Бал прессы
(Фотография в рифмах)
Номера "упрощенной" программы,
Идеально раздетыя дамы,
Шибера и во фраках повесы
Из Крыжополя, Голты, Одессы...
Русско-польско-немецкие лица
И фокстротных девиц вереница,
Гардероб, лоттерея и, кстати, -
Представители местной печати:
Озабочен, как ива у речки,
Возле кассы вздыхает Оречкин.
Аттакует напитки, как флотский,
Настоящий всамделишний Троцкий.
И куда-то несется Назимов,
И тоскует в толпе Офросимов...
Там, где хор разливается дружный, -
Весь в поту надрывается Южный...
- Эх, плясать, так до самой зари!
Веселее-же, чорт вас Лери!
Жак Нуар
Берлин, 22.II.
Жак Нуар. Бал прессы (Фотография в рифмах) ("Номера "упрощенной" программы...") // Эхо. "Aidas". Иллюстрированное приложение к газете "Эхо". 1924. No 10 (30). [2 марта]. С. 6.
Поэтессы
За исключением очень немногих
Есть разновидность женщин - поэтессы.
Оне плодятся в сфере городской.
Я видел их в Берлине и в Одессе,
И разницы, поверьте, - никакой.
Скучны, претенциозны, вертихвостки...
А лица! Впрочем, им ведь нужен лик...
Немного угля, марганца, известки, -
Победной моды планетарный крик!
Одна другую сразу съесть готова
С прическою, с тетрадкою стихов:
- Ах, Лилина! Ведь с ней редактор "Слова"...
Как видите, дитя не без грехов... -
А Лилина коллегу чешет вдвое, -
Валит на стол все грязное белье!
- Она, ей Богу, тащит лишь чужое
И выдает наивным за свое... -
Но о себе: - Я... миллион зачатий...
Царица Савская... потустронний сон...
И добавляет, словно для печати:
- Меня вчера имел Тутанхамон...
* * *
Они струят божественный покой.
... Они творят. Они свершают мессы,
Я видел их в Берлине и в Одессе,
И разницы, поверьте, - ни - ка - кой.
Жак Нуар. Поэтессы. За исключением очень немногих. ("Есть разновидность женщин - поэтессы..."). // Эхо. "Aidas". Иллюстрированное приложение к газете "Эхо". 1924. No 23 (43) [1 июня]. С. 14.
Подготовка текста -- Лариса Лавринец, 2005.
Публикация -- Русские творческие ресурсы Балтии, 2005.
Нечто о себе
Не спеша и планомерно
Продолжаю строки эти:
...Я родился -- это верно,
А когда -- держу в секрете.
Говорят -- я был веселым.
И "клянусь я днем творенья",
Что на свете пришел я голым,
Как "звезда" из "обозренья"...
Но завистливыя дамы
Вмиг меня запеленали.
В ту эпоху без пижамы
Пропустили-бы едва-ли.
Стал тогда протестовать я,
Обращаясь к "правосудью".
Но с меня не сняли платья
И заткнули рот мне грудью...
А когда я начал снова
Обличать их в речи дельной.
То меня лишили слова
Глупой песней колыбельной...
Из такого эпизода
Вывел я без напряженья.
Что желанная свобода
Есть игра воображенья.
Время шло. От вас не скрою.
Без причины и мотива,
Я капризничал порою,
Как любая кино-дива.
-- Может быть, ты хочешь каши?
Раз меня спросила мама.
И ответил я мамаше:
Мама, дама, рама, драма...
И сказал отец печально.
Глубоко вздохнув при этом:
Ритм и рифмы! Колоссально!
Быть ему, увы, поэтом.
Воспевать цветочки, почки.
Кочки, щечки, уголочки.
На лирическия строчки
Можно жить и без сорочки...
Мама всхлипнула: -- О, Боже.
Что-то вроде, канарейки...
Я ведь знаю: слава то же.
Что невеста без копейки...
Сбылось, сбылось предсказанье,
Сбылось грозное проклятье.
Очевидно, в наказанье
С детства стал стихи писать я.
В неразгаданном стремленьи
Жарю строчки без препона
И живу на, иждивеньи
И на средства Аполлона.
Аполлон-же повсеместно --
Шеф поэзии и солнца.
А на солнце, как известно,
Нет почтоваго оконца.
Не додумались народы
До конвенции покуда,
Оттого и переводы
Не доходят к нам оттуда.
