Булгарин Фаддей Венедиктович - Доморощеные мудрецы нашего века, или молодо, зелено

Доморощеные мудрецы нашего вѣка, или молодо, зелено.

(Письмо къ Архипу Ѳаддеевичу).

"А однако жъ требую, чтобы сынъ мой доволенъ
Былъ малымъ, чтобъ смиренъ былъ и собою воленъ
Зналъ обуздать похоти, и съ одними знался
Благонравными, и тѣмъ подражать лишь тщился.
По водѣ тогда мои вотще пишутъ вилы;
Домашній, показанный частно примѣръ, силы
Будешь важной, и итти станетъ сынъ тропою,
Котору протоптану видитъ предъ собою."
Князь Кантемиръ.

Я придерживаюсь вашего мнѣнія, почтенный Архипъ Ѳаддеевичъ, и не всегда вѣрю похваламъ, которыя наша братья, старики, любятъ расточать всему, что было прежде. Это, кажется, общая слабость преклонныхъ лѣтъ. Слѣдуя за успѣхами гражданской образованности, нельзя не согласишься, что нынѣшнее время имѣетъ многія преимущества предъ прежнимъ, но нельзя также оспаривать, что и въ прежнія времена было много хорошаго. Важное дѣло умѣть пользоваться опытами вѣковъ. У меня уши вянутъ, когда при мнѣ станутъ расхваливать нѣкоторыхъ старинныхъ вельможъ, которые, окружившись шутами и льстецами, кили посреди своихъ соотечественниковъ, какъ будто на неприступной вершинѣ Альпійскихъ горъ, куда не досягалъ ни жалобный голосъ кредитора, ни стонъ бѣднаго просителя. Мнѣ горько въ горлѣ, какъ отъ дыма, когда при мнѣ расказываютъ съ восторгомъ, что такой-то вельможа, созвавъ гостей на фейерверкъ, бросилъ пукъ ассигнаціи въ каминъ! Можетъ быть, многія нѣжныя бабушки и тетушки разгнѣваются на меня, когда я скажу, что мнѣ весьма нравится истребленіе обычая записывать дѣтокъ въ службу, въ колыбели, чтобы они не служа выходили въ чины, и на семнадцатомъ году появлялись отъ свѣта. Штабъ-офицерами! Все это было не хорошо, и слава Богу, что этого болѣе не существуешь. Не взирая на все это, юношество прежде было гораздо скромнѣе, имѣло менѣе самонадѣянности, оказывало болѣе уваженія къ властямъ, почтенія къ лѣтамъ, заслугамъ и познаніямъ; это почиталось въ наше время первыми, непремѣнными обязанностями благовоспитаннаго человѣка. Не правда ли, Архипъ Ѳаддеевичъ? Я ссылаюсь на васъ самихъ въ этомъ дѣлѣ. Прежде болѣе радѣли о домашнемъ воспитаніи, т. е. занимались тѣмъ, чтобъ наставить юношу, какъ должно себя вести въ жизни. Вспомните о правилахъ, которыя начертаны были на всѣхъ стѣнахъ въ Сухопутномъ Кадетскомъ Корпусѣ, во время незабвеннаго Графа Ангальта: это лучшій образчикъ духа воспитанія тогдашняго времени {Сіи надписи собраны въ одну книгу. Кажется, ея нѣтъ въ продажѣ, но не худо бы было вновь издать. Изд.}. Драгоцѣнные памятники этого нравственнаго воспитанія, остались навсегда на Русскомъ Парнассѣ и въ Исторіи побѣдъ Русскихъ.

