Брет-Гарт Фрэнсис - Счастье Ревущего Стана

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА

Томъ второй

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. "Общественная Польза" Большая Подъяческая, No 39
1895

СЧАСТЬЕ "РЕВУЩАГО СТАНА".

РАЗСКАЗЪ.

Въ "Ревущемъ Станѣ" происходило большое смятеніе. Причиной его не могла быть драка, потому что драка въ 1850 г. вовсе не представляла новости, способной собрать весь поселокъ. Не только ямы, гдѣ добывалось золото, были покинуты, но даже изъ лавочки Теттля, "Tuttle's crocery" -- бѣжали всѣ игроки, которые, какъ извѣстно, весьма хладнокровно продолжали свою партію въ тотъ день, когда Френчъ Питъ и Канака Джо застрѣлили другъ друга у прилавка буфета. Весь станъ собрался около хижины, стоявшей на самомъ краю шахты. Толковали о чемъ-то вполголоса, и при этомъ часто повторялось женское имя,-- имя, слишкомъ хорошо извѣстное стану,-- ирокезки Сэль.

Чѣмъ меньше мы о ней скажемъ, тѣмъ, можетъ быть, лучше. Это было грубое и, есть основаніе думать, очень грѣшное существо. Но въ это время она была единственной женщиной въ станѣ, и находилась въ положеніи, требовавшемъ преимущественно женскаго ухода за ней. Павшая, порочная, неспособная къ нравственному возрожденію, она тѣмъ не менѣе лежала въ мукахъ, которыя тяжело выносить и тогда, когда женская сострадательная рука старается облегчить ихъ, и которыя, теперь, при ея одиночествѣ были ужасны. Проклятіе, пропзнесенное надъ матерью человѣческаго рода, тяготѣло и надъ ней, а при такихъ условіяхъ кара за первородный грѣхъ должна была казаться еще болѣе тяжкой. Можетъ быть, встрѣчая около себя, -- въ минуту, когда она наиболѣе нуждалась въ нѣжной заботливости существа одного съ нею пола -- лишь полупрезрительныя лица мужчинъ, она искупала этимъ часть своей вины. Но, однакожъ, нѣкоторые зрители были, казалось, тронуты ея страданіями. Сэнди Типтонъ произнесъ: "Жутко приходится Сэль!" -- и мысль о ея положеніи заставила его даже на минуту позабыть, что у него въ рукавѣ спрятаны тузъ и два козыря.

Случай, дѣйствительно, выходилъ изъ ряда обыкновенныхъ: смерть была въ "Ревущемъ Станѣ" довольно частою гостьей, но рожденіе было новостью. He-рѣдко изъ стана выпроваживали людей съ запрещеніемъ когда либо возвращаться, но никто еще никогда не являлся туда ab initio. Отсюда всеобщее волненіе.

-- Ты бы вошелъ, Стемпи, сказалъ одинъ изъ наиболѣе почтенныхъ гражданъ, извѣстный подъ именемъ Кентука, другому, бродившему около хижины:-- да посмотрѣлъ, не надо-ли тамъ чего-нибудь сдѣлать. Ты опытенъ въ этихъ дѣлахъ.

Выборъ былъ довольно удачный. Стемпи, какъ говорили, былъ въ другихъ странахъ главою двухъ семей. Кажется, даже, что благодаря именно этому обстоятельству, "Ревущій Станъ", который вообще служилъ прибѣжищемъ для людей, не совсѣмъ ладившихъ съ законами, имѣлъ счастье видѣть его въ средѣ своей. Толпа поддержала, и Стемпи былъ настолько благоразуменъ, что подчинился рѣшенію большинства.

Когда за импровизированной повивальной бабкой затворилась дверь, жители стана снова размѣстились вокругъ хижины, покуривая трубки и ожидая развязки.

