Надеждин Николай Иванович - Северные цветы на 1830 год

Сѣверные цвѣты на 1830 годъ. С.п.б.
Въ Тип. Деп. Нар. пр. 1829.

Ахъ! какъ бы на цвѣты да не морозы --
И зимой бы цвѣты расцвѣтали!

Ету заунывную пѣсенку не льзя не затянуть при взглядѣ на Цвѣты, распукнувшіеся нынѣшнею зимою -- по обычаю -- въ сѣверной нашей Столицѣ. И прошедшая зима была для нихъ что-то не очень авантажна: a нынѣ -- морозы совершенно избили ихъ, такъ что не осталось ничего, кромѣ пустаго, недоцвѣтшаго или перецвѣтшаго былія. Ето безъ сомнѣнія чувствовали сами ихъ хозяева, не заблагоразсудивши выставить свои имена, какъ бывало важивалось прежде, на заглавномъ листкѣ, vis-à-vis лубочной картинки, составляющей теперь лучшее ихъ украшеніе и вѣрнѣйшую емблемму. Расположеніе сихъ мерзлыхъ цвѣтовъ въ одну альманачную связку сдѣлано однако -- по прежнему. Онѣ дѣлятся на прозу и стихи... хи! хи!... Проза начинается, какъ и прежде бывало, Обозрѣніемъ Россійской Словесности -- съ тою однако разностію, что, занимая собою едва не половину всего Альманаха, сіе Обозрѣніе простирается только на одну первую половину 1829 года. Не заглядывая даже на подпись имени, увѣнчивающую оное, съ первыхъ двухъ строчекъ можно распознать въ немъ дальновидный взглядъ О. М. Сомова, зашибившаго уже себѣ многократными опытами славу охотника обзирать и -- не мастера видѣть. Ето Обозрѣніе, также какъ и всѣ прочія, не есть въ-оба-зрѣніе; оно отличается отъ прошедшихъ по крайней мѣрѣ тѣмъ, что показываетъ въ почтенномъ О. М. Сомовѣ умѣнье отчасти пользоваться уроками, на которые для него не скупились добрые люди. Нынѣ онъ примѣтно повоздержался отъ употребленія непонимаемыхъ словъ и выраженій, которыми не въ добрый часъ вздумалось было какъ то ему, глядя на другихъ, поморочить читателей: ето спасло его отъ опасности превратиться снова изъ бытія въ бытія и другихъ подобныхъ куралесничествъ, коими онъ позабавилъ изрядно публику въ прошлогоднемъ Обозрѣніи, За то нынѣ ударился онъ по новой дорогѣ пустословія, облекшись въ доспѣхи бранные, въ коихъ прошлый годъ выглядывалъ только иногда изъ Ящика Сына Отечества и Сѣвернаго Архива. Не беремся преслѣдовать его на семъ новомъ поприщѣ Дон-Кихотствованія; и замѣтимъ только искусство, дѣлающее честь нынѣшней литературной стратегіи, съ коимъ сей новый витязь успѣлъ пощекотать тупымъ концемъ своего копья прошлогоднихъ друзей, на нынѣшній годъ имъ оставленныхъ, не задѣвъ нисколько самаго себя. Онъ хвалитъ Северную Пчелу и Сына Отечества съ Сѣвернымъ Архивомъ, въ коихъ самъ дѣйствовалъ съ толикимъ усердіемъ; и -- возстаетъ на Ивана Выжигина со всею яростію ренегата!! Издатель Выжигина можетъ однако простить ему сіе нападеніе: ибо оно производится чужимъ оружіемъ, изящнымъ -- вѣроятно на прокатъ -- изъ Вѣстника Европы, до будущаго перемирія! -- Pendant къ Обозрѣнію О. М. Сомова составляетъ отрывокъ изъ Литтературныхъ Лѣтописей -- кого бы вы думали -- А. С. Пушкина!! Чудная судьба великихъ геніевъ!.. Послѣ неудачнаго боя при Полтавѣ, A. C. Пушкинъ, отстрѣливаясь каррикатурами и епиграммами, отретировался мужественно съ поля литтературнаго и принялся -- за грифель лѣтописца! Видимъ Наполеона -- на островѣ С. Елены предприемлющаго писать Исторію, распростившись съ возможностью дѣйствовать для Исторіи!.. Зрѣлище по истинѣ умилительное!... Жаль только, что нашъ розвѣнчанный герой еще не довольно навыкъ въ новомъ дѣлѣ. Онъ не умѣетъ смотрѣть на описываемыя имъ событія съ тѣмъ безпристрастіемъ и самоотверженіемъ, которыя требуются отъ Историка: и посему удивительно, что ему все еще видятся всюду -- пьяные семинаристы!... (231) Наивность Поета, признающагося со всею искренностію геніальнаго простодушія, что для него мила

. . . . балалайка,

Да пьяный топотъ трепака

Передъ порогомъ кабака (*) --

(*) См. Литт. Газ. No I, с. 3.

прелестна и восхитительна; но Историку должно жертвовать собою -- изображаемымъ событіямъ {Насъ удивилъ еще епиграфъ, избранный новымъ лѣтописцемъ, который гласитъ такъ: Tantaet ne animis scholasticis irac! Надобно либо знать языкъ, изъ котораго заимствуется епіграфъ, либо скопировывать буквы вѣрнѣе. Tantaet -- нѣтъ слова y Латянянъ; a tantae!... Гдѣжъ былъ вѣрный глазъ О. М. Сомова, любящаго держать строгую корректуру?... То-то и есть-то! Чѣмъ бранить ни за что ни про что семинаристовъ -- не лучше ли бъ было Лѣтописцу и Издателямъ посовѣтоваться съ ними и поучиться у нихъ хорошенько! Вѣдь безграматность -- худой патентъ на громкое имя!}!! Остальная часть прозы Сѣверныхъ цвѣтовъ, кромѣ Кикиморы О. М. Сомова, въ коей онъ искупилъ свое Обозрініе, и Киртзскаго набѣга Г. Крюкова, разсказаннаго съ живостію и легкостію -- вяла и безцвѣтна. -- О стихахъ и говорить нечего. Большая часть изъ нихъ, вѣроятно для созвучія Барону Дельвигу, распорядившемуся въ Сѣверныхъ цвѣтахъ истинно по хозяйски, скрыпитъ семимильными гекзаметрами. Лучшими изъ прочихъ -- болѣе короткихъ слогами и не менѣе длинныхъ мыслями -- орифмованныхъ строчекъ, показалась намъ, не по предубѣжденію къ славному имени творца ихъ, по по внутреннему убѣжденію -- стишки А. С. Пушкина, называющіеся: Зимній вечеръ. Они оканчиваются такъ:

Буря мглою небо кроетъ,

Вихри снѣжные крутя:

То, какъ звѣрь, она завоетъ,

То заплачетъ, какъ дитя.

Выпьемъ, добрая подружка

Бѣдной юности моей,

Выпьемъ съ горя: гдѣ же кружка?

Сердцу будетъ веселѣй (с. 35).

Не имѣя подлѣ себя утѣшительной кружки, мы оставляемъ Сѣверные цвѣты, стуча также зубъ объ зубъ, какъ и тогда, когда принимались за оные: и повторяемъ опять ту же самую пѣсню:

Ахъ! какъ бы на цвѣты да не морозы

И зимой бы цвѣты расцвѣтали!

N. N.

"Вѣстникъ Европы", No 2, 1830