Некрасова Екатерина Степановна - Узорочная пестрядь. Сергея Атавы (С. Н. Терпигорева)

Узорочная пестрядь. Сергѣя Атавы (С. Н. Терпигорева). Изданіе Ф. Н. Плотникова. 1883 г.

Почему книга названа "Узорочная пестрядь" и что общаго имѣетъ это названіе съ фельетонами, отрывками, разсказами и комедіей: "Сліяніе", составляющими содержаніе книги, это такъ и не разрѣшаетъ читатель, хотя бы самымъ усерднѣйшимъ образомъ прочелъ весь томъ съ начала до конца. Подъ страннымъ заглавіемъ авторъ на обложкѣ же помѣщаетъ выписку изъ Экономическаго Вѣстника, въ которой объясняется, что такое "узорочная пестрядь". "Это" предметѣ производства хлѣбородной полосы Россія. Мѣсто дѣйствія помѣщенныхъ разсказовъ -- тоже хлѣбородная полоса Россіи -- Тамбовская губернія, вотъ и общность содержанія съ заглавіемъ. На основаніи такой связи возможно было окрестить книгу "черноземомъ" или просто назвать: "Цвѣтная капуста", которая тоже есть одинъ изъ продуктовъ плодородной полосы Россіи.

Кромѣ фельетоновъ, здѣсь помѣщены всѣ сколько-нибудь дѣльные разсказы: "Красные Талы", "Рафаэль", "Семирамидины сады" и комедія "Сліяніе" -- и всѣ касаются того же крѣпостного быта, которому г. Атава посвятилъ уже цѣлыхъ два тома подъ именемъ: "Оскудѣніе". Здѣсь опять выступаетъ тотъ же помѣщикъ-самодуръ, у котораго все ходитъ по стрункѣ, который неукоснительно требуетъ подчиненія, если же оно нарушается, онъ немилосердно мытарится надъ провинившимися,-- тотъ же самодуръ, который не знаетъ никакихъ преградъ своему желанію, своимъ прихотямъ. Когда его застигаетъ манифестъ о волѣ, это событіе ему оказывается уже не подъ силу -- и онъ умираетъ. Уцѣлѣвшіе же послѣ манифеста начинаютъ фантазировать о сліяніи помѣщиковъ съ мужиками. Для этого устраиваютъ обѣды въ своемъ домѣ еще полномъ и богатомъ всякими запасами отъ недавнихъ блаженныхъ временъ. Ради желаннаго сліянія, на торжественный обѣдъ съ иллюминаціей и другими увеселеніями приглашаются не только мужики, но и бабы,-- разумѣется, тѣ, которыя посмазливѣе. За обѣдомъ произносятся рѣчи, въ которыхъ много умилительныхъ словъ, но очень мало здраваго смысла. Дворянскіе подростки, наѣхавшіе на каникулы въ деревню, сливаются на праздникѣ съ хорошенькими крестьянками, подчуя ихъ предварительно -- по-новому -- шампанскимъ и затѣмъ до-старому -- удаляясь въ уединенныя бесѣдки... Все это уже старыя темы... Мы не хотимъ оказать, чтобъ онѣ не стоили вниманія, чтобъ о нихъ нечего было, сказать... Нѣтъ, онѣ еще далеко не исчерпаны, о нихъ говорятъ и будутъ говорить. Онѣ стары у г. Атавы. Онъ уже много говорилъ о нихъ: на эту тему, почти съ тѣми-же аксесуарами и подробностями, онъ написалъ свои первые два тома.

Данная книга -- повтореніе тѣхъ же картинъ и въ той же отрывочной формѣ, за то безъ прежней новизны для читателя, какую имѣли разсказы "Оскудѣніе". Всѣ выведенные здѣсь крѣпостники съ ихъ антуражами уже извѣстны читателю по "Оскудѣніи".

"Рафаэль. Иванъ Степановичъ". Это самый цѣльный разсказъ изъ всѣхъ, вошедшихъ въ "Узорочную пестрядь". Разсказъ полонъ жизни, необыкновенно влечетъ къ себѣ читателя, какъ по совершенно новому тяну крѣпостного художника, такъ и по милой фигуркѣ мальчика-разскащика, болѣвшаго и страдавшаго за измученнаго и сгубленнаго талантливаго юношу, Крѣпостной Рафаэль хоть и дождался 19 февраля 1861 года, но для него, какъ навѣрно и для многихъ другихъ, воля уже запоздала. Она спился, для него все уже было кончено.

Это единственный разсказъ, который убѣждаетъ читателя, что авторъ далеко не безъ таланта, въ чемъ крѣпко заставляютъ сомнѣваться почти всѣ остальныя вещи этой книги, въ особенности комедія... Ода скорѣй напоминаетъ каррикатуру на пьесу, балаганный фарсъ -- по крайней утрировкѣ всѣхъ лицъ и разговоровъ на тему, уже развитую въ "Оскудѣніи".

Тутъ же пробуетъ авторъ заводить рѣчи о народѣ вольномъ, объ его жизни положеніи теперь... Но, кажется, это совсѣмъ не его emploi, не его статья... "Степная деревня, ея жизнь, печали и радости" представляютъ блѣдное пережевываніе давно извѣстныхъ фактовъ. Что для автора ново, то старо кажется уже для обычнаго читателя, къ тому же и не занятно. Хотя бы взять разсказъ о жизни молоканъ. Все, что авторъ сказалъ здѣсь объ этой любопытной сектѣ, такъ обще, такъ давно извѣстно, что онъ самъ выдаетъ себя окончательно новичкомъ въ этой средѣ,-- видно, что онъ успѣлъ только заглянуть, удивился и пошелъ разсказывать...

О народѣ многіе писали, многіе пишутъ, но далеко не всѣхъ читаетъ публика... Послѣ разсказовъ Гл. Успенскаго она не въ силахъ читать фельетоны на тему о народѣ, народной грамотности, народныхъ учителяхъ, каковы разсказы г. Атавы. И что за философію разводитъ здѣсь авторъ!... Онъ возстаетъ противъ устройства оффиціальныхъ народныхъ сельскихъ школъ, противъ сельскихъ библіотекъ, противъ выписыванія въ эти библіотеки, политическихъ газетъ. И не то, чтобы увидавши плохо устроенную школу и библіотеку, онъ отрицалъ именно эти плохія, говорилъ бы за ихъ улучшеніе или переустройство,-- нѣтъ, онъ просто требуетъ ихъ огульнаго уничтоженія: "не надо, не надо!..." Ко всему этому надо прибавить безцеремонное повтореніе авторомъ своихъ разсужденій. Вотъ хотябы о черничкахъ (такъ называются въ деревняхъ дѣвушки, не вышедшіе замужъ, знающія грамотѣ и одѣвающіяся въ черное), два раза повторяетъ одно и то же, чуть не слово въ слово въ статьѣ: "Степная деревня" 63) и въ другой: "На службѣ" (стр. 124).

Е. Н.

"Русская Мысль", No 7, 1883