, и несколько домов на прилегающих к станции улицах и по дороге в Мейбюри представляли из себя пылающие развалины. Сначала я недоумевал, что означает этот яркий свет на полотне железной дороги; я видел черную груду и яркий свет, а направо -- ряд каких-то продолговатых, желтых предметов. Потом я сообразил, что это был поезд, потерпевший крушение, передняя часть которого была разбита вдребезги и горела, а задние вагоны стояли на рельсах.
   Между этими тремя главными центрами пожара -- горящими домами, поездом и пылающей местностью -- под Кобгэмом тянулось темное пространство земли, местами прерываемое неправильными полосами догоравшего, дымящегося вереска. Эта широкая, черная гладь с огненными точками на ней представляла собой необыкновенно странную картину. Больше всего это напоминало фарфоровые заводы в ночное время. Я не мог различить на ней людей, хотя всматривался очень внимательно. Но потом, при свете зарева, я разглядел у вокзала несколько черных фигурок, перебегавших одна за другою через полотно железной дороги.
   И этот огненный хаос был тот самый маленький мир, в котором я благополучно прожил столько лет! Что собственно случилось за последние семь часов, я так и не знал. Не понимал я также, хотя уже начинал понемногу догадываться, какое соотношение было между механическим ходячими гигантами-машинами и неповоротливыми существами, выползавшими из цилиндра. Со странным чувством совершенно бескорыстного интереса я подвинул свой рабочий стул к окну, сел и стал смотреть на черное поле и три гигантские черные фигуры, освещенные заревом, которые двигались около песочных ям.
   Они проявляли необыкновенную деятельность. Я спрашивал себя, что, собственно, это могло быть? Были ли это сознательные машины? Но этого я не мог допустить. Иди в каждой таком механизме сидел марсианин и управлял им, как управляет мозг человеческим телом? Я сравнивал эти машины с нашими и в первый раз задал себе вопрос, чем должны представляться животному наши броненосцы и паровики?
   Буря улеглась, и небо прояснилось. Высоко над пеленою дыма, застилавшего место пожара, чуть-чуть мерцала на западе светлая точка -- Марс. Вдруг я услышал, как что-то зашуршало за оградой моего сада. Я разом очнулся от охватившей меня летаргии и, заглянув в темноту, увидел человека, перелезавшего через решетку. При виде другого человеческого существа мое оцепенение прошло. Я высунулся в окно, радостно возбужденный.
   -- Кто там? -- спросил я шопотом.
   Сидя на ограде, человек замер в нерешимости. Потом соскочил в сад и... подошел к углу дома. Он шел согнувшись, тихонько, стараясь не производить шума.
   -- Кто это? -- спросил он тоже шопотом, остановившись под окном и глядя вверх.
   -- Куда вы идете? -- спросил я.
   -- Не знаю.
   -- Вы хотите спрятаться?
   -- Да.
   -- Так входите, -- сказал я.
   Я сошел вниз, открыл дверь, впустил его и снова запер дверь. Лица его я не мог рассмотреть. Он был без шапки, и мундир его был расстегнут.
   -- Как ужасно! -- вырвалось у него, когда он вошел.
   -- Что случилось? -- спросил я.
   -- Чего только не случилось? -- Мне было видно в темноте, как он сделал жест отчаяния. -- Они стерли нас, просто стерли в порошок!
   И он повторил это несколько раз.
   Он последовал почти механически за мной в столовую.
   -- Выпейте немного виски, -- сказал я, наливая ему порядочную порцию.
   Он выпил. Потом сел за стол, уронил голову на руки и вдруг заплакал с бурным отчаянием, громко всхлипывая, как дитя. Совершенно позабыв о своем собственном недавнем отчаяния, я стоял над ним, недоумевая и удивляясь
   Прошло довольно много времени, прежде чем он успокоился настолько, что мог отвечать на мои вопросы. Но отвечал все же с большим трудом и очень несвязно. Он был ездовым в артиллерии и только в семь часов явился на поле со своей пушкой. К этому времени пальба была уже в полном разгаре. Рассказывали, что первая партия марсиан уползла под прикрытием металлического щита к своему второму цилиндру.
   Позднее этот щит поднялся на треножник и превратился в ту первую боевую машину, которую я видел. Пушка, которую он вез, была снята с передка у Горселля, так как должна была обстреливать песочные ямы. Прибытие ее ускорило развязку. Когда он стал отъезжать, его лошадь попала ногой в кроличью нору и упала, сбросив его в канаву. В тот же момент сзади разорвало пушку, пороховой ящик взлетел на воздух, все кругом запылало, -- и он очутился под грудой обуглившихся трупов людей и мертвых лошадей.
   -- Я лежал, не двигаясь, -- рассказывал он, -- обезумев от страха, под трупом лошади. Мы были уничтожены! А этот ужасный запах -- запах горелого мяса! Вся спина моя была изранена упавшей лошадью, и я должен был лежать, пока мне не стало легче. За минуту перед тем мы были словно на параде, а потом -- грохот, шум, треск!..
   -- Они смели нас совсем! -- прибавил он.
   Он долго пролежал под лошадью, выглядывая украдкой, чтобы посмотреть, что делается кругом. Солдаты Кардиганского полка попытались пойти в атаку с ружьями на-перевес, но они были истреблены все, до одного человека! После этого чудовище поднялось на ноги и, ворочая во все стороны своим колпаком, совершенно так, как ворочал бы человек в капюшоне, принялось догонять немногих уцелевших, которые пытались убежать. Чем-то, похожим на руку, гигант держал металлический ящик сложного устройства с воронкой на одном конце. Вокруг ящика сверкали зеленые искры, а из воронки вырывался убийственный зеленый луч.
   Через несколько минут на поле, насколько это мог видеть солдат, не осталось ни одного живого существа, и каждый куст и каждое дерево, не успевшее сгореть раньше, пылали теперь. По ту сторону дороги стояли гусары, но от них не осталось и следа. Он слышал некоторое время треск пулеметов, но затем все стихло. Чудовище почему-то щадило до последней минуты вокзал в Уокинге и кучку домов вокруг него. Но вот тепловой луч был внезапно но направлен в ту сторону, и город прекратился в груду пылающих развалин. Тут смертоносный луч вдруг погас. Чудовище повернулось к артиллеристу спиной и зашагало в сторону горевшего соснового леса, где лежал второй цилиндр. Не успел скрыться первый гигант, как из ямы поднялся второй -- такой же.
   Второе чудовище последовало за первым.
   Тогда артиллерист осторожно пополз по горячей золе к Горселлю. Ему удалось добраться живым до придорожной канавы и по канаве доползти до Уокинга. Дальше его рассказ состоял из бессвязных восклицаний. Дорога через Уокинг оказалась непроходимой. Повидимому, там мало кто остался в живых! Большинство сошло с ума или сгорело. Ему пришлось свернуть в сторону, чтобы обойти огонь, и он только что успел спрятаться в обгорелых развалинах какой-то стены, как вернулся один из гигантов марсиан. Солдат видел, как он погнался за каким-то человеком, хватил его одним из своих металлических щупальцев и размозжил ему голову о ствол сосны. Только с наступлением ночи солдат решился выйти из своего убежища. Бегом перебежал он через полотно железной дороги и скрылся за насыпью.
   Отсюда он стал пробираться к Мейбургу, надеясь избегнуть других опасностей, взяв направление к Лондону. Люди прятались по канавам и погребам, и многие из оставшихся в живых бежали в Уокинг и Сэнд. Он умирал от жажды, пока не наткнулся вблизи железнодорожного моста на водопроводную трубу, из которой вода бежала ручьями на дорогу.
   Вот все, что мне удалось вытянуть из него, слова за словом. Во время рассказа он немного успокоился и старался яснее изобразить мне то, что видел. Еще в начале своего рассказа он мне признался, что ничего не ел с самого полудня. Я нашел немножко баранины и хлеба в кладовой и принес в комнату. Из страха привлечь внимание мы не зажигали лампы, и наши руки часто сталкивались, когда мы брали мясо или хлеб. Во время его рассказа предметы начали мало-по-малу выступать из темноты, и уже можно было различить за окном сломанные кусты роз. Словно полк солдат или стадо животных прошли лужайку! Теперь я мог видеть также лицо моего собеседника, почерневшее и осунувшееся, как, вероятно, было и у меня.
   Покончив с едой, мы потихоньку поднялись в кабинет, и я стал опять смотреть в окно. За одну ночь вся равнина превратилась в груду пепла. Пожар прекратился. Где прежде был огонь, теперь клубились столбы дыма. Бесчисленные развалины опустошенных огнем и развалившихся домов и черные остовы обгорелых деревьев, которые до сих пор скрывала темнота ночи, выступали теперь как страшные призраки при безжалостном свете утренней зари. Кое-где, впрочем, виднелись предметы, счастливо избегнувшие общего разрушения; тут белел семафор железной дороги; там уголок беседки, такой белый и свежий среди развалин и дыма. Никогда еще в истории войны не бывало такого полного истребления! А вдали, у песочных ям, освещенные все усиливающимся светом зари, стояли три металлических гиганта и ворочали своими колпаками, как будто любуясь произведенными ими опустошениями.
   Казалось, что яма, в которой лежал цилиндр, стала шире. Из нее все время вырывались клубы зеленого дыма, взлетали вверх к светлеющему небу и, постепенно расплываясь, пропадали...
   В стороне Кобгэма были видны столбы пламени, которые с появлением первых утренних лучей казались окрашенным кроваво-красным светом.
  

XII

Как были разрушены Уэйбридж и Шеппертон

   Как только рассвело, мы отошли от окна, из которого наблюдали за марсианами, и тихонько сошли вниз.
   Артиллерист согласился со мной, что нам было опасно оставаться в доме. Он предполагал направиться к Лондону, чтобы соединиться там со своей батареей. Мое желание было немедленно вернуться в Лизсерхед; и так силен 6ыл мои страх перед марсианами, что и твердо решил увезти свою жену в Ньюгэвэн и вместе с ней совсем покинуть страну. Я уже тогда предвидел, что вся ближайшая к Лондону местность неизбежно станет полем опустошительных сражений, прежде чем удастся уничтожить этакого врага.
   Но на пути в Лизсерхед лежал третий цилиндр, охраняемый трехногими гигантами. Если бы я был один, то я пожалуй рискнул бы итти напрямик. Но артиллерист удержал меня: "Хорошей женщине, -- сказал он, -- не оказывают услуги тем, что делают ее вдовой!" Я дал себя уговорить, и мы решили итти вместе через лес, к северу до Стрит-Кобгэм: там мы должны были расстаться, и я должен был сделать большой обход через Ипсом, чтобы добраться до Лизсерхеда.
   Я был готов итти хоть сейчас же, но мой спутник не даром состоял на действительной службе и знал, как нужно пускаться в такое путешествие. Он заставил меня перерыть весь дом, чтобы найти дорожную фляжку, которую он наполнил водкой, а все карманы мы набили пакетами с сухарями и ломтиками нарезанной говядины. Затем, крадучись, мы вышли из дому и, почти бегом, спустились по скверной дороге, по которой я поднимался накануне. Дома казались брошенными их обитателями. На улице лежали пораженные тепловым лучом обуглившиеся трупы трех человек. Повсюду лежали предметы домашнего обихода, потерянные во время бегства: часы, туфля, серебряная ложка и т. п. На углу, у почтовой конторы, стояла маленькая повозка, нагруженная сундуками и домашним скарбом, но без лошади и со сломанным колесом. Тут же валялась денежная шкатулка, взломанная, как видно, впопыхах и брошенная в мусор.
   Кроме сторожки приюта, которая все еще горела, ни один из домов здесь не пострадал особенно сильно. Тепловой луч, разрушив дымовые трубы, направился дальше. И все же в Мейбурге, кроме нас, не видно было ни одной живой души. Большинство жителей села попряталось или искало спасения в бегстве к Старому Уокингу, по той самой дороге, которой мы ехали с женой в Лизсерхсд.
   Мы спустились по дороге, мимо трупа человека в черном, и подножья холма вошли в лес. Лесом мы прошли до железной дороги, не встретив ни одной живой души. Лес по ту сторону железной дороги представлял из себя кучу раздробленного, обуглившегося дерева: большая часть сосен повалилась, а от тех, которые стояли, остались лишь унылые серые стволы с темно-коричневыми иглами вместо зеленых.
   На нашей стороне сгорело только несколько стоявших вблизи деревьев. В одном месте остались следы субботней работы дровосеков: лежали свеже-срубленные подчищенные стволы, стояла паровая лесопильная машина, и валялись стружки и опилки. Невдалеке виднелся временный шалаш для рабочих, покинутый ими. В это утро не было ни малейшего ветра, и кругом царила мертвая тишина. Даже птицы не пели, и мы с артиллеристом, продолжая свой путь, говорили шопотом и поминутно оглядывались назад. Раза два мы останавливались и прислушивались.
   Через некоторое время, уже подходя к улице, мы услышали стук копыт и увидали в просвете между деревьями трех кавалеристов 8-го гусарского полка, которые медленно ехали в сторону Уокинга. Мы окликнули их и побежали к ним. Они остановились. То был лейтенант и несколько солдат, везущих какой-то инструмент, вроде теодолита. Артиллерист объяснил мне, что это был гелиограф.
   -- Вы первые, которых я встречаю на улице сегодня утром, -- сказал лейтенант. -- Что собственно случилось?
   В его лице и голосе была тревога, а ехавшие за ним солдаты с любопытством смотрели на нас. Артиллерист перескочил через ров и сделал под козырек.
   -- Нашу пушку разорвало вчера вечером, господин лейтенант. Я спрятался. Стараюсь соединиться со своей батареей, господин лейтенант. Я думаю, что, если вы пройдете полмили по этой улице, то вы увидите марсиан.
   -- А на кого они похожи? -- спросил лейтенант.
   -- Великаны в полном вооружении, господин лейтенант. Сто футов высоты. Ноги и тела из алюминия, с огромной головой под колпаком, господин лейтенант.
   -- Перестаньте! -- закричал лейтенант. -- Что за нелепица!
   -- Вы сами увидите, господин лейтенант. Они носят с собой какой-то ящик, из которого пускают огонь и убивают.
   -- Вы хотите сказать, пушка?
   -- Нет, господин лейтенант, -- и артиллерист принялся с живостью рассказывать о тепловом луче. Но лейтенант прервал его и взглянул на меня. Я стоял все еще на прежнем месте.
   -- А вы видели это? -- спросил он.
   -- Все это сущая правда! -- подтвердил я.
   -- Хорошо, -- сказал лейтенант. -- В таком случае и я должен посмотреть на это. Послушайте, -- обратился он к артиллеристу: -- мы разделимся, чтобы очистить дома от людей. Вы лучше всего сделаете, если явитесь к бригадному генералу Марвину и доложите ему обо всем, что видели. Он в Уэйбридже. Дорога вам известна?
   -- Я знаю ее, -- сказал я.
   Лейтенант повернул лошадь.
   -- С полмили отсюда, говорите вы? -- спросил он.
   -- Самое большее, -- ответил я и указал на лес к югу. Он поблагодарил меня и поехал дальше. Больше мы их не видели.
   Немного подальше мы натолкнулись на трех женщин с двумя детьми около коттэджа рабочего. Они раздобыли тачку и складывали на нее какие-то грязные узлы и прочий домашний скарб. Все трое были так поглощены своим делом, что не заговорили с нами, когда мы проходили мимо.
   У станции Байфлит лес кончился, и перед нами открылся вид на залитую солнцем деревню. Мы были теперь далеко за пределами действий теплового луча; если 6ы не тишина и опустелый вид некоторых домов, суета спешной укладки в других домах и кучка солдат, стоявших у моста и пристально глядевших вдоль линии, в сторону Уокинга, то этот день ничем не отличался бы от всякого другого воскресного дня.
   Несколько телег и фермерских фур со скрипом тащились по дороге к Эддльстону. Вдруг мы увидели в открытые ворота огороженного луга шесть двенадцатифунтовых пушек, расставленных на равных расстояниях друг от друга и обращенных жерлами на Уокинг. Наводчики стояли около пушек, готовые по данному сигналу начать пальбу. Пороховые ящики находились на приличной дистанции, как перед боем.
   -- Это очень хорошо, -- сказал я. -- Один заряд они во всяком случае получат.
   Артиллерист стоял у ворот изгороди в нерешительности.
   -- Я пойду дальше, -- сказал он.
   Подальше у поста, по направлению к Уэйбриджу, стояла группа солдат в белых рабочих блузах и рыла окопы; за ними опять стояли пушки.
   -- Это все равно, что лук и стрелы против молнии, -- заметил артиллерист. -- Видно, они еще не попробовали огненного луча.
   Офицеры, которые не были заняты, стояли и смотрели в лес на юго-запад, а солдаты каждую минуту бросали свою работу и тоже смотрели туда же.
   Весь Байфлит был на ногах. Жители поспешно укладывались, и группа гусар, одни пешие, другие конные, все время торопила их. Три или четыре черные казенные фуры, с крестом на белом кружке, какой-то старый омнибус и еще несколько колымаг нагружались вещами. Кругом на улицах толпился народ, и большинство из них, настроенное празднично, оделось в свои лучшие платья. Солдатам стоило большого труда заставить этих людей проникнуться серьезностью положения. Мы видели старика, который сердито спорил с капралом, уговаривавшим его оставить горшки с цветущими орхидеями.
   Я остановился и схватил старика за руку.
   -- Знаете ли вы, что творится там? -- сказал я ему, указывая рукой в сторону леса, скрывавшего марсиан.
   -- А что? -- сказал он, оборачиваясь ко мне. -- Я только что объяснял капралу, что эти цветы имеют большую цену.
   -- Там смерть! -- крикнул я ему. -- Смерть идет! Смерть! -- И предоставив ему переваривать то, что я сказал, я поспешил за артиллеристом. У поворота я оглянулся. Солдат оставил старика в покое, и тот стоял около своего сундука и горшков с орхидеями и бессмысленно смотрел куда-то вдаль, поверх деревьев.
   В Уэйбридже никто не мог нам сказать, где находится главный штаб. В городе была страшная суматоха, какой я еще нигде не видел. На каждом шагу запрягались повозки, телеги, самый удивительный подбор экипажей и лошадей! Почетные граждане, мужчины в спортсмэнских костюмах, нарядные дамы, -- все были поглощены дорожными сборами. Около них возбужденно суетились дети, в восторге от нового развлечения, разнообразившего их воскресное времяпрепровождение. А над всем этим неумолкаемо и радостно звонил колокол, призывая в церковь, где достойный викарий служил раннюю обедню.
   Мы с артиллеристом уселись на краю фонтана и недурно позавтракали бывшей с нами провизией. Военные патрули -- здесь были уже не гусары, а белые гренадеры -- уговаривали жителей не медлить больше и уезжать или прятаться в погреба, как только начнется пальба. Переходя железнодорожный мост, мы увидели, что на станции скопилось множество народа и что вся платформа была завалена сундуками и всякими свертками. Подвоз орудий и войск в Чертси вызвал приостановку в движении пассажирских поездов и, как мне рассказывали впоследствии, на вокзале чуть не дрались из-за мест в пущенных после того экстренных поездах.
   Мы пробыли в Уэйбридже до полудня и через некоторое время подходили к Шеппертонскому шлюзу, где река Уэй сливается с Темзой. По дороге мы задержались немного, помогая двум старушкам уложить в повозку их вещи. Уэй впадает в Темзу тремя рукавами, и в этом месте можно было нанять лодку или воспользоваться паромом, чтобы переехать реку. На противоположном берегу раскинулся Шеппертон с своей гостиницей среди лужайки и с подымающейся над деревьями высокой колокольней церкви.
   Здесь мы нашли шумную, возбужденную толпу беглецов. Пока еще среди них не было паники, но все же тут было гораздо больше народа, чем могло поместиться в имевшихся на-лицо лодках. Подходили все новые пассажиры, изнемогающие под тяжестью своей ноши. Какая-то супружеская чета тащила свой домашний скарб на снятой с петель двери. Один из беглецов сказал нам, что он хочет попытаться сесть в поезд.
   Много было здесь шума и крика, а один какой-то шутник пытался даже острить. Собравшиеся здесь люди представляли себе, повидимому, что марсиане были страшные человеческие существа, которые могли захватить и разгромить город, но все же, в конце концов, их ждала неминуемая гибель. Все поминутно поглядывали за Уэй, в сторону, где тянулись луга Чертси, но там все было спокойно.
   По ту сторону Темзы, кроме того места, где причаливали лодки, было тихо, что составляло полный контраст с картиной на Суррейском берегу. Пассажиры, переезжавшие туда, спокойно продолжали путь пешком. Паром только что пристал туда с людьми. Три или четыре солдата стояли перед гостиницей на лужайке и бесцеремонно разглядывали беглецов, острили по их адресу, но помощи своей им не предлагали. Гостиница была заперта, так как то был воскресный день.
   -- Что это такое? -- закричал перевозчик. -- Да замолчи же ты, дура! -- прикрикнул человек, стоявший рядом со мною на залаявшую собаку. Снова повторился странный звук, на этот раз со стороны Чертси: тупой, заглушенный звук пушечного выстрела,
   Бой начался. Почти непосредственно за первыми выстрелами последовали быстро один за другим выстрелы из батарей, расположенных за рекой, вправо от нас, но не видные нам из-за деревьев. Рядом вскрикнула женщина. Все замерли, ошеломленные внезапным шумом битвы, такой близкой, и все же невидимой нам. Ничего не было видно, кроме плоских лугов с равнодушно пасущимися на них коровами и серебристых ив, тихо дремлющих под горячими лучами солнца.
   -- Солдаты им покажут, -- несколько неуверенно заметила какая-то женщина возле меня. Легкий дымок поднялся над верхушками деревьев.
   Вдруг вдали высоко взлетел и повис в воздухе столб дыма. Вслед затем раздался, сотрясая воздух, страшный грохот взрыва, и земля дрогнула у нас под ногами. В нескольких домах вылетели стекла. Мы стояли оглушенные, ничего не понимая.
   -- Вот они! -- закричал человек в синем свитере. -- Там! Разве вы не видите? Там!..
   С быстротою молнии, один за другим, показались вдали у маленьких деревьев один, два, три, четыре марсианина и быстро направились к реке. Они неслись, как птицы, и казались издали маленькими, смешными фигурками.
   Затем мы увидели пятого, который приближался к ним сбоку. Их металлические тела блестели на солнце, и с каждым шагом они все вырастали по мере того, как приближались к нам. Один из них, который был дальше всех, вдруг взмахнул в воздухе большим ящиком, и страшный тепловой луч, который я уже видел в пятницу, направился в Чертси и ударил в него.
   При виде этих странных, быстроногих и страшных существ стоявшая на берегу толпа застыла в ужасе. Ни возгласов, ни криков! Все было тихо. Затем невнятный гул голосов и топот ног -- всплеск воды. Мой ближайший сосед, напуганный до того, что забыл бросить свой чемодан, который он нес на плече, круто повернулся и чуть не сшиб меня с ног, ударив углом своей ноши. Какая-то женщина толкнула меня и пробежала мимо. Увлекаемый общим порывом, я было тоже повернул, собираясь бежать, но мой страх был еще не так велик, чтобы отнять от меня рассудок. Я помнил о страшном тепловом луче. Скорее в воду! В этом было единственное спасение!
   -- В воду! -- закричал я, но меня никто не слышал.
   Я повернул назад, прямо навстречу приближающемуся марсианину, сбежал с песчаного откоса и кинулся в воду! Другие последовали моему примеру. К пристани причалила лодка с людьми, и они высаживались на берег как раз в ту минуту, когда я пробежал мимо них. Река у берега была так мелка, что я прошел футов двадцать по пояс в воде, по скользким камням. Вдруг я увидал чуть ли не над своей головой, в каких-нибудь двухстах ярдах перед собою, гигантскую фигуру приближавшегося марсианина. Я бросился вперед и нырнул. Всплески воды от бросающихся в реку людей отдавались у меня в ушах, как удары грома. Люди высаживались на берег по обе стороны реки.
   Но марсианин так же мало обращал внимания на спасающихся бегством людей, как мы на разбегающихся муравьев, когда нечаянно наступим на муравейник. Когда я задыхаясь высунул голову из воды, колпак марсианина был обращен к батареям, которые все еще стреляли через реку. Он шел и махал на ходу ящиком, в котором вырабатывались тепловые лучи. Спустя минуту он был на берегу и в один шаг перешел реку. Коленями двух передних ног он стал на противоположный берег, но в следующий момент снова выпрямился и очутился возле Шеппертона. В тот же миг раздался дружный залп из всех шести пушек, скрытых в кустах на выезде из деревушки. Неожиданная близость выстрелов, частота, с которой они следовали один за другим, заставили сильнее биться мое сердце. Чудовище уже поднимало свою камеру с тепловым лучом, как вдруг ярдах в шести над его колпаком разорвалась граната.
   У меня вырвался крик удивления. Я не видел и не думал об остальных четырех марсианах; мое внимание было занято только тем, что происходило около меня. Почти одновременно с первой гранатой разорвались две другие, у самого тела великана. Он повернул свой колпак как раз во-время, чтобы получить четвертую гранату, но недостаточно быстро, чтобы избежать ее.
   Граната попала в средину колпака марсианина. Колпак вспыхнул и разлетелся на двенадцать кусков. Во все стороны полетели осколки блестящего металла и куски окровавленного мяса.
   -- Попало! -- вырвалось у меня. То был крик скорее торжества, нежели испуга.
   Обезглавленный колосс зашатался, как пьяный, но не упал. Каким-то чудом он удержал равновесие. Не направляемый более в своих движениях, с открытой камерой, из которой выходил тепловой луч, он понесся на Шеппертон. Живая, сознательная воля сидевшего под колпаком марсианина погибла; его останки развеяло по ветру, и металлический великан представлял теперь собою только сложную машину, которая неслась навстречу своей гибели. Как слепой, мчался он по прямой линии; налетел на церковь, которая рассыпалась, как от удара тараном, откачнулся, потом зашатался и со страшным грохотом упал в воду и исчез из моего поля зрения.
   Раздался страшный взрыв: струи воды, вперемешку с илом, клубами пара и осколками металла взлетели высоко в воздух. Как только камера с тепловым лучом коснулась воды, вода превратилась в пар. Еще мгновение -- и огромная волна, как при сильном прибое, горячая, как кипяток, поднялась и покатилась против течения. Я видел, как бросились к берегу люди, бывшие в воде; их отчаянные крики слабо доносились до меня сквозь шум воды и грохот взрыва, вызванного падением чудовища.
   В ту минуту я не чувствовал, как горяча вода, и забыл о необходимости спасать свою жизнь. Я плыл через бушующую воду, оттолкнул в сторону человека, одетого в черное, пока, наконец, не увидал, что творится там, за поворотом реки. Штук шесть брошенных лодок бесцельно носились по бурлившей воде, а дальше внизу, поперек реки, лежал упавший гигант, уже наполовину затонувший.
   Густые облака пара подымались из его обломков, и сквозь этот бешено крутящийся пар было видно, точно в тумане, как били по воде гигантские члены чудовища, подымая пену и кучи ила. Металлические щупальцы махали в воздухе словно руки живого существа, и, несмотря на беспомощную бесцельность этих движений, казалось, что раненый зверь отчаянно борется в волнах за свое существование. Масса какой-то красно-бурой жидкости вырывалась шумной струей из машины.
   Мое внимание, привлеченное этой картиной, было отвлечено воем, напоминавшим звук сирены. Человек, стоявший по колено в воде около бечевника, шопотом окликнул меня и указал рукой назад. Оглянувшись, я увидел остальных четырех марсиан, которые неслись гигантскими шагами к берегу со стороны Чертси. На этот раз пальба шеппертоновских пушек не помогла!
   Завидев врага, я моментально нырнул, и, задерживая дыхание до последней крайности и испытывая мучительную боль, я плыл под водой, пока мог. Вода вокруг меня бурлила и с каждым мгновением становилась горячее. Когда я на секунду высунул голову, чтобы перевести дыхание, и, откинув с глаз упавшие волосы, осмотрелся, то над водой подымался крутящийся белый пар, за которым я не мог рассмотреть марсиан. Оглушительный шум продолжался. Наконец передо мной смутно выступили очертания гигантских серых фигур, которые сквозь туман казались еще выше. Они прошли мимо меня и двое наклонились над бьющимися в воде остатками своего товарища.
   Третий и четвертый стояли около них в воде. Один был в двухстах ярдах от меня, другой -- ближе к Лэльгему. Они держали высоко над головой свои камеры с тепловым лучом, и свистящие струи лучей расходились оттуда по всем направлениям.
   В воздухе стоял гул от оглушительного, ошеломляющего сочетания звуков, бряцания боевых машин марсиан, грохота разрушающихся домов, треска и шипения вспыхивающих изгородей и деревьев, рева и свиста огня. Взлетающие кверху густые клубы черного дыма смешивались с паром, поднимавшимся от реки, а когда тепловой луч пронесся по Уэйбриджу, то каждое его прикосновение отмечалось вспышкой белого пламени, вслед за которым начиналась пляска желтых огненных языков. Ближайшие дома еще стояли невредимыми, ожидая своей участи, и уныло белели в клубах пара, а за ними бушевал огонь.
   С минуту я стоял по грудь в почти кипящей воде, не зная, что мне делать, и без всякой надежды на спасение. Сквозь пар я видел людей, бывших со мною в воде. Одни из них пробирались через камыши на берег, точно лягушки, улепетывающие в траве при приближении человека, а другие -- в диком отчаянии метались взад и вперед по бечевнику.
   Вдруг я заметил, что белые вспышки теплового луча, перескакивая с места на место, приближаются ко мне. От их прикосновения дома рассыпались, извергая пламя, а деревья с ревом превращались в огненные столбы.
   Но вот белое пламя запрыгало по бечевнику, слизало бесцельно метавшихся по нем людей и подошло к воде не более как на пятьдесят ярдов расстояния от того места, где я стоял. Оно пронеслось поперек реки к Шеппертону, и вода на его пути вздувалась кипящим, пенящимся пузырем. Я повернул к берегу.
   Еще мгновение -- и меня накрыло громадной волной, температуры, близкой к точке кипения. Я вскрикнул от боли и, полуошпаренный, ослепленный, стал через силу плыть к берегу. Стоило мне ослабеть -- и мне бы пришел конец. Беспомощный, беззащитный, я упал, на виду у марсиан, на широкую открытую, песчаную отмель, которая образует косу при впадении Уэя в Темзу. Я ожидал только смерти...
   Смутно припоминаю, как ярдах в двадцати от моей головы на рыхлый песок вступила нога марсианина и расшвыряла мелкий гравий. Припоминаю после того долгий промежуток томительного ожидания, и затем четыре гигантские фигуры, с останками своего товарища на руках, сперва совсем ясные, а потом постепенно заволакивающиеся пеленою дыма, стали бесконечно медленно, как мне казалось тогда, удаляться по широкому пространству речных лугов. И только постепенно у меня проснулось сознание, что я каким-то чудом спасся!
  

XIII

Как я встретился с викарием

   Получив неожиданный урок, доказавший им силу земного оружия, марсиане отступили на свою прежнюю полицию к Горселльскому полю и второпях, обремененные тяжелой ношей, проглядели, вероятно, много жертв, вроде меня, попадавшихся им на пути. Если бы они бросили своего убитого товарища и двинулись дальше, они не встретили бы до самого Лондона ничего, кроме батарей с двенадцатифунтовыми пушками. Они явились бы в столицу раньше, чем успела бы туда долететь весть об их приближении, и их появление было бы так же внезапно, страшно и разрушительно, как землетрясение, уничтожившее сто лет назад Лиссабон.
   Но они не торопились. Цилиндр следовал за цилиндром в межпланетном пространстве, и каждые двадцать четыре часа приносили им подкрепление. А тем временем военные и морские власти, теперь уже оценившие могущество врага, работали с неослабной энергией. На позиции ежеминутно подъезжали новые пушки, и до наступления сумерек, за каждой рощицей, за каждым рядом пригородных вилл на холмистых склонах Кингстона и Ричмонда, скрывалось подстерегающее черное дуло орудий. А по всему пространству выгоревшей, опустошенной местности, тянувшейся, может быть, на двадцать квадратных миль вокруг лагеря марсиан, по выжженным развалинам деревень, под черными дымящимися сводами ветвей, которые всего лишь за день до того были сосновым лесом, пробирались самоотверженные лазутчики с гелиографами, на обязанности которых лежало предупреждать артиллеристов о приближении марсиан. Но марсиане знали теперь силу нашей артиллерии; они понимали опасность близости людей, и ни один человек, не рискуя жизнью, не мог приблизиться ближе, чем на милю, ни к одному из цилиндров.
   Повидимому, всю вторую половину дня марсиане были заняты переноской разных вещей из второго и третьего цилиндров -- второй лежал под Эддельстоном, а третий -- у Пирфорда - на их первоначальную позицию, в песочную яму на Горселльском поле. Невдалеке от ям, у почерневшего вереска и развалин домов, один из них стоял на часах, тогда как остальные, покинув свои гигантские боевые машины, спустились в яму. Они работали до поздней ночи и с холмов у Мерроу и даже, как говорили, из Бэнстида и с Ипсомской возвышенности можно было видеть валивший оттуда густой столб зеленоватого дыма.
   В то время когда марсиане сзади меня готовились к следующему выступлению, а человечество, впереди меня, собиралось с силами для предстоящего боя, я с невероятными усилиями и трудом пробирался из дымящегося ада Уэйбриджа в Лондон.
   Я заметил вдали брошенную лодку, плывшую вниз по течению. Скинув с себя промокшее платье, я пустился вплавь за этой лодкой, догнал ее и таким образом спасся от гибели. В лодке не было весел, но я решил действовать руками, насколько это позволяли мои ожоги. Я пробирался с большим трудом вниз по реке к Галлифорду и Уольтону, поминутно оглядываясь назад, как это вы легко поймете. Я выбрал путь по реке потому, что на воде было больше шансов спастись, в случае возвращения марсиан.
   Горячая вода, образовавшаяся при падении боевой машины марсиан, спускалась по течению вместе с моей лодкой и, так как от нее все время поднимался пар, то в начале пути, на протяжении одной мили, мне почти не видно было берегов. Один раз я впрочем увидел вереницу черных фигур, бежавших по лугу со стороны Уэйбриджа. Галлифорд казался совсем опустелым, и некоторые из его домов, обращенные к реке, горели. Мне странно было видеть клубы черного дыма и перебегающие струйки пламени под знойным синим небом летнего дня, среди затихшей деревни, покинутой людьми. Я никогда еще не видел пожара без суетящейся толпы. Немного подальше, на берегу, горел и дымился тростник, и полоса огня жадно ползла к сену, убранному в стога.
   Долгое время я плыл так, отдаваясь на волю течения, измученный и нравственно и физически пережитыми ужасами. Потом во мне снова проснулся страх, и я принялся править лодкой. Солнце жгло мою обожженную спину. Но наконец, когда за поворотом реки показался Уольстонский мост, начинавшиеся лихорадка и физическая слабость превозмогли мой страх. Я причалил к Миддльсекскому берегу и в изнеможении, почти замертво, свалился в высокую траву. Было, должно быть, часа четыре или пять вечера. Я поднялся, прошел с полмили вперед и, не встретив ни души, снова лег в тени изгороди. Смутно помню, что я как будто разговаривал сам с собой во время этого утомительного перехода. Помню еще, что меня мучила жажда и я сожалел, что не напился досыта воды из реки. И любопытно еще то, что я почему-то сердился на свою жену. Не знаю почему, но мое бессильное желание попасть поскорее в Лизсерхед страшно раздражало меня.
   Я уже не могу припомнить, когда появился викарий. Должно быть, я дремал тогда. В моей памяти запечатлелась лишь его сидящая фигура, с вымазанными сажей рукавами рубашки и с приподнятым кверху гладко выбритым лицом, пристально следившим, как плясал на небе отблеск пожара. Небо было усеяно мелкими перистыми облачками, чуть-чуть розовевшими от заката.
   Услыхав шум от моего движения, он быстро взглянул на меня.
   -- Есть у вас вода? -- спросил я, не здороваясь с ним. Он покачал головой.
   -- Вот уж час, как вы просите воды, -- сказал он.
   С минуту мы молчали и рассматривали друг друга. Я должен был казаться ему весьма странным: почти голый,-- на мне не было ничего, кроме мокрых брюк и носков, -- с обожженной кожей и с черным от дыма лицом и плечами. У него было невыразительное лицо с бесхарактерным подбородком. Его волосы, почти льняного цвета, спускались волнами на низкий лоб. Бледноголубые, довольно большие глаза смотрели тупо куда-то в пространство. Он говорил отрывисто и не глядел на меня.
   --Что все это значит? -- сказал он. -- Что означает то, что творится кругом?
   Я посмотрел на него пристально и не ответил ему. Он вытянул тонкую белую руку и продолжал жалобным тоном.
   -- Зачем допускают подобные вещи? Чем мы согрешили? Сегодня, по окончании обедни, я вышел погулять по улицам, чтобы немного освежиться, и вдруг -- огонь, землетрясение, смерть! Точно Содом и Гоморра! Вся работа уничтожена, вся работа... Кто они, эти марсиане?
   -- А мы кто? -- ответил я, откашлявшись.
   Он обхватил руками колени и повернулся ко мне. С пол-минуты он сидел молча.
   -- Я бродил по улицам, чтобы освежить голову, -- вторил он. -- И вдруг... огонь, землетрясение, смерть!..
   Он снова замолчал, уткнувшись подбородком в колени. Через некоторое время он опять заговорил, размахнем рукой:
   -- Вся работа... воскресные школы... Что мы такое сделали? Что сделал Уэйбридж? Все исчезло... Все разрушено! Церковь!.. Три года тому назад мы отстроили ее заново... Разрушена! Сметена с лица земли!.. За что?..
   Снова пауза, а потом опять бессвязная речь.
   -- Дым от этого пожара будет вечно возноситься к небу! -- крикнул он.
   Глаза его горели, а его длинный, тонкий палец указывал на Уэйбридж.
   Я начинал понимать, кто передо мною. Страшная трагедия, разыгравшаяся в Уэйбридже, к которой он оказался причастным -- повидимому, он был беглецом из Уэйбриджа, -- привела его на край бездны, и он потерял рассудок.
   --Далеко мы от Сенбюри? - спросил я равнодушным тоном.
   -- Что нам делать? -- продолжал он. -- Неужели эти существа везде? И земля отдана им во власть?
   -- Далеко до Сенбюри?
   -- Еще сегодня утром я служил в церкви.
   -- С тех пор все изменилось, -- сказал я спокойно. -- Нужно держать голову высоко. Еще есть надежда!..
   -- Надежда?
   -- Да, полная надежда, несмотря на все это разрушение.
   Я принялся излагать свой взгляд на наше положение. Сначала он слушал, но, по мере того, как я говорил, выражение интереса в его глазах сменилось прежней тупостью, и взгляд его стал блуждать по сторонам.
   -- Это должно быть начало конца, -- проговорил он, перебивая меня. -- Конец!.. Великий и страшный день суда!.. Когда люди будут умолять утесы и горы, чтобы обрушились и скрыли их от лица сидящего там на престоле!
   Я понимал теперь, в чем дело. Я отбросил свою сложную аргументацию и, с усилием поднявшись на ноги, подошел к нему и положил ему руку на плечо.
   -- Будьте мужчиной, -- сказал я. -- Страх лишил вас разума. Что это за вера, которая пропадает при первом несчастии? Вспомните только, что делали с человечеством землетрясения, потопы, войны, вулканы! Почему же вы думаете, что бог должен был сделать исключение для Уэйбриджа?.. Он не страховой агент...
   Долгое время он сидел в молчании.
   -- Но как можем мы спастись? -- вдруг спросил он. -- Они неуязвимы и безжалостны.
   -- Ни то ни другое, -- отвечал я. -- И чем они сильнее, тем осмотрительнее и спокойнее должны быть мы. Не прошло еще и трех часов, как один из них был убит.
   -- Убит? -- повторил он, уставившись на меня. -- Как могут быть убиты посланцы бога?
   -- Я сам это видел, -- продолжал я. -- Мы имели счастье попасть в самую свалку, и это все!
   -- Что же означают эти отблески на небе? -- неожиданно спросил он.
   Я объяснил ему, что это сигнализация гелиографом, -- так сказать, отпечаток на небе человеческой помощи и стараний. -- Мы сейчас в самом центре боя, -- говорил я, -- хотя кругом все тихо. Отблески на небе означают надвигающуюся грозу. Там, думаю я, марсиане, а ближе к Лондону, где поднимаются холмы Ричмонда и Кингстона, под прикрытием лесов, возводят земляные укрепления и ставят пушки. Скоро здесь будут марсиане...
   Я не успел договорить, как он вскочил и остановил меня жестом.
   -- Слушайте! -- сказал он.
   Из-за реки, со стороны невысоких холмов, доносились раскаты далеких выстрелов и отголоски нечеловеческого крика. Потом все стихло. Над изгородью поднялся майский жук и жужжа пролетел мимо. Высоко на западе, чуть светлея, виднелся серп луны над дымящимся Уэйбриджем и Шеппертоном, в знойной тишине великолепного заката.
   -- Нам лучше всего пойти этой дорогой на север, -- сказал я.
  

XIV

В Лондоне

   Мой младший брат был в Лондоне в то время, когда марсиане напали на Уокинг. Он был студент-медик и готовился к предстоящему экзамену. До утра субботы он ничего не знал о событиях. В субботних утренних газетах, кроме пространных статей о планете Марс, о жизни на планетах вообще, была помещена коротенькая, довольно туманная телеграмма о появлении марсиан, производившая впечатление именно своей лаконичностью.
   Марсиане, напуганные приближением толпы, убили несколько десятков людей из скорострельной пушки, так гласила телеграмма и заканчивалась словами: "При всей их кажущейся силе, марсиане не выходят из ямы, в которую они упали, да, очевидно, и не могут выйти. Это объясняется, вероятно, большею силой тяготения на Земле". По поводу последнего предположения автор телеграммы распространяется довольно много.
   Само собой разумеется, что все студенты подготовительных курсов по биологии, которые в то время посещал мой брат, были очень заинтересованы вышеупомянутой телеграммой. Но на улицах не замечалось никакого особенного волнения в тот день. В вечерних газетах появились кое-какие новые сообщения под гигантскими заголовками. Но и эти последние новости о марсианах ограничивались известиями о стягивании войск к Горселльскому полю и о том, что между Уокингом у Уэйбриджем горят сосновые леса.
   Позднее, в экстренном выпуске "Evening-Post" был напечатан голый факт, без всяких комментарий, о прекращении телеграфных сношений. В публике это объясняли тем, что горящие деревья упали на телеграфные провода. В ночь моей поездки в Лизсерхед о столкновении с марсианами никто еще не знал в Лондоне.
   Мой брат не беспокоился о нас, зная из описания газет, что место падения цилиндра отстояло на две добрых мили от нашего дома. Он решил проехать к нам в тот же вечер, чтобы посмотреть, как он говорил, на эти существа с Марса, пока их не уничтожили. Он послал мне телеграмму, которой не суждено было дойти по назначению. Вечер он провел в мюзик-холле.
   В Лондоне, в ночь на воскресенье, была также сильная гроза, и до вокзала Ватерлоо мой брат доехал в кэбе. После нескольких минут ожидания на платформе вокзала, с которого обыкновенно отходят ночные поезда, он узнал, что в этот день они не дойдут до Уокинга, вследствие какого-то происшествия на дороге. В чем заключалось это происшествие, он не мог добиться, так как и само железнодорожное начальство не знало толком, в чем дело.
   На станции не было заметно особенного волнения, и железнодорожные служащие были далеки от мысли заподозрить что-нибудь серьезное в нарушении сообщения. Театральные поезда, которые обыкновенно шли через Уокинг, они отправляли теперь кружным путем через Вирджини-Уотер или Гильдфорд, а поезда для воскресных экскурсий -- на Соутгэмптон и Портсмут. Какой-то газетный репортер, приняв моего брата за начальника станции, с которым у него было отдаленное сходство, вздумал интервьюировать его. За исключением некоторых железнодорожных служащих, лишь очень немногие видели связь между происшествием на линии и марсианами.
   В одном из газетных сообщений о субботник событиях в Лондоне я прочел, что в воскресенье утром "весь Лондон был взволнован известиями из Уокинга". В действительности же не было ничего такого, что оправдало бы эт надцатичасовой поезд, он узнал, что вследствие какой-то несчастной случайности поезда в эту ночь не доходят до Уокинга. Почему именно -- он так и не добился, -- об этом не знало даже железнодорожное начальство. Администрация полагала, что где-то между Байфлитом и Уокингом произошло крушение, и потому ночные поезда, обычно ходившие через Уокинг, направлялись через Вирджиния-Уотер или Голлифорд; особого беспорядка на вокзале не было. Зато много хлопот железнодорожным чиновникам доставили экскурсии Соутгемптонского и Портсмутского воскресных союзов, для которых пришлось выработать новый маршрут. Какой-то репортер вечерней газеты, обманутый сходством брата с начальником движения, хотел получить от него интервью. Почти никто, если не считать некоторых железнодорожных служащих, не ставил этого крушения в связь с марсианами.
   Впоследствии я читал в одном из описаний всех этих событий, что будто бы еще в воскресенье утром "весь Лондон был наэлектризован сообщениями из Уокинга". В действительности ничего подобного не было. Большинство лондонских обывателей впервые услышало о марсианах только в понедельник утром, когда началась паника. Даже те, которые слышали о них раньше, не сразу разобрались в наспех составленных сообщениях воскресных газет. Да и вообще в Лондоне мало кто читает воскресные газеты.
   Кроме того, лондонцы настолько свыклись с сознанием своей личной безопасности, а сенсационные выдумки так часто встречались в тогдашних газетах, что никто не был особенно встревожен следующим сообщением:
   "Вчера вечером, около семи часов, марсиане вышли из цилиндра и, двигаясь под прикрытием металлических щитов, совершенно разрушили станцию Уокинг с расположенными поблизости от нее домами и уничтожили целый батальон Кардиганского полка. Подробности неизвестны. Пулеметы оказались совершенно бессильными против брони марсиан, а полевая артиллерия разбита. Обратившиеся в бегство гусары галопом вернулись в Чертси. По-видимому, марсиане медленно подвигаются к Виндзору или к Чертси. В Западном Серрее общее беспокойство. Возводятся зем-ляные укрепления, чтобы преградить доступ к Лондону".
   Это было напечатано в "Sunday Sun" ("Воскресном Солнце"), а в газете "Referee" ("Третейский Судья") остроумный фельетонист писал, что вся эта история напоминает панику, вызванную на деревенской улице внезапно вырвавшимся на волю зверинцем.

   Никто в Лондоне не знал, что такое бронированные марсиане; почему-то упорно держалось мнение, будто эти чудовища очень неповоротливы. "Ползают", "с трудом тащатся" -- вот выражения, которыми изобилуют почти все первые телеграммы. По мере того, как поступали свежие Новости, воскресные газеты печатали экстренные выпуски, а некоторые делали это даже при отсутствии всяких новостей. Но по сути дела они ничего не могли сообщить своим читателям, так как ни одна телеграмма не была послана непосредственными очевидцами событий. Лишь поздно вечером газеты получили правительственное сообщение о том, что население Уолтона, Уэйбриджа и всего того района поголовно движется к Лондону.
   Утром, все еще ничего не зная о событиях минувшей ночи, брат отправился в церковь. Там услышал он толки о вторжении неведомого врага и особую молитву о сохранении мира. При выходе он купил номер "Referее" ("Третейского Судьи"). Взволнованный прочитанными известиями, он отправился на Ватерлооский вокзал узнать, восстановилось ли железнодорожное движение. Пассажиры омнибусов и извозчичьих карет, велосипедисты и многочисленные пешеходы, наряженные по-праздничному, довольно спокойно слушали сенсационные новости, выкрикиваемые газетчиками. Почти все проявляли любопытство, но тревожились только те, у кого были родственники в угрожаемых местностях. На вокзале брат в первый раз услышал, что телеграфная связь с Виндзором и Чертси прервана. Носильщики сказали ему, что со станции Байфлит и Чертси получено утром несколько важных депеш, но что теперь телеграф почему-то не работает. Брат не мог добиться от них более точных сведений. "Около Уэйбриджа идет бой" -- вот все, что они знали.
   Движение поездов сильно расстроилось. На вокзале собралась толпа, поджидавшая прибытия родных и знакомых. Какой-то седой старый господин громко ругал Юго-Западную железнодорожную компанию.
   -- Ее нужно подтянуть, -- ворчал он.
   Пришли два-три поезда из Ричмонда, Петни и Кингстона с лондонскими жителями, которые выехали было покататься на лодках, но нашли шлюзы запертыми и, почувствовав, что в воздухе носится паника, поспешили вернуться.
   Брат разговорился с каким-то мужчиной в голубом с белым спортивном костюме.
   -- Множество людей едет по направлению к Кингстону на возах, на телегах, на чем попало; с сундуками, со всем скарбом, -- говорил этот человек. -- Едут из Молсея, Уэйбриджа и Уолтона и рассказывают, что около Чертси раздается оглушительная пальба, и конные солдаты велели жителям поскорей выбираться, потому что подходят марсиане. Мы слышали канонаду у станции Хемптон-Коурт, но думали, что это гром. Что значит вся эта чертовщина? Ведь марсиане не в силах вылезти из своей ямы. Не так ли?
   На это мой брат ничего не мог ответить.
   Немного спустя он заметил, что какое-то смутное беспокойство сообщилось и пассажирам подземной железной дороги: воскресные экскурсанты почему-то раньше времени возвращались из всех юго-западных дачных местечек -- из Бернса, Уимблдона, Ричмонд-парка, Кью и т. д. Но никто не мог рассказать ничего определенного. Все, имевшие какое-либо отношение к работе железной дороги, были, казалось, чем-то раздражены.

   Около пяти часов собравшуюся на перроне толпу сильно взволновало известие о том, что началось движение по обычно закрытой линии между Юго-Западным и Юго-Восточным вокзалами. Вагоны были набиты солдатами; на товарных платформах виднелись огромные пушки. То были орудия из Вульвича и Чертхема, направлявшиеся для защиты Кингстона. Публика шутила с солдатами:
   -- Вас там съедят!
   -- Ничего, мы укротители зверей! -- И всё в том же роде.
   Немного спустя на вокзале появился полицейский взвод и стал разгонять толпившийся на перронах народ. Брат мой вышел на улицу.
   Церковные колокола звонили к вечерне, и отряд девушек из Армии Спасения шел с пением по Ватерлоород. На мосту куча зевак глазела на странную коричневую пену, клочьями плывшую вниз по течению. Солнце садилось. Часовая башня и здание парламента четко обрисовывались на фоне самого спокойного неба, какое только можно себе представить: золотого, с грядой розовато-пурпурных облаков. Говорили, что недавно здесь проплыл утопленник. Какой-то прохожий -- по его словам, солдат запаса -- сказал брату, что на западе он заметил сигналы гелиографа.
   На Уэллингтон-стрит брат встретил двух бойких газетчиков, которые только что выбежали с Флит-стрита с еще сырыми газетами, испещренными ошеломляющими заголовками.
   -- Ужасная катастрофа! -- выкрикивали они наперебой.
   -- Бой под Уэйбриджем! Подробное описание! Марсиане отбиты! Лондон в опасности!
   Брату пришлось отдать целых три пенса за номер газеты.
   Только теперь он понял, как грозны и опасны чудовища, прилетевшие с Марса. Он узнал, что это не кучка маленьких, неповоротливых созданий, но разумные существа, управляющие гигантскими механизмами; что они способны быстро передвигаться и наносить такие мощные удары, против которых бессильны даже самые дальнобойные пушки.

   В газете о них говорилось как о "громадных паукообразных машинах, почти в сто футов вышиной, способных передвигаться со скоростью курьерского поезда и умеющих выбрасывать какой-то интенсивный тепловой луч". Далее сообщалось следующее: замаскированные батареи, преимущественно полевые орудия, расставлены вокруг Хорзеллского луга, -- особенно много сил сосредоточено по дороге к Лондону; видели, как пять машин двигались к Темзе; одна из них благодаря счастливой случайности была уничтожена, -- обычно снаряды не достигали цели, и батареи мгновенно истреблялись тепловым лучом. Упоминалось также о тяжелых потерях среди солдат, но в общем газетный отчет был составлен в оптимистических тонах.
   Как никак марсиане отбиты! Выяснилось, что они уязвимы. Они отступили к треугольнику, образованному тремя упавшими около Уокинга цилиндрами. Разведчики с гелиографами надвигаются на них со всех сторон. Орудия быстро подвозятся из Виндзора, Портсмута, Олдершота, Вульвича и даже с севера. Между прочим, из Вульвича посланы дальнобойные девяностопятитонные пушки. Около ста шестидесяти орудий поставлено на позиции, прежде всего для защиты Лондона. Никогда еще в Англии не производилось с такой быстротой и в таких грандиозных масштабах сосредоточение военных сил!
   Выражалась надежда, что все вновь падающие цилиндры будут впредь уничтожаться сильнейшими взрывчатыми веществами, которые уже заготовлены и рассылаются. "Бесспорно, -- говорилось в отчете, -- положение необычное и грозное, но население не должно поддаваться панике. Конечно, марсиане ужасны, но ведь их менее двух десятков, а нас миллионы!"
   "Принимая во внимание размеры цилиндров, власти имеют основание предполагать, что в каждом находится не более пяти марсиан. Всего, значит, их пятнадцать. По крайней мере один из них уже выбыл из строя, а быть может -- и больше. Население будет своевременно предупреждено о приближении опасности; особые меры принимаются для охраны жителей юго-западных предместий". Новыми уверениями в безопасности Лондона и выражением твердой надежды, что власти сумеют справиться со всеми трудностями, кончалось это полуофициальное сообщение.
   Оно было напечатано самым крупным шрифтом на еще непросохшей бумаге, и у редакции не хватило времени, чтоб добавить сюда хотя бы одно слово от своего имени. Любопытно было видеть, рассказывал брат, как безжалостно все остальное содержание газеты было скомкано и урезано, чтобы дать место этому сообщению. На Уэллингтон-стрит нарасхват раскупали экстренный выпуск, а на Стренде уже раздавались выкрики целой армии газетчиков. Люди даже вылезали из омнибусов, чтобы заполучить газету. Ставни магазина географических карт на Стренде были раскрыты; какой-то человек, одетый по-праздничному, в лимонно-желтых перчатках, стоял в витрине и поспешно приклеивал к стеклу карты Серрея.
   Проходя по Стренду до Трафальгар-сквера с газетой в руке, брат встретил нескольких беглецов из Западного Серрея. Какой-то мужчина правил тележкой вроде тех, какими пользуются зеленщики; в ней сидела его жена с двумя мальчиками, и был навален домашний скарб. Тележка ехала со стороны Вестминстерского моста, а за нею следом тащилась фура для сена, в которой устроились пять или шесть прилично одетых мужчин с сундуками и узлами. Лица у беженцев были испуганные; все они резко отличались от празднично разодетых пассажиров омнибусов. Люди в элегантных костюмах с удивлением выглядывали из кебов. Беглецы в нерешительности остановились у сквера, потом свернули на восток по Стренду. Какой-то мужчина в рабочей одежде проехал за ними на старинном трехколесном велосипеде с маленьким задним колесом. Он был весь в грязи. Лицо его было бледно.
   Мой брат повернул к Виктория-стрит и снова натолкнулся на толпу беженцев. У него мелькнула смутная надежда, что он, быть может, встретит меня. Он увидел усиленные наряды полицейских, которые регулировали движение. Некоторые из беженцев разговаривали с пассажирами омнибусов. Один уверял, что видел марсиан:
   -- Котлы на ходулях, говорю вам, и шагают, как люди!
   Большинство беженцев было взволновано и возбуждено недавними впечатлениями.
   На Виктория-стрит рестораны были переполнены вновь прибывшими. На всех перекрестках люди толпились кучками, читали газеты, нервно переговаривались или смотрели на этих необычных пришельцев. Беженцы все прибывали, а к вечеру, по словам брата, улицы походили на окрестности Ипсомского ипподрома в день скачек. Брат не раз пытался завести беседу с беженцами, но они давали весьма неопределенные ответы.
   Никто не мог сообщить ничего нового о судьбе Уокинга. Впрочем, один человек уверял его, что Уокинг совершенно разрушен еще прошлой ночью.
   -- Я из Байфлита, -- говорил он. -- Какой-то велосипедист проехал рано утром, останавливаясь у каждого дома и советуя всем нам уходить возможно скорее. Потом явились солдаты. Мы вышли посмотреть, что делается: на юге был виден дым, только дым, и никто не приходил по той дороге. Потом мы услышали пальбу со стороны Чертси. Из Уэйбриджа повалил народ. Я запер свой дом и ушел вслед за другими.
   К этому времени в разных частях города появились признаки недовольства; ругали правительство, не умевшее справиться с марсианами и ввергшее страну в такие беды.
   Около восьми часов в южной части Лондона раздалась канонада. Сперва мой брат не расслышал ее из-за шума на главных улицах, но, свернув в более тихие кварталы у реки, он ясно различил гул.
   В начале девятого он направился обратно от Вестминстера к себе на квартиру у Риджентс-парка. Он очень тревожился обо мне и вполне понимал всю серьезность обру-шившегося на нашу страну бедствия. Подобно мне, он проникся на некоторое время воинственным пылом. Он думал о безмолвных пушках, стоявших в боевой готовности, о таборах беженцев, старался представить себе "котлы на ходулях в сто футов вышиною".
   На Оксфорд-стрит ему попались две-три телеги с беглецами: на Мериблон-род -- еще несколько; но известие распространялось так медленно, что Риджентс-стрит и Портленд-род кишели обычной воскресной толпой гуляющих, хотя кое-где и собирались уже группы, обсуждавшие последние события. В Риджентс-парке, как всегда, под редкими газовыми фонарями прохаживались молчаливые парочки. Ночь была теплая и тихая, немного душная; гул орудий доносился с перерывами; после полуночи на юге блеснуло что-то вроде молнии.
   Брат читал и перечитывал газету, опасаясь, что со мной случилось какое-нибудь несчастье. Он не мог успокоиться и после ужина снова отправился бесцельно бродить по городу. Потом вернулся и тщетно попытался заняться своими лекционными записями. Он лег спать после полуночи, но вскоре среди какого-то мрачного сновидения его пробудил стук дверных молотков1, топанье ног по мостовой, отдаленный барабанный бой и звон колоколов. На потолке играли красноватые отблески. С минуту он лежал, стараясь понять, что случилось: наступил судный день, или весь мир сошел с ума? Потом вскочил с постели и подбежал к окну.
  
   1 В Англии у входных дверей вместо звонка обычно висит молоток, на стук которого и откликается хозяин.
  
   Его комната помещалась в мезонине, и он, распахнув со звоном окно, услышал крики, доносившиеся с улицы. Из окон высовывались и перекликались заспанные неодетые люди.
   -- Они уже близко! -- кричал полицейский, стуча в дверь. -- Марсиане приближаются! -- И он поспешил к следующей двери.
   С колоколен всех церквей доносился беспорядочный набат. В казармах на Олбани-стрит гремели барабаны и трубили рожки. Хлопали двери; в окнах домов на противоположной стороне улицы вспыхивали желтые огни, казавшиеся особенно яркими после густого мрака.
   По улице пронеслась во весь опор карета с опущенными занавесками. Шум колес вырвался вдруг из-за угла, перешел в оглушительный грохот под окном и замер в отдалении. Вслед за каретой пронеслись два извозчичьих кеба -- авангард целой вереницы экипажей, мчавшихся к вокзалу Чок-Фарм. Там производилась посадка на экстренные поезда Северо-Западной дороги, уже не спускавшиеся к Юстону.
   Долго брат смотрел из окна, охваченный тупым изумлением. Он видел, как полицейские перебегали от двери к двери, стуча молотками и передавая какие-то приказания. Вдруг внутренняя дверь отворилась, и вошел жилец, занимавший соседнюю комнату. Он был в рубашке, брюках и туфлях; подтяжки болтались у него за спиной, и волосы были взлохмачены.
   -- Что за чертовщина? -- спросил он. -- Пожар? Что за дьявольская суматоха!
   Оба они высунули головы из окна, стараясь разобрать, что кричат полицейские. Из боковых улиц повалил народ, останавливаясь кучками на углах.

   -- Что за чертовщина? -- снова спросил сосед.
   Мой брат пробормотал что-то в ответ и стал одеваться. С каждой принадлежностью своего туалета он подбегал к окну, чтобы видеть все, происходящее на улице. Откуда-то налетели газетчики; они продавали необычно рано вышедшие газеты и орали во все горло:
   -- Лондон под угрозой удушения! Укрепления Кингстона и Ричмонда взяты! Ужасная бойня в долине Темзы!
   И повсюду кругом, в нижних квартирах, в соседних домах и в домах на той стороне улицы, за парком и на всех прочих бесчисленных улицах Мериблона, в округе Вестберн-парка и в приходе св. Панкратия, и дальше на запад и на север -- в Кильберне, Сен-Джонс-Вуде и Хемп-стеде, и на восток -- в Шордиче, Хайбери, Хаггерстоне и Хокстоне; на всем громадном протяжении Лондона -- от Илинга до Ист-Хема -- люди протирали глаза, отворяли окна, выглядывали на улицу, задавали недоуменные вопросы и поспешно одевались. Первое дыхание надвигавшейся бури страха пронеслось по улицам. Паника начиналась. Лондон, спокойно уснувший в воскресенье вечером, проснулся в понедельник утром с острым сознанием смертельной опасности.
   Не имея возможности разузнать из окна, что случилось, брат спустился вниз и вышел на улицу. Над крышами домов розовела заря. Толпа бегущих пешеходов и поток экипажей разрастались с каждой минутой.
   -- Черный дым! -- слышались вопли. -- Черный дым!

  
   Страх расползался, как эпидемия. Стоя в нерешимости у порога, брат увидел газетчика и купил газету. Газетчик бежал вместе со всеми, продавая на бегу газеты по шиллингу за штуку, -- забавная смесь корысти и трусости.
   В газете брат, прочел следующее зловещее донесение главнокомандующего:
   "Марсиане посредством ракет рассеивают громадные клубы черного ядовитого дыма. Они уничтожили наши батареи, разрушили Ричмонд, Кингстон и Уимблдон и медленно приближаются к Лондону, сметая все на своем пути. Остановить их невозможно. От черного дыма нет иного спасения, кроме немедленного бегства".

   Вот и все. Но и этого было достаточно: население огромного шестимиллионного города зашевелилось, сорвалось с места и побежало. Одной сплошной массой все устремились к северу.
   -- Черный дым! -- слышались крики. -- Спасайтесь!
   Колокола соседних церквей били в набат. Какая-то неумело управляемая повозка среди криков и ругани налетела на колоду для водопоя. Бледно-желтый свет мелькал в окнах домов; у некоторых кебов не были погашены ночные фонари. А вверху разгоралась заря, холодная, ясная, спокойная.
   Брат слышал торопливые шаги в комнатах и на лестнице. Его хозяйка вышла, набросив шаль поверх ночной кофты; за ней, бормоча что-то, брел ее муж.
   Когда брат наконец понял, что происходит, он поспешно вернулся к себе в комнату, захватил все наличные деньги -- около десяти фунтов, -- сунул их в карман и снова вышел на улицу.
  

XV

Что случилось в Серрее

   В то самое время, когда викарий бормотал чепуху, сидя со мной под плетнем на поле вблизи Голлифорда, а мой брат смотрел на поток беженцев, катившийся по Вестминстерскому мосту, марсиане перешли в наступление.
   Если верить сбивчивым рассказам очевидцев, то до девяти часов большинство марсиан оставалось в яме на Хор-зеллском лугу. Они были заняты какой-то спешной работой, сопровождавшейся вспышками зеленого дыма.
   Однако установлено, что трое из них вышли оттуда еще около восьми часов вечера и, продвигаясь медленно и осторожно через Байфлит и Пирфорд к Рипли и Уэйбриджу, появились перед готовыми к бою батареями на фоне ярко пылающего заката. Марсиане шли не кучкой, а цепью на расстоянии двух километров один от другого. Они переговаривались посредством какого-то рева, издавая то высокие, то низкие звуки, напоминавшие вой сирены. Этот вой и пальбу орудий мы и слышали у Верхнего Голлифорда. Артиллеристы, стоявшие у Рипли, неопытные добровольцы, которых не следовало ставить на такую позицию, дали один преждевременный безрезультатный залп и тотчас же обратились в бегство -- кто на конях, кто пешком. Марсианин спокойно перешагнул через орудия, даже не пустив в ход теплового луча, прошел вдоль фронта и затем врасплох уничтожил батарею в Пенсхилл-парке.

   Артиллеристы Сент-Джордж-Хилла имели более искусных начальников или, быть может, занимали лучшую позицию. Укрытые соснами от ближайшего к ним марсианина, они навели свои орудия тщательно, как на смотру, и дали залп, когда марсианин приблизился к ним на расстояние около тысячи метров.
   Снаряды разорвались вокруг марсианина. Он сделал несколько шагов, пошатнулся и упал. Солдаты завопили от радости и с лихорадочной быстротой снова зарядили орудия. Рухнувший марсианин издал продолжительный рев, и тотчас второй блестящий гигант, отвечая ему, показался над деревьями. По-видимому, снарядом была разбита нога треножника. Второй залп не достиг цели. Снаряды пролетели над лежавшим на земле марсианином. Тотчас же два других гиганта подняли камеры теплового луча, направив их на батарею. Все зарядные ящики мгновенно взлетели на воздух, сосны загорелись, и из всей прислуги остались только два или три человека, успевшие убежать за гребень холма.
   Подошедшие марсиане остановились и, по-видимому, начали о чем-то совещаться. Разведчики, наблюдавшие за ними, донесли, что они оставались на месте около получаса. Опрокинутый марсианин -- маленькая коричневая фигурка, издали похожая на грибной нарост, -- неуклюже выполз из своего колпака и занялся починкой треножника. К девяти часам он уже кончил работу, и его колпак снова показался над лесом.

Все семеро марсиан выстроились полукругом на равном расстоянии друг от друга.

  
   Вскоре после девяти вечера к этим трем часовым присоединились четыре других марсианина, каждый вооруженный большой черной трубой. Такие же трубы были вручены и трем первым. Затем все семеро разместились на равном расстоянии друг от друга по кривой линии между Сент-Джордж-Хиллом, Уэйбриджем и селением Сенд к юго-западу от Рипли.
   Лишь только они двинулись вперед, с холмов взлетели сигнальные ракеты, предупреждая батареи, расположенные у Диттона и Эшера, об опасности. В то же время четыре другие боевые машины, также снабженные трубами, переправились через реку. Две из них, чернея на фоне заката, выросли вдруг передо мной и викарием, когда мы, усталые и измученные, плелись по дороге к северу от Голлифорда. Нам казалось, что они двигаются по облаку, потому что молочный туман, покрывавший поля, подымался до одной трети их высоты.
   Увидев гигантские треножники, викарий вскрикнул сдавленным голосом и пустился наутек. Но я знал, что бежать от марсианина бесполезно; поэтому я свернул в сторону и пополз среди покрытых росой зарослей терновника и крапивы в широкую придорожную канаву. Викарий оглянулся, увидел, что я делаю, и побежал назад ко мне. Два марсианина остановились: ближайший к нам обернулся к Сенбери, второй смутно обрисовывался как раз под Вечерней звездой в стороне Стена. Рев марсиан прекратился: в совершенном молчании они заняли позицию, расположившись широким полумесяцем, который охватил цилиндры. Расстояние между рогами полумесяца достигало восемнадцати километров. Ни разу еще со времени изобретения пороха сражение не начиналось в такой тишине.
   Нам казалось, как должно было казаться любому наблюдателю, находившемуся в Рипли, что марсиане -- единственные властители ночного мрака, освещенного бледной молодой луною, звездами, отблеском заката и красноватым заревом горевших лесов Сент-Джордж-Хилла и Пенсхилла. Но прямо против этого полумесяца, повсюду, у Стена, Хенслоу, Диттона, Эшера, Окхема, за холмами и лесами, к югу от реки, за низкими тучными лугами к северу от нее, из-за деревьев и домов были выставлены орудия. Сигнальные ракеты взвивались и рассыпались искрами во мраке; душевные силы всех тех, кто стоял на батареях, были напряжены до последней степени. Стоит марсианам приблизиться к линии огня, и все эти неподвижные людские силуэты, все эти орудия, поблескивающие в сумерках, будут охвачены громовой яростью боя.
   Без сомнения, подобно мне, тысячи этих бодрствующих людей думали об одном и том же: понимают ли марсиане, с кем они имеют дело? Догадались ли они, что нас миллионы и что мы организованы, дисциплинированы и действуем согласованно? Или для них наши выстрелы, неожиданные удары наших снарядов, наша упорная осада их укреплений то же самое, что для нас яростное нападение потревоженного пчелиного роя? Неужели они так самонадеянны, что хотят истребить всех нас? (В это время еще никто не знал, чем питаются обитатели Марса). Сотни таких вопросов приходили мне в голову, пока я наблюдал за стоявшим на страже гигантом. Вместе с тем я думал о том, готов ли Лондон к встрече неприятеля? Повсюду ли вырыты волчьи ямы? Удастся ли заманить марсиан в ловушку к пороховым заводам в Хенслоу? Хватит ли у лондонцев мужества и выдержки, чтобы превратить свой огромный город в пылающую Москву?
   Но вот -- после бесконечного, как нам показалось, ожидания -- над землей прокатился гул отдаленного пушечного выстрела. Затем второй, много ближе, и за ним -- третий. Тут марсианин, стоявший возле нас, высоко поднял свою трубу и выстрелил из нее, как из ружья, с таким грохотом, что земля задрожала. Марсианин у Стена последовал его примеру. При этом ни пламени, ни дыма, просто очень громкий выстрел.
   Я был так поражен этими громовыми раскатами, следовавшими один за другим, что, забыв об опасности и о своих обожженных руках, полез на плетень посмотреть, что творится у Сенбери. Раздался новый выстрел, и высоко надо

  
   мной пролетел снаряд. Я ожидал, что увижу дым или огонь, или какой-нибудь иной признак разрушения, но увидел только темно-голубое небо с одинокой звездой и белый туман, стлавшийся по земле. Ни вспышки, ни взрыва! Все было тихо, -- прошла всего одна минута.
   - Что случилось? -- спросил викарий.
   - Бог знает, -- ответил я.
   Летучая мышь пролетела и скрылась. Издали донесся и замер какой-то крик. Я взглянул на марсианина: он быстро и плавно скользил теперь к востоку вдоль берега реки.
   Я ждал, что вот-вот на него обрушится огонь какой-нибудь скрытой батареи. Но ничто не нарушило спокойствия ночи. Фигура марсианина уменьшилась, и вскоре туман и ночной мрак поглотили его. Подстрекаемые любопытством, мы вскарабкались повыше. У Сенбери, заслоняя даль, виднелось какое-то темное пятно, как будто только что насыпанный конический холм. Дальше за рекой мы заметили второе такое же возвышение. Эти похожие на холмы силуэты у нас на глазах понижались и расползались.
   Пораженный внезапной мыслью, я поглядел на север и там тоже заметил облачный черный курган.
   Все было необычайно тихо. Лишь совсем далеко на юго-востоке перекликались марсиане. Воздух снова дрогнул от отдаленного грохота их орудий, но земная артиллерия не отвечала.
   Мы не могли понять, что такое происходит. Позже я узнал значение этих зловещих, расползавшихся в темноте черных курганов. Каждый марсианин, следуя какому-то неизвестному нам сигналу, выпускал из похожей на пушку трубы большие металлические баллоны на каждый холм, лесок, дом, словом на все, что могло служить прикрытием для наших орудий. Некоторые марсиане выпустили по одному снаряду, другие по два, например, тот, которого видели мы. Говорят, что гигант, стоявший у Рипли, выпустил не меньше пяти. Ударяясь о землю, баллоны разбивались, но не взрывались при этом, а немедленно выпускали огромный клуб тяжелого чернильного пара, который сперва поднимался кверху, образуя черный облачный курган -- газовый холм, а затем опускался и медленно расползался по всей окружающей местности. И прикосновение к этому пару, вдыхание его едких хлопьев умерщвляло немедленно все живое.

