Бецкий Иван Егорович - Листик из дорожного дневника за границею

И. Е. Бецкий

ЛИСТИК ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА ЗА ГРАНИЦЕЮ (*)

(*) Писано совсем не для печати, и отсылается в Редакцию Москвитянина по просьбе А. И. Т. Редактор вероятно прочтет дома из любопытства, но не напечатает безделки, недостойной предмета, о котором в ней говорится.

Утром в 9-м часу узнали мы, что здесь живет наш любимый, высокоуважаемый поэт В. А. Жуковский, переехавший сюда из Дюссельдорфа. Я имел счастие, еще бывши студентом, видеть его однажды в аудитории Московского университета. Теперь обрадовался неожиданному случаю поклониться славному русскому писателю и просил к<нязя> В. П. Г<олицына> представить меня писателю, чье имя привыкло уважать с ребячества все наше молодое поколение. Он живет на набережной, на другой стороне моста, в двухэтажном небольшом домике, окнами на Майн.

Василий Андреевич принял нас в своем кабинете. Какое простое, радушное обращение! И как еще молодо выражение лица русского лирика, отражение души чистой, поэтической, достойной наследницы Шиллерова вдохновенья. Вот он, наша родная гордость, один из последних представителей славной эпохи в истории русской поэзии, наш русский Шиллер! Я передам вам все, что минутное посещение позволило мне услышать из уст нашего Поэта; эти страницы останутся для меня драгоценнейшим воспоминанием, а для вас, верно, занимательнейшими в моих записках.

Узнавши, что я недавно ездил в Барейт поклониться праху Жан-Поля и навестить его добрую старушку-вдову, Василий Андреевич подарил меня взаимно следующим рассказом о своем знакомстве с германским гением.

"Я нарочно заезжал в 1820 году в Барейт, чтоб видеть немецкую знаменитость1. Он принял меня в гостиной. Ни жены, ни детей не было дома. После первого знакомства я просил его, чтобы он показал мне комнату, где он занимается, стол, на котором увидели свет и "Титан", и "Hesper", и бессмертная "Левана"2. Он повел меня в свой кабинет. В гостиной видны были следы женских рук, чинность, порядок, чистота; здесь же совсем противное, страшный беспорядок. У окошка стоял стол, поперек комнаты; на столе навалены книги и бумаги {Все эти бумаги находятся теперь в руках зятя Ж.-П., в Мюнхене, у Эрнста Ферстера, который и теперь занимается продолжением лучшей биографии Ж.-П., известной в Германии. Примеч. Путешественника.}; от стола проведена была маленькая лестница В большую клетку любимых им канареек, пользовавшихся полною свободою. На полу лежал большой пудель и толстый кот; подле стола стояли полки с ящиками, по которым были разложены кучи заметок, под разными названиями: "Morale", "Histoire", "Philosophie" и проч., и пр.3. Я просил показать что-нибудь из этой литературной амальгамы; смотрю -- намарано, перечеркнуто, разрисовано, и ему одному, может быть, понятно, и то покуда горячо. "Да помилуйте, -- воскликнул я невольно, -- кто же что-нибудь разберет?"".

Он объяснил мне, что из всего этого хаоса он извлекает свет, когда он сочиняет, т. е. вставляет в свое сочинение готовую мысль, идущую к делу.

-- Хорошо, покуда вы живы и сами хозяйничаете в этой мудреной кухне; а когда вас не будет и угаснет светильник, кто же рассудит нам ваши мысли? Тут никто и толку не доберется: надобно же думать о потомстве...

Добродушный немец улыбнулся.

Я изъявил желание видеть, как именно он занимается, как читает.

-- Как читаю, -- отвечал мне Жан-Поль. -- А вот сейчас увидите...

С этими словами немец мой схватил обеими руками белого пуделя, лежавшего у ног, уложил друга на одном конце дивана и улегся сам, положив свою голову на послушное, вероятно, чистоплотное животное, и начал читать вслух..."

