Матавуль Симо - Ягода

Сино Матавуль.

(Из Црне Горе и Приморjа. Приповиjетке. I свеска).

Черногорскіе разсказы.

(Переводъ съ сербскаго).

Ягода.

Было это осеннимъ утромъ 1885 года. Толстая, пожилая женщина вышла со двора одного изъ домовъ на Иванъ-Беговой улицѣ и завопила:

-- Куку, помогайте! Кто есть, помогайте!

Два стражника умывались какъ разъ въ эту пору, близъ "Малой судницы", и какъ были мокрые, такъ и побѣжали на зовъ.

-- Зовите капитана! Скорѣй, скорѣй, Миро, бѣги за капитаномъ, крикнула женщина и бросилась назадъ въ домъ.

Удивленные момки обмѣнялись нѣсколькими словами, затѣмъ одинъ пошелъ за женщиной, другой въ главную улицу.

По сосѣдству уже начали отворяться окна и двери. Обыватели высовывались съ просонья на улицу и спрашивали, въ чемъ дѣло.

-- Въ Яниной корчмѣ что-то случилось, крикнулъ кто-то.

Этого было довольно, чтобы толпа человѣкъ двадцать мужчинъ, женщинъ и дѣтей, быстро собралась передъ корчмой.

Изнутри слышались стоны и говоръ, но такъ какъ словъ разобрать было невозможно, то въ толпѣ догадывались и передавали другъ другу шепотомъ свои предположенія. Кто-то ударилъ палкой подошедшую собаку, и та завизжала. Какая-то старуха стала костлявымъ кулакомъ стучать въ ворота.

-- Куда, бабушка, крикнули ей? Тамъ въ избѣ десечаръ {Десятскій, городской сторожъ.}.

-- Какой тамъ десечаръ? окрысилась старуха и застучала еще сильнѣе.

Стражникъ отворилъ ворота и готовъ уже былъ крѣпко изругать собравшуюся толпу, но утихъ, замѣтя, что по улицѣ спѣшитъ капитанъ.

-- Пропустите капитана! крикнулъ онъ.

Разступились всѣ и дали дорогу высокому человѣку, въ военномъ плащѣ. За нимъ вошелъ другой стражникъ, а тамъ, толкаясь, ворвалась Въ корчму и толпа.

Какъ только хозяйка корчмы увидала главаря, она тотчасъ же начала жалобно причитать, пока ее не остановили.

-- Что тутъ у васъ? спросилъ капитанъ, снимая съ головы башлыкъ.

-- Мертвый человѣкъ, господине капитане, отвѣчалъ Миро.

-- Гдѣ? быстро спросилъ капитанъ.

-- Да не увидишь, господине, двери отворены. Заприте двери, Богъ васъ убей! крикнула къ толпѣ Яня.

Въ углу комнаты, къ одной изъ кроватей, была прилѣплена тонкая, восковая свѣча. Ея пламя, задуваемое вѣтромъ со двора, колебалось. Когда заперли двери, пламя выпрямилось одѣяла и освѣтило желтую, косматую голову, выступавшую изъ-подъ.

-- Кто это умеръ? спросилъ капитанъ, подходя къ постели, но остановился, чуть не наткнувшись на что-то темное въ полу.

-- А это что? Кто это?

Но Яня уже забыла про капитана, разсказывая о случившемся сосѣдкамъ.

-- Эй, ты, корчмарица, замолчи! Отвѣчай мнѣ, да дай свѣту! сказалъ капитанъ сердито.

-- Сейчасъ, господине, сейчасъ.

Яня выхватила головню, подула на нее, зажгла свѣчу и подняла ее надъ головой.

На полу стояла на колѣняхъ женщина. Она оперлась головою о край постели и стонала.

-- Это кто?

-- А это его дочь.

Капитанъ осмотрѣлъ корчму. Яня свѣтила, куда онъ поворачивался.

У стѣнъ, по обѣимъ сторонамъ комнаты, стояло еще пятьпростыхъ, деревянныхъ кроватей. На полкахъ три ряда мисокъ, тарелокъ и кофейныхъ чашекъ. У очага нагромождены были столики и табуреты, а на самомъ очагѣ чугуны и горшки. Здѣсь была вся утварь Янв.

-- Ну, разсказывай теперь, обратился къ ней капитанъ, ставъ къ кровати съ покойникомъ.

-- Боже мой! Я уже все подробно разсказала Миро; да если приказываешь, я разскажу съизнова. Вотъ какъ это было...

Тутъ она плюнула на два пальца и, намѣтившись снять со евѣчи, погасила ее вовсе. Всѣ остались въ потьмахъ.

-- Зажги свѣчу, ты, чортова баба! крикнулъ десечаръ.

-- Сейчасъ, сейчасъ.

И она опять схватила головню. Женщины захихикали.

-- Вы что здѣсь собрались? крикнулъ капитанъ. Все притихло, и Яня начала разсказывать.

