Байрон Джордж Гордон - Паризина

ПАРИЗИНА.

Историческое произшествіе.
(Изъ Лорда Байрона).

Наступилъ часъ, въ который соловей начинаетъ оглашать рощи пѣснями; любовники тихо шепчутъ нѣжные обѣты. Дыханіе зефира, журчаніе водъ погружаютъ въ сладкія думы уединеннаго мечтателя; цвѣтки напаяются легкими каплями росы; зажигаются звѣзды на тверди, отражающей лазурь свою въ источкѣ. Цвѣтъ листьевъ древесныхъ темнѣетъ; небеса представляютъ, смѣшеніе свѣта и тьмы -- пріятный, сумракъ, сопутствующій склоненію дня и предшествующій первымъ лучамъ солнца.

II.

Не слушать ли шума водопадовъ выходитъ Паризина изъ палатъ князей Эста? Или спѣшитъ любоваться яснымъ небомъ посреди мраковъ? Нѣтъ, она не внимаетъ соловью, хотя слухъ ея устремленъ къ звукамъ столь же пріятнымъ. Кто то пробирается сквозь густоту листьевъ: она блѣднѣетъ; сердце бьется скорѣе; тихій голосъ ея призываетъ; румянецъ выступаетъ снова; сердце замираетъ. Еще минута -- и они вмѣстѣ; еще мгновеніе -- и любовникъ у ногъ ея.

III.

Какая нужда имъ до свѣта и до перемѣнъ непостояннаго времяни? Равнодушны, какъ умершіе, ко всему, что ихъ окружаетъ, что подъ ногами и надъ головою, они дышатъ только другъ для друга. Самые вздохи исполнены сладости. Упоеніе столь велико, что если бы пламень, ихъ оживляющій не истощался, то истребилъ бы сердца, въ которыхъ пылаетъ.

IV.

Съ томностію во взорахъ удаляются они отъ благотворной сѣни, въ надеждѣ новаго свиданія; клянутся, груститъ, какъ бы разставались навѣки. Луна освѣщаетъ лице Паризины: тяжелые вздохи, продолжительныя объятія, уста соединенныя, все удерживаетъ любовниковъ на мѣстѣ свиданія. Но должно разлучиться. Сердца ихъ замираютъ, хладный трепетъ разливается по членамъ.

Гугесъ бросается на уединенное ложе, куда пламенныя желанія еще призываютъ супругу другаго. На груди довѣрчиваго Азо покоится Паризина; но лихорадочное содраганіе возмущаетъ сонъ ея. Мечты, волнующія душу, разливаютъ въ щекахъ яркой румянецъ; она повторяетъ имя, котораго днемъ произнести не смѣетъ, и прижимаетъ супруга къ сердцу, бьющемуся для другаго: онъ пробуждается при нѣжныхъ ласкахъ, воображая себя счастливымъ; думаетъ, что можетъ еще внушить нѣжность и вздохи; въ заблужденіи своемъ готовъ плакать отъ любви надъ тою, которая, кажется, и во снѣ его обожаетъ.

VI.

Онъ цѣлуетъ Паризину и внимаетъ ея прерывныя рѣчи: онъ слышитъ... смертный ужасъ объемлетъ князя Азо: не столько страшенъ звукъ трубы, долженствующей потрясти гробницу его и призвать предъ судъ ВеАшняго, сколь ужасенъ голосъ супруги въ сіи минуты. Конецъ земному его счастію! Имя, повторенное Паризиною, возвѣщаетъ ея преступленіе и стыдъ Азо. Чье же имя слышится на ложѣ его, поражаетъ душу подобно ревущей волнѣ, бросающей на берегъ утлый челнокъ и разбивающей о камень несчастнаго пловца? Чье имя?... Гугеса, его сына; сына той, которую любилъ онъ въ юности -- легковѣрной Біанки, предавшейся обольщеніямъ князя, который не могъ быть ея супругомъ.

VII.

Азо хватаетъ кинжалъ -- и снова опускаетъ его въ ножны. Она не достойна жить: но можетъ ли онъ убить женщину прелестную, которая во снѣ улыбается? Онъ не хочетъ даже разбудить ее, но такъ смотритъ, что взоры его поразили бы Паризину ужасомъ, еслибъ, проснувшись, увидѣла при свѣтѣ лампады чело, орошенное потомъ ярости. Паризина умолкла, однакожъ спитъ еще и не знаетъ, что дни ея сочтены, и конецъ ихъ близокъ.

VIII.

