Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Созыв Учредительного собрания

В. Д. БОНЧ-БРУЕВИЧ

Воспоминания о ЛЕНИНЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "НАУКА"
Москва
1969

СОЗЫВ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ

Совершив Октябрьскую революцию и взяв власть в свои руки, большевики в одном из первых своих постановлений твердо оповестили: "Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров" {В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 35, стр. 28.-- Ред.}.

Таким образом, созыв Учредительного собрания был предрешен и санкционирован рабоче-крестьянской властью. Прошло около месяца, и наконец наступил черед поинтересоваться, как обстоят дела в комиссии по созыву Учредительного собрания, помещавшейся в Мариинском дворце и работавшей под председательством известного кадета В. Д. Набокова. Владимир Ильич поручил мне] как управляющему делами Совнаркома отправиться в эту комиссию и осведомиться о состоянии дел. Я захватил с собой одного из моих сотрудников чрезвычайной комиссии по охране города Петрограда, помещавшейся в 75-й комнате Смольного, матроса Цыганкова, и мы отправились с ним в Мариинский дворец. Парадный ход охранялся все теми же лакеями в серо-пепельных тужурках, какие были не только при Временном правительстве, но и при царе. Так же на мраморной лестнице была красная бархатная дорожка, пришпиленная к ступенькам медными толстыми прутьями; так же у дверей появлялись в привычных позах охранители тишины и порядка -- старые дворецкие; но все-таки все уже было не то. Блестящая чистота отсутствовала. Было ясно видно, что весь старый уклад этого стариннейшего и видавшего виды дворца был нарушен и что все здесь поддерживается лишь по традиции. Мы вошли в приемную и направились дальше, через залы, в помещения, где виднелись люди. Это были чиновники старых департаментов, привыкшие к машине Государственного совета, и как странно выглядели они на фоне той жизни, которая там, за дверями дворца, била ключом. Когда весь этот рой выхоленных чиновников, более ходивших из угла в угол и беспрерывно разговаривавших друг с другом, чем делавших дело, узнал, что я приехал к ним от лица нового правительства, они были и смущены, и возмущены, и растерянны. Я потребовал, чтобы меня ознакомили с положением вещей в комиссии и дали мне совершенно ясное представление о том, как обстоит дело созыва Учредительного собрания.

Кто-то из старших чиновников заявил мне, что сейчас нет председателя комиссии Набокова, без которого им трудно что-либо сказать. Поняв, что это оттяжка, я предложил им немедленно отыскать Набокова, сообщив ему, чтобы он тотчас же приехал в комиссию для дачи объяснений.

Чиновники, переглядываясь, что-то требовали объяснить и наконец засуетились и скоро сообщили мне, что Набокова отыскали и что он вскоре прибудет. Я остался дожидаться. Минут через десять приехал Набоков. Я его немного знавал раньше. Он пришел официальный, натянутый, пробуя держать себя как некое самостоятельное лицо, на которое возложены чрезвычайные полномочия.

После первых слов он сказал мне:

-- В сущности мы совершенно самостоятельная комиссия, организованная Временным правительством...

-- Но ведь вы знаете, -- заметил я ему, -- что Временное правительство низвергнуто и теперь правит страной рабоче-крестьянская власть...

-- Мы не признаем этого захвата...-- попытался было возражать Набоков.

-- Кто это "мы"? -- тотчас же перебил я его.-- Кроме того, мне, представителю рабоче-крестьянского правительства, совершенно безразлично, признаете ли вы нас или нет, но я требую точного выполнения предписания нашего правительства и, кстати, сообщаю вам всем, -- обратился я к стоящим чиновникам, -- что всякий саботаж или невыполнение распоряжений правительства будут караться немедленно арестом и судом на основании революционных законов военного времени. Предупреждаю и вас, гражданин Набоков, что вы как ответственное лицо всей комиссии будете подвергнуты особо строгому наказанию, если правительство обнаружит какую-либо затяжку в работе комиссии по созыву Учредительного собрания.

-- Я... меня...-- начал было мямлить возмущенный, то красневший, то бледневший Набоков, очевидно, совершенно не ожидавший такого решительного разговора.

-- Мне некогда, -- сказал я ему, -- будьте любезны сейчас же ознакомить меня с результатами деятельности комиссии и тотчас указать мне срок, когда будут окончены все предварительные работы по созыву Учредительного собрания.

-- Этого никак нельзя указать, работы так много, рассылка огромна, служащих не хватает, -- начал Набоков, как бы оправдываясь.

-- Помилуйте, что вы? Мне кажется, у вас громадный излишек в служащих... Здесь у вас почти никто ничего по делает: слоняются из угла в угол, бесконечно разговаривают -- и только.

-- Знаете, все взволнованы, -- вмешался какой-то чиновник.

