Недолин Мартын Акимович - Закон Линча

Законъ Линча.

(ПАРАЛЕЛЬ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА).

Соч. НЕДОЛИНА.

ГЛАВА I.

Въ 1863 году правительство, не довѣряя дѣйствіямъ выборныхъ посредниковъ, замѣнило ихъ въ Сѣверо-и Юго-западномъ краѣ русскими дѣятелями. Считая себя не въ правѣ отказаться отъ участія въ столь важномъ дѣлѣ, съ которымъ (а главное, съ тамошнимъ народомъ) былъ близко знакомъ, я принялъ предложенную мнѣ должность мироваго посредника У. уѣзда П. губерніи.

Дѣятельность моя началась самымъ страннымъ образомъ: неповиновеніемъ. Въ первый же день моего вступленія въ должность, я получилъ эстафету отъ губернатора, которой онъ увѣдомлялъ (въ отвѣтъ на донесеніе бывшаго посредника), чтобы я, совмѣстно съ исправникомъ, становымъ приставомъ, старшиной и цѣлой разсыльной командой, отправился въ сел. ...цы и принудилъ крестьянъ "бездоимочно внести причитающіеся съ нихъ выкупные платежи, въ случаѣ же отказа потребовалъ бы военную команду".

Сообразивъ всѣ могущія быть послѣдствія, я, надѣясь на знаніе нравовъ, обычаевъ, нуждъ, слабостей и нарѣчія крестьянъ, рѣшился на свою личную отвѣтственность съѣздить въ ...цы одинъ.

Во всю дорогу, однако, я былъ очень взволнованъ. Меня волновали и тревожили разныя сомнѣнія и предположенія, которыя рисовались въ моемъ напряженно дѣйствовавшемъ мозгу самыми ужасными красками возбуждая нервы до крайняго предѣла, какъ говорятъ французы до surexcitation. Когда же, подъѣзжая къ самому селенію, я увидѣлъ на дворѣ сборной избы волнующуюся массу народа, то со мной сдѣлалась лихорадочна; дрожь, не смотря на 30о жары.

Не изъ личнаго страха, не изъ боязни за собственное я, а за счастливый исходъ дѣла дрожалъ я, за могущія быть дурныя послѣдствія для этой массы мнѣ незнакомыхъ но близкихъ людей. Кто проводилъ ту, или другую идею, то или другое дѣло, которому былъ преданъ душой,-- тотъ пойметъ состояніе, въ которомъ я находился, тѣ психическія страданія, которыя я вынесъ въ теченіи этихъ нѣсколькихъ минутъ. Мнѣ много разъ случалось убѣдиться въ жизни -- на медвѣжьихъ охотахъ напр., при пожарахъ и тонувши даже,-- что въ самый моментъ опасности мною овладѣло какое-то особенное чувство, исключавшее всякій страхъ и мысль объ опасности. Во всю дорогу я волновался, робѣлъ, страдалъ морально, но какъ только сталъ лицомъ къ лицу съ ожидавшей моего пріѣзда, мрачно глядящей массой крестьянъ, все мое волненіе утихло -- и я былъ совершенно спокоенъ.

Не мало труда стоило мнѣ добиться толку и узнать причину невзноса крестьянами платежей. Дѣло въ томъ что крестьяне сел. ..цы, находясь въ самыхъ сложно-запутанныхъ поземельныхъ отношеніяхъ къ владѣльцу просили бывшаго посредника о скорѣйшей повѣркѣ ихъ уставной грамоты, такъ какъ по ихъ увѣреньямъ они платили много лишнихъ выкупныхъ денегъ, за земли, которыми не пользовались и которыя числились пустновыми. Справедливое это требованіе не было удовлетворено, вызвало ропотъ, неудовольствіе, а за тѣмъ и отказъ крестьянъ взносить платежи. Какъ только причина уяснилась, мнѣ уже не много труда стоило успокоить взволнованныхъ крестьянъ -- и они, послѣ моего согласія повѣрить ихъ грамоту, не только внесли тутъ же всю причитающуюся съ нихъ сумму платежей, по и перевзнесли даже нѣсколько сотъ рублей.

Восторгу моему не было конца -- и я поспѣшилъ домой, чтобы немедленно увѣдомить начальника губерніи о такомъ счастливомъ исходѣ дѣла, которое видимо тревожило губернатора.

Выѣхавъ за черту селенія, я приказалъ кучеру поналечь на лошадей, но сильный дождь и совершенная темнота дѣлали всякую дальнюю ѣзду невозможной -- и я, слѣдуя совѣту ѣхавшего со мною волостнаго старшины, которому крестьяне поручили внести причитающуюся съ нихъ сумму платежей, рѣшился переночевать въ ближайшей трактовой корчмѣ.

Кое-какъ, переваливаясь съ боку на бокъ, въ размокшихъ колеяхъ, моя нейтычанка, запряженная парой малорослыхъ шершавыхъ лошадокъ въ дышло, добралась наконецъ до временной цѣли своего странствія и остановилась у небольшаго, приземистаго, темнаго зданія. Нѣсколько камней, вразсыпную торчавшихъ изъ невылазной грязи, служили какъ бы мостками къ тремъ-четыремъ разшатавшимся ступенькамъ крыльца подъ соломеннымъ навѣсомъ, куда я и вскарабкался при свѣтѣ тусклаго фонаря въ рукахъ здоровенной работницы, вышедшей навстрѣчу гостямъ. Я приказалъ согрѣть самоваръ и прошелъ въ отведенную мнѣ комнату.

Бырнавскій постоялый дворъ (по мѣстному, трактовая корчма) славился искони. Года за 4 до описываемаго времени онъ былъ снятъ въ аренду крестьяниномъ сосѣдняго сел. ...цы Григоріемъ Олейникомъ. Построенъ онъ былъ, какъ и всѣ корчмы, изъ камня, безъ всякой ограды, длиннымъ сажень въ 60 строеніемъ, со всѣми службами внутри строенія. Одна половина служила конюшней и сараемъ со множествомъ раздѣленій, въ которыхъ помѣщался скотъ, свиньи и овцы; а другая была занята номерами для проѣзжающихъ, кухней и обширной комнатой для посѣтителей изъ низшаго сословія. Комната эта безъ полу, уставленная вокругъ стѣнъ деревянными, самой простой работы, столами и длинными во всю комнату скамейками, была въ концѣ отдѣлена рѣшотчатой стѣной, за которой помѣщалась стойка и хозяйская кровать со всѣмъ скарбомъ. Дверь отведенной мнѣ комнаты приходилась какъ разъ противъ двери шипка; окно выходило на крыльцо, гдѣ, подъ навѣсомъ, стояли деревянныя скамейки, для посѣтителей, которымъ бы захотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ.

Налюбовавшись вдоволь картиной Георгія Побѣдоносца, которому деревенскій живописецъ придѣлалъ на босую ногу громаднѣйшія шпоры, я принялся за свой чай. Кругомъ было тихо -- и только шумъ ударявшихъ въ стекла дождевыхъ капель, или порсканіе лошадей въ конюшнѣ по временамъ нарушали эту монотонную тишину. Вдругъ звуки зоба (мѣстная свирѣль, длиннѣй обыкновенной, издающая жужжащій звукъ) и мѣрный, подъ тактъ музыки раздавшійся топотъ ногъ сразу нарушили тишину. Глазамъ моимъ, когда я тихонько отворилъ дверь моей комнаты, представилась вотъ какая картина. Въ комнатѣ, слабо освѣщенной, одной сальной свѣчкой, поставленной на стойкѣ,-- подъ звуки свирѣли, на которой игралъ мальчикъ лѣтъ 16, весело плясали "трепака" мужчина и женщина. Плясунья невольно бросилась мнѣ въ блаза. Всѣ формы ея тѣла, рѣзко обрисовываясь подъ бѣлой сорочкой и цвѣтной ситцевой юбкой, крѣпко стянутой въ таліи простымъ поясомъ, сохранили дѣвственную упругость и красоту. Слегка загорѣлыя, необыкновенно маленькія руки и ноги обличали породу -- кровь. Пепельные волосы поражали своимъ обиліемъ. Сѣрые, большущіе глаза, обрамленные темными рѣсницами, смотрѣли то надменно, то необыкновенно ласково и кокетливо. Словомъ, это была очень хорошенькая женщина, видимо сама знавшая, что она хороша, и любившая, чтобы за нею ухаживали.