   Он был тяжел, этот пар, тяжелее самого густого дыма. После взрыва он оседал на землю и заливал ее точно жидкость, стекая с холмов и устремляясь в долины, в углубления, к берегам реки, подобно тому, как углекислота стекает при выходе из вулканических трещин. Там, где пар попадал на воду, происходила какая-то химическая реакция, в результате которой поверхность воды тотчас же покрывалась очень медленно осаждавшейся пыльной накипью. Эта накипь совершенно не растворялась, а потому, несмотря на ядовитость газа, воду, после удаления из нее осадка, можно было пить без всякого вреда для здоровья. Этот пар не распространялся в воздухе, как распространяется настоящий газ. Он висел над ровными местами, стекал по склонам, не рассеивался от ветра, очень медленно смешивался с туманом и влагой и оседал на землю в виде черной пыли. Мы до сих пор ничего не знаем о составе этого вещества; известно только, что в него входил какой-то неизвестный элемент, дававший четыре линии в голубой части спектра.
   После бурного взлета кверху и образования газового конуса черный дым приставал к почве так плотно, что спастись от него можно было на высоте каких-нибудь пятидесяти футов, на крышах, в верхних этажах высоких домов и на высоких деревьях. Это подтвердилось в ту же ночь в Стрит-Кобхеме и Диттоне.
   Человек, случайно уцелевший в Стрит-Кобхеме, сообщил любопытные подробности о кольцевом потоке этого газа. Он смотрел вниз с церковного шпиля и видел, как дома выступали из черной бездны, точно призраки. Полтора дня просидел он там, несмотря на усталость, голод и зной. Земля под голубым небом, обрамленная отдаленными возвышенностями, казалась покрытой черным бархатом с торчавшими кое-где в лучах солнца красными крышами и зелеными вершинами деревьев; кусты, ворота, амбары и стены домов казались подернутыми черным налетом.
   Но так было в Стрит-Кобхеме, где марсиане не рассеяли черный дым и он постепенно оседал на землю. В большинстве же случаев марсиане, уничтожив своих врагов, очищали воздух, направляя на газ струю обыкновенного водяного пара.
   Именно так рассеяли они облака газа невдалеке от нас, мы наблюдали это при свете звезд из окна покинутого дома в Верхнем Голлифорде, куда мы вернулись. Мы видели, как лучи прожекторов скользили по Ричмонд-Хиллу и Кингстон-Хиллу. Около одиннадцати часов ночи стекла в окнах задрожали, и мы услыхали раскаты тяжелых осадных орудий. С перерывами стрельба по невидимым марсианам у Хемптона и Диттона продолжалась около четверти часа. Потом белые лучи электрического света погасли и сменились огромным красным заревом.
   В это время пролетел четвертый цилиндр -- яркий зеленый метеор, упавший в Беши-парк, как я впоследствии узнал. Еще до начала канонады у Ричмонда и Кингстона откуда-то с юго-запада донеслась беспорядочная орудийная стрельба. Вероятно, артиллеристы стреляли наугад, пока черный пар не задушил их.
   Действуя методично, как люди, обкуривающие осиное гнездо, марсиане разливали этот удушливый газ по окрестностям Лондона. Концы полумесяца медленно расходились, пока, наконец, атакующие не вытянулись в прямую линию от Генуэлла до Кемба и Мольдена. Всю ночь продвигались вперед их смертоносные трубы. После того, как один из марсиан был сбит со своего треножника у Сент-Джордж-Хилла, они ни разу не дали нашей артиллерии ни малейшей возможности попасть в них. Туда, где пушки стояли под прикрытием, марсиане бросали баллон с черным газом, а там, где батареи находились на открытой местности, действовали тепловым лучом. В полночь деревья, горевшие на склонах Ричмонд-парка, и зарево, пылавшее над Кингстон-Хиллом, освещали облака черного дыма, клубившегося по всей долине Темзы и простиравшегося, насколько хватал глаз. А в дыму расхаживали два марсианина, направляя во все стороны шипящие струи пара.
   Марсиане в эту ночь почему-то берегли тепловой луч. Быть может, запас материала для изготовления этого луча был у них ограничен, а быть может -- они не хотели опустошать страну и лишь старались сокрушить и подавить всякое сопротивление. Этой цели они, несомненно, достигли. В ночь с воскресенья на понедельник была сделана последняя организованная попытка остановить их наступление. После этого никто уже не осмеливался бороться с ними. Даже команды торпедных лодок и миноносцев, поднявшихся вверх по Темзе со скорострельными пушками, отказались остаться на реке, взбунтовались и ушли в море. После этой ночи борьба с марсианами свелась лишь к закладке мин и устройству волчьих ям. Но даже эти последние проявления человеческой энергии имели какой-то судорожный, полубезумный характер.
   Вы только представьте себе судьбу артиллеристов, стоявших у Ишира и с таким страшным душевным напряжением поджидавших врага в вечернем полумраке! Из них не уцелел никто. Вообразите батарею, приготовившуюся к бою: бдительные и расторопные офицеры, канониры на своих местах у орудий, сложенные по соседству снаряды, ездовые с лошадьми и зарядными ящиками, группы штатских зрителей, старающихся подойти как можно ближе, вечерняя тишина; санитарные повозки и госпитальные палатки с обожженными и ранеными из Уэйбриджа. А затем глухой раскат выстрелов со стороны марсиан и тяжеловесный неуклюжий снаряд, пролетающий над деревьями и разбивающийся на соседнем поле.
   Можно также вообразить тревожное внимание, которое привлекали к себе развертывающиеся кольца и извивы черного облака, превращавшего сумерки в непроницаемую ночь. Но вот грозный и непостижимый враг -- газ -- охватывает свои жертвы. Бегут и падают в панике люди и лошади, слышатся вопли ужаса, орудия брошены; корчащиеся в предсмертных муках тела покрывают землю; конус черного дыма все ширится и ширится. И затем тьма и смерть, и безмолвная масса непроницаемого пара над мертвецами.

   Незадолго до рассвета черный дым уже стлался по улицам Ричмонда, и распадающийся государственный организм, сделав последнее предсмертное усилие, объявил населению Лондона о необходимости поспешного бегства.
  

XVI

Исход из Лондона

   Трудно представить себе ту бушующую волну страха, которая прокатилась по величайшему городу мира рано утром в понедельник: ручей бегства вырос скоро в поток, бурно запенившийся вокруг железнодорожных станций, превратился в бешеный водоворот у судов на Темзе и устремился по всем улицам к северу и к востоку. К десяти часам полицейские власти, а к полудню и железнодорожные, утратили всякую организованность, распылились и наконец совсем исчезли в этом быстром разжижении социального тела.
   В воскресенье служащие всех железнодорожных линий к северу от Темзы и все жители юго-восточной части города были предупреждены об опасности еще до полуночи; в два часа ночи все поезда были уже переполнены,-- люди дрались из-за стоячих мест в вагонах. К трем часам поток беженцев залил даже Бишопсгетстрит. В двухстах метрах от вокзала, на Ливерпульстрит, раздавались револьверные выстрелы, шла поножовщина, и посланные регулировать движение полицейские, измученные и раздраженные, разбивали своими палками головы тем людям, которых должны были охранять.
   Скоро машинисты и кочегары стали отказываться от возвращения в Лондон; охваченные паникой толпы устремились от вокзалов к северу по железнодорожному полотну. В полдень у Барнса видели марсианина. Облако медленно оседающего черного пара ползло над Темзой и над Ламбетской низиной, отрезав путь через мосты. Другое облако ползло по Илингу и окружило вершину Замкового холма, как воды окружают островок; жители там уцелели, но бежать не могли.
   После бесплодной попытки попасть на северо-западный поезд у Чок-Фарм, -- паровоз у товарной платформы двинулся прямо на орущую толпу, и несколько дюжих молодцов еле сдержали публику, хотевшую размозжить машинисту голову о топку, -- мой брат свернул с Чок-Фармрод, перебрался через дорогу, лавируя среди роя мчавшихся экипажей, и на свое счастье поспел одним из первых к разгрому велосипедного магазина. В свалке он слегка поранил себе кисть руки, а передняя шина схваченного им велосипеда лопнула, когда он вытаскивал машину через окно. Тем не менее брат вскочил в седло и поехал. Опрокинутые экипажи не позволяли подняться по крутому склону Гаверстон-Хилла, и он направился по Бельсайз-род, выбрался из охваченного паникой города и, повернув на Эджуерское шоссе, к семи часам утра, голодный и усталый, но опередив толпу, достиг Эджуера. По пути он встречал крестьян, глазевших на него в недоумении. Его обогнало несколько велосипедистов, несколько всадников и два автомобиля. Километра за два от Эджуера сломался обод колеса, и машина окончательно вышла из строя. Он бросил ее у дороги и пешком направился к селению. На главной улице магазины были открыты. Жители толпились на мостовой, выглядывали из дверей и окон и дивились необычайному наплыву беженцев, который в то время еще только начинался. Брату удалось перекусить в гостинице.
   Он медлил в Эджуере, не зная, что делать дальше. Поток беженцев все разрастался. Многие, подобно моему брату, казалось, хотели остановиться. Ничего нового о завоевателях с Марса не было слышно.
   Дорога кишела людьми, но давка еще не началась. Сначала преобладали велосипедисты, потом появились мчавшиеся стремглав автомобили, кебы, коляски; пыль тянулась густыми облаками по направлению к Сент-Олбенсу.
   Быть может, смутное воспоминание о друзьях, живущих в Челмсфорде, заставило наконец брата свернуть на пустынную проселочную дорогу, тянувшуюся к востоку. Он дошел до забора, перебрался через него и настрадался по тропинке на северо-восток. Он проходил мимо одиноких фермерских домиков и каких-то деревушек, названия которых остались ему неизвестными. Он видел мало беженцев, пока, наконец, в заросшем травой переулке у Гай-Барнета не встретился с двумя дамами, которые стали его спутницами. Он явился туда как раз вовремя, чтобы их спасти.
   Услыхав крики, он поспешно завернул за угол и увидел, что два хулигана стараются высадить женщин из запряженного маленьким пони кабриолета, а третий с трудом удерживает испуганного пони за голову. Одна из дам, невысокая и одетая в белое платье, беспомощно кричала. Другая, стройная и смуглая, колотила хлыстом по лицу мужчину, схватившего ее за руку.
   Брат сразу понял, что здесь творится. Он вскрикнул и поспешил к месту происшествия. Один из нападающих оставил даму и бросился к нему. Брат, хороший боксер, по выражению лица этого человека увидел, что драка неизбежна. Он прыгнул вперед и сразу сшиб негодяя под колеса.

   Тут было не до рыцарской вежливости. Оглушив упавшего пинком ноги, брат потянул за шиворот второго грабителя, который держал за руку стройную брюнетку. Он услышал стук копыт, хлыст скользнул по его лицу, и третий хулиган со всего размаха хватил его кулаком в переносицу. При этом человек, которого он держал за воротник, вырвался и побежал по проселку. Оглушенный ударом, брат остался один на один с субъектом, только что державшим пони. Рослый противник замахнулся вторично, но брат предупредил его стремительным выпадом прямо в лицо. Кабриолет быстро удалялся по проселку, раскачиваясь из стороны в сторону. Обе женщины со страхом глядели назад. Брат побежал за ними, преследуемый по пятам своим последним врагом, к которому уже спешил на помощь второй нападающий.
   Вдруг брат споткнулся и упал. Его преследователь с разбегу пронесся мимо, но когда брат вскочил на ноги, ему пришлось встретиться с двумя противниками. У него было мало шансов справиться с ними, но тут младшая из женщин, оставив лошадь, тоже приняла участие в битве: у нее был револьвер, но, как выяснилось впоследствии, он лежал под сиденьем, когда хулиганы остановили кабриолет. Теперь она достала свое оружие и спустила курок на расстоянии шести ярдов, едва не угодив пулей в брата.
   Более трусливый грабитель немедленно пустился наутек. Второй погнался за ним, ругательски ругая его за трусость.
   Оба они остановились в конце переулка возле товарища, лежавшего на земле без движения.
   -- Возьмите, -- оказала смуглая дама, подавая брату свой револьвер.
   -- Садитесь скорей в ваш кабриолет, -- уговаривал ее брат, вытирая кровь с рассеченной губы.
   Она молча повернулась, и оба они, тяжело дыша, направились к женщине в белом платье, которая старалась сдержать испуганного пони.
   Грабители больше не пытались возобновить нападение. Оглянувшись, брат увидел, что они удаляются.
   -- Я сяду здесь, если можно, -- сказал брат и взобрался на пустое переднее сиденье.
   Девушка оглянулась через плечо.
   -- Дайте мне вожжи, -- сказала она и ударила пони хлыстом.
   Через минуту хулиганы уже исчезли за поворотом.
   Таким образом совершенно неожиданно брат, запыхавшийся, с рассеченной губой, с опухшим подбородком и окровавленными суставами пальцев, поехал неизвестно куда с этими двумя женщинами.
   Он узнал, что первая из них была женой, а вторая младшей сестрой деревенского врача из Стенмора. Этот врач, возвращаясь домой рано утром от тяжело больного в Пиннере, услышал на железнодорожной станции о приближении марсиан. Он поспешил домой, разбудил женщин -- служанка ушла от них за два дня перед тем, -- уложил кое-какую провизию, сунул, к счастью для моего брата, револьвер под сиденье и сказал им, чтобы они ехали поскорей в Эджуер к поезду. Сам он остался, чтобы оповестить соседей, и обещал их нагнать около половины пятого утра. Но шел уже десятый час, а его все не было. Остановиться в Эджуере путешественницам помешал чрезвычайный наплыв беженцев, и таким образом они заехали на глухой проселок.
   Все это они бессвязно рассказывали брату, пока не остановились вблизи Нью-Барнета. Брат обещал не покидать их, по крайней мере до тех пор, пока они не решат, что предпринять, или пока их не догонит пропавший муж. Желая их успокоить, брат уверял, что он отличный стрелок из револьвера, хотя стрелять он совсем не умел.
   Они расположились возле дороги, и пони стал обгладывать живую изгородь. Брат рассказал спутницам о своем бегстве из Лондона и сообщил им все, что слышал о марсианах. Солнце поднималось все выше, и скоро их оживленный разговор сменился томительным ожиданием. По проселку прошло несколько пешеходов. От них брат узнал кое-какие новости. С каждым бессвязным ответом, который ему удавалось получить, он все глубже уяснял себе громадные размеры обрушившегося на человечество бедствия и все больше убеждался в необходимости дальнейшего бегства. Он заговорил об этом со своими спутницами.
   -- У нас есть деньги, -- сказала молодая девушка и смутилась; но глаза ее /встретились с глазами брата, и ее нерешительность прошла.
   -- У меня тоже есть деньги, -- ответил брат.
   Она сообщила, что у них имеется тридцать фунтов золотом и одна пятифунтовая кредитка и сказала, что, быть может, им удастся сесть в поезд в Сент-Олбене или Нью-Барнете. Брат считал, что попасть в поезд совершенно невозможно: он видел, с какой яростью толпы лондонских жителей осаждали поезда, и предложил пробраться через Эссекс к Гаричу и там на пароходе покинуть Англию.
   Миссис Эльфинстон -- так звали даму в белом, -- не слушая никаких доводов, хотела ждать своего "Джорджа". Но ее золовка оказалась рассудительнее и в конце концов согласилась с братом. Итак, они поехали к Барнету, намереваясь пересечь Большую Северную дорогу. Брат вел пони под уздцы, чтобы сберечь его силы.
   Солнце поднималось по небу, и день становился необычайно жарким; густой беловатый песок обжигал лицо и слепил глаза, так что они подвигались вперед очень медленно. Живые изгороди посерели от пыли. Когда путники приблизились к Барнету, то услышали все усиливающийся гул.
   Стало попадаться больше народу. Беженцы тащились изнуренные, угрюмые, грязные, бессвязно бормоча себе под нос какие-то вопросы. Мужчина во фраке прошел мимо них, пристально глядя в землю; они слышали, как он разговаривал сам с собой, и, оглянувшись, увидели, что одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары невидимому врагу. Когда припадок бешенства миновал, этот человек побрел дальше, ни разу не обернувшись.

   Подъезжая к перекрестку дорог южнее Барнета, брат и его спутницы увидели в поле у дороги женщину с ребенком на руках; двое других детей шли за нею, а позади плелся мужчина в грязной черной блузе, с толстой палкой в одной руке и с маленьким чемоданом в другой. Потом из-за поворота по проулку между дачами, примыкавшими непосредственно к большой дороге, выехала тележка, в которую был запряжен взмыленный черный пони; правил тощий юноша в широкополой, посеревшей от пыли шляпе. В тележке сидели три девушки, по виду фабричные работницы из Ист-Энда, и двое маленьких детей.
   -- Как проехать в Эджуер? -- спросил растерянный, бледный возница и тотчас же хлестнул пони, не сочтя нужным поблагодарить, когда брат сказал ему, что надо свернуть влево.
   Вдруг прямо перед собой брат мой заметил бледносерый дым; он поднимался между домами и окутывал белый фасад террасы, возвышавшейся над дорогой, которая тянулась позади длинного ряда дач. Миссис Эльфинстон вскрикнула при виде языков дымно-красного пламени, плясавших над домами под знойным синим небом. Среди смутного гула выделялись теперь беспорядочно смешивавшиеся голоса, скрип множества колес и топот копыт. Проселок делал крутой поворот метрах в пятидесяти от перекрестка.
   -- Господи! -- воскликнула миссис Эльфинстон. -- Куда же вы нас ведете?
   Брат придержал пони.
   Большая дорога представляла собою клокочущий людской поток, беспорядочно стремившийся к северу. Облако пыли, ослепительно-белой в лучах солнца, поднимаясь над землей на высоту шести метров, окутывало все своей пеленой, а сплошная масса лошадей, пешеходов и экипаже" непрерывно поднимала новые клубы.
   Приближаясь к месту соединения проселка с большой дорогой, можно было подумать, что въезжаешь в дым, стелющийся от пожара. Толпа гудела, как пламя, и пыль была горячей и едкой. А немного дальше, действительно, горела дача, и клубящиеся массы черного дыма расползались над дорогой, увеличивая сумятицу.
   Прошли двое мужчин, потом какая-то женщина, перепачканная и заплаканная с тяжелым узлом. Заблудившаяся охотничья собака, испуганная и жалкая, покружилась, высунув язык, около кабриолета и убежала, когда брат пригрозил ей.
   Насколько хватал глаз, вся дорога, ведущая из Лондона, казалась сплошным клокочущим среди домов потоком грязных толкающихся людей. Черные головы и тесно прижатые одно к другому тела обрисовывались немного яснее у перекрестка, проходили мимо и снова сливались в сплошную темную массу под облакам пыли.
   -- Вперед, вперед! -- раздавались крики. -- Дорогу, дорогу!
   Руки задних упирались в спины передних. Брат вел пони под уздцы. Этот поток неудержимо притягивал его к себе. Медленно, шаг за шагом, подвигался он по проселку.
   В Эджуере царила суматоха, в Чок-Фарм -- паника, но здесь происходило настоящее переселение народов. Трудно представить себе движение этой огромной массы, уже не походившей на толпу. Фигуры появлялись из-за угла и удалялись, повернувшись спинами к поселку. По краям шли пешеходы, увертываясь от колес экипажей, сталкивались друг с другом и оступались на выбоинах.
   Повозки и коляски тянулись вплотную одна за другой, иногда очищая немного места для тех более быстрых и нетерпеливых экипажей, которые, как только для того представлялась малейшая возможность, прорывались вперед, заставляя пешеходов прижиматься к заборам и воротам дач.
   -- Вперед! -- слышались крики. -- Вперед! Они идут!
   В одной коляске стоял слепой, одетый в мундир Армии Спасения. Он шевелил скрюченными пальцами и вскрикивал: "Вечность, вечность!" Голос у него был хриплый и такой громкий, что брат слышал его долго после того, как он скрылся за поворотом в облаке пыли. Люди, ехавшие в экипажах, без толку подхлестывали лошадей и переругивались; другие сидели неподвижно, жалкие, растерянные; третьи в отчаянии ломали себе руки или лежали, растянувшись в повозках. Глаза у лошадей были налиты кровью, а удила покрыты пеной.
   Тут были кебы, коляски, товарные фургоны, простые телеги, даже почтовая карета и повозка для нечистот с надписью: "Приход св. Панкратия", огромная ломовая платформа, переполненная оборванцами, и пивной фургон с запачканными свежей кровью колесами. -- Дайте дорогу! -- раздавались крики. -- Дайте дорогу! -- Веч-ность, веч-ность! -- доносилось, как эхо, издалека.
   Тут были оборванные жалкие женщины, и с ними бок о бок плелись хорошо одетые дамы в сопровождении плакавших и спотыкавшихся детей; их нарядные платья были запылены, усталые лица мокры от слез. Рядом с женщинами нередко шли мужчины, одни предупредительно вежливые, другие -- озлобленные и грубые. Тут же прокладывали себе дорогу нищие в выцветших лохмотьях, зычно кричавшие и ругавшиеся. Рядом со здоровенными рабочими, энергично пробиравшимися вперед, жались тщедушные люди, одетые как клерки или приказчики; брат заметил раненого солдата, железнодорожных носильщиков и какое-то жалкое создание в наброшенном поверх ночной сорочки пальто.
   Но, при всей пестроте своего состава, толпа имела нечто общее. Лица у всех были испуганные, измученные; чувствовалось, что всех подгоняет страх. Случайный шум, раздавшийся на дороге, спор из-за места в повозке, все заставляло эту человеческую громаду ускорять шаг. Даже те, которые от страха и усталости уже едва держались на ногах, на мгновение оживлялись словно под действием электрического тока. Жара и пыль истомили толпу, кожа пересыхала, губы чернели и трескались. Всем хотелось пить, все устали, все прихрамывали. И среди хаоса криков слышались споры, упреки, стоны изнеможения. У большинства голоса были хриплые и слабые. И вся толпа повторяла, словно припев:
   -- Дорогу, дорогу! Марсиане идут!
   Кое-кто останавливался и отходил в сторону. Проселок под острым углом соединялся с большой дорогой. Создавалось обманчивое впечатление, что он тянется по направлению к Лондону. И, однако, людской водоворот образовался у его устья. Толпа оттесняла сюда более слабых, которые большей частью отдыхали здесь не больше минуты и снова ныряли в поток.
   Посреди проселка лежал мужчина с ногой, завернутой в окровавленные лохмотья. Два человека склонились над ним. Счастливец! У него были друзья.
   Маленький старичок, с седыми солдатскими усами, в грязном черном сюртуке, выбрался, прихрамывая, из давки, сел, снял башмак -- носок был в крови, -- вытряс мелкие камешки и снова обулся. Девочка лет восьми-девяти бросилась на землю у забора, неподалеку от моего брата, и расплакалась.
   -- Я не могу больше итти. Я не могу больше итти...
   Мой брат, очнувшись от своего столбняка, стал ее утешать, поднял и понес ее к мисс Эльфинстон. Девочка притихла, как будто в испуге.
   -- Элен! -- крикнула со слезами в голосе какая-то женщина из толпы. -- Элен!
   Девочка вдруг вырвалась из рук брата с криком "мама".
   -- Они идут, -- оказал мужчина, ехавший верхом по проселку.
   -- Прочь с дороги, эй, вы! -- кричал, привстав на козлах, какой-то кучер.
   Брат увидел закрытую карету, которая сворачивала на проселок.
   Люди бросились в сторону, давя друг друга, чтобы не попасть под копыта. Брат осадил пони ближе к забору. Кучер проехал мимо и остановился у поворота. Это была парная карета, но почему-то ее везла только одна лошадь.
   Брат заметил сквозь облако пыли, что двое мужчин вынесли кого-то на белых носилках из кареты и осторожно положили на траву у забора. Один из них подбежал к брату.
   -- Есть тут где-нибудь вода? -- спросил он. -- Он умирает. Он хочет пить... Это лорд Гаррик.
   -- Лорд Гаррик! -- воскликнул брат. -- Председатель верховного суда?
   -- Где тут вода?
   -- Может быть, в одном из этих домов найдется водопроводный кран, -- сказал брат, -- у нас нет воды, я боюсь оставить своих.
   Человек стал пробиваться сквозь толпу к воротам углового дома.

   -- Проходите, проходите! -- кричали люди, напирая на него. -- Они идут! Проходите!
   Брат заметил бородатого мужчину с орлиным профилем, с небольшим саквояжем в руке; саквояж раскрылся, и из него посыпались золотые соверены. Со звоном падали они на землю и катились под ноги двигавшихся людей и лошадей. Бородатый мужчина остановился, тупо глядя на рассыпавшееся золото, оглобля кеба ударила его в плечо, он пошатнулся, вскрикнул и отскочил в сторону, чуть не угодив под колесо.
   -- Дорогу! -- кричали ему. -- Дайте дорогу!
   Как только кеб проехал, бородатый мужчина, протянув руки, снова бросился к куче монет и стал совать их пригоршнями себе в карманы. Вдруг над ним выросла лошадь. Он приподнялся, но тут же упал под копыта.
   -- Стойте! -- закричал брат и, оттолкнув с дороги какую-то женщину, бросился вперед, чтобы схватить лошадь под уздцы.
   Но, прежде чем брат успел это сделать, послышался крик, и сквозь клубы пыли он увидел, как колесо проехало по спине упавшего. Кучер хлестал кнутом подбегавшего брата; рев толпы оглушал его. Несчастный бородач корчился в пыли среди своих золотых монет и не мог подняться, потому что колесо раздробило ему позвоночник и у него отнялись ноги. Брат попросил кучера следующего экипажа остановиться. Какой-то человек, ехавший верхом на вороной лошади, пришел к нему на помощь.
   -- Уберите его с дороги! -- крикнул он.
   Брат схватил упавшего за воротник и стал одной рукой тащить его в сторону, но тот все силился подобрать свои монеты и злобно бил брата по руке пригоршней золота.
   -- Не останавливайтесь, проходите! -- кричали сзади гневные голоса. -- Дорогу, дорогу!
   Послышался треск, и дышло кареты ударилось о повозку, которую остановил владелец вороной лошади.
   Брат оглянулся, и человек, цеплявшийся за свое золото, вдруг укусил руку, державшую его за воротник.
   Произошло столкновение: вороной конь рванулся в сторону, а лошадь, запряженная в повозку, дернула вперед, чуть не наступив копытом на ногу брату. Он выпустил упавшего и отскочил в сторону. Злоба сменилась ужасом на лице несчастного; в одну минуту он исчез в давке. Брата оттеснили, и он с большим трудом выбрался обратно на проселок.
   Он видел, как мисс Эльфинстон прикрыла рукой глаза, а маленький ребенок с чисто детским любопытством уставился на неподвижную черную кучу тряпья под колесами катившихся экипажей.
   -- Назад! -- крикнул брат и натянул вожжи. -- Нам не пробраться через этот ад.
   Они проехали около ста метров назад по проселку; остервенившаяся толпа скрылась за поворотом. Проходя мимо, брат увидел мертвенно-бледное, искаженное, лоснящееся от пота лицо лорда Гаррика, который умирал в канаве под забором. Обе женщины, дрожа и не говоря ни слова, ухватились за сиденье.
   За поворотом брат остановился. Мисс Эльфинстон страшно побледнела, а ее невестка тихо плакала и была так потрясена, что забыла даже про своего Джорджа. Брат тоже растерялся. Но, отъехав на некоторое расстояние от большой дороги, он понял, что надо сделать новую попытку так или иначе перебраться на другую сторону. Он решительно повернулся к мисс Эльфинстон.
   -- Мы должны там проехать, -- сказал он и снова повернул пони.
   Вторично в этот день молодая девушка выказала большое присутствие духа. Чтобы снова пробиться в русло потока, брат ринулся вперед и схватил под уздцы напиравшую на него лошадь какого-то кеба. Пользуясь этим мгновением, мисс Эльфинстон хлестнула пони и выехала на дорогу. Но тут кабриолет сцепился с проезжающей фурой, и в ту же минуту из его кузова вылетела планка, выбитая дышлом третьего экипажа. В следующую секунду поток подхватил их и понес вперед. Брат с красными следами кучерского бича на лице и руках вскочил в кабриолет и схватил вожжи.
   -- Цельтесь в этого человека позади нас, если он будет слишком напирать, -- сказал он, подавая револьвер мисс Элъфинстон. -- Или нет... цельтесь в лошадь.
   Затем он стал поджидать возможности перебраться на противоположный край дороги. Но, очутившись внутри потока, они словно потеряли собственную волю и стали частицей мятущейся пыльной громады. Вместе с потоком беглецов они миновали Чиппинг-Барнет и проехали больше километра от центра города, прежде чем им удалось сделать то, что они хотели. Гвалт и шум стояли неописуемые. К счастью, за городом дорога разветвлялась, и это несколько уменьшило давку.
   Они свернули на восток через Гедли. Там, по обе стороны от дороги, они заметили множество людей, пивших прямо из реки; некоторые дрались из-за доступа к воде. А дальше, с вершины холма у Восточного Барнета, они увидели два поезда, медленно тащившиеся без сигналов. Поезда были набиты людьми -- люди теснились даже между кучами угля на тендерах -- и шли на север по Главной Северной линии.
   Брат полагал, что эти поезда приняли пассажиров где-нибудь за пределами Лондона, потому что в это время неистовство перепуганной толпы уже остановило всякую работу на центральных вокзалах. Наконец они остановились, чтобы отдохнуть: все трое страшно устали от пережитых за этот день волнений, но уснуть боялись. Ночь была очень холодная. В темноте мимо них проходили вереницы людей, убегавших от неведомой опасности, которая подстерегала их впереди, и направлявшихся как раз в ту сторону, откуда приехал мой брат.
  

XVII

"Сын Грома"

   Если б целью марсиан было лишь истребление человеческого рода, то они могли бы в этот понедельник уничтожить все население Лондона, медленно растекавшееся по ближайшим графствам. Не только по дороге к Барнету, но и по дорогам к Эджуеру и Вальтамскому аббатству, и на восток к Саусенду и Шрусбери, и к югу от Темзы к Дилю и Бродстарсу стремилась такая же неистовая толпа. Если б в это июньское утро кто-нибудь поднялся на воздушном шаре в ослепительную синеву и взглянул на Лондон сверху, то все северные и восточные дороги, расходящиеся от запутанной сети улиц, показались бы ему усеянными черными точками беженцев -- каждая точка олицетворение ужаса и физического страдания. В предыдущей главе я привел рассказ моего брата о его приключениях по дороге, ведущей в Чиппинг-Барнет. Мне хотелось показать читателю, чем представлялся этот рой черных точек одному из беженцев. Еще ни разу в истории мира такое множество людей не передвигалось и не страдало вместе. Легендарные полчища готов и гуннов, величайшие орды, какие когда либо видела Азия, показались бы только каплей в этом потоке. Это не было организованное отступление, -- это было паническое стадное бегство, гигантское и ужасное, без всякого порядка, без определенной цели; шесть миллионов людей, безоружных и голодных, стремились куда-то очертя голову. Это было началом падения цивилизации, истребления всего человеческого рода.
   Прямо под собой воздухоплаватель увидел бы сеть улиц, дома, церкви, скверы, перекрестки, сады, уже покинутые, распростертые, как огромная карта, с пятнами черного дыма на юге. Словно какое-то чудовищное перо накапало чернильные кляксы на карту над Илингом, Ричмондом, Уимблдоном. Безостановочно, неуклонно каждое пятно ширилось и разветвлялось, останавливаясь перед подъемами и быстро переливаясь через возвышенности в какую-нибудь вновь открывшуюся ложбину. Так расплывается чернильное пятно на промокательной бумаге.
   А дальше, за голубыми холмами, поднимающимися к югу от реки, расхаживали блистающие марсиане, спокойно и планомерно выпуская свои ядовитые облака над этим участком территории. Затем струями пара они рассеивали сослуживший свою службу газ и вступали во владение покоренной страной. Они, очевидно, не собирались уничтожать всех людей, а только хотели поколебать мужество у своих противников и сломить всякое сопротивление. Они взрывали пороховые склады, перерезывали телеграфные провода и портили в разных местах полотно железных дорог. Они как бы подсекали человечеству подколенную жилу. Казалось, они не торопились расширить сферу своих действий и не продвинулись в этот день далее центральных кварталов Лондона. Весьма возможно, что значительное число лондонских жителей осталось в своих домах в понедельник утром. Не подлежит сомнению, что многие из них были задушены черным дымом.
   Вплоть до полудня Пуль1 представлял удивительное зрелище. Пассажирские пароходы и другие суда не уходили в море, привлеченные огромными суммами, которые платили беженцы... Говорят, что многие, у кого не было денег, бросались вплавь к кораблям, но их отталкивали баграми, и они тонули. Около часу дня под арками Блек-Фрайерского моста показались тонкие струйки черного пара. Мгновенно весь Пуль превратился в арену бешеного смятения, борьбы и свалки. Множество лодок и катеров столпилось у северной арки Тауэр-Бриджа; матросы и грузчики отчаянно отбивались от людей, устремившихся к ним с берега. Некоторые, карабкаясь, спускались даже по устоям моста...
  
   1 Часть Темзы между Лондонским мостом и Блекуолем.
  
   Когда час спустя за Часовой башней парламента появился первый марсианин и направился вниз по реке, за Лаймхаузом плавали одни обломки.

   О падении пятого цилиндра я еще расскажу. Шестой упал близ Уимблдона. Брат, охраняя своих спутниц, спавших в кабриолете на лугу, видел зеленую вспышку далеко над холмами. Во вторник, все еще не потеряв надежды сесть на какой-нибудь корабль, они продолжали пробираться среди толп беженцев в Колчестеру. Слухи о том, что марсиане уже захватили Лондон, подтвердились: их встречали у Гайета и даже у Нисдена.
   Брат мой, однако, увидел их только на следующий день.
   Скоро толпы беженцев почувствовали недостаток продовольствия. Голодные не церемонились с чужой собственностью. Фермеры вынуждены были защищать с оружием в руках свои скотные дворы, амбары и зреющую, но еще не снятую с полей жатву.
   Некоторые беженцы, как мой брат, повернули на восток. Находились такие смельчаки, которые в поисках пищи возвращались обратно к Лондону. Это были, главным образом, жители северных предместий, которые знали черный пар только понаслышке. Брату сказали, что около половины членов кабинета министров собралось в Бирмингеме и что большие количества сильных взрывчатых веществ собраны для закладки автоматических мин в графствах Средней Англии.

   Ему передавали также, что Мидленская железнодорожная
   Домой, на Риджентъ-стритъ онъ вернулся только къ двумъ часамъ дня, взволнованный и разстроенный, теперь уже не на шутку тревожась за меня. Воображеніе рисовало ему безмолвно выжидающія жерла пушекъ, мирныя села, внезапно превратившіяся въ кочевья; онъ пытался представить себѣ "котлы на ходуляхъ" въ сто футовъ вышиною.
   На Оксфордъ-стритѣ и Мэрильбонъ-родѣ ему попалось еще нѣсколько повозокъ съ бѣглецами, но въ общемъ дурныя вѣсти циркулировали такъ медленно, что дальнія улицы, вродѣ Риджентъ-стрита; были, какъ всегда по воскресеньямъ, полны гуляющихъ; въ паркѣ, какъ всегда, прохаживались подъ руку и молча вздыхали влюбленныя парочки. Вечеръ былъ теплый, тихій, въ воздухѣ немного душно, пальба не превращалась; послѣ полуночи на югѣ какъ будто сверкнула зарница.
   Братъ читалъ и перечитывалъ газету, не находя себѣ мѣста отъ безпокойства. Пообѣдавъ, онъ снова пошелъ безцѣльно бродить по улицамъ, потомъ вернулся домой, попробовалъ заниматься, но не могъ. Немного за полночь онъ легъ спать, но подъ утро былъ разбуженъ стукомъ дверныхъ молотковъ, бѣготней на улицахъ, звономъ колоколовъ и барабаннымъ боемъ. На потолкѣ игралъ какой-то странный, красный отблескъ. Братъ съ минуту полежалъ, съ просонокъ не соображая, что это значитъ, потомъ вскочилъ на ноги и подбѣжалъ къ окну.
   Комнатка его находилась въ верхнемъ этажѣ, на антресоляхъ. На стукъ его окна откликнулась эхомъ дюжина другихъ распахнувшихся оконъ; отовсюду высовывались заспанныя лица, растрепанныя головы во всевозможныхъ ночныхъ уборахъ. "Идутъ!" -- ревѣлъ полицейскій, изъ всей силы колотя молоткомъ въ дверь -- "марсіане идутъ!" И онъ поспѣшилъ къ слѣдующему дому.
   Изъ сосѣднихъ казармъ доносился барабанный бой и звукъ трубъ, игравшихъ тревогу. Въ церквахъ билы набатъ; колокола работали во всю, разгоняя сонъ обывателей. Гдѣ-то хлопали дверьми; въ противоположныхъ домахъ одно за другимъ освѣщались окна.
   По улицѣ въ галопъ мчалась карета. Стукъ колесъ нарушилъ тишину, прокатился громомъ подъ окнами и постепенно замеръ вдали. Сейчасъ же вслѣдъ за каретой проскакали два кэба, а за ними потянулась цѣлая вереница разнообразнѣйшихъ экипажей, направляющихся въ станціи сѣверо-западныхъ желѣзныхъ дорогъ.
   Не помня себя отъ изумленія, брать долго глядѣлъ на экипажи, на полицейскихъ, перебѣгавшихъ отъ двери къ двери, всюду повторяя свою непонятную фразу. Вдругъ дверь позади его отворилась и вошелъ сосѣдъ, жившій черезъ площадку, безъ сюртука, въ туфляхъ, въ незастегнутыхъ подтяжкахъ и съ всклокоченной головой.
   -- Что за дьявольщина! Чортъ знаетъ, какую возню подняли! Что тамъ такое? Пожаръ, что ли?
   Оба высунули головы изъ окна, напрягая слухъ, чтобы разобрать слова полисмена. Изъ боковыхъ улицъ и переулковъ валомъ валилъ народъ; по угламъ образовались группы.
   -- Чортъ побери! да въ чемъ же, наконецъ, дѣло?-- спросилъ брата сосѣдъ.
   Братъ пробормоталъ что-то неопредѣленное и принялся одѣваться, подбѣгая съ каждой принадлежностью туалета къ окну, чтобы не пропустить ничего изъ того, что происходило на улицѣ. Не смотря на необычный ранній часъ, по панелямъ уже сновали газетчики, выкрикивая:
   -- Лондонъ въ опасности! Взятіе кингстонскихъ и ричмондскихъ укрѣпленій! Страшное избіеніе въ долинѣ Темзы!
   Внизу, подъ комнатой брата, въ сосѣднихъ домахъ, въ домахъ напротивъ, по всей улицѣ, по всему огромному городу отъ одного конца до другого, шла страшная суета: люди протирали глаза, высовывались въ открытыя окна, задавали безцѣльные вопросы, торопливо одѣвались, боясь потерять лотъ минуту. Это было начало паники, первое дыханіе налетавшей бури. Лондонъ, еще наканунѣ тупой, инертный, спокойно уснувшій въ воскресенье, былъ пробужденъ подъ утро понедѣльника живымъ сознаніемъ опасности.
   Потерявъ надежду узнать что нибудь, сидя у окна, братъ одѣлся и вышелъ на улицу. Небо только начинало принимать розоватый оттѣнокъ. Народу на улицахъ прибывало все больше. Кто спасался пѣшкомъ, кто въ экипажѣ, крича: "Черный дымъ! Черный дымъ!" Страхъ заразителенъ; не поддаться этой поголовной паникѣ было невозможно. Братъ еще медлилъ на порогѣ, когда мимо него пробѣжалъ газетчикъ; онъ спѣшилъ удрать вмѣстѣ съ прочими. Братъ на бѣгу остановилъ его, купилъ у него газету за шиллингъ -- любопытно, что люди и въ такія критическія минуты не забываютъ о своихъ выгодахъ -- и прочелъ слѣдующую депешу главнокомандующаго:
   "Марсіане, съ помощью ракетъ, пускаютъ огромные клубы чернаго ядовитаго дыма. Они задушили имъ нашу артиллерію; разрушили Ричмондъ, Кингстонъ и Уимбльдонъ и медленно подвигаются въ Лондону, уничтожая все по пути. Остановить ихъ немыслимо. Спастись отъ чернаго дыма можно только бѣгствомъ".
   И только, но этого было достаточно. Все шестимилліонное населеніе огромваго города, обезумѣвъ отъ ужаса, сорвалось съ насиженныхъ мѣстъ и валомъ валило на сѣверъ.
   -- Черный дымъ!-- кричали одни.-- Пожаръ!-- вопили другіе.
   Трезвонъ колоколовъ, трескъ повозки, наскочившей съ разбѣгу на водопойную колоду и разбившейся въ куски, крики, брань и проклятія сливались въ оглушительный гулъ. Въ окнахъ домовъ мелькали какіе-то зловѣщіе желтые огоньки; у нѣкоторыхъ изъ проѣзжавшихъ экипажей также горѣли фонари.
   А надъ головами смятенныхъ, обезумѣвшихъ отъ страха людей все свѣтлѣло и свѣтлѣло чистое, ясное небо.
   Братъ слышалъ бѣготню въ сосѣднихъ комнатахъ и по лѣстницѣ. Мимо двери его комнаты прошла квартирная хозяйка, полураздѣтая, въ наскоро накинутомъ капотѣ и шали; за ней слѣдовалъ ея мужъ, бормоча себѣ подъ носъ молитву.
   Братъ, наконецъ, уяснилъ себѣ всю серьезность данной минуты, поспѣшно вернулся въ свою комнату, сунулъ въ карманъ всѣ свои наличныя деньги, около десяти фунтовъ, и снова вышелъ на улицу.
   

XV.
Что случилось въ Сурреѣ.

   Пока священникъ велъ со мной безумныя рѣчи, подъ изгородью на лугу, близъ Галифакса, а братъ слѣдилъ за потокомъ бѣглецовъ, наводнившихъ Вестминстерскій мостъ, марсіане положили перейти въ наступленіе. Насколько можно судить по сбивчивымъ и противорѣчивымъ разсказамъ очевидцевъ, большинство ихъ до девяти часовъ вечера сидѣло въ Хорселльской ямѣ, очевидно, занимаясь приготовленіями къ бою, такъ какъ изъ ямы выходили огромные клубы зеленаго дыма.
   Какъ бы тамъ ни было, въ восемь часовъ трое марсіанъ вышли изъ ямы и медленно, осторожно направились черезъ Байфлитъ и Пирфордъ въ Рипли и Вэйбриджу. Они шли не вмѣстѣ, а по одиночкѣ, на разстояніи полуторы мили другъ отъ друга и переговаривались между собой при помощи какихъ-то дикихъ звуковъ, напоминающихъ ревъ сирены, пробѣгая вверхъ и внизъ всю гамму тоновъ. Внезапно, передъ замершими въ ожиданіи батареями, вырисовались ихъ фигуры на фонѣ заката.
   Этотъ-то ревъ и пальбу мы и слышали въ Галифордѣ. Палили въ Рипли и Сентъ-Джорджъ-хиллѣ. Въ Рипли артиллерія состояла изъ новобранцевъ-охотниковъ, которыхъ совсѣмъ бы не слѣдовало назначать на такой опасный постъ. Они дали залпъ, нестройный, преждевременный и потому не имѣвшій никакого дѣйствія, а затѣмъ побросали орудія и кинулись вразсыпную, кто бѣгомъ, кто вскачь на лошади. Марсіане благополучно добрались до брошенныхъ орудій, не прибѣгнувъ даже къ помощи теплового луча, походили между ними, осторожно осмотрѣли ихъ и, отправившись дальше, нежданно-негаданно появились передъ орудіями, размѣщенными въ Пенсгилльскомъ паркѣ, и уничтожили ихъ.
   На Сентъ-Джорджъ-хиллѣ однако дѣло обошлось иначе. Люди ли тамъ были похрабрѣе или офицеры поопытнѣе, только они выждали, пока первый изъ марсіавъ подошелъ на разстояніе выстрѣла,-- онъ ихъ и не замѣтилъ, такъ хорошо они были прикрыты сосновой рощей,-- зарядили, не спѣша, какъ на парадѣ и дали дружный залпъ.
   Осыпанный градомъ картечи, марсіанинъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, зашатался и упалъ. Единодушный крикъ радости вырвался изъ устъ артиллеристовъ; съ лихорадочной поспѣшностью они кинулись снова заряжать орудія. Упавшій марсіанинъ издалъ протяжный вопль, на который тотчасъ же откликнулся шедшій за нимъ товарищъ и надъ вершинами деревьевъ на югѣ показалась гигантская фигура въ блестящей бронѣ. Первый марсіанинъ, очевидно, не былъ раненъ; онъ упалъ потому, что шальное ядро переломило одну изъ ножекъ треножника. Впопыхахъ наводчики забыли переставить прицѣлъ, такъ что второй залпъ не имѣлъ никакого результата: ядра разсыпались далеко отъ марсіанина. Между тѣмъ, товарищи его навели на батарею тепловые лучи; мгновеніе, и горсть храбрецовъ была стерта съ лица земли: пушки взорвало на воздухъ, роща, прикрывавшая ихъ, загорѣлась; спаслось лишь нѣсколько человѣкъ, заблаговременно перебравшихся черезъ гребень холма на другую сторону.
   Послѣ этого всѣ трое остановились, повидимому, чтобы посовѣтоваться между собою; развѣдчики, высланные на наблюдательный постъ, доложили, что они, въ продолженіи получаса, не трогались съ мѣста. Опрокинутый марсіанинъ съ трудомъ выползъ изъ своего футляра -- странное зрѣлище представляла издали эта небольшая фигурка, похожая на пятно хлѣбной ржавчины!-- и, повидимому, принялся за починку сломанной ножки. Въ девяти онъ кончилъ и надъ деревьями снова засверкало три металлическихъ шлема.
   Въ началѣ десятаго къ троимъ морсіанамъ присоединилось еще четыре; каждый изъ нихъ несъ въ рукахъ толстую черную трубку. Такія же трубки были розданы первымъ тремъ, и всѣ семеро, помѣстившись на равныхъ разстояніяхъ другъ отъ друга, оцѣпили по кривой линіи Сентъ-Джорджъ-хилль, Вэйбриджъ и деревню Сеидъ, на юго-западъ отъ Рипли.
   Какъ только они двинулись, съ ближайшихъ холмовъ взвилось до дюжины сигнальныхъ ракетъ, имѣвшихъ цѣлью предупредить артиллерію, размѣщенную около Диттона и Эшера. Въ то-же время четыре живыхъ машины, точно также вооруженныхъ трубками, перешло черезъ рѣку. Мы съ викаріемъ въ это время медленно и съ трудомъ брели по дорогѣ, ведущей отъ Галифорда на сѣверъ. Двое изъ марсіанъ подошли такъ близко, что могли видѣть насъ; черныя фигуры ихъ рѣдко выдѣлялись на фонѣ заката. Молочнаго цвѣта туманъ, разстилавшійся надъ полями, закрывалъ ихъ почти на треть снизу; намъ казалось, что они идутъ по облакамъ.
   Завидѣвъ ихъ, викарій слабо вскрикнулъ, но крикъ замеръ у него въ горлѣ, и пустился бѣжать; я-же, по опыту зная, что отъ марсіанина не убѣжишь, свернулъ въ сторону и поползъ между росистой колючей крапивой и терномъ къ широкой канавѣ, тянувшейся параллельно дорогѣ. Викарій оглянулся, увидѣлъ, что я дѣлаю и поспѣшилъ присоединиться ко мнѣ.
   Марсіане остановились; ближайшій къ намъ стоялъ лицомъ къ Сейбери; второй, выступавшій вдали сѣрой массой, повернулся къ Стэну.
   Марсіане перестали перекликаться между собою; въ абсолютномъ безмолвіи онк размѣстились вокругъ цилиндровъ, образовавъ дугу миль въ двѣнадцать между концами. Никогда еще, со временъ изобрѣтенія пороха, битва не начиналась среди такой тишины. Наблюдателю, который помѣстился бы въ Рипли, показалось бы, какъ и намъ, что марсіане были единствегными владыками этой темной ночи озаренной лишь молодымъ мѣсяцемъ, мерцаніемъ звѣздъ, потухающимъ отблескомъ заката, да заревомъ пожаровъ въ Пенсхильскихъ лѣсахъ и на Сентъ-Джъорджъ хиллѣ.
   А между тѣмъ, кругомъ этой дуги, въ Стонѣ, Гаунслоу, Диттонѣ, Эшерѣ, Овхэмѣ, за лѣсистыми холмами на югъ отъ рѣки, на тучныхъ пастбищахъ къ сѣверу отъ нея,-- повсюду, гдѣ имѣлось какое-нибудь прикрытіе, въ видѣ коттэджа, или купы деревьевъ, ждали пушки. Сигнальныя ракеты одна за другой взвивались кверху, огненнымъ дождемъ разсыпаясь во мракѣ; люди замерли въ напряженномъ, нѣмомъ ожиданіи. Марсіанамъ стоило бы только ступить шагъ впередъ, войти въ сферу артиллерійскаго огня, чтобы эти неподвижныя человѣческія фигуры оживились, чтобы раскрытыя, зловѣще блестѣвшія пасти орудій заревѣли въ бѣшеной ярости, загремѣли оглушительными раскатами.
   Навѣрное, въ эту критическую минуту, всѣ эти тысячи людей, напрягавшія до послѣдней степени слухъ и зрѣніе, были заняты, какъ и я, однимъ вопросомъ, насколько вѣрно понимаютъ насъ марсіане? Сообразили-ли они, что милліоны ихъ противниковъ организованы, дисциплинированы, работаютъ сообща? Или всѣ наши залпы, градъ ядеръ, со всѣхъ сторонъ обложившая ихъ и наблюдающая за ними рать производитъ на нихъ лишь такое впечатлѣніе, какъ на насъ единодушіе разъяреннаго пчелинаго роя, который потревожили въ ульѣ? Ужъ не мечтаютъ ли они въ конецъ истребить насъ? (Въ то время мы еще не знали, какой пищей они поддерживаютъ свое существованіе). Сотни такихъ вопросовъ тѣснились въ моемъ умѣ, при видѣ гигантской фигуры марсіанина, стоявшаго на стражѣ неподалеку. А на днѣ души, рядомъ съ гордымъ сознаніемъ нашей силы, съ мыслью, что, по дорогѣ къ Лондону, скрыта, невѣдомо для врага, цѣлая армія и огромное количество боеваго матеріала, шевелился смутный страхъ. Хорошо ли мы приготовились? Съумѣемъ-ли поймать въ западню незваныхъ гостей? Усердно ли работаютъ пороховые заводы Ганслоу? Хватитъ ли духу у лондонцовъ, въ случаѣ надобности, лучше сжечь свой городъ, какъ была сожжена Москва, чтобы только онъ не доставался врагу?.
   Прошла минута, показавшаяся намъ вѣчностью; затѣмъ, ползя по травѣ и пробираясь черезъ изгородь, мы услышали неясный звукъ,-- какъ-бы отдаленнаго пушечнаго выстрѣла. За нимъ другой, ближе, и третій. Стоявшій возлѣ насъ марсіанинъ высоко поднялъ свою трубу и выстрѣлилъ изъ нея, какъ изъ ружья. Звукъ былъ такъ силенъ, что земля дрогнула у него подъ ногами. Товарищъ его, стоявшій у Стона, сдѣлалъ то же. При этомъ не было ни искры, ни дыма,-- ничего, кромѣ оглушительно-громкаго звука.
   Я до того взволновался, что, забывъ о своихъ обожженныхъ рукахъ и личной безопасности, влѣзъ на изгородь и сталъ оглядывать окрестность. Какъ разъ въ это время раздался второй выстрѣлъ и огромный снарядъ пролетѣлъ надъ моей головой по направленію къ Ганслоу. Я ожидалъ увидѣть дымъ или огонь, хоть что-нибудь, указывавшее на его назначеніе, но видѣлъ лишь глубокое синее небо, одинокую звѣздочку надъ моей головой и бѣлый туманъ, разстилавшійся по землѣ. Ни треска, ни взрыва на мѣстѣ паденія; послѣ выстрѣла -- абсолютная тишина. Прошло минуты три.
   -- Что случилось?-- спросилъ меня священникъ, послѣдовавшій моему примѣру.
   -- Одному Богу извѣстно,-- отвѣчалъ я.
   Летучая мышь промелькнула мимо насъ, тяжело хлопая крыльями. Вдали начали было палить изъ пушекъ и перестали. Я повернулся въ сторону марсіанина и увидалъ его быстро идущимъ вдоль берега, по направленію къ востоку.
   Съ минуты на минуту я ждалъ, что какая-нибудь скрытая во мракѣ батарея осыплетъ его градомъ картечи, по тишина не нарушалась. Фигура марсіанина становилась все меньше и наконецъ исчезла въ туманѣ. Мы съ викаріемъ поспѣшили вскарабкаться какъ можно выше, но ничего не могли разсмотрѣть. Между нами и Сенбёри внезапно выросъ невѣдомо откуда взявшійся коническій холмъ, закрывавшій видъ на окрестности. За рѣкой, надъ Уольтономъ виднѣлось такое же возвышеніе. Оба холма на нашихъ глазахъ постепенно становились ниже и шире, какъ-бы расплываясь въ воздухѣ.
   Въ умѣ моемъ, какъ молнія, мелькнула догадка; я обернулся въ сѣверу и замѣтилъ тамъ третій черный колеблющійся конусъ.
   Кругомъ стало вдругъ необычайно тихо. Лишь вдали перекликались между собой марсіане, да звуки ихъ выстрѣловъ, прокатившіеся въ воздухѣ, еще разъ нарушили безмолвіе ночи. Наши пушки молчали.
   Въ то время мы не могли понять, что это значитъ; позже мнѣ стало извѣстно происхожденіе и назначеніе зловѣщихъ конусовъ, расплывавшихся у насъ передъ глазами. Каждый изъ марсіанъ, размѣстившихся по огромной дугѣ, какъ было описано выше, повинуясь какому-то невѣдомому сигналу, выстрѣлилъ изъ своей ружьеобразной трубки большимъ снарядомъ, формой похожимъ на жестянку изъ подъ кофе, цѣлясь въ ближніе холмы, рощицы, или группы домовъ,-- словомъ, въ такія мѣста, которыя могли служить прикрытіемъ для пушекъ. Нѣкоторые выпустили только по одному снаряду; другіе по два; возлѣ Рипли, говорятъ, было выпущено цѣлыхъ пять снарядовъ заразъ. Всѣ они, падая на землю, разбивались,-- безъ взрыва,-- и выпускали огромныя количества чернильнаго цвѣта пара, который свивался въ клубъ, тяжелымъ чернымъ облакомъ подымался кверху, образуя волнистое коническое возвышеніе, затѣмъ постепенно осѣдалъ и разстилался по землѣ. Прикосновеніе этого ядовитаго пара, вдыханіе его было смертью для всего живаго.
   Паръ этотъ былъ тяжелъ, тяжеле самаго плотнаго дыма; поднявшись кверху, силою перваго взрыва, онъ скоро начиналъ осѣдать и, скорѣе разливаясь, какъ жидкость, чѣмъ стелясь какъ газъ, по землѣ, сползалъ съ возвышеній въ долины, рвы и водяные протоки;-- то-же, какъ я слышалъ, происходитъ съ углекислымъ газомъ, выходящимъ изъ разсѣлинъ волкановъ. При соприкосновеніи его съ водой происходила какая-то химическая реакція, вслѣдствіе которой онъ моментально превращался въ черную накипь, или, вѣрнѣе, порошокъ, медленно осѣдавшій на дно. Накипь эта была абсолютно нерастворима въ водѣ, и воду изъ подъ нея можно было пить безъ всякаго вреда для здоровья,-- что очень странно, въ виду убійственнаго дѣйствія самого газа. Паръ этотъ или дымъ не разсѣевался въ воздухѣ, какъ настоящій дымъ, но висѣлъ въ немъ грядами, затѣмъ медленно сползалъ по склонамъ холмовъ, слабо поддаваясь напору вѣтра, еще медленнѣе смѣшивался съ туманомъ и атмосферной влагой, и осѣдалъ на землю въ видѣ пыли. Природа его такъ и осталась намъ неизвѣстной; мы знаемъ только, что въ составъ его входилъ какой-то новый и невѣдомый намъ элементъ, дающій, при спектральномъ анализѣ, четыре линіи въ голубой части спектра.
   Разъ осѣвшій, хотя бы и на ровное мѣсто, черный дымъ висѣлъ такъ низко надъ землею, что на высотѣ пятидесяти футовъ, взобравшись на крышу, въ верхній этажъ высокаго дома, или на высокое дерево, легко было избѣжать его ядовитаго дѣйствія, что и было испытано въ ту же ночь въ Стритъ-Кобхамѣ и Диттонѣ.
   Одинъ изъ спасенныхъ разсказывалъ потомъ удивительныя вещи. Онъ влѣзъ на шпицъ колокольни и высидѣлъ тамъ полторы сутки, томясь голодомъ и жаждой, изнывая отъ усталости. Солнце немилосердно жгло его затекшіе члены; надъ головой его раскинулось синее небо, внизу, куда глазомъ ни кинь, черный бархатный коверъ, изъ котораго тамъ и сямъ выступали, озаренныя солнцемъ красныя крыши, зеленыя верхушки деревьевъ, а позже кусты, ворота, амбары и риги, покрытыя какой-то черной пеленою.
   Но такъ было въ Стрить-Кобхенѣ, гдѣ черный дымъ оставался неприкосновеннымъ до тѣхъ поръ, пока, силою собственной тяжести, не осѣлъ на землю и не смѣшался съ почвенной влагой. Обыкновенно же марсіане, тотчасъ послѣ того, какъ онъ отслужитъ свою службу, очищали отъ него воздухъ посредствомъ струи водяного пара.
   Мы съ викаріемъ сами видѣли при свѣтѣ звѣздъ, какъ они это продѣлывали; изъ окна одного брошеннаго дома въ Верхнемъ Галифордѣ мы видѣли и направляемые на нихъ лучи электрическаго свѣта изъ Ричмонда и Кингстонъ-хилля. Часовъ въ одиннадцать у насъ въ домѣ стекла зазвенѣли отъ нежданно грянувшаго залпа изъ тяжелыхъ осадныхъ орудій, стоявшихъ на позиціи въ Ричмондѣ. Пальба продолжалась безъ перерыва съ четверть часа, причемъ стрѣляли наудачу, по невидимой цѣли; затѣмъ блѣдный электрическій свѣтъ погасъ, а вмѣсто него по небу, разлилось ярко-красное зарево.
   Въ полночь упалъ четвертый цилиндръ, промелькнувъ въ воздухѣ блестящимъ зеленымъ метеоромъ. Какъ я узналъ впослѣдствіи, онъ упалъ въ Бушей-паркѣ. Немного пораньше пушечныхъ залповъ въ Ричмондѣ и Вингстонѣ, слышна была безпорядочная каноннада вдали, на юго-западѣ; должно быть, тамъ тоже стрѣляли наугадъ, пока дымъ не задушилъ канонировъ.
   Постепенно, методически, какъ люди выкуриваютъ осъ изъ ульевъ, марсіане выкурили своимъ удушливымъ паромъ все подгородное населеніе столицы. Концы дуги все расширялись, пока, наконецъ, она не вытянулась въ линію, проходящую черезъ Ганвелль, Бумбъ и Мольденъ. Всю ночь напролетъ работали ихъ губительныя трубки. Ни разу съ тѣхъ поръ, какъ упалъ ихъ товарищъ на Сентъ-Джорджъ-хиллѣ, они не подставлялись подъ артиллерійскій огонь, не давали наводчикамъ возможности вѣрно прицѣлиться. Гдѣ только было хоть какое-нибудь основаніе предполагать скрытыя за постройками, или деревьями пушки,-- туда тотчасъ же летѣлъ снарядъ, заряженный чернымъ дымомъ; гдѣ батарея была видна на позиціи, туда они направляли тепловой лучъ.
   Въ полночь пылающія деревья на склонахъ ричмондскихъ холмовъ и зарево пожара на Кингстонъ-хиллѣ освѣтили цѣлое море чернаго дыма, покрывшее долину Темзы и разстилавшееся во всѣ стороны вплоть до предѣловъ горизонта. По морю медленно двигались два марсіанина, направляя то туда, то сюда со свистомъ вырывавшуюся изъ трубъ струю пара.
   Въ эту ночь марсіане мало прибѣгали къ тепловому лучу -- потому ли, что у нихъ истощился запасъ матеріала, необходимаго для полученія его, потому ли, что они не хотѣли раззорить страну, но лишь преодолѣть и сломить сопротивленіе, въ чемъ они, разумѣется, вполнѣ успѣли. Съ этой ночи объ организованной оппозиціи дѣйствіямъ марсіанъ не было и помину; всякая попытка въ этомъ родѣ была бы безнадежной. Даже команды миноносокъ, введенныхъ въ Темзу, съ цѣлью взорвать жителей Марса на воздухъ, отказались повиноваться своимъ начальникамъ и вернулись обратно. Единственной активной мѣрой, на которую еще отваживались люди, было рытье минъ и волчьихъ ямъ, да и тутъ человѣческая энергія проявлялась неровно, спазмодически, какими-то отчаянными порывами.
   Предоставляемъ воображенію читателя нарисовать ему картину гибели батарей, стоявшихъ подъ Эшеромъ. Разсказывать было некому; очевидцевъ въ живыхъ не осталось. Пусть онъ представитъ себѣ размѣщенныя въ образцовомъ порядкѣ орудія, проворныхъ и бдительныхъ офицеровъ, солдатъ, готовыхъ по первому знаку открыть пальбу, подъ рукой наваленные грудой заряды, поодаль передки и зарядные ящики съ запряженными въ нихъ лошадьми; группы штатскихъ зрителей на почтительномъ разстояніи, лазаретные передки и фургоны съ обожженными и ранеными изъ Вэйбриджа. Полная тишина. Все замерло въ напряженномъ ожиданіи. Потомъ -- глухой раскатъ, звукъ выстрѣла -- погромный, неуклюжій снарядъ, пролетѣвъ надъ домами и деревьями, беззвучно падаетъ на сосѣднее поле.
   Представьте себѣ, какъ, мгновенно всѣ головы поворачиваются въ его сторону, какъ свиваются и развиваются кольца чернаго дыма; вотъ онъ поднялся клубомъ кверху,-- и солнце померкло, и свѣтъ дневной превратился въ осязаемый мракъ. Черная пелена спускается все ниже и ниже; чуть видны сквозь нее люди и лошади; слышны крики ужаса и отвращенія; все живое бѣжитъ, спотыкается, падаетъ; пушки брошены; люди задыхаются, извиваясь въ корчахъ на землѣ; а темный конусъ ширится и осѣдаетъ, разливаясь все дальше и дальше. А затѣмъ, мракъ и безлюдье,-- ничего, кромѣ проницаемаго чернаго савана, окутавшаго мертвецовъ.
   Еще до разсвѣта потокъ чернаго дыма разлился по улицамъ Ричмонда, и обезсилѣвшее правительство прибѣгло въ послѣдней отчаянной мѣрѣ -- подняло на ноги жителей Лондона, указывая имъ на необходимость бѣжать.
   

