Литература о Наполеонѣ и Наполеонидахъ такъ обширна, что ею можно наполнить цѣлыя библіотеки, и странное дѣло -- ни одной книги не посвящалось до сихъ поръ madame Леиціи, т. е. матери Наполеона I. Безчисленные біографы ея великаго сына занимаются и ею, но это дѣлается только мимоходомъ. Итальянскій поэтъ Кардуччи сравнивалъ ее съ Ніобеей, французскій писатель Стендаль (Бейль) -- съ Корнеліей, Порціей и гордыми патриціанками. Но на самомъ дѣлѣ Летиція была совершенно оригинальнымъ явленіемъ. По крайней мѣрѣ, такой она оказывается изъ первой ея біографіи, недавно напечатанной барономъ Ларренемъ, подъ заглавіемъ "Madame Mère" въ двухъ большихъ томахъ (по 500 страницъ въ каждомъ). Авторъ этой біографіи -- бывшій лейбъ-медикъ Наполеона III, сынъ лейбъ-хирурга Наполеона Великаго, видѣлъ Летицію въ Римѣ совсѣмъ старухой и слѣпой, пересмотрѣлъ всѣ мемуары, извлекъ оттуда всякаго рода данныя о ней, анекдоты, разспрашивалъ членовъ бонапартовой фамиліи, нашелъ до 150 писемъ "Madame Mère" (это придворный титулъ Летиціи), добылъ ея автобіографію, диктованную ею m-lle Розѣ Меллини. И въ этомъ трудѣ собралъ богатый и очень замѣчательный матеріалъ для живой характеристики "синьоры Летиціи", которая интересна не только тѣмъ, что она была мать великаго человѣка, но особенно тѣмъ, что изъ женщинъ, вольно или невольно игравшихъ роль въ исторіи, немногія болѣе привлекательны, болѣе оригинальны, болѣе любопытны для наблюденія и изученія.
1.
Вы знаете, конечно, образцовое произведеніе Мериме, корсиканскую новеллу "Colomba". Героиня этой новеллы -- молодая дѣвушка, подбивающая своего брата къ кровавой мести. Эта дѣтски-невинная Коломба въ своемъ сердцѣ непорочной голубицы носится съ убійственнымъ планомъ. Небольшая ручка ея какъ разъ въ подходящую минуту съумѣетъ и выстрѣлить, и направить нападеніе. Это первобытное дитя природы, въ существѣ котораго женская прелесть сочеталась съ мужской энергіей, которое то очаровываетъ читателя, то приводитъ его въ ужасъ, "Colomba" и есть настоящая землячка матери Наполеона. И почти такою же, какой Мериме описалъ свою героиню, изображается Летиція Рамолино на одномъ портретѣ, когда она 13-ти лѣтъ вышла замужъ за Шарля Бонапарта: совершеннѣйшей красотой, точно самъ Фидій вырѣзалъ ее изъ мрамора, съ классически правильными чертами лица и фигурой.
"Мой отецъ,-- писалъ Наполеонъ, любившій свою мать больше чѣмъ отца, и не разъ высказывавшій, что ей онъ обязанъ своимъ счастьемъ и всѣмъ, чѣмъ онъ сталъ,-- женился на благородной и превосходной женщинѣ, Маріи-Летиціи Рамолино. Съ юности моя мать обладала столь же солидными качествами, какъ и очаровательностью. Она должна была составить счастье супруга и остаться предметомъ нѣжности для дѣтей".
Касательно красоты ея передается такой анекдотъ. Въ Бастія одинъ патеръ, которому она исповѣдывалась, былъ настолько смущенъ ея красотой, что ей пришлось напоминать ему о приличіи.
