Байрон Джордж Гордон - О Лорде Байроне

О Лордѣ Байронѣ.

(Изъ книги: Lord Byron and his contemporaties, by Leigh Hunt).

Лордъ Бейронъ часто сидѣлъ до глубокой ночи за своимъ Донъ-Жуаномъ, и писалъ, попивая можжевеловую водку съ водою. Отъ этого вставалъ онъ на другое утро довольно поздно; завтракалъ, читалъ, ходилъ по комнатѣ, припѣвая обыкновенно изъ Оперъ Россини, но голосомъ слабымъ и хриплымъ; потомъ купался, и одѣвшись, сходилъ въ садъ. И тамъ слышалось его пѣнье. Между тѣмъ слуги выносили внизъ стулья. Окна моего кабинета, уставленныя померанцовыми деревьями, шли на дворъ. Въ это время я обыкновенно писалъ. Услышавъ его шаги, я вставалъ и здоровался съ нимъ въ окно, или онъ самъ подзывалъ меня: Леонтій! съ прибавленіемъ какой нибудь шутки. Я сходилъ внизъ, прогуливался съ нимъ по саду, или сидѣлъ на скамьѣ. Синьора Гикчіоли {Графиня Гикчіоли, подруга Байрона.} послѣ обѣда приходила къ намъ, и участвовала въ нашей бесѣдѣ.

Лордъ Байронъ прихрамывалъ лѣвою ногою, почти непримѣтно; когда же уставалъ, то недостатокъ сей дѣлался виднѣе. Онъ крайне симъ огорчался, помня, какъ еще въ школѣ товарищи его дразнили. Руки его были бѣлы и красивы: онъ старался обращать на нихъ вниманіе людей брильянтовыми перстнями, которые всегда носилъ. Онъ утверждалъ, что въ нынѣшнее время такая рука можетъ назваться единственною примѣтою человѣка благороднаго (gentleman). Онъ часто носилъ въ рукѣ платокъ, на которомъ покрытыя брильянтами пальцы его детали, какъ на картинѣ. Онъ очень любилъ тонкое бѣлье; умащалъ и расчесывалъ волосы свои съ жеманствомъ Сарданапала. Это всегдашнее тщеславіе рано родилось въ немъ: на первомъ его путешествіи въ Константинополь, Султанъ, какъ сказываютъ, почелъ его переодѣтою женщиною. Между тѣмъ Лордъ Байронъ не былъ изнѣженъ. Онъ, до конца жизни своей, любилъ купаться, и плавалъ въ заливѣ Генуэзскомъ на большое пространство. Онъ хорошо ѣздилъ верхомъ, и держалъ при себѣ по одной и по двѣ большія собаки.-- По прекращеніи дневнаго жару, мы прогуливалась верхомъ или въ маленькой коляскѣ, обыкновенно за городомъ, въ лѣсу. Онъ хорошо и крѣпко сидѣлъ на лошади, и охотно слушалъ, когда хвалили его ѣзду: похвала сія била справедлива, и потому онъ за нее не сердился. Какое уваженіе пріобрѣлъ бы сей необыкновенный человѣкъ, какимъ удовольствіемъ насладился бы онъ въ жизни, еслибъ онъ истинно любилъ правду, я имѣлъ лучшее мнѣніе о своихъ ближнихъ! Онъ находилъ удовольствіе не въ самыхъ чистыхъ источникахъ. При первой поѣздкѣ нашей верхомъ, онъ насмѣхался надъ худыми ѣздоками, своими знакомцами, и примѣтивъ, что я ѣзжу недурно, сказалъ почти съ досадою: "что жъ, Гунтъ! вы ѣздите верхомъ препорядочно!" Иногда ѣздилъ съ нами еще одинъ землякъ, съ сигаркою во рту, на большей лошади. Мы были въ синихъ сертукахъ, въ бѣлыхъ жилетахъ и брюкахъ, и въ бархатныхъ Рафаэлевскихъ шапкахъ, вообще выѣзжали со двора преважно.

Лордъ Байронъ не умѣлъ бесѣдовать съ людьми, не отъ мѣняться съ ними мыслями и чувствами. Чтобъ составитъ полную мысль въ умѣ, онъ имѣлъ надобность въ молчаніи и въ усильномъ размышленіи, и тогда мысль сія превращалась въ піитическую строфу. Онъ не имѣлъ обширныхъ книжныхъ познаніи, но личная опытность, являющаяся въ его твореніяхъ, могла бы служишь ему пособіемъ въ бесѣдахъ. Скудость и незанимательность его разговоровъ происходила не отъ того, чтобъ онъ не зналъ, о чемъ говорить, но отъ безпрерывной его принужденности: онъ не умѣлъ говорить свободно и естественно. Онъ рѣдко говорилъ серіозно; скажетъ бывало что нибудь странное, такъ, что не знаешь, какъ о немъ думать. Вообще всѣ рѣчи его были кудрявы и высокопарны, иногда и непріятны, и отнюдь не остроумны. Въ похвалу ему можно сказать, что онъ умѣлъ въ одно время и играть, и заниматься великими вещами; а въ укоръ, что онъ всѣ свои качества, дѣла и мысли, даже самыя обыкновенныя, почиталъ великими.

