Въ 1865 году нынѣшняя столица Италіи все еще напоминала въ значительной степени древній Римъ. Она еще не пріобрѣла современной физіономіи, какая теперь ее отличаетъ. Корсо не было расширено и оштукатурено; вилла Альдобрандини еще не прорѣзана, съ цѣлью проведенія Via Nationale; южный флигель палаццо Колонна попрежнему выходилъ въ узенькій переулокъ, куда прохожіе боялись заглядывать въ сумерки. Русло Тибра не было углублено ниже Фарнегины, и сама Фарнезина еще исправлялась; о желѣзномъ мостѣ на Рипетто и не мечтали, а Prati di Саstello все еще были, какъ и показываетъ ихъ названіе, обширными пастбищами. На южной оконечности города, пространство между фонтаномъ Моисея и новой станціей желѣзной дороги, идущее мимо Діоклетіановыхъ Бань, все еще служило плацомъ для маневровъ французской кавалеріи. Даже народъ на улицахъ былъ совсѣмъ другого вида, чѣмъ теперь, какъ его наблюдаютъ посѣтители и иностранцы, зимующіе въ Римѣ. Французскіе драгуны и гусары, французская пѣхота и французскіе офицеры вездѣ виднѣлись во множествѣ пополамъ съ блестящими папскими зуавами, и сѣрые мундиры зуавовъ, съ ярко красными кантами, красными шарфами и желтыми короткими штиблетами, придавали живописность каждой толпѣ. Главный отрядъ войскъ представляли они, насчитывая сотни джентльменовъ въ своихъ рядахъ, а въ числѣ офицеровъ -- первыя имена Франціи и Австріи. Въ тѣ дни на улицахъ появлялись большія кардинальскія кареты съ нарядными лакеями, запряженныя великолѣпными вороными конями. Въ окна съ опущенными стеклами, князъя церкви раскланивались съ прохожими. А зачастую послѣ полудня раздавался стукъ лошадиныхъ копытъ благородныхъ гвардейцевъ, проносившихся по Ropco на благородныхъ скакунахъ, конвоируя его святѣйшество, въ то время какъ всѣ встрѣчные опускались на одно колѣно и съ непокрытой головой принимали благословеніе старика съ кроткими очами и благообразными чертами лица -- главу церкви и государства. Нерѣдко также Пій IX выходилъ изъ экипажа и прогуливался по Пинчіо, весь въ бѣломъ, останавливаясь по временамъ, чтобы поговорить съ окружающими или же положить нѣжную руку на свѣтлыя кудри какого-нибудь англійскаго дитяти, заглядѣвшагося съ удивленіемъ и восхищеніемъ на проходящаго папу. Папа вообще любилъ дѣтей и въ особенности золотокудрыхъ, напоминавшихъ ему ангеловъ, но не англовъ, какъ говорилъ папа Григорій Великій.
Что касается моды того времени, то, вѣроятно, многіе изъ насъ охотнѣе согласились бы претерпѣть тяжкую кару, чѣмъ вернуться къ ней, какъ ни казалась она въ то время прекрасной, -- къ огромнымъ кринолинамъ, въ ту пору еще не уступившимъ мѣста противоположной крайности -- узкимъ и облегающимъ тѣло платьямъ-princesse, какія стали носить въ 1860 г. Но современники и въ то время производили такое же другъ на друга впечатлѣніе, какое производятъ теперь. Моды въ костюмѣ, которыми девять-десятыхъ свѣтскихъ людей бываютъ такъ озабочены, повидимому, оказываютъ гораздо менѣе вліянія на взаимныя отношенія мужчинъ и женщинъ, чѣмъ всякій другой продуктъ человѣческой изобрѣтательности. Лишь бы всѣ были одѣты по модѣ, и все идетъ совершенно такъ же, когда носятъ высокіе каблуки и узкія платья, какъ двадцать-пять лѣтъ назадъ, когда люди ходили въ плоскихъ башмакахъ и никому еще не снились перчатки въ три пуговицы,-- и тогда, когда женщины самыхъ скромныхъ размѣровъ занимаютъ пространство въ три или четыре квадратныхъ фута въ бальной залѣ, и когда мужчины носили короткіе штаны. Человѣческія существа со временъ Адама завертывались подобно червякамъ въ коконы, постоянно ожидая того чуднаго момента, когда высвободятся изъ самодѣльныхъ путъ и примутъ видъ ангельской бабочки, переживъ періодъ человѣческихъ куколокъ. Но хотя человѣчество само ткетъ и шьетъ свои платья и старается вмѣстѣ съ Соломономъ превзойти въ великолѣпіи лилію полей, но въ людяхъ не проявляется ни малѣйшаго признака того, чтобы они въ какомъ-либо отношеніи приближались къ ангеламъ небеснымъ.
Не костюмы однако той эпохи придавали улицамъ Рима ихъ отличительный характеръ. Въ настоящее время, когда столь многое измѣнилось, трудно сказать, въ чемъ заключалась своеобразная прелесть древняго города; но прелесть эта, тѣмъ не менѣе, существовала и была такъ отлична отъ прелести всякаго другого мѣста, что обаяніе Рима вошло въ пословицу. Быть можетъ, ни одно мѣсто въ Европѣ не было столь привлекательно. Въ тѣ дни, какъ и теперь, много иностранцевъ наѣзжало сюда и въ качествѣ резидентовъ, и въ качествѣ туристовъ; но, казалось, они принадлежали къ другому классу людей. Они въ ту пору не такъ шли въ разрѣзъ съ окружающимъ и менѣе нарушали общій характеръ древности. Вѣроятно они были гораздо серьезнѣе, пріѣзжали съ предвзятой мыслью восхищаться Римомъ, а не бранить кухню въ гостинницахъ. Они привозили съ собой извѣстныя познанія по части исторіи, литературы и обычаевъ древнихъ, привитыя воспитаніемъ, основаннымъ больше на изученіи классиковъ, нежели жидкихъ трактатовъ о возрожденіи. Они пріѣзжали съ понятіями, часто пропитанными старомодными предразсудками, но не лишенными оригинальности; въ настоящее время они пріѣзжаютъ съ духомъ отрицанія, лишенные настоящихъ, искреннихъ убѣжденій, и щеголяютъ поверхностнымъ образованіемъ.
Прежніе "джентльмены" утромъ любовались видами и цитировали другъ другу Горація, а по вечерамъ проводили время съ римлянами, желая узнать отъ нихъ все, что можно, о Римѣ; теперешніе "джентльмены" проведутъ одно или два утра, критикуя архитектуру Браманте, а по вечерамъ, подобно недругамъ Давида, "скалятъ зубы, какъ псы, и рыщутъ по городу".
Молодыя лэди тѣхъ временъ радовались, что могутъ увидѣть такъ много прекрасныхъ вещей въ галереяхъ, и были такъ наивны, что восхищались тѣмъ, что имъ нравилось; теперешнія молодыя лэди не находятъ предметовъ для восхищенія, кромѣ собственной проницательности въ отыскиваніи ошибокъ вх рисункахъ Рафаэля и краскахъ Микель-Анжело. Наше время -- эпоха некомпетентной критики искусства -- и никто не считаетъ себя настолько неопытнымъ, чтобы не смѣть свое сужденіе имѣть. Достаточно посѣтить полдюжины итальянскихъ городовъ и прочитать нѣсколько страницъ модной эстетической литературы -- другого образованія не требуется для того, чтобы смѣлый юный критикъ взялся за свое легкое дѣло. Искусству говорить парадоксы можно научиться въ пять минутъ, и оно доступно ребенку: оно заключается, главнымъ образомъ, въ томъ, чтобы взять два мнѣнія у двухъ различныхъ авторовъ и, отрѣзавъ половину одного мнѣнія, приставить къ половинѣ другого,-- и только. Результатъ бываетъ неизмѣнно поразительный и вообще непонятный. Когда юный салонный критикъ умѣетъ быть поразительнымъ и непонятнымъ, его репутація скоро устанавливается, такъ какъ люди считаютъ глубокимъ то, чего не понимаютъ, а все, что удивляетъ, пріятно для вкуса, притупленнаго пряностями.
Но въ 1865 г. вкусъ Европы былъ въ иномъ состояніи. Вторая имперія была еще въ полной силѣ. Эмиль Зола еще не написалъ "Assommoir". Князь Бисмаркъ только-что довелъ до благополучнаго конца первую часть своей трилогіи; Садовой и Седанской битвы еще не происходило. Гарибальди завоевалъ Неаполь, а Кавуръ сказалъ: "еслибы мы только для себя сдѣлали то, что дѣлаемъ для Италіи, то были бы большими негодяями". Но Гарибальди еще не былъ побѣжденъ при Ментанѣ, и Австрія еще не уступила Венеціи. Кардиналу Антонелли предстояло еще десять лѣтъ вести свою стойкую борьбу за остатки свѣтской власти; Пій IX долженъ былъ прожить еще тринадцать лѣтъ и пережить ровно на мѣсяцъ "короля-честнаго человѣка", Виктора-Эммануила. Вліяніе Антонелли господствовало въ Римѣ и распространялось на всѣ католическіе дворы Европы; но онъ былъ далеко не популяренъ между римлянами. Іезуиты, однако, были еще непопулярнѣе и несомнѣнно подвергались еще большимъ нападкамъ. Римляне больше любятъ крамолу, нежели партіи, и лучше ее понимаютъ; общественное мнѣніе часто выражается съ временнымъ оживленіемъ, яростнымъ и бѣшенымъ, пока длится, и вполнѣ ничтожнымъ, когда ярость его истощена.
Но Римъ въ тѣ дни былъ населенъ только римлянами,-- тогда какъ теперь значительная часть его населенія состоитъ изъ итальянцевъ съ сѣвера и юга, привлёченныхъ въ столицу различными интересами -- раса людей, столь же отличная отъ первоначальныхъ римскихъ гражданъ, какъ и германцы или испанцы, и, къ несчастію, вовсе не расположенныхъ выказывать большую дружбу или ласковую привѣтливость кореннымъ жителямъ. Римлянинъ -- по натурѣ человѣкъ сварливый, но онъ при этомъ крайне миролюбивый человѣкъ. Политики и агенты революціи не разъ бывали обмануты этими качествами, воображая, что римлянинъ ворчитъ, потому что дѣйствительно желаетъ перемѣны, и слишкомъ поздно убѣждались, когда уже перемѣна произошла, что тотъ же римлянинъ -- очень равнодушный ихъ приверженецъ. Папское правительство преслѣдовало ворчаніе, какъ вредное проявленіе, а потому населеніе наслаждалось, дразня власть, предаваясь ворчанію въ потайныхъ мѣстахъ и величая себя заговорщиками. Невинный шопотъ мелочного недовольства былъ принять итальянской партіей за глухой рокотъ потухшаго вулкана; но когда перемѣна совершилась, итальянцы нашли, къ своему великому неудовольствію, что римляне ровно ничего не хотѣли сказать своимъ ворчаніемъ, и что въ настоящее время они не только продолжаютъ ворчать на правительство за все про все, но еще неукоснительно борются съ нимъ во всемъ, что касается внутреннихъ порядковъ города. Въ дни, предшествовавшіе перемѣнѣ, отеческое управленіе руководило дѣлами маленькаго государства и считало за лучшее устранять всякую возможность столкновенія, не давая ворчунамъ голоса въ публичныхъ или экономическихъ дѣлахъ. Ворчуны жаловались на это, но какъ скоро это обстоятельство было устранено, ихъ жалобы усилились, и они стали настаивать на непогрѣшимости бездѣйствія, на томъ основаніи, что кто ничего не дѣлаетъ, тотъ не дѣлаетъ и худого.
То была, вмѣстѣ съ тѣмъ, эпоха старой школы художниковъ, людей, которые -- если ихъ сила творчества и не всегда бывала пропорціональна честолюбію -- все же были выше своихъ новѣйшихъ преемниковъ по понятіямъ объ искусствѣ и относились къ нимъ, какъ Апеллесъ къ помпейскимъ стѣннымъ декораторамъ, или какъ помпейскіе декораторы къ современнымъ малярамъ. Время Овербека и послѣднихъ религіозныхъ живописцевъ уже почти прошло, но время модной художественной развращенности еще не наступило. Акварельная живопись была еще въ младенчествѣ, а гравировка по дереву не стала еще великимъ искусствомъ; но "Оборванецъ" еще не получилъ преміи въ Парижѣ, а неприличіе не было возведено на степень художества. Французская школа еще не доказала поразительной разницы, существующей между обнаженнымъ и голымъ тѣломъ, а англійская -- еще не мечтала о кошмарахъ анатомическаго кривлянья.