-- Но ведь нельзя же из-за этого задерживать созыв Учредительного собрания! -- ответил я.-- Правительство твердо решило как можно скорей осуществить этот созыв...

Со всех сторон слышались возражения. Выходило так, что мы, "захватчики", настаиваем ira скорейшем созыве Учредительного собрания, а вчерашние правители страны, все эти кадеты, октябристы и все, кто с ними, всеми мерами оттягивали этот созыв.

Препираясь и полемизируя, мы вошли в одну из комнат комиссии, и Набоков затребовал какие-то списки и таблицы и долго и нудно, сбиваясь и путаясь, стал рассказывать мне о действительном положении дел в комиссии. Я записывал цифровые данные: выходило так, что надо было ждать еще чуть ли не полгода, покуда будут только разосланы по стране циркуляры, инструкции, карточки и прочие материалы.

Выслушав все подробно, я заявил, что все это не годится, что правительство не может ждать так долго, что более трех педель мы дать не можем на все эти предварительные работы, что на него -- Набокова -- мы возлагаем всю ответственности за эту работу, что каждые три дня он должен будет мне в Управление делами Совнаркома присылать все сведения о ходе дела, что со стороны правительства будет оказана всяческая помощь комиссии, что мешкать с этим делом никак нельзя...

Я простился с Набоковым и присутствующими. Набоков, очевидно, понял всю ложность своего положения, ибо роль саботажника Учредительного собрания ему, все время ратовавшему за него, очевидно, не улыбалась, он смирился и пошел меня провожать до лестницы, ведя официально-вежливый, пустой, ни к чему не обязывающий разговор, так прекрасно усвоенный великосветскими пустомелями и на который так были тароваты служивые люди высшего ранга, всеми корнями ушедшие в почву старого режима, несмотря на весь свой конституционализм.

Мы распрощались.

В швейцарской я был атакован депутацией чиновников комиссии, просившей меня похлопотать о пайках и о выдаче жалования, которое, как говорили они, можно было выдать из каких-то одиннадцати тысяч, пришедших по почте с разных концов России, но которые они никак не могут получить.

Я пообещал сегодня же выдать им пайки, если они как следует возьмутся за работу, и обещание свое выполнил, прислав то, что было возможно, так как материальное положение этих чиновников было из рук вон плохо. Работа в комиссии оживилась, и по сведениям, получаемым оттуда, можно было предполагать, что Учредительное собрание вскоре возможно будет собрать.

-----

Возвратившись в Смольный, я сейчас же подробно доложил обо всем Владимиру Ильичу.

-- Подкормить их необходимо сейчас же, -- сказал он мне.-- Но следите за ними в оба. Им теперь выгодно тормозить созыв Учредительного собрания, чтобы свалить на нас, что мы не выполняем взятых перед народом на себя обязательств.

Приняв это указание Владимира Ильича к прямому руководству, я не давал покоя этой комиссии, следя за каждым ее шагом и добиваясь разрешения недоразумений тут же на месте. Пришлось, между прочим, очень сильно подтянуть на обе ноги хромавший тогда почтовый аппарат, который, как выяснилось при фактической проверке, неделями задерживал рассылку отправлений комиссии. На главный почтамт Петрограда был командирован особый комиссар, который неусыпно следил за правильной отправкой почты комиссии. Все залежи были немедленно ликвидированы.

Город был полон слухами о приближающемся созыве Учредительного собрания. В 75-й комнате Смольного получались самые разноречивые сведения. Одно было ясно, что эсеры, кадеты, меньшевики -- все хотели использовать эти дни для прямых выступлений и агитации против нашего молодого рабочего правительства.

159

Само собой понятно, мы также принимали меры, готовились. Приходившие в Смольный под разными предлогами меньшевики и эсеры нередко задавали мне вопрос: что мы будем делать, если будут демонстрации против правительства?

-- Сначала уговаривать, потом расстреливать, -- коротко отвечал я.

Я очень хорошо знал психологию этих заячьих душ. Из долголетнего опыта я вывел одно заключение: со всей этой братией нужно говорить лаконически и твердо, и притом так, чтобы они чувствовали, что слова не будут расходиться с делом, что за словом последует его выполнение -- твердое, неуклонное, железное.

Между собой мы условливались, что силу оружия мы будем применять в совершенно крайних случаях, принимая все меры, чтобы неорганизованные, недисциплинированные петроградские горожане поняли всю тщету, бесполезность и прямую зловредность этих демонстраций, направленных против рабочего класса.

Учредительное собрание решено было созвать 5 января в Таврическом дворце. Собрали военный совет, в котором участвовали Н. И. Подвойский, К. С. Еремеев, Г. И. Благонравов, М. С. Урицкий2, П. П. Прошьян3, Я. М. Свердлов, В. Д. Бонч-Бруевич, а также были приглашены некоторые военные специалисты, которым мы безусловно доверяли. Из всех поименованных лиц организовали чрезвычайный военный штаб. Город был разбит на участки.

