Булгарин Фаддей Венедиктович - Критический разбор Повести в стихах: "Абидосская невеста", соч. Байроном, переведенной И. И. Козловым

Критическій разборъ Повѣсти въ стихахъ: Абидосская невѣста, соч. Байрономъ, переведенной И. И. Козловымъ.

Истинное дарованіе чуждается пристрастныхъ сужденіе, и не имѣетъ нужды въ лавровомъ вѣнкѣ, сплетаемомъ руками друзей услужливыхъ, которые, дорожа особою Автора, оцѣняютъ произведеніе относительно къ личнымъ достоинствамъ творца. Дружеское убаюкиваніе и шумъ журналовъ могутъ доставить кратковременную извѣстность, но сія поддѣльная слава не прочна, и, подобно золотому кумиру на глиняныхъ ногахъ, готова обрушиться отъ перваго прикосновенія истины. И. И. Козловъ, пріобрѣтшій почетное мѣсто на Русскомъ Парнассѣ истинными заслугами, какъ Авторъ Поэмы Чернецъ и многихъ прекрасныхъ мелкихъ стихотвореній, не имѣетъ нужды въ пристрастныхъ сужденіяхъ, для упроченія своей извѣстности, сей зари славы. Онъ былъ бы даже въ правѣ негодовать, если бъ мы разбирали его трудъ съ тою отеческою снисходительностію, какъ разбираютъ плоды юныхъ, рождающихся дарованія. Возмужалый, твердый талантъ требуетъ смѣлаго и откровеннаго сужденія; истина есть для него то же, что солнечные лучи для плодоноснаго дерева; напротивъ того, всякое пристрастіе отражается отъ него, какъ камень, бросаемый слабою рукою дитяти. Мы будемъ искренни съ почтеннымъ Переводчикомъ Байрона, и скажемъ откровенно наше мнѣніе. Но сперва бросимъ взглядъ на самый составъ сей Поэмы или Повѣсти.

Гіяфиръ, одинъ изъ тѣхъ безчеловѣчныхъ Нашей, которые угнетаютъ властью своею прелестныя страны Греціи, умертвивъ брата своего Абдалу, взялъ къ къ себѣ на воспитаніе сына его Селима, бывшаго тогда младенцемъ. Предъ юнымъ Селимомъ хотѣли скрыть его происхожденіе, и велѣли называть его сыномъ Гіяфира. Но начальникъ черныхъ эвнуховъ, Гарунъ, открылъ юношѣ несчастія его рода, и онъ въ глубинѣ души своей таилъ скорбь и жажду мести. Гіяфиръ, называясь отцемъ Селима, ненавидѣлъ его въ душѣ, страшился тайно, и потому велѣлъ воспитывать въ нѣгѣ Сераля, и удалялъ отъ благороднаго занятія оружіемъ. Но воинственная душа Селима не могла переносить постыднаго бездѣйстівія, и онъ, удаленный тираномъ отъ поприща военнаго, нашелъ другое средство испытать свое мужество. Когда Гіяфиръ былъ въ походѣ, Озимъ, выпущенный на волю изъ Сераля вѣрнымъ Гаруномъ, пожелалъ осмотрѣть близлежащіе острова, и встрѣтившись съ шайкою морскихъ разбойниковъ, присталъ къ нимъ, и вскорѣ сдѣлался ихъ начальникомъ. По данному Гаруну обѣщанію, Селимъ возвратился въ Сераль, но остался начальникомъ Пиратовъ, которые избрали мѣстомъ своихъ собраній пещеру, лежащую за морскомъ берегу, недалеко отъ Сераля. Между тѣмъ, Селимъ, сносилъ безропотно свое униженіе и обиды, которыми обременялъ его Гіяфиръ, и даже, будучи въ силахъ отмстить ему за несчастія своего рода, терпѣлъ все, изъ любви къ дочери тирана, прелестной Зулейкѣ, съ которою онъ вмѣстѣ воспитанъ, и которая любила его страстно, почитая своимъ братомъ. Наконецъ, наступила роковая минута: Гіяфиръ объявляетъ Зулейкѣ, что онъ намѣренъ выдать се въ замужество за Бея Оглу знаменитаго родомъ, богатствомъ и дѣлами воинскими. Тогда Селимъ рѣшается похитить Зулейку, и съ своими разбойниками основать жилище на какомъ нибудь островѣ. Въ ночную пору, онъ приглашаетъ ее въ разбойничью пещеру, объявляетъ свое положеніе и свою любовь, и предлагаетъ бѣжать съ нимъ. Зулейка рѣшается на все, и между тѣмъ, какъ они ожидаютъ прибытія разбойничьихъ судовъ, Гіяфиръ узнаетъ объ отсутствіи своей дочери, и съ толпою воиновъ ищетъ ее въ окрестностяхъ. Селимъ, видя, что толпа воиновъ стремится съ факелами къ его убѣжищу, и предполагая, что его разбойники не могутъ быть въ отдаленіи, подаетъ сигналъ пистолетнымъ выстрѣломъ. Но Гілфиръ съ воинами уже на берегу, а товарищей Селима еще не видно. Онъ оставляетъ въ пещерѣ Зулейку, и давъ ей слово скорѣе умереть, чѣмъ лишить жизни ея отца, устремляется въ бой, одинъ, руководимый своимъ отчаяніемъ. Вѣрные его товарищи приспѣваютъ къ нему на помощь: Селимъ, израненый, но еще не потерявшій силъ, стремится къ морскому берегу, поражая враговъ. Но роковая пуля просвистѣла; Селимъ палъ -- и ужасныя слова раздались въ воздухѣ: "такъ гибнутъ всѣ враги Гіяфира." Онъ самъ убилъ Селима; онъ произнесъ смертную угрозу! Но судьба жестоко наказала тирана: Зулейка, любимая дочь его, не пережила потери своего любовника, и отчаяніе поселилось навсегда въ душѣ свирѣпаго Гіяфира.