Въ станѣ насчитывалось до ста человѣкъ. Одни были бѣглые преступники, укрывавшіеся отъ суда, другіе -- уже осужденные, и всѣ вообще не отличались строгостью нравственныхъ принциповъ. Но, по ихъ наружности нельзя было опредѣлить ни ихъ прошедшаго, ни ихъ характеровъ. Такъ, у самаго худшаго изъ нихъ было рафаэлевское лицо и густые бѣлокурые волосы. Игрокъ Окгерстъ меланхолическими чертами и глубокимъ, вдумчивымъ взглядомъ напоминалъ Гамлета. Самый хладнокровный и мужественный изъ всѣхъ былъ ростомъ не выше 5 футовъ, говорилъ тихимъ голосомъ, и вообще казался застѣнчивымъ и неловкимъ. Прозвище "молодцовъ", которое имъ давали, было скорѣе отличіемъ, нежели опредѣленіемъ. Можетъ быть у "Ревущаго Стана", въ нѣкоторыхъ мелкихъ деталяхъ, какъ напр. въ зубахъ, пальцахъ, ушахъ оказывался недочетъ, но это не мѣшало коллективной силѣ. У мѣстнаго геркулеса оставалось всего три пальца на правой рукѣ. Самый мѣткій стрѣлокъ былъ кривой. Таковъ былъ наружный видъ людей, размѣстившихся около хижины. Станъ занималъ треугольную долину между рѣкой и двумя холмами. Выйдти изъ него можно было только по узкой тропинкѣ, ведущей на одинъ изъ холмовъ, прямо противъ хижины, въ настоящую минуту освѣщенной восходившей луной. Мучившаяся женщина могла, съ своей жесткой постели, видѣть, какъ эта тропинка вилась, подобно серебряной нити, и, казалось, исчезала между звѣздами.

Пламя костра изъ сухихъ еловыхъ вѣтвей сообщало сборищу какой-то задушевный характеръ. Мало по малу, обычное легкомысліе "Ревущаго Стана" взяло свое. Составились пари, относительно исхода событія: "Три противъ пяти, что Сэль выдержитъ, и что ребенокъ останется живъ",-- потомъ относительно цвѣта и пола ожидаемаго пришельца. Вдругъ, посреди оживленныхъ споровъ, въ группѣ людей, находившихся ближе къ дверямъ, раздалось восклицаніе... и толпа затихла на мгновенье, прислушиваясь...

Рѣзкій жалобный крикъ, не похожій ни на что, слышанное доселѣ въ "Ревущемъ Станѣ", пронесся въ воздухѣ, заглушивъ стонъ качаемыхъ вѣтромъ сосенъ, журчанье быстрой рѣки, трескъ пылающаго костра... Сосны перестали стонать, рѣка притихла, костеръ не искрился. Казалось, вся природа, затаивъ дыханіе, также прислушивалась...

Всѣ, какъ одинъ человѣкъ, вскочили на ноги! Кто-то предложилъ было взорвать боченокъ съ порохомъ, но во вниманіе къ болѣзненному состоянію матери, это предложеніе было отвергнуто, и верхъ одержали совѣты болѣе благоразумные. Дѣло ограничилось нѣсколькими выстрѣлами изъ револьвера. Оттого-ли, что импровизированный акушеръ худо зналъ свое дѣло, или вслѣдствіе другихъ причинъ,-- но Сэль быстро угасала. Въ теченіи часа она прошла всю крутую тропинку, ведущую къ звѣздамъ,-- навсегда оставивъ за собой "Ревущій Станъ", съ его грѣхомъ и позоромъ...

Не думаю, чтобъ эта вѣсть кого-либо особенно поразила. Всѣ болѣе заняты были судьбой ребенка. "Будетъ-ли онъ жить?" спрашивали Стемпи. Онъ сомнѣвался. Единственнымъ существомъ въ колоніи, одного пола съ Сэль, и находившимся въ тѣхъ же самыхъ условіяхъ, была ослица. Несмотря на нѣкоторыя возраженія относительно ея пригодности быть кормилицей ребенка, рѣшились сдѣлать опытъ. Это, во всякомъ случаѣ, было менѣе проблематично, нежели то, что намъ разсказываетъ исторія о Ромулѣ и Ремѣ. Какъ мы увидимъ впослѣдствіи, опытъ удался. Еще часъ-другой прошелъ въ разныхъ совѣщаніяхъ; наконецъ дверь отворилась, и любопытная толпа, составивъ "хвостъ", гуськомъ двинулась въ хижину.