В Таврическом дворце был назначен комендант, и на эту должность выдвинули М. С. Урицкого. Влагонравов остался начальником нашей базы -- Петропавловской крепости, а Еремеев -- в должности главнокомандующего войсками Петроградского округа. Меня на дни Учредительного собрания назначили комендантом Смольного и подчинили мне весь район: Смольный -- Таврический дворец, с возложением обязанностей по охране правительства как в самом Смольном, так и по пути его в Таврический, а также в самом Таврическом дворце. Кроме того, я был ответствен за весь порядок в этом районе, в том числе и за те демонстрации, которые ожидались вокруг Таврического дворца, где должно было заседать Учредительное собрание. Я прекрасно понимал, что этот район является самым главным из всего Петрограда, что именно здесь будет сосредоточена вся деятельность эсеров, грозивших террористическими актами, что именно сюда будут стремиться демонстрации, что здесь будет центр агитации меньшевиков, эсеров, кадетов и всех, кто был против Советской власти.

Утром я прежде всего пошел к Владимиру Ильичу и рассказал ему о плане действии. Владимир Ильич отнесся весьма серьезно ко всему этому делу, том более что ему прекрасно были известны все те приготовления, которые производили эсеры. Нам стало также известно, что эсер Гоц 4 и другие, объявленные вне закона и перешедшие на нелегальное положение, находятся в Петрограде.

-- Вот это очень серьезно, -- напутствовал меня Владимир Ильич, -- и я прошу вас обращаться ко мне за всем, я буду помогать вам.

Я передал эти слова Владимира Ильича рабочим комиссии в 75-й комнате Смольного, ибо знал, что они еще больше воодушевят всех их, беспредельно преданных власти пролетариата и его правительству.

В Смольный валом налил народ, ползли всякие слухи, и надо было иметь большую выдержку, чтобы не обращать внимания на всю ту суматоху, которая обыкновенно сама собой возникает в такие тревожные дни, и в ворохах всевозможных небылиц отыскивать то нужное, что могло помочь ответственному и важному политическому делу. Мы закрыли вход в 75-ю комнату и впускали только тех, кто нам был нужен.

Для охраны порядка в самом Таврическом дворце, возле него и в примыкающих к нему кварталах я вызвал команду с крейсера "Аврора", среди которой был ряд товарищей, отлично мне известных и на которых я мог вполне положиться. К этой команде были присоединены еще две роты с броненосца "Республика" под предводительством хорошо мне известного матроса Железнякова5, "анархиста-коммуниста", честно и бесповоротно ставшего на точку зрения правительства диктатуры пролетариата п отдавшего себя в полное его распоряжение. Я расквартировал матросов в здании Военной академии на Суворовском проспекте. Мы ввели там суровые порядки военного времени и превратили Военную академию в военный район.

Все матросы были разбиты на отряды, прикрепленные к различным кварталам нашего участка. Между отрядами поддерживалась постоянная связь, а ко мне в 75-ю комнату стекались все донесения, которые каждый начальник отряда, каждый комиссар должен был присылать ежечасно, для чего была организована особая служба связи. Кое-где, там, где это было особенно нужно, установили полевой телефон. Патрули были раскинуты ночью накануне заседания Учредительного собрания. Часа в три этой ночи я собрал всех начальников отрядов вверенного мне района, рассказал им все, что было нужно, и каждому вручил в запечатанном конверте специальное задание. Казалось, все было согласовано, и я, проработав четверо суток без сна, счел возможным поспать перед боевым и ответственным днем.

-----

Еще брезжил рассвет, когда я дал распоряжение батальону егерского полка занять прилегающую фабрику, укрепиться с пулеметами для охраны моста через Неву, откуда можно было ожидать какой-либо диверсии против Смольного. Самый мост охранялся сильным отрядом этого же батальона. Обеспечив таким образом тыл Смольного и рассыпав охранные посты вокруг него, к девяти часам утра я вытребовал к Смольному отряд матросов во главе с тов. Железняковым. Он привел свой отряд в полной готовности к Смольному и молодецки, по-военному представил мне его.

Прощаясь с товарищами, я крепко пожимал руку этому изумительному человеку -- герою революции, матросу Железнякову.

-- Кровопролитие не нужно рабоче-крестьянской власти. Сумейте вы, сознательные борцы революции, так подействовать на сбитых с толку рабочих и обывателей Петрограда, чтобы они по-братски поняли вас и подчинились распоряжениям законной власти. Но если вы встретите врагов революции, -- пощады им нет, и пусть ваша рука не дрогнет. Будем долготерпеливы, выдержанны, но час пробьет -- смело раздавим все, что против нас, что против рабоче-крестьянской власти!.. а теперь к делу!..-- закончил я этим призывом мою маленькую речь.

