Ф. Д. Нефедов (1838-1902) был сыном зажиточного крепостного крестьянина гр. Шереметьева. В детстве, прошедшем в Иваново, помогал отцу в лавке. Окончил Ивановское приходское училище. В 1862 г. ушел пешком в Москву, сблизился с кругом А. И. Левитова. Во второй половине 1860-х гг. был вольнослушателем юридического факультета Московского университета, дебютировал в печати. Известен в основном по реалистическим очеркам фабричного и крестьянского быта. В 1870-е гг. подолгу живет в Иваново, но продолжает печататься в либеральных периодических изданиях. В конце творческого пути болезненно переживает свою непризнанность, материально нуждается. Рассказ "Перевозчик Ванюшка" впервые опубликован отдельным изданием в 1893 г., а в 1895 г. вошел в состав сборника Нефедова "Святочные рассказы".
I
Вечерело... Еще запад румянился в потухающем свете зари, а уж над снежной равниною блеснула, робко так блеснула и зажглась одна звездочка. Долго по всей широкой Руси православные ждут появления вестницы небес, целый день соблюдая нерушимо пост; но только увидят, что взошла звездочка, деревенские люди невольно благоговейно перекрестятся и промолвят: "Слава Богу! Дождались мы звезды Христовой". Хозяйки торопливо соберут ужинать, домашние все помолятся иконам и усядутся за накрытые столы, принимаясь за тюрю и "взварец". Между тем показался золотой серп молодого месяца, посмотрел он на звездочку, стыдливую красавицу, отчего та побледнела, и начал светить миру. Незаметно, но тем не менее поспешно опускаясь к земле, будто нарочно с тою целью, чтобы ей было светлее, месяц дал время кому-то рассыпать по небу бесчисленное множество звезд, и, не успели еще в деревнях отужинать, завалился куда-то, не то за наметанные высоко сугробы, не то за чернеющийся вдали лес. Как только месяц спрятался, необъятный темно-синий свод, распростершийся над безмолвною снеговою равниною, весь разом вспыхнул и затрепетал: ярко заблистали крупные звезды, переливаясь разноцветными огнями, высыпали все до одной и затеплились малые; а по небу, с юга на север, вскинулась серебристая бесконечная река, в бездонных, каким-то особым юным светом мерцающих глубинах которой кружились без числа хороводы алмазов и бриллиантов-малюток... Сказывают, что это в селениях райских, пред лицом самого Бога, души невинных младенцев и сирот шумными толпами играют и веселятся по случаю рождения Иисуса Христа... Наступила святая ночь.
II
Время близко к полуночи. По дороге из деревни Липовки к селу Вознесенью показалась кучка ребяток, человек из десяти; впереди бодро выступали трое пареньков-подростков, а за ними мелкими, частыми шажками поспешали малыши, лет от восьми до одиннадцати. Все они были одеты в новые, крытые черным сукном и казинетом, длинные шубы со сборами назади, в черных валеных сапожках и в пеньковых, похожих на плюшевые, высоких шапках. Исключение составлял один десятилетний мальчуган, на котором казинетовый тулупец едва прикрывал коленки, ноги были обуты в поношенные серые валенцы, а голову покрывала вытертая овчинная шапчонка. Куча подвигалась вперед с оживленным говором; но, приблизясь к лесу, разом стихла и молча продолжала свой путь между двумя стенами высоких сосен и елей, прихотливо разукрашенных пушистым снегом и исполненных какою-то таинственностью. Уже с версту лесом прошли ребятки, теснясь друг к другу и не пророня ни одного слова. Мальчуган в коротком тулупце осмелился, однако, нарушить тишину лесного царства:
-- Гляньте-ка, братцы, как звезды-то вверху пышут!
Малыши вздрогнули, боязливо озираясь, и еще плотнее скучились, а большаки подняли кверху головы.
-- Да, шибко что-то они горят, -- проговорил негромко один и замолк.
-- Что делают, что делают! -- не унимался малыш в коротком тулупце. -- А махонькие-то -- ровно в прятки играют!
-- А ты помолчи, Ванюшка, -- постращал старший из подростков, -- ночью в лесу не больно гоже разговаривать-то... Вот сейчас на поляну выйдем -- там говори, сколько хочешь.
