Тихо, ночью пришли они -- власти правосудія, къ дому, окутанному крѣпкимъ сномъ тружениковъ. Плотнымъ кольцомъ окружили они флигель, гдѣ жили "трезвенники". Сюда шли съ обыскомъ слѣдственныя власти, полиція и... "свѣдущее лицо", главный духовный руководитель этого ужаснаго дѣла. Маленькій, юркій человѣчекъ, съ густой, коротко подстриженной бородкой клинушкомъ, чисто брѣющій щеки, чтобы уменьшить восточную черноту,-- суетился больше всѣхъ, чувствуя себя здѣсь, въ дѣлѣ обыска, первымъ, важнымъ и нужнымъ лицомъ. и это дѣло, дѣло сыска, очевидно, было ему и дорого и мило. Въ ночь на 6 іюня 1910 года совершилось это знаменательное событіе, когда миссіонеръ православной церкви, духовный пастырь "заблудшихъ душъ", возведенный теперь, къ стыду и униженію научныхъ корпорацій, въ званіе лектора Московской Духовной Академіи, дѣятельно участвовалъ въ обыскѣ квартиры руководителя московскихъ трезвенниковъ Ивана Николаевича Колоскова, чтимаго народомъ, извѣстнаго подъ именемъ "братца Іоанна". Это онъ, миссіонеръ Айвазовъ, первый проложилъ новую тропу для дѣятельности "смиренныхъ" голубей православной церкви: участіе въ обыскахъ, въ качествѣ какихъ-то "свѣдущихъ лицъ" (вѣдь и опытный, сыщикъ "свѣдущее лицо" въ своемъ дѣлѣ!) теперь можетъ занять почетное мѣсто въ области служенія "матери-церкви".
Все осмотрѣли зоркіе глаза "свѣдущаго лица": бумажки, портреты, группы, книги, записныя книжки, письма третьихъ лицъ, черновыя письма, дневники, картины свѣтскаго и духовнаго содержанія, иконы, платки,-- пояса, рубашки и вообще бѣлье, и пр., и пр.,-- все было перетрогано, общупано, осмотрѣно и забрано, Также, было поступлено съ квартирой трезвенника Г. С. Михалева, гдѣ въ качествѣ "свѣдущаго лица" на обыскѣ присутствовалъ миссіонеръ А. В. Кузнецовъ.
Кромѣ этихъ двухъ представителей православной церкви къ дѣлу "трезвенниковъ" приложили свою щедрую руку много священниковъ, миссіонеровъ, лица, причта и пр. Вообще, кажется, ни одно судебное дѣло, касающееся религіозныхъ убѣжденій людей, не изобиловало столь большимъ числомъ служителей алтаря или миссіи, какъ дѣло "трезвенниковъ". Нужно ли добавлять то, что кажется само собой очевиднымъ: какъ и всегда, начиная съ дней великой инквизиціи, всѣ эти служители церкви, конечно, выступаютъ въ качествѣ обвинителей, свидѣтелей обвиненія, а одинъ изъ нихъ, священникъ Самуиловъ, уже публично заклейменъ въ рѣчи присяжнаго повѣреннаго Лисицына, произнесенной въ залѣ суда, лжесвидѣтелемъ...
На основаніи всѣхъ этихъ свидѣтельствъ, обысковъ, лжесвидѣтельствъ и экспертизъ, на предварительномъ слѣдствіи съ духовной стороны,-- были арестованы братцы Іоаннъ и Дмитрій, Г. С. Михалевъ, послѣдователь братца Іоанна, и дѣвушки: П. Г. Михалева, Е. Н. Дѣвкина, А. С. Клюева и М. А. Бабурина -- послѣдовательницы того же братца.
II.
"Жизнь моя была тяжелая,--пишетъ въ своихъ воспоминаніяхъ "трезвенникъ", крестьянинъ В. С. Мироновъ. "Жилъ я такъ: съ мѣста на мѣсто меня гоняли. За не хорошее мое поведеніе, нигдѣ не уживался..." "... И до того въ конецъ дошелъ, что жена моя хотѣла меня зарѣзать. Однажды я, пришедши пьянымъ, до того доскандалился, что естественно вывелъ жену изъ терпѣнія, и она бросилась было съ ножомъ, но поднялся крикъ,-- дѣти расплакались... Старшая дочь и говоритъ: "видишь, папа! Мама-то больна сдѣлалась.." Потомъ обращается къ женѣ и говоритъ: "ты, мама, насъ отрави и сама отравись. Я слышала, насъ возьмутъ въ участокъ и похоронятъ на казенный счетъ, а папѣ мы этимъ дадимъ свободу, пусть живетъ..." И такъ я пилъ разъ отъ разу сильнѣе, и жена отъ этого, отъ жизни такой, стала совсѣмъ больна...".
"Думается, хуже меня никто и не жилъ", -- сообщаетъ въ своемъ краткомъ жизнеописаніи крестьянка Татьяна Павловна Маркова, живущая въ Москвѣ.-- "Мужъ мой въ пьяномъ видѣ былъ хуже разбойника,-- не уступала и я, и каждый часъ былъ у насъ скандалъ да драка. Безъ синяковъ не ходила".
"Семейное положеніе наше было поистинѣ ужасно, какъ и въ каждой семьѣ, гдѣ глава семьи -- отецъ пьетъ, и вслѣдствіе этого являются завсегдашніе, т. е. хроническіе недостатки",-- разсказываетъ крестьянка Павлова, жена носильщика, живущая въ Москвѣ.-- "Въ то время большинство дѣтей ходило въ школу, а ихъ у меня шестеро. Частенько оставались они безъ завтрака, и къ приходу ихъ изъ школы я съ трудомъ могла приготовлять что-нибудь, чтобы не быть голодными. И, конечно, въ дополненіе ежедневныя ссоры, слезы... Да, картина поистинѣ была ужасная, грязная, достойная сожалѣнія..."
Супруги Лопаткины пишутъ, что "съ 1905 года они начали пить вино. Жили въ домѣ Веденѣева; по вишу насъ держать въ квартирахъ не стали и попали въ ночлежный домъ на Хитровъ рынокъ, въ домъ Кулакова. Но и въ ночлежныхъ квартирахъ держать не стали; гоняли насъ изъ квартиры въ квартиру собственно за скандалъ, потому что мы дрались ножами и стамесками. Сколько я ни заработаю по стекольному дѣлу, то все пропью и остаюсь опять голъ, какъ соколъ. И жена, то же самое: что ни заторгуетъ, все пропьетъ... Заблудившись въ винѣ, мы не разъ покушались на самоубійство..."