Подлѣ низкой скамьи или полки, на которой изъ подъ одѣяла рѣзко выступали очертанія трупа, поставленъ былъ маленькій столикъ изъ сосноваго дерева. На немъ-то, въ свѣчномъ ящикѣ лежалъ завернутый въ ярко-красную фланель, новый гражданинъ "Ревущаго Стана". Около ящика была положена шляпа. Назначеніе ея вскорѣ объяснилось.

-- Джентльмены! произнесъ Стемпи, какимъ-то особеннымъ тономъ, представлявшимъ странное сочетаніе авторитетности съ благодушіемъ:-- благоволите входить въ переднюю дверь и, пройдя мимо стола, выходить въ заднюю. Кто изъ васъ пожелаетъ пожертвовать что-либо въ пользу сироты -- найдетъ у себя подъ рукою мою шляпу.

Первый изъ вошедшихъ былъ въ шляпѣ. Но осмотрѣвшись вокругъ, онъ обнажилъ голову, и безсознательно подалъ примѣръ другимъ. Въ подобныхъ обществахъ какъ хорошіе, такъ и дурные примѣры заразительны.

По мѣрѣ того, какъ процессія подвигалась впередъ, слышались разныя критическія замѣчанія, впрочемъ, болѣе относившіяся къ Стемпи, какъ къ человѣку, который что-то показываетъ.-- "Такъ вотъ онъ какой!.. Только-то и всего!.. Да онъ не больше моего револьвера! И цвѣтной!.."

Приношенія были очень характерны и разнокалиберны: серебряная табакерка, дублонъ, револьверъ обдѣланный въ серебро, кусокъ золота, дамскій носовой платокъ (отъ игрока Окгерста), брильянтовая булавка, брильянтовое кольцо (пожертвованіе котораго было вызвано булавкой и сопровождалось примѣчаніемъ жертвователя, что онъ видѣлъ булавку и что даетъ двумя брильянтами больше), библія (кто ее положилъ -- осталось неизвѣстнымъ), золотая шпора, серебряная чайная ложка съ монограммой (я долженъ сказать, къ моему величайшему сожалѣнію, что имя жертвователя начиналось не этими буквами), хирургическія ножницы, ланцетъ, билетъ англійскаго банка въ 5 ф. стерлинговъ и около 200 долларовъ разной монетой.

Во все время этой процедуры Стемпи хранилъ такое же безучастное молчаніе, какъ трупъ по лѣвую его сторону, и такую же непроницаемую серьезность, какъ новорожденный по правую. Одно только обстоятельство нарушило монотонность этой странной церемоніи. Когда Кентукъ съ любопытствомъ заглянулъ въ свѣчной ящикъ. ребенокъ повернулся и, вѣроятно подъ вліяніемъ боли, схвативъ одинъ изъ его пальцевъ, на мгновенье сжалъ его. Лицо Кентука приняло глуповатое и смущенное выраженіе, и что-то въ родѣ румянца попыталось выступить на его огрубѣлыхъ отъ непогоды щекахъ. "Ишь ты! проклятый мальчишка!" произнесъ онъ, стараясь высвободить свой палецъ, съ гораздо большею нѣжностью и осторожностью, нежели какую можно было предположить въ этомъ человѣкѣ. Выходя, онъ держалъ этотъ палецъ какъ-то особнякомъ отъ другихъ и внимательно его разсматривалъ. Это изслѣдованіе вызвало у него опять тоже самое замѣчаніе: "Ишь ты, проклятый мальчишка!-- повторилъ онъ, показывая Типтону оттопыренный палецъ:-- онъ схватилъ меня вотъ за этотъ палецъ!"

