Розеккер П. - О том, как у Максимки Малого изба сгорела

О томъ, какъ у Максимки Малаго изба сгорѣла.

Изъ жизни деревенскаго парня.

П. Розеккера. (Съ нѣмецкаго Я. Б--въ).

Я очень хорошо помню эту ночь. Глухой звукъ -- казалось, что кто-то хлопнулъ дверью на лѣстницѣ -- разбудилъ меня. Затѣмъ кто-то стукнулъ въ окошко и закричалъ: кто хочетъ видѣть, какъ у Максимки Малаго изба горитъ,-- пусть поспѣшитъ!

Мой отецъ вскочилъ съ постели, я же принялся выть и прежде всего подумалъ, какъ спасти, моихъ кроликовъ.

Когда мы, бывало, при подобныхъ происшествіяхъ теряли голову, всегда появлялась на сценѣ слѣпая Юлія, старая служанка, чтобы успокоить насъ. Такъ и теперь она напомнила намъ, что не наша же изба стоитъ въ пламени и что Максимкина изба въ получасовомъ разстояніи отъ насъ; что, вообще, еще неизвѣстно, на самомъ-ли дѣлѣ Максимка горитъ, можетъ, просто какой-нибудь шутъ гороховый, проходя мимо, подшутилъ надъ нами, а то, поди, и почудилось намъ что-нибудь во снѣ.

Говоря все это, она помогла мнѣ одѣться, и я поспѣшилъ за отцомъ, чтобы посмотрѣть, что случилось.

-- Бѣда,-- вскрикнулъ онъ у воротъ,-- все уже погибло!

Изъ-за лѣса, тянувшагося дугой повыше нашей деревеньки, величаво поднимались пламенные языки: это горѣла Максимкина изба, только нѣсколько недѣль тому назадъ достроенная. Въ воздухѣ было сыро, звѣздъ не было видно; иногда слышался глухой громъ, но тучи проносились дальше къ горамъ, чтобы тамъ разразиться грозой.

Молнія,-- такъ разсказывалъ человѣкъ, разбудившій насъ,-- нѣсколько разъ освѣщала мѣстность, описывая на небѣ чародѣйскіе кресты,-- и вдругъ спустилась на землю. Но она не потухла: свѣтлая точка на ея нижнемъ концѣ все ярче разгоралась, все больше разросталась, а онъ подумалъ про себя: "Глянь-ка, какъ есть зацѣпитъ она Максимку".

-- Нужно, однако, пойти посмотрѣть, нельзя-ли чѣмъ помочь,-- молвилъ отецъ.

-- Помочь?-- переспросилъ разсказчикъ.-- Чего коснулась громовая стрѣла, того не коснется моя рука. Человѣкъ не долженъ сопротивляться Господу Богу, и если Онъ метнулъ искру на крышу избы, то такова, знать, ужъ Его воля, чтобъ эта изба сгорѣла. Развѣ самъ не знаешь, что ежели ударила во что молнія, то ничѣмъ ужъ не затушишь огня.

-- И твоей глупости тоже!-- съ сердцемъ крикнулъ отецъ, повернулся къ нему спиной и увелъ меня за руку. Мы стали подниматься въ гору и шли вдоль горнаго потока; отсюда уже огня не было видно, а лишь его отблескъ въ облакахъ. Мой отецъ захватилъ съ собой ведро, и я посовѣтывалъ ему воспользоваться случаемъ и зачерпнуть въ потокѣ воды. Но онъ какъ будто даже и не слышалъ моихъ словъ и только нѣсколько разъ прошепталъ:

-- Максимка, за что это на тебя напасть такая?

Максимку Малаго я очень хорошо зналъ. Это былъ живой, веселый человѣкъ, лѣтъ сорока, съ лицомъ, изрытымъ оспой, и руками жесткими и черными, словно древесная кора. Сколько я его помню, онъ былъ дровосѣкомъ въ Вальденбахѣ.

-- Если бы съ кѣмъ-нибудь другимъ такое несчастье,-- сказалъ вдругъ мой отецъ,-- такъ у него бы только изба сгорѣла.

-- А у Максимки не то?-- спросилъ я.

-- У этого все сгоритъ. И то, что онъ вчера имѣлъ, и то, что еще сегодня у него было, и то, что онъ могъ бы имѣть завтра.

-- Можетъ, молнія и самого Максимку убила?

-- Это было бы лучше всего, хлопецъ. Я желаю ему долгаго вѣка; но еслибъ онъ прежде могъ причаститься и не имѣлъ бы смертныхъ грѣховъ на душѣ, отъ чистаго сердца говорю: лучше быть бы ему убитымъ молніей.

-- Онъ былъ бы тогда уже на небѣ -- сказалъ я.

-- Не топчись по мокрой травѣ! Иди слѣдомъ за мной и держись за сермягу. О Максимкѣ, о немъ самомъ разскажу я тебѣ кое-что сейчасъ.

