Дюплесси Шарль - Записки куропатки

ЗАПИСКИ КУРОПАТКИ.
(Разсказъ Шарля Дюплесси.)

Гуляя прошлаго года по прекрасному парку, прилегающему къ богатому замку С., въ Западной Франціи, мы нашли въ отдаленной аллеѣ манускриптъ очень странной формы и писанный на совершенно-непонятномъ для насъ языкѣ. Любопытствуя знать содержаніе этой таинственной рукописи, по возвращеніи къ Парижъ, мы отдали ее одному изъ нашимъ знаменитѣйшихъ палеографовъ, который очень-бѣгло читаетъ надписи на луксорскомъ обелискѣ. Онъ созналъ своихъ ученыхъ собратій, составилъ коммиссію, которая впродолженіе цѣлаго мѣсяца собиралась ежедневно, и послѣ тридцати засѣданій, мы получили рукопись обратно, съ переводомъ, который спѣшимъ сообщить публикѣ, какъ любопытный памятникъ нашихъ временъ.

Боясь прослыть большою болтушкою, а особенно боясь заслужить упрекъ, что это совсѣмъ не дѣло красной куропатки, я рѣшаюсь, однакожъ, писать свои записки. Предпріятіе дерзкое, не правда ли? Всякій скажетъ: какъ смѣетъ маленькая куропатка взять въ лапки гусиное перо, когда у нея самой еще недавно выросли перья? Но, вѣдь, я не объ одной себѣ хочу говорить, а въ-особенности о тѣхъ существахъ, которыхъ люблю, которыя меня воспитали, охраняли мое дѣтство, словомъ, сдѣлали меня ручною. Желаніе говорить о людяхъ, вѣрно, послужитъ въ ихъ глазахъ извиненіемъ въ смѣлости моего предпріятія.

Только съ большимъ усиліемъ памяти могу я вспомнить впечатлѣнія первыхъ дней моей жизни, потому-что идеи мои были тогда просты и наивны. Дѣйствительно, что знала я тогда? почти ничего! Всѣ свѣдѣнія мои и дальнѣйшее образованіе принадлежатъ ужь людямъ и, слѣдовательно, совершенно-чужды моей натурѣ и моимъ родителямъ, которые остались простыми дѣтьми природы.

Гдѣ-то теперь эта нѣжная мать, которая согрѣвала меня въ гнѣздѣ подъ своимъ крылышкомъ и гдѣ я впервые вылупилась изъ яичка, оковывавшаго мои члены? Гдѣ этотъ добрый отецъ, который такъ заботливо пекся о своемъ семействѣ и всѣми возможными хитростями скрывалъ наше гнѣздо отъ всѣхъ взоровъ? Онъ самъ построилъ намъ гнѣздо, въ которомъ я родилась. Оно было расположено у живой, зеленой и цвѣтистой изгороди. Отецъ мой былъ очень-хорошимъ архитекторомъ и умѣлъ пользоваться всѣми неровностями почвы. Самое гнѣздо устроилъ онъ въ углубленіи, сдѣланномъ когда-то лошадинымъ копытомъ у самой изгороди.

Около нашаго жилища все было весело и пріятно. Прекрасные васильки, пестренькія маргаритки и пламенный полевой макъ качали головками при малѣйшемъ вѣтрѣ, а скромныя растенія, извиваясь по полю, образовали прелестный коверъ и укрывали подъ своими листками тѣхъ крошечныхъ насѣкомыхъ, которыя служили намъ пищею.

Иногда родители мои далеко улетали отъ гнѣзда, чтобъ пріискать мнѣ и сестрамъ моимъ пищу, и когда возвращались, я отличалась отъ всѣхъ удивительною жадностью. Родители радовались, глядя на меня. Вскорѣ мои силы укрѣпились и, вмѣсто бѣднаго пуха, который едва прикрывалъ меня, начали у меня выростать перья... Вдругъ нечаянное происшествіе уничтожило всѣ наши планы насчетъ будущности.

Хлѣбъ, въ которомъ было свито наше гнѣздо, начиналъ созрѣвать; прекрасные колосья его гнулись къ землѣ и вѣтеръ какъ-то особенно шумѣлъ между сухими соломенками. Очевидно было, что жатва скоро начнется, хлѣбъ весь скосятъ и жилище наше будетъ открыто. Поэтому отецъ мой былъ очень печаленъ; новые французскіе законы объ охотѣ еще болѣе сокрушали его. Мы разспрашивали его объ этихъ законахъ, которые, не знаю, кто сообщилъ ему, и вотъ ихъ общій результатъ

Предписывается беречь дичь и не трогать ее впродолженіе всей "весны и лѣта, чтобъ потомъ осенью истребить всю разомъ".

Послѣ этого всякій пойметъ, что идеи отца моего были самыя мелодраматическія все въ природѣ казалось ему мрачно и устроено на погибель птицъ. Хоть мы по молодости, и очень-мало понимали отношенія нашей породы къ людской, но и мы были скучны и печальны.

Впрочемъ, опасенія отца были основательны. Событія оправдали ихъ.

Однажды послышался на пашнѣ чрезвычайный шумъ и говоръ -- это были жнецы. Работая руками, они въ то же время хотѣли дать занятіе и языкамъ, и безпрестанно разговаривали. Сперва этотъ шумъ былъ отдаленный, потомъ мало-по-малу началъ приближаться къ намъ. Мы не понимали своей опасности; но родители боялись за насъ и, устремя вдаль безпокойный взоръ, прикрыли насъ своими дрожащими крыльями. Нѣсколько разъ пытались они улетѣть и унести насъ съ собою, но, небудучи еще въ состояніи летать, мы ужь слишкомъ подросли длятого, чтобъ можно было насъ унести. Видя, что насъ нельзя спасти такимъ-образомъ, они вздумали размѣстить насъ по разнымъ ямкамъ около изгороди. И ужь достигала одного изъ этихъ убѣжищъ... вдругъ колосья, окружавшіе меня, упали, какъ-бы отъ волшебнаго жезла, отъ взмаха косы, и я осталась одна передъ взорами жнецовъ.

Отецъ и мать моя съ крикомъ отчаянія улетѣли...

Что происходило тогда вокругъ меня -- не знаю. Но когда я пришла опять въ чувства, то была сжата черною и широкою рукою страшнаго крестьянина, который испускалъ какіе-то дикіе крики, обнаруживавшіе его радость.

II.

...Рука его все болѣе-и-болѣе сжималась, какъ-будто онъ боялся, что я опять улечу въ прекрасныя и обширныя поля, въ густые кустарники, въ роскошные цвѣты, во мхи и мягкія травы; онъ не могъ понять, что птица, у которой перья еще не выросли, не въ-состояніи летать. Мнѣ было очень-тѣсно и больно. Послѣ величавшихъ трудовъ и усилій, удалось мнѣ просунуть свой носикъ и одинъ глазъ между двухъ пальцевъ моего тирана: это было какъ-бы окошко, сквозь которое я смотрѣла на Божій свѣтъ. Я была такъ молода и глупа, что даже этотъ успѣхъ восхищалъ меня тогда.

Въ-самомъ дѣлѣ, видъ изъ моего окошка былъ прелестный. Со всѣхъ сторонъ разстилались передо мною обширныя и прекрасно-воздѣланныя поля. Вдали возвышались высокія горы, покрытыя лѣсомъ, а надо всѣмъ этимь простирался голубой сводъ неба, великолѣпно отражавшійся въ большомъ озерѣ, изъ котораго вытекала рѣчка серебристыми волнами...

