Матавуль Симо - Латинче и его женитьба

Сино Матавуль.

(Из Црне Горе и Приморjа. Приповиjетке. I свеска).

Черногорскіе разсказы.

(Переводъ съ сербскаго).

Латинче и его женитьба.

На уступѣ крутой горы столпилось до пятидесяти домовъ. Ниже этого поселка идетъ снова крутой обрывъ, а справа и слѣва нагроможденныя скалы изрыты глубокими рвами, по которымъ весною и осенью бѣгутъ бурные потоки. У подошвы горы въ глубокомъ логѣ разсыпано еще до сотни домовъ. Пахатной земли ни тамъ, ни здѣсь почти совсѣмъ нѣтъ, а тѣ кусочки, какіе есть, огорожены и засажены до послѣдняго вершка и плодородны, какъ на Приморьѣ. Красиво отдѣланы маленькіе огородики, окруженные виноградомъ, смоквой, черешнями и сливами. Дома выстроены почти всѣ изъ известняка и покрыты черепицей. Попадаются между ними и двухъ-этажные. Хоть и въ самой глубинѣ Черногоріи, поселокъ своей внѣшностью не уступитъ любому селу на Приморьѣ.

Я сказалъ поселокъ. Собственно здѣсь нѣсколько поселковъ, такъ какъ живетъ здѣсь нѣсколько братствъ. Такъ по крайней мѣрѣ считается въ Черногоріи. Мѣстность, о которой я веду рѣчь, занята прославленнымъ племенемъ граджанъ. Вонъ на западной сторонѣ группа красивыхъ построекъ. Это Кнежевичи, самое сильное братство у граджанъ, ихъ "Ячица" {Ячица отъ слова "Як", т. е. крѣпкій. Прим. пер.}, какъ говорятъ старые черногорцы. "Ячица" также и липовцы; есть и еще сильныя братства, есть, конечно, и слабыя.

Одно братство стоитъ особенно упомянуть. Оно состоитъ изъ трехъ домовъ и носитъ имя... угадайте, какое? Повѣрить трудно, а такъ; Црноевичи! Потомки ли это древнихъ Црноевичей {Владѣтельная династія.} или просто однофамильцы? Сами они увѣрены, что происходятъ отъ древней царственной лозы. Да почему же и нѣтъ? Мало ли простыхъ крестьянъ, которыхъ предки сидѣли на престолѣ? Объ этихъ Црноевичахъ граджане говорятъ, что это старинные мѣстные жители и что, переселяясь сюда, они уже застали ихъ на мѣстахъ. Но что всего удивительнѣе -- въ этомъ братствѣ никогда не было ни меньше, ни больше трехъ дворовъ. Липовцы говорятъ, что это особое Божіе знаменіе. Но все-таки это былъ признакъ слабости, и надъ этимъ не мало сокрушались Црноевичи.

Всѣ граджане славятся во-первыхъ, какъ самая красивая порода людей, во-вторыхъ, какъ юнаки изъ ряда вонъ. И въ самомъ дѣлѣ: такихъ красавцевъ юношей и красавицъ дѣвушекъ нѣтъ по всей Черной Горѣ. Затѣмъ старики гордятся, что у нихъ проживалъ въ изгнаніи въ концѣ прошлаго вѣка патріархъ Бркичъ, и у нихъ же нашелъ убѣжище Малый Щепанъ (Стефанъ Малый) въ то время, какъ беглербегъ румелійскій со ста тысячами войска напалъ на Черную Гору и прошелъ ее всю до Чева, гдѣ наконецъ турки нашли свою погибель:

Цар се сакри у село граджане,

А царицу *) црногорци бране,

*) Свободу.

