Ночь в Венеции Байрон Джордж Гордон НОЧЬ ВЪ ВЕНЕЦІИ (Изъ трагедіи Лорда Байрона) Я отдохну, я утомленъ: Богатство, пышность, блескъ меня лишь ослѣпили, Ho радостей не приносили, Я ими не былъ услажденъ. На сердцѣ я носилъ болѣзненное бремя! И даже въ самое то время, Когда объемляся трепещущей рукой, Кружился быстро я съ красавицей моею, Когда встрѣчался взоромъ съ нею, Я даже и тогда терзаемъ былъ тоской! Остановлялась кровь и въ жилахъ леденѣла, Холодный, смертный потъ чело мнѣ наводнялъ; Очаровательно тамъ музыка гремѣла; Но погребальный гласъ мнѣ сердце раздиралъ, И въ слухъ вливаяся глубоко, Онъ доходилъ ко мнѣ, какъ шумъ морскихъ валовъ, Во тмѣ боровшихся далёко, Съ утесами кремнистыхъ береговъ! Ахъ! если-бы на мигъ съ ночною темнотою, Мнѣ успокоиться душою! Когда-бъ я получилъ хотя мгновенье сна... Ужь мѣсяцъ на небѣ: какая тишина, Какая сладкая прохлада! Уединенье мнѣ отрада. Забуду бальный шумъ: спокойствія тамъ нѣтъ, Отъ лампъ и факеловъ тамъ льется блѣдный свѣтъ Во тму пространныхъ переходовъ; Столпы огромные, опоры тяжкихъ сводовъ, Отъ ослѣпительныхъ искуственныхъ огней Въ пожарѣ кажутся, неспосномъ для очей; Пріемля громкій смѣхъ за радость И въ жертву принося пріятный сонъ ночей, Дотолѣ рѣзвая, неопытвая младость Кружится тамъ среди гостей, Пока блеснетъ заря -- и гаснущія очи, И лица блѣдныя у всѣхъ найдетъ она! Тамъ чаши, полныя вина, Тамъ музыка гремитъ до самой поздней ночи; Тамъ прелесть голубыхъ и пламень черныхъ глазъ, Огнемъ превосходя и яхонтъ и топазъ, Являются пышнѣй алмазовъ и рубиновъ, И льется ароматъ отъ розъ и отъ жасминовъ. Тамъ руки бѣлыя, какъ лебедя крыло, И груди полныя, какъ волнъ летучихъ пѣна, И черный цвѣтъ, какъ цвѣтъ гебена, Волосъ, украсившихъ прелестное чело, Во время звучнаго веселья Невольно увлекаютъ взоръ; Тамъ дорогія ожерелья, Сокровища морей и горъ, Переляваяся, какъ жаръ въ лучахъ сверкаютъ; Но меньше очи ослѣпляютъ, Чѣмъ шеи бѣлыя, вкругъ коихъ обвились, Какъ обманувшія надежды, Тамъ шумно мимо насъ клубилась и неслись Полупрозрачныя воздушныя одежды...... A здѣсь -- очарованья полнъ, Я вижу вкругъ себя равнину шумныхъ волнъ; Брега равнины сей теряются въ туманѣ; И звѣзды яркія въ безбрежномъ океанѣ Безчисленно отражены. Надъ головоі эѳиръ лазурный, необъятный, И тишина вокругь и воздухъ ароматнеый Отъ перваго дыханія весны. Здѣсь борется волна съ волною, Въ нихъ мѣсяцъ зыблется, дрожитъ И, пробѣгая надо мною, Громады зданій серебритъ. О видъ прелестный, несравненный, Предъ тѣмъ, гдѣ факелы во мглѣ, И тусклый свѣтъ лампадъ несносенъ отраженный, Въ огромномъ, зеркальномъ стеклѣ! Все тихо. Слышанъ звукъ гитары, И подъ окномъ, во тмѣ ночной, Поетъ любовникъ молодой. Затворовъ легкіе удары Вь его душѣ отозвались, И подъ рукою бѣлоснѣжной Они тихонько отперлись; При видѣ сей руки, столь нѣжной, Какъ лучъ сіяющей луны, Всѣ чувства въ немъ упоены, И сердце въ трепетѣ наполнилось тоскою! Такъ, движась подъ его рукою, Трепещетъ и звучитъ струна; Но давъ любви своей свободу, Красавица дрожитъ -- и какъ она блѣдна!... А тамъ, весло волнуетъ воду, И издавая мѣрный плескъ, Вездѣ вокругъ себя фосфорный сыплетъ блескъ, И блѣдный свѣтъ его сливается со свѣтомъ, Текущихъ быстро за кормой. Ha сводѣ, сумракомъ одѣтомъ, Звѣзда сіяетъ надъ звѣздой, И изрѣдка гребцы своимъ протяжнымъ гласомъ Перекликаяся, тревожатъ тишину. О ночь! я услажденъ твоимъ прохладнымъ часомъ, Свободнѣе дыша, я наконецъ усну... Н. Маркевичъ. "Московскій телеграфъ", No 3, 1828