Бицилли Петр Михайлович - Г. П. Федотов. Святой Филипп, Митрополит Московский

Г. П. Федотов. Святой Филипп, Митрополит Московский.

YMCA-Press. Париж, 1927.

Небольшая книга Федотова имеет, по моему мнению, чрезвычайное значение. Автор подверг в ней пересмотру вопрос не только о взаимоотношениях между Церковью и Государством в царствование Ивана Грозного, но о всем содержании этого царствования. Его книга -- реакция против того, что принято, по какому-то недоразумению, считать "научной" трактовкой истории, т. е. подведения исторической реальности под отвлеченные категории формальных наук, как: теория права, социология, политическая экономия. Так вместо Ивана Грозного получалась "государственная необходимость", вместо митрополита Филиппа -- "боярская" (или "феодальная") "реакция"; живые, подлинные люди обращались в "представителей" или "носителей" тех или иных "начал" или "общественных слоев" или тому подобных мнимых величин, иными словами, попросту куда-то исчезали за пределы поля зрения историков. Почему, в самом деле, "государственное начало" требовало всех тех гнусностей, которые проделывались над запуганным и беззащитным народом (отнюдь не над одними лишь "феодалами") Басмановыми, Штаденами, Скуратовыми? Но для "науки" эти гнусности представлялись какими-то adiafora, они относились к плану, не имевшему ничего общего с "эволюцией" социально-политических отношений, и потому все равно что не существовали. Со св. Филиппом дело обстояло также весьма просто: достаточно было знать, что он принадлежал к боярскому роду, чтобы "свести" его подвижничество и его подвиг к "феодальной реакции" и тем самым лишить ее ее собственного интереса. При таком отношении к историческим реальностям они обращаются в простые "примеры", сами по себе безразличные и легко заместимые. Схема, под которую реальности таким способом подгоняются, остается тем, чем и раньше была, историю легко выразить в небольшом числе формул [Рожков, сделавший это, был только последовательнее многих других]). Овладеть историческим материалом значило до такой степени без остатка разнести его по "категориям", чтобы в нем уже более не представлялось никакой нужды, чтобы его можно было попросту забыть. Федотов принадлежит к петербургской школе историков, отличительной чертой которых является стремление вернуть истории ее самостоятельное значение. Он индивидуализирует и самого Грозного, и опричнину, и Филиппа -- и именно это позволяет нам перейти не к "социологическим" и не к "публично-правовым", но к историческим обобщениям, более того: прямо-таки наталкивает на них. Наметить эти обобщения -- значит дать оценку книги Федотова (анализировать ее я не стану: ее должен прочесть каждый; она, кстати сказать, написана чрезвычайно увлекательно и волнующе). Я начну с одного -- единственного -- пункта моего расхождения с автором. Федотов отказывается видеть в Иване IV прямого предшественника Петра, тем более -- ставить их на одну доску, как это сделал недавно проф. Виппер. Не надо, рассуждает он, забывать о главном: Петр создал Империю, а Иван чуть не погубил той, которая далась ему по наследству, и во всяком случае довел свое государство до смуты. Мне кажется, что Федотов чересчур "снижает" Ивана IV. Политические цели у Ивана IV все же были общие с Петром. Параллель между обоими напрашивается, но только -- не Иван IV от этого выигрывает, а Петр теряет. Один умертвил святого митрополита, другой надругался над самой идеей Церкви и поработил русскую Церковь "доброму офіціру", оба -- сыноубийны, оба -- страшно выговорить -- палачи-любители. И вот именно то, что два самых замечательных государственных человека старой Руси были великими грешниками и великими преступниками, приобретает значение тревожного и зловещего символа. Какая почти непрерывная цепь катастроф и злодеяний -- история царствований после Петра! Военно-дворцовые перевороты XVIII века, убийство двух законных императоров Екатериной II (один из них -- ее муж!), убийство ее сына с молчаливого согласия его родного сына, план убийства этого последнего и всей царской семьи, едва не осуществленный, убийство -- после продолжительной травли -- его внука, убийство внуков этого последнего и истребление почти без остатка царствующего дома... Здесь есть какая-то закономерность, какая-то солидарность в грехе и в каре, вызывающая в памяти миф о доме Атридов и убеждающая в реальности уже не социологических и иных "категорий", но конкретной жизненной формы, каковой является русская государственная власть. И это -- одна сторона дела. Другая -- "опричнина", в буквальном смысле этого слова (от "опричь" -- "кроме", "отдельно"): самоизоляция власти, взятие собственного народа огулом под подозрение, учреждение для всей своей страны режима "чрезвычайной охраны" -- положение, исключавшее возможность сколько-нибудь устойчивых отношений между властью и подвластными, разрешавшееся в вспышках гражданских войн, инициатива которых нередко исходила от самой власти. -- Такою гражданской войной, поднятой самим правительством против собственных подданных, была, по удачной характеристике автора, и опричнина Ивана Грозного; избиение стрельцов, бироновщина, террор Павла I, аракчеевщина с клейнмихелевщиной, 9 января, режим ЧК и ГПУ. И нечего утешать себя аналогиями из западно-европейской истории -- это значит впадать в ту ошибку обезличения истории, подмены ее реальностей "категориями", о которой я говорил. То, что там было исключением, у нас было правилом; а потому то, что там действовало в сторону национально-государственной консолидации, у нас привело к такому поистине страшному разъятию слагающих национально-государственное целое сил, что, когда власть в конце концов сама ужаснулась тому одиночеству, на которое она себя обрекла, и стала искать опоры в "обществе" и в "народе", она приняла совершенно искренно за таковые филиал охранного отделения, какою был "Союз русского народа", и что впоследствии "народ" весьма охотно принял участие в истреблении -- под знаменем... социализма и демократии! -- русской социалистической и демократической интеллигенции...

