Новиков-Прибой Алексей Силыч - Из-за свиньи

Алексей Силыч Новиков-Прибой
Из-за свиньи

После осеннего тепла сразу завернуло холодом. По небу ходили серые тучи, заволакивая вершины севастопольских гор. Северный ветер со свистом и воем гнал уличную пыль. Время шло к зиме.

Даже свинья экипажного командира, капитана первого ранга Булатова, почувствовала, что сегодня совсем засентябрило, и начала носить в хлев солому, выброшенную матросами из тюфяков. Попалась ей большая связка газет. Бумага оказалась тонкой, мягкой, очень подходящей для подстилки. Самодовольно захрюкав, свинья поволокла ее к себе.

Держа в руках ведро жирных помоев, подошел матрос татарин Сулиманов, смуглолицый и скуластый. Он был толст, коренаст, не расторопен, на службе находился всего лишь второй год, говорил по-русски плохо, а грамоты совсем не знал. Все занятия Сулиманова по роте сводились лишь к уходу за свиньей да к побегушкам для фельдфебеля Матыгина. Он носил обеды, бегал за чаем, чистил сапоги, стирал белье, убирал постель. Вообще все капризы ближайшего своего начальства исполнял ревностно. За это фельдфебель любил матроса.

-- Ишь ты, гумага, -- выливая помои в корыто, удивился Сулиманов и, отобрав газеты от огорченной свиньи, добавил:

-- Хорош для курева.

* * *

Не успел Сулиманов явиться в роту, как его обступили матросы.

-- Братцы, посмотрите-ка: наш татарин где-то "Искру" разыскал.

-- Какой такой искра? -- переспросил Сулиманов, удивленно тараща узкие глаза.

-- А в руках-то что держишь?

-- Гумага.

-- Где это ты достал? -- приставали к татарину.

-- Какой вам дело, -- буркнул он и повернулся к выходу.

-- Подожди, князь, дай газету почитать, -- обратился к нему юркий матрос, хорошо знавший толк в нелегальной литературе.

-- И мне... И мне...

-- Чего же мнэ жалел?

Широко улыбаясь, Сулиманов часть газет спрятал в карман, а остальные начал раздавать. Число жаждущих духовной пищи все увеличивалось. Прибежали матросы других рот. Скоро из маленькой кучки выросла большая толпа. Среди нее стоял неудержимый хохот. Поражала смелость Сулиманова: из жалкого, забитого человека он превратился в героя.

-- Ай да татарин! Ишь какую штуку протяпал.

-- Да ведь кто! Сам фельдфебельский винтила.

-- Прямо сказать -- всех удивил.

А Сулиманов продолжал раздавать газеты, выкрикивая:

-- Подожди, чэрти! Зачем напирал?

Кто-то посоветовал продавать газеты за деньги. Сулиманов ухватился за эту мысль:

-- Давай деньги, давай гроши. А кто не платыл -- ходы мимо, знаком будэшь.

В замусоленную бескозырку татарина посыпались гривны и пятаки. Скуластое лицо сияло.

С "Искрой" в руках матросы разбегались по углам и читали украдкой, боязливо озираясь, не идет ли начальство.

Смелые, свободные слова сразу взбудоражили умы. Один матрос залез на койку. Размахивая газетой и позабыв всякую осторожность, он звал:

-- Сюда идите! Ко мне, братцы. Про матросов напечатано. Истинный господь, не вру.

Толпа хлынула к нему.

-- Яшка! А Яшка! Что ты там, анафема, едалы свои раскрыл?

-- Про матросов пропечатано, говорю! -- продолжал говорить матрос, обращаясь уже к своему приятелю, который медлил подойти.

-- Дэнга давай. дэнга тащи! -- не унимался татарин.

-- Знаешь, друг, что я тебе посоветую, -- обратился матрос к Сулиманову: -- неси-ка скорей эти газеты к экипажному командиру. Кстати он теперь в канцелярии: награду получишь.

Андреев сказал и сразу позабыл о своей шутке.

Но расчетливый татарин прикинул, что раз команда платила ему по пяти копеек за номер, то у ж командир и подавно наградит его. Протискавшись кое-как из толпы, он во всю прыть помчался в канцелярию.

Капитан первого ранга, толстый, оплывший жиром, с круглой, раздувшейся физиономией, в синих очках, сочинял какую-то канцелярскую премудрость. Вспыльчивый и раздражительный, он частенько разносил команду, крича на нее, насколько хватало голоса.