Глядя на это, я забыла даже стѣсненное мое положеніе и только чувствовала, что мозолистая рука немного сдираетъ мнѣ кожу. Это была какъ-бы изсохшая отъ солнца глинистая почва, и это сравненіе я, право, дѣлаю не по злости на этого крестьянина -- совсѣмъ нѣтъ! напротивъ, я ему чрезвычайно-благодарна. Ни одно сердце куропатки не сохраняетъ столько признательности за полученное образованіе; и еслибъ я могла чѣмъ-нибудь выразить мою благодарность этому человѣку... но, вѣдь, у людей благодарность значить металлъ, золото, а мнѣ гдѣ взять его?

Итакъ, покуда я разсматривала окружавшую меня панораму, крестьянинъ мой шелъ впередъ, служа для меня каретою, или паровозомъ. Въ другой рукѣ держалъ онъ суковатую палку, и изъ груди его вылетали какіе-то грубые и мѣрные звуки. Послѣ узнала я, что это было пѣніе; но тогда меня оно нѣсколько пугало, особливо при акомпаниментѣ его деревянныхъ башмаковъ, подбитыхъ желѣзными гвоздями и ударявшихъ о камни, лежавшіе по дорогѣ.

Теперь, когда ужь я вполнѣ-образованная куропатка, то, вспомня его жесты и такъ-называемое пѣнье, я бы отъ души захохотала, еслибъ природа не лишила насъ этого удовольствія, которымъ пользуются одни люди.

Пѣніе! И этотъ чудакъ воображалъ себѣ, что онъ поетъ! Пусть бы онъ пришелъ въ наши лѣса, послушалъ нашу крылатую породу! Тутъ бы могъ онъ научиться пѣть, особливо съ своими большими и длинными ушами, которыя въ нѣсколько тысячъ разъ больше нашихъ, вовсе-непримѣтныхъ. Я, конечно, не пою. Я не привыкла этимъ заниматься. Мои родители были неохотники до музыки. Но наши птицы пѣвчія восхищаютъ даже знатоковъ между людьми, которые своими руладами, фіоритурами и трелями только подражаютъ намъ.

Что до меня лично касается, я страстная любительница музыки. Для меня нѣтъ выше наслажденія, какъ сидѣть въ густомъ кустарникѣ и, поджавъ одну ногу, а голову завернувъ подъ крылышко, слушать пѣніе соловья, эти высокіе и гармоническіе гимны. Чтобъ хорошенько выучиться пѣть, надобно больше слушать Ступайте же въ лѣсъ, вы всѣ, которые немилосердо дерете уши своимъ крикливымъ пѣніемъ, и слушайте тамъ птицъ.

Вскорѣ видъ моей панорамы закрылся для меня. Движеніе пальцевъ моего крестьянина уничтожило мое окошко, я очутилась въ темнотѣ и не знала, что со мною будетъ. Къ-счастью, этотъ плѣнъ не былъ продолжителенъ: новое движеніе пальцевъ открыло мнѣ свѣтъ съ другой стороны и я увидѣла другую панораму.

Вотъ что было причиною этой панорамы.

Крестьянинъ мой, пройдя нѣкоторое пространство земли, называемое у людей дорогою, прибылъ наконецъ къ четыреугольному большому зданію со многими окнами, которое называется домомъ. Передо мною открылось новое зрѣлище я видѣла, что множество людей ходило тутъ взадъ и впередъ. Одинъ даже -- и это меня чрезвычайно удивило -- держалъ между ногъ своихъ лошадь, и по временамъ всаживалъ ей въ бокъ куски желѣза, которыми были вооружены его сапоги. Человѣку было весело, а лошадь молчала: она не плакала, но и не смѣялась, а только мотала головой и бѣжала очень-скоро.

Войдя во дворъ дома, мой жнецъ встрѣтилъ товарища, который спросилъ у него:

-- Эй, ты! что у тебя въ рукѣ?

-- Я поймалъ сѣрую куропатку... (онъ не разглядѣлъ меня; я была съ ногъ до головы красная), и хочу подарить ее мамзель Розеттѣ.

-- Покажи-ка мнѣ эту пичужку... Э, братъ! еще не оперилась. Околѣетъ.

Изъ этого видно, что говорившіе люди были не очень-образованы. Мнѣ очень-грустно было слышать, что я должна скоро умереть. Только имя Розетты, которое произнесъ мой носильщикъ, нѣсколько успокоивало меня, сама не знаю, почему.

Крестьяне разстались. Тотъ, что несъ меня, вошелъ въ домъ и продолжалъ путь по лѣстницамъ и корридорамь, которые люди настроили себѣ длятого, чтобъ каждому жить отдѣльно. Они увѣряютъ всѣхъ, что они самыя семейныя существа въ природѣ, а между-тѣмъ о томъ только и хлопочутъ, чтобъ имѣть свой отдѣльный уголокъ.

Подойдя къ одной запертой двери, крестьянинъ тихонько постучался.

Нѣсколько тоненькихъ и смѣющимся голосовъ отвѣчали ему, чтобъ онъ вошелъ.

Онъ отперъ дверь, и мы очутились въ кругу молодыхъ дѣвушекъ. Крестьянинъ подошелъ къ одной изъ младшихъ и представилъ меня, какъ находку. Всѣ дѣвушки обрадовались и раскричались. Не знаю, испугалась я или обрадовалась, но оставила въ рукѣ крестьянина память о себѣ...

Послѣ этого онъ ушелъ, и я такимъ-образомъ перешла во владѣніе Розетты.

III.

Всякое существованіе, какъ бы оно ни было незначительно -- длинная или короткая драма, оканчивающаяся смертью. Въ той комнатѣ, гдѣ крестьянинъ меня оставилъ, начался второй актъ моей жизни. Я понимала это, и волненіе чувствъ было во мнѣ такъ-сильно, что я была почти въ безпамятствѣ. Можетъ-быть, оно произошло отъ тѣсной моей тюрьмы, отъ сжиманія рукъ крестьянина, отъ жара, или жажды, но я долго не могла прійти въ себя.

Я очувствовалась на рукахъ и на груди того милаго созданія, которому меня подарили. Она осыпала меня ласками и поцалуями. Хотя я была еще очень-молода и неопытна, но съ перваго взгляда поняла, что нахожусь не между птицами. Порода, у которой я очутилась, совершенно-непохожа на нашу. Даже мнѣ показалось, что Розетта другой породы, нежели тотъ крестьянинъ, который меня принесъ -- такъ мало было между ними сходства.

Ужь позже, когда получила достаточное образованіе, узнала я, что судьба назначила мнѣ жить между двуногими млекопитающими животными, составляющими огромную породу на землѣ и называющимися людьми. Я сказала млекопитающими. Тутъ нѣкоторые критики могутъ найдти небольшую ошибку. По законамъ природы, люди дѣйствительно должны были бы кормить дѣтей своихъ молокомъ, которымъ природа снабжаетъ матерей, но эту обязанность исполняютъ не многія изъ женщинъ. Многіе нанимаютъ другихъ вмѣсто матерей, а иногда и просто даютъ ребенку молоко четвероногихъ животныхъ. Настоящей причины этого страннаго обыкновенія я не могла узнать; но вѣдь люди многое дѣлаютъ и безъ всякой причины. Зато я узнала потомъ, что, нерадѣя о первоначальномъ воспитаніи собственныхъ своихъ дѣтей, люди нашли искусство выводить птицъ безъ пособія матерей. Набравъ яицъ, изъ которыхъ уже не хотятъ дѣлать яичницъ, они кладутъ ихъ въ какія-то теплыя печи и принуждаютъ зародышей выростать и вылупляться. Удивительная выдумка!