Дорога вилась въ гору. Мой отецъ разсказывалъ:

-- Теперь тому, поди, лѣтъ тридцать будетъ, какъ пришелъ Максимка на село, дитя бѣдныхъ родителей. Первое время онъ нанимался батракомъ у крестьянъ, потомъ пошелъ на рубку лѣса. Честнымъ рабочимъ онъ всегда былъ, скромнымъ и работящимъ. Когда назначили его въ главные рабочіе, пошелъ онъ въ контору и сталъ просить, чтобъ уступили ему заброшенную и запущенную Чортову Лужайку; очиститъ, молъ, и вскопаетъ онъ ее и проведетъ на ней остатокъ жизни, очень ужъ ему хочется имѣть собственный клочекъ земли. Ему охотно позволили, и вотъ Максимка наканунѣ праздниковъ ходилъ на свою лужайку, вырывалъ тамъ пни, копалъ ямы, выжигалъ дикую поросль, и этакъ въ два года высушилъ, очистилъ и воздѣлалъ онъ всю лужайку, и стала расти на ней хорошая трава, а потомъ Максимка и хлѣбъ посѣялъ и даже капусту посадилъ, до которой лѣсные зайцы очень охочи были. И какъ увидалъ, что ладно идетъ его дѣло, пошелъ онъ въ контору попросить себѣ лѣса на избу. Но бревенъ не даютъ даромъ, какъ какую-нибудь Чортову Лужайку, ихъ нужно отработать. Вотъ онъ и не сталъ брать денегъ за работу, а вмѣсто этого рубилъ себѣ деревья въ лѣсу, распиливалъ и обстругивалъ ихъ,-- все вечерами подъ праздники, когда другіе рабочіе уже давно на боку лежали или дымили своими трубками. Потомъ онъ началъ нанимать и другихъ дровосѣковъ на передпраздничные вечера, чтобъ помогли ему въ работѣ, которая была не подъ-стать одному человѣку,-- и такъ онъ выстроилъ свою избу. Пять лѣтъ сряду онъ трудился надъ ней, за то и вышла изба на славу, просто любо было смотрѣть. Важное хозяйство завелось на Чортовой Лужайкѣ, и не даромъ нашъ пасторъ ставилъ намъ въ примѣръ прилежаніе и трудолюбіе Максимки. Изъ сироты-нищаго онъ пробился честнымъ путемъ въ люди,-- вотъ передъ кѣмъ, хлопецъ, шапку нужно снимать!-- Черезъ мѣсяцъ онъ думалъ жениться, а теперь все прахомъ пошло! Напрасно потраченъ трудъ столькихъ лѣтъ, Максимка теперь тамъ же, гдѣ былъ много лѣтъ назадъ!

Тутъ мнѣ пришли на умъ слова, не то слышанныя мною отъ пастора, не то вычитанныя въ какой-то книгѣ, и я сказалъ:

-- Небесный царь, поди, наказалъ Максимку за то, что, какъ язычникъ какой, онъ только и думалъ о преходящемъ, и мало заботился о вѣчномъ. Посмотрите на птицъ поднебесныхъ,-- онѣ не сѣютъ и не жнутъ...

-- И не болтаютъ, -- прервалъ меня отецъ и продолжалъ: -- Пусть-ка попробуетъ кто-нибудь изъ нашего десятка! Нѣтъ, это я говорю, посѣти меня такая бѣда, какъ Максимку,-- опустятся у меня руки, и пропащимъ я буду человѣкомъ.

Онъ замолкъ. Мы стояли на холмѣ, и передъ нашими глазами пылало Максимкино хозяйство, и одна за другой рушились послѣднія балки. Нѣсколько крестьянъ прибѣжали съ баграми и ведрами, но имъ ничего не оставалось, какъ смотрѣть, сложа руки, на догорающій срубъ.-- Огонь не бушевалъ, не сыпалъ искрами, не рвался дико въ разныя стороны; весь домъ былъ объятъ пламенемъ, которое плавно и величаво поднималось дымомъ къ небу, откуда оно снизошло...

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ пылающаго сруба была набросана куча камней, снесенныхъ когда-то сюда Максимкой со всей Чортовой Лужайки. На нихъ-то сидѣлъ, маленькій, загорѣвшій, изрытый оспой Максимка и смотрѣлъ на уголья, бросавшія на него красный свѣтъ. Онъ былъ полуодѣтъ и кутался въ свою праздничную верхнюю одежду,-- единственное, что онъ успѣлъ спасти изъ огня. Сбѣжавшіеся люди стояли поодаль; отецъ мой хотѣлъ бы сказать ему что-нибудь въ утѣшеніе, но не рѣшался. Смотря на него, намъ всѣмъ казалось, что вотъ-вотъ Максимка вскочитъ и, пославъ небу какое-нибудь страшное проклятіе, бросится въ огонь.

И наконецъ, когда послѣднія головешки догорали на землѣ, а надъ пепелищемъ одиноко высилась голая стѣна очага, Максимка поднялся. Онъ подошелъ къ очагу, поднялъ уголекъ и закурилъ имъ трубку.

Я тогда былъ еще малъ и не въ состояніи былъ многое понять. Но это я хорошо помню: когда я увидалъ Максимку передъ пепелищемъ его крова, сосавшимъ изъ своей трубки дымъ и пускавшимъ его кольцами въ воздухъ, мнѣ что-то сдавило грудь. Какъ будто я почувствовалъ, какъ могучъ этотъ человѣкъ, насколько онъ выше своей судьбы... какъ будто я понялъ, что. нельзя злѣе надсмѣяться надъ рокомъ.

И когда трубка разгорѣлась, онъ снова опустился на камни и устремилъ свой взоръ вдаль. О чемъ онъ думалъ,-- хотѣли бы вы знать?-- Я тоже.

Позже Максимка разрылъ золу отъ своей избы и вытащилъ изъ нея топоръ. Онъ придѣлалъ къ нему новое топорище, отточилъ его на камнѣ сосѣда и пошелъ на работу.

Съ тѣхъ поръ прошло много лѣтъ. Чортову Лужайку окружаютъ вспаханныя поля, на мѣстѣ пепелища выросло но, все хозяйство. Юный народъ наполняетъ его жизнью, а хозяинъ, Максимка, учитъ свое потомство труду и твердости сердца.

"Юный Читатель", No 12, 1899