Катя Опочкина и Алеша Кучин -- вузовцы, товарищи, друзья неразлучные. Оба молодые, румяные, голубоглазые, -- как брат с сестрой. Только у Катюши глаза посиней.
В воздухе пахнет молодыми клейкими листочками тополя. Весна!
Катя опускает голову, внимательно смотрит на тротуар и говорит как бы невзначай.
-- Мама меня хочет выдать замуж...
-- Что?.. вы?.. за?.. -- Алеша останавливается, как вкопаный. От удивления у него даже рот раскрылся. Несколько мгновений он стоит в окаменении, потом нагоняет Катюшу, которая прошла вперед, и разражается целым водопадом негодующего красноречия. Он говорит о предрассудках, о насилиях над личностью старого, отжившего мира, о новом быте, о правах женщины, об ее раскрепощении, об обязанностях комсомолки... И, странное дело, эти слова, которые Катюша слышала так много раз на собраниях, лекциях, дискуссиях, теперь ей кажутся какими-то новыми, волнующими, живыми... Она с удовольствием слушает Алешу, изредка поглядывая на него.
-- И неужели же ты, -- заканчивает патетически Алеша, -- подчинишься этому насилию?
Лицо Катюши еще грустное, а губы уже улыбаются.
-- Нет, Алеша, я не подчинюсь. Но придется выдержать большую борьбу, быть может, поссориться с матерью, это так неприятно. Мне тяжело огорчать ее. Она ошибается, но ведь она это делает из любви ко мне...
-- Эгоизм это, а не любовь! -- говорит Алеша несколько успокоившись. -- А кто он, нареченный, которого прочат тебе в мужья?
-- Николай Семенович Глухарев.
-- Мясник? Частник? -- опять кричит Алеша с возмущением. Но в этом возмущении уже как будто меньше личной заинтересованности: ведь Катюша не выйдет замуж за мясника.
-- Я не ожидал этого от Марьи Григорьевны. Толстомордый дядя, не меньше сорока лет!.. И чем же он привлек так твою мамашу?
-- Она очень беспокоится за мое будущее. Она говорит, что молодые люди теперь все испорченные, легкомысленные. Сегодня женится, завтра бросит, И буду я несчастная. "А за Николаем Семеновичем ты будешь, как за каменной стеной. Такой не изменит, не бросит. И домик есть, торговлишка есть. Голодать не будешь... Дай мне умереть спокойно", -- говорит мама.
-- Я не выйду замуж за Глухарева, но мне и маму огорчать не хочется. Я не знаю, что мне делать... Если бы можно было так, чтобы это дело с Глухаревым само как-нибудь расстроилось...
-- Убить этого гада, -- вот и расстроится! Но только это не годится. Лучше вот что. Бросай ты свою мамашу и переезжай ко мне. Поплачет твоя Марья Григорьевна и помирится.
Катюша отрицательно покачала головой.
-- Это убьет ее. Лучше бы как-нибудь иначе.
-- Но как же иначе? Застращать, что ли, Глухарева? Тоже не годится. Да он, может быть, и не из трусливого десятка. Чорт, вот теорема! Но ведь пойми же ты, что другого выхода нет: или ты должна выйти замуж за этого мясника, или же выйти из родительского повиновения, хотя бы это и расстроило твою уважаемую мамашу.
-- Лучше бы как-нибудь иначе! -- упрямо твердила Катюша.
Они шли молча до самого Каменного моста, каждый погруженный в свои думы. И вдруг среди моста Алеша схватил Катю за руку и крикнул.
-- Стоп! Придумал! -- Они пошли замедленным шагом. -- Собственно говоря, -- продолжал Алеша, -- я еще ничего не придумал, но я вспомнил о человеке, который может придумать, что нам, то есть тебе, делать, чтобы и замуж не выходить за мясника и мамашу не рассердить. Иван Иваныч! Иван Иваныч Отрогов! Помнишь? Знаешь? У меня встречала! Последнего курса. Медик. Рефлексолог. Пойдем к нему и потребуем, чтобы он приложил свою науку к практике жизни. Для построения нового быта, так сказать. Он придумает! Он -- голова. Я думаю, он сейчас будет дома. Он недалеко, в Лефортове живет. Идем, что ли?
