Зернова Руфь Александровна - Пьер Огюстен Бомарше (1732--1799)

Пьер Огюстен Бомарше
(1732--1799)

Его величество случай

Лизетта плакала. Ей было уже тридцать четыре года, а она все по-прежнему жила в семье своей сестры, Мари-Жозеф Гильбер, мастерила французские шляпки для ее магазина, воспитывала ее сыновей. А тот, кого она считала женихом, кого ждала шесть лет, дон Хосе Клавихо и Фахардо, теперь, ставши издателем европейски известного еженедельника под названием "Эль Пенсадор" ("Мыслитель") и королевским архивариусом, несколько раз исчезал чуть ли не из-под самого венца. Слухи, порочащие ее, уже поползли по Мадриду. Теперь ей, девушке без состояния, да еще иностранке, будет совсем трудно выйти замуж.

Но самое горестное, то, в чем она стыдилась себе сознаться, было, что она все еще любила этого обманщика Клавихо, хотя он был толст, мал ростом, круглолиц и вообще более походил на Санчо Панса, чем на Дон-Жуана. И она лила слезы, запершись в своей комнате, а встревоженная сестра писала в Париж Андре Карону, их отцу: "Весь Мадрид знает, что моей сестре не в чем себя упрекнуть. Если бы брат имел достаточно влияния, чтобы рекомендовать нас его сиятельству, послу Франции, то г-н посол своей добротой оградил бы нас от зла, которое изменник причиняет нам своим поведением, угрозами и т. д.".

Старик Карон получил это письмо в феврале 1764 года. Он жил тогда, вместе с другими своими дочерьми, на улице Конде, в прекрасном доме своего единственного сына, господина Пьера Огюстена Карона де Бомарше -- богатого, преуспевающего, известного всему Парижу, обласканного при дворе, друга и наперсника увядающих королевских дочерей... Ну, разумеется, у него достанет влияния. И старик мчится в Версаль к сыну, показывает ему письмо и говорит с чувством: "Они -- ваши сестры, не менее, чем те, другие".

У господина Бомарше чувствительное сердце. Хотя у него сохранилось о сестрах только смутное, нежное воспоминание, он решает взять отпуск и мчаться в Испанию. Но вместе с тем он человек деловой: прежде чем покинуть Париж, он наводит справки и выясняет все обстоятельства у почтенных людей, на свидетельство которых ссылается старшая сестра; затем заручается письмами к испанскому премьер-министру от Шуазеля, премьер-министра Франции; наконец -- и это отнюдь не самое маловажное -- принимает поручение от своего покровителя, крупнейшего финансиста Пари-Дюверне: предложить испанскому правительству создать в Луизиане, только что в результате Семилетней войны отошедшей к Испании от Франции, компании под испанским именем, но с французским капиталом.

Тут же они обсудили вопрос о работорговле, недостаточно, по их мнению, упорядоченной и о которой тоже было бы небезынтересно договориться с правительством Карла III. Старый финансист, любивший Бомарше, которому он помог составить состояние, обнимает его и вручает ему 200000 ливров: "Поезжайте, сын мой, спасите своей сестре жизнь". И 1 мая 1761 года Бомарше в почтовой карете выезжает из Парижа и скачет, скачет день и ночь на помощь своей оскорбленной сестре. Ему тридцать два года. Он невысок, но строен и прекрасно одет. Он красив: у него высокий лоб, голубые веселые глаза, энергичный подбородок, рот человека, который знает толк в удовольствиях жизни. Он счастлив: в Париже его, вдовца, ожидает юная и любящая невеста. Он удачлив: много ли на свете людей, кто из полной безвестности сумел бы подняться так высоко? Враги его -- теперь у него есть уже и враги -- болтают, будто в юности, когда отец выгнал его из дому, он был скоморохом, уличным музыкантом, нищим... Э, не все ль равно? Он показал всем -- и в том числе отцу! -- чего он стоит. Отец требовал, чтобы сын тоже стал часовщиком. Он исполнил его желание, но при этом стал часовщиком-изобретателем. Его изобретение захотели присвоить: тогда он, никому не ведомый двадцатидвухлетний юноша, заставил Академию наук признать его авторское право. Oтец был против его занятий музыкой. Но ведь именно музыкальные таланты открыли ему доступ к принцессам, в Версаль: он учил их игре на самых разных инструментах -- бесплатно, конечно, потому что он был не наемный учитель, а их друг, приближенный... И благодаря этой близости он сумел оказать Пари-Дюверне ту важную услугу, за которую старик так благодарен. Не так-то просто было всемогущему финансисту, другу маркизы Помпадур, добиться, чтобы король принял под свое покровительство его "Военную школу", а он, Пьер Карон добился... Музыка, все музыка! В конце концов даже его женитьба, его недолгое семейное счастье -- и то началось с музыки... Жена умерла, не оставила ему ничего, кроме его новой фамилии -- Бомарше; так называлось принадлежавшее ей имение. Но теперь он присоединил к этой фамилии вожделенную частичку "де": он купил себе дворянство! Дворянин, богач, любимец двора... Положительно, он -- баловень судьбы.

Путешествие из Парижа в Мадрид -- дело нешуточное. Семнадцать дней и семнадцать ночей скачет Бомарше. Наконец 18 мая утром он въезжает в Мадрид. Вечером того же дня, не называя себя, знакомится с Клавихо; утром 19-го он, по его приглашению, является к королевскому архивариусу "на чашку шоколада".

