Булгарин Фаддей Венедиктович - Ничто, или Альманачная статейка о ничем

Ничто, или Альманачная статейка о ничемъ.

(Письмо къ А. Ф. Смирдину).

"Meine Bitterteit edmmt nur aus den Galldpteln meiner Dinte, und menn Gift in mir ist, so ist es doch nur Gegengist."

Geine.

То есть:

"Горечь моя проистекаетъ единственно изъ чернильныхъ орѣшковъ, входящихъ въ составъ моихъ чернилъ, и если во мнѣ есть ядъ, то это не ядъ, а только противуядіе...."

Гейне.

Въ теченіе шести лѣтъ я въ первый разъ попалъ въ общество Литтераторовъ и, такъ называемыхъ, любителей Словесности, именно у насъ, на Новосельѣ. Въ эти шесть лѣтъ произошла большая перемѣна въ нашихъ литературныхъ обычаяхъ, чувствованіяхъ, связяхъ и взаимныхъ отношеніяхъ, какъ будто бы каждый протекшій годъ поглотилъ цѣлое десятилѣтіе. Я увидѣлъ новое поколѣніе Писателей -- и не узналъ стараго. Въ теченіе сего времени, однихъ велъ Аполлонъ впередъ, а Фортуна поталкивала, другихъ Аполлонъ отталкивалъ, а Фортуна лелѣяла. Третьимъ благопріятствовали оба сіи божества.... Но объ этомъ ни слова болѣе. Довольно того, что вотъ мы, Писатели, всѣ вмѣстѣ у васъ, какъ въ Іосафатовой долинѣ!

Бывало, Литераторы, собираясь вмѣстѣ, сливались въ одну душу, какъ искры Шампанскаго въ одной рюмкѣ. Нынѣ, они сходятся, и притомъ такъ плотно, какъ косточки игры домино -- но только не спаиваются. Ужели и Литераторовъ, какъ игорныя косточки, раздѣляетъ интересъ? -- Хотя бы я зналъ, но не скажу.

Чту и уважаю всѣхъ великихъ и малыхъ моихъ Парнасскихъ собратій; но долженъ признаться, что въ этотъ день душа моя была такъ сжата, какъ книга въ тискахъ переплетчика, а языкъ висѣлъ во рту, какъ незаведенные часы на стальномъ крючкѣ у часоваго мастера. Изъ всѣхъ чувствъ только вкусу было хорошо. Зрѣніе страдало отъ необычайной пестроты; органамъ слуха было больно отъ нестройныхъ похвалъ и вѣжливости; обоняніе, какъ чутье оленя, слѣдило ловцевъ и сѣти, а осязаніе сообщало сердцу -- дрожь, при каждомъ неискреннемъ пожатіи моей руки. Какая-то тоска давала мнѣ предчувствовать, что я въ этотъ день долженъ разрѣшиться, непремѣнно, какою нибудь глупостью!

Послѣ обѣда, когда поднесли мнѣ листъ бумаги, на которомъ написаны были имена Литераторовъ, изъявившихъ желаніе составить для насъ Альманахъ, -- я, взглянувъ на списокъ, забоялся, чтобы гласныя буквы, въ нѣкоторыхъ изъ сихъ именъ, не заревели отъ ужаса, встрѣтясь съ согласными буквами въ другихъ именахъ, отвергающихъ союзъ даже въ Грамматикѣ. Если бы всѣ сіи имена закупоришь въ бутылку, думалъ я, но бутылка вѣрно лопнула бъ отъ броженія. Хорошо, что эти имена встрѣтились за бутылкой!...

Я вписался послѣднимъ въ списокъ лучезарныхъ именъ, но вовсе не отъ уничиженія, а потому, что послѣдняго мѣста я никогда не почитаю нижайшимъ или унизительнымъ, ибо знаю много случаевъ, гдѣ похвальнѣе быть послѣднимъ чѣмъ первымъ; напримѣръ, въ ретирадѣ, въ передней.... Но довольно и этихъ двухъ примѣровъ. Конечно тѣмъ, что исполняю мое обѣщаніе.

Но какъ исполняю? Вотъ задача! Всѣ пoчтенные и высокопочтенные мои собратья Парнасскіе, вѣроятно, дадутъ вамъ статьи, высоко цѣнимыя нами -- статьи важныя, полновѣсныя, а потому вамъ именно будетъ недоставать того, что даю я, -- а я даю вамъ ничто. Не пренебрегайте ничѣмъ, любезнѣйшій Александръ Филипповичъ! Ничто есть тоже, что нуль, а отъ сочетанія нулей, съ единицами родятся милліоны.