Мужчину я тотчасъ же призналъ. Этого парня звали Олексой (Алексѣемъ) Перегудой. Кромѣ тягловаго надѣла въ селѣ Малинцахъ, онъ владѣлъ еще мельничной усадьбой и считался очень зажиточнымъ человѣкомъ,-- но вслѣдствіе своей разгульной жизни не только не имѣлъ денегъ, а еще былъ весь въ долгу какъ въ шелку. Веселый, разбитной, смышленый малый, ловкій танцоръ, всегдашній запѣвало въ хорѣ, охотникъ выпить и подподчивать пріятелей,-- Олекса былъ коноводомъ въ деревнѣ и пользовался громаднымъ успѣхомъ у женщинъ, наводя страхъ на мужей и престарѣлыхъ матерей. Паробки не разъ уже собирались отломать ему бока, но онъ какъ-то всегда выходилъ сухъ изъ воды. Такія легкія побѣды поселили въ Олексѣ убѣжденіе въ его неотразимости, и онъ сталъ презрительно и небрежно относиться къ женщинамъ. Охота, которую Олекса любилъ до страсти, стоила ему тоже не мало денегъ -- въ которыхъ онъ постоянно нуждался. Онъ не былъ ни особенно хорошъ, ни особенно дуренъ, ни особенно золъ, ни особенно добръ. Работалъ онъ и въ полѣ и на мельницѣ по заведенному разъ порядку, безъ особеннаго рвенія и знанія дѣла, не имѣя силы характера совсѣмъ бросить какъ тотъ, такъ и другой трудъ.

Увлеченный пляской и весельемъ, Олекса вдругъ остановился и запѣлъ вѣроятно имъ самимъ же сложенную пѣсню:

Я вольный вже чоловжъ,

Панщизны не знаю,

Вже на пана не роблю,

Соби заробляю.

Затѣмъ, бѣшено кружась, подлетѣлъ къ женщинѣ и, обнявъ, поцѣловалъ ее въ губы. Женщина, будто отмахиваясь, засмѣялась звонкимъ, веселымъ смѣхомъ. Въ это время изъ-за перегородки послышался робкій, болѣзненный зовъ: "мамо, питоньки хочу!"

-- А чтобъ ты уже смерти напился! звѣрски сверкнувъ глазами, прикрикнула на него мать и медленно направилась къ перегородкѣ.

-- Мотро, а Мотро, звалъ ушедшую женщину Олекса, -- когда же ты дашь мнѣ обѣщанныя гроши -- они мнѣ до зарѣзу нужны, лукаво улыбнулся онъ въ сторону музыканта.

-- Возьми въ стойкѣ, бачишь никакъ не уйму этого бѣсова сына.

Олекса направился къ указанному мѣсту. Занятый этимъ дѣломъ, онъ не замѣтилъ, какъ боковая дверь тихонько скрипнула, отворилась, какъ въ нее безъ шума просунулась высокая, человѣческая фигура и остановилась въ тѣни у порога. По позѣ, по манерѣ съ которой человѣкъ этотъ вошелъ и остановился, я безъ труда узналъ въ немъ хозяина и ревниваго, ревновавшаго мужа.

Въ жизнь мою не забуду я выраженія его лица. На губахъ его блуждала презрительная улыбка, но въ глазахъ сквозила грусть разбитой жизни. Видно было, что этотъ человѣкъ пришелъ не съ цѣлью убить своего счастливаго соперника, а чтобы во очію убѣдиться въ безвозвратно погибшемъ. Пока Олекса возился у стойки, забирая его деньги, имъ нажитое добро,-- тотъ не трогался съ мѣста, лицо и глаза сохранили тоже выраженіе грусти; но когда мать, унимая плачъ больнаго ребенка, ударила его, глаза мужа налились кровью какъ у звѣря -- и онъ однимъ прыжкомъ очутился за стойкой. Сильнымъ ударомъ кулака онъ сшибъ съ ногъ оторопѣвшаго Олексу, а ударомъ ноги далеко отбросилъ злобную мать. Схвативъ на руки своего дорогаго Павлыка, единственную свою радость, онъ сталъ нѣжными ласками и поцѣлуями усыплять ребенка, забывъ собственное свое горе, отъ котораго у него по загорѣлымъ щекамъ текли слезы. Не въ силахъ далѣе выдержать это зрѣлище, я поспѣшилъ уйти. Утѣшить этого человѣка, я не сознавалъ въ себѣ силы.

На утро увидѣвъ Грыцька, у котораго на рукахъ спалъ Павлыкъ, плакавшаго горькими мучительными слезами, я сталъ утѣшать его; но онъ, прося осмотрѣть ребенка, отказался отъ всякихъ объясненій. Посовѣтовавъ ему отправиться съ ребенкомъ къ сосѣднему доктору, я расплатившись уѣхалъ. О характерѣ и супружеской жизни Олейниковъ, содержателей Бырнавскаго постоялаго двора, мнѣ разсказали слѣдующее:

Григорій, по мѣстному Грыцько, сынъ зажиточнаго тягловаго крестьянина с. Кучи, красивый, стройный и крѣпкій какъ дубъ, мущина лѣтъ 27--28, женившись на извѣстной въ околодкѣ красавицѣ Матренѣ Швецъ, дочери волостнаго старшины Капустянской волости, зная грамотѣ и имѣя притомъ достаточный капиталъ, рѣшился снять постоялый дворъ,-- а какъ Бырнавскій сдавался въ то время, то онъ и сошелся съ помѣщикомъ въ цѣнѣ и заарендовалъ его на 5 лѣтъ.

Я видѣлъ Грыцько въ самыя критическія минуты его жизни, а потому и судить не берусь о немъ; но по отзывамъ спрошенныхъ лицъ, это былъ разумный, необыкновенно честный, энергическій, трудолюбивый и въ высшей степени добрый человѣкъ. Женился онъ страстно влюбившись въ Мотрю -- и весь отдался своей любви и семейной жизни. Къ несчастію, Мотря не могла оцѣнить этой любви.

Единственная, балованная дочь, красавица, за которой ухаживали всѣ парни, расточая ей лесть и похвалы, -- она стала разборчивой невѣстой-кокеткой, которыхъ такъ ненавидятъ паробки въ Малороссіи и Юго-западномъ краѣ. Если она и рѣшилась выйдти за Грыцька, то во во-первыхъ на нее подѣйствовали его красота, богатство, а во-вторыхъ необыкновенный успѣхъ, которымъ онъ пользовался у женщинъ. Всѣ дѣвки его хвалили, влюблялись въ него -- и каждая сочла бы за счастье быть его женой.

Грыцько честно смотрѣлъ на свои обязанности семьянина, мужа и хозяина,-- а Мотря относилась къ своимъ обязанностямъ слегка; на обязанность же хозяйки смотрѣла какъ на обузу, навязываемую мужемъ, для того чтобы стѣснить ея свободу и погубить красоту, которой она дорожила выше всего на свѣтѣ.

При такой разности взглядовъ и воззрѣній, семейная жизнь молодыхъ супруговъ пошла въ разладъ. Первые мѣсяцы Грицько указаніями старался научить жену хозяйству и ласками привязать къ себѣ; но указанія оскорбляли самолюбивую красавицу, а къ ласкамъ Мотря давно присмотрѣлась -- и онѣ потеряли для нее обаяніе еще до замужества. Родившійся мальчикъ, къ которому Грыцько страстно привязался, заставляя еще серіознѣе относиться къ своимъ обязанностямъ отца, стѣснялъ Матрену -- и она возненавидѣла его. Чтобы не кормить его, она сказалась больной -- и передала дитя кормилицѣ.

Съ этого момента между супругами установились самыя враждебныя отношенія.

ГЛАВА II.

При повѣркѣ уставныхъ грамотъ сел. ..цы я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ тамошпимъ священникомъ, отцомъ Арсеніемъ, вызваннымъ для разъясненія одного спорнаго обстоятельства въ поземельныхъ отношеніяхъ. Общность взглядовъ, глубокій умъ, образованность и какая-то особенная теплота, прощеніе и снисхожденіе къ людскимъ слабостямъ, деликатность въ спорахъ (рѣдкое качество въ людяхъ) такъ и влекли къ этому идеальному пастырю. Я всѣми силами старался сблизиться съ отцомъ Арсеніемъ, и дружба наша въ теченіи цѣлой земской давности не только не поколебалась, но на свѣтломъ горизонтѣ ея никогда не было и признака тучекъ. Барометръ нашихъ отношеній стоялъ всегда на "beau fixe".

Однажды, уже при самомъ концѣ повѣрки, сидѣли мы бесѣдуя, когда вошедшій старшина попросилъ отца Арсенія съѣздить въ бырнавскую трактовую корчму -- совершить обрядъ погребенія умершаго сынка арендатора корчмы, Григорія Олейника. Хотя я безъ тяжелаго чувства не могу присутствовать при чьихъ бы то ни было похоронахъ, по тутъ я рѣшился ѣхать, такъ какъ мнѣ, если бы это было возможно, хотѣлось утѣшить бѣднаго отца; да и живо интересовало меня видѣть, какъ этотъ несчастный, обманутый мужъ, простившій женѣ вѣроломство изъ любви къ ребенку, отнесется къ своему несчастію. Отецъ Арсеній, и я поѣхали въ моемъ экипажѣ.