Теоріи Дарвина были уже обнародованы, но не обратились въ законъ, и очень немногіе изъ римлянъ о нихъ слышали; еще менѣе можно было бы найти лицъ, готовыхъ утверждать, что истинность этихъ теорій будетъ скоро доказана обратнымъ способомъ: быстрымъ вырожденіемъ людей въ обезьянъ, вслѣдствіе чего послѣднія должны будутъ радоваться, что не доразвились въ людей. Зато многія другія теоріи пользовались обширной популярностью, но съ тѣхъ поръ низко упали, во мнѣніи людей. Пруссія все еще была въ теоріи второстепенной державой, а имперія Луи-Наполеона казалась прочной. Великая междоусобная война въ Соединенныхъ-Штатахъ только-что окончилась, и люди все еще сомнѣвались, удержится ли республика. Трудно перечислять всѣ ходячія мнѣнія той эпохи. Большая часть политическихъ вѣрованій того времени представляется теперь какимъ-то идіотическимъ суевѣріемъ, немногимъ предпочтительнѣе, какъ сказалъ бы Маколей, египетскому поклоненію кошкамъ и луку. Тѣмъ не менѣе, и тогда, какъ и теперь, люди сходились тайно въ погребахъ и логовищахъ, какъ будто въ гостиныхъ или клубахъ, и шопотомъ или громко утверждали, что ихъ теоріи вѣрны и стоютъ того, чтобы ихъ испробовали на дѣлѣ. Слово "республика" имѣло въ ту эпоху притягательную силу для людей огорченныхъ, и хотя, послѣ завоеванія Неаполя, Гарибальди, въ нѣкоторомъ родѣ публично, отказался отъ республиканскихъ принциповъ, но въ Италіи заговорщики всѣхъ сословій продолжали связывать его имя съ идеей общаго благополучія, построеннаго по плану: "sois mon frère, ou je te tue". Глубокая тайна со стороны правительствъ и еще большая со стороны заговорщиковъ -- практиковались какъ самый вѣрный принципъ всѣхъ политическихъ операцій.
Въ началѣ 1865 г. люди переѣзжали черезъ Альпы въ каретахъ; суэзскій каналъ еще не былъ прорытъ; первый атлантическій телеграфный канатъ не заложенъ; германское единство еще не придумано; Пій IX царствовалъ въ папской области; Луи-Наполеонъ былъ идоломъ Франціи; президента Линкольна еще не убили,-- что еще прибавить къ этому, чтобы указать на пропасть, отдѣляющую то время отъ нынѣшняго? Разница между европейскими государствами 1865 и 1885 гг. почти такъ же велика, какъ между Европой 1789 и 1814 гг.
Но я имѣю дѣло только съ Римомъ, а не со всей Европой. Я намѣренъ разсказать исторію нѣкоторыхъ лицъ, ихъ счастія и несчастія, ихъ приключеній и тѣхъ усложненій, въ какихъ они обрѣтались въ теченіе двадцати лѣтъ. Люди, чью исторію я разскажу, по большей части изъ патриціевъ, и въ началѣ повѣствованія почти не выходятъ за предѣлы собственнаго класса,-- класса оригинальнаго и почти единственнаго въ мірѣ.
Говоря вообще, нѣтъ человѣка, который былъ бы такимъ римляниномъ съ головы до пятокъ и, вмѣстѣ съ іѣмъ, такимъ не-римляниномъ, какъ римскій дворянинъ. Это не парадоксъ, не игра словъ. Римскіе аристократы -- римляне по воспитанію и традиціямъ, но по крови почти всѣ космополиты. Обычай международныхъ браковъ практикуется среди римской аристократіи почти какъ правило. Одинъ римскій князь -- англійскій пэръ; многіе изъ римскихъ князей -- испанскіе гранды; многіе изъ нихъ женаты на дочеряхъ знатныхъ французскихъ фамилій, дочеряхъ царствующихъ нѣмецкихъ принцевъ, экс-королей и экс-королевъ. Въ одномъ княжескомъ домѣ можно найти слѣдующую комбинацію: въ немъ три брата; старшій женился сначала на дочери знатнаго англійскаго пэра, а затѣмъ на дочери еще знатнѣйшаго французскаго пэра; второй братъ женился сначала на германской "свѣтлости", а затѣмъ на дочери венгерскаго магната; третій же братъ женился на дочери французскаго дома, происходящаго изъ королевской фамиліи Стюартовъ. И это не единственный примѣръ. Можно назвать десятки фамилій, у которыхъ отъ постоянныхъ международныхъ браковъ почти не осталось итальянской крови въ жилахъ. И это же смѣшеніе расъ объясняетъ тѣ диковинные и совсѣмъ не итальянскіе типы, попадающіеся между ними, а также и странный космополитизмъ, царствующій среди римскаго общества. Кругъ людей, близкіе родственники которыхъ набираются въ высшихъ сферахъ каждой европейской столицы, не можетъ отличаться провинціализмомъ въ наружности и манерахъ; тѣмъ менѣе можетъ онъ считаться типичнымъ для своей націи. И, однако, такъ велика сила традиціи, патріархальной семейной жизни и первоначальной обстановки, среди которой ростутъ дѣти этой смѣшанной расы, что они на первыхъ же порахъ усвоиваютъ себѣ безспорный внѣшній видъ римлянъ, звучную римскую рѣчь и родъ федеративнаго духа, чуждаго всѣмъ такимъ классамъ въ остальной Европѣ.
Они вмѣстѣ ростутъ, вмѣстѣ ходятъ въ школу, вмѣстѣ выѣзжаютъ и вмѣстѣ обсуждаютъ всѣ дѣла родного города. Ни одинъ домъ не продается и не покупается, ни одной сотни франковъ не выигрывается въ экарте, ни одинъ бракъ не заключается безъ того, чтобы все общество не взвѣсило и не обсудило его со всѣхъ сторонъ. И со всѣмъ тѣмъ, хотя сплетенъ много, скандальной хроники почти не существуетъ; и еще меньше было ее двадцать лѣтъ тому назадъ, не потому, можетъ быть, что въ новую столицу хлынулъ потокъ новыхъ людей, но просто потому, что городъ сталъ больше и пережилъ извѣстную простоту нравовъ, нѣкогда отличавшую его и составлявшую его лучшую охрану. Вопреки увѣреніямъ писателей всѣхъ національностей, пытавшихся описывать итальянскую жизнь и отъ поверхностнаго знакомства съ итальянцами впавшихъ въ заблужденіе и вообразившихъ, что итальянцы находятся постоянно въ возбужденномъ состояніи духа,-- основа итальянскаго характера очень проста -- гораздо проще чѣмъ у его вѣкового соперника, сѣвернаго европейца. Достаточно сказать, что итальянецъ обыкновенно выражаетъ то, что чувствуетъ, тогда какъ главная гордость сѣверныхъ людей заключается въ томъ, что, каковы бы ни были ихъ чувства, они ихъ не проявляютъ наружу. Главная цѣль большинства итальянцевъ -- сдѣлать жизнь пріятной; главная цѣль тевтонскихъ племенъ -- сдѣлать ее выгодной. Поэтому итальянцы умѣютъ быть пріятными и нравиться путемъ искусства; между тѣмъ какъ сѣверный человѣкъ -- мастеръ наживать богатство при всякихъ обстоятельствахъ, а когда онъ накопитъ достаточно денегъ, чтобы пользоваться досугомъ, то ему приходится, по большей части, прибѣгать къ южному искусству съ этою цѣлью. Но южная простота въ окончательномъ своемъ дѣйствіи приводитъ также къ поразительнымъ результатамъ; итальянецъ вообще не удовлетворится уплатой извѣстной суммы денегъ въ вознагражденіе за нанесенную ему обиду. Когда врагъ обидитъ его, онъ стремится къ простѣйшему удовлетворенію -- смерти своего недруга, и часто добивается его тѣмъ или другимъ способомъ. Будучи простъ, онъ мало разсуждаетъ и дѣйствуетъ съ насиліемъ. Сѣверный умъ, способный къ обширнымъ комбинаціямъ мысли, стремится совмѣстить месть за обиду съ личной выгодой, и въ духѣ холоднаго и дальновиднаго разсчета взвѣшиваетъ выгоду пожертвовать врожденной жаждой крови цивилизованной алчности въ деньгамъ.
Д-ръ Джонсонъ полюбилъ бы римлянъ за одно то, что вообще, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, они умѣютъ любить и ненавидѣть. Патріархальная система, бывшая въ полномъ ходу двадцать лѣтъ тому назадъ и только теперь уступающая мѣсто болѣе современному образу жизни, поощряетъ страсти любви и ненависти. Гдѣ отецъ и мать сидятъ за столомъ другъ противъ друга, а ихъ сыновья съ женами и дѣтьми помѣщаются по ихъ сторонамъ, часто въ числѣ двадцати душъ, гдѣ всѣ они живутъ подъ одной крышей, носятъ одну фамилію и связаны семейнымъ единствомъ, тамъ весьма вѣроятно будутъ царить общія чувства и взгляды на всѣ вопросы семейной чести, въ особенности среди людей, обо всемъ толкующихъ съ жаромъ, отъ европейской политики до домашней кухарки. Они могутъ ссориться и браниться между собой -- что они часто и дѣлаютъ -- но въ сношеніяхъ съ внѣшнимъ міромъ врагъ одного будетъ врагомъ всѣхъ, такъ какъ племенная и фамильная гордость очень велики. Въ Римѣ есть фамилія, члены которой съ незапамятныхъ временъ непремѣнно два раза въ недѣлю обѣдаютъ вмѣстѣ, и ихъ теперь слишкомъ тридцать человѣкъ садится за патріархальную трапезу. Хороша такая жизнь или дурна -- дѣло вкуса, но она существуетъ и по большей части неизвѣстна лицамъ, описывающимъ итальянскій характеръ. Свободное и постоянное обсужденіе всякаго рода вопросовъ, конечно, расширяетъ предѣлы ума; но съ другой стороны, будь всѣ діалектики одной расы, одного имени и одной крови -- такая привычка привела бы только къ непомѣрному развитію всякихъ предубѣжденій. Въ Римѣ въ особенности, гдѣ столько семей пріобрѣтаютъ свой отличительный характеръ подъ вліяніемъ чужеземки-матери, фамильныя мнѣнія обусловливаются самывъ именемъ. Домъ Боргезе думаетъ такъ-то и такъ-то; домъ Колонна раздѣляетъ совсѣмъ противоположныя мнѣнія, между тѣмъ какъ домъ Альтьери отличается по своимъ воззрѣніямъ и отъ того, и отъ другого, и относительно многихъ предметовъ имена Боргезе, Альтьери, Колонна связываются въ умахъ римлянъ всѣхъ классовъ съ различнымъ строемъ принциповъ и взглядовъ, съ различнымъ типомъ характеровъ и совсѣмъ отличными внѣшними и явными признаками расы. Нѣкоторыя изъ этихъ условій существуютъ среди дворянства другихъ странъ, но, полагаю, не въ такомъ размѣрѣ.
Въ Германіи аристократическій слой принимаетъ извѣстную, такъ сказать, мундирную окраску отъ арміи, въ которой играетъ важную роль, и патріархальная система нарушается продолжительными отсутствіями изъ родительскаго дома сыновей-воиновъ.
Во Франціи различіе между республиканцами, монархистами и имперіалистами поглотило и объединило идеи и принципы цѣлаго ряда семей и превратило ихъ въ политическія корпораціи.
Въ Англіи обычай предоставлять младшимъ сыновьямъ пробивать себѣ самостоятельно дорогу въ жизни и раздѣленіе всей аристократіи на двѣ главныхъ политическихъ партіи -- истребили патріархальный духъ.
Какъ бы то ни было, но римское дворянство отличается характерными чертами, чуждыми всякой другой аристократіи. Оно космополитное по чужеземнымъ бракамъ, возобновляемымъ въ каждомъ поколѣніи; оно патріархальное и феодальное по собственнымъ непрерывнымъ традиціямъ семейной жизни; оно существенно римское по языку и общественнымъ обычаямъ. Оно пережило великія перемѣны въ послѣднія двадцать лѣтъ; но большая часть присущихъ ему чертъ осталась, несмотря на новыя и обширнѣйшія партіи, новыя и горькія политическія ненависти, новыя идеи о домашней жизни и новыя моды въ костюмѣ и кухнѣ.
Поэтому, читая разсказъ о жизни моего героя, Джіованни Сарачинеска, съ того времени, какъ ему исполнилось въ 1865 г. тридцать лѣтъ, и по сей день, необходимо судить о немъ со знаніемъ нѣкоторыхъ изъ особенностей его сословія. Онъ не римскій простолюдинъ, какъ Джіованни Карденьа, великій теноръ, и немногія изъ его идей имѣютъ связь съ идеями пѣвца; но общее у него съ нимъ -- это та удивительная простота характера, унаслѣдованная отъ римскихъ предковъ мужского колѣна, которая можетъ служить ключомъ ко многимъ изъ его поступковъ, какъ хорошихъ, такъ и дурныхъ,-- простота характера, внушающая миролюбіе, но не всегда удерживающаяся отъ внезапнаго насилія, и заставляющая сильно любить и ненавидѣть.