Когда Розетта держала меня на груди, по всему тѣлу моему пробѣгала какая-то пріятная теплота. Я колыхалась на чемъ-то мягкомъ, упругомъ, бархатномъ. Это была рука Розетты Она съ такимъ состраданіемъ смотрѣла мнѣ въ глаза, что весь прежній страхъ мой исчезъ. И чѣмъ больше она меня гладила, тѣмъ больше выгибалась я, какъ-бы стыдясь своей наготы. Молодая дѣвушка какъ-будто поняла мое затруднительное положеніе. Она завернула меня въ передникъ и понесла къ своей матери, какъ новорожденное дитя, которое она просила позволенія усыновить.

Съ этой минуты я сдѣлалась предметомъ любви цѣлаго семейства, принадлежа, впрочемъ, исключительно одной Розеттѣ. Я сама безъума любила се; мнѣ даже чрезвычайно нравилось ея имя. Вскорѣ я поняла, что и мнѣ дали имя. Однажды я услышала, что милая моя хозяйка, обратясь ко мнѣ, вскричала:

-- Поди ко мнѣ, Меретта.

По ея примѣру, стали меня такъ называть и другіе, прибавляя иногда милашка, душечка, куропаточка и проч.

Впрочемъ, когда Розетта бывала сердита, то называла меня по имени какой-то старой тётки, которую она терпѣть не могла, или даже по имени одного шестидесятилѣтняго фермера, который просилъ ея руки.

Я всегда чрезвычайно боялась и дрожала всѣмъ тѣломъ, когда видѣла, что Розетта сердита. Что жь мудренаго, что Розетта, разсердясь на тётку, или на стараго волокиту, отдала бы меня на кухню изжарить. Говорятъ, у людей часто бываютъ подобные примѣры.

Если иногда въ присутствіи моемъ кто-нибудь нечаянно произносилъ слова: вертѣлъ, сковорода, мнѣ дѣлалось дурно со страха, и послѣдствія были отъ этого самыя непріятныя.

Несмотря на мою робость, я любила по цѣлымъ часамъ сидѣть на колѣняхъ Розетты и всматриваться въ ея прелестные глаза. Она меня всегда кормила изъ своихъ рукъ, и пища мнѣ казалась еще вкуснѣе.

Эта молодая дѣвушка, то живая, то задумчивая, то игривая, то разсудительная, имѣла самыя обширныя познанія. Она была сильна въ орнитологіи и знала, что птицъ не вскармливаютъ молокомъ, а что имъ нужны муравьиныя яйца. Для этого она ежедневно посылала людей по лѣсамъ, отъискивать муравьиныя кучи, которыя и опустошались самымъ безжалостнымъ образомъ для удовлетворенія моего аппетита.

Чтобъ накормить домашнюю ручную куропатку, надобно разорить тысячи муравьевъ! Сколько изъ-за меня было существъ лишено крова, пищи, дѣтей, даже жизни! Горько и подумать! А я все-таки, разсуждая такъ, съ большимъ аппетитомъ кушала муравьиныя яйца. Развѣ я виновата, что таковъ неумолимый законъ природы, что обитатели воздуха, земли и воды должны пожирать другъ-друга? Развѣ я могу оградить слабыхъ животныхъ отъ нападенія сильныхъ? Только человѣкъ придумалъ себѣ разныя хитрости и оружіе, съ которыми онъ не только не боится ни орловъ, ни коршуновъ, ни львовъ, ни медвѣдей, но и побѣждаетъ ихъ. Зато говорятъ -- впрочемъ, не знаю, правда ли -- что они иногда тысячами истребляютъ другъ-друга. Странно! за что бы, кажется, имъ ссориться? Для пищи дана имъ вся земля. Чего жь еще они ищутъ?

IV.

Деревенская церковь была, вѣроятно, въ далекомъ разстояніи отъ замка, въ которомъ я жила (прошу замѣтить, что я жила въ замкѣ, то-есть въ жилищѣ образованныхъ людей), потому-что люди не могли ходить туда на собственныхъ ногахъ. А какъ у нихъ, къ-сожалѣнію, нѣтъ крыльевъ, то они и придумали разныя машины, замѣняющія имъ ноги. Каждое воскресенье дамы и дѣвушки замка садились въ длинную коробку на колесахъ, къ которой были припряжены двѣ лошади. Спереди коробки сидитъ человѣкъ и бьетъ этихъ лошадей, а тѣ, спасаясь отъ побоевъ, бѣгутъ впередъ, таща за собою и коробку, и сидящихъ въ ней людей. Розетта говорила всегда, что они ѣздятъ къ обѣднѣ. Меня она никогда съ собою не брала, и въ это время я одна, совершенно-свободно, хожу по всему замку и все осматриваю. Это очень весело!

Впрочемъ, мнѣ и въ другіе дни нескучно. Розетта обо мнѣ такъ мило и нѣжно заботится. Какъ жаль, что она не куропатка! Какъ была бы она мила въ нашихъ прекрасныхъ перьяхъ, съ хорошенькими крылышками, тоненькимъ носикомъ и красненькими ножками, вмѣсто этихъ странныхъ чулковъ и башмаковъ. Но какъ природа не даетъ всѣхъ совершенствъ вмѣстѣ, то, небудучи куропаткою, лучше ей было принадлежать къ нѣжной породѣ Розеттъ, нежели къ породѣ того грубаго крестьянина, который тискалъ меня въ своихъ лапахъ. А жаль, очень-жаль!

Однажды, въ воскресенье, я была одна дома и, по обыкновенію, пошла прогуливаться по всѣмъ комнатамъ, корридорамъ и лѣстницамъ. Спустясь въ нижній этажъ, я увидѣла открытую дверь въ какую-то черную и закоптѣлую комнату. Въ ней никого не было; только на очагѣ слышенъ былъ небольшой шумъ, который обратилъ мое вниманіе. Это быль кофейникъ, стоявшій у огня и распѣвавшій какую-то живую и веселую пѣсню. Видъ этого кофейника былъ важный и блистательный. Изъ окна комнаты освѣщало его солнце золотистыми лучами, а со стороны очага пламя озаряло его красноватымъ блескомъ. Вѣроятно, эти то лучи и заставляли кофейникъ такъ радоваться и болтать безъ-умолка.

Робко и тихонько подошла я къ нему и учтиво поклонилась, но онъ не удостоилъ моего привѣтствія ни малѣйшимъ отвѣтомъ. Я стала прислушиваться и вскорѣ догадалась, что кофейникъ на своемъ бурливомъ языкѣ дѣлаетъ мнѣ вопросы:

-- Кто ты? кто ты?

Вопросы эти быстро слѣдовали одинъ за другимъ съ какимъ-то нетерпѣніемъ, и я, какъ хорошо-воспитанная куропатка, тотчасъ же присѣла и отвѣчала ему:

-- Я бѣдная сиротка, куропатка. Меня похитили отъ отца и матери, и я теперь принадлежу хорошенькой дѣвушкѣ, Розеттѣ.

Но, несмотря на мои ясные и положительные отвѣты, кофейникъ все продолжалъ безпрерывные вопросы

-- Кто ты? кто ты? кто ты?

Это мнѣ показалось странно и даже неучтиво. Вдругъ внутренность кофейника закипѣла удивительнымъ образомъ. Онъ началъ испускать дикіе, прерывистые крики.

-- Что это съ тобою? спросила я его.-- За что ты сердишься? Развѣ я сказала что-нибудь обидное, неучтивое?

Онъ продолжалъ кричать и сердиться.