Въ наше время, не взирая на разможеніе Университетовъ, частныхъ и казенныхъ учебныхъ заведеній, мы какъ-то мало обращаемъ вниманія на этотъ важный предметъ. Начиняя головы юношей множествомъ разныхъ вещей, мы мало заботимся о томъ, чтобы научать обученныхъ юношей употреблять съ пользою пріобрѣтенныя пмы начала; маю помышляемъ о томъ, чтобы укоренишь въ нихъ желаніе усовершаться постепенно. Вся бѣда отъ того, что нынѣ отцы и наставники рѣдко занимаются образованіемъ нравственности. Профессоръ, вооружась доказательствами, легко убѣждаетъ юношу, что квадратъ гипотенузы, равенъ квадратамъ своихъ катетовъ, и убѣжденіе это остается въ немъ на цѣлую жизнь. Не худо было бы, если бъ юношѣ также доказано было математически, что для блага его собственнаго и блага отечества необходимо нужны: скромность и недовѣрчивость къ своему умишку въ юности; послушаніе родителямъ и уваженіе старшихъ во всѣхъ возрастахъ; наконецъ твердая вѣра въ Суворовскую пословицу: дѣло мастера боится, т. е. убѣжденіе, что только долговременное ученіе ведетъ къ познанію предмета, а опытность научаетъ употреблять его съ пользою. Нынѣ, лишь только объявлять юношѣ, что онъ болѣе не ученикъ, онъ тотчасъ воображаетъ себѣ, что онъ уже учитель! Молодые, люди думаютъ, что также легко владѣть жезломъ начальствованія, какъ указкою! Но вы лучше удостовѣритесь, почтенный Архипъ Ѳаддеевичъ, въ истинѣ словъ коихъ, изъ слѣдующей сцены, въ которой я игралъ хотя не маловажную, по безполезную ролю.

Двоюродная сестра моя прислала экипажъ за мною, третьяго дня, съ покорною просьбою поспѣшить къ ней. Я засталъ ее въ раздумьѣ: глаза у нея были красны отъ слезъ. "Чно съ тобою сдѣлалось, милая!" -- "Ахъ, братецъ, я въ отчаянья! я думаю, что нашъ Ваинчка, котораго воспитаніе стоитъ намъ, такъ дорого, что нашъ Ваничка.... ряхнулся!" -- "Какъ, неужели онъ впрямь сошелъ съ ума?" -- "Не такъ, чтобы впрямь, а нѣсколько вкось. Онъ бѣснуется при каждомъ нумеръ Газеты, при каждой книжкѣ журнала, которыхъ, впрочемъ, онъ не имѣетъ терпѣнія прочесть отъ начала до конца! Къ должности своей идетъ также неохотно, какъ на смерть, и безпрестанно жалуется, что онъ въ семнадцать лѣтъ отъ роду не Директоръ. Со всѣми и обо всемъ споритъ до слезъ. Все охуждаетъ, отъ малаго до великаго. Все ему не нравится у насъ на Руси, даже, что домы строятъ окнами на улицу, и города при большихъ дорогахъ." -- "Да чего смотритъ муженекъ твой?" -- "До того ли ему, братецъ, чтобы заниматься дѣтьми? Онъ все сдѣлалъ, что отъ него требовалось: платилъ деньги гувернерамъ и учителямъ и выбиралъ самыхъ знаменитыхъ. Стану ли я огорчать его жалобами на дѣтей! У него и такъ много огорченій по службѣ; нынѣ строго за все взыскиваютъ. Къ тому жъ, естьли у него время заниматься домомъ? Поутру въ должности, послѣ обѣда надобно отдохнуть, а тамъ разсѣяться за вистовъ -- вотъ день и канулъ!" "Но ты, любезная сестра, малыми огорченіями избавила бы его отъ большихъ." -- "Нѣтъ братецъ, я на это не могу рѣшишься, и вознамѣрилась прибѣгнуть къ тебѣ. Ты самъ человѣкъ ученый, и Ваничка, можетъ быть, тебя послушаетъ. Поди къ нему въ комнату: у него теперь гости, пріятели его, Философы и Политики. Посмотри, есть ли надежда образумить его."

Первый предметъ, бросившійся мнѣ въ глаза въ комнатѣ Ванички, былъ подносъ съ нѣсколькими порожними шампанскими бутылками, и закупореною кружкою Зельцерской воды. Нѣсколько паръ очковъ лежало на столикѣ, какъ тягостныя вывѣски мудрости, которыя употреблялись только на улицахъ и въ публикѣ, для тону. Я едва отыскалъ племянника въ дымѣ сигаръ. "Не въ укоръ сказать, племянничекъ, во здѣсь душно, и мнѣ кажется, что для твоей семнадцатилѣтней головы, былъ бы здоровѣе паръ молока." -- "Въ правилахъ Салернской школы, сказано:" отвѣчалъ племянникѣ: "что вино есть молоко старцевъ, и мы пьемъ шампанское изъ уваженія къ старости.-- Что же касается до табачнаго дыма," -- продолжалъ онъ:

-- "То это ѳиміамъ въ жертву Нѣмецкой учености."