Вотъ предметъ и содержаніе Повѣсти Лорда Байрона; по это одинъ обнаженный остовъ, ибо всю прелесть составляютъ эпизоды, расказъ, піитическія картины, сильныя выраженія чувствованіи и страстей, характеры и, такъ сказать, противоположности грозной и умилительной природы; наконецъ, стихи прелестные, слогъ неподражаемый сжатостью, силою и красотою оборотовъ. Мы говоримъ о подлинникѣ.

Байронъ, первый Поэтъ нашихъ временъ, одинъ изъ первыхъ во всѣхъ вѣкахъ, владѣлъ магическимъ жезломъ генія, отъ прикосновенія коего самые обыкновенные предметы превращаются въ неувядающіе цвѣты Поэзіи. Нравственная природа человѣка, отражается въ воображеніи Байрона въ мрачномъ видѣ, какъ суровое лице воина въ зеркальномъ блескѣ стальныхъ доспѣховъ. Природа физическая украшается всѣми блестящими цвѣтами Поэзіи, которые однако жъ подернуты туманомъ печальнаго чувства и омраченнаго горестью воображенія. Чтобы передать красоты Байрона, надобно имѣть не только его талантъ, но его сердце, изъязвленное страданіями, и его пылкую душу, упоенную негодованіемъ къ людямъ и любовью къ человѣчеству. Для развитія генія Байрона, надобно было необыкновенныхъ усилій природы, необыкновенныхъ стеченіи обстоятельствъ въ жизни частной и политической. Добровольный изгнанникъ изъ отечества, пламенно имъ любимаго, онъ, странствуя въ мѣстахъ, облагодѣтельствованныхъ природою, наблюдалъ ея красоты и ужасы, прельщался произведеніями Искуствъ, и собирая черты нравовъ и характеровъ изъ современныхъ событіи и преданій, соединяя высокое образованіе съ творческимъ духомъ и сильнымъ чувствомъ, передавалъ языкомъ Поэзіи свои собственныя впечатлѣнія. Онъ воображеніемъ созидалъ одни только очерки своихъ Поэмъ, и раскрашивалъ свои картины естественными красками. Онъ создалъ особенный языкъ для изъясненія своихъ необыкновенныхъ ощущеній, языкъ неподражаемый даже въ его отечествѣ. Всѣ гордые подражатели Байрона походятъ на дѣтей, играющихъ въ солдатики. Почти всѣ лучшіе переводы его Поэмъ (на всѣхъ языкахъ) подобны невнятному эху, приносящему по волнамъ сладостные звуки гармоніи. Кто хочетъ постигнуть Байрона и чувствовать его красоты, тотъ долженъ непремѣнно читать его въ оригиналѣ; si non quae non.

Посмотримъ, какъ Байронъ въ одной строфѣ изобразилъ пошый характера Востока, въ приступѣ къ разбираемой нами Повѣсти:

Know ye the hud where the cypres and myrtle

Are emlems of deeds that are done in their clime,

Whcic tlx rage of the vulture, the love of the turtle,

Now melt into sorrow, now madden to crime?

Know ye the land of the cedar and tine,

Where the flowers ever blossom, the beams ever shine

Where the light wings of Zephyr, oppressed with perfume

Wax faint o'er the gardens of gul in her bloom;

Where the citron and olive arc fairest of finit,

And the voice of the nightingale never is mute;

Where the tints of the earth, and the hues of the sky,

In colour though varied, in beauty may vie,

And the purple of Ocean is deepest in die;

Where the virgins arc soft as the roses they twine,

And all, save the spirit of man, is divine?

Tis the dime of the Cast; tis the land of the Sun --

Can he smile on such deals as his children have done!

Oh! wild as the accents of lover's farewell

Are the hearts which they bear, and the tale which they tell.