-- Или тебѣ мало еще жара отъ огня и солнца? Или тебѣ недостаточно этихъ ласкъ голубоватаго пламени, обхватывающаго тебя со всѣхь сторонъ? Что же тебя сердитъ?. .

Всѣ вопросы были напрасны! Но я замѣтила, что, по-мѣрѣ-того, какъ огонь разгорался, начали разговаривать и другія существа, стоявшія на плитѣ. Большой котелъ жаловался на что-то, кострюля плакала въ углу, а у чайника поминутно капали слезы.

Это быль самый странный и печальный концертъ, наводившій на меня удивительную меланхолію. Наскуча этими всеобщими жалобами, я начала осматривать комнату. Боже мой! что я увидѣла? По стѣнамъ развѣшаны были инструменты пытки, изобрѣтенные людьми для всякихъ животныхъ. Желѣзо широкое и острое, желѣзо тонкое и съ острыми гранями, желѣзо, обдѣланное въ дерево, и наконецъ -- о, ужасъ! кровь! кровь на столѣ, на скамьяхъ, на полу... Увы! это была кухня! Одно имя этой варварской лабораторіи, гдѣ тысячи мнѣ подобныхъ уже погибли и еще погибнутъ, производитъ во мнѣ лихорадочную дрожь.

Когда и поселилась въ замкѣ, то не имѣла ни малѣйшаго понятія о пищѣ, какую употребляютъ эти большія птицы безъ перьевъ, между которыми мнѣ привелось жить. Жестокій случай открылъ мнѣ все. Сперва, видя засѣянныя поля, сады, цвѣтники, огороды людей, я думала, что они питаются травою, зернами и плодами. Потомъ, замѣтя, что между ними живутъ въ совершенномъ согласіи и коровы, и овцы, и лошади, и ослицы, я полагала, что эти животныя уступаютъ людямъ часть своего ненужнаго молока въ-замѣнъ тѣхъ услугъ, которыя имъ оказываютъ послѣдніе, строя имъ жилица и дѣлая для нихъ запасы на-зиму. Все это былъ обманъ. Люди болѣе всего ѣдятъ мясо. Молоко и травы составляютъ у нихъ приправу. Напримѣръ, посмотрите на этого прекраснаго быка. Какой у него почтенный и добрый видъ, какая ласковая улыбка! Чтожь? человѣкъ кормить его и холитъ только длятого, чтобъ убить, растерзать и съѣсть.

О добрая мать моя, почтенная куропатка! великій мой родитель! гдѣ вы? зачѣмъ я не живу среди васъ? Куда меня закинула судьба? Въ какое истребительное общество животныхъ попала я!

Пусть бы они употребляли въ пищу больныхъ, слабыхъ, а то нѣтъ: имъ надобно все самое толстое, здоровое, жирное. Развѣ они не понимаютъ, что здоровье первое счастіе на свѣтѣ, и что они, слѣдственно, съѣдаютъ самыхъ счастливыхъ существъ? Къ довершенію ужаса, они всѣми силами стараются довести ихъ до самаго жирнаго состоянія, чтобъ потомъ съѣсть съ большимъ наслажденіемъ.

Напримѣръ, одна курица разсказывала мнѣ, что цѣлое семейство ея заперли въ какую-то темную комнату, куда лучъ солнца не проникалъ, и тамъ кормили ихъ день и ночь до-тѣхъ-поръ, пока они сдѣлались всѣ толсты, жирны, круглы, неповоротливы, и тутъ ихъ всѣхъ перерѣзали, ощипали всѣ перья, и трупы ихъ посадили на острое желѣзо, вертящееся у очага, гдѣ ихъ обмазали масломъ и изжарили.

Можно себѣ вообразить, каково мнѣ было, когда я однажды, за завтракомъ, увидѣла, какъ моя милая Розетта аппетитно кушала крылышко одного изъ этихъ казненныхъ животныхъ. Свѣжія и прелестныя губки дѣвушки могли не только безъ отвращенія, но даже съ насажденіемъ пожирать растерзанные члены бѣдныхъ, невинныхъ птичекъ! Съ печали закрыла я свое лицо крыломъ, чтобъ не видѣть этого зрѣлища. Подобно древнимъ историческимъ лицамъ, я бы разорвала свою одежду; но людямъ хорошо это дѣлать: у нихъ одежда не приросла къ тѣлу, какъ у насъ.

Мало-по-малу мысли мои успокоились. Я вспомнила, что и трупы человѣческіе служатъ, въ свою очередь, удобреніемъ земли. которая раститъ на нихъ свои цвѣты. И потому всякій разъ, какъ я всматривалась въ своихъ хозяевъ, я воображала, что и они также предназначены для этой цѣли.

Этимъ не ограничились открытія мои во время кухоннаго посѣщенія. Я нашла на почернѣлой полкѣ книгу: Искусная повариха. Вся она была въ салѣ и грязи. Вѣрно, какой-нибудь злой демонъ, врагъ животныхъ, составлялъ ее. Я едва вѣрила своему лѣвому глазу, которымъ успѣла прочесть нѣкоторыя статьи этого чернокнижнаго сочиненія. Самыя названія статей ужасныя, непостижимыя, варварскія. Я отъискала отдѣлъ куропатокъ, и едва не упала въ обморокъ.

Тамъ было напечатано жареныя куропатки, и первое наставленіе состояло въ томъ, чтобъ ощипать и выпотрошить. Соусъ изъ куропатокъ, фрикассе изъ куропатокъ, куропатки въ папильйоткахъ, куропатки à la chipolata... И вездѣ одно злодѣйское наставленіе: ощипать, выпотрошить, разрѣзать вдоль спинки, сплюснуть обѣ половинки, посадить на вертѣлъ, обжарить на сильномъ огнѣ, потомъ обложить сухариками и зеленью, для красы!

Каково же мнѣ было читать это? и могла ли я считать себя въ безопасности? Въ первое время, видя ласки Розетты, я полагала, что каждая куропатка должна вести такую жизнь, какъ я, то-есть, что каждая проводитъ свое время въ такомъ же замкѣ, какъ я, или по-крайней-мѣрѣ имѣетъ полную свободу летать по полямъ, лугамъ, лѣсамъ... Могла ли я воображать, что просвѣщеніе людей на томъ основано, чтобъ убивать бѣдныхъ куропатокъ и приготовлять ихъ à la chipolata!

Очень-грустно!

Воспоминаніе этой печальной минуты до-сихъ поръ преслѣдуетъ меня кровожаднымъ описаніемъ соусовъ. Я безпрестанно трепещу за свою жизнь. Слова потрошить и ощипать мечтаются мнѣ и во снѣ. Я даже не могу терпѣть поджареныхъ сухариковъ за то, что они должны служить намъ украшеніемъ -- по смерти.

Конечно, послѣ всего этого почувствовала и я угрызеніе совѣсти, за всѣхъ стрекозъ, которыхъ скушала и которыхъ мнѣ и теперь приносили, по приказанію Розетты. Долго думала я объ этомъ предметѣ. Эти невинныя созданія, конечно, ничего мнѣ не сдѣлали: но какъ и я, съ своей стороны, не виновата, что они мнѣ такъ нравятся, то и рѣшилась продолжать попрежнему кушать ихъ безъ церемоніи и безъ зазрѣнія совѣсти.

Можетъ-быть, мнѣ скажутъ, что моя логика похожа на человѣческую. Совсѣмъ нѣтъ! Мнѣ нравятся однѣ стрекозы и мелкія букашки, а имъ все нравится они все ѣдятъ. Ужасныя созданія!