-- Да нешь лес-от страшен? -- усомнился Ванюшка. -- Вреда никакого, чай, он человеку не сделает. Я бы и один в лесу не забоялся, -- добавил уверенно мальчуган.
-- Ванька, нишкни! -- дрожащим от страха голосом прикрикнул на смельчака сверстник Кузьмин, которого товарищи считали за самого храброго и отчаянного парнишку.
Ребятки наддали и быстрее зашагали дальше.
Через несколько минут лес расступился, и перед глазами пешеходов открылась неоглядная белая поляна. В кучке громко заговорили передние, а среди малышей послышался смех: теперь уже никто и ничего больше не боялся. Но всех довольнее был Ванюшка. К празднику бабушка сшила ему тулупец; два года собиралась она порадовать внука обновкой, по грошам сколачивала деньжонки и, наконец, сгоношила целых пять рублей, на которые купила овчинок, казинету и сделала внуку шубу. Нужды нет, что тулупец коротенек вышел, снизу поддувает мальчугану, и валенцы с шапкой поношенью, главное -- он в новой шубе, и ему не стыдно будет заутренею стоять с товарищами в церкви и слушать певчих, которых учитель набрал в своей школе. У него в кармане копейка, на которую он купит восковую свечку и поставит перед образом праздника Рождества Христова. Наутро разговеется, пойдет гулять, на деревне везде увидит народ. Весело будет!
-- Однако, братцы, за нос стало пощипывать, -- сказал тот самый паренек, который предостерегал Ванюшку не разговаривать в лесу. -- Должно, к утру крепко закалит.
-- Нет, Федор, это с леса так, -- подхватил Ванюшка, -- там шли, тепло было, потому в лесу завсегда теплее, чем в открытом месте.
Большак ни слова не промолвил: соглашался ли он с мальчуганом или, сознавая перед ним свое превосходство, как старший, пропустил мимо ушей замечание Ванюшки; но зато мальчуган, которого прозывали Прошаткою Кузьминым, не утерпел и громко отозвался:
-- Уж ты, перевозчик, у нас все знаешь!
Ванюшке насмешка товарища не понравилась.
-- А ты, вот, и про это не знаешь, даром что у своей избы первый храбрец и задирало изо всей деревни.
Кузьмин не нашелся что ответить перевозчику, а другие ребятки его же самого на смех подняли.
-- Что, Прошатка, съел! Вперед не выскакивай.
-- Ладно. Я, коли так, не дам Ваньке гармоньи играть.
-- Да как ты еще не дашь? Ты не хозяин гармошке: деньги на нее все вложили, -- гармошка мирская.
-- А отец ему больше денег на гармонию дал.
Спор разгорался. Одни за сына Кузьмина стояли, а другие оспаривали право мальчугана распоряжаться мирскою гармошкою. Передние, большаки, не вмешивались: они вели солидный разговор -- о нынешнем тяжелом годе, трудности прожить до нового хлеба, а заработки на стороне упали, на фабриках работу сокращают и т. п. Они так углубились в разговор, а малыши увлеклись спором, что и не заметили, как догнали их сани и ехали теперь за ними шагом. На передке, в нагольном тулупе, помещался мужик и правил лошадкою, а в обшивнях сидел кто-то похожий на барина, в медвежьей шубе и черной мерлушечьей шапке. Как седоку, так и кучеру отлично был слышен ребячий спор. Прошатка, разгорячает, выпалил в кого-то нехорошим словом.
-- Вот это дело, -- сказал Ванюшка. -- И не стыдно тебе, Кузьмин, браниться? Какой завтра день? Вспомни-ка!
-- А ты нишкни! -- вскинулся тот. -- Я без тебя знаю...
-- Нет, брат, видно, не знаешь. Ну-тка, скажи, куда мы теперь идем? Прошатка запальчиво крикнуть:
-- Замолчи!.. Вор!
На несколько секунд все стихли: так озадачило их последнее слово.
-- Ах, Прохор! -- с болезненной тоскою в голосе вымолвил погодя Ванюшка и ни слова более уже не добавил.
-- Вот тебе и Прохор! -- передразнил Кузьмин. -- Что, прикусил язык-то?
