Надеждин Николай Иванович - Царское село, Альманах на 1830 год. Издан Н. Коншиным и Бароном Розеном. С. п. б. Печатано в Типограф. Плюшара

Царское село, Альманахъ на 1830 годъ. Изданъ Н. Коншинымъ и Барономъ Розеномъ. С. п. б. Печатано въ Типограф. Плюшара.

Ето новая Альманачная лепта, заброшенная въ обнищавшую корзину нашей литтературы, отъ избытка безплоднаго усердія, на paзживу праздному любопытству! Лепта сія, по милости доброхотныхъ Издателей, снабдѣна всѣми принадлежностями, кои считаются нужными для Альманаха comme il faut. Форматъ укромненькой, бумажка чистенькая, печать маленькая, оберточка розовенькая -- все, какъ водится! Имя выбрано хотя нѣсколько и странновато -- но за то имѣетъ прелесть отечественнаго воспоминанія: притомъ-же довольно длинно и кругло -- а чегожь больше для успѣха въ нынѣшнюю пору?.... Къ довершенію еффекта приложены еще: портретъ Барона Дельвига и заглавная виньетка, изображающая островъ на Царскосельскомъ садовомъ озерѣ... Выборъ, дѣлающій честь сердцу Издателей!! Все же ето заключено наконецъ листкомъ съ нотами для пѣсни: Тоска любви волнуетъ грудъ.... посвященной г-мъ Коншинымъ, первымъ соиздателемъ Альманаха -- кому бы вы думали?... Кому нибудь!! Такъ какъ немногіе, вѣроятно, знакомы съ поетическимъ талантомъ Г. Коншина, то мы охотно выписываемъ здѣсь всю пѣсню сію, какъ образчикъ черствой мечтательности;

Тоска любви волнуетъ грудь,

И мраченъ сердца сонъ печальный,

И снится образъ идеальный (!)

Твой милый образъ Кто-нибудь!

И етотъ сонъ не дастъ уснуть (?),

Сонъ етотъ врагъ успокренью,

И слѣдуетъ повсюду тѣнью --

Душою жданный Кто-нибудь!

Но кратокъ жизни быстрый путь,

Проходятъ дни, пройдутъ напасти;

Сожгутъ погибельныя страсти,

И молодость, и кровь, и грудь.

Тогда пріютно отдохнуть

На смертномъ холодѣ (?) придется,

И, радость!.... Сердце не забьется

Тоской, тобою, Кто-нибудь (311, 312).

Намъ особенно нравится здѣсь етотъ послѣдній стихъ, изъ котораго очевидно явствуетъ, что Кто-нибудь, разжалобившій столь уныло Поста, есть не что иное какъ -- тоска; и онъ такъ былъ полонъ своего прѳдмета, что его пѣсня, не бывъ даже разыграна по приложеннымъ нотамъ, обдаетъ смертельною тоскою. То же самое дѣйствіе -- до усыпленія -- производитъ длинное сказаніе въ прозѣ его же г-на Коншина, занимающее -- подъ именемъ Острова на садовомъ озерѣ -- (111--127) большую часть Альманаха. Откровенно признаемся, что мы, прежде нежели добрались кое-какъ до конца его, успѣли уже позабыть начало: и потому не умѣемъ даже порядочно сказать ни другимъ, ни себѣ, о чемъ идетъ тамъ дѣло. Труды втораго соиздателя Альманаха, Барона Розена, меньше обширностію въ прозѣ, но за то въ стихахъ -- больше. Они имѣютъ то особенное достоинство, что заклеймены всѣ одною и той же печатью -- сентиментальнаго обскурантизма. Судя по Розаліи, -- піесѣ, напечатанной не совсѣмъ Русскою прозою (169-200). -- Авторъ, кажется, думаетъ воскресить у насъ блаженной памяти Августа Лафонтена. Только, онъ здѣсь что-то уже черезъ чуръ перетуманилъ! Стихи его вообще исполнены приторной изысканности, которая удушаетъ промелькивающія не рѣдко въ нихъ искры яркихъ мыслей. Такъ напримѣръ, то ли бы дѣло, если бы стряхнуть жесткую чешую дико снизанныхъ словъ съ етаго четверостишія:

Вострепенулся духъ, разбилась урна, ты,

  Жилище духа подъ луною (?) --

Но мысль о вѣчности надъ трупомъ красоты (!)