Можно вообразить себѣ, что я на цѣлый день потеряла свою веселость. Возвратясь наверхъ, я спряталась въ уголъ залы, боясь, чтобъ аппетитъ людской не отъискалъ меня и тамъ. Я видѣла, какъ люди, въ задумчивости и печали, сидятъ облокотясь и положа голову на руку. И я было-хотѣла склонить головку на лапку, но это было очень-неудобно, и потому я завернула носикъ подъ крылышко и уснула.

Когда Розетта пріѣхала отъ обѣдни, то начала вездѣ искать меня и звать, давая мнѣ самыя ласковыя имена, но я дрожала въ углу и не смѣла выйдти. Ужь поздно ввечеру нашли меня въ моемъ убѣжищѣ, и Розетта, полусердитая и полуласковая, взяла меня на руки и унесла въ свою комнату. И продолжала трепетать и все ожидала ужасной минуты, когда меня отдадутъ на кухню.

Этого, однакожь, не случилось. Розетта принесла меня къ своей кровати и посадила на маленькую подушечку, на которой я обыкновенно спала по ночамъ близь нея. Странное дѣло! До-сихъ-порь я всегда засыпала тотчасъ же послѣ солнечнаго заката, незаботясь о томъ, когда и какъ ложится сама Розетта; теперь только довелось мнѣ увидѣть это странное зрѣлище, и оно изумило меня.

Когда мы живемъ въ поляхъ и на свободѣ, то дожидаемся заката солнца и торжественной тишины ночи, чтобъ найдти себѣ пріютъ отъ холода и росы, и спокойно засыпаемъ до утра. На разсвѣтѣ, предъ восходомъ солнца, мы просыпаемся вмѣстѣ со всею природою и привѣтствуемъ криками и пѣніемъ царя свѣтилъ. Это наша утренняя молитва. Потомъ разлетаемся но разнымъ сторонамъ и ищемъ себѣ пищи.

Въ замкѣ мнѣ не нужно было заботиться о пріисканіи себѣ ночлега и объ огражденіи себя отъ холода и дождя. Я спокойно засыпала у кровати Розетты на назначенномъ мѣстѣ и ни о чемъ больше не безпокоилась Теперь же чувство страха, преслѣдовавшее меня съ посѣщенія кухни, заставило меня смотрѣть на все съ недовѣрчивостью и подозрѣніемъ... Вдругъ я увидѣла, что Розетта начала раздѣваться!

Раздѣваться! Что жь это значило?.. То, что вся наружность человѣка фальшивая и вовсе не ему принадлежитъ. Вмѣсто перьевъ, которыхъ имъ не дала природа, они одѣваются какими-то лоскутками холста, сукна, шелка и разныхъ матерій, которыя сами же приготовляютъ изъ неизвѣстныхъ мнѣ веществъ. Розетта, напримѣръ, сняла съ себя какую-то перегородку, составленную изъ костей, пружинъ и холста; эта перегородка стягивалась шнуркомъ и, вѣроятно, заставляла страдать бѣдную Розетту. Разноцвѣтная наружность, конечно, пріятна для глазъ, и люди стараются придать себѣ видъ павлиновъ и попугаевъ; но эта перегородка ненаружная. Она находится между цвѣтистыми наружными лоскутками и другою, бѣлою оболочкою, составляющею то же родъ полуодежды. Съ любопытствомъ смотрѣла я на многочисленныя ткани, оболочки и лоскутки, которыми Розетта была вседневно окутана и которыя снимала по вечерамъ. Но какъ я ни придумывала, къ-чему нее это могло служить, не могла, однакожъ, постигнуть этихъ странныхъ людскихъ выдумокъ.

Другое зрѣлище поразило меня гораздо-болѣе и возобновило всѣ мои ужасы. Розетта, раздѣвшись, бросилась на свою перину: это былъ родъ мѣшка, чѣмъ-то набитаго. Этотъ мѣшокъ, по какому-то случаю, распоролся, и раздосадованная Розетта позвала свою горничную и стала бранить ее. При этомъ, въ доказательство, показала она, какъ изъ мѣшка все высыпается... Боже мой! что со мною было при этомъ ужасномъ зрѣлищѣ! Внутри мѣшка были все перья разной породы птицъ! И вотъ на что употребляютъ люди нашу прекрасную одежду! Они ее подстилаютъ подъ себя и спять на ней. Не варварское ли это обыкновеніе? Я знаю, что Розетта моя добра, кротка, невинна, и, однакожь, она съ спокойнымъ сердцемъ ложится на остатки растерзанныхъ птицъ, кладетъ свою голову на подушки, набитыя нашимъ нѣжнѣйшимъ пухомъ, и спитъ сладко и беззаботно!

Я и прежде по утрамъ замѣчала, что она употребляла при своемъ туалетѣ самыя отвратительныя вещи. Она чесала свои волосы гребнемъ, сдѣланнымъ изъ роговъ животныхъ и остова черепахи; чистила зубы щетками, составленными изъ щетинъ и волосъ другихъ животныхъ, а волосы эти вставлены были въ когти животныхъ же. Она натирала себѣ голову какимъ-то жиромъ и мозгомъ, тоже взятымъ изъ животнымъ, да еще изъ какихъ? изъ медвѣдей, которые въ десять разъ сильнѣе людей, и которые, однакожъ, пляшутъ по ихъ приказанію на площадяхъ и кланяются зрителямъ. Чудеса да и только! Вездѣ истребленіе и смерть животныхъ!

Я провела самую безпокойную ночь. Все это такъ сильно подѣйствовало на мое воображеніе, что со мною сдѣлалась сильная лихорадка. Сновидѣнія мои были самыя чудовищныя. Я все воображала, что поваръ потрошить меня и крошитъ для какого-нибудь рагу, или мнѣ снилось, какъ меня общипываютъ и перьями моими набиваютъ подушки.

Какъ же выразить мое счастіе, когда, проснувшись поутру, увидѣла я, что все это былъ сонъ. Мысли мои сдѣлались спокойнѣе, соѣ жѣе. Я начала размышлять и заключила, что всѣ мои опасенія, можетъ быть, происходятъ отъ недостаточности моихъ понятій. Надобно было сперва образовать мой умъ, и это сдѣлалось теперь единственною моею цѣлью.

Находясь въ кругу дѣвушекъ, я безпрестанно слышала споры и разговоры о красотѣ. Долго я думала объ этомъ словѣ и искала настоящій его смыслъ. Между нами, куропатками, конечно, нѣтъ красавицъ. Всякая изъ насъ находитъ себѣ супруга не за отличіе въ перьяхъ, или по другимъ качествамъ, а просто потому, что случай сведетъ ихъ. Не знаю, какъ это дѣлается у другихъ животныхъ, но у людей слово "красота" составляетъ главное условіе для любви.

Напримѣръ, у Розетты были еще двѣ сестры, которыя были старѣе ея. Одна была темноволосая и лицомъ нѣсколько-смугла, другая -- совершенно бѣлокурая: у Розетты же были каштановые волосы. Долго я ихъ разсматривала самыми безпристрастными глазами и только потому признала Розетту красивѣе другихъ, что она была ко мнѣ ласковѣе всѣхъ. Любопытно было бы знать, какъ судятъ люди, и что именно составляетъ въ глазахъ ихъ красоту!

VI.

Мнѣ пришло въ голову узнать, какую жизнь ведутъ прочія домашнія и ручныя животныя? А какъ самая учтивость, изобрѣтенная людьми, требовала, чтобъ я сдѣлала всѣмъ визиты, то однажды, во время прогулокъ по саду моихъ дѣвицъ, за которыми я всегда слѣдовала, я и отправилась съ этою ученою цѣлью.