Было четыре часа, когда станъ наконецъ успокоился. Всю ночь въ хижинѣ горѣлъ огонь: Стемпи не ложился спать и Кентукъ также. Онъ сильно выпилъ и съ видимымъ удовольствіемъ повторялъ свои разсказъ о пальцѣ, заканчивая его каждый разъ характеристическимъ проклятіемъ новорожденному. Ему казалось, что это крупное словцо помѣшаетъ товарищамъ заподозрить его въ чувствительности. У Кентука были слабости сильнаго пола. Когда всѣ товарищи его легли спать, онъ сошелъ къ рѣкѣ, задумчиво посвистывая, потомъ воротился и, проходя мимо хижины, продолжалъ свистать, съ напускной безпечностью, видимо желая быть услышаннымъ. Передъ большимъ краснымъ деревомъ онъ остановился, постоялъ нѣсколько минутъ, и опять повернулъ назадъ; затѣмъ прошелся мимо хижины, направился было къ берегу, но, не дойдя до рѣки, еще разъ возвратился и наконецъ постучался въ дверь. Стемпи отворилъ ему.

-- Ну что,-- какъ? спросилъ Кентукъ, бросивъ разсѣянный взглядъ по направленію къ свѣчному ящику.

-- Все спокойно.

-- Ничего новаго?

-- Ничего.

Послѣдовало неловкое молчаніе; Стемпи все еще придерживалъ ручку отворенной двери. Тогда Кентукъ прибѣгнулъ къ своему пальцу, приподнявъ его къ самому носу Стемпи: "Вѣдь уцѣпился же за него, проклятый мальчишка!" произнесъ онъ, и отошелъ.

На другой день Сэль похоронили, какъ могли параднѣе, при тѣхъ условіяхъ, въ какихъ находился станъ. Когда прахъ ея наконецъ былъ зарытъ на скатѣ одного изъ холмовъ, весь станъ торжественно собрался для обсужденья:-- что дѣлать съ ребенкомъ? Предложеніе "усыновить" его было принято единогласно и съ энтузіазмомъ; но вопросъ о средствахъ и возможности удовлетворить его потребностямъ вызвалъ оживленныя пренія.

Замѣчательно, что всякіе личные намеки и грубыя выходки, безъ которыхъ не обходилась ни одна сходка въ описываемомъ станѣ, были совершенно изгнаны изъ настоящаго засѣданія. Типтонъ выразилъ мнѣніе, что ребенка слѣдовало отправить въ станъ "Редъ-Догъ" за сорокъ миль, потому что тамъ можно поручить уходъ за нимъ женщинамъ. Но это неудачное предложеніе было единодушно отвергнуто. "Ревущій Станъ" ни подъ какимъ видомъ не хотѣлъ разставаться съ своимъ пріемышемъ.

-- Притомъ-же, замѣтилъ Томъ Рейдеръ: -- люди "Редъ-Дога" способны украсть у насъ его, и всучить намъ вмѣсто него -- другого.

Въ "Ревущемъ Станѣ", какъ и во всѣхъ поселеніяхъ этого рода, существовало недовѣріе къ честности сосѣднихъ поселковъ. Допущеніе въ станъ женщины-кормилицы встрѣтило также противодѣйствіе. Замѣчено было, что никакая приличная женщина не согласится признать "Ревущій Станъ" за отечество, а женщинъ другого сорта, прибавилъ ораторъ,-- "съ насъ достаточно". Этотъ непріятный намекъ на покойницу, какъ бы онъ ни казался суровъ, былъ, однакоже, первымъ признакомъ нравственнаго возрожденія стана. Стемпи сначала ничего не говорилъ. Можетъ быть, извѣстная деликатность не дозволяла ему вмѣшиваться въ выборъ его преемника, но когда къ нему обратились съ вопросомъ, онъ смѣло объявилъ, что онъ съ Джинни (имя ослицы) отлично съумѣютъ воспитать младенца.

Въ этомъ планѣ было что-то оригинальное, независимое и героическое, и онъ понравился гражданамъ. Стемпи былъ оставленъ въ своей должности. За дѣтскими вещами послали въ Сакраменто.

-- Смотри-же, говорили посланному,-- все что ни на есть лучшаго! Кружева, тамъ, вышивки и все прочее... за цѣной мы не постоимъ!

