Мочульский Константин Васильевич - Литературные беседы (А. Белый. - О. Миртов)

Константин Васильевич Мочульский

Литературные беседы А. Белый. -- О. Миртов)

Новое произведение Андрея Белого "Москва под ударом" -- только часть задуманного романа "Москва". Размах грандиозный: идея, кратко и вразумительно изложенная в предисловии, -- планетарного масштаба. Это -- история России, расколотая надвое революцией. В первом томе изображается "беспомощность науки в буржуазном строе", "схватка свободной по существу науки с капиталистическим строем; вместе с тем показано разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний". Во втором -- обещана "картина восстания новой "Москвы", не татарской и по существу уже не "Москвы", а мирового центра". Авторское объяснение при чтении романа лучше всего забыть: не все провалится в такую непролазную символическую трясину, в такую "идеологическую" бессмыслицу, что придется литературу эту признать упражнениями графомана. Нет, уж лучше, к чести автора, допустить, что его предисловие условный реверанс в сторону власти, насмешливо-верноподданнический подмиг. И потом читать роман просто, не "вычитывая".

Андрей Белый, автор целого словаря неологизмов, создал удачное словечко "мерзь": оно повторяется бесконечно в его книге, дает основной тон. Оно могло бы стоять, как заглавие, ибо в "мерзи" -- жирной, липкой, "вольной", в "мерзи", заливающей весь мир, в запахе падали и гнили -- страшная и отвратительная сила этой книги. Автор упивается убожеством, безобразием, уродством; он опьянен смрадом; он неистовствует при виде гнойных язв и растленных душ: приходит в исступление, смешивая грязь с кровью, пытки и постыдные болезни. Какой же тут быт и "общественность"? Мы в области самой безудержной фантастики. Это -- сумасшедший бред об аде -- и -- смело можно сказать -- никогда еще, ни одному человеческому воображению ад не мерещился таким омерзительным. Главный герой Белого -- Мандро --какая то чудовищная схема зла. Происходит он не от Гоголя (у Гоголя -- люди), а от мелодраматического злодея -- испошленного и измельченного. Не "Зло" с большой буквы, а подлость -- бескорыстная, почти абстрактная. Автор заявляет о нем: "Как видите, он был префантастической личностью: не собирал миллионов; и гадил для гадости; случай редчайшей душевной болезни". А. Белый поражен тон же болезнью (она -- не "редчайшая"): всюду видеть гадов -- и выть шакалом над гниением. Гипнотизирует его Мандро; этот "интереснейший гад"; и как во сне идет за ним автор. Жутко признаться -- читатель от него не отстает; с отвращением, с физической почти тошнотой читает страницу За страницей: роман Белого нельзя отшвырнуть в сторону -- он вцепляется, наваливается, как ночной кошмар. Приторно-едкий дух его отравляет и преследует. Какое нестерпимое мучительство -- сцена пытки профессора Коробкина! Конечно -- патология -- но к услугам ее громадное словесное мастерство.

Содержание этой страшной истории: -- сумбурно-мелодраматическое. Мандро, немецкий шпион, желает похитить у знаменитого профессора его открытие. У профессора -- разочарование в науке и "шатание основ". Из такой "фильмы" А. Белый делает "дьявольское действо". Об эстетике этого "мирового" Гиньоля предоставляем судить читателю:

"Со свечою он (Мандро) кинулся к глазу профессора: разъяв двумя пальцами глаз, он увидел не глаз, а глазковое образование; в "пунктик", оскалившись, в ужасе горьком рыдая, со свечкой полез. У профессора вспыхнул затон ярко-красного света, в котором увидел контур -- разъятие черное (пламя свечное): и -- жог, кол, влип охватили зрачок, громко лопнувший: чувствовалось разрывание мозга: на щечный опух стеклянистая вылилась жидкость".

* * *

О романе О. Миртова "Помещички" можно было бы и не упоминать. Это -- с литературного дна. Но ведь и массовое творчество -- поучительно. Когда-нибудь историк будет говорить о "литературной манере 20-х годов" -- и, быть может, найдет в ней свою прелесть. Мы, современники, далеки от исторической объективности. Мы возмущаемся, спорим; подождем: нас рассудят "благодарные потомки".

"Помещички", -- конечно, с советским штампом; т. е.: лежачие буржуи попираются пятой, а крестьянин Петр, коммунист, приобретает сходство с "социалистом" Христом. Язык -- простонародный, т. е. с руганью, синтаксис по последней моде -- растрепанный, со скобками, тире и многоточиями. Одним словом --Андрей Белый, приспособленный к нуждам пробуждающегося рабоче-крестьянского класса. Говорится о деревне -- идиллия...

"Наберется, этак, в избу мужиков с пол деревни, -- не продохнуть -- из каждой пасти дым. Заспорят, заругаются --...перекидывается из глотки в глотку".

Говорится и о быте актеров: и центр книги (должно быть, символический) великое междоусобие из за кражи штанов. Один товарищ-актер у другого стащил. Двести страниц... это уже не идиллия, а Гомер. Величественно разворачивается борьба страстей и кончается побоищем, как в Илиаде Вырываю наудачу один диалог. Для "Couleur locale".

-- Не нервничай, Миша, -- не нервничай! Размер, мамочка, твой?

-- Мой, но...

-- Полосочка, та?

-- Вот именно, как будто бы не та!

-- Как будто бы! Из за "как будто бы" скандал?

-- Но, например, протертый зад...

-- При чем тут "например"! Ха-ха! Го-го!

-- Нахальство беспримерное! Да сколько же народу его перетаскало!

-- Га-га-га!..."

Если это -- творческая фантазия -- достойно удивления! Если быт, тем хуже для быта.

Примечания

Впервые: "Звено", No 196 от 31 октября 1926.

Подзаголовок дан составителем.

--------------------------------------------------------------------

Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский; Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. -- Томск: Водолей, 1999. -- 415 с.; 21 см.