Быков Петр Васильевич - Из литературного наследия Апухтина

Изъ литературнаго наслѣдія Апухтина
Стихотворенія, впервые появляющіяся въ печати.
(Къ 25-й годовщинѣ смерти поэта).

Очеркъ П. В. Быкова.

"Вверху одна горитъ звѣзда"... Кто не знаетъ этого и другихъ стихотвореній юноши Лермонтова, въ которыхъ онъ воспѣвалъ "черноокую красавицу" Екатерину Александровну Сушкову, вдохновлявшую его и, благодаря ея загадочному роману съ нимъ, получившую извѣстность. Имя Лермонтова, въ его юношескіе годы, тѣсно связано съ именемъ Сушковой, оставившей послѣ себя записки, являющіяся довольно цѣннымъ матеріаломъ для біографіи Лермонтова. Еще при его жизни она вышла замужъ за А. В. Хвостова. Пятидесятые годы прошлаго вѣка застаютъ Екатерину Александровну въ Петербургѣ. И вотъ въ это время ей пришлось сыграть нѣкоторую роль, иную, конечно, и въ жизни другого поэта. А какую именно, видно изъ его экспромпта, посвященнаго Е. А. Хвостовой:

Добры къ поэтамъ молодымъ,

Вы каждымъ опытомъ моимъ

Велѣли мнѣ дѣлиться съ вами;

Но я боюсь... Иной поэтъ,

Чудеснымъ пламенемъ согрѣтъ,

Васъ пѣлъ могучими стихами.

Вы были молоды тогда,

Для вдохновеннаго труда

Ему любовь была награда.

Вы отцвѣли -- поэтъ угасъ,

Но онъ поклялся помнить васъ

"И въ небесахъ и въ мукахъ ада"...

Л вѣрю клятвѣ роковой,

Я вамъ дрожащею рукой

Пишу свои стихотворенья

И, какъ несмѣлый ученикъ,

У васъ, хотя бъ на этотъ мигъ,

Прошу его благословеньи.

Этого благословенія Лермонтова просилъ Алексѣй Николаевичъ Апухтинъ. Рано обнаружилъ онъ блестящія способности и умственное развитіе, пристрастившись къ чтенію, къ стихамъ въ особенности, и обнаруживъ необычайную память, которою отличался до конца жизни. Въ восемь-девять лѣтъ съ увлеченіемъ декламировалъ онъ шедевры пушкинской и лермонтовской поэзіи. И рано проснулся въ немъ его собственный поэтическій даръ, которому ни домашніе ни даже мать Апухтина, изумлявшаяся почти феноменальнымъ способностямъ пламенно любимаго сына-баловня, не придавали особеннаго значенія... Но вотъ въ 1852 году онъ былъ отвезенъ въ Петербургъ и отданъ въ приготовительный классъ Училища Правовѣдѣнія, гдѣ, мимоходомъ сказать, поступленію его въ седьмой низшій классъ уже предшествовала слава "будущаго Пушкина", такъ какъ начальство училища да и воспитанники его сразу обратили вниманіе на удивительно одареннаго, многообѣщавшаго ребенка.

"Въ воображеніи ихъ,-- разсказываетъ одинъ изъ біографовъ поэта, знавшій его въ самой ранней молодости,-- въ особенности питомцевъ училища, соперничавшихъ во всемъ съ Александровскимъ Лицеемъ, до высокихъ воротниковъ и широчайшихъ обшлаговъ на рукавахъ мундировъ включительно, "витала затаенная надежда предвосхитить старые лавры лицея. У лицея, дескать, былъ Пушкинъ, а у насъ будетъ Апухтинъ!" Съ поступленіемъ въ училище онъ началъ все чаще посѣщать домъ Хвостовыхъ, гдѣ, все еще жившей воспоминаніями о Лермонтовѣ Екатеринѣ Александровнѣ декламировалъ его стихотворенія, а на ряду съ ними и свои собственныя попытки творчества. Чуткая къ красотѣ женщина довольно скоро угадала въ своемъ гостѣ, бѣлокуромъ, голубоглазомъ правовѣдѣ, несомнѣнное присутствіе искры Божіей, всячески поощряла его талантъ и собственноручно вносила въ заведенную для этого тетрадь его стихотворенія въ строгомъ хронологическомъ порядкѣ.