"Я былъ ломовой извозчикъ",-- разсказываетъ Василій Пет. Ивановъ въ своемъ жизнеописаніи.-- "Казалось бы, этого довольно, чтобы имѣть представленіе о томъ, какъ я жилъ, ибо кому неизвѣстна жизнь ломового, вѣчно озлобленная, вѣчно съ похмѣлья? Но этого мало: я былъ среди ломовыхъ выдающаяся личность, выдающаяся тѣмъ, что равнаго мнѣ по выпивкѣ не встрѣчалось. Бездонная бочка. Пилъ утромъ, пилъ и ночью, однимъ словомъ пилъ, когда только былъ въ состояніи выпить. Здоровый отъ природы -- высокаго роста, съ растрепанной бородой, всклокоченными волосами, опухшимъ и безъ того толстымъ лицомъ, я производилъ "чарующее" впечатлѣніе: мои лошади при видѣ меня шарахались въ стороны. Нетрудно догадаться, съ какимъ трепетомъ встрѣчала меня моя супруга съ дѣтьми, и какое я вносилъ въ семью оживленіе: кто подъ лавку, кто подъ кровать, кто къ сосѣдямъ. Конечно, нельзя думать, что такъ было ежедневно: бывали случаи, что съ моимъ появленіемъ всѣ бросались ко мнѣ, что бывало обычно, когда вносили меня на рукахъ. Нельзя сказать, что я не былъ религіозенъ. Съ удовольствіемъ разскажу, какъ я, уѣзжая въ деревню на праздникъ, ходилъ съ крестнымъ ходомъ. Дѣло было весной -- носили по деревнѣ иконы:-- мнѣ была вручена икона Божьей Матери. Въ каждой избѣ, по обычаю христіанскому, всѣмъ участвующимъ въ ношеніи Божьяго Милосердія подносили вино. Я почти нигдѣ не отказывался -- не хотѣлъ обижать православныхъ. Къ концу крестнаго хода такъ нахватался, что войти въ послѣднюю избу не могъ, и сѣлъ на крыльцѣ, прижавъ икону къ груди, и, скрестивъ руки, забылся. Отслуживъ молебенъ, мои спутники увидали, въ какомъ я положеніи, и кто-то догадался взять у меня икону. Я не проснулся. Товарищъ же мой, тоже сильно "хлебнувши", былъ возмущенъ отобраніемъ у меня иконы, растолкалъ меня, предварительно свистнувъ мнѣ по шеѣ своей иконой, и разъяснилъ, что у меня стащили икону. Внѣ себя отъ гнѣва я, спотыкаясь, понесся выручать икону и, выручая, не стѣснялся въ выраженіяхъ... Икону мнѣ дали, и я началъ успокоиваться, а товарищъ мой мнѣ замѣтилъ: "а вѣдь тебя, Василій, надули, глянь-ко; вмѣсто Божьей Матери дали Николая Чудотворца".
Я разсвирѣпѣлъ и, не помня себя, такъ треснулъ обидчика по лысинѣ иконой Николая Чудотворца, что руки у обидчика опустились, и его икона упала. Ругаясь всячески, я торжественно входилъ въ храмъ, неся икону Божьей Матери, которую все-таки сумѣлъ отвоевать. Въ храмѣ запѣли молитвы, а я началъ подсвистывать -- забылся совсѣмъ. Староста церковный, царство ему Небесное, сумѣлъ вывести меня на паперть и сталъ урезонивать, но отъ внезапнаго моего удара полетѣлъ къ оградѣ. За нимъ по очереди подходили мой братъ и отецъ, которые также по очереди и подкатывались къ старостѣ. И такъ долго я безумствовалъ, пока не разбилъ окно, не изрѣзался стеклами и не былъ связанъ и, окровавленный, отведенъ въ "холодную". Какъ ни умны были мои лошади, все же я ихъ одну за другой пропилъ, а збрую и кое-какой скарбъ взяли за долги. Измѣнившееся мое матеріальное положеніе не могло уменьшить моего влеченія къ пьянству, наоборотъ, увеличило. И этотъ моментъ я безъ ужаса вспомнить не могу: все, что было можно пропить -- пропито, жена раздѣта, ребята полунагіе, самъ въ опоркахъ. Куда бѣжать? Въ минуту просвѣтлѣнія я, ужасаясь, видѣлъ, что нахожусь въ какомъ то заколдованномъ кругу, выйти изъ котораго возможности нѣтъ. И что только не лѣзло мнѣ въ голову? И перекладина съ подтянутымъ къ ней на старыхъ возжахъ моимъ грѣшнымъ тѣломъ; и ножъ, и ядъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ все это лѣзло въ голову чаще и чаще, и я уже чувствовалъ, что только одно изъ этихъ средствъ облегчитъ страданія -- вопросъ былъ только во времени" {Всѣ эти и многія другія воспоминанія и жизнеописанія трезвенниковъ хранятся въ моемъ архивѣ сектантскихъ рукописей. Они цѣликомъ будутъ напечатаны въ одномъ изъ томовъ нашего изданія, посвященнаго религіозно-общественнымъ движеніямъ въ Россіи.}.
"Я воръ, разбойникъ, конокрадъ, способенъ былъ на все. Меня боялись всѣ, вся округа,-- радостно каясь, торопливо говорилъ за чаемъ кучерявый крестьянинъ-блондинъ съ маленькой русой бородкой.-- 'Когда я появлялся въ селеніи, всѣ ждали бѣды. Я много ранъ судился, сидѣлъ въ тюрьмѣ, былъ въ ссылкѣ, лишенъ всѣхъ правъ, въ меня стрѣляли, хотѣли какъ-нибудь избавиться отъ меня, а прозвище мнѣ было "Чепуха". Конечно, я былъ горчайшій пьяница, мотъ, развратитель и насильникъ, ругатель и хулитель всего. Даже хулиганы, и тѣ боялись меня..."
"Я -- проститутка,-- говорила женщина уже не молодая.-- Вино и развратъ меня сгубили. У меня не было жизни, а одна маята. Я больна. Была въ больницѣ. И опять развратъ,: и опять пьянство.... Или свое я позабыла -- меня звали прозвищемъ, дурное было слово." Забыла- я также, что я -- Человѣкъ. "Поганая тварь" было самое ласковое слово, съ какимъ обращались ко мнѣ, а обыкновенно такъ называли, что- и сказать нельзя. Да, тварь, а не человѣкъ!.. Изъ улицы въ улицу, изъ пивной въ трактиръ, на панели и около бань, шла и моталась я, опившаяся, грязная, нечесаная, больная, противная себѣ и людямъ. Я не могла поднять глазъ на людей, и отъ стыда, и отъ жалости, и отъ злости я вдругъ хохотала, какъ безумная, и напивалась вдрызгъ, до безчувствія... Я была поганая тварь, и вотъ пришелъ онъ: любовно взялъ меня за руку, приблизилъ къ себѣ, не погнушался ни моей грязи, ни моихъ болѣзней. Посмотрѣлъ мнѣ ласково въ глаза, проникъ въ мою душу и влилъ въ меня жизнь. Радость вдохнулъ въ меня, и вдругъ что-то затеплилось, загорѣлось въ моемъ сердцѣ, и душа моя затрепетала... Онъ, праведный, что-то такое сказалъ мнѣ,-- я не помню что,-- что встрепенуло меня, и я потянулась къ нему... Вся моя мысль стала о немъ, а онъ твердилъ всѣмъ и говорилъ мнѣ, что мы люди, и что я -- я не тварь, а тоже человѣкъ... И я перестала нить, бросила развратъ, стала на честный путь жизни и ужасаюсь и содрогаюсь теперь, вспоминая прежнее... А кто? Все онъ, вашъ братецъ, своей любовью меня спасъ...".