-- Пришли, господине, вчера эти двое. Старикъ дрожалъ, какъ прутъ, весь потемнѣлъ, ей-Богу, лучше не былъ, какъ вотъ сейчасъ. Можно, переночевать? спрашиваютъ въ дверь; можете, можете, говорю я, вѣдь у меня корчма, стало быть, какъ разъ. А что, говорятъ, сколько за ночлегъ?-- За ночлегъ, за тепло и за кофей, говорю, мнѣ платятъ по три гроша съ человѣка. Хорошо, говоритъ старикъ!..

-- Короче, короче, перебилъ главарь.

-- Ну, вотъ, господине, какъ увидала я ихъ, такъ мнѣ ихъ жалко стало, что я и говорю: съ васъ двоихъ возьму я одну цванцику. А онъ мнѣ говоритъ: спасибо тебѣ, добрая душа, ужь мы заплатимъ, какъ и прочіе. Я у тебя и прежде останавливался. Я сейчасъ же догадалась, что они Герцеговины. Самъ посуди, развѣ бы нашъ кто-нибудь отказался?

-- Будетъ тебѣ разводить... говори короче, опять перебилъ главарь.

-- Хорошо, хорошо! Вотъ тебѣ въ двухъ словахъ... Только на чемъ, бишь, я остановилась?.. Да, да! Ну, сѣли они около огня. Старику зубъ на зубъ не попадаетъ, а въ груди хрипитъ... ужасъ просто! Спрашиваю я... Нѣтъ, погоди, спуталъ ты меня. Забыла разсказать, что раньше было!

-- Короче, короче! кричали теперь уже и другіе.

-- Боже ты мой! Ну, коротко вамъ сказать: выпилъ онъ стаканчикъ ракіи, легъ и померъ, отвѣчала Яня, вывернувъ ладони.

-- Что? Такъ вотъ сейчасъ и померъ?

-- Ну, какъ такъ сейчасъ? Кто же это послѣ ракіи умираетъ? Да вѣдь вы кричите: короче, короче!

Капитанъ вздохнулъ, придвинулся ближе къ корчмарицѣ, покрутилъ свои длинные усы и сказалъ строго:

-- Слушай, ты, баба! Я долженъ тебя допросить первую по порядку. А то бы давно послалъ я тебя къ чорту. Отвѣчай мнѣ только на то, что я буду спрашивать самъ. Кто этотъ человѣкъ и откуда?

-- Не знаю! отвѣчала Яня въ смущеніи.

-- Кто еще былъ у тебя въ это время?

-- Никого не было на мое несча...

-- Ѣлъ онъ что-нибудь?

-- Ничего. Я ему говорю...

-- Легъ онъ сейчасъ же?

-- Легъ, сейчасъ и легъ, а зубы у него др-др-др...

-- Ну, они легли, а ты что дѣлала?

-- Я-то? Ушла въ коморку и заснула.

Капитанъ оглянулся. Коморка эта была небольшое отдѣленьице, отгороженное старыми закоптѣлыми "штицами".

-- Звали ли тебя ночью?

-- Нѣтъ, господине, грѣшная моя душа, не звали! Ничего я не знаю больше, господине капитане, и вы, господа десечаре, а только вотъ, передъ зарей, какъ заплачетъ его дочка! Я выскочила, какъ была, босая и нечесаная, какъ вотъ вы мены застали, и спрашиваю -- что такое? Рветъ дѣвушка свои волоса и кричитъ:-- умеръ мой бабо! Ну, я отворила дверь и позвала вотъ ихъ.

-- Довольно! сказалъ капитанъ и направился къ кровати гдѣ около дѣвушки уже собралась кучка женщинъ и шушукала. Яня, думая, что такъ нужно капитану, начала трясти дѣвушку и поднимать ее за плеча.

-- Оставь ее и уходи прочь! сказалъ капитанъ.-- Ступайтевонъ всѣ!

Такъ какъ солнце уже взошло, то десечаре отворили двери и сняли съ тростниковой крыши особую заслонку, закрывавшую на ночь отверстіе. Въ комнатѣ стало свѣтло. Народъ запруживалъ цѣлую улицу.

-- Встань, дѣвушка! сказалъ капитанъ ласково.

Дѣвушка тихо поднялась, не отнимая рукъ съ лица.

Всѣ удивились ея высокому росту и красивому стану. Одѣта, была она не только не бѣдно, но скорѣе богато. Герцеговинская кофточка-безрукавка, шитая шерстями, вязаный фартукъ, опанки, пестрые чулки, а на головѣ черногорская шапочка. Молодая, только-что налившаяся грудь дѣвственно-упруго трепетала подъ чистой рубашкой.

-- Дитя мое, надо намъ спросить и тебя. Только нѣсколько словъ! началъ капитанъ.

Дѣвушка опустила руки, и ея длинныя рѣсницы задрожали. Прядь густыхъ черныхъ волосъ упала на лобъ. Нѣжныя пушистыя щеки покраснѣли, какъ вишни. Маленькія розовыя губы шевелились безъ звука.