XVI.
Исходъ.

   Теперь вамъ ясно положеніе. Волна страха, охватившая въ понедѣльникъ на разсвѣтѣ населеніе Лондона, скоро выросла въ огромный потокъ. Потокъ этотъ разлился по всѣмъ улицамъ, бурля и пѣнясь у желѣзнодорожныхъ станцій, превращаясь въ губительные водовороты на судовыхъ пристаняхъ, хлынулъ во всѣ ходы и выходы, прокладывая себѣ по самымъ узкимъ канальцамъ путь на востокъ и на сѣверъ. Въ десяти часамъ разбѣжалась полиція, къ полудню то же произошло съ персоналомъ служащихъ на желѣзныхъ дорогахъ; всѣ виды правительственной организаціи потеряли форму и смыслъ, обезличились, растаяли въ общей массѣ расплывшагося соціальнаго тѣла.
   По всѣмъ линіямъ желѣзныхъ дорогъ на сѣверъ отъ Темзы и въ юго восточной части города, въ Каннонъ-стритѣ, населеніе было еще въ полночь предупреждено о близости марсіанъ и на станціяхъ до двухъ часовъ шла невообразимая давка. Вагоны были биткомъ набиты, обезумѣвшіе пассажиры дрались изъ за мѣстъ. Въ три часа ночи даже въ Бишопсгэтъ-стритѣ находили раздавленныхъ; возлѣ Ливерпульской станціи были пущены въ ходъ кинжалы и револьверы; измученные и обозленные полисмены, поставленные здѣсь, чтобы регулировать движеніе, проламывали саблями головы тѣмъ, кого они были призваны охранять.
   Машинисты и кочегары выходившихъ изъ Лондона поѣздовъ отказывались возвращаться обратно; мало по-малу движеніе прекратилось; на разсвѣтѣ толпы бѣглецовъ отхлынули отъ станцій и разлились по дорогамъ, ведущимъ на сѣверъ. Въ полдень въ Барксѣ видѣли марсіанина; тотчасъ же вслѣдъ за тѣмъ туча медленно осѣдающаго чернаго дыма повисла надъ Темзой и низкими мѣстами юго-восточныхъ кварталовъ, отрѣзавъ отступленіе черезъ мосты. Другая такая же туча протянулась надъ Илингомъ, обложивъ кольцомъ Кассль-хилль. обитатели котораго остались въ живыхъ, но были лишены возможности спастись бѣгствомъ.
   Всѣ попытки брата попасть въ одинъ изъ поѣздовъ, отходившихъ съ Чокъ-фэрмской станціи оказались безплодными; тамъ ихъ отправляли съ товарной платформы, причемъ локомотиву буквально приходилось пропахивать себѣ дорогу сквозь ревущую и стонущую живую массу, и дюжинѣ храбрецовъ едва удалось геройскими усиліями отстоять машиниста, котораго толпа притиснула къ горну. Потерявъ всякую надежду спастись этимъ путемъ, братъ выбрался на Чокъ-фэрмъ-родъ, пробился сквозь толпу экипажей, и тутъ ему посчастливилось попасть однимъ изъ первыхъ на разграбленіе магазина велосипедовъ. Онъ вытащилъ черезъ окно стального коня, поплатившись за это всего только порѣзомъ руки и легкимъ поврежденіемъ передней шины.
   Взобраться на Гаверстокъ-хилль нечего было и думать; весь подъемъ былъ заваленъ опрокинутыми экипажами. Братъ поѣхалъ по Бельсайзъ- и Эджверъ-родъ и къ семи часамъ добрался до Эджвэра, усталый и голодный, но значительно опередивъ обезумѣвшую отъ страха толпу. Его, въ свою очередь, обогнали нѣсколько человѣкъ велосипедистовъ, всадники и два автомобиля. Не доѣзжая мили до Эджвэра сломалось переднее колесо; пришлось бросить велосипедъ. Братъ пошелъ дальше пѣшкомъ. На главной улицѣ мѣстечка уже открывали лавки; на мостовой, въ дверяхъ и окнахъ толпился народъ, дивясь на это необычное движеніе. Брату удалось даже достать себѣ кое-что перекусить въ гостинницѣ.
   Не зная, что начать дальше, братъ нѣсколько времени пробылъ въ Эджверѣ. Бѣглецовъ все прибывало. Многіе, подобно брату, видимо, намѣрены были, пока что, остаться здѣсь. О марсіанахъ ничего новаго не было слышно.
   Толпа бѣглецовъ росла, но давки пока еще не было. Авангардъ составляли главнымъ образомъ велосипедисты, но скоро появились автомобили, кабріолеты, коляски и всевозможные экипажи, поднимавшіе страшную пыль.
   Въ смутной надеждѣ добраться до Чельмсфорда, гдѣ у него были друзья, братъ свернулъ въ тихій переулокъ и, дойдя до распутья, пошелъ по проселочной дорогѣ, ведущей къ востоку. Онъ миновалъ нѣсколько фермъ и деревушекъ, даже не спрашивая о названіи ихъ. Бѣглецовъ попадалось мало, но подъ Гай-Барнетомъ онъ случайно столкнулся съ двумя дамами, которыя съ этой минуты сдѣлались его спутницами. Ему посчастливилось какъ разъ во время подоспѣть къ нимъ на выручку.
   Подходя къ Гай-Барнету, онъ услыхалъ крики, завернулъ за уголъ и увидалъ двоихъ мужчинъ, усиливавшихся вытащить двухъ дамъ изъ плетеной колясочки, между тѣмъ, какъ третій мужчина съ трудомъ удерживалъ перепуганнаго пони. Одна изъ дамъ, невысокая, полная, въ бѣломъ платьѣ по просту визжала отъ ужаса; другая, стройная брюнетка, свободной рукой изо всей силы била хлыстомъ по лицу мужчину, сжимавшему какъ въ клещахъ, ея другую руку.
   Братъ сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло, и съ громкимъ крикомъ бросился на помощь. Человѣкъ, тащившій толстушку, мгновенно выпустилъ ее и обернулся къ брату. По лицу его было видно, что безъ драки дѣло не обойдется. Братъ, будучи опытнымъ боксеромъ, не задумываясь, кинулся на него первый и однимъ ударомъ свалилъ его на земь, такъ что онъ стукнулся головой о колесо.
   Въ такую минуту было не до соблюденія правилъ бокса; отдѣлавшись отъ одного, братъ схватилъ за шиворотъ другого, сжимавшаго руку стройной брюнетки. Мгновенно вслѣдъ затѣмъ раздался стукъ копытъ, хлыстъ стегнулъ брата по лицу, третій противникъ нанесъ ему ударъ кулакомъ въ переносицу, а тотъ, котораго онъ держалъ за воротъ, вырвался и убѣжалъ.
   Оглушенный ударомъ, братъ очутился лицомъ къ лицу съ дюжимъ парнемъ, который раньше удерживалъ лошадь; коляска мчалась во весь опоръ, причемъ ее кидало изъ стороны въ сторону; даны все время оглядывались назадъ. Противникъ его только занесъ было руку, какъ братъ ударилъ его кулакомъ въ лицо и видя, что помощи ждать неоткуда, пустился бѣжать вслѣдъ за коляской. Дюжій парень гнался за нимъ; вернувшійся бѣглецъ слѣдовалъ сзади, въ нѣкоторомъ отдаленіи.
   Внезапно братъ споткнулся о камень и упалъ, благодаря чему первый преслѣдователь нагналъ его; вскочивъ на ноги, онъ очутился лицомъ въ лицу съ двумя противниками. Плохо пришлось бы ему, если бы брюнетка не повернула лошадь и не поспѣшила къ нему на помощь. У нея былъ съ собой револьверъ, но, при такомъ неожиданномъ нападеніи, она не успѣла вытащить его изъ подъ сидѣнья. На разстояніи шесто ярдовъ она выстрѣлила и едва не попала въ брата. Тотъ, что бѣжалъ позади, наиболѣе трусливый, мгновенно повернулъ оглобли; товарищъ послѣдодовалъ за нимъ, проклиная его трусость. Оба остановились вдали надъ лежавшимъ безъ чувствъ третьимъ оборванцемъ.
   Брюнетка соскочила на землю и подбѣжала въ брату.
   -- Возьмите!-- сказала она, подавая ему револьверъ.
   -- Идите, садитесь въ экипажъ,-- отвѣчалъ ей братъ, отирая кровь съ разсѣченной губы. Оба они дрожали отъ волненія.
   Не говоря ни слова, брюнетка повернулась и пошла къ колясочкѣ, гдѣ ея толстенькая спутница употребяла всѣ усилія, чтобъ удержать на мѣстѣ испуганнаго пони.
   Разбойники отступали, очевидно, не желая подвергать себя дальнѣйшей опасности.
   -- Я сяду здѣсь, если позволите,-- сказалъ братъ, вскакивая на заднее сидѣнье.
   Брюнетка оглянулась черезъ плечо, взяла возжи изъ рукъ сосѣдки, вытянула пони кнутомъ, и черезъ мгновеніе трое оборванцевъ скрылись за поворотомъ дороги.
   Такимъ образомъ, совершенно неожиданно для себя, братъ, задыхаясь отъ усталости и волненія, съ разсѣченной губой и окровавленными пальцами, очутился въ экипажѣ, скачущимъ по неизвѣстной ему дорогѣ, въ обществѣ двухъ неизвѣстныхъ дамъ.
   Вскорѣ онъ узналъ, кто онѣ. Одна оказалась женой, другая -- младшей сестрой врача, живущаго въ Стенморѣ. Наканунѣ вечеромъ врача вызвали въ Ниннеръ, къ тяжело больному. По дорогѣ домой, онъ узналъ на одной изъ станцій о приближеніи марсіанъ. Вернувшись, онъ поспѣшилъ разбудить жену и сестру -- служанка дня за два передъ тѣмъ отошла,-- велѣлъ имъ захватить съ собой провизіи, усадилъ ихъ въ экипажъ, положилъ подъ сидѣнье револьверъ -- къ счастью для брата,-- и сказалъ, чтобы онѣ ѣхали въ Эджвэръ, въ надеждѣ, что тамъ онѣ успѣютъ захватить поѣздъ. Самъ онъ отправился оповѣстить сосѣдей, говоря, что нагонитъ ихъ не позже, какъ въ половинѣ пятаго, но онѣ прождали до девяти, а онъ все не являлся. Въ Эджверѣ оставаться было немыслимо, по причинѣ огромнаго стеченія народа; вотъ онѣ и выѣхали на проселочную дорогу; а тутъ на нихъ напали разбойники.
   Все это было сообщено брату отрывками, на пути. Возлѣ Нью-Барнета они рѣшили сдѣлать привалъ. Братъ обѣщалъ своимъ спутницамъ не покидать ихъ, пока онѣ не рѣшатъ, что съ собой дѣлать, или пока не явится пропавшій безъ вѣсти мужъ, и, чтобы успокоить ихъ, увѣрилъ ихъ, что онъ отлично стрѣляетъ изъ револьвера, хотя на самомъ дѣлѣ никогда въ рукахъ не держалъ этого оружія.
   Всѣ трое вышли изъ экипажа и расположились на травѣ; пони щипалъ молодые листочки съ изгороди, чувствуя себя совершенно счастливымъ. Братъ описалъ свое бѣгство изъ Лондона и сообщилъ все, что зналъ о марсіанахъ. Солнце начинало припекать, темы для разговора скоро истощились; всѣмъ троимъ было не по себѣ; всѣхъ угнетало тяжелое предчувствіе. Каждаго прохожаго братъ останавливалъ и разспрашивалъ, и съ каждой новой вѣстью въ умѣ его укоренялась увѣренность въ томъ, что человѣчество постигло тяжкое бѣдствіе и необходимо бѣжать отъ него, какъ можно: дальше. Онъ повѣрилъ эту мысль своимъ спутницамъ.
   -- У насъ есть деньги...-- нерѣшительно начала брюнетка и запнулась, но, встрѣтивъ взглядъ брата, мгновенно оправилась отъ смущенія.
   -- У меня тоже есть,-- сказалъ братъ.
   Оказалось, что у дамъ было цѣлыхъ тридцать фунтовъ золотомъ, не считая пяти-фунтоваго банковаго билета. Брюнетка полагала, что этого достаточно, чтобы сѣсть на поѣздъ въ Сентъ-Альбанѣ или Нью-Барнетѣ. Братъ возразилъ, что не стоитъ и пытаться, такъ какъ лондонцы захватили всѣ мѣста, и предложилъ пробраться черезъ Эссексъ въ Гарвичъ, а оттуда заграницу.
   М-рсъ Эльфинстонъ -- такъ звали даму въ бѣломъ платьѣ -- и слышать объ этомъ не хотѣла, говоря, что она никуда не уѣдетъ безъ своего "Джорджа", но ея belle soeur съ поразительнымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ обсудила предложеніе брата и кончила тѣмъ, что согласилась. Всѣ трое двинулись дальше, въ Барнетъ, намѣреваясь пересѣчь тамъ Большую Сѣверную дорогу; братъ правилъ, стараясь какъ можно больше щадить пони.
   По мѣрѣ того, какъ солнце поднималось выше, становилось нестерпимо жарко; накалившійся бѣлый песокъ жегъ ноги лошади и слѣпилъ глаза; изгороди стояли совсѣмъ сѣрыя отъ пыли. Наши путники подвигались впередъ очень медленно, и чѣмъ ближе подъѣзжали къ Барнету, тѣмъ больше народу попадалось имъ на встрѣчу. Попадались все какіе-то странные субъекты, съ неподвижнымъ взоромъ, съ изнуренными лицами, въ запыленномъ, разорванномъ платьѣ, бормотавшіе себѣ подъ носъ невнятныя рѣчи. Господинъ во фракѣ прошелъ мимо, мрачно потупивъ глаза въ землю, и вдругъ закричалъ не своимъ голосомъ. Обернувшись, они увидали, какъ онъ одной рукой рвалъ на себѣ волосы, а другой билъ по воздуху, нанося удары воображаемому врагу. Припадокъ ярости миновалъ у него такъ же внезапно, какъ и начался, и онъ пошелъ дальше, даже не оглянувшись назадъ.
   На перекресткѣ, не доѣзжая южной заставы Барнета, они увидали идущую черезъ поле женщину съ ребенкомъ на рукахъ; за ней бѣжали двое дѣтей и поодаль слѣдовалъ мужчина въ грязной черной парѣ, съ толстой палкой въ одной рукѣ и небольшимъ саквояжемъ въ другой. Изъ боковой улочки между дачами выѣхала телѣжка, запряженная взмыленнымъ чернымъ пони. Въ ней сидѣли напиханныя, какъ сельди въ бочкѣ, три дѣвушки, съ виду фабричныя работницы и двое маленькихъ дѣтей. Правилъ тощій юноша, съ бѣлымъ лицомъ и растерянными глазами, въ шарообразной шляпѣ, весь сѣрый отъ пыли.
   -- Можно тутъ проѣхать на Эджвэръ?-- спросилъ онъ брата, и когда тотъ сказалъ, что нужно свернуть налѣво, онъ, не поблагодаривъ за отвѣтъ, стегнулъ лошадь и поскакалъ.
   Братъ замѣтилъ впереди блѣдно-сѣрый дымокъ, поднимавшійся изъ группы строеній и окутывавшій бѣлый фасадъ террасы большой виллы. Внезапно м-рсъ Эльфинстонъ вскрикнула отъ испуга при видѣ множества языковъ краснаго пламени, смѣшаннаго съ дымомъ, взвившихся къ яркому синему небу. Уже давно до нихъ доносился глухой гулъ; теперь они стали различать въ немъ людской говоръ, стукъ колесъ, грохотъ фургоновъ, отрывистый топотъ копытъ. Шагахъ въ пятидесяти отъ перекрестка проселочная дорога круто поворачивала, выходя на большую.
   -- Боже милосердый!-- вскричала м-рсъ Эльфинстонъ.-- Куда вы насъ везете?
   Братъ остановилъ лошадь.
   Большая дорога была сплошь залита народомъ: шоссе превратилось въ живой потокъ, стремившійся къ сѣверу. Бѣлая пыль, вздымаемая ногами лошадей, людей и колесами экипажей, тучами стояла надъ дорогой, сверкая въ лучахъ солнца. Слышались окрики: "Пади! Дорогу дайте! Прочь съ дороги!"
   Мѣсто сліянія проселочной дороги съ большой, казалось, тонуло въ облакахъ дыма; толпа гудѣла, какъ пламя; горячая удушливая пыль набивалась въ ротъ и глаза. Въ довершеніе всего, неподалеку горѣла вилла, и клубы настоящаго чернаго дыма стлались черезъ дорогу.
   Мимо пробѣжали двое мужчинъ, потомъ рыдающая грязная женщина съ тяжелымъ узломъ на плечахъ. Лягашь, потерявшій хозяина, съ высунутымъ языкомъ, перепуганный и несчастный, покружился около нихъ, словно желая пристать, но братъ погрозилъ ему бичемъ, и собака убѣжала.
   Дорога, насколько ее можно было видѣть вправо, между домами, представляла сплошную массу пыльныхъ головъ и тѣлъ, прижатыхъ другъ къ другу; по мѣрѣ приближенія къ углу, очертанія отдѣльныхъ фигуръ выступали яснѣе, потомъ опять сливались съ общей массой и, наконецъ, тонули въ облакѣ пыли.
   -- Пропустите! Дорогу дайте! Прочь съ дороги!
   Тѣснота на шоссе была страшная; задніе напирали на переднихъ, клали имъ руки на плечи. Братъ соскочилъ и держалъ въ поводу пони. Словно очарованный, онъ медленно, шагъ за шагомъ приближался къ большой дорогѣ. Онъ видѣлъ смятеніе въ Эджвэрѣ и давку на Чокъ-фэрмѣ, но здѣсь было совсѣмъ другое -- сцена изъ временъ велика то переселенія народовъ. Трудно вообразить себѣ эту неисчислимую рать, безформенную, хаотическую. Изъ-за угла выдвигались фигуры и тотчасъ же пропадали опять; виднѣлись только ихъ спины. По краямъ бреди пѣшіе, ежеминутно рискуя попасть подъ колеса экипажей, оступаясь, падая въ канавы, наталкиваясь другъ на друга.
   Экипажи сплотились въ густую массу; лишь только въ ней образовался просвѣтъ, тѣ, что полегче, спѣшили воспользовться случаемъ, чтобъ обогнать другихъ, и устремлялись впередъ, прижимая пѣшеходовъ къ воротамъ и заборамъ.
   -- Впередъ! впередъ!-- стономъ стояло въ воздухѣ.-- Спѣшите! Они идутъ!
   Въ одной изъ повозокъ стоялъ, выпрямившись во весь ростъ, слѣпой старикъ, въ формѣ арміи спасенія, жестикулируя скрюченными пальцами и крича: "Вѣчность! вѣчность!" Голосъ его, хриплый, но сильный, былъ слышенъ еще долго послѣ того, какъ его фигура скрылась въ пыли. Экипажи всѣ были биткомъ набиты. Нѣкоторые изъ возницъ, совсѣмъ ополоумѣвъ, хлестали по лошадямъ и бранились съ другими кучерами за то, что имъ не даютъ дороги, хотя ѣхать было некуда; другіе сидѣли неподвижно, устремивъ въ пространство растерянный, жалкій взоръ; иные кусали руки отъ жажды или же лежали безъ силъ, распростертые на днѣ повозокъ. У лошадей уздечки были въ пѣнѣ, глаза налились кровью.
   Экипажей было безчисленное множество, всѣхъ видовъ и формъ: кэбы, коляски, телѣги, товарные фургоны, омнибусъ, почтовыя кареты и рядомъ бочка для вывозки нечистотъ съ надписью: "Приходъ св. Панкратія"; длинныя дроги для досокъ. У одной телѣги колеса были обрызганы свѣжею кровью.
   -- Очистите дорогу! Очистите дорогу!
   -- Вѣч-ность! вѣч-ность!-- доносилось издали.
   Въ толпѣ виднѣлись печальныя, измученныя женскія лица. Здѣсь были всякія женщины, и оборванныя, и нарядныя, въ модныхъ, но запыленныхъ костюмахъ; сами плача, они вели за руки плачущихъ, спотыкающихся дѣтей. Иныхъ сопровождали мужчины, старавшіеся оберечь ихъ; были и такіе, что отталкивали ихъ кулаками. Бокъ-о-бокъ съ нарядной дамой пробивалъ себѣ дорогу оборванецъ въ лохмотьяхъ, громко ругаясь нехорошими словами. Тутъ были дюжіе молодцы-рабочіе, раздвигавшіе толпу кулаками, клерки и приказчики, судорожно протискивавшіеся впередъ, желѣзнодорожные носильщики; братъ замѣтилъ въ толпѣ раненаго солдата; какой-то бѣднякъ ухитрился выбѣжать изъ дому въ одной ночной сорочкѣ м накинутомъ поверхъ нея пальто.
   Однако у этой разношерстной толпы было кое-что общее -- выраженіе страха и муки на лицахъ, чувство страха, подгонявшее ихъ впередъ. Каждое столкновеніе на дорогѣ, каждая ссора изъ-за мѣста въ повозкѣ заставляла всю армію бѣглецовъ ускорять шагъ; даже тѣ, у кого подгибались колѣни, на мигъ оживали и храбро шагали впередъ, словно подбодренные электрическимъ токомъ. Зной и пыль уже сдѣлали свое дѣло. У всѣхъ кожа была сухая и воспаленная, губы запеклись, почернѣли. Всѣ томились жаждой, усталостью; у всѣхъ, ныли натруженныя ноги. Въ общемъ гулѣ можно было различить споры, упреки, тяжелые вздохи; голоса у большинства были упавшіе, хриплые. И всѣ голоса покрывалъ одинъ немолчный вопль:
   -- Дорогу! дорогу! Марсіане идутъ!
   Улица, на которой стояли ваши путники, выходила на шоссе бокомъ, давая обманчивое впечатлѣніе, будто она ведетъ къ Лондону. Въ мѣстѣ скрещенія образовалось нѣчто въ родѣ водоворота; поминутно живой потокъ выкидывалъ въ узкое отверстіе часть своихъ волнъ, которыя спѣшили тотчасъ же вернуться обратно. Лишь немногіе останавливались и добровольно отходили въ сторону. Поодоль, на травѣ у дороги, лежалъ человѣкъ съ обнаженной ногой, завернутой въ окровавленныя тряпки; около него хлопотали двое друзей,-- счастливецъ, ему не измѣнили друзья и въ такую минуту!
   Вотъ изъ толпы вынырнулъ низенькій старичекъ, съ виду военный, съ сѣдыми усами, въ грязномъ черномъ мундирѣ, сѣлъ на земь и снялъ сапогъ; подошва его была вся въ крови; вытряхнувъ камешки изъ сапога, старикъ снова обулся и заковылялъ дальше. Маленькая дѣвочка, лѣтъ десяти, съ плачемъ выбѣжала въ боковую улицу и повалилась подъ изгородь, почти у ногъ брата, крича:
   -- Я не могу идти дальше, не могу!
   Этотъ плачъ вывелъ брата изъ оцѣпенѣнія; онъ взялъ дѣвочку на руки и, ласково уговаривая ее, понесъ ее въ миссъ Эльфинстонъ. Она мгновенно притихла, словно испуганная лаской чужого.
   Въ толпѣ раздался крикъ: "Элленъ! Элленъ!" Голосъ былъ женскій; въ немъ слышались слезы. Дѣвочка вырвалась изъ рукъ брата и стрѣлой метнулась назадъ, крича въ отвѣтъ: Мама!
   -- Идутъ! Идутъ!-- крикнулъ всадникъ, проскакавъ мимо.
   -- Пади! прочь съ дороги!-- ревѣлъ не своимъ голосомъ толстый кучеръ, щелкая бичемъ. Брать взглянулъ: на нихъ неслась во весь опоръ щегольская карета.
   Бывшіе на дорогѣ шарахнулись въ сторону. Брать отодвинулъ пони и колясочку въ изгороди; карета пронеслась мимо и остановилась на поворотѣ. Карета была съ дышломъ, разсчитанная на пару лошадей, но везла ее только одна.
   Сквозь облако пыли братъ смутно видѣлъ, какъ двое людей вынули изъ кареты что-то, лежащее на бѣлыхъ носилкахъ, и осторожно опустили это что-то на траву.
   Одинъ изъ нихъ подбѣжалъ къ брату.
   -- Нѣтъ ли здѣсь воды? Онъ при смерти, проситъ пить. Это лордъ Гаррикъ.
   -- Лордъ Гаррикъ? Предсѣдатель судебной палаты?
   -- Есть здѣсь вода?
   -- Можетъ быть, и найдется въ какомъ-нибудь домѣ. У насъ нѣтъ. Я не могу оставить своихъ.
   Тотъ бросился къ воротамъ угловой дачи. Толпа не пускала его, крича:
   -- Прочь! Прочь! Они идутъ! Марсіане!
   Вниманіе брата было отвлечено бородатымъ мужчиной съ орлинымъ носомъ и небольшимъ саквояжемъ въ рукѣ. Саквояжикъ неожиданно треснулъ, и куча золотыхъ разсыпалась по землѣ. Соверены катились во всѣ стороны, попадали подъ ноги людямъ и лошадямъ. Бородачъ остановился, тупо глядя на свои деньги. Дышло кэба ударило его въ плечо; онъ зашатался, отскочилъ назадъ и чуть не попалъ подъ колеса ломовой телѣги.
   -- Дорогу!-- кричали ему со всѣхъ сторонъ.-- Не задерживай! Проходи!
   Какъ только проѣхалъ кэбъ, бородачъ кинулся на кучу монетъ и началъ обѣими руками набивать себѣ карманы. Лошадь, везшая тяжелую фуру, споткнувшись на него, взвилась на дыбы; онъ приподнялся и въ ту же минуту очутился подъ копытами лошади.
   -- Стой!-- крикнулъ брать и, оттолкнувъ женщину, загородившую ему дорогу, бросился въ толпу, чтобы схватить лошадь подъ уздцы.
   Но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ добраться до нея, раздался отчаянный крикъ, и колесо фуры переѣхало спину несчастному. Бородачъ извивался въ пыли, напрасно стараясь дотянуться до денегъ, такъ какъ позвоночникъ его былъ переломленъ, и ноги не дѣйствовали. Братъ побѣжалъ вслѣдъ за фурой; возница стегнулъ его кнутомъ. Братъ остановился, крича: "Стой!" слѣдующему экипажу; какой-то всадникъ на вороной лошади вызвался помогать ему.
   -- Надо его убрать прочь съ дороги,-- посовѣтовалъ всадникъ. Братъ схватилъ за воротъ парализованнаго и потащилъ его въ переулокъ, но тотъ все цѣплялся за свои деньги и, меча яростные взоры на своего спасителя, колотилъ его по рукѣ полной пригоршней золота.
   -- Проходите! проходите!-- кричали имъ со всѣхъ сторонъ.-- Дайте дорогу!
   Раздался трескъ. Въ задокъ телѣги, которую всадникъ на вороной лошади заставилъ остановиться, ударилось дышло слѣдующаго экипажа. Братъ поднялъ голову; бородачъ воспользовался этимъ и, что было мочи, укусилъ его за руку. Въ то же мгновеніе вороной конь шарахнулся въ сторону; тедѣга двинулась дальше; лошадиное копыто мелькнуло въ воздухѣ, на волосокъ отъ виска брата. Онъ невольно вздрогнулъ и отскочилъ, выпустивъ воротъ раненаго. На лицѣ того гнѣвъ мгновенно смѣнился ужасомъ. Еще мигъ, и братъ потерялъ его изъ виду; его самого сдавила толпа и вынесла впередъ, мимо устья проселочной дороги, такъ что онъ лишь съ большимъ трудомъ могъ вернуться къ своимъ.
   Онъ видѣлъ, какъ миссъ Эльфинстонъ закрыла глаза рукой, какъ ребенокъ, стоявшій возлѣ, съ дѣтскимъ отсутствіемъ жалости, впился любопытными, широко раскрытыми глазами въ пыльную, сѣрую массу, лежавшую безъ движенія подъ колесами переѣзжавшихъ черезъ нее экипажей. "Поѣдемте назадъ!-- крикнулъ онъ и повернулъ пони;-- намъ не пробиться черезъ этотъ адъ!" Они отъѣхали шаговъ на сто и остановились, когда уже не стало видно большой дороги. На поворотѣ братъ увидалъ во рву подъ деревомъ лицо умирающаго лорда Гаррика, мертвенно блѣдное, въ поту, съ обострившимися чертами. Обѣ женщины сидѣли молча, съежившись на своихъ мѣстахъ и вздрагивая всѣмъ тѣломъ.
   Теперь надо было рѣшить, что дѣлать дальше. Миссъ Эльфинстонъ была блѣдна, какъ полотно; невѣстка ея горько плакала, забывая даже взывать къ Джорджу. Братъ находился въ нерѣшимости. Какъ только порывъ ужаса и отвращенія улегся въ его душѣ, онъ понялъ, что необходимо во что бы то ни стало пересѣчь большую дорогу, такъ какъ ѣхать больше некуда. Онъ вдругъ, рѣшительно обратился къ миссъ Эльфинстонъ:
   -- Надо ѣхать сюда!-- и снова повернулъ пони.
   Молодая дѣвушка второй разъ въ этотъ день выказала необычайную твердость характера. Чтобы пробить себѣ дорогу сквозь живой потокъ, братъ нырнулъ въ него и задержалъ мимо ѣдущій кэбъ. Миссъ Эльфинстонъ ударила пони, и колясочка проскользнула подъ носомъ у лошади, причемъ потеряла кусокъ обшивки, сцѣпившись колесами съ какимъ-то фургономъ. Еще мигъ, и потокъ подхватилъ ихъ и увлекъ за собою. Братъ, съ красными рубцами на лицѣ и рукахъ отъ бича разозленнаго кучера, вскарабкался на свое мѣсто и, взявъ возжи изъ рукъ дѣвушки, передалъ ей револьверъ.
   -- Если станутъ напирать, цѣльтесь въ задняго кучера;-- нѣтъ! цѣльтесь въ лошадь!
   Теперь надо было найти случай свернуть вправо, но это оказывалось не такъ-то легко. Разъ захваченная потокомъ, колясочка потонула въ немъ, сдѣлалась каплей въ этомъ живомъ морѣ. Наши путники, помимо воли, проѣхали весь Чиппингъ-Барнетъ и отъѣхали еще на милю отъ городка, прежде чѣмъ имъ удалось перерѣзать дорогу, и то лишь благодаря ея многочисленнымъ развѣтвленіямъ.
   Они двинулись на востокъ, черезъ Гэдли, то и дѣло натыкаясь на группы людей, жадно пившихъ изъ ручья, припавъ въ самой водѣ; многіе пробивали себѣ дорогу въ ручью кулаками. Съ вершины холма возлѣ Истъ-Барнета видны были два поѣзда, медленно слѣдовавшіе одинъ за другимъ безъ всякихъ сигналовъ, переполненные пассажирами -- даже на угольной платформѣ виднѣлись человѣческія фигуры -- и направлявшіеся на сѣверъ, къ Большой Сѣверной желѣзной дорогѣ. Вѣроятно, они были наполнены гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ Лондона, потому что изъ самой столицы, при такомъ столпотвореніи, отправлять поѣзда было немыслимо.
   Вскорѣ они остановились, чтобы сдѣлать привалъ; жара и сильныя впечатлѣнія совершенно изнурили ихъ. Всѣ трое начинали страдать отъ голода, ночь была холодна; уснуть ни одинъ не рѣшался. По дорогѣ, въ томъ направленіи, откуда пріѣхалъ братъ, то и дѣло стремились бѣглецы, спасаясь отъ невѣдомыхъ опасностей, ожидавшихъ ихъ впереди.
   

XVII.
"Дочь Грома".

   Еслибъ марсіане стремились только къ разрушенію, въ этотъ понедѣльникъ они могли бы уничтожить все населеніе Лондона. Всѣ дороги, ведущія на востокъ и на сѣверъ изъ Лондона, превратились въ живые потоки; наблюдателю, находящемуся на воздушномъ шарѣ, онѣ показались бы усѣянными милліонами черныхъ точекъ, изъ которыхъ каждая заключала въ себѣ цѣлый міръ скорби и ужаса., нравственнаго и физическаго страданія. Я нарочно привелъ въ послѣдней главѣ разсказъ брата о его бѣгствѣ черезъ Чиппингъ-Барнетъ, чтобы читатель могъ судить, какими представлялись эти черныя точки тому, кто самъ былъ одной изъ нихъ. Никогда еще въ исторіи міра не было примѣра массоваго передвиженія и страданія такого множества человѣческихъ существъ. Сказочныя рати гунновъ и готовъ, величайшія рати, когда-либо видѣнныя Азіей, потонули-бы, какъ капля, въ этомъ потокѣ. Это было не дисциплинированное движеніе, но бѣгство стада, подгоняемаго паническимъ страхомъ,-- нѣчто колоссальное и ужасное,-- безпорядочное и безцѣльное: шесть милліоновъ людей, безоружныхъ, безъ запасовъ провіанта, шли, куда глаза глядятъ, не разсчитывая ни на что впереди. Это было начало конца цивилизаціи, поголовнаго избіенія человѣчества.
   У себя подъ ногами воздухоплаватель увидалъ бы сѣть улицъ, широкихъ и длинныхъ, дома, церкви, площади и сады, раскинувшіеся внизу, словно гигантская карта съ пятнами на югѣ, надъ Илингомъ, Ричмондомъ, Вимбльдономъ. Словно чье-то чудовищное перо брызнуло черниломъ на карту. Постепенно и непрерывно каждое черное пятно ширилось, развѣтвлялось въ разныя стороны, окружая, точно валомъ, возвышенныя мѣста и стекая въ долины,-- совершенно какъ чернильная капля расплывается по пропускной бумагѣ.
   А вдали, надъ голубыми холмами въ югу отъ Темзы, двигались блестящія фигуры марсіанъ, спокойно и методически направляя то въ ту, то въ другую сторону облака ядовитаго дыма и поливая его струями пара, какъ только онъ выполнитъ свое назначеніе. Пришельцы вступали во владѣніе покоренной страной. Они, повидимому, хотѣли не столько истребить родъ человѣческій, сколько деморализовать его и въ корнѣ подавить сопротивленіе. Они взрывали всѣ пороховые склады, попадавшіеся имъ по пути, портили желѣзныя дороги, перерѣзывали телеграфныя проволоки. Они не убивали совсѣмъ, но подрѣзывали поджилки. Они видимо не спѣшили расширять кругъ своихъ дѣйствій и весь этотъ день не покидали центральной части столицы. Возможно, что значительная часть жителей Лондона, вмѣсто того, чтобы бѣжать, укрылись въ своихъ домахъ; большинство ихъ конечно, погибли, задушенные чернымъ дымомъ.
   До самаго полудня Темза между Лондонскимъ мостомъ и Блэкуолемъ представляла собой удивительное зрѣлище. Сюда собралось множество судовъ всякаго рода, привлеченныхъ огромными суммами, предлагаемыми за провозъ бѣглецами; масса людей бросались въ воду съ берега и плыли въ судамъ, но ихъ, говорятъ, просто-на-просто отталкивали баграми. Сколько при этомъ потонуло народу -- и не перечесть. Около часу между арками Блэкфрайеръ-бриджа показалось облако чернаго дыма. Что тутъ произошло -- описать невозможно. Въ безумномъ смятеніи всѣ суда, сцѣпляясь и толкая другъ друга, двинулись къ Тоуэръ-бриджу; множество лодокъ и барокъ застряли подъ его сѣверной аркой; матросы и грузовщики бѣшено отбивались отъ непрошенныхъ пассажировъ, прыгавшихъ на ихъ суда прямо съ берега. Говорятъ, находились смѣльчаки, спускавшіеся въ лодки съ моста, по сваямъ...
   Часъ спустя, когда на рѣкѣ, за Клокъ-тоуэромъ, показался первый марсіанинъ, онъ не нашелъ ничего, кромѣ обломковъ.
   О паденіи пятаго цилиндра я скажу въ свое время. Шестой упалъ въ Вимбльдонѣ. Братъ, стоявшій на стражѣ возлѣ своихъ дамъ, уснувшихъ въ коляскѣ, ясно видѣлъ зеленый свѣтъ, мелькнувшій далеко за холмами. Во вторникъ маленькое общество, порѣшивъ переправиться на континентъ, двинулось дальше, къ Кольчестеру. Мѣстность кишѣла народомъ. Вѣсти о томъ, что марсіане завладѣли Лондономъ, подтверждались. Ихъ видѣли въ Гайгэтѣ и даже въ Нисдонѣ. Но брату довелось увидать ихъ только на слѣдующій день.
   Уже во вторникъ среди бѣглецовъ обнаружился недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ. Голодная толпа не уважаетъ правъ собственности. Фермеранъ пришлось съ оружіемъ въ рукахъ защищать свои стада, амбары и зрѣющіе хлѣба на поляхъ. Большинство, подобно брату, стремились къ востоку, но нашлись отчаянныя головы, вернувшіяся въ Лондонъ за пищей. Это были главнымъ образомъ жители сѣверныхъ предмѣстій, знавшіе черный дымъ только по наслышкѣ. Говорили, будто правительство, почти въ полномъ составѣ, собралось въ Бирмингамѣ и будто заготовлены огромные запасы взрывчатыхъ веществъ, съ цѣлью подведенія автоматическихъ минъ внутри страны.
   Говорили также, что заправилы внутреннихъ желѣзныхъ дорогъ наняли новый персоналъ служащихъ, что движеніе возобновилось, и изъ Сентъ Альбанса по нѣскольку разъ въ день отправляются поѣзда на сѣверъ. Въ Чиппигъ Онгарѣ вывѣшено было громадное объявленіе, возвѣщавшее, что въ сѣверныхъ городахъ имѣются большіе запасы муки и что черезъ двадцать четыре часа голодающихъ будутъ одѣлять хлѣбомъ. Но это не удержало нашихъ путниковъ отъ выполненія задуманнаго ими плана бѣгства; они ѣхали весь день -- и хорошо сдѣлали, потому что обѣщанная раздача хлѣба существовала только за бумагѣ. Въ ночь со вторника за среду упалъ седьмой цилиндръ на вершину Примрозъ-хилля. Его видѣла миссъ Эльфинстонъ, стоявшая въ это время на стражѣ, такъ какъ она дежурила поперемѣнно съ братомъ.
   Ночь ваши бѣглецы провели на полѣ недозрѣлой пшеницы и въ среду утромъ добрались до Чельмсфорда. Здѣсь группа обывателей, именовавшая себя комитетомъ общественнаго продовольствія, за владѣла пони, въ качествѣ провіанта, не давъ ничего взамѣнъ, кромѣ обѣщанія доли въ этомъ "провіантѣ". Ходили слухи, что марсіане уже въ Эппингѣ и что пороховой заводъ при Вальггэмскомъ аббатствѣ разрушенъ ими, послѣ неудачной попытки взорвать за воздухъ одного изъ пришлецовъ.
   Обыватели, кто половчѣе, съ колоколенъ высматривали марсіанъ. Братъ мой,-- какъ оказалось, къ счастью для него,-- рѣшилъ не ждать обѣщаннаго угощенія, но продолжать путь пѣшкомъ, хотя всѣ трое были очень голодны. Въ полдень они прошли черезъ Тиллингхэмъ, до странности тихій и пустынный, если не считать нѣсколькихъ субъектовъ, шарившихъ по домамъ, въ чаяніи найти что-либо съѣстное. За Тиллингхэмомъ передъ ними открылся видъ на море, покрытое цѣлымъ лѣсомъ мачтъ и множествомъ судовъ всѣхъ видовъ и формъ.
   Не имѣя возможности войти въ Темзу, суда приставали теперь къ берегамъ Эссекса, въ Гарвичѣ, Уольтовѣ. Клактонѣ, потомъ въ Фаульнессѣ и Шебери, забирая пассажировъ. Они расположились по кривой линіи, большимъ серпомъ, одинъ конецъ котораго терялся въ туманѣ. Около берега море кишѣло мелкими рыболовными судами -- англійскими, шотландскими, французскими, голландскими и шведскими; тучъ были рѣчные пароходы изъ Темзы, яхты, электрическія лодки; далѣе шли суда большей вмѣстимости: огромныя грязныя баржи для перевозки угля, скота, керосина; коммерческіе и пассажирскіе пароходы; большіе океанскіе и въ числѣ ихъ одинъ старый бѣлый транспортный корабль, на какихъ возятъ каторжниковъ; чистенькія сѣрыя съ бѣлымъ суда, дѣлающія рейсы между Соутгемптономъ и Гамбургомъ. У Бликватера, вдоль синѣющей линіи берега, виднѣлась цѣлая флотилія лодокъ, хозяева, которыхъ вели переговоры съ людьми, стоявшими на берегу; флотилія эта тянулась непрерывной линей вплоть до Мольдона.
   Въ двухъ миляхъ отъ берега, въ открытомъ морѣ, стояла на якорѣ глубоко погруженная въ воду миноноска "Дочь Грома". Она сидѣла такъ глубоко, что брату въ первую минуту показалось, будто она тонетъ. Это былъ единственный военный корабль, видный глазу, но вдали, направо, надъ гладкой поверхностью водъ -- норе было въ тотъ день необычайно спокойно -- вился змѣйкой черный дымокъ. Тамъ стояло нѣсколько броненосцевъ изъ Ламаншской эскадры; съ разведенными парами, готовые къ дѣлу, они крейсировали у входа въ устье Темзы, во время опустошенія Лондона марсіанами, все видя, но не имѣя возможности придти на помощь.
   При видѣ моря, м-рсъ Эльфинстонъ, несмотря на всѣ просьбы и уговоры своей belle soeur, пришла въ неописанный ужасъ. Она ни за что не уѣдетъ; она никогда не выѣзжала изъ Англіи; лучше умереть, чѣмъ жить на чужбинѣ, одной безъ друзей и т. д. и т. д. Бѣдняжка, кажется, воображала, что марсіане недалеко ушли отъ французовъ. За два дня путешествія она страшно изнервничалась, все время находилась въ подавленномъ состояніи и пугалась каждаго шороха. Она мечтала объ одномъ -- вернуться въ Стэнморъ. Въ Стэнморѣ живется такъ хорошо и покойно. Въ Стэнморѣ они найдутъ Джорджа...
   Лишь съ величайшимъ трудомъ удалось уговорить ее спуститься на берегъ. Брату удалось привлечь вниманіе колеснаго парохода, стоявшаго невдалекѣ отъ устья Темзы. Оттуда выслали лодку и за тридцать шесть фунтовъ согласились взять всѣхъ троихъ. Пароходъ отправлялся въ Остенде.
   Въ два часа, уплативъ на шкафутѣ условленные тридцать шесть фунтовъ, братъ и его спутницы наконецъ очутились на палубѣ. Здѣсь можно было даже поѣсть, хотя за непомѣрную цѣну. Наши путники расположились закусить на носу.
   На бортѣ было уже дюжины двѣ пассажировъ, изъ которыхъ иные отдали за проѣздъ свои послѣднія деньги, но капитанъ до пяти часовъ не снимался съ якоря, забирая все новыхъ и новыхъ пассажировъ,-- до того, что становилось страшно за участь парохода,-- и, вѣроятно, остался бы еще дольше, еслибъ на югѣ не раздался пушечный залпъ. Какъ бы въ отвѣтъ, броненосецъ на рейдѣ выпалилъ изъ небольшой пушки и поднялъ цѣлую линію флаговъ. Изъ трубъ его столбомъ повалилъ дымъ.
   Часть пассажировъ была того мнѣнія, что стрѣляютъ въ Шеберинессѣ, но выстрѣлы становились слышнѣе; канонада приближалась.
   Въ то же время, вдали, на юго-востокѣ, выдвинулись одна за другой, мачты и реи трехъ броненосцевъ, окутанныхъ облаками чернаго дыма. Но вниманіе брата было скоро снова отвлечено канонадой на югѣ; ему показалось, что онъ видитъ въ той сторонѣ, надъ сѣрымъ туманомъ, столбъ дыма.
   Маленькій пароходикъ уже вышелъ изъ круга судовъ; низкій Эссекскій берегъ уже началъ заволакиваться голубоватой дымкой, когда на берегу, въ сторонѣ Фаульнесса, показался марсіанинъ. За дальностью разстоянія, фигура его была плохо видна и казалась миніатюрной. Капитанъ; стоя на мостикѣ, въ страхѣ и досадѣ на себя самого, ругался во все горло. Страхъ его какъ будто передался пароходу; колеса, казалось, едва поворачивались. Пассажиры тѣснились у борта, вскакивали на скамейки, не могли глазъ оторвать отъ этой странной фигуры, выше ростомъ, чѣмъ деревья и колокольни, шагавшей на подобіе человѣка.
   Братъ въ первый разъ еще видѣлъ марсіанина и скорѣе съ удивленіемъ, чѣмъ съ испугомъ, слѣдилъ за титаномъ, который теперь шелъ уже по водѣ, не спѣша приближаясь въ судамъ. Вдали, за Кручемъ, надъ низкорослымъ кустарникомъ, показался другой житель Марса и,-- еще дальше,-- третій, на блестящей косѣ, врѣзывавшейся клиномъ между небомъ и моремъ. Всѣ трое, казалось, имѣли въ виду отрѣзать отступленіе множеству судовъ, толпившихся между Фаульнессомъ и Нэзомъ. Не смотря на судорожныя вздрагиванія машины, на тучи пѣны, вздымаемыя колесами, пароходикъ отступалъ съ ужасающей медленностью, а грозныя фигуры марсіанъ все приближались.
   Огромный серпъ судовъ уже разбился на части. Почуявъ опасность, суда прятались другъ за друга, съ тревожными свистками метались изъ стороны въ сторону, распускали паруса и отчаянно дымили. Братъ былъ такъ поглощенъ этимъ зрѣлищемъ и сознаніемъ надвигающейся опасности, что совершенно не замѣчалъ, что дѣлается вокругъ. Внезапно пароходикъ круто свернулъ въ сторону (чтобы избѣжать солкновенія съ другимъ), и не ожидавшій этого братъ мой упалъ со скамейки, на которой стоялъ. Кругомъ вдругъ все засуетилось, забѣгало; раздался привѣтственный окрикъ; издали откуда то донесся слабый отвѣтъ. Пароходъ накренило, и братъ еще разъ перекатился со спины на животъ.
   Братъ поднялся и, съ трудомъ держась на ногахъ, такъ какъ параходъ страшно качало, увидалъ за штирбортомъ, не дальше, какъ въ ста ярдахъ отъ нихъ, что-то вродѣ огромнаго желѣзнаго плуга, рѣзавшаго волны, вздымая съ обѣихъ сторонъ цѣлыя горы пѣны, обрушивавшіяся на пароходикъ. Колеса его безпомощно вертѣлись на воздухѣ, палуба почти сравнялась съ ватеръ-линіей.
   Внезапно брата обдало дождемъ водяныхъ брызгъ. Когда онъ протеръ глаза, чудовище уже миновало ихъ и стремилось дальше, держа прямо на берегъ. Надъ надводной частью его высились двѣ трубы, выбрасывавшія клубы дыма, смѣшаннаго съ огнемъ. Это миноноска "Дочь Грома" на всѣхъ парахъ шла на выручку въ меньшей братіи.
   Держась за ванты, братъ вышелъ на палубу посмотрѣть, что дѣлаютъ марсіане. Они сошлись теперь вмѣстѣ всѣ трое и стояли на такой глубинѣ, что треножники ихъ были совершенно по крыты водою. Видимые издали, въ перспективѣ и только наполовину, они казались ничтожными, въ сравненіи съ морскимъ гигантомъ, несшимся къ нимъ на встрѣчу. Казалось, они съ удивленіемъ глядѣли на этого новаго противника. Можетъ быть, онъ представлялся имъ такимъ же существомъ, какъ они сами. "Дочь Грома" летѣла на всѣхъ парахъ, не стрѣляя; потому, можетъ быть, ей и удалось подойти къ нимъ такъ близко. Они не знали, какъ быть съ ней, что предпринять. Одинъ выстрѣлъ -- и они пустили бы ее ко дну своимъ тепловымъ лучемъ.
   Миноноска шла такъ быстро, что черезъ минуту была уже на половинѣ дороги между марсіанами и пароходикомъ, представляясь его пассажирамъ постепенно уменьшающимся первымъ пятномъ на горизонтальной линіи Эссекскаго берега.
   Внезапно передній марсіанинъ поднялъ трубу и выпустилъ въ миноноску зарядъ чернаго дыма. Банка ударилась о бакбордъ и разбилась; струя чернаго дыма разлилась по морю, но "Дочь Грома была уже далеко. Наблюдателямъ съ пароходика казалось, что она уже врѣзалась въ группу марсіанъ; но имъ судить было трудно, такъ какъ они находились почги на одной линіи съ поверхностью воды, притомъ же солнце свѣтило имъ прямо въ глаза.
   Группа марсіанъ раздѣлилась; длинныя фигуры ихъ все расли по мѣрѣ того, какъ отступали къ берегу; одна изъ нихъ подняла кверху генераторъ теплового луча, направивъ его наклонно внизъ. Клубъ пара поднялся надъ водою въ мѣстѣ его соприкосновенія съ ней. Этотъ лучъ долженъ былъ пронизать желѣзную обшивку судна, какъ раскаленный гвоздь листъ бумаги.
   Огненная искра взвилась надъ тучей пара, раздался грохотъ выстрѣла,-- марсіанинъ дрогнулъ и зашатался. Еще мигъ -- и онъ исчезъ подъ водою, выбросивъ высоко кверху цѣлый фонтанъ воды и пара. На миноноскѣ продолжали палить изъ пушекъ; одно изъ ядеръ ударилось объ воду возлѣ самого пароходика, и рикошетомъ отлетѣло къ другимъ судамъ, слегка задѣвъ мачту.
   Но на это никто не обратилъ особеннаго вниманія. При видѣ гибели марсіанина, капитанъ, стоявшій на мостикѣ, невольно вскрикнулъ отъ радости, а за нимъ и вся толпа пассажировъ. Мгновеніе спустя съ парохода снова раздался единодушный радостный крикъ; изъ бѣлаго водоворота вынырнуло что-то длинное, черное, изрыгающее дымъ и пламя.
   "Дочь Грома" была еще жива; штурвалъ уцѣлѣлъ, машина работала. Она неслась прямо на второго марсіанина и была всего во ста ярдахъ отъ него, когда онъ снова выстрѣлялъ въ нее тепловымъ лучемъ... Страшный трескъ, ослѣпительный свѣтъ,-- и обѣ палубы вмѣстѣ съ трубами взлетѣли на воздухъ. Сила взрыва была такъ велика, что марсіанинъ зашатался; мигъ спустя, пылающій обломокъ миноноски, увлекаемый силой инерціи, наскочилъ на него и смялъ его, какъ карточный домикъ. Братъ мой невольно вскрикнулъ. "Еще одинъ!" -- заревѣлъ капитанъ. Въ то же мгновеніе клубы пара скрыли отъ нихъ мѣсто битвы.
   Пассажиры неистовствовали отъ восторга, крикъ ихъ подхватили другія суда, спѣшившія выйти въ открытое море; по всей эскадрѣ пронесся вопль ликованія.
   Когда разсѣялся паръ, заволакивавшій берегъ и третьяго марсіанина, на мѣстѣ его глазамъ зрителей предстала колеблющаяся завѣса чернаго дыма; разсмотрѣть что бы то ни было не было никакой возможности. "Дочь Грома" исчезла безъ слѣда, зато другіе броненосцы подошли теперь совсѣмъ близко къ берегу.
   Пароходикъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы поскорѣе выйти въ открытое море, колеса его работали безъ устали, разстояніе между нимъ и завѣсой изъ дыма и пара все увеличивалось. Видъ этой завѣсы поминутно мѣнялся; комбинаціи дыма и пара придавали ей самыя причудливыя очертанія. Пробираясь между плававшими на поверхности обломками крушенія, бѣглецы держали путь на сѣверо-востокъ. Военные корабли взяли на востокъ, потомъ круто повернули назадъ и скоро ихъ скрыли сгущавшіяся вечернія тѣни. Линія берега все болѣе и болѣе смутно рисовалась вдали; низко надъ горизонтомъ сбирались тучи вокругъ заходящаго солнца.
   Внезапно раздался пушечный залпъ, на золотомъ фонѣ заката задвигались какія-то черныя тѣни. Пассажиры снова бросились въ периламъ и окнамъ, но разобрать что-нибудь было трудно; скоро туча дыма скрыла послѣдній отблескъ заката. А пароходикъ шелъ все впередъ и впередъ.
   Солнце спряталось за свинцовыя тучи; небо вспыхнуло и потемнѣло; въ вышинѣ задрожали звѣздочки. Было уже сов и преувеличенные описания. Большинство жителей Лондона до понедельника утра, когда действительно началась паника, ничего не слышали о марсианах, а те, которые слышали, не могли составить себе ясной картины из отрывистых телеграмм воскресных газет. К тому же лишь очень немногие в Лондоне читают эти газеты.
   Кроме того, привычное чувство личной безопасности глубоко вкоренилось в душе каждого лондонца, а газеты, с другой стороны, так приучили его к сенсационным известиям, что всякий мог, без всякого чувства личного страха, прочесть следующее:
   "Вчера, около семи часов вечера, марсиане вышли из цилиндра и, двигаясь под прикрытием металлических щитов, разрушили до основания станцию Уокинг с прилегающими к ней домами и уничтожили целый батальон Кардиганского полка. Подробности неизвестны. Пулеметы оказались совершенно бессильными перед вооружением противника. Полевая артиллерия была разбита. Чтобы предупредить жителей, в Чертси были откомандированы конные гусары. Повидимому, марсиане медленно подвигаются к Чертси или Виндзору. В Западном Суррее царит тревожное настроение и возводятся земляные укрепления, чтобы воспрепятствовать движению противника на Лондон".
   Так говорилось в "Sunday", а в остроумной, но быстрой на заключение руководящей "Star" это событие приравнивалось к положению жителей деревни, в которую ворвался бы неожиданно выпущенный на свободу зверинец. Никто в Лондоне не имел определенного представления о том, что такое вооруженные марсиане, и все еще господствовала идея, что марсиане очень неповоротливы, что они "передвигаются с трудом" и "ползут, как черепахи". Такие выражения попадались почти во всех первых известиях так как ни одна из этих телеграмм не могла быть составлена очевидцем выступления марсиан.
   Воскресные газеты выпускали особые прибавления по мере получения свежих сведений, а иные -- даже независимо от них. Но в сущности им было нечего сказать, пока к концу дня военные власти не сообщили представителям печати имевшихся у них сведений. И тогда в газетах появилось сообщение, толпы беглецов из Уолтона, Уэйбриджа и окрестных деревень запрудили все дороги к Лондону -- и только.
   Утром мой брат отправился в церковь Воспитательного дома, все еще не зная о событиях предыдущего вечера. Там он слышал разговоры по поводу выступления марсиан, а священник прочел особую молитву о сохранении мира. Выйдя из церкви, брат купил номер "Times". Обеспокоенный напечатанными там известиями, он сейчас же поехал на Ватерлооскую станцию узнать, не восстановлено ли движение поездов? Публика в омнибусах и экипажах, велосипедисты и многочисленные пешеходы в праздничных платьях принимали довольно равнодушно странные новости, выкрикиваемые разносчиками газет. Все, правда, интересовались ими, но беспокоились только те, у кого там были родственники. На вокзале брат в первый раз услыхал, что прервано телеграфное сообщение с Виндзором и Чертси. Носильщики рассказали ему, что со станции Байфлит и Чертси получено несколько важных телеграмм, но что потом сообщение было прервано. Никаких подробностей они ему сообщить не могли. "Под Уэйбриджем происходит сильный бой", -- этим ограничивались все их сведения.
   Правильная работа на железной дороге была нарушена. Много публики, ожидавшей приезда своих друзей из разных мест по юго-западной линии, стояло в нерешительности. Какой-то седой, старый господин подошел к моему брату и стал выражать ему в резких словах свое негодование на Общество юго-западных железных дорог: "Этого нельзя оставить без протеста" -- говорил он.
   Пришло несколько поездов из Ричмонда, Путнея и Кингстона с пассажирами, возвращавшимися из неудавшихся увеселительных поездок. Они думали покататься на лодках, но их шлюзы оказались запертыми, и в воздухе чувствовалась тревога, что и заставило их вернуться обратно. Один человек в белом, с голубыми полосками, фланелевом костюме стал рассказывать моему брату удивительные новости, которые он слышал.
   -- В Кингстон все время прибывают беглецы в повозках, фургонах и телегах, с сундуками, чемоданами и всякой домашней рухлядью, -- говорил он. -- Они едут из Молеея, Уэйбриджа и Уолтона и утверждают, что в Чертси слышна сильная канонада из тяжелых орудий, что там разъезжали конные солдаты и принуждали жителей немедленно выезжать, потому что идут марсиане. Мы тоже слышали отдаленную стрельбу на станции Гэмптон Корт, но приняли это за раскаты грома. Что же, чорт возьми, все это значит? Ведь марсиане, как говорили, не могут выползти из своей ямы? Или все же они могут?
   Мой брат ничего не мог ему ответить на это.
   Скоро он убедился, что и среди пассажиров подземной железной дороги чувствовалась какая-то тревога, так как из всех дачных мест юго-западной линии, служащих целью воскресных экскурсий, -- из Барнса, Уимбльдона, Ричмоид-Парка, Кью и других, -- все уехавшие возвратились в необычайно ранние часы. Вообще все, имевшие какое-нибудь отношение к главной станции железных дорог, были заметно чем-то озабочены и раздражены.
   Часов около пяти собравшаяся на станции толпа народа, которая все увеличивалась, была страшно взволнована тем обстоятельством, что по линии между юго-восточным и юго-западным вокзалами, обыкновенно закрытой, началось вдруг движение воинских поездов. На товарных платформах стояли огромные пушки, и все вагоны были битком набиты солдатам. Пушки везли из Вульвича и Четгэма в Кингстон. Сейчас же начался обмен шутками: "Вас там съедят живьем!" "Мы едем укрощать зверей!" и тому подобное. Через некоторое на станцию явилась полиция, которая принялась очищать платформу от посторонних лиц, так что и моему брату пришлось уйти на улицу.
   Колокола в церквах звонили к вечерне. Отряд молодых девушек из Армии спасения прошел с пением по Ватерлооской улице. На мосту стояла кучка зевак и с любопытством смотрела на реку, по которой плыли клочья какой-то странной коричневой пены. Солнце только что село. И над зданием парламента с его башенными часами расстилалось самое спокойное небо, какое только можно вообразить: все золотое, с длинными поперечными полосами красновато-коричневых облаков. Слышались разговоры про человеческий труп, будто бы проплывший по реке. Какой-то человек, резервист, как он сам сказал брату, говорил, что видел отблески гелиографа на западной стороне неба.
   На Веллингтон-Стрит мой брат столкнулся с двумя газетчиками, только что выбежавшими из типографии на Флит-Стрит со свежими оттисками газет и кричащими плакатами. "Ужасная катастрофа! -- кричали они. -- Бой в Уэйбридже! Подробное описание! Бегство марсиан! Лондон в опасности!" Мой брат должен был заплатить им три пенса за один номер газеты. Только тогда наконец он понял все могущество марсиан и ужас, который они должны были наводить. Он узнал, что это была вовсе не горсточка каких-то маленьких, неповоротливых созданий, а высоко стоящие в умственном отношении существа, способные управлять сложными механическими аппаратами. Они могли быстро двигаться и наносить своим жертвам такие удары, что даже сильнейшие орудия не в состоянии были устоять против них.
   О них говорилось, как об "огромных паукообразных машинах, около ста футов вышиной, способных передвигаться со скоростью экспресса и выпускающих тепловые лучи страшно высокой температуры". По всей местности, окружающей Горселльское поле, и главным образом, между Уокингом и Лондоном, были расставлены скрытые батареи, состоявшие преимущественно из полевых орудий. Видели пять боевых машин марсиан, которые направлялись к Темзе, но одна из них, благодаря счастливой случайности, была уничтожена гранатой. Во всех других случаях выстрелы не попадали в цель, и батареи были тотчас же разрушены тепловыми лучами. Упоминалось о тяжелых потерях среди солдат, но в общем тон сообщения был оптимистический.
   Марсиане были отражены, они значит не неуязвимы, они отступили на свою первоначальную позицию к Уокингу, где образовали треугольник из трех цилиндров. Повсюду сновали лазутчики с гелиографами. С поразительной быстротой подвозились орудия из Виндзора, Портсмута, Ольдершота, Вульвича и даже с севера, в том числе из Вульвича -- длинные пушки в девяносто пять тонн. В общем на позициях было сосредоточено до ста шестидесяти пушек, главным образом для обороны Лондона. Никогда еще в Англии не видели столь быстрой мобилизации военных сил и в таких широких размерах.
   Высказывалась надежда, что в будущем, в случае появления новых цилиндров, они будут немедленно уничтожены сильнодействующими взрывчатыми веществами, которые должны быть быстро приготовлены и надлежащим образом распределены. Без сомнения, гласит далее газетный отчет, положение из ряда вон выходящее и очень серьезное, но общество просят не поддаваться панике и препятствовать ее распространению. Конечно, марсиане существа необыкновенные и очень страшные, но в лучшем случае их ведь не более двадцати против наших миллионов!..
   Власти, основываясь на размерах цилиндров, полагают, что в каждом цилиндре не может поместиться более пяти марсиан, следовательно, в трех цилиндрах -- пятнадцать. Один уже выбыл из строя, а может быть и больше. Общество уже достаточно предупреждено об угрожающей опасности, а в ограждение безопасности жителей угрожаемых юго-западных городов и местечек принимаются уже самые серьезные меры. Прокламация заканчивалась многократными заверениями, что Лондон в безопасности, и выражалась твердая уверенность в умении властей справиться с возникшими затруднениями.
   Все это было напечатано огромными буквами, и, повидимому, с этой статьей очень спешили, так как даже не успели прибавить ни слова в пояснение. Любопытно было отметить, рассказывал мне потом мой брат, как было скомкано и сокращено остальное содержание газеты, чтобы дать место этой статье.
   По всему Веллингтон-Стрит можно было видеть людей, углубленных в чтение розовых листков, и весь Стрэнд наполнился голосами целой армии разносчиков газет. Люди сходили с трамваев специально, чтобы купить себе газету. Прежняя апатия сменилась сильнейшим возбуждением. Мой брат видел на Стрэнде, как сняли ставни в магазине географических карт, и приказчик в воскресном платье, в желтых перчатках на руках, стоя в окне, наскоро прикреплял витрине карту Суррея.
   Когда брат, с газетою в руках, проходил по Трафальгарскому скверу, ему попались навстречу несколько беглецов из западного Суррея. Один человек с женой и двумя мальчиками вез ручную тачку, нагруженную домашним скарбом. Они шли со стороны Вестминстерского моста, а сзади них ехала деревенская телега, в которой сидело пять или шесть человек весьма прилично одетых, с узлами и чемоданами. У всех были испуганные, осунувшиеся лица, и весь их вид представлял резкий контраст с праздничным видом пассажиров городских омнибусов. Нарядно одетые люди в кэбах с любопытством оглядывали беглецов.
   Телега остановилась у сквера, как будто путники колебались, какую им выбрать дорогу, и, наконец, повернула к востоку, вдоль Стрэнда. Немного подальше брату повстречался человек в рабочем платье; он ехал на трехколесном велосипеде с маленьким передним колесом, какие давно вышли из употребления. Он был бледен и весь в грязи.
   Мой брат повернул к площади Виктория и встретил целый караван таких беглецов. У него мелькнула надежда увидеть меня среди них. В этом месте скопилось много полиции, наблюдавшей за правильностью движения. Некоторые из беглецов делились своими впечатлениями с пассажирами омнибусов. Один из них клялся, что видели марсиан: "Огромные котлы на ходулях, и ходят, как люди". Но большинство, видимо, еще не опомнилось от пережитых волнений.
   В трактирах и гостиницах за площадью Виктории шла бойкая торговля. На всех перекрестках собирались люди, читали газеты, взволнованно беседовали друг с другом или с недоумением разглядывали необычных воскресных гостей.
   С наступлением вечера поток беглецов все увеличивался и, наконец, на улицах Лондона образовалась такая же давка, как на главной улице в Ипсоме, в день скачек. Мой брат пробовал расспрашивать некоторых из беглецов, но так и не добился удовлетворительных ответов.
   Никто из них не мог ему дать сведений об Уокинге, кроме одного человека, который уверял его, что накануне ночью Уокинг был разрушен до основания.
   -- Я сам из Байфлита, -- рассказывал он. -- Рано утром к нам приехал человек на велосипеде. Он объехал все местечко и всем приказывал выезжать. Потом пришли солдаты. Мы вышли на улицу, чтобы посмотреть, что случилось, и увидели густые облака дыма на юге и больше ничего; на дороге не было видно ни одной живой души. Через некоторое время мы услышали пальбу со стороны Чертси, и из Уэйбриджа потянулся народ. Тогда я запер свой дом и уехал.
   К этому времени в городе чувствовалось уже сильное недовольство властями за их неуменье расправиться с марсианами, не подвергая страну таким неприятностям.
   Часов около восьми вечера с юга стали явственно доноситься раскаты пушечной пальбы. За страшным шумом на главных улицах брату ничего не было слышно, но, когда он свернул к реке по тихим переулкам, он стал ясно различать эти звуки.
   Было десять часов, когда он возвращался из Вестминстера в свою квартиру у Редженд-Парка. Он уже очень беспокоился обо мне и вообще был не на шутку встревожен, начиная понимать истинное значение этих событий. Он представлял себе мысленно подробности военных действий, как это делал я накануне моего бегства: безмолвные пушки, подстерегающие врага, и мирную, культурную страну, превращенную внезапно в лагерь кочевников. В своем воображении он рисовал себе эти "котлы на ходулях" высотою в сто футов.
   Несколько повозок с беглецами проехало по Оксфорд-Стрит, да еще две-три по Мэрилибон-Род, но вести распространялись так медленно, что Реджент-Стрит и Портленд-Род как обыкновенно по воскресным вечерам, были полны гуляющими. Правда, местами виднелись группы людей, поглощенных оживленной беседой, но по наружным аллеям Реджент-Парк под редкими газовыми фонарями, прохаживались парочки, как и всегда в это время. Ночь была тихая и жаркая, и даже душная; временами доносился грохот пушек, а после полуночи на юге засверкали зарницы, и начала собираться гроза.
   Мой брат читал и перечитывал газету, опасаясь для меня самого худшего. Он не находил себе места от беспокойства и после ужина принялся опять бесцельно бродить по улицам. Вернувшись домой, он пробовал сосредоточиться на работе к предстоящим экзаменам, но тщетно, и вскоре после полуночи улегся спать.
   На заре он проснулся от стука дверей, колокольного звона и топота бегущих по улице ног. Где-то вдали бил барабан. На потолке комнаты играли красные отблески огня. Минуту он лежал неподвижно, не понимая, что все это значит наступил ли "судный день", или весь мир с ума сошел? Потом он соскочил с постели и побежал к окну.
   Его комната была и самом верхнем этаже, и, когда он высунулся в окно, то увидел, что по всей улице в домах открываются окна и люди во всевозможных ночных костюмах, полуодетые, смотрят на улицу. Со всех сторон сыпались вопросы.
   -- Они идут, -- прокричал во все горло полисмэн, колотя в ворота. -- Марсиане идут! -- и бросился к соседнему дому. Из казармы на Албани-Стрит доносился стук барабана и рев военных труб, а колокольни всех ближайших церквей старались наперебой разогнать сон обывателей тревожным, громким звоном. Кругом хлопали открывающиеся двери ворот, и окна противоположных домов загорались одно за другим желтым светом, казавшимся особенно ярким после ночной темноты.
   Из угла выехала закрытая карета, прогрохотала под окном и покатила вдоль улицы, постепенно затихая вдали. Следом за ней проскакали два извозчичьих кэба, а за ними последовала целая вереница мчавшихся экипажей. Все они направлялись к станции Чок-Фарм, где снаряжались поезда по северо-западной линии.
   Ошеломленный всем этим, брат мой долго стоял у окна и смотрел, как бегали полисмэны от дома к дому, стуча в наружные двери и выкрикивая свое непонятное сообщение. Вдруг он услышал у себя за спиной стук отворяемой двери, и сосед, живущий на той же площадке, вошел к нему. Он был в ночных туфлях и нижнем белье, со свободно болтающимися подтяжками и с растрепанной после сна головой.
   -- Что случилось? -- спросил он. -- Пожар? Что означает этот адский шум?
   Оба высунулись в окно, стараясь разобрать, что кричали на улице полисмены. Из боковых улиц подходили люди, соединялись в группы и о чем-то оживленно беседовали.
   -- Что означает вся эта чертовщина? -- спросил сосед моего брата.
   Тот промычал ему в ответ что-то неопределенное и начал одеваться, поминутно вскакивая и подбегая к окну, чтобы не пропустить ни одной подробности из того, что делалось улице. А там волнение все разрасталось. Вдруг, несмотря на ранний час, появились газетчики, выкрикивая во все горло:
   -- "Лондону грозит опасность от удушения! В Кингстоне и Ричмонде разрушены укрепления! Страшное избиение в долине Темзы!"
   И повсюду кругом, в нижних квартирах, в домах соседних и напротив, за парком и на всех прочих бесчисленных улицах той части Мерилибона, в округе Вестбурн-Парка и Св. Панкратия, и дальше на запад и на север, в Кильбурне, Сент-Джонс-Вуде и Гэмпстэде, и на восток -- в Шоредиге, Гайбюри, Гаперстоне и Гостоне, и по всему громадному пространству Лондона от Илинга до Ист-Гэма, люди, как полоумные, вскакивали с постели, протирали глаза и бежали к окну, чтобы смотреть на улицу и задавать друг другу бессмысленные вопросы, потом одевались впопыхах, а по улицам огромного города проносилось, между тем, первое дуновение налетевшей бури страха -- предвестника великой общей паники. Лондон, только лишь накануне, в воскресенье вечером, отошедший ко сну спокойным и тупо равнодушным, проснулся на заре, в понедельник утром, с острым сознанием грозящей опасности.
   Так как наблюдения из окна не могли ему помочь разобраться в случившемся, то брат вышел на улицу как раз в тот момент, когда заря окрасила облака и крыши в розоватый цвет. Толпа беглецов, пеших и в экипажах, прибывала с каждой минутой. "Черный дым!" -- кричали кругом. - "Черный дым!" Такой единодушный страх неизбежно заражал каждого. Пока мой брат, стоя в дверях, колебался, не зная, куда ему итти, он увидал подходившего газетчика с новыми номерами газет и купил у него один номер. Газетчик побежал дальше, распродавая на ходу газету по шиллингу за номер. Паника и жадность к наживе - дикое сочетание двух, казалось бы, столь несовместимых вещей.
   В этой газете мой брат прочел зловещее сообщение главнокомандующего:
   "Марсиане в состоянии выпускать, посредством ракет целые тучи какого-то черного, ядовитого дыма. Они заставили замолчать наши батареи, разрушили Ричмонд, Кингстон, Уимбльдон и теперь шаг за шагом продвигаются к Лондону, уничтожая все на своем пути. Их невозможно остановить, и от их черного дыма нет другого спасения, кроме поспешного бегства".
   Это было все, но и этого было достаточно. Все шестимиллионное население города заволновалось, пришло в движение, и вскоре это должно было превратиться в повальное бегство на север.
   "Черный дым!" -- раздавалось со всех сторон. -- "Огонь"...
   Колокольни соседних церквей подняли неистовый трезвон. Какая-то повозка с растерявшимся от страху возницей со всего маху влетела в сточную канаву на улице и разбилась под ругань и крики толпы. В окнах домов мелькал, перебегая, тусклый желтый свет, и на многих из проезжавших кэбов еще горели фонари. А вверху над домами все ярче разгоралась заря -- ясная, спокойная и тихая.
   Брат слышал, как забегали в доме и на лестнице. Его хозяйка вышла за дверь в наскоро накинутой блузе и платке; за нею вышел муж, что-то бормоча и жестикулируя.
   Как только брат начал понимать, наконец, всю важность совершавшегося перед ним, он бросился наверх, в свою комнату, сунул в карман все свои наличные деньги, около десяти фунтов, и выбежал опять на улицу.
  

XV

Что случилось в Суррее

   В то время как я сидел с викарием у изгороди на лугу близ Галлифорда и слушал его бессмысленный бред, а мой брат наблюдал поток беглецов, запрудивших Вестминстерский мост, марсиане решили перейти в наступление. Насколько можно было понять из противоречивых газетных сообщений, марсиане усиленно работали до девяти часов вечера в яме под Горселлем, результатом чего были выходившие из нее в большом количестве клубы зеленоватого дыма.
   Достоверно, во всяком случае, то, что около часов вечера три марсианина вышли на ямы. Осторожно продвигаясь вперед, они прошли через Байфлит и Гирфорд к Риплею и Уэйбриджу и таким образом, перед закатом солнца очутились в виду ожидавших их батарей. Марсиане эти двигались не сомкнутыми рядами, а гуськом, на расстоянии приблизительно полторы мили один от другого. Они перекликались друг с другом завыванием, похожим на рев сирены, по всей гамме восходящих и нисходящих звуков.
   Этот рев вперемежку с пушечными выстрелами из Риплея и Сен-Джордж-Гилля мы слышали в Верхнем Галлифорде. Наводчики батареи, стоявшей у Риплея, все были неопытные волонтеры, которым нельзя было поручить такой задачи; они, не выждав времени, дали один сильный, но преждевременный и бесплодный залп, и после этого бежали, кто пешком, кто верхом, через опустошенную деревню. Марсианин преспокойно перешагнул через покинутые орудия и, пройдя их, неожиданно подошел к батарее Пенешил-Парка, которую и уничтожил.
   Артиллеристы сен-джордж-гилльской батареи имели лучших руководителей или, может быть, занимали лучшую позицию; во всяком случае их орудия, скрытые в сосновом лесу, не были замечены подходившим марсианином. Спокойно, как на смотру, они зарядили их и дали залп.
   Марсианина обдало осколками упавшей гранаты, и солдаты видели, как он покачнулся и упал. Раздался ликующий крик, и солдаты с бешеной поспешностью зарядили орудия. Упавший марсианин издал протяжный вой, и в мгновение ока у деревьев показался второй сверкающий великан, который, в ответ на его призыв, ответил ему также воем.
   Повидимому, осколком гранаты подбило ногу у треножника первого марсианина. Второй залп пропал даром, ударив в землю довольно далеко от него, и вслед затем оба товарища направили на батарею свои тепловые лучи. Пороховые ящики взлетели на воздух, и вокруг орудий ярким пламенем вспыхнули сосны. Из солдат спаслись только два-три человека, успевшие забежать за гребень холма.
   После этого, три великана стали как будто совещаться, по крайней мере лазутчики, следившие за ними, доносили потом, что все трое простояли на месте с полчаса. Из подбитой машины осторожно выполз марсианин, маленькая коричневая фигурка, казавшаяся на расстоянии каким-то ржавым пятном, и занялся повидимому починкой своего треножника. К девяти часам он кончил свою работу, так как над деревьями снова показался его колпак.
   Было начало десятого, когда к этим трем марсианам присоединилось еще четверо, вооруженных какими-то толстыми, черными трубками. Они роздали по такой же точно трубке и трем первым и разместились изогнутой линией на равном расстоянии друг от друга, между Сен-Джордж-Гиллем, Уэйбриджем и деревенькой Сэнд, к юго-западу от Риплея.
   Как только они тронулись с места, дюжина ракет взвилась из-за холмов перед ними, предупреждая стоявшие наготове у Диттона и Эшера батареи о приближении врага. В то же самое время четыре неприятельских боевых машины, тоже снабженные трубками, перешли через реку, и две из них, чернея на фоне заката, выросли передо мной и викарием, застигнув нас на дороге из Галлифорда на север, по которой мы шли, напрягая последние силы. Казалось, что они летят на облаках, так как молочный туман, который стлался по полям, закрывал треножники до одной трети их вышины.
   При виде этих двух великанов викарий тихо вскрикнул и пустился бежать. Но я-то знал, что от марсианина не убежишь, и поэтому свернул в сторону и пополз через мокрую от росы крапиву и густой кустарник в канаву, которая шла вдоль дороги. Викарий оглянулся и, увидев, что я делаю, последовал моему примеру.
   Марсиане остановились. Один, который стоял ближе к нам, смотрел в сторону Сенбюри; другой, казавшийся серым пятном на фоне заката, стоял дальше, в сторону Стэнса.
   Призывный вой их прекратился. В полном безмолвии заняли они свои места в огромном полумесяце, имевшем не менее двенадцати миль от одного конца к другому. Никогда еще, со времени изобретения пороха сражение не начиналось в такой тишине. На нас, да и вероятно на всякого другого случайного наблюдателя у Риплея, это произвело бы такое впечатление, как будто марсиане были единственными властелинами наступающей ночи, озаряемой лишь молодым месяцем, первыми звездами и последними отблесками умирающей зари да красным заревом пожара у Сен-Джордж-Гилля от горевших Пентильских лесов.
   А между тем, отовсюду, со стороны Стэнса, Диттона, Эшера, Окгэма, из холмов и лесов южного берега реки, из-за низких лугов, на севере от нее -- отовсюду, где какая-нибудь рощица или кучка сельских холмов давала прикрытие, на этот полумесяц глядели жерла пушек. Сигнальные ракеты взвились и рассыпались дождем искр в темноте ночи, и для артиллеристов всех этих сторожевых батарей потянулись минуты напряженного ожидания. Стоило только марсианам вступить в линию огня -- и в тот же миг эти сверкающие в темноте ранней ночи орудия, с притаившимися за ним неподвижными черными фигурами людей, разразились бы целой бурей громовых залпов.
   Нет сомнения, что у всех этих тысяч чутко прислушивавшихся людей, также как и у меня в ту минуту, преобладающею мыслью был вопрос: что думают о нас марсиане? Понимают ли они, что воюют с миллионами организованных и дисциплинированных существ, представляющих одно целое? Или ко всем этим огненным вспышкам, внезапным взрывам гранат и упорному преследованию их они относились так, как относимся мы к отчаянному, единодушному нападению потревоженного улья? Уж не хотели ли они истребить нас всех до единого? (Тогда еще никто не знал, чем питаются марсиане).
   Пока сотни подобных вопросов носились у меня в голове, я наблюдал гигантские очертания их часовых. А в глубине души у меня теплилась надежда, что вся дорога к Лондону занята громадными, еще неизвестными марсианами и скрытыми военными силами. Успели ли приготовить волчьи ямы? Догадались ли превратить в ловушку пороховые заводы в Гаунслоу? Хватит ли у лондонцев мужества и патриотизма устроить марсианам вторую Москву, но в большем масштабе?
   Мы продолжали ползти через кустарник, по временам осторожно выглядывая из него, как вдруг спустя некоторое время, тянувшееся, как казалось, бесконечно долго, раздался отдаленный пушечный выстрел. Потом другой и третий. Тогда ближайший к нам марсианин поднял свою трубку высоко в воздухе и разрядил ее в сторону батарей. От тяжкого грохота этого выстрела дрогнула земля. Марсианин, стоявший у Окгэма, сделал то же самое. Не было ни вспышки огня ни дыма -- ничего, кроме оглушительного грохота.
   Я был так поражен этими странными выстрелами, следовавшими один за другим, что совершенно позабыл о своей личной безопасности и о своих обожженных руках, и, с трудом выпрямившись в кустарнике, посмотрел в сторону Сенбюри. В эту самую минуту около меня раздался выстрел, и над моей головой пронесся огромный снаряд, направляясь к Гаунслоу. Я ожидал увидеть дым или огонь или какие-нибудь другие последствия действия этого снаряда. Но я увидел над собой только темно-синее небо с одинокой звездой на нем, а под собою -- стлавшийся по земле густой белый туман. Я не услышал также ни треска взрыва ни ответного выстрела. Кругом была мертвая тишина, и минуты длились бесконечно.
   -- Что случилось? -- спросил викарий, стоявший около меня.
   -- Ничего не понимаю, -- отвечал я.
   Летучая мышь пролетела мимо и скрылась. Где-то вдали послышались крики и смолкли. Я снова взглянул на марсианина, он быстро двигался теперь к востоку, вдоль реки.
   Я все ожидал, что которая-нибудь из наших скрытых батарей даст по нему залп, но кругом все было спокойно, и ничто больше не нарушало ночной тишины. Фигура марсианина уменьшалась по мере того, как он удалялся, и вскоре туман и сгущавшийся мрак ночи поглотили его. Инстинктивно мы с викарием вскарабкались выше. В стороне Сенбюри мы увидели какую-то темную массу, напоминавшую формой конусообразный холм, который как будто вырос здесь и закрывал нам вид. Подальше, за рекой, у Уольтона, мы заметили другой такой же холм. И эти странные конусообразные холмы становились на наших глазах все ниже и расползались.
   Движимый внезапной догадкой, я посмотрел на север и увидел там третью, такую же черную облачную массу в виде конуса.
   Стало как-то странно тихо. Издали, с юго-востока, подчеркивая эту тишину, доносились перекликающиеся голоса марсиан. Потом воздух дрогнул еще раз от далекого грохота их выстрелов. Но земная артиллерия молчала.
   В то время нам было непонятно значение того, что происходило перед нами, и лишь позднее мне пришлось узнать, что означали эти зловещие черные холмы, так внезапно выраставшие в сумраке ночи. Каждый из марсиан, стоявший на линии громадного полумесяца, о котором я говорил, по какому-то неизвестному нам сигналу, разряжал бывшую при нем трубку в сторону каждого холма, каждой возвышенности, каждой кучки домов, которые могли служить прикрытием для батарей. Некоторые выстрелили только по разу, другие по два раза, как тот марсианин, который был ближе к нам. Тот же, который стоял у Риплея, выпустил, говорят, не менее пяти снарядов. Ударившись о землю, эти снаряды разбивались, но не разрывались, и выпускали целые тучи тяжелого, черного, как чернила, пара, который сначала подымался кверху, образуя газообразный, колеблющийся холм, а потом опускался и медленно расползался по окружающей его поверхности. И прикосновение этого пара, вдыхание малейшей из его частиц, приносило смерть всему живущему.
   Он был очень тяжел, этот пар, тяжелее самого густой дыма. Поэтому после первого сильного толчка, заставлявшего его взлететь кверху, он опускался, разливаясь по земле скорее как жидкое, чем газообразное, тело. С возвышенностей он стекал в долины, ручьи и лужи совершенно так, как течет углекислый газ из трещин вулканов. Там, где он попадал в воду, происходил какой-то странный химический процесс. Поверхность воды мгновенно покрывалась пеной, которая по мере своего образования медленно опускалась в воду, очищая место другой.
   Этот порошок был абсолютно нерастворим, и странность заключалась в том, что если вдыхание этого газа было смертоносным, то воду, содержащую этот порошок, можно было пить без вреда. Самый же пар не расходился, как то бывает с газообразными телами, а висел в воздухе плотными клубами, потом медленно соединялся с туманом и с росой, оседая на землю в виде порошка.
   Теперь, когда после бурного взлета черных клубов заканчивалось образование газообразного конуса, футов на пятьдесят над землей, на крышах, в верхних этажах домов и на высоких деревьях, была полная возможность спастись от его ядовитого действия. Это было доказано в ту же ночь в Стрит-Кобгэме и Диттоне.
   Человек, спасшийся от смерти в Кобгэме, передает удивительные подробности об этом событии. Сидя на колокольне, он наблюдал, как клубы черного дыма окутывали деревню и как из этой черной бездны постепенно, словно привидения, появлялись дома. Полтора суток просидел он там, измученный, голодный, жарясь на солнце. Под голубым сводом неба, на фоне далеких холмов, лежала земля, как будто затянутая черным бархатом, и на ней понемногу появились в разных местах красные крыши, зеленые верхушки деревьев, а позднее окруженные черной дымкой кусты и изгороди, амбары и хижины.
   Но так было только в Стрит-Кобгэме, где черный пар остался лежать, пока не осел на землю. Вообще же марсиане, дав пару исполнить свое назначение, очищали от него воздух, направляя в него струи обыкновенного дыма.
   Так разогнали они клубы черного пара в нашем соседстве, как мы могли это видеть из окон покинутого дома в верхнем Галлифорде, куда мы вернулись. Оттуда же мы видели перебегающий свет электрических прожекторов на холмах Ричмонда и Кингстона и слышали, как в одиннадцать часов задребезжали окна в нашем домике от громких выстрелов из тяжелых крепостных орудий на позициях. Пальба в невидимых марсиан продолжалась без перерыва в продолжение четверти часа по направлении к Гэптону и Диттону. Затем бледные лучи света погасли, и на смену им взвился ярко-красный огненный столб.
   Потом упал четвертый цилиндр, промелькнув сверкающим зеленым метеором, как я узнал впоследствии, в Буши-Парке. Но еще до канонады на позициях Ричмонда и Кингстона слышались отголоски далеких беспорядочных выстрелов с юго-западной стороны. Очевидно, те батареи тоже пробовали стрелять наудачу, пока черный пар не задушил там людей.
   Таким образом, по заранее обдуманному плану, спокойно и методично, обкуривая человеческие жилища, как мы обкуриваем осиные гнезда, распространяли марсиане свой удушливый газ по всей местности, прилегающей к Лондону. Концы полумесяца медленно раздвигались, обхватывая постепенно местности от Ганвелля до Кумба и Мальдена,
   Всю ночь напролет подвигались марсиане, работая своими разрушительными трубками. Ни разу с тех пор, как в Сен-Джордж-Гилле упал марсианин, подбитый нашей гранатой, у нашей артиллерии не было ни одного удачного выстрела. Везде, где только была малейшая опасность для марсиан наткнуться на невидимые за прикрытием пушки, они выпускали заряд черного пара, а где батареи были на виду, там действовал тепловой луч.
   Около полуночи пылающие деревья по склонам Ричмонд-Парка и зарево пожара на Кингстонском холме осветили клубы черного пара, покрывшего всю долину Темзы и расползавшемуся кругом, насколько хватало глаз. И по этому ползущему черному дыму, не спеша, шагали два марсианина, пуская во все стороны струи шипящего пара.
   В ту ночь марсиане очень редко прибегали к лучу, оттого ли, что у них был лишь ограниченный запас материала для его производства, или потому, что они не имели в виду опустошать страну, а хотели только подавить наступление. И они, без сомнения, достигли своей цели. Ночь с воскресенья на понедельник была последним организованным сопротивлением их наступлению. Всякая попытка в этом направлении была бы теперь безнадежна. Даже команды миноносок и миноносцев-истребителей, поднимавшихся было по Темзе, отказались действовать против марсиан и воротились назад. Единственное, на что еще отваживались люди с той ночи, была закладка мин и устройство волчьих ям, но эти работы они производили как-то судорожно и без всякой системы.
   Нужно только представить себе судьбу этих батарей, стоявших у Эшера, -- ужасную судьбу людей, из которых ни один не остался в живых!
   В моем воображении рисуется следующая картина. Все стоят на своих местах в напряженном ожидании: батареи в полной боевой готовности, офицеры зорко всматриваются в темноту, наводчики у орудий, пороховые ящики сняты с передков. Здесь же лазаретные фуры и палатки с обожженными и ранеными и, в почтительном отдалении, толпа посторонних зрителей... а кругом полная тишина! Потом вдруг глухой отзвук выстрела разряженной трубки, -- и над домами и деревьями проносится неуклюжий снаряд и тяжело падает в соседнем поле.
   Густые клубы черной массы, взлетевшие наверх, превращают сумрак надвигающейся ночи в полную тьму. Невиданный, ужасный враг в образе черного дыма подбирается к своим жертвам, постепенно поглощая людей и лошадей. Начинается безумное бегство, пушки брошены. Раздаются крики отчаяния задыхающихся, падающих людей, извивающихся в судорогах на земле, и над всем этим быстро оседающий, расползающийся кругом плотный черный дым. И затем ночь и смерть -- ничего, кроме безмолвной, непроницаемой черной пелены, скрывающей своих мертвецов...
   Еще до зари черный дым стлался по улицам Ричмонда, и распадающийся государственный организм в своем последнем предсмертном усилии предупреждал население Лондона необходимости поспешного бегства.
  

