Беляев Александр Романович - "Мы не знали!"

"МЫ НЕ ЗНАЛИ!"

Всякій предъ всѣми за всѣхъ и за все виноватъ.
Достоевскій.

Ниже печатается письмо родителя по поводу самоубійства гимназиста Люсика Штейнбурха.

Его смерть всколыхнула общественную совѣсть и продолжаетъ волновать родителей.

И это вполнѣ понятно.

Я не знать Люсика, и тѣмъ не менѣе, удивился его смерти: оттого это гимназистъ, вмѣсто того, чтобы ходить въ гимназію, играть въ перышки и вообще заниматься, чѣмъ ему положено, вдругъ взять и застрѣлился?

Но, оказывается, его близкіе и знакомые удивлены еще больше моего.

Не значить ли это, что они, въ концѣ-концовъ, знали Люсика еще меньше, чѣмъ я?

Теперь онъ стоить передъ нами какъ живой, и смотритъ съ укоромъ. Онъ ушелъ изъ нашего міра Не понравились ему наши порядки. Кто виноватъ?..

Къ живымъ мы строги, требовательны, многое, очень многое вмѣняемъ въ вину.

Мертвымъ прощаемъ все.

И потому, разбираясь въ причинахъ смерти, мы смотримъ только другъ на друга, смотримъ на живыхъ, чтобы на нихъ возложить всю тяжесть вины.

Постараемся, однако, быть безпристрастны.

Въ такихъ же условіяхъ, въ какихъ жилъ Люсикъ, и даже въ худшихъ, живутъ другіе мальчики.-- и не убиваютъ себя.

Значитъ, было что-то въ немъ самомъ, что привело его къ роковому концу: можетъ быть, его повышенная нервозность, впечатлительность, природная неуравновѣшенность.

Въ этомъ нѣтъ вины покойнаго, но есть нѣкоторое оправданіе живымъ.

Однако, на свѣтѣ не мало другихъ такихъ же впечатлительныхъ мальчиковъ, съ такими же и даже болѣе "обнаженными нервами", и, тѣмъ не менѣе, они живутъ и не кончаютъ съ собой.

Потому что ихъ повышенная впечатлительность встрѣтила повышенную же къ себѣ внимательность, любовную проникновенность въ дѣтскую душу.

Въ этомъ весь секретъ.

Сущность жизни опредѣляютъ какъ приспособленіе организма къ внѣшнимъ условіямъ.

Мальчикъ, съ большей крѣпостью душевной, можетъ приспособиться даже къ исключительно тяжелымъ условіямъ, а мимозообразная душа надломится отъ соприкосновенія съ обычнымъ жизненнымъ ненастьемъ.

У чеховскаго Ваньки "пропащая жизнь. хуже собаки какой": и колодкой, и шпандыремъ его бьютъ,-- "и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя".

И ничего -- выживетъ, хоть и говоритъ, что "нѣту никакой возможности, просто смерть одна".

А вотъ Люсика и въ кинематографъ водили, и пирожными въ Ампирѣ угощали, а онъ взялъ и застрѣлился.

"Не приспособился къ внѣшнимъ условіямъ. Онѣ, все-таки оказались для него не по силамъ. И наступила катастрофа. Она всегда говорить о нарушенномъ равновѣсіи между организмомъ и внѣшнимъ міромъ, между "дѣйствіемъ" внѣшнихъ условій и "противодѣйствіемъ" душевныхъ и тѣлесныхъ силъ.

И, въ концѣ концовъ, въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ самоубійства дѣтей важно не то, что именно привело къ роковому концу: отеческія внушенія, или школьныя двойки.

Причины разнообразны, какъ Міръ

Однообразно и незыблемо одно: и семья, и школа не угадали "силу сопротивленія" юной души, и вотъ, хрустнули слабыя плечи подъ непосильнымъ бременемъ.

Въ этомъ самая большая наша вина. И что она именно въ этомъ, ясно изъ того, что всѣ непосредственно соприкасающіеся съ Люсикомъ, прежде всего, были поражены его смертью, какъ неожиданностью.

-- Мы не знали, что эти такъ можетъ кончиться.

Мы не знали, что онъ на это способенъ.

Мы не знали, что ему такъ тяжело, что "просто смерть одна".

-- Мы не знали, мы но знали,-- вотъ въ чемъ наша вина.

И еще большая въ томъ, что мы могли знать.

Люсики -- не загадки, они охотно открываютъ дверцы своей души, если видятъ желаніе посмотрѣть, что дѣлается тамъ внутри.

Но многихъ родителей-то мало интересуетъ потому, что на дѣтей они смотрятъ, какъ на какой нибудь "фабричный" предметъ,-- всѣ молъ на одну колодку!

При чемъ даже самая безобразная система домашняго воспитанія находить "оправданіе" въ томъ, что "насъ еще и не такъ воспитывали, и, несмотря на это", (чаще говорятъ "именно, благодаря этому"), вышелъ въ люди, сытъ обутъ". ("Какъ воспитывался Лукичъ").

Если такъ дѣло обстоитъ въ семьѣ, то что же говорить про школу, гдѣ обезличиваніе, прежде всего, крайне упрощаетъ, сокращаетъ и какъ бы автоматизируетъ педагогическій трудъ, приближая его къ "маршевымъ" занятіямъ. Не даромъ старые педагоги чувствуютъ такую нѣжность къ введенію въ школы военно-строевыхъ занятій. Теперь это объясняется патріотизмомъ, но но надо забывать, что "потѣшные" появились въ школахъ и получили наивысшее развитіе, когда о войнѣ еще и помину не было.

Редакціей получено письмо матери одного гимназиста, исполненное прямо безпредѣльнаго негодованія противъ этого школьнаго формализма, доходящаго до посягательствъ на самое скромное право свое, сужденіе имѣть даже въ узкихъ предѣлахъ классной работы на заданную тему.

Можно ли? при такихъ условіяхъ, говорить хотя бы объ индивидуализаціи школьныхъ мѣръ воздѣйствія?

Предъ двойкой, какъ предъ закономъ въ современной школѣ "всѣ равны". Но не для всѣхъ "равна" двойка.

Одинъ, получивъ ее, только выругаетъ учителя презрительнымъ прозвищемъ, другой, подумавъ о томъ, какъ встрѣтить его дома, пуститъ себѣ пулю въ лобъ.

А когда это случится, и учителя и знакомые, съ удивленіемъ восклицаютъ:

-- Кто бы думать могъ?

И начинаютъ ломать головы надъ вопросомъ: "отчего это онъ"?

И вывѣдывать сторонкой другъ о другѣ, кто больше "насолилъ" покойному,-- чтобы успокоить свою совѣсть.

Родители, педагоги, помните, что всегда есть "очередные" Люсики".

А. БѢЛЯЕВЪ.

"Приазовскій край". 1915. No 312. 29 ноября. С. 3.