Недѣлю цѣлую не спалъ докторъ Корнелій Шванталеръ. Да и было отъ чего. Послѣ того, какъ была открыта прививка, одаренная удивительнымъ свойствомъ дѣлать глазъ доступнымъ лучамъ Рентгена, пресловутымъ лучамъ, волновавшимъ тогда всю Европу, согласитесь сами, можно было проводить безсонныя ночи единственному обладателю этого секрета! Любовь къ наукѣ сильна, и онъ совершенно забылъ бѣлокурую невѣсту, которая за нѣсколько дней передъ тѣмъ получила въ даръ его сердце. Но не ошибся ли онъ? Безчисленные cobayes, которымъ онъ вспрыснулъ новую сыворотку, въ самомъ ли дѣлѣ видятъ внутренность предметовъ и живыхъ существъ, за исключеніемъ ихъ внѣшнихъ формъ? Можетъ быть просто онъ испортилъ ихъ мозговые аппараты, попытавшись измѣнить ихъ естественную точку зрѣнія? Отвѣтъ былъ сомнительный/И докторъ Шванталеръ не переставалъ наблюдать своихъ cobayes. Эти маленькія животныя, казалось, были чѣмъ-то озадачены. Они то вертѣлись въ своей клѣткѣ, то вдругъ кидались на перекладины деревянной рѣшетки, подобно мухамъ, когда тѣ, не зная о препятствіи, бросаются на стекла. Докторъ переносъ ихъ въ другую клѣтку, которая вся была изъ желѣза. Они остались спокойны: опытъ отвѣчалъ теоріи.
Во всякомъ случаѣ докторъ Шванталеръ понималъ, что слѣдуетъ попытаться сдѣлать еще послѣдній и высшій опытъ. Результатъ былъ неизвѣстенъ.
Но развѣ онъ не посвятилъ наукѣ всю свою жизнь? Могъ ли онъ колебаться принести ее также и совсѣмъ въ жертву, въ случаѣ надобности? Могъ ли онъ пропустить этотъ чудесный случай, или предоставить другимъ воспользоваться имъ? Видѣть подкладку всего, проникать въ центральную сущность вещества, въ самое сердце тканей и формъ, созерцать обратную сторону сущаго, прослѣдить тайный механизмъ, человѣческаго тѣла и, быть можетъ, отыскать на днѣ этихъ глубинъ сущность души, начальнаго движенія мысли -- развѣ эта греза медика философа не стоитъ того, чтобы ради практическаго осуществленія рискнуть чѣмъ нибудь? На операцію нельзя рѣшиться тогда, когда взглядъ его, небрежно пробѣжавъ по обманчивымъ поверхностямъ, поможетъ его непогрѣшной рукѣ добраться до гнѣздилища зла, которое не видно никому другому! Это была -- слава и для начала хорошая отместка госпитальнымъ товарищамъ, недавно отвергавшимъ его хирургическія способности по поводу одной операціи, которая, правда, оставила въ живыхъ больного, но совершенно уронила оператора. Докторъ Шванталеръ больше не колебался. Онъ наполнилъ маленькій шприцъ фотографической сывороткой, надѣлъ платиновую иглу и приблизился къ окну, чтобы увидѣть сохранила ли жидкость требуемую прозрачность.
Въ эту минуту воскресные колокола прозвучали въ отдаленіи. Это была ясная заря, въ которой постепенно оживали оттѣнки предметовъ и, облитые розовымъ свѣтомъ, колебались нѣжные кустарники, а весенняя природа пробуждалась. Благоуханія распускающихся цвѣтовъ поднимались легкими струями. Птицы пѣли среди первыхъ листочковъ липы.
За оградой сада шла къ фонтану граціозная и быстрая молодая дѣвушка, держа кувшинъ у бодра. Докторъ Шванталеръ провелъ рукой по лбу, и, подумавъ мгновеніе, взвѣсила все.
Строго говоря, онъ принесетъ только половинную жертву. Наукѣ достаточно одного глаза. А другой онъ сохранитъ дня допольнительнаго зрѣнія. Для опыта онъ избралъ лѣвый глазъ. Мужественно ввелъ онъ иглу въ хрусталикъ, какъ это онъ дѣлалъ своимъ cobayes, впрыснулъ сыворотку, потомъ растянулся на постели, покрывъ предварительно инъектированный глазъ чѣмъ-то вродѣ монокля, стекло котораго онъ намазалъ какою-то желтоватой мазью на платиновомъ основаніи, непроницаемою новымъ лучамъ.