Какая-то женщина, увидавъ ее такую красивую и несчастную, громко расплакалась. Сирота посмотрѣла на нее, оглянулась на покойника и вдругъ бросилась къ дверямъ съ громкимъ рыданіемъ.

-- Куку мнѣ несчастной...

Десечаре вѣжливо остановили дѣвушку и подвели къ своему начальнику.

-- Перестань, полно, дитя мое! Твоего отца уже не воскресишь. Надо подумать о томъ, чтобы его по-христіански похоронить. А хоронить его нельзя, пока не узнаемъ, кто онъ и откуда... Тебя какъ звать?

-- Я-го-да!

-- Ягода, чья?

-- Си-ни-ши-на!

-- Значитъ, этотъ покойникъ Синиша?

Она кивнула головой.

-- Вы изъ Герцеговины?

-- Изъ Заводжа.

-- Усташи {Усташи -- повстанцы.}, вѣрно?

-- Да.

-- Давно вы въ Черногоріи?

-- Два го-да.

-- Изъ какого вы братства?

-- Джуричи.

-- Ну, пока довольно. Ну, а теперь...

Капитанъ вдругъ спохватился, какъ бы что-то вспомнивъ.

-- На васъ, можетъ быть, напалъ кто-нибудь дорогой?

Она покачала головой.

-- Значитъ, самъ собой умеръ, отъ болѣзни? А можешь ты мнѣ сказать, зачѣмъ вы пришли въ Цетинье?

Ягода опустила голову и молчала.

Онъ посмотрѣлъ на нее, затѣмъ вышелъ къ народу и, отыскавъ въ толпѣ чисто одѣтую красивую женщину среднихъ лѣтъ, подошелъ къ ней.

-- Станица, сказалъ онъ, -- у меня къ тебѣ есть просьба...

-- И просить не нужно, господине капитане...

-- Возьми ты эту дѣвочку къ себѣ дня на два, въ три, пока дѣло выяснится. Надо помѣстить ее въ какую-нибудь порядочную семью, напримѣръ у тебя. Я знаю, твой хозяинъ не разсердится. Вуле добрая душа. А если что израсходуете...

-- Ну вотъ еще! быстро перебила женщина.-- За деньги не возьмемъ никогда, а такъ для души... какъ не взять!

Она пошла за нимъ въ корчму.

Ягода хотѣла что-то сказать еще, но языкъ не слушался.

-- Знаю, знаю, дитя мое! сказалъ капитанъ.-- Ты хочешь просить, чтобы тебѣ не мѣшали оправить и оплакать отца на похоронахъ? Правда, отгадалъ? Ты не безпокойся! Оправимъ и похоронимъ его по-братски, какъ и быть слѣдуетъ. А ты или вотъ къ этой женщинѣ; когда будетъ время, она тебя приведетъ.

Ягода поцѣловала его руку, затѣмъ нагнулась, чтобы поцѣловать руку Станицы, но та привлекла ее къ себѣ и сердечно обняла. Затѣмъ обѣ вышли.

Капитанъ посмотрѣлъ на покойника. Изъ-подъ высокаго лба выставлялись большія скулы, а подъ горбатымъ носомъ торчали въ разныя стороны короткіе сѣдоватые усы. Когда его открыли, оказалось, что онъ былъ высокаго роста и худъ. Подъ лѣвой ключицей нашли старую, заросшую рану отъ ружейной пули. Лѣтъ ему могло быть примѣрно шестьдесятъ.

Осмотрѣли его платье и поясъ, но не нашли ничего, кромѣ пятнадцати цванцикъ, завязанныхъ въ платкѣ. Исполнивъ это, капитанъ сѣлъ къ огню и началъ отдавать приказанія.

-- Ты, корчмарица, найди еще кого-нибудь и вмѣстѣ хорошенько омойте и одѣньте покойника. Покровъ, свѣчи, ладанъ, все, что требуется, возьмешь, знаешь гдѣ, за мой счетъ. Ты, Миро, позовешь цирульника обрить человѣка, да кстати свернешь къ попу. Окажешь ему, пусть придетъ въ два часа пополудни "опѣть" и проводить покойника. Потомъ пойдешь и закажешь гробъ. Когда это сдѣлаешь, сходишь въ городъ и оповѣстишь всѣхъ герцеговинцевъ, не окажется ли знакомыхъ ему. Ну, соколе, или съ Богомъ!..

-- Ты, Шуто, останься здѣсь, наблюдай за порядкомъ и смотри, чтобы мои приказанія были исполнены.

-- А вы, остальные, кому нечего дѣлать, ступайте отсюда.

Сказавъ это, капитанъ потѣснилъ слегка толпу и вмѣстѣ съ нею вышелъ изъ корчмы.

Черезъ часъ Миро привелъ человѣкъ двадцать герцеговинцевъ; никто изъ нихъ не зналъ покойника, ибо изъ Заводжа не было никого. Все-таки они сложились между собою и передали Янѣ пятьдесятъ цванцикъ на поминъ души.