Съ возвращеніемъ утра Азо вопрошаетъ всѣхъ живущихъ въ замкѣ -- и доказательства, слишкомъ явныя, открываютъ ему то, чего онъ узнать боится. Все возвѣщаетъ слабость Паризины и собственный его позоръ. Невольницы княгини, долгое время способствовавшія ея невѣрности, избѣгаютъ заслуженнаго наказанія, слагая на госпожу все преступленіе; и когда оно перестало быть тайною, не забываютъ ни одного обстоятельства, могущаго утвердить справедливость ихъ показаній. Сердцу Азо не въ чемъ болѣе сомнѣваться;

IX.

Онъ не любитъ медленія. Потомокъ древнихъ князей дома Эстовъ, на тронѣ въ палатѣ совѣта, окруженный придворными и стражею, велитъ привести предъ себя преступниковъ. Оба они въ цвѣтѣ лѣтъ; никто не можетъ равняться съ ними красотою. О Боже, должно ли, чтобъ сынъ являлся предъ отцемъ обезоруженъ и окованъ? Въ такомъ видѣ Гугесъ приведенъ предъ гнѣвнаго Азо выслушать приговоръ смерти. Видъ его не показываетъ робости, хотя уста хранятъ молчанье.

Безгласна какъ и онъ, блѣдная Паризина спокойно ожидаетъ своего осужденія. Какъ перемѣнилась та, чьи выразительные взоры разливали веселіе въ чертогахъ, которой вельможи съ такою ревностію старались прислуживать, красавицы подражать голосу, поступкамъ и Прелестямъ своей повелительницы! Ахъ, еслибъ въ то время глаза сіи прослезились, тысячи бы мечей возблистали, тысячи воиновъ явились; каждый спорилъ бы о чести быть мстителемъ ея обиды! Какая перемѣна! Можетъ ли она повелѣвать? И станутъ ли ей повиноваться? Всѣ наблюдаютъ глубокое молчаніе: глаза опущены; сдвинуты брови; сложены на груди руки; уста едва удерживаются отъ негодованія: позорище ужасное представляютъ рыцари, женщины, всѣ придворные. Юный герой, избранный Паризиною, носившій нѣкогда преклоненное копье предъ нею, и который, не скованный, освободилъ бы ее не щадя жизни, обожаемой любовникъ княгини, подлѣ нея, обремененъ цѣпями. Онъ не можетъ видѣть глазъ прелестныхъ, проливающихъ слезы, не о своемъ, но о его несчастьи.

XI.

Гугесъ плакалъ бы съ нею: но на него обращены взоры присутствующихъ. Печаль его безмолвна; лице мрачно и горделиво. Онъ стыдится мысли показаться слабымъ предъ толпою и не смѣетъ воззрѣть на Паризину. Воспоминаніе дней протекшихъ, любовь, настоящее несчастіе, гнѣвъ отеческій, презрѣніе людей добродѣтельныхъ, участь его на землѣ И на небѣ, но наиболѣе участь предмета любви незаконной занимаютъ его душу. Осмѣлится ли обратить взоры на чело, печатію смерти обезображенное?-- Нѣтъ; ибо иначе не скрылъ бы жалости и угрызеній раскаянія.

XII.

Аро начинаетъ: "еще вчера, говоритъ онъ, гордился я супругою и сыномъ. Сновидѣніе изчезло сего утра -- и прежде, нежели изчезнетъ день, у меня не будетъ ни жены, ни сына. Я осужденъ къ жизнію одинокой и злополучной. И такъ- пусть жребій мой исполнится: не разрываю узелъ, насъ связующій. Но приговоръ произнесенъ; казнь пріуготовляется. Гугесъ, служитель вѣры тебя ожидаетъ; ты получишь награду за твои преступленія. Прощай, обратись къ небу, еще имѣешь время для примиренія съ Богомъ. Его только милосердію возможно твое помилованіе; на землѣ же нѣтъ мѣста, на коемъ бы могли мы дышать однимъ воздухомъ. Я не увижу твоей смерти, но ты, невѣрная супруга, будешь свидѣтельницею казни. Прости, вѣроломная! Не я -- ты проливаешь кровь Гугесову; переживи, если можешь, позорище казни! Наслаждайся жизнію, которую тебѣ оставляю!"

XIII.

При сихъ словахъ лице Азо помрачается. Напряженныя на челѣ жилы бьются сильно. Онъ опускаетъ голову, трепещущею рукою закрываетъ глаза, чтобы не обнаружить слабости, Гугесъ подъемлетъ къ нему окованныя руки и проситъ позволенія отвѣчать: Князь молчитъ; но не прерываетъ словъ его.