На заглавномъ листкѣ тетради красовалось: "Собраніе стихотвореній Алексѣя Николаевича Апухтина. Часть первая. 1852--1857. С.-Петербургъ. Екатерина Хвостова",-- и первымъ, внесеннымъ въ эту тетрадь, произведеніемъ двѣнадцатилѣтняго поэта (онъ родился 15-го ноября 1841 г.), помѣченнымъ 27 августомъ 1852 г., былъ "Романсъ", навѣянный не то Дельвигомъ, не то Мерзляковымъ. По странной случайности "Романсъ" звучитъ именно тѣмъ тономъ, въ которомъ написана большая часть стихотвореній Апухтина,-- звучитъ тихой грустью, безропотностью:

Что мнѣ дѣлать одинокому?

Только все грустить

Да по милой по сторонушкѣ

Горьки слезы лить.

Цѣлый вѣкъ мнѣ лишь кручиниться

Данъ удѣлъ судьбой.

Подопру я, ставъ у дерева,

Голову рукой.

Посмотрю на небо тихое,

Слезы вдругъ полью

И родную, заунывную

Пѣсню заною:

Понеситесь, вѣтры буйные,

Но доламъ, горамъ,

Погуляйте вы, родимые,

По златымъ полямъ.

Принесите вы мнѣ вѣсточку

Изъ родной страны

И напомните несчастному

Про былые дни.

Стану, стану я у дерева,

Буду, буду вамъ внимать,

И слова, слова завѣтныя

Стану повторять...

О, страна, страна родимая!

И люблю тебя,

И къ тебѣ стремится думою

Вся душа моя...

И я, бѣдный, призадумаюсь,

Какъ теперь мнѣ жить

Да но милой по сторонушкѣ

Горьки слезы лить.

То же настроеніе преобладаетъ и въ послѣдующихъ стихотвореніяхъ. Мысль его усиленно работаетъ и останавливается надъ многими житейскими и жизненными вопросами, и стихъ его становится яснѣе, опредѣленнѣе, строже, красивѣе. "Эпитафія", "Жалоба поэта", "Къ генію", "Къ родинѣ", "Жизнь", "Молитва русская" -- вотъ темы дальнѣйшихъ его поэтическихъ опытовъ. Четырнадцати лѣтъ онъ уже пытается откликаться на вопросы дня, политическіе и общественные, пишетъ "на возстаніе грековъ", по поводу Крымской кампаніи, передаетъ свои "мысли въ домикѣ Петра Великаго"; въ пятнадцать лѣтъ, слѣдя за спорами о славянофилахъ, онъ строчитъ стихотворное длинное посланіе "къ Хомякову", гдѣ дерзко гласитъ:

Въ умѣ ли ты, славянофиловъ

Микроскопическій царекъ,

Глава неистовыхъ зоиловъ,

Москвы непризнанный пророкъ?..

Тетрадь Е. А. Хвостовой наполняется все больше, число стихотвореній доходить до ста, и очень многія изъ нихъ впослѣдствіи попадаютъ въ посмертныя изданія сочиненій Апухтина, а пока, до его выпуска, расходятся въ рукописныхъ многочисленныхъ экземплярахъ среди знакомыхъ и друзей семьи поэта, среди родныхъ и знакомыхъ его товарищей-правовѣдовъ. Нѣкоторыя изъ этихъ юношескихъ стихотвореній получаютъ одобреніе Фета и Тютчева. Тургеневу попалось апухтинское стихотвореніе, не попавшее и донынѣ въ печать, подъ заглавіемъ "Божій міръ", и творецъ "Дворянскаго гнѣзда" написалъ Хвостовой и матери Апухтина, "что въ этой вещи, хотя и далеко не совершенной, уже чувствуется присутствіе священнаго огонька, и что нужно беречь талантъ автора". Апухтинъ поставилъ крестикъ передъ этимъ стихотвореніемъ въ тетради Хвостовой, предполагая включить его въ одно изъ изданій собранія своихъ произведеній. Вотъ оно:

Какъ на Божій міръ, премудрый и прекрасный,

Я взгляну прилежной думой безпристрастной,

Точно, будто тщетно плача и тоскуя,

У дороги пыльной въ знойный день стою я...