XVI

Бегство из Лондона

   Теперь вы легко поймете, какая бешеная волна панического страха разлилась по улицам величайшего в мире города с наступлением понедельника. Поток беглецов с невероятной быстротой превратился в широкую реку, яростно бушевавшую у станций железных дорог, у пристаней на Темзе и пользовавшуюся каждой мало-мальски пригодной дорогой, чтобы прорыть себе русло на север и на восток.
   К десяти часам полицейские власти, а к полудню и железнодорожные, совершенно распались, утратив свой авторитет. Они растаяли, расползлись и слились с живым потоков обезумевших людей, образуя огромную, однообразную массу социального тела.
   Еще в полночь с воскресенья на понедельник население Каннон-Стрит, юго-восточной части Лондона, и железнодорожные линии к северу от Темзы получили предупреждение о надвигающейся опасности, и уже к двум часам все поезда были переполнены, а в вагонах публика дралась из-за мест. В три часа на Бим-Стрит уже были раздавленные люди. Ярдах в двухстах от станции, на Ливерпуль-Стрит, стреляли из револьверов, пускались в ход кинжалы, и полисмэны, присланные для наблюдения за порядком, выбившись из сил, разбивали в бешенстве головы людей, которых они должны были охранять.
   Позднее, с наступлением дня, когда машинисты и кочегары отказались возвратиться в Лондон, все разраставшаяся толпа отхлынула от станций и запрудила дороги, ведущие на север. Около полудня, под Барнсом, видели марсианина, и огромное облако черного дыма, медленно оседая, поползло вдоль Темзы, по Ламбетской развалине, отрезывая своим приближением всякую попытку к бегству через мосты. Другое облако тянулось над Илингом, охватывая кольцом возвышенность Кэс-Галля с уцелевшей на ней кучкой людей живых, но лишенных возможности бежать.
   После бесплодных стараний попасть на поезд северо-западной линии, отходивший из Чок-Фарм, - паровозы очередных поездов, подававшихся от товарной платформы, буквально врезывались в осаждавшую их кричащую толпу, и человек десять дюжих мужчин должны были работать кулаками, чтобы не дать столкнуть машиниста -- мой брат вышел на улицу Чок-Фарм, пробрался между скакавшими во весь опор экипажами и очутился в толпе, грабившей велосипедный магазин. Ему посчастливилось войти первому в магазин. Добыв себе велосипед и протащив его через окно, он упал, проткнул обо что-то переднюю шину и ранил себе руку, но тотчас же поднялся, сел и поехал. Крутая дорога от Гаверстонского холма была завалена опрокинутыми экипажами и упавшими лошадьми, и моему брату пришлось повернуть на Бельс-Род.
   Избегнув таким образом самой сильной давки, брат выехал на Эджуэрскую дорогу и к семи часам приехал в Эджуэр, голодный и усталый, но на много опередив толпу. По дороге во всю ее длину стояли люди, с любопытством, и недоумением оглядывая беглецов. Моего брата обогнали несколько велосипедистов, несколько всадников и два автомобиля. На расстоянии одной мили от Эджуэра, у брата сломалось колесо, и велосипедом больше нельзя было пользоваться. Он бросил велосипед у дороги и пошел пешком.
   На главной улице местечка лавки уже были открыты. На тротуарах, в дверях домов и у окон -- всюду толпился народ и удивленно смотрел на странную процессию приближающихся беглецов. В одной из гостиниц брату удалось поесть.
   Он пробыл в Эджуэре довольно долгое время, не зная, что ему теперь предпринять. Число беглецов все возрастало, многие, как и брат, были склонны остаться в Эджуэре. О пришельцах с Марса не было никаких новых вестей.
   К этому времени дорога была уже полна народом, но большой давки не было. Большинство беглецов было на велосипедах, но потом появились мчавшиеся во весь дух автомобили, кабриолеты и закрытые экипажи, которые подымали тучи пыли и ехали по направлению к Сен-Альбансу.
   У брата была, вероятно, смутная мысль попробовать пробраться в Чельмсфорд, где жили его близкие знакомые, потому что, выйдя из деревни на глухую проселочную дорогу, он машинально повернул на восток. Вскоре он наткнулся на изгородь, перелез через нее и зашагал дальше по тропинке, заворачивавшей на северо-восток. Ему попадались на пути фермы и деревушки, названия которых он не знал. Беглецов он теперь почти не встречал и только по дороге к Гай-Барнету он столкнулся с двумя дамами как раз во-время, чтобы выручить их из беды, не подозревая тогда, что им придется потом странствовать вместе.
   Он услышал их крики еще издали и, повернув за угол, увидел на дороге шарабан с запряженным в него пони. В шарабане сидели две дамы и отбивались от двух каких-то мужчин, старавшихся стащить их с сиденья, в то время как третий молодец с трудом удерживал под уздцы перепугавшегося пони. Одна из дам, маленького роста, вся в белом, громко кричала, другая -- стройная брюнетка -- хлестала бичом человека, схватившего ее за руку.
   Брату в один миг стало ясно, что здесь происходит. Он закричал на негодяев и бросился к месту борьбы. Один из мужчин тотчас же бросил дам и повернулся к нему, и по лицу брат увидал, что схватка неизбежна. Будучи хорошим боксером, он двинулся на него и одним ударом уложил его под колеса экипажа.
   Было не время для соблюдения правил бокса, и поэтому брат, подставив ему подножку, выбил его из строя и затем схватил за шиворот другого, который держал за руку стройную даму. Тут он услышал стук копыт и почувствовал удар бича по лицу, а подскочивший к нему третий противник ударил его в переносицу. Этим воспользовался тот негодяй, которого он держал, вырвался у него из рук и пустился бежать вниз по дороге.
   Наполовину оглушенный ударом, брат очутился лицом к лицу с человеком, который перед тем держал лошадь, и увидел, что коляска, раскачиваясь из стороны в сторону, катится по дороге с сидящими в ней женщинами. Стоявший человек -- здоровенный детина -- кинулся на него, но брат предупредил нападение и ударом в лицо отбросил его назад. Таким образом, освободившись от них, он повернулся и бросился бежать за экипажем. Его противник погнался за ним. Тогда и тот, который раньше дал тягу, повернул назад и тоже побежал за ними.
   Вдруг брат споткнулся и упал. Ближайший из преследователей бросился на него, и когда он встал, то увидел перед собою двух противников. Еще немного, и он едва ли вышел бы целым из этой борьбы, но на его счастье стройная дама остановила лошадь, храбро выскочила из коляски и побежала к нему на помощь. Оказалось, что у нее был с собою револьвер, но он лежал под сидением экипажа в то время, как на них напали. Не доходя шести ярдов, она выстрелила и чуть-чуть не попала в брата. Один из разбойников, как видно не отличавшийся особенной, храбростью, бросился бежать, а за ним последовал другой, проклиная его трусость. Оба остановились на дороге возле своего третьего товарища, лежавшего без чувств.
   -- Возьмите! -- сказала стройная дама, протягивая брату револьвер.
   -- Садитесь скорее в экипаж, -- проговорил брат, вытирая кровь со своей рассеченной губы.
   Она повернула назад, не говоря ни слова -- оба они с трудом переводили дух, -- и они вместе подошли к шарабану, где дама в белом выбивалась из сил, стараясь удержать перепуганного пони.
   Разбойники оставили их в покое. Брат оглянулся и увидел, что они пошли в обратную сторону,
   -- Я сяду к вам, если вы разрешите, -- сказал брат и сел на пустое переднее сидение. Дама посмотрела через плечо.
   -- Дайте мне вожжи, -- сказала она и хлестнула лошадь. В следующий момент три человека скрылись у них из глаз поворотом дороги.
   Таким образом, совершенно неожиданно для себя, брат очутился растерзанный, еле дыша, с окровавленными руками, разбитой челюстью и расшибленной губой в чужом экипаже, в обществе двух незнакомых женщин, с которыми он мчался по неизвестной дороге.
   Он узнал, что то были жена и младшая сестра врача-хирурга, жившего в Стенморе. Возвращаясь на рассвете домой из Пиннера от опасно больного, доктор по пути, на одной из станций, услышал о приближении марсиан. Он поспешил домой, разбудил обеих женщин (служанка ушла от них за два дня перед тем), наскоро уложил для них небольшой запас провизии, сунул, к счастью для моего брата, под сиденье шарабана револьвер и велел им ехать в Эджуэр с тем, чтобы сесть там на поезд. Сам он остался предупредить соседей. Он обещал в пять часов утра нагнать их в Эджуэре, а теперь было почти девять, и его все еще не было. Они не решились остаться в Эджуэре из-за возраставшего наплыва беглецов и выехали на эту дорогу.
   Вот что рассказали они брату урывками по пути. Не доезжая Нью-Барнета, им пришлось сделать привал. Брат обещал остаться с ними до тех пор, пока они не примут определенного решения, как им быть дальше, или пока их не догонит доктор. Чтобы придать им храбрости, он уверил их, что отлично стреляет из револьвера, хотя он совершенно не умел с ним обращаться.
   Они расположились лагерем у дороги. Пони щипал траву у изгороди и чувствовал себя прекрасно. Брат рассказал им некоторые подробности своего бегства из Лондона, а также все, что он знал о марсианах. Солнце поднималось все выше, и через некоторое время разговор замер и сменился чувством какой-то безотчетной тревоги.
   По дороге прошло несколько пешеходов, и брат постарался выпытать от них все, что только можно. Каждое отрывочное сведение, которое он получал, только усиливало в нем впечатление страшного бедствия, постигшего человечество и укрепляло его уверенность в необходимости поспешного бегства. Это мнение он высказал дамам. -- У нас есть деньги с собой, -- сказала девушка и замолчала, словно боялась говорить дальше.
   Но ее глаза встретили взгляд брата, и недоверие ее прошло.
   -- У меня тоже деньги с собой, -- сказал мой брат.
   Она объявила тогда, что кроме пятифунтового билета у них было около тридцати фунтов золотой монеты, и предложила отправиться на поезд в Сен-Албанс или в Нью-Барнет. Но брат, видевший ярость лондонцев, штурмовавших поезда, нашел это предложение невыполнимым и предложил свой план: проехать через Эссекс в Гарвич и оттуда покинуть Англию.
   Но миссис Эльфинстон -- так звали даму в белом -- не хотела слушать никаких доводов и все только твердила о "Джордже", тогда как ее золовка была удивительно спокойна и благоразумна и соглашалась на предложение брата.
   Таким образом они решили поехать в Барнет, чтобы пересечь большую дорогу, ждущую к северу. Мой брат вел пони под уздцы, чтобы по возможности сберечь его силы.
   По мере того как солнце приближалось к зениту, становилось нестерпимо жарко. Пол ногами лежал толстый слой горячего, белого песку, благодаря чему они двигались очень медленно. Изгороди казались серыми от пыли. Издали доносился шум многотысячной толпы, становившийся все слышнее по мере приближения к Барнету.
   По дороге стало попадаться больше народа. Большинство тупо смотрело перед собой, бормотало неясные слова и имело крайне измученный, истощенный и грязный вид. Один человек во фраке прошел мимо них, глядя в землю.
   Они слышали его голос и когда посмотрели на него, то увидели, как он одной рукой схватил себя за волосы, а другою колотил какого-то невидимого врага. Когда у него прошел этот приступ бешенства, он пошел дальше, не оглядываясь по сторонам.
   Когда мой брат и его спутницы подъезжали к перекрестку к югу от Барнета, они увидели какую-то женщину, подходившую к дороге с левой стороны прямо через поля; она несла на руках одного маленького ребенка, а двое других шли рядом с ней. Потом прошел мужчина в грязном, черном костюме, с толстой палкой в одной руке и с небольшим дорожным саком в другой. Немного дальше, когда они миновали перекресток и проезжали мимо дач, им навстречу выехал экипаж, который вез черный, взмыленный пони. Худощавый юноша в спортсмэнской фуражке управлял им. Три девушки, по виду фабричные работницы из Ист-Энда, и двое маленьких детей сидели скорчившись в маленьком экипаже.
   -- Эта дорога ведет в Эджуэр? -- спросил брата возница с дикими глазами и мертвенно-бледным лицом.
   И когда брат объяснил ему, что надо свернуть налево, он хлестнул лошадь, не тратя времени на благодарность.
   Теперь брат заметил, что из домов впереди поднимается тонкий серый столб не то дыма, не то тумана и постепенно заволакивает белый фасад терасы, видневшийся через дорогу между дачами. Миссис Эльфинстон вдруг вскрикнула, увидя прямо перед собой, над крышами дач, красные языки пламени, поднимавшиеся вверх, к голубому небу.
   Дикий шум толпы превратился в беспорядочную смесь многих голосов с трескотней катящихся колес, скрипом телег и отрывистым стуком копыт. Не доезжая ярдов пятидесяти до перекрестка, проселочная дорога делала крутой поворот.
   -- Куда вы нас везете! -- вскричала мистрисс Эльфинстон.
   Брат остановил лошадь.
   Большая дорога представляла один сплошной бурный поток людей, стремительно несшийся на север. Сверкающая на солнце белая пыль, вздымаемая ногами лошадей, пешеходов и колесами всех сортов экипажей, стояла плотным белым облаком на высоте двадцати футов над землей, скрывая от глаз толпу на дороге и постоянно возобновляясь.
   -- Дорогу! -- кричали в толпе. -- Дайте дорогу!
   Выехать на большую дорогу было все равно, что броситься в самое пекло бушующего пожара. Толпа ревела, как огонь, и пыль была горячая и едкая. И, в действительности, впереди на улице пылала дача, и от нее валил густыми клубами черный дым, еще более увеличивающий смятение толпы.
   За шарабаном шли двое мужчин. Затем какая-то грязная женщина с тяжелым узлом, которая все время громко всхлипывала. Охотничья собака, потерявшая своего хозяина, вся покрытая царапинами и жалкая, бегала, фыркая, вокруг их экипажа, но брат пригрозил ей кнутом, и она убежала.
   Насколько можно было видеть, по всей дороге, ведущей к Лондону, стиснутый с двух сторон домами, лился бурный поток грязных бегущих людей. Черные головы, тесно прижатые друг к другу фигуры выступали яснее по мере приближения, но они быстро проходили мимо и утрачивали индивидуальность, сливаясь с удалявшейся толпой и, наконец, исчезали поглощенные ею и пылью.
   -- Вперед! Вперед! -- слышались голоса. -- Дайте дорогу!
   Люди упирались руками в спину друг другу. Брат крепко держал под уздцы пони и, поддаваясь непреодолимому чувству, медленно, шаг за шагом, шел за толпой вперед.
   Суматоха, которой брат был свидетель в Эджуэре, и взбунтовавшаяся толпа, осаждавшая поезда в Чок-Фарме, были ничто в сравнении с той картиной, которую он увидел здесь. Тут весь народ был в движении. Трудно представить себе эти колоссальные массы людей. Они уже не имели индивидуальности, так как все новые и новые фигуры людей вливались в них и расплывались. Мимо мелькали лица подходивших, а потом их спины, когда они удалялись вместе с толпой. По краям дороги тащились пешеходы, сторонясь от наезжавших колес, падая в канавы и давя друг друга.
   Кареты и фуры следовали одна за другой, почти не оставляя места для более быстрых и нетерпеливых экипажей, которые все-таки пользовались каждым моментом, чтобы проскочить вперед, бессовестно отбрасывая людей к изгородям и воротам дач.
   -- Вперед! -- был общий крик. -- Скорей вперед! Они идут!
   В одной повозке стоял слепой человек в мундире Армии спасения. Он жестикулировал своими искривленными пальцами и во все горло кричал: "О, вечность! О, вечность!" У него был хриплый и настолько громкий голос, что брат мой еще долго слышал его после того, как он скрылся вдали за облаками пыли.
   Некоторые экипажи были переполнены людьми, которые бессмысленно хлестали лошадей и переругивались с другими кучерами. Иные сидели, не шевелясь, и безутешными глазами смотрели куда-то в пространство. Были такие, которые сосали свои пальцы от жажды или неподвижно лежали на дне своих повозок. Глаза у лошадей были налиты кровью, и уздечки -- все в мыле.
   Тут можно было увидеть всевозможные экипажи: кэбы, кареты, фургоны, магазинные фуры, почтовые дилижансы, тачку для очистки улиц с надписью: "Главное управление св. Панкратия" и огромная железнодорожная платформа, набитая людьми весьма сомнительного вида. Мимо прогромыхала телега с пивоваренного завода; ее колеса были забрызганы свежей кровью.
   -- С дороги! -- раздавались голоса. -- С дороги!
   -- Вечность! Вечность! -- доносилось сзади.
   Хорошо одетые, грустные, исхудавшие женщины плелись пешком, волоча за собой детей, которые плакали и все время спотыкались. Их тонкие платья были покрыты пылью, а усталые лица залиты слезами. Многих из них провожали мужчины, из которых одни заботливо оберегали своих дам, другие же были грубы и невнимательны. Бок-о-бок с ними, прочищая себе дорогу локтями и площадной бранью, шла кучка уличных хулиганов. Проходили и дюжие рабочее, с силою пробираясь вперед, жалкие, растрепанные юноши, судя по их костюму -- приказчики или конторщики. Мой брат заметил также одного раненого солдата и какое-то несчастное существо в накинутом на плечи мужском пальто поверх ночной сорочки.
   Но как ни был разнообразен состав этой толпы, кое-что у нее было общее. Страх и страдание были написаны на лицах всех этих людей, и страх гнался за ними по пятам. Стоило произойти на дороге какому-нибудь замешательству, вроде ссоры из-за места в экипаже, и вся толпа ускоряла шаги. Даже люди, измученные до того, то у них подгибались колени, проявляли на миг неожиданную энергию, вызванную внезапной надеждой опередить других.
   Зной и жажда уже успели оказать свое действие толпу. Кожа у всех пересохла, губы почернели и потрескались. Всех их томила жажда, ноги были изранены, и все чуть не падали от усталости. И среди разнообразных криков слышались споры, упреки и стоны изнеможения и боли. У большинства были охрипшие, ослабевшие голоса, и пели они одну и ту же песню с одним и тем же припевом:
   -- Вперед! Вперед! Марсиане идут!
   Только немногие останавливались и отделились от толпы беглецов. Проселочная дорог выходила под углом на прямую дорогу и производила ложное впечатление, что она идет от Лондона. И в это-то новое русло пробиралось кое-как небольшое количество людей, чтобы немного отдохнуть на свободе и затем снова исчезнуть в главном потоке. Немного в стороне от дороги лежал человек, охраняемый двумя приятелями; одна из его ног была обернута окровавленными тряпками. Он был счастлив, так как у него были друзья. Из толпы вынырнул маленький старичок с воинственно-закрученными усами, в черном потертом сюртуке. Он сел на краю дороги, снял сапоги - носки были все в крови -- вытряхнул из них камешки и, ковыляя, поплелся дальше. Потом маленькая девочка, лет восьми-девяти, совсем одна, бросилась на землю у изгороди, подле брата, и горько заплакала.
   -- Я не могу итти дальше! Не могу!..
   Брат очнулся от своего оцепенения, поднял ее и, ласково уговаривая, понес к мисс Эльфинстон. Как только он дотронулся до нее, она замолчала, как будто испугавшись.
   -- Эллен! -- закричала из толпы какая-то женщина голосом, в котором слышались слезы. -- Эллен!
   И девочка вдруг выскользнула у брата из рук с криком:
   -- Мама!
   -- Они идут! -- сказал какой-то человек, проезжая верхом мимо них.
   -- С дороги! -- заорал кучер, и брат увидел, что на проселочную дорогу сворачивает карета.
   Толкая друг друга, люди бросились назад, чтобы не попасть под лошадей. Мой брат отвел лошадь с шарабаном ближе к изгороди, и карета проехала мимо, остановившись на повороте. Это был парный экипаж с дышлом для двух лошадей, но везла его одна лошадь.
   Брат видел сквозь завесу пыли, как два человека осторожно вынесли кого-то из кареты на белых носилках и тихонько опустили на траву, в тени изгороди.
   Один из мужчин подбежал к брату.
   -- Где можно достать воды? - спросил он. - Он умирает и страшно страдает от жажды.
   -- Лорд Гаррик! -- удивленно воскликнул мой брат. -- Президент верховного суда?
   -- Воды! -- повторил человек.
   -- Может быть, в одном из этих домов найдется водопровод, -- сказал брат. -- У нас нет воды. И я не могу оставить моих спутниц.
   Человек стал проталкиваться через толпу к воротам углового дома.
   -- Вперед! -- кричала толпа, отталкивая его в сторону. -- Они идут! Вперед!..
   Тут внимание моего брата было отвлечено бородатым человеком с орлиным носом. Он нес маленький саквояж, который лопнул как раз в ту самую минуту, когда на него посмотрел брат, и из него целым каскадом посыпались золотые монеты. Они катились прямо под ноги спешащим людям и лошадям. Человек остановился и с тупым видом смотрел на свое золотое богатство. Дышло какого-то экипажа наехало на него и отбросило в сторону. Он закричал; экипаж чуть-чуть было не задел его и проехал мимо.
   -- Прочь с дороги! -- кричала вокруг него толпа. -- Дорогу!
   Как только кэб проехал, он бросился ничком на свою груду золота и принялся обеими руками запихивать его по карманам. Вдруг он увидел над собою лошадиную морду, но не успел отскочить и был смят копытами лошади.
   -- Стой! -- закричал брат и, отстранив женщину, хотел схватить лошадь за узду.
   Но прежде, чем он успел добежать, он услышал душу раздирающий крик и увидел сквозь облако пыли, как несчастному переехало спину колесом. Кучер стегнул брата бичом. Многоголосый крик толпы оглушал его, а человек, между тем, корчился в пыли среди своих разбросанных денег, стараясь подняться, и не мог, так как у него был переломлен хребет и ноги лежали, как мертвые. Стоя над ним, брат отчаянно закричал на следующего кучера, который чуть не наехал на них. Какой-то всадник на вороном коне спешил к нему на помощь.
   -- Уберите его с дороги, -- посоветовал он.
   Брат схватил свободной рукой несчастного за шиворот и потащил его в сторону, но тот все время цеплялся за свое золото и, свирепо глядя на брата, колотил его по руке кулаком с зажатыми в нем деньгами.
   -- Прочь с дороги! -- раздавались сзади сердитые голоса.
   С сильным треском дышло кареты въехало в передний экипаж, который удерживал всадник на вороном коне. Брат оглянулся, и в это время человек с переломленной спиной повернул голову и укусил его руку, чтобы освободить свою шею. В этот момент карета навалилась на экипаж, вороной шарахнулся в сторону и чуть не наступил копытом на ногу брата. Он выпустил лежащего человека и отскочил. Он видел, как гнев в лице несчастного сменился ужасом и в следующий момент он исчез под копытами лошадей. Бушующий поток людей унес брата на большую дорогу, и ему стоило больших усилий пробиться назад.
   Мисс Эльфинстон сидела, закрыв лицо руками, а немного подальше маленький ребенок таращил глазенки на лежащую под колесами катящихся экипажей черную, неподвижную кучу тряпья.
   -- Мы должны вернуться назад! -- закричал брат и стал заворачивать пони. -- Нам не пробраться через этот ад.
   Они проехали с сотню ярдов назад по той дороге, по которой приехали, пока, наконец, ревущая толпа не скрылась из вида. За поворотом дороги брат увидел умирающего человека, лежащего в канаве под изгородью, с лицом, перекошенным от страданий и белым, как мел.
   Обе спутницы брата сидели молча, съежившись и дрожа. Брат остановил лошадь. Мисс Эльфинстон была бледна, как смерть, а ее невестка горько плакала, забывая даже звать своего "Джорджа". Брат был так потрясен и смущен, что не мог придумать, что им делать. Как только они повернули назад, он сообразил, как важно и необходимо было им пробраться так или иначе через толпу. С внезапно принятым решением он круто повернулся к мисс Эльфинстон.
   -- Мы должны во что бы то ни стало проехать туда, на дорогу, -- сказал он и снова повернул лошадь.
   Второй раз в этот день девушка доказала свое мужество. Брат передал ей вожжи и выскочил из коляски. Чтобы пробиться сквозь несшийся перед ними ревущий человеческий поток, он ринулся вперед и схватил за узду наезжавшую на них лошадь какого-то кэ6а, а мисс Эльфинстон, пользуясь этим мгновением, хлестнула пони и выехала на дорогу. Но тут их коляска сцепилась колесами с проезжавшим фургоном, и в ту же минуту из ее кузова вылетела планка, выбитая дышлом третьего экипажа. Через минуту их подхватило течение и понесло вперед. Мой брат, на лице и на руках которого были красные следы от бича кучера, вскарабкался обратно в шарабан и взял вожжи от мисс Эльфинстон.
   -- Направьте револьвер на человека сзади нас, если он будет очень напирать на нас, -- сказал он, передавая ей оружие. -- Или нет! Лучше на его лошадь.
   Затем он стал смотреть, не представится ли возможность перебраться через дорогу на правую сторону. Но раз попав в людской водоворот, они как будто потеряли свою волю и сделались частью этого несущегося в облаках пыли дикого полчища людей.
   Вместе с потоком их пронесло через весь Чиппинг-Барнет. Они находились уже почти на милю от центра города, когда им удалось, наконец, пробиться на другую сторону дороги. Гвалт и шум здесь были неописуемые, но за городом дорога разветвлялась в нескольких местах, и ехать стало посвободнее.
   Они повернули на восток через Гедлей. Там они наткнулись на любопытную сцену, как сотни людей припали к реке и жадно пили воду. Местами из-за воды происходила драка. А подальше, поднявшись на холм вблизи восточного Барнета, они увидели два поезда, медленно тащившиеся один за другим, без всяких сигналов и руководителей.
   Оба были битком набиты народом -- люди стояли даже между углем на тендерах паровозов -- и шли на север по главной северной линии. Мой брат предполагал, что эти поезда вышли с какой-нибудь маленькой станции, так как в те дни дикий штурм поездов в Лондоне сделал невозможным их движение с конечных станций.
   Вскоре после того, вблизи Гедлея, они остановились отдохнуть, так как дневные волнения вконец измучили всех троих. Кроме того, время подходило к вечеру, и они уже начали чувствовать приступы голода. Ночь была холодная, и никто из них не решался лечь спать. Мимо места их привала проходило много людей, бежавших от неизвестных опасностей, которые, в действительности, еще только подстерегали их впереди, так как все они шли в ту сторону, откуда приехал мой брат.
  

XVII

"Дитя грома"

   Если бы марсиане поставили себе целью истребление, то еще в понедельник они могли бы уничтожить все население Лондона, пока оно медленно расползалось по соседним деревням. Не только по дороге через Барнет, но и по Эджуэрской и по Вальгамской, и на восток от Саутхенда и Шубюрнесса, и на юг от Темзы до самого Диля и Бродстерса, разливалась бурная людская волна. Если бы в то июньское утро кто-нибудь поднялся на воздушном шаре в сверкающую синеву неба над Лондоном, то все дороги, ведущие на север и на восток из бесконечного лабиринта лондонских улиц, показались бы с этой высоты совершенно черными, так густ был поток беглецов. И каждая точка этого потока несла в себе агонию ужаса и физических страданий.
   В предыдущей главе я нарочно привел подробный рассказ моего брата о том, что происходило по дороге через Чиппинг-Барнет, чтобы дать читателю ясное понятие о том, чем была эта толпа мечущихся черных точек для тех, кто разделял их участь. Никогда еще в истории мира не бывало такого скопления человеческих существ, связанных общим страданием. Легендарные полчища готов и гуннов, величайшие армии, какие когда-либо видела Азия, были бы каплей этом море! Это не было какое-нибудь дисциплинированное шествие. Это было бегство охваченного паникой гигантского стада, беспорядочное, бесцельное и страшное. Бегство шести миллионов народа, невооруженного и голодного, слепо стремящегося вперед. Это было начало гибели цивилизации, истребление человеческого рода...
   Сидящий на воздушном шаре увидел бы перед собой раскинувшуюся сеть улиц, домов, церквей, садов и скверов, безлюдных, опустевших, как на огромной карте, юг которой был вымаран чернилами. Как будто перо великана прогулялось по карте, замазав те места, где были Илинг, Ричмонд и Уимбльдон. Количество этих черных пятен непрерывно росло, расползалось вширь, растекалось струйками во все стороны, останавливалось на холмах и, найдя новое русло, быстро стекало по склону в долину совершенно так, как растекается по пропускной бумаге капля чернил.
   А позади у синих холмов, что высятся к югу от реки, шли сверкающие гиганты, распространяя спокойно и методично все дальше и дальше по земле свои ядовитые тучи, уничтожая их струями пара там, где они сделали свое, дело, и постепенно завладевая покоренной страной.
   Да, несомненно, они не столько имели в виду истребить человечество, сколько совершенно поработить его и подавить всякое сопротивление. Они взрывали все запасы пороха, попадавшиеся им на пути, отрезывали телеграфное сообщение и разрушали железные дороги. Они калечили человечество!
   Повидимому, они не очень спешили расширить поле своей деятельности, так как в тот день они не пошли дальше центральной час компания, исправив все повреждения, причиненные в первый день паники, восстановила сообщение, и поезда снова идут к северу от Сент-Олбена, чтобы уменьшить прилив беженцев в ближайшие графства. В Чиппинг-Онгере висело объявление, гласившее, что в северных городах имеются значительные запасы муки и что не позднее, как через двадцать четыре часа хлеб будет раздаваться голодающим жителям окрестностей Лондона. Однако это сообщение не заставило брата изменить свой план. Весь день он и его спутницы продвигались к востоку и нигде не видели раздачи хлеба. Да и никто не видел. В эту ночь седьмая звезда упала на Примроз-Хилл. Она пролетела во время дежурства мисс Эльфинстон, которая сторожила бивак, чередуясь с моим братом.
   В среду наши три беглеца после ночевки на пшеничном поле достигли Челмсфорда, где банда местных жителей, именовавшая себя Комитетом общественного продоволь-- ствия, отобрала у них пони, пообещав, правда, уделить часть мяса при разделе на следующий день. По слухам, марсиане были уже у Эппинга. Говорили также, что при неудачной попытке взорвать одного марсианина разрушены пороховые заводы Вальтамского аббатства. На церковных колокольнях были устроены сторожевые посты. Брат, на свое счастье, как выяснилось позже, предпочел итти пешком к побережью, не дожидаясь раздачи съестных припасов, хотя и он и обе его спутницы сильно проголодались. В полдень они прошли через Тиллингхем, который оказался безлюдным: лишь несколько мародеров рыскало по домам в поисках пищи. За Тиллинг-хемом они увидели море и множество самых разнообразных судов.
   Не смея подняться вверх по Темзе, моряки направились к берегам Эссекса -- к Гаричу, Уолтону и Клектону, а потом и к Фаульнессу и Шеберри, где принимали на борт пассажиров. Суда расположились широкой серповидной линией, конец которой терялся в туманной дымке у Нейза. У самого берега стояли небольшие рыбачьи шхуны, английские, шотландские, французские, голландские и шведские, паровые катера с Темзы, яхты, моторные лодки; подальше -- суда более крупного тоннажа: грязные угольщики, пароходы грузовые, пассажирские, нефтеналивные, даже один старый госпитальный транспорт и изящные, серые с белым пакетботы, поддерживавшие сообщение между Саусгемптоном и Гамбургом. И вся синеющая линия берега от Блекуотера до самого Мельдона кишела лодками. Лодочники торговались с людьми, толпившимися на побережье, и перевозили их на суда.
   Километрах в трех от берега виднелся броненосец с такой низкой осадкой, что при первом взгляде брат мой счел его затонувшим. То был монитор береговой обороны "Сын Грома". Других военных судов поблизости не было, но далеко вправо, над спокойной поверхностью моря -- в этот день стоял мертвый штиль -- змеился черный дымок: броненосцы Ламаншской эскадры, вытянувшись длинной линией против устья Темзы, держались под парами; они были в полной боевой готовности и зорко наблюдали за победоносным шествием марсиан, которому бессильны были помешать.
   Увидев море, миссис Эльфинстон струсила, хотя золовка и старалась ее ободрить: до сих пор она никогда не покидала Англии; она предпочитает лучше умереть, чем плыть на чужбину, и так далее. Бедняжка! Она, кажется, воображала, что французы мало чем отличаются от марсиан. За последние два дня она становилась все истеричнее, боязливей и печальней. Она во что бы то ни стало хотела вернуться в Стенмор. В Стенморе всегда было так тихо и мирно. К тому же они, наверное, встретят Джорджа в Стенморе...
   С большим трудом уговорили ее спуститься к берегу. Там брату удалось привлечь внимание матросов колесного парохода, шедшего из устьев Темзы. Они выслали лодку и сторговались на тридцати шести фунтах за троих. По их словам, пароход направлялся в Остенде.
   Было уже около двух часов, когда брат и его спутницы, заплатив за свои места на шкафуте, поднялись наконец на борт. Здесь, хотя и по безумным ценам, можно было достать еду, и они решили закусить, примостившись на палубе.
   На борту уже набралось больше сорока человек; многие из них истратили свои последние деньги, чтобы заручиться местом. Однако капитан простоял у Блекуотера до пяти часов, набирая новых пассажиров, пока вся палуба не наполнилась народом. Он, может быть, оставался бы и дольше, но около пяти часов на юге началась канонада. Как бы в ответ на нее, "Сын Грома" выстрелил из небольшой пушки и выкинул ряд флажков. Клубы дыма вырывались из его труб.
   Некоторые пассажиры уверяли, что пальба доносится из-под Шубьернеса, но вскоре всем стало ясно, что канонада приближается. Далеко на юго-востоке в море показались мачты и верхние части трех броненосцев, окутанные черным дымом. Тут внимание брата отвлекла отдаленная орудийная пальба на юге. Ему показалось, что он увидел в тумане поднимающийся столб дыма.
   Пароходик заработал колесами и двинулся к востоку от длинной изогнутой линии судов. Низкий берег Эссекса уже оделся голубоватой дымкой, когда появился марсианин. Маленький, чуть заметный на таком расстоянии, он подходил по илистому берегу со стороны Фаульнесса. Перепуганный капитан на своем мостике стал сердито браниться во все горло, упрекая себя за промедление, и лопасти колес, казалось, заразились его страхом. Все пассажиры стояли у бортов или на скамейках и смотрели на далекую фигуру, возвышавшуюся над прибрежными деревьями и колокольнями, которая приближалась, забавно пародируя человеческую походку.

   До сих пор брат мой еще ни разу не видел марсиан. Теперь он стоял, скорее удивленный, чем испуганный, глядя на титана, решительно приближавшегося к линии судов и все глубже погружавшегося в воду. Потом -- далеко за Кроучем -- показался другой марсианин, шагавший через низкие деревья; за ним -- еще дальше -- третий, шедший вброд через поблескивавшую илистую отмель, которая, казалось, висела между небом и землей. Все они направлялись прямо в море, как бы намереваясь помешать отплытию многочисленных судов, собравшихся между Фаульнессом и Нейзом. Несмотря на усиленное пыхтенье машины и на потоки пены за колесами, пароходик очень медленно уходил от надвигавшейся опасности.
   Поглядев на северо-запад, брат заметил, что линия судов расстроилась. Корабли в панике заворачивали, шли наперерез друг другу; машины давали свистки и выпускали клубы дыма, паруса распускались, катера беспорядочно сновали туда и сюда. Захваченный этим зрелищем, брат совсем не смотрел в сторону моря. Неожиданный поворот -- пароход должен был свернуть в сторону, чтобы избежать столкновения, -- сбросил брата со скамейки, на которой он стоял. Кругом затопали, закричали "ура", и этому крику слабо ответило эхо. Тут судно накренилось, и брат полетел в сторону.
   Он вскочил и увидел за штирбортом, всего в каких-нибудь ста метрах от их накренившегося, нырявшего пароходика, огромное стальное тело, разрезавшее воду, точно лемех плуга, на две высокие пенистые волны. Пароходик то беспомощно махал лопастями колес по воздуху, то почти черпал воду бортами.
   Целый душ пены на один миг ослепил брата. Протерев глаза, он увидел, что чудовище пронеслось мимо, направляясь прямо к берегу. Верхняя часть длинного стального корпуса поднималась из воды, а из двух труб вырывались искры и клубы дыма. Это торпедный монитор "Сын Грома" спешил на выручку беззащитной флотилии пассажирских судов.
   Снова вскочив на ноги и держась за перила качающейся палубы, брат посмотрел вслед идущему в атаку левиафану и опять увидел марсиан. Теперь они все трое сошлись и стояли так далеко в море, что их треножники были почти целиком под водой. На таком далеком расстоянии и погруженные в воду, они казались гораздо менее грозными, чем огромное железное чудовище, в кильватере которого беспомощно плескался пароходик. Казалось, марсиане с удивлением рассматривали нового противника. Быть может, этот гигант представлялся им существом одной с ними породы. "Сын Грома" шел полным ходом и не стрелял. Вероятно, благодаря этому ему и удалось подойти так близко к неприятелю. Марсиане не знали, что делать с ним. Один снаряд -- и они тотчас же пустили бы его ко дну тепловым лучом.

Что-то огромное и плоское описало большую дугу и снова исчезло в таинственном полумраке.

   "Сын Грома" шел таким ходом, что через минуту уже находился на половине расстояния между пароходиком и марсианами, -- черное, быстро уменьшавшееся пятно на фоне низких удаляющихся берегов Эссекса.
   Вдруг передний марсианин опустил свою трубу и метнул в броненосец баллон черного газа. Точно струя чернил залила левый борт судна, и черное облако дыма заклубилось по морю. Броненосец проскочил сквозь эту дымовую завесу. Он шел против солнца, и с низко сидящего пароходика казалось, что он уже находится среди марсиан.
   На пароходе заметили, что тощие долговязые фигуры разделились и стали отступать к берегу, все выше и выше подымаясь над водой. Один из марсиан поднял похожий на фотографический аппарат прибор и направил его под углом вниз. Целое облако поднялось с водной поверхности от прикосновения теплового луча. Он, должно быть, прошел сквозь стальную обшивку корабля, как раскаленный добела железный прут сквозь бумагу.
   Вдруг среди дымящегося пара блеснула вспышка, -- марсианин дрогнул и зашатался. Через секунду второй снаряд срезал его, и смерч из воды и пара поднялся высоко в воздух. Орудия "Сына Грома" стреляли одно за другим среди облаков дыма. Один снаряд, взметнув водяной столб, упал возле пароходика, отлетел рикошетом к другим судам, уходившим к северу, и раздробил в щепки рыбачью шхуну.
   Но никто не обратил на это внимания. Увидев, что марсианин упал, капитан на мостике испустил нечленораздельный крик, дружно подхваченный столпившимися на корме пассажирами. И тотчас же все завопили вновь: за белым хаосом пара, вздымая волны, неслось что-то длинное и черное, с пламенем посередине, с вентиляторами и трубами, извергающими огонь.
   Броненосец был еще жив. Винт, по-видимому, уцелел, и машины работали. Корабль шел прямо на второго марсианина и находился в ста метрах от него, когда тот выпустил тепловой луч. Среди ослепительного пламени палуба и трубы с грохотом взлетели кверху. Марсианин пошатнулся от взрыва, и через секунду пылающая развалина, все еще сохранившая свой первоначальный порыв, ударила и подмяла его, как кусок картона.
   Брат невольно вскрикнул. Снова все скрылось в кипящем хаосе.
   -- Два! -- завопил капитан.
   Все кричали; весь пароход от кормы до носа сотрясался от радостного крика, повторившегося на всех судах и лодках, уходивших в море.
   Пар висел над водой в течение нескольких минут, скрывая берег. Пароходик продолжал работать колесами, удаляясь от места боя. Когда, наконец, пар рассеялся, его сменил черный газ, нависший такой тучей, что нельзя было разглядеть ни "Сына Грома", ни третьего марсианина. Зато броненосцы подошли совсем близко и стали между сушей и пароходиком.
   Суденышко уходило в море; броненосцы приближались к берегу, все еще скрытому причудливыми клубами пара и черного газа. Целый флот спасавшихся бегством судов уходил к северо-востоку; несколько рыбачьих шхун ныряло между броненосцами и пароходиком. Но некоторое время спустя, не дойдя до оседавшего облака пара и газа, эскадра повернула к северу и скрылась в сгущавшихся вечерних сумерках. Берег сливался с далью и становился все менее заметным под низкой стеной облаков, собиравшихся вокруг заходящего солнца.
   Вдруг из золотистой мглы заката донеслись раскаты орудий, и показались какие-то темные движущиеся тени. Все устремились к борту и стали вглядываться в ослепительное сияние на западе, но ничего нельзя было различить. Туча дыма поднялась и закрыла солнце. Пароходик, пыхтя, уходил все дальше и дальше под гнетом этой томительной неизвестности.
   Солнце село среди серых облаков; небо побагровело и потемнело; вверху блеснула Вечерняя звезда. Было уже совсем темно, когда капитан вскрикнул и указал вдаль. Брат напряженно всматривался. Что-то взлетело к небу из недр туманного мрака и косо поднялось кверху, двигаясь быстро в отблеске зари на верхних краях туч на западном небосклоне; что-то плоское, широкое, огромное описало большую дугу и, медленно снижаясь, снова исчезло в таинственном полумраке. От этого полета на землю падала мрачная тень.

  
  

Книга вторая

ЗЕМЛЯ ПОД ВЛАСТЬЮ МАРСИАН

I

Под пятой

   В первой книге я несколько отклонился в сторону от моих собственных приключений, рассказывая о похождениях брата. Все то время, пока совершались события, описанные в двух последних главах, мы с викарием просидели в пустом доме в Голлифорде, куда окрылись, спасаясь от черного дыма. С этого момента я и буду продолжать свой рассказ. Мы провели всю ночь с воскресенья на понедельник и весь следующий день -- день паники -- на маленьком островке дневного света, отрезанные от остального мира черным дымом. Мы ничего не могли предпринять и оставались в мучительном бездействии в течение этих двух тягостных дней.
   С величайшей тревогой думал я о своей жене. Я представлял ее себе в Лезерхеде -- перепуганную, окруженную опасностями, уверенную, что меня уже нет в живых. Я шагал по комнатам и громко плакал, размышляя о том, что может случиться с ней в мое отсутствие. Я не сомневался в мужестве моего двоюродного брата, но он был не из тех людей, которые быстро понимают опасность и немедленно начинают действовать. А ведь в данном случае нужна была не столько смелость, сколько сообразительность. Утешало меня лишь то, что марсиане, продвигаясь к Лондону, удалялись от Лезерхеда. Я страшно устал от этих тревожных размышлений, и меня раздражали бесконечные причитания викария, его себялюбивое отчаяние. После нескольких бесплодных попыток успокоить его я обежал в одну из дальних комнат, где нашел глобусы, парты и тетради; прежде там, очевидно, помещалась детская классная. Когда викарий проник по моим следам и в это убежище, я забрался в каморку на чердаке и заперся на ключ: мне хотелось побыть наедине со своим горем.
   В течение этих двух дней мы были отрезаны от всего мира черным дымом. Но в воскресенье вечером мы заметили людей в соседнем доме; чье-то лицо у окна, движущийся свет, хлопанье дверей. Не знаю, кто были эти люди и что сталось с ними. На следующий день мы их больше не видели. В понедельник утром черный дым начал медленно сползать к реке, подбираясь все ближе и ближе к нам, и наконец заклубился на дороге перед тем домом, где мы скрывались.
   Около полудня на поле показался марсианин. Он выпускал из какого-то прибора струю горячего пара. Струя эта со свистом ударялась о стены, разбивала стекла и обварила руку викарию, выбегавшему из комнаты, которая выходила окнами на дорогу. Когда, долгое время спустя, мы тайком пробрались в отсыревшие от пара комнаты и снова выглянули на улицу, вся местность к северу имела такой вид, будто над нею только что пронесся черный буран. Посмотрев в сторону реки, мы очень удивились, заметив какие-то странные красные пятна на черных обожженных лугах.
   Мы не сразу сообразили, какая перемена наступила в нашем положении, мы видели только, что теперь нечего бояться черного дыма. Наконец я понял, что мы свободны и можем уйти, что дорога к спасению открыта, и мной снова овладела жажда деятельности. Но викарий был в каком-то оцепенении и не поддавался ни на какие уговоры.
   -- Мы здесь в полной безопасности, -- твердил он, -- в полной безопасности.
   Я решил бросить его. (Ах, почему я этого не сделал!)
   Помня наставления артиллериста, я стал запасаться пищей и питьем. Я нашел растительное масло и тряпку, чтобы перевязать свои ожоги; захватил шляпу и фланелевую рубашку, найденную в одной из спален. Когда викарий понял, что я намерен уйти один, он тоже начал собираться. Казалось, нам ничто не грозило, и во второй половине дня мы двинулись по почерневшей дороге в Сенбери. По моим расчетам, было около пяти часов.
   На улицах Сенбери и на большой дороге отдельными кучами валялись скорченные трупы, людские и конские, опрокинутые повозки и разбросанная поклажа. Все было густо покрыто черной пылью. Этот угольно-черный налет напомнил мне читанные когда-то рассказы о гибели Помпеи. Мы благополучно дошли до Хемптон-Корта, удрученные странным и необычным видом окружающей местности. В Хемптон-Корде мы с радостью увидели клочок зелени, уцелевший от удушливой лавины. Мы прошли через Беши-парк, где между каштановыми деревьями бродили лани; вдалеке несколько мужчин и женщин торопились к Хемптону. Это были первые люди, которых мы видели. Наконец мы добрались до Твикнема.
   Вдали, за дорогой к Гему и Питерсгему, горели леса. Тепловые лучи и черный дым пощадили Твикнем, и здесь было больше народу, но никто не мог сообщить ничего нового. По большей части, эти люди бежали, как и мы, пользуясь затишьем. Мне показалось, что кое-где в домах еще оставались жители; вероятно, они были слишком напуганы, чтобы спасаться бегством. И здесь на дороге виднелись многочисленные следы паники. Мне запомнились три изломанные велосипеда, лежавшие кучей и вдавленные в землю колесами проехавших по ним повозок. Мы перешли по Ричмондскому мосту около половины девятого. Конечно, мы торопились поскорей миновать открытый мост. Все же я заметил плывущие вниз по течению какие-то красные куски в несколько футов шириной. Я не знал, что это такое, -- мне некогда было вглядываться, -- и я дал этому зрелищу гораздо более ужасное толкование, чем следовало. На Серрейском берегу густо лежала черная пыль, оставшаяся после оседания черного дыма. Около дороги, ведущей на станцию, целыми кучами валялись трупы. Марсиан нигде не было видно, пока мы не подошли ближе к Барнесу.
   В темнеющей дали мы увидели трех мужчин, убегавших по боковому проулку к реке, но, в общем, селение казалось покинутым. На вершине Ричмондского холма дымился пожар. За Ричмондом следов черного дыма уже не было. Вдруг, когда мы уже подходили к Кью, показалось довольно много народа, разбегавшегося во все стороны, и верхняя часть марсианского боевого треножника обрисовалась над крышами домов -- метров за сто от нас. Если бы марсианин посмотрел вниз, наша гибель была бы неизбежна. Мы оцепенели от ужаса, потом бросились в сторону и спрятались в сарае, в каком-то саду. Викарий присел на землю, всхлипывая и отказываясь итти дальше.

   Но я решил во что бы то ни стало добраться до Лезерхеда и с наступлением темноты снова двинуться в путь. Я пробрался через кустарник, прошел по какому-то проулку мимо большого барского дома с пристройками и вышел на дорогу к Кью. Викария я оставил в сарае, но он поспешно догнал меня.
   Трудно себе представить что-нибудь безрассуднее этой попытки. Было очевидно, что мы окружены марсианами. Едва викарий поравнялся со мною, как мы увидели вдали над полями, тянувшимися к Кью-Лоджу, боевой треножник, -- не знаю, тот ли самый, который мы встретили перед тем, или другой. Четыре или пять маленьких черных фигурок убегали от него по серо-зеленому полю, -- очевидно, марсианин преследовал их. Сделав три шага, он их нагнал; они удирали из-под его ног в разные стороны. Марсианин не воспользовался тепловым лучом и не уничтожил их. Он просто хватал их и прятал в большой металлический ящик, привешенный у него за спиной, точно мешок с инструментами у рабочего.
   В первый раз мне пришло в голову, что марсиане, может быть, вовсе не собираются уничтожить побежденное человечество, а имеют в виду какую-то другую цель. С минуту мы стояли, пораженные ужасом, потом повернули назад и через калитку пробрались в обнесенный стеною сад. Там мы забились в какую-то яму и лежали в ней, едва смея перешептываться, пока на небе не зажглись звезды.
   Вероятно было уже около одиннадцати часов, когда мы решились повторить нашу попытку и пошли уже не дорогой, а полями, вдоль изгородей: я справа, викарий -- слева, высматривая в темноте марсиан, которые, по-видимому, окружали нас со всех сторон. В одном месте мы наткнулись на почерневшую и опаленную площадку, уже остывшую и покрытую пеплом, с целой кучей трупов, обгорелых и обезображенных, -- уцелели только ноги в сапогах. Лошадиные туши валялись тут же, на расстоянии пятидесяти футов от четырех разорванных пушек и разбитых лафетов.
   Городок Шин, по-видимому, избежал разрушения, но пустота и безмолвие царили в нем. Здесь не было видно трупов. Впрочем, ночь была очень темная, и мы не могли разглядеть боковых улиц. В Шине мой спутник вдруг стал жаловаться на слабость и жажду, и мы решили зайти в какой-нибудь дом.
   Для начала мы, не без труда взломав окно, проникли в маленькую виллу, стоявшую в стороне от прочих. Мне не удалось найти там ничего съестного, кроме куска заплесневелого сыра. Зато там была вода, и мы утолили жажду. Я захватил также топор, который мог нам пригодиться при взломе других помещений.
   Мы перебрались через улицу в том месте, где дорога сворачивает к Мортлеку. Здесь, посреди сада, обнесенного каменным забором, стоял дом, выкрашенный в белую краску. В кладовой мы обнаружили целый склад провизии: две ковриги хлеба, кусок сырой говядины и половину окорока. Я перечисляю все это так подробно потому, что в течение двух следующих недель нам пришлось довольствоваться лишь этими запасами. На полках мы нашли несколько бутылок пива, два мешка фасоли и пучок салата. Кладовая примыкала к судомойне, где сложены были дрова и стоял буфет. В нем оказалась без малого дюжина бутылок бургонского; кроме того -- консервы, лососина и две жестянки с бисквитами.
   Мы уселись на кухне и в темноте, так как не смели зажечь огонь, принялись за хлеб и ветчину и распили одну бутылку пива. Викарий, все еще пугливый и беспокойный, усиленно настаивал на том, что надо возможно скорее итти дальше, а я убеждал его предварительно подкрепить наши силы едой, когда вдруг произошло событие, вынудившее нас остаться.
   -- Неужели уже полночь? -- спросил я; и тут вдруг блеснул ослепительный ярко-зеленый свет.
   На один миг все предметы, бывшие в кухне, окрасились в зеленые и черные тона и снова исчезли во мраке. Затем последовал такой взрыв, какого я никогда не слыхал ни раньше, ни после. И сразу же вслед за ним послышался треск, звон стекол и грохот падающей каменной кладки; штукатурка посыпалась с потолка, разбиваясь на мелкие куски о наши головы. Я свалился на пол, ударился головой о выступ печи и потерял сознание. Викарий говорил, что я очень долго пролежал без чувств. Когда я пришел в себя, мы снова были во тьме, и викарий брызгал на меня водой. Его лицо было мокро от крови, которая, как я после разглядел, текла из рассеченного лба.

   Несколько минут я не мог сообразить, что случилось. Наконец память мало-помалу вернулась ко мне, и я почувствовал в виске боль от ушиба.
   -- Вам лучше? -- шопотом спросил викарий.
   После некоторого молчания я ответил ему. Потом приподнялся и сел.
   -- Не шевелитесь, -- сказал он, -- весь пол усеян осколками посуды. Вы можете нашуметь, а мне кажется -- они близко.
   Мы сидели так тихо, что слышали дыхание друг друга. Могильная тишина; только неподалеку упал сверху
   кусок штукатурки или оторвавшийся кирпич. Снаружи, где-то совсем близко, слышалось прерывистое металлическое постукивание.
   -- Слышите? -- спросил викарий, когда стук повторился.
   -- Да, -- ответил я. -- Но что это такое?
   -- Марсианин, -- сказал викарий.
   Я снова прислушался.
   -- Это не похоже на тепловой луч, -- сказал я и подумал, что боевой треножник задел дом; ведь недавно у меня на глазах один из них налетел на колокольню Шеппертонской церкви.
   Наше положение было так необычно и так непонятно, что три или четыре часа подряд, вплоть до рассвета, мы сидели на месте, не смея шевельнуться. Наконец отблеск зари проник к нам, но не через окно, которое осталось темным, а сквозь треугольное отверстие между кровельной балкой и грудой осыпавшихся кирпичей у стены позади нас. В первый раз мы могли разглядеть в сумерках внутренность кухни.
   Окно было завалено разрыхленной землей, покрывавшей стол, у которого мы сидели, и лежавшей у нас под ногами. Снаружи вся почва была взрыта, -- высокие валы окружили дом. Над верхней частью оконной рамы виднелась исковерканная дождевая труба. Пол был усеян металлическими обломками. Часть кухни, примыкавшая к жилым комнатам, осела, а когда совсем рассвело, мы убедились, что большая часть дома разрушена. Резким контрастом рядом с этими руинами выделялись изящный расписанный бледно-зеленой краской буфет с множеством жестяной и медной посуды, обои в белых и голубых квадратах и цветные рельефные украшения стены над плитой.
   Когда окончательно рассвело, мы увидели сквозь брешь фигуру марсианина, стоявшего, надо думать, на страже у еще не остывшего цилиндра. Мы осторожно поползли из полутемной кухни в совсем темную кладовую.
   Вдруг я сообразил, что случилось.
   -- Пятый цилиндр, -- прошептал я: -- пятый выстрел с Марса попал в этот дом и похоронил нас под развалинами.
   Викарий долго молчал, потом прошептал:
   -- Господи, смилуйся над нами.
   И он стал что-то бормотать себе под нос.
   Все было тихо, и мы, притаившись, сидели в кладовой.

Пятый цилиндр с Марса попал в дом.

  
   Я боялся даже дышать и сидел, пристально глядя на слабый свет, проникавший к нам из дверей кухни. Я мог разглядеть лицо викария -- неясный овал, -- его воротник и отвороты сюртука. Снаружи доносился звон металла, а иногда резкий свист и шипенье, точно от паровой машины. Все эти загадочные звуки раздавались с перерывами, постепенно усиливаясь и делаясь все более разнообразными. Вдруг раздался какой-то размеренный, вибрирующий гул, от которого задрожало все окружающее, и посуда в кладовой зазвенела. Свет померк, дверь кухни стала совсем темной. Так мы сидели много часов подряд, дрожа от страха, пока, наконец, не заснули в полном изнеможении.

   Я проснулся и почувствовал сильный голод. Вероятно, мы проспали большую часть дня. Голод заставил меня наконец двинуться с места. Я сказал викарию, что хочу добыть еды, и пополз в кладовую. Он ничего не ответил, но, лишь только я начал есть, этот слабый шум вывел его из оцепенения, и я услышал, как он ползет за мной.
  

Что мы видели из разрушенного дома

   Наевшись, мы поползли назад в судомойню. Там я, кажется, опять задремал и немного спустя проснулся в одиночестве. Вибрирующее гуденье продолжалось с докучливым упорством. Я несколько раз топотом окликнул викария, потом пополз к кухонной двери. Дневной свет еще не померк, и я увидел моего спутника в противоположном конце комнаты: он лежал ничком у треугольного отверстия, обращенного к марсианам. Его плечи были приподняты, и потому голова была от меня скрыта.
   В кухне было шумно, как в паровозном депо. Казалось, что вся постройка содрогается. Сквозь отверстие в стене я мог видеть верхушку дерева, освещенную солнцем, и голубой клочок ясного вечернего неба. С минуту я смотрел на викария, потом подкрался ближе, осторожно переступая через осколки посуды.
   Я тронул викария за ногу. Он так быстро обернулся, что снаружи с треском отвалился большой кусок штукатурки. Я схватил его за руку, боясь, что он закричит, и мы оба замерли. Потом я поднял голову, чтобы посмотреть, уцелело ли наше прикрытие. В пробоине стены образовалось новое отверстие; осторожно поднявшись и заглянув поверх балки, я едва узнал пригородную дорогу, -- так сильно все кругом изменилось.
   Пятый цилиндр упал, очевидно, на тот дом, куда мы заходили сначала. Строение совершенно исчезло, -- превратилось в щепки и разлетелось. Цилиндр лежал глубоко в земле, в воронке, гораздо более широкой, чем яма возле Уокинга. От страшного удара земля вокруг словно расплескалась ("расплескалась" -- самое подходящее слово) и засыпала корпуса соседних домов. Все произошло так, как если бы хватили молотом по грязи. Наш дом осел назад; его передняя часть была разрушена до самого фундамента. Кухня и судомойня уцелели каким-то чудом. Но они с трех сторон были опоясаны огромным валом из земли и мусора, открытой осталась лишь сторона, обращенная к цилиндру. Мы повисли на самом краю огромной воронки, в которой работали марсиане. Тяжелые удары, очевидно, раздавались непосредственно позади нас; светло-зеленый пар поднимался из ямы и окутывал дымкой нашу щель. В центре ямы цилиндр был уже раскрыт, а в дальнем конце, среди вырванных и засыпанных песком кустарников, стоял пустой боевой треножник -- огромный металлический скелет, рисовавшийся на фоне вечернего неба. Прежде всего следовало бы описать здесь яму и цилиндр. Но в ту минуту я бросил на них только беглый взгляд. Все внимание мое было отвлечено какой-то блестящей машиной, рывшей землю, и странными существами, которые медленно и неуклюже копошились около нее. Я прежде всего заинтересовался механизмом. Это была одна из тех чрезвычайно сложных машин, названных впоследствии многорукими, изучение которых дало такой мощный толчок нашей земной технике. На первый взгляд она напоминала металлического паука с пятью суставчатыми подвижными ногами, со множеством коленчатых рычагов и хватающих передаточных щупальцев вокруг корпуса. Большая часть рук этой машины была втянута внутрь, но тремя длинными щупальцами она выуживала металлические брусья, доски и перекладины, служившие, по-видимому, подпорками и скрепами для стенок цилиндра. Машина вытаскивала, поднимала и складывала все это на ровную площадку позади себя.

   Все движения были так быстры, сложны и совершенны, что сначала я не мог поверить, что передо мной находится машина, несмотря на ее металлический блеск. Боевые треножники были тоже удивительно совершенные, точно одухотворенные, но их и сравнить нельзя с этой машиной. Люди, никогда не видевшие подобных сооружений и знающие их только по рисункам и по отрывочным рассказам свидетелей вроде меня, вряд ли "могут представить себе эти почти живые механизмы.
   Я вспоминаю иллюстрации в одной из первых брошюр, излагающих историю этой войны. Художник, очевидно, наспех и очень поверхностно ознакомился с внешним видом одного из боевых треножников. Он изобразил боевую машину в виде каких-то ходуль из трех прямых жердей, лишенных гибкости и легкости, способных лишь к очень однообразным движениям, что совершенно не соответствует действительности. Брошюра со своими иллюстрациями наделала много шуму, и я упоминаю о них лишь для того, чтобы предостеречь читателей. Иллюстрации были похожи на живых марсиан, которых я видел собственными глазами, не больше, чем восковая кукла похожа на человека. По моему мнению, иллюстрации эти только испортили брошюру.
   Как я уже говорил, с первого взгляда я не признал многорукую машину за искусственный механизм. Она показалась мне живым существом, похожим на краба в блестящей оболочке. Тело марсианина, тонкие щупальца которого регулировали все ее движения, я счел чем-то вроде
   мозгового придатка. Но затем я заметил тот же cepoватo-коричневый лоснящийся кожаный покров на других копошившихся вокруг телах и понял загадку изумительного аппарата. После этого все свое внимание я уже обратил на живых, настоящих марсиан. Мельком я видел их раньше, но теперь отвращение уже не мешало мне наблюдать за ними; кроме того, я теперь находился в засаде, я следил за ними из-за прикрытия, а не во время поспешного бегства.

Это была многорукая машина марсиан.

сѣмъ темно, когда вдругъ раздался испуганный возгласъ капитана. Братъ поднялъ глаза, напрягая зрѣніе. Что-то огромное, плоское и широкое вынырнуло изъ сѣраго сумрака, поднялось наискось въ воздухѣ, молніей сверкнуло надъ тучами, на фонѣ розоватаго отблеска вечерней зари описало дугу, становясь все меньше и меньше, и снова потонуло въ таинственномъ сумракѣ ночи. И тьма, на мигъ озаренная свѣтомъ, казалась теперь еще гуще.
   

КНИГА II.
ЗЕМЛЯ ПОДЪ ВЛАДЫЧЕСТВОМЪ МАРСІАНЪ.

