Хамадан Александр Моисеевич - Дневник самурая

Александр Хамадан

Дневник самурая

Первыми в Юаньпин ворвались партизаны.

Это было поздней ночью. Ливень неистово стегал землю. Жидкая, липкая грязь хватала людей за щиколотки. Партизаны промокли насквозь, и холодный ветер студил их тела. Люди были одеты по-разному, но почти все в бумажных солдатских рубахах. Они мерзли, хотя уже шел май, и если бы не этот холодный ливень, то ночь была бы теплая, с мягкой испариной. Ливень шел уже третий день все так же сильно, не ослабевая, и не было видно ему конца.

Бойцы-крестьяне тихо переговаривались между собой. Пожилой крестьянин, у которого в феврале осколок гранаты начисто срезал одно ухо, в сердцах заметил:

-- Сейчас самое время ему перестать. Влаги уже достаточно, в июне созреет рис.

Люди помолчали. Из темноты кто-то молодым голосом бросил:

-- Это хорошо, что ливень так зарядил. Японцы взмокнут, как жабы. Тут и надо начинать бой.

Крестьянин засопел, вздохнул и, скорее для себя, чем для товарищей, сказал:

-- Первое дело, конечно, -- прогнать японцев, и такой ливень только на руку. И урожай жалко: зерно наливается сейчас, от большой воды погнить может, а без риса никто не проживет.

Молодой голос из темноты озорно ответил:

-- Тебе, старик, как видно, риса жалко! Ты и шел бы к себе в деревню. А с японцами мы сами управимся.

Крестьянин строго отрезал:

-- Ты непочтителен к старшим, как лягушка, и неразумен, как монах.

Партизаны ворвались в город.

Кругом сдержанно засмеялись. Смеялся и молодой: "Хо-хо-хо!" Затем молодой весело сказал:

-- Э, старик, а монахи-то ведь хитрые!

-- Я думаю, они просто насекомые на нашем теле, и больше ничего, -- поддержал старика кто-то из темноты.

-- Это очень правильно. Хорошо сказано, -- тихо зашептали бойцы.

-- Они, как японцы, коварны, трусливы и вороваты, -- продолжал молодой. -- Перед храмом величественны и скромны, как боги, а за оградой -- жадны и развратны.

Как тихо ни беседовали бойцы, а командир отряда все-таки услыхал их. И по цепочке, от одного к другому, пришел командирский приказ:

-- Молчать!

Отряд подобрался, пользуясь темнотой и ливнем, к самому городу. И было бы обидно, если бы японские часовые успели поднять тревогу. Небо извергало потоки воды, и над землей стоял глухой рокот. Было самое время для атаки.

Партизаны ворвались в город, как страшный вихрь, грозно и неожиданно. На улицах, заглушая шум ливня, однотонно затрещали пулеметы. Внезапные взрывы бомб багровым пламенем озаряли улицы, дома, небо. Бой шел вдоль улиц, в домах. Люди дрались под дождем, не чувствуя, не замечая его. К утру город перешел в руки китайцев. Японский гарнизон был уничтожен; только немногим удалось спастись.

Днем в штаб полка партизанский командир доставил целую корзину документов из японского штаба: здесь были приказы, сводки, донесения, списки личного состава, карты, фотографические открытки, изображавшие миловидных, кукольных гейш, -- офицерские сувениры.

Среди документов найдено было много писем и большая, обтянутая в черную клеенку тетрадь, страницы которой были аккуратно испещрены иероглифами. Это был дневник лейтенанта Хякутаке. На первой странице тетради красиво было выведено: "Военный дневник".

На самом деле это был не только военный дневник. Там были и другие записи, касавшиеся личных переживаний лейтенанта Хякутаке, записи совершенно частного порядка, удивительные и поучительные.

Судя по всему, лейтенанта Хякутаке больше не существует, иначе, убегая из захваченного партизанами китайского города Юаньпина, он не оставил бы свой дневник, свое тайное тайных. Записи в дневнике велись регулярно, изо дня в день. Первая запись помечена сентябрем 1937 года без указания дня, последняя --13 мая 1938 года, когда японский гарнизон еще владычествовал в городе Юаньпине.

* * *

Сентябрь 1937 года. Токио.

Сегодня удивительный день. Не понимаю, что происходит. Полковник дал сегодня обед всем офицерам полка. Это тоже удивительно. Такой скупой человек -- и такой роскошный обед предложил нам. Были и гейши. Не из своих денег, конечно, он потратился на угощение. Такой обед стоит тысячи две иен, не меньше.

Старик говорил торжественно, как всегда. Пили за императора, за военного министра, за успехи действующей армии и, конечно, за него, полковника. После обеда он собрал вокруг себя молодых офицеров, но нового ничего не сказал.

"Офицер -- солдат императора, защитник империи!" -- все это я слышал уже много лет. Я спросил его, по какому поводу нас угощают. Он мне ничего не ответил, а громко, на все собрание сказал:

-- Среди цветов -- вишня, среди людей -- самурай. Вот какими должны быть японские офицеры!