Когда наступило время похоронъ, собралось въ Иванъ-Бегову улицу все выдающееся въ Цетиньѣ. Шествіе открывали ученики городскихъ школъ со своими учителями. За ними шли горожане, затѣмъ несли покойника, шелъ попъ, герцеговинцы, множество женщинъ, а впереди нихъ между Станицей и попадьей -- Ягода, причитая по-герцеговински. Это причитанье разжалобило многихъ женщинъ, и онѣ стали тоже причитать по своимъ покойникамъ. Чѣмъ ближе подвигалась къ церкви похоронная процессія, тѣмъ это причитанье становилось громче. Случись теперь какой-нибудь путникъ со стороны Баица, онъ могъ бы подумать, что хоронятъ какого-нибудь знатнаго черногорца, а никакъ не простаго усташа.

Прости, Боже, и помилуй душу бѣднаго старика Станиши Джурича!

* *

На другой день рано утромъ пришелъ городской стражникъ къ Вуле въ домъ и нашелъ тамъ цѣлую толпу женщинъ. Онѣ собрались, чтобы хорошенько разспросить Ягоду, но не успѣвъ добиться отъ нея ни одного слова, оставили ее со Станицей, а сами устроили нѣчто въ родѣ митинга. Споры были въ самомъ разгарѣ, и шумъ выходилъ страшный, когда стражникъ, ставъ у дверей, закричалъ:

-- Гдѣ эта заводжанка? Зовутъ ее на великій судъ!

Ягода задрожала, какъ въ лихорадкѣ, и бросилась на шею Станицѣ съ крикомъ:

-- Не давай меня, по Богу мамо, не давай!

Вуловица, хоть и тронутая этой наивной мольбой, не могла не разсмѣяться:

-- Ты что же боишься? Вѣдь чай не повѣсить тебя хотятъ, а какъ-нибудь устроить твое сиротство.

Но дѣвушка обвилась вокругъ нея, качаетъ головой и твердитъ свое:

-- Нечего мнѣ говорить....нечего!

Женщины заглушили ее своимъ стрекотаньемъ.

-- Иди, дѣвушка, сказалъ десечаръ. Судъ всѣ дѣла отложилъ, чтобы тебя выслушать поскорѣе. Нельзя же задерживать "господу"; иди, пожалуйста.

-- Нечего мнѣ говорить!

Десечаръ вышелъ, а женщины цѣлымъ стадомъ заговорили:

-- Иди, милая, иди, не бойся!

Стиница надѣла ей шапочку и отерла глаза. Другая надѣла на нее "струкъ", родъ платка; третья -- слегка подпихнула ее рукой, другимъ не оставалось ничего, какъ работать языкомъ.

Ягода, смущенная и напуганная, видя, что ничего не подѣлаешь, стала просить Станицу не посылать ее одну.

-- Ну хорошо, пойду и я съ тобой.

Когда онѣ пришли, великій судъ былъ уже въ сборѣ, а именно: шесть судей и два главныхъ секретаря. Въ передней, гдѣ имъ приходилось разстаться, стояла толпа горожанъ, сбѣжавшихся изъ любопытства.

Десечаръ ввелъ дѣвушку въ залъ.

-- Ты ли Ягода Синишина Джурича, заводжанка? спросилъ ее старый воевода, предсѣдатель суда.

-- Я, отвѣчала смиренно дѣвушка.

Воевода ласковымъ, почти отеческимъ голосомъ сталъ спрашивать дальше. Ягода робко, съ большими передышками разсказала все то, что уже раньше говорила капитану; затѣмъ, оправившись отъ своего страха подъ вліяніемъ ласковаго обращенія, она прибавила, что ея мать умерла отъ холеры, когда она была еще маленькая; что брата ея убили цесаревцы (австрійцы) въ послѣднее возстаніе, а она съ отцомъ убѣжала въ Черную гору.

-- Гдѣ же вы пристроились?

-- Въ Граховѣ, съ остальными усташами. Оттуда перевели насъ въ Никшичскій округъ и подарили землю и домъ.

Судьи взглянули на секретаря, а тотъ досталъ огромную книгу, повернулъ нѣсколько листовъ и прочелъ вслухъ:

"Нумеръ сорокъ первый. Синиша Арсовъ Джуричъ изъ Заводжа съ. дочерью Ягодой, перешелъ границу въ мартѣ 1883 года. Въ сентябрѣ того же года дано ему на никшичскомъ полѣ семь ралъ пахотной земли, какъ военную долю и часть дома, бывшаго Хаджимусича".

Помолчавъ немного, воевода спросилъ:

-- Есть ли тамъ еще кто-нибудь изъ вашего братства?

-- Нѣтъ, господине! Изъ братства Джуричей не осталось ни одного мущины. Братство наше и безъ того было всегда маленькое, да вотъ поморила насъ холера, а тутъ еще въ "устанокъ" погибло много народу. Такъ мы всѣй перевелись.

-- Твой отецъ больной тронулся въ дорогу, или заболѣлъ на дорогѣ?