Железняков отчетливо произнес команду, и батальон матросов под звуки оркестра, игравшего революционный марш, лихо, свободной походкой моряков двинулся к Таврическому дворцу.

-----

К полудню, получив донесения, что в районе Литейного проспекта, Таврической улицы, Суворовского проспекта и Невского заметно скопление народа, я поехал осмотреть весь район и еще раз проверить путь, по которому должен был двинуться в Учредительное собрание Владимир Ильич. Я заранее наметил шофера, автомобиль, маршрут, что сохранялось в строжайшей тайне. Вокруг Смольного был полный порядок. Часто встречались патрули, проверявшие автомобили. На улицах народу было мало. Укрепленные районы, занятые отрядами войск, были готовы к всевозможным случайностям. Все было в боевой готовности, до перевязочных пунктов Красного Креста, разбитых в ближайших дворах, включительно. Походные кухни в укромных местах готовили обед войскам. Ближе к Таврическому дворцу было шумней. Оттуда, с Литейного проспекта, напирали значительные толпы. Это были в большинстве чиновники, городские обыватели, мелкие лавочники; рабочих было крайне мало. Куда они шли? Зачем шли? Вряд ли они могли дать на это связный ответ. Одно было очевидно: они были враждебны к Советской власти, глухо и туио шли протестовать, не обнаруживая, однако, никакой активности. Плакатов почти не было. Кое-где были надписи: "Вся власть Учредительному собранию!". Матросы выдвинули вперед свои ряды, имея за собой совершенно пустые улицы, на которых лишь изредка маячили обыватели, вышедшие из прилегавших домов.

В черных бушлатах стояли матросы стройными линиями. Толпа вдруг двинулась с какой-то неожиданной решимостью. Момент был критический. Матросы замерли в ожидании. Вдруг от них отделился Железняков и бегом бросился к идущей сумрачной толпе. Шагах в двадцати он остановился перед ней, выпрямился во весь свой огромный рост, правой рукой схватив винтовку за конец дула и подняв ее на протянутой руке кверху. Откачнувшись, он левой рукой дал знак остановиться, и толпа вздрогнула и остановилась. Весь вытянувшись, стоял он, устремив в толпу свои пылающие, черные, как уголь, глаза. Зазвенел, переливаясь, его приятный взволнованный голос:

-- Я прошу вас остановиться здесь и ни шагу дальше. Сегодня там будет решаться судьба России. Отнесемся же с уважением к воле нашего рабоче-крестьянского революционного правительства, которое только одно, в буре и пламени революции, нашло силы и средства созвать Учредительное собрание, о котором так много говорили все остальные партии, а созывать не созывали. Мы, бойцы революции, пламенно призываем вас, рабочих, находящихся там, впереди меня, идти в наши ряды, на бой за революцию, за мир, за хлеб, за власть рабочих и крестьян. Мы призываем всех граждан и просим их не нарушать порядка и не вынуждать нас применять силу...

И эти простые, задушевные слова красавца матроса, смело подходившего к самой гуще демонстрантов, оказали магическое действие. Толпа стихла. Перестала двигаться. Выходили ораторы. Возникал митинг, в который обязательно вмешивались матросы, произносились страстные речи, демонстрация разлагалась, завязывались споры, но до столкновений не доходило. В моем районе за весь этот весьма волнующий день не было произведено ни одного выстрела.

На обратном пути я заехал в Таврический дворец, чтобы еще раз убедиться в установленном там порядке и осмотреть все места, предназначенные правительству, и место для Владимира Ильича в особенности. Урицкий появлялся то там, то здесь, отдавая всевозможные приказания. Еле-еле справлялись с проверкой мандатов прибывавших депутатов, различных делегаций... В кулуарах Таврического дворца толпилось уже много народу. Все шумело, гудело, митинговало. Часто слышались враждебные выкрики отдельных депутатов.

Осмотрев еще раз хорошенько комнаты, через которые должен был пройти Владимир Ильич, проверив караулы и мандаты лиц, наблюдавших за порядком, я оставил четверых комиссаров 75-й комнаты, разъяснив им их обязанность охраны вождя нашей революции с момента его приезда сюда. Кроме того, я распорядился иметь здесь посменное дежурство и самое бдительное наблюдение за всем. Вернувшись в залы Таврического, я сразу заметил, что страсти начинают все более и более разгораться. Я отыскал Урицкого и посоветовал ему ввести сюда по частям надежнейший отряд матросов в двести человек.