Тянется дорога полосою длинной,

Тянется до моря... Все на ной пустынно!

Нѣтъ кругомъ деревьевъ, лишь однѣ кривыя

Тянутся печально вѣхи верстовыя,

И по той дорогѣ вдаль неутомимо

Идутъ пѣшеходы мимо все да мимо.

Что у нихъ за лица? Съ невеселой думой

Смотрятъ исподлобья злобно и угрюмо;

Тѣ безъ рукъ, другіе глухи, а иные

Идутъ, спотыкаясь, точно какъ слѣпые,

Тѣсно имъ всѣмъ вмѣстѣ, а никто не можетъ

Своротить съ дороги -- всѣхъ перетревожитъ.

Развѣ, что телѣга пробѣжитъ норою.

Блѣдныхъ труповъ рядъ оставя за собою:

Мрутъ они... Телѣга бѣдняковъ сдавила,--

Что жъ! Вѣдь не впервые слабыхъ давить сила.

И телѣгѣ тоже вѣдь не меньше горя:

Только поскорѣй бы добѣжать до моря...

И опять все смолкнетъ... И все мимо, мимо

Идутъ пѣшеходы вдаль неутомимо,

Идутъ безъ ночлега, идутъ въ полдень знойный,

Съ пылью поднимая гулъ шаговъ нестройный...

...Гдѣ жъ конецъ дороги? За верстой послѣдней,

Омывая берегъ у скалы сосѣдней.

Подъ лучами солнца, въ блескѣ съ небомъ споря

Плещется и бьется золотое море.

Водъ его не видя, шуму ихъ не внемля,

Бѣдные ступаютъ прямо, какъ на землю...

Воды, разступаясь, путниковъ, какъ братья

Тихо принимаютъ въ мертвыя объятья,--

И они все такъ же злобно и угрюмо

Исчезаютъ въ морѣ безъ слѣда и шума...

Говорятъ, что въ морѣ, въ этой безднѣ чудной

Взыщется сторицей путь ихъ многотрудный,

Что за каждый шагъ ихъ по дорогѣ пыльной

Тамъ вознагражденье пышно и обильно!

Говорятъ... А море въ красотѣ небесной

Также намъ незримо, также неизвѣстно,--

И мы видимъ только вѣхи верстовыя --

Прожитые даромъ годы молодые,

Да другъ друга видимъ,-- пѣшеходовъ темныхъ,

Тружениковъ вѣчныхъ, странниковъ бездомныхъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Видимъ жизнь пустую, путь прямой и дальный,

Пыльную дорогу -- Божій міръ печальный...

Стихотвореніе имѣетъ дату 15 ноября 1856 года, т.-е. когда поэту исполнилось ровно шестнадцать лѣтъ. На его небѣ уже блуждали тучки -- разочарованіе въ людяхъ, думы о тщетѣ жизни; играли тутъ роль и неудачи въ юношескихъ увлеченіяхъ, въ чувствахъ. Понемногу, однако, онъ втягивается въ свѣтскую жизнь, бываетъ на балахъ, ищетъ идеала и вѣчно полонъ тоской любви... Поэту уже семнадцать лѣтъ, когда юный пылъ, естественно, ищетъ выхода. И вотъ разсказываегь, что, "подъ бременемъ душевной пустоты", онъ долго изнемогалъ отъ сомнѣнья,-- и передъ нимъ явилось нежданное и чудное видѣнье.

Вслѣдъ затѣмъ въ тетради Хвостовой читаемъ:

Напрасно въ часъ печали непонятной

Я говорю порой,

Что разлюбилъ навѣкъ и безвозвратно

Несчастный призракъ свой.

