Некрасов Николай Алексеевич - "О жизни и трудах Дорджи Банзарова" П. Савельева

Н. А. Некрасов

"О жизни и трудах Дорджи Банзарова" П. Савельева

Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах

Критика. Публицистика. Письма. Тома 11--15

Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847--1869)

Л., "Наука", 1990

О жизни и трудах Дорджи Банзарова. Соч. П. Савельева. СПб., 1855.

Очень дельная, интересная и хорошо написанная брошюра, знакомящая публику с весьма замечательной личностью.

"В последних числах февраля 1855 г. скончался в Иркутске ученейший из монголов и один из примечательных европейских ориенталистов, буддист по вероисповеданию и европеец по идеям, кандидат Казанского университета и чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири, корреспондент Археологического общества, сотрудник Сибирского отдела Географического общества, сын полудикого забайкальского бурята Банзара, по прозвищу Дорджи (что по-тибетски значит "алмаз").

Банзаров сын, Дорджи, несмотря на вицмундир, физиономией обличал свое происхождение от одной "кости" с Чингисханом и Батыем; форма головы, цвет лица, выдавшиеся скулы, узкие глаза указывали на чисто монгольскую породу. <...>

Возможностью приобрести европейское образование Дорджи обязан следующему случаю.

В 1834 году <...> тайша селенгинских бурятских родов <...> прислал прошение, в котором, изъясняя необходимость для Степной думы основательного знания русского языка, ходатайствовал о принятии в казанскую гимназию пяти малолетних бурят и с ними одного ламу. "Тем охотнее согласился я, -- писал министр народного просвещения граф С. С. Уваров, -- на удовлетворение сей просьбы, что, при поддержании сего первого порыва, можно ожидать многочисленного прилива азиатцев в наши учебные заведения".

В числе бурятских мальчиков, предназначенных тайшою в будущие писаря Степной думы, находился и Дорджи.

Вместе с земляками своими, по прибытии в Казань, он принят был, на казенном содержании, в первую гимназию. Степные мальчики, его товарищи, не вынесли нового образа жизни и непривычного климата, чахли и умерли; один исключен был из гимназии. Остался только Дорджи, дарование которого вскоре обратило на него внимание учителей. Он с успехом кончил полный гимназический курс и переведен был в 1842 году в университет. <...>

В университете Банзаров продолжал ревностно заниматься восточными языками и в 1846 году получил ученую степень кандидата, написав диссертацию "О черной вере, или шаманстве, у монголов"".

В 1847 году Банзаров прибыл в Петербург и здесь посвятил полгода на сближение с ориенталистами и на ученые занятия. (Мы не приводим довольно длинного списка сочинений Банзарова, ничего не говорящего неспециалистам, и ограничиваемся кратким изложением его биографии.) Из Петербурга Банзаров отправился снова в Казань, где также не оставался праздным, а из Казани 1849 году прибыл в Иркутск, с назначением состоять по особым поручениям при сибирском военном губернаторе. После жизни в Петербурге и Казани, в кругу ученого сословия, жизнь в Иркутске не была благоприятною для развития дарований и деятельности Банзарова. Приводим собственные слова биографии:

"Банзаров от природы был добр до бесхарактерности и мягок до слабости. В обществе ученых, в Казани и Петербурге, он был ученый, преданный своему делу, и по идеям космополит с монгольскою физиогномией. В Иркутске, ни с кем еще не знакомый, не встречая, может быть, того сочувствия, которое составляет необходимую поддержку личностей слабых, он стал дичать, брататься лишь с грязными бурятами, к которым влекло его чувство национальности, чуждаться всякого общества и знакомства. Любопытно было бы, в психологическом отношении, проследить этот обратный переход из европейца в бурята... Оставленный в европейской сфере, наш бурят окончательно перешел бы в европейца, образование вошло бы в кровь и плоть. Вступив же в соприкосновение с людьми полудикими, но родными ему по лицу, по языку, по вере, по преданиям, дорогим по неизгладимым воспоминаниям детства, Дорджи невольно увлекся чувствами. К понятному сочувствию к своим родичам примешивались, конечно, и сознание собственного достоинства, и чувство самолюбия, потому что соплеменники смотрели на него как на чудо, уважали и чтили его, несмотря на его европейскую одежду и стриженую голову без косы.

К казанским и петербургским друзьям своим он в течение пяти лет едва написал несколько коротеньких писем, несмотря на их запросы и побуждения. <...>

Здоровье Банзарова было давно расстроено. Страдая какою-то скрытою болезнью, он перемогался, не доверял врачам и сам составлял для себя лекарства по бурятским рецептам. Таким образом он часто прихварывал и выздоравливал, и никто не подозревал, чтобы он носил в себе зародыш преждевременной смерти. В последних числах февраля (1855) один из членов Сибирского отдела зашел к нему с разными учеными запросами и был поражен, увидев его мертвого на кровати. Кончина его была скоропостижная".