При этих словах В. А. я невольно вспомнил о славном нашем комике, А. А. Шаховском. У того бывало в комнате не один, а десять пуделей, и все одного цвета и огромного роста.

Но если я из Франкфурта перенесусь в Россию, письму моему не будет конца. Возвращаюсь к рассказу В. А. Он напомнил мне статью Филарета Шаля, когда-то переведенную мною на студенческой скамье; он также упоминает о лоскутках и заметках, но французскому критику угодно было уложить их в огромный сундук, и, вероятно наслышавшись о домашней жизни Жан-Поля, а может быть, и по собственному соображению, он приплел сюда небывалых голубей, будто ворковавших и кокетничавших у ног Жан-Поля в дымной комнате, и пр., и пр. Француз не может не прибавить, такова уж у него натура, и потому ему нипочем превратить канарейку в голубя: и это называется у них avoir trop d'imagination {иметь избыток воображения (фр.).}. Но что всего досаднее, это маньер их переводить. Для них текст великого писателя -- канва, по которому воображение рисует свои собственные узоры! Может быть, они и прекрасны, да зачем же свою фабрику держать под чужою фирмою. -- Таков перевод "Титана" Филарета Шаля.

Что же касается до вставочных мыслей в сочинениях Жан-Поля, то их легко заметить в любом его романе. Отсюда характер какой-то мозаичности, особенно способствовавший стольким изданиям на всех европейских языках в роде антологий, мыслей, извлеченных из его творений {Кстати: у нас на поле нашей русской критики, на котором, кажется, от чего бы не соблюдать мира и тишины, кто-то бросил из-за угла камень в бессмертную тень, сказавши, с свойственною таковым суждениям важностию, что Жан Поль умен для настоящего времени. (Отеч. Записки, не знаю какой-то No 1844). За приятный долг считаю здесь заметить, что в Голландии два города спорят друг перед другом переводами из Жан Поля. В Амстердаме я видел Титан, и еще несколько других его романов на Голландском языке, превосходно иллюстрированные. Hesperus переведен T. I. Kreen в Арнгейме, в прошлом году. Бедные Голландцы! Охота же им тревожить прах покойников! Впрочем почему же не объявить торжественно, что и все Голландцы, замечательные своею религиозностию, и потому высокоуважающие Жан Поля, -- также умерли? для настоящих наших Петербургских критиков нет прошедшего: у них свое на уме.}.

Я изъявил В. А. свое сожаление, что не имею под рукою антологии из Ж.-П. Р<ихтера>, недавно изданной кем-то в России4, потому что, сообщивши ему один экземпляр, я осчастливил бы тем переводчика, которому, без сомнения, очень лестно было бы знать, что его маленькая книжечка лежит на столе переводчика "Орлеанской девы".

-- Если перевод хорош, -- отвечал мне Жуковский, -- переводчик может быть полезным русской литературе, продолжая свои занятия. Он очень труден, его скорее сочинить надобно, чем переводить. Целого сочинения перевести даже невозможно, и едва ли кто стал бы теперь читать целый роман: нельзя отрицать в этом писателе гениального человека, но у него мало того, что называется правдою; слог его слишком манерен и воображение необузданно...

Я был так рад видеть и слышать В. А., что мне было не до опровержения мнения, с которым я не вполне был согласен... К тому же Жан-Поля прочесть, все его 60 томов, не поле перейти; а без этого едва ли можно судить о многосторонности этого необыкновенного человека...

Услышавши от меня, что я думаю вести подробные записи своего путешествия по Германии, Голландии, Бельгии и пр., и пр., и не зная, чем ограничиваться в своих описаниях, словно в море купаюсь и берегов не вижу, Василий Андреевич заметил мне: "Главный совет мой: пишите, что видите, и потому пишите, что видели, а не описывайте того, чего не видели. Вы в первый раз в чужих краях?"

-- В первый раз открытыми глазами вижу чужие края, -- отвечал я, -- но я до 12 лет жил в Париже.

-- Ну, то был только сон, а теперь вам и сон в руку...