Какъ это ни удивительно, но ребенокъ благоденствовалъ. Можетъ быть, его вознаграждалъ за всѣ матеріальныя лишенія горный воздухъ поселка. Природа приняла младенца на свою широкую грудь. Въ этой чудной атмосферѣ, пропитанной бальзамическими испареніями сосенъ, укрѣпляющей и бодрящей, онъ нашелъ пищу какая была нужна ему. Можетъ быть, подъ вліяніемъ климата, и молоко ослицы, вслѣдствіе какого нибудь химическаго процесса, превращалось въ фосфоръ и известь. Стемпи приписывалъ все своимъ заботамъ и хорошему молоку. "Я и ослица,-- говорилъ онъ обыкновенно,-- мы были ему отцомъ и матерью!-- Смотри-же! Не улизни отъ насъ когда нибудь!" -- прибавлялъ онъ, обращаясь къ своей маленькой ношѣ.

Когда ребенку минулъ мѣсяцъ, явилась очевидная необходимость дать ему имя. До сихъ поръ онъ былъ извѣстенъ какъ "Козленокъ", какъ "Выкормокъ Стемпи", и даже какъ "Проклятый мальчишка", но всѣ эти прозвища признаны были недостаточными и слѣдовало замѣнить ихъ чѣмъ нибудь другимъ. Въ этомъ случаѣ, руководящую роль сыграло мнѣніе игрока Окгерста. Игроки и авантюристы обыкновенно суевѣрны. Такъ какъ съ нѣкотораго времени все удавалось имъ, то Окгерстъ объявилъ, что ребенокъ "принесъ счастье" стану. И тогда положено было называть его "Счастьемъ" (Luck), но для большаго удобства и, такъ сказать, домашняго обихода присоединить къ этому прозвищу имя Томми. О матери никто даже не упомянулъ, а отецъ былъ неизвѣстенъ.

-- Это лучше, говорилъ философъ Окгерстъ.-- Надо начать свѣжую партію. Назовемъ его "Счастьемъ" и пусть его преуспѣваетъ.

Назначили день крестинъ. Читатель уже имѣетъ нѣкоторое понятіе о воззрѣніяхъ гражданъ "Ревущаго Стана", и потому можетъ себѣ представить, что это было за торжество. Церемоніймейстеромъ избрали извѣстнаго шутника Бостона, и ожидали, что случай этотъ дастъ ему поводъ къ самымъ забавнымъ выходкамъ. Этотъ изобрѣтательный сатирикъ, дѣйствительно, двое сутокъ ломалъ себѣ голову, придумывая пародію на обрядъ крещенія; обучили хоръ, и роль крестнаго отца предназначили Типтону. Но когда процессія съ музыкой и знаменами приблизилась къ бесѣдкѣ, гдѣ лежалъ младенецъ на столикѣ, который долженъ былъ изображать нѣчто въ родѣ, алтаря, передъ исполненной ожиданія толпой, выступилъ Стемпи.

-- Хоть я и не охотникъ служить помѣхой веселью, твердо произнесъ этотъ маленькій человѣкъ, обводя присутствующихъ рѣшительнымъ взглядомъ:-- но мнѣ кажется, что вся эта исторія здѣсь не къ мѣсту. Мы играемъ не равную игру. Не хорошо вмѣшивать этого ребенка въ шутовскую комедію, которой онъ не можетъ понять. И ужь если здѣсь долженъ быть крестный отецъ, то я бы хотѣлъ знать, товарищи, кто изъ васъ имѣетъ на это больше права, чѣмъ я?

За этой рѣчью послѣдовало глубокое молчаніе. Поспѣшимъ сказать, къ чести всѣхъ юмористовъ, что авторъ пародіи самъ первый призналъ справедливость доводовъ Стемпи, хотя отъ того пострадало его собственное веселье. Тогда Стемпи, воспользовавшись выгодой своего положенія, тотчасъ же продолжалъ:

-- Но мы собрались здѣсь для крестинъ и онѣ будутъ у насъ! Съ помощью Божьей, по закону Соединенныхъ штатовъ и штатовъ Калифорніи, я провозглашаю тебя Томасомъ Счастьемъ!

Въ первый разъ еще имя Божества произносилось въ станѣ безъ профанаціи. Хотя эти крестины, можетъ быть, были еще забавнѣе, чѣмъ изображенныя сатирикомъ Бостономъ, но, странно, никто этого не замѣтилъ,-- никто не смѣялся. Томми былъ окрещенъ такъ же серьезно, какъ еслибы его крестили подъ кровомъ христіанскаго храма. При этомъ онъ кричалъ и его утѣшали по принятому обычаю.