Вотъ они -- его люди, его братцы и сестрицы... Чернорабочіе, подмастерья, ремесленники, рабочіе, крестьяне, мелкіе лавочники. Но болѣе всего обращаютъ они вниманіе на пострадавшихъ отъ жизни людей, всякіе забулдыги, хулиганы, воры, разбойники, пропойцы, проститутки, мужчины и женщины, потерявшіе все, забывшіе, что они люди, всѣ эти униженные, забитые и пришибленные жизнью, развращенные и оскорбленные, всѣ тѣ, мимо кого проходятъ всѣ; всѣ тѣ, кто своей грязью, лохмотьями, болѣзнями такъ безпокоятъ и волнуютъ чистыхъ господъ -- вотъ они-то и есть друзья и братья братцевъ Іоанна Тульскаго и Дмитрія Колпинскаго, живущихъ въ Москвѣ. Надъ этимъ "дномъ жизги" работаютъ они съ своими ближайшими сподвижниками, не покладая рукъ, извлекая изъ тѣхъ, кого принято звать отбросами общества, истинные перлы душевной красоты, подвита, сердечности и преданности вдохновенной идеѣ.
Въ чемъ же секретъ этихъ апостоловъ человѣчности нашихъ дней?
"Братецъ простой человѣкъ, и рѣчь его простая, сердечная и убѣдительная",-- пишетъ про братца Іоанна Колоскова П. Тимоѳеевъ, житель г. Москвы, который имѣлъ много случаевъ соприкасаться съ братцемъ, слушать его бесѣды и бесѣдовать съ нимъ наединѣ.-- "Иной разъ довольно одного его слова, и вчерашній пьяница -- завсегдатай Хитрова рынка -- дѣлается трезвымъ, честнымъ работникомъ"... ....Я въ каждомъ человѣкѣ,-- говорить братецъ,-- привыкъ видѣть прежде всего человѣка. Мнѣ однажды пришлось слышать разговоръ братца съ какимъ-то чиновникомъ. Чиновникъ разсказывалъ про своего брата-пьяницу, утверждалъ, что его можетъ исправить только могила. "Напрасно вы такъ думаете",-- возразилъ братецъ.-- "Стоитъ только пробудить въ человѣкѣ совѣсть, и онъ опять будетъ хорошимъ человѣкомъ". "Да у него и совѣсть-то потеряна",-- настаивалъ чиновникъ.-- "Это только принято такъ говорить,-- продолжалъ братецъ.-- а на самомъ-то дѣлѣ совѣсть есть у каждаго человѣка, только она заглушена всевозможными пороками, все равно, что вотъ на вашемъ мундирѣ: пуговица покрылась ржавчиной,-- только стоитъ очистить ржавчину, и пуговица ваша заблеститъ и, пожалуй, будетъ ярче остальныхъ, незаржавленныхъ".
Вотъ эта-то вѣра въ человѣка, въ его способность жить разумной, совѣстливой жизнью, и есть тотъ таинственный талисманъ, которымъ такъ безраздѣльно побѣждаетъ онъ десятки тысячъ простыхъ, измученныхъ людей, часто переставшихъ даже считать себя людьми.
Вспомните ломового извозчика, о которомъ разсказали мы выше. Онъ все прожилъ. Мысль его все болѣе приковывалась къ роковому походу -- онъ хотѣлъ повѣситься, отравиться, убить себя. "И вотъ въ минуты такихъ размышленій,-- пишетъ ломовой извозчикъ,-- передо мной, какъ изъ земли, выростаеть фигура моей жены. Трудно забыть этотъ моментъ. Она плакала, но лицо ея казалось просвѣтленнымъ; она старалась -- торопилась разсказать мнѣ о человѣкѣ, котораго видѣла сейчасъ, нѣсколько минутъ тому назадъ, о человѣкѣ, который разсказывалъ ей о новой, доселѣ неслыханной ей жизни, жизни трезвой, честной, спокойной. Она задыхалась, слезы не давали ей говорить. Съ трудомъ я узналъ, что человѣкъ этотъ -- проповѣдникъ трезвости, братецъ Іоаннъ. Лучъ надежды на спасеніе жизни сверкнулъ въ моей отяжелѣвшей головѣ. Не дождавшись разсвѣта, я былъ съ женой у братца. Былъ понедѣльникъ -- была бесѣда. Какъ цѣлительный бальзамъ, слова братца ложились въ мое сердце, затягивая раны. Я вышелъ съ бесѣды, сознавая, что-могу быть и я человѣкомъ. Я далъ обѣщаніе вовѣкъ не прикасаться къ вину -- не травитъ имъ и ближнихъ. И вотъ этотъ день является границей между пьяной жизнью и трезвой"....
Такъ вотъ оно что: сознаніе, что "и я -- человѣкъ",заставляетъ распрямить согбенную спину, поднимаетъ людей въ ихъ собственномъ сознаніи, окрыляетъ ихъ надеждой и даетъ имъ силы на борьбу. Такъ вотъ онъ въ чемъ таинственный талисманъ: люди-рабы, люди-твари хотятъ быть людьми-человѣками. И не здѣсь ли разгадка всей той черной злобы и ненависти, всей той жестокости и клеветы, съ которыми напали на "трезвенниковъ" черносотенные представители духовенства и миссіонеровъ? Чуютъ они роковую бѣду: народъ даже "самаго низкаго класса", и тотъ сталъ пробуждаться. Забрезжился свѣтъ сознанія, жажда исканія правды и тамъ, гдѣ такъ самовластно царилъ пьяный угаръ, разгулъ и развратъ -- эти вѣяные друзья и спутники всѣхъ тѣхъ, кто цѣпляется за старыя формы жизни, кто въ безсознательности массъ видитъ свое спасеніе и преуспѣяніе.
III.