-- "Вижу, что ты силенъ въ ученыхъ ссылкахъ, любезный племянникъ," -- сказалъ я: -- "но мнѣ кажется, что для молодыхъ людей, любителей ученія, винные и табачные пары вредны, какъ всякое наркотическое средство."... Племянникъ прервалъ мою рѣчь.

-- "Начинаю увѣдомленіемъ васъ," сказалъ онъ, -- "что здѣсь нѣтъ ни молодыхъ людей, ни учениковъ. Мы стары не лѣтами, а мудростью.-- Вы знаете пословицу древнихъ: мудрость въ головѣ, а не въ бородѣ. Учиться намъ нечему: мы все знаемъ!" -- Мнѣ пришли на умъ слова матери Ваничкиной, на счетъ его разсудка: я смотрѣлъ ему въ глаза, и въ самомъ дѣлѣ, мнѣ казалось, что она были мутны. Ваничка продолжалъ съ жаромъ: "Да, да, дядюшка, мы все знаемъ. Вить посмотрите на этого мужа,"... (Я взглянулъ на безбородаго муха, и узналъ въ немъ Петиньку, сына моего задушевнаго пріятеля).-- "Онъ знаетъ семь языковъ," -- продолжалъ Ваничка: -- "знаетъ, какъ сбои собственный, можетъ писать на всѣхъ съ плеча, люльку жаль, что ничего не пишетъ; бъ Изящномъ, въ Художествахъ онъ не ученикъ, не учитель, а творецъ, геній." -- Псшинька пріосанился и надѣлъ сновз очки, которые прежде лежали на столѣ.-- "Петя, другъ мой!" сказалъ я: -- "ты ли это?-- Говорятъ, что ты мастеръ даже писать на семи языкахъ; радуюсь! ну. чтобы тебѣ включить и Русской языкъ въ эту седмерицу, а то помнишь ли, какъ тебя проучили въ журналѣ за переведенную статейку." -- "Невѣжды, Вандалы!" воскликнулъ Петинька.-- "Журналистамъ ли, критикамъ ли судить обо мнѣ, когда мои друзья. Философы, оцѣнили меня." -- Петя отошелъ въ сторону, а Ваничка снова обратился ко мнѣ съ рѣчью.-- "Мнѣ право будетъ жаль, если вы, дядюшка, останетесь въ заблужденіи на вашъ счетъ. Посмотрите: вотъ философъ, передъ которымъ ваши Платоны и Пиѳагоры -- дѣти!-- Не улыбайтесь напрасно, да, да дѣши!" -- "Ваничка, помилуй," сказалъ я: -- "что съ тобою дѣлается?" -- "Вамъ кажется удивительнымъ, что вашъ философъ, по вашему, едва оперился, что щеки его едва покрылись пухомъ, что онъ нѣсколько пеуслюжъ, вялъ, и смотритъ тупо, какъ Пошехонецъ. Это нечего -- наружность, переплетъ книги. Попробупгае-ьа тронуть его за чувствительную струну, за философію -- тогда узнаете, гдѣ рньи зимуютъ." -- философъ между тѣмъ сжямался какъ-то, шаркалъ и кланялся.-- "А гдѣ изволили учишься?" спросилъ я. Ваничка захохоталъ.-- "Дядюшка, вы право судите, какъ Нѣмецъ XVII! вѣка. Кто нынѣ говоритъ объ Академіяхъ и Университетахъ? туда ходятъ только для чина. Нашъ Университетъ -- міръ, книга -- природа! " -- "Помилуй, племянникъ, гдѣ ты насмотрѣлся на міръ и на природу?" сказалъ я.-- "Ты родился и выросъ въ 3-й Адмиралтейской части, и не видалъ другой природы, кромѣ Парголовской." -- "Вы не понимаете меня, дядюшка," отвѣчалъ племянникъ.-- "Здѣсь дѣло идетъ о насъ самихъ, о человѣкѣ. Міръ есть человѣкъ, или какъ Греки назвали микрокосмъ, т. е. малый міръ. Точно такъ, какъ въ школахъ учатъ Географіи но глобусу, мы учимся всему, разсматривая человѣка. Въ нашей бесѣдѣ разрѣшаются всѣ великія истины."... "То есть, за шампанскимъ и сигарками," возразилъ я -- "Это прилагательное къ философіи; одна только диверсія," сказалъ Ваничка: -- "путеводитель нашъ въ лабиринтѣ мудрости нашъ собственный умъ, а пріятель нашъ и собесѣдникъ Шеллингъ." -- "Умъ не надежный путеводитель безъ опытности," -- отвѣчалъ я: -- "что же касается до Шеллинга, то я не знаю, какъ ты понимаешь его, племянникъ, когда ты ни слова не знаешь по-Нѣмецки, а Шеллингъ не переведенъ еще ни на какой языкъ, да и, сколько мнѣ извѣстно, онъ еще не издалъ полнаго трактата своей философіи." -- "На что мнѣ Нѣмецкій языкъ?" возразилъ Ваничка.