Среди многообразных знакомств, которые ожидали Андрея Белого в Париже зимой 1906-1907 г., одно было особенно неожиданным и примечательным - случайное знакомство с Жаном Жоресом (1859-1914), крупнейшим деятелем французского и международного социалистического движения. Еще более непредсказуемо, что знакомство не оказалось формальным: регулярные встречи молодого русского писателя и прославленного французского социалиста за завтраком в заурядном парижском "пансиончике" были содержательными и интересными видимо, для них обоих.
В том же 1906 г., когда состоялось это знакомство, народник Н. Кудрин-Русанов, проживший долгие годы в эмиграции в Париже, оповещал русских читателей, что Жорес, "самый популярный человек в лагере социалистов", с горячим сочувствием относится к русскому освободительному движению: "...для нас русских, в особенности симпатично поведение Жореса по отношению к нашему бюродержавному строю, который находит в Жоресе неумолимого врага, тогда как русский народ, разбивающий оковы многовекового деспотизма, встречает в пламенном трибуне самого ревностного защитника своих интересов" {Кудрин H. E. (Н. С. Русанов). Галерея современных французских знаменитостей. СПб., 1906, с. 279, 327.}. И конечно, общение с русскими, бывшими очевидцами и участниками недавних революционных событий, было для Жореса в высшей степени любопытно. Для Андрея Белого же, испытавшего под воздействием революции 1905 года бурный всплеск радикальных настроений, стремившегося к усвоению социалистических идей, читавшего в Париже орган революционной демократии - "Humanité", встреча с Жоресом, прославленным оратором и основателем этой газеты, безусловно, стала важным жизненным событием {Еще в 1905 г. Андрей Белый опубликовал краткую рецензию на русский перевод двух речей Ж. Жореса -- "Аграрный социализм. Социализм и крестьянство" (изд-во "Возрождение", 1905), отметив неудачный выбор материала и слабость перевода ("Весы", 1905, No 9--10, с. 109--110).}.
В ретроспективном дневнике Белый записал, вспоминая о своей жизни в Париже в декабре 1906 г.: "Знакомство и ежедневные завтраки с Жоресом <...> внимательнейше изучаю "Revue sindicaliste". Читаю "Humanité"; посещаю митинги французских социалистов" {Белый Андрей. Ракурс к "Дневнику". - ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед.}. Во второй половине декабря 1906 г. Белый сообщал матери: "...интересно, что за одним табльдотом со мной завтракает знаменитый социалист Жорес, одна из самых ярких фигур во Франции. Мы очень живо говорим с ним обо всем" {ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 358. 14/27 января 1907 г., после болезни и хирургической операции, Белый писал матери: "Жорес спрашивает часто обо мне и выказывает мне много симпатии". (Там же).}. Встречи с Жоресом продолжались и позднее: "Мои ежедневные беседы с Жоресом на темы: философии, русской общественности, литературы; заинтересовываю Жореса Мережковскими; знакомство с Аладьиным, которого Жорес привел завтракать в наш пансион" {ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ея. хр. 100, л. 37 об. Алексей Федорович Аладьин (1873--?) -- депутат от крестьян в 1-й Государственной думе, где представлял левую фракцию; член партии трудовиков. После Октябрьской революции -- в эмиграции. Белый описал знакомство с Аладьиным в мемуарах "Между двух революций" (Л., 1934, с. 158--159).}. В феврале 1907 г. Белый представил Жоресу живших тогда в Париже Д. С. Мережковского, З. И. Гиппиус, Д. В. Философова, а также H. М. Минского: "Знакомлю Мережковского с Жоресом {Это знакомство состоялось 4/17 февраля 1907 г. Д. С. Мережковский описал встречу с Жоресом в статье "Цветы мещанства" ("Речь", 1908, No 35, 10 февраля), вошедшей в его кн. "В тихом омуте" (СПб., 1908). См. также письмо Андрея Белого к В. Я. Брюсову от 14/27 февраля 1907 г. (Литературное наследство, т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976, с. 405--407).}; знакомлю Минского с Жоресом <...> читаю Рэнувье "Эскиз систематической классификации" (2 тома). Разговоры с Рэнувье с Жоресом" {ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100, л. 37 об., Шарль Ренувье (1815--1903) -- французский философ, представитель французского неокантианства. См.: Белый Андрей. Между двух революций, с. 155--156.}. В письме к матери от 18 февраля 1907 г. Белый признавался: "Я полюбил очень Жореса" {ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 358.}. Ему посчастливилось узнать прославленного трибуна в двух ипостасях, в большом и в малом -- в образе оратора, "громовержца", которому внимала вся Франция, и в повседневном облике "частного лица" -- уютного, доброжелательного знакомого и внимательного собеседника.