какъ поетъ владыка Раде {Митрополитъ Петръ Петровичъ Нѣгошъ, государь и знаменитый поэтъ.} въ "Горскомъ Вѣнцѣ",

Вотъ что случилось въ Граджанахъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

На Петровъ день незадолго до солнечнаго захода вышелъ на свое просторное гумно, расположенное на площадкѣ почти надъ домомъ, сердарь Иванъ Кнежевичъ. Это былъ небольшаго роста крѣпкій человѣкъ съ румяными щеками и сѣдыми усами. Одѣтъ онъ былъ точно на свадьбу. Поверхъ зеленаго кафтана на немъ были токи {Родъ панциря. Прим. пер.}, а за поясомъ торчали пара пистолетовъ и ножъ. Длинный чубукъ онъ забросилъ на плечо и гуляетъ по гумну, останавливаясь на поворотѣ и любуясь своей тѣнью.

Показался кто-то изъ братства:

-- Сердарь, мы къ тебѣ посидѣть...

-- Идите, собирайтесь, отвѣчалъ онъ и сѣлъ на два снопа, положенныхъ одинъ на другой.

Пока успѣлъ онъ набить трубку, подошло еще четверо, всѣ безъ джамадановъ {Черногорская куртка.} и разсѣлись у ограды.

-- Экъ какъ жаритъ! сказалъ пожилой усатый черногорецъ, утирая рукавомъ лобъ. Трое молодыхъ утирались тоже и дышали такъ, какъ будто не пришли, а прибѣжали во всю прыть.

Сердарь спокойно уложилъ трутъ на кремень и нѣсколько разъ ударилъ огнивомъ; потомъ сказалъ:

-- Такая жара бываетъ каждый годъ въ это время...

-- А ты, дядя, еще токи надѣлъ! Я удивляюсь, какъ ты подъ ними не растопишься! прибавилъ одинъ помоложе.

Сердарь вскинулъ на него глазами. Его лобъ наморщилсят а брови наклонились. Это признакъ, что онъ разсердился. Выпустивъ нѣсколько глотковъ дыма, онъ отвѣчалъ:

-- Я, дитя мое, ужь такъ привыкъ одѣваться въ сегодняшній день. А вы, какъ себѣ хотите -- снимите хоть и штаны. Мы, старые черногорцы, не объ удобствѣ думаемъ, а о томъ, какъ-бы красивѣе... Растопишься. Точно я сахарный. Что это нынче за молодежь нѣжная, Боже ты мой!

Молодой человѣкъ покраснѣлъ, точно ему сунули жаровню съ угольями. Товарищи сердито посмотрѣли на него. Усачъ вмѣшался.

-- Ну, что тамъ, сердарь, не сердись по пустякамъ. Не въ обиду же онъ сказалъ. А ты, Лале, поди извинись передъ дядей.

Лале поцѣловалъ руку сердарю Ивану. Тотъ улыбнулся и погладилъ его по головѣ. У него былъ отходчивый характеръ. Сейчасъ разсердится, а тутъ глядь, не успѣешь перекреститься, и смиловался. Настоящій "старый черногорецъ".

Сердарь Иванъ былъ въ семьѣ почти одинокъ. Кромѣ хозяйки у него только и были: маленькій внукъ тоже Иванъ и дочь Дуня. Этой Дунѣ очень подходило ея имя {Дуньа -- айва. Ничего общаго съ Евдокіей, откуда у насъ уменьшительное Дуня.}. Крѣпкая и здоровая, какъ отецъ, дѣвушка была выше его ростомъ почти на цѣлую голову. У нея были прекрасные большіе черные глаза и черныя косы, долгія какъ у "вилы" {Горная нимфа.}. Молодежь потихоньку бѣгала къ сердареву двору подглядывать, когда Дуня расчесывала свои волоса. И дѣйствительно, было на что посмотрѣть. Говорятъ, что косы падали ниже колѣнъ. А когда Дуня бѣжитъ, бывало, въ одной рубашкѣ мимо дома по огороду, земля дрожитъ подъ ногами...

Маленькій Иванъ остался двухъ мѣсяцевъ послѣ отца, убитаго въ нашествіе Дервишъ-наши. Мать его скоро умерла. Такимъ образомъ славный домъ сердаря чуть не угасъ, и теперь вся надежда старика только на этого пятилѣтняго ребенка да на хорошаго зятя.