Любовь къ деньгамъ и удовольствіе пріобрѣтенія, даже самая бережливость, не могли побудишь его къ исполненію единственной добродѣтели, которою сребролюбивые люди прикрываютъ страсть свою: онъ неохотно платилъ долги, и скорѣе подвергался понужденіямъ и даже судебнымъ взысканіямъ. Онъ очень помышлялъ о пріобрѣтеніи денегъ своими сочиненіями, и въ самомъ дѣлѣ получалъ важныя суммы, но болѣе любилъ славу, и съ этою цѣлію былъ щедръ. Когда онъ поѣхалъ въ Грецію, разгласили, что онъ даритъ Грекамъ 10,000 ф. ст.; потомъ, что онъ только даетъ имъ взаймы; наконецъ говорили, что сумма эта не болѣе 6 т.; самъ онъ сказалъ мнѣ однажды съ притворною довѣренностію: "не думаю, чтобъ я отдѣлался суммою менѣе 4 т. ф. ст." -- Не знаю, сколько онъ далъ Грекамъ; но слышалъ, что онъ получилъ достаточные залоги, и что недавно весь сей капиталъ выплаченъ.

Любимымъ чтеніемъ его были книга историческія и путешествія; любимыми Писателями Боль и Гиббонъ. Неудивительно, что Гиббонъ ему нравился. Онъ былъ человѣкъ свѣтскій, богатый, вольнодумецъ, насмѣшникъ, любимъ публикою: все это привязывало къ нему Байрона. Сверхъ того Гиббонъ въ частной жизни своей былъ Эпикуреецъ, прославилъ мѣсто жительства своего въ чужихъ краяхъ (Женеву), любилъ знатность и чины, и (важное обстоятельство!) не имѣлъ ораторскихъ талантовъ въ Парламентѣ. Лорду нравился его правильный слогъ, а Автору Донъ-Жуана была по сердцу грубость его сатиръ. Сверхъ того своею ученостью и основательностію былъ онъ полезенъ лѣнивому Поэту, который немногому выучился въ школѣ.

Библіотека Лорда Б. была невелика. Я видѣлъ у него только Робертсона, Ватсонову Исторію Филиппа II и нѣсколько новыхъ книгъ, присланныхъ къ нему изъ Англіи. Онъ старался показать всѣмъ, что у него нѣтъ ни Шекспира, ни Мильтона, ибо его укоряли, какъ онъ говорилъ, что онъ ограбилъ сихъ Поэтовъ. Притомъ сомнѣвался онъ въ великомъ дарѣ Шекспира, и говорилъ, что слава его составлена отчасти модою: мысль странная и нелѣпая. Онъ не любилъ Спенсера, но охотно читалъ сочиненія Франклина и Сиръ Вальтера Скотта.

Лордъ Байронъ не понималъ Изящныхъ Искуствъ, и не представлялся любителемъ ихъ: онъ утверждалъ, что Рубенсъ пачкунъ. Не помню, чтобъ я видѣлъ въ его комнатахъ какія либо картины, кромѣ гравюры, представляющей Юпитера и Антіопу, и портрета маленькой его дочери, о которой онъ всегда говорилъ съ гордостью. Поле, желая упомянуть о Генделѣ, справлялся у Арбутнота, въ самомъ ли дѣлѣ онъ хорошій музыкантъ; такъ и Байронь, по справкѣ съ знатоками, написалъ въ замѣчаніяхъ къ Донъ-Жуану, что онъ отдаетъ Моцарту преимущество предъ Россини. Между тѣмъ Россини былъ его любимецъ: онъ любилъ странности и живость въ его музыкѣ. Самая лучшая музыка, говаривалъ онъ, должна быть жива.-- Однажды, когда зашла рѣчь о музыкѣ, онъ сказалъ что всѣ любители музыки похожи на женщинъ. Въ этотъ день онъ былъ въ дурномъ расположеніи духа, и слышалъ, что я поутру игралъ на фортепіано. Я самъ былъ нездоровъ и новоселъ, но гораздо спокойнѣе его. Отвѣтъ мой былъ, что излишняя страсть къ музыкѣ конечно, какъ и всякое другое удовольствіе, изнѣживаетъ душу, но что ему въ свѣтѣ не повѣрятъ, чтобъ страстные любители музыки, Алфредъ, Эпаминондъ, Лютеръ и Фридерихъ Великій, были похожи на женщинъ. Онъ не отвѣчалъ мнѣ ни слова: возраженіемъ симъ испортилъ я строфу Донъ-Жуана, которую онъ сочинялъ въ то время.