Вѣрьте мнѣ, ничто не есть вещь незначительная. Напротивъ того, ничто есть матерь всего. Оглянитесь на ваши полки съ книгами, и поразсудите, чѣмъ держались многіе наши Журналы, чѣмъ начинены наши разславленные Романы, наши медныя Поемы, Повѣсти, Баллады, Оды, Анакреонтики, Пѣсни и Сказки! -- Ей Богу, ничѣмъ! -- Что есть авторская слава? -- При роднѣ, покровительствѣ и и искательствѣ, это ключъ къ почестямъ, а безъ этого -- ничто, вещь, за которую не дадутъ квасу напиться. -- Но это ничто имѣетъ свою прелесть, какъ всякое ничто, составляющее цѣль жизни и занятія большей части людей. Увѣряю васъ честью, что если бъ въ вашемъ книжномъ магазинѣ и въ вашей Библіотекѣ для чтенія не было такого множества ничего, то вы не имѣли бы такого множества покупателей и читателей. Величайшая истина, сущая философическая аксіома есть та, что люди болѣе всего любятъ ничто, и всю жизнь роняются за ничѣмъ.

Взгляните изъ окна вашего на Невскій проспектъ -- этотъ міръ въ миніятюрѣ, и пробѣгите умственно по богатымъ магазинамъ, которыми гордится Петербургъ, какъ кокетка нарядомъ, что вы въ нихъ найдете? Прелестное ничто. Войдемъ въ одинъ изъ сихъ вмѣстилищъ ничего, и посмотримъ, что тамъ дѣлается! -- Вотъ подъѣзжаетъ карета, изъ кареты вылѣзаетъ баринъ, гордый, надутый важный -- въ сорокъ пудъ. Это представитель тысячи себѣ подобныхъ. Вошедъ въ магазинъ, онъ осматриваетъ все съ величайшимъ вниманіемъ, и покупаетъ нѣсколько яшмовыхъ и фарфоровыхъ чашъ, которыя всегда будутъ стоять пустыя въ углахъ его дома, покупаетъ нѣсколько малахитовыхъ и мозаическихъ столиковъ, на которыхъ бѣдный никогда не увидитъ для себя хлѣба-соли. За эти вещи баринъ отдаетъ нѣсколько тысячъ четвертей ржи и пшеницы, собранныхъ съ полей его въ потѣ чела, -- и доволенъ, что пріобрѣлъ блистательное ничто, потому, что люди удивляются и кланяются тому, у кого болѣе ненужныхъ вещей, то есть, у кого болѣе ничего. За нимъ входятъ, оглашенный Эксъ-Секретарь Мараловъ, на котораго добрые люди указываютъ пальцами и крестятся при встрѣчѣ съ нимъ, чтобъ не впасть въ искушеніе и избѣгнуть отъ лукаваго. Maраловъ, почитая честь, заслугу, благородство и дворянское достоинство ничѣмъ, скомкалъ все это, сбилъ въ кучу и выплавилъ себѣ, какъ изъ выжиги, значительное состояніе, и ставя ни во что людское мнѣніе, наслаждается вполнѣ своею ничтожностью. Уголовные законы и полицейская команда охраняютъ черномазыя его ланиты отъ насильственнаго прикосновенія; почтенные Члены Опекунскаго Совѣта заботятся о приращеніи его капитала, и Мараловъ преспокойно дремлетъ въ клубѣ.... Посмотрите, онъ покупаетъ ленточки для своего украшенія!!!.. Но вотъ чувствительная, нѣжная дама съ душею, вылитою въ форму нашей свѣтской образованности! Она разыгрываетъ въ домѣ своемъ лоттереи въ пользу бѣдныхъ, и, при одномъ воспоминаніи несчастныхъ -- плачетъ горькими слезами. Женскія слезы, по словамъ поэтовъ, суть перлы. Какъ жаль, что бѣдные не могутъ продать сихъ перловъ, и купить себѣ хлѣба; ибо сострадательная дама не можетъ дѣлиться съ ними своими деньгами. Ей нужна шаль, а шаль свѣтской дамѣ столь же необходима, какъ шерсть кошкѣ. При шали нужны блонды, кружева, тюли и прочія необходимыя вещи, которыя изъ уваженія къ прекрасному полу, никакъ не смѣю назвать ничѣмъ, потому, что цѣнность ихъ часто поглощаетъ все имѣніе мужа и его кредиторовъ. -- Кромѣ того, можно ли назвать ничѣмъ то, что усмиряетъ женскіе капризы и возбуждаетъ нѣжныя ласки? -- Еслибъ я сказалъ дамамъ, что цѣнимое ими столь высоко есть ничто, и что онѣ разоряютъ мужей своихъ изъ ничего, потому, что не причудливый нарядъ, а умъ и красота прельщаютъ насъ, то на меня прогнѣвались бы, а женскій гнѣвъ опаснѣе барской вѣжливости... Замолчу, и, чтобъ гуся не раздразнить, обращаюсь къ самому себѣ.

