Неверов Александр Сергеевич - Изобретатель

АЛЕКСАНДР НЕВЕРОВ

В САДАХ

РАССКАЗЫ

1923 г.

ПЯТАЯ ТЫСЯЧА

"ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА"
МОСКВА -- ЛЕНИНГРАД

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ

Не слышно проходила ночь. Громко пел Силантьев петух утреннюю зорю. Бледной полоской гляделся рассвет. Таяла темень на улице, розовел краешек неба, а Тихонов сидел над чертежами, утомленно водил карандашом по бумаге. Глубоко засевшие глаза горели возбужденным блеском, впалые щеки румянились. Падал карандаш -- Тихонов засыпал коротким тревожным сном. Утомленный мозг беспорядочно дорабатывал неоконченные фигуры, пальцы проводили странные фантастические линии. С невероятной быстротой вырастала огромная машина -- стальной гигант. Вся рабочая слободка дивилась. Мужчины с гордостью говорили:

-- Это выдумал товарищ наш, Григорий Николаич Тихонов.

-- Молодец.

Из толпы громко кричал знакомый голос:

-- Бездомовец он, а не молодец. Жрать скоро нечего будет от его окаянной выдумки.

Боялся выкрика Тихонов, чувствовал себя до бесконечности униженным. Даже во сне робко втягивал плечи, прятал чертежи. Кричала жена, Лукерья Васильевна, курносая баба в опорках на босую ногу. Невидная в толпе слободских поклонников, собравшихся посмотреть изобретение, она выходила вперед, ставила перед Тихоновым двоих ребятишек, третьего грудного кидала под ноги.

-- На вот, выдумывай! Ты изобрел. Потом хватала за плечи, сильно трясла.

-- Всю дурь из башки твоей вышибу!

Просыпался Тихонов с больной головой. Дергало в висках от длинной бессонной ночи, по затылку колотили молотками. Долго сидел у стола, бессмысленно осматривая ночную работу. Вешал мешочек с провизией на правую руку, закуривал.

В ярком свете утреннего солнца полоскались зеленые рубашки заводских тополей. В будке у калиточки сидел сторож Петров, веселый седой старичишка с желтыми табачными усами. Как гвоздь он: вбили в одно место -- торчит. Сел в будочку у калитки -- сидит двенадцать лет. Двух хозяев пересидел. Старый помер, молодого прогнали в Октябрьскую революцию. Делает вертушки из махорки, балагурит. Тихонову с удовольствием протягивает сухую, заскорузлую руку.

-- Мое почтеньице, Григорий Николаич! Все ли здоровы помаленьку? Как поживаете?

Удивляется старик.

-- Непонятный вы человек, Григорий Николаич. Сколько лет гляжу на вас -- до нутра добраться не могу. Очень уж вид сурьезный у вас, и матерно никогда не ругаетесь вы.

Все считали Тихонова непонятным. Когда услышали про чертежи, за которыми сидит по ночам, начали смеяться.

-- В ученые лезет. Немытый чорт!

-- Разве можно с нашим рылом в калачный ряд?

И жена думала так. Глядит на мужа, казнится. Ночь глухая, спят все, а он сидит за чертежами. Встанет, походит, опять сядет. Жалко жене, скажет:

-- Ложись, Гриша, устал. Тихонов виновато улыбнется.

-- Ты спи, пожалуйста, спи. Я тебе не мешаю.

Жена начинает разжигаться.

-- Кто же тебе мешает? Я что ли?

-- Никто никому не мешает. Спи.

-- Не укладывай, без тебя я знаю. Ишь, ласковый больно! Смотри, на колокольню не залезь от своей науки. Который месяц сидишь от пустой головы? Чего заработал?

Вскакивала с кровати в одной рубашке, возбужденно трясла мягкими пустыми мешками грудей. Полуголая, косматая, казалась похожей на ведьму, вылетевшую из трубы. Минутами Тихонову хотелось ударить ее злобно, жестоко, без жалости, чтобы завизжала на всю улицу. Сдерживал вспыхивающий гнев, спокойно говорил:

-- Какая ты нехорошая баба! В карты я не играю, водку не пью. Чего тебе жалко?

В добрые минуты и Лукерья говорила тоже спокойно:

-- Не жалеешь ты нас, Гриша. Умрешь, кто будет кормить меня с ребятишками?

-- Больше ни о чем не думаешь?

-- Думать-то не о чем мне.

-- Да, это верно.