Какое крѣпкое здоровье было въ этомъ идеальномъ тѣлѣ, показываетъ тотъ фактъ, что синьора Летиція, оставшись вдовой послѣ 19-лѣтняго брака, все еще считалась красивѣйшей женщиной Корсики, хотя имѣла уже 13 дѣтей. Съ характерной для нея наивной лаконичностью мать Наполеона въ началѣ своихъ воспоминаній разсказываетъ объ этихъ двухъ главныхъ событіяхъ своей молодости: "Я вышла замужъ 13 лѣтъ за Шарля Бонапарта, который былъ красивый мужчина, ростомъ какъ Мюратъ. 32 лѣтъ я стала вдовой и Шарль умеръ жертвой болей въ желудкѣ, на которыя онъ жаловался частенько, особенно послѣ обѣда". Всего нѣсколько строкъ о такихъ предметахъ, которымъ другая женщина посвятила бы множество страницъ. И еще удивительнѣе, что здѣсь совершенно обходится молчаньемъ героическій эпосъ, во время котораго Наполеонъ впервые увидѣлъ свѣтъ, та корсиканская борьба за свободу подъ предводительствомъ Паоли, въ которой, какъ будетъ сказано ниже, Летиція участвовала вмѣстѣ съ своимъ мужемъ. Матронѣ, оглядывающейся на свое прошлое, все это кажется простымъ выполненіемъ своего долга. Это было необходимо и свершено, чего же тутъ разглагольствовать!
"Когда я сдѣлалась матерью,-- гласитъ автобіографія Летиціи,-- я посвятила себя семьѣ и покидала домъ только для того, чтобъ ходить къ обѣднѣ, что я считаю обязанностью всякаго истиннаго христіанина. Мое присутствіе дома было необходимо, чтобъ сдерживать моихъ дѣтей, пока они были малы. Моя теща и мой мужъ были до того снисходительны къ нимъ, что при малѣйшемъ крикѣ, при самомъ слабомъ упрекѣ дѣтямъ они спѣшили защитить ихъ и осыпать ихъ ласками. Что меня касается, я была снисходительна или строга, какъ того требовали обстоятельства.
Непреклонная воля, какая жила въ ней до конца ея дней, зачастую должна была одерживать верхъ надъ материнскимъ чувствомъ. Въ трудѣ Ларрея есть портретъ Летиціи съ натуры, рисованный въ Римѣ принцессой Шарлотой Наполеонъ. Кажется, ни въ позѣ, ни въ фигурѣ этой старой женщины, сидящей въ креслѣ, нѣтъ ничего величественнаго, но за то сколько достоинства, твердости духа!
Наполеонъ какъ-то сказалъ о ней, что она была создана, чтобы управлять какимъ-нибудь королевствомъ. Но она была бы мудрой королевой при одномъ непремѣнномъ условіи: королевство это должно быть маленькимъ, ибо она не питала ни малѣйшаго вкуса къ высшей политикѣ. Въ своихъ письмахъ она говоритъ только о хозяйственныхъ дѣлахъ, о своемъ здоровьѣ и о здоровьѣ своихъ близкихъ, и нѣтъ ни единаго слова о политикѣ, никогда она не козыряетъ тѣмъ, что умѣетъ писать, даже тѣмъ, что обладаетъ умомъ. Ея настоящее призваніе заключалось въ умѣньѣ управлять семьей, вести хозяйство, поддерживать порядокъ и миръ въ семьѣ, примирять противоположные интересы, улаживать ссоры. Наполеонъ I отъ нея наслѣдовалъ этотъ духъ порядка, дисциплины и правленія, который позволилъ ему поставить на ноги страну, разстроенную междуусобными безурядицами и анархіей, и дать ей учрежденія, которыя дѣйствуютъ и по сіе время.
2.
