Байрон Джордж Гордон - Паризина. Историческая Повесть Лорда Байрона. Вольный перевод В. Вердеревского

Паризина. Историческая Повѣсть Лорда Байрона. Вольный переводъ В. Вердеревскаго.

Г. Вердеревскій назвалъ переводъ свой вольнымъ потому, что перевелъ Поэму Л. Байрона не вездѣ стихъ въ стихъ, и въ одномъ мѣстѣ (стансъ VIII, стр. 12) отступилъ отъ подлинника, замѣнивъ стихи Британскаго Поэта своими собственными. Многіе изъ нашихъ критиковъ возстаютъ противъ такихъ переводовъ "Простительно ли, говорятъ они, уклоняться отъ подлинника, измѣнять выраженія и обороты, стѣснять или распространять картины Сочинителя?" -- "Милостивые государи! каждый переводъ стихами, есть болѣе или менѣе вольный: особливо у насъ, мы видимъ безпрестанные тому примѣры. Часто переводчикъ не находитъ въ языкѣ своемъ слова, равносильнаго слову подлинника, и здѣсь онъ необходимо долженъ или замѣнить его другимъ, слабѣйшимъ, или выразить въ нѣсколькихъ словахъ; въ обоихъ сихъ случаяхъ, онъ ослабляетъ мысль Сочинителя. Часто оборотъ употребительный въ одномъ языкѣ, бываетъ вовсе несвойственъ другому, или приличія языка, на коемъ писанъ подлинникъ, не согласуются съ приличіями того языка, на который онъ переводится. Къ этому должно еще прибавишь различіе въ метрѣ стиховъ, въ подражательной гармоніи нѣкоторыхъ словъ и пр. и пр. Traduitore -- traidіtore, говорятъ Италіянцы; по крайней мѣрѣ многіе переводчики могутъ сказать въ свое оправданіе, что они измѣнники невинные: измѣна ихъ не всегда зависитъ отъ пахъ самихъ, и весьма часто отъ обстоятельствъ постороннихъ, о которыхъ мы уже отчасти упомянули.

Обратимся къ переводамъ вольнымъ, по признанію самихъ переводчиковъ. Если позволительно и принято, переводить нѣкоторыя драматическія сочиненія, также басни, сказки и т. п., такимъ образомъ, что переводчикъ удерживаетъ только предметъ и главныя черты картины, а краски, тѣни и эффекты воленъ давать ей свои собственныя; то почему же не распространить этой свободы и на другіе роды Поэзіи? Чѣмъ болѣе въ ней свободы, тѣмъ болѣе жизни и движенія. Вольный переводъ есть какъ бы попытка переводчика-Поэта изобразить предметъ данный, и. е. извѣстный и до него уже обработанный другимъ Поэтомъ. Такой переводъ не обязываетъ его строго держаться поэтическихъ красотъ подлинника; но позволяетъ замѣнять ихъ красотами собственнаго изобрѣтенія. Это ни сколько не можетъ быть помѣхой для желающихъ передать то же самое произведеніе въ ближайшемъ къ подлиннику переводѣ; но отъ нихъ потребуютъ уже больше отчетливости, ихъ будутъ сравнивать съ подлинникомъ въ выраженіи каждой мысли, каждаго намѣренія Сочинителя.

Довольно о семъ предметѣ; разсмотримъ теперь вольный переводъ Паризины. Въ ходѣ Поэмы Г. Вердеревскій совершенно держался подлинника, и также раздѣлилъ ее на стансы, неравные по числу стиховъ. Маркизъ д'Эсте, супругъ Паризины, названъ у Байрона Азо; чтобъ избѣжать непріятнаго сліянія гласныхъ буквъ сего имени съ гласными предыдущихъ или послѣдующихъ словъ, Г. Вердеревскій назвалъ его Родригомъ. Замѣтимъ, что сына его могъ бы онъ назвать Гугомъ, а не Гюгомъ; ибо по Италіянски имя сіе пишется и выговаривается Идо. Прочтемъ вступленіе.