Не сразу Ванюшка собрался с духом ответить:
-- Я не вор... Мне картинок захотелось... Мал я тогда еще был, ничего не смыслил.
-- Не смыслил ты!.. А в лавку к дяде Андрею залезть смыслу достало?
-- Да разве я за худым чем? -- с тою же мукою в голосе оправдывался Ванюшка. -- Ведь я ничего бы не взял.
-- Все равно, перевозчик, а в лавку ты залез, -- вмешался Петяйка. -- Мы помним.
Тут позади раздался звучный голос:
-- Мир дорогою, добрые люди!
Ребятки посторонились.
-- Учителев барин! -- шепотом перемолвились.
-- К утрени, что ли, пробираетесь? -- спросил из саней в медвежьей шубе.
-- К заутрени идем, желаем и обедню отстоять, -- отозвались подростки. -- А ты, барин, куда едешь?
-- Я тоже в церковь... Не подвезти ли кого?
-- Спасибо. Не больно, чай, уж много до села осталось... Надобно для Бога потрудиться... Дойдем потихоньку.
Барин обратился к перевозчику:
-- Ваня! Ты не хочешь ли? Довезу.
Мальчик хотел броситься к саням, но в нерешительности остановился.
-- Нет... Спасибо. Я уж не стану от товарищей отбиваться.
-- Ну, как хочешь... А после утрени ты в церкви подойди: мне надо с тобою поговорить.
Мужик хлестнул вожжами, лошадка побежала рысцою, и пошевни очутились впереди. Ребятки их далеко проводили глазами.
-- Да что он рано больно поехал? -- недоумевала кучка. -- Нешто не к попову ли сыну наперед заедет?
III
Барин, проехавший мимо, гостил в полуторе версте от Липовки, в большой деревне, где была школа. Он приехал весною из Петербурга, нанял в квартире учителя комнату, прожил лето и зазимовал. Ребятки видели его часто с ружьем; отдыхая в их деревне, он перезнакомился с мужиками, и его все звали "учителевым барином".
-- А что, ведь, учителев барин, пожалуй, слышал, как ты, Прошатка, бранился, -- сказал Петяйка.
-- Так что, -- отвечал тот, -- наплевать мне на него.
Еще за час до начала утрени богомольцы пришли в село. У низенькой каменной ограды везде стояли пошевни-сани, в них сидели мужики, девки и бабы; внутри ограды и на ступеньках паперти толпились ребятки, пришедшие из разных деревень. Липовские потолкались между ними, встретились со знакомыми, обменялись друг с другом деревенскими новостями, и, как только дверь на паперти отперли, все хлынули в церковь; некоторые остановились у "казенки", чтобы взять свечки. Купив копеечную тоненькую свечку, Ванюшка сам зажег ее, прилепил на большой подсвечник и стал перед иконою праздника.
Началась служба. При полном освещении, церковь битком набита деревенским людом; впереди, между обоими клиросами, выстроились рядами ребятки и пареньки, одетые хоть и не одинаково, но по-праздничному, все с гладко причесанными волосами, свежими, румяными лицами и блистающими глазами. По церкви разносится синеватый дым ладана, священник и дьякон служат в новых светлых ризах, хор певчих, под управлением регента-учителя, громко и торжественно поет: "Христос рождается, славите!.." Боковые двери приотворены, но в церкви жара и духота. Ванюшка не спускает глаз с иконы, глядит он на Деву Марию, младенца Христа, лежащего в яслях, и пастухов, преклоняющих колена пред Сыном Бога, на Которого пал широкий луч стоящей на небе звезды. Лицо мальчика грустно, светло-русые волосенки на висках прилипли, в голубых глазах дрожат и сверкают слезы; по временам он глубоко о чем-то вздыхает. Но вот, точно он вспомнил что, поспешно стал креститься и кланяться в землю; долго и не переставая молится, как будто в этой необычайно горячей молитве он хотел излить все горе своего детского сердца, позабыть страшную обиду, от которой жжет ему лицо и бросает всего в испарину... Давно ли еще он был так счастлив, его радовал новый тулупец, и впереди светло улыбался праздник. Он уже почти и позабыл про тот "грех". А ведь это "несчастье" так давно с ним случилось, когда и семи годов ему не минуло, да никто и ни разу не попрекнул его, а вот сегодня. Прохор вдруг обозвал его... вором!.. Теперь уж сведал и учителев барин, а к нему, перевозчику, ведь, он был всегда добр, говорил, что надо грамоте учиться, и сам хотел куда-то его пристроить... Ванюшка робко повел глазами в сторону клироса. Вот он с кем-то, словно тоже с каким барином, стоит, бородку черненькую пощипывает, да изредка серьезно, словно о чем раздумывая, посматривает на мужиков, а те плечо о плечо стоят, пот с лица у них градом льет, и они усердно молятся. Поглядывает барин и на ребятишек, видит и его, Ванюшку... А ему и глаз на барина не поднять -- стыдно!.. Что он теперь о Ванюшке думает?.. О чем он хотел с ним поговорить? Верно, об этом... "Нет, лучше убежать из церкви... Вон и парнишки от меня отворачиваются..."