Мне стало неловко, потому что все сразу оглянулись на меня. Разошлись поздно ночью, изрядно выпив, повеселившись, но так и не зная, чему мы обязаны этим неожиданным торжеством. Старик-то наверняка знает, но молчит.

Долго не мог заснуть, все думал о разных делах. В три часа утра встал, оделся и поехал в Иосивару. Был у Ханимы. Какая очаровательная девушка! Еще недавно она была майко [майко -- гейша-ученица, выступающая как танцовщица]. Будь у меня богатый дядюшка, я выкупил бы ее обязательно.

Но у меня дядюшка всего-навсего компаньон моего отца по магазину на Гиндзе [Гиндза -- главная улица Токио, деловой центр]. Получить деньги у отца или у дядюшки в теперешние времена -- все равно, что выиграть в лотерею; кризис, разорение -- вот что они мне всегда твердят. Надоело! И ко всему этому еще личные огорчения. Некоторые офицеры кичатся своим происхождением. А у меня отец, правда, из дворян, но торговец. Тоже надоело...

Хорошо бы в действующую армию! Вот Муракамн прислал письмо с фронта: он уже произведен в капитаны. Герой! Боевая служба! Настоящий самурай! Вернется майором! А ведь он старше меня на три года. А я всего лишь лейтенант. Отец не понимает этого и скупится. Старый дурак!

1 октября 1937 года. Токио.

Не знаю, радоваться или грустить. Полк отправляется на фронт. Вот почему был такой торжественный обед у полковника! Но к чему было скрывать от офицеров такое важное событие? Все офицеры получили трехдневный отпуск и деньги, -- последнее, конечно, по чинам. Я получил всего двести иен. Долги платить не буду, все равно не хватит. Я, быть может, не вернусь живым -- пусть простятся мне эти долги. Теперь у нас будет беспробудное пьянство. Три дня! Капитан Ватанабэ угощает нас в первый день. Во второй -- все вместе, вскладчину. В третий -- кто как хочет.

Жизнь только теперь начинается! Клянусь, что я вернусь в Токио, по меньшей мере, капитаном.

Ватанабэ -- молодец. Это настоящий самурай. Его рота -- лучшая в полку. А какие связи у него! Везет людям! Но я искренне уважаю его. Он участвовал в манчжурской кампании [Манчжурская кампания -- захват японскими войсками Манчжурии в сентябре 1931 года]. Начал лейтенантом, а теперь капитан. Полковник ставит его всегда в пример другим: смелый, даже отчаянный. Он говорит, что все у него в роду были военными, самураями. Дед его был в свите императора Мейдзи [Японский император Мейдзи Мутцухито умер в 1912 году]. Это много значит. А какие манеры у него! Сразу видно, что аристократ, и богат к тому же.

Сиракава сказал мне загадочно: "В Китае можно разбогатеть". Я спросил его: как? Он таинственно зашептал, что знает, но скажет, когда прибудем в Китай.

Я буду держаться ближе к Сиракава и Ватанабэ- Это лучшие офицеры нашего полка.

В пять часов вечера собрались у полковника. Приехал представитель военного министерства, генерал-майор Мае-да. Опять речи. Генерал говорил, что императорская армия победно шествует по варварскому Китаю. Наша армия легко побеждает китайцев, у которых нет ничего -- ни оружия, ни умения воевать, ни смелости. Нас отправляют всего лишь на один месяц, не больше. Генерал, смеясь, сказал:

-- Не успеете соскучиться по Японии -- и опять уже дома.

Это действительно забавно: четырехнедельная война! Правда, генерал сказал еще, что эта война только начало, а потом уже пойдут великие войны за освобождение Азии и объединение ее под властью нашего императора. Мне понравились его последние слова, обращенные к нам (я стоял очень близко к нему):

-- Офицеры! Император, вся нация смотрят на вас с надеждой и упованием. Так выполните же свой долг, как подлинные самураи!

Он смотрел прямо. Чувство гордости охватило меня. Я хочу умереть, как самурай, за императора и империю!

После речей я опять беседовал с Сиракава. К нам подошел Ватанабэ. Я, кажется, начинаю понимать, как можно вернуться с этой войны с деньгами. Они принимают меня в свою компанию. Нас будет только трое. Остальные пусть сами позаботятся о себе.

Я всегда считал, что война для военного человека -- счастье, богом данный случай, как говорит наш знаменитый генерал Араки [Генерал Араки -- лидер военно-фашистского лагеря Японии. В 1938 году получил пост министра просвещения]. Удивительная вещь, между прочим: такой великий генерал -- и не у дел. Непонятно. Я спросил об этом у моих друзей. Ватанабэ грубо сказал о нем: "Старый болтун". Сиракава, наоборот, восхищен генералом и недоволен, что его не пускают к власти. Он сказал еще, что офицерство поможет генералу Араки в нужную минуту.

Итак, через три дня на фронт. Банзай! Лейтенант Хякутаке клянется вернуться из Китая капитаном. И, чего уж говорить, никто не осмелится тогда усомниться в моем подлинном самурайском духе. Держись, варварский Китай!..