Клавихо -- сама любезность; разумеется, он не знает, с кем имеет дело. Бомарше, все еще не называя имен, принимается рассказывать ему историю о покинутой девушке, коварном женихе и благородном брате-мстителе; Клавихо бледнеет, лицо его вытягивается, глаза потухают. . . "Этот брат -- я! -- грозно заканчивает Бомарше.-- Я покинул все: родину, дела, семью, имение, удовольствия, чтобы кинуться в Испанию и отомстить за невинную и несчастную сестру; это я, во всеоружии права и решимости явился сорвать маску с предателя и написать шпагой кровавый портрет его души на его лице; а этот предатель -- вы".

Бомарше диктует Клавихо расписку, в которой тот чернит себя и признает, что он бросил мадемуазель Карон, хотя она была во всех отношениях безупречна. Клавихо умоляет, чтобы ему было позволено добиться у Лизетты прощения. В скором времени он -- снова жених Лизетты; Бомарше становится его другом и открывает ему сердце и кошелек. Все в восторге. Внезапно Клавихо исчезает опять. Бомарше отыскивает его на новой квартире. Снова наступает примирение, а через несколько дней испанский Подколесин опять пропадает. И, наконец, 7 июня, в день, назначенный для подписания свадебного контракта, выясняется, будто еще девять лет назад Клавихо дал какой-то горничной письменное обещание жениться. Таким образом, жениться на Лизетте он не может, пока горничная не освободит его от обещания или не умрет, а она не склонна делать ни того, ни другого.

В то же время выясняется еще одно обстоятельство. Ублажая и очаровывая Бомарше и его сестру, Клавихо не терял времени даром: он сумел добиться королевского приказа об аресте своего "будущего шурина" за то, что тот якобы под дулом пистолета вынуждал его жениться. Кажется, что Бомарше -- одураченному, одинокому, лишенному всякой поддержки чужестранцу -- не останется ничего другого, как с позором убраться на родину. И тут вмешивается тот, кого старые писатели называли "его величество случай" -- тот "случай", который в феерической жизни Бомарше был чем-то вроде "машиниста сцены".

В передней премьер-министра, который заставляет его ждать, Бомарше знакомится с сеньором Уолом, бывшим министром, франкофилом, влиятельнейшим человеком. Покоренный красноречием и искренностью молодого француза, он немедленно принимает его сторону и ведет на прием к королю -- и тут все меняется, как по мановению волшебной палочки. Клавихо отстранен от должности, а Бомарше облечен доверием и вознесен на вершину светского успеха. Город и двор восхищаются его мужеством и остроумием; самые неприступные салоны оспаривают друг у друга честь принимать господина Бомарше. Французский посол приглашает его к обеду. Бомарше -- частый гость русского посла, у которого самый веселый в Мадриде салон, он друг английского посла, женщины влюбляются в него. . . Бомарше ведет себя, как настоящий испанец: он носит плащ и сомбреро и ездит по городу в карете, запряженной мулами, а молоденькие Розины любуются им сквозь опущенные жалюзи... Он счастлив. Правда, Лизетта все еще плачет-- но разве она не отомщена?

Теперь наступило время заняться делами. Луизиана, работорговля, заселение Сиерры-Морены, всевозможные способы поднять оцепеневшую испанскую экономику, промышленность, сельское хозяйство,-- не проходит недели, чтобы Бомарше не нарушал покой испанских министров новыми планами, рождавшимися в его кипучей голове. Но ленивым министрам было не до него; они признавали его таланты, но его проекты их не интересовали. Одиннадцать месяцев пробыл Бомарше в Испании, а проекты Пари-Дюверне так и остались нереализованными. Человек склада Бомарше не мог найти себе применения в дремотной феодальной Испании. Пора было уезжать.

Клавихо из монастыря, в котором прятался, написал Бомарше жалобное письмо. Он отдавался на милость победителя. Бомарше умел обходиться с врагами по-рыцарски. Он попросил премьер-министра, чтобы Клавихо восстановили в должности. После этого он уехал.

Пятнадцать луидоров

Пари-Дюверне, друг и покровитель Бомарше, умер в 1770 году. Все свое громадное состояние он завещал племяннику, графу Александру Фалькоз де Ла Блаш. В завещании, однако, не был забыт и Бомарше: Дюверне оставлял ему 75 тысяч ливров на расширение дел; кроме того, он поручал своему наследнику выплатить Бомарше 15 000 ливров, которые был ему должен.

Граф Ла Блаш сказал своему другу, герцогу де Шон: -- Я ненавижу Бомарше так сильно, как любовник любит свою любовницу.

Видимо, поэтому он и не заплатил ему ничего. Мало того: долговой документ, подписанный Пари-Дюверне, он назвал подложным и предъявил Бомарше встречный иск на 50 тысяч ливров. Оскорбленный Бомарше подал в суд и выиграл дело в первой инстанции. Но Ла Блаш подал апелляцию в парламент -- высшее судебное учреждение Франции.

