Буданцев Сергей Федорович - Истинный лик

Сергей Буданцев

Истинный лик

(В. В. Маяковский. Облако в штанах. Петроград. 1915 г. стр. 64. Ц. 1 р.)

Текст издания: Млечный путь (Пг.). 1916. No 1. С. 20--22.

Источник: В. В. Маяковский: pro et contra / Сост., вступ. статья, коммент. В. Н. Дядичева. -- СПб.: РХГА, 2006. (Русский Путь).

Истинный, подлинный лик чего? "Облака в штанах"? Футуризма -- хулиганства? Желтых кофт, раскрашенных лиц и непечатной ругани?

Нет. Такой футуризм -- хочется думать -- уже "весь в прошлом". После внимательного, вдумчивого чтения новой книги Маяковского только заглавием да, пожалуй, нарочитой неряшливостью издания, напоминающей о прежних днях, приходится сознаться в чрезмерной категоричности, с которой осуждали футуризм и всех огулом его глашатаев. Очевидно, в последнем осуждении ошиблись. Маяковский убеждает читателя в настоящей, неоспоримой своей талантливости и прекрасной, правдивой искренности.

Но трудно после пышных, великолепных строф Бальмонта, чеканных стихов Брюсова, очаровательных снов Блока просто и непредубежденно подойти ко всем этим "облакам в штанах", "выжиревшим лакеям на засаленной кушетке", "жилистым громадинам", "глупым воблам воображения" и т.д., ко всем грубым и неизящным образам книги.

Скажут -- некрасиво.

Но это, к счастью, самый отвратительный в своей неправильности упрек, который только можно придумать для истинного художника и творца.

Красиво и некрасиво -- нет и не может быть таких понятий в искусстве. Каждое произведение может оцениваться лишь с точки зрения изобразительности и выразительности, ибо в сущности своей искусство есть не что иное, как "выражение полноты души художника" (В. Брюсов). Иначе как примирить мрамор Фидия и комедии Аристофана? Куда отнести Достоевского, три четверти Чехова, Л. Толстого, Уота Уитмана, Шекспирова Фальстафа? Ведь они некрасивы!

Если бы искусство оценивалось только со стороны "красивости", оно было бы бедно и бессодержательно, как Ратгауз. К счастью то, что я сейчас говорю, стало почти трюизмом.

Красота в искусстве -- полное соответствие формы и содержания и проистекающая отсюда единственная убедительность и глубокая непререкаемая правда его. Ибо в противном случае -- искусство лживо, скудно и жалко. Не искусство это.

Что делать, если душа художника и поэта -- уродлива, порочна и безобразна. Раз он может выразить ее, он в праве это сделать. Кто захочет, услышит и поймет ее.

Душа В. Маяковского? Вот она:

Я --

Площадной

Сутенер и карточный шулер {*}.

{* Автор намеренно игнорировал знаки препинания. Мне пришлось прибегнуть к собственной пунктуации. -- С. Б.}

И еще:

Я -- златоустейший,

Чье каждое слово

Душу новородит

Имениннить тело.

И после этого следует светлое утверждение:

-- Говорю вам:

Мельчайшая пылинка живого

Ценнее всего, что я сделаю и сделал.

Этот "сегодняшнего дня крикогубый Заратустра" находит в себе силы сказать:

Но мне люди,

И те, что обидели

Вы мне всего дороже, ближе

Видели,

Как собака бьющую руку лижет.

Искреннею выстраданностью веет от каждой строки книжки, словно смотришь чье-то окровавленное, изъязвленное сердце. Он признался уже:

Хорошо, когда в желтую кофту

Душа от осмотров укутана,

Хорошо,

Когда, брошенный в зубы эшафоту {*},

Крикнуть:

"Пейте какао Ван-Гутена!"

{* Нарочитое нарушение синтаксиса. -- С. Б.}

Посмотрите, как страдает поэт, ожидая возлюбленную:

Проклятая.

Что же и этого не хватит?

Скоро криком издерется рот.

Слышу --

Тихо,

Как больной с кровати,

Спрыгнул нерв.

И вот.

Сначала прошелся

Едва, едва,

Потом забегал, взволнованный, четкий.

Теперь и он, и новые два

Мечутся отчаянной чечеткой.

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы большие, маленькие -- многие

Скачут бешенные,

И уже

У нервов подкашиваются ноги.

Веришь ему, ибо у него -- "пожар сердца". И только вполне понятная экономия цитат не позволяет мне привести целое множество их, доказывающее большие изобразительные средства автора. И надо сознаться, что редко можно встретить такие полные, выпуклые, огромные образы, которыми превосходно мыслит поэт.

Описание ночи:

Вселенная спит, положив на лапу,

С клещами звезд громадное ухо.

Пришла.

Пирует Мамаем,

Задом на город насев.

