Неведомский М. - В защиту художества

Въ защиту художества.

(О нашихъ "модернистахъ", "мистикахъ", "миѳотворцахъ" и т. д.).

Въ февральской книжкѣ "Современнаго Міра" я отмѣтилъ нѣкоторыя проявленія "навьихъ наръ" въ нашемъ художествѣ въ настоящій пореволюціонный моментъ растерянности... Подъ именемъ "навьихъ чаръ" я разумѣлъ воздѣйствіе на нашу беллетристику того теченія ея, которое выросло изъ декадентства, но и сейчасъ, выступая подъ многоразличными кличками, въ общемъ все же, я съ внутренней и съ формальной стороны, тысячами нитей связано съ своимъ родоначальникомъ. Я отлично сознаю, что названье "навьяго лагеря", которое я далъ этому теченію, не было достаточно мотивировано мною. Въ такомъ сложномъ вопросѣ необходимо приводить всѣ свои "понеже" и не ограничиваться "умозаключеніями безъ посылокъ", какъ опредѣлялъ Шопегауэръ ругательства. Въ настоящей замѣткѣ я и предъявлю свои "понеже", свой мотивы и посылки.

"Декадентство въ Россіи имѣло значеніе, едва-ли не большее, чѣмъ гдѣ-либо въ западной Европѣ. Тамъ оно было явленіемъ, ко преимуществу, эстетическимъ, т. е. отъ реальной жизни отвлеченнымъ; въ Россіи глубоко-жизненнымъ, хотя пока еще подземнымъ -- однимъ изъ тѣхъ медленныхъ переворотовъ, осѣданій почвы, которыя производятъ иногда большее дѣйствіе, чѣмъ внезапныя землетрясенія.

Можно сказать съ увѣренностью, что, если когда-либо суждено зародяться самобытной русской культурѣ, то она выростетъ изъ русскаго декадентства, изъ этого малаго горчичнаго зерна"...

Такъ говоритъ о нашихъ модернистахъ г. Мережковскій въ "Русской Мысли" (мартъ, 1907). И, установивъ у насъ существованіе "двухъ, одинаково безпощадныхъ, цензуръ": "правительственной -- реакціонной" и "общественной -- революціонной", продолжаетъ:

"Русскіе декаденты первые освободились отъ этого гнета двойной цензуры. Правда, они купили свободу, можетъ быть, слишкомъ дорогою цѣною: совсѣмъ изъ общественности {Курсивъ мой М. Н.} въ послѣднее одиночество, зарылись въ подземную тьму и тишь, спустились въ страшное подполье Достоевскаго"... "Но здѣсь то именно въ послѣдней глубинѣ "подполья" открылся неожиданный *) просвѣтъ,-- далеко впереди, въ самой черной тьмѣ засіяло, какъ ослѣпительная точка, отверстіе изъ каменныхъ толщъ позитивизма въ новое небо".

Въ результатѣ, русскіе декаденты оказались, по мнѣнію г. Мережковскаго,-- "первыми русскими европейцами, людьми всемірной культуры, достигшими тѣхъ крайнихъ вершинъ ея, съ которыхъ открываются невидимыя дали будущаго": "они первые вышли изъ тупика", образуемаго "глухими стѣнами западничества и славянофильства", они же -- "первые въ русскомъ образованномъ обществѣ, внѣ всякаго преданія церковнаго, самозародившіеся мистики" и т. д. и т. д.

А заключаетъ г. Мережковскій такъ:

"Ежели теперь вся Россія -- сухой лѣсъ, готовый къ пожару, то русскіе декаденты -- самыя сухія и самыя верхнія вѣтви этого лѣса: когда ударитъ молнія, они вспыхнутъ первыя, а отъ нихъ -- весь лѣсъ".

Ну, какъ тутъ приступать безъ "понеже"--къ явленію, которое "оказываетъ большее дѣйствіе, чѣмъ внезапныя землетрясенія", которое является единственнымъ источникомъ "самобытной русской культуры", какъ трактовать "безъ посыловъ" "первыхъ русскихъ европейцевъ, людей всемірной культуры" имѣющихъ первыми "вспыхнуть" и зажечь весь россійскій "лѣсъ?"

Правда, самъ г. Мережковскій, дающій себѣ и "своимъ" столь скромную аттестацію, не очень то часто прибѣгаетъ въ "понеже" и мотивировкамъ... Но вѣдь ему то и Богъ велѣлъ: основателю новой религіи, на которой сосредоточены всѣ надежды погибающаго человѣчества, и подобаетъ стиль безъ "понеже"... "Имъ, русскимъ людямъ новаго религіознаго сознанія, слѣдуетъ только помнить, что отъ какого то неуловимаго послѣдняго движенія воли въ каждомъ изъ нихъ -- отъ движенія атомовъ можетъ быть (?),-- зависятъ судьбы европейскаго міра": "Или мы или никто" (заключительныя слова І-го тома соч. г. Мережковскаго "Л. Толстой и Достоевскій")...

Намъ же, разумѣется, приличествуетъ всяческая осторожность, и довольствоваться одними "неуловимыми движеніями воли" было бы совершенно не позволительно.

Я начну съ родоначальниковъ современныхъ "модернистовъ" -- съ декадентовъ и мистиковъ 90-хъ годовъ, а затѣмъ перейду я къ нашей злобѣ дня.

Позволю себѣ, въ видѣ приступа, небольшой анализъ только что приведенныхъ цитатъ.

Изъ всего выписаннаго мною безъ всякихъ возраженій и ограниченій для меня пріемлемо только одно мѣсто: наши декаденты, дѣйствительно, начали съ того, что "ушли изъ общественности въ одиночество"...

Было ли это одиночество "страшнымъ", какъ увѣряетъ г. Мережковскій, и царила ли у нихъ тамъ "подземная тьма и тишь" -- навѣрное не знаю"... Сомнѣваюсь: ибо если среди нихъ, въ этой "подземной тьмѣ", обрѣтался и г. Мережковскій, то онъ, вѣроятно, пророчествовалъ такъ же громко, какъ пророчествуетъ сейчасъ.

Да я зачѣмъ строить догадки, когда фактъ на лицо!.. Еще въ 1898 г., въ своей книжкѣ "О причинахъ упадка и о новыхъ теченіяхъ русской литературы" {То самое критическое произведеніе, въ которомъ, какъ я упоминалъ въ предыдущей замѣткѣ, г. Мережковскій превознесъ "мистическую" "Собаку" и "живыя мощи" Тургенева и забраковалъ его безсмертныя повѣсти.}, г. Мережковскій, еще не написавшій, кажется, ни одного гимна "злу" и не называвшій себя декадентомъ, а только "идеалистомъ" и "мистикомъ" -- уже возглашалъ о себѣ и своихъ друзьяхъ:

"Они теперь въ Россіи -- единственная живая литературная сила. У нихъ достаточно въ сердцѣ огня и мужества, чтобы среди дряхлаго міра всецѣло принадлежать будущему"...