В это время -- в 1771 году -- канцлер Мопу разогнал старый парламент, представлявший некую оппозицию абсолютистской власти. Члены старого парламента были отправлены в ссылку, на их место назначены были новые, которые хоть и не знали законов, но были преданы канцлеру. Этот парламент так и вошел в историю под названием "парламента Мопу", и более непопулярного учреждения Франция XVIII века не знала. В результате действий канцлера парламент окончательно потерял свою призрачную самостоятельность и превратился в жалкий подголосок двора. К нему относились с презрением; старые заслуженные адвокаты его бойкотировали; поэты высмеивали; народ ненавидел. С этим парламентом вступил в единоборство Бомарше.

Но когда началось рассмотрение апелляции Ла Блаша, Бомарше сидел в тюрьме Фор-Левек; герцог де Шон, вельможа, оскорбленный тем, что Дезире Менар, самая хорошенькая актриса "Комеди Франсез" предпочла ему бывшего часовщика, сумел заточить соперника в тюрьму. С величайшим трудом Бомарше вымолил разрешение ездить хлопотать по своему делу. Разбор дела Ла Блаш -- Бомарше был поручен парламентскому советнику Гезману. Бомарше пытался его увидеть: тщетно. Тогда Бомарше нашел способ передать жене Гезмана 100 луидоров и бриллиантовые часы за то, чтобы она устроила ему свидание со своим мужем. Мадам Гезман взяла и то и другое; потом она потребовала еще 15 луидоров "для секретаря".

Но, по-видимому, Ла Блаш заплатил больше, ибо Гезман от встречи с Бомарше уклонился, а парламент, хоть и признал, что подделка документов места не имела, тем не менее присудил Бомарше отдать Ла Блашу 56000 ливров. Бомарше был разорен.

Мадам Гезман, после напоминания Бомарше, вернула ему 100 луидоров и часы. Однако 15 луидоров, полученные якобы для секретаря, она вернуть отказалась. Сам Гезман, до которого, по-видимому, дошли какие-то слухи о том, что Бомарше затевает против него дело, решил не дожидаться этого и сам подал на Бомарше в суд, обвиняя его в клевете и подкупе судьи.

Враги Бомарше считали, что он раздавлен. В самом деле, на него одновременно обрушилась целая лавина несчастий. Он проиграл дело, он лишился дома, он потерял все свое состояние; честь его была замарана; жена его умерла, любимая сестра тоже. Постановка "Севильского цирюльника", которого он рассчитывал увидеть на сцене "Комеди Франсез", была отложена. Казалось, ему не подняться. Но Бомарше сам бросился в атаку. У него оставалось единственное оружие: его перо. В эпоху, когда обвиняемый уже в силу того, что он обвиняемый, считался презренным и бесправным существом, в эпоху отсутствия гласности, обращение обвиняемого к общественному мнению было делом неслыханным. Бомарше пошел на это: он обратился к общественному мнению как гражданин. Он напечатал один за другим четыре выпуска своих знаменитых "Мемуаров" (1773--1774), распространяя их бесплатно по всему Парижу. Это были, так сказать, отчеты о судебных заседаниях и одновременно характеристики всех тех, кто выступал против Бомарше на процессе: советника Гезмана, его жены, их "свидетелей" -- продажного журналиста Марэна, Бертрана Дэролля, Леже. Успех "Мемуаров" превзошел самые смелые ожидания Бомарше. Их вырывали друг у друга, их перечитывали, их учили наизусть, их инсценировали... Весь Париж повторял непривычное слово "гражданин", которое так гордо произнес Бомарше. Весь Париж негодовал против Гезмана -- "советник парламента Мопу, кто же не понимает, что это такое!", весь Париж издевался над провансальцем Марэном, весь Париж хохотал. Хохотал над супругами Гезман, прикарманившими 15 луидоров, над глубокомысленным тупоумием судей, над язвительными колкостями Бомарше. "Раньше Луи XV разогнал старый парламент,-- острили в кафе и на площадях Парижа,--- а теперь пятнадцать луи разгонят новый". Самые устои старой Франции, старого режима затрещали от сокрушительного остроумия Бомарше.

"Что за человек! -- восклицает Вольтер.-- В нем соединилось все: шутливость, серьезность, благоразумие, веселость, сила, трогательность, все виды красноречия -- а он не изыскивает ни одного из, них, и приводит в замешательство всех своих противников, и дает уроки своим судьям!"

Вольтер узнал в "Мемуарах" руку своего достойного ученика, своего преемника, продолжателя великолепной французской традиции сатирического памфлета. В результате долгого судебного разбирательства Гезман был отрешен от должности, мадам Гезман вернула 15 луидоров, некоторые из свидетелей были осуждены за клевету. Но, разумеется, парламент не мог допустить победы Бомарше. Он был присужден к публичному порицанию и штрафу; "Мемуары" же его велено было изорвать и сжечь рукой палача.

Принц Конти написал осужденному Бомарше записку: "Я хочу, чтобы вы пришли завтра; мы принадлежим к достаточно хорошей фамилии, чтобы показать Франции пример того, как следует относиться к такому великому гражданину, как вы". Но Франция не нуждалась ни в чьем примере: она чествовала Бомарше. Люди самых разных званий теснились у его подъезда, торопясь расписаться в книге посетителей. Сам Сартин, всесильный министр полиции, поставил в этой книге начальную букву своего имени, скромное "S". Однако тот же Сартин, обеспокоенный восторгами, которые общество расточало Бомарше, заметил ему: "Подвергнуться порицанию -- это еще не все: надо еще и быть скромным". И Бомарше внял этому совету, скрывавшему приказание: он уехал из Парижа.

