Мочульский Константин Васильевич - Роман В. Сирина

Константин Васильевич Мочульский

Роман В. Сирина

Роман из быта эмиграции. Построен в двух планах. Один -- жалкая действительность. Другой -- поэтическое прошлое. Планы ненужно перемежаются. Это -- основной прием. И, конечно, контраст подчеркивается: бессмысленный сумбур того, что есть, сгущен, доведен до черного тона, чтобы на его фоне еще озареннее, еще прозрачнее светились краски того, что было. Первый план разработан в стиле русского натурализма: технически -- это на уровне современной повествовательной прозы: скучные люди, доживающие свой век в "грязноватом" берлинском пансионе, унылые разговоры ни о чем и ни для чего, банальные связи, утомительные бытовые мелочи -- шуточки-с, настроеньице, немного истерики, немного бреда, немного выпивки. Ну и, конечно, споры о России и сознание обреченности. Автор знакомит нас с людьми-тенями; так и полагается быть эмигрантам, существование которых, как всем давно известно. вполне призрачное. Алферов -- чеховский герой с растрепанной бородой -- говорит в таком роде: "Эх, Лев Глебович, полно вам большевика ломать. Вам это кажется интересным, но поверьте, это грешно с вашей стороны. Пора нам всем открыто заявить, что России -- капут, что "богоносец" оказался, как впрочем можно было ожидать, серой сволочью, что наша родина, стало быть, навсегда погибла". Такова "идеологическая" атмосфера -- нудно, со скрипом, с "эх, батенька" и прочим "сказом".

Другое лицо, "старый российский поэт", Подтягин, кающийся интеллигент. Его тон такой: "Дура я дура, я ведь из за этих берез всю свою жизнь проглядел, всю Россию. Теперь, слава Богу, стихов не пишу. Баста. Совестно даже в бланки вписывать: "поэт".

У Подтягина болезнь сердца, он добивается визы во Францию, теряет паспорт и умирает. -- Одним словом "призрак былого" -- и скучнейший.

Живут в пансионе еще балетные танцовщики Колин и Горноцветов, "оба по-женски смешливы, с припудренными носами и мускулистыми ляжками". Тоже -- полный декаданс.

Все эти люди обедают за табль д'отом, скучают и много разговаривают. Среди них -- герой Лев Глебович Ганин, человек особенный, с романтическим воображением. Он -- центр романа и наиболее слабое его место. Для Ганина у автора другой язык, другие краски: ему хочется сделать его сильным и значительным; это ему не удается. Ганин, несмотря на свое надменное отчуждение от "пошляков" и довольно резкие поступки, -- вполне сливается с общим серо-бытовым тоном. Он, как и все, бескостный, расхлябанный, "беспочвенный". Он тянет лямку своей жизни, влачит, как бремя, ненужную ему связь с Людмилой, у которой "модная желтизна волос, смугловатая пудра и чулки поросячьего цвета". Он неврастеник, страдает "рассеяньем воли" и меланхолией. Вл. Сирин относится к нему с явным пристрастием, не замечает его старой чеховской закваски и старается изобразить его судьбу "трагической". Но для трагизма Ганину недостает одной важной вещи: сильной индивидуальности. Без нее вся его история -- немного печальна, немного смешна.

Действие в романе сведено ко многим эффектным ударам: они отдаются в пустоте глухим искусственным звуком. Ганин Узнает по фотографии жены Алферова Машеньку, девушку, которую он когда то любил. Так вводится второй план поэтических воспоминаний. Тон повышается, делается торжественным: "Он был богом, воссоздающим погибший мир. Он постепенно воскрешал этот мир в угоду женщине, которую он еще не смел в него поместить, пока весь он не будет закончен". Романтическая часть, "овеянная" запахом липовых аллей и летних грозовых ночей, -- выписана с пастельной нежностью. Первая любовь -- тут и усадьба александровского времени, и беседка в парке, и катание в лодке по сонному озеру, и прогулки в лесу под "многолиственный шелестящий" шум дождя. В этих идиллических описаниях есть гладкость, даже умение. Читая их, припоминаешь и Тургенева и Бунина. Здесь особенно чувствуется большая литературная культура автора, мешающая ему найти свой собственный стиль. Роман утопает в благоуханном тумане: не ясно, когда Ганин разлюбил Машеньку, когда опять ее полюбил. Его чувства неопределенные, зыбкие. Он мечтатель, у него женственная натура. Влюбленные расстаются, сначала переписываются, потом теряют друг друга из виду. И вот -- Машенька становится женой Алферова и на днях должна приехать в Берлин. Занавес над прошлым опускается: перед нами снова "грязноватый" берлинский пансион. Ганин сбрасывает оцепенение: он действует. Во-первых, решительно рвет свою связь с Людмилой, во-вторых напаивает Алферова. У него дерзкий, эффектный замысел: встретить Машеньку на вокзале и уехать с ней куда то вдаль. Последние страницы написаны с большим подъемом: в них автору удается освободиться от обычной своей вялости. Он не только стремится быть сильным -- он на мгновение им становится. Только на мгновенье: "анализ" торжествует, Ганин отказывается от Машеньки и вместо того, чтобы ее встретить, уезжает сам куда то "на юго-запад".

"Ганин глядел на легкое небо, на сквозную крышу и уже чувствовал с беспощадной ясностью, что роман его с Машенькой кончился навсегда... Теперь он до конца исчерпал свои воспоминания, до конца насытился ими..." и т. д.

В романе В. Сирина, написанном с литературным умением, есть какая то дряхлость. Он читается с легкостью и без волнения.

Примечания

Впервые: "Звено", No 168 от 18 апреля 1926.

--------------------------------------------------------------------

Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский; Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. -- Томск: Водолей, 1999. -- 415 с.; 21 см.