Неверов Александр Сергеевич - Чуткое сердце

В. Г. КОРОЛЕНКО В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ

ГИХЛ, 1962

А. Неверов

ЧУТКОЕ СЕРДЦЕ

Воспоминания о В. Г. Короленко

Мне не пришлось познакомиться с В. Г. Короленко лично, но я имею письма, особенно ценные для его характеристики как редактора в отношении к начинающим авторам.

Осенью 1909 года в пору первых своих литературных шагов, послал я в "Русское богатство" рассказ "Серые дни" 1, из жизни сельских учительниц. Сам я в то время тоже был сельским учителем, в деревне Камышевке, Ставропольского у[езда]. Не помню теперь, как тяжело тянулись для меня дни ожидания ответа. Помню только, что вообще дни ожидания редакционных ответов были самыми тяжелыми днями в моей жизни.

Прошло несколько месяцев. Наконец узнаю, что рассказ принят. Радость, конечно, трудно было измерить. 4 февраля 1910 года получаю письмо в узеньком конверте с совершенно незнакомым мне почерком -- четким, ровным, немного заостренным. Долго думаю -- кто пишет? Смотрю на почтовый штемпель -- "Полтава". Сердце бьет тревожно. Разрываю конверт. В конце письма стоит подпись -- Вл. Короленко. Я не ждал такой радости. Чем же было вызвано письмо маститого писателя к молодому начинающему автору? Как малоопытный новичок, я, как припоминается мне теперь, нуждался в поддержке, в признании моих литературных способностей и, кроме того, вероятно, как это бывает с новичком, пожаловался на деревенскую жизнь, признавался, что недурно было бы попасть в Петербург, пожить, поучиться там. Вот все это я послал вместе с рассказом. Письмо попало в руки Владимиру Галактионовичу, и чуткое сердце его не преминуло откликнуться2, ободрить и предупредить меня от возможной опасности. Я, как понял он из письма, мог переоценить первый литературный успех, покинуть раньше времени деревню, переехать в столицу с надеждой на будущие литературные успехи и, чего доброго, совершенно пропасть благодаря слабому, еще неокрепшему дарованию. Вот что писал он тогда.

"Милостивый государь. Кажется, от П. Ф. Якубовича Вы уже получили ответ относительно Вашего рассказа "Серые дни". Он будет напечатан в "Русском богатстве". В этом уже в известной степени заключается ответ и на тот общий вопрос, который Вы поставили в Вашем письме в редакцию. Как видите, -- пытаться дальше стоит. Мне хочется только предостеречь Вас от слишком решительных практических выводов из этого первого успеха. Всякую дальнейшую Вашу работу мы встретим с интересом, но не советую пока бросать учительства и ехать в столицу в надежде на литературную работу (о чем, судя по Вашему письму, Вы мечтаете). Это нужно делать весьма осмотрительно, став твердо на ноги. Одного опыта мало.

Желаю успеха.

Вл. Короленко

23 янв. 1910 г."

Я не поехал в Петербург, но первый успех все-таки ослепил меня, и настолько, что я впал потом в грубые ошибки и потерпел литературное поражение. Вскоре, после рассказа "Серые дни", написал рассказ "Преступники", уверил себя, что он хорош, и послал опять в "Русское богатство". П. Ф. Якубович ответил, что рассказ по своим литературным достоинствам стоит ниже первого рассказа, но в нем чувствуется дарование, и он будет напечатан. В самый разгар своей радости, когда я окончательно решил переехать из деревни в город, чтобы пополнить свое образование, получаю огромный пакет со штемпелем редакции журнала "Русское богатство".

Больно застучало сердце. Что же такое? На письмо не похоже. Наверное, что-нибудь случилось В конверте оказался корректурный оттиск "Преступников" и довольно большое письмо Владимира Галактионовича. Рассказ отвергался. Но чувствовало доброе сердце Короленко, как тяжел будет для меня этот удар, и он постарался смягчить его, внушить мысль, чтобы я не падал духом, и вместе с тем указал на целый ряд моих ошибок, как на продукт недодуманности и чрезвычайной спешки, с какой я погнал свою молодую литературную лошадку.

"Милостивый государь.

Мне очень неприятно писать это письмо, которое должно Вас огорчить. Дело вот в чем: при огромном количестве поступающих в редакцию рукописей всегда возможен некоторый процент ошибок в ту или другую сторону. Такую ошибку допустила редакция по отношению к Вашему рассказу "Преступники", который оказался принятым. Должен Вам сказать откровенно, что рассказ этот очень слаб и, как для журнала, так и для начинающего автора, гораздо лучше его не печатать. Основной недостаток -- чрезвычайно слащавый сентиментальный тон. Точно речь идет не о взрослых мужиках, а о милых детках, которых злой староста обидел, увел коровку, лишил кашки и т. д. Даже там, где мужики высаживают дверь в кутузке, -- впечатление такое, точно расшалились милые в сущности мальчики: бледно, лишено энергии, выразительности, силы. Если это не представляет Вам неудобства,-- мы Вам вышлем бандеролью оттиски Вашей статьи. Вы увидите, какие старания были приложены, чтобы исправить изложение, сделать его более простым, правдивым и трезвым. Но ничего все-таки не вышло: тот же тон сквозит между строк, и, по обсуждении в редакции, мы решили, что напечатать этот очерк мы не можем. Это, конечно, наша ошибка, и редакция (по обычаю) сочтет себя обязанной оплатить Ваш принятый труд.