Сперва я зашла въ конюшню: она была наполнена лошадьми, и у каждой изъ нихъ была отдѣльная комнатка, а передъ ними были ящики, наполненные пищею. Слѣдовательно, жизнь этихъ животныхъ очень-пріятна и спокойна. Конечно, люди заставляютъ таскать ихъ разныя тяжести, но, вѣдь, кормь, квартира, отопленіе и прислуга не даромъ же получаются. За все это можно поработать нѣсколько часовъ въ день.

Изъ конюшни отправилась я на задній дворъ. Тамъ увидѣла я множество куръ и между ними великолѣпнаго нѣтуха. Что за гордая, прекрасная птица! Какой чудесный гребень у него, какой воинственный видъ! Кажется, онъ знаетъ, что изображеніе его служитъ вмѣсто знамени одной великой націи. Я вступала въ разговорь со многими курами, и всѣ онѣ, кажется, были довольны своею участью. Иныя хотѣли доказать мнѣ свою ученость и заговорили о несправедливости Генриха IV, который хотѣлъ, чтобъ каждый его подданный могъ варить себѣ супъ изъ куръ. Я же, въ свою очередь, хотѣла показать имъ свои философическія познанія и при прощаньи сказала имъ:

"Берегитесь и вы, сестрицы; васъ хорошо кормятъ; но я слышала, что люди только о тѣхъ заботятся, въ комъ имѣютъ надобность; а какъ вы можете быть полезны только для кухни, то берегитесь, чтобъ не попасть туда. Можетъ-быть, изъ всѣхъ пернатыхъ, я одна вышла оттуда обратно живая".

Наконецъ и сдѣлала визитъ и дворовой собакѣ, охраняющей замокъ съ величайшею бдительностью и лающей безпрестанно. Этотъ вѣрный слуга человѣка имѣетъ небольшую квартиру у самаго входа во дворъ замка. Его зовутъ Львомъ, хотя во всей генеалогіи его были все однѣ собаки. Это преумное и препонятливое животное. У него глаза выразительные, носъ чуткій и очень-много чувства въ хвостѣ. Когда и съ нимъ раскланялась, то онъ хвостомъ выразилъ мнѣ все удовольствіе со мною видѣться и проворчалъ мнѣ самый лестный комплиментъ. Потомъ мы вступили въ дружескіе разговоры, и онъ сообщилъ мнѣ свое горе.

-- Милая куропаточка! сказалъ онъ -- вотъ ужь нѣсколько недѣль, какъ меня держать здѣсь на цѣпи, и самымъ несправедливымъ образомъ. Это меня бѣсить!

-- Напрасно, бѣдный мой Левъ! отвѣчала я -- я слышала, что если собака взбѣсится, то ее убиваютъ.

Тутъ Левъ началъ разсказывать мнѣ всѣ обстоятельства своихъ несчастныхъ приключеній. Несчастія его начались съ того дня, какъ онъ искусалъ собаку сосѣдняго мельника.

-- Мельникъ пожаловался въ замкѣ, продолжалъ Левъ: -- а люди никогда не разбираютъ нашихъ ссоръ. И потому меня, какъ злую и сварливую собаку, велѣли посадить на цѣпь, впредь до исправленія. Напрасно объяснялъ я дворнику самымъ краснорѣчивымъ образомъ, что причиною ссоры моей съ Милордомъ было соперничество и обоюдная наша любовь къ Зефиреткѣ, и что мы оба согласились окончить эту распрю честнымъ поединкомъ, въ которомъ я и остался побѣдителемъ. Вѣроятно, дворникъ не понялъ моихъ объясненій, или не хотѣлъ понять ихъ, потому-что вѣдь и это водится за людьми Онъ привязалъ меня къ этой цѣпи и съ-тѣхъ-поръ никто не ласкаетъ меня, никто не кормить; одинъ дворникъ бросаетъ мнѣ разъ въ день какую-нибудь обглоданную кость, а по праздникамъ, когда подгуляетъ, то и совсѣмъ забываетъ меня. Недавно мелькнулъ мнѣ лучъ надежды кому-то въ замкѣ надоѣлъ я безпрестаннымъ лаемъ, и меня спустили съ цѣпи, предполагая, что я уймусь. Они и не ошиблись. Будучи привязанъ, я не могъ самъ всего осмотрѣть, и какъ-скоро видѣлъ что-нибудь вдали хоть нѣсколько-подозрительное, то, разумѣется, предупреждалъ всѣхъ объ этомъ моимъ лаемъ. Когда же меня спустили, я замолчалъ, потому-что могъ безпрестанно все самъ обѣгать и освидѣтельствовать. Но и тутъ на другое же утро постигло меня величайшее неучастіе. Я не зналъ, что, во время моего заключенія, здѣшняя хозяйка получила отъ кого-то въ подарокъ кошку и пристрастилась къ ней. Поутру я тотчасъ же, по обыкновенію, явился въ кухню, гдѣ поваренки всегда давали мнѣ вылизывать всю посуду, чтобъ не брать на себя труда чистить ее. Но первый предметъ, который мнѣ встрѣтился, была чужая кошка, то-есть, я полагалъ, что она чужая. Я, разумѣется, бросился на нее и мигомъ разорвалъ... Боже мой! какой поднялся шумъ, крикъ, брань. Всѣ вооружились сковородниками, ухватами, метлами и полѣньями... Не постигая причины этой злости, и, какъ благоразумный скотъ, произвелъ самую искусную ретираду: поджавъ хвостъ, скрылся я въ конуру, и какія хитрости ни употребляли, чтобъ выманить меня оттуда, я не былъ такъ глупъ, чтобъ оставить свое убѣжище. Наконецъ пришло рѣшеніе моей участи изъ замка. Хозяйка прислала приказаніе посадить меня на цѣпь и, въ наказаніе, привязать мнѣ на шею заѣденную мною кошку: это было жестоко и несправедливо, но я повиновался. Цѣлые три дня таскалъ я съ собою эту отвратительную кошку. Наконецъ она отвалилась и добрые вороны подобрали ее...

Со слезами на глазахъ окончилъ Левъ свой трогательный разсказъ.

Подруги мои, куропатки, можетъ быть, не поймутъ меня. Онѣ спросятъ что значатъ слезы? Это какая-то вода, которую люди имѣютъ способность испускать изъ глазъ, когда имъ скучно и грустно; когда же очень весело и смѣшно, то они оскаливаютъ зубы и издаютъ какіе то прерывистые звуки, которые называютъ смѣхомъ. Не знаю, какія еще породы животныхъ пользуются этимъ преимуществомъ; но собаки увѣряютъ, что они въ этомъ отношеніи равны людямъ. Куропатки же, да и всѣ другія птицы, не знаютъ ни слезъ, ни смѣха.

Итакъ, бѣдный мой Левъ, со слезами на глазахъ, продолжалъ со мною разговаривать и сообщилъ мнѣ еще одну новость, которая приводила его въ-отчаяніе. Однажды, съ разнымъ соромъ, выбросили на дворъ старыя газеты. Онъ началъ читать ихъ и съ ужасомъ увидѣлъ одну статью: налогъ на собакъ.

-- Понимаешь ли ты, куропаточка, это ужасное слово? Пусть бы люди дѣлали между собою, что хотятъ, а то и насъ они мѣшаютъ въ свои бюджеты. Налогъ на собакъ! Значитъ, намъ надобно будетъ платить за позволеніе жить на свѣтѣ. А если у меня нѣтъ денегъ, то надобно идти занимать; но кто же дастъ мнѣ ихъ? Это ужасное положеніе!

