Неверов Александр Сергеевич - Из моей жизни

АЛЕКСАНДР НЕВЕРОВ

В САДАХ

РАССКАЗЫ

1923 г.

ПЯТАЯ ТЫСЯЧА

"ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА"
МОСКВА -- ЛЕНИНГРАД

ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ

Была я сестрой милосердия в отряде товарища Тараханова.

Шли самарской степью несколько дней, должны были соединиться со своими около Оренбурга. Часто в степи попадались казачьи разъезды, дико носились одинокие всадники, зловеще блестели поднятые пики. Иногда завязывалась перестрелка. Мне не в новинку было все это. Ходила я с отрядами около года, а потому и не боялась. Минутами даже приятно было наблюдать за несущимися всадниками, словно это была не война, а праздничное развлеченье, веселая степная игра. Далеко от нас щелкали винтовочные выстрелы, наши товарищи отвечали тем же, и шли мы спокойно, перекидываясь шутками.

Вечером залегли на ночлег около маленькой речушки, поставили часовых. Степная ночь была великолепна. Высокое небо над головой, синее, бездонное. Запах трав, чистый опьяняющий воздух. Кругом разливались ночные неясные шорохи, слабые перепутанные звуки насекомых. Чиркали кузнецы, дергал коростель на ближних лугах.

Товарищ Тараханов лежал около жарника вверх лицом, тихо говорил:

-- Вот как устроено в мире. Поглядеть снаружи -- тишина, благодать. Жучки, стрекозы -- никто никому не мешает. А на самом деле обман. Сильный пожирает слабого. Наши враги тоже не дремлют. Чтобы не попасться им на зубы, мы должны быть сильными. Часовые не спят? Вообще, такая тишина обманчива. Нас с удовольствием разорвут на кусочки, если мы оторвемся друг от друга. Наша сила только в единении. Мы знаем, за что сражаемся -- бояться нам нечего. Рано или поздно, но мы победим.

Мне, вероятно, почудилось в эту минуту.

-- Вы слышите?

Дергал коростель, чиркали стрекозы. Назойливо тянул тоненький голосок неведомого жука травяного, словно в дудочку играл. Тараханов привстал. Я тоже встала вслед за ним. Мы отошли от жарника на несколько шагов. От реки под обрывом послышались какие-то шорохи. Тараханов смело двинулся вперед, я схватила его за руку. Потом он быстро повернул назад к жарнику, где, утомленные за день, отдыхали наши товарищи. Всех охватила тревога. Быстро взялись за винтовки. Четверо пошли на реку. Одно мгновенье -- и на нас из-за мелкого кустарника посыпались частые беспорядочные выстрелы. В грохоте перестрелки услышала выкрик одного из наших товарищей:

-- Ой!

И сама почувствовала, что-то обожгло мне левую ногу. Сунула два пальца под чулок, на пальцах оказалась кровь.

-- Я ранена.

Сумки перевязочной под руками не было. Быстро сорвала головной платок, разорвала пополам, перетянула раненое место. Опять ясно услышала выкрик одного из наших товарищей:

-- Ой!

Метнулась туда, второпях упала через убитого человека.

-- Нас уничтожат.

Мысль эта показалась страшной, невероятной. Я вся ослабла, закачалась, не зная, что делать. Самое страшное -- не видела врагов, не могла понять, откуда они стреляют. Сколько их? Совершенно ничего не понимала. Вся была скована страхом и жалостью к падающим около меня товарищам. Нужно увидеть Тараханова, итти рядом с ним, чтобы не изменить себе в охватившем отчаяньи. Кто-то закричал:

-- Бегите!

Я неожиданно закричала:

-- Стойте!

Около меня вдруг очутился товарищ Тараханов. Высокий, бесстрашный, в расстегнутой гимнастерке. В темноте показался великаном. С револьвером в руке повелительно призывал:

-- Товарищи!

Я схватила чью-то винтовку, брошенную на траву, но у меня не было патронов. Не помню, как это случилось. Бежала с поднятой винтовкой, и голос мой казался не моим.