Другіе никакъ не хотятъ признаться, что они обкрадываютъ Вальтеръ-Скота, Томаса Мура, Бейрона, Гёте, Биргера, Шиллера, Делавиня, Ламартина и т. п., а я охотно соглашаюсь, что я выучился толковать о ничемъ у молодыхъ нашихъ мудрецовъ, у модныхъ дамъ и у принадлежащихъ къ нимъ авторовъ, которые не два и не три часа говорятъ ничто, но всю жизнь будутъ говорить и писать ничто и о ничѣмъ. Такъ, Александръ Филипповичъ, я подражатель, я литературный воръ! Я выкралъ ничто изъ разговоровъ нашихъ свѣтскихъ обществъ и изъ книгъ, которыя вы печатаете на свой счеьъ, лелѣете за стекломъ, хвалите и продаете съ выгодою для покупателей, ищущихъ съ жадностью ничего. Недавно еще, какой-то Критикъ, разбирая въ Сѣверной Пчелѣ вновь вышедшее сочиненіе, намѣкнулъ на меня бранчиво и насмѣшливо, за то, что я когда-то сказалъ, что каждая книга (Романъ, Поема или Сказка) должна имѣть цѣль, основную идею и, въ пріятномъ видѣ, разрѣшать какую-нибудь философическую или политическую задачу. Посудите, каково должно быть мое преступленіе, когда меня разругали даже въ Сѣверной Пчелѣ! Это едва ли не то же, если бы гости прибили хозяина въ его собственномъ домѣ за то, что онъ посовѣтовалъ имъ не бѣгать на четверенкахъ по грязи и вмѣстѣ съ поросятами. Съ этихъ поръ я рѣшился подражать тѣмъ, которыхъ хвалятъ безъ умолку пріятели печатно и изустно, и стану писать безъ цѣли, безъ мыслей, безъ чувствъ, но гладенько, чистенько, -- національно, т. есть, со всѣми поговорками и прибаутками народными, а если можно, даже съ національною хвалою и бранью. Я твердо увѣренъ, что пиша такимъ образомъ, я превзойду Валтьера-Скота, потому, что наши питейные домы гораздо ближе къ природѣ, нежели Шотландскія таверны.

Вы знаете, любезный Александръ Филипповичъ, что Индѣйцы и послѣдователи секты Пиѳагоровой вѣрятъ, будто душа человѣка, послѣ смерти, переселяется въ скотину. Не помню, гдѣ я читалъ или слышалъ, будто это переселеніе душъ въ полной мѣрѣ существуетъ въ литературномъ мірѣ, и что духъ великихъ Писателей переселяется въ ихъ подражателей, по правиламъ Ламайской вѣры. Грѣшный человѣкъ! я вѣрю этому и, входя въ вашъ книжный магазинъ, всякой разъ боюсь, чтобы стоящіе у васъ на полкахъ Журналы, Романы, Поэмы, Драмы, Трагедіи, Повѣсти и т. п. не заблеяли не замычали и не заревѣли по-Англійски, по-Французски, по-Нѣмецки -- и даже по-Латыни и по-Гречески! -- Боюсь я отъ того, что самъ намѣренъ, какъ выше сказано, сдѣлаться подражателемъ, и для достиженія народности въ моихъ писаніяхъ, я уже принялъ къ себѣ въ услуженіе буяна кучера, пьянаго Малороссійскаго паробка, и подружился съ удалымъ дьячкомъ. При семъ прошу васъ выписать для меня на будущій годъ Московскіе Журналы: Телескопъ и Молву.