То что я увидѣлъ -- трудно и описать, потому что боль душевная, сказывавшаяся въ каждомъ движеніи, положеніи, словѣ и взглядѣ несчастнаго отца, сидящаго у трупа своего маленькаго единственнаго сына, едвали можетъ быть точно описана. Мать не только слезинки не проронила, но въ лицѣ ея не было видно даже сожалѣнія къ маленькому покойнику, составлявшему часть ея самой -- ея кровь и плоть. Даже когда торжественное "со святыми упокой" невольно потрясло всѣхъ, а несчастнаго отца сразило до того, что онъ вмѣстѣ съ горстью имъ брошенной земли свалился безъ чувствъ, -- мать не измѣнилась въ лицѣ и ни однимъ взглядомъ не выразила сожаленія. "Сибирна жилка!" совершенно правильно замѣтилъ близь стоящій старшина. Не могла же она не любить ребенка -- это было бы совершенно противуестественно -- и она его любила, но самое себя любила выше всего на свѣтѣ и требовала, чтобы передъ ней все склонялось и всѣ бы ей подчинялись. Видя, что что мужъ сталъ выше въ семьѣ -- сталъ ей указывать, наставлять ее, она не вынесла этого и захотѣла отомстить. Она мстила ему всѣмъ: лѣнью, расточительностію, измѣной и даже равнодушіемъ къ смерти своего дитяти. Грыцько же, съ потерею сына, для котораго простилъ даже невѣрность жены, ни въ чемъ и ни въ комъ не находилъ и не могъ найти утѣшенія. Когда его привели въ чувство и мы съ отцемъ Арсеніемъ стали утѣшать его, то онъ, указывая намъ на свѣжую могилу, отвѣтилъ, что утѣшится лишь, когда и надъ нимъ будетъ такая же насыпь.

-- Отъ та могила забрала все, що было у меня на свѣтѣ!.. нема у мини ни радости, ни доли!.. зарыдалъ несчастный отецъ.

Мы насильно съ отцемъ Арсеніемъ увели его отъ могилы.

Какъ пошла съ тѣхъ поръ жизнь этого несчастнаго человѣка -- мнѣ не извѣстно; но по слухамъ, онъ запилъ горькую и, какъ говориться, пилъ безъ просыпу.

Мѣсяца полтора послѣ похоронъ Павлыка, мнѣ нужно было съѣздить въ Окницкую волость -- и я, пользуясь случаемъ, заѣхалъ къ отцу Арсенію.

Бесѣдуя о разныхъ разностяхъ, сидѣли мы съ моимъ любезнымъ хозяиномъ въ его прелестно устроенномъ саду, когда привѣтствіе "здорово булы, батюшка", произнесенное сзади насъ, прорвало нашъ разговоръ. Оглянувшись мы увидѣли Грыцька. Онъ былъ въ чистой сорочкѣ, завязанной у воротника чистенькой красной ленточкой, въ чистыхъ же шароварахъ. Соломенная шляпа, которую онъ почтительно снялъ съ головы, была тоже новая. Сермяга, надѣтая на одну руку, была сшита изъ тонкаго сѣраго сукна. Проложенные волоса были тщательно приглажены. Борода чисто обрита, а усы расчесаны. Видно было, что, идя къ уважаемому пастырю, Грыцько не посмѣлъ явиться въ грязномъ видѣ. Но какъ этотъ человѣкъ измѣнился въ теченіи этого непродолжительнаго времени! Онъ былъ почти неузнаваемъ. Глаза его глубоко ввалились, потеряли всякій блескъ и смотрѣли какъ-то безжизненно... Лицо поблѣднѣло. потеряло цвѣтъ и вытянулось. На лбу и кругомъ глазъ появились глубокія морщины, вся фигура осунулась и сгорбилась. Въ волосахъ появились сѣдины. Этому недавно цвѣтущему, дышавшему силой и здоровьемъ молодому человѣку можно было теперь дать не менѣе 45--50 лѣтъ.

-- Здравствуй, Григорій, что скажешь? привѣтствовалъ его отецъ Арсеній, благословляя.

-- До васъ батюшка, по дѣлу, отвѣтилъ Грыцько, глазами указывая что я лишній.

Понявъ взглядъ пришедшаго, я ушелъ въ бесѣдку, изъ окна которой видѣлъ, какъ Грыцько, упавъ на колѣни передъ духовнымъ отцомъ, горько плача, и пряча голову на колѣнахъ растроганнаго пастыря, просилъ спасти отъ тоски, которая нашептывала ему мысль о самоубійствѣ.

-- Отець Арсеній! до васъ пришолъ якъ до отца духовнаго, бо вы знаете и прощаете намъ наши грѣхи, научаете якъ намъ жити та вести соби... О то и пришолъ я за совѣтомъ, съ просьбой: будьте мнѣ якъ батько родный, спасите меня, бо я руки на себя наложу... Пыталъ уже и горѣлкой залить свое лихо -- только дюжѣе палитъ сердце та гложетъ и сосетъ якъ змія, говорилъ несчастный.

Отецъ Арсеній былъ весь любовь и прощеніе. Что онъ говорилъ несчастному гладя его тихонько, какъ ребенка, по головѣ, -- всего не припомню, но могу сказать, что никогда я не слыхивалъ такой теплоты и ни кто изъ насъ навѣрное не съумѣлъ бы говорить такъ, какъ говорилъ этотъ человѣкъ! Мнѣ кажется, что онъ не безъ цѣли оставилъ Грыцька въ положеніи, въ какомъ тотъ находился. Видно онъ зналъ, что такая ласка, въ томъ душевномъ состояніи, въ какомъ находился Грыцько, должна, напомнивъ ему ласки матери, оказать хорошее дѣйствіе. Затѣмъ онъ приказалъ разсказать Грыцьку подробно его жизнь и отношенія къ женѣ, не утаивая ничего, -- и я, кромѣ прежде разсказаннаго, вотъ что услыхалъ еще.

-- Жинку я, батюшка, любилъ больше всего на свѣтѣ, говорилъ всхлипывая несчастный Грыцко,-- ничего ей никогда не жалѣлъ, берегъ, ласкалъ, весь домъ и все хозяйство отдалъ ей на руки; не хотѣлось мнѣ, щобъ оно пошло прахомъ, а щобъ достало его и намъ подъ старость да и дѣткамъ. Сталъ я ее учить всему, но она обижалась моими словами, слушать не хотѣла. Я ей такъ тихесенько пожурюсь, что и то не гоже и такъ не гарно, что много тратитъ, что расходъ большой, что не присмотрѣно за скотиной, что не только ѣда для наймичекъ, но и наша дурна... А она себѣ со злости возметъ та побьетъ и посуду и горшки -- и сидитъ по цѣлымъ днямъ сложа руки. Не стряпаетъ, не присмотритъ за коровами и птицей, а сидитъ по цѣлымъ днямъ нечесанная, простоволосая, та жуетъ бублики (кренделя), отъ що пьяницы на закуску соби купуютъ. Ни просьбой, ни журьбой не возьмешь. Какъ это съ ней подѣется, я велю бывало сварить наймыткѣ (работницѣ) борщу, да тѣмъ и сытъ. Вже якъ я мучился, батюшка! Сколько грошей загубилъ! Проѣзжіе паны, не находя больше прежнихъ удобствъ и ѣды, ѣхали мимо, а коли кто и заѣзжалъ по нуждѣ, то въ другой разъ ужъ не хотѣлъ и заглядывать. Все это я терпѣлъ, думаю: може и перемелется; а Мотря что ни день то хуже и хуже: стала рядиться, пропадать по цѣлымъ днямъ изъ дому, а то ужь и гроши почала забирать изъ выручки... Вѣрите ли, до того дошла, что уже и бить меня кидалась. Грѣшенъ, батюшка, не стерпѣлъ; уже дуже обидно, чтобы жинка, да еще виноватая, мудровала та смѣялась надо мной; я и побилъ ее. Съ тѣхъ поръ и не знаю, что со мною подѣялось: какъ сижу одинъ, жалко жинку и совѣстно самого себя за то, что я побилъ жену -- помощницу соби; а какъ стану говорить съ ней, то меня такъ якъ кто подъ руку подталкиваетъ ударить ее, выбить изъ нее эту дурь, это сибирное ея упрямство. Больше всего меня всегда мучило, что она не только не любитъ меня, а ще и не розумитъ якъ я ее люблю. Ей же Богу, батюшка, до Мотри я ни одной дивчины не любилъ; до Мотри же ни на кого и рука моя не поднималась. До женитьбы всѣ мнѣ были какъ братья и еще якъ я былъ хлопцемъ малюсенькимъ, у меня и думки не было, чтобы обидѣть, аля побить кого; а тутъ якъ побилъ жинку, то и сталъ звірь лютый. Та и Мотря не жинка, она тоже звірь, дерево. Чѣмъ больше я ее билъ, а билъ я ее дуже, она нетолько никогда не проронила слезинки и не просилась, а еще больше озлобляла меня; стоитъ да приговариваетъ: "Ось дѣ-чки ты мене ще не билъ, отъ тутъ у мене ще не болить". Якъ я ее не убилъ, про то знае одинъ Богъ, вздохнулъ Грыцько, -- коли бы можно -- съ радостью отдалъ бы все добро, самъ бы на весь вѣкъ пошелъ въ батраки къ тому, кто бы далъ мнѣ силу сломать упрямство Мотри да упрочилъ бы за мной ея любовь. Ходилъ я до старыхъ (родителей), сзывалъ родныхъ и сосѣдей чтобы наказали жинкѣ, ничто не помогало. Наконецъ одна знахарка посовѣтовала мнѣ вымазать жинку смолой, обсыпать гусиными перьями, и когда жинка заупрямится -- драть съ нея перья, которыя присохнуть къ смолѣ.