-- Это сразу успокоит и охладит пыл словоохотливых провинциалов, действительно думающих, что власть принадлежит им, а потому устраивающих перманентный митинг, -- сказал я тов. Урицкому.

Мы пошли с ним к матросам. Отобрали пятьдесят человек и сразу, под командой одного из начальников, повели этот отряд по длинному коридору. Топот ровного военного шага тотчас же обратил на себя внимание. Многие бросились смотреть.

-- Куда, зачем идете? -- сыпались вопросы.

-- На охрану Учредительного собрания, -- лаконически отвечали из рядов.

Эти люди, съехавшиеся со всех концов России вершить судьбу тех, кто сам творил революцию и диктовал всем свою собственную волю, окрысились, взбесились на этот "ввод войск" в здание Учредительного собрания и вместе с тем по-мещански ужасно были рады такому почету и уважению, которыми их окружают... большевистские войска.

Через некоторое время появились еще отряды матросов. Их рассыпали повсюду. Матросы важно и чинно попарно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече в ремне. В залах стали держать себя степенней, солидней. Истерические крики прекратились. Ко всем шумевшим и неистовствовавшим кучкам подходили матросы, и не в меру развязные языки умолкали.

Я посоветовал Урицкому отдохнуть. Он обещался приехать в Смольный. Я отправился туда, чтобы окончательно подготовиться к выезду Владимира Ильича.

В Смольном я повидал Владимира Ильича, рассказал ему обо всем виденном и сообщил, что в нашу 75-ю комнату пришло несколько известий о вооруженных столкновениях на Невском и Литейном, где наши войска ответили огнем на выстрелы из толпы, сразившие несколько человек. Пострадавших с той и другой стороны доставили в городскую больницу на Литейном проспекте. Владимир Ильич распорядился немедленно назначить следствие об этих столкновениях и захотел видеть Урицкого, который что-то не приезжал.

Наконец наступил момент отъезда Владимира Ильича в Таврический. С ним ехали Мария Ильинична, Надежда Константиновна, Вера Михайловна Величкина (Бонч-Бруевнч) и я.

Когда все были одеты, я попросил их выйти на иное, чем обычно, крыльцо Смольного, которым никто из нас никогда не выходил. Сам я вышел обыкновенным ходом, взял автомобиль, который наметил раньше, посадил в него шофера украинца, фамилию которого сейчас не помню, выехал из Смольного, и, как всегда, при всех заявил, что еду в Военную академию. Затем, объехав вокруг Смольного, повернул автомобиль и через переулки вкатил в Смольный через другие ворота, быстро подъехал к крыльцу, в тамбуре которого уже стояли все, кто должен был ехать, усадил всех в автомобиль и, взяв в кармане револьвер на изготовку, сел рядом с шофером и стал ему указывать путь, по которому Владимир Ильич никогда не ездил. Шофер был великолепный, и мы неслись по пустынным улицам, не встречая никого. У Таврического дворца было много народу. Мы быстро из переулка подъехали к воротам, дав условленные гудки. Ворота мигом отворились и так же быстро закрылись за нами.

Мы прошли в заранее приготовленные для Владимира Ильича комнаты. Так как никто ничего до сего времени не ел, то мы заказали обеды и сели подкрепляться. Мы разговаривали с подоспевшими сюда товарищами, обсуждая судьбу сегодняшнего собрания.

-- Если мы сделали так, что пообещали всем собрать эту говорильню, мы должны ее открыть сегодня, но когда закроем, об этом пока история умалчивает, -- смеясь ответил Владимир Ильич одному из товарищей, который настойчиво вопрошал; когда же будет открыто Учредительное собрание.

Пришел Свердлов и стал хлопотать о церемонии открытия. Владимир Ильич хотел видеть Урицкого. Отворилась дверь, и Урицкий, расстроенный, вошел к нам и даже как-то смутился.

-- Что с вами? -- спросил его Владимир Ильич.

-- Шубу сияли...-- ответил он, понижая голос.

-- Поехал к вам в Смольный для конспирации на извозчике, а там вон, в переулке, наскочили двое жуликов и говорят: "Снимай, барин, шубу, ты небось, товарищ, погрелся, а нам холодно..." --Я -- что вы? -- А они все свое: "Снимай да снимай..." Так и пришлось снять; хорошо, что шапку оставили. До Смольного ехать далеко. Так я пешком переулками и пришел обратно. Хорошо, пропуск был с собой. Вот все отогревался...

Владимиру Ильичу было и больно, и смешно, но он сделал серьезное лицо и громко спросил:

-- Кто ответствен за этот район?

-- Я! -- ответил я ему.

-- Что же у вас, батенька, воры там пошаливают?

-- От воров не убережешься!

-- Прошу расследовать...

Я тотчас же написал эстафету комиссарам нашего района. Они перерыли все, но ни жуликов, ни шубы тов. Урицкого не нашли.