Но "Мемуары" определили собой не только политическую биографию Бомарше. "Мемуары" впервые показали Франции и всему миру, что на свет родился новый писатель. Литературный стиль Бомарше, стремительный, яркий, богатый, блистающий остроумием, подкупающий какой-то простодушной искренностью, впервые проявился именно в этих памфлетах. Неподражаемое мастерство портретных характеристик, свойственное создателю "Севильского цирюльника" и "Женитьбы Фигаро", впервые сказалось в этих летучих выпусках. Каждый ответчик, каждый свидетель, появляющийся в этих "Мемуарах",-- это живое лицо, живой характер. Но лучше всех, бесспорно, мадам Гезман -- глупая, алчная, лживая, которая простодушно говорит: "Было бы невозможно продержаться на то, что мы получаем; но мы владеем искусством ощипывать курицу, не давая ей кричать". Очная ставка с ней прелестна и напоминает сцену из "Женитьбы Фигаро":

"-- Я заявляю, прямо и недвусмысленно, что никогда Ле-Же не говорил мне об этих пятнадцати луидорах и не передавал их мне,-- говорит она.

-- Обратите внимание, сударыня,-- замечает Бомарше,-- что было бы большей заслугой сказать: "я от них отказалась", нежели утверждать, что вы о них ничего не знали.

-- Я утверждаю, сударь, что никто мне о них не говорил. Да и к тому же, не глупо ли было бы предлагать пятнадцать луидоров женщине моего звания? Мне, которая накануне отказалась от сотни?

-- О кануне какого дня вы говорите, сударыня?

-- Ах, господи, сударь, накануне того дня... (Она внезапно замолкла и закусила губу.)

-- Накануне того дня, когда вам никто не говорил об этих пятнадцати луидорах, не правда ли?

-- Прекратите! -- сказала она, в ярости поднявшись с места.-- Не то я надаю вам пощечин! Нужны мне, подумаешь, были эти пятнадцать луидоров! Вы вашими гадкими двусмысленными вопросами только и стараетесь сбить меня и запутать: но я клянусь, что, право же, больше не скажу ни одного слова".

Сент-Бёв справедливо замечает, что процесс Бомарше -- это не только комедия интриги, но и комедия характеров. Можно только добавить, что четвертый, последний "Мемуар", в котором Бомарше рассказывает о своем путешествии в Испанию, уже не комедия, а сентиментальная драма с законченным сюжетом, с перипетиями и даже с амплуа: благородный брат (Бомарше), оскорбленная героиня (Лизетта), коварный обольститель (Клавихо).

Бомарше написал этот "Мемуар", отбиваясь от клеветников, нападавших на его личную жизнь, и написал для того, чтобы оправдаться. Естественно, что тут он не пожалел ни красок, ни поэтического вдохновения. В сущности, это было готовое, разработанное вплоть до диалога либретто. Мадам Дюбарри приказала сделать из него пьесу, которую разыграли в присутствии короля. И юноша Гёте, в далеком Франкфурте, вдохновился сюжетом четвертого "Мемуара" и написал свою трагедию "Клавиго". Впоследствии Бомарше увидел ее на сцене. Она ему не понравилась; по его мнению, Гёте "испортил его анекдот". Колоритом своих испанских воспоминаний сам Бомарше воспользовался для "Севильского цирюльника".

"Севильский цирюльник"

Видимо, именно в процессе работы над "Мемуарами" Бомарше осознал свое призвание комедиографа. К тому времени он был автором сентиментальных драм "Эжени" (1767) и "Два друга" (1770). Эти пьесы особого успеха не имели.

"Севильский цирюльник" был первоначально написан в форме фарса для домашнего театра Ленормана д'Этиоль, в светском кружке которого Бомарше блистал как автор и актер. Он сочинял фарсы и маленькие пьесы, увеселяя общество Ленормана, и в "Севильском цирюльнике" первоначально не преследовал другой цели. Однако громадный успех этой безделушки побудил Бомарше продолжать свою работу над ней. Он переделал ее в комическую оперу для Театра Итальянской комедии. Но премьер театра, Клерваль, отказался играть Фигаро по той причине, что сам был когда-то цирюльником; ему не хотелось напоминать публике об этом эпизоде своей биографии. Тогда Бомарше, переделав ее еще раз, передал пьесу актерам "Комеди Франсез", и через три года она была поставлена в своем первом, пятиактном варианте. Однако пьеса не оправдала ожиданий автора и актеров: публике она не понравилась.

И тогда Бомарше совершил настоящий "тур де форс". За 24 часа он снова переделал комедию, сняв, как он выражался, "пятое колесо со своей колесницы", то есть уменьшив ее на один акт и выбросив все длинноты. Публика не устояла: со второго представления "Севильский цирюльник" завоевал все сердца.

