Немирович-Данченко Василий Иванович - Лапландия

Лапландія.

I
Изъ поѣздки по Варангеръ-фьорду *)

В. И. Немировича-Данченко.

*) Авторъ настоящей статьи В. И. Немировичъ-Данченко въ прошломъ году объѣхалъ Мурманъ, Лапландію, Канинъ носъ и въ нѣсколькихъ направленіяхъ пересѣкъ Сѣверный Ледовитый океанъ. Результаты этого путешествія изложены имъ въ нѣсколькихъ статьяхъ: Очерки Сѣвера ("Дѣло" No 3 и 4-й 1874 г.) подъ псевдонимомъ В. И. Славянскаго; Соловки ("Вѣстникъ Европы"), "За сѣвернымъ полярнымъ кругомъ" ("Отечественныя записки") и другихъ еще приготовляемыхъ къ печати. Нами пріобрѣтено нѣсколько такихъ очерковъ и рисунковъ.

Унылые и мрачные берега Варангеръ-фьорда принадлежали нѣкогда русскимъ. Перечислю здѣсь эти прекрасныя промысловыя ухожья, такъ великодушно отданныя добрымъ сосѣдямъ лѣтъ двадцать пять тому назадъ. Крайнее къ востоку -- губа Валитова съ хорошею стоянкою для нѣсколькихъ военныхъ бриговъ. Она закрыта отъ всѣхъ вѣтровъ и безопасна для зимовки небольшаго числа судовъ. Въ двухъ миляхъ къ востоку отъ нея небольшое становище Песчаное, на южной сторонѣ котораго еще стоятъ прежнія русскія промысловыя избы и часовня. Здѣсь могутъ становиться на якорѣ купеческія шкуны.