Банзарова похоронили по-буддийски, воротив для того с дороги недавно отбывшего из города начальника буддийского духовенства хамбо-ламу. Гроб поставили на печальную колесницу; "колоссальная фигура хамбо-ламы и находившиеся при нем простые ламы, в желтой одежде, читая молитвы, сопровождали тело за город. Весь Иркутск стекся на похороны". Вот заключительные строки брошюры г. Савельева:

"С Банзаровым рушились надежды ученых на скорое объяснение монгольских древностей южной Сибири, с каждым годом более и более истребляемых временем. Много мог бы он сделать для науки: почтим память даровитого и ученого монголиста и за то, что он успел совершить.

Как исследователь среднеазийской древности, он заслужил себе место между европейскими ориенталистами; как бурят, показал, что дарования и просвещение могут быть уделом и этого поколения, которое с гордостью может приводить его имя как представителя своего в области науки.

Блеск примечательной личности отражался и на народе, и буряты отныне приобрели право на большее внимание, потому что из среды их вышел Дорджи Банзаров".

Нельзя в заключение не поблагодарить г. Савельева за его брошюру. Он сделал ею хорошее дело -- совершенно бескорыстно, потому что она немного найдет покупателей. Но подобные случаи и не должны служить предметом спекуляции; тут дело не в покупателях, а в сохранении в литературе следа замечательной личности. Конечно, так! Но когда же у нас это бывает? Кто об этом думает? Живет человек -- пишет, печатает, даже известностью пользуется; если он, грехом, дает свои статьи в журналы, так журналисты имя его печатают в своих объявлениях такими крупными буквами, что сам он иной раз недоумевает, а умер -- не отдадут и должного. Хорошо еще, если напишут где-нибудь на заднем столбце какой-нибудь газеты, в углу между объявлениями о приехавших в сию столицу и выбывших в Динабург и другие города, -- хорошо еще, если напишут, что умер, а то обходится и так. {Вспомним резкий пример -- Лермонтова. Не только до сей поры в литературе не раздалось слова о нем, но даже сочинения его издаются так. как непростительно издавать и сочинения Федота Кузмичева. Особенно последнее (третье) издание (в 2-х книгах) превосходит внутренним безобразием всё, что можно вообразить. Оно наполнено опечатками, искажениями, пропусками, бессмыслицами, лишено всякого порядка и приписывает Лермонтову такие пьесы, которых автором он никогда не был. Мы со временем поговорим об этом издании подробнее.} А умри какой-нибудь посредственный французский фельетонист, напишут (или, точнее, переведут из французских газет) гору анекдотов, случаев из жизни, замечательных слов и доведут наконец равнодушного и скучающего читателя до того, что он в самом деле начнет жалеть: зачем умер этот человек!

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ

Варианты наборной рукописи ИРЛИ

С. 138.

4-5 с весьма замечательной личностью./ с жизнеописанием ученого.

43-44 и здесь посвятил полгода/Начато: и здесь началось его ученье. Как предполагалось

45 не приводим / не приводим здесь

46 После: списка сочинений Банзарова -- напечатанного в конце брошюры г. Савельева и <несколько нрзб>

48 Перед: Из Петербурга -- начато: Через полгода

С. 139.

2 с назначением / назначенный

40-42 воротив для того с дороги недавно отбывшего из города начальника буддийского духовенства хамбо-ламу. / а. Начато: К счастью б. На его счастье в то время находился в городе начальник буддийского духовенства хамби-лама

С. 140.

16-18 Потому что она немного найдет покупателей. ~ тут дело не в покупателях / потому что немного найдет<ся> покупателей такой книги. Но в настоящем случае дело не в покупателях

17-18 Но подобные случаи ~ предметом спекуляции; тут вписано на полях

17-18 предметом спекуляции / делом спекуляции

21 даже известностью / даже славою

22 свои статьи / свои труды

23 так журналисты имя его печатают в своих объявлениях / так журналисты даже имя его наперебой печатают в своих объявлениях, как будто он и бог знает что такое

24 такими крупными буквами / с такой торжественностью

24-25 такими крупными буквами ~ недоумевает вписано на полях

27-29 B углу между объявлениями ~ если напишут, что вписано на полях

36 Вспомним резкий пример / Укажем на самый резкий пример

КОММЕНТАРИИ

Печатается по тексту первой публикации.

Впервые опубликовано: С, 1855, No 10 (ценз. разр. -- 30 сент., выход в свет -- 6 окт. 1855 г.), отд. IV, с. 44--47, без подписи.

В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. IX.

Беловой автограф (одновременно наборная рукопись), с правкой и указаниями Некрасова наборщикам относительно цитат ("Набирай из книги корпусом сподряд всё отмеченное красным карандашом, стр. 5, 6, 7"; "Набирай боргезом, стр. 33, 34, 37"; "Стр. 38, боргез), -- ИРЛИ, P. I, on. 20, ед. хр. 138, л. 2 об. -- 3.