2 ноября 1937 года. Пекин.

Мы уже десять дней находимся в Пекине. Паршивый город. Есть чайные домики, но куда им до Иосивары! Вообще, здесь далеко не гостеприимно. Население смотрит на нас, как на зверей, с ненавистью. Ну, да ничего, мы достаточно усмиряем их.

Если бы отец знал, какой суммой я обладаю сейчас, он лопнул бы от зависти. Я напишу ему, пускай этот скряга знает! Ему станет стыдно за то, что он меня, императорского самурая, держал в нищете.

Сиракава бесподобен. Мы разделили девяносто тысяч иен. Каждому по тридцать тысяч. Я намеренно перевел деньги в Токио, в банк, на мое имя. Пускай накапливаются. А дело до смешного простое. Сиракава проследил огромную партию опиума, которую китайские купцы вывезли из Тяньцэина в Пекин. Я с командой солдат арестовал этот груз и китайских купцов. Ватанабэ сейчас же продал опиум нашим японцам, живущим в Пекине, за наличные деньги. Все здорово заработали. Особенно наши японцы. Ватанабэ получил с них девяносто тысяч, а опиума там, по меньшей мере, на триста тысяч. Кстати, я отпустил китайцев и взял с них "штраф" -- пять тысяч местных долларов. Если так будет продолжаться, мне не понадобится богатый дядюшка.

Город противный, пыльный. Очень неспокойно на улицах ночью. Но я весьма осторожен. Теперь было бы совсем глупо погибнуть здесь. Население ночью подстреливает наших людей на улице. Поймать этих бандитов почти невозможно.

Наш консул любезно пригласил офицеров на экскурсию, осмотреть древние памятники. Я не поехал, неинтересно. Лучше нашего озера Бива или нашей горы Фудзияма ничего нет. Пускай идиоты смотрят.

Хорошо бы выкупить Ханиму и доставить ее сюда. Жаль, что я не знаю, как долго мы здесь пробудем.

Сиракава говорит, что сейчас труднее стало предпринимать что-либо. До нас в этом городе перебывало столько воинских частей, что он почти обнищал. Жалко...

21 ноября 1937 года. Пекин.

...Очень не хочется покидать этот город. Я к нему так привык. Все жалеют, никому не хочется уезжать. Полк отправляется на позиции, словно императорская армия не может обойтись без нашей помощи. Мне кажется, командир тоже не хочет уезжать. Он здесь недурно устроился, ему немало перепало от некоторых операций. Между прочим, я впервые попадаю на позиции.

Офицер императорской армии должен испытать все: надо быть самураем. Генерал Ноги [Известный японский генерал Hoги -- участник японо-китайской войны 1894 года и русско-японской войны 1905 года. После смерти императора Мейдзи в 1912 году Ноги покончил самоубийством в знак преданности императору. Ныне Ноги прославляется японскими фашистами как образец самурая] даже в частной жизни был самураем. Когда умер император Мейдзи, он мужественно последовал за ним: он сделал себе сэппуку [сэппуку, или харакири, -- самоубийство путем вспарывания живота]. Ну, что ж, я бы так же поступил на его месте. Нет ничего краше в жизни, как умереть мужественно и достойно, как самурай.

Ватанабэ посмеивается надо мною. Он говорит, что фронт можно сравнить только с адом: нет ничего горше. Очень странно слышать такие слова от доблестного офицера-самурая.

Сиракава молчит. Последние дни он вообще молчит. В нашей группе только у меня у одного хорошее настроение. Правда, и меня беспокоит будущее. С фронта приходят самые разноречивые сведения: официально сообщают об успехах, а на родину ежедневно отправляют огромные транспорты раненых и убитых. Сиракава говорит, что это в порядке вещей. Может быть, конечно...

Вчера у нас в полку был капитан Окада. Он прибыл с фронта, из-под Нанькоу (это горный проход недалеко от Пекина). Имеет два ранения. Говорит мало и непонятно. Когда я просил его рассказать о фронтовой жизни, он, усмехнувшись, сказал: "Приедете на. фронт, узнаете! Не торопитесь!"

Сегодня вечером будет известно, куда именно нас отправляют. Как видно, под Нанькоу было жаркое дело. Рассказывают, что в деле под Нанькоу участвовало две наших дивизии. Целый месяц, изо дня в день, велись упорные, кровопролитные бои. Когда же наконец наши части заняли весь проход Нанькоу, то выяснилось, что его защищал всего лишь... один китайский полк. Это какой-то дурной сон! Оттуда прибыло уже два эшелона раненых. Раненые офицеры, получив отпуск, возвращаются в Японию как герои. О них пишут все газеты, печатают фотоснимки. Очень трогательно...

4 декабря 1937 года. Баодин.

Ну вот, я и прошел боевое испытание. Друзья поздравляют меня. Я вместе с Ватанабэ и со всей ротой преследовал так называемых китайских партизан; они отбили у нас обоз. Но это, конечно, не партизаны, а форменные бандиты. Они замучили нас. Только к вечеру нам удалось настигнуть их. Завязался упорный бой. Они залегли в ложбинку. Мы покрыли их пулеметным огнем.