* * *
На другой день обычный ударъ въ дверь пробудилъ его. Вѣрная Гертруда принесла утренній завтракъ: превосходный случай для перваго опыта.
Быстро онъ снялъ стекло съ лѣваго глаза и закрылъ правый. О чудо! Вмѣсто старой служанки, красное лицо которой и жирное тѣло смѣшили его учениковъ, онъ увидѣлъ, что къ нему приближается, выдѣлывая бедрами комическіе выкрутасы, приземистый скелетъ, на которомъ висѣло нѣсколько прозрачныхъ мѣшковъ и все было покрыто волнующимся газомъ, немного зеленоватымъ, похожимъ на студенистую оболочку медузъ, но еще болѣе просвѣчивающимъ, безъ опредѣленныхъ очертаній, подобно туману, который вотъ-вотъ разсѣется. Что же касается костей, то онъ различилъ ихъ съ совершенной ясностью.
Онъ увидѣлъ даже легкія деформаціи, неправильные отростки, плохо закругленныя ребра, и посреди скелета болталось сердце, какъ языкъ колокола и, казалось, было поражено какою-то несносной гипертрофіей. Не было больше сомнѣнія -- опытъ удался.
Онъ наскоро одѣлся. Какъ разъ въ госпиталѣ былъ день операцій.
-- А пускай-ка посмотрятъ коллеги! Съ гордо поднятой головой и съ моноклемъ въ глазу, онъ прошелъ по заламъ; между тѣмъ, какъ студенты, толкая другъ друга локтемъ, говорили шепотомъ: "Каковъ, носитъ монокль и притомъ пресмѣшной монокль'"
Когда онъ вошелъ въ амфитеатръ, всѣ спорили. Шло дѣло объ одномъ несчастномъ, который въ какой-то схваткѣ былъ раненъ четырьмя пулями изъ револьвера. Три были извлечены. а четвертую никакъ нельзя было найти.
Докторъ Шванталеръ приблизился и у него спросили, какого онъ мнѣнія -- скорѣе, впрочемъ, изъ вѣжливости, такъ какъ всѣмъ было извѣстно, что со времени послѣдней операціи онъ воздерживался отъ рискованныхъ вмѣшательствъ.
Но къ величайшему изумленію присутствующихъ. онъ рѣшительно подошелъ, снялъ свой монокль, закрылъ правый глазъ, схватилъ зондъ, неколеблясь погрузилъ его и извлекъ пулю.
"Вотъ", просто произнесъ онъ, и вокругъ него поднялся ропотъ удивленія.
Принесли другихъ больныхъ и каждый разъ, сдѣлавъ быстрый осмотръ, дикторъ Шванталеръ находилъ корень болѣзни. Онъ вырѣзывалъ опухоли, распиливалъ кости, вытаскивалъ иглы. Почти всѣ больные умерли, но оперированы они были превосходно. "Какой вѣрный глазъ! Ахъ, этотъ Шванталеръ! Да это неслыхано!" говорили коллеги, изумляясь и завидуя.
Въ одинъ день Корнелій Шванталеръ затмилъ собою всѣхъ славнѣйшихъ хирурговъ вѣка.