-- Мама к обеду ждет...
-- Скажи, что общее собрание было... У меня трамвайные билеты есть. Айда?
В Лефортове еще больше пахло весной. Этот запах вливал энергию в Алешу.
-- Тащись, что ли?! Устала? -- поощрял он свою спутницу. -- Вот и пришли!
Алеша остановился, как вкопанный.
Иван Иванович Строгов, лохматый молодой человек с небольшой, недавно отпущенной бородкой, встретил их у примуса, который никак не хотел разгораться.
-- Здравствуйте, садитесь!
-- Мы к тебе по делу, Иван Иваныч, -- сказал Кучин, не садясь. -- Видишь ли, какая теорема... -- и он рассказал о том затруднительном положении, в котором находится Катя.
-- Тут, понимаешь, твоя голова нужна, плюс электрификация, -- наука то есть, понимаешь? -- закончил Леша.
Примус разгорелся. Иван Иваныч сел на табуретку лицом к гостям и, не глядя на них, начал пощипывать свою бородку,-- он никак не мог привыкнуть к ней. Алеша и Катя сидели молча, как на приеме у доктора, который окончил осмотр и сейчас должен назначить лекарство. Молчание длилось довольно долго. Отрогов думал, изредка улыбаясь какой-то своей. мысля. Улыбка эта все шире раздвигала его губы и, наконец, он засмеялся вслух.
-- Так, говоришь, наука должна служить практическим интересам трудящихся? -- спросил он Алешу.
-- Это ты всегда говорил, а вот теперь я пришел, чтобы ты слова применил на практике.
-- Ну, да, ну, да, вот именно! Это я и хочу сделать. -- Он подошел к шкафику у стены и вынул оттуда небольшую банку. Затем, обернувшись, он посмотрел на Катюшу и сказал:
-- Я дам вам, товарищ Катя, отворотного порошку!
-- Как?.. -- спросила Катюша, широко открывая глаза.
-- Не понимаете? Разве от своей мамаши не слыхали о таких порошках? Есть приворотные средства, -- если человек не любит, а вы хотите, чтобы он полюбил вас. А есть средства отворотные, чтобы так сказать от ворот поворот сделать. Вместо симпатии ненависть к человеку возбудить. Всякая уважающая себя знахарка и колдунья имеет в своей лаборатории те же средства. Ведь вам надо, чтобы гражданин Глухарев не показывался больше в вашем доме, не так ли? Вот я и даю вам отворотное средство.
Катюша в недоумении посмотрела на Алешу, но у того глаза были еще круглее и больше от удивления. Зато глаза Строгова искрились от подавляемого смеха. Алеша обиделся.
-- Товарищ Отрогов, -- сказал он. -- Мы пришли к тебе по-товарищески за помощью и советом, а ты что? Насмешки делаешь? Как тебя понять? Что мы не по адресу обратились? Что нам надо было к ворожее итти, на бобах гадать, а не беспокоить ученых людей? Мог бы это просто сказать, без порошков!
-- Да нет же, я совершенно серьезно говорю, -- настаивал Отрогов.
-- Что серьезно? Где серьезно? Колдовство серьезно? Довольно глупо для научного работника! Отворотные порошки -- не наука, а предрассудок и жульничество!
-- Не кипятись и выслушай меня. Мой отворотный порошок -- самая настоящая наука. Вы сначала попробуйте, а потом говорите. -- Отрогов открыл баночку, посмотрел и с огорчением покачал головой. -- К сожалению, у меня осталось очень мало. На донышке. Но может быть хватит. А если не хватит, скажите мне, я достану еще. Я сейчас высыплю вам в бумажечку, товарищ Катя!
Катюша побледнела.
-- Может быть это... отрава? -- спросила она дрогнувшим голосом.
Иван Иваныч посмотрел на нее строго и укоризненно.
-- За кого вы меня принимаете? Хотите -- я возьму сейчас отсюда порошку и приму на ваших глазах...