В общем, мы уничтожили отряд бандитов начисто. Ни один не ушел. В ложбинке осталось двадцать трупов. Было два тяжело раненных. Ватанабэ приказал пристрелить их. Это просто сумасшедшие люди. У них не было ни одного пулемета, только старые ружья. Они сумасшедшие, упорные и безжалостные. Ватанабэ говорит, что они весьма коварны.

Война, оказывается, не столь ужасна, как об этом твердят некоторые люди. Они, очевидно, попросту трусы. Правда, наши потери значительны: в роте десять человек убитых и четырнадцать раненых. Зато больше эти китайские варвары нас не побеспокоят. На обратном пути Ватанабэ приказал сжечь деревню. Это совершенно справедливо: население должно уважать императорскую армию и не поддерживать антияпонские элементы.

Я очень доволен. Боевое крещение дано. Я на самурайском пути. Банзай! Сегодня вечером полковник угощает офицеров ужином. Говорят, будет сюрприз.

13 декабря 1937 года. В походе.

Мы оставили Баодин по стратегическим соображениям. Ну, просто потому, что тыл у нас оказался отрезанным китайскими войсками. Днем мы встретимся с бригадой генерала Мацуоки и повернем обратно к Баодину. Вот уж зададим жару этим коварным варварам!..

В Баодине пришлось оставить некоторые вещи -- всякие новые приобретения. Очень жалко. Китайцы, наверное, разворуют все. Этот старый дурак, полковник, приказал ничего не брать с собой. Мы оставили город очень быстро и очень неожиданно: китайцы были уже в окрестностях. Ватанабэ тоже жалеет о вещах: у него было много дорогих шелков, серебряные статуэтки.

Поход весьма утомителен. Я считаю, что офицерам должны дать автомобили. В конце концов, мы основа, суть армии. Следовало бы не выматывать наши силы и энергию. Командование, конечно, не думает об этом. Дали полковнику машину, а о нас забыли. Совершенно несправедливо.

3 января 1938 года. Баодин.

Я заметил у себя новую черту характера: я стал быстро привыкать к китайским городам. Даже этот грязный, запущенный Баодин мне начинает нравиться. Наш полк сейчас в резерве. Всего на два дня. Все очень измотались...

Надо все же признаться, что эти бандиты изрядно потрепали нас. О таких потерях я еще и представления не имел. К счастью, ни я, ни мои друзья -- Ватанабэ и Сиракава -- не пострадали. Это было тяжелое сражение. Интересный факт: вещи наши сохранились в полном порядке. Удивительно! Они ведь все такие бандиты...

У нас новый замысел -- собственно, у Сиракава. Ватанабэ, посмеиваясь, говорит, что это самурайская месть. Мы решили втайне от других офицеров захватить десяток именитых купцов Баодина и потребовать от них пожертвований на военные нужды. Но это надо проделать крайне осторожно, без шума. Ибо если узнают другие офицеры, то все займутся тем же. Кто же тогда будет воевать?

4 января 1938 года. Баодин.

Весь день был занят допросом пленных китайских солдат. Я пришел к выводу, что они неисправимы. Они не хотят и, наверное, не могут уже исправиться. К сожалению, мне не удалось заставить их говорить подробно. Они фанатичны, упорны. Никто из них ничего не сказал. Они оставили у меня впечатление диких, бесчувственных людей. Унтеры наши старались во-всю, они применяли все известные способы, развязывающие людям языки. Даже это не дало никаких результатов.

Я измучился с этими допросами до потери сознания. Всех пленных пришлось расстрелять.

10 января 1938 года. Баодин.

У нас у всех отличное настроение. Замысел Сиракава осуществлен. Получили шестьдесят тысяч местных долларов. Правда, одного купца пришлось пристрелить. Очень шумел. Остальные, кажется, будут благодарны нам.

Интересно, о чем полковник так долго беседовал с Ватанабэ? Жду его с нетерпением.

Сегодня получил письмо от отца. Дома все хорошо. Дела фирмы процветают благодаря военным поставкам. Магазин закрыли, чтобы не мешал. Это к лучшему. Магазин мог скомпрометировать меня как самурая...

Отец просит передать ему мои деньги, для того чтобы вложить их в дело: гарантирует двадцать пять процентов прибылей с капитала. Это тоже приятно.

11 января 1938 года. Баодин.

Полковник, оказывается, пронюхал каким-то путем о наших делах. Он прямо сказал Ватанабэ обо всем этом и потребовал доли...

20 января 1938 года. Баодин.

Ничего нового. Вокруг города орудуют полчища антияпонских бандитов. Откуда они только появляются!

Начинаем скучать. Плохо спал. Во сне видел генерала Маеда, что из военного министерства. Вспомнил его слова: "Не успеете соскучиться -- и уже дома". Скоро уже четыре месяца, как идет война!.. Самурай не должен хныкать.