Въ минуты раздражительности Наполеонъ говаривалъ: "Madame Летиція только буржуазка". Онъ желалъ, чтобы она приспособила свои привычки, свои манеры, свой языкъ, свои чувства къ новой своей судьбѣ, чтобы она повысила голосъ, чтобы научилась представительствовать. Но и при измѣнившейся фортунѣ она осталась тѣмъ, чѣмъ всегда была. Наполеонъ жаловался своимъ братьямъ, что она его неизмѣнно продолжаетъ называть "Napolione" и этимъ напоминаетъ людямъ объ его итальянскомъ происхожденіи. A Летиція продолжала по прежнему величать императора "Napolione" и писала ему письма по итальянски, на которыя императоръ съ такимъ же упрямствомъ отвѣчалъ по французски.
Ни слава, ни великія удачи неспособны были вскружить ей голову, ослѣпить ея здравый смыслъ. Она ненавидѣла льстецовъ, презирала хвастовство, все, что отзывалось дѣланностью, не любила никакихъ церемоній, полагающихся для офиціальныхъ пріемовъ, всегда отказывалась содержать свой дворъ. Единственную радость испытывала она, когда у нея собиралась вся ея семья. Ея корсиканскій домъ, говорятъ, походилъ на монастырь: "молитва, сонъ, занятія, отдыхъ, развлеченія и прогулки, все тутъ было разсчитано, размѣрено".
Эта простота и экономность Летиціи также раздражали ея великаго сына. Онъ требовалъ, чтобы она непремѣнно истрачивала весь милліонъ, какой онъ давалъ ей ежегодно, но получилъ лаконическій отвѣтъ: "хорошо, если ты мнѣ дашь два милліона". Такая бережливость вчужѣ казалась скупостью, и про нее ходили разные анекдоты.
По словамъ Ларрея,-- пріѣхавъ въ Аяччіо въ 1787 году на лѣтнія вакаціи, артиллерійскимъ офицеромъ, на лѣстницѣ родительскаго дома Наполеонъ встрѣтилъ молодую поселянку, которая угостила его "cacio", т. е. свѣжимъ сыромъ. Онъ отблагодарилъ ее за ея любезность, сунувъ ей въ руку экю въ шесть ливровъ, чѣмъ привелъ синьору Летицію въ страшнѣйшее негодованіе. Вмѣсто всякаго возраженія, чтобъ дать молодой крестьянкѣ время удалиться, онъ подхватилъ свою дражайшую родительницу за талью и помимо ея желанія, прошелся съ ней туръ вальса, чего она никакъ не могла ему простить. По кончинѣ Шарля Бонапарта, его дѣдъ Люсьенъ взялъ на себя завѣдываніе скромнымъ семейнымъ достояніемъ, и онъ былъ еще скупѣе Летиціи. "Онъ пряталъ свое золото подъ матрацы въ кожаномъ мѣшкѣ,-- какъ разсказывалъ Наполеонъ. Проказница Попетта отважилась какъ-то въ одно прекрасное утро и при насъ вытащила себѣ мѣшокъ, который раскрылся, причемъ изъ него блестящими струями потекло его содержимое. Полъ покрылся золотомъ". Архидіаконъ съ отчаянія лишился языка. Жадно слѣдилъ онъ за нѣкоторыми дублонами, которые закатывались подъ мебель. "Наконецъ значительность опасности вернула ему способность рѣчи. Всѣми святыми клялся онъ, что это деньги, отданныя ему на храненіе, что тутъ нѣтъ ни единаго обола, который бы составлялъ его собственность. Мы принялись хохотать, а синьора Летиція начала бранить насъ и подбирать золото, и она подобрала все до самой мелкой монетки".