Убѣжденія "трезвенниковъ" заключаются въ томъ, что истинный христіанинъ никакъ не долженъ хвалиться своей вѣрой и возвышаться ею надъ всѣми другими, а наоборотъ, каждый долженъ итти и претворить свою вѣру и убѣжденія въ дѣла и жизнь. Повсюду горе, нищета, убожество, вездѣ льются слезы, слышны стенанія, отчаяніе царствуетъ въ душахъ людей -- пойдемте-жь туда, къ нимъ, обездоленнымъ, пойдемте скорѣй, и каждый пустъ дѣлаетъ, что можетъ, для своихъ кровныхъ братьевъ и сестеръ, "такого же низкаго класса, какъ и мы",-- говорилъ братецъ Іоаннъ,-- и вы сразу увидите пользу отъ вашего дѣла и для себя и для окружающихъ васъ. "Если мы сами не будемъ помогать другъ другу, если мы сами не будемъ заботиться о себѣ,-- знайте, и помните это твердо и навсегда,-- никто и никогда намъ не поможетъ. Мы сами должны лечить свои бѣды, сердечныя и душевныя раны. Наше убожество бередитъ наше сердце, а другіе прочіе еще намъ подбавятъ:-- на-те, молъ, пейте водочку, она вамъ полезна, вотъ отберутъ и послѣднее наше достояніе -- нашъ разумъ, и мы сдѣлаемся совсѣмъ несмышленными, хуже животныхъ..." "Давайте же бросимъ этотъ ядъ, не будемте сами имъ травиться и другихъ травить. И разумъ нашъ, теперь больной, излечится. У насъ заиграютъ свѣтлыя мысли, на душѣ явится надежда, и въ сердцѣ радость, и мы воскреснемъ жъ новой, хорошей-жизни, для новыхъ лучшихъ дѣлъ... Ваше матеріальное состояніе хотъ немного улучшится, вы не будете раздѣты, дѣтишекъ вашихъ, этихъ ангеловъ міра, вы накормите и приголубите, освободите женъ вашихъ отъ тиранства и побоевъ, и жизнь ваша семейная, отнынѣ благословенная, безмятежно потечетъ. Ранѣе вы были, какъ соръ дометаемый, забыли даже, кто вы, а теперь въ васъ возродится разумный, свободный человѣкъ..."
Вотъ въ сущности весь смыслъ, вѣро- и нравоученія братцевъ. Въ многочисленныхъ бесѣдахъ съ народомъ, обыкновенно, на ту или иную евангелическую тему, или до доводу какого-либо иного случая, всегда бесѣда ведетъ жъ одному и тому же корню: пробудить совѣсть въ человѣкѣ, зажечь въ немъ хотя бы искру сознанія, обвѣять его любовью и лаской, чтобы онъ почувствовалъ себя человѣкомъ и сталъ на путь трезвой, честной, трудовой жизни.
Здѣсь мы видимъ дѣйствительную борьбу между прочимъ и съ хулиганствомъ, этимъ современнымъ бичемъ нашей общественности, котораго такъ страшатся г.г. дворяне, но который больнѣй всего бьетъ по крестьянской спинѣ и спинѣ городской бѣдноты, живущей на окраинахъ городовъ. И въ то время, какъ г.г. дворяне, продолжая спаивать народъ водкой, не могли придумать никакого иного способа, какъ предложить ввести порку для упавшаго населенія, народъ выдвигаетъ иныя мѣры для борьбы съ этимъ несчастьемъ: народъ выдвигаетъ своихъ вождей и проповѣдниковъ, которые не боятся вплотную подойти къ измученнымъ, обозленнымъ людямъ и приложить все свое стараніе, чтобы найти образъ человѣка въ потемнѣвшемъ разсудкѣ загнанныхъ людей. Дайте возможность народу вздохнуть полной грудью, дайте ему возможность проявить себя на поприщѣ творчества жизни, не гнетите его, не душите въ немъ все зарождающееся честное и разумное, не разбивайте самое первоначальное стремленіе отъ разрозненности и распыленности къ общественности и организаціи, и тогда народъ самъ сумѣетъ залечивать свои собственныя раны безъ всякой помощи г.г. дворянъ, влюбленныхъ въ розгу.
Мнѣ хочется отмѣтитъ здѣсь также совершенно неправильное сравненіе общества "трезвенниковъ" съ "Арміей спасенія" въ Европѣ. Поверхностные наблюдатели, идущіе но линіи наименьшаго сопротивленія, видятъ, что и тамъ и тутъ люди работаютъ въ самомъ низшемъ классѣ общества, а потому-де и то и другое -- одно и то же. Но далѣе это уподобленіе не можетъ быть проводимо. Въ то время, какъ "Армія спасенія" является дѣломъ-рукъ филантроповъ Англіи, въ то время, какъ во главѣ ея стоять люди изъ буржуазной среды, а "народъ" является тамъ тѣмъ стадомъ, спасая которое эти господа желаютъ спасать свои души, что, конечно, нисколько не мѣшаетъ имъ вводить на фабрикахъ и въ ремесленныхъ заведеніяхъ, принадлежащихъ ихъ обществу, самыя тяжелыя условія для рабочихъ, эксплуатируя своихъ "братьевъ" и "сестеръ" во Христѣ не хуже самыхъ заправскихъ хозяевъ-эксплуататоровъ -- въ это же время "трезвенники", состоя изъ самаго- простого народа, подлинной демократіи, организуются сами, безъ всякой помощи со стороны господъ, выдвигаютъ изъ своей среды своихъ собственныхъ, имъ родныхъ вождей, такихъ же бѣдняковъ, рабочихъ и тружениковъ, какъ и они сами. И въ то время, какъ въ "Арміи спасенія" занимаются "спасеніемъ" для ради своей собственной благости, для полученія какъ бы почетнаго билета для вхожденія въ царство небесное, которое будетъ тамъ, за гробомъ, послѣ второго пришествія, трезвенники, оставаясь по культу православными, ведутъ свою работу во имя попраннаго человѣка, имѣя исключительно въ виду его непосредственную жизнь, его счастье, здѣсь на землѣ, среди ему подобныхъ, такихъ же угнетенныхъ и обездоленныхъ людей. Всѣ религіозные пріемы у трезвенниковъ, ихъ моленія и проповѣди, являются не самодовлѣющей цѣлью, а только средствомъ къ достиженію намѣченнаго, необходимымъ, по ихъ мнѣнію, этапомъ на пути къ возрожденію человѣка.