Такъ началось возрожденіе стана. Прогрессъ совершился почти незамѣтно, и первые признаки его обнаружились въ хижинѣ, гдѣ поселилось "Счастье". Этотъ выбѣленный домикъ содержался въ большомъ порядкѣ. Въ немъ настлали полъ, повѣсили занавѣски, а стѣны оклеили бумажками. Колыбель изъ розоваго дерева, совершившая на спинѣ мула 80 миль, по выраженію Стемпи, "убила всю остальную мебель", и реабилитація хижины стала необходимостью. Посѣтители, заходившіе навѣдаться -- какъ живетъ-можетъ Счастье, казалось, были довольны такой перемѣной; вслѣдствіе этого, въ заведеніи Теттля не замедлилъ обнаружиться элементъ соревнованія: тамъ появились новый коверъ и зеркала. Благодаря послѣднимъ, отражавшимъ въ себѣ физіономіи жителей "Ревущаго Стана", они начали заботиться о чистотѣ своей одежды. Притомъ же, и Стемпи подвергалъ нѣкоторому карантину всѣхъ, кто домогался чести подержать на своихъ рукахъ "Счастье". Кентукъ, между просимъ, былъ глубоко уязвленъ тѣмъ, что его, изъ предосторожности, лишили этой привилегіи, такъ какъ онъ, отчасти по врожденной безпечности, отчасти вслѣдствіе своего кочеваго образа жизни, смотрѣлъ до сихъ поръ на одежду, какъ на вторую кожу, которая, подобно змѣиной, когда износится, сама постепенно сползетъ. Но таково было вліяніе нововведеній, что и онъ началъ каждое послѣ-обѣда аккуратно являться въ чистой рубашкѣ и съ лицомъ, еще лоснившимся отъ омовеній. Законы нравственные, также какъ и санитарные, не были позабыты. Воспрещалось какимъ бы то ни было шумомъ нарушать спокойствіе Томми, вся жизнь котораго, но общему мнѣнію, должна была состоять въ непрерывномъ и упорномъ стремленіи къ отдыху. Ругательства, гамъ и ревъ, доставившіе стану его несчастное прозвище, отнюдь не должны были доноситься до слуха обитателей хижины. Въ этой священной оградѣ, изъ которой изгнано было кощунство, люди говорили вполголоса или курили съ индѣйской важностью трубки. Въ станѣ не дозволялось даже употреблять выраженій, въ родѣ "проклятое счастье" или "да будетъ проклято счастье!", такъ такъ они могли быть приняты за личный намекъ. Вокальная музыка допускалась, потому что ей приписывали успокоивающее дѣйствіе. Одна пѣсня, которую пѣлъ матросъ, Воинственный Джэкъ, дезертировавшій изъ австралійскихъ колоній Ея Великобританскаго Величества, пользовалась особенной популярностью, въ качествѣ колыбельной пѣсни. Въ ней разсказывалась трагическая исторія о 74-мъ пушечномъ кораблѣ "Аретуза". Напѣвъ ея былъ унылый, минорный, и каждая строфа заканчивалась протяжнымъ, замирающимъ припѣвомъ: "На б-о-о-ртѣ Аретузы". Нужно было видѣть, какъ Джэкъ, держа на рукахъ "Счастье", покачиваясь со стороны на сторону, словно плылъ на кораблѣ, и въ тоже время тянулъ свою матросскую пѣсню. Вслѣдствіе-ли этой качки или длинноты пѣсни,-- въ ней было 90 строфъ и добросовѣстный Джэкъ допѣвалъ ее непремѣнно всю, до грустнаго конца,-- но она всегда производила желанное дѣйствіе. Въ эти минуты обитатели стана, растянувшись подъ деревьями и покуривая трубки, наслаждались тихими лѣтними сумерками и слушали заунывную мелодію, причемъ ими овладѣвала какая-то смутная мысль объ идиллическомъ счастьѣ.

-- Это штука отличная, -- задумчиво замѣчалъ кто нибудь.-- Райская штука!.