Губа Ровдина, въ 22 миляхъ отъ Пеленги, красиво окаймленная большими горами, съ поселкомъ финмановъ и прекрасной якорной стоянкой въ бухтѣ Зеленой. Въ двухъ миляхъ къ сѣверу губа Красная; далѣе лежитъ островъ Шалимъ съ превосходными лугами, а за нимъ находятся три губы: Паза (Pasvig fiord), куда впадаетъ славящаяся семужьими ловами рѣка Паза съ притоками, близъ нихъ есть слѣды богатыхъ рудъ. Шалимская губа и Овечья съ прекраснымъ вблизи озеромъ Ното-ярви, часть котораго, находящаяся въ русскихъ владѣніяхъ, изображена на нашемъ рисункѣ. Берега всѣхъ трехъ чисты и приглубы. Близь нихъ расположено нѣсколько деревень финманскихъ лопарей; на самыхъ губахъ множество хорошихъ якорныхъ мѣстъ. Губа Пявдема (Kiöfiörd), съ двумя смежными рѣками: Пявдемой и Утеньгой. Тутъ находилось прежде становище русскихъ рыбаковъ -- Шапкино, которое даже защищалось русской батареей; слѣды ея видны были еще въ 1826 году. Губа Косая (Körs-fiörd) съ хорошею якорною стоянкой, губа Вересъ (Bug-fiörd). Мы уже не говоримъ о странѣ лежащей внутрь отъ намѣченной нами береговой полосы, хотя она такова, что тамъ селятся осѣдло норвежцы изъ-билѣе умѣренной полосы, оспаривая землю у финмановъ, ради выгодъ представляемыхъ ею. На всемъ этомъ пространствѣ рыбы ловится гораздо болѣе, чѣмъ на мурманскомъ берегу. Здѣсь, у губы Вересъ, до 1826 г. оканчивалась наша граница. Въ Варангеръ-фьордѣ находятся два города, Варде-гузъ и Вадс-э. Варде-гузъ расположенъ подъ 70о 22' 16" сѣверной широты и 31о 06' 51" восточной долготы, отъ Гринвича (по Рейнеке). Какъ мы уже говорили -- крѣпость здѣсь построена была въ XIII столѣтіи для защиты норвежской границы отъ русскихъ. Тогда она вся состояла изъ деревянной стѣны съ бойницами. Только въ 1735 году выведенъ осмиугольный шанецъ, около ста саженей въ квадратѣ на фундаментѣ изъ тесанаго гранита съ землянымъ брустверомъ, высотою отъ 3 до 4 саженъ. Рва и внѣшней обороны нѣтъ. На валу доживаютъ свой вѣкъ тридцать двѣ пушки. Въ 1832 году гарнизонъ крѣпости состоялъ изъ тридцати-пяти человѣкъ, а самаго города не было вовсе. Жило у крѣпости только человѣкъ двадцать промышленниковъ, да стояла небольшая факторія купца рыболова Бродкорта. Теперь здѣсь постояннаго населенія 2200 ч., а лѣтняго 2500, факторій болѣе двадцати, купцовъ болѣе сорока; а Бродкортъ, перебивавшійся тогда изо дня въ день, ворочаетъ теперь милліонами, торгуя съ Германіей, Россіей, Франціей, Италіей, Англіей и Америкой. Когда въ 1832 г. крѣпость эту посѣщалъ Рейнеке, единственный промыселъ становища состоялъ въ ловлѣ трески и тюленей. Отсюда посылалось небольшое судно на Шпицбергенъ за моржами. Теперь Вардо отпускаетъ за границу 1.230,228 кило штокфишу, 24,219 бочекъ соленой рыбы, да 422,230 литровъ рыбьяго жиру. Одна торговля его съ Россіей, куда продаются привозимыя сюда изъ Англіи уды, соль и ромъ, занимаетъ 12 большихъ фирмъ. Процвѣтаніе Вардо началось со времени открытія торговли съ русскими (а между тѣмъ эту торговлю считаютъ благодѣяніемъ для Россіи и оправдываютъ ея результатами уступку части Варангеръ-Фьорда Норвегіи) и еще болѣе упрочилось съ 1842 г., когда было разрѣшено иностранные товары продавать прямо съ борта приходящихъ сюда судовъ -- кому угодно. Ростъ населенія Вардо явствуетъ изъ нижеслѣдующаго: въ 1825 г. здѣсь считалось съ солдатами 88 ч. жителей, въ 1835 -- 173 чел., въ 1845 -- 193 ч., въ 1855 г.-- 407 ч., въ 1865 г.-- 828 ч., въ 1871 г.-- 1200 ч. Климатъ здѣсь влажный и холодный. Хотя зимой и не бываетъ морозовъ свыше --17о, за то лѣтомъ температура очень низка: она рѣдко подымается выше +10о. Самый теплый день въ 1873 г. не достигалъ вполнѣ +13о; въ то самое время когда у насъ въ Колѣ, Териберкѣ и другихъ пунктахъ Лапландскаго полуострова стояли жары въ +20,25% здѣсь термометръ показывалъ только +7о. Во время моего посѣщенія этого города въ іюлѣ здѣсь было +8о, +5о и +7о. Главнѣйшія фирмы въ Вардо по торговлѣ съ Россіей: Якобсонъ, Сканске, Гольмбо, Бродкортъ, Дезенъ, Майеръ, Ульсенъ. Изъ 800 кораблей, посѣтившихъ эту гавань, шестьсотъ семьдесятъ принадлежали русскимъ судохозяевамъ. Нѣкоторыя суда успѣваютъ побывать здѣсь по два раза, и тогда по оффиціальнымъ свѣдѣніямъ норвежскаго правительства они считаются за два судна. Только сто двадцать судовъ здѣсь приходилось на долю иностранцевъ. Наши суда вывезли отсюда лишь нѣсколько бочекъ рыбы изъ произведеній самой Норвегіи; все остальное, т. е. 7/8 ихъ грузовъ,-- товары, при сбытѣ которыхъ Норвегія только посредничаетъ между оптовыми фирмами Англіи, Германіи и Испаніи, съ одной, и русскими судохозяевами -- съ другой стороны, взимая, разумѣется, за свое коммиссіонерство львиную долю. Найди русскіе поморы дорогу въ первые рынки -- и Сѣверная Норвегія разомъ потеряетъ свое значеніе для насъ, а необходимые намъ продукты: уды (Англія), соль (Англія и Испанія) -- мы будемъ имѣть на три четверти настоящей цѣны дешевле. Самая торговля россійскаго поморья съ Норвегіей поставлена далеко не въ удовлетворительныя условія. Королевское повелѣніе, отъ 13 сентября 1830 г., о торговлѣ въ Финмаркенѣ узаконило слѣдующій порядокъ: привозимый изъ портовъ Бѣлаго моря товаръ дозволяется продавать прямо съ россійскихъ судовъ не только мѣстнымъ жителямъ, но и норвежскимъ судамъ, въ городскихъ портахъ -- въ теченіи четырехъ недѣль, а въ рыбачьихъ губахъ -- въ теченіи четырнадцати дней. О продажѣ товара мѣстнымъ жителямъ не можетъ быть и рѣчи: по мелочи товаръ продавать запрещено, а на болѣе крупныя покупки не у всякаго хватитъ средствъ. Что касается до продажи товара купцамъ, то въ небольшихъ сѣверо-норвежскихъ городахъ они берутъ наши товары по произвольной, ими самими назначенной цѣнѣ. Русскій поморъ, которому дорого время, дорогъ промыселъ, спѣшитъ какъ можно скорѣе распродать свой товаръ на самыхъ стѣснительныхъ для себя условіяхъ. Норвежцы первое время обыкновенно не сдаются ни на какія условія, а поморы ходятъ и кланяются. Сначала толкнутся къ одному, потомъ къ другому, чешутъ затылки да охаютъ и, въ концѣ концовъ, все-таки сдѣлаютъ такъ, какъ сказано норвежскимъ негоціантомъ. Тутъ въ городахъ они или продаютъ товаръ свой за деньги, или мѣняютъ его на ромъ, уды, соль, снасти. Въ первомъ случаѣ за грузы даютъ векселями, уплата по которымъ производится норвежцами въ сентябрѣ, октябрѣ, январѣ и мнѣ или черезъ отдѣленіе государственнаго банка въ Архангельскѣ или черезъ Гамбургъ, Петербургъ и Архангельскъ -- конторы Фонтейнеса и Кларка. При этомъ нерѣдко случаются банкротства, и въ утѣшеніе поморскому судохозяину, отдавшему за безцѣнокъ свою муку, остается потерявшій свою цѣнность вексель.