Синьора Летиція прошла хорошую школу, а между тѣмъ эта женщина, ничего не забывшая, помнила, какъ въ Марселѣ ей приходилось съ трудомъ сводить концы съ концами. Въ тѣ времена ссылки и бѣдствія она вставала раньше своихъ дочерей, затѣмъ посылала одну дочь на рынокъ за провизіей, второй поручала слѣдить за хозяйствомъ, а третьей -- счетоводство. Съ тѣхъ поръ все измѣнилось, за исключеніемъ чувствъ и привычекъ madame Летиціи, и она съ грустью видѣла, какъ Элиза, Полина и Каролина соперничали въ роскоши и изяществѣ съ своими невѣстками. Чѣмъ болѣе расточалось золота вокругъ нея, тѣмъ болѣе сокращала она собственные свои расходы. Она страшно сердилась на тѣхъ, кто уговаривалъ ее устроить себѣ оранжерею въ 30.000 франковъ. Она отвѣчала имъ: "Я должна копить (cumuler) на будущее". Она никогда не забывала о будущемъ, о непостоянствѣ и предательствѣ фортуны, о большихъ перемѣнахъ въ судьбѣ, являющихся возмездіемъ за великія блага. При всемъ преклоненіи ея передъ геніемъ своего сына, она знала, что и онъ человѣкъ, который можетъ этимъ злоупотреблять, и страшилась его невоздержности. Она говорила: "Все это можетъ кончиться, тогда что же станется съ дѣтьми, которыя въ неразумной расточительности своей не заглядываютъ ни впередъ, ни назадъ. Тогда они придутъ ко мнѣ". Еще до наступленія 1812 года, если вѣрить эрцгерцогу Карлу-Людвигу австрійскому,-- она уже говорила: "Только бы это продолжалось". Неоднократно утверждала она, что дни ея величія были для нея днями тревоги и страданія, что, если бы можно было вскрыть ея душу, то тамъ нашли бы болѣе горя, чѣмъ радости. Всегда тревожно настроенный ея разсудокъ, недалекій, но устойчивый и ясный, никакимъ вліяніямъ не поддававшійся умъ, ея предусмотрительность, какъ матери семейства, опасенія и безпокойство, какія испытывала она за сына, непрестанно готоваго ринуться въ новыя предпріятія, который, казалось, находилъ удовольствіе въ бравированіи людьми и богами, всего этого достаточно было для того, чтобы отравить ея существованіе.
3.
Особенно нерушимой сохранялась въ ней идея, какую составила она себѣ о семейномъ режимѣ и о томъ уваженіи, съ какимъ должно относиться въ материнскому авторитету. Въ то время не очень-то справлялись съ ея мнѣніемъ, все рѣшалось на основаніи государственныхъ соображеній, все, не исключая даже замужества ея дочерей, и она чувствовала себя оскорбленной въ своемъ достоинствѣ. Извѣстно, что она порицала Наполеона за то, что онъ сдѣлалъ себя императоромъ. Она не могла скрыть отъ себя, что, по мѣрѣ его возвышенія, онъ все болѣе и болѣе отдалялся отъ нея. Сохранитъ-ли онъ еще то уваженіе, какимъ обязаны дѣти по отношенію къ своей матери. Сверхъ того, эта женщина, презиравшая этикетъ, отличалась крайней нерѣшительностью и щепетильностью во всемъ, что касалось личныхъ сношеній ея съ императоромъ. Въ теченіе шести недѣль послѣродоваго періода Маріи-Луизы madame Mère и королева Испаніи и Голландіи однѣ были допущены въ родильницѣ. Имъ подставлены были кресла около ея постели. Въ первый день параднаго пріема императоръ распорядился унести эти кресла, которыя замѣнились табуретами. Въ моментъ разсаживанья присутствовавшихъ madame Mère удалилась. Императрица хотѣла ее удержать, но она возразила: "Madame, если бы императоръ желалъ, чтобы я присутствовала при принятіи вами послѣродовой молитвы, онъ распорядился бы поставить для меня кресло". Въ другой разъ, въ томъ же году, на одномъ семейномъ собраніи Наполеонъ поднесъ ей свою руку для цѣлованія. Но