Фабула "Севильского цирюльника" банальна. Даже подзаголовок пьесы, ее второе название -- "Тщетная предосторожность", встречающееся у многих и многих предшественников Бомарше, об этом свидетельствует. Молодой ветреник, отбивающий возлюбленную у ревнивого старика с помощью ловкого плутоватого слуги,-- да есть ли во всей драматической литературе более заигранный сюжет? И все-таки "Севильский цирюльник" пленил зрителя именно необычностью, свежестью, новизной. Герои, приемы, ситуации, целые сцены были известны во всех европейских театрах уже сотни лет, а прихотливая парижская публика поняла, что видит нечто новое, небывалое. И самое новое, самое оригинальное из того, что она увидела, был, конечно, Фигаро,-- потомок Маскариля и Скапена, но не Маскариль и не Скапен, собрат Фронтена и Криспена, но интеллектуально высоко поднявшийся над ними. Фигаро пронырлив, как Фронтен, весел, как Маскариль, и, как все комедийные слуги, умнее своего хозяина; но у него появилось то, чего у них не было,-- собственное достоинство. Он слуга, но на нем не ливрея, а костюм испанского "махо". Мало того: он музыкант, он поэт, он даже был драматургом... Впрочем, кем он только не был! Чего только он не видел, чего только не умеет! Недаром же Бомарше наделил его своим собственным, итальянизированным именем (fils Caron -- Figaro; s в слове fils в XVIII веке не произносилось), своим темпераментом, своим мироощущением, своим безудержным остроумием и кое-какими чертами собственной биографии!

Представитель третьего сословия вышел на сцену -- и оказался героем своего времени. Его преследовала судьба, его угнетали, притесняли, он знавал и разочарования, и усталость. Но он не игрушка рока, а борец; не его побеждают обстоятельства, а он побеждает их. Фигаро стремится к наживе? Что за беда! Для того класса, к которому он принадлежит и который только начинает чувствовать свою силу, это вполне естественно. Он плут, он пройдоха, но он честный человек, хоть и забавляет зрителя. И как смело он разговариваете графом!-- изумлялся зритель. Реплики Фигаро, смешившие и разжигавшие ненависть третьего сословия к аристократии, запоминались как пословицы: "Если основываться на добродетелях, требуемых от слуги, много ли, ваше сиятельство, знаете вы господ, достойных быть слугами?"-- спрашивает Фигаро. Партер таких сентенций не забывает.

В сущности, Фигаро -- господин действия. Все остальные -- только марионетки в его руках; он направляет их, он играет ими и забавляется этим. Однако, даже будучи марионетками в руках Фигаро, другие персонажи "Севильского цирюльника" не маски, а живые характеры. Доктор Бартоло, при всей своей заданной неудачливости, при всей своей органической связи с итальянской комедией масок (там подобный персонаж называется доктор Балоардо), живой человек, ворчливый, подозрительный, а главное -- хитрый. Бомарше не сделал из него комедийного дурачка, и Фигаро -- самому Фигаро! -- не так-то легко его одурачить. Вместе с тем для зрителя XVIII века Бартоло -- олицетворение косности, консерватизма, олицетворение того старого порядка, против которого самым строем мысли протестует Фигаро. Он говорит о новом времени: варварский век! Он яростно обрушивается на новые изобретения этого века -- "всякого рода глупости: свободу мысли, притяжение, электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и драмы". Открытие Ньютона, идеи Вольтера, Дженнеровская прививка и дух энциклопедистов -- вот против чего ополчается, вот что ненавидит Бартоло. И поэтому он не только смешон новому зрителю,-- он ему ненавистен.

Не менее ненавистен зрителю и Базиль, Базиль, которого в первой, черновой редакции Бомарше назвал Гузманом -- прозрачный намек на Гезмана! -- и который как бы олицетворяет продажность и дух клеветы. Он дает "музыкальную" формулу взяточничества: "...неравный брак, пристрастное решение суда, явная несправедливость -- это диссонансы, которые приходится всегда подготовлять и разрешать консонансным аккордом золота". Он произносит не менее музыкальную апологию клеветы, которую самодовольно заключает словами: "Кой черт устоит перед ней?" Он -- достойный помощник Бартоло, и он тоже был бы страшен, несмотря на то что так смешон, если бы... если бы вся ликующая, жизнерадостная комедия Бомарше не отметала все обветшавшее, омертвевшее, как не имеющее никакого права на существование. И за это веселое утверждение нового, за это издевательство над умирающим старым зрители рукоплескали Бомарше.

От "Севильского цирюльника" к "Женитьбе Фигаро"

После того как парламент осудил его, Бомарше стал добиваться своей юридической реабилитации. Кроме того, он остался совершенно без денег. Поэтому он охотно принимает поручение короля отправиться в Лондон, где некий авантюрист Тевено собирался опубликовать памфлет на мадам Дюбарри, и любым способом добиться уничтожения этого памфлета. Бомарше выполнил это поручение, но никакого вознаграждения не получил, потому что Людовик XV умер, а его преемнику, разумеется, не было дела до мадам Дюбарри и ее добродетели.

Тогда Бомарше, не долго думая, фабрикует для себя новое аналогичное дело: он придумывает историю о памфлетисте Ангелуччи, (никогда не существовавшем в действительности), который якобы написал памфлет на Марию-Антуанетту. На этот раз Людовик XVI встревожился и отправил Бомарше в погоню за Ангелуччи по всей Европе. С этим поручением Бомарше, разумеется, справился и получил от короля денежное вознаграждение. "Гоняясь за Ангелуччи", Бомарше, между прочим, побывал в Аугсбурге, где увидел на сцене драму Гёте "Клавиго". За это время Людовик XVI восстановил старый парламент, который, в конце концов, и вернул Бомарше его гражданские права.