I.
Подъ пятою.

   Я такъ распространился о приключеніяхъ брата, что совершенно отвлекся отъ разсказа о своихъ собственныхъ. Въ продолженіе всего времени, описаннаго въ послѣднихъ двухъ главахъ, мы съ викаріемъ не выходили изъ пустого дома въ Галлифордѣ, куда спрятались отъ чернаго дыма. Вечеръ воскресенья и весь понедѣльникъ -- день паники,-- мы провели въ этомъ небольшомъ оазисѣ дневнаго свѣта, отрѣзанномъ стѣной чернаго дыма отъ всего остального міра. Дѣлать намъ было нечего, оставалось только ждать; эти два томительныхъ дня, проведенныхъ въ полномъ бездѣйствіи, показались намъ безконечно долгими.
   Я весь былъ поглощенъ тревогой за жену. Я представлялъ себѣ её, среди опасностей, напуганную, оплакивающую меня, какъ мертваго. Я бѣгалъ по комнатамъ и громко рыдалъ при мысли о томъ, что мы съ ней отрѣзаны другъ отъ друга, и обо всемъ, что съ ней могло случиться въ мое отсутствіе. Родственникъ, у котораго я помѣстилъ её, былъ человѣкъ, способный храбро смотрѣть въ лицо какой угодно опасности, но тяжелый на подъемъ и ненаходчивый. Здѣсь же нужны были именно предусмотрительность и находчивость, а не храбрость. Я утѣшалъ себя только мыслью, что марсіане идутъ на Лондонъ, оставивъ Лезерхэдъ позади. Отъ такой смутной тревоги болѣзненно изощряется нервная чувствительность. Постоянное нытье священника страшно меня утомляло и раздражало; я усталъ смотрѣть на его эгоистическое отчаяніе. Послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ попытокъ привести его въ лучшее настроеніе, я ушелъ отъ него и засѣлъ въ комнатѣ, очевидно, служившей классной, такъ какъ въ ней стояло нѣсколько скамеекъ, глобусъ, и валялись по столамъ тетради. Онъ нашелъ меня и снова принялся донимать меня своими жалобами: тогда я поднялся на вышку въ библіотеку и заперся на ключъ, чтобы остаться наединѣ съ своей мучительной тоской.
   Весь вечеръ и все утро слѣдующаго дня мы не имѣли никакой надежды вырваться изъ оковъ чернаго дыма. Вечеромъ въ воскресенье въ сосѣднемъ домѣ появились нѣкоторые признаки жизни: забѣгали огоньки въ окнахъ, въ одномъ даже показалось чье-то лицо, позже кто-то хлопнулъ дверью. Но я такъ и не узналъ, что за люди ходили тамъ и что съ ними сталось. На другой день мы ужъ ихъ не видали. Все утро понедѣльника черный дымъ ползъ въ рѣкѣ, придвигаясь къ намъ все ближе и ближе и, наконецъ, разлился по дорогѣ, проходившей мимо нашего дома.
   Въ полдень показался вдали марсіанинъ, шедшій напрямикъ черезъ поле, поливая черный дымъ струей горячаго пара, отъ прикосновенія котораго лопались стекла. Струя эта, шипя, ударялась о стѣны и обожгла руку священника, имѣвшаго неосторожность подойти близко къ окну. Нескоро мы рѣшились войти въ залитыя водой лицевыя комнаты и выглянуть наружу.-- Вся мѣстность къ сѣверу, казалось, была занесена снѣгомъ, только чернаго цвѣта. Мы съ удивленіемъ замѣтили, что у рѣки къ черному цвѣту сожженныхъ луговъ примѣшивался какой-то непонятный красный оттѣнокъ.
   Мы не сразу сообразили, насколько эта перемѣна мѣняетъ наше положеніе; мы поняли только, что намъ нечего больше бояться чернаго дыма. Я первый замѣтилъ, что стѣна, преграждавшая намъ путь, рухнула, и теперь ничто не мѣшаетъ намъ выйти. Какъ только я понялъ, что путь свободенъ, во мнѣ снова проснулась жажда дѣйствія, но священника нельзя было ни убѣдить, ни вывести изъ его апатическаго состоянія.
   -- Здѣсь мы въ безопасности,-- повторялъ онъ;-- здѣсь не страшно.
   Я рѣшилъ оставить его -- и жаль, что не сдѣлалъ этого! Умудренный опытомъ и наставленіями артиллериста, на этотъ разъ я позаботился захватить съ собой провизіи и воды. Мни посчастливилось найти немного масла и чистыхъ тряпокъ, чтобы перевязать свои обожженныя руки; въ одной изъ спаленъ лежали на кровати шляпа и фланелевая рубашка, которыя я также взялъ себѣ. Когда священникъ понялъ, что я уйду и безъ него, онъ вдругъ собрался тоже въ дорогу. Мы подождали, пока спала жара, и приблизительно часовъ въ пять направились по черной отъ осѣвшаго дыма дорогѣ въ Сенбёри.
   Все было такъ странно и необычно вокругъ, что вызывало въ душѣ жуткое чувство. Намъ попадались на пути человѣческіе и лошадиные трупы, скорченные, обезображенные, брошенная кладь, опрокинутыя повозки, густо покрытые чернымъ налетомъ. Этотъ пепельнаго цвѣта налетъ напомнилъ мнѣ разсказы о разрушеніи Геркуланума и Помпеи. Мы безъ всякихъ приключеній добрались до Гэмптонъ-корта и здѣсь были пріятно удивлены видомъ зеленаго оазиса, какимъ то чудомъ ускользнувшаго отъ губительнаго дѣйствія чернаго дыма. Это былъ Буши-паркъ, гдѣ подъ тѣнью каштановъ спокойно расхаживали олени. Дорога шла паркомъ до самаго Твикенгема. Намъ попалось навстрѣчу нѣсколько мужчинъ и женщинъ, спѣшившихъ въ Гэмптонъ. Это были первые люди, видѣнные нами за послѣдніе два дня.
   По ту сторону дороги, за Патерсгэмомъ все еще горѣли лѣса. Ни тепловой лучъ, ни черный дымъ не коснулись Твикенгэма, и здѣсь народу попадалось больше, но никто не могъ сообщить намъ ничего новаго. Большинство, подобно намъ, пользовались временнымъ затишьемъ, чтобы поискать болѣе безопаснаго мѣста. Мнѣ показалось, что во многихъ домахъ прятались обыватели, слишкомъ напуганные даже для того, чтобы спастись бѣгствомъ. И здѣсь дорога были усѣяна явными слѣдами поснѣшнаго бѣгства. Живо помню три брошенныхъ велосипеда, лежавшіе кучей на дорогѣ, всѣ переломаннные колесами переѣхавшихъ черезъ нихъ экипажей.
   Въ половинѣ девятаго мы перешли черезъ Ричмондскій мостъ, при чемъ, конечно, очень спѣшили, чтобы меньше времени оставаться на виду, но все же я усаѣлъ замѣтить плывущія по рѣкѣ вдали какія-то красныя массы. Я не зналъ, что это такое,-- разбирать было некогда,-- и я далъ имъ болѣе ужасное объясненіе, чѣмъ онѣ того заслуживали. И здѣсь, на берегу Суррея, мы видѣли все то же;-- черную пыль, осадокъ чернаго дыма, и мертвыя тѣла,-- возлѣ станціи онѣ лежали грудой -- но марсіанъ не было и въ поминѣ, пока мы не дошли до Барнса.
   Въ чернѣющей дали виднѣлась группа изъ трехъ человѣкъ, бѣжавшихъ переулкомъ къ рѣкѣ; помимо этого окрестность была пустынна. На вершинѣ холма пылали зданія города Ричмонда; кругомъ не было и слѣдовъ чернаго дыма.
   Возлѣ Кью мы неожиданно столкнулись съ цѣлой толпой бѣглецовъ, и тотчасъ же вслѣдъ затѣмъ, не болѣе, какъ во ста ярдахъ отъ насъ, надъ крышами домовъ показалась верхняя часть фигуры марсіанина. Мы обезумѣли отъ страха: стоило ему опустить глаза, и мы бы погибли. Завидѣвъ въ сосѣднемъ саду сарайчикъ, мы поспѣшили укрыться туда. Священникъ забился въ уголъ и тихонько плакалъ, отказываясь итти дальше.
   Но я не могъ отказаться отъ мысли попасть въ Лезерхэдъ и, какъ только снерклось, вышелъ изъ своего убѣжища. Ощупью пробираясь сквозь кусты, потомъ по задворкамъ большого дома-особняка, я вышелъ около Кью на большую дорогу. Священника я оставилъ въ сараѣ, но онъ бросился бѣгомъ догонять меня.
   Эта вторая попытка была положительно безуміемъ. Около насъ со всѣхъ сторонъ бродили марсіане. Не успѣлъ мой спутникъ догнать меня, какъ вдали показалась фигура марсіанина на треножникѣ, шагавшая черезъ лугъ по направленію къ Кью-лоджу. Впереди нея на зеленомъ фонѣ луга выдѣлялось четыре-пять маленькихъ человѣческихъ фигурокъ; марсіанинъ, очевидно, преслѣдовалъ ихъ. Въ три шага онъ нагналъ людей; они бросились отъ него вразсыпную.
   Онъ, даже не прибѣгая къ тепловому лучу, хваталъ ихъ одного за другимъ и бросалъ въ большую металлическую корзину, привѣшенную у него за спиной.
   Мнѣ въ первый разъ пришло въ голову, что марсіане могутъ имѣть относительно людей другія намѣренія, кромѣ уничтоженія ихъ. На мигъ мы оцѣпенѣли отъ ужаса, потомъ повернулись и бросились бѣжать; какъ разъ позади насъ были ворота, выходившія въ обнесенный стѣною садъ; мы кинулись туда и, по счастью, тотчасъ же наткнулись на канаву, гдѣ и засѣли, не смѣя даже шепотомъ разговаривать другъ съ другомъ, пока на небо не высыпали звѣзды.
   Было, должно быть, уже около 11 вечера, когда мы, наконецъ, набрались храбрости и вышли изъ канавы. Идти по дорогѣ мы уже не рискнули, а ползли вдоль изгороди и по огородамъ, зорко взглядываясь въ темноту, онъ съ правой стороны дороги я съ лѣвой, такъ какъ марсіане, повидимому, заняли всю эту мѣстность. Въ одномъ мѣстѣ мы наткнулись на обожженный и почернѣвшій участокъ земли, покрытый остывающимъ пепломъ; на немъ валялись разбросанные человѣческіе трупы; головы и тѣла ихъ были страшно изуродованы, но ноги и сапоги не тронуты. Тутъ же валялись мертвыя лошади, а въ шагахъ въ пятидесяти позади стояли 4 подбитыхъ орудія и поломаные передки.
   Мѣстечко Шиппъ уцѣлѣло, но зато въ немъ было пусто и тихо какъ въ могилѣ; здѣсь намъ не попадались мертвецы; впрочемъ и ночь была слишкомъ темна, чтобы смотрѣть по сторонамъ. Въ Шиппѣ мой спутникъ сталъ жаловаться на слабость и жажду, и мы рѣшили попытать счастья въ одномъ изъ домовъ.
   Первый домъ, въ который мы не безъ труда влѣзли черезъ окно, оказался небольшой виллой- особнячкомъ; я не нашелъ тамъ ничего съѣдобнаго, кромѣ заплесневѣвшаго сыра. Зато нашлась вода; кромѣ того, я взялъ топоръ, который могъ пригодиться для слѣдующей нашей кражи со взломомъ.
   На перекресткѣ, гдѣ дорога сворачиваетъ въ Мортлекъ, стоялъ бѣлый домъ съ огороженнымъ садомъ, и здѣсь въ кладовой мы нашли цѣлый запасъ провизіи: двѣ ковриги хлѣба, большой кусокъ сырого ростбифа и полъ-окорока ветчины; я потому такъ подробно перечисляю все это, что намъ пришлось довольствоваться этой провизіей двѣ недѣли. На нижней полкѣ стояло пиво въ бутылкахъ, лежало два мѣшка бобовъ и увядшій салатъ. Кладовая выходила въ чисто выбѣленную кухню, гдѣ были сложены дрова и стоялъ шкафъ, въ которомъ мы нашли около дюжины бургонскаго, бисквиты и двѣ жестянки консервовъ.
   Усѣвшись въ кухнѣ, въ темнотѣ, (свѣчи мы не рѣшались зажечь), мы поѣли хлѣба съ ветчиной и выпили бутылку пива. Священникъ все никакъ не хотѣлъ успокоиться: онъ метался по кухнѣ, и я не могъ уговорить его подкрѣпить свои силы пищей. Въ это время произошло нѣчто неожиданное.
   Около полуночи насъ рѣзнулъ по глазамъ ослѣпительный ярко-зеленый свѣтъ. Вся обстановка кухни на мигъ выступила изъ мрака рѣзкими очертаніями и снова скрылась. Затѣмъ раздался ударъ; ничего подобнаго я не слыхалъ ни раньше, ни послѣ. Почти моментально вслѣдъ за тѣмъ позади меня раздался трескъ, стукъ разбившагося стекла, грохотъ падающихъ камней и сейчасъ же съ потолка свалилась вся штукатурка разбившаяся на нашихъ головахъ. Меня съ размаха швырнуло на полъ; я ударился головой о ручку печной дверцы и долго лежалъ безъ чувствъ, какъ мнѣ сказалъ священникъ. Когда я пришелъ въ себя, вокругъ было снова темно; онъ съ мокрымъ лицомъ -- какъ оказалось послѣ, это была кровь изъ раны на лбу, вспрыскивалъ меня холодной водой.
   Нѣсколько времени я не могъ сообразить, что случилось, потомъ мало-помалу началъ припоминать и тутъ только ощутилъ острую боль въ вискѣ.
   -- Лучше ли вамъ,-- спросилъ шепотомъ священникъ. Я не отвѣчалъ, стараясь подняться.
   -- Не двигайтесь,-- сказалъ онъ,-- полъ весь усыпанъ битой посудой изъ шкафа. Вы нашумите, а я увѣренъ, что они здѣсь близко.
   Мы сидѣли до того тихо, что даже не слыхали дыханія одинъ другого. Кругомъ царила мертвая тишина; разъ только гдѣ-то неподалеку съ грохотомъ обвалился кусокъ кирпича или штукатурки; за стѣной по временамъ раздавались какіе-то непонятные звуки.
   -- Слышите,-- сказалъ священникъ, когда звуки повторились.
   -- Да; что это?
   -- Марсіанинъ.
   Я прислушался и замѣтилъ:
   -- Это не похоже на тепловой лучъ.
   Я былъ склоненъ думать, что домъ обрушился благодаря тому, что на него навалился марсіанинъ, какъ это было на моихъ глазахъ съ Шеппертонской колокольней.
   Наше положеніе было такъ странно и загадочно, что мы пролежали часа три-четыре, не смѣя шевельнуться. Когда занялось утро, лучъ свѣта проникъ въ кухню, не черезъ окно, которое оставалось темнымъ, но черезъ трехугольное отверстіе между балкой и кучей битыхъ кирпичей, возлѣ развалившейся стѣны. Въ этомъ сѣромъ полусвѣтѣ мы могли, наконецъ, разсмотрѣть внутренное убранство кухни.
   Окно было разбито кучей влетѣвшихъ въ него цвѣточныхъ горшковъ; съ силой брошенные извнѣ чьей-то невѣдомой рукой, они выбили стекла, градомъ обрушились на столъ, за которымъ мы сидѣли, и теперь валялись разбитыми у нашихъ ногъ. У стѣны дома образовался настоящій земляной валъ. У верхняго косяка окна виднѣлась сломанная водосточная труба. Полъ весь былъ устланъ осколками и черепками; уголъ кухни, примыкавшей къ дому, обвалился и такъ какъ въ него виденъ былъ дневной свѣтъ, очевидно, большая часть дома то же обвалилась. Странный контрастъ съ этой картиной разрушенія представлялъ опрятный посудный шкафъ, выкрашенный по модѣ въ блѣдно-зеленый цвѣтъ, со множествомъ мѣдной и жестяной посуды и на полкахъ, и часть уцѣлѣвшей стѣны съ чистенькими обоями въ клѣтку, бѣлое съ голубымъ. Когда совсѣмъ разсвѣло, сквозь трещину въ стѣнѣ мы разглядѣли фигуру марсіанина, вѣроятно, стоявшаго на стражѣ надъ еще не остывшимъ цилиндромъ. При видѣ его, мы поспѣшили благоразумно ретироваться изъ полутемной кухни въ совершенно темную кладовую. Внезапно истина блеснула въ моемъ умѣ.
   -- Это пятый цилиндръ,-- шепнулъ я своему спутнику,-- пятая стрѣла съ Марса разрушила этотъ домъ и похоронила насъ подъ его развалинами! Священникъ ничего не отвѣтилъ, потомъ прошепталъ:-- Господи сжалься надъ нами!-- Немного погодя я услышалъ тихое всхлипываніе.
   Кромѣ этого звука ничто не нарушало тишины. Я затаилъ дыханіе, глаза мои были прикованы къ слабому свѣту, выходившему изъ кухонной двери; мнѣ ясно видѣнъ былъ блѣдный овалъ лица священника, его отложный воротникъ и брыжжи. За стѣной опять раздался металлическій звукъ, потомъ рѣзвое гиканье и, послѣ минутной паузы, свистъ, похожій на свистокъ паровоза; эти загадочные шумы то прерывались, то начинались снова; промежутки тишины постепенно становились все короче и короче, наконецъ, раздался мѣрный и сильный стукъ, такой сильный, что отъ сотрясенія воздуха дрожала и звенѣла вся посуда въ шкафу. Что-то заслонило намъ свѣтъ изъ кухни, и мы нѣсколько часовъ просидѣли скорчившись въ темнотѣ, не смѣя говорить, дрожа отъ страха, пока, наконецъ, силы не измѣнили намъ... Мы проспали, вѣроятно, большую часть дня; проснувшись, я почувствовалъ сильный голодъ, который, наконецъ, вывелъ меня изъ апатіи. Я сказалъ священнику, что пойду искать пищи. Онъ не отвѣтилъ, но какъ только услыхалъ, что я жую, ползкомъ послѣдовалъ за мной.
   

II.
Что мы видѣли изъ разрушеннаго дома.

   Подкрѣпивъ свои силы, мы вернулись въ кладовую и здѣсь я должно быть опять вздремнулъ, потому что, очнувшись, не нашелъ возлѣ себя своего спутника. Звонкій стукъ за стѣной продолжался съ утомительнымъ однообразіемъ. Я нѣсколько разъ шепотомъ звалъ священника, но онъ не откликался; тогда я снова нащупалъ дорогу въ кухню. Тамъ было еще свѣтло и я увидалъ его на другомъ концѣ комнаты, лежавшимъ на полу у трехугольной дыры, выходившей наружу: плечи его были подняты вверху такъ, что головы не было видно.
   Въ кухнѣ стоялъ невообразимый шумъ и звонъ, словно на механическомъ заводѣ; уцѣлѣвшая часть зданія вся вздрагивала отъ непрерывныхъ ударовъ молота. Сквозь отверстіе въ стѣнѣ мнѣ видна была вершина дерева, позолоченная лучами заходящаго солнца, и голубой кусочекъ безоблачнаго неба. Я постоялъ минуты двѣ, наблюдая за священникомъ, потомъ направился къ нему, нагибаясь и ступая съ величайшей осторожностью между черепками, устилавшими полъ.
   Я взялъ священника за ногу; онъ вздрогнулъ такъ сильно, что отъ толчка снаружи обвалился большой кусокъ штукатурки. Я схватилъ его за руку, боясь, какъ бы онъ не вскрикнулъ, и мы долгое время оставались неподвижны. Наконецъ, я осмотрѣлся вокругъ: отъ нашего укрѣпленія осталось немного; послѣ обвала штукатурки въ стѣнѣ образовалась вертикальная щель; осторожно придерживаясь за банку, я заглянулъ въ эту щель и увидалъ то, что вчера еще было мирнымъ деревенскимъ ландшафтомъ; теперь онъ сталъ неузнаваемъ.
   Пятый цилиндръ упалъ должно быть какъ разъ посерединѣ дома, который мы посѣтили первымъ. Зданіе это было буквально стерто съ лица земли, разрушено и развѣяно въ прахъ. Цилиндръ ушелъ въ землю гораздо ниже фундамента, вырывъ яму значительно болѣе глубокую, чѣмъ та, которую я видѣлъ въ Уокингѣ. Земля вокругъ вся расплескалась отъ этого страшнаго удара -- расплескалась тутъ самое подходящее слово -- и лежала кучами, скрывавшими очертанія сосѣднихъ домовъ. Произошло совершенно тоже, что при сильномъ ударѣ молоткомъ по грязи. Нашъ домъ осѣлъ назадъ; лицевая часть его, вплоть до фундамента, была совершенно разрушена, кухня и кладовая случайно какимъ-то чудомъ уцѣлѣли и были теперь погребены подъ развалинами, обнесенныя землянымъ валомъ со всѣхъ сторонъ кромѣ той, гдѣ лежалъ цилиндръ. Мы находились на самомъ краю большой ямы, искуственно расширенной марсіанами. Стукъ раздавался очевидно позади насъ; отъ времени до времени отверстіе, въ которое мы наблюдали окрестность, заволакивалось ярко-зеленымъ паромъ.
   Цилиндръ, находившійся въ серединѣ ямы ужъ открылся; на дальнемъ краю ямы, среди поломанныхъ и засыпанныхъ камнями кустовъ, стоялъ высокій треножникъ, очевидно покинутый своимъ обладателемъ.
   Въ началѣ я почти не замѣчалъ ни ямы, ни цилиндра, хотя ихъ слѣдовало бы описать прежде всего; все мое вниманіе было обращено на какой то необычайно блестящій механизмъ, выбрасывающій землю изъ ямы, и на странныхъ существъ, медленно и съ трудомъ карабкавшихся по кучѣ земли. Больше всего меня заинтересовала машина. Это былъ одинъ изъ тѣхъ сложныхъ механизмовъ, которые получили потомъ такое большое распространеніе на землѣ и дали большой толчокъ человѣческой изобрѣтательности. Въ первую минуту онъ мнѣ представился чѣмъ-то вродѣ металлическаго паука съ пятью подвижными, суставчатыми ножками, къ тѣлу котораго было прикрѣплено огромное количество суставчатыхъ рычаговъ, перекладинъ и щупальцевъ. Тремя длинными щупальцами онъ выуживалъ изъ цилиндра множество шестовъ, пластинокъ и перекладинъ, которыми были выстланы и, можетъ быть, укрѣплены стѣнки цилиндра. Всѣ эти предметы складывались одинъ за другомъ въ кучу на землѣ. Машина работала такъ быстро и аккуратно, что въ началѣ я даже не призналъ ее за машину, несмотря на металлическій блескъ ея поверхности. Ужъ боевыя машины марсіанъ поражали соотвѣтствіемъ своихъ частей и какъ бы сознательнымъ своимъ дѣйствіемъ, но они не могли идти въ сравненіе съ этой. Кто никогда не видалъ такихъ машинъ и судить о нихъ лишь по наброскамъ художниковъ и неполнымъ описаніямъ такихъ очевидцевъ, какъ я, тотъ едва ли можетъ представить себѣ ясно подобный живой механизмъ.
   Помню, къ одному изъ памфлетовъ, описывавшему борьбу двухъ міровъ, былъ приложенъ рисунокъ, изображавшій такую машину, прозванную потомъ "многоручной"; художникъ не съумѣлъ ничего изобразить, кромѣ высокаго треножника съ крышкой, не высокаго и не гибкаго, малоподвижнаго, способнаго лишь къ однообразному дѣйствію. Этотъ памфлетъ очень распространенъ, и я упомянулъ о немъ лишь для того, чтобы предупредить читателя отъ неправильнаго впечатлѣнія. Сохранившееся изображеніе марсіанъ похоже на живыхъ марсіанъ, видѣнныхъ мною за работой, не больше, чѣмъ голландская кукла на человѣка. Въ началѣ я даже принялъ этотъ механизмъ не за машину, а за живое существо вродѣ крабба съ блестящей оболочкой; фигура марсіанина, легкими движеніями щупальцевъ управлявшаго дѣйствіемъ машины, показалась мнѣ вначалѣ просто головой крабба. Но вскорѣ я замѣтилъ сходство этой мнимой головы, покрытой сѣробурой, лоснящійся оболочкой, съ другими существами двигавшимися въ ямѣ и понялъ, кто былъ на самомъ дѣлѣ этотъ искусный механикъ. Послѣ этого я сталъ съ большимъ интересомъ разглядывать эти существа, т. е. марсіанъ въ ихъ природномъ видѣ, не связанныхъ съ машиной. Я уже видѣлъ ихъ мелькомъ раньше, и отвращеніе не мѣшало мнѣ теперь наблюдать: къ тому же я былъ обреченъ на неподвижность, молчаніе и бездѣйствіе
   Это были чрезвычайно странныя существа, не имѣющія на землѣ себѣ подобнаго. Представьте себѣ огромное круглое тѣло, или вѣрнѣе голову, около четырехъ футовъ въ діаметрѣ и впереди этого тѣла лицо. На лицѣ нѣтъ ноздрей -- марсіане, повидимому лишены чувства обонянія,-- во есть пара огромныхъ темныхъ глазъ и подъ ними какой-то мясистый наростъ. Сзади этой головы, или тѣла,-- ужъ и не знаю, какъ назвать,-- узкая поверхность, затянутая перепонкой; наши анатомы признали въ ней ухо, хотя въ болѣе плотной атмосферѣ нашей планеты оно, вѣроятно, не могло оказать никакихъ услугъ своему обладателю. Вокругъ узкаго клинообразнаго рта расположены шестнадцать тонкихъ, какъ веревки, щупальцевъ въ двѣ группы, по восьми въ каждой. Эти щупальцы извѣстный анатомъ проф. Хауссъ довольно удачно окрестилъ руками. Уже. первые видѣнные мной марсіане пытались приподняться на этихъ рукахъ, но разумѣется при большей силѣ тяготѣнія на землѣ это оказалось невозможнымъ. Есть основаніе предполагать, что за планетѣ Марсъ они довольно легко передвигаются при помощи своихъ щупальцевъ.
   Замѣтимъ кстати, что внутреннее устройство ихъ организма не менѣе просто какъ это показали вскрытія. Больше всего мѣста занимаетъ мозгъ, отъ котораго идутъ толстые, какъ канаты, нервы къ глазамъ, уху и щупальцамъ, затѣмъ легкія, имѣющія непосредственное сообщеніе со ртомъ, сердце,-- ютъ и всѣ органы марсіанъ. Вредное дѣйствіе на легкія болѣе плотной земной атмосферы и большей силы притяженія наглядно проявлялось въ конвульсивныхъ движеніяхъ наружныхъ покрововъ.
   Можетъ показаться страннымъ, что марсіане совершенно лишены сложнаго пищеварительнаго аппарата, который составляетъ центръ тяжести нашего тѣла. Они не ѣдятъ и потому не перевариваютъ пищи. Вмѣсто того они впрыскиваютъ себѣ въ жилы свѣжую кровь другихъ живыхъ тварей. Я самъ видѣлъ, какъ это дѣлается, но не въ состояніи описывать то, на что не могъ даже смотрѣть,-- пусть меня хоть подымутъ на смѣхъ за мою брезгливость... Довольно, если я скажу, что кровь, взятая у еще живого животнаго, и чаще всего у человѣка, переливалась съ помощью маленькой пипетки прямо въ пріемникъ...
   Самая мысль объ этомъ противна для насъ, но развѣ нашъ способъ питанія не показался бы отвратительнымъ и кровожаднымъ интеллигентному кролику?
   Физіологическія преимущества такого переливанія крови неоспоримы, если принять въ расчетъ, сколько времени и энергіи тратитъ человѣкъ на ѣду и пищеварительные процессы. Наше тѣло наполовину состоитъ изъ железъ, трубокъ и органовъ, преобразующихъ пищу въ кровь. Пищеварительный процессъ реагируетъ на нервную систему, поглощаетъ наши силы, омрачаетъ духъ нашъ. Человѣкъ чувствуетъ себя счастливымъ, или несчастнымъ, смотря по тому, здорова ли его печень, хорошо ли дѣйствуютъ его желудочныя железы. Марсіане же выше этихъ органическихъ колебаній настроенія духа и эмоцій.
   При выборѣ живыхъ существъ для переливанія крови, марсіане несомнѣнно оказывали предпочтеніе людямъ; это отчасти объясняется сходствомъ человѣка съ останками жертвъ, которыхъ марсіане перенесли на землю съ своей планеты. Судя по съеженнымъ и сморщеннымъ останкамъ, попавшимъ въ наши руки, существа эти двуногія, съ ноздреватымъ, рыхлымъ строеніемъ костей и слабой мускулатурой, около шести футъ росту, съ круглыми прямыми головами и большими глазами, сидящими глубоко въ глазныхъ орбитахъ. Въ каждомъ цилиндрѣ находилось, повидимому, два-три такихъ существа, и всѣ были убиты раньше, чѣмъ цилиндры упали на землю. Оно и лучше, потому что, при первой же попыткѣ встать на ноги на нашей планетѣ, у нихъ поломались бы всѣ кости.
   Кстати, сообщу здѣсь кое-какія подробности, которыя въ то время еще не были вполнѣ ясны для меня самого, но читателю, лично не видавшему марсіанъ, помогутъ составить себѣ болѣе ясное представленіе объ этихъ опасныхъ существахъ.
   Физіологическое устройство ихъ отличается отъ нашего еще въ трехъ вещахъ. Во-первыхъ, они не спятъ, какъ не спитъ сердце человѣка, вѣроятно, потому, что у нихъ нѣтъ развитой мускулатуры, которая нуждалась бы въ періодическомъ отдыхѣ, и не знаютъ устали. На землѣ каждое движеніе стоило имъ усилій, а между тѣмъ они работали безъ перерыва по двадцать четыре часа въ сутки, какъ муравьи.
   Затѣмъ, какъ это ни странно, марсіане -- существа абсолютно безполыя и, слѣдовательно, не подверженныя бурнымъ волненіямъ, вытекающимъ изъ различія между людьми. Не подлежитъ сомнѣнію, что во время войны на землѣ прибавился одинъ марсіанинъ и найденъ былъ на тѣлѣ своего родителя въ видѣ почкообразнаго нароста; совершенно такъ же размножаются лиліи и прѣсноводные полипы.
   Высшія породы земныхъ животныхъ не знаютъ такого способа размноженія, но, несомнѣнно, было время, когда этотъ первобытный способъ практиковался и на землѣ, у низшихъ животныхъ, на ряду съ похожимъ методомъ, но затѣмъ послѣдній взялъ верхъ. Но Марсѣ, очевидно, имѣла мѣсто обратная эволюція.
   Интересно, что одинъ остроумный мыслитель, пользовавшійся репутаціей quasi-ученаго, задолго до нашествія обитателей Марса предсказалъ человѣку въ будущемъ устройство тѣла, весьма близкое въ строенію тѣла марсіанъ. Помню, это пророчество появилось въ ноябрѣ или декабрѣ 1893 г. въ блаженной памяти Pall Mall Budget'ѣ; помню и каррикатуру, появившуюся по этому поводу въ Punch'ѣ, одномъ изъ лучшихъ юмористическихъ журналовъ того времени. Онъ шутливо предсказывалъ, что впослѣдствіи усовершенствованные механическіе приборы замѣнятъ людямъ члены, что химія въ концѣ-концовъ упразднитъ пищевареніе, что такіе органы, какъ волосы, наружная часть носа, зубы, уши, подбородокъ, мало-по-малу утратятъ всякое значеніе для человѣческаго тѣла и, путемъ естественнаго подбора, исчезнутъ, какъ ненужные. Останется только мозгъ, да руки -- "слуги и наставники мозга". Все тѣло будетъ постепенно уменьшаться; руки, наоборотъ, развиваться и рости.
   Не мало правдивыхъ словъ было сказано въ шутку, и пророчество, безспорно, осуществилось.
   Марсіанинъ -- живое воплощеніе побѣды разума надъ животной жизнью организма, духа надъ плотью. Я охотно готовъ допустить, что марсіане произошли отъ существъ человѣкоподобныхъ, путемъ постепеннаго развитія мозга и рукъ, мало-по-малу превратившихся въ два пучка чувствительныхъ щупальцевъ, за счетъ остальныхъ частей тѣла. Мозгъ, освобожденный отъ тѣла, отъ всѣхъ эмоціи, свойственныхъ человѣку, несомнѣнно долженъ былъ сдѣлаться вмѣстилищемъ разума, высоко развитого и холодно-эгоистичнаго.
   Наконецъ, третье, въ чемъ марсіане отличаются отъ насъ, можетъ показаться инымъ весьма мелкой подробностью. Микроорганизмы, причиняющіе столько вреда на землѣ, никогда не появлялись на Марсѣ, или же уничтожены столѣтія тому назадъ санитарной наукой марсіанъ. Поэтому сотни болѣзней, отъ которыхъ страдаемъ мы, люди,-- лихорадки, горячки, чахотки, ракъ, опухоли и т. под.-- имъ совершенно неизвѣстны и не нарушаютъ теченія ихъ жизни.
   Кстати, по поводу разницы между жизнью на Марсѣ и на землѣ, не мѣшаетъ упомянуть о красной травѣ.
   Повидимому, растительность на Марсѣ окрашена не въ зеленый, какъ у насъ, а въ ярко-красный цвѣтъ. Какъ-бы тамъ ни было, сѣмена, которыя марсіане (случайно, или умышленно) занесли съ собою, дали красные ростки. Ползучія растенія, выросшія изъ нихъ, скоро завяли; немногіе люди и видѣли ихъ. Зато такъ называемая "красная трава" быстро привилась и теперь соперничаетъ съ земными растеніями. Особенно быстро и пышно росла она въ первое время. На третій или на четвертый день послѣ паденія пятаго цилиндра, она покрыла всѣ стѣны ямы, примыкавшей къ нашей тюрьмѣ, и по бѣги ея, похожіе на вѣтви кактуса, свѣсились красной бахромой по краямъ нашего трехугольнаго окошечка. Впослѣдствіи, я находилъ ее во многихъ мѣстахъ, особенно по берегамъ ручьевъ и протоковъ.
   То, что мы считаемъ слуховымъ органомъ марсіанъ, есть не болѣе, какъ круглое отверстіе на задней сторонѣ головы -- плотно затянутое барабанной перепонкой; устройство ихъ зрительнаго аппарата мало чѣмъ отличается отъ нашего, съ тою разницей, что, по мнѣнію Филиппса, синій и фіолетовый цвѣта кажутся имъ черными. Большинство думаютъ, что они сообщались между собой съ помощью звуковъ или прикосновенія щупальцевъ; такъ полагаетъ, напримѣръ, авторъ памфлета, о которомъ я уже упоминалъ,-- остроумнаго, но слишкомъ поспѣшно составленнаго и не основаннаго на личныхъ наблюденіяхъ; очень жаль, что этотъ памфлетъ служитъ главнымъ источникомъ свѣдѣній о марсіанахъ. Изъ людей ни одинъ не имѣлъ возможности такъ близко и такъ долго наблюдать марсіанъ, какъ наблюдалъ ихъ я. Ничуть не думаю ставить это себѣ въ заслугу, но это -- фактъ. Я наблюдалъ ихъ часами, изо дня въ день, видѣлъ по четыре, по пяти, однажды даже шесть марсіанъ за разъ, выполнявшихъ самыя сложныя работы, не обмѣниваясь ни звукомъ, ни жестомъ. Характерный крикъ, издаваемый ими, обыкновенно предшествовалъ принятію пищи; это былъ звукъ безъ модуляціи, и я вовсе не считаю его сигналомъ; по моему, они просто выпускали воздухъ изъ легкихъ, передъ тѣмъ, какъ всасывать кровь. Я имѣю претензію на по крайней мѣрѣ элементарное знаніе психологіи и твердо убѣжденъ, что обмѣнъ мыслей происходитъ у марсіанъ непосредственно, путемъ телепатическимъ. Я увѣрился въ этомъ, несмотря на сильное личное предубѣжденіе противъ телепатической теоріи, которое, если припомнитъ читатель, я не разъ и довольно энергично высказывалъ въ своихъ сочиненіяхъ.
   Марсіане совсѣмъ не носятъ одежды. Ихъ понятія о красотѣ и приличіи по необходимости должны розниться отъ нашихъ; притомъ же они, очевидно, не только менѣе насъ чувствительны къ перемѣнамъ температуры, но и перемѣны давленія не вліяютъ серьезно на ихъ здоровье. Они отстали отъ насъ въ эстетикѣ, зато ушли гораздо дальше насъ по пути пользы и удобства. Мы, люди, съ нашими велосипедами и коньками, съ воздушными шарами и пушками, только начинаемъ эволюцію, которая у нихъ уже закончена. Они на практикѣ сдѣлались интеллектами, облекающимися, смотря по надобности, въ разныя тѣла, какъ мы мѣняемъ платье, садимся на велосипедъ, когда торопимся, или беремъ зонтикъ, когда идетъ дождь.
   Въ устройствѣ ихъ приборовъ есть одна поразительная особенность: мы нигдѣ не встрѣчаемъ въ нихъ колеса. Трудно предположить, чтобъ марсіане совсѣмъ не имѣли о немъ понятія; между тѣмъ ни не только исключили его изъ своего обихода, но и вообще избѣгаютъ вращательнаго движенія въ одной плоскости, равно какъ и неподвижной оси. Во всѣхъ ихъ машинахъ дѣйствуетъ сложная система рычаговъ, соединенныхъ между собою на подобіе суставовъ и приводимыхъ въ движеніе электричествомъ. Электрическій токъ идетъ черезъ диски, обтянутые эластической оболочкой и представляющіе собой нѣкоторое подобіе искусственныхъ мышцъ; при прохожденіи тока, диски поляризуются, съ силой сокращаются и приводятъ въ дѣйствіе рычаги. Вотъ почему эти машины, съ перваго взгляда, можно принять за живыя существа.
   Именно такъ устроена была крабообразная машина, на моихъ глазахъ распаковывшая цилиндръ. Она несравненно больше походила на живое существо, чѣмъ сами марсіане, грѣвшіеся на солнышкѣ, расправляя свои вялыя щупальца, и медленно передвигавшіеся съ мѣста на мѣсто.
   Я не могъ оторвать отъ нихъ глазъ, отмѣчалъ въ умѣ каждую особенность ихъ внѣшняго вида, какъ вдругъ кто-то сильно дернулъ меня за руку. Это священникъ напомнилъ мнѣ о своемъ присутствіи. Я обернулся и увидалъ мрачное, нахмуренное лицо и краснорѣчивый взглядъ. Онъ хотѣлъ, чтобъ я пустилъ его къ щели; ея было достаточно только для одного. Пришлось отойти и уступить ему мѣсто.
   Когда снова пришла моя очередь, неутомимая машина уже повытаскала изъ цилиндра всѣ отдѣльныя части механизмовъ и теперь составляла изъ нихъ аппаратъ, весьма похожій на нее самое. Кругомъ ямы по-прежнему бѣгалъ маленькій аппаратикъ, методически углубляя дно и обравнивая бока ея. Онъ шипѣлъ и свистѣлъ, и поминутно съ шумомъ выбрасывалъ струи зеленаго пара; отсюда-то и происходили ритмическіе удары, отъ которыхъ вздрагивали стѣны нашего полуразрушеннаго убѣжища. Насколько я могъ судить, онъ дѣйствовалъ совершенно самостоятельно; при немъ не было ни одного марсіанина.
   

III.
Дни заключенія.

   Появленіе второго треножника заставило насъ опрометью броситься въ кладовую; мы боялись, какъ бы марсіанинъ, съ своей возвышенной позиціи, не увидалъ насъ. Позже мы перестали этого бояться, потому что снаружи, да еще въ солнечвый день, наше отверстіе должно было казаться темной дырой, въ которой нельзя различить никакихъ подробностей; но вначалѣ стоило марсіанину подойти хоть на шагъ ближе, и мы съ замираніемъ сердца устремлялись въ кладовую. Однако же, искушеніе поглядѣть въ щелочку было слишкомъ сильно и скоро преодолѣвало страхъ. Странно вспомнить: въ эти тяжелые дни, подъ гнетомъ такой опасности,-- вѣдь мы были между двумя смертями, голодной смертью и другой, еще болѣе ужасной,-- мы ухитрялись даже ссориться изъ-за очереди. Мы наперегонки бѣжали въ отверстію, стараясь при этомъ не дѣлать шума,-- что должно было казаться со стороны очень комично,-- отталкивали другъ друга, доходили даже до драки.
   Дѣло въ томъ, что наши характеры, привычки и взгляды были совершенно несовмѣстимы, и насильственное уединеніе вдвоемъ еще болѣе подчеркивало эту разницу. Еще въ Галифордѣ мнѣ опротивѣли его тупое упрямство и безсильныя жалобы. Его вѣчное бормотанье себѣ подъ носъ заставляло меня терять нить мыслей, не давало сосредоточиться, придумать какой-нибудь выходъ изъ нашего положенія, доводило иногда до безумія. Онъ совершенно не умѣлъ сдерживаться: то капризничалъ, какъ женщина, то плакалъ по цѣлымъ часамъ, какъ балованное дитя, воображая, что эти безпомощныя слезы и причитанья могутъ избавить его отъ опасности. Къ тому же онъ ѣлъ больше меня, и я напрасно доказывалъ ему, что намъ необходимо беречь пищу, такъ какъ нашъ единственный шансъ на спасеніе -- продержаться въ разрушенномъ домѣ до тѣхъ поръ, пока марсіане не уйдутъ изъ ямы. Онъ продолжалъ ѣсть по-прежнему и спалъ очень мало.
   День за днемъ его безпечность и пренебреженіе къ моимъ просьбамъ усугубляли опасность и тягость нашего положенія; пришлось прибѣгнуть въ угрозамъ и даже,-- какъ это ни было противно для меня,-- къ кулакамъ. На время онъ образумился, потомъ опять пошло то же. Онъ былъ изъ тѣхъ слабыхъ натуръ, которыя вѣчно хитрятъ, виляютъ, лгутъ не только Богу и людямъ, но даже самимъ себѣ,-- трусливая, анемичная, мелко-ненавистническая душонка. Мнѣ непріятно вспоминать и тѣмъ болѣе писать объ этомъ, но въ своемъ разсказѣ я не долженъ пропускать ничего. Кто никогда не заглядывалъ въ мрачныя глубины жизни, кто черпалъ лишь изъ прописей понятія о добрѣ и злѣ, тотъ осудитъ меня за жестокость, въ особенности за послѣдній порывъ ярости во время финала нашей трагедіи. Но кто самъ былъ на волосокъ отъ смерти, кто, подвергаясь ежеминутной опасности, поневолѣ долженъ былъ вернуться къ первобытному состоянію, тотъ будетъ снисходительнѣе.
   Пока мы шепотомъ бранились въ темнотѣ и дрались за питье и пищу, снаружи, подъ знойными лучами яркаго іюньскаго солнца, изо дня въ день шла непривычная и странная для насъ, но крайне дѣятельная жизнь марсіанъ. Возвращаюсь въ разсказу о моихъ наблюденіяхъ.
   Когда, послѣ долгаго выжиданія, я рѣшился, наконецъ, снова заглянуть въ отверстіе, оказалось, что въ пришельцамъ присоединились еще три марсіанина на треножникахъ, принесшіе съ собой запасъ новыхъ машинъ и приспособленій. Вторая многоручная машина была теперь совершенно готова и хлопотала возлѣ одного изъ принесенныхъ приборовъ. Приборъ состоялъ изъ металлическаго цилиндра, похожаго на кружку для молока; надъ цилиндромъ висѣлъ грушеобразный пріемникъ; изъ цилиндра сыпался непрерывной струей бѣлый порошокъ въ подставленный внизу круглый бассейнъ.
   Многоручная машина одной рукой сообщала пріемнику маховое движеніе; двумя другими, лопатовидными, копала глину со дна ямы и бросала ее въ пріемникъ; четвертой отъ времени до времени отворяла дверку цилиндра и вытаскивала нѣчто вродѣ пережженаго шлака. Пятая стальная рука направляла порошокъ изъ резервуара по желобу, въ какой то невидимый для меня другой пріемникъ, скрытый за кучей голубоватой пыли. Изъ этого невидимаго пріемника поднималась вертикально кверху тоненькая струйка зеленаго дыма. На моихъ глазахъ многоручная машина, мелодически звякнувъ, выдвинула впередъ новую руку, которая мигъ назадъ представляла собой лишь тупую выпуклость, какъ выдвигаютъ трубку изъ телескопа. Еще мигъ,-- и новая стальная рука вытащила изъ-за кучи глины только что отлитую, ослѣпительно блестящую полосу бѣлаго аллюминія, сверкнула ею въ воздухѣ и опустила на груду такихъ же полосъ, прислоненныхъ къ одной сторонѣ ямы. Отъ заката солнца до восхода звѣздъ машина выковала болѣе сотни такихъ полосъ, а куча голубой пыли выросла до такой степени, что даже выдвинулась изъ ямы.
   Рѣзкій контрастъ представляла быстрая и сложная работа машинъ съ неподвижностью или неуклюжими движеніями ихъ повелителей; просто не вѣрилось, что изъ двухъ живыя существа не первыя, а вторые.
   Въ то время, какъ въ яму въ первый разъ притащили людей, у отверстія находился священникъ. Я сидѣлъ на полу, скорчившись, и напрягая слухъ изо всѣхъ силъ. Вдругъ онъ отшатнулся; я чуть не умеръ отъ ужаса, вообразивъ, что мы открыты. Онъ безшумно соскользнулъ внизъ и скорчился возлѣ меня, молча жестикулируя. Съ минуту я не шевелился, напуганный не меньше его, но потомъ сообразилъ, что онъ уступаетъ мнѣ свое мѣсто, и любопытство пересилило страхъ. Я всталъ, перешагнулъ черезъ него и полѣзъ на кучу щебня, въ отверстію.
   Вначалѣ я не могъ понять причины его испуга. На дворѣ совсѣмъ смерилось; звѣзды слабо мерцали, но яма была освѣщена дрожащимъ зеленымъ свѣтомъ происходящимъ отъ плавки аллюминія. Въ промежуткахъ между вспышками зеленаго пламени, по ямѣ бродили колеблющіяся, черныя тѣни; все вмѣстѣ представляло странную картину, крайне утомительную для глазъ. Надъ ямой, привлеченныя свѣтомъ, носились летучія мыши. Марсіанъ совсѣмъ не было видно за огромной кучей синевато-зеленой пыли; въ одномъ углу стоялъ треножникъ, съ подогнутыми ножками. Среди лязга и звона металла мнѣ послышались было человѣческіе голоса, но вначалѣ я не повѣрилъ своимъ ушамъ.
   Скорчившись, я принялся наблюдать за треножникомъ и замѣтилъ, что въ клобукѣ его сидитъ марсіанинъ. Вспышки зеленаго пламени освѣщали его блестящіе глаза и лоснящуюся вожу. Вдругъ кто то вскрикнулъ, и стальная рука протянулась черезъ плечо машины къ небольшой клѣткѣ, висѣвшей у нея за спиной,-- протянулась, чтобы извлечь оттуда что то темное и отчаянно сопротивлявшееся. Затѣмъ темный предметъ опустился, блеснулъ свѣтъ, и я увидалъ -- человѣка. Нѣсколько секундъ я отчетливо видѣлъ его. Это былъ плотный рыжеватый господинъ среднихъ лѣтъ, хорошо одѣтый; дня три тому назадъ онъ, онъ, вѣроятно, представлялъ собой особу, пользовался въ своемъ кругу почетомъ и уваженіемъ. Я какъ сейчасъ вижу его выкатившіеся отъ ужаса глаза, игру свѣта на его цѣпочкѣ и запонкахъ. Онъ исчезъ за кучей пыли, и на минуту все стихло. Затѣмъ послышался радостный пискъ марсіанъ...
   Я кубаремъ скатился съ кучи щебня, зажалъ руками уши и кинулся въ кладовую. Священникъ, до тѣхъ поръ молча раскачивавшійся на мѣстѣ, обхвативъ руками голову, замѣтивъ мое бѣгство, чуть не громко разрыдался и побѣжалъ вслѣдъ за мной...
   Всю эту ночь мы провели въ кладовой; насъ тянуло въ отверстію, но отвращеніе пересиливало. Я чувствовалъ, что не въ состояніи больше оставаться безъ дѣла, но напрасно старался придумать планъ бѣгства; только на другой день мнѣ удалась вполнѣ осмыслить наше положеніе. Посовѣтоваться было не съ кѣмъ: священникъ, подъ вліяніемъ постояннаго страха, совершенно потерялъ способность разсуждать и сдерживать свои порывы; въ сущности, это былъ ужъ не человѣкъ, а животное. Но я, какъ говорится, обѣими руками цѣплялся за ускользающій разумъ. Обдумавъ все хорошенько, я понялъ, что, какъ ни ужасно наше положеніе, отчаиваться пока было нечего. Возможно, что марсіане лишь временно расположились въ ямѣ;-- это былъ нашъ главный шансъ на спасеніе. Или же, если они и останутся въ ямѣ, то не будутъ особенно тщательно стеречь ее, и намъ, можетъ быть, удастся бѣжать. Не попытаться ли прорыть подземный ходъ подъ ямой и черезъ него выбраться наружу? Я тщательно взвѣсилъ всѣ шансы за и противъ. Нѣтъ, это слишкомъ рискованно: мы легко можемъ наткнуться на караульщика марсіанина. Притомъ же мнѣ пришлось бы копать одному. Священника не убѣдишь помогать.
   На третій день, если не ошибаюсь, въ ямѣ снова былъ убитъ человѣкъ. Это былъ единственный разъ, что я видѣлъ своими глазами, какъ питаются марсіане... Послѣ этого я долго ее могъ подойти къ отверстію. Я пошелъ въ кладовую и въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ копалъ топоромъ, стараясь дѣлать это по возможности безшумно; но едва я успѣлъ выкопать ходъ фута въ два глубины, какъ верхняя стѣнка его обрушилась, и я не смѣлъ продолжать. Я совсѣмъ упалъ духомъ и долго лежалъ на полу кладовой, не имѣя силы даже пошевелиться. Послѣ этого у меня пропала надежда спастись черезъ подкопъ.
   Вначалѣ мнѣ и на умъ не приходило ждать избавленія отъ людей,-- вотъ до чего я былъ подавленъ могуществомъ марсіанъ. Но на четвертую или пятую ночь стали слышаться какъ будто пушечные выстрѣлы.
   Было за полночь, луна свѣтила ярко. Аппаратикъ для выгребанія земли куда то убрали; кромѣ треножника на дальнемъ концѣ ямы и многоручной машины работавшей какъ разъ подъ моимъ окошечкомъ и потому невидимой для меня, въ ямѣ никого не было. Мрачная глубина ея освѣщалась лишь слабымъ блескомъ, исходившимъ отъ многоручной машины, да полосами луннаго свѣта; кромѣ звяканья металлическихъ рукъ не было слышно ни звука. Ночь была чудная, удивительно теплая и тихая; на небѣ безраздѣльно царила луна. Гдѣ то завыла собака; я невольно сталъ прислушиваться къ знакомому звуку. Вдругъ вдали глухо грянулъ пушечный залпъ. Я насчиталъ шесть выстрѣловъ, затѣмъ послѣ долгаго промежутка, еще шесть. И снова все стихло.
   

IV.
Смерть священника.

   На шестой день, отвернувшись на минуту отъ отверстія, чтобы дать отдыхъ глазамъ, я не нашелъ возлѣ себя никого. Вмѣсто того, чтобы цѣпляться за меня и стараться оттащить меня отъ отверстія, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ, священникъ ушелъ въ кладовую. Внезапно догадка какъ молнія, мелькнула въ моемъ умѣ. Я поспѣшилъ назадъ въ кладовую и еще у дверей услыхалъ бульканье: онъ очевидно пилъ. Я протянулъ руку и въ темнотѣ нащупалъ бутылку бургонскаго.
   Нѣсколько минутъ мы молча боролись. Бутылка упала на полъ и разбилась; тогда я выпустилъ руки священника: мы стояли другъ противъ друга, тяжело дыша, какъ два врага. Наконецъ, я рѣшительно загородилъ собой полки съ провизіей и объявилъ, что дольше этого не потерплю. Я раздѣлилъ все оставшееся на десять порцій, которыхъ намъ должно было хватить на десять дней, и сказалъ, что не позволю ему ѣсть больше назначеннаго. Подъ вечеръ онъ опять пытался добраться до провизіи. Я дремалъ, но, заслышавъ, какъ онъ шаритъ, мигомъ проснулся. Весь день и всю ночь мы сидѣли другъ противъ друга: я усталъ, но твердо рѣшилъ настоять на своемъ; онъ плакалъ и жаловался на голодъ. Я зналъ, что мы сидѣли такъ только день и ночь, но мнѣ эти сутки показались вѣчностью.
   Наша взаимная вражда все росла и, наконецъ, прорвалась наружу. Два безконечныхъ дня мы ссорились и мирились, стараясь говорить шепотомъ. Я то набрасывался на него съ кулаками, то ласкалъ и уговаривалъ его, какъ ребенка, разъ даже подкупилъ его послѣдней бутылкой бургонскаго;-- мнѣ оставался насосъ, съ помощью котораго я всегда могъ получить воду. Но ни ласки, ни побои не дѣйствовали: онъ совсѣмъ лишился разсудка. Онъ не прекращалъ ни своихъ набѣговъ на провизію, ни своего монотоннаго и слишкомъ громкаго бормотанья, не хотѣлъ соблюдать самыхъ примитивныхъ предосторожностей. Мало-по-малу я понялъ, что имѣю дѣло съ помѣшаннымъ, что единственный мой товарищъ по заключенію пересталъ быть человѣкомъ.
   Судя по нѣкоторымъ обрывкамъ воспоминаній, надо думать, что временами я самъ былъ близокъ къ безумію. Во снѣ меня душилъ кошмаръ, преслѣдовали отвратительныя видѣнія. Какъ это ни странно, я положительно убѣжденъ, что только близость помѣшаннаго поддержала во мнѣ бодрость духа и спасла мой разсудокъ.
   На восьмой день священникъ началъ говорить громко, и я ничѣмъ не могъ заставить его понизить голосъ.
   -- Правъ Ты, Господи, и справедливо караешь насъ!-- повторялъ онъ снова и снова.-- На мнѣ проклятіе Твое,-- на мнѣ и подобныхъ мнѣ! Мы согрѣшили передъ Тобою, мы были недостойны своего званія. Кругомъ горе, нищета, бѣдныхъ топтали въ грязь, а я стоялъ и смотрѣлъ. Я проповѣдывалъ терпѣніе -- жалкій безумецъ!-- вмѣсто того, чтобы возстать и громить нечестивыхъ, хотя бы мнѣ пришлось поплатиться за это жизнью,-- и призывать утѣснителей въ раскаянію. Покайтесь, угнетающіе бѣднаго и неимущаго!.. Тиски готовы въ виноградникѣ Божіемъ!..
   Эти безсвязныя рѣчи прерывались жалобами на то, что я не даю ему ѣсть, и попытками завладѣть пищей. Онъ просилъ, умолялъ, плавалъ, наконецъ, сталъ грозить. Замѣтивъ, что меня пугаетъ каждый его громкій возгласъ, онъ сталъ грозить, что нарочно крикомъ соберетъ сюда марсіанъ. Сначала это напугало меня, но уступить было немыслимо: это значило рисковать голодной смертью. Я сдѣлалъ видъ, что не боюсь его угрозъ, хотя не былъ увѣренъ, что онъ не приведетъ ихъ въ исполненіе. Однако день окончился благополучно. Весь слѣдующій день онъ говорилъ, не умолкая и постепенно повышая голосъ. Угрозы, мольбы, полубезумные укоры себѣ за то, что онъ не былъ достоинъ своего призванія, не умѣлъ служить Богу, лились потовомъ изъ устъ его. Жалость закралась въ мое сердце, и я ужъ не прерывалъ его. Наконецъ, онъ уснулъ.
   Подкрѣпившись сномъ, онъ сѣлъ и заговорилъ такъ громко, что я самъ чуть не крикнулъ:
   -- Замолчите!
   Не слушая меня, онъ сталъ на колѣни.
   -- Я слишкомъ долго молчалъ. Пора мнѣ свидѣтельствовать о Господѣ. Горе нечестивому городу! горе! горе! горе! Трепещите, земные! Прозвучала труба...
   Онъ такъ кричалъ, что въ ямѣ навѣрно было слышно.
   -- Замолчите!-- прохрипѣлъ я, въ неописанномъ ужасѣ вскакивая на ноги,-- Ради самого Бога!...
   -- Нѣтъ!-- прервалъ онъ меня, зычнымъ голосомъ, тоже вставъ и простирая руки.-- Говорить надо! Глаголомъ жечь сердца!
   Въ три прыжка онъ очутился у двери.
   -- Я долженъ свидѣтельствовать о Господѣ. Я слишкомъ долго медлилъ. Иду!
   Я протянулъ руку, нащупалъ висѣвшую на стѣнѣ сѣчку для мяса, схватилъ ее и, обезумѣвъ отъ ярости, бросился вслѣдъ за священникомъ. Онъ не успѣлъ еще перебѣжать черезъ кухню, какъ я настигъ его. Движимый остаткомъ состраданія, я повернулъ лезвіе къ себѣ и ударилъ его рукояткой. Онъ упалъ и растянулся на полу, такъ что я споткнулся объ него. Бѣжать было дальше некуда; я стоялъ, тяжело дыша; онъ лежалъ неподвижно.
   Вдругъ снаружи послышалось шуршанье, шумъ отъ паденія штукатурки и чья-то тѣнь закрыла отъ насъ трехугольное отверстіе въ стѣнѣ. Я поднялъ глаза. Въ щель виднѣлась блестящая поверхность многоручной машины; одна, рука ея разворачивала мусоръ, другая ощупью пробиралась между упавшими брусьями. Я оцѣпенѣлъ на мѣстѣ. Но вотъ въ зеркальной пластинкѣ, прикрѣпленной къ этой рукѣ отразилось лицо и глаза марсіанина, очевидно, осматривавшаго наше помѣщеніе съ помощью зеркала. Еще мигъ -- и длинная металлическая змѣя-рука медленно продвинулась сквозь отверстіе.
   Я заставилъ себя отвернуться и попятился къ двери кладовой. Рука вошла уже ярда на два и рѣзкими угловатыми движеніями поворачивалась то въ одну сторону, то въ другую, изслѣдуя мѣстность. Я стоялъ, какъ очарованный и, не отрываясь, слѣдилъ за этими странными порывистыми движеніями, затѣмъ, вдругъ опомнившись, съ глухимъ, слабымъ крикомъ бросился въ кладовую. Я дрожалъ всѣмъ тѣломъ, колѣни мои подгибались. Стоя въ темнотѣ,-- я съ ужасомъ глядѣлъ на слабо освѣщенную дверь, ведущую въ кухню, и прислушивался. Замѣтилъ-ли меня марсіанинъ? Что тамъ теперь творится?
   Стальная рука продолжала шарить по комнатѣ, ощупывая стѣны и полъ, съ легкимъ металлическимъ звономъ, напоминающимъ звяканье ключей на кольцѣ. Затѣмъ слышно было, какъ она тащила къ отверстію какое-то тяжелое тѣло,-- я слишкомъ хорошо зналъ, чье. Будучи не въ силахъ оставаться далѣе въ неизвѣстности, я подкрался къ двери и заглянулъ въ кухню. Въ отверстіе виденъ былъ, весь на свѣту, марсіанинъ, осматривавшій голову священника. Мнѣ сразу пришло въ голову, что знакъ отъ удара на вискѣ несчастнаго выдастъ ему мое присутствіе.
   Я неслышно отступилъ назадъ, спрятался въ дровяной чуланъ и, забившись въ самый дальній уголъ, принялся наваливать на себя уголь и дрова. По временамъ я останавливался и прислушивался.
   Немного погодя металлическое звяканье послышалось снова, сначала въ кухнѣ, потомъ ближе -- должно быть, въ кладовой. Рука опять ощупывала полъ. Оставалась одна надежда,-- что она недостаточно длинна, чтобы достать до чулана. Никогда въ жизни я не молился такъ горячо... Вотъ что-то звякнуло у самой двери, потомъ дальше... Слава Богу, мимо!.. Еще цѣлая вѣчность нестерпимо мучительнаго ожиданія -- и кто-то тронулъ щеколду. Рука нашла дверь! Марсіане умѣютъ обращаться съ дверьми!..
   Съ минуту рука возилась за щеколдой, затѣмъ дверь отворилась.
   Что-то длинное, тонкое, вродѣ слоновьяго хобота, направлялось ко мнѣ, ощупывая по пути стѣны, уголь, дрова, потолокъ,-- что-то похожее на чернаго червя, раскачивающаго во всѣ стороны своей слѣпой головой.
   Разъ онъ дотронулся до моего каблука. Я закусилъ руку, чтобы не вскрикнуть. Нѣсколько времени все было тихо; я сталъ надѣяться, что рука убралась. Вдругъ она, сильно звякнувъ, схватила что-то -- я ужъ думалъ, что меня -- и потащила вонъ изъ чулана. Должно быть ей попался мѣшокъ съ углемъ.
   Я воспользовался случаемъ расправить затекшіе члены, перемѣнилъ положеніе и снова сталъ прислушиваться, горячо моля Бога избавить меня отъ такой ужасной смерти.
   Послышался шорохъ, тихое звяканье -- рука опять приближалась, ощупывая стѣны и мебель. Внезапно она ударилась въ дверь чулана и затворила ее. Я слышалъ, какъ она шарила въ шкафу, стуча жестянками изъ подъ бисквитовъ; одна бутылка разбилась; потомъ что-то тяжелое упало на полъ у самой двери чулана, потомъ -- наступило безконечное, томительное молчаніе.
   Ушла-ли рука?
   Въ концѣ концовъ я рѣшилъ, что ушла.
   Въ кладовой ея, во всякомъ случаѣ, уже не было, но я весь день пролежалъ въ темнотѣ, между углемъ и дровами, не смѣя выползти даже для того, чтобы напиться, хотя жажда страшно меня мучила. Только на одиннадцатый день я рѣшился выйти изъ своего убѣжища.
   

V.
Безмолвіе.

   Я вылѣзъ въ кладовую, плотно притворилъ дверь въ кухню и началъ шарить въ шкафу, но провизія исчезла безъ слѣда. Очевидно, марсіанинъ всю ее выбралъ наканунѣ. Это открытіе привело меня въ отчаяніе. Весь этотъ день и слѣдующій я ничего не ѣлъ и не пилъ.
   Во рту и въ горлѣ у меня пересохло и саднило нестерпимо; силы мои быстро убывали. Я сидѣлъ въ кладовой, въ полной темнотѣ, предаваясь безсильному отчаянію. Думать я не могъ ни о чемъ, кромѣ пищи. Мнѣ казалось, что я оглохъ, такъ какъ изъ ямы до меня не доносилось болѣе привычныхъ звуковъ. Я не чувствовалъ въ себѣ даже силы подкрасться безшумно къ отверстію, иначе, конечно, выглянулъ бы наружу.
   На двѣнадцатый день у меня до того разболѣлось горло, что, рискуя привлечь вниманіе марсіанъ, я накачалъ себѣ два стакана дождевой воды изъ неистово скрипѣвшаго насоса, помѣщавшагося рядомъ съ помойной ямой. Вода была мутная и съ какимъ-то подозрительнымъ вкусомъ, но все-таки страшно освѣжила меня; притомъ же, убѣдившись, что несмотря на скрипѣнье насоса, стальная рука не появляется въ отверстіи, я значительно ободрился.
   На тринадцатый день я выпилъ еще воды и, дремля, то мечталъ о ѣдѣ, то строилъ туманные и невыполнимые планы бѣгства. Потомъ я уснулъ по настоящему и все время меня мучилъ кошмаръ: представлялась то картина смерти священника, то роскошный пиръ; но и во снѣ, и на яву боль въ горлѣ не унималась, и я снова и снова заливалъ ее водой. Свѣтъ, проникавшій въ кладовую, казался ужъ не сѣрымъ, а краснымъ. Разстроенное воображеніе подсказывало мнѣ, что это цвѣтъ крови.
   На четырнадцатый день я вышелъ въ кухню и поразился, увидавъ, что красная трава бахромой своей завѣсила все наше окошечко; оттого-то полумракъ, царившій въ кухвѣ, и принялъ красноватый оттѣнокъ.
   На пятнадцатый день рано утромъ я услышалъ какіе-то знакомые звуки въ кухнѣ и, прислушавшись, сообразилъ, что это царапается собака. Я прошелъ туда. Дѣйствительно, сквозь красную листву просунулся собачій носъ и обнюхивалъ воздухъ. Это очень удивило меня. При видѣ меня собака тявкнула.
   Мнѣ пришло въ голову, что хорошо было-бы заманить ее сюда, чтобы убить и съѣсть, и потомъ,-- что убить ее во всякомъ случаѣ не мѣшало бы, такъ какъ лай ея можетъ привлечь вниманіе марсіанъ.
   Я поползъ впередъ и сталъ ласково звать ее: "Поди, поди сюда, собачка"; но она отскочила назадъ и убѣжала.
   Теперь я убѣдился, что не оглохъ,-- сталъ прислушиваться, но изъ ямы положительно ничего не было слышно. Разъ только раздалось хлопанье крыльевъ, хриплое карканье -- и снова все стихло.
   Долго я лежалъ возлѣ самаго отверстія, не смѣя раздвинуть бахрому листьевъ. Раза два кто-то легкими шагами пробѣжалъ по песку,-- должно быть, собака,-- снова раздалось хлопанье крыльевъ и снова все смолкло. Наконецъ, ободренный этой тишиной, я рѣшился выглянуть.
   Въ ямѣ не было ни души; только въ углу, надъ остатками труповъ дрались и копошились вороны.
   Я оглядѣлся вокругъ, не вѣря глазамъ. Машины исчезли всѣ до одной. Еслибъ не куча шлака въ углу, нѣсколько забытыхъ полосъ аллюминія, не вороны и скелеты въ углу, лагерь марсіанъ ничѣмъ не отличался-бы отъ обыкновенной большой круглой песочной ямы.
   Я осторожно высунулся изъ отверстія. Теперь мнѣ видна была окрестность по тремъ направленіямъ; марсіанъ не было и въ поминѣ. Подъ ногами у меня былъ обрывъ, но нѣсколько дальше можно было безопасно спуститься по скату. Путь къ бѣгству открытъ. Я весь задрожалъ отъ радости.
   Нѣсколько времени я колебался, потомъ, въ приливѣ отчаянной рѣшимости, съ сильно бьющимся сердцемъ, вскарабкался на вершину холма, подъ которымъ былъ такъ долго похороненъ, и снова оглядѣлся кругомъ.
   Нигдѣ ни признака марсіанъ.
   Послѣдній разъ, какъ я видѣлъ эту часть деревни при дневномъ свѣтѣ, она представляла собой чистенькую, въ гору идущую улицу съ хорошенькими домиками, обсаженными высокими тѣнистыми деревьями. Теперь я стоялъ на кучѣ битаго кирпича, глины и щебня, густо поросшей красными, кактусообразными растеніями, доходившими мнѣ до колѣна; лишь кое-гдѣ пробивалась уцѣлѣвшая зеленая травка. Деревья возлѣ меня почернѣли и засохли; подальше виднѣлись еще живые стволы, обвитые сѣтью красныхъ побѣговъ.
   Сосѣдніе дома всѣ были разрушены, но ни одинъ не сгорѣлъ; стѣны мѣстами совсѣмъ уцѣлѣли, но окна всѣ была выбиты и двери сорваны съ петель. Комнаты, лишенныя половъ, заросли той-же красной травой. Подъ ногами у меня зіяла огромная яма, гдѣ вороны дрались надъ трупами. Множество всякой другой птицы рѣяло и прыгало по развалинамъ. Вдали, по стѣнѣ, крадучись, пробиралась исхудалая кошка; но нигдѣ незамѣтно было никакихъ слѣдовъ человѣка.
   По контрасту съ моей недавней тюрьмой, дневной свѣтъ показался мнѣ ослѣпительнымъ, небо -- необычайно яркимъ. Легкій вѣтерокъ колебалъ верхушки красной травы, заполонившей все свободное пространство. А этотъ свѣжій ароматный воздухъ! Нѣтъ словъ описать, съ какимъ наслажденіемъ я вдыхалъ его.
   

VI.
Что произошло за эти двѣ недѣли.

   Нѣсколько времени я простоялъ на холмѣ, забывая даже о томъ, что меня могутъ увидѣть. Въ темной норѣ, гдѣ я провелъ эти двѣ недѣли, я могъ думать только объ одномъ -- о собственной безопасности, и не дѣлалъ никакихъ догадокъ насчетъ того, что происходило въ это время съ землею, и зрѣлище, открывшееся моимъ глазамъ, поразило меня своей необычайностью. Я ожидалъ увидать Шинъ въ развалинахъ,-- передо мной былъ мрачный ландшафтъ, перенесенный съ другой планеты.
   Въ эти минуты я испытывалъ чувство, невѣдомое обыкновенному человѣку, но слишкомъ хорошо знакомое бѣднымъ животнымъ, которыхъ мы подчинили себѣ. Такое чувство, вѣроятно, испытываетъ кроликъ, когда, вернувшись въ своей норѣ, онъ вдругъ видитъ на ея мѣстѣ яму, выкопанную для закладки дома. Впервые въ эти минуты въ умѣ моемъ мелькнула мысль, которая потомъ выяснилась, приняла опредѣленную форму и долго мучила меня -- сознаніе, что меня свергли съ престола, что я уже не царь творенія, не господинъ, но такое же животное, какъ всѣ животныя, прижатое пятою марсіанъ,-- что теперь мнѣ предстоитъ, какъ животному, прятаться, подстерегать, лукавить и спасаться бѣгствомъ,-- что владычество человѣка миновало навсегда.
   Но лишь только я уяснилъ себѣ эту мысль, какъ она исчезла, и остался главный импульсъ -- голодъ. Невдалекѣ отъ ямы, за стѣной, обвитой красной порослью, я увидалъ нетронутый уголокъ сада и пошелъ туда, иногда по колѣни, иногда и по шею въ красной травѣ. Это мнѣ было даже пріятно, такъ какъ я чувствовалъ себя въ безопасности. Стѣна была футовъ въ шесть вышины, я попробовалъ влѣзть на неё и не могъ. Я пошелъ въ обходъ и наткнулся на камень, который помогъ мнѣ взобраться на гребень стѣны, а оттуда я кубаремъ скатился въ садъ. Здѣсь нашлось нѣсколько грядъ и на нихъ зеленый лукъ, сельдерей и множество незрѣлой моркови. Я поѣлъ, нарвалъ овощей про запасъ и, вылѣзши черезъ отверстіе въ стѣнѣ, пошелъ по направленію къ Сью. По бокамъ дороги стѣной стояли алыя и малиновыя деревья,-- словно гигантскія капли крови. Два побужденія руководили мной -- добыть себѣ пищи и выбраться поскорѣе изъ проклятаго района марсіанской ямы.
   Нѣсколько дальше, на полянкѣ, поросшей сочной травой, мнѣ попались грибы, которые я также съѣлъ и еще дальше неглубокая темная лужа съ проточной водой, на томъ мѣстѣ, гдѣ еще недавно были луга. Вначалѣ меня удивило появленіе этой лужи, тѣмъ болѣе, что лѣто стояло сухое и жаркое, но потомъ я встрѣчалъ еще много такихъ же и понялъ, откуда онѣ взялись. Всему причиной была красная трава. Встрѣтивъ воду, она начинала рости съ необычайной быстротой и плодовитостью. Сѣмена ея попали въ волны Вэя и Темзы; быстро разросталсь, она увлекала съ собой воду и въ концѣ концовъ заставила обѣ рѣки соединиться.
   Въ Путни изъ-за красной травы не видно было моста; въ Ричмондѣ Темза, подъ напоромъ ея, выпустила изъ себя широкій и мелкій ручей, протекавшій по лугамъ Гемптона и Твикенгэма. Чѣмъ дальше разливался ручей, тѣмъ гуще разросталась по берегамъ его красная трава, покрывая собой слѣды разрушенія; въ ней потонули всѣ развалины дачъ въ долинѣ Темзы.
   Скажемъ кстати, что красная трава погибла такъ же быстро, какъ и заполонила землю. На нее навала какая-то болѣзнь, вродѣ ржавчины. Земныя растенія, путемъ естественнаго подбора, выработали себѣ способность противодѣйствовать бактеріямъ и погибаютъ только послѣ долгой борьбы; красная же трава бороться не умѣла и лишь только на листьяхъ ея появлялись бѣлыя пятна, они съеживались, становились хрупкими и отпадали, какъ мертвые, при малѣйшемъ прикосновеніи. Тѣ же ручьи, которые были вызваны наружу ея быстрымъ ростомъ, унесли остатки ея въ море...
   Подойдя къ лужѣ, я, конечно, первымъ дѣломъ напился вдосталь. Жажда была утолена, зато голодъ сталъ мучить меня еще сильнѣе; съѣденные мной овощи только раззадорили аппетитъ. Я сталъ было жевать листья красной травы, но они были водянисты и съ непріятнымъ металлическимъ вкусомъ. Тогда я пошелъ по водѣ, находя это болѣе безопаснымъ, но ноги мои путались въ красной травѣ; къ тому же ручей, чѣмъ ближе къ рѣкѣ, тѣмъ становился глубже. Пришлось повернуть къ Мортлоку. Стараясь держаться въ сторонѣ отъ дороги, крадучись вдоль разрушенныхъ дачъ и изгородей, я, наконецъ, добрался до вершины холма, съ котораго виденъ Рогэмптонъ, а оттуда вышелъ на Путнійскій лугъ.
   Декорація измѣнилась: передо мной опять была знакомая картина, только носившая слѣды разрушенія. Мѣстами точно циклонъ пронесся по землѣ; мѣстами же попадались полосы совершенно нетронутыя, чистенькіе домики съ опущенными жалюзи, какъ будто обитатели ихъ уѣхали на день, или же мирно спали. Красной травы здѣсь было меньше и по стволамъ деревьевъ она не вилась. Я поискалъ ягодъ, но не нашелъ, обшарилъ два-три дома, но здѣсь уже видимо побывали раньше меня и выбрали все, что только было можно. Остатокъ дня я пролежалъ въ кустахъ, слишкомъ усталый и ослабѣвшій, чтобы двинуться дальше.
   Все это время я не встрѣчалъ ни людей, ни марсіанъ. Попались мнѣ только два изголодавшихся пса, да и тѣ кружили около, но близко не подходили, несмотря на всѣ мои авансы и увѣщанія. Подъ Рогэмптономъ я нашелъ два человѣческихъ скелета,-- именно скелета, а не трупа, притомъ образцово очищенныхъ. Въ лѣсу валялись разбитыя кости кошекъ и кроликовъ и черепъ барана. Я поглодалъ было косточку, но это мало помогло, такъ какъ на ней не было и признака мяса.
   Послѣ заката солнца, я опять выбрался на дорогу, ведущую въ Путни, и въ одномъ саду нашелъ изрядное количество незрѣлаго картофелю, которымъ нѣсколько утолилъ свой голодъ. Изъ сада видны были мѣстечко Путни и рѣка. Тамъ марсіане должно быть пустили въ дѣло тепловой лучъ. Вся мѣстность, особенно въ сумерки, имѣла необычайно унылый видъ: черныя деревья, черныя руины домовъ; у подножія холма вздувшаяся рѣка съ красной водой. И кругомъ -- безмолвіе. Неописанный ужасъ охватилъ меня, когда я вспомнилъ, какъ скоро наступила эта печальная перемѣна.
   Одно время я думалъ, что родъ человѣческій стертъ съ лица земли, и что я единственный человѣкъ, оставшійся въ живыхъ. У вершины Путни-Хилля я наткнулся на второй скелетъ, съ оторванными руками, валявшимися поодаль отъ тѣла. Съ каждымъ шагомъ я все болѣе убѣждался, что люди,-- по крайней мѣрѣ, населеніе Англіи,-- всѣ уничтожены, за исключеніемъ отдѣльныхъ единицъ, вродѣ меня, и марсіане ушли искать себѣ пищи въ другомъ мѣстѣ. Быть можетъ, теперь они опустошаютъ Берлинъ или Парижъ, или же двинулись дальше на сѣверъ...
   