Немного поодаль стоял фельдфебель Матыгин, плотный мужчина с хмурым, угрястым лицом и густыми нависшими бровями, отчего казался всегда злым. Он вытянулся так, точно кол проглотил...

-- Так ты говоришь... -- начал было командир и сразу остановился.

В это время, словно шар, вкатился в канцелярию Сулиманов, запыхавшийся и вспотевший. При виде такой неслыханной дерзости капитан весь вздрогнул и вскочил на ноги.

-- Ах, ты, татарская морда! Да как ты смел без позволения войти ко мне? -- закричал Булатов грозным голосом.

-- Так точно: татарин, ваше высокоблагородие, -- мотнув головой и наступая на командира, ответил с развязностью дикаря Сулиманов. Он был глубоко уверен, что попадет в большую милость к своему начальнику.

-- Гумагу принес! -- добавил он, протягивая газету Булатову.

-- "Искра", -- прочитал вслух командир. Жирное лицо стало вдруг сине-багровым, на лбу вздулась жила; губы искривились так, как будто он собирался кого-то укусить. Несколько мгновений, не говоря ни слова, Булатов только пыхтел, как грузовой паровоз, да бросал суровые взгляды на татарина и фельдфебеля.

Затем из горла вырвался странный, низкий рев:

-- А-а-а... А-а-а...

Фельдфебель Матыгин, нахмурив брови, не сводил ненавидящих глаз с татарина, устроившего ему такую скверную историю. Но Сулиманов оставался спокоен. Он жаждал получить как можно скорее награду и уйти к себе в роту.

-- Ты что ж это, крамольником захотел сделаться? -- вымолвил Булатов.

Булатова точно чем-то ошпарило. Он откинулся назад и растопырил руки.

-- У-у-у... У-у-у... -- повышая голос, завыл он, словно выводя соло из какой-то дикой оперы. Лицо вытянулось и пошло пятнами. Глаза налились кровью. -- Ар-р-рестовать его... Аррестовать... В карцер крамольника! Сгною в тюрьме!

Услышав рев начальника, Матыгин схватил татарина за горло и поволок из кабинета.

На шум выбежали дежурный офицер, адъютант и писаря.

Наконец-то Сулиманов понял, что его сочли за преступника.

Упираясь и барахтаясь в руках фельдфебеля, он пробовал оправдаться:

-- Свинья, ваше благородие! Свинья...

При этих словах гнев начальника достиг высшего предела. Булатов стучал по столу кулаками, топал ногами и в заключение зарычал пуще прежнего:

-- Мерзавца... повесить!

* * *

В темном одиночном карцере Сулиманов промучился всю ночь. Ни на минуту не сомкнулись глаза. На душе было тяжело и тоскливо. Грудь ныла от побоев фельдфебеля. Мысли путались. Ясно, что он совершил какое-то ужасное дело, которое ему, бедному татарину, не простят, а во всем этом виновата командирская свинья. Чувствуя себя оскорбленным, обиженным, поруганным и всеми забытым, матрос горько плакал.

Когда рассвело, Сулиманов вытащил из кармана газеты, отложенные для куренья, и, подойдя к маленькому окошку в дверях, начал их рассматривать. Непонятные знаки зловеще чернели на белой бумаге. Какое преступление они таят в себе? И разве не такие же газеты он видел в канцелярии или у матросов?

Вздохнув, он спрятал "Искру" за голенище. Вот освободят из карцера -- тогда он сходит на броненосец "Ростислав" к земляку Ахмету. Тот по части грамотности собаку съел, все растолкует.

Дверь распахнулась, и Матыгин, ругаясь площадною бранью, снова набросился на матроса.

Говядину сделаю из твоей татарской образины! -- неистово кричал фельдфебель, работая кулаками. Бил жестоко, с остервенением: по голове, по лицу, -- так редко бьют даже скотину.

Сулиманов обливался кровью и стонал, но не обмолвился ни одним словом. Часов в одиннадцать утра Сулиманова увели в фельдфебельскую канцелярию под конвоем трех матросов, вооруженных винтовками. По спине Сулиманова забегали мурашки, закружилась голова.

-- Ты обвиняешься в том, что распространял нелегальную литературу и нанес оскорбление на словах экипажному командиру, -- начал жандармский офицер, развертывая "дело". -- Признаешь ли себя виновным?

-- Чего изволыл, выше высокоблагородые?