Нисходитъ ночь; въ сѣни вѣтвей

Уединенный соловей

Свой громкій голосъ разливаетъ.

Молчитъ окрестная страна;

Природа сладкій сонъ вкушаетъ:

Одна любовь не знаетъ сна.

Шумъ вѣтерка, воды журчанье,

Питаютъ тихое мечтанье;

И окропленные росой

Цвѣты ліютъ благоуханье.

Пространство тверди голубой

Сіяетъ блѣдными звѣздами

И отражается водами.

Встаетъ туманъ; темнѣетъ лѣсъ;

На сводѣ сумрачныхъ небесъ

Сей чистый, кроткій свѣтъ блистаетъ,

Что зримъ вечернею порой,

Когда предъ яркою луной,

Заря блѣднѣя потухаетъ.

Картина сія нравится своего полнотою и вѣрностію красокъ. Здѣсь все у мѣста, все высказано, и ни въ чемъ нѣтъ излишества. Движеніе, душа Поэзіи, составляютъ неотъемлемое ея достоинство. Вотъ какъ описано разставанье преступныхъ любовниковъ:

Они идутъ: разсвѣтъ нескромный

Имъ измѣнилъ бы въ сихъ мѣстахъ.

Надежду близкаго свиданья

Лобзаньемъ Гюгъ запечатлѣлъ;

Но медлитъ часомъ разставанья:

Казалось, онъ одни страданья

Во тьмѣ грядущаго презрѣлъ.

Надъ ними звѣздныя равнины

Горятъ; сіяніе луны

Вдругъ блеснуло съ вышины

Чело прелестной Паризины;

И мнится ей: не умолятъ

Ея молитвы Провидѣнье;

И сонмы звѣздъ, на ихъ паденье

Какъ обвинители глядятъ.

Мѣста, гдѣ Родригъ, самолюбиво, сладко дремлющій въ объятіяхъ супруги, подслушиваетъ роковую ея тайну, невольно вырвавшуюся у сонной преступницы; его гнѣвъ, судъ его надъ супругою и сыномъ, -- выражены въ счастливыхъ, прекрасныхъ стихахъ. Поэтъ нашъ слово въ слово передаетъ послѣдніе два стиха, коими Маркизъ д'Эсте у Байрона изрекаетъ приговоръ свой Паризинѣ:

Не внемлю я твоей мольбѣ

И въ казнь дарую жизнь тебѣ.

Отвѣтъ осужденнаго Гюга дышитъ благородною гордостію:

"Ты повелѣлъ, мнѣ смерть готова.

Когда же взглядъ ея смущалъ

Мой духъ, въ опасностяхъ веселый?

Ты самъ меня въ сраженьяхъ зрѣлъ:

Когда предъ строемъ я блѣднѣлъ?

Когда дремалъ мой мечъ тяжелый?...

На остреѣ сего меча

Враговъ отчизны кровь дымится:

Вели жъ сѣкирѣ палача

Моею кровью обагриться!"

Здѣсь говоритъ не дерзкій злодѣй, хотящій безсильными оскорбленіями отмстить строгому судьѣ, а смѣлый юноша, чувствующій вину свою и небоящійся, но какъ бы желающій казни. Въ заключеніи его рѣчи опять находимъ два стиха, слово въ слово взятые изъ Байрона:

Моя вина въ твоей винѣ,

И ты себя казнишь во мнѣ.

Смертный приговоръ Гюга возмутилъ всѣ умственныя способности Паризины. Поэтъ въ живыхъ стихахъ описываетъ ея умоизступленіе.

Увы! она еще дышала ...

Она жила ... но власть людей

Не возвратитъ разсудка ей.

Онъ отуманенъ страшной мглою;

Какой-то бредъ ея слова.