VII.
Человѣкъ на Путни-хиллѣ.

   Эту ночь я провелъ въ гостиницѣ, которая стоитъ на вершинѣ Путни-хилля, и въ первый разъ со дня бѣгства своего въ Лезерхэдъ, спалъ въ настоящей постели. Не стану описывать, какого труда, притомъ безполезнаго, такъ какъ входная дверь оказалась потомъ даже незапертой,-- мнѣ стоило пробраться въ домъ и какъ я обшарилъ всѣ комнаты въ напрасныхъ поискахъ за пищей, въ послѣднюю минуту, уже дойдя до отчаянія, я нашелъ, кажется, въ спальнѣ служанки хлѣбную корку, изъѣденную мышами, и двѣ жестянки съ консервами ананаса. Очевидно, и здѣсь побывали ужъ до меня. Въ буфетѣ потомъ нашлись еще забытые сухари и сандвичи. Послѣднихъ ѣсть уже нельзя было; первыми же я не только утолилъ головъ, но и набилъ карманы про запасъ. Лампы я не зажигалъ, боясь привлечь вниманіе марсіанъ. Кто ихъ знаетъ -- можетъ быть, они бродятъ здѣсь по ночамъ, подстерегая добычу. Въ ночи на меня напалъ страхъ; я переходилъ отъ окна къ окну, вглядываясь въ темноту и напрасно отыскивая какіе-либо признаки близости этихъ чудовищъ. Долго я не рѣшался лечь, заснулъ не скоро и спалъ очень мало. Зато, лежа въ постели, я много думалъ и думалъ послѣдовательно,-- въ первый разъ со времени моего послѣдняго спора со священникомъ. Послѣднее время я испытывалъ лишь смутныя эмоціи, тупо воспринималъ впечатлѣнія, не перерабатывая ихъ; но въ эту ночь, вѣроятно, благодаря тому, что я поѣлъ, въ головѣ у меня прояснилось, и я опять началъ думать.
   Думалъ я сразу о трехъ вещахъ: о смерти священника, о марсіанахъ и о судьбѣ моей жены. Первая мысль не вызывала во мнѣ ни ужаса, ни раскаянія; я смотрѣлъ на это, какъ на совершившійся фактъ, воспоминаніе о которомъ крайне непріятно, но не имѣетъ ничего общаго съ укорами совѣсти. Меня постепенно довели до этого цѣлымъ рядомъ мелкихъ случайностей; такая развязка была неизбѣжна. Я не осуждалъ себя, но картина его смерти неотступно стояла у меня передъ глазами. Во мракѣ и безмолвіи ночи, когда сильнѣе чувствуется близость Бога, я въ первый и послѣдній разъ призвалъ себя къ отвѣту за вспышку гнѣва и страха, заставившую меня нанести ему роковой ударъ.
   Я припомнилъ, шагъ за шагом ти Лондона. Возможно что значительная часть населения Лондона осталась дома в понедельник утром. Достоверно же то, что многие умерли, не выходя из дому, задушенные черным дымом.
   В полдень Темза между Лондонским мостом и Блэкуэллем представляла поразительную картину. Вся река в этой месте была запружена пароходами и всевозможными судами, которые пришли забирать беглецов, привлеченные громадными суммами, предлагавшимися им. Многие, говорят, пытались добраться вплавь до этих судов и тонули, потому что их отталкивали баграми.
   Около часу дня между арками Блэкфрайерского моста показались разредившиеся остатки облака черного дыма. Само собою разумеется, что это сейчас же вызвало страшную панику. На реке началось столпотворение, ожесточенная борьба и давка. Был момент, когда множество барж и мелких судов стопилось у северной арки Тоуэр-Бриджа, и матросам и грузчикам приходилось буквально сражаться с народом, отовсюду карабкавшимся на суда. Люди спускались сверху даже по сваям моста.
   Когда часом позднее за башенными часами парламента показался марсианин и направился вброд по реке, то на всем протяжении пройденного им пути вплоть до Лаймгауза и выше плавали одни обломки погибших судов.
   О падении пятого цилиндра будет сказано ниже. Шестой упал в Уимбльдоне. В то время как мой брат караулил двух женщин, уснувших в шарабане, он видел, как вдали за холмами сверкнул зеленый огонь. Во вторник маленькая компания, все еще твердая в своем решении добраться до моря и сесть на пароход, проехала к Кольчестеру через взволнованную, кишащую беглецами страну.
   Известие о том, что марсиане завладели Лондоном, подтверждалось. Их видели в Гайгете и даже, как говорили, в Низдоне. Но брат не видел их до следующего дня.
   Рассыпавшись по окрестностям столицы, огромные толпы народа стали ощущать нужду в съестных припасах. И по мере того, как голод вступил в свои права, право собственности утрачивало свое значение. Фермерам приходилось с оружием в руках защищать свои скотные дворы, свои амбары и созревающий хлеб на корню.
   Большинство беглецов, как и мой брат, двигалось на восток, и только немногие, пришедшие в отчаяние, возвращались в Лондон, чтобы добыть себе пищу. То были жители северных предместий, знавшие о черном дыме только понаслышке. Брату говорили, что в Бирмингаме собралось больше половины членов парламента и что заготовляются огромные запасы сильных взрывчатых веществ для автоматических мин, которые предполагалось заложить на всем протяжении Мидлэнда.
   Одновременно рассказывали, что Мидлэндская железнодорожная компания заместила новыми людьми машинистов и кочегаров, разбежавшихся в первый день паники, и восстановила железнодорожное сообщение из Сен-Альбанса, по северной линии, во избежание дальнейшего скопления народа в ближайших к Лондону графствах. В Чиппинг-Онгаре были развешаны объявления, извещавшие, что в северных городах собраны большие запасы муки и в течение двадцати четырех часов будет произведена раздача хлеба окрестному голодающему населению.
   Это известие не повлияло на изменение плана бегства, составленного моим братом. Все трое продолжали весь день двигаться на восток и нигде не видели обещанной раздачи хлеба. Да впрочем и никто ее не видел. В ту ночь упала седьмая звезда на холме близ Примроза. Ее видела мисс Эльфинстон, державшая караул посменно с братом по ночам.
   В среду, переночевав на несжатом поле пшеницы, беглецы добрались до Чельмсфорда. Здесь какая-то шайка из местных жителей, называвшая себя "Комитетом общественного питания", завладела их лошадкой как предметом продовольствия, не дав им в обмен ничего, кроме обещания выдать на другой день их долю при дележе. Здесь ходили слухи, что марсиане уже в Эппинге и что пороховой завод Вальтгэмского аббатства разрушен после бесплодной попытки взорвать на воздух одного из марсиан.
   Люди взбирались на колокольни, чтобы выследить приближение марсиан. Мой брат предпочел, к счастью, как потом оказалось, продолжать путь к берегу моря, не дожидаясь раздачи пищи, хотя все трое были очень голодны. В полдень они прошли Тиллингам, в котором было до странности пусто и тихо. Они не встретили ни души, кроме двух-трех мародеров, шнырявших по домам в поисках съестного. За Пилгамом они вдруг увидели море и на нем удивительное разнообразие флотилий всех видов.
   После того, как судам нельзя было больше подыматься вверх по Темзе, они подошли к Эссекскому берегу, к Гарвичу, Уольтону и Киэктону, а потом к Фульнесу и Шуберу, чтобы забрать оттуда пассажиров. Они расположились на взморье огромным серпом, конец которого терялся в тумане у самого Нэза. У берега толпились рыболовные суда -- английские шотландские, французские, голландские и шведские; паровые баркасы с Темзы, яхты и электромоторные лодки. За ними виднелись суда более крупного калибра: целая масса грязных грузовых судов, угольные баржи, нарядные купеческие корабли, пассажирские пароходы и большие океанские суда. Был тут один старый, белый транспорт, а также небольшие белые и серые линейные пароходы из Саутсгэмптона и Гамбурга. И вся линия синевшего вдали берега за Блэкуотером, почти до самого Мальдена, кишела лодками, перевозившими пассажиров на суда.
   Приблизительно милях в двух от берега стоял броненосец, сидевший так глубоко в воде, что брату он показался затонувшим. Это был монитор "Дитя грома", единственное военное судно из всех, бывших в виду. Но дальше над зеркальной поверхностью моря -- день был очень тихий -- тянулись змейки черного дыма, указывающие на близкое присутствие Ламаншской эскадры. Во время нападения марсиан она стояла растянутой линией вдоль устья Темзы под парами, готовая к бою, но бессильная остановить врага.
   При виде моря мистрисс Эльфинстон, несмотря на все уговоры ее золовки, обуял панический страх. Она никогда не выезжала из Англии и предпочитала скорее умереть, чем ехать в чужую страну, где у нее не было друзей. Бедная женщина, кажется, воображала, что французы имеют большое сходство с марсианами! За два дня скитаний она становилась все истеричнее, и настроение ее заметно падало. Ей хотелось вернуться в Стэнмор, где все было благополучно и где им, по ее мнению, не могло грозить никакой беды. В Стэнморе они найдут Джорджа...
   Только с величайшим трудом им удалось привести ее на берег, где брату посчастливилось привлечь внимание колесного парохода, выходившего из устья Темзы. С парохода послали лодку, и они сговорились на тридцати шести фунтах за троих. Пароход, как говорили матросы, шел в Остэнде.
   Было около двух часов дня, когда брат и его спутницы, уплатив вперед деньги за проезд, очутились целыми и невредимыми на борту парохода. Еды там было достаточно, хотя и за баснословную цену, и все трое хорошо пообедали, примостившись на палубе.
   На пароходе было уже около сорока пассажиров, из которых некоторые отдали свои последние деньги за проезд, но капитан не торопился уходить. Они простояли на якоре у Блэкуотера до пяти часов вечера, принимая все новых и новых пассажиров, пока, наконец, палуба до того переполнилась, что становилось страшно за пароход. Они простояли бы вероятно и дольше, если бы не пальба из пушек, которая стала доноситься с юга. Как бы в ответ на эту пальбу стоявший на взморье броненосец выпалил из маленькой пушки и поднял свой флаг. Столб дыма взвился из его трубы.
   Некоторые пассажиры полагали, что грохот стрельбы доносится из Шубьорнесса, но это оказалось неверно, так как выстрелы становились все громче. Одновременно вдали, на юго-востоке, над морем показались клубы черного дыма и вслед затем из воды выросли мачты и трубы трех броненосцев. Но внимание моего брата было сейчас же опять отвлечено далекой пальбой на юге. Ему казалось, что сквозь серую пелену тумана вдали он различает облако дыма.
   Маленький пароходик уже начал выбираться из полукруга собравшейся флотилии, хлопая лопастями колес по воде. Плоский берег Эссекса уже стал заволакиваться синеватой дымкой, как вдруг вдали, со стороны Фульнесса, показался марсианин, казавшийся маленькой, чуть видной точкой на таком расстоянии. Капитан, стоявший на мостике, стал громко ругаться с перепугу, проклиная себя за промедление, и колеса парохода зачастили, как будто заразившись его страхом. Все пассажиры, до последнего человека, взобрались, кто на скамейки, кто на борт, и в ужасе смотрели на далекую, стройную фигуру, казавшуюся по мере приближения выше деревьев и колоколен церквей и замечательно удачно подражавшую человеческому шагу.
   Это был первый марсианин, которого увидел мой брат. Скорее измученный, чем испуганный, он наблюдал за титаном, как тот уверенно и решительно вошел в воду и зашагал к судам. Но вот за дюнами показался второй, и еще дальше, над сверкающей гладью болота, висевшего, казалось, между небом и землей, глубоко уходя ногами в тинистый грунт, появился и третий марсианин. Все трое направились к морю как будто за тем, чтобы отрезать путь к бегству бесчисленным судам, стоявшим между Фульнессом и Нэзом. Как ни пыхтела, как ни напрягалась машина парохода, как ни вертелись его колеса, вздымая облака пены, он удалялся с ужасающей медленностью от этих зловещих фигур.
   Взглянув на северо-запад, брат увидел, что гигантских полукруг судов уже стал редеть перед надвигающимся ужасом. Одно судно торопились обойти другое, заворачивая в море и нарушая правильность полукруга. Пароходы свистели и выпускали столбы пара. Все паруса были подняты; по всем направлениям шныряли баркасы.
   Брат был так поглощен видом этой картины, с мыслью о надвигающейся опасности, что совершенно не интересовался тем, что делается в море. Крутой поворот парохода, который он сделал, чтобы избежать столкновения, сбросил брата со стула, на котором он стоял. В то же время он услышал радостные возгласы, топот ног и крики ура. Откуда-то издали слабо донеслось ответное ура. Пароход накренился, и брат упал плашмя на руки.
   Он вскочил и посмотрел на штирборт. Не дальше как в ста ярдах от их беспомощно нырявшего в волнах суденышка он увидал железную гигантскую массу, летевшую на всех парах мимо них. Она неслась прямо к берегу, прорезывая воду, как плугом, и разбрасывая в обе стороны целые горы пены. Под напором этих волн пароходик то чуть не выскакивал из воды, нелепо хлопая своими лопастями в воздухе, то скатывался вниз и погружался в воду -- выше ватер-линии.
   Брата на миг ослепило целым водопадом брызг. Когда он снова мог видеть, железное чудовище уже пронеслось мимо и быстро приближалось к берегу. Видна была только его внушительная, закованная в броню, надводная часть и две трубы, изрыгавшие тучи дыма и огненных искр. Это был торпедный монитор "Дитя грома", который со стремительной быстротой спешил на помощь угрожаемой флотилии.
   Крепко уцепившись за борт, брат с трудом удерживался на ногах на качающейся палубе. Его взгляд, минуя мчавшегося к берегу Левиафана, перенесся дальше -- в сторону марсиан. Все трое были теперь вместе. Они стояли так далеко в море, что их треножники были почти под водой. Наполовину погруженные в воду и на далеком расстоянии они казались совсем не такими страшными, как летевшее на них огромное железное чудовище, в кильватере которого так беспомощно болтался пароход.
   Казалось, что марсиане с удивлением разглядывали нового врага. Быть может, этот, закованный в сталь, великан представлялся им достойным противником. Монитор не сделал ни одного выстрела, он только несся на них полным ходом. И возможно, что именно потому, что он не стрелял, ему удалось подойти к ним так близко. Они не знали, что с ним им делать. Один лишь выстрел с его стороны, и они пустили бы его ко дну своими тепловыми лучами.
   "Дитя грома" несся с такой быстротой, что через минуту он был уже на полдороге между пароходом и марсианами, и его громадный черный корпус, резко выделявшийся на постепенно отступавшей горизонтальной линии Эссекского берега, продолжал быстро уменьшаться.
   Но вот передний марсианин направил на него свою трубку и выпустил снаряд с черным газом. Снаряд скользнул по бакборту, разбился и выбросил кверху широкую, чернильную струю, которая поползла в открытое море, быстро развертываясь клубами черного дыма. Но монитор был уже далеко. Наблюдавшим его пассажирам парохода, глубоко сидевшего в воде, да к тому же принужденным смотреть прямо против солнца, казалось даже, что он уже возле марсиан.
   Они видели, как три марсианина разделились и стали отступать к берегу. Один из них приподнял свою камеру с тепловым лучом. Он держал ее несколько наискось по направлению к монитору. И тотчас же столб пара взвился из воды, как только ее коснулся тепловой луч, он прошел сквозь стальную обшивку монитора, как раскаленный добела железный прут сквозь бумагу.
   Огненная вспышка пронзила стоявший над водой столб пара. Марсианин дрогнул и зашатался. В следующий момент он тяжело грохнулся, и в воздухе закружилась огромная масса воды и клубы пара. С монитора гремели орудия, посылая залп за залпом. Один снаряд упал рядом с пароходом, отлетел рикошетом в сторону других судов, державших курс на север, и разнес в щепки рыбацкое судно.
   Но на это никто не обратил внимания. При виде упавшего марсианина у стоявшего на мостике капитана бессвязный, пронзительный крик, и все столпившиеся на корме пассажиры подхватили его... И вдруг раздался другой крик. Из белого водоворота пара и кипящей воды вынырнула продолговатая черная масса и продолжала стремительно нестись вперед. Пламя поднималось из средней части его корпуса, а из вентиляторов и труб вырывался огонь. Монитор был еще жив. Штурвал, повидимому, остался неповрежденным, и машина работала. Он приближался как раз ко второму марсианину и был в каких-нибудь ста ярдах от него, когда на сцену выступил второй тепловой луч. При оглушительном треске и ярких вспышках огня палуба монитора вместе с трубами взлетела на воздух. Взрыв был так силен, что марсианин покачнулся. Еще минута, -- и пылающие обломки в своем стремительном движении налетели на него и смяли, как карточный домик. Брат вскрикнул от восторга. Затем все скрылось в кипящем котле.
   -- Два! -- торжествующе закричал капитан.
   Все кричали и ликовали. Весь пароход от носа до кормы дрожал от диких криков радости. Ближайшие суда подхватывали их одно за другим, пока они не пронеслись по всей длинной веренице судов, двигающихся в открытое море.
   Пар висел над водой еще несколько минут, совершенно скрывая третьего марсианина и берег. А в течение этого времени пароход энергично работал своими колесами, уходя все дальше от места боя. И когда, наконец, пар рассеялся, от берега поползло облако черного дыма, и невозможно было рассмотреть, осталось ли что-нибудь от монитора. Третьего марсианина тоже не было видно. Но зато совсем близко показались броненосцы, и скоро пароход оставил их за собою.
   Маленький пароход потихоньку уходил в открытое море, и черные силуэты броненосцев все дальше отступали к берегу, скрытому за завесой тумана. Флотилия беглецов заметно таяла, исчезая за горизонтом на северо-востоке. Между пароходом и броненосцами плавало несколько парусных лодок. Но вот, немного не доходя оседающей стены пара, броненосцы неожиданно повернули на север, потом вдруг круто изменили курс и стали держать на юг, постепенно расплавляясь в сгущающихся сумерках. Линия берега становилась все туманнее и наконец слилась с низкими облаками вокруг заходящего солнца.
   И вдруг из золотистой мглы заката стали доноситься пушечные выстрелы и задвигались черные тени. На пароходе все пассажиры бросились к бортам и стали напряженно всматриваться. Но в золотистом зареве, слепившем глаза, ничего нельзя было различить. Над берегом ползли густые клубы черного дыма и застилали лик солнца. Пароход шел все дальше, и дальше, а минуты тянулись бесконечно, в томительной неизвестности. Солнце село в облаках. Небо вспыхнуло и снова потемнело. Загорелась первая звезда. Сумерки сгустились, как вдруг капитан вскрикнул и показал рукою вверх. Брат напряг всю силу своего зрения. Из серой мглистой дали взвилось к небу что-то плоское, широкое и очень большое, пронеслось по кривой линии над облаками в западной стороне неба, освещенной отблеском заката, описало широкую дугу и, постепенно уменьшаясь, стало опускаться и скрылось наконец в таинственной мгле серой ночи. И как только оно пролетело, на землю спустилась тьма....
  
  
   Часть II

ЗЕМЛЯ ПОД ВЛАСТЬЮ МАРСИАН

   I

В западне

   В первой части, описывая переживания моего брата, я удалился в сторону от моих собственных приключений. Во время событий, рассказанных мною в двух последних главах, я и викарий находились в пустом доме в Галлифорде, куда мы спрятались, чтобы спастись от черного дыма. С этого места я и буду теперь продолжать.
   Весь вечер воскресенья и весь следующий день -- день лондонской паники, -- мы просидели в этом доме, отрезанные от остального мира. Оба эти безотрадные дня мы провели в мучительном бездействии и томительном ожидании.
   Моя душа была полна тревоги за жену. Я представлял ее себе в Лизсерхеде среди опасностей, в смертельном страхе и уже оплакивающей меня как мертвого. Я метался по комнатам пустого дома и громко стонал при мысли, что я оторван от нее, рисуя в своем воображении картины того, что могло случиться с нею без меня. Правда, я знал, что мой кузен был не трус и что он стал бы мужественно защищать мою жену, если бы ей грозило что-нибудь, но он не был из числа тех людей, которые сразу умеют оценить и предотвратить опасность. А теперь нужна была именно предусмотрительность, а не храбрость. Одно, что меня успокаивало немного, это была надежда, что марсиане двигаются на Лондон, т. е. в противоположную сторону от Лизсерхеда.
   Такие неопределенные страхи очень расстраивают нервы человека и делают его раздражительным. Меня выводили из себя нескончаемые причитания викария, а его эгоистическое отчаяние утомило меня. После нескольких бесплодных попыток успокоить его я наконец махнул на него рукой и удалился в другую комнату, повидимому, детскую классную, так как там были глобус, учебные книги и тетради. А когда через некоторое время он тоже явился туда, я убежал от него на чердак, в какую-то кладовую, и заперся там, чтобы остаться одному со своей грызущей тоской.
   Весь этот день и все утро следующего дня черный дым держал нас в плену. В воскресенье вечером в соседнем с нами доме появились признаки жизни: в одном из окон промелькнуло чье-то лицо, двигался свет, а позднее послышался стук двери. Но я не знаю, что это были за люди и что с ними сталось. На следующий день мы уже никого больше но видели. Все утро понедельника черный дым медленно полз к реке, подбираясь к нам все ближе и ближе, и наконец потянулся вдоль дороги за нашим домом.
   Около полудня вдали показался марсианин, быстро шагавший по полям. Он уничтожал черный дым струями горячего пара, который шипел, прикасаясь к стенам, и в окнах лопались стекла, когда он на них попадал, а викарию даже обварило руку, когда он спасался от него в заднюю комнату. После того мы осторожно пробрались в передние комнаты, еще мокрые от осевшего пара, и выглянули в окно. Вся местность к северу от нас имела такой вид, как будто по ней прошел черный ураган. Взглянув в сторону реки, мы с удивлением заметили, что почерневшие и словно обгоревшие луга отливают почему-то красным цветом.
   Долгое время мы не могли уяснить себе, улучшила ли эта перемена наше положение. Мы поняли только, что черного дыма нам теперь бояться нечего. Но позднее я сообразил, что наш плен кончился и что мы можем продолжать наше бегство. И, как только я это понял, ко мне вернулась способность и желание действовать. Но викарий был как будто в каком-то оцепенении, и его нельзя было убедить никакими доводами.
   -- Мы ведь здесь в безопасности, -- повторял он, -- в абсолютной безопасности!
   Я решил оставить его одного. Если бы я это сделал! Умудренный опытом моего недавнего странствования с артиллеристом, я позаботился запастись в дорогу питьем и едой. Кроме того, я захватил деревянное масло и полотно для перевязок, так как мои ожоги на руках все еще не прошли, а также взял шляпу и фланелевую рубашку, которые я нашел в одной из спален.
   Когда викарий сообразил, что я собираюсь итти один, что я вполне примирился с мыслью быть одному, он вдруг тоже начал собираться и решил сопровождать меня. И так как снаружи все было спокойно, то около пяти часов вечера, как я полагаю, мы вышли на почерневшую дорогу в сторону Сенбюри.
   В Сенбюри и по дороге лежали трупы людей и лошадей в неестественных позах, а также опрокинутые повозки и сундуки, покрытые толстым слоем черной пыли. Эти слои пепла, лежавшие на всем, напомнили мне, что я читал о разрушении Помпеи. Без дальнейших приключений добрались мы до Гэмптон-Корта, находясь все-таки под гнетущим впечатлением страшных картин, которые мы видели.
   В Гэмптон-Корте глаза наши немного отдохнули на клочке свежей зелени, которую пощадил пронесшийся удушающий вихрь. Мы прошли весь Буши-Парк и видели оленей, гуляющих на свободе под каштанами, а вдали несколько мужчин и женщин, быстро идущих в сторону Гэмптона. Это были первые люди, которых мы видели. Итак, мы дошли до Твикенгэма.
   За дорогой у Гама и у Петергэма все еще горели леса. Твикенгэм уцелел: ни черный дым, ни тепловой луч не коснулись его. Здесь мы уже встретили довольно много народа, но никто не мог сообщить нам ничего нового. Все они, в большинстве случаев, находились в таком же положении, как и мы, и так же, как и мы, решили использовать временное затишье, чтобы бежать дальше.
   У меня создалось такое впечатление, что во многих домах прятались люди, настолько напуганные, что у них не хватало духу бежать. Здесь тоже по всей дороге были следы панического бегства. Мне живо припоминаются три велосипеда, лежавшие кучей один на другом и совершенно исковерканные колесами проезжавших экипажей.
   Около половины девятого мы подошли к Ричмондскому мосту. Само собой разумеется, что мы постарались пройти его как можно скорее, чтобы не быть долго на виду, но все же я успел заметить, что на расстоянии нескольких футов от меня на поверхности реки плавали огромные массы чего-то красного. У меня не было времени рассмотреть, что это такое, и объяснение, которое я дал этому, было тогда гораздо страшнее действительности. На Суррейском берегу мы снова увидели черную пыль, которая была когда-то черным дымом, а также трупы, целую груду их у входа на вокзал, но марсиан мы так и не видели почти до самого Барнса.
   В потемневшей дали мы увидели группу из трех человек, бежавших по боковой дороге к реке. Но, за исключением этой встречи, кругом никого не было видно. Впереди на покатой возвышенности ярким пламенем горел Ричмонд, но вокруг города не было никаких следов черного дыма.
   Вдруг, когда мы уже подходили к Кью, нам навстречу попались бежавшие люди, а в каких-нибуль ста ярдах от нас, над крышами домов, показалась верхняя часть боевой машины марсиан. Мы замерли от ужаса. Ведь стоило только марсианам взглянуть вниз, - и мы погибли бы безвозвратно! На нас напал такой ужас, что мы не решились итти дальше и, свернув с дороги, спрятались в сарае, в каком-то саду. Тихонько ворча про себя, викарий забился в угол и решительно отказывался двинуться с места.
   Но мысль добраться до Лизсерхеда крепко засела у меня в голове. Она не давала мне покоя, и, как только начало смеркаться, я решил итти дальше. Я начал пробираться сначала через кустарник, а потом через проход, огибавший какой-то большой барский дом, и вышел на дорогу к Кью. Викария я оставил в сарае, но вскоре услышал, что он торопливо догоняет меня.
   Пускаться в это второе путешествие было величайшей глупостью с моей стороны, так как было ясно, что марсиан совсем близко около нас. Едва только успел викарий поравняться со мною, как вдали, за лугами, мы увидели опять боевую машину марсиан, -- ту ли самую, которую мы видели перед тем или другую, не знаю! Четыре или пять маленьких, черных фигурок бежали перед марсианином через серовато-зеленую площадь поля, и я сразу понял, что он их преследует. В три шага он был среди них, и они бросились врассыпную. Он не пользовался тепловым лучом, чтобы уничтожить их, но хватал их одного за другим и бросал, как мне показалось, в большой металлический ящик, висевший у него за спиной, точно корзина с инструментами у рабочего.
   Здесь впервые я убедился, что марсиане имели в виду не только истребление побежденного человечества, но преследовали и другие цели. На мгновение мы окаменели от ужаса, потом повернулись и вбежали через ворота в какой-то сад, обнесенный стеной. Мы спрятались в канаву, очень кстати оказавшуюся поблизости, в которую мы скорее упали, чем спустились. Мы пролежали там, пока в небе не зажглись звезды, еле рискуя перекинуться словом, да и то тихим шопотом.
   Было, я думаю, около одиннадцати часов ночи, когда мы наконец набрались храбрости, чтобы снова двинуться в путь. Но теперь мы уже не отважились итти по дороге, а пробирались ползком вдоль изгородей и под прикрытием деревьев, зорко всматриваясь в темноту, -- викарий -- с правой, а я -- с левой стороны, -- не покажутся ли где-нибудь марсиане, которые, как нам казалось, ходили вокруг нас.
   В одном месте мы наткнулись на довольно большую площадь, выжженную, почерневшую и покрытую еще не совсем остывшей золой. Здесь было много страшно изуродованных человеческих трупов, у которых совершенно обгорели туловище и голова, а ноги и сапоги у большинства были целы. Дальше лежали трупы лошадей, а футах в пятидесяти от них осколки разорвавшихся пушек и лафетов.
   Местечко Шин, повидимому, не пострадало, но и там все было мертво и пусто. Трупов мы не видали, но ночь была так темна, что невозможно было рассмотреть, что делается в боковых улицах местечка. В Шине мой спутник стал вдруг жаловаться на слабость и на жажду, и мы решили постараться проникнуть в какой-нибудь дом.
   Первый дом, в который мы вошли, не без затруднений - через окно, была маленькая дача, стоявшая отдельно от других. Но в целом доме мы не нашли ничего съестного, кроме заплесневелого сыру. Но зато там оказалась вода, годная для питья, которой мы утолили нашу жажду, и я захватил еще топор, который мог нам пригодиться, чтобы проникнуть в следующий дом.
   Через некоторое время мы подошли к тому месту, где улица сворачивает к Мортлэку. Здесь, в саду, обнесенном оградой, стоял белый дом. В кладовой этого дома мы нашли провизию - два каравая хлеба, большой кусок сырой говядины и полокорока ветчины. Я потому привожу такой подробный список найденных припасов, что нам пришлось существовать ими в ближайшие две недели. На полке стояло несколько бутылок пива, а также два мешка зеленых бобов и несколько пучков завядшего салата. Над кладовой находилось нечто вроде умывальной комнаты, в углу которой лежали дрова, а в шкафу с посудой мы нашли около полудюжины бутылок бургонского, консервы лососины и супа и две жестянки галет.
   Мы попали в кухню, и в темноте, так как мы не рисковали зажечь свет, поели хлеба с ветчиной и выпили бутылку пива. На этот раз викарий, как это ни странно, все торопил меня итти дальше и не задерживаться здесь. Я же уговаривал его подкрепиться пищей на дорогу, но тут и случилось то происшествие, благодаря которому мы попали в западню.
   -- Еще нет двенадцати часов, -- начал я. Но не успел я договорить, как нас вдруг ослепило ярко-зеленой молнией, и все предметы, бывшие в кухне, как будто выскочили из темноты и сейчас же снова скрылись. Затем последовал страшный толчок, которого я никогда не испытывал еще ни до того, ни после того. Непосредственно затем, так что это казалось почти одновременно, за спиной у меня раздался оглушительный удар. Послышался звон падающих стекол, с грохотом посыпались кирпичи, и с потолка, прямо нам на голову, упала штукатурка и разлетелась на тысячу кусков. Меня отбросило на пол. Я ударился головой об печку и лишился чувств. Викарий мне говорил потом, что я был долгое время без сознания. Когда я наконец пришел в себя, то увидел своего спутника, который стоял надо мною и брызгал мне в лицо водою. Позднее я рассмотрел, что все лицо его было залито кровью от ран на лбу.
   Некоторое время я не мог сообразить, что случилось. Наконец мало-по-малу я припомнил все, да и боль в виске давала себя чувствовать.
   -- Ну, что, лучше вам теперь? -- спрашивал шопотом викарий.
   Я приподнялся и сел.
   -- Не шевелитесь, -- сказал он. -- Пол усеян осколками посуды, упавшей из этого шкафа. Вы не можете двинуться, не произведя шума, а они, кажется, тут за стеной.
   Мы сидели так тихо, что было слышно наше дыхание. Кругом была мертвая тишина. Только раз где-то около нас скатилась на пол штукатурка, или обломок кирпича с довольно сильным шумом. Снаружи, совсем близко, доносился непрерывный звон металла.
   -- Слышите? -- шепнул мне викарий.
   -- Да, -- сказал я. -- Но что это такое?
   -- Там марсианин, -- ответил викарий.
   Я снова прислушался.
   -- Это не было похоже на тепловой луч, -- сказал я. На минуту у меня мелькнуло подозрение, что на наш дом налетела их боевая машина, как это случилось с церковной колокольней в Шеппертоне.
   Наше положение было так необычайно и так непонятно, что мы три или четыре часа до рассвета просидели, не двигаясь, боясь что-нибудь предпринимать. Но вот забрезжил свет, не через окно, а через треугольное отверстие, образовавшееся между балкой потолка и стеной, из которой вылетел кусок кирпича. Первый раз при сером свете начавшегося утра мы могли рассмотреть внутренность кухни.
   Окно было до верху завалено землей, лежавшей на столе, около которого мы сидели, и на полу у наших ног. Землей, очевидно, завалило весь дом. У верхнего косяка окна торчала вывороченная водосточная труба. Пол был усеян обломками всякого рода. Пролом образовался во внутренней кухонной стене и, так как оттуда проходил дневной свет, то было ясно, что большая часть дома обвалилась. Резким контрастом в этой картине разрушения выделялись хорошенький шкафик, выкрашенный модной, бледно-зеленой краской и уставленный медной и жестяной посудой, белые с голубым обои "под изразцы" и картины, развешенные по стенам.
   Когда рассвело, мы сквозь трещину в стене увидели треножник марсианина, стоявшего, как я предполагал, на часах у еще неостывшего цилиндра. Увидев эту фигуру, мы со всей осторожностью, на которую только были способны, перебрались ползком из полутемной кухни в темную комнату.
   Совершенно неожиданно в моей голове промелькнула догадка, объяснявшая ночное происшествие.
   -- Пятый цилиндр! -- прошептал я: -- пятый снаряд с Марса, попавший в этот дом и похоронивший нас под его развалинами.
   Я слышал, как викарий тихонько заплакал про себя, бормоча что-то непонятное.
   Не считая этих тихих всхлипываний, в комнате, в которой мы лежали, была мертвая тишина. Я, по крайней мере, едва смел дышать и не сводил глаз со светлой полосы, пробивавшейся из-под кухонной двери. Передо мною из темноты выделялось бледным овальным пятном лицо викария, его воротник и манжеты.
   Снаружи, за стеной, послышался стук, как будто кто-то стучал молотком по металлу, и потом - оглушительный вой. После этого все снова стихло и потом опять послышался свист, похожий на свист машины. Все эти загадочные звуки продолжались почти без перерыва, все время, и казалось, что количество их все росло и шум усиливался. Теперь стали раздаваться тяжелые размеренные удары, от которых задрожали пол и стены. От сотрясения в шкафчике зазвенела и запрыгала посуда. Это продолжалось довольно долго. Наконец светлая полоска над дверью вдруг пропала, и наступил полный мрак. Много часов просидели мы таким образом, боясь обменяться словом, скорчившись и дрожа, пока наконец наше утомленное внимание не ослабело и не сменилось сном...
   Когда я проснулся, я почувствовал, что мне страшно хочется есть. Я думаю, что мы проспали большую часть дня. Мой голод так настоятельно требовал удовлетворения, что я решился действовать. Я сказал викарию, что пойду разыскивать себе еду, и стал ощупью пробираться в кладовую. Он ничего не ответил мне, но, когда услышал, что я ем, очнулся от своего оцепенения и пополз ко мне.
  

II

Что мы видели из-под развалин дома

   Поев, мы вернулись опять в умывальную комнату. Там я, должно быть, снова заснул, потому что, когда я проснулся, я был один. Тяжелый грохот, от которого трясся весь дом, продолжался с утомительной настойчивостью. Несколько раз я шопотом позвал викария и, наконец, стал пробираться ощупью к кухонной двери.
   На дворе еще был день, и я заметил моего спутника в противоположном углу кухни. Он лежал на полу и смотрел в треугольную трещину в стене, обращенной к марсианам. Головы его не было видно из-за приподнятых плеч.
   Из-за стены доносился грохот, точно из механической мастерской, и пол трясся от сильных ударов. Через отверстие в стене была видна верхушка дерева, позолоченная закатом, и синий клочок тихого вечернего неба. Я простоял минуту, наблюдая за викарием, а потом, согнувшись и осторожно ступая между черепками, устилавшими пол, -- тихонько подошел к нему.
   Я тронул викария за ногу, и он так сильно вздрогнул, что от стены снаружи отвалился большой кусок штукатурки и упал с громким стуком на землю. Боясь, что он закричит, я схватил его за руку, и долгое время мы сидели неподвижно друг около друга. Затем я обернулся, чтобы посмотреть, что осталось от нашей тюрьмы.
   В том месте, где обвалилась штукатурка, образовалась сквозная вертикальная щель. Осторожно приподнявшись на носках, я перегнулся через балку, чтобы взглянуть, что представляет собою тихая улица предместья, на которой стоял дом. Перемена была действительно поразительная!
   Пятый цилиндр упал, должно быть, прямо в средину того дома, в который мы заходили сначала. Здание исчезло. Оно было совершенно уничтожено тяжестью упавшего на него цилиндра. Цилиндр лежал гораздо ниже фундамента, в глубокой яме, много больше той, в которую я заглядывал в Уокинге. Земля вокруг была разбрызгана -- разбрызгана, говорю я, потому, что это единственное подходящее выражение, -- и лежала такими громадными кучами, что из-за них не было видно соседних домов.
   Наш дом осел назад. Его передняя часть, даже весь нижний этаж были совершенно разрушены. Благодаря счастливому случаю, кухня и умывальная комната уцелели, но они были погребены под развалинами и засыпаны землей со всех сторон, кроме той, которая была обращена к цилиндру. Мы висели над самым краем глубокой ямы, над расширением которой усиленно работали теперь марсиане. Громкий, размеренный грохот раздавался непосредственно около нас, и по временам нашу щель застилало клубами светящегося зеленоватого пара.
   В центре ямы лежал уже открытый цилиндр, а на противоположном конце ее, среди расщепленных, засыпанных гравием кустов, стояла боевая машина марсиан. Покинутый своим машинистом, гигант выделялся огромной, неподвижной массой на фоне вечернего неба. В первый момент я почти не заметил ни ямы, ни цилиндра, хотя было бы правильнее начать с них мое описание. Все мое внимание было привлечено необыкновенной машиной, находящейся в действии, и странными существами, которые медленно и с усилием ползали по кучам земли.
   Больше всего меня заинтересовал механизм этой машины. Он представлял собою один из тех сложных механизмов, называемых с тех пор "рабочей машиной", изучение которых дало новый материал в области изобретений. На первый взгляд эта машина имела вид металлического паука с пятью суставчатыми, очень подвижными ножками с бесчисленным количеством соединенных между собою рычагов и перекладин, и с вытягивающимися и хватающими щупальцами, напоминающими руки. Большая часть этих рук была теперь вытянута, и только тремя щупальцами машина выуживала из цилиндра брусья, доски и перекладины, служившие, повидимому, материалом для его крышки и подпорками для его стенок. Все эти предметы вынимались и складывались на ровном месте за цилиндром.
   Движения эти были так быстры и так сложны, что мне не верилось, что передо мною машина, несмотря на ее металлический блеск. Боевые машины марсиан тоже поражают совершенством своего устройства, но они ничто в сравнении с этой. Люди, никогда не видавшие этого сооружения и составившие себе понятие о нем лишь по фантастическим наброскам наших художников или по весьма несовершенным описаниям таких очевидцев, как я, не могут иметь представления о всей одухотворенности такой машины.
   Мне припоминается иллюстрация какого-то художника к одному из первых отчетов о войне. Очевидно, он бегло просмотрел описание боевых машин марсиан, и этим ограничились его сведения. Он изобразил боевую машину в виде каких-то ходуль из трех прямых жердей, лишенных гибкости и отличающихся однообразием движений, совершенно не отвечающим действительности. Памфлет с этим рисунком был очень распространен, и я затем только упоминаю о нем, чтобы предостеречь читателей, могущих составить себе ошибочное представление. Рисунок этот был так же похож на марсиан, которых я видел в действии, как голландская кукла -- на человека. По-моему, памфлет без рисунка имел бы гораздо больше смысла.
   Вначале, как я уже говорил, "машина-рабочий" произвела меня впечатление какого-то крабообразного существа с блестящей, покрытой кожей спинкой. Марсианин, сидящий в ней, нежные щупальцы которого управляли ее движениями, исполнял те функции, которые исполняет мозг у краба. Но потом я заметил сходство этой серовато-коричневой, лоснящейся, похожей на кожу поверхности с кожей странных существ, ползавших вокруг ямы, и мне стал понятен истинный характер этой искусной машины. После этого весь мой интерес сосредоточился на тех других существах - на действительных марсианах. Я уже имел некоторое представление о них, и чувство гадливости, которое они возбудили во мне с первого взгляда, теперь уже не мешало мне наблюдать. Кроме того, я был хорошо скрыт от их взоров, и у меня не было непосредственных оснований бояться.
   Марсиане, как я теперь хорошо мог рассмотреть, были самые сверхъестественные существа, которые только можно было себе представить. У них было огромное круглое тело или, вернее сказать, голова фута четыре в диаметре. Каждый из них имел спереди лицо без всяких признаков ноздрей, -- повидимому, они совершенно были лишены обоняния, но с двумя огромными темными глазами и под ними мясистый нарост в виде клюва. Позади этой головы или тела -- уж не знаю, как это назвать! -- находилась туго натянутая барабанная перепонка, служащая ухом, как показало потом анатомическое исследование, но оказавшаяся, по всей вероятности, почти бесполезной в нашем более сгущенном воздухе.
   Вокруг рта висели шестнадцать тонких, гибких, как плети, щупальцев, расположенных двумя пучками, по восьми в каждом. Впоследствии известный анатом, профессор Гайз, дал этим щупальцам весьма удачное определение, назвав их руками. Еще когда я в первый раз видел марсиан, мне казалось, что они старались приподняться на этих руках, но не могли вследствие увеличения веса их тела в земной атмосфере. Есть основание предполагать, что на Марсе они могут легко передвигаться на руках.
   Внутреннее строение их тела, как показало вскрытие, произведенное впоследствии, было также просто. Главное место занимал мозг, от которого шли толстые разветвления нервов к глазам, ушам и к органам осязания -- щупальцам. Затем легкие, куда открывался рот, и сердце с кровеносными сосудами. Затрудненность их дыхания, вследствие более сгущенной атмосферы и большей силы притяжения на Земле, сказывалась в конвульсивных движениях кожи.
   Этим оканчивается перечисление органов, имеющихся у марсиан. Как ни странно это может показаться нам, но сложный пищеварительный аппарат, составляющий главную составную часть человеческого тела, отсутствовал у них совершенно. У них была голова - только голова! Внутренностей у них не было. Они не ели, а, следовательно, им нечего было переваривать. Пищу им заменяла свежая кровь другого живого существа, которую они вводили себе в жилы.
   Я сам видел, как это происходило, и расскажу об этом впоследствии. Но пусть я покажусь слабонервным, я все же не в состоянии подробно описывать то, на что я даже смотреть не мог без содрогания. Достаточно сказать, что кровь от живого существа, в большинстве случаев -- от человека, вливалась с помощью маленькой пипетки прямо в приемный канал марсианина.
   Одна мысль об этом кажется нам ужасной и отталкивающей, но мы не должны забывать, что, пожалуй, и наши плотоядные привычки показались бы омерзительными какому-нибудь кролику, если бы он одарен был разумом.
   Физиологические преимущества таких вспрыскиваний несомненны, если вспомнить, какая масса времени и энергии уходит у человека на еду и на пищеварительный процесс. Человеческое тело наполовину состоит из желез, каналов и органов, служащих для переработки пищи в кровь. Пищеварительный процесс, в зависимости от того, как он протекает, действует хорошо или дурно на нашу нервную систему и влияет на наш ум. Настроение человека зависит от того, здоровая или больная у него печень и хорошо или вяло работает кишечник. Марсиане же, благодаря своему органическому устройству, свободны от всяких колебаний настроения и чувств.
   Их бесспорное предпочтение людям, как источникам питания, подтверждается трупами тех жертв, которых они взяли с собой с Марса. Насколько можно судить по тем обескровленным жертвам, которые попали потом в человеческие руки, это были существа двуногие с хрупким, ноздреватым скелетом и слабой мускулатурой. Они были шести футов ростом, с круглой, прямо посаженной головой и большими глазами в твердых впадинах.
   В каждом цилиндре было, повидимому, по два или три таких существа, и все они были убиты, прежде чем марсиане достигли Земли. Но для них это было безразлично, так как при первой же попытке стать на ноги на нашей планете у них все равно переломались бы все кости.
   Здесь я хочу прибавить еще несколько подробностей о физиологическом устройстве марсиан; хотя они не были известны нам в то время, но это даст возможность читателю, не знакомому с жизнью марсиан, составить себе более представление об этих страшных существах.
   Их физиологическое устройство отличалось от нашего еще в трех отношениях. Они не спали, как не спит сердце у человека. Благодаря тому, что у них не было мышечного механизма и они не расходовали мышечной силы, они и не нуждались в ее восстановлении. Они почти или даже совсем не знали чувства усталости. На Земле они не могли сделать ни одного движения без усилий, и все же они не отдыхали ни минуты до самого конца. Они работали по двадцать четыре часа в сутки. На Земле так работают разве только одни муравьи!
   Вторая отличительная черта марсиан, как ни невероятно это может показаться миру, где такую роль играет половая жизнь, заключалась в том, что они были существа абсолютно бесполые и потому не знали бурных страстей, порождаемых различием полов. Теперь это уже установленный факт, что во время пребывания марсиан на Земле появился маленький марсианин. Он был прикреплен к своему родителю вроде того, как бутон лилии прикреплен к ветке или речной полип к своему родителю.
   На Земле ни у людей, ни у более организованных животных этот способ размножения не имеет места. Но несомненно, это был первоначальный способ и на Земле. У низших животных, вплоть до ближайших родичей позвоночных, существовали оба способа, но, в конце концов, половой способ вытеснил другой. На Марсе же, повидимому, произошел обратный процесс.
   Любопытно вспомнить, как один писатель-философ, с довольно, впрочем, сомнительной ученой репутацией, писавший задолго до появления марсиан, говоря о физиологическом устройстве человека в его окончательной стадии, описывал его приблизительно таким, как у марсиан. Его статья появилась, если я не ошибаюсь, в ноябре или в декабре 1893 года в давно уже переставшей существовать "Pall-Mall-Gazette", а потом в "Punch", юмористическом журнале, тоже домарсианского периода, появилась карикатура на эту статью.
   В статье, в полушутливом тоне, говорилось, что с усовершенствованием механических приспособлений человеку не нужны будут члены его тела, а с успехами химии упразднится пищеварительный процесс, что такие органы, как зубы, волосы, наружная часть носа, уши и подбородок, переставшие быть существенно важными для организма, будут неизменно уменьшаться и, с течением времени, постепенно атрофируются действием естественного подбора. Останется один только мозг. Кроме мозга, еще одна часть тела будет иметь право на существование, -- это рука, "учитель и агент мозга". По мере атрофирования тела руки будут развиваться.
   В этих словах, сказанных в шутку, было много правды, и на марсианах мы видели бесспорный пример уничтожения животных функций организма преобладающим развитием мозга. Я считаю вполне вероятным, что прародители марсиан сильно приближались к человеку и что путем постепенного развития, за счет остального тела, мозга и рук (переродившихся, наконец, в расположенные двумя пучками тонкие щупальцы), они превратились в те существа, какими мы их видели. При полном отсутствии тела мозг, следовательно, сделался бы более самодовлеющим интеллектом, без всякой эмоциональной подкладки, свойственной человеческому существу.
   Третье различие марсиан от нас заключается в следующем: микроорганизмы, порождающие на Земле такую массу болезней и страданий, или никогда не существовали на Марсе, или санитарная наука марсиан сумела уничтожить их целые века тому назад. Все те бесчисленные инфекционные болезни: тиф, чахотка, злокачественные опухоли и т. д., отравляющие земное существование, не нарушают правильного течения жизни марсиан.
   Говоря о различиях жизни на Марсе и на Земле, я должен упомянуть об одном любопытном явлении, о "красной траве".
   Преобладающим цветом растительного царства на Марсе является, повидимому, не зеленый, как у нас, а кроваво-красный цвет. Во всяком случае, семена, которые марсиане, намеренно или случайно, занесли с собою на Землю, давали все, без исключения, красные ростки. Но из всех этих растений только одно, получившее название "красной травы", привилось на Земле.
   Другое красное растение, ползучее, продержалось у нас очень недолго, и лишь немногие видели его. Некоторое время оно разрослось с поразительной пышностью и силой, покрыло всю внутренность ямы на третий или четвертый день нашего заточения, и ее сочные кактусообразные побеги обрамляли каймой наше треугольное окошечко в стене. Позднее оно разрослось по всей окружающей местности и в особенности там, где была проточная вода.
   У марсиан имелось то, что можно было бы назвать слуховым органом, в виде одной круглой барабанной перепонки, находящейся на задней стороне их туловища -- головы. Глаза их имели то же строение, что наши, с той только разницей, по утверждению Филипса, что синий и фиолетовый цвета им казались черными.
   Высказывалось предположение, что марсиане сообщались друг с другом посредством определенных звуков и движениями щупальцев. Это говорилось между прочим в одной талантливо, но несколько поверхностно составленной статье, на которую я уже ссылался и которая до сих пор была главным источником сведений о марсианах. Автор ее, несомненно, не видел марсиан. Из всех, оставшихся в живых, никто не видел их так близко и не наблюдал их так подолгу, как я. Я отнюдь не ставлю себе в заслугу того, что было лишь счастливой случайностью, а просто констатирую факт.
   Я имел возможность наблюдать их целыми часами, видел, как они вчетвером, впятером, а раз даже вшестером исполняли самые сложные, самые трудные работы, не обменявшись ни единым звуком, ни единым жестом. Их своеобразное завывание всегда предшествовало процессу питания. В нем не было никаких модуляций, и оно не имело значения сигнала. Это было просто выдыхание воздуха, так сказать -- подготовительная операция, облегчающая всасывание крови в приемный канал. Я имею некоторые притязания на хотя бы элементарные познания о психологии и я твердо убежден, как только можно быть убежденным в чем-нибудь, что марсиане обменивались друг с другом мыслями без помощи каких-либо звуков и жестов. Я убедился в этом, несмотря на мои предвзятые идеи, так как до нашествия марсиан, - как это, может быть, припомнят читатели, которым случалось просматривать мои статьи, - я писал, и даже очень горячо, против телепатической теории.
   Марсиане не носили одежды. Их понятия об украшениях и приличии естественно расходились с нашими. И не только они были менее чувствительны к переменам температуры, но даже изменение атмосферного давления не отражалось сколько-нибудь серьезно на состоянии их здоровья. Но хотя марсиане и не носили одежды, зато во всем другом, где можно было искусственно пополнить свои физические ресурсы, они далеко превзошли людей. Мы, с нашими велосипедами, коньками, с нашими лилиенталевскими летательными аппаратами, пушками, ружьями и так далее, только начинаем ту эволюцию, которую марсиане уже проделали. Они представляли собою один сплошной мозг, облеченный в различные тела, соответствующие их потребностям, совершенно так, как человек надевает платье, садится на велосипед, когда он спешит, или берет зонтик, когда идет дождь.
   Во всех механических приспособлениях марсиан поражала одна интересная особенность. В них совершенно отсутствовало то, что составляет главную часть почти всех механизмов, изобретенных людьми, -- отсутствовало колесо. В вещах, занесенных ими на землю, не было даже намека на применение принципа колеса. А ведь, казалось, оно должно было бы применяться, хотя бы для целей передвижения!
   По этому поводу любопытно отметить тот факт, что и на Земле мы нигде не встречаем в природе идеи колеса. Природа предпочитает достигать движения другими способами. Быть может, принцип колеса был неизвестен марсианам, что, впрочем, мало вероятно, но, во всяком случае, что они воздерживались от его применения. Их механические аппараты поражают почти полным отсутствием даже неподвижных или относительно неподвижных осей, ограничивающих круговое движение одною плоскостью. Почти все соединения в их машинах представляли сложную систему скользящих частей, двигающихся по маленьким, великолепно отполированных подшипникам. Перечисляя все эти подробности, я хочу упомянуть еще об одной: длинные рычаги их машин в большинстве случаев приводились в движение системой металлических дисков в эластичном футляре, представляющей остроумное подражание системе живых мышц. Когда чрез эти диски пропускался электрический ток, они поляризировались и взаимно притягивались со значительной силой. Этим способом и достигалось то сходство с движениями живого существа, которое так поражало и пугало всех, видевших марсиан в действии.
   Особенным обилием искусственных мышц отличалась та крабообразная машина, которая работала по разгрузке цилиндра, как раз в тот момент, когда я в первый раз заглянул в трещину в стене. Эта машина несравненно больше походила на живое существо, чем сами марсиане, которые, лежа в лучах заходящего солнца, задыхались, еле шевеля своими ослабевшими щупальцами, после своего долгого путешествия в мировом пространстве.
   В то время как я наблюдал в трещину их вялые движения, отмечая каждую интересную для меня подробность, викарий напомнил мне о своем присутствии, дернув меня за руку. Я оглянулся и увидел его сердитое лицо и красноречиво сжатые губы. Ему тоже хотелось посмотреть, а так как щель была маленькая, то смотреть в нее можно было только одному. Я уступил ему свое место. Свои наблюдения мне пришлось отложить на некоторое время и ждать, пока он воспользуется своим правом.
   Когда я снова занял место у трещины, "рабочий-машина" уже сложил отдельные части, вынутые из цилиндра, в аппарат, представлявший несомненное подобие его самого. А немного ниже, левее, я увидел небольшую машину для копания земли. Она выбрасывала кверху столбы зеленого пара и, быстро двигаясь вокруг ямы, методично и планомерно расширяла ее, складывая вырытую землю по ее краям. Эта-то машина и производила тот непрерывный грохот вперемежку с ритмическими ударами, от которых сотрясалось наше убежище. Во время работы машина непрерывно гудела и свистела. Насколько я мог заметить, в ней не было марсианина, и машина работала самостоятельно.
  

III

Дни плена

   Появление второй боевой машины заставило нас бросить наш наблюдательный пост и спрятаться в умывальную комнату, так как мы боялись, что марсианин со своего возвышения увидит нас в нашей засаде. Однако спустя некоторое время наш страх прошел, и мы сообразили, что в ослепительном блеске солнца наше окошко должно было казаться снаружи темным пятном. Но вначале нам достаточно было увидеть машину марсиан, как мы с бьющимся сердцем бросались назад в умывальную комнату.
   Все же, несмотря на все опасности, угрожавшие нам, мы не могли противиться искушению посмотреть в трещину. И теперь, вспоминая те дни, я удивляюсь, как могли мы, несмотря на весь ужас нашего положения, -- смерти от голода, с одной стороны, и мучительной смерти - с другой, ради печальной привилегии смотреть, наперегонки бежать через кухню, толкаясь кулаками в то время, когда нам грозила опасность быть открытым.
   К сожалению, мы были людьми разного склада, разного образа мыслей и действия; заключение и опасность резче выявили это различие. Еще только в Галлифорде я возненавидел священника за его нытье и тупое упрямство. Его бесконечные невнятные монологи мешали мне сосредоточиться и доводили меня, и без того крайне возбужденного пленом, почти до сумасшествия. Он был неспособен принудить себя к чему-нибудь. Он мог плакать часами, и мне кажется, что этот баловень судьбы серьезно воображал, что его жалкие слезы могли чем-нибудь помочь.
   Я же, сидя впотьмах, прилагал все усилия, чтобы забыть о его присутствии, и не мог, так как он назойливо напоминал о себе. Он ел гораздо больше меня, и было безнадежно доказывать ему, что единственный наш шанс на спасение, -- это оставаться в доме и ждать, пока марсиане покончат со своими работами в яме, и что в этот -- очень возможно, долгий -- промежуток ожиданья, может наступить время, когда нам нечего будет есть. Он ел и пил, когда ему хотелось, не стесняя себя нисколько. Спал он мало.
   Время шло, а с ним росла его беспечность и нежелание считаться с обстоятельствами. В конце концов это грозило большой опасностью, и мне пришлось, как бы мне ни было тяжело, прибегнуть к угрозам, и, наконец, даже -- к побоям. На какое-то время это образумило его. Но он был одной из тех натур, полных лицемерия, которые обманывали Бога, людей и сами себя. Дряблая, трусливая, себялюбивая душонка! Мне неприятно вспоминать, и тем более, писать об этих вещах, но обязан быть последовательным в своем рассказе. Те, кто не сталкивался с темными и с страшными сторонами жизни, легко осудят меня за мою жестокость, мою вспышку гнева, которым закончилась наша трагедия. Конечно, эти люди умеют отличать добро от зла, но они не знают, на что способен человек, доведенный до отчаяния. Однако тот, кто спускался на дно жизни, до самых ее пределов, поймут и пожалеют меня.
   И вот, сидя в темноте, в стенах дома, споря другом, пререкаясь громким шопотом, вырывая друг у друга еду и питье, мы обменивались ударами, снаружи в яме, при беспощадном солнечном свете тех июньских дней, протекала непонятная для нас жизнь марсиан.
   Я расскажу о том, что было моим новым впечатлением. После долгого перерыва я снова подошел к трещине в стене и увидел, что марсиане получили подкрепление в количестве трех боевых машин. Они принесли с собой какие-то новые аппараты, которые были расставлены в известном порядке вокруг цилиндра. Вторая "рабочий-машина" была уже готова и обслуживала теперь один из новых аппаратов, доставленных боевыми машинами. Новый аппарат в общих чертах напоминал своей формой жбан для молока, и над ним был укреплен качающийся приемник грушевидной формы, из которого непрерывно сыпался какой-то белый порошок в подставленный для этого круглый чан.
   Качающееся движение приемника производилось одной из рук "рабочего-машины". Двумя другими лопатообразными руками она копала глину и бросала ее большими комками в грушевидный приемник, в то время как другой рукой она открывала, через определенные промежутки, дверцу, вделанную в корпусе машины, и выбрасывала оттуда почерневший, перегоревший кирпич. Своей пятой стальной рукой она прогоняла белый порошок из чана по зубчатому каналу в третий приемник, которого мне не было видно из-за облака синеватой пыли. Из этого невидимого приемника тянулась кверху в тихом воздухе тонкая струйка зеленого дыма.
   Пока я смотрел, "рабочий-машина" выдернула из себя с тихим музыкальным звоном, -- наподобие того, как выдвигается подзорная труба, -- еще одну руку, которая казалась мне перед тем простою выпуклостью на ее теле. Рука вытянулась и скрылась за кучей глины. Через секунду она поднялась, держа длинную полосу блестящего алюминия, и осторожно приставила ее к куче таких же полос, лежавших около ямы. От заката до появления первых звезд на небе эта необыкновенная машина сделала, должно быть, около ста таких полос из глины, а облако синеватой пыли все росло, пока не сравнялось с краем ямы.
   Контраст между сложной, быстрой и отчетливой работой этих машин и мучительной затрудненностью движений их хозяев был так велик, что мне долго пришлось внушать себе, что в действительности они, а не машины, есть живые существа.
   Когда к яме притащили первых людей, у трещины находился викарий. Я сидел, скорчившись на полу, и напряженно прислушивался. Вдруг он испуганно откинулся назад, а я весь задрожал от страха, думая, что мы открыты. Он скатился с кучи мусора и спрятался возле меня в темноте. Он не мог говорить и жестами показывал мне, что не хочет больше смотреть.
   Любопытство придало мне храбрости, я поднялся, перешагнул через викария и, вскарабкавшись на кучу мусора, припал к щели. Сначала я не мог понять, что его так испугало. На дворе уже стемнело, сверху слабо светили редкие звезды, но яма была ярко освещена вспышками зеленого огня, так как пережигание глины для выделки алюминия все еще продолжалось. Мерцающее пламя то ярко разгоралось, то снова гасло, и тогда набегали скользящие черные тени. Над ямой носились летучие мыши. Вся эта картина производила мрачное, зловещее впечатление. Марсиан не было видно, так как куча зеленовато-синей глины, еще больше выросшая в вышину, скрывала их от моих глаз. По другую сторону ямы стояла боевая машина со втянутыми, укороченными ногами. На один миг мне показалось, что среди грохота машин раздались звуки человеческого голоса, но я отогнал от себя эту мысль.
   Я перегнулся вперед, чтобы рассмотреть поподробнее боевую машину, и убедился в первый раз, что на машине под колпаком действительно сидел марсианин. При вспышке зеленого огня я увидел его лоснящуюся, маслянистую кожу и блестевшие глаза. Вдруг из-под колпака высунулось длинное щупальце, перегнулось назад через плечо машины и потянулось к маленькой клетке, торчавшей у нее за спиной. Раздался пронзительный крик, и что-то темное, отчаянно барахтающееся, промелькнуло живой загадкой высоко в воздухе на фоне потемневшего неба. Когда этот таинственный предмет снова опустился, то при мерцающем зеленоватом свете я увидел, что это был человек. Одну секунду я видел его совершенно ясно, это был плотный, цветущий, хорошо одетый человек средних лет. Три дня тому назад он еще гулял по свету, занимая в нем, быть может, почетное положение. Я видел его неподвижные глаза и игру света на его запонках и часовой цепочке. Он скрылся за высокой кучей, и с минуту все было тихо. Потом поднялись раздирающие крики и протяжное, довольное завывание марсиан.
   Я соскользнул вниз, с усилием поднялся на ноги и, зажав уши обеими руками, бросился, как безумный, в умывальную комнату. Викарий, который сидел на полу, скорчившись и обхватив голову руками, взглянул на меня и, завопив не своим голосом, увидя, что я бросаю его, устремился за мной.
   В эту ночь, пока мы сидели скорчившись в умывальной комнате, колеблясь между страхом и притягательной силой трещины, в которую можно было видеть марсиан, во мне созрело страстное желание действовать. Но, как я ни старался, я не мог придумать никакого плана бегства. На другой день я немного успокоился и был в состоянии обсудить наше положение.
   Викарий, в чем я теперь окончательно убедился, был совершенно неспособен рассуждать. Пережитые ужасы сказались на нем, лишив его рассудка. Он потерял всякую способность мыслить и соображать и жил одними импульсами. Он фактически уже опустился до уровня животного. Но я, как говорится, держал себя в руках: заставив себя взглянуть в лицо фактам, я понял, что, как ни ужасно наше положение, но для полного отчаяния еще нет никакого основания.
   Наша ближайшая надежда на избавление основывалась на предположении, что эта яма служила марсианам лишь временным местопребыванием. А в случае, если бы они и остались тут, то возможно, что они не стали бы ее охранять постоянно, и тогда у нас тоже могла бы явиться возможность бежать. Я серьезно обдумывал широкий план бегства через подземный ход, но при выходе из него мы рисковали наткнуться на боевую машину марсиан, и эта мысль, конечно, очень пугала меня. Кроме того, мне пришлось бы рыть одному, так как на викария, конечно, нельзя было рассчитывать.
   Если мне не изменяет память, то это было на третий день после того, как на моих глазах убили человека. То был единственный раз, что я видел, как питаются марсиане. После этого я почти перестал подходить к трещине. Вооружившись топором, я пробрался в умывальную комнату, запер дверь в кухню и принялся рыть. Я вырыл яму в два фута глубиной, как вдруг земля с шумом обвалилась, и я уже не решался продолжать работу. Я потерял всякую энергию и долгое время пролежал на полу умывальной комнаты, не имея сил двинуться. С этого момента я оставил всякую мысль о бегстве через подземный ход.
   Чтобы дать понятие о том, какое впечатление произвели на меня марсиане, достаточно сказать, что мне и в голову не приходило видеть наше спасение в том, что наши враги могут быть побеждены человеческими силами. Поэтому я был очень удивлен, когда раз ночью, на четвертый или на пятый день я услышал вдруг звуки далеких выстрелов.
   Было уже поздно, и луна ярко светила. Марсиане убрали свою землекопательную машину и, если бы не боевая машина, стоявшая у дальнего края ямы, и не "рабочий-машина", работавшая в углу под нашей щелью, так что ее не было видно, можно было подумать, что яма покинута ими.
   В яме было совершенно темно, и только иногда появлялся перебегающий слабый свет от машины, да кое-где белели полосы и пятна от лунного света. Кругом стояла тишина. Была чудная, ясная ночь. Звезд не было видно: они все растаяли в ярком лунном сиянии, и луна одна царила на небе. Издали доносился лай собак. Эти знакомые звуки заставили меня встряхнуться, и я стал прислушиваться. И вдруг я услышал совершенно отчетливо глухие раскаты, как бы от залпов из тяжелых орудий. Я насчитал шесть выстрелов и после долгого промежутка еще шесть. И это было все!
  