Бомарше выполнял более или менее щекотливые поручения короля, как Фигаро, имея в виду только материальную выгоду. Однако его прирожденные дипломатические способности, его энергия, его организационный талант проявились, разумеется, не в выполнении этих поручений, а в общественной деятельности. Бомарше был крупнейшим политиком международного масштаба.

Один из первых он понял, какое значение имеет начавшаяся борьба североамериканских колоний Англии за свое освобождение. В донесениях французскому правительству из Лондона, где он выполнял очередное секретное поручение короля, Бомарше писал о том, что в Америке нарастает революция, что отпадение североамериканских колоний от метрополии -- дело недалекого будущего. И когда война в Америке, которую предвидел Бомарше, разразилась, он принял сторону восставших, сторону тех, кто выступил за независимость. Для такого человека, как Бомарше, принять чью-либо сторону означало помогать делом, помогать всеми средствами, поддерживать до конца... И он помогает. Он организовывает снабжение восставших оружием. Французское и испанское правительства дают ему субсидию -- 2 миллиона. Но Бомарше вкладывает в дело и 3 миллиона собственных денег. Он не только закупает оружие для американцев -- он строит флот для его перевозки. Товары же из Америки, которые должны были оплачивать эти поставки, так и не пришли никогда. Американское правительство навсегда осталось должником Бомарше. Только в 1830 году оно скрепя сердце согласилось выплатить наследникам Бомарше небольшую часть своего долга.

Но неблагодарность американского правительства не оттолкнула Бомарше от дела свободы. Он продолжал добиваться, чтобы Франция официально признала Соединенные Штаты, он отдал свой флот в распоряжение французского командования, когда началась война Франции с Англией, и он восхищался Декларацией независимости, которую провозгласила американская революция. Все это не принесло Бомарше-коммерсанту никаких выгод, но Бомарше-гражданин, Бомарше-писатель этими действиями навсегда поставил себя в один ряд с теми, кто определил политическую физиономию XVIII века.

В те же 70-е годы Бомарше взялся еще за одно предприятие, которое навсегда покрыло его славой и надолго опустошило его кошелек. Он стал издавать полное собрание сочинений Вольтера, преемником которого он себя чувствовал, Вольтера, который восхищался его литературной деятельностью, который сказал перед смертью: "Вся моя надежда на Бомарше". Вольтер умер в 1778 году. Его сочинения, большинство из которых так и не было издано во Франции, могли затеряться; церковь, по-прежнему видевшая в нем своего главного врага, со своей стороны стремилась изгладить самую память о нем. И тут Бомарше развернул бурную деятельность. Он скупил вольтеровские рукописи -- а это было нелегко, ибо многие из них хранились в частных руках,-- он приобрел три бумажные фабрики, доставил из Англии шрифты, послал в Голландию человека, который должен был обучиться способу производства голландской бумаги, арендовал в графстве Баденском Кельский замок, в котором разместились типография и помещения для рабочих. Комментатором издания стал энциклопедист Кондорсе. Ввоз запрещенных книг, ибо Вольтер по-прежнему был запрещен, во Францию взял на себя опять-таки Бомарше. Восемь лет продолжалось печатание. Он печатал одновременно два издания: роскошное, семидесятитомное, и более дешевое, в 92 томах, каждое тиражом в 15 тыс. экземпляров. Издание -- так называемое "кельское издание" -- и до сих пор не потеряло своей ценности. Но подписка на сочинения Вольтера в те годы была слишком рискованным делом, ссориться с церковью было опасно, и потому Бомарше собрал только четыре тысячи подписчиков вместо предполагавшихся тридцати. Бомарше понес большие убытки. Но этим своим делом он всегда справедливо гордился.

"Женитьба Фигаро"

"Революцией в действии" назвал Наполеон эту пьесу Бомарше. Людовик XVI, впервые прослушавший ее в чтении, проявил несвойственную ему проницательность, когда закричал: "Нужно разрушить Бастилию, потому что иначе представление этой пьесы будет опасной непоследовательностью". И вот уже сто восемьдесят лет, как комедия Бомарше не сходит со сцены; по-прежнему ей бурно аплодирует зал, и по-прежнему о ней спорят, по-прежнему находятся критики, которые отрицают гений Бомарше. Это ли не свидетельство, что комедия жива до сих пор!

Она была закончена в 1778 году, принята театром "Комеди Франсез" в 1781 году, а сыграна -- только в 1784 году, за пять лет до разрушения Бастилии. В борьбе за постановку своей пьесы Бомарше победил полицию, духовенство и самого короля не силой, не интригой, а потому, что за него было общественное мнение предреволюционной Франции.

Бомарше приписывают фразу: "Король против моей пьесы -- значит, она будет поставлена". Король, действительно, сказал, что "Женитьба" не будет поставлена никогда: он сумел оценить действенную силу этой политической комедии. Архиепископ Парижский, разрешая своей пастве есть во время поста, одновременно призывал ее не смотреть богопротивную комедию. Но Бомарше, ездивший по парижским салонам с чтением своей пьесы, Бомарше, сумевший заинтересовать в ее постановке придворных и королеву, Бомарше, популярность которого в эту пору достигла зенита,-- Бомарше добился того, что король отменил свое запрещение.