Оттого к нам даже летом
Ветер в щели дует злобно...
...В наше время быть поэтом
Даже очень неудобно!
Жак Нуар. Нечто о себе // Гримасы пера. Рига: Литература [без даты; 1928]. С. 239 -- 241.
Чемодан
Мой старый друг и спутник мой уютный,
Хранитель дней -- увядших лепестков, --
Ты, как и я, тоскливо-безприютный
С обрывками ненужных ярлыков.
Я не смотрю на цены прейскурантов,
И до сих пор ты мной в архив не сдан.
Ты мне милей витринных модных франтов,
Мой старый друг, потертый чемодан!
Познав всю горечь жизненных элегий,
Ты видел зал, мужицкую избу.
На палубе, в теплушке и в телеге
Со мной делил полынную судьбу...
Ты легок был и беден содержимым.
Когда бурлил пылающий вулкан,
Ты пахнул родины прогорклым дымом,
Мой старый друг, потертый чемодан!
Ты, исполняя .строгое веленье,
Шагал со мной чрез долы и мосты.
Но все-ж пронес в укромном отдаленья
Весенних грез поблекшия мечты...
...Ея портрет. Она сидит за книжкой,
Коса жгутом легла на тонкий стан.
Ты был тогда совсем еще мальчишкой,
Мой старый друг, потертый чемодан.
И вот с тобой мы на чужбине оба.
Ты постарел. Я потерял уют
А там глядишь -- далеко-ли до гроба..
Года и нас безжалостно сотрут...
Но прежде чем я в вечности растаю
И прежде чем уйду навек в туман, --
Тебя, как долг, хозяйке завещаю,
Мой старый друг, потертый чемодан.
Жак Нуар. Чемодан // Гримасы пера. С. 241 -- 242.
Гравюра
Вокзал. За вокзалом аллея
Сияет накатанным глянцем.
И листья на кленах, алея,
Пылают закатным румянцем.
И падают тихо рубины.
Не слышно ни пенья, ни свиста.
Вокруг ни бугра, ни ложбины, --
Все ровно культурно и чисто.
Как в доме немецкой хозяйки.
В лесу ни соринки, ни тряпки.
Лишь тучки, как белыя чайки,
Видны сквозь сосновыя шапки.
Таблички с "перстами" на месте:
-- Для конных! -- Направо! -- Для пеших! --
В таком образцовом поместьи.
Конечно, муть места для леших,
Скажите -- какая отрада
Скучать по указке, житейской:
Аукнуть захочешь как надо. --
А рядом уже полицейский.
-- Алло! Мой привет вам нижайший!
Кто ночью в лесу протестует!? --
Потащит в участок ближайший
И лешаго там оштрафует.
Чем скукой томиться мертвецкой,
Он штуку придумал иную:
В лесу этот леший немецкий
Открыл на опушке пивную.
Стоит он за стойкой степенно.
Торгует, и светлым, и темным.
Стекает тяжелая пена
По кружкам движеньем истомным.
Как немец, он пфениги прячет,
Чтоб дело расширить весною.
А ночью по веткам он скачет
Особой повадкой лесною...
И пивом прохожих с вокзала
Кропит он с нахмуренных сосен.
Прохожие смотрят устало
И вдруг резюмируют: -- Осень.
Жак Нуар. Гравюра // Гримасы пера. С. 242 -- 243.
Штаны
У меня есть тоже пара "оных",
Пара ветхих, скучных, безфасонных.
Хоть в тылу "фактическия вставки" --
Я не принимаю их отставки.
Пусть колени вздуты пузырями,
Пусть их юность где-то за горами.
Я ношу их летом и зимою
С грязною волнистой бахромою.
Сколько мытарств, терний и терзатний.
Незаконных грубых притязаний.
И какие горестные трюки
Претерпели старенькия брюки!
Зачерствели, словно древний бублик,
Проскочили через пять республик,
А в шестой, мне помнится, в июле
Их "для масс" чуть-чуть не реквизнули.
Испытали всякие капризы,
Терли скамьи в ожиданьи визы.
И порой, как сущий пролетарий.
Ночевали даже на бульваре...
Не житье, а кислая малина!
Дотащились брюки до Берлина.
И, попав случайно к фройлейн Мицци,
Заявили -- Veni, vidi, vici!
Не читала Мицци "Капитала"