Человѣкъ, его жизнь, его духовныя и матеріальныя потребности -- вотъ кто стоитъ въ центрѣ ихъ мысли, ихъ дѣятельности. "Мы и каторжника считаемъ за человѣка",-- какъ-то сказалъ мнѣ братецъ Іоаннъ и испытующе посмотрѣлъ на меня, какъ бы желая знать: человѣкъ-ли каторжникъ для меня? Получивъ отвѣтъ, что въ несчастій и бѣдѣ каторжника болѣе виноваты всѣ тѣ, кто на свободѣ, все гнетущее и эксплуатирующее общество, чѣмъ онъ, доведенный до отчаянія человѣкъ, котораго, какъ звѣря, мы же и заперли въ клѣтку и приковали на цѣпь,-- братецъ успокоился, ибо участь населенія уголовныхъ тюремъ, этихъ ужасныхъ нарывовъ на разлагающейся буржуазной общественной жизни, постоянно волнуетъ и озабочиваетъ его: "Участь-то ихъ ужъ очень горька,-- говорилъ онъ мнѣ,-- а вѣдь и они люди, наши братья, и въ ихъ разумѣ теплится источникъ жизни, только за-топтали его, повергли въ прахъ".
IV.
Явленіе "трезвенниковъ" не новое въ Россіи. Въ народѣ въ той или иной формѣ оно всегда было и будетъ, какъ бы ни старались его затушить, затоптать. Народъ не можетъ жить безъ жизни, и онъ, при первомъ лучѣ сознанія, всегда начинаетъ творить жизнь по своему. Отцы и дѣды простонародныхъ массъ передали сыновьямъ и внукамъ первоначальныя понятія о стремленіяхъ къ лучшей жизни, основывая свои воззрѣнія на религіозномъ міросозерцаніи. Теперь одни относятся къ вѣрѣ равнодушно и ищутъ иныхъ путей въ жизни. Другіе плетутся въ своемъ бытіи день за днемъ, то, что въ народѣ называютъ, "черезъ пень -- колоду". Иные-же вслушиваются, вдумываются въ слова евангелія, поученій святыхъ отцовъ, молитвъ, псалмовъ, акафистовъ, зажигаются ими и желаютъ все въ нихъ подходящее и цѣнное претворить въ жизнь. Эти дѣятельные, активные православные, конечно, не могутъ удовлетвориться исполненіемъ церковныхъ требъ, слушаніемъ службъ, и вообще всей той мертвой и мертвящей жизнью прихода, которая существуетъ у насъ въ Россіи. Они рвутся къ жизни, къ дѣятельности, къ проявленію себя, не отрываясь отъ вѣры отцовъ, а желая исполнить завѣты вѣры,
отысканные въ ней. Равнодушіе духовенства, боящагося всякой лишней обязанности, объединяетъ еще больше такихъ людей, и повсюду выростаютъ многолюдныя, объединяющія сотни тысячъ, людей, самочинныя организаціи акафистниковъ, черничекъ, богомоловъ, постниковъ, стефановцевъ -- они же "благодѣтели", воздержанцевъ, "братцевъ во Христѣ" и пр., т. п. Они всѣ прекрасно знаютъ церковныя службы, хорошо поютъ, читаютъ акафисты, стремятся помогать другъ другу, служить народу такъ или иначе, постничаютъ, ведутъ воздержный образъ жизни, ходятъ по святымъ мѣстамъ, обучаютъ въ деревняхъ грамотѣ дѣтей, заводятъ хоры, многіе отправляются странствовать по Россіи, даютъ и тщательно выполняютъ разные обѣты, распространяютъ Евангеліе и книжки духовно-нравственнаго содержанія,-- однимъ словомъ, стараются жить полной, доступной имъ жизнью. Всегда являются усердными посѣтителями всѣхъ церковныхъ службъ и пр.
Вотъ такъ же появились и "трезвенники". Конечно, протестантскіе или католическіе священники, давно научившіеся прекрасно вить изъ народа веревки, сумѣли бы твердо спаять эти элементы народа въ своихъ собственныхъ интересахъ, найдя въ нихъ прочный оплотъ для клерикализма. У насъ -- другое дѣло. Все, что у насъ поднимается надъ уровнемъ мертвечины, берется на подозрѣніе, и прежде всего, конечно, духовенствомъ, такъ какъ такіе дѣятельные прихожане очень непріятны обыкновенно глубоко погрузившимся въ матеріальные расчеты и своекорыстную жизнь пастырямъ душъ православныхъ людей. И это "подозрѣніе" власть имущихъ приноситъ огромную пользу. Народъ начинаетъ жить по своему, выдвигая своихъ руководителей, своихъ пастырей, ему родныхъ и близкихъ, которыхъ онъ лелѣетъ и любитъ, готовый ласкать и возвеличивать всею великой силой своей зардѣвшейся и освященной души.
"Братецъ ты нашъ! Родной! Братецъ! Братецъ!... Иди къ намъ!" молили его, простирая руки, сотни людей нѣсколько дней тому назадъ, когда онъ, вернувшійся изъ Владиміра, весь радостный, просвѣтленный и живой, вышелъ къ нимъ, его друзьямъ, и любовно и тихо оглядывалъ ихъ, стоящихъ въ тѣсной комнатѣ, стоящихъ одной стѣной, съ слившимися душами, съ сіявшими счастьемъ глазами, полными слезъ, мольбы и радости! Чисто одѣтые, всѣ красивые красотой воспламененнаго духа, они рвались къ нему, хоромъ славословя его... Да, онъ ихъ и они его!..-- подумалъ я. Это все -- одно, слитное, что творитъ чудеса жизни. Народная воля сильна; она тянетъ и манитъ къ себѣ, претворяя самую смерть въ жизнь и воскресеніе. И вотъ эти воскресшіе, вчерашніе обитатели "дна" жизни, смотрите, какіе они? Сколько вдохновенія! Сколько жизни и радости!... Сколько цѣломудренной страсти и огня!... Но съ огнемъ вѣдь шутитъ опасно, тѣмъ болѣе съ пламенемъ вѣры. Я знаю многіе случаи, когда послѣ постоянныхъ преслѣдованій, особенно до 1905 года, эти упорные, дѣятельные и лучшіе православные, до чистоты и искренности которыхъ всѣмъ этимъ г. г. миссіонерамъ и ихъ сообщникамъ, какъ до звѣзды небесной, далеко,-- измученные всякими опросами, допросами, сысками, обысками и судами, наконецъ, заявляли громко и открыто: "церковь намъ стала не мать, а мачеха. И мы, вѣрные ея сыны, осиротѣли. Но вотъ не безъ милости, найдетъ и подберетъ своихъ овецъ..."
И цѣлыми обществами откалывались эти дѣятельные православные отъ православія, организовывали свои общины или распредѣлялись среди уже существующихъ, такъ называемыхъ, сектантскихъ вѣроученій. Такъ зарождаются и такъ множатся тѣ религіозно-общественныя единицы въ русскомъ народѣ, которыя принято у насъ называть сектантскими общинами.
V.
-- Долго сидѣли мы въ тюрьмахъ,-- разсказывали мнѣ дѣвушки, на которыхъ осмѣлился одинъ изъ клеветниковъ сдѣлать гнусный доносъ.-- Сидѣли въ разныхъ камерахъ, а потомъ насъ соединили въ одну большую.