-- Страшно сказывать вамъ, батюшка, блѣднѣя говорилъ несчастный человѣкъ,-- а я послушался, сдѣлалъ такъ -- и дралъ съ перомъ живое тѣло жинки, которую любилъ, рвалъ не жалѣя, а она смѣялась, смѣялась пока не сомлѣла.... Недѣли четыре ее лечила знахарка, поки залечила раны. Было одно время, когда я надѣялся на лучшее: это въ первое время беременности; но скоро Мотря стала опять такой, какой была была прежде. Я же, видя ея беременность, пересталъ ей и выговаривать даже, понимая что съ этой гадюкой ничего не подѣешь. Якъ у меня родился сынъ -- мнѣ стало легче. Я уже мало заботился о жинкѣ, хотя иной разъ, бывало, такъ и мутить зарѣзать и се, и Олексу, и себя. Вѣрите ли, иной разъ такъ мнѣ становилось жалко себя, что хоть въ петлю лѣзь. Во всемъ меня утѣшалъ мой бѣдный Павлыкъ, котораго уморила его змѣя мать. Теперь, якъ его нема больше -- и свѣтъ мнѣ не милъ!... зарыдалъ несчастный.

Долго говорилъ и утѣшалъ его отецъ Арсеній, заставляя плакать -- выплакать свое горе; наконецъ, поручивъ его женскому попеченію, матушки, подошелъ ко мнѣ съ вопросомъ: слышалъ ли я?

-- Да, и законъ Линча оказался недѣйствительнымъ въ примѣненіи къ этой фуріи.

-- Упрямство -- общая черта всѣхъ здѣшнихъ женщинъ. Но... Богъ съ ними! Меня занимаетъ этотъ несчастный, вздохнулъ мой хозяинъ.

-- Мнѣ самому что-то кажется, что онъ исполнитъ задуманное самоубійство.

-- Нужно постараться окружить его бдительнымъ надзоромъ. А какъ вы думаете -- сколько нужно времени для того, чтобы мораль христіанскаго ученія: снисхожденіе, прощеніе и любовь проникли въ кровь и плоть, такъ сказать, человѣчества? Интересно было бы знать, какъ Мотринъ характеръ выразился бы при большемъ развитіи и образованности. Много есть въ каждомъ человѣкѣ индивидуальныхъ особенностей, но, мнѣ кажется, что упрямство -- обще-женскій порокъ. Происходитъ оно, опять таки сколько я могъ замѣтить, изъ желанія властвовать, на что такъ падки женщины,-- и неудовлетворенный, часто даже удовлетворенный вырождается въ уродливыя формы, которыя доводятъ до самыхъ плачевныхъ результатовъ.

-- Вы правы, плачевные результаты мы къ сожалѣнію имѣли случай видѣть.

-- Дай Богъ, чтобы этимъ только кончилось!-- сомнѣваюсь... вздохнулъ отецъ Арсеній, приглашая меня въ комнату, кушать чай, гдѣ за маленькимъ столикомъ мы увидѣли Грыцька, усердно подчуемаго матушкой Ириной.

На утро, выйдя въ садъ подышать чистымъ воздухомъ, я замѣтилъ на скамейкѣ, въ самой глуши, бѣднаго Грыцька. Онъ сидѣлъ, свѣсивъ голову на грудь, и задумчиво водилъ палочкой по песку дорожки. По временамъ онъ вздрагивалъ, напряженно прислушивался къ чему-то, потомъ опять впадалъ въ прежнее состояніе. Частые глубокіе вздохи свидѣтельствовали о томъ, что предметъ его думъ былъ не веселый. Такъ прошло минутъ пять: вдругъ Грыцько вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и быстро вскочилъ на ноги. Въ блуждающихъ его глазахъ сказывалась какая-то звѣрская злоба. Искривленныя губы шептали что-то. Онъ былъ ужасно страшенъ -- и въ эту минуту, я увѣренъ, человѣкъ этотъ могъ рѣшиться на какое угодно, самое звѣрское преступленіе. Не успѣлъ я сдѣлать шагу, чтобы удержать собиравшагося куда-то идти Грыцька, какъ изъ за зелени показалась рука отца Арсенія, налегла на плечо его и принудила сѣсть на прежнее мѣсто.

Опять слова утѣшенія, ласки и уговоръ успокоили взволнованнаго страдальца,-- и онъ, часъ спустя, спокойно сидѣлъ и разговаривалъ съ матушкой Ириной. Я былъ въ душѣ убѣжденъ, что Грыцько будетъ жить и успокоиваться лишь подъ безпрерывной и постоянной опекой отца Арсенія, котораго онъ глубоко уважалъ, -- но оставленный на одинъ даже день, не выдержитъ и непремѣнно рѣшится на самоубійство. Въ этомъ человѣкѣ все было поколеблено; онъ больше не вѣрилъ людямъ, не надѣялся ни на что и потерялъ любовь, которая наполняла все существо его.

Такъ и случилось. Пока отецъ Арсеній неотступно наблюдалъ -- Грыцько не покушался на самоубійство; но когда отца Арсенія вызвали въ консисторію, гдѣ онъ пробылъ недѣли три, то Грыцько, глубоко привязавшись къ своему благодѣтелю, затосковалъ сильнѣе, сталъ дичиться всѣхъ, не исключая матушки Ирины, принимавшей въ страдальцѣ самое живое участіе,-- и, въ одну ночь, когда сгущенная атмосфера электричествомъ тучъ оказывала вліяніе даже на здоровыхъ людей, Грыцько не вынесъ своего страданія... На утро его нашли въ саду, висящимъ на старой липѣ. Олекса и Матрена, главные виновники, побудившіе Грыцька, правда косвенно, къ самоубійству,-- не могли быть ни привлечены къ суду, ни заподозрѣны, такъ какъ во всякое время съ полной очевидностью могли доказать свое alibi. Да законъ человѣческій и не могъ ихъ наказать, такъ какъ душа человѣческая -- непроницаемая тайна для другихъ людей,-- а Всевышній, видя самые сокровенные тайники людскихъ сердецъ, наказываетъ за преступленія неисповѣдимыми путями...

ГЛАВА III.

Дѣло было въ началѣ октября. Погода стояла даже для той мѣстности необыкновенно теплая. Листья чуть чуть только стали желкнуть, придавая общей зелени чрезвычайно живописный оттѣнокъ.

Картинная мѣстность, необыкновенно теплая погода и живописные лѣса такъ и манили,-- и я, не имѣя силъ противустоять охотничьему инстинкту, поѣхалъ искать вальдшнеповъ. Таскаясь по кустамъ и оврагамъ, преслѣдуя вальдшнеповъ, которыхъ нашелъ не мало, я заплутался въ лѣсу и только къ вечеру возвратился къ лошадямъ, идя на голосъ моего кучера. Скоро наступила ночь, но такая темная, что кучеръ не видѣлъ лошадей, а я -- кучера. Не было никакой возможности добраться въ тотъ день домой, и мы рѣшились остановиться въ первой деревнѣ. По счастью, со мной былъ охотничій погребецъ и деньги, и затрудненій не встрѣчалось.