Подражаніе хочу я простерть гораздо далѣе, за предѣлы Литературы, Вы не повѣрите, мой любезный Александръ Филипповичъ, какъ я былъ прежде простъ, а притомъ и несчастливъ, живя въ свѣтѣ своимъ умомъ и чувствомъ! -- Выслушайте меня! Однажды (очень давно), я прогуливался по большой дорогѣ, которую тогда насыпали тощіе, чахлые, блѣдные Бѣлорусскіе мужики, въ своихъ бѣлыхъ войлочныхъ магеркахъ и грязныхъ свиткахъ. Бѣлорусскій народъ есть чистое Славянское племя, потомки древнихъ Кривичей, и если Кіевъ называютъ колыбелью Русскаго Царства, то Бѣлоруссію можно назвать пеленками. На Великороссійскаго мужичка любо взглянуть -- крѣпокъ, могучъ, здоровъ, веселъ, а родной братъ его -- Бѣлорусецъ, произрастаетъ на той же почвѣ, какъ грибъ подъ дубомъ. Отъ чего же эта разница? -- Я разговорился съ Бѣлорусомъ, и возвратился въ городъ въ самомъ непріятномъ расположеніи духа. На другой день, я пустился навѣщать всѣхъ моихъ пріятелей, и сталъ толковать, какъ бы сдѣлать Бѣлоруса такимъ же плотнымъ и толстымъ, какъ наши Великороссійскіе мужички. Я былъ такъ простъ, что думалъ, будто надо мною не станутъ насмѣхаться. Надо мной стали насмѣхаться, любезный Александръ Филипповичъ, и чѣмъ болѣе я сердился, тѣмъ болѣе надо мною смѣялись! Наконецъ, нашлись добрые люди, которые убѣдили меня, что все это ничто, и что я дурно дѣлаю, бѣснуясь изъ ничего. Всѣ эти добрые люди, которые совѣтовали мнѣ не безпокоиться о чужомъ голодѣ (тогда въ Бѣлоруссіи былъ голодъ), были люди толстые, жирные, здоровые, веселые, съ отличнымъ апетитомъ и съ достаточными средствами къ удовлетворенію онаго, отличные игроки въ вистъ и даже любители Изящнаго, то есть Театра съ принадлежностями. Я вздумалъ подражать имъ, и уже сдѣлалъ нѣкоторые успѣхи. Недавно, бѣдная вдова пришла ко мнѣ съ просьбою написать ей жалобу на опекуновъ, которые расхитили остатки небольшаго имущества ея покойнаго мужа, оставили ее въ бѣдности безъ куска хлѣба, съ четырьмя малолѣтными дѣтьми. Я бросился къ перу и кошельку, но, вспомнивъ совѣты добрыхъ людей (сытыхъ не дѣлать себѣ врагами), сказалъ вдовѣ, что все это ничто, и что мнѣ нѣтъ времени изъ ничего биться. Бѣдная женщина заплакала и хотя не нѣжно, но горько!... Первый опытъ мнѣ не удался; но я надѣюсь, что скоро исправлюсь, и что изъ такой бездѣлицы, изъ сущаго ничего не стану болѣе мучиться. Вы знаете, что съ твердою волею можно сдѣлаться чѣмъ угодно, а я хочу быть счастливымъ, т. е. спокойнымъ, а потому непремѣнно достигну до того, чтобы въ головѣ моей было ничто, а въ сердцѣ ничего. Я читалъ въ одной старой книгѣ, что, во время оно, жилъ-былъ гдѣ-то нѣкто, который всплылъ наверхъ изъ грязи, на риѳмахъ, и послѣ того свѣтился, какъ во мракѣ кусокъ гнилаго дерева. Этотъ нѣкто слылъ добрѣйшимъ человѣкомъ, и даже вышелъ въ люди за доброту. Онъ жестоко не любилъ такихъ какъ я людей; но я отдаю каждому справедливость, и объявляю, что беру его за образецъ, и стану подражать ему, чтобы нажить себѣ сильныхъ друзей и славу добраго человѣка. Я буду искать въ женщинахъ, не любви, но милости, и стану лизать и лелѣять ихъ дѣтей и собачекъ, писать мадригалы и расказывать имъ страшныя и чувствительныя небылицы. Чрезъ женщинъ я попаду въ милость къ мужчинамъ, и стану льстишь имъ и сплетничать. Потомъ стану дѣлать добро моимъ родственникамъ и тѣмъ, которые льстятъ мнѣ и ругаютъ моихъ противниковъ, и, наконецъ, каждое утро буду разсылать съ моими записочками по всѣмъ моимъ знакомымъ пьяныхъ бабъ и разныхъ попрошаекъ, которыя приходятъ ко мнѣ просить подаянья. Записочка, какъ бы ни была чувствительно написана, стоитъ всегда менѣе наличныхъ денегъ, а кромѣ того имѣетъ то преимущество передъ деньгами, что сдѣлаетъ гласнымъ мою доброту. Въ заключеніе этого представленія, я объявлю моихъ противниковъ злодѣями и погублю ихъ въ общемъ мнѣніи -- во славу и торжество добродѣтели, которая должна быть моимъ капиталомъ, приносящимъ по пятидесяти на сто вѣрнаго дохода.