-----

Зал заседаний Таврического дворца наполнялся все более и более. Я пошел по залам и караулам. Везде виднелись наши матросы. Толпа была огромна. Я сразу заметил ряд лиц из партии эсеров, разыскиваемых властями. В отдалении промелькнула черная голова эсера Гоца, который быстро сообразил, что пребывание его в Таврическом дворце может кончиться для него бедой, почему и поторопился исчезнуть.

Я осведомил Владимира Ильича о прибытии лиц, объявленных правительством вне закона; мы решили считать их неприкосновенными, пока они находятся в Таврическом дворце, но, конечно, не спускать с них глаз. За ними тотчас же было установлено наблюдение.

-- Пора начинать, -- сказал Владимир Ильич и двинулся по длинному коридору к залу. Мы все сопровождали его.

Подходя к самому залу заседания, мы услышали шум. Владимир Ильич насторожился и пошел скорее вперед. Подошли к трибуне, на которую взобрался какой-то бородатый господин, как оказалось после, самый старший по годам цз съехавшихся членов Учредительного собрания, правый эсер Швецов, и стал ораторствовать, что им нечего-де дожидаться открытия Учредительного собрания представителем той власти, которую они не признают, что они должны "открыться" сами и что вот его как старшего уполномочили все это произнести. Произошло некоторое замешательство.

Свердлов где-то задержался, мы искали его глазами. Левая Учредительного собрания, состоявшая из наших единомышленников, ответила на это заявление правого эсера громким шумом, требуя, чтобы этот самозванец немедленно покинул трибуну. Эсеры, меньшевики, беспартийные, кадеты в свою очередь подняли вой, и там на местах загорелась такая словесная дуэль, что небу стало жарко. В этот момент, -- а весь этот инцидент занял несколько минут, -- появился Свердлов, которому было поручено открыть Учредительное собрание.

-- Что это такое? -- забасил он, входя по ступенькам на председательскую трибуну.-- Вы зачем здесь? -- и он спокойно отодвинул растерявшегося Швецова, взял звонок и начал звонить. Швецов, пытавшийся открыть собрание, постоял, подумал, махнул рукой и в смущении поплелся с трибуны на свое место.

-- Вы знаете, где мы должны сидеть? -- взволнованно шепнул мне чуть-чуть побледневший Владимир Ильич и очень сильно, до боли сжал мне руку за предплечье.

-- Конечно, знаю...

-- Пойдемте!

Мы двинулись с ним вперед, и я указал ему место в первом ряду, четвертое налево от трибуны председателя, если стать лицом к залу заседания. Я сел рядом с ним по левую сторону. За нами все другие члены правительства заняли намеченные места.

Завидя Свердлова и удалявшегося с трибуны самозванца, зал заревел еще больше. Владимир Ильич сел в кресло. Он волновался и был так бледен, как никогда; глаза расширились и горели стальным огнем. Он сжал руки и стал обводить пылающими глазами весь зал от кроя и до края его, медленно поворачивая голову. Матросы, стоявшие внизу в проходе, с благоговением, не сводя глаз, смотрели на него, точно ловя его взгляд, точно выжидая его приказа.

Свердлов неумолчно звонил и простирал свою левую руку к собранию, как бы призывая к порядку.

Владимир Ильич продолжал все так же обводить глазами собрание, точно укрощая взглядом разбушевавшегося зверя. И мало-помалу наконец все успокоились. Свердлов открыл от имени правительства заседание Учредительного собрания6 и, соблюдая все формальности, предложил выбрать председателя. По одному из вопросов пришлось взять слово И. И. Скворцову-Степанову, который был делегатом от Москвы. Он прекрасно сказал о том, что "нам, большевикам, и вам, эсерам и меньшевикам, не по пути, ибо мы стоим по разным сторонам баррикад".

Владимиру Ильичу очень понравилась речь тов. Скворцова-Степанова, и он в течение этого дня несколько раз в разговоре возвращался к ней, заявляя всем, что это был прекрасный, ясный, точный, обоснованный, доступный образец политической речи.

Председателем большинством голосов выбрали Виктора Чернова7. Свердлов передал ему бразды руководства собранием и так же спокойно, не спеша, спустился с трибуны, как и вошел на нее.

Этот знаменитый эсеровский "водолей" обрадовался, что может говорить сколько угодно и что его никто не остановит, и стал говорить столь расплывчато и обширно, что ясно было, что его краснобайству не будет конца.