Такова торговля въ городахъ. Кромѣ послѣднихъ, муку и крупу русскіе развозятъ по разнымъ губамъ сѣверо-норвежскаго побережья, мѣняя, ее уже на рыбу, приготовленную по русскому способу -- russfich. Эта торговля чрезвычайно выгодна для норвежцевъ. Среди лѣта, отъ 1 іюля по 15 августа, нельзя сушить треску, а надо солить ее, на что у норвежскихъ ловцовъ нѣтъ заведеній,-- а главное: посоленая и невысушенная рыба не имѣетъ сбыта за границу, кромѣ Россіи. Норвежскіе торговцы и это дѣло хотѣли забрать въ свои руки, и тогда, разумѣется, непосредственныя отношенія поморовъ съ жителями и промышленниками губъ совершенно бы прекратились. Не съумѣвъ провести такое ограниченіе законодательнымъ порядкомъ, купцы обставили его иначе. Въ каждой бухтѣ сѣверныхъ округовъ сосѣдняго королевства есть личность, доставляющая промышленникамъ жизненные припасы впередъ еще передъ начатіемъ промысла. За то они обязаны все необходимое брать у него и расплачиваться съ нимъ рыбой. Помимо своего кредитора -- промышленники не дѣлаютъ ничего, такъ что русскіе судохозяева имѣютъ возможность вступать въ прямыя отношенія только съ такими кулаками, да съ людьми нѣсколько посостоятельнѣе, которые имѣютъ возможность на собственныя свои средства производитъ заготовку всего имъ необходимаго. При такой цѣнѣ обыкновенно за пудъ муки норвежцы даютъ два пуда трески (которую еще нужно посолить), а за куль муки идетъ шесть бочекъ соли (44 пуда). Послѣдняя, впрочемъ, иногда понижается въ цѣпѣ, и за куль тогда съ охотою уплачивается 10 боч. или 70 п. Соль, покупаемая въ Англіи по 5 к. пудъ, въ Норвегіи стоитъ по 20 к. пудъ (съ барышомъ 300% на 100). Итого куль муки, за который поморъ платитъ въ Архангельскѣ 8 р. ему приноситъ отъ 9 р. 50 к. до 14 р. Пудъ рыбы поморъ продаетъ въ Архангельскѣ за 90--80 коп. Оптовымъ скупщикамъ (Ширкину и др.), съ вычетомъ денегъ на посолъ, пошлины и фрахтъ, каждый пудъ хлѣба, при промѣнѣ его на рыбу, принесетъ около 45 к. барыша. Разумѣется, такая торговля была бы выгоднѣе, если бы на утлыхъ шкунахъ поморовъ можно было возить болѣе грузовъ, чѣмъ въ нихъ помѣщается теперь. Г. Данилевскій въ своемъ "Изслѣдованіи" между прочимъ говоритъ, что за пудъ муки берутъ наши поморы у норвежцевъ отъ 3 до 5 пудовъ раздѣланной трески и отъ 4 до 30 п. сайды,-- что бываютъ случаи, когда финманы отдаютъ сайду за что бы то ни было, даже и по 50--100 п. за 1 п. муки. Не знаю, было ли это когда нибудь прежде, но если было -- такъ давно уже и быльемъ поросло. Ссылка на 60-й годъ, сдѣланная изслѣдователемъ,-- ставитъ меня въ тупикъ. Я разспрашивалъ многихъ поморовъ и въ Кеми, и въ Сумѣ, и въ Сорокѣ, и въ др. пунктахъ бѣломорскаго побережья, но ни одинъ изъ нихъ (даже старики) не помнили такихъ баснословно-выгодныхъ мѣнъ. Всѣ русскіе товары, ввозимые въ Норвегію, въ округѣ Вардо, Вадсэ и Гаммерфестѣ кромѣ муки, крупы и лѣсу обложены высокими пошлинами, а въ Тромсэ и южнѣе и на эти товары существуетъ пошлинный сборъ.

Всего въ Сѣверную Россію ввезено въ теченіи 1861--1865 гг. Въ 1861 г.-- 842,472 кило штокфишу, 42,629 бочекъ сол. рыбы, 145,000 боч. лѣт. и зимн. сельди, 400 кило омаровъ, 38,940 литровъ треск. жиру.

Въ 1862 г.-- 780,800 кило штокфишу, 36,446 бочекъ сол. рыбы, 273,000 боч. лѣт. и зимн. сельди, 100,000 литровъ треск. жиру, 6,500 кило гуано изъ рыбы.

Въ 1863 г.-- 2.361,060 кило штокфишу, 276 бочекъ сол. рыбы, 270,000 боч. лѣт. и зимн. сельди, 3,340 кило омаровъ, 91,171 литровъ треск. жиру, 100 кило гуано, 2,322 кило клипфишу и 1,200 боч. свѣжей рыбы.

Въ 1864 г.-- 673,000 кило штокфишу, 61,169 бочекъ сол. рыбы, 193.000 боч. лѣт. и зимн. сельди, 91,000 литровъ треск. жиру.

Въ 1865 г.-- 1.181,034 кило штокфишу, 44,694 бочекъ сол. рыбы, 220,000 боч. лѣт. и зимн. сельди, 69,000 литровъ треск. жиру.

Съ кѣмъ изъ поморовъ мнѣ ни случалось сталкиваться -- всѣ они только и голосятъ о необходимости завести непосредственныя сношенія съ Англіей. Къ сожалѣнію, все оканчивается добрыми намѣреніями. Даже богатые изъ нихъ, каковы Митрофановы, Антоновы, Норкины, Воронины и др. серіозно не думаютъ объ этомъ: нѣтъ хорошихъ судовъ, пугаетъ дальнее плаваніе, нѣтъ экипажей, а собственные кемскіе и сумскіе шкиперскіе курсы куда какъ плохи. Они едва-ли подготовятъ хорошаго матроса, не говоря уже о шкиперахъ. Да къ тому же многіе боятся новаго дѣла, хоть на словахъ и города берутъ. Изо всѣхъ одинъ только Савинъ въ послѣднее время завелъ непосредственныя отношенія съ Гамбургомъ и Англіей; но вѣдь одинъ въ полѣ не воинъ -- и русская торговля, по всей вѣроятности, долго еще будетъ закабалена въ норвежскія руки. А эти руки -- нужно признаться -- въ ежовыхъ рукавицахъ, и бѣдной русской мухѣ, какъ встарь, такъ и теперь, все приходится пищать въ паутинѣ, разбросанной по сѣверо-норвежскому поморью, пищать, пока не явится паукъ, не высосетъ ее совсѣмъ и не оставитъ болтаться въ назиданіе послѣдующимъ поколѣніямъ.

Не смотря на то, что Вардо городъ небольшой, здѣсь три школы и одна кирка. Дѣвушки при мнѣ выходили изъ мѣстной женской гимназіи. Все это одѣтое весьма неприглядно, не на выставку.