Всѣ смолкли. Молодежь ждетъ, не начнетъ ли чего-нибудь сердарь, но тотъ смотритъ на огонь въ трубкѣ и молчитъ. Послышались шаги. Это былъ еще десятокъ "братственниковъ". Они поздоровались и размѣстились, гдѣ пришлось: которые на оградѣ, которые попросту скрестивъ ноги, на току. Между ними были и пожилые люди, а потому начался говоръ. Сердарь неожиданно пришелъ въ самое веселое настроеніе, началъ шутить и задирать то одного, то другаго. Развеселились всѣ, такъ какъ старикъ славился своимъ остроуміемъ и шутками. Онъ поднялъ было на зубокъ какого-то дальняго родственника, по прозвищу "Курьела", какъ кто-то вдругъ крикнулъ:

-- Погодите! Смотрите -- свадьба!

Всѣ обернулись къ оврагу и расхохотались. Шло человѣкъ двадцать граджанъ съ дальняго конца, плавно ступая одинъ за другимъ, гуськомъ, точно и вправду сваты. Это значитъ, что они идутъ къ сердарю "посидѣть".

Старикъ снова сверкнулъ глазами. Ему было непріятно, что мальчишка смѣется надъ взрослыми.

-- Очистите-ка имъ мѣсто, сказалъ онъ и всталъ.

Кнежевичи столпились въ кучку и тоже встали, когда подошли первые изъ гостей.

-- А смотрите-ка, брачо. Латинче-то не сзади, а между ними, замѣтилъ опять тотъ самый юноша, который назвалъ гостей сватами.

-- Ну чему ты? буркнулъ сердарь. Если онъ между ними, это такъ и слѣдуетъ. Ты знаешь, кто былъ его отецъ?

-- Да и онъ самъ отличный малый, замѣтилъ усачъ. А смѣемся мы надъ нимъ любя. Ну, да ужь не будемъ, не будемъ!

-- Здравствуйте вамъ! крикнулъ сердарь.-- Идите, брачо, спасибо, что пришли!

Пришедшіе расцѣловались со старикомъ и съ остальными и усѣлись. Всего собралось на гумнѣ до сорока человѣкъ. Дуня, мать ея Добрица и маленькій Иванъ, выглядывали изъ воротъ дома. За оградой столпились женщины изъ братства кнежевичей и засматриваютъ, что будетъ. Дѣти толпой, бросивъ игры, уставились на взрослыхъ.

Гдѣ стоитъ нынѣ сердарево гумно, было изстари сборное мѣсто племени. Отецъ сердаря Ивана, сердарь Мичунъ, застроилъ и огородилъ это мѣсто, и теперь такого роскошнаго "зборишта" нѣтъ нигдѣ въ окружности.

Когда окончились обычные разспросы о здоровьѣ, о семейныхъ дѣлахъ и т. п., сердарь обратился къ тому юношѣ, кошѣ, котораго звали Латинче.

Это прозвище было дано ему за то, что онъ былъ замѣчательно строенъ, красивъ и бѣлъ лицомъ, въ самомъ дѣлѣ, какъ какой-нибудь молодой итальянчикъ {Латинче -- итальянчикъ. Владыко Нѣгошъ въ "Горскомъ Вѣнцѣ" бросаетъ это слово въ насмѣшку изнѣженнымъ сербамъ Далмаціи и Приморья.} изъ Дубровника. Настоящее его имя было Лека Липовацъ. Онъ былъ сирота, одинъ у матери, и какъ сынъ юнака Рака Липовца, очень гордился своимъ домомъ.

Сидѣлъ Латинче какъ разъ противъ сердаря.

-- Ну какъ ты, Лека?

-- Хорошо, слава Богу! отвѣчалъ онъ и покраснѣлъ.

-- Что, задираютъ тебя наши молодцы?

-- Понемножку! отвѣчалъ онъ, улыбаясь.

-- Теперь полно задирать, послѣ сегодняшняго, сказалъодинъ изъ кнежевичей.

-- А что было сегодня? спросили сразу нѣсколько человѣкъ -- Утромъ послѣ обѣдни кидали камни. Онъ, брачо, всѣхъ перекинулъ, кромѣ Кичуна.

-- Да не можетъ быть! удивился сердарь.