Что скоро все пройдетъ, какъ сновидѣнье,

Но отчего жъ пока

Меня томятъ и прежнее волненье

И робость, и тоска?

Зачѣмъ вездѣ, одной мечтой томимый,

Я слышу въ шумѣ дня,

Какъ тотъ же ликъ живой, неотразимый,

Преслѣдуетъ меня?

Настанетъ ночь. Едва въ мечтаньяхъ странныхъ

Начну я засыпать,

Надъ міромъ грезъ и образовъ туманныхъ

Онъ носится опять!

Проснусь ли я, припомню ль сонъ мятежный,--

Онъ тутъ: глаза блестятъ;

Такимъ огнемъ, такою лаской нѣжной

Горитъ могучій взглядъ...

Онъ шепчетъ мнѣ: "Забудь твои сомнѣнья!"

Я слышу звуки словъ --

И весь дрожу,-- и снова всѣ мученья

Переносить готовъ.

Переводнымъ стихотвореніемъ "Серенада Шуберта" заключается первая часть тетради Е. А. Хвостовой, и затѣмъ слѣдуетъ вторая часть, гдѣ собраны отзвуки лиры Апухтина за остальное время пребыванія его въ училищѣ, съ 1857 по 1859 годъ. Въ нихъ уже мы встрѣчаемся съ настоящими апухтнскими стихотвореніями, болѣе или менѣе яркими образцами характерной музы поэта, изящной во всѣхъ отношеніяхъ, искренней, сердечной, своеобразной. Справедливость требуетъ сказать, что подобные образцы встрѣчаются и среди многихъ стихотвореній первой части тетради, относящихся къ 1857 году и вошедшихъ въ сборникъ произведеній Апухтина, увидѣвшій свѣтъ еще при жизни поэта. До излишней придирчивости строгій къ себѣ, онъ, не слушая увѣщаній друзей, не включилъ въ сборникъ нѣсколько очень недурныхъ вещей. Считаемъ не лишнимъ привести изъ нихъ хотя бы "Успокоеніе", навѣянное одной смертью и полное настроенія:

Я видѣлъ трупъ ея безгласный!

Я на темнѣвшія черты

Слѣды минувшей красоты,

Смотрѣлъ и долго и напрасно!

Л съ поля говоръ долеталъ,

Народъ толпился въ длинной залѣ,

Дьячокъ, крестясь, псалтирь читалъ,

У гроба женщины рыдали,

И съ блѣднымъ отблескомъ свѣчи

Къ окнѣ сливаясь незамѣтно

Кругомъ вечерніе лучи

Ложились мягко и привѣтно.

И я, смущенный, въ садъ побрелъ...

(Тоска и страхъ меня томили),

Но садъ все такъ же мирно цвѣлъ,

Густыя липы тѣ же были;

Все такъ же синяго пруда

Струи блестѣли въ мягкой дали,

Все такъ же птицы иногда

Надъ темной рощей распѣвали.

И вѣтеръ, тихо пролетѣвъ,

Скользилъ по елямъ заостреннымъ,

Звенящій иволги напѣвъ

Сливая съ плачемъ отдаленнымъ...

Изъ того же періода приведемъ еще стихотвореніе нѣсколько символическаго характера, по странной случайности подходящее къ теперешнему моменту. Оно называется "Разсвѣтъ" и написано въ началѣ 1858 года, такъ сказать, на рубежѣ умственнаго движенія шестидесятыхъ годовъ, которое коснулось и юнаго поэта

Видали вы разсвѣта часъ

За ночью темной и ненастной?

Давно ужъ буря пронеслась,

Давно ужъ смолкнулъ гулъ ужасный,

Но все кругомъ еще хранитъ

Тяжелый слѣдъ грозы нестройной,

Все ждетъ чего-то и молчитъ...

Все дышитъ мыслью безпокойной.

Но вотъ у тучи роковой

Вдругъ прояснился уголъ бѣлый;

Вотъ за далекою горой

Съ востока что-то заалѣло;

Вонъ тамъ, повыше, брызнулъ свѣтъ...