Свѣтла, какъ небо надъ весною (!). (132)

Или еще:

-- -- -- -- -- -- -- Она

Чудеснаго исполнилась томленья,

Заплакала слезами вдохновенья (!!)

И говоритъ: ты здѣсь, мой соловей?

Пѣвецъ дубравъ, и другъ души моей!

Ты прилетѣлъ ко мнѣ съ бреговъ Дуная:

Такъ спой же мнѣ опять про соловья,

Какъ ты пѣвалъ въ святыхъ бесѣдкахъ рая (!}!

Ахъ! по тебѣ какъ тосковала я!

Ты прилетѣлъ ко мнѣ во край изгнанья

Дѣлить со мной неволю, сиротство,

И прежнее небесное родство

Возобновитъ напѣвомъ вспоминанья (!) (145, 146)

Куда какъ бы хорошо было, еслибъ ето перевесть яснѣе порусски! Два отрывка изъ Поемы: Рожденіе Іоанна Грознаго, его же -- не предвѣщаютъ что-то ничего радостнаго. Одинъ изъ нихъ начинается такъ;

Конецъ обѣдни православной

Колоколовъ вѣщаетъ зыкъ (!!). (161)

Другой -- еще лучше:

-- Соломонія не знаетъ

И не предчувствуетъ бѣды!

Съ жезломъ въ рукѣ впечатлѣваетъ

Въ пескахъ (!) смиренные слѣды (?)...

Встрѣчаясь съ женщиною бѣдной

И отъ трудовъ духовныхъ бл23;дной (!),

Ктобъ молвилъ: Царская жена!

При ней Боярыня одна,

Да съ нею Инокъ-Покровитель!.. (290)

Здѣсь даже не слышно и зыка Поезіи. Не знаемъ, какова будетъ сія новая Поема въ отношеніи къ Исторической вѣрности. Можетъ быть съ Русскими Древностями Поетъ больше знакомъ, чѣмъ съ Римскими: и не сдѣлаетъ здѣсь промаха, подобнаго тому, который онъ далъ въ своей Весталкѣ, заставивъ тащить

-- На лобную Тарпею (8)

осужденнаго, на которомъ

Широка, богата тога (Ib.);

тогда какъ Римскіе граждане, имѣвшіе одни право носить тогу, никогда не могли быть туда таскаемы. Кромѣ собственныхъ своихъ издѣлій, Издатели получили также небольшіе вклады -- по силѣ по мочи -- отъ другихъ дателей. О. М. Сомовъ, разступился Сказкою о медвѣдѣ костоломѣ и объ Иванѣ купецкомъ сынѣ (148, 158), гдѣ онъ насилу попалъ наконецъ въ свою колею, и обнаружилъ талантъ свой во всемъ блескѣ. Жаль только, что вздумавши еще сотворить все изъ ничего (284--285), онъ сдѣлалъ такую штуку, что изо всего не вышло ничего. А. C. Пушкинъ подарилъ Зимнее Утро, написанное истинно Пушкинскими стихами, въ коихъ однако наивное близко уже граничитъ съ ридикюльнымъ -- какъ на примѣръ въ слѣдующемъ куплетцѣ;

Вся комната янтарнымъ блескомъ

Озарена. Веселымъ трескомъ

Трещитъ затопленная печь --

Пріятно думать у лежанки.

Но, знаешь: не велѣть ли въ санки

Кобылку бурую запречь? (2)

Стишки изъ Гафиза (233), на коихъ значится въ подписи: Лагерь при Евфратѣ, показываютъ, что нашъ любимый Поетъ вывезъ кое-что и изъ-за Кавказа, на утѣшеніе наше. Малую толику приложили также, Делвигъ, Деларю, Щастный, К. Мещерскій. Манассенъ. Дѣло скрашиваютъ однако не большія, но искрящіяся жизнію истинною, поетическія изліянія Ѳ. Н. Глинки, каковы; Нива (5, 6), Будущность (159, 160), Олонецкая пѣсня (240--243). Иначе, при разставаніи съ Царскимъ Селомъ, привелось бы сказать его же Ѳ. Н. Глинки словами;

И некому меня на ложѣ,

Съ мольбой любви перекрестить;

И, отходящаго къ покою,

Лаская родственной рукою,

На мирный сонъ благословить!.. (135)

N. N.

"Вѣстникъ Европы", No 2, 1830