Продолжительна рождественская утреня, особенно когда священники не торопятся и поют певчие. Трудно бывает выстоять всю службу до конца; не раз, кто помоложе, выйдет на паперть освежиться и посидеть, а ребятенки то и дело в боковые двери шмыгают. Еще половина утрени не отошла, а Ванюшки в церкви уже не было; не видели его и товарищи на паперти. Но никто не подумал, чтобы мальчуган куда-нибудь один ушел. Про ссору на дороге они и не вспомнили. Окончилась утреня, из церкви народ повалил на волю, чтобы отдохнуть и дождаться обедни, которую батюшка обещался, великого праздника ради и ввиду немощи людской, отслужить до света, вскоре после утрени. Липовские ребята хватились Ванюшки, стали разыскивать его в толпе и по ограде, но нигде не отыскивался мальчуган. Порешили, что, верно, он с учителевым барином уехал, -- ведь тому надо мимо Липовки ехать. Немало ребятки были изумлены, когда воротились в церковь за обедню и увидели у клироса на прежнем месте стоявшего барина. -- Должно быть, с кем из мужиков домой уехал, -- догадались они, и скоро товарищи о перевозчике позабыли.
IV
Еще ярче горят и блещут звезды, час от часу светлее лазурь неба, и млечный путь разливается в дивном сиянии. Какая-то, чувствуется, небесная радость неслышно проносится по снежной равнине, наполняет собою леса, деревни и села, и чистый, с бодрящим морозцем, предутренний воздух. В лесу, где пролегает дорога из Липовки в приходское село, есть сверточек, по которому мужики ездят за дровами, и там, на широком пне, прислонясь к толстому белому стволу березы, чернеется фигурка маленького человечка. Это -- Ванюшка. Он не в силах был одолеть своего горя и печальных мыслей, неотступно преследовавших его за божественной службой, и вышел из церкви, побрел, ясно не сознавая, куда и зачем он идет. Свежестью зимней ночи пахнуло ему в лицо, но он не почувствовал и шел с понурой головою. Сколько времени он брел -- не помнит, ноги его начали уставать; он приподнял голову и взглянул на величественное звездное небо. Мальчуган приостановился, огляделся по сторонам и перекрестился... Перед ним чернел знакомый лес, а позади, из снегов, вставала и поднималась высоко не виденная им раньше церковь; она, показалось Ванюшке, стояла на небе и со всех сторон была убрана звездочками. Он вспомнил, что не отстоял всей утрени: зарыдал, упал на колени и принялся горячо молиться... Чудесно светилась "небесная" церковь, вливая в его сердце любовь и покой, а звезды глядели ему прямо в глаза. Снова плетется Ванюшка по дороге к своей деревне; ноги его оступаются, он ежеминутно готов упасть и ищет глазами местечка, где бы можно было присесть. Тихо в лесу, тепло и ничего не страшно; сквозь верхушки сосен и толстые сучья березы на мальчугана заглядывают опять все те же светлые звезды. "Посижу, отдохну маленечко, да после и пойду", -- думает Ванюша. Он прислонился к березе, и перед ним, неожиданно для него самого, встала и быстро промелькнула вся его недолгая, сиротливая жизнь.