Отцу послал письмо; разрешил взять деньги и вложить их в дело. Еще... просил выкупить Ханиму из чайного домика. Теперь время такое, что у многих офицеров есть деньги. Кто-нибудь вдруг выкупит. Жалко. Она сейчас расцветает, как цветок вишни... Хочется в Токио. Хоть бы на неделю.

14 февраля 1938 года. В походе.

Доберусь ли я живым до Тайюани? Что с нами происходит?.. Тяжелые, ужасные бон на каждом шагу. Осталось всего тридцать километров. Но когда доберемся? Антияпонские партизаны стали более организованными. У них есть пулеметы и даже орудия. К сожалению, это наше собственное оружие. Они убивают нас нашим же оружием!

Тяжел путь самурая, очень тяжел... Хорошо бы сейчас быть в Токио, лежать на циновке. Рядом Ханима перебирает струны сямисэна, тихо поет...

Добраться до Тайюани -- больше ничего не хочу сейчас. Там уже находится наша седьмая дивизия. Теперь я понимаю, что такое война... Я думаю: самурай не обязательно должен быть военным... Сиракава ранен в руку. Таким мрачным я его не видел еще ни разу. Веселых среди нас теперь нет никого. Даже я стал молчаливым. Не о чем говорить.

В походе мы теперь не идем колонной. Какое счастье, что нам дали грузовики! Правда, с ними возни много. Эти варвары портят дороги и если не нападают, то обстреливают нас из-за всех кустов, из-за камней. Это не война, а страшная ловушка. Враг повсюду, вокруг нас, но он неуловим. Нам остается уничтожать их гнезда, все встречные деревни... Мы уничтожаем их тысячами, а конца им нет.

Вчера в моем взводе застрелился рядовой Тани. Оставил записку, в которой написал, что устал от войны, несогласен с ней, протестует. Удивительно, как он осмелился! Небывалый случай, чтобы рядовой смел так рассуждать. Полковник распекал меня при всех офицерах. Со злобой сказал, что я плохо воспитываю солдат и не слежу за их настроениями. Идиот! Он думает, что это так легко -- узнать, о чем думает солдат...

Приказано тушить фонари, чтобы свет не привлек этих дьявольских партизан.

18 февраля 1938 года. Тайюань .

Наконец-то мы прибыли в Тайюань! Последние четыре дня прошли, как кошмар. Тридцать километров, оставшихся до города, мы проделали на грузовиках за четыре дня! Никто этому не поверит. В Токио штабным писакам легко устанавливать нормы пробега. Пусть они сами попробуют проехать за сутки сто километров.

Мы двигались словно сквозь строй врагов. Только за эти четыре дня наши потери составили: раненых -- 72 человека (из них 8 офицеров), убитых -- 53 человека (из них 5 офицеров). С легкими ранениями в лазарет не принимают, он переполнен.

Сиракава, у которого прострелена рука, вернулся обратно в полк. В лазарете ему сделали лишь перевязку, но оставить не захотели. Он весьма огорчен этим.

У меня такое впечатление, что в Тайюаня, кроме нас, японцев, никого больше нет. На улицах только наши военные, ни одного китайца. Куда они подевались все? В штабе седьмой дивизии разговорился с одним офицером. Он говорит, что под Тайюанью наших погибло около двух тысяч солдат и офицеров и пропало без вести больше тысячи солдат. Дорого стоит взятие Тайюани императорской армии!

26 февраля 1938 года. Тайюань .

Мы бездействуем в Тайюани. Из города невозможно выйти. Повсюду китайцы. Каждый день погибают караульные, подстреленные неизвестно кем и неизвестно откуда. По железной дороге сообщения нет уже больше месяца: она в бесчисленном множестве мест разрушена партизанами. Саперы восстанавливают -- они разрушают.

Я подумал: что было бы с нами, если бы мы явились сюда без танков, без авиации! Страшно подумать. Нервы у меня совсем испортились...

1 марта 1938 года. Тайюань.

Сидим здесь попрежнему, без движения. По ночам китайские отряды врываются в город, обстреливают из пулеметов наши военные учреждения, бросают бомбы. Паника невероятная. В ночные караулы люди идут крайне неохотно. Я по себе замечаю. Когда доходит очередь до меня, я чувствую себя больным и глупым. И так все. Даже Ватанабэ. А он-то ведь настоящий самурай.

Говорят, что против нас действует бывшая китайская Красная армия. Сейчас она именуется Восьмой народно-революционной. Наша дивизия еще не имела с ней столкновений. Но она движется к нам из провинции Шаньси. Тем хуже для нее. Императорская армия уничтожит ее. Нашу бригаду бросают ей навстречу. Мы первые войдем с ней в соприкосновение...

Поразительный случай: у нашей второй бригады партизанские отряды отбили весь автотранспорт. Какая нелепость! Не верится...

11 марта 1938 года. В походе.

Как ни плохо было в Тайюани, сейчас хуже. Уже неделю мы без горячей пищи. Перед нами мелькает дивизия красного генерала Хо Луна. Она отступает, избегая столкновения. За нами движется наша вторая бригада, чуть правее.