Теперь г. Мережковскій, съ высоты своей новой религіи, отзывается о томъ времени, какъ о "подпольномъ", мрачномъ существованіи, и не скупится на черную краску, изображая мракъ этого подполья. Но тогда, какъ мы сейчасъ видѣли, онъ ощущалъ въ своемъ сердцѣ "достаточно огня", чтобы не робѣть передъ цѣлымъ дряхлымъ міромъ... Такова ужъ судьба этого человѣка: то мѣсто, на которомъ онъ стоитъ, непремѣнно оказывается "возвышеннымъ средоточіемъ земли", по выраженію его тогдашняго коллеги, а нынѣ "революціоннаго синдикалиста" г. Минскаго...

Но если вѣрно утвержденіе г. Мережковскаго объ одиночествѣ стоявшихъ на этомъ "средоточіи" мистиковъ-идеалистовъ, то всѣ прочія его утвержденія требуютъ серьезныхъ поправокъ.

Прежде всего, какимъ это родовъ удалось декадентамъ "освободиться отъ гнета двойной цензуры"? Какимъ "послѣднимъ движеніемъ воли" удалось имъ свергнуть съ его, я теперь еще достаточно прочнаго, престола цензурное вѣдомство? Отъ "революціонной" цензуры они дѣйствительно освободились, это было не трудно: вѣдь, если я допустить существованіе такой цензуры, разумѣя установившіеся въ передовомъ обществѣ вкусы или даже предразсудки, то, имѣя на своей сторонѣ журналъ "Сѣверный Вѣстникъ" въ Петербургѣ и издательство "Скорпіонъ" въ Москвѣ, тисковъ этой "цензуры" избѣжать было довольно просто. Ни особеннаго подвига, ни тѣмъ болѣе какого нибудь волшебства -- въ этомъ видѣть нельзя. Но какимъ волшебствомъ, какими заклятіями справились наши декаденты съ "цензурой реакціонной?"-- Вы недоумѣваете, читатель?-- А вотъ какъ: уйдя въ "подполье" отъ "дряхлаго міра" и его общественности, они тѣмъ самымъ освободились и отъ этого весьма реальнаго тогда гнета. Тутъ вышелъ казусъ въ родѣ извѣстнаго "чуда", совершеннаго Магометомъ: не гора пришла къ декадентамъ, а они подошли къ горѣ, противъ чего послѣдняя рѣшительно ничего возразить не могла...

Я вовсе не въ вину имъ это ставлю: это былъ органическій результатъ ихъ настроенія, а вовсе не сознательная капитуляція передъ "горой". Но трубить въ фанфары по подобному случаю рѣшительно никакихъ резоновъ нѣтъ...

Утвержденіе г. Мережковскаго надо принять поэтому, въ такой транскрипціи: русскіе декаденты, первые... стали писать вполнѣ цензурно. И только.

Что касается освобожденія отъ цензуры "революціонной", то объ объ этомъ рѣчь впереди.

Декаденство въ Россіи имѣло значеніе едва-ли не большее, чѣмъ гдѣ либо въ Европѣ. Тамъ оно было явленіемъ, по преимуществу эстетическимъ, т. е. отъ реальной жизни отвлеченнымъ, въ Россіи -- глубоко жизненнымъ".

На самомъ дѣлѣ, гораздо болѣе основательно было бы утверждать нѣчто діаметрально противоположное.

Если не жизненнымъ, со всѣми подробностями его вычуръ, причудъ и извращенностей, въ области формы и содержанія, то по происхожденію его, по психической средѣ, его окружавшей и порождавшей, декадентство европейское можно признать безусловно органическимъ продуктомъ жизни, а въ формальномъ смыслѣ оно безусловно освѣжило, внесло много новаго въ художество запада.

Наше декадентство начала 90-хъ годовъ было совершенно кабинетнымъ -- или какъ предпочитаетъ выражаться г. Мережковскій -- "подпольнымъ", и въ то время никакого вліянія на нашу литературу не оказывало, а въ добавокъ -- было совершенно подражательнымъ, заимствованнымъ, "заграничнымъ". Наконецъ, какъ увидимъ ниже, у родоначальниковъ французскаго декадентства задачи далеко не ограничивались одною реформою стиля. Наше декадентство, если имѣло подъ собою почву и raison d'être, то исключительно какъ литературный "бунтъ" противъ царившей дотолѣ эстетической теоріи, и, стало быть, было по существу болѣе "эстетическимъ", нежели французское.

Таковы поправки, которыя необходимо внести въ утвержденія г. Мережковскаго, касающіяся прошедшаго времени. Здѣсь возражать можно и нужно, ибо у насъ есть подъ руками факты. Что касается его утвержденій насчетъ будущаго, его пророчествъ о судьбахъ нашего декадентства, то они оспариванію не подлежатъ, ибо лежатъ, такъ сказать, по ту сторону логики, мотивировокъ и всякихъ "понеже". Тутъ спорить по приходится. Сказано: "глаголомъ жги сердца людей!" -- ну, г. Мережковскій посильно и старается "жечь"... Тутъ можно только возгораться пламенемъ или пребывать при нормальной температурѣ, а не аргументировать.

Еще одна параллель... Французское декадентство, пожалуй, имѣло бы нѣкоторое право говорить о себѣ въ томъ повышенномъ тонѣ, какой мы видѣли у г. Мережковскаго. На долю Верленовъ, Маларме и ихъ учениковъ выпала дѣйствительно борьба съ крѣпко сложившимися традиціями и литературными привычками. А даже такому огромному поэтическому дарованію, какъ Верленъ, пришлось всю жизнь прожить истой богемой, ютиться гдѣ-то около кабачка и если не нищенствовать, то всю жизнь нуждаться. Кромѣ небольшой кучки слѣпыхъ поклонниковъ, долгіе годы никто не считался съ этими новаторами сколько нибудь серьезно. У насъ, правда, до конца 90-хъ годовъ одинъ только Бальмонтъ сумѣлъ завоевать широкую публику. Но за то съ самаго начала, какъ я уже отмѣчалъ, у нихъ были и журналы, и меценаты-издатели. Правда "Сѣверный Вѣстникъ", въ лицѣ критика своего г. Волынскаго, съ самаго начала отстаивалъ лишь "мистическую" и "идеалистическую" сторону новаго направленія, отрицательно относясь къ подлинному декадентству Ѳедора Соллогуба, напримѣръ, и къ безвкуснымъ вычурамъ "москвичей", нашедшихъ пріютъ въ "Скорпіонѣ". Но вѣдь и настоящихъ декадентовъ во французскомъ стилѣ у насъ было одинъ-два да и обчелся... Начавши съ рабскаго подражанія французамъ, большинство вскорѣ освободилось отъ чрезмѣрныхъ чудачествъ и могло совершенно влиться въ русло "Сѣвернаго Вѣстника". Рецидивъ вычуръ и безвкусія проявился сравнительно недавно" за послѣдніе два-три года. А ужъ въ это время гг. модернистамъ жаловаться на свою судьбу отнюдь не приходится. Сейчасъ въ моей комнатѣ, гдѣ я пишу эти строки, лежатъ на полу, на диванѣ, на стульяхъ, цѣлыя груды ихъ изданій, подъ всевозможными "зодіакальными" наименованіями -- и все это, безъ исключенія, напечатано великолѣпно, на драгоцѣнной бумагѣ, съ широчайшими полями, заставками, рисунками на обложкахъ и т. д.