Я заговорилъ съ моимъ проводникомъ о положеніи мѣстныхъ училищъ.

-- У насъ всѣ получаютъ обязательное образованіе. Дѣвушка не знающая чтенія, письма и молитвъ -- лишается причастія. Лопари -- и тѣ всѣ грамотны. У васъ, я думаю, тоже эти номады за послѣднее время стали посѣщать школы.

Я посмотрѣлъ ему въ глаза: не смѣется ли надо мною, и промолчалъ. Какъ было сказать, что между лопарями у насъ ни одного грамотнаго, а въ крестьянствѣ сѣверныхъ губерній грамотные не составляютъ и 6%.

-- Да, у васъ въ послѣднее время все двинулось. Сколько въ Архангельскѣ у васъ торговыхъ школъ?

-- Ни одной нѣтъ.

-- Какъ ни одной? остолбенѣлъ мой собесѣдникъ.-- У насъ ежели мало-мальски торговый городъ, сейчасъ-же въ немъ и коммерческое училище открывается...

Норвежецъ только засвисталъ, улыбаясь весьма недвусмысленно.

-- Теперь я понимаю отчего у васъ, даже въ такомъ центрѣ отпускныхъ операцій, какъ Архангельскъ, всѣ купцы носятъ нѣмецкія фамиліи, и отчего эти поморы, которые приходятъ къ намъ на своихъ судахъ,-- извините пожалуйста,-- такъ.... такъ.... мало смышлены.

Заговорили о возрастающемъ назначеніи Вардо.

-- Къ намъ каждое лѣто является до 900 ель съ норвежскими покрученниками. Всѣ они промышляютъ въ окрестностяхъ города. Считайте по 5 чел. на елѣ -- выйдетъ 4,500 ч.

-- А у насъ на цѣломъ Мурманѣ не болѣе 3,500.

-- Ну а на уступленныхъ Россіей берегахъ много-ли норвежцевъ ловятъ рыбу?

-- Почти пятьсотъ ель -- съ двумя тысячами нятью стами промышленниковъ.

-- И хороши промыслы?

-- Прекрасные. Я проѣзжалъ на вашъ Мурманъ. Тамъ еще ничего не устроено; да вѣроятно и не воспрещено закономъ бросать въ морѣ внутренностей трески. Такая вездѣ вонь и запущенность.

За то въ Норвегіи -- повсюду чистота необыкновенная. Берега свободны отъ гніющихъ массъ внутренностей рыбы, вездѣ есть указатель фарватеровъ, рымы; гдѣ необходимо -- устроены молы. Такъ, напр., въ Вардо улучшается гавань, -- что поручено голландцамъ, которые взяли за это 90,000 спесиновъ; въ Вадсэ устраивается прекрасная набережная, совершенствуется пристань; въ Тромсэ строится театръ. А у насъ такіе торговопромышленные порты, какъ Онега, Кемь, Сума, Сорока -- похожи скорѣе на свалявшуюся кучу жалкихъ гнилушекъ, чѣмъ на центры коммерческой и промышленной дѣятельности окрестныхъ районовъ.

Какъ оказалось изъ разсказовъ норвежца, у нихъ вблизи Вардо, Вадсэ и Тромсэ производятся китовые промыслы, очень выгодные, Фойномъ, Петерсеномъ и др. Тутъ же мы слышали, что Фойнъ продаетъ свой секретъ китоваго боя московскому купцу Смолину, устроивающему факторію на Мурманѣ. Не знаю, насколько это вѣрно; мнѣ только извѣстно, что Фойнъ не обладаетъ никакимъ секретомъ, а его способъ промышлять китовъ давно уже принятъ у англійскихъ китолововъ. Еще было бы безразсуднѣе нанять Фойна въ качествѣ управляющаго этимъ дѣломъ. По общему отзыву, онъ только забралъ бы его въ руки, и, пользуясь имъ, могъ бы еще безнаказаннѣе производить свои промыслы въ нашихъ моряхъ. Норвежцамъ небезъизвѣстно, что, благодаря г. Сидорову и другимъ лицамъ, искренно отстаивающимъ интересы заброшеннаго сѣвера Россіи, русская печать уже обратила вниманіе на эксплоатацію нашихъ морей добрыми сосѣдями. Въ виду этого имъ хотѣлось бы заручиться законнымъ поводомъ къ продолженію такого промысла. А чего же лучше -- быть управляющимъ у русскаго купца? Вѣдь управляющій факторіей Паллизена торгуетъ же ромомъ, помимо инструкцій своего хозяина; такъ и господинъ Фойнъ, подъ видомъ біагочеегія, можетъ производить китобойные промыслы -- только еще шире чѣмъ прежде, потому что онъ будетъ уже вести ихъ на законномъ основаніи. Если слухъ, дошедшій до меня, вѣренъ, то гг. Смолинымъ не мѣшало бы подумать объ этомъ прежде, чѣмъ приглашать иностранцевъ "володѣти и правити нами".