II.
Шесть часовъ пополудни, и въ покояхъ посольства толпится столько народа, сколько и слѣдовало ожидать сегодня. Гостей набралось бы и больше, будь погода хорошая; но шелъ сильный дождь, и на обширномъ дворѣ, образовавшемъ центръ дворца, фонари пятидесяти каретъ сверкали сквозь влагу и мракъ, и всѣ кучера сидѣли подъ большими дождевыми зонтами и ворчливо завидовали выѣзднымъ лакеямъ, толпившимся въ передней вокругъ большого бронзоваго камина.
Но въ пріемныхъ комнатахъ было свѣтло и тепло; тамъ топились камины и горѣли лампы подъ абажурами нѣжныхъ цвѣтовъ; болѣе или менѣе знаменитые мужчины разговаривали по уголкамъ о политикѣ; болѣе или менѣе красивыя женщины сплетничали за чаемъ, кокетничали или желали, чтобы подвернулся кто-нибудь, съ кѣмъ бы можно было пококетничать. Здѣсь были представители различныхъ націй и идей, но много также и римлянъ. Всѣ они какъ будто избѣгали своихъ соотечественниковъ, развлекаясь трудностью разговора на чужомъ языкѣ. Весело имъ было или нѣтъ -- вопросъ неважный; но такъ какъ они охотно собирались всѣ вмѣстѣ по два раза въ день, въ продолженіе пятимѣсячнаго римскаго сезона -- отъ перваго импровизированнаго танцовальнаго вечера передъ Рождествомъ до послѣдняго параднаго бала въ теплую апрѣльскую погоду послѣ Пасхи -- то надо думать, что они находили удовольствіе въ обществѣ другъ друга. На тотъ случай, еслибы пріемъ оказался скучнымъ, посланникъ пригласилъ синьора Стриллону, пѣвца. Время отъ времени онъ бралъ нѣсколько аккордовъ на роялѣ и исполнялъ какую-нибудь арію собственнаго сочиненія громкимъ и страстнымъ голосомъ, переходя иногда, для эффекта, въ большому pianissimo, и подводя, такимъ образомъ, тѣхъ изъ присутствующихъ, которые болтали подъ шумокъ музыки, не ожидая такого внезапнаго перерыва.
Около дверей большого салона стояла небольшая кучка народа. Нѣкоторые ждали случая незамѣтно ускользнуть; другіе только-что пріѣхали и озирались кругомъ, ища глазами того пункта, гдѣ находится посланникъ съ посланницей, и тѣхъ лицъ, которыхъ имъ всего желательнѣе было избѣжать, пройдя впередъ. Вдругъ, какъ разъ въ ту минуту, какъ синьоръ Стриллона взялъ высокую ноту и замеръ на ней, прежде чѣмъ перейти въ патетическій фальцетъ, толпа у двери немного раздалась. Въ комнату вошла дама, одна, и остановилась у двери, дожидаясь, когда пѣвецъ замолкнетъ, чтобы идти далѣе. Она была замѣчательная женщина; всѣ знали, кто она, и всѣ глядѣли на нее, и легкій шопотъ восторга пронесся по комнатѣ, больше отъ ея появленія, чѣмъ отъ высокой ноты синьора Стриллоны.
Герцогиня д'Астрарденте не двигалась и оглядывалась кругомъ. Одинъ министръ, два секретаря и трое или четверо князей бросились къ ней, каждый со стуломъ въ рукахъ; но ена отказалась, поклонившись одному, поблагодаривъ другого и обмѣнявшись нѣсколькими словами съ третьимъ. Она не сядетъ; она еще не поздоровалась съ посланникомъ и его женой.
Двое мужчинъ послѣдовали за ней по пятамъ, когда пѣвецъ кончилъ пѣть. Одинъ былъ бѣлокурый человѣкъ лѣтъ тридцати-пяти, толстый и изысканно-одѣтый. Онъ шелъ какой-то крадущейся походкой, заложивъ шляпу за спину. Въ его лицѣ было что-то непріятное, быть можетъ вслѣдствіе его блѣдности и безцвѣтныхъ усовъ. Голубые глаза были малы и близко посажены; а взглядъ водянистый и неопредѣленный; жидкіе свѣтлые волосы раздѣлены проборомъ по срединѣ низкаго лба; около рта сложилась презрительная складка, полуприкрытая усами, а подбородокъ черезъ-чуръ отклонялся назадъ. Онъ былъ, какъ уже сказано, изысканно одѣтъ и, повидимому, очень самоувѣренъ и держался какъ можно ближе въ герцогинѣ. Казалось, что онъ чувствуетъ себя совсѣмъ какъ дома.
Уго дель-Фериче дѣйствительно трудно было смутить, и его самонадѣянность была, по всей вѣроятности, главной причиной его удачъ. Онъ былъ человѣкъ, ежедневно творившій чудеса, создавая нѣчто изъ ничего. Отецъ его врядъ ли даже принадлежалъ къ низшему дворянству, хотя и величалъ самого себя "dei conti del Fence", т.-е. изъ фамиліи графовъ этого имени; но гдѣ и когда жили эти графы -- вопросъ, на который онъ никогда не могъ отвѣтить удовлетворительно. Онъ нажилъ небольшое состояніе и почти все промоталъ передъ смертью, оставя остатки единственному сыну, прожившему въ первый же годъ все до копѣйки. Но, въ награду за разстроенныя финансовыя обстоятельства, Уго, уже юношей, съумѣлъ составить себѣ положеніе въ свѣтѣ. Онъ началъ съ того, что храбро назвался "il conte del Fence". Никто и никогда не оспаривалъ у него этого титула, и такъ какъ до сихъ поръ онъ еще не вздумалъ предложить его какой-нибудь богатой невѣстѣ, то вопросъ объ его графскомъ достоинствѣ оставался безъ всякой провѣрки. Онъ составилъ много знакомствъ въ коллежѣ, гдѣ воспитывался: отецъ отдалъ его въ Collegio dei Nobili, что уже само по себѣ было паспортомъ въ лучшее общество, и, выростая, молодой человѣкъ ревностно искалъ общества своихъ старыхъ школьныхъ товарищей, и, благоразумно избѣгая всякаго другого, онъ достигъ того, что сталъ считаться однимъ изъ нихъ. Онъ былъ очень любезенъ и услужливъ въ юности, и съумѣлъ заслужить репутацію человѣка необходимаго, а это было ему лучшей рекомендаціей. Никто не спрашивалъ, платилъ онъ по счетамъ своего портного, или же тотъ поставлялъ ему платье даромъ, на извѣстныхъ условіяхъ. Онъ всегда былъ отлично одѣтъ, всегда готовъ играть въ карты, и его приглашали на всѣ собранія сезона. Онъ съ успѣхомъ изучилъ искусство быть занимательнымъ, и люди звали его въ обѣду зимой и въ загородные дома лѣтомъ. Онъ бывалъ въ Парижѣ и часто ѣздилъ въ Монте-Карло; но настоящимъ его поприщемъ былъ Римъ, гдѣ онъ всѣхъ зналъ и гдѣ всѣ его знали. Онъ два или три раза тщетно пытался жениться на молодыхъ особахъ американскаго происхожденія и очень богатыхъ; но не смогъ удовлетворитъ родительскую заботу о гарантіяхъ и потерпѣлъ фіаско въ своихъ попыткахъ. Но прошлымъ лѣтомъ денежныя дѣла его какъ будто поправились. Онъ объявилъ, что получилъ скромное наслѣдство отъ дяди, жившаго въ южной Италіи; обшилъ шляпу чернымъ крепомъ и сталъ жить богаче. Вмѣсто того, чтобы ходить пѣшкомъ или ѣздить на извозчикахъ, онъ завелъ небольшую каретку, запряженную маленькой лошадкой, и миніатюрнаго кучера; весь экипажъ казался очень простъ и непритязателенъ, но прибавилъ много удобства въ жизни. Уго грѣшилъ тѣмъ, что носилъ слишкомъ много перстней и другихъ ювелирныхъ украшеній, но этотъ дурной вкусъ не выразился въ его скромномъ экипажѣ. Общество повѣрило въ умершаго дядю и поздравляло Уго съ наслѣдствомъ, на что тотъ неизмѣнно отвѣчалъ съ вялой улыбкой на блѣдномъ лицѣ: -- О, наслѣдство совсѣмъ пустое, какихъ-нибудь нѣсколько скуди, но что-жъ дѣлать. Мнѣ такъ мало нужно -- и съ меня довольно.
Тѣмъ не менѣе люди, хорошо его знавшіе, предостерегали его, что онъ толстѣетъ.
Другой человѣкъ, слѣдовавшій за герцогиней д'Астрарденте по гостиной, былъ совсѣмъ иного типа. Донъ-Джіованни Сарачинеска не былъ ни очень высокъ, ни особенно красивъ, хотя въ вопросѣ о его наружности мнѣнія очень расходились. Онъ былъ сильный брюнетъ -- почти такой же смуглый мужчина, какъ герцогиня смуглая женщина, сильнаго сложенія, но худъ, и его черты смѣло и рѣзво выдѣлялись, благодаря коротко остриженнымъ волосамъ и острой бородкѣ. Носъ былъ, пожалуй, слишкомъ широкъ для лица, и необыкновенно яркіе глаза придавали послѣднему выраженіе безпокойной энергіи; высокій четырехугольный лобъ и мускулистая шея отличались какимъ-то благородствомъ. Руки были широки и смуглы, но нервныя и хорошей формы, съ прямыми, длинными пальцами и коротко остриженными ногтями. Многія женщины утверждали, что донъ-Джіованни самый красивый мужчина въ Римѣ; другія находили, что онъ слишкомъ смуглъ и худъ, что лицо его слишкомъ жестко, а черты некрасивы. Словомъ, взгляды на его наружность сильно расходились. Донъ-Джіованни былъ холостъ, хотя почти всякая дѣвушка въ Римѣ съ радостью пошла бы за него замужъ, до до сихъ поръ онъ колебался... или, вѣрнѣе сказать, нисколько не колебался оставаться холостякомъ. Его нежеланіе жениться вызывало большія порицанія, и иныя долетали до его ушей. Онъ мало заботился о томъ, что ему говорили друзья, и нисколько не интересовался тѣмъ, что говорилъ свѣтъ вообще, вслѣдствіе чего люди часто называли его эгоистомъ -- мнѣніе особенно распространенное среди пожилыхъ княгинь съ незамужними дочерьми и раздѣляемое даже отцомъ донъ-Джіованни и его единственнымъ родственникомъ, старымъ княземъ Сарачинеска, сильно желавшимъ увѣковѣчить свое имя. Между тѣмъ Джіованни былъ бы хорошимъ мужемъ, потому что онъ былъ честенъ и постояненъ по природѣ, привѣтливъ по характеру и внимателенъ по воспитанію и привычкѣ. Слава о необузданности его нрава основывалась скорѣе на любви въ опаснымъ приключеніямъ, нежели на склонности къ скандальнымъ похожденіямъ. Но на всѣ матримоніальныя предложенія онъ отвѣчалъ, что ему только тридцать лѣтъ, что времени впереди много, и что онъ еще не встрѣтилъ женщины, на которой бы ему захотѣлось жениться, и что онъ намѣренъ жениться по любви.
Герцогиня д'Астрарденте поздоровалась съ хозяйкой дома и отошла отъ нея въ сопровожденіи тѣхъ же двухъ мужчинъ; но теперь они подошли въ ней съ двухъ сторонъ и старались обратить на себя ея вниманіе. Очевидно, что она желала быть безпристрастной, такъ какъ усѣлась и указала на два стула по обѣимъ сторонамъ того, на которомъ сидѣла, своимъ спутникамъ; они немедленно послѣдовали ея приглашенію и на время заняли выдающееся между остальными кавалерами положеніе.
Корона д'Астрарденте была очень смуглая женщина. На всемъ югѣ не найти было бы такихъ черныхъ глазъ, такихъ смуглыхъ щекъ, подернутыхъ яркимъ румянцемъ, и такихъ косъ цвѣта вороньяго крыла. Хотя она была и не блондинка, но это не мѣшало ей быть красавицей; ея тонкія черты были, по мнѣнію художниковъ, безукоризненно правильны; ротъ не малъ, но красиво и благородно очерченъ, хотя выражалъ больше силы и рѣшимости, чѣмъ это нравится мужчинамъ въ женскихъ лицахъ. Но въ изящныхъ, тонкихъ ноздряхъ было за то много чувствительности, а также и отваги; а прямой носъ и гладкій лобъ были такъ же чисты, какъ благородныя мысли, которыя прикрывалъ послѣдній и которыя часто сверкали въ глубинѣ великолѣпныхъ глазъ. Она не была изъ тѣхъ красавицъ, которыя презрительно смотрятъ на окружающихъ, хотя ея лицо могло прекрасно выражать презрѣніе. Но тамъ, гдѣ другая женщина выражала презрѣніе, ей стоило только серьезно взглянуть, а молчаніе довершало остальное. Она владѣла сильнымъ оружіемъ и пользовалась имъ, какъ и всѣмъ остальнымъ, благородно. Ей нужна была вся ея сила, такъ какъ положеніе ея съ самаго начала было не изъ легкихъ. У нея было мало печалей, но онѣ были велики, и она мужественно переносила ихъ.