Въ длинные лѣтніе дни "Счастье" приносили обыкновенно въ горы, гдѣ добывалось золото. Тамъ онъ покоился на мягкомъ одѣялѣ, подъ которымъ были наложены еловыя вѣтви, между тѣмъ, какъ подъ нимъ, въ ямѣ, работали люди. Подъ конецъ, его колыбель обыкновенно убирали цвѣтами и душистой зеленью. Отъ времени до времени кто-нибудь приносилъ ребенку вѣтку дикой жимолости, азаліи или другіе яркіе цвѣты. Прелесть всѣхъ бездѣлушекъ, которыя до сихъ поръ искатели золота такъ равнодушно попирали ногами, внезапно раскрылась передъ ними... Какой-нибудь красивый камешекъ, поднятый въ ручьѣ, осколокъ разноцвѣтнаго кварца, пластинка блестящей слюды получали теперь значеніе въ ихъ глазахъ: ихъ тотчасъ-же откладывали въ сторону -- "для Счастья". Нельзя и вообразить себѣ, сколько лѣса и горы доставили "для Томми" разныхъ сокровищъ.

Окруженный игрушками, какъ какой-нибудь сказочный баловень фей, Томми, надо полагать былъ доволенъ. И онъ, дѣйствительно, казался совершенно счастливымъ, хотя серьезность его дѣтской физіономіи и задумчивый свѣтъ, горѣвшій въ его круглыхъ, сѣрыхъ глазахъ noвременамъ тревожили Стемпи. Онъ былъ всегда такъ тихъ, такъ спокоенъ. Разсказывали, что однажды, сползая съ своего corral`я, т.е. съ изгороди изъ переплетенныхъ еловыхъ вѣтвей, окружавшей его постельку, онъ упалъ головой внизъ на мягкую землю, и нѣсколько минутъ оставался съ поднятыми въ воздухъ ножонками, не теряя ни равновѣсія, ни чувства собственнаго достоинства. Потомъ онъ далъ поднять себя точно также, безъ ропота. Я нерѣшаюсь приводить многочисленныхъ разсказовъ о его ранней смышленности, основанныхъ, къ сожалѣнію, лишь на пристрастномъ свидѣтельствѣ близкихъ друзей. На нѣкоторыхъ изъ этихъ разсказовъ лежалъ даже оттѣнокъ суевѣрія...

-- Я сейчасъ съ берега, говорилъ, однажды, задыхаясь отъ волненія Кентукъ:-- и чтобъ мнѣ провалиться сквозь землю, если я не видѣлъ -- какъ къ нему на колѣни сѣла соя! И они совсѣмъ не стѣснялись другъ дружкой, точно вѣкъ жили вмѣстѣ! Право! И цѣловались носиками!

И точно, пытался ли онъ перелѣзть черезъ сосновую вѣтку, или спокойно лежалъ на сппнѣ, смотря на осѣнявшую его листву, для него пѣли птицы, прыгали по деревьямъ бѣлки, благоухали цвѣты. Природа была его кормилицей и товарищемъ. Ему посылало солнце свои золотыя стрѣлы, которыя, пробившись сквозь вершины деревъ, падали на его ручонку, такъ что онъ могъ схватить ихъ. Ему приносилъ вѣтеръ благоуханіе смолы и лавра. Къ нему наклоняло дружески, съ усыпляющимъ шумомъ, свои густыя вѣтви высокое красное дерево, между тѣмъ какъ жужжанье пчелъ и крики грачей глухо вторили шелесту листьевъ.

Это была золотая пора "Ревущаго Стана"; пора "прилива" для искателей золота; они добывали его необычайно много, потому что съ ними было "Счастье". Станъ ревниво оберегалъ свои преимущества и подозрительно смотрѣлъ на пришельцевъ. Онъ не только не поощрялъ иммиграціи, но для того, чтобы еще болѣе замкнуться, скупилъ земли по обѣимъ сторонамъ холмовъ, окружившихъ его стѣной. Эта предосторожность въ соединеніи съ репутаціей, которую доставило стану его умѣнье владѣть револьверомъ, сдѣлали его границы неприкосновенными. Почтальонъ, единственное существо, соединявшее "Ревущій Станъ" съ остальнымъ міромъ, разсказывалъ чудеса объ этой цвѣтущей колоніи. "У ревуновъ,-- говорилъ онъ,-- есть улица, которой не годятся въ подметки всѣ улицы "Редъ-Дога". Около домовъ у нихъ цвѣтники, виноградъ вьется, и умываются они по два раза въ день! Но только съ чужими чертовски грубы, и покланяются маленькому индѣйцу".