Словомъ, никакой трагедіи нашему декадентству переживать, не пришлось и вся трагическая терминологія, въ которой излагаетъ его исторію г. Мережковскій, являетъ въ чистомъ видѣ красоту слога, не болѣе того.

Одно только облачко омрачало, а, можетъ быть, и по сейчасъ омрачаетъ раскинувшееся надъ нимъ ясное небо: недостаточно серьезное отношеніе къ нему публики. Ну, тутъ ужъ ничего не подѣлаешь!.. И притомъ, еще вопросъ, кто въ концѣ концовъ больше здѣсь виноватъ: "субъектъ" или "объектъ" этого отношенія...

----

Если вмѣсто "историческихъ" указаній г. Мережковскаго обратиться къ подлинной исторіи декадентства европейскаго, то-есть прежде всего французскаго, а затѣмъ нашего, то надо, мнѣ думается, придти въ слѣдующимъ выводамъ.

Французское декадентство родилось {Настоящимъ родоначальникомъ декадентства во Франціи былъ, собственно, Бодлэръ, писавшій въ 50-ыхъ и 60-ыхъ годахъ. Онъ же былъ и первымъ піонеромъ импрессіонизма въ поэзіи, о каковомъ импрессіонизмѣ я говорю ниже. Но до 80-ыхъ годовъ декадентской литературной школы не было.} въ душной атмосферѣ третьей республики, въ дни окончательно восторжествовавшаго буржуазнаго порядка, въ дни господства въ литературѣ натуралистическаго направленія и экспериментальнаго романа,-- направленія столь же ограниченнаго въ своемъ философскомъ размахѣ, какъ ограниченъ былъ главный его глашатай Эмиль Золя; въ дни безпросвѣтнаго и плоскаго позитивизма и детерминизма, съ такимъ кориѳеемъ, какъ Тенъ въ его главѣ. Еругъ бытія дѣйствительно могъ показаться замкнутымъ. Ни въ одну сторону никакихъ перспективъ не виднѣлось. Въ области соціальной -- недавно пережитыя разочарованія, національный позоръ при Седанѣ, а затѣмъ Франція -- превращенная, по выраженію Щедрина, въ "Макмагонію". Въ области философской -- агностицизмъ и то же разочарованіе въ недавнихъ преувеличенныхъ надеждахъ на естествознаніе. Въ области художества, съ одной стороны -- протоколъ, съ другой, въ стихотворчествѣ, холодный "комфортабельный", вылощенный "Парнасъ"...

И вотъ, въ видѣ реакціи на все это, въ кабачкахъ Латинскаго квартала, въ "подпольѣ", въ истинномъ смыслѣ этого слова, появляются измученные, частью физіологически и психически ненормальные, неуравновѣшенные "бунтари". Они ищутъ синтеза, они ищутъ религіи жизни. Ибо, дѣйствительно, царившая въ то время, наука такого синтеза не давала, какъ не подсказывала его и жизнь въ ея застоѣ "порядка".

Декадентъ Верленъ провозглашаетъ науку "убійцей молитвы, и пѣсни, и искусства", а появившіеся вслѣдъ за нимъ "символисты", "маги", "инструменталисты" и пр. пускаются во всевозможныя крайности, вычуры и извращенности, какъ бы силясь разбить окоченѣвшія формы искусства и населить религіозную пустоту хотя бы бредомъ... Слово синтезъ у всѣхъ на устахъ -- отъ "маговъ" въ родѣ Сара Пеладана, до критиковъ символистовъ, какъ Шарль Морисъ. Первый на анкету, произведенную нѣкіимъ Гюре {Подробнѣе объ этой анкетѣ смотри у H. К. Михайловскаго "Литературныя воспоминанія и современная смута", т. II.}, отвѣчаетъ: "Вы спрашиваете, что такое магизмъ? Это -- высшая культура (NB совсѣмъ à la Мережковскій: "люди высшей культуры, достигшіе вершинъ и т. д."), синтезъ, предполагающій всѣ анализы, высшій результатъ сочетанія гипотезы съ опытомъ, верховенство ума и вѣнецъ науки, соединенной съ искусствомъ".

Критикъ Морисъ пишетъ: "Въ глубинѣ души молодыхъ поэтовъ лежитъ жажда всего; эстетическій синтезъ -- вотъ чего они ищутъ".

Въ области формы, импрессіонизмъ Верлена (мнѣ кажется это будетъ лучшее, хотя и не знакомое въ то время, опредѣленіе) и "суггестивный" (внушающій) символизмъ доктринера Маларме обогащаютъ поэзію цѣлымъ рядомъ новыхъ ритмовъ и пріемовъ; а изъ символизма вытекаетъ стилизація, служащая однимъ изъ лучшихъ способовъ "внушенія".

Кстати: совершенно въ той же послѣдовательности шла эволюція новыхъ пріемовъ въ живописи и притомъ упредила эти "новшества" поэзіи. Начавшись съ импрессіонизма Коро и "Барбизонцевъ" (Руссо, Милле, потомъ Менара, причемъ Милле уже соединялъ въ своей живописи оба пріема -- и импрессіонизмъ, въ его первоначальной формѣ пленэра, и стилизацію) въ символистѣ, продолжателѣ англійскихъ прерафаэлитовъ, Пювисъ де-Шаванѣ, символизмъ обогащается именно послѣдовательной стилизаціей...

Въ этомъ тожествѣ эволюцій, въ той и другой области искусства, лучше всего проявляется глубокая внутренняя логика, заложенная здѣсь -- логика, которая находится въ тѣснѣйшей связи съ эволюціей философской, съ развитіемъ человѣческаго отношенія къ міру.

