Некрасов Николай Алексеевич - Из материалов цензурного ведомства

H. A. Некрасов. Стихотворения 1856

Серия "Литературные памятники"

М., "Наука", 1987

ИЗ МАТЕРИАЛОВ ЦЕНЗУРНОГО ВЕДОМСТВА

Канцелярия министра народного просвещения А. С. Норова -- чиновнику особых поручений Е. Е. Волкову. 10.XI 1856 г.

Рапорт чиновника особых поручений Е. Волкова министру народного просвещения А. С. Норову. 14.XI 1856 г.

Мнение г. товарища министра <народного просвещения> тайного советника князя П. А. Вяземского. Середина ноября 1856 г.

<Из отзыва П. А. Вяземского>. 28.ХI 1856 г.

<П. А. Вяземский -- Александру II> Ноябрь 1856 г.

Из записки П. А. Вяземского. Ноябрь 1856 г.

Министр народного просвещения А. С. Норов -- помощнику попечителя московского учебного округа. 26.XI 1856 г.

Из проекта отношения министра народного просвещения А. С. Норова начальнику III отделения собственной его императорского величества канцелярии. Ноябрь 1856 г.

Из донесения И. А. Гончарова в СПб., цензурный комитет. 22.1V 1859 г.

Канцелярия министра народного просвещения <А. С. Норова -- чиновнику особых поручении> Е. Е. Волкову

10.XI 1856 г.

Канцелярия м<инист>ра нар<одного> просв<ещения> по приказанию его высокопревосходительства) г. министра имеет честь препроводить при сем к его высокородию Егору Егоровичу Волкову на рассмотрение: Стихотворения Н. Некрасова. Москва, 1856.

10 ноября 1856.

Рапорт чиновника особых поручений Е. Волкова министру народного просвещения А. С. Норову

14.XI 1856 г.

По приказанию Вашего Высокопревосходительства, сообщенному мне 10 сего ноября господином Директором Канцелярии,-- рассмотрены мною в цензурном отношении "Стихотворения Некрасова". Замечания мои на эту книгу имею честь представить на благоусмотрение Вашего Высокопревосходительства.

Имя г. Некрасова, уже давно известное в нашей литературе, сделалось еще более известным, лишь только поступило в продажу собрание его стихотворений. Книга его раскупается с удивительною быстротою: одни покупают ее по сочувствию своему к прекрасному таланту автора,-- другие вследствие любопытства, возбужденного распространившимся в публике слухом о скором запрещении означенных стихотворений. Как бы то ни было, но книгу г. Некрасова видишь почти в каждом образованном семействе; все ее читают, все от нее в восторге,-- все торопятся приобресть ее!

Бесспорно, велик талант у г. Некрасова! Многие из его стихотворений читаешь с особенным наслаждением; но смотря на них не с одной только точки литературной, к сожалению, я должен сказать, что в этих стихотворениях, по моему мнению, есть многое такое, что не следовало бы допускать в печать.

Вот наименование тех стихотворений, на которые я долгом поставляю обратить внимание Вашего Высокопревосходительства.

1) "Поэт и Гражданин" (стр. V--XVI).

В стихотворении этом говорится о долге гражданина и, между прочим, о том, что у нас нет ни одного истинного гражданина,-- такого, который любил бы искренно и горячо свое отечество! Некоторые высказанные при этом мысли, а также и некоторые выражения показались мне как будто не согласными с нашими началами и видами правительства.

2) "Забытая деревня" (стр. 34).

Видимая цель этого стихотворения -- показать публике, что помещики наши не вникают вовсе в нужды крестьян своих, даже не знают оных, и вообще не пекутся о благосостоянии крестьян.-- Некоторые же из читателей под словами "забытая деревня" понимают совсем другое... Они видят здесь то, чего вовсе, кажется, нет, какой-то тайный намек на Россию...

3) "Так, служба, сам ты в той войне..." (стр. 23). Содержание этого стихотворения -- отвратительно!

В нем рассказывается, как в 12-м году мужики наши бесчеловечно убивали пленных французов,-- не щадя ни пола, ни возраста... Автор, кажется, хотел показать читателям, что мужики совершали эти злодейства отнюдь не по своей доброй воле, а по приказанию. Это видно из того, что когда мужики убивали женщин и детей пленных французов,-- они сами плакали и долго не решались на убийство невинных и безоружных.

4) "Школьник" (стр. 41).

Здесь автор хочет доказать, что великие и гениальные люди преимущественно могут выходить только из простого народа.

5) "Секрет" (стр. 58).