Эхо хороший признак, что китайцы убегают: они боятся нас. Но вместе с тем они не позволяют нам задерживаться. Как только мы располагаемся на отдых, вокруг появляются китайские отряды. Нам приходится вновь гнать их дальше. При таком марше мы в месяц пройдем весь Китай. Солдаты, да и мы, офицеры, совершенно замучились, с трудом двигаемся. Нас поддерживает только чувство близкой победы. После разгрома Хо Луна отдохнем по-настоящему.

Пленные китайцы говорят, что в этой дивизии не хватает оружия и боеприпасов, поэтому она отходит, не принимая боя. Кстати о пленных: нам приходится освобождаться от них...

14 марта 1938 года. В походе, у реки.

Наконец загнали Хо Луна к реке. Ему некуда больше деваться. Наши обе бригады навесным артиллерийским огнем закрыли реку, он не может переправиться. У него даже не дивизия, а только бригада. А рассказывали о нем всякие небылицы. На огонь китайцы отвечают слабо. Их сковывает чувство обреченности и отсутствие боеприпасов.

15 марта 1938 года. В походе.

Мне стыдно писать эти строки. Мне стыдно за всю нашу императорскую армию, за всех самураев... Мы поспешно отходим. Наша бригада понесла неслыханные потери: она потеряла почти половину своего личного состава. Вторая бригада уничтожена чуть ли не полностью. Убит капитан Ватанабэ. Это тяжелая утрата. Он был самураем, примером для нас. Я огорчен и потрясен.

Красный генерал бесстыдно обманул нас. Когда мы пошли в атаку, к реке, на нас напали с тыла... Наш полк потерял шестьсот человек...

Чудовищный удар! Они напали на нас, как страшные духи. Я благодарю небо, даровавшее мне жизнь в этом бою.

16 марта 1938 года. В походе.

Сегодня сожгли трупы павших в бою солдат и офицеров. Конечно, не всех, а только те трупы, которые нам удалось унести. Сто двадцать человек солдат и офицеров. Сжигали долго, с церемониями. Была выстроена вся бригада; только остатки 23-го полка несли караульную службу.

Генерал Окура слабым голосом произнес речь. Говорил не больше трех минут. Ни одного слова о сражении... После сожжения прах разложили по урнам.

Почти все убитые -- из нашего полка, поэтому урны передали нам. Отправить их домой или в глубокий тыл невозможно, нет никакой связи; придется таскать их с собой в походе. Неприятно итти рядом с мертвецами: их духи будут нас повсюду сопровождать.

27 марта 1938 года. Тайюань.

Поистине у нашей бригады горькая судьба: взбунтовались солдаты 23-го полка. После сражения 15 марта их осталось не так много. Они потребовали отправки на родину. Уговоры не повлияли на решение солдат. Многих из них пришлось расстрелять...

Они сопротивлялись. Неприятно было расстреливать своих же японцев... Но какой-то умный японский генерал сказал как-то (я читал об этом в одном патриотическом романе): "На войне, как на войне!" Мы должны были их расстрелять для поддержания духа императорской армии и дисциплины.

Настроение среди офицеров подавленное. До сих пор никто не может забыть день 15 марта. Мне, как самураю, особенно горестно вспоминать об этом.

Из дому тоже неприятные вести. Ханиму выкупил из чайного домика какой-то офицер генерального штаба.

У нас в стране осталось еще много подлецов. Они окопались в штабах... Мы -- единственные, кто героически защищает Японскую империю... А они столь неблагодарны. Я хотел бы увидеть эту штабную крысу здесь, на фронте: посмотрел бы я на него 15 марта! Настоящий самурай так не поступил бы... Живут они в тылу припеваючи.

Наш полк (уже дополненный) должен будет выступить вместо 23-го полка. Почему именно наш полк должен выступить? После такого сражения мы имеем право на продолжительный отдых. Чорт знает, что делается наверху! Никто не думает о нас. Эта сволочь Маеда говорил, что война будет продолжаться всего один месяц, а мы воюем уже полгода, и никто не знает, когда будет конец!

30 марта 1938 года. В походе.

Настроение солдат в нашем полку прямо преступное. Солдаты говорят неслыханные вещи. Сегодня я случайно подошел к солдатской палатке и невольно подслушал солдатские разговоры. Беседовали солдаты Киндэу, Ота, Рокудзо и Сиро. Вот весь этот разговор, записанный мною по памяти:

Рокудзо . Я слышал, что нас скоро домой на отдых отправят. Верно ли это?

Киндзу . Если это тебе сказал сам полковник, то, конечно, верно. Только ты плохо его расслышал. Он, наверно, сказал так: скоро наши останки отправят на отдых домой!

Ота. Наш прах скорее попадет на родину, чем мы.

Рокудзо. Я думаю все-таки, что нас должны вернуть домой. В нашем полку половина людей перебита. Нельзя так.

Сиро . Кто сказал, что нельзя так? Война идет уже девять месяцев, а умные люди говорят, что это только начало. Пока всю нашу кровь не выпьют, нас не оставят в покое.