-- "Вотъ и самъ нашъ философъ, котораго я вамъ прежде рекомендовалъ, не зизешъ ни слова ни-Нѣмецки, а онъ знаетъ Шеллингову философію лучше, нежели самъ Шеллингъ. Нынѣ другія времена, дядюшка; нынѣ не)чась учатся, перенимаютъ свѣдѣнія, по магнетическому сочувствію, и по пословицѣ: слухомъ земля полнится. Вы знаете также пословицу: отъ копѣечной свѣчи Москва загорается. Тоже случились и съ Шеллинговой философіей. Одна завезенная въ Россію тетрадка учеинкаШеллингова воспламенила умы наши, какъ копѣечная свѣча, и произвела пожаръ между философами и мыслителями! -- "Племянникъ, мнѣ жаль тебя!" -- "Пожалѣйте себя, дядюшка, что вы не хотите признать достоинства соку нашей молодежи," -- сказалъ Ваничка.-- "Посмотрите пожалуйте на этого мудреца, который задремалъ на софѣ съ сигаркою въ зубахъ. Это величайшій Политикъ. Онъ знаешь тайны всѣхъ Кабинетовъ, знаетъ впередъ, что сдѣлается въ теченіе нынѣшняго вѣка съ каждымъ Государствомъ; онъ уже составилъ Всемірный атласъ двадцатаго столѣтія.".... Потише, потише, племянникъ, не перескакивай чрезъ цѣлые вѣки!" -- сказалъ я. "Въ твоемъ Политикѣ, я узнаю Сережу, сына моего пріятеля, Терентья Терентьевича. Сережа не прогнѣвается, если я скажу ему въ глаза, что онъ плохо учился, недалекъ въ Исторіи, слабо знаетъ иностранные языки, и не имѣетъ понятія о Статистикѣ и Дипломатикѣ. А все это такъ же нужно въ Политикѣ, какъ вода къ чаю. Я еще вчера говорилъ объ немъ съ его наставникомъ въ присутствіи отца, и добрый Терентій Терентьевичъ хочетъ, чтобъ Сережа началъ посѣщать Университетскія лекціи, и чтобъ онъ продолжалъ учишься дома " Сережа проснулся въ это время, и вскочилъ, какъ изступленный.-- "Что? мнѣ учишься?" -- возопилъ онъ.-- "Чему, гдѣ, у кого? Жаль, что я не написалъ еще трактата о Политикѣ, который у меня въ головѣ: тогда бы вы узнали, до чего доводитъ мышленіе, полетъ генія. Нѣтъ, сударь, мнѣ уже нечему учишься: я все знаю." -- "Видите ли, дядюшка что у насъ за люди! А этотъ законодатель, другъ мой Пустомелинъ, передъ которымъ всѣ ваши Бентамы, Беккаріи и Филанжери -- ученики. У него въ головѣ дюжины три проектовъ разныхъ уложеній, и критика на всѣ существующіе въ мірѣ законы. Жаль, что онъ ничего не пишешь. Но коснитесь его, попробуйте, дядюшка! Онъ васъ засыплетъ аксіомами.-- И этого человѣка вы готовы послать въ школу!" -- "А по какой части изволите служить?" спросилъ я у этого доморощенаго Зороастра, ибо не смѣлъ уже спрашивать, гдѣ онъ учился, предугадывая отвѣтъ.-- "Я-съ, я..... еще не рѣшился, гдѣ начать службу;" отвѣчалъ запинаясь мой Зороастръ.-- "Говорятъ, что по счетной части не требуютъ экзамена при переходѣ въ Штабъ-офицерскій чинъ, а я хочу гдѣ нибудь опредѣлишься."... "Какъ!" воскликнулъ: я -- "вы въ состояніи критиковать всѣ законы, а боитесь экзамена? какъ согласить эти противорѣчія?"... Ваничка прервалъ рѣчь мою.-- "Я люблю васъ дядюшка, вы добрый малый."... "Какой и для тебя, малый!" возразилъ я съ гнѣвомъ, а Ваничка продолжалъ: -- "Или какъ угодно, вы добрый человѣкъ, но право вы Вандалъ, не прогнѣвайтесь, и напитаны, какими-то правилами изъ Древней Исторіи. Другое время, другіе нравы. Нынѣ должно уважать людей не по лѣтамъ, не по чинамъ, не по школьнымъ познаніямъ, -- но по генію. Теперь вѣкъ изобрѣтеніи, а не ученія. Видители насъ? и такъ знайте, что здѣсь болѣе премудрости, нежели во всѣхъ книгахъ въ мірѣ, во всѣхъ ученыхъ и политическихъ сословіяхъ, во всѣхъ посѣдѣлыхъ головахъ надъ Дѣлами и Науками. У насъ всѣ дѣла, всѣ тайны давно уже рѣшены; мы уже давно размежевали міръ по новой системѣ, составили новый планъ для блаженства рода человѣческаго, изобрѣли новую Философію и нравственность. Жаль только, что мы родились вѣкомъ прежде, что современники не въ состояніи понимать насъ.... но потомство, потомство!"... Глаза моего племянника пылали, онъ задыхался и пыхтѣлъ. Я опять вспомнилъ слова его матери, и подумалъ, что съ нимъ сдѣлался пароксизмъ.-- "Воды, воды!" закричалъ я изо всей силы.-- "Племянникъ, Богъ съ тобою, образумься!" -- Но Ваничка сталъ сильнѣе кричать: "такъ", Вандалы не понимаютъ насъ, смѣются, требуютъ, чтобы мы учились, служили... но потомство, потомство!"... Я схватилъ шляпу и пустился бѣжать домой, а успокоившись, сталъ разсуждать о видѣнномъ и слышанномъ.