V
Отца своего он не помнит; матери невмочь было поднять тягло, она сдала землю в мир и сама ушла на фабрику, где вскоре и зачахла. Изо всей родни у него осталась одна бабушка, да еще троюродный дядя, которому "обчество" отдало безвозмездно держать перевоз через реку. Ванюшка стал жить с бабушкой; ему тогда было всего шесть лет. В деревне один крестьянин поторговывал, имел лавочку с разной всячиной. Проходя мимо лавочки, Ванюшка постоянно заглядывался на стеклянную банку, стоявшую на низеньком прилавке: извнутри она кругом была выложена разными маленькими картинками, -- Ванюшка после узнал, что это -- конфекты. Часто и подолгу любовался он "картинками", ему хотелось иметь хотя одну из них, но попросить у дяди Андрея он не посмел. Раз, проходя мимо лавчонки, мальчик остановился, чтобы полюбоваться на свои картинки; за прилавком никто не сидел, -- и неудержимое желание овладело им взять картинку; переступил порог, протянул ручонку к банке и достал одну, как вдруг чья-то рука схватила его за волосы, приподняла кверху, и загремел голос:
-- Ты это что делаешь, а?
Он замер от страха. Дядя Андрей потряс и опустил.
-- Сирота ты, а за какие дела принимаешься, -- проговорил. -- Пойдем-ка, я сведу тебя к старухе.
Ванюшка ничего не понимал, только плакал и на все вразумления отвечал одними и теми же словами:
-- Мне не конфетки, а картинки любы...
Деревня дня с три только и говорила, что о поступке Ванюшки; товарищи как-то особенно на него посматривали, точно на зверька какого; бабушка утешала его, но наказала, чтобы вперед он без спроса никогда и ничего чужого не брал, что это перед Богом грех и перед добрыми людьми стыд. В деревне перестали о нем говорить, товарищи по-прежнему с ним играли и бегали. Скоро дядя приставил Ванюшку к делу: взял на перевоз в помощники и положил жалованья по полтиннику в месяц.
-- Смотри, Ванька, -- сказал, -- служи честно, деньги, кои без меня с приезжающих или пешеходов чужих станешь получать, -- отдавай мне до копеечки, безо всякой утайки. А если я про твою фальшь сведаю, то я тебя взлупцую, не в пример лучше, чем дядя Андрей. Помни!
VI
И Ванюшка с ранней весны, как только пройдет лед, и до поздней осени, вплоть до заморозков, дни и ночи жил на реке: забежит домой поесть к бабушке -- и опять на перевоз. "Служба" как раз по нем пришлась: на лодке когда случалось перевозить -- веслом не трудно было грести, а на пароме, когда скоплялось много народа или ставили телеги с лошадьми, за канат тянули сами мужики. Дядя только вначале перевозил, а потом все дело препоручил Ванюшке, потому что летом мужику крестьянствовать надо. Деньги за перевоз Ванюшка без утайки, все до копеечки, отдавал хозяину, а жалованье свое приносил к бабушке. Случалось, редко, правда, что иногда какой мужичок, возвращавшийся навеселе с базара, зная про сиротство перевозчика и видя, как такой малыш в ненастье и холод, босоногий, в плохонькой одежонке и худых портнишках, откладывал и закладывал затворы, тянул за канат, -- расчувствуется до слез и, кроме пятака казенной платы, пожертвует от своего жалостливого сердца малышу копейку. А раз проезжая барыня так гривенник ему пожаловала! И эти жертвуемые и жалуемые деньги Ванюшка отдавал своей бабушке... Бедно, ах как бедно они жили с бабушкою! Зиму коровкою только и питались, потому что жалованья зимою Ванюшка не получал... И вот три года он в перевозчиках... Дядя, хозяин, не обижал племянника -- разве, когда выпивши, даст тукманку или "леща". Только вот осенью приходилось терпеть: студеная вода заливалась мальчугану за порыжелые голенища дырявых сапог, ноги от холода жгло и руки коченели, а ночью, лежа в шалаше, он зяб и дрожал... Зато весною, летом...
И по лицу Ванюшки проходить счастливая улыбка. Ему уж рисуется картина весны...