Рокудзо. Но если солдаты не захотят, кто же будет тогда воевать?

Ота . Разве ты не слышал про двадцать третий полк? Там солдаты не захотели воевать. Ты знаешь, что с ними сделали?

Рокудзо . Знаю.

Ота. Нет, ты не знаешь, раз так говоришь! Их всех расстреляли наши же солдаты и офицеры. Спроси в седьмой роте, там тебе солдаты все скажут, они были в этом деле.

Рокудзо. Значит, мало того, что мы с китайцами воюем, мы еще и между собой деремся? За что же мы умираем?

Сиро. За императора! Мало тебе об этом говорили? Спроси у унтера, он тебе еще раз скажет.

Киндзу . За что умираем, не знаю, но умираем. А умирать никому не хочется. На кой чорт мне нужен Китай! Я не хочу умирать здесь. Скорее бы заключили мир. В Токио думают, что мы совершаем по Китаю прогулку, а не знают они, что мы совершаем поход с траурными урнами в руках!

В это время в палатку вошел унтер Симидзу. Солдаты сразу замолчали.

-- Чем заняты? -- спросил унтер у солдат.

-- Скоро ли будет мир, и когда нас домой отправят, господин унтер? -- спросил солдат Сиро.

-- Не могу знать. Сегодня идете в ночной дозор по городу все четверо.

Сказав это, унтер повернулся и ушел.

Ота. Вот сволочь, душегуб! Когда же это кончится? Я не хочу умирать!

Сиро. Кончится, когда мы сами возьмемся за дело, -- вот когда. Подумайте, подумайте хорошенько. Рокудзо правильно сказал: если солдаты не захотят воевать, война кончится. Но все солдаты должны сразу отказаться от войны, только тогда мы выиграем. Я так думаю...

Больше солдаты ни о чем не говорили. Вот какие у них настроения! Я написал полковнику подробный рапорт. Надо принять экстренные меры. Это бунт.

2 апреля 1938 года. В походе.

Мы следуем длинной автомобильной колонной, сто шесть грузовиков. Движемся медленно, все время исправляя дорогу. Держим направление на Юаньпин. Это маленький городок на западе провинции Шаньси. Высшее командование приказало взять его во что бы то ни стало. Нашему полку приказано остаться там гарнизоном.

Сиракава попрежнему молчалив. Вчера ночью он сказал мне, что мечтает о Токио, видит его во сне. Рана на руке у него зажила. Он рассказал мне, что в восьмой дивизии коммунисты распропагандировали целый батальон. Но, к счастью, их выловили и расстреляли...

3 апреля 1938 года. В походе.

Ночью партизаны оторвали хвост нашей колонны. Уничтожили тринадцать грузовиков с солдатами. Они забрасывают нас гранатами. Они внезапно налетают и мгновенно рассеиваются. Интересно, где сейчас генерал Маеда (из военного министерства), воюет ли он тоже?

Из-за нападения партизан мы задерживаемся на весь день: надо сжечь трупы павших. Опять мы маршируем вместе с мертвецами, несем их урны в руках...

5 апреля 1938 года. В походе.

Мы медленно движемся вперед. День сегодня прошел спокойно. Рядом с нами урны с прахом павших... Это очень нервирует солдат. Да и мы, офицеры, не можем не думать все время о тех, кто уже убит, прах которых находится с нами. Прямо какой-то дьявольский марш мертвецов! Где-то я читал об этом. Да, вспомнил, -- это в поэме Ногуци Нейсай:

"Мертвецы маршем возвращаются на родину...".

9 апреля 1938 года. Под Юаньпином.

Стоим уже сутки недалеко от города, ждем подкреплений. Китайцы устраивают вылазки. У нас уже значительные потери. Завтра должны подойти танки.

11 апреля 1938 года. Около Юаньпина.

Идет жестокий бой. В дело брошены свежие подкрепления вместе с танками. Подошли к самому городу. Вновь прибывшие части получили по две чашки саке для укрепления духа. Помнится, еще генерал Ноги перед штурмом Порт-Артура выдал своим солдатам из отряда "Белых Тасуки" [Отряд "Белых Тасуки" составлялся из отборных солдат разных дивизий] изрядное количество саке. Это совершенно правильно: подвыпивший солдат меньше думает о себе и больше злобится на противника.

Сейчас передышка. Мой взвод, как пострадавший, отведен в тыл для отдыха.

Надо признаться, китайцы научились драться. И все-таки у них с вооружением очень плохо, -- как видно, не-хватает. Мы отбили у них одно орудие. Оно оказалось нашим. Значит, еще до этого они отбили его у какой-нибудь нашей части. Безобразие!

14 апреля 1938 года. Юаньпин.

Из-за этого паршивого города наши войска ожесточенно дрались пять дней. Только сегодня нам удалось взять его. Теперь отдохнем.

Интересно, о чем думает Сиракава, какое у него настроение?

15 апреля 1938 года. Юаньпин.