Все это я непремѣнно исполню, любезный Александръ Филипповичъ, точно такъ, какъ описано въ той книгѣ; исполню -- для своей и для вашей пользы. Когда я проживу такимъ образомъ лѣтъ пять, и послѣ того вздумаю объявишь новую подписку на старыя мои сочиненія, то хотя бы ими завалены были кладовыя, увидите, какія вычурныя дамы и какіе знатные господа станутъ пріѣзжать къ вамъ, чтобы подписаться на сочиненія добраго человѣка! -- Журналы завопятъ хвалу, а если который нибудь Журналистъ осмѣлится пикнуть противу насъ.... ату его! мы выпустимъ на него, тотчасъ, свору моихъ прыткихъ пріятелей, и если намъ не удастся растерзать дерзкаго, то мы загонимъ его въ нору. Дѣло пойдетъ, какъ по маслу..... Держите карманъ!....

Но я долженъ признаться вамъ, любезный Александръ Филипповичъ, что при всемъ моемъ желаніи подражать любимцамъ счастья, для пріобрѣтенія земныхъ благъ, я приступлю къ дѣлу со страхомъ и трепетомъ. Судьба повѣсила надо мною мечъ Дамоклеса, и этотъ мечъ -- собственный мой языкъ. Ахъ, проклятый языкъ! -- Зубы мои, слава Богу, такъ еще крѣпки, что я даже въ состояніи жевать бифстексъ на почтовыхъ станціяхъ, и такъ востры, что мнѣ стоитъ только показать ихъ, чтобы заставить молчать тѣхъ, которые безъ умолку и безъ причины ворчатъ на меня въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ. При всемъ томъ я не могу удержать языка за крѣпкими моими зубами! Если бъ вы знали, любезный Александръ Филипповичъ, сколько этотъ языкъ надѣлалъ разстройствъ и замѣшательствъ, попавшись въ пріятныя и усладительныя бесѣды плутовъ, взяточниковъ, лицемѣровъ, низкопоклонниковъ, невѣждъ, толкующихъ нѣжно о честности, о безкорыстіи, о Христіанскихъ добродѣтеляхъ, объ усердіи къ службѣ и о просвѣщеніи! -- Куда мнѣ дѣться съ нимъ, какъ унять его, когда я знаю что для пріобрѣтенія друзей, покровителей и славы добраго человѣка, надобно умѣть держать крѣпко языкъ за зубами? -- У насъ есть множество Грамматикъ Русскаго языка, а Грамматика излагаетъ искусство правильно говорить и писать. До сихъ поръ, не взирая на множество изданныхъ Грамматикъ, у насъ весьма мало людей, умѣющихъ правильно говорить и писать, а что еще хуже, не умѣющіе правильно говорить и писать идутъ впередъ, а умѣющіе или остаются сами назади, или отталкиваются назадъ неумѣющими. Нельзя ли вамъ, любезный Александръ Филипповичъ, заказать книгу не-Грамматику -- которая бы научала искусству молчать и не писать? Вы бы оказали этимъ большую услугу умнымъ людямъ, и пріобрѣли бы вѣчную славу и благодарность потомства!

Предметъ мой, ничто, такъ богатъ, что если бы я далъ волю своему перу, то не кончилъ бы этой статьи на всей бумагѣ, производимой въ Россійской Имперіи въ теченіе десятилѣтія. Но я долженъ уступить мѣсто другимъ Авторамъ, и потому оканчиваю статью желаніемъ, чтобы въ вашемъ Альманахѣ было хоть что нибудь, и чтобъ мое ничто не возбудило желчи въ Критикахъ, которое, браня меня, подвергнутся справедливому упреку, что они бьются изъ ничего.

Ѳаддей Булгаринъ.

Мыза Карлово, возлѣ Дерпта,

9 Ноября, 1832.

"Новоселье", СПб, 1833