она съ живостью оттолкнула ее, и не она, а онъ поцѣловалъ руку своей матери. Она говорила ему наединѣ: "Вы знаете, ваше величество, что на людяхъ я обращаюсь съ вами съ почтеніемъ, потому что я ваша подданная. A въ частной жизни я ваша мать, и когда вы говорите: я желаю,-- я отвѣчаю: а я не желаю". Вспоминая, что нѣкогда въ Аяччіо она повелѣвала и всѣ ей повиновались, что, когда она воспрещала прикасаться къ виннымъ ягодамъ и винограду въ саду, и будущій побѣдитель при Аустерлицѣ преступалъ ея законы, то она имѣла право его высѣчь; вспоминая, какъ потомъ въ Марсели ей достаточно было мигнуть, чтобы красивыя ея дочери съ корзинами въ рукахъ отправлялись на рынокъ, вспоминая все это, она не могла не сказать, что времена, когда люди живутъ въ неизвѣстности, имѣютъ свою хорошую сторону, а времена славы -- свои униженія. Всю свою жизнь она исповѣдывала культъ порядка, а этотъ культъ требуетъ, чтобы дѣти безусловно повиновались своимъ родителямъ. Въ 1802 году, во время обнародованія Конкордата, она сказала первому консулу: "Теперь нѣтъ уже болѣе надобности угощать васъ пощечинами, чтобы заставлять васъ ходить къ обѣднѣ".-- "Нѣтъ,-- возразилъ онъ,-- теперь уже моя очередь кормить васъ ими". Онъ, конечно, никогда не дерзалъ это сдѣлать. Но если бы это случилось, она, какъ вѣрноподданная, должна была принять такой фактъ вполнѣ благосклонно, а это-то и претило ей. Съ безхитростнымъ умомъ она соединяла большую простоту сердца и упорную преданность ограниченному циклу какъ бы прирожденныхъ ей идей. Имѣть сына своимъ повелителемъ представлялось въ глазахъ ея нарушеніемъ естественныхъ законовъ. Подобно цвѣтамъ и животнымъ, она всегда жила жизнью весьма близкой въ природѣ.
4.
Счастье нисколько не смягчило ее, а несчастье никогда не сокрушало ее. Одна за другой прилетѣли къ ней вѣсти о кончинѣ императора, затѣмъ двухъ дочерей и внука ея -- короля Римскаго. Помимо бремени ея горестей на долю ея выпало еще кое-что на этомъ свѣтѣ. И ни на минуту не сгибаясь подъ этимъ бременемъ, до восьмидесяти четырехъ лѣтъ прожила она, съ высоко поднятымъ челомъ.
Ей было семьдесятъ три года, когда король Жеромъ съ женой и дѣтьми прибыли въ Римъ. Они нашли ее "маленькой и похудѣвшей, съ черными полными жизни глазами, истиннымъ типомъ корсиканской расы, какіе еще встрѣчаются въ горахъ острова въ семьяхъ свободныхъ отъ всякой иностранной помѣси. Платье изъ мериносовой матеріи и тюрбанъ того же цвѣта, фасона empire, составляли ея скромный и единственный туалетъ. Она оплакивала первыхъ своихъ покойниковъ Элизу и Наполеона". Неоднократно просила она разрѣшенія поѣхать на островъ св. Елены, чтобы жить тамъ съ своимъ сыномъ, бывшимъ ея повелителемъ. Когда она узнала, что его болѣе нѣтъ на свѣтѣ, сердце ея надрывалось. Но нѣсколько дней спустя одинъ кардиналъ писалъ королю Вестфальскому: "Вы должны были замѣтить, что характеръ ея нисколько не ослабѣлъ, я позволю себѣ даже сказать, что онъ закалился до такой степени, что при извѣстіи о смерти Элизы здоровье ея пошатнулось, но при этомъ страшномъ событіи она подавила въ себѣ горе. Ей не пришлось ложиться въ постель, и если исключить сильную грусть, уменьшеніе аппетита и увеличеніе слабости, то она здорова". Она сама писала принцессѣ Полинѣ: "Здоровье мое сносно, въ сравненіи съ тѣмъ, что я выстрадала и насколько страдаю теперь". Когда четыре года спустя, она узнала о смерти принцессы, она писала дѣтямъ эксъ-короля Жозефа: "Мы потеряли нашу бѣдную Полину,-- вы легко поймете мое горе".