-- Вѣрно, вѣрно! крикнули липовцы.

-- Ну поди ко мнѣ, я тебя поцѣлую.

И сердарь поцѣловалъ его въ лобъ.

Лека сконфузился. Не знаетъ, куда дѣвать руки, и щиплетъ верхнюю губу, на которой нѣтъ ни признака усовъ. Глаза строгіе. Посмотрѣть на него -- залюбуешься, до того красивъ.

Многимъ изъ липовцевъ и кнежевичей показалось это несправедливымъ.

-- Нужно еще подумать, сказалъ одинъ, настоящимъ ли манеромъ мы кидали, или только шалили.

-- А пожалуй, что и шалили, поддержали нѣкоторые.

-- Постыдитесь говорить такое! крикнулъ Лека.

-- Нѣтъ, брачо, это не дѣло, заявилъ одинъ изъ липовцевъ.

-- Насъ свидѣтелей было тридцать человѣкъ. Всѣ, кто кидалъ, изъ послѣднихъ силъ старались его перебросить, а перебросилъ только одинъ Кичунъ.

Наступило неловкое молчаніе. Кое-кто изъ старшихъ надумалъ, что было бы хорошо перевести разговоръ на что-нибудь другое. Одинъ изъ липовцевъ началъ:

-- Чудакъ, право, этотъ нашъ Лека. Весь Божій день ходитъ по жарѣ, а знаешь, сердарь, зачѣмъ? Загорѣть ему хочется, да вотъ не чернѣетъ и конецъ! Положимъ, онъ этого не говоритъ, а отговаривается другимъ, ну да мы отлично знаемъ! Правду сказать, мы подсмѣиваемся надъ нимъ: тебѣ, Лека, дѣвушки завидуютъ, что у тебя такая господская кожа... Да не только по жарѣ ходитъ, онъ кидаетъ каменья, гимнастику дѣлаетъ, верхомъ ѣздитъ...

-- И молодецъ, прервалъ его сердарь.-- Такъ и слѣдуетъ молодому человѣку. Выйдетъ такой же юнакъ, какъ и покойный отецъ. Яблоко въ яблоню...

-- Дай Боже! подтвердили нѣкоторые липовцы.

-- А теперь, брачо, недурно бы промочить пустое горло! сказалъ сердарь.

-- Спасибо, не надо, сердарь, вскричали многіе.

-- Ну, вотъ еще! Эй, Дуня! Принеси къ намъ баклажку ракіи, да мои гусли, слышишь!

Снова замолчали.

Дѣвушка принесла ракію и небольшую чарку. Маленькій Иванъ тащилъ на плечѣ гусли. Войдя въ кругъ столькихъ мущинъ, она смутилась, застыдилась и хотѣла передать баклажку одному изъ родныхъ. Но молодежь крикнула:

-- Не надо, не надо, угощай ты!

Сердарь тоже подтвердилъ:

-- Ну, ужь, наливай имъ, что ли!

Чтобы не смущать дѣвушку, молодежь занялась маленькимъ Иваномъ; его начали цѣловать и разспрашивать. Дуня, красная, какъ роза, начала обносить всѣхъ по старшинству. Всякій беретъ чарочку и поздравляетъ сердаря, а глазами такъ и впивается въ дѣвушку.

Когда дошла очередь до Латинче -- вы ни за что не повѣрите!-- всѣ замолкли, а онъ вдругъ говоритъ громко и съ разстановкой:

-- Эхъ, хоть бы тутъ даже отрава была, а изъ твоей руки выпью!

Всѣ просто окаменѣли отъ изумленія. Сказать такую штуку дѣвушкѣ, да еще на глазахъ у отца! И еще кто! Стыдливый, скромный Латинче! Что это съ нимъ сдѣлалось? Богъ его знаетъ, вѣрно такъ сорвалось слово съ языка...

Лека не продолжалъ, выпилъ ракію и протянулъ чарку дѣвушкѣ. Но та уже убѣжала. Сердарь кричитъ: "Дуня, вернись". Куда тамъ! Убѣжала домой.

Латинче словно испуганно посмотрѣлъ вокругъ себя.