Но человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, говоритъ, совершенно вѣрно, умная пословица. Лошади, которымъ я велѣлъ ослабить возжи, осторожно ступая, незамѣтно свернули всторону -- и почуявъ подъ ногами торную, гладкую дорожку, пошли быстрѣе, а затѣмъ побѣжали мелкой рысцой. Вскорѣ къ намъ явственно донесся стукъ мельничьихъ колесъ, затѣмъ отрывистый лай дворняшки, а потомъ замерцалъ огонекъ въ окнахъ усадьбы; лошади остановились у запертыхъ воротъ.

-- Кто такій? унимая собакъ спрашивалъ мужской голосъ.

-- Мировой! отвѣтилъ за меня мой кучеръ,-- мы заплутались въ лѣсу на охотѣ. Пусти переночевать!

-- Заразъ витчиню ворота (сейчасъ отопру ворота), засуетился хозяинъ усадьбы. Голосъ его мнѣ показался знакомымъ -- и потому я сталъ припоминать, гдѣ я его слышалъ.

-- Сюда, за мной! отворивъ ворота, скрипѣвшіе какъ несмазанное колесо, направлялъ онъ лошадей.

Лошади осторожно прошли въ ворота и, направленные нашимъ хозяиномъ, подошли къ крыльцу. Входная дверь была отворена -- и изъ нея лился яркій свѣтъ топившейся печи, освѣщая часть двора. Когда мы въѣхали въ это освѣщенное пространство, на которое ступилъ и провожавшій насъ хозяинъ, то я безъ труда узналъ въ немъ Олексу. Въ избѣ меня встрѣтила низкимъ поклономъ жена Олексы -- вдова покойнаго Грыцька -- Матрена, успѣвшая уже вторично выйти замужъ. Встрѣча эта, признаюсь, была не особенно пріятна мнѣ, но уѣхать не представлялось возможности и нужно было примириться съ настоящимъ положеніемъ.

-- Это что за деревня? спросилъ я, обращаясь къ Олексѣ, когда онъ, пріютивъ лошадей, возвратился въ избу.

-- Это не деревня, а поселекъ Малинцы -- въ немъ всего три усадьбы, да моя мельничная.

-- Значитъ это ты просилъ съѣздъ о признаніи ея тебѣ?

-- Я. Дѣло уже рѣшено, только помѣщикъ принесъ еще куда-то апеляцію -- и не знаю, чѣмъ дѣло рѣшится.

Дѣло объ этой мельничной усадьбѣ было мнѣ хорошо знакомо, не только по производству, но и по исключительности въ какой находился вопроса объ ней,-- и потому я съ полной увѣренностью заявилъ, что она будетъ признана и всѣми остальными инстанціями за ея настоящимъ владѣльцемъ, Олексой Перегудой.

Поблагодаривъ меня за такую утѣшительную вѣсть, Олекса сталъ хлопотать по хозяйству и усердно началъ возиться съ самоваромъ, вынутымъ мною изъ погребца.

Ни Матрена, ни Олекса не подозрѣвали того, что я былъ свидѣтелемъ ихъ свиданья въ бырнавской корчмѣ, и потому не особенно стѣснялись со мной. Всего шесть недѣль прошло со дня ихъ свадьбы, а между супругами уже были недоразумѣнія и ссоры. Это я замѣтилъ по нахмуренному челу и разгорѣвшемуся лицу Матрены въ моментъ моего пріѣзда. Видно было, что она сердилась на Олексу. Въ этомъ убѣждали еще отрывистые отвѣты и взоры, которые она по временамъ бросала на мужа. Олекса же повидимому очень мало обращалъ вниманія на злость жены; онъ былъ совершенно покоенъ, и на губахъ его блуждала насмѣшливая улыбка. Разговорясь со мной объ охотѣ и, хваля своихъ гончихъ собакъ, онъ предложилъ мнѣ на утро поохотиться на лисицъ. Я согласился. Въ это время поспѣлъ чай, и я, наливъ себѣ стаканъ, предложилъ Матренѣ. Кокетливо подойдя и жеманно взявъ стаканъ, она улыбаясь только-что хотѣла поднести его къ губамъ, когда замѣчаніе мужа чуть не заставило ее уронить его.

-- Жинка, а вѣдь ты дуба дашь (умрешь) съ того питья, съострилъ Олекса.

-- Я пила чай уже тогда, вся поблѣднѣвъ отъ злости отвѣтила жена,-- когда ты ходилъ еще въ лаптяхъ.

-- Значитъ ты никогда не пила его! разсмѣялся Олекса, сознавая всю выгоду своего положенія, и зная, что я какъ посредникъ пойму, что владѣлецъ такой мельничной усадьбы и тягловаго надѣла не могъ особенно нуждаться. Я подлилъ масла въ огонь, принявъ сторону мужа. Это я сдѣлалъ съ умысломъ, желая видѣть, какъ въ этомъ случаѣ поступитъ эта самолюбивая женщина.

Мое мнѣніе, что, по всему вѣроятію, такой зажиточный паробокъ, какимъ былъ Олекса, едва ли ходилъ когда либо въ лаптяхъ,-- еще сильнѣе озлобило Матрепу. Она сильно поблѣднѣла, хотѣла что-то сказать, но воздержалась; злобно сверкнула глазами, которые въ это время имѣли звѣрское выраженіе, залпомъ допила чай -- и поклонившись мнѣ въ знакъ благодарности, молча отошла въ уголъ комнаты.

"Сибирна жинка" вспомнилось мнѣ выраженіе старшины. Олекса же совершенно спокойно разговаривалъ со мной объ охотѣ, и съ наслажденіемъ глотая чай, не обращалъ на жену ни малѣйшаго вниманія. Онъ разсказалъ мнѣ, что мать его была шляхцянка, но православная, и что отецъ за ней получилъ настоящую усадьбу; что изба построена на манеръ господскаго дома, такъ какъ въ ней три комнаты: та въ которой мы сидѣли, затѣмъ смежная и еще третья -- лѣтняя; что мать его была необыкновенно красива и пр. и пр. Такъ прошло время до ужина. Послѣ ужина онъ устроилъ мнѣ въ смежной комнатѣ постель, заботливо освѣдомился: хорошо-ли мнѣ, рано-ли прикажу будить себя на охоту, -- и, почтительно пожелавъ мнѣ покойной ночи. вышелъ. Крикнувъ ему, что у меня сонъ очень крѣпкій, такъ что и пальбой изъ пушекъ трудно разбудить, и чтобъ они поэтому не стѣснялись говорить громко, я вскорѣ притворившись спящимъ, захрапѣлъ. Эту хитрость я употребилъ, желая знать отношенія "сибирной жилки" къ ея теперешнему мужу. Сквозь щель въ дверь я могъ видѣть все, что происходило въ смежной комнатѣ.

Немного погодя мнѣ послышался сердитый вопросъ Матрены.

-- Куда это ты сбираешься? спрашивала она Олексу, занятаго чисткою своего ружья, которое онъ внимательно разсматривалъ.

-- На охоту, медленно процѣдилъ онъ, не выпуская люльки (трубки) изо рта.

-- Куда же тебя нелегкая въ такую темень понесетъ?

-- Въ пекло (адъ) -- самое время.

-- Да ты скажи толкомъ, злилась жена,-- сегодня ты что-ли идешь?

-- Эге-жъ! неопредѣленно отвѣтилъ Олекса, и на лицѣ его заиграла насмѣшливая улыбка.

-- Да куда ты, куда, бѣсъ собираешься? злилась Матрена, видя, что Олекса досталъ охотничью сумку и надѣлъ шапку.

-- До млына (на мельницу).

-- Зачѣмъ, зачѣмъ тебѣ теперь ходить на мельницу? тамъ есть наймытъ (работникъ).

-- Раньше встану -- пусти! отстранилъ онъ ее.

-- Не до млына ты, вражій сынъ, пойдешь!.. знаю! ну помни-же!.. блѣдная какъ полотно, говорила Матрена, -- я когда нибудь и тебя, и ее зарѣжу.

-- Эге-жъ! вновь флегматически протянулъ Олекса.

-- Славна молодыця (прекрасная женщина)! послѣ непродолжительнаго молчанія, какъ бы про себя проговорилъ Олекса.

-- Вѣдьма! голосомъ возразила жена.

-- Жинка, а жинка! вдругъ веселымъ, ласковымъ голосомъ заговорилъ Олекса,-- хочешь я тебѣ спою пѣсенку и, не дожидаясь отвѣта, запѣлъ въ полголоса:

-- Ой пій пиво, коли хочется,

Ой бій жинку, хай не сердится.

Ой пій пиво, выпивай смакоту,

Ой бій жинку, выбивай лихоту.

-- Можетъ быть ты бить меня думаешь? ну, бей, бей! подступала къ нему Матрена, обнаживъ свои прелестныя, полныя руки.