Можно было бы спросить: почему Корона дель Кармине вышла замужъ за старика, человѣка истасканнаго и истощеннаго шестидесяти-лѣтняго дэнди, чья каррьера была столь извѣстна, а дѣянія такъ же скандальны, какъ знаменито въ исторіи страны его старинное имя. Ея замужество само по себѣ было трагедіей. Нѣтъ надобности знать, какъ оно произошло: она приняла Астрарденте, съ его герцогствомъ, богатствомъ, дурнымъ прошлымъ, въ тотъ самый день, какъ вышла изъ монастыря, гдѣ воспитывалась. Она поступила такъ, чтобы спасти отца отъ разоренія, чуть не отъ голодной смерти. Ей было всего семнадцать лѣтъ, и ей сказали, что свѣтъ золъ, и она рѣшила начать жизнь съ геройской жертвы. Она геройски приняла ее на себя, и никто никогда не слыхалъ, чтобы она пожаловалась. Пять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, и ея отецъ, для котораго она отдала все, что имѣла, самое себя, свою красоту, свое мужественное сердце и надежду на счастіе,-- ея старикъ отецъ, котораго она такъ любила, умеръ послѣднимъ въ родѣ, оставивъ по себѣ только одну красавицу дочь, во бездѣтную. Какъ она страдала теперь, что она выстрадала вообще -- этого не зналъ ни одинъ человѣкъ. Она произвела безумный фуроръ, когда впервые появилась въ свѣтѣ, и вмѣстѣ съ криками восторга раздавался также и крикъ, что съ ней поступили безбожно. Но циники, утверждавшіе, что она не преминетъ найти утѣшеніе, должны были сознаться, что ошиблись: мужчины, изо всѣхъ силъ старавшіеся склонить ее на незаконную любовь, должны были со стыдомъ отступить. Въ вихрѣ выѣздовъ и развлеченій, въ которомъ протекли первые два года ея свѣтской жизни, Корона вела себя спокойно и съ достоинствомъ, присущимъ ея характеру; а старый герцогъ д'Астрарденте улыбался и игралъ кудрями своего удивительнаго парика и говорилъ всѣмъ и каждому, что его жена -- единственная въ мірѣ женщина, которая стоитъ выше подозрѣній. Люди сначала недовѣрчиво смѣялись, но по мѣрѣ того, какъ время шло, они молча согласились, что старому грѣховоднику и тутъ повезло, но въ душѣ негодовали, что благороднѣйшая изъ женщинъ прикована къ такой жалкой развалинѣ, какъ герцогъ д'Астрарденте. Корона всюду ѣздила, куда принято, и много принимала у себя; были въ числѣ гостей и болѣе близкіе, и искренно расположенные къ ней люди; нѣкоторые изъ нихъ были и молоды, но никогда тѣнь скандала не касалась имени герцогини. Она въ самомъ дѣлѣ была выше подозрѣнія.
Теперь она сидѣла между двухъ мужчинъ, очевидно старавшихся ей понравиться. Положеніе было не ново; она, какъ обыкновенно, разговаривала съ обоими и ни одному не оказывала предпочтенія. И, однако, въ душѣ она предпочитала одного другому и знала это. Ей рѣшительно не все равно было, который изъ двухъ отойдетъ отъ нея, и который останется. Она была выше подозрѣній; да, выше подозрѣній всѣхъ людей, за исключеніемъ самой себя, какъ было до сихъ поръ, въ продолженіе цѣлыхъ пяти лѣтъ. Она знала, что, войди ея мужъ въ комнату, онъ такъ же безпечно кивнетъ головой Джіованни Сарачинеска, какъ еслибы тотъ былъ братомъ его жены, -- такъ же безпечно, какъ и Уго дель Фериче, сидѣвшему по другую сторону. Но въ глубинѣ души она знала, что въ Римѣ есть только одно лицо, на которое ей пріятно глядѣть, только одинъ голосъ, который ей пріятно и вмѣстѣ съ тѣмъ страшно слушать, потому что онъ имѣетъ даръ превращать ея жизнь въ какой-то кошмаръ, и она вопрошаетъ себя: долго ли это продлится и неужели никогда не будетъ перемѣны?! Разница между Джіованни и другими мужчинами всегда существовала. Другіе присаживались въ ней съ разговорами и иногда переходили на такую тему, которая ей была непріятна, толковали ей о любви,-- одни какъ о единственной вещи, ради которой стоитъ жить, другіе съ напускнымъ цинизмомъ оспаривая самое ея существованіе и затѣмъ съ грубой непослѣдовательностью пускаясь въ страстныя объясненія своихъ чувствъ. Когда они бывали глупы, она смѣялась надъ ними; когда они становились дерзки, она вставала и уходила. Такія объясненія, впрочемъ, напослѣдокъ почти совсѣмъ прекратились, потому что она снискала репутацію холодной и безчувственной женщины, и это служило ей щитомъ. Но Джіованни никогда не говорилъ съ нею какъ другіе. Онъ никогда не касался старыхъ, избитыхъ темъ, затасканныхъ всѣми другими. Она не могла бы сказать, о чемъ именно онъ разговаривалъ, потому что онъ безразлично касался самыхъ разнообразныхъ предметовъ. Она не могла бы также сказать, больше ли онъ обращаетъ на нее вниманія въ обществѣ, чѣмъ на другихъ женщинъ; она часто размышляла про себя, что у него не такой блестящій умъ, какъ у нѣкоторыхъ другихъ знакомыхъ ей мужчинъ, что онъ не такъ разговорчивъ, какъ большинство изъ нихъ; она знала только -- и въ этомъ-то всего горше упрекала себя -- что предпочитаетъ его лицо всѣмъ другимъ лицамъ, его голосъ -- всѣмъ другимъ голосамъ. Ей и въ голову не приходило, что она его любитъ; по ея взглядамъ, худо было уже и то, что есть мужчина, чье общество ей пріятнѣе другихъ, и она скучаетъ, если онъ къ ней не подойдетъ. Она была очень твердая и честная женщина, пожертвовавшая собой человѣку, который зналъ свѣтъ вдоль и поперекъ, но при всей своей опытности способенъ былъ видѣть, что свѣтъ не сплошь дуренъ, и которому собственное безпутство не мѣшало гордиться честностью жены. Астрарденте совершилъ сдѣлку, когда женился на Коронѣ; но онъ былъ мудрый человѣкъ своего поколѣнія и зналъ и цѣнилъ то, что въ ней пріобрѣлъ. Онъ прекрасно зналъ всѣ опасности, какимъ она подвергалась, и вовсе не былъ такъ жестовъ, чтобы добровольно подвергать ее имъ. Онъ сначала зорко наблюдалъ за тѣмъ впечатлѣніемъ, какое производятъ на нее всякаго рода свѣтскіе люди, и въ числѣ другихъ отмѣтилъ Джіованни; но онъ пришелъ къ заключенію, что жена его постоитъ за себя во всевозможныхъ обстоятельствахъ. Къ тому же Джіованни не былъ habitué въ палаццо Астрарденте и не выказывалъ обычнаго рвенія понравиться герцогинѣ.
Съ той минуты, какъ Корона замѣтила свое предпочтеніе въ Сарачинеска, она разсердилась на себя и старалась избѣгать Джіованни; по крайней мѣрѣ, не давала ему замѣтить, что онъ ей нравится. Мужъ, сначала читавшій ей постоянно нравоученія о томъ, какъ слѣдуетъ вести себя въ свѣтѣ, особенно предостерегалъ ее, чтобы она не выказывала холодности человѣку, котораго желаетъ удалить отъ себя.-- Мужчины,-- говорилъ онъ,-- привыкли къ этому; они считаютъ это первымъ признакомъ того, что женщина ими, въ сущности, заинтересована; если вы хотите отдѣлаться отъ мужчины, то обращайтесь съ нимъ систематически такъ, какъ вы обращались бы со всякимъ другимъ; его оскорбитъ ваше равнодушіе, и онъ оставить васъ въ покоѣ.
Но Джіованни не оставлялъ, и Корона подумывала, какъ бы ей убить интересъ, какой онъ ей внушаетъ.
Въ настоящую минуту ей захотѣлось чашку чая. Она бы охотно послала Уго дель-Фериче за ней, но нашла нужнымъ поступить такъ, какъ ей было наименѣе пріятно, и обратилась съ этой просьбой къ Джіованни. Слуги, разносившіе чай, вышли изъ комнаты, и Сарачинеска пошелъ ихъ разыскивать. Какъ только онъ ушелъ, дель-Фериче заговорилъ. Голосъ у него быль мягкій и вкрадчивый.
-- Говорятъ, что донъ-Джіованни женится,-- замѣтилъ онъ, наблюдая украдкой за герцогиней въ то время, какъ, повидимому, совершенно равнодушно сообщалъ эту новость.
Герцогиня была слишкомъ смугла, чтобы на ея лицѣ особенно легко было замѣтить перемѣну. Быть можетъ, она и не повѣрила этой исторіи; глаза ея были устремлены на какой-то отдаленный предметъ въ комнатѣ, какъ будто ее очень интересовало то, что она видитъ, и она не сразу отвѣтила.
-- Да, это большая новость, если только вѣрно. А на комъ онъ женится?
-- На доннѣ Тулліи Майеръ, вдовѣ финансиста. Она страшно богата и приходится кузиной Сарачинеска.
-- Какъ странно!-- воскликнула Корона.-- Я только-что глядѣла на нее. Вѣдь это она вонъ тамъ, съ зелеными перьями?
-- Да,-- отвѣчалъ дель-Фериче, глядя въ томъ направленіи, въ какомъ указывала герцогиня.-- Это она. Ее всегда издали можно узнать по туалету. Но дѣло еще не рѣшено.
-- Значитъ, нельзя поздравить донъ-Джіованни?-- спросила герцогиня, внезапно глядя на собесѣдника.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ:-- лучше, можетъ быть, совсѣмъ не говорить съ нимъ объ этомъ.
-- Хорошо, что вы меня предупредили, иначе я бы навѣрное заговорила.
-- Я не думаю, чтобы Сарачинеска охотно говорилъ о своихъ сердечныхъ дѣлахъ,-- сказалъ дель-Фериче довольно внушительно.
-- Но вотъ онъ и самъ. Я надѣялся, что онъ долѣе проходитъ за чаемъ.
-- Онъ достаточно долго ходилъ, чтобы вы успѣли сообщить свою новость, -- спокойно отвѣчала Корона, въ то время, какъ подходилъ донъ-Джіованни.
-- Какую новость?-- спросилъ онъ, садясь около нея.
-- О помолвкѣ, которая еще не разглашена,-- отвѣчала герцогиня.-- Дель-Фериче извѣстна эта тайна. Можетъ быть, онъ сообщитъ ее вамъ.
Джіованни взглянулъ на бѣлокураго, блѣднаго человѣка, но ничего не прочиталъ на его жирномъ лицѣ. Видя, что тотъ ничего не отвѣчаетъ, Сарачинеска вѣжливо перемѣнилъ разговоръ.
-- Поѣдете ли вы завтра на охоту, герцогиня?
-- Смотря потому, какая будетъ погода и поѣдетъ ли герцогъ. А вы собираетесь?
-- Разумѣется. Какая жалость, что вы не ѣздите верхомъ!
-- По моему, для женщины совсѣмъ несвойственно охотиться, -- замѣтилъ дель-Фериче, припоминая, что герцогиня высказалась какъ-то въ этомъ смыслѣ, и увѣренный поэтому, что она его одобритъ.
-- Вы сами не охотитесь,-- сухо замѣтилъ донъ-Джіованни,
-- А потому вамъ не нравится, чтобы женщины охотились.
-- Я недостаточно богатъ для того, чтобы охотиться, -- сказалъ Уго скромно.-- Кромѣ того, есть и другая основательная причина: когда дамы уѣзжаютъ на охоту, я лишаюсь ихъ общества.
Герцогиня разсмѣялась. Ей совсѣмъ не хотѣлось смѣяться, но надо же было поощрять разговоръ. Джіованни продолжалъ на ту же тему.