Онъ вновь исчезнетъ ли за тучей,

Иль станетъ, славный и могучій,

Среди небесъ?.. Отвѣта нѣтъ...

Но звукъ пастушеской свирѣли

Ужъ слышенъ въ тишинѣ полей, -

И воздухъ кажется теплѣй,

И пташки раннія запѣли...

Туманы, сдвинувшись сперва,

Несутся, вѣтромъ вдаль гонимы...

Теперь таковъ нашъ край родимый,

Теперь Россія такова!..

Тетрадь Е. А. Хвостовой заканчивается маемъ 1850 года, когда Апухтинъ кончаетъ Училище Правовѣдѣнія и поступаетъ на службу. Съ этимъ годомъ связано его выступленіе въ литературѣ. Тургеневъ выбираетъ нѣсколько стихотвореній девятнадцатилѣтняго поэта изъ тетради Хвостовой и вновь написанныя и отдастъ ихъ къ "Современникъ". Апухтинъ знакомится съ Некрасовымъ, Полонскимъ, Щербиной, Майковымъ, Достоевскимъ. Тогдашніе представители литературы проявляли большую чуткость и встр123;чали радушно каждый новый талантъ. Единогласно было признано, что, съ появленіемъ Апухтина въ печати, взошла новая поэтическая звѣзда... Къ 1859 году относится нѣсколько неизданныхъ стихотвореніи поэта, нигдѣ не напечатанныхъ, забытыхъ имъ въ тетради Хвостовой, или застрявшихъ у его пріятелей, у товарищей по училищу. Вотъ одинъ изъ отголосковъ его свѣтской жизни этого періода:

Мы на сценѣ играли съ тобой

И такъ нѣжно тогда цѣловались,

Что мнѣ фарсы комедіи той

Мнѣ возвышенной драмой качались.

И въ веселый прощанія часъ

Мнѣ почудились дикіе стоны,

Будто обнялъ въ послѣдній я разъ

Холодѣющій трупъ Дездемоны...

Позабыть неискусный актеръ,

Поцѣлуи давно отзвучали...

Но я горько томлюся съ тѣхъ поръ

Въ безысходной и странной печали,

И горитъ и волнуется кровь,

На устахъ пламенѣютъ лобзанья...

Но комедія ль эта любовь?

Не комедія ль эти страданья?.*

Надо сказать, что, ведя свѣтскую жизнь, часто отдавая ей слишкомъ обильную дань, Апухтинъ не только не удовлетворился ею, но, напротивъ, горько сознавалъ всю ея пустоту, тяготился ею. И нерѣдко его страданія вызывались такой жизнью. Вслѣдъ за приведеннымъ стихотвореніемъ онъ, огорченный, пишетъ:

Какое горе ждетъ меня?

Что мнѣ зловѣщій сонь пророчить?

Какого тягостнаго дни

Судьба еще добиться хочетъ?

Я такъ любилъ, я столько словъ

Таилъ во тьмѣ ночей безгласныхъ,

Я столько молча перенесъ

Обидь тяжелыхъ и напрасныхъ,

Я такъ измученъ, уязвленъ,

Проникнутъ весь тоскою знойной

Что, какъ бы страшенъ ни быль сонь,--

Я дней грядущихъ жду спокойно.

Не такъ ли въ схваткѣ, боевой

Герой израненный ложится

И, чуя смерть надъ головой,

О жизни гаснущей томится,--

Но вражьихъ пуль ужъ не боится,

Заслыша визгъ ихъ надъ собой?..

Выливались у него въ этотъ періодъ и полныя ироніи и яркаго хотя и безобиднаго, юмора стихи, въ родѣ, слѣдующихъ, обращенныхъ къ русской гетерѣ. Стихи такъ и озаглавлены:

Въ изящной Греціи гетеры молодыя

Съ толпою мудрецовъ сидѣли до зари,

Гипотезы судили міровыя

И розами вѣнчали алтари.

Тотъ вѣкъ давно прошелъ... Къ богамъ исчезла вѣра,

Чудесный міръ забытъ... А ты, моя гетера...