День 27 апреля 1784 года был днем величайшего триумфа Бомарше. Театр буквально осаждали. Придворные дамы с ночи посылали своих лакеев за билетами, "простонародье" заполнило партер. В зале сидели герцогини и савояры, кавалеры ордена святого Людовика и угольщики. Такой разнородной публики не видал театральный зал "Комеди Франсез" за все сто двадцать пять лет своего существования. И вся эта публика -- дамы в бриллиантах и неграмотные рыбные торговки, придворные и трубочисты -- хохотала, веселилась, кричала и аплодировала. Комедия Бомарше покорила зал. Третье сословие чествовало своего представителя, который перед ними, на сцене, побеждал аристократа -- графа Альмавиву; аристократия, пораженная политической слепотой, рукоплескала Фигаро -- остроумцу, не сознавая того, что приветствует смертельного врага, впервые почувствовавшего свою силу.

"Старая монархия хохочет и рукоплещет,-- писал о постановке "Фигаро" Пушкин.-- Старое общество созрело для великого разрушения..." [А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т. VII, М.--Л 1949, стр. 313]

В чем же тайна неувядаемой молодости этой комедии Бомарше? В ней нет жанровой чистоты "Севильского цирюльника" -- это и комедия нравов, и комедия интриги, и фарс, и мещанская драма. В ней испанские декорации и итальянская интрига, в ней мольеровская веселость и дидеротовская социальность, и она пронизана французским духом. Французский народ накануне революции -- вот истинный герой пьесы.

Его гнетут, с ним власть сурова,

Он восстает, он раздражен,

Но песней все кончает он.

Этими словами заканчивается пьеса. Но в 1790 году голос из зрительного зала закричал: "Все пушками кончает он!" И зал, в котором сидели вчерашние Фигаро и Сюзанны, хором подхватил этот припев.

"Севильский цирюльник" -- завершение итало-французской комедийной традиции. "Женитьба Фигаро" -- произведение новаторское. Сама завязка комедии, ее сюжетная схема новы, непривычны. Hе слуга помогает жениться своему господину, как это было во всех комедиях вплоть до "Цирюльника", а господин мешает слуге. Но ему это не удается, слуга побеждает, несмотря на все ухищрения господина. А за слугой, за этим "наиболее смышленым человеком своей нации" стоит народ -- крестьяне, садовники, пастухи, поддерживающие Фигаро, спорящие с графом, настаивающие на отмене феодального права "первой ночи". Они -- не хор, они -- активная сила, участвующая в действии, и в этом тоже сказалось новаторство Бомарше. Каждый из них -- это живой характер: дотошный Антонио, пугливая и упрямая Фаншетта, смешливый Грипсолейль... И весь этот веселый хоровод возглавляют Фигаро и его невеста.

Фигаро... Как он вырос по сравнению с беззаботным махо первой части трилогии! Он стал резче, напористее; порой горькие слова прорываются в каскаде его остроумных монологов. Свое веселье, свою неунывающую жизнерадостность, свою изворотливость Фигаро сохранил и здесь, но раньше он только смеялся -- теперь он научился ненавидеть. В знаменитом "монологе под каштанами" он рассказывает свою жизнь -- и мы узнаем, какой это талантливый труженик и как трудно пробиться такому человеку в феодальной Франции. "Выдвинуться благодаря уму?.. Будь посредственностью, низкопоклонствуй, и добьешься всего". Ремесло царедворца? "Получать, брать и просить -- вот в трех словах его тайна". Дворянство? "Что вы сделали, чтобы иметь столько благ? Вашим единственным трудом было -- родиться". Альмавива? "...Человек довольно заурядный, тогда как мне, черт возьми, затерянному в темной толпе, мне только для того, чтобы прокормиться, пришлось проявить больше знаний и сообразительности, чем их было потрачено в течение ста лет на управление всеми Испаниями. И вы хотите тягаться со мной?" Эти слова уже звучат угрозой -- и угрозу расслышали все: и король и зрители. Фигаро еще смеется сегодня, но завтра он уже отправится в первых рядах штурмовать Бастилию.

Сюзанна, умница Сюзанна -- его достойная подруга. Она напоминает лукавых субреток Мольера своей смелостью, веселостью и остроумием, но она далеко ушла вперед по сравнению с ними. Сюзанна борется за свои человеческие права, она отстаивает свое человеческое достоинство. Эта веселая девушка может перехитрить самого Фигаро, если захочет; эта проказница ведет и направляет действие, центром которого она является; она лукавит, хитрит, но вместе с тем -- сколько правды в ее чувствах, сколько игры в этом сложном и обворожительном характере!

И другие персонажи, перешедшие в "Женитьбу Фигаро" из "Севильского цирюльника", развились и стали сложнее. Розина из капризной, легкомысленной своевольницы превратилась в прекрасную и нежную, страдающую женщину; она написана мягко, сочувственно, самыми теплыми тонами, какие только нашлись на палитре Бомарше; тонкость ее психологической характеристики напоминает Мариво. Альмавива, бывший петиметр и пылкий любовник, стал знатным барином, как бы воплотившим наиболее типичные черты вельможи XVIII века: либеральный "благодетель" своих подданных, который не прочь втайне воспользоваться самыми гнусными из своих феодальных прав; ревнивец, самодур, постоянно ищущий развлечений на стороне; распутник с прекрасными манерами -- таков Альмавива "Женитьбы Фигаро".