-- Не надо, я верю вам! -- остановила его рукой Катя. Ей уже стало жалко тратить порошок. -- И что же я должна делать с ним? Подсыпать в стакан Глухареву?
Отрогов подумал и потом спросил:
-- А с кем он больше бывает: с вами или с вашей матушкой?
-- Конечно, с мамой, -- ответила Катюша. -- Я всегда стараюсь уйти, когда он приходит. А мама с ним почти каждый вечер чай пьет и беседует.
-- Так. Чай вы разливаете, когда все вместе бываете? Отлично! Так вот что вам надо делать. Перед тем как разливать чай возьмите маленькую щепотку этого порошка в левую руку. Это вы можете сделать в своей комнате, И держите незаметно, вот так. А когда будете наливать чай матушке, бросьте в ее чашку щепотку. -- Катя опять побледнела. -- Уверяю вас, что ничего вредного в этом порошке нет. Не стану же я делать преступление, да еще при свидетелях. Ведь Алеша меня со свету сживет, если я вашей мамаше хоть малейший вред причиню, ведь так?
Алеша покраснел и что-то пробормотал.
-- Ну, вот. Слушайте дальше. Так вы, Катя, поступайте каждый раз, когда будет приходить Глухарев. Хорошо, если вы не будете пропускать вечерних чаепитий несколько дней подряд. Уж вы потерпите! Зато потом сразу от тяжести освободитесь. Должен вас предупредить, что, после того как ваша мать попьет чая с этим порошком, она наверно будет жаловаться на легкую тошноту. Но так надо. Ничего опасного в этой тошноте нет. А порошок чудодейственный. Не одним же колдунам чудеса делать! Наука тоже умеет это. Приходите через неделю и скажите, как идут дела.
-- Но как же все-таки отворотит Глухарева этот порошок? -- спросил заинтересовавшийся Алеша.
-- А вот узнаете как! -- ответил загадочно Отрогов.-- А когда с Глухаревым будет покончено, тогда меня приглашайте свидетелем в ЗАГС.
Такая догадливость, пожалуй, была и излишня. На этот раз покраснели оба: Катя и Алеша. Катя зажала в руке отворотный порошок, поблагодарила Строгова и выбежала на улицу. Следом за ней вышел и Кучин.
-- Ну, что? Я говорил; А? Вот голова-то! Дюжине знахарок нос утрет, если только этот отворотный порошок поможет.
-- Я тоже думаю об этом. Если поможет. И если... не наделает какого вреда...
Мать поворчала за то, что Катюша опоздала к обеду, выбранила заседания "и всякие там клубы", но в общем все обошлось благополучно. А когда Катюша сказала, что сегодня вечером она никуда не пойдет, то Марья Григорьевна совсем повеселела.
-- И лучше! Посидим, чайку попьем. Николай Семенович обещал притти на часок... Вот человек! Не то, что нынешние! -- Марья Григорьевна не упускала случая похвалить Глухарева.
Скоро пришел и он. У Катюши сердце упало, когда Марья Григорьевна, сказала свою обычную фразу:
-- Чайку, что ли, попить!
Чайник давно уже кипел на кухне. Катя быстро накрыла на стол новую скатерть и поставила чашки. Николаю Семеновичу всегда ставилась огромная чашка покойного Опочкина, с надписью: "Пей другую". Эта надпись неизменно служила поводом для острот Глухарева и завязывала несложную нить разговора.
Перед тем как разлить чай по чашкам, Катюша вышла в маленькую каморку, где она спала и занималась, и, быстро развернув порошок, взяла щепотку!
Как она волновалась, всыпая порошок в чашку своей матери! Ее руки дрожали так, что это заметил Глухарев. Но он понял ее волнение в самом благоприятном для себя смысле и потому стал еще разговорчивее. Он, как граммофон с единственной пластинкой, повторялся изо дня в день. Говорил о том, что дом у него -- полная чаша, -- "конечно, по теперешнему масштабу, советская так сказать". При этом он и мать Катюши неизменно смеялись. Что не хватает ему только хозяюшки, -- и он многозначительно поглядывал в сторону Катюши.