"Мы корсиканцы,-- часто повторяла она -- узнаемъ другъ друга по революціямъ". Она была свидѣтельницей не одной революціи въ своей юности, и съ ранней юности, не гоняясь за приключеніями и опасностями, не симпатизируя имъ, готова была все претерпѣть и на все рѣшиться, если того требовала честь. Ей было двадцать лѣтъ, когда она подбила мужа принять участіе, въ компаніи съ Паоли въ войнѣ за независимость. И то пѣшкомъ, то верхомъ на лошади или же на спинѣ мула, она слѣдовала за нимъ повсюду, останавливаясь на бивуакахъ въ оврагахъ, проводя ночи подъ открытымъ небомъ и ни мало не заботясь о жужжавшихъ надъ ней пуляхъ. Она была тогда беременна избраннымъ ребенкомъ, который, словно сгорая отъ нетерпѣнія испытать баюканье своей матерью, усиленно шевелился въ ней, и казалось, рвался на битву ранѣе появленія своего на свѣтъ. Впослѣдствіи порвавши всякія связи съ Паоли который хотѣлъ сдать островъ свой Англіи, Бонапарты направились во Францію, гдѣ были поставлены внѣ закона. Небольшаго труда стоило синьорѣ Летиціи снова углубиться въ горы. Когда же ей пальцемъ указывали на горѣвшій домъ ея, она отвѣчала: "Ну, такъ что же. Мы выстроимъ новый, получше того!"
Ничего не удивляло эту корсиканскую крестьянку. Не разъ бывала она героиней. Но что всего достойнѣе было въ ней, такъ это то, что ей и въ голову никогда не приходило рисоваться. Въ Порто Ферраджо, за нѣсколько часовъ до отъѣзда съ острова Эльбы, Наполеонъ при свѣтѣ луны объявилъ ей, что отправляется съ намѣреніемъ снова отвоевать себѣ корону.
"Прежде всего,-- сказалъ онъ ей,-- я спрашиваю вашего мнѣнія".-- "Ахъ, позвольте мнѣ,-- отвѣчала она,-- постараться забыть, что я ваша мать". Затѣмъ послѣ минутнаго размышленія она сказала: "Небо не допуститъ, чтобы вы умерли отъ яда или какой нибудь смертью, васъ недостойной. Вы должны умереть со шпагой въ рукѣ". То была та же самая женщина, которая говорила, что "паденіе дѣло пустое если оно совершается съ достоинствомъ, и что паденіе составляетъ все, когда кончаешь трусостью". Античный отпечатокъ характера этой замѣчательной женщины нигдѣ такъ не сказывается, какъ въ этихъ словахъ. Такія безпощадныя великія слова говорились только тѣми изъ матерей-героевъ, съ которыми знакомятъ насъ Плутархъ и Ливій.
Французское дворянство начало эмигрировать. Въ это время одна молодая дама пригласила поручика Бонапарта отправиться вмѣстѣ съ ней, обѣщая ему свою благосклонность.-- "Madame, вы очаровательны,-- возразилъ онъ. Но на свѣтѣ существуетъ одна женщина, благосклонность которой мнѣ еще милѣе,-- это Франція". M-me дю-Коломбье давала ему болѣе разумные совѣты: "Не эмигрируйте, monsieur Бонапартъ. Всѣ знаютъ, какъ выѣзжаютъ изъ Франціи, и однако никто не знаетъ никогда, ни какъ въ нее возвращаются". Наконецъ, мать его написала ему. Она умоляла его не покидать своей родины, не слѣдовать безумной модѣ и не переходить черезъ Рейнъ. "Успокойтесь, signora madre,-- отвѣтилъ онъ ей,-- вашъ сынъ никогда не будетъ на жалованьѣ у непріятеля".