IV

Смерть викария

   Это было на шестой день нашего заточения. Заглянув в последний раз в трещину, я обернулся, чтобы уступить место викарию, но заметил, что я один. Вместо того чтобы стоять за мной и стараться оттолкнуть меня от трещины, как он обыкновенно это делал, он ушел в умывальную комнату. У меня мелькнуло подозрение. Я тотчас же тихонько пробрался в умывальную комнату и услышал в темноте, что викарий пьет. Протянув наудачу руку, я схватил бутылку с бургундским вином.
   Началась борьба, которая продолжалась несколько минут. Бутылка упала на пол и разбилась. Я выпустил его. Мы стояли, тяжело дыша, угрожая друг другу. В конце концов я встал между ним и нашими запасами и объявил ему, что с этого дня я намерен завести строгий порядок. Я разделил всю провизию на порции с таким расчетом, чтобы ее хватило на десять дней.
   В этот день я ему не позволил больше есть. Перед вечером он, однако, сделал слабую попытку добраться до еды. Я дремал в ту минуту, но моментально проснулся. Весь день и всю ночь просидели мы друг против друга: я -- чуть не падая от усталости, но с твердым решением не уступать, Он плача, как ребенок, и жалуясь на голод. Я знаю, что это была всего одна ночь и один день, но мне казалось, -- и кажется еще и сегодня! -- что это было бесконечно долгое время.
   Таким образом, несходство наших склонностей и взглядов перешло в откровенную вражду. Два долгих дня мы бесшумно дрались и шопотом ругали друг друга. Бывали дн ъ, все наше знакомство, съ того момента, какъ я увидалъ его сидящимъ возлѣ меня и разглагольствующимъ вмѣсто того, чтобъ дать мнѣ напиться. Мы не годились въ товарищи другъ другу; слѣпой случай насъ сблизилъ. Еслибъ я предвидѣлъ, чѣмъ это кончится, я оставилъ бы его еще въ Галифордѣ. Но я не предвидѣлъ, а преступленіе въ томъ, чтобы предвидѣть и сдѣлать. Свидѣтелей у меня не было; я могъ бы скрыть этотъ прискорбный фактъ; но я внесъ его въ свои записки, на ряду со всѣмъ остальнымъ. Пусть читатель судитъ меня, какъ знаетъ.
   Усиліемъ воли я отогналъ отъ себя образъ священника, распростертаго на полу, и сталъ думать о другомъ -- о марсіанахъ и о судьбѣ жены. Ни для какихъ выводовъ данныхъ у меня не было; я могъ только строить догадки. И вотъ опять началось мученіе. Я сидѣлъ на постели, вглядываясь въ темноту, и молился -- о томъ, чтобы тепловой лучъ сразу и безболѣзненно прекратилъ ея жизнь. Со дня своего возвращенія изъ Лезерехда я не молился. На краю гибели, въ минуты отчаянія, я шепталъ молитвы, какъ язычники бормочутъ заклинанія, но только теперь, среди мрака и безмолвія, лицомъ въ лицу съ неисповѣдимой тайной всемогущества Божія, я молился, по-настоящему, какъ разумный человѣкъ и христіанинъ. Странная ночь! и еще страннѣе то, что на утро, чуть свѣтъ, я, ночью бесѣдовавшій съ Богомъ, выползъ изъ дому, крадучись, какъ крыса изъ норы, чувствуя себя такой же крысой, низшимъ животнымъ, которое могутъ затравить и убить, которое вполнѣ зависитъ отъ прихоти своего господина. Кто знаетъ, можетъ быть животныя тоже вѣрятъ и молятся. Если война не научила насъ ничему другому, зато она, по крайней мѣрѣ, научила насъ состраданію къ бѣднымъ, безсловеснымъ тварямъ, страдающимъ подъ нашимъ владычествомъ.
   Утро было свѣжее, ясное; небо на востокѣ окрасилось въ розовый цвѣтъ; легкія облачка скользили по немъ. Дорога, ведущая отъ вершины Путни-хилля въ Вимбльдону, была усѣяна слѣдами паническаго бѣгства, начавшагося съ вечера достопамятнаго воскресенья. Я видѣлъ, напримѣръ, двухколесную телѣжку съ надписью: "Томасъ Лоббсъ, зеленщикъ, Нью-Мольденъ"; возлѣ валялось сломанное колесо и пустой жестяной сундукъ; дальше -- завязла въ уже отвердѣвшей грязи соломенная шляпа; на вершинѣ Вестъ-хилля, у опрокинутой водопойной колоды лежала куча битаго стекла, перепачканнаго кровью.
   Я брелъ, едва передвигая ноги; въ головѣ моей роились смутные планы. Тянуло меня въ Лезерхэдъ, хотя я зналъ, что найти тамъ жену очень мало надежды. Само собой, она бѣжала вмѣстѣ съ семьей двоюроднаго брата, если только смерть не захватила ихъ всѣхъ врасплохъ; но мнѣ казалось, что тамъ можно узнать, куда направились бѣглецы изъ Суррея. Мнѣ страстно хотѣлось найти жену; сердце мое болѣло за нее и за все человѣчество, но какъ искать ее -- этого я себѣ ясно не представлялъ. Только теперь я созналъ ясно свое полное одиночество.
   Подъ прикрытіемъ деревьевъ и кустовъ я незамѣтно добрался до окраины Вимбльдонскаго луга. На темной поверхности его выдѣлялись желтыми пятнами заросли дрова; красной травы не было видно. Съ того мѣста, гдѣ я стоялъ, открывался довольно обширный видъ на окрестность. Со страхомъ и трепетомъ въ душѣ я рѣшился, наконецъ, выйти на открытое мѣсто; въ это время взошло солнце, разливая вокругъ свѣтъ и жизнь. Лягушки дружно квакали въ маленькомъ болотцѣ между деревьями. Я долго слѣдилъ за ними, учась у нихъ крѣпкой рѣшимости жить. Внезапно я почувствовалъ на себѣ чей-то взглядъ, обернулся и увидалъ что то темное, притаившееся между кустами. Я шагнулъ въ ту сторону; темная масса приподнялась,-- это былъ человѣкъ, вооруженный кортикомъ. Я медленно подошелъ къ нему. Онъ не шевелился и разглядывалъ меня молча.
   Подойдя ближе, я замѣтилъ, что платье на немъ такое же пыльное и грязное, какъ на мнѣ, даже хуже: его какъ будто тащили по подземелью или сквозь водосточную трубу. Вблизи я могъ различить на его одеждѣ слѣды зеленой тины, присохшіе комки глины и черныя полосы отъ сажи или угля. Волосы свѣшивались ему на глаза; лицо было темное и грязное, щеки впали; нижняя часть лица перерѣзана краснымъ шрамомъ. Я не сразу узналъ его.
   -- Стой!-- крикнулъ онъ, хриплымъ голосомъ, когда я былъ уже въ десяти шагахъ. Я остановился.-- Откуда идешь?
   Я отвѣтилъ не сразу.
   -- Изъ Мортлека. Я былъ похороненъ подъ развалинами дома, близь ямы. вырытой марсіанами для своего цилиндра. Потомъ мнѣ удалось выбраться наружу, и я убѣжалъ.
   -- Здѣсь ѣды не добудешь,-- объявилъ онъ на отрѣзъ.-- Это мой край: отъ холма до рѣки и назадъ, до Чобхэма, и весь лугъ,-- все это мое. Тутъ пищи хватитъ только одному. Ты куда идешь?
   Я медленно выговорилъ:
   -- Не знаю. Тринадцать или четырнадцать дней я прятался въ развалинахъ дома. Что происходило въ это время -- не знаю.
   Онъ посмотрѣлъ на меня подозрительно, потомъ вздрогнулъ и лицо его просвѣтлѣло.
   -- У меня нѣтъ никакого желанія оставаться здѣсь,-- продолжалъ я.-- Мнѣ хочется пройти въ Лезерхэдъ; тамъ осталась моя жена.
   Онъ указалъ на меня пальцемъ.
   -- Это вы. Тотъ самый, что былъ въ Уэкинѣ. Такъ васъ не убили въ Валбриджѣ?
   Тутъ и я узналъ его.
   -- Вы тотъ артиллеристъ, который забрался ко мнѣ въ садъ.
   -- Вотъ такъ удача!-- воскликнулъ онъ.-- Что называется, везетъ!-- Вотъ ужъ не чаялъ встрѣтиться съ вами.
   Онъ протянулъ мнѣ руку; я пожалъ ее.
   -- Я залѣзъ въ сточную трубу, а когда они ушли, вылѣзъ и полями добрался до Уольтона. Однако -- не прошло шестнадцати дней, какъ мы видѣлись,-- а у васъ волосы совсѣмъ сѣдые.
   Онъ вдругъ тревожно оглянулся черезъ плечо.
   -- Ничего, грачъ пролетѣлъ. Вотъ времячко настало! Отъ птицы тѣнь упадетъ,-- и то боишься. Однако, здѣсь того... мѣсто ужъ очень открытое. Заберемся-ка лучше въ кусты и потолкуемъ ладкомъ.
   -- Видѣли вы марсіанъ? Съ тѣхъ поръ, какъ я выползъ изъ своего убѣжища...
   -- Они за Лондономъ. Должно быть, у нихъ тамъ большой лагерь. Ночью на небѣ цѣлое зарево отъ ихнихъ огней. И самихъ марсіанъ видно, какъ они ходятъ. А днемъ не видать. Въ здѣшнія мѣста они не заходили -- онъ сосчиталъ по пальцамъ -- вотъ уже пять дней. Послѣдній разъ я видѣлъ двоихъ въ Гаммерсмитѣ; они тащили что-то большое, тяжелое. А позавчера ночью -- онъ остановился и продолжалъ тихо, подчеркивая каждое слово,-- позавчера ночью что-то носилось по воздуху. Они должно-быть построили летательную машину и учатся летать. Я, какъ ползъ черезъ кусты на четверенькахъ, такъ и замеръ въ этой позѣ.
   -- Летать!
   -- Да-съ, летать.
   Я залѣзъ въ канаву и сѣлъ.
   -- Ну ужъ, коли они выучатся летать, тогда человѣчеству крышка. Они завоюютъ весь міръ.
   Онъ кивнулъ головой.
   -- Конечно. Зато, они не будутъ притѣснять насъ однихъ. И притомъ...-- онъ посмотрѣлъ на меня,-- развѣ вы не увѣрены, что міръ уже завоеванъ? Я вполнѣ увѣренъ... Мы разбиты, мы покорены.
   Я уставился на него. Какъ это ни странно, до сихъ поръ я не могъ признать этого совершившимся фактомъ; у меня все еще оставалась смутная надежда, вѣрнѣе, привычка думать извѣстнымъ образомъ. Теперь, послѣ его словъ, наше пораженіе стадо для меня очевиднымъ. Онъ повторилъ: "Мы покорены". Слова его звучали глубокимъ убѣжденіемъ.
   -- Все кончено. Они потеряли, только одного, да и то случайно, а укрѣпились, какъ не надо лучше. Ни одинъ завоеватель не забиралъ такой силы. Они прямо-таки топчутъ насъ ногами. И это піонеры. Придутъ другіе. Я уже пять-шесть ночей не видалъ зеленыхъ звѣздъ, но навѣрное они падаютъ гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Ничего не подѣлаешь. Покорены! Побиты!
   Я не отвѣчалъ. Уныло глядя передъ собой, я напрасно искалъ возраженій.
   -- Это не война,-- продолжалъ артиллеристъ.-- Какая это война! все равно, что между людьми и муравьями.
   Мнѣ вдругъ пришла на память ночь, проведенная въ обсерваторіи.
   -- Они сдѣлали десять выстрѣловъ и больше не стрѣляли, по крайней мѣрѣ до паденія перваго цилиндра.
   -- Откуда вы это знаете?
   Я объяснилъ. Онъ подумалъ немного.
   -- Должно быть, пушка испортилась. Да хоть бы и такъ. Починятъ, народъ дошлый. Ну, дадутъ передышку маленькую, такъ развѣ это мѣняетъ дѣло? Конецъ все одинъ. Все равно, что люди и муравьи. Мураши понастроютъ городовъ, живутъ себѣ по своему: войны у нихъ, революціи, а человѣкъ пришелъ, наступилъ ногой на муравейникъ, и баста! Такъ и мы теперь -- настоящіе муравьи. Только...
   -- Что?
   -- Только съѣдобные.
   Мы переглянулись.
   -- Что же они съ нами сдѣлаютъ?-- спросилъ я.
   -- Вотъ объ этомъ-то я и самъ думаю, все время думалъ. Послѣ Вэйбриджа, я двинулся на югъ. Перевидалъ много чего. Народъ больше слабый, визжитъ, суетится... Ну, а я визжать не охотникъ. Мнѣ эту самую смерть-то ужъ не разъ приходилось видѣть лицомъ къ лицу. Не даромъ же я служилъ въ солдатахъ, не для забавы. Смерть такъ смерть и есть. У кого голова на плечахъ, тому и смерть не страшна, тотъ отъ всякой бѣды отвертится. Всѣ побѣжали на сѣверъ, а я себѣ думаю: "Что они ѣсть-то будутъ? Ѣды вѣдь на всѣхъ не хватитъ. Семъ-ка я поверну въ другую сторону". И пошелъ прямо на марсіавъ, какъ воробей летитъ на человѣка. Тамъ, онъ указалъ рукой на горизонтъ,-- люди сотнями мрутъ съ голодухи, дерутся, давятъ другъ друга.
   Замѣтивъ выраженіе моего лица, онъ неловко запнулся.
   -- Конечно, у кого деньжонки есть, тѣ перебрались во Францію...-- Онъ какъ будто хотѣлъ извиниться, но, поймавъ мой взглядъ, продолжалъ:
   -- Здѣсь ѣды вдосталь: консервы, вино, водка, минеральныя воды. А трубы всѣ до одной пустыя, и водопроводы, и сточныя. Такъ вотъ, говорю, о чемъ я думалъ. Марсіане, очевидно, существа разумныя. Нужны мы имъ для того, чтобы нами питаться. Значитъ, сначала надо насъ покорить. Такъ они и сдѣлали. Корабли, желѣзныя дороги, пушки, города, все это уничтожено. Общественнаго строя, какъ не бывало. Что еще не ушло, то уйдетъ. Будь мы такъ же малы, какъ муравьи, еще можно было бы какъ-нибудь скрыться. Но мы не муравьи. Тутъ не убережешься. Стало, это дѣло рѣшенное. Вы какъ полагаете?
   Я согласился.
   -- Ладно, такъ и запишемъ. Теперь дальше. Теперь насъ ловятъ, какъ случится, когда понадобится. Марсіанину стоитъ пройти нѣсколько миль, чтобы наткнуться на цѣлую толпу людей: хватай и угощайся. Я самъ видѣлъ, какъ одинъ изъ нихъ, это было въ Вандевортѣ, разбивалъ дома и шарилъ между обломками. Но не всегда же они такъ будутъ дѣлать. Потопятъ всѣ корабли, перепортятъ пушки и желѣзныя дороги, водворятъ повсюду мерзость запустѣнія, какъ теперь здѣсь, и тогда начнутъ ловить насъ уже систематически, отбирать лучшихъ, а другихъ откармливать въ клѣткахъ. Вотъ увидите,-- это скоро начнется. Пока они за насъ еще и не принимались, какъ слѣдуетъ.
   -- Не принимались!
   -- Понятное дѣло. Все, что было до сихъ поръ, произошло только потому, что у насъ не хватило ума сидѣть смирно, полѣзли на нихъ съ пушками и т. под. Эка выдумали -- развѣ ихъ этимъ возьмешь! А потомъ и совсѣмъ голову потеряли: кинулись бѣжать, какъ стадо барановъ, точно въ другомъ мѣстѣ безопаснѣе. Они бы насъ пока и не тронули. У нихъ своего дѣла по горло: нужно здѣсь построить, чего нельзя было захватить съ собою, все приготовить, какъ слѣдуетъ быть, для тѣхъ, которые придутъ позже. Можетъ, они оттого и цилиндры перестали пускать, что боятся попасть въ своихъ. А намъ, вмѣсто того, чтобы спасаться бѣгствомъ или подводить мины, нужно было приспособиться къ новому положенію вещей, выдумать себѣ иной образъ жизни, чѣмъ мы вели до сихъ поръ. Я такъ и сдѣлалъ. Правда, для человѣка это не очень-то почетно, да что подѣлаешь: надо подчиняться обстоятельствамъ. Вотъ мое правило. Города, народы, цивилизація, прогрессъ, все это миновалось. Игра проиграна. Мы побиты.
   -- Если такъ, для чего же тогда жить?
   Артиллеристъ съ минуту пристально смотрѣлъ на меня.
   -- Да, милліончикъ лѣтъ, или около того не будетъ ни концертовъ, ни академіи художествъ, ни вкусныхъ завтраковъ въ ресторанахъ! Если вы гонитесь за развлеченіями,-- такъ это ужъ, братъ, ау! ихъ не будетъ. Если у васъ хорошія манеры, если вы не можете видѣть, какъ чистятъ грушу ножомъ, или сморкаются безъ платка, вы это лучше оставьте. Теперь это не понадобится.
   -- Вы хотите сказать...
   -- Я хочу сказать, что люди вродѣ меня останутся жить, ради продолженія рода. Я лично руками и зубами буду цѣпляться за жизнь. Да и вы, если не ошибаюсь, моего поля ягода. Насъ такъ скоро не уморишь! И въ руки я имъ не дамся, чтобъ они меня приручили и откармливали, какъ быка на убой. Уфъ! И думать-то противно объ этихъ бурыхъ ползунахъ!
   -- Не захотите же вы...
   -- Вотъ именно. Я хочу жить и буду. Хотя бы подъ ногами у нихъ. Планъ у меня уже готовъ; я все обдумалъ. Мы, люди, побиты. Мы слишкомъ мало знаемъ. Надо поучиться и тогда воспользоваться случаемъ. А для этого надо знать, и жить независимо, чтобъ имѣть возможность учиться. Понимаете? Вотъ что надо дѣлать.
   Я глядѣлъ на него во всѣ глаза, удивленный и глубоко потрясенный этой силой воли.
   -- Вы по истинѣ человѣкъ!-- воскликнулъ я, пожиная ему руку. Онъ сверкнулъ глазами.
   -- А что? Недурно придумано, а?
   -- Продолжайте,-- сказалъ я.
   -- Ну-съ, такъ вотъ: кто не хочетъ попасть имъ въ лапы, долженъ заранѣе приготовиться. Я уже готовлюсь. Надо только помнить, что не всякій человѣкъ способенъ стать дикимъ звѣремъ Вотъ почему я слѣдилъ за вами. У меня были сомнѣнія. Вы такой тонкій, жиденькій. Притомъ же я васъ не узналъ и не зналъ, что вы вынесли. Всѣ здѣшніе обыватели, да и вся эта мелюзга, которая живетъ по-здѣшнему -- ни въ чорту не годится. Въ нихъ души нѣтъ,-- нѣтъ ни гордости, ни сильныхъ страстей, а, коли у человѣка ничего этого нѣтъ,-- Господи, да на что же онъ годенъ? Вѣчно боится, вѣчно дрожитъ. Знаю я этихъ писарьковъ; ихъ тутъ сотни такихъ.-- Глядишь, мчится, не кончивъ завтрака, съ недоѣденнымъ кускомъ въ рукѣ, чтобъ поспѣть на поѣздъ; потому билетъ-то абонементный, не на всѣ поѣзда пускаютъ, а опоздаешь, пожалуй, со службы выгонятъ; бѣжитъ и труситъ. Работаетъ кой какъ, потому боится дать себѣ трудъ вникнуть въ дѣло; назадъ тоже бѣжитъ со всѣхъ ногъ, боится опоздать къ обѣду; послѣ обѣда сидитъ дома, боится, какъ бы его не ограбилъ кто въ глухомъ переулкѣ; не измѣняетъ женѣ, не потому, чтобъ любилъ ее, а потому, что у нея есть капиталецъ, обезпечивающій его жалкое, сѣренькое существованьице. Онъ не то что застрахуетъ жизнь, а самъ ее задавитъ въ себѣ, чтобъ, храни Богъ, чего не случилось. А придетъ воскресенье -- новый страхъ! Что будетъ дальше? Какъ будто адъ существуетъ для кроликовъ! Нусъ, такъ вотъ для такихъ людишекъ марсіане будутъ сущими благодѣтелями. Чистыя просторныя клѣтки, сытная пища, хорошій уходъ, работы никакой: чего же еще? Погуляютъ съ недѣльку по полямъ и лугамъ на голодное брюхо, такъ рады будутъ и сами отдаться въ руки. Придетъ время -- удивляться будутъ, какъ это люди могли жить, когда о нихъ не заботились марсіане. Всѣ эти праздношатаи, актеры, пѣвцы,-- я ихъ себѣ отлично представляю. Отлично!-- повторилъ онъ съ какимъ-то мрачнымъ злорадствомъ.-- А большинство ударится въ сантименты, религіозность. Много я насмотрѣлся въ своей жизни такого, что началъ понимать какъ слѣдуетъ только теперь. Половина людей примирятся съ совершившимся фактомъ, будутъ себѣ жирѣть и тупѣть: другая половина будетъ мучится сознаньемъ, чта на свѣтѣ стало какъ-то неладно. И что имъ слѣдовало что-то сдѣлать. Ну а когда люди чувствуютъ, что имъ что-то надо сдѣлать, а силы у нихъ нѣтъ, то они всегда выдумываютъ для себя религію недѣланія, приписывающую покорность угнетателямъ и волѣ Божіей. Такъ всегда поступаютъ люди слабые и тѣ, у кого воля ослабѣла, оттого что они только размышляютъ. Все это очень высоко и благородно, но для дѣла тоже не годится. Вы навѣрное сами наблюдали такія вещи. Будутъ себѣ сидѣть въ клѣткахъ, распѣвая псалмы и гимны. А кто не такъ простъ, тѣ ударятся въ другое -- какъ это называется эротизмъ, что ли?
   Онъ остановился, потомъ продолжалъ.
   -- Очень возможно, что марсіане сами привяжутся къ нѣкоторымъ изъ насъ. Будутъ растить, баловать, учить разнымъ штукамъ -- кто знаетъ?-- пожалуй, умиляться будутъ надъ какимъ-нибудь маленькимъ мальчуганомъ, что вотъ, молъ, онъ выросъ, а нужно его зарѣзать.
   -- Нѣтъ!-- вскричалъ я,-- это невозможно. Ни одинъ человѣкъ...
   -- Полноте, что пользы лгать? Охотниковъ на это найдется много. Неужели вы рѣшитесь утверждать, что не найдется.
   Я молча поникъ головой.
   -- Пожалуй и за мной будутъ охотиться. Ну ужъ я имъ живой не дамся въ руки -- выговорилъ онъ и погрузился въ мрачныя думы.
   Я тоже задумался. Возражать было нечего, онъ разсуждалъ совершенна правильно. Еще недавно до вторженія марсіанъ, никто бы не усумнился въ моемъ умственномъ превосходствѣ надъ нимъ: помилуйте, я извѣстный профессіональный писатель-философъ,-- онъ простой солдатъ и однако онъ уже успѣлъ резюмировать положеніе, которое я только начиналъ понимать.
   -- Что же вы дѣлали все это время?-- опросилъ я.-- Какіе у васъ планы?
   Онъ колебался.
   -- Ну, да ужъ ладно -- скажу. Что намъ дѣлать? Надо устроиться такъ, чтобы жить и воспитывать дѣтей, по возможности, не подвергаясь опасности. Погодите минутку -- я вамъ объясню. Ручные по природѣ люди и будутъ жить, какъ ручныя животныя; черезъ нѣсколько поколѣній они станутъ крупными, полнокровными, глупыми -- дрянцо, а не люди! ихъ и жалѣть нечего. Страшно, вотъ, какъ бы другіе не одичали -- не превратились въ большихъ дикихъ крысъ... Видите ли, я думаю, что надо жить подъ землею. Я сразу подумалъ о водосточныхъ трубахъ. Кто ихъ не знаетъ, представляетъ себѣ Богъ знаетъ что. А вѣдь на самомъ дѣлѣ ничего въ нихъ нѣтъ ужаснаго. На цѣлыя мили, на сотни миль; теперь Лондонъ пустъ; пройдетъ хорошій дождикъ и они станутъ совсѣмъ чистыя. О водопроводныхъ трубахъ и говорить нечего; въ тѣхъ довольно мѣста я воздуха для кого угодно. А затѣмъ подвалы, погреба, подземныя кладовыя, отъ которыхъ можно проложить ходъ къ трубамъ, а затѣмъ желѣзно-дорожной тунели и т. п. Что, начинаете понимать? Мы сплотимся всѣ въ одну шайку людей смѣлыхъ, сильныхъ, разумныхъ: разнаго дрянца брать не станемъ. Трусовъ и слабыхъ будемъ отсылать обратно.
   -- Какъ хотѣли отослать меня?
   -- Вѣдь я же вамъ говорилъ, что я къ вамъ присматривался.
   -- Ну хорошо, не будемъ ссориться Изъ-за этого. Продолжайте.
   -- Для тѣхъ, кто останется, нужно будетъ ввести строгую дисциплину. Нужны намъ и женщины -- матери и наставницы, конечно, тоже сильныя и здоровыя, не какія-нибудь кисейныя барышни, закатывающія глазки. Слабыя и глупыя намъ не годятся. Жизнь пойдетъ по-настоящему! Все безполезное, лишнее, не нужное должно умереть. Такіе люди сами должны желать смерти. Вѣдь въ сущности это безчестно -- жить и портить расу. Счастливы они все равно быть не могутъ. Къ тому же смерть вовсе не такъ ужъ страшна: она страшна только трусамъ... Жить будемъ въ Лондонѣ и поблизости. Иногда будемъ собираться вмѣстѣ; иной разъ, можетъ быть, удастся подышать свѣжимъ воздухомъ и погулять на просторѣ въ отсутствіи марсіанъ. Можетъ быть, даже въ крокэтъ будемъ играть. Такимъ образомъ, мы спасемъ расу. Что? Вы думаете невозможно? Вполнѣ возможно. Но спасти расу, само по себѣ, еще ничего не значитъ. Живутъ вѣдь и крысы. Надо спасти наши знанія и пріумножить ихъ. Набрать побольше такихъ людей, какъ вы, книгъ, моделей машинъ, схоронить эти книги въ большихъ надежныхъ помѣщеніяхъ подъ землею; понятно, надо брать не романы и всякія поэтичныя бредни, а хорошія книги -- научныя. Вотъ тутъ-то и понадобятся такія люди, какъ вы. Надо пойти въ Британскій музей и выбрать оттуда все лучшее. Особенно надо стараться науку сберечь и научиться большему. Будемъ слѣдить за марсіанами, у нихъ учиться. Нѣкоторымъ изъ насъ придется взять на себя роль шпіоновъ. Можетъ я самъ стану шпіономъ, т.-е. нарочно отдамся имъ въ руки, чтобы вывѣдать, что и какъ у нихъ дѣлается. А главное -- надо оставить марсіанъ въ покоѣ. Не надо даже особенно прятаться. Повстрѣчалъ марсіанина -- сойди съ дороги, и только. Надо показать имъ, что мы не желаемъ имъ зла... Да, я знаю, что вы хотите сказать. Но вѣдь они существа разумныя; не станутъ же они охотиться за нами, когда у нихъ будетъ всего вдоволь. Что же мы для нихъ? Безвредные звѣрьки, ничего болѣе.
   Артиллеристъ пріостановился и положилъ мнѣ на плечо свою потемнѣвшую руку.
   -- Въ сущности, можетъ быть намъ и не такъ ужъ долго придется учиться... Представьте себѣ такую картину: четыре-пять треножниковъ расхаживаютъ по полю,-- дѣйствуя направо и налѣво тепловымъ лучемъ, но управляютъ ими не марсіане, а люди,-- люди, научившіеся этому у своихъ враговъ. Можетъ, и мы съ вами доживемъ до этого. Представьте себѣ, что вы на треножникѣ, что въ вашемъ распоряженіи тепловой лучъ! Развѣ это не чудесно? Что за бѣда, если въ концѣ-концовъ самъ разобьешься въ куски? Зато поцарствовалъ! Вотъ-то марсіане выпятятъ свои глазищи! Вы только представьте себѣ ихъ,-- какъ они бѣгутъ, суетятся, пыхтятъ, спѣшатъ взобраться на другіе треножники. Глянь -- въ каждомъ что-нибудь да испорчено. А человѣкъ, не будь глупъ, тамъ повертѣлъ, здѣсь подвинтилъ, пустилъ тепловой лучъ,-- смотришь, и получилъ свое обратно.
   Эта сила воображенія, этотъ увѣренный и бодрый тонъ дѣйствовали на меня подавляющимъ образомъ. Я сразу увѣровалъ и въ его предсказанія относительно судьбы человѣка, и въ удобоисполнимость его удивительной схемы. Можетъ быть кому-нибудь изъ читателей покажется смѣшной и глупой моя довѣрчивость, но пусть онъ не удивляется, пусть вспомнитъ разницу нашихъ положеній. Онъ, спокойный, все обдумавшій, говоритъ съ твердымъ убѣжденіемъ; я, изголодавшійся, измученный страхомъ и тревогой, лежу, скорчившись въ кустахъ, и слушаю горячія убѣжденныя рѣчи. Кто же изъ насъ долженъ былъ вліять на другого? Естественно, онъ на меня.
   Въ такой бесѣдѣ мы провели почти все утро, потомъ выползли изъ кустовъ, поискали на небѣ отблеска пламени, ничего не увидѣли и бѣгомъ побѣжали въ домъ на Путни-хиллѣ, который артиллеристъ избралъ своимъ пріютомъ. Жилъ онъ, какъ оказалось, въ угольномъ погребѣ. Осмотрѣвъ результаты его работы за недѣлю,-- подземный ходъ ярдовъ въ десять длины, который онъ разсчитывалъ довести до главной водосточной трубы на Путни-хиллѣ,-- я впервые понялъ, какая пропасть лежитъ между его честолюбивыми замыслами и его способностью къ выполненію ихъ. Я такую нору могъ бы выкопать въ одинъ день. Я все же я еще вѣрилъ въ него настолько, что проработалъ полдня вмѣстѣ съ нимъ, предварительно подкрѣпившись консервированнымъ черепаховымъ супомъ и хорошимъ виномъ. Мы копали садовыми заступами, а землю отбрасывали въ кухню. Въ этомъ тяжеломъ трудѣ я находилъ какое-то странное облегченіе. Налегая на заступъ, я въ то же время обдумывалъ проектъ артиллериста. Много сомнѣній и возраженій тѣснилось въ моей головѣ, но я не переставалъ копать, радуясь, что у меня есть теперь хоть какой-нибудь опредѣленный планъ дѣйствія. Я думалъ о громадномъ разстояніи, отдѣляющемъ насъ отъ клоаки, о томъ, что мы рискуемъ направить свой ходъ въ другую сторону и совсѣмъ не попасть туда, куда нужно. Особенно смущала меня мысль, зачѣмъ намъ рыть длинный ходъ, когда можно влѣзть въ трубу черезъ одно изъ отверстій съ улицы и ужъ оттуда проложить ходъ къ дому. Да и самый выборъ дома казался мнѣ неудачнымъ, такъ какъ онъ отстоялъ далеко отъ трубы. Не успѣлъ я хорошенько обсудить все это, какъ артиллеристъ бросилъ заступъ и посмотрѣлъ на меня.
   -- Однако мы здорово поработали. Не мѣшаетъ и передышку сдѣлать. Давайте, слазимъ на крышу, посмотримъ, что дѣлается кругомъ.
   Я предпочиталъ продолжать. Онъ неохотно взялся опять за работу; внезапно въ умѣ моемъ блеснула догадка; я остановился, онъ тоже.
   -- Зачѣмъ вы бродили по лугу вмѣсто того, чтобъ сидѣть здѣсь?-- спросилъ я.
   -- Хотѣлось воздухомъ подышать. Ночью оно, знаете безопаснѣе. Я возвращался, когда встрѣтился съ вами.
   -- А работа какъ же?
   -- Нельзя же все время работать -- выговорилъ онъ нерѣшительно, вертя въ рукахъ заступъ.-- А все-таки на крышу слазить бы не мѣшало. А то, если они близко, пожалуй, услышатъ, какъ мы копаемъ, и прихлопнутъ насъ невзначай.
   Противорѣчить мнѣ больше не хотѣлось. Въ одинъ моментъ я раскусилъ этого человѣка. Мы пошли на чердакъ и выглянули въ слуховое окно. Марсіанъ нигдѣ не было видно. Тогда мы вылѣзли на самую крышу, спустились по черепицамъ до края и усѣлись возлѣ парапета.
   Отсюда намъ видна была лишь не большая часть Путни-хилля,-- остальное закрывали деревья; зато хорошо видна была рѣка внизу, сплошь заросшая красной травою, и покраснѣвшая наводненная низменная часть Ламбета. Всѣ деревья около стараго дворца были обвиты ползучей красной травой; между фестонами ея кой-гдѣ печально выглядывали ихъ засохшія, мертвыя вѣтви. Странно, насколько распространеніе обоихъ видовъ красной травы зависитъ отъ того, имѣется ли въ данной мѣстности текучая вода. Возлѣ насъ на холмѣ ея совсѣмъ не было; деревья, свѣжія и цвѣтущія, радостно улыбались солнышку. За Кенсингтономъ виднѣлся густой дымъ, скрывавшій цѣпь холмовъ на сѣверѣ.
   Артиллеристъ разсказывалъ мнѣ о судьбѣ тѣхъ, которые остались въ Лондонѣ.
   -- Какъ то ночью, на прошлой недѣлѣ, какому то дураку вздумалось позажигать электрическіе фонари въ Риджентъ Стритѣ и возлѣ цирка. Освѣщеніе такое устроили что на поди! Собралась куча народу,-- мужчины оборванные, женщины намазанныя, всѣ пьяные,-- и плясали до разсвѣта. Мнѣ очевидецъ разсказывалъ. А на утро глянь -- возлѣ Лангхэма стоитъ марсіанинъ на треножникѣ и смотритъ на нихъ сверху внизъ. Господь его знаетъ, сколько онъ времени тамъ стоялъ. А потомъ пошелъ къ нимъ да и нахваталъ съ полсотни такихъ, которые со страху или съ похмѣлья не успѣли унести ноги.
   Характерная страничка изъ исторіи эпохи, которая никогда не будетъ описана въ точности!
   Постепенно, въ отвѣтъ на мои разспросы, мой собесѣдникъ увлекся и снова перешелъ къ своимъ грандіознымъ планамъ. Онъ говорилъ съ такимъ одушевленіемъ и такъ краснорѣчиво, что я опять наполовину увѣровалъ въ него. Но теперь, когда я началъ понимать, что это за человѣкъ, меня уже не удивляло его безпрестанныя повторенія, что нужно дѣлать все обдуманно, не торопясь. Я замѣтилъ еще, что теперь онъ уже не поднималъ вопроса о своемъ личномъ участіи въ дѣлѣ захвата треножника.
   Немного погодя мы опять спустились въ погребъ. Ни одинъ изъ насъ, повидимому, не былъ расположенъ копать. Онъ предложилъ поѣсть; я не имѣлъ ничего противъ. Мы закусили; онъ съ чего-то вдругъ расщедрился и вернулся съ нѣсколькими превосходными сигарами. Мы оба закурили; это привело его въ еще болѣе оптимистическое настроеніе. Онъ придавалъ также много значенія встрѣчѣ со мной.
   -- А знаете что,-- началъ онъ,-- въ погребѣ есть шампанское?
   -- Не лучше ли намъ вернуться къ раскупоркѣ этого берега Темзы?
   -- Нѣтъ, сегодня я угощаю. Велика бѣда выпить глотокъ шампанскаго, когда передъ нами столько работы. Надо же отдохнуть и накопить силъ, пока можно. Поглядите на мои руки,-- онѣ всѣ въ мозоляхъ.
   Онъ положительно рѣшилъ устроить себѣ праздникъ. Послѣ обѣда онъ предложилъ поиграть въ карты и научилъ меня множеству разныхъ игръ. Мы раздѣлили между собою Лондонъ -- онъ взялъ сѣверную часть, я -- южную -- и принялись играть на приходы. Трезвому человѣку это покажется дико, но такъ оно было на самомъ дѣлѣ, и любопытнѣй всего, что всѣ игры, которыя онъ мнѣ показывалъ, чрезвычайно интересовали меня.
   Странно устроенъ человѣкъ! Въ такія минуты, когда все человѣчество находилось за краю гибели или глубокаго униженія, когда у насъ не было ничего опредѣленнаго впереди, кронѣ большого вѣроятія погибнуть позорной смертью,-- мы могли перебрасываться раскрашенными кусочками картона, испытывая при этомъ живѣйшее удовольствіе. Въ концѣ концовъ онъ научилъ меня покеру, а я его шахматной игрѣ и далъ ему матъ въ три хода. Мы такъ заинтересовались игрой, что, когда наступили сумерки, не побоялись даже риска и зажгли лампу.
   Наигравшись вдоволь, мы поужинали, а артиллеристъ прикончилъ шампанское; потомъ мы оба закурили сигары. Снова зашелъ разговоръ на ту же тему, но теперь я уже не видѣлъ передъ собой энергичнаго оберегателя и возродителя вида. Оптимизмъ его принялъ другой оттѣнокъ, болѣе спокойный, болѣе обдуманный. Помню, онъ пилъ за мое здоровье и говорилъ рѣчь на тему о необходимости выдержки и терпѣнія. Въ концѣ концовъ мнѣ это надоѣло. Я взялъ сигару и пошелъ наверхъ, поглядѣть на зеленые огни надъ Хайгэтомъ, о которыхъ онъ мнѣ давеча разсказывалъ.
   На небѣ я ничего не увидалъ; долина Лондона и сѣверные холмы тонули во мракѣ; возлѣ Кенингтона виднѣлись огни, только красные; кой гдѣ оранжево-красные языки пламени взлетали кверху и тотчасъ исчезали въ голубомъ сумракѣ ночи. Остальная часть Лондона то же была объята тьмою; зато неподалеку я замѣтилъ странный, блѣдновато лиловопурпуровый свѣтъ, колеблемый ночнымъ вѣтеркомъ. Я не сразу догадался, въ чемъ дѣло, но потомъ сообразилъ, что это должно быть флюоресцируетъ красная трава. И опять во мнѣ ироенулось дознаніе чуда, переворота на землѣ, замѣны всѣхъ существующихъ условій другими. Я взглянулъ на Марсъ, ясный и чистый, горѣвшій высоко на западѣ, потомъ сталъ вглядываться въ темноту по направленію къ Гэмпстэду и Хайгэту.
   Долго я просидѣлъ на крышѣ, перебирая въ памяти всѣ событія этого дня, отъ полночной молитвы, до нелѣпой игры въ карты. Сердце мое снова исполнилось жалости съ людямъ; помню, между прочимъ, какъ я съ отвращеніемъ швырнулъ сигару. Это должно было знаменовать собой переворотъ въ моихъ мысляхъ. По обыкновенію, я страшно преувеличивалъ; мнѣ казалось, что я измѣнилъ женѣ и всѣмъ людямъ, что я предалъ ихъ; меня мучили угрызенія совѣсти. Я рѣшилъ оставить этого фантазера, великаго только на словахъ. Пусть онъ себѣ пьетъ и объѣдается, а я пойду въ Лондонъ. Мнѣ казалось, что тамъ легче всего узнать, что дѣлаютъ марсіане и что сталось съ людьми. Поздняя луна застала меня еще на крышѣ.
   

VIII.
Вымершій Лондонъ.

   Разставшись съ артиллеристомъ я спустился съ холма и пошелъ по Гайстритъ къ Ламбету. Мостъ на пути и вся дорога густо заросли красной травой, но листья ея уже побѣлѣли мѣстами отъ жестокой болѣзни, которая вскорѣ затѣмъ безслѣдно уничтожила это чужеядное растеніе.
   На углу улицы, ведущей къ станція Путни-бриджъ, на землѣ лежалъ человѣкъ, весь черный, какъ сажа, отъ черной пыли, живой, но мертвецки пьяный. Я попробовалъ растолкать его, но ничего не добился, кромѣ проклятій и брани. Вѣроятно, я все-таки остался бы и подождалъ, пока онъ проспится, но лицо у него было такое разбойничье, что я предпочелъ продолжать путь.
   Вся дорога отъ моста была покрыта черной пылью; въ Фульгамѣ она лежала на землѣ густымъ слоемъ. Городокъ былъ необычайно спокоенъ. Въ одной будочной я нашелъ себѣ пищу -- хлѣбъ былъ кислый, черствый и заплеснѣвшій, но все же годный для ѣды. Подъ Вальгемъ-гриномъ пыли на улицахъ не было, зато пылали дома. Шумъ и трескъ пламени положительно былъ пріятенъ послѣ этой жуткой тишины. Поближе въ Бромптону опять все стало тихо.
   Здѣсь я опять наткнулся на черную пыль и трупы. На коротенькой Фульгемской дорогѣ валялось болѣе дюжины мертвыхъ тѣлъ, уже разлагавшихся. Я поспѣшилъ пройти мимо. Черная пыль покрыла ихъ саваномъ, смягчивъ очертанія. Два-три были изгрызены собаками.
   Тѣ кварталы, гдѣ пыли не было, ужасно походили на Сити въ воскресенье; всѣ дома на запорѣ, въ лавкахъ заперты ставни, въ домахъ спущены шторы, всюду тишина и безлюдье. Кой-гдѣ видимо побывали воры, но грабили только винныя лавки и мясныя. Въ одномъ ювелирномъ магазинѣ было выбито окно, но вору должно быть помѣшали, и онъ спѣшно бѣжалъ, растерявъ по дорогѣ золотые часы и цѣпочки, Я даже не наклонился поднять ихъ. У одной двери сидѣла, скорчившись женщина въ лохмотьяхъ; одна рука ея, свѣсившаяся на колѣно, была порѣзана и кровь тонкой струйкой капала за темное платье. На мостовой возлѣ стояла лужа отъ пролитаго шампанскаго. Женщина казалась спящей, но на самомъ дѣлѣ была мертва.
   Чѣмъ ближе къ центру Лондона, тѣмъ глубже становилась тишина. Но это не было безмолвіе смерти, скорѣй затишье, полное тревожнаго ожиданія. Губительный лучъ, уничтожившій сѣверныя окраины столицы, каждую минуту могъ коснуться этихъ домовъ и превратить ихъ въ дымящіяся развалины. Это былъ городъ, покинутый жителями и обреченный на гибель...
   Въ южномъ Кенсингтонѣ на улицахъ не было ни пыли, ни труповъ. Здѣсь я впервые услыхалъ вой марсіанина, Я не сразу даже сообразилъ, что это такое. Въ воздухѣ монотонно звенѣли, безпрестанно повторяясь, двѣ жалобныхъ ноты: "Ул-ла, ул-ла, ул-ла!" Зданія по пути то заглушали его, то вновь открывали ему свободный доступъ къ моему слуху. Чѣмъ дальше на сѣверъ, тѣмъ слышнѣе становился крикъ и на Эгзибишёнъ-родъ превратился уже въ настоящій вопль, Я остановился, не понимая, откуда идутъ ити странные звуки. Казалось, эта огромная пустыня, покинутыхъ зданій и улицъ внезапно обрѣла голосъ, чтобы жаловаться на свои страхъ и одиночество.
   "Улла, улла, улла!" -- неслись нечеловѣческіе звуки, плыли волной надъ широкой, залитой солнцемъ дорогой, разливались между высокими зданіями. Я напрасно оглядывался вокругъ: ни въ кенсингтонскихъ садахъ, ни за желѣзными воротами Гайдъ-парка не видно было треножника. Я хотѣлъ было проникнуть въ естественно-историческій музей и взобраться на башню обсерваторіи, чтобы осмотрѣть паркъ, во потомъ рѣшилъ остаться на улицѣ, гдѣ легче спрятаться, и пошелъ по Эгзибишёнъ-родъ. Высокіе дома по обѣимъ сторонамъ улицы были мрачны и пусты; шаги мои гулко отдавались въ тишинѣ, повторяемые каменными стѣнами. У воротъ парка я увидалъ странное зрѣлище: опрокинутый омнибусъ и рядомъ обглоданный да чиста остовъ лошади. На минуту я задумался надъ этимъ, потомъ пошелъ дальше, по мосту черезъ Серпентайнъ. Невѣдомый голосъ звучалъ все слышнѣе, хотя надъ вершинами домовъ на сѣверъ отъ парка не видно было ничего, кромѣ, синеватаго дыма.
   "Улла, улла, улла, улла!" Мнѣ казалось, что звуки несутся со стороны Риджентъ-парка. Этотъ унылый, жалобный вопль дѣйствовалъ на меня угнетающимъ образомъ. Вся моя бодрость духа куда-то исчезла и вмѣсто того, напала на меня страшная тоска. Я вдругъ почувствовалъ страшную усталость, боль въ ногахъ, мучительный голодъ и жажду.
   Было уже послѣ двѣнадцати. Меня мучили горькія мысли. Къ чему я брожу здѣсь одинъ въ этомъ городѣ мертвыхъ? Зачѣмъ я одинъ живу, когда весь Лондонъ лежитъ за смертномъ одрѣ, закутанный въ черный саванъ. На душѣ у меня было страшно тоскливо, одиночество давило нестерпимо. Вспоминались друзья, молодости, давно позабытые. Воображеніе рисовало яды въ банкахъ на полкахъ аптекарскихъ складовъ, ликеры и водки въ винныхъ погребахъ; хотѣлось вѣчнаго покоя или, по крайней мѣрѣ, забвенія...
   Черезъ Мраморную арку я вышелъ въ Оксфордъ-стритъ; здѣсь опять была, черная пыль и трупы; изъ рѣшетчатыхъ оконъ подваловъ неслось тяжелое зловоніе. Меня мучила жажда; ноги горѣли, и ныли отъ долгой ходьбы. Съ величайшимъ трудомъ мнѣ удалось высадитъ дверь ближайшаго трактира и войти въ домъ, гдѣ я нашелъ питье и пищу. Подкрѣпившись я тутъ же и уснулъ на кожанномъ диванчикѣ, въ комнаткѣ за буфетомъ.
   Проснувшись, я услышалъ все тотъ же жалобный вой: "Улла, улла, улла, улла!" Уже совсѣмъ смерклось; я запасся въ буфетѣ сыромъ и сухарями, было и мясо, но все покрытое бѣлыми червями, я снова пустился въ путь. По какимъ улицамъ я шелъ, теперь такъ и не помню; знаю только, что вышелъ около Риджентъ-парка и увидѣлъ вдали, подъ деревьями, на фонѣ заката, шлемъ гиганта-марсіанина. Онъ-то и издавалъ эти жалобные звуки. Я не испугался, напротивъ, пошелъ прямо на него, какъ будто такъ и слѣдовало. Нѣсколько времени я наблюдалъ за нимъ; онъ не шевелился, стоялъ на одномъ мѣстѣ и вылъ,-- почему, я не зналъ и, конечно, догадаться не могъ.
   Я пытался составить планъ дѣйствія, но монотонное "улла! улла! улла!" разбивало мои мысли. Быть можетъ, я слишкомъ усталъ, чтобы особенно испугаться. Какъ бы тамъ ни было, я испытывалъ скорѣе желаніе узнать причину этого воя, чѣмъ страхъ. Я повернулъ назадъ, обогнулъ паркъ подъ прикрытіемъ террассъ, и вышелъ къ Сентъ-Джонсъ-вуду. Марсіанинъ по-прежнему стоялъ на мѣстѣ и вылъ. Пройдя шаговъ двѣсти, я услышалъ другіе звуки; прямо на меня бѣжала собака съ кускомъ гнилого мяса въ зубахъ; за ней гналась цѣлая стая дворняшекъ. Завидѣвъ меня, собака описала большой кругъ, словно боясь, какъ бы и я не польстился на ея добычу. Дай замеръ вдали, тогда жалобное: "улла, улла, улла!" раздалось снова.
   На полдорогѣ къ станціи я наткнулся на испорченную многоручную машину. Сначала я принялъ ее за обвалившійся домъ. Только пробираясь между обломками, я разсмотрѣлъ рухнувшаго гиганта, съ поломанными и погнутыми стальными руками. Передняя часть его была разбита въ куски. Должно быть машина наскочила съ разбѣга на домъ и рухнула вмѣстѣ съ нимъ. По какъ могло это случиться? Или при ней не было управляющаго ею марсіанина? Я не могъ осмотрѣть всѣхъ обломковъ; къ тому же темнота мѣшала мнѣ разсмотрѣть кровь на сидѣньи и объѣденные собаками останки марсіанина.
   Все больше удивляясь видѣнному, я пошелъ дальше, къ Примрозъ-гиллю. Вдали, въ просвѣтѣ между деревьями, виднѣлась фигура другого марсіанина, стоявшаго въ паркѣ возлѣ Зоологическаго сада и такого же неподвижнаго, какъ первый, съ тою разницею, что этотъ молчалъ. За обломками разбитой машины опять пошла красная трава; Регентовъ каналъ превратился въ сплошное болото, покрытое губчатыми темно-красными кочками.
   Лишь только я перешелъ черезъ мостъ, крикъ "улла! улла! улла!" вдругъ сразу прекратился, словно оборвался. Ударъ грома не могъ бы больше поразить меня, чѣмъ эта неожиданно наступившая тишина.
   Смутно рисовались въ сумеркахъ темныя очертанія ближнихъ домовъ; деревья въ паркѣ казались совсѣмъ черными.
   Красная трава обступила меня со всѣхъ сторонъ; надвигалась ночь, чреватая страхомъ и тайной. Пока звучалъ голосъ, еще можно было сносить это тоскливое одиночество: Лондонъ казался еще живымъ и это сознаніе близости жизни поддерживало во мнѣ бодрость. И вдругъ что-то измѣнилось, что-то пролетѣло -- не знаю что -- и наступила жуткая осязаемая тишина, зловѣщее безмолвіе.
   Дома вокругъ меня казались привидѣніями, окна въ нихъ -- глазными впадинами скелета. Воображеніе рисовало мнѣ въ темнотѣ тысячи безшумно приближающихся враговъ. Ужасъ охватилъ меня; мнѣ было страшно своей дерзкой отваги. Какая-то темная масса, лежавшая поперекъ дороги, загородила мнѣ путь. Я не могъ заставить себя подойти въ ней. Я повернулъ и, какъ безумный бросился бѣжать къ Кильбурну, спасаясь отъ этой невыносимой тишины, но уйти отъ нея мнѣ удалось только послѣ полуночи, когда я спрятался въ баракъ, устроенный для извощиковъ на Хароу-родѣ. Когда стало свѣтать, мужество вернулось во мнѣ и я снова пошелъ въ Риджентъ-парку. Звѣзды поблѣднѣли, но еще не скрылись. Я заблудился и, дойдя до конца какой-то длинной улицы, увидалъ передъ собой контуры Примрозъ-гилля. На вершинѣ его, казалось касаясь головой звѣздъ, стоялъ третій марсіанинъ, такой-же неподвижный и безмолвный, какъ и первые два.
   Въ умѣ моемъ сложилось дикое рѣшеніе. Надо умереть, надо кончить эту муку. Пусть онъ меня убьетъ, по крайней мѣрѣ я избавлю себя отъ этого труда. Я пошелъ прямо на гиганта -- и подойдя ближе -- въ сѣромъ свѣтѣ занимающагося утра увидалъ множество сѣрыхъ птицъ кружившихся надъ треножникомъ. Сердце мое забилось сильнѣе; я ужъ не шелъ, а бѣжалъ.
   Красная трава загораживала мнѣ путь; вся Сентъ-Эдскунская терасса заросла ею; въ одномъ мѣстѣ мнѣ пришлось перейти по грудь въ водѣ черезъ новообразовившійся потокъ. Тѣмъ не менѣе еще до восхода солнца я добрался до гребня холма, окруженнаго высокимъ валомъ. Это было послѣднее и самое обширное укрѣпленіе марсіанъ; изъ за вала подымался вверху тонкой струйкой дымокъ. На горизонтѣ показался силуэтъ бѣгущей собаки и скрылся. Догадка, блеснувшая въ моемъ умѣ, превращалась въ увѣренность. Я не испытывалъ страха; весь дрожа отъ какого-то дикаго восторга, я бѣгомъ взбѣжалъ на вершину холма, гдѣ неподвижно стояло чудовище. Изъ подъ шлема его свѣшивались длинные, темные лоскуты, которые клевали и рвали голодныя птицы.
   Черезъ минуту я вскарабкался на земляной валъ и, стоя на гребнѣ его, могъ обозрѣть всю внутренность редута. Это была обширная яма, тамъ и сямъ стояли гигантскія машины и страннаго вида навѣсы; грудами навалены были матеріалы и отдѣльныя части механизма. И повсюду иные въ опрокинутыхъ треножникахъ, другіе въ неподвижныхъ многоручныхъ машинахъ, большинство просто на землѣ, валялись мертвые марсіане -- мертвые! убитые болѣзнетворными микробами, которыхъ они не знали у себя дома, загубленные ими какъ красная трава, уничтоженные скромнѣйшими созданіями Божіими, послѣ того какъ всемогущество человѣка оказалось безсильнымъ справиться съ ними.
   Все это я и многіе другіе моглибы предвидѣть, еслибы страхъ и неожиданность обрушившагося на насъ бѣдствія не помрачили нашего разума. Микроскопическія существа, носящія въ себѣ зародыши болѣзни, отъ начала міра ведутъ борьбу съ человѣкомъ и еще до созданія человѣка они вели борьбу съ его предками. Путемъ естественнаго подбора нашъ организмъ выработалъ себѣ силу сопротивленія; мы никакимъ микробамъ не поддаемся безъ борьбы, а для многихъ -- напримѣръ для тѣхъ, которые вызываютъ гніеніе въ мертвыхъ тѣлахъ -- организмъ нашъ при жизни совершенно недоступенъ. Но на Марсѣ нѣтъ бактерій, и какъ только пришельцы спустились на землю, съ первымъ же глоткомъ воздуха, съ первой же каплей человѣческой крови, попавшей въ ихъ жилы, наши микроскопическіе союзники начали свою работу. Уже въ тотъ день, какъ я впервые видѣлъ ихъ, они были безповоротно обречены, умирали медленной смертью и гнили внутри на ходу. Гибель ихъ была неизбѣжна. Билліонами жертвъ человѣкъ купилъ себѣ право первородства на землѣ и никто этого права у него не отыметъ, будь марсіане еще въ десять разъ могущественнѣе, чѣмъ они есть, ибо люди живутъ и умираютъ не даромъ.
   Передъ моими глазами лежало ихъ больше пятидесяти, застигнутыхъ врасплохъ неожиданной и непонятной имъ смертью. Въ то время она была не понятна и для меня. Я видѣлъ только, что грозные пришельцы, еще недавно наводившіе на людей паническій ужасъ, были мертвы.
   Я ликовалъ, глядя на этихъ поверженныхъ безсильныхъ враговъ; сердце мое радостно билось. Восходящее солнце, казалось, лило потоки огня на освобожденный, ликующій міръ. Дно ямы еще тонуло во мракѣ; огромныя, сложныя машины причудливыхъ формъ, не имѣвшія въ себѣ ничего земного, высились, величавыя и странныя, словно тянулись изъ мрака къ свѣту. На днѣ ямы слышно было злобное ворчанье: должно быть собаки дрались изъ-за труповъ. По ту сторону, на краю, лежала большая, плоская, невиданныхъ очертаній летательная машина, съ которой марсіане дѣлали опыты въ нашей болѣе плотной атмосферѣ, пока болѣзнь и смерть не прервали ихъ работы. Смерть пришла какъ разъ во время. Надъ головой моей раздалось карканье, Я поднялъ глаза и снова увидалъ на вершинѣ Примрозъ-Гилля неподвижный треножникъ и висящіе изъ подъ шлема красные клочья мяса.
   Я повернулся; у подножія холма стояли еще двое марсіанъ, видѣнныхъ мною ночью, въ тѣхъ самыхъ позахъ, въ какихъ застигла ихъ смерть. Обоихъ, кругомъ обсѣли птицы. Одинъ изъ нихъ умеръ, напрасно взывая о помощи къ своимъ собратьямъ; а можетъ быть онъ умеръ еще раньше, и кричала только сирена, заведенная имъ, пока не перестала дѣйствовать пружина. Теперь это были просто напросто безобидныя трехногія башни, изъ блестящаго металла, весело сверкавшія въ лучахъ солнца...
   Кругомъ ямы, чудомъ спасенный отъ гибели, разстилался великій городъ. Кто видѣлъ Лондонъ лишь закутаннымъ въ темный покровъ тумана и дыма, не можетъ себѣ представить, какъ онъ красивъ въ ясное лѣтнее утро, въ часы тишины и безмолвія...
   И съ удвоенной силой въ душѣ, моей проснулась тоска по женѣ по нашей безмятежной и дружной жизни, тоска о загубленномъ счастьѣ, которое не вернется ужъ никогда!..
   

IX.
Обломки крушенія.

   Теперь пойдетъ самое странное во всей моей исторіи. А впрочемъ, можетъ быть, это и не такъ ужъ странно. Я помню, ясно и живо помвю все, что я дѣлалъ въ этотъ день вплоть до того момента, какъ я стоялъ, плача и благодаря Бога, на вершинѣ Примрозъ-хилля. Но дальше ничего ужъ не помню.
   Прошло три дня; какъ я провелъ ихъ -- не знаю. Потомъ я узналъ, что не я первый открылъ гибель марсіанъ, что такіе же бездомные скитальцы, какъ я, набрели на трупы ихъ еще наканунѣ ночью. Первому, кто узналъ объ этомъ, удалось дать знать по телеграфу въ Парижъ. Оттуда радостная вѣсть облетѣла весь міръ. Тысячи городовъ, со страхомъ и трепетомъ ожидавшихъ рѣшенія своей участи, съ радости устроили у себя блестящую иллюминацію; въ Дублинѣ, Эдинбургѣ, Манчестерѣ, Бирмингамѣ уже знали обо всемъ и ликовали, въ то время какъ я стоялъ надъ ямой. Люди плакали отъ радости, бросали работу, чтобы обнять и поздравить сосѣдей; со всѣхъ сторонъ спѣшили въ Лондонъ биткомъ набитые поѣзда. Во всѣхъ церквахъ звонили въ колокола. По дорогамъ и тропинкамъ катили люди на велосипедахъ, запыленные, съ вытянувшимися, измученными лицами, возвѣщая освобожденіе другимъ скорбнымъ путникамъ, дошедшимъ до полнаго отчаянія. По Ламаншу, Ирландскому морю, Атлантическому океану, къ намъ спѣшили суда, нагруженныя зерномъ, хлѣбомъ и мясомъ. Казалось, флоты всего міра направились въ Лондону.
   Но я лично всего этого не помню. Я на время лишился разсудка. Очнулся я въ домѣ добрыхъ людей, которые нашли меня на третій день бродящимъ, съ громкимъ плачемъ и причитаньями, по улицамъ Сентъ-Джонсъ куда. Потомъ они говорили мнѣ, что я распѣвалъ на разные лады какую то чепуху, вродѣ: "Послѣдній человѣкъ, оставшійся въ живыхъ, ура! Послѣдній человѣкъ, оставшійся въ живыхъ!" Люди, случайно нашедшіе меня,-- не могу привести здѣсь ихъ имени, какъ мнѣ ни хотѣлось бы выразить имъ мою благодарность,-- взяли меня съ собой, пріютили и слѣдили за тѣмъ, чтобъ я не причинилъ себѣ вреда.
   Вѣроятно, изъ моего бреда они поняли, что случилось со мной, потому что, когда я пришелъ въ себя, они очень деликатно и ласково разсказали мнѣ о судьбѣ, постигшей Лезерхэдъ. Два дня спустя послѣ того какъ я нечаянно угодилъ въ тюрьму, онъ былъ разрушенъ марсіаниномъ, говорятъ, безъ всякаго повода со стороны людей, просто ради потѣхи, какъ мальчишки разоряютъ муравейники. Жители погибли всѣ до одного: никто не спасся.
   Пріютившая меня семья была очень добра ко мнѣ. Мой угрюмый и печальный видъ не раздражалъ моихъ хозяевъ; они старались утѣшить меня. Я провелъ у нихъ четыре дня, не считая тѣхъ, что былъ въ бреду. Все это время я испытывалъ смутное, съ каждымъ днемъ усиливавшееся желаніе еще разъ взглянуть на свой домъ, гдѣ я жилъ такъ спокойно и счастливо. Это была какая-то болѣзненная потребность насладиться моимъ несчастьемъ. Меня отговаривали, дѣлали все возможное для того, чтобы отвратить меня отъ этого намѣренія, но я не могъ долѣе противиться ему. Простившись съ моими новыми друзьями, признаюсь, не безъ слезъ,-- и давъ слово вернуться къ нимъ, я снова пустился въ путь.
   Улицы, еще недавно мрачныя и пустынныя, теперь кишѣли народомъ. Лавки были открыты; изъ фонтановъ била вода.
   Помню, день былъ необычайно яркій и солнечный; это казалось мнѣ насмѣшкой надъ моимъ горемъ. Пульсы жизни такъ мощно бились вокругъ; повсюду царило такое оживленіе,-- даже не вѣрилось, что мы потеряли такое множество людей. Однако, немного погодя, я сталъ замѣчать, что у всѣхъ встрѣчавшихся мнѣ были изможденныя, желтыя лица, всклокоченные волосы, расширенные, блестящіе глаза, что большинство были одѣты въ грязныя лохмотья. Всѣ лица выражали одно изъ двухъ -- ликованіе и энергію, или же мрачную рѣшимость. Еслибъ не это выраженіе. Лондонъ могъ бы показаться царствомъ бродягъ. Большинство шли пѣшкомъ, лошадей встрѣчалось мало, и тѣ исхудалыя, съ торчавшими наружу ребрами. На папертяхъ церквей раздавали хлѣбъ, присланный французскимъ правительствомъ. По угламъ улицъ стояли спеціальные констэбли, съ бѣлыми кокардами на шляпахъ. Пока я видѣлъ мало слѣдовъ нашествія марсіанъ, но Веллинггонова улица уже заросла красной травой, обвивавшей быки Ватерлоосскаго моста.
   На мосту я наткнулся на одно изъ курьезныхъ явленій, обычныхъ въ эту эпоху, богатую контрастами: на толстомъ стеблѣ красной травы развѣвался листъ бумаги, приколотый гвоздикомъ. Это было объявленіе "Daily Mail",-- первой газеты, возобновившей свою дѣятельность послѣ гибели марсіанъ.
   Со станціи Ватерлоо каждые два часа отправлялись поѣзда, развозившіе бѣглецовъ по домамъ. Я попалъ въ одинъ изъ нихъ. Первая горячка уже прошла, и народу въ поѣздѣ было мало; къ тому же я былъ вовсе не въ такомъ настроеніи, чтобъ заводить случайныя знакомства. Я взялъ отдѣльное купе и сидѣлъ, скрестивъ руки на груди, мрачно глядя на залитую солнцемъ картину опустошенія. Одно время поѣздъ шелъ, трясясь и подпрыгивая, но временнымъ рельсамъ, между обуглившимися развалинами домовъ. Вплоть до Блангэмской станціи Лондонъ былъ весь черный отъ пыли, осѣвшей послѣ чернаго дыма; даже двухдневный проливной дождь не могъ смыть ея. За Клангэмомъ дорога оказалась попорченной; сотни клерковъ и приказчиковъ не у дѣлъ работали на полотнѣ бокъ о бокъ съ землекопами по профессіи. Здѣсь опять были положены временные соединительные рельсы.
   Не доѣзжая Уокинга, сообщеніе опять прерывалось. Я вышелъ въ Байфлитѣ и пошелъ пѣшкомъ въ Мэйбери, мимо того мѣста гдѣ мы съ артиллеристомъ повстрѣчали гусаръ, и того, гдѣ я впервые видѣлъ, при блескѣ молніи, марсіанина за треножникѣ. Движимый любопытствомъ, я свернулъ въ сторону и скоро нашелъ опрокинутую и поломанную телѣжку и обглоданный остовъ лошади, той самой, на которой я ѣхалъ. Долго я стоялъ, глядя за эти обломки крушенія...
   Я пошелъ домой черезъ сосновую рощу, мѣстами по шею въ красной травѣ, но трупа хозяина "Пестрой собаки" уже не нашелъ; его должно быть похоронили. У открытой двери ближайшаго къ опушкѣ коттэджа стоялъ человѣкъ; онъ поздоровался со мной, назвавъ меня по имени, когда я проходилъ мимо.
   При видѣ моего дома въ душѣ моей, какъ молнія, блеснулъ лучъ надежды и тотчасъ же погасъ. Дверь была выломана и едва держалась на петляхъ; когда я толкнулъ ее, она медленно отворилась и снова захлопнулась.
   Въ кабинетѣ окно, изъ котораго мы съ артиллеристомъ наблюдали за марсіанами, такъ и осталось открытымъ; занавѣси развѣвались по вѣтру. Помятые кусты внизу имѣли совершенно такой же видъ, какъ мѣсяцъ тому назадъ. Шаги мои гулко отдавались въ передней, домъ былъ совершенно пустъ. Коверъ на лѣстницѣ сбился въ кучу и вылинялъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ на него текла вода съ моего платья, намокшаго во время грозы. На ступенькахъ еще сохранились грязные слѣды нашихъ ногъ.
   Я спустился внизъ, въ столовую. На столѣ валялись сгнившіе объѣдки хлѣба и баранины, поодаль -- опрокинутая бутылка изъ-подъ пива; все было въ томъ же видѣ, какъ мы оставили, уходя... Грустный видъ имѣло мое жилище. Я понялъ, какое безуміе было съ моей стороны, питать какія-либо надежды. Но тутъ произошло нѣчто странное. Чей-то голосъ произнесъ: "Это безполезно. Домъ пустъ. Въ него уже недѣли двѣ никто не входилъ. Оставаться здѣсь только мучить себя. Пойдемъ отсюда".
   Я вздрогнулъ. Что это? Неужели я выговорилъ вслухъ свою мысль? Позади меня французское окно, доходившее до земли, было открыто. Я подошелъ къ нему.
   За окномъ, испуганные и удивленные не меньше меня стояли мой двоюродный братъ и жена моя,-- блѣдная, выплакавшая всѣ свои слезы. Увидавъ меня, она слабо вскрикнула:
   -- Я пришла. Я знала... Знала...
   Она поднесла руку къ горлу -- пошатнулась... Я шагнулъ впередъ и принялъ ее въ свои объятія.
   

Эпилогъ.

   Въ заключеніе могу только пожалѣть о своей некомпетентности въ обсужденіи многихъ сложныхъ вопросовъ, поднятыхъ нашествіемъ марсіанъ и до сихъ поръ еще нерѣшенныхъ. Моя спеціальность -- спекулятивная философія, по сравнительной же физіологіи я прочелъ всего двѣ-три книги, но мнѣ кажется, что догадка Карвера относительно причины быстрой гибели марсіанъ вполнѣ справедлива. Я писалъ, именно руководствуясь его мнѣніемъ.
   Несравненно интереснѣе и важнѣе вопросъ о возможности вторичнаго нападенія на землю со стороны марсіанъ. Я нахожу, что этотъ вопросъ недостаточно разработанъ. Въ настоящее время планета Марсъ далека отъ насъ, но съ каждымъ ея приближеніемъ, я начинаю бояться новой напасти. Во всякомъ случаѣ надо приготовиться, чтобъ бѣда не застала насъ врасплохъ. Мнѣ кажется возможнымъ опредѣлить положеніе пушки, выбрасывающей цилиндры, и неусыпно наблюдать за этой частью планеты, чтобы не пропустить первыхъ признаковъ грозы.
   Уже упавшій цилиндръ можно взорвать динамитомъ, прежде чѣмъ онъ откроется, или же перебить марсіанъ, какъ только они отвинтятъ крышку. Мнѣ кажется, что они много потеряли, благодаря первой неудачной попыткѣ, и теперь у нихъ нѣтъ надъ вами почти никакихъ преимуществъ. Можетъ быть, и сами они думаютъ также.
   Лессингъ находитъ весьма вѣскія основанія предполагать, что марсіане уже успѣли переселиться на Венеру. Семь мѣсяцевъ тому назадъ Венера и Марсъ стояли за одной линіи съ солнцемъ, т. е. находились въ оппозиціи другъ другу. Какъ разъ въ это время астрономы замѣтили странное, извилистое свѣтовое пятно за освѣщенной части первой планеты, и почти одновременно такой же формы темное пятно за дискѣ Марса. Стоитъ взглянуть на фотографическіе снимки съ этихъ пятенъ, чтобъ убѣдиться въ ихъ замѣчательномъ сходствѣ между собою.
   Какъ бы тамъ ни было, слѣдуетъ ли ждать новаго вторжевія, или не слѣдуетъ, происшедшее сильно измѣнило ваши воззрѣнія за будущее человѣчества. Мы узнали, что земля не представляетъ собой надежнаго убѣжища для человѣка, что каждую минуту изъ пространства за васъ можетъ свалиться новая бѣда, или нежданная радость,-- что именно, предугадать невозможно. Въ широкомъ смыслѣ слова, результаты нашествіе марсіанъ, пожалуй, окажутся благодѣтельными для человѣчества; оно отняло у насъ безмятежную увѣренность въ будущемъ -- источникъ регресса и лѣни: но сплотило людей между собою и подвинуло впередъ науку. Быть можетъ, и марсіане, съ своей стороны, получили хорошій урокъ, если только слѣдили за своими піонерами, и съумѣли лучше устроиться при переселеніи на другую планету. Какъ бы тамъ ни было, люди еще много лѣтъ будутъ неусыпно наблюдать за дискомъ Марса, и каждая огненная стрѣла небесная, каждый упавшій аэролитъ будетъ будить въ нихъ тревогу.
   Кругозоръ нашъ расширился; это уже само по себѣ важный результатъ, значеніе котораго трудно преувеличить. До паденія цилиндровъ люди были убѣждены, что жизнь существуетъ только на поверхности нашей миніатюрной планеты. Теперь мы знаемъ больше. Если марсіане могутъ переселиться на Венеру, нѣтъ никакого основанія думать, что это невозможно для людей, и когда солнце остынетъ, и земля сдѣлается необитаемой, можетъ быть, нить нашей жизни будетъ переброшена на другую планету. Кто-то побѣдитъ тогда?
   Въ смутныхъ грезахъ мнѣ видится, какъ эта хрупкая ниточка вытягивается, растетъ, перенося жизнь съ одной планеты на другую, населяя бездушную пустыню звѣзднаго пространства. Но это далекая мечта. Съ другой стороны, возможно, что гибель марсіанъ была только отсрочкой, что марсіане вернутся, и неизвѣстно еще, кому принадлежитъ будущее: намъ, или имъ.
   Долженъ сознаться, что во мнѣ лично пережитыя скорбь и опасности оставили глубокій слѣдъ. Я сталъ недовѣрчивъ, пугливъ, страдаю галлюцинаціями. Сидишь, напримѣръ, у себя въ кабинетѣ, при лампѣ, за работой, и вдругъ послышатся внизу, въ долинѣ, отчаянные вопли, шумъ и трескъ пламени, или домъ покажется опять брошеннымъ и пустымъ. Идешь по Байфлиту, встрѣчаешь экипажи, мясника въ телѣжкѣ, барина въ коляскѣ, рабочаго на велосипедѣ, школьниковъ -- и вдругъ покажется, что все это призраки, а я опять иду съ артиллеристомъ по пыльной дорогѣ, подъ палящими лучами солнца, среди жуткаго, ничѣмъ не нарушаемаго безмолвія. Ночью мнѣ представляются тихія улицы, покрытыя черной пылью, и окутанные ею, какъ саваномъ, трупы, скорченные, окоченѣвшіе, изгрызенные собаками. Они что-то невнятно бормочатъ, корчатся, приподымаются,-- и я вскакиваю на постели, обливаясь холоднымъ потомъ.
   Когда я бываю въ Лондонѣ, при видѣ шумной толпы на Флитъ-стритѣ и Страндѣ, мнѣ начинаетъ казаться, что все это только призраки былого, бродящіе по безмолвнымъ улицамъ, фантасмогорія мертваго города, пародія жизни въ гальванизированномъ трупѣ. Странно мнѣ стоять на вершинѣ Примрозъ-хилля -- между прочимъ я былъ тамъ не дальше, какъ вчера, и смотрѣть на широко раскинувшуюся панораму домовъ, окутанную завѣсой тумана и дыма, сливающуюся на горизонтѣ съ низко нависшимъ небомъ, на цвѣтники, разбитые по склонамъ холма, на гуляющихъ по дорожкамъ людей, на многоручную машину, до сихъ поръ стоящую здѣсь,-- на шумныя игры дѣтей, и вспоминать тѣ минуты, когда вся эта окрестность лежала передо мной величаво суровая, безмолвная, въ яркомъ свѣтѣ занимавшагося великаго дня...
   Но всего страннѣе держать руку моей жены и думать, что мы оба считали другъ друга погибшими.

Конецъ.

"Міръ Божій", NoNo 11--12, 1898

   
   
и, когда я начинал неистово бить его руками и ногами, и другие, когда я льстил ему и пытался уговаривать его. А однажды я даже пробовал подкупить его бутылкой бургундского, так как мне посчастливилось найти водопроводную трубу, и я был спокоен теперь, что мы не останемся без воды. Но все было бесполезно! Ни ласка, ни сила уже не действовали на него. Он стал совершенно невменяемым человеком. Он не мог заставить себя отказаться от покушений на еду и не мог перестать разговаривать сам с собой. Он не хотел соблюдать даже самых элементарных предосторожностей и делал нестерпимой нашу и без того ужасную жизнь. Понемногу я начал понимать, что разум окончательно покинул его и что мой единственный товарищ в этой ужасной западне -- сумасшедший.
   Некоторые смутные воспоминания, сохранившиеся у меня о том времени, заставляют меня предполагать, что и моя голова была минутами не в порядке. Кошмарные сны мучили меня, когда я засыпал. Это, может быть, звучит невероятно, но я склонен думать, что малодушие и ненормальность викария спасли меня от безумия. Они заставили меня взять себя в руки и помогли мне сохранить свой рассудок.
   На восьмой день он стал громко разговаривать, и что я ни делал, я не мог заставить его говорить тише.
   -- Ты справедлив, о боже! -- громко кричал он. -- Ты справедлив! Пускай твой гнев падет на меня и на мне подобных. Мы согрешили, так как мы слишком легко относились к жизни. Кругом была нищета, страдание, мы топтали бедняков в пыли, и я спокойно смотрел на это. В своих проповедях я потакал людскому безумию, тогда как я должен был поднять свой голос, хотя бы мне пришлось умереть за это, и громко кричать: Покайтесь! покайтесь! Вы угнетали бедняков и несчастных!
   Затем совершенно неожиданно мысли его вернулись к еде. Он просил, умолял, плакал и наконец стал угрожать мне. Он начал возвышать голос, я просил его не делать этого. Сообразив, что он может играть на этой струнке, он пригрозил мне, что будет громко кричать и призовет марсиан. Я уступил, но скоро сообразил, что всякое послабление с моей стороны может уменьшить шансы на наше избавление. Я сказал ему, что не боюсь его угрозы, хотя в глубине души не был уверен, что он не исполнит ее. Как бы то ни было, в тот день он этого не сделал. В течение всего восьмого и девятого дня он говорил повышенным голосом, но не слишком громко. Угрозы и просьбы чередовались целым потоком нелепых, покаянных речей. Потом он заснул, но не надолго, и, проснувшись, с удвоенной силой принялся опять за свое. На этот раз он говорил так громко, что мне пришлось удерживать его.
   -- Тише! -- умолял я.
   Мне было слышно, как он стал на колени.
   -- Я слишком долго молчал, -- сказал он так громко, что его должны были услышать в яме. -- Теперь же я должен каяться. Горе этому неверному городу. Горе! Горе всем сынам земли!
   -- Молчите! -- сказал я, вскакивая в ужасе, что марсиане услышат его.
   -- Нет! -- закричал викарий так громко, как только мог, вставая и простирая руки. -- Я хочу говорить! Господь глаголет моими устами!..
   В три шага он был у двери в кухню.
   -- Я должен покаяться. Я иду. Я слишком долго молчал.
   Я протянул руку и нащупал топор, который висел на стене. Как стрела, бросился я за викарием, Я совсем обезумел от страха. Прежде, чем он дошел до середины кухни, я был возле него и, повернув лезвие топора, ударил его обухом. Он свалился, как сноп, и вытянулся во всю длину. Я споткнулся о него и остановился, еле переводя дух. Он не шевелился.
   Затем я услышал шум снаружи. Со стены посыпалась штукатурка, и что-то темное заслонило треугольную трещину в стене. Я поднял голову и увидел нижнюю часть "рабочего-машины", медленно продвигавшуюся мимо трещины. Одна из ее цепких рук извивалась между обломками. Потом показалась другая и стала нащупывать себе ход над провалившейся балкой. Я прирос к месту. И вдруг я увидел сквозь прозрачную стеклянную пластинку, вставленную в конце машины, лицо, если можно это так назвать, и большие темные глаза марсианина. Тем временем длинная металлическая рука машины, извиваясь, точно змея, стала потихоньку пробираться в трещину.
   Я с трудом повернулся, перешагнул через тело викария и остановился у двери в умывальную комнату. Рука теперь уже ярда на два просунулась в комнату и быстрыми, извивающимися движениями ощупала стены и пол. Долго стоял я, точно околдованный, и наблюдал, как она постепенно подбиралась ко мне. Заставив себя стряхнуть оцепенение, я с слабым, хриплым криком бросился в умывальную комнату.
   Я весь дрожал и едва стоял на ногах. Приподняв дверцу угольного погреба, я стоял в темноте и не сводил глаз со слабо освещенной кухонной двери и слушал... Видел ли меня марсианин? Что он теперь будет делать?
   Что-то двигалось там тихо, тихо. Стучало об стену и при каждой перемене движения звенело слабым, металлическим звоном. Потом послышался звук, как будто по полу волокли какое-то тяжелое тело, я слишком хорошо знал - какое! Повинуясь непреодолимой силе, я подполз к двери и заглянул в кухню. В ярко освещенном солнцем треугольнике трещины я увидел марсианина в его крабообразной машине, который, притянув к себе тело викария, внимательно осматривал голову. Я ни минуты не сомневался, что по ране от моего удара он догадается о присутствия в доме другого человека.
   Я спустился в погреб, захлопнул за собою дверцу, и в темноте, стараясь не шуметь, насколько это было возможно, спрятался под уголь и дрова. Каждую минуту я прислушивался, не просунулась ли опять в щель рука "рабочего-машины".
   И снова возобновился слабый металлический звон. По этому звуку я мог проследить, как рука, нащупывая, пробиралась по кухне. Вот она совсем близко, в умывальной комнате, как мне показалось. Я надеялся, что ее длина недостаточна, чтобы добраться до меня. Но вот рука, слегка царапая, скользнула по дверце погреба, и затем наступило бесконечное, нестерпимо томительное ожидание. Я слышал, как она нащупывала ручку двери. Марсианин понимал, что такое дверь!
   С минуту она провозилась со щеколдой, и наконец дверца открылась.
   Из темноты я мог рассмотреть этот странный предмет, больше всего похожий на хобот слона. Он искал меня, ощупывая стены, дрова, уголь и потолок, словно большой черный червяк, ворочающий во все стороны своей слепой головой.
   Один раз он коснулся подошвы моего сапога. Я укусил себя за руку, чтобы не закричать. Некоторое время все было тихо, и я обрадовался, думая, что он удалился. Но вдруг с громким стуком он схватил что-то, -- я уже думал, что меня, и как будто убрался из погреба. Но я все еще не был уверен в этом. Должно быть, марсианин взял кусок угля для исследования.
   Я воспользовался случаем, чтобы переменить положение, так как у меня сделались судороги в руках и ногах. Затем я снова прислушался.
   И вот опять медленно и осторожно он пополз ко мне, ощупывая стены.
   Я уже не надеялся на спасение, когда дверца погреба вдруг захлопнулась с резким стуком. Я слышал, как он шарил в кладовой, как гремели жестянки из-под галет и как зазвенела бутылка, упавшая на пол. Затем опять тяжелый удар в дверь погреба -- и после этого тишина, казавшаяся мне бесконечной в моей мучительной неизвестности.
   Ушел ли он?..
   Но наконец я убедился в этом.
   Он больше не возвращался, но весь десятый день я пролежал в погребе, в полном мраке, зарывшись в уголь и не решаясь выползти даже за водой, хотя меня томила жажда. Только на одиннадцатый день я решился наконец выйти из своего убежища.
  

V

Тишина

   Прежде чем наведаться в кладовую, я запер на задвижку дверь между кухней и умывальной комнатой. Но кладовая была пуста: там не осталось ни крошки съестного. Должно быть, марсианин все забрал накануне. При этом открытии мною в первый раз овладело отчаяние. Не только на одиннадцатый, но и на двенадцатый день я ничего не ел и не пил.
   Губы и горло у меня совершенно пересохли, и силы мои заметно убывали. Я беспомощно сидел в темноте умывальной комнаты, в состоянии полнейшей апатии. Все мои мысли вертелись около еды. Я думал, что я оглох, так как грохот машин за стеной, который я привык слышать за последнее время, теперь совершенно прекратился. Я не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы бесшумно подползти к трещине, иначе, конечно, я бы это сделал.
   На двенадцатый день у меня так разболелось горло, что я не взирая на опасность привлечь внимание марсиан, дотащился кое-как до насоса для дождевой воды и накачал себе два стакана грязной дождевой воды, которые тотчас же выпил. Это немного освежило меня, а то обстоятельство, что скрип насоса не вызвал появления страшных щупальцев, придало мне бодрости.
   В эти дни я много думал о викарии и об его смерти, но все мои мысли были какие-то неясные, отрывочные и не имели никакой связи между собою.
   На тринадцатый день я опять пил воду, мечтал об еде и придумывал всевозможные планы бегства. Каждый раз, как я засыпал, меня мучили страшные призраки. Я видел во сне смерть викария или роскошные обильные яства. Но и во сне и наяву меня мучила сильная боль, заставлявшая меня пить без конца. Свет, проникавший в умывальную комнату, был уже не серый, а красный, и моему расстроенному воображению он казался кровавым.
   На четырнадцатый день я вышел на кухню и, к моему удивлению, заметил, что трещина в стене заросла красной травой, благодаря чему полусвет, царивший в кухне, превратился из серого в красный.
   Рано утром на пятнадцатый день я услыхал очень меня удивившие знакомые звуки. Прислушавшись, я разобрал, что где-то возится и что-то обнюхивает собака. Я вошел в кухню и увидел, что в трещину между красными листьями просунулась собачья морда. Меня это страшно поразило. Почуяв меня, собака тявкнула.
   Если бы я мог приманить ее тихонько в кухню, то я был бы в состоянии убить ее и съесть. Во всяком случае ее следовало убить, так как она могла привлечь на меня внимание марсиан.
   Я стал осторожно подходить к ней и ласково позвал ее: "Собачка, собачка!" -- но она вдруг убрала свою морду и скрылась.
   Я прислушался. Я знал теперь, что я не глухой, но не могло быть никакого сомнения, в яме было тихо. До меня донеслись какие-то звуки, как будто хлопанье крыльев и хриплое каркание, но и только.
   Долгое время лежал я у щели, не решаясь раздвинуть листья, которые закрывали ее. Раз или два слышал я легкие шаги собаки, бегавшей по песку, где-то подо мной, затем шелест крыльев и больше ничего. Наконец, ободренный этой тишиной, я выглянул наружу.
   Кроме стаи ворон, которые дрались в углу над трупами людей, убитых марсианами, в яме не было ни одной живой души.
   Я оглянулся кругом, не доверяя своим глазам. Все машины исчезли. Не считая огромной кучи серовато-синего порошка в одном углу, нескольких полос алюминия -- в другом, стаи черных птиц и скелеты убитых, -- передо мною была самая обыкновенная пустая, круглая, песочная яма. Раздвинув красную траву, я стал медленно пролезать в трещину и стоял теперь на куче щебня. Кроме севера, который был за мной, я мог видеть по всем направлениям. И в ширь и в даль не было видно ни одного марсианина и даже никаких признаков их. Прямо под ногами у меня была яма, но, пройдя немного дальше, я взобрался на кучи гальки и, таким образом, благополучно выбрался из развалин. Путь к бегству был свободен.
   Несколько минут я колебался, но потом с храбростью отчаяния и с сильно бьющимся сердцем взобрался на верхушку насыпи, под которой я был так долго погребен.
   Снова посмотрел я вокруг себя, но и на севере не было видно марсиан.
   Когда я в последний раз, при ярком свете дня, видел эту часть Шина, передо мной была улица, с рассеянными по ней белыми и красными домиками, со множеством тенистых деревьев. Теперь я стоял на куче щебня, глины и обломков кирпича, сплошь заросших красными кактусообразными растениями. Они доходили до колен и вытеснили все другие земные растения. Ближайшие ко мне деревья стояли мертвые с почерневшими стволами, но немного дальше сеть красных побегов обвивала еще живые стволы.
   Все соседние дома обвалились, но ни один из них не был сожжен. В некоторых домах уцелели стены до второго этажа, но все окна были разбиты и ворота разрушены. В комнатах без крыш пышно разрослась красная трава. Подо мной была глубокая яма, и в ней дрались вороны из-за падали. Множество других птиц порхало среди развалин. Дальше я увидел тощую, как скелет, кошку, осторожно пробиравшуюся вдоль стены, но людей нигде не было видно.
   После моей тюрьмы день показался мне ослепительно светлым, а небо безмятежно голубым. Легкий ветерок нежно качал стебли красной травы, заполнившей каждый вершок свободной земли. Я дышал полной грудью. Какое наслажденье было вдыхать в себя свежий, чистый воздух!..
  

