Бестужев Михаил Александрович - Сириус, подарок любительницам и любителям Российской Словесности на 1827 год, изд. М. А. Бестужевым-Рюминым. Книжка I

НОВЫЯ КНИГИ.

Продолженіе статьи о Альманахахъ.

Сиріусъ, подарокъ любительницамъ и любителямъ Россійской Словесности на 1827 годъ, изд. М. А. Бестужевымъ-Рюминымъ. Книжка I. Издатель, въ предисловіи, обѣщаетъ и вторую, чрезъ шесть мѣсяцевъ, и сверхъ того, особое прибавленіе къ этой 1-й книжкѣ, содержащее болѣе 100 страницъ, съ заглавною виньеткою и листкомъ нотъ. Въ вышедшей теперь книжкѣ Сиріуса, Издатель, какъ видно, желая ознакомить съ собою читателей своихъ, помѣстилъ почти на половину, числомъ піесъ (и вѣрно слишкомъ на двѣ трети страницъ книжки), собственныхъ своихъ произведеніи изъ 51-й статьи, не включая предисловія); 23 принадлежать собственно ему, въ томъ числѣ 5 статей прозаическихъ, и многіе большіе отрывки изъ Поэмъ, длинныя Посланія и т. п., стихами.-- Въ одномъ изъ стихотвореній своихъ, подъ заглавіемъ: Кто истинно счастливъ, говоритъ онъ:

"Какъ счастливъ тотъ, кто и въ обманъ

"Литературномъ скроменъ былъ,

"И, съ табакеркою, въ карманѣ

"Кто Альманаховъ не носилъ."

Другой куплетъ сего же стихотворенія напоминаетъ намъ фактуру стиховъ нѣкоторыхъ бенефисныхъ водевилей и Оперъ. Вотъ онъ:

"Какъ счастливъ тотъ, кто для кокетокъ

"Запасливъ вздохами бывалъ,

"И ловкихъ, миленькихъ субретокъ

"Для нихъ не вовсе забывалъ."

Въ Анекдотахъ, мысляхъ и замѣчаніяхъ Издателя встрѣчается много замысловатаго. Таковъ, напр. Анекдотъ объ одной партіи бостона, въ которой нѣкто изъ игроковъ "предложилъ играть безъ бетовъ. На сіе другой отвѣчалъ: это невозможно, если мы будемъ играть съ вами!" -- Но всего любопытнѣе статья: Слѣдствія Комедіи: Горе отъ ума. Это родъ повѣсти въ письмахъ. Бѣдный Чацкій, съ которымъ насъ познакомилъ и котораго заставилъ насъ полюбить Грибоѣдовъ, бѣдный Чацкій! Софья была для него худымъ пророкомъ: онъ кажется и въ самомъ дѣлѣ помѣшался. Живучи въ деревнѣ, онъ хочетъ, для разогнанія скуки, нанять себѣ Романтическаго Поэта, да еще и изъ самаго несноснаго разряда романтиковъ; выбираетъ себѣ единственнымъ другомъ какого-то Лестова, который, въ знакъ благодарности, пишетъ о немъ, что если Софія, вышедшая за мужъ за человѣка лѣтъ за пятьдесятъ, помирится съ Чацкимъ, то "какъ не пожалѣть о супругѣ ея, для котораго въ семъ случаѣ неизбѣжны большія непріятности." А что хуже всего, этотъ Чацкій, страстно любящій все отечественное, особливо языкъ Русскій, Чацкій, который по словамъ даже Фамусова, говоритъ, какъ пишетъ, -- теперь пишетъ не лучше самого Фамусова, Софьи и Княжны Сашеты. Вотъ образчики его слога: "утомленный печалями, исполненный какого-то особеннаго предчувствія, съ какимъ-то особеннымъ нетерпѣніемъ я жду чего-то лучшаго."... Или: "я, не только чтобъ самъ рѣшился писать стихи, но, съ нѣкотораго времени, потерялъ даже прежнюю охоту и читать ихъ, и если читаю, то не болѣе трехъ или четырехъ изъ нашихъ Поэтовъ." Таковъ ли былъ Чацкій прежде? съ такимъ ли Чацкимъ сдружилъ насъ Грибоѣдовъ? Бѣдный Чацкій! Лучшая, по содержанію и слогу, изъ прозаическихъ піесъ сего Альманаха, есть Свитезянка, Баллада Польскаго Поэта Мицкевича. Прекрасная сія Баллада переведена довольно близко, и слогъ перевода чистъ и правиленъ.

(Продолженіе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 3, 1827