-- Завтра будетъ чудная охота. Многіе въ первый разъ выѣзжаютъ въ этомъ году. Одинъ господинъ выписалъ нарочно лошадей изъ Англіи. Я забылъ его имя -- какой-то богатый англичанинъ.
-- Я встрѣчалъ его, -- сказалъ дель-Фериче, гордившійся тѣмъ, что всѣхъ знаетъ.-- Онъ типъ... страшный богачъ... лордъ... я не могу произнести его фамиліи... и неженатый. Онъ произведетъ фуроръ въ обществѣ. Онъ выигралъ призъ на парижскихъ скачкахъ въ прошломъ году и, говорятъ, пуститъ одного изъ своихъ скакуновъ на steeple-chase, который устроивается на святой.
-- Стоитъ поѣхать на охоту, чтобы увидѣть этого англичанина, -- замѣтила герцогиня, какъ бы устало, откидываясь на спинку креселъ. Джіованни молчалъ, но не показывалъ виду, что хочетъ уйти. Дель-Фериче, съ такой же рѣшимостью не трогаясь съ мѣста, оживленно болталъ.
-- Донъ-Джіованни правъ, -- продолжалъ онъ.-- Всѣ ѣдутъ на охоту. Будетъ нѣсколько бриковъ. M-me Майеръ упросила Вальдерно выѣхать четверикомъ въ брикѣ и захватить съ собой ее и большое общество.
Герцогиня не дослушала словъ дель-Фериче, такъ какъ при упоминовеніи имени донны Тулліи, которую теперь обыкновенно звали m-me Майеръ, машинально повернулась и взглянула на Джіованни. Онъ также услышалъ это имя, хотя и не слушалъ болтовни Уго, и, встрѣтившись съ глазами Короны, съ смущеніемъ завертѣлся на стулѣ, точно желалъ дать понять, что болтовня Уго ему непріятна. Но въ этотъ моментъ дель-Фериче всталъ съ мѣста; онъ увидѣлъ проходившую мимо донну Туллію, и счелъ минуту удобной, чтобы получить приглашеніе ѣхать съ нею вмѣстѣ въ брикѣ. Пробормотавъ извиненіе, котораго Корона не разслышала, онъ пошелъ добиваться своей цѣли.
-- Я думалъ, что онъ никогда не уйдетъ, -- сказалъ Джіованни сердито.
Онъ не имѣлъ обыкновенія разыгрывать соперника тѣхъ, кто разговаривалъ съ герцогиней. Онъ до сихъ поръ никогда не говорилъ ничего подобнаго, и герцогиня испытала особое ощущеніе, вовсе не непріятное. Она не безъ удивленія взглянула на него.
-- Вы не любите дель-Фериче?-- спросила она серьезно.
-- А вы развѣ его любите?-- отвѣтилъ онъ.
-- Что за вопросъ! Почему я буду любить его или не любить?
Въ тонѣ ея была чуть слышная горечь, когда она высказывала вопросъ, который часто задавала самой себѣ. Почему, напримѣръ, ей любить или не любить Сарачинеска?
-- Не знаю, во что бы превратился міръ, еслибы у насъ не было симпатій и антипатій,-- внезапно проговорилъ Джіованни.-- Я думаю, было бы очень скучно жить; да и теперь невесело. Я хотѣлъ просто спросить: забавляетъ ли васъ дель-Фериче такъ, какъ онъ всѣхъ забавляетъ?
-- Откровенно говоря, сегодня онъ мнѣ вовсе не показался забавнымъ,-- отвѣтила Корона съ улыбкой.
-- И вы, значитъ, довольны, что онъ ушелъ?
-- Я не жалѣю объ этомъ.
-- Герцогиня, -- вдругъ повернулся къ ней Джіованни.-- Я радъ, что онъ ушелъ, потому что хочу задать вамъ одинъ вопросъ. Имѣю ли я право, какъ хорошій знакомый, задать вамъ вопросъ?
-- Это зависитъ...
Корона почувствовала, какъ кровь бросалась ей въ лицо. Руки ея горѣли въ перчаткахъ отъ предчувствія чего-то необыкновеннаго; ея сердце сильно забилось.
-- Это касается одного меня,-- продолжалъ Джіованни тихо.
Онъ видѣлъ, что Корона покраснѣла -- зрѣлище, не виданное никѣмъ другимъ въ Римѣ, но ему некогда было обдумывать, что это значитъ.
-- Отецъ хочетъ женить меня; онъ требуетъ, чтобы я женился на доннѣ Тулліи... m-me Майеръ.
-- Ну, такъ что-жъ?
Корона почувствовала дрожь; за минуту передъ тѣмъ ее бросило въ жаръ.
Односложный отвѣтъ ея былъ тихъ и невнятенъ. Она думала: слышитъ ли Джіованни біеніе ея сердца, такое медленное и громкое, что оно почти оглушало ее.
-- А просто вотъ что. Совѣтуете ли вы мнѣ жениться на ней?
-- Почему вы меня объ этомъ спрашиваете?
-- Мнѣ бы хотѣлось вашего совѣта, -- сказалъ Джіованни, сжимая смуглыя руки и устремляя на нее яркіе глаза.
-- Она еще молода. Хороша собой... баснословно богата. Почему же вамъ на ней не жениться? Вы можете быть съ ней счастливы.
-- Счастливъ? Счастливъ съ нею? Нѣтъ, конечно. Неужели вы думаете, что жизнь можетъ быть сносной съ такой женщиной?
-- Не знаю. Многіе мужчины женились бы на ней, еслибы...
-- Значитъ, вы думаете, что мнѣ слѣдуетъ жениться?
Корона колебалась; она не понимала, зачѣмъ ему ея мнѣніе, и вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовала, что съ того дня, какъ она слѣпо рѣшила пожертвовать собою, исполнивъ желаніе отца и выйдя замужъ за Астрарденте, ей не приходилось переживать болѣе трудной борьбы съ самой собою. Однако, не могло быть и сомнѣнія въ томъ, что ей слѣдуетъ сказать: какъ могла она посовѣтовать кому-нибудь жениться безъ любви, послѣ того, что сама испытала?
-- Неужели вы не хотите мнѣ посовѣтовать?-- повторилъ Сарачинеска. Онъ очень поблѣднѣлъ и говорилъ съ такой серьезностью, что Корона долѣе не колебалась.
-- Я, конечно, не посовѣтую вамъ жениться, если вы увѣрены, что не можете быть съ нею счастливы.
Джіованни съ облегченіемъ вздохнулъ, и руки его разжались.
-- Я выкину эту мысль изъ головы, -- сказалъ онъ.-- Боже васъ благослови, герцогиня, за вашъ совѣтъ!
-- Дай Богъ, чтобы совѣтъ мой былъ удаченъ!-- сказала Корона чуть слышно.-- Но какъ здѣсь холодно! Поставьте, пожалуйста, куда-нибудь мою чашку и подойдемте ближе въ огню; Стриллона опять собирается пѣть.
-- Я бы желалъ, чтобы онъ спѣлъ для меня: "Nunc demittis, Domine", замѣтилъ Джіованни, глаза котораго странно блестѣли.
Полчаса спустя Корона д'Астрарденте спускалась съ лѣстницы посольства, закутанная въ мѣха, вслѣдъ за выѣзднымъ лакеемъ. Когда она вышла на подъѣздъ, Джіованни Сарачинеска быстро подошелъ въ ней въ то время, какъ подъѣзжалъ экипажъ. Лакей растворилъ дверцу, но Джіованни подалъ руку Коронѣ, чтобы помочь взойти на подножку. Она прикоснулась тонкими пальчиками, обтянутыми перчаткой, къ рукаву его пальто, и ей показалось, когда она садилась въ карету, что рука его сильно дрожала.
-- Доброй ночи, герцогиня; я вамъ очень благодаренъ.
-- Доброй ночи; вамъ не за что благодарить меня, -- отвѣчала она почти печально.
Джіованни молчалъ и стоялъ со шляпой въ рукахъ на подъѣздѣ, пока карета не отъѣхала прочь. Послѣ того застегнулъ пальто и пошелъ по грязнымъ и темнымъ улицамъ. Дождь пересталъ, но все было мокро, и камни мостовой блестѣли при неровномъ свѣтѣ мигавшихъ газовыхъ рожковъ.
III.
Дворецъ Сарачинеско стоитъ въ старинномъ кварталѣ Рима, отдаленномъ отъ широкихъ улицъ, застроенныхъ оштукатуренными домами, съ макадамомъ; -- отдаленномъ отъ квартала чужеземцевъ, выставокъ блестящихъ магазиновъ, стука элегантныхъ экипажей и криковъ разносчиковъ газетъ. Обширныя, неправильныя зданія выстроены вокругъ трехъ дворовъ и со всѣхъ сторонъ выходятъ на узкіе переулки. Фундаментъ, шестнадцати футъ вышины, вплоть до массивныхъ, съ желѣзными рамами, окошекъ нижняго этажа, состоитъ изъ большихъ камней, искрошившихся по угламъ и вообще пострадавшихъ отъ времени, отъ толчковъ тяжело нагруженныхъ фуръ, для которыхъ съ незапамятныхъ временъ тѣсно было въ узкихъ проѣздахъ, и онѣ ударялись желѣзной обшивкой о массивныя стѣны. Изъ трехъ громадныхъ воротъ, ведущихъ съ трехъ сторонъ во внутрь зданія, одни заперты желѣзной рѣшеткой, другія болтами, и только третьи открыты для повседневнаго употребленія. Около нихъ стоялъ высокій старикъ-привратникъ въ ливрейномъ фракѣ и шляпѣ съ кокардой. По праздникамъ онъ появлялся въ традиціонномъ костюмѣ парижскаго "швейцара", въ великолѣпныхъ шелковыхъ чулкахъ и тяжеломъ темно-зеленомъ, расшитомъ золотомъ мундирѣ, опираясь на толстую алебарду -- постоянный предметъ удивленія для всѣхъ мальчишекъ квартала. Онъ завивалъ свою бѣлую большую бороду, изъ подражанія своему господину, и былъ немногорѣчивъ и точенъ въ отвѣтахъ.
Въ эту эпоху въ палаццо Сарачинеско никогда никого не принимали; въ домѣ не было женщинъ; то было мужское царство, и въ воздухѣ мрачныхъ дворовъ, окруженныхъ темной колоннадой со сводами, было что-то строго мужское: ни одного растенія, ни одного пестраго или яркаго пятна, чтобы смягчить однообразный сѣрый тонъ старинныхъ стѣнъ.
Мостовая содержалась въ чистотѣ и порядкѣ; тамъ и сямъ новыя плиты доказывали, что ее чинили когда слѣдуетъ, но, по отсутствію всякихъ украшеній, это зданіе могло бы быть крѣпостью, да оно, впрочемъ, такъ и было. Владѣльцы, отецъ съ сыномъ, жили въ своемъ родовомъ домѣ съ торжественнымъ великолѣпіемъ, отзывавшимся феодальными временами. Джіованни былъ единственный отпрыскъ двадцати-пяти-лѣтней супружеской жизни. Мать его была старше его отца и умерла два или три года тому назадъ. Она была угрюмая женщина, и при жизни не смягчала женской прелестью и граціей дворецъ, гдѣ жила. Напротивъ того, ея меланхолическій нравъ уживался какъ нельзя лучше съ похороннымъ характеромъ дома. Сарачинеско всегда были мужественной расой, предпочитавшей силу красотѣ и власть комфорту.
Джіованни пошелъ изъ посольства домой пѣшкомъ. Ему хотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ послѣ душныхъ покоевъ. Онъ намѣревался, къ тому же, обѣдать дома сегодня, и предвидѣлъ непріятные разговоры съ отцомъ. Отецъ и сынъ были слишкомъ похожи другъ на друга, чтобы не симпатизировать одинъ другому, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, слишкомъ энергическаго и боевого темперамента, чтобы особенно гоняться за миромъ. Въ настоящемъ случаѣ предстояла борьба, такъ какъ Джіованни рѣшилъ, что не женится на m-me Майеръ, а отецъ, съ своей стороны, рѣшилъ, что онъ на ней женится, и безъ промедленія: оба были люди съ очень сильной волей и настойчивые въ своихъ мнѣніяхъ.
Ровно въ семь часовъ отецъ съ сыномъ появились изъ разныхъ дверей въ небольшую гостиную, гдѣ обыкновенно сходились, и не успѣли они войти, какъ слуга доложилъ, что кушанье на столѣ.