Попытаемся перевесть эту строфу слово въ слово: "Знаете ли вы страну, гдѣ кипарисъ и миртъ суть эмблемы дѣлъ, совершаемыхъ въ оной; гдѣ свирѣпство ястреба, любовь горлицы, то таетъ въ грусти, то бѣшенствуетъ въ злодѣяніи? Знаете ли страну кедра и винограда, гдѣ цвѣты всегда въ цвѣтѣ, лучи солнца всегда сіяютъ; гдѣ свѣтъ дневный быстро разносится зефиромъ, отягченнымъ благоуханіемъ, гдѣ сады украшены полноцвѣтными розами; гдѣ лимонное и оливковое деревья красуются плодами, и голосъ соловья никогда не нѣмѣетъ; гдѣ цвѣтъ земли и кеба разнообразится въ краскахъ, но въ красотѣ всегда неизмѣненъ, и гдѣ пурпуръ Океана темнѣе въ своемъ цвѣтѣ; гдѣ дѣвы столь же нѣжны, какъ розы, изъ коихъ онѣ плетутъ вѣнки, и гдѣ все божественно -- кромѣ человѣческаго духа? Таковъ климатъ Востока; такова страна солнца -- но можетъ ли она улыбаться дѣламъ, совершаемымъ ея сынами? Ахъ! сердца ихъ и преданія дики, какъ прощальные звуки любви."

Въ семъ буквальномъ переводѣ, многія выраженія, безъ сомнѣнія, покажутся странными и неупотребительными, но мы нарочно оставили ихъ, чтобы показать, какъ говорится, пріемы Байрона, его образъ изъясненія. Конечно нельзя требовать, чтобы стиха переводили стихами же слово въ слово, но можно требовать, чтобъ переводили красоту въ красоту. Посмотримъ теперь, какъ эта строфа переведена по-Русски.

"Кто знаетъ край, далекій и прекрасный,

Гдѣ кипарисъ и томный миртъ цвѣтутъ,

И гдѣ они по знаменье растутъ

Суровыхъ дѣлъ и нѣги сладострастной?

Гдѣ нѣжность, чувствъ съ ихъ буйностью близка,

Вдругъ ястребъ тихъ, а горлица дика?

Кто знаешь край, гдѣ небо голубое

Безоблачно какъ счастье молодое,

Гдѣ кедръ шумитъ и вьется виноградъ

Гдѣ вѣтерокъ, носящій ароматъ,

Подъ ношею къ эѳирѣ утопаетъ.

Во всей красѣ гдѣ роза разцвѣтаетъ,

Гдѣ сладостна олива и лимонъ,

И лугъ всегда цвѣтами испещренъ,

И соловей въ лѣсахъ не умолкаетъ?

Гдѣ дивно все, видъ рощей и долинъ,

Лазурный сводъ и радужный туманъ,

И пурпуромъ блестящій Океанъ?

И дѣвы тамъ свѣжѣе розъ душистыхъ,

Разбросанныхъ въ ихъ локонахъ волнистыхъ.

Тотъ край Востокъ, то солнца сторона!

Въ ней дышитъ все божественной красою,

Но люди тамъ съ безжалостной душою.

Земля какъ рай. Увы! зачѣмъ они --

Прекрасная -- злодѣямъ предана.

Въ ихъ сердцѣ месть; ихъ повѣсти печальны,

Какъ стонъ любви, какъ поцѣлуй прощальный.

Сія строфа имѣетъ неоспоримое и даже большое піитическое и литературное достоинство, какъ сочиненіе, а не кжъ переводъ. Переводчикъ упомянулъ обо всемъ, что сказалъ Авторъ, по переводя, онъ все расказалъ по своему, представилъ совсѣмъ иные образы, вовсе иные эпитеты и прилагательныя, и даже заставилъ говорить Автора то, что ему совсѣмъ не приходило на умъ. Вольность перевода не можетъ и не должна простираться такъ далеко; всему есть свои предѣлы. Откуда явилось у Байрона счастье молодое, которое, сказать мимоходомъ, давно пора изгнать изъ нашей Поэзіи, вмѣстѣ съ былымъ, съ нѣмымъ мракомъ и парою дюжинъ словъ, скованныхъ въ новѣйшія времена вовсе безъ нужды! Откуда взялось состраданіе, что прекрасная, какъ рай, земля предана злодѣямъ? Откуда месть въ сердцахъ жителей Востока?-- Но мы не распространяемся въ исчисленіи всѣхъ прибавокъ Переводчика, потому что читатель можетъ самъ повѣрить Русскіе стихи съ подлинникомъ или съ буквальнымъ переводомъ. Довольно сказать, что мы вовсе по узнаемъ Байрона. Даже характеристическая его черта, сжатость слога, сила и смѣлость выраженій вовсе потеряны.