* * *
Слегка утомясь, докторъ Шванталеръ, провалялся послѣ обѣда на диванѣ, наслаждаясь своимъ торжествомъ. Онъ получилъ пламенное посланіе отъ невѣсты, которая упрекала его за молчаніе и назначала ему свиданіе на другой день на берегу рѣки. Но онъ прочелъ письмо разсѣянно, почти скучая. Все же онъ любилъ свою Маргариту, такую граціозную и милую съ глазами, какъ двѣ фіалки, съ бѣлоснѣжнымъ цвѣтомъ лица, съ таліей стройной, какъ стебель лиліи. Теперь же научная гордость всецѣло овладѣла имъ. Любовь блѣднѣла передъ зарею его славы, какъ послѣдняя звѣзда ночи таетъ въ лучахъ восходящаго солнца: онъ спѣшилъ прислушаться къ первымъ отголоскамъ этой славы. Онъ вспомнилъ, что у бургомистра былъ балъ. Разумѣется, туда прежде всего должна дойти вѣсть объ его успѣхахъ въ госпиталѣ, и онъ рѣшилъ отправиться на балъ. Ненавидѣлъ онъ общество, не любилъ онъ танцовать, но былъ философомъ. Онъ подумалъ о томъ, что, кромѣ удовольствія услышать похвалы со всѣхъ сторонъ, онъ увидитъ еще странное зрѣлище, которое представятъ его рентгеневскому оку женское кокетство и человѣческая суетность. Онъ зналъ уже, чего можетъ ожидать наука отъ его открытія и онъ не прочь былъ убѣдиться въ пользѣ, которую извлечетъ изъ него психологія. Въ извѣстный часъ онъ надѣлъ свой торжественный фракъ и направился къ жилищу бургомистра. повторяя стихъ французскаго поэта: Ничего нѣтъ правдивѣй скелета!
* * *
Когда изъ вошелъ, балъ былъ въ полномъ разгарѣ. Его тотчасъ окружили, стали поздравлять, разспрашивать. Онъ выслушивалъ восторженныя изъявленія. Потомъ, когда началась кадриль и группы мужчинъ разсѣялись, онъ притаился въ амбразурѣ окна, закрылъ правый глазъ, открылъ лѣвый и сталъ смотрѣть. Конечно, странное было зрѣлище и достойное наблюдательности послѣдователя Шопенгауера. Черные скелеты наклонялись, кланялись, колебались, граціозно присѣдали, потомъ вдругъ обнимались попарно, какъ бы желая спутаться своими ребрами и однако же, удерживаемые на нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга, тою медузною оболочкою, которую докторъ замѣтилъ утромъ у своей старой служанки и которая была тѣломъ, формою, красотою, исчезнувшею при пронизывающемъ свѣтѣ неумолимыхъ лучей. Только драгоцѣнные каменья и металлы оставались непрозрачными и тѣмъ болѣе странны были всѣ эти костистыя фигуры, увѣшанныя брилліантами и орденами.
Вдругъ докторъ удвоилъ вниманіе. Онъ замѣтилъ робкую парочку, которая скользила за пальмами галлереи.
Тихо, медленно сквозя изъ-подъ прозрачныхъ листьевъ, сблизились двѣ челюсти, два пустыхъ носа, два черепа и надолго припали другъ къ другу. "Поцѣлуй!" подумалъ докторъ и ироническое настроеніе его внезапно прошло. Онъ не захотѣлъ больше ничего видѣть, и покинулъ балъ, который показался ему мрачнымъ. Напрасно онъ успокаивалъ себя и повторялъ "что наука ни передъ чѣмъ не должна отступать и истина -- прежде всего". "Да, но любовь!" Онъ легъ, спалъ плохо, у него были кошмары, и на другой день онъ проснулся съ страшной головной болью.
* * *
Онъ вышелъ въ поле.
Свѣжесть весенняго утра развеселила его. Въ концѣ концовъ, онъ сохранилъ глазъ, доступный обманамъ внѣшнихъ формъ: "Для любви достаточно". Дѣло только въ томъ, чтобы не попасться не кстати, и чтобы всегда во время былъ въ глазу предохранительный монокль. Унего было такимъ образомъ два зрѣнія: одно для науки, другое для жизни.
Ободрившись, докторъ открылъ лѣвый глазъ, желая изслѣдовать природу подъ новымъ угломъ зрѣнія. Но онъ разочаровался. Голыя, безцвѣтныя деревья вытягивались, какъ щупальца осьминога. Иногда съ сѣрыхъ вѣтокъ слетали черные маленькіе скелеты птицъ. Это была единственная дѣйствительность, которая на необъятномъ пустынномъ горизонтѣ привлекала его вниманіе.
Онъ сѣлъ на травѣ на берегу рѣки. Тревога его возобновилась. Великій ученый не можетъ перестать быть человѣкомъ. "Рѣшительно, подумалъ онъ: истина безобразна, безобразна!"