Такъ, въ непогоду, тетива

Разитъ невѣрною стрѣлою!

Картина пролетѣвшихъ дней

Не развивается предъ ней;

Грядущее во тмѣ глубокой:

И лишь порою, одинокой

Надъ ней забрежжетъ свѣтлый лучъ,

Такъ молнія, блеснувъ изъ тучъ,

Пустыню въ полночь озаряетъ!

Она сквозь сонъ воспоминаетъ,

Что было съ ней; что гдѣ-то смерть

Кому-то гибелью грозила;

Но гдѣ? кому?-- она забыла!...

Описаніе приготовленій къ казни и самой казни Гюга -- ужасно. Поэтъ нашъ умѣлъ придать всю мрачность краскамъ сей картины, и съ большимъ искуствомъ выдержалъ главный эффектъ ея.

Протяжно вдругъ колокола

На сѣрой башнѣ застонали,

И всѣ сердца затрепетали:

Къ чему сей погребальный звонъ?

Кому поютъ сей гимнъ печали?...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Былъ вечеръ; медленно свершало

Свѣтило дневное свой путь

И тихо, тихо догорало:

Какъ будто бы еще взглянуть

На смерть преступника желало.

Гюгъ всталъ, -- и кудри на плеча

Волною русою упали:

На нихъ послѣдняго луча

Отливы яркіе сіяли;

Но на сѣкирѣ палача

Еще ярчѣе засверкали...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сѣкира звукнула съ размаха,

И покатилась голова.

Отпрянулъ трупъ отъ хладной стали,

Кровь полилась волной на прахъ;

И вѣжды страшно трепетали

На закатившихся глазахъ...

Для полнаго понятія о семъ переводѣ, выпишемъ еще одно мѣсто. Супругъ Паризины и отецъ Гюга остается одинъ, съ запустѣлымъ сердцемъ. Всѣ окружающіе его хранятъ принужденное молчаніе.

И о прошедшемъ не заводитъ

Родригъ съ придворными рѣчей,

И даже имя Паризины

Произносить боятся тамъ;

Подобно страннымъ тѣмъ словамъ,

Словамъ, которыхъ звукъ единый

Раждаетъ въ сердцѣ тайный страхъ...

Замѣтимъ всѣ другія отступленія нашего Поэта. Кромѣ перемѣнъ, о коихъ мы упомянули, должны сказать, что весь III стансъ имъ ослабленъ, а въ стансѣ XVII (на стран. 33), пропущено имъ одно прекрасное сравненіе. Вотъ всѣ вольности перевода, которыя Г. Вердеревскій себѣ позволилъ.

Стихосложеніе въ сей Поэмѣ вообще свободно и плавно. Стиховъ тяжелыхъ, неправильныхъ оборотовъ, неточныхъ или не у мѣста поставленныхъ словъ и скудныхъ риѳмъ нигдѣ не встрѣчаешь. Всѣ трудности языка побѣждены Г. Вердеревскимъ весьма удачно. Кромѣ вышеприведенныхъ, многія мѣста отличаются быстротою и живостію разсказа. Словомъ, Поэма сія можетъ стать между лучшими произведеніями Руской Поэзіи.

Заключимъ: если Поэма нравится Русскими своими стихами, если разсказъ въ ней хорошо выдержанъ и всѣ намѣренія Поэта переданы вѣрно, то нужно ли знать, съ Англійскаго или съ другаго языка она переложена, какъ о томъ заботятся нѣкоторые любители каталожной точности? У насъ теперь передъ глазами переводъ одной Италіянской Поэмы съ Италіянскаго языка, переводъ, котораго трудившійся въ немъ не назвалъ вольнымъ; не смотря на то, мы находимъ въ немъ вольности, едва ли простительныя. Главнѣйшая изъ нихъ состоитъ въ формѣ стиховъ и въ тонѣ разсказа, который совершенно разногласитъ съ тономъ Италіянскаго Поэта. Которому жъ изъ сихъ двухъ переводовъ отдать преимущество: вольному ли, въ космъ, со всѣми отступленіями соблюденъ духъ подлинника, или такому невольному? Оставляемъ на рѣшеніе самихъ читателей.