Твой нравъ веселый і;е таковъ:

Къ лицу тебѣ твоя пастушеская шляпа,--

И изо всѣхъ языческихъ боговъ

Ты любишь одного Пріапа...

Нѣкоторыя стихотворенія Апухтина перваго періода его литературной дѣятельности носятъ слѣдъ эпохи шестидесятыхъ годовъ и несомнѣннаго вліянія Некрасова, совѣтами котораго одно время онъ пользовался, но съ которымъ вскорѣ затѣмъ разошелся. Таково стихотвореніе "Въ полдень", также не попавшее ни въ одно изъ изданій сочиненій Апухтина, изящное по формѣ:

Какъ стелется по вѣтру рожь золотая

Широкой волной,

Какъ пыль поднимается, путь застилая

Густою стѣной.

Какъ грудь моя ноеть тоской безымянной,

Мученьемъ былымъ...

О, если бы встрѣтить мнѣ друга нежданно --

И плакать бы съ нимъ!

Но горькія слезы я лью только съ вами,

Пустыя поля...

Сама ты горька и залита слезами,

Родная земля!

Еще больше замѣтно некрасовское вліяніе въ нигдѣ не напечатанныхъ уцѣлѣвшихъ отрывкахъ изъ большой поэмы "Село Колотовка". Апухтинъ писалъ ее урывками, но до конца не довелъ. а написанное бросилъ. Отрывки нашлись въ тетради вѣрнаго и преданнаго друга поэта, Георгія Павловича Карпова, столь же цѣнной, какъ тетрадь Хвостовой. Въ стихотвореніи, ему посвященномъ, Апухтинъ говоритъ:

Настойчиво, прилежно, терпѣливо.

Порой таинственно, какъ тать,

Плоды моей фантазіи лѣнивой

Ты въ эту вписывалъ тетрадь...

Въ ней начало поэмы "Село Колотовка" заключаетъ въ себѣ четыре главы первую, вторую, начало третьей и седьмую: обозначены еще главы четвертая, пятая и шестая, но вмѣсто текста стоятъ лишь точки. Беремъ вторую главу, какъ наиболѣе яркую и характерную:

Огонекъ въ полусгнившей избенкѣ

Посреди потемнѣвшихъ іюлей,

Да плетень обветшалый въ сторонкѣ,

Да несносные столы грачей,--

Что вы мнѣ такъ нежданно предстали

Въ этотъ часъ одинокій, ночной,

Что вы сердце привычное сжали

Безысходною старой тоской?

Еле дышать усталые кони,

Жметъ колеса сыпучій песокъ,--

Словно жду я какой-то печали,

Словно путь мой тяжелъ и далекъ!

Огонекъ въ полусгнившей избенкѣ.

Ты мнѣ кажешься плачемъ больнымъ

По родимой моей по сторонкѣ,

По бездольнымъ по братьямъ моимъ...

И зачѣмъ я такъ жадно тоскую,

И зачѣмъ мнѣ дорога тяжка,

Видно, въѣлася въ землю родную

Ты, родная кручина-тоска.

Тобой вспахана наша землица,

Тобой строены хата и домъ,

Тебя съ рожью усталая жница

Подрѣзаетъ тяжелымъ серпомъ;

Ты всю жизнь на дорогѣ сидишь,

Вмѣстѣ съ заступомъ роешь могилу,--

Изъ могилы упрекомъ глядишь.

Съ молокомъ ты играешь въ ребенкѣ,

Съ поцѣлуемь ты къ юношѣ льнешь...

Огонекъ въ полусгнившей избенкѣ,

Старыхъ ранъ не буди, не тревожь!

Большое литературное наслѣдіе Апухтина далеко еще не все сдѣлалось достояніемъ читателя, и мы рады, что могли подѣлиться съ нимъ частью этого наслѣдія поэта, взятою нами изъ выходящаго къ непродолжительномъ времени "Собранія сочиненій А. И. Апухтина", въ двухъ томахъ.

"Нива", NoNo 1--2, 1918