-- Съ тѣхъ поръ, какъ Гайко убили, онъ все время хворалъ, хоть и не ложился. А простудился онъ дорогой. Не хотѣлъ умирать на Рѣци, а все торопился сюда...

Дѣвушка горько заплакала.

-- Успокойся, дитя мое, не плачь! Такъ ужь ему было, значитъ, суждено! Онъ, бѣдный, торопился въ Цетинье, а попалъ въ могилу. Все, моя милая, отъ Бога. Скажи намъ, твой отецъ ничего тебѣ при смерти не поручалъ.

-- Ничего мнѣ не-счаст-ной... отвѣчала едва слышно Ягода. Затѣмъ она неожиданно выпрямилась, отерла глаза и начала рѣшительнымъ тономъ:

-- Видите, господа, у меня грѣхъ на душѣ, за который Богъ меня никогда не проститъ. Легли мы съ нимъ спать. Знала я, несчастная, что онъ боленъ, очень боленъ, мнѣ бы надо не спать, а его стеречь, а я заснула. Проснулась я, а онъ уже хрипитъ. Стала я его звать, а онъ только смотритъ на меня и плачетъ. А потомъ такъ и умеръ безъ покаянія и безъ свѣчи... Вотъ за что меня Богъ не проститъ... никогда, никогда!

Ягода снова зарыдала.

Одинъ изъ судей шепнулъ сосѣду:

-- У человѣка отнялся языкъ, а она думала, что онъ не хочетъ уже говорить. Бѣдное дитя!

Воевода обратился къ ней:

-- Не виновата ты за это передъ Богомъ. Если всѣ твои грѣхи такіе, такъ это ничего. Вѣдь ты же не знала, что онъ умираетъ? И не думала даже, скажи.

Ягода покачала головой.

-- Ну такъ и успокойся.

Другой судья прибавилъ:

-- А что умеръ онъ безъ покаянія, такъ что же дѣлать. Несчастіе! Мало ли умираютъ такъ? Вѣдь не по своей же волѣ! Кто напримѣръ въ бою погибъ! Неужели же ему Богъ это въ грѣхъ поставитъ? И твоему отцу не поставитъ, не бойся. Богъ -- не люди! Онъ справедливъ.

Но такъ какъ она все плакала -- всѣ присутствующіе утѣшали ее, какъ умѣли. Затѣмъ предсѣдатель обратился къ ней снова:

-- А теперь скажи намъ еще одно, и мы тебя отпустимъ. Зачѣмъ покойный Синиша пришелъ на Цетинье и тебя привелъ?

Ягода опустила голову и перебирала бахрому платка.

-- Можетъ быть, вы шли въ судъ на кого-нибудь жаловаться?

Она молчитъ и все ниже опускаетъ голову.

-- Или дѣло у васъ какое-нибудь было?

Опять молчаніе. Судьи переглянулись.

-- Отвѣчай же что-нибудь, жёнска гливо! сказалъ предсѣдатель уже строже.

-- Не знаю, прошептала Ягода.

-- Какъ это ты не знаешь? Вышли изъ Никшича въ такую стужу, что твой отецъ даже жизнью поплатился, а ты не знаешь, зачѣмъ?.. Нѣтъ, милая, это не шутки; тебѣ придется принять присягу.

Она оглянулась на переднюю и закрыла лицо руками.

-- Ты можетъ быть не хочешь сказать при народѣ? Я велю всѣмъ выйти.

-- Нѣтъ, нѣтъ! Нечего мнѣ говорить.

-- Богъ съ тобой, дитя мое! Не говори такъ. Всякій понимаетъ, что не гулять вы пошли, а по дѣлу. Ну, такъ и скажи: пришли, молъ, по дѣлу. Если вы не въ судъ, то намъ и знать не надо по какому вы дѣлу. Вѣдь это мы для тебя же спрашиваемъ. Можетъ быть, васъ обидѣлъ кто-нибудь?

Она опять оглянулась на переднюю.

-- Видите, она ищетъ кого-то между народомъ, сказалъ младшій судья.

-- Можетъ быть позвать Станицу Вулову? добавилъ секретарь. Хочешь, чтобъ она за тебя говорила?

-- Нѣтъ, нѣтъ! Не дай Богъ! Нечего говорить, быстро отвѣчала Ягода.

-- Ну такъ ужь намъ приходится Богъ знаетъ, что думать, сказалъ воевода-предсѣдатель, вставая. Всѣ встали также.-- Пойдемте господа! Она не хочетъ говорить. Можетъ быть, покойникъ-Синиша именно на нее и жаловаться шелъ...

-- Не грѣшите, господо, не говорите такъ! воскликнула дѣвушка, и слезы вновь полились у нея градомъ. Не за этимъ пришли мы... и не къ вамъ совсѣмъ!

-- Ну такъ зачѣмъ же и къ кому?

Она одной рукой закрыла глаза, другой прижимала платокъ къ трепещущей груди.

-- Ну! къ кому же вы пришли?