Д. Банзаров (ок. 1822--1855) -- монголовед, первый бурятский ученый. В 1846 г. окончил Казанский университет; в 1850--1855 гг. -- чиновник особых поручений при сибирском генерал-губернаторе в Иркутске; поддерживал знакомство и связи со ссыльными декабристами. Основной труд Банзарова -- "Черная магия, или шаманство, у монголов" (1846). Безвременно скончавшийся ученый стал объектом внимания со стороны русской общественности. В консервативных кругах разговор о нем служил поводом для восхваления политики самодержавия в отношении национальных меньшинств. В подобном духе была написана и брошюра археолога-ориенталиста П. И. Савельева (1814--1859). В ней, в частности, сообщалось об исходившей от правительства инициативе подготовки переводчиков-бурят, определившей судьбу Банзарова, о "высочайшем внимании" к отцу Банзарова при известии о зачислении его сына в университет, о присутствии на похоронах Банзарова сибирского генерал-губернатора и его канцелярии. Подчеркивая прежде всего эти факты, рецензент "Москвитянина", например, писал в полном соответствии с официальной точкой зрения: "Кроме ученого своего значения, Банзаров замечателен и потому, что представляет собою живой пример благодетельного влияния России на подвластных ей инородцев. <...> А укажите мне в Англии просвещенных ею индейцев или в Париже -- ученых алжирцев" (М., 1855, No 19--20, кн. 1 и 2, отд. I, с. 162). В противоположность ему Некрасов, пересказывая брошюру Савельева, тщательно обходит все детали, послужившие основанием для подобных выводов, и уделяет особое внимание трагической участи замечательного ученого. Ср. аналогичную по тону рецензию анонимного автора в "Отечественных записках" (1855, No 10, отд. IV, с. 89-92).

С. 138. "В последних числах февраля 1855 г. скончался... -- Здесь и далее цитируется брошюра Савельева (с. 5, 7, 33, 37, 38).

С. 138. ...тайша селенгинских бурятских родов... -- Тайша -- старшина.

С. 139. ..."колоссальная фигура хамбо-ламы и находившиеся при нем простые ламы... -- Имеются в виду высшее духовное лицо у буддистов-ламаитов (тибето-монгольская форма буддизма) и рядовые монахи-священники.

С. 140. Вспомним резкий пример -- Лермонтова, ~ до сей поры в литературе не раздалось слова о нем... -- Первые попытки осмысления творчества М. Ю. Лермонтова начались с выходом в свет его "Стихотворений" (1840) и "Героя нашего времени" (1840). В 1840-е гг. наиболее значительными явились статьи В. Г. Белинского о Лермонтове (см.: т. IV, с. 145--147, 173, 175, 193--270, 371 -- 378, 479--547; т. V, с, 451--456; т. VII, с. 33--38). До конца 1850-х гг. изучение Лермонтова опиралось на неполные собрания сочинений, не дававшие представления о его творческой эволюции. Подлинная причина смерти поэта замалчивалась, а творческий облик его искажался (см. об этом: Герштейн Э. Судьба Лермонтова. М., 1964, с. 380--459).

С. 140. ...сочинения его издаются так, как непростительно издавать и сочинения Федота Кузмичева ~ (третье) издание (в 2-х книгах) превосходит внутренним безобразием всё, что можно вообразить. -- Некрасов имеет в виду "Стихотворения Лермонтова" (ч. 1--4. СПб., 1842--1844; изданы И. И. Глазуновым) и "Сочинения Лермонтова" (т. 1--2. СПб., 1847; изданы А. Ф. Смирдиным). Он отметил особенную неряшливость издания: Сочинения Лермонтова, т. 1--2. Изд. 3-е. СПб., 1852; несовершенным было и издание: Сочинения Лермонтова, ч. 1--2. СПб., 1856 (оба также выпущены Глазуновым). Издания Глазунова носили коммерческий характер. Тексты публиковались в них произвольно, с цензурными искажениями. Первая попытка издать критически выверенное собрание сочинений Лермонтова принадлежала С. С. Дудышкину: Сочинения Лермонтова, приведенные в порядок и дополненные С. С. Дудышкиным. С портретом поэта, гравированным проф. Ф. Иорданом и двумя снимками с почерка Лермонтова, т. 1--2. СПб., 1863. О Федоте Кузмичеве и изданиях его сочинений см.: ЛГ, 1842, 9 авг., No 31; 1843, 10 окт., No 40; наст. том, кн. 1, с. 13, 81.

С. 140. Мы со временем поговорим об этом издании подробнее. -- Намерение Некрасова написать о третьем издании "Сочинений" Лермонтова не было осуществлено. О ч. 1--3 издания 1842--1844 г. см.: наст. том, кн. 1, с. 142--145.