-- Товарищи!

Рядом бежал товарищ Тараханов.

-- Ложись!

Мы быстро легли за маленький бугорок с другой стороны от напавших на нас, открыли частый огонь. Я знала, что такое частый огонь. Мне казалось, что я стреляю из сотни винтовок сотнями рук. Но у меня было всего несколько пуль, которые дал Тараханов. Тут я бросила винтовку и чуть не закричала:

-- Тараханов, мне нечем стрелять.

-- Вот пули.

Не успела я схватить патроны, Тараханов вдруг наклонился ко мне, точно хотел отдохнуть от огромной усталости. Руки его судорожно прижали винтовку.

Больше ничего не помню. Казалось, что я стреляю из сотни винтовок сотнями рук. Потом закрыла глаза, упала в какую-то яму, но не ушиблась. Всю меня охватил сладкий головокружительный сон, стало легко, нестрашно, тихо.

Пришла в сознание рано утром. Из-за степного бугра поднималось солнце. Пели жаворонки в чистом утреннем небе, слышался колокольный звон на соседней церкви. Хорошо было в степной тишине, схоронившей ночные выстрелы, а вокруг лежали убитые товарищи. Милый, бесстрашный Тараханов лежал в расстегнутой гимнастерке, откинув левую руку. И если бы не окровавленная голова, я бы подумала:

-- Он спит.

Лицо ясное, молодое. Маленькая бородка, отпущенная во время походов, делала его строгим, серьезным. Глаза смотрели вперед под нахмуренными бровями. Они не закрылись перед смертью, не утратили и выражения гордости.

Если бы не окровавленная голова, я бы подумала:

-- Он спит

В маленькой долинке на смятой траве лежало еще несколько человек: вверх лицами, вниз лицами. В десяти шагах от бугорка, из-за которого мы стреляли, лежал молодой казак с русыми перепутанными кудрями на левом виске. Рядом валялась фуражка с синим околышем. Еще подальше около кустарника сидел мужик на корточках -- без шапки, со скрещенными на груди руками. Было похоже, что он молится, наклонив немного голову. На берегу, возле самой воды, вниз животом лежал молодой текстильщик Федоров -- московский рабочий. Мальчик совсем, безусый. Лежа, вытянув вперед руки, точно напиться пришел.

Да, наша чаша горька.

Я осталась одна среди убитых. Остальные разбежались. Что мне было делать? Дорог степных не знала, села незнакомые. Надо схоронить умерших. Увидела коршуна летающего. Представила, как враги могут издеваться над трупами -- быстро решила:

-- Надо схоронить убитых.

Чем же буду рыть могилу? Пальцами не могу, а лопатки нет. Да и стоит ли мне оставаться здесь? Не придут ли сюда вчерашние враги? Не ребяческий ли порыв говорит во мне? Я сидела около товарища Тараханова, думала:

-- Скажи, что делать?

Страшно болела голова. Нога раненая болезненно ныла. Дошла до реки, сняла окровавленную повязку, вымыла, перевязала снова. Посмотрела в сторону, не поверила: на песке около убитого казака лежала маленькая саперная лопатка. Да, я должна схоронить их. Я никогда не копала могилы для мертвых, и одинокой, в жуткой степной тишине мне было страшно. Упиралась здоровой ногой в железную лопатку, с трудом отдирала твердую залежную землю. Я была одна. Надо мной -- жаворонки, высокое небо, около меня -- убитые товарищи. Мне казалось, что я хороню живых, хороню сама, своими руками. Минутами останавливалась, смотрела на Тараханова. Не с ума ли я схожу? Опять копала. Уже по пояс ушла в землю. Наружи оставалась только голова моя растрепанная: платка на ней не было.

Вырыла и первым положила на дно товарища Тараханова. Маленькие карманные часы на руке у него сняла, привязала на свою руку. Стрелки показывали полчаса девятого. Я, вероятно, очень устала. Помню, сидела около могилы, разглядывая в ней положенного друга, и по щекам у меня ползли слезы. Вспомнила, как в городе мы хоронили убитого на посту красноармейца. Кто-то сказал тогда:

-- Да будет тебе легка земля, товарищ. Я тоже сказала Тараханову:

-- Да будет тебе легка земля, товарищ.