-- Къ владыкѣ, едва выговорила дѣвушка.

Судьи переглянулись съ улыбкой.

-- Ну, утѣшь тебя, Господь, дитя мое! сказалъ старикъпредсѣдатель ласково.-- Теперь все хорошо. Пойдешь къ владыкѣ...

-- Ради Бога, господине, не надо, не надо! Пожалѣйте вы меня несчастную...

-- Не сегодня, ну, завтра, послѣзавтра... Когда захочешь!

-- Не надо, не пойду я никогда! Охъ, не могу я...

-- А ты не возьмешь на душу грѣха, если будешь молчать? Подумай-ка!

-- Не знаю... Если...

Слезы опять не дали ей говорить, и она простонала только:

-- Пустите меня, господо, Христа ради!

Судьи пошептались, и предсѣдатель сказалъ:

-- Ну или себѣ съ Богомъ. Довольно ты наплакалась: и по нуждѣ и безъ нужды!

Станица увела ее домой.

* * *

Прошли два дня. Тайна такъ и оставалась тайною. Заводжанка находилась по-прежнему у Станицы въ домѣ. Вулина семья обращалась съ дѣвушкой, какъ съ родной дочерью, и ей было хорошо; но она не успокоивалась, постоянно чего-то боялась, страдала, а когда отворялась дверь, дрожала, какъ въ лихорадкѣ. Она почти ничего не ѣла и вовсе не спала... Ляжетъ на свою постель и тихо причитаетъ по Райко и Синишѣ.

Вечеромъ на второй день у огня сидѣли: хозяинъ, его старая родственница, хозяйка и Ягода. Станица была бездѣтна и потому полюбила дѣвушку чисто материнскою любовью.

Всѣ эти люди сидѣли вокругъ огня скучные. Вуле, человѣкъ среднихъ лѣтъ, приземистый и крѣпкій, съ огромными рыжими усами, признанный юнакъ, набивалъ и выколачивалъ, уже десятую трубку, когда Ягода встала, поцѣловала его руку и сказала:

-- Прости меня, по Богу отецъ, я завтра на зарѣ пойду въ Никшичъ.

Вуле перекрестился и посмотрѣлъ на жену.

-- Богъ съ тобой, дитя мое!

-- Надо мнѣ идти, пустите меня!

-- Въ Никшичъ? Одной? По такому холоду? Въ пустой домъ? Слышишь, Стиница! Да она съ ума сошла!

-- Боже ты мой! Я и не знаю, что съ нею дѣлать. Я думаю, могла видѣть, что намъ она не въ тягость. Ну, а если ужь мы ей такъ противны, пусть идетъ, куда хочетъ!

-- Не сердись, нана, милая! Нужно мнѣ.

-- Да что у тебя такое? спросили разомъ мужъ и жена.

-- Имущество посмотрѣть...

-- За этимъ могу и я сходить, сказалъ Вуле.

-- Глупости, сказала Станица.-- Ты вѣдь знаешь, что за.

этимъ судъ присмотритъ. И она это знаетъ. У нея совсѣмъ другое въ головѣ, да только сказать не хочетъ.

-- Мучаетъ меня то, что вамъ я въ тягость...

Станица прервала ее немного ласковѣе.

-- Опять я тебѣ говорю: не въ тягость ты намъ нисколько. Тебя намъ Богъ послалъ на утѣшеніе, а мы тебѣ вмѣсто родителей. А если ты сомнѣваешься, что мы тебя даромъ кормимъ, ты работай, помогай въ домѣ. Вотъ я тебя научу ткать, будешь мнѣ помощница.

Вуле надоѣло все это, и онъ вмѣшался.

-- Довольно! Ужь это дѣло покончено. Иди-ка лучше, Ягода, спать, Ты, баба, тоже! Старуха, спать!

Пока Вуловица выходила, тушила огонь и справлялась съ дѣлами, Вуле и старуха уже заснули. Ягода притаилась и молчитъ. Легла-было Станица и тоже заснула, но скоро проснулась: кто-то стонетъ. Поднялась добрая душа и пошла къ Ягодѣ.

-- Брось ты это, перестань! Правду говорилъ Вуле: ну, куда ты пойдешь? Да тамъ, въ пустомъ домѣ, тебѣ еще хуже будетъ. А что люди скажутъ? Какъ это одной идти? Ты знаешь, у насъ дѣвушки однѣ не живутъ. А тутъ, по крайней мѣрѣ, отцовская могила. На этой недѣлѣ закажемъ обѣдню и панихиду, пойдемъ въ церковь. Потомъ сорокоустъ... Ну, перестань же!

-- Милая нано! Знаю я это все... да боюсь я, что будутъ опять меня звать на судъ; оттого и уходить хочу.

-- Ахъ ты, глупенькая! Разсмѣялась Станица.

Она легла около дѣвушки и обняла ее.