Слѣдующій за Вардо, по правому берегу Варангеръ-Фьорда, городъ Вадсе подъ 70о 08' 58" с. м. и 29о 44' 17" в. д. (отъ Гринв.) еще промышленнѣе и населеннѣе Вардо. Посѣщавшій его въ 1820 г. капитанъ-лейтенантъ Рейненъ такъ отзывается о немъ: Вадсэ -- небольшое торговое мѣстечко. Селеніе расположено на выдавшемся отъ материка мыскѣ противу середины островка. Оно состоитъ изъ одного большаго купеческаго дома и нѣсколькихъ финманскихъ хижинъ. Далѣе, въ верстѣ живетъ пасторъ. Въ 1826 г. жителей въ немъ было: одинъ купецъ, пасторъ, ландсманъ и 50 финновъ. Въ 1833 году оно было переименовано въ городъ, въ 1835 г. въ немъ уже было 234 ч. жителей, въ 1845 г.-- 388, въ 1855 г.-- 886, въ 1865 г.-- 1344, въ 1871 г.-- 1800 ч. Теперь здѣсь не одинъ, а около тридцати купцовъ, прекрасная кирка на возвышенной площадкѣ, видны отовсюду въ городѣ, красивые, хотя и не роскошные дома. Вездѣ необыкновенная чистота и опрятность, вездѣ водопроводы. Сюда въ 1873 г. пришло 248 русскихъ и до 60 иностранныхъ судовъ. Тутъ же устроенъ телеграфъ, большой жиротопенный заводъ Фойна, для выдѣлки китоваго жира и гуано изъ китовыхъ тушъ, множество небольшихъ заводовъ для вытопки тресковаго сала. Городъ съ моря очень красивъ. Берегъ и мысъ -- образуютъ большую и удобную гавань, изогнутую вродѣ рога. Еще издали цѣликомъ выдѣляется бѣлая кирка своими полувоздушными очертаніями надъ чистенькимъ городкомъ, граціозно раскинувшимся вокругъ голубаго залива. Тутъ было уже гораздо теплѣе. Близь Вадсэ тянется скалистая группа горъ, между которыми лежатъ прелестнѣйшія озера. Одно изъ нихъ необычайно похожее на озеро Пуодзь-элла, находящееся въ русской Лапландіи и срисованное мною съ вершины Хибинскихъ горъ. Это озеро Пуодзь-элла и представлено на нашемъ рисункѣ.

Въ Вадсэ на улицахъ въ первый разъ встрѣчаются финманы, т. е. норвежскіе лопари. Теперь мы не станемъ говорить о нихъ, откладывая это до слѣдующихъ этнографическихъ очерковъ Лапландіи. Также какъ и въ Вардо -- туристъ повсюду встрѣчаетъ здѣсь стройный порядокъ, гражданственность, удобства жизни, немыслимыя въ нашихъ сѣверныхъ городахъ, разумѣется, не считая Архангельска.

"Нива", No 37, 1874

Лапландія.

II.

Было ясное, чистое утро.

Съ часъ тому назадъ тучки сбѣжали съ неба,-- паръ клубившійся на днѣ долинъ разсѣялся въ тепломъ воздухѣ, и яркое солнце поднялось надъ горными высями, со всѣхъ сторонъ оцѣпившими озеро Имандру. Откосы и склоны горъ сіяли фіолетовымъ свѣтомъ, по этому красивому фону черными тѣнями выдѣлялись ущелья и разсѣлины. Дальнія горы Мохчь-тундры казались клубами дыму, а Волчьи-вараки едва-едва голубѣли на самомъ краю горизонта. Я не могу передать всей красоты этого оригинальнаго полярнаго пейзажа, постоянно мѣнявшаго передъ моими глазами свои очертанія. Однообразіе его деталей придавало картинѣ еще болѣе дикаго величія. Вода, камень да лѣсъ, но въ какихъ сочетаніяхъ развертывались они передо мною! Не вѣрилось глазамъ, что бы вся эта красота была подъ 68о с. ш., -- острова, эти низменные сплошь поросшіе зеленою чащею острова, одни они скрасили бы самую суровую природу, одни они, придали бы ей что-то неуловимое, улыбающееся, ласкающее.

Часто когда мы выплывали на середину озера и изъ-за ближайшихъ береговыхъ горъ выдвигались другія, взглядъ невольно останавливался на ихъ причудливыхъ очертаніяхъ. Громады -- одни надъ другими плавали въ блескѣ солнечнаго дня. Словно въ густой толпѣ народа видны только головы да шапки, здѣсь были доступны глазу одни вершины да нетающіе льды, словно золотые и серебряные вѣнцы, сверкавшіе на нихъ.

-- И это за сѣвернымъ полярнымъ кругомъ, это чуть не у полюса! повторялъ я, изумляясь со всякимъ новымъ поворотомъ лодки, съ каждою верстою, съ каждымъ измѣненіемъ въ расположеніи свѣта и тѣни.

Лопари гребли бойко, грузно наваливались на весла, глубоко загребали воду и съ силою откидывались назадъ. Съ каждымъ движеніемъ весла, лодка скрипѣла и быстро шла впередъ по остеклѣвшему простору озера. Нигдѣ не было видно жилья. Ни туны, ни вѣжи. Только одна наша лодка нарушала недвижное спокойствіе пустыни и безлюдья, только наши голоса звучали на этомъ дѣвственномъ просторѣ. За весь день намъ попались только два живыя существа, за исключеніемъ чаекъ, высоко, словно серебряныя искры, рѣявшихъ надъ озеромъ. Первое было -- олень, ярко обрисовашійся на песчаномъ миніатюрномъ островкѣ. Съ какимъ изумленіемъ животное вперило на насъ глаза, но одна минута -- и оно уже плыло къ берегу, закинувъ рога на спину и граціозно то подымаясь, то опускаясь на зеркалѣ Имандры. Въ другой разъ мы пристали къ берегу, чтобы разложить костеръ да сварить рыбу -- и носомъ къ носу столкнулись съ лакомившимся морошкою медвѣдемъ. Косматый пустынникъ опѣшилъ, онъ что-то буркнулъ про себя, зажалъ хвостъ, какъ собака, и неуклюже повернувшись ударился въ чащу, переваливаясь и злобно оглядываясь на насъ.