-- Неужто неправду говорю тебе? Чай, никогда не хвастала перед тобой, кого хошь спроси.

Вся жизнь смеялась над Тихоновым. Не дала образования в молодости, приходилось теперь наквитывать, под старость. Правда, до старости далеко, только тридцать восемь лет, да нужды было не мало. Словно мешок с песком тащил на себе -- рано согнулся, пожелтел. Мальчишкой поступил на завод--не до ученья тут. Книжки в руках не видал до двадцати лет. Молодость подошла, теплые весенние вечера. Встретилась Лукерья, молодая работница. Дала себя почувствовать молодая кровь. Не на радость сошлись два слепака. Сначала весь мир казался другим, ничего не надо было, кроме лишней копейки в дому. Через год пошла тоска смертная. Камнем тяжелым повисла жизнь: комнатушка крошечная, да вечные разговоры про лишнюю копейку. Потянуло Тихонова за книжку. Ночи напролет просиживал. Многое не понимал из того, что прочитывал. Чем труднее была книжка, тем сильнее хотелось осилить ее. Богатства книжки не давали. Приходилось последнее тратить на них. И время свободное целиком уходило на чтение.

Лукерья ворчала, потом ругаться начала:

-- Какого ты дьявола в своих книжках? Чорт-дурак! Чай, ты не мальчишка восьмилетний.

А Тихонов чувствовал: без книжки ему не прожить -- все готов отдать за нее. Тут еще появилась страсть непонятная к изобретениям. Когда мальчишкой был, разбирал замки по косточкам. Разберет, опять сложит. Интересовало нутро каждой вещи. Высмотрит винтики, пружинки, гвоздочки. Думал, баловство это ребячье. Стал постарше -- баловство начало мучить не на шутку. Уже работая на машинах, часто тревожила мысль, как они устроены. Сложные непонятные части казалися живыми, таинственными, хотелось ощупать их, вникнуть в сердцевину. Когда освоился с техникой, все стало казаться проще, доступнее. В голове засела мысль выдумать что - нибудь самому. Еще крепче взялся за чтение. Больше стало неприятностей в семье. Не понимала Лукерья страсти влекущей, озлобленно говорила:

-- Когда ты оставишь дурацкие выдумки? И на заводе смеялись, как над дурачком:

-- Григорий-то у нас -- эроплан хочет выдумать.

Трудно было итти путем самоучки.

Надеялся Тихонов только на крепкую волю свою. Мысленно сказал себе в утешение:

-- Лучше умру на десять лет скорее, если чахотку наживу, а заветного не брошу. Еще сто книжек прочитаю -- до чего-нибудь додумаюсь. Не может быть, чтобы я не выдумал свою машину.

Однажды Лукерья сказала ему:

-- Вот что, Григорий, милый мой. Если ты не расстанешься со своим циркулем, я всю твою науку в печке сожгу, истинный господь! Разве можно Ж'ть с таким дураком? День и ночь сидит, лихорадка болотная --знать ничего не хочет. Для этого ты меня замуж брал -- выдумками кормить?

Посмотрел Тихонов спокойно, спросил:

-- Ты это серьезно говоришь?

-- Играю с тобой.

-- Если ты испортишь хоть одну бумажку -- я убью тебя. Колесом завертелась Лукерья, захлебнулась в словах ненавистных.

-- Ах, ты, нечистый дух! Кормилицы-батюшки! Да я тебе все глаза выдеру, только пальцем тронь меня. Другую, верно, завел? Обсосал мою канфетку, не нужна я стала. Врешь, сукин сын, не тронешь! Я скорее уморю тебя.

Горько стало Тихонову. Одиноким почувствовал себя, никудышным. Пробовал домой не ходить по целым вечерам, до глубокой полночи просиживал на улице в тихом уголке, лелея неразделенные мысли. Когда возвращался домой, Лукерья встречала шипеньем:

-- У матанечки был? Насосался? Вымой руки поганые, не берись за хлеб!

Все чаще думал Тихонов:

-- Куда деваться от такой жизни?

Не было душевного покоя. На каждом шагу раздражали домашние ссоры, злили насмешки товарищей:

-- Ну, как твоя машина -- не шумит?