Онъ вовсе не заботился объ Англіи. Онъ не любилъ тамошняго климата, не любилъ Англійскихъ нравовъ, и не думалъ, чтобъ Англичане были лучше другихъ народовъ. Еслибъ сіи мнѣнія были послѣдствіемъ основательнаго сужденія, то онъ конечно могъ бы похвалиться безпристрастіемъ; но онъ гнѣвался на Англію за претерпѣнныя имъ дома неудовольствія, и за дурное мнѣніе, которое тамъ, какъ онъ полагалъ, о немъ имѣли. Этимъ опротивѣлъ ему и Сутей. Лордъ Байронь утверждалъ, что всѣ Англичане средняго состоянія суть люди глупые и тяжелые, и что они-то именно уважаютъ Сутса. Самъ онъ всячески старался пріобрѣсть уваженіе извѣстныхъ особъ: тщеславіе заставляло его дорожить мнѣніемъ людей и самыхъ низкихъ.

(Окончаніе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 12, 1828

О Лордѣ Байронѣ.

(Окончаніе.)

Въ первый разъ увидѣлъ я Лорда Байрона въ Лондонѣ, когда онъ учился у бойца Джэксона плавать въ Темзѣ. Это было до поѣздки его въ Грецію. Я самъ выкупался, и стоя на плоту, увидѣлъ пожилаго дороднаго человѣка, который смотрѣлъ на что-то вдали: эти былъ Джэксонъ. Онъ смотрѣлъ на ученика своего, который плавалъ съ другимъ въ-запуски. Я видѣлъ тогда въ Байронѣ молодаго человѣка, который, какъ и я, написалъ томъ плохихъ стиховъ; не занимаясь имъ, я ушелъ. Въ послѣдствіи Лордъ Б. говорилъ мнѣ, что имъ жалѣлъ о моемъ невниманіи, что онъ читалъ произведенія моихъ молодыхъ лѣтъ, что кои стихи побудили его заняться Поэзіею, и что онъ имѣетъ то же самое понятіе о дружбѣ, которое я выразилъ въ моихъ стихахъ. Къ удивленію моему, онъ прочиталъ нѣсколько изъ этихъ стиховъ, и сердился, когда я дурно отзывался о юношескихъ моихъ грѣхахъ въ Словесности.

Я познакомился съ Лордомъ Байрономъ, когда сидѣлъ въ тюрьмѣ {Гунтъ сидѣлъ тогда къ тюрьмѣ за дерзкое сочиненіе противъ Правительства.}. Томасъ Муръ объявилъ мнѣ, что Лордъ принадлежитъ къ моей партіи, что онъ читалъ мое стихотвореніе: Празднество Поэтовъ, и желаетъ со мною познакомиться. Я отвѣчалъ, что знакомство съ нимъ будетъ для меня весьма лестно, я что я постараюсь какъ можно лучше угоститъ превосходительнаго Лорда. Я пригласилъ его къ обѣду. Другъ его просилъ, чтобъ дли благороднаго Барда было блюдо рыбы съ зеленью, ибо онъ тогда, какъ Браминъ, удерживался отъ мясной пищи. Мы провели съ нимъ день очень пріятно, бесѣдуя о книгахъ, о Поэзіи, и забавляясь на счетъ Критиковъ Байроновыхъ.