-- Борони Боже, чомъ бы я сталъ себя тревожить! Грыцько, покойный, царство ему небесное, снимая шапку перекрестился Олекса,-- только себя въ гробъ вогналъ, а дури изъ тебя не выбилъ.

Наступила продолжительная молчаніе.

-- Мотро, голубко!.. прерывая молчаніе, началъ Олекса,-- дай я тебя поцалую.

Матрена остолбенѣла; она не знала, на что рѣшиться -- и вѣрить, или не вѣрить словамъ мужа. Она еще колебалась, когда слова Олексы истолковали ей настоящій смыслъ его просьбы, что онъ насмѣхается надъ ней.

-- А знаешь, за что я тебя поцѣлую? за то, что ты напомнила мнѣ про Варвару; чудесная женщина, красавица, -- я думаю, она ждетъ, не дождется меня, направляясь къ двери шутилъ мужъ.

-- Пойдемъ къ ней, Мотро! звалъ онъ жену, останавливаясь на порогѣ,-- тамъ вѣроятно будутъ гости, попойка,-- и мы знатно кутнемъ.

-- Иди къ чорту, собака! ругнула его Матрена, непомня себя отъ злости.

-- Тише! Мироваго разбудишь, смѣясь предостерегъ ее мужъ, отворяя дверь.-- Спокойной ночи, голубко... засмѣялся Олекса.

Матрена ругнула его въ отвѣтъ и, не затворяя дверей, упала на кровать и горько зарыдала. Это были слезы ревности, оскорбленнаго самолюбія, слезы злости и отчаянія.-- По временамъ же она шептала: "зарѣжу," "не дамъ смѣяться надъ собой" и опять принималась судорожно рыдать. Это были первыя и самыя мучительныя слезы этой женщины. Долго судорожное всхлипываніе Матрены мѣшало мнѣ спать, -- только далеко за полночь усталость побѣдила возбужденные нервы, и я заснулъ.

Дружно и рѣзво гнали собаки лисицу, поднятую не далѣе какъ въ полуверстѣ отъ усадьбы Олексы. Музыкальный лай далеко разносился эхомъ по овражистой мѣстности Малинецкаго лѣса. Утреннее солнце обливало яркими лучами быструю, серебромъ отливающую рѣчку, текущую по дну оврага, на которой стояла мельница Олексы, его бѣленькую усадьбу, ярко блестѣвшую на солнцѣ, и еще другія три, пріютившіяся у противоположной стороны оврага. За ними виднѣлся родникъ, образовавшій широкій бассейнъ подъ скалой, нависшей у самой лѣсной дорожки, ведущей изъ лѣсу къ усадьбамъ.

На этой дорожкѣ, поджидая звѣря, стоялъ я за большимъ камнемъ, наслаждаясь музыкальнымъ гономъ собакъ и любуясь прекрасной картиной, разстилавшейся у подошвы высокой горы, на который мы охотились. Вскорѣ я замѣтилъ Матрену, идущую по воду, къ роднику. Не набирая воды, она облокотилась на коромысло, глядя въ лѣсъ, а по временамъ поворачивая голову въ сторону поселка, между усадьбами котораго находилась и изба солдатки Варьки. По позѣ этой женщины можно было предположить, что она или отдыхаетъ, или поджидаетъ кого-то. Глядя на эту живую картину, я замечтался. Разговаривающіе невдалекѣ голоса вывели меня изъ задумчивости.

-- Помогай Богъ! говорилъ симпатическій женскій голосъ.

-- Здравствуй, Варвара! отвѣтилъ мужской голосъ, по которому я узналъ Олексу.

-- Чую твоихъ собакъ, та и пробралась сюда повидаться съ тобою и сказать, что завтра въ Млиновцахъ базаръ. Я буду у брата Степана, що маетъ домикъ у самаго моста, знаешь? Пріѣзжай и ты туда.

-- Къ тому, что колеса гнетъ?

-- Эге; ты его знаешь?

-- Какже. А какъ отдѣлаться отъ Мотри, она не пустить меня одного... Что придумать?

-- Ты забери собакъ и иди на охоту. Кужелевскимъ яромъ ты поохотишься, тамъ соберешь собакъ и спустишься прямо въ мѣстечко. Можетъ еще убьешь лисицу, тогда продашь шкуру и купишь мнѣ платокъ и черевики (башмаки), засмѣялась женщина звонкимъ, веселымъ смѣхомъ.

-- Гарно придумано! воскликнулъ Олекса.

Послышался звонкій поцалуй.

-- А съ кѣмъ ты охотишься?

-- Съ мировымъ.

-- Ой лышенько (бѣда)! притворно испуганнымъ голосомъ проговорила женщина.-- Пусти! и вслѣдъ за новымъ поцалуемъ женщина стала спускаться по дорожкѣ къ своей усадьбѣ.

-- Постой! остановилъ ее Олекса,-- посмотри на поворотѣ, нѣтъ ли гдѣ Мотри, и если она у родника, можетъ пошла по воду, ты поворачивай и иди налѣво ложбинкой до самаго дома. Въ ней тебя не замѣтятъ.

Предосторожность эта была не лишняя, такъ какъ Матрена не уходила отъ родника, будто замерла, или окаменѣла на мѣстѣ.

Когда Варька проходила мимо меня, то я, увидя ее, чуть не вскрикнулъ отъ удивленія. Подобной красоты, стройности, миловидности и граціи мнѣ до того не приходилось и видѣть. Она на минутку остановилась взглянуть, что дѣлается внизу -- и тутъ я ее разсмотрѣлъ. Это была смуглая брюнетка съ длинными, черными рѣсницами, изъ подъ коихъ глядѣли веселые, чрезвычайно добрые, голубые глаза, придавая всему лицу особенную прелесть. Красныя какъ спѣлая вишня, вѣчно улыбавшіяся губы обнажали два ряда ровныхъ, какъ изъ слоновой кости, выточенныхъ зубовъ... Граціозно согнувъ станъ и лѣвой ногой едва касаясь земли, она казалась неземнымъ существомъ... Замѣтивъ Матрену, она комично погрозивъ ей кулакомъ, круто поворотила влѣво и побѣжала по указанной ей Олексой ложбинѣ. Меня охватилъ какой-то страхъ, какое-то чувство опасенія за эту женщину,-- и я только тогда успокоился, когда увидѣлъ ее на дворѣ ея усадьбы. А Матрена все стояла, не мѣняя положенія,-- и только, когда собаки возвратили лисицу, которую убилъ Олекса,-- когда онъ, трубя сталъ заводить собакъ въ другое мѣсто,-- она, зачерпнувъ въ ведра воды, медленно пошла домой, ежеминутно поворачивая голову назадъ. Вскорѣ и я убилъ лисицу, и мы отправились домой.

-- Что, ты часто охотишься? хваля собакъ, спросилъ я Олексу, тихо спускаясь къ его усадьбѣ.

-- Теперь почти что каждый день.

-- Теперь лучшая пора, что ли?

-- И время подходящее, да и... почесавъ затылокъ недоговорилъ Олекса.

-- Что же еще?

-- Бѣгу отъ жены. Какъ только она начнетъ сердиться, я за ружье и въ лѣсъ. А какъ она почитай что каждый день злится, то и я ежедневно на охотѣ.

-- Ты ее давно зналъ до свадьбы?

-- Давно.

-- И зналъ, что она такая злющая?

-- Зналъ, Ваше Благородіе.

-- Такъ зачѣмъ же ты женился?

-- Вопервыхъ, она говорила, что зарѣжется, коли я не женюсь; а во вторыхъ, она осталась вдовой послѣ богатаго мужика, и я думалъ поправить дѣла.

-- Какъ дѣла? вѣдь у тебя столько земли и мельница?

-- Парнемъ будучи много прокутилъ, влѣзъ въ долги -- и теперь при громадныхъ ростахъ, жиды берутъ рубль на рубль, не могу выпутаться.

-- Ты жену любишь? глядя въ глаза Олексѣ вновь спросилъ я. Онъ чуточку сконфузился при этомъ вопросѣ, но прямо отвѣтилъ:

-- Нѣтъ! она ужасно зла.

Напившись чаю, расплатившись и подаривъ Олексѣ убитую мною лисицу, я уѣхалъ. Матрена едва поклонилась мнѣ. Олекса же взялся проводить до большой дороги.

Прощаясь онъ приглашалъ почаще на охоту.