Неизлишнимъ почитаемъ замѣтить, что намъ кажется, будто самъ Байронъ въ семъ прекрасномъ изображеніи Востока, подражалъ или, по крайней мѣрѣ, имѣлъ въ виду прелестную пѣсню Гёте:

Т. е. " Знаешь ли страну, гдѣ цвѣтутъ лимонныя деревья, гдѣ золотые апельсины пылаютъ въ темномъ навѣсѣ изъ вѣтвей, гдѣ тихій вѣтерокъ вѣетъ изъ подъ голубаго неба, гдѣ тихо стоитъ миртъ и возвышается лавръ; знаетъ ли эту страну?" -- В. А. Жуковскій, единственный Поэтъ переводчикъ, прекрасно передалъ намъ главныя красоты сей пѣсни, на, примѣрь:

Златой лимонъ горитъ во мглѣ древесъ,

И вѣтерокъ жаръ неба холодитъ,

И тихо миртъ, и гордо лавръ стоитъ.

Нельзя сказать, чтобы Шильонскій узникъ переведенъ былъ В. А. Жуковскимъ слово въ слово, но главныя красоты сохранены, и главныя картины переданы прекрасно, -- хотя съ нѣкоторою нѣжностью, несвойственною Байрону. О переводѣ Жуковскаго можно сказать, что это весьма схожій грудной портретъ Байрона, отличной работы, только черты на портретѣ изображены нѣжнѣе и моложе, нежели въ натурѣ, и не видно гордой осанки великаго Поэта. Переводъ И. И. Козлова есть тоже, что описаніе лица, а изъ самаго лучшаго описанія никакъ нельзя составишь понятія о физіономіи и выраженіи. Это мы постараемся доказать.

(Продолженіе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 145, 1825

Критическій разборъ Повѣсти въ стихахъ: Абидосская невѣста.

(Продолженіе.)

Намъ невозможно разбирать каждый стихъ и каждую строфу, имѣющіе въ сочиненіи Байрона всегда новый прелести, достойныя удивленія. Посмотримъ, съ точностью ли передалъ Переводчикъ характерическія черты Байрона, и красоты, обращающія на себя вниманіе новостью формъ и необыкновенностью выраженіи. Байронъ, желая изобразить хитраго, непроницаемаго Пашу, волнуемаго тайными замыслами, заставляетъ читателя изъ одного взора лукаваго Турка угадывать состояніе его души. Доказательство, что Поэтъ наблюдалъ и постигнулъ сердце человѣческое, ибо самый скрытный человѣкъ не въ силахъ иногда утаить внутреннее волненіе, которое при мнимомъ спокойствіи физіономіи отражается во взорахъ. Байронъ говоритъ:

Old Giaffïr sate in his Divan:

Deep thought was in his aged eye;

And though the face of Mosulman

Not of betrays to standers by

The mind within, well skilled to hide

All but uncoquerable pride,

His pensive cheek and pondering brow

Did more than he was wont avow.

T. e. "Старый Гіяфиръ сидитъ въ своемъ Диванѣ: глубокая дума изображалась въ его устарѣлыхъ глазахъ, и хотя лице Мусульманина рѣдко обнаруживаетъ предстоящимъ внутреннія чувства и тщательно скрываетъ все, кромѣ непреоборимой гордости, но его задумчивый взоръ и навислая бровь изображали что-то необыкновенное." -- По-Русски это переведено:

Но думы мрачныя летали

Надъ престарелою главой.

И, по обычаямъ Востока,

Хотя поклонники Пророка

Скрываютъ хитро отъ очей

Порывы бурные страстей,

Все, кромѣ спеси ихъ надменной;

Но видъ унылый, моръ смущенный

Являли всѣмъ, что въ тайнѣ онъ

Какимъ то горемъ угнетенъ.

Это совсѣмъ другой портретъ Гіяфира, нежели въ подлинникѣ. Тамъ нѣтъ ни унылаго вида, ни смущеннаго взора, ни угнетающаго горя. Гіяфиръ намѣревался объявить дочери своей, что онъ избралъ для нее жениха; объ этомъ можно раздумывать, но не горевать. Мрачныя думы, летающія надъ престарѣлою главою, есть піитическая картинка, которая здѣсь не у мѣста, ибо Байронъ, именно хотѣлъ взорами Паши обнаружишь тайну его сердца -- а это именно и пропущено. Поклонники Пророка скрываютъ свои внутреннія чувствованія не по обычаю Востока, но по характеру: двѣ разныя вещи. Надменная спесь -- есть плеоназмъ, ибо спесь и надменность суть синонимы. См. Слов. Росс. Акад. по азбучн. порядку. Часть III, стр. 1042 и часть VI, стр. 422.