Прелестнѣе этой береговой косы, на которую мы высадились, и представить себѣ трудно. Вся она тонула въ зелени. Ели; все пространство между ними заткали бѣлый мохъ, мягкія пуховины котораго едва слышно хрустѣли подъ ногою; гдѣ нибудь золотится на солнцѣ кудрявая березка между елями, точно рѣзвый мальчишка со солнечнымъ лучемъ въ глазахъ, съ солнечнымъ лучемъ въ улыбкѣ, забѣжавшій случайно въ толпу солидныхъ и важныхъ особъ, занятыхъ разрѣшеніемъ высшихъ вопросовъ. У самой воды поднимались трубочки дикаго лука, невинныя незабудки стыдливо прятали свои глупенькія глазки въ траву, да золотые лютики нахально кивали намъ отовсюду.

-- Экое это мѣсто у васъ красивое! обратился я къ лопарямъ.

-- Да мѣсто хорошее... только...

И они заговорили между собою по своему.

-- Что только?..

-- Такъ было тутъ дѣло такое.

-- Нехорошее дѣло было.

-- Разсказывайте.

-- Не ко времю бы и вспоминать.

-- Отчего не ко времю? не бѣда.

Тѣ переглянулись.

-- Ваши русскіе... О нихъ и рѣчь идетъ.

-- Что-жъ? у насъ вѣдь и пословица есть -- въ семьѣ не безъ урода.

-- Тутъ, братъ, такое дурное вышло дѣло, началъ разсказывать мнѣ старикъ лопарь,-- что и говоритъ-то жутко. Вонъ видишь ту вараку?

Вдали, на противоположномъ берегу Имандры, вся въ свѣту рисовалась передъ мною граціозная конусообразная гора. До половины она была покрыта лѣсомъ, дальше тонко очерчивалась на синемъ фонѣ неба ея ягелевая вершина.

-- Вижу.

-- Ну, такъ вотъ на самой верхушкѣ этой горы стояла вѣжа. Промышлялъ въ ней старикъ лопарь съ семьей. Лѣтомъ здѣсь, зимой они въ свой погостъ уходили. Въ Экъ-островъ. Слыхалъ про него? Здѣсь каждое утро сойдутъ бывало внизъ, закинутъ сѣти, вытащатъ что Господь дастъ на варю, да потомъ цѣлый день и отдыхаютъ. Женщины корзины изъ бересты плетутъ, сыновья въ лѣса уйдутъ, старикъ спитъ въ вѣжѣ... И счастливы были, чего больше лопарю? Сытъ сегодня, а завтра Богъ тоже не обидитъ, тоже рыбки пошлетъ... Въ семьѣ этой дочь одна была, красавица. Поди по всей лонской землѣ, какъ ее ни изойди,-- такой не встрѣтишь. Такъ ее "Божіей дѣвушкой" и звали. Зимой въ туну къ ея отцу со всѣхъ погостовъ райбы съ женихами съѣзжались, да все замужъ не шла...

-- Молода была?

-- Нѣтъ. Лѣтъ четырнадцать ужъ, поди, считала...

-- Разбирала тоже, вмѣшался другой лопарь.

-- Жениха какъ оленя высматривала, когда покупаютъ его. У этого носъ толстъ, тотъ грязно ходитъ, этотъ съ дѣвушками веселиться не мастеръ, а тотъ пѣсенъ пѣть не умѣетъ.

-- А она пѣла?

-- Какъ еще! Бывало какъ запоетъ -- старики плачутъ. Сколько разъ я ее слышалъ! Станетъ гдѣ нибудь на горѣ, да оттуда на весь просторъ и выпѣваетъ. Сладко да хорошо такъ. Вѣкъ бы слушалъ ее и не ушелъ бы отсюда... Да вотъ поди же не далъ Богъ ей счастья...

-- А все промышленники виноваты...

-- Чѣмъ?

-- Разъ подъ осень артель ворочалась съ Мурмана. Только у самаго этого мѣста молодой промышленникъ и заболѣлъ. Что съ нимъ сдѣлалось -- Господь его вѣдаетъ. Только идти ему дальше нельзя было, его старикъ и принялъ въ свою вѣжу.

-- Откуда-то парень былъ?

-- Кандалацкій... Изъ села, изъ Кандалакши...

-- Молодой.

-- Годочковъ семнадцать, красивый такой... хорошій.

-- И скромный, не пьяница.

-- Не то-что изъ ихнихъ бываютъ такіе, что упаси Господи! Не знаешь куда и дѣваться!

-- Остался онъ у нихъ, выздоровѣлъ. Сталъ жить до зимняго пути. Днемъ-то съ сыновьями рыбу ловилъ, а вечеромъ съ дѣвушкой пѣсни пѣлъ.

-- Баско онъ пѣсни пѣвалъ!

-- Заслушаешься.

-- Опослѣ мы и не слыхали, чтобъ такъ кто могъ пѣть...

-- Онъ ее своимъ пѣснямъ училъ, а она его -- своимъ. Такъ и заливаются оба. Только его русскія-то пѣсни лучше были. Какъ бывало зальется, такъ и не хочешь слушать а не оторвешься... И все то въ голову приходитъ и синь морская, и лѣса наши, и горы каменныя, а пѣсня то ужъ высоко-высоко, что твоя чайка залетаетъ.

-- Бывало и такъ, онъ станетъ на той вонъ скалѣ, а она зайдетъ на эту... указалъ онъ на два острова, подымавшіеся невдалекѣ одинъ отъ другого. Эти были голые камни. Черные, горбившіеся надъ водою, разлапистыя.-- Оба и начнутъ пѣть. Сначала она свою, а потомъ онъ -- русскую. Пѣсни-то по водѣ далеко слышны. Хорошо было!..

-- Что тутъ долго толковать! Слюбились онѣ. Дѣвку то онъ изгубилъ... Веселая бывало все такая ходить а тутъ потемнѣла, голову все въ низъ держитъ, на отца не взглянетъ Онъ изъ богатыхъ былъ, думала не женится.

-- А родные ничего не замѣтили?