Потом притащила Федорова от реки, Стрелкова, Никифорова. Сверху положила старого петербургского литейщика Иванова.

-- Ну, вот. Могильный холмик без памятника в самарской степи. Последнее пристанище погибших. Кто узнает об этом? Герои без имени.

А мне нужно итти. Я надела кожаную гимнастерку с Тараханова, отошла несколько шагов от могилы. Взглянула в последний раз на свежую насыпь и медленно пошла прямо степью. Вышла на проселочную дорогу, увидела вдали колокольню сельской церкви.

-- Надо будет туда.

В селе меня встретил молоденький паренек лет четырнадцати, осторожно спросил:

-- Ты, тетенька, большевичка?

-- А что?

-- Казаки здесь приехали: не ходи.

Я на минуточку остановилась, но стоять посреди улицы было неудобно. Кто-то смотрел из окна. Стараясь казаться спокойной, вошла в переулок. Опять догнал меня тот же паренек.

-- Тетенька, не ходи в эту сторону.

-- Ты меня проводишь?

-- Да.

Надежды во мне сменялись сомненьями. Я шла за маленьким человеком, чувствуя себя в его руках. Странно как-то вышло. Зачем я иду за ним? А вдруг он меня выдаст? Почему он узнал, что я большевичка?

Взглянув на меня, мальчик в ужасе зашептал:

-- Тетенька, звезду-то сними скорее.

Я совершенно забыла о красноармейской звезде на фуражке у себя, надетой с головы петербургского литейщика Иванова. Бросила в сторону и самую фуражку. Внимательно взглянула на своего проводника.

-- Нет, не обманет.

Тоненький, босый, в распоясанной рубашке, он зорко оглядывался по сторонам, словно человек, испытанный долгим опытом. Вывел меня в тихий тупичок, упирающийся в гуменники. Тут бродили телята, на плетне стоял большой головастый петух. Гудели пчелы, лежали сваленные бревна.

-- Хочешь к нам пойти? У меня отец тоже красноармеец.

Я тихонько сказала:

-- Да.

-- Погоди вот здесь, я сбегаю.

Мальчик быстро нырнул на гуменники, а я села за бревнами около плетня. Было немножко смешно прятаться среди белого дня возле бревен, где в любую минуту могут пройти мужики. Но я очень устала от всего пережитого. Минутами казалось безразлично и страшно хотелось спать. Даже пробовала класть голову на бревно, но тут же быстро поднимала ее, настойчиво говорила себе:

-- Нельзя.

Вспоминались слова Тараханова:

-- Мы сильны только в единении.

А я сейчас одна вот на этих бревнах. Чтобы быть сильной, я должна с кем-то объединиться. С кем? Да, нужно объединиться. Одной существовать нельзя, и в борьбу итти одной нельзя. Нужна большая, огромная сила. Где найти эту силу? Тараханов убит. Иванов, Федоров, Стрелков, Никифоров убиты. Разве с ними все должно закончиться? Нет, неправда. Я должна найти людей, а люди живут около меня. Надо только попробовать.

Усталость моя прошла, в теле почувствовалась крепость, в голове вспыхнули новые мысли. Мне уже не было страшно. Сидела за бревнами около плетня, нетерпеливо поджидала маленького друга. Он прибежал перед вечером, когда спускались теплые мягкие тени, радостно заговорил:

-- Тетенька, айда к нам...

В задних воротах нас встретил отец, бывший красноармеец, с деревянной ногой...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ПРИМЕЧАНИЯ

286. Из моей жизни. Не окончено. Напеч. впервые в сборнике "Повесть о бабах и другие расск.", М.-- Л., 1924,-- изд. "Зем. и Фабр.", откуда и перепечатывается. Текст сверен с рукописью; в ней имеется подзаголовок: "Рассказ".