"Не боюсь смерти, вѣщаетъ юноша; ты видѣлъ, какъ я сражался, подлѣ тебя; не тщетно: вращалось въ рукѣ, моей убійственное желѣзо, отнятое твоею стражею; оно пролило за тебя болѣе крови, нежели прольется на моемъ эшафотѣ. Ты далъ мнѣ жизнь и можешь отнять ее: не благодарю за сей подарокъ. Я не забылъ еще несчастій моей матери, ея любви, презрѣнной тобою, безчестья и стыда, оставленнаго мнѣ въ наслѣдство. Она сошла во гробь, куда сынъ твой и соперникъ идетъ съ нею соединиться. Сердце ея, разтерзанное тобою, моя голова, отсѣченная твоими палачами, будутъ свидѣтельствовать въ царствѣ мертвыхъ нѣжную вѣрность первой твоей любви, горячность родительскую. Правда, я оскорбилъ тебя; но это была обида за обиду. Новая твоя супруга, вторая жертва твоей гордости, была мнѣ назначена. Ты увидѣлъ ее, плѣнился красотою; и, ругаясь рожденіемъ моимъ, коего вина лежитъ на тебѣ совершенно, не почелъ, меня достойнымъ получить руку Паризины. Въ самомъ дѣлѣ, я не могъ наслѣдовать твоего имяни, не могъ взойти на престолъ князей твоего поколѣнія; но еслибъ оставили мнѣ еще нѣсколько лѣтъ жизни, я сдѣлалъ бы имя свое славнѣе имяни Эстовъ,-- пріобрѣлъ бы почести самимъ собою. У меня былъ мѣчь и сердце, ими бы я заслужилъ шлемъ, столь же почетной, какъ и шлемы, украшавшіе князей твоего рода. Не всегда благорожденные заслуживаютъ блестящія шпоры: мои же часто понуждали коня опережать князей самаго высокаго произхожденія, когда кидался на непріятеля, провозглашая Эста и побѣду."

"Не хочу оправдываться; не хочу выпрашивать отсрочки на нѣсколько дней, даже на нѣсколько часовъ, тогда, какъ цѣлая вѣчность должна возлечь надъ моимъ прахомъ."

"Протекшіе дни моей жизни, дни несчастія, не могли быть продолжитѣельны. Имя и рожденіе мое позорны и гордость твоя отвергаетъ меня. Однако въ моихъ чертахъ познаютъ твои; твоя кровь въ моихъ жилахъ; у меня твой нравъ кипящій. Для чего ты трепещешь? Такъ, отъ тебя получилъ я крѣпость руки и пылкость сердца. Не жизнь одну ты далъ мнѣ -- все, что велитъ мнѣ называть тебя отцомъ своимъ. Вотъ, что произвела твоя преступная любовь: небо, послало тебѣ сына, слишкомъ отцу подобнаго. Что же до жизни, тобою мнѣ данной и тобою отъемлемой, я дорожилъ ею столькоже какъ и ты, когда надвинутъ шлемы свои, мы бросались въ ряды непріятелей. Прошедшее изчезло, будущее сольется съ прошедшимъ. Для чего небу не угодно было тогда окончить дней моихъ! Ты причинилъ несчастіе моей матери, похитилъ супругу,-- мнѣ назначенную, ты ной отецъ; но приговоръ твой справедливъ,-- сколь ни ужасенъ. Я сынъ преступленія, умираю со стыдомъ; конецъ моей жизни таковъ же, какъ и начало. Проступокъ сына производитъ отъ проступка отца: ты наказываешь оба во мнѣ одномъ. Предъ людьми я кажусь совершенно виновнымъ; но одинъ только Богъ можетъ справедливо судить насъ."

XIV.

Сказалъ, и тяжкія цѣпи загремѣли на рукахъ его; звуки сіи печально отозвались въ сердцахъ собранныхъ вассаловъ. Но прелести Паризины обращаютъ на нее общее вниманіе; Моглаль она равнодушно выслушать приговоръ надъ любезнымъ? Неподвижны взоры ея; прекрасные глаза не закрыты, но тусклы и мертвенны; по времянамъ только катятся крупныя слезы.--