Гіяфиръ повелѣваетъ начальнику черныхъ эвнуховъ представить въ Диванъ дочь свою, Зулейку. Невольникъ отвѣчаетъ: Pacha! to hear is to obey. T. е. "Паша! слышать значить повиноваться. " -- Какая характеристика Востока!-- Въ Русскомъ переводѣ это совершенно потеряно; невольникъ отвѣчаетъ:

"Что мнѣ Паша повѣлеть,

Исполню я.--

Селимъ думаетъ, что Паша повелѣлъ призвать Зулейку для того, чтобы сдѣлать выговоръ ей и ея черному стражу, за то, что она наслаждалась съ Селимомъ утреннею прогулкою внѣ гарема. Онъ хочетъ сложить на себя вину и просить Пашу, чтобы онъ не обвинялъ въ семъ проступкѣ ни сестры его, ни чернаго ея стража. Въ переводѣ сказано: "Рабыни чорной не карай." -- Перемѣна кажется малая, но вовсе противная обычаямъ Востока, гдѣ стража Гарема повѣряется не женщинамъ, находящимся только для услугъ, но рабахъ. Байронъ, бывшій на Востокѣ, не могъ сдѣлать этой ошибки. Гіяфиръ, обременяя оскорбительными упреками Селима, говоритъ между прочимъ:

He is an Arab to my sight,

Or Christian crouching in the fight.

T. e. "Онъ въ моихъ глазахъ Арабъ или Христіанинъ, укрывающійся въ бою." По-Русски переведено:

Давно въ моихъ очахъ Селимъ,

Какъ низкій Жидъ, какъ Грекъ мятежный.

Искажать смыслъ Автора до такой степени, не позволительно даже и тогда, когда бъ можно было замѣнить чѣмъ лучшимъ. Байронъ, жившій на Востокѣ, писалъ свою Повѣсть совершенно въ правахъ его жителей. Для униженія Селима, онъ порочно употребилъ названіе Араба, и даже въ примѣчаніи подъ No 5 объяснилъ сему причину. Въ изъясненіи сего стиха именно сказано, что Турки ненавидятъ Арабовъ гораздо болѣе, нежели Христіанъ, и что Арабы платятъ имъ сторицею. О мятежномъ Грекѣ, нѣтъ ни слова въ подлинникѣ. Напротивъ того, Байронъ, желая выказать въ полной мѣрѣ гордость Мусульманина (о которой упомянулъ прежде), заставляетъ высокомѣрнаго Пашу презрительно относиться о Христіанахъ, что совершенно характеризируетъ поклонниковъ Пророка. Crouching, отъ слова crouch, значитъ: прятаться, укрываться, ползать. Даже во Французскомъ прозаическомъ переводѣ, гдѣ каждое рѣченіе Байрона искажено, исковеркано самымъ безжалостнымъ образомъ, такъ, что даже изъ него нельзя догадываться о красотахъ подлинника, даже во Французскомъ переводѣ сказано: "Селимъ не заслуживаетъ моего состраданія, какъ Арабъ или Христіанинъ, который унизится предо мною и будетъ просить у меня пощады въ бою." -- Хотя это весьма далеко отъ подлинника, но все ближе нежели въ Русскомъ переводѣ.

Переводить есть то же, по нашему мнѣнію, что разыгрывать на какомъ ни будь инструментѣ чужую музыку. Одна фальшивая нота, одинъ ошибочный аккордъ -- и прелесть гармоніи потеряна. Мы медля того входимъ въ подробности, чтобы замѣчать всѣ отступленія отъ подлинника въ семъ переводѣ, но для того только, чтобы показать будущимъ переводчикамъ. Байрона, что въ немъ каждая черта имѣетъ свое особенное значеніе, свою особенную прелесть, которыя или должно сохранишь въ переводѣ -- или не трогать его.

Пропускаемъ безъ сравненія множество красотъ: изліяніе гнѣва Гіафирі, появленіе Зулейни въ диванѣ, быстрый переходъ Паша отъ злобы на Селима къ нѣжности при видѣ дочери, и наконецъ безмолвную тоску и скрытый гнѣвъ пылкаго Селима. Все это чрезвычайно ослаблено въ переводѣ, въ которомъ однакожъ прорываются стихи сильные и по временамъ близкіе къ подлиннику. Но остановимся на портретѣ Зулейки, начертанномъ какими-то сверхъестественными красками. Байронъ, во всемъ необыкновенный, удалился совершенно отъ пути, по которому слѣдовали другіе Поэты, его предшественники. Онъ въ изображеніи красоты пренебрегъ описаніемъ цвѣта глазъ и волосъ, коралловыхъ устъ, жемчужныхъ зубовъ, стройнаго какъ пальма стана, легкой поступи, и всѣми этими піитическими побрякушками, которыми, въ продолженіе столькихъ вѣковъ, Поэты не устали утруждать слухъ нашъ. Вотъ какъ Багронъ изображаетъ дѣву Востока.

Fair, as the first that fell of womankind.

