Мочульский Константин Васильевич - И. А. Бунин. "Последнее свидание"

Константин Васильевич Мочульский

И. А. Бунин. "Последнее свидание"

В сборник И. А. Бунина "Последнее свидание" вошли рассказы, написанные между 1911-1913 годом на Капри. Назван он так по заглавию первого рассказа: но сейчас, через 14-16 лет после появления в свет этих небольших повестей о русской деревне, заглавие кажется не случайным. Последнее свидание с теми, кто ушел навсегда, с тем, что кончилось и больше никогда не повторится. В рассказах Бунина правдивое и необыкновенно точное свидетельство очевидца и современника о быте и жизненном укладе старой мужицкой России. Знакомые, неповторимые черты, острое своеобразие "особого", замкнутого и крепкого мира. Каждый рассказ построен вокруг какого нибудь характерного лица. Краткое жизнеописание или "типичный" эпизод; герои не описываются от автора, а сразу же, с первых строк вовлекаются в действие. Несколькими поступками, двумя-тремя репликами -- они раскрываются перед нами. Средства изображения просты, почти скупы; выбраны немногие черты, неяркие краски; все украшения изгнаны. Нарочитая сухость и сдержанность письма. Вместо привычного пестрого, размалеванного, кумачового, "style russe" строгий иконописный рисунок. Каждое слово прочно и раз навсегда поставлено на своем месте; ни исключить, ни заменить его нельзя. В сочетании слов ощущается внутренняя необходимость; как будто творчество Бунина вне произвола. Автор свободен в своем выборе, но как только выбор сделан -- все дальнейшее: композиция, развитие действия, словесная разработка совершается по закону, -- по прямой линии, без отклонений в сторону и остановок по пути. Точность выражении Бунина поразительна: это особенная, одному ему свойственная математика.

В литературе мы привыкли к относительному и приблизительному; под ворохом смутных смыслов, -- звучаний отдаленных ассоциаций и риторических фигур -- только постепенно проясняется мысль-образ. Автор обычно заставляет нас проделать вместе с ним утомительную работу искания; он борется с непокорным языком: запутывается в сетях синтаксиса, предпочитает быть многословным и расплывчатым, лишь бы только не утерять мысли -- умственно верной и единственно нужной, которая мелькнула вдали. И -- в случае удачи -- точность дается нам, как награда за блуждания и поиски. Это -- манера суживающихся концентрических кругов. У Бунина -- процесс борьбы со словом -- спрятан от наших взоров. На страницы книги -- фраза выходит в блестящем вооружении, и мы не можем не признать ее подлинности. Нет сомнений -- эта мысль могла быть выражена только так. Она совершенна, довлеет себе, незыблема и проста, как формула, и жизненна, как организм. Что бы не описывал Бунин -- природу или людей, -- его художественная правда не в копировании, а в понимании мер и отношений. Он знает лестницу ценностей; и в физическом и в моральном мире у него острое чувство пространства: середина, верх и низ; центр и стороны. Никогда второстепенное не вырастет в главное, а главное не отодвинется в глубину. Дар "правдивости" равно присущ и зрению его и воображению. Всякая разнузданность, анархия и причудливость чужды его строгому духу. Он никогда не теряет самообладания, не впадает в лирическое опьянение и пророческий пафос; спокойная и мужественная воля запечатлена в каждом его слове.

Называть Бунина натуралистом -- значит не отличать зеленое от красного; к сожалению дальтонизм этот весьма свойственен нашей критике. Натуралисты -- это фонографы-любители, жаждущие использовать как можно больше пластинок. Все объекты кажутся им "любопытными": н горный вид, и целующаяся парочка, и пасущиеся коровы. Но пресловутые "куски жизни" на их пластинках имеют такой же неестественно деревянный вид, как фотографии новобрачных. Приемы Бунина прямо противоположны технике натурализма; как естествоиспытатель, он овладевает миром, повинуясь его законам. Можно подумать: мужики Бунина списаны с натуры: мы их узнаем, мы не сомневаемся в их реальном существовании. Неопытному читателю может показаться, что автор и не "сочинял" вовсе, а только "ловко подметил". Между тем, конечно, типы, веденные в "Последнем свидании" -- Иоанн Рыдалец, Авдей Забота, Аверкий, Агафья, коновал Липатий, Лукьян Степанов -- никогда до Бунина и вне Бунина не существовали. Они живы, живей тех "настоящих", которых автору приходилось встречать, -- но на всех -- печать их создателя. Это не только мужики кой то губернии и такой то эпохи, но прежде всего "бунинские" мужики. И они не похожи на столь же "настоящих" мужиков Тургенева и Григоровича. "Последнее свидание" по сюжетам и композиции невольно заставляет вспомнить о "Записках охотника". У Бунина есть и певец ("Лирник Родион") и "Живые мощи" (смерть крестьянина Аверкия в "Оброке"), и Хорь ("Князь во князьях"). Самая форма -- короткой психологической повести из крестьянского быта -- близка к построению Тургенева. Но сравнивая двух писателей, -- острее чувствуешь их коренное, несводимое различие. Тургенев -- романтик -- открыл новый, доселе неведомый мир: он умилен и взволнован своим открытием: относится к нему эстетически и лирически. В его мужике что то барское, -- изящное. У Бунина -- нет этого прекраснодушного отдаления; его взгляд пристальнее и зорче; он меньше умиляется и проникает глубже. Деревня Тургенева -- такая, какой она "должна быть", деревня Бунина -- какая она есть.

Примечания

Впервые: "Звено", No 223 от 8 мая 1927.

--------------------------------------------------------------------

Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский; Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. -- Томск: Водолей, 1999. -- 415 с.; 21 см.