Говоря это, Левъ былъ въ полномъ жару негодованія, и я оставила его, обдумывая въ головѣ прекрасный планъ.

Я знала, что Розетта предоброе созданіе: надобно было попросить ее за бѣднаго Льва... Но какъ было передать ей эту просьбу? Сидя при всѣхъ урокахъ молодыхъ дѣвушекъ и при чтеніи ими всѣхъ новѣйшихъ романовъ, я ужь очень хорошо умѣла читать, и часто, сидя подлѣ Розетты, слѣдила за каждою строчкою. Но писать я еще не умѣла: я-было ужь присматривалась къ писанью Розетты, но мнѣ все казалось, что для письма выдуманы другія буквы, нежели для чтенія. Притомъ же, когда я шутя пробовала взять въ лапки перо, чтобъ написать что-нибудь, у меня отнимали его и хохотали надо мною.

Теперь настало время писать. Дружба и скотолюбіе требовали этого, и я рѣшилась употребить разныя хитрости, чтобъ достать себѣ лоскутокъ бумажки и перо. Усѣвшись за письменный столъ, или, лучше сказать, на него, я долго возилась, чтобъ пріучиться, какъ держать перо. Наконецъ, употребя на это цѣлый вечеръ усилій и трудовъ, я добилась до того, что крупными, нѣсколько-неуклюжими буквами написала прошу свободы Льву.

И когда Розетта вошла въ свою комнату и, по обыкновенію, позвала меня, я, очень-нѣжно взявъ въ носикъ бумажку, принесла и положила ее къ ней на грудь. Она схватила, прочла и долго не понимала, въ чемъ дѣло... Наконецъ, увидя на письменномъ столѣ своемъ слѣды моей работы и лапы мои, выпачканныя въ чернилахъ, она вскрикнула отъ радости и изумленія, созвала всѣхъ къ себѣ, разсказала имъ все, и всѣ осыпали меня похвалами и поцалуями.

Въ ту же минуту Левъ получилъ свободу и двойную порцію костей, а я съ-тѣхъ-поръ прослыла чудомъ учености и понятливости.

VII.

Это было прекраснѣйшее время моей жизни. Съ какимъ удовольствіемъ я вспоминаю о немъ! Всѣ меня любили, ласкали, а домашнія животныя, когда я навѣшала ихъ, искали моей протекціи и просиди моего ходатайства о разныхъ домашнихъ нуждахъ. Воротясь домой, я всегда принималась за перо, и составя просительную записку, клала ее на колѣни Розетты. Та ужь привыкла къ этому и исполняла всѣ мои просьбы. Людямъ такъ легко, такъ пріятно быть добрыми. Не понимаю: отчего между ними есть злые?

Итакъ, и была очень счастлива... Но какой-то философъ сказалъ, что счастье на землѣ непрочно; я не вѣрила этому, хотя вскорѣ испытала надъ собою справедливость этой истины.

Къ намъ въ замокъ пріѣхали двое Парижанъ. Парижанами называются люди, живущіе въ одной огромной деревнѣ, которую они прозвали Парижемъ. По всегдашнимъ разговорамъ моихъ дѣвушекъ и по книгамъ, которыя онѣ читали, я всегда слышала, что тамошніе жители присвоили себѣ весь возможный умъ и не позволяютъ никому другому имѣть его; а все оттого, что они живутъ нѣсколько сотъ тысячъ человѣкъ въ одномъ мѣстѣ. Тамъ цѣлыя длинныя улицы домовъ, а улицы засѣяны каменьями для удобства ѣзды и прохожихъ. По этимъ улицамъ и день и ночь толпятся люди, лошади, собаки и даже ослы: всѣ спѣшатъ, бѣгутъ, толкаются, шумятъ, поютъ, кричатъ, и увѣряютъ другъ друга, что они самыя умныя созданія въ природѣ. По угламъ нѣкоторыхъ улицъ стоятъ столы съ разными товарами и даже съ кровавымъ мясомъ. Иные гуляющіе набиваютъ себѣ безпрестанно носъ какимъ-то чернымъ порошкомъ, другіе съ наслажденіемъ держатъ во рту маленькіе головешки и пускаютъ дымъ. Богатые люди, то-есть у которыхъ есть много золотыхъ кружковъ, ѣздятъ въ каретахъ, и когда захотятъ чего-нибудь, то даютъ эти кружки, а въ-замѣнъ ихъ получаютъ все, что угодно; у кого же ихъ нѣтъ, тѣ ходятъ по улицамъ и протягиваютъ руку, чтобъ получить ихъ...

Но, чтобъ разсказать всѣ странности парижскаго житья, надобно много бумаги, а у меня ужь немного осталось ея и для своей біографіи. Итакъ, возвратимся къ нашему разсказу.

Пріѣздъ этихъ двухъ Парижанъ произвелъ большой переворотъ въ нашемъ замкѣ. Ихъ приняли съ величайшею радостью. Они были какіе то кузены моихъ дѣвушекъ-хозяекъ, которыя безпрестанно занимались ими, разговаривали, смѣялись, смотрѣли другъ на друга, а обо мнѣ совсѣмъ забыли. Только однажды вздумала Розетта взять меня къ себѣ на колѣни и рекомендовать этимъ молодымъ людямъ. Но тѣ расхохотались, не хотѣли и слышать о моей образованности, а просили позволенія зажарить меня. Услыша эти варварскія слова, я скрылась въ уголъ и не выходила цѣлый вечеръ. За ужиномъ Розетта опять позвала меня къ себѣ. Я всегда сидѣла подлѣ нея и гуляла свободно по столу. Теперь, при этихъ Парижанахъ, я едва смѣла сдѣлать нѣсколько шаговъ. Они надо мною смѣялись, и продолжали требовать, чтобъ меня подать на столь подъ соусомъ à la chipolata. Это заставило меня снова трепетать и производило на меня самое невыгодное дѣйствіе, надъ которымъ Парижане еще больше хохотали. Я принуждена была скрыться.

Я ожидала, что эти гости уѣдутъ домой... Нѣтъ! Вскорѣ я узнала, что они пріѣхали въ отпускъ на все лѣто.

Въ отпускъ? Многимъ изъ нашей братьи птицъ покажется страннымъ, что люди не могутъ переѣхать изъ деревни въ деревню, не получа на это позволенія, тогда-какъ мы имѣемъ право летать вездѣ безъ страха. Но люди слѣдуютъ своимъ особеннымъ законамъ, которые для насъ непонятны. Напримѣръ, эти двое кузеновъ принадлежатъ къ какому-то сословію Парижанъ, которые по законамъ обязаны защищать Францію. Для этого есть у нихъ разнаго рода оружіе, которымъ можно издали убивать другъ друга. А чтобъ этимъ защитникамъ Франціи было удобнѣе переноситься съ мѣста на мѣсто, они придѣлываютъ себѣ маленькіе крылышки. Я, впрочемъ, не видала, чтобъ они летали, хотя они и часто приподнимаютъ ихъ плечами. Говорятъ, что этихъ защитниковъ Франціи болѣе трехсотъ тысячъ, хотя въ настоящее время они ни отъ кого не защищаютъ ее.

Какъ ни боялась я этихъ пріѣзжихъ молодыхъ людей, но страсть къ просвѣщенію преодолѣвала мои страхъ. Я съ жадностью слушала ихъ разсказы, и узнала многія удивительныя вещи. У Парижанъ есть глава, который управляетъ всею Франціею, есть министры, которые распоряжаются всѣми дѣлами, и есть Палата, гдѣ люди разсуждаютъ о погодѣ и городскихъ новостяхъ.