Свои встречи с лидером французских социалистов Андрей Белый описал трижды. Впервые он изобразил Жореса по самым свежим впечатлениям летом 1907 г. в двух газетных очерках -- "Силуэты. I Жорес" {"Накануне", 1907, No 20, 6 июля.} и "Из встреч с Жоресом" {"Час", 1907, No 2, 14 августа.}. В характеристике обстоятельств общения с Жоресом эти очерки наиболее точны и документально достоверны по сравнению с позднейшими мемуарными версиями. "Говорят, что социализм нивелирует личность. Почему же среди разнообразных исповедников социализма такое яркое развитие индивидуальности?" {"Накануне", 1907, No 20, 6 июля.} -- так начинает Белый первый из своих очерков о Жоресе -- подлинно яркой индивидуальности и "действительно большом человеке", убеждающем "силой морального пафоса" {"Час", 1907, No 2, 14 августа.}. "...Я тщательно скрывал от него, -- пишет Белый о Жоресе, -- свою прикосновенность к литературе и, желая узнать его мнение осамых разнообразных предметах, начинал говорить с соседкой о России, политике, литературе; тогда он не выдержит, вмешается в разговор и всегда выскажется интересно и оригинально.
К русским делам он относился горячо, страстно, что так необычно для французов. <...> Жорес окружен русскими эмигрантами, и орган его всегда осведомлен о положении дел в России. Он знает все оттенки политической группировки в России, и когда моя барышня попадалась впросак, он с укоризной поправлял ее. <...> Он любезно относится к нашим кадетам, говорит об уме и ловкости кадетских вождей, хотя лично симпатизирует крайним левым. <...> Желая иметь точную картину политической борьбы в России, он подробно и много расспрашивал меня о тех событиях, свидетелем которых я был" {"Накануне", 1907, No 20, 6 июля.}.
Главный эпизод, воссоздаваемый во втором очерке, -- выступление Жореса во дворце Трокадеро: "Что говорит Жорес? Этого нельзя передать, когда вы переживаете период, когда период вырастает в нечто целое, закрывая горизонты общего плана речи причудливо растущим, как облако, отдельным периодом. И это облако расцвечено неуловимыми, мгновенными зарницами сарказма, юмора, каламбурами и намеками" {"Час", 1907, No 2, 14 августа.}.
Вновь вернулся Белый к своим воспоминаниям о встречах с Жоресом во второй половине сентября 1924 г. {Бугаева К. Н. Летопись жизни и творчества Андрея Белого. -- ГПБ, ф. 60, ед. хр. 107, л. 126. О своих встречах с Жоресом Белый пишет также в "Воспоминаниях о Блоке" ("Эпопея", No 3. М. -- Берлин, 1922, с. 199--202).} Написанный тогда очерк ("Воспоминания о Жоресе"), являющийся предметом настоящей публикации, в свое время не был напечатан и сохранился в архиве Андрея Белого не в полном объеме: 4 страницы белового машинописного текста без окончания {На л. 2 об. текста -- карандашный автограф Белого: "Воспоминания о Жоресе 4 стр.". О том, что окончание очерка затерялось, сообщается в обзоре: Бугаева К. Н., Петровский А. С. <Пинес Д. М.> Литературное наследство Андрея Белого. -- В кн.: Литературное наследство, т. 27--28. М., 1937, с. 613.}. Полный текст этой версии воспоминаний обнаружить не удалось. В портрете Жореса, набрасываемом в 1924 году, нетрудно заметить использование тех же образно-стилевых средств, что и в прозе Белого этого времени. В частности, в октябре того же года Белый начал работу над романом "Москва", и в обрисовке его героя, профессора Коробкина, обнаруживаются штрихи, которые писатель уже употребил, запечатлевая великого французского социалиста.
В третий раз Белый обратился к этой же теме в мемуарах "Между двух революций": Жоресу уделена в них специальная глава {До выхода в свет книги глава "Жан Жорес" была напечатана в "Новом мире" (1933, No 10, с. 123--133).}. Эта наиболее подробная и красочная версия воспоминаний о Жоресе -- в то же время наименее непосредственная, наименее "документальная"; главная задача Белого здесь -- форсированная художественная интерпретация былых впечатлений и событий, щедро насыщаемая приемами гротеска и шаржа. Самое яркое в этой главе -- описание Жореса на трибуне, Жореса-оратора.