Это исповедь одного негодяя и вора, награбившего для себя миллион, который он нажил от питейных откупов. Он говорит, между пр<очим>, следующее:

И сам я теперь благоденствую,

И счастье вокруг себя лью:

Я нравы людей совершенствую,

Полезный пример подаю.

Я сделался важной персоною,

Пожертвовав тысячу в год:

Имею и . . . . . . .

И звание "друга сирот".--

(Не трудно догадаться, что здесь выпущены слова: "Анну с короною").

Рассказав своим сыновьям, как он нажил такое огромное состояние, скряга-миллионер, чувствуя приближающийся конец свой,-- отдает им ключи от своих сундуков. Сыновья заспорили меж собою, и один из них поднимает руку на своего брата, и совершает преступление...

Но брат поднимает на брата

Преступную руку свою...

И вот тебе, коршун, награда

За жизнь воровскую твою! --

6) "Прекрасная партия" (стр. 65).

Здесь выставлен не совсем в блестящем свете гвардейский офицер. Впрочем, личности никакой тут не заметно.

7) "Колыбельная песня" (стр. 80).

Всем давно уже известная песня, помещенная тому несколько лет в "Сборнике"1, который, мне помнится, был запрещен вторым изданием.

8) "Отрывки из путевых записок гр. Гаранского" (стр. 93).

Юмористическое описание нравов наших помещиков и крестьян. В этих отрывках, между прочим, сказано, что крестьяне наши терпят, "по их словам, общую страду, что грустно видеть, как они бледны и слабы! но что вряд ли мужиков трактуют как свиней.". Что если между помещиками есть тираны,-- то зачем же медлит сатиры грозный бич?"

Нет сомнения, что автор имел благую цель при сочинении этих отрывков; но едва ли она будет достигнута!.. Надо спросить у крестьян, что скажут они, если кто-нибудь из них прочтет эти отрывки? Наверное, можно предположить, что тот не засмеется!.. а скажет вместе с автором: "Жаль, дремлет русский ум" (стр. 96),-- и предлагаемую автором "сатиру" примет, пожалуй, за другое слово...

9) "За городом" (стр. 155).

Описание, как приятно и хорошо летом за городом, в деревне. Это стихотворение кончается так:

И сердцу весело... И лучше поскорей

Судьбе воздать хвалу, что в нищете своей,

Лишенные даров довольства и свободы,

Мы живо чувствуем сокровища природы,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

10) "Еду ли ночью по улице темной" (стр. 159).

Нельзя без содрогания и отвращения читать этой ужасной повести! В ней так много безнравственного, так много ужасающей нищеты!.. И нет ни одной отрадной мысли!.. нет и тени того упования на благость Провидения, которое всегда, постоянно подкрепляет злополучного нищего и удерживает его от преступления. Неужели, по мнению г. Некрасова, человечество упало уже так низко, что может решиться на один из тех поступков, который описан им в помянутом стихотворении? Не может быть этого! Жаль, что Муза г. Некрасова одна из самых мрачных и что он все видит в черном цвете... как будто уже нет более светлой стороны?

Еще можно указать на одно стихотворение под заглавием "На родине" (стр. 183), в котором, хотя и пропущена одна рифма, но тем не менее смысл этого стихотворения очень понятен. Вот оно:

Роскошны вы, хлеба заповедные

Родимых нив.

Цветут, растут колосья наливные,

А я чуть жив!

Ах, странно так я создан небесами,

Таков мой рок,

Что хлеб полей, возделанных... (рабами}

Нейдет мне впрок! --

Все остальные стихотворения г. Некрасова не вызывают ни на какие замечания.

Статский советник Е. Волков

Мнение г. товарища министра <народного просвещения> тайного советника князя П. А. Вяземского

<Середина ноября 1856 г.>

По поручению Вашего высокопревосходительства, я рассмотрел книгу "Стихотворения Некрасова" и имею честь представить Вам мое о ней заключение. Многие из этих стихотворений, особенно если судить о них в последовательном порядке и в совокупности, могут подать повод к различным толкам и возбудить в общественном мнении удивление и неблагоприятные впечатления. От цензуры, конечно, не требуется, чтобы она везде и всегда усиливалась отыскивать сокрытый, предосудительный смысл или в каждом, общем выражении видеть умышленное и обвинительное примечание к существующему порядку. Но между тем цензура должна быть предусмотрительна и догадлива. Она должна знать свою публику и не допускать в печати все, что публика может перетолковать в дурную сторону. Например, в стихотворении "Гражданин и Поэт", конечно, не явно и не буквально выражены мнения и сочувствия неблагонамеренные. Но по всему ходу стихотворения и по некоторым отдельным выражениям нельзя не признать, что можно придать этому стихотворению смысл и значение самые превратные. Так:

В ночи, которую теперь

Мир доживает боязливо,

Когда свободно рыскал зверь,

А человек бродил пугливо,--

Ты твердо светоч свой держал;

Но небу было не угодно,

Чтоб он под бурей запылал,

Путь освещая всенародно!