За что же держали ихъ, этихъ простыхъ дѣвушекъ, все свое время отдавшихъ тяжелой работѣ служенія ближнимъ? Помимо домашнихъ обязанностей по хозяйству, которыхъ очень много, ибо къ "братцу" народъ валитъ, и надо всѣхъ принять, со всѣми переговорить, разспросить, помимо того, что надо поддерживать въ чистотѣ огромное помѣщеніе, этимъ же дѣвушкамъ приходилось нести все дѣло по письменной части, такъ какъ со всѣхъ концовъ Россіи приходитъ множество писемъ, и все надо прочесть, разобрать и отвѣтить. У "братца" также идетъ постоянно врачеваніе простыми народными и часто весьма полезными средствами. Сюда приходятъ больные, имѣющіе застарѣлыя, гнойныя раны.
Здѣсь ихъ принимаютъ, обмываютъ, перевязываютъ; не гнушаясь ничѣмъ, дѣлаютъ все, что могутъ, что знаютъ и нерѣдко приносятъ пользу. И эту черную, тяжелую работу дѣлаютъ эти же дѣвушки, за что народъ простосердечный и задушевный даритъ ихъ, этихъ ангеловъ-хранителей своихъ, любовью и лаской и безконечной благодарностью.
Развратники отъ юности своей, не знающіе иного отношенія къ женщинѣ и дѣвушкѣ, какъ только мерзкое и блудливое, хотя-бы и только мысленное поползновеніе на честь и достоинство ея не могли, да и до сего времени не могутъ понять тѣ цѣломудренныя и чистыя отношенія, какія нерѣдко устанавливаются въ тѣхъ народныхъ общинахъ, гдѣ званіе человѣка возвеличивается и надѣляется безсмертными достоинствами. Явились и здѣсь такіе-же люди, не знающіе чистоты жизни, одинъ изъ которыхъ, священникъ Самуиловъ, уже навѣки публично заклейменъ именемъ лжесвидѣтеля, произнесеннаго въ открытомъ засѣданіи окружнаго Владимірскаго суда. Они, очевидно, нашли нужнымъ скомпрометировать эту народную организацію въ глазахъ широкихъ массъ, общества и закона и твердо заявили, что они могутъ доказать, что трезвенники -- "хлысты", и что у нихъ совершается свальный грѣхъ. Въ:, своей безграмотности, какъ, впрочемъ, и полагается курсистамъ. Восторгавшихъ курсовъ.-- эти люди, очевидно, даже и не подозрѣвали, что никакихъ "хлыстовъ" на свѣтѣ не существуетъ, что ни такой секты, ни такихъ людей нѣтъ въ природѣ, что вся! ихъ "исторія", написанная въ большихъ томахъ, есть прямая подтасовка и нагроможденіе ничѣмъ между собой не связанныхъ слуховъ, сплетенъ, отдѣльныхъ случаевъ, недостовѣрныхъ показаній и инсинуацій, что, наконецъ, слово "хлыстъ" есть ругательное, бранное слово, первые появившееся въ русскомъ языкѣ въ тридцатыхъ годахъ XIX вѣка, и что оно нарочно пристегнуто исконными врагами русскаго народа къ глубокому, чистому и свободолюбивому религіозно-общественному народному ученію "духовныхъ христіанъ", насчитывающему не менѣе четырехъ вѣковъ существованія въ Россіи и уходящему въ отдаленную древность черезъ исторію Европейскихъ народовъ и народовъ передней Азіи. И что бы ни писали, ни Айвазовъ, ни Буткевичъ, ни Кутеповъ, ни всѣ эти Скворцовы, Кальневы, Голубевы,-- іимя-же имъ -- легіонъ,-- и никто другой, ни порознь, ни собравшись всѣ вмѣстѣ, никогда не въ силахъ будутъ они измѣнить фактъ исторіи: несуществующая секта хлыстовъ есть плодъ канцелярской работы чиновниковъ вѣдомства православнаго исповѣданія, консисторскихъ писакъ, семинарскихъ, и имъ подобнымъ "сочинителей", а отнюдь не реальная дѣйствительность, не факта русской жизни.
Однако, т. Самуиловъ былъ настолько твердо убѣжденъ, что у хлыстовъ долженъ быть -- по росписанію учебниковъ -- свальный грѣхъ, что, увѣровавши, что трезвенники -- "хлысты",-- иначе я немогу объяснить себѣ процессъ это мысли,-- съ легкимъ сердцемъ заявилъ, что видѣлъ у нихъ свальный грѣхъ своими собственными глазами... И вотъ непорочныя дѣвушки должны были въ двадцатомъ вѣкѣ, къ стыду всего цивилизованнаго міра, доказывать чистоту своихъ религіозныхъ убѣжденій путемъ освидѣтельствованія половыхъ органовъ полицейскимъ врачомъ, установившимъ невинность дѣвушекъ! Гдѣ, въ какомъ государствѣ возможно еще теперь подобное издѣвательство надъ человѣкомъ? Мы слишкомъ спокойно относимся къ этому ужасу, къ этому униженію честнѣйшихъ дѣтей народа. Только недавно общество всколыхнулось, вздрогнуло оттого, что юношей и дѣвицъ, учившихся въ гимназіяхъ, на нѣсколько часовъ забрали въ участокъ. Почему же мы молчимъ, когда вотъ тутъ, рядомъ, молоденькихъ дѣвушекъ, только подрастающихъ для жизни, благодаря доносамъ восторговскаго молодца, влекутъ въ тюрьму, держатъ ихъ тамъ долгіе мѣсяцы и подвергаютъ унизительному, незабываемому во всю жизнь освидѣтельствованію, которому въ цивилизованныхъ странахъ уже давно перестали подвергать даже проститутокъ? Почему-же мы молчимъ? Или потому, что это дѣти народа, что надъ народомъ можно продѣлывать все, что угодно? Или мы ждемъ, чтобы подобное подтвержденіе своего "исповѣданія вѣры" сдѣлалось бы всероссійскимъ, въ угоду хотя-бы тѣмъ лицамъ, надъ кѣмъ много лѣтъ тяготѣютъ не смытыя до сего времени обвиненія въ растлѣніи гимназистокъ? Неужели Noтотъ ужасъ пройдетъ для всѣхъ насъ такъ же незамѣченнымъ, какъ проходитъ многое въ яти долгіе годы полной обмертвѣлости русскихъ общественныхъ силъ?
