Здоровая башка у Никанора Иваныча: аппарат самогонный изобрел. Ни у кого не хватило смекалки, только он додумался. Умный очень, другие дураки. Дома сидит, из села не выезжает -- денежки сами лезут в карман. Поэтому и разбогател. Жене -- ботинки, дочери -- ботинки, себе -- сапоги из опойковой кожи. Жене -- платье, дочери -- платье, себе -- рубаху черного сатинета. Дом железом перекрыл, тарантас в починку отдал -- первый житель. Умный очень, другие дураки. Продал Иван Захаров овцу -- нужду со двора согнать,-- половина овцы попала Никанору Иванычу. Было у Михаилы Дынькова четыре пуда зерна на черный день -- два в аппарат пошло. Целую ночь куралесил Михаила, сделался самым богатым человеком на все Заволокино. Ничто нипочем! Ползал в избе на четвереньках, песни пел, над нуждой смеялся, как парень над брошенной девкой. Баба плакала -- не слышал. Лошадь голодная по двору ходила -- не видел. Очень уж хороша огонка будь она проклята! Моложе сделала лет на пятнадцать. Разлетелась нужда в разные стороны, целую ночь не показывалась на глаза Михаиле. Только утром: поднял Михаила развороченную голову, а нужда опять рядом с ним. Вцепилась как кошка ногтями, не оторвешь. Баба на лавке сидит, свесила голову. Около ребятишки жмутся. Слезы да горе. Кошка жалобно мяучит, ветер дует в худые окна, чугун пустой на боку валяется. Печка холодная, брюхо у всех голодное. Горе да слезы. Встал Михаила из-под лавки -- ноги качаются, по вискам молотками стучат. На дворе лошадь с упреком глядит, рот разевает. Собака поджала хвост, воем собачьим душу вытягивает. Куда итти?
Пришел к Никанору Иванычу -- на столе самовар кипит, пирогом из печки пахнет. Жена в новом платье, дочь в новом платье. Никанор Иваныч в новой рубахе из черного сатинета. Сидит умытый, расчесанный, по всей избе благодать. Умный очень, другие дураки. Поглядел Михаила на чужую благодать -- тоска сердце грызет. А от тоски опять можно только в тоску.
-- Здорово ты меня ушиб, Никанор. Похмеляй.
Иван Захаров пришел в худых порчишках, носом шмыгает, руки трясутся.
-- Похмеляй, Никанор,-- не гожусь.
Никанор Иваныч не отказывает. Хорошо аппарат работает -- хватит. День и ночь капелька по капельке капает. Нет, не капельки. Труды мужицкие в четвертину переливаются, слезы бабьи, горе детское. Потому и разбогател. Жене -- жакетку, дочери -- жакетку, себе -- пиджак диганалевый. Жене -- кофту, дочери -- кофту, себе -- шаровары для праздника, пояс с кистями. Лошадь купил, корову дойную, на дворе гуси загагакали. Умный очень, другие дураки. Сам председатель волисполкома в гости ходит, секретарь за дочерью ухаживает, наверное замуж возьмет. Даже и это не все. Сам начальник районной милиции с обыском приезжал, чтобы аппарат арестовать, а уехал только утром. Всю ночь пели песни с председателем, играли с Никаноровой бабой, Никанору говорили:
-- Ты, фабрикант, не бойся. Вся власть в наших руках. Понимаешь? Ни один человек пальцем не тронет тебя, если мы не захотим.
Так и думал после Никанор Иваныч: никто не тронет. Капает аппарат капелька по капельке -- сколько тут денег? Миллион? Мало. Двадцать миллионов, сорок миллионов, миллион миллионов. Куча! Ворох огромный. Передняя изба, набитая деньгами. Целый обоз. Хорошо!
2
А случилось это вот как.
У Ивана Захарова расстройство, удержаться не может, и у Михаилы Дынькова расстройство -- удержаться не может. Григорий Кручина, мужик бедный, прямо сказал:
-- Теперь я не могу без самогонки -- зарезала она меня.
Плачут три друга, кулаками стучат, Никанора Иваныча из матушки в матушку величают, что выдумал аппарат, а все-таки пьют. Зарезала самогонка, завлекла, заразила на-смерть. Пропил Григорий Кручина осьмину земли, льются пьяные слезы, падают на каждом переулке:
-- Пропащий я человек!