Веселая комедия Бомарше, сделавшая героем представителя третьего сословия, высмеяла аристократию и развенчала ее, противопоставив ей образ человека из народа, который уже чувствует свою силу и требует уважения к себе, к своему достоинству. Комедия помогает человеку весело расставаться со своим прошлым -- и "Женитьба Фигаро", осмеивая абсолютистский феодальный строй Франции, помогла народу осознать, что этот строй готовится стать прошлым, что он скоро рухнет окончательно и безвозвратно.

"Женитьба Фигаро" -- это самое высокое творческое достижение Бомарше, венец его славы. После постановки "Женитьбы" он прожил еще пятнадцать лет, написал оперу "Тарар" (музыку для которой сочинил Сальери), третью часть трилогии о Фигаро -- "Преступная мать" (1792), несколько новых "Мемуаров". Но никогда больше он не сумел подняться на ту высоту, на которую его вознесла "Женитьба Фигаро".

Последние годы жизни

Перед революцией Бомарше был одним из богатейших людей Франции. Неудача кельского издания Вольтера, отказ американского правительства платить долги -- все это не расстроило его состояния. Особняку, который он себе выстроил, дивились даже ко всему привыкшие парижане. Опера "Тарар" имела успех. Кроме того, он выиграл еще одно судебное дело -- против молодого адвоката Бергасса. Казалось бы, дела его складывались как нельзя лучше. Между тем он утратил то, чем дорожил, пожалуй, больше всего: свою репутацию народного трибуна, свою популярность.

Бомарше выиграл дело против Бергасса накануне революции, в апреле 1789 года, а симпатии народа оказались на стороне побежденного, хотя это был клеветник и демагог, не постеснявшийся попрекать Бомарше его низким происхождением. Но так велика была ненависть народа к властям предержащим, что Бомарше, который вместо того, чтобы нападать на эти власти, стал искать у них защиты, сразу же навлек на себя народное неудовольствие. Когда разразилась революция, положение Бомарше стало сложным. Ему не доверяли -- богатство и придворные связи внушали подозрения.

"Преступная мать", поставленная в 1792 году, тоже не прибавила ему популярности. В ней действовали те же персонажи, что и в "Женитьбе Фигаро",-- сам Фигаро, Сюзанна, граф, графиня, но постаревшие на 20 лет, погрустневшие и несчастливые. Фигаро, в котором французский народ любил бунтаря, превращен в добродетельного "верного слугу", защитника интересов Альмавивы, притом бессребреника. И Сюзанна поскучнела, остепенилась и главную свою задачу видит в служении семье того самого Альмавивы, над которым так весело издевалась в молодости. Графиня скорбит о тайном грехе: когда-то она уступила настойчивости Керубино; граф запутался в сетях новоявленного Тартюфа -- Бежеарса (анаграмма имени Бергасс)... Комедия сменилась слезной мещанской драмой, даже мелодрамой. Но революционный народ ее не принял.

Бомарше слишком деятелен для того, чтобы отстраниться от участия в жизни страны. Он хочет быть полезным республике. Его отправляют в Голландию закупить оружие для республиканской армии. Но денег ему не присылают, а потом его же обвиняют в хищениях. Бомарше приезжает в Париж (в марте 1793 года), оправдывается, пишет по этому поводу специальные "Мемуары", без прежнего блеска, но ясно, четко, убедительно, и -- побеждает: его снова посылают в Голландию с тем же поручением. И тут по какой-то необъяснимой ошибке его имя вносят в список эмигрантов. Возвращение во Францию становится для него невозможным.

Только в 1796 году он вернулся на родину, к жене и дочери, которых нежно любил, к своим занятиям, к своим согражданам. Он оглох, потерял часть своего громадного состояния, пережил свою славу. Не дух его не сломлен. Опять он берется за планы и проекты и обращается с этими планами к новым людям -- к Талейрану, к Бонапарту, звезда которого только начинала всходить... Были среди этих проектов и трезвые, и дальновидные, но они не принимались. Ему отказывали. Oн писал снова, он предлагал себя в качестве посла в Соединенньк Штаты: Талейран не отказал ему -- он только отложил это дело.

Бомарше умер скоропостижно, в ночь на 18 мая 1799 года. В его счетных книгах были найдены записи, из которых явствовало, что до конца жизни он помогал не только своим друзьям, например своему другу и первому биографу Гюдену, но и своим прежним врагам: он платил пенсию вдове гильотинированного советника Гезмана, того самого Гезмана, который когда-то подал на него в суд за "попытку подкупить судью"; он оказывал денежную помощь одному из свидетелей Гезмана -- Бакулару д'Арно. В одном из своих "Мемуаров" Бомарше писал: "Я никогда никого не ненавидел". Он действительно не ненавидел своих личных врагов; из единоборства с ними он неизменно выходил победителем и больше их не преследовал. Но его комедии внушали людям ненависть к старому порядку. В них Бомарше проявил себя как смелый и правдивый художник, самый яркий художник эпохи Просвещения. И комедии эти продолжают жить на драматической и оперной сцен театров всего мира.

Р. Зернова

----------------------------------------------------------

Источник текста: "Писатели Франции." Сост. Е. Эткинд, Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г.

OCR Biografia.Ru