-- Это что же? мрачно спросилъ его одинъ изъ ея родственниковъ, ровесникъ ей по лѣтамъ.-- Никакъ ты ухаживаешь за нашей Дуней?

Леку словно ударили по лицу. Онъ вспыхнулъ и отвѣчалъ рѣзко.

-- А почему бы мнѣ за нею не ухаживать?

-- Да потому, что она можетъ схватить тебя подъ мышки и взбѣжать вонъ на эту гору, понялъ?

-- Тебя, можетъ быть, а не меня, крикнулъ Лека.

Люди постарше побоялись, чтобы молодежь не зашла далеко и изъ спора не вышло худа, а потому начали ихъ мирить. Сердарь повернулъ дѣло на шутку. Кто-то крикнулъ: "Да перестаньте вы! Обоихъ васъ она подъ мышками на гору снесетъ... Вѣдь это богатырь-дѣвка!"

-- А хочешь знать, что не снесетъ? сказалъ Лека и всталъ.

-- Что же? Это не трудно увидать. Позови ее, да и поборись съ ней.

Поднялся общій хохотъ. "Оставьте, момцы, сердарь заиграетъ на гусляхъ!" кричатъ старики. Молодежь берется за животы при видѣ того, какъ Латинче пѣтушится. Нѣкоторые кричатъ: "Позовите Дуню!" "Сердарь позволитъ". "Да и почему не позволить? Никакого стыда здѣсь нѣтъ, сохрани Богъ! Ты попроси, Лека, сердаря, онъ позволитъ".

Латинче махалъ рукой, требуя слова.

-- Извольте!

Когда увидали, что сердарь смѣется, съ десятокъ молодежи вскочило и бросилось въ домъ за Дуней. Вытащили. Она не дается, работаетъ своими богатырскими руками такъ, что нападающіе летятъ отъ нея на два шага. Но такая куча народу все-таки одолѣла дѣвушку. Привели ее на гумно.

-- Тато, не давай меня, кричитъ Дуня сквозь смѣхъ.

-- А ну-ка, Божья твоя вѣра! говоритъ сердарь, тоже смѣясь.-- Поборитесь-ка вы съ нимъ, въ самомъ дѣлѣ! Мы вѣдь всѣ здѣсь вольны, а ты помни, что ты дочь Ивана Кнежевича. Ну-ка, соколъ мой!

Дѣвушка перестала смѣяться, посмотрѣла отцу въ глаза и начала засучивать рукава.

-- Ну, ладно, пусть выходитъ!

Латинче снялъ ружье, сбросилъ шапочку и пошелъ къ ней на полянку пониже гумна.

Схватились.

Вотъ она взмахнула имъ, какъ тростникомъ, но онъ ловко вывернулся и всталъ на ноги.

-- Вали ее теперь, кричатъ ему его братственники.

-- Дуня, соколъ! кричатъ кнежевичи.

Но онъ не торопится нападать. Опять дѣвушка поднимаетъ его и размахиваетъ имъ направо и налѣво. Онъ прыгаетъ, какъ серна, и постоянно становится на ноги.

-- Онъ лукавъ! кричитъ кто-то. Ждетъ, пока она заморится. А тогда...

-- Ай, Дуня, соколъ нашъ! вскрикнули опять кнежевичи хоромъ.

-- Ай, Лека, соколъ! Не постыди насъ сегодня, кричатъ хоромъ липовцы.

-- Держись, Дуня!

-- Держись, Лека!

-- Держись, держись!..

Наконецъ онъ выждалъ минуту и напалъ на нее изо всей силы. Но она ловко вывернулась, и въ ту минуту, когда онъ былъ меньше всего приготовленъ, бросилась на него сама, онъ не успѣлъ изловчиться, и она, поваливъ его, упала на него на траву.

Можете себѣ представить, что тутъ было! Изъ-за страшнаго хохота нельзя разобрать, кто что говоритъ. Липовцы скрываютъ досаду и тоже хохочутъ. Дунины братственники обнимаютъ и цѣлуютъ другъ друга. Латинче, блѣдный, оперся на ограду и оглядываетъ ихъ всѣхъ рядомъ. Сердарь, боясь, чтобы дѣло не приняло дурнаго оборота, взялъ гусли и провелъ нѣсколько разъ смычкомъ. Говоръ и смѣхъ затихъ, такъ какъ старика всѣ поняли.