P. S. Въ Московскомъ Телеграфѣ (кн. II на 1828) помѣщена небольшая статья о Паризинѣ Байроновой и о переводѣ Г. Вердеревскаго. Тамъ прежде всего сказано, что "Паризину (разумѣется Англійскій подлинникъ) можно назвать произведеніемъ дремлющаго Поэта, что основаніе и расположеніе сей Поэмы слабы, характеры не отдѣланы и части не связаны." Критики Англійскіе и Французскіе не столько были строги, какъ Критикъ Московскаго Телеграфа: она отдали полную справедливость сему произведенію Лорда Байрона, какъ созданію Генія бодрствующаго, а не дремлющаго Поэта" Изъ послѣднихъ (т. е. изъ Французовъ), А. Пишо, писатель, извѣстный своимъ вкусомъ и весьма хорошій переводчикъ многихъ твореній Байрона и В. Скотта, такъ говоритъ въ одномъ мѣстѣ: "Тонкое чувство изящнаго, кажется, болѣе и болѣе совершенствуется въ душѣ Байроновой. Паризина, лучшая изъ его Поэмъ по отдѣлкѣ, и Шильонскій Узникъ, на каждой страницѣ, служатъ тому доказательствомъ, и пр. {Le sentiment exquis du beau semble se perfectionner de plus en plus dans l'ame de Byron. Parisina, le mieux fini de se* poèmes, et lé Prisonnier de Chillon, en sont la preuve à chaque page. A. Pichot, Notice sur Lord Byron et ses écrits. Пишо самъ говоритъ въ этой статьѣ, что онъ принялъ и даже перевелъ сужденія Англійскихъ Журналистовъ о твореніяхъ Л. Байрона.}." Разберемъ однакожъ обвиненія Рускаго Критика. Онъ сказалъ, что, основаніе и расположеніе Поэмы Байроновой слабы." Пойма сія основана вся на страстяхъ: преступной любви, ревности и неумолимой мести; страсти сіи со всѣмъ ихъ своевольствомъ играютъ своими жертвами; онѣ сильно выражаются въ гнѣвѣ стараго Маркиза, въ приговорѣ его преступникамъ -- женѣ и сыну своему, въ отвѣтѣ сего послѣдняго, наконецъ -- въ умоизступленіи Паризины. Удивляемся, что Критикъ все это находитъ слабымъ.-- "Характеры въ Поэмѣ не отдѣланы." Въ ней всего три дѣйствующихъ лица: Маркизъ д'Эсте, ослѣпленный ревностію, жестокій отецъ и непреклонный судія; Гюгъ, сынъ его, пылкій юноша, увлеченный страстію, но съ благородною гордостію принимающій смертный свой Приговоръ и смѣло идущій на казнь, и Паризина, слабое существо, неустоявшее противъ искушеній преступной любви, и падшее подъ тяготою своего несчастія. Вотъ понятія, остающіяся въ умѣ по прочтеніи Паризины о характерахъ дѣйствующихъ лицъ. Прибавимъ, что Байронъ не могъ и, можетъ быть, не хотѣлъ развернуть въ полнотѣ сіи характеры въ короткой Поэмѣ. Онъ изобразилъ въ ней одинъ случай, написалъ одну картину, гдѣ дѣйствующія лица находились подъ вліяніемъ однихъ обстоятельствъ, хотя и въ разныхъ отношеніяхъ; характеры же развиваются вполнѣ изъ дѣйствій и обстоятельствъ различныхъ.-- "Части не связаны." На это обвиненіе могъ бы отвѣчать только самъ Байронъ; но теперь, вмѣсто отвѣта, намъ остаются его Поэмы, изъ которыхъ мы видимъ, что онъ любилъ дѣлать такіе скачки, когда хотѣлъ избѣжать излишняго многословія и мелочныхъ разсказовъ, замедляющихъ ходъ Поэмы и ничего не прибавляющихъ къ интересу главной завязки. Критику стоило только перечитать сіи Поэмы, или по крайней мѣрѣ хоть одного Гяура, чтобы вспомнить сію особенность Поэзіи Байроновой.