5.
Madame Mère говорила, что жизнь ея окончилась вмѣстѣ съ паденіемъ императора. Удалившись въ Римъ, во дворецъ Ринуччини, она навсегда отказалась отъ всего на свѣтѣ. "Конецъ визитамъ въ кому бы то ни было; конецъ театру, который былъ единственнымъ моимъ развлеченіемъ въ минуты меланхоліи". И она все-таки не переставала существовать, и когда ее спросили, какой секретъ она знаетъ, чтобы такъ поступать, она отвѣтила: "Я всегда выходила изъ-за стола съ аппетитомъ, и при всякомъ несчастіи предавала себя на волю Божію". Она легко покорялась всему, что ей казалось рѣшеніемъ свыше. Благочестіе ея было искреннимъ. Однажды она обратилась къ одному римскому прелату съ вопросомъ, вѣритъ-ли онъ, что Наполеонъ въ раю. -- "Да, madame, я вѣрю этому,-- отвѣчалъ прелатъ,-- но я не убѣжденъ въ томъ".
Однако, несмотря на всю ея набожность, главной утѣшительницей ея была природная ея философія, мѣстами сказывающаяся въ нѣкоторыхъ отрывкахъ ея писемъ. "Не могу снабдить васъ хотя бы небольшой дозой моего характера,-- писала она королю Жерому 18 поля 1821 года.-- Въ случаѣ дурной вѣсти, въ первый моментъ я огорчаюсь, а въ слѣдующій -- огорченіе мое уже уступаетъ надеждѣ. Поступайте, какъ я. Если надо, сократите вашъ домъ, даже уничтожьте его, распустивъ всѣхъ слугъ. Только больше чести будетъ для васъ, если вы будете бороться и одолѣете несчастіе. Я увѣрена, что у Catherine достаточно высокая душа, чтобы сладить съ самой крайней необходимостью... Одна мать можетъ дать подобный совѣтъ. Тогда ужь вамъ нечего будетъ бояться, остается только надѣяться на все".
Два года спустя она писала Люсьену: "Вамъ давно должно быть извѣстно, что большая часть человѣческой жизни состоитъ изъ несчастій и непріятностей. Знаніе этого должно давать намъ силу не поддаваться ничему тому, что съ нами можетъ случиться, въ особенности, когда мы сами въ томъ неповинны".
Она охотнѣе говорила, нежели писала. "Сынъ мой,-- говорила она,-- былъ ниспровергнутъ, онъ злополучно погибъ, вдали отъ меня; остальные дѣти мои -- изгнанники, я вижу, какъ они умираютъ одни за другими... Я стара, покинута, безъ блеска и почести. A между тѣмъ я не промѣняла бы своего положенія на положеніе первой королевы въ мірѣ". Затѣмъ она прибавляла: "Надо жить согласно своему положенію. Разъ утративши тронъ, смѣшно добиваться снова занять престолъ. Кольцами украшаютъ пальцы, но кольца сваливаются, а пальцы остаются".
Такова была философія madame Mиre, и нельзя не согласиться съ тѣмъ, что, въ искусствѣ утѣшенія, она была такимъ же знатокомъ, какъ и величайшіе философы.
Она сохранила всѣ старыя свои привычки. Зимой носила передникъ изъ черной тафты, а лѣтомъ -- бѣлый передникъ. По временамъ она пряла на прялкѣ или на веретенѣ. Кромѣ того, играла въ реверси. Она слѣдила за своимъ хозяйствомъ, вела счеты и наставляла сыновей жить по экономнѣе. Въ ея салонѣ стоялъ большой пустой шкафъ съ мѣдными украшеніями, къ которому дѣти ея подходили не безъ опаски: когда они шумѣли, ихъ запирали въ этотъ шкафъ. "Двадцать лѣтъ тому назадъ я была высочествомъ. Въ настоящее время я снова обращаюсь въ madame Летицію". Она и была ею всю жизнь, что и составляетъ прелесть ея существованія.