При Государственной Думѣ имѣется спеціальная вѣроисповѣдная комиссія, фракціи оппозиціи вѣдь еще не лишены права запросовъ, и неужели и въ этомъ случаѣ Государственная Дума не возвыситъ свой голосъ,-- голосъ, котораго ждетъ народъ, ибо процессъ трезвенниковъ сильно всколыхнулъ толщи народной массы. Государственная Дума, если она хоть сколько-нибудь стоитъ на стражѣ народныхъ интересовъ, должна найти способъ властно положить конецъ зловредной и отвратительной дѣятельности всѣхъ этихъ восторговскихъ и имъ подобныхъ молодцовъ, г.г. миссіонеровъ и пр., избравшихъ путь издѣвательства надъ народной душой, какъ самый вѣрный, наиболѣе обезпечивающій своекорыстные карьерные интересы.
Я помню, какъ на одномъ изъ сектантскихъ процессовъ строгая, выдержанная, всѣми чтимая, пожилая женщина, утѣшая разливавшихся горькими слезами своихъ сестеръ, ожидавшихъ участи медицинскаго осмотра половыхъ органовъ и чувствовавшихъ въ этомъ непереносимое униженіе и оскорбленіе,-- говорила имъ:-- крѣпитесь, сестрицы, не плачьте! Помните твердо: прежде страдальцевъ за Христа мучали звѣрьми, а теперь мучаютъ только людьми".
Вотъ онъ -- гласъ народа -- гласъ Божій! "Мучаютъ людьми!" Неужели это позорное "мученіе людьми", производящееся въ угоду тѣхъ, кто хотѣлъ-бы всѣхъ мыслящихъ и пробуждающихся въ жизни представителей народа подвести подъ 96 ст. уг. ул., дабы упечь въ Сибирь, неужели оно не можетъ, быть уничтожено разъ и навсегда?
Лжесвидѣтельство священника Самуилова, судебно-медицинскій осмотръ ни въ чемъ неповинныхъ, чистыхъ дѣвушекъ, должны, казалось-бы, переполнить чашу терпѣнія всѣхъ, кто въ осуществленіи полной свободы совѣсти видитъ прямую, кровную необходимость для жизни широкихъ слоевъ русскаго народа.
VI.
Медленно проходили долгіе мѣсяцы заключенія братцевъ въ тюрьмѣ. Все ждали: вотъ-вотъ освободятъ! Вотъ-вотъ выйдутъ на свободу, а дни тянулись за днями безъ радости, полные печали и глубокаго раздумья. Тюремныя письма заключенныхъ и письма съ воли, посылавшіяся въ тюрьму, которыя вотъ сейчасъ лежатъ передо мной, краснорѣчиво говорятъ о той сердечности и любви, которыми были переполнены души заключенныхъ, а письма жившихъ на волѣ полны тоски, тоски безпредѣльной, но не отчаянія.
"Христосъ воскресе!-- добрый, дорогой братецъ! Вотъ ужъ второй день Пасхи. 9 часовъ утра, и еще не пройдетъ 18 часовъ, какъ исполнится годъ нашей съ вами разлуки, а вашего заключенія въ этой тяжелой одиночной тюрьмѣ, -- писала братцу въ тюрьму дѣвушка Анщушка Клюева, сама долго протомившаяся ранѣе въ тюрьмѣ изъ-за гнуснаго доноса священника Самуилова.-- Какъ тяжко писать и напоминать это прискорбное, которое вотъ уже годъ, какъ продолжается... Ну, да лучше закончимъ объ этомъ, а первымъ долгомъ отъ души привѣтствуемъ васъ и цѣлуемъ вашу ручку: Дорогой братецъ, простите насъ за наши скорбныя привѣтствія вамъ, въ которыхъ намъ хочется излить вашъ нашу скорбь, какъ мы встрѣтили безъ васъ торжественный день праздника. Вотъ настала суббота, и мы, какъ по обыкновенію, пошли въ тюрьму, думали, какъ день крайній, и отъ насъ хотя должны бы принять гостинцы вашъ, какъ ради такого большого праздника и какъ другимъ сидящимъ въ этой же тюрьмѣ принимали. Но мы какъ ни просили, все было тщетно, и неумолима наша просьба. Взять отъ насъ ничего не взяли и также видѣться съ вами намъ не дали, и мы со слезами на глазахъ принуждены были возвратиться домой, не ища себѣ больше ни у кого пощады. Но вотъ мы близко и почти около дома, дорогой нашъ братецъ. Но намъ какъ будто какой-то голосъ шепталъ, что вотъ вы придете домой и что будете дѣлать безъ дорогого вашего братца и какъ встрѣтите безъ него праздникъ, который наврядъ-ли утѣшитъ насъ. Но какъ вдругъ ударили изъ пушки, вездѣ загудѣли колокола, и встрепенулась наша русская земля отъ непробуднаго сна, и весь православный людъ потянулся въ Божій храмъ встрѣтить тамъ торжественный праздникъ. Но- нѣкоторый народъ постарался прійти до звона колоколовъ и занять мѣста. Также и мы, по христіанскому обычаю, пришли помолиться Богу и встрѣтить воскресеніе Христа въ церкви. Ахъ, дорогой братецъ, какое было торжество во всѣхъ храмахъ! На клиросахъ слышалось стройное пѣніе. Снаружи храма горѣло множество иллюминацій, на улицѣ слышалась радость и восклицанія. Но вотъ изъ храма пошелъ крестный ходъ, и въ это время начали вверхъ пускать фейерверки, и гдѣ-то разстарались найти шутихъ путать ими народъ. Но когда до насъ долетѣло восклицаніе священника, что Христосъ воскресъ, то тысячи народа подтвердили тѣмъ же восклицаніемъ: воистину воскресъ!.. И вотъ намъ напомнилось то время, когда мы такъ же весело встрѣчали этотъ день торжества съ вами. Ахъ, дорогой братецъ, если бы вы знали, какъ намъ трудно было возвращаться въ домъ, въ которомъ, казалось, все какъ бы. вымерло, и нѣтъ живой души, которая могла бы дать жизнь! Но что сдѣлаешь? Пришли домой. Всѣ похристосовались. Сѣли за столъ и только чрезъ силу могли спѣть "Христосъ воскресе". Но каково-же теперь доброму нашему дорогому братцу, что имъ, не какъ, намъ: не услышишь тѣхъ колоколовъ, которые, какъ благовѣстники, возвѣщаютъ кому радость, а имъ скорбь. Намъ хотя тоже и грустно, но мы можемъ говорить и видѣться съ народомъ и спѣтъ какую-либо молитву, и намъ хотя и долго; длится день, но разговоришься съ народомъ и незамѣтно проходить, а имъ бы и хотѣлось съ кѣмъ поговорить и раздѣлить скорбь, но не съ кѣмъ. И спѣли бы что-нибудь, да что пѣть, когда этимъ не увеселишь себя... Ахъ. какъ намъ хочется видѣться съ вами, хотя бы часочекъ поговоритъ и раздѣлить эту горькую чашу..."