Я не могу здѣсь подробно останавливаться на этой мысли, но изъ сдѣланнаго мною сопоставленія уже явствуетъ, думается, что болѣзненная жажда синтеза у несчастныхъ французскихъ упадочниковъ не случайно примыкала къ эпохѣ пленэра и импрессіонизма въ живописи, переживавшей въ то время здоровый и блестящій періодъ самыхъ цѣнныхъ своихъ завоеваній: вѣдь, пленэръ и импрессіонизмъ суть прежде всего синтетическое трактованіе предметовъ и среды, ихъ окружающей...

Быть можетъ, въ току же ряду явленій надо отнести синтетическую философію критическаго позитивиста Гюйо, съ его идеей о пріобщенія вселенной къ "человѣческому обществу" и эстетическій критицизмъ и инстинктивизмъ антропоцентрическаго Ницше. Если такъ, то въ извращенныхъ, болѣзненныхъ исканіяхъ синтеза поэзія упредила тогда философію, какъ сама была упреждена живописью...

Сказаннаго достаточно, чтобы не согласиться съ утвержденіемъ г. Мережковскаго объ исключительно эстетическомъ характерѣ и значеніи французскаго декадентства.

Обращаюсь къ Россіи и къ нашимъ "слишкомъ раннимъ предтечамъ слишкомъ медленной весны", какъ ихъ назвалъ въ одномъ стихотвореніи тотъ же г.- Мережковскій.

Прежде всего вглядимся въ ту соціальную и философскую атмосферу, которая окружала колыбель новорожденнаго.

Философія, если таковая у насъ имѣлась (оффиціальныхъ замѣстителей университетскихъ каѳедръ разныхъ гг. Владиславлевыхъ, принимать въ разсчетъ не приходится) была позитивистской, въ широкомъ смыслѣ этого слова, однако отнюдь не въ тэновскомъ и войтовскомъ. Говоря о нашей "философіи", приходится принимать во вниманіе умонастроеніе, преобладавшее въ живой жизни и литературѣ, и самымъ яркимъ выразителемъ его являлся покойный Михайловскій. Если доводить до пересѣченія линіи его мыслей, то придется характеризовать его, какъ критициста позитивистскаго толка. Элементъ идеализма (моральнаго) глубоко присущъ его теоретическимъ построеніямъ. Чтобы доказать это, достаточно ссылки на его теорію о правдѣ-истинѣ и правдѣ справедливости, сліяніе коихъ въ синтезѣ одной единой правды было девизомъ всей его литературной дѣятельности.

Ясно, что взгляды его были именно синтетическими. Таково было наиболѣе распространенное умонастроеніе.

Съ другой стороны, у насъ была философія Влад. Соловьева, и хотя въ то время его идеи почти никакого резонанса не имѣли, но теорикъ и критикъ "мистическаго идеализма" г. Волынскій, повидимому, находился подъ вліяніемъ Соловьева.

Если это такъ, то наши декаденты въ философскомъ смыслѣ вовсе не являлись какими-то революціонерами: они просто положительнымъ путемъ, совсѣмъ не въ видѣ протестующей реакціи, примкнули въ извѣстному узкому теченію нашей мысли и его насаждали. Кстати, о г. Волынскомъ. Замѣчательно несправедливо обошлась съ никъ судьба, въ лицѣ позднѣйшихъ нашихъ "идеалистовъ": во многихъ и многихъ пунктахъ онъ являлся ихъ предшественникомъ, но, прославляя на всякіе лады Влад. Соловьева, эти идеалисты нигдѣ и никогда не помянутъ добромъ этого всеже тонера ихъ направленія...

Не приходилось нашимъ новаторамъ бунтовать и противъ ограниченности какого-нибудь натурализма въ искусствѣ, въ родѣ того, который господствовалъ въ дни Верлена во Франціи. Тургеневъ, Толстой были реалистами по пріемамъ, но несомнѣнно міросозерцаніе ихъ никакъ не укладывалось въ прокрустово ложе "золаизма".

Тотъ же, въ общемъ, свѣтъ моральнаго идеализма, которымъ руководилась наша философская публицистика и критика того времени, свѣтилъ я въ ихъ созданіяхъ. О христіанинѣ и мистикѣ Достоевскомъ -- въ сущности первомъ и подлинномъ русскомъ декадентѣ, всю жизнь только глушившемъ въ себѣ свое упадочное своеволіе банальными догматами -- нечего и говорить...

Если наши декаденты противъ чего-нибудь бунтовали, то это были эстетическія теорія, въ то время у насъ царившія. Въ этомъ пунктѣ имъ безусловно принадлежитъ кое-какая заслуга. Именно народническій идеализмъ, лучшимъ представителемъ и теоретикомъ котораго былъ H. К. Михайловскій, всемѣрно я безусловно поддерживалъ установившуюся у васъ традицію "гражданскаго" или "идейнаго" искусства,-- установившуюся еще со времени Бѣлинскаго, второго періода его дѣятельности. Гражданскій, политическій утилитаризмъ, безусловный пріоритетъ политики надъ искусствомъ, -- вотъ одна изъ основныхъ чертъ того времени, вотъ идея, которой Михайловскій, напримѣръ, служилъ съ горячимъ и неуклоннымъ упорствомъ. Интересно отмѣтить, между прочимъ, что являясь теоретикомъ послѣдней критической фазы нашего народничества, дѣйствуя уже въ тотъ періодъ, когда это направленіе доживало себя и было близко къ полной ликвидаціи, Михайловскій нигдѣ въ прямой и положительной формѣ не высказываетъ этого принципа народнической эстетики, какъ это дѣлали Бѣлинскій и Добролюбовъ. Онъ всегда подходитъ въ вопросу отрицательнымъ путемъ, обрушиваясь на представителей и теоретиковъ "чистаго" искусства, ожесточенно оспаривая всякую попытку подойти къ синтетическому, справедливому рѣшенію... Онъ какъ бы самъ начинаетъ колебаться въ этомъ пунктѣ, но тѣмъ съ большей горячностью обрушивается на каждаго, кто подкапывается подъ это credo народнической эпохи. Правда, подкопы исходили почти исключительно изъ лагеря въ общественномъ смыслѣ или реакціоннаго, или индифферентнаго; правда, противники его отстаивали либо несостоятельную и мертвую "чистую" эстетику, либо подобно "Недѣлѣ" или декадентамъ, ретировались въ сторону отъ большихъ и больныхъ вопросовъ общественной жизни. Это, конечно, облегчало ему его полемику...

И вотъ, въ моментъ, когда нѣкогда могущественное теченіе интеллигентской мысли уже изсякало и вымирало, въ атмосферѣ общественной простраціи и правительственной реакціи, жизнь выдвинула наконецъ формальную поправку въ этой изсушавшей наше художество, ультра-гражданской теоріи искусства.