И далее:

Иди в огонь sa честь отчизны,

За убежденье, sa любовь,

Иди и гибни безупречно --

Умрешь не даром: дело прочно,

Когда под ним струится кровь!

Между тем в этой книге встречаются такие стихотворения и такие стихи, над которыми не нужно и призадуматься, чтобы определить и оценить их неприличие и неуместность. Стоит только их прочесть, чтобы убедиться, что допускать их до печати не следовало. Таково, между прочим, стихотворение "Колыбельная песня". Она уже подвергала цензора выговору за ее напечатание в первый раз.1 И потому нельзя было ее перепечатывать без особого разрешения высшего начальства. Сюда относится III строфа стихотворения "Нравственный человек", пли стихи:

Есть русских множество семей

Они как будто добры,

Но им у крепостных людей

Считать не стыдно ребры2.

Также:

И вряд ли мужиков трактуют как свиней!3

Не исчисляя все подобные места, встречающиеся в стихотворениях г. Некрасова, довольно и приведенных здесь, чтобы определить впечатления, которые могут они произвести на многих их читателей.

Перепечатание некоторых из сих стихотворений в "Современнике"4 как будто в виде образца или вывески есть другая неуместность, доказывающая недогадливость или упущение цензуры.

В заключение всего вышесказанного, я считаю долгом присовокупить, что, по убеждению моему -- ни в пропуске цензурою сих стихотворений, ни в напечатании их, ни, вероятно, и в самом сочинении их, нет умышленного и неблагонамеренного побуждения. Все это, если можно так выразиться, род литературного молодечества, свойственного русской натуре, которая часто любит и лишнее выпить, и лишнее слово вымолвить, чтобы людям показать свое удальство. Со всем тем, дело цензуры удерживать подобные выходки и предупреждать подобные нарушения надлежащей и благоразумной трезвости.

<Из отзыва П. А. Вяземского>

28.XI 1856 г.

В стихотворении "Самодовольных болтунов" не вижу я, чтобы Решетилов обязывался дать свободу крестьянам, доставшимся ему по наследству. Впрочем, если бы это и было намеками сказано, то и тогда не было бы тут ничего предосудительного. Помещикам предоставляется правительством и законом право отпускать крестьян на волю. Во всяком случае, эти стихи находятся в стихотворениях Некрасова, о коих распоряжение уже сделано.

<П. А. Вяземский -- Александру II>

<Ноябрь 1856 г.>

Дорожа счастьем служить посредником между благою волей Вашею, государь, и исполнением ее на деле в отечественной словесности, я был недавно огорчен случаем совершенно частным, но, к сожалению, могущим подать повод к незаслуженному обвинению направления нашей литературы. Один из двух издателей журнала "Современник", Некрасов, издал книжку своих стихотворений, частью печатавшихся в том же журнале, частью новых. Явившиеся в отдельной книжке, эти стихотворения представили собою выражение какого-то мрачного настроения духа, какого-то недовольства настоящим порядком вещей и стремления к иному, впрочем, достаточно не объясненному. Желая уничтожить возможность всего подобного на будущее время, я сделал строгое взыскание, в административном порядке, с цензора, впавшего в такую оплошность, а ответственному редактору журнала "Современник"1 (поместившего у себя выписку из означенной книжки и прежде также подвергавшегося цензурным замечаниям, хотя и не столь значительным), объявил, что в случае нового нарушения им сущности цензурных требований журнал его будет подвергнут запрещению.

<Из записки П. А. Вяземского>

<Ноябрь 1856 г.>

Для доклада г. министру1: кажется, следовало бы написать частным образом московскому попечителю, чтобы не помещал в московских> журналах ни статей о вышедших стихотворениях Некрасова, ни выписок из них.

<Министр народного просвещения> А. С. Норов -- помощнику попечителя Московского учебного округа

26.XI 1856 г. Конфиденц<иально>.

Недавно отпечатана в Москве, с разрешения цензора С.-П<етер>б<ург>ского ценз<урного> комитета Бекетова, кппга под заглавием "Стихотворения Некрасова",

Покорнейше прошу Ваше прев<осходительство> принять надлежащие меры, чтобы в московских периодических изданиях не было печатано ни статей, касающихся этой книги, ни, в особенности, выписок из оной. И не дозволять нового издания.