Офицер повторил вопрос. Молчание.

--Говори же!

-- Нэ могу знать, выше благородые.

-- Ты принадлежишь к социал-демократическому кружку?

Молчание.

-- Ну? -- офицер начал нервничать.

-- Нэ могу знать.

-- Обыскать его! -- бросил гневно офицер.

Жандармы ощупали матроса, сняли сапоги и обрадованно показали офицеру несколько номеров "Искры".

-- Вот оно что, -- усмехнулся жандармский офицер. -- Ишь, притворился дурачком! Шалишь: меня не проведешь. Где достал газеты?

-- Ваше благородые, свинья его высокоблагородые... -- умоляющим, дрожащим голосом начал татарин.

-- Молчать! -- перебивая его, загремел жандарм. -- Ругать свое начальство! Ах, ты...

Дальнейших слов Сулиманов уже не слышал. Лицо помертвело. Перед глазами все потемнело, запрыгало. Как безумный, еле стоя на ногах и обливаясь слезами, Сулиманов твердил:

-- О, дыявол!.. Жирный свынья!.. Зарежу, ножом зарежу!..

Опрос был прерван. Через два часа под усиленным конвоем Сулиманова отправили в тюрьму. Из протокола было видно, что обвиняемый, "стремясь к ниспровержению существующего строя, не только распространаял нелегальную литературу, но и грозил во время следствия перейти непосредственно к террористическим действиям, направленным, главынм образом, против капитана первого ранга Булатова".

* * *

Был зимний вечер. В небольшой убогой комнатке на окраине города сидели рабочий и скуластый, смуглолицый матрос. На столе перед ними стояла недопитая бутылка водки, лежали соленые огурцы и ломти черного хлеба. Оба были под хмельком, особенно матрос. Он говорил без-умолку и страшно горячился. Рабочий же был спокоен и внимательно слушал.

-- Выходит, значит, что ты два месяца в одиночном просидел?

-- Да, да, два месяца, -- подтвердил матрос, упорно глядя на своего приятеля. -- И меня жандарм колотыл. О, как больно колотыл! И повэсыть хотэл. Потом с другими два мэсяц сидэл. Все матросы... Политыки. Один мэня любыл, и я его любыл. Андрушка -- хороший парень. Он мне всякую мысль в голову пыхал. Много пыхал. Говорыть не могу. Но все понымал. И сердце мое болэл. шибко болэл. Дыяволы!.. Разбойники! Моя рэзать их будет.

Матрос колотил себя в грудь кулаком. Челюсти его вздрагивали. Глаза сверкали ненавистью. Каждое слово исходило из глубины оскорбленного сердца.

-- Довольно! Моя больше нэ хочет, нэ хочет...

-- Чего не хочет? -- спросил приятель.

-- Служить моя нэ хочет. Моя на Казань пошла. Гумагу давай мнэ. Гумагу давай мнэ. С печатью. Я полет давал. А он помныть будэт меня, Матыгин. Я платыл ему. Хорошо платыл. У, дыяволы!

Матрос заскрежетал зубами и резко вскочил со стула.

-- Тише ты, чорт! -- прикрикнул рабочий. -- Соседей разбудишь. Понять я не могу, что ты лопочешь.

Матрос тряхнул головой -- не мешай, дескать -- и продолжал:

-- Теперь я знаю: нэ свинья виноватый, а оны -- злодыи. Оны золото на совесть мэнял. Правду нашу воровал. В гумаге все это сказано. Убыть их всех надо! Тогда нэт богатых, нэт бедных. Все довольный. Так Андрушка говорил... Ах, Андрушка башка имэл. Любыл я его...

Так рассуждал матрос Сулиманов после освобождения из тюрьмы. Чувство мести к поработителям теснило его грудь и сжигало сердце... Прозревшая душа волновалась, просила выхода, и тем выразительнее были жесты.

Долго слушал рабочий, много раз пересправшивал. Наконец понял, в чем дело, и решительно обещал:

-- Хорошо, я тебе помогу бежать. А теперь давай спать.

В этот зимний вечер патрульные матросы подобрали фельдфебеля Матыгина с проломленной головой. Часа через два он умер.

Все догадывались, что это дело рук Сулиманова, но татарин исчез навсегда: точно в воду канул.

------------------------------------------------------------------------------------

Источник текста: А. С. Новиков-Прибой. Из-за свиньи. -- М.: Государственное издательство, 1929. -- 16 с.