-- Что имъ замѣчать-то? У насъ не вмѣшиваются, думаютъ, дѣвка сама себя сбережетъ.

-- Только прошла осень, пошелъ снѣжокъ, милый дружочекъ по первопутничку и уѣхалъ въ санкахъ-кережкахъ. Только какъ разставаться съ нею, такъ пообѣщалъ напослѣдокъ скоро сватовъ прислать. Пѣли это они послѣдній вечеръ -- плакать всѣмъ хотѣлось, такъ невесело было... Ее едва оторвали отъ него, какъ прощаться стала... Уѣхалъ... Прошелъ мѣсяцъ, другой прошелъ -- а его нѣтъ какъ нѣтъ... Наши подѣланъ побывали въ Кандалакшѣ, видѣли его, только онъ и не поминаетъ объ дѣвушкѣ. Видно забылъ совсѣмъ.

-- Да и какъ русскому на ломкѣ жениться -- свои же засмѣютъ!

-- Бѣда!.. Случается это, правда, только на рѣдкость бѣдный какой-нибудь развѣ, которому все равно. Ну, точно -- женится.

-- А кто не нуждается -- что тому сраму на себя принимать.

Сознаніе приниженности своей, выраженное лопарями, тяжело на меня подѣйствовало.

Дѣвушку-то по всѣмъ погостамъ ославили. Нигдѣ ей покою не было. Особенно наши старухи! Парни жалѣли, да что подѣлаешь! Ей можетъ наша жалость еще больнѣй, чѣмъ смѣшки старухъ была! Терпѣла она терпѣла, да и прошла... Стали искать, и въ горѣ искали, изъ лѣсу, и на замерзшихъ озерахъ смотрѣли -- нѣтъ дѣвушки. Пустились въ Кандалакшу, не туда ли спряталась -- и тамъ не видать. Ни слуху, ни духу. Поплакали родители, да и забыли. Лѣтомъ, на этое самое мѣсто пришли промышлять -- вѣжу разбили...

Лопарь потупился и продолжалъ уже какъ-то нехотя.

-- Тутъ и вышло это... грѣхъ ея тяжкій. Разъ братья по Имандрѣ поднялись дальше, это будетъ на бродное Кентище, теперь тамъ станція казенная стоитъ. Сегодня увидимъ. Вышли они тутъ на берегъ и сѣли отдохнуть. Только смотрятъ они въ лѣсъ; "что бы это, говорятъ, было тамъ, ишь вороны такъ и взмываютъ." Подумали, пошли... Что же ты думалъ, сестренку свою и сыскали, да какъ!.. И говорить-то тяжко...

-- Эко бѣдная! вмѣшался другой.-- Нудно ей было должно быть.

-- Лежитъ она на землѣ, вся волками да вороньемъ объѣденная. Только по шапкѣ мѣховой сестру узнали. Одна кожа да коса черпая... Шла она должно быть зимою, туда, на старое мѣсто, гдѣ съ парнемъ слюбилась, да силы и не хватило, устала. Здѣсь и замерзла...

-- Такая жалость была! Какъ вернулись съ лѣтняго промысла въ погостъ, да разсказали тамъ, такъ всѣ -- и свои и чужіе -- ревомъ ревѣли. Такъ любили ее всѣ...

-- Ну, а парень то что?

-- Послѣ видѣли его, шелъ на промысла, веселый такой. Ему что!

-- Братья, отецъ дѣвушки, или кто-нибудь изъ родныхъ ея, видѣли его?

-- Родные и видѣли.

-- И ничего?

-- Что ты ему сдѣлаешь?

-- Да и что дѣлать!.. Господь его въ свое время накажетъ, вмѣшался старикъ лопарь,-- а намъ въ его Божье дѣло мѣшаться не слѣдъ. Это вѣрно.

Къ вечеру мы подъѣзжали къ этому "кентищу", гдѣ розыгрался послѣдній актъ этой драмы. На берегу у подножія громадной конусообразной вараки, острая вершина которой высоко подымалась изъ обступившаго ее со всѣхъ сторонъ лѣса, стояли туны казенной станціи. Вся эта мѣстность изображена на нашемъ рисункѣ. Красивая мѣстность потеряла теперь въ моихъ глазахъ все свое обаяніе. Отъ нее вѣяло смертью, тоскою и горемъ!

А ночь уже сходила, и гдѣ-то далеко-далеко сверкало отраженіе костра на водѣ.

В. Немировичь-Данченко.

"Нива", No 41, 1874

Лапландія.

III.

Ясная сентябрская ночь свѣтила всѣми своими звѣздами надъ крутыми горами и безлюдными долинами. Тускло серебрились недвижныя озера, гдѣ то звенѣли потоки, да глухой шумъ рѣки наполнялъ всю окрестность. Вдали, повитые туманами, едва виднѣлись вершины морскаго берега. По сторонамъ, словно щели, ложились узкія пространства между возвышенностями, окоймлявшими здѣсь Паль-озеро.

Лодка наша плыла тихо, чуть слышно.

Я не торопилъ гребцовъ. Любуясь этою ночью, этою красивою окрестностію, я не замѣчалъ какъ шло время. Невыразимо пріятно было вглядываться въ таинственный сумракъ деревъ, раины которыхъ скрадывали очертанія озерныхъ острововъ. На берегахъ -- тѣ же лѣса, но еще темнѣе и гуще. Изрѣдка лунный лучъ, скользя по ихъ чащѣ, выхватывалъ изъ мрака бѣлую березу -- и стволъ ея, словно серебряный, такъ и выдѣлялся на темномъ фонѣ остальной массы дѣвственнаго сѣвернаго лѣса.