When on that dread yet lovely serpent smilling,

Whose image thin was stamped upon her mind --

Cut once beguiled and ever more beguiling;

Dazzliug, at that, oh! too transcendant vision

To sorrow's phantom -- peopled slumber given,

When heart meets heart again in dreams Elysian,

And paints the Ion on Earth revived in Heaven;

Soft, as the memory of buried love;

Pure, as the prayer which Childhood wafts above;

Was she -- the daughter of that rude old Chief,

Who met the maid with tears -- but not of grief.

Who hath not proved how feebly words estay

To six one spark of Beauty's heavenly ray?

Who doth not feel, until his failing sight

Faints into dimness with its own delight,

His changing check, his sinking heart confess

The might -- the majesty of Loveliness?

Such sit Suleica -- such around her chone

The nameless charms unmarked by her alone;

The light of love, die purity of grace.

The mind, the music breathing from her face,

The heart whose softness harmonized the whole

And, ah! that eye was in itself a Soul?

Мы чувствуемъ, какъ трудно передашь красоту сихъ стиховъ даже въ прозѣ, въ буквальномъ переводѣ. Безъ сомнѣнія, въ стихахъ гораздо труднѣе, но -- преодолѣніе трудностей доставляетъ лавры, и Поэту все возможно! Постараемся переложить сіи стихи слово въ слово, съ нѣкоторымъ, неизбѣжнымъ сокращеніемъ одного періода.

"Прекрасна какъ первая падшая жена, когда она улыбалась опасному, по прельстительному змѣю, котораго образъ остался напечатлѣннымъ въ ея умѣ, обманутомъ, но болѣе обманчивомъ; обольстительна, какъ выспреннее видѣніе, которое населяетъ сновидѣнія мечтами грусти, когда въ забвеніи, сердце встрѣчается съ сердцемъ, божественные образы, потерянные на земли, оживаютъ въ небесахъ; нѣжна, какъ воспоминаніе о погибшей любви; чиста какъ молитва младенчества -- была она, дочь престарѣлаго грознаго военачальника, который встрѣтилъ дѣву со слезами -- но безъ грусти."!

"Кто не дозналъ опытомъ, сколь невозможно изобразить словами блескъ луча небесной красоты?

Кто не чувствовалъ, съ померкшимъ отъ наслажденія взоромъ, блуждающимъ взглядомъ, съ сердцемъ сокрушеннымъ -- кто не чувствовалъ власти и величія красоты? Такова была Зулейка -- таковы сіяющія вокругъ нея безъименныя красоты, ей одной не примѣтныя; пламень любви, невинность прелести, мелодія, которою дышало ея лице, сердце, котораго нѣжность соотвѣтствовала всему -- и глаза -- о, глаза ея были -- душа!" --

Читатель, незнающій Англійскаго языка, не будетъ имѣть понятія изъ сихъ словъ о красотѣ піитическаго образа красоты. Эти голыя слова похожи на кусочки стеколъ въ калейдоскопѣ, которыя сами по себѣ ничего не значатъ, но при перевертываніи калейдоскопа представляютъ прекрасныя и безконечныя изображенія. Надобно быть самому великимъ Поэтомъ, чтобы перелить въ свой языкъ всѣ красоты оодлинника, которые кажутся непереводимыми. Это тайна Поэзіи, которая разгадывается однимъ только вдохновеніемъ. Мы, Прозаики, можемъ только чувствовать паравнѣ съ Поэтами, но не можемъ изображать картинъ тѣми же красками. Въ семъ отрывкѣ смѣлость Поэта унесла его такъ высоко въ область мечты, что онъ самъ даже понялъ, что не всѣ могутъ чувство" вашъ красоту его стиха:

The music breathing from her face.

T. e. лице ея дышало мелодіей, или отъ лица ея исходила мелодія. Байронъ, въ описаніи сей мысли, говоритъ, что Критики охуждали ее, но онъ не послушался ихъ, и не исключилъ изъ повѣсти. И очень хорошо сдѣлалъ: мы въ полной мѣрѣ чувствуемъ выспреннюю красоту этого выраженія.

И. И. Козловъ такимъ образомъ перевелъ сей отрывокъ:

Свѣила, какъ дивное видѣнье

Стѣрадальцевъ спящихъ утѣшенье,

Когда душа ихъ въ райскихъ снахъ

Земное горе забываетъ, --

И съ чѣмъ разсталась, то видаетъ

Опять своимъ на небесахъ;

-- Мила, какъ прахъ подруги милой,

Такъ рано отнятой могилой;

Чиста, какъ въ святости своей

Молитва на устахъ дѣтей:

И такова-то дочь младая

Паши угрюмаго была.

Онъ плакалъ, дѣву обнимая, --

И слезы не печаль лила.

Но для красы гдѣ выраженія?

Какъ блескъ небесный разсказать?

