Мочульский Константин Васильевич - Литературные беседы (А. Ремизов. - Ю. Слезкин)

Константин Васильевич Мочульский

Литературные беседы
(А. Ремизов. -- Ю. Слезкин)

В "Воле России" закончилась печатаньем вторая часть романа А. М. Ремизова "Ров львиный". Первая часть ("Канава") несколько лет тому назад появилась на страницах "Русской мысли". Настроением своим "Ров львиный" примыкает к "Крестовым сестрам" и "Оле". Но резко отличается от них по тону, по "интонации" повествования. В "Оле" преобладает рассказ: перед нами проходит жизнь героини в последовательности событий, в реальном времени и реальном пространстве. Действующие лица живут независимо от автора: его участие в их судьбе, его любовное к ним отношение только ведет читателя; руководит его вниманием; создает вокруг них атмосферу любовности. Конечно, автор не холодный наблюдатель; о чем бы Ремизов не писал -- о самом важном или о самом незначительном -- он весь тут: своими чувствами, мыслями, всей душой "участвует". Подойти со стороны, описать объективно -- не умеет. Через чувство, или вернее со чувствие приходят к нему "герои". Так полюбит их "обездоленных и обойденных" (других для него не бывает), так пожалеет, что увидит вдруг, до конца, до мельчайшей подробности. И всегда, одновременно, видение людей -- острое и подлинное -- (как себя знаю!) и общая с ними мука, любовь-жалость. В "Оле" любовь -- сдержанная, участие -- спокойное, умиленное. Конкретность вещей и событий, "видение" поэтому больше. Эмоциональная напряженность прорывается изредка словами "от себя", лирическими тирадами. Но душа -- спокойна, и мир, раскрывающийся в глубине ее, кажется нам отчетливым и стройным. Мы почти забываем, что мир этот, лишь -- "душевный пейзаж": так похож он на действительность, на "мир внешний". В "Рву львином" иллюзия "объективности" разрушается. Душа автора взволнована, взбаламучена до Дна; исчезла прозрачность, искривились, переломались линии фабулы -- зыблются, расплываясь, лица; все задвигалось, зашаталось: и ясный "объективный" мир превратился в смутный призрак, в сонное видение. Роман становится лирическим монологом. От себя и о себе говорит Ремизов; единственная реальность -- его сознание, его чувство. Не прикрываясь "чужими именами" от первого лица; "от всего сердца":

"А знаете, что я скажу вам? А скажу я вам от всего моего сердца:

"Будь благословенна беда, скорбящая душу человеческую, горе, ранящее сердце.

Ведь только беда, только горе еще пробивают тот камень которым завален крылатый дух в ползком человеке.

А без духа, посмотрите -- что есть человек человеку? Человек человеку не бревно -- чего там бревно! -- Человек человеку подлец?"

В таком тоне -- страстном, мучительно-напряженном, близком к отчаянию написана эта книга об "обойденных в царстве земном", о "канаве плачужной", в которую кинуты все "со дня рожденья своего". Из ненависти и жалости к людям, из тяжбы "червя" с "царем жестоковыйным", из плача, из скрежета зубовного, -- в неверном бредовом свете возникают лица: -- чиновник страховой конторы Баланцев (на нем "бестий ярлычок обойденности, как первородное проклятие, как Каинова змеиная печать"); помощник инспектора Будилин, "мститель", бухгалтер Тимофеев и его дочь Маша, доктор Задорскнй. Все они во "Рву львином": и убогое их существование -- разве жизнь? Какие события могут происходить с этими заживо погребенными? Они любят, страдают, надеются даже -- и все это, как сон. Повествовательные отрывки тонут в нескончаемой жалобе твари к творцу, в "стоне". Факты, происшествия -- как зыбь на тяжелой, темной воде; а под ней -- оцепенение. Сидит Будилнн у окна, попивает чай и беседует с брандмауэром. Он "мститель": пытался что то делать, ходил в народ, ездил учиться заграницу, мечтал о "сопоспешествовании счастию близких" -- а кончил ожесточением, яростным отрицанием. И застыл навсегда перед брандмауэром:

"Слава всем войнам, истребляющим человеческий род. слава мору, чуме, туберкулезу -- освобождающим землю -- от только жрущего, только гадящего, только смердящего человека!"

И вот над "плачужной канавой" вдруг кусочек неба. Надежда на спасение: любовь к Маше. Лучшие страницы о жалкой радости Буднлина и окончательной его гибели: Маша его не любит. А параллельно -- другая любовь -- Маши к Задорскому; и покушение ее на самоубийство. После судорожных попыток "выкарабкаться" еще чернее "Ров львиный".

Но эти маленькие жизни, как круги на воде, исчезают в мировом потопе. Не о них скорбь -- весть мир "вопиет".

... "И сама земля вопияла к Богу

И воды вопияли к Богу

И ветры вопияли к Богу

И духи, переносящие мысли человеческие, вопияли

к Богу

И само солнце вопияло к Богу

Ропот, вопь и вопль ударяются в надзвездную железную тьму -

Господи, за что это?"

* * *

Юрий Слезкин сделал открытие. Наши суждения о людях, оказывается, относительны. "Сколько глаз -- столько и представлений". Эта гениальная мысль вдохновила его на роман под названием "Разными глазами". Революционность замысла повлекла за собой оригинальность построения: роман в письмах и записках. Начало читается с люоопытством; все ищешь "трюка" и не понимаешь смысла этого эпистолярного хлама, но когда выясняется, что "трюка" никакого не будет, а смысла и подавно, то чувствуешь себя попросту обманутым. Все же книга не без интереса, так сказать, этнографического. Действие происходит в Крыму, в доме отдыха "Кириле". Собираются сливки: ученый статистик, ученый агроном, профессор, "молодой ученый, врач", "советская служащая, машинистка", актриса "молодого театра", студент, писатель, художница, и герой романа -- композитор Тесьминов. Здесь и старые интеллигенты -- конечно, вымирающие -- и новые "ответственные работники".

Столкновение двух миров. А в сущности, никакого столкновения: один неистовый флирт, никакой печати времени не носящий и вполне подходящий к "скуке загородных дач" эпохи "безвременья". Удивительно, что мировой пожар, сжегший все ценности, пощадил Вербицкую. Эротическая атмосфера "Кириле" ей бы очень понравилась: непрерывные интриги, скандалы и "сцены". Правда, у Вербицкой все было бы изящнее, "эстетичнее". А то послушайте, как эти "сливки" выражаются. Сильно, конечно, но где красота слога? Вот письмо одной советской дамы к другой:

"Дрянь же ты пломбированная, мил уха. Я тебе такие письмеца откатываю, а ты открытки царапаешь. Что у Вас там в Колпине -- только и делают, что спят, что ли? И сама ты романа не закрутила? Ври больше". И конец:

"Вообще тут все в любовной панике -- чертовски весело. Ну, хватит с тебя на этот раз. Целую. Женя".

Герой -- композитор, человек влюбчивый и безответственный, обладает красивым "сухим" торсом и пользуется большим успехом у дам, больше про него ничего не скажешь, хотя автор и покушается на психологический анализ.

Примечания

Впервые: "Звено", No 197 от 7 ноября 1926.

Подзаголовок дан составителем.

--------------------------------------------------------------------

Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский; Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. -- Томск: Водолей, 1999. -- 415 с.; 21 см.