Двухъ словъ достаточно для описанія стараго князя Сарачинеско; онъ былъ старѣйшее изданіе своего сына. Шестьдесятъ лѣтъ жизни не согнули его крѣпкаго стана и не потушили блеска главъ, но волосы и борода были бѣлы, какъ снѣгъ. Онъ былъ шире въ плечахъ и плотнѣе, чѣмъ Джіованни, но того же роста, и до сихъ поръ сохранилъ пропорціональность всѣхъ частей, несмотря на склонность къ полнотѣ. Онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ тѣмъ, чѣмъ будетъ сынъ въ его годы -- живой и энергичный; рѣзкія черты лица стали еще рѣзче, а черные глаза и смуглая кожа еще рельефнѣе выдѣлялись, благодаря ослѣпительной бѣлизнѣ волосъ и такой же бородѣ. То былъ тотъ же типъ, но въ иной стадіи развитія.
Обѣдъ былъ сервированъ съ старомоднымъ великолѣпіемъ, постепенно исчезающимъ въ Римѣ. Старинное серебро, старинный китайскій фарфоръ и хрусталь сверкали, а старикъ-буфетчикъ двигался неслышно, исполняя уже сорокъ лѣтъ подъ-рядъ обязанности, какія до него исполнялъ его отецъ. Князь Сарачинеско и донъ-Джіованни сидѣли на противоположныхъ концахъ стола, время отъ времени перекидываясь словами.
-- Я сегодня попалъ подъ дождь,-- замѣтилъ князь.
-- Надѣюсь, что вы не простудились, -- отвѣтилъ сынъ.-- Къ чему вы выходите въ такую погоду?
-- А ты къ чему выходишь?-- возразилъ отецъ.-- Развѣ ты менѣе подверженъ простудѣ, чѣмъ я? Я выхожу потому, что всегда выходилъ.
-- Превосходная причина. А я хожу потому, что не держу экипажа.
-- А почему ты не держишь экипажа?
-- Если вамъ угодно, то я заведу его. Я завтра же заведу экипажъ, лишь бы опять не попасть подъ дождь и не простудиться. Гдѣ вы меня видѣли пѣшкомъ?
-- На Корсо, полчаса тому назадъ... А зачѣмъ ты такъ нелѣпо говоришь про мои желанія?
-- Если вы находите, что это нелѣпо, я не буду, -- отвѣчалъ Джіованни спокойно.
-- Ты вѣчно мнѣ противорѣчишь,-- сказалъ князь.-- Налей вина, Пасквале!
-- Противорѣчу вамъ?-- повторилъ Джіованни.-- Вотъ чего и въ помышленіяхъ не имѣлъ!
Старикъ-князь медленно выпилъ рюмку вина, прежде чѣмъ отвѣтить.
-- Почему ты не устроишься самостоятельно и не живешь, какъ подобаетъ джентльмену? Зачѣмъ ты ходишь пѣшкомъ и обѣдаешь въ кафё?
-- Развѣ я обѣдаю въ кафе, когда вы обѣдаете дома?
-- Ты привыкъ вести трактирную жизнь, а это дурная привычка. Какой толкъ въ томъ, что мать оставила тебѣ состояніе, если ты не живешь какъ слѣдуетъ богатому человѣку!
-- Я васъ отлично понимаю,-- сказалъ Джіованни, и темные глаза его засверкали.-- Вы вѣдь знаете, что все это однѣ придирки. Я величайшій домосѣдъ изъ всѣхъ вашихъ знакомыхъ. Это все придирки. Вы опять хотите завести рѣчь о моей женитьбѣ.
-- И имѣю полное право настаивать на твоей женитьбѣ. Оставь вино на столѣ, Пасквале, и фрукты... вотъ такъ. Подай донъ-Джіованни сыръ. Я позвоню, когда нуженъ будетъ кофе. Ступайте.
Буфетчикъ и лакей вышли.
-- Кого этотъ вопросъ больше касается, чѣмъ меня, желалъ бы я знать?-- сказалъ князь.
-- Тебя?... скажите, пожалуйста! Но что же ты можешь возражать противъ этого? Это семейное дѣло. Ты развѣ хочешь, чтобъ владѣнія Сарачинеско были разбиты на куски и розданы стаѣ голодныхъ родственниковъ только потому, что ты бродяга, цыганъ, сорви-голова, никуда негодный лѣнтяй, и не хочешь дать себѣ трудъ заключить въ объятія одну изъ тѣхъ женщинъ, которыя вѣшаются тебѣ на шею?
-- Вашъ лестный отзывъ о родственникахъ блѣднѣетъ только передъ изяществомъ вашихъ выраженій о моей женитьбѣ,-- замѣтилъ Джіованни презрительно.
-- И ты говоришь, что никогда мнѣ не противорѣчивъ!-- вскричалъ гнѣвно князь.
-- Если вы ссылаетесь на то, что я сказалъ сейчасъ, то это не противорѣчіе. Я только комментирую ваши слова.
-- Развѣ ты станешь отрицать, что не разъ отказывался жениться?
-- Это было бы неправдой. Я отказывался, отказываюсь и буду отказываться, пока самъ не пожелаю.
-- Вотъ, по крайней мѣрѣ, опредѣленный отвѣтъ. Ты будешь отказываться, нова не сломишь себѣ шеи, изъ подражанія глупымъ англичанамъ, и тогда... прощай Сарачинеско! Послѣдній въ родѣ кончить достойнымъ образомъ.
-- Если я долженъ жить только для того, чтобы стать отцомъ наслѣдниковъ вашихъ титуловъ, то самъ отказываюсь носить ихъ.
-- Ты, во всякомъ случаѣ, не будешь носить ихъ раньше моей смерти. Думалъ ли ты когда о томъ, что я самъ могу жениться?
-- Сдѣлайте одолженіе. М-me Майеръ такъ же охотно выйдетъ за васъ, какъ и за меня. Женитесь, пожалуйста, и наплодите побольше дѣтей, и пусть всѣ, въ свою очередь, женятся, достигнувъ двадцатилѣтняго возраста. Желаю вамъ счастія и побольше родныхъ!
-- Ты несносенъ, Джіованни. Я думалъ, что ты уважаешь донну Туллію...
-- Зовите ее m-me Майеръ,-- перебилъ Джіованни.
-- А! ты намекаешь, что она гонится только за титуломъ и богатствомъ.
-- Вы очень уважительно отзывались о ней, когда намекали, что она вѣшается мнѣ на шею.
-- Я? никогда я ничего подобнаго не говорилъ. Я сказалъ, что всякая женщина...
-- Включая, конечно, и m-me Майеръ,-- снова перебилъ Джіованни.
-- Да дай же ты мнѣ договорить!-- закричалъ князь.
Джіованни пожалъ плечами, выпилъ рюмку вина, отрѣзалъ себѣ сыру, но ничего не сказалъ. Видя, что сынъ молчитъ, старикъ Сарачинеско тоже замолчалъ. Онъ такъ разсердился, что потерялъ нить мыслей. Быть можетъ, Джіованни пожалѣлъ о сварливомъ тонѣ, принятомъ имъ, а потому заговорилъ съ отцомъ болѣе мягко.
-- Будемъ справедливы,-- сказалъ онъ.-- Я выслушаю васъ, а вы выслушайте меня. Во-первыхъ, когда я думаю о женитьбѣ, то не считаю ее пустяками...
-- Надѣюсь, -- проворчала старикъ.
-- Я считаю женитьбу важнымъ шагомъ въ жизни человѣка. Я не такъ старъ, чтобы спѣшить съ этимъ дѣломъ, и не такъ юнъ, чтобы не понимать его важности. Я не хочу, чтобы меня торопили. Когда я рѣшусь жениться, то не иначе, какъ по собственному выбору и такъ, чтобы обезпечить если не счастіе, то покой жизни. Я не хочу жениться на m-me Майеръ. Она молода, красива, богата...
-- Очень богата!-- воскликнулъ князь.
-- Очень богата. Но я также молодъ, богатъ, хотя и некрасивъ...
-- Разумѣется, некрасивъ,-- отрѣзалъ старикъ-князь, все еще сердившійся, хотя и говорившій спокойно.-- Ты весь въ меня.
-- Я горжусь этимъ сходствомъ,-- отвѣчалъ серьезно Джіованни.-- Но возвращаюсь въ m-me Майеръ. Она вдова...
-- Развѣ это ея вина?-- спросилъ отецъ, снова разсердись.
-- Надѣюсь, что нѣтъ,-- улыбнулся Джіованни.-- Надѣюсь, что она не умертвила старика Майера. Тѣмъ не менѣе, она вдова. Это очень серьезное препятствіе. Развѣ кто-нибудь изъ моихъ предковъ былъ женатъ на вдовѣ?
-- Ты въ каждомъ словѣ выказываешь свое невѣжество,-- сказалъ старикъ-князь, презрительно усмѣхаясь.-- Леоне Сарачинеско женился на вдовѣ курфюрста Лимбургъ-Стинвенштейнъ въ въ 1581 году.
-- Вотъ оттого-то мы и любимъ, вѣроятно, такъ спорить, что у насъ Въ жилахъ течетъ нѣмецкая кровь,-- замѣтилъ Джіованни.-- Неужели потому, что триста лѣтъ тому назадъ мой предокъ женился на вдовѣ, я долженъ тоже жениться на вдовѣ? Подождите, не сердитесь; есть другія причины, почему m-me Майеръ мнѣ не по-сердцу. Она слишкомъ веселая женщина, слишкомъ любитъ свѣтскія развлеченія.
Князь громко и иронически расхохотался. Его бѣлые волосы и борода разлетѣлись въ разныя стороны, и онъ показалъ всѣ свои зубы, крѣпкіе и бѣлые до сихъ поръ.
-- Это великолѣпно!-- вскричалъ онъ: -- божественно, несравненно, неподражаемо, юмористично! Джіованни Сарачинеско нашелъ женщину, которая кажется ему слишкомъ веселой! Хвала небесамъ! Мы, наконецъ, узнали его вкусъ. Мы найдемъ ему монашенку, добродѣтельнаго феникса, дѣвочку, только-что выпущенную изъ монастыря и давшую обѣтъ преданности и самоотверженія. Это ему будетъ по нраву, и онъ будетъ образцовымъ, счастливымъ супругомъ.
-- Я не понимаю этого взрыва веселости,-- отвѣчалъ Джіованни съ холоднымъ пренебреженіемъ.-- Ваша веселость заразительна, но я не понимаю ея причины.
Отецъ пересталъ смѣяться и поглядѣлъ на сына съ любопытствомъ, сдвинувъ густыя брови отъ усиленнаго вниманія. Джіованни отвѣчалъ такимъ же взглядомъ, и казалось, что эти двое разгнѣванныхъ людей фехтуютъ глазами черезъ столъ. Сынъ первый заговорилъ.
-- Вы хотите сказать, что я не гожусь въ мужья молоденькой дѣвушкѣ?
-- Послушай, сынокъ,-- отвѣчалъ князь: -- довольно болтать пустяки. Я настаиваю на этомъ бракѣ, какъ говорилъ раньше. Это самый подходящій для тебя. И вмѣсто того, чтобы быть мнѣ благодарнымъ, ты воротишь носъ и отказываешься исполнить свой долгъ. Доннѣ Тулліи двадцать-три года. Она блестящая, богатая женщина. Репутація ея безукоризненна. Она намъ дальняя кузина...
-- Одна изъ той стаи воронья, о которой вы упоминали съ такой нѣжностью,-- замѣтилъ Джіованни.
-- Молчать!-- закричалъ старикъ Сарачинеско, ударяя тяжелой рукой по столу такъ, что стаканы и рюмки запрыгали.-- Я хочу, чтобы ты меня выслушалъ, и мало того,-- чтобы ты меня послушался. Донна Туллія родственница. Соединеніе въ однѣхъ рукахъ ея состоянія и твоего будетъ очень выгодно для вашихъ дѣтей. Все говоритъ въ пользу этого брака, и ничто противъ него. Ты женишься на ней черезъ мѣсяцъ. Я уступлю тебѣ титулъ Сантъ-Иларіо вмѣстѣ съ помѣстьемъ и дворецъ на Корсо, если ты не хочешь жить здѣсь.
-- А я отказываюсь!-- отвѣчалъ Джіованни, трясясь отъ гнѣва.
-- Если ты отказываешься, то оставишь мой домъ черезъ мѣсяцъ,-- мягко проговорилъ князь.
-- И такимъ образомъ исполню ваше предыдущее приказаніе: основаться самостоятельно и жить, какъ подобаетъ джентльмену,-- отвѣчалъ Джіованни съ горькимъ смѣхомъ.-- Мнѣ вѣдь это не трудно. Я богатъ, какъ вы справедливо замѣтили.
-- И тебѣ будетъ удобнѣе вести жизнь, которая тебѣ больше нравится,-- возразилъ князь:-- жизнь праздношатающагося свѣтскаго шаркуна, ухаживать за...
-- За кѣмъ?-- спросилъ сынъ, дѣлая страшное усиліе, чтобы говорить спокойно.