Прошел четыре переулка, на пятом свалился. Раскинул руки-ноги, лежит. Очень уж хороша самогонка, будь она проклята! Уложила, распластала и рубашку на спине заворотила. Свиньи подходили, нюхали Григорья Кручину -- лежит. Собаки тявкали над взъерошенной головой -- лежит. Вот какая забористая самогонка! Баба будила -- не разбудила. Мужики будили -- не разбудили. Положили Григорья Кручину на роспуски, домой повезли -- лежит. Стали гроб сколачивать из двух досок, сказали:
-- Хороший мужик был, царство небесное. Крышка!
А Иван Захаров на карачках ползает, половицы бородой метет, на судьбу мужицкую хныкает:
-- Пропащий я человек!
Михаила Дыньков на кровати стонет -- нутро горит. Воду пьет -- не запьет. Квасом пожар тушит -- не затушит.
-- Вот так самогонка!
Думала, думала Михайлина баба, решила: запутался мужик, надо по-своему действовать.
Думала, думала Иванова баба, тоже решила: запутался мужик, надо по-своему действовать. Сошлись бабы на улице, собранье устроили.
-- Войну давайте делать с Никанором -- силушки нет. Всю кровь из нас аппарат его высосит.
-- Трудно с ним воевать: председатель руку держит.
-- Будем и с председателем воевать.
-- Начальник милиции в гости заезжает.
-- И с начальником будем воевать.
Идут бабы по улице -- зрелище невиданное.
Дынькова -- с палкой, Захарова -- с палкой, целая пехота с деревянным оружием. Прямо к Никанору Иванычу. Увидели занавески на окнах -- еще пуще обидой сердце загорелось.
-- Вот они, денежки наши!
Встретил на крыльце Никанор Иваныч бабье войско -- не похоже на мужика. Сапоги опойковые на ногах, рубашка новая черного сатинета, шелковый пояс с кистями.
-- Вот они, денежки наши!
Выступила Михайлина баба вперед--никакая сила не удержит:
-- Где твоя акаянная фабрика?
-- А вы что за милиция?
Михайлина баба сказала:
-- Мы вот какая милиция: аппарат твой уничтожим, и тебя самого уничтожим, если будешь самогонку варить. Слезами нашими поишь мужиков!
Никифор Иваныч на резон:
-- Прошу разойтись от моих окошек! А ваших неприятностей я не боюсь.
Кричит на баб, защиту чувствует от начальника милиции: "никто не тронет". Бабы тоже в десять голосов:
-- Всю фабрику твою уничтожим!
-- В тюрьму посадим,-- берегись! -- Не имеете права.
Тут Михайлина баба сказала:
-- Идемте, бабы!
Двинулись на крыльцо, бабы за ней. Оробел Никанор Иваныч -- дверь на крючок. А бабы в окошко кричат:
-- Уничтожим!
3
Пришла Михайлина баба домой, Михаила на кровати без памяти ползает, плюет, жалуется.
-- Нутро горит!
Тошно глядеть на мужика. Михайлина баба сказала:
-- Ты, мужик, лучше молчи. Тисну вот, чтобы глаза мои не мозолил.
Пришла Захарова баба:
-- Прошенье надо в город писать, там начальство повыше нашего.
-- Я писать кому?
-- Маланька наша напишет, мы диктовать будем.
Собрались бабы около Маланьки. Маланька за столом сидит, ручкой в чернильницу тычет, бабы диктуют.
-- Пиши!-- говорит Захарова баба.-- Силы нет.
Михайлина баба добавляет:
-- Замучил нас акаянный аппарат.
Марья вдова, после Григорья Кручины, слезы передником утирает.
-- Добавь, Маланька, от меня: с сиротами осталась я, не знаю, чего делать.
Матрена Дубасова кричит через Марьино плечо.
-- Пиши сразу про все: председатель пьянствует, начальник милиции потачку дает. Всех арестуйте!
Услыхал Никанор Иваныч -- зубами скрипнул.-- Ах, акаянные бабы! Кабы на самом деле греха не вышло с ними. Надо будет председателю доложить, с начальником милиции посоветоваться. Оробел Никанор Иваныч. Надо аппарат спрятать.
Еще чего? Взятку надо дать. Бегает, мечется,-- сам не свой. Только хотел итти к председателю, а председатель -- к нему:
-- Прячь аппарат! Человек из города приехал.
Поднял Никанор Иваныч аппарат, как малого ребенка, на руки, понес в амбар через улицу, а бабы... Ах, акаянные бабы! Перегородили дорогу, кричат:
-- Вот, товарищ, этот самый. Замучились мы от него.
Тут только увидел Никанор Иваныч человека из города -- лицом побелел, ноги задрожали. Хотел улыбнуться -- губы скривились.