Мочульский Константин Васильевич - Морис Метерлинк. "Жизнь термитов"

Константин Васильевич Мочульский

Морис Метерлинк. "Жизнь термитов"

"Жизнь термитов" Мориса Метерлинка по замыслу и построению параллельна его знаменитой "Жизни пчел". Та же последовательность глав, то же блестящее и общедоступное изложение, те же остроумные философские обобщения. Это -- своеобразный литературный жанр, не вмещающийся ни в какие школьные рамки. Автор настаивает на "научности": говорит о строгости и беспристрастии своего метода, приводит в конце солидную библиографию. Себя он называет скромным классификатором, ограничивающимся сводкой наблюдений и фактов. И все же, ни "Жизнь пчел", ни тем менее, "Жизнь термитов" не похожи на сухие энтомологические исследования. Их читаешь с захватывающим интересом, они обращены не к любознательности и критическому чувству читателя, -- а почти исключительно к его воображению. Эти "фактические" сводки -- увлекательнее любого романа приключений. В них есть сложная необузданная фантастика. Не знаю, как специалисты отнесутся к интерпретации и выводам Метерлинка; мнения их едва ли дойдут до рядового читателя. И как бы ни была жестока их критика, она не сможет затронуть этой страшной сказки "из жизни природы".

"Жизнь термитов" -- произведение художественное; в нем есть та неоспоримая убедительность, которая не зависит от реальности. В предисловии к "Жизни пчел" Метерлинк говорит, что он уже вышел из возраста чудесных вымыслов; он знает, что действительность в своей чудесности превосходит выдумку. И вместо того, чтобы сочинять -- он хочет простыми глазами посмотреть на мир и простыми словами о нем рассказать.

То же заявление повторяется и в предисловии к "Жизни термитов". Никакого вымысла, никакого творчества в кавычках: объективное изложение и скромное объяснение. И читая первые страницы книги с сухим перечнем фактов и сообщением вполне проверенных сведений -- невольно веришь этой "скромности" автора. Но вот введение заканчивается открываются ворота мрачного и страшного мира -- и перед нами -- таинственная, трагически напряженная жизнь. И тогда становится ясным, что пресловутая объективность -- только хитрый прием, что нас вводят не в популярную монографию по природоведению, а в заколдованное царство, в те самые таинственные замки, где мы уже встречали далеких принцесс, Аглавен, Селизетт и Тентажилей.

Материал иной, вместо романтических призраков -- загадочные и жуткие существа, слепые, жестокие, самоотверженные и вещие. Но тот же замысел: мрачно-символический (культура термитов -- древняя и мудрая -- прообраз всех человеческих культур) и то же драматическое построение: рок под маской непостижимого "инстинкта", некоего "духа рода", бессмысленные страдания и бесплодные жертвы, беспощадная борьба, чудовищные гекатомбы, приносимые неведомому и зловещему божеству. Низменное и героическое, отвратительное и величественное, жизнь и смерть -- все это окутано мраком под сводами тюрьмы и застенка, называемого муравейником. Автор ограничивается "гармоническим" воссоединением разрозненных данных. В этом "ограничении", выборе -- все его искусство. Он сам не наблюдал термитов: сведения почерпнуты им из книг, -- тем более удивительно его законченное создание, в котором так крепка логика соотношений. Не сообщая ничего нового, Метерлинк творит заново целый мир. Мы и до него знали каждый камень в отдельности; но перед зданием, из них построенным, стоим в изумлении. Неужели можно поверить в такую чудовищную бредовую правду?

Культура термитов -- самая древняя из всех существовавших когда-либо на земле; она выше человеческой культуры: их коммунистическая государственность, экономическое устройство, техника и логическая система распределения жизненных функций -- все это еще далекий идеал человеческого общества. Можно догадываться об утонченности их нынешних чувств: об их таинственных познаниях в химии, биологии, механике, архитектуре: у термитов разрешены проблемы экономические, социальные, государственные. Индивидуум окончательно принесен в жертву "идее общего блага"; всеобщая слепота, строжайшая специализация; самоотверженный труд, полное равенство в рабстве; неумолимый закон, карающий смертью малейшее уклонение от предначертаний "высшего разума"; целесообразность, доведенная до идеала; механизация жизни, отбор жизнеспособных истребление неприспособленных; массовая психика; рабоче-солдатская республика с видимостью монархии: неподвижная королева, превращенная в одно громадное чрево, и несильный, тщедушный король, в почетном пожизненном включении. Воины -- только для войны (гипертрофия роговых челюстей), рабочие -- только для работы: и те и другие ослеплены и кастрированы. Личинки с помощью соответствующего питания превращаются в рабочих, воинов или аристократов: смотря по государственной необходимости. Проблема питания разрешена блестяще: пища, переваренная одним гражданином, становится съедобной для другого, и так до бесконечности, ничто не пропадает: трупы немедленно съедаются, старики и уроды тоже. Математический расчет каждого движения: совершенная военная организация; гениальная международная политика и могучая колонизация. Таково то государство будущего, которое грозит человечеству. Утопия? Может быть. Во всяком случае, она убедительнее всех фантазий Уэллса.

Примечания

Впервые: "Звено", No 213 от 27 февраля 1927 -- в составе обзора "Новое во французской литературе".

Один из немногих откликов Мочульского в этом жанре, который и ныне представляет несомненный интерес.

--------------------------------------------------------------------

Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский; Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. -- Томск: Водолей, 1999. -- 415 с.; 21 см.