Такъ тосковали и такъ утѣшали своего дорогого братца вѣрныя послѣдовательницы и ученики "братца Іоанна". Несмотря на его столь длительное отсутствіе, его друзья все плотнѣй и плотнѣй собирались вокругъ его имени. Преслѣдованія и гоненія братцевъ и ихъ послѣдователей крѣпко связали всѣхъ трезвенниковъ въ одну дружную семью, и, казалось, они каждую минуту были готовы пойти на все, на всякія жертвы, на какія угодно мученія и страданія за своего вождя, за жизнь, которую онъ имъ открылъ: такъ зарождаются въ народѣ подвижники чувства и мысли, которыхъ можно уничтожить, убитъ, но сломать или свихнуть никакъ нельзя. Духовенство и миссіонеры оказали огромную услугу "трезвенникамъ", возведя братцевъ на Голгоѳу страданій, и тѣмъ самымъ оплодотворивъ ихъ идею борьбы за жизнь и званіе человѣка, укрѣпили и подняли братцевъ въ. глазахъ народа, и ихъ вліяніе повсюду десятикратно увеличилось.
Народъ ждалъ освобожденія братцевъ и свою тоску изливалъ въ привѣтственной пѣснѣ:
Здравствуй, здравствуй, братецъ, братецъ Іоаннъ.
Печальникъ ты душъ нашихъ, помоги же намъ.
Пьяницъ укротитель
И неправды тожъ.
Правды ты учитель, обличаешь ложь,
Сколько было пьяницъ,
Столько и злодѣйствъ.
Спасъ же ты несчастныхъ съ пагубныхъ затѣй.
Трезвенниковъ дѣти стали краше всѣхъ,
Молятъ они Бога за несчастныхъ тѣхъ.
Кто смѣется правдѣ, въ пьянствѣ зло творитъ,
Помоги имъ, Боже, пьянство позабыть!..
Молятъ, братецъ, также за тебя они,
Помолись же вмѣстѣ
Съ этими дѣтьми.
Еще молятъ Бога жизнь продлить твою,
Для несчастныхъ братьевъ, гибнувшихъ въ міру.
Много тебѣ надо,
Братецъ, силъ въ любви,
Чтобъ больше народа къ жизни привести.
Но Господь поможетъ,
Крѣпость духа дастъ,
Укрѣпитъ онъ силы для несчастныхъ, насъ.
По твоимъ молитвамъ оживаетъ людъ,
Сколько тѣхъ несчастныхъ принялись за трудъ!
Сколько пьяницъ горькихъ,
Къ жизни возвратилъ,
Много и неправды въ людяхъ ты раскрылъ.
Не оставь же, братецъ, горькихъ, насъ, сиротъ,
Укоряй неправду, просвѣщай народъ.
За тебя помолимъ предъ Господомъ Благимъ,
Чтобы жизнь продлилась братца навсегда,
Здравствуй, многи лѣта, братецъ Іоаннъ,
Снявшій съ глазъ завѣсу съ многихъ прихожанъ...
Вотъ тѣ чувства любви, которыя питаютъ къ своему учителю эти простые, скромные люди, чуть только еще проснувшіеся къ сознательной жизни.
Но не только пѣніемъ услаждаютъ свою жизнь эти люди. Многіе изъ нихъ страстно любятъ читать хорошія, серьезныя книги, и среди нихъ братецъ Іоаннъ первый чтецъ. Я полагаю, что. Л. Н. Толстой былъ бы сильно растроганъ, когда бы могъ присутствовать при такой удивительной сценѣ: въ Москвѣ, тамъ далеко на окраинѣ, гдѣ живутъ трезвенники, въ маленькой, уютной, теплой комнаткѣ собрались къ чаю человѣкъ десять-двѣнадцать трезвенницъ и трезвенниковъ. Говорили сначала какъ о недавнемъ выѣздѣ во Владимиръ, такъ и о предстоящемъ судѣ. Какъ-то случилось такъ, что заговорили о Львѣ Николаевичѣ, и братецъ Іоаннъ сталъ разсказывать "Войну и миръ", которую онъ прочелъ, кажется, въ тюрьмѣ. Прекрасный пересказъ съ выборомъ самыхъ главнѣйшихъ, удачныхъ алѣетъ, не былъ только простымъ пересказомъ. Нѣтъ, здѣсь всѣ событія въ жизни героевъ "Войны и мира" были сведены къ двумъ началамъ: къ борьбѣ духа съ плотью; стремленія къ самопожертвованію съ себялюбіемъ, личнаго эгоизма съ общественностью. "Тамъ тысячами погибаютъ на поляхъ за родину, здѣсь въ Москвѣ гремятъ балы, льется музыка, опьяняютъ и дурманятъ людей танцы и лиры",-- говорилъ братецъ.-- "Тамъ Пьеръ отдаетъ всего себя на служеніе людямъ, и здѣсь же просыпается у него звѣрь себялюбія, и онъ боится подойти къ другу своему Каратаеву передъ его кончиной", и т. д" и т. д.
Болѣе часа шла эта замѣчательная бесѣда, ясно показавшая, съ какимъ глубочайшимъ интересомъ относится народъ ко всѣмъ художественнымъ произведеніямъ Л. Н. Знаменательно также и то, что среди слушателей нашлось нѣсколько человѣкъ, читавшихъ и хорошо звавшихъ "Войну и миръ". Оказывается, и "Воскресенье", и "Анна Каренина", и многое другое изъ произведеній! Л. Н. также хорошо извѣстны трезвенникамъ.
VII.
Судъ надъ трезвенниками отложенъ за неявкой главнѣйшихъ свидѣтелей обвиненія.
Чѣмъ кончится онъ -- никому неизвѣстно. Но дѣло вѣдь и не въ судѣ: трезвенники, въ глазахъ всѣхъ мыслящихъ людей, останутся такъ же правы и чистый послѣ суда, если ихъ даже осудятъ, какъ и до него. Общественная совѣсть не можетъ и не хочетъ мириться съ самимъ фактомъ суда за убѣжденіе, за вѣру, за совѣсть, за религію -- "за Христа", какъ говоритъ народъ. Это средневѣковье должно исчезнуть навсегда, какъ оно, давнымъ-давно исчезло въ Западной Европѣ, въ Америкѣ, въ Японіи, въ Китаѣ, и даже въ Турціи. Неужели мы такъ общественно не развиты, что будемъ еще долго удерживать у себя то, что, какъ далекое преданіе, какъ призраки сѣдой и страшной старины, вспоминается у нашихъ сосѣдей, болѣе счастливыхъ народовъ? Доколѣ же "тьма вѣка сего" будетъ царствовать и господствовать надъ нашимъ изстрадавшимся народомъ, жаждущимъ освобожденія?