В этот вечер было как всегда. Только когда разговор коснулся "советской чаши", Глухарев рассмеялся громче обыкновенного, а у Марьи Григорьевны смех вышел какой-то кислый. Катюша внимательно наблюдала за ее лицом. У Марьи Григорьевны расширялись ноздри, она шлепала дряблым губами и от времени до времени как-то вытягивалась.
После упоминания Глухарева о том, что ему нужна хозяюшка, установленный обычай требовал, чтобы Марья Григорьевна начала говорить о современной молодежи, о том, что девушки теперь бегут от хозяйства, а молодые люди, все, как саврасы без узды. Этот монолог у нее выходил всегда очень гладко, вызывая сочувственные покачивания головы гостя. Но сегодня у Марьи Григорьевны не ладилось. Она все шевелила губами, лицо ее имело такое выражение, как будто вместо вина она хлебнула уксуса. Но Глухарев не замечал этого. Он был заинтересован все увеличивающейся нервностью и волнением Катюши.
"Пронял-таки ее сердечко! -- думал он. -- Весна-то что значит"
Он засиделся несколько позже обычного. А когда ушел, Марья Григорьевна вздохнула с облегчением и сказала:
-- Наконец-то! Меня что-то тошнит, я уж не могла дождаться, когда он уйдет...
На другой день повторилась та же история. А на четвертый день во время обеда Марья Григорьевна говорила своей дочери:
-- И что это такое значит? Как Николай Семенович приходит, так меня тошнит! Тошнит и тошнит. Я уже думала, не от чая ли? -- Катюша едва заметно вздрогнула. Ложка стукнула о ее зубы. -- Так нет! Утром пью чай одна, и ничего. А как вечером с Николаем Семеновичем -- тошнит. Тебя от чая не тошнит?
-- Нет, -- ответила Катя сдавленным голосом.
-- И Глухарева, видно, не тошнит. Если бы тошнило, не пил бы вторую "Пей другую". Нет, это не от чая. Прямо, как от Николая Семеновича! Посмотрю на него, и тошнит... И отчего бы, понять не могу? Такой приятный человек, а тошнит!..
Прошло еще два дня. Катюша перед разливкой чая вынула в своей комнаты бумажку с порошком, но порошка осталось так мало, что она не могла набрать даже одной маленькой щепотки...
В этот вечер Марья Григорьевна пила чай без порошка. И Катя с тревогой смотрела на ее лицо. Неужели ее мать не будет теперь тошнить от вида Николая Семеновича? Порошки действовали хорошо, -- Марья Григорьевна все чаща жаловалась дочери, что от Николая Семеновича ее тошнит. И вот теперь отворотные порошки кончились и, быть может, Глухарев опять сделается самым приятным человеком для матери...
-- Да-с, -- говорил Глухарев, отхлебывая из большой чашки, -- дом мой тоже вот как эта чаша. Полная чаша, только конечно в современном масштабе. Теперь таких чашек не делают. Чая не хватит. Советская чаша! Ха-ха!
Но Марья Григорьевна, хотя она пила чай без отворотного порошка, вдруг скривила лицо и зашлепала губами, точно на них остался вкус касторки. И речь ее о современной, молодежи была совсем смята. Катюша не верила своим глазам. Это было похоже на волшебство. "Наука также умеет делать чудеса", -- вспомнились ей слова Строгова. Неужели произошло это чудо науки? Порошка уже нет, а отворотное настроение у матери осталось. Конечно, у матери тошнота! Вот как искажается ее лицо. И она почти с ненавистью смотрит на Глухарева. Она откидывается на спинку и стонет. Глухарев сочувственно спрашивает, что с ней.
-- Что-то болит... тошнит меня!.. Простите... -- и она, поднявшись, быстро уходит из комнаты. Глухарев смущен, как актер, неожиданно покинутый среди акта заболевшее партнершей. Надо говорить какие-то новые слова, какую-то "отсебятину", -- как говорят на сцене, но слова не идут на ум. И, не допив чашки, он поднимается.
-- Вашей матушке надо отдохнуть, -- не буду ее беспокоить, -- говорит он и, наскоро попрощавшись, уходит.