"...Я счастлив, что в хоре хвалений великому деятелю социализма вплетен слабый голос мой", -- отмечал Белый в этой книге {Белый Андрей. Между двух революций, с. 155.}. Многие выдающиеся писатели создали литературные портреты Жореса, среди них Анатоль Франс, Жюль Ренар, Ромен Роллан. К этому ряду по праву примыкает имя русского символиста, мимолетного знакомого одного из самых знаменитых французов начала XX века.
Текст "Воспоминаний о Жоресе" печатается впервые по авторизованной машинописи, хранящейся в архиве Андрея Белого в ЦГАЛИ (ф. 53, оп. 1, ед. хр. 45).
Десятилетие отделяет нас от спокойного, сытого, тихого буржуазного быта; десятилетие, как обрушилось в бездну благополучие ветхого мира, а хваленая великолепность культуры нашла выраженье свое в буре выстрелов; но еще до грохота чемоданов, взорвавших фальшивую европейскую тишину громче их, -- сознанию рассказал о дикарстве изношенного гуманизма воистину дьявольский звук пистолета, которым оборвалась одна нужная человечеству благородная прекрасная жизнь: жизнь Жореса1.
Не моя задача оценивать неоценимые заслуги Жореса, борца за рабочих всех стран, угнетенных чудовищем европейского империализма; не моя задача оценивать изумительного писателя и мыслителя. Он возникает передо мной в человеческом близком облике живо, ярко, почти ослепительно.
Случай принес мне возможность в течение ряда недель иметь встречи почти ежедневно с Жоресом, выслушивать слово его, очаровываться непередаваемым жестом его обращения к людям, выслушивать милые шутки его.
Поделиться летучими воспоминаниями о Жоресе хотел бы я здесь.
Есть совсем удивительные случайности, и к таким относится моя встреча с Жоресом в период 1906--07 годов: с ним искали свидания политики, общественные деятели, публицисты, революционеры всех стран; эти встречи с Жоресом для них порой были обставлены затруднениями: не было у него ведь свободной минуты, не очень-то он допускал интервьюеров и так себе любопытствующих к себе; а вот мне, не политику, которому в голову не пришло бы искать в тот период знакомства с Жоресом, вдруг выпало редкое счастие почти ежедневно видаться, разговаривать с ним, и я помню, как в бытность в Париже средь русской колонии прошел слух о моих этих встречах с Жоресом, как многие мне выражали желание через меня познакомиться с ним.
В ноябре 906 года случайно застрял я в Париже и поселился в уютненьком, недорогом пансиончике в квартале Пасси, на улице Ранелак2 неподалеку от Булонского леса; здесь получали обеды и завтраки посторонние приходящие; так, среди этого элемента я помню молчащего художника Мародона3 и нескольких бледных кюре, напоминавших летучих мышей; все усаживались за отдельные столики; общий стол пустовал, выдаваясь двумя лишь приборами, накрытыми рядом: для меня и одной русской немки, здесь временно обитавшей; мы с ней составляли отдельную пару; естественно, -- заговорили мы; и скоро обменивались по-французски (из вежливости по отношению к окружающим) мнениями о самых разнообразных вопросах; за этим всегда пустовавшим столом появился впоследствии третий прибор, рядом с нами: прибор для Жореса. Так наш разговорный дуэт превратился в весьма интересное трио с Жоресом.
В ту пору переживал я начало разгрома освободительного движения; поэтому был я особенно раздражен на беспочвенный русский либерализм, выявивший для меня подоплеку свою; демократическая печать раздражала меня, моею газетою стала "Юманитэ", т. е. орган Жореса; так я с этою газетой в руках появлялся за завтраком, и соседка моя обратила на это внимание: "Вы вот читаете "Юманитэ", -- спросила однажды она, -- так скажите, что думаете вы о Жоресе". -- "К Жоресу привык относиться с большим уважением я". -- "А вы знаете, что Жорес здесь недавно еще ежедневно завтракал с нами перед Палатою Депутатов: жена его в настоящее время уехала в Тарн, и Жорес не завтракал дома; теперь он поехал к жене; мы лишилися его общества". Тут вмешался хозяин табльдота, багровощекий француз; он заметил: "Мосье Жорес, -- да ведь он уже вернулся из Тарна, он завтра здесь завтракает".
На следующий день я с особенным интересом спустился из верхнего этажа в нашу скромно обставленную столовую и увидел: за общим столом сервирован был третий прибор рядом с нашим.