-- А ты вотъ скажи мнѣ лучше, какъ тутъ замѣшался владыка? Я тебя не приневоливаю, сохрани Богъ. Да ужь очень ты убиваешься! Скажи мнѣ, въ чемъ дѣло, можетъ быть, я тебѣ помогу. Ну! Открой мнѣ сердце, какъ родной матери, я сама схожу къ владыкѣ.

Долго еще уговаривала любопытная женщина свою пріемную дочь, заводя рѣчь то прямо, то издалека. Наконецъ, она остановилась и поднялась на локтѣ, чтобы услыхать отвѣтъ.

Но Ягода все молчала. Посмотрѣвъ на нее поближе, Станица тутъ только замѣтила, что она сладко спитъ. Она не спала подъ-рядъ три ночи, и сонъ подкрался незамѣтно и одолѣлъ ее наконецъ.

Утромъ всѣ встали -- дѣвушка спитъ.

Солнце уже поднялось къ завтраку -- она спитъ.

Пошла Станица по какому-то дѣлу на Дольній Край и поручила мужу не будить дѣвушку.

* * *

Старецъ-владыка вышелъ изъ монастыря и, наслаждаясь яснымъ, тихимъ осеннимъ утромъ, гуляетъ-себѣ по широкому ровному лугу, разстилающемуся между монастыремъ и "бильярдой".

Проходятъ на свою должность судьи и чиновники. Воевода и двое его товарищей, увидавъ владыку, пошли ему навстрѣчу принять благословеніе. Онъ остановился, увидавъ ихъ, и зоветъ зайти къ нему въ домъ.

-- Нѣтъ, владыко, отговариваются воеводы;-- еслибы дома было лучше, мы бы не вышли.

Затѣмъ они проводили старца до угла, но онъ вернулся и опять пошелъ съ ними.

Когда они возвращались, какой-то человѣкъ ждалъ ихъ у тропинки. Это былъ Вуица Озриничъ, самый младшій изъ княжескихъ перьяниковъ.

-- Что хорошаго, Вуле?

Онъ подошелъ къ рукѣ и поклонился.

-- Да вотъ я пришелъ вамъ разсказать, зачѣмъ приходилъ этотъ заводжанинъ.

Они переглянулись.

-- А ты это откуда знаешь?

-- Вотъ какъ это было. Послали меня намедни въ Лѣшанскую нахію. На обратномъ пути, пройдя Рѣку, около Янковича догналъ я старика-герцеговинца и съ нимъ дѣвушку. Старикъ едва двигался и поминутно садился отдыхать. Посмотрѣлъ я ему въ лицо и удивился, какъ и такъ-то онъ могъ идти; совсѣмъ умираетъ человѣкъ. Шелъ я скоро, захотѣлось отдохнуть, я къ нимъ и присталъ. Слово за слово, мнѣ старикъ и разсказалъ.

"-- Я, говоритъ, сынко, изъ Заводжа, усташъ, а это моя дочь. Пока мы тамъ еще были, просваталъ я ее за молодца изъ хорошей семьи. Это, говоритъ, у насъ такой обычай, просватывать еще дѣтьми, и у васъ, говоритъ, прежде это дѣлалось. А мое братство съ тѣмъ братствомъ всегда въ любви жили. Ну вотъ, ждемъ мы. Но одинъ Богъ знаетъ, что будетъ на утро. На наше несчастіе раздались выстрѣлы, и закипѣлъ цѣлый край. Былъ у меня одинъ сынъ, вотъ какъ ты, тебѣ на здоровье, что ужь тутъ говорить? Попалъ и онъ туда и пропалъ! Разорили насъ, пожгли, поперевѣшали, проклятые цесаровцы! Повѣсили двухъ моихъ племянниковъ. А еще я тебѣ не сказалъ, что передъ этимъ насъ семь лѣтъ холера душила. Да у станокъ пять лѣтъ, да вотъ опять это! Не могъ я смотрѣть на пустую усадьбу, бросилъ я все и побѣжалъ на княжеву землю -- умру хоть здѣсь! Годъ проходитъ, другой. Растетъ моя дѣвочка, а я въ могилу смотрю. Умру я, останется сирота безпріютная. Границу затворили -- птица не пролети! Ни оттуда, ни туда не смѣй никто! Что мнѣ дѣлать горькому? И "вѣру нарушить" нельзя, и дочь пора пристраивать. Думалъ я, думалъ и послалъ-таки одного человѣка къ моему пріятелю. Поручилъ ему, пусть уладитъ дѣло. А того, жениха-то, посадили было сначала въ тюрьму, да потомъ выпустили. Съ этимъ же посланнымъ жениховъ отецъ и отвѣтилъ мнѣ: ничего теперь нельзя. Цесаровцы не даютъ вѣнчаться съ усташескими дѣвушками, дѣлай, другъ, какъ тебя Богъ вразумитъ. Было это на Спасовъ день. А дѣвушку ужь у меня сватаютъ. Какъ тутъ быть? Грѣха боюсь, пойду, думаю себѣ, къ владыкѣ, пусть разсудитъ по Божьей вѣрѣ. Спѣшить, говоритъ, надо, потому что чувствую, какъ у меня земля изъ-подъ ногъ уходитъ".