Проѣзжая за однимъ островомъ, мы замѣтили яркій костеръ, горѣвшій на его берегу. Въ багровомъ перебѣгающемъ свѣтѣ рѣзко намѣнивались черныя очертанія лопарской вѣжи, какой-то конусообразный амбаръ, рядъ палтуховъ съ повѣшенною рыбой. Потомъ огонь разгорался съ другой стороны; изъ тьмы выдѣлялась мрачная стѣна сплошнаго лѣса и какая-то сѣрая скала, а вѣжа и вся неприглядная обстановка лопарскаго житья уходили въ мракъ. На самомъ багровомъ пятнѣ костра выдѣлялась темная фигура человѣка.

-- Мошниковъ? крикнулъ мой гребецъ.

-- Нно!... донеслось съ берега.

-- Чего не спишь?

-- Уху варю. Пристава-ай!...

Я повернулъ руль, и мы пристали къ острову. Носъ лопарскаго тройника, съ глухимъ шорохомъ, врѣзался въ береговый песокъ. Лодка на минуту качнулась и прочно засѣла въ мягкое разсыпчатое ложе.

Мы вышли.

Прямо изъ-подъ ногъ у меня шарахнулось всторону что-то живое. Смотрю, взглядываюсь -- оказывается -- овца. Собаченка, привязанная къ колышкамъ у вѣжи, тявкнула съ просонокъ и завернулась еще комфортабельнѣе, запрятавъ носъ въ мягкое брюхо.

-- Милости просимъ!

-- Ну, дай Богъ! привѣтствовали хозяйку мои гребцы.

-- Ладно... Васъ пусть Господь не оставитъ.

-- Каковъ промыселъ?

-- Промыслъ былъ баскій. Сиговъ не порато много ловилось. Ну а кунфъ, харіусовъ, сколько хоть! Щуки этой тоже напонадало.

-- На зиму вялили?.

-- Вотъ онъ цѣлый амбаръ... Да что, Господь поди на зиму не оставитъ! Оленя, волка, лисицу пошлетъ.

Изъ вѣжи вышла на голосъ старушонка. Точно баба-яга. Костлявая, горбатенькая. Лицо -- въ кулачокъ и сама такая маленькая.

-- Ишь хозяйка -- и та проснулась... замѣтилъ кто-то.

-- Мать тебѣ будетъ? спросилъ гребецъ у лопаря.

-- Нѣтъ, жена.

-- Что старая такая?

-- У нихъ, у лопарей зачастую молодые на старыхъ женятся, а то старые на молодой -- тоже бываетъ.

-- Поди богатую взялъ.

-- Богатую, оживился лопарь.-- Двѣ овцы, четыре оленя есть.

Мы невольно подивились лопарскому "богатству". Эта ничтожная цифра считалась здѣсь "капиталомъ".

Костеръ мало по малу догоралъ. Окрестность все больше погружалась во мракъ. Уже изчезли и контуры ближайшаго лѣса и очертанія сѣрой скалы. Только слегка подернутая свѣтомъ мѣсяца, подвижная поверхность Паль-озера, еще серебрившаяся передъ нами вплоть до туманныхъ линій восточнаго берега, казавшагося отсюда тонкою нитью лежавшаго на водѣ тумана.

-- Завтра, поди, въ Оленицѣ будете? обратился къ намъ лопарь, когда мы, оставивъ костеръ, садились уже въ лодку.

-- Будемъ.

-- То-то. Ивана Андреева знаешь? обратился онъ къ гребцу.

-- Знаю.

-- Нонѣ дочь вонъ моей жены, отъ перваго мужа, замужъ за него вышла... Такъ кланяйся, не забудь. Скажи, чтобы у насъ побывала.

-- Ладно.

-- А это вотъ, чтобы не забывалось.

И нѣсколько жирныхъ харіусовъ, да три желтоватыя, пестрыя кумжи, брошенныя рыболовомъ, грузно плюхнули о дно лодки.

-- Ну спасибо, Мошниковъ, то-то уха у насъ будетъ!

-- Уха будетъ хорошая. Сиговъ бы далъ, да не уродилъ Господь. Нѣтъ ихъ нонѣ вовсе.

-- И на томъ спасибо!

Скоро островъ отошелъ назадъ и скоро мгла расползалась все шире и шире, небо блекло, звѣзды пропадали... Съ сѣвера потянуло холоднымъ вѣтромъ.

Близилось утро.

Я завернулся въ оленьи мѣха и заснулъ.

Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко.

Свѣжая горная и лѣсная глушь охватывала меня со всѣхъ сторонъ.

Мы плыли по безымянной рѣкѣ, вытекавшей изъ широкаго озера и (обогнувъ извилинами поросшіе соснами и березами вараки) впадавшей въ Кандалакскую губу Бѣлаго моря. Въ нѣкоторыхъ пунктахъ лодку нашу кружило въ порогахъ; въ одномъ мѣстѣ, но недостатку кормщика, ее даже ударило о скалу -- да все обошлось благополучно.

Спустя немного лодку вынесло въ губу.

Морскія волны здѣсь были едва замѣтны. Только широкій просторъ залива, до пропитанный запахомъ водорослей вѣтеръ отличалъ губу отъ озера, которое мы недавно оставили за собою. Входъ въ губу былъ необычайно узокъ. Онъ былъ совершенно замкнутъ грядою скалъ, тянувшихся съ одного берега къ другому. Между ними оставался только узкій проходъ, словно щель, въ которую должна была войдти наша лодка. За скалами виднѣлась Оленница, разбросанная на куполообразномъ холмѣ берега. Надъ избами, безпорядочно разбросанными по берегу, вздымались крутыя горы морскаго берега. Въ бухтѣ стояли нѣсколько шхунъ. На вершинахъ скалъ кое-гдѣ были кресты, показывавшіе входы въ губу.

Село это изображено на нашемъ рисункѣ.

В. Н.-Д.

"Нива", No 46, 1874