Она хочетъ говоритъ, звуки голоса, замирая на устахъ, издаютъ вздохъ, подобный вздоху смертному; еще силится выговорить нѣсколько словъ: произноситъ тяжкой стонъ -- и падаетъ, какъ изваяніе, опроверженное съ подножія; она подобится болѣе тѣлу, неимѣвщему никогда жизни, мрамору, представляющему супругу Азо, нежели прекрасной преступницѣ, сердце которой отдаюсь страсти виновной, но не могло перенести стыда и отчаянія.-- Она еще дышетъ: жестокія старанія извлекаютъ ее изъ сей кратковремянной смерти; но разсудокъ ея помрачился.-- Чувства умерли отъ сильныхъ движеній горести; въ душѣ ея раждаются только мысли ничтожныя, смѣшенныя, подобно тетивѣ лука, ослабленной дождемъ и посылающей невѣрныя стрѣлы. Память прошедшаго для нея изчезла, будущее закрыто мракомъ, повремянамъ проясняющимся для того только, чтобъ видѣть весь ужасъ положенія. Такъ точно въ бурную ночь молніи освѣщаютъ пустыню заблудившемуся страннику.

Съ тайнымъ ужасомъ чувствуетъ она тяжкое бремя на сердцѣ, охладѣвшемъ и растерзанномъ; понимаетъ, что смерть должна поразить кого-то, но кого... забыла. Она не живетъ; не чувствуетъ ни земли подъ ногами, ни неба надъ собою; не знаетъ, окружаютъ ли ее люди, или адскіе духи грозятъ своими взглядами той, для которой улыбка разцвѣтала на всѣхъ лицахъ? Все темно и неизъяснимо для ея души заблужденной; все кажется ей смѣшеніемъ надежды, и страха; смѣясь и плача поперемѣнно, она подобится человѣку, погруженному въ судорожной сонъ. Пусть же продлится время его до пробужденія!

XV.

Колеблются колокола отъ повторяемыхъ ударовъ на сѣроватыхъ монастырскихъ башняхъ; гудитъ мѣдь звономъ протяжнымъ, потрясающимъ сердце; слышна пѣснь отходная.-- Для Гугеса поютъ, для него раздается звонъ погребальный. Близь вѣчной своей темницы -- могилы онъ преклоняетъ колѣни на землѣ голой и холодной. Эшафотъ предъ нимъ; стража вокругъ, и палачь съ обнаженными руками, готовясь поразить вѣрнымъ ударомъ, пробуетъ остріе топора. Толпы увеличиваются; народъ стекается въ мрачномъ уныніи видѣть сына, получающаго смертный ударъ по повелѣнію отца.

XVI.

Прекрасный лѣтній вечеръ склоняется къ тому времяни, въ которое заходитъ солнце; ему не надлежало бы освѣщать дня, столь печальнаго. Послѣдніе лучи падаютъ на голову Гугеса при окончаніи молитвы, когда онъ, оплакивая въ раскаяніи судьбу свою, преклонился для услышанія изъ устъ человѣка Божія словъ священныхъ, могущихъ омыть нечистоту грѣховную; въ сію минуту солнце, освѣщаетъ русые его волосы, но болѣе блеститъ на смертоносной сѣкирѣ и отражается подобно грозящей молніи.

Сколь горестны сіи послѣднія минуты! Зрители леденѣютъ отъ ужаса Велико преступленіе, справедливъ законъ, но всѣ трепещутъ.

XVII.

Кончились молитвы сына вѣроломнаго, любовника отважнаго. Чотки пересчитаны; грѣхи исповѣданы. Послѣдній часъ Гугеса ударилъ; срываютъ съ него одежду; русые кудри падаютъ подъ остріемъ ножницъ. Перевязь, никогда его не оставлявшая, подарокъ Паризины, отнята у него; готовятся закрыть повязкою глаза; но нѣтъ, обида сія не нанесется челу горделивому. Чувствованія, оживлявшія прежде покорившееся сердце, пробуждаются въ выраженіи глубокаго презрѣнія, когда рука палача приближается, съ повязкою къ глазамъ, будтобъ они не смѣли взирать на смерть; онъ отвергаетъ унизительную повязку: "нѣтъ, говоритъ онъ, безстрашно разстанусь съ жизнію; мои руки связаны -- по крайней мѣрѣ умру съ свободными глазами -- руби!" съ сими словами кладетъ голову на плаху: "руби" повторяетъ онъ -- и роковой топоръ упадаетъ. Голова катится на землю; окровавленное туловище отвалилось назадъ; кровь брызжетъ изо всѣхъ жилъ; глаза и губы еще движутся; но и сіе движеніе вскорѣ утихаетъ.