Вмѣстѣ съ благосостояніемъ явилось у стана потребность дальнѣйшихъ улучшеній; положили выстроить на будущую весну гостинницу и пригласить одно или два приличныхъ семейства поселиться въ ней ради "Счастья", которому могло быть полезно женское общество. Только сильной любовью этихъ людей къ своему пріемышу можно объяснить подобную уступку, которая, если принять во вниманіе ихъ скептическій взглядъ на полезность и добродѣтели женскаго пола, вѣроятно была для нихъ нелегка. Конечно, не обошлось и безъ оппозиціи. Но такъ какъ осуществленіе этого плана отлагалось еще на три мѣсяца, то протестовавшее меньшинство изъявило, наконецъ, также свое согласіе, въ надеждѣ, что какое нибудь неожиданное обстоятельство помѣшаетъ дѣлу.

Такъ и вышло.

Зима 1851 года долго будетъ памятна въ тѣхъ мѣстахъ. Глубокій снѣгъ лежалъ на горахъ; каждый ручей превратился въ рѣку, каждая рѣка -- въ озеро. Въ каждомъ ущельи образовался бурный потокъ. Стремительно бѣжавшая съ горъ вода вырывала съ корнемъ гигантскія деревья, разбрасывая ихъ по долинѣ. "Редъ-Догъ" два раза былъ подъ водой; и "Ревущій Станъ" получилъ предостереженіе. "Вода,-- говорилъ Стемпи,-- ужь приходила промывать золото; она воротится". И въ ту же ночь рѣка, выступивъ внезапно изъ береговъ, почти мгновенно залила весь треугольникъ "Ревущаго Стана".

Въ сумятицѣ, произведенной вторженіемъ воды, посреди треска поломанныхъ деревьевъ и тьмы, которая, казалось, прибывала вмѣстѣ съ водой для того, чтобы проглотить эти прелестныя долины, трудно было собрать разсѣянный станъ. Когда занялась заря, хижина Стемпи, какъ ближайшая къ рѣкѣ, была снесена. Выше, около ущелья, нашли трупъ ея несчастнаго владѣльца. Но утѣшенія, гордости, надежды, Счастья "Ревущаго Стана" -- не оказывалось нигдѣ. Люди, искавшіе его, возвращались съ стѣсненнымъ сердцемъ; какъ вдругъ услышали чьи-то голоса, зовущіе ихъ опять къ берегу. Это была спасательная лодка, плывшая внизъ по рѣкѣ. Она, въ двухъ миляхъ отъ стана, подобрала человѣка, почти изнемогшаго, съ маленькимъ ребенкомъ на рукахъ. Спасающіе спрашивали: не знаетъ-ли кто его здѣсь, и не принадлежитъ-ли онъ къ колоніи?-- Людямъ "Ревущаго Стана" достаточно было одного взгляда, чтобъ убѣдиться, что передъ ними лежалъ Кентукъ, обезображенный, израненый, изувѣченный, но все еще не выпускавшій изъ рукъ ихъ ненагляднаго "Счастья". Нагнувшись, они увидали, что ребенокъ былъ уже холоденъ и что пульсъ его не бился.

-- Онъ умеръ, -- произнесъ кто-то.

Кентукъ открылъ глаза.

-- Умеръ? переспросилъ онъ упавшимъ голосомъ.

-- Да! старина; и ты тоже умираешь!

Улыбка засвѣтилась во взглядѣ Кентука.

-- Умираю? Онъ беретъ меня съ собой... Скажите товарищамъ, что "Счастье" теперь со мной!

И этотъ сильный человѣкъ, ухватившись за слабаго малютку, какъ утопающій, говорятъ, хватается за соломенку, поплылъ по пѣнистой рѣкѣ, вѣчно катящейся въ невѣдомый океанъ...