ГЛАВА IV

Нигдѣ женщины такъ не сплетничаютъ, какъ деревенскія бабы въ Малороссіи и Юго-западномъ краѣМало того, что онѣ ничего не удержатъ въ секретѣ, но всякій фактъ искажаютъ до чудовищныхъ размѣровъ, придумываютъ ему толкованіе, даютъ ему имъ желательное значеніе и колоритъ. Ничто не скроется отъ ихъ вѣчно наблюдающаго глаза и вѣчно подслушивающаго уха. Никакая любовная связь, плутня, интрига не скроется -- и потому не мудрено, что на другой же день послѣ базара въ Млиновцахъ Матрена знала, что мужъ ея кутилъ съ солдаткой, купилъ ей красные сапоги и желтой платокъ; что онъ продалъ еврею Янкелю лисью кожу за два рубля шестьдесятъ копѣекъ и пр. пр.

Ничто однакожъ такъ не взбѣсило Матрены какъ увѣренье, что Олекса, любезничая съ Варькой, при всемъ народѣ заявилъ, что краше ея лицомъ никого не знаетъ, и что Матрена въ сравненіи съ ней пугало, которымъ воробьевъ пугаютъ.

Услыхавъ эту сплетню, Матрена не спросила себя, заслуживаетъ ли этотъ слухъ вѣроятія: возможно ли, чтобы женатый человѣкъ, хозяинъ, словомъ, не хмѣльной мальчишка, сталъ всенародно заявлять о своей любви къ замужней женщинѣ. Всего этого она не соображала. Матрена ревновала, и вдобавокъ ея самолюбіе было глубоко оскорблено,-- а потому она не размышляла. Она думала о томъ только, какъ бы отомстить Варькѣ и Олексѣ, котораго она возненавидѣла тѣмъ сильнѣе, чѣмъ сильнѣе была ея любовь. Ничего не говоря мужу, она бросила заниматься хозяйствомъ, стряпать; по цѣлымъ днямъ не ѣла и ни слова не говорила. Но тактика эта не дѣйствовала на Олексу. Грыцька, безумно любившаго жену, подобные поступки выводили изъ себя -- и онъ не вынесъ этой пытки. Олекса же, совершенно равнодушный къ женѣ, не тревожился -- и не обращая никакого вниманія на упорство и капризы, поставилъ любившую его жену въ то самое положеніе, въ какомъ находился Грыцько. На охотѣ Олекса отлично ѣлъ и пилъ въ сосѣдней корчмѣ., гдѣ. пользовался неограниченнымъ кредитомъ, а въ объятіяхъ Варьки забывалъ не только семейныя невзгоды, но и все на свѣтѣ.. Такимъ образомъ, Матрена сдѣлалась изъ властительницы рабой. Она страдала и мучилась еще дилеммой: любя ли ее, Олекса хочетъ сломить ея упрямство, или же онъ совершенно равнодушенъ къ ней. Эта неизвѣстность (правильнѣе: неувѣренность) удерживала ее отъ совершенія задуманной мести. Матрена ждала. Она искала полнаго убѣжденія и удобнаго случая къ исполненію замысла. Сколько Матрена выстрадала въ то время морально, про то знала только она. Но по внѣшнимъ признакамъ, судя по ея измѣнившемуся лицу и глубоко ввалившимся глазамъ, можно было безошибочно сказать, что страданія эти были ужасны. Безсонныя ночи, проводимыя Матреной въ подкарауливаніи Варьки или ухода къ ней Олексы, не мало также способствовали упадку силъ и ослабленію нервной системы.

Олекса, возвратясь съ охоты, только, спроситъ бывало, есть ли что поужинать, -- не находя ничего и не получая отвѣта на свой вопросъ, вздуетъ огонь, вскипятитъ воды, самъ запаритъ собакамъ овсянку, разбавитъ ее кислымъ молокомъ, и не говоря ни слова отправляется спать на мельницу,-- кругомъ которой всю ночь, словно на часахъ, вздыхая, бѣснуясь, проклиная Олексу и себя и нерѣдко вспоминая Грыцька, ходитъ Матрена, скорѣй похожая на вѣдьму, чѣмъ на женщину.

Олекса любилъ Варьку, подчинялся ей и слѣдовалъ ея совѣтамъ; поэтому Матренѣ, трудно было ихъ поймать au flagrant delit.

Недѣли три спустя, послѣ моей охоты въ Малинникомъ лѣсу, Мирововой Съѣздъ, въ виду полученнаго отъ Временной Коммисіи предложенія удостовѣриться осмотромъ на мѣстѣ, насколько аппеляціонная жалоба владѣльца К. о мельничной усадьбѣ, присужденной съѣздомъ Олексѣ Перегудѣ, справедлива, -- постановилъ отправиться какъ для изслѣдованія, такъ и для повѣрки Грамоты Малинецъ и другихъ, расположенныхъ кругомъ этого поселка селеній.

Пріѣхавши, мы расположились какъ попало. Я помѣстился съ землемѣромъ у Варьки, другой посрединѣ въ сосѣдней избѣ., а предсѣдатель въ крайней. Не смотря на просьбы Олексы, никто не хотѣлъ остановиться у него,-- такъ какъ частью старшина предостерегалъ, а частью разсказалъ и я о крутомъ характерѣ Матрены. Въ первое время пріѣзда нашего въ Малинцы, Матрена заболѣла довольно сильно, и Олекса ѣздилъ даже за фельдшеромъ въ сосѣднее М-ко. Мушка и пьявки помогли, и Матрена поправилась. Кратковременная болѣзнь эта, не имѣя никакихъ дурныхъ физическихъ послѣдствій, имѣла громадное нравственное значеніе, убѣдивъ Матрену окончательно въ равнодушіи къ ней мужа. Она поняла, что фельдшеръ былъ приглашенъ Олексой лишь для очистки совѣсти не больше, такъ какъ этимъ ограничилась вся забота о больной. Олекса по прежнему не навѣдывался къ женѣ -- просиживая все время на мельницѣ, оставивъ Мотрю на попеченіе нанятой имъ работницы. Не любя жены, не уважая ее, презирая нѣсколько, онъ не хотѣлъ лукавить, для виду даже выразить участіе, сожалѣніе. Въ этомъ была своего рода честность; но это была грубая ошибка, давшая Матренѣ увѣренность не только въ томъ, что мужъ не любитъ ее, но не любилъ и прежде,-- и приведшая къ страшной развязкѣ. Съ этого времени Матрена не могла раздѣлаться съ засѣвшею у нея въ головѣ мыслью отмстить мужу. И днемъ, и ночью мысль эта не покидала ея. Она часто стала вспоминать о Грыцькѣ -- и, отъ воспоминанія о человѣкѣ, любившемъ ее до безумія, перешла къ сравненію своего бывшаго мужа съ Олексой. При этомъ сравненіи Олекса являлся червемъ, а Грыцько недосягаемымъ великаномъ. И этотъ великанъ, любившій ее до послѣдняго предѣла, погибъ, наложивши на себя руки вслѣдствіе ея вѣроломности,-- а червякъ, человѣкъ съ ничтожной душевной, смѣется надъ ней, презираетъ, не только не умѣетъ оцѣнить, но мѣняетъ на смазливое личико всѣмъ доступной солдатки?!. Чѣмъ больше Матрена ненавидѣла Олексу, тѣмъ болѣе грустила о Грыцькѣ, тѣмъ сильнѣе чувствовала его потерю. На яву она часто произносила его имя, а по ночамъ бредила имъ.

"Варька -- дрянь" рѣшила Матрена: "подвернется -- дать пощечину и добре, а Олекса -- этотъ поплатится. "Не за то, что онъ меня не любитъ", твердила Матрена мысленно, "а за то, что не любилъ, что обманулъ, прикинувшись любящимъ." Стороннему зрителю отношенія мужа и жены казались натянутыми, но не враждебными. Глядя на Матрену, было видно, что она мучится, страдаетъ, но это было легко приписать сожалѣнію о поселившемся несогласіи -- не болѣе. Никто не могъ подозрѣвать замысловъ, гнѣздящихся въ головѣ Матрены. Ласковое обращеніе съ работницей еще болѣе убѣждало въ томъ, что Матрена грустить о размолвкѣ съ мужемъ, что она сдѣлалась добрѣе, податливѣе, уступчивѣе. Только иногда свирѣпые взоры, бросаемые на мужа заставляли думать, что злость Матрены происходитъ не отъ размолвки, а отъ глубоко вкоренившагося недружелюбнаго чувства, отъ ненависти.

Повѣрка с. Малиницъ и осмотръ мельничной усадьбы Перегуды по аппеляціонной жалобѣ, владѣльца К. заняли гораздо больше времени, нежели мы предполагали. Нужны были различныя справки, старые планы и пр., и мы провозились такъ порядочно долго. Въ это время, при значительномъ стеченіи народа, Олекса, будучи заинтересованъ лично, имѣлъ законный предлогъ часто бывать у меня, -- и, пользуясь этимъ, не выходилъ отъ Варьки. Въ упоеніи любви предосторожности были забыты, и солдатка тоже стала ходить къ Олексѣ на мельницу; Матрена, неусыпно караулившая ее, подмѣтила, подняла тревогу, позвала старшину и еще двухъ трехъ свидѣтелей и побѣжала съ ними на мельницу.