Это не единственный примѣръ. Мнѣ еще придется, въ дальнѣйшемъ, ссылаться на это явленіе: какъ въ эпохи подъема и соціальнаго творчества рождаются правильныя по своему содержанію идеи, такъ эпохи реакціонныя вносятъ въ нихъ формальныя поправки. So geht es in der Welt... Ни одна эпоха не остается праздной въ смыслѣ наступательнаго движенія человѣческой мысли. Въ годины, революціонныхъ бурь родилась идея естественнаго права въ юриспруденціи. Въ эпоху реакціи внесена была "поправка" школой Савиньи. Но время шло, и формальная истина, провозглашенная въ эпоху упадка, истина исторической школы, стала лозунгомъ новаго освободительнаго движенія -- національнаго...

Въ эпоху глухого -- общественнаго затишья 80-хъ годовъ выступаетъ яркій талантъ Чехова и "порываетъ съ идеаломъ дѣдовъ и отцовъ" (говорю языкомъ "Недѣли") -- прежде всего, въ пунктѣ о свободѣ художества. "Я боюсь всякихъ лагерей, партій и направленій,-- пишетъ Чеховъ въ одномъ письмѣ къ Плещееву.-- Я хотѣлъ бы быть свободнымъ художникомъ и только. И молю Бога, чтобы онъ далъ мнѣ достаточный талантъ для этого."

Параллельно съ Чеховымъ взбунтовались и декаденты И въ этомъ параллелизмѣ, въ этой единовременности бунта представителей двухъ совершенно различныхъ литературныхъ теченій {Чеховъ -- послѣднее слово нашего литературнаго реализма,-- весьма скептически, какъ извѣстно, относился къ нашимъ новаторамъ: онъ сравнивалъ ихъ съ искусственными натуральными водами".} надо видѣть все ту же всесильную логику вещей, тотъ же органическій характеръ эволюціи художественныхъ теченій...

Насколько уже не прочна была къ тону времени въ этомъ именно пунктѣ народническая твердыня, явствуетъ изъ слѣдующаго признанія одного изъ лучшихъ художественныхъ выразителей послѣдней фазы народничества.

Разсказывая (въ своихъ воспоминаніяхъ о Чеховѣ) о первой встрѣчѣ съ нимъ, г. Короленко пишетъ:

"Признаюсь, мнѣ нравилась въ немъ даже эта его свобода отъ партій." Г. Короленкѣ казалось, что въ "настоящій моментъ пересмотра и провѣрки" эта свобода является плюсомъ въ Чеховѣ: "въ тому же, думалъ я -- уклончиво прибавляетъ г. Короленко -- это не надолго"... Такимъ образомъ новое слово въ области эстетическихъ теорій вынуждалось самой жизнью и какъ бы прыскало изъ всѣхъ поръ ея.

Декаденты въ этомъ и только въ этомъ пунктѣ бунтовали -- но бунтовали за одно... съ жизнью, и только въ этомъ пунктѣ были сколько ни будь жизненными.

О, конечно! Освобожденіе въ этомъ пунктѣ развязало руки для поясковъ и въ формальной, технической сторонѣ искусства. Новые, болѣе разнообразные, болѣе "нюансовые", бѣглыя, импрессіонистскіе мотивы новыхъ стихотворцевъ, разумѣется, должны были обогатить ритмъ и языкъ поэзіи, какъ "мопассановскій" импрессіонизмъ у Чехова обогатилъ цѣлымъ рядомъ новыхъ пріемовъ нашу прозу.

Бальмонтъ и Валерій Брюсовъ въ этомъ отношеніи сдѣлали, разумѣется; не мало.

Но только, прежде всего и послѣ всего, надо признать, вопреки "жгучимъ глаголамъ" (безъ понеже) г-на Мережковскаго, что именно русское декадентство было, въ противоположность европейскому, явленіемъ "по преимуществу эстетическимъ" и очень мало "жизненнымъ", если употреблять это слово въ томъ громкомъ смыслѣ, который тщится ему придать нашъ пророкъ.

Чтобы покончить съ начальной стадіей нашего декадентства предъявлю еще одно свое "понеже." Я сказалъ выше, что оно совершенно не имѣло органическаго характера, что было въ высокой степени подражательнымъ и "заграничнымъ". Сопоставьте такія вещи, какъ Брюсовское (изъ перваго по времени сборника "москвичей") стихотвореніе, которое и выпишу сейчасъ цѣликомъ, со строфами изъ Мореаса и Метерлинка (перваго періода), которыя проведу тутъ же.

Вотъ какъ писалъ нѣкогда нынѣшній почти "парнасецъ", такой трезвый и пластичный, Валерій Брюсовъ:

"Золостистыя феи

Въ атласномъ саду!

Когда я пройду

Ледяныя аллеи!

Влюбленныхъ наядъ

Серебристыя всплески,

Гдѣ ревнивыя доски

Вамъ путь заградятъ?

Непонятныя вазы

Огнемъ озаря,

Застыла заря

Надъ полетомъ фантазій,

За мракомъ завѣсъ

Погребальныя урны,

И ждетъ сводъ лазурный

Обманчивыхъ звѣздъ."

Теперь строфа изъ Мореаса (беру прозаическій переводъ Михайловскаго):

"Птички въ камышахъ! (Надо ли вамъ разсказывать про птичекъ въ камышахъ?) О, вы хорошенькая фея водъ. Свинопасъ и свиньи! (надо-ли вамъ разсказать про свинопаса и свиней?) О, вы хорошенькая фея водъ!" И т. д.

А вотъ кусочекъ изъ знаменитыхъ въ свое время "Serre ehandes" Метерлинка:

"О теплица среди лѣсовъ!

И твои навсегда закрытыя двери!

И все, что есть подъ твоимъ куполомъ!

И подъ моей душой по аналогіи съ тобой!

Мысли принцессы, которая голодна,

Тоска матроса въ пустынѣ"...

Какъ видите, аналогія почти полная. Та же намѣренно-случайная послѣдовательность образовъ, могущихъ претендовать не на пониманіе, а лишь на "внушеніе", о которомъ проповѣдывалъ Маларме, и та же музыкальность an und far sich, которую выдвигалъ на первый планъ Верленъ (самъ онъ, впрочемъ, всегда понятенъ и связенъ, и если искать ему аналогичную фигуру среди нашихъ модернистовъ то -- разумѣется toutes proportions gardées -- можно указать, скорѣе всего, на г. Фофанова, котораго г. Волынекій, нѣкогда зачислялъ въ плеяду идеалистовъ-мистиковъ). Наконецъ несомнѣнно, что и содержаніе образовъ, къ которымъ Прибѣгъ въ своемъ стихотвореніи г. Брюсовъ, тоже навѣянное, тоже "заграничное": ну, что и какъ могло на русской почвѣ "обсказать ему этихъ "лебедей", "наядъ", "погребальныя урны за завѣсами" и т. д.? Все это образы изъ словаря европейской старины. А во что бы то ни стало экзотическій и отнюдь не мѣстный колоритъ -- являлся почти обязательнымъ атрибутомъ, какъ у французскихъ декадентовъ, такъ и у нашихъ зачинателей модернизма.