Всякую Вашу дальнейшую работу редакция "Русск. бог." встретит с интересом. Необходимо только отрешиться от этого сентиментального, как бы приноровляющегося к детскому возрасту, тона (Микеша, порхающий мотыльком по страничкам хорошенькой книжечки,-- право, напоминает какую-то пародию на сентиментальное народолюбие. Как можно связать в один образ неграмотного мужика и порхание над страничками?!).

Не обижайтесь резкостию этого моего отзыва. Но один Ваш рассказ был уже напечатан. Быть может, у Вас что-нибудь выйдет, и мне хочется Вас предостеречь от совершенно неверных приемов.

С уважением
Вл. Короленко.

29 июля 1910 г."

Тяжело было тогда читать суровые строки3, равносильные изгнанию из редакции (так казалось в первые минуты), но как я благодарил потом Владимира Галактионовича за правдивое слово. Оно заставило меня призадуматься, отрезвиться, глубже заглянуть в сущность литературного творчества и из бессознательного отношения к нему перейти в более сознательное. Я стал видеть свои ошибки, которые раньше не видел, и не одно спасибо послал потом доброму далекому учителю.

Даже теперь, перечитывая письма, меня поражает в них необыкновенная доброта, как будто на первый взгляд суховатый тон. Нет ничего тяжелее, как сказать правду по поводу неудачного произведения, и сказать так, чтобы не обидеть автора, не убить в нем остаток веры. Для этого нужно иметь необыкновенное чувство -- понимать чужую душу. Этим свойством в высокой степени обладал Владимир Галактионович. На первых порах своей литературной деятельности мне не раз приходилось получать официальные ответы редакций, напечатанные на бланках для всех неудачников -- "М. г., к сожалению, вашей рукописью воспользоваться не можем. Благоволите прислать почтовых марок на обратную пересылку. С совершенным почтением -- Редакция журнала" (такого-то).

Пошлешь, бывало, рассказ в столицу, в письме на имя редакции разоткровенничаешься о своем одиночестве, расскажешь, как живешь, как трудно писать, не имея около себя людей, понимающих литературу, и чуть не на коленях молишь редакцию указать твои недостатки, помочь советом, и получишь в ответ печатный листок "к сожалению, не можем", и долго, долго думаешь над ним. Почему же не приняли? Владимир Галактионович чувствовал трагическое положение начинающих одиночек, знал, как мучительно переживаются ими литературные неудачи и, несмотря на массу редакционных, общественных и лично своих литературных дел, все-таки находил время и желание послать добрую разъясняющую отсрочку неопытным авторам, приобретающим литературные знания лишь путем многочисленных ошибок. Такое отношение, конечно, было не только ко мне. Много писем разбросано Владимиром Галактионовичем и по городам, и по глухим деревушкам, где в одиночестве [б]илась живая творческая мысль, взявшаяся за перо еще неумелой рукой. Мы удивляемся иногда обилию печатного слова, но ни одна редакция не подводила итогов тому, сколько прошло через нее слова непринятого, по тем или иным причинам отвергнутого. И думается, что не одному мне придется помянуть с любовью и благодарностью ушедшего писателя. Конечно, правы и редакторы, когда они на обложках своих журналов предупреждают, что "редакция ни в какую переписку с авторами по поводу непринятых рукописей не вступает", но чем же виноваты авторы, которым нужен совет и указание. Эту тягу к литературе, к художественному слову крестьянских и рабочих слоев, не имеющих литературной школы, прекрасно понимал Владимир Галактионович и по мере сил шел им навстречу. У меня нет полного материала, рисующего редакторскую чуткость покойного писателя, но если бы можно было собрать его, он бы прибавил еще несколько светлых страниц к характеристике этого замечательного человека, чутко откликающегося не только на горе общественное, но и на горе отдельных лиц, обращавшихся в редакцию к нему со своей, быть может и маленькой, но тяжело переживаемой печалью.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по тексту, опубликованному в газ. "Коммуна" (г. Самара), 1922, No 926, 14 января.

А. Неверов (псевдоним Александра Сергеевича Скобелева, 1886--1923) -- писатель. Родился в крестьянской семье, был сельским учителем. Печатался с 1905 г.

1 В газете "Коммуна" ошибочно напечатано: "Старые дни",

2 По поводу рассказа А. Неверова "Серые дни" Короленко писал 6 января 1910 г. А. Г. Горнфельду: "Если Вы оба (П. Ф. Якубович и А. Г. Горнфельд. -- T. M.) выскажетесь и отрицательно, то, пожалуйста, не отсылайте рукопись через контору. Я хочу написать автору несколько ободряющих слов. Может быть, у него что-нибудь и выйдет... О решении напишите мне, а я -- автору" (В. Г. Короленко, Письма к А. Г. Горнфельду, "Сеятель", Л. 1924, стр. 35).

3 Письма Короленко к А. Неверову сверены с автографами (хранятся в ЦГАЛИ). Данное письмо цитируется автором с купюрами. Полностью письма опубликованы в кн.: "В. Г. Короленко о литературе", Гослитиздат, М. 1957, стр. 564--565, 570--571, 577.