Матросы, стоявшие внизу около нас и в других проходах, имевшие к Чернову какое-то прямое отвращение, подмигивали мне, указывая на его ораторствующую фигуру. Я заметил, что двое из них, изловчившись, окруженные своими товарищами, брали его на мушку, прицеливаясь из винтовки. Я понял, что раздражение растет, что все это может кончиться бедой, и тотчас же сообщил об этом Владимиру Ильичу. Он сказал мне, что надо идти к матросам и разъяснить им, сколь были бы вредны для рабоче-крестьянской власти всякие инциденты во время заседания Учредительного собрания, члены которого должны считаться неприкосновенными и должны находиться под охраной законного правительства.

Я тотчас же отправился к матросам и стал разъяснять им положение вещей. Они со вниманием меня слушали, задавая вопросы:

-- Ну, что же? Раз нельзя, так нельзя, -- заявил мне за всех один из матросов.-- Уж очень он нам надоел, этот Чернов. Барин какой-то...

Все подтвердили, что Владимира Ильича ослушаться нельзя, так как ему видней, что полезно и что нужно рабочим, и что они зорко за всем будут наблюдать, но ничего сами предпринимать не будут.

Матросы разошлись по местам: ясно была видна их крайняя раздраженность и против Учредительного собрания, которое им было совершенно чуждо и ненужно, и против В. Чернова в частности, к которому они относились с большим презрением.

Владимир Ильич ушел в отведенные для правительства комнаты, где решено было собрать членов правительства.

Несмотря на то, что ранее вопрос об Учредительном собрании не раз обсуждался в высшем партийном центре, Владимир Ильич счел необходимым сделать окончательные распоряжения лишь после санкции Совнаркома8.

Быстро обменявшись мнениями, все пришли к единогласному заключению, что эта говорильня решительно никому не нужна и что тратить на нее время нет ни малейшего смысла. Решили собрания не прерывать, дать возможность всем вволю наболтаться, но на другой день не возобновлять заседания, объявить Учредительное собрание распущенным, а депутатам предложить разъехаться по домам. Я предложил охрану порядка в Таврическом дворце на эту ночь возложить на матроса Железнякова с товарищами и ему же поручить охрану дворца и на другой день, когда можно было ожидать эксцессов со стороны членов Учредительного собрания, которые, конечно, будут взбешены его роспуском. Со мной согласились. Не говоря ничего о финале, ибо это была до поры до времени правительственная тайна, я вызвал к себе Железнякова и предложил ему возглавить всех матросов, находившихся внутри Таврического дворца, взяв с него слово, что предписание правительства о неприкосновенности членов Учредительного собрания будет выполнено 9.

Железняков твердо обещал мне это. Владимир Ильич решил покинуть Таврический дворец и вернуться в Смольный.

Мы пошли одеваться.

Надев драповое пальто на вате, с барашковым воротником, Владимир Ильич схватился за боковой карман, где у него всегда лежал браунинг. Револьвера не было. Осмотрели все карманы, место вокруг вешалки -- нигде ничего не было. Ясно, что револьвер украли. В это время подошел Урицкий.

-- Кто ответствен за порядок в здании Таврического дворца? -- задал ему вопрос Владимир Ильич.

-- Я, Урицкий! -- ответил наш старый товарищ, ударяя себя рукой в грудь.

-- Позвольте заявить вам, -- полушутя обратился к нему Владимир Ильич, -- у меня из кармана пальто вот здесь, в Таврическом дворце, украли револьвер.

-- Как? Не может быть!..-- воскликнул потрясенный Урицкий.

-- Да, да-с! украли!..

Урицкий был крайне смущен.

-- Ну, вот видите, с вас воры сегодня сияли на улице шубу, а ко мне сегодня же вечером в Таврическом дворце воры залезли в шубу и украли револьвер!.. Вот видите, какая у нас круговая порука.

Мы вышли во двор и тотчас же выехали из Таврического.

В Смольном нас радостно встретили красногвардейцы, караул латышских стрелков и дежурные рабочие комиссары 75-й комнаты. Мы были у себя дома и принялись за накопившиеся за день дела.

Между тем члены Учредительного собрания, точно предчувствуя, что "кончится пир их бедой", все продолжали и продолжали всласть болтать, чему пример показывал сам председатель собрания Виктор Чернов. В кулуарах многие депутаты, уставшие за день, разлеглись на диванах, креслах, столах, стульях и крепко спали, не зная того, что это -- увы! -- последний их сон в этих исторических залах.

Матросы сумрачно ходили по уже полупустым залам, в которых гулко отдавались их шаги. Было половина четвертого ночи. Матрос Железняков, которому была вверена охрана порядка в Таврическом дворце и неприкосновенность личности депутатов собрания, подошел к председателю и твердо сказал, ударяя ладонью по его столу:

-- Мы устали! Мы не можем более охранять вас! Закройте собрание...

Чернов растерялся, пробовал было пустить новую соловьиную трель, но Железняков твердо повторил, сверкая своими пламенными глазами:

-- Мы устали!