Г. Ѳедоръ Соллогубъ занялъ у насъ амплуа "мага" Пеладана и т. п. и "ворожилъ" и "демоно-латрствовалъ" съ самаго начатія литературныхъ дней своихъ. Я не берусь утверждать, впрочемъ, что именно въ данномъ случаѣ мы не имѣемъ дѣла съ органическимъ (конечно въ индивидуальномъ смыслѣ) явленіемъ. Судя но послѣднимъ повѣстямъ этого автора, на которыхъ я останавливался прошлый разъ, я могу допустить, что онъ, вполнѣ оставаясь адэкватнымъ себѣ, писалъ строки въ родѣ слѣдующихъ:

"Чѣмъ бы и какъ меня не унизили,

Что мнѣ людскіе покоры и смѣхъ!

Къ страннымъ и тайнымъ утѣхамъ приблизили

Сердце мое наслажденье и грѣхъ."

Чуть ли не въ первой повѣсти своей "Тѣни" онъ, правда еще робко, занимается уже этимъ сюжетомъ: одинокій мальчикъ проводитъ цѣлые вечера за игрой "въ тѣни": онъ ставитъ лампу за спиной и руками составляетъ различныя фигуры, отбрасывающія тѣнь на стѣну. Сначала онъ дѣлаетъ это, крадучись. Но потомъ, когда накрываетъ его мать, "со смущеннной и странной улыбкой" продолжаетъ, а она присоединяется къ нему и оба, тайномъ отъ людей, еженощно погружаются въ эти "странныя и тайныя утѣхи"...

Такъ онъ началъ, а теперь пишетъ объ утѣхахъ "мудраго садизма", который я отмѣчалъ, прошлый разъ, въ его "Миломъ лажѣ" и "Творимой легендѣ"...

Г. Бальмонтъ съ самаго начала былъ естественнѣе и проще въ своихъ мотивахъ;-- этимъ отчасти и объясняется его давнишняя широкая популярность. Онъ по праву можетъ гордиться тѣмъ, что сблизилъ большую публику съ поэзіей нашихъ новаторовъ. Но въ качествѣ "поэта для всѣхъ и никого", какъ онъ самъ себя опредѣлилъ, онъ отражалъ на себѣ и всевозможныя вліянія -- заимствовалъ также у "всѣхъ и никого". Обладая огромнымъ музыкальнымъ дарованіемъ, этотъ несомнѣнный поэтъ, на мой взглядъ, почти не имѣетъ индивидуальности. Опредѣлить кругъ его идей и настроеній -- вотъ задача, по меньшей мѣрѣ, не легко выполнимая. Но, кажется, все же я буду недалекъ отъ истины, если скажу, что истиннымъ пафосомъ его являются темы эротическія и настроенія пейзажныя. На философскія темы, которыми онъ, можетъ быть, подъ вліяніемъ извѣстной доктрины (о ней рѣчь будетъ ниже), увлекался въ послѣднее время,-- ему положительно не везетъ. Еще менѣе удачи у него въ мотивахъ революціонно-общественныхъ: здѣсь онъ прямо баналенъ.

Впрочемъ, на мой взглядъ нѣкоторый элементъ банальности присущъ самой его манерѣ даже въ лучшихъ ея проявленіяхъ. Всѣ его тона и гармоніи обладаютъ, на мой взглядъ, нѣсколько банальной "красивостью", въ нихъ рѣдко найдешь что-нибудь рѣзко-сильное и подлинно-свѣжее; все это гладко-красиво, бѣгло-пріятно, но нѣтъ тутъ ни одного острія, ни одной твердой грани. Подобно концепціямъ автора и стиль его лишенъ интимности и подлинной индивидуальности...

Кстати, удивительное явленіе: г. Бальмонтъ не одинокъ въ своихъ "революціонныхъ неудачахъ" -- чуть только эти новаторы прикоснутся въ революціоннымъ мотивамъ, они сейчасъ же становятся совершенно заурядными. Напомню пресловутые дебюты на этомъ поприщѣ г. Минскаго (въ "Новой жизни") или сборникъ г. Соллогуба "Родинѣ", съ красными флагами на обложкѣ... Въ чемъ бы тутъ могло быть дѣло? Интересная, право, эстетическая проблема... Одинъ только г. Брюсовъ остается вѣрнымъ и равнымъ себѣ и въ подобныхъ случаяхъ...

Мнѣ остается упомянуть еще объ одномъ "заграничномъ" вѣяніи, которое довольно явственно сказалось въ поэзіи нашихъ первыхъ декадентовъ. Я разумѣю отзвуки ницшеанства.

Интересно, что изъ строя ницшевскихъ идей особеннаго якъ вниманія удостоилось его извѣстное аморалистическое "оправданіе" зла. Великому парадоксалисту нужны были всѣ эти возвеличенія Борджій и Наполеоновъ лишь для обоснованія тезиса "все дозволено", " ничего запрещеннаго нѣтъ", т. е. въ сущности, для очистки фундамента для его абсолютно адогматической морали, воплощенной впослѣдствіи въ образѣ Заратустры. Но наши модернисты въ серьезъ принялись проповѣдывать красоту зла: "Бога и Дьявола" пѣли нынѣшніе "христіане" (а тогда -- "язычники") супруги Мережковскіе... "Я люблю тебя, Діаволъ, я люблю тебя Богъ!" восклицалъ г. Бальмонтъ... Отдалъ дань этому вѣянію и г. Брюсовъ. А ужъ про "демонолатра" Соллогуба и говорить нечего: онъ, вѣдь, давно на тонъ стоялъ. Въ этотъ самый періодъ у г-жи Гиппіусъ героини повѣстей, чтобы совершить что-нибудь "сильное", кидали съ лѣстницы грудныхъ ребятъ и т. д. и т. д.

Таковъ былъ тотъ искусственный, кабинетно-книжный, подражательный (и именно потому, можетъ быть, особенно склонный къ преднамѣреннымъ вычурамъ и оригинальничанію) обливъ, который имѣло наше декадентство въ первоначальной его фазѣ. Единственными значительными поэтами, появившимися въ эту эпоху, были Валерій Брюсовъ и К. Бальмонтъ. Изъ нихъ первый вскорѣ началъ освобождаться отъ специфическихъ чертъ декадентства, а второй, въ сущности всегда, былъ новаторомъ почти исключительно въ области версификаціи.