Я помню, что нам уже подали суп, а Жореса все не было; за боковыми столиками заседали "летучие мыши": кюре; вдруг соседка моя показала на окна: "А вот посмотрите: мосье Жорес идет к нам". Я поднял глаза за окно, посмотрел за окно и увидел, как там промелькнула поспешно сравнительно невысокого роста фигура, какая-то плотная, коренастая, в черном осеннем и наспех надетом пальто, из кармана которого пренелепо торчал пук бумажный; и проплясал как-то набок надетый, смешной котелок, поправляемый очень короткой рукою, другая рука размахалася, вооруженная зонтиком. Вот уже звук отворяемой двери: в столовую кто-то вошел и направился к вешалке несколько подпрыгивающей походкой; то был коренастый, широкоплечий мужчина лет около 48, с как будто загаром одетым лицом, с темной родинкою на щеках, обрамленных седеющей и густою курчавою бородою, -- скорее блондин, чем шатен; он помаргивал небольшими, от света прищуренными зеленоватыми глазками и казался рассеянный; тяжело дыша, снял пальто он, его приподнял; повесил на вешалку, вставши на цыпочки; вытащил пук газет из кармана, засунул под мышку и, потирая короткими полными своими руками, с опущенной головой он направился к нам и отвесил рассеянный общий поклон, на который "летучие мыши" ответили сухо; он сел с нами рядом, с серьезным лицом взял салфетку; засовывая ее себе за ворот, он улыбнулся соседке моей, обменялся короткою фразой с ней, получил свою чашку бульона, над нею нагнулся; окончивши с супом, уткнулся в газету свою, копошася над нею, немного пыхтя, нам подставив широкую, очень сутулую спину; вдруг снова откинулся, ожидая рассеянно блюда, которое нес наш Гастон, оправлял свою бороду, барабанил по скатерти.
С пристальным любопытством разглядывал я знаменитого деятеля социализма; да, я много наслышался о его темпераменте; почему-то доселе в моем представлении с его именем связывался другой вовсе образ: высокого сухого брюнета с разгневанным, нервным лицом; таким виделся вождь рабочих, парламентский деятель; и я подумал: "Да где же оратор в Жоресе? Оратора нет: нет бойца; он -- скорее почтенный профессор, сосредоточенный и располневший от вечных сидений за книгой, от кабинета, от кресла!" И я продолжал наблюдать за ним: вот отвалился и смотрит невидящим взором перед собою в пространство, помаргивая зеленоватыми глазками и барабаня по скатерти, не обращая вниманья на то, что Гастон уже с блюдом стоит перед ним: вдруг заметивши блюдо, он быстро себе наложил куски мяса и, потеревши ладони, стал есть с быстротой, чтобы снова уткнуться в газеты. Да, крепкая, сосредоточенная упорная дума его отражалась в рассеянных жестах, -- знакомых, о, слишком знакомых! Я, сын профессора, детство которого протекло среди ученых, отметил в манере держаться Жореса профессора: он был им в прошлом; и я подумал, что можно представить себе коренастую и спокойно сидящую эту фигуру за общим столом с Ковалевским и академиком Янжулом -- экономистом4; представить ее на трибуне бросающей пылкие обвинения Клемансо, в то время занявшему пост премьера5, -- нельзя.
Но мои размышления о Жоресе соседка прервала; так, желая отвлечь меня от разглядывания Жореса, она предложила какой-то вопрос о России, где я был недавно; я долго распространялся на ломаном французском наречии, отвлекаяся от Жореса; тут обнаружилось, что рассеянный вид, с каким он не внимал, только фикция: он внимательно слушал нас; вдруг тяжелейше перевернувшись всем корпусом в нашу сторону, отчего стул под ним заскрипел, положив свою руку с салфеткой на скатерть, он с вежливою улыбкой меня перебил: "Так вы полагаете в самом деле, что этот вопрос", -- начал он свою реплику и сказал что-то коротко, веско и просто; и я, ободренный всем ласковым видом его, стал ему отвечать; поразила серьезность и совершенная деликатность, с которой меня, неизвестного русского, он поправлял; ничего докторального не было, не было пафоса: только скромная деликатность внимания; известный оратор, политик, которого слово подхватывалось всею прессой Европы, со мной, неизвестным ему молодым человеком, нетвердым в политике, он говорил о политике, точно ему был я равен во всем; он прислушивался с напряженным вниманьем ко мне; ни о чем бросающем слова сверху вниз и помину тут не было. Да, -- думал я, -- тут дистанция очень огромных размеров меж ним и обычным "профессором", которого я слишком знал; не сомневаюсь теперь, говорил я за глупостью глупость (речь шла о политике русской), он поправлял меня; но во всем его тоне держаться со мной проявлялася осторожность; во мне шевельнулося тут же по отношению к этому человеку какое-то теплое чувство; и, отвечая ему, я совсем не стыдился своей неначитанности в сфере многих явлений общественной жизни, не стыдился французского языка своего; мне хотелося одного: в меру малого моего разумения правдиво ответить Жоресу; он в людях будил порыв к правде; уж не помню того, на что собственно приходилося отвечать; но запомнилася улыбка, которой светилось широкое, полное, загорелое это лицо, с темной родинкой на щеке, и охрипший слегка задыхавшийся голос, закончивший фразу о русской политике чуть крикливою шуткой; он, крякнувши стулом, опять повернулся к десерту и ножичком ткнул, прекурьезно нацелившись в яблоко (а яблоки подавались гнилые), лицо занавесилось тою же думой; быть может теперь он готовил ответ Клемансо.