Варька дѣйствительно была тутъ, но она стояла всторонкѣ у жернова, упорно отказываясь отъ водки, подносимой ей кутившими съ Олексой пріятелями. Она пришла за мукой пшеницы, данной Олексѣ молоть. На лицѣ ея не было видно ни малѣйшаго слѣда смущенія, когда эта ватага, съ Матреной и старшиною во главѣ, налетѣла на мельницу. Варька преспокойно пожелала старшинѣ добраго вечера и попросила его выпить, за нее, ей предлагаемую чарку. Сконфуженный старшина не только выпилъ, но растерявшись обратился даже къ ней съ обычнымъ привѣтствіемъ: "Будьте здоровы!"

-- Пейте на здоровье! отвѣтила Варька, граціозно кланяясь и весело улыбаясь.

Олекса будто и не замѣчалъ и не понялъ ничего. Онъ, преспокойно поздоровавшись со всѣми, весело предложилъ женѣ выпить.

-- Иди, жинка, выпій -- славная вишневка! приглашалъ онъ Матрену.

-- Подчуй эту погань! указывая рукой на Варьку, сверкнула она глазами.

На минуту воцарилось молчаніе.

-- Всѣ кругомъ говорятъ, что ты сошла съ ума, отвѣтила солдатка своимъ мелодическимъ голосомъ, обращаясь къ поблѣднѣвшей отъ злости Матренѣ,-- я не вѣрила, а теперь и сумнѣнія нѣтъ.

-- Ахъ ты!... крикнула Матрена, бросаясь на солдатку.

Въ это время ее схватила мощная рука старшины.

-- Съ чего это вы взбѣленились? укоризненно говорилъ онъ, выводя ее съ мельницы.

-- Пустите, панъ старшина! просилась Матрена.

-- Постой ты... кричала она уже на дворѣ солдаткѣ,-- я тебя гдѣ нибудь да встрѣчу -- тогда не жди пощады!

-- Вѣдьма, какъ есть вѣдьма! говорилъ охмѣлѣвшій товарищъ Олексы.

Но Олекса и не слышалъ этого замѣчанія. Онъ былъ блѣденъ отъ злости и дрожалъ какъ въ лихорадкѣ. Никто этого не замѣчалъ, но если и видѣлъ даже, то не удивлялся этому. Все приняло прежній видъ: старшина, выпивши еще нѣсколько стаканчиковъ "очищенной", "неочищенной" и "вишневки", вызвался проводить Варьку, которую онъ даже, въ знакъ своей особенной расположенности, поцѣловалъ тутъ же, при всей компаніи, въ губы. Провожая Варьку, онъ даже запѣлъ пѣсню, но такимъ нескладнымъ голосомъ, что солдатка, смѣясь, просила охмѣлѣвшаго старшину, не смотря даже на внушающую уваженіе инсигніи власти, болтавшуюся медаль, оставить пѣніе.

-- Якъ хочешь (какъ угодно), серденько, голубко! согласился старшина, переставая.

Все успокоилось и улеглось, не спала одна Матрена со своей кручиной и думой. Она сидѣла одна, блѣдная, растрепанная, съ потрескавшимися отъ внутренняго жару губами,-- сидѣла и думала. По временамъ ея глаза сверкали какъ уголь, и губы шептали "бѣдный, бѣдный Грыцько".

Проснувшись къ полуночи, насыпавъ зерна на жернова, Олекса замѣтивъ свѣтъ въ избѣ -- и недоумѣвая, чтобы это было такое, пошелъ узнать причину. Дома его одолѣла лѣнь, и онъ не захотѣлъ возвращаться на мельницу. Постеливъ себѣ постель въ маленькой комнаткѣ (въ той, гдѣ прежде ночевалъ я), онъ вскорѣ заснулъ богатырскимъ сномъ. Храпъ его раздавался на весь домъ. Этого только и ждала Матрена. Теперь ей было удобно совершить свою страшную месть -- задуманное дѣло. Но чѣмъ убить этого ненавистнаго ей человѣка? Топоромъ?! топоръ былъ недостаточно востръ, тяжелъ и не представлялъ надежнаго ручательства въ мгновенной смерти. Нѣтъ! топоръ не годится. Чего добраго еще промахнешься! Ножъ -- другое дѣло'. Матрена нашла ножъ большой, вострый, широкій. "Это лучше,-- надежнѣе" шептали ея сухія губы. Вооружившись имъ, она сдѣлала шагъ къ дверямъ; въ это время Олекса повернулся и пересталъ храпѣть,-- Матрена остановилась и притаила дыханіе. Что если мужъ не спитъ? Что если онъ встанетъ и выйдетъ сюда? Тогда нужно будетъ или отложить дѣло до другаго случая, или, по уликѣ въ покушеніи на убійство, совсѣмъ оставить Олексу ненаказаннымъ. Это было бы ужасно! Подъ вліяніемъ этихъ мыслей Матрена отступила отъ дверей и, спрятавъ ножъ въ складкахъ юбки, сѣла опять на прежнее мѣсто. Но вотъ запѣли третьи пѣтухи, скоро свѣтъ -- нужно рѣшиться: скоро Олекса проснется совсѣмъ; Матрена поднялась, неслышно скользнула въ дверь сосѣдней комнатки и остановилась у кровати. Олекса, лежа навзничъ, спалъ,-- спалъ крѣпкимъ, пріятнымъ сномъ. Вотъ онъ какъ будто улыбнулся, и губы его произнесли имя -- женское имя, но не Мотрино было это имя... Въ мерцаніи лучины, освѣщавшей комнатку изъ сосѣдней, блеснулъ ножъ, направленный обѣими руками прямо въ сердце -- и, встрѣтивъ на гой сторонѣ, твердую дубовую доску, остановился. Олекса захрипѣлъ; приподнялся; схватился обезсилившими руками за рукоятку и, прохрипѣвъ что-то пѣной и кровью облитыми губами, упалъ опять на постель.

Какъ пьяная возвратилась Матрена въ другую комнату, потушила лучину, шатаясь вышла въ сѣни и безъ чувствъ упала на порогѣ....

Въ этомъ положеніи нашелъ ее приходившій на зарѣ за Олексой работникъ. Испугавшись, онъ позвалъ сосѣдей, старшину, и тутъ все объяснилось. Матрена, приведенная въ чуство, ничего не скрывала.

-- В. В...іе, несчастіе! говорилъ весь блѣдный, вошедшій ко мнѣ старшина.-- Матрена зарѣзала Олексу.

Послали за слѣдователемъ и уѣзднымъ докторомъ. Матрену посадили подъ строгій караулъ, возлѣ Олексы поставили сторожей. Вскорѣ пріѣхалъ слѣдователь, составилъ актъ. Дѣло было не сложное. Преступникъ былъ на лицо, ничего не скрывалъ, никого не путалъ.

-- Я знаю, что я по закону виновата, что меня ждетъ вѣчная каторга, говорила Матрена спокойно,-- но я этого не боюсь. Я знала, что меня ждетъ,-- и рѣшилась убить мужа, не въ моготу мнѣ было пересилить ненависть къ нему. Я не могла вынести его равнодушія. Еслибы онъ меня билъ, я бы простила ему. Нѣтъ лучше каторга,-- а не тѣ мученія!

На похоронахъ Олексы Варька сильно плакала, но держала себя въ отдаленіи. Вскорѣ она оставила мельницу, къ общему удовольствію прекрасной половины тамошняго населенія, которое никакъ не могло конкурировать съ ея красотой, и переселилась въ городъ на погибель городской молодежи, которая толпами волочилась за ней.

Дѣло Матрены тянулось не долго. Она была присуждена въ каторгу на 20 лѣтъ. Ея спокойствіе поражало всѣхъ.

-- Не удивляйтесь, господа, говорилъ намъ докторъ.-- Нервы этой преступницы, послѣ сильнаго возбужденія, въ которомъ находились, онѣмѣли теперь. Но послѣ начнутъ опять тѣмъ сильнѣе дѣйствовать. Этотъ субъектъ въ опасномъ положеніи; онъ или сойдетъ съ ума, или же вскорѣ умретъ.

Никому изъ насъ не удалось узнать, насколько предсказаніе доктора было справедливо.

Можно ли рѣшить: кто страдалъ больше -- Грыцько ли, не выдержавшій и повѣсившійся, или же Матрена, зарѣзавшая Олексу?

"Нива", NoNo 48--50, 1873