-- Что, ты думаешь, я тебя боюсь? Ты думаешь, отецъ менѣе смѣлъ или энергиченъ, чѣмъ ты? За кѣмъ?-- закричалъ старикъ, вскакивая съ мѣста отъ ярости.-- За кѣмъ, какъ не за Короной д'Астрарденте,-- за кѣмъ еще тебѣ ухаживать? Ты влюбленъ въ нее и попусту убиваешь молодость на эту безумную страсть! Весь Римъ говорить это, и я скажу то же!
-- Вы и сказали,-- отвѣтилъ Джіованни очень тихо.
Онъ сидѣлъ за столомъ, не двигая ни однимъ мускуломъ, съ лицомъ какъ у мертваго.-- Вы сказали и, оскорбивъ эту даму, совершили дѣло, недостойное вашей крови. Дай мнѣ, Господи, силу помнить, что вы мой отецъ!-- прибавилъ онъ вдругъ, весь задрожавъ.
-- Постой!-- проговорилъ князь, который, при всемъ своемъ самолюбіи и при всей своей и вспыльчивости, былъ честный человѣкъ.-- Я никогда ее, не оскорблялъ -- она выше подозрѣнія. Это ты губишь молодость въ безнадежной страсти къ ней. Видишь, я говорю спокойно...
-- Что говоритъ весь Римъ?-- перебилъ его Джіованни. Онъ былъ все еще блѣденъ какъ смерть, но рука, которой онъ оперся, больше не дрожала.
-- Всѣ говорятъ, что ты влюбленъ въ Астрарденте, и что мужъ это замѣчаетъ.
-- Довольно, -- отвѣтилъ Джіованни тихимъ голосомъ.-- Я подумаю о бракѣ, который вы мнѣ предлагаете. Дайте мнѣ срокъ до весны, чтобы рѣшиться.
-- Это долгій срокъ,-- замѣтилъ князь, усаживаясь на мѣсто и принимаясь чистить апельсинъ. Онъ далеко не былъ спокоенъ, но перемѣна въ манерѣ сына обезоружила его гнѣвъ. Князь былъ вспыльчивъ и необузданъ, невоздержанъ на языкъ и деспотиченъ по нраву, но при всемъ томъ сильно любилъ сына.
-- Не нахожу, чтобы это было слишкомъ долго. Даю вамъ слово, что серьезно обдумаю этотъ вопросъ. И если найду возможнымъ жениться на доннѣ Тулліи, то исполню ваше желаніе и дамъ вамъ отвѣтъ передъ Святой; Больше ничего не могу обѣщать.
-- Я непремѣнно желаю, чтобы ты послушался моего совѣта, -- отвѣчалъ отецъ, совсѣмъ умиротворенный.-- Если тебѣ такъ не нравится донна Туллія, то есть еще Біанка Вальдерно, за ней есть помѣстье.
-- Она очень дурна собой, -- возразилъ Джіованни спокойно.
Онъ все еще былъ очень взволнованъ, но отвѣчалъ отцу машинально.
-- Вѣрно!... Онѣ всѣ дурны, эти Вальдерны. Кромѣ того, они тосканскаго происхожденія. Но что ты скажешь про маленькую Рокка? Она очень шикарная дѣвочка, воспитывалась въ Англіи и къ тому же хорошенькая.
-- Я боюсь, что изъ нея выйдетъ мотовка.
-- Ну, она можетъ мотать свои деньги.
-- Лучше не рисковать, -- сказалъ Джіованни.
Вдругъ онъ пе ремѣнилъ позу и взглянулъ на отца.
-- Мнѣ жаль, что мы вѣчно ссоримся изъ-за этого вопроса. Право, мнѣ не хочется жениться, но я хочу угодить вамъ к постараюсь это сдѣлать. Почему мы вѣчно съ вами бранимся?
-- Не знаю,-- улыбнулся князь.-- Должно быть, виноватъ мой дьявольскій характеръ.
-- А я унаслѣдовалъ его, -- отвѣтилъ донъ-Джіованни со смѣхомъ, которому силился придать веселость.-- Но я понимаювашъ взглядъ. Вы считаете, что мнѣ пора остепениться.
-- Да, мой другъ. Пью за твое будущее счастье,-- сказалъ старикъ, поднося въ губамъ рюмку.
-- А я за нашъ будущій миръ.
-- Но вѣдь мы никогда взаправду не ссорились, Джіованнино, не такъ ли?
Всѣ слѣды гнѣва исчезли съ лица отца. Оно сіяло нѣжной улыбкой, освѣщавшей лицо точно солнечнымъ лучомъ.
-- Нѣтъ, конечно. Какъ можемъ мы ссориться? Вѣдь наса всего двое на свѣтѣ.
-- Вотъ и я всегда это говорю,-- согласился князь и мирно сталъ ѣсть очищенный апельсинъ.-- Если такихъ двое людей, какъ, мы съ тобой, будутъ дѣйствовать дружно, то нѣтъ такой вещи, которой бы они не достигли; если же мы будемъ ссориться...
-- Justitia non fit, coelom vero ruet, -- пародировалъ поговорку Джіованни.
-- Я не очень силенъ въ латыни, Джіованнино, -- сказалъ, старикъ.
-- Небо обрушится, а справедливости не будетъ.
-- Нѣтъ; кто сердитъ, тотъ всегда несправедливъ. Но бури, говорятъ, прочищаютъ небо.
-- Кстати, что, дѣло о продажѣ лѣса рѣшено?-- спросилъ. Джіованни.
-- Ахъ да, конечно. Я совсѣмъ было забылъ сказать,-- отвѣчалъ весело отецъ.
И они мирно договорили о дѣлахъ. Когда они разстались и Джіованни пошелъ къ себѣ, онъ казался совсѣмъ спокойнымъ, но это былъ одинъ видъ. Въ сущности, онъ былъ жестоко взволнованъ. Онъ былъ такъ же вспыльчивъ, какъ отецъ, но страсти его были глубже и прочнѣе: мать его была испанка, и меланхолическій нравъ ея націи сообщился частью и сыну, придавъ глубину и постоянство горячему итальянскому темпераменту, унаслѣдованному имъ отъ отца. Послѣдній не догадывался о причинѣ перемѣны, происшедшей въ тонѣ Джіованни относительно женитьбы. Разница въ темпераментѣ дѣлала сына непонятнымъ отцу.
Джіованни болѣе года тому назадъ догадался, что онъ любитъ Корону д'Астрарденте. Вопреки обычаямъ молодыхъ людей въ его положеніи, онъ прежде всего рѣшилъ, что никогда не дастъ ей этого замѣтить -- и въ этомъ былъ ключъ во всѣмъ его дѣйствіямъ. Онъ, какъ ему казалось, обращался съ нею какъ со всѣми остальными женщинами, которыхъ встрѣчалъ въ свѣтѣ, и думалъ, что искусно скрывалъ свою страсть отъ свѣта и отъ любимой женщины. Онъ дѣйствовалъ во всѣхъ случаяхъ съ осмотрительностью, приносившею ему несомнѣнно большую честь. Онъ провелъ цѣлый годъ въ непрестанной борьбѣ съ самимъ собой, рѣшивъ, что, если можно, онъ побѣдитъ любовь. Правда, что когда случай представлялся, онъ не отказывалъ себѣ въ удовольствіи разговаривать съ Короной д'Астрарденте объ общихъ, конечно, вопросахъ, но при этомъ всегда выяснялся какой-нибудь новый пунктъ симпатіи между ними. Никогда -- онъ могъ сказать это положа руку на сердце -- онъ не касался опаснаго сюжета о любви и не менѣе опаснаго -- о дружбѣ, обсужденіе которыхъ приводить часто въ пагубнымъ послѣдствіямъ. Никогда ни словомъ, ни дѣломъ не. старался онъ возбудить въ смуглой герцогинѣ интересъ къ самому себѣ; онъ говорилъ о книгахъ, о политикѣ, объ общественныхъ вопросахъ, но никогда о ней самой или о себѣ. Онъ твердо держалъ обѣщаніе, данное въ душѣ, что разъ онъ имѣлъ несчастіе полюбить чужую жену -- женщину до того благородную, что даже въ Римѣ ничего не могли сказать про нее... онъ сохранитъ въ тайнѣ эту страсть. Астрарденте былъ старъ, можно сказать, дряхлъ, несмотря на свой великолѣпный парикъ, Коронѣ же всего двадцать-два года. Еслибы мужъ ея умеръ, Джіованни выступилъ бы претендентомъ на ея руку передъ цѣлымъ свѣтомъ, а пока онъ не хотѣлъ ничѣмъ нарушить покой ея души или оскорбить чувство собственнаго достоинства, потому что истинно любилъ ее и прежде всего не хотѣлъ скомпрометировать ея незапятнанное имя. Можетъ быть, она никогда не полюбитъ его; но онъ силенъ и терпѣливъ, и окажетъ ей единственную честь, какая въ его власти: будетъ терпѣливо дожидаться.
Но Джіованни упустилъ изъ виду, что онъ одинъ изъ выдающихся людей въ Римѣ, что онъ на виду у всѣхъ, и что многіе слѣдятъ за всѣми его движеніями въ гостиныхъ, надѣясь, что онъ обратитъ на нихъ вниманіе; многіе замѣтили, что хотя онъ никогда, входя въ гостиную, сразу не подходилъ къ Коронѣ, но всегда отыскивалъ ее глазами и не упускалъ случая поговорить съ нею въ теченіе вечера. Зоркіе наблюдатели, общественные коршуны, слѣдующіе по слѣдамъ царственнаго орла, отлично разглядѣли выраженіе досады на лицѣ Джіованни, когда ему не удавалось поговорить съ-глазу-на-глазъ съ Короной, хотя бы въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, и дель-Фериче, игравшій въ Римѣ роль вѣстовщика, пустилъ слухъ, что Джіованни влюбленъ. Люди повторяли этотъ слухъ, какъ онъ и надѣялся, и исторія разошлась по Риму.
Правда, въ городѣ не нашлось бы ни одного смѣльчака, который бы осмѣлился намекнуть на это въ присутствіи Джіованни, даже еслибы ему этого и хотѣлось; но такія вещи никогда не остаются скрытыми. Родной отецъ сказалъ ему это въ припадкѣ гнѣва, и ударъ произвелъ свое дѣйствіе.
Джіованни сидѣлъ въ глубокомъ креслѣ своего кабинета и обдумывалъ свое положеніе. Его первымъ движеніемъ былъ безумный гнѣвъ противъ отца; но когда послѣдній объяснилъ, что насчетъ герцогини никто ничего не говоритъ, гнѣвъ Джіованни обратился на себя самого. Горько было думать, что все его самоотверженіе, всѣ его продолжительныя усилія скрыть любовь ни къ чему не привели. Онъ проклиналъ свое безуміе и неосторожность, и вмѣстѣ съ тѣмъ дивился, какъ могла эта исторія всплыть наружу. Онъ твердо рѣшилъ убить впечатлѣніе, невольно имъ произведенное, и первое попавшееся средство показалось ему наиболѣе пригоднымъ. Жениться на доннѣ Тулліи, прежде нежели слухъ о его любви въ герцогинѣ укоренится, казалось ему самымъ дѣйствительнымъ средствомъ заткнуть ротъ сплетникамъ. Съ одной стороны, это казалось благородной мыслью: принести себя всего и на вѣки въ жертву, чтобы не дозволить связывать свое имя, хотя бы и невиннымъ образомъ, съ именемъ любимой женщины; искоренить любовь въ ней изъ сердца, отдавъ его другой женщинѣ. Онъ спасетъ такимъ образомъ Корону отъ непріятностей, а ея имя отъ сплетенъ, и если кто-нибудь осмѣлится упомянуть объ этой исторіи...
Джіованни всталъ съ мѣста и машинально снялъ рапиру со стѣны и сталъ фехтовать ею, какъ это часто дѣлалъ для практики. Если кто-нибудь упомянетъ объ этой исторіи, думалъ онъ, у него есть средство заставить его замолчать быстро и на-вѣки. Глаза его засверкали при мысли, что онъ, хотя косвенно, можетъ вступиться за Корону. Но вдругъ онъ отбросилъ рапиру и бросился опять въ кресло.
Нѣтъ, онъ не могъ этого сдѣлать. Онъ не могъ обидѣть женщину, хотя бы ради того, чтобы спасти другую. Пусть надъ нимъ смѣются и зовутъ его Донъ-Кихотомъ, а онъ не женится ради одного приличія.
Онъ далъ слово отцу, что подумаетъ о женитьбѣ и дастъ ему отвѣтъ до Святой. До тѣхъ поръ много еще времени. Онъ подумаетъ, и если къ этому времени забудетъ Корону, то... онъ громко засмѣялся въ пустынной комнатѣ, и звукъ собственнаго голоса вывелъ его изъ задумчивости.