Помню, с этого первого мимолетного разговора с Жоресом я крепко Жореса уже полюбил; уваженье к великому делу его во мне уже жило в то время; перед бойцом, агитатором я преклонялся; а о великом ораторе ведь ходили легенды; теперь я увидел, что этот великий боец и оратор еще и простой, добрый, ласковый "мосье Жорес", согревавший ему неизвестного русского подбодрительным словом; в том маленьком жесте открылася мне человечность Жореса; он видел людей; к этим людям отнесся с доверием он: о, впоследствии обнаружилось, что конкретные мелочи нашей жизни он помнил, он думал о нас; так, когда я болел, он всегда посылал мне приветы, интересовался событием в жизни соседки моей, открывавшей какое-то маленькое свое заведение.
Соседка моя, еще прежде имевшая случай встречаться с Жоресом, с какою-то особою теплотой говорила о нем, и такое же отношение к нему я заметил у хозяина пансиона и у Гастона: они называли его "наш мосье Жорес"; и тянулись к нему; да вот, грузный и чуть-чуть комичный, но добрый, но милый, какой-то домашний, присутствием он светил за столом; а сидевшие за столом были только мещане; не как к "товарищам" к нам обращался Жорес, как к "мосье", как к "медам", тем не менее большинство нашей публики относилось к нему с неподдельной симпатией; ощущалось, что он безупречен.
Все это мне стало уже вполне ясным в тот день, в день знакомства с Жоресом, когда я поглядывал, как он спешно справляется с яблоком, вырезывая гнилые части его; справившись с яблоком, он откинулся и некоторое время молчал, барабаня пальцами перед чашечкой горячего кофе, о нем он забыл видно вовсе; вот, скрипнувши стулом, он быстро поднялся; отвесивши общий поклон, перекинувшись фразой с хозяином, он направился к вешалке, мешковато потаптываясь перед вешалкой, стал короткой рукой залезать в рукава укороченного точно пальто, с которым справлялся с трудом он; надернул его на себя; показалося мне, воротник у пальто застревал на спине; он рассеянно сунул газету в карман боковой и газета оттуда торчала нелепейшим комом бумаги; надев котелок (показалось, что набок), он бросился к выходу с зонтиком, прижатым под левою мышкою, с правой рукой, помогающей бегу, махающей зонтиком; через секунды две-три промелькнула фигура его за окном: шел в Палату, как знать -- на какой-нибудь бой. "Вам понравился он?" -- вопрошала соседка за столиком; и в ответ на слова мои не без гордости улыбнулась: "Вот видите. Погодите, узнаете ближе его".
И действительность подтвердила слова ее: в скором времени я почти привязался к Жоресу; его появленья за завтраком стали обычным явлением, и без стеснения я разглагольствовал рядом с ним за столом; мне теперь стыдно вспомнить об этом; он слушал меня превнимательно, и порой останавливал, поправляя.
(на этом текст обрывается)
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Жорес был убит французским националистом Раулем Вилленом 31 июля 1914 г., за день до объявления войны.
2 Андрей Белый приехал в Париж 1 декабря (н. ст.) 1906 г. и поселился по адресу: Passy XVI, rue de Ranelagh, 99.
3 Об этом художнике, книжном иллюстраторе, Белый пишет в воспоминаниях "Между двух революций" (с. 149, 155).
4 Максим Максимович Ковалевский (1851--1916) -- историк, этнограф, социолог-позитивист, с 1914 г. -- действительный член Российской Академии наук. Иван Иванович Янжул (1846--1914) -- экономист, действительный член Российской Академии наук с 1895 г.
5 Жорж Клемансо (1841--1929) -- французский политический и государственный деятель, лидер буржуазных радикалов; с октября 1906 г. по июль 1909 г. -- председатель Совета министров.