Въ началѣ видѣлъ я въ Л. Байронѣ одни хорошія и пріятныя качества, съ нѣкоторыми странностями. Жена моя, взглянувъ на него женскимъ глазомъ, объявила, что сомнѣвается въ этомъ. Однажды при шелъ онъ ко мнѣ въ то самое время, когда у меня былъ одинъ пріятель, прогнѣвался, что не засталъ меня одною, и спросилъ безъ обиняковъ, когда можетъ быть у меня безъ свидѣтелей. Пріятель мой, человѣкъ умный и свѣтскій, никому не навязывалъ своего знакомства, но и не хотѣлъ уйти по его прихоти; притомъ желалось ему увидѣть этого необыкновеннаго человѣка. Лордъ, видя, что его не слушаются, разсердился я далъ волю своему гнѣву.-- Потомъ онъ посѣщалъ меня нѣсколько разъ въ тюрьмѣ, и приносилъ мнѣ книги, въ которыхъ я имѣлъ надобность при Сочиненіи Исторіи Римини. Онъ не позволялъ слугѣ вносить эти книги, а всегда входилъ самъ съ двумя толстыми квартантами подъ рукою, и давалъ мнѣ знать, что ему лестнѣе быть другомъ и Ученымъ, нежели Лордомъ. Такимъ образомъ, льстя тщеславію другаго, онъ самъ тщеславился, ибо въ то время моя роль къ свѣтѣ была важнѣе Лордовской. Онъ страстно занимался политикою, и воображалъ себѣ, что хорошо се знаетъ Извѣстно, что рѣчь, произнесенная пчъ въ Верхнемъ Парламентѣ, не имѣла успѣха. Онъ говорилъ о сей неудачѣ очень откровенно, признавался въ своей трусости и неспособности къ Парламентскому краснорѣчію. По окончаніи несчастной рѣчи, Лорды всѣхъ партій окружили его и начали утѣшать; особенно ласково обошелся съ нимъ Лордъ Сидмутъ.-- По выходѣ моемъ изъ тюрьмы, я былъ нездоровъ, и не могъ отвѣчать на его посѣщенія. Онъ требовалъ, чтобъ я провожалъ его въ Театръ. Но я на то не соглашался, во-первыхъ, по болѣзни, во-вторыхъ потому, что боялся потерять независимость свою въ критикѣ. Лордъ былъ тогда Членомъ Комитета Дрюриленскаго Театра. Дѣла шли тамъ очень худо, какъ бываетъ обыкновенно, когда Поэты и любители занимаются надзоромъ. Онъ самъ не имѣлъ отъ того никакой пользы, кромѣ хлопотъ и клеветы.

Я жилъ тогда въ Паддингтонѣ, близъ Лондона. Окна моего кабинета шли на Вестбурнъ-Гринъ. Тамъ посѣщали меня два человѣка совершенно различныхъ характеровъ -- Лордъ Байронъ и Поэтъ Вордсвортъ. Казалось, что Лорду нравится мой кабинетъ по противоположности съ великолѣпіемъ его собственнаго дома. И неудивительно, что дома сну опротивѣло: тогда стали, разноситься въ публикѣ вѣсти о его домашнихъ неудовольствіяхъ.-- Онъ быль тогда съ виду лучше нежели въ послѣдствіи. Онъ былъ дороденъ, но не толстъ; на лицѣ его изображались величіе и живость, придававшіе ему выраженіе благородства, смѣшаннаго съ какимъ то безпокойствомъ. Онъ ходилъ въ черномъ фракѣ, въ тѣсномъ бѣломъ нижнемъ платьѣ: одѣвался чисто и чопорно. Помню, что когда онъ однажды смотрѣлъ илъ окна, то удивительно былъ похожъ на портретъ свой, писанный Филипсомъ. Онъ въ одно утро до того у меня засидѣлся, что Леди Байронъ два раза присылала ему сказать, что ждетъ его. Она часто ѣзжала мимо меня, въ оранжереи Гендерсона, за цвѣтами. Я не имѣлъ чести знать ее, однажды только видѣлъ ее въ дверь. Лице ея пріятно, важно, и, какъ она сама говоритъ, похоже на яблочко.-- Я посѣтилъ Лорда Б. въ первый разъ вскорѣ послѣ его развода. Публика, принявшая сторону жены, поимѣла понятія о страданіяхъ мужа. Онъ былъ боленъ; желчь разлилась по лицу его. Мысль о совершенномъ разводѣ съ женою, весьма ею тревожила: онъ этого отнюдь не ожидалъ. Сверхъ того оскорблялся онъ замѣчаніями и насмѣшками въ Газетахъ, и къ довершенію огорченія, Полиція распоряжалась въ домѣ его. Я самъ жалѣлъ о его бѣдственномъ состояніи, и досадовалъ на несправедливость публики. Старые друзья оказывали въ это время умилительную къ нему привязанность. Гг. Гобгоузъ, Девизъ (школьный его товарищъ) сидѣли у него безвыходно. Лордъ Голландъ принималъ сердечное участіе въ судьбѣ его. Положеніе его было тѣмъ для него мучительнѣе, что онъ самому себѣ приписывалъ первую причину раздора съ женою. По всему заключилъ я, что онъ имѣешь добрую душу, и хотя иногда предастся движеніямъ прихоти или гнѣва, но притомъ откровененъ, довѣрчивъ: онъ былъ бы и любезенъ, если бъ жена умѣла любить его, или знала, какъ такого человѣка любишь должно.

"Сѣверная Пчела", No 13, 1828