Некрасова Екатерина Степановна - Европейские писатели и мыслители: V - Руссо. Издание В. В. Чуйко. С.-Пб. 1882 года

Европейскіе писатели и мыслители: V -- Руссо. Изданіе В. В. Чуйко. С.-Пб. 1882 года.

Для пятаго выпуска своего изданія "Библіотеки европейскихъ писателей и мыслителей" г. Чуйко выбралъ автора "Эмиля" и "Новой Элоизы".

На этотъ разъ томикъ содержитъ нѣсколько болѣе подробную біографическую статейку о Руссо, чѣмъ тѣ, которыя помѣщались издателемъ при другихъ выпускахъ, и отрывки изъ "Исповѣди". "Общественный договоръ",-- по словамъ г. Чуйко,-- не могъ быть помѣщенъ по особымъ обстоятельствамъ. ."

Выбранные отрывки изъ "Исповѣди" довольно хорошо знакомятъ съ оригинальной и вполнѣ своеобразною личностью Руссо и съ его отношеніемъ къ г-жѣ Варенсъ, которая звала его "малюткой" и давала ему право на выраженіе самыхъ горячихъ чувствъ дружбы и любви, далеко переходившихъ то святое чувство, какое опредѣлялъ Руссо въ г-жѣ Варенсъ, именуя ее "мамашей". Тутъ же съ полной откровенностью изображается и картина столкновенія Руссо съ двумя куртизанками въ Италіи,-- картина, правда, нѣсколько отзывающаяся цинизмомъ. Тутъ же рисуется и отношеніе Руссо къ его двадцатишестилѣтней привязанности -- Терезѣ Левассёръ, которую такъ прекрасно характеризовалъ Джонъ Морлей въ своей прекрасной книгѣ: "Руссо". Помѣщенные въ изданіи г. Чуйко отрывки "Исповѣди" представляютъ недурное дополнительное чтеніе на русскомъ языкѣ къ книгѣ Морлея. Въ нихъ Руссо, кромѣ отношенія къ женщинамъ, рисуется также какъ крайне своеобразный человѣкъ. Для него всѣ принятые и усвоенные человѣчествомъ свычаи, обычаи, привычки составляютъ тяжесть и тоску кандаловъ. Талантъ не въ силахъ подчиниться имъ, втиснуть себя въ ихъ тиски, именуемыя "границами приличія". Въ глазахъ же толпы, привыкшей въ шаблону, къ размѣренности, такой человѣкъ, не умѣщающійся въ рамки, кажется страннымъ чудакомъ, а то и... помѣшаннымъ. Почти всегда окрещиваетъ такъ толпа все, что не подходитъ подъ людскую казарменность. Такова было отношеніе и къ Руссо. Таково и къ нашимъ писателямъ -- Пушкину, Гоголю, Лермонтову: "чудаки!" Таково и къ одному изъ самыхъ, крупныхъ современныхъ талантовъ, ускользающему отъ казарменной правильности...

А Руссо дѣйствительно не укладывается въ заранѣе приготовленный футляръ. Вотъ какъ онъ самъ характеризуетъ свою малую устойчивость и размѣренность, что обычно принимается за признакъ чудачества:

"...Я же люблю заниматься ничего-недѣланіемъ, начинать сотни разныхъ вещей и не кончать ни одной изъ нихъ, ходить взадъ и впередъ, какъ мнѣ это взбредетъ въ голову, свои намѣренія мѣнять каждую секунду, свободно слѣдовать за всѣми движеніями летающей мухи, имѣть возможность срыть до основанія скалу, чтобъ узнать, что находится подъ ней, приняться со всѣмъ жаромъ за десятилѣтнюю работу, чтобы черезъ десять минутъ бросить ее безъ всякаго сожалѣнія, наконецъ, тратить весь день безъ всякаго порядка и послѣдовательности и слѣдовать въ каждой вещи капризной прихоти момента..." (стр. 147).

Такой "неустойчивый", "капризный", "вѣтреный" человѣкъ представляетъ, разумѣется, полную дисгармонію со всѣми добродѣтелями посредственности, умѣющей втиснуть себя, свою жизнь, жизнь всей своей семьи въ разъ созданныя съ геометрическою точностью тиски. Въ силу выносливости и умѣнья "подчиняться" она забываетъ чувство принужденности и неловкости и чувствуетъ себя какъ бы дома.

Подробное и самое тщательное изученіе этихъ кажущихся толпѣ "странностей" талантливыхъ людей, можетъ-быть, дастъ возможность услѣдить необходимую связь этой психической "самости", отвращенія отъ какихъ бы то ни было стѣсненій -- съ тѣмъ душевнымъ богатствомъ, которое есть удѣлъ таланта. Да, можетъ быть... И потому эти "странности" должны составить предметъ самаго тщательнаго изученія.

Помѣщенные въ данномъ выпускѣ отрывки изъ "Исповѣди" потому и представляютъ особый интересъ, что знакомятъ съ "странностями" одного изъ геніальныхъ людей XVIII столѣтія.

Удовольствію чтенія нѣсколько мѣшаетъ плохой переводъ, который мѣстами совершенно отказываешься понимать. Вотъ хоть бы эти два мѣста: "Брошенный на нее я взглядъ при нашемъ первомъ свиданіи былъ единственной дѣйствительно страстной минутой, которую она дала мнѣ почувствовать..." (стр. 22). "Я могъ бы вести прекрасный разговоръ на почтѣ, какъ говорятъ, что испанцы играютъ въ шахматы..." (стр. 30). Сразу никакъ не разгадаешь эти обѣ загадки туманной рѣчи перевода. А стоитъ изъ послѣдней фразы выбросить неумѣстное "что" -- и смыслъ, тотчасъ объявится... Переводчикъ же, какъ видно, имѣетъ исключительное пристрастіе ко всѣмъ частичкамъ, давно излюбленнымъ еще гоголевскимъ Акакіемъ Акакіевичемъ и его знаменитымъ портнымъ Петровичемъ.

"Ужаснѣе всего "то, что вмѣсто того, чтобы умѣть молчать..." (стр. 32).

"...что заставляетъ ее смѣяться еще болѣе, такъ это, что я злился, тѣмъ болѣе, что..." (стр. 26). Пожалуй, и самъ Акакій Акакіевичъ выражался иногда яснѣе...

Но всѣ эти рытвины, ямочки и груды мусора, за которыя по дорогѣ цѣпляется читатель, во имя интереса самой "Исповѣди" можно забыть. За то никакъ не забудешь той небрежности перевода, которая говоритъ прямо за незнаніе переводчикомъ языка. Вотъ какъ передано съ итальянскаго слѣдующее мѣсто Тассо:

La terra molle е lieta, е diletosa

Simili а же gli abitator produce --

"страна имѣющаяся (?), пріятная, плодородная и ея жители во всемъ сходны съ нею". А между тѣмъ смыслъ (и даже почти буквальная передача) этого мѣста такой: "пріятная, веселая, чудесная страна производитъ и жителей подобныхъ себѣ..."

Е. Н.

"Русская Мысль", No 12, 1882