Есть еще какіе-то журналисты, которые выдаютъ всякій день огромные печатные листы и которыхъ обязанность состоитъ въ томъ, чтобъ всѣхъ стравлять и ссорить. Это ихъ главный доходъ.

Есть и просто писатели, которые издаютъ книги. Кому удастся вымѣнять эти книги на золотые кружки, тѣ называются знаменитыми людьми и всѣ имъ кланяются.

Есть еще люди, которыхъ называютъ артистами. Одни изъ нихъ пишутъ кистью на полотнѣ разныя изображенія людей, лошадей, цвѣтовъ и куропатокъ. Кто вѣрнѣе напишетъ, тотъ и знаменитый человѣкъ.

Другіе играютъ на разныхъ инструментахъ, или пишутъ на бумагѣ маленькіе значки, по которымъ другіе должны играть, и за это многимъ воздвигаютъ памятники.

Есть другіе, которые по вечерамъ разсказываютъ на помостѣ и при публикѣ разныя исторіи, то смѣшныя, то плачевныя, то скучныя, и между этими тоже есть знаменитые люди.

Иные поютъ весь вечеръ, и тоже пріобрѣтаютъ знаменитость.

Наконецъ, иные прыгаютъ, вертятся, скачутъ, бросаются со стороны въ сторону, выгибаются, перегибаются, и то же становятся знаменитыми...

Много есть еще чудесъ... но всего не припомню. А знаменитостей больше всего въ Парижѣ.

VIII.

Наконецъ прежняя моя счастливая жизнь опять начнется. Молодые люди уѣхали. Слава Богу! Хозяйки мои очень горевали, а я искренно радовалась: я чрезвычайно ихъ боялась: они все сбирались меня зажарить. Что за варварскій аппетитъ! Дай Богъ, чтобъ они никогда не воротились. Даже при прощаньи они грозили мнѣ, что если и имъ попадусь въ полѣ, то непремѣнно буду подстрѣлена. Просто ужасные люди!

IX.

Какъ скучна, длина была эта зима! Куда дѣвались цвѣтущіе луга, зеленыя деревья, прелестные цвѣты? Все одѣто было чѣмъ-то бѣлымъ, мертвымъ, холоднымъ. Гдѣ бы я провела все это время, еслибъ не жила въ замкѣ? Гдѣ бы доставала себѣ пищу?..

Наконецъ наступила опять весна. Я ужь сдѣлалась взрослою куропаткою, и вдвойнѣ чувствую всю радость наступленія весны. Поля опять одѣваются зеленью, деревья распускаются, все веселится въ природѣ.

А я, бѣдная куропатка! почему и не въ полѣ, не въ лѣсу съ моими подругами? Правда, въ замкѣ мнѣ хорошо; Розетта любить меня, сестры ея тоже... но вѣдь онѣ не птицы, онѣ не могутъ понять всѣхъ моихъ чувствъ. Нѣтъ!..

Странныя мысли волнуютъ мое воображеніе... Поля, свобода!.. Но нѣтъ! я не хочу огорчить моихъ добрыхъ хозяекъ.. Это была бы величайшая неблагодарность...

Недавно на террасѣ нашей прокричалъ какой-то звонкоголосый самецъ нашей породы... я вздрогнула и отвѣчала ему такимъ же крикомъ. А въ это время солнце такъ великолѣпно поднималось изъ-за горъ.

У Розетты въ комнатѣ есть большое зеркало, передъ которымъ она всегда стоитъ, когда одѣвается. Это зеркало отражаетъ изображеніе каждаго, и я часто забавлялась передъ нимъ, заставляя свое изображеніе дѣлать самыя странныя движенія. До-сихъ-поръ мнѣ было весело, когда я это дѣлала. Теперь, видя въ зеркалѣ другую куропатку, я задумалась и сдѣлалась печальна. Осматривая сама-себя въ этомъ зеркалѣ, я находила, что природа создала меня съ самою выгодною наружностью и что я очень-хорошенькая куропаточка. Это заставляло меня подумать о моихъ родителяхъ, о подругахъ, о многомъ, чего я не умѣла даже и объяснить себѣ.

Однажды поутру сидѣла я у раствореннаго окна. Всѣ ушли изъ комнаты. Я была одна. Передо мною разстилался паркъ, луга, поля... Небо было покрыто тучами, громъ гремѣлъ издалека Я вспрыгнула на самую рамку, чтобъ лучше любоваться природою, и сидя тутъ, погрузилась въ глубокую задумчивость... Вдругъ сильный ударъ вѣтра сорвалъ меня съ окна и сбросилъ въ садъ, подъ кусты...

Какъ описать мой страхъ! Я чего-то боялась и трепетала. Все вокругъ меня шумѣло и крутилось. Буря свирѣпствовала во всей силѣ... Нельзя было и подумать воротиться въ эту минуту домой, въ замокъ... я спряталась въ кусты и рѣшилась ожидать окончанія грозы.

Гроза прошла -- и все опять ожило. Тысячи насѣкомыхъ выползли изъ-подъ листочковъ. Всѣ спѣшили насладиться красотами природы... Я сама предалась этому чувству и пустилась бѣгать по парку, осматривая каждый кустикъ, каждую травку...

Вдругъ... о, радость! о, восторгъ! я услышала вблизи тотъ же самый крикъ, который еще вчера на террасѣ заставилъ меня содрогнуться и возбудилъ во мнѣ столько новыхъ идей. Я опять отвѣчала такимъ же крикомъ, и передо мною тотчасъ же явился одинъ изъ красивѣйшихъ самцовъ нашей породы....

Я была въ восторгѣ!.. Онъ былъ такъ нѣженъ и страстенъ. Каждое слово его доходило до сердца...

Цѣлый день провели мы въ страстныхъ разговорахъ. Наступалъ вечеръ. Надо было воротиться въ замокъ. Тамъ давно ужь меня искали. Я слышала издали голосъ Розетты, зовущій меня... Я порывалась полетѣть къ ней, но молодой супругъ мои шепталъ мнѣ:

"Останься со мною, моя душечка, куропаточка! У меня есть теплое гнѣздышко. Ты будешь въ немъ сама хозяйкою. Мы славно заживемъ. У насъ будетъ всякій день много гостей. Ты будешь самая красивая изъ всѣхъ куропатокъ. Всѣ будутъ восхищаться твоимъ умомъ, образованіемъ, а я буду гордиться тобою и твоею любовью. Пойдемъ, пойдемъ со мною!.."

Что было мнѣ дѣлать?..

Голосъ Розетты замолкъ... Она воротилась въ замокъ, а я... я улетѣла съ молодымъ моимъ супругомъ.

Вскорѣ мы достигли до гнѣзда его, которое устроено было на хлѣбномъ полѣ, какъ и у моихъ родителей.

Здѣсь я живу теперь, спокойна и счастлива, окруженная многочисленнымъ семействомъ и гордясь любовью моего мужа, который безпрестанно обо мнѣ заботится.

Съ того времени я ужь не видала ни Розетты, ни сестеръ ея; я не искала даже встрѣчи съ жителями замка; я совершенно-привыкла къ новому роду жизни. А чтобъ оставить дѣтямъ моимъ воспоминаніе о происшествіяхъ моего дѣтства, я написала эти "записки". Не знаю, разберутъ ли ихъ они, потому-что я не могу ихъ пріучить къ чтенію. Они полагаютъ, что это имъ вовсе не нужно. Пригодятся же они кому-нибудь!

"Отечественныя Записки", No 9, 1852