Кто могъ, кто смѣетъ не признать

Съ восторгомъ сладкаго томленья

Сердецъ плѣненныхъ упоенья?

Зюлейка, милый нѣжный цвѣтъ,

Красами дивными плѣняла.

Въ подлинной имъ названья нѣтъ;

Она одна объ нихъ не знала;

И жаръ любви, и умъ живой

Сливались съ дѣтской чистотой, --

И что-то музыкой небесной

Отъ дѣвы вѣяло прелестной.

Въ ней все любило, все свѣтлѣло,

Во взорѣ чувство пламенѣло,

И этотъ взоръ былъ самъ -- душа.

Прошу читателей повѣрить, какъ близки эти стихи къ подлиннику.

(Окончаніе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 149, 1826

Критическій разборъ Повѣсти въ стихахъ: Абидосская Невѣста.

(Окончаніе.)

Намъ невозможно занимать долѣе вашихъ читателей сравненіями подлинника съ переводомъ: статья сія уже и такъ слишкомъ длинна для летучаго листка Сѣверной Пчелы. Должно наконецъ, по обязанности Критика, объявить свое мнѣніе о цѣломъ сочиненіи. Абидосская Невѣста, какъ переводъ Байрона, не можетъ быть причислена къ первокласнымъ произведеніямъ въ семъ родѣ, какъ напримѣръ: Шильонскій узникъ, Ангелъ и Пери, и Дѣва Орлеанская, переведенныя В. А. Шильонскимъ изъ Байрона, Томаса Мура и Шиллера. Сихъ Писателей почтенный Переводчикъ ихъ твореній представалъ своимъ соотечественникамъ во всемъ блескѣ ихъ славы. Напротивъ того, Абидосская Невѣста не есть уже твореніе Байрона, но сочиненіе И. И. Козлова на заданную тему, или его собственный расказъ происшествія, слышаннаго отъ Байрона. Какъ литературное произведеніе, сія Повѣсть на Русскомъ языкѣ имѣетъ большое достоинство, изобилуетъ прекрасными картинами, сильными стихами, и въ полной мѣрѣ оправдываетъ то выгодное мнѣніе о дарованіи И. И. Козлова, которое онъ заслужилъ своими оригинальными сочиненіями. Подкрѣпимъ наше мнѣніе нѣкоторыми выписками.

И. И. Козловъ прекрасно изобразилъ Селима, когда, онъ услышавъ о предназначеніи своей возлюбленной, повергся въ мрачную задумчивость. Гіяфиръ отправился изъ Дивана на воинскія игры; Селимъ остался въ Сералѣ.

И подгорюнясь, думы полный,

На синія морскія волны

Угрюмый юноша взиралъ:

Межъ Дарданеллъ онѣ сверкали,

Струились тихо и плескали

Въ излучинахъ прибрежныхъ скалъ;

Но онъ унылый не видалъ

Ни моря -- съ синими волнами,

Ни поля -- съ дальними холмами,

Ни чалмоносцевъ удалыхъ,

Стремящихся передъ Пашею,

Тучъ грозный сѣчей роковыхъ

Представить бранною игрою;

Не видитъ онъ, какъ къ облакамъ

Ихъ кони вихремъ прахъ взвѣваютъ,

Какъ сабли острыя мелькаютъ,

И какъ съ размаха пополамъ

Чалмы двойныя разсѣкаютъ;

Не слышитъ онъ, какъ громкій крикъ

За свистомъ дротиковъ несется,

И какъ въ долинахъ раздастся:

Олахъ! Олахъ!-- ихъ дикой кликъ:

Душа полна мечтой одною,

Яфира дочерью младою.

Изображеніе Зулеики, когда она ночью идетъ къ морскому берегу, также прекрасно и живо:

Подъ соболемъ пушистымъ, чернымъ

Сокрывъ отъ вьюги нѣжну грудь,

Она не смѣя и дохнуть,

Съ проводникомъ своимъ безмолвнымъ,

Проходитъ трепетной стопой

Кустарникъ дикій и густой.

Когда жъ въ полянъ вѣтръ промчится,

И вдругъ завоетъ, засвиститъ,

То дѣва бѣдная дрожитъ,

Назадъ хотѣла бъ возвратиться,

Но отъ Селима какъ отстать,

Какъ на любезнаго роптать?

Селимъ устремляется изъ пещеры на берегъ, сражается съ воинами Гіяфира, сперва одинъ, послѣ съ товарищами, которые прибѣгаютъ къ нему на помощь:

И онъ, какъ вихрь, на склонъ прибрежный

Стремится, выхвативъ свой мечъ;

Вотъ первый изъ толпы мятежной:

Его глава скатилась съ плечъ!

Вотъ и другой; мечъ снова блещетъ,

И трупъ его у ногъ трепещетъ.

Но ужъ онъ самъ со всѣхъ сторонъ

Толпою буйной окруженъ.