Из кабинета он провел нас в гостиную; комната убрана с необыкновенным вкусом; по стенам портреты нашей царской фамилии, с которыми русский хозяин никогда не расстается, этажерки с бюстами, пейзажи -- и русские книги! Глаза разбежались и остановились невольно на самом сходном портрете нашего поэта, какой только можно себе представить. Он писан дюссельдорфским художником Hildebrant'oм, масличными красками, в большом размере. Рядом с ним висит портрет молодой супруги В. А. необыкновенной красоты5. И на том и на другом равно прекрасных изображениях -- книга, как необходимый атрибут, священные символы их существования.

-- Время ехать, -- сказал мой спутник, и я с горьким сожалением должен был расстаться с В. А. Он провожал нас до самой коляски...

Увижу ли его опять? Приведет ли Бог счастие подолее поговорить с ним?.. Бог один знает. Все свидания на земле, минута -- прошла, и бедный человек уж боится, дождется ли опять другого свидания.

(Записано на станции в Дюссельдорфе)

Комментарии

Иван Егорович Бецкий (1817--1891) -- писатель, переводчик, издатель харьковского альманаха "Молодик", страстный поклонник Гоголя. В октябре 1844 г. Бецкий посетил В. А. Жуковского и жившего у него Н. В. Гоголя во Франкфурте. Позже, в январе 1845 г., он встретился в Париже с А. И. Тургеневым и рассказал ему о визите к Жуковскому. В "Хронике русского" есть следующая запись: "Я бы желал, чтобы г. Б<ецкий> доставил мне для "Москвитянина" посещение его и описание салона и образа жизни Жуковского: это по всему принадлежит "Москвитянину", ибо и гений Жуковского -- истый москвитянин, и Москва была его колыбелью. При первом свидании я напомню об этом г. Б<ецкому>" (Тургенев, с. 243). Таким образом, можно считать, что воспоминания Бецкого о встрече с Жуковским во Франкфурте написаны по заказу А. И. Тургенева для журнала "Москвитянин", где и были опубликованы.

ИЗ "ДНЕВНИКА".

ЗАПИСЬ О СВИДАНИИ С В. А. ЖУКОВСКИМ ВО ФРАНКФУРТЕ

Москв. 1845. Ч. 3. С. 241--250; под загл.: Листик из дорожного дневника за границею. 1/13 октября 1844. Франкфурт-на-Майне. Проверено по рукописи: РГБ. Ф. 104. Оп. 10. No 22.

1 В дневниках Жуковского за 1820--1821 гг. записи о посещении Байрейта и встрече с Жан-Полем не сохранились. Единственное упоминание его имени в дневнике -- запись от 2/14 августа 1824 г.: "Посещение гроба Жан-Пауля и встреча на гробе его брата" (Дневники, с. 189).

2 "Титан", "Геспер" -- романы Жан-Поля. "Левана" -- роман-трактат о воспитании. 13 февраля 1829 г. Жуковский писал А. П. Елагиной: "Леваны переводить не советую, ибо ее нельзя перевести, и по-русски выйдет галиматья из того, что по-немецки превосходно" (РБ, с. 106). А. П. Елагина все же перевела "Левану", однако ее перевод не был издан (РА. 1877. Кн. 2, No 5. С. 487).

3 Эти же полки с ящиками запомнились А. И. Тургеневу во время его посещения рабочего кабинета Жан-Поля: "Он показывал мне тогда шкаф с ящичками, в кои бросал разного рода мысли, блестящие или оригинальные выражения, предоставляя себе вынимать их -- и вставлять туда, где они понадобятся" (Тургенев, с. 243).

4 И. Е. Бецкий имеет в виду свое собственное издание: Антология из Жан-Поля Рихтера. СПб., 1844, в которой он подписал свое предисловие криптонимом "Б.".

5 Здесь Бецкий описывает два одновременно созданных портрета Жуковского и его жены. Портрет Жуковского был заказан Гильдебрандту, портрет Э. фон Рейтерн -- Зону в Дюссельдорфе накануне свадьбы.