-- Вотъ что, господа, разсказалъ мнѣ старикъ, закончилъ Вуица, а измученъ былъ такъ, какъ будто онъ ворочалъ каменья.

-- Ну, а потомъ? Такъ вы и разошлись, или вмѣстѣ пришли въ Цетинье?

-- Я съ нимъ попрощался и пришелъ сюда утромъ. На другой день послали меня въ Приморье. Оттуда вернулся я только вчера вечеромъ. Ну, здѣсь товарищи разсказали, какъ умеръ старикъ, и какъ вы допрашивали дѣвушку. Вотъ я и пришелъ.

-- Хорошо сдѣлалъ, сынко. Спасибо! Теперь дѣло ясно, и все можно покончить. Что вы скажете, господине владыко, не послать ли намъ за ней? спрашиваетъ старшій воевода.

-- Можно, можно. Лучше всего теперь же.

Подозвали десечара, стоявшаго какъ разъ передъ судомъ.

-- Ступай за этой заводжанкой. Пусть идетъ къ церкви, а не въ судъ, слышишь ты? Скажи, что ее зоветъ пріятель ея отца. Да ты весело ей скажи, понялъ?

Они пошли дальше, а Вуица сѣлъ на скамейку. Черезъ полчаса возвращаются стражники и съ ними Ягода. Она опустила глаза и не смотритъ на господъ, а замѣтивъ Вуицу, покраснѣла, какъ маковъ цвѣтъ.

Владыка подошелъ къ ней.

-- Все уже я знаю, дитя мое! Богъ тебя благословитъ! Выходи замужъ за кого хочешь. Церковь тебѣ разрѣшаетъ, а я тебя благословляю.

Богъ знаетъ, поняла ли Ягода что-нибудь изъ этого, но когда десечаръ сказалъ ей, что она свободна, она повернулась и пошла назадъ.

Вуица поцѣловалъ руку владыки, поклонился господамъ и пошелъ тихими шагами по другому направленію. Но едва лишь отошелъ онъ за уголъ, такъ что скрылся изъ глазъ угосподъ, онъ свернулъ съ дороги, перескочилъ черезъ ограду, затѣмъ вышелъ воротами въ проходной дворъ и побѣжалъ на перерѣзъ Ягодѣ.

-- Дѣвойка, постой!

Она остановилась, какъ вкопаная.

-- Одно слово! Скажи мнѣ только одно слово! Пошла бы за меня замужъ?

Она оглянулась, закрыла платкомъ лицо и побѣжала безъ оглядки...

Вуица проводилъ ее долгимъ взглядомъ и остался на мѣстѣ.

Поздно вечеромъ отыскалъ его Вуле.

-- Добрый вечеръ, тёска!

-- Здравствуй.

-- Ну, какъ ты, тёска!

-- Ничего! А ты?

И Вуица пошелъ, не ожидая отвѣта.

-- Постой, куда торопишься? А не выпить ли намъ ради вечера по одной?

-- Отчего не выпить!

И Вуица повелъ его въ корчму.

-- Не сюда, человѣче, пойдемъ туда, гдѣ вино получше.

-- Ладно, отвѣчалъ молодой перьяникъ, въ разсѣянности и не замѣчая, что Вуле ведетъ его къ себѣ домой.

Станица вышла имъ на встрѣчу, обняла и расцѣловала Вуицу.

-- Ну, миленькій, спасибо тебѣ и какъ пріятелю, и какъ человѣку... Все она мнѣ разсказала!.. Да она не только замужъ за тебя, она съ тобой въ мутную воду кинется... Да какая дѣвушка за тебя и не пойдетъ!

Сѣли. Вуица оглянулся кругомъ себя.

-- Ну и нечего тутъ мудрить, замѣтилъ Вуле. Передъ великимъ постомъ, если хочешь, можешь сватать мою пріемную дочь, а насчетъ свадьбы тогда уговоримся. А я бы совѣтовалъ подождать со свадьбой до будущей осени. Пусть помянетъ хорошенько отца и оправится.

-- Я согласенъ, сказалъ Вуица.

Выпили по три и расцѣловались на прощанье.

* * *

Всякій, кто услыхалъ эту новость, на первый разъ удивился, но только на первый разъ, а разобравъ хорошенько, всякій похвалилъ Вуицу.

Многіе жалѣли:

-- Этакій момакъ, изъ такой славной семьи, могъ бы выбрать себѣ дѣвушку изъ любаго дома на Черной горѣ, а онъ выбралъ усташенскую дочку изъ угасшаго братства. Не принесетъ она ему ни друзей, ни добрыхъ свойственниковъ.

Но за то вся Черная гора сказала единогласно:

-- Выбралъ себѣ Вуица горскую виду. Свойственницей ему будетъ вся юначеская Герцеговина. Рано ли, поздно ли, а ужь будетъ онъ пить тамъ руйно-вино, если приведетъ Господь.

"Русскій Вѣстникъ", No 10, 1891