Селимъ сѣчетъ ихъ, колетъ, рубитъ;

Достигъ до волнъ береговыхъ,

И видитъ въ морѣ удалыхъ

Уже ли рокъ его погубитъ!

Къ нему безстрашные въ бояхъ

Летятъ на бѣлыхъ парусахъ.

О! дуй сильнѣе, вѣтръ попутной!

Они спѣшатъ -- они гребутъ,

И съ лодки въ море -- и плывутъ,

Ихъ сабли блещутъ въ пѣнѣ мутной;

Ихъ дикій взоръ, какъ жаръ горитъ,

Съ одеждъ, съ кудрей вода бѣжитъ, --

Вскочили.... вскрикнули.... сразились;

Кипитъ въ саду шумящій бой,

Но гдѣ жъ, Зулейки другъ младой?

Чьей кровью волны обагрились?

Намъ кажется, что въ столь краткомъ обозрѣніи намъ невозможно было выбрать болѣе выписокъ, какъ для подкрѣпленія нашего мнѣнія, что переводъ далекъ отъ подлинника, такъ и въ доказательство, что Абидосская Невѣста на Русскомъ языкѣ исполнена красотъ Поэзіи. И такъ отсылаемъ любителей Поэзіи къ самому сочиненію, которое вѣроятно находится въ рукахъ каждаго изъ нихъ.

Посвященіе сей повѣсти Августѣйшему Имени Ея Императорскаго Величества Государыни Императрицы Александры Ѳеодоровны, по нашему мнѣнію, превосходнѣе лучшихъ мѣстъ самаго сочиненія. Кромѣ прекрасныхъ благозвучныхъ стиховъ, мысли и чувствованія поставляютъ сію піесу въ число отличнѣйшихъ произведеній въ семъ родѣ. Мы выпишемъ окончаніе сего прекраснаго посланія, изображающаго желанія и надежды всѣхъ добрыхъ Россіянъ:

Но сердца моего восторгъ и умиленье

Возносятъ ко Творцу усердное моленье,

Да свѣтлая печать любви Его святой

Пребудетъ навсегда надъ Нимъ (*) и надъ Тобой!

Да солнце радости блестящими лучами

Надъ Русскою землей, надъ Русскими морями

Взыграетъ навсегда, и миръ и тишину

Прольетъ съ высотъ небесъ на вѣрную страну!

Да Вышній осѣнитъ Державу Николая:

И солнце вѣчное, вселенну обтекая,

Не узритъ ничего счастливѣе, славнѣй

Его высокихъ дѣлъ, Твоихъ прекрасныхъ дней!

(*) Въ предъдущей строкѣ говорится объ Августѣйшемъ Ея Супругѣ.

Въ заключеніе нашего обозрѣнія, помѣщаемъ стихи, полученные нами отъ одного любителя отечественной Поэзіи, и приписанные переводчику Абидосской Невѣсты. Стихотвореніе сіе оправдываетъ наше мнѣніе на счетъ достоинства сей повѣсти, какъ перевода и какъ сочиненія.

Стихи Г. Козлову.

По прочтеніи его перевода Абидосской Невѣсты.

Не вѣрю я своимъ очамъ:

Какимъ волшебствомъ неизвѣстнымъ

Ты передалъ Байрона намъ

Живымъ, и милымъ, и прелестнымъ?

Но гдѣ же онъ, предъ кѣмъ невольно содрагался

Холодный, мрачный Албіонъ?

Чей гласъ, какъ крикъ орла въ пустынѣ раздавался --

Но гдѣ же онъ?

Гдѣ очи, излитыя кровью,

Гдѣ грудь, жилище страшныхъ бурь?--

Въ твоихъ очахъ небесная лазурь

И дышитъ грудь твоя одной любовью.

Ты нѣжной кистію изобразилъ,

Ты райскимъ свѣтомъ озарилъ

И гордость адскую, и духъ кичливый,

И думы черныя, и бурные порывы.

Не громовъ трескъ и не кинжаловъ стукъ,

Не голосъ страшный изъ могилы --

Въ твоихъ стихахъ я слышу арфы звукъ

Прелестный, томный и унылый.

А. Б.

Переводы, особенно стихами, требуютъ неусыпнаго труда, многократнаго прочтенія подлинника, для того, чтобы вникнуть въ настоящій его смыслъ, и въ минуты вдохновенія передать читателямъ всѣ красоты въ ихъ настоящемъ видѣ. Если обстоятельства почтеннаго Переводчика лишаютъ его возможности посвящать время симъ трудамъ, то мы, изъ уваженія къ его дарованію, совѣтовали бы ему заниматься творческою Поэзіей -- онъ имѣетъ къ тому всѣ способы: пламенное чувство, вкусъ и живое воображеніе. Ѳ. Б.

"Сѣверная Пчела", No 150, 1826