И Виктор Чернов покорно закрыл первое и последнее заседание Всероссийского Учредительного собрания, которого мы долгие, долгие годы добивались и ставили прямым требованием нашей программы и которое отцвело, не успевши расцвесть, и стало совершенно ненужным нашей революционной жизни, явившись оплотом всех контрреволюционных сил царской России.

Депутаты разошлись.

Железняков проверил караулы.

Таврический дворец был заперт.

Учредительное собрание приказало долго жить...

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые опубликовано в книге "На боевых постах Февральской и Октябрьской революций". Печатается по III т. Избр. соч.

1 6 (19) ноября СНК уполномочил В. Д. Бонч-Бруевича "установить точные данные о работе комиссии вообще и о тех мерах, которые ею принимаются для проведения выборов в назначенный срок" (см. "Декреты Советской власти", т. I. M., 1957, стр. 76). (Стр. 156.)

2 Г. И. Благонравов (1896--1938) -- активный участник Октябрьской революции, член КПСС с 1917 г. 23 октября 1917 г. ВРК назначил его комиссаром Петропавловской крепости. После Октября -- член РВС Восточного фронта; в 1918--1931 гг.-- работник органов ВЧК -- ГПУ -- ОГПУ; в 1931--1934 гг.-- зам. наркома путей сообщения.

К. С. Еремеев (1874--1931) -- советский партийный и военный работник, журналист. Член КПСС с 1896 г. Активный участник Октябрьской революции.

М. С. Урицкий (1873--1918) -- активный участник революционного движения в России. Неоднократно арестовывался и высылался. В 1918 г. был назначен председателем Петроградской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. М. С. Урицкий 23 ноября (6 декабря) 1917 г. был назначен комиссаром над Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссией; должность комиссара декретом от 31 января (13 февраля) 1918 г. была упразднена (см. "Декреты Советской власти", т. I, М., 1957, стр. 456). 30 августа 1918 г. М. С. Урицкий был убит эсером.

3 П. П. Прошьян (1883--1918) -- член партии эсеров. В декабре 1917 г. вошел в Совет Народных Комиссаров в качестве народного комиссара почт и телеграфа. В марте 1918 г. в связи с подписанием Брестского мира вышел из состава Совнаркома, принимал участие в левоэсеровском мятеже в Москве. Характеристика Прошьяна дана В. И. Лениным в статье "Памяти тов. Прошьяна" (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, стр. 384--385).

4 А. Р. Гоц (1882--1940) -- один из лидеров партии эсеров. После Февральской революции 1917 г.-- член Исполкома Петроградского Совета. Вел активную борьбу против Советской власти, осужден по процессу правых эсеров. Впоследствии находился на хозяйственной работе.

5 А. Г. Железняков (1895--1919) -- матрос Балтийского флота, активный участник Октябрьской революции, герой гражданской войны. В дни Октябрьского вооруженного восстания командовал отрядом моряков, штурмовавших Зимний. С конца января 1918 г.-- член Верховной коллегии по румынским и бессарабским делам, председатель Революционного штаба Дунайской флотилии. В период деникинщины находился в одесском подполье, после освобождения Одессы командовал бронепоездом. 26 июля 1919 г. был смертельно ранен.

6 Заседание Учредительного собрания было открыто 5 (18) января 1918 г. в четыре часа дня от имени ВЦИКа Я. М. Свердловым. После оглашения "Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа" ввиду отказа большинства Учредительного собрания ее обсуждать большевистская фракция потребовала перерыва для рассмотрения создавшегося положения. Доклад на фракции сделал В. И. Ленин. Большевики, после перерыва огласив декларацию фракции большевиков, написанную Лениным, покинули Учредительное собрание.

7 В. М. Чернов (1876--1952) -- лидер эсеров. После Октябрьской революции -- один из организаторов антисоветских мятежей. В 1920 г. эмигрировал за границу, где продолжал антисоветскую деятельность.

8 Вопрос о роспуске Учредительного собрания был решен на совещании членов Совнаркома, происходившем вечером 5(18) января 1918 г. в Таврическом дворце. 6 (19) января 1918 г. в СНК были заслушаны тезисы В. И. Ленина об этом. Декрет о роспуске Учредительного собрания был принят ВЦИКом в 1 час 30 мин. ночи с 6 (19) на 7 (20) января (см. "Декреты Советской власти", т. Т. М., 1957, стр. 335-336).

9 Вскоре после ухода большевиков и левых эсеров член комитета по военным и морским делам П. Е. Дыбенко (1889--1938), которому была поручена охрана Таврического дворца, отдал караулу приказ закрыть заседание Учредительного собрания. В. И. Ленин, узнав об этом, отдал следующее распоряжение: "Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания" (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 477--478).