Ее не пощадило никакое испытаніе. Она упала, сломала себѣ бедровую кость и вскорѣ послѣ того поражена была прогрессивной слѣпотой. Она забывала свои страданія, вспоминая о необыкновенномъ человѣкѣ, котораго даровала міру. Слава этого сына нѣкогда утомляла ея зрѣніе. Но съ той поры, когда несчастіе какъ бы окутало его покрываломъ, она могла пристально созерцать это солнце и утоляла имъ свои взоры. Особенно же любила она вспоминать начинанія великаго человѣка и тѣ времена, когда у нея не всегда бывалъ супъ. Она разсказывала m-lle Меллини, что дѣти ея отличались крайней рѣзвостью, что она вынуждена была вынести мебель изъ одной большой комнаты, чтобы въ дождливые дни они могли тамъ рѣзвиться въ свое удовольствіе, что Жеромъ и трое остальныхъ рисовали фигляровъ на стѣнѣ, а Наполеонъ изображалъ только солдатъ, расположенныхъ въ боевомъ порядкѣ, что съ самаго ранняго дѣтства онъ былъ склоненъ съ математикѣ, что нѣкоторыя монахини прозвали его маленькимъ математикомъ и угощали вареньемъ. "Однажды встрѣтивъ ихъ на площади Saint-Franèois, онъ бѣгомъ бросился къ нимъ, восклицая: "Кто хочетъ знать, гдѣ мое сердце, тотъ найдетъ его сестеръ". Тучная сестра Орто, съ слабыми ногами, стала его журить, но въ концѣ концовъ должна была уступить и сунуть ему въ ротъ конфету, чтобы заставить его замолчать".
6.
Madame Mère, послѣ Ста Дней, какъ уже сказано, избрала Римъ мѣстомъ своего изгнанія. Міръ развалинъ, окружавшихъ ее здѣсь, былъ ей близокъ. Она сама являлась живой реликвіей великой эпохи. Къ ней совершалось паломничество. Дюма-отецъ разсказываетъ объ одной своей знакомой дамѣ, которой въ Италіи хотѣлось видѣть только три вещи: madame Mère, изверженіе Везувія и Венеціанскій карнавалъ. Случалось также, что иной чичероне показывалъ ее иностранцамъ, которыхъ онъ раньше водилъ по руинамъ Колизея. Именно тутъ гулять ей нравилось всего болѣе. Куда уносились ея мысли съ этого мѣста разрушенія, угадать не трудно. Нѣкогда по поводу гнѣва Наполеона на его брата Люсьена изъ-за mésalliance послѣдняго, она, заступаясь за младшаго сына, упорно отстаивала его дѣло и должна была услыхать отъ императора упрекъ, что она любитъ Люсьена больше, чѣмъ его. Ея отвѣтъ гласилъ: "я всегда люблю больше всѣхъ того изъ моихъ дѣтей, который самый несчастный изъ нихъ".
Послѣ паденія первой имперіи пришелъ чередъ Наполеона пользоваться предпочтительной любовью матери. Но и тотъ, о комъ она думала, не разъ, вспоминалъ о ней въ своемъ изгнаніи. Однажды на островѣ св. Елены у Наполеона вырвались такія слова, обращенныя имъ къ врачу Автомарки: "Вы, докторъ, ухаживаете за мной удивительно, но моя мать съумѣла бы это сдѣлать еще иначе". И, закрывши рукой глаза, великій человѣкъ прибавилъ, точно жаловался ребенокъ: "ахъ, мама Летиція!"
Ѳ. Булгаковъ.
"Вѣстникъ иностранной литературы", No 1, 1893