Никто не верил, никто не поддерживал дружеским советом. Нападало отчаянье. Бросить хотелось все. Расшибить себе голову от досады. Запьянствовать готов был в такие минуты Тихонов -- удерживала твердая воля. Верил, что жизнь как-нибудь изменится, что-нибудь переделается в ней, и тогда можно будет работать спокойно. Были дни, когда и Лукерья становилась лучше. Не кричала, не злилась, не требовала денег за "выдумки". Тихонов думал:

-- Куда прогонишь ее?

И все-таки хотелось, чтобы она умерла. Мысль эта засела в голову помимо воли, назревала почти незаметно, неощутимо. Казалось, что единственный враг, мешающий работать над изобретением, -- только Лукерья. Снять с себя тяжелые путы семейные, раскрепоститься, и жизнь обязательно изменится. Тогда он, Тихонов, останется один, ребятишек пристроит в детский дом. Будет ходить на рабочие курсы, изучать механику. По вечерам обложит себя книгами, чертежами, рисунками -- кто помешает делать любимое дело? Пусть даже нужда, голод--все, что угодно. Любую нужду переживет, любое горе песчинкой маленькой пронесет на плечах, лишь бы только не отрываться от творчества, которое ни на что не променяет.

И когда Лукерья по привычке злобилась на непонятные ей чертежи, не дающие лишней копейки в дом, Тихонов думал:

-- Умри -- дурацкая баба, сдохни! Я тебе памятник чугунный поставлю за это.

На завод прислали молодого инженера. Услыхал он про выдумки Тихонова, позвал к себе.

-- Вы изобретаете машину, товарищ,?

Смутился Тихонов, рассказал все по совести. Он и сам не знает пока, какую может выдумать машину, но мысли об изобретении отравили ему всю жизнь. День и ночь таскает их в голове, ничем не может заниматься кроме. Товарищи торгуют на базарах, загоняют копейку в дом, а он, как околдованный, думает о машине.

Посмотрел инженер чертежи Тихонова, побеседовал.

-- Как же вы думаете теперь?

-- Я и сам не знаю как. Знания у меня маленькие, а машину мне выдумать необходимо. Сначала думал, баловство это, теперь вижу: жить не могу без этой выдумки.

-- Надо учиться!

-- Давно хочу, нельзя учиться мне. В жене своей поддержки не вижу. Прогнать ее -- силы не хватает. Неграмотная она баба, пропадет, если выкинуть на улицу. А с ней оставаться жить -- я пропаду.

Понял инженер горе Тихонова.

-- У вас трагическое положение, товарищ. Или вы должны принести в жертву семейное счастье, или творческие попытки свои. Не будете учиться -- ничего не выдумаете. Тут мало одного желания, нужны точные знания. Для каждой выдумки существуют свои законы, без которых человек только мучиться будет напрасно и в конце концов потеряет веру в собственные силы. Выбирайте любое: либо жена, либо наука.

Целую ночь думал Тихонов: либо жена, либо наука. Это верно. Жену прогони, друга прогони, отца с матерью прогони, если они мешают жить любимыми мыслями. В нищете останься, нищим умри на койке, если никто не разделит заветные думы твои. Верно. И сказать все это легко. Сделать как?

Ничего не знала Лукерья. Ночью, когда Тихонов садился на кровати, стискивая голову, она говорила ему:

-- Сколько напрасно ты мучаешь себя, Гриша. Неужели прирос к этим бумагам?

Поглядел на нее Тихонов больными непонимающими глазами, сказал:

-- Уйди от меня! Христа-ради прошу!

-- Как уйди?

-- Совсем уйди! Не живи со мной. Я тебе платить буду на поддержку.

Лукерья вскочила в одной рубашке.

-- Другую нашел? С красными губами?

Вот тут и случилось с Тихоновым неожиданное. Швырнул жену с кровати и спокойно сказал:

-- К чорту!

Долго кричала Лукерья, через три дня захворала. Смотрел Тихонов на нее, мучительно думал:

-- Ах, если бы умерла!

Не умерла Лукерья. Выздоровела, говорит:

-- Я от тебя никуда не уйду.

Смешно стало Тихонову.

-- Что я мучаю себя из-за глупой бабы? Учиться надо. Обязательно я должен докончить свою машину.

Сел за стол спиной к Лукерье, говорит:

-- Теперь сколько хошь кричи, по-твоему все равно не сделаю. Учиться пойду, по ночам буду сидеть -- тебя не: послушаю.

ПРИМЕЧАНИЯ

287. Изобретатель. Печатается впервые по рукописи. Рассказ написан в Москве и должен быть отнесен к 1922 -- 23 г. г.