Умеръ безъ ожесточенія; преклонялъ колѣни и молился, не отвергая помощи, не отчаяваясь въ милосердіи Бога. Сердце его было чуждо всякой земной мысли, когда онъ обращался къ небу; отецъ раздраженный, подруга несчастія -- для него уже тогда не существовали. Не было жалобъ; не было отчаянія; душа наполнялось благочестіемъ -- уста произносили однѣ молитвы. Только предъ смертнымъ ударомъ вырвалось желаніе умереть съ незавязанными глазами, и слова сіи были послѣднимъ прощаніемъ къ свидѣтелямъ казни.

XVIII.

Онѣмѣвъ, какъ тотъ, чьи уста запечатлѣлись смертію, зрители едва дышали; но отъ одного къ другому сообщилось быстрое потрясеніе, когда упалъ топоръ на главу того, чья жизнь и любовь кончились такъ плачевно. Мгновенное содроганіе остановило внутри сердецъ восклицанія скорби, готовыя исторгнуться. Ничто не нарушило мертвенной тишины, кромѣ удара сѣкиры. Вдругъ вопль отчаянія и ужаса раздираетъ воздухъ, вопль, подобный голосу отчаянной матери, лишенной сына неожиданнымъ пораженіемъ. Страшныя стенанія несутся на небо, какъ выраженія души, осужденной на вѣчныя страданія. Изъ палатъ Азо вырываются вопли: обращаются туда взоры; но ничего невидно; ничего не слышно болѣе. Это былъ голосъ женщины -- и отчаяніе не выражалось ужаснѣе. Да возможетъ оно умертвить несчастную: думаетъ каждый изъ сострадательныхъ зрителей.

XIX,

Погибъ Гугесъ, и съ той поры нигдѣ не видно Паризины, будто не существовала. Никто не произноситъ ея имяни, какъ слова, производящаго ужасъ и смятеніе. Азо не упоминаетъ ни о супругѣ, ни о сынѣ. Прахъ ихъ считается презрѣннымъ, по крайней мѣрѣ прахъ рыцаря, сраженнаго сѣкирой. Но участь Парицы безвѣстна, равно какъ и могила, въ которой тлѣютъ ея останки.

Искала ли она убѣжища въ монастырѣ для примиренія съ небомъ, провождая дни въ слезахъ и раскаяніи -- кинжалъ, или ядъ наказали заблужденія -- или милосердію небесъ угодно было,-- чтобъ она кончила дни, пораженная зрѣлищемъ смерти любезнаго -- не извѣстно, и останется тайной; но какова бы ни была участь ея въ мірѣ -- жизнь ея началась и окончилась скорбію.--

XX.

Азо взялъ въ супруги другую и подъ старость взрастилъ сыровъ добродѣтельныхъ; но никто изъ нихъ не былъ мужественъ, какъ опочившій во мракѣ гробницы; по крайней мѣрѣ отецъ взиралъ да дѣтей окомъ равнодушнымъ, испуская по времянамъ тяжелые вздохи; но никогда улыбка не проясняла чела, на коемъ дума провела раннія морщины -- слѣды печали глубокой, знаки ранъ душевныхъ. Не было для него ни другихъ радостей, ни другихъ скорбей. Ночью сонъ бѣжалъ его, грусть помрачала дни. Нечувствительный къ порицанію и похвалѣ чуждался собственнаго сердца; но горести его не оставляли; и въ то время, когда казался онъ спокойнымъ отъ мученія воспоминаній, онѣ сильнѣе его преслѣдовали. Жесточайшій мразъ покрываетъ льдомъ только поверхность рѣки: текучая вода журчитъ и не перестаетъ журчать подъ корою. Душа Азо не можетъ изгнать мрачныхъ мыслей: природа глубоко ихъ укоренила. Напрасно мы будемъ удерживать слезы; напрасно затворимъ путь ихъ теченію: не пролитыя возвратится къ своему источнику, остановятся тамъ, и тѣмъ горестнѣе, чѣмъ непримѣтнѣй.

Азо часто укорялъ себя въ невольной жалости къ тѣмъ, которыхъ поспѣшность его осудила. Не возможно было наполнить пустоты сердечной; не было надежды встрѣтиться когда либо съ предметами его скорби, даже тамъ, гдѣ души праведныхъ соединяются. Совсѣмъ убѣжденіемъ вины ихъ и собственнаго правосудія несчастіе преслѣдовало его до гроба.

Когда осторожная рука отсѣкаетъ поврежденныя отрасли дерева, оно густѣетъ и украшается новою зеленью; но если гроза въ ярости своей пожигаетъ трепещущія вѣтви, тогда стволъ изсыхаетъ и не производитъ болѣе листьевъ.

Николай Бестужевъ.

"Соревнователь просвѣщенія и благотворенія", ч. 17, 1822