Откуда эта дерзкая самонадѣянность, это смѣшное самолюбіе въ юношахъ? подумалъ я. Не правда ли, Архипъ Ѳаддеевичъ, что это дщери небрежности и безпечности родителей, на счетъ воспитанія дѣтей?

-- Отдавъ сына на руки наемникамъ, родители думаютъ, что исполняютъ всѣ свои обязанности, когда платятъ исправно деньги, гладятъ дѣтокъ по головѣ, дарятъ въ имянины, и показывая гостямъ аттестаты учителей, заставляютъ дѣтей разыгрывать публично сонаты, танцовать мазурки и говорить по-французски. Юноша, привыкнувъ къ лести, напитавшійся похвалами, вѣритъ, что онъ мудрецъ. Скромность и ласковое обхожденіе старшихъ, почитаетъ онъ признаками ихъ невѣжества. Воображая себя выше своего состоянія, испорченный лестью юноша, неохотно повинуется и горитъ нетерпѣніемъ начальствовать.

-- Дай Богъ, чтобъ эта самонадѣянность доводила только до смѣху; иногда она доводитъ до слезъ и до погибели, а во всякомъ случаѣ виноваты родители!-- О юпошахъ я сожалѣю: молодо, зелено!

Не показывайте этого письма юношамъ, въ родѣ моего Ванички, почтенный Архипъ Ѳаддеевичъ, а не то они разгнѣваются на меня, напишутъ въ-шестеромъ критику, а можетъ быть, еще станутъ бранить по городу.

Вашъ покорный слуга

Еремѣй Пользинъ. Ѳ. Б.

"Сѣверная Пчела", No 140, 1827