-- А не пора ли мне идти? -- вспомнил мальчик. -- Ровно бы я уж поотдохнул... Али еще посидеть? Тепло, хорошо тутотка... А звезды-то, звезды-то как глядят!.. Вот весной они не так смотрят, и той, белой-то реки с заводями, не видать тогда. Вишь, по ней сколько звездочек-то махоньких, словно кто их из лукошка просыпал!
И снова та же счастливая улыбка прошла по лицу мальчика; глаза его жмурятся, точно от солнечных лучей. Он видит голубую реку, окаймленную по обеим сторонам свежей, только что распустившейся, зеленою листвою кустов и деревьев; там, где берег круче и лежит тень, -- тонкий пар подымается; а где ударяло солнышко -- там золотая рябь сверкает. В кустах свищут малиновки, пеночки и другие птички, а под ясным небом заливаются жаворонки... С другого берега кричат: "Перевозчик!" Ванюшка вылезает из шалаша, сбегает на плот, наскоро умывается свежею водою, крестится на "восход" и отвязывает паром... Солнце все выше-выше поднимается, с деревни прибегают ребятенки, начинается по зеленому лугу беганье, игры, и раздаются веселые крики...
Вон идет какой-то охотник, с ружьем и сумкою через плечо, впереди бежит собака. Подходит.
-- Здорово, ребятки!
-- Здорово.
-- Вы здешние?
-- Вестимо -- здешние. А сам-от ты откуда?
-- Приезжий. Я из Питера.
-- Ой! Так далеко... Как же ты к нам зашел?
-- А я тут близехонько от вас живу, рядом, в деревне Дубках поселился... Знаете вы тамошнего учителя?
-- Видали.
-- Так я у него живу. Сейчас -- видите -- на охоту иду. Где тут у вас перевозчик?
-- А ты на пойму, что ли, хочешь?
-- На пойму.
-- Так пойдем к лодке. Я перевезу.
-- Да разве самого перевозчика нет?
-- Ай ты не разглядел? Я самый и есть перевозчик.
Охотник смеется.
-- Ну, перевозчик! Э, да лодка-то какая: ты, пожалуй, потопишь еще меня? Гляди, сколько воды в нее налилось. Худая она у тебя?
-- Не сумлевайся! Благополучно доставлю. А воду-то я, пожалуй, ковшичком вычерпаю.
Перевез Ванюшка охотника.
-- Сколько за труды тебе следует?
-- Две копейки.
-- Кому же эти деньги пойдут? Миру?
-- Знамо, хозяину.
-- Получай хозяйские две копейки! А вот это тебе от меня в награду за то, что не потопил, перевез благополучно.
-- Ой! Да что больно много жалуешь?
-- Бери.
Пятиалтынный дал! Ушел, в кустах скрылся, и собака за ним побежала, тоже скрылась.
-- Кто бы это такой? -- переговариваются на лугу.
-- Слышал? Из Питера сам, остановился в Дубках, стал к учителю на фатеру. -- Надо полагать -- барин.
-- Знамо, барин. Видишь, чай, по обличию и по одежде кто... Выходит, он теперь учителев барин.
Помолчали ребятки.
-- А что, не выкупаться ли нам, братцы?
-- Давайте! Бежим на знакомое местечко.
Вечер. По небу пышет заря. У шалаша, на теплине, ребятенки пекут картошку. Воздух недвижим и тепел; вверху, кой-где, мелькают серебряные звездочки. Слышно, как струится река, всплескивается рыба. В кустах запевают соловьи; сперва один защелкал, за ним другой, а там уж по всему берегу и залились, и закатились... Всю ночь поют. Ванюшка засыпает и просыпается под их несмолкаемые песни, а с лугов во всю-то ночь разливается аромат трав и цветов... Господи, как хорошо, весною сиротам на свете жить!..
А лето?.. И новые, одна за другой, встают перед Ванюшкой картины. Везде -- река, лес, цветы, солнце и тепло... Время от времени появляется у перевоза охотник, учителев барин, говорить с Ванюшкою, расспрашивает его о житье-бытье... Добрый он барин! Жалеет Ванюшку, говорит, что надо как-нибудь получше устроиться, -- промысел его ненадежен, а бабушка стара. Барин к ним и в избушку заходил, разговаривал с бабушкой... "Хорошо, если бы барин в училище меня отдал, в люди произвел..." Но это кто? Прошатка Кузьмин... Какое у него лицо злое... А, вон и дядя Андрей идет, сердитый, глазами так страшно поводит...