Къ нимъ надо присоединить еще г. Минскаго, съ его "философской" (по мнѣнію г. Волынскаго) музой,-- который добросовѣстно продѣлывалъ всѣ стадіи развитія нашего декаденства, но всегда во всѣхъ стадіяхъ былъ гораздо болѣе риторомъ, чѣмъ поэтомъ...

Въ видѣ резюме этого бѣглаго обзора начала нашего модернизма, надо сказать, что далеко не стройныя и "наносныя" эстетическія и философическія доктрины, лежавшія въ основѣ первыхъ опытовъ нашихъ новаторовъ, въ сильной степени спутывали и сковывали ихъ дарованія. И дальнѣйшій ростъ этихъ дарованій совершался именно въ мѣру освобожденія ихъ отъ путъ и ковъ доктрины...

-----

Но если декадентство или "мистическій символизмъ" 80-хъ и 90-хъ годовъ имѣли свое эстетическое raison d'être и свой эстетическій боевой лозунгъ -- "свободнаго искусства", то чѣмъ объяснить бурный рецидивъ этого явленія въ наши дни? Чѣмъ объяснить современную "побѣду" декадентства, или -- они свое такъ теперь не называютъ -- побѣду мистическаго модернизма, во всѣхъ его разновидностяхъ,-- то безусловное плѣненіе имъ молодой русской музы и тотъ несомнѣнный интересъ -- или любопытство къ нему -- въ сравнительно широкой публикѣ, -- факты, которые мы сейчасъ наблюдаемъ и которыхъ совершенно не знала эпоха нарожденія нашего декадентства?

Что это такое теперь, этотъ модернизмъ?...-- По прежнему бунтъ во имя свободнаго искусства?-- Нѣтъ, конечно. Это стадія уже пройденная, и, за исключеніемъ очень рѣдкихъ архивныхъ умовъ, въ наши дни никто въ правахъ искусства на абсолютнѣйшую свободу не сомнѣвается. Въ наши дни такой бунтъ равнялся бы взламыванію давно отверзтыхъ дверей... Въ наши дни любой, грамотный обыватель, котораго прежде повергали въ оцѣпенѣніе, новшества нашихъ декадентовъ (желаніе épâter le bourgeoia, по замѣчанію г. Амфитеатрова,-- объясняетъ многое въ судьбахъ новаго искусства) -- любой добрый буржуа вполнѣ искренно можетъ обратиться къ нашимъ модернистамъ съ рѣчью въ такомъ либеральномъ родѣ:

-- Ахъ, пожалуйста! Стилизація -- такъ стилизація, импрессіонизмъ -- такъ импрессіонизмъ, символизмъ -- такъ символизмъ!.. Я уже давно пересталъ всего этого бояться... Только, ради Христа, угощайте меня подлиннымъ живымъ искусствомъ, искреннимъ и серьезнымъ...

Но... въ отвѣтъ на сію столь либеральную и законную просьбу, онъ услышитъ лишь новыя непонятныя слова: "миѳотворчество, варварство, оркестра, мистическая соборность"...

Опять новая, или вѣрнѣе -- новыя доктрины, новыя "новыя слова", новыя исканія я "устремленія". Наша поэзія, по истинѣ, уподобляется скаковой, лошади, безъ передышки берущей одинъ барьеръ за другимъ.

Что жъ? можетъ. быть, это и нормально и хорошо; можетъ быть, та головокружительная быстрота, съ которой совершаете" эта скачка-эволюція, является лучшимъ залогомъ и скораго достиженія какой-нибудь большой цѣли?.. Если и не такой большой, какъ та, о которой возвѣстилъ г. Мережковскій -- устроеніе "судебъ европейскаго міра!", -- то все же чего-нибудь въ этомъ родѣ,-- ну хотя бы нарожденія настоящаго, подлиннаго, нужнаго намъ искусства?

О, если бы такъ! Какое счастье это было бы для насъ съ вами, читатель, какое успокоеніе и наслажденіе... Но. есть ли что-нибудь подобное на нашемъ горизонтѣ? Вѣдь, пожалуй, ne даромъ восклицаетъ г. Бунинъ въ своемъ стихотворенія: "Воистину, зловѣщи и жестоки твои дѣла, Творецъ"!"

Попробуемъ опять оглядѣться и вникнуть, попробуемъ путемъ нѣкоторыхъ наблюденій надъ современной литературой, разрѣшить интересный вопросъ: къ добру все это, или къ худу? Потому что, вѣдь, "что-нибудь непремѣнно будетъ: либо худо, либо добро, какъ истолковывала деревенскія примѣты одна умная старушка...

Посмотримъ, что это за "неожиданный просвѣтъ", который по увѣренію пророка "открылся въ послѣдней глубинѣ подполья"...

Съ самаго начала, я готовъ призвать, что наша современная поэзія въ своихъ исканіяхъ безусловно порождена не только эстетическими, но и философскаго типа стремленіями, подобно декадансу французскому, порождена жаждой новаго синтеза.

Время наше, если не ошибаюсь, въ этомъ отношеніи,-- вотъ какое. У насъ положительно начались муки философскихъ родовъ. Можетъ быть, впервые въ Россіи, въ сколько-нибудь широкихъ размѣрахъ, появилась жажда всеобъемлющаго синтеза, жажда религіи жизни, міросозерцанія, охватывающаго сущее и должное. Пока общественная борьба шла въ узкихъ границахъ интеллигентской среды, носила чисто идеологическій и пропагаторскій характеръ, можно было довольствоваться тѣми по преимуществу морально-общественными, скажу проще -- публицистическими доктринами, какими являлись наши направленія. Въ сущности, со времени гегеліанства, которымъ питалась кучка русской интеллигенціи, въ дни Станкевича и Бѣлинскаго -- этотъ жалкій оазисъ въ пустынѣ николаевщины и рабской темноты, -- со времени 40-хъ годовъ; интеллигенція никогда не жила и не стремилась жить при свѣтѣ философіи, въ настоящемъ смыслѣ этого слова. Религіей публицистической было и славянофильство, и западничество, и "исправленное славянофильство" Герцена, и народничество Чернышевскаго и Михайловскаго. Святая Святыхъ этой религіи былъ прежде всего отвѣтъ на вопросъ о методахъ вмѣшательства въ общиственную или національную жизнь и о путяхъ этой общественной и національной жизни......