Столько же, и еще болѣе, Критикъ строгъ къ переводу Г. Вердеревскаго. Онъ говоритъ, что, среди хорошихъ стиховъ, "попадаются стихи посредственные, вставки, растяженія." У кого же ихъ нѣтъ? Самъ онъ сказалъ выше, что "и великіе Поэты, начиная съ Гомера, иногда дремали." По чему жъ онъ не хочетъ простить Г. Вердеревскому того, что извиняется во всѣхъ другихъ Поэтахъ: -- "Чувствуете," продолжаетъ Критикъ: "что все это не принадлежитъ подлиннику и происходитъ отъ переводчика." И въ примѣръ того приводитъ онъ такое мѣсто, которое совершенно оправдываетъ Г. Вердеревскаго:

"Родригъ потупилъ взоръ къ землѣ;

И сильно вдругъ затрепетали

Всѣ жилы на его челѣ.

Желая скрыть души волненье,

Закрылъ лицо."

Въ доказательство выпишемъ сіе мѣсто изъ весьма близкаго перевода прозою съ Англійскаго подлинника. {Соревнов. Просвѣщ. и Благотворенія, на 1822 годъ, кн. III.} "Напряженныя на челѣ жилы бьются сильно. Онъ опускаетъ голову, трепещущею рукою закрываетъ глаза, чтобы не обнаружить, слабости." Можно ли, безъ всякихъ справокъ, наобумъ подшучивать надъ переводомъ? "Всѣ жилы на челѣ его сильно затрепетали -- забавно и не естественно," говоритъ Г. Критикъ. А на повѣрку выходитъ, что это очень естественно, ибо въ сильномъ гнѣвѣ взволнованная кровь бросается въ голову и наполняя хилы, видимо приводитъ ихъ въ біеніе; и вовсе не забавно, потому что Байронъ не хотѣлъ шутить или смѣшить въ Паризинѣ. Остальныя замѣчанія Критика въ томъ же родѣ, т. е. привязчивы и не обдуманы. Онъ говоритъ, напр., что Маркизь д`Эсте не могъ потупить взоръ, какъ робкая дѣвушка; кто наблюдалъ дѣйствія страстей въ человѣкѣ, тотъ знаетъ, что не отъ робости только можно потупить взоръ, и что сіе движеніе свойственно не однимъ дѣвушкамъ. "Желая скрытъ волненье души) закрылъ лицо, безъ мѣстоименія онъ, не понятно, о комъ говорится." Критикъ упрекаетъ переводчика за частыя вставки, а здѣсь хочетъ самъ, чтобъ онъ вставилъ вовсе ненужное мѣстоименіе, и сдѣлалъ ни за что, ни про что свой стихъ вялымъ, тамъ, гдѣ говорится объ одномъ только Родригѣ и гдѣ дѣйствій его никто не смѣшаетъ съ дѣйствіями другихъ лицъ. Наконецъ, Критикъ заключаетъ, что "сличеніе съ подлинникомъ было бы не выгодно вольному переводу Г. Вердеревскаго." По чему же? надобно сперва доказать, а потомъ уже рѣшить; изъ приведенныхъ же нами образчиковъ читатели уже видѣли, какъ вѣрны и до какой степени справедливы безотчетныя сужденія Г. Критика.

"Сынъ отечества", Ч. 118, 1828