-- Садись и ты, Лека! За шутку сердиться нечего! сказалъ старикъ отеческимъ тономъ.

-- Сохрани Богъ, сердарь! только прошу тебя, позволь сказать одно слово!

-- Ну, ну, что такое?

Сердарь, прищурившись, внимательно посмотрѣлъ на него.

-- Брачо! началъ Латинче.-- Одолѣла меня дѣвойка, правда?

-- Одолѣла! сказали многіе сквозь зубы.

-- А я говорю, что нѣтъ! Одолѣла меня не она, а кровь дѣвичья. А кто не вѣритъ, на того мнѣ наплевать!

-- Лека, брось! Чепуху несешь! крикнули его братственники.

-- Ничего худаго я не говорю. А вотъ что я у нихъ (онъ показалъ на кнежевичей) спрашиваю. Пускай меня одолѣла дѣвойка. А кого изъ васъ мать родила, чтобы со мной побороться даже вотъ теперь!

-- Лека! Не дури!

-- Выходи любой изъ кнежевичей! Вонъ васъ тутъ сколько, какъ темный лѣсъ!

-- Хорошо! Вотъ со мной! Сейчасъ же! крикнулъ сердито Кичунъ, вставая съ своего мѣста.

-- Ну-ка, давай перевѣдаемся по-мужски!

Схватились. Кичунъ былъ самый сильный момакъ между всѣми граджанами.

-- Не сломай его, Кичунъ! подсмѣиваются братственники.

И не щадилъ же Кичунъ Латинче! Напротивъ, онъ употреблялъ всю свою страшную силу, вытягивалъ, какъ говорится, жилы, чтобы его одолѣть. Напрасно. Боролись, боролись, мотали одинъ другимъ и ломали другъ друга, пока вдругъ, при одномъ оборотѣ, Кичунъ не упалъ на траву. Латинче былъ на немъ.

-- Обмана не было? строго спросилъ сердарь.

-- Сохрани Боже, сердарь! Свалилъ меня законно и честь ему за это!

-- А если такъ, то сейчасъ же поцѣлуйтесь!

-- Съ удовольствіемъ!

-- Остальные кнежевичи тоже!

-- Хорошо, хорошо, сердарь!

-- И слушайте, что я теперь скажу: кто этого момка назоветъ съ сегодняшняго дня Латинче, возьму съ того пятьдесятъ талеровъ штрафа и, сверхъ того, честное слово, вымѣряю спину вотъ этимъ чубукомъ! А ты, милый, подойди ко мнѣ!

Онъ сердечно обнялъ Леку.

-- Знаешь ли ты, что у меня не было дороже друга, чѣмъ твой отецъ?

-- Знаю, сердарь, спасибо тебѣ!

-- А знаешь ли, что между граджанъ не было краше юнака, чѣмъ онъ?.. Ну такъ вотъ, мой милый (сердарь закашлялся)... Оно, конечно, брачо... не совсѣмъ это по нашему черногорскому обычаю... но ужь мнѣ, авось, зазорно не будетъ... Ничего, сойдетъ... Ты, Лека, тово?.. Женился бы ты на Дунѣ?

-- Конечно! отвѣчалъ удивленный Лека.

-- Ну такъ посылай завтра дядю "съ перстнемъ".

-- На счастье, дай Боже! воскликнули всѣ.

-- Только ты тово... смотри, потомъ не говори, что я тебѣ дочку навязалъ... Да еще съ нею не борись, братецъ, хоть ты и одолѣлъ Кичуна!

Липовцы сняли ружья съ плечъ и сдѣлали каждый по выстрѣлу. Молодежь запѣла хоромъ. Подошли на выстрѣлы сосѣди, и составилось чудесное "оро".

Плясали до бѣлаго дня. А на Успенье Лека обвѣнчался съ Дуней.

"Русскій Вѣстникъ", 12, 1891