Кругомъ утро казалось такимъ сладостнымъ, и вся природа ликовала. Это былъ очаровательный концертъ тихихъ звуковъ, восхитительная гармонія цвѣтовъ и благоуханій. И къ задумчивому доктору цвѣты склонялись своими вѣнчиками и тихонько говорили ему: "Докторъ, посмотри какъ мы прекрасны! Что намъ за дѣло до имени, которое мы, мертвые, носимъ въ гербаріяхъ и до коснаго строенія, открываемаго въ насъ микроскопами! Богъ сотворилъ насъ, чтобы обвѣвать людей ароматами, а не съ тѣмъ, чтобы ихъ поучать". И деревья, въ свою очередь, шептали съ высоты: "Шванталеръ, Шванталеръ, не злоупотребляй наукой, мы созданы для того, чтобы служить убѣжищемъ для птицъ и скрывать отъ нескромныхъ взглядовъ боязливые поцѣлуи влюбленныхъ". Листья, теряясь въ небесахъ трепетали отъ гнѣва и говорили: "Шванталеръ, Шванталеръ, твоя наука до добра тебя не доведетъ!"
Онъ поднялъ голову, какъ бы пренебрегая всеобщимъ проклятіемъ. Тутъ на поворотѣ дороги онъ увидѣлъ нѣжный скелетъ, который приближался, раскачивая передъ собой огромный животъ, ненормальный объемъ котораго находился, въ странномъ противорѣчіи съ тонкостью остова. "А, подумалъ докторъ, новый, еще неизвѣстный случай стомокальной аномаліи". Наука поглотила его всего.
Между тѣмъ, изящный скелетъ все приближался. Подойдя близко къ доктору, онъ остановился, челюсти его раскрылись и молодой голосъ произнесъ: "Мой милый Корнелій, вы такъ задумались, что не замѣтили вашей возлюбленной! О, эти ученые!"
Въ страхѣ докторъ вскинулъ свой монокль, и скрылъ правый глазъ. Проклятіе! невѣста была передъ нимъ!
Это ужъ было черезчуръ. Онъ потерялъ голову и вскричалъ: "никогда, никогда!" Затѣмъ онъ убѣжалъ въ городъ, размахивая руками, какъ сумасшедшій.
Гретхенъ такъ и окаменѣла. "Докторъ Корнелій сошелъ съ ума", подумала она и упала подъ деревомъ съ разспростертыми руками, пораженная отчаяніемъ.
* * *
Возвратившись въ свою лабораторію, Щванталеръ схватилъ голову въ руки и залился слезами. "Я не подумалъ объ этомъ!" воскликнулъ онъ. "Что, если я иначе не стану видѣть!" Но у него оставался еще одинъ глазъ. Онъ широко раскрылъ его, чтобы убѣдиться въ его неприкосновенности. Увы! неужели его волненіе обусловило собою легкую инфильтрацію фосфоресцентной сыворотки изъ одной орбиты въ другую? Ему показалось, что онъ даже уцѣлѣвшимъ глазомъ не такъ ясно видитъ. Онъ взглянулъ на себя въ зеркало. Собственное тѣло его представилось ему не столь твердымъ и формы его какими-то неопредѣленными. Что если и онъ приметъ образъ скелета въ оболочкѣ медузы! Ужасъ! Не видѣть больше, не видѣть себя, не видѣть ее въ прежнихъ краскахъ и очертаніяхъ!
Тогда въ ярости онъ сталъ проклинать науку. "Справедливо говорится въ Еклезіастѣ". вопилъ онъ и рвалъ на себѣ волосы: "что умножающій свои познанія, множитъ и свои горести. Богъ сохранилъ для того самую злую долю: истину, которая всегда печальна. Намъ онъ далъ красоту, иллюзію и надежду, а я отказался отъ счастья быть человѣкомъ!"
И, схвативъ инструментъ, онъ вырвалъ у себя проклятый глазъ и швырнулъ его за окно.
А когда бѣлокурая Гретхенъ, вся трепета, пришла навѣстить его. онъ объяснилъ ей, что страшное воспаленіе заставило его лишиться лѣваго глаза. "Онъ потерянъ", сказалъ онъ. И когда онъ кончилъ, граціозный ребенокъ повисъ у него на шеѣ и чуть слышно произнесъ:
-- Но что дѣлать, что онъ потерянъ... И, наконецъ, тебѣ остается еще одинъ...
-- И притомъ хорошій, подхватилъ докторъ,-- потому что онъ видитъ красоту.