-- А! Тут ты?
Ванюшка трепещет и весь замирает...
-- Дядюшка!.. Я не виноват, я ничего не сделал...
Дядя Андрей обжог только глазами и ухватил Ванюшку за шиворот.
-- А про картинки-то, видно, ты и позабыл? -- загремел мужик.
-- Волоки его, волоки, дядюшка Андрей! -- кричит Кузьмин сынишка...
Громкий, мучительный стон вырвался из груди Ванюшки, и в глазах его помутилось... Вдруг он как будто услышал голос барина, кто-то поднял его, погодя опустил, и он почувствовал, что под ним быстро-быстро так побежала земля.
VII
Уже скоро полдень. Ради великого праздника светит солнце, любовно заглядывая в маленькие оконца бобылкиной избенки. На лавке, прикрытой шубенкой, спал Ванюшка. Старуха беззвучно двигалась по избе, тревожно взглядывая на спящего внучка... Луч солнца упал на лицо мальчугана, веки его дрогнули, и глаза открылись; он посмотрел вокруг и увидел знакомое старушечье лицо.
-- Бабушка! Да где я?
-- Дома, касатик! -- обрадовалась старуха и подошла к лавке. -- Выспался ли, дитятко?
Внук недоумевал.
-- Бабушка! Да ведь я в лесу был, я помню, оттуда не приходил. Как же я дома-то?
-- А тебя, родимый, ангелы принесли. Ты в лесу-то заснул, может, и замерз бы там, а Бог-то не попустил, велел ангелам взять тебя и к бабушке доставить. Головка у тебя не болит? Ты здоров? -- и она приложила ко лбу внука свою морщинистую руку.
-- Да я здоров, бабушка! Со мной ничего не сделалось, -- и мальчик вскочил, сел на лавке и весело глядел на лицо старухи, на прибранную избенку и ясный, солнечный день, манящий все живое на улицу. -- А ты мне скажи, как я домой-то попал?
-- Все расскажу, сперва только встань, умойся, да наперед Богу помолись.
Внук спрыгнул с лавки, босиком подбежал к глиняному рукомойнику, умылся и помолился Богу.
-- С праздником, бабушка, тебя поздравляю!
-- И тебя с праздником, касатик!.. Ну, а теперь-то оденься и поешь!
Старуха подала внуку новую ситцевую рубашечку и нанковые штаники; поставила черные валеные сапожки и положила на стол хорошую шапку. Мальчик обрадовался, увидав обновки.
-- А где ты это взяла? -- спросил он.
-- Бог тебе прислал.
Нарядив мальчика во все новое, расчесав гребешком мягкие шелковистые волосы и посадив его на лавку, старуха рассказала, как учителев барин, возвращаясь от обедни домой, услыхал близ дороги в лесу ребячий стон, выскочил из саней и побежал на этот стон. Глядит, спит на пне, прислонившись головушкой к березке, мальчик, -- испугался, подумал, не помер ли уж мальчик; но видит, теплый весь, а по личику румянчик разливается. Взял мальчика на руки, положил в сани и привез к бабушке.
-- Ты и в избе, как несли тебя, не просыпался; так сонного тебя мы с барином и положили, -- заключила свой рассказ старуха.
-- Так это барин обо мне порадел! -- воскликнул благодарно Ванюшка. -- Он, наш кормилец. Вскоре, как ты с товарищами к заутрене ушел, приехал и он, гостинцы, обновки тебе привез. Дорогой-то, сказывал, он обогнал вас.
Мальчик вспомнил, что произошло с ним накануне, и все радужные краски сбежали с его лица. Старуха приметила перемену во внуке.
-- Долго ты спал, -- промолвила она. -- Ребятенки уж два раза по тебя прибегали. Кузьмин Прошатка с гармонией приходил.
-- А он ничего тебе не говорил?
-- Да говорил, чтобы ты, как встанешь, гулять к ним поскорее выбегал.
Ванюшка просиял.
-- Так давай мне чего поесть, да я и побегу к ним.