Когда дверь закрылась за ним, в комнату вошла Марья Григорьевна.
-- Ушел-таки? -- спросила она и ее на морщинистом лице грозно сдвинулись.
-- Уморил! Прямо уморил, и что за тошнотворный человек -- так с души и воротит. Тошно! Смертушка! Не человек, а касторка. Даже на губах от него вкус касторки чувствую.
На другой день, в девять часов вечера, когда послышался звонок, Марья Григорьевна вдруг вскрикнула:
-- Это он! Он всегда в это время приходит. Ой, тошнит! Уже тошнит! Не открывай ему, Катюша! Пусть звонит. Тошни-ит, смертушка! Нет, открой и скажи, -- что больная, принять, мол, не могу. И вообще принимать его не надо. А то уморит, непременно уморит!..
Катюша торжествовала. Глаза ее светились скрытым смехом, когда она, приоткрыв дверь на цепочке, сказала Глухареву:
-- Мамаша больна и видеть вас не могут... потому что от вас тошнит ее! -- и захлопнула дверь.
-- Катюша, Катюш! Ты так и сказала, что от него тошнит меня? Ах ты... ну, да ладно. Так оно, пожалуй, и лучше! Как будто отходит тошнота... -- Марья Григорьевна вздохнул а.
-- Вот только придется другого мясника подыскать. Не могу ходить больше в мясную Николая Семеновича, -- тошнить будет меня. Да и спрашивать начнет... Фух! Совсем не тошнит!
Катюша на следующий день после лекции сделала подробный доклад Алеше: отворотный порошок помог. Мама в полном здоровье, а Глухарева больше не пускает на порог.
-- Ну-у! -- удивился и обрадовался Алеша. Ай да Ван Ваныч! Он просил нас зайти к нему через неделю. Идем? Кстати, надо узнать, что это за чертовщина такая -- отворотный порошок, в самом деле!
Строгов выслушал Катю с видимым удовольствием.
-- Ну, вот,-- сказал он, обращаясь к Алеше, -- наука и пришла на помощь практическим интересам?
-- Но в чем дело? -- спросил Алеша.
-- Дело очень простое. Ты знаешь, что я изучаю рефлексологию, -- слыхал, что это за зверь? -- Алеша утвердительно кивнул головой. -- Об условных рефлексах тоже слыхал? Если вы, Катя, не слыхали, я вам объясню примером.
Я показываю собаке кусок мяса. Собака голодна. При виде мяса у нее начинает выделяться слюна. Так. В этот же самый момент я свищу в свисток. Вид мяса и ощущение свиста связываются у собаки как бы в один узел, И чем чаще проделывать такую вещь -- показывать собаке мясо и в то же время свистать, тем крепче будет этот узел. Через несколько дней я уже не показываю собаке мяса, а только свищу. Но так как свист сопровождал много раз зрительное представление мяса, то один этот свист уже вызывает у собаки слюнотечение. Вот это и есть то, что называют условным рефлексом, то есть искусственно привитым рефлексом. Мяса уже нет, а у собаки слюнки текут от свиста. Если бы собаку каждый раз били, когда свистели, то свист вызывал бы у собаки страх и она убегала бы от свиста. Таким образом, можно привить те или иные рефлексы не только животному, но и человеку.
Вы уж простите, Катюша, но я решил проделать опыт, над вашей матушкой. Для меня это был только научный опыт. Я решил так: если подсыпать ей в чай тошнотворного порошку в то время, когда она будет встречаться с Глухаревым, то через несколько дней у нее должен появиться стойкий условный рефлекс: тошнота, чувство тошноты у нее тесно свяжется с видом Глухарева. Сначала эта тошнота, вызывалась искусственно. Но когда условный рефлекс закрепился, у Марьи Григорьевны начала появляться тошнота при одном виде Глухарева уже без тошнотворного порошка.
-- Так же, как слюна у собак.. при свисте, но без куска мяса? -- спросил Алеша,
-- Совершенно также, не нужно пичкать вашу матушку тошнотворными порошками. Один вид Глухарева вполне заменяет их!