А. Норов

<Из проекта отношения министра народного просвещенияЮ А. С. Норова начальнику III отделения1 собственной его Императорского Величества канцелярии

Ноябрь 1856 г.

Долгом считаю уведомить Ваше сиятельство, что при рассмотрении во вверенном мне министерстве изданных ныне в Москве "Стихотворении Н. Некрасова" замечены в них некоторые пиесы и отдельные места, которых, по правилам цензуры, не следовало бы допускать к печати. Между ними особенно обращает на себя внимание "Колыбельная песнь", за пропуск коей в прежних изданиях было уже министерством сделано взыскание с цензоров.

За упущения в настоящем случае и за дозволение перепечатать некоторые из этих стихотворений в "Современнике" за ноябрь сего года предписано мною сделать цензору С.-Петербургского цензурного комитета статскому советнику Бекетову строжайший выговор в присутствии комитета, а также надлежащее внушение редактору журнала.

Министр народного просвещения <А. С. Норов>

<Из донесения И. А. Гончарова в СПб. цензурный комитет>

22.IV<4.(V)> 1859 г.

<...> ...долгом считаю заметить, что книга г. Некрасова до тех пор не перестанет возбуждать напряженное внимание любителей поэзии, ходить в рукописях, выучиваться наизусть, пока будет продолжаться запрещение ее к свободному изданию, как это показывают многочисленные примеры в литературе.

Н. А. Островская
<Рассказ В. Н. Бекетова>

История была из-за стихотворения Некрасова "Поэт и Гражданин". Пропустил я этого "Гражданина". Вызывают меня к министру. Я скачу. Он на меня: "Что вы пропустили?" -- "Что такое?" -- "Читайте: "когда там рыскал дикий зверь". Кто этот зверь? Как вы думаете? Ведь это император Николай Павлович!!!" -- "Ваше высокопревосходительство,-- говорю,-- я, по закону, должен цензуровать букву, а не читать между строк".-- "А вы как же это понимаете?" -- "Как, вероятно, и поэт понимает,-- это аллегория невежества".-- "Аллегория! Вы видите красный карандаш? (А стихи-то были все исполосованы красным карандашом). Знаете, чей это карандаш?" -- "Не знаю. Но чей бы пи был карандаш, кто зачеркивал, имеет, вероятно, право читать между строк, а я не имею"...-- "Это карандаш государя!!! Ну, а это как вы объясните? (А тут, в конце, знаешь, говорится о том, что то дело хорошо, которое полито кровью). Это,-- кричит,-- что? Это воззвание к топорам! Как вы это понимаете?" -- "Я,-- говорю,-- понимаю, что это относится к защитникам отечества".-- "Я вижу,-- говорит,-- что вы хорошо приготовились!" -- "Где же мне было,-- говорю,-- готовиться, ваш курьер явился ко мне в час ночи, а теперь девять часов утра, и я у вас" -- "А всю ночь!?" -- "Ночь я спал. Целый день работаешь, так устанешь". (Ночь я действительно не спал, потому что, черт его знает, пожалуй <нрзб.>, ну этого не случилось, а оплевал он меня всего: когда он горячился, так за десять шагов от него стоять нельзя было -- слюной брызгал <...>). Вот накричался он и говорит: "Вы, я думаю, кофею не пили?" -- "Нет". Велел мне кофею дать и сигарой еще угостил, а тут, как я напился, и объявляет: "Вы враг отечества и семейства".-- "У меня,-- говорю,-- семейство большое. Ничего, я его кормлю".-- "Одним,-- говорит,-- словом, я с вами служить не могу". И сует мне бумагу писать просьбу об отставке. Я говорю: "Ваше высокопревосходительство, в отставку я подам, но у меня есть ближайшее начальство, я обязан просьбу ему подать". Согласился. Я вижу -- дело плохо, сейчас от него к попечителю. Тогда попечителем был Щербатов2 душка. Он меня любил и все милым цензором звал. "Что вы,-- спрашивает,-- милый цензор?" Так и так, говорю. "Ну,-- говорит,-- дело скверное. Поедемте со мной". Привез меня опять к министру. У министра кабинет был разделен занавеской. Щербатов пошел за занавеску. Я слышу их разговор. "Вы,-- говорит Щербатов,-- Бекетова гоните?" -- "Да, я ему велел подать в отставку".--"Так примите и мою отставку",-- "Как? Да ведь Бекетова я могу уволить как канцелярского чиновника. Я об вас должен донести государю".-- "Донесите".-- "Я не смею".-- "Если вы не смеете, так я не боюсь