* * *

Что деспотизм Грозного был кощунственнейшей деградацией идеи православного "Государства Правды" (у Федотова, кстати сказать, прекрасно прослежено, как под пером царя-публициста искажается и упрощается московская мистико-политическая идеология), видели уже современники. Однако в России нарушить "безумное молчание" общества осмелился только один человек. Правда, что позже, при Алексее Михайловиче, последовало перенесение мощей св. Филиппа, обставленное так, что оно получило характер торжественного осуждения с высоты престола той государственной системы, которую нельзя квалифицировать иначе, как "осквернение идеи православного царства" (слова автора) и вместе характер всенародного покаяния в грехе "безумного молчания". Но уже сын царя Алексея, при молчаливом попустительстве народа и самих иерархов, подверг православную Церковь новым унижениям. Ритм русской истории слагается из чередования глубочайших нравственных падений и моментов раскаяния, просветления и подъема, длительного угасания идеи нации -- когда "власть" и "народ" перестают быть "органами" одного организма, становятся внеположными, духовно глубоко чуждыми одна другой величинами, -- и внезапного возрождения идеи "всей земли"; -- и эти смены столь резки, контрасты света и тени столь разительны, что невольно спрашиваешь себя, тот ли это самый народ сегодня, что был вчера, и ощущаешь с глубокой внутренней достоверностью незримое участие в его жизни каких-то сверхличных, противоборствующих в течение веков на поприще его истории злых и добрых сил. Самой проникновенной философией русской истории надо поэтому счесть "роман-мистерию" Достоевского: "здесь Бог с Диаволом борются, а поле битвы -- сердца людей". Некоторые страницы книги Федотова, посвященные опричнине, где он мастерски воссоздает психическую атмосферу заведенного Грозным "церковно-застеночного быта", вызывают невольно в памяти "Записки из подполья", исповедь Ставрогина и наиболее жуткие главы "Братьев Карамазовых"; -- и так как нет никаких данных для того, чтобы подозревать автора в "стилизации" своего материала "под Достоевского" -- тем более что он держится близко источников и притом, в упомянутых местах, как раз таких (немцы-опричники), чье бесхитростно-циничное изложение является надежной гарантией объективности, -- то это сходство служит доказательством, что сущность и историко-философский смысл рассказанной автором трагедии угаданы им верно.

Примечания

Впервые -- "Современные записки". 1928. No 36. С. 539-542.

Федотов Георгий Петрович (1886-1951), историк, культуролог, публицист. В парижской эмиграции с 1926 -- преподаватель в Православном богословском институте, один из основателей журнала "Новый град". В 1941 эмигрировал в США, с 1943 и до конца жизни -- проф. истории в Свято-Владимирской духовной семинарии в Нью-Йорке.

С. 430. Схема, под которую реальности таким способом подгоняются, остается тем, чем и раньше была, историю легко выразить в небольшом числе формул. -- Имеются в виду работы Николая Александровича Рожкова (1868-1927), историка марксистской ориентации, публициста, политического деятеля.

С. 431. Федотов отказывается видеть в Иване IV прямого предшественника Петра, тем более -- ставить их на одну доску, как это сделал недавно проф. Виппер. -- См.: Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М., 1922 (послед, изд.: Ташкент, 1942; М., 1944).

Виппер Роберт Юрьевич (1859-1954), автор трудов по истории от античности до Нового времени, а также учебников по истории для средней и высшей школы.

С. 431....вызывающая в памяти миф о доме Атридов... -- Атриды -- Агамемнон и Менелай, сыновья Атрея, герои троянского цикла в древнегреческой мифологии.

С. 432. Такою гражданской войной, поднятой самим правительством против собственных подданных была... аракчеевщина с клейнмихелевщиной... -- Граф П.А. Клейнмихель (1793-1869), в 1813 -- адъютант А.А. Аракчеева, государственный деятель царствования Николая I, в 1855 уволен в отставку за злоупотребления по службе.

------------------------------------------------

Источник текста: Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступит, статья, коммент. М. Васильевой. М.: Русский путь, 2000. 608 с.