И эту ночь глазами не проломаем,

Черную, как Азеф.

Или:

Вдруг и тучи, и облачное прочее

Подняло на небе ужасную качку,

Как будто расходятся белые рабочие,

Небу объявив озлобленную стачку.

Или:

Тысячу раз опляшет Иродиадою

Солнце землю,

Голову Крестителя.

Веря сам, поэт убеждает читателя поверить в эти образы. А это главное. Но несомненно только то, что один из самых талантливых и сильных футуристов наших далеко не так оригинален, как могло бы казаться. Такая фраза:

Я весь из мяса. --

приводит на память Уота Уитмана:

-- Я -- Уитман, я -- космос, я -- сын Мантагана, я из мяса.

(Пер. К. Чуковского)

С этим американским поэтом у В. Маяковского и вообще есть большое сходство в самом подходе к действительности, в подходе грубом и как-то чувственно-боязливом, хотя оба они делают вид, что им совсем не страшно их грохочущее, стальное настоящее.

Совершенно новым мотивом в разнообразных напевах современной русской поэзии звучит следующее:

И пока выкипячивают, рифмами пиликая,

Из любвей и соловьев какое-то варево,

Улица корчится безъязыкая:

Ей нечем кричать и разговаривать.

Маяковский сам -- "выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни", и он имеет право говорить звериным языком улицы. Это -- его родной язык.

Он зовет:

Идите,

Голодненькие, потненькие, покорненькие,

Закисшие в блохастом грязненьке,

Идите!

Понедельники и вторники

Окрасим кровью в праздники.

"Кровью сердца дорогу радуя", Маяковский идет к малым, к обиженным и безъязыким. Это резко отмежевывает его от всех наших пишущих современников, с унылым задором тянущих несколько элементарных нот уже достаточно потускневшего и захватанного индивидуализма. Большие поэты давно уходят вперед, осуществляя моменты новой этики. На страницах "Жатвы" отмечалось уже, что даже В. Брюсов, порывая с голым индивидуализмом и аморальным эстетизмом, употребляет такие слова, как "позор", "стыд" именно в этическом, моральном значении. Кто знает, может быть, и в самом деле русская поэзия делает новый шаг, и любовь, "только любовь" ко всему сущему и всегда страдающему сделается основой поэтических достижений.

Технические средства В. Маяковского? Сказать, чтобы он был исключительно оригинален в своих размерах, мне думается, нельзя. Но даже на основании только пяти стихотворений книжки, кстати сказать, читающихся как одна поэма, можно заключить, что чувство стихотворного ритма у поэта обострено до настоящей исхищренности. Короткие волны и колебания строк при чтении слагаются в большие полные клубки ритмических понижений и повышений.

Не отрицая рифмы, автор часто пользуется ассонансами (бронзовый -- звон свой, нежненько -- мятежников и т. д.) и диссонансами (громкою -- рюмкою), иногда превосходными.

Но главное, что, конечно, возбуждает читательское внимание, -- это пресловутые футуристические неологизмы.

И вот здесь В. Маяковский обнаруживает всю свою незаурядную вдумчивость, вкус и чувство языка, качества, встречающиеся довольно редко у других футуристов, пытающихся своими словами обогащать русскую речь. Тогда как даже у Игоря Северянина некоторые стихотворения написаны на каком-то странном жаргоне, напоминающем, по мнению одного критика, румынский язык, у Маяковского заметна необычайная экономия словоновшеств. И сделаны они так, что их трудно уследить. Привожу примеры:

Досыта изъиздеваюсь нахальный и едкий...

Мир, огромив мощью голоса...

Нежные! вы любовь на скрипки ложите

Но дай твоих губ неисиветшую прелесть...

Глаза наслезенные и т. д., и т. д.

Решительно отказываясь от нелепого выдумывания всегда жалких и худосочных "новых слов" или до омерзения противных заимствований из иностранных языков, вроде северянинского стихотворного эсперанто, Маяковский пользуется исключительно всякими приставками, суффиксами и флексиями, удачно усиливающими выразительность корня слова.

Освобождаясь слегка из часто стеснительных рамок синтаксиса, поэт и это делает с приятной умеренностью, и его стихи, несмотря на отсутствие знаков препинания, всегда вразумительны. А это -- ценно.

Ибо попытки в этом направлении талантливых и опытных поэтов приводили к шифру и досадным и смешным неясностям. Отказываясь от приведения доказательств здесь, укажу только на опыты Андрея Белого и Вячеслава Иванова. Вот те мысли, которые возбудила во мне эта сильная, прекрасная в своей искренности книга В. Маяковского.

И я думаю, что не буду голословным, назвав автора ее настоящим и сильным поэтом.

Впервые: Млечный путь (Пг.). 1916. No 1. С. 20--22.