Все спокойно. В городе истребляем всех подозрительных. Сиракава доволен. Он взял на себя дела с торговцами. Я хожу за ним по пятам со взводом солдат. Шумящих мы здесь же на улице или в доме приканчиваем.

На войне, как на войне! Мне очень нравятся эти слова.

18 апреля 1938 года. Юаньпин.

Даже хорошие дела, оказывается, могут огорчать. У меня накопилось всяких пожертвований на армию, даже после дележа с полковником, около тридцати тысяч долларов, и все это серебром. Это очень тяжелый мешок. Таскать его с собой невозможно, не под силу.

Хорошо бы теперь вернуться в Токио. Я действительно стал богатым человеком. У полковника я видел изящную статуэтку Будды, всю из золота. Чорт возьми, где он ее сумел раздобыть? Она стоит не менее двадцати тысяч иен. Как это мы с Сиракава прозевали? Надо будет лучше искать.

21 апреля 1938 года. Юаньпин.

Но ночам участились случаи убийства наших людей на улице, из-за угла. Взяли триста человек горожан заложниками; среди них более ста женщин и девушек. Мы с Сиракава уже ходили к этим женщинам. Ходят все офицеры, даже некоторые солдаты...

26 апреля 1938 года. Юаньпин.

По сообщениям нашей разведки, к городу подходят китайские части и с ними партизаны. Значит, опять бои. Когда же будет передышка?

Я сужу по моим солдатам: они озлоблены, устали, хотят домой. Может быть, они правы. Некоторые жаловались унтеру, что, мол, командование обещало через месяц покорить весь Китай, а прошло уже полгода -- и ничего не покорили. Такие разговоры надо пресекать. Я не допущу их больше. Я сам поговорю с солдатами. Наверное! завелся среди них какой-нибудь коммунист...

27 апреля 1938 года. Юаньпин.

Вчера ночью в штаб была брошена бомба неизвестным китайцем. Его застрелили на месте. Бомбой убит наш полковник, ранен майор Каруно. Настроение у всех офицеров тяжелое.

Сегодня расстреляли всех заложников на городской площади. Расстреливали, для быстроты, из пулеметов. Согнали смотреть все население. Я считаю, что за одного самурая это еще очень мало...

29 апреля 1938 года. Юаньпин.

В городе тихо. Зато за городом плохо. Вокруг партизаны. Теперь известно, что сюда приближается часть войск красного генерала Хо Луна. Это очень плохо. Мы уже знаем, как они дерутся. Мы запросили по радио подкрепления. Из Тайюани вышел 92-й полк. Но когда он подойдет?..

Между прочим, статуэтка Будды теперь у меня. Я дал за нее адъютанту полковника пятнадцать тысяч серебряных долларов. Какой же он все-таки дурак, этот адъютант! Будет таскаться с тяжелым мешком. Это в походе-то! Сиракава завидует мне.

1 мая 1938 года. Юаньпин.

Все входы и выходы из города забаррикадированы нами. Начался невероятный ливень. Впечатление такое, что опрокинулось небо. Усилили повсюду караулы: всех, кто появляется ночью на улице, приказано расстреливать на месте...

2 мая 1938 года. Юаньпин.

Ливень неистовый, ураган. К городу приближаются части Хо Луна... Вокруг города попрежнему кольцо партизан. О 92-м полку, вышедшем к нам на помощь из Тайюани, нет никаких вестей. Положение наше катастрофическое. Солдаты повинуются нехотя, они озлоблены и откровенно смотрят на нас ненавидящими глазами...

3 мая 1938 года. Юаньпин.

Ливень не перестает. Все такой же сильный. Быть может, это остановит китайцев. Сиракава командует батальоном, я -- ротой! Сейчас я уже не испытываю от этого никакого восторга... Меня смущает ожидаемое нападение китайцев. Мы глупейшим образом попали в эту дьявольскую ловушку. Тогда, 15 марта, было ужасно. Но на этот раз мы, правда, в лучшем положении. Мы сильно укрепились в городе и с часу на час ждем подхода 92-го полка. По времени он должен был быть у нас еще вчера.

Больших трудов стоило нам привести наши части в полную боевую готовность. Крайними мерами мы заставили солдат повиноваться...

Сейчас глубокая ночь, страшно тоскливо. Собственно говоря, я уже все решил. После того как мы вырвемся из Юаньпина, я приму все меры к тому, чтобы вернуться в Токио. Но эту последнюю осаду я должен выдержать во что бы то ни стало. Если только 92-й полк подойдет во-время, мы разобьем этих варваров. Самураи никогда не отступят перед...

* * *

Самурай Хякутаке не успел дописать эту фразу. Японские войска были выбиты из Юаньпина и уничтожены.

-------------------------------------------------------

Источник текста: Гнев. Рассказы [о борьбе китайского народа с японскими захватчиками] [Для ст. возраста] / Ал. Хамадан; Рис. Р. Гершаник. -- Москва --Ленинград: Детиздат, 1939 (Москва). -- 200 с., 11 вкл. л. ил.; 20 см.