И покуда нужно было только нормировать "обязанности интеллигенціи по отношенію къ народу", такіе суррогаты философіи могли совершенно удовлетворительно исполнять ея роль, давать фундаментъ для жизни и для дѣйственнаго въ нее вмѣшательства. Въ сущности, таковымъ же, по своему характеру, долгое время являлось отношеніе интеллигенціи къ преобладавшей въ ея средѣ съ 90-хъ годовъ соціалдемократической теоріи. Интересовало соціологическое обоснованіе и практическіе, дѣйственные выводы! Что касается именно философскаго, содержанія діалектическаго матеріализма, этого поставленнаго вверхъ ногами гегеліанства, то въ общемъ надо признать, что оно далеко не играло у насъ существенной роли. Не даромъ съ первыхъ же лѣтъ марксизма у многихъ изъ легальныхъ его литературныхъ выразителей проявился явный уклонъ въ сторону неокантіанскаго критицизма, а, позднѣе, у другихъ -- увлеченіе теоріями Маха и Авенаріуса...

Теперь прежнія, сравнительно простыя отношенія страшно вмѣнялись и усложнились. Интеллигенція распалась на цѣлый рядъ политическихъ партій и группъ. Народъ уже не является только объектомъ идеологическаго воздѣйствія, а превратился въ огромный, самостоятельный, всеопредѣляющій факторъ общественной жизни. И нормировать отношеніе свое ко всей многосложной и "движущейся" дѣйствительности уже нельзя стало одной публицистикой, одними первоначальными эскизами религіи жизни. Личность, втянутая въ этотъ круговоротъ, должна обнять своимъ сознаніемъ гораздо большее количество гораздо болѣе сложныхъ отношеній и явленій, должна чувствовать подъ ногами болѣе твердый, лучше цементированный фундаментъ. Вотъ, думается мнѣ, основная причина и источникъ современной нашей жажды къ синтезу. Но откуда его взять, откуда заполучить этотъ столь желанный синтезъ?

Европейская философская мысль сама находится еще въ періодѣ поисковъ: со времени крушенія позитивизма, не создалось ни одной системы, достаточно могучей и завершенной. Максъ Нордау, съ присущей ему легкостью пера, высмѣивающій и декадентовъ, и Ибсеновъ, и Ницше, и Толстыхъ, съ своей стороны не можетъ противопоставить ихъ поискамъ ничего болѣе утѣшительнаго, чѣмъ "радость отъ успѣховъ положительнаго знанія, завоеваній спектральнаго анализа" и т. д.

Вы помните эти грубыя, примитивныя по аргументаціи, но полныя по истинѣ эвклезіастической скорби, страницы толстовской "Исповѣди", гдѣ онъ съ презрѣніемъ отвертывается отъ "науки нашего времени, отвѣчающей на всѣ вопросы, кромѣ самого главнаго и единственно нужнаго"...

Если вы сравните съ этими страницами "Исповѣди" нѣкоторыя мѣста изъ "Проблемъ идеализма", этого перваго проявленія современнаго, философскаго броженія въ Россіи, вы найдете поразительное сходство.

"Мы наблюдаемъ въ настоящее время,-- пишетъ напримѣръ г. Булгаковъ,-- безпримѣрное развитіе точныхъ знаній, которому къ тому же не видится конца. Однако, какъ бы ни развивалось положительное знаніе, оно всегда останется ограниченнымъ по своему объекту,-- оно изучаетъ только обрывки дѣйствительности, которая постоянно расширяется передъ глазами ученаго. Задача полнаго и законченнаго знанія въ. мірѣ опыта есть вообще неразрѣшимая и невѣрно поставленная задача..." "Развитіе положительной науки безконечно, но эта безконечность является и силой и слабостью положительнаго знанія: силой въ томъ смыслѣ, что нѣтъ и но можетъ быть указано границъ науки въ ея поступательномъ движеніи, слабостью же въ томъ смыслѣ, что эта безконечность движенія обусловливается именно неспособностью разума окончательно разрѣшить свою задачу,-- дать цѣлостное знаніе..."

"Но человѣку необходимо имѣть цѣлостное представленіе о мірѣ. Ему необходимо также получить отвѣты на нѣкоторые вопросы, которые уже совершенно выходятъ за поле зрѣнія положительной науки "не могутъ быть ею даже и сознаны..." "Для человѣка, какъ "разумнаго существа, безконечно важнѣе любой спеціальной теоріи представляется рѣшеніе вопросовъ о томъ, что же представляетъ собою нашъ міръ въ цѣломъ, какова его субстанція, имѣетъ ли онъ какой нибудь смыслъ и разумную цѣль, имѣетъ ли какую нибудь цѣну наша жизнь и наши дѣянія, какова природа добра и зла и т. д. и т. д."

Я нарочно взялъ эту цитату изъ г. Булгакова, ибо въ качествѣ не особенно сложнаго мыслителя, онъ съ необычайной -- прозрачной, можно сказать,-- ясностью, излагаетъ и свои недоумѣнные запросы, и посильные свои отвѣты на нихъ. Очень быстро на протяженія какихъ нибудь 2-хъ-3-хъ страницъ, этотъ авторъ приходитъ къ окончательному теоретическому "оправданію" какъ метафизики, такъ и мистики. Эволюція, начавшаяся въ этомъ недавнемъ яромъ экономическомъ матеріалистѣ, вскорѣ приводитъ его къ мистикѣ "неохристіанской", а отъ нея онъ все больше и все ближе подходитъ даже къ православію. Уклонъ и движеніе по уклону настолько типичное, такъ многое и такъ наглядно уясняющее, что я не разъ еще буду возвращаться именно къ трудамъ г. Булгакова. А теперь, въ pendant къ толстовской "Исповѣди" и "философской" цитатѣ, только что мною сдѣланной, приведу стихотворную иллюстрацію на ту же тему. Стихотвореніе это принадлежитъ г. Вячеславу Иванову, одному изъ главныхъ теоретизаторовъ современной мистической поэзіи и написано имъ почти въ ту же пору, къ которой относится и статья г. Булгакова, а именно въ 1903 г.

Horror vac ui.

"Безпредѣльный, безнадежный,

Въ мірѣ мракъ, и мракъ въ груди;

Неизслѣдный, неизбѣжный,

Позади и впереди...

Друженъ скептикъ въ общей долѣ

Съ вызывателемъ тѣней,

Въ мирѣ съ мистикомъ аѳей:

"Населяйте мракъ по волеѣ --

Пустота всего страшнѣй".

Я прошу читателя вдуматься въ подчеркнутую мною строфу: въ этомъ "Страхѣ пустоты", можно, на мой взглядъ, найти ключъ въ истолкованію всѣхъ загадокъ всей новѣйшей поэзіи, отъ ея альфы до омеги, здѣсь вскрыта вся подоплека доктрины и настроеній адептовъ этой поэзіи...

(Окончаніе слѣдуетъ).

М. Невѣдомскій.

"Современный Міръ", No 3, 1908