Забудетъ? развѣ такіе, какъ онъ, забываютъ? Другіе могутъ, а онъ нѣтъ. Изъ чего тѣ люди сдѣланы? Или, можетъ быть, они не любили, а потому и забывали. Всякій можетъ забыть бѣдную донну Туллію. Но развѣ можно забыть, когда истинно любишь?!
Джіованни до этого времени никогда не любилъ. Онъ знавалъ двухъ или трехъ женщинъ, которыя ему очень нравились, но онъ вскорѣ убѣдился, что не питаетъ къ нимъ истиннаго чувства, хотя онѣ и развлекаютъ, и забавляютъ его... тѣмъ менѣе могъ онъ представить себѣ, что можно на-вѣки связать себя съ нелюбимой женщиной. Для его независимой натуры одна мысль о такомъ бракѣ была ненавистна.
Было четыре часа утра, когда Джіованни пошелъ спать, но онъ спалъ плохо и мало, и сны его были тревожные. То ему снилось, что онъ стоитъ на зеленомъ лугу со шпагой въ рукѣ кончикъ которой обагренъ кровью, а его противникъ лежитъ у его ногъ. То онъ грезилъ, что сидитъ одинъ въ большой гостиной, и смуглая женщина подходитъ къ нему, кротко говоря:-- "Женись, ради меня!" -- Онъ проснулся со стономъ. Часы на колокольнѣ пробили девять, а съѣздъ охотниковъ назначенъ былъ въ одиннадцать, въ пяти миляхъ разстоянія отъ Porta Ріа. Джіованни вскочилъ и позвонилъ слугу.
IV.
День былъ чудный, и полъ-Рима отправилось на охотничій съѣздъ, не потому, чтобы этотъ съѣздъ чѣмъ-нибудь отличался отъ другихъ подобныхъ, но потому, что такъ вздумалось. Свѣтъ похожъ на горячечнаго больного въ бреду; онъ рѣдко дѣйствуетъ сознательно; рѣдко даже сознаетъ то, что говоритъ, и время отъ времени, безъ всякаго предостереженія или предумышленности, поднимается спозаранку съ постели и бросается, какъ полоумный, въ погоню за своей послѣдней галлюцинаціей. Главная разница только въ томъ, что у горячечнаго больного есть сидѣлка, а у свѣта ея нѣтъ.
Въ настоящемъ случаѣ всѣмъ вдругъ привидѣлось, что надо ѣхать на охотничій съѣздъ, и дорога по ту сторону Porta Ріа покрыта была на далекомъ протяженіи экипажами всякаго рода и вида, начиная отъ брика, запряженнаго четверкой князя Вальдерно, до скромной телѣжки, влекомой осломъ и нагруженной вареными бобами, хлѣбомъ и сыромъ, припасами, раскупающимися грумами,-- учрежденіе незнакомое англійской охотѣ. Одинъ за другимъ катились экипажи по дорогѣ мимо Sant'Agnese, внизъ съ холма черезъ Ponte Nomentana и далеко затѣмъ до того мѣста, гдѣ сходились три дороги и лежало обширное пастбище. Здѣсь экипажи поворачивали и выстроивались рядомъ, точно на передъ-обѣденномъ гуляньѣ на Пинчіо, а не въ пяти миляхъ разстоянія отъ Рима, среди полей Камланьи.
Описывать холмы, лежащіе на югъ отъ Рима, было бы оскорбленіемъ природы; описывать съѣздъ охотничій -- было бы оскорбленіемъ для цивилизованныхъ читателей англійскаго языка. Послѣднее слишкомъ хорошо извѣстно всѣмъ и каждому: красивыя группы мужчинъ и женщинъ, охотниковъ всякаго возраста и наружности, благородные скакуны, ведомые подъ устцы грумами; причемъ, время отъ времени, кто-нибудь изъ охотниковъ садится на сѣдло, оправляется, испытываетъ подпруги и поводья, и, осмотрѣвъ, на мѣстѣ ли жестянка съ сандвичами и бутылка съ хересомъ, отдавъ послѣднія инструкціи груму, медленно отъѣзжаетъ. Римскій охотничій съѣздъ имѣетъ менѣе дѣловой характеръ, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ -- вотъ и все. Что же касается римскихъ холмовъ, то они не похожи ни на какіе другіе въ мірѣ и такъ красивы въ своемъ родѣ, что пытаться ихъ описывать было бы празднымъ и безполезнымъ дѣломъ; это только выдало бы тщеславіе автора и ничтожество его пера.
Донъ-Джіованни прибылъ рано, несмотря на безсонную ночь. Оль вышелъ изъ кабріолета около дороги вмѣсто того, чтобы ѣхать въ поле, и стадъ осматривать экипажи, выстроенные передъ его главами. Вдали онъ замѣтилъ донну Туллію Майеръ. Она стояла среди небольшой группы мужчинъ, около брика Вальдерно. Ее легко было узнать по платью издали, какъ справедливо замѣтилъ наканунѣ дель-Фериче. Сегодня на ней былъ костюмъ, главные цвѣта котораго составляли желтый съ зеленымъ и громадная шляпа съ такими же перьями, увѣнчивавшими ея голову, а въ рукахъ она держала желтый зонтикъ. Она была довольно красивая женщина, средняго роста, съ неестественно-бѣлокурыми волосами и неподдѣльнымъ хорошимъ цвѣтомъ лица, который она еще благоразумно не испортила попытками улучшить его посредствомъ косметиковъ; глаза у нея были голубые, но выраженіе ихъ неопредѣленное и не внушающее довѣрія. Ртомъ ея очень восхищались: онъ былъ невеликъ, румянъ и съ пухлыми губками. Она была очень жива и громко говорила, привлекая всеобщее вниманіе и собирая вокругъ себя толпу поклонниковъ. Ея разговоръ былъ не остроуменъ, но оживленъ, и шумная болтливость слыла за остроуміе; она замѣчательно хорошо понимала людей и выказывала удивительно дурной вкусъ во всѣхъ художественныхъ вещахъ, но съ упорствомъ настаивала на своихъ взглядахъ и не терпѣла противорѣчія. По какой-то странной случайности, несмотря на то, что многое въ ней было вульгарно, въ общемъ сказывалось нѣчто необъяснимо порядочное, -- тотъ неподражаемый отпечатокъ общественнаго превосходства, который нельзя пріобрѣсти никакимъ образовательнымъ процессомъ. Кто ее видѣлъ, могъ удивляться ея громкому голосу, забавляться эксцентричностью костюма и шокироваться рѣзкими манерами, но каждый безошибочно отнесъ бы ее къ той категоріи людей, которую величаютъ "хорошимъ обществомъ".
Въ числѣ мужчинъ, окружавшихъ донну Туллію, находился и дель-Фериче, человѣкъ, про котораго можно было сказать, что отсутствіе его было нечувствительно, такъ какъ онъ всегда и вездѣ присутствовалъ. Джіованни не любилъ дель-Фериче, не будучи въ состояніи объяснить своей антипатіи. Онъ вообще не любилъ людей, которыхъ подозрѣвалъ въ двуличности, а у него не было никакого основанія думать, что истина, поглядѣвшись въ зеркало, увидѣла бы въ немъ отраженіе жирнаго, блѣднаго лица Уго и его безцвѣтныхъ усовъ. Но если Уго былъ и лгунъ, то отличался хорошею памятью, такъ какъ никогда не попадался во лжи, и слылъ полезнымъ членомъ общества,-- честь, никогда почти не достающаяся на долю правдивыхъ людей. Джіованни чѣмъ не менѣе не любилъ его и во многомъ подозрѣвалъ; и вотъ хотя онъ намѣревался подойти къ доннѣ Тулліи, но, увидя (около нея дель-Фериче, воздержался отъ своего намѣренія. Онъ медленно сошелъ съ небольшой возвышенности и, подходя въ толпѣ, перебрасывался словами съ нѣкоторыми изъ знакомыхъ, мысленно давая себѣ слово избѣгать донны Тулліи и тотчасъ же сѣсть на коня. Но это ему не удалось. Въ то время, какъ онъ остановился на минуту около экипажа маркизы Рокка и обмѣнялся нѣсколькими словами съ нею и съ ея дочерью, той самой дѣвчонкой, которую отецъ предлагалъ ему въ жены, онъ совсѣмъ позабылъ о близости особы, которую онъ желалъ избѣжать, и когда, нѣсколько секундъ поздніе, направился въ своей верховой лошади, m-me Майеръ отрѣзала ему путь и фамильярно хлопнула по плечу ручкой зонтика.
-- Итакъ, вы собирались сѣсть на лошадь, не поздоровавшись со мной?-- сказала она рѣзко, по всегдашней своей манерѣ.
Джіованни круто повернулся и, взглянувъ на нее, низко поклонился. Донна Туллія разсмѣялась.
-- Что именно показалось вамъ такимъ смѣшнымъ въ моей наружности?-- спросить онъ.
-- Altro! когда вы отпустили мнѣ такой низкій поклонъ...
-- Я хотѣлъ извиниться такъ же, какъ и поздороваться,-- отвѣчалъ донъ-Джіованни вѣжливо.
-- Я бы выслушала охотнѣе извиненія, и обошлась бы безъ такого низкаго поклона.
-- Я готовъ извиниться...
-- Но смиренно, не оправдывая себя,-- продолжала разговоръ донна Туллія и пошла медленно впередъ.
Джіованни вынужденъ былъ за нею послѣдовать.
-- Мое оправданіе, однако, очень основательно,-- сказалъ онъ.
-- Хорошо, если такъ, то я выслушаю; но вы не увѣрите меня, что хотѣли оказать мнѣ вниманіе.
-- Я въ очень дурномъ расположеніи духа. И не хотѣлъ въ такомъ видѣ показываться вамъ на глаза.
Донна Туллія внимательно поглядѣла на него. И, отвѣчая, надула съ неудовольствіемъ красныя, пухлыя губки.
-- Похоже на то, что вы не въ духѣ. Мнѣ жаль, что я васъ побезпокоила. Лучше не трогать дремлющую собаку, какъ говоритъ пословица.
-- Я еще не кусаюсь,-- отвѣтилъ Джіованни.-- Увѣряю васъ, что я не опасенъ.
-- О! я нисколько васъ не боюсь,-- отвѣчала его спутница съ легкимъ пренебреженіемъ.-- Пожалуйста не воображайте, что своимъ дурнымъ расположеніемъ духа вы можете меня запугать. Вы, конечно, ѣдете на охоту?
-- Да,-- отвѣчалъ Сарачинеско коротко.
Ему не нравилась манера обращенія съ нимъ донны Тулліи.
-- Поѣдемте лучше съ нами и оставьте въ покоѣ бѣдныхъ лисицъ. Вадьдерно повезетъ насъ въ объѣздъ въ Кампанеллу, и ни тамъ будемъ наслаждаться пикникомъ, а къ тремъ часамъ вернемся домой.
-- Очень вамъ благодаренъ, но я долженъ проѣздить свою лошадь. Поэтому извините меня...
-- Опять?-- воскликнула донна Туллія.-- Вы сегодня рѣшили, кажется, все извиняться.
Затѣмъ, мѣняя внезапно тонъ и глядя въ землю, мягко прибавила:
-- Мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы съ нами ѣхали. Я такъ рѣдко утруждаю васъ своими просьбами.
Джіованни быстро взглянулъ на нее. Онъ зналъ, что донна Туллія желала выйти за него замужъ; онъ даже подозрѣвалъ, что отецъ объяснялся съ ней на этотъ счетъ,-- вещь довольно обыкновенная, когда дѣло касается брака со вдовой. Но онъ не зналъ, что донна Туллія по своему влюблена въ него. Онъ поглядѣлъ на нее и увидѣлъ слезы досады на ея смѣлыхъ голубыхъ главахъ. Онъ колебался съ минуту, но присущая ему вѣжливость взяла верхъ.
-- Я поѣду съ вами,-- спокойно сказалъ онъ. Краска удовольствія заиграла на нѣжныхъ щечкахъ m-me Майеръ; она поняла, что одержала побѣду, но не хотѣла показать своего удовольствія.
-- Вы говорите это такъ, какъ будто бы оказываете милость?-- произнесла она съ притворной досадой, которую опровергало счастливое выраженіе ея лица.
Онъ согласился потому, что не зналъ, какъ отказать, но уже сожалѣлъ объ этомъ и хотѣлъ бы уклониться отъ поѣздки.
-- Не похоже, чтобы вы такъ думали,-- сказала донна Туллія, съ сомнѣніемъ поглядывая на него.-- Если вы собираетесь быть непріятнымъ, то я освобождаю васъ отъ обязательства.
Она говорила это потому, что знала -- онъ не воспользуется позволеніемъ.
-- Если вы такъ охотно освобождаете меня, то, значитъ, не особенно хотите, чтобы я съ вами ѣхалъ,-- сказалъ ея спутникъ.