VI

Результаты двухнедельного пребывания марсиан

   Долгое время простоял я так на насыпи, качаясь на своих ослабевших ногах и совершенно позабыв, что мне надо было подумать о собственной безопасности. Когда я лежал в отвратительной норе, из которой я только что вышел, я напрягал все силы ума, чтобы придумать средства к спасению. Я не представлял себе, какие перемены могли произойти на земле за это время, и не ожидал увидеть такое необычайно поразительное зрелище. Я предполагал, что Шин разрушен марсианами, но то, что я увидел теперь, было мрачным, наводящим ужас, пейзажем другой планеты.
   В тот момент я испытал чувство, которое человек обычно не испытывает, но которое хорошо знакомо животным, подчиненным человеку. Я чувствовал то же, что должен был бы чувствовать кролик, если бы, возвращаясь в свою нору, он неожиданно наткнулся на землекопов, роющих яму для фундамента дома. Но это были только первые проблески того чувства, которое стало потом определенным, сознательным ощущением и угнетало меня в течение многих дней. Мы уже не были царями природы, мы были развенчаны, низведены на уровень животного и должны были влачить свое существование под пятою марсиан. Так же, как и кролик, мы должны были подстерегать, бегать и скрываться, так как власть человека, а вместе с тем и его способность внушать страх, были отняты у него.
   Но все эти странные настроения рассеялись так же быстро, как и возникли, перед мучительным ощущением голода после долгого поста. В стороне от ямы, за стеной, обвитой листьями красных растений, я заметил уцелевший клочок сада. В густой чаще этих растений я мог спрятаться в случае опасности, а в саду я мог поискать что-нибудь для утоления своего голода. Я направился туда, уходя по пояс, а иногда по шею, в красную траву. Стена была около шести футов вышины, и мне нечего было и думать взобраться на нее. Тогда я пошел вдоль стены и, дойдя до угла, увидал большой камень; я стал на него, перелез через стену и спрыгнул в сад. Там я нашел немного луку, земляной груши и много зеленой моркови. Забрав все это с собой, я перелез через другую полуобвалившуюся стену и направился по дороге, окаймленной кроваво-красными деревьями, в сторону Кью. У меня были только два желания: добыть как можно больше еды и как можно скорее, насколько мне это позволяли мои слабые силы, выбраться из этой проклятой местности.
   В стороне от дороги, на полянке, я нашел грибы и съел их все до одного. Но эта скудная пища только обострила мой голод. Немного дальше все пространство, на котором раньше цвели луга, было покрыто коричневой водой. Меня поразило это обилие воды в такое сухое, жаркое лето, но потом я узнал, что это объяснялось тропически пышным ростом красной травы. Повсюду, где это удивительно плодовитое растение встречало воду, оно разрасталось до гигантских размеров. Его семена, брошенные в воды Уэя и Темзы, пустили ростки, и растущие с необыкновенной быстротой ветки вытеснили реки из берегов.
   В Путнэе, как я увидел это потом, мост был совершенно скрыт в чаще красных листьев, а в Ричмонде воды Темзы вышли из берегов и разлились широким мелким потоком по лугам Гэмптона и Твикэнгэма. Вместе с разлитием воды распространялись и эти растения, и одно время разрушенные дачи на берегу Темзы совершенно исчезли под их красной листвой.
   В конце концов эта красная трава погибла почти так же быстро, как разрослась. На нее напала болезнь, возбудителями которой, как полагают, были какие-то бактерии, и уничтожила их. В силу естественного подбора, все земные растения приобрели способность сопротивляться бактериальной заразе, и если они погибали от нее, то только после упорной борьбы. Но красная трава гибла моментально. Листья бледнели, сморщивались, делались хрупкими. Они ломались при малейшем прикосновении, и вода, которая вначале способствовала распространению красной травы, уносила последние ее остатки в море.
   Когда я наконец добрался до воды, то первым моим побуждением было утолить жажду. Напившись досыта, я, повинуясь другому внезапному побуждению, раскусил несколько веток красной травы. Но они были водянистые и имели противный металлический вкус. Вода в этом месте была такая мелкая, что я попробовал отправиться вброд, хотя ноги мои и путались в красной траве. Но ближе к реке становилось глубже, и я должен был повернуть назад к Мортлэку. По развалинам дач, остаткам изгородей и уцелевшим кое-где фонарям я узнавал дорогу. Таким образом я вскоре выбрался из этого болота и, следуя дальше по дороге, вышел к Рогэмптону, а оттуда к Путнэйскому полю.
   Здесь картина совершенно изменилась! Ничего чуждого, странного, только разгром привычного, знакомого! Местами это было полное опустошение, как будто здесь пронесся циклон, а в каких-нибудь ста шагах дальше виднелись совершенно нетронутые участки земли. Хорошенькие дома с опущенными шторами и закрытыми дверями, как будто их обитатели только временно покинули их или покоились еще сладким сном. Красной травы здесь было значительно меньше, и ее побеги не успели обвить стволы высоких деревьев, стоящих на лужайках.
   Я обошел несколько садов в надежде найти что-нибудь съестное, обшарил также два покинутых дома, но напрасно! Очевидно, все, что было, обобрали еще до меня, так как замки на дверях оказались сломанными. Остаток дня я пролежал в кустах, так как мои ослабевшие силы не позволяли мне итти дальше.
   За все это время я не встретил ни одного человека и не видел никаких признаков марсиан. Один раз мне попались по дороге две голодные собаки, но при виде меня они испуганно шарахнулись в сторону и убежали. Под Рогэмптоном я наткнулся на два человеческих скелета, -- не трупа, а скелета, без всяких признаков мяса, -- а немного дальше в лесу я увидел много сломанных разбросанных костей кошек и кроликов и череп овцы. Я их поднял, думая поглодать их, но там уже нечем было поживиться.
   После заката солнца я побрел дальше, по дороге в Путнэй, где по всем признакам свирепствовал тепловой луч. В одном саду, за Рогэмптоном, я нашел много незрелого картофеля и заглушил им немного мой голод. Из этого сада открывался вид на реку и на Путнэй. В быстро надвигающихся сумерках местность эта имела безнадежно унылый вид. Черные, обгоревшие деревья, такие же черные и обгоревшие развалины стен, а по ту сторону холма -- разлившаяся вода, вся красная от травы марсиан. И над всем этим -- мертвая тишина. Невыразимое отчаяние овладело мною, когда я подумал, как быстро совершилась эта перемена!
   Я был уверен, что все человечество уничтожено и что уцелел лишь я один... Около Путнэйского холма я опять увидел скелет, руки которого были оторваны и брошены в нескольких ярдах от тела.
   По мере того как я шел дальше, я все больше убеждался в том, что истребление человечества, за исключением нескольких, случайно уцелевших, вроде меня, есть уже свершившийся факт, по крайней мере в Англии. Я предполагал, что, опустошив страну, марсиане ушли искать себе пропитания дальше. Может быть, они готовились сейчас разгромить Берлин или Париж или повернули на север?..
  

VII

Человек с Путнэйского холма

   Эту ночь я провел в гостинице, на Путнэйском холме. Со дня моего бегства из Лизсерхеда я первый раз спал на постланной постели. Я не буду задерживаться описанием того, какого труда мне стоило попасть в этот дом, совершенно напрасного, как потом оказалось, так как наружная дверь была не на замке. Не буду описывать ни того, как я шарил по всем комнатам, отыскивая что-нибудь съестное, пока, наконец, уже отчаявшись в успехе, не нашел в одной комнате, повидимому, людской, обглоданной крысами корки хлеба и двух банок с ананасными консервами. Очевидно, этот дом был уже обыскан до меня, и все было взято. Позднее я нашел в буфете несколько сухарей и бутербродов. Бутерброды были уже несъедобны, но сухарей я не только поел всласть, но наполнил ими также мои карманы.
   Я не зажигал огня, боясь привлечь внимание марсиан в том случае, если бы им вздумалось направиться в эту часть Лондона в поисках за пищей. Спать мне тоже не хотелось, и я все переходил от одного окна к другому, высматривая марсиан. Когда же я лег в постель, то вдруг почувствовал, что мысли мои начинают принимать последовательное течение, чего со мной не было со дня моей последней ссоры с викарием. Во все это промежуточное время мое душевное состояние было лишь быстрой сменой неясных ощущений, и все впечатления воспринимались мною бессознательно. Но этой ночью мой мозг, подкрепленный пищей, прояснился, и я снова приобрел способность мыслить логически.
   Три главных пункта занимали теперь мои мысли. Убийство викария, местопребывание и деятельность марсиан и судьба моей жены. Первое не вызывало во мне ни чувства ужаса ни угрызений совести. Я принимал это как совершившийся факт, который навсегда оставил по себе тяжелое воспоминание -- и только. Я считал себя тогда, как считаю и теперь, жертвой независящих от меня обстоятельств, которые постепенно привели меня к той развязке, к которой я неизбежно должен был прийти. Я не был достоин осуждения, и все же это воспоминание преследовало меня постоянно, неотступно...
   В безмолвии ночи я призывал себя к допросу и сам себя судил за ту минуту ярости и страха. Я припоминал каждое слово нашего разговора с того момента, как я увидел его сидящим возле меня на лугу и указывающим мне на столб дыма и пламени, поднимавшихся из развалин Уэйбриджа, в ответ на мои мольбы дать мне попить. К совместной работе мы были неспособны, и злой случай подшутил на нами, соединив нас вместе. Если бы я мог заглянуть в будущее, я бы оставил его тогда в Галлифорде. Но я не мог предвидеть того, что произошло. Преступен же тот, кто заранее обдумывает преступление. Я рассказал об этом событии, как вообще обо всем, что я видел и что пережил. У меня не было свидетелей, и я мог бы не говорить о нем. Но я все же рассказал, и пускай читатель сам делает свои заключения.
   Когда я, сделав над собой усилие, отогнал от себя воспоминания о распростертом теле викария, передо мной встали вопросы о марсианах и об участи моги жены. Для решения их у меня не было никаких данных, и я мог делать тысячу различных предположений. И вдруг совершенно неожиданно на меня напал непобедимый ужас. Я сел на постели и широко раскрытыми главами смотрел в темноту. Одно только страстное желание было во мне, чтобы мою жену, внезапно и безболезненно, поразил тепловой луч. Странная ночь! Но страннее всего было то, что, когда наступило утро, я, человек, существо высшее, одаренное разумом и волей, выполз из дома, как крыса из норы, как низшее существо, которое могло быть поймано и убито по первой прихоти своего властелина. Как много нужно было пережить, чтобы понять это! Да, несомненно, если эта война не научила нас ничему другому, то она, во всяком случае, научила нас чувству сострадания к тем неразумным тварям, которым так тяжело живется под игом человека.
   Утро было прекрасное. На востоке небо уже розовело, и все было усеяно маленькими, золотистыми облачками. По всей дороге, от вершины Путнэйского холма до Уимбльдона, я видел многочисленные следы той паники, которая разыгралась в ночь с воскресенья на понедельник и погнала к Лондону поток беглецов. Я видел маленькую двуколку со сломанным колесом, с надписью "Томасс Лебб, зеленщик из Нью-Малдэна" и с брошенным на ней жестяным сундуком. Дальше валялась затоптанная в грязь, теперь уже затвердевшая соломенная шляпа, а на вершине западного холма лежала опрокинутая бадья и куча битого стекла, забрызганного кровью.
   Я шел медленно дальше, и в голове моей носились неясные планы. Я хотел итти в Лизсерхед, хотя там менее всего я мог рассчитывать найти свою жену. Если только смерть не настигла их внезапно, то она и мои кузены, конечно, бежали оттуда. Но я убеждал себя, что там, по крайней мере, я могу увидеть или как-нибудь узнать, куда бежало население из Суррея. Я чувствовал только, что мне надо было найти мою жену, что душа моя болезненно тосковала по ней и по людям, но у меня не было ни малейшего представления о том, что нужно было сделать, чтобы найти их. Свое безутешное одиночество я сознавал теперь слишком хорошо. Под прикрытием деревьев и кустов я дошел до конца улицы Уимбльдонского поля.
   Все темное пространство поля только местами оживлялось кустами дрока и вереска. Красной травы нигде не было видно. Когда я пробирался краем поля, взошло солнце, и все кругом наполнилось светом и жизнью. В одном углублении под деревом, куда стекала вода, суетился целый выводок лягушек. Я остановился, чтобы посмотреть на них. У них следовало бы поучиться твердой решимости жить во что бы то ни стало. Вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают; я обернулся и увидел в кустах что-то черное. Я стоял, присматриваясь, потом шагнул в ту сторону. Таинственное существо поднялось и превратилось в человека с саблей у пояса. Я стал медленно подходить к нему, но он стоял, не шевелясь, и все смотрел на меня.
   Подойдя ближе, я увидел, что его платье было так же покрыто грязью и пылью, как мое. У него был такой вид, как будто он выкупался в водосточной канаве. Вся его одежда была покрыта зелеными пятнами от тины, а местами замазана углем. Его черные волосы падали ему на глаза, смуглое лицо осунулось и было грязно, а через весь подбородок шел ярко-красный шрам.
   -- Стойте! -- закричал он мне, когда я приблизился к нему на десять ярдов.
   Я остановился.
   -- Откуда вы идете? -- спросил он меня хриплым голосом. Я обдумывал свой ответ, наблюдая за ним,
   -- Я иду из Мортлэка, -- сказал я. -- Я лежал под развалинами дома, около ямы, куда упал цилиндр марсиан. Теперь я освободился оттуда и убежал.
   -- Здесь кругом вы не найдете пищи, - возразил он. Все это - моя земля, начиная от холма до реки, в эту сторону до Клэпгэма, и в ту - до конца поля. Только один человек может прокормиться тут. Куда вы направляетесь?
   -- Я сам еще не знаю, -- отвечал я нерешительно, -- Я пролежал под развалинами дома тринадцать или четырнадцать дней и не знаю, что произошло за это время.
   Он посмотрел на меня, как бы сомневаясь в чем-то, и потом внезапно в лице его произошла какая-то странная перемена.
   -- Я не намерен оставаться здесь, -- продолжал я. -- Скорее всего я пойду на Лизсерхед, чтобы искать там мою жену.
   Он быстро шагнул ко мне, указывая на меня пальцем.
   -- Так это вы? -- вскрикнул он. -- Человек из Уокинга? И вас не убили в Уэйбридже?
   В тот же момент я узнал его.
   -- А вы тот артиллерист, который забрался тогда ко мне в сад?
   -- Это я называю счастьем! -- радостно обратился он ко мне. -- Мы с вами счастливчики. Ну кто бы мог подумать, что это вы?
   И он протянул мне руку, которую я пожал.
   -- Я спрятался тогда в дренажной канаве, -- продолжал он. -- Но они не всех убили. Когда они ушли, я вылез и направился прямо через поля к Уольтону. Однако не прошло еще и шестнадцати дней с тех пор, а ваши волосы стали совсем седые.
   Он оглянулся вдруг через плечо.
   -- Это только грач, -- сказал он. -- В такие времена, как теперь, узнаешь, что и у птиц есть тень. Но здесь слишком открытое место. Пойдемте туда, в кусты, и расскажем друг другу наши переживания.
   -- Видели вы марсиан? -- спросил я. -- С тех пор как я вылез из...
   -- Они ушли за Лондон, -- перебил он меня. -- Мне думается, что они разбили там свой главный лагерь. По вечерам, в той стороне у Гэмпстэда, все небо горит от их огней, словно большой город, и в отблесках света можно ясно видеть, как двигаются их тени. Но днем ничего не видно. Вблизи я их вообще не видел...
   Он стал считать по пальцам.
   -- Пять дней тому назад я, впрочем, видел двух марсиан на Гаммерсмитской дороге, которые тащили что-то тяжелое. А третьего дня ночью, -- он замолчал и продолжал затем многозначительно, -- я видел, правда, только свет, но в воздухе. Я думаю, они построили летательный аппарат и учатся теперь летать.
   Я остановился на четвереньках, так как мы подползли к кустам в эту минуту.
   -- Летать?
   -- Да, -- повторил он, -- летать!
   Я дополз до раскидистого куста и сел.
   -- В таком случае все человечество погибнет, -- сказал я. -- Если они научатся этому, они облетят весь мир!
   Он кивнул головой:
   -- Конечно, но за это время мы здесь отдохнем немного. -- Он посмотрел на меня. -- Разве вас огорчает уничтожение человечества? Меня, по крайней мере, нисколько. Ведь все равно мы побеждены, мы раздавлены!
   Я молчал. Как это ни странно, но сам я еще не пришел к такому выводу, ставшему для меня теперь совершенно очевидным, как только он его высказал. До сих пор у меня была еще слабая надежда, вернее сказать -- привычка всей жизни думать так.
   -- Мы раздавлены! -- снова повторил он, и в его словах звучала непоколебимая уверенность.
   -- Все кончено, -- говорил он. -- Они потеряли одного, только одного! Твердой ногой стали они здесь и сломили величайшую силу на земле. Они прошли по нашим трупам. Смерть одного из них под Уэйбриджем была случайностью. И ведь это только пионеры. Беспрерывно следуют они один за другим. А эти зеленые звезды! Пять или шесть дней я не видел ни одной, но я не сомневаюсь, что каждую ночь они падают где-нибудь. Тут ничего не поделаешь. Мы под их властью. Мы раздавлены...
   Я не отвечал ему. Я сидел и тупо глядел перед собой, тщетно стараясь придумать возражение.
   -- Ведь это даже не война! -- продолжал артиллерист. -- Никогда это не было войной, как не может ее быть между людьми и муравьями.
   Я вспомнил вдруг ночь в обсерватории.
   -- После десятого выстрела они больше не стреляли, крайней мере до того дня, как упал первый цилиндр.
   -- Откуда вы это знаете? -- спросил артиллерист.
   Я объяснил ему. Он задумался.
   -- Возможно, что пушка была не совсем в порядке, -- сказал он. -- Но, если это даже и так, они уже давно исправили это. А если они отложили, то разве это может изменить конец? Ведь это люди и муравьи! Муравьи суетятся, строят города, живут своею маленькою жизнью, ведут войны между собою, делают революции, пока человеку не понадобится убрать их с дороги, и они убираются. То же будет и с нами. Мы тоже -- муравьи, только...
   -- Ну? -- спросил я.
   -- Мы -- муравьи съедобные.
   Мы посмотрели друг другу в глаза.
   -- Что же они будут делать с нами? -- спросил я.
   -- Об этом я все время думал и думаю, -- ответил он.-- Из Уэйбриджа я отправился на юг и по дороге все думал. Я видел, что происходит. Все вокруг меня волновались, кричали. Но я не люблю крика. Я не один раз смотрел смерти в глаза. Я -- настоящий солдат и знаю, что смерть есть смерть. Только тот может спастись, кто рассуждает спокойно. Я видел, что все бросились бежать к северу, и сказал себе: "Там на всех не хватит пропитания" и повернул назад. Я следовал за марсианами, как воробей за человеком. А там, -- и он показал рукой на горизонт, -- умирают от голода, вырывают пищу друг у друга и давят друг друга...
   Он увидел выражение моего лица и смущенно замолчал.
   -- Без сомнения, много людей, у которых были деньги, уехали во Францию, - сказал он. Казалось, он колебался, говорить ли ему дальше, но, встретившись с моим взглядом, продолжал: - Здесь кругом достаточно пищи. В лавках остались консервы, вино, водка и минеральные воды, но водопроводы и трубы пусты. Итак, я вам сказал теперь, о чем я все время думал...
   -- Мы имеем дело с разумными существами, -- продолжал он, -- и, как кажется, они употребляют нас в пищу. Сначала они уничтожат наши корабли, машины, орудия, города и весь наш государственный строй. Все это исчезнет. Мы могли бы спастись, если бы мы были величиною с муравьев. Но мы слишком велики и наши сооружения слишком громоздки. -- Это первое, в чем я уверен. Не так ли?
   Я молча согласился.
   -- Это так. Я все это хорошо обдумал. Что же будет дальше? Нас будут хватать по мере надобности. Марсианину достаточно пройти несколько миль, чтобы встретить толпу беглецов. Я видел одного в Вендэрвэрте, как он разрушал дома и шарил в развалинах. Но на этом они не остановятся. Когда они уничтожат наши пушки, корабли, железные дороги и вообще все наши сооружения, тогда они примутся за нас. Они будут систематически вылавливать нас, отбирать лучшие экземпляры и сажать в клетки. Будьте уверены, они скоро займутся нами! Ведь они еще не начинали этого. Разве вы не видите это?
   -- Еще не начинали? -- вырвалось у меня.
   -- Еще не начинали, -- сказал он. -- Все, что было до сих пор, случилось только потому, что у нас не хватило смекалки сидеть смирно и не сердить их пушками и прочими глупостями. Мы потеряли голову и бежали туда, где мы вовсе не находились в большей безопасности, чем в другом месте. Им сейчас не до нас. Они заняты пока своими делами, приводят в порядок машины и заготовляют всякий материал, который они не могли привезти с собою и, одним словом, подготовляют все для переселения своего народа на землю. Легко возможно, что цилиндры потому больше не падают на землю, что они боятся попасть в своих. Вместо того, чтобы бежать, очертя голову, и заготовлять динамит, чтобы взорвать их на воздух, нам лучше было бы постараться приспособиться к новому порядку вещей. Я так смотрю на это. Конечно, это не то положение, о котором может мечтать человек, но это факт, с которым приходится считаться. И я намерен действовать на основании этого. Города, нации, цивилизации, прогресс канули в вечность. Игра сыграна. Мы раздавлены...
   -- Но если это так, для чего же жить?
   Артиллерист с минуту молча смотрел на меня:
   -- Для чего жить? Конечно, в течение миллиона лет или около этого не будет ни концертов, ни выставок, ни уютных веселых ужинов в ресторанах. Если вы думаете об удовольствиях, то в этом смысле игра проиграна. Если у вас хорошие манеры и вас шокирует, если кто-нибудь ест грушу ножом или говорит грамматически неправильно, то вам не для чего жить. Такие вещи теперь ни к чему.
   -- Вы думаете?
   -- Я думаю, что такие люди, как я, должны жить для продолжения рода. Я говорю вам, что я твердо решил жить. И если я не ошибаюсь, то и вам скоро придется показать, чего вы стоите. Мы не позволим истреблять себя! Я не допущу, чтобы меня поймали, приручали и откармливали как жирного быка на убой. Фу! Вспомните только этих коричневых пресмыкающихся!
   -- Не хотите же вы сказать...
   -- Вот именно это-то я и хочу сказать. Я хочу жить, жить даже под их властью. Я уже составил себе план и все обдумал. Люди побеждены, потому что они слишком мало знают. Нам еще много нужно учиться, прежде чем придет наш черед. И мы должны жить и быть независимыми, пока мы учимся. Понимаете? Все это должно быть сделано.
   Я глядел на него, пораженный и глубоко взволнованный решимостью этого человека.
   -- Вы -- настоящий мужчина! -- вырвалось у меня, и я сжал ему руку.
   -- А что? -- проговорил он с блестящими глазами. -- Ведь я это хорошо придумал?
   -- Продолжайте! -- сказал я.
   -- Так вот: кто не хочет быть пойманным, должен приготовиться. И я готовлюсь. Не все из нас способны жить жизнью диких зверей -- и в этом весь секрет. У меня были сомнения, когда я смотрел на вас. Вы так стройны и тонки. Ведь я не узнал вас и не знал также, что вы долго были погребены под развалинами. А все те люди, та порода людей, которая жила в этих домах, и все те маленькие, ничтожные клерки, которые жили по склону холма, те никуда не годятся. В них нет мощного духа, нет гордых мечтаний, нет сильных желаний. А человек, в котором нет ни того ни другого, на что же он годится? Они ни на что другое неспособны, как только спешить на свою службу. Я наблюдал их сотнями, как они из страха опоздать ни службу и быть уволенными бежали на поезд с маленьким завтраком в руке. На службе они работают как машины, не давая себе труда вникнуть в свою работу. А по окончании службы они спешат домой, боясь опоздать к обеду, и после обеда сидят себе спокойно дома, из страха перед темными улицами. Затем они ложатся спать со своими женами, на которых они женились не по любви, а потому, что те принесли им в приданое деньги, которыми они, до некоторой степени, обеспечили свое жалкое существование. А по воскресеньям -- опять страх перед будущей жизнью! Как будто ад создан для кроликов! Вот для таких людей марсиане -- сущий клад! Просторные, чистые клетки, сытный корм, хороший уход -- и никаких забот. После того как они недельку -- другую побегают по полям и лугам с пустым желудком, они придут сами и с удовольствием дадут себя поймать. Пройдет время -- и они будут совершенно довольны своей судьбой. Они будут даже с удивлением спрашивать себя: как это люди жили раньше, когда не было марсиан? А эти ресторанные завсегдатаи, праздношатающиеся и певцы, их я себе очень хорошо представляю, -- проговорил он с каким-то мрачным наслаждением. -- Вот когда у них будет много досуга на всякие сентименты и ханжество! Да, много вещей я видел в своей жизни и только теперь, за последние дни, я начал понимать их настоящий смысл. Много будет таких, которые примут как должное новый порядок вещей, опять-таки много таких, которых будет мучить сознание, что не все происходит как следует и что нужно что-то сделать. Ну, а известно, когда люди начинают чувствовать, что им что-то нужно сделать, то более слабые из них, чтобы оправдать себя, буду придумывать религию праздности, очень строгую, очень высокую и оправдывающую всякое насилие. Вы сами могли убедиться в этом. Это есть энергия трусости и малодушия, которая выступит тогда. Клетки будут наполнены пением гимнов и псалмов. Ну, а люди более сложного темперамента займутся развлечениями другого характера - как бы это сказать? -- эротического...
   Он помолчал несколько минут и затем продолжал дальше.
   -- Весьма возможно, что у марсиан будут среди них свои любимцы, которых они посвятят в свои хитрости -- кто знает? -- может быть, они расчувствуются и им жалко будет убивать мальчика, выросшего в их клетке. А некоторых даже они, может быть, будут приучать охотиться за нами...
   -- Нет! -- воскликнул я, -- это невозможно! -- Ни одно человеческое существо...
   -- Какой смысл обманывать себя? -- перебил меня артиллерист. -- Есть люди, которые с удовольствием пойдут на это. Это нелепость утверждать, что таких людей нет!
   И я должен был согласиться с его доводами.
   -- Но пускай только они попробуют подойти ко мне близко. Пускай только попробуют! -- проговорил он и замолчал, мрачно насупившись.
   Я сидел, раздумывая над всем тем, что он наговорил мне. Но сколько я ни думал, я не находил возражений, которые могли бы поколебать теории этого человека. До нашествия марсиан никто бы не усомнился в моем умственном превосходстве над ним. Я -- опытный, известный писатель-философ, а он -- простой солдат, и все же он уже сумел формулировать наше положение, в то время как я только начинал понемногу разбираться в нем!
   --Что же вы намерены делать? -- спросил я через некоторое время. -- Какие у вас планы?
   Он как будто колебался.
   -- Ну, я представляю себе это так, -- сказал он наконец. -- Прежде всего, что мы должны сделать? Мы должны придумать такой род жизни, чтобы люди могли жить, плодиться и быть в достаточной безопасности, чтобы выращивать своих детей. Подождите, я вам сейчас покажу яснее, как, по моему мнению, это должно быть. Те, которые станут ручными, будут благоденствовать, как все ручные животные. Через несколько поколений они станут толстыми, полнокровными, красивыми и глупыми, одним словом -- хлам! Для нас же, оставшихся на свободе, существует одна опасность: мы можем одичать с течением времени и выродиться в больших, диких крыс... Вы уж понимаете, какой род жизни мы должны будем вести? Подземный! При этом я подумал о сточных трубах. На первый взгляд это может показаться ужасным: но под Лондоном они тянутся на протяжении сотен и тысяч миль. А так как Лондон теперь опустел, то стоит пройти хорошему дождю, -- и они станут чистыми и приятными. Главные трубы -- большие, и воздуху хватит на всех. Затем у нас имеются еще погреба, склепы, из которых в случае нужды можно будет провести ходы в трубы. А, кроме того, остаются еще подземные дороги и туннели. Что? Вы начинаете соображать теперь? Мы образуем союз мужчин, сильных телом и чистых духом. Дряни нам не нужно, а слабых мы будем изгонять.
   -- Так же, как вы хотели поступить со мной?
   -- Но ведь я с вами начал переговоры? Или нет?
   -- Ну, мы не будем спорить об этом. Говорите дальше, пожалуйста.
   -- Те, которые останутся с нами, должны будут слепо повиноваться нам. Женщины здоровые телом и чистые духом, нам тоже нужны как матери и наставницы. Но сентиментальных кукол, ничтожных кокеток, слабых и глупых, мы к себе не пустим. Жизнь станет серьезной, и все бесполезное, мешающее и вредное, должно умереть. Они сами должны будут понять, что единственным исходом для них останется смерть. Было бы своего рода изменой продолжать жить в таком случае и портить расу. И все равно они не могли бы быть счастливы, если бы остались жить. А, кроме того, смерть вовсе не так страшна, и только страх делает ее ужасной. Во всех этих местах мы будем собираться. Центром же наших собраний будет Лондон. И, может быть, мы будем в состоянии, расставив часовых, выходить на воздух и гулять там, когда марсиан не будет поблизости. Может быть, мы даже будем играть в крикет. Таким образом, мы сохраним расу. Но это не самое главное. Ведь сохранять расу это значит, как я говорю, разводить крыс! Самое важное -- это сохранить наши знания и постараться приумножить их. Вот тут-то и понадобятся такие люди, как вы. У нас есть книги, есть модели. Нам нужно будет соорудить большие, хорошо защищенные пространства и собрать туда столько книг, сколько можно. Но романы, не рифмованный вздор, а научные книги. Тогда должны будут выступить на сцену такие люди, как вы. Мы должны будем пойти в британский музей и изучить все книги, которые там находятся. В особенности же мы должны постараться удержать наши знания на высоте и продолжать учиться дальше. За марсианами мы должны будем все время наблюдать. Некоторым из нас придется сделаться шпионами. Может быть, я займусь этим, когда все устроится, то есть дам себя поймать. А главное, мы не должны мешать марсианам. Мы не должны ничего похищать у них, и если они попадутся нам навстречу, то мы должны уходить с их дороги. Мы должны будем показать, что мы не хотим вредить им. Ведь марсиане -- существа разумные, и они не будут преследовать нас и убивать, если у них будет все, что им нужно, и если они убедятся, что мы -- совершенно безобидные насекомые.
   Артиллерист замолчал и положил мне на плечо свою загорелую руку.
   -- В конце концов нам, может быть, не так много нужно будет учиться. Представьте себе четыре или пять боевых машин марсиан, пускающих направо и налево тепловой луч, и ими управляет не марсианин, а человек! Может быть, я еще доживу до этого времени. Подумайте только -- иметь в своем распоряжении одну из их боевых машин и тепловой луч! Что значит после такого достижения быть истертым в порошок? Воображаю, как раскроют свои прекрасные глаза марсиане! Какой они подымут вой и суету и схватятся за свои другие механические приспособления! Но здесь им придет конец, и как раз тогда, когда они начнут стрелять, их поразит тепловой луч, и человек снова воцарится на земле...
   Смелость и сила фантазии этого солдата, а также его убежденный тон и дерзость его планов совершенно покорили меня. Я безусловно верил в исполнимость его удивительных планов, а также в то, что он предсказывал о будущности человека. И читатель, который, может быть, сочтет меня легковерным и простаком, должен иметь в виду разницу между моим и своим положением. Ведь он читает в спокойном состоянии, имеет время основательно обдумать все прочитанное, тогда как я слушал это, сидя, скорчившись, в кустах, пугаясь каждого звука, доходившего до нас...
   Таким образом мы проговорили почти все утро, а затем выползли из кустов и, озираясь по сторонам, не видать ли где марсиан, бросились бежать к дому на Путнэйском холме, где он устроил себе свою берлогу. То был подвал для угля. Когда я увидел его работу, на которую он потратил целую неделю: подземный ход около десяти ярдов длины, которым он думал соединиться с главной сточной трубой Путнэйского холма, то я впервые понял, какая пропасть отделяет его мечты от действительности. Такую дыру я бы вырыл в один день. Но моя вера в него была еще настолько сильна, что я решил помочь ему в его работе.
   У нас была тачка, на которую мы наложили вырытую землю, и свалили ее около кухонной стены. Между работой мы подкрепились консервами супа из телячьей головы и вином, которое мы взяли из близлежащей кладовой. В этой тяжелой работе я находил облегчение от моих мучительных переживаний. Я непрерывно думал о планах артиллериста, и мало-по-малу во мне стали подыматься сомнения, но я не переставал работать, так как был рад, что у меня теперь была цель.
   Проработав еще час, я стал прикидывать в уме то расстояние, которое еще предстояло рыть, чтобы подойти к трубе, а также о весьма вероятной возможности не достигнуть цели этой работы. Вообще я не понимал, зачем было рыть такой длинный ход, когда через боковые трубы можно было попасть непосредственно в главную трубу и оттуда уже прокладывать дорогу обратно к дому. Выбор дома мне тоже казался неудачным, так как он находился слишком далеко от трубы. Как раз, когда я стал взвешивать все эти обстоятельства, я увидел, что артиллерист перестал копать и взглянул на меня.
   -- Мы хорошо поработали, -- сказал он и отложил в сторону заступ. - Сделаем небольшой перерыв и посмотрим с крыши дома, что делается вокруг.
   Я был за продолжение работы, и, после некоторого колебания, он схватился за свой заступ. Но вдруг у меня промелькнула одна мысль. Я остановился, и он тотчас же последовал моему примеру.
   -- Зачем, собственно говоря, вы находились в поле, а не здесь? -- спросил я.
   -- Я ходил подышать свежим воздухом, -- сказал он: -- и как раз собирался уже возвращаться, когда встретил вас. Ночью, в сущности, это безопаснее...
   -- А как же работа?
   -- Нельзя же вечно работать, -- отвечал он.
   Тут, словно под влиянием внезапного откровения, я понял, что это был за человек. Он стоял в нерешительности с заступом в руках.
   -- Нам непременно нужно сделать рекогносцировку, -- сказал он. -- Марсиане могут быть где-нибудь поблизости и напасть на нас врасплох, если услышат звон наших лопат.
   У меня больше не было желания противоречить ему. Мы взобрались на чердак и стали смотреть через слуховые окна. Марсиан не было видно. Мы взобрались на крышу и спустились под прикрытием парапета вниз.
   Часть Путнэя была скрыта за кустарником, но зато внизу было видно реку, всю заросшую красной травой. Нижняя часть Ламбета была тоже кроваво-красного цвета и вся залита водой. Другое ползучее красное растение обвило все деревья вокруг старого дворца, и между его густыми побегами уныло торчали их мертвые, покрытые сморщенными листьями, сучья. Поразительно, до чего распространение этих растений было связано с близостью проточной воды. Около нашего дома не было этих растений, и поэтому альпийский ракитник, боярышник, калина и дерево жизни, подымаясь среди лавров и гортензий, ярко блестели на солнце свежей зеленью своих листьев. За Кессингтоном подымалось густое облако дыма, а вдали стлался синий туман, за которым исчезали холмы, тянувшиеся на север.
   Артиллерист принялся рассказывать про людей, оставшихся в Лондоне.
   -- На прошлой неделе кучка дураков вздумала осветить электричеством весь Реджент-Стрит и цирк, в котором собрались пьяные оборванцы и раскрашенные женщины. Всю ночь они там танцевали и пели песни. Один человек, который был там, рассказывал мне это. А когда рассвело, они увидели на Лангэмской площади боевую машину марсиан. Никто не знал, с каких пор она там стояла. Марсианин, сидевший в ней, направил ее по улице прямо на толпу, оставив на месте сотню людей. Они были так пьяны и напуганы, что не могли убежать от него.
   Прекрасный пример для иллюстрации переживаемого времени, которого ни одна история не сможет вполне описать!
   Отвечая на мои вопросы, артиллерист снова вернулся к своим грандиозным планам. Он говорил с энтузиазмом и стал так красноречиво убеждать меня в возможности завладеть боевой машиной, что я опять наполовину поверил ему. Но так как я уже начал немного понимать истинную сущность этого человека, то я догадался также, почему он также напирал на то, чтобы действовать не спеша. Кроме того, я заметил, что теперь уже не было речи о том, что он сам захватит боевую машину.
   Спустя некоторое время мы опять спустились в погреб. Никому из нас не было охоты продолжать работу. И, когда он предложил поесть, то я не возражал. Он сделался вдруг необыкновенно щедрым и, выйдя после еды куда-то, вернулся с превосходными сигарами. Ми закурили, и тут снова вспыхнуло его оптимистическое настроение. На свою встречу со мною он был склонен смотреть, как на предлог для грандиозного празднества.
   -- В погребе есть шампанское, -- вдруг заявил он.
   -- Мне кажется, будет лучше, если мы останемся при нашем бургундском и будем продолжать работу, -- возразил я.
   -- Нет, -- сказал он, -- сегодня я хозяин. Мы будем пить шампанское! Работа, предстоящая нам, достаточно тяжела. Отдохнем и соберемся с силами, пока есть время. Посмотрите на мои мозолистые руки.
   И так как он упорствовал в своем желании устроить праздник, то после еды он принес карты. Он научил меня американскому висту, и, поделив между собою Лондон -- я взял северную, а он южную часть, -- мы сыграли также на городские приходы. Как ни смешно и глупо это может показаться всякому трезвому читателю, но я тогда искренно увлекался этой игрой и другими такими же играми.
   Как странно устроен человек! В то время когда человеческому роду угрожало истребление или, во всяком случае, ужасающее вырождение, -- а для нас самих не было другой перспективы, кроме мучительной смерти, -- мы могли спокойно сидеть и с интересом следить, в каких комбинациях ложатся на стол кусочки раскрашенного картона. Потом артиллерист показал мне игру в покер, а после того мы принялись за шахматы, и я обыграл его три раза подряд. Мы так увлеклись, что, когда стемнело, решились даже зажечь лампу, не взирая на опасность быть открытыми!
   После бесконечного ряда всевозможных игр мы поужинали, и артиллерист заключил ужин шампанским. Мы продолжали курить сигары. Но он уже не был тем энергичным реформатором, каким я его встретил утром. Он все еще был оптимистом, но это был уже не активный, а осторожный оптимизм. Я вспоминаю, как он в конце концов чокнулся со мной и, после весьма бессвязной речи с многочисленными перерывами, выпил за мое здоровье. Я взял сигару и поднялся наверх, чтобы посмотреть на зеленоватый свет над Гайгетскими холмами, о которых он мне говорил.
   Сначала я совершенно машинально смотрел вдаль, поверх Лондонской долины. Северные холмы были окутаны тьмой, огни около Кессингтона светились красным светом, кое-где вспыхивали красно-желтые языки пламени и снова пропадали в глубокой синеве ночи. Вся остальная часть Лондона была погружена в мрак. Ближе к дому я вдруг заметил какой-то странный, переливающийся пурпурно-фиолетовый свет, который дрожал от ночного ветерка. Долго я не мог понять, что это такое, пока, наконец, не догадался, что этот бледный, фосфорический свет исходил от красной травы. Это снова вернуло меня к действительности, к моему удивлению перед свершившимся и к пониманию истинного соотношению вещей. Я посмотрел на Марс, который блестел далеко на западе красным светом, потом долго и пытливо всматривался в темноту, в сторону Гэмстэда и Гайгета.
   Я очень долго пробыл на крыше, удивляясь странным превращениям этого дня. Час за часом припомнил я все мои переживания вплоть до глупой карточной игры. Все мои чувства возмутились, и я с отвращением отбросил сигару как символ расточительности. Моя глупость предстала предо мной в преувеличенно ужасном виде. Я казался себе предателем моей жены и моих ближних. Угрызения совести мучили меня, и я решил предоставить этого странного, разнузданного мечтателя его бутылке и обжорству, а самому продолжать путь в Лондон. Там, -- казалось мне, -- у меня будет больше возможностей узнать, что делают марсиане и мои собратья -- люди! Я находился еще на крыше, когда на небе поднялся поздний месяц...
  

VIII

Мертвый Лондон

   Простившись с артиллеристом, я спустился с холма и направился через Гай-Стрит и мост к Ламбету. Красная трава особенно разрослась в этом месте и почти преграждала дорогу к мосту, но ее листья уже побледнели от быстро развивающейся болезни, которая вскоре должна была совсем уничтожить ее.
   На углу дороги, которая вела к станции, я наткнулся на лежащего человека. Черная пыль придавала ему вид трубочиста. Он был жив, но пьян до бесчувствия. Я ничего не мог добиться от него, кроме проклятий и яростных попыток ударить меня. Может быть, я бы остался с ним, если бы меня не отпугнуло зверское выражение его лица.
   Черная пыль устилала толстым слоем всю дорогу от моста, а в Фульгэме ее было еще больше. На улицах было страшно тихо. В одной булочной я нашел булку, очень твердую, кислую и заплесневелую, но вполне съедобную. Немного дальше к Вальгэм-Грину улицы были свободны от черной пыли. Я прошел мимо целого ряда ярко горящих домов, и шум пожара, нарушавший эту жуткую тишину, был для меня облегчением. Ближе к Брэмптону опять стало тихо.
   Здесь все снова было покрыто черной пылью и лежали человеческие трупы. Я насчитал их до дюжины на всем протяжении Фульгэм-Род. Повидимому, смерть настигла их несколько дней тому назад, так что, проходя мимо них, я ускорил шаги. Черная пыль, покрывавшая их, несколько смягчала их черты. Два или три были обезображены собаками.
   Там, где не было черной пыли, улицы напоминали своим видом обыкновенный воскресный день в Сити. Те же закрытые лавки, крепко запертые дома, опущенные шторы, безлюдье и тишина. Во многих домах, повидимому, уже поработали мародеры в поисках за съестными припасами. В одном доме я увидел разгромленный магазин ювелира, но вору, очевидно, помешали, так как большое количество золотых цепочек и часов валялось разбросанным на улице. Немного дальше на пороге дома сидела, скорчившись, женщина; одна ее рука с зияющей раной свесилась через колено, и из нее капала кровь прямо на платье. Возле нее валялась разбитая бутылка шампанского. Женщина казалась спящей, но была мертва.
   Чем дальше я проникал в центр Лондона, тем ощутительнее становилась тишина. Но это была не тишина смерти, а скорее тишина томительного ожидания. Каждую минуту мог разразиться разрушительный вихрь, уже превративший в развалины северо-западные окраины города и уничтоживший Илинг и Кильбурн. Это был обреченный, покинутый город!
   В южном Кессингтоне не было ни черной пыли ни трупов. Как раз здесь в первый раз я услышал вой марсиан. Звуки, довольно слабые, как-то незаметно проникли в мое сознание. То был какой-то всхлипывающий звук двух чередующихся нот: " Улла! Улла! Улла! Улла!"
   Пока я шел улицами, ведущими к северу, вой все разрастался, но, когда я свернул в сторону, дома и другие здания заглушили его. Он снова усилился, когда я вышел на Экзибишен-Род. Я остановился в удивлении и стал смотреть в сторону Кессингтонского парка, недоумевая, что означает этот далекий, жалобный вой. И мне казалось, как будто эта громада опустевших домов нашла в этом вое выражение своего страха и своего одиночества.
   "Улла, улла, улла, улла!.." - неслось какими-то сверхчеловеческими, рыдающими звуками и разливалось широкой волной между высокими зданиями по залитой солнцем дороге. Совершенно озадаченный, я повернул на север, к железным воротам Гайд-Парка. Я уже раздумывал, не пробраться ли мне в естественно-исторический музей и подняться на одну из его башен, откуда можно было видеть весь парк, но потом решил, что безопаснее было оставаться внизу, где легче было спрятаться, и пошел дальше по Экзибишен-Род.
   Огромные дворцы по обеим сторонам улицы были пусты, и шум моих шагов, отражаясь от стен, гулко отдавался в мертвой тишине. В конце улицы, у входа в парк, я увидел опрокинутый омнибус и дочиста обглоданный скелет лошади. Я остановился в недоумении перед этой картиной, а потом свернул к мосту. Вой становился все громче и громче, но за крышами домов, находящихся на северной стороне парка, и не видно было ничего, кроме облаков дыма, поднимавшихся где-то вдали на северо-западе.
   "Улла, улла, улла, улла!" -- ревел таинственный голос, который, как мне казалось, выходил откуда-то по соседству с Реджент-Парком. Этот безнадежный крик ложился камнем мне на душу, и я чувствовал, как постепенно падало мое бодрое настроение, которое до сих пор поддерживало меня. Я вдруг почувствовал себя ужасно несчастным, голодным и усталым.
   Было уже далеко за полдень. Почему я бродил один в этом городе мертвых? Почему я один остался жив, когда весь Лондон, покрытый черным саваном, лежал на смертном одре? Мое одиночество становилось невыносимым. Я вспомнил старых друзей, о которых я не думал много лет. Мне припомнились хранящиеся в аптеках яды и спиртные напитки, спрятанные в винных погребах. Я вспомнил также тех двух несчастных созданий, спившихся до потери сознания, которые, насколько мне было известно, делили со мной владение городом.
   Через мраморную арку Гайд-Парка я вышел на Оксфорд-Стрит. Здесь опять была черная пыль и трупы. Из подвальных этажей некоторых домов несся подозрительный отвратительный запах. Я чувствовал сильную жажду после продолжительных странствований по жаре. С большим трудом, взломав дверь в одном трактире, я добыл себе немного еды и питья и решил заночевать здесь. Подкрепившись едой, я увидел в комнате за буфетом волосяной диван, на который улегся и заснул.
   Я проснулся под тот же удручающий вой: "Улла, улла. улла, улла!.." Уже смеркалось. Захватив с собой сухари и кусочек сыру, -- мяса я не взял, так как оно все кишело червями, -- я снова отправился бродить. Пройдя безмолвными аристократическими скверами, из которых я знаю название только одного -- Портмэн-Сквера, я вышел на Бэкер-Стрит, и, таким образом, добрался, наконец, до Реджент-Парка. В тот момент, когда я дошел до конца Бэкер-Стрит, я увидел вдали над деревьями, в лучах заходящего солнца, блестящий колпак гигантской боевой машины, от которой и шел этот вой. Я не испугался и пошел прямо на великана, как будто это была самая естественная вещь. Некоторое время я наблюдал за ним, но он не двигался. Он стоял и выл, но почему он выл, я не мог понять.
   Я пытался составить какой-нибудь план действий, но этот несмолкающий вой "улла, улла, улла, улла" путал мои мысли. Может быть, я был слишком утомлен, чтобы чувствовать страх. Во всяком случае, желание узнать причину этого монотонного воя было во мне сильнее страха. Я повернул на Парк-Род и, обогнув парк под прикрытием домов, вышел к Сен-Джонскому лесу, где воющий марсианин оказался прямо передо мной.
   Ярдах в двухстах от Бэкер-Стрит я услышал яростный лай многих собак. Прямо на меня бежал огромный дог с куском гнилого, красного мяса в зубах, а за ним гналась целая стая голодных дворняг. При виде меня дог описал широкий круг, как будто боясь встретить во мне конкурента, и исчез в конце улицы, а за ним и другие собаки. Как только замер лай собак, вдали, на безлюдной дороге, в воздухе с удвоенной силой пронесся все тот же жалобный вой: "Улла, улла, улла, улла!.."
   На полдороге к станции Сен-Джонского леса я наткнулся на сломанную "рабочий-машину". Сначала я думал, что дом обрушился на улицу, и, только вскарабкавшись на развалины, я с изумлением увидел, что это был механический гигант. Беспомощно подогнув свои поломанные железные руки, он лежал среди разрушения, которое сам же произвел. Передняя часть машины была совершенно разбита. Должно быть, она со всей силы наскочила на дом и была смята его падением. Само собою разумеется, что это могло случиться только в том случае, если машина, будучи пущена в ход, вдруг очутилась без руководителя. Я стал исследовать обломки и, так как еще не совсем стемнело, то заметил следы крови на сиденьи и обглоданные хрящи марсианина, брошенные собаками.
   Совершенно пораженный всем виденным мною, я свернул к Примрозскому холму. Вдали, сквозь просвет между деревьями, я увидал второго марсианина, который стоял так же неподвижно, как и первый. Вблизи развалин, окружавших разбитую машину, я снова увидел красную траву, которая росла здесь повсюду, и канал Реджент-Стрит представлял собой сплошную, губчатую массу темно-красной растительности.
   Вдруг, в ту минуту, когда я переходил мост, таинственный вой "улла, улла!" прекратился. Звуки оборвались сразу, и тишина наступила с внезапностью громового удара.
   Высокие громады домов обступили меня неясными, серыми тенями, сливавшимися с темнотой. Впереди чернели деревья парка. Кругом со всех сторон ко мне ползла красная трава, словно она хотела опутать меня своими цепкими ветвями. Ночь - мать страха и тайн -- надвигалась на меня. Пока еще звучал тот жалобный голос, одиночество и безлюдье были терпимы. Этот, хотя и нечеловеческий вой, придавал Лондону жизнь, и сознание этой жизни поддерживало меня. И вдруг -- молчание; прекращение чего-то, чего я сам не знал, и тишина, которую можно было осязать! Зловещая, гробовая тишина!..
   Лондон представлялся мне призраком. Окна его белых домов зияли как пустые глаза черепа. Воображение рисовало мне на каждом шагу тысячи невидимых врагов, бесшумно подбирающихся ко мне. Отчаяние овладело мною, ужас - перед моей дерзостью. Я заметил, что дорога впереди меня была совершенно черная, точно ее полили дегтем, и поперек ее лежала какая-то скорченная фигура. Я не мог заставить себя итти дальше.
   Повернув назад к Сен-Джонскому лесу, я бросился бежать назад, как сумасшедший, от этой невыносимой тишины, к Кильбурну. Было уже далеко за полночь, когда я спрятался, наконец, от этой ночи и тишины на каком-то извозчичьем дворе, на Гарроу-Род. Но мало-по-малу я снова пришел в себя, и на небе еще светили звезды, когда я отправился к Реджент-Парку. Я заблудился в лабиринте улиц и, выйдя из какой-то длинный проспект, неожиданно увидел в конце его при свете занимавшейся зари очертания Примрозского холма. На его вершине, подымаясь головой к меркнущим звездам, стоял третий марсианин, прямой и неподвижный, как и другие.
   Безумное желание овладело мною: сразу покончить все! И не нужно было трудиться убивать себя самому. Совершенно равнодушно я стал подходить к великану все ближе и ближе. Но вот при свете разгоравшейся зари я увидел вдруг, что над его колпаком кружится какая-то стая черных птиц. При виде этого сердце почти остановилось у меня в груди, и я пустился бежать по улице...
   Я пробрался сквозь заросли красной травы, опутывавшей всю Сен-Эдмундскую терасу, для чего мне пришлось пройти по грудь в воде через поток, бежавший от фонтанов к Альберт-Род, и солнце еще не всходило, когда я выбрался на сухое место и подошел к холму. У вершины его на большое пространство тянулись высокие насыпи, образуя что-то вроде огромного укрепления. Это был последний и самый большой лагерь марсиан. Из-за этих насыпей подымалась к небу тонкая струйка дыма. Вдали промелькнул силуэт бегущей собаки и скрылся.
   Блеснувшая в моем уме догадка получила реальную основу, становилась правдоподобной. Я не испытывал страха, у меня только захватило дух от дикой, ликующей радости, когда я вбежал на гору к чудовищу, неподвижно стоящему там. Из-под его колпака висели тонкие коричневые клочья, и голодные птицы рвали и клевали их...
   В следующую минуту я стоял уже на гребне холма, и вся внутренность укрепления была передо мной. Она занимала огромную площадь, на котор ой стояли гигантские боевые машины и кучи заготовленного материала. И тут же, повсюду, на опрокинутых боевых машинах, на стоящих теперь в бездействии "рабочих-машинах" а многие просто сбившись в кучу, неподвижные и молчаливые, лежали марсиане, -- мертвые, убитые болезнью, к борьбе с которой не был подготовлен их организм! Убитые ничтожнейшими из земных творений после того, как все ухищрения человеческого ума оказались недействительными.
   Итак, пришло то, что, в сущности, я и другие могли предвидеть, если бы ужас и бедствия не ослепили наш разум. Эти зародыши болезни брали с человечества дань уже с начала веков, брали дань с наших дочеловеческих предков еще с начала жизни на Земле. Но, благодаря естественному подбору, в нашем организме развилась сила сопротивления их влиянию. Никаким из этих бактерий мы не поддавались без борьбы, а многие, как, например, те, которые вызывают гниение в мертвых телах, совершенно не действуют на живой организм. Но на Марсе нет бактерий, и с той минуты, когда на Землю явились пришельцы с Марса, когда они стали пить и есть на Земле, наши микроскопические союзники принялись за дело и победили их. Уже тогда, когда я наблюдал за марсианами из-под развалин дома, они были бесповоротно обречены и погибали уже, когда еще передвигались. Это было неизбежно. Ценою многих миллионов жизней человек купил себе право первородства на Земле, и она принадлежит ему, хотя бы марсиане были в десять раз сильнее, и это потому, что человек не живет и не умирает напрасно...
   Рассеянные повсюду, лежали пятьдесят марсиан в ими же самими вырытой глубокой яме, застигнутые смертью, казавшейся им, вероятно, непостижимой, как должна, впрочем, казаться всякая смерть. И мне в то время эта смерть казалась непостижимой. Все, что я понимал тогда, что эти существа, бывшие таким ужасом для людей, лежали теперь мертвые!
   Я стоял и смотрел в яму, и мое сердце ликовало, а восходящее солнце оживляло все вокруг меня своими лучами. В яме было еще темно. Гигантские машины, такие огромные и поразительные по своей силе и совершенству и столь чуждые земле по своим странным, изогнутым очертаниям, туманными призраками подымались из тьмы к свету. Ко мне доносилось снизу рычание собак, которые грызлись над трупами марсиан.
   На дальнем краю ямы лежала огромная и странная летательная машина, с которой марсиане производили опыты в нашей более сгущенной атмосфере, пока болезнь и смерть не прекратили их работ. Смерть пришла как раз вовремя. Я услышал карканье над моей головой и, взглянув вверх, увидел грозную боевую машину, которой уже не суждено была больше действовать, и красные клочья растерзанного мяса, с которых капала кровь на вершину холма...
   Я обернулся назад и посмотрел в ту сторону, где, окруженные стаей черных птиц, стояли два других марсианина, которых я видел накануне ночью, как раз в тот момент, когда их настигла смерть. Один из них умер, призывая на помощь своих товарищей. Быть может, он умер последним, и голос его непрерывно взывал, пока не иссякла в нем сила жизни. Теперь эти безвредные, трехногие башни мирно сверкали в лучах восходящего солнца.
   А кругом ямы расстилалась, чудом спасшаяся от вечного разрушения, -- матерь городов! Тот, кто видел Лондон только окутанным траурной пеленой дыма, не может представить себе всей красоты и ясности безмолвного лабиринта его домов...
   К востоку над почерневшими развалинами Терасы Альберта и над расколовшейся церковной колокольней солнце ослепительно сверкало на безоблачном небе. А местами, где лучи его попадали на ребро белого карниза какой-нибудь крыши, они казались еще ярче, еще ослепительнее. Солнце играло даже на круглом здании винного склада у станции Чок-Фарм и на железнодорожных дворах, изрезанных длинным рядом рельс, еще недавно черных, а теперь, после двухнедельного бездействия, блестевших каким-то таинственным красноватым светом.
   К северу тянулись Кильбурн и Гэмпстэд, а к западу - великий город исчезал за завесой тумана. Но к югу, за марсианами, колыхался зелеными волнами Реджент-Парк, отчетливо выступали на солнце, уменьшенные расстоянием, Лангэм, купол Альборта-Голла, императорский институт и величественные дворцы Бромптон-Рода, а за ними, в туманных очертаниях, вздымались к небу зубчатые развалины Вестминстера. Вдали синели Суррейские холмы, и сверкали серебром башни Хрустального дворца. Купол св. Павла вырисовывался темной массой на солнце, и на нем зияла огромная трещина, которую я видел теперь в первый раз.
   И, когда я окинул взглядом эту безмолвную, покинутую громаду домов, церквей и фабрик и вспомнил о тех надеждах, несчетных усилиях и миллионах жизней, которые ушли на сооружение этих грандиозных зданий, и о мгновенном, беспощадном разрушении, висевшем под ними, -- тогда только сознал я, наконец, что этот темный призрак ушел и больше не вернется, что в этих улицах опять будут жить люди, и что этот, дорогой моему сердцу, город оживет, могучий, как и прежде! Душу мою наполнило глубокое умиление, и я готов был заплакать...
   Кончились страдания. С сегодняшнего дня должно было начаться исцеление. Рассеянные по всей стране, оставшиеся в живых, те, которые бродили без руководителей, без защиты, без пищи, и те тысячи, которые уехали за море, -- все должны были вернуться теперь. Пульс жизни, все усиливаясь, должен был опять забиться на опустелых улицах. Как ни велико было разрушение, но смерть остановила руку разрушителя. Эта рука была мертва. Скоро в этих жалких развалинах, этих почерневших скелетах домов, зловеще выступающих фоне зеленых холмов, застучат молотки и зазвенят топоры и лопаты новых строителей. При этой мысли я протянул руки к городу. Еще год, думал я, один только год!..
   И тут, с подавляющей силой, ко мне вернулись мысли себе, о своей жене и о прежней жизни, полной надежд и нежной заботливости, о жизни, которая кончилась навсегда...
  

IX

На обломках

   Но вот наступает самый странный момент в моем рассказе. Я помню ясно и отчетливо все, что я делал вплоть до той минуты, когда я стоял на вершине Примрозского холма.
   О последующих трех днях я не помню ничего. Потом я узнал, что я не был первым, открывшим гибель марсиан, а что несколько таких же, как и я, блуждающих скитальцев, сделали это открытие предыдущей ночью. Один из них тотчас же отправился в Сен-Мартин-ле-Гран и, в то самое время, когда я сидел на извозчичьем дворе, каким-то образом ухитрился протелеграфировать в Париж. Радостная весть облетела весь мир. Тысячи городов, скованные ужасом перед грозящей бедой, дали волю своему ликованию. И в то время когда я, все еще сомневаясь, стоял на краю ямы, об этом радостном событии знали уже в Дублине, Эдинбурге, Манчестере и Бирмингеме. Люди спешно снаряжались, плача от радости и прерывая работу, чтобы пожать друг другу руки и готовили поезда для отправки в столицу. Церковные колокола, молчавшие четырнадцать дней, вдруг заговорили, разнося великую весть по всей Англии.
   Люди, с исхудалыми, ввалившимися лицами, в изорванных одеждах летели на велосипедах по всем дорогам и проселкам, крича всем встречным о неожиданном избавлении и пробуждая своим ликующим криком надежду в сердцах обезумевших от страха, полупомешанных людей. Через канал, через Ирландское море, через Атлантический океан везли нам зерно, хлеб и мясо. Кажется, что в те дни флотилии всего мира неслись к Лондону! Но об этом я ничего не знал тогда. Меня покинул разум, и я не помню, как я провел эти три дня. Очнулся я в доме добрых людей, подобравших меня, когда я, плача и безумствуя, носился по улицам, вблизи Сен-Джонского леса. Они мне рассказывали потом, что я все время пел какую-то бессмысленную песнь, из которой можно было разобрать только: "Последний человек на земле -- ура! Последний человек на земле!" Несмотря на угнетавшие их лично тяжелые заботы, эти люди, имени которых я не могу здесь назвать, хотя мне и было бы приятно выразить им свою благодарность, -- приняли во мне участие, приютили меня в своем доме и спасли меня от самого себя. Повидимому, во время моего безумия они узнали кое-что о моих переживаниях.
   Когда я пришел в себя, они сообщили мне со всевозможной осторожностью все, что им удалось узнать о судьбе Лизсерхеда. Спустя два дня после того, как я попал в западню в Шине, Лизсерхед был уничтожен марсианином со всеми, жившими в нем. Он сравнял его с землей без всякого основания, как казалось, а просто из прихоти, как делает это мальчик, разрушая муравейник.
   Я был теперь одиноким человеком, и эти люди были очень добры ко мне. Несмотря на то, что я был убит горем и им было тяжело со мной, они все же терпели меня. После моего выздоровления я оставался у них еще четыре дня. В течение всего этого времени меня томило страстное, все возраставшее желание взглянуть еще раз, последний раз на то немногое, что осталось от моей скромной, личной жизни, которая была такой счастливой и светлой! Это было болезненным, безнадежным желанием еще раз упиться моим горем. Мои хозяева отговаривали меня. Они делали все, что могли, чтобы отвлечь меня от этой нездоровой мысли. Но я не мог больше бороться с собою. Дав обещание вернуться к ним и со слезами простившись с этими людьми, которые в четыре дня сумели стать моими друзьями, я снова зашагал по улицам, которые еще так недавно были такими странными, мрачными и пустыми.
   Теперь они были полны возвращавшимися людьми. Местами даже попадались открытые лавки, и в фонтанах уже била вода.
   Я припоминаю, какой прекрасный был день, когда я пустился в свое печальное странствие к маленькому домику в Уокинге, какое движение было на улицах и какая светлая жизнь кипела вокруг! Повсюду на улицах, толпилось столько народу, что факт гибели такого большого количества людей казался невероятным! Но, когда я всмотрелся в их лица, то я заметил, как желта была их кожа, в каком беспорядке были их волосы и как лихорадочно блестели их глаза! На многих из них, вместо одежды, висели какие-то грязные лохмотья. На всех лицах было выражение ненормального возбуждения или угрюмой решимости. Если бы не такое выражение лиц, можно было принять Лондон за город бродяг. В приходах раздавали хлеб, присланный французским правительством. У немногих лошадей, попадавшихся на улице, ребра торчали как у скелетов. На каждом углу улицы стояли констэбли с белыми значками, худые и бледные. На улицах, по которым я проходил, почти не оставалось следов пребывания марсиан, и, только дойдя до Веллингтон-Стрит, я снова увидел красную траву, густо обвившую быки Ватерлооского моста.
   У моста, на углу, мне бросился в глаза укрепленный на палке, над чащей красной травы, плакат. Это было объявление о первой газете "Daily-Mail", возобновившейся печатанием. За потемневший шиллинг, оказавшийся у меня в кармане, я купил себе один номер этой газеты. Большая часть газеты была пуста, но единственный автор, который составил этот номер, доставил себе маленькое развлечение, поместив шуточную схему объявлений на последней странице. Содержание газеты исчерпывалось выражениями личных чувств автора. Отдел известий еще не был организован. Я не узнал ничего нового, кроме того, что изучение машин марсиан дало уже за одну неделю изумительные результаты. Между прочим, в газете категорически утверждалось, хотя я тогда этому не поверил, что секрет воздушных полетов марсиан открыт.
   На Ватерлооском вокзале стояли уже готовые поезда, развозившие бесплатно публику по домам. Первый наплыв уже прошел. В поезде было мало пассажиров, а я не был расположен к разговорам. Заняв отдельное купе, я сел к окну, скрестил руки и мрачно смотрел на мелькавшие передо мной, ярко освещенные солнцем, картины опустошения. За вокзалом поезд запрыгал по временным рельсам, и по обеим сторонам пути потянулись почерневшие развалины домов. До узловой станции Клепгэм Лондон был еще совсем черным от осадка дыма, несмотря на два дня проливных дождей. За Клепгэмом путь опять был разрушен. Я видел, как сотни безработных клерков и приказчиков бок о бок с простыми рабочими трудились над восстановлением его поврежденных мест. Таким образом, мы шли довольно долгое время по наспех проложенному временному пути.
   На всем протяжении железной дороги местность имела безотрадный вид. Особенно пострадал Уимбльдон. Благодаря своим уцелевшим сосновым лесам, Уолтон казался наиболее сохранившимся из всех местечек, лежавших у полотна железной дороги. Речки Уэндл, Мол, каждый маленький ручеек совершенно заросли красной травой. Суррейские сосновые леса оказались, должно быть, слишком сухими для красной травы, так как они были свободны от нее. За Уимбльдоном, среди сада, лежали высокие кучи земли, взрытые падением шестого цилиндра. Вокруг ямы толпился народ и работали саперы. Над ямой весело развевался по ветру английский флаг. А кругом в садах пышно разрослась красная трава, представляя широкую площадь всех оттенков красного цвета, резавшего глаза своею яркостью. С бесконечным облегчением я перенес свой взгляд от кроваво-красной, а местами серой обожженной земли к мягкому, сине-зеленому цвету видневшихся на востоке дальних холмов.
   Так как железнодорожная линия от Лондона до станции Уокинг была восстановлена только местами, мне пришлось сойти в Байфлите, и я отправился пешком в Мейбург. Я прошел мимо того места, где мы с артиллеристом встретили гусар, и дальше, где я в грозу увидел в первый раз марсианина. Движимый любопытством, я свернул в сторону и увидел в зарослях красных растений сломанный шарабан и белые обглоданные лошадиные кости, разбросанные кругом. Я простоял довольно долго, глядя на эти останки...
   Потом я повернул назад и пошел сосновым лесом, пробираясь сквозь заросли красной травы, которая местами была мне по шею. Хозяин "Пятнистой собаки" был похоронен. Пройдя мимо колледжа, я очутился около своего дома. Какой-то человек стоял в дверях своего дома, поздоровался со мною, когда я проходил мимо, назвав меня по имени.
   Я взглянул на свой дом со слабой искоркой надежды, сейчас же погасшей. Замок у ворот был взломан, и одна половинка дверей только прислонена. Когда я подошел ближе, она тихонько открылась, словно мне навстречу.
   Ворота снова захлопнулись. В открытом окне моего кабинета, того самого, у которого мы с артиллеристом ждали тогда наступления дня, колыхались занавески от ветра. Смятые кусты были в том же виде, как я их оставил четыре недели тому назад. Я споткнулся в передней; пустота дома удручала меня. Ковер на лестнице был сдвинут и полинял в том месте, где я сидел, промокший насквозь, спасаясь от грозы в ту страшную ночь. Я видел грязные следы моих ног по всей лестнице. Они шли до самого кабинета. В кабинете, на письменном столе, на прежнем месте под селенитовым пресс-папье, лежала моя работа, как я оставил ее в тот день, когда открылся первый цилиндр.
   Я долго стоял над своей работой, пробегая последнюю страницу. Это была статья о вероятном развитии моральных идей в связи с развитием цивилизации. Последняя фраза начиналась пророчеством: "Через двести лет, -- писал я, -- мы можем ожидать"... -- на этом статья обрывалась. В то утро я не мог сосредоточиться на своей работе, и я помню, как я бросил писать и побежал купить "Daily Chronicle". Подойдя к калитке сада, я встретил газетчика и помню, как я слушал его странный рассказ о "людях с Марса"...
   Я снова спустился вниз и пошел в столовую. На столе лежали хлеб и баранина, уже совершенно сгнившая, и опрокинутая бутылка из-под пива, все в том же виде, как мы это оставили с артиллеристом. Мой дом опустел. Теперь я только понял все безумие надежды, которую я так долго лелеял!..
   Но вдруг случилось невероятное ...
   -- Это бесполезно, -- сказал чей-то голос. -- Дом оставлен. Последние десять дней здесь никого не было, оставаться дольше значило бы только понапрасну мучить себя. Никто не спасся, кроме нас.
   Я остановился, пораженный. Неужели я вслух высказал свои мысли? Я обернулся и увидел, что стеклянная дверь была открыта. Я сделал шаг и выглянул за дверь.
   И там стояли удивленные и испуганные, не меньше меня, мой кузен и моя жена. Моя жена бледная, с сухим, остановившимся взглядом... Она слабо вскрикнула.
   --Я пришла! -- сказала она. -- Я знала это, знала... -- Она схватилась рукой за горло и зашаталась. Я подбежал к ней и подхватил ее в свои объятия ...
  

Эпилог

   Заканчивая свой рассказ, я могу только пожалеть, что я не в состоянии способствовать разрешению многих спорных вопросов, так и оставшихся невыясненными. В одном отношении моя книга, без сомнения, вызовет возражения. Моя специальность -- спекулятивная философия. Мои познания в сравнительной физиологии ограничиваются несколькими книгами. Но я полагаю, что предположения Карвера относительно причин внезапной смерти марсиан так правдоподобны, что их можно считать почти доказанными. Я уже говорил о них в своем рассказе.
   Достоверно по крайней мере то, что ни в одном из всех трупов марсиан, исследованных после войны, не найдено было никаких других бактерий, кроме тех, земное происхождение которых несомненно. Тот факт, что марсиане не хоронили своих мертвецов, и те массовые избиения, которые они производили, указывают также, что процесс гниения был им совершенно неизвестен. Но как ни близки к истине эти предположения, доказанными фактами их все же считать нельзя.
   Также мало известен нам состав черного дыма, которым пользовались марсиане с таким убийственным эффектом, и такой же загадкой остается для нас генератор теплового луча. После целого ряда ужасных катастроф, в лабораториях Илинга и Южного Кессингтона, химики потеряли охоту продолжать исследования над тепловым лучом. Спектральный анализ черного порошка безошибочно указал на присутствие в нем какого-то нового, неизвестного нам элемента, со светящейся группой трех линий в зеленой части спектра, и весьма возможно, что в соединении с аргоном этот элемент образует состав, действующий смертоносно на какую-нибудь из составных частей крови. Но все эти недоказанные предположения будут вряд ли интересны для большего числа читателей, для которых написана эта книга.
   О результатах анатомического исследования марсиан я уже говорил. Все, конечно, знакомы с великолепным, почти неиспорченным экземпляром марсианина в спирту, хранящемся в Естественно-историческим музее, и с бесчисленными рисунками, сделанными с этого экземпляра. Что же касается строения тела марсиан и физических отправлений их организма, то они представляют лишь чисто научный интерес.
   Гораздо важнее вопрос, представляющий более общий интерес, -- о возможности вторичного нашествия марсиан. Я нахожу, что этой стороне вопроса уделяют слишком мало внимания. С каждым возвратом планеты Марс в положение противостояния можно ожидать со стороны марсиан, -- таково, по крайней мере, мое личное убеждение, -- возобновления их попытки. Во всяком случае к этому нужно было бы приготовиться. Мне кажется легко возможным определить положение орудия, из которого они стреляют на Землю, и, установив постоянное наблюдение за этой частью планеты, встретить уже вооруженными следующую атаку марсиан.
   В таком случае цилиндр может быть уничтожен динамитом или артиллерией, прежде чем он успеет настолько остыть, чтобы марсиане могли выйти из него. Или же их можно перестрелять всех из пушек, как только откроется цилиндр.
   Лессинг привел несколько основательных доводов в пользу предположения, что марсианам действительно удалось основаться на планете Венера. Семь месяцев тому назад и Марс и Венера были на одной линии с Солнцем, другими словами, для наблюдающего с Венеры Марс находился в положении противостояния к ней. Вскоре после этого на неосвещенной стороне средней планеты появился странный светящийся волнообразный след, и почти одновременно получился слабый, темный, такой же волнообразный отпечаток на фотографическом снимке с диска Марса. Достаточно взглянуть на снимки того и другого, чтобы убедиться в их замечательном сходстве.
   Во всяком случае, грозит ли нам новое нашествие с Марса или нет, наши взгляды на будущее человечества, после недавних событий, должны были измениться. Теперь мы знаем, что мы не можем считать нашу планету вполне безопасным и хорошо защищенным местом жительства для человечества, а также, что мы никогда не можем предвидеть, какие блага или бедствия могут свалиться на нас из мирового пространства.
   Возможно, что с широкой, мировой точки зрения, нашествие с Марса принесло в конечном итоге пользу человечеству. Оно уничтожило в нас безмятежную уверенность в прочности нашего будущего, что всегда служит верным источником упадка. Оно обогатило человеческие знания и значительно подвинуло человечество в понимании общего блага. Возможно также, что марсиане, наблюдая сквозь неизмеримо широкое пространство судьбу своих пионеров, приняли к сведению полученный ими урок и избрали планету Венеру как более безопасное место для своей эмиграции. Но как бы то ни было, несомненно только одно, что еще много, много лет диск Марса будет для нас предметом неослабного наблюдения, а падающие звезды -- эти огненные выстрелы с неба -- будут служить всем жителям Земли серьезным предостережением.
   Нельзя вполне оценить, насколько расширился умственный кругозор человека после нашествия марсиан. До падения их цилиндров держалось общераспространенное мнение, что во всем громадном мировом пространстве жизнь существует только на поверхности нашей крошечной планеты. Но теперь мы смотрим шире. Если марсиане могли перелететь на Венеру, то нет оснований думать, что это невозможно для людей, и, когда, вследствие постепенного охлаждения Солнца, Земля станет необитаемой, -- что неизбежно случится когда-нибудь, тогда возможно, что нить жизни, взявшая свое начало на Земле, растянется и обовьет своею сетью родственные нам планеты. Будет ли за нами победа?
   Туманно и поразительно видение, родившееся в моем мозгу, как жизнь постепенно, из маленького рассадника солнечной системы, распространится по всему безжизненному, необъятному звездному пространству. Но это только отдаленная мечта! И, кто знает, может быть, уничтожение марсиан -- лишь только временная отсрочка нашей окончательной гибели? Может быть, им, а не нам, принадлежит будущее?
   Я должен сознаться, что волнения и ужасы того времени оставили в моей душе чувства сомнения в прочности существующего. Я сижу в моем кабинете и пишу при свете лампы. И вдруг мне кажется, что в снова ожившей долине появляются огненные языки пламени, что мой дом пустеет и что я снова одинок. Я выбегаю на Байфлитскую улицу и вижу, как едут повозки, экипажи, полные людей, рабочий на велосипеде, дети, идущие в школу, и вдруг все это становится туманным, нереальным, и я снова брожу с артиллеристом по горячей, пыльной дороге, среди гнетущей тишины.
   А ночью я вижу безмолвные улицы, покрытые черным порошком, и растерзанные трупы, лежащие в пыли... Они встают передо мною, изувеченные и обглоданные собаками. Они бормочут что-то и угрожают мне, потом становятся все бледнее, все безобразнее и превращаются, наконец, в какие-то сверхъестественные искажения человеческого образа... И я просыпаюсь в темноте, обливаясь холодным потом...
   Я еду в Лондон, смотрю на озабоченно суетящуюся толпу по Флит-Стрит и Странду, и опять мне кажется, что все это только видения прошлого, которые бродят по улицам, бывшим еще так недавно такими тихими и пустынными! Что эти призраки в искусственно оживленном теле, носящиеся по мертвому городу, только насмешка над жизнью! И мне странно опять стоять на вершине Примрозского холма, куда я ходил только вчера, и смотреть на огромную панораму домов, подернутую синей пеленой тумана и дыма, постепенно исчезающей в дали. Странно видеть всех этих людей, гуляющих между цветочными клумбами, которые пришли посмотреть на боевую машину марсиан, все еще стоящую на прежнем месте! Странно слышать веселый крик играющих детей и вспоминать то время, когда я видел этот город и равнину такими зловещими и безмолвными при свете занимающейся зари того последнего, великого дня!..
   Но страннее и удивительнее всего этого было держать в своей руке руку жены и думать, что я считал ее, как и она меня, между мертвыми.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов